Монахиня Адель из Ада Анита Фрэй
        Болотный, мистический Санкт-Петербург, он ещё и Западная Дверь. А также музей под открытым небом. А также бывший центр большой империи — город, вокруг которого в своё время началось собирание земель. Но монахинь политика не интересует. Их интересуют люди, нуждающиеся в помощи, а также нужды родного города. Сделав попытку помочь своему городу, некогда согрешившая и попавшая в ад монахиня, неожиданно получает возможность усмирить князя мира сего. И успешно справляется с задачей — при содействии троих весёлых пареньков…
        Это — новая версия романа «Тайны Двери» — дополненная, но уже без японской части (которая будет выложена отдельно под названием: «Любовь белой и розовой сакуры»)
        Анита Фрэй
        Монахиня Адель из Ада
        «Я открыл банку килек и заглянул внутрь. Кильки внимательно смотрели на меня чёрными, блестящими глазами. Мне стало не по себе. Я прикрыл банку рукой. Ничего не произошло. Я убрал руку и понюхал ладонь. Она пахла рыбой. Нет, то, что килька пахнет рыбой, — это нормально. Но к чему эти взгляды?»
Виктор Ярвит
        ПРЕДИСЛОВИЕ:
        Вначале была повесть «Осторожно — Питер!» Начиналась она так:
        «Этот опус не для коренных и не для тех, кто ухитрился породниться с Городом. Он — для «пристяжных», для будущих страдальцев, позарившихся на красоты и упрямо лезущих в Ловушку…»
        С тех пор прошло некоторое время, у автора появились кое-какие новые идеи, в результате чего повесть выросла в роман. Однако предисловие осталось почти неизменным.
        Итак:
        «Пристяжным» тут лучше бывать наездами — идеально два-три дня, максимум четыре года. Шесть лет тоже можно, но это уже «с конфискацией». Пушкин умер на шестом году, Достоевского на шестом году царь обозвал идиотом, а шведы — те так и не поняли, от какой головной боли избавил их Пётр Первый, согнав с этого болота…
        Почему-то в фильме «Питер ФМ» совсем нет памятников — даже шпиля Петропавловки не видно, даже с самой высокой крыши. Зато бюстик Чкалова — пять раз крупным планом, шестнадцать мелким и один раз тщательно вымыт из шланга. Неужто Петербург снова переименуют? Неужто Город на Неве будет называться «Чкаловград»?! Успокойтесь, страха нет, просто Город хочет сделать очередной Большой Глоток…
        Город-Дверь живёт по дверным законам, эту дверь надо всё время проходить. Прошёл — гудбай, не обижайся. И возвращайся снова, тебя, в общем-то, никто не выгонял…
        Изначально этот опус был задуман не для коренных, а как предостережение приезжим. Однако, по прошествии нескольких лет, Санкт-Петербург подсказал автору и другие интересные мысли…
        Если Город однажды повлиял на судьбу всей страны, может ли нечто подобное повториться? Существует ли вероятность того, что Санкт-Петербург однажды снова повернёт вспять историю развития человечества?
        Фантастические допущения иногда становятся реальностью. Питер — не просто Большая Дверь. Он также кладезь идей для творческой личности… Поставщик рацпредложений вселенского масштаба!
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЦАРЬ ДВЕРЕЙ
        Глава 1 Непреодолимая тяга
        Париж по-прежнему столица мира, хотя тут можно дискутировать. Фонтаны, дворцы, позолота, духи, кутюр, отменный кинематограф — этого полно и в других местах. Главная черта любой столицы — притягательность. Тут не помешает развитый сосательный рефлекс! Дворцы, построенные на болотах, дважды притягательны — и визуально, и благодаря невидимой подземной тяге.
        Санкт-Петербург был построен на обширных топях и сразу начал, как могучий пылесос, всасывать коврики соседних территорий, образовав вокруг себя империю. Но это в ходе Северной войны. А в самом начале, только что сбежав в Европу из-под надзора матушки и от ненавидящего взгляда сестры Софьи, понимал ли Пётр, что делал? Кто-то надоумил его, наплевав на внутрисемейные распри, бросить вызов всем соседям. Сперва — шведам.
        Началось всё на Весёлом острове, в 1797 году. Юный шведский король Карл Двенадцатый пригласил выпить на брудершафт проезжавшего мимо русского царя, путешествовавшего инкогнито в простенькой повозке. Пётр очень удивился, откуда юнец благородного вида знает его любимые выражения «Мин херц!» и «Брудершафт!» И откуда он вообще его знает?!
        Любопытство взяло верх, да и трусость негоже показывать, пришлось сойти наземь, перейти по мосту на островок, слухи о котором ходили весьма туманные.
        Юнец шёл так быстро, что двухметровый гость едва за ним поспевал — после целого дня сидения в карете. Был поздний осенний вечер, достаточно темно, однако в свете народившегося месяца хорошо просматривались скользкие булыжники. Дождь буквально только что перестал моросить.
        Окна деревянных и каменных построек были плотно занавешены или закрыты щитами — наподобие ставен. Пришлось пройти через весь остров, прежде чем гостеприимный юноша отпер замок покосившейся хибары. Она выглядела беднее всех. Но замок был знатный! И дверь солидная. Что за ней скрывалось? Или… кто? Не иначе как юнец, успевший напоить служанку, теперь не знал, что с ней делать. Пётр решил, что девственник хочет получить уроки храбрости от бывалого мужа.
        В хибарке было пусто, но зато имелся вход в подвал. Стены подземного коридора поблёскивали коричневой мозаикой. В зазоры между камешками проникал тусклый свет.
        Вскоре свет сделался ярче, словно за стенами разбушевалось пламя. Образовалась немыслимая жара. Но потом стало прохладнее, а затем и вовсе холодно — как на улице. Всё это время юнец что-то говорил на своём языке. Пётр не отвечал. А даже если и хотел бы ответить… Образование, полученное от церковных дьяков, плохо владевших даже русским языком, не располагало к беседам с иностранцами.
        Внезапно провожатый свернул в узкую сыроватую нору. Мозаики там не было, а были влажные глиняные стены. И много покосившихся дверей. Отворив одну из них, благородный юноша, с поклоном, жестом пригласил Петра войти. Тот послушался.
        В интерьере действительно была баба, одетая в холщовый балахон, подвязанный бечёвкой. В недевичьем возрасте. Бедристая, пузатая, щекастая и… лысоватая. Повернувшись к вошедшим, она обнаружила ещё одно свойство — крайнюю мужиковатость. И низким голосом заговорила — так же, как и благородный юноша, по-тарабарски. Очень быстро и очень чётко, пьяные так не разговаривают.
        Юнец потупился, виновато закивал. И вдруг, начисто забыв про брудершафт, умчался. Прочь! Стук его высоких каблуков стих через минуту.
        - С прибытием, Пётр Алексеевич, — сказала баба, уже по-русски.
        Пётр расхохотался — в силу юмора, полученного при рождении.
        - Какие образованные женщины в Европе!
        Баба улыбнулась, весьма кокетливо.
        - Я не женщина, но к делу сие не относится…
        - И каково же дело? — не унимался царь. Он был настроен на веселье, а не на дела. Однако посерьёзнел, когда узнал, что его пригласили на приём к подземному владыке. Не к Люциферу, который самый главный и обитает гораздо ниже, у самого ядра земли, а к одному из его наместников, который отвечает за территории, примыкающие к острову. И что эти территории надобно скорей расширить и застроить величественными дворцами, пока другие болотные владыки до такого не додумались.
        - Хотел шведам поручить, да малочисленны они, кишка тонка.
        Так и сказал женоподобный начальник: кишка тонка, ибо русский знал в совершенстве. Сколько ещё языков знал владыка, спрашивать было неудобно. Вместо этого Пётр осведомился:
        - Кто тот юноша?
        - Который?
        - Который так стремительно удрал, не выпив со мной брудершафту.
        - Это новый шведский король. Он боится, что ты можешь не согласиться, и ему придётся искать нового царя, охочего…
        - Охочего дворцы строить? Я свой собственный дворец сызмальства мечтал иметь, много дворцов, и свой огород с фонтанами — не хуже версальского!
        - Мечты наши совпали, — улыбнулся холщовый толстяк. — По примеру Парижа и я намеревался новую столицу делать — на территориях, отведенных мне хозяином…
        Каким хозяином, и так понятно, подумал Пётр, а вот…
        - А революции там будут? Хочу, чтобы всё как в Париже!
        - Будут-будут, всё будет, — заверил владыка. — Но не всё сразу. Для революций зависть великая нужна, а у нас с тобой пока даже дворцов ещё не понастроено. Откуда зависть возмётся? Её обычно много там, где дворцы.
        Далее царю пришлось узнать подробно о тайных планах подземного владыки.
        - Болото с дворцами — ещё не всё, даже не полдела. А вот ежели оно империей окружено — в столицу всякие люди приедут, денег навезут, товару… Главное — тягу поддерживать…
        Что такое тяга, Пётр узнал попозже, уже в сугубо военной обстановке, а пока только контракт читал. Читал и перечитывал. И одобрительно кивал.
        - Ну как, договорились? — почти заискивающе спросил пухляк, неожиданно перейдя на «вы». — Многих талантов вы человек, Пётр Алексеевич, но наипаче вы дипломат, наслышан о вас, наслышан. Ах, какой дипломат!..
        Иностранные слова были слабостью царя. Это и решило дело — поставил свою подпись. Кровью.
        Прощаясь, холщовый владыка дал ценное напутствие.
        - Несмотря на всю щедрость хозяина, советую не тратить драгоценую тягу попусту. Меня на мой пост привела рачительность, а вы думали что?
        Пётр в ответ только кивал. Какой-нибудь современный царь спросил бы:
        - Так вы выиграли тендер на местное подземное правление и расширение наземных территорий?
        Но Пётр только двигал шеей с невыразительным кадыком. Тут опять же виноваты дьяки, не научившие его бойко разговаривать. Как шустрый юноша, сбежавший и не выпивший с ним брудершафту.
        При первой же военной оказии, узрел Пётр снова того юнца, что хитростью заманил его в подземелье. Шведский король изображал грозного противника, да и русскому царю пришлось делать то же самое — согласно контракту. По контракту надо было целых двадцать лет поляков мучить, немцев обижать и прочих всяких там — земли у них отбирать. Владыкина тяга зело помогала земли притягивать. Бои шли легко, без особых усилий. Нет, героизм, конечно, был. И слёзы были. Мазепиных слёз Петру было очень жаль, очень. Не известили его, что ли, шведы о контракте? Хотя, кто его, такого старого, будет нянчить, всё равно не дожил бы до конца войны. То ли дело шведский юноша — геройски памятник заслужил, хоть и потерпел поражение. В центре Стокгольма до сих пор стоит тот памятник. Шведы очень благодарны Карлу Двенадцатому, избавившему их от лишней головной боли — от обязанности тягу регулировать. А невежды думают, что они просто любят всех сопляков и неудачников, что слишком добрые они, шведы.
        Те же самые невежды, а может и другие, удивляются, зачем было строить Петропавловскую крепость на Весёлом острове, когда крепость Ниеншанц уже давно готовая была. А ещё сильнее ропщут, когда вспоминают, сколько вложено народных средств в болотные дворцы, совершенно нерентабельные — одной краски на ремонт сколько уходит. Но не каждому ведь объяснишь, какие тайны кроются под этими на первый взгляд бесполезными объектами. В подземный мир легче всего проникнуть через болото. И даже существует птица-проводник между мирами — ворон. А местным привидениям даже проводники не нужны, так и шастают туда-сюда.
        Привидений много, большей частью однотипных, но старуха с розовой вороной на плече одна. Иногда ходит без вороны, вместо вороны у неё бутылка рома, и не на плече, а в кармане. Внешне на фрейлину похожа, на дворцовую. Но это только издали. При ближайшем рассмотрении — бомжиха. А как ругается, да как плюётся! Бродит этот непонятный дух, вызывая всяческие кривотолки. Некоторые ухитряются сравнивать её с Ксенией Блаженной Петербургской. Однако это чистой воды нонсенс: не может святая плеваться, хотя зимой вокруг её часовни находят замёрзшие плевки. Иногда там и газеты кучами валяются. И другой мусор кто-то регулярно сбрасывает. Но это не Ксения.
        Согласно множеству легенд о странном привидении, жила-была в городе, в одном из его монастырей, монахиня, урождённая графиня или княжна, обладавшая огромной духовной силой. Но согрешила и, как результат, попала в ад. Была, конечно, туда хитростью заманена — слишком уж большая сила в ней имелась. А также многие таланты, на которые позарился подземный повелитель. Так однажды угодила грешница ему своим научным изобретением, такую экономию навела в хозяйстве, что разрешено ей было иногда бывать на людях.
        Ну, она, конечно, сразу кинулась всем помогать — по старой монашеской привычке. Всем страждущим, особенно приезжим, на которых тяга имперского болота гораздо больше действует, чем на ещё не приехавших. Гость, пребывающий в самом центре трясины, пусть даже и во дворце, не может не вызывать сострадания.
        Приезжего, который, несмотря на предупреждающие знаки, всё же рискнул и надолго задержался в северной столице, можно по взгляду узнать — такое выражение обычно у коровы, которую непрерывно доят, да не в тёплом сарае, а на диком сквозняке.
        Пётр Первый, будто бы, прорубил окно в Европу. Нет уж, это, скорее, дверь — Большая Западная Дверь, Царь Дверей! А также музей под открытым небом. Кто-нибудь пробовал прийти в музей с раскладушкой? Ну, и как? Впустили? Спать в музее так же глупо, как поселяться в дверном проёме.
        Глава 2. Дверной Закон
        Обычная входная дверь на все ваши туда-сюда реагирует вяло, ей от вашего хождения ни холодно, ни жарко, и сквозняки рядом с ней пустяшные — ничего судьбоносного. Сквозняк у Большой Двери — не хухры-мухры. Он сначала мощно тянет внутрь, а когда приходит срок, так же неумолимо вышвыривает. Большая Западная Дверь, раз ведёт себя так странно, явно что-то с этого имеет.
        Хорошо, если дверь стандартная и видна вся, целиком. А если это город-дверь?
        В любом дверном проёме, двигаясь нормально, мы пребываем пять секунд. Это если соблюдать приличия и не стервозничать, другим ведь тоже надо.
        Ширина стандартной двери один метр. Ширина Санкт-Петербурга тридцать тысяч метров. Получается, что пересекать порог города-двери можно в тридцать тысяч раз дольше. Гуляя медленной походкой, заходя в музеи и кафе, вы пересечёте Питер за сто пятьдесят тысяч секунд, или за сорок два часа, что есть неполных двое суток. Вот и весь фокус!
        За двое-трое суток особенно не разоришься, оставишь в незримой таможне стандартную пошлину-дань, в виде своей энергии или денег, и можешь ехать дальше. Задержишься — расплатишься по повышенным тарифам, с учётом процентов за превышение нормы пребывания.
        Заработать-то в Питере можно, ой, как много можно заработать! А вот вывезти… В основном результат нулевой, иногда даже с минусом.
        Впрочем, город не всю добычу берёт себе, «зазывалы» тоже получают свою долю. Большая Дверь не скряга, она умеет делиться, и заманивает не одними лишь сквозняками. В её арсенале имеются ночные сны и вышеупомянутые специфические запахи. Сквозняки, вещие сны и запахи — упрощённая приманка для самых нерешительных. Для тех, кто никак не может отважиться приехать впервые. Для уже приехавших и разместившихся в гостинице город повсеместно расставляет красивые приманки — развешивает мормышки или блесну. Любой рыбак вам подтвердит, что мудрая и рассудительная рыба только полюбуется на всю эту сверкающую красоту, а червей поплывёт искать в другое место. Но где вы видели умную рыбу? В основном попадаются рыбы-дурёхи. Узрев непонятную блестящую хреновину и жирного червя, они всей стаей летят на добычу, а там… Крючок!
        Идеальный срок пребывания гостя в Петербурге — два-три дня. Это бархатный вариант, для неженок. Принимая своих любимчиков, мудрых кратковременных гостей, город им крючков не подсовывает. Ради таких торжественных случаев он прячет острое оружие как можно глубже, почти на самое дно. Но лишь завидит чудака, вознамерившегося поселиться навсегда…
        Кому по душе экстрим, пускай остаётся подольше, но бдительность ни в коем случае нельзя терять. Некоторым, всё же, здесь везёт: остаются надолго. Только не надо сразу обнадёживаться! Вам же не известно, как эти люди договаривались с городом, может быть, их наняли «зазывалами», а может, они храм строят или новый фильм-завлекалочку снимают: «Райский Петербург», «Адский Петербург»- у каждого своя бухгалтерия, свои расчёты с городом.
        Город-Дверь живёт по дверным законам. Эту дверь желательно всё время проходить. Прошёл — гуд бай, не обижайся, и далеко не отходи, старайся войти снова — тебя, в общем-то, никто не выгонял. Помните, как в советские времена давали пачку вермишели в одни руки? Некоторые ухитрялись взять больше — несколько раз становились в очередь. Город-Дверь не пачка вермишели, но и тут нужна смекалка, чтобы не пропасть по-глупому. Следуйте инструкции — и не пропадёте, город-маг вас даже уважать начнёт!
        Глава 3 Немного истории
        Беседуя о Северной столице, необходимо как можно глубже зарыться в старину. Великому городу всего-то триста лет, он младше любой мало-мальски приличной деревни, а сколько всего наворочено!
        Санкт-Петербург не только оборотистый деляга, он ещё и предсказатель. Не нужно много говорить, чтобы возродить в памяти собеседника образ Великого Города: двет тысячи особняков и дворцов, сорок четыре острова, шестьдесят восемь рек и каналов. Однако на заре строительства тамошний пейзаж выглядел куда скромнее.
        В начале восемнадцатого века иностранный путешественник заметил на территории будущей столицы необычные передвижения: вокруг недостроенных императорских и княжеских дворцов носились толпы дикарей, смущавшие не так одеянием, как повадками. Для иностранца то был самый настоящий культурный шок, так как во всех известных ему столицах дворцовые зоны были отгорожены от простолюдинов. В строящемся же Санкт-Петербурге несуразные орущие компании носились по недооформленным проспектам и площадям, будто бегали там всегда и собирались бегать впредь. Картина странная, но лишь для того полузабытого времени. А теперь что? Теперь имеем то же самое, только повсеместно: почти во всех столичных городах туристы-дикари бегают вокруг изысканных дворцов, толпами проникают внутрь, фотографируют, издавая звуки джунглей, чем не предсказание?
        Когда был полностью построен Чудо-Город и зажил своей, особой жизнью, результаты этой жизнедеятельности оказались более чем удивительными: местные русские стали всё больше походить на иностранцев, а иностранцы, утратившие лоск, постепенно превращались вообще в неизвестно кого — то были ещё не русские, но уже решительно не иностранцы.
        Позднее, ближе к концу девятнадцатого века, в петербургских семьях начали рождаться англоговорящие дети. Бытует шутка: писатель Владимир Набоков до семи лет знал одно лишь русское слово «какао». Пока Набоковы жили в Петербурге, в их знаменитом доме с витражами царила модная в то время англомания: папа приглашал гувернёров непосредственно из-за континента. Надо понимать, у папы на то деньги были, он даже умудрился купить себе автомобиль раньше батюшки-царя. Это никакие не выдумки: первым самодвижущимся экипажем в Городе владел отец автора «Лолиты».
        Нынче Санкт-Петербург, вроде, уже не рождает англоязычных писателей. А тогда, во время пробивания Великой Бреши и строительства в ней Двери, кто там только не рождался! Порыться в архивах — волосы дыбом. Помимо местных аборигенов, появлявшихся на свет непосредственно в Городе, здесь всегда было много гостей, да вот беда: мало кому из приезжих удавалось остаться надолго. Больше всего везло тем, кто успевал породниться с Городом, выйти замуж, жениться или, на худой конец, зачать с коренными жителями коренных же детей местного разлива. Никто из породнившихся потом не пожалел, все они остались, в принципе, довольны. Остальные же, потыкавшись-помыкавшись, убирались восвояси. Тут не помогали ни великие таланты, ни маленькие хитрости.
        Господа заблаговременно не породнившиеся! Не вступайте с Городом ни в какие отношения, особенно в финансовые, будете потом жалеть. Вот вам совет: погостили, попользовались Чудом — пора и честь знать!
        Все горести приезжих имели под собой одну причину, которую мало кто хотел замечать. Да и сейчас не замечают, хотя всё очевидно: образовался Город-Дверь, территория некоего узкого пространства, где долго находиться не с руки. Если в других местах текучка — бич, то здесь она неоспоримейшее благо, здесь текучка — самый оптимальный вариант.
        В Питере почти каждый либо сдаёт, либо снимает квартиру, в этом бизнесе задействовано более шестидесяти процентов жилплощади. Наибольшее количество доходных домов, то бишь гостиниц длительного проживания, всегда было именно в Петербурге. Здесь даже многие аборигены ухитряются всю жизнь снимать квартиры, а не покупать, отлично понимая, что в городе нет ничего постоянного.
        Почти все русские цари ненавидели Зимний дворец, предпочитая отсиживаться у себя на дачах. Последний император выехал за смертью на Урал из дачного дворца, из Александровского, передав свою жилплощадь очередникам. Акт отречения от престола и был тем документом, по которому нуждающиеся граждане смогли занять освободившиеся из-под государевой семьи дворцы и парки. Царь не был эгоистом и постоянно думал о народе.
        Князьям, графьям и прочей челяди, «волен-с, не волен-с», тоже пришлось освобождать насиженные гнёзда. Народ радостно заполнил все дворцы, все 2300 штук, но сделал это как-то не подумав — число царей, князей и принцев никогда не совпадает с количеством народа, ни в одной стране, поэтому вселившиеся граждане в итоге остались недовольны. Им и сейчас там тесно, то и дело пишут Главному, мол, слёзно просим расселить…
        Глава 4 Аборигены и прощальный бонус
        Аборигенам в городе-Двери бояться нечего, коренные — костяк, без которого Городу никак нельзя, и не надо сразу обижаться, если спросят: «Вы коренной?» Не огрызайтесь: «Пристяжной!», а постарайтесь вникнуть в суть вопроса.
        Бывает, что и коренные попадают городу под горячую руку. Но это случается крайне редко, по ошибке, да и страдают-то единицы. А так, чтобы целая семья коренных на улице осталась, этого не может быть никогда! Вернее, в таких случаях город сразу дико извиняется и выдаёт королевскую компенсацию: либо хоромы рядом с Невским проспектом, либо маленький частный театрик.
        Итак, аборигенам здесь бояться нечего, город их не выгоняет, бережёт лично для себя. Выгнав своих, Петербург перестанет быть городом, даже деревней перестанет быть. И исполнится пророчество Евдокии, первой жены Петра Первого: «Быть Петербургу пусту!»
        Гонят здесь в основном «пристяжных». Не сразу, а немного погодя. Получив от каждого Тут время вспомнить о Блокаде — она, что ни говори, унесла два миллиона жизней, и среди погибших было много коренных. Как?! Город поднял руку на аборигенов?! На самом же деле всё просто: традиционная текучка приостановилась. Сначала сталинский режим выдумал прописку, чем застопорил движение масс, а потом и фашисты «добавили». Начался почти трёхлетний застой, не совместимый с жизнью города, и ему пришлось пустить в ход неприкосновенный запас. «НЗ».
        Как это ни кощунственно звучит, коренным тут всё по кайфу, даже катаклизмы. Если вдруг по радио объявят об очередной блокаде, многие даже с места не сдвинутся, а будут терпеливо ждать, чем кончится «очередная неприятность». Коренные вряд ли замечают проделки Города, а если что-то вдруг заметят, будут молчать, как партизаны на допросе, им сколько ужасов про Город ни рассказывай, сколько ни стращай, они лишь закатят глаза, сделают непонимающий вид, вздохнут и промямлят: «Да тут всегда чё-нить!» И резко сменят тему разговора…
        Коренных своих великий город практически не обижает — с кем-то же ему надо оставаться. А вот приезженьких стращает воем мощной вытяжной трубы: мол, высосу и выплюну, так что не особенно задерживайтесь, оставляйте денежки — и на хаус! Хм, вот так «Культурная Столица»… Неужели она тупо хочет денег?! Не волнуйтесь, Большая Дверь не плебейка, ей нужны не только ваши деньги. Смешно думать, что культурная столица живёт мечтами о деньгах, довольно пошлое это предположение. Деньги ей, конечно же, не помешают, но более всего нужны ваши таланты, мысли, ваш первоначальный оптимизм и самобытная, периферийная энергия.
        Коли уж осмелились приехать, не жалейте о своём отчаянном поступке. Не жадничайте, а просто возьмите и поделитесь. А потом катитесь на все четыре стороны. Не бойтесь, вовремя уехав, вы в накладе не останетесь. Уезжая с пустыми карманами и израненной душой, вы, на самом деле, увозите из Питера гораздо больше, чем можете себе представить. Очень скоро затянутся все болезненные дыры на вашем теле, все укусы питерских кусателей забудутся. Оглянуться не успеете, как наполнитесь здоровьем и новой, не менее кипучей энергией, чем та, которая имелась у вас раньше, до переезда в город на Неве.
        Опустошая ваши карманы, столица-Дверь незаметно подкладывает в них прощальный бонус — полезный вакуум. Стоит вам переехать в другое место, как он немедленно начнёт работать. Полезный вакуум станет могучей всасывающей силой, которая не только ваши карманы деньгами наполнит, но и весь ваш дом пропитает новым настроением. Этот незримый, но ощутимый прощальный бонус многих-многих храбрецов обеспечил на всю жизнь. Выезжайте и почувствуете! Иногда не сразу, иногда через год-два. На новом месте вас обязательно ждёт раскрутка, после Питера все раскручиваются, особенно в Москве, надо только не забыть вовремя уехать. Если, конечно, вы действительно приезжий и не имели времени (или желания!) сочетаться с городом законным браком.
        Глава 5 Местная иерархия
        Теперь неплохо бы окончательно определиться с иерархией. Коренные жители СПб делятся на «зазывал», «кусателей», «вышибал», «кустиков» и, конечно же, элиту. Элита тут вполне проходит без кавычек. Фрейндлих, Образцова, Пиотровский… Список продолжить — выйдет парочка томов. Элита из числа аборигенов — корона города. Имперскому городу без короны никак нельзя.
        У местных «зазывал» на вооружении множество приёмов. Есть и дежурная тирада: «Я звоню не потому, что соскучился, а потому что вижу: здесь ты устроишься лучше. Не будь дураком, переезжай! Говорю тебе: не пожалеешь!» Потом все эти обещания сбудутся, но с точностью до наоборот. А заманивший вас приятель вдруг исчезнет, начнёт прятаться. Когда вы сами его отыщете, будет невнятно блеять, мол, звонил, но не застал вас дома. Хотя вы сидели сиднем и никуда не выходили! Вы его за это сильно не ругайте, человек выполнял задание города — тут все на задании. Он завлекал не вас, а брызжущую энергией человекоединицу. Его миссия завершена, он успешно отчитался перед городом и, вероятно, уже получил новое задание. Ваш питерский приятель — обычный «зазывала». Потому и не звонит.
        Стоя с вещами на питерском вокзале, не ругайте не встретивших вас «зазывал», не нервничайте и спокойно ждите: вами займутся. Скорее всего, «кусатели». Хуже — если сразу «вышибалы»!..
        «Зазывалой» может быть не только человек, иногда хватит картинки с видом или календарика. А вот в «вышибалы» кого попало не берут, тут нужна влимятельная и могущественная личность, уровня царя — ведь заманить намного легче, чем согнать с насиженного места.
        «Кусатели» бывают мелкие и крупные — всё зависит от масштаба вашей личности. На них тоже не стоит обижаться, они тоже на работе, хотя и не подозревают об этом. Их задача всевозможными сюрпризами и пакостями напоминать, что вы в гостях, и что недалёк тот день, когда надо будет убираться восвояси.
        Словом, если вы не коренной, о Дверном Законе забывать не стоит. Совет тут может быть один: если вы человек рисковый и вам себя совершенно не жаль, попытайтесь срубить миллион в Петербурге. Но как потом быть с таможней? У каждой двери она есть, даже если её и не видно… Это самая злая таможня изо всех известных! Заработать в Питере можно много, ой, как много можно заработать! А вот вывезти… В основном результат нулевой, иногда даже с минусом.
        Дверной Закон желательно знать, но, согласитесь, любой закон, если он существует, должен где-то лежать, в него надо иметь возможность время от времени заглядывать. А что делать, когда закон существует, но нигде не записан? Где достать экземплярчик, когда его нет?!
        Глава 6 Город-Дверь всех гостей любит одинаково
        Писательская масса — отдельный случай. Многие русские писатели жили и творили в Петербурге, но не надо забывать, что часть из них сюда «понаехали». Приезжий гений — тоже элита, но, к сожалению, не местная, не коренная. Петербург — писательская Мекка, а Мекка — место регулярного паломничества, приют временных гостей.
        Если хочешь долго жить в Петербурге, не родившись там, ищи любовно-брачную зацепку. Перекати-полю, чтобы где-то задержаться, надо непременно зацепиться за кустик. А то выдует ветром.
        Срок жизни на земле литературных гениев определён примерно сорока годами, из которых Петербург им выделаяет только шесть, не больше, если, конечно, не пожелают сочетаться браком с коренными. За шесть лет не женятся — добро пожаловать на выход! «Позвольте вам выйти вон!!!» А когда, собственно, бракосочетаться? Творческий процесс отвлекает от женитьбы, от официального слияния с аборигенками, а жаль…
        Все без исключения приезжие, особенно писатели, уповают на свой жизненный опыт, ум и логику. Но в городе-Двери обычная логика, мягко говоря, неуместна.
        Скромный и положительный юноша Фёдор Достоевский с обычной человеческой логикой дружил. Он собирался получить хорошее образование, и не за границей, хотя на это тоже деньги были, а на родине, в столице, как всякий патриот. Кому-нибудь менее предприимчивому и хваткому — да что там скромничать! — кому-нибудь менее сообразительному и способному к наукам, не может повезти в столице, априори, некоторым в больших городах вообще нечего делать. Слабым людям лучше вообще не соваться в большие города. Сильным же, наоборот, место только там, а где ж ещё? Всё это верно, но не для всех столиц. Столица-Дверь живёт по дверным законам, и все они у неё негласные, понятия «сильный-слабый» она не признаёт, для неё в определённом смысле все равны. Да и незнание законов не освобождает от ответственности!
        Покинув отчий дом свежим майским утром, восемнадцатилетний Фёдор трясся в бричке и одновременно любовался пейзажами родной Московии. Дабы время скоротать, он сочинял рассказы о Венеции. По чужим словам, да и по книгам, он уже знал, что в Санкт-Петербурге мостов не меньше, чем в том дивном итальянском городе. Он слышал также, что в Петербурге сыро и промозгло, но это не пугало его, тяга в столицу была так велика, что даже болезни не казались большим препятствием. Фёдору было невдомёк, что тяга эта родилась не у него внутри. Его затягивало сквозняком, и чем ближе он подъезжал к Большой Двери, тем неумолимее его затягивало.
        Фёдор знал, что на чужбине надо бы поаккуратнее с деньгами. Нет, он, конечно же, не Чичиков, и трясти копейками не собирался, тем более что «Мёртвые души» будут написаны четырьмя годами позже, да и то в Италии. Но что с деньгами надо бы поосторожнее, это он знал преотлично — теория общеизвестная. Однако в Петербурге общеизвестные теории без надобности. Город-Дверь никогда не жил чужим умом, он руководствуется Законом Двери, а посему никакие правила, установленные людьми, ему не указ.
        Достоевский рано лишился матери. Она преставилась, по странному стечению обстоятельсв, в возрасте его кумира, поэта Пушкина, причём, в один с ним год. Отец скончался двумя годами позже, так и не успев ничему научить сына. Так что, житейскую науку Фёдор постигал самостоятельно, да ещё и в таком неудачном месте! Можете себе представить, что ему, юному приезжему, пришлось тогда пережить. Не потому ли он с такой яростью сражался за права маленького человека? Кстати, мог бы этого и не делать. Среднестатистические «бедные люди» Петербурга, если разобраться, обычные мазохисты, не пожелавшие своевременно покинуть Город. Им нравилось стоять в дверном проёме, терпя пинки и унижения, теряя человеческий облик, доводя себя до крайней нищеты.
        Перед самым приездом Фёдора кто-то, видимо, шепнул им, мол, едет защитник страдальцев, Великий Сочувствующий. Они срочно воспрянули духом, повынимали из карманов замусоленные челобитные, которые у них давно уже никто не принимал, и стали махать ими, как флагами. Затем обступили толпой, низко поклонились юноше, как батюшке-царю, вот он и размяк. Гнать их в шею надо было, а он книги про них сел писать, революцию задумал. В благодушной Москве девятнадцатого века недовольных было куда как меньше. Правду люди говорят: если бы Пётр столицу не перенёс, то и революции бы не было.
        Начиная учёбу в Инженерном замке, он не догадывался, что станет великим писателем, и все отведенные городом шесть лет учился на военного инженера. В конце этого срока ему, как и всем приезжим, был дан вежливый Сигнал к отбытию: царь лично обозвал его идиотом. Будучи сам неплохим инженером, неугомонный «вышибала» Палкин раскритиковал «нелепейший проект», чем изменил ход не только русской, но и мировой литературы. Смертельно обиженный Фёдор уволился в чине поручика и вскоре уже сидел за конторкой, строча роман «Бедные люди». В нём он провёл читателя по самым мерзким, самым мрачным закоулкам Петербурга, ясно дав понять, кто на самом деле идиот и враг простого народа.
        Не ограничившись литературными нападками на власть имущих, Фёдор Достоевский подался в различные кружки, после чего был арестован и приговорён к расстрелу. Правда, царь пожалел преступника, заменив казнь четырьмя годами каторги, с последующей службой рядовым в Семипалатинске.
        Шесть лет в Петербурге для большинства приезжих — крайний срок. Можно, конечно, рискнуть и остаться подольше, но это уже «с конфискацией». Да-да, не смейтесь, так и было написано в смертном приговоре, вынесенном Фёдору Достоевскому. Перед несостоявшейся, инсценированной, казнью у него отобрали не только всё имущество, но и титул потомственного дворянина. Тогда шёл уже десятый год его пребывания в городе — срок сверхкритический.
        Вернувшись в город после десятилетнего отсутствия, Фёдор Михайлович, чисто инстинктивно, стал осторожничать: то за границу выедет проветриться, то в Старую Руссу — за вдохновеньицем. К слову сказать, на стороне писалось лучше и думалось яснее.
        Но самое большое счастье привалило Достоевскому в середине 1860-х, когда он женился на коренной девице Анне Сниткиной. Перекати-поле нашло свой кустик, и все дела пошли на лад. Жаль, что поздновато, что лишь к концу жизни.
        Перед тем как пригласить на выход, город обязательно даёт сигнал. Вовремя услышите его — и «вышибалы» не понадобятся. Они нужны лишь тем, кто сигнала не слышит. Обозвали идиотом — начинайте собирать вещички. Либо женитесь на местной красавице.
        Пушкин до такой степени влюбился в Царское Село, что, обвенчавшись с Натали в Москве, решил остаток жизни провести поближе к месту своей юности. Правильно, так и надо было сделать! Поселился бы в Селе, так и дуэли бы не было. Зачем было мимо проезжать, лишних 22 километра трястись по ухабам? Где Село, а где станция Санкт-Петербург! Пушкин с Натали оба приезжие, и сочетаться браком с Городом им не суждено было никогда. Пушкин прожил в Городе с семьёй неполных 6 лет (неплохо бы запомнить эту цифру), оставив после смерти 120 тысяч рублей долга, при годовом доходе в 7 тысяч. Царю этот долг пришлось выплачивать — не пускать же по миру вдову Первого Поэта! Последняя дуэль, которая фактически была четвёртой, явилась для поэта спасительным исходом. «На свете счастья нет, а есть покой и воля…» Это ведь его, пушкинские, строки… Дантес Дантесом, но как объяснить, что журнал-кормилец «Современник» упрямо не хотел продаваться?
        Приезжий архитектор Монферран был счастлив называться главным архитектором Исаакиевского собора, несмотря на издевательства местных коллег. Те браться за шедевр боялись (слишком уж болотистая местность), но указания давали наперебой. Говоря по-нашему, «устроили хлопцу дедовщину», целую комиссию против него организовали. Монферран все эти издевательства терпел с улыбкой. Кто он, если по большому счёту? Лимита, безработный француз, которому после войны 1812 года особенно приткнуться было негде. Это сейчас туристы охают да ахают, глядя на его творение, а в день приёмки объекта царь даже руки ему не подал. Царю в наружных горельефах привиделось немало оскорбительного: наглый французишка вылепил себя рядом с ним самим! В общем, государевых упрёков Монферран не вынес и умер от сердечного припадка. Царь, в принципе, не виноват, его самого использовали. Кто? Подземные силы, о которых речь пойдёт чуть позже, и не раз.
        Монферран отбыл на родину в гробу, который вывозила французская супруга. Вместе с драгоценным скарбом, нажитым за сорок лет! Увы, скарб на границе конфисковали. Не отдал город-Дверь ничего из своего, не выпустил наружу. У любой двери есть своя таможня, подчас невидимая глазом.
        Ещё один приезжий, архитектор Карло Росси, начальник петербургских архитекторов девятнадцатого века, умер в крайней нищете. Тоже артачился, не уезжал до последнего. И жениться не хотел на местных — как ни уговаривали. Потому и скончался в полном забвении, говорят, от холеры, а там кто его знает…
        А в Третьяковке есть отдельный зал, посвящённый скульптору Шубину. В петербургских музеях его шедевров тоже навалом — этот обожатель мрамора предпочитал трудиться именно в Северной Столице. Приехав в Петербург, он никому не дал работать, разогнал всех конкурентов, лично сам понаделал мраморных статуй, бюстов и бюстиков членам царской семьи, их любовникам, любовницам и дальним родственникам. И чем же дело кончилось? Домиком в деревне, но не крепеньким, а так себе. Своё могучее состояние он оставил там же, где и заработал…
        А приезжий певец Шаляпин слишком долго пел в Мариинском театре, допелся до того, что зарплату ему начали давать мукой и сахаром. Если бы не нарком Луначарский, надоумивший певца выехать на гастроли за границу и там остаться, памятник Шаляпину на Новодевичьем кладбище выглядел бы не так вальяжно…
        Художник Александр Иванов, местный-коренной, абориген, устав сочувствовать приезжим Сурикову-Васнецову-Репину, посоветовал им в Москву переселиться. Что было дальше? Сплошная радость и восторг! Не без участия Саввы Морозова, конечно. Друзья так тешились успехом, что и Поленов перевосхитился, вслед за ними отбыл в Первопрестольную. А ему-то уезжать было зачем? Питерский он, коренной. Но всё равно уехал, начал дворики московские малевать.
        И в нашу, в современную, эпоху показательных случаев немало… Взять, хотя бы, историю композитора Игоря Корнелюка. Приехав в Питер из Бреста, в первый год он страшно маялся, всё ворчал, всё причитал: «Как в этом городе могут жить люди?!»
        Но нашёлся «кустик» и для него, Бог ниспослал! Бог-то ниспослал, а сам-то Корнелюк Его Милости не оценил, ибо, похоже, так ничего и не понял, принял подарок Судьбы как должное. В общем, взяла его под крыло одна коренная блондиночка, уболтала жениться, и результат оказался отличным.
        Случай с Александром Демьяненко несколько другой. Гениальнейший комедиант всегда мечтал о серьёзных ролях, на улицах грубил фанатам, огрызался: «Не Шурик я, не Шурик!!!» Прямо на улице огрызался, но ведь дело-то было где? В Петербурге закончил Шурик свои дни. Эх, поздно он обзавёлся «кустиком»! Биография Демьяненко начиналась хорошо: радушно принят Гайдаем, счастливо женат, закрепился в Москве… О чём ещё мечтать? Кабы не питерский Сквозняк, так и жили бы они с женой душа в душу.
        Но затянуло их, не удержались. Приехав в Питер, вскоре разошлись. Шурик стал понемногу спиваться. И спился бы, кабы не «кустики». Нашлись и для него два спасительных ангелочка, хотя и поздновато… Настоящим спасением для безработных постперестроечных актёров была так называемая озвучка. Сидя в кабинке для озвучивания сериалов, можно любой вид иметь: и староватый, и пьяненький, и даже страшненький — голос-то не меняется. Голос у большинства не меняется до самой старости, особенно у женщин. Шурик на ту озвучку пристроился, походил-походил, да и невесту себе нашёл — очаровательную женщину-звукорежиссёра из числа коренных. В придачу к звукорежиссёру им была получена очаровательная падчерица, тоже коренная, будущая актриса Анжелика Неволина. С этими двумя красавицами он и пришёл в себя, расправил плечи, даже сниматься в московских телесериалах начал. Cловом, повезло. Жаль только, что поздновато. Знай Шурик о Дверной Теории, может, иначе сложилась бы у него жизнь…
        Многие приезжие попадались в сети Города, но не все. Мудрейший Николай Васильевич изящно увернулся. Гоголь обладал невероятной интуицией: в первый же год пребывания в Санкт-Петербурге заподозрил неладное, а потому всё время выезжал. Кататься ему было не лень: Германия, Рим, Швейцария, Париж, Москва, снова Италия, потом опять Германия и так далее. Умер в Москве, в уютной обстановочке. Эта смерть случилась бы намного позже, кабы не одна добрая душа. Некто больно умный, ничтоже сумняшеся, вздумал отлучить его от Пушкина, заставил отречься от друга, который для «Гоголька» значил больше, чем отец. Слабовольный «Гоголёк» повёлся на этот бред, но очень скоро осознал ошибку и с горя перестал принимать пищу. Умер. Тут следовало бы применить статью «доведение до самоубийства», но кто же станет…
        В купеческой Москве либо за её пределами, неважно где, уютный дом — основа основ. Как утверждают англичане, даже крепость. Дом и семья. Вокруг этого понятия вертится вся жизнь. За право иметь уютный дом — желательно побогаче! — идёт извечная борьба с жизненными обстоятельствами. Даже если кто-то скажет, что может жить и в шалаше — не верьте! Каждый втихаря надеется, что, помыкавшись по свету, покрутившись в жизненных водоворотах, натерпевшись ударов и всяческих трудностей, в конце концов сможет обосноваться где-нибудь в уютном уголке, созданном своими же трудами. И какой же это нормальной голове придет на ум мечтать о тихом пристанище в двери? К этому ни один нормальный индивидуум не готов. Стремиться к этому никто не будет, ибо это противоестественно…
        Сквозняк надо чувствовать заранее, его желательно предвидеть, а это не каждому дано. Николай Васильевич Гоголь был слаб здоровьем и чрезвычайно чувствителен к сквознякам, но более всего он был гениален — местные мормышки на него почти не действовали, он их в упор не замечал. Николай Васильевич Гоголь Столицу-Дверь любил. Но неизмеримо больше он любил Москву.
        Чуть раньше, всего двадцатью годами ранее, публичного Интернета вовсе не существовало, и судьбы приезжих бедолаг можно было сравнивать только сидя в библиотеках. Помимо отсутствия Интернета, существовала ещё и чисто транспортная препона — в девятнадцатом веке «птица-тройка» мчалась от Москвы до Петербурга целую неделю. Не говоря уже об одинокой лошадёнке — какие уж там наезды! Кому тогда, в той медленной житухе, пришло бы в голову сравнивать чужие судьбы? А нынче, да под мышкой с Сетью — гуляй по чужим жизням, «не хочу»!
        Глава 7 Продолжение Великих дел
        - Править, будешь, но только в шутку, — сказал холщовый Петру, когда тот явился к нему с докладом, сразу после успешно проведенной войны.
        Царь задумался. Шутки у него в запасе были разные. Но одно дело, когда подданные сами под кулак носы подставляют, да ещё и спасибо говорят, а другое — внешнюю дипломатию наводить.
        - Как это — в шутку? — на всякий случай спросил он.
        - Понарошку…
        - А… Ну, это можно Шутки я люблю! Аккурат заказал для петергофского парка шутихи… фонтанные…
        - Вот и поладили, — причмокнул толстяк. И тут же, изменившимся голосом, трубным, от которого Пётр содрогнулся, добавил:
        - Ежели передумаешь, есть ещё две возможности!!!
        - Каковы оне?
        - Разрешаю чистой, беспримесной ненавистью править, как наш главный — ему будет приятно…
        - А вторая возможность?
        - Ну, можно и любовью. Только не искренней, не переусердствуй, иначе сожрут…
        - Кто?
        - Твои же верноподданные тебя и сожрут, а ты заметишь это уже в самом конце, когда будут доедать последний кусочек…
        Петру сделалось противно. Не знал он такого о своих верноподданных.
        - Нет, я выбираю шутки, тем более, что за фонтаны уже вперёд уплачено мастерам…
        Уже собрался было Пётр уходить, но полноватый снова удивил его речами, обратно сладкими:
        - Да, и тягу проверять не забывай, а то, не ровён час, отвалятся…
        - О чём речь? Или… о ком?
        - Всё, что нажито и завоёвано, без тяги не удержится — как пришло, так и уйдёт…
        Пётр снова призадумался. Про тягу-то он, худо-бедно, уже знал, а вот как с нею управляться…
        - Вентиль, что ли, иль задвижка там есть какая? Слышу впервой, не обессудьте…
        Толстый сделал вид, что обиделся. Потом, наоборот, повеселел.
        - Я так и думал: не хватит тебе знаний на всё про всё. Но это ничего. Тягу я беру на себя.
        - Я не против! — стал во фрунт царь, как простой солдат, и даже шевельнул усами.
        У владыки не было усов, а, сталобыть, и нечем шевелить в ответ. Он лишь поморщился.
        - Буйный ты. Ещё в первый раз хотел тебе сказать, да боялся обидеть неправильным словом…
        - Буйный, всё верно, мин хе… ваше подземное… ээээ… величество! — снова обрадовался царь. Имея маленький размер ноги, да при его-то росте, лучше всего казаться буйным. Так и другие недостатки незаметны сделаются.
        - А коли подтверждаешь, что буйный, тем более не доверю тебе тягу. Ещё весь мир засосёшь ненароком. Сам удерживать буду, так и быть…
        - Так тому и быть! — с облегчением выдохнул Пётр Алексеевич.
        Осталось обсудить мелкие детали.
        - Ты построй для неё укрытие — побольше и пострашней. Здесь, у себя, мне её держать тесно, — толстяк кивнул на входную дверь. Видимо, в одном из сыроватых коридоров, за одной из перекошенных дверей, задвижка-то и находилась.
        - Под Кунсткамерой придётся её скрыть, у меня там эмбрионов в банках припасёно — на две армии захватчиков станет, побросают оружие и…
        - При чём тут эмбрионы? — вежливо осведомился куратор вентиля.
        - Ээээ… Шутка, не извольте беспокоиться… — молодцевато ответил Пётр. Однако, выйдя из гнилого лабиринта, тут же дал приказ укрепить полы музея редкостей. Именно в том месте, где страшилы. И понаделать люков. Удобных лазов, украшенных отечественными самоцветами. Турецких камней было велено не использовать, хоть и крупные у турков изумруды. А зачем турки обманули Карла Двенадцатого, мог бы ещё пожить парнишка, рановато умер. Говорят, на нервной почве. Или свои же, шведы, грохнули, тут слухов море.
        Пётр Первый, как ни прискорбно, тоже умер. После него многие правили в шутку, но уже ничего не зная о задвижке. А когда до Сталина дело дошло, тот вообще всё по-своему замутил: ни на какие аудиенции с невидимым начальством не согласился, просто перенёс, на пару с Лениным, столицу на старое место — и всё. И правил, как хотел, по своему усмотрению: шутка-ненависть-любовь, шутка-ненависть-любовь… Всё так быстро завертелось, что пойди теперь разбери, где, когда и что у него было.
        А о любви впопыхах забыли. Чистую, искреннюю и беспримесную любовь, вроде, и внедрять-то было некому в России. Очень долгое время. Но потом, всё же, нашлась кандидатура. При поддержке батюшек, компьютера, колдунов и экстрасенсов, вычислили человека, которому народ ближе всего. И сообща напутствие дали:
        - Что бы ни случилось, говори: «Мной руководит любовь к народу».
        - Так и есть, даже врать не придётся, — отвечал новый избранник.
        - И не забудь своё происхождение обнародовать, чтоб не завидовали. А то зависть не способствует любви. Говори: «Мать — уборщица, отец — рабочий».
        - Так и есть, и тут врать не придётся…
        Про всю эту чехарду кто-то знал, кто-то — нет. Но результатом были довольны все. Граждане стали активнее смотреть в зомбоящик, и зобоящиком его почти что совсем перестали звать. И о Санкт-Петербурге не так активно вспоминали, ибо столицей прочно сделалась Москва. В общем, вроде, всё устаканилось. Лишь одна только старуха-привидение, та, что с розовой вороной на плече, продолжала нервничать и материться. И громко осуждать кого-то за отсутствие рачительности.
        - Доэкономились! — выкрикивала она почти ежедневно, носясь по улицам Северной столицы — когда в видимом, а когда и в невидимом режиме.
        Адскую монахиню не трогали политические страсти — сколько территорий притянулось, а сколько отвалилось, ей было относительно по барабану. Её смущала экономия, которая куда-то подевалась. Раньше петербургские дворцы были просто загляденье, а теперь облезлые какие-то. Город-музей, активно принимающий иностранцев, далеко не всегда имеет ухоженный вид. Не успеют докрасить последний фасад, как начинай сначала. Сколь ни прихорашивается Северная столица, всё напрасно. Конечно, можно сетовать на климат. Но только почему в болотном Хельсинки климат такой же, а фасады развесёленькие? Однажды финны поделились красочкой для стен, но и это не помогло. Может, красочку-то разбавляют?
        Вот об этом-то и речь. Фрейлина-монахиня давно заметила, что не очень-то рачителен подземный питерский владыка, всегда так сильно ратовавший за рачительность и всяческую экономию. Но если он теперь нагло ворует, говорить с ним на эту тему бесполезно. Что делать?
        - Что делать?! Что делать?! — орало привидение в очках, оборочках и рюшах, шаркая стоптанной обувью. Но мало кто уже реагировал, попривыкли. В Санкт-Петербурге и не такое увидишь и услышишь.
        Равнодушные людишки пытались и монахиню-изобретательницу сделать равнодушной. Ан, не вышло — продолжила она свои секретные изыскания.
        Для тайных изысканий лучше всего иметь подмогу, тоже тайную, а не из числа политиков, они ведь люди подневольные, особенно цари. И таки нашлись три человечка, простые, неприметные граждане: потомственный князь Юра, потомственный же водяной Валера и мальчишка-школьник Мася. Монахиня их давно пасла и поддерживала, старательно присматриваясь к поведению и проверяя на вшивость. Проверяла не только душевные качества, но и сообразительность. «Полезный вакуум» и прочие выкладки о городе-Двери — Юрина диссертация, пока не защищённая. Что убийцам не положена настоящая любовь — Валерин вывод, вполне удачный. Ну, а Мася, когда вырастет, станет президентом. А пока пусть тренируется «на кошках» — на подземных жителях.
        С помощью трёх скромных, но весьма отважных и деловых союзников адская святоша удосужилась не только свергнуть зажравшегося подземного владыку, но и самого Люцифера усмирить. И если мы сейчас живём в довольно мирной ситуации, когда гибнут всего лишь миллионы в год, а не миллиарды — от ядерныхъ взывов и прочего беспокойства, то это фактически благодаря их помощи. Вся их история у монахини как на ладошке, но мы ведь пока не знаем этих героев. Поэтому желательно прочесть их жизнеописания, проливающие свет на старухин выбор.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЮРА ЛЯЛИН, ПОТОМОК КНЯЗЕЙ ЛЮЛИНЫХ
        Глава 1 Страсти по «Онегину»
        Попробуйте в Москве затащить иностранцев в театр. Не то, чтобы им было неохота или надоели наши звёзды, нет, в театр они, конечно же, пойдут, но не с вашей подачи. Обилечивать их будете не вы. С самого утра ваши клиенты построятся у касс, а вечером, после спектакля, будут взахлёб рассказывать, какие чудные места в третьем ряду четвёртого яруса и как хорошо с них было видно. При этом обязательно вспомнят, что «кто-то» пытался всучить им никому не нужный пятый ряд партера по немыслимой цене.
        А иные вовсе никуда не пойдут — лишь бы вам насолить! — cядут в «Красную Стрелу» и укатят, гордые, в культурную столицу. Тут надо не полениться и поехать с ними: глупо доверять свежераспечатанную группу питерскому гиду. А в Москве у вас ничего не получится, даже не пытайтесь.
        Уже имея в этом плане некоторый опыт, Юра и не пытался, он был спокоен как удав, он давно уже всё просчитал. Поселившись в питерской «Астории», те же гордые и неприступные туристы начнут скулить и плакать, вымаливая билеты хоть в какой-нибудь театрик или дом культуры, пусть даже на концерт художественной самодеятельности. Потом выхватят из рук всё, что он успел купить накануне по дешёвке, но уже по совершенно другим ценам, и при этом ни на грамм не почувствуют себя обиженными! Город-музей, город-волшебник, он же опытный деляга, не упустит своего, не сомневайтесь.
        Питер обволакивает магией и сразу предлагает бартер: он вам — вечную культуру, а вы ему — свежую энергию, часть своей души. Деньги тоже с некоторых пор являются энергией, теория далеко не новая, так что если город их принимает, лучше не жадничать, а отдавать. Тут как бы не лишиться чего-нибудь ещё! В стремлении кого-то зашаманить, затуркать, заморочить или заворожить здесь особенно не напрягайтесь, здесь на это силы тратить не рентабельно — город всё сделает за вас.
        Юра собирался окучить итальянцев до прихода Глеба. Тот ничего не должен был заподозрить — если что унюхает, вмиг примчится и кассу снять будет невозможно.
        У гидов в Петрбурге одна надежда, вернее, две: на театральные билеты да на «Онегин». Последний ни к каким театрам отношения не имеет, ни к музыкальным, ни к драматическим, он лишь названием оперу напоминает, а в остальном — ничего общего.
        «Онегин» — это маленький, но очень хитрый магазинчик, который позволяет гидам жить безбедно: они там получают свой процент. В прошлый раз неплохо получилось, кому-то этих денег на полгода хватит, а Юре хватило лишь на месяц безбедной жизни. Хорошо ещё, что он развёлся, а то бы и на неделю не хватило.
        Глебу Юра названивал из Москвы, сообщал, когда приедет с группой, старался быть максимально убедительным, сказал, что в Москве его ждут срочнейшие дела, и он, сбросив группу у гостиницы в двадцать один ноль-ноль, с теми же водилами махнёт обратно. Соврал, конечно. На самом деле намечалось приехать в Город к восемнадцати. В связи с этим пришлось разрешить водилам гнать на дикой скорости, почти без остановок, экономили даже на «соста идрика» — на «гидропаузах». По-нашему: «пойти отлить».
        В итоге Юре повезло: он таки втюхал беззащитным итальяшечкам билеты в оперу на завтрашний вечер. Ещё до того, как они разбрелись по номерам. Пока Марио, неспеша (спешить ему не велел Юра), сдавал попарно и по одному паспорта в рисепшен, а потом, такими же томными и вальяжными жестами, раздавал ключи от номеров, Юра успел смотаться к кассам и обратно. Правда, бежать пришлось очень быстро. Очереди не было, билетов море, так что в тот раз обошлось без садизма: усталым турикам даже было позволено полчаса отдохнуть. Но не больше.
        Поделив билетную добычу, два строгих ефрейтора дожидались выхода клиентов из номеров. Окучивание ещё не завершилось — была проведена лишь половина операции. Вторая часть обещала быть более денежной, так как друзья серьёзно вознамерились посетить «Онегин». Согласно приказу обоих лидеров, Юры и Марио, вверенные им бедолаги должны были, бросив чемоданы в номерах и не тратя времени на душ, быстренько катиться вниз — ножками. Лифт ведь не резиновый, всех за один раз не примет. Потом им предстояло коллективно (и почему-то снова бегом!), совершить пешую прогулку по Невскому проспекту. Это было в их же интересах: с завтрашнего дня начинались скучные и сугубо официальные экскурсии с местным гидом, который ни разу не выпустит из автобуса, затаскает по дворцам и паркам, а главное — ничего не даст купить.
        Юра судорожно курил и поминутно глядел на часы. Было девятнадцать тридцать, через час мог нагрянуть и Глеб — типа познакомиться с группой и спросить, не надо ли чего. Тогда полный крах!
        Марио в Питере не новичок, но предпочитал во всём слушаться Юру. Глеба он ни разу в жизни не видел, а с Юрой они исколесили полстраны.
        Наконец, клиенты снова показались в вестибюле. Измученные дорогой, но вечно весёлые итальянцы набросились на Юру с расспросами прямо в вестибюле. У каждого в руках была карта города, а на ней — знаменитая Большая Морская улица! Где когда-то жил президент России.
        - Синьор, наша гостиница находится рядом с домом Путина?
        - Да, но он там уже не живёт.
        - Как?! Мы только что видели его из окна!
        - Считайте, что вам повезло…
        Стандартные вопросы, не впервой. Не менее стандартные ответы. А времени мало!
        От «Астории» до «Онегина» путь не близкий, особенно когда идёшь со старичками.
        Выйдя с Большой Морской на Невский проспект, Юра сразу ломанулся к Площади Искусств, таща за собой покорных туристов. Опытный гид прогулку по Невскому делает за десять минут. Максимум за пятнадцать.
        - Синьор, а нельзя ли помедленнее?
        - Можно. Но тогда не успеете всё посмотреть. Вы же хотели пройтись по главной улице? Знаменитейший проспект, весь мир про него знает!
        - А завтра что у нас?
        - Завтра вам дадут большой автобус. Катайтесь потом, сколько надо, можете вообще из него не вылезать. А сейчас нам нельзя терять драгоценного времени! Прибавьте шагу, синьори, скоро темнеть начнёт!
        - А Сан-Пьетробурго ди ноттэ?
        - Это не так интересно, днём город красивее…
        Про «ди ноттэ», или про «бай найт», вообще разговора не было, он им ничего такого не обещал.
        В центре Площади Искусств, на фоне сразу двух музеев, стоит Пушкин, широким жестом приглашая зайти в Малый Оперный. Вечером усталому путнику одна дорога — в театр. Но Юре виднее, куда вести усталых путников именно сейчас — ведь театральные билеты куплены на завтра. Пушкин гидом не работал, а посему не очень-то въезжает в ситуацию.
        Дав итальянцам полминуты на общение с известнейшим поэтом, Юра украдкой пнул ногой Марио. Тот подскочил, изрыгнув дежурную фразу:
        - Синьори, кафэ! Чокколата! Тутто гратуито!
        Два жестоких фюрера, обняв друг друга за талию и совершенно не оглядываясь, помчались к заветной двери. Солдатам ничего не оставалось как, сунув фотоаппараты в сумки, бежать за ними.
        В «Онегине» духота, тесно, но весело. Месиво из иностранных групп, притянутых сюда расторопными гидами, ведёт себя, как племя папуасов: лихорадочно примеряются дешёвые побрякушки, листаются и несутся на кассу книги, а в адрес гидов сыплются комплименты, мол, дикое спасибо, что привёли в такую красоту. Завтра, в уличных киосках, они увидят то же самое, но за треть цены. Но завтра.
        Сдав группу Марио и попрощавшись с итальянским другом «до следующего раза», Юра шмыгнул по крохотной лесенке вниз, но выйти не сразу получилось — в дверях он столкнулся с рыжей путаной по кличке «Лёля без юбки». Та прикатила на зелёном, как её глаза, джипе и припарковалась прямо у «Онегина».
        - Где Марио? — прошипела она.
        - С группой, где ж ещё! — тихо отпарировал Юра. — Только, слышь, ты меня не видела, ладно?
        - А кто с ними завтра?
        - Глебушка…
        - Какой?
        - Спиридонов!
        - Хорошо, не видела — так не видела!..
        Лёлька метнулась к любовнику на дикой скорости. Будто боялась, что он испарится. Она вообще была спортивная девушка, регулярно дралась с другими путанами у «Прибалтийской». Бедный Марио. Плакали его денежки! Итальянская mamma так и не увидит левую добычу. Лёлька — агентесса невидимой питерской таможни, управляемой подземными силами.
        Определив в новый кожаный лопатник дневную выручку — триста баксов и три тысячи рублей, Юра заметал следы. Ура! Не пойман — не вор. Завтра Глеб, его наивный собрат по цеху, взорвётся, узнав, что клиентов уже «обули», но плакаться коллегам вряд ли побежит — сам виноват.
        Глава 2 Фильм о дворнике-подвижнике
        В девять вечера центр не бывает безлюдным. Юра Лялин, потомок князей Люлиных, вышел из «Онегина», пересёк площадь Искусств и очутился на Невском проспекте. В беспорядочно движущейся толпе. Куда податься? Домой, в коммуналку, пока неохота.
        О существовании трёх комнат в питерской коммуналке Юра ни разу не намекнул жене-москвичке. И хорошо сделал! Теперь, после развода, было где голову приклонить.
        Да, в недавнем прошлом князь Люлин был женат на Москве. Неудачно. За удачей пришлось возвращаться в Питер — к Ляле.
        Так куда податься, пока ещё не ночь? В кино?
        Помчался к кассам, взял билет на последний сеанс. Он собирался в третий раз смотреть один и тот же фильм. Ради получения тайных знаний. О городе своего детства, юности и… любви.
        С блокбастером «Питер FM» выходила страшная непонятка: город спрятал все памятники. Зачем? Ни Петропавловки тебе, ни Медного всадника, ни Эрмитажа — даже мельком.
        Если убраны все памятники, значит кто-то заставляет нас о них забыть. Забыть о памятниках в Питере невозможно, они ведь на каждом шагу.
        По экрану снова побежала девочка в ушанке. Ушанка серенькая, ситцевая, без меха. «Надо Харитонычу на лето посоветовать, чтобы лысину зря не парил», — подумал Юра. Его сосед по коммуналке, беспробудный пьяница, выходил на общую кухню в серой кроличьей ушанке типа «дохлый заяц», в семейных трусах и в китайских кедах на босу ногу.
        Сюжет у картины прикольный: некий дворник из числа приезжих, по образованию архитектор, находит чужую мобилку, и у него от этого едет крыша. Даже от загранкомандировки отказывается! Такой сюжет в наше трудное время «конфетка», прямо проникаешься верой в человечество.
        A вот Юре c верой в человечество не всегда везло. Заглянув как-то раз в комиссионку рядом с площадью Восстания, он наблюдал картину, несовместимую с фильмом: одна возлюбленная пара — он с «Клинским», а у неё зубки через один! — сдавала несколько потрёпаных чехольчиков от телефонов. Видать, со всей семьи собрали: два маминых, два папиных, четыре бабушкиных и четыре дедушкиных. Паспортов у влюблённых не было, да приёмщик и не требовал. Накой паспорта, чай не в ЗАГСе. Больше того, у приёмщика был запуганный вид. Что хочешь, то и думай!
        А в картине благородный дворник весь извёлся, мечется, заламывает руки: «Пока Маше мобилку не отдам, на Германию не подпишусь, и не упрашивайте!»
        Маше-растеряше пока не до него: бежит без передышки вдоль шикарных особняков, будто заводная, теряя на бегу мобилки, туфельки. Как Золушка! Питерские Золушки теряют туфельки не во дворцах, а во дворах, в чумазых дворах-колодцах, и убегают не от принцев, а от алкашей. Потом прячутся в квартирах, в роскошных. У Маши пентхаус!
        У дворника тоже пентхаус, но попроще. Зато с более широкой панорамой из окна. Хотя, ракурс не особо интересный: сплошные задники особняков.
        Чего-чего, а особняков с пентхаусами в фильме пруд пруди. Не видно только памятников. Нет, один, всё же, есть! Один-единственный. Бюстик лётчика Чкалова, у станции метро с его же именем.
        О Чкалове мало кто не слышал. Немецкие военные пилоты носили его карточку как талисман. «Это не ваш лётчик! Он просто великий лётчик!»
        Однажды Чкалова чуть не выбрали в депутаты советского парламента. Но Сталин оказался против: такой герой мог запросто сделаться вторым отцом народов, и Ленинград пришлось бы срочно переименовывать в Чкалов-город.
        Шутки шутками, но если памятник один, то Маше с дворником именно под ним надо встречаться, ибо все влюблённые встречаются под памятниками. Бюстик неказистый, так ведь и дворничек не граф! С третьей попытки Юра вдруг понял, что дело вовсе не в лётчике, а в размере. Памятничек маленький, потому и подошёл.
        Если вперемешку с шикарными особняками показывать знаменитые на весь мир величественные монументы, то всё внимание опять на памятники ляжет, и приманка не сработает в полную силу. Зрители, в очередной раз приехав в Санкт-Петербург, помчатся на мосты и конные фигуры глазеть, хотя уже и видели по сто раз. Потом уедут. А кто в пентхаусы селиться будет?!
        Не картина, а риэлторская агитка, решил Юра, наконец, смекнув, почему нет ни Эрмитажа, ни Петропавловки. Памятники любой фильм украсят, но в данном случае отвлекут от главной мысли: в Петербурге всем живётся супер, особенно приезжим дворникам-интеллектуалам. И лишь непонятная тяга к Германии, в частности, к немецкой архитектуре, может заставить дворников бросить мётлы и рвануть вон из города, навстречу ещё более светлому будущему…
        Тем, кто не захочет покидать город на Неве, клёво будет поселиться в самом центре, скажем, на Фонтанке. Или же на Невском. Тут любым гостям рады, любым.
        Так что не стесняйтесь, приезжайте! Приезжайте из Нижнего Новгорода, как главный герой, да хоть из Нижнего Тагила, какая разница. Здесь вам навстречу выйдут румяные дворники, прямо из пентхаусов, а если вы им глянетесь, так и в Германию в командировку пошлют — вместо себя.
        Кто ещё не пожил в княжеском особняке, в «доме усатой графини» или в мистическом «Раскольникофф-хаус», кто не окунался с головой в достоевско-пушкинскую экзотику, дуйте скорей сюда, пока места не кончились!
        Тем, кто побогаче и не дворник, больше подойдёт агитка «Бандитский Петербург». Шикарный, напичканный адреналином сериал притягивает в город самых храбрых и падких на приключения. Скорей всего, после сериала сюда хлынули бизнес-воротилы. Да только мы об этом не узнаем: информация суперсекретная. А создателям фильма невдомёк, кто их оформил в зазывалы. Здесь первичны не они, а очередная наглая попытка города заманить наивнячок на постоянку.
        Покинув зал, Юра вышел на уже полупустынный Невский и… побежал! Как та девчушка в фильме-заманухе. Но не «к себе в пентхаус», а к метро. Припустил вприпрыжку. Хороший фильм всегда поддаст энергии и новенького в информационную копилку. В этот раз информация понравилась, но не сказать, чтоб была очень новая: о фокусах местных зазывал — типа той девчушки — и так давно известно. Красавец Питер и сам является мощным зазывалой, а уж его коренные обитатели… Тем только попадись!
        Глава 3 Что имеем, того не ценим…
        Ещё будучи ребёнком, Юра почувствовал, что с Питером «что-то не так». В самом-самом начале, до смерти отца, они все втроём, небольшой, но дружной семейкой жили в Челябинске. «Челяба» — хороший город, но его, конечно же, не сравнишь ни с одной из российских Столиц. Лоск не тот. Именно из «Челябы» в 1979 году Юра впервые поехал на экскурсию в Ленинград. Ему тогда было восемь лет. Вернувшись домой, он попросил купить ему альбом и краски, хотя раньше рисовать не любил. В тот год он и читать начал по-серьёзному, по-взрослому, запоем. В основном те книги, из которых можно было узнавать об этом потрясающем, невиданной красы городе.
        Когда умер отец, мама вторично вышла замуж. За очень хорошего человека. По крайней мере, все так говорили. Отчим оказался богатым москвичом, и с ним они повидали полсвета. Но нигде Юра не встречал таких проспектов, таких памятников и таких волшебных зданий, как в Ленинграде. Детишкам, с которыми он учился по заграничным школам, Юра постоянно врал, что живёт в Ленинграде, а не в Москве. Хотел, чтобы его как можно больше уважали. Маленькому ростом и щупленькому Юре уважение одноклассников было необходимо. Правда, внешность не всегда была причиной для расстройства, всякий раз, прийдя в новый класс, он слышал шёпот: «На Гоголя похож!» Юра был темноволос, нос имел с горбинкой, а во взгляде всегда сквозило нечто поэтическое…
        Отчим был видной московской фигурой, но при Андропове пошёл на понижение — его перевели на службу в Ленинград. Тогда ещё никто не знал, что город снова будет переименован и что всё питерское станет синонимом президентского.
        После переезда Юра вдруг, неожиданно для себя, обнаружил, что Северная Столица больше не вызывает у него восторга. Это ощущение впервые появилось, когда ему вдруг — ни с того, ни с сего! — разонравился Исаакиевский собор. Глянул он одним прекрасным утром из окна троллейбуса, по дороге в школу, на серую громадину, и обомлел: такого страху нагнали на него массивные 114-тонные колонны! Тогда ему было всего лишь двенадцать лет.
        После того случая недели не прошло, как и Медный всадник стал казаться монстром, а Зимний дворец — захудалым дворцом культуры, требующий капремонта. Все те детские впечатления Юра приписал капризам своей меланхолической натуры. Он был мальчиком интересного склада, друзей имел мало, да и те происходили исключительно из дипломатических семей. Пословица «что имеем, того уже не ценим» стала всё чаще приходить на ум.
        Внезапно охладев к Великому Городу, Юра счёл себя неблагодарным и страшно мучился по этому поводу. В двенадцать лет он был слишком неопытен, чтобы приписать эту смену настроения чему-нибудь ещё.
        А вскоре начались и первые крупные неприятности: отчима посадили, он умер в тюрьме от инфаркта, немолодой уже был человек. Деньги стали молниеносно таять, надо было срочно думать, как жить дальше. Пришлось продать шикарную двухкомнатную квартиру на Московском проспекте — наспех, буквально за бесценок, и переселиться в коммуналку. Не жить же им с мамой, «разнополым», в однокомнатной хрущёбе!
        В коммуналочке у них были три комнаты. Каждому досталось по кабинету-спальне плюс общая столовая. Маме по работе нужен был отдельный кабинет. Работала она учительницей рисования, и её спальня-студия с первого же дня украсилась детскими рисунками. Юра тоже позарез нуждался в рабочем кабинете — он с самого детства мечтал стать писателем. Глядя в зеркало, отмечал всё большее и большее сходство с Гоголем.
        Соседей в той квартире было ещё двое: вполне мирный, хотя и пьющий, старичок Харитоныч и богомольная старушка Маринка. На коммунальной кухне кому-то кисло, а им четверым всегда было весело. Мама готовила лазанью, научилась в Италии, а Харитоныч — «харитонью», бурду из овощей и разных хитрых специй, благодаря которым это варево каждый раз имело другой вкус. Когда старикан злился, супчик можно было выливать, не пробуя. Зато наливка «харитоновка» — та всегда была одного вкуса, ибо заготовлялась один раз на целый год.
        Старушка Маринка одевалась во всё чёрненькое, а Харитоныч, редко бывавший на улице, зимой и летом носил прикид, уже упоминавшийся в связи с просмотром фильма «Питер FM»..
        Худо ли, бедно ли, стали они с мамой жить-поживать в питерской коммуналочке. Юра ходил в школу и был по горло занят уроками, особенно в старших классах. С Городом общался постольку поскольку — его уже не хотелось изучать, музейные экскурсии только утомляли. Жизнь протекала скучно, концы с концами сводились кое-как.
        Сразу после маминой смерти Юра женился, переехал в Москву и… О, чудеса! Теперь каждый визит в Ленинград, который к тому времени снова стал Петербургом, казался ему праздником. Стоило с очередной группой иностранцев появиться в Городе, как тот начинал буквально донимать его своей красотой. Теперь ему в Питере снова всё нравилось, и Исаакий уже не пугал колоннами…
        «Ну, и характер уменя», — корил себя Юра Лялин. Как оказалось, корил совершенно напрасно. Поговорив на эту тему со знакомыми, он, как ни странно, услышал слова поддержки. Компания единомышленников росла, всех их объединяло главное: они были приезжими. Не коренными рысаками, а пристяжными. Как-то раз сообща пришли к мнению, что Великий Город сперва заманивает интересных ему особей, а потом, добившись чего-то своего, машет на них рукой, мол, пусть живут, как знают, мол, чего зря хвост перед приезжими распушать, мол, и так уже сидят по лавкам!
        Благо сиделось бы спокойно, а то сразу после окончательного переселения у приезжих начинались мелкие неприятности, которые постепенно перерастали в крупные. Так бывает и в природе: сначала моросит мелкий дождик, потом постепенно холодает, дождик превращается в крупку, а крупка — в мелкий град. Хорошо, если мелкий…
        Глава 4 Ляля-Муму
        «Анна Сергеевна Скобелева» — так было написано на могильном камне, возвышавшемся на погосте церкви, некогда принадлежавшей маленькой деревушке, являвшейся частью имения помещиков Пупышкиных. Дворцовый лекарь Пупышкин, он же благодушный феодал начала девятнадцатого века, сгоряча приютил некую полубезумную графиню, не добежавшую до заветного пруда, чтобы утопиться. Обвенчался с нею, как и обещал. От того брака родился лишь один ребёнок — сын. А у того сына — сын и дочь. Родовое дерево семьи Скобелевых-Пупышких не было раскидистым, его крона богатством и пышностью не отличалась.
        Ближе к концу девятнадцатого века простоватая фамилия «Пупышкин» была семьёй отброшена — из соображений гордости. Затем, уже в сталинское время, снова возрождена — из соображений самосохранения. Графья Скобелевы перестали быть в почёте.
        Во времена сталинского террора Лялиным предкам пришлось снова менять фамилию — на отвергнутую, которая попроще.
        Алла Юрьевна Скобелева-Пупышкина, теперешняя Ляля, якобы являлась прямой наследницей болотной царевны, «зародившейся в недрах имперского болота», а посему историей своей фамилии интересовалась живо. В результате долгого сидения в библиотеках, ей стало известно, что Скобелевы — не просто графья, а исторические личности, участники завоевания крымских территорий.
        В сталинские времена князьям Люлиным тоже пришлось срочно менять фамилию, но не целиком, а всего лишь одну буковку. Потому и Юра часто сидел в библиотеках — ища дворянских родичей. Но не только с этой целью! Многострадальные приезжие, гении культуры и науки, интересовали его, пожалуй, даже больше. Но с Лялей Юра познакомился не в библиотеке.
        О том, что Ляля его судьба, князь догадался не сразу. Познакомились они, когда та была в первом классе, а он — в шестом.
        В роли первоклашки Ляля Скобелева была смешна до ужаса: раскормленный бабушкой колобок, да ещё и стриженый под ноль — перед самой школой она в детсаду подцепила лишай. Она не только выглядела чуднo, но и вела себя странно — почти всё время молчала. За ней закрепилась кличка «Муму».
        Однажды Ляля-Муму не заметила дверь. Стеклянную. Директор обожал следить за дисциплиной, а посему велел застеклить все двери. Стёкла регулярно бились, школьный плотник матерился, но чинил. Была бы дверь обычная — всё бы обшлось, а стеклянную дверь Ляля протаранила насквозь. К счастью, к делу подключились её небесные охранники: дверь — в осколки, а сама Ляля — как новая, даже царапины ни одной.
        Тут, понятно, набежали преподаватели-учителя, технички-уборщицы. И директор подвалил — под ручку с завучем. Бросив завуча, директор завопил: «Доктора! Доктора!»
        Докторшу нашли не сразу — притащили из столовой. Жующая медичка накинулась на Лялю тупо, без сострадания, мол, быстро говори, где порезалась, а то накажем. Муму была в шоке, рассказывать не могла, но раз докторша просила… Послала её матом. Не хуже плотника.
        Лишь по прошествии многих лет Юра понял, зачем Ляле нужен был этот спектакль — чтобы он её заметил…
        Ляле-Муму пришлось бы искать новую школу, если бы не бабушка: та отправилась к директору с банкой сметаны и палкой колбасы. Но время было не очень голодное, поэтому директор не обрадовался, а, наоборот, начал бабушку стыдить. Той ничего не оставалось, как на жалость надавить:
        - А я вам говорю, что это — сирота сирот!!!
        - Как это?! Как это?! Как это?!
        - И родители были сироты, и их родители были сироты!!!
        - Как такое может быть?!! Что вы говорите?!
        - В лагерях все умерли!!!
        После этих криков детям расхотелось отдыхать по лагерям. Раз там все умерли, а директор — ни ухом, ни рылом, значит надо как-то самим спасаться.
        «Сирота Сирот» звучит приятнее, чем «Муму». Ляле новая кличка понравилась, она заметно повеселела, даже разговаривать начала. К восемнадцати годам так разговорилась, что засобиралась на филфак.
        Филфак для питерца самый подходящий факультет. Город-то какой! Кругом одна культура. Как сказала бы Масяня из известного мульта: «У нас везде культура: и там культура, и здесь культура и во-о-он там, чуть подальше, сколько хочешь!» Всё бы так и получилось, как хотела Ляля, кабы не один заезжий хмырь. Юра к тому времени уже был женат на москвичке. Когда женишься на москвичке, получается не как у всех, а на порядок круче. В Москве Юра сильно раскрутился, даже в Посольстве Японии поработать успел — целый год! Семейная жизнь его поначалу сильно угнетала. Потом привык. Но о Ляле думать не забывал. Юра всегда чувствовал, что Изольда — временная мера.
        Пока Юра отвлекался, устраивая свою жизнь в Москве, Лялю мощно обрабатывал один смазливый хмырь — весьма блондинистый, почти альбинос, по призванию зоолого-ботаник — типа «Мичурин-Дуремар». Знал бы Юра, ещё тогда, чем обернётся это, якобы деревенское, увлечение!
        То роковое лето Ляля проводила «у себя в имении», как сказал бы Харитоныч. В смысле, у бабки в деревне. Она была богатой невестой — после смерти родителей к ней в полное и безраздельное владение перешла квартира на Лиговском проспекте. Но бабушка предпочитала летом жить в деревне, и Ляля, готовясь к экзаменам, с утра до вечера просиживала на скамеечке в саду. Кормёжку ей носили под самый нос, так что сначала жизнь была типа «малина».
        Малину подпортил вышеозначенный хмырь. Родом он был из Воронежа. Его папаша, клюнув, как и многие, на питерскую Блесну, решил заняться бизнесом именно в Великом Городе, в связи с чем в Воронеже им были проданы две квартиры. На вырученные деньги семья купила комнатку в СПб и фанерную хибару в области. На дикое несчастье Юры, та сельская хибара стояла рядом с Лялиным имением. Заметив блондиночку на скамейке, а рядом с ней домину «высший класс», хмырь перевозбудился и стал активно клеиться. О чём они там с Лялей говорили, Юре плевать, главное, что результат был типа «зашибись». Для начала Дуремар заманил блондиночку на биофак, где и сам учился — уже на втором курсе. Ляля мигом поменяла все учебники, стала заниматься исключительно ботаникой и зоологией. Занятия те проходили не на лавочке у дома, а где-то под кустами. Летняя природа к тому располагала сильно…
        По поводу кустов у Юры тогда случилась паранойя, ибо в этом смысле он знал Лялю очень хорошо. Тут самое время вспомнить об одном уроке физкультуры, проводившемся в бассейне. Ляле тогда было десять лет, а ему — пятнадцать. Он аккурат учился в пред-предпоследнем классе.
        Юра и раньше видел Лялю в мокром купальнике, но это его не впечатляло. До одного рокового дня. В тот день он собрался было домой, уже вылез из душа, вытерся, как вдруг услышал крики: «Девочка тонет! Вытащите ребёнка!»
        Выбежав из раздевалки и глянув в прозрачные воды бассейна, Юра заметил на дне чьё-то тело. Нырнул не раздумывая. А чего тут раздумывать, когда все только кричат, а прыгать никто не собирается. Вынырнул он… с Лялей на руках!
        Тут все сразу набежали, стали советы давать, мол, дыхание надо делать искуственное… Нагнулся Юра к Лялиному лицу, а та — ка-а-ак заржёт! Он чуть не выронил её с перепугу.
        Позднее выяснилось, что сидела она на дне специально — дабы панику создать. Объясняла, конечно же, по-другому, мол, тренировала задержку дыхания и для этой цели свистнула в спортзале гантелю. Проверили — так и есть, гантеля на месте. В смысле, на дне. Но нырял за ней уже не Юра.
        В тот раз Ляле почти поверили, даже бабушку для допроса не вызвали — чтобы директора снова не ухандокала. Пожалели-то как раз его. Однако Юра верить не спешил. Тут явно намечалась какая-то система. Пройти сквозь стеклянную дверь — трюк опасный, ничего не скажешь. Нарочно на такое не пойдёшь. Но после случая в бассейне Юра призадумался, так как случай тот был с последствиями. Для него лично.
        Попрыгав на одной ножке, вытряхнув воду из ушей, Ляля схватила его за руки и завизжала:
        - Идём в раздевалку! Поможешь мне шапочку снять, раз уж ты спасатель!
        Все замерли, но не от Лялиных слов. Плавки Юры встали конусом спереди. Как он ни упирался, хитрая поганка затащила его в пустую раздевалку. Там она, не прибегая к его помощи, сняла шапочку и тряхнула кудрями, которые сильно отросли. Юре захорошело…
        Глава 5 «Ты заходи к нам почаще…»
        - Юра! Юра! Лялин! Лялин!..
        Толпа скандировала, как на стадионе. Юра открыл оба глаза. Вроде бы, на полсекунды отключился, а вокруг столько народу. Кто-то тряс его за плечо, кто-то по щекам лупасил. Волна голосов то спадала, то нарастала. Юре почудилось: «Гений-гений! Ленин-Ленин!» Так в детстве хвалила его бабушка.
        Свою бабушку видеть Юра не чаял, та давно померла, зато Лялина прибежала, сильно запыхавшись. Какая-то добрая душа позвонила ей и сообщила о безобразии в бассейне.
        Бабушка, вопреки желаниям болельщиков, скандала не устроила, а, наоборот, пристыдила Лялю за нахальное поведение. Остальным скомандовала:
        - Чего пристали к мальчику? А ну, отойдите! Сынок, вставай, одевайся, пойдём…
        Ляля стояла рядом, держа в руках его вещи. Одевшись, Юра хотел сразу же идти домой, но бабушка сказала, что у неё давно к нему разговор имеется, мол, лучше сейчас пойти в гости, чем на потом откладывать.
        Между Гадюшником у Балтийского вокзала, где ютилась коммуналка Юры, и Лялиным домом на Лиговке всего три остановки на метро. Юра уже слышал, что Ляля с бабушкой жили одни в пятикомнатной квартире и никогошеньки туда не впускали — боялись отселения в новые районы. Страхи несколько наивные: задумают переселить, так никуда не денешься, а не задумают, будешь оплачивать лишние метры. И накой им, в самом деле, безразмерные хоромы? Продали бы половину, так и нервничать бы не пришлось. А на разницу весь Советский Союз объехали бы, вплоть до озера Байкал…
        Зачем такие хоромы иметь, Юре стало ясно, лишь только он переступил порог квартиры. Такое обычно показывают в фильмах про революцию, типа входит красноармеец в буржуйские покои, а там — книги, книги, книги, книги, книги… Кто были Лялины родители, он спросить постеснялся, но на ум почему-то пришло: «профессура»…
        Среди книг Юра увидел биографию Петра Первого, изданную к 200-летию Санкт-Петербурга. Таких книжек в мире всего триста экземпляров, но у отчима один имелся. И в Лялиной библиотеке такая «книжица» нашлась. Невероятное совпадение!
        Три крохотные комнатёнки, набитые книгами, со стеллажами до самого потолка, имели вид публичной библиотеки. Зато в других двух можно было спать. А сложить все пятеро покоев, так вышли бы две нормальные комнаты — метров по восемнадцать. Завистники напрасно жёлчью истекали, лишними метрами в той квартире и не пахло.
        Кухня тоже выглядела по-киношному: в углу имелась кафельная печь. Под эту печь когда-то покупался набор замысловатых кочерёжек, веничков и совочков. Всё это висело на диковинной бронзовой подставочке. Кругом был армейский порядок! Зная бабушкин решительный характер, на бардак в квартире рассчитывать не приходилось.
        После распития чая из необыкновенных чашек с диковинным вареньем Юра удостоился беседы с бабушкой «тет-на-тет». Ляле было предложено, прямо с едой, переселиться в комнату для просмотра детской передачи. Насупленная Сирота Сирот потащила в комнату тарелку макарон, сосиски в банке производства ГДР, полбатона, бутылку кефира и целлофановый кулёчек с пряниками. Ещё зачем-то прихватила свой мокрый купальник.
        - По-моему, вы её перекармливаете, — авторитетно заявил Юра. Надо же было с чего-то беседу начать.
        - Да ладно, пусть ест, пока можно… Наплавалась… Нанырялась…
        С этими словами бабушка достала из тайника под скатертью сигареты и спички.
        - Ты куришь? — спросила она гостя.
        - Не-е-ет! — возмутился тот.
        - Правильно…
        Вскоре и пепельница нашлась — крошечная, но зато из чешского стекла. Полюбовавшись на очаровательную заграничную стекляшку, бабушка стряхнула в неё пепел и начала увлекательное повествование.
        - Я ведь ей не совсем родная, в домработницах у них ходила, пока родители не умерли. Потом опекунство взяла, вот и маюсь по сей день.
        - Родителей, и правда, расстреляли?
        - Да нет, это я так, для красного словца! Её родители разбились на машине, три года назад, как раз когда девке в школу идти. Потому сначала и училась плохо, всё молчала, горевала за ними очень…
        - А другой родни у неё нет?
        - Дальняя родня вся по Мухосранскам да по Крыжополям, а из особо близких — никого. Мы с тобой, выходит, самые близкие. Она про тебя часто рассказывает. Все мозги мне тобой запорошила…
        Бабушка снова затянулась «Примой».
        - Не обижайся на мой комплимент, я вполне искренне…
        Юра и не думал обижаться. Ему было приятно.
        - Интересный ты человек, говорят, но только этого мало, понял? За таким ребёнком глаз да глаз нужен. Не ровён час, хулиганкой вырастет. Ты заходи к нам почаще, а? Возьми над ней шефство, а?
        Юра сперва удивился такой просьбе, но потом вспомнил, как он несколько раз, на правах старшеклассника, водил малышей на экскурсии в Эрмитаж, Русский Музей и Меньшиковский дворец. Выглядел он тогда и впрямь солидно. Сам себе нравился. Но была ли среди той мелкоты Ляля?..
        Неожиданно из комнаты раздался писк, довольно-таки громкий. Бабушка ринулась туда. Через минуту вышли обе. Ляля плакала, показывая палец, который сильно кровоточил.
        - Ну, ни на миг нельзя оставить! Ну, что за наказание такое, а?! И где только ножницы откопала?!..
        Глава 6 Вояж без заграницы
        Минуло два года. Ляля перешла в пятый класс, а Юра — в десятый. Как раз в то самое время грянули перемены в политике государства, народ стал активно выезжать. Теперь можно было объехать не только весь СССР, от Байкала до Прибалтики, но и всю заграницу. От школы, где учились Ляля с Юрой, сформировали две тургруппы по тридцать человек, во главе с четырьмя преподавателями — по два куровода на группу. В помощь куроводам из числа старшеклассников были выбраны координаторы. Юра сразу попал в их число.
        Под поездку школе выделили некоторое количество валюты, но каждому хотелось «немного ещё», поэтому все купе были забиты бутылками с шампанским, блоками сигарет «Родопи», матрёшками, вышитыми полотенцами и прочими сувенирами. Юра в этом плане не суетился: во-первых, денег не было, а во-вторых, иностранные магазины его ничуть не трогали, они ему ещё в детстве надоесть успели. «В общем и целом» он был спокоен, но… На душе как-то непонятно скребло. И не напрасно. Ему в той поездке светил Третий Знак. Чтоб не забывал о неизбежности судьбы и о Лялином в ней присутствии. Их с Лялей отношения были полны разных Знаков, но он на них сначала не обращал внимания. Первые два Знака — стеклянная дверь и тело в бассейне — вспоминались частенько, но на солидные в мемуары, пожалуй, не тянули. Серьёзный отсчёт начался после Третьего Знака — после неудачного пересечения границы…
        До границы доехали весело. В вагоне пахло колбасой, куриными ножками, первыми летними овощами, сыром, варёными яйцами и котлетами. По коридору пройти было невозможно: юные вояжёры толкались, лаялись с проводниками и друг с дружкой. Однако вскоре, ближе к паспортному и таможенному контролю, все разобрались по своим купе, стали вещи перепаковывать, декларации заполнять, совать лишнюю валюту в носки, в рукава, под матрацы — кто куда умудрился.
        Со стороны таможенников бесчинств не наблюдалось. Два вагона детишек, что с них возьмёшь. Сюрпризы преподнёс — кто бы мог подумать! — паспортный контроль. С появлением в вагоне пограничников началась беготня с паспортами. У кого-то куроводы уже взяли документы, а кто-то лихорадочно рылся в чемодане, отыскивая непривычные загранкорочки. Если первый блин всегда комом, то почему первая поездка за границу должна быть исключением?
        Ляля с Юрой сидели в купе одни, на нижней полочке. Полка напротив пустовала — десять минут назад с неё сорвались обе куроводихи и помчались паспорта с народа собирать. Юра прикрыл за ними дверь. Но та дверь вскоре отворилась. На пороге появился пограничник.
        - Скобелева Алла Юрьевна!
        Ляля вскочила, почему-то сильно покраснев, а Юра подумал: «Она ещё и Юрьевна! Атас!»
        - Где ваша доверенность?
        - Доверенность на неё оформляли! Сам видел! — вступился Юра.
        - Сидите-сидите, не дёргайтесь, вы ведь не Алла Юрьевна!
        Юра нахохлился, стал затравленно глядеть в окно. В итоге выяснилось, что бумажка, подписанная бабушкой, куда-то подевалась, и Ляле пришлось возвращаться на родину, не успев покинуть её пределы. Куроводы сразу вспомнили, что Юра многократно бывал за рубежом, так что… Сами понимаете, кому выпало везти домой несчастного ребёнка!
        На обратном пути Ляля вела себя спокойно, почти совсем не приставала, не пришлось даже говорить «брысь-брысь». Она даже раскрыла свои жизненные планы, сказала, в частности, что мечтает стать актрисой или диктором телевидения.
        Юра в жизненных вопросах ориентировался чётче. Он к тому времени уже успел поработать, и не каких-нибудь пару месяцев, а целых пару лет, целых два полноценных туристических сезона. Несмотря на невысокий рост, выглядел он взросло и солидно, так что уже с пятнадцати лет подрабатывал в «Интуристе» гидом. В качестве дешёвой рабсилы. Правда, крутых иностранцев ему не давали, до перестройки Юра работал исключительно с чехами. Ему бы и чехов не дали, да язык больно трудный — труднее всех славянских языков вместе взятых.
        До перестройки славянские языки назывались «соцовскими», учить их мало кому хотелось — из-за нищеты носителей языка. Твёрдой валютой рядом с «соцами» не пахло, и штатные гиды на такой вариант неохотно подписывались, то и дело норовили на больничный смыться.
        Чехи, сказать правду, были чуть богаче других «соцов» и на этом основании считали себя в праве доставать обслугу мелкими придирками. Ну, и, соответственно, в ответку получали, чай, не «капы»…
        - Лариса, нас опять пересадили?
        - Постоянные места на кладбище!
        - А можно вместо кофе чай?
        - Будете себя хорошо вести — получите чай!..
        Этот диалог смахивает на разговор вожатой с пионерами в столовой лагеря на четыреста человек. Однако сцена происходит в солидном ресторане, за столами чавкают пожилые чехи, а рядом скачет на одной ножке гидесса примерно их же возраста, но несколько другой комплекции. Ибо она «не употребляет».
        Список того, чего не принимала внутрь Лариса Юзефович, ветеранша туристического спорта, был такой же длинный и впечатляющий, как её ноги на шпильках: пиво, сливочное масло, все без исключения колбасы, макароны, сладости и т.п. В её возрасте женщины уже почти не носят высоких каблуков, а Лариска, помимо шпилек, пялила на себя ещё и юбочки до кобчика и килограммовые серьги-гири. В командировки, кроме вышеперечисленных вещей, она брала спортивную обувь и треники. Пока туристы дрыхли утром по номерам, Лариска нарезала круги вокруг гостиницы. При этом ухитрялась подмечать, кто куда идёт и что несёт. Как-то Юра на зуб попался:
        - Юрка, что тебе чехи подарили?
        - Да вот…
        Юра раскрыл перед носом Лариски пакет, а там — два вымпела с пивзавода «Будвар» и несколько значков.
        - Это потому, что ты зачуханый. Мне бы не посмели!
        И умчалась. Старая стрекоза любила подхохмить…
        Работала Лариска исключительно с чехами и редко-редко с поляками. Ей до чёртиков надоели братья из соцстран. Вскоре ей предстояло вместе с мужем Лёнечкой, сыном и беременной невесткой линять в Америку, где её должны были приставить к плите и памперсам. А шпильки принудили бы снять навсегда. В своей семье Лариска числилась крепостной, то бишь лицом подневольным.
        Юра, в отличие от Лариски, чехам не дерзил, за что однажды был отмечен комплиментом: «Панэ Йиржи, спасибо, что вы с нами! Та пани поставила бы нас по ротам!» Кого они имели в виду, не трудно догадаться — Ларискина группа сидела рядом, буквально впритык, но убоище на шпильках сделало вид, что ничего не слышит. А может, и впрямь с ушами плохо…
        Богатые чехи валом валили в Союз по профсоюзным и непрофсоюзным путёвкам, так что гостиницы от них буквально трещали. Чешских переводчиков не хватало, вот и пошли в ход студенты-внештатники и даже старшеклассники, а вместе с ними и Юра, отлично знавший чешский язык с детства.
        Глава 7 Начало взрослой жизни
        Возвращаясь в Питер из неоконченного вояжа, Юра не подозревал, что рабочий опыт и умение зарабатывать на жизнь пригодятся ему очень скоро, и что кладбищенская тема, над которой они с Лялей хохотали в поезде, неожиданно приблизится, станет осязаемой. Перед самым его отъездом мама почувствовала себя плохо, прилегла даже. Юра хотел было всё бросить и остаться дома, но Маринка накинулась на него, словно коршун:
        - А я на что?! Поезжай, проветрись, заодно и подарочков нам привезёшь!
        Маринка любила подарочки. Кто ж их не любит.
        Выйдя из вагона, Юра подал Ляле руку и стащил её чемоданчик на перрон. С удовольствием вдохнул питерский воздух. Приятно, чёрт возьми, возвращаться в Город, где прожил всю сознательную юность и часть детства! Однако шевелить ноздрями долго не пришлось — бабушка подогнала такси почти к платформам, так как накрапывал дождь. По причине того же дождя она напялила на голову полиэтиленовый пакет. Получилось что-то вроде треуголки Наполеона.
        - Чего ж не позвонили-то?
        Да, действительно, чего было не позвонить? Хорошо, хоть куроводихи сориентировались. Бабушка схватила Лялин чемодан и, не обращая внимания на стоны Юры, хотевшего помочь, рванула к стоянке такси.
        - Поедешь сначала к нам, — прозвучал приказ Наполеона в полиэтиленовом шапо.
        Ляля хитро улыбнулась, будто всё это подстроила она. Юра сначала так и подумал, но бабушка развеяла его подозрения, сказав, что впопыхах забыла доверенность в школу отнести. При этом она крепко обняла его, несколько раз поцеловала и попросила сохранять спокойствие.
        - Ты… это… только не нервничай…
        Потом ещё чуток потискала. Будто он психбольной или нытик.
        - Ты… это… только не нервничай… — снова сказала бабушка, уже за чаем. Ей внезапно захотелось объяснить своё суперактивное поведение. И на то имелась веская причина. Маму Юры свезли в больницу по «скорой», сразу после его отъезда, и больше её никто не видел. Имеется в виду, живой. Выходит, хорошо, что на границе их с Лялей задержали, а то бы пришлось возвращаться уже из Берлина. Или из Праги. Так и на похороны можно было опоздать.
        Юра слышал, что любящие супруги долго друг без друга не живут, умирают с незначительным отрывом. Значит, мама, всё-таки, по-настоящему любила пожилого отчима. Ведь после смерти родного отца Юры к тому моменту прошло много лет…
        Ляля с бабушкой тогда очень помогли. Если бы не эти два шустрых ангела, что бы он делал — подумать страшно.
        Маринка на похоронах отсутствовала. Её сельская родня вымирала большими пачками, и она как заводная моталась на загородные похороны. С Харитоныча толку было ещё меньше, он ушёл в запой недели на две, в связи с чем харитонью подъезд не нюхал целых полторы декады.
        После маминой смерти Юра резко повзрослел, а значит пропасть между ним и Лялей увеличилась. Ляля продолжала учиться в школе, а он, поступив на заочное отделение филфака, сразу принялся пахать как очумелый: во-первых, чтобы забыться, а во-вторых, деньги были нужны. От армии долго отмазываться не пришлось — у него в детстве была астма.
        Когда пришли лихие девяностые, Юре было слегка за двадцать, а Ляле… Та превратилась в очаровательную барышню, довольно взросло выглядевшую. Она вдруг, по непонятной причине, стала дичиться Юры, ну, прямо как манерная смолянка! То ли действительно профессорских кровей оказалась, то ли ещё что… Бабушка, конечно, удивлялась больше всех.
        А тут и Сигнал к отбытию подоспел — Юра его сразу вычислил. И сразу же повиновался.
        Как уже неоднократно говорилось, Юра вывел свою хитрую теорию не сразу. Все наблюдения так и остались бы наблюдениями, если бы не СМИ да не один знакомый водила. СМИ дали Юре долгожданный Сигнал, а коренной водитель Женя — последнего пинка. И от наблюдений пришлось перейти к решительным действиям. Однако лучше по порядку.
        Юра не привык предпринимать что-либо серьёзное, опираясь лишь на домыслы и догадки. Ему, несмотря ни на что, ужасно не хотелось покидать Город. Тогда-то за него и взялись наши СМИ!
        Радио слушают многие, но каждый слышит лишь своё. Впервые Юра Лялин услышал радиотрёп, официально подтверждающий его догадки, в павильончике на Проспекте Ветеранов. Он зашёл в тот судьбоносный павильончик, чтобы купить фруктов, ну, и выпить-закусить, так как собирался в гости к одному приятелю. Молоденькая продавщица, стоя у прилавка, слушала транзистор. Пел Юрий Антонов. После вздохов рыжего на тему «двадцать лет спустя», музыка внезапно прекратилась, пошли городские новости… Будто в той радиостудии кто-то специально сидел и ждал, когда же Юра войдёт в павильончик. Бодрая диск-жокейша брякнула два слова о погоде и тут же, безо всякого логического перехода, заявила: «Наш город особенный и принимает далеко не всех. Если вам тут неуютно — надо уезжать!» И снова врубился Антонов. Вспомнил «крышу дома» своего, будто издевался…
        На тот отдельно взятый случай можно было бы и наплевать, подумаешь, какая-то задрыга-дискжокейша возомнила себя коренной! Ещё не известно, из какой деревни она сама прикатила. Злобный выпад в павильончике Юра оставил бы без внимания, но следующее предупреждение из уст массмедиа не заставило себя долго ждать.
        У одной девицы с японо-курсов «Интуриста» брат Егор работал на телевидении, вёл компъютерную рубрику. Желая посмотреть на братика сестрички-джэпанистки, Юра включил телевизор в нужное время. В тот день, будто специально для него, программу изменили: на экране появились два солидных лектора общества «Знание», оба с ядовитым юморком, и стали перебрасываться малопонятными научными терминами. Как выяснилось позже — чисто для разминки. Буквально через пять минут тема резко поменялась. Ха! Эти двое, судя по тексту, были городскими «вышибалами».
        - Наш город — что вытяжная труба! Одних — затягивает, других — выплёвывает! Интересное явление, вам не кажется, коллега?
        Дальше началось открытое глумление, наглый беспредел, угрюмо-садистское унижение приезжих. «Спасибо, что напомнили, а то я уже забыл, где нахожусь!» — мысленно бесился Юра.
        Глава 8 В Москву!
        Перед женитьбой на москвичке, перед тем как «покинуть Питер навсегда», Юра ещё долго колебался. В смысле, массмедиа его уже предупредили — дважды! — но ему было этого мало. Он тупо ждал, когда дадут прощального пинка. Пинка дал коренной водитель Женя. А потом был вещий сон. А между Жениным пинком и вещим сном Юре в метро помяли рёбра. Так помяли, что он пару дней руку не мог поднять. Вот как всё было.
        Утром Юра возил молодожёнов-итальянцев в Петергоф — стандартная четырёхчасовка, гуляние промеж фонтанов плюс дворец. Туда-обратно ехали на чёрном «мерсе». Пока голубки на заднем сидении целовались, коренной водитель Женя, то и дело бросая руль, усиленно махал руками, повествуя, какие они с отцом оба крутые и какие клёвые у них четыре тачки. Между делом сообщил, что данный чёрный «мерс» у них не самый основной — имеются машинки и покруче. Юру такой расклад устраивал, наболтавшись о местных красотах, он с удовольствием играл роль слушателя. Но на подъезде к городу Женя вдруг обиделся, чего это гид всё время молчит?! Пришлось для приличия рот открыть: брякнул о Москве, мол, переселяться буду.
        - А чем тебе Питер не угодил?
        - Да так…
        - Нашёл в Москве хорошую работу?
        - Пока даже не искал…
        - Тогда что — любовь сумасшедшая, примерно, как у этих?
        Женя махнул рукой назад, где притаились голубки. Те, намиловавшись, дрыхли.
        - Да нет, девушка, конечно, неплохая, но я ещё не решил…
        - Ну, ты даёшь! Покупать кота в мешке! Кстати, сколько тебе сейчас сунули?
        - Двадцатку.
        - А в офисе сколько дадут?
        - Сорок.
        - Шестьдесят баксов за полдня! Совсем сдурел! Учти, от добра добра не ищут. Ты уверен, что в Москве так же устроишься?
        - Не уверен…
        - Ну, вот! Ты меня всегда слушай!
        Выйдя из машины у Гостиного двора, Юра поплёлся к метро. Хорошее настроение улетучилось, его снова мучили сомнения: и так уезжать не хотелось, а тут ещё Женька со своими доводами. Может, и вправду не дёргаться? Не успел он так подумать, как навалились странные события. Словно кто-то невидимый, разозлившись на Женю, решил вернуть мысли Юры в старое, «чемоданное» русло.
        Было ровно четырнадцать ноль-ноль, до часа пик оставалась уйма времени, платформы пустовали. Юра впал в задумчивость и… перепутал направления, стал на ту платформу, где поезда на Петроградку! Понял ошибку, когда уже начал входить в вагон, хотел попятиться. Но сзади нахлынула толпа. Его буквально внесли туда, откуда срочно хотелось смыться.
        Возмутившись, Юра стал работать локтями и ненароком пнул одного иностранца в пузо. Тот в долгу не остался, со всей дури прижал его к металлическому поручню. Иностранный джентльмен был без дамы, выпендриваться было не перед кем, и он толкался. Видно, подрабатывал внештатным «вышибалой».
        Той самой ночью, после роковой экскурсии с итальянцами, Юре приснился вещий сон: будто стоит он на той же платформе, только один-одинёшенек. Вдруг его окружили прозрачные серые силуэты — видимо, бесы! — и стали толкать к краю платформы. Юра сильно сопротивлялся, даже молиться начал, поэтому у бесов ничего не вышло — ему удалось выпрямиться и отдышаться. Внезапно раздался шёпот: «Из города надо уезжать!»
        Оглянувшись, Юра увидел летающего младенца, завёрнутого в белое одеяльце. Младенец жужжал как огромный шмель и то подлетал, то отлетал в сторону метра на два. Когда он в очередной раз приблизился, Юра заметил, что у него не детское личико, а старушечье, морщинистое, да к тому же ещё и в очках! Очки были тяжёлые, роговые, а вокруг них шевелились аккуратно выглаженные крахмальные оборочки…
        Проснувшись и брезгливо отряхнувшись от кошмара, Юра вскочил, кинулся к комоду и стал выгребать белье, носки, галстуки. Потом метнулся к гардеробу, достал верхнюю одежду и рассовал по двум чемоданам. Мелочь засунул в рюкзачок.
        Прощание с Городом было недолгим: несколько слов на кухне тёть-Марине, кивок Харитонычу и — гуд бай, Питер! Дневной поезд «Юность» отправлялся в Москву через час, так что надо было торопиться. Юра спешил в столицу с благородной целью — порадовать Изольду своим решением жениться. И завяз там надолго. И всё то время Лялю вспоминал…
        В Москве Юре выпала честь блистать. Несколько раз даже по телевизору, рядом с актёрами, директорами музеев и ресторанов, а также с полпредом итальянской моды синьором Валентино. О чехах он постепенно забыл, его от чехов освободила перестройка. Не сразу, конечно, не в одночасье, некоторое время он работал параллельно и с ними, и с уже понаехавшими акулами капитализма.
        Как только хлынули капиталисты и начались проблемы с гостиницами, было организовано вытряхивание оттуда братьев-социалистов. Как это делалось? Очень тонко, в духе мудрого советского правительства. Перво-наперво, взвинтили цены на таможне, удесятерили пошлины на дрели, утюги, электрозажигалки и на ходящих пластмассовых кукол. После этих и других мероприятий братья отвалились сами…
        Юра тоже отвалился от Москвы. По собственному желанию. Вернулся в Питер — с самыми серьёзными намерениями.
        По словам Лялиных подруг, от Дуремара давненько не было вестей. Но Юра отсутствовал в Питере ещё дольше, так что злиться на него у Ляли было гораздо больше поводов.
        Накой вообще ему сдалась эта Москва? Питер когда-то истошно сигналил и гнал на выход — это да. Сигнал был мощный, никто не спорит, но ради любви и не на такое кладут с прибором, а он, получается, сдрейфил, уступил подругу первому встречному…
        Приезжая в Петербург, Юра часто ночевал с группой в гостинице, то бишь не всегда наведывался в собственную коммуналку — не хотел лишний раз ворошить воспоминания. О маме. О Ляле, которая там раньше частенько бывала.
        Временами Юре казалось, что у него появился ещё один ангел-хранитель. Он буквально спиной ощущал его, всякий раз, в любой серьёзной — и даже не серьёзной! — ситуации. И был уверен, что у ангела Лялино лицо.
        Говорят, коренным жителям Санкт-Петербурга, прямо с рождения, даётся специальный ангел, дополнительный, а то и два, или вообще несколько. Ляля внешне и сама была похожа на ангела. И не только внешне. Взять хотя бы её лёгкое отношение к деньгам. Благородные девицы девятнадцатого века полагали, что творог получают из вареников. Благородная дурёха Ляля все свои поступки совершала исходя из очень похожих соображений. С работой у неё было не ахти: училась одно время на вечернем, чтобы днём работать. Зоолого-ботаником! Но потом, вспомнив кой-какие советы Юры, подалась на японо-курсы. Окончив их с отличием, стала гидом подрабатывать. Однако в те времена с гидованием уже назревала проблема: иностранцев на всех не хватало. В Питере в начале 1990-х творилось примерно то же, что и в Москве. Белый Дом всех иностранцев на уши поставил и надолго отбил охоту путешествовать по СНГ. В то смутное время Юра и сам, временно забросив гидование, трудился в московском посольстве Японии в качестве клерка. Но Лялю ни на миг не забывал. И мечтал жениться во второй раз, даже ещё не успев развестись с Изольдой.
        Жениться во второй раз ещё страшнее, чем в первый. Мало того, что свой гадкий опыт имеется, так, в придачу, волнует мысль, не изгадилась ли будущая супруга. С кем якшалась кандидатка до того, какие гнусные привычки приобретала…
        Хотя, если честно, Юра был уже давно свободен от паранойи. Годы жизни с москвичкой Изольдой, в одной квартире с тёщей, даром не прошли, он морально закалился, и ему уже было всё равно, с кем до него якшалась Ляля. Он ведь нормальный, современный, уважающий себя мужчина.
        Глава 9 За время разлуки
        Нормальный современный (и уважающий себя!) мужчина в наше время не станет годами убиваться за одной и той же барышней, да ещё живущей в таком проблемном городе. Недельный распорядок нормального мужчины лет тридцати выглядит примерно так:
        В понедельник утром настроение — как у кого. Хорошо провёл время накануне — настроение «нет слов!» Ходишь неозвученный, всем подряд улыбаешься, гадости не говоришь. Потому что, во-первых, выспался, а, во-вторых, было с кем.
        Во вторник уже совсем другое настроение, хотя всего лишь одни сутки прошли. И сказать хочется, и много.
        Среда — день, когда хочется сказать матом, но ещё неудобно как-то.
        Четверг — уже всё удобно говорить, но, почему-то, никто особенно не слушает.
        Пятница — постный день, нельзя ругаться. Молчим, копим материал…
        Суббота — поиски свободных ушек. Их желательно найти поскорей, ибо материала накопилось порядочно.
        Как кому, а нормальному современному (знающему себе цену!) мужчине в субботу к вечеру всегда везёт, ни разу ещё не было, чтоб не повезло. Найдёт он и ушки, и к ним неплохого человечка впридачу. Всякий раз нового. Начнёт он человечка вальяжно развлекать, красноречиво так высказываться. А человечек послушает-послушает, а потом не выдержит и скажет, ласково так:
        - Пошли ко мне, у меня родители уехали… Музыку включим, под неё всё и расскажешь… Я кальмаров купила — отварим, салатик сделаем…
        Как тут не согласиться? Барышня ведь обидеться может! И пойдёт к ней современный, уважающий себя мужчина, и уже там, на месте, всё доскажет… Кстати, и выспится тоже неплохо. Поэтому за понедельник вежливый, приятно улыбающийся, уважающий себя мужчина всегда спокоен. А дальше — как карта ляжет!
        Юра себя очень уважал, да и среди знакомых считался вполне нормальным, знающим себе цену, мужчиной. Однако, гены…
        Юра Лялин был из рода Люлиных, а значит даму сердца, коли уж завёл такую, ценил превыше всяческих амбиций. И готов был ждать всю жизнь. Но удирать обратно на Урал ничуть не собирался. Кроме генов, сказывалась крепкая закалка, пионерско-комсомольско-бизнесменская. Он ведь родился и воспитывался между двумя сумасшедшими эпохами! Если уж идти, то до конца.
        Пока Юра маялся в Москве, Ляля родила идею, масштабы которой не укладывались в рамки обычной логики. Теоретически идея выглядела неплохо: имея пять комнат на Лиговке, любой человек в то нелёгкое время сдал бы их, а сам переселился бы в бетонную трущобу. Но благородным девицам в такие дела соваться не стоит. Новый район, новые соседи, что может быть страшнее для одинокой девушки! Однако Ляля никого не слушала. Сплавив бабушку в деревню, она начала свой бестолковый бизнес. Квартирный! Сняла однушку на окраине, а пятикомнатные хоромы в центре, где она в детстве жила с родителями, сдала. Дорого. Куда разницу стала девать? Это отдельная тема. Отслеживая Лялины поступки, Юра всё больше убеждался, что подруга истинная аристократка. По крови. А иначе как объяснить вопиющую непрактичность?
        Квартирная хозяйка попалась не «бычьё», как многие квартиросдатчики, а, наоборот, интеллигентка. Бывшая балерина лет шестидесяти. Юра видел это скорбное личико и вечно заплаканные глазки.
        У балерины была старуха-мать, а мужа сто лет как не было. Единственный сын — и тот уехал в Америку, где надрывался, вкалывая зубным техником. В общем, история гнусная. Балерина всё время хныкала, а Ляля её жалела.
        Разница между деньгами, которые Ляля выручала за пятикомнатные хоромы и суммой, которую она платила балерине, была огромной: почти штука баксов в месяц! На такие деньги можно было страшно кайфовать. Но из-за Лялиной дикой щепетильности львиная доля перепадала хныкалке, то бишь «уходила на ремонт». Квартира была страшно запущена, а Ляля жить в трущобе гнушалась. Затянувшийся ремонт съедал почти всю разницу.
        «Падаль от падали не далеко падает!» — начинала хныкалка очередную повесть о негодяе-сыне, бросившем её, скорей всего, навеки, о хамке-невестке, чинившей препятствия для её переезда в Америку, и о падали-муже, от которого тридцать лет назад народился падаль-сын.
        Всего этого можно было не выслушивать, так как от падалей хозяйке перепали три квартиры, коими она успешно жонглировала. Но Ляля покорно внимала бреду, сочувствовала и, конечно же, пыталась помочь. Она помогала балерине из человеколюбия. И из любви к балету. В детстве Лялю-колобка не приняли в танцевальную студию.
        Глава 10 Дохлый заяц в действии
        Получив очередную порцию «Питера FM», Юра, наконец, отправился домой. Не очень-то спеша. Сначала побродил по влажным ночным улицам, запах которых будоражил его с малых лет. Знал бы он, кто в ту минуту сидел у него на кухне, то не прохаживался бы так долго. Стремглав побежал бы к метро! Нет, взял бы такси, сто пудов…
        Войдя в прихожую, Юра услышал голос, от которого заныло сердце:
        - По шарам дало!
        Ляля хохмила в стиле «оторва». Такое за ней водилось. Голубая кровь по временам давала мутно-серую пену. Иногда её можно было принять за путану, а иногда за падчерицу сантехника. Плевалась она отменно, на очень длинную дистанцию. Иногда попадала в лицо. Ха! Чтобы сама баронесса фон Скобелефф, сама графиня Ляля сидела у него на кухне. Эх, зря он так медленно тащился! Теперь самое интересное пропустил.
        В одной руке у Ляли был стопарик, а в другой — тарелка с закусью. Рядом суетился Харитоныч, одетый в выходной чёрный костюм. Костюмчик несколько свежеповат, но для такого возраста почти что фрак, тем более что с орденами.
        - Барыня, чего ещё желаете? Может быть, солёного огурчика?
        - Нет, не огурчика — хренку бы мне… Покрепче, поострее!
        Старик от удивления подпрыгнул, ордена зазвенели мощнее.
        - Кто графиню спортил?!
        Заметив Юру, стоящего в двёрном проёме, старик не преминул повоспитывать:
        - Это ты, подлец, барыню ругаться научил?!
        - Не волнуйтесь… я сама… давно умею…
        Неистово икнув, Ляля вырвала у Харитоныча из рук банку с хреном и тряхнула ею над тарелкой. Не рассчитала малехо. В тарелке образовалось густое жёлто-розовое месиво, а до того там ползала и шевелилась капустка фирменного производства тёть-Марины.
        - Ыыыгггаа, — чревовещала графиня. — Я уввииила шшилаавехаа…
        «Юра, я убила человека», — мысленно перевёл Юра.
        Харитоныч снова подпрыгнул, ордена зазвенели в два раза мощнее.
        - Чего она сказала?! Ась?!
        - Иди спать, Харитоныч, завтра утром вместе допросим… с пристрастием…
        Юра подошёл к графине. Та продолжала громко икать и пускать пузыри. На её счастье у друга в карманах всегда имелись два-три платка. С детства приучен, хоть и не граф.
        Уложив Лялю на бывшую мамину койку, Юра погасил свет и вышел. Харитоныч накачал графиню харитоновкой согласно нормам, установленным его предками, и не Ляле было их менять.
        Графиней Лялю Харитоныч называл не просто так: натуральная блондинка с роскошными кудрями могла быть исключительно графиней. Однажды в ходе светской беседы, состоявшейся на той же кухне, Харитоныч выяснил, что его ближайший предок, которого он хорошо помнил и уважал, служил у Лялиного предка денщиком. Скорее всего, где-то в прошлой жизни, ибо гильдия денщиков исчезла сразу после революции. Но старик утверждал, что это не враки. Лялин предок, по его предположению, владел большим имением, да не одним.
        Графиня охотно поддакивала. Не дрогнув щекой, она сообщила, что у Скобелевых деревенек было пять, от Тулы до Питера, и что назывались они все одинаково: «село Скобелево». А теперь остался только дом в деревне Шапки. Или Белки. Ляля путала названия, так как в доме том почти не появлялась. Там обитала бабушка, преимущественно летом.
        «Пускай резвятся, — думал Юра. — Главное, что Ляле у меня прикольно». Расстраивало, конечно, что подруга вспоминала о нём лишь в самые страшные минуты, опасные для жизни. Но ведь она ещё не знала о разводе, а посему имела право ревновать. И устраивать беспределы, быть в сговоре с коммунальными алкашами.
        На момент распития Лялей «харитоновки», с последующим переходом на чужую койку, шёл 2006-й год. Кого же она грохнула, а главное — зачем? Причина могла крыться в любовных муках: ведь Дуремар так подло её бросил. Свалил себе в Голландию, якобы, на стажировку, и — тю-тю! Нет, она, конечно же, одна не куковала. Её съёмная квартира ни в коем разе не напоминала келью. В основном благодаря ближайшей подруге Любе.
        Надо было срочно действовать, дабы не профукать редкий шанс. Первый и последний.
        Стрелки на часах показывали десять утра. Пять минут назад исповедовалась Ляля. Исповедь сопровождалась примерно тем же количеством соплей, что и накануне вечером. Стало ясно: дело тухляк, подруге реально светили пятнадцать лет.
        Для придания внешности малоузнаваемости, Юра снял с Харитоныча «дохлого зайца». Ради этого пришлось расстаться с двадцаткой баксов и с любимой красной бейсболкой. Причём, с условием, что бейсболку он уже назад не получит.
        Кирзу с телогрейкой поиметь было гораздо проще. У Маринки в комнате бедлам творился — ах! Помимо всего прочего, там находились вязанки дров (2 шт.), пружинные матрацы стопкой (5 ед.), а также два мешка соли, кубометра четыре спичек, целый угол мыла хозяйственного и т.п. Под «и т.п.» надо понимать два морских бушлата, восемнадцать тельняшек, штук пять телогреек, валенки и сапоги без счёту, а также два рулона грубой ткани — непонятно накой…
        После маминых похорон Юра, имевший в собственности три комнаты, решил уплотниться в пользу Маринки. Если бы не она, кто знает, добралась ли бы мама тогда до больницы. Может быть, упала бы прямо на улице. За такой подвиг соседке полагалась премия, которую она и получила в форме домашней молельни, где моментально водрузился картонный иконостас.
        За такое несусветное благородство Юре тоже кое-что полагалось, а именно: свой ключ и право неограниченного входа в Маринкины владения. Харитонычу такие льготы и не снились.
        Свалив театральный прикид у Лялиных ног, чтобы видела, как идут мероприятия по её спасению, Юра накормил подругу Маринкиной кашей из ложечки и отправился на кухню — распоряжения давать. Согласно этим распоряжениям, богомолка целый день никого не впускала в квартиру, а Харитоныч матерился дурным голосом. Цель отпугивающих манёвров была следующая: не дать кому-либо из посторонних увидеть Лялю хотя бы краем глаза. Сам же Юра отправился на разведку к месту подвига. Адрес был нехитрый: Богатырский проспект, метро «Пионерская».
        Любителей пожить на «Пионерке» мало, но они есть. Что смущает, так это проблема с метро. В остальном — рай, предприятий почти нет, дыши по самое «хватит». Переселившись в тот рай, Ляля дико радовалась. Её не пугала даже депрессия, в которую могли вогнать одинаковые серо-бежево-коричневые коробки. Сейчас ведь все строят по-разному: бывает, что и аккуратно, а бывает, что новый дом прямо-таки с первых дней смахивает на старый сарай.
        Глава 11 «Ой, не морочьте голову!»
        Юра приблизился к дому, где Ляля якобы стукнула соседа-пьяницу по голове. Якобы табуретом. Учитывая хрупкое телосложение преступницы, в такое верилось с трудом. Может, она его ножом пырнула?!
        Старушек-информаторш у подъезда не было, так что отставалось идти в ЖЭК. Юра повертел головой, но следов жилконторы не обнаружил. На поиски ушло полтора часа. Войдя, наконец, в помещение ЖЭКа (или РЭУ, или ЖЭУ, или ДЭЗа — как сейчас правильно, кто его знает), Юра искусственно закашлялся, дабы привлечь к себе внимание. Но внимания на него никто не обратил, из чего можно было заключить, что в микрорайоне всё спокойно, труп пока не обнаружен.
        Простояв с полчаса незамеченным, Юра, наконец, не выдержал и пошевелил плечом густую массу плотников, водопроводчиков и слесарей, дожидавшихся заявок. Он приблизился к диспетчерше максимально: меж их носами не осталось и полуметра. — Куда лезете, мужчина?!
        - Мне только спросить…
        - Ой, не морочте голову! Вы что, не знаете, когда приёмные часы?!
        - Да я в эту квартиру достучаться не могу! Вот, поглядите! Сами вызвали, а сами дверь не открывают!
        Юра сунул диспетчерше бумажку с Лялиным адресом. Специально вывел крупно, чтобы как следует прочла. А чтобы его самого не запомнили, нахлобучил «дохлого зайца» пониже.
        Диспетчершу адрес не впечатлил. Она даже не спросила, кто он, почему в ушанке летом и почему, собственно, ломится в данную квартиру, будучи совсем чужим и незнакомым ей мастером. Ибо свой контингент диспетчерши знают отлично. Порядок! Значит, обстановка в микрорайоне действительно спокойная.
        «Ой, не морочьте голову!» прозвучало как амнистия. Теперь оставалось узнать, существовал ли труп на самом деле. Из Лялиной несвязной болтовни вовсе не следовало, что человек умер. Упал — да, почти замертво — да, но пульс ему никто не щупал. Самая большая сложность заключалась в том, что жертва знала Юру в лицо. Он решил, заделавшись рабочим, попытаться заглянуть в окно на пятом этаже. Для этого пришлось вступить в преступный сговор с местными малярами.
        Вопрос: зачем панельным домам подкраска наружных стен? Ответ: во-первых, не стен, а междупанельных щелей, а во-вторых, не подкраска, а замазка. Дома ведь не просто стоят, они всё время вибрируют. Щели меж панелями, как результат, неуклонно расширяются. Ко всему прочему, многоэтажные махины распирает изнутри несметное количество жильцов, набившихся как сельди в бочку. Отсюда и зазоры. Зазоры желательно всё время смазывать вонючей серой дрянью. А то дом однажды рухнет! В такую версию трудно поверить на трезвую голову, но жэковские маляры просыхают редко, так что подбить их на замазку щелей никакая не проблема. Для этого пришлось облегчить карманы на двести баксов, полученных в «Онегине». Город-Таможенник, как всегда, не дремал!!! За эти деньги Юра получил не только люльку и ведро с раствором, но и необходимый тренинг, и грамотных ассистентов.
        Качаясь в люле ради Ляли — так и поэтом недолго стать! — Юра думал только об одном: не уронить бы кому-нибудь на голову ведро. Ему вовсе не улыбалось загреметь на нары вместе с дорогой подругой.
        Окон у Ляли было два: комнатное и кухонное. В комнате покойника не было. Пришлось изловчиться, немного поёрзать, подтянуть канаты и, рискуя жизнью, добраться до кухонного окна. Зрелище потрясало степенью садизма. Труп распивал спиртные напитки в компании таких же, как и сам, шарахнутых. И не факт, что именно табуретом. У двоих алкашей шрамы были застарелые, а третий сиял свежеполученным фингалом. Но то была не Лялина работа: Ляля про вторую жертву ничего не говорила.
        Стало ясно, что подруга туда больше не вернётся. Ничего, некоторое время поживёт у бабушки. Маршруткой из деревни до центра рукой подать. Минут сорок, не больше.
        Вернувшись из разведки, Юра заявил, что сам спакует Лялины вещи по списку и привезёт. И расплатится с хныкалкой. Будь он месте подруги, балерина за последний месяц нифига бы не получила. Но Ляля продолжала щепетильничать, не хотела, чтобы и её всю оставшуюся жизнь называли падалью. Пришлось смотаться к старой жульнице с деньгами. Необходимо было срочно вытащить подругу из дыры и уговорить её жить по-человечески. Счастливо!
        «Желаю личного счастья» лозунг неправильный. Другого счастья не бывает. Надо говорить: «Желаю счастья». В борьбе за своё счастье Юра убивать кинжалом никого не собирался. Он хотел пользоваться хорошей классикой, желательно английской. Ему всё чаще вспоминалась трагедия, виденная по ящику:
        «Один английский джентльмен, немолодой уже, имел молодую жену. А та, как это ни банально, имела молодого любовника. Ну, не очень молодого, а лет тридцати с гаком, да к тому же ещё и сердечника. Любовник-сердечник повсюду таскал с собой валерьянку. Старый джентльмен выведал про бутылочку и украл её. Казалось бы, зачем? Ведь, при желании можно новую приобрести! Расчёт, однако, тоньше оказался: тот старый джентльмен, тот английский Кощей Бессмертный, был неслыханно богат, у него в подвалах вин дорогих хранилось немеряно, а одна бутылка, самая ценная, дольше всех лежала под толстым слоем паутины. Поговаривали, будто из-за неё много всякого народу полегло!
        И вот, в один прекрасный день старик объявил, что будет открывать драгоценную бутылку. Пришли нарядные гости, стоят-ждут. И любовничек пришёл, как бы инкогнито. Но старик отлично знал его в лицо, изучил заранее, путём найма дорогого детектива. Кстати, детектив тот и выкрал у любовника валерьянку, прямо на пороге, прямо при входе на званый банкет.
        Лишь только все собрались, старикашка стал бутылку откупоривать. Откупоривал нарочно долго, по-садистски, так что дорогие гости чуть слюной не истекли. А когда открыл, стал медленно, и тоже по-садистски, выливать содержимое себе под ноги, прямо на персидский ковёр. Ну, тут, конечно все завыли в горестной истоме, стали валерьянку из карманов доставать. И любовничек пошарил у себя в карманах… Лап-лап, а валерьянки-то и нету! Окочурился. А жена старика, вместо того чтобы по судам его затаскать или, в крайнем случае, подать на развод, поступила непорядочно: в ту же ночь вошла к супругу в спальню и с шумом отдалась. Потом полгода, или год, восклицала: «Он ради меня на такое пошёл!»»
        Ради Ляли Юра был готов и не на такое. Он ей покажет, на что способен истинный кощей. Но сначала надо было выведать намерения Дуремара, главного соперника. Если тот вдруг отвалился сам, то и подвиги никакие не нужны, в смысле, до инфаркта доводить никого не потребуется.
        Подвиг подвигом, но планы Дуремара оставались неясными. Поиметь его голландский адрес ничего не стоило, для этого пришлось, всего-то навсего, съездить в деревню, чаю семейно попить, детство вспомнить.
        Глава 12 Розы без шипов — сущая фантастика
        После чаепития Ляля взяла со стола бутылку конька и потащила старинного друга в спальню. Там над кроватью висело фото белобрысого. Юра возмутился.
        - Слушай, накой тебе этот прыщ? Даже писать перестал… Сколько лет уже прошло, а?
        - Неважно! Не пишет, значит работой занят. Как только освободится, сразу напишет. Зато розы регулярно шлёт…
        Ляля, словно ненормальная, метнулась в угол комнаты. Там «вниз головой» висели сухие букеты. Знала бы она, от кого эти розы! Она сняла со стены один и букет и, закатив от блаженства глаза, понюхала.
        - Вон уже сколько наслал!
        - А что ж ты их по всей комнате не развесишь, как веники в бане? Прикольно будет…
        - Ой! Хорошая идея!
        Ляля с воплем ринулась к письменному столу за ножницами и скотчем. Юру от этих танцев затошнило, и он завыл ей в тон, как восточная плакальщица у гроба:
        - Ой, щас начнём цветочками портретик украшать!
        - Ты не юродствуй, а лучше помоги! Подавать букеты будешь, а то я одна не справлюсь!
        Сбросив тапочки, Ляля полезла на кровать и стала прикреплять сухие розовые веники вокруг портрета. Прицепив последний, театрально подбоченилась.
        - Ну, как?
        - Отлично! Не хватает чёрной ленточки с золотыми буковками: «От друзей, от жены, от сотрудников по работе… Помним, скорбим…»
        - Хватит ревновать! Помним, но не скорбим, а просто — ждём и всё. Между прочим, расстояние только укрепляет чувства…
        - Или проверяет… настоящие ли они…
        - Вот и поезжай! Проверишь лично! Зайди к нему на амстердамскую квартиру, привет от меня передай, ладно? Только не обмани! Ты ведь обещал!
        - Ну, и садистка же ты…
        Ляля его не слушала, мурлыкала своё. На какую-то секунду в ней проснулось любопытство.
        - Кстати, что это за странная командировка у тебя?
        - Да так… По обмену опытом…
        - Ой, а мы с Валериком в Америку поедем! Будем там флористами работать, дворы американцам озеленять!
        - А если те не захотят?
        - Не захотят — отключим газ!
        Юра сочувственно глянул на кретинку. Таки помешалась! Ляля явно не разделяла его настроения.
        - Да не смотри ты так грустно! Развод не конец света, а Изольда не пуп земли! Кстати, общая работа сближает. Найди себе единомышленницу-переводчицу… Хи!
        - Ага, найду, послушаюсь, наверное! У зоолога-ботаника жена должна быть обязательно биологица, а у сантехника — сантехница, да? Или управдомша, это уж как минимум. То есть, если я, к примеру, ваннами стану торговать или унитазиками, то мне непременно нужна будет торговка или менеджер. Аминь!..
        Юра выскочил из спальни, даже не открыв коньяк. Бабушка на кухне читала любовный роман, подкинутый Лялей. Ляля ничего не делала просто так, и романчик подкинула явно с каким-то подлым умыслом. Накой, спрашивается? Бабушка не сомневалась, что у внученьки с мозгами полная монтана.
        - Ну, всё, бабуля, я пошёл…
        - А грустный чего такой? Она всё никак? Всё думает о том хмыре?
        - Не знаю… По-моему, она его любит…
        - Дурак! Мне виднее, кого она любит! Ты жди, жди… Пусть пока думает, что цветы от него, а то совсем на любовной почве тронется! Мы ей потом всю правду выложим, а пока сиди тихо и молчи в тряпочку. Ближе тебя у неё всё равно никого нет и не будет!..
        А через две недели Юра уже стучался в амстердамскую квартиру Дуремара. Квартирка была ништяк: среди добротной мебели стояли пальмы в кадках. Утешило одно: квартира оказалась съёмной, а значит не Дуремаровой собственностью. Хозяин-арендатор открыл в футболке, джинсах и шлёпанцах на босу ногу. Мордашка — всего за несколько лет! — скукошилась, сморщилась — бр-р-р! Гнуснятина. Ничего общего с портретом над Лялиной кроватью.
        Юра начал атаку прямо с порога:
        - Не узнаёшь?
        - Простите, но я вас не помню… Кто вы?
        - Твой соперник! Только не пугайся, ладно? Тебе бояться нечего, она любит только тебя! Вот, и записочку прислала!
        Гнус молчал, ехидно ухмыляясь. Сильно выпил или укололся?
        - Я что, не туда попал? Ты… Вы… Валера?
        - Вообще-то, Пётр… Но некоторым больше нравится «Валера»!
        Юра опешил. Надо же! Не только мордульон, но и мозги сморщились у бедолаги, уже не помнит своего имени.
        - Ладно, Пётр — так Пётр… Зайти-то можно?
        - Вы по какому поводу? — уже не так растерянно произнёс потасканный Мичурин.
        - Я от Ляли…
        - Аааа!.. — как бы обрадовался белобрысый. — Так бы сразу и сказали, а то…
        - А то что? Даже на порог не пустил бы? Вот оно — знаменитое голландское гостеприимство…
        Выбрав амплуа придурка, Юра изо всех сил старался не выходить за эти рамки. Он огляделся, руками развёл, и по-плебейски перешёл обратно с «ты» на «вы».
        - Ба-а-а! Да тут королевские апартаменты! Я давеча с одним голландцем разговаривал, по бизнесу, так он мне знаете, что сказал? Вы удивитесь! Он сказал, что ездит в Россию… мыться! Невероятно! Сказал, что у вас в Голландии всё такое маленькое, тесное, квартирки крошечные, ванных вообще нет, одни душевые. Мол, вам приходится всё время стоя мыться!
        - Ну, это он преувеличил. Возможности тут у всех разные. А у вас, как я понял, свой бизнес?
        - Да, я ваннами торгуем, унитазиками! Гы-ы…
        Мичурин брезгливо поморщился. Вот, негодяй! Знал бы он, с кем разговаривает.
        - Ну, и как там Ляля?
        Юра в отместку тоже поморщился.
        - А вам действительно интересно?
        - До определённой степени… Я ведь её любил…
        - То есть, ваши чувства в прошлом?!
        Юре захотелось крикнуть «ура».
        - Не знаю, станет ли вам легче от того, что я скажу… У меня большие проблемы со здоровьем. Мне сейчас не до неё.
        - Минуточку! Она ждёт из Голландии великого учёного, профессора, можно сказать, в Америку собирается переселяться из-за вас, а вы так просто говорите: «Мне не до неё»!
        - Повторяю: у меня серьёзные проблемы…
        Душетерзательную встречу прервал звонок в прихожей. Дуремар пошёл открывать и вернулся в сопровождении кучки маргиналов мужского пола. На маргиналах были мятые свитеры, кое у кого даже с перьями от подушек. Джинсы зияли мохнатыми дырами, а в ушах и ноздрях болталось много-много всякой бижутерии. Чудики отправились на кухню, а Юре вдруг стало весело.
        - Простите, не моё это дело, но ваши коллеги мало смахивают на учёных. Даже на лаборантов внешне не тянут, я бы сказал!
        - Это действительно не ваше дело. Я принимаю вас здесь только из уважения к Ляле, к нашим с ней… отношениям.
        - Которые уже в прошлом, да? Могу я ей так передать?
        - Вы всё правильно поняли. Спасибо за записку.
        Мичурин поднялся с кресла, ожидая того же от Юры. Тот вскочил, взял с пола сумку, но направился не в прихожую, а тоже в сторону кухни.
        - Я только гляну, что делают ваши гости! Что там у них за секреты, а?
        Мичурин озверел.
        - Стойте! Вас там не ждут!
        - Знаю-знаю!.. Да я, в общем-то, только в туалет! Он ведь у вас рядом с кухней?
        - Ну, иди-иди, давно не какал… Идиот…
        На кухне у стола маячили всё те же маргиналы. В интимных позах. Целовались. Но Юру это не тронуло. За годы в туризме он и не такого насмотрелся. Один раз даже сам почувствовал, что не железный — когда работал с голландской группой в Москве. Проблема тех парней была в другом: они нюхали и кололи в вену наркотики. Отсюда могли возникнуть любые проблемы со здоровьем. К счастью, никто из них Юру не заметил, и он беспрепятственно вернулся в комнату.
        - Ну, я пошёл! Провожай меня скорее, кореш, а то я за себя не ручаюсь…
        - Теперь доволен? Всё вынюхал?
        - Всё! Теперь я за Лялю спокоен!
        - В каком смысле?
        - Да нафик ты ей такой сдался!
        - Ладно, выметайся!.. Надоел!..
        Выходя из квартиры, Юра на момент подпер дверь ногой.
        - Ну и вляпался же ты, приятель! А как же розы без шипов? Ляля говорила, что ты хотел назвать новый сорт её именем…
        - Розы без шипов — это фантастика, господин хороший… Будем считать, что опыт не удался…
        Мичурин собрался с последними силами — дохляк ещё тот! — и вытолкал гостя на лестничную клетку. Красивая гголландская дверь с грохотом захлопнулась.
        Ступив на набережную канала, Юра вдохнул прохладный осенний воздух. Поздняя осень в Амстердаме малоприятное явление, но бывают и большие исключения. В тот день повсюду мерещились весенние ароматы. Один раз даже Ляля померещилась, мелькнула в одной из витрин…
        Наутро был выезд автобусом с группой в Париж, а потом долгое возвращение в Питер через всю Европу. Хотелось сразу же рвануть домой, но путёвка длинная попалась, шесть стран за две недели. Так что пришлось терпеть. В принципе, терпеть было не очень влом.
        Глава 13 Побег из стрёмного кафе
        Юра был полон всяческих надежд и энтузиазма. Но энтузиазм, привезенный из-за границы, быстро испарился. Всё получилось так, как он и боялся: Ляля выслушала равнодушно.
        - Тебя не волнует, что он стал наркоманом?!
        - Сначала докажи…
        - Это доказательство у него на роже! А что плетёт… То он Петя, то Валера…
        Ляля мало спорила. В основном молчала. Изредка кивала, морщила нос. Оставался крайний вариант: взять измором.
        - Давай сходим куда-нибудь, а?
        - Зачем?..
        - Как это зачем?! Ты же никуда не ходишь, как монашка!..
        Мероприятие несколько подняло Лялино настроение. Выйдя на Невский, они немного прошлись пешком. На пионерском расстоянии. Юра нёс тяжёлую Лялину сумку. Это ж надо, в театр — и с таким мешком!..
        То кафе он выбрал сам. На свою голову! В забегаловке тусовалась уйма народу. Кстати, народ позволял себе многое. Юра подвёл Лялю к свободному столику, усадил, а сам пошёл к стойке, где бармен вытирал бокалы. Вернувшись с двумя коктейлями, он заметил в Ляле большие перемены. Подруга восторженно глядела куда-то в угол и энергично хлопала ресницами! Юра быстренько глянул туда же. В углу веселились четверо парней лет по двадцать. Один из них был копия Мичурин, пугающе похож!
        Надпив коктейль, Ляля поставила его, вскочила и, как сумасшедшая, помчалась к белобрысому подонку. Юра бросился за ней, но было поздно.
        - Ха! Ну и встреча! Я как раз такую хотел!
        Белобрысый плебей был сильно пьян или недостаточно наколот. Его дружки тоже стали в стойку.
        - Вернись на место… — выдавил Юра без всякой надежды.
        Ляля издевательски молчала, а квази-Мичурин издевался вслух:
        - Э-э-э, нет! Сначала потанцуем… Всего один танец! Медленный, близко-близко… Правда, киска?
        - А в морду? — не унимался Юра.
        От барной стойки отделился вышибала и пошёл на них. Заметив его, Ляля взмолилась:
        - Юра, я немного потанцую, ладно? Танец закончится, и я сразу приду, хорошо?
        Но назад никто не пришёл. Юра весь вечер просидел один, как никому не нужная старая дева. Ляля, меж тем, вела себя неприлично. Она всем телом прижималась к молокососу, виляла задом, кусала за ухо. Потом ширинку этому дебилу начала расстёгивать. Белобрысый такого нахрапа явно не ожидал.
        Настал момент, когда Юра, наконец, не вытерпел и снова помчался к Ляле. Грубо, почти спортивными приёмами, водворил её на место. Разве что только под дых не давал! Белобрысый в ту минуту уже не был расположен к пререканиям, Ляля таки вымотала его. Буркнул:
        - Ладно, пойду выпью… Устал в натуре… После продолжим!..
        Сев на место, Ляля нагло, даже как-то подло, ухмыльнулась.
        - Юра, ты меня, конечно, извини, но я с тобой больше никуда не пойду…
        - Да?! Это почему же?
        - С тобой скучно! Даже потанцевать не даёшь!
        Она снова бросила взгляд в угол, где тусовался молодняк, и перепуганно застыла: дружки Мичурина доставали из карманов сверкающие железяки. Шла разработка плана мести, не иначе. Тон садистки смягчился.
        - Ой! Вот ты что сейчас думаешь, что возомнил? Что ты меня защищаешь от пьяных нахалов, да? А ведь всё наоборот! Это мне тебя сейчас спасать придётся! Буквально вы-во-дить…
        Она вскочила и, схватив Юры за руку, и потащила к выходу. Ладонь её была влажной. Юре вдруг вспомнилась история двадцатилетней давности: Ляля в мокром купальнике мокрой ладошкой хватает его за запястье и тащит в раздевалку…
        Квази-Дуремар, видать, уже передохнул, очухался и снова вырос перед ними:
        - Куда это мы так быстренько чешем?!
        Ляля деланно зевнула, икнула, отрыгнула в кулачок и гнусным голосом затараторила:
        - Куда идём мы с Пятачком, большой-большой секрет… Ой! Хотя, нет, не секрет… Блевать мы идём… Вот куда… Ой, мне плохо…
        Она сделала блевательно движение в сторону белобрысого и побежала к туалетам. Юра, не оглядываясь, дёрнул за ней следом в коридорчик, где рядом с туалетами, виднелся вход на кухню. Из-за плюшевой шторы вышла толстая официантка. Ляля бросилась к ней.
        - Девушка, миленькая, пончичек, пупсичек, выручайте! За нами гонятся бандиты. Они, там, в зале, ножиками машут! Выведите нас на улицу через кухню, умоляю!
        Она сунула официантке тысячу рублей и номерки от гардероба. Юра оглянулся, с облегчением вздохнул. Погони почему-то не было…
        Толстуха самолично поймала им такси, велела сидеть в машине и ждать. Через двадцать минут, когда Лялю, Юру, а заодно и таксиста, стали мучить неприятные сомнения, она снова появилась, таща в охапке дублёнку и кожаное пальто. Отбыли без приключений. По дороге таксист проявил любопытство.
        - Вы всегда так из ресторанов сматываетесь?
        Ляля вздрогнула.
        - Нет! В первый и в последний раз. Больше я с этим монстром никуда не пойду…
        - А деньги-то хоть есть? Со мной расплатиться сможете?
        Тут задёргался и Юра.
        - Обижаете, начальник!
        Он гордо вынул из кармана пятьсот рублей, хотя ехать было всего пять минут. Таксист возликовал:
        - Ой, а сдачи-то, пожалуй, нету!
        - И не надо… Здесь остановите…
        Перед ними тусклыми огнями мерцал трёхзвёздочный отель «Мир». Ляля пару раз хлопнула ресницами.
        - Ну, и куда теперь? Электрички-то уже не ходят, а маршрутки и подавно!
        Юре захотелось дать ей по лицу. Перед чужими мужиками, значит, можно задом вилять, ширинки расстёгивать можно, уши кусать можно, в лицо блевать можно, наконец. Она что всю жизнь собирается его мурыжить?! Пока Ляля обжималась с белобрысым, Юра времени не терял, наяривал по мобильнику в знакомую гостиницу. В итоге заказал дешёвый номер с окнами на север, чтобы было похолоднее. Пускай помёрзнет, гадина, может, поумнеет. Войдя в холодный номер, он уложит её в ещё более холодную постель. Подруга, конечно же, сразу заснёт, но во сне будет вся трястись. Тогда он осторожно ляжет рядом, согреет её телом и… трахнет! Веди она себя нормально, он на такое не отважился бы. Но теперь обратной дороги нет, сама напросилась…
        Номер получили в точности такой, как заказывали: похолоднее. Причём, совершенно бесплатно. Деньги Юре тайком вернула дамочка из рисэпшен, которую, он одно время о-о-очень близко знал. Войдя в ту нору, он начал мямлить извинения, мол, неудобно получается: просил два одноместных номера, а дали один, да и тот не самый лучший, скорее всего, с клопами. Вот.
        Ляля сказала, что клопов любит и претензий к ним не имеет. Она вдруг как-то странно протрезвела. Заснёт ли в нужный момент? Короче, легли. Ляля на кровати, а Юра — полностью одетым, на прикроватном коврике. В довершение пыток, устроенных ею накануне, подруга разразилась словесным поносом.
        - Юр, слушай, я тут подумала…
        Юра вскочил, будто ему прищемило. Во взгляде мелькнула надежда.
        - Да нет, я не об этом… Успокойся, я Валеру жду.
        Ну и сучка! Не-е-ет, он с этой ненормальной имеет дело в последний раз. Монстром его обзывала, а сама кто? Собрав оставшееся джентльменство, Юра шёпотом прорычал:
        - Ну, слушаю тебя… очень внимательно…
        - Знаешь, мне тут подумалось… Как, всё-таки, хорошо, что ты мой друг, а не Валеркин…
        - Почему?
        - Да ты посмотри на своё поведение! Раскомандовался — дальше некуда. Там не сядь, с тем не танцуй… Если б ты был Валеркиным другом, ты б меня вообще сожрал, со свету сжил бы…
        - Это какая-то новая теория?
        - Наоборот, очень старая: друг мужа или жениха обычно вреднее самой противной свекрови…
        - Надо же…
        Юре стало холодно. Впрочем, как и заказывал. Пришлось накрыться пыльным ковриком. Он жаждал мести, очень жаждал, однако, к своему стыду, взял и заснул. А проснувшись, увидел такое…
        После того зрелища его глючило всю ночь, весь день, а также всю следующую неделю. Ляля высилась над ним, широко расставив ноги. Как царица Савская. Или как Клеопатра, только блондинистая. Или как ведьма Макуба, вся в красном. Или как живой манекен с витрины амстердамского секс-шопа!
        Юрин затылок вдавился в пол. Повернув голову, он узрел красный туфель на шпильке. Откуда шпильки?! Тут и вспомнилась тяжёлая сумка-мешок. Дальше размышлять ему не дали…
        Начался порно-сеанс с засовыванием мокрого детского купальника в рот. Он, конечно же, узнал этот купальник. Ещё как узнал!
        Интриганка выдоила всё, до спинного мозга.
        - Может быть, тебе ещё и спинной мозг?
        - А давай!!!..
        Глава 14 Мемуарная лихорадка
        Не заметили, как утро наступило… Морозное, чуть сыроватое питерское утро: «семнадцать ниже нуля, по ощущению — двадцать пять»…
        Надев свеженькие стринги, лежавшие у неё в сумке про запас, засунув груди в свеженький же лифчик, как бы случайно найденный там же, побрызгав подмышками дорогим французским дезодорантом, Ляля приготовилась держать ответ.
        - Так ты его уже не любишь?
        - Кого? Этого цветовода? Пусть скажет спасибо, что долг назад не требую.
        - А бабушка всё знает?
        - Щаззззз!!! Проболтаешься — убью! Не посмотрю, что ты самый любимый! У бабушки давление, ей ничего такого знать нельзя!
        В ходе допроса выяснилось следующее: у Ляли была травма головы. Прямо с детства, прямо с момента, когда Юра потерял сознание в бассейне. Интересно получилось: падал он, а повредилась, Ляля. От увиденного. К тому моменту, когда примчались досужие болельщики, Ляля успела его поцеловать, как это делали взрослые на экранах телевизоров. К счастью, в СССР секса пока не было, и взрослые на экранах баловались примитивно. А то бы Юру в колонию упекли.
        Вкус поцелуя Ляле понравился. Она поклялась себе, что такого друга ни за что не упустит. Придя домой, скрепила клятву кровью. Пока Юра с бабушкой ворковали на кухне, нашла ножницы, нарочно порезала палец и нарисовала красный крестик на купальнике. И доверенность выкрала она, больше некому. Залезла к куроводихе в сумочку — и всех делов.
        Подрастая и понимая, что за Юрой по возрасту ей не угнаться, Ляля подумала: пускай сначала сходит-женится. Отбить никогда не поздно. Но ревновать, заставить мечтала, очень мечтала. А тут и Дуремар убогий подвернулся. Она ему тем первым летом все мозги запачкала. Она ему, а не он ей! Но про хоромы пятикомнатные — ни гу-гу. Тут Ляля рассудила правильно: узнав о хоромах, Дуремар ни в какую Голландию не поехал бы.
        Раскрутился блондинистый Мичурин лишь тогда, когда на «дурь» запал, не раньше. Но денежки Ляле возвращать не торопился, он папу-маму больше уважал. Папа-мама в Воронеж вернулись с огромным долгом, у них бизнес в Питере не получился в полном соответствии с дверной теорией. Выходит, балерина-хныкалка тут ни при чём. Грабила, конечно, Лялю, но не так уж, чтобы очень.
        Кстати, когда Юра в Амстердам мотался, Ляля рванула туда раньше него, по многократной визе, и… оплатила душераздирающий спектакль. Авансом! Правда, самого Дуремара не было на месте — пришлось отдать деньги его «брату Пете», такому же блондину, только чуть постарше. И потасканней.
        - Представляешь, я-то думала, что он в крутые биологи подался, на международный научный уровень претендует, а он к брату-наркоману в приживальщики пошёл…
        Графиня хмыкнула, сделала привычную полуравнодушную гримасу.
        - А даже если то не брат был, теперь уже нам всё равно, да?
        Услышав «нам», Юра чуть не лопнул от счастья.
        - Кому ты веришь! Они, эти наркоши, все на одно лицо…
        Князь ликовал: ради него Ляля моталась в такую даль, строила интриги, платила бешеные деньги. Она и мелькнула тогда в амстердамской витрине. Получив целых две штуки баксов, «брат Петя» пустил от жадности слюну и довольно искренне сыграл и раскаяние, и несчастную любовь. По причине, якобы, дурной болезни.
        А от кого букеты роз, Ляля догадалась с самого начала: Юра с бабушкой, в отличие от Дуремара, артисты никудышние. Потому и заставляла настоящего дарителя сухие веники к портретику носить!
        А случай с убийством — вообще полный бред. Ляле как-то ввечеру взгрустнулось о Юре. Сначала поревела у себя на кухне, а потом подумала: чего одной-то рыдать?! Помчалась к Харитонычу. Тут и Юра подвалил — из кино, после трёх сеансов. Узрев его в дверном проёме, подруга крышей прохудилась и понесла первое, что в пьяненькую голову взбрело. Про убийство! Ну, чтоб не сразу рванул в Москву. А что в дупель пьяная была, так это снова не её вина: Харитоныч довёл до кондиции.
        Сосед с Богатырского тип вообще безобидный. Он ей ремонт, этой нахалке, делал за пару бутылочек. И за право выпивать на кухне с друганами.
        И балерина оказалась не такой уж стервой. Почти всю крутую разницу между сдачей и съёмом квартиры Ляля Дуремару пересылала, так как поначалу дела у него не шли. Она вбила себе в голову, что он ради неё выехал на заработки. Ляля ни дня не собиралась жить с ним, но «благородный порыв» оценила.
        В то холодное зимнее утро оба ржали, как ненормальные. Ляля даже в мыслях не имела к Юре охладевать: шашни с белобрысым малолеткой в том кафе имели целью довести его до самой крайней степени ревности. Идя в театр, она догадывалась, чем всё может кончиться, и на всякий случай прихватила мешок со шпильками и прочим сексуальным барахлом.
        Допрос плавно перешёл в оргию. Но сначала была «исповедь Пуаро перед любопытствующими англичанами». Ляля выложила всё, ничего не утаила. Потом и Юре пришлось открыться, мол, тоже никогда не охладевал.
        - Так ты меня уже любишь, кретин, или опять тебе Голландию устроить?!
        - Не надо!!! Осознал!!!
        - Так любишь или нет, скотина?!
        - Люблю, ну тебя нах…
        Сам того не ожидая, Юра выругался в Лялином присутствии. Теперь они были квиты.
        Глава 15 Хохма с гимном
        Получилось, что Великий Город преподнёс Юре Лялину подарок — в виде Ляли-«кустика». Они таки поженились, и статус потомка князя изменился. Его уже можно было считать породнившимся с Великим Городом.
        На радостях Юра сочинил свой гимн:
          О, Город мой, над Невою величавой!
          Твой пьедестал — волны и гранит…
          Петра оплот и России слава —
          Кто тебя видел, тот в сердце хранит!
          ПРИПЕВ:
          И ум, и дух наш празднуют победу,
          Великих мира здесь объединив.
          Потомки их не раз сюда приедут,
          Тебе стихи и гимны посвятив…
          Веселье парков за пышною оградой,
          Триумф дворцов над изгибом рек…
          Цари всегда, красотою радуй
          И говори, как велик Человек!
          ПРИПЕВ:
          И в праздник, и в годину лихолетья
          Твой юный облик дивно нерушим…
          Течёт Нева, грядёт через столетья,
          Гордимся мы величием Твоим!
        К такому гимну аккурат подходит музыка Глиэра…
        Сказать честно, этот гимн был написан много раньше, и вовсе не по случаю триумфа новоиспечённого «коренного». А к юбилею города — в 2003-м году. Тогда все писали гимн на музыку Глиэра — потому что был объяылен конкурс. Юра тоже решил поучаствовать. И принести его прямо в мэрию! Тогда чуть ли не каждый день в новостях показывали, как ветераны войны и труда, с гармошками и другими лёгкими в переноске, некоторые на костылях, являли свои варианты, хором и соло, перед умилённым взором городского начальства. Юра в телевизоре бывал, и не однократно, и вовсе не для этого пошёл в мэрию.
        Серое здание мэрии не такое большое, как Исаакиевский собор, но всё равно впечатляет. Если кто-то ещё не в курсе, то Мариинских в Питере целых два. У Николая Первого, автора идеи, было две Марии. Мариинский дворец он посвятил дочери, а всемирно известный Мариинский театр был назван в честь невестки. Невестка пользовалась Мариинским дольше. Напротив дворца, посередине площади, примостился конный памятник родителя, подарившего Марии это здание. Правда, хвост коня почему-то смотрит в окна. Злые люди говорят, что именно поэтому Мария как-то не выдержала и, ни с кем не попрощавшись, уехала в Германию на ПМЖ с немецким мужем.
        Юра выбрал время и пошёл к тому зданию, прямо к центральному входу. Который оказался наглухо заперт. И на звонок никто не ответил. Пришлось позвонить ещё раз. И ещё раз. И ещё…
        Наконец, в дверном динамике послышалось:
        - Кладите свою жалобу, или что там у вас, в щель…
        - В какую щель?
        - От почтового ящика….
        Пока Юра недоумевал, за ним выстроилась очередь — таких же наивных сограждан, продолжавших верить телевизору. Непостредственно за ним, дыша в затылок — то ли водкой, то ли портвешком, стояла старуха, которая смахивала не на ветерана, а, скорей, на театральную артистку, которую отпустили с репетиции старомодного спектакля. Прикинута она была согласно моде девятнадцатого, а то и восемнадцатого века. Одежда её пахла по-музейному.
        - Молодой человек, вы тоже гимн сдавать? — спросила она кокетливо.
        - Да, — в унисон ей, так же игриво, ответил Юра.
        - Тогда скажите, что я за вами, мне надо отлучиться… Ненадолго!..
        Юра хотел посоветовать ей, чтобы предупредила стоящих за ней, как это было принято, но таинтственная дама как-то странно исчезла — будто растворилась в воздухе. А если бы и послушалась его, то это не имело бы смысла — дверь так никто и не открыл, очередь разошлась минут через пять.
        Эту даму Юра наблюдал несколько позже, в том же наряде, но уже в Эрмитажном Театре, сидящей в первом ряду, прямо перед жюрейским столом. Ведь был день вручения наград и чествования победителя.
        Победитель почему-то не улыбался. Остальные главные претенденты — тем более. Никто не улыбнулся и во время исполнения шедевра — детским хором.
        Веселился лишь директор Пиотровский — ему было приятно возглавлять такое судьбоносное мероприятие. Ведь последняя версия гимна возникла более ста лет назад.
        Старухиного лица не было видно, вполне возможно, что она тоже улыбалась.
        Юре было не до ней. Он и представить себе не мог, что когда-либо встретится с ней ещё.
        Глава 16 Как рождаются писатели
        Породниться с Питером дело не хитрое, главное — потом не развестись. Не удержался в законном браке — дуй по-хорошему на все четыре стороны. Алиментов Петербург не принимает, у алиментщиков, медлящих с отъездом, он очень быстро отнимает всё. Юра знал это прекрасно, по богатейшему опыту знакомых. Лично он разводиться не собирался.
        А как-то весной они с Лялей пошли в кино. Сидя в тёмном зале, Юра самым откровенным образом балдел: семейный поход в кино для бродяги со стажем — новейший опыт. Княжеский восторг усугублялся тем, что Ляля ранее не видела «Питер ФМ». Ни разу не удосужилась! Он поведал ей и о «мормышках», и о благородных мытарях, и о дверной теории в целом.
        Ляля дико хохотала. Зрители вокруг тоже хохотали, но уже по другому поводу: их повергал в истерику Лялин смех. Кстати, супруга заметила то, на что сам Юра не обратил внимания: девчушка-«зазывала» коренная, а значит… «кустик»! Дворник будет за девчушкой как за каменной стеной. Если, конечно, всё у них склеится.
        Юра положил руку на Лялино плечо. Та сняла её и передвинула пониже. Только не надо снова думать о плохом. Рука Юры легла на изрядно округлившийся живот. Там бойко шевелился их младенец. Звуки кой-какие тоже раздавались — то бурчала недопереваренная харитонья.
        Бурчащих животов было не два, а три, и неродившийся младенец тут ни при чём. Рядом с Юрой бурчало, хмыкало и пукало маленькое существо, очередная Сирота Сирот, только мужеского пола. То был Маринкин внучатый племянник шести лет. У него в деревне умер последний родной дядя, а двоюродные умерли ещё раньше, даже раньше, чем папа с мамой, поэтому Маринке пришлось тащить мальца на Розенштейна.
        Пацана звали Максимкой, то бишь Масей. У Юры сердце сжималось при виде него. Не потому, что малыш сирота, а совсем по другому поводу: не коренной он, а значит быть ему пугану, трёпану, искусану — как и всем без исключения приезжим. Город всех гостей любит одинаково!
        Юра поклялся, что не даст пропасть этому ребёнку. Решил каждый год вывозить его из города, как можно дальше и на солидный срок. Пообещал устроить ему свадьбу с коренной. Если у Ляли родится дочь, то к ней и пристроит. Конечно, при условии, что между ними вспыхнет любовь! Просто так, без любви, родниться с городом сущее кощунство.
        Юра поймал себя на том, что уже мечтает породниться с этим симпатичным малышом. Документально, на бумаге. А пока что их роднил весёлый фильм с участием Фюнеса «Фантомас». Отсюда Масина завидная кликуха: Фантомася. А «Питер ФМ» малявку не впечатлил, и правильно. Не по возрасту ему заморачиваться хитроумными теориями.
        Выйдя из кинотеатра, все трое, вернее, четверо, пошли гулять по Невскому. Был ясный солнечный майский день 2007 года. Юра родился в Год Свиньи, в 1971-м, и текущий год стал для него одним из самых удачных.
        Удачи в тот год действительно выпало много: князь породнился с Лялей, с Городом, с Фантомасей и с одной везучей фирмочкой по продаже испанских вин. Работа гида давно уже действовала ему на нервы. Когда тебе за тридцать, несолидно тянуть кому-то руку для приветствия, бормоча: «Юрик…» «Юрий Петрович» — другое дело. А тут как раз один приятель, бывший сокурсник-филолог, давным-давно переквалифицировавшийся в виноделы, предложил ему место своего зама. Работа обещала солидные барыши. С такой работой можно было забыть и об «Онегине», и о зарплате в сорок баксов через два дня на третий. Юра стал носить в дом дорогую еду, подарки. Мемуары даже сел писать. Ему с Городом надо было разобраться до конца, его собственная Дверная Теория начинала казаться слишком поверхностной. Город явно заслуживал большего!
        Скрупулёзные исследования были впереди, а начинать писать хотелось прямо сразу, прямо с описания ярких доминант, с чего-нибудь улётного и броского. Пожалуй, что со сфинксов.
        Есть поверье, что сфинксы приносят несчастье. Поговаривают, что именно из-за них город Санкт-Петербург всё время мается. Как привезли из Египта сфинксов, так и пошло.
        Возраст Города не старый, Великий Город младше любой мало-мальски приличной деревни. Младше-то младше, но сколько исторических событий: три революции, Блокада, декабрьское восстание. Имён одних сменилось невероятное количество: и Питербурх, и Петроград, и Ленинград, и Санкт-Петербург. Это только имена официальные. Не говоря уже о прозвищах: Питер, Северная Пальмира, Город на Неве…
        Короче, гладить сфинксов нежелательно. Но разве только их?
        В маленьком питерском дворике, притаившемся между Невским проспектом и Итальянской улицей, жила собачка по имени Гаврюша, местный мутант. Некоторых пёсиков в бронзе отливают, а её смантулили из листа железа. Получился гибрид: нос как у свиньи, уши как у неё же, осанка как у гиены после удачной охоты.
        Посадили ту собачку в самом неприличном закутке, куда народ раньше по нужде заглядывал. Правда, перед тем как усадить её туда, всё почистили, продезинфицировали, деревянный поддон, как в бане, соорудили. Да только недовольная осталась, мстит всем подряд. Из-за неё однажды итальянская трагедия случилась.
        Два тележурналиста — один молоденький, а второй не очень — посещали город на Неве по заданию канала «RAI-3». Тут необходимо вспомнить, что Питер Мекка и для итальянцев, а не только для российских писателей-поэтов. Но, к сожалению, не целый год, а только в августе. Зачем всей страной в отпуск в августе идти — тема отдельная. Турфирмам, однако, чистый убыток. И вот однажды решили все итальянские турфирмы скинуться на зимнюю рекламу. Заслали в Петербург вышеозначенных горемык, чтобы те отсняли снег, лёд на Неве и ещё что-нибудь этакое. Прибыли те журналюги, разместились в номерах, и сразу же какая-то добрая душа посоветовал им навестить Гаврюшу.
        Если вы ещё не видели собачку из листа железа, местные доброжелатели не только вам расскажут, как к ней пройти, но и проинструктируют, чего с ней, вернее с ним, делать. Мол, погладить надо и желание задумать. На первый взгляд, совет нормальный, ведь гладят же туристы разные скульптуры, даже Джульетту за грудь берут.
        В процессе съёмки Гаврюша сидел смирно, но, как выяснилось позже, недоброе задумал.
        Журналисту, что постарше, повезло — он устал ещё с утра и наотрез отказался собачку гладить. Вместо этого томно засел в ближайшем кафе, за стеклянной витриной. Молоденький же, как на грех, весь ритуал исполнил: и погладил, и желание задумал — чтобы дома, в Италии, у его собачки всё было хорошо.
        Любит ли Гаврюша итальянцев, сказать трудно, а вот собаки итальянские ему не по сердцу. Наутро младший журналюга в истерике забился, мол, его супруга пошла погулять с собачкой, и на них наехала машина. Жена отделалась лёгким испугом, а собачке задние лапки ободрало.
        Шут с ними, с итальянцами, пускай не лазят по подворотням, но как посмотришь, сколько в том дворе автографов: и «Фабрика звёзд», чуть ли не в полном составе, и другие, хоть и не такие известные, но довольно многочисленные личности. После того случая состоялась беседа Юры с проводницей «Красной Стрелы». Проводница была из коренных, из питерских. Услышав о трагедии, она даже обиделась:
        - Здрасьте! Вы что, не знаете, что ни сфинксов, ни эту собачку гладить ни в коем случае нельзя?!
        Вот такая странная история. Юра и забыл бы про неё, но совсем недавно видел Гаврюшу сидящим у здания ТЮЗа. Кто его туда перенёс? Повинуясь чьему приказу? Никак приказ тот шёл из-под земли…
        Юра задумал серию книг про гостей Петербурга. В написании ему активно помогал Мася: чай-кофе подносил, уносил грязные тарелки. За это мальцу полагалась зарплата. Маринка журила, мол, балуешь ребёнка.
        - Пусть привыкает к нелёгкому писательскому труду, — отшучивался Юра.
        - А к подачкам зачем приучать?
        - Ничего, вырастет — мне машину купит. Правда, Мася?
        - Дык… не успею…
        - Почему?
        - Вы же к тому времени уже…
        Участник многих похорон Фантомася сделал маленькими розовыми губками пукающий звук…
        Глава 17 Узнай соперника поближе
        Юра Лялин не подозревал, как комично смотрится со стороны его литературно-семейная идиллия. Начнём с того, что его заклятый враг Валера, он же «извечный соперник», никогда таковым себя не считал. Да и Лялю красавицей не считал — он вообще не любил блондинок. Приударял за ней для вида, с одной лишь целью: побольней ужалить князька, мнившего о себе чересчур много. Он, видишь ли, потомственный дворянин! А знает ли «товарищ князь», что быть водяным в наши дни гораздо престижнее? Особенно когда живёшь в негласной столице мира — в болотной! Хоть зародился и не в ней, а в воронежских болотах.
        Не каждый в курсе, кем он является на самом деле. Телом мы все человеки, а душой — кто кошка, кто голубь, а кто и ворона. Если ваш дух зародился в болоте, то вы, скорей всего, водяной. Поселились в кусочке плоти, выданном биологической матерью.
        По слухам, водяные, они же болотняне, они же болотники, могут рождаться и без инкарнации, то бишь без человеческой помощи. Что наша плоть? Атомы-молекулы. Словом, энергия. Её хватает в любом болоте: газ, торф. Тут получается «чистейший вариант», не загрязнённый людскими страстями.
        Впрочем, строгой иерархии среди болотных выходцев нет. Кто «чистый», а кто «нечистый», их мало волнует. Водяному главное — выйти в люди, скорей забыть унылое болотное существование и найти пару для крепкого семейного счастья, о котором так долго мечталось. Больше ему в этой жизни ничего не надо.
        Среди болотников нет карьеристов. Нет и агрессоров, и, уж тем более, убийц. Если убьёт кого болотник, так исключительно из-за любви…
        Собственно, из-за угробленной любви стал Болотников питать неприятные чувства к князьку, а не из-за разницы в происхождении. И не так к нему, как его подруге, которая, гуляючи, буквально походя, выставила вон из города Валерину любовь, приезжавшую погостить. Настоящую любовь! Заставила обидеться и уехать навсегда.
        Настоящая любовь Валеры, чернявая русалка Люся, так и осталась в Воронеже, где прошло их совместное детство. Раннее детство. Потом родителям приспичило в Санкт-Петербург переезжать. Сами переехали и сына, знамо дело, с собой перетащили. Как шахматную пешку! Позже принудили поступать в университет.
        Он выбрал биологический факультет, так как с детства обожал природу. Родители, конечно, снова хотели свою волю навязать, но здесь-то он их не послушался. Худо-бедно, любимой профессией овладел. На стажировку в загранку уехал. Заматерел! Многое приобрёл, а любимую девушку потерял, практически безвозвратно. И тут не только лишь родители были виной. Очень сильно навредила Ляля. С какого перепугу она за ним ухлёстывала? При её-то внешности? Не нравился ей низкорослый дворянин, так могла найти себе другого, не обязательно Валеру. Могла бы оторвать кто-то познатней и побогаче, а не бросаться на сына воронежских полубомжей.
        Началось всё с роковой случайности: их с Лялей дачи оказались в одной деревне. Деревянная халупа, которую на лето снимали Валерины родители, стояла буквально стена к стене с особняком, доставшимся туповатой блондинке от покойных родителей.
        Сначала её ухаживания казались смешными. Затем сделались назойливыми. Чтобы отделаться от идиотки, Валера решил прикинуться альфонсом — стал деньги клянчить, якобы взаймы. И регулярно не отдавать! Кто любит жиголо? Практически никто. Но и это не помогло: красотка деньги давала исправно, приставать не переставала.
        В разгар этих ухлёстываний в Петербурге появилась Люся. Его красавица-брюнетка Люся! С очередной автобусной экскурсией. Она с детства любила на экскурсии в Санкт-Петербург мотаться. Валера был уверен, что из-за него. И в этот раз она наведалась к ним домой — по старой памяти. А родители возьми и брякни ей про Лялю!
        В общем, обиделась Валерина любовь, уехала домой, навсегда. А вскоре вышла замуж за воронежского бизнесмена, родила двоих детей. Но счастья в том браке, по слухам, не было. А богатая дурища не унималась: продолжала осыпать его материальными благами. Больше того: высылала ему крупные суммы в Голландию, долго высылала, а бывало, что и лично привозила.
        Настал момент, когда у Мичурина вдруг проснулась совесть: собрался он было с духом, захотел всю правду-матку выложит Ляле, ну, чтоб та не очень-то надеялась. Но нет! Возник непредвиденный случай.
        Неожиданно к нему на амстердамскую квартиру приплелась (иначе и не скажешь!) какая-то старуха в потрёпанном прикиде, типа театрального. Выглядела суперстаромодной русской эмигранткой — самой что ни на есть первой волны, ещё дореволюционной. Показала ему Лялину фотку и говорит:
        - Вы мою дочку не обижайте…
        - Как дочку?! Она же сирота! — возмутился Валера.
        - Это вы так думаете… — с расстановкой, почти не шамкая, вымолвила гостья.
        Затем она, деловито и без обиняков, изменила будущее Дуремара, сделала его миллионером — лишь бы он свалил с насиженного места.
        - Видите ли, моя глупенькая дочурка будет сюда ещё не раз наведываться, а оно вам надо? Посажу-ка я на это место, в эту самую квартиру, более толкового человека, а вас пристрою в лучшем виде, будете довольны…
        Беседа кончилась тем, что старуха, с виду потрёпанная, оказалась ещё богаче своей бешеной «дочурки»: вручила Валере чек на миллион зелёных и ключи от шикарной антверпенской квартиры — не чета его тесной каморке. Сделала то, чего не смогли сделать родители: заставила его сменить профессию, стать бриллиантовым королём. Короче, перестал Мичурин быть биологом.
        Биологом работать хорошо, особенно в Амстердаме: тюльпаны, ирисы. Говорят, представителям естественных наук и прочей медицины вообще лучше жить на Западе, там они нарасхват и получают крепко. Всяко лучше, чем кошкам головы отрезать — где-нибудь в занюханной иркутской лаборатории. Вот и у Валеры всё сложилось как нельзя лучше.
        Старуха не только доложила Валере, кто будет проживать в его амстердамской квартире после него, но и карточку показала. Там был пухлогубый розовощёкий «граф», слегка похожий на него самого, когда-то мелькавший в таинственной коммуналочной нише. Хм… Ну, дела!
        А ещё удивительнее сделалось Валере, когда он вживую увидел этого «графа» — сморщенного, почти престарелого субъекта. «Да ну их, этих, эмигрантов! У богатых свои причуды…» — подумалось тогда ему. Не хотел он больше ничего о них знать. Взять-то дарёные денежки взял, переселился в дарёную антверпенскую квартиру, но дальше проявил полное отсутствие любопытства. Потому так и не узнал о двух визитах «к брату Пете»- о Лялином и о Юрином. Ему и без лишней информации было неплохо. Жизнь окончательно наладилась. В материальном смысле. А вот в личном…
        Глава 18 Дуй в каморку, богатенький Буратино!
        Однажды захотелось Дуремару навестить гадалку. В Европе, кстати, много ворожей. Говорила гадалка по-фламандски, Валерин английский там мало пригодился, но смысл ухватить было можно, вполне. Из колдуньиных речей речей стало ясно: над родом Болотниковых довлеет проклятие — из-за преступления, некогда совершенного одним из предков.
        - Вы потомок убийцы. Он убил нескольких человек. Ради любви… В итоге сам потерял любовь и весь род свой обрёк на серое существование… без любви…
        Бизнесмену Болотникову вспомнились нескончаемые ссоры родителей, каждый раз чуть ли не до драки. Неужели же из-за проклятия? Из-за серии убийств, совершенных прадедом? Прапрарадедом?
        - Когда это случилось? — спросил Валера.
        - В начале девятнадцатого века, приблизительно в тридцатые годы, — молвила гадалка. — События происходили в городе со множеством каналов…
        - В Амстердаме?
        - Нет…
        - А где?
        Гадалка воспользовалась кристаллом.
        - Там, где цари на конях… В виде памятников… И огромные мосты… разводные…
        Затем старая ведьма взяла Валерин волосок — сняла с плеча его дорогого костюма.
        - Ваш волос?
        - А чей же ещё?
        - Всякое бывает…
        Подержав волосок над пламенем свечи, она воскликнула:
        - Есть надежда на возвращение любви! Но надо потрудиться…
        Оказалось, что за каждое убийство полагалось вернуть к жизни умирающего. Или выручить из беды человека, находящегося в смертельной опасности. Или помочь вернуть смысл жизни потенциальному самоубийце.
        В конце сеанса гадалка повторила:
        - Поезжайте в город со множеством каналов, там, в стенной нише, хорошо знакомой вам, есть временной портал… Там и найдёте ключ к разгадке… Подсчитаете количество убийств…
        - А вы не можете сказать?
        - Что?
        - Ну, сколько их было, убийств! Я заплачу…
        Старуха с жалостью взглянула на него, почти что со слезой в глазу. Поправила индийский шёлковый платок, прикрывавший морщинистую шею.
        - Мне далеко не всё открыто. Что увидела, то и рассказала…
        Пришлось лететь в Санкт-Петербург. В салоне самолёта не скучал, веселил себя отрывками из «Золотого ключика»:
        - Дуй в свою каморку, богатенький Буратино, там на двери есть нарисованный очаг… Открой эту дверь, и твоя Мальвина бросит двоих детушек и муженька-урода, снова кинется к тебе в объятия… — тихо бормотал себе под нос антверпенский деляга.
        Стюардесса, разносившая напитки, кажется, услышала Валерино бормотание. И улыбнулась. Очень мило. И очень откровенно. Как обычно улыбаются девушки хорошо одетым бизнесменам. Знала бы она, что объект её заигрываний мчался не в гостиницу, не в шикарный номер, а в коммуналку. Старую, вонючую.
        Жизнь в коммуналке богата сюрпризами, но не о всех удобно говорить. Придёшь, бывало, на родную кухню, а там чьи-то ноги висят. Тихо торжествуешь: «Сосед повесился!» Берёшь мобильник, набираешь скорую, милицию…
        А покойник вдруг как спрыгнет с антресолей, на которых просто отжимался, да как протянет руку:
        - Ну, привет, чё-то долго тебя не было!
        А рука вся в пыли и помёте. Клопином. А то и в тараканьих яйцах. Лучше б ноги протянул, чесслово.
        - Привет! — отвечаешь. Клешню пожимаешь. А что делать? Необходимо ладить.
        Потом бежишь по коридору, не очень длинному, находишь свою берлогу. Хорошо, если ключ всё ещё под ковриком. А то придётся обращаться к свежеповешенному. Ломик брать. Взаимовыручка, однако.
        Ключ, как ни странно, был на месте. Дуремар, он же Мичурин, он же биолог по образованию, он же бриллиантовый барыга, нащупал замочную скважину. Воткнул кривое подобие ключа. Два раза повернул. Порядок, можно вваливаться.
        Эх, как же приятно растянуться на винтажном диванчике! На видавшем виды, продавленном, некогда «двуспальном ложе» его родителей. Тут и зеркало на спинке есть. Туманное, засиженное мухами, но оно есть… Есть… Есть… Покушать, что ли?
        Нет, жрать почему-то не хотелось.
        - Надо телек включить, новостишки послушать…
        Нашёл древний пульт, включил не менее древнюю версию «панасоника». На экран выползли журналисты — не с новостями, а с очередным политическим приколом: в прямом эфире допрашивали нового российского вождя. С пристрастием. А тот во всю улыбался и даже шутил. Демократия!
        Валера тоже расплылся в улыбке. Но не от экранных шуток. Он видел то, чего не видели другие: перья на костюме президента. Разные: и большие жёсткие, и лёгкие типа пушинок…
        Только избранные водяные, родом восходящие к подземным владыкам, могут видеть эти перья. Ну, и ещё вороны — проводницы в разные миры. Ну, и ещё кое-кто из живущих душой на том свете, а телом — пока ещё тут. Ну, и ещё главы разных стран. У каждого царя или президента есть особые отношения как с верхними, так и с нижними мирами, проверено. Перья им даются для решения особых ситуаций и фактически являются денежным эквивалентом, ведь не каждому банку довериться можно. Видят эти пёрышки главы стран, но расходовать имеют право только в случае крайней необходимости. Остальные люди перьев не видят, но чувствуют их присутствие. И испытывают «уверенность в завтрашнем дне».
        Во второй раз видеть такие пёрышки Валере довелось в аэропорту Пулково, когда отправлялся на летние каникулы с родителями. Многие пассажиры тогда летели в отпуск, а некоторые — отбывали навсегда. Это было сразу видно — у кое-кого вся спина в перьях была. Захотел Валера стряхнуть чёрную пушиночку с одной дамочки. А та как заорёт! А вся милиция как кинется к ним! Зачем вся милиция прибежала, когда хватило бы и одного милиционера?
        Лишь потом Валера понял, кто они: агенты города, тайные «подземщики», а не милиция. Ибо ни в коем случае нельзя было у дамочки отбирать перо. И не только у неё — а у всех, кто выезжал навсегда из Санкт-Петербурга. Эти бедолаги заслужили свои перья, выстрадали.
        А когда уже самому довелось покидать Питер навсегда, на своей одежде тоже обнаружил пару пёрышек. Эти-то перья и перья помогли ему раскрутиться за границей, Лялины жалкие тысчёнки тут совершенно ни при чём. Именно они, перья, а не мифический «полезный вакуум» давали возможность всем уехавшим не сдохнуть окончательно, а, наоборот, поправиться — физически и финансово.
        О том, что он из водяных, да ещё и знатных, Валере стало известно от одной шустрой одноклассницы — маленькой горбоносой чернявочки по имени Арина, по кличке «ворона». Вороной та Арина и на самом деле оказалась: как-то повела их, чуть ли не весь класс, к своей знакомой ворожее, проживавшей в болотистой чащобе. Много болот и в Воронежской области, не только лишь в окрестностях Санкт-Петербурга.
        В той детской компашке была и Люся. От ворожеи они оба, плюс ещё кое-кто из их класса, доведались, что они особого рода, болотного, а Валера — очень особого, самого высокого подземного происхождения, уровня принца. «Болотный принц» тогда ещё на радостях подбежал к Люсе, чмокнул в щёку — сам от себя не ожидал! — и заорал:
        - Русалочка моя любимая, мы же друг для друга созданы! Я сделаю тебя принцессой, и мы оба будем высокого рода!..
        Назад, через лес, все шли врассыпную, а Валера с Люсей — держась за руки.
        Аринка металась между идущими, клала каждому на плечико сувенир — воронье пёрышко. Валера громко рассмеялся.
        - Зачем ты это делаешь?
        Арина смутилась. Затем быстро подошла к нему, прошептала на ухо:
        - Ты их видишь?
        - Да!
        - А… Я забыла, что ты принц…
        Люся обратила внимание на эти тайные переговоры, заинтересовалась. Но ей было отвечено, что Аринка просто хотела посоветоваться с Валериком… насчёт следующего посещения колдуньи. Которое так и не состоялось, ведь родители в тот момент уже паковали вещи для переезда в Северную столицу.
        Глава 19 Перо Петра Первого
        Пётр Первый не дурак был — сразу после закладки Петропавловской крепости смекнул, во что вляпался. Даже ещё раньше смекнул, много раньше, но продолжал строить город — назло надменному соседу. Ну, и между делом правил — «в шутку». Но совесть, всё же, у него была. Царь ведь понимал, как плохо его подданным, не знавшим правды — ни о подземной тяге, ни о бонусных перьях. Стал он по-новому шутить, от нахлынувших припадков совести, раздавать всем своим приближённым, изрядно натерпевшимся при постройке города и желавшим поскорей уехать навсегда, богатые подарки: продолговатые золотые слитки, исполненные в виде вороновых перьев.
        - Подойди-ка, вставлю тебе перо на прощание! — говаривал изверг.
        И подходили. И вставлял. И терпели. А что было делать? Зато денег с этих «пёрышек» хватало на всю жизнь — слитки изрядными были, тяжёленькими. Да и невидимые перья, традиционные, не давали пропасть уехавшим.
        Валера Болотников, ещё в детстве узнавший, что принадлежал к избранной касте водяных — к ближайшим родственникам владык потустороннего мира, стал и свои cобственные теории развивать, не хуже Юриных.
        Если разобраться, у них с Юрой было много общег. Вот, хотя бы, взять тот факт, что оба имели в Питере по коммуналочке. Правда, Юрины три комнаты не сравнишь с одной-единственной комнатёнкой, которую Валерины родители приобрели — на троих! — в своё время. Но зато в Валериной комнатёнке, на одной из стен, в неглубокой нише, обнаружилось «хоумвидео», да такое, которого, поди, больше нет ни у кого. Из-за тех живых картинок, появлявшихся с наступлением темноты, он, будучи ещё ребёнком, чуть разумом не помутился.
        Лишь только засыпали родители, школьник Валера, он же будущий «Дуремар», он же будущий «Мичурин», крался на цыпочках к тому углублению, залепленному выцветшими моющимися обоями, похожими скорее на столовую клеёнку, и ждал. Иногда приходилось подолгу стоять и, не дождавшись картинок, ложиться спать.
        А иногда вдруг сразу везло: ни с того, ни сего, таинственная ниша заволакивалась дымчатой поблёскивающей пеленой. Потом вылезали тусклые блики, много-много бликов, а не один. То были чьи-то лица. Поначалу. Затем незнакомые ему люди начинали ходить и бегать по «экрану», уже в полный рост и… разговаривать. Правда, слишком тихо, мало что удавалось понять. Но речь была старинная! Это факт. Город в тех мелькающих картинках был похож на Питер. Мелькали и события деревенской жизни: какие-то девки, с лентами в косах, трясли монистами, как цыганки, и неприлично хихикали, а возрастные мужики и бабы пахали в поле от зари до зари, а какой-то одноногий отставной казак учил свою дочь стрелять из старинного трофейного оружия. Звуки иногда вполне разборчивые были. Может, оно и хорошо, что не очень громкие, а то будили бы родителей.
        Раскладушка Валеры стояла у окна и была отгорожена от дивана родителей ширмочкой. Отцу с матерью, конечно же, мечталось, что вскоре они раскрутятся и переедут в большую квартиру, но не судьба была тому случиться. Так и оставались они в той комнатёнке, все втроём, очень долго, целых несколько лет.
        Вскоре раскладушку пришлось менять на крепкую кровать. На ней-то и свершилось возмужание блондинистого сына невезучих родителей.
        Обстановка в комнате менялась, менялись и соседи, а картинки мелькали по ночам одни и те же. Более всего запомнилось чьё-то румяное «графское» лицо, обрамлённое белыми буклями парика — как у придворного из сказки, но жутко молодое. Царицын паж? Любовник?! Из всего этого суматошного хоровода понять что-либо было ужасно трудно, поэтому Валера не особенно и напрягался, чтобы понять.
        И позднее, в юности, глядя на те картинки, студент Болотников никакой системы не искал. Думал, домовые резвятся — притягивают из плохо прикрытого занавесками единственного окна фонарные блики. А что и своё румяное студенческое лицо иногда там видел, похожее на «графское», так это… старые обои, клеёнчато-зеркальные, давали отражение, его собственное, но в сказочно-старинном духе, Опять же, по команде домовых…
        В этот раз, просматривая «хоумвидео», Валера уделял внимание исключительно трагическим ситуациям, где была высока вероятность убийства. И таки насчитал несколько убийств, совершённым румяным «графом». Точна ли цифра? Честно говоря, подробно копаться во всём это видеоматериале большого желания не было. Однако истину добыть хотелось. Очень. Чтобы докопаться до неё, необходимо было всё пересмотреть, и не по одному разу.
        - Может, придётся несколько ночей подряд дежурить, — вслух пробормотал Валера, однако реагировать на это бормотание было некому. Равно как и подсказывать, что делать дальше.
        Встав с дивана, Валера подошёл к нише. Вдруг он заметил на стене розетку от радиоточки, оставшуюся ещё с советийских времён. Радио давно не было, а розетка вот осталась. Надев очки, Болотников узрел по периметру чёрного круга цифры. Их было мало, всего четыре. А рядом с розеткой, всё на тех же обоях, кто-то нарисовал красную точку. Большую! Гадалка намекала на начало девятнадцатого века. Повращать, что ли, розетку? Повращал. Наставил на красное пятнышко цифры по очереди: «1», «8», «3» и «0». Медленно повращал, задерживая каждую цифру у таинственной точки секунд на пять. Затем, снова поддавшись интуиции, прижал розетку. Придавил к стене. Поплыли видеокадры, на которые он раньше особого внимания не обращал. Блондинистый полуграф-полукрестьянин, судя по всему, соревновался с сельской девушкой в стрельбе. На зелёном лугу. Пейзаж был до боли знакомый: болота-болота, луга-луга, леса-леса… Воронежская область? Тогда ещё «губерния»…
        Среди мелькавших персонажей была и очень красивая брюнетка… Знакомое лицо… Люся? Была там ещё и блондинка, тоже красивая. Лицо её тоже казалось знакомым… Ляля?! Ну, и компашка подобралась! Знал бы он тогда, ещё будучи студентом, про такие фокусы розетки, ещё раньше покрутил бы её…
        Действительно, понадобилось несколько ночей, чтобы разобраться, что к чему, где там хвост, а где голова. Девушку, похожую на Люсю, звали Авдотьей, то есть Дуней. Вторую кралю, блондинистую, звали Анной. Была та Анна не крестьянкой, а скорее, княжной. Или принцессой, судя по одёжкам и манерам, да и жила она в городе, в отличие от Авдотьи. Сельская девушка, которая. Судя по всему, учила стрелять «графа» тоже сильно на кого-то смахивала. Аринка?! Стоило, очень стоило просмотреть все те картинки ещё раз, не отвлекаясь на телефонные звонки и на соседский стук в дверь. Глубокая ночь — самое то для просмотра. На всё про всё ушла целая неделя. Благо на работе в Антверпене никто не ждал — сам себе давно начальником сделался.
        Крутить розетку — не мешки ворочать, а всё ж мозоль на пальце обозначился. И если бы только на пальце! Казалось, что и мозг, и глаза всё в мозолях — от многократного глазения. И от слушания про одно и тоже. Временами и запахи мерещились. И вкусовые ощущения. И вообще казалось, что душой и телом он весь там. Вжился в образ, и даже не в один, а сразу в несколько… Словом, выбыл из реальности.
        По прошествии недели Валера собрался покинуть коммуналку. Не потому, что всё уже детально просмотрел, а потому, что сильно устал. Решил вернуться позже, где-то через месяц, и снова заняться просмотром. Но тут снова, как тогда, в Амстердаме, имел место сюрприз, хотя и менее приятный, чем извещение о его будущем миллионерстве. Звонила загадочная старуха-эмигрантка.
        - Ты ещё долго торчать там будешь?
        - Не знаю… — только и отважился ответить бизнесмен Болотников.
        - Приезжай в Амстердам, на ту квартиру, где раньше жил, разговор к тебе крупный имеется.
        - Хорошо, как скажете…
        - И когда тебя ждать?
        - Ммм… Через неделю. Устроит вас?
        - Нет, даю тебе максимум три дня.
        Валера вздохнул, сам не поняв от чего: от облегчения или от нервов. С одной стороны, его, хоть и принудительно, освобождали от утомительных просмотров, которые держали его невидимой силой у «экрана». А с другой стороны… Как долго старуха будет его использовать? Уже и так многократно отрывала его от работы дурацкими международными звонками, заставляя вспоминать прошлое и «готовиться к важной миссии»… Может, ему вообще не придётся вернуться в Санкт-Петербург, по крайней мере, в ближайшее время.
        Пришлось, дождавшись ночи, начать пересматривать всё, от и до. С самого начала, с картинок лугового стрельбища, с того места, где юная казачка, повадками и голосом напоминавшая ворону, учила стрелять легкомысленного соседа…
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЭПОХА НЕДОРАЗУМЕНИЙ
        Глава 1 Незваный гость
        - Люблю старинное оружие!
        Пётр Болотников, сын захудалых помещиков, выстрелил картечью из французского тромблона. Горка поленьев превратилась в щепки. Эхо выстрела накрыло осенний луг.
        За лугом виднелся сосновый бор, тёмный, молчаливый, полный таинственных обитателей. С другой стороны луга желтело выкошенное поле. А между лугом и полем, в красивой маленькой ложбинке, приютилась одинокая изба, окружённая ещё не старым садом. Там жила юная казачка Фросенька с отцом-инвалидом, героем войны.
        Был 1830 год. Война с Наполеоном кончилась давно, но пострелять кое-кому ещё хотелось.
        - Стреляйте пулями! — раздался девичий голосок.
        - Пулями… пулями… — снова покатилось эхо.
        Самой Фросеньки не было видно, она пряталась за стогом сена. Молодой барин, такой умный и красивый, оказался плохим учеником, неловко обращался с оружием. Мог ведь нечаянно убить!
        - Стреляйте лучше пулями, прошу вас…
        Барин не ответил, и девушке пришлось выглянуть. Затем она показалась вся. Ну и вид! Тёмнорусая коса растрёпана, утыкана соломинками, а в карманах фартука шевелятся только что спасённые зверьки.
        - Верните мушкетон на место! — шутливо-строго приказала Фросенька.
        Ученик расхохотался.
        - Какой же это мушкетон? Это тромблон! Смотри, дуло похоже на оркестровую трубу!
        Фросенька вспыхнула, даже кулачками потрясла.
        - Труба или не труба, бросьте, говорю вам!
        - Зачем?
        - Мне жалко сусликов! Вот вам пистоль, так меньше вероятности, что попадёте в бедную зверушку…
        Нетерпеливо отмахнувшись, Пётр снова выстрелил.
        Фросенька метнулась в укрытие.
        - Тятя! Тяяять!.. — позвала она отца.
        Зря кричала, Михаил Репкин был на подходе. Деревянная нога не давала идти быстрее, а то бы уж давно доковылял. Левую щеку героя украшал военный шрам, почему казалось, что старый есаул подмигивает. Или обижен на весь свет. Или имеет злобную натуру. На самом деле характер старика был мягким. Ни на кого он не обижался, разве что на себя: ногу потерял в конце войны по неосторожности. Поклялся он ещё тогда, покидая Францию, что дочь свою воспитает внимательной к происходящему вокруг. И отважной! Стрелять Фросенька умела с детства. Для неё и вёз старик военные трофеи из-за границы. И журналов модных навёз целую кипу — пусть знает, как выглядят гордые дамы. Мать её была очень городой и очень красивой. И храброй была! Такой храброй, что враз покорила сердце видавшего виды казака. Родила ему дочь. Жаль, нет её уже на этом свете…
        Подойдя к стогу, хромой есаул вытащил из него ящик, окованный медью, до половины наполненный оружием.
        - Хорошая коллекция у твоего отца! — крикнул Пётр.
        Он подскочил к ящику, взял два пистолета.
        Фросенькин отец развеселился.
        - Когда Репкины были скрягами? Дарю вам любой из этих двух, выбирайте, барин.
        Фросенька нахмурилась.
        - Не называй его барином!
        - А как прикажешь называть твоего дружка?
        - Не дружок он мне, а советчик! Я его стрельбе учу, а он за это обещал научить меня благородным манерам…
        Старик махнул рукой.
        - И то правда: нам он никакой не барин! Мы с тобою вольные казаки, а не крепостные…
        Несмотря на контузию, Михаил Репкин обладал невероятной силой. Ухватившись за медные скобы, он легко поволок неподъёмный ящик по жёлто-зелёной траве — прямо к избе. Пётр разинул рот от удивления. Они с Фросенькой тащили эту тяжесть от избы к стогу целый час…
        Раздумья молодого барина были прерваны всё тем же девичьим голоском.
        - Вы ненавидите сусликов? Таких маленьких и беззащитных?! Что, если я вас за это застрелю?
        Фросенька нацелила двуствольное ружьё прямо в лоб белобрысому насмешнику.
        - Не застрелишь!
        - Почему?
        - Потому что ты меня любишь, ты без ума от меня…
        - Тогда позвольте поцеловать вашу нежную ручку, барин… — кокетливо сказала Фросенька, явно напрашиваясь на большее. Зря, что ли, она, прямо с самого утра, насмотрелась трофейных французских журналов. Говорят, в Париже девственность уже не в моде.
        В это время к казацкой избе, чуть раньше хозяина, подошёл гость. Одетый по-военному, но росточком совсем кроха. Однако с орденами!
        Во дворе залаяла сторожевая псина.
        Фросенькин отец бросил сундук, подбежал к коротышке.
        - Кого-то ищете?
        - Ищу! — ответил незнакомец. — Тут живёт герой войны с Наполеоном Михаил Репкин?
        - Угадали! Именно тут он живёт, в этой избе, так что… заходите, коли воля ваша!
        - Благодарю! Позвольте представиться: штабс-капитан Фёдор Заступников, много воевавший, а ныне проживающий в Санкт-Петербурге…
        Приятная беседа двух вояк была слышна только им двоим. Фросенька, наблюдавшая издали, продолжала удивляться:
        - Странно, почему Полканиха вдруг разлаялась… Она редко злится…
        - Жениха ей надо, как и тебе, — ответил Пётр. — Айда на сеновал! На чердак! Пока твой отец будет занимать коротышку рассказами о Париже и слушать его болтовню, мы ему внуков наделаем!
        Фросеньку эти слова покоробили. Ещё возомнит барин, что с ней легко договариваться, и передумает флиртовать. А молодой казачке не терпелось избавиться от невинности. По слухам, во Франции девственность давно уже не в моде.
        - Только вы меня там не трогайте, лады?
        Взгляд плутовки говорил обратное.
        - Лады! Не трону даже пальцем! — весело ответил Пётр, протягивая руку.
        Фросеньке ответ жутко понравился. Она даже ощутила сладость внизу живота. Скорей бы вылезти на сеновал и начать целоваться. Не до ужина теперь, пожалуй. Она сняла с головы барина картуз, надела себе. Фуражка пахла восхитительно.
        - Пойдёмте, только тихо, — сказала девушка, указав глазами на чердачное окно, где стоял свежий букет цветов.
        - Понял, — снова весело ответил барин. — Всё понял…
        Пройдя через калитку, оба пригнулись и, прячась за высокими кустами шиповника, направились к стремянке, ведшей на чердак.
        С чердака и вправду каждое слово было слыхать.
        - У меня сегодня угощений тьма, словно знал, что гости будут, — суетился Репкин, усаживая капитана на самый крепкий табурет.
        - Ну, уж и гости! — деланно смутился орденоносец.
        Михал Михалыч вдруг кое-что вспомнил.
        - Фу ты, неприятность! Мясного ничего нет!
        Он кинулся к двери.
        - Пойду во двор, зарежу курочку, последнюю не пожалею!
        Фросенька мгновенно очутилась на грани слёз.
        - Хохлатку будет резать, мою лучшую подругу…
        Со двора донеслось громкое кудахтанье. Фросенька взрыднула, а Пётр Сергеевич поморщился. Вспомнил, как нянька резала кур и тут же ощипывала — прямо у него на глазах. Когда он был ещё совсем крохой! Гадкое зрелище.
        К счастью, пытка была недолгой. Кудахтанье стихло, и в горницу, победно улыбаясь, вошёл хозяин дома, держа на вытянутых руках чугунную посудину, из которой торчали куриные лапы.
        Определив казанок в печь, есаул шагнул к буфету.
        - А сейчас — по рюмочке наливочки! — с этими словами он достал из кармана холщовых штанов маленький ключик, начал отмыкать резную дверцу.
        Гость оказался шибко разговорчивым и юрким. Но лицо почему-то делал кислое.
        - Вот смотрю я на эту курицу и… завидую! — сказал он, кивнув на стоящий в печи котёл.
        - Что так? — удивился Репкин.
        - Она хотя бы знает, что померла. А вот я — ни дать, ни взять живой труп. После войны болтаюсь в столице как неприкаянный, жуть как тошно, не люблю бездельничать. Наверное, займусь делами ветеранов. Собственно, для этой цели и пожаловал к вам…
        - А откуда вам про меня известно, если не секрет? — ещё больше удивился старый казак.
        - Почему же секрет? Никакого секрета нету! Вот уже год как разыскиваю я сослуживцев — и тех, с кем бок о бок воевал, и тех, с кем даже не знаком, всё едино. Много денег я в столице заработал, помогать хочу ветеранам, сколько смогу. К вам заглянул случайно, по совету старого извозчика: зайдите, говорит, к Михалычу-казаку, он всю Европу обскакал, многих знатных военных знать должен…
        Репкин смутился.
        - Здесь я многих военных знаю, это правда… Вот, помещик есть, Болотников Сергей Петрович, молодцеватый барин, ещё не старый, он тоже воевал… Он-то и поможет мне найти всех остальных, а вас, Михал Михалыч, утомлять уж более не решусь…
        Старик приложил руку к сердцу.
        - Не утомили вы меня, а порадовали своим визитом. Если согласитесь ночевать остаться, познакомлю вас с моей дочерью…
        Коротышка тоже взялся за сердце.
        - Что вы говорите? У вас дочь есть? И, может быть, красавица? Не её ли, часом я видел, беседующим с красивым белокурым юношей?
        Репкин расцвёл.
        - Тот юноша ей не пара, он помещицкий сынок, аккурат болотниковский отпрыск… Будущий граф!
        - Почему будущий?
        - Не знаю, так он говорит, мол, хочу графом стать и стану, хотя отец его простой помещик. Мечтает о столичной жизни.
        Капитан важно кивнул:
        - Понимаю. Что касаемо столичных дел, просите, не стесняйтесь, выведу и дочку вашу в люди, пристрою в Смольный. Расшибусь, а пристрою!
        Старик опешил.
        - Так она ж неграмотная у меня!
        - А там грамота почти никакая не нужна!
        - Да вы что?!
        - Говорю вам: Смольный уже давно не тот, что при матушке Екатерине. Раньше там домашних квочек готовили, а теперь — боевых фрейлин, умеющих маршировать, на коне скакать, а язык — на замке держать. Устал царский двор от стареющих сплетниц…
        Дальнейшая беседа протекала вельми интересно. Но у Фросеньки на ту ночь были совсем другие планы. У Петра Сергеевича тоже. Хотя он мог и другую красавицу найти, и очень даже просто, но… Раз казачка намекала, что ещё дева, надо было ей помочь.
        Глава 2 Дурные приметы
        Провожая гостя до калитки, старик Репкин кивнул в сторону пригорка.
        - Вон, в ту сторону надо идти, откуда вы изволили прийти вчерася. Там и найдёте село Болотниково. Счастливой дороги!..
        - И вам не быть в печали!
        Три раза обнявшись и поцеловавшись с гостем, затем проводив его взглядом, старик Репкин поковылял назад, в избу.
        Войдя в горницу, он и не заметил, что стекло на иконе Николая Чудотворца треснуло. Дурной знак! Но счастливому отцу в тот рассветный час было не до молитвы. Лёг спать, пьяно захрапел…
        Любовники, аккурат спустившись с чердака, брели к калитке. Внезапно оба заметили под ногами, на дорожке, кровавую лужицу и разбросанные куриные перья. Фросенька схватилась за голову.
        - Ох! Говорят, кто на ранней зорьке, да ещё и при ясной погоде, увидит чью-то кровь… убийцею станет! Неминуемо! А если и не станет душегубом, то всё равно будет обвинён! Невинно обвинён…
        Пётр занервничал.
        - Бабьи сказки! Ладно, я домой пойду, спать мне надо…
        Впервые за последние сутки будущий граф искренне пожелал отделаться от Фросеньки.
        А та, вернувшись в горницу, начала вертеться перед зеркалом, которое висело на бревенчатой стене, аккурат над сундуком с её приданым. Зеркало было огромным, его в своё время ещё матушка покойная получила в подарок от французов, в каком-то из дворцов, оставленном на разграбление русским войскам. Побеждённые просто так подарков не дарят, просто матушка умела делать перевязки, как никто другой. За это ей и раму к зеркалу смастерили местные, дворцовы мастера. Да ещё и надпись по-французски сделали: «бэль фам», что значит «прекрасная дама».
        Фросенька всякий раз, глядя в это зеркало, чувствовала себя именно «бэль фам», а не геройской дочерью казака.
        Ей пришло в голову раздеться донага. Да простит её тятенька. Если даже и проснётся он, так что? Он свою дочку в разных видах видывал.
        Правда, были, ещё во время путешествий по Европе, неприятные моменты, когда иноземные дамы, глядя на них с тятенькой, перешёптывались: «Инцест!» В те минуты казак Репкин держал своё чадо на коленях. Либо просто обнимал. Фросенька по взглядам понимала, что это слово означало что-то очень нехорошее. Неужели грех ребёнку сидеть у отца на коленях? Или быть в объятиях?! Даже если и сейчас она усядется к нему на колени, всё равно греха не будет. Оба не допустят до греха.
        Фросенька взглянула на дремавшего родителя. Залюбовалась его торсом и руками… Мощный у неё отец! Внезапно ощутила его силу и… уже знакомую сладость внизу живота. О, нет! Не будет этого. От неё всё зависит, а она сильная. Гордая казачка. Хотя и «бэль фам».
        Пока «будущий граф» шёл домой, наблюдая за хромающим впереди героем, у последнего походка неожиданно изменилась: выровнялась и ускорилась.
        - Ну, дела! — воскликнул Пётр Сергеевич. — Врёт он, что герой, или… Разжалобить решил тут всех и вся…
        Перво-наперво своих родителей он имел в виду. Вот уж два лопуха…
        В ту минуту его маменька и папенька, Антонина Фирсовна и Сергей Петрович, наслаждались обществом друг друга в собственном саду, который одинаково обожали, а потому почти всё время проводили там.
        Даже зимой стол под яблоней, звенящей голыми заиндевевшими ветвями, был регулярно накрыт. Правда, несколько иначе, чем в летнюю или весенне-осеннюю пору: вместо хрустальной вазы с фруктами, живых цветов и пышущего жаром самовара, в декабре-марте там находились сушёные фрукты, сушёные же розы и несколько бутылочек спиртного, регулярно уносившегося прочь ретивыми слугами — лишь только им казалось, что бутылочки чересчур промёрзли и вот-вот лопнут.
        Иногда, среди сугробов и белых пушистых ветвей мелькали красные грудки снегирей. Тогда оба супруга, не сговариваясь, выкрикивали:
        - Сущий рай!..
        Затем они бросались в объятия друг к другу, падали на снег и даже целовались — пылко, страстно, как молодые влюблённые. Иногда можно было слышать: «Единственный мой!» или «Лапушка моя!»
        Пётр Сергеевич сызмальства завидовал родителям. Старые, а всё ещё влюблённые. И самому ему хотелось именно такого. Или лучшего. Хотя, куда уж лучше.
        Вечерами, отходя ко сну, маленький Болотников рисовал себе картины взрослой жизни. Свою любовь рисовал. Главной героиней тех мечтаний была красивая черноволосая девица. Всё правильно: беленькие любят чёрненьких, а чёрненькие беленьких. Так повелось, заложено природой.
        Мать юного Болотникова была яркой блондинкой. Начав седеть, даже не расстроилась — не больно портила её седина. Отец носил тёмную, в то время модную дворцовую причёску «а-ля император», с блестящей лысиной по центру черепа. И такие же лояльные усы. Глазами отличался голубыми.
        Свадебный портрет счастливой пары, висевший в гостиной, напоминал венчальную картину царственных особ.
        Год сменялся годом, месяц месяцем, неделя неделей, а семейные устои в этом доме не менялись. Зима, лето, осень, весна — ни один из означенных сезонов не вносил каких либо особых корректив.
        Тем погожим сентябрьским утром отец будущего графа сидел под единственной яблоней, у прибранного стола, накрытого свежей скатертью, читая «Российские ведомости». Мать-хлопотунья, находясь неподалёку, давала указания садовнику.
        - Эти георгины в спальню ставь… А эти флоксы — молодому барину в кабинет…
        Пётр Болотников сильно преувеличивал бедность своих родителей. Вернее, преуменьшал их достатки. В двухэтажном «доме-развалине», ещё довольно крепком, располагались две гостиные, три спальни, библиотека и два кабинета — отца и сына. Все окна были занавешены дорогими тяжёлыми шторами, привезенными некогда из Петербурга, так что у случайных посетителей или не очень близких гостей, не имевших доступа в интерьеры, складывалось вполне благоприятное впечатление: хозяева не бедствуют, пребывают в полнейшем достатке.
        Да и не сказать, чтоб было очень бедно внутри особняка. Обладая вкусом и бережливостью, можно и при небольших средствах создавать в скромном дому подобие рая, иметь свой, неповторимый уют.
        Вкуса у хозяйки было предостаточно, а бережливость иногда граничила со сверхрасчётливостью. Что, однако, ни на ком не отражалось дурно, даже на дворовых людях. Более того, почти всю дворню учили игре на музыкальных инструментах. Ушедший безвременно писарь учил.
        Долгими зимними вечерами садовник Афанасий играл на клавесине простенькие задушевные мелодийки, а остальная дворня подыгрывала ему — кто на чём.
        Иногда, в особенно морозное время, весь крепостной люд усадьбы, насчитывавший не более двух десятков душ, распределялся по покоям, услаждая слух хозяев то оркестром балалаек, то звуками арфы. Там же и спать оставались волею сердобольной хозяйки. Не гнать же их на мороз после концерта и чая. Укладывались, правда, на полу, но зато в уюте и в тепле.
        Когда морозы не свирепствовали, можно было выйти в сад, напоминавший белую ажурную беседку, посмотреть на пушистые ветви, чуть пригнувшиеся от снега, послушать трели почтового колокольчика, звучавшего в белом далеке. В изрядном далеке, ибо супруги ни от кого не ждали писем.
        Ну, а летом, нежась в тени всё тех же деревьев, можно было вспоминать безвозвратно ушедшую молодость.
        Раскидистая яблоня была в саду одна. Стояла она в окружении вишен и слив, а также огромных кустов шиповника.
        Цветочные клумбы меняли свою окраску в зависимости от сезона: ярко-красные весенние тюльпаны уступали место розам, а те, ближе к осени, сменялись георгинами и флоксами.
        Сад и видневшиеся в глубине его двухэтажные хоромы производили впечатление зажиточного имения. Супругам, однако, мечталось о большем. Хотя и настоящее положение вещей не очень сильно расстравивало их, не вызывало слишком уж бурных споров, ибо меж ними смолоду царили совет да любовь. Антонина Фирсовна была ещё красива, а её супруг солиден и в меру ворчлив.
        Ворчать Болотников-старший любил.
        - Молодому барину вместо цветов трёпки надо дать! — сказал отец семейства, отложив газету.
        - Что ты такое говоришь?! — возмутилась мать. — Не смей позорить сына при собственных крестьянах!
        Сергей Петрович привычно стушевался.
        - То была шутка, разве не понятно?
        - Тебе всё шуточки шутить да немыслимые прожекты городить, а ребёнок до сих пор не пристроен! Брось читать газеты, там ничего умного нет, лучше подумай, как помочь сыну…
        - Женить его надо, и как можно скорее, а то шляется неизвестно где, снова ночью его не было… Сопьётся, не ровён час при такой жизни…
        Антонина Фирсовна вскипела.
        - Как тебе не стыдно! Снова фантазии? Петруша водки в рот не берёт, разве что наливочки иногда… И не так уж сильно он гуляет, другие больше в его возрасте куролесят…
        Права была мать, не так уж и сильно гулял Пётр Сергеевич в свои двадцать два года.
        Часу этак в двенадцатом, в самый разгар супружеской беседы, раздался стук в кованые ворота усадьбы. Болотников-старший нахмурился.
        - О! Лёгок на помине! «Дитятко!»
        Антонина Фирсовна кивнула садовнику.
        - Чего стоишь, Афанасий? Иди, открывай!
        - Слушаюсь, матушка барыня!
        Садовник бросил инструменты, направился к воротам. Однако вместо «дитяти» за чугунными прутьями и завитками маячил силуэт капитана.
        Садовник сперва пошёл к старому дубу, взял из дупла большой ключ. Затем приблизился к воротам, взглядом оценил внешность гостя. Не здоровяк, скорей наоборот, можно не бояться. Отпер замок.
        - Вы кто такой будете? Как доложить?
        Гость стал во фрунт.
        - Штабс-капитан Заступников Фёдор Пафнутьич! В одних кругах моё имя известно всем поголовно, в других же, более патриархальных и менее открытых обществу, обо мне вряд ли слыхали. Ну, да ничего! Могу ли я войти, любезный страж?
        Страж никогда не слышал таких длинных фраз, да ещё и в исполнении голодранцев.
        - Мало ли кто что наплетёт…
        Он смерил гостя взглядом ещё и ещё раз. Особо задержавшись на пучке линялых жиденьких волос, торчавших из-под воинской фуражки.
        - Бумаги предъявите, не то мне придётся вышвырнуть вас вон…
        - Что ж вы так невежливы со странником? — осведомился капитан. — Может быть, он голоден, устал…
        Перехватив брезгливый взгляд садовника, остановившийся на потёртом кителе, гость воскликнул:
        - А!.. Ну, так бы и сказали! Внешний вид мой погружает вас в сомнения? Другого я не ждал… Это в столице, чем убожее вояка, чем больше шрамов у него на лице, тем больше сострадания к нему и всяческого уважения… Хорошо-с! Вот вам бумаги. А я ещё раз устно представлюсь, пускай вам будет стыдно: штабс-капитан Заступников, герой пятисот кровавых сражений, обладатель многих побед и наград…
        Афанасий смутился.
        - Эээээ… Прошу входить!
        Он повёл гостя вглубь сада.
        Глава 3 Прямиком из дворца
        Под яблоней картина не сильно изменилась: Сергей Петрович по-прежнему сидел у стола, хотя уже и прибранного, без самовара, а Антонина Фирсовна стояла над ним, яростно подбоченясь. Увидев зашарпанного капитана, она воскликнула:
        - Это ещё что за фигура?!
        Супруг искренне обрадовался перемене разговора.
        - Не видишь — служивый к нам в гости пожаловал! Небось устали, проголодались?
        Капитан пожал плечами.
        - Есть немного… Извините за внешний вид: я тут вздремнул в овраге чуток, прежде чем к вам ломиться, оттого и помятый весь, соломой пооблип…
        Поймав испуганный взгляд хозяйки, метавшийся от стоптанных сапог к кривой фуражке и обратно, гость добавил:
        - В дороге предпочитаю маскироваться, не шиковать, чтобы не ограбили. Да и ощутить на своей шкуре, что есть жизнь в деревне, вдали от городских удобств и удовольствий, не мешает. Вот, я вырядился простачком и бедолагой, исполняю собственное послушание, данное себе самому, как в монастыре дают послушание монаху, хожу пешком, обдуваемый ветрами, поливаемый дождями, хотя дома, в Петербурге, два богатых выезда имею… Пару вороных, гривастых, с кованой упряжью… А также тройку беленьких, ещё более гривастых, с лентами и бубенцами — на зиму…
        На Антонину Фирсовну такие речи почему-то не подействовали, она продолжала гневно двигать бровями.
        - Не сомневайся, мать, — пришёл на выручку военному бродяге хозяин усадьбы. — Я в своё время насмотрелся на ряженых, вплоть до фельдмаршалов. Высокие чины сами не свои до переодеваний, их хлебом не корми — дай позаигрывать с беднотой…
        Болотников-старший подмигнул вояке. И ещё пару жестов исполнил, как бы давая понять, что мундир и сапоги в человеке не главное. Однако же сомнение и в его очах сквозило, такое ведь не спрячешь.
        Заметив это, гость украсил свой рассказ новыми подробностями.
        - Сам-то я не фельдмаршал, вы правы. Но к фельдмаршалам вхож! Вы не поверите, меня недавно выбрали главою попечительского комитета — за мои военные заслуги.
        - О ком печётесь? — снова хитровато подмигнул отец-Болотников.
        - О ветеранах! — нимало не смутился гость. — Молодые инвалиды тоже к нам приходят, но под них не выделены средства. Нам не выделены…
        - И велики ли суммы? — оживилась мать-Болотникова.
        - Громадны! Несусветны! Один дворец чего стоит…
        - Какой дворец? — ещё пуще взбодрилась хозяюшка, наконец-то перестав шевелить бровями.
        - Ясно какой: благотворительный! А где по-вашему должны происходить приёмы? Ведь и государь их навещает, приносит суммы лично, благодетельствует…
        Антонина Фирсовна вконец размякла.
        - Простите… Как вас звать-величать?
        Капитан встряхнулся.
        - Штабс-капитан Заступников Фёдор Пафнутьич!
        Сергей Петрович возликовал.
        - Присаживайтесь, расскажите, что ещё хорошего в мире, а то газеты к нам приходят, самое малое, через месяц!
        Гость изобразил глубочайшее потрясение:
        - У-у-у-у-у! Через месяц! В столице за месяц такое случиться успевает, что вам и за год во всём этом не разобраться…
        Мадам Болотниковой стало стыдно.
        - Выходит, вы и правда из столицы…
        - А как же! Всеобязательнейше оттуда! Я там давно живу…
        Подойдя к воротам и услышав голос капитана, Пётр Сергеевич затаился в приоградных кустах. Увидев его, гость определённо сменил бы фабулу рассказа. Антонина Фирсовна, меж тем, распорядилась:
        - Афанасий! Ступай, скажи на кухне, что я велю принести ещё один прибор!
        - Слушаюсь, матушка барыня!
        - Сейчас будем чаёвничать по-царски, по-столичному! — воскликнула хозяйка дома. Казалось, она вот-вот облобызает гостя. Тот, судя по всему, был не против. Почесавшись и приосанившись, он изрёк:
        - Вот, думал-думал и решил: навещу-ка я однополчан, живущих в непролазной глуши, а заодно и выведаю, не надо ли им чего. Как я уже сказал, в Санкт-Петербурге у меня большие связи, вплоть до Зимнего дворца! Вплоть до Смольного!
        Афанасий, едва вернувшись с кухни с дополнительным прибором, вновь получил задание.
        - Принеси фарфоровые чашки из буфета в гостиной, — приказала барыня.
        Садовник, пригнув шею, повиновался.
        Через несколько минут стол под яблоней украсился китайским разноцветьем, которое выгодней всего смотрится на белой скатерти.
        Петру Сергеевичу, пропустившему ужин и порядком проголодавшемуся, всё же, больше хотелось спать, нежели есть. Потому и пошёл к себе — на второй этаж.
        - Ну, расскажите нам что-нибудь интересненькое! — сказал Сергей Петрович.
        Капитан изобразил умиление, близкое к восторгу.
        - Как же вы охочи до чужих рассказов!
        Затем он сделал грустное лицо.
        - Но не в этом моя миссия, не об том моя забота, не об том…
        - А об чём забота ваша? — почти одновременно выдохнули супруги.
        - Неужели до сих пор не верите? О друзьях-товарищах пекусь, об однополчанах, которые живут куда бедней меня, однако, подвигов насовершали неизмеримо больше. Я разъезжаю по сёлам и весям, разыскиваю этих бедолаг. Не подскажете ли адресок-другой?
        Сергей Петрович мигом напустил на себя серьёзный вид.
        - Я и сам воевал, ордена имею, да только к категории бедолаг не отношусь… Не знаю, кого бы это вам из моих соседей-помещиков посоветовать… Кажись, некого…
        Антонина Фирсовна решительно возразила:
        - А Никита Баранов? А Порфирий Дятлов? Запамятовал?
        Супруг досадливо поморщился.
        - Об этих-то я помню! В тридцати-сорока верстах отсюда имеются места, где воинских героев пруд пруди! Но не все они, замечу, бедные… Есть среди них богатые помещики, много богаче меня…
        Болотников-старший начал подробно повествовать о том, как его однополчане, да и просто знакомые военные, дослужившиеся не только до знатной пенсии, но и до титулов, живут-поживают. Не преминул также заметить, что иные привезли из Франции больше добра, чем он за всю жизнь приобрёл честным трудом и ретивой службой.
        - Однако мародёры мне не интересны, — перебил рассказчика капитан. — Я был бы рад познакомиться с вояками, проливавшими кровь больше других, но ничего значительного не имеющими…
        Такие речи придали хозяину усадьбы вдохновения.
        - Ну, ежели хотите знать об оных, помогу, дам все необходимые сведения…
        Капитан растрогался и даже пустил слезу.
        - Вот как! Не изволите ли начертать все героические имена и адреса на бумаге?
        - Напишу, как же! Для этого нам с вами необходимо пройти в мой кабинет…
        Глава 4 Список
        В кабинете, где всегда, даже в летнюю пору, не говоря уж о весенее-осенней, горел камин, и состоялась перепись героев. И ещё более задушевная беседа.
        - Хромота ваша, насколько я могу судить, также на полях сражений приобретена?
        - Всеобязательнейше! Только не люблю я о своих делах да подвигах рассказывать, ведь вам уже известно это.
        - Ну-ну, не буду больше…
        Антонина Фирсовна попыталась приподнять за локоть капитана, усевшегося на шаткий стул.
        - Сергей Петрович, предложите гостю ваше персональное кожаное кресло!
        Болотников-старший вскочил, засуетился, стал стирать с кресла предполагаемую пыль ладонью.
        - Прошу усаживаться и ощущать себя как дома! Вы нам теперь как родной.
        - Да что вы, право… Зачем столько возни вокруг моей скромной особы?
        Капитан, усиленно хромая и кряхтя, водрузился на хозяйском троне.
        А Сергей Петрович сел у письменного стола, придвинул поближе чернильный прибор.
        - Ну-с! С кого начнём наш список?
        Супруга не дала ему времени на раздумья.
        - Начинай с Никиты Баранова, который раньше всех мне почему-то вспомнился. Он ведь недавно овдовел, детей не нажил, сидит-горюет, спивается… Хоть и не бедный он, а в пристальном внимании нуждается не меньше…
        Она поправила чепец, подняла глаза к пыльной люстре.
        - Затем Порфирия и Савву Дятловых напиши, оба брата воевали, плечом к плечу, ну, а потом… Впрочем, думаю, вы и без меня управитесь, а я пойду прикажу людям, чтобы готовили для гостя спаленку…
        - Весьма признателен! Благодарю за гостеприимство! — воскликнул капитан.
        - Да! И баньку не мешало бы истопить! — добавил от себя Сергей Петрович.
        - Уж об этом мог бы и не напоминать…
        Антонина Фирсовна ушла, а супруг её, напару с гостем, приступили к написанию бумаги.
        Вскоре перечень был готов. Хозяин дома отложил в сторону перо, поднял к глазам исписанный лист, дунул на него — для просушки чернил.
        - Всего лишь двадцать шесть персон припомнились мне по здравом размышлении. Не мало ли вам будет, гостюшка?
        Капитан благодушно кивнул.
        - Для первого раза достаточно. Мне теперь, дабы навестить их всех, месяца, не хватит!
        - В добрый час! Ах, как же много вы делаете для людей…
        Гость снова кивнул.
        - Разрешите закурить после трудов праведных?
        Хозяин предложил ему коробочку с гавайскими сигарами. На коробочке, сделанной из золочёного серебра, стоял вензель матушки Екатерины, великой просветительницы всея Руси, всеобщей благодетельницы. Капитан не преминул заметить:
        - В деревнях великую императрицу ещё чтят, помнят, а вот в городах, особенно в столице, никакого не осталось уважения к её заслугам…
        Тут капитан пустился в совершенно неожиданные рассуждения.
        - Мало кто знает, как она страдала…
        Далее последовал перечень страданий. Речь была не о капризах фаворитов и не во временных неудачах армейцев. И даже не о том, как поначалу юную германскую принцессу плохо приняли во дворе.
        - Были моменты, — с заговорщическим видом произнёс капитан, — когда она себя вовсе не царицей ощущала, а беспомощной девочкой. Даже когда все остальные, несведущие люди, кричали ей «виват»…
        - Что такое? — весь изогнулся Болотников-старший. — Впервые слышу, чтобы…
        Тут была многозначительная пауза, в течение которой хозяин дома, как ни пыжился, не смог он выдавить ни слова из загадочного гостя. Целых пять или более минут тот молчал.
        - Ну, говорите же, не томите душу… — взмолился Сергей Петрович наконец.
        Капитан судорожно сглотнул, пустил пять-шесть колечек дыма.
        - Не знаю, имею ли я право говорить о таком. Одно время я был вхож в общество почитателей памяти императрицы. Там, помимо всего прочего, обсуждались вопросы общения глав государств с потусторонним миром…
        - Что вы говорите?! Какое совпадение! — воскликнул Болотников-старший.
        Он вскочил, стал метаться по кабинету, роясь в ящиках, заглядывая под кушетки. Найдя жёлтую пачку бумаг, он стряхнул с неё пыль, поднёс прямо к глазам капитана.
        - И у меня имеются секреты. Жене своей не доверяю, а вам доверю! Я тоже как-то состоял в одном собрании, там тоже обсуждались судьбы государств…
        Болотников-младший, к тому времени уже проснувшийся, прокрался к двери отцовского кабинета. Разговоры о списках не вдохновили его, тем более что жутко хотелось есть. Постояв совсем немного, Пётр Сергеевич пошёл в свой кабинет — наблюдать со второго этажа за слугами, несшими разносолы к столу под яблоней.
        - Эвона как мои родители его принимают!
        Вскоре на крыльцо вышла мать.
        - Приглашаю солидно отобедать! — крикнула она мужчинам, замешкавшимся в коридоре.
        Первым из двоих показался капитан. Он сделал смущённое лицо.
        - Я ведь уже выпил чаю…
        На что ему было отвечено:
        - Чай дело пустое! Извольте-ка вкусить болотниковских благ в полной мере!
        Будущему графу вновь захотелось удрать. Но сделать это, совершенно себя не обнаружив, оказалось теперь уже непросто. Да и желудок давно не принимал пищи.
        - М-да… И когда же мне им являться? Тотчас или повременить, ещё чуток послушать? Пожалуй, выйду сейчас, а то фитюлька их окончательно в свою веру обратит — тогда уж поздно отговаривать будет…
        Младший барин вышел через чёрный ход, обогнул кустарники, затем немного постоял за углом особняка. И лишь потом вышел к весело обедавшей компании. В тот момент мать клала в тарелку гостя увесистый кусок рыбы.
        - При вашей-то походной жизни когда ещё так сытно откушаете…
        Сергей Петрович вторил жёнушке:
        - А мы ведь ещё даже толком и не выпили! Беленькой желаете, графинчик на двоих?
        Антонина Фирсовна кокетливо хихикнула.
        - У тебя всё водка на уме! Спросил бы гостя, не желает ли он рому… Или сигар гавайских…
        - И колониальный товар имеется?! — неподдельно изумился капитан.
        Тут им всем стали слышны шаги Болотникова-младшего. Гость изумился повторно, снова почти искренне.
        - В вашем гостеприимном дому визитёры так и шастают, так и шастают. Не переводятся!
        - Полноте, никто у нас особенно тут не бывает, — сказала барыня, — в такой глуши живём, что… Это, вероятно сын наш, Петруша, пожаловал…
        Она сделала знак садовнику.
        - Принеси ещё блюд!
        - Слушаюсь, матушка барыня!
        Появление Петра Сергеевича несколько смутило капитана. Но не так уж чтобы очень. Не дрогнув щекой, гость налил себе ещё рому, взглядом обласкал спину Афанасия, удалявшегося с пустой бутылью.
        - Послушные у вас крестьяне, Антонина Фирсовна!
        - При рачительных хозяевах крестьяне и в работе знают толк, и в поведении… — ответила хозяйка.
        - Истину глаголешь, матушка! — поддержал её супруг. Затем он повернулся к капитану:
        - Сейчас я вас с сыном своим познакомлю!
        Гость бросил нож и вилку, вытащил из-за ворота салфетку, встал из-за стола, снова приосанился.
        - Разрешите представиться: штабс-капитан Заступников Фёдор Пафнутьевич!
        Младший Болотников презрительно поморщился, а старший, сделав сыну угрожающую мину, снова повернулся к гостю.
        - Зачем же вставать? Это лишнее, — сказал он с благостной улыбкой. — Оставайтесь сидеть, прошу вас…
        Капитан и тут нашёлся что ответить.
        - Нешто забыли? В армии такой порядок: уважаемых людей приветствовать стоя!
        - И низших по рангу? Младших по возрасту и без воинского звания? Не слышал такого!
        Антонина Фирсовна возмутилась:
        - Да что ты, Сергей Петрович, командуешь? Мной всё утро командовал, а теперь вот…
        Капитан погладил взглядом и хозяйку, весело пошевелил усами.
        - Ничего-ничего… Дело житейское! Семейное…
        Он снова сел в плетёное кресло, а барыня-мать посмотрела на сына с теплом и лаской.
        - Садись, Петруша, пообедай с нами…
        Пётр Сергеевич, ни на кого не глядя, сел за стол.
        - Что ж ты гостю-то не представляешься? — вознегодовал отец.
        - А мы разве не знакомы? Не далее как вчера вечером имели честь лицезреть друг друга… Правда, издали…
        Капитан изобразил восторг, снова почти искренний.
        - Ах, да! Припоминаю… Видел я вас давеча у дома друга моего, на лугу… Вы с его дочерью премило выглядите! Премило! Прекрасная пара!
        Пётр Сергеевич набычился.
        - Есаул Репкин вам друг? Вы ведь лишь сутки назад познакомились…
        Отец и мать всё это время недоумённо переглядывались. Однако капитан и тут не оплошал.
        - Друг или просто знакомый — мне без разницы. Хочу и ему помочь, верите? Сочтёте за каприз — воля ваша, а только обещал я пристроить его дочь в Петербурге, и обещание своё выполню.
        - У господина капитана в Петербурге такие связи, которые тебе вовек не снились! — закудахтала Антонина Фирсовна. — Он и тебя пристроит к хорошему местечку…
        - Пристрою, — крякнул капитан. — Преохотнейше пристрою! Ваш сын красавец, чисто бубновый валет! К богатой петербурженке его пристрою…
        То была последняя капля.
        «Бубновым валетом меня обозвал! — бесился Пётр Сергеевич. — Нет уж, и сегодня дома не останусь, переночую-ка ещё пару ночей где-нибудь. Капитан ведь не железный, погостит-погостит, устанет от пьянства и обжорства. Да и хозяевам надоест…»
        Молодой барин, ни с кем не попрощавшись, выскочил из-за стола. Вслед ему послышались упрёки матушки с отцом. А также масляный рык капитана:
        - Дело молодое!
        Глава 5 У колдуньи
        Так и не поевши толком, Пётр Сергеевич помчался на околицу — узнать, что делает Фросенька. Та, по обыкновению, пасла козу недалеко от избы.
        Прыжками устремился барин к своей подруге. Доскакав, выпалил с разбега:
        - Капитанишка уже и на моих наседает!..
        Он традиционно попытался обнять Фросеньку. Та почему-то вырвалась. Резче, чем обычно.
        - Будет вам! Лучше расскажите, что именно говорил капитан вашим родителям.
        - Ничего нового, почти всё то же, что и твоему обожаемому тятеньке плёл, ну, разве что немножко подлиннее и покрасноречивее — ведь разносолов в нашей избёнке побольше…
        - Так он и вас в Петербурге устроит? Хорошо бы…
        - Чего же тут хорошего?
        - Как это чего? Мы с вами там общаться будем.
        - Общаться мы и здесь можем, да только…
        - Что?
        - Не любишь ты меня! Какой смысл в общении, когда и поцеловаться-то толком нельзя, за каждым поцелуем на чердак надо лезть.
        - Вам бы всё целоваться да миловаться, а мне по этикету скоро это будет не положено…
        - По этикету? И кто же научил тебя таким словам?
        - Тятенька, вестимо…
        - Понятно… Твой тятенька Европу видел! Он в такой же степени наивен, как и ты, а может, и ещё наивнее, раз такой пир закатывает всяким проходимцам… Последних кур для них режет!
        Фросенька не сразу нашла слова. Завидная, всё-таки, наглость в крови у Болотниковых!
        - Во-первых, никакой штабс-капитан не проходимец, а во-вторых, кто бы ни пришёл в гости, хозяин накормить обязан — закон гостеприимства!..
        Переведя дух, она спросила:
        - Так что ещё рассказывал вам капитан? Или вправду ничего особенного?
        - Ничего особенного, про дворцы какие-то и про кобыл дворцовых плёл…
        Фросенька, конечно же, снова согласилась взять барина к себе на чердак. А тот вовсю отговаривал её от Петербурга. Мало того, что отговаривал, так ещё и потешался над капитаном. Заладил: «Не верю коротышке, не вер-рю!!!»
        - Не такой уж он и коротышка, — раздосадованно хмыкнула Фросенька. — На вид в нём аршина два с половиной…
        - С половиной?!
        - С половиной, не меньше! Точно такого роста в соседнем хуторе живёт казак, работник хоть куда, восьмерых детей имеет, и дети тоже хорошие работники.
        Пётр Сергеевич не унимался.
        - Был бы капитанишка простым работником или, скажем, хотел бы казаться отцом большого семейства, тут и разговору не было бы. А ведь он в вершители судеб метит, большим человеком выставляется!
        Фросенька тоже не собиралась сдаваться.
        - Может, он и вправду большой человек он, скоро узнаем. А вот вы, барин, хоть и ростом выше его, а связей в Петербурге имеете мало, раз мы с вами до сих в деревне маемся…
        Будущий граф потупился.
        Фросенька продолжила атаку.
        - А может… вы и вовсе связей в столице не имеете?
        Барин снова промолчал, хитро улыбаясь. Не видя смысла в продолжении допроса, девушка перевела беседу в иное русло.
        - Предлагаю этой ночью сходить к гадалке. Она нам и судьбу поведает, и про капитана всё расскажет…
        Пётр Сергеевич был не против сразу же пойти куда-то, надоел ему чердак.
        - Эта твоя ведьма…
        - Колдунья!
        - Хорошо, колдунья. Она живёт в восьми верстах отсюда?
        - В восьми верстах — это от Моховки, а от нас гораздо ближе… Она по ночам обычно не спит, ночью ведь самое время гадать. Только бы никто нас не опередил, а то ещё раз придётся идти к ней…
        Спустившись по стремянке первой и накормив Полканиху, чтобы та ворчанием не выдала их планы, Фросенька сделала знак рукой Болотникову-младшему. Тот мигом оказался внизу.
        Словом, отправились в путь. Сначала пошли через луг. Затем через густой, наполненный мрачным шёпотом бор.
        По лесным тропинкам шли довольно долго, успели насладиться звуками и запахами, коих днём не может быть.
        Со временем бор стал редеть.
        Затем перешёл в осинник.
        Затем деревья кончились, на пути стали попадаться лишь мелкие кустики.
        Фросенька всё время шла впереди, присвечивая тятенькиным фонарём.
        Наконец добрели до убогой, излучавшей странные запахи избы.
        Изба не только запахи излучала, она и свет излучала — как рождественская ёлка.
        Что-то роковое было в том видении. Фросенька и её спутник остановились, стали вглядываться в окружающую темноту, прислушиваться к новым звукам.
        Звуков было много. Очень странных, ранее не ведомых.
        Путники осмелились подойти к избе поближе, постучали в перекошенную дверь.
        Моложавая с проседью хозяйка вышла на крыльцо, приветливо улыбнулась гостям.
        Затем случилось неожиданное. Пристальнее глянув в лицо Петра Сергеевича, ворожея закричала:
        - Кого ты привела?!
        Никто не ждал такого поворота.
        Когда хозяйка спряталсь в избе, Фросенька, шикнув на барина, вошла вслед за ней.
        Болотникова-младшего оставили снаружи на непределённое время.
        Свечение, благодаря которому избу заметили, куда-то подевалось. Потухло совершенно.
        Стоять рядом с чьим-то ветхим, покосившимся жилищем, которое располагается не в обычном месте, а среди зловещих, почти непроходимых зарослей кустарников, да ещё и ночью, занятие малоприятное.
        Однако слишком долгое стояние на одном месте, особенно в ночном лесу, полностью избавляет от страхов, рождает упрямое, воинственное настроение. И уже не так зловеще выглядят огромные деревья и кусты — местные старожилы, полноправные хозяева этого участка. Как уже неоднократно говорилось, Петру Сергеевичу нравились растения. Он считал их своими покровителями. Если бы не все эти деревья, кустики, цветочки, стебелёчки, кисло бы ему жилось на свете. Людей он не любил. Вернее, относился к ним как к данности. Не весьма приятной.
        Стоя в одиночестве, в кромешной темноте, Пётр Сергеевич уже подумывал уйти. Но неожиданно был приглашён в избу! Войдя, узрел простые бревенчате стены, увешанные пучками трав, а также разными диковинными штучками, похожими на амулеты.
        Гадалка сидела на лавке у печи, спиной прислонясь к нагретым каменьям. Ноги её находились в глубоком корыте, наполненном мутной коричнево-зелёной жидкостью.
        Говорила вещунья еле-еле. Как выяснилось, предыдущей ночью, во сне, ей было видение: кто-то молодой, красивый и блондинистый, сильно похожий на будущего графа, хочет отобрать у неё жизнь. Да не просто хочет! Отбирает…
        - Вот вы не верите, а был мне такой сон, — горестным шёпотом произнесла колдунья, совсем не злая, а очень добрая с виду.
        Она потянулась к висевшей на стенном крючке тряпичной кукле, сшитой из блестящей зеленоватой ткани. Фросенька подбежала, помогла болезной взять игрушку.
        Не игрушка то была, а изображение хозяйки в молодости, судя по чертам вышитого лика и по длинной метёлке зелёных волос. Гадалкины волосы доросли почти до пят, и так же отливали зеленью, хотя и не очень заметной.
        Куклины глазёнки-бусинки встревоженно мерцали. Таким же тусклым и тревожным блеском переливался и вещуньин взгляд.
        Не выпуская свою копию из рук, лесная мавка вынула ноги из корыта, сунула мокрыми в лапти. Затем поднялась со скамьи, пошла к занавешенному рогожей окну.
        Под окном, на глиняном полу, стояла гнутая медная посудина с двумя ручками, недавно вынутая из печи. Потому и пар шёл из неё.
        Гадалка взяла с полки деревянный ковшик, зачерпнула отвар, стала жадно пить. Запах зелья был такой, что хотелось заснуть и не проснуться.
        - Помните, что я вам говорила? — шепнула Фросенька Петру Сергеевичу.
        - Что?
        - У этой ворожеи травяные варева огромной силы. Травами она и полы стелет, когда ждёт гостей…
        Будущий граф, нагнувшись и прищурившись, осмотрел горбатый пол, пытаясь в полумраке найти хоть одну былинку. Даже зачем-то ногами пошаркал. Безрезультатно, никто им травочку не постелил. Ведь их с казачкой здесь не ждали, незваные они гости.
        Выровнявшись и подняв глаза, молодой барин вздрогнул. Хозяйка стояла прямо перед ним, белозубо улыбаясь…
        «Ну и влип!» — думал Пётр Сергеевич, завороженно пялясь на ведьму. Он стал вертеть головой, искать Фросеньку. Той не было. Не было и стен! Ничего вокруг уже не было, кроме мутно искрившегося облака, переливавшегося многими оттенками зелени. Болотной зелени.
        Парные ароматы сваренных стебельков, цветов и листьев сменились не менее приятным запахом только что сорванных водяных лилий, свежей травы и осоки.
        Снова глянув в ведьмино лицо, Пётр Сергеевич был снова удивлён: хозяйка дома помолодела лет на сорок! То была красивая женщина, почти девушка, не лишённая таинственного шарма, глядевшая, однако, скорее с интересом, чем с вожделением. Ещё ни одна барышня не глазела на него так мило: по-доброму, без хитринки. Где-то он уже видел её…
        - Мама?.. — неожиданно для себя вымолвил барин.
        Видение исчезло. Мутно-зелёное облако уступило место непроглядной тьме. Затем вернулся знакомый полумрак, в котором, всё так же тускло, мерцали стеклянные и металлические предметы.
        И запахи вернулись прежние. И звуки. И Фросенька была тут как тут.
        - Где хозяйка? — спросил Болотников-младший.
        - Пошла на двор, корыто вылить, — ответила казачка вполне спокойно.
        Дверь избы была настежь открыта.
        Пётр Сергеевич отважился спросить ещё:
        - Ты слышала, как я назвал её мамой?
        Фросенька растерялась.
        - Нет…
        Будущий граф решил, что ему померещилось. Под действием паров колдовского варева.
        Вошла хозяйка. Лицо её было спокойно. Не теряя времени, она взяла со стола колоду карт, начала тасовать. Кивком указала гостям на древние стулья.
        Любовники уселись, придвинулись друг к другу как можно ближе.
        Первый расклад был на Фросеньку.
        - Ты, милая, найдёшь свою судьбу не скоро… Не сейчас…
        Пётр Сергеевич хохотнул, но Фросеньке было не до смеха.
        - Не сейчас? А… Ну, ладно, подожду. В Петербург-то мне ехать?
        Гадалка разбросала карты шире.
        - Не вижу я тебя среди богатых. Если уедешь, будешь в нищете. И в опасности!
        - В опасности?
        - В опасности!
        Пётр Сергеевич оживился:
        - Вот видишь, лучше меня тебя никто не защитит. Оставайся на своём любимом хуторе, с любимым тятенькой. Глядишь, отец твой и меня полюбит. Тогда поженимся!..
        Он обратился к гадалке:
        - Раскиньте-ка теперь и на меня! Может, этой курице я буду женихом? Лет через пяток, когда… графом стану!
        Гадалка собрала все карты, стала снова тасовать. Затем раскинула.
        - Не вижу я вас вместе… Вернее, вижу, но не в браке, а в одной и той же напасти.
        - В опасности?
        - В опасности!
        Пётр Сергеевич воскликнул:
        - Я же говорил, что этот капитан опасный тип!
        - Какой капитан? — спросила гадалка.
        Пришлось ей бросить и на капитана.
        - Да… От него-то опасностью и веет… Смертельной!
        Оба гостя приумолкли. Затем, когда вещунья пошла во двор, Пётр Сергеевич обнял нахохленную Фросеньку.
        - Ну вот, всё и прояснилось. Решилось само! Никто никуда не едет, мы остаёмся здесь и через пять лет женимся…
        Колдунья вернулась с охапкой неведомых цветов и трав. Она вдруг захотела погадать ещё и на отваре свежесорванных растений. Говорят, у сухих цветов и листьев память хуже.
        Фросенька таких цветочков в своей жизни никогда не видывала и не нюхивала. Пётр Сергеевич, всегда запоминавший все растения, попадавшиеся ему на глаза, тоже не знал таких.
        Долго стояла хозяйка у печи, разглядывая выходящие из неё пары. Затем вынула горшок ухватом, понесла в другую комнату. Там что-то громко бормотала, на одном ей понятном языке.
        Вскоре вышла и объявила:
        - Повторяю: вместе я вас не вижу! А для барина имею новость, не знаю, обрадуется ли…
        Она поведала Петру Сергеевичу, кто он есть на самом деле — «болотнянин», «болотняник», то бишь «болотник».
        - Всё равно что леший или домовой? — удивился будущий граф.
        - Да. Родственник ты этим тварям…
        - И вы меня по-прежнему боитесь?
        Ничего не ответила вещунья, только велела барину покинуть избу. Как можно скорее. Одному. Без спутницы. Желательно навсегда.
        - Послушаешься — нынче ночью обретёшь свою единственную любовь! Смотри, не прозевай…
        - А она? — кивнул на Фросеньку Пётр Сергеевич. — Как эта барышня одна, да по ночному по лесу назад пойдёт?
        - Ей придётся остаться у меня до утра, — ответила гадалка. — К этой девушке имею длинный разговор.
        Пётр Сергеевич обратился к боевой своей подружке.
        - И куда же мне стопы свои направить? К твоему отцу, егоза ты тятенькина?
        Фросеньке ужасно не терпелось выпроводить барина.
        - Ступайте к нам, если уж больше некуда, лезьте на чердак. Вот вам для Полканихи… — сказала она, достав из кармана фартука кусок хлеба и бросив его другу, как собачке.
        «Вот так влюблённая душа! — подумал Пётр Сергеевич. — Ещё недавно изображала прелестную наивность, а сейчас корками в меня кидается. Неужто все бабы такие?» Не хотелось Болотникову-младшему верить в это. Его романтическая натура противилась такому предположению.
        Глава 6 Авдотья Кочкина, «графская супруга»
        Пётр взял огрызок и Фросенькин фонарь. Вышел из избы, хлопнув дверью. Побрёл, куда душа велела. Возвращался он не теми же путями, а чуток в обход. Сам не ведая почему, видно зелье подействовало.
        Из головы не шли гадалкины слова о единственной любви. Интересно, какова будет она. Знал ли он ту девку, или предстояло им знакомиться?
        На счету Петра Сергеевича было множество красавиц, отдавшихся ему после первой встречи. Девки от блондинистого болотнянина «сатанели», он их завораживал не хуже самой сильной ворожеи, одним только взглядом. Не было у молодого барина чёрного цыганского глаза, но зато был маленький, голубенький, пронзительный — чисто бриллиантик! От этого насквозь прожигающего взгляда они и столбенели.
        Долго плутал будущий граф неудобопроходимыми путями, сам не зная, зачем выбирал те пути. И набрёл на Праздничный луг. Был такой луг в округе.
        Там и встретилась Петру Сергеевичу на узенькой тропинке девка чёрной масти, которая от его взгляда не остолбенела. Он сам от её чёрных глаз окаменел и вслух подумал: «Моя!»
        Дуня подбежала первой, стала целовать. Растворились они друг в друге. А когда узнали имена… Тут уж оба крикнули:
        - Мой!..
        - Моя!..
        А луг ночной был светлым и ярким, куда ярче снов и полуночных грёз, в которых они и до того часто виделись. И пели им лесные нимфы, и плясали им русалки, и завидовали, завидовали…
        Наконец-то барин ощутил истинное счастье. И, наконец, перестал завидовать родителям: у него теперь своя любовь имелась.
        Пётр Сергеевич не сомневался: Дуня ощущает то же самое. Спросил, не поленился. Ответ порадовал: «Люблю!» Какая же она умница! Легкомысленной казачке не чета.
        Всё в Авдотье Кочкиной было красиво, всё умно. Издали она была, пожалуй, и на Фросеньку похожа — такая же высокая и статная, такая же темноволосая и зажигательная. Только жестом утончённее, плавнее в речи, в касаньях ласковее.
        Когда он её впервые увидел, при свете Луны, подумал: «Неужто тятенькина егоза бросила свою колдунью и, наплевав на предсказания, за мною увязалась?»
        Но то была другая девушка. Незнакомая. Куда более красивая! Пётр вдруг вспомнил: снилась она ему как-то раз.
        Подошла к нему Авдотья, бросилась к нему в объятия. Сама подошла, первая, не жеманничала, не манерничала. Сама сняла с себя одежду. Сначала юбку, затем сорочку.
        Затем его, всего дрожавшего, раздела. Предложила присесть, а потом и прилечь на траву.
        Хоть и прохладна была сентябрьская ночь, а обоим стало жарко. От объятий и от поцелуев. Он гладил её, а она его знай целовала. Научила всем своим ласкам. Для него совершенно новым! Нешто такое возможно, удивлялся барин про себя.
        А потом вдруг оказалось, что она, его суженая, наколдованная гадалкой, пуще той гадалки разбиралась в ворожействе.
        Приворожила барина красотка одним взглядом так, что ему никто уже не нужен стал. И Фросенька сделалась не нужна, как отрезало.
        О себе поведала такое:
        - Нашли меня добрые люди на болотной кочке. Дом выстроили, нянчили, пока я в возраст не пришла.
        - И никого у тебя не было до меня?
        - Были, да не хотела я никого, кроме тебя. Снился ты мне, много раз снился…
        Затем она поведала Болотникову-младшему про него самого.
        Белобрысый помещичий сын был только телом родительский, а душою происходил из болота, из того, что за околицей, уже всё высохшее, едва заметным контуром обозначалось.
        Седоватая вещунья, та, которая чуть в обморок не хлопнулась при виде барина, была права: родители Петра Сергеевича лишь произвели его на свет, а душою он был «болотнянин» — родственник лешему, водяному, русалкам и прочим видимым и невидимым волшебным тварям. Интересно, что и фамилию он получил «Болотников» — как раз такая, по совпадению, была у отца.
        Болотняне рождаются раз в тысячу лет, якобы для истинного счастья, для несусветной земной любви. Снаряжают их на этот свет все жители болота, те, что ночами шастают по кочкам и трясинам, мелькают в виде зелёных огоньков. Они раз в тыщу лет тосковать начинают, ведь жизнь на болоте скучная, бедная на утехи. Вот и выбирают — для получения житейских удовольствий! — одного-единственного представителя, самого светящегося, самого могучего в болотной страсти. Ради него одного все они гибнут, напрочь исчезают, передав счастливчику свою жизненную силу. А болото постепенно высыхает.
        Среди людей предстоит болотнянину искать себе пару, но обязательно девицу болотного происхождения. Все прочие невесты, будь они блондинистые или русые, чёрные или вовсе лысые, не подходят ему никак. Жениться на них он не может, ибо род с ними не продолжишь.
        Масть у болотнянина мужеского пола всегда светлая, так как совокупный болотный свет зело могуч есть. А уж что за силища мужская в нём сидит! Любит он обычно всех подряд: и вдовиц, и юных девственниц, и все они должны быть благодарны, что снизошёл до них и научил всяческим ласкам.
        Оказалось, что гадалка из лесной избушки была истинной матерью Петра Сергеевича. Ей разрешили вместе с ним — вдвоём! — выйти в свет людей. Однакоо при условии: никогда не видеться с сыном. Увидит — тут же умрёт.
        Поначалу мавка не очень тосковала. Но пришла пора — и заскучала. Стала по ночам избу свою маревом таинственного света окружать. В надежде, что придёт кровиночка на то сияние. Сам придёт или люди приведут. Хотела этого и ужасалась одновременно.
        Кто дал право отдельно взятой русалке нарушить вековой уклад? Кто её, вместе с сыном, отправил в мир людей?
        Поговаривали, что красотой её однажды увлёкся сам болотный владыка. Тот, который под болотною столицею живёт. Специально для неё он прибыл в эти земли. Долго ли, коротко ли продолжалась любовь подземного властителя и простой русалки, но от неё и народился болотнянин мужеского пола.
        Чуть позднее, доведавшись о другом сыне, который у русалки до того имелся, взбеленился болотный владыка, разгневался, приревновал любимую к пасынку. В наказание за то, что не сразу рассказала ему мавка о имевшемся дитяти, вскоре бросил её и определил дальнейшую судьбу наложницы по-своему: пасынка в мир людей выпустить не одного, с мамашей, но не разрешать им видеться под страхом смерти. А своё чадо, от русалки приобретенное, забрал с собой, в столицу.
        Так или не так всё было, Пётр Сергеевич этим россказням не особо верил. Но душою чувствовал, что судьба его не такой уж и простой окажется. Не обычный он болотнянин, а зело высокого ранга. Сия уверенность не покидала его после встречи с мавкой, с настоящей матерью, ни на миг.
        Проснулся Пётр не на Праздничном лугу, а в избе. В той самой, которую добрые люди Авдотье-подкидышу выстроили.
        Будучи практичным человеком, будущий граф сразу подсчитал все выгоды от первой встречи с суженой: Полканиху куском хлеба ублажать не пришлось, ворочаться на жёстких чердачных тюфяках тоже. И родительских обычных восклицаний избежал. И наелся до отвала на кухне у красавицы.
        А что красавица в любовных ласках умницей оказалась, так это надо было в первую очередь упомянуть. Но барин не был чересчур сентиментальным, вот и выгоды не в том порядке перечислил.
        А про наиглавнейшую-то выгоду сам себе не признавался: полюбил он, не на шутку полюбил. И не верил в это! Лежал он утречком в объятьях у Авдотьи и… Не верил.
        Интересно, что сказали бы родители, доведавшись о таком приключении сына.
        Родители пока что ничего не знали. А не мешало бы и поинтересоваться! Их сын проснулся не там, где обычно, не у какой-нибудь девки, а в объятьях молодой жены своей, серьёзной и красивой. Хотя и не официальной.
        Авдотья-болотнянка прочно завладела сердцем блондинистого болотнянина, других помещицкому отпрыску уже не надо было, её дом стал и его домом. К родителям Петра Сергеевича больше не тянуло, у них он себя дома не ощущал.
        Да и сами родители себя дома более не ощущали: их тела только оставались в деревне, а душою они были оба уже в столице. Не только их сынок, но и они сами переживали большое приключение. Тем утром провожали они в дальний путь, по деревням и весям, загостившегося капитана. Напутствий служивому не давали, ибо в данном случае напутствия были излишни: кто сам зело любит поучать, не терпит поучений от других. Родители Петра Сергеевича сразу поняли трепетную душу капитана, а посему предпочитали помалкивать, то бишь не давали никаких советов. А лишь пытались подбодрить.
        - Дорога вам трудной не покажется, в нашей округе все как есть люди приветливые, от помещиков до крепостных. А вольные поселенцы, казаки и прочая братия, те вообще донельзя хлебосольны, — вещала мать-Болотникова.
        Муж поддакивал благоверной:
        - Где права ты, матушка, там права!
        Сергей Петрович всё подмигивал и подмигивал капитану. Он и в начале знакомства этим грешил, ну, а когда общая тайна у них с гостюшкой появилась, большой секрет от Антонины Фирсовны, то уж и вовсе не переставал кривить лицо: то в одну сторону, то в другую.
        Но даже самые длительные проводы конец имеют. У благодетеля всех страждущих ветеранов на плече висела котомка, из которой торчали окорок, бутыль и банный веник. А рядом стоял Афанасий, с двумя заграничными саквояжами в руках.
        - Помилуйте, зачем мне ваши саквояжи? — изумился капитан.
        - Возьмите-возьмите! — затараторила хозяюшка усадьбы. — Там я вам одежду кой-какую положила: пару шёлковых рубашек, две манишки, два ночных колпака — их всё равно Сергей Петрович уже не использует.
        - Не надо, прошу вас! — устало парировал капитан. — Не по сердцу мне дорогие подарки, да и тяжесть лишняя…
        Отец Петра Сергеевича привычно хлопнул себя по лбу.
        - Мы же можем бричку с извозчиком дать! Освободитесь от дел — вернёте.
        Но капитан и здесь был непреклонен.
        - Не взыщите, я человек походный, мне излишества всякие вредны!
        Он гордо поправил котомку, а гостеприимные хозяева умилились — чуть ли не до слёз.
        - Ну, что же, тогда с Богом!
        - Будем молиться за вас! И за вашу благороднейшую миссию!..
        Отправившись было в путь, уже сделав пару крепких шагов, капитан вдруг отстановился.
        - Забыл напомнить вам, что у меня в столице ещё один особняк гостеприимный имеется, для небольших балов, для семейных. Один князь-полковник, ветеран войны, завещал мне лично, как начальнику попечительсткого совета. А сам в скорости скончался, почил о Господе!.. Антонина Фирсовна от волнения даже раскраснелась.
        - И вы теперь, в обоих своих дворцах, не только ветеранов и благотворителей, но и всех приятных вам людей принимаете?
        - Так и есть, а как же может быть иначе!
        - Вот бы хоть одним глазком взглянуть на настоящий бал! Там у вас, небось, меценаты мошной трясут, а сами одновременно шампанское распивают!
        Сергей Петрович, как всегда, попробовал одёрнуть свою мечтательную супругу.
        - Да погоди ты тараторить! Не смущай человека, а то ещё подумает господин штабс-капитан, что мы к нему в качестве гостей набиваемся!
        Капитан часто-часто закивал, будто ждал такой реакции.
        - А почему бы и нет? Вот как обтяпаем ваше дельце с продажей имения и покупкой лавки на Невском проспекте, так сразу же и пожалуйте ко мне — не в качестве деревенских приезжих, а в обличье дорогих столичных гостей! Ну, я пойду потихонечку…
        Он, усиленно хромая, подался прочь. Болотниковы ещё больше умилились.
        - Какое благородство! Нынче таких людей — днём с огнём не сыскать!..
        Глава 7 Совет бывалого извозчика
        Капитан, чем больше удалялся от села Болотникова, тем громче пел себе под нос. И бормотал. Хорошо, что гостеприимные хозяева его не слышали.
        - Вот липучие создания, не хуже банного листа! Чаи теперь гонять будут сутками да обо мне судачить… Одно слово — увальни! Поживи с такими недельки две, сам обрюзгнешь…
        Отойдя подальше, он бросил котомку наземь, размялся, подпрыгнул, сделал два десятка приседаний, затем потряс конечностями, потёр колено на «хромой» ноге.
        - Так и вправду охрометь недолго… Пора ногу менять! Нынче на левую припадал, а теперича на правую охромею… Ать-два, ать-два! Не забыть бы…
        Дойдя до проезжего тракта, он остановился, достал из котомки табак и бумагу, сделал самокрутку, закурил. Ну, и где этот пройдоха-кучер? У него ведь всё запасное платье! Может, стоило взять хотя бы один саквояж у тюфяков? Да нет, плохая примета. Пользоваться личными вещами дураков — самому вскоре поглупеть. Ночные колпаки, ишь, предлагали, целых два. Так и околпаченным стать недолго.
        Быть кем-то околпаченным в планы капитана не входило. Самому околпачивать приходилось. Но не всем об этом полагалось знать.
        Командир всех ветеранов криво улыбнулся, стал ещё усиленнее озираться. В кустах через дорогу, совсем неподалёку, в зарослях высокого кустарника, виднелась задняя часть брички. Позади тех кустов паслась одинокая лошадь.
        - Вот он где примостился! Дрыхнет, небось! И пьян, как пить дать пьян! Ну, я ему сегодня задам, пожалуй…
        Капитан бегом припустил в ту сторону. Наконец обнаружил негодяя кучера, храпящим на траве, рядом с бричкой. Пришлось толкнуть его ногой.
        Извозчик вскочил, завращал соными глазами.
        - Кто вы?! Чего вам надобно от меня?!
        Пришлось ударить его по лицу.
        - Хозяина не признал, шельма?!
        - Так ведь вас две ночи, почитай, и два дня не было! Оголодал я! Провизия-то кончилась! Вот и выпил… маленько…
        - Может, тебе ещё и рассолу принести? Запрягай кобылу, едем в соседнюю деревню!
        - Как звать-то деревню?
        - Село Никитино.
        - Далековато. Овёс почти весь вышел. Дотянет ли кобыла?
        - Дотянет! А не дотянет… Сказывают, что народ здесь повсеместно зело гостеприимный. Если что, накормят и тебя, и кобылу твою сухорёбрую…
        Усевшись на мягком сидении брички, дав команду кучеру, капитан вынул из-за пазухи пачку бумаг. Затем достал из кармана список, полученный от Болотникова-старшего.
        - Уф-ф-ф! Канцелярская работа опостылела. Надоела до смерти! Так и запутаться недолго… Героев нынче развелось! Успевай помогать…
        - Мне бы хоть немного помогли… — буркнул кучер.
        - Бог поможет!
        Немного погодя вдали нарисовались избы. Повеяло дымком, свежескошенной травой и навозом. Извозчик сделал ладонь козырьком.
        - Кажись, уже скоро… Приехали, кажись… Не иначе, как село какое… Большое!..
        - По всей видимости — да-с! — подтвердил капитан, сделав и себе что-то вроде козырька, из того же.
        Дальше шли не подтверждения, а сплошные приказания. Попробуй-ка ослушаться.
        - Ну-с, приказ будет такой: за мной не увязываться, держаться сторонкой, ходить по деревне с весёлым видом, крестьян да ихних бар очаровывать. Тогда не только пропитание, но и ночлег тебе будет обеспечен. А через двое суток… Велю ждать здесь, при дороге, как обычно!
        Кучер, сперва онемев, изобразил отчаяние.
        - Помилуйте! Мне без вас никто ничего не даст, не умею я очаровывать!
        - А ты постарайся, голова на что? Скажи, что воевал, награды есть, но дома их оставил… и всё такое прочее…
        Отчаяние кучера усугубилось.
        - Говорю вам: не дадут мне ничегошеньки! Я местные нравы давно изучил. Учёный!
        Капитан был непреклонен.
        - А коли учёный, проваливай на все четыре стороны! Дальше без тебя обойдусь, дубина…
        Немного подумав, он вручил нерадивому извозчику мешок, подаренный Болотниковыми. При виде окорока и бутыли кучер облизнулся, неистово заулыбался.
        - Благодарствую!..
        - Благодарностей твоих мне не надо, тупица. Мне в селе Болотникове дармовую бричку вместе с кучером предлагали, в полное и безраздельное пользование, а я, дурак, тебя пожалел, без работы оставлять не хотел…
        Кучер сделал вид, что поверил.
        - Благодарствую… Коли желаете, назад поеду, восвояси, только…
        - Что?
        - Заплатить бы не мешало!
        С недовольным видом капитан вынул из-за пазухи бумажник, расплатился с пьяницей. Чтобы тот не сболтнул лишнего при случае.
        Горемычный вконец расцвёл.
        - Премного благодарен-с!..
        Капитан поморщился.
        - Ну, теперь проваливай! Из-за тебя придётся мне пешком… хромать…
        - Давеча вы, вроде, не хромали-с…
        - Что ты знаешь! У меня нога в боях ранена. Иногда даёт о себе знать, а иногда не даёт! По-разному бывает! Ну, пшёл… Поехал!..
        Но возница, однако же, не торопился трогать. Он аккурат протрезвел и пожелал дать совет строптивому вояке. На прощание.
        - Не серчайте, но уж больно долго вы этих бар и казаков разговорами угощаете. Так всю жизнь молодую на них потратите!
        - Да? — ухмыльнулся жулик в кителе. — И что ты предлагаешь взамен длинных разговоров — с ночёвками, да под гавайскую сигару с ромом?
        - А вы-то сами не можете сообразить? Вы же говорили, что работали в cекретной службе… при дворе…
        - Не работал, а работаю до сих пор. Секретным служащим!
        - Как хотите, — ухмыльнулся кучер, — однако легче разговаривать с людьми, когда они тебя… боятся…
        Сказал вот так извозчик и уехал. А капитан задумался. Тогда ещё царская охранка, как таковая, не существовала, но многим людям уже страсть как хотелось наушничать. И зарабатывать этим.
        Совет извозчика очень пригодился, ускорил процесс, ещё нескольких помещиков уговорил «столичный капитан» переезжать в Санкт-Петербург. Но в двух-то случаях не помогли угрозы, пришлось-таки напрячься и проявить особую изобретательность. В двух последних деревнях попались крепкие орешки.
        В один из таких хлопотных денёчков, капитан, припадая, как всегда, на «раненую ногу» приблизился к крайней избе села Никитино. Из неё вышла крепостная девка с корытом белья.
        - Приветствую тебя, красавица!
        Девка поставила корыто, улыбнулась, кокетливо подоткнула юбки.
        - И вам здравствовать, коли не шутите!
        Капитан достал из табакерки очередную дозу табака на самокрутку.
        - Я никогда не шучу! Шутки дело столичных бар, а я служивый человек, раненый в боях.
        Девку пришла в восторг.
        - Ой! Так вы Наполеона видели?!
        - Видел.
        - И какой он из себя?
        - Великий, как и подобает Наполеону.
        - Говорят, он ростом невелик… как вы…
        - Как я? Ну да… Я тоже ростом невелик. Зато велик душою! Помогаю людям, чем могу…
        Не желая терять времени, капитан уселся на любимого конька.
        - Скажи, красавица, а хозяин у тебя есть?
        - Это уж как водится!
        - А кличут его как?
        - Барином кличут! Ещё Никитой кличут, когда как… Он добрый, вы его не бойтесь!
        Капитан, в своей жизни никогда и никого не боявшийся, так уж сложилось, решил вдруг уточнить: вдруг и вправду стоило поостеречься.
        - Я-то не боюсь его, поскольку ни разу не видел, но с удовольствием послушаю, что люди говорят о твоём барине…
        Девка снова бросила бельё, начала описывать добродетели хозяина.
        - Он ведь какой: ни одну не облапил, ни одной ни разу не обидел, хотя и все права имеет…
        - Так-таки ни одной не тронул? Ни разочка?
        - Говорю вам, хороший человек!
        Служивый многократно смерил девку взглядом, оценил и формы, и росток, и с лица пригожесть.
        - Ну, ежели тебя ни разу не обидел, стало быть, действительно хороший…
        Девка засмеялась. Поняла ли шутку?
        К разговорам с крепостными временный хромой прибегал редко. Толку от рабов мало, все как один пустобрёхи, обделённые барской лаской. Им только дай позубоскалить!
        После краткой перепалки с прачкой капитан решил немного отдохнуть. Не сразу приступил он к личному знакомству с барином Никитой, далеко не сразу. Перед новой встречей необходимо было новую речь придумать. Пришлось побродить по деревне, побормотать, порепетировать.
        Кроме того, пришлось письмецо написать — Репкиным. В белый конверт положить. Благо, почтовая карета проезжала по деревне. Дал молодому посыльному денег, наплёл небылиц для острастки.
        И вот, наконец, ближе к ночи, когда стемнело, капитан, очень сильно хромая, приблизился к усадьбе поручика Баранова. При свете Луны и огарка свечи, всегда имевшегося в кармане, стал рассматривать ограду, затем фруктовые деревья, затем дом, стоявший в глубине сада.
        - М-да… Это имение, пожалуй, побогаче будет, нежели Болотниковская усадьба…
        Послышался скрип отворяемой двери, лай собак.
        Из-за угла особняка вышел хозяин.
        - Я гляжу, кому-то напрочь не спится в столь поздний час…
        Капитан, изобразив испуг, сначала уронил курительную трубку, затем поднял. Затем картинно схватился за сердце.
        - Уф-ф-ф! И напугали ж вы меня!
        Хозяин дома, пребывавший до того в благодушном настроении, явно не хотел менять его ради незнакомца.
        - Кто вы?
        - Имею честь представиться: штабс-капитан Заступников Фёдор Пафнутьич, участник многих сражений обладатель бесчисленных наград…
        Реакция хозяина усадьбы была на удивление спокойной.
        - Я тоже воевал… И что?
        Барин не спешил тащить гостя в дом, в отличие от казака Репкина и другой гостеприимной деревенщины. Образовалась пауза.
        - Я вот думаю… — промолвил раздосадованный капитан, давненько помышлявший о застолье и прочих проявлениях гостеприимства, к коим успел уже привыкнуть. — Смотрю на вас и думаю…
        - Думаете? — почему-то вдруг растрогался Баранов.
        - Думаю-гадаю! Кумекаю-соображаю!
        - О чём же, не томите?
        Изголодавшемуся гостю стало ясно: наступил черёд финальной фразы, которую он готовил и даже репетировал вслух почти полдня.
        - Готовы ли вы…
        - К чему?
        - Готовы ли расстаться со всей этой красотой, да и с верными собаками в придачу, ежели, к примеру, найдётся подходящий вариант в столице?
        Никита почесал затылок.
        - Не думал о таком, признаюсь… А уж судачить о таких вещах при лунном свете вовсе не решусь…
        - Так пригласите меня в дом! Али боитесь?
        Никита почесался весь, ещё чуток подумал. Оценил фигуру капитана, примерно так же, как давеча служивый оценивал девкины достоинства.
        - Заходите! Вреда от вас будет мало, даже если и надумаете чудить…
        Глава 8 Никита Баранов
        Дальнейшая беседа гостя и хозяина протекала уже не при Луне, а при светильниках. И под знатное угощение. Капитану удалось-таки нащупать душевные струны поручика. И хорошенько брякнуть по ним!
        - Стыдно, батенька, позорно герою войны в деревне загнивать, когда в столице дел невпроворот. Это всё лень помещицкая в вас говорит… Столица, может быть, только и живёт ожиданием своих героев, ей, матушке, может быть, тошно плодить щелкопёров-чиновников, устала она, может быть…
        Никита почесал затылок, пожал плечами.
        - Да накой я ей нужен, столице-то?
        - Как это «накой»?! Вы меня удивляете! Страна, может быть, стоит на пороге войны с Польшей…
        - Что вы говорите! Неужели?!
        - Али газет не читаете совсем?
        - Читаю!
        - И ничего не помните из прочитанного?
        - Признаться, нет… Выпиваю я, сильно выпиваю с горя… Вдовый я, бездетный…
        Капитан, будто сильно удивившись, заорал:
        - Бааааа!!! Удача-то какая!!!
        Баранов тут же захотел объяснений. И получил их. Все пояснения были выданы ему в форме военных сводок.
        - Выражусь коротко, — с надрывом начал капитан. — По проверенным слухам, в Польше зреет восстание.
        Никита поёжился.
        - Бр-р-р-р! И Польша катится в тартарары, не только матушка-Россия?!
        - Совершенно верное ваше замечание. Неблагодарные поляки, освобождённые нами от Наполеона, так и норовят отделиться, уменьшить размеры великой империи…
        - Как по мне, катились бы они, эти поляки, на все четыре стороны!
        Сказав так, хозяин дома с жадностью набросился на студень, стал уплетать его, громко чавкая.
        - Э-э-э! Не по-государственному мыслите! — воскликнул капитан. — Неправильно!
        - А как надобно мыслить?
        - Чувствуется в вашем понимании этакий застой, этакая тухлость деревенская. Ну, ничего, мы эту затхлость вашу, эту лень преодолеем!
        - Каким же образом, если не секрет?
        Склонившись над тарелкой и не перестав жевать, Никита быстрым жестом отправил к себе в горнило стакан водки.
        - Простите великодушно, но одинокому вдовцу малая толика непонимания простительна… А водочка просто-таки необходима! Вот и батюшка благословил…
        Капитан с досады вынул трубку. Стал нервно набивать её. Самокрутки при таком серьёзном разговоре были неуместны. Закурив, начал ждать более разумного ответа.
        Дабы скрасить ожидание, служивый, поднявшись с табурета, несколько раз обошёл гостиную. Припадая строго на ту конечность, которая отдыхала в селе Болотникове, на хуторе у Фросенькиного отца.
        В числе объектов, заинтересовавших гостя, была стопка скатертей, с виду, вроде бы, ни разу не использованных. Далее взгляд его остановился на часах старинной работы, висевших на крашеной белилами стене.
        Интересно, что все стены горницы, а их было почему-то шесть, ввиду тупости некоторых углов, все стены были каждая иной расцветки.
        Вот, например, бордовая с золотыми росписями стенка давала весьма своеобычное впечатление. Расписать бы так всю горницу, можно было бы принять её за приёмную борделя, отнюдь не дешёвого.
        Радовала глаз и стена с премилыми квадратиками — жёлтыми на голубом фоне. В каждом квадратике помещалась надпись чёрными чернилами. Вероятно, то были автографы наиболее уважаемых посетителей. Либо имена крестников. Либо ласковые прозвища любовниц. Либо и то, и другое, и третье. Можно было и спросить, но риск сбить с мысли незадачливого барина представлялся слишком уж огромным. Оставалось молча ждать, когда, наконец, пьяный деревенский увалень начнёт задавать умные вопросы. По существу сделанного предложения. А пока можно было посвятить себя исследованиям.
        Если уж исследовать, так всё. Не обделил вниманием хромой вояка и следующую стену, коричневато-красную, однотонную. Вся она была усеяна картинками, исполненными неуверенной рукой, почему-то мелом. Сюжеты представлялись несколько сомнительными, равно как и сопутствующие надписи к ним, однако все эти узоры общий вид не портили.
        Не портила вида и стоявшая прямо на полу, двумя рядами, изысканная коллекция небольших фигурных бутылочек, с диковинными надписями на этикетках. Не зная иностранных языков, но применив фантазию, можно было догадаться, что ранее в тех пузырьках хранились анисовые капли, водку редкого урожая, экзотические вина и так далее. А можно было ничего не думать, так спокойнее.
        Была ещё стена с огромными иконами, не поместившимися в красный угол.
        Последняя стена ничем не радовала, ибо денег на её убранство явно не хватило. Она была бревенчатой, невыносимо голой. Но зато не раздражала пестротой и аляповатостью. Что ж, гуляя по такому вернисажу, можно разное удовольствие получить.
        Ждать, однако, капитану пришлось не очень долго. Его хитрый расчёт удался: через минуты три Никита не выдержал, бросил вилку, вытер лицо салфеткой, пошёл к иконам, стал креститься. Тут уж и гость не выдержал.
        - Перестаньте вы поминутно крестом себя осенять, чай не в церкви находимся!.. Приказываю вам немедленно собраться и мысленно сосредоточиться, иначе…
        - Иначе что?
        - Иначе разговора у нас с вами не получится! Не удастся мне вас в Петербург перетащить…
        Никита, игриво махнул салфеткой.
        - А-а-а… Ну… Это пустяки! Сущие пустяки!..
        Он снова сел к столу.
        Гость решился на крайнюю меру: сменил капитанский тон на полковничий.
        - Приказываю вам… Немедленно встать! Встать, говорю!
        Никита поднял на него изумлённые глаза, икнул.
        - Встать? Зачем?
        Капитан брызнул слюной.
        - Встать, когда старший по званию вам велит! Увалень вы этакий…
        Никита неохотно поднялся, стал по стойке «смирно», попытался подтянуть живот.
        - Господин штабс-капитан, вам и невдомёк, что мне теперича вся эта муштра, всё это кровавое… воинское… мракобесие… без интереса… без надобности…
        - Что такое?!
        - Я уж и обет дал… Монастырю… И всё имущество туда… им… скоро отпишу… Не о чем мне больше волноваться в этой жизни…
        Вот так удар! Капитан полдня потратил составление речей. К тому же, им было, пока в уме, подсчитано, сколько земель у отставного поручика Баранова, сколько работников и какая движимая часть имеется.
        Никите же было не до подсчётов. Он с новым рвением принялся уплетать остатки ужина, с довольным видом поглаживая живот. Регулярно отрыгивая.
        Заступник ветеранов посерел с лица.
        - Погодите… Погодите… Что-то я не понимаю… Какой обет?!
        - А чего там понимать! Вы такой же православный, как и я, а значит про обеты монастырские в курсе, не притворяйтесь. Обыкновенный обет я дал! И молебен ради этого отстоял, а на другой день — и обе службы, утреннюю и вечернюю…
        - Погодите… Погодите… И что же получается в результате всего этого стояния, моления и… давания обетов?
        - А то, что я уже обязан отписать всё своё имущество, движимое и недвижимое, вкупе с крепостными душами, на сугубо монастырские нужды…
        - Кому лично отписывать вы всё это собрались? На чьё имя?
        - Да какая теперь уже разница…
        - Разница есть, и огромная! Если имя женское, а оно непременно женское, в женском-то монастыре…
        Капитан, уже в который раз, вынул из-за пазухи пачку бумаг, потряс ею в воздухе.
        - Я-то преотличнейше разбираюсь во всех тонкостях закона и прочего крючкотворства, а вот вы, милейший, я вижу, совершеннейший профан в этом деле!
        Он с ненавистью глянул на Баранова. Вот уж… баран.
        - Больше скажу: вы, Никита Гордеич, в данный момент олицетворяете собой… Вселенское зло!
        Баранов, догладывавший косточку, снова громко отрыгнул.
        - Не может быть! Неужели я вчера так размашисто бедокурил?! Слуги донесли вам, признайтесь!.. Честно, говоря, со мною в пьяном виде всякое возможно…
        Капитан чуток послушал. Затем сделал снисходительную мину.
        - Полно-полно, не пугайтесь, я ведь пошутил. Но… Шутки шутками, будь на моём месте кто-нибудь из императорских шпиков, мигом бы состряпал на вас дельце, да не одно…
        Баранов даже кушать перестал. Напрочь.
        - Какая же вина на мне? Извольте объясниться!
        - Изволю! Вот, к примеру, вы только что оклеветали невинного человека.
        - Кого?!
        - Матушку-настоятельницу. Главу того монастыря, куда вы, с позволения сказать, хотите бросить… Нет, не бросить, а… изрыгнуть весь свой капитал, ни секунды не задумываясь о последствиях!..
        - Да как же это?!
        - Очень просто. Сначала вы назвали священный долг защитника отечества кровавым мракобесием. Потом, хоть и косвенно, утверждали, что именно матушка-настоятельница внушила вам такие мысли, лишь бы только вы не ехали в столицу, не устраивались там и не продолжали верой и правдой служить отечеству.
        - О-о-о… А ведь и правда, в наши дни за такие вольности посадят…
        Никита положил голову на стол, накрыл её руками, стал издавать нечеловеческие звуки.
        - О-о-о… Что же теперь делать?..
        Баранов ещё несколько минут пребывал душевных муках. Капитан стоял над ним, победно ухмыляясь.
        - Сколько я могу вам повторять, бестолочь вы этакая: своё доброе имя вы можете доказать лишь в столице, возобновив служение императору…
        Никита поднял голову.
        - Я не прочь!
        - Не прочь? Вот и поладили…
        Гость снова достал пачку листков, начал раскладывать их на столе. Хозяин с любопытством наблюдал за его действиями.
        - Как бишь, я запамятовал, ваше полное имя-отчество-то будет?
        - Никита Гордеич…
        - А фамилия?
        - Баранов…
        - Невероятно! Неужели же и впрямь «Баранов»?! — продолжал глумиться капитан. — Он снова закурил, стал хищно улыбаться, шевеля усами.
        - То, что отчество у вас «Гордеич» — это хорошо-с! Это значит, что гордость в вас имеется. А вот «Баранов»… С такой фамилией, вам, братец, стыдно будет претендовать на звание главного интенданта Петербурга. Зря я, что ли, к бумажкам приставлен? Даю вам новую фамилию — «Воеводин»!
        - Не надо…
        - Как «не надо»?! Как «не надо»?! Плох тот солдат, который не стремится стать генералом!
        Никита снова рухнул лбом на скатерть, замычал уже членораздельнее.
        - Без надобности мне титулы, особенно после смерти жены… Покойница любила всякие чины — для неё всю жизнь старался выслужиться, а теперича в тягость мне всё это!
        Капитан неприятно захихикал, потёр руки.
        - Опять неверно мыслите! Полагаете, что жена ваша вас сейчас не видит?!
        - А вы полагаете — видит?!
        Никита стал вертеть головой, с любопытством изучая пространство. Тут уж капитан заржал в полный голос.
        - Ха-ха-ха! А ещё православным числитесь! Неужто запамятовали, что наши родные души за нами с небес наблюдают? Неужто матушка-настоятельница вас этому не научила? Чему она вас там вообще учила? Ведь не только я, а и другие заинтересоваться могут!
        Никиту передёрнуло.
        - Не говорите мне больше о матушке-настоятельнице, умоляю!
        - Хорошо, не буду! — согласился капитан. — А вот что касаемо вашего будущего — тут уж извольте, не перестану уговаривать! Назначаю вас главным военным интендантом Петербурга — и точка!..
        - Не может быть!..
        - Только так, и никак иначе!
        - О-о-о-о-о… Пожалуй, соглашусь! Дайте я вас расцелую, дорогой вы мой человек!..
        Баранов встал из-за стола и с «бараньей» миной пошёл на гостя. В планы капитана это не входило.
        - Что вы, право, как животное какое, аки бык или… баран… на меня навалились? Пустите меня! Приказываю отпустить!
        Никита, неохотно, но всё же выпустил из рук благодетеля.
        - О-о-о-о-о… Простите великодушно! Обижать вас и не думал! И в мыслях не имел!
        Капитан перевёл дух, отряхнулся.
        - Одно слово — деревня! Этак вы совсем тут одичаете! Водкой баловаться да монашенок совращать — дело непристойное, мужицкое…
        Никита выкатил глаза.
        - Не было этого! Я верен своей жене и после её кончины!
        - Ну, не было — так не было! Это я так, шутки ради…
        Уже пора была заканчивать, но тут прибежал поварёнок.
        - Барин, к вам гости пожаловали! Из соседней деревни помещики — господин Бузинов с супругой! Прикажете пригласить?
        - Приглашайте!
        Капитан в отчаянии замахал руками.
        - О, нет! Только не это! Не нужны нам гости! Пока не нужны…
        - Пошто вы гостей моих так не любите? Ещё и не знакомы вовсе — а уж невзлюбили!
        Капитану пришлось крякнуть и изобразить почтение.
        - Скорей всего, эти гости не ваши, а очень даже мои! Как, вы говорите, их фамилия?
        - Бузиновы-с!
        Гость снова порылся в своих бумагах, вынул одну, вчитался.
        - Так и есть! Оне-с! Ко мне-с! Видимо, не дождались письма и сами с челобитной препожаловали! Видимо, им кто-то уже донёс, что я у помещика Баранова гощу!
        Никита снова перекрестился.
        - Воистину слухами полнится земля наша святая!
        Капитан сурово зыркнул на поварёнка.
        - А теперь кыш! Доложил — и марш на сеновал дрыхнуть! Да, и попроси гостей на время выйти со двора и подождать за воротами усадьбы. У меня дело к ним зело секретное! И чтобы я тебя до утра не видел! Увижу — убью!
        Никита нахмурился.
        - Уж больно вы суровы с моей дворней! Нехорошо-с!
        - А что хорошего в их беспардонном поведении? — зашевелил усами капитан. — Я из-за этих ваших… тварей… чуть важных посетителей не лишился — отпугнуть ведь могли, бестии!
        - Так уж и отпугнуть…
        После отбытия поваров Никита посуровел. Взгляд его сделался пытливым, более осмысленным. Тут надлежало капитану стушеваться, но он, как человек военный, знал: лучшая защита наступление.
        - Ладно, некогда мне с вами тут рассуждать! Готовьтесь к моему визиту через месячишко-другой. О том, что тут говорено, ни слова, ни полслова, никому.
        - Никому-с! Клянусь!
        Гость благосклонно хмыкнул.
        - Кому-кому, а вам-то клясться нет нужды. Если кто-нибудь проведает о ваших отношениях с матушкой-игуменьей…
        - Не продолжайте-с! Понял! Буду всё держать в секрете, только вот…
        - Что ещё?
        - Как насчёт моей бараньей фамилии? Новую бумагу мне сейчас дадите или… Позже?
        Капитан замялся.
        - А-а-а… Бумагу? Это пара пустяков! На днях и состряпаю, передам с посыльным, будете рады.
        - Серьёзно? Счастье-то какое!
        Никита чуть снова не бросился на благодетеля, но, вспомнив недавний конфуз, сдержался.
        Капитан поднялся из-за стола.
        - Однако мне пора идти! Думаю, мои новые просители сильно заждались!
        - Тогда — не буду вас задерживать! С Богом!
        - Счастливо оставаться!
        Гость покинул горницу. Никита перекрестил его вслед.
        - Неужто и фамилию выправить сумеет? Голова-а-а!..
        Глава 9 Бузиновы
        Выйдя из сеней, пройдя через двор и калитку, капитан заметался в поисках: где помещики Бузиновы? Те, видать, обиделись на поварёнка и сразу же ушли. Но фигуры их на горизонте ещё чётко вырисовывались. Пришлось бежать за ними по жёлтой луговой траве. Сильно хромая!
        - Погодите же! Постойте! — надрывался тайный благодетель всех пьяных и непонятых военных. Бузиновы остановились.
        - Это ещё кто?! — воскликнула жена.
        - Наверное, он и есть тот воинственный гость, который не дал нам поговорить с Никитой, — ответил муж.
        Бузинова хотела продолжать идти.
        - Лично я на Никиту в обиде, — сказала она. — Никогда ему этого не прощу! Даже не вышел встретить как всегда, не поприветствовал…
        Супруг оказался менее обидчивым.
        - Да погоди ты зря на человека злиться! Может, причина какая была.
        Капитан, тем временем, запыхавшись и сильно прихрамывая, добежал до них.
        - Простите! Простите, ради всего святого!
        - Кто вы?
        - Я доверенное лицо Никиты Баранова, его фронтовой друг и ближайший приятель, Фёдор Заступников!
        Бузинов смерил коротышку долгим взглядом.
        - Что-то я о вас раньше не слыхал. Ни разу не было, чтобы Никита хоть раз о вас слово молвил!
        Капитан упал наземь, затрясся в рыданиях.
        - Ради Пресвятой Девы Богородицы, молю вас, выслушайте меня, иначе быть беде! Плох наш Никитушка! Совсем плох!
        - Что такое с ним?
        - По всей видимости, умом тронулся! Я пять минут назад его из петли вытащил…
        Бузиновы нахохлились, постояли молча несколько секунд.
        - Простите нас за грубость, — молвила супруга. — Если вы действительно гостили у Никиты с целью вылечить его от пьянства…
        Она повернулась к мужу.
        - А ведь вправду он когда-то говорил, что есть друзья, готовые ему помочь в этой беде, нанять за деньги докторов и прочее…
        Капитан, продолжая стоять на коленях, завыл:
        - Воистину! Воистину полниться слухами наша святая земля! Низкий поклон вам обоим за вашу доброту…
        Бузинова растрогалась.
        - Не держите на нас зла…
        Покровитель пьяных ветеранов вскочил с колен.
        - И в мыслях не имел обижаться! Позвольте представиться: штабс-капитан Заступников! Доверенное лицо его императорского величества! Путешествую инкогнито, потому и внешний вид такой… Я вот уже как месяц путешествую по важному правительственному заданию. Поистрепался в дороге, поиздержался…
        После долгих и таких душевных капитановых признаний Бузиновы некоторое время молчали. Не зная, радоваться или плакать. Супруг оправился от потрясения первым.
        - Вешался он или нет, а я на него тоже в страшной обиде, как и жена моя. Даже не вышел нас встретить… пьянчуга этакий…
        Капитанишка резво подскочил к нему, временно забыв о своей контузии, крепко обнял.
        - Вот ведь как удивительно мир устроен! Мы с вами едва знакомы, а я уже чувствую в душе такое расположение…
        Бузинова опять растрогалась.
        - Вы только что изволили сказать, что помогли Никите…
        Капитан поднял глаза к небу, стал креститься.
        - Силою Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятой Девы Богородицы я буквально вернул его с того света! Не будь на то воли Божией, отправился бы нынче вечером любезный наш друг Никита к праотцам…
        Супруг Бузинов тоже стал креститься.
        - Неужели же сосед до того допился, что в петлю полез?!
        Капитан кивнул.
        - На всё воля Господня!
        Он снова глянул в небо, снова перекрестился и прошептал:
        - Сейчас я вам поведаю такое, чего ни одна душа знать не должна…
        Бузиновы переглянулись.
        - Никому не скажем!
        - Выкладывайте же!
        - Всенепременно выложу, — согласился капитан. — Но побожитесь, что ни кому не поведаете сей тайны!
        Бузиновы перекрестились оба.
        - Ей-Богу!..
        - Ей-же-ей!..
        Капитан, озирнувшись и перейдя на ещё более тихий шёпот, молвил заговорщическим тоном, хотя бескрайний луг был совершенно пуст:
        - На этот раз Никита запил не от одиночества, а наоборот…
        Лбы Бузиновых наморщились от напряжения, изрядно.
        - Как это?
        - Что значит «наоборот»?
        Заступник всех убогих пояснил:
        - Его мучают блудные помыслы относительно одной особы…
        Бузиновым пришлось перекреститься снова.
        - О какой особе речь?
        - На кого вы намекаете?
        Последний вопрос был от супруга. Он был полностью уверен в своей половине.
        Чуток помедлив, капитан, опять же шёпотом, нагнал ещё большего туману.
        - Это такая особа, о которой даже упоминать всуе… страшный грех! То, что вы сейчас услышите, может грозить большими неприятностями, и не одному лишь Никите, а и мне, и…
        - И нам?
        - Да, иногда ненароком такое услышишь, что лучше бы и вовсе глухим родился — спокойней бы жилось! Так вот… Речь идёт о матушке-игуменье…
        Супруги одновременно вздрогнули.
        Сгустились сумерки. Бузинов зажёг фонарь, прихваченный на всякий случай: от Никиты ведь мало кто засветло уходил.
        Капитану настроение супругов определённо нравилось.
        - То, что мы сейчас беседуем одни, ночью, — продолжил он свои увещевания, — спасает нас от многих неприятностей. Сейчас повсюду нежелательные уши…
        - Царские шпики?
        - Оне-с!
        Супруги снова переглянулись. На этот раз весьма трусливо.
        - Ну, это вы зря! — неуверенно молвил Бузинов. — Здесь у нас, на деревенских просторах, я ни разу не встретил ни одного шпика, а вот у вас в столице…
        Капитан ничуть не собирался успокаивать бедолаг.
        - В столице шпики свирепствует больше, это факт, да и опасностей там поболее, чем у вас, но бывает, что и в деревнях иногда они орудуют. Да как ловко! Иногда свои же на своих доносят, родственники на родственников…
        - Что вы говорите?!
        - Доносят! Весьма и весьма! Иногда совершенно честный человек попадает в список неблагонадёжных, лишь благодаря ненависти собственной супруги или детей.
        - И как же распознать доносчика?
        Капитан вздохнул.
        - Сие практически невозможно. Царь набирает агентов с умом, так искусно, что их порой не отличишь ни от обычных поселенцев, ни даже от крепостных.
        Бузиновы перекрестились.
        - И крепостные шпионят?! Свят-свят-свят! — застонала супруга.
        - Так это что же получается? — возмутился супруг. — Уже и по деревне без надзора его императорского величества не походишь?
        - Получается, что так! Вот уже четыре года все всего боятся, с самого дня основания охранки, — ответил капитан. — Но со мною вам бояться абсолютно нечего: у меня глаз намётан, я шпика от не шпика отличаю на «раз-два!»
        Бузиновы вдруг приняли решение. Почти одновременно.
        - Не пожалуете ли к нам… чаю выпить? Заодно и осмотрите наши владения, опытным глазом, на момент шпиков!
        - Да и переночевать вам не мешает в хорошем месте. Хоть изредка, а то, поди, намаялись, по чужим-то сеновалам… Мы вас в горнице положим!
        Капитану сделалось приятно.
        - Охотно-с!.. Весьма приятно-с… Премного благодарен-с!
        Вдохновенная беседа продолжалась и в дороге, благодаря чему она, дорога, не такой уж длинной оказалась. Пришлось — всего-то! — пересечь ржаное поле, пройти сквозь небольшую рощицу, полюбоваться мерцающими огоньками тихого, весьма уютного болотца и, наконец, увидеть огоньки усадьбы.
        Присвечивая фонарём, Бузинов-муж шёл впереди.
        - Глядите-ка, глядите! — он махнул рукою в сторону поместья.
        Бузинова-жена и капитан ответили не сразу. Шли они, то бишь ковыляли, далеко позади. Сначала просто медленно шли, взявшись за руки, а потом хозяюшке поместья пришлось хромать напару с гостем, держа его за талию — чтоб ему легче было идти. Именно так воспринял Бузинов эту позу. И не расстроился. Он остановился, начал ждать, пока хромающие поравняются с ним.
        - Гляньте, — снова сказал он. — В гостиной нашей свет горит — значит ужин готов и ждёт нас!..
        Жена и гость, наконец, подошли.
        - Я говорю, ужин ждёт нас! — снова повторил Бузинов.
        В ответ раздался протяжный вздох, почти что стон, героя-капитана:
        - Ни к чему всё это… Я привык к походной жизни: перекусывать на ходу, спать чуть ли не на ходу…
        Бузинова неистово захохотала.
        - Ах, бросьте! Вы сейчас не на войне, забудьте о лишениях, не дадим мы вам грустить, как ни старайтесь…
        - Правильно! — поддакнул муж. — Будьте как дома у нас, расслабьтесь…
        Капитану ничего другого не оставалось, кроме как повиноваться.
        К утру военный гость уже вполне освоился в бузиновской усадьбе, командовал не хуже мирового судьи или канцелярского начальника. Супруги во всём поддакивали гостю, даже когда сомневались, прав ли он. И на каждый шаг просили разрешения.
        - Никитушку надо бы завтра проведать… Ему тоскливо без людей… — завёл благотворительную песенку Бузинов.
        - Вместе и проведаем! Завтра же пойдём! — ответил капитан. — Мне он самому нужен позарез, бумаги именные я ему обещал. Обещал, а не дал!
        - Благороднейший вы человек! — воскликнула Бузинова. — Какое счастье, что нас свела судьба! То, что мы ещё несколько дней назад были совершенно не знакомы, а теперь задушевно беседуем у самовара, несомненно, добрый знак…
        - Божие знамение! — подтвердил супруг.
        - Оно-с! — поддакнул капитан.
        - Теперь мы ваши должники, — продолжила хозяйка дома. — Чем мы могли бы вам служить?
        - Полно вам, матушка-барыня, разве мне когда-либо кто-либо служил? Я ведь сам служивый человек, всю жизнь только и делаю, что служу: то царю, то отечеству, а теперь вот ветеранам принялся служить, помогаю им жизнь налаживать…
        - И давно вы на этом поприще подвизаетесь?
        - Давненько, пятнадцатый годок пошёл!
        - Устали, небось, умаялись…
        Капитан отчаянно замотал головой.
        - Вам это может показаться странным, но усталости я не чувствую! Наоборот: после каждого успешно завершённого дела… Нет, не так: после завершения каждой из моих скромных миссий, в меня будто целительный поток вливается. Сильнее становлюсь, здоровее себя чувствую, ей-ей!
        Супруги восхитились:
        - Ей-же-ей!
        - Не оскудеет рука дающего, всё верно…
        Эти тёплые слова добавили герою вдохновения.
        - Я ведь как считаю: Бог всё видит! Кто нынче бедным и убогим помогает, в старости сам не оставлен будет. Я старости не очень-то боюсь, но всё-таки…
        - Старости бояться грех! — провозгласил Бузинов, оторвавшись от утренней рюмашки коньяка. Капитан поправил его:
        - Не старости, а смерти бояться грех. Хорошей жизнью хорошую смерть заслужил — ликуй! Не заслужил — кайся! Правильно я говорю?
        - Совершенно! Совершенно правильно, — поддержала Бузинова. Она всё больше проникалась к гостю. А гость всё делал вид, будто бы пока не замечает этого. Покамест…
        - Так вот, — продолжил он, — если вы пока ещё не умерли, вам бояться есть чего, очень даже есть: болезней, недостатка денег. Для этого и существуют благотворительные комитеты…
        И на следующий день, и через день, и через три дня, начисто забыв о страданиях Никиты Баранова, слушали Бузиновы басни капитана — у богато накрытого стола с самоваром. И, так уж повелось, в середине дня гость начинал картинно зевать, прерывая свой же собственный рассказ.
        - Простите, что-то раззевался я…
        - Оно и не диво: после всего, что вам довелось пережить! Сейчас я вам постелю!
        При этом слове хозяйка неизменно, в течение последних дней, вскакивала из-за стола, шла к шифоньеру, вытаскивала оттуда ворох лёгких одеял, подушку, простыни.
        - О! Зачем все эти хлопоты! — смущался капитан.
        Не менее смущённо чувствовал себя в эту минуту и хозяин дома. Он тут же уходил в свой кабинет, надолго. Ибо, во-первых, доверял супруге, а во-вторых, не станет же их гость и благодетель заигрывать с чужими жёнами в чужой гостиной. Сущий нонсенс!..
        После ухода супруга беседа в гостиной продолжалась лишь небольшое время.
        - Прямо здесь меня на дневной сон определите? — осведомлялся капитан.
        - А где ж ещё? — кокетливо отвечала Бузинова. — У нас, конечно, есть спальня для гостей, да там, боюсь, вам неуютно будет…
        - Это почему-с?
        - Там недавно дочка с зятем располагались — в гости к нам из Кологрива приезжали, беспорядок учинили страшный!..
        - Вот как!
        В этом месте Бузинова обычно закатывала глазки.
        - Да и по другой причине было бы вам там не с руки, даже ежели бы и порядок был образцовый…
        - По какой-такой причине? Договаривайте, ну же!
        - Да там… Рюши, бантики всякие, занавесочки-кружева… Куклы… Словом, не мужской там интерьер, не геройский!
        - Понятно-с… Мало героизма в нашей жизни осталось, и чем далее, тем меньше остаётся…
        Примерно так, или же чуть иначе, продолжалась ежедневная беседа гостя и хозяйки, в отсутствие хозяина. Который был хорошо воспитан и не вникал в чьи бы то ни было досужие разговоры.
        Затем хозяйка с гостем, при обоюдной помощи, пытались расстелить постель — на широчайшем турецком диване. Капитан неизменно спрашивал:
        - Сей диван, как я понимаю, турецкий, то бишь вражеский?
        - Что вы! Что вы! Фасон турецкий, но привезено это ложе из Европы…
        Вот и всё. На этаких словах беседа прекращалась и начинались действия — не военные, отнюдь, а дружеские и весёлые. Хотя и молчаливые. Что остаётся делать жёнушке, когда супруг не против.
        Глава 10 Удачно уговорённые
        Многих ли сумел увлечь своими баснями служивый на ту пору, точно не известно. Известно лишь, что остальные имели честь значиться в списке ожидания — не очень длинном, но всё же солидном. Чтобы всем им доставить удовольствие, в основном духовное, вышеозначенному путешественнику требовались месяцы, а не дни.
        Известно также, что счастливцы, вкусившие капитанского красноречия, были пока немногочисленны. Однако каждый получил своё сполна и был доволен. Кроме Болотникова-младшего. Вот здесь и предстояло отдельно потрудиться. То был самый уязвимый пункт благотворительного списка. Самый болезненный.
        Не только капитану пришлось мучиться и уговаривать Петра Сергеевича. В такой же мере страдали и родители молодого барина. У них-то причин для страданий было поболее.
        Что может быть больнее для родителей, узнавших, что их сын женился не на той, и что, помимо всего прочего, он был готов легко порвать с ними все связи, окажись они против избранницы.
        Боль помещиков росла, непрерывно увеличивалась.
        А когда Авдотья понесла, родители Петра Сергеевича за голову схватились.
        - Как же ты теперь карьеру в Петербурге делать будешь?!
        Сын им:
        - Мне уже карьера никакая не нужна. Продавайте имение, ежели хотите, а у меня теперь тут своя семья. И имение своё собственное есть, правда, небольшое — изба да двор с несколькими курами. Ну, да ничего, проживём…
        Последние слова кровиночки звучали неуверенно, но он всё продолжал настаивать на невозможном.
        - Отправляйтесь в Петербург без меня, можете Фросеньку с собой взять вместо дочери, тем более что обещал я ей помочь устроиться в столице…
        Убитые таким ответом, кинулись родители в ноги капитану, в очередной его приезд, а тот и говорит им:
        - Хитростью надо парня из деревни выуживать. Скажите, что он должен сам на свою семью зарабатывать, коль уж обзавёлся, а не ждать подачек от сердобольных родичей. Ему надо непременно ехать в столицу, хоть на короткое время. А жена незаконная никуда не денется, дождётся, если любит. Поедемте, поедемте, нечего рассуждать! Вместе карьеру будем делать вашему сыну, помогу, чем смогу. У меня на Невском проспекте знакомый французишка есть, аккурат намылился свою лавку продавать, на родину уезжать. Недорого продаст! Я посодействую, чтобы с вас взял недорого…
        Профукать такую перспективу — самим себе врагами оказаться. Так уже давно решили папенька и маменька, а сынок всё фурдыбачился.
        Пришлось идти на поклон к Авдотье, в отсутствие гордого своего отпрыска — пока тот в поле был, на крестьянских работах.
        Красотка приняла свекровь со свёкром ласково, хотя и чувствовала, что не рады ей они.
        - Помоги, Авдотьюшка, — молвила свекровь, низко поклонившись. — Знаем твоё настроение, но и ты наше горе пойми…
        Выслушала их невестушка, слезами облилась. И за себя, и за мужниных родителей, и за чадо своё, ещё не родившееся, горько погоревала. Решение приняла доброе: себе и ребёночку во вред. Зато мужа спасла от родительских проклятий.
        Уговорили они, все втроём, Петра Сергеевича. Не сразу, конечно, уговорили, тут время потребовалось. Помогла им в этом Авдотья, зело помогла. Именно её и послушался, безоговорочно послушался бывший маменькин сынок.
        - Поезжай, Петруша, ведь будешь ты здесь за родителями скучать, а я, чуть не такое слово тебе скажу, будешь меня ругать, мол, глупая я…
        Пётр Сергеевич поначалу серчал:
        - Что ты городишь! Я люблю тебя… знаешь как?!
        - Знаю! Но и родная кровушка имеет свою силу… Будешь тосковать по ним, зло на мне вымещать, а если вдруг заболеют они или умрут — будешь грызть себя потом всю жизнь. И меня с ребёночком закусаешь…
        Долго думал над этим вопросом будущий граф. И признал Авдотьину правоту. Любил он своих простофиль-родителей, и не просто любил, а питал к ним нежность. Ведь они даже крестьян никогда не пороли, хотя имели на это полное право…
        А тут ещё такое обстоятельство возымело роль: графом становиться в деревне трудно, в городе куда как легче.
        Да и свои скрытые колдовские способности испытать жуть как хотелось молодому барину. Зря, что ли, неожиданно узнал о них? Зря, что ли, мавка лесная с ним в игры играла?
        Авдотья, она же болотница, сама эти свойства имела и в муже их распознала легко. Подтвердила все мавкины слова. Потом и своих добавила. Она и посоветовала защищаться от врагов в столице с помощью болотного чародейства.
        Распознать-то распознала свойства мужа Авдотья, да крепко-накрепко наказала: пользоваться ими осторожно, без крайней необходимости не употреблять, иначе серьёзная болезнь постигнуть может.
        И откуда только Дуня всё это знала? Ведь нашли её крестьяне на болотной кочке, отсюда и фамилия — Кочкина. Хорошие люди ей попались, да кочевниками оказались. Побыли в деревне, построили подкидышу избушку и уехали. А вырастила её соседка-бабка. Говорят, та бабка ей всё про неё и рассказала: и о болотном её происхождении, и о всех иных болотнянах, имеющих схожую судьбу, встречающих любовь свою не чаще, чем раз в тыщу лет…
        В тыщу лет и ли не в тыщу, а не каждый раз и не из каждого болота телесный человек рождается. Много болотнян по свету бродит, это правда. Да ведь и болот много! Одно в этом году родит земную тварь, другое — в следующем…
        Ищут-рыщут потом всю жизнь болотники, подбирая себе пару, из себе подобных. Редко кому везёт так, чтобы пара в соседнем селе жила. Некоторым надо ехать далеко. А кое-кто ещё и ухитряется осесть в столице!
        Болотная столица вовсе не похожа на болото. Пойди-разбери, что в ней такого болотного. Если не знать, сколько лиственичных свай вбито под дворцами перед их постройкой, сам не догадаешься вовек.
        Все, кто имели честь родиться в болотном городе — все они, как есть, болотняне. Но не признаются они в своём происхождении, засмеют, затюкают. Лучше уж не спрашивать их самих.
        Выпытывать насчёт таких деталей следует у опытных людей, поживших не один год на болоте, украшенном дворцами. Те знают!
        Капитану удалось убедить родителей Петра Сергеевича, что без него они в Санкт-Петербурге пропадут. А те, надавив на жалость, убедили сына, что побывать там хоть раз, хоть совсем не долго, надо.
        После всеобщих уговоров решился Пётр Сергеевич на серьёзный шаг, дал согласие поехать с родителями в столицу. На непродолжительное время.
        А тут и нотариус пожаловал — вместо капитана, бумаги на продажу имения оформлять. Пахло от того нотариуса то ли иностранной водкой, то ли лекарством. Противные остались от него воспоминания у всех, кто успел с ним пообщаться накоротке.
        Пока тянулась эта процедура, Пётр Сергеевич решил наведаться к Фросеньке — попрощаться. И извиниться, что лично сам не смог её в столице пристроить. Авось не застрелит в отместку!
        Велико же было удивление Болотникова-младшего, когда Фросеньки он дома не обнаружил. Казачка раньше него в Петербург ускакала.
        - Приехал за ней важный кучер, весь в позолоченной ливрее, на богатой бричке, да на тройке вороных коней! — радостно провозгласил старый есаул.
        - Никак, сам царь дверей за ней прислал? — зло пошутил барин.
        Старик Репкин с возрастом стал глуховат, потому и в шутках не больно разбирался.
        - А что? Может, и сам царь прислал! Император! Собрали её быстро, по-военному, видать, оценили, чья она дочь. Таких девиц у нас в округе больше нету! Дамский батальон будут формировать, али как? Не слыхали, часом, барин? Император Николай Первый, говорят, любит молоденьких фрейлин, которые боевые и при случае защитят страну, а не только лишь пирожные есть могут! Может, и вправду Фросеньке моей фрейлиной суждено стать, даже без учёбы в Смольном, она ведь боевая!..
        Приди барин чуть раньше в ту избу, застал бы весь ма грустную обстановку. Фросенька целых несколько дней пролежала заплаканная, на сундуке с приданым. Как прибежала от колдуньи, вся в слезах, да так, в слезах, и оставалась — с утра до вечера. Отец её не трогал: давно привык к дочкиным настроениям.
        А тут вдруг, как-то вечером, ближе к ночи, разлаялась Полканиха.
        - Никак, снова пожаловал кто-то… — сказал есаул.
        У калитки стоял молодой посыльный. Он размахивал белым конвертом, а почтовая карета виднелась неподалёку.
        - Михал Михалыч, вам письмо!
        Репкин схватил конверт дрожащими руками.
        - Неужто письмо?! От кого же?
        - От одной весьма важной персоны, от военного!
        - А-а-а… Кажется я знаю, кто тот военный… Премного благодарен-с!
        - Рад служить ветеранам!
        Старику не хотелось, вот так сразу, отпускать посыльного, уж двое суток, как ни с кем не балагурил.
        - Откуда вам известно моё военное прошлое?
        - Не было бы известно, кабы не всё тот же уважаемый военный господин. Он меня напутствовал: «Когда будешь письмо передавать, обязательно скажи, что ты рад служить ветеранам войны с Наполеоном!»
        - А-а-а… Ну, ладно… Ой, погодите, не уходите, погодите, я ведь заплатить вам за труды должен! — спохватился Михал Михалыч.
        - Ничего платить не надо-с!
        - Сейчас сбегаю в избу, — не унимался Репкин, — принесу вам чего-нибудь поесть!
        Посыльный не сдавался.
        - Тот человек, который меня к вам направил, заплатил сполна и строго-настрого наказал мне вас насчёт благодарности не тревожить.
        - А-а-а… Ну, коли так… А может, переночевать у меня изволите? Время-то позднее!
        - Не могу! — ответствовал посыльный. — Мне до утра ещё надо поспеть в две деревни с весьма срочными донесениями!
        - Тоже по военной части?
        - Угадали! Там живут два отставных офицера, молодых ещё, так им велено явиться для прохождения новой службы в Польше!
        - В Польше?
        - Ходят упорные слухи, будто в Польше готовится восстание… Ну, всего вам доброго, желаю утешиться письмецом!
        - Уж постараюсь! Ступайте с Богом!
        Громкая беседа разбудила дремавшую Фросеньку. Она выбежала слишком поздно, не успела расспросить почтаря.
        - Тятя! Кто там приходил?
        - Посыльный!
        - От кого?
        - Сейчас прочитаю…
        Старик Репкин взял очки, стал читать.
        - Поди ж ты! От самого капитана письмо…
        У Фросеньки вновь появились сомнения. Гадалка строго-настрого запретила ей общаться с приезжим капитаном, сказала, что тот доведёт её до греха. А тут такое срочное письмо, присланное с нарочным…
        Репкин вытащил из кармана трофейный монокль.
        - Погоди, дочурка… вот… читаю…
        Репкины узнали из письма, что капитан встретил по дороге в Петербург старинного приятеля, у которого ещё больше связей, чем у него самого, и что этот приятель тоже рвётся пристраивать молодых, работящих и храбрых девиц во фрейлины, во дворцовые дамы.
        Письмо дышало добротой. Такой внимательной добротой, что Фросенька опять переменила мнение, перестала бояться хромого предводителя ветеранов. Если что, она защитить себя сможет, крепенькая уродилась! И оружием владеет. А капитанчик, тот отнюдь не великан… И потом, она не дура и не чурка деревянная, с которой можно делать всё что угодно. Не гулёна она. И не развратница.
        Конечно, за военным гостем могли стоять другие люди, более свирепые. Но зачем она им, такая хитрая да глазастая? Она ж не кисейная барышня. Заметит опасность — сразу уедет к тятеньке!
        Фросенька ощутила в себе прозорливость, что-то вроде ясновидения. Вероятнее всего, гадалка мстила ей за молодость и красоту. Завидовала! Может, ей самой хотелось в Петербург? Ведь на болотах, как известно, жизнь занудная. Точно! Позавидовала старая карга! Фросенька пока ещё не знала, что после её ухода гадалка сразу же и померла, поскользнулась, ударилась виском об угол печи. Сон о блондине, приносящем смерть, оказался в руку.
        Глава 11 Приятная дорога
        В тот момент, когда шла беседа молодого барина с есаулом Репкина, Фросенька пребывала в радостном настроении. Она мечтала о пирожных! Их, наверное, в Смольном подают четыре раза в день: в завтрак, в обед, в полдник и в ужин! Ну, и, конечно, о царе дверей, о таинственном подземном владыке всё время помышляла. Ей, непосредственно перед отъездом, снился один и тот же красочный сон: симпатичный пузатый дяденька, да такой ласковый, да с такими большими перстнями на пальцах, ловко её танцевать водил, будто пушинку болтал в воздухе! А она всё туфельки теряла… Теряла и теряла… Словно Золушка из французской сказки. Нет, не зря она в Париже родилась. То было хорошее начало. Для чего? Там видно будет… А пока она считала вёрсты до столицы: полустаночки так и мелькали, так и мелькали…
        На одном из полустанков подсел к ним в бричку… Капитан! Нашёл-таки время, бросил все остальные дела. Ещё и извинился, добрая душа, что прямо из отцовской избы взять её не смог — дела другие были, устраивал другие судьбы.
        Выслушав о Фросенькиных снах, благодетель подтвердил, что царь дверей именно так и выглядит, мол, ему тоже подобные видения случались. Но об этом советовал пока не думать. Думать советовал о предстоящей встрече с государем. Если повезёт, он уже через несколько часов прибудет инкогнито в самую богатую гостиницу Воронежа, для предварительного знакомства с будущими фрейлинами, коих будет несколько — десять-двенадцать.
        И то, что Фросеньку, минуя Смольный, могут сразу во фрейлины взять, тоже охотно подтвердил. Смотря, как она себя поведёт. Возраст-то уже солидный, целых шестнадцать лет. Смолянки в этом возрасте вовсю о женихах мечтают, а не об учёбе!..
        До гостиницы оставался большой кусок. Была полночь-заполночь, а ещё даже границы города Воронежа не обозначились.
        Хоть и трясло в повозке, похожей на карету, а всё же Фросеньке удалось слегка вздремнуть. Время от времени приходя в себя, вспоминая, кто она, где родилась, где всё время потом жила и куда, собственно, ехала теперь.
        В полумечте-полудрёме приятно грезилось о мужчинах: то Пётр привидится, то отец, то капитан. То ещё какие-то, совершенно незнакомые, мужчины — все солидного вида, приличные, богатые.
        Но лишь удавалось заснуть покрепче, сразу же являлся Пётр Сергеевич. И снова была сладость во всём теле. Наипаче внизу живота. Не рановато ли они расстались с барином? Можно было бы ещё порезвиться, практику приобрести, какую-никакую…
        В очередной раз пробудившись, казачка громко вымолвила: «Петя!»
        Хорошо, что капитан не слышал, тоже задремал.
        Пришлось Фросеньке признаться самой себе, что за Петром Сергеевичем она ужасно сокучилась. И ещё долго будет скучать, если… Если не попадётся кто-то более оборотистый и смелый, и начнёт её так же страстно целовать, кусать и тискать… Ах… Как неудобно, всё-таки, думать про такое…
        Пришлось, однако, срочно поменять ход мыслей. В таком-то положении лучше всего думать о серьёзных людях. О капитане, например. Ах, если б маменька сейчас была жива и видела, как её бравая дочь-героиня путешествует в одной повозке с таким же бравым рыцарем. Ну и что, что он намного старше, ведь мать была тоже намного младше тятеньки — на целых тридцать шесть лет!
        Поймав себя на таких отважных мыслях, Фросенька смутилась даже больше, чем когда грезила о Петре Сергеевиче.
        Окончательно проснувшись, она глубоко вздохнула, повернула голову, глянула на капитана. Тот уже успел перекусить, смахивал с себя хлебные крошки, лохматил носовым платком усы. Затем достал из кармана трубку.
        - Не спишь, родная? Надобно готовиться ко встрече. Ради тебя ведь сам приехал!
        - Уже приехал?! И давно? — всполошилась «будушая фрейлина».
        - Мне о его прибытии встречные посыльные уже два раза сообщали. Пока ты дремала. Так что… Прихорашивайся! Куй железо, пока горячо.
        - Поняла-поняла!..
        Юная казачка, снова начисто забыв о присутствии лишних ушей, то бишь о ливрейном кучере, принялась щебетать, вслух строить смелые планы относительно будущей встречи с императором. Капитан остановил её многозначительным взглядом. И даже по-отечески пригрозил — «сделал пальчиком»!
        Этот взгляд и этот жест чрезвычайно умилили Фросеньку. Какой, всё-таки, заботливый капитан. И какой самоотверженный! У самого дел полно, а он нянчится с ней, буквально нянчится! «Не спишь, родная?» Как сладко в душе после таких слов. И не только в душе…
        Тут Фросенька невольно вздрогнула. Хотя, что здесь преступного? Если на отца смотерть с вожделением грех, то на капитана… Почему бы нет?
        Царь ведь будет её во фрейлины отбирать, а не в любимые. Скорей всего, встреча, хоть и ночная, пройдёт хлодно, официально. А Фросеньке так хотелось тепла… Любви…
        Казачка снова глянула на капитана. Сквозь ресницы, робко. Не прочитал ли он её мыслей?
        Служивый только ухмылялся в усы, по-доброму подмигивал. Затем… Погладил коленку!
        Фросенька вспыхнула, одернула зачем-то юбку. Затем устыдилась этого жеста. Что, если капитан обидится?
        Нет, он не обиделся, а снова улыбнулся, ещё добрее.
        - Не смущайся, милая, всё будет хорошо!
        И снова эта добродушная улыбка…
        Фросенька разомлела окончательно. Ох, если бы не казённая встреча, которой ей уже почти совсем не хотелось, она бы мигом обняла капитана, прильнула бы к нему всем телом, расцеловала бы, а затем, приехав на место, отдалась бы со всей страстью, даже более охотно, чем Петру Сергеевичу. Он солиднее «будущего графа». Да и умнее, так как в графья не метит. Он делает людей счастливыми. Он крепко стоит на земле, рассуждает здраво. Он не мечтательный маменькин сынок. Этому доброму мужлану, хотя он и старше её, намного старше, и не отец вовсе, она отдала бы всё, всю себя. Но и об отце не забывала бы, конечно.
        Вдруг ей пришла здравая мысль.
        - Пока я буду беседовать с…
        Фросенька бросила сторожкий взгляд на кучера.
        - Тс-с-с… — снова «сделал пальчиком» капитан.
        Фрросенька приблизила губы к его уху.
        - Пока я буду беседовать с государем, где в это время будете вы?
        Капитан прищурился. Пошевелил усами. Вдруг, резко ухватив её за талию, прижал к себе. Фросенька вспыхнула, прильнула к благодетелю. Ах, снова эта сладость, захлестнувшая волной!
        Благо кучер всё время сидел ровно, смотрел прямо.
        От капитана пахло так же, как и от отца — табаком. Усы приятно щекотали ухо. Дыхание буквально обжигало.
        - Я, моя милая, буду у себя, в той комнате, которую мне приготовили. Моё дело привезти тебя. А дальше…
        - А дальше меня увезут во дворец?
        - Возможно…
        - Прямо-таки во дворец?!
        - Неисповедимы пути государевы. Я за вершителей судеб отвечать не могу-с…
        Он с тяжким вздохом отодвинулся на сидении, вжался в мягкий борт повозки. Боялся искушений? Сильных чувств? Как это мило. Какой он стеснительный, скромный, доброжелательный и совсем ещё не старый, этот ветеран отечественной войны.
        Фросеньке захотелось сделать капитану что-нибудь приятное. Большое, значимое. Не тотчас, конечно, а позже. Когда станет ясной её судьба. Когда она сделается фрейлиной. Тогда она перво-наперво отблагодарит его, одарит по-царски. Если не по-царски, то по-фрейлински.
        Глава 12 Приключение в гостинице
        А вот и город. Вот и гостиница впереди. «Отель де Франс». В других гостиницах разве могут цари останавливаться? Хотя…
        - Разве нет у царя в каждом городе по дворцу? — осторожно спросила Фросенька.
        - Есть! Но это когда он открыто путешествует. А сейчас инкогнито…
        Фросенька ликовала. Такие мелочи, которые не мелочи на самом деле, сильно её трогали, до глубины души: царь сподобился уделить ей время, снизошёл до такой мелкой мошечки. Знать, не такая уж и мелкая она, юная казачка, знать, дело серьёзное насчёт неё задумал император. Планы на неё имел и виды… Страна по-прежнему требовала героев! И героинь.
        Бричка остановилась. Кучер спрыгнул с облучка, зевая, подошёл к капитану. Тот дал ему несколько монет.
        Затем оба путешественника ступили наземь.
        Из главной двери вышел швейцар, раскланялся. Почему-то только перед Фросенькой. А капитана, вроде, и не заметил! Видать, шепнули уже ему насчёт Фросенькиного будущего места во дворце.
        Затем, также отдельно от капитана, уже другой служитель гостиницы, повёл девушку в прекрасные покои. Ни души там не было, а всяких красивых штучек и вкуснейших яств полным-полно. Были и пирожные, да в таком количестве, что в одиночку никак не съесть, тут и месяца не хватит.
        В одиночестве Фросенька недолго оставалась. Сначала в комнату ввалились… Нет, пока ещё не люди, а только запахи. В виде металлическогго кувшина с фигурной ручкой, принесенного неприметной, почти прозрачной девушкой в чепце.
        «Горничная», — догадалась Фросенька. Она знала, кто такие горничные, зря что ли, путешествовала по Европе, хоть и в малом возрасте. Да и тятенька любил о них рассказывать, когда прибыли на родину. Говорил, что те чужие девки зело покладисты. К чему он это говорил, смекнула позже.
        Фросенька пошевелила ноздрями. Ах, какой же аромат шёл из сосуда Аладдина!
        О пирожных она временно забыла, хотя мысли её оставались по-прежнему в животе, чуть пониже желудка. Не впервой. Снова сделалось сладко, гораздо слаще, чем во время встреч с Петром Сергеевичем. Где-то он теперь, её любезный друг?
        Запахи чуть поутихли, Фросенька быстро к ним привыкла, принюхалась.
        А на пороге появился важный господин. Точь-в-точь как человек из вещего сна! Весь разодетый в шелка и бархат, а также в меха…
        На том величественном барине была соболья шапка, которую он хотел было сбросить небрежно, прямо на пол, но прибежавшая услужливая горничная успела подхватить её. Затем прозрачная девица в кружевном чепце присела в глубоком реверансе. Важный человек протянул ей рубль. Она приняла его, поцеловала руку дарителю. А на руке той…
        Недавно виденный сон сбывался полностью! На руке той было несколько перстней. Вторая же рука, опять-таки согласно сновидению, была украшена двумя браслетами.
        При человеке находился красивый саквояж красно-зелёных бархатных тонов, местами отдававший в коричневато-болотную зелень. Так то был сам болотный владыка? Именно ему было поручено готовить юную казачку ко встрече с государем?
        Если подумать, иначе и быть не могло. Царь, путешествовавший инкогнито, мог полагаться только на тайные силы. Скажи он хоть одному человеку о своих планах, инкогнито нарушится.
        Фросенька продолжила лихорадочно соображать. Стало быть, и капитан не совсем обычный человек? Впрочем, это чувствовалось с самого начала. Потому Полканиха и лаяла. А не потому, что он плохой.
        Когда горничная удалилась, человек раскрыл саквояж, достал из него саквояжик поменьше, такой же бархатный и приглушенно цветастый.
        - Вы из дворца? — спросила Фросенька.
        Мужчина кивнул. И дальше он всё делал молча.
        Сперва задул свечу, располагавшуюся на фигурном настенном канделябре. Шёлковая обивка кресел и кушеток мгновенно потускнела, комната погрузилась в полутьму, пронзаемую пламенем крохотной лампадки, некогда освещавшей икону. Самой иконы не было, вместо неё имелось ярковатое прямоугольное пятно, окружённое слегка выцветшим узором обоев.
        В полутьме настенный канделябр стал смахивать на ветку дерева. Или на протянутую руку. Фросеньке очень захотелось пожать её. Человек из сна, будто прочитав мысли будущей фрейлины, взял тяжёлый завиток пухлыми пальцами, чуть прижал его и… резко повернул! Ну, и силища была у того барина, раз мог ворочать чугунным канделябром. Что дальше?
        Дальше начались сплошные чудеса. Узорчатая стенка поплыла куда-то в сторону. Образовалась дверь, довольно широкая. И высокая, прям до потолка. Сущая дыра. Дырища!
        Барин важной походкой вошёл в ту дыру. Стало тихо. Потом раздался металлический щелчок. Затем деревянно хлопнуло. Там была ещё одна дверь? Где-то шумно полилась вода. Любопытство захлёстывало Фросеньку, усидеть никак было нельзя. Она на цыпочках подошла к полураскрытому саквояжу, осторожно заглянула в него. Там лежал атласный свёрток, из которого блестящими носками торчали красивые туфли — целых две пары. Порыться бы, узнать, что там ещё внутри, да боязно. Фросенька уселась на кушетку, стала ждать.
        Возвратившись, важный человек вынул всё содержимое из саквояжа. Атласный свёрток оказался одеждой. То были два халата — дамский и мужской.
        «Странно, — подумала Фросенька, — зачем эти халаты?»
        Потом она решила, что, вероятно, государь устал и не желает мучиться в официальной одежде. А вот почему халатов два… Скоро узнается.
        - Когда начало? — спросила девушка.
        - Надо немного подождать, — сказал таинственный господин.
        Вода за стенкой продолжала шуметь, но уже чуть громче — видно, вторую дверь оставили открытой.
        Господин сделал кому-то невидимому знак. Вкатили шарманку. Одну песенку на ней сыграла горничная, а другую — сам господин. Далее ручку шарманки крутил кто-то и вовсе невидимый. Или Фросенька не видела его из-за тумана, который неустанно шёл из сосуда Аладдина. Невидимый музыкант был ей мало интересен. А вот важный барин…
        Тот, произнеся пару галантных фраз, уселся подле кандидатки во фрейлины. И снова замолчал. Дабы прервать молчание, Фросенька встала с кушетки, сделала книксен и протянула барину руку, как бы преглашая на танец. Господин отрицательно покачал головой. Но с кушетки поднялся. Стал неуклюже переминаться с ноги на ногу. Какой смешной, однако!
        Кружить тот барин казачку в танце не кружил, видимо, просто не умел он танцевать. Зато вполне увереннно повлёк девушку в соседний покой, там где была другая дверь, ведшая далее, за которой по-прежнему громко шумела вода. Там была роскошная ванная! Кто бы мог подумать, что за стеной богатого гостиничного номера может располагаться ещё более красивый интерьер.
        - Необходимо чистой быть, — произнёс незнакомец. И вышел.
        Господин вышел, Фросенька начала раздеваться. Окунувшись в горячую пенную воду, она ощутила блаженство, какого ещё не испытывала никогда. Под действием травяных ароматов нахлынули деревенские воспоминания. И снова, в течение всего нескольких минут девушка успела вспомнить всех своих знакомых мужчин. Всех, кроме отца. Тятенька не в счёт, сказано уже. Пётр Сергеевич и капитан были главными среди многих…
        Фросеньке вдруг захотелось любви. Срочно! Уже хоть с кем-нибудь. Да хоть с тем господином, который только что вышел. Не с государем же ей быть в близких отношениях. Если она пока ещё в ванной находится, то и государь, стало быть, тоже где-то в ванной пребывает. Омывает тело после трудового дня. Ну да, у него ведь столько приёмов ежедневно. Пока государь о ней вспомнит, она уже успеет…
        Будто прочитав её мысли, снова вошёл тот господин. У Фросеньки перехватило дух от зрелища: господин был наг. Совершенно гол!
        Он, всё так же молча, поднял ногу, поставил её в ванну. Его колено очутилось прямо у её губ. Она поцеловала то колено. Ей так захотелось! После того, как Пётр Сергеевич поцеловал однажды её колено на чердахе, ей давно мечталось сделать то же самое кому-нибудь. И вот, сделала…
        Господин воспринял это как хороший знак. И явно передумал мыться.
        А Фросеньке стало жарко, как никогда. Окруживший ванну пар вызывал почти удушье. Пришлось подвигаться немного, оглушительно фыркнуть, поднять фонтан брызг.
        Господин принял и этот демарш благосклонно. Он набросил халат, сунул огромные ступни в блестящие туфли.
        Затем этот весьма галантный кавалер, предположительно очень страстный, вытащил из ванны Фросеньку. Облачил её так же, как и себя. И повёл в соседнюю комнату. Но уже не в ту, где они пробовали танцевать.
        С другой стороны большой ванной комнаты имелась ещё одна дверь, а за ней размещался огромный зал с огромным же бассейном.
        Придя в ту залу, Фросенька ахнула: сколько же там ещё было атласных халатов и красивых домашних туфель разнообразных расцветок и размеров. Определённо кем-то забытых. Или специально брошенных. Небрежно, по-царски…
        «Может, это и есть царский бассейн, где император плавает инкогнито, — подумала Фросенька. — Сейчас меня поведут ещё дальше, в четвёртую комнату, красиво приоденут и, наконец, представят государю, который явно в эту самую минуту меня ждёт, отдыхая после бани».
        Хорошая мечта. Достойная любой девушки, независимо от её происхождения и воспитания.
        Однако важный господин на этот раз не одобрял мечтаний Фросеньки. Он снял с неё халат…
        Начались красивые утехи. Водный праздник!
        Сначала было плавание: то в обнимку, а то вдруг взявшись стыдливо за руки, очень стыдливо. Казачка даже усомнилась в намерениях солидного красавца. Ему было жаль её… трогать? Так спросил бы, а она ответила бы: делайте со мною, что хотите. Так написано в тех книжках, которые она, едва-едва распознавая буквы, всё-таки читала.
        Господин всё молчал и молчал.
        «Ну и скромник, — внутренне зашлась казачка. — Вся деревня бы его обхохотала, явись он к какой-либо девке с таким предложением…» Она ждала самого главного. Долго ждала. А когда совсем устала ждать, в тот момент оно и наступило… Дождалась!
        «Интересно, как мы смотримся со стороны», — развеселилась Фросенька. Она была уверена, что дамы, нарисованные в тех журналах, которые привёз ей тятенька из Франции, ужасно ей завидуют. А тятенька вообще их не листал, похоже, те журналы. Иначе знал бы, что там не только моды…
        Плавание было грандиозным. Господин выл от удовольстия. Фросенька теперь целовала всё, что попадалось ей под губы. Господин поступал так же. Им обоим было хорошо. Кусался господин больнее, чем Пётр Сергеевич, но от этого Фросеньке было только приятнее. После всего новоявленной будущей фрейлине предложили шампанского.
        Выпив, она хотела продолжить действо, но господин, как ни странно, отказался. Устал!
        Он перенёс её в самую первую комнату, в ту, где они увиделись впервые, а не в ту, четвёртую, где их мог ждать государь. Уложил на атласные подушки. Государя всё не было и не было, но были чудесные подушки. С таким хорошеньким рисуночком…
        Странно. Встреча с императором отложена на утро? Бывает ли такое? Странно…
        Фросенька уснула. Во сне ей привиделся праздник в бассейне. Всё в том же. Однако вода там была… Мутно-голубая, скорее даже серая! Как можно этакую воду наливать для царского купания?
        Плавала она в том сне одна. А потом пришёл любимый капитан и не захотел нырять. Даже не разделся.
        - Нет, не любит он меня, — вслух решила девушка.
        Дальше ничего не снилось. Ничегошеньки.
        Глава 13 Отрезвление
        Очнулась Фросенька поздним утром. Уже от других запахов, от ароматов табака и водки. И от криков капитана:
        - Бессовестная! Куда ты вчера делась, ась?! Царь ждал тебя и уехал!
        Казачкино сердце готово было выскочить. Значит, всё-таки, она была права: царь ждал её именно в той, самой последней, четвёртой комнате. Как нехорошо получилось. Зачем она пошла на поводу у неизвестного человека? Который, к тому же, всё время помалкивал. Нужно было ей разговорить молчальника, настоять, чтобы её после бассейна вывели в совсем другую дверь. А не несли в халате на кушетку, в этот задымленный покой. Кто тот господин? Был ли он в себе? Перепутал ли он двери нарочно? Знал ли его капитан? Непохоже. Раз так кричит, значит не знал.
        Возражать не было смысла. Первое, что пришло в голову:
        - Отдайте меня в Смольный, я согласна на учёбу…
        - В Смольный? — возмутился капитан. — Как я тебя там представлю? Девицей? Невинным созданием? Отдалась первому встречному…
        Первый встречный, кем бы он ни оказался, был Фросеньке не противен, а по-прежнему приятен. Но надо было настоять, чтобы… Ах, какая досадная ошибка! Её с кем-то перепутали, определённо. Не для неё готовились все эти залы и душистая ванна с басейном. Теперь вот сиди и оправдывайся.
        - Смольный не Зимний дворец, — попробовала «выкрутиться» казачка. — В институте никто ничего не узнает. Вы ведь не скажете. И я не скажу. А тот господин, он, поди, не был в Смольном никогда. В институтах таких господ не бывает…
        Капитан молчал, продолжал злиться.
        - Кто он? Вы его знаете? — надрывно спросила Фросенька.
        Ответа снова не было.
        - И где же он теперь? — задала себе самой вопрос несчастная.
        Она пошла к окну. Со второго этажа открывался неплохой вид. У крыльца стояла бричка. Фросенька её узнала. И кучера узнала, но теперь он был одет не в ливрею, а в извозчичий кафтан.
        А тут и незнакомец вышел на крыльцо. Наряд его смотрелся чуть получше кучерского, но тоже не ахти как. Где соболья шапка? Где восхтитительная бархатная мантия?
        Фросенька не знала, что то был театральный реквизит, потому и мучилась вопросами.
        Она вернулась к благодетелю, присела на кушетку рядом с ним.
        Капитан кликнул прислугу. Пришла дебелая матрона, никоим образом не напоминавшая вчерашнюю полупрозрачную девицу в чепчике.
        - Чего прикажете?
        - Принеси-ка ты нам, милая, чайку, да покрепче. И вареньица… Ты какое любишь?
        Вопрос был адресован Фросеньке. Бедняжка пожала плечами.
        Матрона вышла и через несколько минут вернулась с тяжёлым расписным подносом. Поставила его на стол. Безмолвно удалилась.
        Чаепитие вновь сблизило рассорившихся путников. Им по-прежнему надо было в Петербург, срочно. Обоим! Так они решили, хохоча и хлопая друг друга по плечу. Настоящая казачка может хлопнуть — мало не покажется.
        В общем, помирились. Благодаря хорошему характеру и отходчивости капитана. Злопамятство великий грех! К тому же, благодетель старых ветхих ветеранов не может долго злиться на молоденькую, шуструю, смышлёную, во всём приятную резвушку.
        Капитана ждали в столичном комитете героев-инвалидов. А Фросеньку… Кто её где ждал? Тут не мешало уточнить.
        - Может, мне притвориться девицей? — спросила казачка. — Думаю, я это сумею, у нас все деревенские девушки умеют… Может, примут меня в Смольный, а?
        - Там есть врач! — рявкнул благодетель. — Доктор, который делает всем барышням медосмотр. Разденься-ка, дурочка ты моя… — он вдруг сменил тон на ласковый. Точно так же и отец жалел юную казачку, когда она, чересчур расшалившись, приходила с повинной.
        Фросенька сняла халат, осмотрела своё тело. Там были синяки от укусов. Некогда приятных, а теперь вызывавших отвращение далеко идущими последствиями.
        - Ну вот! — опять взбесился благодетель. — И что мне с тобой делать?!
        Фросенька, вся нагая, бросилась на кушетку, принялась рыдать.
        Капитан, поднявшись со своего места, постоял над ней несколько мгновений молча. Затем сел рядом. Затем начал расстёгивать сюртук. Сняв его, бросил в угол. Затем стал расстёгивать брюки.
        Жертва страшного недоразумения перестала плакать. Любимый ею и такой желанный накануне вечером мужчина, похожий на отца, окончательно её простил!
        Вскочив с кушетки, Фросенька помогла служивому снять брюки, бросилась целовать колени. Капитан застонал.
        - Вам плохо? — испугалась тятенькина егоза. — Не слишком ли я резко с вами обращаюсь? Совсем забыла, что вы старше… Где болит?
        Вместо ответа капитан вскочил, подбежал к двери, приотворил её и, просунув руку в щель, сделал знак кому-то, находившемуся в коридоре. После того рука его вернулась со связкою ключей.
        Из коридора донеслись удаляющиеся шаги.
        Капитан запер дверь на два оборота. Подойдя к Фросеньке, он стал обнимать её, тереться дрябловатым телом о её нежную кожу. Как ни странно, девушка была рада. Тело капитана казалось ей прекрасным. Она любила!
        Затем любимый стал намазывать её остатками варенья и всю облизывать…
        Не таким уж слабаком оказался «коротышка». В ту минуту Фросенька ненавидела Петра Сергеевича за то, что тот дал её обожаемому благодетелю такое прозщвище. С героем-капитаном казачке было хорошо, как ни с кем другим. Молодой Болотников и ряженый «человек из снов» в подмётки ему не годились.
        - Всё, что ни делается, к лучшему! — воскликнула Фросенька.
        Довольный капитан накрыл ей рот своим усатым ртом. От такого непередаваемого удовольствия казачка совершенно отключилась.
        Угодить в постели не значит чем-то обязать. И уж тем более не значит обязать на всю жизнь. Но капитан сжалился над Фросенькой, взял её с собой в Петербург. Хорошим человеком оказался, не отправил назад к отцу. Не пережил бы позора инвалид! Да и она, Фросенька, не пережила бы. А что у благодетеля в ту ночь денег солидно поприбавилось, откуда же ей было знать.
        Приехав в Петербург, Фросенька не отходила от новоявленного отца ни на шаг. Вдруг передумает и бросит, вдруг не захочет долго возиться с легкомысленной девкой? Теперь-то ей в благородные ходу нет — нечистая она. Да и почти все мысли у неё теперь нечистые. Разве какая-нибудь благородная девица будет всё время помышлять о причинном месте, испытывать сладкое томление при первом же упоминании о нём?
        Ой, лучше бы уж там, в деревне, Пётр Сергеевич не заигрывал с ней вовсе, лучше бы ей девой оставаться. Подольше. Как можно дольше. Может, всё в жизни обернулось бы иначе. Может, стала бы она дворцовой дамой и без этих фокусов. А теперь…
        Глава 14 Благодетельница ветеранов
        Теперь, что бы ни делал капитан, что бы ни говорил, Фросенька должна была быть счастлива. Или притворяться счастливой. А притворяться-то и не особенно пришлось. Счастьем, истинным счастьем были для неискушённой казачки ежедневные соития с капитаном. Она безоговорочно выполняла все его пожелания, а те с каждым днём становились всё мудрёнее и мудрёнее. Скоро французские журналы с их развратными картинками стали казаться Фросеньке детскими книжками.
        Оставаясь наедине с собой, девушка разглядывала в большом зеркале тело и лицо. До чего же прекрасными становились они после актов любви! Она теперь мечтала о главном — обвенчаться с любимым. Тем более что жили они в большой квартире, на много-много комнат. Правда, и гостей в той квартире хватало. И далеко не все они были ветеранами, скорей наоборот. Среди них было много молодых людей, которые приходили с подругами, тут же запирались в комнатах, подолгу там оставались. Иногда чужие тятеньки приходили с дочками. А иногда и маменьки с сыновьями. И ни разу не было, что маменька дочку привела или отец сына.
        Вскоре появились подозрения, что то были не родственники. Однако спрашивать о чём-то Фросенька не решалась. Боялась расстраивать капитана. А когда один из уважаемых гостей, бросив подругу, погнался за ней по коридору, просто убежала, спряталась — и всё.
        Хоть и не имеет походная жизнь отношения к продажной любви, на войне ведь все любят бесплатно, однако примета и на этот случай у Фросеньки имелась: ежели чего не понимаешь до конца — помалкивай.
        Если благодетель знал, что его гости друг другу продавались — одно дело. Не знал — тогда совсем обратное, тут можно было и малехо понаушничать. Но гордая казацкая душа была выше этого.
        Юная казачка совсем уж было замуж собралась за героя, характером похожего на её отца, но у того были другие планы.
        - Слишком молода ты для меня! — объявил ей благодетель через месяц после первой медовой ночи, во время совместного ужина. — Да и работа моя не даст много времени на семью. Детишки пойдут, пелёнки… Ответственности на мне много, пойми.
        Набив до отказа трубку и хорошенько раскурив её, начальник ветеранов Петербурга стал в красочных деталях описывать свою работу.
        - И ты бы шла на работу, ась? — сказал он в завершение беседы.
        Фросенька призадумалась.
        - Я бы могла вам помогать… в вашей работе…
        - Каким образом? — хихикнул капитан. Впрочем, тут же осёкся, и сам призадумался.
        - Есть для тебя местечко! Будешь довольна! Назначу тебя сестрой милосердия. Как твоя матушка будешь работать, согласна?
        Фросенька вспыхнула от восторга, но тут же вспомнила, что ничего не умеет делать. Разве что только стрелять да коров с козами пасти.
        - Дурочка ты моя, — погладил её по спине новый начальник. — Я выделю тебе покой для приёмов. Отдельный! Будешь лечить ветеранов духовно, а не физически… Кое-кто из них одинок, слаб здоровьем, требует внимания большого, обхождения особого…
        - И какие же слова мне надо будет подбирать, чтобы, часом, не обидеть старичков?
        - Ласковые! — радостно воскликнул благодетель страждущих. — Самые что ни на есть приятные! Ты девка умная, справишься, не горюй…
        Капитан ещё долго сетовал на свою забывчивость. Как он мог запамятовать о тех, кому возраст и контузии не позволяет даже двигаться самостоятельно.
        - Их к тебе привозить будут, а ты с ними беседуй…
        - А они будут в мундирах? В погонах? В орденах?
        Тут благодетель даже смутился. Но скоро пришёл в себя.
        - Конечно в погонах, милая! И во всех орденах, если хочешь. Ветеранам только дай похвастаться медалями да прочими наградами…
        - Не говорите так, мне их жалко…
        - А если жалко, тем более не должна отказываться!
        - Я и не отказываюсь, просто не люблю, когда о ветеранах говорят, будто они кровь свою весело проливали, а теперь их хлебом не корми — дай похвастаться…
        Руководитель всех убогих сделал паузу. Затем елейно произнёс.
        - Ты, я вижу, любишь всех военных, лю-ю-юбишь, да?
        - Как же мне их не любить, сказала Фросенька, — коли не только тятенька, но и матушка моя, оба родителя были военными…
        Капитан улыбнулся, но как-то невесело.
        - Ты ведь уже знаешь, что любовь бывает разной…
        - Знаю! — выкрикнулая Фросенька, не боясь разбудить гостей, давно храпевших за стенкой.
        Начальник ветеранов традиционно «сделал пальчиком», мол, тсссс.
        - Всю ширь её тебе лишь предстоит узнать. Ты ведь так молода… Готова ли ты к разной любви?
        - Если будет настоящая любовь — готова.
        Капитан, слегка помедлив, выдал заключительную фразу:
        - Ну, а для того, чтобы выведать получше…
        - Кто чем дышит?
        - Да… Нужно много-много, долго-долго побеседовать. Начнём с бесед, согласна?
        Как было Фросеньке не согласиться. Она всегда мечтала о большой любви.
        Прежде чем знакомить Фросеньку с ветеранами и вручать ей благородную миссию исцеления раненых душ, капитан предложил ей потренироваться на более молодых и не так сильно потрёпанных жизнью военных.
        - Они ещё не озлоблены, тебе с ними будет легче…
        Благодетель стал приводить офицеров. Для приёмов выделил Фросеньке комнату, как обещал. То был не кабинет, скорее спальня, но стол там имелся, и не один.
        Имелось в спальне-кабинете и зеркало. Фросенька, увидев его, ахнула: точь-в-точь такое же висело у неё дома, в избе, над сундуком с приданым. Жаль, что приданое, которое она так старательно шила, вовсе ей не пригодилось, так и осталось в деревне. Она ведь думала, что едет наниматься фрейлиной во дворец, и не захватила с собой почти никаких вещей. Кое-что купил ей капитан, добрая душа. Ну, да ладно, теперь она при работе, скоро сможет долг отдать.
        Офицерам Фросенька очень нравилась, все они, как один, хотели с ней роман завести. Хоть в очередь их выстраивай! Но Фросенька пока ограничивалась беседами. Многие из офицеров никогда не были за границей и громко удивлялись: мол, такая молоденькая барышня, а уже успела повидать больше, чем иной бывалый генерал.
        За беседы Фросеньке платили, но не слишком. Капитан этих денег не брал:
        - Это тебе на ленты, — говаривал он.
        Днём Фросенька работала, а ночью рассказывала капитану о своих успехах: кого словесно утешила, а кому дала понять, что он ей в папеньки годится.
        - Не надо бы так резко! — смеялся благодетель. — Вдруг этот папенька имеет связи при дворе, похлеще моих. Мои, как видишь, недостаточными оказались.
        После этих и подобных слов юная казачка бросалась любимому на грудь, объясняла, что никто кроме него ей не нужен. А любимый предлагал не сентиментальничать, а присматривать себе партию из числа местных офицеров-богачей, уверял, что среди них есть и будущие верные мужья, не чета ему, старому повесе.
        Фросенька решила быть послушной. Начала с того, что иногда, в конце душеспасительной беседы, позволяла себя тискать и целовать. Иногда и большее позволяла, за что, естественно, получала больший гонорар, куда как больший!
        Всё это девушку не очень веселило, она по-прежнему любила капитана.
        Глава 15 Платоническая супруга
        Прошёл ещё целый месяц, прежде чем Фросенька поняла, что не очень-то нужна благодетелю.
        - Я вам надоела? — спросила она как-то ночью.
        Предводитель ветеранов будто ждал этого вопроса.
        - Видишь ли, родная, — сказал он грустно, — есть обстоятельство, не позволяющее мне чувствовать себя полностью свободным…
        - Вы женаты?! — ужаснулась девушка.
        Капитан тяжело вздохнул.
        - Женат. Платонически. Но навсегда…
        - И в церкви венчаны?
        - О, нет! Супруга прогрессивных взглядов, в храм не ходит…
        - А где она сейчас?
        - В деревне. Здоровье ей не позволяет подолгу жить в столице. Приезжает лишь тогда, когда мне срочно нужно выехать… по делам…
        - По делам ветеранов?
        - Да-с…
        - И когда она снова приедет?
        - Буквально на днях. Я же отправлюсь снова к вам, в Воронежские земли.
        - Я её увижу?
        - Очень скоро!
        Фросенька не знала мадам Бузинову, которую, вкупе с её мужем, стариком Бузиновым, капитан ухитрился перетащил в столицу ещё раньше, чем её саму. Предварительно заставив продать имение.
        Старик Бузинов не выдержал дальней дороги и тряски в повозках, скончался, не доехав до Петербурга нескольких вёрст. Пришлось серьёзно подумать о судьбе вдовы — предложить ей место заместительницы.
        Вдовы, в отличие от романтических девиц, существа практичные, им не нужно долго объяснять, что такое дом свиданий. Они и сами весьма охотно бегают на свидания. Зачастую. А уж если им за это денег дать…
        Мадам Бузинова быстро согласилась замещать служивого в его большой квартире в качестве «мадам».
        - Познакомься с нашей общей мамой, — ласково сказал Фросеньке благодетель.
        Девушка исполнила книксен, улыбнулась. Интересно, знала ли мадам об их с капитаном отношениях?
        Казачке было не только любопытно. Она боялась, что кто-то скажет супруге капитана о её роли в жизни владельца квартиры.
        Но потом все страхи исчезли. Не сразу, конечно, а после того, как мадам стала позволять себе вольности. Её отношения с некоторыми гостями были отнюдь не платоническими. Более того, она сама активно провоцировала связи. И даже не думала делать из этого тайну! А когда Фросенька отвела её в свой кабинет и с заговорщическим видом пообещала, что никому не скажет, Бузинова расхохоталась ей в лицо.
        - С чего ты вдруг решила, что капитан будет меня ревновать?
        Постепенно, в ходе дружеской беседы, выяснилось, что новая мадам Заступникову, или как его бишь там, вовсе не жена, а безутешная вдова очень хорошего человека, котрый умер из-за её шашней с означенным проходимцем.
        Бузинова расплакалась и шёпотом произнесла:
        - Я его боюсь! Он хитростью выманил у нас имение. Сказал, что даст денег на покупку лавки, а когда супруг мой умер, притворился, что вложил их в наше общее дело, то бишь в этот вертеп, где я якобы буду его заместительшей. Сводней! Плакали мои денежки, лучше б я осталась жить в деревне…
        Выяснилось также, что для околпачивания супруги покойного Бузинова был применён изящный план. Для начала ей и капитану было предложено составить договор. Предложил им сие хитроумный друг капитана, ещё более умный, чем сам капитан.
        Что такое договор Фросенька худо-бедно знала, так как в детстве кочевала из одной европейской гостиницы в другую. А когда не оставалось мест в гостиницах, им с отцом предлагали жить в квартирах. Вот тогда-то и подписывались договоры.
        Но тут юная казачка с удивлением узнала, что договор договору рознь. Согласно той бумаге, которую пришлось подписывать вдове, доход от общего с капитаном дела должен был делиться поровну. Так она сразу поняла, она ведь не дремучая казачка.
        Однако, были некоторые тонкости, вернее, хитрости. В том же документе утверждалось, что капитан ни в коей мере не должен получать сколько-нибудь больше, чем Бузинова.
        Позднее оказалось, что «ни копейки больше» означало банальную делёжку мизерного остатка, который полагался им обоим после того, как кто-то третий, а именно контора по сбору податей, обдерёт их как липку.
        - Попались мы с тобой, родная, — долго воздыхал капитан после той сделки. — Что поделаешь, с государством шутки плохи, особливо с нашим государством…
        После каждой такой фразы начальник делал заговорщическое лицо и добавлял, уже шёпотом:
        - А если кто пронюхает, что мы возмущены, так и в тюрьму недолго угодить…
        - В тюрьму?! — ахала Бузинова.
        - Ну да, в тюрьму-с! Дело наше незаконное, полулегальное, а как на начальственный глаз, так и вовсе нелегальное… — сокрушался благодетель.
        Вот так и влипла солидная мадам, умишком оказалась под стать Фросеньке.
        - Не хуже тебя, девонька, я влипла! — сторожким шепотком говаривала она после.
        Если честно, мадам была ничем не хуже Фросеньки. Да и любой другой малявочки не хуже! У малявок молодость и свежесть. А у неё опыт. Опыт поглавнее будет, думала Бузинова. И была почти права. В свои неполных сорок лет. Минули всего лишь сорок дней со дня кончины благоверного, а на лицо своё она уже смотреть не могла. Вот, что значит перестать быть любимой! А тут ещё эта малолетняя шлюха, из-за которой, вполне возможно, капитан не уделяет ей достаточного внимания… Надо обработать его! По-женски. У зрелой женщины всяко больше шарма. Да и хитрости поболее, что ни говори.
        Свои маленькие хитрости вдова являла каждый день, да не по одному разу. Сработало! Однажды удалось ей заманить обманщика в свой кабинет надолго. А тот как раз собирался укрепить связи с новой подчинённой — ну, чтоб не очень.
        - Иди ко мне, любимый, — неожиданно сказала вдовушка, маня надушенным пальчиком свою «жертву».
        Капитан картинно сглотнул. Да так, чтобы это сразу заметили, специально выбрал момент. Мадам, конечно же, заметила, и не только это. Бросив вымученно-игривый взгляд пониже пояса начальника, она изобразила восхищение.
        Капитан воспринял это как сигнал. Ворвавшись в комнату, он тут же ухватился за вдовушкину талию — четыре Фросенькиных! — и пошёл гулять усами по декольте. Запахами его встретили не такими, чтобы очень, но терпимыми. Для выражения большого чувства пришлось даже чмокнуть горемычную туда, куда не очень-то хотелось. А что делать?
        Служивый он фальшивый или истинный, имел он связи в третьем отделении или не имел, капитан не так уж часто и думал на эту тему. А вот перестраховаться никогда не забывал. Пускай воображает, корова, что он без ума от её прелестей. Так жить будет спокойнее, проверено.
        Хозяюшка казённого покоя недолго трепетала в прокуренных ладонях. Пала крепость! Прямо на ковёр, в не очень-то удобной позе. А что делать? Не показывать же этому охальнику, потенциальному убийце, свои страхи. Пусть лучше думает, что она изголодалась и никого так не желает, как его.
        Несмотря на всю фальшивость ситуации, крики из казённого покоя раздавались неподдельные. Все эти «Аааа!» и «Оооххх!!!», и «Фффф…», и «Хррр…», и «Уууу…»…
        В общем, если кто-то в это время находился в коридоре, мог подумать, что в некой комнате забыли установить пианино. И что начинающим певцам приходится делать распевку акапелла.
        После упражнений капитан удосужился-таки закрыть дверь, а также сказать несколько ласковых слов заместительше:
        - Как же легко с тобой, милая, не то, что с этой мелкой лживой тварью…
        - О ком вы?
        - Да о наглой девке, которая работает в кабинете, предназначенном для офицеров…
        - Ах, вы об этой! Нашли, о ком печалиться. Я слышала, вы её выгнали? Ещё нет?
        - Не выгнал. Пока. Но выгоню!
        Поделом!
        После ухода гостя, Бузинова прихорошилась, затем покинула комнату, прихватив с собою несколько ключей. Среди той связки был и ключ от Фросенькиного кабинета. Девушка теперь спала в более красивой спальне, на которую Бузинова тоже глаз положила. Теперь все офицеры будут только её!
        Искушение войти в кабинет появилось вдруг. Спонтанно. А что? Там есть кровати и столы. И зеркало! Не мешало бы проверить состояние всей этой мебели и, при случае, заменить обстановку своей комнаты, хотя бы частично.
        Войдя в офицерский вертеп, Бузинова отметила, что там не в меру прибрано.
        - Аккуратисточка, однако!
        У зеркала мадам остановилась. Отражение порадовало! Надо будет с этим проходимцем как-нибудь ещё раз… от души…
        Неожиданно на плечо ей уселась ворона.
        - Бузина, напрасно репу выгнать хочешь! — каркнула нахалка и сразу же исчезла.
        Мадам бросилась искать окно, чтобы крикнуть что-нибудь обидное, хотя бы вслед. Но кабинет был начисто лишён окон. Дверь была закрыта. Чудеса!
        - Наверное, почудилось, — решила вдовушка и спешно покинула комнату.
        Глава 16 Прочие капитаньи сюрпризы
        Пётр Сергеевич долго ничего не знал о судьбе Фросеньки: как она там, в лапах капитана, не обижают ли её? Внутреннее чувство подсказывало, что обижают. Но поточней узнать довелось не скоро.
        В тот самый день, когда Фросенька, покинув отчий дом, тряслась в бричке до Воронежа, Болотниковым предстояло оформить крайне душещипательную сделку — продать имение, вместе с крестьянами. Для этой цели капитан и прислал нотариуса. Сам не удосужился присутствовать, шельма!
        Нотариус выглядел странновато, как на сельский глаз. Что в Петербурге считалось высшим шиком, то среди крестьян воронежских земель слыло позорищем. Обтягивающие ляжки чёрные штаны, вкупе с пиджаком то ли французского, то ли немецкого покроя, плюс ещё и галстук, и шляпа — всё это рождало смех и весьма обидные комментарии.
        Звался тот нотариус Тимофеем Карловичем, говорил преимущественно по-французски, в основном сам с собою. А самым главным его достоинством, на его личный взгляд, были усы: ничуть не крашеные, седые, с крутыми завитками. Когда он угощался чудесами местной кухни, то издавал невообразимые звуки. Даже чавканье в его исполнении звучало по-иностранному: не чав-чав-чав, а гыу-гыу-гыу, что сначала настораживало, а потом вызывало гомерический хохот.
        Смешон был нотариус, да только дело своё знал туго: сумел испортить каждому участнику тех процедур настроение. Едкими замечаниями, насмешками.
        Ох, и наплакалась же мать-Болотникова, когда, наконец, поняла, что больше не увидит Афанасия. Да разве только его! Всю свою дворню она оплакивала, и не зря, новый их хозяин выглядел неважнецки: злой был и чересчур уж ухватистый.
        - Ох, не простят мне мои люди! Если их пороть начнут, не простят… — ближе к вечеру подвывала Антонина Фирсовна.
        Изрядно посерьёзневший во всём этом процессе муж её лишь огрызался:
        - А чем ты раньше думала? Собиралась их с собой тащить, да по-царски в покоях селить? Холить-лелеять да тяжёло работать не разрешать?
        Пётр Сергеевич, и без того не любивший сидеть дома, тут и вовсе пропадать стал — у Авдотьи у своей, у кого ж ещё. Из своих последних денег нанял ей прислугу — нa будущее, за ребёночком смотреть. Да велел раньше времени-то не расплачиваться — ведь обманут, сейчас мир такой. Словом, оставил Пётр Авдотье всякого имущества, на пару лет вперёд, дал множество наказов. Главный наказ: ждать, ребёнка беречь пуще глаза.
        Не успев как следует намиловаться с красавицей-женой, будущий граф дожен был собирать пожитки в бричку, видеть, как мать с отцом рыдают вместе с крестьянами. Расставание было горьким, ох, каким горьким.
        Наконец, полурыдая, выехали в путь.
        По дороге попадались бойкие трактирщики, предлагавшие своё угощение, но родители, пока не съели все свои запасы, в трактиры не заглядывали.
        Дорога не выдалась слишком утомительной — всем было о чём поговоритьь в пути. Но, в конце концов, доехали-таки до границы Петербурга, поселились в дешёвенькой гостиничке, стали ожидать благодетеля, обещавшего пристроить их получше.
        А частый гость Болотниковых, то бишь капитан, обещавший устроить все дела в столице, обещание своё не выполнил — бросил их ещё в самом начале, ещё когда они на все деньги, вырученные от продажи имения, лавку на Невском приехали покупать. Бывший частый гость не встретил их, бросил на изволение судьбы, исчез бесследно, будто растворился. Пришлось горемыкам на скорую руку убогую мелочную лавочку брать, на окраине столицы, хорошо, хоть на неё хватило, а уж чтобы на Невском проспекте обосноваться — тут в десять раз больше требовалось средств.
        Вместо того чтобы разбогатеть, родители Петра Сергеевича беднеть начали, лавка невыгодной оказалась. А кабы и выгодной была, то всё одно не знали бы помещики как с ней управляться, ведь в городской торговле хватка особая нужна.
        Как в воду глядела Авдотья, как чуяла, что придётся любимому пускать вход свои сверхъестественные способности. Изо дня в день, работая в лавке, Пётр Сергеевич давал посетителям негласные сеансы гипноза. Бывало, не хочет брать покупатель какую-то мелочь, так он направит на него своё око-бриллиантик, и сразу же есть результат: покупку совершали, да ещё благодарили — сильно-сильно.
        Конечно, ежели бы мать с отцом были хорошими помощниками, толк в торговле был бы ещё лучше, но так уж получилось: не для торговли они оба были созданы. Капитан божился, что научит торговать, да только его след простыл, адреса даже не осталось.
        Пожилой отец-Болотников стал пропадать в игорных заведениях. Сначала просто смотрел, как люди денежки проигрывают, а потом и самому захотелось поиграть. Из-за этого-то увлечения никак нельзя было собрать большие деньги в кассе лавки.
        Мать, глядя на всё это, сильно плакала и вскоре превратилась из весьма сочной, хоть и не очень молодой, деревенской «павы» в обычную иссохшую мещанку, каких в ту пору в Петербурге было пруд пруди.
        Целыми днями пропадал в мелочной лавке и Пётр Сергеевич. Выполнял будущий граф не только торговые задания, но также и маменькины поручения. Антонина Фирсовна, хоть и не работала как лошадь, зато советы давала неутомимо, с лошадиным упрямством. А и не с кем больше было ей беседовать, только с сыном и общалась, да с мимолётными посетителями.
        - Говорил тебе пройдоха этот, благодетель лживый наш, капитанишка шустрый, что коренных в невесты себе надобно присматривать, так послушайся его совета…
        - Наслушались уже, хватит! — отвечал ей сын.
        Однако мать не унималась:
        - С паршивой овцы — хоть шерсти клок. Вдруг как раз именно этим советом и спасёмся, и выплывем…
        Неохотно, но всё же слушался Пётр Сергеевич. Нет, Авдотью с сыном он забывать не собирался. Вопреки маменькиным чаяниям, собирался он вернуться в милое с детства село, к любимой своей жёнушке, а ежели и подыскать хотел себе местную невесту, то только для вида, фиктивно, неофициально. Гипнотизировать пытался всех подряд, с утра до вечера, да так никого дельного и не нашёл — ни одна девица его Авдотье в подмётьки не годилась.
        - Испортила тебя твоя красавица болотная, — твердила мать, — потому и слишком переборчив стал.
        То был самый первый случай, когда Пётр Сергеевич испытал возмущение. Истинное неприятие слов родителей. До того, выслушивая их упрёки, он весело, даже несколько плутовски соглашался. Знай кивал да поддакивал. Мол, да, гулёна я, повеса, да, не знаю, как жить правильно. А тут… Удар в самое сердце!
        - Она мать моего дитяти, — еле слышно вымолвил Пётр Сергеевич, подавив слезу.
        Кому положена в этой жизни истинная любовь, а кому нет — сей вопрос решается не людьми, сие приходит само, свыше. Поймал своё счастье, так держи покрепче.
        Родители Петра Сергеевича крепко держались друг друга, попробуй их кто-нибудь разведи! А сына, выходит, хотели обречь на безрадостное общение с нелюбимой. Пожизненное общение…
        Оба, по очереди, а иной раз и вместе, дуэтом, упрекали родители-Болотниковы Болотникова-сына в неумении строить свою судьбу. После того, как он уже нашёл свою долю…
        Отцу, правда, зачастую было не до этого. Попав в столицу и не встретившись с капитаном, он долго верил, что произошла какая-то досадная ошибка. Ведь не может же участник тайного общества предать другого участника, не менее уважаемого тайного общества.
        Но постепенно пришлось ему смириться и признать, что его надули. Свой позор был у отца, тайный, неведомый даже его любимой супруге.
        Торговля продвигалась еле-еле. Отец ещё и пить начал, благо нашёл себе компанию — тоже из обманутых капитаном. Что интересно, те люди были тоже из воронежских краёв, а некоторых отец ещё и раньше знал. Сидели в казино, сплетничали. И о капитане сплетничали. Да как его было сыскать? Тот как сковзь землю поровалился.
        Правда, вскоре Пётр Сергеевич адрес проходимца выведал: через Фросеньку, случайно забежавшую к ним в лавку: не за лентами-кружевами, а за ветошью для чистки пистолета!
        Именно в тот день и узнал все подробности о ней Пётр Сергеевич.
        После встречи с Фросенькой Пётр Сергеевич затаился, нарочно не стал адрес злодея родителям показывать, не счёл нужным. Затаиться-то затаился, но и пригорюнился изрядно: почувствовал, что сердце его… как бы каменеет. И уже не от любви, а от ненависти. К самому себе. Горько стало, что послушался дураков. Не умерли бы они с Дуней в деревне, выжили бы, земля всяко прокормит.
        Фросеньку будущий граф отговорил от мести капитану, велел ждать более удобного случая. Жаль было отца её, инвалида, вдруг какую ошибку допустит дочка, не дождётся ведь калека её домой, и похоронить-то будет его некому! А своих родителей Пётр Сергеевич постепенно начал ненавидеть, ещё больше, чем себя, ведь они сподобились угробить их с Авдотьей союз, убили несусветную любовь, которая раз в тыщу лет случается! Словом, потерял он всю нежность к родителсям, которая была у него раньше.
        Скрытая неприязнь к родителям росла. В один прекрасный день надоело сыну неудачников наблюдать, как пустеет ящичек с деньгами в лавке, забрал он как-то вечерочком весь остаток из кассы и был таков.
        Отца с матерью поступок сына на тот свет загнал — оба умерли от удара, почти одновременно. А сын, сняв на похищенные денежки подвал, купил себе два камзола, десяток кружевных рубах, туфли с перламутровыми пряжками да и ещё много чего. На оставшиеся купюры бумажку фальшивую выправил у нотариуса, назвавшись дальним родственником генерала и потомственного дворянина Скобелева. При Николае Первом таких героев пруд пруди в России проживало, ибо времена были не менее героические, чем при его задушенном отце, Павле Первом.
        Нотариус был выбран не случайный: именно он оформлял бумаги по продаже болотниковского имения. Пётр Сергеевич разыскал его, использовал в своих целях и… Подсыпал в водку яду! А вся округа потом судачила: мол, пьяница был нотариус, вот сердце и не выдержало…
        Глава 17 Трудновыполнимое задание
        С кончиной нотариуса на руках Петра Сергеевича новая кровь появилась. Но убийцей он себя не считал. Не суди, да не судим будешь! Если царским сыновьям можно в сговорах участвовать, отцов шарфиками душить, а потом сразу на престол cадиться, то ему, маленькому человеку, и не такие фокусы простительны. Не выкрал бы он денег у родителей-простофиль, те бы всё равно обанкротились, сами сгнили бы в лютой нищете и его сгноили бы, а Дуня так и не узнала бы ничего, ждала бы, плакала. Не хотел он для жены такой судьбы. Он хотел пировать с ней при свечах — как это делают графы с графинями.
        Пётр Сергеевич так часто представлял себе их с Авдотьей счастливую семейную жизнь, что ему стало казаться: всё это было, но было давно. Кто-то намеренно разлучил их, сильно позавидовав.
        Внезапно пронзила мысль: родители! Эти два влюблённых старых дурака не могли простить ему истинного счастья, которое, возможно, разрослось бы до неимоверности, расширилось бы в целый океан. Невмоготу им было сознавать, что век их на исходе, а ему, их сыну, всё хорошее лишь предстояло.
        Зело уверился молодой барин в этом. Потому и совестью не мучился.
        Вернуться к Авдотье надеялся граф не с пустыми руками. В столице ведь можно не только в коробейницких лавках зарабатывать. Но сначала надо было капитана навестить, по старой памяти, «спросить дельного совета». А и не у кого больше было спрашивать, кроме как у губителя семьи. Вынул новоявленный сирота из тайника бумажку с адресом, пошёл на то место, исследовал его и выяснил, что за промысел у капитана. Оказалось, что публичный дом, заштатный бордель, дом терпимости. Фросенька правду говорила. О пирожных ей уже давненько не мечталось.
        Имея уже не простое, а каменное сердце, Пётр Сергеевич придумал нечеловеческий план. Для начала решил он капитана навестить. Переломил себя, пошёл на поклон к ироду, прикинулся дурачком, поплакался про родителей, попросился в помощники, мол, некуда больше идти: в столице все чужие, а уехать не на что. Капитан сделал вид, что сразу не узнал просителя. Потом фальшиво заулыбался, достал из буфета початую бутылку водки, налил две рюмочки.
        - И кем же ты хочешь у меня работать?
        - Для начала… зазывалой!
        Капитан не усмотрел в прошении ничего дурного. Зазывалой, так зазывалой! Не забыл ещё, видать, в каком образе сам недавно выступал, пока дело своё главное не начал. Теперь уж ясно стало: зазывал он в столицу наивных помещиков, заставлял дешёво продавать имения, покупая невыгодные лавки, а проценты с каждой сделки клал в карман. Хитёр, злыдня!
        Но и проситель был не прост, хотя и молод. Пётр Сергеевич хотел не только работу получить, но и отплатить обидчику.
        - Отчего ты не воспользовался моим советом? — весело затараторил после рюмки капитан. — Прибыл бы в столицу пораньше, устроился бы в Смольный — для начала простым рабочим…
        Пётр Сергеевич вспомнил то предложение, но вспомнил также, почему не принял его: по слухам, в «монастырском институте» кишмя кишели привидения.
        Граф рассказал о своих страхах капитану, но тот лишь посмеялся:
        - Будешь слушать всё, что люди говорят — пропадёшь! Запомни: верить сейчас никому нельзя…
        - Запомню… — зло прищурившись, процедил проситель.
        И снова не почувствовал капитан ничего дурного, не заметил ни капли яда в тоне Петра Сергеевича. Ему тогда было не до разговорных тонкостей: салон любви нуждался в пополнении, требовались новые барышни, девицы чистые, ещё никем не пользованные, а дамочки лёгкого поведения, к которым относилась теперь уже и Фросенька, постепенно переводились в категорию малого спроса, с понижением в жаловании.
        - Так вы из Смольного девиц желаете набирать?! Полагаете, хоть одна девица добровольно согласится на побег? Нешто такое возможно?
        Капитан снова хмыкнул в прокуренные усы.
        - Невозможно. Но тем ценней товар. Первые два месяца буду приплачивать, ибо могут появиться неожиданные расходы. Но в положенный срок спрошу по всей строгости! Бежать не надейся, поймаю — задушу!
        Сам-то капитан был хлипкого телосложения, но при нём постоянно находились могучие туполобые слуги. Те задушат.
        Гиблое место к тому времени славилось уже не столько привидениями, сколько жёсткими порядками, установленными для девиц: с родителями видеться после особого разрешения, питаться впроголодь, изнурять себя учёбой до обморока, а вставать — чуть ли не с петухами! Холод в дортуарах был такой, что в Петропавловской крепости карцеры теплее. Богатым смолянкам жилось чуть легче, благодаря родительским деньгам. Но правила выхода за пределы учреждения были одинаковыми для всех: только парами, только строем, да и то изредка. Для ежедневных прогулок имелся институтский двор, контролировавшийся воспитательницами и прислугой.
        В самом начале, сразу после основания заведения, ещё в екатерининские времена, институтки чувствовали себя истинными барышнями, учёными и благородными. Тогда ещё такого воровства не было, воспитатели не грели руки у императорского камелька и не практиковали издевательств. Ибо сами набирались из благородных. Но всё течёт, всё меняется. Шёл 1830-й год. Не благородную, а казарменную жизнь вели теперь институтки. Врочем, как и вся страна.
        Единственной отрадой для воспитанниц были регулярные императорские балы, на которые возлагались большие надежды: там можно было найти завидного жениха или покровительницу из числа фрейлин. Но до балов надо было ещё дожить, а в будние дни, особенно ночами, приходилось им несладко…
        Домой, в подвальную лачугу, новоиспечённый зазывала шёл бодро, почти вприпрыжку, с непоколебимой верой в собственные силы. Он ведь собирался общаться с неопытными барышнями, на коих магия его голубых глаз должна была подействовать наверняка!
        Выкрасившись в брюнета, прилепив жиденькие усики и самому себе сказав пару слов чужим, сиплым голосом, Пётр Сергеевич пошёл на встречу с дамой-распорядительницей.
        Затем начались рабочие будни. Работал тайный граф поначалу уборщиком на кухне, затем дворником и истопником. Когда заболевали кучеры, выполнял и их работу: не зря у него в поместье своя личная бричка была! Бричка была, а кучера не было. Пётр Сергеевич любил навещать зазноб в одиночку.
        Задание, данное капитаном уже не «будущему», а настоящему, хотя и тайному графу, было непростым, а посему следовало для начала обзавестись помощниками из числа прислуги — союзники в таком деле не помеха. Словом, предстояло выждать некоторое время, хорошенько присмотреться к окружению, проявить наблюдательность.
        Глава 18 Есть хочется
        Наблюдая за институтками, тайный граф покатывался со смеху. А иногда ему и жаль было девиц. Заведение, о котором так мечтала Фросенька, если и было чем-то знаменито, то не пирожными. Пирожные появлялись там крайне редко, и не для всех предназначались. А бывали дни, когда благородные девицы ложились спать голодными. Неплохо для фигуры!
        Наблюдения вести граф мог только днём, а ночью, да ещё и в спаленках девиц, то бишь в дортуарах, последить ему не удавалось. Хотя и страсть как хотелось!
        Само собой, следить ему хотелось исключительно за старшими девицами. Хотя и в спальнях младшеньких можно было наблюдать прелюбопытнейшие сцены…
        - Есть хочется, — прошептала в темноте «кофейница» Верочка, надеясь, что её никто не услышит.
        - Ага! — сказала её ближайшая подруга Шурочка. Она тоже не спала.
        Как выяснилось, бодрствовали все девять учениц-«кофейниц». Их форменные платьица были коричневого цвета, потому и звали девочек так странно.
        В дортуаре стояло десять коек. Десятую занимала воспитательница. По-французски «бонна». Бонна храпела, из-за чего все были уверены, что она крепко спит.
        Яркий лунный свет проникал в помещение свободно, ибо занавеси были отданы в стирку. Пару месяцев назад. И до сих пор не возвратились.
        - Ты тоже голодна? — спросила Верочка.
        - Ага! Ужас, как хочется есть! — ответила Шурочка, уже не шёпотом. И, конечно же, разбудила воспитательницу. Та заворочалась, вскочила, села на кровати.
        - Может, вам ещё кофе в постель подать? — зычно, по-крестьянски, буркнула немолодая, но ещё не очень старая дама. Не только голос её был крестьянским, но и повадки, и грубая кожа на пятках, на локтях — везде. К 1830 году благородный институт успел превратиться в казарму, почти в полном смысле этого слова. Благородных преподавательниц и воспитательниц уже не нанимали, брали тех, кто попроще и подешевле. Институт давно жил казарменной жизнью. Впрочем, как и вся страна.
        - Ага! — захихикала Шурочка. — Скорее дайте нам кофе в постель, мы ведь «кофейницы»!
        Воспитательница юмора не поняла.
        - Что за шутки? Вы, я полагаю, новенькая?
        - Ага…
        - Не «ага», а «уи, мадам»…
        - «Уи, мадам»…
        - Уже лучше! Впредь шутить никому не советую! Шутить в этом покое имею право только я, понятно?
        - Ага… То есть, «уи, мадам»…
        - Вот именно! Вам, милочка, будет особое задание…
        Шурочка почувствовала гордость.
        - Какое, мадам?
        - Вам будет дополнительное задание для тупиц: повторять каждый вечер перед сном «уи, мадам»… Минимум по десять раз, а лучше по двадцать!
        - «Уи, мадам»… «уи, мадам»… «уи, мадам»…
        Маленькая «кофейница» и в мыслях не имела дразниться, она просто выполняла то, что ей сказали. Но злая бонна вскочила с кровати, подбежала к Шурочке, сорвала с неё одеяло.
        - Вы издеваетесь надо мной? Я сказала «каждый вечер», а теперь уж ночь! Встать, живо!
        Шурочка вскочила с кровати. Дама продолжала неистовствовать.
        - Повторите три раза громко, с выражением: «Экскюзе муа, мадам»…
        - «Экскюзе муа, мадам»… «Экскюзе муа, мадам»… «Экскюзе муа, мадам»…
        - Довольно! Марш в постель! И не заставляйте меня больше возвращаться к вопросам дисциплины!
        Воспитательница «кофейниц» улеглась на своё место. «Кофейницы» последовали её примеру. Бормотание и шёрох прекратились. Лишь Шурочка, пустив слезу, еле слышно прошептала:
        - А есть всё равно хочется…
        Потерпев минут десять, она украдкой встала с кровати и на цыпочках пробралась к двери. Бонна перестала храпеть.
        - Куда вы, мадмуазель?
        - Я… По нужде!
        - Надо говорить «в туалет»!
        - Я… В туалет, мадам…
        Пробегая по коридору, Шурочка столкнулась с ещё более свирепой дамой, чем бонна — с чопорной дежурной дамой.
        - Стоп! Куда вы так быстро направляетесь?
        - В туалет, мадам…
        - Вы ошиблись, милочка, он в другом конце коридора!
        - Экскюзе муа, мадам…
        Шурочка, конечно, побежала в указанном направлении, но ей нужен был совсем не туалет. Подождав, пока дежурная дама исчезнет в одном из дортуаров, она опять сменила направление, помчалась в сторону лестницы, спустилась вниз.
        Вскоре хитрая «кофейница» уже мчалась по коридору первого этажа.
        Этот коридор был самым торжественным. Пожалуй, только в нём барышни могли ощущать себя благородными ученицами. Более-менее. Обе стены были густо увешаны портретами императоров и императриц, среди которых выделялась огромная картина, на которой матушка-основательница вручала первым выпускницам дипломы.
        У этой главной картины Шурочка остановилась. Ей на секунду показалось, что царица ей подмигивает. «Кофейница» подмигнула в ответ. Наверное, напрасно это сделала. Брови основательницы вдруг зашевелились, чуть-чуть подвинулись к переносице. Ах, да, подумалось малявке, не по рангу младшим ученицам фамильярничать с царями. Да и старшим не по рангу, с чего она взяла, что может, вот так запросто, ответить на монаршее подмигивание? Она снова глянула на Екатерину. Великая императрица продолжала хмуриться.
        «Скорей отсюда, — решила про себя преступница, — а то царица догадается, за чем я шла. Никому не скажет, но неудобно будет…»
        До цели оставалось всего несколько шагов. Притормозив у двери с надписью «Кухня», малявка юркнула в неё.
        Раньше Шурочке удавалось лишь краем глаза заглядывать на кухню, видеть длиннющие столы с объёмистыми кастрюлями. Но ей вся эта роскошь была ни к чему, ведь ночью кастрюли пусты. Они и днём-то бывают пусты, а ночью особенно.
        Не мечтая о деликатесах, «кофейница» хотела… Нет, не кофе. Ей элементарно хотелось хлебушка, даже слюни текли при мысли о горбушке. И вот… К своему восторгу кроха обнаружила целую буханку!
        Буханок было очень много, и все они умопомрачительно пахли. Видно, с вечера свежий хлеб завезли.
        - Утром хлеб уже не таким вкусным будет! Желательно есть свежий, так мама говорила…
        Буханки были огромными, ни одна не помещалась за пазуху ночнушки. Нож тоже был огромным. Шурочка взяла буханку, попыталась отрезать горбушку.
        Неожиданно за дверью раздались шаги и кашель. Малышка вздрогнула и… О, ужас!.. Пальчик был в крови. Пальчик маленький, а кровищи целый ручей… Что делать?! Чем перевязать?
        Шурочка пошарила в ящиках буфета, нашла полотенце, приложила его к ранке. Что дальше?
        За дверью снова послышался кашель, в замочной скважине повернулся ключ. Поняв, что её заперли, «кофейница» расплакалась.
        - Как я выберусь отсюда?
        Погоревала-погоревала кроха и… Задремала. Сидя на корточках у буфета.
        Когда проснулась, в двери снова поворачивался ключ.
        - Кто-то идёт сюда! Что теперь будет?!
        Она шмыгнула под ближайший стол, попыталась проползти под столами к выходу, но её схватила за волосы рука дежурной дамы.
        - Я ни в чём не виновата! — только и смогла придумать в своё оправдание Шурочка.
        Она снова зарыдала, но дежурная дама и не думала выпускать из рук её косичку.
        - Не виноваты? Вы? А кто виноват?
        - Экскюзе муа, мадам…
        Дежурная дама была определённо злее бонны.
        - Вы не ответили на мой вопрос! Кто виноват в том, что вы здесь оказались, а? Может быть, я? Или наш дворник, месье Архип?
        Она кивнула на стоящего рядом дворника. Тот растерянно пожал плечами, зевнул. Шурочка всхлипнула.
        - Никто не виноват… И я не виновата… Мне просто очень хотелось…
        - Я вам, кажется, ясно сказала, в какой стороне туалет!
        - Экскюзе муа, мадам… Я заблудилась…
        Архип всё время молчал, переминаясь с ноги на ногу и сочувственно глядя на Шурочку, в результате чего та всхлипывала всё громче и громче.
        Наконец дворник не выдержал:
        - С голодухи сюда притащилась малявка, известное дело, да не одна она, скольких я отсюда ночью выгонял!..
        Мадам окрысилась.
        - А вас никто не спрашивает, милейший! Отперли дверь — и можете быть свободны… Пока… До моих особых распоряжений… Ступайте вон!
        Архип, виновато кланяясь и пятясь, удалился. Шурочка сделала последнюю попытку разжалобить дежурную даму:
        - Экскюзе муа, мадам… Простите… Я заблудилась… Это больше никогда не повторится! Простите, умоляю!
        - Я-то вас прощаю! — громогласно заявила мадам, да так, что даже кастрюли отозвались металлическим воем. — Это мой христианский долг — прощать ближнего! Но простят ли вас остальные?
        - Кто, мадам?
        - Остальные ученицы! Ваши коллеги! Вы своим дерзким поступком ставите под сомнение их честь и достоинство!
        В предрассветной тиши такие речи звучат особенно поучительно, мадам собиралась сказать ещё кое-что в этом духе, но внезапно узрела брошенный на самом дальнем столе нож, надрезанную буханку и окровавленное полотенце.
        - А это что такое?!
        Она метнулась к объекту, схватила нож, хорошенько рассмотрела его. Затем схватила окровавленное полотенце, ткнула им Шурочке в лицо.
        - Кого вы тут зарезали, моя милая? Мышку или крысу? Или, может быть, слона, судя по количеству пролитой крови? Вы тут, может быть, по ночам, тайком от всех, научные опыты проводите?!
        - Ничего я не провожу… Резала хлеб, поранила палец…
        Дежурная дама упивалась собственным остроумием, в то время как сердце «кофейницы» обливалось… Нет, не кофе. Кровью! И трепетало от страха. Она стояла, понурив голову, а мадам продолжала издеваться.
        - Отвечайте, кто надоумил вас прийти сюда ночью?
        - Экскюзе муа, мадам…
        - Вы не ответили на мой вопрос! Кто виноват в том, что вы здесь оказались, а? Может быть, вашей вины нет здесь, может быть, старшие девицы, которым вечно всего мало, попросили вас принести им хлеба, чтобы потом мякиши в шарики скатывать и на уроках в учителей бросать?
        - Не было этого, мадам…Экскюзе муа, мадам… Я сама во всём виновата…
        - Что ж, тем хуже для вас…
        Она схватила Шурочку за ухо, потащила к выходу из кухни.
        - Оставлю-ка я вас, милочка, до восьми утра в хозяйственном флигеле, в чулане, а там высшее начальство решит, что с вами делать…
        От испуга кроха даже плакать перестала.
        - Не надо! Не поступайте так со мной, мадам, прошу вас!..
        - Ты не оставляешь мне другого выхода!..
        - Говорят, в чуланах мыши водятся!
        - На кухнях, милочка, тоже мышей достаточно, однако же, вам не было страшно сюда пробираться, тайком от всех, да ещё и глубокой ночью!
        - Я раскаиваюсь, мадам…
        - Ни минуты в этом не сомневаюсь!
        Когда дежурная дама подвела Шурочку к чулану, расположенному в хозяйственном флигеле, там уже маячили работники. Среди них был и Пётр Сергеевич, получивший на тот день дворницкое задание. Ему надлежало вместе с Архипом вымести двор почище, ибо предполагался визит… самого императора!
        Неизвестно, слышала ли злющая мадам о том визите, так как орала она хуже выпившего накануне дворника или косаря.
        - Вот! Посидите тут, побудьте хоть немножко в полной тишине да в полной темноте и, надеюсь, вспомните, кто надоумил вас, такую кроху, лжесвидетельствовать на саму себя…
        - Не надо, мадам! Не поступайте так со мной, прошу вас!.. Я правду сказала! Никто меня не просил идти ночью на кухню, я сама пришла, по доброй воле…
        Дежурная дама, продолжая держать Шурочку за ухо, победно обвела взглядом двор. Архип старательно мёл его метлой.
        - Сейчас велю месье дворнику отпереть замок… Месье Архип!
        - Слушаю вас, мадам…
        - Давайте ключи! Мне необходимо поместить преступницу в чулане…
        - В этом?!
        - Другого я пока не вижу…
        Архип стал рыться в карманах.
        - Момент! Сейчас вытащу…
        Отпустив, наконец, ухо Шурочки, фурия подтолкнула малышку к Архипу.
        - Не надо, мадам… — ещё раз взмолилась пленница.
        - Надо-надо… Месье Архип, заприте эту негодяйку на замок!
        - Слушаюсь, мадам…
        Дворник, осторожно взяв девочку за плечико, подвёл её к самой двери чулана. Сквозь ту, уже открытую, дверь виднелись груды старой мебели и прочего хлама.
        Архип был добр душою и, возможно, даже благороден.
        - С Богом, барышня, не серчайте на меня, я тут лицо подневольное… — шёпотом извинился он. Положив метлу и снова осторожно взяв Шурочку за плечико, дворник легонько втолкнул узницу в чулан. Дверь захлопнулась. В помещении образовалась кромешная тьма.
        - Ой!.. Страшно… Пресвятая Богородица, Николай Угодник, все ангелы святые, помогите!.. — пищала кроха. — Пресвятая Богородица, Николай Угодник, ангелы-архангелы, все святые, помогите!..
        Вдруг в самом дальнем углу появилось неяркое свечение. Оно распространилось на весь чулан. На стенах возникли зловещие тени. В полутьме лицо Шурочки стало похожим на ангельский лик.
        В углу, откуда шло свечение, отчётливо вырисовывался зеркальный шкаф. Свечение усилилось, раздался непонятный шорох.
        - Ой! Что это? — вздрогнула малявка. — Кто здесь?..
        Провинившаяся много раз переспросила, но ответа не было.
        Тогда ей пришло на ум подойти поближе. А куда ещё идти, когда единственным светлым местечком в чулане был угол со шкафом. И с парой затёртых до дыр кресел.
        Приблизившись, «кофейница» заметила, что кресла не пусты. На них кто-то сидел! Уж не императрица ли? Ну да, она могла подстроить, чтобы Шурочку поймали, уличили в воровстве… Тайным образом подстроить. А что царицам ещё делать на том свете, чем заниматься? Им надлежит являться на славные места, проверять, всё ли в порядке.
        Подойдя ещё чуть ближе, Шурочка отчётливо увидела… двух привидений! Даму с кавалером. У прилизанного кавалера на щеке красовалась большая родинка. А дама была в буклях и дворцовом платье. Её можно было спутать с самой Екатериной!
        Глава 19 Начало допросов
        Шурочку заперли в чулане, а дежурная дама не пожелала долее общаться с прислугой, важно удалилась. Архип с презрением посмотрел ей вслед.
        - Раскомандовалась тут… «Мадам»! Давно ли сама из Твери притащилась? «Дежурная дама»! Футы-нуты… Тьфу!..
        Он схватил метлу, продолжил мести двор. Пётр Сергеевич охотно присоединился, взял свою метлу, стал махать ею.
        Вдруг тайный граф заметил окровавленное полотенце, торчавшее из кармана дворницкого фартука. Неважно, чья то была кровь, главное — согласно примете! — Архип видел её на рассвете, ибо совсем недавно рассвело. Значит, скоро его обвинят в убийстве. Граф почему-то был уверен, что в это раз примета Фросеньки непременно сбудется.
        Пётр Сергеевич в уме довольно точно просчитал грядущие события: скоро, очень скоро могучий Архип весь затрясётся от страха и беспомощности. Тогда и можно будет сделать его союзником, приплюсовав к удобнейшей ситуации магическую силу.
        Ну, а пока всё шло подготовительным порядком. В то утро, когда Шурочку упрятали в чулан, директриса заведения сидела за своим рабочим столом, ничего пока не подозревая. Часу в девятом к ней постучалась и, не дожидаясь разрешения, ввалилась воспитательница «кофейниц».
        - Добрый день! Можно?
        - Вы уже вошли. Что-нибудь не терпящее отлагательства?
        - Весьма и весьма не терпящее дело!
        - И в чём же оно состоит?
        - У меня посреди ночи пропала воспитанница…
        - Посреди ночи?!
        - Пошла в туалет и…
        - Прислугу опрашивали?
        - Опрашивала…
        - И что?
        - Никто ничего не видел…
        - А дежурная дама, ночная блюстительница, она что говорит?
        - Она отсыпается после дежурства… Будучи не весьма…
        - Что «не весьма»?…
        - Трезвой, мадам…
        - А ночные сторожа?
        - Тоже спят…
        - Разбудите! Всех срочно поднимите на ноги!
        - Хорошо, всё будет сделано, как вы велите…
        Воспитательница, она же бонна, чуть ли не вприпрыжку, путаясь в складках длинной юбки, побежала сообщать начальственный приказ своей коллеге. Ей хотелось не просто сообщить о гневе директрисы, а обрушить на ночную даму всю порцию положенного в таком случае испуга, страха, ужаса и ещё невесть чего. Желательно, на спящую, так сильней подействует.
        Что поделать, не любили воспитательницы друг друга. А всё из-за секретного распределения зарплат: почти каждая сотрудница была уверена, что другая получает больше.
        В тот момент дежурная дама спала одна в огромном дортуаре на сорок человек. Все остальные койки были свободны и аккуратно заправлены. Когда вошла воспитательница «кофейниц», ночная блюстительница аккурат переворачивалась с левого бока на правый. Пришлось слегка потрясти её.
        - Проснитесь! Вас вызывает мадам директриса!
        Дежурная дама с трудом продрала глаза.
        - Меня?! Почему вдруг?
        - Пропала одна из моих воспитанниц, Александра Воронина!
        Дежурная стала одеваться, бормоча:
        - Александра… Александра… Какая-такая Александра?
        - Александра Воронина! Вышла ночью в туалет и пропала!
        - А! Эта маленькая воровка!
        - Вы её видели?
        - Ещё как видела!
        - Тогда, прошу вас пройти к мадам директрисе и всё обстоятельно изложить!
        Дежурная дама, поплевав на ладони, разгладила складки платья, затем пригладила волосы и, сопровождаемая бонной, покинула дортуар.
        По дороге в кабинет начальницы они, как это ни странно, разлюбезничались, то бишь подружились.
        Бонне стало жаль коллегу, выглядевшую чуть беднее её самой: платьице убогое, лоснящееся на локтях, и расцветка так себе.
        Дежурной даме тоже было жаль коллегу. Несмотря на свежий, «только из деревни», вид, она совсем не имела опыта. А опыт в интригах играет огромную роль!
        Чуть ли не под ручку подошли товарки к двери, за которой их ждала суровая начальница. Едва постучав, они одновременно, каждая бочком, ввалились в кабинет.
        - Можно?
        - Конечно, можно, зачем спрашивать лишний раз? Пропала ученица, дело подсудное, всем нам каторга грозит, а вы заладили: «можно» да «можно»!
        У обеих обвиняемых вытянулись лица. Они стали переглядываться.
        - Подсудное дело?! Нам каторга грозит?!
        - Из-за какой-то маленькой воровки?! Вправду каторга?!
        Директриса с возмущённым видом поднялась из-за стола.
        - Я, конечно же, утрирую, но вероятность судебного процесса чрезвычайно велика, чрезвычайно. Если девочка не найдётся…. Как бишь её?
        - Александра Воронина.
        - Если мадмуазель Воронина не сыщется, полетят головы, и в первую очередь ваши!
        Обвиняемые снова обменялись взглядами, весьма красноречивыми. Дежурная выступила первой.
        - Разрешите внести ясность!
        - Вносите!
        - Ученица Александра Воронина сегодня ночью была застигнута врасплох на кухне за весьма неблаговидным занятием!
        Директриса удивилась, даже вынула мундштук, закурила.
        - Застигнута врасплох? За каким же таким занятием, позвольте поинтересоваться? Она что, пыталась подсыпать яду в самовары? Или намазать пол салом, чтобы все с утра грохнулись?
        - Она пыталась украсть буханку хлеба!
        - Всего то? Ну, и где же она теперь?
        - Буханка?
        - Прошу не ёрничать! Где в данный момент пребывает ученица второго класса Александра Воронина? Как я понимаю, вам кое-что известно. Это вселяет надежду! Значит нас, всё-таки, не упекут в тюрьму…
        Несмотря на резкий тон допроса и явное недоброжелательство со стороны директрисы, ночная блюстительница ни грамма не смутилась. Как и многие другие воинственные граждане, она отлично помнила, что лучшая защита нападение.
        - Да её саму надо в тюрьму, эту маленькую мерзавку! Мало того, что буханку искромсала, так ещё и сама ножом обрезалась, испачкала кровью казённое полотенце!
        Бонна решила поддержать товарку:
        - Эта новенькая самая невоспитанная из всех моих подопечных! Даже ночью ухитряется пререкаться! Дерзила мне! А речь у неё какая, а повадки!
        Директриса устало села за стол, прекратила курить.
        - Кстати, о повадках… И о деревенских замашках…
        Она выдвинула ящик, порылась в нём, нашла несколько листков.
        - Вот донесения ваших коллег. Вы обе изволите употреблять нецензурную брань в общении с подопечными.
        Обвиняемые снова переглянулись.
        - Нецензурную брань?!
        - Да! — кивнула директриса. — Я, конечно, понимаю, что наше заведение уже не то, каким оно было в самом начале, полвека с лишним назад, при матушке-основательнице, при императрице Екатерине Великой. Ныне в наши ряды всё чаще проникают провинциалы…
        - Ха! Вы ещё не слышали, как учитель химии выражается! А он ведь коренной петербуржец! Несёт такое, что… стыдно вымолвить…
        Директриса повеселела.
        - Это вам-то стыдно вымолвить? Ну-ну!
        Товарки явно решили идти до конца.
        - А вы сами как-нибудь послушайте! Постойте-ка под дверью и послушайте! Речь у него в высшей степени некультурная!
        Директриса жестом указала провинившимся на дверь.
        - Хорошо, я во всё постепенно вникну, во всём разберусь. А вы тотчас же выпустите девочку, накормите чем-нибудь…
        Она посмотрела на часы.
        - Ведь уже десятый час! Она определённо изголодалась!
        Воинственные воспитательницы гордо вышли, а директриса колокольчиком вызвала горничную.
        - Недурно было бы позавтракать, как ты считаешь, милая?
        - Вы правы, мадам…
        Горничная вышла, директриса по-матерински проводила её взглядом. Улыбнулась, устало вздохнула.
        - Да-а-а… Времена круто изменились… Нынче воспитатели… Хм! В благородном институте… Ведут себя из рук вон отвратительно! Даже горничные большего понятия о приличиях…
        В ту самую минуту дворник Архип, поглядывая на дверь чулана, старательно мёл двор метлой, бормоча:
        - Сколько она там уже сидит? Почитай, два часа… И ни звука! Постучала бы — открыл бы, я не изверг… А ить не стучит, поганка…
        Архип перестал мести, снова пристально глянул на дверь чулана. Затем бросил метлу, приложил ухо к двери.
        - Эй, девонька! Мамзель! Мадмуазелька! Молчит… Не померла ли, часом, с перепугу?
        Не дождавшись ответа, дворник махнул рукой, продолжил свою работу. Он неожиданно вспомнил, где работает. С такой работы можно вылететь в два счёта. Несмотря на мизерное жалование, на его место много охотников найдётся: кругом такая красота, барышни прохаживатся…
        Глава 20 В красоте и радости
        «Воспитание в красоте и радости» — такова была цель создания института. Учёбе тоже отводилась большая роль, но далеко не главная. Не умничать должны были девицы по окончании заведения, а становиться добрыми жёнами и матерями. Добрыми, весёлыми, надёжными подругами. Ничуть не сварливыми! И ни капельки не грубыми. В качестве воспитательниц набирались дамы, которые приносили своим мужьям радость, а детям пользу.
        Но времена меняются.
        Дежурная дама, мадам Курятникова, неслась по коридору с сознанием, что её дикие завывания и беготня приносят кому-то пользу. И всё это время на неё беспомощно взирала с портрета матушка-основательница, Екатерина Великая. Императрице было стыдно.
        После смерти основательницы её портреты ещё долго висели, чуть ли не в каждом интерьере, включая коридоры. Ученицы, глядя на портреты, благодарно вспоминали, кто они и для чего они учатся в такой благородной школе.
        Воспитательницы тоже иногда вспоминали, кто они и чему призваны служить. Но в трудные минуты им было не до благородных тонкостей.
        Не найдя девочку внутри здания, дежурная дама, патрулировавшая коридоры накануне ночью, выскочила во двор. Там она кинулась к рабочим.
        - Не знаю, что и делать! Помогите! Кто-нибудь!..
        Косарь бросил инструмент на траву.
        - Чем могу помочь? Готов услугам!
        - Мне нужен дворник месье Архип! Вы его не видели?
        - Вчерася видел… кажись… А сегодня… Нет! Сегодня не видел!
        - Немедленно найдите мне его!
        Рабочие хором прыснули. Дежурная дама впала в истерику.
        - Чего ржёте?! Мне нынче не до ваших сальных шуточек! Да и вообще до вас, до всех, нет дела!
        Косарь снова взялся за косу.
        - А, ну, тогда я, пожалуй, пойду-поработаю…
        Дежурная дама, взвизгнув, подскочила к нему.
        - Я, кажется, просила вас об услуге!
        - А, ну, да! Только если вы насчёт Архипа, то в эту пору его найти чрезвычайно трудно, я бы сказал, совершенно невозможно…
        - Это ещё почему?!
        - Он у нас теперича за двоих работает: за дворника и за ночного сторожа! Видать, сегодня ночью сторожил, затем, как водится, территорию подметал, ну, а теперя, полагаю… Дрыхнет!
        Рабочие покатились со смеху. Но дежурной даме было не до смеха.
        - «Дрыхнет»! Фи, какие выражения!
        - Ну, мы в ваших институтах не учились, извините…
        Дежурная дама, злобно фыркнув, помчалась к центральному входу здания, ворвалась в коридор первого этажа. На глаза ей попалась уборщица. Обычная прислуга, но какая издёвка в глазах! Да ещё и смеет так нагло спрашивать:
        - Мадам, это вы прошлой ночью дежурили по корпусу?
        - Я!
        - Тогда, боюсь, вам грозит увольнение…
        Это явилось последней каплей.
        - Дура! Деревня! Все дураки! Плебеи!.. Во главе со своей беспардонной директрисой! Безграмотные, беспардонные дураки!.. Увольнение! Ха-ха! Если хотите знать, я об увольнении в последнее время мечтаю! Жалование так мизерно…
        Уборщица была не робкого десятка.
        - Мадам, нельзя ли повежливей с прислугой? Чай, не крепостные тут работают!
        - Сама знаю, что не крепостные, иначе вмиг отправила бы на конюшню — высечь!
        Тут подключилась шеф-повариха, случайно выглянувшая из кухни.
        - Нет, любезная, на этот раз вам грозит лишение свободы! Вам и мадам Линьковой! Вам двоим и никому другому! А дворника Архипа сюда не приплетайте, он действовал по вашей указке!..
        Дежурная выскочила во двор, уже не замечая никого, даже ухмылок и реплик прислуги. А косари продолжали потешаться, обсуждая её стремительные появления и не менее стремительные исчезновения.
        - «Я, кажется, просила вас об услуге!»
        - «Фи, какие выражения!»
        - Может, и впрямь пойти Архипа разбудить? А то достанется ему ни за что, ни про что… Принесла же нелёгкая эту дуру! Чего ей надобно от Архипа?
        Как ни странно, на ту пору в институте строгость нравов никто особенно не проверял. И это при всей строгости, царившей в государстве!
        Архипа найти и разбудить было нетрудно. Так же нетрудно было привести его в кабинет хозяйки заведения. Тем более что провожать его вызвались лучшие друзья: горничные, косари, повара и прочая обслуга.
        Директриса была потрясена.
        - Давненько не видал мой кабинет такой внушительной процессии! Что за сюрприз? Сегодня целый день одни сюрпризы. Прямо с самого утра! Сомневаюсь теперь, буду ли иметь хоть когда-либо покой.
        Дежурная дама, растолкав толпу, вырвалась в первые ряды, ткнула пальцем в дворника.
        - Вот он, главный злодей, мадам!
        Схватив бедолагу за рукав, она сделала попытку вытащить его на середину кабинета. Раздался всеобщий хохот. Дежурная дама не выдержала:
        - Все вон!!!
        Мадам директриса невольно прыснула.
        - Хороши манеры у наших воспитателей, ничего не скажешь!
        Потом, однако, пришла в себя и приказала всем, кроме ночной блюстительницы и Архипа, покинуть помещение.
        Когда дверь захлопнулась, дежурная дама подтолкнула Архипа к рабочему столу директрисы.
        - Допросите его!
        Директриса глянула на блюстительницу с укором.
        - Непременно допрошу, но для этого и вам придётся оставить помещение. Вы не против?
        Дежурная дама вылетела из кабинета, хлопнув дверью. Директриса перевела взгляд на Архипа.
        - А вы присаживайтесь. Прошу вас…
        - Благодарствую, мадам…
        Дворник взял из угла стул, поставил его поближе к столу. Директриса начала допрос.
        - Вы подтверждаете, что девочка пришла на кухню за буханкой хлеба?
        - Подтверждаю!
        - И лишь это одно явилось причиной жестокого с ней обращения?
        - Именно это! Одно это и ничего более!
        - Вы свободны… пока…
        - Благодарствуйте!
        Архип встал со стула, направился было к двери, но директрисе в голову пришла ещё одна мысль.
        - Ключи от флигеля всё ещё при вас?
        - А где ж им ещё быть, мадам?
        - Тогда воспользуйтесь ими немедленно! Откройте чулан и приведите ученицу Александру Воронину ко мне! Тотчас приведите! Без лишних проволочек!
        - Слушаюсь, мадам!..
        Дворник покинул кабинет с умиротворённой миной. Не только уши есть у каждого, но и глаза. Почти у каждого. Суровый тон начальницы никак не гармонировал с её лукавым взглядом и многообещающей улыбкой. Архип сначала был шокирован таким явлением. Но потом вдруг понял, что сие будет ему в прок. И не ошибся.
        Архип не в одиночку подошёл к двери чулана. Следившая за его передвижениями дежурная дама, опасаясь, как бы дворник не сказал или не сделал что-нибудь лишнего, примчалась туда, и даже слегка опередила.
        Архип достал ключ, попытался вставить его в замок. Но отпереть не получилось!
        Там был уже другой замок, весь проржавленный, громадных размеров, видать, очень древнего производства. Обычным ключом он не отпирался. Не иначе, как с того света прислан он был тот замок!
        Практически онемев от увиденного, оба, дворник и дежурная дама, обменявшись кивками, молча согласились на взлом.
        Подбежавшие к тому моменту косари и прочие работники мигом помогли сломать скобы.
        Архип дрожащими руками взял упавший артефакт, бросил его на клумбу с засохшими астрами и лишь после этого открыл дверь.
        Он сделал приглашающий жест.
        - Входите первая, мадам!
        Дежурная дама вошла.
        В чулане оказалось пусто. Вернее, весь хлам имелся в наличии, но девочки не было. С выражением гадливости на лице дежурная дама обвела взглядом помещение.
        - Мадмуазель Воронина!.. Где вы? Не прячьтесь, выходите! Живо! Не заставляйте снова тащить вас за ухо!..
        Архип и косари, стоявшие в дверях, переглянулись, хмыкнули.
        - Громче, мадам, она, наверное, уснула, не слышит вас…
        - Либо у неё голодный обморок…
        Дежурная дама резко повернулась к ним, смерила ненавидящим взглядом.
        - Вон отсюда! Без вас разберусь, что к чему!
        Архип проявил смекалистость.
        - Э-э-э-э-э, нет, мадам! Госпожа директриса доверила мне лично привести девочку! Не хотите толком помогать, можете уйти, вас тут никто не держит!..
        Большеносый косарь, лучший друг Архипа, добавил:
        - По вашей вине девочка в чулане целый день просидела! Представляю, что с вами сделает мадам директриса…
        Дежурная дама, выбегая из чулана, крикнула:
        - Будьте вы прокляты! Оба!!!
        Глава 21 Кому чего надо бояться
        Получив эксклюзивное благословение, Архип и его лучший друг, с зажжёнными свечками в руках, стали осматривать помещение чулана.
        - Куда она могла деваться? — спросил косарь.
        Архип ответил:
        - Так ведь маленькая мамзелька, кроха ведь совсем, видать, залезла в мышиную нору, да там и померла с голодухи! Мыши в нашем заведении — и те ведь голодают…
        - Типун тебе на язык! — шикнул на него косарь. — Не смей такого говорить в этих стенах, если не желаешь, чтоб выгнали взашей!
        - Ладно, не буду, — сказал Архип, — а то и впрямь выгонят! Чем я мать-то кормить буду?
        - То-то! Думай, прежде чем язык свой распускать!
        Они оба глянули на зеркальный шкаф.
        - А в шифоньер-то мы не заглянули!
        - И то верно!
        Архип осторожно открыл дверцу шкафа.
        - Ничего не понимаю! Пусто! Ни ленточки, ни пуговички от неё — ни-че-го!
        Косарь даже выронил косу, которую зачем-то прихватил с собой в чулан. Он тоже, для порядка, заглянул в шкаф.
        - М-да… Что делать будем?
        - А чего тут делать? Ничего тут не поделаешь! Придётся так и доложить мадам директрисе…
        - Ну, что ж, иди, «месье Архип», докладывай, а мне, «месье косарю», зело спать охота, не буду я тебя опять по кабинетам сопровождать, тем более что меня оттуда давеча так невежливо вежливо выгоняли…
        - Не обижайся, правила такие в нашем заведении, ты ведь знаешь…
        - Знаю! Дело житейское.
        Друзья вышли из чулана, задули свечи. Косарь вздохнул с видимым облегчением.
        - Ну, ты ступай к директрисе, доложи, что да как, а я ужинать пошёл…
        Архипу стало любопытно, он обожал разнообразие в еде.
        - Далече ужинаешь в этот раз? Никак, новую зазнобу в городе завёл?
        - На сей раз у меня всё под рукой: местные поварихи на меня глаз накинули!
        - А, ну, ступай-ступай… А я пойду к директрисе-матушке!
        Косарь сочувственно похлопал друга по плечу.
        - Есть захочешь — приходи ко мне на кухню!
        - А как же! Не премину воспользоваться такой оказией!
        Директриса по-прежнему сидела за своим рабочим столом, когда вошёл Архип.
        - Ну, наконец-то! Какие новости?
        - Никаких, мадам…
        - Как прикажете понимать вас?
        - Как изволите… Не нашлась девочка, не сыскалась, мадам…
        Директриса резко поднялась со стула, вышла из-за стола. Архип вздрогнул, начал пятиться к двери.
        - Чего вы удаляетесь? Бежать собрались? — усмехнулась мадам. — Чего-то вдруг испугались?
        - Вашего гнева, вестимо…
        - Вам теперь не этого бояться надо!
        - А чего?
        - Вам… и правда, невдомёк?
        - Никак нет!
        - Нам всем теперь суда бояться надо! — воскликнула хозяйка заведения. — Судебной волокиты и прочих… разбирательств!
        Архип мгновенно сник.
        - И вам бояться следует, мадам?
        - И мне! Я ведь глава института, ответственное лицо, а не праздный граф Бобринский.
        - И что же теперь… всем нам делать?
        - Думать! Прежде всего думать!
        - О чём?
        - О том, как говорить со следователем, какие показания давать!
        - Ах… Это… — ещё больше сник Архип. — Вот незадача-то…
        Директриса и Архип несколько минут стояли посреди кабинета. Каждый думал о своём. Наконец, хозяйка института участливо погладила дворника по плечу.
        - Да будет вам бояться раньше времени!
        Архип поёжился.
        - Вы же сами говорите…
        Внезапно директриса перешла на «ты», учитывая задушевность и секретность обстановки.
        - Я просто хочу тебя предостеречь, как преданного и хорошего человека: когда будешь ответ держать перед следователем, думай, прежде чем что-то сказать…
        Архип с трудом перевёл дыхание.
        - Легко сказать: «Думай!» А ежели на ум ничего путного не приходит?
        - Во всяком случае, помни главное: ни за что не бери вину на себя!
        - Это-то конечно! Зачем мне брать чью-то вину?
        Директриса зачем-то кивнула на дверь.
        - Ты не знаешь женских хитростей…
        Тут самолюбие дворника было явно задето:
        - Смею вас поправить, мадам: с женским полом более-менее знаком!
        Директриса матерински улыбнулась, хотя выглядела младше Архипа.
        - Тот женский пол, с которым ты знаком, не так коварен, как здешние…
        Она снова бросила взгляд на дверь, перешла на шёпот.
        - … как здешние… так называемые «бонны»! Вчерашняя дежурная дама, помимо прочих её достоинств, плетёт против меня интриги…
        - Неужто?!
        - Да, — грустно сказала директриса. — У меня будет к тебе небольшая просьба: заметишь что-нибудь такое — моментально доложи мне, хорошо?
        - Рад стараться! — ядовито прошептал Архип.
        Осторожность хозяйки заведения не была напрасной. Пока дворник находился в её кабинете, вышеупомянутая дежурная дама находилась под дверью вышеозначенного кабинета.
        - Чёрт! Плохо слышно! Что она ему там говорит? Уж не про меня ли? И он тоже хорош гусь! Вонючий дворник! Неужели наша главная дама докатилась до панибратства с чернью?!
        Директриса в это время начала давать напутствия дворнику тихим шёпотом, чрезвычайно ласково увещевая своего нового, пока ещё потенциального, осведомителя:
        - Не советую тебе общаться со вчерашней дежурной дамой накоротке…
        - Когда такое было? Она всегда рычит как мегера… Пообщаешься тут с ней! Лучше уж с бродячими собаками общаться, простите великодушно на грубом слове!
        Директриса придвинулась к Архипу максимально, обняла за талию.
        - В любом случае, запомни: она может подходить к тебе с ласковыми речами, пытаться убедить, что это была ваша общая идея — запереть девочку в чулане на замок…
        - Спасибо, сам сообразил уже, не волнуйтесь. Если уж и будет какая неприятность для меня в этом деле — так это видеть родительские слёзы. У меня, помню, маленький братишка в детстве умер… Моя маменька так плакала, так плакала!
        Директриса вздохнула.
        - Не знаю, к счастью или к несчастью, но Александра Воронина круглая сирота, так что материнских слёз нам с вами не увидеть…
        В заключение беседы директриса чмокнула несчастного в давно не бритую щёку. Архип перекрестился.
        Прильнув к дворнику ещё раз, уже грудью, хозяйка заведения взяла его за плечо. И дала очередное наставление:
        - Учти: люди часто меняют обличье. Иногда не поймёшь, когда они искренни, а когда хотят заманить в ловушку…
        - Понял! — сказал Архип. — Великое мерси за предупрежденьице!
        Директриса перешла на ещё более тихий шёпот.
        - Когда тебе приспеет пора к следователю идти, я сообщу… Лично сообщу! Никого другого, кроме меня, на сей момент не слушай!
        Для ещё большей убедительности директриса взяла Архипа… Уже не за талию, а чуть пониже. Несмело погладила…
        Дворник поёжился.
        - Понял! Всё отлично понял! Великое мерси! — крикнул от перевозбуждения Архип и, наконец-то, был услышан дежурной дамой.
        Затем, к большому сожалению ночной блюстительницы, звуки опять прекратились. Какие либо. Ещё минут пять она не покидала пост, но результата не было.
        - Чёрт! Завела себе мадам нового наушника! А то и любовника… Может, он и раньше к ней с доносами бегал? Надо было с ним повежливее разговаривать, а то не ровён час…
        Опыт в интригах поистине неоценим. Директриса работала в своей должности чуть более полугода, в то время как дежурной даме довелось таких начальниц «видеть-перевидеть». Потому и не очень боялась она. Хотя, конечно, неприятно было. Неприятно оттого, что какая-то, «без году неделю» правившая институтом дама пыталась возвыситься над ней. И не зря старалась! Временами чопорной дежурной думалось и жилось с прискорбием. Вот уже полгода, как она, проходя мимо двери с надписью «Директриса», чувствовала гадкий трепет. А ведь раньше такого не было!
        Раньше не было и секретной комнаты. Вернее, комната была, но не использовалась так нахально. Всего полгода — и полукладовка превратилась в ужасающий вертеп.
        Глава 22 Допросы продолжаются
        Дежурная дама корила себя отчаянно: ведь есть за кабинетом директрисы комнатка без окон, маленькая такая. Ходили слухи, что в том крошечном «апартаменте» получали крещение и свежий титул местные фавориты, они же и доносчики…
        Дверь резко отворилась. Забывшая об осторожности дежурная дама получила удар по носу, схватилась за него, стала шарить в по своим карманам поисках платка.
        - Вы здесь подслушивали, милочка? — спросила директриса.
        Блюстительница ночных нравов напустила на себя подобострастно-елейный вид.
        - Что вы! Что вы! Это такой моветон! Я и ученицам не велю подслушивать, и сама себе не позволяю!
        - Тогда что вас привело в столь неурочный час под мою дверь? Я ведь вас пока не вызывала, не правда ли?
        - Я шла к вам с одним очень важным вопросом, мадам, хотела задать его, да вот, боюсь, не вспомню теперь, о чём спросить-то хотела… или попросить… От такого сильного удара всё буквально плывёт перед глазами!
        Тон директрисы посуровел.
        - Не смею вас задерживать вас!
        Когда хозяйка института скрылась за дверью своего кабинета, дежурная дама и Архип несколько мгновений таращились на друга. Держась за нос, провинившаяся продолжала льстиво улыбаться.
        - О чём была ваша беседа, если не секрет? — промычала она.
        - Не велено рассказывать!
        - Даже мне?
        - Вам особенно!
        - Но позвольте… Позвольте…
        Она взяла Архипа за локоть, повлекла вдоль по коридору, в сторону лестницы, ведшей на первый этаж. Пленник всё это время оглядывался на дверь с надписью «Директриса».
        - Ничего я вам такого не позволю, не надейтесь! — парировал осмелевший дворник.
        Памятуя о комнатёнке за кабинетом, дежурная дама не решалась говорить с дворником как раньше, по-простому. Вдруг его уже повысили, как знать.
        - Но позвольте… Позвольте… Как же так? Мы ведь с вами оба являлись участниками события, и вот теперь, когда я хочу знать, нашлась ли девочка, никто не может мне ответить на столь естественный вопрос!
        - Девочка пропала — и точка! — рыкнул Архип.
        Ночная дама испуганно отпрянула.
        - Как «точка»?!
        - Все объяснения извольте получить в директорской! Вы ведь за ними туда шли, не так ли?
        - Но позвольте… Позвольте… Я теперь вовсе ничего не понимаю… Куда она могла пропасть?! Как?!
        - Я знаю не больше вашего, мадам…
        Настал час откровений. Несомненно!
        - Но о чём-то же вы с госпожой директрисой толковали? Вы теперь знаете больше меня, поделитесь… Немедленно поделитесь! Приказываю вам как старшая по званию!
        Её лицо приобрело привычное выражение.
        Архип припустил вниз по лестнице.
        Дежурная дама и не собиралась отставать.
        - Месье Архип! Немедленно остановитесь! Вы обязаны доложить мне всё!
        Архип послушался, остановился, но слишком резко. Дежурная дама налетела на него, чуть не упала и его не повалила. Она вцепилась в одежду дворника, обеими руками, стала гладить. Дворник, не ведая, что такое «дежавю», явно ощутил его.
        - Говорю вам: вы обязаны…
        Он попытался высвободиться, но тщетно.
        - Чего вы от меня хотите?!
        - Я хочу, чтобы вы… — снова ласково замычала дама.
        Из подвального этажа им навстречу поднимался сторож. Он не сдержался и хохотнул.
        - Архип, не отказывай даме! Откажешь — будет моветон! Нехорошо получится, невежливо…
        Пылкая беседа дежурной дамы и дворника, прерванная сторожем, возобновилась с новой силой, благодаря неуёмности мадам. Сторож, усиленно подмигивая Архипу, делал знаки, мол, беги, удирай, за что удостоился словесной трёпки:
        - Не умничайте, месье сторож! Идите, куда шли!
        - Уже иду! — ещё более развеселился страж. — И Архипа отпустите, не надо за него цепляться! Ближе к ночи это странно выглядит…
        Воспользовавшись этой перепалкой, Архип припустил было наверх, но мадам бегала быстрее, скакала через две ступеньки. Она снова схватила дворника за одежду, что было с восторгом отмечено другим сторожем.
        - Архип! К тебе образованная дама пристает? Чем же ты её привадил, интересно?
        Оба, дворник и его преследовательница, выскочили, наконец, в коридор. Но и туда доносился работницкий хохот.
        Прочувствовав сполна, что значит быть осмеянной плебсом, мадам Курятникова начала сдавать позиции. То бишь пятиться назад. Пятясь, она наступила на ногу своей коллеге, другой дежурной даме.
        - Мадам, сегодня моё дежурство! Вы можете быть свободны! — сказала удивлённая коллега.
        - Не цепляйтесь ко мне, без вас тошно! — рыкнула охотница-неудачница.
        Коллега настороженно повела носом.
        - Да вы пьяны!
        - Я только полрюмочки… У меня неприятности…
        Несчастная замахала руками, словно крыльями ветряной мельницы, как бы пытаясь разогнать витающие в воздухе коридора винные пары.
        - О ваших неприятностях всем известно, мадам, но это не повод лишать покоя остальных! — возмутилась ещё пуще её сменщица. — Что вы делаете здесь, в спальном отделении для рабочих?! Стыдитесь! Вечереет, а вы в мужском отделении!
        - Я с ним не заигрывала, не подумайте!
        - В любом случае, я обязана буду завтра рапортовать мадам директрисе о вашем появлении в подвале в неурочный час!
        - Не поступайте так со мной, прошу вас!..
        Сказав так, дежурная дама вдруг пошатнулась, вздрогнула. Эта фраза прозвучала в её ушах Шурочкиным голоском! А тут ещё и призрак нарисовался, который, судя по всему, был виден… и слышен… только ей одной…
        - Не поступайте так со мной, прошу вас!.. — вымолвил призрак «кофейницы».
        Дежурная дама раздражённо отмахнулась от видения, да не один раз. Стояла и махала огромными сильными ладонями, как лопастями. Это тоже было замечено и всячески обсмеяно окружающими — ведь остальных галлюцинации не мучили.
        Повращав глазами и вовсе озверев, мученица заорала:
        - Тьфу на вас на всех! На всех вас и на вашу директрису — тупую и чопорную… солдафонку!
        Она убежала, а другая дежурная дама, её сменщица, совершенно трезвая и, видимо, крайне бесчувственная к бедам коллег, с выражением крайнего ужаса и гадливости на лице, поверх очков, ещё долго пялилась ей вслед…
        Глава 23 Розовая ворона
        Следующей ночью яркий лунный свет всё так же свободно проникал в помещение дортуара «кофейниц» сквозь незанавешенные окна. Верочка, подруга «мадмуазель Ворониной», не спала. Глазами, полными слёз, она смотрела на пустую Шурочкину кровать. Остальные «кофейницы» спали. Бонна ворочалась, храпела, хмурилась во сне — видно, от каких-то неприятных видений.
        Верочка стала тихо шептать:
        - Шурочка, ну где же ты? Неужто умерла?!
        Едва прикрытая оконная форточка распахнулась, и в дортуар влетела прозрачная розовая ворона, уселась на Шурочкину кровать. Вместо того чтобы испугаться, Верочка обрадовалась:
        - Мадмуазель ворона, вы Шурочку не видели? Вы ведь летаете, где вам вздумается!
        Ворона разинула клюв, заговорила голосом «мадмуазель Ворониной»:
        - Это же я, Шурочка, твоя лучшая подруга! Верочка, не плач, мне сейчас гораздо лучше, чем тебе… Меня теперь никто не обижает…
        Призрак вороны превратился в призрак Шурочки.
        Верочка вскочила на кровати.
        - Так ты, всё-таки, умерла? Ты на том свете? В раю?
        Привидение исчезло. Верочка, сильно расстроившись, продолжала громко шептать:
        - Шурочка, погоди! Погоди, не исчезай пока! Ты же мне ещё не всё сказала!
        Бонна, лежавшая лицом к стене, перестала храпеть, открыла глаза. Затем она вскочила, зажгла лампу.
        - Всем встать!
        «Кофейницы» проснулись почти одновременно, вылезли из коек, построились по стойке «смирно» — не впервой! Бонна бешеным взглядом обвела помещение. Затем она, став на колени, начала ползать, изучая подкроватное пространство.
        - Где эта мерзавка?!
        «Кофейницы» молчали. Испуганно, совершенно не хихикая. Наконец, Верочка отважилась спросить:
        - Кого вы ищете, мадам?
        Бонна метнула в её сторону ненавидящий взгляд.
        - Я слышала ваши голоса! Мадмуазель Пирогова, вы ведь буквально только что разговаривали со своей подругой, мадмуазель Ворониной!
        Верочка пожала плечиками.
        - Вам послышалось, мадам!
        - Мадмуазель Пирогова, прошу не издеваться! Живо говорите, где находится ученица Александра Воронина! Где она прячется, а? Отвечайте!
        Верочка вдруг вспомнила, что Шурочка не жаловалась, а наоборот, была очень рада новому месту.
        - Не ругайтесь, мадам, лучше сразу отведите меня в чулан… как Шурочку…
        - Ну да! Я вас отведу в чулан, вы там таинственным образом растворитесь, а мне потом перед судом стоять? Вы этого мне желаете?! Не выйдет! Завтра же пойдёте на приём к директрисе, а сейчас — все по койкам! Живо!
        «Кофейницы» радостно запрыгнули в кровати. Бонна погасила свет, легла сама.
        А за окном уже брезжил рассвет. Его лучи пронизывали коридор. Пьяная мадам Курятникова, дежурившая накануне в том же коридоре, шатаясь, снова брела к дортуару «кофейниц», неустанно бормоча:
        - Не может быть, чтоб эта дура совсем пропала! Дрыхнет уже в своей кровати, ручаюсь!
        В эту минуту из спальни «кофейниц» вышел призрак Шурочки. Пару секунд постоял посреди коридора, затем растворился в лучах нарождавшегося дня. Дежурная дама икнула, схватилась за сердце.
        - Ну! Что я говорила! Такие прохвостки не исчезают! Они рождаются лишь с одной целью: бесить порядочных и здравомыслящих людей!.. Под суд их всех надо отдавать, этих мерзавок, а не в чуланах прятать…
        Ещё долго бегала мадам по коридорам, каркая. И накаркала.
        Накаркала мадам себе того, чего желала ближнему своему.
        Тем же утром, ближе к полудню, в институте появился следователь. С благословения хозяйки заведения он выбрал для допросов именно ту крохотную комнатёнку, в коей, не так уж и изредка, имели место посвящения в наушники и… в фавориты!
        О посвящениях и посвящённых следователю ещё не успели доложить, а посему он вообразил, что занимает весьма почётную комнату, которую неплохо было бы украсить зелёной лампой, принесенной из дома.
        В самый первый свой рабочий день он пришёл без опозданий. Директриса показала ему, где какие канцелярские и другие принадлежности находятся.
        Затем, вежливо и долго постучав, пришёл Архип — ему первому предстояла встреча со следователем.
        Директриса, схватив дворника за плечо, шепнула:
        - Ты его не очень-то робей, а то подумает, что часть вины на тебе, всё-таки, есть…
        - Постараюсь не заробеть, госпожа директриса, но…
        - Что?
        - Боязно как-то!
        - Почему?
        - Я со следователями сроду не общался!
        - Пустое! Если уж ты наших бонн не боишься, то следователя и подавно не заробеешь. Следователи народ опытный, вежливый, разговаривать с людьми умеют… И к тебе надлежащий подход будет найден, не сомневайся, особенно если будешь звать его по имени: Владислав Акимович…
        Она проводила дрожащего от страха дворника в секретный соседний покой.
        Архип уже с порога начал кланяться.
        - Здравия желаю, Владислав Акимович…
        Директриса громко объявила:
        - Сейчас прикажу горничной принести нам чаю — всем троим!
        Следователь нервно передвинул папки на столе.
        - От чая никогда не отказываюсь, но сегодня, простите великодушно, чрезвычайно стеснён во времени. У меня на всё про всё три часа, не более!
        Хозяйка заведения смутилась.
        - Как изволите, я просто не хотела нарушать закон гостеприимства. Неужели же так и не выпьете чаю? Ведь впереди у вас кропотливая работа…
        - За гостеприимство чрезвычайно благодарен, однако… Попросил бы вас на время удалиться в коридор!
        - Меня?!
        - Такова процедура следствия. Допрашивать подозреваемых положено тет-а-тет, то бишь с глазу на глаз, не обессудьте!
        Он вынул из папки листок бумаги, протянул его директрисе.
        - Пока я буду беседовать с одним из ваших работников… Как его звать-величать?
        - Это наш дворник, Архип Голубцов…
        - Пока мы с господином Голубцовым будем обсуждать ваше из ряда вон выходящее событие, вас, госпожа директриса, я попросил бы позвать остальных — согласно списку, который вы изволите в руках держать…
        Директриса с ужасом просмотрела список.
        - Но тут гораздо большее количество подозреваемых персон, чем я вам писала в рапорте!
        - Может быть, моя ремарка покажется вам странной, но мне, по долгу службы, полагается самому решать, кто подозревается, а кому не стоит волноваться…
        Директриса с ещё большим усердием перечитала в список.
        - И моё имя тут… указано… Полагаю, это ошибка?
        - Ошибки нет, ваше имя я записал в самом конце! В ходе допроса мы получим много всяких показаний, а затем с удовольствием услышим ваши соображения. Они-то наиболее ценными окажутся, полагаю…
        Директриса направилась к двери.
        - Не смею перечить! Пойду, созову всех, кого вы обозначили в списке!
        Она гордо покинула кабинет.
        Через пару минут после ухода директрисы госпожа Курятникова стояла под её дверью, держась за голову и бормоча проклятия. Как бы не замечая ни длинной очереди за собой, ни любопытных глаз, вкупе с ушами.
        - Чёрт! Не было печали!.. Дёрнуло же меня вчера водки принять! Теперь злорадствовать будут, все, кому не лень…
        Из двери с надписью «Директриса» вышел Архип. Ни слова никому не говоря, он удалился быстрой походкой. Затем выглянул следователь.
        - Следующий!
        Мадам Курятникова поспешно вошла в кабинет. Очередь сразу же начала переговариваться.
        - Благодаря её чудовищной жестокости и нам теперь всем предстоит оправдываться, доказывать, что мы не виноваты, — сказала горничная.
        Сторож с энтузиазмом подхватил:
        - Это ещё что! Она вчера к Архипу в комнату пьяная ломилась, водкой за версту от неё разило!
        - И как только таких допускают к воспитанию девиц, — возмутилась другая горничная.
        Вскоре загалдели хором:
        - А кто ещё пойдёт преподавать за такое мизерное жалование?
        - Я бы пошёл! Всяко легче, чем косой махать!
        - Это только кажется, что легче…
        - Ничего не кажется! С маленькими девочками я бы вполне нашёл общий язык!
        - Он бы нашёл, верьте-верьте!
        - Прекратите свои сальные шуточки, надоело… — под конец возмутилась третья горничная.
        Дежурная дама всё это время сидела у стола напротив следователя. Тот что-то молча писал. Затем несколько раз перечитал написанное кем-то, вздохнул.
        - Это показания дворника Архипа? — осведомилась госпожа Курятникова.
        - Да-с…
        - Теперь с моих слов писать будете?
        Следователь глянул на неё как психиатр на пациентку.
        - Всё будет от вас зависеть, мадам. Ежели внятно излагать будете — запишем-с, а станете околесицу нести — вызовем доктора… Да-с…
        - Какого ещё доктора?!
        Следователь сладенько улыбнулся, молча протёр очки. Потом сделал очень смешную гримасу. Мадам Курятникова взбесилась:
        - Вы полагаете, я сумасшедшая?
        - Как я могу что-то полагать, если вы ещё даже не начали давать показания…
        Дежурная дама облизнула губы, потянулась к графину.
        - Можно мне… воды?
        - Извольте, извольте, конечно же, можно!
        Следователь налил воды в стакан, протянул дежурной даме. Та выпила залпом, вытерла губы рукавом.
        - Извините, платок забыла в спешке! Мне лишь полчаса назад сообщили о допросе, который вы, вдруг, ни с того ни с сего, решили нам тут всем учинить!
        Следователь снова сладенько улыбнулся.
        - Вы считаете, допрос этот не имеет под собой никаких логических оснований?
        - Именно так я и считаю! Если по каждому мелкому поводу следствие разворачивать, следователей не хватит…
        Тут уж следователь улыбнулся максимально широко.
        - Смею вас утешить, до сей поры хватало… И не только следователей, но и прокуроров, и участковых приставов, и постовых, и околоточных надзирателей, и прочих весьма уважаемых лиц, наблюдающих за порядком… Чего-чего, а этого добра у нас в стране хватает!
        - Хм! «Наблюдающих за порядком»! Ничего себе порядки: допрашивать заведомо невиновных людей, да ещё и в таких количествах…
        Следователь напустил на себя суровый вид.
        - Ну-с… Долго будете юродствовать, мадам? Либо извольте изъясняться начистоту, либо…
        - Что «либо»?
        - Второе «либо» обещает вам большие неприятности! Ведь пропал ребёнок, пропал по вашей вине…
        - М-да? Ну, и когда же он пропал, это ваш… ребёнок?
        - Насколько мне известно, уже вчера девочку никто не видел!
        - Вчера?! Ха! «Вчера»! Да я её, с позволения сказать, буквально этой ночью видела, буквально несколько часов назад!..
        - И вы могли бы подтвердить это письменно?
        - Разумеется!
        Следователь протянул дежурной даме чистый лист.
        - Тогда пишите! Прошу-с! И, пожалуйста, поподробнее!
        Глава 24 Ещё об экономии
        После мадам Курятниковой в секретный покой был приглашён косарь с большим горбатым носом, друг Архипа. Лицо его выражало испуг.
        Следователь сразу взял быка за рога.
        - Что вы можете показать по делу пропавшей девочки?
        - Да я её, девочку-то эту, ни разу и в глаза не видел!
        - Вот как? Возможно ли такое? Вы ведь постоянно во дворе работаете, косите траву, всё лето, почитай, косили, а воспитанницы данного заведения весьма привлекательны внешне…
        - Разве я на лица их смотрю? Моё дело за поведением присматривать, ну, чтоб не разбегались кто куда, чтоб всё время во дворе оставались, пока их классные дамы да эти… как их… бонны… по какой-либо нужде отлучаются. А всё другое нам запрещено, глядеть, знакомиться и всё такое прочее… Мы чернорабочие-с!
        Следователь придвинул поближе к себе чернильницу.
        - Та-а-ак… На какой вы должности записаны при данном институте?
        - Косарь я, сами ведь прекрасно знаете! Ну, и сторож одновременно…
        - Как такое возможно, позвольте? И косарь, и сторож одновременно…
        - Да! Именно! Косарь, и сторож, и подметальщик, и кучер — я на все руки мастак! Других нынче в институт не принимают, средства щадят потому как… В государстве большая экономия! Из-за постоянных войн! Казна истощена! Так нам всё время бонны объясняют…
        - Вон оно что!
        Косарь понизил голос до шёпота.
        - Да если б здесь только на нас, на мужичье, экономили, а то ведь и девицам от этой неуёмной бережливости достаётся!..
        - В каком смысле?
        - Недокармливают их! И нас, обслугу, питанием не жалуют! Хорошо тем, кто на кухне… пассию имеет… Ой, боюсь, это уже лишнее, к нашему делу не относится…
        Следователь сдвинул брови.
        - Пока что к делу относится всё. Введь продвигается оно не слишком быстро! Вы третий кого я допрашиваю, а ещё толком ничего не выведал. Скажите, а проверки здесь бывают? Кто-либо проверяет состояние вещей?
        Косарь замялся.
        - Вот, не далее как вчера была проверка…
        - Да?
        - Сам государь-император пожаловал…
        - Что вы говорите?! В газетах ничего такого не было!
        - А и не будет. С чёрного хода он иногда к нам заходит… ин… инк…
        - Инкогнито?
        - Да-с!
        - И во что же эта, последняя проверка вылилась?
        - Шеф кухни получила выговор… словесный…
        - За что?
        - За то, что в трёх огромных чанах наваристой ухи плавали всего три рыбки. Только вы меня не выдавайте!
        - А вам самому откуда всё это известно?
        - Моя знакомая младшей поварихой служит. Если узнают, что дальше кухни пошло — всех поварих уволят…
        Дворник Архип, сидя на койке в спальне для мужской прислуги, пил горькую. К нему вбежал запыхавшийся носатый косарь.
        - Уже пьёшь? В такую рань? Не понимаю…
        - А чего тут понимать, коли упекут меня… дело верное!
        - Почему ты так решил? Все ополчились на мадам, которая потерянную девочку костерит. Направо и налево! И ещё заявляет, что видит её регулярно и что малявка от неё всё время удирает!
        Архип махнул рукой.
        - Мадаму всяко оправдают, «благородные оне». А коли мы с ней вдвоём, напару действовали, так, стало быть, и отвечать именно мне придётся, а не этой… дежурной…
        - Не боись, я слышал, будто директриса горой за тебя. Ненавидит она ту мадаму лютой ненавистью…
        Архип вздохнул.
        - То директриса, а то следователь. Зверь, а не ищейка! Говорил со мною так, будто я уже осуждён, только и делов осталось, что в тюрьму меня свести…
        Косарь потёр нос.
        - Да погоди ты! Какая тюрьма, когда суда ещё даже не было!
        - Говорю тебе: следователь зверь! Засудит он меня! Засудит — как пить дать!
        Архип снова приложился к бутыли.
        Косарь пожал плечами.
        - А на меня этот солдатушка справил ладное впечатление! Ты его не бойся раньше времени — он дело своё знает! Невиновного не засудит! С виду он человек обстоятельный, да и по разговорам видно, что не глупый.
        - Вот и мадам директриса так говорит…
        - Ну! Вот видишь!
        Архип снова тяжело вздохнул.
        - Говорить-то говорит, а при нём, при следователе-то при этом, зело тушуется…
        - Неужели?
        - Да! Не успел твой «солдатушка» кабинет войти, как её всю затрясло!
        Архип поставил бутыль на пол, улёгся одетым на койку, повернулся к стене. Косарь почесал затылок.
        - Так она ведь… женщина… Женщины, братец ты мой, всего боятся… А ты — мужик!
        - Мужик-то мужик, да боязно мне…
        - Перестань! Хочешь, я снова к следователю пойду, расскажу про тебя, какой ты хороший, мухи не обидишь и так далее… Только и ты там стой поблизости где-нибудь, на случай, если вопросы к тебе вдруг появятся.
        Архип согласился. Друзья направились к лестнице, ведшей из подвала наверх.
        В это время в подвальном коридоре бродила плачущая Верочка, почти не обращая внимая на взрослых.
        - Шурочка, ну где же ты? Мне поговорить с тобой надо…
        Косарь с Архипом не смогли пройти мимо такого.
        - Ты гляди! Ещё одна мамзелька желает потеряться!
        - Эй! Мамзель… как вас там…
        Архип попытался взять Верочку за плечико. Та испуганно отстранилась.
        Носатый косарь проявил максимум дипломатии.
        - Не бойтесь, барышня, не вырывайтесь, а лучше расскажите нам, что вы тут забыли и как вас звать! Как ваша фамилия?
        - Я Пирогова Вера, ученица второго класса… Ищу подругу Шурочку… Шурочку Воронину…
        - Ту, которую заперли в чулане?
        - Вы нашли её?!
        Архип нервно закашлялся.
        - Э-э-э… Понимаете, мамзель… Как бишь вас зовут?
        - Вера Пирогова!
        - Так вот, мамзель Вера, Шурочку вашу, то бишь мамзель Шуру, до сих пор так и не нашли, и меня за это, кажется, посадят…
        - Уверяю вас! Никто вас не посадит! Вы просто найдите мне её — и всё!
        - Легко сказать, да трудно выполнить, мамзель! Вы сами-то её после того видали?
        - После чего?
        - Ну, после того, как она… якобы пропала… После того, как мы с мадам вчерашней ночной дежурной её в чулане заперли?
        - Не-е-е-ет…
        - Вот видите! А от нас хотите невозможного! Я скорей поверю, что через неделю буду тюремную робу носить, чем в то, что ваша подружка найдётся.
        - А вот и напрасно! Дежурная дама, которая её заперла, следующей ночью тоже дежурила… Добровольно на вторую ночь осталась!
        - И что?
        Друзья хитровато переглянулись. Надо же, как быстро сплетни разлетаются.
        - Она твердит всем подряд, что видела этой ночью Шурочку в коридоре около нашей спальни!
        - Твердит, говорите?
        - Да! Непрестанно всем рассказывает об этом, я уже несколько раз слышала!
        Архип и косарь дружно хмыкнули.
        - А мы вот ничего такого не слыхали!
        - Не слыхали мы, мадмуазель, пьяные валялись… Пьянчуги мы!..
        Верочка снисходительно глянула на них, вздохнула.
        - Ну что ж… Тогда, с вашего позволения, господа, я пойду дальше… искать мою пропавшую подругу…
        Верочка, состроив печальную гримасу, пошла прочь.
        Архип и косарь снова хмыкнули.
        - Чудная девчонка!
        - Знамо дело чудная!
        У двери с надписью «Директриса» никого не осталось, следователь заканчивал приём. Архип и носатый косарь, дождавшись выхода последнего подозреваемого, вошли без стука.
        - Наше вам почтение, Владислав Акимович!
        Всегда невозмутимый следователь мало удивился.
        - А, это вы! Как я погляжу, теперь ко мне по двое ходить будут, целыми процессиями!
        - Друзья присели на предложенные стулья. Косарь начал говорить.
        - Не серчайте, Владислав Акимович, на Архипа. Можно мне рассказать за него, как всё было? А то он во второй раз… не решается про одно и то же повторять…
        - Это почему же не решается? Такая нерешительность вовсе не в его пользу!
        Косарь взмолился:
        - Не серчайте, Владислав Акимович, а?
        Следователь вытер лысину платком.
        - Пока ещё не серчаю. Но, может статься, скоро осерчаю. Всё будет зависеть от ваших показаний.
        - Хорошо… Мои показания… То есть, показания Архипа будут такие…
        Следователь недовольно поморщился.
        - Показания Архипа должен озвучивать сам Архип, раз уж он тут!
        Косарь скорчил болезненную мину.
        - Но он не может… пока…
        - Что? Губы слиплись? Рот не раскрывается?
        - Да нет… он… побаивается…
        - Ах, побаивается! Значит, чувствует за собой какую-то вину! Он, видите ли, побаивается! А запирать ребёнка одного в чулане — не побаивался?!
        Архип разлепил губы.
        - Мне приказали…
        Следователь с устатку вскипел, три часа допросов не прошли даром.
        - Прошу покороче! Кто приказал вам запереть девочку в чулане? В ходе первого допроса вы ничего такого не говорили. Вы лишь сказали, что ключи были у вас…
        - Истинно были…
        - И только у вас?
        - Нет, ключи от чулана есть ещё у… четверых работников… или даже у пятерых…
        - Да? Что же вы раньше этого не сказали? Я прекрасно помню вашу фразу: «Ключи всегда у меня, только у меня, и все об этом знают».
        Архип вздохнул.
        - Я хотел сказать, что мои ключи всегда при мне. А про чужие ключи я понятия не имею. Простите великодушно, с испугу наплёл небылиц… Мерзавец я, негодяй, скотина и больше никто…
        Косарь снова вмешался.
        - Дежурная дама ему каждый шаг диктовала!
        - А почему она другим не диктовала? Между прочим, ходят слухи, что она к дворнику неравнодушна… Есть показания свидетелей!
        Косарь взмолился:
        - Позвольте сказать!
        Следователь хлопнул папкой по столу.
        - Не позволю! Вас, господин Уткин, я попрошу покинуть помещение, а вы, господин Голубцов, останьтесь!
        Косарь поднялся со стула.
        - Как прикажете, Владислав Акимович…
        После ухода косаря следователь повёл допрос наирезчайшим тоном.
        - Ну-с, теперь, когда мы остались одни, может быть, вы расскажете мне то, что не решались говорить при своём приятеле? У вас ведь имеются тайны, даже от ближайших друзей, ведь имеются секреты, правда?
        - Никак нет-с! Мы завсегда всё друг-дружке рассказываем!
        - Например?
        - Ну, к примеру… Только вы не говорите месье косарю… господину Уткину, что я вам его секреты выдал…
        Следователь прыснул, достал носовой платок.
        - За кого вы меня принимаете? Могила! Излагайте, прошу вас, какие тайны поведал вам господин Уткин?
        - У него, к примеру, пассия имеется… на кухне…
        - Ну, это уже не новость. Хорошо устроился ваш «месье косарь»!
        - И я о том же! Так хорошо устроился, что даже меня не раз приглашал пойти с ним, отобедать, пока никто не видит…
        - А что, обслуга голодает? Сильно недоедает?
        - Ну, к примеру, бывает так, что, ежели чуть припозднился на приём питания, то и голодным остался…
        - И куда же девается положенный каждому порцион?
        - Положенный? Каждому? Нигде про такое не читывал, уж извините за мою дремучесть…
        - Это элементарное отсутствие интереса! Вы обязаны интересоваться своими правами!
        - Оно-то конечно, на бумаге, видимо, всё так и прописано, да только в жизни всё наоборот выходит. Частенько выходит наоборот…
        Глава 25 Печник
        Следователь оказался не таким уж верноподданным «солдатушкой». Синий его мундир отпугивал вольнодумцев, то бишь инакомыслящих, а зря. Он просто любил синий цвет и на допросы, происходившие вне здания прокуратуры, одевался согласно личному вкусу.
        Страдавший вольномыслием Владислав Акимович выдал нравоучительную фразу:
        - Вы, господа рабочие, политически слепы, ничем не интересуетесь, газет не читаете, о существовании законов едва слышали — на этом-то вас и ловят!
        - Ну, да…
        Увидев, что его нравоучения не поняты, а также вспомнив, что дворники народ аполитичный, усталый следователь махнул рукой.
        - Однако, вернёмся к делу, подытожим то, что вы успели мне сообщить в ходе двух допросов. Итак…
        Следователь порылся в бумагах, достал из вороха два листка.
        - Итак, мы имеем следующее: вы, Голубцов Архип Степанович, вчера рано утром…
        - На рассвете!
        - … на рассвете подметали территорию у здания……
        - Так точно-с!
        - Долго подметали?
        - Да порядочно-с!
        - И за это время успели два раза увидеться с госпожой Курятниковой Елизаветой Павловной?
        - С кем-с?
        - С той мадам, которая осуществляла надзор за порядком ночью…
        - А-а-а-а-а… С дежурной дамой?
        - Как угодно!
        - Да, я виделся с ней два раза… может, и больше…
        - Больше? При каких обстоятельствах?
        - Да ни при каких, всего два раза виделся я с ней… на… накоротке…
        - Накоротке?!
        - По работе…
        Следователь рассмеялся, вытер лысину, расстегнул воротник рубашки.
        - Ну-ну, продалжайте, месье Голубцов…
        - В первый раз она попросила открыть ей кухню…
        - А во второй?
        - А во второй… Попросила, чтобы я открыл дверь чулана…
        - Который располагается в хозяйственном флигеле?
        - Так точно-с!
        - И что же было дальше?
        - Она пришла не одна, а с той девочкой, которая…
        - С Александрой Ворониной?
        - Да-с! Она попросила меня запереть девочку в чулане!
        - В каких отношениях вы состоите с госпожой Курятниковой?
        - Да ни в каких-с!
        - А вот другие свидетели утверждают, будто она вас домогалась…
        - Врут всё!
        - Не думаю! У меня есть сведения, что госпожа Курятникова минимум два раза приходила к вам на… на место вашего ночлега и устраивала истерики!
        - Так то было… это… как его…
        - Что?! Договаривайте! Говорите всю правду, или я прикажу вас немедленно арестовать!
        - За что?
        - За пособничество в преступлении и… за сокрытие фактов!
        Архип так и не смог договориться с представителем закона. Слишком уж витиевато выражался следователь, дворникам такие речи слушать пытка. Оставалось положиться на судьбу. И на бутылочку. К последней только приложиться, вестимо.
        Когда дворник возвращался в свою спаленку, по коридору мужского отделения для слуг всё ещё бегали маленькие девочки, но Архипу уже было не до них.
        А вот печник, тот к следователю не ходил, ненужным показался. Он-то выспался на славу и спокоен был, как никогда, потому-то и устроил весёлые потягушечки в подвальном коридоре, с привлечением зрителей, какие в ту минуту мимо проходили.
        - Ох, и долго же я спал… Зато все печечки налажены, теперь работают исправно, не зря вчера трудился до самой ночи! Теперь мадмуазели вряд ли будут жаловаться на холод. Пусть только попробуют заикнуться, что им зябко!
        Ему навстречу вышла заплаканная Верочка.
        - Ты что здесь делаешь, кроха? Почему в слезах? Снова ночью замерзала, ась?
        Верочке было не до шуток. И почему события последних двух-трёх суток прошли мимо печника? Оставалось удивляться его счастливому неведению.
        - Месье печник, вы, случайно, не видели мою подругу Шурочку?
        - Не видел я здесь никаких подруг. Учтите, мадмуазель, здесь подруг не бывает и быть не может!
        Шурочка ещё больше покраснела, уже не от слёз.
        - Не обижайтесь не меня, пожалуйста, я прекрасно знаю, что здесь дортуар для мужчин, но мне сейчас, пожалуй, не к кому обратиться с просьбой…
        - А почему вы не на занятиях?
        - Занятия на сегодня кончились!
        - Тогда идите на прогулку! Товарки ваши, то бишь, мадмуазели, небось во всю развлекаются, мячиками перебрасываются, в крокет играть изволят…
        - Не обижайтесь, но нам всем нынче не до того…
        - Что так?
        - Через две недели или три… будет дворцовый бал, все сидят по дортуарам, платья меряют…
        - Ну и вы бы шли со всеми платьица примерять, рюшами любоваться!
        - Прошу вас, месье печник, вы, пожалуйста, не обижайтесь на то, что мне приходится перечить вам, но… Горе у меня, не могу я идти на бал!
        - Да что вы всё «не обижайтесь!» да «не обижайтесь»? Заладили!
        Верочка громко разрыдалась. Печник склонился над ней, чтобы утешить.
        - Рыдаешь-то чего, кроха? Какое горе у тебя, ась?
        Верочка достала платок, высморкалась, вытерла слёзы.
        - Пропала моя лучшая подруга Шурочка Воронина…
        - Вот незадача! А чем я могу помочь?
        - Понимаете, она, скорей всего, так и осталась в том флигеле, где была заперта позапрошлой ночью, в наказание за кражу хлеба на кухне…
        - Откуда такие сведения?
        - Это всем уже известно! А ваши коллеги, месье дворник и месье косарь, вероятно, не очень тщательно искали, вот и не нашли её…
        Печник и Верочка беседовали без свидетелей, но Верочка всё равно перешла на шёпот.
        - Я больше чем уверена, что Шурочка теперь живёт в чулане и терпит страшные лишения!
        - Как я понял, ей ещё страшнее попасть в руки разъярённых бонн, и она продолжает прятаться?
        - Вы всё правильно понимаете, месье печник!
        Она озирнулась по сторонам.
        - Какое счастье, что нас никто не видит и не слышит!
        - Сам удивляюсь! Чтобы в эту пору — и не души не было в коридоре…
        - Вот видите! Сам Бог желает нам помочь! Не откажите мне в любезности, помогите!
        Печник перестал потягиваться и чесаться, даже посерьёзнел с лица.
        - Что ж… Говорите свою просьбу, мадмуазель…
        Шурочкины глазки в одну секунду высохли.
        - Вам необходимо взять у месье дворника ключи от чулана и более тщательно обыскать помещение! Желательно ночью! Пока никто не видит!
        - Хорошо-с! Как скажете, мадмуазель! Ключи от чулана у меня и свои имеются. Выполню, пожалуй, ваше поручение, только не плачьте, умоляю, а то у меня сердце разрывается от ваших слёз!..
        Глава 26 Верочка, Лидочка и Любочка
        Заговорщики кончили шептаться как раз вовремя. В тот же миг в коридоре показались Верочкины однокашницы — Любочка и Лидочка. Печник снова был удивлён.
        - А вы зачем прибежали, а? Тоже подругу ищете?
        - Да! Ищем! Вот она!
        - Вот же она!
        Лидочка и Любочка указали пальцами на Верочку. Та нахмурилась.
        - Что вы тут ищете?
        - А ты зачем тут? Мы же договаривались, что ты после уроков будешь вместе с нами платье примерять!
        - Без меня вы уже ничего не можете сделать?
        - Без тебя нам скучно!
        - Кроме того, ты, наверное, забыла, что обещала Лидочке свой второй корсет!
        Верочка пожала плечиками.
        - Честно говоря, уже не помню!
        - Обещала-обещала! Не уворачивайся!
        Печник устал от щебетания.
        - Мадмуазели, умоляю, ступайте-ка вы лучше в свои покои. Нам, печникам, про корсеты слушать не пристало…
        Лидочка и Любочка обрадовались.
        - Правильно! Верочка, пойдём, вот и месье печник тебя просит, просто умоляет!
        Верочка кивнула.
        - Хорошо. Идите первыми, я вас догоню…
        Лидочка и Любочка умчались. Печник обрадовался — не то слово!
        - И вы бежали бы за ними, мадмуазель, а дело наше с вами, думаю, потерпит…
        Верочка опять чуть не расплакалась.
        - Прошу вас, не гоните меня пока я не сказала вам главного. Если вам неудобно долго с ученицами в коридоре беседовать, то я лишь парочку словечек вам ещё скажу!
        - Валяйте!
        - Я думаю, вернее, я вполне уверена, что Шурочка страшно голодает…
        - Хорошо, прямо сейчас возьму буханку хлеба, которая у меня со вчера припасена, и отнесу ей…
        - Только тотчас же отнесите, прошу вас! Вдруг она уже при смерти!
        - Не волнуйтесь, мадмуазель, всё будет исполнено так, как вы изволили приказать. А сейчас — бегите к своим товаркам.
        - Уже бегу!
        Верочка убежала, а добродушный печник и не думал обманывать. Через несколько минут он уже крался к двери чулана. Отпереть новый замок новым же ключом не составило труда.
        Печник был уверен, что за ним никто не следит. Однако Верочка не сразу пошла в дортуар — поглазела немножко из окна первого этажа. Лишь убедившись, что её не обманули, отправилась на примерку платья.
        Глубокой ночью Верочка, Лидочка и Любочка, перешёптываясь, по очереди, на цыпочках подходили к окнам. Они там дежурили ещё с вечера.
        - Ну, и где он, твой печник? — спросила Лидочка.
        - Да! Почему он до сих пор не вышел? — негодовала Любочка.
        Верочка приложила палец к губам.
        - Тс-с-с!
        Поздно. Бонна проснулась и приподнялась на локте.
        - Это что там за собрание у окна?!
        - Мы услышали крики со двора…
        - Какие ещё крики? Почему я ничего не слышала?
        Девочки не сдавались.
        - Вы ведь крепко спали!
        - Там были два голоса — мужской и женский!
        - Не лгите! Никого там нет и быть не может, сторожа работают исправно! Ложитесь немедленно!
        - Уи, мадам!
        Верочка, Лидочка и Любочка запрыгнули в койки. Бонна, однако, решила ещё немножко поговорить:
        - И чтобы до утра ни единого слова! В противном случае я доложу о вашем поведении мадам директрисе, и она запретит вам идти смотреть, как готовятся к балу старшие ученицы.
        - А когда нам можно будет на бал идти? — спросила Любочка. — У нас есть вполне подходящие платья, мы их даже уже примеряли!
        Тут уж бонна вскочила, по обыкновению зажгла лампу, уставилась на девочек, переводя взгляд с одной на другую.
        - Откуда у вас бальные платья в столь юном возрасте?!
        - Верочкина мама нам всем троим купила и привезла!
        Верочка поспешила с пояснениями:
        - Моя старшая сестра выросла из своих платьев — вот мама и решила привезти мне их!
        Реакция бонны, как и всегда, была яростной:
        - Что вы позволяете себе, мадмуазель Пирогова? К чему такое попрошайничество и… захребетничество? Вы попросили мать привезти вам дополнительные платья помимо формы, я правильно поняла?
        Лидочка вступилась за подругу.
        - Она не виновата! Её мама сама считает, что нам иногда не мешало бы…
        - Что «не мешало бы»? Пощеголять в чьих-то обносках вместо формы? В следующий раз, когда ваша мать, мадмуазель Пирогова, приедет к вам с визитом, отдайте ей всё лишнее, что не имеет отношения к учёбе! Сообщите мне, когда она приедет, я с ней лично переговорю!
        Девочки оторопели.
        - Уи, мадам…
        Удивлению малявок не было предела. Верочкина мама была очень богатой дамой, у неё имелась своя шляпная лавка на Невском, в связи с чем весь женский персонал Смольного щеголял в головных уборах фирмы «Пирогофф». Неужели бонна будет грубо разговаривать и с ней? Мадам Пирогова очень-очень дружила с самой мадам директрисой и навещала свою дочь не по праздникам, а чуть ли не каждый день…
        Глава 27 Кому не спалось той ночью
        Той ночью не спалось не только девочкам. Архип тоже не мог сомкнуть глаз, как ни старался заснуть. И не только по причине неудачного разговора со следователем. Его, как и трёх маленьких «кофейниц», беспокоила судьба истопника. Не только Верочка, но и дворник наблюдал за исчезновением печника в чулане. Кому поплакаться взрослому мужчине среди ночи? Жалостливой директрисе, вестимо. Приглашавшей его в гости «в любое время».
        Архип встал с койки, зажёг свечи, благо временно проживал в комнате один, без напарника — тот был в отпуске, уехал к родне в деревню.
        Подойдя к зеркалу, дворник изучил свою внешность. Может, и правы были сплетники: кое-что нашла в нём директриса. Вид солидный и ещё не старый, в бороде седины мало, бровь орлиным крылом… Ждёт ли его такая дама именно в этот час? Эх, была — не была…
        С огромным удивлением и сердечным трепетом дворник выяснил, буквально через пять минут, что его… ждали!
        - Ну, наконец-то, скромник вы наш…
        Сам не зная почему, Архип пал на колени — прямо посреди директорского кабинета. И это было лишь начало!
        Продолжение имело место в секретной комнате, где на ту пору, по обыкновению, шикарная постель была расстелена — прямо на полу, на нескольких пухлых матрацах. А крошечный стол-бюро, который днём превращался в рабочее место следователя, временно перенесен в кабинет директрисы. Зелёная лампа «солдатушки» переехала туда же, на рабочий стол мадам.
        Не мудрено, что позднее утро застало вышеупомянутую мебель и ламповый инвентарь всё на тех же, не вполне официальных местах. И не мудрено, что директриса, в кои-то веки проспала начало рабочего дня.
        И всё бы ничего, кабы «солдатушка», фанатичный, то бишь чересчур усердный следователь, не начал барабанить в дверь…
        Как ни старалась привести себя в порядок дама, как ни мечталось ей, чтобы Архип голубем улетел в окно, однако правда жизни выдалась суровой: следователь их обоих понял, а их действия истолковал по-своему.
        Архип, как ни странно, держался солидно — не трясся и уже не падал на колени. Возомнил себя крепким фаворитом? Возомнил бы, несомненно возомнил бы, как и каждый крепкий мужик на его месте, если бы… Если бы не следователь. Зверь! Покидая кабинет мадам, дворник явственно услышал:
        - Теперь понятно, уважаемая госпожа директриса, почему вы так старались возложить всю вину на мадам Курятникову…
        Сильно горевал Архип, несказанно мучился. И что больней всего: тут жаловаться было совершенно некому. Ведь сторожам и косарям об играх с директрисой не поведаешь…
        И долго бы он мучился, долго бы страдал, и в итоге, может быть, таки попал бы в казематы. Но!.. Не судьба ему была идти в тюрьму.
        Дело в том, что за всеми телодвижениями институтской челяди, а также за выходками бонн, равно как и за их страданиями, постоянно следил один человек. И то была не Верочка. Неусыпнейше бдел за абсолютно всеми событиями в институте не кто иной, как тайный граф Пётр Скобелев, в миру помещицкий сын Пётр Болотников.
        Одному следить за персоналом в несколько десятков единиц трудно, а делать параллельно важные дела ещё труднее. Здесь непременно нужен союзник. А то и два.
        Насчёт первого союзника графу давно стало ясно: сквернословящий и вечно пьяный учитель химии за деньги мать родную продаст или перезаложит в ломбарде.
        Но одного химика было мало. Требовался человек трезвый, порядочный. Хоть и не очень грамотный, но кое в чём имеющий соображение. «Зело провинившийся» Архип был самое то.
        Заметив весьма грустного, покидавшего начальственные кабинеты дворника, Пётр Сергеевич метнулся к нему.
        - Знаю твоё горе, братец, можешь не рассказывать, — завёл хитрую песню новичок-чернорабочий. — Дай-ка мне твой ключик от чулана! Остальных ключей не надо, оставь их при себе. Я тебя выручу, обещаю — завтра же будешь весел и пьян. Но и ты обещай мне подмогу в поиске невесты. Страсть как хочу жениться на благородной петербурженке, на коренной… Пусть будет даже бедная, согласен!
        Ключ был немедленно выдан. Необходимые обещания также спешно даны.
        Несмотря на неприятную утреннюю встречу со следователем, а также на ожидавшие их с дворником большие неприятности, мадам директриса, как и её новый фаворит Архип, сохраняла полное душевное спокойствие.
        Во-первых, законник застал их одетыми и совершенно не оправдывавшимися. Во-вторых, пафосное отбытие «солдатушки» на три дня, для подготовки материалов в суд давало возможность придумать кучу версий для оправдания.
        Чем далее, тем веселее становилось на сердце у директрисы. Пускай сначала что-нибудь докажет этот… Крючкотворец! Может быть, они с Архипом обсуждали пропажу девочки при закрытых дверях, как и подобает в таких случаях. А что с самого раннего утра помогали следствию, так им обоим не спалось. Совершенно справедливо не спалось! Дворник фигурировал как самый главный обвиняемый, а она, его начальница, обязана была выслушать то, что не каждый обвиняемый расскажет следствию.
        Первый день отсутствия душегубца мадам отпраздновала двойной встречей с дворником, опять же при закрытых дверях, а также двойной дозой шампанского. Искренне влюблённой женщине многое дозволено, особенно когда она искренне одинока. Получив неограниченную возможность плакаться и жаловаться на жизнь, да ещё в такой рыцарской компании, когда ни слова возражения, одно сочувствие, мадам директорша практически утратила самоконтроль. В хорошем смысле этого слова. Говоря простецким языком — потеряла голову. Отсюда и храбрость, и нарочитая бравада и… Да что там! Почти каждый такое испытал, если он любил и не прирождённая сволочь.
        Помимо всего прочего, счастье директрисы укреплялось сознанием того, что, как это ни странно, именно на сей раз, об утреннем конфузе было известно только следователю. Когда «солдатушка» барабанил в дверь, никого в коридоре не было. Мадам хотелось так полагать. Петра Сергеевича она просто не заметила.
        У директрисы-то был праздник, а вот у обвиняемой номер два, у дежурной мегеры…
        Когда Курятникова вновь явилась на приём, победоносица не преминула съязвить.
        - У вас менее геройский вид, нежели два дня назад. Отчего такие резкие метаморфозы?
        - Вы уж простите меня, ради всего святого, госпожа директриса! Я не хотела вам дерзить, просто нервы уже на исходе в последнее время, боюсь…
        - Итак, чего вы боитесь?
        - Что не выдержу всего этого, ой, не выдержу!
        Она зашлась рыданиями.
        - Ну, меня-то вам бояться нечего! — сказала хозяйка института. — Покамест я провожу дознание, на правах главы заведения. А вот когда через несколько дней снова появится следователь…
        - Что тогда будет?
        - Вы должны хорошенько подготовиться к очередной встрече с ним, к обстоятельной беседе и к даче достоверных показаний.
        - Я давно готова! Расскажу всю правду, ничего не скрывая! Впрочем, как и в прошлый раз…
        Директрисе сделалось любопытно.
        - И что же вы намереваетесь ему сказать?
        - Всю правду!
        - Например?
        - Всю неприкрытую правду о том, как этот изверг, этот вандал, этот свирепый дворник… как его бишь…
        - Архип!
        - Вот-вот! Я расскажу господину следователю всю правду про этого мужлана, невоспитанного медведя… Который, ко всему прочему, позволял себе сальности в мой адрес, облапывал меня и дружков своих к таким действиям подзуживал!
        Глава 28 «Заместителница следователя» негодует
        Утомившись беседой с Курятниковой, директриса встала, начала мерять шагами кабинет.
        - Как видите, я не напрасно вызвала вас для предварительной беседы! Отнюдь не напрасно! Отнюдь!
        - Думаете?
        - Не просто думаю — уверена!
        - Значит… Я на правильном пути?
        - Увольте — я так не сказала!
        - Тогда… Что же? Что в моих будущих показаниях ошибочно?
        - Всё! Решительно всё!
        - Не может быть! Вы меня разыгрываете!
        Директриса прекратила курсировать кабинетом, остановилась в зловещей позе, смерила дежурную даму презрительным взглядом.
        - Это вы нас всех решили тут разыграть, милейшая!
        - Позвольте! Как же?
        - Дай вам волю, полную свободу, вы сознательно заведёте следствие в тупик и при этом сделаете мину, будто действуете в интересах, по меньшей мере, половины человечества!
        - Именно! Что здесь не так?! Любое зло должно быть наказано!
        - Тогда скажите, в ком в данном случае вы усматриваете зло?
        - В дворнике! Его злобная фигура давно всех пугает! И страшит!
        - Вы хотя бы раз заметили проявления ненависти с его стороны?
        - О, да! По отношению ко мне — неоднократно!
        - Сейчас речь вовсе не о вас, а о пропавшей девочке! Об Александре Ворониной!
        - Ну, да… И к девочкам… То есть, я хотела сказать, к воспитанницам, он тоже…
        - Что?
        - Проявлял крайнее недоброжелательство…
        - В чём это выражалось?
        - Точно не помню… Спросите кого-нибудь другого, кого угодно…
        - Уже спрашивала! Я опросила большое множество наших преподавателей, да и прислуга не была в этом смысле обойдена вниманием…
        Директриса взяла пачку бумаг, швырнула их под нос дежурной даме.
        - Вот письменные свидетельства почти всех ваших сослуживцев!
        - И что в них?
        - Крайне неприятные для вас признания!
        - А именно?
        - Почти все господа, работающие в нашем учреждении, в один голос утверждают, что недоброжелательство по отношению к ученицам всегда происходило именно с вашей стороны!
        В ту самую минуту Верочка, Лидочка и Любочка на цыпочках подходили к кабинету директрисы. Лидочка приложила ухо к замочной скважине.
        - Долго же мадам терзает эту пьяницу!
        - Будь моя воля — я бы её замучила насмерть! — сказала Любочка.
        - Фи, какие вы кровожадные! Нельзя же так! — возмутилась Верочка.
        Её подружки тоже возмутились.
        - А запирать в чулане маленьких девочек — это не кровожадно?
        - Будь моя воля — я бы её задушила! Вкупе с нашей храпуньей-бонной!
        Дверь кабинета директрисы резко отворилась, из неё выскочила заплаканная дежурная дама, невидящим взглядом обвела коридор и бегом устремилась к лестнице.
        - Ой, гляньте-ка! Мегера наша плачет! — воскликнула Любочка.
        Верочка сочувственно произнесла:
        - Вот видите? А вы хотели её удушить!
        Её подружки расхохотались.
        - А кто сказал, что мы передумали?
        - Лично я её не перестану ненавидеть, пока наша бедная Шурочка не сыщется!
        Дверь кабинета директрисы снова отворилась. На этот раз вышла сама директриса. Заметив Верочку, Лидочку и Любочку, она расплылась в улыбке.
        - Вот вы где, мои хорошие! Только вызвала, а вы уже примчались. Молодцы! Входите!
        В кабинете девочкам сделалось ещё веселее, они принялись разглядывать интересные вещички, находившиеся на рабочем столе мадам. Та мягко перевела их внимание в нужное русло.
        - Ну, мои хорошие, рассказывайте мне всё, что знаете!
        - С удовольствием расскажем всё про эту пьяницу! — воскликнула Лидочка.
        Директриса нахмурилась, но «по-доброму».
        - Не надо так выражаться, откуда у вас такие словечки?
        Верочка тоже нахмурилась «по-доброму», постаралась сделать похожее личико.
        - Госпожа директриса, я их всё время одёргиваю, а они слушаться не хотят!
        - Молодец! Ты у нас кто?
        - Вера Пирогова!
        Директриса достала журнал, сделала запись.
        - А подруги твои?
        Верочка скомандовала:
        - Девочки, живо свои имена!
        - Лидия Мышкина!
        - Любовь Иванова!
        Директриса улыбнулась.
        - Ага! Значит, передо мной стоят Верочка, Лидочка и Любочка!
        Верочка вздрогнула.
        - Ой! Вы сказали «Ага»?!
        - Да! А что?
        - Хорошо, что наша бонна, наша мадам воспитательница вас не слышала! Надо говорить: «Уи, мадам»!
        - А если бы она меня услышала?
        - Вам пришлось бы каждый вечер перед сном десять раз повторять: «Уи, мадам»!
        Директриса от хохота даже за сердце схватилась.
        - Ну-ка, ну-ка! Повеселите меня ещё немножко! Давно я так не смеялась! Стало быть, «Уи, мадам!» — это что-то вроде страшного наказания?
        Верочка кивнула.
        - Да! Нас так наказывают почти каждый вечер, а когда мы ночью шепчемся, обещают никогда в жизни не отправлять на бал!
        - А у нас платья красивые есть! — воскликнула Лидочка.
        - И китовые корсеты! — добавила Любочка. — Нам их Верочкина мама привезла!
        Директриса снова улыбнулась.
        - На бал вам ещё рановато идти, да и о дорогих корсетах думать рано, что же касается глупых наказаний — я обязательно поговорю о них с вашей бонной!
        - И о корсетах поговорите, умоляю! — попросила Лидочка. — У нас от новых деревянных корсетов на теле синяки! Хотите, покажу?
        Он сделала попытку расстегнуть платье.
        - Не нужно, милочка, я тебе верю!
        Лицо хозяйки института посерьёзнело.
        - К сожалению, дешевизна корсетов — вынужденная мера. На то есть указание свыше! В стране сейчас тяжёлая ситуация, поэтому необходимо экономить…
        - Экономить? Это как? — спросила Любочка.
        - Рекомендую вам носить свои корсеты аккуратнее, — сказала директриса, — чтобы они не ломались — вот и всё! Лишь только у меня появится возможность, я прикажу заменить деревянные корсеты на металлические — с гибкими спицами!
        - Но ведь и те часто ломаются! — сказала Лидочка. — А Верочкина мама, наверное, ещё не слышала про экономию в стране, так как привезла нам, всем троим, корсеты и китового уса…
        - Не троим, а четверым, возразила Любочка. — Четвёртый был на Шурочкину долю!
        Стало видно, что директрисе неприятны такие речи.
        - С Верочкиной мамой я поговорю…
        - Только не очень сильно ругайте её, — взмолилась Верочка. — Мама, скорей всего, совсем не слышала про экономию…
        Об экономии надлежало говорить с серьёзным видом. Кому, как не хозяйке заведения это знать.
        - Когда состоится ваша следующая встреча с мамой, мадмуазель Пирогова? — спросила она почти строго.
        - Через три месяца! На Рождество!
        - Не через три, а через три с половиной! — вмешалась Любочка.
        Директриса вновь подобрела с виду.
        - С Верочкиной мамой я поговорю так, что она ни в коем случае не обидится…
        Верочка даже подпрыгнула от счастья.
        - Благодарю вас!
        - Девочки, — совсем уже серьёзным тоном сказала высокая начальница. — Меня сейчас волнует совершенно другое — судьба вашей подруги… Александра Воронина, ваша подруга, была достойным человеком и примерной ученицей…
        - Была?! — ужаснулась Верочка.
        - Простите, я оговорилась! Конечно же, она где-то есть, я ни минуты не сомневаюсь в том, что она жива, но люди, причинившие ей зло, должны быть наказаны! Непременно должны быть наказаны! И вы поможете мне в разоблачении преступников, надеюсь…
        - Охотно! — сказала Любочка. — Что мы должны делать?
        Директриса матерински улыбнулась, подошла к ним и поцеловала каждую. Затем она указала им на узенькую, но длинную гостевую кушетку.
        - Для начала — присядьте! А моя горничная принесёт вам чаю и пирожных! Вы ведь любите пирожные?
        - Обожаем! — сказала Лидочка. — Верочкина мама привозила нам пирожные!
        - Ага! Три дня назад! — подтвердила Любочка.
        Директриса снова растрогалась не на шутку.
        - Да благословит Господь Верочкину маму и всех, кто помогает ближнему своему! К сожалению, государственная казна истощена непрерывными войнами — у России слишком много неприятелей! Но такие щедрые люди, как Верочкина мама, не дадут нам всем впасть в уныние! Да Благословит Господь всех добрых людей! Да не оскудеет рука дающего!
        Она позвонила в колокольчик. В дверь заглянула горничная Настя.
        - Принеси-ка ты нам, милая моя, пирожных из моего… Из неприкосновенного запаса института!
        Настя сильно удивилась.
        - Для кого?!
        - Для сих достойных учениц! Они заслуживают самого лучшего угощения! Ну, и я вместе с ними полакомлюсь, раз уж выдалась такая… счастливая оказия!
        Директриса подмигнула горничной. Та, фальшиво улыбнувшись, поклонилась.
        - Слушаюсь, госпожа директриса!
        - И чайку бы нам — послаще, да не очень крепкого!
        - Будет исполнено, госпожа директриса!
        Настя покинула кабинет. Её начальница стала перекладывать бумаги, освобождая место на столе для чашек с блюдцами.
        - Нынче чаю даже выпить некогда, да и не с кем… Столько разных дел!
        Она весьма театрально вздохнула.
        - Были бы дела приятные, а то сплошные недоразумения! Одна отрада — чайку испить в приятной компании… Я ведь тоже приятна вам, барышни, да?
        - Очень! — воскликнула Верочка. — Если бы все наши бонны были такими как вы!
        - Спасибо, родная! — ещё раз поцеловала её директриса.
        Вошла горничная со свежезаваренным чаем. Начальница похвалила её:
        - Вот ещё один наш светлый образ! Побольше бы нам с вами таких добрых и обходительных людей среди обслуги!..
        Верочка, Лидочка и Любочка радостно кивнули. Директриса объявила:
        - А теперь — к делу!
        Долгожданное чаепитие началось.
        - Расскажите мне, мои хорошие: что вы видели в последнее время? — спросила директриса, предварительно откушав чаю с пирожными. Блюдца и чашки девочек тоже были пусты, настало время приятных откровений.
        Верочка, Лидочка и Любочка переглянулись.
        - Я видела призрак Шурочки! — сказала Верочка. — Ночью! Она сначала превращалась в розовую ворону, а потом превратилась в себя и…
        - И?
        - И пошла гулять по коридорам…
        Директриса поморщилась, сделала останавливающий знак рукой.
        - Об этом я достаточно наслышана, довольно! Меня интересует поведение наших бонн, в частности — той дежурной дамы, которая заперла Шурочку в чулане!
        Верочка разочарованно вздохнула.
        - Ах, это… Мадам Курятникову очень часто видят пьяной… Так говорят… Но я этого никогда за ней не замечала…
        - Ещё что?
        - Она частенько бывает у доктора! — пискнула Лидочка.
        - Нехорошая болезнь? Тогда я её уволю! Незамедлительно!
        Любочка внесла уточнение.
        - Насчёт болезни мы ничего не слышали, но старшие ученицы твердят, будто бы она каждый день подолгу просиживает у врача в кабинете и шушукается с ним!
        - А ещё они вместе хохочут! — добавила Лидочка. — Громко! Не заботясь о том, слышат ли их окружающие!
        Директриса подняла брови.
        - Неужели пьют казённый спирт? Я так и знала! Мне и раньше подобное докладывали… Как это я сразу не догадалась уволить хотя бы одного из них!
        Верочка точно так же подняла брови, вышло очень похоже.
        - Вы полагаете… что доктор поит дежурную даму спиртом?!
        - Я полагаю, они с доктором не только пьют в рабочее время, но и сплетничают на мой счёт, интриги строят! Уволю обоих!
        И Любочка подняла бровки, ей тоже захотелось быть как директриса.
        - Простите, а что такое «интриги»?
        Глава 29 К доктору
        Где-то через полчаса во дворе размахивал метлой в стельку пьяный дворник, привыкший скорее к водке, чем к шампанскому. А уж чтобы смешивать эти напитки…
        - Месье Архип! — подбежала к нему взволнованная Лидочка.
        - Что привело тебя ко мне, кроха? — стараясь не икать и не дышать на девочку, спросил усердный подметальщик.
        - Госпожа директриса зовёт вас к себе!
        - Снова зовёт? — Архип бросил метлу, дрожащими руками застегнул новую атласную жилетку, комично сочетавшуюся с дворницким жупаном. — Я ведь был сегодня у неё… Целых два раза!
        - Она сказала, что дело весьма спешное!
        - Так она сказала?
        - Именно так!
        - Чудеса…
        Дворник стал раскачиваться из стороны в сторону, напевая старинную мелодию. Ни грустную, ни весёлую. Из-за чего нельзя было понять, хорошо ему или плохо.
        - Месье Архип! Вы меня слышите?
        - Ась?!
        - Смотрите на меня!
        - Смотрю, а как же!
        - Позвольте мне взять вас за руку и отвести на второй этаж — в кабинет госпожи директрисы!
        - Зачем?
        - Точно не знаю, но… Вам непременно нужно тотчас же идти к ней!!
        Архип вздохнул, сделал пару шагов в направлении главного входа в здание института. Лидочка цепко ухватила его за рукав.
        - Давайте я вам помогу, месье Архип! Без меня вы можете заблудиться…
        - Ангел! Чистый ангел!
        - Мерси за комплиман…
        Когда пьяный Архип, сопровождаемый Лидочкой, в третий раз явился по вызову, директриса сидела за своим рабочим столом.
        - Госпожа директриса, я привела месье Архипа — как вы просили! — отрапортовала Лидочка.
        - Благодарю, милая! А сейчас оставь нас одних, пожалуйста!
        - Слушаюсь, госпожа директриса!
        Лидочка вышла, плотно закрыв за собой дверь. Архип смотрел ей в след с нескрываемым восторгом.
        - Ангел! Сущий ангел!
        Директриса встала из-за стола, подошла к нему.
        - Вижу, ангел мой, ты утомлён…
        - Нисколечко! — дворник жадно приник к широкому декольте.
        Директриса вспомнила, что дверь не на замке, пугливо высвободилась, предварительно чмокнув пассию в висок — так же пугливо.
        - Посиди немного в одиночестве, я сейчас вернусь!
        Она вышла из кабинета, повернула ключ в скважине, а сверху скважину занавесила табличкой: «Не беспокоить».
        В коридоре хозяйка заведения поискала кого-то взглядом. Через пару секунд со стороны лестницы к ней подбежала Верочка.
        - Мадам, доктор у себя!
        - В гордом одиночестве?
        - Не знаю, я просто слышала, как изнутри повернулся ключ.
        - Благодарю, можешь быть свободна…
        Директриса быстрой походкой направилась к лестнице, спустилась на первый этаж и уже через минуту стучалась в дверь с надписью «Доктор».
        Доктор открыл не сразу.
        - Не ждали?
        - Признаться — нет…
        - Вы чем-то серьёзным заняты в данный момент?
        - Как вам сказать… Текущие дела, которые вам вряд ли интересны…
        - Но, тем не менее, вы разрешите мне войти, не так ли?
        - Не знаю, что и ответить… У меня в данный момент спиртовая дезинфекция проходит — пары ещё не выветрились!
        Директриса повела ноздрями.
        - Чувствуется! Могли бы и не сообщать мне эту новость!
        - Прошу вас прийти через какое-то время, мне, право, жаль ваших лёгких…
        - Скорее уж — нервов! Я не ошиблась?
        Отодвинув доктора, хозяйка заведения проникла в медицинский кабинет.
        - Ну, приглашайте же меня присесть! Или спиртовые запахи временно отбили у вас охоту ухаживать за дамами?
        Доктор повиновался — придвинул стул. Но гостья не собиралась присаживаться. Она снова принюхалась.
        - Простите, уважаемый господин лекарь, но, похоже, я вас недооценила!
        - В каком смысле?
        - В смысле прекрасного пола…
        - Не понимаю!
        - К вашему глубокому сожалению, невзирая на спиртовую атаку, мой нос оказался способен различать и другие запахи…
        - Какие же?
        - Ну, например, ароматы чужих духов…
        Улыбка на лице директрисы сделалась шире. Она кивнула на ширму, стоявшую в углу. Из-за ширмы торчала часть медицинской кушетки.
        - У вас, как я погляжу, произошли большие перемены в обстановке! Даже кушетка появилась! И ширма! Всё это за казённый счёт, как я понимаю? Кто распорядился оплатить эти расходы?!
        Врач изо всех сил пытался казаться удивлённым.
        - Неужели вас так сильно взволновало появление маленькой смотровой кушетки в кабинете врача? По-моему, это вполне естественно! А вот отсутствие её до сей поры, бросавшееся в глаза всем и каждому, нельзя было назвать естественным!
        - Меня волнует не так кушетка, как особа, которая в данный момент может на ней находиться…
        Директриса подошла к ширме и, как бы случайно, толкнула её. Та меделенно завалилась, обнажив пикантную картину: на кушетке, свернувшись калачиком, одетая в своё обычное платье, спала Курятникова. Директриса всплеснула руками.
        - Ах! Так вот откуда шёл этот непревзойдённый аромат, победить который не удалось даже целой бутыли чистого медицинского спирта! Более мерзких духов мне в жизни нюхать не приходилось! Дешёвка! Впрочем, как и её хозяйка…
        Перепалка директрисы и врача разбудила мадам Курятникову. Та, наконец, проснулась и с испуганным видом уселась на кушетке. Стала тереть глаза. Затем бросилась застёгивать полурасстёгнутый верх платья.
        - Не прикрывайтесь, милочка, не надо! Помните: в глубоком декольте намного больше шарма, нежели в мелком… Правда, доктор?
        Директриса подмигнула медику, тот нервно закурил.
        - А вот курение никого ещё не красило, — сказала директриса, — да и вреда от него больше, чем от мимолётного дружеского соития! Не вам ли это лучше знать, господин доктор?
        Дежурная дама пулей выскочила из кабинета, оставив дверь распахнутой. Директриса расхохоталась ей вслед.
        - Что же вы так стремительно нас покидаете?! Остановитесь! Мы ведь ещё толком и не поговорили!
        Доктор не выдержал.
        - Вольно вам потешаться над слабыми людьми, мадам…
        - Это она-то слабая, эта лошадь?!
        - Но ведь вам давно известно о её пристрастии?
        - Впервые слышу, что у этой кислой мумии есть пристрастия!
        - Неужто ваши осведомители вас не просветили?
        - «Осведомители»?! У нас тут не полицейский участок! И не охранка! Какие у меня могут быть осведомители?
        - Извините, если чем обидел…
        Директриса призадумалась.
        - Ах, да! Осведомители! А ведь вы правы — они у меня есть!
        Доктор вздохнул с видимым облегчением.
        - Вот видите! Если хорошенько подумать и вспомнить…
        - Вот-вот! Я тут как раз подумала и вспомнила! Ко мне недавно приходили целых трое осведомителей!
        - Трое?
        - Вернее, то были не осведомители, а осведомительницы. Восьмилетки из числа «кофейниц»…
        - Вот как? И что же они вам… сообщили?
        - Весьма неприятные вещи, весьма! И весьма недетские…
        - И что же ваши юные разведчицы, эти героини, донесли вам?
        - С их помощью я ничего особенного не узнала, услышала лишь то, о чём давно догадывалась…
        - О чём именно?
        - О ваших постоянных шушуканьях в этом кабинете и о том, что некоторые дамы выходят от вас пьяными…
        - Это ещё доказать надо!
        - Доказать сие — не проблема, ибо в свидетелях недостатка нет.
        Доктор пошёл к окну, отворил его.
        - Думайте, что угодно, только я ни в каких заговорах против вас не замешан…
        Директриса усмехнулась.
        - Хорошо! Допустим, я не совсем здорова психически и у меня врождённая мания преследования, допустим! Допустим, тема заговора не имеет под собой никаких оснований, но… Есть и другие темы, имеются и более серьёзные вопросы к вам, нежели вопросы моей личной безопасности!
        - Какие же?
        - Существуют ещё и вопросы морали! Вы работаете в женском заведении, и тот факт, что даже маленькие девочки, вольно или невольно, посвящены в ваши шашни с мадам Курятниковой, а также знают о её «вполне естественном» пристрастии к бутылке, уже за одно это вас обоих стоило бы уволить!
        - Как хотите… За то мизерное жалование, которое мне здесь платят…
        Директриса взялась за ручку двери.
        - Моё дело вас предупредить! Это самое последнее предупреждение вам и вашей… даме сердца!
        - Как угодно!..
        Глава 30 Еженедельный белый конверт
        Шёл всего лишь первый день неофициального дежурства директрисы на посту следователя, а сколько жертв! Курятникова в пьяной истерике, дворник просто пьян и невыспамши, а доктор…
        О докторе следовало бы упомянуть отдельно. Сия малоприметная персона, если и позволяла себе лишнее, то лишь руководствуясь сознанием собственной защищённости. Защищённость эта равнялась полной неприкосновенности и безнаказанности, но не все про это знали.
        Доктор тоже ходил в осведомителях, но не у директрисы. Мадам занимала пост директора института не так давно — всего полгода, а посему пока не имела времени, да и желания, поинтересоваться судьбой своих предшественниц и предшественников. За последние несколько лет их сменилось немалое число, и всех их отправил в отставку именно доктор. Негласно. Пётр Сергеевич сначала тоже побаивался хозяйку, но когда понял всю зыбкость её положения…
        Свои наблюдения тайный граф ни в коем случае не ограничивал слежкой за боннами и дворней, и его скрупулёзность была вознаграждена. В один прекрасный день он увидел, как из кабинета доктора выходил весьма почтенный господин, а из кармана господина — по неосторожности! — торчал белый конверт.
        Через пару дней Пётр Сергеевич снова видел того господина — снова выходящим из кабинета доктора, хотя по внешним данным больным назвать его было нельзя. Да и не работал он в институте — просто захаживал, раз в неделю.
        Проследив за пациентом, бывший сын помещика Болотникова, нынешний граф Скобелев, выяснил, что от здания института тот господин бричку никогда не брал, а всегда ходил пешком, на очень большую дистанцию, конечным пунктом которой являлся Зимний дворец.
        Жаль, не мог проникнуть тайный граф в стены дворца, а то бы узнал, что там тоже имеются секретные комнаты, и не одна. Именно в такую комнату неизменно проходил с доносами почтенный господин.
        Ещё до скандала, учинённого директрисой в докторской, вышеозначенный пациент успел принести рапорт государю:
        - Директор Смольного института госпожа Верховенская злоупотребляет служебным положением…
        Вникать в институтские интриги было просто — никто особенно не прятался. Скандалы проходили шумно, с надлежащей помпой. Вчерашние друзья делались врагами, и наоборот. Однако эта чехарда требовала времени, которым Пётр Сергеевич не располагал: капитан ограничил подготовительный период, то бишь «присмотр», двумя месяцами, в такие сроки толпу союзников не наберёшь. Пришлось остановиться на двоих: на дворнике Архипе и на учителе химии. Последний мог пригодиться и попозже, а первый — тот нужен был как можно скорее, по многим причинам, прежде всего как источник информации.
        Дабы источник забил ключом, необходимо его активизировать, то бишь взбодрить. Выручить из какой-нибудь беды, например.
        Пётр Сергеевич не зря одалживал у Архипа от чулана — его потом успешно нашли под матрацем мадам Курятниковой. Следователь, в конце концов, уверовал, что именно она устроила пропажу девочки. Мотив — беспричинная ненависть. Больше эту даму в институте не видели. Обвинена в убийстве и сокрытии тела! Не зря же она видела Шурочкину кровь на рассвете… Старинная казачья примета сбылась.
        Ну, а дворника спасло его, хоть и временное, фаворитство. Нашла-таки мадам директорша для следователя нужные слова, поверил ей «солдатушка», хоть и не сразу.
        Теоретически, фаворитство дворника могло вылезти графу боком: будь Архип похитрее да попроворнее, он вскоре сам начал бы использовать всех и вся, опираясь на властную покровительницу. Но не хватал он умных звёзд с небес, это раз. А во-вторых, покровительница и сама еле-еле удерживалась на троне. Одним словом, происков этой влюблённой пары графу опасаться было незачем.
        Глава 31 Фея-ангел
        Трудясь в поте лица, граф одновременно присматривался к девицам и персоналу. Итак, для сбора сведений, как нельзя лучше подходил именно дворник, а не кто-нибудь другой. Архип был архибеден и архисговорчив: вот где пригодились капитанские денежки!
        Сразу же после ареста мадам Курятниковой граф решил наведаться в хозяйственный флигель, глубокой ночью, ибо после пережитого в столице мало что могло его испугать. Спрятавшись в чулане за горой сломанных стульев и прочей хромой мебели, стал ждать.
        На колокольне Воскресенского собора, прозванного «Смольным», пробило полночь. Звук колокола был необычайно тихим. Или почудилось, что звонят?
        Вдруг в дальнем углу возникло неяркое свечение. В нём обозначился силуэт большого шифоньера с зеркалом во всю дверь. Только Пётр Сергеевич собрался подойти поближе, как из шкафа выскочила барышня в розовом платье, не худая и бледнолицая, как смолянки, а что называется, «в самом соку» — шикарная длинноволосая блондинка. Правда, несколько прозрачная: сквозь неё можно было видеть все предметы. «Уж эту-то кормят хорошо! Только что она здесь делает? И почему сквозь неё можно смотреть, как сквозь розовые очки?!» Таинственная барышня шутливо хлопнула себя по лбу и ланью запрыгнула в шкаф. Тут только граф сообразил, что никакую дверцу она не открывала: туда-обратно шастала через зеркало!
        Девица, между тем, снова появилась, на этот раз с большим мешком. Отправив зеркалу воздушный поцелуй, она произнесла:
        - Спасибо, маменька!
        Пётр Сергеевич наблюдал с восторгом, как розовое привидение тащило к выходу мешок. Который не всякий грузчик согласился бы взять на спину!
        Неожиданно, у самой двери, девица остановилась, бросила мешок на пол и снова хлопнула себя по лбу. Что ещё она забыла сделать? Её платье было с пояском, на пояске — букетик, а под букетиком притаились две бутылочки: зелёная и красная, обе на серебряных цепочках. Глотнув из красненького пузырька, барышня вдруг перестала быть прозрачной, приобрела вполне плотский вид. Затем она снова взвалила мешок на плечи и, наконец, покинула флигель.
        Пётр Сергеевич подкрался к шкафу. Тот оказался пуст! Надо было срочно проследить за «маменькиной дочкой», пока та где-нибудь не спряталась.
        А девица и не собиралась прятаться. Стояла посреди двора в лунном свете, как розовая фея или сошедший на землю ангел, и вертела головой, словно бы ища кого-то. Мешок лежал на земле чуть поодаль.
        - Скажите, — обратилась она к графу, — вы работаете при этом монастыре?
        - Так точно-с…
        Пётр Сергеевич облегчённо вздохнул. Барышня-призрак не догадалась, откуда он вышел, а значит, не почувствовала слежки. «Хоть и потусторонняя она гостья, а элементарного чутья не имеет! — подумалось графу. — Стало быть… её сверхъестественные таланты испаряются, лишь только она отхлебнёт из красного пузырька!.. А зелёное снадобье? Нешто имеет обратное действие? А иначе как ей возвращаться к маменьке…»
        Осталось выведать, насколько барышня внушаема. Граф направил на неё своё магическое око. Подействовало! Феюшка зарделась, покачнулась, схватилась за его плечо — чтобы не упасть. Дыхание сделалось прерывистым и шумным, отнюдь не ангельским.
        Хотя Пётр Сергеевич и усвоил болотную теорию, ещё там, в деревне, от колдуньи, однако же, не сразу сообразил, что та барышня, должно быть, тоже болотнянка. Ведь Санкт-Петербург расположен на топях! И все его призраки, смущающие жителей дворцов и бедных подвалов, все как есть, болотного происхождения. А коли обрела плоть девица, стало быть, она, так же как и граф с Авдотьей, послана к людям на поиски счастья… Бог в помощь! Не так-то легко найти истинное счастье среди насельников безумного и алчного мирка. — Как зовут вас, юноша? — спросила розовая фея-ангел.
        - Неважно, я чернорабочий, нам запрещено знакомиться. А вот касательно монастыря, считаю своим долгом внести ясность: это не монастырь, сударыня…
        - Ха! А что же?
        - Это школа для девиц.
        Пётр Сергеевич хотел добавить: «казарменного типа», но сдержался. Дабы не спугнуть неведомую птицу, прибывшую в Смольный из более благополучного болота, чем его родное. Если в то место можно возвращаться, то оно куда более таинственное, чем все известные ему болота, обречённые на высыхание. Обитатели Имперского Болота, вероятнее всего, общаются с влиятельными потусторонними владыками.
        - Вам, барышня, может быть, воспитательницу позвать?
        - Если это и вправду школа при монастыре, позовите кого-нибудь из бонн!
        Граф сделал, как ему велели. Он был уверен, что самозванка, одетая не по форме, сразу же будет выгнана, и мысленно готовил укрытие для неё у себя в подвальчике. Но мешок, полный подарков, сыграл свою роль: фею приняли в ученицы без скандала. Она спокойно поселилась в одном из дортуаров — на знаменитой Шурочкиной кроватке, которую все боялись. Боялись даже кукол, лежавших на ней, ибо ходили слухи о прозрачной розовой вороне, которая ночами садилась рядом с ними, на подушку.
        Зато фее там спалось отлично. Правда, ноги приходилось сильно поджимать, сворачиваться калачиком, но ни на какой другой кровати гостья почивать не соглашалась. И кукол никому не отдала — спала с ними в обнимку.
        И уроки фея посещала, и ходила на прогулки во дворе. И платье из мешка вытащила белое. Чтобы в нём идти на дворцовый бал!
        До бала оставалось десять дней, то бишь полторы недели. И барышни, и воспитательницы имели к дворцовому мероприятию интерес — каждая свой. Шушуканья по коридорам, классам и дортуарам превышали нормы, негласно установленные для обычных дней.
        Появление в институте новенькой мало кого удивило, ибо все, кроме обслуги, были заняты исключительно собой. Для такого равнодушия имелась и другая причина: новенькие поступали в имперские благотворительные институты чуть ли не ежедневно, чуть ли не по пять-десять душ за раз. Ежели не в Смольный, так в Александровский, а не в Александровский, так… Большой разницы между заведениями в ту пору не существовало. Сиротинушек благородного происхождения и не очень, приблудных всякого сорта, а также отринутых роднёй дочерей, племянниц или падчериц в те времена сдавали непременно в институты. Всё это было к вящему раздражению воспитательниц: сироток много, а казна-то не бездонна! Приходилось экономить. Доэкономились до того, что…
        На допросе у «солдатушки» косарь не врал: государь-император, пожаловав на кухню с чёрного хода, действительно однажды обнаружил всего три рыбки в трёх огромных чанах, предназначенных для приготовления наваристой ухи…
        После той проверки экономия притихла. Но потом возобновилась, с новой силой. Бонны вывели новые нормы раздачи пищи, как ни странно — ещё более суровые, захлопотались донельзя. Так что новенькая пару дней походила в неучтённых. Да и впоследствии мало кто ею интересовался. То ли воспитательницам лень было спросить друг-дружку, откуда взялась упитанная фея в покоях для бедноты, то ли фея успела их всех сразу, оптом, подкупить, кто знает.
        О суровых дамах-педагогинях самые разные слухи ходили: мол, за деньги они закрывали глаза на самые вопиющие нарушения дисциплины. Бедным же ученицам приходилось быть паиньками, но и это не всегда помогало: их то и дело жучили, как нашкодивших щенят.
        Атмосфера грядущего бала, хоть и ненадолго, примирила давно конфликтовавшие стороны. Воспитательниц — с ученицами, богатых учениц — с «попрошайками», пронырливых «кофейниц», самых младшеньких, рядившихся в коричневенькое-немаркое, — с нервными «синими» девицами, ученицами средних классов, переживавшими переходный возраст. Царило всеобщее «братание»!
        Отстранённо держались лишь старшеклассницы, не носившие ни синего, ни коричневого. Им надлежало быть бело-голубыми и тихими, как ангелы. Перед началом новой, взрослой, замужней жизни.
        Прислуга тоже имела к мероприятию интерес — чисто познавательный, порождённый банальным любопытством. Но даже рьяно любопытствовавшие не замечали ничего из ряда вон выходящего. Прохаживаясь с метлами по подворью, заглядывая в коридоры-комнаты с целью проверки отопления и прочих тонкостей, никто из них не обнаруживал чего-либо более странного, чем всегда. Ну, разве что безденежные ученицы вдруг стали замечаться по углам с пирожными, коих ранее не пробовали, а также пахнуть дорогими сортами мыла.
        Хотя, в одном из дортуаров имела место сцена, достойная более серьёзного внимания:
        - Что за синяки у вас, милочка, на талии? — спросила фея-ангел у худосочной ученицы, когда та переодевалась. Синяки те не были результатом побоев, ни в коем случае, просто-напросто, согласно институтским правилам, абсолютно все барышни, независимо от возраста, обязаны были носить корсеты — из китового уса. Китовый ус вещь дорогая, а как же экономия? Стали закупать дешёвые образцы, начинённые металлическими, а то и вовсе деревянными каркасами. Каркасы те, естественно, ломались, причиняя боль и оставляя синяки. А иногда и кровоподтёки!
        В подарочном мешке у феи-ангела нашлось бесчисленное множество дорогих корсетов.
        - Наденьте это, не стесняйтесь… — протянула новенькая свой очередной подарок.
        - Мерси, мадмуазель…
        К подаркам бедняжки быстро привыкли, и шума вокруг них не устраивали, так что даже самая любопытная прислуга не могла заметить в их поведении ничего особенного.
        Денежные ученицы были чуть внимательнее обслуги. Если раньше они в упор не замечали «замухрышек», то теперь стали прямо-таки льнуть к ним, выспрашивая, что да как.
        Вскоре и у денежных наступили изменения. На руках у них стали появляться перстни, на шеях — кулоны, на головах — кокетливые диадемы, на манер тех, которые носили принцессы с обложек модных французских журналов. И это при том, что родителей они, как и все прочие, видели крайне редко. Лишь за пару дней в качестве гостинцев ученицами, как бедными, так и богатыми, была получена такая масса всяких разностей, что вскоре узел, сделанный из простыни, похудел и сделался практически невидимым: от него осталась только простыня.
        В другое время и при других предпраздничных обстоятельствах, суровые дамы-воспитательницы отметили бы этот вопиющий факт и даже отправили бы кое-кого в лазарет — лечиться от дури, а заодно и от ожирения. Но в этот раз проказницам всё преотличнейше сходило с рук, ибо дамы-воспитательницы сами ежедевно поправлялись в талии, принаряжались ярче обычного, а нескольких из них однажды вечером, не очень поздно, застали в обществе сторожей, в состоянии алгокольного опьянения, отнюдь не лёгкого.
        Глава 32 Не продешевить бы…
        Появление феи-ангела в институте сделало Петра Сергеевича ещё более расчётливым: барышня была из породы зазеркальной знати, а значит, дать ему могла поболе, чем все фиктивные браки со смолянками вместе взятые. Ему и работать-то перехотелось: пусть капитан нанимает других дураков, а ему некогда выполнять невыполнимое. С помощью прозрачной розовой красотки он мог достигнуть желаемого счастья куда более коротким путём.
        Граф уже видел себя на альпийских лугах, полёживающим среди ярких цветов в истинно графских позах, покуривающим самые дорогие сигары. Если уж фитюльки-барышни, не имея никаких заслуг перед феей, были одарены по-царски, то он, знавший тайну, был достоин неизмеримо большего. Неизмеримо! Он ведь не смолянка-попрошайка.
        От новых планов и от каменного сердца, которое, подобно раковой опухоли, уже пустило метастазы в душу, Пётр Сергеевич несколько помутился рассудком, стал строить невообразимые прожекты. Будь он трезвее, мудрее и не так испорчен последними жизненными обстоятельствами, он поступил бы следующим образом: попросил бы у феи-ангела денег, очень больших, либо набрал золотых и брильянтовых украшений — дабы уехать со всем этим в родные пенаты, предварительно отдавши долг капитану. Но в теперешнем его состоянии просить что-либо у кого-либо он считал унизительным. Вот уж поистине, если Бог хочет наказать, то лишает разума!
        Помешался Пётр Сергеевич — отцеубийство, хотя и косвенное, сделало его сознание непроницаемым, а ум — крайне непонятливым. Возжелав иметь всё на свете, он страшно боялся продешевить…
        Настал день, когда он, наконец, узнал причину появления феи-ангела в унылом полумонастырском заведении: у неё в Петербурге был тайный жених! Из местных дворянских сынков. Как-то днём она остановила Петра Сергеевича у флигеля, у того самого, где чулан.
        - Раз уж вы меня первый встретили подле этих стен, то и знать вам первому полагается…
        - О чём вы? — смиренно спросил граф, отведя свой пронзительный взгляд.
        - Не смущайтесь, пожалуйста. Мы ведь с вами друзья?
        Пётр Сергеевич кивнул.
        - Тогда вы согласитесь мне помочь! — обрадовалась барышня, запрыгала и захлопала в ладоши.
        - В чём должна состоять моя помощь?
        - Видите ли… — начала болотная принцесса свой чрезвычайно длинный и необыкновенно трогательный рассказ…
        Из того повествования он доведался, что девицу звали Анной, и что она уже однажды виделась со своим суженым, а то был суженый, вне всякого сомнения. Встретились они год назад на императорском балу, альбомы друг другу подписали, и к следующему балу должны были определиться с чувствами: либо поклясться друг другу в вечной любви, либо расстаться навеки.
        - Я напишу ему записку и передам с вами. Вы ведь не откажете затворнице-смолянке, побудете моим курьером, хорошо?
        Пётр Сергеевич снова кивнул. Вид у него был смиренный и задумчивый, в то время как в душе творилось всякое-разное. Загляни кто-нибудь в тот момент ему в душу, отпрянул бы в ужасе…
        Ровно через два часа брюнетистый курьер с жиденькими накладными усиками стоял в богато убранной княжеской гостиной, залихватски подбоченившись и насупившись. В той же гостиной, у столешницы с инкрустацией из слоновой кости и полудрагоценных камешков, сидел благородного вида юноша, чуть младше его возрастом, и строчил под диктовку любовные письма — одно длинней другого, на дорогущих вензельных листах. Юноша был трепетен и бледен, а диктовавший гость — не в меру свиреп и требователен.
        - Чему вас учат в институтах? Письма невесте — и то написать не умеете… Дайте-ка сюда свои маракули!
        Юноша протянул Петру Сергеевичу очередной исписанный листок. Граф схватил его, стал рассматривать.
        - Хм… Та же история… Почерк снова чересчур уж ровный, складно написано, но… без души!
        - Я старался вложить все чувства, которые…
        - Все ваши старания пустыми оказались! Необходимо присустствие живой души! Живой! Душа, она либо присутствует, либо отсутствует! Разве уважающая себя дама откликнется на такое холодное, хотя и весьма учтивое, послание?!
        Княжеский отпрыск судорожно сглотнул и слегка нахмурился. Наглый тон посыльного придал ему решимости.
        - Не понимаю…
        - Чего не понимаете?
        - Ведь она велела вам пригласить меня на бал?
        - Разумеется!
        - А где же послание от неё?
        Тут уж гость перешёл к угрозам.
        - Если вы не понимаете простых вещей, то и нечего свататься к глубоко ранимым барышням! Любая бумажка может испортить её репутацию, дискредитировать в глазах общества! Найди кто-нибудь её послание к вам, она будет немедленно отчислена из института…
        - Ах! — распунцовелся жених. — И что же теперь прикажете делать?..
        Курьер осклабился:
        - Как «что»?! Переписывать, доводить каллиграфию до естественного вида! Любовь не терпит слишком акуратного письма и нехлюйства в чувствах! Я тут, можно сказать, и своей репутацией рискую, а вы хотите поломать всё дело?!
        - Может быть, лучше воспользоваться сонетами?
        - Какими сонетами?
        - Шекспировскими…
        - Валяйте! Но учтите: заимствовать чужую душу — грех. На свидание пойдёт не Шекспир, а вы, так что вам не следовало бы уж так уж переводами увлекаться. Подключите собственную голову! И сердце!
        Сердце юноши не было каменным, он с новым прилежанием взался за бумагу и перо. Писем получилось огромное количество, но лишь одно из них удовлетворило диктовавшего. И вот что странно: забракованные послания не попали в мусорную корзину, их после ухода гостя не обнаружил никто: ни сам писавший, ни его домашние, ни прислуга.
        А грозный посетитель княжеских особняков, сменивший выражение лица на кроткое, помчался к Смольному. Там его, в каморке сторожа, поджидала барышня.
        - Неужели он мне так ничего и не написал?!
        - Нет! Его маменька всё время были под рукой, а при маменьке он сам не свой, смущается даже шёпотом говорить на любовные темы…
        - Но он… придёт на бал?!
        - Тс-с-с… Разумеется придёт, куда ж он денется…
        Барышня просияла:
        - Я должна сделать ему подарок!
        У Петра Сергеевича не было сомнений насчёт того, откуда прибудет подарок. Лишь только фея, глубокой ночью, скрылась в деревянном ящике, он прибил поверх зеркальной дверцы фанерный щит. Затем набросил на шкаф огромный, весь изъеденный молью ковёр…
        Теперь надлежало добить соперника. Окончательно вывести из игры. Не врученное вовремя письмо, в конце концов, хотя и днём позже, было вручено любителю каллиграфии. Тот воспрянул духом, узрев конверт со знакомым почерком, но ненадолго. Текст записки был жестоким: «Приходите завтра. Объяснимся. Жду. Ваша Анна». Даты не было, но подпись-то знакомая стояла! «Завтра» означало день после бала. Его на бал не пригласили, а следующим днём… собирались унизить и прогнать?!
        Что было потом, стало причиной долгих сплетен. Вся Итальянская улица недоумевала, куда это уехал от родителей и от прекрасного богатого житья молодой княжич. А тот уехал на Урал, к дядьке-золотопромышленнику — с горя дело новое осваивать. Раз уж в любви не повезло. Уехал в тот же день — так осерчал на неверную красотку!
        А красотка, всё то время сидевшая в плену, позднее, натурально, была выпущена. Шкаф откупоривал Архип, так что ему и досталось.
        Всё шло по плану. Следующим пунктом значился капитан. Пришлось прибегнуть к химии. Известно, что науки в Смольном преподавались чисто символически: упор делался на рукоделие, танцы и иностранные языки. Математика сводились к основным понятиям, а физика — к показу фокусов.
        Была в институте и химия: преподавал её один бродяга, который разбирался в ядах. А главное — выбалтывал рецепты любому встречному, полезными бутылочками снабдевал, лишь бы платили.
        Получив от химика несколько бутылочек, граф начал строить новые планы. Нельзя сказать, что в тот миг у него не было сомнений. Были! Он ведь убийцею не рождался. Однако Фросенька, примчавшаяся вся в слезах, окончательно решила долю изверга.
        - Он тебя выгнал?
        - Хуже…
        - Может ли что-либо хуже быть?!.
        Как выяснилось, Фросеньку перевели из дешёвых проституток на ещё более низкую должность — в бордельные прислуги. В результате чего её финансовое положение ухудшилось до такой степени, что она уже не в состоянии была оплачивать бедный угол, в котором ютилась последние пару месяцев. Правда, капитан, за дополнительные гроши, разрешал ей убираться по утрам у него дома, паралельно ублажая толстомордых охранников — уже совершенно бесплатно, дескать, для её же женского здоровья. Далее она имела право перекусить и выспаться в каморке, служившей для хранения старых вещей — сколько душе угодно, хоть до следующего утра.
        Зря поступил капитан так жестоко! План для него был сработан с ювелирной точностью.
        На Садовой, близ Невского проспекта, располагался весёлый трактирчик, в котором владелец «салона любви» заказывал себе шампанское для похмелюги. Петру Сергеевичу ничего не стоило изготовить «непочатую» бутыль и, с помощью мальчика-посыльного, уложить ею наповал троих: капитана и его мордастых охранников. А когда пришёл действительный посыльный, пожилой курьер, регулярно носивший в тот вертеп шампанское, дело было, что назвается, постфактум, мальчишки и след простыл.
        Пожилой курьер замешкался с доставкой не по своей воле и не по рассеяности: прямо у выхода из трактирчика ему под ноги свалился пьяный верзила и удерживал за штаны до тех пор, пока не позвали околоточного надзирателя. Нетрудно догадаться, кем было подстроено то нападение. Верзилу же звали Никита Баранов. Бывший помещик, заманенный в своё время капитаном в болотную столицу, рад был отомстить, очень рад, и на предложение Болотникова-младшего откликнулся весьма охотно.
        В коротком промежутке между визитами курьеров, молодого и старого, Пётр Сергеевич лично навестил злодеев и вынес все деньги, которые нашлись в квартире.
        Фросенька получила возможность вернуться к отцу, благо тот ещё не умер, дождался её. Граф же навсегда избавился от монстра, угрожавшего ему расправой в случае, если в бордель к концу недели не поступит хотя бы одна невинная смолянка. Поделом кровопийце!
        А за убийство капитана в полной мере заплатил хозяин трактира, чьё шампанское, якобы, выпили трое подельников. Ведь решительно весь околоток знал, где брал капитан вино для утреннего застолья. Прямо из трактира и вывели беднягу под белы руки, запровадили на каторгу, до самой кончины.
        Получалось, что обиженный губителем тайный граф сам постепенно стал губителем, и число его жертв росло. Но получалось также, что не виноват он, так уж сложилось. Бог судья!
        Каменное сердце отбивало несусветный ритм. В таком ритме постоянно жить невозможно. Да и документы, выправленные однажды, давали графу не только окончательное закрепление за ним титула, но и возможность плодить других графов. И графинь. Он решил, не будучи жадиной по жизни, поделиться титулом. С красавицей, которая впоследствии должна была делиться с ним подземными богатствами. Сама пока ещё того не ведая.
        Словом, бывшему Болотникову, ныне графу Скобелеву требовалась передышка. С месячишко.
        Предвкушая отдых, Пётр Сергеевич несколько раз пересчитал свою наличность. Должно было хватить на некоторое время. Уж тут с гостиницами шиковать не приходилось вовсе. Пришлось выбрать небольшой доходный дом, находившийся всего-то в полудне езды на бричке — в Петергофе. В таких убогоньких ночлежках и мебелишка, как правило, убогая. С нею можно творить что угодно, спать на ней с кем угодно. Отдыхать так отдыхать!
        Сильно расслабился и размечтался граф на вынужденном досуге. И не хотел бы отдохнуть, так всё равно пришлось бы: у его названной сестры Анны пока не было никаких документов, подтверждающих их родство.
        А посему желательно было срочно заняться этим делом. Заодно и развеяться, стряхнуть с себя усталость. И все обиды. От души поваляться на кушетках и кроватях. Посидеть на мягких стульях… Желательно на чьих-то, за неимением своих.
        Глава 33 Комната с зеркальным шкафом
        Громоздиться на мягкое сиденье стула, пусть даже новыми туфлями, пусть даже с перламутровыми пряжками, моветон. Но иногда такое действие не предосудительно.
        Из окна неопрятного номера, где пахло невесть чем, наипаче мышами, было видно совсем немного: лишь купола дворцовой церкви. Со стула открывалась более щедрая панорама, хотя тоже не ахти: щуплые полупрозрачные деревца заслоняли половину царского двора, из-за чего нельзя было понять, присутствует ли там суета, намечается ли панихида.
        Пять лет назад скончался Александр Первый «Благословенный», в народе «Отцеубийца». А кто нынче не убийца? Каждый убивал: хоть что-то, хоть кого-то. Не суди, да не судим будешь!
        Если панихида состоится в Петергофе, то ближайшими днями в парке будет не протолкнуться. В такой-то суете удобно разные делишки делать.
        Граф Скобелев, несмотря на свою молодость и яркую блондинистость, был персоною довольно тёмной. Собираясь грациозно соскочить со стула, он заметил, что ветхая обивка надорвалась, обнажив внутренность сидения. Довольно-таки неприятную! Гвозди были ещё крепки, а ткань вела себя, что называется, предательски. Не хватало ещё разговоров с хозяином.
        В ответ на графские мысли за дверью раздался кашель. Стало ясно, что манёвры сыщика осуждены. Неумеха-соглядатай нахмурился. Эх, ведь хотел же занавесить скважину! Но разве обо всём упомнишь, когда такая сумятица в голове.
        Как бы там ни было, а на кашель стоило отреагировать, ведь за номер уж три недели как не плачено. Или четыре. Впрочем, неважно, потерпит хозяин, ничего другого ему не останется, ибо, кроме Петра Сергеевича, не нашлось более дураков селиться в доходном доме глубокой осенью, близ отключенных на зиму царских фонтанов, в страшной дали от столичных театральных утех. Кстати, петербургский оперный сезон давно уж начался…
        Как и ожидал Пётр Сергеевич, за дверью «собственной персоной» находился Свирид Прокофьевич Барский, владелец той маленькой и весьма дешёвенькой ночлежки, тухлого, насквозь прогорклого заведения. Кто ещё мог дежурить под дверью? Предполагать другое было бы наивно. Надеяться на то, что кашлявший мигом отскочит от двери и устремится в глубины пыльных гостиничных коридоров, также не приходилось: слишком уж общительная личность был господин Барский. Ничуть не стеснительная, а прямо-таки жутко откровенная и незастенчивая личность. Да в придачу с претензией, да в придачу с гонорком.
        - Зачем вы мебель мою искалечили? — раздался голос хозяина гостиницы. Дверь распахнулась.
        Общительность хозяина объяснялась недостатком собеседников, и граф в этом смысле был для него находкой. Редкая птица залетала под крышу того гостеприимного мышатника, а уж чтобы гнёздышко свить — такого и вовсе не предвиделось. Кухня безнадёжно пустовала, как, впрочем, и всё здание, а посему была напрочь лишена запахов, в отличие от номеров, где кормёжка, хоть и бедная, иногда водилась. Птицам, насекомым и прочим тварям случалось поживиться разве что из рук редких постояльцев, покупавших снедь в соседнем ресторанчике.
        Исходя из вышеперечисленного, граф не очень-то испугался, когда его застукали за порчей казённого имущества.
        - Повторяю вам свой вопрос: зачем вы мебель мою искалечили?
        Пётр Сергеевич не дрогнул ни одной из щегольских бакенбард.
        - Мммм… Мебель? Вы изволили сказать «мебель»?!
        - А что же это в понимании вашей светлости?
        - Если это мебель, то я — отставной фельдфебель, — бойко срифмовал постоялец, прыгая со стула на вытертый ковёр. Далее он сделал парочку прыжков, потрогал мускулы, присел раз десять, всем своим видом давая понять, что у него на всякий вопрос давно ответ заготовлен, а что касаемо дельных советов, то они ему ни к чему.
        Хозяин несколько стушевался, а граф, воспользовался случаем, добавил ясности — или туману! — перейдя на тихий шёпот:
        - Ежели бы я только захотел, то остановился бы в шикарном месте, подороже, но там обзор из окон не тот, ну, вы меня понимаете…
        - Никак нет, не понимаю-с! Довольно смутные ваши пояснения, извольте выражаться по-простому…
        - Ну, коли не поняли, тогда слушайте!..
        Граф пустился в такое пространное объяснение обстоятельств, вынудивших его селиться «где попало», что Свирид Прокофьевич искренне пожалел о своём поступке — о том, что прильнул к замочной скважине в столь неудобную минуту. Замечание он высказал исключительно для проформы, дабы их светлость не подумали о гостинице плохо, дабы не сочли местные нравы слишком уж вольными, мол, и на стулья тут можно с ногами залезать, и в кроватях, Господи прости, забавляться с чужими жёнами. Ну, а ежели их графская светлость числятся на секретной службе, то тогда, конечно, другое дело…
        Хозяин склонил неровную лысину, обрамлённую седой порослью, в сторону рассказчика, почти прильнул к нему ухом, да и глазами выразил почтение, но Пётр Сергеевич, тем не менее, обиделся, вернее, сделал вид, что расстроен.
        - И потом, — продолжил граф, — я ведь неоднократно намекал вам, что сестра моя, наконец, оформила наследство, и что деньги нашего покойного отца вот-вот прибудут сюда вместе с нею! А денежки, скажу я вам, немалые…
        Прочитав недоверие во взгляде визави, граф не поленился и достал из-за пазухи медальон с портретом гладко причёсанной красавицы.
        - Сестра моя!
        - Она у вас брюнетка? — ещё более нахмурился хозяин.
        - Да… Вы против?
        - Мне кое-что припомнилось…
        «Врёт, всё врёт про сестру, ведь ровно месяц назад у него на бюро портрет блондинки находился! Тоже сказал, что сестра. Заигрался, видно, с бабами их светлость…» — подумал Свирид Прокофьевич, но высказать сию догадку не осмелился.
        Граф, между тем, захлопнул медальончик, возвратил его на место — за ворот кружевной рубахи, застегнул все пуговицы камзола и… С грохотом захлопнул дверь! Наплевав на правила учтивости. Старый склочник явно не собирался уходить, так к чему долгие прощания?
        Дверь хлопнула, прохладный воздух из коридора моментально прекратился, и вскоре граф нашёл себя погружённым в привычные ароматы номера, где кроме мышиного помёта, пахло ещё то ли супом, то ли табаком, то ли портянками, то ли и тем, и другим, и третьим. Нет, определённо следовало выйти в свет, да поскорее!
        Раздумывая, что бы это ещё такое надеть, ибо по стеклу уже во всю барабанили дождевые капли, граф задержался у шифоньера с зеркалом. Он ухмыльнулся, смастерил своему отражению рожицу, по-детски высунув язык. Хандра прошла, ему хотелось повеселить себя, а заодно и хмурого хозяина, который, без сомнения, находился на своём посту. «Занятный старикан, — подумал Пётр Сергеевич. — В его возрасте и я, вероятнее всего, буду часами выстаивать под чужими дверями, в замочные скважины пялиться…»
        Граф оказался прав — хозяин и не думал уходить.
        - Надо бы заплатить! — крикнул Барский через дверь, через всё ту же замочную скважину.
        - Всенепременно! — откликнулся «их светлость». — Аккурат сегодня еду в Петербург, вернусь с деньгами…
        - Когда вернётесь?
        - Завтра к полуночи. Привезу сестру, недавно получившую наше общее наследство, тогда не только на ремонт вашей… мммм…. мебели, но и на оплату номера, пожалуй, хватит…
        Не желая продолжать беседу, граф замолчал, отвернулся от двери и снова глянул в окно. По стеклу уже вовсю барабанили капли. Скорей накинуть дождевой кафтан! Подойдя к зеркальному шкафу, граф улыбнулся отражению, послал воздушный поцелуй и… Поклонился! В результате чего за дверью снова раздалось покашливание.
        «Вот уж несдержанный хозяин мне попался, — подумал постоялец, — а я-то полагал, что он солидный человек. Ха! Знал бы он, что за прекрасная особа в скорости здесь поселится, непосредственно в этой комнате, не так бы ещё закашлялся — старички сами не свои до девиц!»
        Хозяин не только про девицу толком ничего не ведал, он также не имел ни малейшего понятия о том, кому посылались поцелуи. До того утра «их светлость» не давали ему повода сомневаться в своём умственном благополучии, а также не имели видимой привычки сюсюкаться с кем бы то ни было. Не может быть, чтобы граф нежничал сам с собою.
        Пётр Сергеевич тем временем, накинув дождевой кафтан и сунув ноги в галоши, резво подскочил к двери, элегантным движением отворил её и, чуть не сшибив хозяина с ног, устремился вдоль пыльного коридора. Даже не потрудившись запереть комнату на ключ!
        - Э-э-э… Вам цветы к приезду ставить? — промямлил ему вслед Свирид Прокофьевич.
        - Разумеется! Моя сестра их обожает! — ответствовал ветреный граф.
        Проводив гостя взглядом, хозяин выдал тяжеленный вздох и вдруг ударился в философию:
        - Шкаф за каким-то лешим приволок… Кто нынче селится с собственной мебелью? Одни сумасшедшие…
        Затем, поразмыслив, добавил:
        - Коли он дверь не запирает, то и шкаф у него, стало быть, не заперт… Что там внутри, ась?
        Подкравшись к чужой мебели на цыпочках, хозяин заведения секунды три постоял, глядя в зеркало. Вдруг отражение преобразилось: вместо фикуса возник горшок с пылающими фуксиями, а вместо бедной этажерки с затёртыми книгами нарисовался трельяж французской работы, уставленный одеколонами, духами, пудреницами и прочими дамскими радостями. В самом дальнем углу таинственного интерьера обозначилась лаковая ширма с китайскими рисунками, из-за которой вышла дама, сильно смахивавшая на дворцовую фрейлину. Она послала ошалевшему директору воздушный поцелуй. Тот, на всякий случай, ответил двойным поцелуем и низким поклоном.
        Вежливо улыбнувшись, дама спросила:
        - Моя дочь ещё не прибыла?
        - К-к-какая дочь?!
        - Моя Анна… Мы с ней уж месяц как не виделись…
        Директор в страхе покинул номер, так и не исследовав внутренности шкафа. Дух перевёл лишь в кабинете. Там он кинулся к иконам, стал истово креститься. После чего сел за дубовый стол и принялся строчить отчёт в контору по сбору податей. В письме он сообщал, что беден и вот-вот обанкротится.
        Незавидное положение своё господин Барский много раз оплакивал, но этим утром было особенно горько, ибо вдруг вспомнилась молодость. И проснулась неожиданная зависть. Да! Хозяин доходного дома и двух постоялых дворов завидовал нищему графу: и красив тот, и блондинист, и одет пока ещё недурно. И успех у женщин, несомненно, есть.
        В молодости Барский, тогда ещё «Свиридка Молотило», тоже был красавцем, но не городским, а деревенским, крепостным крестьянином он был. С рождения числился невольником в имении на двести душ, но сие не помешало ему к сорока годам стать владельцем нескольких гостиниц. И всё благодаря молодости и прыти! Всякий юноша, будучи не дураком и имея рядом богатую особу дамского пола, может сделать себе приличное состояние в два счёта.
        Свиридка слыл среди крепостных парней самым сноровистым и мускулистым, и это было подмечено барыней, которая, по счастливому стечению обстоятельств, тоже родилась крепостной. Хозяин имения, бездетный барин-вдовец удочерил её «для получения наследства», и она, сменив сарафан на рюши, стала хаживать фасонисто, виляя уже не крестьянскими, а благородными боками. А поздно ввечеру, когда хозяин начинал храпеть в своей спальне, на сеновале аккурат разворачивалось «действо».
        Сбросив домашний наряд и намазавшись французскими мазилками, распустив рыжую косу, опрокинувшись на спину и разметав пухлые груди-ручки-ножки, усеянные конопушечками, барыня делала томный знак. Свиридка тотчас юркал промеж всей этой телесной прелести, нащупывал влажное горячее местечко, про сладость которого ведали лишь старый барин, да ещё несколько крестьян. Барину тогда было за семьдесят, а удочерённой кобылице — сорок с гаком.
        Позднее хозяйкины груди стухли, а конопушки стали смахивать на оспины, особенно при дальнем рассмотрении. Поэтому Свиридка к барыне охладел. Он перешёл на тайное общение с дворней, против чего хозяйка, как ни странно, не возражала — видно, боялась, что её умертвят. Напрасно боялась! Свиридка честно дождался барыниной кончины, и его честность была вознаграждена: внезапно обнаружилось завещание, которое вступало в силу лишь в результате «натуральной», то бишь собственной смерти владелицы имения. А не какой-нибудь другой, искусственно-насильственной кончины.
        Согласно завещанию, Свирид Молотило получал вольную и фамилию «Барский», а также абсолютно всё состояние усопшей, включая и обширные угодья, и кирпичный замок с дорогой лепниной, и крестьян. Барыня, на его счастье, родственников не имела. Зато имела славу покровительницы воинов. Многие герои войны с Наполеоном были из числа её «душ». Повоевавши, возвращались к ней, для трудов праведных, согласно действующим законам.
        Всё нажитое барыней, всё до копеечки, перешло к любимому Свиридушке. И вот теперь сидел он в своём личном кабинете и иногда вспоминал о благодетельнице. И всегда имелся повод вспомнить!
        В кабинете шкафа не было, зато была фигуристая кафельная печь, расписанная не в кобальт, а в рыжину. Любил Свирид Прокофьевич эту печку, формами и расцветкой напоминавшую о барыне.
        На одной из плиток красовались два богатеньких субъекта, в сапогах с отворотами и в многослойных одёжках с меховыми воротниками. Под ними стояла надпись «японские купцы». Чудак художник! Видел ли когда-то оных? Приглядевшись повнимательнее, Барский охнул: уж очень напоминали те двое… Его самого! Та же оторочка из волос вокруг макушки и такие же пухлые животики.
        - Вольготная жизнь у японских купцов, мне б такую!
        Ответ не задержался:
        - Зачем тебе такая жизнь, Свиридушка? Купцов ведь убивают!
        Чей то был голос?! Уж не барынин ли?!
        После смерти благодетельницы Свиридка в одночасье сделался Свиридом Прокофьевичем, заматерел и даже месяца два побыл благодушным помещиком. Затем продал имение, вместе с героическими крестьянами, а на те немыслимые деньги купил доходный дом и два постоялых двора в Петергофе. Жаль, погорячился, надо было брать одну гостиницу, но в столице. Царская дача, хоть она и с фонтанами, всё ж деревня. Дохода никакого, а волнений куча…
        Однако же насчёт причины своих неудач Свирид Прокофьевич сильно заблуждался. Они заключались не в удалённости от Петербурга, а, наоборот, в чрезмерной близости от столицы. В опасной близости, которая отвлекала от нормальной жизни и заставляла мечтать о ненужных вещах. Близость эта напоминала о себе мельканием расписных золочёных карет у чужих домов, шнырянием заезжих франтов и местных щёголей, хохотом девиц, непонятными запахами, всякий раз новыми. Запахи щипали ноздри, мысли невероятно путались, оттого и не жилось спокойно владельцу доходного дома и сразу двух постоялых дворов. Помимо ветхой старенькой гостиницы, целых два постоялых двора были у Свирида Прокофьевича в полном и безраздельном владении. Стены тех постоялых дворов ломились от простого заезжего люда. Но экс-крепостному Барскому этого казалось мало, ему хотелось общаться накоротке со знатью. Словом, не понимал он своего счастья.
        Глава 34 Прибытие государева родича
        Судьба была к Свириду Молотило неизменно благосклонна, она всегда хотела с ним дружить, предлагала не только дружбу, но и любовь, но он в последнее время перестал отвечать ей взаимностью. С самого начала судьба внушала ему мысль поселиться в Великом Новгороде — ведь имение рыжей барыни находилось под боком, совсем недалече. Великий Новгород — амбициозный и рачительный хозяин. «Древний Ганзеец» Новгород — не легкомысленная, многообещающающая и так мало дающая столица. Рачительный хозяин может одарить кого угодно и чем угодно — был бы «у кого угодно» хотя бы маленький первоначальный капиталец. Так было бы и Свириду Прокофьевичу. Поместил бы новоиспечённый делец-помещик себя в новгородские объятия, устроился бы близ знаменитого кремля, стены которого не слабей московских, так и неприятностей бы не было, жизнь протекала бы спокойно. Поселился бы Свирид Прокофьевич, послушавшись Судьбу, в той неопасной местности, в прекрасной дали от засасывающей воронки, выпивающей все жизненные соки, душу опустошающей, так и был бы счастлив до конца дней своих!
        Но не послушался Свирид Прокофьевич доброжелательную долю, понесло его поближе к мнимым прелестям, засмотрелся он на чужую жизнь, позавидовал. Вот уж лет двадцать, как завидовал он чужому пышному и бесконечному, как ему мерещилось, счастью. Какой-нибудь другой город или, скажем, другая столица, не смущали бы его в такой степени, а столица-спрут, построенная на болоте, денно и нощно манила к себе, затягивала, словно бы в трясину! И спасу от этих мыслей не было. Директору казалось, что стоит поселиться хотя бы на петербургской окраине, как дела моментально наладятся. Возмутительнейшее заблуждение.
        Петергоф не Великий Новгород, а посему житьё близ царских дач не считалось шибко денежным. Но зато было более или менее спокойным — под прикрытием императорских шпиков. Однако не все, как уже многократно было сказано, способны оценить своего счастья. Вот и Свирид Прокофьевич постоянно сетовал на долю, гневил её, благодетельницу, судьбу свою. Гостиничка-то пустовала, зато постоялые дворы кишели разнообразной челядью, ибо у челяди имелись щедрые хозяева, исправно платившие за постой — не то, что молоденький графишка Пётр Сергеевич! Однако Барский, владелец трёх постоялых заведений, был всё время недоволен и не ведал о своей неправоте. Неправ был хозяин доходного дома и двух постоялых дворов, ох, как неправ!
        Санкт-Петербург такое место, где приезжему надолго задержаться невозможно, хоть он тресни, хоть наизнанку вывернись, хоть будь семи пядей во лбу! Хоть с какими бешеными денежками пожалуй, а через пару лет неминуемо разоришься. Поэтому не нужно понапрасну обольщаться насчёт петербургской жизни — чрезвычайно вредное сие заблуждение.
        Таким жизненно опасным заблуждением страдали очень многие. Вот и молодой повеса, тот хлыщ, что под именем графа Скобелева поселился в самом дешёвом номере, тоже лез из кожи вон, лишь бы разбогатеть. Тоже, вероятно, спал и видел себя в столице. Дело молодое!
        - Надо бы ещё раз проверить документы, — пробормотал Свирид Прокофьевич. — А сейчас хорошо, что он уехал, а то не дал бы написать отчёт.
        Бедняга не подозревал, что ему очень скоро, не далее как через сутки, придётся отложить отчёт, едва-едва начавши, и броситься строчить доносы в тайную полицию.
        Свирид Прокофьевич не догадывался и о том, что им с молодым графом придётся коротать самые последние дни жизни вместе, идти рука об руку к розовому закату, распивая чаи в одной и той же горнице и с усмешками вспоминая прошлое житьё-бытье. Невероятно, но именно такая доля их обоих поджидала, этих столь разных по возрасту и душевному складу господ!
        Однако хозяин доходного дома был не медиум и не волхв, а посему не догадывался о таком грядущем счастье, и мечтать не смел. Покамест он страстно мечтал лишь об одном: чтобы барин не обманул его, чтобы вернулся, как обещал, и расплатился бы за месяц пребывания в номерах, то бишь отдал бы должок, да и наперёд не мешало бы кинуть деньжат — для обоюдного спокойствия.
        Вот о чём грезилось Свириду Прокофьевичу, хотя мечтать ему следовало о другом. Мы вечно не о том мечтаем, о чём следовало бы, отсюда и все неприятности, отсюда, например, стремление общаться с беспокойными гостями.
        А беспокойный гость, меж тем, бежал вприпрыжку в направлении дворца. Он собирался выведать, будет ли торжественная служба в храме. Будет служба — будет и князь, а пожалует великий князь Константин — пожалует и его свита, вкупе со шпиками в штатском.
        Предполагалось, что следить за монаршей безопасностью будут не только приезжие сыщики, но и местные, петергофские, а стало быть ни один из них и носа не покажет в ту никудышнюю гостиницу, в которой намеревался, несколько ночей к ряду, делать свои важные дела граф Скобелев, да не один, а с молодой сообщницей.
        Неподалёку от дворца, помимо нарядных императорских конюшен, имелся обычный извозчичий двор, а при нём, как водится, находилась и кучерская, где балясничали и играли в карты извозчики. Кучерская была чисто символическая, насквозь продуваемая ноябрьскими ветрами: разборной навес над самодельными столами да разборные фанерные стены. Стен было три, а не четыре. На месте четвёртой, несуществующей стены, стояла накренённая безлошадная телега, не имевшая сразу двух колёс. Лучшего места для сбора сведений было в ту минуту не найти.
        - А что, правду говорят, будто брат едет к брату в честь юбилея? — вальяжно спросил Пётр Сергеевич, ставя мокрую галошу на спицу уцелевшего колеса.
        Извозчики переглянулись.
        - Насчёт юбилея не в курсе, а вот по упокоенному брату нынешнего императора, по Александру Палычу, Царствие ему Небесное, панихида, вроде, намечается… — сказал, наконец, кучер, тот, что ближе всех располагался к вопрошающему. Лицом он отличался незлобивым, так что вся остальная беседа протекала с его помощью.
        - Я об этом и толкую! — воскликнул Пётр Сергеевич. — Юбилей — это когда дата круглая, даже если и не праздник…
        Извозчики всё молчали, покуривая самокрутки. От карт, однако, временно отстранились.
        Для укрепления доверия к своей персоне графу пришлось изобразить печаль и даже, вынув платок, пустить невидимую слезу:
        - Пять лет назад, в этот самый день, отошёл в мир иной, почил о Господе благословенный государь наш, Александр Палыч!
        Петр Сергеевич театральничал, то бишь сильно лицемерил. Его так и подмывало сказать «отцеубийца», но об умерших либо с почтением, либо вовсе молчок. Не суди, да не судим будеши. В некоторых случаях лучше попридержать язык, даже если очень хочется показаться всезнайкой. О том, что покойный Александр Первый заговор против своего единокровного папеньки, Павла Первого, сорганизовал, не знали разве что самые дремучие крестьяне, а уж на кучеров такое думать было грех — те всегда всё узнавали раньше прочих. Однако кучера-всезнайки предпочитали недосказывать. И были совершенно правы.
        День был пасмурный, дождливый, а молодому графу вдруг сделалось весело. Вот ведь странное дело: помазанника Божия убил его единокровный сын, нынче тоже уже покойный, и сразу, не успев даже как следует покаяться, принял папашину корону, сделался помазанником Божиим.
        А ежели теперь вдруг, паче чаянья, Великому князю Константину Палычу взбредёт в голову лишить жизни своего младшего братишку, императора Николая Палыча, то снова один помазанник сменит другого, и — ладушки!
        Но такого, вестимо, быть не могло. Пётр Сергеевич мысленно резвился. Пожилой князь Константин когда-то сам, добровольно, отказался от престола в пользу брата.
        Чист был Константин перед августейшим младшим братом Николаем, ныне правившим и здравствовавшим, чист, как стёклышко, да и доживал, как выяснилось позже, свой последний год на этом свете. И обитал-то он почти рядом — в шикарном Константиновском дворце, до которого было рукой подать. Так что ежели хотел бы, давно устроил бы покушение на брательника, но ему всё это было без надобности.
        Великий князь Константин панически боялся быть удушенным, как и его отец, покойный Павел Петрович. Потому и отказался царствовать. Опасался он не только этого, многого в ту пору приходилось опасаться. А самого его могли опасаться только женщины, да и то не теперь, а в молодые годы, ибо был он тогда охоч до прекрасного пола. Но преклонный возраст уничтожил и этот, последний, страх относительно его персоны.
        Однако вслух такие мысли высказывать было ни к чему, поэтому Пётр Сергеевич перешёл к более приятной теме:
        - А что, сказывают, будто в этот раз где обедня будет, там и обед состоится, в Большом Дворце? — снова слукавил он, так как решительно ничего на эту тему ни от кого не слышал.
        - Пока ничегошеньки не известно, — ответил незлобивый кучер, — может в Большом дворце, а может, и в Коттедже Марии Фёдоровны, что в парке Александрийском. Ежели желаете, я вас целый день буду возить от дворца к дворцу, возьму не дорого…
        Пётр Сергеевич жестом подозвал его поближе. Кучер приободрился, ему явно нравились панибратские манеры графа.
        - Так прокатимся, барин, сперва до Коттеджа? Коли там ничего интересного не будет, никогда не поздно и назад вернуться…
        Граф нетерпеливо прервал его:
        - Мне к Смольному! Да поживее! Дело весьма хлопотное, времени потребует…
        Кучер опешил.
        - Мало кто отсюда прямо в Смольный заказывает, — бормотал он, заправляя удила. — Это ж пока до столичной околицы доберёшься, а потом ещё и через весь город рысачить… С окраины на окраину… Успеем ли сегодня же вернуться?
        - Не успеем, сам знаешь, что не успеем, да мне сегодня возвращаться и не нужно, а вот к завтрашнему вечеру успеем, полагаю…
        Кучер решил испробовать последний аргумент:
        - А ведь моросит как! Да и новые тучи надвигаются, скоро дождь во всю хлынет, а там и слякоть разгуляется…
        Граф ничуть не смутился.
        - Вот и поторопись! Заплачу прилично, останешься доволен.
        Вскоре бричка тронулась, затряслась по неровной дороге, ведшей в обход. Константиновский дворец, тот самый, вышеупомянутый, как на грех, находился между Петергофом и Санкт-Петербургом, так что из-за этой родственной процессии, нужно было теперь делать огромный крюк.
        Прибытие государева родича ожидалось вечером, но уже с утра все дороги и всевозможные мелкие подъезды были перекрыты конницей. Ведь сколько покушений уже было на российских императоров — не перечесть! Так рассуждал кучер. Вслух. А Пётр Сергеевич поддакивал ему кивками.
        Дорoгой граф не собирался разговаривать, раскрывать душу перед всякими там извозчиками, но как-то так само собой вышло, что слегка разболтался, разоткровенничался. Объездная дорога была полна ухабов, а кучер — невысказанных откровений. Поэтому разговор затеялся как бы сам собою. Постепенно.
        - А ведь правду говорят, будто у нас две беды! — крякнул бы возница, ежели бы к тому времени были известны в России «Мёртвые души». Но им ещё лишь предстояло быть написанными, а посему он — чисто для начала разговора! — с сердцем вымолвил:
        - Ну, и дороженька, сударь ты мой!
        Ответа не последовало, но незлобивый кучер не терял надежды на продолжении беседы.
        - Так вы и вправду в Смольный изволите ехать или…
        - Или что?
        Помедлив, кучер выдал третью по счёту тираду:
        - Многим неохота мелочи да тонкости всякие объяснять… Дают сперва один адрес, а позднее, уже в пути, передумывают, заказывают другой, который в том же направлении, только дом уже совсем не тот… Вот я и подумал, может, вы намерения смените?
        - Не сменю. В Смольный еду. Аккурат туда и направляюсь.
        - Дело там какое есть, али…
        - Еду родственницу проведать.
        - Вот совпадение-то! Все нынче повадились родственников проведывать, как перед концом света, будто боятся, что не успеют свидеться. Вот даже к императору — и то с визитом родственничек едет…
        На том дебаты могли бы завершиться. Кабы не сломалось колесо.
        - Тьфу, ты, нелёгкая, везёт же мне сегодня! Уже второе колесо за один день, а ведь бричка новая… Не поверите — новьё!
        Что бричка новая и колёса новьё, у Петра Сергеевича сомнений не было. Граф Скобелев знал толк в бричках, ибо, как уже известно, сам ещё совсем недавно работал кучером — пока графский титул за ним официально не закрепился, на бумаге с вензелями. Волокита с обретением вензеля и фамилии была страшная, вот уж намаялся он с этими бумажками!
        Пётр Сергеевич по жизни не обладал чрезмерными амбициями, но без графского титула ему к Смольному приближаться никакого резона не было, не дали бы ему свидание с благоприобретённой сестрицей, а уж чтобы вывезти её куда-нибудь на целую неделю — этого точно не позволили бы! Нравы и порядки в Смольном существовали строгие и одинаковые для всех. Родители видели девиц раз в год, по праздникам, да и то не всякий год. Об этих нравах тайный граф Скобелев знал не понаслышке — ведь и там он успел поработать, перекрасившись для такого случая в брюнета. Исполнял он и должность истопника, и на разных прочих чёрных должностях работал, включая извозчицкую. Ещё тогда шпионить научился, так что сыщицтво было у него теперь в крови. Плебейская работа не оказалась без толку: благодаря талантливому шпионажу в институте он планировал отхватить солидный куш. Посредством фальшивой сестры, согласно фальшивым же документам, якобы подтверждавшим их, якобы кровное, родство.
        Граф снова размечтался, хотя уж было далеко не утро. Ему не терпелось обнять новоявленную родственницу, подержаться хотя бы за локоток, зарыться, чисто по-братски, в пахнущие юностью кудри… И это при живой жене!
        Сестра-блондинка, получалось, была куплена Петром Сергеевичем за купюры, как проститутка, которая, ко всему прочему, об этом факте даже не догадывалась. Пикантненькая ситуация! А посему необходимо было действовать быстро и ювелирно точно, разными хитрыми способами и увёртками заставить мнимую, но богатую сестрицу как можно скорее забыться в его объятиях и согласиться на все условия, то бишь наследством поделиться.
        От сладострастных помыслов граф разомлел, утратил нить беседы с кучером, потерялся в чувствах, в результате чего, в один чудесный миг, почувствовал нужду встряхнуться. Да и по нужде сходить не мешало. Словом, когда колесо сломалось, он не разгневался, а, наоборот, воспрянул духом, а заодно и всеми мускулами, ибо поразмяться после однообразной тряски на самодельных рессорах отнюдь не лишнее.
        Пётр Сергеевич сбросил дождевик, благо дождь уже переставал, закатал рукава и начал во всю прыть помогать вознице, что снова привело незлобивого кучера в восторг. Экий барин сноровистый и простой души человек!
        А в скором времени и крупную подмогу Бог послал — цыган на разукрашенной лентами и сушёными букетами шестиколёсной кибитке.
        Цыганский фургон может вмещать гораздо больше пассажиров, нежели покажется на первый взгляд. Когда он остановился, из него высыпала, поди, целая деревня — и ну тоже помогать, причём, бескорыстно. Дочери барона понравился нарядный белобрысый юноша, попавший в невыносимое, на её взгляд, положение.
        Глава 35 Нежные и жестокие мысли
        Пока цыгане с незлобивым кучером ставили новое колесо, возвращали к жизни средство наземного передвижения, граф успел перекинуться словечком и улыбками с баронской дочкой, которая, к тому же, была кормящей матерью.
        От младенца и от матери пахло давно забытым домом. Давненько не общался граф накоротке с женским полом! Иначе не размечтался бы он так фривольно и непростительно о не принадлежащих ему дамских прелестях, о чужих девицах, которые, как таковые, и не нужны были ему вовсе, ему были нужны исключительно их деньги. Только деньги могли спасти его далёкую супругу и единокровное чадо от нищеты и вымирания, только очаровательно шуршащие бумажки могли дать воспитание и образование их отпрыску, который был таким же блондинистым, как и папаша. Из недавнего письма от Дуни стал известен этот факт Петру Сергеевичу.
        Интересное, однако, дело получалось. Ежели супруга, покинутая им не по доброй воле, а в силу обстоятельств, была такой же жгучей брюнеткой, как и цыганка, то и чадо должно было родиться не белобрысым, а брюнетистым, вот, например, как цыганкино чадо. Однако ж, вышло редкое сплетение обстоятельств: ребёночек Петра Сергеевича родился беленьким, весь в отца расцветкой вышел, да и личиком копия.
        Разные мысли, нежные и жестокие, одновременно роились в мозгу у графа. Каменное сердце Петра Сергеевича отбивало несусветный ритм. В том ритме том графу удавалось не только убивать, но и делать дела помельче: ежедневно слать депеши в Смольный. Все когда-то забракованные письма молодого князя, окропленные «слезами вперемешку с кровью», постепенно очутились в ручках феи-ангела. Любуясь милым сердцу почерком, бедняжка верила, что её простили и вот-вот увезут из институтской серости в укромное местечко — для тайного венчания! Городские сплетни до Смольного не доходили, и розовая фея была рада сознавать, что жених у себя дома и терпеливо ждёт. И не до шкафа ей было целый месяц! А кабы и вспомнила про него…
        Злокозненный шифоньер давно был переправлен лошадьми в Петергоф, в убогую гостиничку господина Барского. Именно там, в захудалом номере, будущая тёща, хоть и не совсем официальная, должна была озолотить зятька-лжеграфа, спасшего дочурку от бесчестья и согласного жениться на последней, так и быть.
        Пётр Сергеевич, сроду не имевший тёщи, так как Авдотья не помнила своих родителей, был убеждён, что его в зазеркальном царстве примут с распростёртыми объятиями. Диабазовое сердце уверяло, что та дама не только согласится взять его в родственники, но и откроет все свои сокровища, коих у неё пруд пруди.
        В те дни в обслуге Смольного стало одним рабочим меньше, а в подвальной лачуге, что у самой Александро-Невской Лавры, родился великолепный образец графского подобия: крашеный блондин, бывший натуральный, обладающий накладными бакенбардами, того же цвета, что и красиво уложенные кудри. А чёрные накладные усики полетели в угол, в кучу мусора, где уже валялась бутылочка из-под красителя.
        Голос тоже пришлось сменить, прежний чистый баритон себе вернуть. А как же! Нельзя всю жизнь разговаривать с хрипотцой…
        Всё то время Анна оставалась в институте. А куда ей было деваться, ежели из флигеля странным образом испарился шифоньер? Молодому графу было не то, чтобы не до неё, но и недосуг. Временно. Он мысленно погряз в завоевании «алмазных копей, находившихся в болотных высях». Жизненное кредо Петра Сергеевича заключалась в следующих постулатах:
        «Болотные выси» — словесная абракадабра, нонсенс, уморительная глупость, сущий смех. Но такое понимание вещей свойственно лишь людям ограниченным, тем, кто не знаком с потусторонним миром, с зазеркальным раем, с подземными царствами и прочими тайными закоулками. Южный Полюс ничуть не хуже Северного, а низ, если хорошенько разобраться, ничуть не порочнее верха. Противоположности, как известно, притягиваются — именно сей принцип и удерживает вместе такие разные миры: нижний и верхний, сокрытый до поры и ежедневно видимый оком. Благодаря этому, столь любимому учеными единству противоположностей, вселенная и существует. Компактно и более-менее гармонично. Иначе бы давно распалась. Что касаемо радостей жизни и всяческих там удовольствий, то «нижние», плотские утехи ничуть не позорнее «верхних», духовных. Любовь основана и доселе зиждется на этих двух китах. Животная страсть ничуть не постыдна, ибо животные много лучше людей…
        Сия нехитрая философия укоренилась в душе Петра Сергеевича довольно рано. Имя, полученное им при крещении, давало повод так фривольно мыслить. Ведь апостол Пётр, его небесный покровитель, был распят вниз головою не случайно. Для нижнего мира, мира отражённого, он распят правильно, ибо то, что для нас низ, для подземных обитателей есть верх. И тот факт, что Петру Болотникову, главному болотнянину крупнейшего болота воронежских земель, колдуну, магу и высококлассному гипнотизёру, было суждено поселиться в граде Святого Петра, являлся, несомненно, символичным: «Высокочтимое Имперское Болото», как он его нарёк, определённо знало, с кем водить дружбу, а кого гнать взашей. Вот, например, как выгнало оно молодого князя Люлина, Юрия Петровича, его недавнего соперника.
        С фамилией «Люлин» в столице вообще нечего делать. Нюням и размазням одна дорога — вон из Петербурга, да подальше, на Урал либо в Сибирь. Либо к японцам, на их маленькие, но чересчур гостеприимные острова — вон сколько их туда набежало! Ведь если здраво рассудить, никто и нигде не селится без причины, раз набежали — значит, надо им было. Вот и в Петербург все лезут, несмотря на промозглую погоду, неприветливые облака, наводнения, эпидемии и прочее. Во всём есть свой скрытый здравый смысл, даже в опасностях, так что нечего бояться риска — раз послал его Бог, значит, так надо было. Испытывает Бог человека, как же без испытаний-то? А что иные хотят спокойно всю жизнь прожить, не замаравшись — в том кроется низкое кокетство.
        Опираясь на подобные рассуждения, легко водить дружбу с совестью, и граф ни разу не усовестился за свои поступки. Падая, он имел ощущение, будто поднимается ввысь…
        Пётр Сергеевич не сомневался: всё, что с ним происходило, было результатом действия потустороннего, болотного, перевёрнутого и, тем не менее, такого родного мира. Он был душою оттуда и туда должен был неминуемо вернуться. Подземная родина его не покидала, время от времени давая о себе знать. А иначе зачем, почему это вдруг, с какой это стати встретилась ему в один прекрасный день не менее прекрасная особа — розовая фея, зазеркальный ангел, отнюдь не небесный. Только бы удалось вывезти её из богадельни и доправить до гостинички — на встречу с «маменькой». А там уж он сам. Неужто же не сможет заморочить голову потенциальной тёще? Чем он хуже хлюпика и размазни Люлина? А господин Барский — тот будет наповал сражён красой, манерами и богатыми одеждами гостьи!
        Впрочем, о богатых одеждах Анны давно и помина не было. За последний месяц фея изрядно пообносилась, слишком уж расшвырялась подарками, себе ничего не оставила. А новых поступлений не предвиделось, увы. Но об этом Пётр Сергеевич пока не думал. Трясясь по ухабам объездной дороги, кивая на вопросы незлобивого кучера, он мечтал, мечтал, мечтал… И то было воистину приятно!..
        Пребывая в мечтах и воспоминаниях, граф Скобелев не заметил, как проехали южную границу Петербурга. Начало смеркаться.
        - К Смольному аккурат к полуночи доберёмся, — молвил кучер. Пётр Сергеевич машинально кивнул. Несмотря на дикую усталость, он лихорадочно соображал. Учитывая полное безденежье и невозможность останавливаться «в номерах», граф задумал переночевать у распоследней капитанской пассии, у недавно взятой «на работу» дамочки по имени Аглая. Её адрес он получил от Фросеньки. Дамочка та, помнится, имела виды на него, да не смела в открытую флиртовать — капитана боялась. Теперь же охотно примет. Поскорей бы выудить «сестру» из института!
        К Смольному подъехали, как и ожидалось, ночью. Ворота отворил почти трезвый привратник. Трезвость в таком месте дело не лишнее, но ближе к ночи немножко полагается, ну, раз погода в городе традиционно питьевая. Хорошо, что то был не Архип. Хоть и изменил граф внешность до полной неузнаваемости, но всё же…
        Из здания вышла дежурная дама. Вид у неё был заспанный и невероятно строгий, однако Пётр Сергеевич знал подход: мигом вынул ассигнацию.
        - Прежде денег не мешало бы… документы показать… — широко зевнула дама.
        Предъявил он ей документы, свои и «сестрицыны», которые были в полнейшем порядке, а затем, со скорбью в голосе, выдал много раз отрепетированную фразу:
        - Знаете ли, у нас в роду наследственная болезнь имеется, впервые проявляется в восемнадцать лет, а моей сестре сейчас семнадцать с половиною. Я выписал докторов из Швейцарии, снял два номера в гостинице…
        Все эти тирады были не нужны. Сонная Анна появилась через три минуты. Увидев яркого блондина, в ярком же камзоле, проснулась окончательно: брат?! У неё есть брат?! Но в объятия пошла, как вежливая девушка. Тут-то и сообщил ей граф, шёпотом, на ушко, что он от Юрия Петровича. От жениха.
        - Кем вы ему будете? — спросила барышня.
        - Я его давнишний друг, с молодых ногтей, сызмальства, с самого детства!
        - Последняя записка была от вас?
        - Так точно-с! — ответил граф. — А остальные свитки, предыдущие — все как есть от него-с… Получали-с?
        Фея радостно закивала.
        - Когда я с ним увижусь?
        - Не далее как завтра вечером, в Петергофе.
        - А что ему мешало приехать самому… сюда… ко мне?
        - Вы ведь знаете, что у государя-батюшки встреча с братом — по случаю панихиды. Ваш Юрий Петрович при этой встрече обещал присутствовать, по-родственному, он ведь родственник Романовым…
        - Неужели?!
        Как приятно нищему болотнянину дурачить избалованную фрейлинами болотнянку! Словом, отчалили…
        Когда подъехали к зданию на Гороховой, Пётр Сергеевич покинул боичку, велев кучеру быть на том месте ровно в шесть утра у подъезда.
        - Пошто так рано, барин?
        - А ты разве не помнишь, тетеря, как мы ехали сюда? По ранней-то дорожке спокойней будет. Ну, как снова кто-нибудь главный путь запрудит? Вдруг ещё какие-нибудь родственники у государя объявятся, вспомнят, что у них есть кузен или дядька, работающий царём?
        Кучер в восторг не пришёл, но кивнуть — кивнул. И поехал искать постоялый двор. Спать оставалось всего ничего…
        Глава 36 Ночёвка на Малой Морской
        Дом по Гороховой, 10, впоследствии ставший известным как «дом усатой графини» или «дом пиковой дамы», был совершенно не нужен графу — подле него он лишь бричку остановил.
        Дождавшись момента, когда кучер, хлестнув усталую кобылу, свернул за угол, он схватил Анну за локоток и потащил через многочисленные подворотни на соседнюю улицу.
        - К чему такая спешка? — спросила девушка, сильно запыхавшись.
        - Потом всё объясню, — ответил граф, запыхавшийся не менее, но не от бега, а от опасений. Он опасался, что кто-нибудь, мучимый бессонницей и бдящий в ту пору у окна, а было около двух пополуночи, мог заметить их и запомнить.
        - Нельзя ли было высадиться ближе к тому месту, где мы…
        - Тс-с-с!.. — прервал спутницу Пётр Сергеевич. — Мы здесь инкогнито. Если кто-нибудь узнает, что невеста самого Юрия Петровича…
        Тут граф, перейдя на тишайший шёпот, объяснил, почему приличным барышням, княжеским невестам не пристало ходить ночью по незнакомым подворотням. В конце добавил:
        - Мы переночуем у жены моего друга, который сейчас находится в Москве по весьма важному государственному поручению…
        Барышня притихла. Казалось, она поверила и в эту ложь. По крайней мере, более вопросов не задавала.
        Выйдя на Малую Морскую, «родственнички» совершили легкую пробежку к дому номер девять и сразу же вошли в подъезд. Тот трёхэтажный особняк некогда принадлежал московской знати. Затем был продан за долги в казну, и далее много-много раз перепродан и перестроен. Наконец, после смены очередного владельца, сделался доходным домом, причём, неофициальным. Официально, по бумагам, в том особняке должны были располагаться конторы и служебные апартаменты представителей местных национальных общин, наиболее крупной и влиятельной из которых слыла немецкая.
        Первые два этажа служебностью не отличались, а отличались роскошными дверьми из деревянного массива — с богатой инкрустацией и вензельными табличками. Между мраморными лестничными пролётами стояли мраморные же скамейки, сзади которых, в весьма живописных нишах, помещались напольные вазы с искусственными цветами. Некогда цветы в тех вазах были натуральными, и меняли их чуть не каждый день.
        Последний этаж, третий, выглядел скромнее, да и постояльцы там менялись чаще, в связи с чем многие решили, что там отдаются служению, и именно конторскому.
        Пётр Сергеевич и измученная фея добрались до верха и остановились. Оглядеться и слегка перевести дух. За указанной в адресе дверью слышалась игра на пианино. Граф давно подозревал, что убогая контора на Садовой, где капитан исдох, была лишь для отвода глаз. Основное лежбище располагалось здесь, в секретном вертепе, где наложницы менялись не реже двух раз в месяц. Последняя, Аглая, невероятная красотка и хитрюга, сумела задержаться там подольше.
        «Знает она или нет, что хозяин умер?» — несколько раз успел подумать граф, прежде чем музыка за дверью прекратилась.
        На стук вышла Аглая, вся в чёрном. «Знает!» — успокоился Пётр Сергеевич.
        Кружевная траурная шаль исключительно шла молодой хозяюшке вертепа, несказанно украшая её миленькое, почти юное, но в то же время серьёзное личико. «Хороша!» — сделал спонтанный вывод граф, в очередной раз поймав себя на мысли, что сравнивает чью-то кралю со своей ненаглядной Авдотьей. Мысль ту он с брезгливостью отверг.
        - Нам бы… комнату! — бойко сказал он, с нежностью обняв Анну за плечи.
        Несколько секунд ветреница в трауре молчала, изучая их пронзительными, но чертовски обаятельными, большими тёмно-изумрудными глазами. Затем вальяжно произнесла:
        - Конечно-конечно! Я же вижу, как мадмуазель устала! Она хочет хорошенько выспаться, чтобы утром выглядеть неотразимо, да?
        Схватив Анну за руку, она потащила её по длинному, почти не освещённому коридору, вдоль стен которого мерцали хорошо отполированные ручки совсем недавно выкрашенных дверей.
        Пётр Сергеевич шёл следом в полной уверенности, что хозяйке тихой любовной заводи не терпится избавиться от соперницы и поскорее заключить его в свои объятия.
        Дошли до маленькой, более скромной, чем все остальные, двери, находившейся в тупике. За той дверью обнаружилась крошечная спальня с одной-единственной небольшой кроватью, тумбой, ореховым комодом и бронзовым умывальником в углу. Судя по несмятым кружевам, запахам лаванды, руты и ещё чего-то непонятного, едва уловимого, то был типичный девичий будуар, принимавший гостей крайне редко.
        - Располагайтесь, барышня! — скомандовала Аглая.
        Фея-ангел, высвободившись из объятий Петра Сергеевича, послушно вошла в комнату.
        - Ночная ваза под кроватью, она вам пригодится на тот случай, если я вас запру! — безапелляционно и слегка кокетливо произнесла хозяйка, зачем-то подмигнув Петру Сергеевичу.
        - Запрёте?!
        - А как же, яхонтовая моя, а как же! Тут, в этом большом гостеприимном доме, встречаются такие посетители… Здесь бывает немало желающих покуситься на юную и непорочную леди. Вы ведь всё ещё непорочны?
        От таких вопросов неиспорченные девицы обычно краснеют, поджимают губки и опускают глазки, не зная, что ответить. Точно так же поступила и Анна. Хозяйка вертепа зашлась от восторга:
        - Я так и думала! Ложитесь тут — и вас никто не тронет! Будете в полной безопасности!
        Перехватив недоумённый взгляд Петра Сергеевича, дамочка скороговоркой пояснила:
        - У меня нынче ночью двое гостей — по случаю траура. Вы ведь ещё не в курсе, что умер мой друг и главный благодетель?
        - Слыхал. Весьма сожалею и сочувствую, — смиренно сказал граф, вынув из кармана носовой платок.
        - Ну и мужчины нынче пошли, чуть что — сразу в слёзы! — развеселилась Аглая.
        - Думаете, ваши гости могут меня выкрасть? — решила, всё же, уточнить свою судьбу Анна. Её пугала перспектива быть запертой на ключ в одной из комнат совершенно чуждого ей дома, где во время траура играют на музыкальных инструментах и хохочут, прикрывая рот траурной шалью.
        - А кого же им красть, как не вас, моя золотенькая? Я для такого дела уже не подхожу, стара, скоро двадцать пять стукнет!
        Она, как и обещала, заперла фею-ангела в кружевном ароматическом будуаре. Затем сунула ключ в недра корсета и повела Петра Сергеевича в соседние апартаменты.
        В модно обставленной, но неважно прибранной гостиной разило сигарным дымом, дорогим спиртным, мариноваными огурцами и прочими атрибутами долго продолжавшегося банкета.
        Посреди комнаты стоял рояль, а подле него — круглый столик, на мятой скатерти которого были набросаны окурки и огрызки. В дальнем углу, на софе, неприлично раскорячившись, сидел молодой всклокоченный финн с расстегнутой ширинкой. Или то был эстонец, одним словом, «пьяное чухно». Рядом с ним восседал огромный рыжий веснусчатый немец, лет сорока с гаком, тоже с незастёгнутой прорехой.
        Лица обоих гостей были хмельными и чересчур уж веселыми, как для траура. Без каких-либо признаков интереса к вошедшей парочке.
        - Шнапс! — только и смог вымолвить немец, узрев Аглаю и незнакомца.
        - Сейчас! — в тон ему ответила хозяйка и, снова подмигнув Петру Сергеевичу, бросилась к буфету.
        - Может быть, я сам найду какое-нибудь место, лягу где-нибудь… в чулане? — спросил граф.
        - В чулане?! Побойтесь Бога! Кто же устраивает гостей в чулане? — лопотала дамочка, тщетно пытаясь острым ножом, смахивавшим на кавказский кинжал, откупорить бутылку водки. — Кстати, познакомьтесь: это постоянный представитель консульства Германии в Петербурге, барон фон Штрелиц. У нас с ним чисто платонические отношения! А это — его близкий друг и советник по всем местным вопросам, Пекка Хуттунен…
        Граф брезгливо поморщился.
        - Мне всё равно где спать, лишь бы отдохнуть, хоть пару часиков. Завтра в полшестого, то бишь через три часа, нам снова уезжать…
        - Уезжать?! — вздрогнула и неожиданно посерьёзнела Аглая.
        - Да, к сожалению, завтра утром я вынужден буду покинуть это гостеприимное жилище…
        Хозяйка вертепа выронила нож.
        - Погодите-погодите, ведь мы ещё не побеседовали! — истерично взвыла она.
        - А есть о чём? — поинтересовался граф.
        - Конечно! Нам непременно надо переговорить…
        Посерьёзневшая было дамочка, снова сделала бесшабашную мину и громко расхохоталась. Она тоже была изрядно пьяна. Пётр Сергеевич на всякий случай сделал вид, что ему интересно и что он с удовольствием примет участие в беседе.
        Финский гость, тем временем, взял откупоренную бутылку и, игнорируя чистые рюмки, стал надираться прямо из горла. Затем он предложил бутылку консульскому представителю. Затем оба иностранных представителя обнялись, рухнули на пол и через секунды две дружно захрапели.
        - Вот и отлично! — сказала дамочка. — Теперь никто не помешает нам отдаться деловой беседе…
        «Какие у неё со мной могут быть дела?!» — внутренне взмолился граф, но смятения не выказал. Аглая вывела его в коридор, но вместо того, чтобы осыпать лобзаниями, а граф был уверен, что именно с того и начнётся их разговор, потащила его за руку на кухню, где уже вовсю кипел самовар.
        - Прислуга ночью не работает, и мне приходится хлопотать самой, — молвила хозяйка салона, предлагая гостю табурет и сигару. — Так значит… Вы оставляете девицу мне, а сами… Куда путь держите, если не секрет?
        В очаровательном голосе Аглаи звучал металл.
        - П-п-позвольте… Эту благородную девицу я должен оставить вам?! Для каких целей?!
        - Ах, да! Вы ведь не в курсе, что мы с покойным капитаном, незадолго до его трагической кончины, обвенчались, и он составил завещание, по которому вся его собственность и все его дела перешли ко мне… Надеюсь, вы не думаете, что именно я убрала его?
        - Н-н-нет… Вовсе не думаю… Как можно-с?!
        - А ведь курсируют такие слухи! Не верьте никому! Я его любила! Да!.. Любила!
        Такого сильного удара граф давно не получал, с самого момента разорения его родителей. Однако разговор нуждался в продолжении… В спокойном и непринуждённом.
        - Помилуйте, зачем вам благородная девица? Ищите утешения в мужчинах, это так естественно!
        Аглая зло поправила корсет.
        - Вы, вероятно, издеваетесь? Два месяца назад вы сами изволили пообещать моему мужу, что доставите ему непорочную смолянку, а он под это обещание выдал вам аванс и терпеливо ждал результата. Срок истёк! И клиент давно готов, оплатил все услуги наперёд. С лихвой! Если ему вовремя не предоставят обещанную девственницу, у меня будут большие неприятности, а я, естественно, взыщу компенсацию за ущерб! Как вы думаете, с кого?..
        Пьяная скандальная проститутка, да ещё и без охраны — невероятный искус для убийцы-теоретика, который никогда не чаял стать кровавым душегубом… кровавым… то бишь своими руками никогда никого… ни-ни… И вот теперь получалось, что…
        Графу пришлось сильно напрячься, неимоверно, дабы не выдать своего истинного настроения.
        Глава 37 В покоях у покойницы
        Пётр Сергеевич сделал вид, что его страшно напугали Аглаины угрозы.
        - Не кипятитесь, душенька, умоляю! Я действительно хотел на время увезти Анну из Петербурга, но с единственнейшей целью: чтобы её не нашли воспитатели и не вернули обратно в институт. Вы ведь знаете, какие там порядки, на какой позор она была бы обречена и каким наказаниям подверглась бы. После смерти капитана я, честно говоря, не знал, что делать с барышней, которую… Так легко уговорил! Она давно хотела сладкой жизни, спала и видела себя наложницею толстосума. Так вот… Если вы действительно наследница усопшего…
        - И продолжательница дел! — добавила вдова. — Однако вы меня успокоили, а то я начала было подозревать…
        - А уж как вы меня успокоили! Я, честно говоря, всё это время, пока мы не виделись, жил мечтами о вас, втайне надеялся хоть на одно свиданьице, украдкой от капитана, как вдруг слышу: «Оставьте девицу мне!» Сами понимаете, что я мог подумать…
        Вдовушке приятны были эти речи, видимо никто и никогда не делал ей подобных признаний, несмотря на всю её жгучую красоту.
        - Что вы, что вы! Я увлекаюсь исключительно мужчинами…
        Она вскочила с табурета, снова резко поправила корсет, да так, что груди моментально вывалились из глубокого декольте — излюбленный приём дам полусвета, весьма распространённый фокус. Пётр Сергеевич сделал вид, что потрясён, что видит такое чудо впервые.
        - Прошу прощения, но… я нынче не при деньгах…
        - Фи, какие глупости, я ведь теперь ваша должница! Девица, приведенная вами, пойдёт по наивысшей категории!
        - И кто же пожелал иметь эту невинность, если не секрет?
        - А вот это — не ваше дело! Ну, что, пойдёмте? Докажете мне свою удаль?
        Граф продолжал сидеть, бешено таращась на выпавшие груди и глотая слюни — делал вид, что вот-вот утратит контроль над собой.
        - Вдруг кто-нибудь сейчас войдёт?!
        - Не бойтесь, немец вдребезги пьян, а дружок его…
        - Любовник?
        - Именно! Тот вообще неделю не встанет на ноги…
        Пётр Сергеевич вскочил, начал лихорадочно разоблачаться, аккуратно складывая одежду на табурет. Аглая смотрела на всё это с любопытством.
        - Неужто вы от меня… до такой степени без ума?
        - Да-да-да-да-да! И ежели вы меня тотчас не осчастливите…
        - Осчастливлю, но не здесь! — умилённо-удивлённо воскликнула вдова.
        Порывшись в одном из ящиков буфета, она извлекла связку ключей. Затем взяла графа под руку и повела по уже знакомому коридору в совершенно незнакомый интерьер.
        В том интерьере напрочь отсутствовали окна. И стояла огромная кровать, устланная восточным шёлком. Она занимала почти всё пространство — кроме неё решительно ничего не было.
        «Типичный номер для свиданий, надо полагать, большинство здешних комнат именно так и выглядят», — мысленно отметил граф и, не тратя понапрасну времени, без словесных отступлений, стал удивлять Аглаю набором всех тех знаний, которые были накоплены им со времени первого опыта на сеновале, с крепостными девками, ещё в имении отца.
        На сеанс много времени не ушло, вдова оказалась не слишком падкой на телесные удовольствия, ей этого хватало и по службе. Она довольно быстро отключилась, заснула, уткнувшись лицом в подушку. Удобная позиция! Нет, оно, конечно, было бы ещё удобнее, ежели бы лицом кверху, но тогда поди знай, в какой миг ей вздумается глаза открыть. Без её изумрудного взгляда куда как спокойнее.
        Граф на цыпочках метнулся к вороху Аглаиной одежды. В потайных кармашках корсета нашёлся ключ от кружевного будуара, несколько ассигнаций, а также записка, адресованная неведомо кому: «Этих двух доставьте на Итальянскую». Видимо, речь шла о товаре, о неких проститутках.
        Ещё раз глянув на спящую, Пётр Сергеевич покинул номер, не забыв прихватить и связку ключей, на всякий случай.
        Нож, найденный на кухне, оказался не тупым, отнюдь, так что горло вдовушке граф перерезал быстро и аккуратно — памятуя, как в детстве нянька резала кур. То зрелище ему не нравилось, он всячески избегал его, но теперь вот пригодилось. В очередной раз выручил деревенский опыт! А уж вложить нож в руку мертвецки пьяному немцу оказалось сущим развлечением.
        В гостиной, где храпели пьяные любовники, тоже имелся ключ — точно так же торчал из скважины. Пришлось и его на связку повесить. Граф плохо отдавал себе отчёт, зачем похитил ту огромную связку, но бросить было жаль: деревенские замашки неистребимы. Оставалось вымыться на кухне из-под самовара, вытереться посудным полотенцем и, наконец, вернуть усталое тело в одежды, свободные от пятен и метвецкого духа.
        Теперь можно было идти к Анне.
        Девица спала сном ангела. Прекрасно! Букетик из искусственных цветов, в месте с пузырьками, находился на комоде, а платье полонянки будуара валялось на полу. Немедленно «в стирку»! Если в коллекции Петра Сергеевича до сего момента не хватало двух бутылочек, то колекцию девицы давно не мешало пополнить французскими платьями.
        Пётр Сергеевич покинул будуар и ринулся по коридору — на поиски дамской одежды. Благо в шифоньерах гостиной, да и в капитанской спальне этого добра было навалом. И разрешения спрашивать было не у кого: бывшая владелица корсетов, рюшей и умопомрачительных рукавчиков завершила свой земной путь, а в дальнейших путешествиях ей слишком вызывающая, пёстрая одежда никак не требовалась.
        На всякий случай проверив остальные комнаты, коих было свыше дюжины, граф убедился, что они пусты, и что других покойников, равно как и живых, там нет.
        Покойников Пётр Сергеевич перестал бояться с тех пор, как почили его родители, жертвы Высокочтимого Имперского Болота. Если уж им, наивным, судилось безвременно умереть, то хитрая Аглая заслуживала ещё худшего. Ей-то поделом было вдвойне! Никто из жителей Курской губернии, откуда эта дамочка прибыла на заработки в столицу, не всплакнёт и не заохает, ибо ничего не узнает. Да и нечего тут узнавать: зряшная, бесполезная личность эта Аглая… Одним словом, чувствовал себя Пётр Сергеевич в покоях у покойницы покойно.
        Процесс переодевания «сестры» в чужое платье прошёл не без восклицаний, но графу удалось втемяшить барышне, что её старая одежда, «выстиранная хозяйкой», будет доставлена днями, прямёхонько в петергофскую гостиницу, равно как и поясок, и букетик, и все-все-все висюльки, которые при нём болтались.
        Глава 38 Смерть незлобивого кучера
        А в шесть утра незлобивый кучер уже маячил у подъезда на Гороховой. Настроение было у него отличное: поспал-таки чуток. Что касаемо других деталей, влиявших на настроение… Ну и что, что за барином инцест подозревался? Балагурить в кучерской об этом дело лишнее, так что барину нечего волноваться, всё будет тихо…
        Парочка сонных путешественников, наконец-то, появилась. Почему-то не со стороны Гороховой, а от Малой Морской. В бричке уселись по-пуритански: подальше друг от дружки. Велели трогать. Вернее, барин велел. Сестра, или кем она ему приходилась, мигом уснула. Не успели отчалить, как барышня снова приклонила голову, легла родственнику на грудь. Дело молодое!
        Сами-то барин изволили не спать, головой вертеть изволили, смотреть по разным сторонам предпочитали — ну, чисто тебе иноземцы! Будто не видели тех дворцов никогда… Такие вот мыслишки порхали в голове у незлобивого возницы.
        Голова барина, как ни странно, в ту минуту была занята самыми неожиданными размышлениями… О природе! Петр Сергеевич чувствовал себя умиротворённым, и на то была причина: приятно пахла увядшая листва, куда более приятно, чем тело увядшей вдовушки.
        Был ноябрь, но почему-то вспомнилась весна. И Авдотья. Ах, как они с ней когда-то! Нет, Авдотью он никогда не бросит, даже ради болотной царевны…
        Дорога выдалась не тряской. К приезду брата императора готовились на совесть: срыли большие ухабы и утоптали мелкие, для чего из разных мест были вызваны солдаты.
        Ехали весело, кучер балагурил соло, не дожидаясь ответов графа, говорил в два раза быстрее обычного. Будто чувствовал, что наговаривался на всю жизнь. На всю оставшуюся, недолгую. Буквально через два часа его жизнь весьма глупо оборвалась. Видно, на роду ему сие было написано.
        Незлобивый кучер умер не так, как обычно умирали извозчики, не свалился в овраг, не сломал себе шею. Косвенным виновником той смерти явился новомодный трактир, в котором городские сплетни подавались с особым шиком и с необычайной помпезностью. Построено было то придорожное заведение наспех — опять же в честь события, намечавшегося в Петергофе. В нём всё сияло чистотой и новизной, а посему туда не только ямщики да всякая там деревенщина, но и баре иногда не брезговали заглянуть. Пётр Сергеевич, приметив заведение, обратился к кучеру:
        - Давай, что ли, перекусим, братец, а?
        Кучер обрадовался:
        - Выпить тоже не мешало бы!
        - Тогда слезай, я угощаю! — крикнул граф и по-крестьянски выскочил из повозки.
        От этих криков проснулась Анна. Подав руку, Пётр Сергеевич помог ей сойти. Ну, и за талию, вестимо, подержался, чисто по-братски, раз уж такой случай выдался.
        В трактире, несмотря на утро, а было всего лишь одиннадцать часов, народу разного набилась пропасть. В самом дальнем углу смаковали политику.
        - Говорят, в Польше вспыхнуло восстание, а наместник наш польский, наш благородный князь Константин, бежал из Бельведерского дворца в одном халате!
        - Почём ты знаешь?
        - Да все об этом слышали! Думаешь, зачем он к брату в Петергоф помчался? Жаловаться, не иначе. Теперь сидят, смекают, как им с неблагодарной Польшей дальше поступать…
        - Почему с неблагодарной?
        - А потому, что их освободили от Наполеона, а они…
        - А они?
        - Хотят нарушить целостность империи!
        - Да шут с ними, с поляками, давайте выпьем за здоровье рода Романовых! Пусть братья встречаются почаще, хоть и на панихидах, без разницы…
        - Виват!
        К тому столу подошёл военный и вмешался в разговор:
        - Простите, но я совсем другое слышал: Великий Князь Константин до сих пор героически сражается, наше войско сейчас под его началом…
        Это заявление вызвало смешки:
        - А кто же сей момент, по-вашему, гостит у государя?
        Пётр Сергеевич вытянул шею, дабы услышать, что скажет военный, но неожиданно входные двери распахнулись, и вбежал газетчик, сообщивший новость, которая надолго отвлекла присутствующих от разговоров о польском восстании.
        - Господа! Сегодня ночью на Малой Морской произошло убийство! Барон фон Штрелиц зарезал женщину!..
        Раздались выкрики:
        - Не может быть, чтоб немецкий барон был убийцей!
        - Да и не немец он вовсе, а голландец!
        - Ничуть не бывало — немец!
        - А я говорю — голландец!
        Эта перепалка закончилась полюбовно и довольно быстро, спорившие пришли к выводу, что «немец» или «голландец» — один чёрт!
        И позднее, лет через семьдесят с гаком, возникали подобные споры, что постепенно привело к переименованию столицы на русский манер: «Петроград». Голландское имя «Питербурх», данное городу ещё Петром, стало вдруг немецким считаться. А там и война приключилась — первая мировая. Солдат погнали не немецкий фронт, и необходимо было немцев, проживавших в Петербурге, срочно выгнать или истребить, для чего устраивались погромы…
        Однако до первой мировой ещё надо было ещё дожить, а тут — такая волнующая новость!
        Все повскакали с табуретов, окружили вестника. А Пётр Сергеевич, оставшийся сидеть у своего бокала с пивом, призадумалася. Как, всё-таки, новости быстро разлетаются! У некоторых транспорт поживее, чем у его болтливого кучера… «Отчего это вы, барин, вышли не из того подъезда, у которого я вас высаживал?» Надо бы… поговорить с ним!
        Тут граф, как всегда к месту, вспомнил о коллекции пузырьков. Бутылочки, выданные химиком, всегда были при нём. Да и сигары, похищенные у барона, «жгли карман». Вместе с сигарами у немца была изъята крупная сумма денег.
        Попросив Анну посидеть немножко в одиночестве, Пётр Сергеевич встал и направился к незлобивому извозчику. Тот аккурат допивал своё пиво, до самого дна добирался.
        - Пойдём-ка, братец, покурим, ну их, всех этих газетчиков, с их сплетнями!
        На скамейке у трактира было пусто, ибо все гости находились внутри заведения. Снаружи оставались лишь пустые брички.
        - Присядь-ка, я тебя дорогoй сигарой угощу, — сказал кучеру граф.
        Сигары в коробке были — все, как одна! — красавицы. Жаль, пахли по-разному: Пётр Сергеевич ухитрился капнуть на одну из пузырька.
        Улыбчивый возница в заграничных запахах не разбирался, закурил. Потом застыл вдруг, замер, выпучил глаза… Так и помер, сидя на скамейке…
        Взглядом проводив извозчика в последний путь, граф направился к бричке. Взял оба саквояжа, свой и Анны, переложил их на другую, порожнюю повозку, хозяином которой оказался не мечтательный и вовсе не задумчивый, не сонный, не бормочущий всякую ерунду, а наоборот, весьма серьёзный и необыкновенно ловкий возница. Хотя и жутко неприветливый. Лениво взглянув на деньги, он согласился отвезти графа и его сестру в Петергоф.
        Через пять минут повозка хмурого возницы уносила романтическую парочку подальше от злосчастного трактира, наполненного пересудами и табачным дымом.
        Спящая болотная красавица теперь была одета во всё французское. Граф же, побрезговавший гардеробом капитана, наоборот, не спал. Он, задумчиво поглаживал накладные бакенбарды, кои должны были компенсировать несвежесть кружевной рубашки.
        Пётр Сергеевич снова думал о прелестях природы. Ему не было никакого дела до происшествия на Малой Морской — пускай сначала что-нибудь докажут! Слово «дактилоскопия» тогда ещё не существовало, его должны были придумать через три десятка лет, так что графу, вроде, не о чем было волноваться. Вроде… А вот планы на ближайшие пару лет не мешало бы подкорректировать. Что и было сделано, мысленно, ближе к вечеру, когда уже совсем подъехали к границе Петергофа.
        Глава 39 Чаепитие в розовых тонах и облом в гостинице
        Планы у Петра Сергеевича были самые разнообразные, рассчитанные не на один вариант событий, а на несколько. Ибо не знал он точно, как встретит его гостиница. Коли не обманет Свирид Прокофьевич, коли купит в голландской лавке цветов, коли поставит их в номере да коли торжественно встретит их с Анной у порога — тогда один коленкор. А ежели возникнет другая ситуация…
        Кроме всего прочего, Петру Сергеевичу не терпелось узнать, как подействует на него самого — при оказии! — содержимое зелёненькой бутылочки. «Неужто и я попрозрачнею? Неужто так же легко проникну через старый шифоньер в гости к будущей тёще, к той даме, что посылала мне поцелуи и которая так похожа на царскую фрейлину?»
        Оставалась лишь одна загвоздка — Анна. У графа не было полной уверенности в том, что она охладела к Юрию Петровичу и что с радостью согласится стать его возлюбленной. Хотя бы на время. А спрашивать напрямик было боязно — так все дело могло рухнуть. Ну, как разнюнится, разъерепенится? Действовать следовало осторожно. Благо время ещё позволяло. Если повезёт — обручится с ним болотная красавица, а документально оформлять женитьбу — поди, нет таких порядков в Высокочтимом Имперском Болоте.
        В остальном Петру Сергеевичу думалось приятно, он даже задремал минут на десять. И приснилась ему Авдотья. Почему-то в интерьере цвета фуксии. Точнёхонько такого колера горшечные цветы в зазеркальной комнате, где обитает дама, раздающая воздушные поцелуи.
        Авдотья в том сне, в том розово-красном интерьере, сидела за прялкой. Она пряла и молчала, а он, её недавно титулованный супруг, пил чай за большим столом, накрытым белоснежной скатертью. Хм! Почему-то на пару с простолюдином, с гостиничным хозяином Свиридом Прокофьевичем.
        Граф с хозяином гостиницы угощались из золотого самовара, наливали чай в расписные блюдца драгоценного фарфора, но Авдотью к себе в компанию не звали… Да она и не пошла бы! Скромная женщина его Авдотья, чай в чужой компании пить не станет. Разве что наедине с красавцем-мужем, венчанным с нею родным воронежским болотом. И непременно в интерьере цвета фуксии. Вот оно какого цвета, истинное счастье!
        Ради будущего чаепития в розовых тонах Пётр Сергеевич готов был ещё немного пострадать, ещё кого-нибудь убить, но чтобы уж потом никогда не расставаться с дорогой супругой.
        Недалеко от Большого дворца, почти у самого краснокирпичного здания Императорских конюшен, лошадь унылого кучера сделала остановку. По своей собственной воле. Пётр Сергеевич усмотрел в этом знак: надо бы и с этим кучером душевно попрощаться, вдруг что-то заподозрил, вдруг не зря молчал и всю дорогу супился.
        - Возьми-ка, дружок, сигару на память! Как приедешь домой, под водочку и закуришь…
        Затем он расплатился, схватил оба саквояжа, выпрыгнул из брички и спутнице своей помог сойти. Путешествие было закончено, оставалось совершить небольшую пешую прогулку, что само по себе не так уж и плохо, если бы не расстояние. До заведения господина Барского было добрых полчаса ходу. Это налегке! А с поклажей, да ещё и в компании измученной девицы, вдвое больше. Пришлось искать местечко, где можно было бы перекусить и набраться сил для последнего, решающего марш-броска.
        На дворе стояла густая и вязкая темень, время близилось к полуночи, а темнота, как известно, энергии и бодрости не прибавляет. Войдя со спутницей в близлежащую харчевню, Пётр Сергееевич бросил взгляд на настенные ходики. Так и есть, половина двенадцатого! Тут он вспомнил, что обещал хозяину гостиницы вернуться не позднее вечера, а полночь — это уже никакой не вечер. Хотя, с другой стороны, невезучий хозяин должен быть рад любому варианту. Когда постояльцев хронически не хватает.
        Граф усадил барышню за стол, заказал прелестный ужин с осетриной, расстегайчиками и вином. В конце ужина Анна попросила чаю, так что и пирожные последовали, и в большом количестве. Львиную долю тех сладостей прикончил, несомненно, Пётр Сергеевич. После ужина пришлось ещё немного задержаться, ибо граф намерен был вручить новоявленной сестрице документы на имя Анны Сергеевны Скобелевой — для конспирации. Ведь жених её, Юрий Петрович, «согласно последней информации», пребывал на царской даче также не под своим именем, из сооображений дворцового этикета, а также с целью минимизации охраны, «для экономии казённых средств». Стало быть, невесте князя тоже не мешало проявить предосторожность.
        Фея-ангел спрятала бумаги в потайной кармашек французского корсета — по примеру бывшей владелицы платья, усопшей красавицы Аглаи. Что ни говори, а привычки с вещами передаются! Граф давно про такое слышал, да верить не решался. Глядя на эти манипуляции, он всё больше проникался уверенностью, что жизненный опыт — дело не последнее.
        Отужинав и выйдя на улицу с саквояжами, парочка снова решила прокатиться, благо напротив ресторана стоял пустой экипаж. До гостиницы добрались заполночь. Пётр Сергеевич, конечно, не мечтал видеть хозяина в эту пору на крыльце с букетом роз, но то, что ему пришлось лицезреть…
        У входа в неказистое двухэтажное здание, где граф изволили проживать последний месяц, параллельно оформляя документы на «сестру», стояла толпа дорогих карет, в большинстве своём медицинских.
        - Вот так сюрприз! — пробормотал запоздавший постоялец. — Неужели же Свирид Прокофьевич так сильно болен?..
        Никто не слышал этого вопроса, даже Анна, но ответ последовал незамедлительно. И не в словесной форме, а в форме торжественного выхода. Директор заведения появился на крыльце, одетый как на парад: в серо-буро-малиновом кителе с золочёными пуговицами и в штанах с ярчайшими пурпурными лампасами. Если бы граф не знал Барского в лицо, то подумал бы, что сей пожилой клоун работает конферансье в ближайшем цирке шапито — так нарочито и нелепо тот смотрелся!
        Тем не менее, все окружающие относились к хозяину гостиницы с видимым почтением. Находившиеся подле лошадей извозчики кланялись, а господа, сидевшие в каретах, махали ему ручками в беленьких перчаточках — в знак приветствия…
        Затем вышли ещё кое-какие господа, расселись по своим каретам, и вся процессия медленно двинулась в направлении дворца. А Свирид Прокофьевич, исполненный важности и невероятного уважения к себе, ещё некоторое время стоял на крыльце. Всё махал и махал вслед удаляющимся экипажам… И чуть не плакал от счастья! Потому и не сразу заметил двух путешественников: мужчину и женщину с парой недорогих саквояжей.
        В мужчине Свирид Прокофьевич сразу же признал своего вернувшегося постояльца, злостного неплательщика, наглого вруна и задаваку.
        - Ах, это вы! — с деланным восторгом произнёс он. — И где же вас носило, с позволения спросить?
        Пётр Сергеевич почувствовал, что ему не рады. Но дама-то при чём?!
        - Я бы просил вас выражаться повежливее, ведь со мной сестра моя, графиня Скобелева Анна Сергеевна, о наличии которой я имел честь соообщать вам ранее, и неоднократно-с!..
        Свирид Прокофьевич несколько смутился, но потом пришёл в себя и возобновил допрос:
        - Может быть, графине будет неудобно останавливаться «где попало»? Вы у неё спрашивали, прежде чем приглашать в этот, как вы сами давеча изволили выразиться, «мышатник»?
        - Графиня в курсе некоторых… временных неудобств, предстоящих нам… не по нашей воле…
        Высокомерие голодранца напрочь расстроило Барского.
        - А графиня в курсе, что за номер уже месяц как не плачено?! Два часа назад истекли все сроки, вы обещали вернуться вечером, а теперь уж ночь, так что я… Я снимаю с себя всю ответственность по отношению к вам, аннулирую все обязательства и… Словом, увозите свою мебель, забирайте куда хотите, я уже пообещал ваш номер доктору, который царского кота лечить изволит! Вот-с!
        Сказав такую длинную тираду, Свирид Петрович скрылся в здании. Пётр Сергеевич, бросив даму, ринулся за ним.
        - Погодите! Вы не можете оставить нас на улице! Если мой номер занят, предоставьте мне любой другой покой, хотя бы «люкс», я всё оплачу, и за прошлый месяц компенсирую расходы, и за порванную мебель, как и обещал…
        Граф вынул из-за пазухи ворох купюр, которые он так удачно приобрёл прошлой ночью по адресу «Малая Морская улица, дом девять». Но хозяина доходного дома это зрелище не впечатлило.
        - Ха! «Любой покой!» Вы не заболели часом, ваша светлость? Если так, то у меня для вас имеются превосходнейшие доктора! Все мои теперешние постояльцы — доктора, да не простые, а титулованные лекари, приближённые к царской фамилии…
        - Тогда поселите хотя бы на кухне или… в чулане… — не сдавался «ваша светлость». Но хозяину гостиницы, судя по всему, эта настойчивость лишь добавила упрямства. И жестокости!
        - Любезнейший граф, если вы таковым являетесь, примите к сведению, что я давеча имел возможность оказать неоценимую услугу медицинскому персоналу императорского эскорта! Их всех, целых двадцать учёных персон, забыли включить в список на обслуживание и поселение в здешних гостиницах, кто-то из секретарей ошибку допустил, и если бы не я… Словом, если бы я не пришёл на выручку этим высокочтимым господам, им пришлось бы возвращаться в Санкт-Петербург, а у Великого князя Константина здоровье не в порядке, не так уж и молод он, cветлейший князь, в медицине нуждается сильно… Да-с! В докторах-с!..
        Граф в отчаянии даже руки заломил:
        - Умоляю, не бросайте нас, пустите переночевать, хоть где-нибудь…
        - Ничего не выйдет! Больше никаких вам попущений! И спрячьте свои деньги! У меня этих денег теперь будет целая прорва! Нынче господа-врачи отбыли во дворец на ночной консилиум, а к утру вернутся и потребуют заслуженного отдыха, так что духу до той поры чтобы вашего здесь не было! Мне теперь подозрительные личности тут ни к чему, а не послушаетесь доброго совета — прикажу околоточного позвать!
        Пётр Сергеевич собрался было ещё что-то возразить, но хозяин гостиницы вдруг помчался вдоль по коридору — в ту сторону, где вырисовались фигуры двух атлетов в холщовых робах, несших на ремнях… Зеркальный шифоньер! И самым неприятным оказалось то, что, не выдержав ночного холода, в коридор с улицы вошла Анна. Увидев шкаф, она взбледнула, то есть сразу же утратила всю свою розовость. Теперь розовая фея походила на недокрашенную, но почему-то всё же выставленную для продажи фарфоровую куклу.
        - Ах!.. — только и сумела вымолвить вошедшая.
        Граф почувствовал лёгкую лихорадку.
        - Любезные, — обратился он к рабочим, — не могли бы вы сказать, куда путь держите, да ещё и с моей мебелью?
        - Велено в подвал снести, в чулан, — ответил один из тяжелоатлетов.
        - Но ежели мебель действительно ваша, вы можете сами отнести её, куда только вам заблагорассудится! — хохотнул его напарник.
        Граф сунул им денег и приказал на время удалиться. Налегке. С тем чтобы потом вернуться и продолжить переноску махины в подвал.
        - Мы с сестрой хотели бы пообщаться с… То есть, мы хотели бы постоять чуток рядом с маменькиным подарком, ибо этот шкаф — наша семейная реликвия! А потом можете выполнить указание вашего хозяина, будет даже неплохо, если данный шифоньер немного постоит в чулане, ибо… В этот поздний час нести его нам решительно некуда!
        Рабочие переглянулись, поставили шкаф и молча удалились. Теперь семейная реликвия стояла прямо посреди гостиничного коридора, в компании усталой парочки.
        - Что всё это означает? — первой подала голос фея. — Выходит, всё это время вы… Знали?!
        - Что я знал?
        - Вы всё время знали, где шкаф?! Кто вы на самом деле?! И где мой Юрий Петрович?!
        Граф собирался ответить в своей обычной манере — легко, пространно и не по существу, но неожиданно поверхность зеркала покрылась рябью и туманом…
        Глава 40 Инцидент с будущей тёщей
        Когда туман рассеялся, в глубине уже знакомой комнаты замаячила красавица в летах, похожая на фрейлину. Легка на помине! В этот раз лицо её было сурово, и глядела она исключительно на Анну. А графа игнорировала, из чего тот заключил, что воздушных поцелуев, вероятно, не дождётся. Дама, между тем, начала вещать:
        - Анна, как ты могла так поступить? Что ты себе напозволяла?! Объясни, пожалуйста, почему мой шифоньер не в институтском флигеле?!
        - Маменька, простите, я не думала, что всё так обернётся!..
        - Прими эликсир и живо ко мне!
        Фея-ангел побледнела ещё больше:
        - Его нынче нет при мне… Моё платье… Оно осталось в столице, там, где мы ночевали… А пузырёк был привязан к поясу…
        Дама нахмурилась.
        - Я велела тебе ни на миг не расставаться с эликсиром! У сердца надо было его носить!.. У сердца!..
        - Но я была так измотана, так устала, потому и заснула, потому и не заметила, как платье унесли в стирку…
        - Ты глупа-а-а… — молвила маменька. — Ох, как глупа-а-а… Что ж, оставайся там, где пребываешь, навеки оставайся… Меня ты больше не увидишь! Не смей ко мне приближаться, не смей! Ты мне больше не дочь!..
        Видение исчезло, шкаф сделался обычным. Граф хотел было обнять сиротку, пару секунд назад лишившуюся мамы, но та дёрнулась от него словно чёрт от ладана, зарыдала и бросилась к выходу. Говоря проще, дала стрекача. Пётр Сергеевич начал беседовать сам с собою.
        - Хм! И правда глупа! Дура редкая! Придумала бы что-нибудь приличное, из уважения к родительнице, а то: «Его нынче нет при мне!» Была бы похитрее, так и не разгневала бы старую дворцовую крысятину, а там, глядишь, и бутылочка нашлась бы…
        Он достал из тайника в камзоле зелёный пузырёк, полюбовался им, спрятал обратно и продолжил словесные упражнения.
        - Хм! Распустила сопли! Я тёщи, может быть, лишился, и то ничего, жив-здоров, не рыдаю… Хотя… Почему «лишился»? В скором времени возьмусь уладить этот инцидент…
        Вернувшиеся грузчики решили, что господин, поссорившись с сестрой, немного помешался. Они несколько минут стояли молча, им было интересно. Под влиянием этого молчаливого сочувствия Пётр Сергеевич вдруг ощутил, что в голове его рождается новая идея. На всякий случай послав зеркалу прощальный поцелуй, он кивнул тяжелоатлетам в робах. Те продолжили свой путь, уже с поклажей, по направлению к чулану, то бишь в подвал. Правда, для этого пришлось им снова заплатить, так как сентиментальный простой в их планах не значился.
        Граф проводил грузчиков до самих дверей чулана, дабы убедиться, что таковой существует, и что замок на двери обычный, пустяшный, почти такой же, как был в его номере. Несостоявшийся «зятёк» не терял надежды пообщаться с «тёщей» с помощью бутылочки. Но знал он также, что в щекотливых предприятиях спешка неуместна. Сначала надо было хорошенько изучить близлежащую местность, на момент её просматриваемости, прежде чем пить из зелёненького пузырька и лезть к тёщеньке сквозь зеркало.
        Пётр Сергеевич вышел на ночную улицу, огляделся по сторонам и лишь после этого направился в обход здания гостиницы. Заглядывая в тёмные окна и оконца, выяснил, что до следующего утра проникнуть в чулан не сможет. А посему решил двинуться, исключительно пешим порядком, в сторону обычных человеческих жилищ. Где и обрёл ночной покой за незначительную мзду.
        Глава 41 Утренние разочарования
        Наутро граф снова ходил кругами вокруг здания, принадлежавшего бывшему крепостному, а ныне архиважному и сильно задравшему нос обладателю двух постоялых дворов и одной тухлой гостиницы, господину Барскому.
        Свирид Прокофьевич, в то же самое время, стоял на крыльце, вглядываясь в несколько размытый туманом горизонт. Вскоре в той молочной дымке нарисовалась лошадная подвода. Именно подвода, а никакая не карета и не бричка. Директор был уверен, что холопский транспорт проедет мимо, но такового не произошло.
        - Вы и есть Свирид Прокофьевич Барский? — спросил извозчик, резво соскочив с облучка.
        - Я-а-а-а-а-а… — неуверенно и хрипло пробасил спрашиваемый.
        - Тогда потрудитесь отдать вещи, лежащие у вас на сохранении!
        Извозчик предъявил личные бумаги. Им оказался высокопоставленный инкогнито — императорский курьер, переодетый по-простому из соображений секретности. «Премерзкая оказия!» — подумал Барский, но вслух лишь вежливо откашлялся, продолжая вчитываться в пару строк, которые любой гимназист осилил бы за две секунды.
        - Так я пройду на второй этаж? — вкрадчиво спросил лже-извозчик.
        - Конечно-конечно!
        Хозяин заведения жестом указал на входную дверь и, пропустив гостя вперёд, покорно засеменил следом.
        Уже через полчаса все вещи, оставленные накануне царскими врачами в помещении для багажа, находились на подводе.
        - Вот небольшая компенсация за труды и потраченное время, — сказал курьер, передавая Барскому действительно небольшие деньги.
        Недоразумение, связанное с беспризорностью императорского медицинского эскорта, было исправлено с надлежащей такому случаю быстротой. После ночного консилиума все доктора были с извинениями перемещены во дворец Марли, а за их вещами, уже утром, был выслан вышеупомянутый личный адъютант его императорского величества государя Николая Павловича. Иначе и быть не могло! От настроения врачей зависело не только лишь здоровье, но и жизнь благословеннейшего суверена — такой порядок существовал всегда, во все века, потому и курьер за вещами был послан более чем солидный.
        Инцидент уладился, подвода отчалила. Глядя вслед удалявшемуся посыльному, Свирид Прокофьевич уже не плакал от счастья и не делал прощальных жестов. Он внутренне негодовал. В кои-то веки, после огромного перерыва, судьба улыбнулась ему, но оказалось, что улыбка та была неискренней. Гостиница снова пустовала! Хоть криком кричи, а не докричишься… И главное — жаловаться некому. А ведь обещали на приём пригласить, царским обедом попотчевать! Грозились… Один из докторов самолично обещал… И визитку оставил… На тот случай, ежели господину Барскому вдруг взбредёт появиться в Петербурге и где-то переночевать. Как же, жди, пустят к себе в дом эти лицемеры и подлые обманщики!
        Поднявшись в кабинет и, по обыкновению, запершись на два оборота, Свирид Прокофьевич несколькими залпами выпил треть бутыли водки, чего с ним давненько не случалось, и начал, на чём свет стоит, крыть власти, всё никак не давашие ему почувствовать себя человеком.
        - Самодержавие проклятое! Уф-ф-ф… Держиморды!!!
        И так далее. И прочее. Ежели бы стены заведения не были такими толстыми, кто знает, не услышал ли бы кто-нибудь этих ругательств. Возможно, дворцовым ищейкам пришлось бы даже усилить охрану…
        В совершенно ином настроении, деловом и весьма лояльном по отношению к государю, расхаживал вокруг того же здания тайный граф Пётр Сергеевич Скобелев, в миру Пётр Болотников. В ту минуту «их светлость» огорчало лишь одно: неясность планов хозяина гостиницы. Ну, как Барскому захочется появиться у заветной двери, ведущей в подвальный чулан, как раз тогда, когда и ему, графу, будет угодно туда войти? Какой из этого конфуз мог бы получиться!
        Глянув на окно второго этажа, которое, по его сведениям, принадлежало кабинету, Пётр Сергеевич от радости чуть не завыл: Свирид Прокофьевич был у себя! А не слонялся по подвалам, не стерёг чужих шкафов, находящихся в чуланах. Господин Барский по-простецки стоял у подоконника, тупо взирая на петергофский пейзаж. В следующий же миг граф сорвался с места и устремился за угол, по направлению к крыльцу гостиницы. И далее, по коридору, ведшему в подвал, он передвигался с не меньшей скоростью.
        Свирид Прокофьевич, узрев перебежку графа за угол, несказанно удивился, сменив мечтательный настрой на боевой.
        - Чего он ещё затеял? Этакая сволочь! Шкаф в чулане пристроил без моего позволения, а теперь и сам в чулане поселиться, что ли, хочет?! Если так, шифоньер теперь мой, по закону…
        Спустившись в подземные коридоры гостиницы, найдя в полутьме чуланную дверь, хозяин заведения отворил её и не поверил собственным глазам: жулик, стоя на коленях перед открытым зеркальным шкафом, рылся в оном! Господин Барский начал быстро вспоминать, не клал ли он чего-нибудь туда. Нет, не клал. Да и никто другой не мог туда ничего положить, ибо никому до этого шифоньера дела не было. До переноски в подвал он был пуст, несколько раз проверено.
        - Милостивый государь!..
        Граф молчал. Тогда пришлось сказать погромче:
        - Ваша светлость, не ответите ли на вопрос, по какому праву и зачем вы забрались в моё частное помещение и незаконно исследуете арестованный шифоньер?
        Слово «арестованный» произнеслось как-то зловеще. Свирид Прокофьевич даже содрогнулся. Не хотел такое говорить, да вот вырвалось. Не иначе, как знак какой! Не иначе…
        Граф по-прежнему не отзывался. Хозяину гостиницы пришлось подойти к нему вплотную и спросить как можно громче:
        - Вы будете отвечать, или мне позвать…
        Свирид Прокофьевич хотел сказать «околоточного», но снова запнулся. Голова графа покоилась на днище пустого шкафа, совершенно пустого! А сам он, вроде как, и не дышал…
        Конечно, можно было кликнуть околоточного, но можно было и повременить. Свириду Барскому не давали покоя деньги, коими ночью так развязно и так неуважительно тряс перед его лицом новопреставленный. Откуда он их взял? Уж не украл ли? То не было у него денег, а то, видишь ли, появились. И сестра тут ни при чём, да и не сестра она ему, это понятно. За пятнадцать с лишним лет работы в подобных заведениях Свирид Прокофьевич прекрасно научился отличать сестёр от содержанок и заботливых мамаш от виляющих задами «мамочек». Сообщница то была, не иначе!
        Глава 42 Арест
        Не обыскать преступника было грешно. Свирид Прокофьевич тотчас же нагнулся и стал ощупывать тело. Все купюры, которые он видел давеча, были на месте — за пазухой у негодяя, за почерневшим кружевным воротником. Помимо денег была и огромная связка ключей. Ого! Уж не от его ли комнат эти ключики?! Весьма вероятно! За целый месяц бесплатного пребывания в гостинице прохвост мог наделать копий, чтобы потом тайно, ночами, приходить и грабить постояльцев! Вот только… Кто принудил его отправиться на тот свет?
        Глянув на пол, Свирид Прокофьевич заметил у самых ног Петра Сергеевича маленький зелёный пузырёк. Красивенький, дорогой, необычный, да ещё, в придачу ко всему, на тоненькой серебряной цепочке. Яд! Несомненно яд, а что ж ещё?
        Понюхав горлышко флакона, а затем приблизивши лицо к физиономии лжеграфа, Барский убедился, что был прав — запах тот же. Оставалось завернуть трофеи в носовой платок и подумать, что с ними делать дальше. Если и нести куда-то эти вещи, то уж точно не в околоток! Недосуг было Свириду Прокофьевичу общаться с какими бы то ни было властями.
        Господину Барскому не хотелось видеть блюстителей порядка, но местный участковый пристав, начальник всех околоточных надзирателей Петергофа, имел насчёт него самые срочные планы. Он собирался встретиться с хозяином гостиницы для беседы, и как можно скорее. Не успел владелец заведения выйти из подвала в коридор первого этажа, как уже был встречен Кузьмой Ивановичем Переверзевым, вышеупомянутым участковым приставом.
        - Свирид Прокофьевич, я к вам за советом и дружественной помощью! Не ждали?
        От испуга у господина Барского из рук выпал носовой платок с трофеями, развернулся и…
        - Позвольте, что это у вас?!
        - Н-н-ничего-с…
        - Как это «ничего-с»? Ба! Да тут и денежки немецкие имеются… Вот те на! Вперемешку с червонцами! Вы, никак, из-за границы прибыли?
        - Не бывал я за границами, отродяся не был…
        - Тогда откуда же такая пре-е-елесть? — издевался начальник околоточных. — Кстати сказать, вы, часом, не слыхали, что там, в столице, позапрошлой ночью происходило?
        - Никак нет-с! Ничего не слыхал-с!
        - Не далее как позапрошлой ночью была убита одна легкомысленная мадам, владелица борделя, якобы зарезана немецким представителем из консульства!
        - Такое весьма возможно-с, почему бы и нет…
        - Так вот-с! — Кузьма Иванович повёл мохнатой бровью. — Немецкий дипломат не имел ни малейшего резона убивать мадам, ибо женским полом не интересуется! Мало того: он сам был ограблен и, как я вижу, именно на сумму, которую вы только что изволили в руках держать!
        Позвенев связкой ключей, тоже лично поднятых с пола, пристав зашёлся хохотом триумфатора:
        - Ты глянь, удача-то какая! Шёл просто посоветоваться, предупредить о возможных нападениях, а тут… Сказывают, на ключах квартиры, где был найден труп мадам, точнёхонько такие вензеля — в форме буквы «F»! Недаром мне сегодня черви снились! Только лишь начал обход постоялых дворов, хотел допросить хозяев, не видели ли преступника, а тут такая испанская коррида — преступник сам на меня вышел, аки бык на тореадора!
        - Так уж и преступник… — смахнул нежданную слезу Свирид Прокофьевич.
        Участкового ничуть не тронул вид поникшей жертвы.
        - Вы, конечно же, не знакомы с процедурой следствия, господин Барский, иначе поостереглись бы. Преступление на Малой Морской — событие международного характера, в таких случаях перво-наперво исследуются постоялые дворы. Я начал с вас — и мигом орден заслужил! А может быть, и премию, как знать. Пройдёмте-с!
        Свирид Прокофьевич сел на пол.
        - Никуда я не пойду-с!
        Он рухнул на пол не из опасений за свою свободу, а по иному поводу. Страх быть отведенным в участок, конечно же, присутствовал, но в ту минуту директор более всего заботился о зелёненькой бутылочке, чтобы пристав её не заметил. Пузырёк, упав, не разбился, а удачненько закатился в пространство между правым башмаком хозяина гостиницы и левым. Присевши либо прилегши, можно было незаметно подгрести флакончик под себя, а затем, одним ловким движением, переместить в карман. Если в бутылочке быстродействующий яд, то она могла впоследствии весьма полезной оказаться. Всяко лучше, чем пожизненная каторга!
        Свирид Прокофьевич дождался момента, когда пристав ушел за подмогой, и перепрятал пузырёк понадёжнее. В том, что более обыскивать его не будут, он почему-то не сомневался: слишком уж обрадовался участковый пристав найденным ключам и ассигнациям! Сия возвышенная радость не должна была позволить начальнику всех околоточных опуститься до ощупывания тела подозреваемого. По крайней мере, в ближайшие часы.
        За время сидения на полу господин Барский перебрал в мозгу массу разных воспоминаний. Неожиданно всплыл образ графини Скобелевой. Как она там, горемычная? Её названный брат упокоился в шкафу, а её тело, должно быть, в каком-нибудь пруду агонизирует, водоёмов-то вокруг предостаточно.
        Свирид Прокофьевич был не так уж и далёк от истины: утопилась бы графиня. Да не дали ей этого сделать! Когда она, отвергнутая маменькой, бросилась во дворец, на поиски князя Люлина, «династического родственника семьи Романовых», её остановили сыщики в штатском и отвели куда следует. Допрос продолжался недолго.
        - Вы утверждаете, что князь Юрий Петрович Люлин был официально приглашён на панихиду?
        - Утверждаю.
        - Кто сообщил вам об этом?
        - Брат мой, Скобелев Пётр Сергеевич.
        - Где он сейчас?
        - Не знаю…
        - Кто доставил вас в Петергоф?
        - Брат мой, Скобелев Пётр Сергеевич.
        - Может быть, стоит разыскать его?
        - Ни в коем случае! Он украл у меня шифоньер, и теперь я не имею ни малейшего желания общаться с этим недостойным человеком!
        После таких признаний обычно направляют далее, в тихую лечебницу для затерявшихся в этом суетном мире, но… На графинино счастье, во дворце нашлась целая масса докторов, пожелавших дообследовать прекрасную сестру непорядочного брата. Один из лекарей был по образованию психолог, учился в Сорбонне, имел награды за многочисленные успехи. К тому же, имел неблагозвучную фамилию: Пупышкин. Соблазнившись возможностью жениться на графине с одновременным присвоением фамилии и титула, он вызвался после окончания дворцового мероприятия отвезти барышню к себе в родовое имение и там, в домовой церкви, обвенчаться с нею. К странностям будущей супруги обещал иметь снисхождение.
        Неправ был Свирид Прокофьевич, думая, что болотная царевна, присланная в этот мир для счастья и любви, могла вот так запросто пропасть, пусть даже отвергнутая маменькой.
        Другой болотный представитель, Пётр Сергеевич, тоже не был обречён на гибель, отнюдь. То состояние, в котором застал его господин Барский, являлось переходным: граф аккурат давал молчаливую присягу Высокочтимому Имперскому Болоту, или «Зазеркалью». Торжественно, по всем правилам, стоя на коленях! А посему не мог отвлекаться на всякие мелочи, как то: обыск его карманов, кружевной пазухи и прочее. Ведь пятью минутами ранее, когда он, стоя перед зеркалом, собирался выпить из зелёненькой бутылочки, к нему явилась несостоявшаяся тёща и предупредила:
        - Подумай, прежде чем совершить сей поступок!
        - Чем опасен для меня сей поступок? — игриво спросил Пётр Сергеевич, привычно отослав в сторону зеркала поцелуй. Но и в этот раз, как и в миг прощания с дочерью, зазеркальной даме было не до поцелуев.
        - Я справлялась о тебе.
        - Где?
        - По месту рождения, на воронежских топях. Те, кто подарили тебе жизнь, сожалеют о том, но сожаления их запоздалы, ничего уже нельзя вернуть. Ты — убийца и безнадёжный глупец!
        - Но не глупее вашей дочери, ведь правда?
        Дама немного помолчала.
        - Если бы не Анна, я бы не стала с тобой говорить! Ни минуты! Но ты помог ей, спас от бесчестья, и этот долг я обязана вернуть. Хоть я и не так богата, как ты воображаешь…
        Дама поведала Петру Сергеевичу о своём интересном статусе. Она действительно не имела доступа к подземным благам, о которых так мечталось графу, да и титул у неё был, по меньшей мере, странный: «привратница». По её словам, зазеркальных привратниц и привратников, раздававших вежливые поцелуи, Высокочтимое Имперское Болото обязало хранить выходы и входы, через которые болотные принцы и принцессы иногда попадали в наземный мир. Правда, последние не всегда с умом распоряжались своими преимуществами перед простыми смертными, многие из них, подобно Анне, не возвращались, навсегда унося энергию, то бишь жизненную силу, потраченную на их воплощение. А титулы «привратник» и «привратница», как это ни странно, являлись в подземно-зазеркальном царстве самыми высокими и уважаемыми, ведь в отзеркаленном пространстве всё наоборот! Потому привратничьих детей и называли «принцами» да «принцессами». А к «золотишку» у благородных стражей доступа нет, да оно им и не нужно: в том мире деньги являются предметом сугубо энергетической подпитки и энергетического же обмена. Распределением энергий занимаются низкие чины,
ибо не привратницкое это дело.
        - Хм! — молвил Пётр Сергеевич, выслушав грустно-лирическую исповедь. — Всё же не верится, что вы мне… благодарны. Да, я спас вашу Анну от бесчестья, но я же и подвёл её под него! Кто разлучил её с выгодным женихом?
        - Всё правильно, но и тот коварный твой поступок будет ей во благо. Князь слишком слабоволен, не готов быть отцом семейства. Не для того я свою дочь выпускала в мир людей, чтобы она ссорилась со слабовольными мужьями из-за мелочей…
        - Так ведь высохнуть может ваше болото, ежели каждый его выкормыш, зело охочий до воли, начнёт исчезать бесследно! — посочувствовал Пётр Сергеевич, и в этот раз был почти искренен.
        - Имперское Болото высохнуть не может, — ответила мадам привратница, — ибо высыхать ему не полагается.
        - Думаете, что энергии ваши бесконечны?
        - Нет, разумеется. Их пополняют добровольные посредники. Ты станешь одним из них, если согласишься дать присягу…
        Глава 43 Присяга
        Пётр Сергеевич, сроду никому никаких присяг не дававший, натурально, засмущался. А тут ещё голос в ушах возник: «Не парься, Дуремар, вернёшь Авдотью, чуть погодя, лет через двести…А не дашь присягу — вообще никого у тебя никогда не будет, Мичурин хренов…» И ещё много-много непонятного было сказано каким-то обалдуем, под немыслимую музыку, явно не оперную.
        Зажавши уши, граф уж было согласился на «тёщины» условия, лишь бы больше не слышать тех звуков, но на всякий случай спросил:
        - А без присяги никак нельзя?
        - Никак. Не согласишься дать мне своё слово — пойдёшь на каторгу. До подземелья докатились вести, что по твоим следам уже идут!
        - Кто? Ищейки?
        - Нет! Ищеек ты пока удачно миновал, вина ложится на другого, но за тобой крадутся новые искусители, которые подвигнут тебя на новые тяжкие преступления! Ты убьёшь ещё нескольких человек и неминуемо попадёшь в неволю.
        - И каков же ваш ритуал?
        - Ритуал таков: сначала дай торжественное слово, затем прими похищенный тобой у Анны эликсир, сперва зелёный…
        Пётр Сергеевич достал красный пузырёк.
        - И сие понадобится?
        - Непременно, но сначала выпей из зелёного…
        Не успел фальшивый граф хлебнуть из зелёного флакончика, как сделался слегка прозрачным. Чего Барский впопыхах не заметил! Он заметил лишь то, что хотел увидать: нахала, роющегося в пустом шкафу. Когда же после обыска, никем не санкционированного, Свирид Прокофьевич покинул чулан, беседа графа с «тёщей» продолжилась.
        - Вот видите, зелёная бутылочка похищена! Я, не хуже вашей Анны, проморгал её…
        - Не печалься, отдаст тебе её твой друг… — ласково произнесла мадам.
        - Друг?!
        В тот самый момент за дверью раздались шаги. То Свирид Прокофьевич уговорил Кузьму Ивановича посмотреть на труп преступника, покоящийся в шкафу. Тщетное занятие описывать реакцию вошедших! Ибо она, во-первых, была долгой, тянулась почти целую минуту, а во-вторых, оба сильно рисковали сделаться психическими.
        Устав глядеть на разинутые рты и хватания за сердце, оживший труп предложил гостям чувствовать себя как дома и ни грамма не волноваться. Второе, о чём он попросил, было ещё бoльшим пустяком: оставить его, минут на пять-десять, наедине с очень уважаемой особой, с придворной дамой подземной категории, ибо он не успел обсудить с ней своё будущее.
        В связи с этим у господина Барского тоже возникла просьба к приставу: никоим образом не верить вору, убийце и симулянту, а сразу тащить его в околоток, пока не удрал.
        Кузьма Иванович Переверзев, участковый пристав с огромным стажем, не любил принимать поспешных решений. Для начала он запер обоих подозреваемых в чулане, воспользовавшись торчащим в двери ключом, и покинул подвал для дальнейших критических размышлений. По дороге в участок он принял дозу свежего воздуха, что помогло ему мыслить яснее. В результате сих умственных упражнений было вынесено негласное решение: спрятать — до поры, до времени! — вещественные доказательства, о коих никто пока не ведал, кроме двоих сумасшедших, на показания которых опираться вряд ли стоило. Тем более что у жены Кузьмы Ивановича накануне был припадок магазиномании, едва не разрушивший весь их семейный бюджет.
        Бросив связку ключей в близлежащий пруд, до поры, до времени, остальные вещественные доказательства пристав положил за пазуху.
        Оставалось дать команду санитарам и навсегда вычеркнуть из памяти сей досадный инцидент, вполне имевший право считаться недоразумением. Команда была тотчас же дана.
        Когда Кузьма Иванович, в сопровождении двух дюжих представителей медицины, вторично приблизился к чулану, за его дверью слышалось веселье. Два мужских голоса восторженно перебивали друг друга:
        - Прокопыч, а давай на брудершафт?
        - Давай! С графом на «ты» перейти для меня, крепостного холопа, большая честь!
        - Тогда бери зелёную бутылочку!
        - А ты?
        - Я из неё уже пил! Мне теперь красненькая полагается, для завершения ритуала!
        - Я тоже хочу красненькую!
        - Не хитри! Прими сначала из зелёной!
        Ещё чуток послушав и убедившись, что его совесть полностью чиста, что он не здоровых господ в психические записал, а именно сумасшедших, участковый пристав приказал детинам в белых робах не стесняться и действовать согласно предписанию. Шкаф, по желанию обоих пациентов, был переправлен в их новые покои. Против этого управляющий дома скорби не возражал: у него хронически не хватало мебели.
        В новых покоях стены были серыми, а обстановка бедной. Но это лишь для тех, у кого напрочь отсутствует воображение и связь с потусторонним, богатым на разноцветные картинки миром. Там для Петра Сергеевича и его нового друга, господина Барского, все стены искрились и переливались, и исключительно розовыми тонами. Стол был накрыт изысканнейшей скатертью, вышитой крестиком, а самовар на том столе был золотым. Чашки тонкого китайского фарфора тоже были там — заграничный шик!
        Меняя мутные стаканы и захватанный графин на чистые, санитары всякий раз дивились восклицаниям:
        - Умоляю, только не разбейте! Этот сервиз мне тёща подарила!
        - И самовар не мешало бы почистить!
        - Да! Хоть он и золотой, от полировки не откажется…
        Шушукаясь по коридорам, всполошенные медики жалели насельников «комнаты с самоваром»:
        - Такие бедолаги эти двое, прямо сердце разрывается!
        - И не ходит ведь к ним никто! Впрочем, кто сейчас кому нужен…
        Неправы были сердобольные санитары, ибо зеркальный шкаф, который кишел невидимыми сущностями, нельзя было не принимать в расчёт. А из видимых, и вправду, никто к друзьям не приходил. Напрасно! Такое бы услышали… Много полезного узнали бы про Болотную Столицу, как с ней нужно обращаться, чтобы не погибнуть почём зря.
        Глава 44 Нехитрые обязанности
        Всё свободное от бесед с зазеркальными гостями время граф, до беспамятства влюблённый в природу, посвящал растительному миру, украшал местный сад цветами. Розы у него были исключительные! Свирид Прокофьевич посильно помогал — грядки вскапывал. За такие добрые дела Петру Сергеевичу с господином Барским увольнительные полагались, хотя и тайные, неофициальные. Тупо сидеть в неволе графу с бывшим крепостным холопом вовсе не приходилось, сие предположение расходится с действительностью. Кто знал обоих в лицо, частенько мог видеть их на каком-нибудь богатеньком подворье — в роли «зазывал», то бишь посредников Болотного Зазеркалья. Если после этого случалась сделка, невыгодная для заезжего купца, но чрезвычайно выгодная подземелью, можно было смело утверждать: присяга приносилась не напрасно, очередная миссия сработана. Ведь деньги, как мы много раз усвоили, суть жизненная энергия, так необходимая насельникам Имперского Болота!
        После каждой сделки недурно было и передохнуть, всё у того же самовара, послушать россказни гостей потусторонних. И так изо дня в день, из ночи в ночь…
        И Авдотья к друзьям-посредникам приходила. Всё сидела и молчала. Один раз лишь рот открыла: «Отмолила я тебя, Петруша». Перед кем отмолила, не уточнила. То ли перед небесными силами, то ли…
        А однажды… Японские купцы пожаловали! Те двое, изображения которых господин Барский видел на изразцах своей «рыжей» кафельной печи. Лица у них были радостные, а поклоны — частые-пречастые. С чего бы это? Купцы поведали, что хоть Япония и далеко, но гостей оттуда в Петербург однажды понаедет видимо-невидимо. Правда, не скоро, а лишь «после второй войны».
        И дёрнуло же Барского тогда полюбопытничать, мол, когда война вторая будет, и какую надо первою считать — не наполеонову ли, часом? Купцы переглянулись и сказали: «Он!» Затем один из них сунул бывшему директору гостиницы подвеску из цельного лазурита, да ещё и с напутствием: носить на груди, не терять, ибо с этим знаком он сможет в будущем беспрепятственно заманивать в столицу японских купчиков, станет «японо-зазывалой». И ещё добавил: камень должен сильно потемнеть, лишь тогда обретёт нужную силу. Не знал тогда Свирид Прокофьевич, что лазурит со временем темнеет.
        Тут ненароком может вспомниться один из самих ярких зазывал — бордельный капитан. Что, если он тоже в посредниках у Болотного Города служил? Не себе ведь денежки оставил, с собой в могилу ведь не забрал. А что убит был, так это согласуется с церковным правилом: с убиенных снимается пол-Суда. Якобы, половина грехов снимается с преступника, ежели его кокнут. Верить или нет? Можно ли верить всему, что скажут люди? Одно яснее ясного и вероятнее вероятного: «Не суди, да не судим будешь!»
        Неплохая жизнь была у двух друзей, вполне комфортная. Пётр Сергеевич чувствовал себя начальником двоицы, «руководителем диверсионной двойки». Он и был им фактически, ведь никто иной, как он давал присягу мадам привратнице. Лично! А Барский присягнул уже ему, как посреднику. Потому и вход в зазеркальное пространство был прерогативой графа, Свирид Прокофьевич был у него «за подмастерья». Но бывший директор не был в обиде. Наоборот, ему, урождённому крепостному крестьянину, по чьей-то прихоти освобождённому, давненько надоела начальственная роль. Он любил подчиняться. И с радостью делал это.
        Исполняя поручения своего бывшего постояльца, бывший директор гостиницы, а ныне привилегированный пациент психушки, был необычайно расторопен, ко всемзаданиям подходил творчески. Скажет, бывало, новый начальник грядки вскопать, он не только вскопает, но и польёт. Скажут ему прополоть кусты роз, он не только прополет, но ещё и нарвёт, то бишь срежет, сделает букет-другой, поставит в вазы, и не только в их с начальником в палате, но и в комнатах обслуги.
        Вся обслуга, от именитых докторов до санитаров, сначала потешалась. Потом начали искренне и с восторгом дивиться чудесным качествам обоих постояльцев: вроде и не сумасшедшие они, если поговорить с ними.
        Барский, тот вообще вдруг по-японски заговорил. И нескольких японских купчиков ухитрился по городу поводить, по местным лавкам!
        Но не это более всего поражало в парочке, ведь при Николае Первом иногда сажали в психушки совершенно здоровых людей, многие из которых были просто гениями. А не сумасшедшими. В странной двоице всех умиляло другое: шли годы, а один из них внешне не менялся, не старел то бишь.
        Потом старый «подмастерье» умер, а его негласный начальник ещё долго-долго оставался жив-живёхонек, и на вид было ему по-прежнему чуть больше двадцати.
        Доктора замучились созывать консилиумы и, в конце концов, махнули рукой.
        А там и новая особенность у странного пациента добавилась: к нему стали приезжать знатные особы, а также деятели культуры, вплоть до известных поэтов-писателей, вплоть до композиторов. И входили все они через дверь, а не… Впрочем, о зазеркальных посетителях по-прежнему никто из персонала не догадывался.
        Однажды сама гадалка Кирхгоф пришла, любимица Пушкина. Она и раньше в лечебницу наведывалась, по обыкновению громко разговаривала, санитары как-то даже пару слов успели разобрать: «дуэль» и «белая голова».
        Известно, что от белой кудрявой головы у Пушкина были неприятности — именно так выглядел его противник Дантес. Но и Пётр Сергеевич выглядел так же. Уж не он ли посодействовал дуэли? Тогда в смерти Пушкина задействованы целых две белых головы!
        Интересно, кого ещё собиралась принести в жертву городу вещунья?
        Шарлотта Фёдоровна Кирхгоф, немка, вдова пастора и известная гадалка, даже на ночь оставалась. А утром… Поди ж ты! Никто её не обнаруживал. Знамо дело, через шкаф смывалась…
        А через пару дней, тоже на дуэлях, погибали ещё несколько особ, менее известных, чем Пушкин, но кое-кому, всё-таки, знакомых. Петру Сергеевичу, например. Тот всегда знал, кто, когда и с помощью какой кончины принесёт городу свою последнюю дань… То была дань, несомненно, в форме могучей писательской энергии — врождённого ума.
        Шли годы, десятилетия…Уже сколько поколений прислуги, санитаров и докторов сменилось, а кудрявому блондинистому пациенту хоть бы хны. Молод, здоров, красив!
        Окружающие лопались от любопытства, но спрашивать боялись. И не потому, что пребывали в полной уверенности, что баловень судьбы находится под покровительством потусторонних сил. С некоторых пор наметились у него и земные покровители, ещё богаче прежних посетителей, не духи а вполне осязаемые личности. Цари с царицами! И их широчайшее приближение.
        Все высокие особы являлись инкогнито, в простой одежде, без париков, но в прикрывающих лицо головных уборах. Иначе приходить им не полагалось, но персонал уж слишком часто узнавал их — по портретам. Как ни странно, в коридорах той психушки портретов царственных особ было больше, чем в коридорах Смольного.
        Все работники дома скорби были уверены, что их бессмертный и вечно молодой пациент будет просить о расширении покоев, о дополнительных комнатах, или же о специальной приёмной. Но ничего такого не случилось, все высокие особы посещали именно ту, одну-единственную, скромную палату — с самоваром и зеркальным шкафом, которая не меняла своего облика вот уже много лет.
        А иногда — стыдно сказать! — царям с царицами и членам окружения приходилось выстаивать под дверями той палаты в ожидании. В невероятно долгом ожидании! И никто им даже присесть не предлагал, ибо все боялись показать, что в курсе, кем являются на самом деле с виду неприметные гости.
        И где же в это время находился, чтоб не сказать «болтался», зарвавшийся бессмертный пациент? Элементарно гулял по улицам. Такого неприветливого и ничуть не родного ему, но неожиданно природнившегося города. Привязавшего к себе намертво бывшего помещика.
        И зачем нужны были те нескончаемые прогулки, повергавшие в нескончаемое ожидание посетителей «палаты с самоваром»? Как ни странно, очень и очень нужны были они Петру Сергеевичу. После одной встречи. С кем? С Фросенькой! Случайно узрев на улице свою давнюю, очень давнюю подругу, такой же молодой — и такой же бессмертной?! — как и он сам, Болотников было подумал, что это её внучка, так как, по любым подсчётам, сама казачка должна была состариться или даже умереть к тому времени.
        Но громкий, резкий, даже каркающий голос, ни с каким другим нельзя было спутать. Да и шрам от неудачного выстрела — самой себе в ногу! — имелся на лодыжке. На совершенно голенькой лодыжке, смело торчавшей из-под платья, в такую-то холоднуюпогоду…
        Та девушка, с виду шестнадцати лет, довольно простенько одетая, как разсадилась… в разукрашенную карету! Ливрейный кучер, подав ей руку и усадив, сел на козлы и щёлкнул вожжами.
        Карета тронулась.
        Пётр Сергеевич побежал было за ней, но вдруг его кто-то толкнул. Упав, он успел лишь заметить, что карета свернула с Невского проспекта на Садовую.
        - Ну, дела!.. — вырвалось у графа.
        Глава 45 «Ну, дела!»
        - Ну, дела!.. — вырвалось у Валеры, когда он, наконец-то, после множества попыток, досмотрел «видеоряд» до самого конца, до самой что ни на есть последней картиночки. Эта последняя сцена уверила его в том, что именно в районе Садовой улицы в распоряжении Фросеньки имелись комнаты, где тоже были ниши. Секретные, «зело информативные»!
        Раньше, как на грех, ближе к концу просмотра, у соседей находились для него срочные дела. Или сообщения. И вот в этот, в самый последний раз, повезло, просмотрел-таки все-все-все бегающие картинки. Полностью.
        Велика ли польза была от просмотра последнего эпизода? Колоссальная!
        Как известно, «тайный граф» Пётр Сергеевич, сразу же после убийства капитана, отпустил Фросеньку домой, к отцу, дав ей денег. Но любопытная казачка не сразу отправилась в путь! Ей страшно хотелось посмотреть, что же творилось в огромной квартире «благодетеля» после его смерти. Да и зеркало своё любимое не мешало забрать — из приснопамятного кабинета, где она «беседовала» с офицерами.
        Прошла в свой рабочий кабинет она беспрепятственно. Вернее, почти беспрепятственно: Бузинова, ставшая начальницей и продолжательницей дел после двух смертей, капитана и Аглаи, оказалась ещё любопытнее молодой казачки.
        - Ах! Это ты… — накинулась она на Фросеньку с поцелуями. — Ну, расскажи мне, как ты, где ты…
        - Погодите, мне ужасно некогда, — ответила девушка. — Потом всё расскажу, вы, главное, выдайте ключ от моего… бывшего кабинета.
        - Конечно, конечно, — засуетилась вдова.
        Она мигом выполнила просьбу гостьи. Та схватила ключ, помчалась к кабинету, ворвалась туда и… пропала!
        По крайней мере, Бузинова, вошедшая туда вслед за Фросенькой, не обнаружила её там. А ведь прошло не более пяти минут, да и никуда не уходила новая хозяюшка вертепа из коридора, неусыпно наблюдала за дверью.
        Постучав и не услышав никакого ответа, Бузинова достала запасную связку из кармана, нашла необходимый ключ, отперла дверь…
        Однако к тому времени в кабинете никого уже не было.
        - В окно тут невозможно выпрыгнуть, ибо нет окна, — полуутешая, полуободряя саму себя произнесла Бузинова.
        Всякий раз, при виде этой сцены, Валерию Болотникову ужас как хотелось подсказать… Ведь он был в том кабинете вместе с Фросенькой и всё видел. Видел, как из зеркала вылетела ворона с зелёным пузырьком в клюве, как Фросенька хлебнула из того пузырька и… Ясное дело, ушла через зеркало. Сначала к отцу, в селуху, переместилась, а потом вернулась в тот петербургский бордель обратно и… Стала его негласной начальницей!
        Вот только непонятно было, в каком доме находился тот вертеп. В каком конкретно месте надо было искать нишу, в которой, вероятно, и видимость получше, без чёрных пятен, и резкость почётче, и яркость кадров поприятнее…
        Валере, с помощью его бесценной коммуналочной ниши, тоже было доступно видеть очень многое, гораздо больше, чем самим участникам старинного таинственного действа. Персонажам виделось и слышалось только то, что происходило вблизи них.
        Бизнесмен Болотников был рад и этим жалким, таким замызганным кадрам, ведь благодаря им он узнал самое необходимое: сколько смертей произошло по вине предка. Их было целых шесть. Два извозчика и капитан отравлены, сводница Аглая зарезана, а родители Петра Сергеевича… Они тоже, фактически убиты — эгоистичным поведением сынка…
        Вроде бы, всё ясно, но… Хотелось большей ясности. Вдруг что-то пропустилось, из-за плохого качества картинок. Вдруг ещё какое-то убийство осталось незамеченным?
        Валера не уставал убеждать себя, что Фросенькин притон, в котором находилось таинственное зеркало, имел, как минимум, одну такую нишу, такой же временной портал, но более «смотрибельный».
        Карета, повернувшая за угол, с Невского проспекта на Садовую, дала хоть небольшой ориентир. Садовая! С той стороны Невского, где Гостиный двор!
        Вечерело, но ещё не слишком. Было только пять часов, до половины восьмого, самого неприятного прогулочного времени, оставалась уйма минут и секунд. Странно, но именно в полвосьмого-восемь вылезают на улицы из своих нор отъявленные идиоты, ещё не сильно выпившие, не очень сонные, полные дурной энергии. Тут надо либо победней одеться, либо ещё засветло бежать домой.
        Валера выбрал первый вариант. Ему, полуиностранцу, ближе к вечеру всегдакак-то пугливо делалось — в уже ставшей ему не такой родной стране. Сам себе удивлялся, никогда ведь раньше трусливым не был!
        На Невском между пятью и шестью часами не протолкнуться — у кого-то час пик, а у кого-то свидание. Иногда и драки в густой толпе случаются. Вот как в этот раз.
        Валере не пришлось напрягать слух, чтобы услышать бранные словечки, вылетавшие из уст дерущихся. То были два бомжа, не поделившие «получку». Кучка мелочи, находившаяся в кепке одного из них, показалась более внушительной и аппетитной другому участнику потасовки.
        Как ни странно, их никто даже не пытался разнимать, все обходили это место молча, с гадливым выражением на лицам. Всем было спешно и гадко от зрелища.
        Бизнесмен Болотников, одетый в этот раз чуть получше тех бомжей, подошёл поближе, хотел дать им денег. Побольше, чтобы драчуны, наконец, утихомирились и разбрелись по своим норам.
        Акт благотворительности совершить не довелось. Богатого антверпенца опередила девушка, одетая не совсем обычно — в стиле девятнадцатого века. Стоп! Она разительно напоминала Фросеньку с тех мелькавших картинок.
        Казачка из эпохи Николая Первого, подбежав к дерущимся, сунула каждому по солидной купюре. Драка прекратилась. Бомжи, получив купюры, долго и с восторгом пялились на них. Интересно, что оба, ни кивками, ни словами не поблагодарили девушку. Только лишь вертели головами, явно удивляясь. Затем они, поозиравшись ещё немного, с весьма довольными минами, разошлись в разные стороны.
        Валера кинулся было за девушкой, но резвые ножки юной покровительницы бомжей унесли её прочь так стремительно, что продираться за ней сквозь густую толпу не представилось возможным.
        Куда же она помчалась? Ах, вон куда!
        Не обращая никакого внимания на быстро движущиеся машины, игнорируя все виды переходов, как зебры, так и подземные тоннели, барышня, ни грамма не пытаясь лавировать, спокойно перешла дорогу. Казалось даже, что машины проезжали сквозь неё. Фантом?! Привидение девятнадцатого века? Теперь понятно, почему бомжи не спешили с благодарностью. Они её не видели, такую щедрую и такую симпатичную. Решили, видно, что купюры им упали с неба.
        Сильно напрягая зрение, Валера максимально долго последил за барышней. Она выбралась на тротуар, а затем… пошла в кино! Прошла сквозь контроль, не показав билета. Короче, скрылась в кинотеатре.
        Бизнесмен Болотников давно не был в кино. Сходить, что ли?
        Перейдя через проспект по переходу, ибо он не привидение, Валера побежал к кинотеатру. Сеанс начинался через двадцать минут.
        Купил билет, вошёл в фойе. Фросенькиного фантома там не оказалось. Может, с этого момента она пряталась не только от бомжей? Валера, как и те бомжи, стал вертеть головой. Безрезультатно.
        Ладно, пошёл в зал.
        В зале было пусто. В час пик почти никто в кино не ходит. И фильм-то, в принципе, уже не новый, раз по пятнадцать всеми смотренный — «Питер FM».
        Валера, будучи теперь иностранным гражданином, имел полное право раньше не видеть тот фильм. Так надо срочно восполнить пробел! Не зря же Фросенькино привидение заманило его в этот кинозал. Интересно, на что казачка намекала?
        Когда свет погас и началась картина, прошло примерно минут сорок, прежде чем до Валеры дошло: в фильме памятников нет! Ни одного! С чего бы это?
        Стало быть, ещё несколько просмотров сделать надо, как и в случае с «домашним видео».
        Бизнесмен Болотников, получив ответы на главные вопросы, более-менее ясные, внезапно заразился новыми идеями. Захотелось побольше узнать о Фросеньке. Почему она до сих пор, хотя и тайно, незримо, работала сводней? Кого она с кем сводила теперь?
        И не только этот вопрос волновал Валеру. Ведь его предок, убивший стольких человек, был практически бессмертным. Где он бродит теперь? Где обитает? Не убил ли кого ещё за последнее время? А может быть, тот сморщенный наркоша, который обитает в его бывшей квартире, и есть тот предок?! И где проходит грань между бессмертием и… новым воплощением?..
        В больших раздумьях покинул зал предприниматель Валера. А вскоре и город покинул, уехал к себе, в Антверпен. Вернулся очень и очень нескоро. А тем временем, всего через четыре года, появился в Санкт-Петербурге новый Повелитель Имперского Болота.
        ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ ПОВЕЛИТЕЛЬ ИМПЕРСКОГО БОЛОТА
        Глава 1 Одним весенним утром
        Юра Лялин, потомок князя Люлина, и его законная супруга Алла Скобелева, прапрапраправнучка болотной принцессы Анны, этот выходной намеревались провести врозь, то бишь по отдельности. Тем более что на календаре вырисовывался не уикенд, а вторник, рабочий день. Вдобавок вырисовывалась весна, которая валила в окна, двери, подворотни и прочие отверстия, предназначенные для визитов.
        Для Ляли то было очередное утро декретного отпуска. Для Юры — внеплановый отгул, подарок от начальства за удачно проведенные переговоры. В итоге ещё и денежная премия улыбнулась: должно было хватить на спиннинг и полную экипировку рыбака. Хотя, с подлёдным ловом дружба кончилась, до будущей зимы. Видавшие виды Юрины унты, купленные ещё в Москве, с восторгом унаследовал Фантомася. Он же коммуналочный сосед Максимка, он же круглый сирота Мася, он же деревенский кадр, поселившийся в Северной Столице, на хлебах своей престарелой родственницы тёть-Марины. Напялив на ножки-спичечки «медвежьи лапы», Мася веселился.
        - Дядя Юра, если вы мне их и вправду подарили, то я и вправду куплю вам импортную тачку, когда вырасту…
        - Да ну?
        - Честно!
        - Сначала дорасти до этих вот сапог, а потом уже о крутых заработках помышляй. Кстати, кто-то говорил, что я старый, что умру намного раньше, чем ты меня подарочками осчастливишь…
        - Шутил я! Да и сколько мне было тогда?
        - Шесть…
        - Ну вот, а сейчас целых десять. Вчера исполнилось, между прочим!
        В Масином голосе обиды не было. Тётя Ляля только накануне вечером вернулась из станционара, где пролежала целый месяц на сохранении. А дядя Юра — тот вообще разрывался между работой и круглосуточными яслями, где находилось их второе, «уже готовое», чадо.
        - Ой, ты ж у нас юбиляр! — всплеснула руками Ляля. — Это ж надо будет отметить!
        Фантомася, скинув сапоги, загляделся на её новый маникюр.
        - Тётя Ляля, а вы в самом Питере родились?
        - Да, чем и горжусь…
        - А в театре были?
        - Много раз, а что?
        - Говорят, что все коренные, ну, местные, которые тут родились, напоминают персонажей, ну, как бы они не от мира сего, а сам Питер как бы смахивает на театральную декорацию…
        Ляля нервно хохотнула.
        - Кто ж тебя такому научил? Вот, что улица с людьми делает! Кстати, почему твоя мордочка вечно чумазая?
        Фантомася выпятил губу.
        - Тётя Ляля, я же, всё-таки, мальчик, а не девочка…
        С этими словами он удалился в свою комнату. Точнее, в Маринкину молельню, где раньше был один только картонный иконостас, а с появлением сельского родственника и меблишка кой-какая нарисовалась: кроватка, письменный стол, этажерка. — Щас опять будут косточки мои перемывать… Интересно, гулять возьмут или нет?..
        Откосив от школы, «по причине лёгкой температуры», к середине дня симулянт поправился. Он бы и сам погулял, но в ходе прогулки встретится много киосков. Интересно, подкинут что-нибудь в честь юбилея?
        Мася отодвинул книгу, приложил к стенке гранёный стакан, стал слушать разговоры в соседней комнате. Там действительно перемывали его косточки, но по-доброму.
        - Ну, и деточки пошли! — хохотала Ляля. — Обозвал меня персонажем!
        - А ведь он прав! Я всегда замечал за тобой…
        Юра хотел сказать «некоторые отклонения», но выразился более тактично, кому охота ссориться в погожий день.
        - Ты у меня такая… такая… необычная!
        - Харош подлизываться, всё равно надолго не отпущу, мухой в «Рыбак-энд-охотник» и — сразу назад!
        - А ты бери больного и — марш на свежий воздух! По дороге купишь ему чё-нить, этому злостному прогульщику, отлынивателю от школы…
        Всё сложилось даже лучше, чем «больной» предполагал: не пришлось давить на чью-то психику, делать прозрачные намёки. Разговор вышел спокойный и обстоятельный.
        - Тётя Ляля, вы не обидитесь, если я сам куплю себе подарок?
        Ляля стала рыться в кошельке.
        - И сколько ж тебе выделить?
        - Не знаю, мне ещё бабушка кое-что дала, тоже на подарок, может, и наскребу на приличную вещь…
        Мася ждал не только денег, но и удобного момента вырваться вперёд, оставив далеко позади тётю Лялю, которая при всём её желании, быстро идти не могла. Она взяла на прогулку дочку, четырёхлетнюю Кристину. Такую кроху одну в квартире не оставишь, да ещё и с Харитонычем. Вечно пьяный изобретатель наливки «харитоновки» и супа «харитонья» раньше целыми днями дрых в своей комнате, но неожиданно ситуация изменилась. На выпивку старику пенсии хронически не хватало, и он замахнулся на святое: решил продать коллекцию орденов и медалей, унаследованную от предков. В связи с этим в квартире стали появляться подозрительные личности, которых Ляля дико боялась. Юра, почти никогда с ней не споривший, мигом сменил замки во всех комнатах.
        Кристина едва тащилась рядом с матерью, держась за карман её полушубка, и Мася не преминул уточнить:
        - Ну, так доверите мне деньги или побоитесь?
        - Потеряешь — твоя проблема будет! — подхохмила Ляля, любившая отстойный юмор даже в положении беременной матроны. Вручив Максимке целую тысячу, она кинулась напутствовать:
        - Смотри, сам не потеряйся! И на ерунду не трать! Купи что-то одно, но стоящее! И с незнакомыми дядьками не болтай, щас знаешь, сколько случаев…
        - Не волнуйтесь, всё будет о'кей!
        Быстренько пересчитав наличность, Фантомася дёрнул вдоль Обводного канала. Насчёт того чтобы не потеряться, он имел совсем другое настроение: бабки получены — чего ещё надо! А если б он пошёл гулять один, как обычно, без взрослого присмотра? Не потерялся ведь ни разу в жизни! Но тут, хотя бы для приличия, следовало благодарно оглянуться. Ляля усиленно махала рукой в сторону Фрунзенского универмага. Ага! Кто ж подчинится, если есть возможность сделать вид, что ничего не понял. Ведь не слышно же ничего с такого расстояния! Разноцветные киоски-раскладушки, возникшие с утра прямо на набережной, манили куда больше, чем универмаг. Но до них ещё надо было домчаться! Чтобы потом, так же бегом, вернуться с покупками и сложить их у ног вечно беспокойной и вечно беременной тёти Ляли…
        У киосков была давка, причём, сразу у обоих. Ладно бы молодёжь толпилась, а то… Убогое старичьё. Одёжки примерно той же древности, что и хозяева. Картина Репина «Бомжи крышуют ярмарку».
        - Из какого вы дурдома? Откуда вырвались? Или что-то покупайте, или…
        Продавцам лень было подбирать слова, раз компания попалась такая стрёмная. Узрев Максимку, оба заорали:
        - Чего тебе, малыш?!
        - Я хотел сперва в очередь стать…
        - О-о-о! Зачем же в очередь! — вдруг завыл один из бомжей, расталкивая друганов и подружек. — Расступитесь, господа, дайте дорогу серому кардиналу, пусть купит себе игрушечку! Тайное начальство надо уважать!
        Остальные беззубо захохотали.
        - Мальчик, иди сюда, не слушай этих супостатов! — скомандовала самая старая, но аккуратнее всех одетая бомжиха. Она схватила Фантомасю за рукав и вытащила из толпы. Продавцы, опять же хором, возмутились:
        - Не трожь мальца, старая путана!
        Максимке стало жаль пожилую женщину, которую так страшно оскорбили. Тем более что она уже успела вынуть из потрёпанной авоськи коробку с приставкой, о которой он давно мечтал. Новые приставки дорогущие, два-три дня рождения копить надо, а тут, похоже, по дешёвке предлагали… Или даром отдать собирались?!
        - Иди-иди ко мне, не слушай их, — повторила, подмигнув, старуха-аккуратистка. — Отойдём в сторонку, подальше от ханыг, и я сделаю тебе выгодное предложение…
        Интересно, стибрила она эту игрушку или нет? Да не всё ли равно… Фантомася еле поспевал за благодетельницей. Та шла довольно быстро, чуть ли не бегом. Подмышкой у неё была нераспечатанная приставка, а в другой руке — сразу две тяжёлые хозяйственные сумки.
        - Вам помочь? — спросил Максимка, потянувшись за приставкой.
        - О, нет! Ты и так не очень быстро ходишь… Ну, разве что вот это понеси…
        Прямо на ходу, она ловко вытащила из тяжёлой сумки прозрачный пакет с какими-то побрякушками. Приглядевшись, Фантомася даже рот открыл: то были ордена из коллекции Харитоныча!
        - Тётенька, где вы их взяли?!
        - Не взяла, а купила, правда, не очень дорого, сейчас это не ценится…
        - А купили-то у кого?
        - У одного старичка! Зашла в гости, а ему как раз еды не на что было купить, ну, я и сжалилась…
        - Коллекционируете антиквариат?
        - Нет, тут другое… Иногда такие вещи помогают в розыске…
        - Ветеранов?
        - Если бы! Жульё приходится искать, и довольно крупное…
        - Прям сегодня искать начнёте?
        Старуха хмыкнула, остановилась, бросила поклажу на асфальт.
        - Любознательный ты, это хорошо. Но пока шишь тебе, никакой инфы, а то разболтаешь кому не следует!
        - Не разболтаю…
        - Разболтаешь! А пользоваться ими мне пока не к спеху, до поры, до времени сдам в наш театр — в качестве реквизита!
        - У вас есть знакомые в театре?
        - В том театре у меня сплошь одни знакомые!
        - А что такое «реквизит»? Это всё равно что «конфискат»?
        Старуха вздохнула, снова взяла свою ношу.
        - Бедные дети, не знают нормальных слов! Всё-то им зверства мерещатся!
        Она рванула с места, продолжая бормотать:
        - Жестокая эпоха: «отобрать», «конфисковать», «всё взять и поделить»… Реквизит, деточка, связан с высоким искусством! С театром, кино, с цирком, наконец! Цирк тоже иногда небезынтересен!..
        Мася не собирался долго слушать этот культурный монолог, тем более что ему пришлось бежать вприпрыжку за быстроногой бабкой.
        - А-а-а!.. — с важным видом перебил он, пытаясь оседлать любимого конька. — Тогда всё это вокруг — тоже реквизит, а люди — почти сплошь «персонажи»… Все-все-все… Кроме приезжих, разумеется!..
        Он стал размахивать руками, тыча пальцами в дома, в мосты, в колокольни, в ничего не подозревающих прохожих.
        - Откуда у тебя такие мысли? — снова остановилась бабка. — Не очень детские, однако…
        - Об этом многие судачат, ну, в смысле, чешут языками, вот и дядя Юра постоянно намекает, что в Петербурге всё вокруг искусственное…
        Глаза старухи затуманились.
        - Он смеётся над Петербургом… Странно…
        - А ещё он говорит, что все местные дворы — «задники», а вовсе никакие не «колодцы»…
        - Здесь он прав, ибо «задник» — это фон в глубине сцены. Всё логично! Если дома — декорации, то всё, что находится сзади них — «задники». Жаль, что теперь они не всегда ухожены. Впрочем, и ранее не все дворы отличались аккуратностью… Эх! А нам-то что! У нас свои дела, верно, малыш?
        Тут она снова припустила, почти бегом, как гончая.
        - Стойте! — Мася чуть не выронил пакет с орденами. — Куда это мы с вами всё время идём, да ещё так быстро?!
        - Какой ты въедливый, однако, не можешь чуток подождать и насладиться сюрпризом! Ты не романтик, нет… — хихикнула бабка.
        Вот где вспомнились Максимке тёти-Лялины предупреждения! Старуха, конечно, не сиволапый дядька и не педофил, но чисто внешняя интеллигентность может быть чревата ужасными намерениями. Может быть, она маньячка, сбежавшая из дурки? Или ещё хуже — людоедка! Спасибо голливудовцам, умеют напугать.
        - Уже чуть-чуть осталось, я живу совсем рядом, не бойся…
        - А кто боится-то? Никто особенно и не боится…
        Бабка, между тем, продолжала стрекотать:
        - Ты ведь хочешь проверить новую игрушку на качество? Необходимо хорошенько рассмотреть товар, прежде чем с деньгами расставаться!
        Мася решил прикинуться наивнячком. В принципе, если он сам того не захочет, никакая старая карга не заставит его войти в свои душные комнаты. А пока можно и позубоскалить. Он фиглярски потряс прозрачным пакетом.
        - И всё-таки скажите поточнее, как давно вы эти побрякушки купили?
        - Не юродствуй и не тряси так, а то растеряешь! Это не побрякушки, а настоящее сокровище! Жаль, что сейчас их никто не уважает…
        - Вы не ответили на мой впрос!
        - Когда купила? Да с полчаса назад… Где-то так…
        Мася глянул на мобильник. Светящиеся цифирки свидетельствовали: минуло пятьдесят пять минут с того момента, как они с тётей Лялей вышли из дому. А дядя Юра — тот вообще ещё раньше слинял, радёшенек, что беременная отпустила. Значит, старая вполне могла зайти в квартиру после них, а потом, полубегом, рвануть к киоскам.
        - А как вы попали в нашу квартиру?!
        - В вашу квартиру? — карга остановилась, снова бросив сумки на асфальт.
        - Да! Как вы туда проникли, если там сейчас никого нету, кроме Харитоныча, а тот на дверные звонки не отвечает?!
        - Так-таки не отвечает?
        - Говорю вам! Он за мою бытность в этой коммуналке ещё ни разу никому дверь не открыл…
        - И давно ты обитаешь в этой… коммуналке?
        Слово «коммуналка» прозвучало в морщинистых, ярко подведенных и припудренных устах довольно странно, даже, вроде бы, с акцентом. «Под иностранку косит, ну, ду-у-ура, никак захворала…», — поёжился Мася.
        - Я там живу… с две тыщи седьмого года!
        - А сейчас у нас год какой?
        - Две тыщи одиннадцатый!
        - Вот оно что…
        Точно больная! Не раздумывая ни секунды, Мася бросился наутёк.
        - Ордена-то отдай, шельмец!..
        Удирая, Фантомася оглянулся. Старуха стояла, схватившись за сердце, лицо её было перекошено горем. Может, она и вправду купила их, по-честному? Ничего, скоро всё прояснится. Вот Харитоныч протрезвеет и подтвердит покупку. А она… Она ещё раз пожалует к ним, не барыня.
        Глава 2. Угрызения совести
        Когда удаётся притишить совесть, а когда нет.
        Минула неделя, затем месяц, а затем и осень подошла. Старуха не появлялась.
        Харитоныч — тот, знай себе, молчал, делал глупый вид, словом, не раскалывался. Получив назад пакет с орденами, он яростно швырнул его на кушетку, а потом так перепрятал, что Фантомася ни разу не смог найти его, сколько ни наведывался в ту пьянчужную нору среди безмятежного сна хозяина. Кстати, дверь в комнату Харитоныча, ранее вечно запертая на ключ, теперь частенько открытой оставалась.
        «Снова продал ордена, уже с концами!» — с грустью подумал Мася. Ему было невыгодно комментировать происходящее вслух. И он вовсю старался отвлекать себя от стыдных воспоминаний, даже уроки стал чаще делать. И школу старался не пропускать — лишь бы дома не маячить. Вдруг старуха среди дня нагрянет, вором обзовёт или… побьёт!.. Но не так страх беспокоил Масю, как муки совести. Ведь он вор, если по-честному.
        Однажды, бредя с рюкзачком, полным книг, из школы, Максим заметил на набережной Обводного канала грузовик. С его кузова шла раздача каких-то листков. Раздавала их… Та самая старая дама, которую он, хоть и невольно, но обчистил. Поколебавшись, Мася подошёл к машине.
        Старуха притворилась, что не узнала похитителя наград. Долго притворялась. Но потом, ловко соскочив с кузова, подбежала, дёрнула за воротник куртки и шепнула, прямо в ухо:
        - Объявился, шельма! Совесть мучает?
        - Извините…
        - Погоди, сейчас раздам приглашения, и мы с тобой поговорим…
        - Где?
        - В Караганде!
        Как ни странно, теперь Фантомасе жутко не было. Страх ни разу не возник, хотя поводов, казалось, было предостаточно. Вскоре очередь за листками поредела, а потом и вовсе рассосалась.
        - Запрыгивай! — скомандовала престарелая раздатчица бесплатных приглашений.
        Мася промерил взглядом объект. Так высоко он ещё не запрыгивал.
        - Это мне пойдёт в зачёт по физкультуре?
        - Остряк! — расхохоталась бабка и, подмигнув вышедшему из кабины водителю, добилась нужного эффекта: через секунду Мася сидел в кузове, среди штабелей надорванных коробок, из которых торчали вышеупомянутые листки. Часть из них просто валялись под ногами. Подняв один листок, Максим прочитал: «Благотворительное шоу состоится по адресу…» Была указана одна из улиц Купчино. Местом проведения мероприятия должен был стать какой-то супермаркет.
        - Ваш театр будет выступать в супермаркете?!
        - Не надо так язвить, малыш, ведь ты пока ещё не в курсе, о чём речь…
        - Понятия не имею!
        - Скоро всё узнаешь, потерпи, а сейчас… Как насчёт экскурсии?
        Она стукнула кулаком по крыше кабины, грузовик тронулся с места, стал выруливать в сторону центра.
        - Готовь свои маленькие ушки…
        Старуха понесла такую ахинею, что Масю то и дело бросало в дрожь. Рассказ был полностью посвящён биографии рассказчицы. Карга, пользуясь казённым транспортом, начала мотать его по местам своей и чужой славы: Смольный, Васильевский остров, Выборгская сторона, Невский проспект, морской порт и так далее — почти весь центр исколесили.
        - И здесь я жила… И вот здесь… А здесь в блокаду помогала людям, много помогала, благодаря мне десятки тысяч выжили!..
        Водитель отлично знал своё дело, ловко объезжал соседей по трафику, даже улыбался им и ничуть не матерился. Кстати, он был разительно похож на одного из бомжей, которые весной толкались у киоска с игрушками и называли Масю «серым кардиналом».
        Малец балдел, почти не чувствуя грузовиковой тряски. От старухиных речей веяло то жутью, то музейной плесенью… Но чаще — горечью, перемешанной со многими обидами.
        - А сейчас вы где живёте? — не выдержал Мася, заметив, что машина, покинув центр, набрала непозволительную скорость. Памятник Ленину, что у метро «Московская», указывал «верную дорогу». Похоже, направлялись в Петергоф.
        - Где я живу? Ты это скоро узнаешь! Ради такой чудесной встречи я тебя даже в гости приглашу!
        - Чудесной?! Я же вас обидел!
        - Всё верно, ты почти разбил мне сердце, но потом не постеснялся подойти. Это дорогого стоит, в наш хмурый и неприветливый век… А если вникнуть глубже в событие полугодичной давности, то я обидела тебя гораздо больше…
        - Чем?
        - Своими странными, бессвязными речами! Ты испугался и убежал, ведь так?
        - Логично…
        - Прости, но я так безнадёжно стара, что иногда забываю самые простые вещи, причём, в самый ответственный момент! Говоря современным языком, «выпадаю в осадок», полностью отключаюсь от действительности… Но у меня есть оправдание: случается это в минуты возвышенных размышлений…
        - И тогда вас мучили… эти… размышления?
        - О, да! Я размышляла о своей дочери… Впрочем, я о ней всё время думаю…
        Она снова стукнула по крыше кабины — на этот раз трижды. Драйвер остановил авто, вылез в ожидании инструкций.
        - Теперь — по самому большому кругу! За город, милейший…
        - Слушаюсь, мадам!
        Водитель юркнул в кабину, а «мадам» достала носовой платок, манерно поднесла его к глазам.
        - Я должна, просто обязана время от времени совершать этот маршрут — ради памяти, так что потерпи, а то машину потом не выпросишь…
        - Что конкретно у вас с памятью? Тренируетесь по спецсистеме? — спросил Максим.
        Престарелая мадам сверкнула влажными от слёз очами.
        - Мне не даёт покоя мой поступок… Акт жестокосердия! Много лет назад я прогнала свою единственную дочь, поддавшись настроению…
        - И когда же это было?
        - Очень много лет назад, если скажу, ты не поверишь…
        - Поверю!
        - Да? Ну, хорошо, это случилось почти двести лет назад, точнее — сто восемьдесят… С небольшим…
        Если за блокадницу старуху ещё можно было кое-как принять, то за участницу войны с Наполеоном или Куликовской битвы… Мася снова ощутил страх. И раскаяние в собственной тупости. Наступил на те же грабли, что и полгода назад! Зачем он ей, этой странной нищенке? Надо было после школы сразу домой идти, а не со старухами балясничать. Доигрался. И из грузовика не выскочить на скорости за девяносто…
        А между тем мадам привратница — ведь то была она! — всё время говорила правду. Ну, снова выпала в осадок, в очередной раз забыла представиться, в подробностях поведать, кто она такая… Делов-то! При её работе всех мелочей и не упомнишь. Если раньше забывала представляться, ещё при господине Барском, то в остальные почти двести лет пахоты на зазеркальной службе — и подавно. Память-то со временем ухудщается.
        Внешний вид мадам с тех пор тоже значительно ухудшился: одёжки поистёрлись, обувь полусгнила. А уж какой лексикончик появился! «Чувырла», «жмот», «зараза», «в Караганде»… И тому подобные перлы.
        Сдала старуха привратница, сильно сдала. Причиной тому было изменение общих настроений: как наверху, среди людишек, так и внизу, среди подземных, то бишь зазеркальных жителей. Но об этом чуть попозже. Нельзя бросать на полуслове повествование о мальчике с тяжёлым рюкзаком учебников, когда дело идёт к офигенной, хотя и промежуточной, развязке.
        Пришлось-таки Максимке посетить то место в Петергофе, где некогда стояла гостиничка Свирида Прокофьевича Барского и откуда сбежала дочурка привратницы. Потом грузовик вернулся в город. Там экскурсанта ждали ещё два мемориала, уже таки последние.
        Предпоследний объект располагался на Петроградке, на улице Бармалеева, где привратница, якобы, тоже спасала людей в блокаду. Только где у неё ордена и прочие награды? Орденов на груди у старухи не было, и разговор о них она ни разу не начинала. Спрашивать, однако, было боязно — по причине вероятности вновь услышать ахинею. А самый последний объект, по словам старухи, был на Лиговке, примерно там, где находились и тёти Лялины хоромы, кстати, в последнее время пустовавшие из-за нежелания квартиросъёмщиков долго там находиться.
        С некоторых пор тёти-Лялиных постояльцев начали пугать старые интерьеры. Но так было не всегда! Раньше там квартировали с удовольствием: и центр под боком, и окна во двор. Но позже возникла какая-то странная чехарда: за два месяца съехали пять семей. Ляле тоже было не в кайф постоянно менять замки и составлять новые договора. В итоге на семейном совете было решено: более хоромы не сдавать, себе дешевле выйдет. И вот уже полгода там никто не обитал.
        Когда грузовик причалил к дому, Максим ещё ничего не заподозрил. Ну и что, что они с бабкой вошли именно в тот подъезд? Мало ли там квартир! Но когда лифт остановился на знакомом этаже и старая кудесница, порывшись в карманах юбки, вытащила ключи…
        - Вы снимаете эту квартиру?
        - В некотором роде…
        - А тётя Ляля знает?
        - Вряд ли…
        - Тётя Ляля говорила, что больше не хочет сдавать эти хоромы…
        - И правильно! Нечего тут делать всякой шушере! Так и норовят порыться в чужой мебели… И испоганить её!
        Ошарашенного Масю затащили в гости к нему же самому, в смысле, к его любимым соседям по коммуналке. По горячим следам, пока не изменилось старухино благодушное настроение, он решил продолжить допрос.
        - А вы лично знакомы с тётей Лялей, или только с её маклером общались? Может, он втихаря от неё сдаёт квартиру, а денежки себе берёт?
        Старуха снова беззубо расхохоталась.
        - Нет, с маклером вашим я не знакома, просто живу тут, бесплатно, на правах дальней родственницы…
        Заметив раскрытый Максимкин рот, карга ничуть не смутилась, а, наоборот, пошла вразнос:
        - Я твою тетю Лялю с детства знаю, а вот она меня — нет! Позорище…
        - Не помнит просто? Забыла?
        - Мягко говоря… И дядю Юру твоего знаю — тот ещё юморист и насмешник!
        - Так я не понял: вы придёте к нам за орденами или нет?
        - Нет! По некоторым слухам, твой сосед уже успел их сплавить…
        Ха! Так вот, всё-таки, почему Харитоныч вдруг перестал свою дверь запирать.
        - Но я его не очень виню, сейчас многие пьют, — продолжила старая, вынув из-за пазухи плоский шкалик. На этикетке стояла древняя дата и надпись с буквой «ять». Масе снова захотелось смыться, но подходящего предлога не нашлось. То есть их, предлогов, роилось в голове достаточно, но шестое чувство заставляло продолждать сидеть с открытым ртом и пялиться на чудачку в застиранных лохмотьях. Ладно, хоть убийством с расчленёнкой тут, вроде бы, не пахло, и то хлеб.
        - Ещё раз извините за ордена… Я не нарочно…
        - Да знаю! Хотя, мог бы и бросить пакет, удирая, не так ли?
        - Мог бы, но… Не догадался… Вам они очень дороги?
        - У таких коллекций обычно мощный энергетический заряд, незаменимый в розыске преступников…
        Масе сделалось стыдно. Выходит, что он не только вор, но и дурак, который путается под ногами, мешает преступников находить. Но она-то… Сама-то каким макаром пробралась в эти хоромы? Тоже замашки интересные — как у отпетой воровки!
        - А дверь вам здесь, в самый первый раз, кто открывал?
        - Сама открыла, ноу проблем! — старуха показала ключ, очень похожий на тот, которым они коллективно пользовались.
        - Фигасе… И много у вас наших ключиков?
        - Достаточно, на всю жизнь хватит — и тебе, и твоим потомкам до девятого колена…
        Она вытащила из кармана связку, огромную. Правда, не все ключи на том старом гнутом кольце были металлическими, среди них мелькали и прозрачные… Стеклянные?!
        - Чего так смотришь? Никогда не видел своих будущих ключей? Те, которые прозрачные, их заслужить надо, дожить до них. Лишь тогда они станут металлическими…
        - Типа окончательно материализуются?
        - Ага! Ага! Типа того… Что-то в этом роде…
        Спрятав ключи, привратница приложилась к плоской фляге. Затем стала рассматривать свои наряды, будто видела их впервые. Пошевелила большим пальцем ноги, торчащим из дырявой туфли.
        - Давно я не заботилась о своей внешности… А всё работа клятая! И бесполезная! Одни метания и нервы! А вокруг — такие же замызганные личности, как и я, сплошь такие же… Почти сплошь…
        Вскочив, она метнулась к старинному шифоньеру, который, кстати, появился в прихожей не так уж и давно. Повертевшись перед зеркалом, она пригрозила кому-то кулаком. Кому-то, кто находился по ту сторону отражения. Себе, что ли?
        - Хорошо, хоть шкаф мой мне вернули, навсегда вернули! Отвоевала я его у жуликов! Лучше позже, чем…
        О каком шкафе речь, уже понятно: о том самом. Старуха продолжала вертеться у зеркала, то ухмыляясь, то гадливо морщась.
        - Замызгали народ, замызгали… И меня всю как червями источили, хоть я и не покойница… Ах, какая раньше из меня была дама! Чисто фрейлина! Тьфу! Даже в зеркало смотреть противно…
        Интересно, кто замызгал конкретно её, мадам привратницу?
        Глава 3. Петроградка, ул. Бармалеева
        Судьба мадам привратницы, с момента её ссоры с дочерью Анной и до наших дней, мало кому была интересна, хотя о ней поговорить стоит, и поговорить подробно. Но сначала выясним, откуда взялся легендарный шкаф в Лялиной кватире, а заодно — почему он появился там так поздно. Ведь Ляля, то бишь Алла Скобелева, была прямой наследницей принцессы-болотнянки. Но сия мебель перешла к ней отнюдь не по наследству, а по весьма странному стечению обстоятельств. Шифоньер угодил в пятикомнатные хоромы после серии перипетий, между прочим, связанных с тремя убийствами. Или попытками совершить их, какая разница.
        В принципе, шкафу не привыкать, он и не такое видел. Вспомнить хотя бы графа в несвежей манишке, стоявшего буковкой «г» у его подножия — головой внутрь, пятой точкой наружу… А как душевно с той пятой точкой беседовал Свирид Прокопыч Барский! Прям как с самим графом, который в ту минуту был в отключке, в смысле, давал клятву Имперскому Болоту.
        Видавший виды зеркальный артефакт попал на Лиговку, в квартиру Ляли, с Петроградки, с уже упоминавшейся улицы Бармалеева, где было «предпоследнее обиталище мадам привратницы». И виновником загадочного переезда шкафа стал Юра Лялин. Знал ли он, какое отношение имеет историческая мебель к его супруге? В то время — нет.
        А заводной пружиной, толчковым механизмом данного события стало долгое, почти безразмерное пребывание в Санкт-Петербурге одного японского субъекта. Неоднократно говорилось, что Петербург заманивает сквозняком, а сквозняк у Большой Двери — явление могучее, кого хошь затянет: и японца, и китайца, и филиппинца. Это из дальних гостей. А уж о финнах, немцах и прочих ближних соседях и говорить нечего. Дверь-то Западная.
        Вышеупомянутый японский гражданин был из «купцов», из бизнесменов, а мы уже встречали кой-кого из наших, русских, готового пойти в японские купцы — не далее, как в этом повествовании. Сбылась-таки мечта Свирид-Прокопыча, превратился он в японца, хоть и не сразу, а через двести лет без малого.
        Как потомок князя Люлина вышел на того японца, вернее, на его след? Юра Лялин, с 2007 года прочно окопавшийся в Питере, нет-нет, да и позванивал в Москву, в японское посольство, где он когда-то «верой-правдой» отпахал чуть больше года. Зачем? Да просто пообщаться, побалагурить с сотрудниками, уроки им сделать по телефону.
        Шпиономания в посольстве, начавшаяся в начале девяностых, снова временно закончилась, и из «гаймусё», то бишь из МИДа Японии, снова поступило указание: обучить всех сотрудников посольства, независимо от возраста и стажа, японскому языку. Одна сотрудница, самая сообразительная, догадалась Юре в Питер позвонить. Напросилась в ученицы — по старой памяти. Эти-то уроки и подвели Юру Лялина к истории с покушениями. К счастью, неудавшимися.
        К покойникам в Японии отношение своеобразное, трогательное. Консул Симода, ещё в Юрину бытность, после крушения лайнера над Иркутском, долго сидел на посольской кухне, перебирая пальцами и нежно гладя обгоревшие вещи единственого японского гражданина, бывшего в тот момент на борту, вернее, гражданки — девушки двадцати двух лет. Вещей было немного: паспорт и коричневый норковый вортничок. Видно, купила девушка тот воротничок в России, хотела дома пиджачок или пальтишко справить. Душещипательно было смотреть, как консул и незнакомая ему соотечественница виртуально общались посредством этих вещей, уже после кончины их владелицы.
        А вот ещё случай: японская вдова советского военного разведчика Рихарда Зорге, Исии Ханако, получив на руки урну с прахом мужа, потребовала вскрыть её и, пока не извлекла оттуда все золотые коронки супруга, не успокоилась. Успокоившись, заказала огромный перстень и трепетно носила его до конца жизни. Вот какое отношение в Японии к усопшим. Станете любопытствовать и удивляться, ответят коротко: «У нас другая культура».
        Ну, а отчёты о телах японских бизнесменов, в лихие девяностые регулярно плававших в подмосковных прудах? Юрик переводил их с чувством гадливости, Симода же — напротив, читал проникновенно, как мусульманин читает Коран. Что интересно, других отчётов тоже было вдоволь: о краже арбатскими цыганами сумочек жён дипломатов, о похищении посольских автомобилей и прочее. Но отношение к ним было не такое трогательное.
        Теперь о траурной скорби. Она вполне естественна, когда есть тело. А когда тело не найдено — в этом случае как поступать? Скорбеть рановато, но и радоваться тоже, вроде, нечему. Неопределённость иной раз хуже самого печального известия. Как раз такая ситуация и обрушилась на Юрика, когда тот в очередной раз звякнул-брякнул в посольство.
        - Юр, как у тебя со временем? — поинтересовалась Большая Белая Лида, обожаемая мужской частью посольства и ненавидимая ревнивыми японо-жёнами.
        - А что?
        - У вас в Питере пропал один японский бизнесмен, и у тебя есть шанс подработать.
        - То есть?
        - Поработать переводчиком. Сказали, нужен именно местный гид, хорошо знающий и город, и язык.
        Юрик, конечно же, согласился. Он ведь в первую очередь филолог, и уж потом только торгаш.
        А до того городом бродили слухи о странном японском гражданине, который, будучи с виду не бедным, снял комнату в нищей коммуналочке в центре. Жил там, ни с кем не общаясь, даже с ближайшими соседями. По утрам выходил с чайничком на кухню, а потом брал удочки и тащился на Неву рыбачить. Вечером снова брал чайничек, молча ставил его на плиту, затем выпивал гранёный стакан желтоватой заварки без сахара и удалялся спать, не пожелав никому спокойной ночи. Соседи уверяли, что так продолжалось месяц. Ещё твердили, что город иностранца околдовал. В принципе, да, околдовал, но… Не впервые! Откуда кому было знать, что данный субъект уже один раз бредил Петербургом, и даже жил подле него, на расстоянии всего двух десятков вёрст. И было то в его прошлой жизни, сто восемьдесят с гаком лет назад.
        Продлив визу ещё раз, теперь уже на полгода, японец, наконец, решился снять отдельное жильё. Ход мыслей был, вероятно, такой: раз в коммуналке выжил, то в отдельной квартире и подавно выживу. Дурачок! В некоторых странах лучше держаться коллектива. Расслабился, за что и поплатился. Исчез бесследно!
        А до него в той съёмной квартире пропали ещё две особы, не имеющие друг к другу никакого отношения, пропали поочерёдно и совершенно одинаково — по идентичным сценариям. Третий сценарий, исчезновение японца, сильно смахивал на два предыдущих.
        Начнём с того, что квартиросдатчицей была некая «блокадница», которой, судя по внешнему виду, в лихие военные времена было лет этак пять. С минусом. Да, минус пять лет было той тётеньке на момент конца блокады, ведь родилась она в тыща девятьсот сорок девятом году. Только знали об этом не все. Говорят, что по теперешним «официальным слухам», в Санкт-Петербурге блокадников втрое больше, чем их было за всё время осады города фашистами.
        «Блокадница» была одета по-блокадному: растянутые треники из-под шерстяной юбки с катышками, балахонистый свитер и — венец всему! — мохеровая шапка, старая-престарая, ещё советской вязки. Такую клушу разве заподозришь в чём-то плохом? Да и у квартиры был почти блокадный вид: большая комната с золотым накатом на горбатых стенах и кухня «в состоянии улучшения». Зато санузел… О! Тот поражал евроремонтом. Не хватало только полочки под мыльно-зубные принадлежности. Именно она, полочка, послужила поводом для самой первой интриги.
        Первой пострадавшей стала дамочка, у которой было чем поживиться. Не в смысле шикарных телес и даже не в смысле шикарных манер. Просто-напросто у приезжей были денежки, наличность, лежавшая прямо в сумочке, а не в банке, тыщ этак девять «зелени». По чисто совковой наивности, дамочка сразу же довела этот факт до сведения липовой блокадницы, не подозревая, что та липовая. Последствия были молниеносными: вечером к дамочке пришли. Хорошо ещё, что у неё была врождённая паранойя.
        Вот скажите, станете вы вечером, не слишком поздним, плотно задвинув шторы, пялиться именно на эти шторы, а не на экран телевизора? Нормальный человек не станет, а дамочка пялилась. Ей нравился тканый узор. Короче, пялилась, пялилась и таки допялилась: свозь шторы, в свете уличного фонаря, ей удалось разглядеть зловещую фигуру, которая, шмыгнув мимо окна, потопала, скрипя снегом, к подворотне, ведущей во двор. Вы бы придали значение такой мелочи? Почему мелькнувшая фигура, пусть даже мужская, должна сразу казаться зловещей? И почему тот человек должен ломиться именно в вашу дверь? Мало ли в их подъезде, дверей-то, а во дворе — мало ли подъездов? А если бы квартира, снимаемая дамочкой, была не в первом этаже, а располагались выше, многими этажами выше? Увидела бы она хоть шапку, хоть хлястик пальто зловещей фигуры? Но параноидальной дамочке свезло: она всё видела и всё слышала. И поспешила к входной двери — проверять засовы.
        Придёт ли вам в голову проверять засовы в семь вечера? В семь часов вечера засовы обычно открывают, дабы впустить своё счастье… Впрочем, как у кого получается. У дамочки всё получилось весьма оригинально: лишь только задвинула она засов, как в замочную скважину поник ключ и… стал поворачиваться!
        - Кто там? — пропищала чужим для себя голосом квартиросъёмщица.
        - Я пришёл полочку повесить!
        - Какую полочку?
        - В ванную комнату!
        Бас за дверью звучал нахально. А ведь под рукой у тени никакой полочки не было! Она промелькнула стремительно, с полочкой так не походишь! Мысли женщины находились в полном беспорядке.
        - Мне не нужна полочка, я и без неё прекрасно обхожусь…
        - Не знаю, хозяйка велела повесить!
        Дальнейший диалог был не очень конструктивным, то бишь совершенно бесполезным, недремлющая паранойя так и не позволила приезжей открыть дверь. Или то был Ангел? Многие принимают своего Ангела за непонятно что. Как бы там ни было, женщине будто кто-то шептал: «Потом выскажешь своё «фе» хозяйке, а сейчас — гони этого козла!» И сразу вспомнилась полезная фраза, кажется из кинодетектива:
        - Молодой человек, вы давно с милицией общались?
        Сработало! За дверью послышались торопливые удаляюшиеся шажочки, уже не такие уверенные и нахальные. Бросившись к окну, квартиросъёмщица узрела знакомый силуэт, мелькнувший в обратном направлении, но по-прежнему без полочки подмышкой.
        Постояв малехо, повздыхав и поужасавшись задним числом — многие ужасаются задним числом, даже больше, чем во время ужасной ситуации! — женщина успокоилась, паранойя временно отступила, и даже нахлынули сомнения. Может, стоило открыть? Ну и что, что голос нахальный? Ну и что, что полочку не разглядела? Сейчас ведь всё в мелких деталях продаётся, в разобранном виде, комплект мог запросто и в сумку поместиться, а сумка обычно внизу болтается, сквозь подоконник не видно.
        В общем, пока паранойя спала после шока, пока теряла свою бдительность, её подопечная уже чуть не плакала, и уже отнюдь не от страха. Может, то была сама Судьба?! Может, и познакомились бы! Ах, в тридцать семь лет так трудно знакомиться, да ещё с таким некрасивым носом…
        Жару в эти чувства подлила внезапно позвонившая хозяйка:
        - Почему вы не открыли доктору?
        - Доктору?!
        - Полочка — это предлог, я присылала к вам одного своего родственника…
        - Зачем?
        - Как зачем? Познакомиться! Вы ведь не замужем?
        - Разведена…
        - Ну вот, он тоже разведен, такой солидный мужчина, а вы ему дверь не открыли… Курица!
        Эх, квартиросъёмщица совсем уж было расстроилась, но, к счастью, паранойя, несколько минут дремавшая, вдруг оклемалась и бросилась на выручку наивной «курице». Та, под её нажимом, вдруг вспомнила, что солидные люди, даже при наличии ключа, обычно сначала звонят в дверь, или вообще по телефону, словом, предупреждают о визите заранее.
        - А почему же он сначала не позвонил?
        - Тьфу, ты, бестолочь! Чтобы показать вам, что он свой в доску, друг семьи! Для большего интима!
        - Ага…
        Нет, не «ага». Не очень убедительно звучали слова хозяйки, этой старой бл… «блокадницы». Для большего интима! Разве так выражаются женщины в летах, пережившие ужасы блокады? Могла бы спросить у гостьи, нужен той интим с незнакомцем или не нужен. Гостья ведь не на помойке себя нашла… «Ага» страдалицы вдруг окрасилось иронией и сарказмом.
        - Ага… Ага! Друг семьи удрал, лишь только я про милицию вякнула…
        На том конце «повесились». За недостатком аргументов, конечно же.
        Наутро хозяйка притащила под дверь квартиры всю семью — для разборок. Правда, семья была невелика: интеллигентная дочь с не менее интеллигентным зятем. Жаль, не было глазка накануне вечером в двери, а то квартиросъёмщица мигом бы признала в зяте «доктора».
        Проснувшись от настойчивого звонка и метнувшись открывать, прямо в ночной рубашке, квартиросъёмщица вдруг вспомнила вчерашние события, и ей снова стало жутко.
        - Кто там?
        - Да открывай уже, замуровалась!
        Голос хозяйки звучал не менее нахально, чем накануне вечером, а рядом с ней, вне всякого сомнения, находилась ещё парочка персон — кто-то хихикал и шептался, тоже очень нагло.
        - Не открою! Вы не имеете права так часто меня беспокоить!.. Вы нарушаете мои права!.. — полились из уст бедняги неожиданные для неё словечки, явно внушённые паранойей. Или Ангелом.
        Походив ещё пару дней на Бармалеева, позвонив и побарабанив в двери, хозяйка решила вызвать плотника и двоих понятых. Для произведения взлома. Раз истеричка заперлась на засов и так долго не выходит, даже в магазин, а на телефонные звонки не отвечает, значит с ней что-то неладно. Может, она вообще маньячка. Может, повесилась с перепугу. Вместо полочки!
        Однако, войдя в квартиру, никто из четверых участников взлома никакого тела не обнаружил — ни живого, ни мёртвого. Может, трусиха смылась через окно? Нет, шпингалеты крепко сидели в гнёздах. Тогда что? Уехала тихо, ночью, в свою тьмутаракань? На том и порешили, как бы забыв, что взламывали дверь, запертую на задвижку. Короче, тела не было, а куда оно пропало, уже мало кого интересовало, всем не терпелось разбежаться по домам.
        История, сулившая стать криминальной, закончилась вполне цивильно и практически вничью, даже с некоторым перевесом «блокадницы». Трупа не было, зато имелся повод для радости: деньги, внесенные «курицей» вперёд, за полгода съёма, можно было оставить себе.
        Глава 4. Вторая и третья истории, леденящие душу
        Вторая история была ещё похлеще, ибо следующий квартиросьёмщик оказался морячком, выгнанным родной супругой из родной же коммуналки, где-то там, у себя, в Выборге. Или в Кингисеппе, неважно. Захотел трудяга от семьи своей отдых поиметь, месячишек этак… на несколько. К нему, как ни странно, тоже нагрянули, хотя наличных денег при нём было не густо — убивать-то, вроде бы, и незачем.
        Нагрянувшим оказался не доктор, а некий сибиряк, который месяцем раньше снял эту же самую квартиру и тоже имел от неё ключ. Но и ему не посчастливилось переступить порог, ибо морячки народ бывалый, и без паранойи двери на засовах держат. Тот диалог был чуть длиннее, чем у «курицы» с липовым доктором:
        - Кто вы?
        - А вы кто?
        - Я тут квартиру снимаю…
        - Во, дела! Ну, хозяюшка, ну ушлая бл…
        Дальнейшая словесная дуэль проходила в нецензурных выражениях. Сибиряк ушёл, вернее, улетел в Сибирь. Он, собственно, нагрянул просто так, на пару минут, посмотреть, как идёт обещанный ремонтец. Перед обратным вылетом звякнул хозяйке, в суд обещался подать. А она-то тут при чём? Тут хозяйкиной вины было ещё меньше, чем в предыдущий раз: зачем сибирскому фирмачу возвращаться через месяц, когда он клятвенно обещал отсутствовать полгода, на время ремонтца?
        Морячок, в отличие от «курицы», о своих правах знал больше: заявил, что заставит выплатить весь аванс назад, за все шесть месяцев, плюс неустойку, грозился всё это зубами вырвать. В ответку хозяйка, раздобыв небольшую дозу наркоты, подкинула её на следующий же день в прихожую, засунула под обувной стеллажик, пока постоялец ходил искать себе новое жильё. Заодно и задвижку сковырнула, вызвав того же плотника — на правах хозяйки. Знала, что делала! Вечером, узрев свет в окнах, она с тремя милиционерами, ловко пробралась в прихожую, ибо задвижки уже не было, и огласила помещение визгом:
        - Гляньте, да у него тут наркотики! Ну да, он же моряк!
        Почему у морячка обязательно должны быть наркотики? Логика неясная. Голова морского волка, никогда не знавшего наркоты, в тот момент сработала на славу: он заперся на швабру, просунул её через ручку двери, находящейся между прихожей и комнатой. Странный человек, эту дверь ещё легче взломать, чем входную! Однако, и на это нужно время. Хоть какое-то. За те минуты, что ломали дверь, морячок успел исчезнуть. Напрочь. Его тоже не нашли — ни живым, ни мёртвым. И это снова при спущенных шпингалетах!
        Милиционеры, потоптавшись, ушли. А хозяйка снова начала подводить баланс: трупа нет, но его денежки за полгода остались. Можно было новых дураков искать, ведь сибиряк не заводной туда-сюда мотаться, да и авиабилеты не дешёвые. Когда-а-а ещё нагрянет…
        Такой ход мыслей был у липовой блокадницы. Ну, и как же у неё после этого с мозгами? А какая ситуация может быть с мозгами у бабенции, видевшей конец блокады в минус-пятилетнем возрасте.
        Эти два эпизода, вроде бы, незначительные, которые и сравнивать-то нельзя, имели объединяющий момент: обоим вышеупомянутым страдальцам, за время их весьма короткого пребывания в той норе, успела позвонить какая-то дама, довольно пожилая, и выдать текст: «Вы согласились на первый этаж?! Там же в подвале крысиные блохи!» Услышав молчание в трубке, бабулька добавляла: «Ту сумму, что с вас взяли, надо на десять делить, как минимум». Кто то был? Соседка по подъезду? Завистница из дальнего района, некогда квартировавшая на Бармалеева? Нет, пожалуй, та бабка служила городской «вышибалой». Кстати, и «блокадница» вполне тянула на эту роль. Всё вышеописанное подтверждает: Город-Дверь всех без исключения гостей любит одинаково.
        Ну, а третья история, та была ещё короче. Третий незаконный постоялец, впоследствии тоже исчезнувший, тот необычный японец, не проторчал в квартире и двух часов, даже свой вечерний стаканчик выпить не успел. Успел только распаковать чемодан, довольно небольшой, как вдруг…
        Нет, то был пока ещё не «доктор», и тем более не сибиряк. Сначала зазвонил большой стационарный телефон. Японец кинулся к нему, ибо знал пару слов по-русски.
        - Арё…
        - Вы согласились на первый этаж?! А вы знаете, что у вас в подвале крысиные блохи?!
        Японец не смог ничего ответить. Он слово «блохи» ещё не выучил. Да и другие слова подзабыл. Вместо ответа выдавил единственное слово, которое вспомнил.
        - Да…
        - Знаете?! И даже не поторговались?! Ту сумму, которую с вас взяли, надо делить на десять, это уж как минимум…
        - Да… — снова выдавил японец.
        На том конце раздались гудки. «Вышибалы» не могут тратить много времени на каждого, приезжих-то уйма!
        Ну, а дальше… Дальше во входной двери стал поворачиваться ключ…
        Не зная, радоваться или плакать, иностранец стал в растерянности шарить взглядом по комнате. Взгляд упал на зеркальную поверхность старенького шифоньерчика. Поверхность затуманилась, покрылась рябью…
        Хорошо, что вертевший ключом в двери вошёл не внезапно — ему, всё-таки, необходимо было знать, один ли дома клиент, сначала прислушаться хорошенько. Вдруг клиент с любовницей? Или даже с двумя? Япончики нашеньких любят…
        Эта пауза дала иностранному квартиросьъёмщику возможность доглядеть спектакль до конца. Единственной актрисою той пьесы была обшарпанная старуха. Но с претензией на хорошие манеры! Она грациозно выпрыгнула из зеркала, сунула под нос японцу зелёненький, недурно пахнущий флакончик.
        - Пейте! Быстро!
        Эти два слова он, к счастью, знал и сразу же подчинился. Затем, влекомый за рукав пиджака, он подчинился и дальше: сделал буквально всё, что ему велели шёпотом и жестами. А не было другого выхода! Неизвестный гость в прихожей пугал японца гораздо больше, чем старуха-медиумша. Кстати, лицо последней казалось до боли знакомым.
        Деньги третьего постояльца, тоже за шесть месяцев вперёд, «блокадница» оставила себе, но, по закону справедливости, они ей в пользу не пошли, как и предыдущие две добычи. Сколько верёвочке ни виться… Менты, пару дней назад приходившие для поимки наркомана, установили непрерывную слежку за подъездом. И, конечно же, видели, куда вселился японец. Один из ряженых в штатское даже помог гостю чемоданчик донести — от такси до квартиры. Видели дозорные и зятька, направлявшегося вечером к подъезду. А лишь только поднялся вой о пропаже иностранца, быстренько пришили липовой блокаднице и убийство с расчленёнкой, и квартирное мошенничество, и… ту же наркоту! Её хранение «в промышленных количествах». Жить-то им на что-то надо.
        Пришлось нерадивой квартиросдатчице откупаться: отдавать всю выручку за интриги, плюс срочно продавать имущество. На тот момент, когда Юрик, в сопровождении секретаря московского японского посольства и ментов, вошёл в загадочные интерьеры, аккурат стоял вопрос о продаже мебели. Шкаф непонятного года выпуска сразу бросился в глаза: Юрик немало повидал антиквариата, чувствовал флюиды старинной вещи. Купил, короче. Хватило денег, уплаченных ему за несостоявшийся перевод японской речи несостоявшегося трупа. Без аванса Юрик давно не работал — перестраховывался. И тут, будто почувствовал подвох, попросил за всю работу сразу наперёд. Дали!
        На Лиговку шкаф попал в ноябре 2010-го, ещё не зимой, но уже когда выпал первый снежок, а под ним образовался гололёд. При перевозке возникла проблема — грузовик чуть пару раз не выехал на тротуар, причём, на дикой скорости. Кому-то непонятно, а сведущий наблюдатель скажет: знаковые исторические вещи с одного места на другое так легко и просто не перевозятся.
        И знаковость была у шкафа, и историческая ценность, и… немалые заслуги перед местным населением! По зазеркальному приказу, в те голодные дни Блокады из арктефакта выскакивали то хлеб, то масло, а тои молоко выкатывалось — в закупоренных металлических бидонах. И ещё много всякой всячины. Всякий раз там, где находился шкаф, одна, отдельно взятая, квартира начинала шиковать в еде. Правда, тут же разносились сплетни: мол, узкий круг партийцев, всяких там райкомовских работников, обеспечили себе райское существование, вовремя заграбастав все имеющиеся в городе склады. Но верили такому далеко не все.
        Как бы там ни было, шкаф в войну помогал, и помогал солидно. И теперь стремился помочь — время-то и сейчас не безоблачное! Но такую помощь, мистическую, зазеркальную, с голодушной эйфории принять ещё как-то можно, а на трезвую современную голову — боязно. Согласитесь, на хлеб-масло сейчас у каждого найдётся, и брать их через зеркало — большие крайности. Тем более что семьи, имеющие средства на съём квартиры, отнюдь не бедные. В итоге обоюдное недопонимание вышло: квартиранты в испуге удирали, а шкаф всё время обижался. Ладно бы, его просто боялись… Но зачем же потрошить?! Зачем брать отвёртки и разбирать на части?!
        Пришлось их всех, этих любопытствующих хамов, разогнать, причём самыми недозволенными, запрещёнными в спорте методами. Последний «удар в пах», в буквальном смысле слова, получил жилец в семейниках, попытавшийся с бодуна выковырять зеркало из рамы. Из зеркала вылезла волосатая рука, примерно такая же, как и у него самого, и с такой же отвёрткой, из-за чего тот решил, что это его отражение. Но отражение не сильно слушалось и не шибко повторяло движения пьянчуги: фантом нанёс удар прямо по труселям, аккурат по их центральной части.
        Теперь ясно, почему ни одна из квартировавших в последнее время семей не могла долго выдерживать пятикомнатных хором на Лиговке, хотя Ляля с них со всех брала по-божески, в силу своего мягкого характера.
        К моменту, когда Мася уселся в той квартире поговорить с привратницей «за жизнь», жизнь артефакта уже давно текла по-старому: чинно, благородно, без приключений. С того самого ноябрьского дня — снежного, но солнечного, до нынешней осени, до теперешнего жёлто-золотистого сентября. Солнечные блики, украдкой пробиравшиеся сквозь двери комнат в прихожую, несли старому шкафу приветы от современной жизни — по-прежнему неласковой, но чертовски интересной.
        Что касаемо интереса, шифоньер был и сам себе развлекуха, то бишь, в этом плане вполне самодостаточен. В нём всегда такое происходило, что никакая внешняя фантазия не могла соперничать с его собственной. Ну, а теперь, когда комичная старуха вертелась перед ним, словно перед дворцовым трельяжем… Мася захотел помочь ей в этих танцах. И глянуть в зеркало, поглубже…
        - Тебе интересно, почему неважно одетая старуха так долго любуется своим отражением? Небось, считаешь меня сумасшедшей?
        - Да что вы! И в мыслях не было! — промямлил Мася, подойдя к ней и взяв за локоток… Как бы приглашая на танец, хотя танцевать сроду не пробовал, видел только, как другие танцуют.
        - А чего шею-то тянешь? Заинтересовался зеркалом? Чувствуешь, что за ним — шикарный мир?
        - Я слышал, что за зеркалом есть антимир — точная копия нашего…
        - Ещё чего! Будь так — я бы вообще спилась, а тут, как видишь, цежу умеренно, что в моём возрасте приветствуется… Хорошие сорта вина и коньяка расширяют и даже чистят сосуды!
        Она сделала несколько глотков сосудорасширяющего, а затем, схватив Масю за талию, будто он девушка, стала кружить его в вальсе. И музыка откуда-то взялась! Опять гипноз, не иначе…
        Гипноз усилился, когда пришлось ещё и выпить. Нет, не из бабкиной фляжки, а из какого-то зелёного флакончика, маленького, как для детской игрушечной кухни. Таких флакончиков полно в хозяйстве Лялиной Кристины. Согласно метрике — «Кристины Юрьевны Лялиной».
        Кружась в гипнотическом танце, Мася думал в первую очередь, как бы не отдавить бабке ноги, её раздолбанные чапчики, и уж потом — куда его несло. Одновременно обо всём думать не получалось. И это хорошо! К концу танца обнаружилось, что оба танцора перемахнули за черту, обозначавшую вход в болотное зазеркалье. Добровольно, не выпивши, будучи в трезвом рассудке, через зеркало даже бутерброд не возьмёшь, руку побоишься просунуть, а не то, что целиком, всем телом, лезть в эти глубины…
        Очнулся Мася внезапно: бабка разжала клешни, и он едва не грохнулся на пол. Так и случилось бы, если бы кто-то сильный и по-мужски уверенный не подхватил его сзади. Оглянувшись, маленький гость увидел водителя грузовика. Шустёр, однако, старухин драйвер! Как это он успел раньше них в шкаф заскочить, да ещё и совершенно незаметно? Ах, да, они же на кухне чай долго пили…
        Что самое смешное, шофёр успел переодеться, побриться, и надушиться! Новые одёжки водителя грузовика, напомаженная причёсочка, а также потрясающий запах одеколона делали из него графа или актёра кино. Уже и бородавка на щеке смотрелась не уродливо, а симпатично: с той бородавкой, подмалёванной как родинка, он напоминал Роберта де Ниро.
        - Это тут у вас чего? Театр, о котором вы рассказывали? — не нашёл ничего лучшего спросить Мася с перепугу.
        - Ага!
        Пространнее ответить старухе не дали: послышался топот ботинок и туфель, примчалась странная, диковинно выряженная толпа, впереди которой были люди, одетые примерно в том же стиле, что и водитель. Денди и леди! Парами, под ручку! Класс! «Напомаженнный авангард»! Масе тоже захотелось постоять под ручку хоть с одной из этих дамочек, а что? Скоро возраст переходной начнётся, надо же начинать репетировать!
        «Напомаженный авангард», леди с кавалерами, устроили приветственную декламацию. К счастью, не очень долгую.
        - Если из света слепили конфету, большая цена у конфеты этой!
        Старуха, казалось, не слушала их. Она с понурым видом разглядывала свои туфли и бормотала:
        - Ну, вот, все нарядные, а я, как всегда, замызгана до крайности… И верхний народ весь, чисто весь замызган… Большевики их замызгали и обесточили! А вместе с ними — и меня…
        Так вот, кто замызгал мадам привратницу! И обесточил…
        Глава 5. Подписка о неразглашении
        Пока Мася смекал, в какую сторону лучше глядеть и на кого отвлекаться, к нему подбежала девушка лет двадцати, одетая как «напомаженные авангардники». Но почему-то вся бесцветная, как на чёрно-белом фото, а также совершенно не надушенная.
        - Ты Максим Дворников?
        - Не Дворников, а Дверников! — огрызнулся Мася, фамилию которого и в школе постоянно коверкали.
        - Не надо злиться, а то дружба у нас с тобой не получится! В конце концов, придётся разводиться, а это неприятно!
        Мася обескураженно зашевелил ушами. Этот трюк у него и раньше хорошо получался — в шутку, ради хохмы, а тут непроизвольно вышло.
        - Ой, какой ты смешной! И худенький! А мне нравятся плотные мужчины, спортивного телосложения… Хорошо ещё, что ты генетически не коротышка… вроде… Вроде бы, не должен карликом стать!
        Мася, и вправду, в свои десять лет был выше всех одноклассников. О нём даже в стенгазете статейку написали, и стишок в ней был: «Не получится в «А»-классе обозвать Максимку Масей…» Хм, если бы школьный поэт ограничился только этим! А то дальше шло: «… Максимальный у него — рост. И больше ничего!» Последнее «И больше ничего» бесило страшно. Вот и сейчас, получив дозу воспоминаний, Фантомася насупился.
        - Ну, и идите к мужчинам… Я здесь при чём?
        - А при том, что я твоя будущая жена, вернее, сначала — невеста…
        - А зовут тебя… вас… как?
        - Кристина. Кристина Лялина. Давай сразу на «ты», а?
        - Хорошо…
        Мася протянул руку для пожатия. Кристина сделала то же самое, но сначала кокетливо обвела взглядом присутствующих и громко прыснула. Все вежливо заулыбались. Через секунду стало ясно, почему им сделалось так весело: рука девушки была неосязаемой.
        - Не трогай то, чего пока нет! — гаркнула мадам привратница.
        Все остальные перестали улыбаться, застыв в поклоне. Разодетые, густо напомаженные, почти божественно пахнущие личности кланялись старой вонючей нищенке! Ну да, в зазеркалье ведь всё наоборот.
        - Торжественная часть окончена, все по местам! — прозвучал ещё более властный голос старухи. Толпа повиновалась.
        Когда исчез последний напомаженный субъект, постепенно стала рассасываться дымка — смесь пудры, испарений и прочих видимых флюидов. Взору Фантомаси предстала огромная стена — почти глухая, без окон, с одной-единственной дверью, но зато какой!
        Мася много путешествовал по разным местам, с подачи и за счёт дяди Юры, даже за границей успел побывать. Там он видел много-много больших красивых зданий и впечатляющих гостиниц. Да и в Санкт-Петербурге таких зданий хватает. У многих современных зданий главный вход выглядит именно так: огромная стеклянная вертушка, состоящая из двух, трёх или четырёх отсеков. Не более четырёх. Здесь тоже была вертушка, но войти в неё, вот так сходу, оказалось делом невозможным. Первый отсек был напрочь заполнен — битком! Второй тоже выглядел негостеприимно — какие-то люди плотно стояли и понуро смотрели под ноги. С третьим отсеком — та же история. С четвёртым, пятым, шестым… Аналогично! Сколько же их было всего? И не блистая математическим умом, можно было сообразить, что угол, под которым располагались стенки отсеков, не позволял вертушке иметь их больше шести. А вертушка всё двигалась, новые отсеки всё появлялись и появлялись, и ничуть нельзя было сказать, что там сидели люди, виденные ранее, ибо каждая группа по внешнему виду резко отличалась от остальных. Тогда что? Принцип велосипедной цепи, когда лишь часть
звеньев соприкасается с зубчатым колесом?
        Нарочито медленное вращение стеклянной многоячеистой диковины раздражало, её невидимая часть казалась бесконечной… В хвалёном зазеркалье могло быть и поинтереснее! Глянув на застывшее лицо мадам привратницы, не выпускавшей из рук флягу, Мася понял: ждать придётся долго. Разочарованно промямлил:
        - Они что тут у вас, катаются, как на карусели?
        - Живут они там, — мрачно буркнула мадам.
        - А чего не улыбаются?
        - Вот и я о том же!..
        Мимо проплыли ещё несколько отсеков, тоже битком набитые.
        - И когда же будет пустое, или хотя бы полупустое отделение, ну, чтоб мы могли войти?
        - Мы войдём через другую дверь, а здесь я провожу ежедневную проверку…
        - А-а-а… Значит, всё-таки, они катаются…
        Ещё немного поглазев на весь этот унылый аттракцион, неутомимая привратница схватила Масю за локоть и повлекла левее, туда, где неожиданно открылся вход в громадный коридор, скорее смахивавший на тоннель метро, только не круглый, а прямоугольный в сечении. Идти туда или нет — было, по большому счёту, всё равно. Раз во всей этой бодяге была замешана Кристина Лялина, то вопросов задавать не стоило, оставалось подчиняться. Будь что будет! Неизвестность ни грамма не пугала, наоборот, было дико интересно.
        Пока ещё не вошли в тоннель, Мася поспешил оглянуться. Хотелось выяснить, что осталось там, где они перешли зеркальный рубеж. Но вместо тыльной стороны шкафа или другой какой мебели, там тоже была стена. Ничего, кроме гладкой стены необъяснимого цвета. Впрочем, и на месте зияющей дыры тоннеля пять минут назад тоже ничего не зияло — Мася помнил это отлично. Там была плошная стена, на фоне которой клубился какой-то туман. А может, то шустрили местные привидения?..
        - Рот не разевай! — заставила очнуться старая. — Надо спешить, а то домой не успеешь вернуться…
        Мася вздрогнул.
        - А сколько времени?
        - Не бойся, я пошутила, наверху время течёт гораздо медленнее. Сейчас там чуть больше, чем когда ты обычно приходишь из школы…
        - Не может быть! А я боялся…
        - Чего ты боялся?
        - Что я скажу дяде Юре…
        Не успел Мася договорить, как старуха вытащила из кармана что-то вроде ай-пода или ай-пэда, только более навороченную игрушку.
        - На, смотри…
        - Что это?
        - Специальная машинка для слежки!
        На дисплее «машинки» показалась комната их коммуналки, где дядя Юра обычно отдыхал после трудов.
        - Дрыхнет твой дядя Юра, слинял с работы пораньше, уморили его виноделы. Так что можешь дать ему поспать, между прочим, большую услугу окажешь ему этим…
        - Скажите, а что, всё-таки, делают те люди, ну, которые в вертушке? Тоже какую-то работу?
        - Проходят проверку, один из них должен стать привратником — прийти мне на смену…
        - Это что-то типа стажировки?
        - Ага! Только как я смогу доверить хоть кому-то из них участок, когда ни у одного нет чувства юмора и элементарной выдержки? Устали, видишь ли, скучно им от дверной жизни, ненавидеть уже друг друга начали… Хоть бы одна сука улыбнулась или послала мне в ответ воздушный поцелуй!
        - Ну, и словечки у вас, у нас в деревне — и то не каждый так ругается!
        - Исправлюсь, обещаю, просто нынче не до этого! Вот сейчас, к примеру, мозжечок мой занят мыслями о том, кто будет тебя назад провожать…
        - А-а-а… — протянул Мася, но не разочарованно, а радостно. Сам тот факт, что ему не придётся тащиться через город с подозрительной чумичкой, сильно радовал. Лучше уж под ручку с Бэтменом или с Эльвирой, повелительницей тьмы!
        Путешествие по тоннелю оказалось скучным. В скальных пещерах хотя бы можно разглядывать причуды невидимых каменотёсов, но стены, потолок и пол тоннеля были выложены мелкой шершавой плиткой, снова непонятного оттенка, а освещение, довольно скудное, проникало через щели между этими квадратиками. Звуков никаких не было, запахов тоже.
        - Что, надоело тебе тут болтаться, небось, жалеешь, что связался со мной? — снова мрачно буркнула мадам.
        - Да как сказать, сегодня по ящику обещали баскетбольный матч между…
        Старуха щёлкнула кнопочкой. Теперь на дисплее «машинки» играли в баскет. Ну, дела… Однако, веселее от этого не стало.
        - Что, снова кисло?
        - Да как сказать…
        - Как надо — так и говори!
        - Если бы вы мне эту вещь подарили…
        - Раскатал! Не путай свои игрушки с объектами стратегического назначения! Предлагала же приставку… Но ты отказался! Могу новым ай-пэдом побаловать… На, держи!..
        - Благодарю…
        Спрятав подарок в карман, Мася вздохнул с облегчением. Хоть не зря попёрся в этот зазеркальный мир, убогий-преубогий. Вестибюли иных трёхзвёздочных гостиниц и то приятнее.
        А между тем на покрытых мелкой плиткой стенах стали появляться многочисленные двери и входы в коридоры, ведшие в непроглядную темноту. Сколь Мася ни напрягался, не увидел там, в глубине, ничего интересного…
        Одна из дверей оказалась распахнутой. За ней был небольшой зал с низким потолком и с ещё худшим освещением, чем в коридоре, по которому они мчались. Бабка чуть притормозила у той двери, благодаря чему Фантомася разглядел в центре зала большой, совершенно голый, овальный стол. Вокруг него стояли и сидели несколько мужчин в мешковатых одеждах, точнее, в балахонах из мешковины. На пузатой талии у каждого была завязана верёвка, не очень туго — что-то вроде свободного пояса. Старуха разродилась серией воздушных поцелуев. Мужики ответили ей тем же.
        И снова мадам привратница потащила Фантомасю вдоль ужасно скучного коридора. Больше никакие комнаты и боковые лабиринты на пути не попадались. Зато попался лифт — в него и сели.
        - Сейчас прокатимся, ноги-то не казённые! — рявкнула старуха с неистовым энтузиазмом.
        Мася одобрил эту идею. Ему с самого начала хотелось на чём-нибудь покататься, ещё с момента наблюдения за «гостиничной вертушкой», но говорить об этом было как-то неудобно. Итак, помчались! Уже само движение лифта вверх явилось страшным сюрпризом. До того Фантомася был уверен, что после пробежки по тоннелю перейдёт из менее глубокого подземелья в более глубокое, и даже мысленно себя к этому готовил, хотя и страшновато было. Но теперь, взлетая чуть ли не ракетой к непонятным высям, он не знал, что думать, чего бояться и что на эту тему говорить. Потому сказал лишь: «Ёшкин ко-о-от!» А что тут ещё скажешь, когда, судя по набранной скорости и по времени, проведенному в кабине, они должны были давно выйти на околоземную орбиту. Скорей бы эта пытка кончилась, скорей бы хоть какой-то отдых… Словно читая Масины мысли, старуха смотрела на него с улыбкой, видать, с момента взлёта кабины лифта её настроение тоже резко пошло вверх.
        - Устал?
        - Немного… И кушать хочется…
        - Потерпи еще чуток! Повар накроет тебе прямо в спальне…
        - Повар?! В спальне?!
        - В твоей спальне. Это одна из многочисленных уютных комнат анфилады Повелителя. Будем готовить тебя в наше начальство, местное, петербургское!
        - Шутите?
        - Не-а! — сказала мадам, стервозно прищурившись.
        - А вы чё… пока живёте без начальства?
        - Сначала выдержи экзамен, а потом вынюхивай — что, да как…
        - Млин… Если я буду местный начальник, то кто тогда самый главный?
        - Ишь, чего захотел! Ладно, скажу: один из тех пузатых мужиков, у которых вместо поясов верёвки! Именно ему я поцелуйчики слала!
        - В той темноватой комнате было много мужиков, а вы слали поцелуи одному… Думаете, он догадался, что именно ему?
        - Ещё бы! В его присутствии других необходимо игнорировать!
        - Но остальные ответили вам, все поголовно!
        - Ещё бы не ответили! Пусть бы посмели — я выше их рангом…
        - А можно ещё разочек на них взглянуть?
        - Нельзя! По тому коридору ходят один раз в жизни, на смотрины к Главному, к всеобщему нашему правителю.
        - А он что, не может смотрины по телеку смотреть или по… «машинке»?
        - Может, но есть обязательный ритуал, без него никак…
        Мася притих, призадумался. Потом брякнул наугад:
        - А ваш самый главный часом не Люци…
        - Хоть горшком зови, только в печь не сажай! Кстати, Главному в печи — самый комфорт!
        Через несколько секунд раздвижная дверь отворилась. Усталые путники ступили, прямо в затрапезной обуви, на пушистый бежевый ковёр шикарной гостиной. При этом неудобно стало только Масе. Мадам привратница, сбросив дырявые чапчики, босиком помчалась к противоположной стене — звонить в большой зычный колокол, напоминавший корабельную рынду.
        Вокруг колокола, на огромном перламутровом пульте, замелькали разноцветные огоньки, потом погасли. Дверь противоположной стены раздвинулась, словно в лифте, и взору Маси предстала длиннющая, сверкающая золотом анфилада комнат. Она пустовала секунды две. Затем, из её дальнего конца донёсся рокот, топот и смех — то приближалась толпа каких-то людей.
        Когда прибыли все до единого, в анфиладе снова стало пусто, а в гостиной — тесновато. Зато как прикольно! Прибежавшие на зов мадам молодые люди были разнаряжены ещё чуднее, чем «напомаженный авангард», участвовавший в первом приветствии: на них была своеобразная униформа, помесь лакейской ливреи с офисным костюмом. Это у мужчин. Дамы смотрелись не менее оргинально: сверху — парики, пышные оборки вокруг пышного же декольте, а снизу — мини-юбки. Абсолютно все пришли без обуви, только ноги у них были чище — раз в пятнадцать! — чем у мадам привратницы. Хотя, казалось, эту разницу никто не замечал. Казалось… Каждый из прибывших бросился целовать старухе руки и… ноги! Прикладывались с разбегу, вежливо удыбаясь, и при этом ни один не поинтересовался, мыла ли старая привратница свои клешни и ходули, а если мыла, то как давно…
        Один из парней метнулся к бабкиным чапчикам, стоявшим у входа. Он поставил их на поднос из инкрустированного металла и вкрадчиво спросил:
        - Как обычно, мадам привратница?
        - Ну, ты же знаешь! — мурлыкнула та.
        Другой парень в ливрее «а ля офисный костюм» принёс старухе кресло, а двое его «сослуживцев» бросились к Максимке, осторожно взяли под руки.
        - Мадам, новый кандидат ночует там же, где и предыдущий?
        - Ночует?! Вы же обещали отвести меня домой! — Максим почувствовал себя на грани слёз.
        - Не пугайте новичка! — воскликнула мадам. — Я сама объясню ему, что да как. А сейчас — молча, без лишних разговоров, ведите его в комнату. Помогите вымыться, осмотреться, расправить плечи, ну, и… принесите ужин!
        Парни повиновались, предварительно изобразив поклон. Именно изобразив, так как движения их синхронностью не отличались. Да и застыли они в этих своих позах враскорячку! Похоже, что в тех покоях вышколенный персонал не особо требовался.
        - Да! Чуть не забыла! Подписка о неразглашении! — крикнула мадам.
        Максимке принесли бумагу и авторучку с золотым пером.
        - Всё, что ты здесь видел и ещё увидишь, всё, что слышал и ещё услышишь, не должно выходить на поверхность — ни под каким предлогом… — хором продекламировали все собравшиеся, включая и мадам. То была вторая коллективная декламация за последние пару часов.
        Мася пробежал глазами текст, собрался ставить подпись, но мадам вдруг изменила процедуру:
        - В этот раз отпечатка большого пальца достаточно!
        Глава 6. Помолвка в режиме не очень строгой секретности
        После процедуры ливрейные препроводили гостя в спальню. Конвоируемый двумя лощёными красавцами, Мася чувствовал себя маленьким уродцем. Но это ощущение быстро улетучилось. Побывав сначала в ванной, затем побегав по шикарному изумрудному ковру, попрыгав и поотжимавшись на многочисленных тренажёрах, он почувствовал неожиданный прилив сил и… веселья! Спальня, кстати, напоминала размерами их школьный спортзал.
        Парни ещё некоторое время не уходили.
        - А теперь — расправить плечи! — скомандовал один из них тоном физрука, подводя Максима к огромному настенному зеркалу.
        У зеркала Мася снова испытал потрясение: его рост как бы увеличился, тоненькие ручки окрепли, ножки тоже и, вроде, даже сделались ровнее. А грудь… Она прямо на глазах стала покрываться порослью!.. Оторвав взгляд от зеркала, он оглянулся, дабы получить ответ на многие вопросы, но обнаружил, что остался в комнате один. А повернувшись к отражению снова, с благоговением и восторгом отметил, что буквально за эти пару секунд в его внешности произошли ещё более «мужественные» изменения. Для усиления эффекта, он метнулся к тренажёрам и за несколько секунд накачал себе всё, что хотел. Всё, что когда-то мечтал увеличить! Вот это да… Пускай теперь Кристина Лялина, которая сама ещё даже не существует, оценит его бицепсы.
        Схватив мобильник, Мася запечатлел себя на фото в нескольких ракурсах. Шикарно получилось! А если ещё и перекусить? Его невеста любит мужчин поплотнее! Умяв всё, что стояло на столе, Максим снова принялся себя фотографировать, с восторгом наблюдая положительные сдвиги, которые не заставляли себя ждать. Затем его сморило, и он ненадолго захрапел. Мужским храпом!..
        На новом месте гостю снились коридоры преисподней, уже не такие тёмные, как накануне. Щели между плитками облицовки сделались шире, сквозь них проглядывало пламя, живущее внутри земного ядра. Земного ядра! Теперь понятно, почему лифт так долго мчался…
        В остальном Фантомасин сон можно было бы назвать спокойным. Если бы не странные визиты в его комнату.
        Сначала на кровать уселась ворона, почему-то розовая и прозрачная. Затем медленно и бесшумно отворилась дверь. В спальню заглянула какая-то девица, «паинька с лицом гимназистки», каких полно на картинках в учебниках истории. Ни слова не промолвив, она тоже села на краешек Масиной кровати. Хм… Уселась и стала нагло гладить его ногу! Хоть нога и под одеялом находилась, но неприятно, всё же, когда тебя гладят без спроса. Да ещё и при живой невесте!
        - Чего вам? — буркнул спросонья Фантомася.
        - Нет… Нет… Ничего! — девушка почему-то смутилась и тут же убежала, не забыв аккуратно прикрыть дверь. Ну, чисто тебе смолянка, испорченная современной бытовухой.
        Мася не был знаком с ученицей Смольного Шурочкой Ворониной, двести лет назад пропавшей в недрах шкафа, иначе… Иначе вообще неизвестно, чем бы всё дело кончилось. Его официальная невеста, Кристина Лялина, ещё даже не созрела как невеста, ей ещё до невесты расти и расти было, так что эта девушка, не менее симпатичная, могла бы и перебежать ей дорогу, запростяк могла бы! Некогда тощая «кофейница»-восьмилетка, отъевшись на зазеркальных харчах, превратилась в сочную, обезоруживающей красоты барышню…
        Пока Мася успокаивался, стиснув зубы, ведь «и в штанах у него прибыло», как сказалы бы бабушка Марина, дверь снова отворилась. Пришлось срочно захлопнуть веки. Не слишком плотно, дабы пошпионить за новыми событиями.
        Новые события оказались не такими романтичными, как Шурочкин визит. Двое ливрейных делили какие-то деньги. И неприлично лаялись! Правда, шёпотом. Чаевые, что ли, тут иногда перепадают? Мася уже знал, что такое чаевые, ибо сам давал их неоднократно — в Турции, в Греции, в Финляндии — везде, где их с Юрой и Лялей носила судьба. Парочка без Фатомаси на отдых ни разу не ездила.
        Лежать в застывшей позе с закрытыми глазами пришлось недолго: двое из обслуги удалились, также не забыв плотно прикрыть за собой дверь. Тут уж Масе сделалось не до сна: сколько ещё терпеть такие вторжения? Безопасны ли они?
        Вскочив и накинув халат, лежавший рядом с кроватью на огромном кресле, Максим сунул ноги в шлёпанцы, открыл дверь и выскользнул в… В коридор, приведший его в эту спальню? Нет. Уютного коридорчика, находившегося рядом с анфиладой, больше не было. Зато был круглый светлый холл, по периметру которого располагались двери. Шикарные, с золочёными ручками! По наитию, Максимка отворил одну из них… Какой облом! То был будуар мадам привратницы. Нет, чтобы ворваться в комнату к гимназисточке, получить возможность гладить её ножку, отыграться, типа сдачи дать…
        - Выспался? — ничуть не удивишись, брякнула старуха, совершенно бодрым голосом, будто и не ложилась, хотя на ней теперь, вместо лохмотьев, был расшитый шёлком пеньюар, к счастью, не прозрачный. Мася удивился: чего это она? Неужто сразу его признала? Он же так изменился. Но сначала надо было ответить на вопрос, а уж потом спрашивать своё.
        - Спать практически не дали, потому я и вышел погулять… О, кстати! Тут какие-то два лоха из обслуги купюру обронили! Шептались у меня в спальне, ругались, чуть не подрались, а потом и потеряли то, за что дрались…
        Мася протянул привратнице пятитысячную купюру. Та аж расцвела!
        - Молодец! Значит, я в тебя не напрасно верила, хотя сначала засомневалась…
        - Вы опять об орденах?
        - Да. Но теперь у меня будто камень с души упал! Ты — не вор! Достоин звания Болотного Повелителя! К тому же, «облико морале» у тебя на высоте, не лапаешь гимназисточек при живой невесте… Короче, выдержал ты экзамен!
        - Откуда вы знаете про гимназисточку? От неё?
        - Ну, а от кого ж ещё! Моя агентка!
        - Гм… Это всё, конечно, жутко интересно, но… Вы лучше скажите, когда я попаду домой, а то тёте Ляле нервничать нельзя, а дядя Юра — тот уже, наверное, все морги обзвонил!
        - Не обзвонил, и тётя Ляля твоя в порядке, придёшь домой вовремя, а хочешь — даже раньше обычного, я всё устрою, ибо всегда держу слово! Могу даже сделать из тебя прогульщика — прислать домой ещё раньше — после первого, второго, третьего урока, только скажи…
        Масе пришлось поверить и в это — он ведь в зазеркалье! Или старухин гипноз так сильно действовал? Может, все те чудеса, включая гонку по преисподней, происходили «чисто в голове», а бабка просто глумилась над ним, пошло веселилась, проводя свой маньячный сеанс на Лиговской кухне?..
        Максим боялся, что его накажут за эти мысли, но старухе в этот раз явно лень было копаться в чужих мозгах, её несло в каком-то небывалом, для неё самой новом направлении, и это сильно чувствовалось.
        - Погоди, вот я сейчас переоденусь, и мы с тобой выйдем в свет! Тебя срочно нужно женить, так как Правитель должен быть семейным человеком, а перед женитьбой необходима помолвка — она-то нынче и состоится, по всем правилам этикета!
        Максим уже слегка привык к обществу привратницы, смирился и с тем, что его постоянно «берут в оборот» и куда-то гонят, но здравый смысл, всё же, требовал пояснений.
        - Стойте! Дайте хоть капельку разобраться! Если Правитель должен быть женат, пусть это будет взрослый дядька, я-то тут при чём?
        - При том, что дядьки у нас уже были — вор на воре, сплошная хитрость и непорядочность. В этот раз решено взять маленького мальчика, в крайнем случае тинейджера, и воспитать в нужном духе…
        - Кем решено?
        - Неважно! Давай, и ты собирайся, опаздывать на собственную помолвку нехорошо…
        Мадам ринулась к небольшому резному шкафу, где висела какая-то одежда и выбрала оттуда… Свои прежние лохмотья! Затем сунула ноги в дырявые чапчики и… Перед Максимом стояла уже не вальяжная старая дама, которая по ночам пишет у старинного бюро, а снова чудо-юдо — психанутая чумичка, которая забывает всё, даже представиться.
        - Зачем вы рядитесь во всё грязное? — не сдержался он. — Засклерозило? 'Выпали в осадок'? Забыли, куда идём?
        - Ничего я не забыла, просто… до поры… мне не положено иметь нормальный вид…
        - До какой поры?
        - Со временем узнаешь, а сейчас — надень вот это…
        Она подошла к тому же шкафу, вынула костюмную пару и туфли с рубашкой и галстуком-бабочкой.
        Мася взял в руки пиджак и… тут же с отвращением бросил его на пол, на светло-малиновый ковёр.
        В чём дело? — подняла брови старая.
        - Поновей ничего не нашлось?
        - Из чего ты заключил, что вещь старая?
        - Тут чей-то запах… Я чужого не ношу, мне дядя Юра даже из секондхэнда ничего не берёт, только всё новое покупает.
        - Разбаловал тебя дядя Юра… Кстати, этот пиджак сейчас бы ничем не пах, но ты сам виноват — до тебя нам пришлось перепробовать массу похожих мальчиков. Это запах не чужой, а твой — запах твоего греха, твоего воровства. Но, к счастью, ты не прирождённый вор. Истинный вор обожает запах чужого! Аромат краденых вещей и денег преследует его по жизни, но не пугает, а… умиротворяет! Он ему как родной! Ты отпрянул — и это новое доказательство того, что ты не жулик, а жертва случая… Тебе придётся потерпеть этот запах, совсем недолго — во искупление случайного греха… Если бы не случай с орденами, ты ещё полгода назад примерил бы этот костюмчик, совершенно новеньким и, кто знает, может, был бы уже нашим повелителем…
        - И скольких мальчиков вы перепробовали до меня?
        - Вот, полюбуйся, — старуха взяла с бюро небольшой фотоальбом и швырнула его Масе. Тот ловко подхватил. Стал разглядывать снимки.
        - Гы… Похожи! На меня! Как две капли воды? Где вы их столько понабрали?
        - Ты считаешь свою внешность уникальной? Таких как ты пруд пруди — с белобрысыми вихрами, с веснушками, с торчащими ушками, худеньких, чумазеньких, курносеньких… А вот внутренне… Нам нужен экземпляр, если не кристальной чистоты, то, по крайней мере, без основных преступных наклонностей: не вор и не бабник. Остальное можно выправить, воспитать… Воспитать честного Правителя! Если им окажешься именно ты, я буду страшно счастлива! Почему — потом скажу, а сейчас — любуйся на себя, сколько влезет!
        Она снова метнула в Масю альбомчик, уже чуть покрупнее. Там были фото одного и того же субъекта, но в разные периоды его жизни. Где-то он уже был стариканом, а на других картинках — сухопарым, добродушным бизнесменом средних лет. У Маси перехватило дух. Это же он сам! Там было и фото, которому он соответствовал сей момент.
        - Так вот почему вы меня узнали, несмотря на то, что я так дико изменился…
        - Ну, не так уж и дико, мордашка та же — наивная, хорошая мордашка… Простой ты человечек, деревенский, но есть в тебе благородство — врождённое… Если бы ты ещё знал, каких ты кровей…
        - Да шут с ними, с кровями, я ведь не только в краже орденов замешан, я, если вываливать начистоту, серьёзно заинтересовался той вашей агенткой… ну, гимназисточкой, даже мечтал, открыв вашу дверь, что она тут окажется вместо вас…
        Старуха от смеха чуть на пол не повалилась.
        - Пусть это разочарование будет единственным и самым большим в твоей жизни!.. То, что ты неравнодушен к милым девушкам, это тебе только в плюс. Ты настоящий мужчина! Ну, а что при живой невесте ими увлекаешься, так… У мужчин существуе много отмазок, благодаря которым они иногда, даже са-а-амые порядочные, имеют право…
        - На что? — воодушевился Мася.
        - На кобеляж! К примеру, если невеста ещё не созрела для отношений, или законная жена вдруг начинает слишком сильно, стоя, аплодировать эстрадному певцу, а потом проявляет холодность к мужу… Ну, ты понимаешь, о чём речь…
        - Вообще-то да, но дядя Юра с тётей Лялей на эту тему мне пока думать не велели…
        - Правильно делают! Хорошо воспитывают! Но они не знают тебя так хорошо, как я, а я могу даже заглядывать в твою будущее, словом, вижу твою истинную натуру «от и до»: в общем и целом ты не говно! А сейчас — к барьеру! У вас с Кристиной общественная помолвка!..
        Настал момент, когда Максим, одетый «типа денди» и старуха, вся в своих обычных лохмотьях, вышли из будуара. И снова Мася испытал шок, хотя уже успел привыкнуть к зазеркальным штучкам. Снаружи не было ни круглого холла, ни уютного темноватого коридорчика — они сразу же очутились в сверкающем зале, полном гостей. Все присутствующие зааплодировали. Была там и Кристина. Она выглядела чуть более реально, чем в прошлый раз, уже не как из чёрно-белого кино, а с розоватым оттенком, и одета была в довольно реальное платье. Аплодировала и она, даже, возможно, прилежнее всех, но перчаточки её, кстати, тоже вполне реальные, издавали едва различимые звуки.
        Посреди зала стоял стол в форме заглавной письменной буквы «Е» — традиция времён Елизаветы, дочери Петра. Люди, пришедшие заранее и успевшие «перехватить», с явным удовольствием облизывались. Некоторые вытирали руки об одежду.
        - Чего это они руки о себя вытирают? — шепнул на ухо старухе Максим.
        - Не волнуйся, это ритуал такой, не такие уж они и свиньи… Просто в лизаветинские времена не так за культурой, как за помпой следили! У одной только царицы было пять тысяч платьев в гардеробе! Знать деньгами сорила отменно, а вот это уже — форменное свинство!
        Затем внесли жареные «ножки Буша» — целое блюдо. Все присутствующие кинулись хватать их, целовать, вешать себе на шею — на розово-голубых ленточках. А кое-кто и на золотые цепочки повесил, специально для этой цели приготовленные. Затем внесли портрет императрицы Елизаветы.
        Портрет смотрелся, мягко говоря, оригинально. Если б заранее не предупредили, что будет изображение царицы, Максимка принял бы даму на портрете за дешёвую путану. Дама была без юбки, в лосинах, то бишь в плотных колготках со стразами, вернее, с крупными бриллиантами, а выше талии — всё вполне соответствовало этикету восемнадцатого века: парик с буклями, декольте чуть ли не до пояса…
        Присутствующие мужчины грохнулись на колени, затем стали подползать к портрету, на коленях же, и строиться в забавную очередь — для целования. Дамы в это время лихорадочно сбрасывали свои кринолины, дабы остаться… в панталонах? Нет, под юбками у них тоже были лосины из шёлка, только не такие впечатляющие, как у императрицы, в смысле не так богато разукрашенные…
        - Начинаем лобызание! — объявил один из мужчин, и все коленопреклонённые представители сильного пола стали по одному приближаться к портрету, целуя его краешек. Поднялся шум-гам, и среди этих децибел мадам привратница шепнула Масе прямо в ухо:
        - Этот ритуал обязателен перед каждым торжеством… К сожалению…
        - И даже перед помолвкой?
        - Да! Это политическое мероприятие, что-то вроде посещения молодожёнами мавзолея Ленина в Москве. Только там сейчас это дело добровольное, а мы — по старинке живём, всё как в сталинские времена.
        - У кого сталинские, а у кого всё ещё елизаветинские? — решил сострить Мася, и эта острота была благодушно принята привратницей. Она вынула из кармана флягу, хлебнула и предостерегла:
        - Наши с тобой разговоры сейчас — криминал, между прочим!
        В тот самый момент грянула музыка — тоже из «лизаветинской» эпохи. Освободившиеся от ритуала мужчины стали подбегать к дамам, уже успевшим сбросить юбки-кринолины, и приглашать их на танец. Те, пожеманничав для порядка, охотно принимали приглашения. В танце дамы ножками выкидывали такое… Там опять была сплошь молодёжь.
        - А пожилые люди есть в вашем… театре?
        - Есть всякие, ты их видел. Они сидят в моих вертушках. И не только в моих. Все выходные порталы, все выходы в свет снабжены вертушками.
        - Ха! Если есть другие порталы, то есть и другие привратницы?
        - В основном привратники…. В основном… Ты их видел, почти всех, в самый первый день нашего знакомства…
        - Весёлая компания бомжей?!
        - Называй, как хочешь, ибо они со временем перестали быть похожими на людей, впрочем, как и я… Кстати, один из них дежурит у огромного суперсовременного зеркала, расположенного в купчинском супермаркете. Как раз туда и будут стекаться гости, согласно розданным мной приглашениям… Ты ведь помнишь о них?
        - Да…
        - Каждый листок — пропуск на твою инаугурацию…
        В тот момент подбежала Кристина.
        - Максим, потанцуем?
        - А где же твоя униформа?
        - Какая? — удивилась девушка.
        - Ну, колготки без юбки…
        - Девушкам на выданье разрешается нарушать порядок, а то ещё до свадьбы может произойти казус… Досадная ошибка… В общем, если я сниму юбку, то легко могу оказаться не твоей женой, а чьей-нибудь, кто-то другой не вытерпит и…
        Максим поморщился.
        - Не продолжай, умоляю…
        - Так ты пойдёшь танцевать или нет? Дама просит — отказывать нельзя!
        Кристина, по обыкновению, снова прыснула и огляделась. Но никто их беседу не слушал — все слушали танцмейстера, который показывал новые движения ногами. Дамам в основном. Затем пришёл новый массовик-затейник и устроил «литературный перерыв на прославление ног императрицы». То была очередная декламация. Благодаря затейнику и его причудам, жениху удалось избежать нежелательного танца. Кристина, похихикав, смирилась с ситуацией.
        - Ладно, пойду, поправлю волосы, ведь скоро нас с тобой величать будут!
        Глава 7. Не такой уж круглый сирота
        Когда Кристина ушла, Максим решил вернуться к интересной теме.
        - Так уж обязательно прославлять колготки? Прославляли бы уже лицо или… грудь…
        Тут он покраснел. Забыл, что выглядел по-взрослому. К счастью, бабка не особенно прислушивалась.
        - У императрицы были красивые длинные ноги! — громко произнесла она и оглянулась по сторонам. Присутствующие одобрили этот демарш кивками…
        Дождавшись, когда гости отвлеклись, старуха продолжила, уже шёпотом:
        - И она стремилась их всем показать, свои здоровенные ножищи, устраивала специальные балы с переодеваниями, где даже старым и жирным придворным дамам вменялось в обязанность носить лосины…
        - Даже старым и жирным?
        - Да! А кто уклонялся, платили штраф…
        - Идиотизм…
        Мадам вздрогнула, прижала палец к губам.
        - Тс-с-с!
        Мимо них промчались несколько танцующих парочек, которые, при приближении, сделали то же самое. Лица их на момент сделались суровыми.
        - Тс-с-с!..
        - Тс-с-с!
        - Тс-с-с!
        Максиму сделалось смешно, хотя смеяться в тот момент, похоже, граничило с самоубийством. Однако же он прошептал:
        - Расскажите ещё что-нибудь из этой серии!
        - Да ну… Что ещё? — таким же шёпотом ответила старуха. — В том безмозглом веке всё было примерно так же, как сейчас: сплошная бесхозяйственность и разгильдяйство. После постройки Зимнего дворца в государственной казне осталось ровно два рубля… Вот и начальник наш такой же ворюга… Думаешь, зачем он требует прославлять мотовку? Чтоб на её фоне выглядеть более-менее прилично в глазах общества…
        - Вы говорили, он удрал? Куда?
        - За границу, правит нами оттуда! Заочник хренов…
        Максим хотел спросить, зачем сбежавшему правителю общественное мнение, но внезапно пробил час помолвки, и их с Кристиной вызвали для обручения. Сама помолвка прошла гораздо скромнее, чем вступительная часть, длилась не более десяти минут. Молодых заставили надеть прозрачные, почти невидимые глазом и совершенно неосязаемые кольца, а также приложиться к портрету. То был непременный ритуал всех свадеб и помолвок. Затем гости поспешили удалиться, стремительно и тихо, почти по-английски, ни с кем не прощаясь. Разве что каждый из них перед дверью приложил палец к губам и сказал: «Тс-с-с!..»
        Кристина с Максимом остались одни, если не считать мадам привратницу. Когда гости удалились, она села на краю центрального стола в форме буквы «Е» и налила себе фужер французского коньяка.
        - Пить коньяк фужерами моветон… А мне плевать… Плева-а-ать… Плева-а-ать… — заладила старуха, повторив последнее слово ещё раз пятьдесят.
        Максиму с Кристиной не оставалось ничего другого, кроме как переговариваться в паузах между этими завываниями. В ходе беседы жених доведался, что всем жителям болотного зазеркалья до чёртиков надоел ритуал с колготками, но нарушать его было себе дороже. Правитель не желал перемен.
        - Скорей бы уж ты стал Правителем! — шепнула девушка, прикрыв рот перчаткой.
        Кристина рассказала ещё много интересного. И грустного в то же время. И всё это — шёпотом. По негласным сведениям, кто-то неусыпно следил за всеми праздниками. Каким образом, через какие камеры и кто то был вообще, знали считанные лица. На одной руке хватало пальцев, чтобы их пересчитать…
        Возвращался Максимка домой сразу после помолвки. Правда, потребовалась ещё одна процедура: надо было снова провести пять минут у того зеркала, где он так странно повзрослел. Парень из обслуги рявкнул: «Назад!», и новоиспеченный жених из дяденьки превратился в мальчика.
        Лишь только обратное превращение завершилось, пришли две девушки и вывели Максима из спальни. И снова сюрприз: он очутился не в коридорчике, не в круглом холле и не в зале для торжеств, а… В прихожей пятикомнатных хором на Лиговке, где находился зеркальный шкаф.
        - Ты, кажется, торопился домой? — ласково спросила мадам привратница, вручая ему рюкзак с учебниками, о существовании которого он уже и забыл.
        - А сколько времени?
        - Без десяти два!
        - Ночи?!
        - Почему ночи, выгляни в окно — там день!
        Максимка помчался в одну из комнат. Та была залита ярким светом, отнюдь не вечерним. Сентябрьское солнце, пару часов назад набравшее высоту, теперь медленно шло на покой. Тени изрядно вытянулись.
        - А какое сегодня число?
        - Какое и было! Глянь на мобильник…
        Трудно верилось, но то был день катания на грузовике. После катания долго и нудно пили чай на кухне, потом носились по коридорам преисподней, потом он спал, потом беседовал с мадам в её комнате, потом была помолвка…
        Максимка бросил взгляд на безымянный палец. Там светилось и таинственно мерцало колечко, судя по всему, видимое только ему и мадам. Колечко размером «поменело», было годно аккурат на его детский палец.
        - Кошмар! Мы сюда прибыли в два часа дня, а теперь опять два часа… того же самого дня…
        - Но ты же понимаешь, в чём секрет…
        - Да…
        - Немного успокоился?
        - Да!
        - Тогда лови очередной сюрприз!
        После этих слов прозвучал звонок в прихожей. Максимка рванулся туда, глянул в глазок. Какие-то двое взрослых, рыжая дама, вся в пышных кудрях, и чёрненький прилизанный дяденька-азиат неистово улыбались ему, вроде как даже рожи корчили. Ну да, ведь дверной глазок все рожи искажает.
        - Кто там?
        - Максимка, открывай, да поживее! — сказала рыжая дама с сильным сельским акцентом.
        - А кто вы?
        - Не узнал?
        - Ты не узнал свою двоюродную тётю? — хорошим русским языком, но примерно с тем же сельским акцентом, спросил азиат.
        Мадам бросилась на помощь: отодвинула трусишку в сторону, сделала повернула ключ. Дверь отворилась, и в прихожую ввалились вышеупомянутые двое — с огромным чемоданом и несколькими сумками. От них и от багажа несло каким-то непонятным духом. И разило мужским одеколоном.
        - Ну, дай я тебя расцелую! — бросилась к Максиму рыжая тётка, заключив в цепкие объятия, будто он охапка сена.
        - Ты не узнал меня — а я не обижаюсь! Ведь сколько лет прошло! Когда я уезжала за границу, ты был ещё совсем малюткой, даже разговаривать не умел…
        И сейчас Мася усомнился, сможет ли разговаривать. Нашло какое-то странное оцепенение: немота плюс общий ступор. Чёрненький, лысоватый, с небольшой проседью дядька, смахивавший то ли на корейца, то ли на китайца, тоже запричитал, прям как сельская баба:
        - Ой, какие же мы стали больши-и-ие… Да какие блондинистые-е-е…
        Процедуру встречи прервала мадам:
        - Ну, всё, кладите чемоданы в угол и везите мальца домой, а то его там заругают…
        - Кто заругает? Кто посмеет? — возмутился азиатский мужик. — Ведь родителей у него нет, если я не ошибаюсь!
        - Не знаете, так и нечего зря языками чесать! У меня такие соседи — лучше всяких родителей! Я дядя Юре, когда вырасту, иномарку куплю! Японскую! — с горячностью выпалил Мася, при этом смерив азиата с ног до головы холодным взглядом.
        - Ладно-ладно, поезжайте! — снова вклинилась мадам. Тут уже она мерила взглядом, и не дядьку-азиата, а Максимку. В её взгляде было: «Идиот, что ли?» От этого взгляда Максимке стало стыдно. Ну, и дубина же он! Нет, пожалуй, теперь лучше подчиняться. И мадам, и всем её прикольным знакомым. А когда вышли из подъезда, прямо у порога, на тротуаре, стояла именно такая тачка, которую он мечтал подарить дяде Юре. Рядом — ни одного блюстителя порядка, жаждавшего штрафовать, стыдить или лишать прав за стоянку в неположенном месте. Чудеса!
        Забросив Масин рюкзак в багажник, японец плюхнулся за руль, а мадам уселась вместе с двоюродным племянником на заднем сидении и тут же, сходу, начала его тискать.
        - Ну, хоть немно-о-ожечко ты меня помнишь? — скулила она.
        - Не-е-ет… — еле сдерживался Максим. Раз мадам привратница приказала слушаться этих олухов, он не имел права им грубить.
        - Да откуда же он тебя помнит, Лиза? Ты сама-то себя с каких лет помнишь, а? — подключился азиат.
        - И то верно, дело говоришь… — крякнула рыжая, по-деревенски шмыгнув некрасивым длинным носом. Ко всему прочему, она была ещё и конопатая.
        К огромному удивлению Максимки, дядя Юра с тётей Лялей уже ждали их приезда. Что ещё прикольнее, дядя Юра, лишь открыв входную дверь, бросился обнимать не его, а гостей.
        - Ну, не ждал такого поворота в своей тихой семейной жизни!
        Затем он стал размахивать каким-то бланком, похожим на иностранное письмо. В том письме сообщалось, что тачка, на которой гостюшки приехали, поступала в его личное владение.
        - Придётся мне срочно сдавать на права!..
        - Это-о-о… Это — да-а-а… — как-то странно пропел азиат.
        Впрочем, ничего странного в его говоре не было. Как уже давно известно, японское «это-о-о» весьма часто совпадает по значению с нашим «это». Тот азиатский дядька оказался воплощением сразу трёх персон: Свирид-Прокопыча-Барского, чуть не убитого на Бармалеева японо-бизнесмена и неродного дяди будущего петербургского Болотного Правителя. Это из того, что нам известно. Был ли он кем-то ещё в прошлых жизнях? Сие не очень-то интересно. Ну, а его подруга, как вы догадались, это бывшая его старая любовница, барыня-крестьянка, покорявшая в своё время не только бар с господами, но и удалых молодцев. А что нос у неё конопатый и длиннющий, так это дело вкуса. Кое-кто носястых любит, ибо в койке больно хороши. Да и при чём тут нос теперь, когда она по возрасту намного младше своего когдатошнего молодого хахаля. Вот как иногда судьба распоряжается! Любовники не просто встретились, а окончательно сошлись, для большой любви. Путь к настоящему счастью тернист!
        Всё вышеизложенное — не для Ляли-Юриных ушей. Они пока пусть думают, что у Максимки родственнички в Японии нашлись. Это и в письме было написано, которое принесли буквально утром, когда малец был ещё в школе. Получив письмо, тётя Ляля чуть в обморок не хлопнулась. А ведь ей опять нельзя было расстраиваться! Хорошо, что всё обошлось.
        - И куда же мне девать это сокровище, пока я на права не сдам? Ведь с гаражами жуткая проблема, особенно у нас тут, в центре… Гы-гы… — юродствовал дядя Юра.
        - Обижа-а-ете! — засуетилась рыжая Лиза. — Гаражик для вас давно припасён, пешком от дома вашего — минут пятнадцать, не больше…
        - Да ну? — совсем ошалел Петрович. — Вот так халява… Пардон, подарок-то какой!
        Далее он, по своему обыкновению, ударился в филологическую философию:
        - А говор-то у вас! У обоих! Не новгородский, часом?
        - А-а-а… Это-о-о… — протянул японец. — Мы с Лизонькой в новгородской области хозяйство вели, где и родились… оба… а потом… Родственники в Японии нашлись, однако… Теперь там хозяйство ведём, а сюда в гости к Максимке приехали…
        Щас! Так и выложит всю правду Свиридка Молотило, которому мадам привратница присвоила новое имя: «Токио». Свиридка-Токио и Лиза-Село, получившие от мадам не только имена, но и рассказы о всех своих — якобы прошлых! — жизнях, поклялись спасительнице и благодетельнице всею теперешнею жизнию своею только ей служить, не зная меры. Свиридка клялся уже на русском языке, ведь мадам ему и память о новгородском говоре вернула!
        - Постойте, — встрепенулась Ляля, — ведь вся Максимкина родня в Ленобласти жила, а вы, Лиза, вдруг из Новгорода…
        - Ой! — схватилась за сердце Лиза. — Да мало ли где у кого родня! Бывает, что огромная семья живёт в Тамбове, а их родственничек, какой-нибудь дядька троюродный, у вас тут, в Питере ошивается… Ну, и принимает всех круглый год, кряхтит, а принимает — закон гостеприимства нарушать нельзя!
        Что на это скажешь? Да ещё при наличии таких подарков… Юра с Лялей продолжали тихо балдеть, вставляя реплики лишь изредка. Зато гостевая пара разгулялась не на шутку: вспоминали и леса, и поля родной новгородщины, затем переключились на барские замашки и привычки. Юра с Лялей спьяну подумали, что речь о «новых русских» привычках. Затем вспомнили о том, как хорошо быть молодым-здоровым и иметь крепкие мускулы для секса.
        При упоминании о сексе Максимка был отправлен спать. И совершенно справедливо: ему, мальцу, да при живой невесте, о чужом сексе думать было не положено. Он был уверен в этом. А Ляля с Юрой считали, что просто рановато. Вот какие разные мнения бывают по одному вопросу.
        Идя в свою комнату, Мася заглянул к Кристине. Малышка спала. На её пальчике было едва видимое глазом колечко. Это колечко вселило восторг в Максимкину душу. Невеста! Реальная! У него есть невеста! Да ещё чья дочь! Да ещё хорошая знакомая самой мадам привратницы!
        Из комнаты, где проходило пиршество, вдруг донеслось: «мадам привратница»… Странно. Эта тайна пока не для всех!
        - Хм-м-м, — мычала Ляля, — «привратница» — от слова «приврать»?
        В ответ раздался истеричный хохот Лизы и слабое покрякивание японо-родственника. А ведь оба, как пить дать, давали в зазеркалье подписку о неразглашении! Или нет? Может, они действительно солидные иностранные родственники? Может, и не врут, что машина их подарок, а не бабкин… В любом случае, могли быть помнить о бабкиной «машинке для слежки»…
        Интерес ко всему на свете погас у Максима, лишь только он вошёл в свою комнату. Там ему, не смотря на ранний вечер, дико захотелось спать. Он прилёг, стал потихоньку отключаться… Последние мыслишки путались и расплывались, сливаясь в одно мутное пятно: «Странно… Грузовик ей не дают даже покататься, а машину… так… бесплатно дали… Может, и впрямь «привратница» — от «приврать»… Надо присмотреться к старухе получше… То не знает, кто меня будет провожать, а то вдруг… родня из Японии с тачкой… Чума-а-а…»
        Из гостиной ещё долго доносились ржание, Лизино кудахтанье, пьяный рёв Свиридки-Токио и разговоры о «ночёвке в гараже с интимом», но этого малец уже не слышал. Так и не узнал он, о чём была речь дальше. Равно как не узнал о дальнейших перемещениях своих новоявленных родственничков той ночью.
        - Ну, так мы переправим машину в гараж? — спросила Лиза, пьяно заикаясь. Будто ей или японцу не впервой было пьяными за рулём сидеть.
        - Делайте что хотите, — ответил, так же заикаясь и в придачу, икая, новый хозяин тачки, — мне ещё на права сдавать, я ведь всю жизнь по казённым автобусам мотался, не до того было…
        - В любом случае, машина твоя, Юра! Ты заслужил, ибо так нашего племяша холишь, что он тебя лучше родного отца почитает! — блеял японец.
        - А мы, если что, будем на твоей тачке возить его на прогулки! — внесла новое рацпредложение Лиза.
        - Д-да, — согласно кивнул Юра, — как скажете! Я ведь о такой игрушке ещё вчера и думать не смел!..
        В общем, отчалили те двое. Рыжая Лиза — очередное воплощение новгородской кобылицы, почти двести лет назад удочерённой стареньким помещиком, и азиат — древняя зазноба и одновременно самая большая любовь всех её жизней вместе взятых, начавшаяся на новгородских сеновалах. Только тогда, у самых истоков отношений, разница в возрасте для барыни была невыгодной. А нынче — самое то! Она — младше! Ура!
        Траектория пути Юриной машины, ехавшей в гараж поздно ночью, была довольно замысловатой. То расстояние, которое пешком преодолевается за минут пятнадцать, машина не обязана преодолевать с такой же скоростью, ибо у машины на пути много разных препятствий. А соблазнов-то сколько…
        Если разобраться, в гараже какой интим? Молодым хотелось полюбезничать в более уютном месте, в ресторанчике, например, а потом… В гостиничку! В самую шикарную, ведь денег у обоих была пропасть, Лиза чудом сохранила свои девять тысяч зелени — ни «блокаднице» не отдала, ни мадам привратнице про них не рассказала, а Свиридка — тот вообще японо-бизнесмен с кредитками…
        Так куда конкретно ехать? Стоп! Что значит «куда»? Где так романтически переплелись их судьбы снова? Где каждый из них, рискуя жизнью, ждал зазнобушку свою? Молодята вдруг подумали об одном и том же и… Радостно вынули одинаковые ключи! Да ещё, к тому же, хитрые искорки в глазах мелькнули, у обоих. То-то веселье ожидалось!
        По дороге Свиридка-японец купил своей даме цветы.
        Глава 8. На Бармалеева опять не скучно
        Кто бывал на улице Бармалеева, тот знаком с расположением домов, подворотен и прочими деталями планировки. Знает также, где можно ставить машины, а где нельзя. Ментам, например, можно их ставить везде. Вот и сейчас, поставив для конспирации очередную «неузнаваемую» тачку в крошечном дворе, они следили за вот уже несколько дней пустовавшей квартирой, где, по их мнению, ещё можно было поживиться. Ну, раз хозяйка так круто обходилась с предыдущими жильцами, значит она — серийная маньячка. Не верилось ментам, что не будет рецидива, что «блокадница» вот так запросто бросит грешить — слишком много гонору в её генах прямо с рождения поселилось. Шутка ли, столько пережить в минусовом возрасте, задолго до попадания в утробу!
        Когда рядом с ментовским «жигулём» остановилась японская тачка, блюстители ничего плохого не подумали. Мало ли друзей у жильцов дома. И когда парочка возлюблённых вышла из японо-тачки с цветами и торжественно скрылась в подъезде, они тоже ничего не заподозрили — не узнали оживших покойников. Во-первых, двор прескверно освещался, а во-вторых, чтобы двое убиенных вдруг ожили да ещё и подружились, настолько, что пришли возложить цветы на место своего убиения…
        Влюблённые, войдя в прихожую квартиры и едва успев захлопнув дверь, стали страстно обниматься и целоваться, забыв даже включить свет. Ну, и… По традиции, давно заведенной в том преступном вертепе, в двери снова начал поворачиваться ключ. Молодые замерли. Надо же! Уже и на их счастье кто-то позавидовал, на пять минут зайти нельзя, отметиться в собственном трагическом мемориале.
        Но человек с ключом на этот раз имел самые благие намерения, а что касаемо всяких страхов — так он трясся больше, чем парочка. Дело в том, что ушлая хозяйка, выдав ему ключ, сочинила новую легенду, специально для него: мол, налоги платить нечем, семья напрочь состоит из инвалидов-блокадников, так что свет по вечерам включать не разрешается. Да и днём тоже — дабы налоговый инспектор часом не заподозрил подпольный съём квартиры.
        Кого на самом деле боялась «блокадница», так это ментов. Чтобы те опять ей чё-нить не пришили! Потому и пробирался новичок ввечеру один, дико озираясь, трепетно жуя бумажку с адресом, ничего не зная о скандальном сибиряке, и уж тем более не ведая про убиенных.
        Убиенные сначала струсили, чисто по привычке, но, поскольку их было двое, да и прописочку себе на том свете практически обеспечили, решили сами отпереть, не дожидаясь вторжения. И свет включили сами — чтобы гость не оступился. Тот вошёл, удивлённо глянул на присутствующих и спросил:
        - Вы бывшие жильцы? Съезжаете?
        - Ага! — бодро отрапортовали жертвы несостоявшейся расчленёнки.
        - Тогда… Может быть, выключим свет, а то хозяйка не разрешает…
        Эту тираду встретили хохотом.
        - Стоит одной ногой в могиле — и не разрешает! — заорал японец, вспомнив, что мадам прочила «блокаднице» не больше месяца бренного существования.
        - Ага! Дура ещё та! Пришла бы, выпила бы с нами за компанию… И за своё упокоение! — взвизгнула рыжая Лиза.
        Хозяйка, следившая за окнами со стороны проезжей части, увидела свет и примчалась напомнить инструкции. Вошла… Описывать её реакцию как-то неудобно. Нехорошо издеваться над умственной калекой, которая при виде призраков тут же отдала концы. Лучше уделим внимание некрологу, ведь о блокадниках всё ещё пишут, их судьба всё ещё волнует:
        «Ряды блокадников редеют. Всё меньше становится тех, кто видел ужасы войны. Вчера вечером ушла из жизни…»
        Всё в некрологе было чинно-благородно, даже даты рождения-смерти указывались, и вполне реальные. От фонаря были даны, конечно же. Если при жизни «блокадницы» чинушам было наплевать, кто она и когда родилась, то уж после смерти… И не такая уж большая сумма гробовых была ей выдана впоследствии. Она примерно равнялась взятке, которую «блокадница» несколько лет назад отслюнявила чиновникам.
        После этого события, задолго до приезда скорой помощи, Свиридка-Токио и Лиза-Село уселись в тачку и поехали в гараж, который навевал воспоминания о романтических сеновалах… К чёрту гостиницы! Отметились в мемориале, отомстили страшной бабе, пора найти более интимное местечко.
        В новом Юрином гараже места было до фигища. Когда-а-а ещё хозяин займётся машиной вплотную, с его-то заморочками на работе! Сельскохозяйственная парочка мечтала не только по городу «с фургалом» колесить, но и, шутка сказать, «село поднимать» — то и дело выходя из зазеркалья в этот мир. Отсюда и пафосная Лизина кликуха. В том гаражике, который старая привратница взяла из непонятных фондов, должны были впоследствии появиться и внедорожники, целых несколько — на Свиридкины большие деньги, лежавшие в огромных японо-банках. Но Юре об этом знать было пока не положено. Ему и так спьяну много наболтали! Весь тот коллективно-пьяный бред мог запомнить только трезвый Мася, который не заложит, Свиридка с Лизой не сомневались в этом. А о существовании «машинки для слежки» просто ещё не знали.
        Мася действительно не собирался никого закладывать. И дело не в том, любил ли он новую тётку. Просто больше пока не было у него других связных с жутко интересным зазеркальным миром. У парочки, скорей всего, имелся двусторонний пропуск, а ему пока было положено всякий раз дожидаться появления старухи…
        Кстати, перед отъездом с Лиговки после помолвки старуха шепнула Максиму, что тот просто обязан найти предлог ежедневно появляться после школы в пятикомнатных хоромах, мол, ей за ним по всему городу на грузовиках шастать не с руки. Прямо с того самого момента малец серьёзно задумался, под каким соусом лучше всего преподнести свои будущие отлучки?
        Ответ, как ни странно, подсказала Кристина. С утра она прибежала к нему в комнату и начала щупать жиденькие бицепсы. Идея! Ведь можно каждый день отпрашиваться из дому после школы под предлогом занятий на тренажёрах. В пятикомнатных хоромах на Лиговке имелись неплохие тренажёры, хотя и не последней марки. В своё время Юра Лялин накупил их для себя, сложил на одну кучу в своей коммуналке, планировал качаться, чтобы понравиться Ляле, тогда ещё не жене, а лишь девушке своей мечты. Ляля же, переехав на жительство к Юре и узрев всё это нагромождение, стала требовать убрать «металлолом» подальше:
        - Мне не нужен дома качок — это раз! Всё свободное время будешь убивать на это дело, а семья — побоку, да?
        - А что же во-вторых? — с улыбкой поинтересовался муж.
        - А во-вторых… Жена должна выглядеть лучше мужа, иначе муж будет ей изменять!
        - Это бабушкина теория? Где-то я её уже слышал, на какой-то из скамеек, у какого-то подъезда…
        - Короче! — подытожила Ляля. — Мне не нужна вечно потная скотина, готовая со временем превратиться в Тома Круза и бросить меня!
        Муж, сдерживая хохот, жалобно спросил:
        - А на рыбалку-то хоть будешь отпускать?
        - Это — пожалуйста, сколько хочешь, но… Не думай, что я не буду тебя проверять! Если уж в Голландии за тобой проследить успела, на тамошних каналах, то на местных водоёмах — и подавно. В случае чего — агентов найму!
        В душе Юра удивлялся. Это ж надо до такой степени не увлекаться сериалами! Ляля их из принципа не смотрела, а там столько красивых тёлок страдают от измен уродливых мужиков-бизнесменов. И что интересно: чем уродливее хмырь, тем больше баб вешается на него и на его деньги…
        Будучи по диплому биологиней, Ляля была ещё и филологиней в душе, ну раз гидовать тоже начала, выучила пару языков, да с лёгкостью. Она считала унизительными для себя просмотры домохозяечной туфты. Умела, как-никак, отличить фуфель от настоящего художественного произведения!
        Такая Лялина уверенность была Петровичу только на руку, пусть думает что хлюпики и уроды не изменяют… Хотя… Почему вдруг «на руку»?! Изменять жене он не собирался. И в мыслях не имел…
        Короче, перекочевало всё спортивное добро на Лиговку, Ляля согласилась пожертвовать одной комнатой. Масе теперь нужно было выклянчить две вещи: разрешение на ежедневные тренировки и… ключ! Ключ от входной двери. Мадам не догадалась выдать ему копию. Вдруг привратница на момент его визита будет копошиться у себя, в своём зазеркальном хозяйстве…
        - Дядя Юра, а помните, как вы свозили весь спортивный инвентарь в тёти Лялину квартиру?
        - Отлично помню! А что было до того, в кошмарных снах является: скандальчик в пять баллов по восьмибалльной шкале!
        - А можно мне иногда там покачаться?
        - Зачем?
        - Ну-у-у… На уроках физкультуры все надо мной ржут. А один козёл даже шнягу сочинил в стихах, что у меня кроме роста ничего нет…
        От этих слов Юра схватился за сердце. Ведь над ним тоже в детстве потешались! И не только на уроках физкультуры.
        - Хорошо, сынок, как скажешь…
        Юра Лялин, на тот момент уже отец двух дочерей, ни разу не имевший сына, вдруг проронил это слово… «Сынок»! Чему Максимка был несказанно рад.
        - Дядя Юра, если я ваш сынок, то можно я вас буду папой называть, а тётю Лялю — мамой?
        - Как скажешь… — ещё больше смутился новоявленный отец. Он же будущий тесть, но об этом знал пока лишь Мася.
        Максимка ликовал: теперь у него снова есть родители, и эти родители, похоже, на все его просьбы готовы отвечать «как скажешь». Особенно дядя Юра. Тот давно носился с сиротой, как другой мужик носился бы с собственной яхтой или с игорным бизнесом. Чуть лето или другие каникулы — мигом вывозил его куда-нибудь в интересное место, вплоть до заграницы. Даже в Швейцарии побывать успели, в этой дорогущей стране. Вернулись без копейки, но с богатыми впечатлениями: там на альпийских лугах цветы, каких и в деревенских садах не встретишь. Вот бы граница России шла рядом со Швейцарией! Хоть на дороге бы сэкономили.
        - Дядя Юра… То есть папа… Можно я прямо сейчас туда помчусь?
        - Куда?
        - Дык… Я ж уже сказал: на Лиговку, зарядку делать, мускулы качать…
        - Беги! Никто тебя не держит!
        - А ключ?
        - Ах, да! — Юра стал озираться в поисках редко используемой связки.
        - Может, в карманах у кого-то… Щас проверим!
        Мася кинулся в прихожую — по карманам шарить. Юра бросился за ним, дабы прекратить это безобразие.
        - Нельзя лазить по чужим карманам!
        - Почему? — удивился Мася. — У нас в деревне все так делают, и никто ни на кого не обижается. Кому-то, может, с перепою лень самому сигареты доставать, пьяный хуже немощного старика бывает, так ему другие шарят…
        - Ты ещё маленький, не понимаешь…
        Мася, энергичным кивком, согласился с ролью маленького. Пусть лучше так на него думают, чем что он взрослый и непорядочный. Ещё не хватало, чтобы папа Юра заподозрил его в вороватости. Это будет уже второй случай, после старухиных подозрений. Третьего, пожалуй, ждать не стоит, а то закрепится за ним кликуха «вороватый».
        - Извините… Прости, батя… папа… я не подумал!
        - Охотно извиняю, только в следующий раз думай хорошенько, прежде чем что-то такое сделать! Ты, хоть и маленький, но для некоторых дел — уже достаточно взрослый, и в подтверждение того я вручаю тебе свой, личный ключ от тёти Лялиных хором…
        - А вы… ты сам… как же без него?
        - Сниму копию с ключа супруги. Он ведь ей не скоро теперь понадобится, да и мне он пока ни к чему…
        Мася подпрыгнул от восторга, повис на шее у папы Юры. И сделать это ему, «рослому отроку», по тёть-Марининому выражению, было совсем не трудно. А уж когда он дорастёт до той картинки, которая образовалась в таинственном зеркале после окрика «Расправить плечи!», тогда уж папе Юре придётся подпрыгивать — дабы поцеловать его в колючую щёку.
        Бедный папа Юра! Его отлучили от тренажёров напрасно. Тёте Ляле он бы и так не изменял, не тот случай, а вот она ему… Тут у Маси уверенности почему-то не было… Чем помочь лучшему другу и благодетелю? Может, как-нибудь подстроить его встречу с мадам? Пусть с помощью зеркала сделать его суперменом. Мася любил обоих своих приёмных родителей, почти одинаково, и ужасался одной лишь мысли об их разводе…
        Получив разрешение и ключ, Мася быстренько закруглился с разговорами.
        - Тогда это… Вы с мамой Лялей меня после школы завтра быстро не ждите… И послезавтра…
        - А обедать-то кто будет?
        - Да там и кухня есть, чё-нить себе сделаю, чайку сварганю…
        - А супчик?
        - Супчик тоже могу сделать, бабушка Марина научила…
        На следующий день Максимка, сразу после урока биологии, который в расписании стоял последним, рванул не на Обводный, а на Лиговку. По дороге, знамо дело, заглянул в Мак-Доналдс — всяко лучше, чем возиться на вонючей кухне, после стольких неаккуратных жильцов. Однако, придя в хоромы и заглянув на кухню, он обнаружил, что её облагородили: кто-то всё вымыл, упорядочил, начистил все старинные медные тазы, а подвесные кочерёжечки — развесил на ажурной металлической подставочке. А тут и исполнительница появилась, мадам привратница. На этот раз вместо обносок на ней был… фланелевый халат Лялиной бабушки! И её же фартук… На ногах красовались шлёпанцы для гостей. Максим вздохнул.
        - Ха! Это вы! А я было струсил…
        - Неужели? Чего же ты испугался?
        - Думал, что тёти-Лялина бабка решила на зиму из деревни свалить, немножко пожить в удобствах…
        - Идея неплохая! Но не для таких, как она. Оставлять имение на зиму рискованно — ограбить могут, да и поджечь. По нашим временам это запросто, и бабушка не будет рисковать, чересчур ответственная личность. Этот сорт людей мне знаком — ни минуты не сидят без дела, благороднейшие экземпляры, цвет нации! Кстати, она приходила, буквально час назад, принесла вот это…
        Мася глянул на две неподъёмные хозяйственные сумки, из которых торчали жестяные крышки трёхлитровых банок.
        - Заботится о вас, всю жизнь для людей старается, всё для других, а для себя — необходимый минимум!
        - А откуда вы её знаете… так хорошо?
        - Ох-х-х… Знаю… Много лет знаю… Именно она не дала пропасть моей дочери… Я попросила у неё халат и ношу с гордостью! То было почти братание: я ей подарила своё колье…
        Ошарашенному Масе пришлось выслушать историю принцессы-болотнянки, очередным воплощением которой была… тётя Ляля! Теперь уже его мама Ляля.
        - Значит правда, что папа Юра княжеских кровей?
        - Да. Но князь князю рознь. Были князья Багратионы, герои войны с Наполеоном… — стихами пропела мадам. — А были и Люлины, о которых толком и не скажешь ничего — нюни, неженки…
        У Маси сжалось сердце.
        - Папа Юра не неженка и не нюня!
        - Теперь-то да, но в былые годы он не смог постоять за себя, за свою любовь, доверился первому встречному жулику…
        - Может быть, пригласим его сюда, поговорите, побеседуете… Скажете ему, чего ему не хватает, на ваш взгляд…
        - Это есть в моих планах, мы встретимся. Но не сегодня. Не тотчас. Сегодня ты молодец, что зашёл, ибо я тебя с твоими предками познакомить решила. Кстати, они поблагороднее твоего папы Юры будут, их кровь ближе к династии Романовых, чем кровь князей Люлиных.
        - Выходит, я царского рода?!
        - Очень близко стоят твои предки к царской фамилии…
        Глава 9. Династия дверников
        Прямо в прихожей, нервной скороговоркой, мадам привратница повела рассказ о том, как некий дверник, то бишь, дверных дел мастер, женился на молоденькой красотке, а та не безродной оказалась — девица была внебрачной дочерью какого-то царского родственника, не очень дальнего. Об этом узнали многие, но шумиху раздувать никому не захотелось. Двернику дали хлебное место при дворе, а он и рад-радёшенек! От того союза родились благородные дети, а как иначе, ведь от благородной красотки они…
        - Вы будете знакомить меня с предками по фотографиям? — спросил Мася, заметив медальон, висевший на старухиной груди. На эмалевой поверхности было изображение Анны, точной копии «мамы Ляли».
        Старуха, приосанившись, вальяжно указала на дверь кухни.
        - Поешь сначала, там, в духовке, уточка, а потом я тебя кое-куда отведу…
        - Я не голодный, забегал в Мак-Доналдс, давайте сразу знакомиться!
        - Нет, порядок есть порядок. Твои родичи на обед едали утку, запечённую с яблоками, а потом пили морс из свежих или мороженых ягод. Морс тоже стоит на кухне, в хрустальном графине, на подоконнике. Ступай туда и через «не хочу» приступай к трапезе. А я немного полежу в библиотеке, почитаю, отдохну… Разговор у нас длинный получится…
        Максимка со вздохом пошёл на кухню, заглянул в духовку. Пахло вкуснятиной! Пожалуй, что и после Мак-Доналдс такое сьешь, и много! А потом запьёшь чудесным морсом. Графин на подоконнике переливался всеми оттенками драгоценного граната. Или рубина. Или нет… Яхонта!
        Слово «яхонт» вспомнилось неожиданно, чьим-то голосом звякнуло в ушах, отозвалось стариной. Он слышал его от бабушки Марины, думал, что это очень редкий камень, а потом выяснилось, что яхонтами называли многие драгоценные каменья…
        Послеобеденный переход в зазеркалье не потряс ни шиком, ни многолюдьем: ни толпы, ни громадных, сродни пещерам, холлов. Вместо всего этого была одна-единственная комнатка, зато уютная.
        - А где же вертушка?
        - Какая?
        - Ну, типа гостиничная, битком набитая…
        - Ты смотри! Такую мелочь — а помнит! Удалой выйдет из тебя правитель, наблюдательный. Что касаемо вертушки, так всё наше зазеркалье — одна огромная вертушка. Стоит мысленно запланировать поход в какое-нибудь место, сразу же тебе под нос необходимый вариант.
        - Даже лабиринты преисподней?
        - Даже они — если мне туда надо. Тебе их не подсунут, сколько ни мечтай, так что будь спокоен! Честно говоря, меня всё это раздражает, ибо дают видеть только то, что нужно сей момент, что-нибудь повседневное, банальное, фантазии не приветствуются.
        - Кем не приветствуются?
        - Теперешним правителем. Он чрезвычайно башковит, но чрезвычайно подл. Гений и злодейство сочетаются в нём преотлично! Всё то, что ты у нас видел, чему удивлялся — его разработки. Но изобретая «чудеса», он заботится только о себе, о своей выгоде. Стань ты нашим Правителем — тогда сможешь свой порядок диктовать, пользуясь наработками предшественника…
        - А если он не согласится? Это же его «ноу-хау»…
        - Заставим!
        - Как?
        - Главному доложим, он-то уж заставит…
        - Хм… А почему же Главный не заставит его сейчас?
        - Сначала нужно отловить злодея, найти место, где он прячется и привезти сюда…
        - Всё равно не понимаю… Злодей что — не боялся будущего наказания, когда скрывался?
        - У нас Правителей за бегство не карают. Заочное правление только в плюс…
        Старуха, задумавшись, сделала несколько огромных глотков из фляги, из-за чего речь её сделалась менее связной.
        - Ведь и Главный, по сути, тот же заочник… Многие приписывают ему мелкие делишки: спаньё с дамами в развратных позах, стращание поэтов-алкоголиков. Мало кто из дамочек после сорока не хвастался «ночью с Дьяволом», мало кто из писак не видел «чёрного человека», садящегося ночью на кровать. Бесовскую работу на него навешивают, а он и злится. Вот откуда прозвище: «человеконенавистник», «завистник рода человеческого»… Дуракам всегда мерещится, что им завидуют… Эх, дурачье! У всех на койках не пересидишь! Коек много, столь же много, сколь и дурачья…
        - Но ведь ваш теперешний… беглец… он ведь… вор? Вы ведь так говорили? И за это ему тоже не будет наказания?
        - От кого?
        - Ну, от Главного…
        - А ему плевать… Ему лишь бы вся «матчасть» пребывала в целости, лишь бы шарик раньше времени не раскололся, а кто из мелкоты у кого что украл — ему по барабану… Плева-а-ать… Плева-а-ать… Там убыло — так здесь прибыло… Здесь убыло — там прибыло… А бесам — радость… Вот кому весело, так весело! Вот, кто искушает да по коечкам валяется и под видом «ангелов» во снах является…
        Бабка уже лыка не вязала. Максимка сделал вид, что не заметил этого, перевёл разговор в другое русло.
        - Так я буду Правителем Города? Типа мэра?
        - Да! Только о мэрстве твоём в верхнем мирке знать не будут… Не бу-у-удут…
        - Как это?
        - Тайно руководить удобнее… много удобнее…
        Неожиданно старуха встряхнулась, достала из кармана другую флягу, типа «антидот», хлебнула из неё, сделалась трезвой.
        - Ладно, пошли, отведу тебя туда, где твои родственнички во славе пребывают! Марш за мной!..
        Как уже было сказано, вместо громадного холла с вертушкой и напомаженной толпы, в этот раз за зеркалом, прямо за дверью шкафа, обнаружилась маленькая скромная комнатёнка, типа прихожей, только без вешалок и полочек. Совершенно пустая, с одной-единственной дверью, довольно обшарпанной. Через ту дверь вошли в соседний покой, который был побольше, но тоже убранством не отличался: голые стены были сплошь уставлены… дверьми! Будто там денно и нощно трудились мастера-дверники, и лишь на секунду вышли, перекусить, руки вымыть.
        - А где рабочие? — поинтересовался Мася.
        - Они здесь, незримо присутствуют…
        - Это и есть мои родственники? Благородных кровей?
        - Кое-кого из них ты, возможно, помнишь, а уж похоронил ты — из последнего десятка почти каждого, тебя ведь регулярно на похороны таскали…
        Вторая комната тоже оказалась проходной, за ней располагался маленький уютный тупичок, стены которого были украшены фотками рабочих и крестьян, как в музее революции.
        - Почитай надписи, вникни в детали!
        Максимка начал вглядываться в буковки под каждым фото.
        - Егор, сын Петра… Пётр, сын Владимира… Владимир, сын Прохора… Прохор, сын Ивана…
        Старуха хитренько прищурилась.
        - Ну, что странного заметил? И заметил ли?
        - Ха! Между отцом и сыном разница — всего ничего, лет пять! А вот тут — вообще два года!..
        - Однако, ошибки нет! У твоих предков, особенно у тех, что видели царя, был заведен крепкий обычай — непременно усыновлять друг друга. Брат брата мог усыновить, и не одного…
        - Зачем?!
        - Грубо говоря — для «накрутки». Одно поколение — это лет двадцать, как минимум, за сто лет всего пять поколений проходит, а им было к спеху, ужасно к спеху, хотели сто лет в двести превратить!
        - Не понимаю…
        - Постепенно поймёшь. И ещё одна традиция была: урабатываться до смерти! Мужья трудились круглосуточно, а жёны вечно на сносях ходили — тоже адская работа…
        - А как же гигиена труда? — Мася помнил это выражение из школы.
        - Им было не до гигиены, липовые «поколения» надо было наполнять нелиповым трудом, всего за пару лет каждый обязался вырабатывать жизненную норму, вот и вкалывали — год за десять! А теперь слушай с самого начала…
        Старуха начала длинное повествование о том, как во время революции 1917 года и позже, в годы гражданской войны, арестовывали и уничтожали абсолютно всех родственников царской семьи, включая и внебрачных отпрысков.
        - Мало кому спастись удалось, да и те давно за границей корни пустили. А Максим Дверников, твой прапрапрапрадед, ухитрился с семьёй в имении матери схорониться. Там и клятву дал: если выживет, будет работать втройне, лишь бы династию расширить, приумножить и… максимально растянуть во времени!
        - А последнее-то зачем? Время-то у всех одно… Зачем самих себя и других обманывать? Их же всё село звало мартышками — за мартышкин труд, а кое-кто сектантами величал!
        - Старуха глянула на него с усмешкой, покачала головой, вздохнула:
        - Со стороны вся их трудолюбивая компания смахивала на секту, но в реальности… Ладно, так и быть, раскрою все тайны, ты ведь не из болтливых, ась?
        - Дык, я же ещё и подписку давал!
        - Ха! Многие дают подписку, а потом спьяну всё вываливают, в первой же весёленькой компании, вот как друзья твои — Свиридка-Токио и Лиза-Село! Думают, если я здесь, а они на Обводном, так не вижу и не слышу ничего…
        - Что-то не припомню таких кличек! Кто это?
        - Это два оболтуса в летах, которые тебя, под видом дальнего родственничка, доставили к Ляле с Юрой!
        - Так рыжая — не моя тётка?!
        - Нет.
        - Класссс! А я было хотел расстроиться…
        - Знала, что обрадуешься, потому и разоблачила их в твоих глазах. Нужны они мне были, позарез нужны для той операции, а никого другого под рукой не оказалось. Я ведь за съём квартиры не плачу, выходит — граблю хозяев. Так пусть хоть машинёшку новую получат, думаю, а я за неё Главному потом отдельный ответ держать буду…
        Мася занервничал, аж испариной покрылся.
        - Вы обещали тайну — так валяйте, я не проболтаюсь!..
        Начала старуха с большого далека, с истории Василия Блаженного, легендарного святого, который мог, плеснув стакан водички через плечо, потушить какой-нибудь пожарчик — километров этак за пятьсот от места, где трапезничать изволил. И ещё много историй выпалила, вся соль которых заключалась в достижении огромных результатов путём затраты маленьких усилий.
        - Всё зависит от масштаба личности. Иной пыжится, тужится, напрягается и — ничего, а иной — мизинцем шевельнёт, и на другом конце планеты гора рушится…
        - А у меня масштаб какой?
        - Правильно мыслишь, — крякнула старуха, — масштаб у тебя примерно тот же, что и у всех в вашем роду, у Дверниковых…
        Максим напрягся, начал вспоминать… Было дело! Масштабное! Однажды пожелал поэтишке, унизившему его в стенгазете, чтоб он двоек нахватал, так тот потом долго дневник родителям показать боялся. И ещё случались случаи, но о них как-то неудобно было вспоминать.
        - Думаешь, почему я в обносках хожу? — продолжила мадам. — Ведь и у меня масштаб не хухры-мухры! Возьми я из казённых средств хоть одну копейку — она в моих руках обретёт в цену миллиона. Я ведь у всех на виду, меня почитают, так что воровкой слыть не хочется. Как увидят, что я разоделась-расфуфырилась, сразу станут подсчитывать, сколько украла. Пример дурной брать начнут!
        - Думаете?
        - Уверена! А Главный — тот и вовсе в дерюжке ходит! Правильно! Зачем ему себя самого объегоривать? Возьмёт лишнее — получится, что у себя украл! Он же…
        - Князь мира сего?
        - Да! Матерьяльная часть вся его, хотел бы — уж так выпендрился бы!..
        Мася снова вспомнил про обещанную тайну.
        - А… А при чём тут, всё-таки, моя родня? Вы про них какие-то секреты знаете или пошутили?
        Прежде чем ответить, старуха собрала со стен все фотографии, освободила от рамок, сложила в лёгонькую стопочку, сунула в полиэтиленовый пакет.
        - Идём назад, на кухне всё объясню, за чаем!..
        Через пять минут уже были на кухне. Бабка не только чай заварила, но и ватрушек напекла — всё происходило как в ускоренном кино. Разлившийся ванильный аромат окочательно расположил к таинственным беседам.
        Во время кулинарного сеанса Максим разглядывал фотографии предков. Затем бережно сложил их в стопку и определил в пакет.
        - Поаккуратней с фотодокументами! Они послужат вместо орденов — такой же мощный артефакт, поисковик невероятной силы! — сказала, старуха, сняв фартук. Она присела у стола, тут же присосавшись к фляге. Чай с ватрушками был предназначен для Максима. Тот, не тратя времени, бросился наворачивать любимые деликатесы. Откуда бабка знала о его слабости к ватрушкам? Гипнотизёрша, медиумша, что и говорить.
        Мася не спешил задавать вопросы. Зачем? Старуху и так не надо было за язык тянуть.
        - Ты уже много слышал тут всякого-разного, но я лучше повторюсь, чтоб легче переваривалось. Информация-то крупная, совершенно неожиданная…
        Мадам кивнула на пачку фотографий.
        - Эти люди — тоже символ героизма, совокупный идеал труженика, самоотверженного хозяйственника. Иногда главное — не результат работы, а намерение, с которым она выполняется, плюс вдохновение, плюс… как бы это сказать…
        - Драйв?
        - Совершенно верно! Их подлинные изображения, не ксероксные, равны по силе коллекции Харитоныча. Примерно равны, я проверяла. Казалось бы, пачка фотобумаги с картинками, но в ней заряд недюжинной силы. А ордена, особенно их полная коллекция, брызжут ни с чем не сравнимой энергией военной славы, энергией подвига… Вот тебе вся тайна о твоей родне! Разочарован?
        - А как вы догадались, что за подлинными орденами надо идти именно к Харитонычу?
        - Васька-Синюшник доложил, мой агент у вас там, наверху! Кстати, твой сосед по коммуналке…
        - Может, по лестничной площадке?
        - Э-э-э, нет, тот на площадке жить не будет, — прикинулась дурочкой старуха, — Васенька любит тепло, у него ревматизм…
        Тут опять пришлось Максимке широко разинуть рот и не закрывать до самого конца повествования.
        - Вы, верхние людишки, любите за границами шастать, иные даже эмигрируют, и с превеликим удовольствием, а мы, которые пониже, любим в ваш, в верхний мирок эмигрировать. Сначала на разведку, а потом уж и на постоянку… К вам рвутся те, кто посмелее, пошустрее, у кого ай-кью повыше. У нас тут тоже разные экземпляры водятся, верней, водились раньше…
        Мадам опять хлебнула из фляги и, уже с горестной физиономией, продолжила:
        - А сейчас одно жлобьё осталось, ай-кью практически на нуле… Вон, даже в привратники набрать не можем толком — одна понурая сволочь, ленивая, неблагодарная, с претензией…
        - Словом, те, кто пошустрее, которые с ай-кью, наверху благоденствуют, работёнку хорошую находят, штоле? — хихикнул Мася.
        - По-разному бывает! Эмигранты ваши тоже по-разному устраиваются — кто в няньки нанимается, кто в уборщики, а кто — на шею садится старенькому мужичку, внаглую захребетничает! Вот и Васенька наш присосался к соседу вашему, к алкашу, слабинку почувствовал, теперь оба выпивают…
        - Выходит, Харитоныч пьёт за двоих?
        - Да! Как твоя мама Ляля вечно за двоих кушает… Уже третьего ребёнка носит, если не ошибаюсь?
        - Да…
        - Это хорошо, лишь бы здоровья хватало, русской нации дети нужны, а иначе — скоро вымрет матушка-Россия…
        - Подождите-подождите! — замахал руками Мася. — Мне тут в голову смешное пришло — вдруг забуду!
        - Ну, и говори, чтоб не забылось…
        - Получается, что Васенька внутри старенького мужичка сидит, и что Харитоныч наш… беременный?
        - Не совсем так, но очень похоже, верно подметил, ты — молодец, чувство юмора у тебя отменное!
        Масе захотелось дальше пошутить, типа ещё одни аплодисменты сорвать:
        - А те дяденьки, которые в мешках и с верёвками на пузе, они тоже за беременных сойти могут?
        По лицу старухи сразу стало видно, что шутка не особенно удалась. Она сделала многозначительную паузу. Затем произнесла:
        - Видишь ли, ты ещё ребёнок, чтобы в открытую о взрослых судить. У кого-то, может, обмен веществ нарушен, а кто-то носит живот для солидности…
        - К примеру, если он маленького роста?
        - Да. С животом — всё ж не фитюлька. Но самое коварное в любой внешности, что она обманчива. Мы вот предыдущего правителя именно по внешности выбирали, думали — чем старее и пузатее, чем похожее он на Главного, тем лучше, а он… Гнилым внутри оказался!
        - А как вы его ловить-то собираетесь?
        - Для этого надо ехать за границу, говорят, будто он в Швейцарии прячется, и что внешность сильно изменил, и даже возраст! Но найти его нужно непременно. И привезти сюда. А без этого Главный не согласен менять правителя. Ритуал есть ритуал. Без ритуалов трудно владычествовать, особенно если заочно. А очно править слишком муторно, чересчур энергозатратное дело с каждым сюсюкаться…
        - Кто на поиски отправится?
        - Угадай!
        - Я?!
        - Да. Но не в одиночку…
        - Ммм… Неужто папу Юру со мной командируете?
        - А кого ж ещё! Кто в языках силён? Кто в Европах бывал? То-то… Вооружу его мощнейшим поисковиком и — в путь!
        Мадам схватила фотографии, прижала к впалой груди…
        Глава 10. Третьим будешь?
        Если бы Юра слышал хоть крупицу из того, что о нём говорилось на Лиговке, он, вероятно, сильно удивился бы. Но не возгордился бы — уж это точно. Он никогда не страдал манией величия, несмотря на многие таланты и благородное происхождение. Юра Лялин, потомок князя Люлина, своей родословной почти не интересовался. По молодости — было дело. С распадом Советского Союза, в начале девяностых, вдруг стало модным искать благородные корни — вытаскивать на свет сомнительные биографии сомнительных же предков, якобы имевших отношение к княжеским, графским и даже царским фамилиям. «Отрывались» граждане по полной, ведь раньше за одно лишь невинное предположение о таком родстве грозила тюрьма.
        Петровичу, как живому человеку, вдруг тоже стало всё это интересно, он тоже поддался психозу. Но в его распоряжении никаких семейных документов не было, а лазить по архивам, высиживать в очередях к нотариусам было лень. Всё, что он слышал в детстве от матери, сводилось к следующему: их предки были золотопромышленниками, князьями Люлиными. Уже одна формулировка вызывала смех: «золотопромышленники Люлины». Промышленники — и с такой фамилией?! Да ещё и князья… гы… кому скажи… Нет, не княжеское это дело — в кучах грязи жёлтые дробинки искать. И потом: струсили, сменили буковку стали Лялиными… Впрочем, за это Юра был своим предкам искренне благодарен, ему нравилось быть Лялиным. Лялю он всегда, любил, любит и любить не перестанет. Несмотря на её графские замашки, регулярно подогреваемые Харитонычем:
        - Опять барыню обрюхатил, подлец! Она тебе чего — родильная машина? Ты ей качели смастери, да на них качай, в саду, в имении… Правильно я говорю, мать?
        Последняя фраза предназначалась Ляле. Та в ответ только ржала, незаметно суя старику денежку. Но уходить тот не торопился: знал, что и с вражеской, стороны подачка будет. Ответ Петровича звучал примерно так:
        - Дед, моя жизнь — сплошные качели, и без тебя не скучно! Сушняк замучил — так и скажи…
        Собрав дань, старик исчезал, а меж супругами традиционно возникала перепалка.
        - Старичок не виноват, что я графиня! Уважает он историю, что тут плохого? — давилась со смеху супруга.
        - А ты ему больше поддакивай! Жрите меня оба, скоро с вами всеми тут чокнусь, передачи мне на Пряжку носить будете!
        Если бы не эти споры, свидетелем которых он являлся, Максимка не испытывал бы трудностей в передаче информации. От мадам привратницы — «князю Юрию Петровичу». Вдруг от очередной мульки про князьёв с графьями любимый папа Юра и вправду помешается? Ему и так давно пора лечиться. От переутомления.
        Бабка запланировала княжеский визит на субботу, учитывая строгий рабочий график светлейшего. А пока была ещё среда, так что времечко на размышления имелось. Максимка отсиживался в своей комнате, выходил лишь изредка — отметиться в служебных помещениях. Ел сплошную сухомятку, и не на кухне, а, опять же, в комнате, на что папа Юра, конечно же, не мог не реагировать.
        - Чего нос не кажешь? Снова заболел? Или единиц нахватал? Кстати, как твои занятия на тренажёрах? Я только сейчас сообразил: ключи от входной двери тебе дал, а от библиотеки — нет. Там же всё спортивное барахло лежит! Или ты замок взломал, а теперь стесняешься сказать? На медвежатника, вроде, не похож, конституция не та…
        Максимка задёргался.
        - Я не выхожу, потому что всё время лежу! Перестарался со спортом, крепатура, ломает всего, ходить больно! — жизнерадостно выкрикнул он.
        Радость в одиночку к Максимке редко приходила, вот и теперь в двойном экземпляре пришла: нашёлся повод поговорить о Лиговке и… Можно школу сачкануть!
        Что библиотека была всё время заперта — правда. На съёмных квартирах разное случается, бывает, не только квартиросъёмщики страдают, но и владельцы сдаваемой жилплощади — из-за краж имущества. То была мамы-Лялина идея: свалить всё более-менее ценное в библиотеке, а напротив замочной скважины, прямо впритык, поставить груду спортивного металлолома. Все исторические медные тазы, все кочерёжки с кухни, плюс картины в рамах — всё это пряталось за тренажёрами. Замок был не очень крепкий, но хоть какая-то гарантия. Кстати о тренажёрах: малец к ним так и не притронулся, ибо помнил о существовании халявы — «улучшающего» зеркала.
        - Не волнуйся, папа Юра, я везучий, таки было кому открыть библиотеку: аккурат бабка из села нагрянула, навезла банок-склянок! Просила в субботу прийти и забрать, между прочим. Я помогу нести, если что…
        Юра задумался. На субботу, вроде, никаких рыбалок не намечалось.
        - Да! Ещё забыл сказать! — воспользовался паузой Максимка. — Перед отъездом в селуху бабушка разрешила одной своей подруге в вашей пятикомнатной пожить… По музеям походить и всё такое прочее… Непростая подруга, кстати, дворянских кровей!
        Петрович кисло улыбнулся:
        - Понятно… Дворянка — значит, воровать не будет. За тазики можно не волноваться…
        - Не только это! Она всякого понарассказать может! Вдруг ты ещё когда-нибудь сподобишься экскурсоводом подрабатывать, так она интересный материал подбросит — из воспоминаний своих предков!
        - Лишнее это, меня туристы когда-нибудь побьют за многословие, чай, не на стажировку по истории едут, а отдохнуть, развлечься…
        Мася заволновался: вдруг Петрович откажется от визита, вдруг ему влом будет эту субботу на банки тратить?!
        - Ну, тогда… Тогда меня пусть рассказиками побалует, а ты рядом посидишь, мне ж одному со взрослой тётенькой общаться неудобно…
        Папа Юра посерьёзнел.
        - Прости, малыш, не подумал. Я, как отец, должен всемерно повышать твой уровень, всячески влиять на твоё развитие…
        Говорилось это на автопилоте: во-первых, был поздний вечер, а во-вторых, усталость за последние месяцы накопилась такая, что…
        - Так я скажу той бабушке, что ты не против?
        - Погоди, я в таком состоянии не могу принимать решения, завтра поговорим…
        - Лады! — возликовал Максимка. — А завтра можно я школу сачкану? Ввиду сильной крепатуры…
        - Как скажешь, — бормотнул готовый ко всему родитель и поплёлся в спальню — видеть сны.
        Сны в этот раз Петровичу попались капитальные, хорошо ещё, что не с четверга на пятницу, а всего лишь со среды на четверг. Снились японские иномарки, и в больших количествах, а рядом с ними стояли щедрые дарители — лысоватые седеющие японцы. Каждый из них потрясал четвертушкой водки, а то и поллитрой, и приговаривал: «Третьим будешь?» А рядом… Ха! И второго-то не было.
        Кошмар этот не утихал, к середине ночи только усилился. Несколько раз пробудившись, Юра засыпал по новой, но видел лишь продолжение клипа. А на последних секундах был шок: все машинные дарители имели на груди синюю подвеску. Лазуритовую. Знакомая вещь, однако…
        Вот что значит надолго забросить призвание своё. Юра, конечно же, видел, и неоднократно, данную подвеску, но… Где? При каких обстоятельствах? Определённо не дома и не в гостях, а… на работе! Да, он восхищался ею, делал комплименты владельцу… Вспомнил! Ради чаевых юродствовал, нахваливал висюльку, а потом забыл о ней… И владельца подзабыл… Где он видел эту японскую рожу? Вспоминал, вспоминал…
        Ура, вспомнил!
        И подвеску в памяти воскресил, и все детали, связанные с ней, и личность владельца. Видел он это тёмно-лазуритовое чудо на груди у одного из пожилых турлидеров. Кстати, классный был мужик, чаевые ни разу не зажал, в отличие от коллег-малолеток, каратистов грёбаных. Или каратисток — что ещё ужаснее. Нет страшней турлидерши — японо-девки.
        Владельца подвески вспомнить повезло, но… На кого ещё тот был похож?.. Не может быть! На нового родственника Маси… Надо будет у мальца спросить, не заметил ли чего подозрительного. Может, и шпионажем попахивает… Многие любят поиграть в шпионов, даже когда не просят.
        Да! И при чём тут японо-алкашня с совковыми призывами: «Третьим будешь?» Когда японцы жрали что-то кроме сакэ? Изрядно поднатужившись, Юра вспомнил, при каких обстоятельствах в его жизни речь могла идти о «третьем». До чего же часто приходилось торговаться с родным начальством, раздававшим японо-группы. Когда Юрина туристическая карьера клонилась к закату, когда уже можно было расслабиться, на все звонки из «Интуриста» Юра отвечал: «Согласен только третьим». И серьёзный повод для того имелся. В Санкт-Петербурге, в отличие от Москвы, кроме как гидом работать некем, почти некем, и японцы этим спекулируют.
        В Москве, имея даже «никакой» язык, вполне можно мощные чаевые собирать, не получая жалоб. Всё потому, что московское начальство в жизни не лизало зад японо-фирмам. Если даже возникала конфликтная ситуация, переводчиков старались не нервировать. Пришла жалоба — под сукно её! Или — под зад. В Питере же… Неохота вспоминать. Всё с точностью до наоборот. А всё из-за матёрых джэпанисток: именно с их подачи японцы получили право пинать обслугу. На основании пункта договора: «Если гид не нравится, клиент имеет право поменять его на другого». Казалось бы, логика нормальная. Если новый гид не знает языка, надо срочно менять его на старпёршу, уж та-то будет стрекотать!..
        Так как группы обычно трёхдневные, то три гида на три дня — теперь норма. Зато третьему уже таки везёт: и с чаевыми, и с аплодисментами. Хотя, третий не всегда был объективно лучший. Бывает, что матёрую джэпанистку в первый же день выгоняют, а девочку с нулевым японским — хвалят и одаривают. Ведь она третья!
        Итак, мечты старух не оправдались: меняют старых на молодых, толстых брюнеток на стройных блондинок. А не надо комбинировать! Не рой яму коллегам…
        Сны Юры вещими оказались. В ту роковую субботу, когда ему судилось познакомиться с подпольной тёщей, на сцену вылез и Свиридка-Токио — даритель японо-тачки, кавалер ордена Синей Лазуритовой Подвески и… одновременно его бывший японо-турлидер! И никакой он не Масин родственник, как выяснилось позже. Эх…
        Войдя в гостиную вместе с сыном, князь увидел живописную старуху, сосавшую из фляги, и своего дружка, щедрого дарителя.
        - Юра, заходи! Третьим будешь?
        В руке у японца сверкала хрустальная рюмка водки, едва-едва надпитая, и допивать её, судя по всему, никто не собирался. Воистину, жители страны восходящего солнца предпочитают сакэ…
        А живописная старуха, судя по дальнейшему, предпочитала водочку, ибо сразу понесла такое, что даже привычный Мася остолбенел. Но потом всё утряслось. Уладилось…
        Глава 11. Утренний раут
        Прежде чем описывать утреннюю встречу высокозначимых особ, державшихся на почтительном расстоянии друг от друга — шутка сказать! — почти целых двести лет, необходимо вкратце описать события более раннего утра того же дня. Для полноты картины. Итак…
        Юра Лялин, потомок князя Люлина, поднявшись в субботу — ни свет, ни заря, вывел из дома ещё сонного Максимку на улицу и проделал вместе с ним три остановки на метро — с целью посетить малопосещаемую «хазу». Столь ранний визит объяснялся опасениями, что дворянская подруга Лялиной бабушки встанет рано и махнёт по музеям. Старушки ведь мало спят.
        Юра осторожно, почти робко, нажал кнопку звонка. Не открывать же своим ключом, когда в хоромах поселилась дама благородной крови. Вдруг она ещё не одета…
        Но дверь не открыли. И после второго, и после третьего звонка в коридоре никаких шагов не послышалось. Тогда князь просто вынужден был отпереть замок и войти — сумки с банками кому-то надо было забирать!
        Лишь только дверь за вошедшими захлопнулась, из библиотеки раздался смех. Почему-то мужской. Мася с папой Юрой растерянно переглянулись… Подойдя к библиотеке, они услышали ещё и кряканье, старушечье хихиканье… Вкупе с отрыжкой.
        - Юра, заходи! Третьим будешь? — восторженно выкрикнул японец, завидев князя.
        - Добро пожаловать, зятёк, — сипло подпела ему мадам. — Спасибо, что наведался, побаловал меня вниманием, почитай, впервые за сто восемьдесят лет!
        Папа Юра удивлённо вытаращился, но в ответ сказал только сухое «здрасьте». По-княжески, по-благородному. Голубая кровь не имеет права на бурное выражение страстей. Сдержанность, сдержанность и ещё раз сдержанность…
        А Максимка снова ощутил себя на грани слёз. Это случалось с ним теперь частенько… А началась «слезоточивая эпоха» с той поры, как он познакомился с диковинной старухой. Раньше он столько не плакал, даже у себя в зачуханной деревне, даже на похоронах…
        Дабы никто не видел его слёз, Мася помчался в другую комнату, бросился на диван и зарыдал вовсю. Ему снова было жаль папу Юру. На что он его обрёк! Ради чего? Ради своего комического «мэрства»? Еще не ясно, чем вся эта петрушка кончится. Может, ничем. А может, и полным позором. Чтобы какой-то мальчик мог стать подпольным мэром города… Права была мама Ляля: слово «привратница» не от ворот, а от «приврать»…
        Максиму стало тошно от этих мыслей. Кто как хочет, тот так и сходит с ума. А его «именитые предки», хоть и работали на износ, но едва ли могли самих себя прокормить. Много тут героизма? И того же ума? Допотопным инструментом мастерить допотопнейшие двери, когда вся страна перешла на автоматику и на компьютерный дизайн! Не зря их мартыхами считают до сих пор. И сектантами.
        Масе в плане денег, кормёжки и одёжки ещё крупно повезло: мать вовремя выскочила замуж за городского, за коренного питерца, там и родила сына — в Санкт-Петербурге. Правда, потом быстренько с этим старым проходимцем разошлась, ибо он и до неё женат был, и вполне официально, но на очень старой тётке, старше себя намного взял в своё время. А самое главное — официально не разведен был с той старухой!
        Вернулась мать в деревню, стала алименты получать — как результат судебных тяжб. А пожилой отец Маси, коренной петербуржец, в скорости скончался. От нервов. После его смерти Масе ещё и пенсию пришили, какую-никакую. А старая жена отца потом долго делила наследство с молодой соперницей. Парадоксально, но молодая скончалась раньше старой. Как это произошло?
        Стоя у себя на огороде, Максимкина мама беседовала с нотариусом по мобилке. Неожиданно началась гроза. Молния не нашла ничего лучшего, как ударить по мобилке. Будто не было рядом деревьев! Маму поразило насмерть. Нотариусу — ничего.
        В общем, Фантомася коренной, а не приезжий. Внезапно стало стыдно. От очередной лжи папе Юре. Одно дело школу сачковать, а другое — вводить отца большущего семейства в допрасходы. Ведь совсем не обязательно было его все эти четыре года по заграницам мотать, из города вывозить при первой возможности, если он коренной. Это ж сколько денег вбухано понапрасну!.. Два года назад, когда Харитоныч не выдержал и излил ему «правду-матку» о дверной теории, надо было прямо в тот же день бежать к благодетелю, раскрывать все карты, мол, коренной я, коренной! Хм, другие к родным детям кое-как относятся, а неродной, но такой любимый папа Юра трясётся над совершенно чужим мальчиком, даже культурный уровень его собрался повышать, к пожилой дворянке на урок истории привёл… Кстати, как они там, не подрались ещё, с дворянкой-то?
        Фантомася вытер слёзы и на цыпочках вышёл в коридор. Из библиотеки снова доносился смех. Ржали уже не двое, а трое, включая и светлейшего. Последний был в полном порядке! Что ж, тогда стоило разведать ситуацию до конца.
        Папа Юра оказался человеком неробкого десятка. В принципе, с какой стати ему, взрослому мужчине, тушеваться перед старпёрами!
        Когда Мася украдкой заглянул в комнату, японец шарил по стеллажам в поисках книг, делал вид, что происходящее ему нисколько не интересно, а бабка — та сидела с виноватым видом, отложив фляжку подальше, и… покорно слушала. Внимала!..
        Князь, усевшись в позе помещика с картины «Утро помещика», только без халата и папильоток, уверенно и красиво «укачивал» собеседницу:
        - Я могу поверить всему, что здесь слышал, но категорически не соглашусь делать из ребёнка идиота. О каком мэрстве речь? Вы в своём ли уме? Я, как отец, решительно против!
        Йессс! Мася чуть не взвыл от гордости за приёмного отца. Кто ещё додумался бы так спокойно, без истерик поставить на место эту… эту… самоуверенную клячу! Может, она просто хищная гипнотизёрка? Маньячка! Может, вовсе и не было той помолвки, где Кристина очаровала его? Может, и коридоров преисподней не было? Определённо играется бабка… Но… с другой стороны… Откуда тачка японская взялась? Вполне материальная вещь… И с какой стати колечко на пальчике Кристины? Да и его кольцо ещё не стёрлось… Максимка глянул на безымянный палец. Ему стало стыдно перед «клячей». А та аккурат полезла в карман за «машинкой для слежки» — то был её последний козырь в неудачно продвигавшейся беседе.
        - Не угодно ли вам, князь, видеть то, чего никто не может видеть?
        Реакция скромного папы Юры была нескромной и решительной:
        - Ну-у… Это уж слишком! Если можно, смените картинку! Свою жену, да ещё и обнажённой, моющейся в ванной, я в чьей-либо компании разглядывать не намерен…
        Бабка взмолилась:
        - Для тёщи могли бы сделать исключение! Я ведь её мать! По древней, возвышенной линии…
        Зять отпарировал тоном искусствоведа:
        - Простите, совсем забыл, что вы моя тёща! Ах, вы носите медальон с изображением моей супруги! Кстати, я в антиквариате разбираюсь. Так вы не пошутили? Она — своё очередное воплощение?!
        - Не только она, не только… О себе вам тоже забывать не стоит!
        - Хорошо, уговорили: князь — так князь!
        Мася отпрянул назад, за дверь, пока его не вычислили. Интересно, что ещё успела рассказать старая? Чьим подарком она, в конце концов, выставила японскую тачку? Открыла правду или…
        - Ну-ка, ну-ка, кто там прячется? Кто подслушивает взрослые беседы? — внезапно крикнула мадам, и Максимке пришлось выйти из засады.
        - Я не прячусь, просто заснул на полчасика, а потом встал — весь лохматый… Вот, хожу по квартире, расчёску ищу, к вам заглянул машинально…
        Фантомася в доказательство пошевелил пальцами причёску, которая и до того совершенством не отличалась.
        - Сын, иди сюда, разговор будет! — в свою очередь крикнул папа Юра. — Ты до этого как долго был знаком с мадам… Э-э-э… Простите, как вас?
        - Привратницей! — резко ответила та, не дав Максимке слово молвить. — Когда бабушка моей дочери пригласила меня здесь пожить, ребёнок ни сном, ни духом не ведал, кто я, да и сейчас не ведает. Сделать его мэром питерского зазеркалья — моя идея, с которой вы можете не соглашаться, это ваше родительское право, но учтите: будущее всегда в руках молодёжи! Пётр Первый начал восседать на троне как раз в десять лет, а Петербург — город Петра, так что решайте. Неволить, однако, не буду!
        - Ладно, подумаю… Как знать, может, вы и дело говорите…
        У папы Юры заиграли желваки. После этой фразы он не проронил ни звука. Мася тоже, знай себе, помалкивал…
        К счастью, ситуация вскоре разрядилась: в комнату, слегка конфузясь, вошла подруга Сивридки-Токио.
        - О! И вы тут? — удивился князь. — А я думал, только ваш супруг в гостях у этой… дамы…
        Лиза покраснела, но потом собралась с мыслишками и промолвила:
        - Да я тут была… недалеко… спала…
        - В соседней комнатке! — подхватил японец.
        - Не квартира, а сонное царство какое-то! — развеселился почётный гость.
        Что касаемо влюблённой парочки, они ещё некоторое время продолжали разыгрывать перед князем Максимкиных родственников. Хорошо это или плохо? И какую выгоду из всего этого можно было получить?
        - А давайте ещё покатаемся! Мне в прошлый раз так понравилась новая машина… — пролепетал Мася.
        - Да погоди ты! — рявкнула старуха. — Нам нужно срочно окончательно решить, кто поедет в Швейцарию за нерадивым начальником…
        - Я без Лизоньки не согласен… — пробормотал японец.
        - И я без Лизоньки — никуда! — внезапно развеселился Юра. — И без беременной графинюшки не поеду, и без Максимушки, и без своих дочек, и без нашего дорогого Харитоныча…
        Судя по всему, княжескому отпрыску осточертела заумная беседа с мистическим уклоном, хотелось похохмить. Тут и Максимка не выдержал:
        - В этот раз поезжайте без меня! От ваших заграниц уже тошнит! — заорал он, давая понять, что тратиться на его персону лишнее.
        - А кто тебя спрашивать-то будет? Отмажу в школе — и всех делов, — захихикал в том же коммуналочном стиле папа Юра. — И отгулы возьму, которых у меня накопилась пропасть!
        Тут Максимка вытащил главные козыри.
        - Папа Юра, не обижайся, но дорогой наш Харитоныч, совсем недавно, не подумай, что это было давно, рассказал мне, почему ты меня из города каждый раз вывозишь. А я, дурак, сразу тебе всё не выложил! Выкладываю теперь: меня мама в питерской больнице родила, когда была замужем за коренным питерцем, потом, правда, развелась с ним и вновь в селуху переехала. А мой старый отец, которого я не помню, тут же умер от нервотрёпки. Так что я — коренной! Коренной! Не надо больше деньги на мои поездки тратить!
        - Та-а-ак… — помрачнела старуха. — Чей это писк тут раздался? Прям ушам больно сделалось. В этот раз у нас тратится кто?
        Японец радостно закивал.
        - Счёт в японском банке остался большой, однако, вот и карточка есть, смотрите — не потерялась!
        Все дружно, совершенно не сговариваясь, зааплодировали. А Лиза подпрыгнула так, что завибрировал спортивный инвентарь, стоявший в метре от её бедра.
        - Оформим под поездку коллективную путёвку, будет у нас минигрупповой туризм, — снова завела старуха свою песню. — Японец-коммивояжёр должен иметь опытного переводчика. Плюс он едет с женой, так и быть. Плюс берёте с собой сироту — якобы для устройства в местный интернат. Дорогущий, между прочим!
        - Не хочу в интернат! — заскулил Максим.
        - Я сказала: «якобы». Не доходит?!..
        Говорила она долго. А папу Юру конспектировать заставила — чтобы ничего, часом, не забылось.
        - Но можно, всё-таки, без меня? — спросил Максимка, для «чисто поиздеваться».
        - Нельзя! Я сегодня приняла последнее решение! Правитель должен сменять правителя лично, а не через посредников…
        Старая осклабилась, выдала улыбку юмора. Затем, лишь только парочка влюблённых удалилась, мадам привратница решила побаловать своего зятя целой чередой картинок — с помощью «машинки для слежки». Вот уж где нашлось место шутке!
        Глава 12. Перед дорогой
        Следующим утром, в воскресенье, Максимка с папой Юрой переваривали информацию, полученную от мадам привратницы во время «княжеского визита».
        - Мася, она и вправду запихивала меня в шкаф? Или… Или то был гипноз?
        - Я тоже сначала думал, что гипноз, но…
        Максимка, наконец, решился поведать обо всех своих зазеркальных приключениях. И даже колечко хотел показать, но князь разглядеть его не смог. Нельзя было, не полагалось. До поры.
        - Верю, верю в твою помолвку, — утешил сына папа Юра. — А даже если бы её и не было, я всё равно планирую выдать Кристину за тебя, так что обмана тут нет и быть не может. А вот бабке твоей верить на слово я не спешил бы, местами завирается… как Троцкий…
        - В каком смысле?
        - Особенно понравилось про Петра Первого. Он, видишь ли, воссел на троне в десять лет!
        - Да… И мне она такое говорила…
        - Ой, Мася, если б ты в школу чаще ходил, то и без меня бы подвох заметил…
        - Какой?
        - Кто правил-то вместо Петра до его совершеннолетия? Мамки-няньки, сёстры там всякие, которые с ним же потом грызню за трон устроили… Про царевну Софью слыхал?
        - Ну… Да-а-а… — протянул Мася с недовольной миной. — Дык, папа Юра, я ж ей этой старой… мадам… и не навязывался, она сама меня отловила на улице… Ну, я и согласился…
        - Ха! А откажешься, так она другого мальчика найдёт, не так ли?
        - Папа Юра, да ты экстрасенс, именно этим она меня постоянно стращает…
        - Тут и экстрасенсом быть не надо: ей лишь бы мальчик, несмышлёныш, чтобы самой ситуацией командовать…
        Оба притихли. Затем Мася робко произнёс:
        - Папа Юра, дык… может, пусть себе командует, а мы…
        - А мы под ней будем купоны стричь? Обогащаться, что ли? Радоваться жизни? Ой, не нравится мне это…
        Ещё чуток подумав, князь выдал резюме:
        - Пока японец башляет, развлечёмся в Швейцарии, а дальше — посмотрим…
        Мася приложил палец к губам, сделал «Тс-с-с!..» Затем написал на бумажке: «машинка для слежки». Юра хлопнул себя по лбу:
        - Ох, я старый дуралей, надо ж было забыть про такое!..
        Тут же раздался рингтон на Максимкиной мобилке. Скрипучий голос мадам заполнил всю комнату:
        - Максим, будь добр, позови отца…
        Князь выхватил трубку.
        - Слушаю!
        - Вы, часом, не забыли, что вам пора делать визы?
        - Забыл! Честно говоря, ещё не оклемался после визита к вам… Вы меня глубоко впечатлили!
        - Хватит ёрничать, князь. Сегодня воскресенье, а завтра, будьте добры, зайдите на ближайшую турфирму, купите четыре путёвки…
        - На какие шиши?
        - Японец к вам утром заглянет, пойдёте вместе…
        Несмотря на эти резкие интонации, папе с сыном, как ни странно, стало легче. Ведь старуха явно не подслушивала их беседу, иначе выдала бы текст совсем другого содержания.
        Отправившись на кухню завтракать, стали вспоминать картинки на экранчике «машинки для слежки». Старуха показала князю все закоулки подземелья, то бишь болотного зазеркалья, доступные его рядовым жителям.
        - На данный момент, — сказала мадам, — даже мне не ясно, что происходит в остальных местах, ибо теперешний правитель отгородил от нас всё самое интересное голограммами. Хочешь пальмы — будут тебе пальмы, хочешь океан подземный — будет океан, но лишь на картинке…
        Папе Юре тоже захотелось показать, что он не просто бывший князь, а наблюдательный член общества, пытливый ум, способный на открытия и обобщения вселенского масштаба. Выждав, пока бабка «собьёт оскомину» и немного успокоится, он начал излагать теорию Большой Двери.
        Она была воспринята мадам привратницей как обыденная данность, мол, мы, «которые пониже», разбираемся в скрытых явлениях лучше, чем представители «верхнего мирка», взгляды которых до смеха примитивны. Снова взяв нить беседы в свои руки, она в самых ярких красках живописала процесс изъятия жизненной энергии и вытряхивания денег из гостей города. Свой рассказ она снабдила иллюстрациями.
        - Вот, смотрите: все несведущие думают, что это дождь… А эти струи, каждая из них, имеют собственное колечко для стока. Струя, ни грамма не разбрызгавшись, попадает в золотое кольцо, на котором изнутри выгравировано имя…
        - Чьё имя? — одновременно спросили отец и сын.
        - Суженого или суженой… Перед вами наглядный процесс обручения с городом, с коренными его представителями…
        - А где же моё кольцо? — потребовал князь.
        - Пожалуйста! Вот оно…
        Старуха увеличила картинку, навела резкость на одно из золотых обручальных колец, внутри которого было написано: «Алла Юрьевна Скобелева». Далее она поведала о том, куда деваются другие энергетические струи. Вся остальная энергия, по словам старухи, ранее стекалась в один большой резервуар, из которого её брали для разных внутренних нужд.
        - Ведь предметы — всего лишь плотные сгустки энергии! У нас имелся специальный цех по переработке энергии в необходимые нам вещи…
        - Именно там и «лепили из света дорогую конфету»? — вспомнил Мася слова из декламации первого приветствия.
        - Да-да… Именно так… — ответила мадам. — Процесс этот не дешёвый, поэтому и существует лозунг, декламируемый в качестве приветствия новичку. Пусть сразу уяснит себе, куда попал, и… не раскатывает…
        - К чему такие строгие предупреждения? — поинтересовался князь.
        - А вот к чему, — так же невозмутимо ответила бабка. — Растеряв весь приличный генофонд, зазеркалье одно время вынуждено было пополнять свои ряды из кого попало, то бишь из тех, кто случайно оказывался у зеркального портала, да ещё и, мягко говоря, в трудном положении… Один не очень совестливый привратник долгое время набирал кадры для Имперского Болота в супермаркете…
        - В Купчинском?
        - Да, какой умный мальчик…
        Мадам погладила Максимку по голове и продолжила:
        - Его зеркало находилось там, где больше всего соблазна у молоденьких и не очень молоденьких воришек. Именно он поставлял молодёжь для обслуги, за что впоследствии получил выговор от меня, ибо я числюсь старшей среди коллег… Теперь эти отморозки ведут себя пристойно, но сколько же помучиться с ними пришлось! Однако, мучения мои близятся к концу, скоро уйду на заслуженный отдых, займусь творчеством…
        Ранее заняться творчеством старухе, по её словам, не давали две причины: привратницкая должность и отсутствие нормального Правителя, радеющего о культурном развитии подземелья. Другими словами, Правитель-вор превратил весь «реквизит театра» в «конфискат», то бишь украл почти все средства к нормальному существованию, и теперь за всем без исключения «товаром» приходилось обращаться к Главному, доить его фонды, что крайне неудобно…
        - С некоторых пор всё стало уходить налево… — сказала в заключение мадам привратница. — Вся энергия, получаемая от гостей города, стекается по невидимым каналам в невидимые тайные резервуары, недоступные для большинства. Виной этому — действия сбежавшего Правителя…
        Попутно был отвешен комплимент китайцам: вот, мол, какие хорошие люди, приедут поработают-поработают, оставят, каждый, целый тюк энергии и — на хаус! Мол, если б не китайцы, где бы питерцы сейчас были!.. За счёт китайцев только и живёт нынешнее зазеркалье…
        В общем, с помощью «машинки» Юрий Петрович, наконец, воочию увидел то, о чём догадывался столько лет. Но, к сожалению, все эти «фокусы» были в записи. Онлайн увидеть ничегошеньки не удалось.
        Вспоминая россказни мадам привратницы, отец с сыном строили свои теории, куда более мудрёные.
        - Папа Юра, смотри: точно всё налево уходит! Он же в Европу сбежал, а на карте она слева от России! — важно констатировал Максимка.
        Князь остался доволен: не по летам догадлив юнец! Свои взрослые пять копеек он тоже вставить не преминул, взяв для этого старый глобус:
        - Смотри, Масяня, как интересно расположены континенты: всё сжато, скучено где-то там вверху, под северным сиянием, как голова и грудь человека под короной, а внизу — ммм… я бы сказал… ножки! Хвостики-конечности: Африка, Южная Америка… А Австралия, фактически, не ножка, а подпорка — чтобы всё не грохнулось… В ножках ни ума, ни мыслей нет, разве что моторная память… Посему о «великой австралийской революции» мечтать не приходится…
        Так друзья резвились утром в воскресенье, а чуть раньше, ночью, ещё и сны интересные смотрели. Юре снились энергокруговерти, носящиеся под землёй вверх-вниз. И хитрые пузатенькие дядьки, повернувшие какую-то задвижку — так, что вся энергия шла налево…
        Максимке снился подземный зал с дверной табличкой «Хлам», заполненный дорогими вещами, вплоть до новых иномарок. Внезапно пришла мадам и показала, как надо делать из света конфету. Быстро-быстро скалькулировала цену на процесс. Причмокнула: «Дороговато!» Затем сказала, что надо бы подумать о душе, глаза закатила… В тот момент её можно было спутать с тёть-Мариной! Речь зазеркальной проповедницы закончилась нашествием беременных дядьёв, в каждом из которых сидел демон — маленький синюшный алкоголик. Ох, уж эти злые духи…
        Мася где-то слышал, что духов можно приручать. Выпытывать у них судьбу, даже спрашивать совета. Он тоже хотел такой практики. Но в распоряжении начинающего медиума был пока что один демон — Васька-Синюшник. У него и решил Масяня выведать насчёт будущей поездки. Дождавшись ночи, когда изо всех комнат раздались храп и сопение, Мася подошёл к Харитонычевой двери и стал шептать прямо в щель:
        - Вася… Васенька… Как слышно? Приём… Вася — Вася- Вася — Вася- Вася… Слышишь меня?..
        Позывные продолжались до тех пор, пока не был дан ответ:
        - Ну, слышу, ну…
        Тогда сеанс был продолжен:
        - Водки хочешь?
        Дух почему-то молчал. Видно, не верил своему счастью. Медиум повторил:
        - Вася… приём… как слышно… водки — водки- водки — водки- водки — водки… во-о-одочки…
        Демону понятно: его не разыгрывают.
        - Хочу… Наливай!
        - Сперва ответь на один лёгонький вопрос: с какой страны нам надо начинать путешествие? Куда прямиком ехать?
        Паузы на этот раз не было.
        - Как куда? В Говняндию… Там столько говна-а-а…
        Мася опешил. Он и раньше слыхал, что не все духи относятся к людям дружелюбно. Тёть-Марина говорила, что они завидуют человекам, потому и вселяются в них. Но сейчас-то чему завидовать? Ещё же ничего не достигнуто!
        Дух, меж тем не утихал, видно Мася сильно его раззадорил.
        - Так будет водка, или всё наврал?
        - За такой говённый ответ тебе, Васька, надо по шее дать, а не водочки! Спи спокойно, дорогой товарищ!
        Удирая, Максимка слышал злобные напутствия:
        - У-у-у, мерзавец… Садюга! Зря только разбудил… Ну, погоди у меня!
        То был первый и последний сеанс медиума в собственной квартире. Говорят же: где кушают — там не какают, а где работают — там сексом не занимаются. Если где и проводить мероприятия, то в арендованных покоях. Может, даже на Лиговке, в пустых пятикомнатных хоромах…
        Завтрак подходил к концу, когда бабка снова прорезалась:
        - Если надо — помогу ускорить визу! — рявкнула она в трубку.
        Юра явно волновался не об этом.
        - Знаете, меня больше беспокоит, как тут одна, без меня и Максимки, будет управляться моя жена…
        - Этот вопрос я беру на себя… Не ссы, князёк!
        - Да? — Юрин голос дрогнул. — Буду, конечно, признателен за заботу, но скажу ещё большее спасибо, если вы во время моего отсутствия не будете пугать беременную женщину звонками, ведь она вас пока не знает…
        - Как можно! Ведь это моя дочь! Она такой же представитель элиты, как и ты, князёк, а с элитой я умею обращаться… Ах, как приятно, когда сливаются в экстазе две элиты — верхняя и нижняя. Ах, какой же блаженный союз у вас с Анной!..
        Несмотря на эти ахи, разговор о визах перетёк в немыслимую перебранку.
        А вот Свиридке-японцу повезло, ему ускорять ничего не надо было, ведь у Японии почти со всеми государствами двусторонний меморандум. За исключением третьих стран и Австралии.
        Об Австралии Юра Лялин знал чётко, имея солидный посольский опыт. Дело в том, что Австралия, со всех сторон омываемая морями, тоже неплохой энергетический донор, и японцы с удовольствием селятся на тех берегах. Но уж слишком много их «понаехало»! Австралийцы стали ставить им препоны — въездные визы требовать. Ну, а те, в свою очередь, свои рогатки выставили. В общем, двусторонний меморандум на Австралию больше не распространяется. Юра, в свою бытность японо-клерком, лично наблюдал поведение австралийско-подданных, живших в Москве и мечтавших посетить Японию. Те рвали и метали, обиженные волокитой посольских чиновников…
        Вот бы и России в позу встать — чтоб япошеньки аж на стенку лезли!..
        Словом, далеко не все участники будущей поездки тряслись над каждой минутой. Имея целых три недели до Цюриха, Свиридка-Токио и его законная супруга Лиза, совсем недавно, путём бабкиных махинаций, обретшая безвизовое право, откровенно бездельничали. В той благостной ситуации их посетила благостная мысль: заиметь своё гнёздышко в Санкт-Петербурге, хотя бы на время медового месяца, и желательно бесплатно. Зря, что ли, они страдали они на Бармалеева? К тому же, зять усопшей «блокадницы» слёг в больницу с инфарктом, а жена его беспрерывно шастала туда с пакетами. Почему же не воспользоваться случаем? Ветераны иногда имеют право посещать места боёв и не только посещать, но и некоторое время там грустить…
        Насчёт «грустить» — тут иносказание, конечно. Свой медовый месяц японо-парочка ещё не получила в полной мере — мадам привратница то и дело нагружала их разными работами, в качестве платы за избавление от смерти. Но теперь, по прошествии многих месяцев, сачканутое мероприятие надо было срочно проводить, и проводить с удовольствием. Жаль, шкафа любимого у них не было! Эх, это ж каждый раз мотаться на Петроградку…
        Сокрушались, сокрушались молодые, а потом вдруг краем уха услышали, что никто не хочет Лялины хоромы снимать, мол, все боятся шкафа, а семья князя Юрия Петровича терпит по этому поводу бедствие. Решли взять бутылку и прийти-поговорить.
        Пришли молодые на Обводный, а там — одна мама Ляля, Харитоныч как всегда не в счёт. Ляля, конечно же, сразу согласилась отдать шкаф, даже за бесплатно, послушав рассказы гостей. Но когда домой явился князь, разговор усугубился. Петрович не мог согласиться с самовольной перевозкой шкафа, так как надо было сначала посоветоваться с мадам привратницей. Мася тоже был такого мнения.
        Мадам привратница, как ни странно, согласилась. Но «не за бесплатно». За это парочка должна была дать очередную клятву — сразу после швейцарской поездки заступить на вахту в зеркале шкафа и стать пожизненными привратниками. Собственно, мадам хотела сделать привратником одного Свирид-Прокофьича, но тот опять без Лизоньки не соглашался. Беспрецедентный случай: привратников на одном портале могло стать двое!
        Долго ли, коротко ли, переехал легендарный шкаф опять на Бармалеева, благо замки хозяева сменить не успели. Менты это, конечно же, заметили. И вот, ещё до появления японо-парочки, три смельчака в штатском рискнули войти в пустой вертеп поближе к вечеру. И больше не вернулись!..
        Зазеркалье могло праздновать пополнение штата. И уход на пенсию трёх ветеранов-привратников. Правда, веселье было не полным: подземелью и после того хронически не хватало приличных кадров, ведь процесс их разбазаривания начался давно. Кто инициировал процесс? Бешеная Мара. О ней ещё будет сказано, и много…
        Глава 13. Где лучше развито сельское хозяйство?
        Перелёт Санкт-Петербург — Цюрих не выдался трудным, Лиза-Село не доставала стюардесс капризами — Юра с самого начала боялся только этого. Но по прибытии в страну большого эдельвейса проблемы, всё-таки, начались…
        Зачем вся компания летела в Цюрих, новгородской барыне было мало интересно, её интересовал местный «колхозный» опыт, а посему, сразу после размещения в гостинице, она потребовала снарядить «рафик в область».
        Не будем забывать, кто оплачивал поездку, поэтому и Юра, и Максимка скромно промолчали, надеясь, что тёткин закидон продлится недолго, и что Свиридка-Токио, в конце концов, найдёт слова для усмирения зарвавшейся новобрачной. Однако, исколесив на шикарном микроавтобусе ближайшие окрестности, Лиза нашла их непривлекательными.
        - Чему тут учиться? И у кого? Они ж не приспособлены к нашим условиям! Я ж не в горах собираюсь жить… А поищемте-ка что-нибудь равнинное, более низинное… Неужели же во всей Швейцарии не найдётся поля или луга типа нашенских, новгородских?!
        Получалось, что сельхозпроблемы становились во главу угла, и что Питеру в ближайшей пятилетке новые подземные Правители не светили, ибо старых искать было некогда…
        Вечером того же дня, после ужина с дорогими напитками, бывший князь Юрий Петрович Люлин вызвал к себе в номер на аудиенцию бывшего крепостного новгородских земель Свиридку-Молотило. Для составления плана дальнейших действий.
        Войдя в двухместный полулюкс, где Юра с Масей только-только распаковали чемоданы, ибо раньше, из-за спешки в область, не получилось, Свирид Прокофьевич внезапно вспомнил и о промежуточном своём призвании, о профессии директора гостиниц и прочих забегаловок. Взгляд его начал плавно скользить по мебели, а затем переключился на ковры, светильники и жалюзи.
        - Бедновата гостиничка, однако! Если хочешь, Юра, завтра же переселю вас всех в местечко поприличнее…
        Юра с Масей рухнули на свои убогонькие коечки, застеленные по-восточному отменным шёлком с развесистой бахромой.
        - Я-то тут при чём? — покатывался князь. — Как королева скажет! Если повелит — я и во дворец переселюсь, ноу проблем!..
        Затем, уже в более серьёзных интонациях, светлейший представитель русского дворянства, в миру скромный переводчик-полиглот, напомнил руководителю улётной турпоездки, зачем, собственно, она была организована.
        - Прокопыч, можешь нас с Масяней ублажать по высшей категории, я разрешаю, да и ребёнок не против, правда?
        Мася хитренько кивнул. А князь продолжил:
        - Но вдруг, паче чаянья, денежки твои в банке кончатся, либо просто какой-то дурак счёт заблокирует, что тебе наша старушечка скажет? Отшлёпает нас бабка, особенно тебя — за то, что Лизоньку сдуру с собой потащил…
        У Маси вытянулось личико.
        - Тише, господа! Забыли про «машинку для слежки»? Вдруг она её включила?!
        Взрослые собеседники вздрогнули, разговор на минуту прервался. Затем продолжился, уже в более сдержанных тонах, полушёпотом…
        Когда Свирид Прокофьевич вернулся к Лизе, та не спала — читала путеводитель.
        - Вот я смотрю, и ничего лучше Голландии не нахожу… Ты глянь, какие там коровы…
        - Да?.. — с надеждой в голосе переспросил супруг. И тут же помчался за остальными участниками поездки. Пока «колхозница» не передумала. А та с восторгом продолжала:
        Ведь и цены в Голландии на порядок ниже…
        Что правда, то правда. Накануне, в местном швейцарском сельпо, Лизонька купила себе ситцевое платьишко на сумму, за которую в центре Амстердама можно два костюма приобресть.
        Когда Юра с Масей, побросав зубные щётки, кинулись в соседний номер, Лизонька уже читала о коровах, громко, во весь голос:
        - Вот, слушайте! Особенно славится Голландия экспортом навоза. Сухие, экономичные брикеты хранятся бесконечно долго, их вывоз из страны не только укрепляет экономику, но и решает ряд экологических проблем…
        Масино сердечко ёкнуло: дух правду говорил! Им предстояло путешествие в Говняндию! Но сообщать о своих мистических связях он пока не спешил.
        А папа Юра сразу же вытащил фото красивой молодой брюнетки, которое на всякий случай дала ему старуха. По её утверждению, сбежавший правитель имел секретного связного с зазеркальем, а тот как раз проживал в Амстердаме, и брюнеточка та была его давнишней зазнобой…
        «Снова Амстердам! — подумал Юра. — Везёт же мне: чуть какое дело поважнее — сразу туда мчаться надо…»
        На обратной стороне фотографии карандашом был записан телефон «двойного агента» — так называла его мадам. С бабкой он тоже сотрудничал, что ли?!
        Первостепеннейшую роль в поисках Повелителя питерских болот старуха отводила, конечно же, артефакту: стопке фотографий рабочих и крестьян. Но и запасных вариантов, конечно же, имелась куча. Что касается коллекции фотографий дверников, та лежала в небольшой металлической коробочке — как раз по размеру стопки. На крышке коробчонки красовался изящно вмонтированный компас, стрелка которого должна была указывать не стороны света, а местонахождение секретного ключа, всегда висевшего на груди у беглеца. Но неожиданно выплыла деталь: стрелка, лежавшая спокойно до самого вылета из Петербурга, по прибытии в Швейцарию начала бешено вращаться, и остановить это вращение можно было лишь одним способом — вытащив все фото из коробки. Видно, Повелитель Имперского Болота знал, как предохраняться от всякого рода поисковиков.
        Юра с тоской поглядывал на коробочку с «компасом». Хорошо ещё, что ему не втюхали Хартонычевы ордена — тот-то были бы проблемы на таможне! Хотя, старуха могла загипнотизировать любого индивидуума, будь то таможенник, будь то министр. По крайней мере, постоянно этим хвасталась…
        Юра Лялин не собирался информировать мадам о фиаско с коллекцией фото — ещё кондратий хватит старую… Просто тихо ждал, когда наклюнется поездка в Амстердам. И её так славно приблизила «колхозница»!
        Ночью почти никому не спалось, а с утра снова запрягли «колхозный рафик» и отправились в направлении ближайшей железнодорожной станции…
        Ж/д танции в Швейцарии такие, что их запросто можно спутать с больницами — чистота и стерильность кругом, как в операционной. А когда, отчалив поездом, проезжаешь высоченные мосты и длиннющие горные тоннели, то невольно начинаешь понимать: рай и ад не так уж далеки друг от друга.
        В поезде Свиридка сунул Лизоньке каталог голландской одежды. Та листала его, восхищаясь дешевизной — сельская натура брала верх. Ей чем подороже совсем не надоть, хотя любимый купит всё, только скажи…
        Швейцария непосредственно с Голландией не граничит. Это обстоятельство сильно радовало всех четверых, и у каждого на то был свой повод.
        Свирид Прокофьевич, по паспорту Нобору Кавагиси, был счастлив показать жене Францию с Германией, когда ещё пришлось бы! Лиза была счастлива увидеть всё, что, ещё задолго до отъезда с родины, обещал показать ей супруг. Мася, что там говорить, радовался по тому же поводу, что и Лиза, только с оговоркой: всё то же самое обещал показать ему не японский лысик, а папа Юра. Ну, а последний, четвёртый член туристической минигруппы, был доволен тем, что Амстердам в программе будет не сегодня-завтра, а… лишь послезавтра. Тут каждый день проволoчки был в радость.
        Юра Лялин, потомок князя Люлина, сердцем чувствовал, знал почти наверняка: в городе каналов его ждёт встреча с фальшивым графом Петром Сергеевичем Скобелевым, человеком, нагло отбивавшим у него болотную принцессу почти двести лет назад. Если Валериного «хоумвидео» он не смотрел, то откуда такая осведомлённость? Бабка поработала! Что касается фото красивой брюнетки, одетой во всё старинное, Юра никогда раньше не видел ни его, ни оригинала.
        Итак, на фото была Авдотья, хотя искусство фотографии в Европе стало популярным лишь в 1839 году. Но для монахини в фрейлинском обличье, при её изобретательских способностях, никаких преград в данном вопросе не существовало. Она решила использовать фотку в своих целях — как инструмент влияния. Ведь зачем-то же теперь пыталась старушенция подсунуть её карточку обездушенному проходимцу. Раздумывая так, Юра стал лихорадочно искать, куда засунуть крамольное фото, ведь через пару минут мог вернуться Мася, с прогулки на катере по Сене, и заподозрить его в измене маме Ляле.
        Взгляд князя упал на пустую коробку с компасом. Нет, не туда… В чемодан! На самое дно! Под бельё… Но коробка-то… Как она будет функционировать, если снова положить в неё фотографии трудолюбивых Максимкиных родственников?
        Юра не поленился и провёл эксперимент. Оказалось, что не зря: стрелка, как стояла на месте, так и осталась стоять… Что же получалось? Вращение происходило лишь вблизи искомого объекта? Пусть направление было неясно, но… Вращение стрелки означало, что объект находится не так уж далеко. Стало быть, после Голландии необходимо было срочно возвращаться в Цюрих!
        Глава 14 Туристический калейдоскоп и вселенская философия
        Ну, вот и добрались до Амстердама. Поселились в небольшой, но приличненькой гостиничке. И ничего, что прямо в вестибюле, прямо на рисепшене, стояла пара куколок в чёрных мужеских костюмах, и у одного из пары, прямо на макушке, ещё и белоснежная фата была. Дело молодое! Таких гостиничек много в Говняндии. Кстати, псевдоним этот страна должна носить с гордостью и с юмором воспринимать. Сколько всякой химии кругом, а она навоз почти бесплатно выдаёт. Спасает мир от разрушения!..
        Разбросав вещички по всему номеру, а чего скромничать, когда дома мама Ляля расслабиться не даст, парочка «папа-сын» пошли в номер к японо-брачным — думу думать. И придумали солидный вариант: сначала Юра с Масей пойдут к блондинистому «Графу», а потом, по специальному звонку, подвалит новгородская артиллерия — лысый Прокопыч и рыже-кудрявая Лиза. То-то юмору будет! Не как в прошлый приезд Юрика, а уже таки со вкусом и с соблюдением голландского этикета. Например: никто не будет спрашивать: «Где ванная?», зная, что в амстердамской малогабаритке может быть только вшивенький душик, не более.
        Мыть шею для визита к дутому Мичурину, конечно же, никто не собирался, но и лохами выглядеть было западло. В итоге папа с сыном переоделись во всё чистое, умылись, причесались, а также купили бутылку «Шардонне» — для взрослых, и литру кока-колы — для мелкоты.
        «Шардонне» имеет свойство опьянять. Коньячок — он, всё-таки, поблагороднее, его хоть полбутылки выпей — не очень запьянеешь. А подленькое «Шардонне»… Им и решили папа с сыном заморочить хитрого Дуремаришку. Хотя зря напрягались! Тот в последние годы полуживой-полумёртвый существовал…
        Красивая голландская дверь распахнулась. На пороге стоял тот же сморщенный хмырь, что и четыре года назад, только ещё более сморщенный. Те, кто собираются заниматься наркобизнесом, должны сознавать: их черёд тоже придёт, но чуть позже.
        Парочка «отец-сын» вошла беспрепятственно. А кому было их сдерживать, если хозяин лыка не вязал. И разговор получился конкретный: мы тебе Авдотью-Люду, а ты нам — всё, что захотим. Горе-наркодилер моментально согласился, ибо его в этой жизни если что-то ещё и держало, так это память о потерянной любви. Которую, оказывается… можно было ещё вернуть! Бабка-привратница ещё пару лет назад начала давать двойному агенту обнадёживающие сигналы. А пересылка фото означала: он скоро встретится с Авдотьей. Здесь тоже можно было не сомневаться, изобретательский гений старухи всё более впечатлял. И на честность её вполне можно было рассчитывать, не такая она слабачка, какой иногда притворяется. С некоторых пор Юра не сомневался: и Петра, и Валеру пристроит она — пошлёт им счастье в любви!
        Сморщенный наркоша тоже не обманул ожиданий, пошёл ради любви на всё. Для начала выдал путешественникам главную явку беглеца — некий ресторанчик «Леда». Дескать, слишком много было связано с тем местом у сбежавшего Правителя.
        Помимо названия ресторанчика, являвшегося одновременно стриптиз-баром, была ещё одна зацепка: беглец, неизвестно зачем, посещал интернат для неполноценных детей. Интернат тот находился недалеко от вышеуказанного ресторанчика. Вот, собственно, и все зацепки, коими располагал Пётр Сергеевич.
        То была официальная часть мероприятия — поимка ценной информации. Вторую, концертную, обещали обеспечить Лиза с японским супругом, давно мечтавшие огорошить бывшего фальшивого графа серией открытий. О которых бабка пока умолчала! Хотя и чесался у неё язык первой всё выболтать. Но Свиридка-Молотило слёзно умолил её не портить впечатление. И эффект был потрясающим! Слёзы трогательных воспоминаний, с обеих сторон, пришлось бы долго тряпкой вытирать, если бы они не перемежались с диким хохотом. На слёзы времени было меньше… Радость и любовь одержали верх!
        Но самым главным событием того вечера стало приобретение списка номеров всех автомобилей, которыми пользовался беглец за всё время своего пребывания за границей. Двойной агент вспомнил о нём лишь после того, когда ему поверх «Шардонне» налили ещё двести граммов шампусика, принесенного японо-парочкой. Правда, после этого не только хозяину голландской малогабаритки, но и почти всем гостям пришлось окосеть сверх меры. Зато какой козырь был вынут из рукава! Переписывать тот список пришлось вечно трезвому Масе…
        Возвращались в Цюрих традиционным способом: сперва на «микрике», затем на поезде. В вагоне поезда было привольно, мест свободных завались, ещё больше, чем по дороге туда. Отчего князю вдруг захотелось пофилософствовать. В наших электричках тоже можно обниматься и целоваться, но там обязательно какая-то зануда испортит кайф: «Сосутся! Фу, противно!» А в швейцарских поездах возлюбленным зелёный свет, карт бланш. Чем и пользовались в свой запоздалый медовый месяц Свиридка-Токио и его супруга Лиза.
        Княжеская философия относительно поведения граждан в вагонах поездов была основана, как ни странно, на учении индийских йогов. Ещё в университетские годы Юре Лялину пришлось ознакомиться с оригинальной подачей всеобщего закона дружелюбия, который действовал не только в России, но и на всём земном шаре. Так утверждал педагог-индиец, нанятый на полставки к ним, тогдашним второкурсникам, преподавать философию. Согласно его теории, количество приматов, заключённых в стенах какого-либо помещения, неважно какого, не должно быть слишком велико. «Все ваши проблемы от неправильно решения квартирного вопроса!» — говаривал философ. Ну, положим, это и без него ясно, и давно. Но к своему банальному высказыванию индийский теоретик приложил конкретные примеры: описание опытов над крысами.
        Для начала в клетку были помещены четыре особи: две самки и два самца. Подопытные жили дружно, то бишь прекрасно ладили, из-за кормёжки не дрались, сексом занимались регулярно, с обычной частотой.
        Затем в ту же самую клетку определили десятерых представителей крысиного рода, также попарно. Здесь уже пошли неурядицы: возникла нервозность, пропажа аппетита, а меж самцами и самками — холодность.
        А когда в ту же клетку посадили сорок крыс, то бишь двадцать пар, им и вовсе стало не до секса: самцы с самками начали пожирать друг друга…
        Казалось бы, теория вполне реальная. Но, с другой стороны, человек не крыса. И тёть-Марина как-то подтвердила, что люди могут жить в огромной тесноте и одновременно в большой любви. «Когда-то в избах жили семьи по двадцать человек — и ничего, не грызлись! А всё потому, что в Бога крепко веровали, совесть имели, не то, что сейчас!» На этом старушка-Маринка обычно не останавливалась, а шла дальше — пока какой-нибудь собеседник зевать не начинал, в открытую. Но до зевка она обычно успевала выдать несколько дополнительных тирад: «Раньше бесы по лесам прятались, к жилищу человеков боялись подходить, ибо там лампадки по углам висели, а теперь что? Теперь не то, что в избу лезут — в человечьей шкуре поселиться норовят, командуют потом… Оттого и пьют многие, и разбойничают даже! В девятнадцатом веке пьяниц и разбойников было меньше… Меня тогда на свете не было, но есть подлинные свидетельства… Документы!»
        Маринкина теория тоже имела смысл, но больше всех теорий Петровичу нравились его собственные наблюдения, почерпнутые на работе. Ведь с кем он только не работал! Большинство туристов, независимо от национальности, попав в автобус дальнего следования, дерутся за места, особенно молодёжь и особенно когда места не нумерованы — свободная посадка. Исключение, как ни странно, составляют японцы. Казалось бы, вечно живут в тесноте — на малюсеньких островах такое количество их обитает, чуть ли не всё население России! А агрессию друг к другу проявляют крайне редко…
        Шведский приятель Юрия Петровича, стокгольмец Джерри Ланц, женатый на японке, как-то поехал вместе с супругой в Киото — знакомиться с её роднёй. Вот где агрессия наблюдалась — со стороны шведа! И не дома у родственников жены, а в общественном кафе. Войдя в то кафе и увидев там ситуацию типа «сельди в бочке», обычно смирный швед стал ругаться нехорошими словами. Ведь поесть в удовольствие, чтобы в рот никто не глядел, не получалось…
        Почему рядовые японцы не крысятся друг на друга? В чём секрет их спокойствия? В особой философии? Или в несусветном рабочем графике, от которого их трудоголики тихо, молча сходят с ума? Не может быть! Бешеный трудовой ритм ещё никого не умиротворял…
        Однажды Юра наблюдал, как один японец говорил другому: «Вчера я у окошечка сидел, а сегодня — вы, прошу…» Вот это да! У нас такое разве мыслимо? Нет, есть, конечно, и у нас проявления супер-шмупер-доброты, но, как правило, «после получения велосипеда». Мы нынче кто — «нация Печкиных»?! Добреем только после подарков? А где хвалёная русская душа? Потеряли в позапрошлом веке? Детей-то теперь как воспитывать?
        Поискав взглядом Масю, Петрович обнаружил его в самом дальнем углу вагона. Малец что-то записывал в блокнот, лежавший на коленях. А рядом, на пустом сидении, покоилась книга о Нострадамусе. И не поленился взять в дорогу фолиант о судьбах мира! Другие дети Гарри Поттера с собой таскают, а этот… Ну да, его же бабка готовит в мэры…
        - Список переписываешь? Зачем? Нам каллиграфия в шпионском деле ни к чему, нам главное другое! Зря время только разбазариваешь, английским бы занялся, что ли…
        Петрович наехал на мальчонку по причине отсутствия очков — оставил на своём сидении, рядом с газетой швейцарских частных объявлений. Он был уверен, что Максимка, чисто от безделья, ещё раз записывал номера машин своего предшественника на посту подземного городского головы.
        - Ты, папа Юра, сначала посмотри, о чём пишу, а потом ругайся…
        Сбегав за очками, Петрович начал разбирать детский почерк. То был перечень мероприятий по улучшению жизни на планете!
        - Ну-у-у… Я смотрю, и тебя на философию пробило! — расхохотался папа Юра. — Вон сколько всего накатал! Пока я там сижу, ищу выходы из общего тупика, у тебя уже всё почти готово — только знай себе, выполняй!..
        Перечень мероприятий, необходимых для России, содержал следующее: перенос столицы в другую сторону от Москвы, уже в правильную, а не как в начале восемнадцатого века; строжайшую охрану пресных водоёмов, так как вода скоро станет дороже нефти; изъятие из телевизора вредных передач… и тому подобное.
        В принципе, всё правильно, всё логично. Москва устала руководить, столицу давно пора передвинуть за Урал — пусть впитывает русских дух, а не западный. Смутил лишь один пункт: «Выселить японцев с японских островов и переселить в Сибирь». Еле сдерживая улыбку, папа Юра спросил:
        - А это зачем?
        - Как зачем? У Нострадамуса написано, что скоро вся Япония, словно рыба, оторвётся от морского дна и пойдёт гулять Тихим океаном! Их же срочно спасать надо, бедных япошечек!..
        Пока Мася надрывался, доказывая необходимость японского пункта в перечне, на Петровича, мало-помалу, стала накатывать новая теория. Как же он сразу-то не додумался до такого варианта? Нет, не до «выселения япошечек в Сибирь», хотя и это было бы полезно, особенно их вредным дипломатам — в качестве карцера… Внезапно, в ходе беседы с младенцем, устами коего обычно глаголет истина, князь получил прозрение! И стало совершенно ясно, почему у рядовых японцев такой хороший характер. Ведь они день и ночь питаются энергией океана!
        Если подумать, ни одна крупная война не велась на берегу какого-либо океана, все значимые военные действия всегда велись в глубинах континентов. Комок агрессии, да ещё и долгоиграющий, при такой энергетической подпитке просто невозможен.
        Другое дело — недостаток сил, ощущение высосанности, заброшенности, никому не нужности, всеобщей неприязни. Именно в таком режиме жила Россия со времён октябрьского переворота. Где взять подпитку? Из неотданных япошкам Курильских островов? Маловато. И вдруг родилась бредовая идея: если все японо-острова действительно «разгрузить», отправив их хозяев на сибирские просторы, то… Пожалуй, хватит той энергетической волны, которая вдруг хлынет на нашу территорию. Хватит для начала, разумеется…
        - Папа Юра, ты в порядке? — дёрнул Петровича за штанину джинсов Мася.
        - Извини, задумался…
        Философствующий князь — чистая экзотика. Князю — князево, философу — философово. После стольких лет, столетий, тысячелетий движения «куда попало», вдруг появится умный человек, из благородных, и научит всех, как надо жить! Мечтать не вредно…
        Глава 15 У человека две руки
        У человека две руки, но редко кому везёт, чтобы обе оказались лёгкими. Если вы, к примеру, можете кого-то с кем-то познакомить, да так, чтобы обоим было хорошо, тогда вперёд — оказывайте судьбоносные услуги, соединяйте пары, будьте свахой и, при желании, заводите брачное бюро! А если, уже в другом примере, у него характер золотой, а у неё вообще брильянтовый, но, тем не менее, после первой встречи, голубки ссорятся, чуть ли не дерутся… То, увы, брачный бизнес — не ваше дело, неминуемо обанкротитесь. Да ещё и побьют, и не очень лёгкими предметами — такими же тяжёлыми, как ваша бракодельная рука.
        О том, что Юрик был прирождённой свахой, среди гидов целые легенды ходили — стольких переводчиц выдал замуж за своих туристов! А то, чего турколлеги не знали, вообще походило на сказку: однажды князю удалось соединить несоединимое, поженить гонористую японскую вицеконсульшу Риэ Хамагучи и чуток отмороженного английского фотографа. Говорят, оба счастливы по сей день!
        Что касаемо второй руки — не сердечной, а сугубо деловой, то и здесь связываться с Юрой Лялиным вовсе не опасно, а, наоборот, желательно. Тут ему даже вникать в ситуацию не надо, а достаточно просто сказать: «Валяй туда, на той работе тебе будет хорошо!» И неважно, что всем остальным там было плохо, главное, что последнему кандидату на сомнительное место его, это место, сам светлейший посоветовал: и к языку не придерутся, и нелепый внешний вид расхвалят, и повадкам и умилятся, и станут раньше отпускать — хоть каждый день… Вот, какой добрый посыл у доброй руки. Кстати, обладателю лёгкой руки самому вовсе не обязательно добрым на свет рождаться. Главное — чтобы с соответствующей рукой. Бывает, явная сволочь такую вакансию присоветует, что потом всю жизнь судьбу свою благодарить будешь…
        К чему такое долгое и подробное вступление? Всё просто: на берегах знаменитого Женевского озера, вот уже хрен его знает сколько лет, проживает Таня Тучкова, старая приятельница князя, которая, с его подачи, «удачно выбрала факультет», то бишь поступила в университет на иностранные языки.
        - На дневной не суйся, там сорок процентов деревенских берут, а остальные — дети элиты. На вечёрку иди: и знания получишь, всё же не заочный, и мужа себе подберёшь среди переводчиков! В Африку поедете, валютки подмолотите на пару, однокомнатную хазу соорудите! — хихикал Юра в трубку телефона, когда Тучкова звонила посоветоваться.
        Результат получился намного симпатичнее. Уже через два года, ещё будучи студенткой, взявшей для такого случая «академку», Таня поселилась в Швейцарии, и не в однокомнатном притоне, а в двухэтажном особняке. И даже, будто бы, совсем одна: не чьей-то там женой, а вполне самостоятельным «Штирлицем». В это никому не верилось, никомушеньки, однако… По прошествии какого-то времени, несусветная история ещё и правдой оказалось! Ни разу не бывавши до того ни за какой границей, ни в Польше, ни в ЧССР, даже на отдых в Крым ни разу не съездивши, дочка дворничихи сразу стала резидентом совразведки. Ужас! Мурашки по телу у тех, кто всю жизнь тщетно добивался такого положения…
        Танина мать, брошенная мужем до рождения ребёнка, всю жизнь махала метлой, время от времени наводя порядок в небольшом кирпичном строении — в дворовой мусорке. За сортировку мусора полагались дополнительные деньги, и немалые. На эту дворницкую зарплату жили бедно, в мечтах о… А о чём там, собственно, было мечтать? Если бы не князюшкина лёгкая рука, мечтали бы и по сей день.
        Собирая чемоданы — впервые в своей жизни! — Таня отшучивалась: мол, выиграла конкурс по-английскому языку, обогнала всех студентов, даже старшекурсников, ну, и пролетарское происхождение, конечно же, помогло, чего уж отрицать.
        Всё это случилось давно, и не вспомнилось бы ни разу, если бы не суперсекретная командировка Юры Лялина в те края, где, как нынче модно утверждать, вражеская разведка водит крепкую дружбу с нашенской. Говорят, что и шпионов-то теперь настоящих нет — так, одни «Петры-Сергеичи», любящие постоять — для дела! — новыми туфлями на обивках стульев. Со спутников давно лучше видать, чем из чужих форточек, и аудио-чудеса на грани сказки.
        Старый заграничный телефон Тани Тучковой у Юры Лялина всегда имелся, равно как и другие телефоны, не меньшей древности: координаты всех-всех-всех знакомых и друзей, с которыми когда-либо пересекала его судьба. Князь в этом плане страдал плюшкинизмом. И вот теперь, поглядывая в вагонное окно, он, по какому-то странному наитию, листал блокнот — потрёпанную пачку линованой бумаги, сшитую когда-то очень прочно, на совесть, ещё при Совке, потому и не рассыпалась, все листочки выжили.
        Найдя нужные цифирьки в разделе на букву «Т», Юра вздохнул и… начал набирать номер. Безо всякой надежды, кстати.
        На том конце ответили «Хэлло!» С ужасным русским акцентом. У Таньки всегда был такой акцент. Именно он ей в своё время и помог выиграть конкурс — ни у кого из сокурсников не оказалось таких шикарных, таких суперских проблем с фонетикой!
        - Таньк, это ты?!
        - Ну, я… А это ты? Не верю…
        Был когда-то у Юры с Таней роман, ещё до женитьбы на москвичке. А Ляля в ту пору даже невестой не числилась, брезжила на горизонте далёким питерским воспоминанием, малолетней русалкой в мокром купальнике.
        - Я тут в командировке… Ненадолго…
        Пауза.
        - Я замужем…
        - Уже и просто так встретиться нельзя?!
        - Мммм…
        В итоге встретился Юра с бывшей подругой, сразу после поезда, не заезжая в отель.
        Ресторанчик был отменный, меню — ещё лучше, в старинном духе европейского крестьянского гурманства. На длинный деревянный стол холщовая скатерть была накинута не кое-как, а тоже с учётом всех правил средневековья. По одну сторону стола сидели «четверо из Петербурга», по другую — двое местных, Таня с мужем. Последний всё время держался за талию жены, словно боялся, что тощенькую спутницу украдут, зазевайся он хоть на миг.
        Внешне Таня мало изменилась с тех пор, как они с Юрой провели последнюю ночь любви. Но глаза… В них уже не было так называемой совковости. Расчёт и высокомерие, глубокая ирония и неприятие фамильярности — всё это князь прочувствовал с первых минут. И вмиг перестал ощущать себя князем…
        Беседа длилась дольше, чем обед, но не по вине Тучковой. От имени «местных» пылко и несдержанно выступал её муж — толстый швейцарец итальянского происхождения. Его английское произношение резало слух хуже Таниного, но разобрать, о чём шла речь, можно было вполне. Тема была выбрана житейская: как они с супругой познакомились. Оказывается, если бы не он, бедняжка, брошенная в пустом доме, в одном-единственном платье и без денег, умерла бы в чужой стране. И ведь почти ни слова не знала по-английски, такая лапочка… Тут Юра чуть не прыснул. Да, хорошая легенда, ничего не скажешь, молодец Татьяна.
        - Представляете, он её бросил, этот высокопоставленный коммунист! Как ненужную игрушку! Просто забыл! О, Мадонна, сколько же у ваших партократов было таких игрушек! Если бы не Горбачёв, вы бы до сих пор жили в обществе, построенном на первобытной диктатуре и рабовладении…
        Дальше шло подробное перечисление подвигов Михал-Сергеича и его супруги, сдобренное личными комментариями. Лекция продолжалась минут сорок. Знай Танин муж, сколько таких лекций Юра выслушал от итальянцев за всю жизнь, то, вполне возможно, что и сократился бы.
        - Представляете, они и дома свои побросали здесь, в Швейцарии! Страх — великая движущая сила, никому не охота в тюрьме сидеть! А теперь они все перекрасились, да? Наворовали новых денег, уже под другими личинами, да?
        - И прекрасно себя чувствуют! — решила поставить точку в беседе Таня. — Ну, друзья, огромное спасибо за визит, не смею вас задерживать…
        Юра уже пожалел о потерянном времени, ведь ничего интересного выведать не удалось: монолог итальянца оказался крайне неудобным и тесным для вопросов. Но неожиданно на подмогу пришёл Мася — вспомнил то, о чём забыли взрослые.
        - Тётенька, а вы не знаете, где тут у вас, в Цюрихе, кафе «Леда»?
        При упоминании о том кафе швейцарские супруги вздрогнули и переглянулись.
        - Питаешь интерес к притонам, маленький разбойник? Кто пробудил его в тебе, а? — вкрадчиво-язвительно, и одновременно ласково, спросила Таня.
        Папа Юра надел на лицо что-то вроде дурацкой улыбки.
        - Одна у вас «Леда», что ли? Я думал, тут их пропасть, как у нас в Питере «рюмочных»…
        - Точно не знаю, но недавно на весь Цюрих прогремела именно эта забегаловка!
        Князь повеселел ещё больше.
        - И чем же именно прославилось это заведение?
        Таня опасливо озирнулась, хотя ресторан был совершенно пустым.
        - Там регулярно собираются извращенцы, ну, педофилы там всякие, геи, лесбиянки, а главное…
        Она ещё раз обвела взглядом ресторанчик.
        - Там бывают случаи киднеппинга…
        Юра вскинул брови.
        - Да?
        - Говорят, что и недавно ребёнок там пропал, мальчик…
        - Как пропал?
        - Исчез, растворился прямо в забегаловке. Водитель, привезший его, прекрасно видел, как он туда входил, а потом… Ждал-ждал-ждал… Так никого и не дождался… Говорят, мальчик тот был ничейный, детдомовский…
        Юра окончательно взбодрился.
        - Так поблизости детдом имеется?
        - Что-то вроде пансионата для подкидышей, совсем дешёвенькое заведение. Как доберётесь до своей гостиницы, спросите там, но очень осторожно…
        Так и сделали. На этот раз поселение в номерах не было обставлено так помпезно, как перед отъездом в Голландию, ибо четвёрка сыщиков спешила. Побросав чемоданы и даже не вымывшись, все уселись в очередной нанятый «микрик» и помчались по полученному адресу.
        Адрес был получен не от Тани, она лишь намекнула на приблизительное местонахождение притона. Остальное пришлось, почти шёпотом, выпытывать у гостиничной обслуги. Как оказалось, о гнусной славе притона ведало не такое уж малое количество людей.
        Худо-бедно, четвёрка «оперов» из Петербурга выехала на задание. Небезопасное. За руль уселся японец Свиридка. Он же оформил прокат «микрика».
        Чуть раньше, на общем совете, было решено начать работу со слежки за детдомом. Остановились на противоположной стороне улицы, затаились, сидя в машине, благо стёкла были «взглядонепроницаемыми». И бутеров с газировкой набрали вдоволь. Вот только проблему «пи-пи» не продумали. Мася заявил о себе первым.
        - Долго тут канителиться будем? А то я щас лопну!
        - Пока не выйдет наша жертва! — бодренько ответил папа Юра, хотя и самому впору было в кустики бечь: неосмотрительно выпил много пива.
        - Дык… Вы же не знаете, как он выглядит!
        Мася был прав, но не на сто процентов. Ещё в Голландии, у Мичурина, удалось выяснить, что за последние пару лет беглец каким-то образом омолодился и теперь выглядел лет на тридцать пять с небольшим. Да и привратница всё время убеждала, что ему возраст сменить не проблема. Ещё и легенду о Бешеной Маре выдала. Как раз тут и приспела нам пора узнать историю брошенной любовницы преступника.
        По словам мадам, отток кадров из болотного зазеркалья, «разбазаривание генофонда», процесс неоднородный и продолжается поныне. Пик сумасшествия пришёлся на самое начало двухтысячного года, когда имело место самое масштабное китайское нашествие на Петербург.
        Как известно, китайцы народ трезвый, энергичный и чрезвычайно трудолюбивый. Когда они в Питер массово «понаехали», в подземно-зазеркальном мире случился переполох: такого притока энергии и денег никто не ожидал. Правитель, к тому времени ещё не сбежавший, стал лихорадочно соображать, куда ему девать лишние ресурсы, в каких целях употребить. Будучи персоной не весьма порядочной, он решил временно взять это богатство себе, для чего соорудил тайные резервуары. А потом, по подсказке своей ушлой любовницы, стал мал-помалу переправлять туда и «основной фонд». Словом, на момент побега, у него имелся солидный личный запас.
        Далее… Известно, что подземные жители, «те, кто пониже», ведут себя не лучше наших эмигрантов: соглашаются на разные работы, вплоть до должностей домовых и леших. Но многие, более гонористые, добиваются вселения в тела — по примеру предков, основавших данную традицию ещё в древности.
        Бешеная Мара, обладательница редкого ай-кью и редчайшей наглости, напросилась сопровождать правителя за границу — в образе молодой девушки, хотя на самом деле была не так уж молода. Беглец согласился, даже как бы похвалил её за находчивость, но лишь только оба добрались до Европы, в поведении начальника стал просматривать некий адюльтер. Если его можно так назвать — ведь союз их не был оформлен официально.
        Заметив неверность, Мара стала колдовать, порчу насылать на хозяина. Тот поначалу жестоко струхнул, ибо даже он не обладал такими портящими свойствами, но потом вдруг обнаружил, что ведьмины происки ему на пользу. Здорово омолодился он — от такого притока злой энергии, ведь исходила она от молодого тела. В общем, стал он выглядеть всё моложе и моложе, а Мара… та стареть начала. Для неё это явилось неожиданностью, ведь в людском теле она жила впервые, опыта практического не имела.
        Кончилось тем, что хозяин пришёл как-то к ней, ко старушечке, и поставил условие: либо ты продолжаешь меня омолаживать, либо…
        Что там дальше было сказано, история умалчивает, однако Мара закрутила-замутила в угоду ему такое, чего на трезвую голову ни в жизнь не придумаешь: стала знакомить его с молодыми девушками, затем подстраивала ссоры, а затем… заставляла их колдовать, дабы «приворот подлецу сделать»…
        Эти и другие данные, полученные от «источников», давали право думать, что старый хрыч выглядел уже не на шестьдесят, как раньше, а лет на тридцать пять.
        Глава 16 Поимка злодея
        Располагая одинаковыми данными, полученными от трёх разных лиц, можно приступать к делу с вдохновением. Даже если дело с самого начала кажется провальным. Поначалу было не с руки дежурить под детдомом, при полном отсутствии удобств типа «до витру», но зато какой кайф испытали разведчики, когда у ворот заведения, ближе к вечеру, появилась машина с нужными номерами. Мася провёл пальчиком по списку… Точно! Есть такое авто.
        - Ты не ошибся? — папа Юра тоже сунул нос в перечень.
        - Не-а!
        Под тем номером числился довольно старенький автобус, мест на двадцать, с табличкой «Киндер». Все четверо притихли в ожидании. Кто кого ожидал увидеть, сейчас уже трудно сказать. Юра Лялин представлял себе качка лет тридцати пяти, предположительно директора приюта или его зама, ведущего за руку очередную жертву — маленького сироту, которому было суждено пропасть методом киднеппинга… А то и нескольких сироток сразу!
        Ждали не напрасно: кое-кто таки вышел. Правда, в гордом одиночестве. То был маленький сиротёныш, лет этак восьми, по Масиным прикидкам. Лишь только он приблизился к автобусу, единственная дверь-раскладушка разъехалась и впустила его внутрь. Мотор взревел, преступное авто тронулось.
        - До мелочей всё продумали, сволочи! — воскликнул Юра, поражённый лихостью киднеппинга. — Наверное, загодя сказали ребёнку, что повезут в Диснейленд!
        - Сто пудов чего-то наобещали, — тихо отозвался Мася. — Я хоть и старше, тоже бы за так просто не согласился бы ехать в пустом автобусе, да ещё и по такой темноте…
        Мало того, что темень спустилась, так ещё и на хвост было не сесть: приходилось выдерживать дистанцию на пустой дороге, рискуя потерять автобусик из вида. Хорошо, что не легковушку пасли!
        К счастью, долго страдать не пришлось, транспорт с надписью «Киндер» вскоре слез с дороги, поскакал по невидимым кочкам ещё зелёного, но местами изрядно пожелтевшего лужка. Автобусные фары придавали жухлой травке золотой оттенок.
        На горизонте маячила какое-то кургузое строение, избушка современного фасона. По обе стороны от неё ничего не было, никаких домов, а был лишь ряд невысоких деревьев.
        Тревога спала, большого смысла в эскалации волнений не было. Оставалось ждать, когда автобус остановится и облегчится, выпустит единственного пассажира. И… ринуться в том же направлении… Пешком.
        Машину оставили у обочины с мигающими аварийными фарами. Свиридка-Токио на всякий случай снял колесо и засунул в огромный чемодан. Чтоб не украли прокатную тачку. В Швейцарии и красть-то некому, но приближаясь к незнакомому объекту, как правило, толком не знаешь, к чему готовиться.
        Объект поразил воображение четвёрки: на тыльной стороне его горела неоновая надпись «Казино». На фасаде же, довольно скромном, еле виднелась надпись «Леда». Даже слово «кафе» отсутствовало. А длинный ряд деревьев оказался не очень-то густой рощицей…
        В забегаловку вошли попарно: японец с Лизой впереди, за ними — Мася с Юрой. Затем все, по предварительной договорённости, сразу же разбрелись на четыре стороны: Юра — в прокуренный зал, Мася — в мужской туалет, Лиза — в женский, а японец — тот остался в вестибюле, стал приглаживать у окололысинную растительность у зеркала.
        Первый результат получил Мася. Он вернулся из мужского туалета, сообщив, что какой-то мужик, скорое парень, долго копошился, то бишь неизвестно что делал в служебной кабинке для швабр и вёдер, а затем вышел оттуда, почему-то заперев дверь на ключ. На уборщика, вроде, не смахивал.
        Лизин рапорт был короче: в дамской уборной никого не оказалось, сколько ни ждала.
        Японец тоже никого не дождался, делая причёску в вестибюле.
        А Юра, чуть попозже, в прокуренном зале, видел того же самого парня, с повадками уборщика, только тот уже отнюдь не уборщицкую роль исполнял, а самую что ни на есть кобелиную: клеился сразу к двум молодым девушкам, и уже через минут десять дал одной из них пощёчину. Вторая в шоке убежала, а та, которой дали по морде, пошла в бар — напиваться. Всё было выдержано в лучших традициях притона. Не хватало наркодилера с его обычными предложениями. После этого все четверо собрались в вестибюле на совет. Решено было вернуться, уже днём…
        Когда «опера» направились к выходу, из зала, вся пьяная и заплаканная вылезла побитая девица, ведомая под руку какой-то старухой. На немецком языке, почему-то с русским акцентом, старуха утешала жертву разгульного парня, а потом произнесла:
        - Я знаю, что делать! Если ты его любишь, борись за своё счастье!
        Обе ушли. Из зала, озираясь, вышел нахулиганивший и… вновь направился в туалет. Юра подмигнул Масе, и тот уже через несколько секунд открывал дверь мужской комнаты.
        Затем из туалета вышел малец, то самый, детдомовский, о котором все забыли, запрыгнул в автобус, и был таков.
        - Папа Юра, мне это странным вовсе не кажется, — с загадочным видом произнёс Максимка. И напомнил о своих приключениях перед помолвкой. Ай, да Мася!
        После такого заявления пришлось сходить к машине, взять отмычки, предусмотрительно купленные перед поездкой, и, поставив на шухере японца, отпереть дверь уборщицкой кабинки. Там было большое зеркало! Мася взялся провести следственный эксперимент: увеличился после слов «Расправить плечи!» и уменьшился после слов «Назад!»
        Остальное было делом техники: переехали из отдалённой фешенебельной гостиницы в ближайшую деревню, поселились у крестьян, напали на «детдомовца», вечерами шаставшего в притон, залепили ротик пластырем, укольчик сделали…
        Затем встал вопрос — с каким паспортом отправлять его в Россию.
        - С каким! С Масиным, конечно! — отозвалась Лиза, сунув пятерню в Максимкины вихры. — Щас сбегаю в ближайший магазинчик, куплю красочки, станет белобрысеньким, чуть с рыжиной, будто мой племянник это. Конопушечки изобразим. Совсем немного грима — и никто не догадается, что это не наш Мася! Ха-ха-ха!..
        От этого смеха Максимке сделалось жутко.
        - А меня куда денете? Закопаете?
        Папа Юра успокоил:
        - Закопаемся вместе, только не плачь! Останемся здесь, на недельку-другую, пока твой паспорт назад не прибудет. А тётя Лиза беглеца поездом повезёт, накачает снотворным и глаз не спустит ни на миг, чтобы часом не проснулся при контроле…
        - Только пусть не очень тискает и чмокает, — посочувствовал мальчику Максимка. — А то приедет весь в синяках и засосах! Порченый товар ведь могут не принять…
        Князь улыбнулся, хлопнул сына по плечу, прижал к себе, вздохнул. Знает княжонок, как юмором пользоваться!..
        Веснусчатая Лиза увезла крамольного Правителя в Россию. Свиридка-Токио, естественно, поехал третьим, а как же без него молодая жена одна будет — при таком-то беспокойном хозяйстве! А пара «князь-княжонок» стали целыми днями разгуливать по окрестностям, на сто процентов использовать экологически чистое пространство. На третий день Масе стало как-то беспокойно.
        - Папа, а когда нам позвонят из Питера? Уже ведь и доехать должны были, и поклажу сдать — с рук на руки…
        - Расслабься, сын, чем позже им приспичит, тем больше свежего воздуха наглотаемся. Такого озона в Питере нет, наслаждайся…
        После этих слов папа Юра захрапел. Ибо вот минут сто как боролся со сном. Максимка же, напротив, рвался к действию. Его мучили стандартные вопросы: не хохмит ли старая, может, опять скрывает чего? Постепенно пришла в голову идея: смотаться в притончик, ещё раз выведать обстановочку, дополнительная инфа не помешает. Опять же, зеркало в уборщицкой может оказаться полезным! Особенно когда все нужные отмычки в кармане.
        Бросив торопливый взгляд на безмятежно спящего отца, Максимка взял с журнального столика карту города. И кое-что из денег, щедро оставленных Свиридкой-Токио, франков пятьсот. Папе Юре оставались целых полторы тыщи, так что сынишкина совесть чиста.
        Перед самым выходом Максимка ещё и папы-Юрины шмотки прихватил, треники и майку — на тот случай, если увеличиваться придётся…
        В притончике всё было по-старому. Перво-наперво пришлось сунуть полтинник охраннику, так как детям туда вход строжайше запрещён, а детдомовец, помнится, совал, и именно полтинник! Потом, заглянув в общий зал, пришлось долго откашливаться, так как уже к полудню тот был прокурен донельзя. А когда дым, вроде бы, чуть-чуть рассеялся, стали видны лица, вернее, хари, заполнявших его особей. Среди них мелькала и уродливая рожа той старухи, которая приглашала обиженных девушек на уроки колдовства. Максимка стал активно следить за ней, предварительно сбегав в туалет и увеличившись. Долго ведь не будут терпеть мальца, вертящегося под ногами!
        Часа через полтора пришла обиженная, которую пару дней назад ударили по лицу, и снова стала громко жаловаться. Старая кинулась утешать её, но «жертва» накинулась на неё с кулаками. Убегая от побоев, старая ведьма вскочила в какую-то дверь. Деваха кинулась было за ней, но тут же вернулась. Удалось ли ей намылить харю колдовщице?
        Прошло ещё какое-то время. От курева Максимка окончательно прибалдел, плохо соображал уже… Ему вдруг нестерпимо захотелось открыть ту дверь, за которой… Возможно, находился секретный коридор, по которому сбежала ведьма Мара!
        Несколько раз оглянувшись, Максим, пошёл туда, тихо прикрыв за собой дверь, и вдруг понял: идти-то некуда! Там был маленький уютный тупичок. Но зато с очередным зеркалом! Вот где пригодилась зелёная бутылочка, выклянченная у японо-парочки, вместе с красненькой, на всякий случай. У них-то «пропуск» всегда в двойном размере имелся — четыре пузырька.
        Хлебнув зелья, Мася очутился… В коридоре, выложенном шершавыми плитками, в щели между которыми проникал тусклый свет. Хм, а мадам утверждала, что в том коридоре бывают раз в жизни…
        Пройдя немного вдоль бездверных стен, Максим вдруг услышал разговор, доносившийся из какой-то комнаты, дверь в которую пока что не была видна. Кто-то был явно возмущён:
        - Это и есть ваш старый Правитель?!
        - Да! Ему на вид немного лет, но это он… Пришлось применить к нему его же собственный фокус! Улучшающее зеркало — его изобретение…
        Мася ещё больше удивился: незнакомому мужчине отвечала мадам привратница! Вне всякого сомнения, то был её голос… Сжавшись в комок, он стал слушать дальше.
        - А где же следующий?
        - Я вам его вчера показывала, буквально вчера вечером. Забыли?
        - Не забыл, но ведь на это место метил представитель дверной династии…
        - У меня возникли контрадикции… В общем, вчера утром я поругалась с его матерью…
        - Хорошо, оставьте бывшего мне… Для разговора… А сами — ступайте…
        - Погодите, ещё секундочку! Мне был о вас чудесный сон…
        - Да?
        - Будто вы — огонь, испепеляющий, но справедливый! И будто живёте совсем один, почему-то в образе отшельника…
        - Мне некогда выслушивать этот подхалимский вздор… Монаха из меня хотите сделать? Прочь!
        Хлопнула невидимая дверь. Мася замер. Значит, старуха уже в коридоре. Куда она направится? И куда бежать?! Шаги, тем временем, приближались.
        - Шпионишь?! Как ты сюда попал? Идиот…
        - Не идиот, а представитель династического рода…
        - Ладно, некогда мне с тобой тут стоять… Скажи спасибо, что к тебе неровно дышит моя единственная доченька, которая вдруг решила отказаться от меня! Захлопнула перед носом дверь — и всё! Но я прощаю её… Прощаю! Иначе бы ты не вышел отсюда, щенок…
        С этими словами старая подпрыгнула, цепко ухватилась за Максимкино ухо и, несмотря на весь его взрослый вид, с невероятной силой потащила вдоль коридора. И куда только девалось «фрейлинское благородство»!
        Подбежали к какой-то двери, за которой тоже находился тупичок с зеркалом. Принудительно выпив из красной бутылочки, Максим внезапно оказался… на вокзале города Лозанна! Ха! Он уже не в Цюрихе, а в Лозанне! Хорошо ещё, что денежки не потерялись в той безумной гонке!
        На обратном пути, сидя в поезде, Мася начал потихоньку волноваться. Что подумает, проснувшись, папа Юра?.. Однако, глянув в окно, а затем на мобильник, он обнаружил, что ещё только раннее утро, время сдвинулось назад на три часа. Снова старухины происки!
        Глава 17. Возвращение к себе
        Швейцария дорогая страна, но добраться из одного города в другой, имея пятьсот франков, несложно. Даже для мальца десяти лет. А уж если тот малец выглядит на двадцать пять, то и подавно можно добраться, и даже куда угодно — у старшего возраста есть свои преимущества.
        Чем старше парень, тем лучше, но не всегда. Явись Максимка в таком виде теперь в свой класс, никто не поверит, что это он…
        Чем ближе подъезжал состав к Цюриху, тем жутче становилось Масе — от мысли, что он может не вернуться в свой нормальный вид. Ведь ссора со старухой ничего хорошего не сулила, стопудово не пустит больше она его в ту анфиладу, где можно уменьшиться с помощью зеркала. Даже зелёная бутылочка не поможет, если не знаешь секретов «подземной вертушки» — элементарно не попадёшь в нужное место…
        Срочно в притон, к зеркалу! Не разбили ли его, часом, пока он в преисподней ошивался? Не перенесли ли в другое место? Может, прежний, арестованный Правитель ухитрился позвонить из Питера, и кабину уборщиков заблокировали, повесили банковский замок?!
        Мася не хотел получать такой удар. Не так о школе беспокоился, как о Кристине: это ж теперь он старше её на целых двадцать лет!
        К счастью, и притон, и оба туалета, и все уборщицкие кабинки не подвергались никаким налётам, всё было цело. А иначе и быть не могло: то утро, когда Максимка менялся с помощью зеркала, так и оставалось утром. Как уже было сказано, время подвинулось назад — благодаря привратнице. Бабка, хоть и разобиделась на всех, но гадить не спешила, и за это Мася был ей благодарен.
        Сунув охраннику, уже неизвестно накой, чисто автоматически, полтинник франков, Фантомася ломанулся к двери туалета, с помощью отмычки влез в нужную кабинку, преобразился, вздохнул с облегчением. Что дальше?
        Дальше следовало идти домой, но распирало любопытство. Что ли, снова придёт та путана, мечтавшая дать Маре зуботычину? Что ли, снова Бешеная Мара будет удирать через тупичок с зеркалом? Интересно, куда она потом попёрлась? Жаловаться на свою судьбу? Кому? Главному?.. Гы… Главному-то её сопли накой? Сопли вытирает, слёзки осушает только Бог. А у «князя мира сего» задача примитивная: сберечь в сохранности «матчасть», ну, и свою шкуру. По возможности…
        Будучи колдуньей не самого низкого ранга, могла ли Мара предвидеть свою дальнейшую судьбу? Знала ли, что через месяц выйдет газета с некрологом о ней? А ведь так всё и случилось…
        После неудачной попытки самоубийства, ведьма Мара две недели пролежала в параличе, а затем её дух перекочевал… в коврик! Да, в грубое изделие местной мануфактуры. О которое люди вытирали ноги, прежде чем войти в один из общественных туалетов. Из того коврика дух переселился в другой коврик, потом — в третий коврик, ну, и так далее… Пришёл ли он в итоге к Богу? Вопрос не из лёгоньких. Эх, зря вселялась Мара в тело молодой девицы — старой ведьме такое тело ни к чему, баловство всё это…
        О том, что случилось с ведьмой Марой через месяц, никто из четверых «оперов» так и не узнал, ибо некролог вышел в крошечной местной газетёнке, крошечным тиражом. На международную та новость явно не тянула!
        Чем больше знакомился Максим с представителями зазеркалья, тем меньше хотелось ему общаться с ними, и уж тем более становиться их подпольным мэром.
        Поскольку дорога домой, то бишь к папе Юре, длилась не пять минут, нужно было преодолеть бегом огромный луг, у Маси выкроилось времечко для раздумий. Если раньше, последние полгода, он всё время хорохорился, привыкал чувствовать себя взрослым и даже чьим-то повелителем, готовым к любым ударам судьбы, то почему такой лёгкий удар, как непринятие его в мэры, должен сильно ранить? Не мэр — и ладно… Однако, увидев проснувшегося князя, княжонок бросился ему на грудь и… стал жаловаться.
        Папа Юра выслушал его до самого конца. Потом ещё и некоторые детали попросил повторить. Далее изрёк:
        - Не хочу тебя пугать, малыш, но старуха твоя становится опасной…
        - Мда, — хмыкнул Мася, — она лишилась главного человека в своей жизни, навсегда поссорилась с единственной дочерью… И это пробудило в ней зверя?
        - Молодец! Я всегда тебя гением считал. Психолог! Гигант мысли! Главное для человека — его близкие, семья… любовь… Дай я тебя расцелую!..
        И тут Мася разрыдался. Как маленький ребёнок. Папа Юра и на это нашёл слова:
        - Сколько ещё будет в жизни разочарований, сын! Но я уверен: это твои последние слёзы. Ты мужаешь! Вот сейчас всё обдумаешь, осмыслишь и уже сегодня накатаешь мне план действий, которые ты хотел бы видеть в списке программы президента…
        - Президента чего?
        - Страны, разумеется… Всё, что ни делается — к лучшему! Став мэром какого-то там подземелья, ты навсегда утратил бы возможность стать президентом страны.
        - А сейчас какие у меня шансы?
        - Думаю — большие.
        - Ух, ты! А инаугурация моя где будет, если вдруг столицу перенесут из Москвы за Урал?
        - Ну, уж во всяком случае, не за зеркалом купчинского супермаркета, и гости будут приходить не по старухиным бумажкам, а по нормальным приглашениям.
        - Я согласен!
        - Всё будет зависеть от тебя, от твоего старания, старайся, работай, расти, наконец, а я буду подкидывать тебе идейки! И финансы — по возможности…
        Слово «финансы» всегда имело магнетический эффект. Вот и сейчас оно примагнитило к их дому одного из миллионеров. Хлопнула калитка. То приехал японо-муж конопатой Лизы, привёз Максимкин паспорт.
        - Ребята, укрепитесь на стульях! Я с грустными новостями…
        Юра не смог не подхохмить:
        - Погоди-погоди, Прокопыч, дай-ка, я сам догадаюсь… Или нет, лучше ты, Максим, ты же говорил, что с духами общаешься… Что скажут тебе духи в этот раз? Ну-ка, напрягись!
        Мася понял шутку, подмигнул и с важным видом закрыл глаза, типа впал в транс. Затем выдал:
        - Если духи не врут, бабка нагло кинула меня, и подпольным мэром Петербурга будет другой мальчик…
        Тут Свиридке самому понадобилось укрепиться.
        - О-хо-хо! Вот это да-а-а… И ты ни грамма не расстроен?!
        - Не-а! Это ж какое крепостное право — быть под старухиной пятой!
        Мася как раз недавно выучил про крепостное право, в школе проходили.
        - Свирид Прокофьевич, вы ж сами были крепостным, и вам просто повезло, что ваша барыня была не Салтычиха…
        Очухавшись, Свиридка-Токио отпарировал удар заумного малолетки.
        - Хм… Ещё кому из нас больше повезло! Ты вот бесплатно вышел из игры, а нам с Лизонькой откупаться пришлось… Мы больше не привратники, хоть и клятву дали. Отказ от клятвы стоил нам… Полмиллиона долларов, однако! Когда-то моя зазнобушка меня выкупила, а в этот раз — я её, — довольно рассмеялся бывший крепостной.
        В ходе того повествования был уточнён и размер капитала, остававшегося у Свирид-Прокопыча в сухом остатке: четыре миллиона американских долларов. Не так уж и много, но на маленькое ранчо в Швейцарии плюс на квартиру в Японии, плюс вообще на хорошую жизнь — вполне должно было хватить.
        - Подожди! А чего тебе приспичило откупаться? Жил бы на два дома, на две страны, поди плохо! Скучно ведь тебе в Японии! — заволновался Юра.
        - Инициатива исходила от карги, однако, — сухо комментировал всегда жизнерадостный японец. — Она такую сцену закатила нам с Лизушей, аккурат после своей ссоры с вашей Лялей…
        Тут Юра разволновался ещё больше.
        - Ой! Надо ж позвонить жене, как она там!
        Набрав номер коммуналки на Обводном, князь приготовился услышать что-то страшное. Но ничего страшного не произошло.
        - Юр, ты долго там ещё болтаться будешь?
        - А ты как? Зачем с мамашей-то ругалась? Тебе ведь нервничать нельзя…
        Пауза.
        - Да я… Я-то в полном порядке… А вот ты меня пугаешь! О какой мамаше речь, мы ж с тобой оба сироты?!
        - Ничего не понимаю… Ладно, если ты в порядке — я спокоен тоже! Жди нас! Скоро будем!..
        Вернувшись в Питер, папа с сыном долго хохотали над Лялиным рассказом. Оказывается, когда нагрянула старуха, как обычно в лохмотьях и с нравоучениями, бывшая принцесса-болотнянка приняла её за баптистку-попрошайку, сунула сто рублей и захлопнула дверь. А бабка ещё долго стучалась и требовала впустить! Но Ляля пригрозила ей милицией, и та удрала.
        - Так-таки удрала? — заржал во весь голос Юра.
        - Да, а что? Дёрнула вниз по лестнице с ругательствами…
        Несмотря на Лялину беременность, пришлось ей всё рассказать: и про мадам, и про зазеркалье. После жуткого повествования о таинственном и неземном, бывшая принцесса Анна вдруг спросила о вполне земных вещах:
        - Слушайте, ребята, кто-то проверял гараж? Стоит ещё там наша тачка? Может, мстительная карга забрала её назад?
        Тут и Харитоныч маслица подлил:
        - Если забрала — то была права. Барыня, ты чё, мать свою родную выгнала?
        - Дед, замолчи, а то и тебя выгоним, — рявкнул Юра. Но дед не слушал, душа требовала высказаться:
        - Красавица, я о тебе был лучшего мнения! Дура ты совсем, что ли? Пусть бы бабка в гости к нам ходила, а малец бы пусть за зеркалом торчал — в школу всё равно ходить ленится… И машина с гаражом были бы целы!
        Тут уж Ляля по-серьёзному возмутилась:
        - Харитоныч, ты, конечно, алкоголик, но сейчас ведь трезвый?
        - Ну…
        - Тогда должен понимать: человека на машину с гаражом не обменивают. Зачем нашему мальчику всю оставшуюся жизнь в подземелье париться?! Мы мальчиков на велосипеды не меняем, правда Мася?
        Малец кивнул.
        - И потом! — раздухарилась бывшая принцесса. — Я отлично помню свою мать, мне было шесть лет, когда они с отцом умерли! Я своих родителей любила и сейчас люблю, а если в прошлых жизнях у меня ещё кто-то был, то об этих людях я знать не знаю и рыдать о них не собираюсь!..
        Для разрядки обстановки, Мася решил выступить в роли мага:
        - Харитоныч, иди в свою комнату, спрячься под кроватью, а я буду с твоим духом разговаривать.
        Старик послушался, ушёл. Максимка начал публичный сеанс:
        - Вася-Вася-Вася… Вася-Вася-Вася… Вася-Вася-Вася… Приём! Слышишь меня?..
        И таки раздался ответ, но почему-то очень громкий, голосом Харитоныча:
        - Чего тебе?
        - Водки хочешь?
        - Снова обманешь, стервец?
        Харитоныч выскочил на кухню. Все оторопели.
        - Ты смотри, — сказала Ляля, — и вправду его дух на «Васю» отзывается…
        - А чего же мне на Васю-то не отзываться?! Если я по паспорту — Василий Харитоныч?!..
        Все заржали, включая и четырёхлетнюю Кристину, которая проснулась от предыдущих криков и прибежала проситься к матери на колени…
        После этого ещё много чего было. Например, через полчаса нагрянули с бутылкой Лиза и японец. Оба уже сильно под шафе, но ещё способные говорить. Свиридка-Токио, услышав о волнениях насчёт машины, торжественно провозгласил решение привратницы:
        - Не бойтесь, она вам всё ваше оставила, так и сказала: машину и гараж пусть забирают… А мы вам с Лизой от себя дарим тот швейцарский домик, в котором вы три дня скучали…
        Всё кончилось прекрасно. Как в популярных театральных водевилях, и даже лучше. Но Максимка понимал, что спектакль спектаклю рознь. Если персонажи не связаны любовью, если между ними кипят раздоры и имеют место финансовые распри, то это будет никакой не водевиль, а дешёвенький ужастик.
        В подтвержение этих мыслей сон ему ночью приснился. Россия вдруг сделалась маленькой, как тарелка, а людишки — те вообще превратились в лилипутов. А вокруг бушевал океан! Из океана шла могучая энергия, добрая подпитка, из-за чего все люди на тарелке целовались, обнимались, и никто не дрался… И лился на всё это Божественный Свет… А в конце чей-то голос внятно произнёс:
        - Свет сильнее тьмы…
        Проснувшись, Мася призадумался: к чему всё это? И такая ли уж правда, что из света можно лепить конфеты? Врала старуха, врала, как Троцкий… Своё подземное добро лепила она явно из чего-то другого… Чья-то энергия — не Свет, а всего лишь чья-то энергия…
        Глава 18. Сюрпрайз перед новогодними каникулами
        Дни рождения Максимка отмечал весной, на приличном удалении от зимних праздников, а посему гора подарков, причитавшаяся ему ежегодно, автоматически удваивалась. Он искренне жалел одноклассников, имевших днюху под Рождество или где-то близко — у них ведь крупная радость случалась раз в год!
        Как уже неоднократно говорилось, радость к Масе в одиночку никогда не приходила и, если по правде, никогда так уж сильно не зависела от праздников. Их, «радостей в одном флаконе», всегда было как минимум две, а нынче, в преддверии больших торжеств, не двойная кайфуша намечалась, и даже не тройная, а многократная.
        Шёл декабрь, самое начало, морозы набирали силу еле-еле, а первый снег появился и сразу исчез ещё в ноябре. Ветры тоже с разгулом не спешили, ибо их время — лютый-прелютый месяц февраль.
        Затишье предвещало необычайный взрыв эмоций, но само его надо было как-то пережить, типа скоротать. Чем заняться? Жаль, старуха исчезла. Провела она своё мероприятие? Инаугурация состоялась? Ведь их в Швейцарию так гнали неспроста — бабка хотела заполучить подпольного мэра до конца года. Кстати, где приглашение на шоу, умыкнутое с грузовика? Ещё тогда, во время бешеной гонки по городу и окрестностям!
        Вынув учебники, Мася тряхнул рюкзаком. Кривой паркет усеялся скрепками, трамвайными билетами, записками от папы Юры учителям, пакетиками жвачки и прочей дребеденью. Но той бумажки не было.
        Пошарив между днищами рюкзака, проверив, не двойные ли у него стенки, заглянув во всевозможные карманчики, Максимка убедился в тщетности поисков. Что дальше? Название улицы, где находился загадочный купчинский супермаркет, кое-как возродилось в голове, но номер… А главное — дата! Дату и время он вспомнить не смог, как ни силился. Не дежурить же на той улице… Улицы в Купчино длиннющие, за всеми супермаркетами враз не пронаблюдаешь.
        Мася вздохнул. Ну, нет — так нет. Знать, не судьба ему увидеть, как будет стекаться глупый народ на сомнительное шоу. Они ж ничего не слыхали про болотное зазеркалье! Небось, с денежками придут… «Благотворители»! Обчистят их там за пять минут, а само шоу будет длиться не дольше их с Кристиной помолвки…
        О помолвке вспоминалось с нежностью. И с юморком. Да и бабка с большого временнoго расстояния не казалась таким уж монстром. Много в ней было тёть-Марининого, кстати. Лихо про честность талдычила! А подарочки как щедро раздавала: Максимке — айпэд, папе Юре — так вообще машину с гаражом… Зачем было с ней ссориться? Ну, другого сопливого подземного правителя назначат, и не факт, что лучшего, ну, нагрубила сгоряча мама Ляля бабке, ну… А бабка тоже хороша: мол, я твоя родная мать, всю жизнь за тобой слежу. Да ещё в традиционных лохмотьях припёрлась! Оделась бы получше, в виде исключения, так и не приняли бы за баптистку-хулиганку… Жуть, как некоторые взрослые любят ситуацию усложнять! Мася не из таковских, а посему… Решил, всё-таки, найти тот супермаркет. Хотя бы попытаться!
        Напялив куртку и сунув в карман кошелёк, Максимка побежал на улицу — к метро. Станция «Балтийская» ближе всего, но от неё до «Купчино» надо ехать с пересадкой. «Фрунзенская» чуть дальше, но там по прямой — шесть остановок. Да на трамвае чуток. Через минут сорок можно было начинать наблюдение. Благо до темноты оставалось не менее четырёх часов.
        Бежать до «Фрунзенской» по Обводному каналу — это ж ещё и историю вспоминать! Ту, которая началась восемь месяцев назад, у киосков-раскладушек. Где они теперь, киоски эти? Пусто. Как и не было их. Определённо скучно без старухиных примочек…
        Привратница собиралась «заняться творчеством» — сразу после инаугурации планировала отойти от привратницких дел. Чего ещё учудить хотела? Наверняка задумала что-то суперприкольное. Такие мысли добавляли Максимке «газу», он бежал всё быстрей и быстрей. А по пути попадались странные личности, до ужаса похожие на привратников, такие же бомжеватые, а главное — лицом почти копия. Даже старушенция — копия мадам! — попалась. Говорят, если встречаешь кого-то похожего на своего знакомого или знакомую, точняк те люди о тебе сейчас вспоминают!..
        В вагоне было пустовато, пассажиры думали каждый о своём, но Масе мерещилось, что его пристально рассматривают, пытаясь угадать мысли. Ещё бы! Ведь его ждали новые приключения, не хуже предыдущих. Он это чувствовал. Знал. И не ошибся.
        Выйдя из метро и проехав на трамвае пару остановок, Максимка добрался до нужной улицы, которая скорее смахивала на проспект. Сколько же там супермаркетов? Окружающая местность выглядела уныло: панельные дома брежневского типа не теснились, как особняки в центре города, а наоборот, стояли на почтительном расстоянии друг от друга, что придавало пейзажу ещё более депрессивный вид. Как тут вообще могут жить люди? Стоило ли рисковать жизнью и деньгами, поселяясь в Городе-Двери, чтобы постоянно иметь вокруг себя «не пойми что», характерное для абсолютно любого города. Ведь и в Купчино полно приезжих, а не только в центре города. Их везде полно, этих храбрецов-авосечников, живущих и действующих на «авось». Этот афоризм, конечно, принадлежал папе Юре.
        Переведя взгляд несколько раз, Мася поначалу ничего интересного не заметил. Однако вскоре неожиданно узрел… Чёртово колесо! Вращающееся! Кто-то наскоро соорудил Луна-парк? Неужели аттракционы работают до декабря? Или это специально к Новому году? Хочешь, не хочешь, а пойдёшь в ту сторону, особенно когда ноги сами несут.
        Подбежав чуть поближе, Максимка заметил, что территория аттракциона окружена низким зелёным заборчиком. Внутри ограды было не так уж и много людей, аттракцион-то был новьё несколькоминутной давности! У расписной калитки стоял человек во фраке и впускал любопытных строго по одному. Толпа, которая, конечно же, имелась и вокруг огороженного пространства, была тактично оттесняема другими импозантными людьми во фраках — тех было человек двадцать. Милиция тоже имелась — в лице одного-единственного постового, сильно зевавшего и не проявлявшего интереса к происходящему. «Подкуплен страж», — сказал бы папа Юра.
        Мася подошёл бы ещё ближе, но персона во фраке, стерегшая калитку, вдруг до боли напомнила ему водителя грузовика мадам привратницы, похожего на Роберта де Ниро: крупная родинка на щеке, прилизанные космы… А раз так, безопаснее было держаться поодаль. Издали иногда смотреть даже интересней!
        Пассажиры колеса, ещё только садившиеся в кабинки, имели настроение практически спокойное. Зато те, кто уже успели покататься, дико веселились, ржали как кони, просто ухохатывались, причём дружно, все без исключения. И наперебой совали деньги какой-то женщине. Если бы та дама не была одета так прилично, её можно было бы принять и за мадам привратницу.
        Чего Максимка больше всего ждал? Сумерек, конечно. Любопытно было не только посмотреть, но и послушать.
        И вот пришли они — сумерки. Стали сгущаться мало-помалу. Максимка бросил осторожничать, подошёл ещё шагов на двадцать-тридцать. Первое, что он услышал, было:
        - Оплата по результату! Кому не понравилось — тот не платит!
        То был скрипучий голос мадам. То была, конечно же, она, только без лохмотьев. В ответ на её реплики слышались как бы возмущённые голоса:
        - Позвольте, как это — по результату?
        - Вот те на!
        - Я так не играю!
        И снова раздавался хохот.
        - Говорю вам, — увещевала бабка очередную группу, — если не получите удовольствия, то и платить не надобно будет…
        Вдохновившись такой бесплатной ценой на удовольствие, очередная группа садилась и… неслась — вверх-вниз. А денежки текли рекой — прямёхонько в карманы старухи-зазывалы. Карманы оттопырились донельзя, так что пришлось часть купюр перепрятать за пазуху.
        Интересно, чем она их так развеселила, думал Мася. Дабы узнать причину, ему пришлось подойти к калитке, где висел плакатик с надписью: «Мы подарим вам воспоминания о вашей юности». Наверное, юность — весёлое время, подумалось Масе.
        И действительно: даже одиночки, садившиеся в кабинки в хмуром настроении, после катания выскакивали окрылёнными, не говоря уже о парах… Ну, в этом, пожалуй, не было ничего особенного — ведь старуха не перестала владеть своим гипнозом. Провожая ржущих и икающих от смеха за калитку, она и там морочила мозги — предлагала каждому, совершенно безвозмездно, «конфетку забвения», чтоб дома те же самые воспоминания не мучили, мол, хорошенького понемножку, а то со смеху и сдохнуть можно. Помимо конфеток, бабка вручала всем покатавшимся… О! Знакомую бумажку! Приглашение на инаугурацию, официально значившуюся как «благотворительное шоу». Многие чисто из вежливости брали ту бумажку, а потом, отойдя на расстояние, бросали наземь. Так что подобрать несколько штучек для Максимки не составило труда — на всю семью нахапал! Вот только дата шоу смущала — текущий день. Начало — через три часа.
        После окончания последнего сеанса, когда почти вся публика рассосалась, растворилась в темноте, подвалил отряд рэкетиров — в ментовской форме, вестимо. Наверное, подумали, что бабка и её артисты в штаны наложат. Тут им самим было впору за сердце хвататься…
        Дождавшись, когда не только публика, но и персонал во фраках покинули площадку, старуха вынула из сумки какой-то агрегат, помесь мегафона с ГИБДД-шным радаром, и гаркнула в него что есть силы. Какое-то заклинание — непонятное, но внушительное. Вся недвижимость, имевшаяся на площадке, включая и заборчик, превратилась в дым и немедленно всосалась в вышеозначенный матюгальник — через центральную дырочку «рупора». Правда, всосалось не всё. На земле после псевдоциркового трюка валялись несколько палочек, штук двадцать, типа эбонитовых — такими в школах на уроках физики магнетические опыты показывают. Коллеги во фраках кинулись их поднимать, но человек, похожий на Роберта де Ниро, дал знак, что управится сам. И таки справился — за пять секунд, собрал всё в полиэтиленовый мешочек. Затем вручил его привратнице со словами:
        - Мадам, пусть это побудет при вас…
        Рэкетиры прибалдели, но делать было нечего. А старуха со товарищи, всей гурьбой, бегом, без остановки, рванули до конца длинного квартала. Там, буквально за углом, обнаружился супермаркет, точный адрес которого и был указан в бумажке-приглашении. У входа стояла небольшая толпа зевак, которая сильно недоумевала, ибо производилась непривычная для обывателя «зачистка магазина от покупателей». Как по доносу о подложенной взрывчатке! Но охранник, стоявший у входа, неожиданно все подозрения об опасности развеял:
        - Граждане, кто с приглашениями — прошу входить, зал пуст!
        И очень могие рванули внутрь. Вместе с толпой внутрь магазина стали пробираться и мадам с коллегами. Но… Странное дело! Всех их впустили, кроме самой мадам.
        - Вас велено задержать! — вкрадчиво произнёс охранник.
        Мадам смутилась, остановилась, воздела руки к звёздному небу… Что интересно, никто из её коллег во фраках не обратил на инцидент ни малейшего внимания. Кроме «Роберта де Ниро». Тот, слегка задержавшись, сочувственно глянул на привратницу, вздохнул… Словно ведал обо всём заранее.
        Масе сразу же перехотелось идти на мероприятие. Что там может быть интересного? Очередной интерьер подземной «вертушки», где будут чествовать его соперника? Ему было теперь гораздо интереснее узнать, что будет делать старуха, куда потащится. По её физиономии было видно, что даже она, при всех неописуемых талантах и способностях, не смогла предугадать такой поворот событий. Жалобно хмыкнув, она вынула из кармана флягу и сделала судорожный глоток. Мася понял: настало время его выхода.
        - Мадам… Если хотите, я отвезу вас к… к бабушке…
        Старуха вздрогнула.
        - К какой бабушке? И откуда ты тут взялся, щенок?
        - Потом скажу. А сейчас — поехали, пока маршрутки ещё ходят. От метро на микрике — минут тридцать сорок…
        - Так значит, всё-таки, к бабушке… И это почему же?.. — вдруг ласково-задумчиво произнесла мадам, видно, снова «выпав в осадок»… Взгляд её привычно затуманился.
        - Ну, хотя бы потому, что вы ей подарили старинное колье. Уж чаем-то всяко напоит. Да она и без колье вас чаем напоила бы, не переживайте…
        Старуха согласилась. Сели на трамвай, поехали к метро, а дальше — перепрыгнули на маршрутку, «двинули на рафике в область» — как сказала бы рыжая Лиза.
        По дороге бабка неожиданно разговорилась. Заставила Максимку объяснить ей всё: и его появление около супермаркета, и его же появление близ кулуаров Главного, ещё тогда, в Швейцарии, перед самой «вынужденной высадкой в Лозанне»…
        - Так получается, что я зря вас в Швейцарию гоняла! Можно ведь было иначе поступить… Ведь объект был у нас буквально под носом… Но кто же знал? Впрочем, Главный, вероятнее всего, был в курсе… И от ритуала было никак не отойти… Ритуал есть ритуал…
        Нетрудно догадаться, с какими лицами слушали тот диалог пассажиры битком набитой маршруки. Ведь аккурат был час пик.
        На дворе был не только час пик, но и кромешная декабрьская темень — в области, как известно, улицы освещаются ещё хуже, чем в городе. И снова на выручку пришли праздники!
        Дни рождения и прочие праздники семья Лялиных-Скобелевых-Дверниковых частенько отмечала в деревне, поэтому Мася даже в темноте без труда нашёл нужный домик. Жаль, маршрутка прямо туда не подъезжала — ведь борзоногая бабка в этот раз вообще мчала как укушенная. Зачем он указал ей направление? Шла бы она за ним, а не он за ней… И не сказать, чтоб совсем не было скользко! Вечерняя наледь на дороге грозила падением. Однако, как ни странно, обошлось без казусов, дошли до садика с избушкой целыми и невредимыми.
        Из глубины сада слышались удары топора. Редкие, слабые, неуверенные.
        - Что там?! — вздрогнула старуха, хотя ранее пугливостью не отличалась.
        - Ну, наверное, бабушка дрова рубит…
        - А-а-а, Мария…
        Мася оторопел. Он впервые слышал имя бабушки — все всегда её «бабулей» величали.
        Мадам сама нашла калитку, резко отворила, потопала на звуки топора. Обычно беспокойный пёс, едва высунув морду из будки, заскулил и… спрятался. То ли от холода, то ли от страха.
        Продираясь сквозь разросшийся кустарник, воюя с ветками яблонь и облепихи, Максимка, слушал прикольный диалог.
        - Маша, давай сюда топор, так ты ещё долго ковыряться будешь!
        - Ой… Это вы?!
        - Я-я… Узнала? Гони топор!
        Удары сделались частыми-частыми, как в ускоренном аудиоролике…
        А выглядело действо как ускоренное видео. Подошедший Мася не сдержался и хихикнул. К счастью, мадам не расслышала. Рядом с ней росла эффектная кучка дров…
        Наконец, крупные поленья кончились, привратница, теперь уже с пристакой «экс», бросила топор, взяла дровишек, пару мелких щепочек и приказала:
        - Все в дом!
        И «все» повиновались.
        Когда Максимка с бабушкой вошли в гостиную, мадам вовсю колдовала у печи, мешая угли, а за столом… Сидела тёть-Марина!
        - Вот, где ты болтаешься на ночь глядя! А мама Ляля вся в слезах… Хорошо, что я мобильник теперь ношу… Свой-то зачем выключил?..
        Произнося эти фразы, Маринка шарила в карманах в поисках очков и старенькой, когдатошней Максимкиной, мобилки.
        - Алло! Ляля? Он у бабушки! Нашёлся! Тут какая-то… мадам его привела…
        Мася с привратницей хитро переглянулись.
        Глава 19. В обход, потом прямо — к самой реальной реальности
        Затем долго пили чай, окончательно знакомились. Ну, и, конечно, не без привратницкого соло обошлось.
        - А он завистник… И вправду завистник… Завистник… А я ему верила… Уважала…
        Речь шла о Главном, тоже с приставкой «экс», ибо мадам его более так не называла. Теперь он был просто «он». В лучшем случае. В худшем — не обошлось без мата, отчего Маринка то и дело затыкала уши и кивала Максиму на дверь, мол, выйди. Но тот не собирался слушаться. Кто кого, в конце концов, из передряги вытащил? Не мадам привела его к баб-Маше, а он её… К тому же, пропускать очередную ахинею о зазеркалье — глупость. Давно оттуда не было новостей, а тут такой поток… Лавина!
        Отойдя от привратницких дел, мадам, как и обещала, занялась творчеством.
        - Я ему, с-с-скотине, столько всяких новшеств понавыдумывала, столько изобретений внедрила, одна «комната испуга» чего стоит…
        «Комнатой испуга» называлось помещение, сплошь выложенное специальными пластинами, типа металлических, способными впитывать энергию человеческого настроения. Если постоянно заполнять её воришками, только что пойманными за руку, либо другими новоявленными преступниками, то вскоре комната сама начнёт определять эту сомнительную братию, эту «порченую породу». Лишь войдёт туда хороший, чистый человек — сразу будет вышвырнут по причине чужеродности. И сразу документ ему: «Хороший человек».
        - Я хотела ему лучше сделать…
        - Болотную породу слегка улучшить? — не выдержал Мася.
        - Именно. А ему это не надо… Ему плевать… Плева-а-ать… Плева-аать…
        Ну, всё, наклюкалась старуха, теперь шишь чего интересного услышишь. Мася вырвал у неё флягу.
        - Мадам, хлебните антидоту, а то мы не узнаем, что было дальше…
        - Да, мать, вываливай как на духу, сразу полегчает! — поддержала тёть-Марина. Ей тоже было любопытно.
        Протрезвев с помощью другой фляги, бывшая привратница поведала о трюках с инаугурацией.
        - Сначала он, этот поганец, предложил, чтобы всё было по правилам, мол, надо соблюсти ритуал, официально отобрать права у бывшего Правителя, а для этого — разыскать и привести. Ну, привели мы его, и что? В итоге всё равно вышло не по-моему, а по его: на троне восседает, хоть и новая, но весьма удобная ему и безропотная личность — можно снова дела делать… И главное — нового Правителя Петром зовут, как я и хотела! Ха! Всё, как я хотела, не подкопаешься…
        Старуха потянулась было снова за первой флягой, но Мася её снова остановил.
        - Выходит, нас в Швейцарию гоняли зря?
        - Зря. Каюсь. Он, мразь лживая, дерюжная, просто издевался. Уверен был, пузатый врун, что не сыщете вы злодея, даже вчетвером…
        - Что лживый — то лживый, — поддакнула Маринка, — отец ведь лжи он, как-никак…
        - А почему он всё время у вас «пузатый» и «дерюжный»? Он же может и другую внешность на себя напялить? — спросил Мася.
        - Так ему для имиджа сподручнее — под скромного косить. И Сталин с Мао так выделывались, и я, козлиха старая, драной клоунессой сколько лет отходила… Тьфу, идиотка…
        Дальше бабка, минут пять, лаяла себя саму, тоже с непечатными словами. Прервала её баба Маша.
        - Слушай, милая, тебе ведь теперь трудно, а я, чёрствая душа, всё никак не верну твой подарок…
        Она сходила в спальню, принесла старинное колье. Бриллиантов на нём было!
        - Вот, хорошо, что не сдала в ломбард, а то зубы планировала сделать…
        Старуха окончательно протрезвилась.
        - Ещё чего! Подарки забирать! А зубы я тебе щас и так сделаю! Есть тут хоть одна комната с креслом?..
        Она достала одну из палочек, выданных ей «Робертом де Ниро», потрясла ею в воздухе…
        Через полчаса баба Маша сидела за столом, сверкая голливудским прикусом, кусая всё подряд, даже каменные сухари — и с большим успехом!
        На зубы, как вы поняли, ушла часть волшебной палочки, которая и не палочкой была вовсе, а сгустком «универсальной материальной энергии» — делай из неё, что хошь. По крайней мере, экс-привратница ухитрялась делать.
        - Хорошо, что хоть Силантий не сукой оказался, приберёг мне немного добра, отбил у заговорщиков…
        - Силантий — это который с родинкой? — снова проявил смекалку Максим.
        - С родинкой, с родинкой… Такой родной… Когда теперь свидимся…
        Мадам всплакнула, вытерла глаза, обняла Максимку.
        - Все они, кроме Силантия, мне завидовали, все… А я завидую тебе, малыш…
        - Мне-е-е?!
        - Тебе-тебе, не удивляйся, ведь ты с мамой Лялей на «ты», а она мне… Ка-а-ак «выкнет» тогда, да как выгонит, да как дверь захлопнет… А я с «Евангелием» пришла, по-доброму, чтоб не сразу въехала, что я… из этого… ну, из ада… или как его там…
        - Да как его ещё называть-то, коли там шастает сам сатана! — вскочила со стула Маринка.
        Мася приготовился слушать проповедь. И таки проповедь была.
        - Ты, сестра, напрасно убиваешься о потере связи с дочерью, ибо любая потеря, любая скорбь идёт во благо, направлена на очищение души. И если ты, сестра, раскаиваешься во всём содеянном… Кстати, как тебя зовут?
        Этот вопрос застал врасплох абсолютно всех присутствующих, включая и мадам. Она, видишь ли, не помнила своего имени, причём, не помнила давно. Ибо не пользовалась. А зачем? «Привратницей» в болотном зазеркалье быть престижно. Это главное. При чём тут какое-то имя.
        - А паспорт-то у тебя есть? — не унималась Маринка. — Без паспорта теперь даже в монастырь не примут…
        - Да нафига ей паспорт, когда она гипнозом кого хочешь заморочит, везде пройдёт… как танк…
        Максимке показалось, что его реплика прозвучала весело. Но никто не улыбнулся. Тогда он решил исправиться.
        - Нет, я просто подумал, что… Если мадам привратнице вдруг захочется переселиться, то её палочки — хороший строительный материал для чего угодно… Вон, киргизы юрты за собой через всю степь таскают — и то не сильно кряхтят, нам об этом в этнографическом музее говорили. А мадам себе не только юрту, но и клёвое американское бунгало где хошь соорудит. Так ведь можно и по всему миру путешествовать! На границе, к примеру, гипноз применять, а в остальное время — в разных домиках кайфовать. Ведь эти палочки — всё равно что пластилин, лепи, что хочешь!..
        И снова никто не улыбнулся. А Маринка — та вообще давно думала о своём, минут уже несколько. Наконец, выдала:
        - Как бы тебя ни звали, сестра, коль имеешь ты свойства необычные, начинай помогать людям…
        - Это как? — оторвалась от фляги мадам.
        - Да путей-то множество… Вон, у нас в деревне один рабочий, пожилой уже, скит себе построил на отшибе, уединился, стал усердно молитвы читать…
        - Грешил, наверное, в молодости много? — поинтересовалась баба Маша.
        - Не знаю, осуждать — не наше дело. Главное, что в конце жизни образумился, уверовал крепко, даже прозорливцем стал. В один прекрасный день люди к нему пошли за советом… И не только к нему!
        - А к кому ещё-то? — не удержался Мася.
        - У него на подворье коты-подростки бегают, так они, представляете — тоже вещать повадились…
        - А это как? — снова изумилась мадам.
        - Да ничего… в этом… удивительного… нету, — въедливо ответила Маринка, выливая в блюдце остатки чая из чашки. — Придёшь, бывалоча, в старый монастырь, да и в не очень старый — без разницы, а тебе навстречу пара: кошка с только что пойманным голубем в зубах. Если бедолага вырвется — значит и вас, наблюдающих сцену, неприятность минет, а если нет — пиши пропало…
        Беседа так бы и текла весь вечер плавно, с переходом в утро — Маринка умеет укачивать. Но к бабе Маше вдруг идея подвалила:
        - Слышь, сестра ты моя, благодетельница, а поселяйся-ка ты у меня, ась? Будешь чудеса свои прямо здесь творить: хочешь — кошек с голубями строй, хочешь — собаками командуй, а хочешь — людям вещай, всё, что знаешь про них… А знаешь-то ты много, не сомневаюсь…
        - Соглашайтесь, соглашайтесь, тут вам будет хорошо! Можете всё время спать на моей кровати! — вскочил со своего места Мася и помчался к шкафу за свежим бельём.
        Мадам сначала было воодушевилась, но потом снова скисла.
        - А как же дочь моя?
        - Что — дочь твоя? — в момент отреагировала баба Маша. — Боишься, что будет чураться тебя, и что, Господи прости, перестанет даже ко мне ездить?
        Старуха промолчала, но по лицу было видно, что боится она именно этого.
        Маринка снова вынула мобилку.
        - Погоди! Сейчас я её подготовлю…
        - Прямо сейчас?! — вздрогнула мадам.
        - А чего тянуть? Сделаем! — поддержала тёть-Марину баба Маша. — Обещаю даже не ревновать, ведь я бабка, а ты — мать! Извини, что стихами вышло… Щас обработаем тебе дочуру в лучшем виде, чтоб тебе ночью лучше спалось, на Максимкиной-то подушке, заодно и мысли все узнаешь этого сорванца, чего он там удумал на следующий раз… Говорят, если на чьей-то подушке поспишь — мысли его узнаешь!
        - Прекрати, Маша, православный человек, а всякую муть колдовскую городишь, — цыкнула Маринка.
        - А чё здесь колдовского-то? Если человек спит, он одновременно колдовать не может…
        Бабульки спорили, цифирьки телефона попискивали, все четверо не сводили глаз с мобильника, но на том конце трубку никто не брал. Раз пять или шесть перенабрала номер Маринка.
        Наконец, ответ поступил, но неожиданный. Ляля рыдала, а Юры вообще дома не было. Все удивились. Кроме Максимки.
        - Маме Ляле давно нравится другой дядя, из шоу-бизнеса, вроде этот… как его… продюсер… — с видом триумфатора сообщил он.
        - Погоди! — возмутилась Маринка. — Как это? Она же в интересном положении…
        - Не-а! — гордо приосанился малец. — То было в сентябре, а сейчас…
        Баба Маша схватилась за сердце:
        - Она что же — на аборт пошла?!
        - Да никуда она не ходила, просто оказалось, что и не беременела она…
        - А что ж нам-то не сообщила? — уже и Маринка схватилась за сердце.
        - А ей в том время уже было не до вас… Говорил я папе Юре, чтоб не слушался её и занимался спортом! А то — он вечером с работы еле ноги волокёт, а она — с концерта заявляется, почти каждый раз позже него! Хорошо, хоть я с Кристиной вечерами остаюсь, а то бы и малявке пришлось бы по концертам шляться…
        Мася наспех выдал свою теорию о том, как некоторые женщины, будто бы ревнуют своих мужей, а на самом деле втихаря прихорашиваются.
        - Каждый день новый маникюр — это нормально? Я, конечно, маму Лялю не виню, все женщины мартышки, особенно в молодости, но и папу Юру жалко — для него это удар!
        Вся компания минуты две просидела молча. Затем мадам порылась в своей сумке, которая была не меньше Максимкиного рюкзака, вытащила какую-то «машинку», слегка отличавшуюся от той, которая «для слежки», и начала, глядя на экран, жать кнопочки. Затем изрекла:
        - Тут колдовство замешано! До чужих подушек, правда, дело не дошло, но дойдёт, и не только до подушек, а и до кладбища, если не вмешаться…
        По словам привратницы, Лялю околдовали, и не сам тот мужик, а его жена. Да, сейчас полно извращенческих пар, где мужья с жёнами якобы дают друг другу свободу, а на самом деле от ревности готовы всех соперников поубивать, причём самыми садистскими методами.
        Ляля в последнее время много пила, даже больше, чем пять лет назад, когда мечтала получить Юру из Москвы — вырвать из когтей Изольды. Хорошо, что Изольда хоть не колдовала, а то не сносить бы блондинистой наследнице принцессы Анны головы ещё тогда, и не родить бы ей Кристину с Улей. Младшенькую дочку, родившуюся летом, нарекли Ульяной.
        В этот раз Лялино пьянство было не от ревности к Изольде, а из-за ревности жены-мегеры того красавца-продюсера, которую она в глаза не видела, но о существовании её, конечно, знала. А мегере вовсе и не надо было знать всех своих соперниц и соперников, ей хватало младших демонов и демониц, карауливших супруга день и ночь. Почему младших? Потому что сама она была из разряда старших, кои, однажды выйдя из подземелья и вселившись в тела молодых красоток, кочевали в следующих воплощениях именно по таким приманчивым объектам — из тела в тело. И мадам привратница решила это дело поломать! Вернее, начать компанию по усмирению зарвавшихся колдуний. И то должна была быть не «охота на ведьм», такая милая для сердца стукачей, а тайное обнаружение с последующим усмирением.
        В чём заключалось вышеозначенное усмирение? Нет, не в убийстве. Убийство — грех. Тем более, что после смерти физического тела «лярва» может смело переселяться в другую оболочку. Усмирение на языке мадам привратницы означало лишение возможности делать зло.
        Итак, возмездие свершилось! Слегла мегера с тяжёлой болезнью, сопровождавшейся параличом. А супруг-продюсер стал за ней ухаживать — по долгу совести. Неплохой был, в общем-то, человек.
        Мадам привратница на этом не остановилась. Вскоре начала с помощью своих устройств других «лярв» выискивать и подобным образом «трудоустраивать» — заставлять лежать в неудобной позе круглосуточно, а позднее — принуждать перекочёвывать в тела недееспособных новорожденных младенцев, то бишь слепо-глухоньких, безруконьких, безногоньких. И никому об этом знать было нельзя, кроме самого узкого круга — домашнего.
        Наконец-то у мадам появился свой домашний круг… И дочь вернулась — кинулась на шею с благодарностью. А уж о признательности Юры с Масей и говорить было нечего. Жаль, что Кристина с Улей не понимали происходящего, а то бы и они облобызали кудесницу со всех сторон.
        Маринка, которую в такие минуты обычно посещало красноречие, провозгласила:
        - Возблагодарим святых страстотерпцев Киприана и Иустину! Киприан сам в молодости был колдуном, но потом всю энергию свою и все таланты отдал на служение Богу и людям… И тебе, сестра, послужившей сатане изрядно, пора чистить нашу землю от ему подобных…
        Говорила тёть-Марина долго, но никто, как ни странно, не зевал. А бывшая мадам привратница, снова вытащив из сумки устройство, которое, по её словам, и без стукачей помогало ведьм выявлять в два счёта, как бы далеко они ни находились, принялась помечать нужные объекты на особой карте. Начатый процесс негоже было прерывать. Единственная трудность заключалась в неимоверном количестве объектов.
        - За времена безбожия в стране их столько развелось… Тебе подмога, мать, нужна… — сказала Маринка.
        Но мадам бралась «трудоустроить» главных ведьм и их приспешников сама, без помощи энтузиастов, то и дело норовящих наломать дров. Тут действовать с размаху и напрямик вредно.
        - Не будет получаться прямо — пойду в обход… Не каждую «лярву» машинкой вычислишь, иные так искусно маскируются, что даже мне большое время нужно… — грустно произнесла мадам.
        На тот момент абсолютно всё семейство сидело за праздничным столом — за новогодним, накрытым в горнице у бабы Маши. Ведь месяц в борьбе с нечистью быстро пролетел.
        - Закройте глаза, детки! — произнесла Маринка, метнувшись в сени за подарками.
        Когда под ёлкой, стоявшей в углу, выросла симпатичная горка, Максим и Кристина набросились на неё с визгом и толканиями. Полугодовалая Ульяна с удивлением взирала на всё это с высокого раскладного «трона».
        Тут вдруг князя Юрия Петровича, окончательно пришедшего в себя после потрясений, посетила чисто княжеская идея — благородно-патетическая:
        - Дети, снова закройте глаза!
        Максим с Кристиной повиновались, а Уля снова ничего не поняла, да это ей пока было и не нужно — княжьи намерения распознать не каждому взрослому под силу. Папа Юра, быстренько убрав все подарки в шкаф, велел чадам оглядеться. Те, не узрев ярких пакетов с бантами, расстроились было, но князь выдал им огромную, многоступенчатую речь:
        - Были тут подарки или не было их — спорная реальность. Может, и не появятся больше, а может — появятся. Вот у нас сейчас две шикарные квартиры и имение… А может статься, что исчезнет вдруг всё это… В одночасье… Истинно реально то добро, что у нас внутри. Не давайте никому испортить ваш багаж — и не собьётесь с курса…
        Мама Ляля всхлипнула. Все зааплодировали. Нарочито княжеская речь вышла, однако. Хотя князь так и не выучил своей родословной. А надо бы! Чай, не в Индии живём, где ты сначала камешек, потом ты птичка, потом раз пять рождаешься простым приматом, а потом уже таки в принца перевоплощаешься. Наша церковь против перевоплощений. Так что, не исключена возможность, что нынешний Юрий Петрович Лялин, однажды уйдя в мир иной, встретится там с настоящим князем, со своим предком — золотопромышленником Люлиным. Вот встреча-то будет!
        ЧАСТЬ ПЯТАЯ ОНА УЗНАЛА СВОЁ ИМЯ
        Глава 1 Что таратайка, что мельница…
        Посленовогодние деньки трудно описуемы, но живо представляемы: свеже-салатно-шампанские запахи, спугнутые полуночными курантами, удирают в панике, как Золушка, сменяясь кисло-помойными ароматами. Звон бокалов уступает место чавканью и храпу, а шустрая танцевальная музыка — нудному жужжанию посудомойки. Неприятно!
        Хотя запах вчерашней еды кой-кого и вдохновляет. А иным по душе вкус трёхдневного салата, подогретого на «бане» — тем, кто после вытья на новогоднюю Луну, неделю ходят по квартире в шарфике и тёплом халате. Как потом вернуть уважение к себе?
        На кухне бабы Маши, однако, было всё путём, почти как у любимого классика, только персонажи другие: не три девицы вечерком, каждая с веретеном, а три старушки-говорушки, между завтраком и вторым завтраком, за кухонным, за столом, что-то пальцами перебирали, какие-то картинки, вперемешку с фотографиями. И в аккуратные стопочки складывали.
        Стол был накрыт клетчатой бирюзово-сиреневой клеёнкой, в тон бирюзовому кафелю на стенах, отчего и небо за окном отливало бирюзой, и солнышко слало, сквозь белоснежную кружевную занавеску, узорные бирюзово-сиреневые приветы. Умела хозяйка кухни интерьер создать для праздничного настроения!
        Клеёнка была чистенькая, много раз протёртая несколькими тряпочками, плюс новым полотенцем. А ведь шёл третий день, вернее, третье утро нового года. Стол — поди ж ты! — был всё ещё в идеальном порядке: ни крошечек тебе, ни пятен, ни лишней посуды, только красивые чашки китайской работы с китайскими же блюдцами. На такой стол не противно и фотки выложить, даже самые ценные.
        А в углу, у печки, куда тоже достигали солнечные лучи, сверкала дополнительная лепота: медные тазы и кочерёжки на подставочках. Те, которые ещё со времён царской эпохи остались. Задолго до праздников, на предновогоднем семейном совете, было решено перевезти всё это с Лиговки в деревню, ибо пятикомнатные хоромы снова нещадно эксплуатировались квартиросъёмщиками.
        «А как же шкаф?» — спросите вы. Ведь ежели привратница с ним больше не общалась, а порталом в другой мир он всё ещё служил, сколько новых огорчений могло принести старинное зеркало ничего не подозревающим жильцам, скольких до смерти напугать!
        Мадам привратница вспоминала о шкафе неохотно, с содроганием. Но от цветных бутылочек не избавлялась. Мало ли чего ей со временем могло понадобиться в зазеркальных лабиринтах. Коронация подземного правителя успешно прошла, и ветеранше снова разрешили наведываться в подземелье. Где её с распростёртыми обьятиями ждал лучший друг и верный бывший заместитель Силантий! Кстати, тот не единожды наведывался к опальной старухе в деревню, вечерами прокрадывался в сад, стучал в окно, ждал, пока экс-начальница оденется, а затем до глубокой ночи беседовал с ней. О чём беседовал, не разглашалось.
        У Максима тоже бутылочки имелись, целых четыре, две зелёных и две красных, остались в качестве сувениров от конопатой Лизы и её мужа Свиридки-Токио. Эта, уже не очень молодая, но всё ещё возлюбленная пара решила отказаться от возможности хоть иногда наведываться в зазеркальное болото, и причиной тому была обида. За что их выгнали?! Да ещё и взяли столько денег! Мадам с дочурой горшки побили, а крайними сделали молодожёнов.
        Парочка гневалась, но не слишком. Отлично помня, кому они обязаны своей роковой встречей. Если бы не бабка, не обнимал бы теперь Свиридка возлюбленную. И по-русски ни слова не знал бы, не говоря уже о восхитительном новгородском акценте, от которого все тащились. За неделю до нового года молодожёны приехали в деревню к бабе Маше — расцеловаться на прощание.
        - Уходя — уходи! — вспомнил японец заезженную классику, в который раз нежно обхватив Лизину талию, уже едва-едва различимую, благодаря усиленному питанию в ресторанах на протяжении последних месяцев. Другой рукой он взял мобильник, стал наяривать в службу такси.
        - Покидаете нас? — вежливо спросила Ляля, в тот вечер находившаяся у бабушки в гостях. Она теперь неотлучно следовала за Юрой, куда бы тот ни направился после работы. А супруг аккурат приехал в имение перед праздниками по делу — помочь по хозяйству, оставить медные тазы и кочерёжки.
        - Уезжаем в Японию! Навсегда! — провозгласил Сивридка.
        - Или на пару лет, — уточнила Лиза. — Если там нет нормального сельского хозяйства, то вполне возможно, что вернёмся.
        - Как это в Японии нету сельского хозяйства? — удивилась баба Маша. — А что же они там едят?
        - Нашу рыбу! — подыграл гостям Юрий Петрович. — Наворуют, набраконьерствуют, а потом втихарая лопают. Оттого и зубы у них кривые: ни молока нет в достатке, ни мяса нормального, носятся со своей «мраморной говядиной», как чукча с чумом…
        - А на остальные продукты наплевать им, что ли? На гречиху, на синенькие, а? Впервые такое слышу! — снова не выдержала Лиза. — Короче, мы с супругом ломанёмся в эти дебри на разведку. Если лажа выйдет, сразу к вам, назад…
        - Замётано! — воскликнул Юра. — Будем ждать! И машинёшки ваши сохраним в полной неприкосновенности.
        - Не, хранить не надо, внедорожники-то продавайте, нам они больше не нужны, — промямлил утомлённый чемоданным настроением японец.
        - А если вдруг вернётесь, на чём просторы области перепахивать-то будете? Снова рафики нанимать станете? — сострил Максимка, сидевший там же, на кухне. Он теперь шастал в деревню регулярно, даже без приёмных родителей, ибо мадам привратница стала его подругой. Из преисподней, в качестве выходного пособия, экс-привратница вынесла такой интересный багаж! Который, кстати, позволял жить широко: то владелицей виллы становиться, то магазина, а то и пивной забегаловки на тысячу мест. Правда, поначалу не очень-то хватало энергопалочек, но добрый Силантий задним числом принёс, подкинул этого добра. Теперь богатое приданое имелось у мадам, однако!
        Максимкина хозяйственная реплика не осталась без внимания.
        - К тому времени, когда мы вернёмся, эти автомодели устареют, значительно упадут в цене, — сказал Свиридка-Токио.
        - Да! — поддержала мужа веснусчатая Лиза. — Лучше избавиться от них как можно раньше, а то потом и за копейки не продашь!
        - Молодец, Лизуша, соображаешь! — хлопнул жену по плечу Свиридка. — Немедленно продайте, деньги потратьте на детей, а в гараж свезите что-нибудь ненужное, свой зеркальный шкаф, например, раз не пользуетесь им на полную катушку…
        - Или выбросить решили нафик? — хитренько осведомилась Лиза.
        - Ну да! Разве такие вещи выбрасывают?! — возмутился Максимка. — Шкаф ещё как пригодиться может…
        Тут он запнулся. Свои планы раньше времени раскрывают только идиоты…
        Однако, шкафу сильно повезло: его не выбросили, не сдали в музейные архивы, а завезли в полупустой гараж, где после продажи внедорожников, стояла всего одна машина — папы Юрина. Можно было и не продавать японские таратайки, как называла их Лизон, но в семействе Лялиных-Скобелевых-Дверниковых энтузиастов сельского хозяйства не было и в ближайшем будущем не намечалось. Максимка собирался стать строителем, так как узнал, что это дело весьма выгодное. Кристина с Улей на эту тему пока не распространялись. Полугодовалая Ульяна очень хорошо кушала, всё время облизываясь и причмокивая, но это отнюдь не говорило о том, что она станет поваром. Кристина постоянно вертелась у трюмо, но это, опять же, не свидетельствовало о намерениях. Захочет ли соперничать с западными кутюрье, когда вырастет? Сейчас на модельерстве бабло рубят, а как оно будет дальше? На чём можно лихо подмолотить сейчас, тем уже в ближайшем будущем вряд ли заработаешь — система проверенная. Вон, даже в шоубизе и книготорговле настали чёрные деньки. Аналогично и в плане жрачки: то Россия кормила хлебом заграницу, а теперь — заграница её. Вот
и Лиза с японцем, пользуясь затишьем в сельхоздеятельности страны, умчались туда, где восходящее солнце ласково гладит поля, а не жжёт, и где дожди не навязчивы, а по-японски предупредительны.
        После отъезда парочки всем не на шутку взгрустнулось. И вовсе не потому, что больше некому было весь коллектив по Швейцариям катать! В то тихое посленовогоднее утро семья с удовольствием вспоминала шутки-прибаутки японо-новгородца и наивную искренность его супруги. Парочка упорхнула задолго до нового года, не чокнувшись с друзьями хрусталём, а жаль! Но мадам привратница пока была на месте. Реально была.
        Максимка не стал медлить, и ещё за неделю до праздника попросил её что-нибудь весёленькое смастерить, типа построить — прямо во дворе у бабы Маши. Ему хотелось запомнить сам процесс. Чего скрывать, планировал он в будущем позаимствовать несколько палочек, или хотя бы одну, чтобы самому что-нибудь построить. Старуха одобрила такое рвение, мол, смотри, учись. Если что-нибудь поймёшь! Из вежливости одобрила. Заранее знала, что никто ничего понять не сможет, ибо тут требуется специальный дар.
        Спектакль состоялся ближайшим вечером. Сначала экс-привратница долго, минут двадцать, стояла на тёмном дворе, уставясь в одну точку, поверх высокого кривого забора. Забор был сделан высоким не без причины: баба Маша большей частью жила одна и воришек с хулиганами побаивалась, несмотря на всю свою храбрость и житейскую бывалость. Единственная псина, и та зимой в доме ошивалась, хозяйке было жаль её в будке морозить.
        Между зубчатым краем забора и полумесяцем, ярко сиявшим в компании звёзд, неожиданно появилась розовая птица, в виде прозрачного облачка с крыльями, и тут же исчезла.
        - Что это было, мадам?! — крикнул Максимка.
        Мадам не спешила отвечать, всё смотрела в одном направлении. Казалось, вела мысленную беседу с космосом.
        - Тебе что-то почудилось? — наконец спросила она.
        - Не почудилось, а я видел розовую птицу!
        В этот самый миг над забором повис огромный слой розоватого тумана, который тут же уплотнился, сжался, превратившись в искрящийся мячик, размером с теннисный. Сделав несколько витков в воздухе, мячик запрыгнул в старухину сумку, стоявшую на снегу. А в сумке лежала связка коричневых палочек, Максимка видел, как мадам их туда клала.
        Дальше там же, снова между забором и полумесяцем, возник прозрачный силуэт ветряной мельницы. Мельница поплыла вниз, во двор, установилась между собачьей будкой и сараем. А потом, из прозрачного видения, сделалась реальной — после того, как мадам метнула в неё несколько палочек.
        Максимка пригорюнился. Так нифига и не понял! Помчался в дом за бабой Машей. Та прибежала, вытирая руки о передник, уставилась на мельницу.
        - Вот, ещё тебе презентик, Мария, — молвила мадам кудесница. — Уже к наступающему году!
        После короткого молчания, баба Маша выдала весьма практическую фразу:
        - А мельница-то мне накой, хотя, конечно, спасибо за подарок…
        Мадам обиделась.
        - Накой мельница, говоришь? Хлеба выпекать будешь! Натуральные! Мука будет своя, и припёк — натюрель, а не синтетика магазинная…
        Бабу Машу такая перспектива не обрадовала.
        - Романтическая вещь, понимаю… Дорогая! Не дешевле колье, поди, будет, да вот только где энергию-то брать, на такое-то мощное вращение? Местная электростанция не выдержит, ты ж видела, подруга, как слабенько мои лампочки горят, а ветра ждать каждый раз… Легче в сельпо за буханкой сбегать!
        - Да?.. — разочарованно произнесла «подруга», которую её новые товарки, по общей договорённости, уже успели наречь Аделаидой. «Адель из царства Аида», благородная особа, прибывшая из ада. Позже, при необходимости, можно было бы и «монахиней Аделаидой» кудесницу назвать, но в списке православных имён имени Аделаида нет, только немецкая монахиня с таким именем когда-то существовала.
        Вскоре всем стало ясно, даже мадам, что мельнице в саду не место. Баба Маша ушла в дом, а Максимка остался посмотреть, как крылатая махина дематериализуется. Привратница вынула из сумки помесь мегафона с радаром, гаркнула в него что-то малопонятное, и мельница снова превратилась в прозрачный силуэт, а потом и в розовую пыль. Затем сделалась окончательно невидимой. На заледенелый снег рухнули четыре палочки. Или пять, неважно.
        «Стало быть, прогрессивные идеи насчёт сельского хозяйства и нормального, натурального питания пока что терпят крах. Доколе? — грустно, по-врослому подумал Максимка, потенциальный президент страны. — Что ветряная мельница, что внедорожник — один с них толк у нас…»
        Глава 2. Якута умный, а Чюрлёнис — так себе
        Тот предновогодний эпизод с мельничными чудесами быстренько забылся, так как нагрянули более интересные события. Началось всё утром третьего января 2012 года — с разглядывания фотографий на кухне, на бирюзово-сиреневом столе. А перед тем отзавтракали, в полном состав. Даже Маринка, неофициальный член семьи, прибыла накануне вечером. Во встрече нового года она не участвовала, моталась в деревню к родственникам.
        Все взрослые, собравшиеся у стола, были чрезвычайно знаковыми персонами: князь-полиглот со знанием восьми иностранных языков, его супруга, она же болотная графиня, графинина древняя мамаша, в недавнем прошлом охранявшая адовы врата, а также две давнишние подружки, которые только с виду простенькие, а копни их…
        И детвора была нехилая: потенциальный президент страны, он же несостоявшийся болотно-зазеркальный правитель, его тайная невеста Кристина, а также плотный и весьма очаровательный младенец Ульяна. Из последней вообще что угодно могло вырасти, в хорошем смысле.
        Можно было бы сказать, что за столом собрался цвет деревни. Можно было бы. Если бы не ближайшие соседи, очень непростые, по-нашему — «крутяк». То у них вертолёты над дачей взлетали, то громадные воздушные шары, а то и дирижабли плавали. А сама дача — чисто тебе Меньшиковский дворец, только в миниатюре. Жили там «новые русские», уже изрядно постаревшие якуты, которым всё ещё было не лень обогащаться, а главное — развлекаться. Самое большое развлечение они имели с наблюдения за случайными прохожими, которые, как правило, оказывались любопытными туристами. Узрев дворец, те начинали нервничать и громко причитать: «А где же кассы?» да «Сколько стоят входные билеты в музей?» Наслушались у себя дома, в Сызранях и Стерлитамаках, про ленинградско-областные дворцы и парки.
        Хозяева-якуты в молодости, будучи тогда чуток беднее, точно так же вели себя, приезжая на экскурсию в северную столицу. А теперь вот, заматеревши, издевались над наивными приезжими. Чувствовали себя хозяевами положения! Ха, им просто повезло, что поселились в области, а не в самом городе, Бог отвёл. А то сейчас бы уже лыжи вострили обратно, на хаус, в свои алмазные края. Согласно дверной теории.
        В деревне ходили слухи, и не безосновательные, будто владельцы дачи-музея разбогатели именно на алмазах. И будто бы якутский тот мужик, хозяин виллы, имел шикарный офис у себя в республике, и не один. И костюмов дорогих была у него пачка, вне всякого сомнения, но в люди выходить они с супругой предпочитали в нищенском прикиде, в стёртых замызганных тапочках на босу ногу и в якутских национальных шапочках, тоже замызганных. Всё это у них под рукой было — валялось в любимой кладовке. Которая одновременно была складом всяких штучек: старомодных ноутбуков, ещё 1993 года выпуска, новейших планшетников, а также множества других технических чудес, как дорогущих, так и подешевле.
        Барахлишко, лежавшее в кладовке, помимо бомжеского прикида, хозяева любовно называли сувенирчиками. И были те сувенирчики не липовыми, ибо вручались практически ежедневно. А к их раздаче прелюдия полагалась! Выбегали ряженые магнаты к туристам, бормоча на своём, на якутском, якутском, а когда гости в очередной раз спрашивали, где касса, говорили:
        - А вона… тама… за углома…
        Получив громкое «спасибо» добавляли, низко кланяясь:
        - Якута умный, аднака…
        Туристы шли за угол, а магнат с магнатшей оворили «Йес-с-с!» и быстренько семенили подглядывать: что там, за углом.
        За углом важный дворецкий, из числа местных алкашей, тоже ряженый, но уже во всё дворцовое, купленное с рук у петергофского оркестрика, сердито объявлял:
        - Музей сегодня не работает! Переучёт!
        - Как переучёт?! Какой переучёт?! Разве в музеях бывают переучёты?! — орали обиженные путешественники. — Мы в такую даль тащились…
        После этого магнат с магнатшей подбегали к ним, снова низко кланялись, доставали из-под старенькой одежды сверкающий сувенирчик, а то и два-три, в зависимости от количества посетителей, и мультяшными голосочками стрекотали:
        - Эта вама… за маральная травма… абидна, да?… не нада плакать… сувенира аднака…
        Гости сначала морщились, но потом, после недолгих словопрений, принимали сувениры и, пятясь, уходили. Буквально через полминуты темп ходьбы их ускорялся, постепенно превращаясь марафонский. Дворецкий хмыкал:
        - Боятся, что передумаем, догоним и отнимем!
        А магнаты комментировали, уже без сибирского акцента.
        - Молодцы, что не обиделись!
        - А чего им обижаться?
        - Вчерашние, по-моему, обиделись…
        - С чего ты взяла, мать? Не заморачивайся, пошли чай пить…
        Вот и думай после этого, что якуты ниже по развитию, чем японцы. У них хотя бы с чувством юмора нормалёк. Японцы, хоть и смахивают внешне на якутов, но с юморком у них, как правило, напряг. А переодеваться любят! Но, опять же, по совсем другой причине: скомороший прикидон употребляют не для хохмы, а из животного страха, боятся уличных нападений: со стороны цыган, рэкетиров и просто оболтусов.
        В лихие девяностые особенно дрейфили дипломаты, поэтому старались не шиковать в одежде, вся приличная одежда и обувь хранилась у них на рабочих местах. Однажды Юра, работавший в консульском отделе посольства Японии, застал консула за необычным занятием: чиновник выставил на письменный стол пар восемь великолепной обуви и с чувством разглядывал всю эту прелесть. Каждая пара баксов по триста была, не меньше! Раздумывал трудяга: чистить или пока рано. Заметив Юру, он резким жестом попросил его исчезнуть.
        Что прилично делать на работе, а что нет? Сколько людей, столько и мнений. Консул московского посольства Иосио Симода в плане переодеваний был находчивее всех, его на улице стремались даже кошки. Каким чучелом он крался с утреца по Калашному переулку, отдельный разговор. Придя на работу, он, конечно, переодевался и дальше своим видом никого не пугал. Но до работы ещё надо было дойти!
        Одним прекрасным утром, когда местный дворник ещё не закончил свой ритуал, Симоде вдруг приспичило заглянуть на рабочее место пораньше. По странному совпадению, Юре тоже приспичило явиться «до звонка», и именно в то же самое утро. Войдя в Калашный со стороны Нового Арбата, он узрел странную картину: дворник замахивался метлой на консула Японии! Симода был в старых вельветовых тапках и в плащике «с дедушкиного плеча».
        - Пшёл вон, шляются тут всякие… Й-й-й-якута кусок!
        Дворник ненавидел, когда болтались под ногами, вот и конфликт приключился, международный. Только при чём тут якуты…
        Симпатичные соседи те якуты, рейтинговые, вечно в деревенском топе. Бабы Машино имение котировалось как второе. Третье место в списке занимала семейка самогонщиков, а дальше шла сплошная алкашня, голимая-преголимая.
        Пока три бабушки трогали подагрическими пальцами картинки с фотками на столе, Максимка рядом ошивался.
        - Погодите-погодите! — заорал вдруг он, хватая одну фотку. — Это же мой знакомый!
        - И имя помнишь? — сурово спросила привратница.
        - Ну… Имя сейчас не вспомню, но до боли знакомая рожа! Этого дядьку я в каком-то музее видел… Точно, в музее, в галерее Чюрлёниса! Нас как-то в Каунас возили, показать картины этого художника. Картины так себе, я их не очень помню, зато фотопортрет художника — атас, сильно впечатляет, хоть и не цветной. Нет, ну красивый же дядька, это же он, Чюрлёнис! Он и во сне ко мне приходил!
        - И что говорил? — не меняя выражения лица, спросила мадам.
        - Щас вспомню…
        Пока Максимка думал, две остальные бабушки, тоже заинтересовались фоткой.
        - Какой интересный мужчина!
        - М-да… Кудрявый… Лоб высокий, глаз горит…
        - Но подбородок слабоват, не волевой…
        - Ну, ты даёшь, Маруся, накой художнику сильный подбородок? Он же человек искусства, из Прибалтики, чай, не гопник питерский…
        - Да не художник это вовсе! — прервала их спор мадам.
        - А кто?
        - Потом скажу. Пускай малец сначала вспомнит, что говорил ему этот кудрявый… Тут детали важны!
        Максимка закатил глаза, стал вспоминать:
        - В общем, только голова его мне и приснилась… И рука… Одна! Голова вещала, а рука жесты выделывала…
        - Ну?! Дальше! Дальше! — хором отреагировали старухи. — Чего рукой-то он выделывал, ась?
        - Да ничего особенного, просто махнул ею, как бы в западную сторону, а голова сказала: «Вот, сделал перевод, на исландский…» Я ещё потом, проснувшись утром, в Интернет полез — узнать, существует ли исландский язык. Я же думал, что в Исландии все на английском шпрехают…
        - Ну, и как? Существует такой язык? — нахохлилась Маринка, дабы показать, что её не только Божьи, но и мирские проблемы иногда интересуют.
        - Существует, но им мало кто пользуется…
        Мадам привратница настояла на продолжении рассказа.
        - Случилось ли в твоей жизни что-либо после этого?
        - В моей-то ничего не случилось, а вот в Исландии — на следующий день вулкан пыхтеть начал. Извергнулся! Я тогда ещё подумал: как хорошо, что художники с того света предсказывают. Вот бы он мне моё будущее предсказал!
        Мадам вздохнула.
        - Этот может… Если бы ты, всё-таки, попал на коронацию и стал правителем, то наобщался бы с ним вволю…
        - Так это он? Главный, что ли?
        - Он-он…
        - Художник Чюрлёнис был воплощением сатаны?!
        - Тут по-другому понимать надо… — снова захотела выделиться Маринка. — Просто он в разных личинах является. Форсит! Или заворожить кого-то хочет… Правильно я говорю?
        Мадам кивнула.
        - А меня-то ему зачем завораживать? — удивился Максимка. — Да ещё и лично во сне являться! Вы же сами говорили, что во сне только мелкота является — бесы…
        - Как к кому… К иным приходит и сам, лично… Нарушая запрет! К тем, у кого сила большая есть…
        - Какой запрет?
        - Его связали обещанием, в аду принудительно держат, а он так и норовит выпендриться. Будешь и ты теперь свидетельствовать против него…
        - Когда?
        - Когда время придёт…
        За узорным окошком мелькнул силуэт, раздался голос Силантия.
        - Кто придёт? К кому придёт?
        Ну, и слух у бабкиного дружка! Максимка помчался в сени — подавать гостю веничек для обметания снега.
        Глава 3. Помеченные Фигой
        Вошедший раскланялся, но не сильно, лишь лёгкими кивками, и сразу выложил на стол, уже свободный от чашек с блюдцами, какую-то тяжёлую фиговину, обёрнутую мешковиной. Внутри свёртка оказались две тугие вязанки коричневых палочек, уложенные «бревном», обмотанные скотчем.
        - Ваша премия, мадам… От него…
        - За что?
        - Ну, вы же столько разных штучек наизобретали…
        - Так он ими не пользуется!
        - Ещё как пользуется!
        - Не поняла…
        - Я сам не сразу понял. А потом случайно выяснилось, что ваша «комната испуга» ему во много раз процесс отбора кадров удешевляет, Гришины фиги стоят дороже. Я как узнал об этом, сразу прижал его, мол, расплатиться надо…
        - А что ж он морду-то кривил? Чуть не плевался, говорил, что я на ерунду время трачу…
        - Разве не понятно? Для отвода глаз, чтоб вы, часом, не зазвездились и не потребовали место заместительши…
        - И в мыслях не имела! Я руководить не очень-то умею, во мне больше творческая жилка развита.
        Мадам схватила кухонный нож, разрезала скотч, выудила одну из палочек и, чуток побормотавши, сотворила из неё люстру горного хрусталя, на золотом каркасе, с подвесками чистого золота.
        Баба Маша охнула, вскочила с табуретки, пошла за каплями к буфету.
        - Мария, это тебе вместо мельницы, подарочек к наступающему Рождеству, раз новый год уже позади! — торжественно провозгласила старуха, подмигнув Силантию.
        Тот, вынув из кармана миниатюрную стремянку, увеличил её до нужных размеров.
        - Моя школа! — крякнула привратница.
        К тому времени баба Маша уже слегка оклемалась.
        - Стойте! Вы хотите эту махину на потолок повесить?!
        - Да, а что? — спросила мадам.
        - Ой, горе! Перекрытия-то деревянные…
        Силантий и мадам переглянулись.
        Экс-привратница, досадливо махнув рукой, вытащила флягу, отпила и принялась новые заклинания читать.
        Через полминуты вместо люстры на столе лежала кипа денег, в самом разном выражении, и несколько золотых слитков.
        В это раз баба Маша к буфету не пошла, но по лицу было видно, что последний фокус добил её окончательно.
        - Что, снова не то? — улыбнулась привратница.
        - Да нет, всё то! Спасибо! Не хочу выглядеть неблагодарной…
        Хмыкнув и сцепивши зубы, хозяйка кухни сняла передник, накрыла им подаренные ценности. Затем пошла к окну, глянула во двор.
        - Вроде, никого! А то убьют ведь, коли проведают о таком богатстве…
        Она пошарила в тумбе, стоящей рядом с окном.
        - Милок, у тебя крепкая авоська есть? — обратилась она к Силантию.
        Тот вынул из кармашка на рукаве прозрачный полиэтиленовый мешочек, дунул в него — получилась большая походная сумка.
        Ляля рассмеялась.
        - Говорят, я когда-то тоже так умела! В позапозапозапрошлой жизни, правда, мама?
        Мадам не ответила. Вместо этого скомандовала:
        - Бери всё это барахло, друг Силантий, тащи к Марии в спальню, спрячь там!
        Баба Маша с Силантием ушли, а Максимка, всё время молчавший, решил уточнить некоторые моменты.
        - Мадам, а как вашему другу удаётся влиять на Главного? Он его всё время слушается или через раз?
        - Всё время, — буркунула старуха, пряча флягу в карман.
        - Странно… Вас он выгонял, причём надолго, держал в чёрном теле, а ваш заместитель вертит им, как цыган солнцем!
        - Есть причина…
        - О которой вы всё время знали, но притворялись, что не в курсе?
        - Не поверишь, для меня это тоже сюрприз! Я никогда не могла командовать своим начальником, терпела многое, и всегда удивлялась, как это Силантию сходило с рук любое баловство… И сейчас он прощает ему выходки…
        В ту секунду снова появился Силантий.
        - А куда ему деваться, если я кучу компромата на него имею!
        Он уселся за столом, перед поданной ему чайшкой чая.
        - Ну, с Новым годом, или как?
        - Или как, — поднялся Юра со своего места, сделав Ляле и детям знак собираться на выход. — Мы уже напраздновались, пора и родную коммуналочку проведать! А то, чувствую, Харитоныч её пропьёт, если вовремя не вмешаться. А вы празднуйте, празднуйте, гуляйте широко!
        - Ещё раз всех с Новым годом и с наступающим Рождеством! — жизнерадостно вымолвила Ляля, освобождая Ульяну от ремешков высокого стульчика.
        - А мне можно пока тут остаться, всего на пару дней? — спросил Максимка, заранее зная ответ. — Я хотел бы посекретничать с мадам. Думаю, она не против!
        Старуха кивнула.
        - Как скажете, — улыбнулся Юра. — Слово тёщи для меня закон!
        Посленовогодние деньки трудно описуемы априори, но когда, ко всему прочему, в гостях у вас влиятельные представители преисподней, треплющие нервы самому сатане, то поневоле начнёшь волноваться за исход едва начавшегося года. Ведь как первые две недели проведёшь, так и будешь жить остальные пятьдесят.
        Юре не терпелось сменить волшебную обстановку на обыкновенную. Не за себя боялся, за домочадцев. Кто знает, как длительное пребывание в адской компашке отражается маленьких на детях!
        Ушли Юра с Лялей, отказавшись слушать «историю про Григория». О том, кем являлся Гриша Фига, остальной компании поведал друг экс-привратницы Силантий.
        В лице Силантия компашка имела лишь гостя из преисподней, но отнюдь не её служителя. Роль его была скорей шпионской, он был для подземелья кем-то вроде засланного казачка из «Неуловимых мстителей» или Штирлица в фашистском логове. Интересно, что мадам привратница узнала об этом вместе со всеми.
        Вот как прозвучала странная история в то утро.
        «Комната испуга», детище кудесницы-привратницы, оказалась крайне выгодной и удобной в употреблении. Главный, как его до сих пор величали, пользовался ею с утра до ночи. А иногда и по ночам. Впрочем, какая ночь может быть в царстве ночи, в царстве смерти, в обители Аида.
        Как уже говорилось ещё раньше, комната вышвыривала всех, кто не обладал подлостью, трусливостью и прочими гнилыми свойствами души в достаточной степени. Такие люди, практически хорошие, попадали в адский портал случайно, по ошибке, поддавшись мимолётному искушению. Стибрили что-то мелкое, потом сразу каялись… Вот, как Шурочка Воронина, сто восемьдесят лет назад укравшая полбуханки ржаного хлеба на кухне Смольного института.
        Благодаря старухиному изобретению, и первый орден появился в болотном зазеркалье: кулон в форме кукиша, подвесная фига. Кстати, неплохо оформленный: в золотом обрамлении, с бриллиантовой присыпкой.
        Помеченные кукишем, то есть оказавшиеся не такими уж порочными, как хотелось бы хозяину главного болота, теперь имели особый статус: им разрешалось усердно вкалывать на благо «новой малой родины», создавая прочие полезные изобретения, так необходимые Главному, особенно в последнее время.
        - А что такого в последнем времени? — перебил рассказчика Максимка.
        Маринка не дала Силантию ответить, снова заголосила от имени Боженьки:
        - А ты разве не слышал о последних временах?! Про Апокалипсис только самые дремучие крестьяне не ведают, у которых даже радио в деревне нету!..
        Привратница, будучи ещё не очень пьяной; учитывая утро, дала более внятное объяснение:
        - Смыться он хочет, поганец этакий! Уйти от ответа! Не сидится ему в аду, в месте официального заключения, прекрасно понимает, что его ждёт в самом конце, вот и ёрзает, ищет пути…
        - Какие пути? Удрать, что ли хочет?! — не унималась Маринка. — Так не дадут ему! Кто его в преисподнюю упрятал, тот на нём по сей день глаз держит… Или он настолько уверен в своей хитрости? Под юродивого скосить, что ли, хочет?
        - На каждого юродивого свой юродивый найдётся, похитрее… — с загадочным видом произнёс Силантий.
        С этого и началась основная часть его повествования: об уличном попрошайке Грише. Тут время вспомнить о юродивых Христа ради. Не про обыкновенных нищих, специально охраняемых роднёй и мафией, а истинных юродивых, которым эта функция Богом жалована.
        Истинный юродивый денег не копит, всё лишнее сразу раздаёт. Вот и Гриша Фига так делал. Единственное, что отличало его от остальных юродивых Христа ради — брал много. Принимал только крупную милостыню. И не от простых смертных, а от… Уже понятно, от кого. Да, милостыню принимал он лишь у того, кто обладал несметными сокровищами. А тот, кто обладал самыми что ни на есть несметными сокровищами, был скуп до безобразия, ну, раз сам в дерюге ходил и заместителей своих воспитывал в духе «нестяжания»…
        Нахапав денежек из преисподней, Гриша плёлся в банк, клал их на счета детдомов, больниц и поликлиник. Как Юрий Деточкин из «Берегись автомобиля!» Эти походы в банк приводили Главного в бешенство, тут он сатанел ещё больше, чем всегда, ибо не терпел, когда из него клоуна делали. Сатана в роли благотворителя! Мало ему дамочек, утверждавших, будто он с ними, с каждой, раз по восемь переспал.
        А сам процесс поимки Гришей денег? Позорище! Всякий, кто проходит мимо нищего, обычно не смотрит на него, не уделяет особо пристального внимания. В лучшем случае, бросает денежку в коробку или шапку. Хотя положено ласково заглянуть в глаза и сказать ободряющее слово.
        Гриша на равнодушие публики не жаловался, тут во внимании недостатка не было. Сидел Фига, как правило, у какого-нибудь водостока и поминутно совал в него кукиш. А в промежутках читал большую книжку, на страницах которой не было ни одной буквы. Чистыми были те страницы!
        Толпа вокруг Гриши собиралась прямо с самого утра. Поговаривали, что через решётку водостока юродивый кого-то шантажировал. Мол, снизу шастали олигархи, переодетые диггерами, и чего-то у него клянчили. А он им кукишами отвечал.
        На самом деле всё проще. Каждый водосток является адским порталом, хотя и не таким красивым, как зеркало. Если у зеркал маячили привратники, то к сливным отверстиям Главный подходил лично сам, без свидетелей. И не потому, что снова хотел выпендриться, мол, какой я простой и дерюжный, а потому что вопрос был денежный. Слишком денежный! Кадры преисподней обходятся недёшево — ввиду дороговизны обучения всяким фокусам. Одно омоложение с помощью зеркал никакими цифрами не выразишь, а уж изготовление обоих эликсиров, зелёного и красного — граничит с расходами на оборону небольшого государства. Трясся Главный над добром своим, и тут его понять можно было вполне…
        Через зеркала кто только не врывался в преисподнюю. Среди них потом учёт проводился: кто совсем пропащий, а кого, рано или поздно, назад придётся отдавать. Боженьке. С ними-то и возникала проблема. Содержание кадров преисподней — дорогая вещь, хотя на первый взгляд так не кажется. Если, после таких расходов, кого-то всё равно придётся отдавать назад, нафига же тратиться?
        Имена всех Фигиных клиентов невидимыми строками были вписаны в книженцию, с которой Гриша не расставался ни на секунду. На обложке фолианта тоже никаких букв стояло. На непосвящённый взгляд. Способные же видеть невидимое глазом, знали: то была Книга Жизни!
        Списки в той книге были длиннющие, за один раз не проверишь, поэтому Главный и шлялся, практически ежедневно, к решётчатым дырам в асфальте, пряча за пазухой бумажку с именами новобранцев. Типа на перекличку, дабы поточнее выведать, на кого особо тратиться нет смысла.
        Получив дорогие сведения, в денежном смысле — бесценные, начальник ада отдавал приказ: нарядить очередную группу дармоедов во всё дерюжное и впредь кормить похуже! А на шею им кулон опознавательный повесить — так и быть, золотой. Чтоб не догадались раньше времени о своём мерзком отщепенстве. Больше того: им внушалась мысль об исключительности, об их недюжинных талантах и секретной нужности подземелью.
        Вдохновлённые такими проповедями, «отщепенцы» бросались выполнять невыполнимое, изобретали такое… Особенно старались дауны. Даун только с виду придурок — мычит, будто и впрямь говорить не может, пускает слюни. А мысль-то — чёткая-чёткая! Есть мнение, что многие дауны только с виду дауны, среди них много скрытых гениев, больше, чем среди так называемых нормальных.
        - Кстати, новый официальный Правитель — даун! — с ехидцей объявила, уже в стельку пьяная, бывшая привратница, в прошлом хранительница адского портала, а ныне — тайный консультант верхнего мира. — Так им и надо! Козззлам!!!
        Все притихли, понимая, что старуха бесится не напрасно. Её в своё время тоже пометили фигой, потому и заставляли ходить в убогом одеянии и круглосуточно пахать ради какой-то непонятной идеи.
        Отделаться от стяжателя Фиги всегда было самой заветной мечтой Главного. Потому и взял на вооружение изобретение мадам привратницы. А чтобы та не очень громко возмущалась, решил выдать ей единоразовую премию — за супер-шмупер-ноу-хау. Под давлением Силантия, вестимо.
        - Не пойму я, не пойму, не пойму… — бурчала мадам, удивлённая и где-то даже растроганная щедростью лжеца и отца лжи, отъявленного сквалыги и извечного передёргивателя фактов. — Мог бы и сэкономить на отщепенке, на изгнаннице… Он что — так боится меня?!
        - Не вас, а меня! — елейно прошептал Силантий. — Мы же с вами эту тему обговаривали…
        - Ах, да, чёртова память, — пьяно выдохнула старуха, положив голову на стол. Уснула. Остальная часть истории была досказана Силантием под храп.
        В том повествовании всё сводилось к очевидному: сатана мечтал покинуть преисподнюю, тайно бежать, ещё до Страшного Суда. Куда? Всё зависело от находчивости и смекалки подземных проектантов.
        - Чей проект окажется наиболее удачным — тот и будет пущен в дело, буквально в ближайшие годы, — пафосно произнёс Силантий. Он-то был трезв, как никто на свете.
        Глава 4. Секретная дверь со спецзнаком
        Почему Главный так цеплялся за бабкин проект? Не хотел преисподнюю в богадельню превращать. А зря! В богадельнях-то как раз ситуация налаживалась, равно как и в других, некогда обнищалых заведениях.
        Если в курируемых Гришей больницах раньше нужно было из дому всё тащить, включая и подушки с одеялами, не говоря уже о ложках, вилках, тарелках, сахаре и сливочном масле, то теперь там, благодаря усилиям юродивого, постепенно стали появляться не только казённые одеяла, «исчезнувшие в эпоху посткоммунистического ельцинизма», но и остальная вышеперечисленная дребедень.
        А в адских кулуарах, между тем, протекала новая, более дешёвая, суперпродуктивная акция: новобранцы проходили тест на истинную вшивость с помощью «комнаты испуга». Отринутые комнатой, то бишь отбракованные личности, награждались золотым кулоном с бриллиантовой присыпкой, который обязались носить не снимая, даже во сне, чтобы не быть перепутанными с другими, менее порядочными особями.
        Для помеченных Фигой, то бишь для «избранных», выпекали специальный хлеб: приятную на вкус плюшку в виде фиги. Побрызганную специальным зомбирующим средством, дабы избранные больше ни на что не отвлекались, а полностью отдались труду на благо процветания… Чего? Эти сведения были не для всех.
        Максимку зачаровал рассказ Силантия, усыпанный смешными фенечками, как кулончик-фига бриллиантиками. Малец так заслушался, что не заметил, как в окно полезли сумерки.
        Экс-привратница удалилась в свою комнату пораньше, так что слушателей у Силантия теперь было двое: Максимка и его набожная несколькоюродная бабушка, тёть-Марина.
        Хозяйка кухни, баба Маша, уже минут двадцать как громыхала тарелками и судками — готовила оставшихся гостей «хотя бы к ужину», из-за увлекательной беседы забыв об обеде.
        - Остались самые стойкие! — зычно провозгласила она, ставя на бирюзово-сиреневые клеточки четыре тарелки с рыбным жарким.
        - Ой! — воскликнула Маринка. — У меня же электричка через час! Да и объедаться мне сегодня не положено, пост Рожденственский ещё не кончился!
        Умчалась. На её место вышла заспанная мадам.
        - Садись хоть ты, Аделаидушка, вместо Маруси, поешь, пока не совсем ещё остыло…
        Баба Маша была рада, что на четвёртую порцию, всё же, нашёлся кандидат. А Максимка был рад тому, что свидетелей беседы о подземелье становилось всё меньше. У него назрел к мадам вполне конкретный вопрос, насчёт одной особы, о которой лучше всего было спрашивать тет-а-тет. После отбытия Силантия восвояси, он придвинул табурет поближе к кухонному диванчику, на котором, чуть привалясь на подлокотник, восседала его закадычная подруга. Она как раз «вылизывала» хлебушком тарелку.
        - Мадам, у меня к вам конфиденциальный разговор, — начал Максимка.
        - Да ну?! Валяй, коли не шутишь… Только вот налью себе чуток!
        Она обвела взглядом кухню.
        - Мария, где у тебя рюмки?
        Ответа не последовало. Баба Маша уже успела удалиться, предварительно перемыв всю посуду.
        - Не кричите, может быть, она спит, пейте из горлышка, как обычно! — не преминул сострить Максим.
        Старуха не обиделась, послушалась.
        - Ну, выкладывай, что хотел спросить, — сказала она, приняв вальяжную позу, в этот раз опершись уже не на подлокотник, а на спинку диванчика.
        - Помните ту девушку, которая ко мне на кровать садилась, перед самой моей помолвкой? — начал Максимка шёпотом, опасаясь, что баба Маша вернётся.
        - А-а-а! Шуроня! Как же, как же, помню, мне ли не помнить своих агентесс! Тебе она понравилась? Забыть не можешь?
        Максимка вспыхнул.
        - Вы меня не поняли, я не об этом, у меня Кристина есть…
        - Тогда к чему этот вопрос?
        - Я к тому веду, что она с виду, вроде, не пропащая, должна в меченых ходить, с кулоном и во всём холщёвеньком…
        Мадам села совершенно прямо.
        - Понимаю, тебя гложет любопытство по поводу её румяных щёк и шикарных нарядов…
        - Именно!
        - А ты не так прост, ты даже умнее, чем мне казалось в последние дни… Прогрессируешь, ядрёна вошь!
        Она снова схватилась за флягу.
        - Умоляю, не пейте больше, — яростно прошептал Максимка, — вы же знаете, чем это кончается…
        - Хорошо, пока не буду, поливай, только пошустрее, а то могу не выдержать…
        Максимка устроил привратнице допрос скороговоркой и выяснил, почему Шурочка Воронина так шикарно выглядела и так свободно себя вела, ни грамма не будучи пропащей. Во-первых, ей в преисподней вообще не место, ибо не воровка она, слямзить кусочек хлебушка с голодухи — не преступление. Во-вторых, она сильно нравилась мадам, и после первой же ссоры старухи с дочерью, с болотной принцессой Анной, ещё сто восемьдесят лет назад, сделалась той как родная.
        - Баловала я этого ребёнка и буду баловать! Она чище Анны, ибо в меньшем грехе родилась. В моё отсутствие Силантий ею занимается, так что по-любому не пропадёт моя Шурочка, а когда придумаю, как её оттуда вытащить, не буду колебаться ни секунды… — сказала бывшая привратница, снова отхлебнув из фляги, тем самым дав понять, что беседа чересчур уж затянулась.
        - Подождите! Ещё один вопрос, последний! — заволновался Максим. — Сколько денег или… энергии… уходит на содержание подземных жителей? Я хотел бы узнать поточнее, желательно в цифрах…
        - В цифрах не скажу, но то, что ты видел сегодня на столе, на одного-единственного стажёра, то бишь колдуна, тратится, причём, в год, а их — тысячи тысяч, и учёба длится несколько лет. Гарри Поттер твой младенец по сравнению с этими ублюдками…
        - Как их отличать от верхних?
        - Специальное свечение от них исходит, если кто умеет различать — сразу видит.
        - У некоторых этот дар от рождения!
        - Не у всех, не у всех… То, что ты даром сейчас назвал, имеет другое определение: мерзость!
        - Тёть-Марина вас всему этому научила?
        - При чём тут она! Я и без неё это знала, ещё сто восемьдесят лет назад, монахиней я была… Не помню только, какого монастыря, даже имя вот забыла…
        - А потом что приключилось?
        - Бесы взяли в оборот… Стр-р-рашные! Прикинулись такими сладенькими мужичонками, набожными… До мужского пола я всегда была охоча…
        - Мне о кобеляже рано знать, сами говорили!
        - Ладно, не буду, да им не я сама была нужна, а моя сила… На меня-то тратиться не надо было изначально — я и сейчас похлеще их фокусы выделываю!
        - Расскажите, в каких именно помещениях обучают разным фокусам.
        - Никак, опять намылился туда? Не советую!
        - Не намылился, а просто спрашиваю… Интересно же!
        - А мне плевать… Плевать… Плевать…
        После нового, затяжного, как прыжок парашютиста, глотка, мадам окончательно вырубилась, в очередной раз «выпала в осадок», отъехала, отбыла в другую реальность, так что беседовать с ней было бесполезно.
        А тут ещё и лампочка на потолке, которую не так давно хотели заменить хрустальной люстрой, стала намекать, что пора кончать посиделки, а то она за себя не ручается. И таки выполнила угрозу! Мигнув ещё раз пять, для порядка, в качестве предупреждения, она тоже вырубилась, последовала примеру бабки, оставив Масю в темноте.
        Хорошо, что темнота не была кромешной. За окном, как-никак, горели уличные фонари. Хотя, и те вдруг замигали, почему-то дружно и… Все погасли! Как один. Напрочь.
        Фигасе, подумал Мася, такой романтики, он, вроде, не заказывал… И всё равно можно было что-то видеть, так как Луну никуда не денешь, тем более в безоблачную ночь. Тем более что снега кругом навалило — отражает он лунные лучи, хотя, конечно, слабенько… Не успел он проронить такую мысль, как Луна, типа обидевшись, тоже погасла. А ведь только что не было ни облачка. Украли её, что ли?
        Звёзды, конечно, тоже могут что-то освещать… Но как! От их света толку ещё меньше, чем… Ой! И звёзды куда-то подевались… Масе стало жутко. Он бы ещё больше перепугался, если б не старухин храп. Тот успокаивал. В принципе, чего бояться? Можно ощупью, тихонько выйти из кухни, так же ощупью найти своё койко-место и улечься. И зубы чистить не надо! Хоть в этом плюс.
        Максимка встал с шаткого табурета и уже, было, направился к двери. Как вдруг!.. За стеклянной дверью, где миг назад была точно такая же темень, как и на кухне, задвигались светящиеся красноватые силуэты. Их было несколько.
        Затем от группы отделился один, самый яркий субъект. А остальные как бы погасли — исчезли напрочь, по примеру луны со звёздами.
        А тут и дверь сама отворилась… Как в пошлом ужастике!
        Максимка ломанулся будить мадам, но… Застыл на полпути. Оцепенел. Не смог двинуться дальше…
        Хорошо, что лампочка вдруг починилась, сама по себе, а то неизвестно, чем бы дело кончилось.
        Тот, кто без спроса вошёл на кухню, выглядел вполне прилично: современно одетый парень лет двадцати, без верхней одежды — видно, в сенях оставил. Как пить дать, баба Маша сбегала в сельсовет, вызвала монтёра, потому и не слышно её было так долго.
        - Вы электрик?
        - Свет — моё хобби, обожаю свет…
        Незнакомец уселся — в довольно свободной позе! — за бирюзово-сиреневый стол, стал шарить по карманам в поисках чего-то.
        - У нас не курят!
        - Но зверски пьют?
        Он кивнул на спящую мадам.
        - Эта дама в гостях, ей можно…
        Парень улыбнулся, вскочил, подошёл к Максимке и… Стал его обыскивать! Типа шарить по карманам. И самое ужасное: закричать не удавалось, не говоря уже о том, чтобы драться.
        - О, да ты и сам горький пьяница!
        Незнакомец вытащил из Максимкиных карманов все четыре бутылочки, с помощью которых тот собирался тайно пользоваться шкафом, стоящим в гараже.
        - Отдайте! Это не то, что выдумаете, я совсем не пью, это… Эликсир!
        - Да? — изумился электрик. — Тогда тем более возьму, обожаю эликсир!.. И у гостьи явно избыток спиртного…
        Он подскочил к храпящей мадам, отобрал у неё флягу и, пошарив по карманам юбки, ещё две бутылочки достал — зелёную, и красную!
        Старуха даже не шевельнулась.
        Набив карманы, гость ещё и воспитывать стал:
        - В следующий раз, когда захочешь что-то хорошенько спрятать, прячь в туалете!
        Максимка заржал.
        - Сами хорошо бухаете, а денег нет — так и скажите! Вон, даже чужими зубными эликсирами не брезгуете!
        Парень, вроде как, обиделся.
        - Если я свет ремонтирую, мне иногда положены сувениры. Что бы ты без меня делал, а?
        - В штаны бы наложил! Вот как ты сейчас наложишь, если баба Маша войдёт, она не слабачка, даст между глаз — электричество так и посыплется, да ещё и милицию позовет!
        Электрик расхохотался.
        - Какой бесстрашный! А темноты только что боялся…
        Он снова порылся в карманах, уже в своих. Достал что-то вроде старухиной машинки для слежки! Не иначе, как стажёр из преисподней, практикующийся на детях — для начала… И свечение от него шло! Хорошо, что один пожаловал, а не с другими… хм… учениками.
        «Стажёр» пощелкал кнопочками, дал посмотреть экранчик. На нём возникли коридоры, сплошь выложенные шершавой плиткой. Между плиточками, как обычно, мерцало пламя.
        - Вот, где в принципе, должно быть страшно!
        - Там не так уж и темно…
        - Облицовка коридоров непрочная, хиленькая, а сами прозрачные стены ещё хуже, когда рухнут — пламя ринется вовнутрь, и электрики не понадобятся!
        - Когда рухнут?
        - Все секреты — вот за этой дверью…
        Парень вывел на экранчик дверь с двумя нолями и надписью «Туалет на ремонте».
        Глава 5. На чёрном жуке через пол-Европы и четвертушку Азии
        О встрече с электриком Мася хотел умолчать, но потом не выдержал: вдруг старуха подумает, что это он её обокрал.
        - Мадам, вчера вечером, когда вы спали, приходил какой-то алкаш, из местных, и стибрил у вас флягу, вместе с разноцветными бутылочками!
        Мадам информация не впечатлила.
        - Ммм-да? — игриво сказала она и полезла в сумку. Оттуда вынырнули новая фляга и две бутылочки. Максимка ахнул.
        - Он и меня обшарил, и мои бутылочки забрал, а это память о Свиридке-Токио и Лизе…
        - Не ссы, вот тебе ещё две!
        Страдалец этим не утешился, ему хотелось узнать о вчерашнем типчике подробнее.
        - Вы так спокойно реагируете, будто вас грабят каждый день! — продолжил он заунывным тоном.
        - Миша балуется, больше некому, — пояснила старуха. — Мечтает меня поскорей в монастырь сдать, всё пробует от пьянства отучить, но… Да только ничего не получается!
        Она с большим энтузиазмом снова приложилась к горлышку.
        - Так он ради вас, что ли приходил?!
        - Да! А ты думал — ради тебя? Хотя… Как знать…
        - Он, между прочим, в темноте светился и «машинкой для слежки» перед носом у меня махал. Он что — стажёр?
        - С этим вопросом лучше к Силантию, я не имею права.
        - Он его подчинённый?
        - Скорее начальник…
        - Начальник Силантия?! Не много ли у Силантия начальников? Сначала вы, потом этот Миша…
        - Я своему бывшему заму больше не указ, да и никогда указом не была, притворялся он моим подчинённым…
        - Тогда… Как же…
        - Ладно, всё! Устала! С утра голова болит…
        Старуха приложила ко лбу мокрое полотенце, которое заботливо подсунула ей неслышно вошедшая баба Маша. Как выяснилось, та ни в какой сельсовет не ходила, а мирно спала, улегшись сразу после ужина. Она даже об исчезавшем электричестве доведалась от Максимки, уже утром.
        - Говоришь, электрик тот хулиганил?
        - Ещё как! И советовал в туалете ценные вещи держать!
        Бабу Машу как током дёрнуло.
        - Вот горе! Наверняка селом гуляют слухи о моём богатстве, какая-то пакость настучала! А я, между прочим, весь подаренный тобою скарб, Аделаида, по твоей же указке, под кроватью держу. Выходит, неправильно сделала? Надо было ночью вынести во двор и под туалетом закопать.
        - Успеешь, — промычала ещё не оклемавшаяся мадам.
        Максимка продолжил своё.
        - А этот типчик, между прочим, кое-какие секреты Главного знает, он мне на экране подземельный туалет с табличкой «на ремонте» показывал, и говорил, что именно там все секреты прячутся…
        Мадам неприлично захихикала.
        - Не удивлюсь, если узнаю, что удирать он будет через тот же туалет! Он по части трюков большой оригинал, а старый Правитель-пройдоха, тот, по слухам, сейчас за Уралом, где-то в Сибири, точнее, в Якутии ошивается. Раз так далеко занесло его, в такие некомфортные края, значит, дело серьёзное намечается! Он раньше дальше Европы, конкретно Швейцарии, не мотался… Чую — попахивает концом света… Бр-р-р!
        Она вся затряслась, снова схватила сумку, вытащила плед, укуталась.
        - Вот, теперь теплее! Как подумаю о холодных краях, так меня сразу в дрожь бросает…
        Баба Маша, всё то время опасливо глядевшая на мадам, наконец, промолвила:
        - Не пугай, подруга, я и так вся на нервах! Конец света, говоришь? И чё нам теперь делать-то?
        Мадам странно глянула на неё. Замерла.
        - Стой, Мария! А ведь делать надо! Причём срочно! Мне же вчера Силантий насчёт вас с Маринкой поручение давал, а я о нём напрочь забыла…
        В очередной раз покопавшись в сумке, экс-привратница достала две коричневые палочки. Затем, подумав, одну спрятала.
        - Одной достаточно, думаю… — загадочно произнесла она. — Неси сюда свои молодые фотографии!
        Вздрогнув и нахохлившись, баба Маша собралась было покинуть кухню. Но вдруг остановилась.
        - А эти-то, твои-то, может, спрятать куда-нибудь, а то, не ровён час, польёт их кто-нибудь чайком или супчиком…
        Она кивнула на фотки, лежавшие на столе. Мадам вскочила, забыв о недомогании.
        - Да порву я их нафик и — в печку…
        Бабу Машу снова передёрнуло.
        - Стой, не надо рвать! Говорят, когда чьи-то-фото рвёшь, привязываешь к себе того человека…
        Мадам сникла.
        - Был бы человек, а то… Мразь. И приметы тут твои ни при чём, и без примет он ко мне ещё сунется, неоднократно подкатится, нужна я ему буду, как пить дать! Я ему время от времени сильно пригождаюсь, с большой регулярностью, иначе не заманивал бы меня в своё логово почти двести лет назад…
        Она взирала на фотки с ненавистью.
        - Хорошо, сожгу целыми!
        - Погодите! — вмешался Максимка. — Если на всех этих фотках ваш главный недруг, только в разных обличьях, то, может, сохранить их стоит?
        - Зачем?
        - Ну, чтобы узнать при встрече… Когда-нибудь…
        Старуха хмыкнула.
        - Он второй раз в одном и том же обличье не является, по крайней мере, людям…
        - Ну, тогда сожгите, что ли… — согласился Мася.
        Мадам начала бросать фотки, по одной, в огонь. При каждом броске в печи возникала, будто живая, большая страшная морда и невыразимо морщилась, будто от боли. Потом исчезала.
        - Морщится ещё, скотина, будто не знает, что его в самом конце ждут ещё худшие муки… — цедила экс-привратница, запугивая отсутствующего экс-начальника.
        - Свят-Свят-Свят… — шептала баба Маша.
        Воспользовавшись заминкой, она вышмыгнула из кухни и через некоторое время вернулась с двумя потрёпанными фотоальбомами.
        - На, смотри, Аделаида, выбирай! Любую! — баба Маша принялась быстро-быстро переворачивать пожелтевшие картонные страницы, на которых, зацепившись углами за прорези, красовались добротные, фигурно обрезанные по краям фотоснимки времён эпохи развитого социализма.
        - Эта вполне подойдёт! — сказала мадам, указав на фотографию комсомолки с толстыми косами, выложенными на груди. — Сколько лет-то тогда тебе было?
        - Семнадцать, кажись. А зачем тебе такая древняя? Возьми вот эту, где я в меховой горжеточке, подаренной покойным мужем. Здесь мне уже за тридцать. Эта поприличнее будет, бери эту!
        - Нет, Силантий велел дать ему комсомолок, — торжественно произнесла мадам.
        - Что значит «дать»? — не поверила своим ушам баба Маша. — Для чего «дать»?
        - Комсомольцы-добровольцы страну когда-то поднимали, и теперь стране то же самое не помешает! Поедешь осваивать Сибирь…
        После этих слов мадам взяла коричневую палочку, побормотала над ней, и на кухонном столе возник маленький чёрный игрушечный автобусик.
        - Вот на этом чёрном жуке, Мария, и полетишь туда! Хлопни по нему ладошкой, не стесняйся…
        Баба Маша стояла с выпученными глазами.
        - Думаю, пускай малец лучше хлопнет, а то я могу силу не рассчитать!
        Максимка не заставил себя упрашивать, подбежал, хлопнул. От хлопка автобусик увеличился, примерно вдвое.
        - А ещё раз можно? — спросил малец.
        - Хлопай! — разрешила привратница.
        - Ой, нет, сначала вынеси на улицу, от греха! — попросила испуганная баба Маша. Она правильно чувствовала ситуацию, ибо сроду не пила.
        Через несколько минут Максим уже лежал на крыше огромного, допотопного, неизвестно какого года выпуска автобуса, со множеством рекламы на боках.
        - Я же просила легонько хлопнуть, а ты изо всей силы зарядил! — возмутилась привратница. — Что я теперь Силантию скажу?
        - Сейчас подумаем, — ответил Максим.
        Он встал на ноги, подпрыгнул несколько раз, отчего автобус значительно уменьшился.
        - Гы… Ты смотри, я бы не до такого не додумалась! — поизнесла мадам. И ещё раз гыкнула. И икнула…
        А через пару дней, сразу после Рождества, восьмого января утром, у дома бабы Маши, прямо посреди сельского тракта, стоял тот же чёрный автобус, только в придачу битком набитый мотоциклами. Колеса некоторых мотоциклов торчали наружу, так как некоторые окна были открыты, из чего Максимка заключил, что в автобусе, должно быть, страшная холодина.
        Силантий, находившийся рядом, нетерпеливо посвистывал и притопывал, трамбуя валенками снег. Он дожидался выхода из дома бабы Маши и тёть-Марины.
        Наконец те появились. Бывший подчинённый мадам привратницы строго глянул на пожилых подружек. Затем сменил выражение лица и произнёс:
        - Любезные дамы! А ведь вас ждут испытания! И какие!
        Подруги переглянулись, пожали плечами, почти синхронно. Они в последние годы всегда синхронно реагировали на проявления окружающей среды.
        - Испытания? На старости лет? А отдыхать когда? — спросила тихо баба Маша.
        Как ни странно, Маринка была гораздо больше готова к переменам.
        - На том свете отдохнёшь, а тут — работай до последнего, чтобы правый ответ держать перед Господом! Не профукивай время, а проживай!
        - Правильно, — одобрил ход её мыслей Силантий. — А теперь — прошу следовать за мной!
        Он пригласил старушек в автобус.
        Из окон махины через пару минут полетели их личные вещи: сумки, пальто, валенки, шапки, платки… А сам автобус стал постепенно увеличиваться в размере, хотя, казалось бы, куда уж больше. Торчавшие колёса мотоциклов втянулись вовнутрь, окна плавно и бесшумно закрылись.
        Вскоре на снегу рядом с домом бабы Маши лежал огромный чёрный дирижабль. Но и это ещё не всё. Из боков дирижабля стали вырастать крылья!
        Прошло ещё несколько минут, и Максимкиному взору предстала троица: молодой комсомолец с лицом Силантия, одетый в чёрный кожаный лётный костюм с меховой подбивкой, а при нём — две девушки, очень похожие на комсомолок с молодых фото бабы Маши и Маринки. Только в этот раз на ногах у них были не носочки старомодные и не туфельки «прабабушкинской эпохи», а наимоднейшие шкары. Да и по одёжке их теперь уже старомодными было не назвать — чисто рокерши, только без мотоциклов.
        «Внутри чёрного жука, сто процентов, зеркало имеется, с помощью которого я взрослым становился», — подумал Мася, но вслух не высказал. Вместо этого решил поиздеваться.
        - Ну и прикид! — зашёлся он хохотом. — А зачем вам столько мотоциклов, вас же всего трое? Может, и меня с собой прихватите, а то я здесь умру от любопытства, представляя вашу сибирскую эпопею!
        Силантий обнял его и пробормотал на ухо:
        - А как же школа? Мы ведь надолго уезжаем…
        Те слова, конечно же, были услышаны всеми, но отреагировала одна баба Маша, вернее, рокерша с её физиономией.
        - Здрасьте! Школу, значит, нельзя бросать, а как же я хозяйство-то своё брошу? На кого?
        Все повернулись к мадам привратнице. Та смущённо развела руками и закивала:
        - Раз надо, значит надо, возражать не буду. Мне давно мечталось пожить в деревне, не зная хлопот. Колка дров и мытьё посуды, уход за курами для меня экзотический отдых, всё равно, что для кого-то Куршевель-Муршевель…
        Бывшая зазеркальная мадам, теперь заправская крестьянка, по-владычному обошла автобус, оглядела со всех сторон. Потом цыкнула зубом и понесла уже совсем противоположное:
        - Гм… А меня вот, за каким-то рожном, не берут… Для хозяйничанья можно и людей нанять, между прочим, я бы заплатила…
        Она сказала это тихо, почти шёпотом, но Силантий расслышал, подбежал к ней.
        - Не обижайтесь, душенька, я это не со злого умысла, не чтобы вас обидеть, просто там ваше присутствие будет не к месту, из-за одной отвратительной личности, очень хорошо вам знакомой…
        Догадливый Максимка пришёл на выручку:
        - Мадам, не обижайтесь, но, по-моему, там будет горячо, и на подмогу требуются люди, которых старый болотный правитель ещё не видел…
        Мадам не унималась.
        - Дык… И меня можно было бы в соплюшку превратить… А?
        Силантий не дрогнул и на этот раз.
        - Да, но… Эти две почтенные дамы могут оказаться нужными и в их сегодняшнем возрасте, а вам придётся постоянно в девочках ходить…
        Максимка снова не выдержал.
        - В скандальных девочках! Ваш характер известен всем, дочь родную в своё время выгнали…
        Экс-привратница воздела руки к небу.
        - Да сколько ж можно мне одно и то же вспоминать? Я — мать! Мне видней, что для дочери лучше, кабы не знала наверняка, что ей будет хорошо впоследствии, не обошлась бы с ней столь сурово. Я нарочно гнала её прочь, подальше от мерзейшего подземного болота, хотя и разрывалось материнское сердце…
        - А-а-а… Понятно, — вздохнул Максимка, — нашли удобный повод?
        Тут, как по заказу, из дома вышли заспанные Юра с Лялей. Они всю ночь выясняли отношения, а потом, знамо дело, отдыхали в своём стиле.
        - Что такое? Что за агрегат? Снова тещёнькины шуточки? И кто это к нам идёт? Никак, колядовать?
        Все глянули в ту сторону, куда смотрел Юра. На не очень-то далёком белом горизонте показались три ярко разодетые персоны — двое мужчин и женщина. Шли они невероятно быстро, будто летели, строго в направлении чёрного «жука», и уже через минуту стояли рядом с Силантием, энергично беседовали с ним. Слов почему-то не было слышно.
        Одним из странных гостей оказался «электрик» Миша! Чудные шмотки на нём в этот раз, подумал Мася, как из предновогодней лавки, видно параллельно в детдомах и садиках подрабатывает, массовиком-затейником. Косит под простачка, а сам, вишь, начальник Силантия! Бабка трезвая была, когда такое говорила… Ну да, точно начальник, раз бывший старухин подчинённый теперь уже к его руке прикладывается. Больше ни к чьей руке не приложился, только к его… А ведь там ещё и женщина, одетая не хуже…
        Максимка подошёл к мадам, потеребил рукав её вытертой шубы. Старуха по привычке в бомжовенькое рядилась.
        - Кто это рядом с Силантием?
        Бабка хотела цыкнуть, но сжалилась и пояснила.
        - Мишу узнал?
        - Да.
        - А другие двое — Ольга и Георгий.
        - Тех впервые вижу.
        - Коли видишь — уже круто! Не всем такое право право дадено…
        Максимка глянул туда, где спорили Ляля с Юрой. Князь что-то доказывал супруге, кивая в сторону гостей, а та только хохотала:
        - Пить меньше надо, тогда и мерещиться не будет!
        - Маринка с бабой Машей при всём этом не присутствовали, ибо снова спрятались в автобусе-мутанте, по команде Силантия…
        Вскоре гости ушли, той же дорогой. Но почему-то за ними следов не осталось, а снег был пушистый, ещё не успевший заледенеть, за ночь его порядком навалило.
        Настал момент, когда чёрный жук-самолёт, выдвинув дополнительную пару крыльев, в сумме их четыре стало, взмыл в утреннее небо, на миг в точку превратился, а затем и вовсе сделался невидимым. И нескольких секунд не прошло! Бывший автобус, расправив крылья аки пчела, помчался куда-то за Урал, неся на борту двух старых комсомолок и их временного вожака Силантия. Остальные вернулись в дом.
        Глава 6. Мадам и её Петербург
        Ударить ретро-мотоциклом или крутейшим байком по бездорожью любимой родины Максим всегда мечтал, потому и клянчил, чтобы его тоже взяли на борт жука. Ну, не взяли, так не взяли. Не очень-то и надо было. Многие вообще не знают про Сибирь, а папа Юра — тот в последнее время только мамой Лялей занят, остальные как бы умерли. Хотя, с утра не преминул полюбопытствовать:
        - Стоп! А куда это наши матроны, переделанные в комсомолок, так поспешно рванули с малознакомым мужчиной? Не знаю, как насчёт бабы Маши, но на тёть-Марину явно не похоже.
        - На экскурсию по СНГ! — радостно выкрикнул Мася.
        - И надолго?
        - Да как сказать, если уж Силантий за что-то взялся основательно, то дело это длинное… — сказала экс-привратница, взяв пятый кусок торта. — Пусть прокатятся подружки, а то кроме Питера и Ленобласти, поди, нигде и не были…
        Отхлебнув из блюдца, она с улыбкой добавила:
        - А я мальца побалую, покажу ему свой Петербург…
        Максимка расцвёл, так как был уверен, что на прогулке той скучать не придётся.
        После очередного дежавю, после авральных сборов Юры с Лялей в коммуналку, прозвучала долгожданная фраза:
        - Ладно, Мася, мы поехали, а ты потом своим ходом доберёшься. На маршрутке.
        - Не впервой!
        Мадам сделала как обещала, в тот же день вывезла Максимку в город. Для начала прошвырнулись по Невскому. Мимо них, несмотря на раннее утро, торопливо шли не менеджеры с секретаршами, и даже не туристы, а вроде как живые манекены, вроде как с очередной театральной выставки: мещанки с полными корзинами еды, крупные и мелкие чиновники в цилиндрах. Даже один поэт попался, бормотавший какую-то фигню. Умора! До Максимки дошло: они в другом веке, скорее всего в девятнадцатом. Глянув на вывески, узрел старинные надписи.
        - А нельзя весь этот сброд убрать? Погуляли бы спокойно…
        - Убрать?!
        Старуха растерялась.
        - Вроде, не жестокий мальчик, а такое говоришь. И потом: куда я их уберу? Специальной клетки у меня для них нет. Перенесёмся в другую эпоху, пожалуй, там не так суетно…
        Секунды не прошло, как по Невскому уже не чиновники бежали, и не поэты с гусиными перьями за ушами разгуливали, а, чуть вразвалку и с прискоком, шествовали мужики в кафтанах петровской эпохи. Те тоже выглядели смурно, но количеством явно уступали предыдущим. Толпа значительно поредела.
        - Это что, восемнадцатый век?
        - Да.
        - А только что был девятнадцатый?
        - Да.
        Привратница типа замечталась. Видать, нахлынули воспоминания.
        - Интересных личностей увидим? — дёрнул её за рукав Максимка.
        - Мой интерес тебе известен — хочу встретить кого-нибудь, кто знает меня и окликнет по имени. Но для этого необходимо вернуться в девятнадцатое столетие, ибо, хоть и родилась я в восемнадцатом, но теперешнюю внешность имела уже в следующем веке. Ты не против возвращения? — спросила мадам, подмигнув.
        - Как скажете! Мне тоже надо знать, как вас зовут, а то сегодня в маршрутке брякнул «мадам» — все чуть не упали…
        Дошли до угла Малой Садовой, сели на скамейку. Скамейка тёплой оказалась, несмотря на январь-месяц. Рядом присела торговка куриными яйцами. Вынув из корзины одно яйцо, она обратилась к старухе:
        - Благословите, мадам привратница!
        Старуха, ничуть не удивившись, превратила яйцо во взрослого петуха. Чёрного!
        - Благодарствуйте, прошу дальше… — тоном близкой знакомой сказала торговка.
        Мадам превратила петуха обратно в яйцо, которое торговка положила в чёрную коробочку. У неё в специальном утеплённом мешке была куча пустых разноцветных коробочек: не только чёрного, но и оранжевого, и белого цветов.
        Операция «яйцо-петух-яйцо» была проделана много раз, пока не закончились яйца. Вместо петухов иногда возникали куры. Куриный случай считался неудачным, после него яйцо отправлялось обратно в корзину. Когда торговка ушла, Максим спросил:
        - Зачем ей эти превращения?
        - Для выгодной торговли. Заранее зная, какой петух вылупится, чёрный, рыжий или белый, она может продавать меченые яйца по цене полпетуха каждое, не заботясь о высиживании и выращивании цыплят. Владельцы петушиных салонов гребут их оптом. — Но им-то самим приходится вылупливать и выращивать, в чём же их-то выгода?
        - О! Ты как всегда проницателен! Гений! До вылупления они устраивают что-то вроде «угадайки»…
        - Какого цвета петух из какого яйца получится?
        - Да! Ставки в той игре высокие, даже выше, чем на самых престижных петушиных боях! — высокопарно отметила мадам.
        Максимка пожал плечами.
        - У торговки выгода, у владельцев салонов бизнес, ну, а вам-то что? Эта баба вам даже не заплатила!
        Старуха хихикнула.
        - Она платила мне усердным бдением за шкафом и прекрасным уходом за ним. Всю семью заставляла зеркало протирать, ежедневно! Жаль только, что и она имени моего не знает… Пойдём-ка к Зимнему дворцу, может, там кого-нибудь из знакомых встречу…
        С этого момента старуха предпочла передвигаться рысью. Максимка, снова еле поспевал. Нырнув под арку, оказались на Дворцовой площади.
        У входа в Эрмитаж в это время обычно колосится изрядная очередь — ведь зимние каникулы в разгаре, шутка! Но, поскольку век был девятнадцатый, очередь не визуализировалась — царский музей функционировал только по специальным приглашениям, а посетители, нарушавшие дресскод, не впускались даже по той солидной бумажке. Пришлось вернуться в современность, пропитать площадь её духом…
        Дух современности тоже не гарантировал молниеносного проникновения в залы, но, по крайней мере, дресскод посетителям уже не требовался. Цыкнув на милиционера и слегка загипнотизировав его, бабка растолкала очередь. Буквально втащила Максимку в холл, где имелась другая очередь, всего человек десять, уже к кассам.
        - Давайте хоть немножко постоим, для приличия, ведь эта очередь не длинная…
        Мася боялся, что старуха окончательно войдёт в раж и их вышвырнут, не смотря на весь гипноз и прочие ухищрения. Та согласилась. Теперь необходим был отрезвляющий допрос.
        - Мадам, а всё-таки: зачем старого Правителя в Сибирь понесло?
        - Толком не знаю, Силантий выяснением занимается. Ты бы лучше о новом расспросил, он, в принципе, хороший мальчик, умный, хоть и даун, талантливый изобретатель, не вор, лично мне он очень нравится, не смотря на плохой характер. Не ревнуешь, часом? — мадам хитренько прищурилась.
        Мася почувствовал, что ревнует, но решил не показывать этого.
        - С какой стати я должен ревновать? Вообще-то, по данным ЮНЕСКО, недавно был Год Дауна, учёные утверждают, что из дауна можно постепенно сделать полноценного человека, надо только создать ему человеческие условия…
        - Совершенно верно! И у нашего дауна условия будьте-нате, и сестричка, приводившая его на кастинг, тоже даун, штучка ещё та…
        Очередь, наконец подошла, нужно было брать билеты и направляться вдоль длинных коридоров к залам.
        Ну, а в залах, знамо дело, мадам опять расслабилась, стала куралесить. Начала с того, что сделала Максимку своим туристом, понесла всякую ахинею о картинах. Что тут же привлекло внимание пожилой смотрительницы.
        - От какой вы турфирмы? Прошу показать лицензию на право ведения экскурсий!
        Мадам, конечно, могла и её загипнотизировать, но, видно, посчитала ниже своего достоинства. Под её взглядом любая блюстительница порядка приняла бы за лицензию даже кусок туалетной бумаги, однако экс-привратница захотела показать себя.
        - Объясните мне свои претензии, в чём они, собственно, состоят?! — гаркнула она на бедную пенсионерку, и той ничего не осталось, как вызвать милицию. По внутренней связи.
        Когда пришли менты, бывшая смотрительница ада начала и на них орать:
        - Раньше, помню, за билеты так дорого не брали, а во времена Петра всем посетителям мужского пола давали водку, а дамам — кофию…
        Препираясь со старушенцией и ментами, мадам бывшая привратница всё время подмигивала Масе, мол, смывайся. Слегка поколебавшись, тот так и сделал. Кудесница по-любому выкрутится, а ему в школу телегу накатать могут. Не хотелось расстраивать папу Юру.
        Инцидент происходил между Малым и Старым Эрмитажем, аккурат у Советской лестницы, поэтому куда бежать было совершенно ясно. Только вниз!
        Внизу в око впало зеркало раздевалки. Проверить его, что ли, на портальность? Поблизости не было никого, кроме усталых гардеробщиц, которые чаёвничали, сидя за деревянным барьерчиком.
        Хлебнув из зелёной бутылочки, он с восторгом отметил, что зеркало покрылось рябью. И пропустило его. С лёгкостью!
        За зеркалом была огромная ниша без дверей и окон, а в нише царила традиционная тишина. Которая внезапно разразилась храпом, да каким многоголосым! Слышалось и женское посапывание, и мужские громораскаты, будто «спали в микрофон».
        Вслед за этим раздалось кошачье мяуканье, приправленное какой-то вознёй. Мышиной? Вскоре Мася понял, что был не так уж далёк от истины: одна из стен как бы расплавилась, сделалась волнистой и почти прозрачной. Сквозь неё стали видны огромные кровати, отгороженные одна от другой ещё более прозрачными и довольно низенькими стенками, смахивавшими на ширмы. На некоторых кроватях, полусидя, возлежали разодетые как на бал дамы, с огромными причёсками, украшенными цветами и фруктами. Вокруг тех причёсок, на куче подушек возлежали кошки. Берегли съедобную часть от мышей?
        Мася про такое когда-то слышал. В восемнадцатом веке дворцовые дамы именно так и спали, чтобы слишком часто не переделывать причёску. Приглядевшись к лицам, он узнал плясуний в колготках, выделывавших коленца на его помолвке. Кто приказал им спать, да ещё и в полном обмундировании? Наверное, новый правитель. Старуха говорила, что у мальчика-изобретателя характер не подарок.
        Максимка обнаружил, что теперь находится в пространстве, сплошь окружённом прозрачными волнистыми стенами. В хвалёном междумирье?! За другой стеной мелькали вполне современные уборщицы, целая группа, и громко переговаривались:
        - Люсь, ты в новую квартиру въехала?
        - Ага!
        - А зятя прописала?
        - Обойдётся!
        - А котят?
        Раздался хохот. Потом загромыхали швабры с вёдрами. Уборщицы исчезли. Дамы с причёсками и кошками тоже куда-то подевались…
        Всё исчезло, кроме запахов. С той стороны, откуда раздавался храп, по-прежнему веяло парфюмом. С убощицких просторов — несвежими мокрыми тряпками.
        Неожиданно пространство вытянулось, превратилось в коридор. Стены снова сделались похожими на каменные. В конце коридора вдруг замаячил какой-то силует. Девичий. Изящный. Шикарно одетый. То была Кристина Лялина!
        - Ты чего вдруг такая нарядная вся? — ничего другого Масе от волнения в голову не пришло.
        - Нарядная? Это вместо «здрасьте»? — вежливо улыбнулась будущая супруга.
        - Не обижайся, я подумал, что тебе будет приятно мужское внимание…
        - Ага! Бабы любят грузить мужиков своими шмотками, вечно допытываются, надевать им рейтузы или нет… Моя мачеха такая же оторва…
        Чей то был голос?
        За спиной Кристины нарисовался увалень. Типа даун.
        Глава 7. Проект «Дерьмовочка»
        Даун подкрался незаметно.
        Кристина, услышав его голос, повернулась на каблучках и присела в глубоком реверансе.
        - Ты, что ли, новый Правитель? — спросил Максим.
        - Да! А ты кто?
        - Я — её жених!
        Даун презрительно поморщился.
        - Понятно… Голубки, значит? Тогда идите, поворкуйте в туалете, побеседуйте с моей сестрой, которая на самом деле не сестра, а программа-матрица конца света…
        Максимка посмотрел туда, куда приглашал их с Кристиной этот недоумок. Там была дверь с двумя нолями и надписью «Туалет на ремонте».
        Внезапно вспомнив Мишины намёки на необычайную секретность этого объекта, Максимка даже обрадовался приглашению. Но для порядка тоже изобразил презрение.
        - У нового правителя не сестра, а матрица, которая всё время проводит в туалете?
        Даун вроде как смутился. Тон его сделался неуверенным.
        - Мачеха нас обоих не любила, вот мы и удрали из дому, а Главный, совершенно неожиданно, обнаружил то, что я усиленно скрывал: эта девочка искусственная! Она появилась в нашей семье совершенно случайно, влетела однажды через окно. Кстати, у неё на спине пропеллер есть!
        «Даун и девочка-Карлссон», — хотел съязвить Максимка, но вместо этого сказал:
        - Теперь ты веришь, что детей находят в капусте, а не рожают?
        - Детей посылает Бог! — возмутилась Кристина.
        - Когда Бог посылает — это натюрель, а когда дочурка-матрица, жужжа пропеллером, врывается в окно — это уже чистая синтетика, — шутливо поправил её Максим.
        Даун и вовсе приуныл.
        - Умоляю, развлеките эту дуру, я никак не могу найти ей слушателей! Она каждый день сочиняет страшные истории, одна пакостнее другой, меня в них дебилом выставляет, а я не такой уж и дебил…
        Максимка призадумался.
        - Получается, что Главный поручил тебе развлекать её?
        - Да нет, просто он ей выдал самые ценные детали для строительства, думаю, для постройки новейшей модели Вселенной…
        - Типа твои смелые догадки?
        - Ага! А мне как раз таких запчастей не хватает для постройки нового Санкт-Петербурга, пока только подземного…
        - Она обещала поделиться, если ты приведёшь терпеливых оболтусов, способных слушать всякий бред? — спросила Кристина, уже не пытаясь быть деликатной.
        - Почти угадали, — нахмурился даун. — Ну что, согласны?
        Максимка с Кристиной переглянулись.
        - Что нам за это будет?
        Кристина вдруг кое-что вспомнила:
        - Обещай больше не приставать ко мне и платьев не дарить!
        Даун пожал плечами.
        - Всего-то? Я думал у вас более крутые запросы…
        - Может, и крутые, — сказал Максимка, — но мы не будем их формулировать прямо сейчас, а вот после выхода из твоего сортира — будь добр, исполни три желания, как золотая рыбка! Ты Пушкина-то знаешь, в школу-то ходил?
        Даун неожиданно пустил слезу.
        - Мне специальных учителей нанимали, понятно?
        Кристина тоже чуть не разрыдалась:
        - Не плачь, я уверена, что многие ученики завидовали тебе, все хотят на дому учиться…
        - Да не у всех получается, — авторитетно подтвердил Максим. — И невеста у тебя будет, не переживай!
        - А чего мне переживать? Я — Мастер, мне Маргарита полагается, которую я пока ещё не видел, но сестра утверждает, будто моя Рита — её ближайшая подруга. Разузнайте заодно про Риту, ладно?
        - Хорошо! — ласково сказала Кристина. — А теперь — веди к своей сестричке, мы заинтригованы не меньше тебя!
        Даун замялся. Только вы, это… О нашей встрече Главному не говорите, я не уверен, что он правильно отреагирует. Может, уволит меня, подумает, что я сплетник, идиот и разбазариватель информации. Хватит того, что сестричка к нему всё время лезет целоваться и поминутно блеет как коза: «Па-а-апа! Паа-а-па!» Кстати, он для неё — «Папа-Змей», не удивляйтесь, эту кликуху Главный ей разрешает, да и вообще носится с ней, как с… Носился бы так со мной!
        - Трудись на сатану получше — и тоже будешь называть его Папой-Змеем! — расхохотался Максимка.
        - На какого ещё сатану?! — всерьёз удивился даун.
        - Ни на какого, я пошутил, — сказал Мася. — Ну, веди нас в этот сказочный клозет!
        - Уже веду, веду-веду, стройтесь в затылок!
        Даун галантным жестом пригласил в помещение с двумя нолями сначала Кристину. Когда и Максим вошёл, он с грохотом захлопнул дверь, несколько раз повернув ключ.
        - Э-э-эййй!!! — возмутился Мася. — Так не договаривались!
        - Это чтоб вы не удрали раньше времени, — ответил даун-Правитель. — Никто не хочет слушать сказки про апендаунеров, а мне детали срочно нужны, понятно? Посидите не больше двух часиков, обещаю!
        Бить кулаками в дверь не имело смысла. Да и… Честно говоря, любопытно было узнать, кто такие апендаунеры. Ладно, два часа — не двое суток, можно и поржать над дурочкой. В компании Кристины.
        Интерьер туалета был совсем не туалетный. Всё пространство, дольно-таки громадное, было заполнено моделями планет. А около планет виднелись «спутники», большие облака, на которых тоже была жизнь… Огромное пространство поражало красотой: эффектные, сочные, искрящиеся цвета… И музычка нехилая звучала!
        Вскоре музычка пропала. Откуда-то из полутьмы выскочила девочка-припевочка с пропеллером на спинке и… С огромным старомодным двухкассетником в руке! Не очень-то нарядненькая, белобрысенькая, худенькая, в засаленных и кое-где дырявых трениках.
        - Извините, что я по-рабочему одета, не ждала гостей! Сейчас расскажу вам о себе. Только не лично, а с помощью вот этого антиквариата…
        Она нажала кнопочку на кассетнике и смылась. Из «антиквариата» полилось:
        - Дюймовочка-дерьмовочка, гадина-змеёныш, профессорская дочка — вы не поверите, но это всё одна и та же цаца. Профессорский отпрыск не обязательно мальчик, а поздний ребёнок, самый любимый, самый блондинистый, самый пушистый и зацелованный — это как раз таки я, Дюймовочка! Уау!! Кто слил профессору и его жене мою слащавую кликуху из прошлой жизни? Они мне её быстренько назад пришлёпали!..
        В прошлой жизни, и даже в позапрошлой, я была не леди, а в ещё более ранних жизнях вообще не помню, кем была — мне профессор с женой запретили про это думать. Когда я в их лажовенькой семейке родилась, они мне имечко официальное, конечно, дали, что-то вроде: «Лоредана-Аделаида-Гортензия». У иных профессоров с головой порядок, а у других — всё с вывертом. Я то длинное имечко уже не помню, да и профессор с женой его тут же забыли, стали «крошечкой» меня звать, потом перешли на «Дюймовочку». А в школе ребята сразу сказали: «Дерьмовочка круче!..»
        Кристина с Масей плюхнулись в глубокие кресла.
        - А что? Прикольненько, можно и послушать, — радостно воскликнула Кристина.
        - Хоть поржём, — согласился жених.
        Из двухкассетника по-прежнему лилось:
        - «Дерьмовочка» — супермилашка со знаком минус. Минус, плюс — какая разница? Я в этой жизни собиралась гадить не меньше, чем в предыдущих, но сначала надо было имидж идиотки закрепить, а ещё лучше — идиота мальчукового фасона. С идиота, да ещё и с мальчика, спрос нулевой. Практически…
        Когда мой братец Петя, кстати, даун от рождения, понял, что он даун, я уже пользовалась его имиджем. Даун лучше, чем просто придурок, с дауна спрос ещё меньше. В профессорских семьях дауны не изредка рождаются, «на детях гениев природа отдыхает».
        Когда не Петеньке природа отдохнула, и не однократно, я начала с ним активно дружить. Не с профессором же играть во всякие игры!
        Профессор — мой очередной биологический родитель, сколько у меня их было — полная чума, а основной мой папа в раю без отпуска ишачит Змеем-Кладовщиком. Не путать с Искусителем!
        Искуситель в подчинении у моего папаши. В раю вообще полно змей. Откуда в раю змеи, спрашивается? Либо рай не настоящий, либо змеи липовые.
        Мой настоящий папа не сволочь, не то, что профессор — тот всё сына родного хочет куда-нибудь сплавить, якобы на лечение. Пете-дауну с меня польза была не абы какая: если бы не я, его бы запихнули в дебильный интернат. Я к тому времени уже полмесяца как родилась, и жена профессора стала мужа уговаривать избавиться от бракованого ребёночка, ну, чтобы лишний раз никто не видел, как на ихних детях природа отдыхает, чтоб про профессорские выверты подольше не догадывались.
        Когда Петюне соску в рот засунули (в его-то пять годков!), когда шапочку дебильную на глазки нахлобучили (чтобы подебильней выглядел), я такую рожу в колясочке схрючила, что они оба замерли, как парковые манекены, стали переглядываться, с Петенькой единокровным меня сравнивать.
        - Неужели это заразно?! Неужели девочка заразилась?! Так у нас в семье теперь два дауна?!
        Профессор от злобы чуть монитору фэйс не расквасил.
        - Дураки мы! Надо было его ещё раньше сдать в интернат, пока он младшенькую заразить не успел!
        Потом сели, отдохнули и вот к какому выводу пришли: обе кровиночки одинаковенькие, обе вроде как дауны, поэтому, чтобы совсем бездетными не остаться, решили нас обоих в семье оставить. От греха. У профессоров недетородность позорней вывертов считается. Не без фальшивых вздохов, правда, дело обошлось.
        Мой настоящий папа не просто Кладовщик, он непосредственный начальник Змея-Искусителя. Говорят, что Искуситель не только Еву с Адамом из рая вытурил, но и многих-многих других извращенцев: за воровство, хабальство и сексуальную распущенность.
        Искуситель без разрешения Кладовщика ничего не делает, ничего и никогда, почти что никогда — в раю своя иерархия. Папа-Змей запретил ему разбазаривать райское имущество — он и не разбазаривает, по крайней мере, даром никому и ничего, ничего и никому, взяточник ещё тот, жаднее моего папаши. Одно и то же яблоко нескольким парам суёт! И фишечку придумал, чисто для отвода глаз: «Возьмите яблочко, пока никто не видит! Клетчатка хорошо целлюлит разглаживает!» При чём тут это? У Рубенса-художника в картинах навалом целлюлита — за деньги ходят смотреть…
        В раю столько вещичек можно накрысить — рук не хватает, карманы лопаются, глаза разбегаются! Можно не только фруктами взять, новейшими достижениями нечеловеческого интеллекта можно отовариться, причём, совершенно бесплатно. Поэтому моим папашей было велено Искусителю все глазки воровские в одну кучу собирать, на уценённых яблоках фокусировать. Как кто сворует яблочко, даже ещё толком не успеет надкусить, а Искуситель его хвать — и вон из рая!
        А Змей-Дискжокей, сидящий за кустом, под роялем, врубает самый позорный рэп и орёт невыносимо:
        - В муках детей своих рожать будете!!!
        Текст ни разу не поменялся. Хотя нет, один великий нобелевский лареат поимел-таки от Дискжокея эксклюзив. Он, как и многие другие, не выдержал смертельной райской скуки, сам из рая обратно на волю попросился.
        Кстати, поначалу у него дела отлично шли. Другие покойнички на тот свет ничего не тащат, а ему разрешили в виде исключения нобелевку прихватить. Но он не заценил поблажку, разъерепенился, разнюнился, расхрюкался и развонялся.
        Рай моего папы, между прочим, ничего общего с Вечной Жизнью не имеет — очередная проверка на вонючесть, перевалочный портал. Если до него жить невозможно, то в нём уже таки намаешься по полной: засахарят тебя там, заванилят, засиропят, замусюсюкают, заколыбасят. Если всё это выдерживать лет пятьсот, то продвинешься ещё дальше — туда, куда все райские поголовно мечтают пролезть, отдельной самоуправляемой тарелкой полететь.
        - Пятьсот лет! Надо же! — вздыхал над карамельно-мятно-безалкогольным пуншем райский пленник. — Адам не захотел терпеть, так почему я должен?!
        Короче, нобелевец сник и завонял. Он реально осознал, что до рая было жить гораздо легче, во всех смыслах, а тут — ни лаборанточек, ни сауны в подвале института, ни денатурата в колбочках, ни пива «Стэлла Артуя». Короче… Ужас!
        - До тарелкодрома далеко, — рассуждал посахарённый узник рая, — никакой премии на такси не хватит! Да и тарелок может не хватить, вдруг зря поеду…
        Тут нобелевский ошибался: из имеющихся на тарелкодроме семи тарелко-блюдец-НЛО активно вылетали в Вечность только два, а остальные пять хронически простаивали. Из-за таких, как он.
        А Змею-Искусителю от страдальца большой прибыток был: он ему тайком от Папы-Змея рюмку за кустами наливал, где рояль. Он не боялся ничего и никого, никого и ничего, кроме недостатка денег. Но никакая премия не бесконечна, пусть даже нобелевская.
        Как пронюхал Искуситель, что у ванильного грустилы денежки закончились, так сразу стал издеваться, яблоко по четыре раза в день предлагать: в завтрак, в обед, в полдник и в ужин. А когда узнал, что тот демонстративно из рая просится на волю, вышвырнул его вон и без яблока.
        А Дискжокею приказал побольнее нобелевца кольнуть, поунизительней унизить.
        Детей рожать нобелевец не собирался, он их терпеть не мог, поэтому и отходняк ему придумали с поправкой:
        - Голубей кормить будешь!!!.. В муках!!!
        Лауреат сначала ничего не понял. Вернувшись, он опять благополучненько родился, много раз женился, потом развёлся много-много раз, ну, и так далее, ничего особенного. Но его старая, самая-самая первая жена, неожиданно мозгами двинулась, заделалась кошатницей, а потом и голубятницей.
        Голуби жрали всё только с рынка, в крайнем случае из «Елисеевского», гадили в титановые унитазы с инкрустацией, поэтому кошатница, она же голубятница, очень скоро обезденежела, продала два «мерседеса» (свой и домработницын), всю мебельную обстановку, а также домик на Рублёвке в стиле «органза», подаренный унизившим её супругом на сорокалетие. Пришлось обратно идти в суд, подавать на алименты, на повышенные. Вот тогда-то нобелевец и узнал, что такое голуби…
        Глава 8. Планета апендаунеров
        Кассетник замолчал. Из полутьмы снова вынырнула работяга в трениках, дала пояснения:
        - То была история под названием «Лауреат и голуби»! Хотелось бы отправить её на радио. Понравилась или…
        - Конечно, безумно интересно, — сказал Максимка, — только братец твой обещал про апендаунеров.
        - Момент! Щас переверну кассетку! — сделав так, девчонка смылась.
        - Интересно, сколько у неё их? — шёпотом спросила Кристина.
        - Какая разница, а хоть бы и сто… Мы так редко бываем вместе, — сказал Максим и попытался взять подругу за руку. Совсем забыл, что она пока ещё бестелесная. Оставалось слушать «по-пионерски», никаких обжиманцев. Кассетник, между тем, вещал:
        - Мой папа размножается усыновлением, когда хочет девочку — удочерением. Недавно плёл мне, что я его единственная дочь, но я-то знаю, что нас, как минимум, две. На одной крутейшей райской вечеринке его назвали Лжецом и Отцом Лжи, да ещё и выпили за это. Папа-Змей дико улыбался, топорщил пальцы, гладил праздничную чешую, но недоволен не был.
        Ладно, одна, так одна, Ложь ведь не живое существо. А что он Лжец — проверено неоднократно. На правах единственной дочери я беру в раю всё, что хочу, и если Папа-Змей вдруг заорёт: «Положь на место, мерзавка!» — это значит, что украденный гэджет надо срочно испытать на ком-нибудь, применить по назначению, короче, пустить в дело, раз уж своровала. А когда вслед за тем идёт добавочка: «Совсем отца не уважаешь, гадина!» — тут и на премию можно рассчитывать в самом конце.
        Когда я шарила под райскими кустами в поисках игрушек-гэджетов, Папа-Змей демонстративно отворачивался. И хвост тактично поджимал, чтобы я об него не спотыкалась. Иногда вообще хвостом обматывался, стоял, весь туго перетянутый, как беспомощная гусеница. Я нигде больше не видела, чтобы с собственным хвостом такое вытворяли!..
        Перед тем как мне лететь к профессору для внедрения в его лажовую семейку, воровать ничего не пришлось, задание сильно отличалось: я должна была не применить сворованный у Папы-Змея гэджет, а, наоборот, найти то, что профессор своровал у него много лет назад, да так ловко, что никто ничего не понял. Даже я не заметила.
        Профессор, как вы догадались, и был тем самым нобелевским лауреатом, которого за пьянку и за неспособность расплатиться с Искусителем вышвырнули вон из рая. Лауреат перед изгнанием вонял сильнее, чем обычно, поэтому Искуситель всё время отворачивался. Ну, и доотворачивался.
        В числе всяких полезных штучек, которых Папе-Змею, в принципе, не жалко, нобелевец утащил универсальный переводчик мыслей со всех земных и неземных языков. Папе-Змею его тоже, в принципе, не жалко, но пока такой хитрющий аппарат апендаунерам вреден.
        «Апендаунеры» (пошло от английского «up-and-down») — это те, кто туда-сюда мотается, и в раю им противно, и на планете не живётся.
        Кто ещё только вверх, в рай летит, то есть «аперы», те ведут себя спокойно, почти не матерятся, почти не курят, к вечной жизни готовятся, о душе думают. Зато те, кто уже выписался из рая, они же «даунеры», те — полное чмо. Им уже готовиться как бы некуда, разве что вниз лететь, непристойно вякая, в самое пекло, в болото, в какашки. По пути они много раз превращаются: то в крысу, то в белку, то в зебру, то в бегемота, а то и в червя. Кстати, носятся по кругу апендаунеры с удовольствием. Ап-энд-даун! Вверх и вниз! Чёртово Колесо придумали они, больше некому. Кому ещё качель такая в голову придёт? А что качель назвали в честь Папы-Змея, так это дико благодарны они ему, помнят, убогие, в чьём ведомстве туда-сюда мотаются.
        Я апера от даунера отличаю запростяк: дети-дауны только в даунеровских семьях рождаются, когда оба родителя скрытые даунеры. Аперовская профессура, в отличие от даунеровской, гениев ещё рожает, к ним природа отдыхать пока не просится!
        Перед тем как заново родиться, ну, после выписки из рая, нобелевец между делом поспешил на Всемирный Конгресс — пресс-конференцию давать. Забыл, что все видели, как его в гробу похоронили. Влетает он в зал, отталкивает лектора и орёт: «Други!!! Имею для вас информацию! На том свете денежки не нужны! Не смейте брать с собой! Хуже будет!!!»
        Все испугались, а потом подумали-подумали, и до конца дослушали. Покойничек подробно объяснил, как над ним в раю изгалялся Искуситель.
        После этого все толстые кубышки — банкиры, сутенёры, менеджеры манилондринга и прочие крутые — повынимали бабки из других проектов и засунули в один, для полёта в Вечность в обход рая. Потом маршировали с лозунгами: «Минуем серпентарий!», «Долой змеепоклонство!», «Не отдадим себя сахарным идолам!»
        Они были не в курсе, что без тренинига в папином Змеюшнике их в даже в Первую Вечность не пустят, не то что во Вторую или в Третью, а тут же арестуют и отправят в рай на марципаны.
        Успешно выступив на Конгрессе, покойничек обратно умер, свалился прямо на трибуне, одновременно-параллельно родившись в Москве в семье даунеровского бутылочника. Пожилой даунер-бутылочник, разбогатевший на приёме у бомжей пустых бутылок, дал сыну приличное образование, но хороших манер не привил. Он и сам в них дико нуждался.
        Выучившись в университете, защитив аж две диссертации, бывший нобелевец, ныне сын бутылочника и безработный кандидат наук, вдруг ночью видит сон: будто он великий нобелевский лауреат и закапывает райские гэджеты, да не где-нибудь, а в подмосковном лесу под баобабом.
        Бабобабов под Москвой всего лишь двойка-тройка, поэтому проблем с кладоотысканием не было.
        Среди гэджетов, найденных в лесу, было много-много нужного, как например: зажигалка для сжигания вонючих отходов, в том числе химических, на всей планете за две секунды. Далее: безразмерная дымка-невидимка, способная поглотить весь дым от сжигания вышеупомянутых отходов за один час. Был и кинотеатрик размером с компьютерную мышку — для просмотра фильмов, уже готовых и тех, которые только собираются снимать. Список можно продолжать, а смысл?
        Сын бутылочника обошёлся с папиным добром похабно: дымку-невидимку изрубил на мелкие кусочки, понаделал фильтров для голландских самокруток, зажигалку выбросил за нефирменный вид, а кинотеатрик у него украли голливудовцы, пронюхав про ценнейшую халяву. В итоге он опять остался голый-босый, со своими грёбаными диссертациями.
        От этих потрясений у бутылочника-младшего открылся третий глаз, и он начал… Гадать цыганам на улице!
        Цыгане были ему дико благодарны, от этой благодарности он cтал кормиться, и весьма успешно: обеспечил не только первую, самую-самую старую жену, кошатницу-голубятницу, но и много-много других жён, как своих, так и чужих.
        А началась эта улётная карьера не без помощи ребёнка, хотя детей он дико ненавидел.
        Как-то, сидя в вестибюле крутой гостиницы, бросая кислые завистливые взгляды на учёных иностранцев, будущий профессор увидал рыдающего цыганского мальчика. Откуда в такой гостинице цыгане, да ещё и рыдающие, да ещё и мальчики?!
        Любопытный сын бутылочника напоил маленького плаксу шампанским, еле-еле сдерживая детофобию, дал закурить, и тот поведал ему своё горе: гостиничный банщик не разрешил ему прыгнуть в бассейн! Даже один раз нырнуть не дал, вымогал сто долларов, которых пока не было, а в долг купаться он никому не разрешал, тем более цыганам.
        - И где же ты живёшь? Где твои папа и мама? — осведомился будущий профессор.
        - Папа живёт здесь, в гостинице… — признался незадачливый ныряльщик.
        - А мама?
        - Мама тоже живёт здесь, но…
        Оказалось, что у папы с мамой брачный договор был неправильно составлен. Если мама вечером приносила пару тысяч баксов, ей разрешалось войти в номер, принять душ и даже переночевать. А если нет…
        Что бывало в случае «если нет», мальчик не успел сказать, так как из бильярдной выкатился его папа, и не просто выкатился: его вывели под руки охранники. Вероятно, тоже за долги.
        Показушно испугавшись за судьбу этой семьи, забыв про детофобию, будущий профессор побежал разыскивать маму мальчика.
        Мама нашлась быстро, в близлежащем переходе, как раз брала зелёную двадцатку из рук участника научного конгресса. Участник был с толстыми линзами в очках, и линзы те мешали ему видеть, что он конкретно тащит из бумажника.
        Цыганка орала, что двадцатки недостаточно, что если все так будут подавать, её семья не выживет в такой гостинице, а из другой ей ездить на работу неудобно. Но иностранец не понимал по-русски.
        Дождавшись когда отвалит подслеповатый фраер, будущий профессор подошёл к цыганке, чтобы её показушно утешить, но вместо этого… Стал непоказушно вещать!
        Короче, благодаря вещанию бутылочника-младшего, семья цыганёнка приподнялась, нашла более хлебное место, чем пятизвёздочная забегаловка, набитая очкастыми занудами. Вот так!
        Слух о талантах вещуна разнёсся по Москве и за её пределами, к нему начали валом валить, записываться в очередь. Пришлось открыть бюро, нанять десяток секретарш, чтобы отвечали на звонки, и ещё десяток — чтобы репетировали роль будущей супруги. Всё это привело к тому, что дважды кандидат никому не нужных наук стал профессором, причём, самым настоящим — путём покупки дорогих учёных титулов. Но основную работу он бросать не собирался, так как даже сто профессоров не в состоянии иметь такие деньги, к которым он привык.
        В лабораториях профессор появлялся редко, да и то не для работы, а для шашней с лаборантками. За что секретарши его возненавидели, бросили репетировать роль будущей жены и стали все-все-все научные секреты разбазаривать. На это-то я и рассчитывала — где ж ещё мне было искать папин гэджет, как не в занюханых лабораториях бутылочника-младшего?
        Судьба суперсекретного папиного гэджета, универсального вселенского мыслепереводчика с разных языков, по-прежнему была неясна, так как профессор про него никому никогда не рассказывал, никому не показывал, на кусочки не рубил и не выбрасывал, не терял и не дарил… Хм… Странно! Честно говоря, я даже не спросила Папу-Змея, как этот мыслепереводчик выглядит!
        Изо всех лабораторий я сначала выбрала одну, самую-самую ближнюю, всего двести сорок километров от родного дома. В ней профессор появлялся чаще, чем в других, а Петеньку я туда уже сто раз возила — на такси, типа с коллективом познакомить, чтоб потом по его карточке легко было проникнуть в здание.
        Оставалось, надев любимые кроссовки-невидимки, тайно выскользнуть из дома, полететь над городом и даже ещё дальше. В лаборатории, в самом-самом первом вестибюле, я собиралась сдать кроссовки гардероб, так как в них меня могли чем-нибудь химическим полить, не подозревая, что я рядом.
        Всё было продумано до деталей, но сначала предстояло сделать контрольный вылет с прилётом назад через полчаса, для проверки истинных настроений профессора. Я не о том волновалась, что меня разыскивать станут, нет, одним дауном в семье меньше — тотальный праздник с приглашением соседей, поеданием торта и распитием шампанского. Кто будет добровольно дауна искать, когда так крупно повезло в кои-то веки? Я волновалась за Петюню. «Профессура», вроде, привыкла к нему, но… Зная подлый характер даунера-профессора и его жены, тоже явной даунерши, не мешало и подстраховаться. Одно дело, когда мы с братишкой оба тайком на такси в институт мотались, а другое — когда он с ними остался один на один…
        Отлетев от дома не очень далеко, всего на десять километров, я стала потихоньку возвращаться. Подлетаю к родимому гнезду, гляжу в окно на родимом этаже… Батюшки! Ух-ты! Не прошло и получаса, а они уже опять куда-то Петеньку готовят, но уже без соски во рту, а с тарелкой торта перед носом. У тарелки — два батона хлеба, разрезанных вдоль и толсто намазанных маслом. Вон оно что! Булимию шьют ребёнку, обгадить окончательно хотят, дискредитировать на сто процентов, чтобы со всеми потрохами уже в другой интернатик сдать, для более взрослых даунов. Видимо, решили, что я потерялась насовсем, очень удачно пропала и больше никогда-никогда не вернусь!
        Петенька, конечно, кушал с удовольствием, так как его обычно голодом морили, а в это время — р-р-раз! — толстый доктор в белом халате в комнату с чемоданчиком завалился.
        - Где тут даун? — сходу выкрикнул он, а сам даже обувь не снял, хуже любого дауна.
        «Профессура» кинулась к нему, тряся купюрами, мол, забирайте срочно в интернат, там, на месте, всё и выясните! Видно, был у них ещё страх, что я не совсем пропала, что вернусь и не дам преступление совершить. А доктор был не только скрытый даунер, жучила оказался ещё тот.
        - Извините, рано денежки суёте! Тут подробный диагноз надо ставить!
        - Как это — «рано»?!
        Душегубы так расстроились, что даже судорогами пошли. Чтобы про денежки — и «рано»?! Такого мата-перемата они ещё не слышали.
        Доктор, между тем, продолжал заниматься вымогательством.
        - Вы что, не видите? Ребёнок кушает! Пускай сначала всё доест, а там поговорим!
        - Вот-вот! — забилась жена профессора, как рыба в железной сетке. — Тортовая зависимость! Булимия!
        - Жрёт с утра до вечера! — добавил муж жены профессора.
        Доктор жизнерадостно распахнул халат, и стало видно, что он совсем не толстый, что всё его тело обвито трубочками, которые шли к непонятным контейнерам с непонятным наполнением. Доктор весь обмотался трубками, как мой папа хвостом!
        Так вот почему докторишка казался упитанным: под халатом был толстый слой войлока, а под ним, в мягких плоских контейнерах, на животе, на спине и на худых боках висели… тортики! Не традиционные, не в коробках фабрики Розы Люксембург, а в виде полуфабрикатов: сухих бисквитных крошек, нескольких видов кремов, а также в виде ликёрной пропитки, которая тоже была нескольких видов. Наконечники трубочек были снабжены металлическими колпачками, а те, в свою очередь, крепились к большой магнитной бляхе, расположенной на слюнявчике. Уау!! Снять халат, надеть скафандр — и готов космонавт к полёту!
        - А войлок зачем? — удивился профессор.
        - Для звукоизоляции! — не растерялся доктор. — Крошки всасываю без проблем, а тяжёлые крема приходится подкачивать насосом. М-да… Шум насоса, как вы сами понимаете, нарушает аппетит…
        Образовалась пауза, которой доктор не преминул воспользовался.
        - Так что же это получается, а? Я тоже даун, раз торты люблю?! Да, и у меня тортовая зависимость имеется, но это ещё не повод сдавать человека на лечение. Жена моя тоже пыталась меня сдать, но у неё ничего не вышло. И у вас ничего не выйдет, даже не пытайтесь! Дело ваше безнадёжное, уверяю вас! Переедание не грех и не болезнь, а слабость! Вот! Так что, давайте ставить ребёнку другой диагноз, а то я домой спешу, дело к вечеру клонится…
        Доктор присосался сразу к нескольким трубочкам, дав понять, что время чая с тортом наступило.
        Жена профессора мотнулась в кухню чайник ставить, а профессор схватился за голову.
        Порядок! Настала моя очередь фокусами удивлять!..
        Кассетник снова остановился. И снова из полутьмы выскочила хозяюшка.
        - Ну, чего, следующую ставить?
        - Валяй! — ответил Максимка.
        Час прошёл. Правитель-Петя не появлялся. Он и через два часа не появится, сто пудов. Это во-первых. А во-вторых… Максимке ужасно не хотелось возвращаться в школу. Пускай подольше протянется расcказ, хоть и на две недели вместо двух часов, а там… Мадам привратница передвинет время в необходимую сторону.
        Глава 9. Конец террориста
        Поставив новую кассету, Дерьмовочка хотела было снова умчаться. Но неожиданно спохватилась.
        - Забыла про самое главное: вы же не знаете, как называется радиосериал!
        - Как? — без энтузиазма спросили Кристина и Максим.
        - «Мифы и приколы райского серпентария».
        - В самом деле?
        - Надо же…
        Оба слушателя ждали, когда назойливая авторша уйдёт. Но той хотелось поговорить.
        - Я в строителях долго сидеть не собираюсь, в изобретателях тоже, после выхода на пенсию буду заниматься творчеством, как госпожа Ветрова!
        - Кто такая эта Ветрова? — снова без интереса промямлил Мася.
        Кристина встрепенулась.
        - Ты не знаешь госпожу Ветрову?!
        - А ты — знаешь?
        - Конечно!
        В ходе той незапланированной пятиминутки выяснилось, что одна только мадам привратница не помнила своего имени, остальные же насельники болотного зазеркалья знали его прекрасно. Но… Не решались произносить!
        - Во-первых, как-то неудобно выговаривать «Лукия Нектарьевна», когда можно обращаться по-простому: «мадам привратница», — сказала Кристина, — а во-вторых, такое имя можно перепутать, исковеркать…
        - Я вот своё тройное имя постоянно забываю, так как тоже вся в работе, потому и записала его на бумажке, раз и навсегда! — сказала Дерьмовочка. — Хотя лично я имя-отчество госпожи Ветровой запомнила сходу: лук — не люблю, нектар — обожаю…
        Гости рассмеялись.
        Перед тем как улизнуть, хозяйка суперсекретной лаборатории провозгласила:
        - Через полчаса жду вас на чаепитие! После него — просмотр кино о моём новом изобретении. По сравнению с наипоследнейшим проектом, проект «Планета апендаунеров» блекнет…
        - Да?! — обрадовался Максим.
        Можно было, наконец, надеяться, что время, проведенное в сказочном клозете, окупится сторицей.
        Хозяюшка включила маг. Тот, старомодно шипя, заработал. На уши легла история о бесславном конце профессора-террориста.
        - Увидев меня на фоне звёздного неба, профессор с женой почему-то не удивились. После докторских приколов мой фокус их совершенно не потряс! Они даже будто бы ни грамма не расстроились, а наоборот, стали дико радоваться, снова показушно, чисто для соседей, что у них теперь опять два дауна, две кровиночки, так что нечего мелочиться и разбазаривать детей по интернатам!
        Доктор махнул на всё это рукой и грустно удалился, на дорожку затянувшись тортиком из трубочек и наспех допив чай. Он не любил, когда портили аппетит шумовыми эффектами.
        Нас с Петюней тут же уложили спать. Мальчик засопел уже через минуту, а я всю ночь ворочалась, думала, как дальше поступать. Хорошо, что я проверочный вылет сделала, а то вернулась бы — и нет братишки!
        Бросать ребёнка одного с кровожадными профессорами было глупо, а не летать по институтам, не разыскивать папин гэджет — чревато. Папа-Змей мог не понять.
        С другой стороны, профессор, по своему недоумству, столько гэджетов полезных уничтожил, что и этот мог спокойно выбросить, поломать, подарить, типа отдать даром… Чёрт! Как же он, хотя бы, выглядел, этот переводчик мыслей?
        Нет, думаю, не полечу я больше по лабораториям, а то из-за какого-то паршивого аппаратишки потеряю брата. Пусть Папа-Змей думает, что хочет, а я скажу ему, что профессор мыслепереводчик американцам продал. Пускай в Америку меня шлёт, внедряться в штатовскую семью учёных. Кстати, я в Америке ни разу не была — вот и побываю!
        Побывать-то в Америке побываю, думаю я, но только при условии, что профессура нас с Петюней ещё раньше не угробит. Кто знает, что у них на уме? Вдруг они нас отравить решили, к Папе-Змею в рай на марципаны раньше времени отправить? От даунеров ждать чего-либо другого трудно, так как даунеры хуже даунов, дауны хоть безобидные.
        Утром я не отходила от Петюни ни на шаг, а он, сопливенький толстячок, даун конопатенький, так и лыбится, так слюнки и пускает… Я растрогалась, мол, радуешься, что я тебя спасла, да? Он кивнул, но ничего не сказал, так как толком говорить не умел, мычал-гундосил только, как молоденький бычок или как старенький унитазик.
        В ушках у ребёночка с утра были наушнички. Правильно, думаю я себе, большой ребёночек, двенадцать лет, тинейджер, а тинейджеры обожают музычку слушать. Только где музычка-то? Проводочек от наушничков тянулся… к какой-то авторучечке!
        Ну, и это правильно, думаю я опять, зачем дауну музыка, а так и ручечка не потеряется, и наушнички далеко не убегут, если свалятся. Таким макаром некоторым детям варежечки к пальтецу цепляют, тесёмку продевают через вешалочку на воротничке!
        Или нет, думаю, дай, всё-таки, послушаю, что там в них, в наушничках-то в этих, интересно же…
        В ответ на мои мысли Петя радостно кивнул, будто понял меня. А я всегда была уверена, что он не полный кромешный дебил! Сняла я с него наушнички, надела себе. А ребёночек великовозрастный мне ещё и авторучечку суёт, на, мол, возьми, поиграйся!
        Взяла, не стала спорить с жертвой вчерашнего страшного покушения.
        На авторучечке были странные кнопочки разных цветов. Только собралась я нажать на красненькую кнопочку, а наушнички как заорут: «Не трогай, гадина!» Голос, вроде, был не Папы-Змея… А чей тогда?!
        Огляделась я по сторонам — никого. Странно! Снова собралась я нажать на кнопочку — и снова слышу то же самое, только ещё хлеще в два раза. Полная чума!
        - Кто тут?! — не выдержала я.
        - Я, идиотка, я!!! — раздался в наушничках хрипловатенький голосок, типа детско-подростковый.
        - Кто «я»?! — опять не выдержала я.
        - Брат я твой, Петруха, вот кто…
        - Пётр?!
        Смотрю я на него, а он снова лыбится, слюни пускает, молчит, как олух…
        Этот ужас прояснился через пять минут. Брат мой кровиночка, Петя-даун, общался со мной нормальным языком через наушнички. Грубиянил, правда, страшно, но это мелочь.
        Голос в наушничках появлялся только тогда, когда авторучечка была направлена на источник мыслей. Петеньке пришлось схватить меня за рукав и сильно притянуть к себе — пока авторучечка не уставилась ему в пузико. Тогда я, конечно, снова его услышала.
        Ура! Нашёлся-таки папин гэджет, похищенный профессором, авторучечка с секретом, которая читает мысли, да ещё и на разных языках — на всех-всех-всех земных и неземных языках, надо только знать, какие кнопочки жать. Петя, и тот не все кнопочки выучил, а я вообще в технике не разбираюсь, так что решила не трогать лишний раз, пока Папа-Змей всё не объяснит.
        Тут мне ещё подумалось: интересно, как это профессор авторучечку не выбросил? Он ведь экономить не привык, вон, сколько жён развёл! Минуточку, думаю, если профессор не жадный, значит, не такая уж он и сволочь, может, не станет нас убивать, а? Следующее же утро показало, что очень даже станет!
        Пока я в ванной умывалась, профессор заходил к нам в спальню, разговаривал с Петюнечкой. Прихожу — а мальчик весь в слезах, сопельки длинней обычного. Я сразу за наушники, мол, в чём дело?
        Оказалось, пока меня не было, подлец-профессор подходил к Петюне близко-близко, больно щипал его и ядовито шептал прямо в ухо: «Всё равно урою тебя, дебил, и сестричку твою, идиоточку, пристрою, не волнуйся!»
        Петя мне всё это мысленно сообщил и синячок показал на пухлом локотке. Я была в шоке. Что делать?!..
        Делать нам ничего не пришлось, всё за нас с Петюнечкой сделали цыгане — сами вытащили младшего бутылочника из дерьма, сами же и обратно засунули.
        Тем самым солнечным днём, утром которого он Петеньку пугал и меня довёл до истерики, профессор стоял на улице и гадал цыганам. В офисе ему обычно не гадалось — адреналин не тот, не то вдохновение.
        Для уличного шоу профессор одевался — чисто пугало, хуже любого зачуханого цыгана, зуб золотой из фольги прилеплял, серьгу в ухо вдевал, кудрявенький паричок цвета воронова крыла нахлобучивал. В таборе таких держать надо!
        Табор, кстати, тоже подвалил, не задержался, человек сорок. Всем цыганам не терпелось ясным солнечным днём узнать о своём солнечном будущем, о грядущих доходах, как в иностранной, так и в местной валюте. Цыгане так орали-голосили, что постовые милиционеры тоже прибежали, тоже целым табором, облаву им устроили. В той суете одна цыганка, не успевая расплатиться баксами, подарила нашему профессору свой шахидский пояс.
        Профессор телевизор смотрел редко — только порнуху по видео, поэтому цыган от террористов отличал с трудом, а та облава была как раз на террористов. Вовсе не на крики цыганские прибежали милиционеры, а по наводке с Лубянки. Вот так!
        Когда жена профессора помчалась к нему в обезьянник, типа отмазывать, я уже знала, что у неё ничего не получится, речь ведь шла о терроризме, но дура всё равно деньги понесла.
        Мы, конечно, могли бы под шумок и смыться, так как денег у нас с Петенькой всегда хватало. Папа-Змей мне в нужную минуту подкидывал деньгогенератор, с помощью своих агентов-осведомителей, но о них — чуть позже.
        Короче, оставаться детьми садиста-зэка нам не хотелось — в тюрьму ведь передачи носить надо. А вдруг коснулось бы мне замуж идти, несмотря на то что я даун, у кого тогда благословение брать?!
        Надо было срочно поменять папашу-зэка на кого-нибудь приличного, и я озарилась улётной идейкой: переселю-ка я профессора из милицейского обезьянника в настоящий! А там и до пекла рукой подать.
        Перед самым пеклом необходимо в шкуре какого-нибудь животного побывать, ну, хотя бы разочек, типа обратную эволюцию совершить, чтобы потом совестью не угрызаться за нарушенный закон природы. Если я, конечно, ничего не путаю! Помню, Папа-Змей что-то такое говорил.
        Зоопарк не тюрьма, передачи часто носить не надо, хватит и одного мешка корма в год. А даже если подходящего папашу там себе не найду взамен, думаю я, то хоть поиздеваюсь над профессором, метлой потыкаю. Ха! Чем иметь такого папу, лучше уж макаку или павиана гомодрила. Довольно справедливо его арестовали!
        Суд над профессором-террористом был открытый. Кроме основных свидетелей, пришли и голуби. Им хотелось посмотреть, чем дело кончится и будет ли кто-либо когда-либо платить им какие-либо алименты.
        Кошатница тоже пришла, но отдельно от них. Ей надоела семейная жизнь «де-труа», тем более что впроголодь, на одних анчоусах, бананах, курах гриль и авокадо. На правах самой первой жены преступника, она предъявила суду свои последние, уже давно дырявые колготки, штук пятьдесят.
        - Вот! Нету других! Дожила! — сказала старая кошатница, в прошлом очень активная голубятница. О голубях она уже не думала, ей бы права на алименты защитить.
        Колготки были выстираны дозой «Ариеля», но это им не помогло: заседатели схватились за платочки, приложили их вместо глазок к носикам.
        Показания главной свидетельницы, предъявившей наиглавнейшие вещдоки — древние колготки — потрясли зал. Судья вынес гуманный приговор: заменить смертную казнь через повешение пожизненной отработкой в качестве уборщика в зоопарке!
        В своём последнем слове подсудимый попросил, чтобы его, всё-таки, повесили, но его никто не послушался. Это я судью подбила на гуманность к профессору — на такое дело денег мне было совсем не жалко.
        Все признали приговор справедливым, кроме голубей. Те от жуткой безнадёги поменяли цвет, превратились в пёстрых попугаев, демонстративно, под ручку, удалились, пошли искать других хозяев. И поклялись больше никогда не связываться с кошатницами.
        Устроить папу в зоопарк дело не хитрое, а вот найти другого, там же, на месте, практически невозможно. Но только не для меня! Я давно уже присмотрела профессору замену.
        Как-то утром, перед самой школой, я заметила симпатичного шимпанзе с томиком Достоевского в руке. Шимпанзе-то шимпанзе, а «Свидригайлов» выговаривало! Что ещё меня купило — в другой руке шимпанзе держало… Английский разговорник. Ба! Да с таким папой до Америки два раза пукнуть!
        А профессор-лох, он же террорист, работая уборщиком, совсем морально опустился. Он, не то что «Свидригайлов», даже «Ведьмак» не каждый раз выговаривал — свою последнюю и главную фамилию. Когда сплошняк произносил, а когда и с перерывами: «Ведьма-ка-ка-ка-ка-ка-как!»
        Деградация была вполне нормальная, как раз такая, как надо перед пеклом, перед болотом, перед какашками. Обратная эволюция успешно продолжалась!
        Через две недели нашего профессора с трудом хватало на одну тираду в день: «Что, скотина вонючая, бздишь? Очко взыграло?» Так он приветствовал в ходе раздачи пищи ни в чём не повинных животных. Да ещё и замахивался на правах хомосапиенса! Правда, льву, тигриной клетке и крокодилу он делал исключение: не матерился, не замахивался и не заходил вообще. Всё пёр через решётку: и пищу на шампуре, и уборщицкую метлу.
        Метла выходила из строя почти каждый день, вычеты с него зарплатные росли. Кошатница в первом месяце рисковала ничего не получить из алиментов.
        Все томились этим положением, и профессор, и животные, и мы с Петюнечкой, и шимпанзе, которое уже вместо «Свидригайлов» выдавало «Очковзыграйлов», при этом дико хохоча, что с обезьяны возьмёшь.
        Но неожиданно ситуация продвинулась. Как-то утром профессор, зайдя к шимпанзе, услышал: «Хау ду ю ду, мистер Очковзыграйлов!»
        Шимпанзе тренировалось, оно хотело показать, как его будут приветствовать в Америке, когда мы все втроём, по облегчённой зоовизе, туда эмигрируем: Петенька, я и он.
        Но профессор не понял юмора, раньше времени запаниковал и запросился прямиком в болото, в кромешный ад, в ка-ка-ка-ка-кашки. Раз уж повешенным быть не пришлось. Обратную эволюцию он не согласился продолжать. Ни в какую. Наотрез.
        Я выполнила его просьбу, применив папин гэджет, возвращающий всем желающим апендаунерам их первоначальный дарвиновский вид, превратила в одноклеточное растение. Тем более что голос Папы-Змея накануне в ушах звучал, когда я этот гэджет пальцами в кармане шевелила.
        - Положь, мерзавка! — сказал мой невидимый, но самый настоящий папа. — Совсем отца не уважаешь, гадина!
        Так как он Лжец и Отец Лжи, это означало, что, отправив профессора в болото, я ещё и премию получу в конце — в виде бесплатного и беспосадочного перелёта в гости к подруге Рите, в Первую Вечность, где она жила и работала стюардессой на летающих тарелках. Ага!
        Но сначала предстояло облагородить шимпанзе. Тем же гэджетом, что я уделала профессора, я переделала и обезьяну, в апендаунера превратила, провела совсем не бoльную депиляцию, прикинула во всё американское, проверила кандминимум по английскому и по достоевской терминологии.
        Шимпанзе сунул руку в карман, а там… Паспорт с нашими детскими фотографиями! Плюс виза групповая, много-многократная, не только в Штаты, но и вообще куда захочешь, а также пачка зубочисток много-многократного употребления!
        После этого Очковзыграйлов вообще заговорил. Он приказал, чтобы переделали его фамилию на американскую. Между прочим, слово «очко» с ударением на первом слоге превращается в «глазик», по английски — «ай».
        Так и получился заграничный папа с нежно-западной кликухой «Микки Ай». «Микки» — в честь Микки Мауса, по желанию Петеньки.
        Прилетев в Америку, мы купили дом в Лонг-Айленде, сделали папаше Микки окончательную операцию по устранению мимических морщин, приобретённых в клетке в результате улыбания туристам и дикохохотания.
        Хотели также Петеньку подправить, типа из дауна в принца превратить, но он не разрешил, сказал, что Рита больше любит кругленьких, с маленькими глазками, с конопушками и с длинненькими слюнками. Говорят, такие парни в Первой Вечности нарасхват! А «существа на вешалках», то бишь особи на скелетах, Рите вообще никогда не нравились, она ведь бестелесный, почти что совсем бесформенный дух. Между прочим, у Пети с Ритой давнишняя взаимная любовь была, а я не знала.
        Короче, мы с Петюней, оба-два, в отпуск намылились, к Рите в Первую Вечность. Но тут возникло препятствие: наш начитанный по самое «не балуйся» новоиспеченный папа внезапно запросился на литературный конкурс «Большая книга». В Москву, в Дом Пашкова, на получение главной премии. Ему кто-то сказал, что признание надо сначала получать за границей, а не сидя дома, в Штатах, что без московской премии он обычный американский лох и пошлый графоман. Но мы его отговорили, сказали, что если все писателями станут, кто работать будет.
        Папа Микки Ай с огромным скрипом, но согласился…
        Глава 10. Американский писатель-фантаст Митчелл Айртон
        Профессор-террорист погиб, туда ему дорога.
        - А у кого остался мыслепереводчик? — спросил Максим, в надежде, что ему тотчас его вынут и покажут.
        Дерьмовочка замялась.
        - Мммм… Он пока что в стадии разработки.
        - Как и деньгогенератор?
        - Ага!
        - Ну, ты даёшь! Придумала всё?
        Из неловкого положения сестричку вывел Петя-даун. Двухчасовое заключение пленников туалета закончилось, и поземный повелитель, проявив небывалую для властителей мира сего пунктуальность, снова повернул ключ в замочной скважине.
        - Наслушались сказочек? Выходите!
        Попросив Кристину остаться, Максимка вышмыгнул за дверь и плотно прикрыв её, стал ржать, ибо хохотать на глазах у хозяюшки секретного техносалона было неприлично. Обидеться могла.
        - Твоя сестричка — антибиотик от плохого настроения!
        Даун растрогался.
        - Ну вот, а сначала не хотели… Странно, что другие удирали, даже чаю не выпивши. Чай у неё, между прочим, галлюциногенный, пробовать не советую, надеюсь, не пробовали ещё?
        - Своевременное предупреждение! — снова заржал Максимка.
        Его трясло от хохота ещё секунд пятнадцать. Когда истерика миновала, он душевно поблагодарил нового подземного повелителя за сеанс.
        - Слышь, а вы с ней и вправду дом в Америке прикупили?
        Тут уже и даун расхохотался.
        - Это что-то новенькое! Но если тебе верится, пусть так и будет, а то здесь от скуки можно подохнуть. Моя сестричка — второй попугай Кеша, ни дня без истории, а то и двух… О, кстати!
        Тугодум, похоже, вспомнил, зачем проявил свою пунктуальность.
        - Там тебя, наверху, госпожа Ветрова ждёт, у того портала, через который ты сюда вкатился. Хочешь, провожу?
        Максим был не готов к такому повороту. Обидно было покидать сказочную забегаловку, так и не выведав главную тайну.
        - Знаешь, пожалуй, пока останусь, проводишь меня потом. А к госпоже Ветровой, умоляю, обратись, наконец, по имени, а то она его так никогда и не вспомнит!
        Даун важно кивнул. И важно удалился. А Максим вернулся в сказочные пределы, дабы услышать новую историю. Про Америку. Тем более что хозяйка салона без этой, «бонусной», истории говорить о новом изобретении не соглашалась.
        - Раз вам так понравилась моя радиопостановка, вам за это бонус полагается! А потом пойдём слушать нуднятину о моём последнем изобретении. Это, пардон, не так интересно…
        И снова зажужжал маг-кассетник.
        - Когда мы с Петенькой во второй раз приехали в Америку, папа Микки Ай уже работал над своей новой книгой. Тема была из научной фантастики, поэтому перед написанием очередной главы он делал читку-перечитку Жюля Верна, Сержа Лукьяненко и Айзека Азимова.
        Печатался он под пседонимом «Митчелл Айртон». Почему «Айртон», не трудно догадаться: обезьяно-папой как раз были прочитаны «Дети капитана Гранта». Почему «Митчелл»: такой персонаж в той книжке тоже, по-моему, есть.
        Обезьяно-папа литературно развивался, так как не хотел обратно в зоопарк. Чтобы снова не деградировать, он поддерживал умственную форму регулярным чтением и написанием. Иногда покупал себе почётные литературные призы — в наиновейшем супермаркете, раз уж не пустили в Москву, в Дом Пашкова, на получение большой литературной премии.
        Обезьяно-папа брал призы большими пачками — на радость всем кассиршам, менеджерам, продавщицам, а также самому директору. Потом бежал домой и, задвинув шторы, позакрывав все форточки, вручал сам себе красивую вещицу типа люстру-хрусталь или настольную лампу-подсветку с бронзовой женщиной. При этом включалось всё электричество в доме. Помимо электричества горели настоящие восковые свечи. А как же — мероприятие!
        Честно говоря, то было не само мероприятие, а разминка перед ним. На ежедневной литературной вечеринке папа-шимпанзе вручал себе то же самое, что и днём при задвинутых шторах, но уже у всех на виду, при свете множества хрустальных люстр, одетый во фрак и крахмальную манишку.
        Для проведения ежевечернего мероприятия он вызывал официантиков с бокалами, миллионеров с дамочками и прочую шушеру — каждый раз человек по двести, чтобы прославиться литературно, а заодно и главный бизнес пропиарить, повыгоднее подчеркнуть.
        Главный бизнес обезьяно-папы — производство VIP-ошейников — шёл неплохо. В бизнесе папа Микки Ай преуспевал, но ему хронически не хватало писательных упражнений. Не для того он в апендаунера превращался, чтобы книжки ни одной не написать!
        Как-то раз, сидя у себя на фирме, делая различные дела, одной рукой перебирая ворохи бумаг, а другой загоняя в компьютер литературную нетленку, папа Микки Ай познакомился с внезапно прибывшим из-за границы богатым клиентом.
        Богач побывал во всех странах мира и навёз оттуда много-много разных животных, как смирного характера, так и не очень. Всем этим животным требовались VIP-ошейники, но их благодетель не знал, кому доверить такой ответственный заказ. На счастье, судьба свела его с папашей Микки Ай.
        Правда, контакт получился не сразу. На вопросы богатого клиента: «Откуда вы родом?», «Бывали ли в других странах?» или: «Много ли животных повидали на своём веку?» папа Микки Ай вежливо отмалчивался, литературно улыбался и срочняк менял тему на достоевскую. Кому охота признаваться, что его родина зоопарк?
        Но богатый заказчик-клиент не сдавался. Выслушав очередную феню про Соню Мармеладову и её дружков, он настойчиво приглашал обезьяно-папу к себе в клуб историко-географов, председателем которого являлся: «Выпьемте кофейку в уютной атмосфере, коллега, а там и дела быстрее пойдут!»
        Папа Микки Ай долго не уламывался, боялся историко-географических вопросов, особенно про историческую родину, но один раз не выдержал и… согласился!
        Богатый клиент-заказчик, историко-географ, от неожиданного счастья чуть не помешался, засуетился и заторопился. Он торопился вот зачем: хотел наклюкать обезьяно-папу до антилитературного состояния, до самой последней предрвотной икоты, постепенно развязать ему язык и выяснить степень бизнес-порядочности. Но в результате наклюкался сам. Он выпил много-много виски и, неожиданно для себя, признался, что ещё совсем недавно жил на пальме, и не один, а всей семьёй.
        Тут и папа Микки Ай расслабился, у него будто камень с души упал. Он стал выкладывать про себя такое!.. Откровенность за откровенность.
        Короче, контракт состоялся. Из-за духовного родства. Если бы не эта откровенность, кто знает, может быть, ничего бы и не получилось. Основа бизнеса — взаимоуважение…
        Договор был подписан, производство удачно запущено, денежки ещё мощнее потекли, прямо водопадом, и папа Микки Ай вдруг вспомнил, что соскучился за нами.
        Потому и обрадовался, увидев нас в дверях кабинета. Сняв чеховское пенсне и отложив в сторону гусиное перо, купленное в лавке «Pushkin», он кинулся накрывать на стол.
        На первое был супчик «Соня Мармеладова» с экстрактом солёных слёз американских путано-девственниц (за неимением аутентичных, петербургских). На второе шли расстегайчики «Лебезятников» под интеллектуальным соусом «Разумихин». Потом был десерт — желе «Свидригайлов». Желе воняло борделем и всяческими сплетнями, но зато не шло вразрез с характером любимого героя папы-шимпанзе.
        В заключение был подан и ещё один десерт, самый главный: целиковые грецкие орехи «Мечта Раскольникова». К ним прилагался комплект топориков из нержавейки работы внука Фаберже.
        Свою личную порцию орехов папа Микки Ай, ради такого случая, не ел и даже не колол топориком, а только разгрызал зубами. Потом давал их нам, гостям, предварительно вылизав ядра, которые чудовищно смахивали на мозги! Для большей гигиены он их раз по десять вылизывал.
        А потом мы с ним, так и быть, поехали в Москву — на получение главной литературной премии.
        Как и ожидалось, обезьяно-литератор в Москве сильно раскрутился, так как родился именно там, неважно, что в зоопарке, родные стены по-любому помогают. Дав журналистам интервью, он помчался на историческую родину — за лауреатами второй и третьей премий. Первую премию он застолбил для себя, а неужели, когда такие деньги вбуханы…
        Зоопарк встретил бывшего питомца поцелуями, но подхалимаж в литературе не главное, главное — талант. Бывший Очковзыграйлов на комплименты не отвлекался, а сразу поскакал туда, где сидела его пассия, макака Дунька.
        Дунька не знала, что за ней придут, а потому позволила себе расслабиться и пофлиртовать с павианом Кузей. Пришлось прихватить и Кузю на Литконкурс — для выдачи ему третьей премии. Обезьяно-Искусителю в тот момент было не до ревности. Заплатив смотрительнице Клаве, подруге детства, большую сумму, он объяснил, что бизнесменом стал, и что эти модели позарез нужны ему для демонстрации VIP-ошейников.
        Клава, жадная до денег, даже дослушивать не стала, сгребла развратную парочку в мешок и обещала при первой же встрече с журналистами подтвердить, что любовников выкрали инопланетяне…
        Лишь только был объявлен конкурс, к Дому Пашкова потянулись литераторы со всех концов Москвы и Московской области. Благодаря телевидению, приехали также питерцы, новгородцы, лондонцы, ливерпульцы, тель-авивцы, вашингтонцы и прочие русскоязычные и англоговорящие конкурсанты. Обезьяно-литератор принимал их радушно, но с натянутой улыбкой, так как все призовые места были мысленно розданы.
        С целью скорейшего отсева конкурентов, писатель-фантаст Митчелл Айртон выдал первую речь по-английски. В ней он культурно сообщил, что все премии давно расписаны.
        Англоговорящие ни грамма не смутились и не покраснели, а наоборот, как бы обрадовались, стали визитки доставать, швырять ими в трибуну. Потом начали пятиться, как раки, и кивать, как китайские болванчики. Короче, быстро рассосались, но сначала будущего благодетеля визитками закидали. Обезьяно-Литератор еле вылез из-под этой кучи!
        Каждая визитка минимум двести баксов стоила и весила от полкило. То были карточки с минимакетами музейных экспонатов в качестве брелков, с привешенными банками икры и лосося, с бутылками шампанского и водки «Абсолют». Одну из карточек чуть не перепутали с картиной маслом Шишкина. Но в основном общение прошло удачно.
        Труднее было с русскоговорящими! Те отказывались понимать родной язык, шли в бой за премию до победного конца. Пришлось усадить их прямо на пол в вестибюле, раздать по ноутбуку и заставить написать по этюдику.
        Первым этюдик закончил прозаик-трагик, но обезьяно-Искуситель даже читать не стал, а спросил прямо в лоб, мол, почему не плачете, вы же трагик, сами трагедию написали, а сами не плачете. Трагик растерялся и тут же был унижен дополнительно: «Халтура!»
        Комики-поэты тоже облажались — ни себя не рассмешили, ни публику, ни вахтёров, ни меня, за что были обозваны ещё обиднее: «Фуфляк! Юмористы… м-м-мамины!»
        Что касается пап, то Папу-Змея и никаких других пап организатор конкурса не вспоминал, по крайней мере, вслух.
        Вестибюльная толпа рассосалась быстро, но когда бывший Микки Ай выглянул в окно, ему захорошело и захотелось вызвать сильную охрану. Что он и сделал, заставив милицию очистить ипподромы от лошадей, накинуть сёдла и срочно прискакать для заключения здания в кольцо.
        Кольцо сомкнулось, но не надолго, его прорвали «маститые» — лауреаты прошлых премий и многократные призёры, а также их бывалое жюри. Пришлось им заплатить, чтобы ни грамма не надеялись и быстренько ушли. А чтобы и после не обижались, пришлось построить лично для них «Дом Пашкова-2», на 79-м километре, в городе Дрезна. Наиновейший Дворец Литературы был из новомодных суперпрочных матерьялов, с сауной, бассейном, казино и диэтическими диско-барами для язвенников.
        Потом и ещё подвалили участники — не литераторы, но тоже очень маститые. Пришлось и им построить казино-библиотеки, плюс по квартире каждому раздать в нагрузку, если я, конечно, ничего не путаю.
        Всё мероприятие, включая новостройки и охрану, обошлось обезьяно-Литератору в два миллиарда долларов, что не так уж и много за первую премию, если честно.
        Получил-таки обезьяно-Литератор крутую московскую премию, и подельники его получили — по пластмассовой игрушке и по мешку семечек — ничего супердорогого, нечему завидовать! Но раздача премий проходила без журналистов, поэтому Москвой промчались слухи, будто и за второе-третье места давали настольные лампы с бронзовой женщиной. Но я-то знаю, что всё это враки…
        Для вручения Главной Литпремии были вызваны олигархи. За незначительную мзду, всего за триста тысяч баксов, они рискнули поучаствовать в опасной для здоровья битве литераторов, но с уcловием, что данный факт не будут афишировать.
        Кстати, очень хорошо, что обезьяно-Литератор сэкономил на подельниках. Если бы Кузе с Дуней тоже перепали дорогие бронзовые штучки, то деньгогенератор поломался бы, а так он просто ойкнул, запищал и пристановился. Типа попросил перезарядки…
        Глава 11. Юность Гoго
        Хорошенько возвеличив в глазах гостей обезьяно-Литератора, так как тот являлся одним из её любимейших пап, биологических, разумеется, Папа-Змей всегда шёл вне конкурса, Дерьмовочка, наконец, повела гостей в кинозал.
        - Звуковое сопровождение ещё не готово, фильм не до конца смонтирован, поэтому комментарий будет вживую, вы не против?
        - Это даже лучше, можно будет задавать вопросы, ты же не кассетник! — обрадовался Максим. К фильму, в отличие от радиопостановки, он чувствовал реальный интерес.
        - Хорошо! — сказала Дерьмовочка, включила фильм и начала свой комментарий, который мало отличался от кассетного, разве что ничего уже не шипело и не шуршало.
        - Когда Папа-Змей стал Начальником Трёх Вселенных, в его распоряжении оказалось множество планет. И я подумала: как он сможет ими управлять?
        Мучиться таким вопросом долго не пришлось, очень скоро стали известны подробности. От кого? От Гого.
        И миллиона лет не прошло, как новые заместители Папы-Змея освоили все новые планеты. Все до единой! Гого стал хозяином одной из них. Он, как и его коллеги, прошёл нелёгкий путь: от пилота металлического ядра до большого начальника. А потом, уже после всего, поведал мне свою историю. А я теперь рассказываю её вам, пользуйтесь случаем!..
        - Погоди! — перебил рассказчицу Максим. — Он действительно стал начальником трёх вселенных?
        - Конечно! — воскликнула Дерьмовочка, будто с нетерпением ждала этого впроса. — Он может командовать и гораздо большим количеством, но Высший Разум пока не разрешает, О.К.?
        - О.К.! — в один голос сказали гости.
        Дерьмовочка взяла указку и начала размахивать ею перед экраном.
        - Пожалуй, начну с самого-самого начала, а то вы не ухватите нить повествования… Так вот:
        - Сначала Папа-Змей взорвал планету апендаунеров, предварительно превратив всех жильцов её в биомассу — чтобы потом новых вылепить из неё, уже не таких ушлых.
        После взрыва он доставил меня, Димочку, Обезьяно-Литератора и своих новых заместителей, пока ещё новорожденных, на совершенно новую, только что рождённую, ещё никем не обжитую планету.
        Лишь только свежевылепленные заместители приобрели элементарные навыки и возмужали, их обучили летанию на ядрах, в рамках проекта «Нью-Мюнхаузен», а потом каждому из них дали звание «воло», в переводе — «летучка».
        Каждому из «воло» выдали новое имя: Гого, Мого, Зого, Пого и так далее, пока не кончились алфавитные согласные.
        Но мне с самого начала больше всех понравилось одно: «Гого».
        Когда Гого и другие «воло» расселись по ядрам, отлитым новичками-сталеварами, нанятых из числа пока бесхозных заместителей, которым не хватило согласных букв в алфавите, я подумала: может, им, в виде исключения, даже пушки не понадобятся?
        И точно! Не так уж далека я от истины была. Те ядра в пушки никто не засовывать не собирался: они вдруг сами по себе стали вращаться — как волчки! — да ещё и вместе с сидящими на них «воло»! И как те только не свалились?
        Вращаться ядрам было легко, потому что поверхность планеты не во всех местах почвой обросла, оставались ещё кое-где голые площадки, с которых можно было взлетать в небо, сильно-сильно раскрутившись и победив таким образом притяжение планеты. Я своими глазами видела, как те ядра-волчки, оторвавшись от площадки, исчезали в космическом пространстве…
        Когда Гого остался один, он вдруг почувствовал, что полёт несколько затянулся. Ему стало скучно, холодно и темно, даже звёзды не радовали.
        Он стал потихоньку отчаиваться, собрался даже помирать, но… Потом передумал. Молодец!
        Летел Гого в космическом пространстве на скользком металлическом ядре, совершенно с него не соскальзывая и ничуть тому не удивляясь, так как раньше никогда на ядрах не летал.
        Вдруг он почувствовал, что ядро не такое уж и скользкое и не такое уж металлическое, и вовсе даже не холодное, и не совершенно гладкое, а чуть-чуть шероховатое, почти что тёплое на ощупь — словно деревянное. Такое, представьте, ощущение у него было…
        Помимо всего прочего, ядро сильно увеличилось в размере, так что поначалу лишь немножко расставленные ноги «ядерного всадника» постепенно растянулись широко-широко, в поперечный шпагат, что было крайне неудобно.
        Гого сменил было позу, вытянул ноги прямо перед собой, но такая поза продолжалась недолго: под ягодицами стало образовываться углубление, зад начал медленно вдавливаться в поверхность, как бы затягиваясь внутрь ядра.
        Процесс врастания в ядро был не таким уж и быстрым, Гого успел даже задремать. Когда проснулся, обнаружил, что колени вплотную приблизились к носу, а под ягодицами образовалась лужица. Причём, уровень той непонятной жидкости постепенно повышался, а края впадины расширялись. Неглубокая яма превратилась в овраг, который делался всё глубже и всё длиннее…
        Вскоре Гого нашёл себя сидящим посреди ручья и понял, что утонет, если не предпримет решительных действий.
        Ручей становился всё глубже и всё шире, а ядро, на котором он отправился в путешествие, так разрослось, что ядром его назвать уже было нельзя. Родилась новая планета!..
        Невероятно, но не успел Гого толком придумать, что ему делать дальше, как пришлось ринуться вплавь — к берегу огромной бушующей реки.
        Пока он выбирался на сушу, берег успел обрасти диковинными растениями.
        Гого упал на траву и тут же уснул, ибо ужасно устал. А когда проснулся и понял, что бояться ему, вроде бы, нечего, сильно воспрянул духом.
        Размеры бывшего ядра впечатляли Гого. Но, если честно, больше всего впечатляло его совсем другое: отсутствие темени вокруг. Куда исчезла кромешная темнота?!
        Полёт на ядре проходил в открытом космосе, и всё это время со всех сторон было темно, хоть глаз выколи. А тут вдруг такое сияние! Откуда?!
        Гого никогда не учился физике, а то бы знал, что в космосе потому и темно, что там нет атмосферы, в которой могли бы отражаться и переливаться солнечные лучи. Именно потому космос невозможно осветить, что там нет… неба!
        Но откуда всё это было знать Гого? Поэтому, стоя в лучах дневного света, глядя на голубое небо, он ощущал не двойной восторг, а даже тройной… Его посетило чудо! От этого хотелось жить и петь песни!
        Проснувшись следующим утром, Гого заметил, что поверхность планеты снова увеличилась: вчерашние ручейки превращатились в ручьи, ручьи — в реки, а реки — те, страшно даже сказать, во что превращались!
        Воду Гого использовал не только для питья, но и в качестве зеркала, смотрелся с берега на своё отражение минимум раз в день. Ну, и досмотрелся. Глянул он однажды в воду — а отражения-то нет!
        Жуткие мысли на него напали. Правда, ненадолго. Погуляв по бережку, он второй раз в воду посмотрел, и… О, чудо! Отражение снова появилось.
        Много раз заглядывал Гого в воду с бережка, пока не понял: отражение появлялось только в том случае, когда берег был совершенно голым. Если же рядом имелся какой-нибудь объект, скажем, дерево, то в воде отражались почему-то два дерева, а самого Гого не было видно. Если куст — то два куста, и так далее…
        «Что ли, я в растения превращаюсь, когда они рядом?» — подумал Гого, и то была его первая здравая мысль. Мы с вами знаем, что происходит, когда кто-нибудь думает: от головы отходят мыслеформы. Они потом летят строго вверх и образуют царство мыслей и всяческих мечтаний. Вот вам и рай!
        Сам того не подозревая, в первые же дни пребывания на новой планете Гого начал выполнять главное задание Папы-Змея: строить рай. Как? Элементарно! С помощью собственных мыслей, то бишь мыслеформ. Создавал автономный мирок, «уголок покойника», так сказать, «парадиз для отдельно взятой планетки».
        Планетка та, кстати, хоть и росла «не по дням, а по часам», но ещё долго продолжала оставаться маленькой. В связи с этим обстоятельством, Гого посетила ещё одна идея: докопаться до самой середины ядра, изучить его, пока оно ещё близко, пока диаметр планеты не так сильно увеличился.
        В общем, стал наш Гого копать вглубь планеты. Сначала из обычного интереса копал, а потом этот интерес перерос в сильнейшее любопытство… Лишь только он к ядру приблизился, к самой магме!
        Что такое огонь, Гого знал практически с рождения. Знал он также, что об него можно обжечься. Сам-то он никогда не обжигался, но видел, как другие от боли корчились. Одним словом, вряд ли полез бы он к планетному ядру, если бы знал, из чего оно сделано — практически сплошь из огня. Эта истина дошла до наивного копателя тогда, когда поздно было поворачивать назад, когда бульканье и жар вдруг оказались у самого носа. Что делать, куда бежать?! Для побега лишь один был путь — назад, вдоль тоннеля. Конечно, можно было так сделать, но… Зачем тогда было столько времени копать?!
        Получалось, что все труды бестолку. Гого снова захотелось умереть, как тогда, в холодном негостеприимном космосе. В принципе, он уже мог это сделать, так как рай уже был готов, то бишь главную свою работу он выполнил, сам того не ведая.
        К счастью, насчёт уже готового рая Гого был пока не в курсе, и это было хорошо: умирать ему строго-настрого запрещалось. Кем — он точно не помнил, но знал, что дезертировать нехорошо, когда главная работа не выполнена. Кто был его невидимый начальник, Гого понятия не имел, но явственно слышал его указания, шедшие откуда-то изнутри его тела, прямо из самого сердца…
        Пока Гого размышлял, лёжа в свежевырытой, горячей, практически раскалённой пещере, бояться ему или не бояться, умирать или не умирать, на него вдруг упал узкий лучик света. Лучик тот был ярче и красивее, чем однообразное красноватое жаркое сияние, исходившее от стен тоннеля, он очень красиво переливался — всеми-всеми-всеми вообразимыми и невообразимыми цветами, многие из которых Гого определённо никогда не видел. Оказалось, что тот лучик падал от прозрачного камешка, торчащего из стены…
        В итоге камешков там этих светящихся оказалось видимо-невидимо! Гого моментально позабыл о страхах, снова схватил лопату, стал те камешки горячеватые от стен пещеры отковыривать и в карманы класть. Ему было невдомёк, что он имел дело с алмазами, что если их ещё чуть-чуть отполировать, то разноцветное свечение стало бы вообще сказочным!
        Гого набивал карманы крупными алмазами, а огненная лава за тонкой стенкой пещеры продолжала бушевать. Она ещё сильнее разбулькалась и расплевалась.
        Один плевок пробился через стенку и угодил… Прямо на ладонь «копателя»! Тот приготовился заорать от боли, но боли почему-то не было, лишь на ладони образовалась огненная брешь, в смысле, дырка, но не такая, через которую можно подглядывать, а вся заполненная пламенем!
        Тут Гого и о камешках уже забыл, а не то, что о своих страхах, проломил стену, пошёл поближе к кипящей лаве, стал любоваться. «Что, если ногу в лаву сунуть?» — подумал он и моментально сделал так. Нога превратилась в пылающий факел! И снова не было больно…
        Окуная в булькающую, дышащую огнём массу то палец, то всю руку, то плечо, то ухо, то нос, Гого постепенно весь превращался в магму и ощущал невыразимый кайф. Чем меньше оставалось от его бывшего, «нормального», предыдущего тела, тем большую радость он испытывал. Наконец, его обычное тело совсем исчезло, он совершенно слился с магмой, растворился в ней. Но существовать он не перестал. Его радостный дух, охваченный пламенем, пропитанный им насквозь, сразу же понёсся к самому центру планеты, туда, куда он изначально стремился, где никто ещё не бывал и, честно говоря, вряд ли побывает.
        Дух Гого носился внутри огромной огненной лавины и бесконечно радовался.
        Тоннель, надо сказать, к тому времени несколько удлинился — ведь планета росла неустанно, и диаметр её рос! Осознав это, Гого вылез из внутрипланетного огненного озера, отыскал на алмазном берегу свою одежду.
        Одежда не сгорела, не превратилась в комок чёрной вонючей дымящейся массы, она осталась целой и невредимой! Больше того: все карманы были по-прежнему набиты камешками.
        На скорую руку одевшись, Гого решил посмотреться в своё отражение. Воды рядом не было, и в качестве зеркала им был использован самый крупный алмаз, который пришлось отковыривать, вернее, отбивать от стены с огромнейшим трудом.
        В алмазе отразилось не лицо, а язык пламени! Гого теперь весь состоял из пламени, но одежда, как ни странно, на нём не горела, даже не тлела. Не очень горячим было то пламя… Гм…
        Попутно может возникнуть вопрос, вполне справедливый: почему это Гого ни разу не превратился в алмаз? Ведь он так долго общался с подземными минералами!
        Честно говоря, это и для меня загадка. Хотя, есть и одна догадка: наверное, ему этого не очень-то хотелось. Хотелось ли ему в деревья и кусты превращаться? Тоже не вполне понятно. Видимо, да, потому что на поверхности планеты для него крылось больше всяких опасностей, чем в пылающем ядре. И он это инстинктивно чувствовал. И имел возможность убедиться. И довольно скоро…
        К тому времени, когда Гого вылез на поверхность «Планеты-Волчка», он нашёл там много всяческих изменений. На поверхности планеты, кроме всяческих растений, поселились и двуногие организмы…
        Гого вылез из тоннеля, весь пылающий, но в совершенно целых брюках и рубашке, его встретила толпа зевак. Они сначала сильно испугались.
        Наивный Гого бросился их утешать — на свою голову, всё объяснил, всё рассказал. Даже пару раз из огня в дерево превратился, чтобы они окончательно успокоились. Но с некоторыми особями, особенно с теми, чьи души многократно из тела в тело кочуют, причём, без всякой пользы, слишком откровенничать — себе дороже. Вот и Гого лопухнулся. В первый и в последний раз в своей жизни. Больше он таких ошибок не делал! Но о той, первой и последней ошибке, необходимо, всё-таки, подробно рассказать, чтобы другие, будущие «воло» в такие неприятности не вляпывались…
        Неприятности начались, когда жадные двуногие узрели в карманах Гого камешки. Их глазёнки сразу выпучились, загорелись ярко-ярко, ярче магмы, а ручонки принялись исполнять жамкающие движения. Гого решил, что они хотят поиграть, типа побросаться камешками, переливающимися в лучах дневного света. Бросил он им камешки… И больше их никогда не увидел! Наглые двуногие, вместо того чтобы играть, быстро-быстро поглотали все алмазы. Стоят-смотрят. Ещё просят…
        Наивный Гого ещё раз слазил в тоннель, а потом и ещё сто пятьдесят раз. Он думал, что после этого двуногие успокоятся. Но нет! Чем больше приносил он им алмазов, тем больше выпучивались их глазки. А ручонками они уже не жамкали, а дрались — сильно-сильно били друг друга по голове. Потом и на Гого накинулись…
        Гого, наконец, сообразил позвать всю толпу к реке прогуляться. На берегу драки прекратились, но не потому, что двуногие помирились, а потому, что сообща нехорошее задумали. Они прекрасно знали, что огонь легко гасится водой.
        А Гого, заметив, что драчуны притихли, решил поднять им настроение, спросил, чего бы им теперь хотелось. Не трудно догадаться, что они ответили. Наглые двуногие попросили Гого снова превратиться в пламя… Хм… Уж конечно, чтобы впоследствии залить его водой!
        Хорошо, что Гого к тому времени, если не говорить, хотя бы думать научился. Ему сразу показалось подозрительным их хитрое единодушие: чтобы целая толпа, да об одном и том же умоляла!
        Он, конечно же, сделал всё, как они просили, превратился в пламя, но с одной-единственной целью: исчезнуть для двуногих навсегда. Когда они столкнули его с обрыва, он ухитрился на лету, прямо у самой воды, превратиться в рыбу. В воде ведь полно рыб, а Гого умел превращаться в то, что находилось поблизости. Превратился он в рыбу и поплыл себе, красивенько виляя хвостиком!
        А убогие двуногие подумали, что он скончался, и такое шумное веселье закатили, что сами же чуть не оглохли.
        Коварство двуногих заставило Гого развиваться гораздо стремительнее, не прошло и ста тысяч лет, как о нём на новой планете заговорили, залепетали со страхом в глазах. Появились легенды о невидимом огненном властелине, таинственном хозяине преисподней. Все боялись Гого. И ненавидели одновременно. Страх всегда рождает ненависть, а тут ещё и момент невидимости присутствовал. Посудите сами, если кто-то правит вами, и весьма успешно, а вы его ни разу в глаза не видели, как вы будете к нему относиться?
        Глава 12. Колдун Вова держит слово
        Фильм о туповатом Гого никого не удивил: очередная похвальбушка Папе-Змею. Какой он типа обиженный всеми, да какой справедливый в гневе! И главное — совершенно не завистливый. В отличие от злобных апендаунеров.
        - Любишь своего главного папу? Типа благодарна ему? — подтрунивал Максим над хозяйкой туалета, ведя Кристину к выходу.
        - А как же! А как же! — залопотала Дерьмовочка. — Он моего брата на хорошее место пристроил, вместо дебильного интерната!
        - А почему — тут и к гадалке ходить не надо, взяли его довеском, в придачу к тебе…
        Мася был уверен, что туалетная барышня обидится, но та, как бы не заметив оскорбуху, уцепилась за гадательную тему:
        - У меня есть хороший колдун, познакомлю, если надо. Хотите? Он у Петеньки в подземном городе живёт, надоели ему верхние людишки, хочет развиваться и совершенствоваться! Петюнечка его хорошо кормит и разрешает пользоваться дорогим инвентарём…
        - Я не люблю колдунов, — сказала Кристина.
        Мася не был так категоричен, ведь он по-прежнему не понимал, зачем целых два часа с половиной болтался в чьём-то туалете, пусть даже сказочном.
        - А этот Вова хоть интересный чувачок, не занудное фуфло?
        - Как по мне, ничего особенного, но Петенька от него тащится. Хотите, быстренько кассетку про него поставлю? Там и про Риту есть, про Петину будущую невесту…
        Мася энергично закивал. Он и забыл, что обещал дауну выведать про невесту, как она хоть выглядит. Потом эту инфу, пусть и придуманную, можно будет на что-нибудь выменять. У толстого Правителя наверняка много всяких интересных игр.
        Дерьмовочка, поставив запись, снова покинула колектив.
        Антикварный маг снова выдал пачку ржачки:
        - К колдуну Вове, точно так же, как и к профессору-ведьмаку, нашему с Петюнечкой биологическому папе, пробиться на приём было не так-то просто.
        Чтобы нам в очереди не стоять, не записываться и не перекликаться, мы придумали свой хороший способ: лавочку по предсказаниям открыть перед самым домом Вовы-колдуна. А гадалкой мы Риточку нарядили, она как раз была жгучая брюнетка — чисто цыганская барышня. Мы ей подходящие шмотки подыскали, серьгу тяжёлую в ухо засунули, макияжик серьёзный сделали. После этого она принялась карты тасовать.
        Гадала Рита исправно, так как все обитатели Первой Вечности прирождённые ясновидцы. Лишь только начала она гадать, к ней почти все Вовины клиенты перекинулись — из-за её красоты. А там и сам колдун нарисовался, вышел посмотреть, кто там у него клиентов отбивает. Подошёл он к нам, а мы ему хором, Петюня, папа Микки Ай и я: «Веди, показывай, где разлом, а то она гадать не перестанет!» И показали пальцами на Риту.
        - Какой разлом, господа? — притворно удивился Вова. — О чём речь?
        - Не надо притворяться, — сказала я ему, — все знают, что вы пользуетесь тайным ходом во Вселенскую кладовку, берёте там запчасти для своей магии!
        Колдун подумал-помозговал и… повёл-таки нас к себе на квартиру! Оказалось, что часть разлома у него под кухней находилась, а часть — под спальней.
        У колдуна в квартире я чуть ногу об ночной горшок не поломала — полным-полнейший стоял, со вчерашнего дня не вынесенный. Вова извинился, мол, не его горшок, а клиентка приходила с ребёночком, мол, у ребёночка поносик был, горшочек сильно пригодился, только мамаша вынести его забыла.
        Ладно, забыла, так забыла, проехали. На фоне общего бардака в квартире тот горшок был не так уж и важен.
        - Скажите, — поинтересовался папа Микки Ай, поправляя чеховское пенсне, — а что за услуги вы здесь оказываете? Неужели же медицинские?!
        - По-другому лечим… Не по-медицински! — обиделся Вова и почему-то смутился.
        Зря смутился, мы ведь не лечиться к нему пришли.
        Папа Микки Ай строго продолжал:
        - Антисанитария у вас, батенька, чисто зоопарк…
        Молодец обезьяно-папа, сообразил, с чего начать беседу, а то мы сами как-то растерялись от увиденного пыльно-хламного богатства.
        Вова стал оправдываться, мол, зарплата маленькая, еле-еле хватает на домработницу Лизавету, которая вот уже месяц как на работу не ходит.
        - Что ж так? — не унимался папа Микки Ай.
        - Понимаете, она женщина деревенская, стесняется трогать фамильные вещи…
        Чтобы мы не сглазили фамильный антиквариат, Вова задёрнул шторы, выключил верхний свет, оставил только керосинку, спёртую ещё до перестройки, ещё у ветерана октябрьской революции.
        Папа Микки Ай ответом не удовлетворился. Оставив без внимания фамильную машинку «Зингер», помятый в двух местах медный таз (от двух последних революций!), проигнорировав резные стулья и много-много разных тапочек буржуйских с вышитыми монограммами, он стал зубами скрежетать, бровями шевелить, бакенбарды тургеневские гладить «а-ля Франц Иосиф». Супер! А мы его брать не хотели.
        Делать нечего, Вове пришлось расколоться — как грецкому ореху под топориком «фаберже», и безоговорочно капитулировать, типа рассказать нам всю правду. Для этого он нас, в виде исключения, повели ко входу в самую секретную кладовку.
        Кладовок и кладовочек у Вовы было много, и не только у него, так как Вова жил с соседями, которые никому на глаза не показывались, но это не значило, что они не прописаны. Прописка не показатель, и у не прописанных кладовок обычно уйма, и все они заперты на амбарные замки с международной интерполовской сигнализацией!
        Самая секретная кладовка Вовы-колдуна, вернее, норка, ведущая в неё, находилась под кроватью, но чтобы это понять, нам пришлось чуть-чуть понервничать. Кровать была точь-в-точь как у некоего дворника, как у Антоныча-палача, только без его сожительницы Мавры, а так — точь-в-точь. И тапочки под кроватью имелись, и в не меньшем количестве. Потому и перепутал в своё время те две стратегические койки некий Флинт, он же шпион, он же Ритин дядя.
        Однажды Ритин дядя, под видом бухаря и химического дилетанта, решил слегка пошпионить: слетать к апендаунерам в гости, пролезть к самому ядру планеты, набраться там вселенской мудрости и… Ну, и чего-то там ещё. Но перепутал, я же говорю, объекты! Решил, что если дворник утверждает, будто спит на панцирной кровати, то именно под той кроватью и находится разлом. Не знал шпион, что в России после перестройки ещё немало таких кроваток осталось! И поплатился за свою неосведомлённость. Но об этом — позже.
        - Ба! — поправил пушкинские кудри папа Микки Ай. — Да тут состав преступления! Вы говорите, что все эти тапочки ваши?! Извините, не верю! Убийством здесь попахивает, батенька! Вы убивали или, может быть, вас самого хотели кокнуть, а вы им помешали, ась? Самозащита — другое дело! Можем помочь разобраться, если хотите! Всё слишком очевидно! Для хорошего судебного эксперта здесь улик вполне достаточно!
        - Да? — зачем-то спросил Вова. Видно, время хотел потянуть.
        Обезьяно-папа закатал рукава толстовки и стал цитировать следователя Порфирия Петровича из похожей драмы «Преступление и наказание». Реакция Вовы была ништяк: он грохнул кроваткой о стенку (стенка аж затряслась), расфутболил по углам все тапочки, как свои, так и чужие, а потом сам грохнулся на панцирную сетку и заголосил:
        - Живьём не дамся!!! Живьём не дамся!!! Живьём не дамся!!! Живьём не дамся!!! Живьём не дамся!!!
        Хорошо наш обезьяно-папа к операции подготовился, основательно начитался, не то, что мы. Единственное, что расстроило: неужели он способен в суд подать или убить за ношеные тапочки?! Ну и что, что они с убиенных? Может, те убиенные хуже убийц, Вове виднее, может, он и вправду защищался?!
        Папа Микки Ай погрузился в роль по самое пенсне:
        - Видели ли вы, милейший, бабочку перед свечкой? И вы вокруг свечки закрутитесь, замотаетесь…
        Окончательная фраза была тоже от Порфирия Петровича, Вова узнал её, так как и сам ею пользовался, ещё в школе, при написании сочинений. Он успокоился, ибо понял: папе-шимпанзе не было на ком тренироваться.
        А папа Микки Ай потом и сам во всём признался. И поплакался: ни тебе писательных, ни риторических упражнений — вот уж полнедели как!
        Догадавшись о подвохе, Вова виду не подал, но ему сразу полегчало: убивать его не собирались, а сам он тоже, вроде, никого не убивал… Вроде… Под строгим взглядом шипанзе в очках он чувствовал неуверенность.
        Папа Микки Ай огласил свою версию:
        - Опираясь на сбивчивые показания и испуг подследственного, на обилие тапочек и прочих камуфляжных аксессуаров, делаю предварительный вывод: всё пути ведут к панцирной сетке, а под ней — вожделенный разлом!..
        - Сначала надо весь объект исследовать, полностью! — прорезался Петюня, хотевший и себя показать.
        Все одобрительно закивали, а Вове-колдуну пришлось обратно отодвигать кровать, расшвыривать тапочки, чтобы следствию не мешали, и начинать уже, в конце концов, искать ключ…
        Пока он искал ключ по бесчисленным карманам своих и чужих халатов, в крышку люка энергично постучали и разик-два поматерились женским голосом. От этих звуков папа Микки Ай радостно задёргался, вытащил гусиное перо, спрятанное за кавказско-лермонтовским голенищем, и стал лихорадочно записывать улики, направляя ухо к люку и одновременно приговаривая с гоголевско-плюшкинским кряхтением:
        - Ни одна драгоценная улика не должна пропасть. Упустишь — потом не обрадуешься!
        - Ага! Не обрадуешься, коли тотчас не выпустишь! Ану-ка, лучше выпускай!
        Жертва подполья была тугоуха, но достоевскими словечками владела не хуже папы-шимпанзе, лексика — чистой воды девятнадцатый век!
        Вове-колдуну пришлось ещё кое в чём признаться: из подземелья доносился голос вышеупомянутой стеснительной домработницы Лизаветы. Та всю жизнь в нанятых ходила, не только у Вовы батрачила, а её ещё в девятнадцатом веке нанимала Алёна Ивановна, она же старуха-процентщица Феди-писателя, в голову долбанутая.
        По приказу старухи-процентщицы Лизавета исполняла роль придурковатой родственницы, хотя на самом деле они друг-дружке совсем чужие были, эти бабы. Оказалось, что за солидную мзду Лизавета шастала по квартирам и базарам, тошным голосом сообщая, что Алёна Ивановна сидит дома одна, ну, чтобы не стеснялись и приходили в гости. С этим она к молодым мужикам приставала, которые посвежее, помускулистее да потопористее, поэтому все думали, что у Алёны Ивановны на дому бордель, а никакая не контора закладная. Те мужики, что поумнее, от приглашений шарахались (не хватало ещё со старухой шарахаться), а те, кто поубожее да почумнее, зарились, конечно. Вот и Родион Романович позарился, бедный студент и бешеный завистник, охочий до чужих побрякушек. Решил за счёт старушки приподняться, чтобы было чем набивать самокрутки из ненавистых учебников. Именно так он и думал, а если даже и не так, то результат всё равно получился обратный, не такой, как он рассчитывал, а такой, как старуха хотела: она давно себе наметила летальный результат, подставляясь хитрющим затылком!
        Алёна Ивановна с Лизаветой всё правильно про Раскольникова рассудили, ловко так просчитали: и что студент он никакой, и что Гамлета неграмотно цитирует: «убивать — не убивать», «имею право — не имею». У таких придурков от рождения на лице написано: «Спиной не становись!»
        Так что всё путём вышло, по заранее рассчитанному плану. Жалко, правда, идиота, сел ведь ни за что. Киллерам хоть деньги платят, а его, выходит, бесплатным убийцей наняли? Стопроцентную подставу смастерили? А он, дурак, повёлся: топор доставал, под одежду прятал. Потом сам себя чуть не загрыз, спасибо, Евангелие нашлось, от него Раскольникову-палачу малехо полегчало. Апендаунеры за Евангелие всегда хватаются, когда делишек гнусных намотают. Срок мотал он уже с книжками в руках, а то студентом читать ленился, отсюда и мысли плохие в голову лезли.
        Зачем Лизавете с Алёной Ивановной их же собственная смерть была нужна? Эти курицы позарились на клады Папы-Змея!
        Колдун Вова дал нам заглянуть поглубже, в секретный люк, в подземную кладовку, а там…
        Там у Вовы целое шоу, и аппаратура суперсовременная есть, один киноэкранчик чего стоит — любой кинотеатрик позавидует! А на экранчике том… Уау!! На экранчике мы увидели такое: дорога-дорога-дорога, серая шоссейка без указателей бежит аккурат меж пылающей магмой и адским болотом-какашками. В адских какашких булькают и харкаются бывшие даунеры (те, что потом аперами станут, набултыхавшись и нахаркавшись). Бултыхаются отпетые даунеры, ручонки к магме тянут от крайней жадности, мечтают хоть один плевок поймать, золотишком хоть один карманчик напихать, хоть оно и горячеватое.
        К золотишку приставлены две старые дежурные, готовые лупасить адских мучеников по ручонкам все двадцать четыре часа в сутки — чтоб не баловались, чтоб не обжигались магмой, короче, чтоб не брали не своё.
        Догадались, кто они, те дежурные? Нет? Лизавета с Алёной Ивановной! Мы их сначала тоже не узнали, даже папа Микки Ай не вычислил, хотя все достоевские персонажики, все девяносто штучек из трагического романа у него давно в мозгу безвылазно засели.
        Сначала экранчик только картинку давал, звука не было. Стояли эти две дежурные на обочине подземной шоссейки, руками махали, как четверосортные престарелые путаны, завлекающие дальнобойщиков. А когда вдруг звук появился, стало слышно: «Не трогать! Не хватать без спроса! Где вы воспитывались?! Кто вас учил брать только самое дорогое?!»
        Мы и тогда, если честно, ничего не поняли, подумали, может, не путаны это, а старые девы, которые боятся, чтоб не отобрали у них самое дорогое — их стародевичью честь. Но потом, опять не без помощи Вовы, дошло: Алёна Ивановна с Лизаветой у магмы дежурили, то есть, магму от адских грешников охраняли! И неохота им было, а охраняли, так как им другой работы в Преисподней «не предлoжили». Хи! Стоило затылки под топорик подставлять, Раскольникова до тюряги доводить?! Они, квочки туповатые, думали, что после насильственной смерти враз за кладом Папы-Змея шастнут, хозяйственные сумки золотом набьют, а потом воскреснут и — назад, в родную коммуналочку. Но их планам не суждено было сбыться, шастнуть-то шастнули, но… Как видите. Никто их уже назад из разлома не выпустил, они там нужнее оказались!
        Глава 13. Завещание Климпа стюардессе-тарелочнице Рите
        Получив с помощью Дерьмовочки дополнительную информацию, по его мнению — весьма ценную, Максим решил покинуть туалетное заведение и напроситься к дауну в гости. Неплохо бы в его подземном городе с Вовой-колдуном пообщаться насчёт разлома и тому подобное. Гулять — так гулять! «Школа же никуда же не убежит же», — сказал бы в этом случае Буратино.
        Но толстяк оказался на диво мелочным. Его не устраивала куцая информация о невесте.
        - Что Маргарита брюнетка и ведьма — коню понятно. Дальше-то что?
        - А самому у сестрички спросить слабо? — вздохнул Максим.
        - Слабо! Некогда мне там рассиживаться. Ваше задание было!
        - Но мы же добросовестно высидели два часа… — устало прошептала Кристина. — Тебе не хочется исполнять желания — так и скажи…
        Даун набычился.
        - Ладно, отпашете ещё полчасика — исполню три ваших желания, но чтобы инфа была подробная!
        - Тогда, в качестве бонуса, ещё и город свой нам покажешь! — крикнул Максимка, возвращаясь в клозет.
        Пришлось послушать ещё одну кассету. Дерьмовочка ликовала.
        - Когда мы с Петенькой, бывшим дауном, а нынче просто кругленьким женишком с маленькими глазками (про слюни я уже молчу!), прилетели, наконец, в гости к Рите, она выслала за нами своё блюдце из чистейшего артадия. «Немного старомодно, зато подарок дяди!» — сказала моя гостеприимная подруга.
        Рита, как и многие обитатели Первой Вечности, верила, что героический дядя Климп погиб от неисправного скафандра, но я-то знаю, что его притырили войлочной тапочкой! Это сделали апендаунеры, он сам к ним в гости напросился, выпить захотелось, вот и вся трагеть.
        Ритин дядя был тупым зловредным аферистом, несмотря на то, что жил в Первой Вечности. Дурачков везде хватает, нигде не скучно. Все, кто видели его в последний раз, утверждали, что он рванул на свою бывшую планету типа проверить, как там историческая родина, как там Атлантидочка, не вынырнула ли назад случайно.
        Версию про Атлантиду он для отвода глаз придумал, так же как и про таблицу элементов. Ему, будто бы, ночью полная таблица Менделеева приснилась. Не та, которой апендаунеры пользуются, не лысая, не с дырками, а полным-полнейшая, со всеми-всеми клеточками заполненными. Он, будто бы, собрался втихаря продать её апендаунерам. Так я ему и поверила.
        Ладно бы одного прихлопнули, а то вместе с женой Климпочкой. Вот кого действительно жалко! Климпочка ни в чём не виновата, за компанию пострадала, из-за безмозглого супруга.
        Мозгов в Первой Вечности ни у кого нет, их упразднили одновременно с деньгами. Есть мнение, что мозги мешают думать. За всех обитателей Первой Вечности, пока они сидят на месте и никуда не рыпаются, Высший Разум думает. Он им свои инструкции вдувает в специальные извилины, сделанные на заказ для каждого индивидуально. Те извилины делали не апендаунеры, поэтому на качество нареканий не было.
        Обитателям Первой Вечности не только головной, но и костный мозг удаляют (вдруг тоже думать начнёт!) и в морозильники заставляют класть, без права доставания просто так. Скелеты тоже всем удаляют, чтобы случайно мозгом не обросли, заставляют в шкафы вешать и не трогать без уважительной причины.
        Дядя Климп, из уважения к апендаунерам, и скелет свой бывшенький вытащил из шкафа, и мозги свои — из холодильника, давно протухшие, ещё атлантидской молью траченые.
        Пришлось и Рите вынимать свои мозги из морозилки, ради спасения дяди ей не лень было переться на забытую родину. Была ещё одна причина: завещание.
        Завещание Климпа было составлено из подлости, дочке бы своей, которая Климпон, не завещал бы он стрёмное месторождение артадия, лежавшее под провалившейся Атлантидой. Он знал, что Рита, даже если и не спасать его, всё равно помчится редкий металл добывать: «На ремонт подарка любимого дяди». Рита девушка аккуратная, любит ремонтировать. Он ей специально битую тарелку подсунул, после нескольких астероидных бомбёжек.
        Рита, как ни странно, хорошо помнила Атлантиду, ибо когда-то слыла там спортсменкой тарелко-метательницей. Потому её и взяли в стюардессы-тарелочницы — для работы на тарелко-блюдцах Первой Вечности. Из тарелко-метательницы она превратилась в тарелко-летательницу, а этот опыт, в свою очередь, помог ей стать пилотом-профи. Стюардессы могут и пилотами работать, когда надо.
        В итоге выяснилось, что дядя Климп, этот псевдо-Менделеев, отдал концы после жестокого удара палача Антоныча, загремел вместе с женой под старомодную кровать с панцирной сеткой. Кстати, Антоныч не всегда палач, а только когда «уыпьет» и только спросонья. Он убивает своих жертв войлочной тапочкой, плохо понимая что творит.
        А до своего неприятного убиения дядя Климп широко гулял в грязной питерской рюмочной, ну, и с непривычки немножко задолжал. Его веником пытали не из-за таблицы Менделеева, а требовали денег за пять бутылок водки, выжранных на халяву. Потом заперли на ночь в рюмочной, где он собирался томиться до утра, в преддверии более страшных пыток…
        Была глубокая ночь, когда сквозь форточку к нему проникло привидение — тайный осведомитель Папы-Змея и его советник в логове апендаунеров. Привидение помогло Климпу с Климпочкой избавиться от скелетов, ну, чтобы в форточку смогли пролезть, а также вынуло обоим бесполезные атлантидские мозги, ну, чтобы больше ничего такого не придумывали.
        А в самом конце привидение дало дяде добрый совет: вместе с женой, в форме двух бесплотных духов, лететь куда-нибудь на ночёвку. Имелся в виду пятизвёздный отель, где можно было с кайфом повисеть на французских гобеленах, в виде двух светлых пятнышек, типа лунных бликов или, на худой конец, в виде фонарных отражений, падающих из окна.
        Но дядя Климп, хоть и был уже без мозгов, неожиданно вспомнил, что накануне вечером, ещё до начала пыток веником, очень смачно пил на брудершафт с дворником Антонычем, когда ещё тот не был его палачом. Дядя с дворником даже визитками обменялись. Короче, необходимый адрес был! Но приём оказался не таким уж гостеприимным.
        Когда Климп и Климпочка в усталых позах повисли на обоях над кроватью своего будущего палача, Антоныч крепко спал на панцирной сетке и бугристом перьевом матраце, рядом с любимой сожительницей Маврой, кстати, недавно закончившей курсы экстрасенсов.
        Увидев два блика на стене, Мавра заорала: «Так это ж духи! Климп и Климпочка! Я ж их проинтуичила! Я ж экстрасенс, ядрёноть!!!»
        Услышав крик «Ядрёноть!!!», Антоныч решил, что на стене клопы, взял войлочную тапочку и… Сразу по двум пятнышкам! Лично я теперь с бликами на стенках очень осторожно — вдруг это чьи-то дядя и тётя…
        Но Рите всю эту бодягу перед вылетом было знать не обязательно, так как в раю, наоборот, рыдать категорически запрещено, могут заставить съесть полкило внеплановых марципанов. Или, в крайнем случае, взять сухим пайком, а у нас и так багажа было немеряно.
        Адрес достоевской коммуналки был такой: «Санкт-Петербург (Россия), Сенная площадь, дом мышиной масти напротив «Раскольников-хаус».».
        Давая мне записку с адресом, Папа-Змей шепнул, что гостей там обычно раньше полдника не ждут. Почему не раньше полдника, я догадалась неделей позже, по прибытии на Сенную Площадь, в самые, что ни на есть, достоевские места. А до того мы как следует повеселились по Европам. Глупо не повеселиться по Европам перед унылыми достоевскими местами!
        Кстати, в Европе у нас с Ритой было два привода в полицию — в Мальмё и в Париже. Третий привод, в российскую милицию, случился в СПб, после драки с Маврой, любовницей Антоныча-палача.
        Развлекаться и вживаться в апендаунерский быт мы начали в Швеции, так как там, говорят, хорошо послерайская акклиматизация проходит, там народ, якобы, не буйный. Это мы в самом начале так превратно думали.
        В городе Мальмё (самая, что ни на есть, южная Швеция) ж/д вокзальчик вечно пустой, но зато очень красивенький: с пением птиц по радио, с неустанной продажей жвачки в киосках молчаливыми шведскими тётко-роботами. Кстати, жгучими блондинками, не конкурентками красавице-брюнетке Рите!
        Выйдя с вокзальчика на его фасад, где тридцать две ступеньки вниз вели, к такси, мы обнаружили несовпадение: пассажиров на лестнице всего двое, только мы с Ритой, а таксистов — целых пятнадцать штук, по синим «вольвушкам» рассетых. Сидят себе, молчат, как тупые биороботы.
        Все пятнадцать таксисто-роботов были в синих униформочках, под цвет «вольвушечек», в синих же фуражечках, в белых перчаточках и в белых причёсочках типа «жгучий блондин». Как раз для брюнетки-красавицы Риты, хотя ей уже ничего такого было нельзя, она ведь замуж собиралась за Петю-дауна.
        Я ещё тогда подумала: раз формы синие, перчаточки белые, а сами жгучие блондины, то… Наверное, большого мнения о себе?! Наверное, считают, что им всё можно, да?!
        Не успела я так подумать, как головной таксист, самый первый и, видать, самый заждавшийся, из дверцы резко выскочил, помчался наверх, через все тридцать две ступеньки, прямо к нам. А ещё говорят, что шведы не буйные!
        Но мы за себя зря боялись. Вместо нас головной таксист напал на неизвестно откуда взявшегося дядьку, тоже пассажира, да ещё и с колыхающимся пузом, да ещё и с «дипломатиком» в пухлой руке. Владелец «дипломатика» и сам был очень пухлый, чисто наш Петюня-даун, только с виду сорок лет.
        Интересно, что самого пузатого таксист не тронул, только выхватил из пухлой ручки «дипломатик» и помчался вниз, через все тридцать две ступеньки, к багажнику своей грёбаной синей «вольвы».
        А пузатый, тот, видно, слепо-глухо-немо-бесчувственный попался: идёт себе медленно вниз, сморкается, очки платочком протирает. Раньше, думаю, надо было очки протирать, чмо пузатое, догоняй теперь свой «дипломатик»!
        После этого таксисто-робот вдруг повёл себя ещё страннее: закинув «дипломатик» в воровской багажник, он почему-то передумал уезжать. Никак, совесть заговорила?! Ломанулся он снова наверх, через все тридцать две ступеньки, снова прямо к пузатому, и… хвать его под локоток!
        Понятно, думаю, мало ему «дипломатика», хочет из-за пазухи у толстого лоха бумажник незаметно вытащить. Ну, раз тот совсем не сопротивляется! Мы с Ритой рюхнули, что то был отработанный гопницкий приёмчик, а никакой не приступ совести.
        Рита даже больше меня расстроилась, так как пузатый был сильно на Петеньку похож, на жениха. Короче, я таксиста в пах, а Рита, в прошлом спортсменка-тарелочница, за шиворот его схватила, этого шведского беспредельщика, и со всей силы метнула вниз, через все тридцать две ступеньки!!!
        Правда, потом, уже в центральном полицейском обезьяннике, в главной ментяровке города Мальмё, нам через решётку объяснили, что мы были неправы: из-за безработицы местные таксисты дичали прямо на глазах — иные хватали клиентов прямо из вагона поезда. А тут ещё, на их несчастье, на их горькую беду, мост новый выстроили через пролив Мальмё-Копенгаген. Из-за этого моста поток пассажиров на ж/д вокзале снизился, никто больше не хотел сначала паромом плыть через пролив, а потом ещё кусочек поездом колыхаться. С тех пор таксисто-роботы и бросались на каждого пузатого клиента как на последнюю надежду, вещи из рук вырывали, чтоб никто другой работу из-под носа не увёл. Клиенты, кстати, про это давно были в курсе. Выходит, мы тому таксисту весь сервис перебили! Он хотел пузатого получше обслужить, а мы не дали…
        Отпустить-то нас отпустили (деньгогенератор выручил), но мы же не знали дальнейших планов потерпевшего, вдруг месть задумал таксисто-робот? От заслуженной мести мы рванули в Парижик, тем более, что наше блюдце находилось именно там, в камере хранения номер сорок аэропорта «Шарль де Голль»…
        В Парижик мы прибыли поездом и сразу помчались в аэропорт — за тарелко-блюдцем. Но французы нам вместо него показали шишь, да ещё и всячески обозвали! Дело в том, что Ритино блюдце было вовсе не из артадия, а из чистейшего золота, и дядя-прохвост отлично об этом знал. Он как чувствовал, что денег на выпивку не хватит, но самому было лень тащить эту махину на питерский завод, где у него работали друзья по переписке (тоже с пьянчужными генами). Короче, подарил он Рите блюдце в надежде, что она его на своём горбу в Питер притарабанит. Но до Питера, как уже в Париже стало ясно, дело не дошло.
        Сначала нам в Парижике было хреновато, чисто морально. Трудолюбивые французы, пронюхав, что у двух писюшек столько золота, сколько им всем французским коллективом за всю жизнь не заработать (да ещё и в форме НЛО!), начали ругаться по-французски, вменили нам кучу всяких преступлений, вплоть до терроризма! Правда, потом поняли, что мы не испугались, и пошли всем коллективом отдыхать, цыкая зубами в свежеотлитых коронках. И когда только успели наше блюдце распилить? А ещё говорят, что французы золота не любят, мол, у них для этого слишком тонкий вкус!
        Ладно, выпустили нас — и то хлеб. Мы с Ритулей двинули в Диснейленд, кататься-развлекаться! Но там снова угодили в полицейский обезьянник. Кстати, в этом обезьяннике можно с кайфом жить, участок местного мента напоминает Дворец Снежной Королевы. Такое чудное, сказочно-воздушное, белоснежное здание! Кроме шуток, кто не верит, поезжайте в Парижик, посетите Диснейлендик, отпустите дочечку-подростка погулять — мало не покажется!
        Почему именно подростка? Потому что без родителей гулять может. Почему девочку? Потому что за мальчиком вряд ли придут, особенно если даун, и прощальную родительскую запись в журнале сделать будет некому. Зачем нужна прощальная запись? Для плана.
        В парижских ментовках совсем недавно тоже план по преступлениям ввели (видно, ездили в Российские Совки за богатым опытом). Ментам в белоснежном прозрачном дворце делать нечего: сидят безмолвные, как рыбы в аквариуме, кобурами шевелят, словно плавниками, и за это ожидают наказания в форме сокращения.
        Короче, когда я потерявшуюся Риточку в том аквариуме обнаружила, в той белоснежной французской ментовке, она уже там три часа как парилась. Но не за решёткой, а за изящным пуленепробойным стёклышком (всё-таки Парижик!)
        Я сначала пыталась отмазать подругу, вынула деньгогенератор, но скучный мент мне денежки назад швырнул, потребовал запись прощально-родительскую в журнале оставить.
        Ну, тут я страшно разозлилась, четыре фиги ему двумя ладошками скрутила. Потом, вынув из себя скелет, как Риточка учила, всем телом в узел завязалась, так что и пятая, самая большая фига, очень даже похожая вышла!
        Чувствительный французский мент, на фильмах про Мишель Морган воспитанный, в обморок упал (как-никак Парижик!) А я Риточку через пуленепробойное стеклышко вынула, не нарушив целостности стёклышка. Для нас с Ритулей телепортация не проблема, просто хочется иногда пэтэушницами прикинуться, чисто поприкалываться!
        Глава 14. Ночёвка в Эрмитаже
        Кончилась очередная запись. Мася и Кристина сорвались с кресел, помчались к выходу.
        - Стоп! А чайку? — пискнула Дерьмовочка, выходя из-за звёздных кулис.
        Гости ответили молча, спинами, нервным шевелением лопаток, мол, отстань, не видишь — окончательно уходим, типа ломимся на выход.
        Но дверь открываться не спешила. Мася постучал. Раздались тяжеловатые, мягковатые шажки.
        - Выпущу после подробного отчёта! — провозгласил даун.
        - Интересно, зачем он ему, ведь всё придумано, от начала до конца… — шепнула Кристина. Тихонько, но толстый услышал.
        - Надо! Люблю информацию, не помешает! — голосок правителя плаксиво задребезжал.
        Кристине стало его жалко, она умоляюще глянула на жениха и снова шепнула:
        - Расскажи ему что-нибудь приятное, он тоже хочет любви и ласки, как и все…
        Мася затараторил, чисто как отличник на уроке:
        - В общем, подруга твоя — здоровячка, спортсменка, стюардесса-тарелочница, полный гараж тарелок из артадия, но есть и золотые, красавица, ментов не боится, к тому же — богатая наследница, получила после смерти чокнутого дяди целую планету…
        - А как она туриста, похожего на тебя, от таксиста защищала! Прям дралась! Лично я так драться не умею… — добавила Кристина.
        - Честно? Защищала меня? И дралась?
        - Да! И даже в тюряге из-за тебя сидела…
        За дверью повисла недоверчивая пауза.
        - Ещё!
        - У неё красивый ротик!
        - Ещё!
        - Мало?
        - Да!
        - Она вся в мыслях о тебе, так задумалаcь, что даже дядю защитить не успела, он умер от удара тапочкой, на пару с тётей…
        - Тапочкой?! Какой ещё тапочкой?!
        - Войлочной!
        - Другие родственники есть?
        Кристина с Масей переглянулись.
        - Мама, вроде, была, но тоже, вроде, умерла, тоже найдена у кого-то под кроватью…
        - Ещё есть подробности?
        - Нету!
        Пауза, начавшись, сразу прекратилась.
        - Ладно, свободны, на выход!
        В коридоре было мрачнее, чем до того. Даже желания задумывать перехотелось, а уж тащиться для осмотра конструкторских поделок дауна — и подавно.
        - Кристина, дарю тебе право загадать все три желания, — сказал Максим. — А то мне, пожалуй, пора… Родители искать ещё начнут, с милицией…
        - Стоп! — снова нахмурился даун. — Ты же хотел в качестве бонуса посетить мой город…
        - Может быть, другим разом… — вздохнул Мася.
        За его спиной раздалось жужжание. Из не прикрытой двери выпорхнула Дерьмовочка — снова свой пропеллер нацепила. Полетала-полетала над головами и… Уселась на шею Масе!
        - Поиграем в лошадки?
        Максим попробовал стряхнуть нахалку, но та вцепилась в него маленькими ручонками, одной — за ухо, другой — за волосы.
        - Вперёд!
        Петю-дауна это отрезвило.
        - Слышь, сначала выдай, что обещала, а потом можешь седлать кого угодно и катиться с ним куда угодно, — прошипел он.
        Дерьмовочка вытащила из-за пазухи пакет.
        - На, лови, тут два маленьких интересненьких софтика, а железки — завтра!
        - Не обманешь?
        - Что ты! Что ты!
        - Смотри мне! — буркнул даун, ловя свёрток.
        И потопал по коридору. Вскоре свернул за угол и исчез.
        Кристине было реально не по себе. Малышка это заметила.
        - Чего грустишь? Тоже хочешь покататься? А место занято, бэ-э-э… — Дерьмовочка показала сопернице язык.
        Бестелесная невеста всхлипнула и убежала. Очень быстро улепетнула, так что Мася даже не успел придумать, что крикнуть вдогонку.
        Дверь с двумя нолями захлопнулась. Чучело с пропеллером занервничало, стало ёрзать. Красота! И как теперь выйти наружу?
        - Не дрейфь, Бобик, вернее, Сивка-Бурка, я тебя выведу, только сначала покатаемся…
        Она ещё и мысли умела читать, эта дрянь.
        Малышка пришпорила «лошадку» пятками.
        - Ннннн-о-о-о!
        Как гоголевская панночка, летавшая на бурсаке. Интересно, чувствовал ли тот олух тёплую попку у себя на горбу? От Дерьмовочки ни тепла, ни холода не исходило.
        Масе ничего не оставалось, как пуститься рысью по коридору. Так всегда бывает после дикого веселья: чем больше ржёшь, тем грустнее становится потом…
        Сколько поворотов и пробежек совершил Максимка, он не помнил, ибо не считал.
        - Что — не нравится? — поминутно спрашивала наездница.
        Максим не отвечал, из принципа.
        - У, какой неприветливый, а что такого приключилось? Представь, что сестричку свою катаешь — сразу веселее сделается. Всё зависит от того, как взглянуть на вещи…
        Масе было пофиг. В левый бок его толкали пяткой — бежал влево. Правой пяткой лягали — рысачил вправо. Обеими пришпоривали — мчался вперёд.
        Кишка коридора напоминала трубу коллектора. Мася пару раз глянул вверх — в поисках сливных отверстий, к которым Главный подходил за информацией от Гриши Фиги. Глуховатый шум лавы за тонкими стенками не давал повода зацикливаться на водостоках. Тут имелся гораздо бoльший страх: огненный поток — не ручеёк фекалий.
        А припевочка всё лягалась и лягалась, мешая сосредоточиться. Интересно, какой конечностью она будет делать «стоп». И будет ли вообще? Снова прочитав мысли, ездунья хлопнула его ладошкой по макушке и скомандовала:
        - Стоп!
        Мася отреагировал не сразу: боялся поверить своим ушам.
        - Остановишься ты или нет?! — крикнула садистка и, снова зажужжав пропеллером, слетела с его плеч.
        Мася притормозил, оглянулся. Дерьмовочка ходила вдоль совершенно гладкой стены. Если не учитывать шершавых плиточек. И прикладывала ухо — там-сям.
        - Кажется, здесь… — сказала она. — Да, здесь! Иди сюда, щас на лифте покатаемся!
        Максимка поплёлся к ней, готовый увидеть, как определённая часть стены начнёт превращаться в прозрачную волнистую занавеску и исчезать.
        Так и вышло. Через несколько секунд лифт был готов к подъёму. Или к спуску?!
        Что называется, на автомате Мася вошёл в кабину. Дерьмовочка влетела и мигом прилепилась к потолку, стала ногти разглядывать.
        - Ну, дави на кнопку, чего пялишься! — крикнула она.
        - На какую?
        - Одна там кнопка, не перепутаешь…
        Короче, отчалили. Мася даже и не понял, вверх или вниз — абсолютно никаких ощущений не испытал. Разве что досаду из-за отсутствия каких бы то ни было ощущений. Мигали лампочки — просто лампочки, без стрелочек и цифирек. В том мигании было столько же логики и порядка, сколько и в Масиных мыслях…
        Когда двери лифта разъехались, показалась эрмитажная раздевалка, через зеркало которой Мася «вкатился» в коридоры преисподней. За окнами мерцал фонарями вечер. Поздний вечер — не время для посетителей. Выходить или…
        - Однозначно!.. — засуетилась Дерьмовочка, отлипла от потолка и через секунду уже отплясывала на барьерчике гардероба. Хоть какая-то компания, подумал Максим.
        - Что делать будем, как считаешь? — спросила дурочка.
        - Здрасс-те! Если уж ты не знаешь, то я и подавно…
        - Нас арестуют или нет? — словно издеваясь, произнесла малютка, комично хрюкнув в носовой платочек. — Помню, как однажды в Африке мы с Петенькой попали в лапы к полицейским: лапы были чёрные, сами копы тоже чёрные, а костюмы — белые-пребелые, чтоб им не очень жарко было…
        - Хватит заливать, уже не так смешно, — окрысился Максим. — Роль попугая Кеши тебе к лицу, но… Зачем ты меня сюда притащила, если не знаешь, что дальше делать? Не могла, что ли, высадить в другом месте? Ты же матрица!
        - Я?! Матрица?! Да ты что-о-о??? — искренне удивилась припевочка. — Лучше б ты меня дауном обозвал, чесслово… Хочешь знать, как моё истинное имя?
        - Ты что-то говорила, многоэтажное имя… Гортензия-Анестезия-Лилия… Нет?
        - Официально: «Лоредана-Анастасия-Гортензия», это для конспирации, а в паспорте стоит: «Армагеддон», понятно?
        - Нет…
        В порожнем вестибюле промелькнула тень, и Дерьмовочка, раскрутив пропеллер, ринулась туда. Приглядевшись, Мася определил: то была скорее женщина, чем охранник.
        - О, кто пришёл! Госпожа Ветрова! — заорала малышка.
        - Тс-с-с! Не орать! Кто разрешил горлопанить? — голос действительно принадлежал мадам.
        Максимка тоже ринулся туда.
        - Поздравляю, мадам!
        - С чем?
        - Вы, наконец-то, вспомнили свою фамилию, а заодно и имя-отчество!
        Старуха заметно скисла.
        - Поздравлять-то особенно и не с чем, — ответила она с ухмылкой. — Я всегда была ветреницей, оттого и очутилась в преисподней, а тут ещё фамилия такая. Она не красит, лучше б я её не узнавала…
        - На вас не угодишь! — тоном тёть-Марины брякнул Мася. — Кстати! Вы меня сюда специально запроторили? С каким-то умыслом? Скандал cо смотрительницей был притворный?
        - Да нет, скандал был настоящий, а внедрить тебя в два ноля я собиралась, только позже. Хотя сегодня всё идеально получилось: ведь меня срочно в Сибирь вызывают, Силантий звонил, так и знала, что сам не справится…
        Дерьмовочка мгновенно оживилась, опять вспорхнула, стала летать кругами.
        - Ой! Да! Сибирь прекрасное местечко! Чудное местечко! Там можно на оленях покататься, мы с Петенькой уже катались! И на собачках катались, а одна собачка была размером с тигра, и расцветка у неё была тигровая, так что все подумали, что мы катаемся на тигре!..
        - Цыц! — сказала мадам, щёлкнув припевочку по носу. Та и съёжилась… Скукожилась, сделалась плоской, прямо фанерной, превратилась в стоячую картинку — типа тех, с которыми на Арбате или на Невском фотографируются прохожие. Затем фанера сделалась тонкой и гибкой, как ватманский лист.
        Мадам скатала лист в трубочку, зачем-то дунула в неё, потом согнула пополам, затем — ещё раз пополам, ещё раз и еще раз. Наконец, смяла. Образовался плотный комок цветной бумаги. Масе сделалось жутко.
        - Вы уничтожили сестричку Правителя?! Игрушку Главного? Представляю, что теперь с вами будет.
        - Не ссы, — утешила его мадам. — Этот мячик — Мишина собственность, он его подкидывает тем, кого хочет сделать своими инструментами.
        - То есть… Вы… Нет… Он, Миша, подкинул эту девочку в семью, где был даровитый даун, чтобы использовать его…
        - Да! И больше ни о чём не спрашивай, ибо я проголодалась. Шутка: прождать тебя столько часов. Пошли ужинать!
        - Может, завтракать? Скоро утро…
        - Неважно, лишь бы обслужили получше…
        Мадам привратница повела Максимку через вестибюль к Посольской лестнице.
        - А где же все охранники? Вы их усыпили?
        - Зачем? Они спят и без меня. Но если кто-то из них вдруг проснётся и глянет в камеру видеонаблюдения, то ему сразу станет ясно: снимается кино.
        Госпожа Ветрова была права. В тот вечер один из стражей, увидев на экране живописную старуху, разодетую по форме восемнадцатого века, комкающую бумажный лист, который только что был летающей девочкой, зевнул и молвил: «Очередной сериал клепают, с компьютерными эффектами!» И снова лёг на свой диванчик. Раз в залах снимается кино, значит там полно дополнительной охраны.
        Усевшись за стол в комнате с видом на зимний сад, госпожа Ветрова заказала меню. Над названиями блюд потешался только Мася — ведь официанты были из восемнадцатого века.
        Поев, мадам стала набирать папу Юру.
        - Что вы делаете? Они же уже спят!
        - Нифига, — сказала бабка, — я их давно разбудила, ещё раньше, чем они собирались меня будить… Хочу сказать им пару слов перед отбытием на опасное мероприятие повышенной государственной важности… Вернусь ли?
        Беседа с родителями была краткой, обеим сторонам необходимо было выспаться. Затем Максимку уложили на узеньком атласном топчанчике с мудрёным названием. Мадам устроилась в соседнем зале — прямо на паркете, по-походному, ибо ей предстоял большой поход!
        Когда экс-привратница захрапела, Масе вдруг пришло в голову поставить будильник на мобильнике на шесть утра. Зачем? Чтобы пришедшие туристы не споткнулись часом о тело в соседнем зале.
        А когда настало утро, понял, как смешны были его страхи: вспомнил из курса истории, что в восемнадцатом столетии туристов было мало, да и те посещали лишь «Кунсткамеру».
        Глава 15. Кассандра Песец
        Госпожа Ветрова, персона суперзнаковая, скакавшая по линии судьбы, «вверх-вниз-вверх», из монашек — в адские командирши, из начальниц преисподней — в бытовые пьяницы, теперь, похоже, метила в спасательницы всея Земли. С последующей канонизацией и молитвами в соборах!
        Прежде чем других спасать, себя в порядок приведи, думал Мася. То с Мишей запанибрата, а то у бывшего шефа подарочки берёт. Премию! И ещё вякает: «Позовёт меня, рано или поздно, куда денется…» Хорошо, хоть в преисподнюю перестала шастать. Меганадцать часов одиноко болталась по Эрмитажу, пока не выудила Мишину игрушку: девочку-Дерьмовочку!
        Максим ни грамма не сомневался, что его использовали вместо удочки. Все эти «ля-ля» насчёт случайного скандала у картин — голимая туфта. По чьей наводке, спрашивается, малышка лифт нашла? Не иначе, как у бабки пульт имелся.
        Внедриться в зазеркалье, поближе к адскому сортиру, Мася и сам мечтал, но чтобы таким зверским образом… Ладно, проехали. Хоть с Кристиной повидался, поржали вместе над сказочками.
        Экс-привратница моталась по линии судьбы «вверх-вниз-вверх» как апендаунер, личным примером давая ефрейторский приказ мелкой сошке: «Встал-упал-поднялся!»
        Тут она всю страну обскакала, в масштабах страны пока что только два пункта получились: «Блистал-упал….» Насчёт «поднялся» — вопрос открытый.
        А этот жалобный тон: «Вернусь ли?» Зачем она так сказала? На нервишках поиграть хотела? Добилась своего.
        Мася приплёлся домой под утро. Благо дверь на цепочку не запирали, можно было тихо проскользнуть к себе, улечься, взглядом поприветствовать святых на картонном иконостасе. Скучали они за ним? Определённо. На ликах была грусть. И сам Максимка изменился в грустную сторону, несмотря на несколькочасовую ржачку в адской комнате с надписью «ноль-ноль». Как мало нужно для резкой смены настроения.
        За стеной папа Юра начал собираться на работу. Вскоре заглянул к Максимке и увидел его плачущим.
        - Ты чего это? Бабка довела?
        - Нет. С ней как раз было очень весело…
        - Проводила хоть тебя?
        - До самой двери… А потом умотала в Сибирь, сказала, что, может, больше нет увидимся…
        Максимка снова всхлипнул.
        - Пап, ты на работу?
        - Уже нет. Раз всё так серьёзно, пожалуй, сачкану…
        Дальнейшая беседа проходила на кухне. Положив кашу в тарелку сына, Юра стал мягко допрашивать его. Очень мягко, чтобы не смахивало на допрос.
        - Я в духовных тонкостях не разбираюсь, но, похоже, что Силантия с подружками в Сибирь провожала троица святых… Оттуда!
        Князь многозначительно зыркнул в потолок, затем продолжил.
        - Я их видел, а Ляля — почему-то нет… Может, потому что наша мама болотного происхождения…
        - Думаешь?..
        - Уверен! Больше скажу: если дело государственное, значит то были Архангел Михаил, равноапостольная Ольга и Георгий Победоносец. А иначе зачем Силантию чьи-то руки целовать, а? Сейчас у тёть-Марины позаимствуем учебники…
        В молитвослове, принесенном из Маринкиной комнаты, нашлось упоминание об ангельских чинах, коих всего девять.
        - Похоже, что твой Силантий — представитель Сил! Они-то и помогают Михаилу вытаскивать небезнадёжных из ада. Ольга с Георгием тоже святые, но не ангелы, а выходцы из людей, поэтому рукоцелования удостоился только Ангелов начальник…
        Максимка начал вспоминать про другое.
        - Что ли, девчонка-матрица, подкинутая Мишей через талантливого дауна, должна была ввести Главного в заблуждение?
        - Думаю, да! Запутать, спровоцировать серьёзные шаги, вызвать какую-то реакцию, вполне определённую. Выкладывай в подробностях: что вынюхал в том сказочном клозете, чем тебя удивляла мадам, а я попробую применить логику…
        Мася выложил всё, что помнил: и про Гого, фактического клона Главного, только молодого и ещё не такого ушлого, а также про все-все-все похождения Дерьмовочки и Риты, ничего не пропустил. Кажется…
        - Похоже, что Михаил через эту малышку постепенно втютюхивал в башку дерюжного необходимые мысли и намерения… — сказал папа Юра.
        - Мне тоже так показалось! — обрадовался Мася.
        Сообща пришли к выводу, что хохма «нью-Мюнхгаузен» не так уж бесполезна. Идея, выданная матрицей, которая «по паспорту Армагеддон», в техническом исполнении могла выглядеть иначе: сажать клонов сатаны на ядра не обязательно, Главный и без клона может улизнуть на свободную, давно готовую планету. Запрограммировав последующий взрыв «планеты апендаунеров»!
        - Тут вопрос, — сказал Юра, — зачем Миша подкидывал ему эту идею именно в такой, достаточно примитивной форме?
        - Мадам слышала, что в результате её бывший дерюжный шеф, именно по наущению матрицы, собирался создать искусственную планету. С покрытием типа натюрель! А для этого ему необходимо вывезти с Земли максимум органики, — сказал Максимка.
        - И как же он её туда потащит, каким транспортом? — удивился Юра.
        Ещё немного посовещавшись, решили навестить якутских соседей, больших знатоков Сибири и связанных с ней государственных проблем.
        - Айда в имение, пошевелим бриллиантовую парочку, если, конечно, они ещё не дёрнули на Багамы!
        - Да, вроде, не должны были, — сказал Мася. — Вчера ещё над их дворцом летали какие-то цветные монстры, типа воздушных змеев…
        После завтрака парочка папа-сын оделась и отправилась в гараж. На машине до имения минут тридцать, а с утренними пробками — вдвое больше. По дороге Юра вспомнил ещё кое о чём.
        - Конец света, взрыв планеты — это круто, предотвращение тотальной катастрофы — ещё круче. Но как всё это соотносится с одной… барышней… — пробормотал папа Юра.
        - О ком ты?
        - О Кассандре, которая по паспорту «Песец»…
        Сидя за рулем поминутно бибикающей тачки, ибо утренняя пробка не абы чего, папа Юра поведал Максимке историю из своей юности, когда он ещё не был ни на ком женат, но уже активно работал гидом, ездил по разным городам, селился в гостиницах. То было самое начало перестройки. А ещё раньше был долгий-предолгий период мечтаний о загранице.
        - Многие тогда стремились эмигрировать, удрать в более комфортные места…
        - Примерно как Главный хочет улизнуть от Страшного Суда?
        - Выглядело примерно так. Не только лишь из России, но и из абсолютно всех республих бывшего СССР пытались на Запад смыться, нахапав здесь валюты. Опасное было дело, за валюту сажали…
        - Получается, что сатана контрабандист, раз вывозить органику собрался, да ещё и в форме бриллиантов?
        - Получается, что так…
        - А при чём тут Кассандра Песец?
        Юра весьма охотно начал рассказ. Среди его коллег-переводчиц когда-то была девушка, русская, но родившаяся в Абхазии, в Сухуми, где, кроме абхаз и грузинов, проживало немало греков, да и сейчас проживают. В Сухуми всегда было много Пенелопочек, Архимедиков и Танассисов, а когда повеяло перестройкой, то бишь возможностью уехать в Грецию, то и русские, проживавшие в Сухуми, стали греческие имена своим детям давать. Вот и та русская девочка по фамилии Песец была названа Кассандрочкой, под горячую руку, так как их ближайшими соседями по двору были греки.
        «Кассандра» — имя хорошее, уменьшительное от него — «Сандра». Многие иностранные знаменитости носят такое имя, ибо оно уменьшительное и от «Александра». И фамилия «Песец» вполне нормальная, не хуже чем «Ястреб», «Крыса» или «Бык». Если бы не имя. «Кассандра Песец» — это уже слишком.
        Пришлось девочке, сразу по достижении совершеннолетия, выйти замуж, практически за первого встречного — лишь бы фамилию сменить. Неблагозвучные фамилии и так меняют, без замужества, но попробуй, докажи кому-то, что «Песец» неблагозвучная фамилия. Песец животное благородное.
        «Кассандра Сундук» звучит уже не так фатально. Кстати, муж попался девочке неплохой. В итоге всё неплохо получилось. Неплохо-то неплохо, но девичья фамилия давала себя знать…
        Как-то вечером Юра, отправив группу англичан спать «в номера по койкам», пришёл к коллеге Кассандре на чай. А та как раз смотрела новости. В Москве дело было, в отеле «ЦДТ», весной одна тыща девятьсот восемьдесят девятого.
        - Слушай, чего умные дядьки гуторят! — вместо приветствия крикнула Песец и показала на экран допотопного чёрно-белого телевизора. У карты Москвы стояли двое учёных и разглагольствовали о судьбе столицы.
        - Под землёй всегда имеются обширные природные полости. Замечено, что в них иногда скапливается непонятная субстанция: то ли пары, то ли смесь газов — ещё не выяснено. Ясно одно: в местах скопления субстанции на поверхности воцаряются порядок и спокойствие. И вот, в феврале этого года вокруг Москвы, в подземных полостях образовалось непрерывное кольцо из этого газообразного вещества…
        Собеседник подхватил:
        - Откуда пришли эти массы и почему, а главное — когда снова уйдут, угадать невозможно, но присутствие подземного кольца даёт Москве гарантию безопасности…
        - Представляешь, — потрясла Кассандра своим паспортом, — я как раз в феврале этого года в Москве прописалась!
        Она поведала о своих передвижениях по планете, в частности по территории СНГ: где появится — там всё спокойно и изобильно, откуда уедет — жди катастрофу.
        - И самое интересное, — сказал Юра, увидев Масин открытый рот, — что перед стрельбой у Белого Дома она в Сухуми к маме уезжала. Вернулась — всё сразу чисто и спокойно…
        - Интересно, конечно, но к чему ты клонишь? — спросил Максимка.
        - Я вот думаю: Кассандра наша не бессмертна, умрёт когда-нибудь, и что же… Действительно настанет конец света?
        Максимка пришёл в ужас.
        - Может, её… того… законсервировать?
        И об этом было решено посоветоваться с якутами. Те, хоть и под юродивых косят, а в офисах бриллиантовыми запонками сверкают. Значит, башечник варит, особенно у мужа.
        Якутские соседи Алдана и Толлуман, по-нашему Аля и Толя, с удовольствием выслушали повесть князя о том, как его приёмный сын, он же гений, он же будущий президент страны, участвует в спасении планеты. И как только папе Юре удалось втиснуть весь рассказ в двадцать минут: от Масиной первой встречи с незнакомой бабушкой у киосков до отбытия последней «на дело».
        - Если ваша бабка ходячая машина времени, — подытожил Толя, — попросите, чтоб перенесла Кассандру в её юность и оттуда уже не доставала…
        - Может, её вообще в младенца превратить? — хихикнул Юра.
        - О, нет! — возразила Аля. — Какая женщина согласится стать младенцем? Вечной девушкой — другое дело!
        Вроде, весёлая беседа получилась. Было также много рассуждений про органику. Будто бы «с помощью той же бабки» можно месторождение алмазов отбросить назад на миллионы лет, когда алмаз ещё графитом был или вовсе угольком — вот тебе и органика.
        - Если ваш Главный не совсем дурак, он натырит на Земле побольше камешков, а потом, уже по прибытии в новое место, попросит мадаму их «омолодить», то бишь в уголь превратить, что есть жизненно важный углерод!
        Все обрадовались, кроме Максимки. Видно, все люди, становясь взрослыми, черствеют. «Мадаму туда», да «мадаму сюда». С её помощью то-то и то-то. А ей-то самой каково потом будет? Что, если Главный в самом конце убить её захочет, как ненужного свидетеля? Не зря же она брякнула, что, может, не вернётся… Предчувствовала нехорошее… Надо было срочно выйти, пока не подкатились слёзы. Да и позвонить старухе не мешало.
        - Иди-иди, сынок, — сказала Аля. — Удобства на первом этаже. А потом можешь нашу картинную галерею глянуть, в подвальчике, сторож покажет…
        Мася воспользовался советом. Двух зайцев убил: от взрослых отдохнул и культурно развлёкся.
        В галерее была «сплошь Италия» в соседстве с несколькими шведскими и японскими оригиналами. Моские картинки улучшили настроение. Вдобавок, сторож включил Робертино Лоретти. «Санта-а-а Лючи-и-ия…» Гм… Лючия по-нашему Лукия!
        Лукия Нектарьевна Ветрова, недавно вспомнившая своё имя, отправилась на поиски приключений. Зафигом они ей? Удерёт её бывший шеф куда подальше — всем только лучше сделает, кому он нужен, без него спокойнее, а что планету взорвёт — блеф, «кто ж ему дасть», тот же Миша будет против.
        Почему бы бабке не бросить пить и не посвятить себя чему-нибудь солидному? Не обязательно всё время бегать за Силантием, небось, соврала, что её вызывают, из любопытства попёрлась. Точно! Мася не выдержал и набрал номер старухи.
        - Не ссы, никто меня убивать не собирается, — ответила та на упрёки. — Хотя бы потому, что никому я, такая дура, не нужна. Слыхал пословицу: «Лучше с умным потерять»? Со мной дешевле просто не связываться! Гы-гы-гы…
        Определённо опять нализалась.
        - Мадам, пока вы ещё можете разговаривать, подкину вам идейку, если вы не передумали ловить придурков, кстати, гораздо меньше нужных обществу, чем вы… Вы-то хоть мне нужны, можете гордиться, я даже соскучился!
        На том конце образовалось море трезвости.
        - Мммда-а-а?!!!
        Глянув на сторожа, не спускавшего глаз с посетителя, Максимка перешёл на тихий шёпот.
        - Есть целых две догадки: как Главный собирается органику вывозить и кого надо законсервировать во времени, чтобы на планете всё было тип-топ…
        На том конце ещё больше трезвости образовалось.
        - И кого мы будем превращать в консервы?
        - Папину подружку по фамилии «Песец»…
        Глава 16. Что у нас на выходе?
        Госпожа Ветрова персона не просто знаковая, а супер-шмупер-знаковая — если заморочила сатану! Кстати, благодаря Максимкиной информации. Прав был папа-князь, назвав княжонка спасателем планеты. Если бы не телефонный разговор в подвальчике, кто знает, как всё повернулось бы.
        Максим и сам не ждал, что будет сверхполезен, в космических масштабах. Проинформировав старуху, он на время расслабился и перестал даже думать о ней. И не только о ней, а вообще о ком бы то ни было. Кроме сторожа. Тот сумел завлечь его болтовнёй о воздушных змеях. Стражник мастерил их сам, пользуясь деталями, купленными в специальном магазине, при споспешестве богатеньких хозяев.
        Не будем путать сторожа с ветхим алкашом-дворецким, рядившемся в камзолы. На эту временную должность строилась в очередь вся деревня, ибо платили за ливрейные поклоны на крыльце неплохо.
        Сторож был один, постоянный, бессменнный на протяжении многих лет, ибо разбирался не только в воздушных змеях, но и в видеонаблюдении, сигнализации и в других охранницких секретах. Одного его вполне хватало на всё здание и на прилегающую территорию.
        Беседа со стражем тянулась около часа, и ещё неизвестно сколько продлилась бы, так как спешить было некуда: Аля с Толей уговорили папу Юру на ночёвку. Разговор перешёл в шахматную партию, организованную посреди картин, при чае-кофии, пирожных и сливочном мороженом. Но вернуться в гостиную пришлось пораньше, ещё до наступления темноты — из-за дневных теленовостей.
        - Максим, где ты? — донёсся из коридора голос папы Юры. — Иди скорей, там всю твою весёлую компанию показывают!
        Большой ушастый телек якутян стереовещал знатно, так что даже в подвале было слыхать, а новость переплюнула россказни о Кассандре Песец.
        - Возрождение агитбригад дело нужное, — чеканил диктор, словно декламировал. — Социалистическое прошлое часто напоминает о себе, ибо ещё живы люди, ностальгирующие по нему. Они не знали ни компьютеров, ни кока-колы, но жили, тем не менее, полнокровной жизнью…
        - Ага, и травочку тогда мало кто курил… — развеселился папа Юра.
        На экране показались хлипкие подмостки под плакатом: «Нанотехнологию — в массы!»
        - Уже и в цирке применяют это слово! Знают ли бродяги его значение? — прокомментировал Толян.
        На сцену вышли две комсомолки в алых косынках. Бывшая тёть-Марина вынула из кармана комок мятой бумаги, расправила его, дунула и… На сцене возникла порхающая милашка, с виду тинейджер, по сути — Дерьмовочка. Полетав, она приземлилась, бросилась к микрофону:
        - Господа! Вам никогда не приходилось видеть процесс обратного превращения бриллиантов?
        Толпа ахнула. Раздались выкрики:
        - Как это?
        - Куда это — обратно?
        - Вы же иногда читаете энциклопедию, как минимум детскую, а там сказано, что бриллианты получаются из угля, графита и прочих чёрных-пречёрных углеродов… Вот мы сейчас превратим их в исходный продукт…
        Кто-то крикнул:
        - А в дерьмо превратить слабо?
        - Попробую, — ответила малышка. — Мы обязательно попробуем совершить обратный процесс, прямо у вас на глазах! Принесите бриллианты.
        Комсомолка, переделанная из баб-Маши, притащила стеклянную миску прозрачных искрящихся камешков. Толпа снова ахнула.
        Дерьмовочка накрыла миску розовенькой тряпочкой, дунула на неё, затем сняла.
        - Ну-с! Что у нас на выходе?
        В миске лежала коричневая масса с характерным запахом. Толпа завыла, все стали зажимать носы.
        - Что-то маловато дерьма! — раздался ещё один окрик. — Я слышал, что брюлики из большого количества органики получаются!
        Дерьмовочка очаровательно улыбнулась.
        - Вы просто не всё видите! Это лишь вершина айсберга. Основная часть находится вокруг вас! Незримо!
        Толпа начала редеть.
        А тут и новости оборвались. Не совершенно, исчезли только картинки, а звуковой фон остался. Диктор извинительно пожал плечами и докончил вместо репортёра:
        - Данная агитбригада, сопровождаемая добровольцами на мотоциклах, исколесила немалую часть Сибири. И это всего лишь за пару дней! Нанотехнологии продолжают удивлять! Вот чего можно достичь на голом энтузиазме, буквально на развалинах фундаментальной науки…
        После новостей папе с сыном захотелось отдыха в форме дневного сна, и Аля проводила их наверх, в одну из гостевых комнат. Там Максим накинулся на родителя с догадками: ведь и коню понятно, что на ту агитприманку в стиле ретро должны были клюнуть старый Правитель и его дерюжный «папа».
        - Только почему-то Силантий с бабкой всё время прятались… — пробормотал он.
        Юра появил бoльшую догадливость.
        - Не зря же они взяли тёть-Марину с бабой Машей. А фокусами можно и с расстояния руководить…
        Вернувшись через пару дней, старуха всё подтвердила, и ещё кой-чего добавила, так что все за животы хватались.
        - Я выполнила миссию! Выманила из берлоги завидущего козла с его прихвостнем…
        - Выманили… И всё? — разочарованно молвил князь.
        - И всё! И всё! И всё!!! Миссия успешно завершена!
        - Не понял… — вклинился якут при молчаливо-кивковой поддержке супруги.
        Пришлось удариться в занимательную теологию.
        - Существовал вполне конкретный договор: дерюжный носа не кажет из преисподней, ни на секунду, а Миша терпит его закидоны, какими бы мерзкими они ни были…
        - А зачем Мише его закидоны? — спросил Мася. — Устранил бы его — и баста! Он же сильней, ибо Свет всегда сильнее тьмы… — важно вспомнил он уроки тёть-Марины. Та одобрила, тоже кивком. И ещё несколько человек одобрили, ведь Аля с Толей устроили героям званый приём, велели накрыть в гербовом зале, при канделябрах, кафельных печах и хрустальных люстрах.
        - Не так всё просто, как кажется на первый взгляд, — сказала Маринка. — Устранишь одного — другие в очередь построятся, такое место тоже пусто не бывает, хоть оно и не свято…
        - Дьявол пока востребован, не меньше чем поп-музыка или поп-корн, — добавил Силантий, сидевший рядом. — Не станет его — люди придумают новое, ещё более страшное чудовище, для реализации тёмных замыслов… У человека две стороны, у любого…
        - И какой же выход? — спросил князь.
        К нему на плечи, прямо с люстры, спустилась Дерьмовочка.
        - Выход один: не дать новому Главному обнаглеть! Я как раз изобрела новый препарат: «антинаглин», а также новый инструмент: «наглoметр» — чтобы лучше новенького папу контролировать! Кстати, он гораздо симпатичней предыдущего, и прикидончик у него ништяк! Когда она снова повисла на люстре, мадам поведала честной компании, сколько и каких провокаций пришлось ей организовать, прежде чем задумка удалась.
        - Он не идиот, хотя и корчит из себя юродивого, иногда даже похлеще Гриши…
        - Строил, — мягко возразил Силантий.
        Он достал из кармана комочек мятой бумаги, собрался дунуть.
        - Что вы делаете?! — заорала малышка. — Не надо!!! Я обещала новому папе, что буду любить только его, старого не надо… беспокоить…
        - Не дрейфь, Карлссон, не побеспокоим, — сказала мадам. — А ты — давай, лети на кухню, скажи, чтоб чай готовили. С тортом!
        Когда припевочка упорхнула, старуха быстренько поведала, как она «сделала» дерюжного.
        - Уж какой дерюжкой мне пришлось прикинуться самой, до сих пор противно, но ради коллектива можно и на жертвы пойти…
        Выяснилось, что и на сатану бывает проруха, смотря кто берётся за дело.
        - Он, правда, не сразу поверил. Я ему: мол, прикрою тебя, не робей, у меня специальная ширма разработана, принимающая контуры объекта, даже Миша тебя не увидит, не то, что другой кто…
        - А он? — спросил Мася.
        - А он… Как увидел по телевизору стекляшки, да ещё в таком количестве — сразу поверил, что якутские алмазы! А я поставила условие: должен лично выйти на сцену и взять, ибо охрану на такую миску диамантов мне искать некогда…
        Все, как по команде, переглянулись, кое-кто хмыкнул.
        - Таки вы его реально заморочили?
        - Ну да! Не всё ж ему меня морочить…
        - И что у нас на выходе? — подхихикнул Мася.
        - Как что? — отозвался Юра. — Вместо старого, обрюзшего и вонючего пройдохи, новый, почти наивный сатана, которым легче манипулировать, чем предыдущим…
        - А кто манипулировать-то будет? — вздрогнула Маринка.
        - Я, вестимо, — крякнула старуха. — На пару с Силантием.
        Силантий улыбнулся.
        - На пару? Пойдёт!
        Затем вкрадчиво добавил:
        - Только я матом не ругаюсь и не пью…
        - Ноу проблем! — воскликнула старуха, зашвырнув плоскую фляжку в дальний угол помещения и cимволически заклеив рот «пластырьком»…
        Наконец-то бабка обрела право командовать подземной «вертушкой» единолично: даун ни во что не вмешивался, город-фантом отбирал у него все силы, а новый Главный — тот шагу не ступал без старухиного совета. Все они такие, эти Гого, на заре карьеры. Скромники! Жаль, что их способности развиваются чересчур стремительно и дьявольская гордость внушает не слушаться ничьих советов. Подольше бы продлился «установочный» период!
        Появилась у старухи и другая функция, параллельная: наблюдать за Кассандрой Песец, чтобы та не слишком рано копытнула, оздоравливать её регулярно, подмолаживать.
        - И до скольки же лет вы будете её пасти? — спросил Максимка. — Всё равно не получится больше ста пятидесяти, не было в нашу эру ни одного долгожителя, протянувшего более ста тридцати, так что сто пятьдесят — это я ей с запасом дал…
        Бабка задумалась.
        - Если Кассандре сейчас как папе Юре, где-то около сорока, то у нас в запасе около ста лет. За это время что-то и придумать можно!
        - Что конкретно? — заинтересовался Юра.
        - Ну, во-первых, наука может шагнуть семимильно, очнуться от летаргии, так что и искусственных планет можно будет понаделать… А во-вторых… Зря я, что ли, силы тратила, заставляла дерюжного козла с клоном местами поменяться? Благодаря моему временному диктату над его пока ещё робким правлением можно и бесов на путь истины направить, не только людей, вдруг в итоге повезёт, и «верхние людишки» перестанут всякой ерундой увлекаться…
        Старухиным словам хотелось верить. И радоваться! И гордиться городом на Неве! Десять дней, которые однажды потрясли мир, выходит, были не последними, будут и другие десять… Вернее, они уже ЕСТЬ, начались пару дней назад — в середине января 2012 года! Максимка был вне себя от восторга.
        - Об этом нужно заявлять открыто! На весь мир!
        - Нифи… — осеклась старуха, вспомнившая клятву не ругаться. — Ничего этого не нужно! Как в 1917 году мир ничего не почувствовал, так и сейчас, пожалуй, не чует, но это не значит, что ничего хорошего не происходит…
        После таких разговоров хочется телек смотреть нон-стоп, выискивать случаи, подтверждающие бабкину теорию, а иначе зачем были все те усилия?
        Маскимка стал втихаря следить за событиями в мире, и вот что удалось выявить, уже с первых часов: сообщения о забастовках практически исчезли, а если и появлялись, то в щадящем ключе, будто бы некие работодатели, за чаем с пирожными, полюбовно договаривались с работягами. Целых два таких сообщения узрел! И ещё целую кучу хороших изменений пронаблюдал: в каком-то доме престарелых улучшили обслуживание, в четырёх детсадах наняли допперсонал, а в школах, будто бы повсеместно, будто бы даже в масштабах всей Европы, стали меньше уроков задавать…
        Папа Юра назвал все эти случаи совпадением. Максимка хотел было поспорить, но князь не дал ему надолго впасть в бесполезную дискуссию.
        - Даже если и пошли положительные сдвиги, массовый охват будет наблюдаться не скоро. Кстати, и плохие явления набирают силу не сразу. Победа куётся в тылу! Не только добру, но и злу, чтобы победить, нужно время. Человек превращается в свинью не сразу, и обратный процесс — тоже не мимолётен.
        В доказательство Юра поведал о своём открытии: он обнаружил на картине Ребрандта свинью. Дабы показать, каково быть недостойным звания человека, нарисовал художник это полотно.
        Слепой евангельский отец, обнимающий блудного сына, не видит, до какой степени скатилось и освинело чадо. Художнику со стороны виднее!
        На спине у чада две миникотомки. Зачем бродяге такая невместительная тара? И чем не рыло с пятачком? Ноги в башмаках без задника чернеют, а у бродяжки ступни поросячьего оттенка. Все светлые детали сливаются в пятно, окружённое коричневатым мраком. Боров — ни дать, ни взять!..
        - Чую, писалась картина с двояким смыслом, если не с четверояким, — сказал отец сыну, лукаво подмигнув. — Вдруг мы с тобой не всё там заметили!
        Мася скачал из Сети картинку, стал разглядывать.
        - Выходит, ему позировала свинья? В качестве модели? — не менее лукаво спросил он.
        - Скорее боров, блудный сын ведь не дочь… И, заметь, случилось это картинонаписание более трёхсот лет назад, но никто, кроме меня, до сих пор хрюшку не узрел. Рембрандт жил в чрезвычайно религиозную эпоху! И сейчас скажут, что свинья на евангельском холсте моветон, а тогда и подавно сказали бы. Художнику пришлось маскировать сомнительные детали. Однако смысл остался: не ешь со свиньями из одного корыта, иначе трудно будет снова человеком стать, после освинения процесс очеловечивания длится долго…
        Никто не заметил, как в зал, жуя печеньице, снова влетела Дерьмовочка. Устроившись на люстре, она дала свою версию:
        - А могло быть так, что художник и не думал брать свинью в модели, а она сама, совершенно случайно получилась? Иногда так трудно предугадать, что получится на выходе…
        Она снова включила пропеллер, стала выписывать круги под потолком.
        - Лично я никогда точно не знаю, что получится!
        Мася удивился:
        - Работница туалета не знает, что у неё бывает на выходе?
        Но матрица не обиделась, ей было не до того, она размышлял над своим новым отрытием. Которое далеко не выдумкой оказалось!
        - Стою я вчера в метро, жду папу…
        - Главный на метро катается? Ему ж запрещено из преисподней вылезать!
        - Нет, в этот раз другого папу, обезьяну из Америки. Митчелл Айртон оказался совсем не выдумкой! Впрочем, как и Карлссон…
        Все зааплодировали. Дерьмовочка вообще разошлась:
        - Сходите в метро, умоляю! Не в часы пик, а между ними, когда убойные двери не стоймя стоят, прижатые толпой, а свободно летают! Двери действительно убойные, было много случаев госпитализации, но, похоже, мало кому есть до этого дело! Моя официальная статистика не меняется вот уже лет двадцать: независимо от города и от станции, придерживают эту опасную стекляшку около двадцати процентов граждан, редко-редко доходит до тридцати — в хорошую, солнечную погоду!..
        Папа Юра многозначительно глянул на Максимку.
        - Вот тебе, сынок, и первая задача! Стой, считай проценты, как до полтинника дойдём — можно будет праздновать первую победу…
        Мася призадумался. А что? Надо будет на досуге постоять в метро, посчитать, лично убедиться, что у нас на выходе именно сейчас…
        Дерьмовочка таки умела мысли читать.
        - Сходи, постой, полезно! Мы с тобой потом создадим подземное бюро — статистическое! Надо будет точно высчитать количество антинаглина, необходимое для ускорения процесса!..
        Глава 17. Между Кукишем и столицей
        Мадам Ветрова заморочила сатану, а Дерьмовочка — Гришу Фигу.
        Началось всё с невинных комплиментов. Девочка сказала, что Гриша гений, а новый Главный, ещё не такой ушлый, как предыдущий, купился на эту мульку, пообещав в финансовых вопросах советоваться только с Фигой.
        В итоге упразднили «комнату испуга», отправили на склад, а новому начальнику преисподней пришлось, подавив брезгливость, лазить под отверстиями водостоков — с целью сбора секретной инфы. От Фиги же.
        А Фига, замученный недавним бездействием, принялся облагораживать Питер и Ленобласть санаториями. Санаторий не бриллиантик, его назад в какашки не очень-то превратишь, стало быть, вложение разумное. То был второй комплимент от малышки. А потом и третий, и четвёртый озвучился…
        Вскоре решено было сделать Гришу зазеркальным министром. Тем более что подземное министерство финансов уже было почти достроено, в Петенькином городе-фантоме всё было как в натуральном Петербурге. Кроме населения. Оно насчитывало пока одну человекоединицу: Вову-колдуна, охранявшего стратегический разлом. Зато вся бизнес-структура была как в Москве. Под Москвой никаких городов-фантомов нет и быть не может. Куда отзеркаливать копии министерств и фирм? То-то.
        Дальше — больше. Вскоре Фиге, в качестве допнагрузки, вверили пост мирового генсека юродивых. В каждом мегаполисе есть юродивый типа Гриши, но не из-под каждого струятся такие мощные идеи.
        Замена вредного «князя мира сего» на его клона-лопуха была инициирована петербургским зазеркальем. Поэтому именно в Петенькином городе-фантоме, в его новейшем Дворце Конгрессов должно было отмечаться это событие. Ура! Да здравствует очередная питерская революция! Которую в очередной раз обзовут переворотом или заварушкой, не привыкать.
        Многие до сих пор даже имени города не слышали, а не то, что про революцию 1917 года.
        Однажды Юре Лялину попалась минигруппа: две клуши с острова Кюсю, ещё не старые, тридцать и сорок лет на вид. Те не смогли сдержать эмоций: «Если бы японцы знали о существовании такого красивого города, как Санкт-Петербург, то организовали бы сюда турпоездки». Что на это скажешь? Скажешь: «Угу…» А ведь десять дней, потрясших в своё время мир, когда-то и Японию потрясали. Что ж, бывает.
        Подземный Интернацьонал узнал о замене Главного не сразу, его элементарно поставили перед фактом. Дабы исправить неловкость, начальник Интернацьонала бросил клич: «Поддержим героев, чем можем!» На следующий же день в закрома Имперского Болота посыпались золотые слитки, особенно из богатой Швейцарии.
        Вышеописанные события так раззадорили Фигу, что он, всего лишь за три дня, успел облагодетельствовать весь Петербург и всю область. Правда, никто ничего не заметил, ибо когда из больниц, санаториев и детсадиков исчезают ложки-вилки-простыни — это скандал, а когда появляются вновь — бытовуха, в порядке вещей, и нечего из этого праздник делать.
        Осчастливив малую родину, Гриша замахнулся на страну в целом. Толчком явилось маленькое автопутешествие, где по дороге попадались смешные указатели: Хрюкино, Неудачное, Забытое. Ладно бы только смешные. Шесть или восемь раз встретилась деревня «Кукиш». Тут уж Фиге стало не до смеха, ибо житуха в тех сёлах была неказистая, ближе к бедной. Ну, никак не соответствовала уровню юродивого!
        После путешествия Григорий решил взять все деревеньки, ошибочно названные в его честь, под особую опеку. Таких набралось больше тыщи. И это только в Русской Федерации, об СНГ речь пока не шла.
        Оставалось проследить, чтобы всем досталось поровну, чтобы чрезмерная сытость Кукиша-17 ни в коем случае не портила настроение жителям Кукиша-100.
        В скором времени обитатели соседних деревень и городов стали обращать внимание на сверхдовольных кукишевцев: богатые домохозяйки скупали чуть ли не все товары на областных ярмарках, а их мужья ездили исключительно на новых иномарках. А если где-нибудь в Самаре или Кинешме врач давал бумажку со словами: «Кукиш вам!», это значило, что пациенту повезло, ему дали направление в престижную больницу одного из Гришиных участков.
        После этой громогласной акции, как ни странно, появились недовольные. Начались собрания и митинги, в воздухе опять запахло революцией. И не нашлось другого выхода, кроме как немедлено начать осчастливливать промежуточные зоны: между всеми Кукишами и столицей. А поскольку расстояния все разные, то и средства предстояло выделять по-разному.
        Гриша, так захлопотался, столько всяких разрешительных бумажек подписал, что однажды, чисто машинально, чуть не подписал свой смертный приговор. А во всём виноват был странный тип, который утверждал, что его Кукиш находится на… Венере!
        Гриша быстро-быстро подсчитал километраж и ахнул. Это ж застрелиться впору от стыда! Мол, не потяну я…
        А массмедиа уже ждали ответа. И кое-кто ручонки потирал, предвкушая, какой фурор наделают статьи: «Фига — банкрот!», «Скоро от Фиги останется фига» и т.п.
        Ситуацию спасла Дерьмовочка, которая по паспорту Армагеддон. Ей, как и всем совершившим однажды подвиг, отодвинувшим реальный Армагеддон, хотелось новых свершений и новых подвигов, а иначе — депресняк однозначно! Если уж удалось поменять ушлого сатану на клона-лоха, то и Гришину проблему именно она должна была решить, а кто ещё?
        По её команде в Россию вернулся, причём навсегда, двойной агент, уже не голландский, не сморщенный, а, футы — нуты, американский. Угадайте фамилию? Точно! Очковзыграйлов. Он же папа Микки Ай, он же американский писатель-фантаст Митчелл Айртон.
        Тут можно сильно удивиться: зачем кому-то покидать Америку, тем более писателю. Прям необходимость! Но оказалось, что и писатели, особенно американские, тоже плачут. И, между прочим, конфликт суперагента-супердиссидента с продажным американским обществом назрел не сразу. Постепенно довели!..
        В этот раз Дерьмовочке никого уговаривать не пришлось, чтобы её послушали, все просто умоляли поведать об ужасной американской трагедии. Она с великим удовольствием рассказала пару эпизодов, за которые американцам должно быть стыдно.
        Якутская фазенда, обычно пустовавшая, в тот вечер ломилась от посетителей. Каждому хотелось потрепать по щёчке девочку, дочурку суперагента. А та ликовала: «Аншлаг!!!»
        Вот совершенно искренняя повесть, услышанная гостями в тот вечер. Вживую, а не в записи:
        - Мотнулась как-то я в Америку, в очередные гости к папе-шимпанзе, думала, по-детски отдохну, но по-детски не получилось — загремела я на взрослую вечеринку. Я так поздно, между прочим, никогда не ложусь, после полдесятого. Если, конечно, нет срочной работы!
        Папа Микки Ай стоял в своём обычном вечериночном облачении: весь в чёрном фраке, в крахмальной манишечке весь, весь в тургеневских бакенбардах «а-ля Франц Иосиф». Гости тоже, все двести штук, все двести штатовских апендаунеров, были расфуфырены-разнаряжены-напомажены.
        Мне стало как-то неудобно за мои несвежие кроссовки. Но комплексовала я не долго, пока не глянула на ноги остальных гостей. Батюшки! Где-то я уже видела эти тапочки!..
        Оказалось, что папа Микки Ай всю Вовину фамильную коллекцию домашней обуви переправил в Штаты — гостям своим закадычным, миллионерам-халявщикам на сувениры. То-то я, вернувшись, обнаружила, что у Вовы стало меньше хлама!
        Я уверена, что папа-шимпанзе сам бы до такого не додумался — ему Вова подсказал. Тот сразу проинтуичил его доходы, на то и колдун, краем глаза подсчитал, сколько у обезьяно-папы зелени в кошельке, и только после этого стал давить на психику: вспомнил про достоевскую энергетику, пропитавшую все тапочки в той коммуналке, независимо от пола и возраста.
        Папа Микки Ай послушался совета, выкупил у него все тапочки, а соседские бесплатно прихватил, пошарив дополнительно под вешалками. Вова разрешил, сказал, что пусть соседи только вякнут, можно будет и прописочкой поинтересоваться. Жаль, что все кладовки были заперты на сигнализацию!
        Зачем, думаю, папе-шимпанзе эти гнилые тапочки? Пусть даже с вышитыми монограммами, пусть даже антиквариат до 1960-го года? Зачем американцам промышленная доза совковой обуви, когда свою, американскую, некуда девать, когда в стране такой глубокий кризис?!
        Но папа-шимпанзе мне всё подробно объяснил. Во-первых, его цена устраивала — всего по штуке долларов за пару. Дешевле обувь он и себе-то никогда не брал, не то, что иждивенцам на сувениры. Во-вторых, уже давно назрела смена бизнеса. Старый VIP-ошейниковый бизнес трещал по швам, был готов лопнуть. Вот-вот.
        Ежедневные гости-подхалимы всё это знали, но долго не раскалывались, не сообщали трагическую новость. Миллионеры, евшие и пившие за счёт папы-шимпанзе годами, не рассказывали правду-матку, боясь утратить ценную кормушку: вдруг хозяин психанёт и выгонит! Они стеснялись мягко намекнуть, что с VIP-ошейниками явный перебор получается, что вся страна уже в них ходит, до детсадиков дело дошло! Стеснялись-стеснялись, да и проговорились. Пьяный апендаунер, рано или поздно, выболтает всё…
        С детсадиками-школами дело обошлось, все согласились, что учителям и воспитателям без ошейников не выжить. И родители детей были довольны, только просили больше VIP-продукцию не присылать — слишком дорогое удовольствие.
        Что касаемо животных, те не прочь были иметь красивые ошейники, но их жадные хозяева сказали: «Хватит!!! VIP-ошейники — разврат, мовэтон, обдираловка!»
        А благоверные американские мужья крысились на жён, за то что те пытались их держать на поводках производства фирмы папы-шимпанзе.
        Недовольных не было только в клубах садо-мазо, оттуда приходили благодарности, заявки на VIP-плётки, VIP-гильотины и VIP-ёршики для мытья бутылок.
        Иждивенцы-миллионеры, наконец, расхрабрились и тактично посоветовали папе-шимпанзе остановить массовое производство, перейти на эксклюзив, к примеру, на Европу, где ещё отлично помнили инквизицию и Великую французскую революцию. Но реакция Европы была вялой: из Испании пришёл крошечный заказик на наборы для костров (VIP-дрова и VIP-зажигалки), плюс на один-единственный VIP-испанский сапожок. Французы заказали одну VIP-гильотину (конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века). Все эти заказы были единичными, на такие деньги разве проживёшь?
        А суды уже трещали от заявок заарканенных мужей. Когда местных судов не хватило, подключились международные. Чтобы скандал не перерос в междупланетный, обезьяно-папу решили приструнить. Как? Вы, вероятно, уже догадались: подослали к нему ещё двести ряженых миллионеров, побойчее да поголоднее — для окончательной обработки. Те, будучи неопытными новичками, за кормёжку и за бесплатный дринк соглашались буквально на всё, даже на стрёмные тапочки, даже с грибковой ноги… Они-то и довели обезьяно-папу окончательно: настучали в ФБР и ЦРУ одновременно.
        Папа Микки Ай пытался защитить свой бизнес, оправдывался, говорил, что обижать мужей — не его идея, но враги не растерялись, начали шить политику, мол, в то время, когда страна успешно переходит от поводков с ошейниками на вживлённые микрочипы, он хочет подорвать весь электронный бизнес, чем полностью нарушить безопасность США.
        Тут обезьяно-папе стало не до шуток, он запаниковал, обозвал проклятые микрочипы «чипсами», закрылся в кабинете и через неделю вышел на люди без толстовки, без пенсне и без тургеневских бакенбардов. Потом попросил меня сделать ему депиляцию головы, избавить от самого дорогого — от шикарной пушкинской шевелюры!..
        Сорвав аплодисменты, малышка уточнила: то был один лишь эпизод, малюсенький, а сколько всего случалось неприятностей перед обратной эмиграцией — папа даже сам не помнит. В общем, предпосылок было море, доконали…
        По словам Дерьмовочки, в последнее время папа Микки Ай, подрабатывал не столько писательством и не столько ошейниками, и даже не столько двойным шпионажем, сколько космическими исследованиями. Он был ещё и учёным, потому и сразу раскусил «венерические» планы странного субъекта, чуть не угробившего Гришу Фигу. Кстати, в субъекте бывшая мадам привратница признала одного из помощников бывшего Главного. Ну, и помощника пришлось в мятую бумажку превратить, вслед за хозяином, от греха.
        - Нет на Венере никого и быть не может! — сказал обезьяно-папа. — И на Марсе никого! И на Луне! Все пейзажи, виденные вами по телевизору — фикция, ибо находятся в Калифорнии, на засекреченном объекте, куда и меня-то пускали всего раза два, а вас и подавно не пустят…
        То-то была радость! Тот-то появилась надежда для страны!
        Обратное гражданство папа Микки Ай получил мгновенно, а неужели, и сразу стал давать учёные советы.
        - Проверь-ка, дочка, не врут ли в телевизоре!
        Дерьмовочка поднесла наглометр к экрану — тот и зашкалил.
        - Урррраааа!!!!! — закричали посетители, которых в якутском дворце и в тот раз набилось немеряно. То было …надцатое по счёту заседание полусекретного совета в деревне Шапки. Или Белки. Какая разница…
        Нынче вся страна надеется не на чудо, а на учёных. Изобретателей и материализаторов. Ведь с лёгкой руки папы с дочкой, да при финансовой поддержке Фиги, такого можно наматериализовать! И даже инструмент специальный изобрели срочным порядком: материализатор.
        Были и ещё крупные изобретения у маленькой семейки, целых два.
        Благодаря первому, все желающие получили шанс попадать в зазеркальный мир путём телепортации. Цветные флакончики дороговаты, не докупишься, потому их и упразднили, напрочь. Специальные «Курсы Айртона» дешевле.
        Второе открытие напрямую связано с экономией интеллекта. Известно, что мыслительный процесс сопровождается выделением мыслеформ, которые лишь ненадолго зависают над головами мыслителей. Плавно, в результате вращения планеты, эти массы уносит на Запад. Те, кто отдаёт пространству слишком много мыслей, постепенно легчают телом и тоже уносятся. Туда же. Во избежание утечки, решено установить мыслеуловители над каждым домом, с тем, чтобы раз в неделю счищать налипшие слои и, по возможности, в безопасной упаковке, возвращать владельцам.
        Эти мощные открытия — не предел, отнюдь. Наука только начинает возрождаться.
        С технической-то стороной всё ясно, осталось человеческую подрихтовать. Что, кстати, не проблема — при условии, что наглометр, всё-таки, не будет зашкаливать слишком часто.
        А что много об одном и том же городе услышали, так ведь он всё это заслужил. Такому городу лишняя порция дифирамбов не помеха.