Гусенок третьего сорта Валерий Владимирович Медведев
        В книжку включены два рассказа. Первый рассказ — о резиновой игрушке гусёнке, которого на игрушечной фабрике сделали с заплаткой, то есть с браком, то есть третьего сорта, но игрушкой всё равно хорошей. Второй рассказ — о братьях Карандашах, вдруг поссорившихся в отсутствие хозяина-художника, но потом навсегда помирившихся. Рассказы проиллюстрировал художник Генрих Вальк.











        ГУСЕНОК ТРЕТЬЕГО СОРТА
        С ЧЕГО ВСЕ НАЧАЛОСЬ
        Я помню себя с той самой минуты, когда меня раскроили из прекраснейшего куска резины на две одинаковые половинки, склеили и я получил возможность слышать всё, что творилось вокруг меня.
        Мастера, который занимался мною, звали Кузьма Кузьмич. Вероятно, он был замечательным игрушечником,- я слышал, к нему часто обращались за советом. Все операции, которые Кузьмич производил со мной, он делал быстро, ловко и главное — весело. У него были сильные руки, вкусно пахнувшие табаком и резиновым клеем. Поговорки так и сыпались с его языка. Некоторые из них я запомнил, например вот эти: «Сёмка украл поросёнка, а сказал на гусёнка», «И гуся на свадьбу тащат», «Спросил бы гуся, не зябнут ли ноги», «Одним гусем поля не вытопчешь», «Гусь пролетел и крылом не задел»…
        Судя по количеству пословиц, я понял, что мы, гуси, определённо немаловажные птицы. Тем более, что про нас, гусей, даже песня сложена: «Летят утки и два гуся». Я быстро выучил мотив и слова и хотел подпеть Кузьмичу, но обнаружил, что во мне ещё нет воздуха.
        Не успел я подумать об этом, как Кузьмич подставил меня к какой-то шипящей машине и стал через лапку надувать. Так исполнилось моё первое желание. Я наполнился воздухом, округлился и зазвенел, как футбольный мяч.
        —Хорош гусь! — сказал Кузьмич, шлёпнув меня по упругому боку.
        Действительно, я был хорош.
        —Звенит!-добавил Кузьмич, щёлкая меня пальцем и поднося к уху.- Звенит,- подтвердил он ещё раз и запел весело: — «Летят утки и два гуся…»
        Я стал тихонько подпевать Кузьмичу, но он взял и выпустил из меня воздух, и я снова сделался плоским и безголосым.
        В это время раздался звонок, известивший о том, что наступил час обеденного перерыва.
        ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ
        Кузьмич ушел, а я остался лежать на столе. Обеденный перерыв мне пришёлся по душе. Ещё бы! Никто тебя не трогает, не клеит, не растягивает, не надувает, не выпускает из тебя воздух,- ты спокойно лежишь на столе и ничего не делаешь.
        Всё было бы хорошо, если бы не жар, который я почувствовал спустя некоторое время.
        Мой левый бок жгло всё сильнее и сильнее, а я лежал и терпел.
        Я терпел до тех пор, пока не кончился обеденный перерыв.
        Когда Кузьма Кузьмич, напевая хрипловатым голосом свою любимую песню, вернулся, в комнате уже начало попахивать жжёной резиной.
        Перестав петь, Кузьмич потянул носом, охнул, схватил меня за лапы и опустил в воду, бормоча:
        —Ах ты, оказия какая! Забыл выключить…- Он сказал что-то ещё, но я не расслышал.
        Высушив меня, Кузьма Кузьмич первым делом закрасил опалённый бок, в котором я всё ещё продолжал чувствовать лёгкое жжение и боль.
        —Всё гусь, были бы перья…- сказал Кузьмич мрачно.
        Это была последняя поговорка, которую я услышал от него.
        Очевидно, он сильно расстроился, потому что перестал подпевать и раскрашивал меня молча, то и дело вздыхая.
        Я ВИЖУ…
        В самую последнюю очередь Кузьмич приклеил мне глаза, сначала правый, потом левый, и таким образом я стал видеть.
        Кузьма Кузьмич оказался таким, каким я его себе и представлял. Брови у него большие и мохнатые, как усы, а усы ещё больше и ещё пушистей.
        —Ах ты, гусиная поджарка,- вздохнул мастер и поставил меня сушиться.
        «И чего он так сокрушается, этот Кузьма Кузьмич?..»
        Я оглядел себя с ног до головы и убедился, что я прекрасен.
        Правда, мой вид немного портил левый бок, покрытый небольшими пупырышками от ожога, но это место Кузьма Кузьмич так ловко закрасил, что оно совсем не бросалось в глаза. Зато какие голенастые у меня ножки и какая нежно-жёлтая шейка!
        А глаза! Глаза янтарные, с карим ядрышком.
        «Я единственный и неповторимый»,- решил я и оглянулся. Рядом со мной стоял точно такой же гусёнок. Мой двойник!
        «Мы единственные!»-подумал я и обратился к двойнику:
        —Здравствуй, братец!
        Вместо ответа братец подозрительно посмотрел на мой закрашенный бок и отвернулся.
        В это время подошёл Кузьма Кузьмич. Он выпустил из нас воздух, разложил по коробкам, взял их под мышку и, бормоча что-то себе под нос, вышел из мастерской.
        МЕНЯ НАЗВАЛИ ТРЕТЬЕСОРТИКОМ
        Комната, в которую нас с братцем принёс Кузьма Кузьмич, была небольшая, вся в полках, уставленных всевозможными игрушками.
        За длинным столом, тоже заваленным игрушками, сидела симпатичная девушка в синем халате.
        Она взяла из рук Кузьмича моего братца гусёнка, внимательно осмотрела, надула его с помощью какой-то машины, потом выпустила воздух. И так несколько раз.
        —Замечательный гусёнок! — сказала она Кузьмичу. Взяв печать, она оттиснула на лапке братца «1-й сорт».- Так и назовём, Первосортиком.
        Кузьмич улыбнулся, распушил усы. Первосортик от важности задрал нос, а девушка принялась за меня.
        Первым делом она обратила внимание на мой неровный бок и принялась придирчиво его рассматривать.
        —Брак! — сказала девушка строго.- Придётся переклеивать левую половину.
        —Как это брак? — сказал Кузьма Кузьмич.- Никакого брака нет!
        —Брак! — повторила девушка.
        Тогда Кузьма Кузьмич начал доказывать, что я вовсе не брак, а девушка утверждала, что я самый настоящий брак.
        Потом Кузьмич сказал, что я вообще, конечно, не очень качественный: в худшем случае третий сорт, а в лучшем — второй, но что я ему очень нужен в процентном отношении.
        Так как я ещё не понимал, что такое «брак», «третий сорт» и «процентное отношение», то не обращал на спор никакого внимания.
        «Как назовут, так и ладно»,- подумал я.
        Кончилось дело тем, что мне всё-таки поставили на лапу штемпель: «3-й сорт».
        —Третьесортик! — сказала девушка и покачала головой.
        Кузьмич что-то буркнул и, не попрощавшись, вышел из
        комнаты.
        В МАГАЗИНЕ
        Не могу вам в точности рассказать, каким образом я очутился в магазине, потому что после осмотра нас с братцем снова разложили по картонным коробкам и запаковали.
        Когда открыли крышку, мы уже были в магазине. Привязав к лапам ярлычки с ценой, нас с Первосортиком поместили на полку.
        Продавцы навели порядок и ушли, повесив на дверях магазина табличку: «Закрыто на обед».
        «Обеденный перерыв… Гм… Гм…- подумал я, посматривая на свой бок.- Как бы со мной опять не случилось какого-нибудь несчастья…»
        Хотя после дороги мне очень хотелось спать, я всё же осмотрелся. Справа стояли игрушечные Мальчик и Девочка, слева покачивались два Воздушных Шара, насвистывая какую-то весёлую песенку.
        —Друзья,- сказал игрушечный Мальчик,- я предлагаю воспользоваться обеденным перерывом и погулять немного по городу.
        —Чудесная мысль! — подхватил Красный Шар.- Больше всего на свете я люблю, так с-с-сказать, свежий воздух! Недаром меня все называют Воздушным Шаром. С-с-скорее в путь!
        Красный Шар надул щёки и засвистел марш.
        —На воздух! Ура! — закричал Зелёный Шар.- Скорее! Здесь просто можно, так с-с-казать, задохнуться!
        Больше никто из игрушек не отозвался. Все спали после утомительной дороги.
        —А как же мы? — шепнул я.- Мы тоже хотим на воздух… Мы ведь тоже, так сказать, воздушные…
        —Вы, так с-с-сказать, надувные,- поправил меня Красный Шар,-а не воздушные.
        —Всё равно. Возьмите нас с собой. Пожалуйста! Мы вас очень просим!
        —Ещё на руках вас нести,- возразил Мальчик.
        —А вы нас надуйте, и мы пойдём сами,- прошептал Первосортик.
        —Надуть?! С удовольствием!!! — в один голос засвистели Воздушные Шары.- Это наша прямая обязанность! Сей-час-с-с-с!
        Набрав побольше воздуха, шары раздули щёки и, схватив нас за лапки, принялись за дело.
        —Колпачки!..- Не успел я пискнуть, как раздался страшный треск, и шаров не стало.
        —Что случилось? — спросила с ужасом Девочка, открывая голубые глаза.
        —Они забыли отвинтить колпачки,- пояснил Первосортик.- Перед тем как нас надуть, полагается снять с лапок колпачки, а они не сняли… и, так сказать, лопнули.
        —Какая жалость! — прошептала Девочка, закрывая голубые глаза.
        После этого игрушечный Мальчик надул нас по всем правилам, и мы все вчетвером двинулись в путь.
        Я УБЕЖДАЮСЬ, ЧТО МЕЖДУ МНОЙ И ПЕРВОСОРТИКОМ СУЩЕСТВУЕТ БОЛЬШАЯ РАЗНИЦА
        Мы вышли на улицу. Был чудесный солнечный день. Всем захотелось петь, плясать, прыгать.
        Жизнь казалась прекрасной. Мой брат Первосортик шёл впереди всех, подскакивая, словно мяч. За ним стал подпрыгивать я, а за мной Мальчик и Девочка.
        Каждый старался подпрыгнуть выше другого. Нам с братцем, конечно, это удавалось лучше. Вполне понятно, ведь мы же были резиновые.
        —А ну, кто выше? — кричал я, взлетая к небу.
        —Осторожней! — предупредил меня мой брат.- Ты, кажется, забыл, что ты гусёнок третьего сорта.
        —Подумаешь! — звенел я, взлетая выше Первосортика.
        Я ловко перевернулся в воздухе, но, немного не рассчитав, упал на асфальт, прямо на левый бок.
        Мне показалось, что внутри у меня что-то лопнуло. Из глаз посыпались разноцветные звёздочки. Встав на ноги, я бросился догонять приятелей. Что такое? С каждым шагом бежать становилось всё труднее и труднее. Бока мои впали. Я худел на глазах и вообще чувствовал себя прескверно. В обеденный перерыв со мной всегда случаются неприятности. Какое невезение!
        —Что с тобой? — спросила Девочка, когда я с ней поравнялся.
        —Я задыхаюсь, то есть выдыхаюсь…
        —На тебе просто лица нет, Третьесортик!
        Я взглянул на своё отражение в первой попавшейся лужице и чуть не упал.
        —Идите сюда! С Третьесортиком плохо!
        Меня окружили друзья.
        —Я говорил, что тебе не надо прыгать,- проворчал Первосортик.- Ты же непрочный. Ты брак. Тебе прыжки запрещены, понятно?..
        —Нет, я не брак, я третий сорт,- прошептал я слабым голосом, поднимая в доказательство лапку с печаткой.
        —Что с ним теперь делать?
        —Надо его поддуть.
        И меня поддули.
        Я снова стал кругленьким, но — увы, ненадолго. Не прошли мы и полквартала, как я похудел больше прежнего. Очевидно, я прохудился окончательно. Я остановился и прислушался. Было слышно, как из меня, противно попискивая, выходит воздух. Хорошо, что Первосортик догадался остановить проезжавшего велосипедиста и попросил его починить меня.
        Велосипедист нашёл дырочку, которая пропускала воздух, и налепил на неё заплатку.
        Меня починили, и мы зашагали снова.
        ПРОГУЛКА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
        Я ковылял позади всех. Скажу честно, меня уже не радовало ни солнце, ни лужи, ни сама прогулка. Я плёлся за своими друзьями и думал только об одном: почему мне суждено было родиться на свет Третьесортиком? Какая несправедливость! Конечно, если бы Кузьмич не забыл выключить во время обеденного перерыва прибор, который так безжалостно испортил мой левый бок, всё было бы по-другому.
        Самое ужасное, что меня вдруг, ни с того ни с сего, стало раздувать с одной стороны.
        —Знаешь что? — посоветовал Первосортик.- Ты лучше перейди в тень. Тебе, наверное, нельзя находиться на солнце.
        Я послушался Первосортика, но было уже поздно: та сторона, на которой была наклеена заплатка, вся перекосилась, и я стал прихрамывать на левую ногу.
        Теперь я боялся смотреться в лужицы — так плохо я выглядел!
        Мы приближались к маленькому скверу и были уже на середине улицы, когда из-за угла выскочила, рыча, грузовая машина.
        Мой братец, шагавший впереди всех, зазевался и угодил под переднее колесо. Машина переехала Первосортика и помчалась дальше.
        Каково же было моё удивление, когда Первосортик как ни в чём не бывало вскочил на лапки, отряхнулся и пошёл дальше.
        Вот это да!
        Теперь я окончательно убедился, что между мной и Первосортиком существует огромная разница. Если бы под машину попал я, мне бы несдобровать.
        Я КУПАЮСЬ!
        Когда мы подошли к маленькому пруду в сквере, Первосортик тут же бултыхнулся в воду.
        «Интересно, можно мне купаться или нет?..» — подумал я, в нерешительности останавливаясь на берегу.
        Тем временем Первосортик начал вытворять на воде чудеса. Он прыгал, нырял, делал стойку на голове. Игрушечная Девочка не сводила с него глаз. По-моему, она влюбилась в Первосортика. Это было невыносимо. Почему бы ей не обратить внимание и на меня?
        Я разбежался, ласточкой прыгнул в воду и тоже стал кувыркаться. Сначала всё шло хорошо, потом я почувствовал в ногах какую-то странную тяжесть.
        Я взглянул на свой злополучный левый бок и пришёл в ужас: от удара о воду заплатка отскочила, бок надорвался, и в меня хлынула вода.
        «Этого только не хватало…- подумал я.- Мало того, что из меня всё время выходит воздух, так теперь ещё в меня входит вода…»
        Тону! крикнул я, опускаясь на дно.
        Я пришёл в себя на берегу, когда верные друзья делали мне искусственное дыхание.
        Проклятая вода никак не хотела выходить из меня, она переливалась из ног в голову, из головы в ноги и громко булькала.
        Наконец меня скрутили, словно тряпку, с такой силой, что во все стороны так и забили маленькие фонтанчики.
        Вода вылилась, но стряслась другая беда: отвалился левый глаз, и я окривел.
        Видно, выкручивания были мне тоже вредны.
        Когда меня, несчастного и одноглазого, высушили, подклеили и поддули, вся наша компания двинулась в обратный путь.
        Продираясь сквозь кусты, я, в довершение всех бед и несчастий, ударился обо что-то головой так сильно, что у меня потемнело в единственном глазу и я остановился.
        —Что с тобой? — услышал я издалека чей-то голос.
        —Не знаю, я ничего не вижу.
        —Да у него же потерялся второй глаз,- раздался над самым ухом голос Девочки.- Он совсем ослеп! Посмотрите…
        —Вот растяпа! Где ты потерял свои глаза?
        —Один остался на берегу, а другой где-то здесь, в траве…
        Я слышал, как все стали искать в траве мой глаз и ругать меня на все голоса.
        —Разве теперь сто найдёшь! — сказал игрушечный Мальчик.
        —Что же делать? — спросил Первосортик.
        —А я знаю, что нужно сделать! — услышал я голос игрушечной Девочки.- Надо глаза хорошенько протереть, и они снова появятся. Ну-ка…
        Я стал тереть те места, где когда-то были мои прекрасные глаза.
        —Теперь открой глаза, милый Гусик!
        Я открыл… и увидел себя на руках совсем не игрушечной, а настоящей девочки.
        Как я обрадовался!
        Значит, мне всё, всё только приснилось. Я так крепко спал, что даже не заметил, как нас с Первосортиком купили. Его купил мальчик, а меня девочка. Воздушные Шары тоже были живы и здоровы. Они приветливо кланялись мне и, как всегда, тихо насвистывали весёлую песенку.
        Наступила пора расставания.
        —Прощай! — крикнул мне Первосортик.- Будь осторожен! Когда будешь играть с девочкой, помни, что ты Гусёнок третьего сорта… Береги себя и не забывай, что тебе многое запрещено. Прощай, Третьесортик!
        —До свидания! — крикнули Воздушные Шары.- Так с-с-сказать, будь здоров!
        —Прощайте! — Я помахал лапой и ещё раз крикнул: — Прощайте, друзья!
        —Счас-с-стливого пути! — крикнули вдогонку мне Воздушные Шары.
        —Счастливо оставаться! — ответил я.
        Девочка понесла меня на руках по магазину, а я смотрел по сторонам и думал о том, что ждёт меня впереди.




        БРАТЬЯ КАРАНДАШИ
        В одном большом городе жил Старый Художник. Вместе с ним жили его самые большие друзья — цветные братья Карандаши.
        Художник жил в просторной и светлой комнате, а братья Карандаши в тесной картонной коробке. «В тесноте, да не в обиде!» — любили говорить Карандаши, плотно прижимаясь друг к другу.
        Художник и Карандаши много работали и никогда не ссорились друг с другом.
        Однажды в воскресный день Старый Художник решил отдохнуть и прогуляться по городу.
        Обычно он забирал с собой на прогулку и Карандаши, но на этот раз он почему-то оставил их дома.
        Если бы вы видели, как расстроились из-за этого разноцветные братцы!
        Чёрный ещё больше почернел от горя.
        Зелёный стал ещё зеленее от злости.
        А Белый побледнел и стал белее самого себя, так он расстроился.
        Откинув крышку своего картонного домика, братья решили погулять по столу.
        Каждому хотелось выбраться из тесной коробки раньше другого, поэтому в комнате поднялся страшный шум и крик.
        Чёрный Карандаш сказал:
        —Друзья, вы не ошибётесь, если окажете эту честь мне.
        В другой раз на эти слова никто из братьев, вероятно, не обратил бы и внимания, но на этот…
        —Почему это тебе, а не мне? — грубо спросил Зелёный братец.- На дворе весна, и зелёный цвет сейчас самый главный!.. Ну-ка, подвиньтесь, я вылезу первый.
        И тут все Карандаши в двадцать четыре голоса стали кричать изо всех сил:
        Голубой — про голубое весеннее небо.
        Белый — про белоснежные облака.
        Синий — про синие реки.
        Каждый старался перекричать другого, отчего в комнате поднялся невообразимый шум.
        В довершение всего Карандаши так разгорячились, что принялись толкаться, да так грубо, что картонная коробка не выдержала, треснула по всем швам и все братья посыпались на стол, а некоторые даже упали на пол.
        —Сейчас я вам всем докажу, кто из нас самый главный!
        Чёрный Карандаш схватил лист бумаги и, глядя сквозь застеклённую стену на улицу, стал рисовать видневшийся невдалеке городской сад с мокрой от дождя листвой и повисшей в небе радугой.
        Вслед за Чёрным все Карандаши с треском разодрали альбом и, выкрикивая: «Я главный!», начали набрасывать мокрый сад под аркой разноцветной радуги.
        Работа закипела.
        У Чёрного братца всё получилось чёрным, даже радуга. Мрачноватая это была картина.
        У Зелёного — всё зелёным.
        У Красного — красным, словно весь сад был охвачен огнём.
        А у Белого братца просто ничего не получилось, сколько ни чиркал он белым грифелем по белой бумаге.
        «А ведь непохоже…- подумал Синий Карандаш, рассматривая синюю радугу над синим садом, по аллеям которого гуляли синие, словно озябшие человечки.- Совсем непохоже…»
        И все двадцать четыре братца подумали в эту минуту одно и то же.
        Разорвав свои рисунки, они выбросили клочки в раскрытое окно, надулись и вовсе перестали разговаривать друг с другом.
        В это время вернулся с прогулки Старый Художник.
        Он собрал рассыпавшиеся по всей комнате Карандаши и, полюбовавшись из комнаты мокрым садом под радугой, стал рисовать это на бумаге.
        То проведёт полоску Зелёным Карандашом, то Синим, а то Красным. Отойдёт, посмотрит и пустит в ход Жёлтого братца или Голубого.
        И какая чудесная картина получилась у Старого Художника, просто загляденье!
        «Вот теперь похоже!» — одновременно подумали все двадцать четыре братца и успокоились.
        После работы Карандаши очутились в новой картонной коробке, где они сразу помирились и больше уже никогда не ссорились, потому что никто из них не произносил этих слов: «Я главный».