Перчатка Фриц Лейбер
        «Перчатка» рассказывает о насилии в многоквартирном доме в Сан-Франциско, где живут куча гомосексуалистов, людей, верящих в колдовство, женщин, которые привлекают внимание, нанося себе порезы или передозируя таблетки, парень с каким-то странным сексуальным фетишем, который доводит его до насилия и прочие чудаки. Лейбер наполняет историю грустной ностальгией, используя здание и его жителей как своего рода модель в миниатюре Соединенных Штатов в период социального упадка.
        Фриц Лейбер
        Fritz Leiber, The Glove
        Перчатка
        Мое персональное столкновение со сверхъестественным, да такое, что пощупать можно, - в общем, нечто такое, во что оказался по стечению обстоятельств вовлечен и чему все равно толком не веришь, как в явление красивой и искусной девушки по вызову, - связано с изнасилованием женщины, которая проживала в соседней со мной квартире, когда я обитал в Сан-Франциско; злодей был в маске. С Эвелин Мэйн мы были знакомы шапочно, а преступление я благополучно проспал, равно как прибытие и отбытие полиции, но должен признаться, что в ходе расследования полиция решила усомниться в обоих этих фактах.
        Словосочетание «жертва насилия» вызывает перед мысленным взором ряд привычных образов: привлекательная молодая женщина возвращается домой поздно вечером, сворачивает в темный переулок, где на нее нападают… Или миловидная жительница пригорода, мать троих детей, просыпается среди ночи от непонятной тревоги, и тут ее хватают…
        Правда жизни, увы, куда менее романтична. Эвелин Мэйн было шестьдесят пять, она давным-давно развелась и прозябала, брошенная на произвол судьбы двумя сыновьями и чрезвычайно решительными невестками. Средства к существованию ей обеспечивали разные социальные программы - поддержки стариков, медицинской опеки и психиатрической помощи. Была она костлявой и вздорной алкоголичкой, презирала цветных, верила, что живем мы на этом свете зря, и минимум трижды в год принимала чрезмерную дозу снотворного или пыталась вскрыть себе вены.
        По сравнению с ней насильник выглядел стильно, на свой убогий лад. Он облачился во все серое и обтягивающее, руки спрятал под серыми перчатками, а лицо под густой копной седых волос, падавших на глаза. В его левой руке поначалу был длинный нож, сверкавший серебром в полумраке.
        Хватать Эвелин никто не хватал - по крайней мере, сразу; ей просто велели хриплым шепотом из-под копны волос лежать тихо, не то глотку перережут.
        Снова оставшись в одиночестве, когда все закончилось, она выждала около десяти минут, как и потребовал насильник, радуясь тому, что ее хотя бы пощадили, или жалея (кто сейчас разберет?), что не убили. Потом пошла к соседям - не ко мне, а напротив - и разбудила Марсию Эверли, продавщицу из универмага и свою почти ровесницу. Жертве насилия плеснули крепкого для успокоения нервов, затем вызвали полицию, позвонили психиатру Эвелин и социальному работнику, ее навещавшему (тот знал номер врача, лечившего Эвелин), но не смогли дозвониться до обоих. Марсия предложила позвать меня, однако Эвелин Мэйн предпочла обратиться к Мистеру Заботе, что проживал по соседству с Марсией. Мистера Заботу (иначе Лысого, его настоящего имени я знать не знал) лично я терпеть не мог, потому что он вечно строил из себя доброго самаритянина и всех подряд спрашивал, чем он может помочь (а еще в нем было шесть футов и четыре дюйма, при моем-то росте ниже среднего).
        Марсия Эверли тоже очень высокая, уж для женщины-то, но с ней у меня вот почему-то все нормально. Даже более чем.
        В общем, Эвелин Мэйн сказала, что я сочувствия не проявлю, зато Марсия (благослови ее Господь!) не меньше моего старалась избегать Мистера Заботу - она, как и добрая половина жильцов нашего дома, считала его полным психом.
        В итоге они сошлись на том, что будить больше никого не надо, и до прибытия полиции Эвелин Мэйн сидела и пересказывала историю надругательства, снова и снова, почти машинально, а Марсия сострадательно слушала и одновременно прикидывала, кто из наших полоумных соседей лучше всего годится в насильники - на случай, если это был не посторонний, что, впрочем, казалось наиболее вероятным. Главными подозреваемыми были дородный извращенец (любитель женских нарядов и платиновый блондин) с третьего этажа, длинноволосый старый хрыч с шестого, ходивший в шапке и промышлявший, по слухам, колдовством, а также высокая и светлокудрая, смахивающая на нацистку лесбиянка с седьмого этажа (этой понадобился бы дилдо, если вообще допустить, что она вдруг окончательно слетела с катушек).
        Ну да, дом у нас - еще то скопище уродов, сами видите, и с дурной славой, причем не только из-за жильцов, которых будто выпустили на время из лечебниц для душевнобольных. Нет, дом пугал и сам по себе. Несколько десятилетий назад это был отель со всей богатой и бурной внутренней жизнью, положенной таким заведениям: оравы горничных, которые пользовались бельевыми (ныне пустующими) на каждом этаже; круглые, с защелками на крышках подвальные выходы вентиляционной системы (она не работала уже невесть сколько лет); два кухонных лифта (двери накрепко заварены и закрашены). В былые дни тут были и коридорные, и оператор лифтов, и два ночных носильщика, доставлявших в номера выпивку и закуски из круглосуточно открытого ресторана.
        Но все это теперь в прошлом, все без исключения; просторные холлы опустели, в них царит полумрак, по лестницам гуляет эхо, а в фойе неизменно чудится, будто ты попал в похоронное бюро, так что новые, преимущественно одинокие жильцы подозрительно смахивают на призраков, особенно когда ты сталкиваешься с кем-нибудь из них, беззвучно выплывающим из-за угла в коридоре, где не горят лампы на потолке.
        Иногда мне кажется, что современный мир - семьи-то все меньше, а люди все чаще предпочитают жить в одиночестве - очень похож на наш дом.
        Полиция наконец-то явилась - два суровых и дотошных парня; как рассказывала Марсия, ей понравились оба, но больше тот, что повыше и покрепче на вид. Офицер Харт - так его звали. Впервые выслушав историю Эвелин Мэйн, полицейские, опять-таки по словам Марсии, явно не поверили. Тем не менее они осмотрели комнату Эвелин, проверили пожарные лестницы, снова выслушали историю, после чего вызвали по рации женщину-врача; та прибыла удивительно быстро и сообщила, проведя надлежащий осмотр, что есть все основания говорить о недавнем сексе, доказательством чему послужат мазки с тела жертвы и с постельного белья.
        Офицер Харт - я пересказываю слова Марсии - далее совершил два благородных поступка. Он разыскал социального работника, ходившего к Эвелин Мэйн, и приказал ему приехать как можно скорее. А также выяснил у него номер телефона того из сыновей старухи, который проживал в городе, позвонил по этому номеру и нагнал страха на сыночка и его дражайшую супругу - мол, вы ближайшая родня, так вас перетак, давайте займитесь-ка пострадавшей, которой изрядно досталось.
        Тем временем второй коп слушал Эвелин Мэйн, излагавшую по кругу свою историю, задавал ей всякие вроде бы невинные вопросики и в конце концов вынудил признаться, что вечером она втихаря отправилась в бар неподалеку (поганое местечко, как по мне), где пропустила стаканчик (или три стаканчика) крепкого. После чего, как уверяла меня Марсия, по лицу офицера стало понятно, что он прикидывает, не сама ли Эвелин навлекла на себя неприятности - скажем, пригласила домой кого-то из бара, поразвлекалась, а потом решила придумать изнасилование. (Спросили бы меня, я бы сказал, что седовласые не в ее вкусе.)
        Короче, полиция приняла заявление, попросила подписать протокол и удалилась еще более торжественно и сурово; офицер Харт всячески демонстрировал, что сочувствует всей душой.
        Конечно, я ни о чем таком не подозревал, когда утром стучался в дверь Марсии перед уходом на работу - вечером мы собирались с ней в кино, и я хотел удостовериться, что все в силе. Дверь открылась; к моему изумлению, в коридор вышел Мистер Забота: лысая башка блестит, взгляд пристальный и недобрый. Он сказал Марсии таким тоном, каким общаются между собой взрослые, когда знают, что дети их слышат:
        - Я обязательно загляну к вам попозже. Если что-нибудь понадобится, не стесняйтесь обращаться.
        Марсия величаво кивнула.
        А окончательно мои смятенные чувства добила Эвелин Мэйн, в халате и с пустым стаканом в руке; она прошла мимо, нарочито отстраняясь, как от прокаженного, и одарила меня чрезвычайно неприязненным взглядом.
        - Я вернусь, милочка, вот только приведу себя в порядок, - сообщила она Марсии, - и тогда никто не скажет, что вы развлекали старую лахудру.
        Дверь за ней закрылась, и Марсия, к моему несказанному облегчению, задорно мне улыбнулась.
        - На самом деле мы прикончили мои запасы, и она пошла налить себе из своих. По правде сказать, Джефф, у нее есть все основания напиться поутру - и шарахаться от мужчин, коли на то пошло.
        Усмешка исчезла, лицо Марсии приобрело серьезное и даже слегка испуганное выражение; она кратко посвятила меня в бурные события минувшей ночи. С ее слов, Мистер Забота заглянул напомнить о назначенном на этот вечер собрании жильцов, а когда узнал о случившемся, завел обычную волынку - дескать, как ему жаль и какой он негодяй, что бессовестно все проспал, и он готов помогать - только скажите, чем именно.
        Изложив печальную историю Эвелин, Марсия обеспокоенно проговорила:
        - Я вот никак не могу взять в толк, Джефф, какой мужчина способен польститься на нее.
        Я пожал плечами:
        - Психопат какой-нибудь. Сама знаешь, всякое бывает. Ну, женщины в возрасте - они кое для кого как матери…
        - Может, он просто ненавидит женщин? - задумалась вслух Марсия. - И жаждет их унизить?
        Я кивнул в знак согласия.
        Марсия успела все мне рассказать до возвращения Эвелин, которая приплелась обратно чуть ли не бесплотным призраком и вяло опустилась в кресло, не удостоив меня взглядом. Переодеться она не подумала, даже причесываться не стала. Стакан в ее руке теперь полнился некой темной влагой, а другая рука сжимала большую бледно-серую кожаную перчатку, причем сжимала своеобразно: брезгливо, двумя пальцами.
        Марсия принялась было расспрашивать соседку, что это такое, но Эвелин вновь взялась пересказывать ночные события сухим, начисто лишенным эмоций, механическим голосом; казалось, она способна вещать бесконечно.
        Ну да, эта особа мне категорически не нравилась - манерная, бесполезная и надоедливая стерва, утомившая своими суицидами, - но ее рассказ не оставил меня равнодушным. Я понял, что истово ненавижу типа, который преднамеренно довел ее до такого состояния. Понял, едва ли не впервые в жизни, каково приходится жертвам насилия и насколько на самом деле дешевы и грубы все шутки на сей счет.
        Постепенно естественным образом Эвелин стала упоминать о перчатке:
        - …А чтобы это сделать, ему понадобилось снять перчатку. Он тогда как раз сильно возбудился, бросил ее за диван и забыл, а я нашла, совсем недавно.
        Марсия немедленно ухватилась за ее слова и воскликнула, что это важная улика и что нужно известить полицию. Она позвонила и добилась, чтобы к телефону позвали офицера Харта, и тот велел передать Эвелин Мэйн, чтобы перчатку ни в коем случае не выбрасывали и что за уликой кто-нибудь приедет.
        Мне уже давно пора было выдвигаться на работу, но я сидел, пока Марсия не закончила говорить по телефону, потому что хотел все-таки определиться насчет вечернего похода в кино.
        Она отговорилась - мол, слишком устала после бессонной ночи, да и на собрании жильцов надо побывать.
        - Знаешь, Джефф, - сказала она, - случившееся заставило меня осознать, что я должна принять на себя толику ответственности за происходящее вокруг. Мы смеемся над ними, над нашими добрыми соседями, но ведь это живые люди со своими невзгодами.
        Честно говоря, я слегка растерялся, хотя вроде бы сумел это скрыть. Дело не в том, что мне дали от ворот поворот - просто можно было вполне обойтись без всей этой чуши насчет добрых соседей (ага, вон Мистер Забота - сплошная доброта). Вдобавок Эвелин Мэйн внезапно вынырнула из своей скорбной апатии и одарила меня широкой улыбкой, когда Марсия изрекла твердое «нет».
        Сам я на вечернее собрание жильцов не пошел, хотя мог бы. Вместо этого я поужинал в городе и отправился в кино; после на редкость паршивого фильма пропустил пару-тройку стаканчиков в баре, вернулся домой поздно (ни души ни в фойе, ни в лифте, ни в коридорах) и с облегчением завалился спать.
        Из блаженной неги - я только-только заснул как следует - меня вырвал настойчивый стук в дверь. Я прорычал что-то неразборчивое, ответа не дождался, через силу слез с койки и, вне себя от злости, выглянул в коридор.
        Ко мне пришла Марсия. Поистине героическим усилием воли я принудил себя замолчать и даже вымучил улыбку вместо злобного оскала. Любому ведомо, что слова, произносимые человеком, которого внезапно разбудили, особенно когда он едва погрузился в пучину сновидений, способны причинить столько же вреда, сколько порой причиняет пьяная болтовня. А наши с Марсией отношения уверенно развивались, и мне нисколько не хотелось их портить, тем паче что сокровище, коим я рассчитывал завладеть, предстало воочию, под полупрозрачной ночнушкой, поверх которой был накинут неплотно завязанный халат.
        Оторвав взгляд от прелестей Марсии, я посмотрел ей в лицо и понял, что она напугана.
        Тоненьким девичьим голоском, который никак не вязался с ее обликом, она проговорила:
        - Прости, что бужу тебя в три часа ночи, Джефф, но не мог бы ты забрать у меня эту треклятую штуку? Мне не уснуть, пока она рядом.
        О прелестях Марсии, владевших моим вниманием, как нельзя лучше говорит тот факт, что лишь теперь я увидел - будто с глаз спала пелена - завернутую в обрывок туалетной бумаги кожаную перчатку, которую Эвелин Мэйн нашла за диваном. А ведь Марсия держала перчатку прямо перед собой!
        - Чё? - Вряд ли мой ответ засчитали бы за образец сметливости. - Офицер Харт не приезжал, что ли, и никого так и не прислал?
        Марсия покачала головой:
        - Перчатка оставалась у Эвелин, пока я занималась делами; социальный работник явился сразу после твоего ухода. В обед к ней приехали сын с женой - офицер Харт как следует их припугнул! - и уговорили перебраться в больницу, так что перчатку она передала мне. Я снова позвонила в полицию, но офицер Харт, как мне сказали, ушел домой, а офицер Холстед, с которым я разговаривала, сообщил, что пришлет кого-нибудь рано утром. Пожалуйста, Джефф, подержи ее у себя. Стоит на нее посмотреть, как сразу мерещится тот седой проныра с ножиком. Меня аж в холод бросает!..
        Я покосился на перчатку в обертке из туалетной бумаги (Марсия явно не хотела притрагиваться к ней голой кожей) и вдруг почувствовал, как вдоль хребта побежали мурашки. Эка невидаль, старая перчатка… Но ее словно окутывала какая-то незримая аура.
        - Ладно. - Я заставил себя взять перчатку, а потом прибавил бесцеремонно, не думая, что такое несу: - Вообще-то, я удивлен, что ты не пошла сперва к Мистеру Заботе, раз уж он всем готов помогать и раз уж вы на собрании виделись.
        - Я пришла к тебе. - В голосе Марсии прозвучало раздражение, но улыбнулась она тепло. - Спасибо, Джефф.
        Только в этот миг до меня дошло, что я в своем полусонном состоянии упускаю драгоценную возможность, которой больше может не представиться. Так, сейчас мы это быстренько поправим… Но прежде чем я успел пригласить Марсию к себе, послышался вежливый кашель. Мы оба обернулись: в дверях своей квартиры стоял Мистер Забота в халате до пят, при поясе и в пижамных штанах (это я заметил сквозь щель между полами халата). Он заулыбался и двинулся к нам танцующей походкой - ступал легко, несмотря на свои шесть с хвостиком футов.
        - Могу я быть чем-то полезен, мисс Эверли? Вас что-то беспокоит? Может, снова… э-э… - Он умолк, как если бы застеснялся того, о чем собирался спросить.
        Марсия резко мотнула головой и сказала мне довольно строго:
        - Нет-нет, мистер Уинтер. Но за приглашение спасибо. Спокойной ночи.
        Я сообразил, что Лысый ее смутил и что она старается внушить ему, будто мы не расстаемся после проведенного вдвоем вечерка и будто у нас все чисто по-соседски (недаром меня назвала по фамилии).
        Проходя мимо, она равнодушно кивнула Мистеру Заботе. Тот развернулся и двинулся обратно к своей двери, одарив меня на прощание бликом от лысой башки. (Марсия уверяет, что он бреет голову, но лично я думаю, что ему это без надобности.)
        Я подождал, пока не щелкнул дважды замок в ее двери и не лязгнул засов. Потом угрюмо уставился в спину Мистеру Заботе. Тот быстро скрылся - вот счастье так счастье. После чего я вернулся к себе, кинул перчатку на стопку бумаг на столике перед открытым окном, рухнул в постель и выключил прикроватную лампочку.
        Я был уверен, что не засну, пока не уляжется злость на назойливого и всего из себя такого добропорядочного соседа-подлизу (а заодно и на Марсию), но неожиданно перед мысленным взором стали возникать призрачные картины - картины нашего дома, каким он был полстолетия назад. Бесплотные коридорные носились вверх и вниз по лестницам с записками, в которых назначались и принимались свидания. Не менее бесплотные официанты бесшумно катили уставленные серебром тележки с ужином на двоих. Ловкие призрачные горничные беззвучно встряхивали постельное белье и застилали кровати, намекая улыбкой, что они не отказались бы заменить непришедших возлюбленных. Картинки кружились в этаком водовороте, где-то задувал ветер…
        Проснулся я рывком, будто от чьего-то прикосновения, и сел в кровати. А потом осознал, что нечто и вправду касается моей шеи, чуть ниже уха. Что-то длинное, вроде плоского пальца или - упаси боже! - лапки крупного насекомого. Сразу вспомнилось, что большие сороконожки, по слухам, вцепляются в жертву всеми своими лапами. Жуть какая! В детстве меня до полусмерти напугал тропический жук, который вылез из низки свежекупленных бананов; воспоминание с годами ничуть не утратило своей яркости. Взбудораженный, я резко мазнул ладонью по затылку и шее, фактически залепил себе оплеуху, от которой заболели ухо и челюсть. Показалось, будто пальцы что-то задели, но ощущение было мимолетным. Я немедленно включил свет и огляделся, но вокруг, как ни странно, не обнаружилось ничего ползающего.
        Мой взгляд упал на столик у окна, и я понял, что перчатка исчезла.
        Воображение разыгралось: я представил, как она поднимается над столом и плывет по воздуху ко мне, шевеля пальцами… или падает со стола и ползет по полу, а затем забирается на кровать… Уж не знаю, что хуже. И да, прикосновение к моей шее было таким… кожистым…
        Первым побуждением было проверить, заперта ли входная дверь. С кровати этого не разглядеть, высокий платяной шкаф закрывает от меня дверь своим торцом. Так что я внимательно осмотрел пол, убедился, что в непосредственной близости от кровати ничего подозрительного нет, и аккуратно опустил ноги.
        В окно резким порывом влетел ветер. Лист бумаги - последний нетронутый - спорхнул со стола и опустился на прочие листы, валявшиеся на полу. А рядом с бумагами лежала треклятая перчатка!
        Я испытал такое облегчение, что чуть не засмеялся. Наклонился, подобрал перчатку - с легким отвращением при мысли о том, кому довелось носить ее раньше и к чему она оказалась причастной. Внимательно ее оглядел, чем раньше попросту не озаботился. Кожа довольно тонкая, сама перчатка достаточно крупная и еще растянутая, как будто в нее впихивали здоровенную ручищу, но легкая - ведь ее сдуло со стола вместе с бумагами.
        На перчатке присутствовали грязные разводы и жестковатое пятно засохшей жидкости; еще один красноватый развод напоминал след помады. Сама перчатка выглядела ветхой, словно ее изготовили десятилетия назад.
        Я положил ее обратно на стол, придавил тяжелой пепельницей и снова лег, почему-то ощущая себя в полной безопасности.
        Внезапно подумалось, что пустой палец кожаной перчатки своим прикосновением наверняка схож с жучиными лапами - знаете, бывают такие крупные жуки, почти плоские и отливающие желтизной (правда, тот, что вылез из бананов в моем детстве, был ярко-красным). Но эта мысль уже не пугала.
        Я в последний раз посмотрел на перчатку, придавленную пепельницей к столу, и решительно выключил свет.
        На сей раз сон приходить не спешил. Нет, мне снова виделся старый отель, но теперь в грезы надоедливо влезала перчатка. Похотливые горничные надевали точно такие же, ритмичными движениями полируя горы призрачного столового серебра. Коридорные сжимали записки, с которыми носились по этажам, в бледно-серых нитяных перчатках. И возникали перед мысленным взором бальные перчатки, в полруки длиной каждая, этакие бестелесные белые кобры, сползавшие, когда их выворачивали наизнанку, с тонких змееподобных рук богатых постоялиц. А следом кружились в хороводе другие перчатки, далеко не все связанные с отелем: черные рукавицы гробовщиков, белые перчатки полицейских, пухлые меховые рукавицы полярных исследователей, ладные черные шоферские краги, охотничьи перчатки с двумя пальцами - под большой и тот, которым нажимают на спусковой крючок, варежки любителей покататься на коньках и санках, старушечьи митенки вообще без пальцев, полупрозрачные и светящиеся резиновые перчатки хирургов, сжимающие скальпели из блистающей в свете фонарей стали… Да, целый хоровод перчаток и рукавиц, наблюдая за которым я постепенно
погружался в омут сна.
        Пробудился я снова резко, будто меня кто-то тронул, и сел в кровати. Опять почудилось, будто некое существо длиной около четырех дюймов сидит у меня на шее, но под другим ухом. Я хлопнул себя, задел челюсть, но теперь бил сверху вниз. И показалось, как что-то отлетело в сторону.
        Включив свет, я сбегал к двери. Та оставалась надежно закрытой. После этого я посмотрел на столик у окна.
        Тяжелая пепельница по-прежнему возвышалась посреди столешницы.
        Но перчатки насильника и след простыл.
        Наверное, я простоял в полном обалдении пару минут, твердя себе, что это невозможно. Затем приподнял пепельницу и тщательно изучил, будто перчатка могла резко сократиться в размерах и прилипнуть к донышку.
        Все это время распаленная фантазия услужливо рисовала мне, как перчатка с трудом выбирается из-под пепельницы, подползает к краю стола, падает на пол и начинает по дюйму передвигаться дальше… неведомо куда.
        Поверьте на слово, я перерыл всю квартиру, уделив особое внимание полу. Даже распахнул дверь в туалет и створки платяного шкафа, хоть они и были крепко заперты. Разумеется, проверил под кроватью и залез за кровать. В ходе поисков то и дело чудилось, будто я вижу краем глаза, как что-то серое подкрадывается сзади. Я тут же оборачивался - впустую.
        Перчатки нигде не было.
        Уже светало, причем на глазах. Я сварил себе кофе и попытался мыслить рационально.
        По сути, есть три внятных объяснения, остальные выглядят притянутыми за уши.
        Во-первых, я все придумал. Не исключено, конечно. Однако из того, что я видел и слышал, следует, что большинство тех, кто сходит с ума, задолго до этого события понимает: с головой творится что-то не то (параноиков в расчет не берем). Но саму возможность отвергать не стоит.
        Во-вторых, кто-то с дубликатом ключа от входной двери или с главным домовым ключом забрал перчатку, пока я дрых. Такие ключи есть у владельца дома и у смотрителя. А свой ключ я время от времени одалживал посторонним. Между прочим, еще до того, как на меня окрысилась Эвелин Мэйн, однажды одолжил ей - впустить кого-то внутрь. Наверное, она вернула ключ, но помню, что я зачем-то - а зачем? - сделал дубликат. В этом объяснении главное - разобраться с мотивом. Кому пришло бы в голову умыкнуть перчатку - ну, кроме насильника, конечно?
        В-третьих, вмешалось сверхъестественное. Перчатка сама по себе вещь сомнительная, упаковка для руки; если бы в Средневековье не родилось суеверие, будто ношение на себе содранной с другого живого существа кожи способно творить магию, его придумали бы сегодня. (Ага, и Руку славы сюда же - пальцы как свечи горят, гарантированно усыпляет хозяев дома, грабь себе на здоровье; правда, там речь шла о засушенной отрубленной руке, не о перчатке.) Известно множество историй о призрачных руках - они указывают местоположение кладов или заброшенных могил, разоблачают преступников, держат кинжал или факел… Может, я столкнулся с какой-то разновидностью телекинеза, благодаря которой человеческая рука на расстоянии управляет действиями перчатки? Кто-то скажет, что это псионика, а не магия, но для меня паранормальное всегда было синонимом сверхъестественного. (Кстати, зачем тогда перчатка трогала меня за шею - примеривалась, как лучше задушить, что ли?) Где-то мне доводилось читать об аристократке-убийце из Бразилии - в прошлом веке она носила перчатки из паутины; а какому-то рыцарю на турнире в решающий момент
заслонила взор дамская шелковая перчатка, которую он носил в честь своей избранницы… Да уж, упаковки для рук, чтоб их. Так или иначе, сейчас меня интересует всего одна - та, что куда-то сгинула.
        Я вздрогнул от размеренного стука в дверь. Осторожно открыл и увидел перед собой двух строгих и молодых копов. Из-за спин полицейских на меня жадно таращился Мистер Забота, он быстро шевелил губами, то растягивая их в улыбочке, то что-то беззвучно проговаривая. Чуть в стороне стояла Марсия, выглядела она шокированной, а ее пристальный взгляд вонзался в меня сквозь щель между одним из копов и дверным косяком.
        - Джефф Уинтерс, - произнес коп таким тоном, словно подтверждал установленный факт.
        Мелькнула вдруг мысль, что эти узкобедрые юнцы кажутся куда толще, чем они есть на самом деле, благодаря блестящим черным кобурам и прочему снаряжению.
        - Офицер Харт! - встревоженно окликнула Марсия.
        Второй коп на мгновение покосился на нее, а первый продолжил:
        - Ваша соседка мисс Эверли утверждает, что ночью передала вам перчатку.
        Он шагнул вперед, нарушая мое личное пространство (по-моему, так говорят?), а я инстинктивно попятился.
        - Нам нужна перчатка. - Коп продолжал надвигаться на меня, а я продолжал отступать.
        Я замешкался с ответом. Что им сказать? Что перчатка меня сперва напугала, а потом пропала неизвестно куда?
        Офицер Харт присоединился к своему товарищу. За ними попер Мистер Забота, остановившийся на пороге. Марсия держалась позади всех и явно чего-то боялась. Офицер Харт повернулся, собираясь, должно быть, прогнать Мистера Заботу, но тут офицер Холстед (я запомнил его имя из рассказа Марсии) спросил:
        - Надеюсь, перчатка у вас? Мисс Эверли утверждает, что отдала ее вам.
        Я покачал головой, затем кивнул, словно изображая растерянность. Офицер придвинулся ближе и нетерпеливо воскликнул:
        - Ну, так где же она?!
        Мне пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. В это мгновение я увидел: на верхнем углу платяного шкафа, что стоит наискосок через комнату и чьи очертания заслоняет от меня массивная фигура полицейского, болтается треклятая перчатка - свесив вниз пальцы.
        Я замер. Могу поклясться: обыскивая квартиру, я несколько раз осматривал шкаф - и на нем ничего не было. Но вот она, гадина, словно перелетела туда или была заброшена мною, когда я повторно смахивал с шеи невидимую тварь.
        Офицер Холстед, похоже, неверно истолковал ужас в моем взгляде. Он наклонился ко мне и хрипло произнес:
        - Ваш сосед мистер Энгус говорит, что это ваша перчатка, что он видел на вас такие перчатки позапрошлым вечером. Это правда?
        Я ничего не ответил, ибо в этот миг перчатка соскользнула со своего насеста на шкафу и плюхнулась прямиком на шею Мистера Заботы (то есть Энгуса), рядышком с шеей. Точь-в-точь как рука полицейского, который тебя арестовывает.
        Должно быть, Мистер Забота ощутил прикосновение и захотел посмотреть. Движением головы он зажал перчатку между подбородком и ключицей… или (как почудилось мне) перчатка сама вцепилась ему в плечо и шею и не желала отрываться, вопреки его отчаянным попыткам, которые сопровождались истошными воплями:
        - Это не мое! Не мое!
        Когда он на секунду разжал пальцы, перчатка свалилась на пол.
        Мистер Забота затравленно огляделся, заметил проблеск понимания на лицах полисменов - и с громким всхлипом выхватил из-под одежды длинный нож.
        К моему собственному изумлению, я сделал было шажок в его сторону, но офицер Харт избавил всех нас от необходимости ловить злодея: облапил его по-медвежьи и перехватил запястье руки, что держала нож.
        Я прошмыгнул мимо этой парочки (хорошо помню, что постарался не наступить на перчатку) и успел вовремя подхватить Марсию, которая побледнела, зажмурилась и обмякла в обмороке.
        Послышался лязг упавшего ножа. Я обнял Марсию, и она сразу пришла в себя; вдвоем мы наблюдали, как мистер Энгус словно скукоживается в медвежьей хватке офицера Харта, как его лицо сереет под цвет перчатке.
        Вот и все. В квартире Энгуса Копы нашли вторую перчатку и длинный серебристый парик в запертом ящике. Марсия продолжала бояться (или притворялась, что боится) достаточно долго, для того чтобы наше знакомство переросло в прочные отношения.
        Офицер (ныне детектив) Харт сообщил нам, что мистера Энгуса поместили в лечебницу для душевнобольных преступников; он ведет себя образцово, сделался крайне набожным и никогда не улыбается. А перчатку сам Харт поместил в нечто вроде музея при полицейском участке, откуда ей ни за что не выбраться по собственной воле (если она вообще на это способна).
        Вот что любопытно, кстати. Перчатки эти принадлежали отцу мистера Энгуса, давно покойному, который был судьей.