Забудь о прошлом Гоар Маркосян-Каспер

        Четвертая Беты #3
        В романе «Забудь о прошлом» вновь появляются хорошо знакомые читателю герои книг «Четвертая Беты» и «Ищи горы» Дан, Маран и другие. Встреча с непонятной цивилизацией на планете Палевая оказывается нелегким испытанием для участников земной экспедиции и едва не кончается трагически, но, в итоге, благодаря проницательности Марана, загадки Палевой удается разгадать. А при новом посещении Торены, четвертой Беты, Дан обнаруживает, что и здесь есть тайны, до сих пор им не только не раскрытые, но и, можно сказать, незамеченные.

        Гоар Маркосян-Каспер
        ЗАБУДЬ О ПРОШЛОМ

        Часть первая
        ПАЛЕВАЯ

        Дан вынырнул и лег на бок, лицом к берегу. Зеленые волны, которые часто снились ему… почему-то больше на Перицене… набегали на узкий пляж. Пляжа, впрочем, отсюда, из воды, видно не было, Дан просто знал, что от скалистого обрыва, который, казалось, облизывают подкатывающиеся к самому его основанию валы, бугристое штормовое море отделяет шестиметровая песчаная полоса. На фоне темного неровного базальта почти не выделялась ажурная лестница из прозрачного пластика, похожая на стеклянную. Верхние ступеньки ее пропадали в сплошной зелени кустарника, над которым высились великолепные сезанновские сосны — недвижимые, словно выписанные кистью великого француза на темно-голубом фоне неба. Если заплыть еще дальше в море, можно разглядеть карабкающиеся в гору постройки, но сделать это Дан поостерегся, вода была холодновата, перевернувшись на спину, чтобы отдохнуть, он сразу продрог. А вообще-то он заплывал далеко, настолько, чтобы остаться наедине с морем — море Дан любил нежно, в юности выбирался к нему не реже трех-четырех раз в год… удивительно, как он сумел вынести столь долгую разлуку! Только войдя в
призывно пахнувшую йодом и водорослями черную воду — приехали вечером, но дожидаться утра не было сил, Дан почувствовал, как он счастлив вернуться домой, странно, там он не осознавал сполна собственной тоски… нет, конечно, возникали время от времени ностальгические порывы, но, в принципе, даже непосредственно перед прилетом его не особенно тянуло на Землю, разве только перспектива показать ее наконец Марану… Вспомнив Марана, он огляделся. Того нигде не было видно. Слегка обеспокоенный — все-таки волны, пусть не очень большие, но для неопытного пловца небезопасные, Дан перешел на кроль. Вообще-то он предпочитал брасс — в отличие от Марана, который не успев еще толком научиться плавать, облюбовал себе кроль, Марану нравилась скорость, Дан подозревал, что на трассе или в море тот давал волю своему вечно сдерживаемому темпераменту…
        Тревога оказалась напрасной, подплывая к берегу, Дан уже издали увидел высокую фигуру Марана, стоявшего во весь рост на сильном ветру перед закутанной в просторное оранжевое полотенце Никой, сидевшей на большом валуне. Демонстрирует Нике свое роскошное телосложение, подумал Дан с легкой иронией… ирония, впрочем, относилась, скорее, к собственной мысли, нежели к Марану, на всех трех известных Дану населенных планетах не нашлось бы, наверно, человека, более равнодушного к собственной внешности, чем Маран. Нельзя сказать, что он был настолько наивен, чтобы не подозревать о ее преимуществах, Маран и наивность — это… это… Дан даже не нашел слова, чтобы достаточно точно охарактеризовать подобное сочетание, нет, о достоинствах своих Маран знал отлично, но отнюдь не гордился ими, он просто не считал их таковыми и пренебрежительно усмехался, когда кто-то позволял себе их не только заметить, но и упомянуть о замеченном вслух. И то… несколько лет назад Дан иногда был не прочь покрасоваться перед зеркалом, не говоря о женщинах, но сейчас…
        Он выбрался из воды и пошел к увлеченной беседой парочке. За словом «парочка» никакой задней мысли не скрывалось, с Мараном Нику он оставил бы хоть на год — не потому что Ника тому не нравилась, просто он уже достаточно хорошо знал понятия Марана о дружбе, его своеобразный кодекс чести. Слава богу, что Ника наконец… Дан вздохнул. Он не уставал удивляться тому, насколько по-разному они с Никой смотрят на вещи. Эпизод с письмом… Если, конечно, подобное можно считать эпизодом, это больше смахивает даже не на поступок, а на деяние, как высокопарно выражались древние. До сих пор все шаги Марана, даже самые неординарные, Дану — в отличие от Ники, были понятны и не вызывали сомнений, ну разве что минутных, но на сей раз… На сей раз он никак не мог принять случившееся, как должное. Может, он не осознавал, как данность, критическую ситуацию, сложившуюся на Торене? Он часто ловил себя на избытке оптимизма, это, наверно, черта характера — предпочитать надеяться на лучшее до тех пор, пока в худшее не упрешься носом. Или дело в нерешительности, неспособности взвалить на себя груз столь чудовищной
ответственности и, соответственно, непонимании, как это может сделать другой? А может, ему просто было жаль Марана, который… Днем он был спокоен и сдержан, как обычно, но по ночам выдавал себя, вставал, ходил, иногда часами, в последние дни на Торене Дан, спавший в той же комнате, не раз, просыпаясь далеко за полночь или под утро, видел его неподвижный силуэт у открытого окна… Так или иначе, Дан никак не мог убедить себя в том, что сделанное не было роковой ошибкой… Не то — Ника. Ника встретила их в космопорту. На Землю она прилетела на неделю раньше, и вид у нее был уже сугубо земной, в легком белом платье с развевавшейся на ветру длинной, чуть ли не до щиколоток, плиссированной юбкой и широкими, мягко спадающими до локтя рукавами, в сплетенных из прозрачных синтетических паутинок босоножках на высоких тонких каблуках, вся увешанная переливавшимися десятком оттенков зеленого, под цвет глаз, ожерельями, браслетами, серьгами, цепочками, радостная, праздничная, она кинулась Дану на шею, а потом, с трудом вырвавшись из его более чем пылких объятий, повернулась к Марану, подала ему руку и сказала:
        — Я была неправа. Во всем, что касается тебя. Думала о тебе неверно, нечестно, нехорошо. Словом, я виновата перед тобой. Прости меня.
        Вот так. А когда Ника считала себя перед кем-то виноватой, она…
        Маран обернулся на его шаги, и Дан с облегчением увидел на его лице улыбку, за последний месяц, наверно, в первый раз.


        Дан взбежал на пригорок и в последний раз оглянулся на море. За три дня он успел изучить все сюрпризы тропинки. Если идешь от виллы, еще за метр до этого самого места сохраняешь иллюзию, будто моря нет и в помине, лес обступает тебя плотно и надолго, но делаешь один лишь шаг, минуешь поворот, и на тебя буквально обрушивается необъятная, неотразимая, невообразимая синева. Можно отступить — ничего, только толстые, бугристые, высокие стволы.
        Дан любил эти игры с морем, в юности он создал для себя целый ритуал свиданий с ним. Ездил он на побережье всегда наземным транспортом, ибо флайер лишал встречи с морем некоего кокетства, ведь, растягивая ожидание, продлеваешь и обостряешь удовольствие. Едешь, едешь, выезжаешь на какой-нибудь холм, и вдруг вдали почти неощутимо прорисовывается голубая линия, отсекающая небо от земли, прорисовывается, исчезает, появляется снова, потом между деревьями и домами начинают мелькать лоскутки синевы, потом — вот как здесь — находится какой-то предел, какой-то неуловимый переход, и только что далекое море неожиданно вырывается целиком из-за тщетно пытающихся заслонить его зданий или холмов. Дан зажмурился от наслаждения. На море он мог смотреть часами… Подумать только, это большое ласковое чудо чуть не превратилось в холодный, гниющий труп. Полвека назад окунуться в морскую воду означало рискнуть жизнью. Не успело человечество ценой небывалого напряжения сил переломить хребет двум едва не наложившимся друг на друга вирусным пандемиям, как оказалось лицом к лицу с опасностями еще более грозными, главной из
которых была казавшаяся неотвратимой гибель Мирового океана. Борьба за жизнь морей отняла больше пяти десятков лет. Не только морей. Лесов, вод, воздуха… Неудивительно, чуть не две сотни лет человечество жило словно по принципу «после нас хоть потоп», бессмысленно истребляя невосполнимые ресурсы и громоздя горы ненужного хлама. К концу двадцатого века, на взлете научно-технической и информационной революций думалось, что прогресс пойдет все ускоряющимися темпами и в скором времени достигнет фантастических вершин, очертания которых расплывались даже в глазах футурологов. Никто не мог предугадать, скольких усилий потребует спасение планеты, сколько интеллектуальных и материальных ресурсов придется израсходовать на поддержание расползающейся в клочья биосферы, неуклонно иссякающих запасов питьевой воды, на то, чтобы кое-как удерживать воздух в состоянии, пригодном для дыхания. Понадобилась реконструкция на основе безотходных технологий практически всей земной промышленности и энергетики, и только после этого удалось перейти в наступление, перейти от поддержания жизнедеятельности к основательной очистке,
обеззараживанию, дезактивации. Не обошлось и без человеческих жертв, во многих местах на Земле ныне можно увидеть скромные стелы с надписями. «Здесь погибли члены Двенадцатого отряда ЭСС»… Двенадцатого, Двадцатого, Сто четвертого… ЭСС — Экологической Спасательной Службы. В двадцатом веке существовали войска ООН, в двадцать первом они постепенно превратились в ЭСС. Почти целый век ушел на то, чтобы сделать планету… какой? Да всего лишь такой, какой она была до начала научно-технической революции. Вот тебе и прогресс! Неужели нужны века и угроза гибели, чтобы понять самые элементарные вещи, например, что никакие богатства и удобства не заменят человеку простого погружения в эти зеленые волны, никакие полеты, путешествия… даже в космос!.. зачем это, в сущности? Чтобы найти там то, что безвозвратно утрачено на Земле?
        Он наконец оторвался от лицезрения моря и углубился в лес. Тропинка петляла между громадными стволами, окаймленными скудным кустарником, идти по земле, устланной толстым слоем опавшей рыжей пружинившей под ногами хвои, было мягко и радостно, рассыпавшиеся по тропинке и стволам сосен пятна света создавали праздничное настроение. Дул легкий ветерок, и лес наполняло тихое шуршание колеблющихся хвоинок. Земля… У Дана перехватило горло. Нет, ни Торена, ни Перицена не шли ни в какое сравнение с его родной планетой, и вообще ничего прекраснее Земли во Вселенной быть не могло. Даже если где-то реально существуют созданные буйной фантазией писателей и художников необыкновенные миры — сады, цветники, сокровищницы… Все равно! Ни разноцветные леса Тиганы, ни сиреневые горы над Бакной, как бы хороши они не были, не могут заменить… Но это ему не могут. Для Марана Торена наверняка прекраснее Земли… Подумав о Маране, Дан ускорил шаги. Состояние Марана его смущало и беспокоило. Нет, конечно, тот не жаловался, не плакался, не демонстрировал примет дурного настроения, не успей Дан изучить его характер настолько
основательно, он вообще ничего не заметил бы, наблюдая за поведением Марана, ровным и спокойным, как обычно. Правда, тот стал еще неразговорчивее. При желании это можно было бы объяснить незнакомой обстановкой и бездействием, но… Даже с Даном он общался как-то нехотя. Не торопился увидеть Землю, хотя прошло уже полмесяца со дня прилета, не проявлял никакого нетерпения, не высказывал никаких желаний, предоставив Дану беспрепятственно проводить с Никой все двадцать четыре часа в сутки, он бродил по городу в полном одиночестве, либо читал — большинство книг в библиотеке Дана было на интере, а интером Маран владел уже в совершенстве. На море он согласился поехать без сопротивления, но и без восторга, просто кивнул и снова уткнулся в книгу, да и здесь он большей частью молчал — если не заплывал далеко и надолго в море, доводя Дана до невменяемого состояния, и не читал, то сидел на берегу, смотрел на море и думал.
        Тропинка кончилась, выведя Дана к легкой полупрозрачной лестнице, взбежав по ней, он очутился у белоснежного двухэтажного здания, в архитектуре которого было что-то от резных листьев пальм. Нику он нашел на просторной террасе второго этажа, разлегшись в шезлонге в почти символическом бикини, она слушала какую-то незнакомую Дану невнятную музыку, наверняка очередной бред одного из современных композиторов-авангардистов.
        — Что это за какофония?  — спросил он, беря с ажурного белого столика маленькую пузатую бутылочку из обыкновенного стекла — секрет был в самом напитке, благодаря присутствию каких-то непонятных ингридиентов тот ухитрялся оставаться ледяным в любую жару. Он глотнул прямо из бутылочки, и Ника широко открыла глаза, предварительно сняв темные очки, видимо, чтобы лучше выразить свое недоумение.
        — Фи!  — сказала она,  — ты совсем одичал, Даниель! Пьешь из бутылки, не знаешь музыки Тернера…
        — Кто такой Тернер?  — невозмутимо поинтересовался Дан.
        — Фи, Даниель! Тернер — самый модный на сегодняшний день композитор на небезызвестной тебе планете Земля, а это — наипопулярнейшая его вещь. Симфоническая поэма «Торена».
        Дан растерялся.
        — Как? «Торена»? И давно он ее?..
        — Разумеется, после того, как Торена была открыта. Нами, кстати, если ты этого не забыл.
        Дан даже не улыбнулся. Черт возьми, как давно он не был на Земле! Даже композиторы… и не только композиторы, наверно… успели появиться, стать модными, написать достаточно большие вещи на тему планеты, о существовании которой перед его отлетом с Земли никто не подозревал… Черт возьми! Он принялся считать. База, на которой он вяло исполнял обязанности астрофизика… правда, тогда он за собой вялости не замечал, наоборот, считал себя энтузиастом… гм! Торена, главный рубеж в его жизни, Рубикон, можно сказать… хотя переправился через него он чуть позже… все равно, сам он считал границей между двумя своими существованиями те несколько минут на площади Расти в Бакне, когда сошлись в первый раз пути его, Марана и Поэта… Так, опять база, вновь Торена, орбитальная станция, Перицена, еще раз Торена… В общем, около четырех лет. И скоро опять лететь. Интересно, надолго ли? Впрочем, его не столько волновали сроки, сколько то, пошлют ли с ним Марана… не с ним, конечно, а вообще с экспедицией… могут, кстати, и его самого не послать. После истории с Бакнией в ВОКИ уже третий месяц шли непрерывные баталии, Железный
Тигран отбивался, но отбиваться ему было нелегко, в руководстве Всемирной Организации Космических Исследований нашлось немало людей, готовых даже отправить его в отставку, правда, директор ВОКИ придерживался иной точки зрения, но положение шефа все равно оказалось не самым комфортным, общественное мнение тоже раскололось, одни поддерживали его, другие осуждали, газеты развернули яростную полемику, ломались копья и микрофоны… Маран, бывший причиной всей этой заварухи, мучительно переживал… так, во всяком случае, Дану казалось, разговоров на эту тему они не вели… правда, самого Марана, как ни удивительно, никто не трогал, из своеобразной деликатности или по другой не совсем очевидной для Дана причине, но его имя практически не упоминалось, все шишки сыпались на шефа, что Марана вовсе не утешало, наоборот, он переживал вдвойне, ведь он подставил под удар человека, благодаря которому спаслись десятки тысяч его соотечественников, не говоря уже о том, что шеф сделал для него самого, открыв ему двери в новую жизнь. Дан знал, что он считает себя глубоко обязанным Командиру Разведки… своих трудов на Перицене
он в расчет не брал, говорил, что любой землянин мог бы с успехом его заменить… Может, так оно и было? Но шеф, наверно, придерживался иного мнения, ибо прочил Марана в экспедицию на еще не обнаруженную планету Людей с зелеными глазами… название из бакнианского предания так и прилипло. В глубине души Дан поражался шефу — он не упрекнул Марана ни единым словом, ни в одном интервью, ни на одном брифинге и наверняка ни перед кем, ни в какой инстанции не попытался защитить себя, свалив хоть крохотную частичку вины на Марана, только теперь Дан понял, что он имел в виду, объявив некогда, что берет всю ответственность на себя. И он не только взял все на себя, но даже и предложил Марану контракт, и не разовый, как на Перицене, а постоянный, что после случившегося было, по мнению Дана, чуть ли не подвигом…
        — А где Маран?  — спросил Дан, придвигая свободный шезлонг поближе к Никиному.
        — Наверху, на смотровой площадке. Дани, он мне не нравится.
        — То есть?  — не понял Дан.
        — Надо его как-то развлечь… Нет, не развлечь, а отвлечь.
        Дан пожал плечами.
        — Ты ведь уже придумала. Париж.
        — Боюсь, что это не поможет.
        — И что ты предлагаешь?
        — Я? Ты его знаешь, ты и предлагай. Хотя… Послушай, Дани, у меня возникла одна мысль. Не изменить ли нам направление поездки? Вместо запада махнуть на восток.
        — В Индию, что ли?
        — Нет, ближе.
        Она не продолжила, но голос ее звучал как-то особенно, то ли загадочно, то ли многозначительно, и Дан понял. И опешил.
        — Что это тебе взбрело в голову? Откуда ты взяла?..  — Он запнулся, боясь выдать тайну Марана… если она, конечно, существовала, а не была его очередной фантазией… А может, он уже выдал? Ну и нюх у этих женщин! Правда, он рассказал Нике… но сухо, если можно так выразиться, хроникально, одни факты… Неужели она прочла между строк? Или это так явно?
        — Ладно, не прикидывайся,  — Ника снисходительно воззрилась на него снизу вверх.  — Могу поспорить, что… Во всяком случае, это в тысячу раз серьезнее, чем история с Индирой.
        — А что Индира?  — Дан придвинул шезлонг вплотную к Никиному и сел. Оборот, который принял разговор, заинтересовал его, он помнил фразу, вырвавшуюся некогда у Марана.  — При чем тут Индира?  — спросил он строго.
        Ника помолчала.
        — Вообще-то не при чем,  — призналась она смущенно.  — Просто… Боюсь, что меня мучит совесть, Дан. Я наболтала ей массу глупостей. Массу!
        — Например?
        — Да что угодно!
        — И все-таки?
        — Например, что Маран служил Изию верой и правдой, но изменил ему, как только почуял возможность совершить переворот в свою пользу. Например, что пытаясь захватить власть, он не побрезговал подставить своего лучшего друга с целью, во-первых, использовать его имя и популярность, а во-вторых, избавиться от опасного конкурента…
        — Красиво. А что он сам подставился, ты, конечно, упомянуть забыла.
        — Ну знаешь, чтобы сорвать банк, надо рискнуть!.. Ладно, ладно, мне теперь самой неуютно. Единственное оправдание… Маран никогда не питал к Индире сколько-нибудь серьезных чувств, разве что она привлекала его, как женщина… она же весьма хорошенькая!.. Но и только. Это бесспорно, ты не можешь со мной не согласиться. Так что в итоге для Индиры получилось лучше, а она в данном случае лицо более заинтересованное, она была влюблена в Марана по уши, удивительно, но факт.
        — Тебе это кажется удивительным?
        Ника чуть помедлила.
        — По правде говоря, нет,  — сказала она лукаво.  — Надеюсь, ты не ревнуешь?
        — Нет,  — буркнул Дан.  — Однако вела ты себя не слишком этично, не находишь?
        — Нахожу.
        — И на том спасибо. Погоди…  — Дан задумался, потом рассеянно уставился на нее.  — Ника… Послушай, Ника… А у них что-нибудь было?
        — Спроси у Марана.
        — У Марана спросишь!
        — Ага! У Марана не спросишь, а у меня можно? Любопытный какой…
        Дан досадливо поморщился.
        — При чем тут любопытство? Я пытаюсь выяснить, возможны ли соответствующие отношения между уроженцами Земли и Торены. В принципе. А что если нет? В последнем случае мне многое становится понятным.
        Ника задумалась.
        — Не знаю, Дани,  — сказала она чистосердечно.  — В самом деле, не знаю. А почему ты, собственно, решил, что возможны какие-то осложнения? Насколько мне известно, анатомия у них не отличается от нашей, физиология в целом тоже…
        — В целом! Мало ли какие могут быть тонкости…
        — Тонкости? Ну насчет тонкостей ты, конечно, большой специалист.  — Ника улыбнулась дразнящей улыбкой.  — Дани, я правильно поняла, за столько лет на Торене ты так и не удосужился проверить свои сомнения на практике?
        — Тебя это огорчает?
        — Напротив! Мне весьма лестно. Тем более, что в этих делах у тебя вряд ли был добрый пример… Нет, право, мне очень лестно.
        — И только?
        — А что еще?
        — По-моему, я заслуживаю награды.
        — Жарко.
        — В комнатах прохладно.  — Дан выбрался из своего шезлонга.  — А заодно и позвоним… Ну же! Ника…  — Он нетерпеливо потянул ее за руку.
        — Ну раз заодно и позвоним…  — Ника рассмеялась и поднялась.


        Дан набрал код шефа с некоторой опаской… Хотя чего он, собственно, опасается? Почему бы ему не пообщаться с Наи? Однако, к вящему его разочарованию, на экране появилось вовсе не лицо Железного Тиграна. Правда, лицо человеческое, в отличие от многих, шеф, не довольствуясь электронными помощниками, имел и самого настоящего живого. Дан был с ним знаком и после обмена приветствиями коротко спросил:
        — Занят?
        — Совещание,  — отозвался тот.
        — Долго еще?
        — Только сели. Полчаса, не меньше.
        — Нда.  — Дан поколебался, потом все же поинтересовался: — Ты его дочь знаешь?
        — Наи? Еще бы! Мы вместе учились в школе. И вообще дружили.
        — Дружили?
        — И продолжаем дружить. А что?
        — Ничего. А где она сейчас?
        — Понятия не имею. Я разговаривал с ней по-моему позавчера, поймал ее в воздухе, она летела домой. Но сегодня?.. Лучше свяжись с ней по личному коду.
        — Свяжусь, если, конечно, ты мне его назовешь.
        — Код? Ради бога…
        Код он знал наизусть, машинально тронувший сенсор «памяти» Дан, слушая длинный ряд букв и цифр, подумал, что это неспроста. С чего, собственно, он взял, что Наи интересовал Маран? Возможно, она давным-давно забыла об этом мимолетном знакомстве…
        Тем не менее он набрал код, и Наи ответила почти мгновенно. По форме изображения, плавно закруглявшегося по краям, Дан понял, что вышел на ее личный видеофон медальонного, наверно, типа, значит, она скорее всего где-то на улице или на природе. Лицо ее осветилось улыбкой, она сказала с неподдельной радостью:
        — Дан? Какой приятный сюрприз! Ты давно на Земле?
        — Две недели.
        — Папа говорил мне, что ты должен прилететь, но когда…
        — А он не говорил тебе, что я не один?
        — Говорил. Ну и как Марану Земля?
        — Он ее еще толком и не видел.
        — Почему так?
        — Решили сперва немножко поплавать. Через пару дней начнем путешествовать. А пока обдумываем маршрут. Вот только что обсуждали с Никой, откуда начать.
        — Понятно.
        Она не продолжила тему, и Дан, не придумав ничего другого, небрежно поинтересовался:
        — А ты что поделываешь? Отдыхаешь? Ты ведь не дома?
        — Почти дома. Двадцать минут лета. Это из-за папы. Он так мало бывает на Земле, появляется всегда внезапно, свободного времени у него вечно в обрез, домой попадает редко, ну я и держусь поблизости… Впрочем, я не отдыхаю, я здесь работаю, хотя это может показаться странным.
        — Почему странным?  — не понял Дан.
        — Ах тебе не видно! Я подумала…  — Не договорив, она исчезла с экрана — отвернула объектив, и Дан увидел бронзового цвета стены, мелькнуло узкое удлиненное оконце, закругленное кверху, граненый каменный купол, увенчанный крестом, а за ним темно-синее… море? Нет, озеро — объектив продолжил движение, и показалась цепь голубых гор, подножие которых уходило в синеву воды, а вершины в синеву неба.
        — Где это?
        — Нравится? Прилетайте…  — в тоне приглашения Дану почудилась будничная вежливость.
        — Да мы на море.
        — А! Ну так то море, а тут…
        — Колыбель индоевропейской цивилизации. Знаю.
        — По одной из теорий да. Только не совсем тут, чуть южнее.  — Наи весело улыбнулась.  — Тут только высокогорное озеро, храм десятого века и я со своим компьютером…  — Насчет компьютера это намек на работу? Дан насторожился.  — Но если надумаете, буду рада,  — отбрасывая за спину густые черные волосы, слегка непоследовательно закончила она.
        Попрощавшись, Дан обернулся к Нике.
        — Что скажешь, психолог?
        — Тсс,  — Ника приложила палец к губам и кивнула в сторону террасы. Широкая раздвижная дверь была открыта, отворенные в большинстве своем настежь или наполовину огромные окна от пола до потолка разделялись лишь узкими полуметровыми простенками, и комната почти сливалась с террасой в одно целое. Обернувшись, Дан увидел Марана, который стоял за ближайшим окном, прислонившись к небьющемуся стеклу. Конечно, он слышал разговор с Наи, почему же не захотел принять участие? Окликнуть? Словно угадав его мысль, тот отошел к балюстраде.
        — Итак?  — спросил Дан, снова повернувшись к Нике.
        — Ты заметил, что она даже не сочла нужным передать ему привет?
        — Ну и что из того?
        — Ты считаешь это естественным?
        — Пожалуй, нет,  — признал Дан.  — Но, может, она обиделась, что он не позвонил сам?
        — Она слишком умна для столь дурацких обид. И вообще это не ее стиль.
        — Она тебе понравилась?
        — Да. Эль-грековское лицо. Глаза замечательные. Лучистые такие. В ней есть непостижимая штука, которую называют очарованием. А насчет того, о чем ты спрашиваешь… Не скажу, она очень закрытая.
        — И что ты предлагаешь?
        — Съездить туда.
        — Ага. Остается пустяк — уговорить Марана.
        — А зачем его уговаривать?  — искренне удивилась Ника.  — Что он может иметь против подобной поездки?
        Дан только вздохнул.
        Когда он подошел к Марану, который в задумчивости стоял у балюстрады, опершись правой рукой о поддерживавший крышу террасы столб, тот даже не повернул головы, хотя наверняка слышал звук шагов. Дан неловко кашлянул.
        — Ну?  — спросил Маран, по-прежнему не оборачиваясь.
        — У меня к тебе предложение.
        — Нет,  — сказал Маран, продолжая глядеть на переливавшееся золотыми блестками море.
        — Что — нет?
        — Не предлагай. Не поеду. И вообще,  — он вдруг оттолкнулся рукой от столба, резко повернулся к Дану и сказал, яростно отчеканивая слова… Дан, пожалуй, никогда не видел его в таком гневе…  — не вмешивайся! Я прошу тебя, никогда больше не вмешивайся в…  — он поискал подходящее слово, но, видимо, не нашел и махнул рукой.
        — Но я хотел только…
        — Ты!..  — Ноздри Марана раздулись, он напрягся, потом вдруг усилием воли подавил вспышку и сказал почти спокойно: — Хватит об этом.
        Он сунул руки в карманы и пошел к лестнице. Дан беспомощно проследил взглядом за тем, как он стремительно сбежал вниз, миновал кусты олеандров и углубился в лес.
        — Дан!  — крикнула Ника, высовываясь в дверь.  — Дан, иди сюда!
        Еще не дойдя до двери, он услышал неторопливый голос диктора.
        — … опираясь на эти данные, удалось установить одиночную звезду…  — дальше следовал буквенно-цифровой код, который Дан привычно перевел в пространственные координаты, так сказать, сориентировался по месту. Сделав еще пару шагов, он увидел соблазнительно переливавшееся на стереоэкране монитора звездное небо, именно тот участок, который уже представил себе мысленно.  — Исследования по методу Нортона позволяют утверждать, что на четвертой планете звезды есть цивилизация, достигшая уровня технической. Теперь дело за первооткрывателями.
        — Слава богу,  — пробормотал Дан.  — С развлечениями покончено.


        Дан свернул за угол дома, наткнулся взглядом на лицо шефа и застыл на месте. Железный Тигран еще больше похудел, щеки его совсем ввалились, а кожа была сероватого оттенка.
        — Что смотришь?  — усмехнулся тот.  — Не нравлюсь? Клиническая смерть, брат, не красит. Ну-ну, не вешай нос, Даниель. Со мной не так легко справиться. Просто не вовремя все это. Ничего, провожу вас и лягу на полную регенерацию миокарда. Я уже обещал Наи.
        — Ты мне уже три года назад обещал,  — голос Наи дрогнул.  — После первого инфаркта.
        Железный Тигран улыбнулся.
        — Я же тебе сказал. Пока не увижу Тиграна-младшего, я с этого света не ногой. Внука,  — пояснил он, обращаясь к Дану и молча стоявшему в отдалении Марану.  — Рассаживайтесь, что вы стали…
        Маран так же безмолвно прошел к столу и сел, а Дан, не удержавшись от соблазна, прогулялся по дворику — маленькому, аккуратному, больше похожему на сценическую площадку с декорациями, чем на двор, как таковой. От улицы его отделял дом, проходя, Дан коснулся стены, та была сложена из прохладного пористого оранжевого камня, Дану пришлось напрячь память, чтобы вспомнить название… Да, конечно, туф. К стене прилегала небольшая ровная площадка, выложенная узорчатой плиткой, над площадкой нависало своеобразным тентом переплетение изогнутых во всех направлениях виноградных лоз, полускрытых большими, причудливо изрезанными листьями, из-за которых выглядывали тяжелые сочные грозди длинных матовых желтовато-зеленых ягод. На площадке помещался только вместительный стол из некрашенного дерева, такие же стулья… Все. А дальше был небольшой, но густой сад. Различить фруктовые деревья по листве для Дана оказалось задачей непосильной, но он отметил небольшое раскидистое, довольно нескладное деревце, увешанное оранжево-желтыми, чуть тронутыми розовыми мазками персиками.
        — Вот здорово!  — сказал он с приятным удивлением.  — В центре большого города — и такое…
        — Когда два века назад мои предки поселились здесь, это был заштатный городишко в несколько десятков тысяч жителей. Хотя ему и тогда было двадцать семь веков. А сто лет назад здесь жило два миллиона человек, это после того, как нам вернули некогда отторгнутые территории, половина разъехалась. Перебралась на землю предков. К истокам… «Восходит солнце, и заходит солнце и спешит к месту своему, где восходит. Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя»… Знаешь?
        — Экклезиаст?
        — Да. Наверно, и человек, как природа… Хотя у того же Экклезиаста есть и такое: «Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после»… Впрочем, это я позволю себе оспорить. Или, по крайней мере, принять как антиутопию, а не реальность… Но я, кажется, заговорился. Наи, а с тобой что случилось? Будешь угощать гостей или нет?
        — Не надо нас угощать,  — запротестовал Дан.  — Мы сыты.
        — Когда я заявлюсь к тебе в дом, можешь обойтись без угощения. А здесь помалкивай. Со своим уставом, как известно, в чужой монастырь не суются.
        — Но мы недавно обедали. Честное слово.
        — Что ты так волнуешься?  — засмеялась Наи.  — Обедали так обедали. Придумаем что-нибудь другое.
        Как только она исчезла в доме, Железный Тигран приступил к «процедуре», как в Разведке называли его беседы-допросы. По точным и четким вопросам шефа Дан понял, что, несмотря на болезнь, тот в курсе всех деталей подготовки, и у него отлегло от сердца. Конечно, он был далек от мысли, что экспедиция может провалиться, если шеф выпустит бразды правления из рук, но… Слишком важным было это предприятие, слишком многое связывали с его успехом, а тут все пошло не так… Ну не все, естественно, однако Дана не обнадеживал утвержденный ВОКИ смешанный состав. Успел ли он проникнуться своеобразным патриотизмом разведчиков? Во всяком случае, его немало смущало, даже нервировало то обстоятельство, что в группе из шести человек разведчиков оказалось только трое… Да еще эти контактологи!.. Не то чтобы он, Дан, не доверял им, но его настораживала сугубая теоретичность их установок. То, что шеф владеет ситуацией, несколько успокоило его… но ненадолго.
        Когда Наи вышла из дому с плоской плетеной корзиной, приподнявшись на цыпочки, безуспешно попыталась дотянуться до винограда, и Маран несколько принужденно встал, чтобы ей помочь… при этом он бросил на Дана свирепый взгляд, который Дан проигнорировал… а потом исчез вместе с ней в саду, Тигран, чуть понизив голос, озабоченно сказал Дану:
        — Я рад, Даниель, что ты будешь в этой группе. Как-никак, ты у нас первый человек, вступивший в контакт с представителем иной цивилизации. Я имею в виду истинный контакт, а не наши костюмированные представления на Перицене.
        — Я вовсе не первый,  — честно возразил Дан.  — Ника вступила в контакт раньше меня. И в контакте с Мараном моей заслуги нет, он сам на меня вышел.
        — Ладно, не торгуйся. Первый, не первый… В любом случае, у тебя самый большой опыт такого рода. И я рад, что ты летишь. И не меньше рад, что сумел втиснуть в группу Марана. У него есть два качества, ценнейших для нашего дела: быстрая реакция и развитая интуиция. Я не говорю о прочих его достоинствах, потому что таковыми в той или иной степени обладают и другие, но вот эти два, к сожалению, землянам мало присущи. Правда, у Патрика тоже неплохая реакция, но насчет интуиции… Увы! Боюсь, что интуитивные способности человечества изрядно атрофировались в компьютерную эру. Так что прислушивайтесь к Марану. К сожалению, Даниель, вам придется нелегко. Будь я на ногах, когда утверждали ваш состав, я бы добился назначения командиром группы Патрика. Как и планировал. А теперь руководить будет контактолог и… Только не пойми меня превратно, я вовсе не подговариваю тебя к бунту на корабле, командир есть командир, но вам придется быть предельно собранными, потому что ситуация может потребовать от вас совсем не того, к чему вас готовят… Впрочем, позови Марана. И передай Наи, чтобы она разбудила Патрика, то, что я
сейчас скажу, касается вас всех… А, вот и он,  — добавил Тигран, делая знак рукой.
        Обернувшись, Дан увидел Патрика, высунувшегося из окна второго этажа. Приветственно помахав тому, Дан подошел к краю площадки и оглядел сад. Он поискал глазами малахитовое платье Наи… Малахитовым оно было не только по цвету, ткань имитировала и все разводы и переливы, свойственные самоцвету… Красивое платье, что-то новенькое, подобное, только несколько иного оттенка, было и у Ники, легкое, почти невесомое и одновременно плотное, даже жестковатое, благодаря этому и создавалось ощущение, что юбка все время развевается на ветру… Дан покраснел. С ним творилось что-то непонятное, раньше он не запоминал даже нарядов Ники, а сейчас, после долгого отсутствия, замечал не только всех красивых женщин, но и их платья, украшения, запах… он мог поклясться, что от Наи пахнет духами той же древнейшей французской фирмы, которую предпочитала Ника… Черт возьми! Можно подумать, он пребывал все это время на необитаемом острове, а не на населенной планете…
        Наи он увидел не сразу, сначала разглядел белые брюки Марана, его светло-серую сорочку, потом наконец отыскал малахитовое платье, прежде чем окликнуть, не преминул оценить дистанцию между «сборщиками фруктов» и разочарованно убедился, что мешать нечему.
        — Маран!  — крикнул он.  — Можно тебя на пару слов?


        Железный Тигран минуту молчал, собираясь с мыслями.
        — Вот что, ребята,  — начал он, задумчиво глядя куда-то в неправдоподобно синее небо,  — то, что я вам сейчас скажу, я уже говорил в ВОКИ… само собой. Но боюсь, что моим словам не придали должного значения. После Торены мои акции несколько упали… ладно, неважно. Словом, у этих Людей с зелеными глазами что-то не так.
        — Неладно что-то в Датском королевстве,  — сказал Дан.
        — Именно. Смотрите. Что мы имеем? Визит в Синуку примерно триста пятьдесят лет назад. Первые посещения Атанаты точно датировать не удалось, но время катастрофы определено окончательно, это двести плюс-минус десять лет. Время везде, конечно, земное. Ну а дальше? Ни на Торене, ни на Перицене они больше не появлялись, во всяком случае, никаких упоминаний об этом ни в устных, ни в письменных источниках нами не обнаружено. Так? Спрашивается, почему они прекратили полеты?
        — Может, они просто прячутся?  — немедленно возразил Патрик.  — Наблюдают, но в контакт не вступают. После Атанаты это неудивительно.
        — Где же они прячутся? Если тайных наблюдателей могли не засечь на Перицене или Торене до нашего появления там, от современной земной техники им не спрятаться. Не забывайте, это не какие-нибудь энергетические фантомы, а обыкновенные гуманоиды.
        — Ну и что? Помните НЛО? Они были чрезвычайно популярны в позапрошлом веке. Правда, нет никаких доказательств, что они действительно имели отношение к внеземному разуму, но именно это и доказывает, что скрываться можно и от развитой цивилизации.
        — Но на Торене ничего подобного не наблюдалось,  — заметил Тигран.  — И вообще ты льешь воду на мою мельницу. Ведь эти твои НЛО тоже исчезли. В последние век-полтора о них ни слуху, ни духу. Другое соображение: если бы Люди с зелеными глазами отказались от полетов на известные нам планеты, но продолжали активно изучать космос, мы, скорее всего, уже с ними где-то столкнулись бы. Все-таки один регион Галактики. Так почему они прекратили полеты?
        Патрик только хмыкнул.
        — Теперь,  — вставил Дан,  — когда мы знаем их точное местоположение, мы можем судить и о другом. Они достаточно близки к Торене, чтобы оказаться на ней даже без гиперпространственного двигателя, скажем, на субсветовых скоростях, но на Перицене? Это уже невероятно. Тем более, не одно случайное появление, а несколько… Иными словами, мы можем с достаточной точностью определить минимальный уровень их астронавтики. То, что мы получили десять лет назад, они имели не менее, чем за два с половиной века до нас. Нда…
        — Так почему они прекратили полеты?  — спросил Железный Тигран.
        — Карфаген должен быть разрушен,  — проворчал Патрик.  — Прошу прощения, шеф, можно еще поспорить?
        — Конечно. С чем ты хочешь спорить?
        — С основным постулатом. Он трудно доказуем или вообще недоказуем.
        — Ты хочешь сказать, что мы не обязательно имеем дело с одной цивилизацией?
        — Да. На словах все получается очень красиво. Сквозное развитие и тому подобное. Но на деле… Вполне возможно, что на Торене были Люди с зелеными глазами с установленной нами планеты, а на Перицене кто-то другой.
        — А на Земле третий?  — спросил Дан ехидно.
        — Хотя бы. Или вообще никого. НЛО ведь большая часть землян всегда считала блажью. Или оптическим феноменом.
        — Это да,  — согласился Тигран.  — Однако твоя гипотеза не отменяет моего вопроса. Одна цивилизация или две, но они прекратили полеты, не так ли? Это еще более странно.
        — А может, они развязали войну и уничтожили друг друга?
        — Угу. Космическая опера, так это, кажется, называлось. Но ты упускаешь одну деталь, Патрик.
        — Какую?
        — А ту, что они не уничтожили друг друга. Во всяком случае, Люди с зелеными глазами живехоньки. Ты забыл про эффект Нортона. На той самой планете, куда вы послезавтра вылетаете, есть цивилизация. Правда, не того класса, который ожидался… Хотя электромагнитные отходы цивилизаций Нортон классифицировал чисто теоретически и мог ошибиться… Но я склонен думать, что ошибки нет. Налицо еще одно противоречие.
        — Может, война не уничтожила их, а отбросила назад?  — предположил Дан.
        — Я не верю в космические войны.
        — А в обыкновенную? Планетарную?
        — Это уже теплее. Хотя при подобном уровне астронавтики… Впрочем, наши земные рецепты не универсальны. Могут быть и ножницы между техническим и общественным развитием… Словом, война или не война, но что-то с этой цивилизацией произошло. Что-то, остановившее ее развитие.
        — А если она просто замкнулась на себя? Теоретически такое возможно.
        — Но это тоже патология. Для обычной гуманоидной цивилизации, во всяком случае. Ну вы меня поняли? Я думаю, что цивилизация, с которой вы столкнетесь, пошла по отличному от нашего пути развития. Помимо всех прочих неожиданностей, там может не быть никаких условий для контакта, на который нацелена экспедиция. Что в принципе неверно. Я так считаю. Вы должны быть готовы к другому. Настройте себя на это.
        — Я и так настроен на это,  — проворчал Патрик.  — Но чертовы контактологи, которых нам навязали… Ничего себе экспедиция, кабинетные ученые в ролях командиров! Сидят себе перед компьютерами, тасуют наши добытые тяжким трудом данные, сооружают себе из них диссертации, а потом нам же указывают…
        — Не любишь ученых, Патрик?  — улыбнулся Дан.
        — А за что их любить? Бездельники и туристы. Шляются круглый год по всяким научным конференциям, попивают кофеек, толкуя за чужой счет о высоких материях, считают цитатки… Тьфу!
        — Без науки тоже, знаешь…
        — Да при чем здесь наука, Дан! Наукой занимался ты, на своем безвоздушном астероиде. А эти… Они ведь только потребители, толку от них на грош. Знаю я их, сам когда-то занимался переливанием из пустого в порожнее… А эта парочка, попомни меня, худший их вариант. Вывели графики, теоретики! Контакт им, видишь ли, подавай…
        Дан вздохнул. Удивительная получалась история. Ассамблея передала решение вопроса ВОКИ, а ВОКИ… При обычной склонности руководителей Организации к тому, что разведчики между собой называли перестраховкой, а общественность именовала придерживанием золотой середины, вдруг… Экспедицию действительно нацеливали на контакт. Видимо, ВОКИ поддалась общей эйфории. Развитая цивилизация! Технический уровень, позволявший совершать межзвездные полеты уже больше двух веков назад! Несколько неожиданные результаты исследований по Нортону чуть охладили пыл ученых, но не журналистов, не популяризаторов, не обыкновенных людей, от науки достаточно далеких. К тому же методике Нортона было свыше ста лет, и она слыла слабо подкрепленной экспериментально. Стереовидение, сеть, радио, газеты, захлебываясь, расписывали фантастические возможности, которые откроет будущий контакт. Футурологи размахивали расчетами и выкладками на тему того, какой станет Земля через два-три века, и, доведя себя до исступления, падали в обморок (фигурально выражаясь). Сам Дан тоже увлекся мечтой о невиданно разумной и могучей цивилизации… Да,
неприятно. Но может, шеф неправ? В конце концов, Галактика велика, не обязательно в первое же десятилетие выхода в межзвездное пространство встретиться с не самыми ближними из соседей… То, что они не появляются на Перицене, понятно. Кому охота любоваться горькими плодами собственной глупости, пусть и не злонамеренной? На Торене? Тоже психологически объяснимо, если вспомнить найденный в Солане текст. Так что, возможно, они и не прекратили полеты, это видимость… А интересно, что думает по этому поводу Маран, он ведь так ничего и не сказал? Дан посмотрел на Марана. Тот по-прежнему молчал, казалось, и не слушал. Кто его знает, о чем он думает. Может, и вовсе не об экспедиции, а о Наи… Так и есть — он перехватил взгляд Марана, устремленный к открытой настежь двери в дом. Из двери, бодро подскакивая, выкатился сервировочный столик, главное место на котором занимало широченное блюдо с горой золотисто-розовых персиков и разноцветных упругих виноградных гроздей. Затем появилась и Наи в сопровождении возникшего откуда-то помощника шефа, которого Наи называла Гевиком. Тот нес скатерть, что-то еще и выглядел
своим человеком в доме. Вот как?
        Белый, незнакомого вкуса сыр, еще теплые, тонкие, как бумага, хрустящие лепешки, нарезанные узкими длинными лоскутами, нечто мясное, острое — неведомое, но вкуснейшее, незнакомые травы, вино, легко пьющееся, но и пьянящее… Дан это понял, выпив незаметно для себя под традиционное «доброго пути» два больших бокала. Слегка закружилась голова, его охватило теплое чувство к людям, сидевшим вокруг стола… Собственно, он и так их любил. Как жалко, что он не прихватил с собой Нику, ей было бы хорошо здесь. Он исподтишка оглядел всех по очереди. Задумчиво-добродушный Железный Тигран, гревший в пальцах полный бокал, из которого только пригубил, и с легкой улыбкой слушавший Патрика… Экспансивный Патрик, продолжавший, размахивая руками, что-то доказывать шефу… Смеющаяся Наи… Такой Дан ее не видел. Она распустила свои тяжелые волосы, струившиеся по спине и чуть прикрывавшие обнаженные плечи. Когда она, грациозно выгибая шею, поворачивала голову, длинные пряди падали ей на лицо, и она отбрасывала их назад с ленивой томностью. Небольшая, но упругая грудь четко вырисовывалась под тонкой тканью, глаза светились,
это была совсем другая женщина, не та строгая, даже суровая интеллектуалка, какой он знал ее до сих пор, теперь она напоминала ему Нику, и не дневную, а ночную — такая у него была градация, ту Нику, которую он шепотом называл искусительницей… Наи, помощник шефа, сыпавший остротами, несомненно привлекательный молодой человек лет примерно… ну лет ему должно было быть столько же, сколько Наи, раз уж они вместе учились в школе, но выглядел он старше, на полных тридцать… или это она казалась моложе? Наконец Маран, упорно молчавший, в лучшем случае отделывавшийся короткими репликами, скорее мрачный, чем бесстрастный… Да… Не только море, леса, города, но и люди, все это вместе и есть Земля… Тут Дан вспомнил, что Маран как раз и не Земля, а совсем другое, попробовал, но не смог отделить его от прочих… таких земных людей! Единственная разница — остальные южане, а они с Мараном северяне… Он перехватил слегка притушенный полуопущенными веками взгляд Марана и усмехнулся собственной наивности. Причислять к северянам темпераментных бакнов потому лишь, что они по преимуществу светловолосы и светлоглазы? Особенно это
неуместно в отношении Марана, сдержанность которого отнюдь не следствие холодности или флегматичности, а производное сильной воли и постоянного самовоспитания… Очень сильной воли, надо сказать! Он снова поймал устремленный в том же направлении взгляд и даже удивился. Поэт прав, он совсем не знает Марана в этой части, никогда не подумал бы, что Маран способен так смотреть на женщину. Заинтригованный, он стал следить за ним и удивился еще больше. Его всегда поражал самоконтроль Марана, его умение скрывать свои чувства словно за непробиваемой броней, а теперь возникало ощущение, что эта броня вдруг треснула, и всякий, кто даст себе труд немного понаблюдать за Мараном, все поймет. А может, виновато вино? Непривычный напиток? Он вспомнил, как сам пьянел от самых малых порций тийну и подумал, что разгадал загадку, но тут Маран поставил бокал на стол, и Дан увидел, что тот полон до краев. Поставил бокал, с явным усилием отвел глаза от Наи, встал и отошел к деревьям. Постоял немного, потом открутил кран на длинной ножке, предназначенный, видимо, для поливки, и резко плеснул воду себе в лицо. Дан перевел
взгляд на Наи, и увидел, что та больше не смеется. Пока Маран сидел к ней лицом, она ни разу не взглянула в его сторону, но теперь, когда он стоял спиной, она смотрела на него неотрывно, и глаза у нее были жалобные… Дан вздохнул. Напрасно Маран мучает себя. И не только себя. И зачем надо все усложнять? Он вспомнил, как это было у них с Никой. Да, действительно, он увидел ее на соревнованиях по кун-фу и сразу влюбился по уши и навсегда. В первый день он только любовался ею издалека, и как будто этого ему хватало, но на второй… Вечером, когда в большом зале собралась куча народу, он протолкался к ней сквозь танцующую, хохочущую, галдящую толпу и пригласил на вальс. Спросил, как ее зовут. «Вероника»,  — ответила она, и он сказал: «Что ты со мной сделала, Вероника? Я весь горю.» Ника оглядела его с ленивым любопытством, потом более внимательно и вдруг предложила: «Выйдем в сад, мне надоел этот шум». И все. Через полчаса они уже целовались, как одержимые. Правда, тогда он был на десять лет моложе, но не мальчик же…
        Он снова посмотрел на Марана, по-прежнему стоявшего под деревьями. Этот, конечно, ничего подобного не скажет. Может, вообще ничего не скажет, а просто затопчет в себе занявшийся огонь. А зачем? Зачем?! Дан вспомнил плачущую Наи и вырвавшуюся у нее фразу: «Он мне никогда не простит…» Так-таки никогда? Что за бред!
        Когда Маран наконец вернулся к столу, он был совершенно спокоен. Сел, только слегка сдвинул стул вбок — чтобы не видеть Наи, как понял Дан, и взял бокал. И даже включился в разговор.
        Немного позднее, уже после прощания с шефом, у ворот Наи вдруг сказала:
        — Я провожу вас до стоянки… Нет-нет, Гевик, я пойду одна, ты, пожалуйста, побудь с папой.
        — Я приехала бы в порт,  — заговорила она чуть погодя, когда пройдя пару сот метров по тихой узкой улочке, они вышли на угол более широкой,  — но не хочу оставлять папу. Все-таки два обширных инфаркта. О микро уже не говорю, весь миокард в рубцах, я сама видела. И нервничает — совсем не ко времени он слег и переживает. Так что туда прилететь не смогу. К сожалению.
        — Ничего,  — сказал Дан бодро.  — Нас проводит Ника.
        — Ника проводит тебя,  — возразила Наи.  — А Патрика проводят мать, старшая сестра и два юных племянника, верно?
        Патрик кивнул.
        — А вот Марана…  — Она задумалась или сделала вид, что задумалась, Дан подозревал, что все было решено заранее и тем не менее казалось совершеннейшей импровизацией… остановилась, перебрала бусы и цепочки, висевшие на шее — как и все, она носила их массу, по последней моде, правда, в отличие от большинства, ее украшения были подобраны достаточно строго, без эклектики, в основном, серебро и обсидиан… Перебрав все, она вытянула из-под прочих тонкую серебряную цепочку, на которой висел маленький диск, сняла ее через голову и протянула на ладони Марану.
        — На счастье!
        Дан бросил взгляд на медальон. Серебряный диск был покрыт насечками, придававшими ему вид цветка с загибавшимися по кругу лепестками, он уже видел здесь такие розетки, высеченные в камне, какой-то символ, чуть ли не знак вечности.
        Диск заметно подрагивал на протянутой ладони. Маран медлил. Тогда Наи шагнула к нему и сама надела цепочку ему на шею. Ей пришлось подняться на цыпочки, Маран не наклонил голову, чтобы ей было удобней, вообще не пошевелился, только вздрогнул, когда Наи случайно коснулась его.
        — Я пойду,  — сказала она чуть слышно.  — Вон стоянка. Доброго пути, верного возвращения.  — Она протянула руку Дану, потом Патрику, который довольно церемонно эту руку поцеловал, а Марану только неуверенно улыбнулась. И поспешно пошла по улице обратно.
        Патрик задумчиво посмотрел ей вслед, потом покосился на Марана и молча зашагал к стоянке. Маран взял диск в руку, словно колеблясь, Дану даже показалось, что он его снимет и сунет в карман, если не хуже, но Маран подержал медальон на ладони, потом опустил за ворот. Дан счел за лучшее сделать вид, что не заметил этого движения.


        Зонд пробил атмосферу над устьем большой реки, впадающей в теплое море северного полушария, по аналогии с Землей здесь ожидалось наличие города или хотя бы поселения. Аналогия не обманула. На экране постепенно проступила сквозь туман, словно всплыла со дна моря, несомненно городская панорама.
        Зонд спланировал прямо к огромному, сверкавшему, как никелированное, приплюснутому полушарию, плотно посаженному на круглую плоскость, словно необычной формы горшок на гончарный круг… Нет, пожалуй, это больше смахивало на гигантскую каплю ртути. Здание, увенчанное полушарием, было непомерно высоким, зонд опустился уже почти на уровень купола, когда панорама городских крыш стала видна достаточно отчетливо, чтобы разглядеть детали. Крыши, в большинстве своем дугообразные, нередко круглые или овальные, были окрашены в синий цвет разной интенсивности. Там и тут красовались ртутные капельки — миниатюрные копии первого, большого купола. Промежутки между довольно плотно сдвинутыми крышами отсвечивали желто-оранжево-кирпичным, таков был цвет листвы местных деревьев.
        Наконец оператор отыскал просвет, и зонд завис над прямой широкой расселиной в массе домов, по всем признакам улицей. По всем? Первое потрясение: на улице не было ни одной живой души. Ни одного автомобиля или любого другого механизма. Никого и ничего. Зонд пошел вниз, замелькали окна, сначала по вертикали, потом по горизонтали — не дотянув нескольких метров до мостовой, оператор сменил режим полета и повел зонд вдоль здания на уровне второго этажа. Фраза в воспоминаниях Расти насчет полного отсутствия прямых линий была, конечно, преувеличением, но изрядная доля истины в ней имелась, наряду с круглыми зданиями наличествовали и обычные, призматические, однако последние, будучи прямоугольными в двух проекциях, в третьей, как правило, выгибались дугой, оставляя между собой и улицей сегментовидный кусок пространства, некогда, видимо, засаженного цветами, а ныне поросшего блекло-оранжевой травой, среди которой кое-где торчали высохшие кусты… какая-то икебана… Ощущение кривых линий создавалось, главным образом, за счет окон, все углы которых были закруглены. У здания, мимо которого скользил зонд сейчас,
углы окон были срезаны по гиперболе… гипербола и циклоида, вот самые распространенные варианты кривизны, соблюденные с математической точностью, наметанный глаз Дана определил это сразу… Большинство окон оставляли ощущение, что за ними нежилое помещение. Нежилое, заброшенное… Стекла давным-давно не мыты или не чищены, мутные настолько, что за ними ничего не разглядеть, попадались и разбитые, но подвести зонд вплотную без приказа оператор не решился, а приказа такого не отдали ни капитан, ни командир экспедиционной группы Дэвид Крайтон, контактолог, по неочевидной для разведчиков причине назначенный на эту должность Всемирной Организацией Космических Исследований, чиновниками и бюрократами, как пренебрежительно, в отличие от Дана, еще не расставшегося с робким уважением, которое у него вызывали вышестоящие, отзывался о них Патрик, знавший эту, как он выражался, лавочку вдоль и поперек… За несколькими окнами мелькнули задернутые до упора шторы — но когда их задернули, вчера или сто лет назад?..
        Неожиданно скоро зонд вырвался на круглую площадь. К площади сходилось… одна, две… девять улиц, а всю ее сердцевину занимало то здание, сверкающий купол которого был самой приметной точкой в панораме города. Круглое здание, высокое — почти вдвое выше любого другого, похожее на старинную башню не только формой, но и узкими окнами, напоминавшими бойницы. Темные стекла резко выделялись на фоне белой стены. Зонд облетел вокруг здания дважды.
        — Что это может быть?  — спросил то ли себя, то ли прочих присутствующих Дэвид.
        Ответы не замедлили появиться.
        — Ратуша.
        — Культовое здание.
        — Концертный зал.
        — Тюрьма…  — последнее было встречено дружным смехом, но постепенно смеявшиеся снова приуныли.
        Зонд углубился в новую улицу, ничем не отличавшуюся от прежней, прошел ее из конца в конец.
        — А который у них час?
        — При двадцативосьмичасовых сутках световой день у них в это время года длится восемнадцать-двадцать часов. Сейчас здесь нечто вроде полудня у нас.
        — Гм… Странно…
        — А может, они ведут ночной образ жизни?
        Высказывание принадлежало, конечно, Патрику, который был убежденным сторонником «безумных» идей.
        — Для человека,  — нравоучительно сказал Артур, второй контактолог,  — это было бы необычно. Имея для активной деятельности меньшую часть суток и уделяя большую сну, вряд ли уйдешь по лестнице эволюции достаточно далеко.
        — И потом,  — вставил кто-то из команды,  — у нас и в любое время ночи хоть кого-то встретишь на улицах.
        — Непонятно…
        Первым поднялся капитан.
        — Пойду отдохну. Если что — будите.
        За ним потянулись остальные члены команды — финал полета был самой утомительной его фазой.
        Дэвид оглядел оставшихся у экранов членов экспедиционной группы.
        — Ну что ж! Начнем работу? На пульте! Выпускайте остальные зонды!


        — Посоветуемся?  — Капитан пододвинул кресло, тяжело сел и внимательно оглядел присутствующих.  — Ничего, что я вмешиваюсь? Можно, я начну? Или вы сами?
        Дэвид удрученно покачал головой. Дан тихонько усмехнулся. Да, контактологи озадачены… не то слово… Шокированы! Готовились к любым трудностям, связанным с контактом, кроме одной: отсутствия объектов последнего…
        — Подобьем итоги.  — Голос капитана звучал строго, и Дан встрепенулся.  — Итак, за четверо суток нами прозондировано около двадцати городов…
        — Семнадцать,  — уточнил штурман. Из команды он один участвовал в совещании.
        — Семнадцать городов в разных точках материка планеты. Исследовано также пять отдаленных островов в двух океанах. Нигде ни одного живого существа размером больше болонки. И с таким же уровнем интеллекта. Конечно, мы можем продолжать облет, но, полагаю, ничего нового не обнаружим. Слишком уж похожи эти города.
        — Как близнецы,  — сказала Натали Мэй, единственная женщина в экспедиции, историк по специальности.  — Наверно, мы встретились с единой цивилизацией. Без разделения на нации или расы.
        — Возможно, это и единая цивилизация,  — согласился капитан.  — Однако, говоря о сходстве, я имел в виду другое. Состояние городов. Заброшенные окраины с покинутыми домами, замусоренными улицами, запущенными садами, практически превращенные в свалку, и идеально чистый центр, как будто только что подметенный и политый. Ощущение, что здесь жили еще вчера.
        — Феномен «Марии Целесты»,  — вздохнул штурман.  — И боюсь, что разгадать его не легче, чем тайну «Марии».
        — Не так уж все это загадочно,  — возразил Патрик.  — Ясно, что центральные части городов убираются, в отличие от окраин, что свидетельствует о том…
        — О том, что население городов сократилось, и с окраин люди переселились в центр,  — подхватил Дэвид.
        — И где ж это население?  — спросил капитан.  — И еще. Мы не увидели ни одного возделанного поля, ни одного сада. Плодовые деревья растут где попало, вперемешку с обычными. Ни одной фермы или поселка. Иначе говоря, никакого сельского хозяйства…
        — Тут может быть два объяснения,  — спокойно сказал Патрик.  — Первое: они исчезли и соответственно забросили сельское хозяйство настолько давно, что все их поля успели зарасти травой, а постройки развалиться. Впрочем, это сомнительно. Не будем же мы так, с порога, отметать результаты, полученные по методике Нортона. Словом, более вероятным я считаю второе: у них просто нет сельского хозяйства.
        — Промышленное производство продуктов питания?
        — Да. Кстати, вы не дали мне договорить по поводу городов. Здесь тоже напрашиваются два варианта с тем же соотношением вероятностей: либо людей нет, и города убираются запрограммированными на это сохранившимися механизмами, либо люди переселились под землю.
        — Чего ради?
        — Бежали от того, из-за чего так сократилось население планеты. Вредный экофактор, вирус или еще что-то в этом роде.
        — Мы не обнаружили никаких токсических факторов ни в атмосфере, ни в воде, ни в почве,  — напомнил капитан.  — Наоборот, в экологическом плане это почти идеально чистая планета.
        — Эпидемия.
        — Цивилизация, перешедшая на промышленное производство продуктов питания, но не справившаяся с каким-то вирусом?  — с сомнением сказал Дэвид.
        — Ну не эпидемия, а, скажем, биологическая катастрофа, результат манипуляций с генетическим фондом. При таком уровне биологии это вполне возможно.
        — Но это уже объясняет сокращение населения, а не бегство под землю,  — снова не согласился Дэвид.
        — Было бы неплохо, если б ты сам что-нибудь кинул в общий котел,  — разозлился Патрик.  — Хоть малюсенькую идейку. В конце концов, если бы можно было во всем разобраться, сидя на орбите, мы б вообще сюда не летели. И никуда бы не летали. Торчали бы на Земле и посылали автоматы. А потом строили б теории. Я предлагаю рабочую гипотезу: уход под землю.
        — От ночного образа жизни ты уже отказался?  — насмешливо спросил Артур.
        — С ночным образом мы разберемся сегодня же,  — вмешался капитан.  — Это не проблема. Запустим пару зондов на инфракрасном режиме и проверим. Но я лично склоняюсь к уходу под землю. А вы?
        — Пожалуй,  — сказал Дэвид.  — Если, конечно, планета еще обитаема. Ну что, примем, как рабочую гипотезу? У кого-нибудь есть возражения?
        Патрик воинственно взглянул на Артура, но тот промолчал. Дан тоже покачал головой.
        — У меня есть кое-какие сомнения,  — подал вдруг голос Маран.  — Если они переселились под землю, зачем им убирать города? Из любви к чистоте? Или для красоты? Но почему тогда только центр? Кстати, если б на планете оставались лишь роботы, запрограммированные на уборку, они, скорее всего, чистили бы все подряд или, если их мало, в случайных местах…
        — Ну и что ты думаешь?  — настороженно спросил Патрик.
        — Думаю, что, в основном, они все же живут наверху.
        — Ты хочешь сказать, что они прячутся от нас? Это просто смешно! Зачем им прятаться? Чего им бояться?
        — Бояться не обязательно. Можно просто не желать контакта с нами.
        — И из-за этого прятаться? Да при их уровне техники им ничего не стоит уничтожить наш корабль!
        — От нежелания вступать в контакт до уничтожения огромная дистанция,  — возразил Маран.  — К тому же, по свидетельствам, оставленным на Торене, они уже триста лет назад были пацифистами. Наконец, уничтожить корабль еще не значит избежать контакта. Если наш астролет не вернется на Землю, скорее всего…
        — Не скорее всего, а точно пришлют другой,  — подхватил Дан.  — Но согласись, Маран, все это чересчур… громоздко. Чтобы население целой планеты пряталось в подземелья…
        — Почему целой? Прятаться могут жители городов, в которые являются наши зонды.
        — Откуда же они знают?
        — О господи, Дан! Даже на Торене есть приборы, которые способны засечь эти зонды — не сами зонды, естественно, а их передачи и команды, которыми они управляются.
        Наступило молчание.
        — Обычные пеленгаторы,  — пристыженно заметил штурман.  — Конечно, они есть и у нас, просто мы не подумали об их применении в столь… детективных целях.
        Артур презрительно усмехнулся.
        — Тоталитарное мышление. Натуральный бред.
        — Ну что ж,  — сказал напряженно думавший Дэвид… слов Артура он словно бы не расслышал.  — Сделаем. Пошлем зонд с жесткой программой, без связи, посмотрим, что ему удастся подсмотреть. Ну и инфракрасные, конечно. Ладно, на том и порешим.


        — Все-таки,  — сказал Дан, сделав солидный глоток,  — ускоренное развитие слегка подпортило вкус карны.
        — Не подпортило, а изменило,  — отозвался Маран,  — несколько необычно, но пить можно.
        — Не понимаю ваших претензий,  — буркнул Патрик.  — Напиток богов. Кстати, Дан, какого черта ты выставил тут этот Лах? Как он мне надоел, если б ты знал!
        — Переключи.
        — Лень.
        — Ты просто нервничаешь,  — сказал Дан и подумал, что, может, и в самом деле надоел. Когда он узнал, что третьим от Разведки полетит Патрик, первой его мыслью было «насколько же серьезно относятся к экспедиции, если ради нее сорвали с места начальника орбитальной станции», но Патрик его выводы опроверг, сообщив, что сорвался сам. «Глаз замылился,  — сказал он,  — и вообще Атаната была последней загадкой Перицены, теперь все, осталась одна рутина».
        — Я?!. Вообще-то да, нервничаю. Представляешь, если здесь никого не окажется!
        — Скорее всего, не окажется,  — меланхолично ответил Дан.  — По правде говоря, я не верю в эти подземно-надземные рокировки. Слишком сложно. Патологично, я бы сказал.
        — Именно, что патологично. Шеф, как всегда, оказался прав.
        — Пока еще не оказался,  — больше для порядка возразил Дан.  — Вот вернутся зонды, посмотрим, что они принесут под крылышком, и тогда…
        — Ничего они не принесут,  — сказал Маран.
        — Ничего?
        — Ничегошеньки.
        — Почему?
        — Потому.
        — Ты решил для разнообразия сыграть роль пророка?  — осведомился Дан.
        — А ты обращал когда-нибудь внимание на то, что в бакнианском языке нет слова «пророк»?  — ответил вопросом на вопрос Маран.
        — Не обращал. Правда, нет? Почему?
        — Да потому что нет нужды в отдельном понятии. У нас все пророчествуют. Время от времени. Сам знаешь.
        — Знаю,  — проворчал Дан.
        — О чем вы говорите?  — спросил Патрик.
        — Об интуиции,  — объяснил Дан.
        — Интуиции нет,  — сказал Патрик,  — это сказки для любителей парапсихологии и прочей белиберды. Есть расчет, основанный на точном знании.
        Маран улыбнулся.
        Дверь распахнулась, и на пороге возник озабоченный Дэвид.
        — Зонды вернулись,  — бросил он хмуро.
        — Ну и?
        — Инфракрасный привез те же картинки. То же безлюдье. А второй…
        — Что второй?
        Не отвечая, Дэвид прошел в каюту, сел напротив Патрика, оглядел всех троих и тихо сказал:
        — Во втором стерты все записи. Так-то, мальчики.


        Вывод насчет отсутствия фруктовых садов оказался преждевременным, по крайней мере, один такой существовал, его удалось засечь с орбитолета. Правда, судя по множеству усеявших желтовато-оранжевую траву крупных плодов несколько диковатого сине-зеленого цвета, часть которых сгнила до бархатной черноты, сад был заброшен. Среди трех или четырех десятков деревьев стоял небольшой домик, напоминавший земные, появившиеся в эпоху Разъезда… не только дом — выезжавшие за городскую черту и строившиеся за ней горожане разводили и подобные маленькие садики. Отличался от земного дом лишь формой, его углы, как образованные боковыми поверхностями, так и на переходе в крышу, а вернее, верхнюю грань куба, были если не закруглены, то сглажены или смазаны. Домик был скорее отлит, чем выстроен, из незнакомого материала, скорее всего, прочного пластика, дверь заперта, ставни закрыты наглухо, чтобы попасть внутрь, пришлось бы ломать. Но кто станет вламываться в чужой дом, тем более на незнакомой планете?
        Еще один такой домик обнаружился у окраины города, того, первого, в устье реки, где было намечено сделать вылазку. Домиком заниматься не стали, решив добраться до городской черты.
        «Черту» определить оказалось сложно, городские окраины были превращены в омерзительную свалку. Обломки мебели, сухие ветки и листья, осколки непонятных предметов, детали неизвестных приборов, тряпье, стекло, пластмасса, большие бесформенные груды чего-то осклизлого, отвратительного, зловонного… Запах гниющего белка, аммиака, сероводорода… Мерзость. Дан зажал нос.
        — Отходы пищевого производства,  — небрежно бросил Артур, бывший по совместительству то ли биофизиком, то ли биохимиком, либо просто биологом… собственно, по совместительству он был как раз контактологом, специализировался в этой сфере после того, как обнаружилась периценская цивилизация, и масса народу, порой случайного, кинулась разрабатывать теоретические основы контакта.
        Преодолеть свалку оказалось делом многотрудным, пришлось взбираться на невысокую стену неизвестного назначения, идти по ее неприятно узкому гребню, потом влезать на крышу заваленного на три четверти мусором одноэтажного домика, сползать по гладкой стене… Дальше лежал район одно- и двухэтажных строений, утопавших в… Дан смущенно отбросил готовое клише, коттеджи утопали не в зелени, а в «желтизне» или «оранжевости», в отличие от Торены и Перицены, где растительность была зеленого цвета, а пигментом служил самый обыкновенный хлорофилл, здесь в окраске трав и листьев преобладали желтоватые тона… Кстати, это признак и более глубоких различий, фотосинтез тут должен осуществляться на иной основе, и кто знает, каковы его продукты, съедобны ли они для землян. Вообще эта планета отличалась от Земли сильнее, чем Перицена и Торена, дело не только в окраске растительности, небо и моря Торены, не совпадая с земными, все же были близки им, во всяком случае, естественны для глаз землянина, в конце концов, в пасмурную погоду земное небо по цвету походило на торенское, да и моря Земли в определенное время суток, на
высоких широтах, наконец, напоминали моря Торены. На Перицене же вода и небо имели зеленоватый оттенок китайской бирюзы, то есть тоже, в общем… А здесь океан, занимавший четыре пятых планеты, был непривычного бледно-желтого цвета, да еще какие-то свойства местной атмосферы придавали ему своеобразный розовый оттенок, почему и кто-то из членов экипажа предложил условно назвать планету Палевой, пока не удастся узнать ее подлинное имя. Так ее и окрестили…
        Район, в который они попали, был тоже заброшен, хотя и не столь захламлен, как предыдущий. Тихая улочка, вымощенная широкими плитами из незнакомого, явно синтетического материала, кружила между домами. Плиты лежали неплотно, между ними пробивалась тускло-желтая трава, переходившая в сплошной газон, окружавший коттеджи. Никаких тротуаров, оград, дорожек…
        Подумав, Дэвид решительно сошел с мостовой и зашагал к ближайшему дому. Остальные молча потянулись за ним.
        Стекла в плотно затворенных окнах были немыты так давно, что казались непрозрачными, но сам дом выглядел, как новенький. Дан осторожно прикоснулся к стене ладонью… Нет, он не ошибся, стена или, во всяком случае, ее поверхность, была сделана из материала, напоминавшего «вечный пластик» — сверхпрочную пластмассу, которой в середине прошлого века на Земле облицовывали здания, позднее он доставил массу хлопот при разборке бесчисленных высотных домов с дурно спланированными квартирами, почему-то рассчитанных строителями на вечность, пластик не горел в огне и не тонул в воде, чтобы справиться с ним, пришлось разрабатывать специальную технологию…
        Пока Дан разглядывал стены, кто-то подошел к двери и толкнул ее. Дверь оказалась незапертой.
        Просторная прихожая, абсолютно пустая, только в углу, на двузубой вешалке висит прозрачная с серебристым блеском накидка. Несколько дверей. За первой комната, видимо, гостиная, по земным меркам, конечно. Встроенная мебель, сплошные дверцы из того же вездесущего пластика, гладкие, без всяких украшений, без стекол, без ручек, выделяются только два слепых темных экрана и узкая длинная, сенсорная, надо полагать, панель, усеянная кружочками и квадратиками… Патрик не преминул в них потыкать, но экраны не реагировали, наверно, было отключено питание. В середине комнаты стояли небольшой круглый стол и два стула. И больше ничего. Никаких диванов, кресел, ковров, картин, ваз — голые простенки между шкафами, гладкий пластиковый пол, какой-то заостренный аскетизм, неужели так было всегда, или просто всяческие безделушки и прочие предметы, придающие дому уют, убрали перед уходом?.. Точно так же выглядела вторая комната, спальня. Дверцы шкафов напротив двери и три голые стены плюс узкая неуютная кровать с тощим матрасом и маленькой жесткой подушкой, постельное белье и одеяло отсутствуют. Дом явно рассчитан на
одного жильца, но обстановка настолько безлика, что невозможно определить, мужчина здесь жил или женщина. Может, одежда? Дан подергал дверцы шкафов, одну, другую, те не поддавались. Никаких замочных скважин, ничего похожего на запоры, поди сообрази, как это открывается, может, настроенные на владельца голосовые или электромагнитные… Электромагнитные замки?.. Ну конечно! Видимо, Патрику в голову пришла та же мысль, пока Дан думал, тот уже вытянул из кармана за цепочку свой «ключ». «Ключ» перебирал частоты недолго, секунд пять-шесть. Первая дверца, вторая, третья… Пусто. Пусто. Пусто.
        Кухня была совсем не похожа на земные… Если, конечно, это кухня, впечатление такое, что здесь никогда ничего не готовили. Небольшой металлический шкаф с двумя дверцами на присосках, за каждой пустая камера с утолщенными стенками, под дверцами по нескольку разноцветных четырехугольных кнопок…
        — Наверно, холодильник и, наоборот, устройство для разогрева пищи,  — предположил Патрик.
        Дан пожал плечами. С тем же успехом шкаф мог быть, к примеру, консерватором или инкубатором…
        Никакой плиты. Еще один шкафчик, внутри несколько керамических мисок непривычной неправильной формы, стол, стул…
        Дану надоел этот бесплодный осмотр, он пошел к выходу, но на пороге его остановил удивленный возглас Патрика:
        — А где же вода?
        Дан круто повернулся. Действительно, ничего похожего на водопровод в кухне не было… Странно. А может, это вовсе и не кухня? А что? Интересно, какая же у них ванная? Дан открыл очередную дверь и обалдел. Совершенно пустая комната, не комната, а кабинка около полутора квадратных метров в основании, без окон, темно… Дан вынул фонарик. Гладкие стены и пол, на потолке что-то тускло блестит… Нечто похожее на большую выпуклую линзу, такая же торчит из стены на уровне груди. Все… нет, еще какие-то мелкие отверстия в стенах. Озадаченный Дан приоткрыл соседнюю дверь, по отверстию в полу догадался, что это туалет… Значит, предыдущая комната — ванная? Без воды? Неужели? Дан вспомнил ушедшие в историю земные перипетии с водой — в середине прошлого века, в период экологического кризиса положение с водой резко ухудшилось, перешли на сухие способы очистки одежды, посуды, пищевых продуктов, предполагалось заменить и мытье тела какими-то излучениями, но, к счастью, обошлось. Дан поежился. Лишиться душа, умывания… Ни одно из средств сухой очистки не давало ощущения свежести, на Перицене они намаялись с этим
достаточно… Конечно, со временем можно привыкнуть… А можно ли? Все-таки вода это не только чистота, это нечто большее, в конце концов, человек вышел на землю из моря, ну не сам человек, но жизнь…
        — Хватит мечтать,  — сказал Дэвид.  — Пойдем.
        — Вы обратили внимание, в доме нет ни одной книги,  — сказал Артур, аккуратно закрывая за собой дверь.
        — Там есть компьютер,  — заметил Патрик.  — Зачем им книги, книга это реликт докомпьютерной эры.
        — Сам ты реликт,  — обиделся за книги Дан.
        — Может, и так,  — хихикнул Патрик.
        Следующие два коттеджа оказались заперты, а третий выглядел совершенно иначе. Входная дверь распахнута настежь, в окнах ни одного целого стекла, словно кто-то тренировался здесь в прицельном метании камней.
        В комнатах тоже полный разгром. По планировке и обстановке этот домик походил на тот, первый, походил бы, если б с обстановкой не обошлись более чем круто. В предполагаемой гостиной стулья были разбросаны по комнате, ножки стола отломаны, столешница громоздилась на груде какого-то мусора, дверцы шкафов распахнуты, некоторые сорваны с петель и раскиданы по сторонам. Экраны сдвинуты, один разодран пополам, второй вовсе сполз и держался неизвестно на чем, на его месте зияла дыра, в глубине гроздьями разноцветных крохотных цилиндриков, шариков, трубочек висела электронная начинка. Пол был завален вещами, которые, видимо, выгребли из шкафов, не просто выгребли — посуда разбита в крошево, одежда изодрана и искромсана на куски, ухитрились разодрать даже обувь… Среди хлама разбросаны тонкие черные диски и небольшие прозрачные треугольные пластины. Впечатление такое, что в доме орудовал сумасшедший… высказывать эту светлую мысль Дан не стал. Он бросил обратно на пол непонятное приспособление, которое извлек из-под кучи тряпья — это могло быть что угодно, от консервного ножа до машинки для пришивания
пуговиц, и шагнул к выходу. И перехватил напряженный взгляд Марана, тот пристально смотрел в одну точку.
        — Что ты там увидел?
        Не отвечая, Маран отодвинул перевернутый стул, наклонился и вытащил из кучи ветоши какую-то вещицу.
        — Гляди-ка!  — ахнул Патрик.
        Дан с трудом втиснулся в тут же образовавшийся круг. В руке Марана была изрядно изуродованная статуэтка, голова отбита, нет и правой руки до локтя, но левая цела… Не доверяя собственным глазам, Дан снова пересчитал пальцы: раз, два, три.


        Узкий мост, перешагивавший протоку в дельте реки, был настолько тонок и хрупок на вид, что казалось, ступи на него, он тут же надломится под тяжестью человека, и неосторожный исчезнет в бурно текущей под мостом грязно-желтой воде. Полупрозрачный, он был почти невидим на фоне светло-серых зданий, а ощущение перешагивания создавалось особенностями конструкции, мост опирался на четыре ноги, две на этом берегу, две на том, а середина его круто выгибалась вверх, как тело рассерженной кошки. Видимо, под ним когда-то проходили суда… а может, и не когда-то, может, они и сейчас проходят?
        Дэвид перед мостом не остановился, даже не замедлил шаг. Взбежал по ступенькам, с которых начинался подъем и бодро пошел вверх по дуге. Остальные, чуть помешкав, последовали за ним. Маран неодобрительно хмыкнул, и Дан спросил вполголоса:
        — Тебе что-то не нравится?
        — Беззаботность,  — сказал Маран сухо.  — Как на воскресной прогулке. И потом, нас слишком много.
        Дэвид оглянулся.
        — Как раз наоборот, по-моему, нас слишком мало.
        — Для чего?
        — То есть?
        — Для применения силы нас слишком мало, это верно. Но силу мы ведь применять не собираемся? А для того, чтобы не бросаться в глаза, нас слишком много.
        — Возможно. Однако нас некому обнаружить, никого нет.
        Маран заколебался, потом неохотно сказал:
        — Нас уже обнаружили.
        — Что?!
        — За нами наблюдают.
        Дэвид опешил.
        — С чего ты взял?
        Маран неопределенно повел плечами.
        — Это необъяснимо. Я просто чувствую. Привычка.
        Дэвид недоверчиво усмехнулся. Дан поежился. По Торене он отлично знал, что Маран в полной мере обладает тем самым непонятным, но незаменимым для разведчика шестым чувством, любое наблюдение за собой он засекает сразу же. Правда, здесь не Торена, но… Думать, что за каждым твоим шагом следят невидимые глаза, было не просто неприятно, но даже жутко. Он задержался на самой высокой точке моста, чтобы окинуть взглядом безжизненный город. Река просматривалась вплоть до устья, вдали виднелась желтоватая в розовых бликах от винно-красного солнца морская гладь, набережные в пределах видимости были пусты, как и улица, которая брала начало от маленькой полукруглой площади, окружавшей опоры моста. Где может прятаться наблюдатель? В километре? Почему бы и нет, это дело техники… если Маран не ошибается. Может же он раз в жизни ошибиться! Дану очень этого хотелось, но особых надежд он не питал…
        Спустившись с моста, они пересекли площадь и оказались на широкой прямой улице, ведущей к высокому круглому зданию, сверкающий купол которого был хорошо виден издалека. Улица как улица… нет, в ней есть что-то необычное — что? Подумав, Дан понял. Мостовая состояла из тех же неплотно прилегавших друг к другу пластиковых плит, перемежавшихся полосами травы. Не выделялись и тротуары. Надо полагать, в городе не использовался наземный транспорт. Как же они?.. Подняв голову, Дан обнаружил разгадку. На высоте примерно трех с половиной метров вдоль улицы тянулись два параллельных толстых троса, подвешенных к уходящим в стены домов своеобразным кронштейнам. Если считать, что обитатели Палевой одного роста с землянами… Дан мысленно привесил к тросу стандартный вагончик земной канатки… Да, видимо, дно вагончика находилось очень невысоко над землей, сантиметрах в тридцати…
        Увлекшись предполагаемой канаткой, он прозевал что-то, привлекшее внимание остальных, и рассеянно ушел вперед.
        — Дан,  — окликнул его Патрик.
        Обернувшись, Дан увидел своих спутников, собравшихся в кучку у одного из окон нижнего этажа. Подойдя, он понял причину замешательства. Стекло в наглухо закрытом и занавешенном изнутри окне было чистым и блестело, отражая хмурые физиономии разведчиков.


        Волны, мягко шурша, набегали на песчаный берег и безмолвно уползали обратно. Шум прибоя напоминал земной. Дан расслабился, его беспокойство улеглось. Не потому ли, что спускавшиеся сумерки сгладили чуждые глазу землянина краски, тревожный желтый оттенок неба исчез, сейчас оно было тускло-серым, море тоже побледнело… Теперь проще поверить, что вода в нем чище, чем в земных морях, днем, глядя на его грязный цвет, можно было вообразить, что в него льются сточные воды со всего континента. Однако нет. Чистая вода, немного иного солевого состава, чем морская вода на Земле, но абсолютно безвредная… Только купается ли здесь кто-нибудь? Плавно изгибаясь, повторяя контур береговой линии, но отстоя от нее на добрых полкилометра, вдаль уходила возвышавшаяся над уровнем моря метра на три, не меньше, стена, облицованная тем же аналогом «вечного пластика». Набережная? Но почему так высоко? И так далеко? На всем видимом протяжении ни одного спуска к морю, ни одной лестницы, попасть на пляж можно, лишь обойдя конец стены у реки. Загадка. Уж нет ли у обитателей Палевой своеобразной водобоязни? Дан невольно вспомнил
отсутствие водопровода в домах. Увлекшись, он уже строил самые фантастические гипотезы, когда его негромко окликнул Маран, сидевший на песке и машинально подбрасывавший и ловивший небольшой круглый камешек.
        — Как ты думаешь, Дан, это была женщина?
        В самом деле! Дан нахмурился. К вящему своему удивлению он понял, что определить пол того существа задачка не из легких.
        — Не знаю,  — сказал он наконец.  — А ты как считаешь?
        Маран неопределенно пожал плечами.
        — А может, они бесполые?  — предположил подошедший Патрик.
        — Ага. И размножаются почкованием,  — сказал Дан насмешливо.
        — Почему бы и нет?
        — А обновление генофонда? За счет чего же развитие?
        — Мутации.
        — Мало.
        — Может, это биологическая цивилизация, представители которой с самого начала были способны к направленным мутациям собственного организма.
        — Слишком сложно,  — отозвался Дэвид, лежавший на песке чуть поотдаль.
        — Сложно? Тогда скажи, какого оно было пола. Не торопись, подумай, вспомни.
        Вспомни… И правда, не помешает. Дан закрыл глаза, восстанавливая в памяти облик палевианина. Вполне человеческие, но словно расплывчатые, неопределенные черты лица, очень бледная кожа, губы почти того же цвета, грязно-зеленые глаза, блеклые, неровно подстриженные волосы, спереди беспорядочно спадающие на лоб, сзади прикрывающие верхнюю треть шеи — тощей, как и обнаженные ниже локтя руки с плоской кистью и тремя костлявыми пальцами… Фигура скрыта под широкими, бесформенными штанами вроде шаровар и мешковатой длинной блузой, то и другое серо-голубое, непривлекательное… Но обычно под любой одеждой при движениях угадывается женское изящество или мужская угловатость, здесь же — ничего! Нет, не поймешь…
        — Мне кажется, это все же была женщина,  — объявил вдруг Маран, отбрасывая свой камешек.
        — Ой ли?  — усомнился Патрик.
        — Перед тем, как нырнуть в подвал, она повернулась, наклонилась… какое-то такое движение, и я увидел очертания груди. По-моему. Давай просмотрим запись.
        — А что увидишь на этом крохотном экранчике,  — сказал Патрик, но вытянул из заднего кармана тонкую пластинку видео.
        Лицо, глаза… Паническое выражение. Чего она испугалась? Она, оно?.. Может, это и страшно — в закрытом со всех сторон дворе столкнуться с несколькими незнакомыми людьми? А что если она увидела руки? Вряд ли, на таком расстоянии… А может, она знала? Как бы то ни было, она кинулась бежать, вначале была видна только спина, но перед тем, как нырнуть в незаметный издали низкий темный вход, она действительно повернулась, пригнулась… вот! Один миг, но… Патрик остановил изображение и укрупнил его. Да, блуза, опав, вроде бы обрисовала небольшую непривычно низко посаженную грудь… Секунда, потом набежавший Артур заполнил своей персоной весь экран.
        — Ну и глаз у тебя,  — Патрик небрежно сунул прибор обратно в карман.  — Правда, чтобы быть уверенными, ее следовало б раздеть.
        — А это мы предоставляем тебе,  — насмешливо сказал Артур, стоявший за его спиной.
        Патрик живо обернулся.
        — Я был бы тебе глубоко признателен, если бы ты объяснил нам, какого черта ты за ней погнался,  — бросил он зло, глядя на Артура в упор.
        — А что я должен был делать?  — удивился тот.  — После стольких суток наблюдения, стольких часов бессмысленного блуждания по пустому городу первое живое существо…
        — Это еще не значит, что надо его хватать!
        — Я не хватал! Я только…
        — Успокойтесь!  — буркнул Дэвид, садясь.  — Нашли время. Подведем первые итоги. Мы здесь уже…  — он посмотрел на хронометр,  — шесть с лишним часов. Темнеет. Что будем делать?
        Он оглядел членов экспедиции, рассевшихся на песке, только Артур, крупный, неуклюжий, похожий больше на грузчика, чем на «кабинетного ученого», стоял во весь рост, рассматривая то ли набережную, то ли город за ней.
        — Что же, никаких предложений нет?
        — Почему нет?  — сказал Патрик вызывающе.  — Я предлагаю контактологам вернуться на орбиту и ждать, пока мы разберемся в ситуации.
        — Дан?
        — За. Обеими руками.
        Дэвид вопросительно взглянул на Артура. Тот упрямо помотал головой.
        — Не могу с вами согласиться.  — Он старался говорить спокойно, но в некоторых нотках его голоса прорывалось скрытое бешенство.  — Из-за частной неудачи устраивать тут… Мы тщательно готовились к этому контакту. Мы проработали массу вариантов, предусмотрели все возможные осложнения, постарались не упустить ни одной детали. В конце концов, мы специалисты. Подумайте, кому вы хотите препоручить контакт. Один — астрофизик, другой — электронщик…
        Дан скосил глаза на Патрика. Может, в словах Артура и был определенный резон. Он вспомнил, сколько раз на Торене или Перицене ему случалось сожалеть об отсутствии специальной подготовки в той или иной области…
        — Поймите, ребята,  — теперь голос Артура звучал просительно.  — Нельзя же так, с бухты-барахты… Контакт — слишком серьезное дело, чтобы поручать его случайным людям.
        — Случайным людям?  — Дан видел, как с каждым словом Артура Патрик наливался желчью, и наконец его прорвало.  — Случайным людям! Ты еще назови нас «чернорабочими космоса», как это делают некоторые, с позволенья сказать, специалисты…  — слово «специалисты» прозвучало в его устах уничижительно.
        — Ну-ну,  — успокаивающе проговорил Дэвид.  — Патрик, ты слышишь то, чего не было и не могло быть сказано. А ты, Артур, придержи, ради бога, язык!
        — Но контакт не дело…
        — Прекрати!
        Артур махнул рукой и замолк.
        — Контакта не будет.  — В наступившей тишине голос Марана прозвучал неожиданно резко.
        — Чего?!
        — Контакта не будет,  — повторил Маран сухо.
        И Дан понял, что Маран выразил не только собственное, но и его, Дана, мнение, пока смутное, неоформленное, но мнение.
        Артур всплеснул руками.
        — Из чего ты это вывел? Из пустяка? Из ничего не значащего эпизода?
        — Не только.
        — Не только? Из чего же? Из фундаментальных знаний? Из теории? В таком случае, прошу прощения, профессор!
        — Твой сарказм совершенно не по адресу,  — заметил Патрик спокойно.  — В этом деле Маран действительно профессор. Неужели ты не понимаешь, что вся ваша теория — ничто, пыль, прах в сравнении с опытом практического контакта? С тем, что известно Марану и Дану. А если взять соотношение… ну уровни всех трех цивилизаций — нашей, торенской и здешней, тогда опыт Марана поистине неоценим, ведь он единственный известный нам на сегодня человек, вступивший в контакт с представителем опережающей цивилизации.
        — Не человек, а гуманоид,  — пробурчал Артур, не глядя в сторону Марана.
        Дана словно подбросило. Он скорее почувствовал, чем увидел боковым зрением, как вскочил с места и Патрик, и торопясь опередить того… в конце концов, у него больше прав на это!.. кинул в мертвую тишину:
        — Извинись немедленно!
        — Плевал я на его извинения,  — процедил Патрик сквозь зубы.  — Я просто набью ему морду!
        Дан бросил быстрый взгляд в сторону Марана. Тот не шевельнулся, только прикрыл глаза, но лицо у него было спокойное… Можно себе представить, что за этим спокойствием! Как горсть соли на рану…
        — А что я такого сказал?  — пожал плечами Артур.  — Я люблю точные формулировки, только и всего. Если это кого-то оскорбляет, могу и извиниться.
        — Точные формулировки!  — Патрик поднес кулаки к его лицу, но сдержался и опустил руки.
        Дан молча отодвинул его в сторону.
        — Это мое дело,  — сказал он.
        — Дан!  — предостерегающе окликнул его Маран.
        Оглянувшись, Дан увидел, что тот уже на ногах, но отмахнулся.
        — Отстань!
        Патрик после минутного колебания круто отвернулся, подошел к Марану, обнял его за плечи и увлек в сторону набережной. Уступил поле боя Дану, тем самым как бы признавая первоочередность его прав.
        Артур несколько смутился.
        — Я вовсе не хотел кого-либо унизить,  — проворчал он.  — Я просто…
        — Просто хотел отомстить за ту фразу! Насчет контакта.  — Дан старался сохранять спокойствие.  — Послушай, что я тебе скажу. Заруби себе на носу, человек он или кто, он мой лучший друг. И если ты еще когда-нибудь…
        — Прошу тебя, Дан,  — сказал Дэвид. Он тоже поднялся с песка и подошел поближе.  — Я все понимаю. Но мы на чужой планете. Осталось только передраться тут… Артур! Я прямо удивлен. Как ты мог?
        — Я уже извинился,  — буркнул тот.
        — Дан…
        — Ладно,  — Дан услышал свой голос словно со стороны и поморщился, настолько фальшивым он ему показался,  — будем считать инцидент исчерпанным.


        В комнате стояла невыносимая духота. Или это только его, Дана, ощущение? Маран не отрывался от экрана, на котором медленнно поворачивалась площадь. Центральная площадь, огромная, круглая… строго говоря, круглой она казалась глазу наблюдателя, находящегося на ее территории, Дан отлично помнил результаты аэросъемки, с воздуха площадь представала сложным многоугольником, девять граней которого прямыми линиями не являлись, составлявшие их одинаковые, достаточно стандартные здания выгибались дугой, однако кривизна этих дуг была чуть меньше той, что позволила б им сойтись в совокупности в окружность. Здания отделялись друг от друга довольно широкими улицами, их, естественно, тоже было девять. И по всему периметру ни одной двери, подъезды, видимо, выходили во дворы. Перед зданиями узкие изогнутые полоски газонов — неухоженной, местами вытоптанной оранжевой травы, затем широкое кольцо мостовой и в центре высокое здание под каплевидным куполом. Как оказалось, в здание было три входа. Три равномерно расставленные по периметру двустворчатые, наглухо закрытые двери, синие, как и стекла в окнах. А вот
распределение окон на первый, да и на второй взгляд не поддавалось никакой логике, они были расположены без всякой системы на разной высоте и неравном расстоянии друг от друга, без какого-либо соблюдения этажности или симметрии. И все закрыты, за время наблюдения — а наблюдение велось с утра, уже немало часов — не дрогнула ни одна створка, не приотворилась ни одна дверь. На экране ничего не менялось, и постояв немного за спиной Марана, Дан тихо вышел.
        Он ступал прямо по траве, которая отделяла коттедж от мостовой… собственно, другой дороги не было, пустовавшее строение, выбранное местом дислокации, стояло, как и все прочие в этом районе, посреди обширного газона. По газону были беспорядочно разбросаны низкорослые, развесистые деревья, увешанные зеленовато-голубыми плодами, по форме напоминавшими сливы, но резко удлиненными, с указательный палец. Пройдя газон, Дан вышел на мостовую. Здесь, как и на других маленьких улочках, никаких признаков канатки не было, очевидно, в основном, в городе использовался все же воздушный транспорт. Дан медленно зашагал по плитам, разглядывая одинаковые, простенькие, как модели детского конструктора, домики. Задумавшись, он не сразу заметил, как его догнал Патрик и молча пошел рядом.
        Настроение у Дана было пониженное, не только из-за вчерашней стычки, конечно, но, в основном, все же из-за нее. Ему не хотелось заговаривать на эту тему с непривычно молчаливым Патриком, будить, так сказать, уснувшие страсти, но сам он не мог отрешиться от невеселых мыслей. Вспомнился тяжелый разговор с Вестом на синукской дороге, собственное замешательство, даже оторопь, когда все словно вывернулось наизнанку, перемешалось, превратилось в кашу из добра и зла, вроде бы так четко разложенных по полочкам… И, конечно, несчастная аналогия Наи, и мучительная обида Марана… Надо же было случиться такому именно сейчас! И правильно ли он сделал, что не набил Артуру морду? Будь это на Земле… Но здесь? Один на один с чуждым, равнодушным, если не враждебным разумом… Враждебным? Откуда взялось это слово, что его породило? Дан огляделся, словно ожидая увидеть овеществленный ответ… Пустая улица, никого… И острое чувство обнаженности. Когда-то в юности ему снился нелепый сон: он в центре огромной площади, к нему неумолимо приближается гигантская толпа, он уже видит лица, глаза, изумление… что такое?.. оглядывает
себя — он совершенно гол. Сон снился десятки раз, только после консультаций психоаналитика, усмотревшего в нем проявление юношеского комплекса неполноценности, сон ушел, перестал тревожить. И вот сейчас подобное чувство — почему? Он не успел еще оформить свои смутные ощущения в четкую мысль, как Патрик озабоченно сказал:
        — Маран прав. За нами действительно наблюдают. Я тоже чувствую. Все-таки я кое-чему научился на Перицене. Лах, я тебе скажу, отнюдь не был веселой прогулкой, как казалось некоторым.
        Дан кивнул. Хотя он и не попал в Лах, но по Атанате и походу узнал лахинов достаточно хорошо, чтобы не представлять себе их государство зоной комфорта.
        — Да и ты на Торене был не в тепличных условиях. Ты тоже должен был научиться этому.
        Дан опять кивнул.
        — И я чувствую. Конечно, не как Маран, но что-то мелькает.
        — Я так и думал. Мы могли б… Ах, что толку! Наши гастролеры… Согласись, Дан, это просто черт знает что!
        Дан кивнул в третий раз.
        — Не понимаю,  — сказал Патрик с отчаянием,  — что за ослепление на нас нашло? Контакт, видите ли! Что за страсть, очертя голову, кидаться на выучку к более умному? Какая-то иждивенческая психология, удивительная в обществе, разрешившем — и вполне самостоятельно — большинство своих проблем.
        — Говоря об обществе, успешно разрешившем свои проблемы, ты упускаешь из виду одну деталь,  — усмехнулся Дан.  — Ты рассматриваешь общество в целом, как вширь, так и вглубь… ну, как в пространстве, так и во времени.
        — Ну и что?
        — А то, что, хотя проблемы у каждого времени свои, периодически происходит их накопление, и последний пик подобного накопления был почти век назад. И соответственно, решением проблем занимались наши прадеды и прапрадеды, даже деды, в основном, только подчищали, а уж наше поколение, как и поколение наших отцов, занимается по преимуществу ремонтом уже построенного здания, да и то косметическим. Отсюда тревожные тенденции…
        Патрик пожал плечами.
        — Любое стабильное общество подвержено опасности стагнации, главное — вовремя уловить эти тенденции и…
        — И что? Дестабилизировать его?
        — Почему бы и нет? Если нестабильное общество видит выход в стабилизации, то стабильное… Конечно, сознательно ни одно стабильное общество к дестабилизации не стремится, но, возможно, подсознательно… И поскольку внутреннего толчка к этому ждать не приходится, надежда только на внешний импульс.
        — Какой еще импульс? Чем дольше развивается общество, тем большей стабильности оно достигает. Обращаться к опыту опережающей цивилизации можно только в поисках дальнейшей стабилизации.
        — Это еще бабушка надвое сказала. Смотря какое общество… Ладно, это все теории, давай перейдем к практике.
        — Какая ж это теория, если именно поэтому нам дали в начальники контактолога, и теперь…
        — Теперь надо решить, что делать.
        — А что мы можем сделать? Не свергнуть же его в самом деле?
        — Бунт на корабле? Нет, Дан. До подобного экстремизма я еще не дорос. Но, согласись, надо как-то привести их в чувство. Неужели тебе по вкусу вчерашняя идиотская, дилетантская прогулка? А то, что они сейчас выделывают, тебе нравится?
        — Нет, но…
        — Дело даже не в Дэвиде, он не дурак и вполне поддается убеждению. Но вот тот фрукт…
        — Фрукт или овощ?  — рассмеялся Дан.
        — Смейся, смейся. Ты его еще не раскусил. Это честолюбец и карьерист, и ради славы и карьеры он пойдет на любой риск и пожертвует, чем угодно.
        — Даже жизнью.
        — Все может быть. И не только своей. Но речь не об этом. Как бы он не пренебрег во имя собственных интересов интересами Земли. Человечества.
        — Это вряд ли. Он так гордится своей принадлежностью к человечеству, что…  — Дан запнулся.
        — Что оскорбил человека в тысячу раз лучше него. Не стесняйся в выражениях. Но это ведь не показатель, Дан, как раз наоборот.
        — Ну и что ты предлагаешь?
        Патрик почесал затылок. Тут видеофон Дана пискнул, Дан машинально вытащил его и тронул сенсор. Дэвид — это был он — поинтересовался для порядка, нет ли чего нового, и, когда Дан покачал головой, сказал:
        — Посовещаемся? Тут есть предложение.
        — Какое?  — настороженно поинтересовался Патрик.
        — Войти.
        — Как? Ах войти! Ну! Просто, как все гениальное!  — Патрик насмешливо улыбнулся.  — И кому принадлежит сия блистательная идея? Тебе?
        — Ты против?
        — Против.
        — И ты, Дан?
        Дан кивнул, без лишних, впрочем, эмоций.
        Дэвид помолчал, потом предложил:
        — Обоснуйте вашу точку зрения.
        — Сначала ты обоснуй…
        Патрика прервал дрожащий от возбуждения голос:
        — Внимание! Следите за экранами!
        — Артур, стой!  — заорал первым догадавшийся Дэвид.  — Стой, Артур!
        Но тот не ответил, видимо, был уже у двери? Да. Вот он толкнул дверь рукой… Дан и Патрик застыли, всматриваясь в экранчик. Дверь не поддалась, Артур толкнул ее еще раз, потом отступил на шаг, мелькнула его рука, в которой было что-то зажато…
        — У него «ключ»,  — буркнул сердито Патрик.
        «Ключ»? Откуда? Кто из разведчиков мог расстаться со своим «ключом»? А что, если?.. Дан хлопнул себя по карману — нет, тяжелый кубик прощупывался сквозь нетолстую ткань… Наверно, с Земли привез, там достал? Но откроет ли их «ключ» эту дверь? Наверно, откроет, ни замков, ни замочных скважин не видно, запоры, должно быть, электромагнитные, термические, еще что-то в этом роде, если так, «ключ» мигом подберет нужную волну… Так и есть, дверь дрогнула и стала открываться. Забыв обо всем остальном, Дан поспешно переключил прибор на сигнал с камеры Артура и впился глазами в экран.
        Темнота. Какой-то проблеск. Костер?! Нет, скорее, нечто вроде вечного огня. Величина экрана сама по себе не позволяла различить детали, а тут еще и темнота… Невозможно даже прикинуть размеры помещения, разве что судить по огню, по примерному расстоянию до него… Учитывая форму здания, расположение дверей, можно предположить, что весь нижний этаж представляет собой большой зал, в центре которого пылает этот странный огонь… Огонь горел не на уровне пола, а висел в воздухе, над головами, выглядел он довольно необычно — множество извивающихся мерцающих струй, похоже на клубок змей, беспрестанная игра, к тому же он длинный, возносится вверх, вверх, должно быть, нижний этаж непомерно высок…
        Все эти прикидки длились лишь миг — тот самый, в течение которого Артур переступил порог и остановился. Потом внезапный визг, крики, Артур наконец сообразил переключиться на инфракрасное видение, и темнота в зале распалась на… Люди, множество людей! Замелькали качающиеся тени, темные фигуры кинулись в разные стороны, сталкиваясь друг с другом. Паника, хаос!.. Впрочем, нет. Движение, выглядевшее хаотичным, на деле оказалось осмысленным, просто смысл его трудно было уловить сразу, но прошла минута, вторая, и зал опустел. Не имевший опыта или просто растерявшийся Артур не сумел проследить за этим движением, в объектив попала только середина зала с неясным силуэтом колонны, над которой парил «вечный огонь». И лишь, когда он повернулся в одну сторону, в другую, мелькнула висячая лестница. И все. Ни души.


        «Вообрази себе, Дан, довольно долго я думал, что проходящие века делают людей лучше»… Дан беспокойно заерзал. «Я думал»… Вот и я думал. А почему, собственно? Откуда я это взял? И думал ли я?.. Да, думал. То, что сегодняшние люди не смелее, не сильнее — не физически, а духом, это я понял давно, но продолжал верить, что они порядочнее, честнее, добрее, чем пару веков назад. Почему? Разве я знаю, какими были люди два века назад? Четыре? Шесть? Откуда мне это знать, по книгам? Но разве в книгах люди прошлых веков предстают лжецами или подонками? Вовсе нет. Есть и честнейшие, и порядочнейшие… Правда, если верить, что старая литература имела склонность к героизации, как утверждают критики, то… Но ведь отец… Дан вспомнил отца, его манеру говорить восклицаниями, пристрастие к рубящим жестам. Отец был в корне не согласен со многими литературоведами, к большинству своих коллег он относился с жестоким презрением, обзывал их конъюнктурщиками. Была ли в этом доля истины? Мать резкость отца относила на счет его неудовлетворенности своим положением, неутоленного честолюбия, будучи ребенком, Дан верил, что мать
права всегда и во всем… наверно, это свойственно всем детям? Становясь взрослым, он все чаще замечал ее ошибки и постепенно понял, что права она оказывалась довольно редко. Не отсюда ли брало корни его недоверие к женской логике? Во всяком случае, по отношению к отцу она была несправедлива, из-за нее Дан во многом недооценивал отцовские знания и способности, в его любви к отцу присутствовало больше жалости к неудачнику, каковым его мнила мать, нежели уважения к ученому, несомненно талантливому… Хотя и недостаточно признанному. А почему? Не потому ли, что отец, обладая редкой независимостью суждений, ничего не делал на потребу обществу? Нельзя сказать, что он не ценил это воспитавшее его общество, не замечал его преимуществ, нет, но в самом тоне, каким он уничижительно цедил сквозь зубы любимое словечко «конъюнктура», звучало нечто… Впрочем, Дан слишком плохо знал отца, и судить о мыслях того ему было трудно… да он и не пытался!.. Конъюнктура… Почему современное общество усердно внушало себе, что достигло совершенства? Не потому ли, что от совершенства оно еще достаточно далеко? И самое несовершенное в
этом обществе — люди. Мы достигли немалого в науке и технике, в экологии, особенно хороши наши законы, в принципе, законодательство наше уже приближается к совершенному, многого мы добились в вопросах общественного устройства, гуманистического воспитания… Кое-что делаем в искусстве… увы! Если поступательное развитие науки пока не прекращается, то с искусством у нас хуже, движение идет медленно, с рывками и остановками, даже с упадками… Но говоря о людях, надо, наверно, прежде всего говорить о морали? А что у нас с моралью?.. Дан перевернулся на бок. Не спалось. Из смежной комнаты… в этом коттедже, относительно большом, было три спальни, две из них почему-то сообщались между собой… из смежной комнаты доносился храп Артура, Дэвид же спал тихим и глубоким сном. А в маленькой спаленке чуть поотдаль то и дело вздыхал во сне и ворочался Патрик, из-за духоты оставлявший дверь открытой. Даже во сне они были разными. Вот, пожалуй, и ответ, люди, как были разными, так и остались. В том числе, и в степени их приверженности нормам морали. Но сама мораль? По сути, моральные ориентиры человечества не менялись уже
десятки веков… Дан сел, потом снова лег. В доме было неважно с вентиляцией, наверно, когда эти коттеджи строили, рассчитывали на кондиционирование, но кондиционеры давно вышли из строя. Он позавидовал Марану, вызвавшемуся быть часовым в первую половину ночи — настороженный Дэвид полагал, что необходимо наблюдение человека, технике он почему-то перестал доверять. Решил, что ее можно обмануть с помощью другой техники?.. Все возможно, кажется, они зашли в тупик… в тупик, а он, Дан, валяется на неудобном, но матраце и рассуждает о морали, нашел время… Впрочем, он интуитивно чувствовал, что от морали совсем не так далеко до их проблем. А одинакова ли мораль в разных обществах? Разных цивилизациях? На разных ступенях развития одного и того же общества или цивилизации? Он наконец собразил, что задыхаться незачем, встал, открыл дверь и вышел на крыльцо. Поискал взглядом Марана… Вот с Мараном у них одна мораль. Практически одна, исключая мелкие детали. Одна, несмотря на парсеки и века. А что это значит? Разве не то, что мораль на Земле и Торене одинакова? Да даже на Перицене моральные критерии во многом сходны
с земными, во всяком случае, понятны землянину, ведь если те же лахины относятся к войне и убийству иначе, чем земляне, они все-таки считают доблестью убийство врага в честном бою, а не из-за угла. Вот если б их мораль поощряла убийство из-за угла… Постой-постой, друг Даниель! Все не так просто. Мораль Марана? Да, конечно. А как быть с моралью Изия? Моралью Лиги? А может ли существовать мораль с обратным знаком? Или это просто патология? В данном случае, видимо, патология, ибо в том же обществе и на той же планете существует и нормальная мораль, но вообще… Наверно, возможно и целое общество, придерживающееся моральных критериев с обратным знаком — по отношению к земной, естественно. В таком случае возможность контакта, иными словами, взаимопонимания, должна ставиться в зависимость не от уровня развития науки, техники, информатики, даже не от общественного устройства, а от совместимости моральных ориентиров. Значит, надо понять, какова здесь, на Палевой, мораль. Если судить по прошлому… Конечно, что-то могло измениться, хотя моральные критерии вещь устойчивая… Но предположим, что не изменилось или
изменилось не очень ощутимо. Итак? Пацифисты. Это как будто факт. На Торене они проповедовали нечто вроде любви к ближнему. А на Перицене? В Атанате? Немилосердное давление с целью привить свои нормы, вытеснив чужие… простите, свои или чужие, это как посмотреть, с позиции палевиан или атанатцев… А ведь Атаната была позже. Правда, еще не доказано, что была… Или доказано? Трехпалая рука налицо, этого, наверно, достаточно? Что ж получается? Фу, голова пухнет от этих мыслей…
        Дан наконец обнаружил Марана, прохаживавшегося под деревьями, помотал головой, чтобы «вытряхнуть» мысли, от которых она пухла, и пошел к нему.


        — Ну хорошо,  — утомленно сказал Патрик.  — Но с одним условием. Пойдут разведчики. Двое из нас троих.
        — Согласен,  — Дэвид твердо остановил взвившегося было Артура.  — Кто пойдет, решайте сами.
        — Кто?  — Дан вспомнил прощальную беседу с шефом.  — Мы с Мараном,  — сказал он торопливо.
        — А может, мы с Мараном?
        Дан улыбнулся. В главном они с Патриком сошлись.
        — Пусть Маран сам выберет, с кем идти,  — предложил он не без некоторой доли лукавства. Но против его ожиданий Маран медлил с ответом, и только вмешательство Дэвида…
        — Если уж вы сошлись на кандидатуре Марана,  — сказал он, задумчиво оглядев всех троих,  — пусть тогда он идет со своим привычным партнером. С Даном то есть.
        Переглянувшись, Дан и Патрик согласились с этим решением, Маран же не промолвил ни слова. Только позднее, когда они уже шли вдвоем по двору ко входу в подвал, куда нырнула убегавшая от них в день прилета пугливая незнакомка, на брошенное Даном обиженное «Если ты предпочел бы идти с Патриком, так и сказал бы», он неожиданно ответил:
        — Я предпочел бы вообще не идти.
        — Как это?  — растерялся Дан.
        — А так. А ты считаешь, что идти надо?
        — Нет, но…
        — Но? Почему же ты пошел?
        Дан смутился. Он знал, что трое оставшихся в коттедже слышат каждое их слово. Впрочем, это было известно и Марану, что не помешало ему в ответ на невнятное бормотание Дана типа «потому что… чего ты спрашиваешь?.. сам ведь знаешь» сурово сказать:
        — Знаю. Чтобы не показаться трусами, мы трусливо согласились с тем, что противоречит нашему пониманию ситуации и просто здравому смыслу.
        — Но надо же что-то делать.
        Маран только хмыкнул.
        — Если у тебя есть свои соображения, почему ты о них умалчиваешь?
        Маран посмотрел на него хмуро, помолчал, потом буркнул:
        — Я человек подчиненный.
        И Дан понял. Уроки смирения не всем идут впрок. Недаром и Патрик такой нервный. Положение, в котором они оказались, своей нелепостью превосходило все домыслы. Если б еще палевиане шли на контакт, ситуация была проста и не требовала неординарных решений и реакций, Дэвид, наверно, более или менее справлялся бы, но теперь… Теперь он совершенно не представлял, что делать, да и если б представлял, вряд ли сумел бы свои представления реализовать. Командирами рождаются, это Дану было известно достаточно хорошо, командирами, полководцами, лидерами, неважно. Дэвид был рожден тем, что Патрик называл «кабинетным ученым». Конечно, в этом нет ничего плохого. Если бы он сидел в своем кабинете. Или хотя бы на Земле… Но он был тут. Правда, он спрашивал совета… Да, иногда. У Патрика. Марана он словно побаивался. В общем-то, Дан даже понимал его, впервые в жизни человек увидел вблизи инопланетянина и никак, наверно, не мог забыть, с кем имеет дело. Это в Разведке привыкли ко всяким торенцам и периценцам, не удивлялись им, там Марана быстро сочли за своего, но требовать того же от обыкновенного обывателя, которым, в
сущности, Дэвид и был, несмотря на свои ученые степени? Дан усмехнулся. Контактолог! Монографию накатал, а наладить отношения с представителем иной цивилизации даже не пробует. Или он собирается дружить только с воображаемыми техническими гениями передового палевианского социума? Именно что воображаемыми. А с реальными людьми пусть разбираются другие. Да, сложно с ними… В глубине души Дан не сомневался, что харизма Марана рано или поздно сделает свое, но необходимо время, а пока… А пока Маран, которого и так одолевали невеселые думы, совсем ушел в себя и упрямо не желал вылезать из роли послушного исполнителя пусть даже дурацких приказов…
        Вход в подвал имел форму приплюснутой арки, весьма низкой, окаймленной по внутреннему краю металлической полосой. Сигнализация? За аркой начинался сводчатый туннель шириной метра в три и довольно высокий, подняв руку, Дан не достал до потолка. В туннеле было темно, и Дан засветил фонарик, но Маран молча накрыл линзу фонарика ладонью, а когда Дан вопросительно взглянул на него, взял его за руку.
        Ах да, верно, как он мог забыть! Дан беспрекословно выключил фонарик, сунул его в карман и зашагал в темноту, стараясь ступать бесшумно, теперь это у него получалось, правда, только тогда, когда он следил за собой. Несколько десятков шагов, и мрак сгустился, стал полным. До чего ж неприятно! Как слепой… Хорошо еще, что с поводырем…
        — Слепые поводыри слепых,  — пробормотал он под нос и запнулся. Почему, черт возьми, ему пришла на ум эта фраза, у него ведь поводырь зрячий…
        Маран вдруг остановился.
        — Что ты сказал?
        — Ничего,  — смутился Дан.  — Так, цитата.
        — Цитата? Хм…
        Маран замолчал и молчал довольно долго, до тех пор, пока в ухе Дана не прозвенел встревоженный голос Дэвида.
        — Что случилось? Из-за чего заминка? И почему передача в инфракрасном режиме?
        — В инфракрасном, потому что идем без света,  — объяснил Дан.
        — Как это?  — начал было тот, но его нетерпеливо перебил Патрик.
        — Торенцы обладают ночным зрением, ты разве не знаешь?
        — А? Нет. Какая удача!
        — Удача?  — насмешливо отозвался Маран.  — Мы ведь идем на открытый контакт. Зачем нам прятаться? Это все мое тоталитарное мышление. Машинальные реакции субъекта, выросшего…  — Он не закончил предложение, вместо того в его руке ярко вспыхнул фонарик. Дан воспользовался вспышкой, чтобы оглядеться. Оказывается, туннель не был прямым, а довольно круто изгибался, один поворот они уже прошли, то-то стало так темно. Под ногами бетон, стены и потолок облицованы матовой плиткой…
        — Гаси!  — рявкнул в ухе голос Дэвида.
        — Зачем же?  — невозмутимо протянул Маран.
        — Гаси, говорю.
        — Будем считать этот рейд сугубо разведочным?  — вкрадчиво поинтересовался Дан.
        — Да!
        Фонарик погас, но Маран не преминул заметить:
        — Вообще-то это детские игры. У них может быть аппаратура, контролирующая каждый наш шаг.
        — Ты чувствуешь наблюдение?
        Маран помедлил.
        — Представь себе, нет.
        Минут десять они шли молча, потом Маран внезапно остановился.
        — Лестница.
        — Вверх?  — спросил Дан с надеждой.
        — Вниз. Сможешь в темноте?
        — Боюсь, что нет.
        — Стань к стене и жди.
        Маран выпустил руку Дана и… исчез. Как Дан не вслушивался, он не смог уловить ни звука, ни даже движения воздуха. Пожав плечами, он прислонился к стене и стал ждать. Через несколько минут Маран вышел на связь.
        — Поставь фонарик на минимум и спускайся.
        Дан включил фонарик… Даже минимальной интенсивности свет показался ему упоительным. Его взору предстал широкий и глубокий колодец, вдоль стены которого вилась спиралью узкая железная лестница с низкими решетчатыми перилами. Внизу царила та же непроглядная тьма. Спустившись, Дан увидел неподвижную фигуру Марана у высокого, закругленного кверху проема в стене прямо напротив лестницы. Проем открывался в новый туннель, по высоте и ширине больше похожий на обычный коридор внутри здания. Дан выключил фонарик. Еще минут двадцать, и впереди забрезжил слабый свет. К изумлению Дана коридор кончался стеклянной дверью, напоминавшей земные, но внутренние, в домах, а отнюдь не в пещерах или подземельях. Правда, в отличие от земных, здешняя дверь имела непомерной ширины раму, что частично компенсировало отсутствие простенков, за которыми можно было притаиться. Риск, что их разглядят в темноте из освещенного помещения, был нулевым, но они все же плотно прижались к стене по сторонам двери, прежде чем осторожно заглянуть внутрь. Или выглянуть наружу?
        Зрелище, представшее взору Дана, не столько удивило, сколько озадачило его. Большой круглый зал… очень большой, не зал, а целая площадь!.. с высоким куполообразным потолком, потолок бетонный, голый, весь в потеках, пол и стены затянуты знакомым по городским зданиям облицовочным пластиком глубокого синего цвета, на противоположной стене просматривается еще одна дверь, аналогичная той, у которой они стоят, в центре над длинной синей колонной мерцает более бледный… наверно, из-за того, что светло?.. но в целом точно такой же «вечный огонь», как в здании, куда вломился Артур.
        На этом сходство кончалось, в зале было полно людей, наверно, тысячи человек! И все они… стояли на коленях? Нет, не стояли, а сидели на пятках, наклонившись туловищами вперед и касаясь лбами пола. Больше всего это походило на йоговскую позу черепахи… Однако не йогой же они здесь занимаются, черт побери! Тем временем, из-за колонны, над которой висел огонь, вышел человек, поднял вверх вытянутые руки и произнес какую-то фразу — несмотря на расстояние и закрытую дверь, Дан расслышал каждое слово незнакомого языка, видимо, зал был оснащен усилителями. Все прочие оторвали головы от пола, выпрямили туловища, продолжая сидеть на пятках… Дан терялся в догадках. Куда они попали? Гимнастический ли это зал? Храм? Человек с вытянутыми руками медленно пошел вдоль основания колонны, огибая ее. Вслед за ним подняли руки прочие, сначала на этой стороне, потом на той. Обойдя весь пьедестал, человек вернулся на прежнее место и, растопырив пальцы, несколько раз ритмично потряс ладонями, выкрикнув при этом новую фразу. Приказ? Лозунг? Призыв? Молитву? После почти незаметной паузы раздался хор голосов — ответ? Или
толпа повторила произнесенную фразу? Скорее, второе, хотя Дан не был уверен… Стоявший произнес еще одну короткую фразу… Ответ, еще фраза, ответ… нет, пожалуй, это повторение. Урок? Чего? «Солист» ничем не отличался от остальных, все были в одинаковых мешковатых одеяниях, таких же, как на давешней незнакомке — бесформенные шаровары и короткий балахон серо-голубых тонов, единственное — рукава «солиста» были перехвачены чуть выше локтя широкими синими повязками. Лицо и волосы, как и у остальных, бледные, вернее, блеклые… Повинуясь очередному жесту, участники непонятного действа поднялись на колени, снова опустились на пятки, потом стали браться за руки, образуя цепочки разной длины. Случайной или?.. Дан вытянул шею, чтобы расширить поле зрения, потерял равновесие и оперся рукой о раму двери… нет, не оперся, Маран перехватил его руку, и все же он успел коснуться рамы, чуть-чуть, кончиками пальцев… Неприятный буравящий звук вонзился в промежуток между очередным призывом и ответом, молящиеся… или что там они делают… повскакали со своих мест и стояли, выжидательно глядя на руководителя, тот, слегка помедлив,
сошел со своего возвышения… Дан только сейчас заметил, что в середине зала было небольшое, сантиметров в двадцать, возвышение… и прошагал через почтительно расступившуюся толпу к двери — именно той, за которой стояли Дан и Маран. В коридоре вспыхнул яркий свет, и Дан почувствовал себя голым, как в давнем сне. Бежать? Он вопросительно взглянул на Марана, тот покачал головой. Не успеем, понял Дан. Ну что ж! Он судорожно сжал в кармане станнер…
        — Не валяй дурака,  — сказал Маран, не разжимая губ.
        И правда! Дан отчаянно покраснел. Неужели он струсил? Ну да! Слишком уж их много, если набросятся… но с чего он взял, что они набросятся? Даже если и так, один выстрел — и конец мечте о контакте, полный провал. Он вынул руку из кармана и заставил себя стоять спокойно.
        Дверь распахнулась. То, что произошло, тоже напоминало сон. Нечто странное, иррациональное… Человек с нарукавными повязками открыл дверь настежь, осмотрел ярко освещенный коридор, скользнул по лицам разведчиков безразличным взглядом, не задержав его, не выдав себя ни мимикой, ни жестом, словно не увидев, медленно притворил дверь и отошел. Почти сразу свет в коридоре погас, а толпа в зале стала редеть. Паники, какую вызвал наверху Артур, не было, но люди расходились достаточно поспешно, три минуты, и зал опустел. Тогда Маран осторожно надавил ладонью на стекло, дверь открылась. Дан напрягся, но сирена не включилась. Они вошли в зал, увидели закрытые двери, равномерно распределенные по периметру, числом девять и… И больше ничего. Пустота.


        — Эти подземелья чем-то напомнили мне Атанату,  — сказал вдруг Маран.
        Первое предложение, произнесенное им за все время, пока они просматривали сделанную в инфракрасном режиме и потому несколько потустороннюю запись своего путешествия в темноте, потом маловыразительные общие планы подземного зала, потом Дан, стараясь не упустить ни одной мелочи, описывал детали виденного — одежду, движения, выражение лиц…
        — Атанату?  — переспросил Дан, поворачивая голову к Марану.  — Почему Атанату?
        — Верно,  — вмешался Патрик,  — это похоже на Атанату. Я и сам старался вспомнить, где я это видел.
        — Что ты видел?  — удивился Дан.  — Что ты мог видеть? Подземелья они и есть подземелья, мало ли где…  — Тут он понял, что имел в виду Патрик. Действо, свидетелями которого они стали внизу, напоминало мысленно сконструированные им… выходит, не только им?.. сцены молений в храмах Атанаты.  — Вы хотите сказать, что они молились?
        Маран покачал головой.
        — Я ничего не хочу сказать. Просто у меня возникла ассоциация, я ею с вами поделился. Все.
        — Что ж это было, если не молитва?  — спросил Дэвид.
        — В первый момент у меня возникло ощущение, что передо мной гимнастический зал,  — сказал Дан.
        — А лозунги, которые они скандировали?
        — Почему обязательно лозунги?  — возразил Дан.  — Голосовая гимнастика.
        — Голосовая, гм…  — Дэвид замолчал.
        — А во второй?  — спросил Патрик.
        — Что?  — не понял Дан.
        — Во второй момент. В первый у тебя возникло ощущение, что ты любуешься физическими упражнениями, а во второй?
        — То же самое, наверно,  — протянул Дан неуверенно.
        — А если подумать?
        — Ну…  — Дан замолк.
        Пока он думал, в открытое настежь окно коттеджа, в котором они расположились временным лагерем, без особого комфорта, зато не афишируя — так им казалось!  — свое присутствие на планете, влетело одно из редких здесь крупных насекомых. «Букашка» облетела комнату, на секунду зависла в ее середине, потом вдруг заскользила по невидимым прямым линиям, вырисовывая в воздухе контур какого-то геометрического тела, куба или параллелепипеда… неважно! Дан сразу понял, в чем соль — конечно, в прямых углах, попытка привлечь внимание, не иначе. Прописав определенное число линий, «насекомое» неподвижно повисло в воздухе, и в мертвой тишине раздался… человеческий голос. Тихий, но отчетливый, он выговорил длинную фразу, замолк, через несколько секунд послышался вновь. Повторил ту же фразу, чуть выждал и произнес ее в третий раз. Затем «насекомое» метнулось к окну и исчезло.


        Дан, морщась, сел на неприятно влажную, даже липкую, оранжевую траву, с каждым днем внушавшую ему все большее отвращение, и машинально включил запись. Длинная фраза из четырех самостоятельных предложений. Это единственное, что удалось установить. Может, на Земле? Но и Земле, ее умам и технике, нужен материал, а его нет. Обшарены сотни заброшенных строений — и ни одной книги, ни одной газеты, ни одного печатного слова, даже ни одной надписи. Видимо, все это исчезло достаточно давно. Но тогда должно быть нечто другое — микрофильмы, диски, кристаллы, что-нибудь! Если информация этого мира перенесена в машинную память, к ней нет иного доступа, как через компьютеры. Компьютеры, покрытые толстым слоем пыли, давным-давно, наверно, десятки лет назад выключенные, со стертой памятью… Единственное — в оставленных домах удалось собрать около сотни треугольных прозрачных пластин, предположительно, носителей информации. Но как к ней подобраться? Возможно, это удастся сделать на Земле, но когда? А послание ждет ответа. И почему палевиане не перевели его на интер? Не сумели расшифровать язык? Но это означает… Что
же сие означает?
        — Патрик,  — спросил Дан, поворачиваясь к устроившемуся на ступеньках крыльца с пакетом грейпфрутового сока Патрику,  — как ты считаешь, если они нас столько времени слушали и наблюдали… примем это за постулат… но не смогли раскодировать наш язык, можем ли мы расценивать их научно-технический уровень, как равный нашему? Я не говорю, более высокий.
        — В твоем вопросе содержится ответ,  — флегматично заметил Патрик, не отрываясь от своего пакета.
        — Нет?
        — По-моему, нет.
        — Странно…
        — С позиций ВОКИ и прочих восторженных олухов — да. Однако при более трезвом подходе… Я надеюсь, ты не забыл прощальный разговор у шефа?
        — Думаешь, они не только остановились в развитии, но и деградировали?
        — А ты иного мнения?
        — Но тогда… Что если они полагаются на нас? Взывают к нашей помощи?
        — Или, напротив, предлагают нам убраться восвояси,  — сказал Маран, который стоял в дверях, время от времени оборачиваясь, чтобы взглянуть на приборы.  — Разве этот вариант исключен?
        — Нет, но…
        А почему, собственно, но? Вполне вероятно, что им предлагают сматывать удочки. В общем контексте поведения хозяев планеты это вполне логично… Дан вздохнул.
        — Вечно ты скажешь что-нибудь эдакое,  — полушутливо-полусерьезно упрекнул он Марана,  — совсем в тебе романтики нет.
        — А ты уже рисовал себе тюрьмы и истомленных узников, умоляющих об освобождении?  — усмехнулся Патрик.  — Среди них наверняка и заточенная в карцер красавица…
        — И это не исключено,  — сказал Маран серьезно.  — Я имею в виду тюрьмы и узников, разумеется. Прелесть этой планеты в том, что на ней возможно все. Кроме разве что красавиц.
        — Заточенных красавиц,  — напомнил Патрик.
        Маран с сомнением покачал головой.
        — Не верю.
        — Правильно делаешь,  — согласился Патрик.  — После наших земных девочек… хотя что земные! Знаешь, какие женщины самые красивые во Вселенной? Лахинские. Это нечто умопомрачительное. Королевы. Богини. Кинозвезды.  — Увлеченный воспоминаниями, он даже встал.  — Нигде и никогда у меня не было столь приятной и столь трудной работы. Сам не понимаю, как я не прогорел. Я без конца оглядывался на женщин, вопреки всем приличиям, машинально, мне приходилось постоянно себя контролировать, и все-таки я никак не мог удержаться… Хорошо еще, что там не в ходу сцены ревности, дуэли и прочие милые забавы, и женщины гораздо более независимы, чем могли бы быть… Сдается мне, что это красота делает их независимыми. Чем красивей, тем независимей.
        — Вовсе нет,  — возразил Дан.  — Во всяком случае, не всегда. На Земле восточные женщины были красивы и бесправны.
        — Да? Я и забыл, что ты знаток истории.
        — Кто тебе сказал?
        — Шеф.
        — Зачем?
        — А что, это секрет?
        — Да нет. Просто странно.
        — Ничего странного. Он посоветовал мне иметь в виду твое увлечение. Сказал, что знание истории может нам тут понадобиться.
        Знание истории. Да уж! Конечно, не столько знание самой истории, сколько владение методом исторического анализа. Чтобы разобраться в нынешней ситуации этого мира, хорошо бы взглянуть на нее с позиций его исторического развития. Да, но как? Если нет ни одного письменного источника, ни одного так или иначе зафиксированного факта? Опираться на рассказы? Для этого надо сначала найти общий язык с рассказчиками. А рассказчики отнюдь не торопятся рассказывать. Дан безнадежно покачал головой.
        После первого визита в подземелье они еще несколько раз предпринимали попытки проникнуть в непонятный зал, уже не прячась, открыто. Вначале шли с зажженными фонарями, потом выяснилось, что свет в туннелях загорается при прикосновении к металлической полосе арки входа или раме двери зала, и они стали включать его, предупреждая тем самым о своем появлении. Безразлично. Нет, им не мешали ходить внизу, где оказалось множество туннелей, пересекавшихся, разветвлявшихся, изгибавшихся под самыми разными углами. Сущий лабиринт. Оказалось, что лабиринт этот расположен под центральной площадью, а подземный зал, который оплетали туннели, находился прямо под круглым зданием, являясь его своеобразным подземным этажом, связанным с верхними посредством винтовых лестниц. По ходу туннели перебивались большими помещениями, как правило, совершенно пустыми… вообще подземная часть города пустовала, она была облицована пластиком, выложена плитами, снабжена осветительными приборами, вделанными в стены и выглядевшими, как длинные полосы почти того же цвета, что пластик, но в ней не было ни одного предмета, даже стула, что
доказывало правоту Марана — жили обитатели города все-таки наверху, в домах, а внизу они… не то чтобы прятались, это так, попутно, внизу они молились или упражнялись, что именно, осталось загадкой… В любом случае, увидев землян, они неизменно бросали свое занятие и рассеивались, по-прежнему прикидываясь, что не замечают их присутствия. Встретив «гостей» в туннеле, палевиане на безопасном расстоянии поворачивали обратно и исчезали, а если избежать встречи было невозможно, проходили мимо с отсутствующим видом. Никому из землян ни разу не удалось хотя бы перехватить чей-то взгляд, посмотреть кому-то в глаза. Несколько раз они пытались заговорить, их «не слышали»…
        В ухе запищало, Дан машинально нажал на «ком» и услышал взволнованный голос Дэвида.
        — Парни, мы обнаружили картинную галерею. Если хотите взглянуть, двигайте сюда.


        Окинув взглядом обширное помещение, спрятанное за узкой, низкой дверью, Дан слегка позавидовал… да, Дэвиду с Артуром повезло, останься этот сектор на завтра, тогда он, Дан, первым переступил бы порог широкого, длинного, как коридор, зала с высоким потолком, без единого окна, но ярко освещенного. Свет шел сверху, от пересекавших потолок вдоль и поперек полос, за матовым стеклом прятались, видимо, очень мощные лампы… А кто, кстати, их зажег?
        Вопрос этот занимал, как оказалось, не только его.
        — Как вы зажгли свет?  — спросил Патрик, озираясь по стронам.
        — Покажи,  — небрежно сказал Дэвид… как он доволен собой, однако!
        Артур прошел зал до конца, до небольшого темного проема в стене, в тот миг, когда он пересек линию проема, в соседнем, смежном зале тоже вспыхнул свет. Автоматика. В рабочем состоянии причем. Значит, зал посещается… Впрочем, взглянув на картины, Дан усомнился в собственном выводе. Как сами картины, так и рамы были покрыты нетолстым слоем пыли, более заметным на темном, гладком, словно полированном пластике рам, менее на полотнах. Сколько нужно времени, чтобы в чуть ли не герметически закрытом помещении, при здешнем влажном климате и чистом воздухе скопилась пыль, пусть и не в очень солидных количествах? Год, пять, десять? Дан недоверчиво покачал головой. В коттеджах с выбитыми стеклами, распахнутыми дверями, открытых ветру, пыли практически не было… Ладно, в данный момент это не суть важно, что он стал, как дурак, пока он предается глубокомысленным рассуждениям, Патрик и Маран уже рассматривают картины… Дан шагнул к ближней. Цветы? Живых цветов на Палевой он не видел, но на картине определенно были изображены цветы, тщательно выписан каждый лепесток, каждый оттенок. Удивительно, до чего яркие — на
этой бледной планете!.. Он перешел к соседнему полотну. Пейзаж. Знакомые деревья с голубыми плодами, все детали воспроизведены с фотографической точностью, только краски гораздо более интенсивны, чем в действительности. Так-так… Еще цветы, городской пейзаж, сельский… Дан пошел дальше, вдоль серии однотипных пейзажей, уже не останавливаясь, наткнулся на портрет, притормозил. Та же фотографическая манера, хотя… правда, натурщика он себе представить не мог… нет, мог, в том-то и суть! Конечно, портрет приукрашен. Слишком большие глаза, слишком правильные черты, какая-то излишняя красивость, явно привнесенная художником. Следующий портрет, казалось, был сделан с родной сестры первого натурщика… Дан понял, что ему все это напоминало. Крышки конфетных коробок! Он разочарованно вздохнул.
        — Видел?  — спросил подошедший Маран.
        Дан кивнул.
        — Да не это! Тут смотреть не на что, обыкновенная доктринальная живопись. Ты вниз смотри.
        — Вниз?
        Дан перевел взгляд на стену. Под картиной, настолько низко, что он сразу и не заметил, висела табличка с надписью. Странные знаки, похожие на изображения неизвестных насекомых… Это верхний ряд, а нижний… Что-то знакомое. Дан попытался припомнить, где же он такое видел, но…
        — Не узнаешь?  — Маран улыбнулся с легкой иронией.  — Это же атанатское исчисление. Ну цифры из рукописей Атанаты.
        Дан ошеломленно уставился на него.
        — Ты уверен?
        — Конечно. Сомневаешься, спроси специалиста по Перицене. Это, например, по-вашему двадцать девять.
        Дан оглянулся в поисках «специалиста по Перицене», но тот и так спешил к ним, взволнованно размахивая руками.
        — Заметили? Откровенно говоря, я по сей день не совсем верил, но теперь…
        — Прочти,  — прервал его излияния Дан.  — Вон там.
        — Где? Здесь? Двадцать девять.
        — А что это может означать?
        — Дату написания. Например.
        — Двадцать девятый год?  — усомнился Дан.
        — А что такого? Может, у них принято писать только последние две цифры? А может, после некоего эпохального или расцененного, как эпохальное, события, они начали новое летоисчисление…
        — Скорее, расцененного,  — пробормотал Дан неодобрительно.  — Если новое летоисчисление ознаменовало переход к подобной мазне… Хотел бы я знать, почему доктринальное искусство всегда отвратительно. Почему бы хоть при одном режиме ему для разнообразия не быть ярким и талантливым…
        — Что ты называешь доктринальным искусством? Официальное искусство периода Лиги?
        — Как успокоительно это у тебя прозвучало,  — заметил Дан.  — Словно бы Лиги уже нет.
        — Когда-нибудь ее и не станет.
        — Не скажи. Сами они считают, что пришли навсегда. Во всяком случае, они вполне способны, уходя, унести с собой, так сказать, в вечность, всю Бакнию, а то и,  — он оглянулся на прошедшего дальше Марана,  — всю Торену.
        Патрик проследил за его взглядом, нахмурился и перешел на другую тему.
        — Так вы считаете,  — он обвел широким жестом зал,  — что это доктринальная живопись?
        — А что еще?
        — Может, у них просто такой уровень художественного мышления.
        — Может,  — неуверенно согласился Дан.  — Надо проверить все картины, если они одинаковы, то…
        — То что? А если все, что не вписывалось в установленные рамки, просто уничтожалось?
        — Посмотрим даты.
        Дан медленно, внимательно разглядывая картины, обошел все помещение, потом перешел во второй зал, в третий… Анфилада их казалась бесконечной. И не содержала в себе ничего нового. Пейзажи, в основном городские, все написанные в одной манере, аккуратные и неправдоподобно яркие, какие-то многолюдные картины — скопление слащаво-смазливых лиц… А даты? Самая ранняя — шестой год, поздняя — двести четырнадцатый… Хотя почему год, кто сказал, что год? Может, это, как у земных музыкантов, номер опуса? Бесспорно одно, начиная с шестого и кончая двести четырнадцатым годом или чем угодно, стиль не менялся. Если б один человек был способен написать тысячи картин, можно было бы даже предположить, что не менялась рука… только слабела с годами. Чем позже, тем примитивней. Тем «конфетней». Вырождение. Ну понятно, вырождение общества должно проявляться и в вырождении искусства. Ну а дальше? Что после двести четырнадцатого года, если считать это годом? И что было до первого? Где искусство прежних времен? Неужели действительно уничтожено?
        — Интересно, где искусство предыдущих периодов,  — ни к кому не обращаясь, сказал Дан вслух.
        — В другом музее,  — предположил Дэвид.
        — На складе,  — буркнул Патрик.
        — А где склад?  — спросил Дан.
        Патрик развел руками.


        — Слушай, Дан,  — неожиданно сказал Маран… сегодня они были, как встарь, вдвоем…  — а ведь у этого здания должен быть чердак.
        — Почему ты так думаешь?
        — А ты посмотри внимательно на торец. Тут квадрат, а вспомни разрез зала…
        Дан обернулся. Длиннющий правильный параллелепипед грязно-желтого цвета, лишенный окон и, видимо, крыши, занимал целую улицу, его глухой торец выходил на маленькую, вымощенную плитами площадь. Торец был квадратный. Естественно, если не обращать внимания на закругленные, как везде, углы. А зал? Дан напряг память, примерился к выплывшей «картинке».
        — По-моему, и там квадрат.
        — Нет.
        Дан поднатужился. Черт его знает! Впрочем…
        — Но мы же искали.
        — Не там, где надо.
        — Вернемся?
        Что значит, искать не в том месте. Боковые помещения, подвал — об этом подумали, а о чердаке… Задрав головы, они двинулись по анфиладе и уже в третьем зале заметили на потолке четкие очертания люка, в стене под которым торчали из пластиковой облицовки остатки сломанной скобы… скоб, вон еще одна, в полуметре от первой, видимо, некогда они придерживали лестницу. Люки повторялись в каждом третьем зале, в девятом были целы скобы — круто уходившие в стену металлические петли. Да, чердак налицо. Только как туда попасть? Дан вспомнил восхождения Перицены.
        — Надо вбить в стену какие-нибудь костыли,  — предложил он.
        Маран покачал головой.
        — Ты в чужом доме. Нет, надо просто пропустить веревку через верхнее кольцо, только и всего.
        — А как ты доберешься до кольца?
        — А почему я? Зонд.
        Дан смутился. Действительно, минизонд, чего проще…
        — А веревка?
        — Веревка?  — Маран запустил руку в один из бесчисленных карманов надетой по случаю непогоды легкой куртки… на Палевой они ходили в серебристо-серой форме Разведки, что на других обитаемых планетах исключалось, а жаль, это была одежда чрезвычайно удобная и одновременно весьма привлекательная, почти элегантная… и извлек оттуда крохотный моточек сверхпрочной веревки с вакуумными присосками на концах. Заметив удивление Дана, он улыбнулся.  — После Перицены я стал таскать с собой веревку. Весить она ничего не весит, а пригодиться, как видишь, может.
        Пока Дан искал в эфире ближайший из находившихся в полете зондов, Маран, подумав, стал вязать на веревке узлы. Он делал это с изящной небрежностью… вроде бы!.. пропустив провязанную часть между пальцами, Дан понял, что узлы распределены по веревке буквально с математической точностью. Довязав, Маран пришлепнул присоску к металлическому шарику зонда, неподвижно висевшему в воздухе. Выслушав команду, зонд устремился вверх, легко прошел сквозь кольцо верхней скобы, под самым потолком, и опустился на ладонь Марана, как ручной воробей. Отсоединив присоску, Маран выровнял оба конца, натянул веревку и подал концы Дану.
        — Подержи.
        — И ты вскарабкаешься по этой ниточке?  — спросил Дан, с сомнением глядя на тонкую прозрачную струну.
        — Запросто,  — сказал Маран, сбрасывая куртку.
        Через минуту, ухватившись за скобу левой рукой, он толкнул правой люк — сначала мягко, потом с силой, кусок потолка подался, сдвинулся, еще один толчок, и крышка люка откинулась, открыв темное пространство. Маран посветил фонариком, потом ухватился за край люка, подтянулся и исчез в отверстии.
        — Осторожней,  — запоздало крикнул Дан, не получив ответа.
        Он уже забеспокоился, когда Маран высунулся в люк и сказал:
        — Лезь сюда. Или лучше я тебя вытащу на веревке, а то она будет болтаться…
        — Я сам.
        Карабкаться по незакрепленной веревке было трудно, слишком тонкая, она выскальзывала из рук, последний метр Дан еле одолел, и если бы не помощь Марана, неизвестно, смог ли бы влезть в люк. Однако, попав наверх, он тут же забыл обо всем. Неосвещенное пространство на первый взгляд казалось замкнутым, но проведя лучом фонарика вокруг себя, Дан понял, что чердак почти столь же велик, сколь залы внизу, только низок — потолок не давал даже возможности выпрямиться. Но зато… Зато на всем видимом протяжении пол был завален полотнами, вынутыми из рам. Правда, хранили их весьма небрежно… Хотя вряд ли это можно назвать хранением, они были просто кучей свалены сюда, по ним, кажется, даже ходили, попадались и продавленные. И все покрыто толстым слоем пыли. Дан поднял небольшой холст, встряхнул — бесполезно, пыль, наверно, въелась в краску, полотно выглядело грязно-серой рогожей. Маран извлек какую-то картину из-под груды других, осторожно подул… Дан заглянул ему через плечо — на картине было изображено что-то непонятное, там, где пыль сошла, проступило сложное переплетение разноцветных линий. Маран отложил
полотно, вытащил другое. Они переглянулись. На картине, изрядно поврежденной — кое-где слой краски, покрытый кракелюрами, слетел, и обнажился холст… нет, не холст, нечто вроде картона с тиснением, наверняка тоже какая-то синтетика… и все же на картине просматривалось удивительно знакомое сооружение: ряд яйцевидных колонн, пол, выстланный каменными плитами… Не более и не менее, как… Подземелье храма Засана? Нет, не подземелье, смутно проглядывало небо, зеленоватое небо Перицены. Может, и надземная часть была с такой колоннадой? Или аналогичные сооружения существовали и здесь, на Палевой? А небо? Фантазия художника?
        Маран неохотно положил картину.
        — С этими полотнами надо разбираться всерьез, Дан,  — сказал он, окидывая взором груды картин.  — Чистить, приводить в порядок. Это не нашего ума дело, тут нужны специалисты.
        — Тут прежде всего пригодился бы хороший арт-историк,  — вздохнул Дан.  — Не знаю, разберется ли Натали, она ведь занимается обычной историей. Конечно, тоже лучше, чем ничего…
        Оставшаяся в астролете Натали наконец получила работу и наверняка сидела перед экраном сутками… Естественно, это не совсем то, картины лучше видеть вблизи, но, к несчастью… то есть, наоборот, к счастью, Дэвид держал Натали наверху, несмотря на все ее слезные просьбы, и в этом Дан одобрял его всецело, как, надо думать, и Маран…
        Они уже выходили из галереи, когда Дан услышал сигнал вызова, а затем взволнованный голос Патрика:
        — Дан, Маран, возвращайтесь в лагерь. Срочно!


        Перед коттеджем, который Патрик высокопарно именовал лагерем, никого не было. Входная дверь настежь, холл тоже пуст, из большой комнаты не доносилось ни звука. А что если?..  — мелькнула сумасшедшая мысль. Что если схватили, уволокли, засада? Дан остановился, но Маран успокаивающе покачал головой и открыл дверь в комнату, только тогда Дан расслышал шаги. Шаги Патрика, тот расхаживал по комнате, крупно и тяжело ступая, так он ходил, будучи взволнованным или раздосадованным, обычно его походка была такой же беззвучной, как у Марана. Значит, что-то все-таки произошло.
        — Что случилось?  — спросил Дан с порога.
        Патрик, оказавшийся спиной к двери, подскочил от неожиданности, потом живо обернулся.
        — Пришли?
        — Что случилось?  — повторил Дан.
        Никто ему не ответил, хотя все трое были здесь, Артур и Дэвид сидели в разных углах комнаты, а Патрик стоял посередине. Наконец Патрик широким жестом указал на открытую дверь в короткий коридорчик, соединявший гостиную с меньшей из спален, той, которую занимал он сам.
        — Полюбуйтесь!
        Дан молча пересек комнату, заглянул в спальню и не поверил своим глазам. Забравшись с ногами на кровать, забившись в ее дальний угол и скорчившись, сидел… палевианин! Мешковатая блуза позволяла угадать контуры тщедушной фигурки, торчали острые колени, в которые впились худые пальцы. С удивлением и жалостью Дан уловил сотрясавшую эту хрупкую фигурку крупную дрожь. Лица не было видно, только спутанные соломенные волосы, в мертвенно-белом свете палевианских ламп почти бесцветные. Вдруг, почувствовав, видимо, взгляд Дана, палевианин поднял голову, и на Дана уставились большие испуганные бледно-зеленые глаза. Дан стремительно обернулся.
        — Что это значит?!
        — Это? Это значит, что наш…  — Патрик зло кивнул в сторону Артура,  — наш… черт возьми!.. похитил его и притащил сюда.
        — Не его, а ее,  — сухо поправил Маран.  — Это женщина.
        — Ты думаешь?! Боже мой! Еще хлеще! Надо же быть таким ослом!
        — Полегче на поворотах, Патрик,  — остановил его Дан.
        — Сам ты осел,  — заорал вдруг взбесившийся Артур.  — Распустили слюни! Зачем мы, по-вашему, сюда явились? Любоваться картинами и разглядывать красивые виды? Разведчики называются! В старину на войне ваши коллеги брали у врага так называемых «языков», чтобы у них все выведать, а вы…
        — Мы не на войне! И имеем дело не с врагом! Вот если ты решил превратить палевиан во врагов, тогда молодец, правильно действуешь!
        — Почему во врагов?  — сбавил тон тот.  — Ничего плохого я ей не сделал, взял в охапку и принес… Кстати, я и не подозревал, что это женщина, до тех пор… Ну почти всю дорогу. Вокруг никого не было, пока они ее хватятся — если вообще хватятся, пока догадаются, что она у нас, мы вытащим из нее достаточно слов, чтобы раскодировать язык.
        — Замечательный проект,  — саркастически заметил Дан.  — И как ты собираешься вытаскивать из нее эти слова?
        — А почему, собственно, она должна отказываться от сотрудничества с нами?
        — А потому же, почему отказываются они все.
        — Ну… Посмотрим, попробуем…
        — Ага! Пробуй, пробуй!
        — Что ты несешь?  — рассвирепел Патрик.  — Какие пробы? Ее надо немедленно отпустить!
        Дан покраснел. Да, действительно, надо отпустить… Хотя… Ведь похищение все равно уже состоялось, может, воспользоваться тем, что она здесь?
        Он молчал, и Патрик повернулся к Дэвиду.
        — Послушай, командир… Ах, да что с вами разговаривать!  — махнув рукой, он резко сел на оказавшийся рядом стул.
        — Но Патрик,  — осторожно начал Дэвид,  — подумай. Нет, я согласен с тобой, этого не следовало делать, но раз уж так получилось, разве не правильнее будет воспользоваться случаем?
        Он произносил почти те же слова, которые подумал Дан, но странно, слушая его, Дан испытывал жгучее чувство стыда. Испытывал, но молчал. Промолчав однажды, он уже не мог заставить себя заговорить.
        — Что же, и ты?  — Патрик повернулся к Марану.
        Тот безнадежно покачал головой.
        — Я считаю, что ее надо отпустить. Сейчас же. Но, как я понимаю, мы с тобой оказались в меньшинстве,  — он бросил на Дана взгляд, от которого у того загорелось лицо, и вышел из комнаты.
        Дан чуть не застонал. Нехорошо, как все нехорошо! Скверно, нечистоплотно… Ему хотелось то ли броситься за Мараном, то ли закричать… Кричать, вопить, что все нехорошо, скверно, но… Но он упрямо стоял на месте и молчал.
        Наверно, Артур уловил его колебания, ибо заговорил неожиданно примирительным тоном.
        — Я и сам не в восторге от этой истории. Но ведь у нас нет выхода. Когда она попалась мне навстречу в таком укромном месте, я не удержался. В сущности, Дан, я повторил то, что сделали вы на Перицене.
        — Мы на Перицене?  — непонимающе повторил Дан.  — Что это мы сделали на Перицене?
        — Он имеет в виду приключение с юной дикаркой,  — процедил сквозь зубы Патрик.  — Весьма сомнительная аналогия.
        — С юной дикаркой? С Ат? Позвольте! Ат никто не похищал, она сама кинулась к нашим ногам… к ногам Поэта, который к тому же спас ее от кошмарной перспективы быть просто-напросто съеденной своими же соплеменниками.
        — Неважно. Главное — она дала вам ключ к языку атанатцев.
        — Может, и так. Может… Нет, Артур. Главное не это, а совсем другое. Другое.  — Он наткнулся взглядом на ироническую улыбку Патрика и, ничего больше не добавив, отправился на поиски Марана.
        Далеко идти не пришлось, тот сидел на крыльце, задумчиво крутя в пальцах длинную желтую былинку.
        — Некрасиво вышло,  — удрученно вздохнул Дан, садясь на ступеньку рядом с ним. Объяснять он, впрочем, ничего не стал, да Маран и не просил объяснений.
        — Не в этом дело,  — отозвался он нехотя.
        — А в чем?
        Маран помолчал, потом покосился на смущенного Дана и сказал более доверительно:
        — На насилие, Дан, обычно отвечают насилием же. Во всяком случае, у нас с вами. Конечно, не обязательно, чтобы палевиане придерживались того же принципа. Но как знать?


        Дан перекатился на правый бок и лениво поглядел на обзорный экран. Не то чтобы он ожидал увидеть что-то подозрительное, если бы кто-нибудь подошел к коттеджу ближе, чем на двести метров, система слежения немедленно оповестила б его, нет, просто от скуки. На экране медленно поворачивался все тот же опостылевший сад. Дан вздохнул, нащупал лежавший рядом пульт и переключился на картинную галерею. В последние дни группа работала там. Учитывая, что при всем старании найти на Палевой иные источники информации не удалось, живопись оставалась на сегодняшний день единственным средством проникнуть в тайны планеты. Некоторое время Дан наблюдал за участниками экспедиции, потом снова переключил экран и лег на спину. И то ли увидел боковым зрением, то ли угадал… Он резко сел и повернулся к открытой настежь двери в коридор. В проеме ее, робко жмясь к косяку, стояла палевианка. Дан уставился на нее, потрясенный. За прошедшие два дня… не два даже, истекали третьи сутки с момента ее появления в коттедже… палевианка не сдвинулась с места. Она только иногда меняла позу на не менее неудобную, а ночью засыпала там же,
на верхней трети кровати, свернувшись клубочком, как какая-нибудь кошка. Что удивительно, она ни разу не попросилась в туалет. Поразмыслив, Дан заключил, что предположительно синтетическая пища палевиан практически безотходна, как, впрочем, и положено синтетической пище. К тому же она буквально шарахалась от еды, которую ей предлагали — глаза ее при этом наполнялись подлинным ужасом. Правда, вчера вечером она выпила немного воды… Что касается бесед, на которые так рассчитывал Артур… Дан усмехнулся. А что если она и вовсе немая, подумал он вдруг, глядя на стоявшее перед ним тщедушное создание… Он впервые видел ее во весь рост и только теперь заметил, какая она крошечная… Хотя будь она покрупнее, Артур при всех своих богатырских габаритах не смог бы протащить ее два километра на собственном горбу… Крошечная, худенькая, угловатая… Возраст определению не поддавался — то ли двадцать, то ли тридцать, то ли все пятьдесят…
        — Ату танке даос?
        Дан чуть не подскочил и в замешательстве уставился в рот «немой».
        — Ату танке парто даос?
        Она безнадежно посмотрела на него, потом показала рукой куда-то за его спину, в сторону другого коридора, что ли?.. нет, кухонно-туалетного блока. Знает расположение помещений? Что тут странного, это же стандартный дом… Однако она смотрела с мольбой… Дан торопливо посторонился. Когда палевианка исчезла за дверью кабины, он снова лег на кровать… а точнее, на койку, узкую, неуютную, олицетворение ненавистного ему аскетизма, поскольку диванов на Палевой не водилось, ее, накрыв парой матрацев, позаимствованных из пустовавших соседних домов, приспособили для сидения, но сидеть на ней все равно было немногим удобнее, чем на отвратительно жестких стульях, так что Дан предпочитал дежурить лежа. Лег, потом привстал — а вдруг убежит? Снова лег. Ну и пусть бежит. Он вспомнил Дэвида, перед уходом тот чуть смущенно сказал: «Смотри, не выпусти ее, Дан. Все равно уже поздно, ты же понимаешь. Семь бед, один ответ». Да, возможно. И все же он лег и даже повернулся к стене. Пусть убегает.
        Но палевианка не убежала. Через несколько минут она прокралась мимо него на цыпочках, прошла в свою спальню… Приподнявшись, он заглянул в дверь — она сидела на старом месте так же тихо и покорно. Нет, чтобы расколотить стекло в окне, хоть оно и пластиковое, но при большом старании с ним справиться можно, расколотить и вылезти, то ли Артур, то ли Дэвид, кто конкретно, он не видел, приспособили снаружи нечто вроде засова, однако пролезть наверняка удалось бы… правда, дежурство велось круглосуточное… но попытаться-то можно!.. Дан невольно вспомнил Ат — не впервые, после параллели, проведенной Артуром, перипетии тех дней не раз приходили ему на ум. Удивительное дело! Насколько первобытная дикарка отличалась от этой представительницы так называемой высокоразвитой цивилизации… выгодно отличалась — и не только внешностью, о внешности и речи нет. Разве забудешь, как прелестная людоедка пыталась подвергнуть проверке «божественные полномочия» Марана? И ведь девчонка выделялась не только хитростью и хладнокровием, нет, ей были свойственны и гордость, и чувство собственного достоинства. Откуда что берется?
При таком образе жизни… Теперь он больше знал о людоедах Атанаты, знал, например, что по обычаям племени двенадцати-тринадцатилетние девочки считались готовыми к взрослой жизни, ценились они при этом, как лакомство… в данном случае, не буквально… и распробовать его предоставлялось лучшим охотникам и воинам, после чего девочка объявлялась взрослой и включалась в повседневную жизнь племени. Помимо прочего, это означало, что она принадлежала всякому, кто удостаивал ее благосклонным вниманием… Оказавшись в их компании, Ат была готова к близости с любым из них по первому знаку, когда же такового не последовало, она стала довольно откровенно проявлять инициативу, и когда двое из троих ее отвергли, сочла себя чуть ли не обиженной. Дан рассеянно улыбнулся. Тогда авансы Ат его изрядно смущали и даже нервировали, но сейчас на этой унылой планете было приятно вспомнить грацию ее походки, завлекающие позы, лукавые взгляды, призывно приоткрытые губы… Он понял, что воспоминания становятся слишком вещественными, вещественнее, чем на деле, и покраснел.
        Помотав головой, он стряхнул оцепенение, решительно встал, вошел в комнату палевианки, которая сидела, уткнувшись головой в колени, и, поколебавшись, дотронулся до ее плеча. Палевианка вздрогнула и подняла на него испуганные глаза. Он показал на дверь. Она не поняла. Он показал снова, потом демонстративно закрыл глаза ладонями и отвернулся. Ох и влетит мне от Дэвида, подумал он, но не пошевелился и тут ощутил слабое прикосновение к руке, даже не руке, а рукаву. Открыл глаза, палевианка стояла перед ним, глядя ему прямо в лицо — вещь сама по себе невероятная. Убедившись, что необходимое внимание обеспечено, она вдруг громко и горячо заговорила. Он стоял столбом, а палевианка безуспешно пыталась втолковать ему нечто, помогая себе жестами. И тогда, холодея от волнения, он ткнул себя пальцем в грудь и внятно произнес:
        — Дан.
        После томительно долгой паузы она неуверенно коснулась себя ладонью и тихо сказала:
        — Миут.


        Дан сидел как на иголках. Его мучил страх — что если палевианка, сосредоточенно глядевшая на экран, вдруг передумает, откажется от участия в составлении словаря, встанет и вновь забьется в свой угол? Или надумает запутать их, давая неправильные ответы… Впрочем, осуществимость последнего маловероятна… Идеально отработанная программа «Лингва» была застрахована от подобных вещей, вопросы-картинки на экране мелькали с точно рассчитанной скоростью, заставлявшей давать ответы автоматически… правда, скорость эта была выведена на основе реакций землянина, но тут уже ничего не поделаешь… К тому же картинки время от времени повторялись, если кто-то и мог давать неверные ответы, запомнить их и не перепутать было не в человеческих силах. Через определенные неравные промежутки времени компьютер делал неравной же продолжительности паузы, «встряхивая» внимание. Воспользовавшись одной из таких пауз, Дан преподнес Миут стакан абрикосового сока. В первую секунду в ее глазах мелькнула тень давешнего ужаса, но после того, как он, повинуясь неясному импульсу, отпил из стакана, только потом подав его Миут, палевианка
пригубила сок, сперва осторожно, затем безбоязненно, и допила остаток с незнакомой Дану жадностью.
        В начале второго часа компьютер предъявил палевианке буквы — те знаки, которые удалось выделить из подписей к картинам, обнаруженным в галерее. Букв было немного, всего около двадцати. Миут, не сразу поняв, что от нее требуется, в итоге все же сориентировалась и произнесла ряд четких звуков. Дан с удивлением отметил несколько запинок. Через несколько минут на экране появилось первое слово. Слово, потом слова… Уже по тому, что вопросы стали усложняться — теперь компьютер выдавал целые предложения, в которых вместо одного-двух слов стояли картинки, Дан понял, что дело идет к концу.
        Видимо, написание слов соответствовало их произношению, во всяком случае, Миут воспринимала написанные слова без какой-либо реакции. Наверно, это свидетельствовало об адаптации и упрощении языка… И говорило об определенном уровне цивилизации? Интер, например, был в письме настолько же прост, насколько усложнены и загромождены множеством вариаций прононса и написания национальные языки, кроме, пожалуй, латыни, положенной в основу интера… Компьютер выдавал уже длинные фразы… Внезапно Дан понял, что его выводы строились на неверной предпосылке. Чем длиннее была фраза, тем чаще запиналась Миут, все больше неуверенности проскальзывало в ее голосе. Пыталась сбить компьютер? Какое там! Дан еще колебался, но… Ну конечно, причина… хоть и неудобно такое даже предположить… причина запинок в малограмотности Миут, да-да! Дан заерзал.
        Наконец, экран погас, и замигал индикатор на пульте. Дело сделано. Хорошо ли, плохо, но сделано.
        Подождав минуту, Дан глубоко вздохнул, переключил систему на перевод, подумал и, не найдя ничего лучшего, произнес первое предложение. На экране вспыхнула непонятная надпись, затем появилась транскрипция. Стараясь отчетливо выговаривать звуки, он громко сказал по-палевиански:
        — Здравствуй, Миут.


        Дана обуревали тягостные сомнения… Вроде б слово «обуревали» к сомнениям не клеится, они подразумевают нечто более спокойное, мирное, но сомнения Дана были именно бурными. С одной стороны, с другой… Вконец вымотавшись, он переключил сигнал с пульта на свой личный VF, вышел на крыльцо, сел и, чтобы отвлечься, стал рассматривать сад. Синие плоды подросли, приобрели фиолетовый оттенок и напоминали теперь небольшие баклажаны. По результатам анализов они были совершенно безвредны для человека, да и вкус у них оказался довольно приятным, правда, в нем присутствовала излишняя терпкость, аромат то ли корицы, то ли гвоздики, но в пищу они годились, хотя особого энтузиазма не вызывали, наверно, из-за внешнего вида, ведь есть баклажаны сырыми не особенно тянет… Сине-фиолетовые плоды на оранжево-желтой, клубящейся, словно курчавой, траве… Похоже на картины Донато, современный сюр, игра цвета… Листья деревьев удивляли не только необычной окраской — желтовато-оранжевой, раз и навсегда, на все времена… времена года, если бы таковые существовали, но их не было, погода на трех четвертях Палевой особенно не
менялась, поэтому, наверно, не менялись и деревья — вечножелтые, так сказать, листва с них опадала однажды, тогда, когда они умирали. Мертвое дерево валилось, что доказывали несколько стволов с обломанными ветвями, тихо гнившие на газонах, но еще задолго до того, как рухнуть, дерево сбрасывало с себя листья, длинные и узкие, похожие на травинки, они слетали на траву, на мостовую и лежали месяцами, а, может, и годами, кто знает, не меняясь. И противно скрипя под ногами! Это он вспомнил, услышав отдаленное поскрипывание — возвращались остальные… Подниматься со ступеньки, чтобы в этом убедиться, ему было лень, но если б это шел кто другой, уже звенел бы сигнал тревоги…
        — С орбиты передали, что Натали прилетит со следующим орбитолетом. Через пять дней то есть,  — сообщил он, не двигаясь.
        Патрик остановился.
        — Ну ты даешь!
        — При чем тут я?  — удивился Дан.
        — Да не ты!  — Патрик круто повернулся к Дэвиду.  — Твоя работа?
        — Не понимаю, что тебя смущает,  — сказал тот с недоумением.  — Вы же сами говорили, что без арт-историка дело не сдвинется. А Натали…
        — Мало ли что мы говорили!  — рассердился Патрик.  — Ты бы хоть посоветовался, прежде чем вызывать сюда женщину! К тому же, Натали — не арт-историк…
        — Но я…
        — Тут не место женщине,  — в голосе Марана звучала холодная ярость.  — Тут опасно, пойми ты это наконец!
        Артур коротко хохотнул.
        — Страсти какие, боже мой!
        — У меня не было выбора,  — сказал Дэвид, словно оправдываясь.  — Да и… Да и нет тут особых опасностей. По-моему. Хотя… Ну не знаю…  — Он недовольно вздохнул.  — На вас не угодишь. Ладно, не надо нервничать. Чуть что, и мы отошлем ее обратно.
        Дан встал.
        — Пойдемте в дом,  — предложил он.  — Я вам кое-что покажу.
        Не дожидаясь ответа, он прошел через холл в комнату и переключил компьютер.
        Говор Миут напоминал птичий щебет. Дан воспроизвел сначала ее тираду без перевода, потом еще раз, с субтитрами.
        — Вам надо улетать. Сейчас, немедленно улетайте. Сразу, как придут те остальные, которые с тобой, соберите все вещи и улетайте. А где аппарат, на котором вы прилетели? Вы оставили его далеко? Это плохо, надо лететь скорее, скорее…
        В этих ее бесчисленных «улетайте» было что-то донельзя жалкое, ошеломившее Дана как тогда, так и сейчас. Собственный голос показался ему чужим.
        — А почему нам надо улетать? Нам грозит какая-то опасность?
        — Опасность? Что такое опасность? Страшное? Нет-нет, ничего страшного, ничего…
        — Может, мы вам мешаем?
        — Нет-нет, не мешаете, совсем не мешаете, чему вы должны мешать? Но вам надо улететь, надо…
        — Но почему?!
        Пауза — и плач. Дан вздрогнул. Жутко было слышать этот жалобный беспомощный плач, словно скулеж забытого хозяином щенка. А каково было смотреть на обильно текущие по ее остренькому личику слезы, на несчастное дрожащее тельце… Он выключил запись и сел.
        — Заговорила,  — пробормотал задумчиво Патрик.  — Заговорила и… Ничего не сказала.
        — А где она сама?  — спросил Артур настороженно.
        Дан повернул голову — тот стоял у двери в маленькую спальню.
        — Я ее отпустил,  — он постарался произнести это максимально безразличным тоном, но не сумел, помимо желания, в его голосе прозвучал вызов.
        — Как это отпустил?!  — Артур буквально подскочил, и Дан рассвирепел.
        — А так! Вам ведь был нужен словарь, вы его получили! Чего ж еще?
        — Почему «вам»?
        Действительно, почему вам? Дан промолчал. Как им объяснить? Он стер из машинной памяти запись тягостной сцены, не хотел, чтобы они слышали, как он вымаливал прощение от имени всех землян… стер — и зря!.. Трогательнее всего были ее трехпалые лапки… Словно птенчик…
        — Это невозможно объяснить,  — сказал он тихо.  — Это надо видеть. Я пытался, выспрашивал, но только довел ее… Не могу описать. До ужаса. Неописуемого и абсолютно беспричинного ужаса. Ужаса, отчаяния, паники, наконец. Я не мог…  — Он махнул рукой и умолк.
        Дэвид коротко вздохнул.
        — Ладно. А сообщение перевел?
        — На принтере.
        Дан только проследил взглядом за тем, как они все кинулись к принтеру. Сам он успел выучить эти четыре предложения наизусть.
        «Находимся в тяжелом положении. Нуждаемся в вашей помощи. Чтобы не повредить себе и нам, ничего не предпринимайте. Ждите нового сообщения».


        Дан вынырнул и открыл глаза. Ныряя, он ухитрялся создавать для себя сомнительную иллюзию, что он на Земле, конечно, не в море, а в дезинфицированной воде бассейна, здешняя тоже имела привкус озона, но стоило ему всплыть, и он возвращался на непонятную планету Палевая. Он перевел взгляд с неба на сушу и увидел сидевших на берегу Марана и Дэвида. Уже оделись, а он все плещется. Смущенный, он подплыл к берегу и легко вышел из воды по плотно слежавшемуся песчаному дну.
        Еще издалека они увидели Артура, стоявшего во весь свой гигантский рост на высоком крыльце коттеджа. Не дожидаясь, пока они подойдут, тот сбежал с крыльца и быстро пошел навстречу.
        — Что-нибудь интересное?  — спросил Дэвид.
        — Один из зондов наткнулся на брошенный город… То есть… Ну по-настоящему брошенный. Или… В общем, он отличается от других. Ощущение, что оттуда бежали, сломя голову, все валяется. Слетаем, посмотрим?
        — Слетаем. Но не ты?
        — А кто?
        — А чья очередь? Дан с Мараном, так?  — Он повернулся к Дану.  — Поедете?
        — Поедем,  — сказал Дан решительно, но потом все же оглянулся на Марана. Тот кивнул.
        Ну и отлично! Дану глубоко осточертело бездействие, сколько можно «ничего не предпринимать и ждать сообщения»? Он прямо изнывал от скуки, которую мало разнообразило разглядывание дурацких картин в галерее. Конечно, лучше б ему взять пример с Марана, тот все последние дни упорно учил палевианский язык. Вот только зачем? Дан был уверен, что никакого контакта с палевианами в итоге не получится, значит, и язык учить бессмысленно. Интуиция в нем говорила или заурядная лень? Интуиция! Маран первый сказал, что контакта не будет, а теперь почему-то… Ну и пусть учит, ему это раз плюнуть! На свои лингвистические способности Дан надеялся мало, в конце концов, он не торенец, а землянин, у него больше способностей, например, к технике, а языки пусть остаются Марану… Он отлично помнил, с какой ошеломляющей скоростью Маран и Поэт осваивали язык за языком… Хотя сказать, что у Марана нет способностей к технике, тоже, знаете ли… Словом, Дан рад был проветриться, пусть даже нарушая при этом молчаливое соглашение с неведомыми авторами послания. А Маран? Видимо, и он не прочь оторваться от своего многотрудного
занятия…
        — Полетим или поедем?  — спросил Дан.  — Где это? Далеко?
        — Не очень. Километров триста.
        — Придется взять флайер.
        — Возьмите,  — кивнул Дэвид.  — Позавтракайте и отправляйтесь.


        Маран подождал, пока закроется люк, провел ладонью над запором и повернулся к Дану.
        — Давай и ты.
        — Зачем?
        — Предположим, со мной что-то случилось. Ты не сможешь попасть внутрь.
        — А почему с тобой должно что-то случиться?
        — Ну мало ли?
        Дан, пожав плечами, дал электронике зафиксировать свое биополе, потом сообразил. Опасность. Какая? Сам он ничего не чувствовал.
        Флайер сел на окраине небольшого городка. Городок как городок, обычная планировка, невысокие, раскиданные по сплошному редкому саду строения, в основном, те же стандартные коттеджи. Несколько зданий побольше, таких же малоинтересных, как в других городах. Странное дело, можно подумать, местная архитектура за все время своего существования не придумала ничего, кроме изогнутых плоскостей и закругленных углов. Ни одного архитектурного украшения, ни единой колонны, башенки, шпиля, никакой лепнины, резьбы, ковки. Сверхрациональное воображение, не город, а казарма… не только город — страна, материк, планета. Везде, на севере и на юге, востоке и западе, материке и островах, однотипная архитектура. И никакой смены эпох, словно все возникло одновременно, на пустом месте. Пустом изначально или превращенном в таковое? Не поймешь…
        Окраинная улочка была копией той, на которой они обитали. Один к одному. Пройдя ее из конца в конец — каких-нибудь двести метров, они вышли на более широкую улицу и остановились пораженные. Мостовая — те же плиты, положенные с промежутками, была усеяна самыми разнообразными предметами: узлами, сумками, кубическими чемоданчиками, бесформенными саквояжами, больше похожими на небольшие мешки, и коробками, больше похожими на саквояжи. Валялась просто верхняя одежда — длинные плащи, накидки, вещи в большинстве выглядели, как новые. Синтетика. Попалось несколько уже знакомых приборов — карманный телевизор, разновидность видеофона… Время от времени нагибаясь и рассматривая тот или иной предмет, они прошли всю улицу. Обращало на себя внимание и другое — окна многих домов были открыты, двери зачастую распахнуты или только притворены. Действительно, впечатление такое, словно бы толпа людей с наспех прихваченными вещами шла или стояла на улице и вдруг, все побросав, ударилась в бегство. Но куда? Почему? От кого?
        Улица кончилась. Перекресток. По поперечной улице была некогда провешена канатка, а за углом валялся на земле перевернутый вагончик, первый, который им попался. Обыкновенный вагончик с овальным дном, похожий на земные.
        Городок, несомненно, был покинут, чтобы это понять, не нужно было бродить по нему часами. Толстый слой опавших листьев, обильно припорошенных пылью, все эти предметы, нетронутые с бог весть каких времен… Задул ветер, захлопали занавески, выплескиваясь из открытых окон — никто не показался, не дрогнула ни одна створка. Подземелий под этим городом не было, так что…
        Пока добрались до центра, который обозначала небольшая площадь, погода испортилась вконец, небо сплошь затянули причудливые рыжевато-коричневые тучи, стал накрапывать дождь, резко усилившийся ветер перекатывал и перебрасывал хлам на улицах, даже похолодало.
        — Сейчас будет самая настоящая буря,  — заметил Маран, всматриваясь в темное небо.
        — Может, зайдем в какой-нибудь дом и переждем?  — предложил Дан.  — Заодно посмотрим, что внутри… Погоди-ка! Видишь здание напротив? Какое-то оно необычное. Заглянем туда?
        — Заглянем,  — согласился Маран, и Дан решительно зашагал в ту сторону.
        Строение, к которому он направлялся, действительно имело вид не совсем обыкновенный. Тот же сверкающий, приплюснутый, похожий на каплю ртути купол был посажен не на высокое здание, а на широкий, низкий барабан без окон, с единственной двустворчатой металлической дверью. Барабан был приподнят над мостовой на три ступеньки, огибавшие его бока и уходившие за него, напоминая нечто вроде пьедестала. Вырвавшийся вперед Дан — ему не терпелось убежать от бури — взялся за ручку двери, потянул, потом дернул изо всех сил. Нет. В отличие от прочих, эта дверь оказалась запертой. Можно было, конечно, махнуть на нее рукой и попробовать счастья в другом месте. Ну а если тут скрыто нечто важное?
        — «Ключ»,  — подсказал Маран, подошедший к зданию вслед за ним и остановившийся в двух шагах.
        Ах да! Дан нащупал в кармане безотказный электронный блок и поднес его к месту, где по его расчетам должна была находиться запирающая система.
        Пошла минута, другая… Дан потрясенно уставился на свои часы… Третья! Ну и ну! Вот так замочек! Он медленно провел блоком вдоль линии, где сходились створки. Ничего. Тогда он наклонился, решив прощупать дверь целиком, снизу доверху… Рука Марана внезапно впилась ему в плечо… рывок! Дан отлетел чуть ли не на середину площади и распростерся во весь рост на не слишком подходящих для подобного упражнения каменных плитах. Маран, не удержавшийся на ногах, упал рядом с ним.
        — Что за чертовщина! Чего ты?…  — Дан сел. И умолк. Здания не было. Вместо него громоздилась обширная куча строительного мусора, а самая большая груда битого камня возвышалась на том самом месте, где буквально секунду назад стоял он, Дан.
        Не в силах говорить, он поднялся с помощью Марана… Кажется, растянул связку, мерзко ныл голеностоп… Поднялся и уставился на бывший дом, на их несостоявшуюся братскую могилу… во всяком случае, могилу его, Дана, стопроцентно. Если б не Маран! Забыв о боли в ноге, он стремительно повернулся к Марану, но тот жестом остановил его неначавшееся словоизвержение.
        — Брось, Дан! Вот что, я полагаю, стоит покопаться в этих развалинах.
        — Покопаться? Думаешь, дом рухнул не случайно?
        — А с чего б ему рушиться?
        — Ну… Ветхость. Ветер еще этот…
        Маран хмыкнул.
        Дан и сам понял, что его гипотеза малоубедительна. Но!
        — Не хочешь же ты сказать, что они нарочно обрушили дом нам на головы?
        — Может, и нет. Вполне вероятно, что твой «ключ» случайно наткнулся на некую волну… Ну активировал устройство, предназначенное…
        — Но само наличие подобного устройства,  — перебил его Дан,  — свидетельствует, что было что скрывать или охранять. Так? Что-то важное. Для них, а следовательно, и для нас.
        — Вот это уже спорный вывод.
        — Почему?
        — Потому что нам до сих пор неизвестна их система ценностей.
        — Что ты имеешь в виду?
        — У нас в Крепости есть специальные сейфы, которые при попытке взлома взрываются. Знаешь, что там хранится? Архивы Лиги.
        — В данном случае нам очень пригодились бы любые архивы,  — пробормотал Дан.  — Гораздо больше, чем даже уникальные произведения искусства. Ну что, попробуем поискать?
        — Попробуем,  — сказал Маран, не двигаясь с места.
        Дан с сомнением посмотрел на тучу пыли, поднявшуюся над останками строения. Ветер швырялся уже небольшими камнями, а пыль была непроницаема для глаза.
        — Может, переждем?
        Маран не успел ответить, в разговор ворвался голос Дэвида. С некоторым удивлением Дан уловил в нем непривычно твердые нотки.
        — Дан, Маран! Немедленно возвращайтесь в лагерь! Немедленно! Никаких раскопок в подобных условиях!
        — Но, Дэвид…
        — Я запрещаю! Вернемся туда завтра, вместе.
        — Завтра там может уже ничего не быть,  — пробормотал Маран.  — Да и ветер… Неизвестно, будет ли завтра потише… Ну ладно!
        — Ты что думаешь, и ветер — дело их рук?  — спросил Дан, когда с трудом преодолевая сопротивление — словно идешь в воде, а не в воздухе, они двинулись в обратный путь.
        — Только не сочти, что у меня мания преследования.
        — Да уж какая мания!
        — Могут у вас, на Земле, соорудить такой ветер?
        — Запросто.
        — Очень уж кстати он поднялся. И усилился, как по заказу.
        — Неужели они контролируют все наши передвижения?
        Вопрос был праздным, и Маран промолчал.
        Чтобы добраться до флайера, понадобилось времени втрое больше, чем на путь противоположного направления, и это при том, что шли они, не останавливаясь. В одном месте дорогу преградила сорванная крыша — фрагмент ядовито-синего полушария, пришлось делать крюк, в другом — перекатывавшийся от каждого порыва ветра туго набитый маленький саквояж подскочил и пребольно ударил Дана по гребню большеберцовой кости, так что он захромал еще сильнее.
        Флайер был покрыт слоем грязи, видимо, сначала на него осела пыль, потом эту пыль прибил мелкий дождь… Ввалившись в кабину на сидение пилота, Дан первым делом включил отопление — у него зуб на зуб не попадал, потом проглотил капсулу анальгетика и уже после этого привел в действие автопилот.
        — Погоди,  — Маран придвинулся к пульту и пробежался пальцами по клавишам.
        Дан посмотрел на него непонимающе.
        — Слетаем на ту площадь,  — пояснил Маран.
        — Но Дэвид…
        — Высаживаться не будем. Сделаем только пару резонансных снимков.
        Флайер круто взмыл вверх и лег на курс. Две минуты, три… Маран убрал руки с пульта, и флайер неподвижно повис над облаком непроницаемой пыли. Облако быстро расползалось, накрывая город, более того, оно вздувалось, как пена над кружкой пива, поднимаясь все выше на подталкивавшем его ветру. Легкую машину резко тряхнуло, отбросило вбок.
        — Возвращайтесь сейчас же! Что вы там делаете?!  — в голосе Дэвида звучала уже паника.
        Маран со вздохом включил автопилот и отодвинулся. Дан перевел дух — хоть и стыдно в этом признаться, но с облегчением.


        Когда флайер, описав широкий полукруг, лег на обратный курс, города уже не было видно. Поглотившие его темно-коричневые тучи вплотную придвинулись к земле, и флайер то и дело нырял в них. Ощущение препротивное — словно летишь в чашке кофе, вернее, висишь, продвижения не чувствовалось. Зато ставший ураганным ветер донимал вовсю, машину швыряло и мотало, как самолетик из серебряной фольги, какими Дану доводилось играть в детстве. Никакие амортизаторы не спасали, мало было толку и от сложнейших устройств для поддержания равновесия. Дан не только пристегнулся, но и затянул ремни до упора.
        Быстро темнело. Тучи кончились, Маран переключил обзор на панораму внизу, но на экране появилась только каменистая пустыня, которая по мере того, как сгущались сумерки и угасали последние слабые проблески света, расплывалась, превращаясь в темно-серое месиво. Ни одного огонька.
        Неожиданно флайер тряхнуло особенно сильно, ремень больно впился Дану в живот, а затем качка прекратилась. Полностью. Изумленный Дан повернул голову к приборам. Ветра снаружи не было. Они только переглянулись, не произнеся ни слова.
        К коттеджу подошли в почти полной темноте. Пасмурно было и здесь, накрапывал дождь, и освещенное окно большой комнаты заставляло ускорять шаги, хотелось быстрее оказаться в уюте пусть чужого, но дома… Впрочем, шаги ускорял только Дан, Маран, поглощенный своими мыслями, даже чуть отстал.
        Что-то произошло, Дан понял это, едва переступив порог. Все трое молча сидели в разных углах, и лица у них были озабоченные, даже сумрачные.
        — Случилось что-нибудь?
        Не отвечая, Патрик кивнул в сторону дисплея. Дан подошел.
        «Настойчиво просим не заговаривать с прохожими. По вашей вине Миут наказана лишением права общения на год. Ждите сообщений».
        — Черт! А что это может значить?
        — Тюрьма, наверно.
        — Но надо ее освободить! Ведь это из-за нас…
        — Вот и я говорю,  — мрачно отозвался из своего угла Артур.
        «И я говорю»? Дан поежился. Ему не хотелось быть одного мнения с Артуром, предубеждение в нем говорило или опыт, но не хотелось.
        — Интересно, как мы ее освободим,  — скептически сказал Патрик,  — если мы даже не знаем, где она. Да и не это главное. Куда мы ее потом денем, вот в чем вопрос.
        — Найдем куда,  — возразил Артур.  — Переправим в другой город.
        — Ее будут искать.
        — Поменяет имя. Внешность.
        — Чушь собачья!
        — Но это наша вина.
        — Надо было раньше об этом думать!  — Они уже стояли друг против друга, Патрик и Артур, когда-нибудь это кончится дракой…
        — Раньше, позже! Человек пострадал!..
        — Не человек, а гуманоид,  — сказал Патрик холодно.
        — Не понял.
        — Ты же любишь точные формулировки,  — в голосе Патрика звучала ядовитая ирония.
        Вот забияка, все ему неймется, подумал Дан.
        — Да перестаньте вы,  — сказал он с досадой.  — Не надоело? Патрик…
        — Вопрос принципиальный.
        — Нет никакого вопроса,  — вмешался Дэвид.  — Не хватало еще соваться в их внутренние дела.
        — Но мы…
        Зуммер заставил их прервать спор. Электроника, система слежения! Все сразу оказались у экрана… По улице медленно шел палевианин. Сейчас он окажется напротив окна, свернет к дому… Палевианин миновал коттедж, не оглянувшись на него, и пошел по улице дальше.


        Послойные снимки просматривали все вместе, молча. Разобрать что-либо было нелегко. Рыхлые груды, в которые превратилось строение на площади, состояли, в основном, из обломков стен. Оказалось, что стены не каменные, это были спаянные чем-то неведомым… невольно возникала аналогия с земными цементрирующими растворами, но тут было нечто иное, бордовая полупрозрачная однородная масса… спаянные массой неизвестного состава мелкие куски камня, дерева, пластика, наверно, остатки еще более древних развалин или отходы, словом, мусор. Обломки стен были перемешаны с блестящими рваными металлическими лоскутами, видимо, кусками крыши. Ничего необычного. Если не считать необычным полное отсутствие всяких следов мебели.
        Только через несколько десятков слоев на экране проступила ровная поверхность.
        — Состав,  — потребовал Патрик.
        Формула, возникшая в правом верхнем углу, выглядела более чем внушительно. Тугоплавкий, сверхпрочный сплав. Толстый пласт. Три с половиной сантиметра. На века. Контейнер. И что внутри?
        Внутри были пластины. Те самые треугольные прозрачные пластины. Расшифровка, следовательно, откладывалась. До Земли. И то в случае, если…
        — Жаль,  — вздохнул Артур.  — Будь это обычные записи, мы могли б прочесть их слой за слоем.
        — Это полевой томограф,  — немедленно возразил Патрик.  — У него не столь высокая разрешающая способность.
        — В общем, придется тащить все это на Землю.
        — Если тебе позволят это сделать,  — заметил Дэвид.  — А что это может быть?
        — Архив. Каталог. Реестр. Регистр. Библиоте…
        — Хватит, хватит!  — завопил Артур.  — Посмотрим, что там есть еще.
        Контейнеров с пластинами оказалось четыре. Четыре металлических ящика размером 1х1х3 метра. И больше ничего.
        Хорошенькое «ничего»! Это сколько ж информации можно записать на такой уйме носителей! Правда, смотря, что за система записи. Да и правильно ли они определили функцию пластин?
        — Ладно, давайте спать,  — объявил Дэвид.  — Займемся этим вплотную утром.
        — Утром будет поздно,  — пробормотал Патрик.
        — В смысле?
        — Утром там может ничего не быть. Стоило ли устраивать сущее светопреставление для того лишь, чтобы отсрочить наше знакомство с контейнерами до утра?
        — Ты тоже думаешь, что буря искусственного происхождения?
        — Да, черт возьми!
        — Тем более. Тащиться в такую темень в центр урагана…
        — А он продолжается, ураган?  — спросил Дан.
        — Если верить зондам, то да,  — ответил подсевший к пульту Маран.
        — Зонды смогли войти в зону урагана?
        — Нет. Они на границе.
        Дэвид подошел, посмотрел на приборы и безнадежно покачал головой.
        — Их отбрасывает при каждой попытке войти в зону. А вы говорите…
        — Все равно надо попробовать,  — тихо сказал Маран.
        Дан посмотрел на него с недоверием. Сам он испытывал чуть ли не ужас при мысли о погружении в непроницаемую тучу пыли, в пронизывающий ветер… это еще, если забыть о палевианах, которые прячутся где-то там в темноте, подстерегают, может быть, вооружены… Да пропади они пропадом, эти ящики! Что в них такого привлекательного? Информация, да… Дан сконфуженно вздохнул. Информация, господи! А в ней ключ ко всему, что происходит… и не происходит!.. на этой чертовой планете. В том числе, и к паническому бегству горожан. Наверно, их хотели переселить куда-нибудь подальше, а они взбунтовались… или хотели добраться до информатория, а это, уже ясно, для кое-кого здесь нож острый, раз они пустили в ход… Что? Неизвестное оружие? Нечто, внушающее страх. Инфразвук, например. И лезть на него напролом?
        — Нет уж, никаких авантюр,  — сказал Дэвид решительно.  — Потерпим до утра.


        Дан проснулся последним, когда он продрал глаза, в комнате был только Патрик, дежуривший первую половину ночи, но уже успевший отоспаться и лениво одевавшийся, он так и не вернулся в маленькую спаленку, в которой несколько дней провела Миут, привык, наверно, к новому месту, да и воздуха в этом помещении было больше.
        — Вставай, лодырь. Проспишь все на свете,  — бросил он, заметив, что Дан заворочался, но когда тот смущенно приподнялся, махнул на него рукой.  — Лежи, лежи. Торопиться некуда. Уже проспали.
        — То есть?
        — Плакали наши пластины.
        — Откуда ты знаешь?
        — Перед рассветом блокаду сняли и…
        — Какую блокаду?
        — Ну ураган стих. И зонды вошли в зону. Естественно, там уже пусто.
        — Этого следовало ожидать. Прав был Маран, надо было нам остаться там и покопаться. Все нет, но один ящик мы могли бы привезти.
        — Не думаю, что вам это позволили бы.
        — Полагаешь?
        — Да.
        — А что они сделали бы? Сбили бы флайер? Я все-таки не думаю, что они сознательно хотели с нами расправиться. Вряд ли подрывное устройство поставили там специально для нас, это случайность, что оно сработало от нашего «ключа».
        — Предположим. Но с кем-то они хотели расправиться?
        — С кем?
        — Неважно. С любопытными. С бунтарями. С кем-то. Не так ли?
        Дан промолчал.
        — Надеюсь, после вчерашнего даже до наших непробиваемых контактологов дошло, что это опасная планета.
        — Дойти, может, и дошло…  — Дан задумался.  — Послушай, Патрик, а нельзя ли не пустить ее вниз?
        — Кого, Натали? Боюсь, что поздно. Она наверняка уже на Палевой. Дэвид с Артуром отправились ее встречать… Черт возьми, как неудачно все сложилось! Проклятый инфаркт! Будь шеф в порядке, он никогда не позволил бы женщине лететь в такое место. И главное, от этого и толку на грош. Она ведь обычный историк, а арт-история весьма самостоятельная дисциплина со своими методами… Ты имеешь об этом понятие?
        — Нет,  — сказал Дан с сожалением.
        — Ну да, ты же почти не знаешь Наи. Кстати, она классный специалист, хоть и молода. Вот ее бы сюда.
        — С ума сошел?
        Патрик усмехнулся.
        — Да я так! Подумал о нем…  — Он оглянулся на дверь и понизил голос.
        — Патрик…  — У Дана даже голос сорвался.  — Патрик, прошу тебя, перестань, это неподходящая тема для шуток.
        — Кто же шутит?  — Патрик был абсолютно серьезен, и Дан отчасти успокоился.  — Было б очень неплохо хоть как-то, хоть чем-то отвлечь Марана… Ну от этих мыслей. Не находишь?
        Дан удивился. Неужели это так заметно? Интересно, один только Патрик столь проницателен или?..
        — Каких мыслей?  — спросил он вслух.
        — Ради бога, Дан! Я на его месте давно бы сошел с ума. День и ночь гадать, что происходит на родной планете, над которой не без твоей помощи нависла угроза ядерной войны!.. О всяких мелких неприятностях я и не говорю… Кстати, инфаркт это еще полбеды.
        — То есть?
        — Если на Торене произойдет пусть даже не самое худшее, но что-то из этого ряда… Ну ты понимаешь! Между прочим, Дан, и тебе придется туго, ты ведь тоже приложил руку к этому делу.
        — Я знал, на что иду,  — сказал Дан сухо.  — И шеф знал.
        — Что он знал? Что Маран выкинет подобный номер?
        — Маран и сам не знал,  — устало ответил Дан.  — И никто не знал. И не мог знать.
        — Никто?  — Патрик обогнул койку, оказался перед натягивавшим свитер Даном и уставился ему в глаза.  — Почему ты не остановил его?  — спросил он свистящим шепотом.  — Ты ведь был при этом. Почему ты не остановил его, Дан? Как ты мог позволить ему сотворить такое? Все черти ада! Дать шанс собрать бомбу всякому, кому это придет в голову! Ну а если они не только наделают бомб, но и пустят их в ход?
        Дан молчал. Удивительное дело, за столько месяцев у него ни разу не возникло мысли, что он не меньше Марана причастен… Ну может, и меньше, но имеет самое непосредственное отношение… Маран ведь даже показал ему конверт с сакраментальным письмом, объявил, что внутри инструкция по производству атомной бомбы, а он только выронил, помнится, газету и пролепетал нечто вроде: «Как! Распространить ядерное оружие по всей Торене?» Ну еще пара невнятных реплик насчет того, что не поймут, не простят… Все. Пустая болтовня человека со стороны. А ведь он вполне мог вмешаться! Вмешаться — и что? Дать Марану понять, что его поступок чреват неприятностями, как изящно выразился Патрик, для людей, способствовавших его возвращению в Бакнию? Ведь о себе самом Маран заботиться не стал бы… Ну и?.. Если бы Маран его не послушался, сознание того, что он пошел на шаг, который… Словом, это еще больше отяготило бы его и так нелегкую ношу. Ну а если бы он послушался? Если бы Маран его послушался?
        — Патрик,  — Дан облизнул пересохшие губы,  — а ты считаешь, что я должен был остановить его?
        — А ты считаешь, что нет?
        — Не знаю. Не знаю, Патрик. Не знал тогда и не знаю сейчас. А ты… Скажи, неужели тебе все так ясно? Кстати, об увлечении земной историей. Ты слышал о равновесии страха? Известно ли тебе, что в двадцатом веке ядерная война не состоялась не только потому, что мы, земляне, такие умные, а вернее, и вовсе не поэтому, а из-за того, что ядерное оружие было не у одной страны, а у нескольких противостоящих?
        На этот раз промолчал Патрик. Промолчал, помолчал, потом с деланным оживлением сообщил:
        — Я забыл тебе сказать. Палевиане вышли из подполья. Ребята видели за утро четверых.


        Натали появилась через полчаса, флайер высадил ее прямо перед домом и улетел, а Дан и Патрик еще долго таскали в коттедж разнообразные контейнеры. Дан исподтишка разглядывал Натали, словно видел ее впервые… Собственно, почти так оно и есть, тогда, после Земли, он был, как всегда, полон Никой и не замечал других женщин, а сейчас уже способен… На что?  — спросил он себя сурово… Хрупкая фигурка, темные волосы… Вообще-то она была недурна собой. Волосы, постриженные по последней земной моде в виде львиной гривы, превращали ее головку в большой пушистый шар. Черный марсианский одуванчик, сходство с которым усиливал и характер, Натали оказалась жизнерадостной и непосредственной, как девчонка, розовые щеки и губы всегда чуть-чуть смеялись.
        Увидев ее хорошенькое личико, Патрик сразу приосанился, шутки посыпались градом, и коттедж стал оглашаться взрывами звонкого хохота. Дан тоже заулыбался, ему не хотелось портить настроение не в меру расходившегося товарища. Особенно, видя поощрительное внимание Натали.
        Показав Натали предназначенную для нее комнатку — ту самую, так и продолжавшую пустовать, Патрик повлек ее на кухню и включил кофеварку. Дан охотно присоединился к ним, тем более, что не успел позавтракать.
        — Как вы уживаетесь?  — спрашивала Натали, переводя взгляд с одного на другого и обратно.  — Не ссоритесь, нет? У меня почему-то еще по дороге сюда возникло ощущение, что вы все разной породы.
        — Еще бы,  — подхватил Патрик.  — Начальник экспедиции — ни рыба, ни мясо. Его наперсник — самодовольный и упрямый осел.
        — Если продолжить галерею портретов,  — не удержался Дан,  — я бы упомянул некоего драчливого петуха…
        — А также насупленного представителя семейства кошачьих. Из больших кошек, заметьте…
        Дан невольно улыбнулся.
        — А что ты скажешь обо мне?
        — О тебе?  — Патрик замешкался.  — Представь себе, никак не могу подобрать подходящее определение.
        Дан вздохнул.
        — Боюсь, что я недалеко ушел от Дэвида.
        — Не скажи,  — возразил Патрик.  — Даже если и так, от Дэвида несомненно больше несет рыбой, а от тебя пахнет куском хорошо прожаренного бифштекса.
        Дан облизнулся.
        — Кстати, о бифштексах. Надеюсь, Натали, не все эти контейнеры входят в твой багаж. Может, в них найдется и что-то вкусненькое?


        Выход палевиан «из подполья» не изменил и не прояснил ситуацию. Как и в подземельях, они проходили мимо членов экспедиции с отсутствующим видом, ни взглядом, ни жестом не выдавая, что замечают их. Те тоже не знали, как себя вести, страшась повторения истории с Миут, даже Артур больше не пытался заговаривать с немногими попадавшимися навстречу жителями города. Города далеко не маленького, наоборот, одного из самых крупных с редко попадавшимися в местных поселениях высокими зданиями в центре, но явно не густонаселенного. Большинство коттеджей в выбранном землянами для лагеря районе пустовало, судя по всему, так же обстояло дело с квартирами в многоэтажных домах, и редким, всегда одиночным прохожим грозила, возможно, участь последних обитателей вымирающей столицы. Если не всей страны, а то и планеты.
        Не особенно удалось продвинуться и в представлениях об образе жизни палевиан. Рано утром, примерно через час-полтора после рассвета, они покидали свои жилища и направлялись в центр города. Пешком… флайеров или иных летательных аппаратов видно не было, не работала и канатка, в силу того ли, что обитаемая часть города резко сократилась, и нужда в транспорте отпала, или неисправности, либо других причин… они сходились к высокому круглому зданию, в определенный час двери раскрывались, впускали всех и закрывались снова. Опоздавшие попадали в здание через подземелье, впрочем, сборища горожан, пресловутые зарядки-молитвы, происходили, как в верхнем зале, так и нижнем. Процедура эта многократно повторялась в течение дня, с помощью зондов удалось-таки более-менее ее подсмотреть, но это ничего не дало для понимания сущности происходящего. Жесты и движения варьировались, но не слишком, слова и фразы, которыми они сопровождались, выглядели сущей абракадаброй, компьютеру так и не удалось разгадать их смысл. В промежутках народ — несколько десятков тысяч человек, население земного провинциального городка,
растекался по окружавшим центр зданиям, предположительно рабочим местам. В чем заключалась суть работы, тоже осталось непонятным, люди, в основном, сидели за пультами и нажимали на кнопки и клавиши, возможно, управляли какими-то производствами, упрятанными за глухими перегородками. Упрятанными от нежелательных пришельцев? Вряд ли. Патрик предположил, что все городское, и не только городское, производство или то, что от него осталось, автоматизировано и изолировано давным-давно, и горожане просто эксплуатируют технологии, созданные их предками. Что они производили? Одежду, обувь, еду? Другие товары? Какие товары — в городе не было ни одного магазина… Выходит, у них нет торговли? А что тогда есть? Распределение? Такого на Земле не было никогда, это еще непонятнее, чем Бакния или Атаната…
        Задумавшись, Дан перестал смотреть по сторонам. К действительности его вернул возбужденный шепот Патрика.
        — Неужели это Миут? Дан, неужели Миут? Да не там, очнись! На той стороне.
        Дан остановился. По противоположной стороне улицы навстречу им медленно шло маленькое невзрачное существо. Вроде бы… Вроде бы она? Эти палевиане все на одно лицо… Вообще-то она должна жить в этом районе, именно здесь ее встретил Артур.
        — Миут,  — позвал он.  — Миут…
        По легкому движению небрежно подстриженной головы понял, что не ошибся, и, недолго думая, рванул через улицу наперерез.
        — Миут,  — он задыхался не от бега, а от волнения.  — Миут, ты жива? Ты на свободе?
        Ее личико сморщилось, словно от боли, потом она сделала шаг в сторону, пытаясь обойти Дана, но тот, машинально схватив за руки, удержал ее.
        — Миут,  — повторил он, благословляя порыв, заставивший его выучить-таки под гипнозом несколько сот слов,  — мы так беспокоились, мы думали, что ты… что тебя…  — он не мог вспомнить нужное слово и подыскал другое,  — что тебя наказали. Миут, скажи же что-нибудь!
        Палевианка молчала.
        — Миут, ну что же ты?
        Она задергалась, пытаясь вырваться, но Дан держал крепко, и, подчиняясь необходимости, она решилась.
        — Нельзя,  — ее голос звучал глухо, чуть слышно.  — Нельзя говорить. Меня накажут еще больше.
        — Они не узнают…
        — Узнают. Старшие знают все.
        — Откуда?
        Она смотрела непонимающе.
        — За что же тебя наказали?
        Она покорно опустила голову.
        — Я виновата. Я нарушила закон. Нельзя нарушать закон.
        — Какой закон?  — спросил ошеломленный Дан.
        — Слово Старшего. Отпусти меня,  — ее голос звучал жалобно, но твердо, и Дан понял, что больше она ничего не скажет… По правде говоря, у него пропала и всякая охота спрашивать. Он молча отпустил ее руки, проводил угрюмым взглядом удалявшуюся фигурку и подошел к остановившемуся поотдаль Патрику.


        — Не хотите же вы сказать,  — Дэвид смотрел недоверчиво,  — что лишение права общения… Что это надо понимать буквально?
        — Почему бы и нет?  — спросил Патрик.
        — Но как можно заставить человека молчать?
        — Хотя бы под страхом худшего наказания.
        — Откуда же станет известно?..
        — «Старшие знают все»,  — напомнил Дан.
        — Воплощенная мечта Илы Леса,  — с кривой усмешкой сказал Маран.  — Тотальный контроль. То, что невозможно в докомпьютерном обществе, легко реализуется в компьютерном.
        — Следящие системы?
        — Конечно.
        — Теперь я понимаю,  — задумчиво протянул Артур,  — почему не показываются наши корреспонденты. Наверно, они под наблюдением.
        — И не только они…  — заговорил Маран и вдруг замолчал, словно забыл продолжение фразы. Потом начал новую: — У меня есть одна гипотеза. Насчет этих самых…  — Он снова умолк, и по его недовольному лицу Дан понял, что он досадует по поводу невольно вырвавшихся слов.
        — Какая гипотеза?  — немедленно спросил Дэвид.
        — Прошу прощения. Потом. Я не вполне уверен,  — неохотно ответил Маран.
        Дан почувствовал, что в душе тот клянет себя, и вмешался, пытаясь перевести разговор в иное русло.
        — По-моему наши корреспонденты слишком долго тянут. Если они боятся показаться, могут же они вступить в переписку? Тем более, они это уже делали.
        — Значит, не могут,  — рассудительно сказал Дэвид.
        — Но ведь…
        — Тогда могли, а сейчас нет.
        Чуть позже, когда Дэвид с Артуром и Натали ушли в галерею, а Маран в очередной раз уединился в саду, Патрик поинтересовался, не знает ли Дан, о какой гипотезе речь, и почему Маран вдруг оборвал разговор на эту тему.
        Дан задумался.
        — Видишь ли, Маран ужасно самолюбив и терпеть не может ошибаться,  — сказал он наконец.  — Потому, наверно…
        — Мне кажется, дело не в этом,  — возразил Патрик и пошел искать Марана. Переключив сигнал с главного пульта на свой «ком», Дан отправился за ним.
        Марана они нашли в некотором отдалении от дома, тот сидел на толстом стволе, при падении удачно легшем в тень от ближайших деревьев, и рассеянно обозревал окружающее. В отличие от остальных, он не выказывал ни малейшего отвращения к синим плодам и оранжевой листве, наоборот, ему, видимо, нравился местный колорит.
        Патрик подошел прямо к Марану и спросил по-лахински:
        — Что ты имел в виду, когда сказал «не только они»?
        Дан думал, что Маран переспросит, но тот совершенно не удивился и ответил на том же языке:
        — То, о чем думаешь и ты.
        Патрик кивнул.
        — Потому мы и не сумели засечь наблюдателей,  — пробормотал он задумчиво.  — Чувствовали наблюдение, и все. Ошибка в том, что мы предполагали слежку конкретно за собой, то есть что-то свежесработанное. А у них, наверно, системы слежения с незапамятных времен вмонтированы в стены, крыши и еще бог весть куда.
        Теперь понял и Дан.
        — Вы думаете, они раскодировали интер?  — спросил он.
        Маран покачал головой.
        — Ты сам его раскодировал. Когда составлял словарь с Миут.
        — Значит, аппаратура установлена и в домах?
        — Естественно.
        — Черт возьми,  — воскликнул Патрик.  — Наконец до меня дошло! Тот разгром в коттедже, помните? Ну где все было изломано и искромсано. Наверно, жилец или жильцы догадались, что где-то спрятаны датчики и пытались их найти и уничтожить.
        — Разнеся все кругом?  — возразил Дан.
        — А ты представь себя на их месте. Представь себе, что днем и ночью за каждым твоим словом, каждым движением…
        — Днем и ночью?!
        Дан содрогнулся. Теперь понятно, почему в городе не видно детей. И почему палевиане не ходят друг к другу в гости. Возвратятся вечером домой, забьются каждый в свой коттедж и… И что они там делают? Смотрят телевизор? А есть ли у них телевидение? Бог весть. Есть какие-то экраны, но и только, передач членам экспедиции видеть не довелось, добиться того, чтобы схожий с земными мониторами пластиковый прямоугольник в их коттедже или других покинутых домах по соседству, хотя бы засветился, об изображениях и речи нет, они так и не сумели, наверно, это осуществлялось в централизованном порядке. Если осуществлялось. Палевиане держали закрытыми все окна и двери, так что и подсмотреть, как у них с этим телевидением, никак не получалось… Ладно, допустим, телевизор. А вне дома? Собственно, они вечерами практически не выходили, может, потому что возвращались с работы и прочих своих занятий поздно, перед самым наступлением темноты, а может, потому что идти было некуда? Театров или концертных залов засечь не удалось, картинная галерея была, как видно, заброшена… Что еще? Книг нет, музыка… Внезапно Дан понял, что
не слышал на этой планете ни единой музыкальной ноты. Кроме своих собственных записей, конечно. Не странно ли?
        — Парни,  — вмешался он возбужденно в разговор, в котором некоторое время не принимал участия,  — неужели эта цивилизация не создала музыки? Как вы думаете, возможно такое?


        Дан долго колебался, прежде чем осторожно коснуться сенсора. Вокруг коттеджа разлилось море мелодий. «Неоконченная симфония» Шуберта. Подняв интенсивность звука до максимума, чтобы до предела увеличить радиус слышимости, он присоединился к Патрику с Натали, расположившимся в саду на достаточном удалении. «Неоконченную» он выбрал по собственному вкусу, больше он любил только Моцарта и Баха, этой любовью он был обязан уже матери, так и не став скрипачкой, что было первой и главной мечтой ее жизни, она скромно служила билетершей в филармонии, не возненавидев, как это нередко случается с неудачниками, отвергшее ее поприще, а нежно любя музыку… Забыв о мотивах и целях «концерта», Дан и сам заслушался. Он даже закрыл глаза, и если б не товарищи…
        — Смотри, смотри,  — зашептала Натали,  — вон там…
        — Вижу,  — коротко отозвался Патрик.
        Дан открыл глаза и увидел прямо перед собой, на расстоянии пары десятков метров жильца ближайшего коттеджа. Тот вышел на крыльцо и, удивленно тараща глаза, вслушивался в незнакомые звуки.


        — Что и требовалось доказать,  — бросил Маран с непонятным отвращением, когда на экране вспыхнул перевод очередного послания… Нет, извините! До того. Знакомый зонд-насекомое еще не успел вылететь в окно, а перевод доставленных им нескольких предложений появился только через минуту-другую после странной фразы Марана. Озадаченный Дан прочел его одновременно с другими.
        «За нами следят. Ищем пути. Возможность встречи возросла, однако понадобится еще некоторое время. Ждите.»
        — Боюсь, что ты прав,  — сказал Патрик со вздохом.
        Что такое? У Марана с Патриком появились свои секреты? Дан с трудом отогнал чувство совершенно детской обиды и заставил себя спокойно, даже лениво спросить:
        — В чем дело?
        — Дело в том, что Маран…  — Патрик запнулся и, подумав, перешел на английский, который Дан знал с грехом пополам: — Помните, Маран говорил о гипотезе? Относительно этих…  — Он замолчал, подыскивая, видимо, подходящий термин или просто английское слово.
        — Сопротивления,  — подсказал Артур.
        — Именно что,  — Патрик иронически усмехнулся.
        — Ну и в чем же суть этой гипотезы?
        — Ее можно выразить в двух словах. Его нет.
        — Кого?  — не понял Дэвид.
        — Сопротивления.
        — То есть?
        — Это инсценировка. Попытка удержать нас от контактов с палевианами и каких-либо радикальных действий. Попытка выиграть время.
        — Абсурд!
        Дэвид оказался сдержаннее Артура. Он только кратко спросил:
        — Доказательства?
        — Позачера тут высказывались сомнения насчет корреспондентов. Им предлагалось вступить в переписку. Сегодня мы получили письмо. Только те, кто сидел у систем слежения…
        — Совпадение!  — перебил его Артур, грохнув по столу кулаком.  — Обыкновенное совпадение.
        — Может, и так,  — ответил Патрик против обыкновения флегматично.  — Может, и так. Однако лично я другого мнения.
        Дан поежился. Столь беспощадного предположения он не ожидал. Трудно было смириться с… С чем? Ну конечно, незаметно для себя он сконструировал в воображении стройную систему, в основе которой лежало противостояние. Какое? Правящих и бесправных, сильных и слабых, подавляющих и подавляемых? Нет, простите, это не противостояние, это всего лишь общество насилия, тоталитарное общество, противостояние возникает тогда, когда бесправные начинают сражаться с правящими за свои права, одни явно, другие тайно, одни отчаянно, рискуя жизнью, другие тихо, осторожно, мудро… Тут Дан понял, что невольно принял за основу модель Бакнии. А почему, собственно? Что за неистребимая тяга к экстраполяциям? Что общего между Бакнией и этим не имеющим названия обществом? Бакнией насилие владело недолго, оно не успело окончательно убить дух людей, истребить богатую и древнюю бакнианскую культуру, а тут… Хотя он опять неправ, неправ с самого начала, откуда он взял, что на Палевой общество насилия, из чего он это вывел? Из его закрытости? Но мало ли какие причины могут породить подобную закрытость? Может, это общество… допустим,
всеобщего раскаяния? Легко сказать — погубить целую страну и целый народ. Может, после трагедии Атанаты чувство вины стало определяющим в настроениях палевианского общества, самодовлеющим, сломило волю этого общества к жизни и, в итоге, явилось невольным импульсом к деградации?
        — Все равно я не могу этого принять,  — упрямо сказал Артур.  — Мне отвратительна сама мысль… Какое-то общество всеобщей покорности!
        Вот-вот! Дан оживился.
        — А что если здесь господствует религия, проповедующая всеобщую покорность? Подобные вещи не так страшны, когда не глобальны. А когда они овладевают миром…
        — Кстати, Дан,  — вставил Патрик, желая, наверно, положить конец спору… а скорее, помешать его продолжению на понятном палевианам языке, поскольку общий разговор мог идти только на интере, на который машинально перевел его Дан,  — время твоего вечернего концерта. Слушатели ждут.
        Дан выглянул в окно. В тени ближайших строений, за стволами деревьев, за приотворенными — оказывается, они иногда все-таки открываются!  — окнами угадывались темные фигуры.
        Выйдя на крыльцо, он застыл в изумлении. Кто-то за его спиной громко ахнул, он даже не обернулся. Вот это да! Затевая свои «музыкальные вечера», он и в мыслях не имел… День ото дня число слушателей возрастало, неуклонно, но медленно — десяток, два, три, пять… И вдруг! Почему произошел прорыв, определить было трудно… Смена репертуара? Вчера он впервые проиграл оперу, возможно, именно человеческий голос оказался инструментом, наиболее близким палевианской душе? Или просто изменения накопились, и произошел скачок, переход в новое качество? Неважно. Главное, на траве, на крыльцах домов, на неубранных стволах поваленных деревьев и охапках палых листьев сидели сотни людей. И ведь пришли загодя, за целых полчаса! К тому же они сидели открыто, не прячась, такого еще не было…
        Подумав, Дан повернул обратно. Пробежав глазами список названий на крышке коробочки с кристаллами, он решительно сменил программу: вместо запланированной симфонии на лужайке проникновенно зазвучала «Аида» Верди.
        По его мнению, на первый раз палевианам было достаточно одного акта, но когда тот кончился, и трансляция прекратилась, ни одна из неподвижных фигур вокруг даже не пошевелилась. Переживали ли они услышанное, или то была немая просьба продолжить? Вот, кстати, удобный повод, надо подождать, может, немая просьба превратится в словесную. Хотя… Дан спросил взглядом совета у сидевшего рядом Марана, с которым они устроились на крыльце соседнего пустующего коттеджа, Маран молча кивнул, и он послушно тронул сенсор пульта. И правда, зачем провоцировать несчастных на наказуемые поступки?
        Шел к концу третий акт, когда неподвижные, как деревья, среди которых они сидели, палевиане вдруг зашевелились, большинство «меломанов» стало подниматься и пятиться к стенам ближайших домов. Через минуту причина замешательства прояснилась. Из-за изгиба улицы вышел человек и направился прямо к разведчикам. Не сильно, но все же выделявшиеся на общем серо-голубом тоне одежды ярко-синие повязки на обеих его руках можно было разглядеть уже издали.


        У дверей Большого Дома — так, оказывается, называлось высокое круглое здание на центральной площади, проводник не остановился, только слегка замедлил шаг, и обе створки с торжественной неспешностью растворились перед ним. Дан скосил глаза на невозмутимого Марана… Он еще продолжал удивляться, произошло невозможное, на наконец-то наметившийся контакт шли не контактологи, и случилось это без борьбы, не прекословил даже Артур, сказавший только: «Идите вы. Я оставляю за собой „корреспондентов“, они мне более по сердцу»… Маран незаметно притронулся ладонью к груди, Дан ответил легким движением век, он уже заметил свисавший с шеи их проводника медальон на длинном толстом шнурке… Нет, это не медальон, круглая металлическая штуковина с выпуклой линзой посередке, явная электроника, нечто подобное их «ключу»…
        Нижний этаж Дома просматривался целиком и представлял собой огромный круглый зал высотой метров в семь. Он был абсолютно пуст, только в середине его высилась синяя колонна. «Вечный огонь» отсутствовал, очевидно, горел не всегда, сейчас его заменял ровный, хотя и неяркий свет, исходивший непонятно откуда. По периметру зала располагались лестницы, перед тем, как сосчитать, Дан предположил, что их девять, и оказался прав. Лестницы были дугообразно изогнуты и льнули к стене, «гид», не останавливаясь, прошествовал к одной из них и, жестом пригласив землян следовать за собой, стал подниматься. Когда потолок зала остался внизу, свет заметно потускнел. Лестница вилась спиралью вдоль наружной стены, точно так же, как в колодце под землей, только здесь «лестничная клетка» была отделена от внутренней части дома. Несколько витков, и лестница уперлась в плотно закрытую дверь. «Гид» остановился перед ней, подав разведчикам знак стать чуть поотдаль. Прошло не менее пяти минут, пока дверь дрогнула и медленно, плавно откатилась в сторону. Короткий прямой коридор и еще одна дверь, открытая настежь. Дан переступил
порог не без волнения. Комната, в которую они попали, оказалась круглой, поменьше зала внизу, но тоже немалых размеров. В центре ее на широком сидении восседал немолодой… Дан понял это с первого взгляда, хотя не заметил никаких признаков седины… а седеют ли обитатели Палевой вообще?.. немолодой палевианин в такой же одежде, как тот, который сопровождал их в Дом… собственно говоря, он был одет, как все. На руках непомерно широкие, наползавшие на локти синие повязки. Больше в комнате не оказалось никого и ничего, даже стульев, видимо, владельца этого помещения полагалось выслушивать стоя. Так сказать, почтительно внимать. Прямо тронная зала! Внутренне усмехнувшись, Дан решил принять правила игры. Не то Маран! Тот остановился посереди зала и стал демонстративно оглядываться. По лицу хозяина пробежала легкая тень, но он подал знак «гиду», который вышел, через минуту возвратился с двумя обычными пластиковыми стульями и подал их землянам, сам же остался стоять в почтительном отдалении. Надменности на лице хозяина комнаты вроде бы поубавилось. Неужели первый раунд остался за Мараном? Подождав, пока гости
сядут, хозяин торжественно произнес:
        — Приветствую вас в Большом Доме, чужеземцы!
        Дан понял фразу и так, но стоявший у стены «гид» робко придвинулся поближе и неожиданно перевел ее на интер. Маран ответил почему-то тоже на интере, хотя, конечно, сумел бы… Впрочем, ему лучше знать…
        — Мы рады приветствовать в твоем лице…  — он намеренно сделал затяжную паузу, и его собеседник, не спеша, ответил на незаданный вопрос:
        — Меня называют Самым Старшим.
        — Мы рады приветствовать в твоем лице, Самый Старший, всех жителей этой планеты.
        — От чьего имени?
        — От имени народов, населяющих планету Земля, по воле которых мы здесь.
        — Все мы скромные слуги наших народов,  — заметил Самый Старший с вкрадчивой полуулыбкой.  — Но что ищут земляне в столь невообразимой дали?
        — Друзей,  — ответил Маран коротко.
        — Друзей? Что, в таком случае, привлекло вас в Леоре? В Леор уже многие годы не ступала нога человека. Разве воду ищут в пустыне?
        Пока Дан мысленно формулировал достаточно осторожный ответ и, как всегда, не мог сделать этого сразу, Маран… как и на Перицене, он легко и естественно перехватил инициативу… Маран довольно холодно сказал:
        — Наверно, мы проявили излишнее любопытство и нарушили некие запреты. Возможно, нас извинит то, что никто не изъявил желания нас с этими запретами познакомить.
        Все время блуждавшая по лицу правителя — так Дан определил для себя статус Самого Старшего, легкая улыбка стала предельно широкой, он даже развел руками, воскликнув:
        — Какие запреты? Никаких запретов. Единственное, что мы себе позволяем, в мягкой, очень мягкой форме давать рекомендации. Каждый волен придерживаться их или… не придерживаться.
        — И как вы поступаете с теми, кто не придерживается ваших рекомендаций?  — вмешался Дан. Злость, прозвучавшая в его голосе, неприятно поразила его самого, но правитель не заметил или сделал вид, что не заметил его вызывающего тона.
        — Как поступаем?  — переспросил он.
        — Да. Какая ему полагается кара?
        — Никакая. У нас не предусмотрено лишение человека жизни. У нас не предусмотрено лишение человека свободы передвижения. У нас не предусмотрено лишение человека пищи или воды.
        — Конечно. У вас предусмотрено лишение его права на общение.
        Самый Старший снисходительно улыбнулся.
        — Это не кара. Так наказывают провинившихся детей.
        — Чем же и перед кем провинилась Миут?  — спросил Дан с горечью.
        Правитель серьезно и грустно покачал головой.
        — Неужели там, откуда вы явились, не умеют отличать больных от здоровых? Внутренний мир Миут глубоко расстроен. Общество не может позволить, чтобы больные своими странными речами смущали покой здоровых. Но оно настолько гуманно, что не изолирует больных физически, даже самых тяжелых, а позволяет им жить среди нормальных людей, нося только отличающий их от прочих наряд. Но довольно об этом. Как долго вы намереваетесь пробыть у нас?
        — Это зависит от вашего гостеприимства,  — ответил Маран спокойно.
        — Наше гостеприимство не имеет пределов,  — радушно улыбаясь, заверил его Самый Старший. Глаза его при этом сузились, как щелочки.  — Впрочем, как и ваше любопытство, насколько я понимаю.
        — Мы готовы соизмерить наше любопытство с вашим гостеприимством,  — усмехнулся Маран.
        Самый Старший задумался и думал довольно долго.
        — Хорошо,  — сказал он наконец.  — Допустим, мы возьмемся познакомить вас с тем, что вас интересует. Прекратите ли вы в этом случае задавать вопросы рядовым, мало осведомленным членам общества?
        — Мы не задаем…  — начал было Дан, но Маран перебил его:
        — Прекратим.
        — И не будете нарушать покой людей вашими хаотическими звуками?
        Дан даже не сразу понял, а когда до него дошло… Вот так номер! Неужели все это представление вызвано к жизни его скромными концертами? Кто бы мог подумать!
        — А чем наши звуки мешают вам?  — спросил он.
        — Не мне. Тем, на ком вы ставите свой безответственный эксперимент.
        — И все же?
        — Они неконтролируемы. Они неоправданно возбуждают. Люди не спят ночами, ходят, шумят. Неизвестны последствия подобного воздействия на психику. На поведение. На здоровье.
        — Неужели у вас совершенно нет музыки?  — последнее слово палевианского аналога не имело, Дан, во всяком случае, его не знал, но собеседник понял.
        — Нет.
        — И не было?
        Правитель снова заколебался, потом неохотно сказал:
        — Может, и была. Когда-то давно. Вместе с другими подобными реликтами. Позднее многое отмерло. За ненадобностью.
        Потрясенный Дан молчал. Маран спросил:
        — Когда — давно?
        — Очень давно. В самом начале Эры Единства. Судите сами — сейчас у нас идет четыреста двенадцатый ее год.
        — А что было до Эры?
        Деланное оживление на лице Самого Старшего угасло. Пропустив вопрос мимо ушей, он сказал:
        — Итак, будем считать, что мы договорились. Обдумайте вопросы, на которые вы хотите получить ответы. За вами придут в ближайшие дни,  — и, давая понять, что аудиенция окончена, тут же поднялся с места.
        Оказавшись на улице, Маран сразу перешел на бакнианский.
        — Четыреста двенадцатый… Это сколько же земных лет? Триста тридцать два, так? Почти совпадает со временем посещения Торены. Любопытно,  — сказал он задумчиво.  — А скажи-ка, Дан, тебе приходилось видеть людей в особых нарядах?
        — Каких нарядах?  — не понял Дан.
        — Ну иных. Отличающихся от прочих, как выразился этот император в лохмотьях.
        — А что?
        — А то, что мне очень хотелось бы побеседовать с местными сумасшедшими.
        — Зачем?
        — Затем. Так видел ты или нет?
        Дан порылся в памяти.
        — Вроде бы нет. Точнее, не обращал внимания. А чем они должны отличаться? Цветом, что ли?
        — Черт его знает. Надо понаблюдать. А лучше препоручить это компьютеру. Данных для анализа, наверно, уже достаточно.


        Данных и в самом деле оказалось достаточно. Начал компьютер с синих повязок, отвергнутых Мараном немедленно, хотя Патрик и предложил гипотезу об обществе, коим успешно правят безумцы. Потом компьютер продемонстрировал широкую, похожую на атласную, полосу, которой были оторочены блузы кое-кого из палевиан. Эта версия Марану понравилась больше, во всяком случае, он удовлетворенно кивнул, этим, впрочем, и ограничившись. Немного позднее, после ужина, когда возбужденные контактологи вкупе с Патриком и при посильном участии Натали сели составлять список вопросов, которые, по их мнению, надлежало задать правителю или тому, кто заменит его во время предстоящей беседы, Маран никакого интереса к дискуссии не проявил, а молча удалился в спальню. Дан, раздираемый двумя противоположными стремлениями, посидел с четверть часа в гостиной и даже внес несколько предложений, но скоро не выдержал и пошел проверить, уснул ли уже Маран.
        Оказалось, что тот и не думал спать, во всяком случае, лежал на койке одетый.
        — Маран,  — спросил с порога Дан,  — объясни, пожалуйста, зачем тебе сумасшедшие?
        Маран посмотрел удивленно.
        — А ты думаешь, что это действительно сумасшедшие?
        Дан замялся. И правда, разве он думает?.. ну а что ему думать? Нельзя же, в конце концов, объявить безумцем человека в здравом уме…
        — Ну а вдруг?  — спросил он упрямо.
        Маран улыбнулся.
        — Вдруг? Ну если они и впрямь душевнобольные, наверняка они окажутся более разговорчивыми, чем их нормальные сограждане.
        — Но мы же обещали не задавать вопросов.
        — Этого и не понадобится. От них ведь все шарахаются. Они мечтают о собеседнике.
        — И все-таки, Маран, не забывай об отношении к нам этих Старших. Им нужен только повод.
        — Если им нужен повод, они найдут таковой в любом случае. Хотя, если говорить откровенно, Дан, по-моему, повода им вовсе не надо.
        — Что ты имеешь в виду?
        Маран сел и заглянул Дану в глаза снизу вверх.
        — То, что делается в соседней комнате,  — сказал он раздельно,  — пустая трата времени. Никаких собеседований, никаких пресс-конференций, интервью и прочей болтовни больше не будет.
        — Почему?
        — Потому что этот их Самый-Самый уже понял, какого рода вопросы мы собираемся ему задавать.
        Дан смешался.
        — Хочешь сказать, что я вел себя неосторожно?  — пробормотал он смущенно.
        Маран снова лег.
        — Не в этом дело. Не могу понять,  — добавил он задумчиво,  — почему я ни разу не видел этих атласных полос. Ну а ты, Дан? Ты видел их?
        Дан молча помотал головой.
        — Странно, правда? Послушай-ка, Дан, сделай одолжение, сходи запроси компьютер.
        — Что ты хочешь знать?
        — В какое время суток зонды засекали людей с полосой. От и до.
        Дан вернулся ровно через три минуты.
        — Вечером,  — сказал он, садясь на койку напротив Марана.  — После того, как стемнеет.
        — Всегда?
        — В ста процентах случаев.
        Маран снова сел и даже обулся.
        — Пойдем пройдемся?
        — Прямо сейчас?
        — А почему нет?
        Маран встал и причесался. Дан заговорил торопливо, стараясь быть убедительным.
        — Маран, прошу тебя, отложим это. Если переговоры сорвутся… Ну пожалуйста, не надо давать им повода. Я имею в виду не только Старших.
        Маран молча поглядел ему в глаза.
        — Ладно,  — сказал он со вздохом.  — Подождем.


        Где-то к полудню Дан устал болтаться без дела по саду и дому и решил подключиться к рабочим группам.
        Из картинной галереи ему ответила Натали, настроение у нее было прекрасное, не успело еще появиться изображение, как она уже радостно выпалила:
        — Замечальные новости, Дан! Я нашла несколько действительно старых картин.
        — Старых картин?  — переспросил Дан, потом догадался: — Написанных до Эры?
        — Да.
        — Ну?!
        Дан восхитился. Действительно, приятная новость. Дело в том, что тысячи полотен, которыми был завален чердак галереи, хотя и отличались по манере написания от выставленных внизу, тем не менее датировались первыми десятилетиями того, что, как теперь стало известно, называлось Эрой Единства. То есть отбор производился постоянно, и сохранившиеся на чердаке картины являли собой искусство, забракованное уже в период Эры. А что было до?
        — Покажи,  — попросил он жадно.
        — Сейчас?
        — Да.
        Натали подняла с пола прислоненную к стене небольшую картину и повернула ее к камере. Дан опешил. Он ожидал совсем другого. Конечно, он не надеялся увидеть какую-нибудь «Мадонну с длинной шеей», но все же… А это? Морской пейзаж, но море не обычного желтоватого цвета, а темно-бурое, почти коричневое. Может, ураган или хотя бы непогода? Нет, сияло солнце, никаких следов шторма, только пологие невысокие волнишки, лизавшие неровный, странного болотного оттенка песок. Словом, пейзаж как пейзаж, достаточно добротный, однако далеко не шедевр… Что касается колорита, это, конечно, повод для размышлений, но…
        — Там все такого рода?  — спросил он уныло.
        Натали улыбнулась.
        — Не совсем,  — сказала она лукаво, поворачивая к камере другую картину.
        Черт возьми! Дан уставился на полотно с растерянностью уже иного рода, можно сказать, с обратным знаком. Эротика! Более чем откровенная. Если не порнография. Груда переплетенных тел, шесть или семь человек, мужчины и женщины, одинаково худые, тонкорукие и тонконогие, с неестественно, даже неприятно белой кожей, непривычные пропорции, пожалуй, есть и какая-то разница в строении, но что именно, уловить трудно, слишком сложно отделить одну фигуру от другой… Какие-то немыслимые позы… А антураж! Широченное мягкое ложе, покрытое шоколадного цвета покрывалом, кружевной полог, вокруг разбросаны неведомые фиолетовые цветы…
        Он еще таращился на экран, когда мимо со странным жужжанием пролетело крупное насекомое, и он машинально обернулся. «Корреспонденты»? Да. Насекомое знакомо очертило воображаемое геометрическое тело, зависло в середине комнаты и заговорило. На этот раз Дан понял его и без переводчика.
        «Возникла возможность встречи. Срочно приходите. Улица, ведущая от Большого Дома к реке, поворот направо в переулок за двенадцатым зданием, четыре дома, поворот налево, лестница вниз в конце двора. Ждем у лестницы через пятнадцать минут вашего времени».
        Пока компьютер адаптировал указания к плану города, Дан быстро вызвал всех. Артура и Дэвида, работавших с Натали в картинной галерее. Патрика и Марана, бродивших по маленькому покинутому поселку в часе лета от города. Поселок был обнаружен каким-то заблудившимся зондом вчера, интерес у членов экспедиции он вызвал из-за сохранившихся по его периметру четко различимых полей и порядком одичавших плодовых плантаций.
        Оказалось, что предложенное для встречи место находится в десяти-двенадцати минутах ходьбы от галереи. Иными словами, участие Патрика и Марана, равно как и самого Дана, исключалось.
        — Две минуты уже прошло,  — торопливо сказал Дэвид, засекая время.  — Мы побежали.
        — Не ходите,  — тихо отозвался Маран.
        — Не любишь проигрывать, а?  — Артур весело подмигнул, в его тоне, пожалуй, не было злорадства, только возбуждение, но Маран изменился в лице, секунду колебался, словно хотел что-то добавить, но не добавил, а неожиданно отключился.
        — У нас просто нет выхода, другого случая может не представиться.
        Дэвид, конечно, был прав, но Дана кольнуло неприятное предчувствие. Да, выхода действительно нет, а почему? Случайность? Не странно ли, что встреча назначается столь скоропалительно и именно в тот момент, когда и без того небольшая группа землян расколота? Не так уж часто ведь они разлетаются на большие расстояния. Расколота, без транспорта, во всяком случае, здесь, поскольку флайер, естественно, забрали Патрик с Мараном, а второго они так и не запросили, до сих пор нужды в нем не было, то есть все впритык, некогда подумать, что-либо предпринять. А если засада? Видимо, у Дэвида мелькнула та же мысль, он задумался, потом принял решение.
        — Идем мы с Артуром. Натали останется здесь, в галерее, с включенной связью. Придется рискнуть.
        Дан уже уселся перед экранами, намереваясь наблюдать сразу за всеми членами экспедиции, когда принял вызов по личной связи.
        — Дан,  — сказал Маран резко,  — бросай все и беги в галерею. Слышишь?
        — А пост?  — неуверенно протянул Дан и вдруг понял.  — Ты думаешь?!
        Маран промолчал, но взгляд его был достаточно красноречив, и Дан невольно поднялся с места. Спросить разрешения у Дэвида? Не стоит терять времени. А тут? А что тут, всего лишь приборы… Махнув рукой, он выскочил на крыльцо и захлопнул дверь.


        Картинная галерея находилась в добром получасе ходьбы, Дан все ускорял и ускорял шаги, и все же, когда Дэвид и Артур подошли к назначенному месту, он был примерно на половине пути. После сообщения, что у лестницы никого нет, он перешел на бег, потом прикинул расстояние… Нет, быстрее, чем за десять минут, не добежать. Хотел было переключиться на личную связь, но время, время… Больше не колеблясь, он сказал открытым текстом:
        — Натали! Натали, если что — защищайся! Станнер при тебе? Поставь его на стрельбу по площадям, на предельное рассеивание, и если появится кто чужой…
        И тут звук пропал. Еще миг он видел перепуганное личико девушки, а потом исчезло и изображение. Он лихорадочно потряс видеофон, хотя отлично знал, что прибор не при чем, потом, сообразив, нащупал в ухе шарик микрокоммуникатора — «ком» невозможно было заглушить никакими природными помехами, никакой земной техникой… Неужели у этих есть средство?.. Нет, «ком» работал, он услышал отчаянный голос Патрика, повторявший:
        — Натали! Натали, отзовись! Натали, Натали…
        Ответа не было, и, не теряя времени на вызовы, Дан кинулся бежать со всех ног.


        — Что будем делать, Маран?  — с трудом выговорил Патрик. Он был совершенно подавлен. Собственно, никому не до веселья… Нет, все-таки подавленность Патрика выделялась особо. Неужели? А почему нет? Дану и самому нравилась Натали, она была из тех милых женщин с легким характером и веселым нравом, в которых влюбляются достаточно часто и достаточно пылко, правда, как правило, ненадолго, но недолговечность чувства становится очевидна позднее, да и на силу его влияет мало. Просто времени прошло очень немного, каких-то две недели, по пути с Земли Патрик вроде особенно на Натали не реагировал, нагулялся, наверно, дома… ну и что, потерять голову можно с одного взгляда, и даже не первого, он и сам мог кое-что порассказать на этот счет, а только потеряв голову, человек такого склада, как Патрик, способен с мольбой смотреть на кого-то другого… А почему на Марана? А на кого, не на Дэвида же?
        Маран молчал, и Патрик тихо, почти неслышно спросил:
        — Как ты думаешь, она жива?
        — Жива,  — сумрачно, но твердо ответил тот.
        — А почему же она не отвечает на вызовы?!  — почти выкрикнул Патрик.  — Почему наши «комы» работают, а ее нет? Как это возможно?
        — Очень просто,  — вмешался Дан.  — Ей могли связать руки и заткнуть рот. Или ее просто стерегут, и она не осмеливается заговорить. Наконец есть вероятность, что они засекли «ком» — мы же не знаем, какая у них техника. Засекли и вытащили его.
        — В первом и втором случаях,  — подытожил Дэвид,  — она еще может отозваться. В третьем же…  — Он коротко вздохнул.  — Что ж, будем уповать на лучшее.
        — Уповать?!  — взорвался Патрик.  — Уповать! А молиться не начнем?! Действовать надо!
        — Как?  — спросил Дэвид.  — Предлагай.  — Патрик не ответил, и он сказал не очень решительно: — Я думаю, лучше подождать. Пусть они сами сделают первый шаг.
        Патрик повернулся к Марану, но тот по-прежнему молчал, тогда Патрик махнул рукой и, хлопнув дверью, ушел в спальню.
        Дан знал Марана лучше, потому спросил без лишних разглагольствований:
        — Сходишь туда?
        — В галерею? Зачем?
        — Ну… Мы могли чего-то не заметить.
        — Чего? Следов энного размера, ведущих прямо в логово похитителей?
        Маран пожал плечами, и Дан был вынужден молча согласиться с ним. Следов в галерее не было. Когда два часа назад он, задыхаясь от сумасшедшего бега, ввалился в длинное, в отличие от большинства других, лишенное изгибов и извилин здание, двери которого, как обычно, услужливо распахнулись перед ним, не дожидаясь прикосновения, в залах — и в первом, и во втором, и в третьем, где расположилась со своей техникой Натали, да и в последующих все было, как всегда. Светло, гулко и пусто. Только стоявшие вдоль стен полотна, извлеченные из запасника… если можно так именовать чердак, больше похожий на свалку… полотна и несколько мелких приборов, аккуратно разложенных на низеньком складном столике, напоминали, что тут велась какая-то работа. Дан обежал все залы, возвращаясь, столкнулся с запыхавшимися Дэвидом и Артуром, втроем они обшарили чердак и вновь обошли залы. Ничего. Да и что можно было найти? Пуговицу, потерянную кем-то из похитителей? Ну и что с ней прикажете делать, с этой пуговицей?
        Дойдя до логического конца в своих рассуждениях, Дан понял то, что Марану было, как видно, ясно с самого начала. Никакие следы, даже если б они и нашлись, ничего им не дали бы. Начинать надо было не оттуда. А откуда?
        — Ловко все-таки нас обвели вокруг пальца,  — заметил он со вздохом.  — Подловили, как маленьких, на этих треклятых корреспондентах. Подсунули басню, миф, а мы развесили уши…
        — Не обязательно,  — угрюмо возразил Артур.  — Может, они просто выследили… И корреспондентов тоже, потому те и не явились на встречу.
        Маран не отреагировал на это предположение, даже не посмотрел в сторону Артура.
        — Пойду подумаю,  — сказал он утомленно и встал.
        Не только Дан проводил его взглядом, оба — и Дэвид, и Артур, тоже смотрели ему вслед, и в их глазах сквозило нечто… Лишь серьезность минуты помешала Дану торжествующе ухмыльнуться.


        — Я полагаю, перемирие кончилось?  — осведомился Маран, наглухо застегивая куртку. На улице было довольно холодно, моросил дождь, дул сильный ветер. Не самая подходящая погода для прогулок.
        — Ты куда?  — поинтересовался Дэвид.
        — Да так, пройтись,  — неопределенно ответил Маран.
        — Не поздно?
        — Я ненадолго.
        — Я с тобой,  — торопливо сказал Дан.  — Только куртку возьму.
        Он догадался о мотивах, побуждавших Марана отправиться на эту полуночную прогулку, и боялся, что тот захочет уйти один. Но Маран возражать не стал, лишь бросил:
        — Жду в саду.
        Дан нагнал его уже на переходе газона в мостовую.
        Было холоднее, чем он ожидал, улицу продувало из конца в конец, и пронизывающий ветер напоминал тот, что выгнал их из Леора. Неужели готовится еще один ураган? Но ведь ни одного слова на интере не было произнесено, откуда палевианам могло стать известно об их намерениях, не раскодировали же они бакнианский? И потом, устраивать ураганы в населенном городе?
        Маран круто свернул вправо, пересек несколько газонов и еще раз свернул, выходя на глухую улочку, перпендикулярную морю. Он явно знал, куда идти, что весьма удивило Дана.
        Словно услышав незаданный вопрос, Маран сообщил:
        — По этой улице имеет обыкновение прогуливаться один из меченых.
        — Меченых?
        — Ну с полосой.
        — А! Откуда ты знаешь?
        — Выследил.
        — Как?
        — Зонды,  — односложно ответил Маран, и Дан смутился. Он никак не мог привыкнуть к естественности, с какой Маран пользовался земной техникой, ему-то, откровенно говоря, такая мысль даже не пришла в голову… Собственно, он и не думал над этим, сама идея общения с сумасшедшими казалась ему если не бредовой, так полубредовой. Он никак не мог поверить, что нормальных людей можно вот так просто взять и объявить душевнобольными… Ну пусть они не буйные, но что-то патологическое в них должно быть наверняка, взять хоть ту же Миут, ее ведь нельзя считать вполне нормальной, нельзя ведь?
        Между тем они прошли улочку до конца, никого не встретив. Показалось море. Черная поверхность, испещренная слабо различимыми издали белыми барашками, снизу была ровно подрезана краем набережной, а наверху незаметно переходила в беззвездное, сплошь затянутое тучами небо.
        В нескольких шагах от последнего, необитаемого, по всей видимости, дома улочки на самом краю набережной неподвижно стоял человек. Дан с удивлением увидел широкую светящуюся полосу, пересекавшую его тело на уровне бедер. Казавшаяся при дневном свете атласной кайма, которой была оторочена блуза палевианина, в темноте блестела, словно фольга. Сколько предосторожностей!
        Увлекая Дана за собой, Маран подошел прямо к предполагаемому безумцу и остановился в двух шагах. Дыхание ночного моря здесь было особенно ощутимо, пляж изрядно размыло, и от подкатывавших почти к самому парапету волн долетали мелкие брызги, слабо пахнувшие озоном.
        — Добрый вечер,  — голос Марана звучал тихо, чуть слышно, но палевианин повернул голову.
        — Со мной запрещено разговаривать,  — помедлив, смиренно ответил он.
        — Не нам,  — отозвался Маран.
        Палевианин кивнул.
        — Не вам. Но с вами запрещено разговаривать мне,  — мелькнувшие в его голосе нотки лукавства были неожиданны, но и приятны.
        — Только тебе?  — уточнил Маран.
        — Нам.
        Дан смотрел на незнакомца во все глаза, пытаясь разглядеть его лицо и жутко завидуя Марану с его ночным зрением… Неожиданно посветлело, ветер, натужившись, разорвал завесу туч, и в образовавшуюся прореху выглянула полная луна. Что такое? При лунном свете Дану удалось рассмотреть палевианина, может, не досконально, но он убедился, что у их собеседника, несомненно, смуглая кожа, темные волосы и глаза. Удивительно! Значит, раса палевиан неоднородна? Почему же тогда за несколько месяцев им впервые попался иной тип внешности? Да и то у… впрочем, его язык уже не повернулся назвать незнакомца сумасшедшим, слишком непохож он был на человека с расстроенным рассудком, вот и теперь он, заметив, видимо, недоумение Дана, точно определил его причину.
        — Таких, как я, очень мало. Мы потомки жителей островов. Сейчас острова необитаемы, а островной народ исчез. Вымер. Немногие уцелевшие растворились среди материковой расы. Но большинство вымерло.
        — Почему?  — спросил Дан.
        Палевианин как-то беспомощно развел руками.
        — Не знаю. Никто не знает. Сохранились только обрывки преданий. Острова долго не хотели покориться. Объединиться с остальным миром. Когда-то мир был разделен. На части, которые стремились стать целым. Те, кто знал Путь, добились соединения, и островной народ…
        — А те, кто знал Путь,  — прервал его Маран,  — кто они были?
        Палевианин снова развел руками.
        — Ну а Путь? Сам Путь? Что под этим подразумевалось?
        Растерянное лицо палевианина говорило само за себя. Маран вздохнул.
        — Не знаешь ли ты, что было до Эры Единства?
        — Знаю. Разобщенность.
        — А подробнее?
        И вновь палевианин развел руками.
        — Я никогда не встречал упоминаний о тех временах, хотя часто смотрю…  — он употребил длинное сложное слово, которое можно было перевести примерно как «говорящий и показывающий предмет»,  — более того, мне случалось даже пользоваться…  — он произнес незнакомое словосочетание, что-то вроде «всезнающих машин»…  — Я умею читать.
        Оттенок гордости, который прозвучал в этой фразе, поразил Дана.
        — Что же, у вас не все умеют читать?  — спросил он.
        — Нет, конечно. Правда, большинству разрешено этому учиться, но многие отказываются тратить время на обучение. А я отношусь к тем, кому это запрещено, и научился сам. Потому мне и нашили полосу.
        — Но…
        — Считается, что запреты Старших способны нарушать только больные.
        — Но почему запрет? За что?  — воскликнул Дан, живо представивший себе кошмар неграмотности.
        Палевианин смущенно улыбнулся.
        — Когда острова наконец стали на Путь, Старшие собрались, чтобы решить, как поступить с их жителями. Собрание Старших пришло к выводу, что у островитян ущербный ум, не позволявший им постигать истину. И навсегда запретило им обучаться чтению и пользованию всезнающими машинами.
        — Навсегда?  — переспросил Дан.
        — Навсегда.
        Дан молчал. Пять минут назад на языке у него вертелись сотни вопросов, которые надо было задать безотлагательно, и вдруг у него пропал всякий интерес к беседе. Исчезло и чувство, что перед ним человек в здравом уме, личность… Эти его примитивные выражения, скудный словарный запас… На уровне первобытных народов — не Земли, нет, и даже не Перицены… он вспомнил лахинов, потом Ат… нет, хуже…
        — Значит, нарушать запреты Старших способны только больные,  — задумчиво сказал Маран.  — А что ты сам думаешь по этому поводу? Разделяешь общее мнение?
        Его голос прозвучал неожиданно резко, палевианин вскинул на него глаза, помолчал, потом ответил совсем тихо:
        — Старшим лучше знать.
        — Старшим лучше знать,  — повторил Маран медленно.  — А кто такие Старшие? Откуда они взялись? Кто уполномочил их распоряжаться людскими судьбами и судьбами целых народов?
        — Старшие были всегда,  — возразил палевианин, на сей раз он говорил убежденно.  — С самого начала. Как же без Старших? Кто-то должен направлять… Поправлять…
        — Но Старшие ведь не бессмертны,  — сказал Маран вкрадчиво.  — Они умирают, их надо заменять. Кто же их выбирает или назначает? Откуда берутся новые Старшие?
        Палевианин задумался, видимо, этот вопрос никогда не приходил ему в голову.
        — Кто же лучше самих Старших может избрать себе преемников?  — спросил он неуверенно.  — Передать знания и опыт?
        Маран вздохнул.
        — Прощай, островитянин,  — сказал он, невесело улыбнувшись.  — Или, вернее, до свидания. Может, мы еще встретимся.
        — Прощайте.  — Палевианин ответил несмелой улыбкой и, опустив голову, пошел прочь. Дан посмотрел ему вслед и, как это часто случалось в последнее время, при виде ссутулившейся спины и безвольно опущенных рук, на него нахлынуло острое чувство жалости. Он обернулся к Марану, собираясь поделиться с ним этим ощущением, но сразу понял, что мысли того бесконечно далеки отсюда.
        Он молча ждал. Наконец Маран очнулся и сказал:
        — Эта планета напоминает мне бабушку Дора. Тебе с ней встречаться не довелось, она умерла за пару лет до вашего появления на Торене. Ей стукнуло восемьдесят, но еще задолго до того она полностью утратила рассудок, впала в детство или, скорее, в младенчество. Всякий раз, как я ее видел, я думал: лучше умереть завтра же, чем дожить до такого…
        — Ну уж завтра!
        — Да, Дан. Любая смерть благо по сравнению с подобным разложением.
        — Но смерть — процесс необратимый.
        — А это,  — Маран обвел рукой вокруг,  — ты считаешь обратимым?
        — Не знаю. Но смерть все равно более непоправима.
        — Смерть, Дан, это отнюдь не самое страшное. Есть вещи похуже.
        — Похуже?
        — Да. Например, остаться в живых и видеть дело рук своих.
        Дан не нашелся, что ответить. Маран вдруг обнял его за плечи, как будто хотел что-то добавить, но сказал только:
        — Пойдем, Дан,  — убрал руку и пошел вперед.
        Он шел стремительно, Дан еле поспевал за ним. Когда, слегка запыхавшись, они добрались до коттеджа, Маран остановился.
        — Иди спать, Дан,  — сказал он небрежно.  — Я еще пройдусь немного.
        — Я с тобой.
        — Иди домой.
        Маран чуть подтолкнул его к двери и пошел прочь быстрым, совсем не прогулочным шагом. Уже отойдя метров на десять, он вдруг снова остановился и обернулся.
        — Дан!.. Ты, Дан, мне как брат…
        Ничего больше не добавив, он зашагал дальше.
        Дан растерянно проводил его взглядом и пошел спать.


        Дан заворочался, просыпаясь. Прежде, чем он открыл глаза, в памяти всплыла фраза, которую он безуспешно пытался припомнить перед сном. Такое с ним случалось часто, видимо, в пограничном состоянии между сном и бодрствованием растормаживалось подсознание и выдавало свои тайны. «Возвращается ветер на круги своя…» Нет, не это, была еще одна. «Возвращается ветер»… фу черт, эта заслоняет ту… Сделав небольшое усилие, он отодвинул в сторону мешавшее ему предложение. Вот она! «Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после»… Точно! И именно о тех, кто утратил память о прошлом, не останется памяти в будущем…
        — Дан, хватит дрыхнуть!
        Голос Патрика звучал зло, и Дан наконец понял, что проснулся не сам, его растолкали. Открыв глаза, он увидел нависшего над его неуютным ложем Патрика. Чуть поотдаль стояли Артур и Дэвид.
        — Где Маран?
        — Как?
        — Где Маран?!  — заорал потерявший самообладание Патрик, и Дан сел.
        — Он не приходил?  — спросил он со слабой надеждой, но тут его взгляд упал на несмятую постель.  — А кто дежурил?  — он не узнал собственного голоса.
        — Виновных ищешь?  — недобро усмехнулся Артур.  — Я дежурил. Шел дождь, и я сидел в комнате, наружу не высовывался. Я видел на мониторе, как вы подошли к дому, ну и…
        Дан не слушал его. Он наконец понял, что натворил: оставил Марана одного, среди ночи, в доказавшем свою небезопасность городе… Всему виной его непоколебимая уверенность, что никто не может схватить Марана, если тот сам этого не захочет… Если тот сам не захочет? «Ты мне как брат», вспомнил он, но не стал высказывать вслух промелькнувшую мысль…
        — А связь?  — спросил он запоздало и тут же понял, что вопрос нелеп. А если Маран решил самостоятельно что-то разведать? Нет, связь могла нарушиться только в одном случае… Об этом и думать не хотелось! Дан замотал головой.
        Завтрак прошел в угрюмом молчании, Дану кусок в горло не шел, он даже кофе пить не мог, Патрик был примерно в том же состоянии, остальные двое вяло и бесконечно долго жевали бутерброды. После завтрака разгорелся спор… нет, не разгорелся, это слово неподходящее, тлел… Искать или не искать? Никто не отстаивал определенную точку зрения, все переходили с одной позиции на другую, прямо противоположную, собственно, Дана это не удивляло, он и сам колебался, как маятник. С одной стороны, бездействовать было невыносимо, хотелось куда-то бежать, что-то предпринимать, с другой… Логика подсказывала, что на такой шаг, как захват заложников… Формулировка, конечно, весьма резкая… А как это еще назвать?.. На захват заложников не идут, не преследуя какие-то цели. Следовало ждать ультиматума. Да, но сидеть и ждать, сложа руки? На этом круг замыкался, и решения все не находилось.
        Вдруг Патрик вскочил и кинулся к двери. В окно были видны только газон и безлюдная, как всегда, улица, и, перегнувшись вправо, Дан заглянул в экран, у которого только что сидел Патрик. Заглянул и не поверил своим глазам. Еще невидимая за деревьями, но уже почти рядом, к дому медленно шла Натали. Отпустили?! Вылетев вслед за Патриком наружу, Дан успел увидеть, как тот подбегает к Натали с распростертыми объятьями — но странно, добежав, Патрик вдруг остановился и опустил руки. Приблизившись, Дан понял причину замешательства: по лицу Натали текли обильные слезы. Она не всхлипывала, не тряслась от рыданий, не размазывала слезы по лицу, как это порой делают женщины, просто плакала, беззвучно и безутешно.
        — Что с Мараном?  — голос Дана дрогнул.  — Ты его видела?
        — Маран остался у них,  — ответила она тихо, почти неслышно.  — Вместо меня.
        Она только разомкнула губы, а Дан уже знал, что услышит. Это было как пощечина. Лицо у него горело, и, видя перед собой залившегося густой краской Патрика, он хорошо представлял, как выглядит сам. Четверо земных мужчин, представители сильной половины человеческого рода, безмерно гордившейся собственным рыцарством, и ни одному не пришла в голову столь простая мысль — спасти соплеменницу, пожертвовав собой. Эта мысль пришла в голову человеку с другой планеты, из той самой Бакнии, где женщины делили с мужчинами и опасности, и тяжелый — не в пример земному, ежедневный труд. Но почему, почему? Кто знает, может, Маран пытался искупить вину, воображаемую или реальную, трудно забыть, что когда-то, пусть и давным-давно, тебя заслонила от пуль женщина… Впрочем, в глубине души Дан понимал, что просто ищет себе оправдания. Неважно, что было и чего не было. Маран все равно сделал бы то, что сделал…
        Вернувшись в дом, Дан имел удовольствие видеть, как краснеют, слушая Натали, Дэвид и Артур. Досказав и вытерев глаза, она достала из-под куртки бластер и положила его на стол.
        — Что это?  — широко открыл глаза Дэвид.  — Откуда бластер?
        — Это Марана.
        — И они тебе отдали?
        — Он специально оговорил.
        Теперь уже Дан представил себе случившееся во всех деталях. Оружие нужно было Марану для страховки, чтобы не оказаться просто еще одним пленником. Он рискнул и выиграл… Более чем рискнул, ведь оружие могло попасть к палевианам, и те… Нет, Маран не позволил бы себе такого… Уже догадавшись, Дан взял бластер и проверил заряд. Конечно! В окошечке индикатора мигал мертвенно-голубой нуль. Все предусмотрел. Но получается… Ну да! Он взял с собой бластер перед выходом из дому, значит, принял решение еще до прогулки к морю. Принял решение и промолчал. Не проговорился ни словом, ни намеком…
        Дан пропустил момент, когда вслед за бластером Натали положила на стол крохотный черный предмет, все по очереди повертели его в руках, и только Патрик заметил тонкую ниточку, свешивавшуюся с краешка непонятной вещицы. Он потянул за нитку, и черная обертка распалась на два куска. Проглянул голубоватый полупрозрачный кристалл. Видимо, там было нечто вроде фотореле — оказавшись на свету, кристалл заговорил. Дан почти ничего не понял, остальные знали палевианский еще хуже, пришлось прибегнуть к помощи компьютера. Когда на экране появился перевод, Дан застонал и зажмурился, а Патрик подобрал с пола первый попавшийся под руку предмет и изо всех сил запустил им в стекло ближайшего окна.
        — Ненавижу этот город,  — сказал он раздельно.  — Ненавижу этот мир. Ненавижу эту расу.


        — У нас нет другого выхода.
        — Нет,  — сказал Дан.  — Нет. Нет! Не-ет!
        — Что же делать?  — устало спросил Дэвид.
        Дан не ответил, он ненавидяще глядел на дисплей. Никто не отдал команды, и на экране по-прежнему, как некое «Mane, thekel, fares», горел перевод ультиматума.
        «Рекомендуем немедленно покинуть планету. Это необходимое условие сохранения жизни вашему человеку. Сам он останется здесь, как гарантия от дальнейших вмешательств. При первой попытке новой высадки он будет лишен жизни. То же, если вы не удалитесь с планеты до заката».
        Дан скрипнул зубами.
        — Надо идти в Большой Дом. Пусть они выпустят Марана, мы поклянемся, что ноги нашей отныне не будет на их подлой планетке.
        Натали печально покачала головой.
        — Они не поверят. Они не верят ничему. Это другие люди, понимаете? Другое мышление. Все бессмысленно.
        — Все равно я пойду,  — упрямо сказал Дан.  — А ты, Патрик?
        Патрик поднялся и стал натягивать куртку.
        — Подумайте, как следует,  — предостерег их Дэвид.  — Я не запрещаю вам идти, но как бы вы не нарвались на очередную засаду.
        — Не нарвемся,  — угрюмо пообещал Патрик, а Дан, нахмурившись, взял со стола забытый всеми бластер. Холодная рукоятка, удобно ложившаяся в ладонь, придавала уверенности и… И что? Внезапно он отчетливо вспомнил нахлынувшее однажды чувство… Там, на Торене, на ступенях дворца Расти. Жажда убийства? Не только, еще и глубокий стыд, и страх перед неведомыми глубинами в себе… Он положил бластер и нервно отдернул руку, словно боясь, что передумает.


        Город будто вымер. Точно как в первые дни. Ни по дороге, ни перед Большим Домом они не встретили ни одного человека, площадь была пуста, а главная дверь Дома открыта настежь. Приглашение или ловушка? Патрик вынул из кармана станнер и сказал:
        — Все, хватит! Если увижу хоть одно подозрительное движение…
        — А как же контакт?  — спросил Дан горько.
        — Какой контакт?! Пошли они со своим контактом…  — и Патрик грубо выругался.  — Хватит, мое терпение лопнуло! Я тебе говорю, одно движение и…
        — Не торопись,  — вздохнул Дан.  — Тут никого нет.
        В зале на первом этаже Дома свет был потушен, только «вечный огонь» извивался в темноте, как семейство мерзких кобр, потревоженных в своем гнезде. Ни одной живой души. И… ни одной лестницы. Лестничная клетка исчезла, зал окружала гладкая стена, и невозможно было даже угадать, в каких именно местах прятались проемы. Прощупать «ключом» весь периметр? Но время, время…
        — Попробуем пройти через лабиринт,  — предложил Патрик, и они вышли, пересекли площадь, посмотрели на часы и ускорили шаг, а потом побежали.
        В подземелье было так же пусто, как наверху, а винтовые лестницы, связывавшие нижний зал с Большим Домом, исчезли, как и верхние, видимо, они убирались то ли в пол, то ли в потолок, но куда именно, понять не удалось, и совершенно обескураженные разведчики снова выбрались наружу.
        — Вернемся в Большой дом, попробуем «ключ»?  — предложил Патрик без всякой надежды.
        — Попробуем,  — сказал Дан упрямо.
        Но когда они вышли на площадь, над ними низко пролетел флайер и сел прямо на газон.
        — Садитесь,  — крикнул Дэвид, высовываясь в люк.  — Быстро!  — И когда Дан, замотав головой, попятился, добавил со злостью в голосе: — Да посмотрите вы, где солнце! Чего вы добиваетесь? Хотите, чтобы они его убили?


        Дан лежал на диване в своей каюте лицом вниз, неудобно уткнувшись головой в подлокотник и совершенно не чувствуя этого.
        — Послушай, Дан…
        Он не пошевелился.
        — Дан!
        — Между прочим, у меня на двери горит красный свет,  — зло процедил он сквозь зубы, не поворачивая головы.
        — Перестань корчить из себя истеричку,  — разъярился Патрик.  — У меня к тебе серьезное дело.
        — Ну?
        — Ты знаешь, что Маран, уходя, оставил дома всю свою технику?
        — Ну?
        — О господи! Здесь есть кое-что для тебя, это ты знаешь?
        — Что?
        Дан сел.
        — Мы не стали прослушивать, поскольку тут обращение к тебе. Может, что-то личное? На!
        На диван рядом с Даном упал металлический браслет, и дверь с громким чмоканием стала на место.
        «Дан! Прости, что не поделился с тобой. С вами. Не хотелось вовлекать тебя и других в эту историю. Не сомневаюсь, что любой из вас пошел бы туда вместо меня, но идти именно мне, потому что я единственный, кто может уйти безболезненно. Каждого из вас ждут друзья, возлюбленная, мать, родина, дом, вы нужны. Я — нет. Для Бакнии такой, какая она есть, я сделал все, что мог, вплоть до того, чтобы принять на себя клеймо предателя. Бакнии такой, какой она, возможно, станет, я не нужен. Я из тех, кто остается на берегу, от которого надо оттолкнуть лодку, и кто, оттолкнув ее, падает в воду, ибо в лодке будущего нет места тем, кто олицетворяет собой прошлое. Родных у меня нет, друзья меня забыли, словом, не беспокойтесь обо мне. Прощай.»
        Маран говорил торопливо и чуть глуховато. Боялся, что услышат и помешают? Дан прослушал запись дважды, подобрал браслет и пошел в рубку. На полпути его остановили голоса за неплотно прикрытой дверью. Конечно, подслушивать некрасиво, но…
        Голос Артура:
        — Я слышал, что он остался на Торене с Мараном, когда тому… да и ему самому, наверно?.. угрожала смертельная опасность. Это правда?
        — Правда,  — ответил Патрик.
        Пауза.
        — Если б не та идиотская ссора, я бы остался на Палевой,  — в голосе Артура не было рисовки, одно лишь сожаление.
        Еще одна пауза.
        — Иногда идти на смерть проще, чем… Чем на жизнь,  — задумчиво отозвался Патрик.
        Дан не стал слушать дальше. Пройдя по коридору до конца, он открыл дверь в рубку и вошел.
        — Я хочу вернуться обратно…  — штурман и один из пилотов, несшие вахту, удивленно подняли головы от пульта.  — Я хочу вернуться на Палевую,  — повторил он с отчаянием, понимая, что смешон. Что говорит нелепости. Что поезд ушел. Что…
        — Поздно уже на Палевую,  — сказал штурман с легкой иронией.  — Ты что, не слышал предупреждения? Полчаса назад мы вошли в гиперпространство. Теперь уже до Солнечной не развернешься. Отсюда до Земли ближе, чем до Палевой.
        — Я не могу на Землю,  — голос Дана звучал отстраненно. Он представил себе глаза Ники… Глаза Поэта… Поэт далеко, а зеркало? Он прикрыл лицо руками, содрогнувшись от мысли, что придется смотреть в глаза самому себе…  — Мне нельзя на Землю. Я предатель. Трус и предатель.
        Штурман вздохнул и отвернулся к пульту.



        Часть вторая
        ЗАБУДЬ О ПРОШЛОМ

        — Дан, неужели это правда?
        Ветер трепал волосы Ники, перебрасываясь тяжелыми черными прядями вокруг ее неподвижного лица. Лицо выглядело усталым, под глазами мешки, кожа в мертвенном искусственном свете казалась белой до голубизны. Наверно, не спала ночь, может, и не одну… Дан невольно вспомнил Марана, стоявшего ночи напролет у открытого окна, и вздрогнул. Он не ответил на вопрос Ники, но она, видимо, и не ждала ответа. Зябко поведя плечами, она взяла его под руку и повлекла по бетону посадочного поля, подковой опоясывавшего большую часть овального здания космопорта. Они молча обогнули его слева и вышли на многоуровневую флайерную стоянку. Светящиеся стрелки вывели их к круглой колонне лифта, обвитой металлической винтовой лестницей с решетчатыми ступеньками. Ника не стала входить в лифт, а полезла вверх по лестнице, и Дан последовал за ней без единого слова. Серебристо-серый с красными разводами флайер стоял на площадке третьего уровня, Ника машинально сунула в прорезь дверцы жетон прокатной фирмы и уселась на место пилота. Когда Дан, стараясь, как всегда, не смотреть с десятиметровой высоты вниз, перешагнул с лестницы на
тонкую площадку и влез в машину, она включила автопилот, повернулась к Дану и вздохнула.
        — Рассказывай.
        — Может, лучше дома?  — спросил Дан.
        — Домой мы еще не скоро попадем,  — возразила она.
        — Ну в гостинице. Ты где остановилась, в «Континентале»?
        Ника рассеянно кивнула, погладила медальон видеофона на шее и сказала:
        — Вряд ли нам дадут спокойно поговорить где-либо, кроме флайера с выключенной связью.
        — Почему же…  — начал Дан, и тут ожил «ком» в его ухе.
        — Дан! Куда ты подевался?  — в голосе Патрика, как всегда, звучало нетерпение.
        — Никуда,  — ответил Дан лаконично.
        — Да? Интересно! Может, ты превратился в невидимку, стоишь тут, в двух шагах, а я не вижу?
        — Я лечу на флайере с Никой в гостиницу «Континенталь», где Ника сняла для нас номер. Если я нужен, могу вернуться.
        — Конечно, нужен, черт возьми! Но возвращаться не надо. «Континенталь» это хорошо. Слушай. В девять сюда должен был прибыть шеф. Пять минут назад то есть. Ему заказан номер как раз в «Континентале». Выясни, куда его поселили, и иди прямо туда. Я тоже скоро буду.
        — Шеф?  — спросил Дан настороженно.  — Какой шеф?
        Патрик хохотнул.
        — Черт возьми, Дан, ты мог бы уже заметить, что шефом я называю только одного человека.
        — Заметил,  — буркнул Дан, потом осознал услышанное и воскликнул: — Значит, он здоров и на посту?
        Это «на посту» прозвучал героико-напыщенно, и он смутился.
        — На посту, на посту,  — сказал Патрик насмешливо и отключился.


        Ника заставила-таки его рассказать, не все, конечно, на это понадобилось бы несколько дней, но самое главное, необходимое для коротенького разговора время она выиграла, послав флайер в отель по длинной, туристской, дуге, потому они прилетели в «Континенталь» после Патрика, и когда, поднявшись на семнадцатый этаж, отыскали апартаменты шефа, Патрик уже сидел в гостиной, в глубоком кожаном кресле у журнального столика из натурального дерева — «Континенталь» был гостиницей с традициями, с обстановкой не самой модной, но добротной, за что Ника и предпочитала его всем прочим. Собственно, отель нравился и Дану, но не в данный момент, в данный момент он предпочел бы очутиться на краю света, в пустыне, на айсберге, где угодно, лишь бы не видеть никого и ничего.
        Железный Тигран протянул руку Нике, потом Дану.
        — Садись,  — сказал он Дану и кивнул на кресло.  — А ты, Вероника, можешь устроиться там, в уголке. Если хочешь присутствовать.
        Дан сел у журнального столика напротив Патрика и молча положил на стол браслет с записью.
        Тигран взял его, повертел в руках и спросил:
        — Ты не знаешь, он знаком с нашей историей двадцатого века? Равновесие страха и тому подобное.
        — Не знаю,  — сказал Дан.  — Мы не обсуждали… Я старался не напоминать, чтобы… Ему и так было несладко… Наверно, знаком, он ведь все время читает… читал…  — Комок в горле не давал говорить, и он безнадежно махнул рукой.
        Тигран сжал браслет в пальцах.
        — Так или иначе он добился своего. Месяц назад Лайва заключил пакт о неприменении глубинного оружия с Дернией, Латанией и Киной, тремя странами, которые сумели использовать инструкции Марана.
        У Дана помутилось в глазах. «Есть вещи похуже, чем смерть», вспомнил он, «остаться в живых и видеть дело рук своих». Закружилась голова, и он вцепился в край стола. Его охватило бешеное желание что-нибудь разбить, сломать, дать выход разрывавшей его изнутри буре, но он взял себя в руки и промолчал.
        — А Маран ничего не знает, продолжает там зря себе душу мотать,  — сказал Патрик чужим голосом.
        Тигран поискал на браслете заклепку-выключатель, потом спросил:
        — Надеюсь, это не личное письмо?
        Дан помотал головой. Это что-то вроде завещания, хотел сказать он, но удержался.
        Тогда шеф передвинул заклепку и положил браслет на стол. Он прослушал запись, не шелохнувшись, Патрик, которому только теперь довелось с нею ознакомиться, вскочил с места, потом снова тяжело сел, и в наступившей тишине Дан услышал рыдания. Он ошеломленно оглянулся — Ника громко плакала, не вытирая слез, которые текли по ее лицу и капали на платье.
        — Да что это с вами?!  — сказал Железный Тигран сердито.  — Разве вы на похоронах? Или полностью утратили ум и волю? Неужели неудача на Палевой помутила вам рассудок? Патрик, я не ожидал от тебя подобной размагниченности. Что с тобой случилось? Ты не только не видишь выхода, но даже не пытаешься его искать.
        — Ультиматум,  — пробормотал Патрик.  — Они обещали убить Марана, если мы приблизимся к Палевой. Только приблизимся.
        — Обещать убить и убить — не одно и то же,  — возразил Тигран.  — Ну же, Патрик, встряхнись! Вспомни: они не убивают. Они не убивали еще несколько сот лет назад, когда посетили Торену. Вспомни приговор, который они вынесли вашей пленнице.
        — Это разные вещи,  — не сдался Патрик.
        — Ладно, допустим. Но вот мы подлетаем к Палевой, намереваемся высадиться. И они убивают заложника, свой единственный козырь? Разве в этом есть малейшая логика?
        — А если в их действиях вообще нет логики?  — вмешался Дан.  — Не забывайте, нам придется рисковать не своей жизнью, а жизнью Марана.
        — До сих пор они вели себя вполне логично,  — заметил Тигран.  — И… Я не ожидал от тебя, Даниель, что ты станешь недооценивать Марана. Ладно, Патрик, он знает Марана только по Перицене и Палевой. Хотя и этого достаточно, да и, откровенно говоря, на то, чтобы оценить Марана, много времени не надо… Ну бог с ним. Но ты, который видел его в стольких критических ситуациях, как ты можешь его так недооценивать?
        — Я недооцениваю Марана?  — пробормотал удивленный Дан.
        — Конечно. Уж не думаешь ли ты, что он будет вести себя, как попавшая в руки злых чародеев красавица, которая сидит у окна, сложив белые руки, и ждет, пока ее освободит странствующий рыцарь. Он будет бороться за свои жизнь и свободу.
        — Видите ли,  — сказал Дан медленно,  — может, вы и правы. Но слишком часто в последнее время у меня возникало ощущение, что Марану расхотелось жить. Он ведь не знает про этот пакт…
        — Даже если ему и расхотелось жить,  — возразил Тигран,  — он слишком сильная личность, чтобы просто лечь и умереть. Такие, как Маран, ищут смерти в бою.
        — Вот этого я и боюсь,  — сказал Дан шепотом.  — Как бы не создать ему подходящую ситуацию… Еще одну.
        — Я не Дэвид Крайтон,  — сказал Железный Тигран жестко.
        — Шеф?! Вы хотите лично?..
        — А что мне остается делать? Если мои лучшие люди деморализованы настолько, что неспособны здраво мыслить и действовать… Ну же! Вы придете в себя или нет?!
        Впервые со дня отлета с Палевой Дану чуть полегчало. Если шеф самолично собирается заняться спасением Марана, тогда…
        — Даю вам три дня отпуска,  — заговорил тем временем тот снова.  — Больше не дам.
        — Мне не нужен отпуск,  — обиделся Дан.  — За кого вы меня принимаете?
        — Если он не нужен тебе, то он нужен мне. Я должен разобраться с материалами вашей экспедиции.  — Он накрыл ладонью прозрачную коробку с кристаллами.  — Я еще не готов говорить с вами о деталях. Так, Патрик, ты, наверно, хочешь слетать домой. На случай чего искать тебя там?
        — Да. Повидаюсь со своими.  — Патрик повернулся к Дану.  — Не смотри на меня так сурово, Дан. Голову я захвачу с собой, и если в нее вдруг придет какая-нибудь идея, сообщу. Рекомендую и тебе поступить аналогичным образом. А где искать тебя, шеф?  — спросил он.  — В штаб-квартире?
        — Здесь. В штаб-квартире невозможно сосредоточиться, сам знаешь. Я останусь здесь. А ты, Даниель?
        — Я тоже останусь здесь,  — сказал Дан упрямо и покосился на Нику. Та не возразила.  — Можно взять браслет?
        — Возьми. Значит, через три дня. Восемнадцатого в девять ноль-ноль жду вас обоих в этом самом номере.


        Но до восемнадцатого дело не дошло, накануне вечером Дан, уныло валявшийся на кровати… Ника не могла вытащить его из отеля, как ни старалась, и в конце концов махнула на него рукой… услышал звонок видеофона, не личного, поскольку личный он, выключив, закинул в ящик стола, а гостиничного. Не вставая с постели, он нехотя потянулся к пульту, который Ника, уходя, положила рядом с ним. (Пойду выпью тут, на этаже, чашку кофе,  — сказала она.  — Смотреть на тебя такого сил моих больше нет.) Из соседней комнаты, где стоял аппарат, послышался голос Железного Тиграна.
        — Дан! Ника! Есть там кто-нибудь или нет?
        Дан сразу вскочил и пошел в гостиную. Шеф взглянул на него сурово. Дан поспешно пригладил рукой всклокоченные волосы и стянул на груди банный халат.
        — Хорош,  — сказал Тигран неодобрительно.  — Давай, быстренько одевайся и спускайся ко мне. Тебя ждет приятная встреча.  — Перед словом «приятная» он чуть запнулся, и Дан насторожился.  — Да! Ника в номере? Возьми ее с собой.
        Сердце Дана екнуло.
        — А что такое?..  — начал он, но экран погас. Дан сбросил халат на кресло и стал одеваться.


        — В чем все-таки может быть дело?  — спросила Ника, когда они подходили к апартаментам Тиграна.  — Не догадываешься?
        Дан догадывался, но высказывать свою догадку не хотел, потому только помотал головой. Он машинально поискал глазами зеленый огонек, потом вспомнил, что в гордившемся своей консервативностью «Континентале» световой индикации нет, и постучал в дверь, но не сразу, а минуту стоял, собираясь с силами под удивленным взглядом Ники.
        — Входите, входите!
        Дверь была незаперта, Дан толкнул ее, отворил и пропустил вперед Нику, радуясь, что правила хорошего тона дают ему возможность выиграть время… Словно лишняя минута могла спасти его!
        — Поэт!  — крикнула Ника радостно.  — Поэт!
        Она промчалась через прихожую, влетела в комнату и кинулась Поэту на шею. Пока они обнимались и обменивались поцелуями, Дан осторожно вошел и посмотрел на шефа, тот сидел в кресле неподвижно, лицо его было сумрачным. Принял первый удар на себя, подумал Дан с благодарностью, но тут Поэт выпустил Нику из объятий и повернулся к нему.
        — Здравствуй, Дан,  — сказал он не очень приветливо и не двигаясь с места.
        Дан судорожно сглотнул. Ника и Тигран смотрели на него, и он решился.
        — Здравствуй,  — сказал он и сделал шаг к Поэту.
        Он был готов ко всему, и если б Поэт не подал ему руки, он принял бы это, как должное. Но Поэт, чуть помедлив, все-таки пожал его протянутую руку, правда, сразу отвел свою и не стал делать никаких попыток обняться, но Дан и этому был рад.
        — Запись при тебе?  — спросил Тигран.
        — Запись?
        — О боже! Письмо Марана!
        — Да, конечно.  — Дан вынул из нагрудного кармана браслет и протянул Поэту. Тот схватил его и сразу же вернул.
        — Я не знаю, как это включается. На Перицене были другие.
        Дан передвинул заклепку и, как в предыдущий раз, положил браслет на журнальный столик. И, как в предыдущий раз и в тот, самый первый, когда раздался тихий торопливый голос Марана, у него мучительно сжалось сердце. Он слушал, вцепившись пальцами в сидение стула и прикрыв глаза. Слушал, хотя знал весь этот короткий монолог наизусть.
        «Дан! Прости, что не поделился с тобой. С вами. Не хотелось вовлекать тебя и других в эту историю. Не сомневаюсь, что любой из вас пошел бы туда вместо меня, но идти именно мне, потому что я единственный, кто может уйти безболезненно. Каждого из вас ждут друзья, возлюбленная, мать, родина, дом, вы нужны. Я — нет. Для Бакнии такой, какая она есть, я сделал все, что мог, вплоть до того, чтобы принять на себя клеймо предателя. Бакнии такой, какой она, возможно, станет, я не нужен. Я из тех, кто остается на берегу, от которого надо оттолкнуть лодку, и кто, оттолкнув ее, падает в воду, ибо в лодке будущего нет места тем, кто олицетворяет собой прошлое. Родных у меня нет, друзья меня забыли, словом, не беспокойтесь обо мне. Прощай.»
        Поэт прослушал запись, не шелохнувшись, он только бледнел, но, когда в воздухе словно повисла фраза «друзья меня забыли», его лицо буквально посерело.
        — Извини, Дан,  — сказал он, с трудом выговаривая слова.  — Я собирался упрекать тебя… Но это… Это такая пощечина мне… Я ведь даже не простился с ним перед отлетом…  — Его голос дрогнул, он умолк, помолчал, потом повернулся к Тиграну.  — Когда мы летим?
        — Мы?  — поднял брови тот.
        — Вы не можете мне отказать,  — заговорил Поэт, заметно волнуясь.  — Я должен, я…
        — Это работа для профессионалов. Нужны опыт и сверхосторожность. Не забудь, речь идет не только о свободе, но и самой жизни Марана.
        — Я не помешаю,  — сказал Поэт настойчиво.  — И потом… Что если у вас не получится? Если они его не отдадут?
        — Получится,  — сказал Тигран.
        — Ну а если? Есть ведь вероятность?
        — Вероятность есть всегда,  — согласился Тигран.  — Но что с этим можешь поделать ты?
        — Я? Я останусь с ним там,  — сказал Поэт просто.
        Дану показалось, что его обокрали. К тому же он перехватил взгляд Ники, устремленный на Поэта.
        — Нет,  — воскликнул он, задыхаясь,  — нет! Не ты! Это я во всем виноват и…
        — Перестань!  — остановил его Тигран.  — Оставьте, пожалуйста, оба свои древнеримские жесты. Мы вытащим его оттуда, это говорю вам я. Поэт, я возьму тебя в экспедицию, но только при условии соблюдения строжайшей дисциплины.
        — Я готов на все,  — ответил тот решительно.  — Даже маршировать по плацу с ружьем.
        — Этого не понадобится,  — усмехнулся Тигран.  — Но я потребую большего.
        — Например?
        — Например, Маран будет в десяти шагах от тебя, но если я скажу «нет», ты не сделаешь к нему ни шага. Ты способен на это?
        — Способен. Когда?
        — Не торопись. Это должна быть хорошо подготовленная и продуманная экспедиция. Маран подождет. Он достаточно сильная натура, чтобы не впасть в отчаяние от нетерпения.
        — Достаточно,  — согласился Поэт.
        — Ладно, договорились. Дан, Ника, забирайте своего друга. Номер ему заказан рядом с вашим, так что займитесь.


        — Начну с самого главного,  — сказал Железный Тигран. Выражение его лица было чуть ли не торжественным. Словно Председатель Ассамблеи, который собирается раздавать ежегодные медали, подумал Дан иронически. Сам он для подобной приподнятости причин не видел, но, заметив жадное любопытство на лице Патрика, понял, что речь пойдет не об экспедиции, а о чем-то ином.
        — Скажи-ка, Дан, тебя никогда не удивляло сходство торенцев с землянами?
        Дан отметил про себя, что шеф не сказал «с людьми».
        — Конечно, удивляло,  — ответил он.  — И даже более того. Я всегда поражался тому, как это вообще возможно.
        — Вот именно. Как это вообще возможно,  — повторил Тигран раздельно, словно подчеркивая слова.  — Та же самая мысль возникла у меня еще тогда, когда я бросил первый взгляд на Поэта. Не на самого Поэта, который в тот момент спал в своей каюте, а на фильм в медицинском отсеке. Вы, наверно, понимаете, что, ступив на базу, я первым делом хотел увидеть представителя новооткрытой цивилизации. Ночью, перед тем, как поговорить с тобой, Дан, я просмотрел все, что собрал Эд, и обсудил с ним проблему. Эд был потрясен этим поистине невероятным анатомическим и физиологическим сходством.
        — Психологическим тоже,  — добавил Дан.
        — Верю. В этом вопросе ты у нас эксперт. Но, поскольку тогда у нас не было возможностей для более глубоких и развернутых исследований, я оставил свои догадки и подозрения или, если угодно, прозрения, при себе. Однако во время катастрофы в Вагре и после нее мы неожиданно получили огромный медико-биологический материал. Мы представили его для анализа биологам, антропологам, генетикам и так далее, и вчера вечером я получил предварительное заключение… Вы понимаете, что в таких делах все проверяется и перепроверяется сотни раз, потому это длилось так долго…
        — Ну и?  — спросил Дан, напрягаясь. Собственно, он уже понял, но хотел услышать. И еще хотел, чтобы услышал Поэт.
        — Так я и думал,  — сказал Патрик.  — Мы и они… И не только… Нет, не только. Я думаю, что и Перицена…
        — Погоди,  — остановил его Тигран.  — Экий ты скорый.
        — Может, вы прочтете заключение?  — предложил Дан, взглянув на Патрика укоризненно.
        — Слишком длинно. Я просто сообщу вам вывод. Кроме отличия в системе крови, последствия чего вы все трое видели собственными глазами, и ночного зрения, обнаружилось еще несколько подобных незначительных вариаций. Но в целом тождественность настолько полная, что позволяет заключить: торенцы и земляне — две ветви одного биологического вида.
        Дан посмотрел на Поэта. Тот удивленно покачал головой.
        — Что же это получается? Что мы не только братья по разуму, но и братья по крови?
        — Замечательный заголовок для завтрашних газет,  — сказал Патрик.
        — Завтрашних? Упаси боже!  — проворчал Тигран.  — Лучше б они подождали нашего отлета.
        — А что такое?  — спросил Дан.
        — Он еще спрашивает! Ты только вообрази себе, какой шум поднимется вокруг всего, связанного с Тореной! И что будет с престижем Разведки, когда журналисты вытащат на свет божий… Ты хоть понимаешь, кто такой Маран, а?
        — Как?
        — О боже! Не для тебя. Друг, два пуда соли, это все ясно. Ты представляешь, насколько он заметная фигура на Торене? После подписания пакта, да просто после этого пресловутого письма! И мы бросили его на какой-то подозрительной планетке…
        — При чем тут вы? Это мы бросили,  — сказал Дан.
        — А ты полагаешь, Даниель, что ответ за моих людей должен держать кто-то другой?
        Дан промолчал.
        — Через пару дней после того, как пишущая братия основательно порастрясет историю с пактом, половина населения Земли будет знать Марана в лицо,  — заметил Патрик.
        В дверь робко постучали.
        — Это, наверно, ваша Натали,  — сказал Тигран.  — Патрик, будь добр, впусти ее.
        Это была действительно Натали, но необычно серьезная, даже печальная.
        — Присаживайся,  — сказал шеф.  — Ну как, вспомнила какие-нибудь подробности?
        — Не знаю.  — Натали смущенно покачала головой.  — Все стараюсь, стараюсь, но приходят только мои собственные переживания. Наверно, я жуткая эгоистка, да? Конечно, иначе я не согласилась бы на этот обмен. Хотя я не сразу и поняла… Я, наверно, была не в себе. Я ведь не ожидала… Понимаете, все было в полном порядке, работа продвигалась, я нашла отличную картину, нечто вроде наших импрессионистов, и вдруг… Какие-то серые тени, и все. И приходишь в себя в комнате без окон. И никого. Кричишь, кричишь, стучишь в дверь, в стены… Стучишь плечом, потому что…  — Она всхлипнула.  — Мне надели на запястья такие круглые штуки наподобие браслетов. Они ничем не связаны между собой, но ощущение, будто руки парализованы, невозможно шевельнуть…
        — Что-то вроде станнера локального действия,  — сказал Патрик.
        — Наверно. Мне раньше никогда не приходилось такое чувствовать…
        Тигран не прерывал ее. Чего боялся Дан, еще не слышавший ее историю. Только сейчас он понял, в каком трансе находился, даже не расспросил Натали… собственно, он фактически не выходил из своей каюты от Палевой до Земли…
        — Но вы хотели, чтобы я припомнила детали обмена,  — Натали вздохнула.  — Не знаю, смогу ли рассказать больше, чем вчера.
        — Не волнуйся,  — сказал Патрик,  — Давай по порядку, так обычно получается лучше.
        — По порядку?  — Натали снова вздохнула.  — Они вошли вдвоем, в своих обычных блузах, вроде бы мужчины…
        — С синими повязками или нет, удалось вспомнить?  — спросил Железный Тигран.
        — С повязками, да, я сосредоточилась, и теперь они у меня перед глазами. До этого приходил один, без повязок, приносил еду, какую-то пасту в тюбиках, раза два или три, выдавливал ее мне в рот, а смотрел мимо, будто меня нет, ну как они все на нас смотрели, ребята знают, не реагировал, хотя я всячески пыталась… Ну неважно. Те двое знаком велели мне встать, я еле поднялась. Руки висели, как плети, я не в состоянии была даже удержать их, чтобы не болтались при ходьбе, тогда один достал маленький пульт и отрегулировал так, что поднять их я не могла, но немножко все-таки контролировала. Они вывели меня в коридор, потом на улицу и посадили в машину, небольшую, меньше нашего флайера, цилиндрическую, с заостренным концом. Я думаю, эта штука двигалась на воздушной подушке, окон, правда, не было, но ощущение скольжения… Мы ехали минуты три-четыре, не больше, потом машина остановилась, и меня буквально вытащили из нее те же двое. Впереди сидел еще пилот или водитель, он остался внутри. Место, где все происходило, было чем-то вроде двора или маленькой площади, окруженной стенами с трех сторон… Пустое
пространство, словом. Вдоль стен выстроились палевиане с каким-то оружием…
        — Повязки?  — снова спросил Тигран.
        — Да. По-моему да… А в центре стоял Маран. С бластером. Он держал его примерно так, как эти, не наизготовку, но наготове. Когда я его увидела, я, наверно, совершенно потеряла голову, закричала: «Маран, ты пришел за мной? Уведи меня отсюда…» И заплакала. А он сказал… Ласково так: «Потерпи еще чуть-чуть, Натали. Десять минут, и ты дома.» Тогда те двое… Они держали меня под руки с двух сторон. Один снял с меня браслеты. Подошел третий, я его только в этот момент заметила, с широкими повязками на рукавах, и дал мне кристалл с ультиматумом. Потом все трое отошли, оставив меня одну. Те, кто стояли у стен, их было человек десять, подняли свои ружья, я подумала, что они собираются меня расстрелять, но потом поняла, что они взяли на прицел Марана. Он подошел ко мне и сказал: «Возьми себя в руки, девочка. Все будет хорошо.» И потом: «Сейчас я отдам бластер тебе, отойду, и они уберут свои станнеры. Как только они это сделают, повернись и иди в ту сторону. Пройдешь пять метров и свернешь направо. Шагов десять и еще раз направо. Окажешься на нашей улице. Оттуда до дома метров тридцать. Ну беги. И не
оборачивайся, если не хочешь, чтобы с тобой случилась та же история, что с женой Лота».  — Натали всхлипнула.  — Но я обернулась. Когда дошла до поворота, посмотрела назад и увидела… как он протянул руки… сам… и они надели на него свои браслеты… Я только тогда поняла, до этого я думала, что он пойдет за мной… Если б я знала, я бы не согласилась…
        — Потому он и велел тебе не оборачиваться,  — сказал Патрик тихо.
        — Да. Но я… Я остановилась. И он крикнул: «Уходи!» Так, что я не посмела ослушаться…  — Натали снова всхлипнула.
        Патрик вскочил, наклонился к ней и обнял за плечи.
        — Не плачь, детка. Мы его вытащим. Ей-богу, вытащим! Ну успокойся…
        — Это все?  — спросил Тигран, задумчиво глядя на Натали.
        — Как будто,  — сказала та неуверенно.
        — А бластер, значит, был разряжен…
        — Полностью,  — сказал Патрик.
        — А вы проверили обойму, которую он оставил дома? Он и ушел без единого заряда?
        Патрик поднял палец.
        — Один у него был. Он на что-то его потратил. Не думаю, чтобы он в кого-то стрелял. Скорее всего, устроил маленькую демонстрацию. А это имеет значение, шеф?
        — Ну… Я пытаюсь, фигурально выражаясь, пройти по следам Марана. Чтобы представить себе палевиан, мне очень не хватает его точки зрения. Не обижайтесь, ребята, но это серьезный пробел.
        — Ого! Шеф, я начинаю ревновать,  — сказал Патрик.  — А ты, Дан?
        Дан только усмехнулся. Сам он превосходство Марана признал раз и навсегда и был доволен уже тем, что в гонке мог держаться за лидером.
        — Что нам дает в этом плане история с бластером?  — рассуждал Железный Тигран.  — Маран ушел вечером, так? А обмен состоялся утром. Я думаю, мы не будем брать в расчет вариант, согласно которому Маран просидел до рассвета на каком-нибудь пеньке.
        — Маран на пеньке сидеть не будет,  — откликнулся Поэт.  — Если он и предпочтет ночью не лежать, а сидеть, то в кресле.
        — Итак, ночь ушла на переговоры. Думаю, переговоры были столь долгими, потому что вопрос решался на самом верху. При подобного рода иерархии естественно предположить, что все важнейшие вопросы решаются наверху. Но и после того, как договор заключен, Маран держит бластер в руке.
        — Пустой бластер,  — сказал Патрик.
        — Никто не знал, что он пустой. Думаю, свой единственный заряд он истратил с толком, наверняка палевиане осознали, что перед ними не игрушка, а серьезное оружие.
        — Я на его месте оставил бы пару отметин на Большом Доме,  — пробормотал Патрик.  — А то и подсек бы этот их вечный огонь.
        — Ну Маран не столь неосторожен. Итак, бластер наготове. У палевиан станнеры. Конечно, им известно, что латенция при поражении лучом станнера оставляет время нажать на курок. То есть бластер как бы гарантия. Что из этого следует?
        — Что Маран им не доверял,  — сказал Дан.
        — Да. Что несмотря на заключенное соглашение, он им не доверял. Это важный пункт. Если Маран им не доверял, значит, им нельзя доверять.
        — Что не облегчает нашу задачу,  — вздохнул Патрик.
        — В какой-то степени облегчает,  — отозвался Поэт.  — В такой ситуации он вряд ли дал им слово.
        — Какое?
        — Остаться там навсегда, например.
        — Ну, держать слово, данное подобным типам, вовсе не обязательно,  — сказал Патрик.
        — Полагаешь?  — Поэт иронически сощурился.  — Будь тут Маран, он наверняка ответил бы тебе чем-то вроде: «Слово держат не те, кому оно дано, а тот, кто его дал.»
        — Моралисты вы там у себя в Бакнии, я погляжу. Ничего, я возьму грех на себя. Я выволоку его оттуда, даже если мне придется предварительно подстрелить его из станнера.
        — Сначала ты подберись к нему на расстояние выстрела.
        — Подберусь. Но что все это нам дает, шеф? Изберем ли мы силовое решение или будем действовать хитростью?
        — Что ты понимаешь под силовым решением?
        — Ультиматум. Мы садимся и предъявляем ультиматум: либо они возвращают Марана, либо в двадцать четыре часа их поганая планетка превращается в пыль.
        — Вместе с Мараном?  — иронически осведомился Дан.  — Так они тебе и поверили.
        Патрик промолчал.
        — Пугать их превращением в пыль бессмысленно,  — сказал Тигран.  — Но напугать можно.
        — Чем?  — спросил Патрик.
        — Тем, чего они боятся больше всего.
        — Контакт!
        — Можно сказать и так. Чуждое влияние. Внешнее воздействие, которое вскроет их консервную банку.
        — Какую банку?  — переспросил Дан.
        — Теперь мы имеем о них некоторое представление. Понятно, что это стабилизировавшееся, остановившее ход истории, так сказать, законсервировавшееся общество. Каковы причины этой консервации, исходный стимул, идеология, пока сказать нельзя, это может быть что угодно, от порочной модели общественного развития до религиозного учения. Для того, чтобы об этом судить, у нас мало данных. Эра Единства… Это тоже можно толковать по-разному. В сущности, у нас, на Земле, тоже начало эры единства, если под этим понимать общепланетное объединение. Но можно полагать и что-то совсем другое. В весьма широком диапазоне. Вплоть до того, что единство — неточный термин. Не забудьте, составленный вами словарь — рабочий, и особенно много неточностей в подобных словарях возникает с абстрактными понятиями. Все эти компьютерные картинки оставляют место для массы толкований. Толпа взявшихся за руки людей для одного единство, для другого карнавал. Да и вообще лингвистические методы… в конце концов, слово «единство» одного корня со словом «одиночество». Но сейчас это не столь существенно. Сейчас важно то, что они тщательно
оберегают свою консервную банку. Это и понятно, одна дырочка, и в консервах начнется брожение. Как я понимаю, Дан, своими музыкальными вечерами ты чуть не пробил такую дырочку.
        — Значит, мы будем пугать их консервным ножом?  — сказал Патрик.  — А как это должно выглядеть на практике? Не в виде же оркестров, исполняющих Бетховена или Моцарта?
        — Я думаю, мы преподнесем им другой сюрприз. Земля — перенаселенная планета… Если твоя теория о том, что они нас навещали в позапрошлом веке, верна, это сыграет нам на руку, тогда население действительно росло катастрофически… Итак, Земля перенаселена, ей нужны колонии, много колоний. А Палевая почти пуста, и в то же время экологически она в полном порядке. Более того, застроена и освоена. Сколько на ней брошенных городов? Несколько десятков? Что может быть удобнее для колонизации? Мы обратимся к ним и попросим разрешения высадить колонистов на покинутые ими территории. Попросим — но и проявим некоторую твердость. Главное, как вы понимаете, вступить в переговоры. Если нам удастся завязать переговоры…
        — Мы их обдурим,  — выпалил Патрик.
        — Не обязательно. Мы дадим им соответствующие гарантии. Завтра я отправлюсь в ВОКИ… Это Всемирная Организация Космических Исследований,  — пояснил он, обращаясь к Поэту,  — и попробую добиться у них полномочий на подписание документа или договора…
        — Что мы оставим их в покое? А если ВОКИ не согласится?
        — Тогда придется придумать что-то другое.
        — А если они нас обманут?  — спросил Патрик.  — Или просто упрутся? Я имею в виду палевиан.
        — Там увидим. Главное — присутствие на легальном, так сказать, основании. И потом, я надеюсь, что Маран и сам нам поможет.
        — Это как же?  — спросил Патрик.
        Тигран повернулся к Поэту.
        — Скажи мне, пожалуйста… И ты, Дан, ты ведь тоже хорошо знаешь Марана. Что он, по-вашему, там делает? Мог ли он скиснуть? Ну как в Дернии. Конечно, о классической схеме речи нет… Это у нас в Разведке термин такой,  — усмехнулся он, увидев недоумение Поэта.  — Классическая схема это вино и женщины, в данном случае, как я понимаю, она отпадает, но можно просто лежать на койке и глядеть в потолок. Как вы считаете?.. Учтите, я не думаю, чтобы его держали в наручниках и в камере, да и вообще взаперти, это не только бессмысленно, но и нецелесообразно, им ведь нужен заложник живой и здоровый. Так что он делает? А, Дан?
        — Работает,  — ответил Дан мгновенно.
        — Без аппаратуры?  — усомнился Патрик.  — Без единого инструмента?
        — Главный инструмент Марана это голова, а она всегда при нем,  — бросил Дан снисходительно.
        — Поэт?
        — Пока есть загадки, которые надо разгадывать,  — усмехнулся тот,  — за Марана бояться не приходится.
        — Так. И я того же мнения,  — сказал Тигран.  — Значит, что-то он сделает и сам. Ну что ж, все свободны. Встретимся завтра, во второй половине дня.
        — В сущности,  — сказал Патрик, поднимаясь,  — ВОКИ сам во всем виноват. Со своей дурацкой установкой на контакт и комплектацией экспедиции. Они не должны отказать. Хотя, конечно… Они не любят необратимых поступков.
        — Кто же их любит?  — спросил Дан.
        — Нда. Ну поглядим. До завтра, шеф. Ни пуха, ни пера!
        — К черту!  — сказал Железный Тигран хмуро.


        Толкнув дверь номера, Дан услышал тихие женские голоса и сразу напрягся. Он беззвучно сделал пару шагов по прихожей и остановился, не дойдя до открытой двери в гостиную. В кресле напротив Ники спиной к нему сидела… Он увидел лишь волну черных волос, но догадался сразу… Только этого ему и не хватало для полного счастья!
        — Проходи,  — сказал он, пропуская Поэта вперед.
        Ника, угадав его растерянность, взяла церемонию знакомства на себя, и Дан имел удовольствие видеть, как Поэт с безупречной земной светскостью целует Наи руку. Затем он повторил ту же операцию с Никой, и Дан не мог машинально не отметить, что у него самого это получается куда менее непринужденно.
        — Я очень рада наконец видеть тебя воочью,  — сказала Наи.  — Я столько слышала о тебе. И тебя.
        — Меня?
        — У меня есть запись почти ста твоих песен.
        — У самого столько нет,  — удивился Поэт.
        Разговор шел на бакнианском, но когда Дан несмело приблизился, Наи перешла на интер.
        — Рада видеть тебя в добром здравии, Дан,  — сказала она, протягивая руку.
        И все. Самообладание у нее было удивительное, голос не дрогнул, на пожатие она ответила твердо. Если б Дан не помнил взгляд, которым она смотрела на Марана в тот прощальный вечер, он подумал бы, что… Он и теперь чуть не поверил в ее безмятежное спокойствие… Поэт тем временем уже спрашивал:
        — Арт-историк? А кто это? Тот, кто изучает историю искусств?
        — Не совсем. Арт-история восстанавливает или дополняет исторические факты на основе произведений искусства.
        — Но ведь искусство не следует жизни буквально,  — возразил Поэт.  — Во всяком случае, истинное искусство.
        — Да. И тем не менее оно дает понимание этой жизни. Книга Мастера рассказала мне о Великой войне больше, чем «История» Лана, хотя и та хороша.
        Произнеся имя Лана, она посерьезнела, и Поэт сразу насторожился.
        — Ты с Мараном знакома?  — спросил он вдруг.
        — Да.
        Она ничего не добавила, промолчал и Поэт, и она сразу встала.
        — Пойду к папе, пока у него никого нет. Я, в отличие от вас, к нему на прием еще не попала. Приехала утром, а вы уже заперлись.
        Она улыбнулась и быстро пошла к выходу. Дан нагнал ее, открыл дверь, и когда она уже перешагнула порог, выпалил:
        — Прости меня.
        И покраснел. Она вздрогнула и приостановилась, словно собираясь заговорить, но промолчала. Только бросила на него умоляющий взгляд. Умоляющий — о чем? И ушла.
        Обернувшись, Дан увидел стоявшего на пороге гостиной Поэта.
        — Интересные у вас тут дела творятся,  — сказал тот, растягивая слова, потом усмехнулся.  — Пойду подумаю, как говорит Маран.
        Когда дверь за ним захлопнулась, Ника сердито вскинулась.
        — С ума сошел? При посторонних…
        — Разве Поэт посторонний?  — возразил Дан.
        — В подобных делах все посторонние. И ты. И я. Особенно, когда речь идет о таких гордецах, как эта парочка.
        — О чем вы говорили?  — спросил Дан, садясь.
        — Так тебе сразу и скажи!  — буркнула Ника, потом поглядела на него и вздохнула.  — Да, да, о Маране. Как, впрочем, и добрая половина населения Земли.
        — В каком смысле?
        — В самом прямом.  — Она щелкнула длинным, покрытым белым перламутром ногтем по лежавшему перед ней пульту, и вялый голос за спиной Дана забубнил:
        — … репортаж с круглого стола, посвященного проблеме контакта с Тореной, мы продолжим через десять минут, а пока…  — Щелк, включился другой канал.  — … климат Торены достаточно мягкий, чтобы ее жители могли обходиться без шуб и пальто, конечно, разница между летом и зимой все-таки есть, на высоких широтах случаются и снегопады, но, в основном, торенцы даже в холодное время одеваются так, как вы видите…  — Дан обернулся, по экрану плыли полузнакомые улицы, полные прохожих, Дерния или Латания… Щелк, третий канал.  — …Пакт, подписанный в столице Латании Тидаре перевел положение на Торене из периода назревающей ядерной опасности в период равновесия страха, из которого, напомним, Земля благополучно вышла в конце позапрошлого…  — Щелк. Ника выключила стереовизор.
        — Теперь понял?
        — Началось,  — пробормотал Дан.  — Уже. Давно?
        — С утра. Через час после твоего ухода.
        — А ты, я вижу, совсем не удивлена.
        — Нет,  — сказала Ника.  — Совсем. Мне даже кажется, что я знала это всегда.
        Дан промолчал. Там, на совещании, тему сменили так быстро, что он не успел вдуматься в сообщение шефа. Знал ли и он всегда?.. Вряд ли. Но почему? А просто инерция мышления, «этого не может быть потому, что этого не может быть никогда», во всяком случае, там, на Торене, сработала именно инерция, а теперь он вдобавок достаточно глубоко ознакомился с историей, ее последовательностью, развитием от простого к сложному… ну пусть с взлетами и падениями, но в целом… главное, техники в совсем еще недавние времена почти не существовало… да?.. Вдруг пришли на память фантастические механизмы Архимеда, вытаскивавшие из моря корабли, паровая машина Герона, да и на Перицене, в Тацете, жило немало искусных мастеров… все равно, даже до электричества и от античности, и от периценской древности было неизмеримо далеко… Плюс отсутствие сколько-нибудь серьезных сведений о космических контактах… Собственно, он и сейчас не мог понять, каким образом?.. Чертовщина! Если не поповщина… Не скоро еще удастся результаты этих медико-биологических исследований объяснить. Впрочем, он все равно был до смерти рад, что Маран и Поэт
такие же люди, как он… хотя какая, в принципе, разница, для него они всегда были такими же, как он, людьми, а земными или неземными, один черт… однако не все думают так же, взять хотя бы того же Артура… во всяком случае, в начале работы на Палевой, потом он, кажется, поумнел… но наверняка есть и другие с подобными заскоками… Так что да, он рад, особенно в связи с…
        — А что говорилось о Маране?  — поинтересовался он небрежно.
        — Ничего нового.
        — Я имею в виду, не по ящику.
        — Я тоже.
        — Совсем ничего?
        — Не думаешь же ты, что она кинулась мне на грудь с криком «Я так его люблю» и начала обливаться слезами. Наи, мой милый, не героиня душещипательного сериала.
        — Но ты же и без того все видишь,  — сказал Дан настойчиво.  — Или, по крайней мере, догадываешься. Любит она его или нет?
        — Не знаю. Может, и нет. Думаешь, его так легко любить, этого твоего Марана?
        — А что?  — спросил удивленный Дан.  — Нелегко?
        — Это адский труд.
        — Почему?
        — Он слишком сильная личность. Он подавляет. Ему хочется подчиниться. В нем хочется раствориться.
        — Это она сказала?
        — Нет. Это очевидно.
        — Очевидно — тебе?
        — Теперь ты уже собираешься ревновать меня к Марану?  — осведомилась Ника.  — Ты считаешь, что он недостаточно далеко от меня?
        Дан сразу увял.
        — Не нервничай. Я не в его вкусе. Хоть он и предпочитает брюнеток.
        — Я тоже предпочитаю брюнеток,  — сказал Дан, притягивая ее к себе.
        — Ну Дани… Я уже думала, ты собрался в монастырь…
        — Не сегодня.
        Дан с удивлением понял, что к нему возвращается душевное равновесие, утраченное, казалось, навсегда. Про себя он решил, что нынче же вечером выйдет из своего добровольного затворничества.


        И, как всегда, благие намерения чуть не вымостили ему дорогу в ад. Довольно бодро спустившись с Никой в ресторан, где их поджидал Поэт, и даже, впервые с того дня, когда расстался с Мараном на тихой, поросшей оранжевой палевианской травой улочке, с аппетитом пообедав, он был ошарашен, когда на выходе их атаковала шумная компания журналистов. По счастью, репортеры либо не успели подготовиться, как следует, либо их было слишком много, и они мешали друг другу, во всяком случае, вопросы, которыми они засыпали ошеломленную таким натиском троицу, имели характер хаотичный и относились только к Торене. Дан с ужасом ожидал, что его вот-вот спросят про Палевую, но видимо, происшедшее там еще не просочилось в печать, ВОКИ умел, когда ему было нужно, придержать информацию, правда, долго длиться это все равно не могло, и Дана буквально трясло. Промямлив несколько слов, он сбежал, оставив с журналистами Нику и Поэта, и заперся в номере. Через некоторое время Ника поднялась наверх, переоделась, стала уговаривать его отправиться на запланированную прогулку по городу, который собиралась показать Поэту, но он
отказался наотрез, а когда Ника с Поэтом ушли, запер дверь, выключил видеофон, свет, улегся в постель и начал мысленно отвечать на незаданные вопросы. И так промаялся до возвращения Ники.
        Ее подавленный вид и потухшие глаза не прибавили ему бодрости.
        — Что случилось?  — спросил он уныло.  — Опять журналисты?
        — Да. Они уже добрались до Палевой, Дан,  — сказала Ника, помолчав.  — Они спрашивали, как подобное могло произойти, и я просто не знала, что им ответить. Поэт… Он объяснил им, что это решение Маран принял сам. Они приставали и приставали, почему да почему…  — Она вздохнула.  — Он сказал: Маран поступил так, потому что он Маран. И тогда они стали наперебой возмущаться, как, мол, все остальные не соизволили… Ох, Дан! Я сойду с ума… Нам надо убраться куда-нибудь… Хоть лети обратно на базу, честное слово!
        — При чем тут ты? Тебя там не было!
        — Ох, Дан!..
        Она сбросила платье и ушла в ванную.
        — Как говорит Маран, пойду подумаю,  — невесело повторила она сказанные днем слова Поэта.  — В ванне.
        — Маран в ванне не думал,  — машинально возразил Дан.  — Он вообще никогда ванн не принимал. Он признавал только душ.
        И вдруг Ника вышла из себя. Она выскочила из ванной совершенно голая, что придавало ее гневу некую первобытность.
        — Ты почему говоришь о нем в прошедшем времени?  — прошипела она, остановившись в дверях.  — Ты что, спятил? Почему ты говоришь в прошедшем времени?
        — Я просто вспомнил тот период, когда жил с ним в одной квартире,  — пробормотал Дан.  — Нормальной квартире, с ванной. Это же было довольно давно. На Палевой нет вообще никакого водопровода, мы купались в море…
        Но Нику невозможно было утихомирить.
        — Дан, может, ты что-то скрываешь от меня? Может, вы все скрываете? Сговорились и скрываете?! А?! Или не знаете на все сто, но подозреваете? Дан! Выкладывай!
        — Не говори глупостей!  — заорал Дан.  — Что ты еще придумаешь?! Как такое можно скрыть? Ты что, пьяна? А ну дыхни!
        — Извини,  — сказала Ника, переступив босыми ногами на полу.  — Я действительно не в себе. Все из-за этих кретинов. Вообрази себе, они стали спрашивать Поэта, верит ли он, что Маран жив, и предпримет ли Торена какой-либо демарш, если окажется, что Марана нет в живых. Торена! Демарш! Идиоты! Поэт прямо побелел. И ведь отлично знают, что они близкие друзья… Просто стыдно за этих землян, честное слово!  — Она хлопнула дверью ванной, и Дан остался один.


        Пилот нахально посадил флайер на взлетно-посадочное поле, но толку от этого оказалось мало. Вся территория космопорта была полна народу. Наверно, на Земле не осталось ни одной газеты или телепрограммы, которая не прислала бы сюда корреспондента, многие околачивались прямо на поле, хотя это и строжайше запрещалось правилами. Флайер сел в каких-нибудь десяти метрах от спасительного трапа, но репортеры набежали так стремительно, что членам экспедиции пришлось продираться к кораблю сквозь толпу. Дан был ни жив, ни мертв, просидев весь подготовительный период на базе Разведки в горах, он уже надеялся, что спасся. И вот, пожалуйста… Проклятые журналисты, подумал он с отчаянием и тут же одернул себя. Разве журналисты виноваты, что ты предатель и трус? Вопросы сыпались со всех сторон, но он не слушал, он механически повторял, как ему велели: «Никаких комментариев», а в голове почему-то вертелась выплывшая неведомо откуда фраза «Ave, Caesar, morituri te salutant». Уже на трапе он вдруг осознал, что наступила тишина, и увидел, как Железный Тигран поднял руку:
        — Три вопроса,  — сказал он.  — Быстро!
        — Вы уверены, что вам удастся вытащить оттуда Марана?
        — Да.
        — Правда ли, что ВОКИ готов пожертвовать контактом с Палевой, чтобы это сделать?
        — Если палевиане согласятся выдать его только на подобных условиях, зачем нам такие партнеры?
        Пронзительный женский голос:
        — А если вам, несмотря ни на что, не удастся его спасти, вы подадите в отставку?
        Мертвая тишина. Дан, который уже добрался до люка, остановился.
        — Да.
        Тигран отвернулся и, не обращая больше внимания на гвалт, поднялся по трапу.
        Хорошо, что шеф никому не позволил нас провожать, подумал Дан с облегчением, представив, как, спрятавшись в корабле, он оставил бы Нику на растерзание этим гиенам.
        В переходнике стоял сутуловатый молодой человек.
        — Доброе утро, Дино!  — сказал Тигран, увидев его.  — Привез?
        — Привез,  — отозвался тот, протягивая небольшую пластиковую коробку.  — Берите. Капсула действует в течение двенадцати часов после приема. Только учтите, препарат еще не очищен, как следует, он токсичный, постарайтесь не злоупотреблять.
        — Постараемся,  — сказал Тигран.  — Спасибо, Дино. Сколько дней ты не спал, три? Можешь рассказать этим бездельникам,  — он кивнул в сторону взлетного поля.  — Хотя лучше промолчи, а то полиция, в отличие от нас, спасибо не скажет.
        Когда молодой человек спустился по трапу, Патрик заметил:
        — У тебя, шеф, такой вид, словно ты получил рождественский подарок.
        — Так и есть,  — отозвался Железный Тигран.  — Эти парни за месяц сделали дело, которое может отнять полжизни.
        — И что же это такое?  — спросил Патрик, косясь на коробку.
        — Защита от станнера.
        — Защита? Но ведь есть уже нейтрализатор.
        — Нейтрализатор не то. Станнер вызывает блокаду нервно-мышечной передачи, гиперполяризуя клеточные мембраны, так? Нейтрализатором можно снять гиперполяризацию, но уже после, когда человек обездвижен и связан. Что хорошо для полиции, но нам-то нужно совсем другое… То есть, и нейтрализатор может пригодиться, но в ситуации с перестрелкой или погоней он бесполезен. А этот препарат создает защиту. Только не спрашивай меня о механизмах. Я понял лишь, что он не дает развиться гиперполяризации.
        — Вот как? То есть можно принять эту капсулу и идти под станнер?
        — Именно.
        — Ловко. А против их станнеров это сработает?
        — Должно сработать. Если принцип действия не очень отличается. Будем надеяться. Я консультировался с биологами, они утверждают, что другой принцип вообще невозможен, но ты же знаешь ученых, у них все всегда невозможно, пока не сунешь им под нос эту невозможность в реализованном виде. Но шансы, я считаю, довольно высоки. Ну что, по коням?


        Палевая медленно поворачивалась на экране, словно нехотя показывая свои отливающие розовым бока. Оказавшись в искомой точке, орбитолет плавно вошел в атмосферу, замелькали облака, и проступила городская панорама. Город был совершенно такой же, как раньше: темно-голубые, ярко- и темно-синие дугообразные крыши, ртутные капельки, сверкающее, как никелированное, приплюснутое полушарие в центре, оранжево-желтые лоскуты скверов… Затем появились пустые улицы… не совсем пустые, не как в начале их пребывания здесь, а как в конце — с редкими одиночными прохожими. Точно, как в день отлета, а вернее, накануне, в тот день они ведь все попрятались. Словом, ничего не изменилось. А что, собственно, должно было измениться, спросил себя Дан и вспомнил, как шеф необидно высмеял его при первой встрече, с ходу угадав мучившие его неясные чаяния. Как он выразился? «…возглавить народ, стонущий под игом тирании, и вывести его на дорогу к светлому будущему? Суперменские замашки». Дан мысленно улыбнулся. Уж не ожидал ли он в самой глубине души, что увидит другую Палевую, что если не он, то Маран… Но так бывает только в
романах, да и Маран не настолько наивен, чтобы пытаться освободить неизвестно от чего людей, которым никакого освобождения не надо.
        Между тем, орбитолет, сделав круг над городом, взял курс на окраину, и шеф постучал костяшками пальцев по металлической переборке рядом со своим креслом, требуя тишины.
        — А теперь слушайте меня внимательно. Через четверть часа мы садимся и сразу же начинаем работать. У нас очень мало времени. А именно, трое суток.
        — Почему?  — начал Патрик, но шеф жестом остановил его.
        — Сейчас объясню. Помните, как они поступили с Натали?
        — Как скоты,  — сказал Поэт.
        — Если они держали под станнером хрупкую, не способную ни к какому сопротивлению женщину, как они поступят с сильным, здоровым мужчиной? Я полагаю, что с момента нашей посадки, если не с момента нашего появления в их поле зрения, что произошло уже два часа назад, они будут держать Марана под станнером, и скорее всего, общего действия. Локального, как минимум. Вы согласны со мной? Или думаете иначе? Патрик, Дан?
        Патрик удрученно покачал головой. Дан тоже промолчал, он представил себе Марана, беспомощного, лишенного возможности даже шевельнуть рукой, брошенного где-то в темноте на жесткой палевианской койке, если не прямо на полу, и почувствовал, что закипает от гнева.
        — Но человек не может бесконечно долго находиться под действием станнера без последствий. Короче, биологи дали мне трое суток стопроцентной гарантии, что он восстановится полностью. И еще трое — пятьдесят.
        — Подонки!  — выкрикнул Поэт, сжимая кулаки.
        — Погоди!  — остановил его Тигран.  — Конечно, все это в известной степени допущения. Может, он и вовсе на свободе и гуляет по улицам, может, та небольшая вероятность, что существует после шести дней, сработает, и он выкарабкается. Может, даже держа его под станнером, они будут время от времени снимать поле, чтобы не очень повредить его здоровью. Все так. Но мы станем исходить из худшего. А это значит, что прежде, чем истекут третьи сутки, Маран должен быть здесь.
        — Это невозможно,  — сказал Патрик безнадежно.  — Мы болтались тут месяцы, и все без толку. А тут три дня. Исключено.
        — Невозможно или нет,  — возразил Железный Тигран,  — но это должно быть сделано. Что с тобой, Патрик, ты же всегда любил трудные задания.
        — Да,  — сказал Патрик,  — но когда я думаю, чем все может кончиться… Это же хуже смерти.
        — Прекрати нытье,  — рассердился Тигран.  — Хорошо, что я не сказал вам об этом в начале полета, как намеревался. Вы бы впали в каталепсию. Так, садимся. Как коснемся земли, начинаем отсчет. Закончил пеленгацию?  — обратился он к радисту, который прилип к пульту.
        — Закончил,  — отозвался тот.  — Они используют несколько десятков длин волн. Наиболее распространенные пять или шесть…
        — Неважно. Садись и передавай сообщение по всем. Всем — распространенным и нет. Дан, Патрик, глотайте протектор. Вы берете флайер, сообщение и отправляетесь прямехонько в их каланчу. Не теряя темпа, открываете дверь своим «ключом» и входите. Передаете сообщение первому человеку с синими повязками. Говорите: «Самому Старшему». Ждете ответа ровно тридцать минут. При попытке напасть, подстрелить, схватить — уходите немедленно. Через тридцать минут — в любом случае. Все поняли?
        — Естественно,  — сказал Патрик укоризненно.  — Где сообщение?


        Орбитолет коснулся земли, и буквально в ту же секунду загудели открывающиеся люки, грузовой и пассажирский. Еще через минуту в каюту шефа, где собрались члены экспедиции, постучали.
        — Флайер на земле,  — бодро отрапортовал механик.
        — Хорошо,  — сказал Железный Тигран.  — Бери.  — Он передал Патрику маленькую коробочку с почти таким же кристаллом, какой принесла Натали.  — Бегом, ребята. Каждая секунда на счету.
        Патрик не стал включать автопилот, а повел флайер сам на максимальной скорости. Проскочив район, застроенный хаотично разбросанными по сплошному газону коттеджами, он помчался прямо по улице, держась на уровне нижнего края выгнутых кверху крыш.
        — Чтоб не очень бросаться в глаза,  — сказал он.  — Из окон не видно, сверху крыши прикрывают. Правда, они нас все равно засекут, но, может, не сразу…
        Каланча, как назвал шеф Большой Дом, буквально неслась навстречу.
        — У тебя какой ступени «ключ»?  — спросил Патрик.  — Второй? У меня третьей. Значит, дверь на мне. Левой с «ключом» работать трудно, так что будешь меня прикрывать. Конечно, в случае чего… Стреляю-то я с обеих, просто меткость не та. Словом, вот тебе кристалл, бери его в левую руку, а правую держи на станнере.
        Дан молча взял кристалл с сообщением. Текст он знал наизусть, так что мог бы его передать и без кристалла. «Полномочный представитель планеты Земля просит немедленной встречи с Самым Старшим для проведения переговоров». Все. Не так уж сложно запомнить. Кристалл был для того, чтобы сыграть с палевианами на их поле.
        — Готовься,  — сказал Патрик.  — Сажусь.
        Дан стал к дверце.
        Флайер круто скользнул вниз и сел на газон в нескольких метрах от «каланчи». Не успел Патрик задействовать автоматику — мотор он выключать не стал, как Дан уже стоял на земле. Впрочем, через секунду Патрик был рядом. По очереди коротко проведя рукой над замком, они бросились к двери. Дан чуть отстал, пропустив вперед Патрика с «ключом». Тот возился недолго, его «ключ» был высшего класса, не то что любительская техника Артура, двадцать секунд, и дверь дрогнула.
        Они угадали удачный момент, очередной сеанс «гимнастики» то ли закончился, то ли не начинался, и в огромном зале стояло лишь три человека, все с синими повязками на руках. Они собрались в кучку у «вечного огня» и что-то обсуждали, земляне были уже в нескольких шагах от них, когда тоненько зазвонило. Звон шел словно со всех сторон. Аларм, догадался Дан. С опозданием. Неужели им с Патриком удалось опередить электронику?.. Ну электронику, конечно, вряд ли, но наблюдателя за пультом, может быть…
        Посторонние мысли не мешали ему делать то, ради чего он был здесь. Он подошел к палевианину с самыми широкими повязками — еще в предыдущее пребывание здесь они рассудили, что ширина повязки характеризует положение Старшего, и протянул ему кристалл.
        — Сообщение для Самого Старшего,  — медленно, отделяя друг от друга слова, произнес он по-палевиански.
        Никакой реакции. На минуту Дана охватил страх, что сейчас они сделают, как прежде, вид, будто никого постороннего в зале нет, и, глядя мимо или сквозь него с Патриком, уйдут. Но палевианин заколебался, наконец посмотрел — не на Дана, правда, но на его протянутую руку, помедлил еще и взял кристалл. Дан перевел дыхание, и когда палевианин, так и не подняв на него глаза, пошел к лестнице, сказал вдогонку:
        — Мы будем ждать ответа здесь.
        И Патрик демонстративно взглянул на часы.
        Оставшиеся в зале два палевианина отошли подальше и, стоя неподвижно, как изваяния, включились в ожидание. То ли подражая им, то ли из собственных соображений Патрик тоже застыл на месте, что при его беспокойной натуре было почти подвигом, и Дан последовал его примеру. Минуты тянулись бесконечно долго, ничего не происходило, никто не появлялся, Дану стало казаться, что он не человек, а мраморная статуя, что он уже никогда не сможет пошевелиться, даже если захочет…
        — Двадцать пять,  — сказал Патрик.
        Еще пять минут. Дану и хотелось, чтобы они наконец прошли, и одновременно он боялся, что условленные полчаса истекут, и придется остаться в неизвестности. Но через пару минут ушедший палевианин появился на пороге.
        — Уходите и ждите,  — объявил он на интере.  — Ответ будет дан в надлежащее время.


        — Дадим им три часа,  — сказал Железный Тигран, выслушав отчет. Он говорил по-лахински, после короткой дискуссии за рабочий язык экспедиции был принят лахинский, которым владели все четверо.  — Три часа, и если ответа не будет, продолжим спектакль.
        Он посмотрел на часы и ушел к себе, этот вариант орбитолета имел несколько небольших кают, и при необходимости в нем можно было прожить неделю-другую, не разбивая лагеря. Самую маленькую, но отдельную каюту шеф занял сам, в двух других расположились члены экспедиции и члены экипажа, в доставшейся разведчикам кроме пары не очень широких диванов вдоль стен, дополнявшихся откидными, днем пристегивавшимися к стене койками, стоял только небольшой стол. Дану не сиделось в этой тесноте, и он провел отведенные шефом на очередное мучительное ожидание три часа, вышагивая и вышагивая по пустырю вокруг орбитолета. Он не питал особых иллюзий, памятуя о многодневном, простите, многомесячном пребывании на этой подлой планете в состоянии почти такого же ожидания, но все же на что-то надеялся, озирался по сторонам, прислушивался, не зажужжит ли «насекомое»-посланец.
        Между тем три часа истекли, и скорее почувствовав, чем услышав движение в безжизненном, казалось, орбитолете, Дан поспешил в пультовую.
        — Ну что ж,  — сказал Железный Тигран, обозрев на экране пустынные окрестности.  — Придется потратить немного горючего. Начинаем второй акт.
        Через десять минут картина полностью изменилась. По пустырю сосредоточенно ползал робот-уборщик, сгребая мусор и выравнивая поверхность. Другой агрегат спрессовывал скапливавшиеся груды всяческого хлама, превращая их в тонкие пластины, которые немедленно заливались чем-то вроде темной смолы и становились стройматериалом. Еще какие-то многорукие приземистые машины растаскивали пластины по пустырю, раскладывали и закрепляли, дабы использовать в качестве оснований, на первом из которых уже вздувался большой ярко-алый пластиковый купол.
        Через полчаса сел второй орбитолет, и работа закипела еще пуще. Особой нужды в людях, собственно говоря, не было, однако весь наличный состав суетился на площадке, создавая видимость бурной деятельности. Кто-то додумался поджечь собранные в кучу сучья и сухую траву, и к небу пополз вонючий синеватый дым.
        К вечеру на «стройплощадке» возвышалось уже четыре объемистых разноцветных купола, но, несмотря на это, несмотря на поднятые шум и грохот, ни один палевианин не появился в пределах видимости, не подавали признаков жизни и Старшие. К ночи «работы» пришлось прекратить. Члены экипажа предлагали, правда, продолжить строительство при свете прожекторов, но шеф решил иначе. Деморализованные неудачным началом, все молча разошлись по каютам. У разведчиков, впрочем, никто не спал, Патрик, забравшийся на откидную койку над Даном, ворочался и вздыхал, Поэт, полежав, встал и вышел в коридор, сам Дан тоже не мог сомкнуть глаз, закрыв их, он сразу начинал видеть Марана, лежащего без движения в полной темноте… опять темнота, почему так навязчиво возвращался мотив темноты? Он пытался представить себе, что чувствует человек, находящийся под действием станнера. Не может шевельнуться, закрыть глаза или, если в момент отключения, они были закрыты, не может открыть. Если волос или соринка упадут на лицо, их нельзя будет даже сдуть. Чудовищно! Он взвинтил себя до такой степени, что у него затряслись руки и ноги.
Хотелось вскочить, немедленно начать что-то делать… Что? Вернулся Поэт, долго и жадно пил воду из-под крана в крохотной ванной, вернее, душевой, поскольку для ванны, естественно, здесь места не было, потом лег и лежал неподвижно, но Дан чувствовал, что ни он, ни Патрик не спят. Наконец его самого сморил-таки сон, и в итоге он проснулся позже остальных, во всяком случае, открыв глаза, обнаружил, что каюта пуста. Когда, наскоро выпив чашку кофе, он выбрался наружу, «работы» снова шли полным ходом, надували пятый купол, и все, кроме шефа, были на пустыре. Он подошел к куполам, чтобы подключиться к имитации деятельности, но не успел. Небольшой матовый цилиндр тускло-серого цвета с косо обрубленным торцом, лишенный окон или иллюминаторов, без сопел либо иных приспособлений, выдававших принцип его работы, выскользнул из-за деревьев и плавно приземлился прямо на «стройплощадке». Кусок обшивки в средней части пополз вбок, и из цилиндра вылез палевианин с синими повязками. Он постоял, ожидая, видимо, не подойдет ли кто, но никто не подошел, тогда он сам приблизился к «строителям» и сказал на интере:
        — Самый Старший готов говорить. Кто из вас представляет планету Земля? Мы доставим его к Самому Старшему.
        — Дан, сходи за шефом,  — шепнул Патрик.  — А я пока попробую себя в дипломатии.
        Когда Дан ворвался к шефу, тот был уже на ногах.
        — Знаю, знаю,  — оборвал он Дана, не успевшего произнести и двух слов.  — Я не слепой. Глотай протектор. Поедешь со мной.
        — Вы… Сам?  — не поверил Дан.
        — Зачем, по-твоему, я сюда летел?
        — Руководить,  — пробормотал Дан озадаченно.  — Отдавать приказы. И вообще.
        Шеф махнул рукой.
        — Съел капсулу? Тогда вперед.
        Выбравшись наружу, Дан с первого взгляда понял, что дипломатия Патрика успехом не увенчалась. Палевианин стоял с каменным лицом, опустив руки по швам, рядом никого не было, а Патрик уже «руководил работами» на другом конце площадки. Увидев начальство, он бросил свою деятельность и подошел.
        — Остаешься за старшего,  — сказал шеф.  — Дана я беру с собой.
        Вопреки ожиданиям Дана, Патрик вовсе не удивился тому, что шеф собрался ехать на встречу самолично, а только спросил:
        — Может, за старшего останется Дан?
        Но когда Тигран нетерпеливо покачал головой, он кивнул и предложил:
        — Возьмите наш флайер.
        Шеф на секунду заколебался, потом буркнул:
        — Слишком сложно,  — и направился к машине палевиан. Даже не заговорив с ожидавшим его Старшим, он проследовал прямо к цилиндру и забрался внутрь. Не отстававший от него ни на шаг Дан устроился рядом на довольно широком сидении, палевианин сел сзади, и дверца плавно закрылась. Дан даже не почувствовал, как флайер взлетел. Классная машина, подумал он с уважением. В цилиндре не было не только окон, но и экранов, передний отсек, в котором, видимо, находился пилот, если таковой вообще имелся, отделялся от остальной части салона глухой переборкой. Свет исходил из широкой панели на потолке, и больше в цилиндре не было ничего, только короткий ряд просторных сидений, на каждом из которых могли поместиться трое или даже четверо.
        Флайер словно стоял на месте, потом Дан все же почувствовал легкое ускорение, вернее, не столько почувствовал, сколько угадал по опыту. Пара минут, снова ощущение неподвижности, торможение, и дверца открылась. Цилиндр стоял на гладкой металлической поверхности. Провожатый указал на выход. Оказавшись на сияющем, но совсем не скользком металле, Дан огляделся. Они находились под куполом в форме чуть приплюснутого полушария, слабо светившимся изнутри. Дана осенило, он понял, что флайер прошел сквозь крышу Большого Дома… ну не буквально сквозь, конечно, а через люк, который уже успел закрыться, и они оказались в прямом смысле слова над головой Самого Старшего. Проводник снова сделал приглашающий жест и пошел впереди.


        «Тронный зал» выглядел точно так же, как в прошлый раз, пустой и голый, с одиноким сидением в центре… нет, уже не одиноким, напротив него поместили два стула. У стены стояло шестеро палевиан с синими повязками разной ширины на рукавах, а когда земляне вошли в помещение, одновременно с ними появился из-за другой двери Самый Старший. Он прошел к своему «трону», опустился на него, жестом предложил гостям занять предназначенные для них места и, едва дождавшись, пока те сядут, заговорил тоном довольно резким:
        — Чего от нас нужно жителям планеты Земля? Не так давно в этом зале они уверяли нас, что пришли, как друзья. Теперь вы уже строите дома на окраине нашего города.
        — На захламленном пустыре,  — заметил Железный Тигран.
        — Сегодня на пустыре, завтра на площади перед Большим Домом. Неужели вам стало тесно на собственной планете? Два-три века назад вы уничтожали друг друга с таким старанием! Вряд ли вас могло остаться слишком много для не самого маленького из небесных тел. Или у вас больше нет мест, пригодных для жизни, и вы решили перенести свои агрессивность и вероломство в космос?
        — Кто здесь говорит о вероломстве?  — спросил Железный Тигран сухо.  — Кто сокрушается по поводу якобы ложных уверений? Разве землян выпроводили отсюда по-дружески? Разве это земляне обманом и хитростью захватили жителя вашей планеты, лишили его родины, друзей, всего, что ему дорого, возможно, даже убили? Разве это сделали мы?
        — Мы никого не убивали,  — устало ответил Самый Старший.  — Мы не способны на убийство. На этой планете никогда никого не лишали жизни насильственно.
        В первый миг Дана захлестнула радость, несмотря на уверения шефа, он все же боялся… Но потом он почувствовал неожиданное смущение. Никогда никого! Тогда как вся земная история за исключением разве что последних нескольких десятков лет была полна крови и жестокости…
        — Душевные муки могут быть тяжелее физической смерти,  — сказал Тигран строго.  — Или у вас иное понимание человеческой природы?
        — Он остался здесь добровольно,  — возразил Самый Старший.
        — Да, добровольно!  — воскликнул Дан.  — Чтобы спасти женщину, которую вы… Или она тоже пришла к вам по собственной воле?
        Шеф сурово посмотрел на него.
        — Даниель! Никто не уполномочивал тебя вести переговоры.
        Но Самый Старший ответил Дану с полупрезрительной-полуснисходительной усмешкой:
        — Да, ведь земляне до сих пор видят разницу между мужчиной и женщиной.
        — А вы не видите?  — спросил Тигран с какой-то брезгливостью.
        — Нельзя видеть разницу там, где ее нет. С тех пор, как наше общество избавило женщину от необходимости быть оболочкой и кормом для плода, женщина обрела возможность искать душевного совершенства наравне с мужчиной.
        — Оболочкой и кормом для плода,  — пробормотал Железный Тигран со странной интонацией.  — Вот как… Что ж. Хочешь ты нам верить или нет, Самый Старший, но мы действительно пришли сюда не как враги. Даже теперь. И тем более в первый раз. В Галактике не так много разумных рас, чтобы они могли позволить себе враждовать между собой. Мы хотели предложить вам если не дружбу, так партнерство. Но теперь я вижу, что ваше нежелание сотрудничать с нами в какой-то степени оправдано, ибо мы с вами слишком разные. Я предлагаю покончить дело миром. Мы улетим с вашей планеты и не станем сюда возвращаться. При условии, конечно, что вы отдадите нашего человека. Я думаю, это небольшая плата за покой.
        Некоторое время Самый Старший молчал, потом сказал:
        — У нас нет к вам доверия. Слишком хорошо мы знаем вашу злобную и кичливую расу. Нам нужны гарантии. Ваш человек останется здесь.
        — Ты противоречишь самому себе,  — сказал Железный Тигран насмешливо.  — Если мы столь злобны, вероломны и кровожадны, разве даже не жизнь, а всего лишь душевный комфорт одного-единственного человека может стать гарантией того, что мы изменим свои намерения и поступимся своим самолюбием?
        На этот раз правитель заколебался.
        — Мне нужно подумать и посоветоваться,  — сказал он наконец.  — Ответ будет дан завтра.  — Он встал.  — При условии, что вы прекратите работы.
        — Хорошо,  — согласился Тигран, тоже поднимаясь.  — Мы их приостановим.
        — Проводите гостей,  — приказал Самый Старший.
        — Кажется, лед тронулся,  — прошептал Дан в коридоре, но шеф только бросил на него хмурый взгляд, и эйфория Дана сразу испарилась.
        Их повели не вверх, а вниз, выпроводили на площадь перед «каланчой» и оставили. Означало ли это пренебрежение? Дан уже оставил попытки понять палевиан, он только спросил:
        — Пойдем пешком или?..
        — Вызови флайер,  — буркнул шеф по-прежнему хмуро.  — Впрочем, если хочешь, можешь прогуляться. Только не один.
        — С Поэтом?  — спросил Дан с надеждой. Ему было жаль Поэта, который сидел на орбитолете без единого слова протеста, видимо, памятуя об обещании, которое дал Железному Тиграну. Зная его неуемную любознательность, Дан отлично понимал, чего это ему стоило, и был рад, когда шеф уронил:
        — Можно! Только не зевать. Хотя я думаю, сегодня вам ничего не грозит.
        Больше он не произнес ни слова, а вид у него был настолько угрюмый, что Дан не посмел задать ни единого вопроса и даже обрадовался, когда прилетевший через несколько минут флайер, высадив Поэта, забрал шефа.


        Поэт смотрел по сторонам без особого интереса. С гораздо большим вниманием он выслушал рассказ Дана о переговорах.
        — Я даже не могу упрекнуть его за недоверие. Мне стало просто стыдно, когда он упомянул двадцатый век… Ну, он сказал, два-три века назад, это примерно двести земных лет. Плюс-минус сорок… Надо же было им явиться на Землю именно тогда, в самое жестокое и кровавое время!
        — Ты словно оправдываешь их,  — сказал Поэт.
        — Оправдываю? Нет. Но понимаю. Я только не знаю, почему расплачиваться должен Маран. Шефу следовало сказать, что он не с Земли и отвечать за землян не обязан. Если он и завтра этого не скажет, скажу я.
        — Ничего подобного ты не сделаешь,  — бросил Поэт резко.
        Дан вытаращил на него глаза.
        — Почему?
        — Потому что Маран этого не позволил бы.
        — Не понимаю.
        — Он дал мне хороший урок при нашей последней встрече. Перед тем, как отослал то письмо. Ну насчет бомбы. Я упрекнул его в сердцах, мол, ты же бакн, а он ответил мне: сначала торенец, потом бакн. А теперь оказалось, что и мы, и вы — люди. Если б он мог сейчас высказать свою точку зрения, она выглядела б так: сначала человек, потом торенец.
        — Да-да, теперь я понял.
        — Так что не отнимай у него этого права — быть человеком.
        — Он может об этом и не узнать,  — пробормотал Дан.
        Поэт промолчал.
        — Хочешь увидеть коттедж, где мы жили?  — предложил Дан, чтобы отвлечь его, да и себя самого, от мрачных мыслей.
        Поэт согласно кивнул, и Дан свернул на знакомую улочку, петлявшую между однотипных белых домиков, расставленных вразброску на оранжевом газоне среди низкорослых деревьев с синими плодами. Плоды, свисавшие с веток, были молодые, с палец длиной, а спелые — крупные, темно-фиолетовые, напоминавшие небольшие баклажанчики, гнили на траве, никто не удосужился их собрать.
        Коттедж, естественно, продолжал пустовать, даже свернутые матрацы, которые они в свое время снесли из соседних домов, лежали так же, как их оставили перед отлетом. Дан постоял посреди комнаты, ему вспомнилось, как он стерег Миут, сжавшуюся в комочек на кровати в соседней спальне. Поэт походил, потом сел на стул у пустого стола.
        — Удивительно,  — сказал он немного спустя.  — Дан, Маран ничего тебе не говорил по поводу… Это окно! Странная форма…
        — Эллипс.
        — Да. Точно такое было в доме Мастера, в той комнате, где умерла Сита. Точно такое. Наверняка единственное в Бакне. Да и в целом… Такие же голые стены, и цвет тот же. Она задыхалась, и из комнаты вынесли все, на чем могла собраться пыль — книги, занавески, лишнюю мебель. Остались стол и стулья, совсем как здесь, только стол был накрыт клеенкой, светло-зеленой клеенкой. Я помню каждое чернильное пятно на ней, ведь там вечно лежали наши рукописи, и Мастер без устали, сотни раз, объяснял и объяснял. Когда он волновался, он слишком глубоко макал ручку в чернильницу, тогда еще были чернильницы, и чернила капали на клеенку… А особенно мне напомнила тот день кровать. Пришли какие-то женщины, Ситу вынесли, чтобы приготовить к погребению, а матрацы свернули… вот как сейчас.  — Поэт закрыл глаза.  — Мастер сидел тут, где сижу я, положив руки на стол и глядя в стену, а Маран рядом с ним, на втором стуле. Я же стоял там, где стоишь ты, и смотрел в ту же сторону, на дверь, через которую унесли Ситу. Все молчали, а потом Мастер сказал дрогнувшим голосом: «Моей бедной девочке даже не довелось познать мужчину». И
я посмотрел на Марана, Маран на меня, потом он показал глазами на Мастера, что означало: «Расскажи ему».
        За три дня до того, накануне этого последнего приступа, мы, я и Сита… Ну понимаешь… Я, конечно, все выболтал Марану, тогда я еще не знал, что мужчине о таких делах болтать не положено, да и какой я был мужчина — мальчишка, восемнадцать лет, она была моей первой женщиной, и я ему сказал… Собственно говоря, от него я вообще никогда ничего не скрывал, ни тогда, ни позднее… А точнее, мы друг от друга… Но рассказать Мастеру я, естественно, не мог, и в ужасе стал делать Марану знаки, мне пришла в голову совершенно бредовая мысль, что он меня выдаст. Мастер заметил, что я дергаюсь, и спросил: «Что с тобой?» Я чуть не потерял сознание от смущения, но, к счастью, в окно постучали, пришел…
        Раздался тихий стук в окно, и Поэт вскочил, как ужаленный. Дан повернулся к окну, ничего не увидел и кинулся на улицу.
        В десяти шагах от коттеджа, на лужайке, стоял палевианин. В обычной одежде, без всяких повязок. Он не стал дожидаться, пока Дан подойдет к нему, повернулся спиной и побрел прочь, лениво, неспешно, а пройдя несколько метров, оглянулся через плечо, словно приглашая Дана следовать за собой. Дан и нагнавший его Поэт прошли за палевианином до одного из ближних коттеджей. Палевианин стукнул в окно, через минуту на пороге появились еще двое, вся тройка передислоцировалась вглубь сада и остановилась в ожидании под ветвистым деревом. Дан понял, почему они выбрали этот пункт, от улицы их отделяло несколько кустов, а дерево прикрывало сверху. Своеобразное потайное местечко.
        — Ты жил там,  — сказал первый палевианин, ткнув сначала Дана пальцем в грудь, а затем указав в сторону бывшего лагеря землян.  — Голоса. Пожалуйста, еще голоса.
        Он сделал руками странное волнообразное движение и выжидательно посмотрел на Дана. Тот молчал, пытаясь понять, чего от него хотят.
        — Музыка,  — сообразил вместо него Поэт.  — Они просят еще музыки.  — Он повернулся к палевианам и напел одну мелодию, вторую, третью. Те взволнованно закивали.  — Эти парни, видимо, из твоей аудитории.
        Дан подумал.
        — Голоса это можно,  — сказал он.  — Но здесь у меня нет голосов. Они там,  — он показал рукой в сторону пустыря, до которого было не так уж далеко.  — На корабле. Пойдемте туда.
        Женщина — Дан уже понял, что одна из троих женщина, отшатнулась и замахала руками, но первый палевианин остановил ее.
        — Мы придем после,  — сказал он.  — Когда будет темно. Не видно.  — Он прикрыл глаза руками и повторил: — Темно.
        — Хорошо,  — согласился Дан.  — Когда будет темно.
        И палевиане торопливо ускользнули в коттедж.
        — Интересная штука,  — сказал Поэт, глядя им вслед.  — Знаешь, какое чувство они испытывали?
        — Страх,  — буркнул Дан.
        — Верно. Но это лишь деталь. Компонент.
        — То есть?
        — Главное в их эмоциональном состоянии — душевный покой. Довольство. И на его фоне — страх. Страх лишиться этого довольства и покоя. Ну и плюс желание… наверно, это касается музыки…
        — Откуда ты знаешь?.. Погоди, погоди… Маран ведь говорил мне… Ну и болван же я! Совершенно вылетело из головы! Эмпатия! Но по его словам, ты воспринимаешь только очень сильные чувства.
        — Да.
        — Неужели у этих вялых существ такие интенсивные эмоции?
        Поэт развел руками.
        — Не знаю. Во всяком случае, я их улавливаю.
        Дан задумался.
        — Это может пригодиться,  — сказал он наконец.  — Пошли домой.


        «Стройплощадка» пустовала, Дан удивился было, но вспомнил, что «работы» приостановлены до завершения переговоров. Орбитолет тоже словно вымер, только в пультовой сидел перед экраном дежурный.
        Патрик лежал в каюте на диване, увидев Дана с Поэтом, он сел и спросил:
        — Нагулялись?
        — Где шеф?  — осведомился Дан.
        — У себя. Если у тебя нет серьезного дела, лучше не суйся. Он зол, как… Как сто тысяч чертей.
        — На меня?  — удивился Дан.
        — На себя!
        — Почему?
        — Ну как! Провалил переговоры…
        — Ну уж и провалил. По-моему, они были вполне успешными. Никто не мог бы добиться большего.
        Патрик демонстративно огляделся.
        — А где Маран?  — спросил он.  — Что-то я его не вижу. Где вы его спрятали?
        — Ты что, с ума сошел?
        — Переговоры, Дан, можно было бы считать успешными, если б Маран сидел сейчас здесь.
        — Экие вы максималисты,  — проворчал Дан.
        — Мы в той ситуации, когда минимализму не место и не время.
        — Все равно я пойду к шефу.
        — Что-то существенное? Пошли тогда все.
        Железный Тигран выслушал отчет Дана и с досадой сказал:
        — Какие мы все бестолковые! Вы, я…  — и потом Поэту,  — завтра пойдешь со мной… Душевный покой, говоришь? Чует мое сердце, придется нам пересмотреть всю нашу концепцию. Ладно, идите. А музыку, Даниель, ты им раздобудь. Поищи здесь, если найдешь у кого-то личный плейер, конфискуй безжалостно. От моего имени. Не найдешь, свяжись с астролетом, пусть пришлют. Все, уходите!
        Плейер Дан нашел у связиста, конфисковывать не понадобилось, тот с готовностью предложил крошечный аппаратик и кристаллы к нему сам, и Дан без зазрения совести забрал у него всю фонотеку.
        — Душевный покой, говорите,  — бормотал он, перебирая кристаллы, потом заложил в плейер Баха и спрятал прибор в карман.
        Обедать никто не пожелал, и Дан поел в одиночестве, удивляясь собственному аппетиту, затем в порядке любезности отнес шефу в каюту очередной термос с кофе — Тигран неподвижно сидел в кресле, даже свет у него был притушен. Вернувшись к себе, Дан обнаружил, что Патрик лежит на диване, закрыв глаза, и даже Поэт о чем-то сосредоточенно думал. Мыслители. Школа киников. Дан махнул на них рукой и пошел наружу. Смеркалось. Он машинально посмотрел на часы, отметил, что прошло уже сорок два, больше половины, и стал бродить по площадке. Какое-то время он старался «пересмотреть концепцию», но ничего не выходило, голова не работала, и тогда он стал думать, что их попытка спасти Марана может и вовсе стоить тому жизни… Хотя до этого, наверно, не дойдет, если ничего не удастся сделать, шеф, скорее всего, решит улететь до того, как трое суток истекут, и в этом случае… В этом случае… Дан не смог заставить себя додумать фразу, перескочил через ее окончание и попытался вообразить будущее, в котором… Нет, невозможно!.. Он напомнил себе, что всего лишь несколько лет назад он никакого Марана не знал и жил себе спокойно,
никогда ему не казалось, что его жизнь пуста. Но теперь он никак не мог представить, чем и как займется без Марана. Вот его пошлют на Перицену, он приедет в Лах, пойдет к Лахицину, и кехс, конечно, первым делом спросит про Марана. И он, Дан, скажет… Нет, лучше не надо. Но что тогда? Бакния? Одна мысль о том, что он бросит тут Марана и ступит на землю Бакнии, выглядела кощунством. Еще один вариант: вообще уйти из Разведки, вернуться к своей профессии астрофизика и тихо сидеть на базе, любуясь пульсарами и квазарами… Немыслимо!.. Он опустился на какой-то забытый брус и включил плейер.
        Еще не вполне стемнело, когда из орбитолета вышел Поэт и молча сел рядом. Впрочем, мрак сгустился быстро, ночь выпала безлунная, и вскоре в непроглядной темноте слабо светились лишь окна отдаленных коттеджей, да в открытый люк орбитолета падали отсветы из коридора.
        Неожиданно Поэт сжал руку Дана.
        — Идут,  — шепнул он.  — Со стороны куполов.
        Дан поглядел в ту сторону, ничего, естественно, не увидел, однако, выключив плейер и прислушавшись, различил шорохи. Палевиане пробирались по площадке с величайшей осторожностью, но все-таки цеплялись за обломки пластин и прочий строительный мусор. Наконец они приблизились настолько, что Дан сумел их разглядеть. Две темные фигуры в обычных бесформенных балахонах, их было бы трудно различить даже при солнечном свете, не то что звездном, но Дан все же узнал или угадал подошедшего днем к коттеджу палевианина. Спутник его был Дану незнаком. Палевианин протянул дрожащую руку, и Дан молча вложил в нее плейер. Потом, спохватившись, забрал обратно, взял палевианина за руку и на ощупь показал, как включать и выключать. Когда тихо зазвучал Бах, оба палевианина замерли, один даже прикрыл глаза от удовольствия. Они стояли так довольно долго, потом тот, кто держал аппарат, с видимым сожалением выключил его. Дан вынул из кармана коробочку с кристаллами и показал палевианину, как их менять. Палевианин старательно повторил операцию, включил плейер, довольно кивнул, снова выключил и передал его своему спутнику,
бережно, обеими руками взявшему прибор. Коробочку с кристаллами он спрятал где-то в своей висевшей мешком одежде, затем подтолкнул товарища в сторону города. Тот послушно повернулся, сделал несколько шагов и исчез в ночи. Первый палевианин стоял, глядя на Дана.
        — Колеблется,  — тихо сказал Поэт.
        Наконец палевианин на что-то решился, повернулся и быстро пошел прочь. Даже спасибо не сказал, подумал Дан, но не почувствовал обиды. Эти люди не вызывали в нем ни обиды, ни гнева, ни ненависти, только жалость.
        — Когда мы сюда летели,  — сказал Поэт в такт его мыслям,  — я их люто ненавидел. А теперь уже нет. Не знаю, почему.
        И тут палевианин вернулся. Его сутулая фигура вдруг вынырнула из темноты, он подошел прямо к Дану и прошептал еле слышно:
        — Тот, с которым ты был вместе… раньше, не сейчас… Он… Его прячут во мраке.
        — Каком мраке?  — спросил ошеломленный Дан.  — Где во мраке?
        — Во мраке,  — повторил палевианин, в панике оглянулся и припустил в сторону города.
        — Во мраке,  — повторил Дан, задыхаясь от волнения.  — Пошли!  — И бросился к орбитолету.


        — Ощущение, что они боятся темноты, у меня возникло еще днем. Хоть они и сами выбрали время, я почувствовал их страх и нежелание,  — сказал Поэт.  — Однако, когда он говорил про этот мрак, он испытывал подлинный ужас. Но почему? Предположим, Марана держат в темной камере, тому, кто боится темноты, это может показаться очень неприятным, но такой ужас?  — Он недоуменно покачал головой.
        — Может, его ужасала не темнота, а сознание того, что он выдает государственную тайну?  — спросил Патрик.
        — Мрак вовсе не темнота в камере,  — нетерпеливо сказал Железный Тигран,  — а нечто другое. Патрик, Дан, думайте же! Это какое-то определенное место. Ну!
        — Место?
        Дан сел на узкий диванчик, зажмурился, потом еще и прикрыл глаза ладонями, ему казалось, что увидев мрак, он вспомнит. Вспомни! Вспомни же!..
        Он оторвал ладони от глаз и растерянно сказал:
        — Кажется, я знаю. Это в подземельях. Помнишь, Патрик, лабиринт?
        — Ну?
        — Однажды мы с Мараном долго там ходили. Кружили по туннелям и случайно забрели в ответвление, где не было света. Оно выглядело, как тупик, но нас удивило, что там нет ни одной двери, мы решили проверить, дошли до конца и обнаружили еще один туннель или коридор, поперечный, в котором был уже непроглядный мрак. Маран оставил меня у входа, пошел посмотреть.
        — Этого я не помню,  — прервал его Патрик.
        — Мы не стали говорить Дэвиду. Лишняя болтовня. Если б еще там было что-то интересное…
        — Не было?
        — Маран вернулся через четверть часа. Сказал, что там целый клубок всяких коридоров. Много дверей. Закрытых, но незапертых. За ними пустые помещения. И абсолютная темнота. Ощущение заброшенности, сказал он. И еще добавил: напоминает подвалы Крепости.
        — Чем?  — поинтересовался Патрик.
        — Я не стал спрашивать.
        — В подвалах Крепости свет есть,  — сказал Поэт.  — Значит, не темнотой, а…
        — А тем, что это тюрьма!  — воскликнул Патрик.  — Или была когда-то…
        Они переглянулись.
        — Это должно быть на плане,  — сказал Дан.  — Там же побывали зонды.
        Тигран включил компьютер, потребовал:
        — План лабиринта.  — И спросил: — Показать можешь?
        Дан подошел к экрану и стал изучать сплетение ходов.
        — Тут,  — объявил он наконец,  — в этом туннеле еще был свет, дальше то ответвление, а отсюда начиналась зона темноты.
        — Ну что ж, Поэт,  — сказал Железный Тигран,  — твой выход. Как у тебя с ориентацией?
        — Не жалуюсь,  — ответил Поэт спокойно.
        — Запоминай план. Будешь поводырем у…  — Он сделал паузу.  — Ну-ну, Дан, не смотри на меня с мольбой, так и так пойдешь ты, потому что Патрик лучше водит флайер.
        — Почему флайер?
        Шеф не ответил. Он вынул из кармана небольшой черный кубик, свой персональный «ключ», отпер незаметную дверцу в переборке и извлек на свет божий несколько предметов.
        — Иди сюда, Поэт,  — сказал он, усаживаясь за стол.  — Это нейтрализатор.  — Он взял маленький, похожий на крошечный пистолетик, прибор, показал Поэту, как с ним обращаться, собственноручно включил и передал тому.  — Все готово, только нажать на спуск. А вот тебе станнер. Осторожно, не перепутай с непривычки карманы. Положи его в левый, все равно Дан будет тебя прикрывать. Дан! Шестидесяти четырех зарядов тебе хватит? Должно хватить. Держи! И еще…  — Он отстегнул цепочку, которой черный кубик прикреплялся к застежке у кармана, и протянул его на ладони Дану.  — Думаю, не существует электромагнитного запора, который мой «ключ» не сумел бы открыть.
        — Там может быть обычный замок,  — заметил Патрик.
        — От обычного мы тоже найдем средство.  — Шеф взвесил на руке бластер и подал Дану. Тот взял его с легким ознобом, ему еще никогда не доводилось ходить с бластером в кармане.
        — Теперь.  — Шеф покрутил в пальцах еще один приборчик, подумал и протянул его Поэту.  — Тоже тебе. Это теплоискатель, он настроен на температуру человеческого тела, его используют при спасательных работах во время землетрясений или обвалов, штука сверхчувствительная, им можно найти человека, погребенного под десятками метров грунта. Ну с техникой все. Далее. Глотайте протектор. Эту коробочку берете с собой, тут еще несколько капсул протектора и витин. С оснащением покончили. Перейдем к тактике. Пойдете пешком, так менее заметно. Держитесь тени. У меня создалось впечатление, что инфракрасным излучением они не пользуются, так что в темноте вы будете невидимы. И не болтать. Ни единого слова до конца операции. Спускаетесь. Ищете. Находите. Выбираться надо очень быстро, потому что при открывании двери может сработать сигнализация. Сколько тебе надо, Патрик, чтобы долететь отсюда до тамошнего выхода? Учитывая, что ты прямо сейчас садишься в флайер и будешь наготове.
        — Семь минут,  — сказал Патрик мгновенно.
        — За семь минут до предполагаемого выхода на поверхность вызываете флайер. Ни звука, тройное короткое нажатие на «ком». Говорить можете только в экстраординарной ситуации.
        — Какую ситуацию надо считать экстраординарной?  — осведомился Дан.
        — Ну например, вас засекли в самом начале, и приходится уносить ноги. Либо вам удалось добраться до Марана, но вас обнаружили, и за вами гонятся. Напали, схватили. Если схватили и заткнули рот, но руки свободны… маловероятный поворот, конечно… тогда длинное нажатие на «ком». Так, со связью тоже все, как будто. Далее. Учтите, что дело может повернуться самым неожиданным образом. Например, там все же окажутся свет и стража. Или только стража. Второе не проблема, сторожить они будут, естественно, при фонарях или чем-то подобном, подкрадетесь и подстрелите их из станнеров. Первый вариант сложнее, подкрадываться при свете не очень сподручно. Полагаю, в этом случае лучше будет вернуться и разработать другой план. Главное, чтобы вас не увидели и не подняли тревогу. Но по-моему, наиболее вероятно, что там нет света и нет стражи. Если я правильно их понимаю, они не готовы к сюрпризам. Они должны думать, что мы не предпримем ничего, пока не дождемся результата переговоров. Ну? Все ясно? Вопросов нет? Поэт, сколько тебе надо времени, чтобы заучить план?
        — Уже,  — ответил тот кратко.
        — Отлично. За старшего Дан. С богом!


        Странный город. Часть улиц была погружена во тьму, на некоторые струился с длинных матовых стеклянных панелей, вделанных в стены домов, неяркий синеватый свет, кое-где ослепительно сияли прожектора. Дан выбирал места неосвещенные, иногда делая из-за этого порядочный крюк. Время от времени он оглядывался, держится ли за ним Поэт, которому он еще в орбитолете сказал:
        — Я пойду вперед, а ты за мной, шаг в шаг. Сможешь?
        — Смогу,  — обещал Поэт, и теперь действительно не отставал, хотя Дан постоянно петлял. Впрочем, когда он отставал? Разве на Перицене он не шел шаг в шаг, правда, его не взяли в подземелье, но если б он попал туда, наверняка держался бы так же. Это не земной поэт, изнеженный истерик. Недаром шеф пустил его тогда на Перицену, а теперь взял с собой, небось с первого взгляда понял, что он ни в какой ситуации не подведет… А, возможно, и предположил, что пригодится, как оно и случилось, ведь ночным зрением никто иной не обладал… Полезная штука, хотя и не вполне полноценная, черно-белые картинки, как в первых телевизорах… Так, сюда. Дан свернул направо и нырнул во двор. Еще несколько десятков метров, и впереди показалось темное пятно входа. Первая половина пути прошла без приключений. Дойдя до арки, он остановился и пропустил Поэта вперед. Теперь вести должен был тот.
        В туннеле за аркой пол был гладким, и они продолжали двигаться почти в том же темпе. Держась за Поэта, Дан шагал довольно бодро. Лестница. Спускаться по лестнице было труднее, он боялся споткнуться, свалиться и наделать шуму, поэтому еле полз. Наконец нижний коридор. Дан придвинулся вплотную к стене справа и пошел вдоль нее, ведя по ее поверхности рукой. Когда рука провалилась в проем, он остановился. Таким же образом он одолел еще один отрезок, второй… дальше должно было идти уже то самое ответвление. Он сжал кисть Поэта, подавая знак, что они на месте, и отпустил стену. Настало время распутывать то, что Маран назвал клубком коридоров. Темп стал черепашьим. Дан чувствовал себя бесполезным грузом. Он был абсолютно слеп и совершенно беспомощен. Поэт вел его за собой, останавливался, отпускал его руку, потом через не поддающийся оценке промежуток времени снова брался за нее, вел дальше. Дан мог только догадываться, что тот прикладывает теплоискатель к очередной двери, ждет, потом разочарованно переходит к следующей. Остановок было много, поворотов тоже. Дан не знал, как Поэт запоминает дорогу,
может, он сбился, и они кружат и кружат в темноте. Как давно? Ему стало казаться, что прошло уже много часов, наверху, наверно, уже светает, скоро обитатели города проснутся и… И тут Поэт резко стиснул его локоть. Секунда, и Дан увидел перед глазами мигающую красную искорку теплоискателя. Он сразу же отвел руку Поэта с прибором, и торопливо вытащил пристегнутый к поясу «ключ». Минута, вторая… Он не мог видеть, как открылась дверь, но слабо дунуло, и он уловил движение рядом, это Поэт ринулся вперед и исчез. Дан стал нащупывать дверной проем, но Поэт уже вернулся, схватил его за руку и буквально потащил за собой. Десяток шагов, потом Поэт остановился и отпустил руку Дана. Чуть подвинувшись вперед, Дан коснулся коленями поперечного бруса и понял, что это койка или что-то в этом роде. Он осторожно протянул руку и коснулся неподвижного тела. А вдруг это не Маран? Мысль мелькнула и исчезла, ее заслонил другой страх, он притронулся, примял плотную ткань брюк, приложил ладонь… Нет. Ладонь ощутила тепло. Чего же Поэт копается, подумал он и почти сразу почувствовал, как мышца под его рукой слабо дрогнула и
слегка напряглась. В тишине слышалось взволнованное дыхание Поэта, но движения никакого, тогда Дан присел на корточки и стал массировать почти безвольные мышцы. Через пару минут они смогли вдвоем с Поэтом приподнять Марана… это не мог не быть Маран, ведь Поэт видел… приподнять и посадить. Дан вынул приготовленные капсулы — протектор и двойная доза витина — положил их на ладонь и молча подождал, пока они исчезнут. Затем взял руку Марана… нет, он все равно не верил, он знал, что это Маран, но поверить не мог… взял его руку и закинул себе на плечо, тот понял и оперся на него. И они двинулись в обратный путь.
        Постепенно тяжесть повисшего на Дане расслабленного тела уменьшилась, в какой-то момент Маран убрал руку и пошел, держась только за локоть Дана. А может, и не держась, а уже сам ведя его, ведь Поэта рядом с Даном давно не было, наверно, он шел с другой стороны, тоже подставив плечо для опоры. Через некоторое время Маран остановился, и Дан почувствовал, как его руку тянут в сторону. Через секунду пальцы легли на перила лестницы. Одолев первые тридцать ступенек — половину, по пути сюда он не преминул их пересчитать, Дан решил, что пора вызывать Патрика и трижды коротко нажал на шарик «кома». Неужели выбрались, подумал он и… И сглазил! Вспыхнул свет. Не фонарь, не лампочка, а общее освещение, он на несколько секунд ослеп, потом увидел бледное лицо Марана, задохнулся от радости, но радость сразу схлынула. Он спросил:
        — Бежать сможешь?
        — Попробую.
        В мгновение ока одолев остаток лестницы, все трое оказались в туннеле и помчались изо всех сил. Дан на бегу огорченно думал, что просчитался с вызовом, и теперь Патрик запоздает. Поэт добежал до арки первым и чуть не вылетел наружу, но Маран схватил его за куртку и остановил. Замыкавший бег Дан отстранил обоих, высунул руку со станнером и провел стволом широкую дугу. Никакой реакции.
        — Они наверняка в укрытии,  — сказал Маран.  — Ждут со своими игрушками, когда мы выйдем.
        Дану показалось, что его голос чуть дрогнул.
        — Не бойся,  — проговорил он торопливо.  — Мы защищены от станнера. Те капсулы, что я тебе дал… Сейчас придет флайер. Побежим с интервалом в полминуты, первый ты, потом Поэт. Я прикрою.
        Он ожидал, что Маран возразит, но тот послушно кивнул. Тогда Дан протянул ему запасной станнер, но Маран станнера не взял, а показал Дану руки. Дан посмотрел на его негнущиеся, скрюченные пальцы, и его захлестнул страшный гнев, что очень скоро пригодилось. Почти сразу над двором возник флайер и камнем свалился вниз, Дан уже подумал, что аппарат неуправляем, но буквально в двадцати сантиметрах от земли флайер остановился и завис. Дан подтолкнул Марана, и тот сорвался с места. Он бежал медленно, видимо, отдал все силы в туннеле, и Дан даже испугался, что он не добежит, упадет. Но Маран добежал, и когда в поле зрения Дана наконец появились преследователи, было поздно, Патрик уже втаскивал Марана в люк. Понадеялись на станнеры, понял Дан. Ну надейтесь, надейтесь! Он задержал левой рукой приготовившегося к старту Поэта и с жестокой радостью, четко, как на стрельбище, провел три невидимые дуги на разных уровнях. Палевиане попадали, их было больше десятка, еще троих уложил высунувшийся из люка Патрик, и когда Поэт, а за ним Дан влезли в флайер, на поле битвы не осталось ни одного боеспособного
противника.
        Не дожидаясь, пока закроется люк, Патрик рванул с места так же стремительно, как сел, флайер пулей вылетел в пространство над домами и помчался. Все, подумал Дан, опускаясь в кресло, вырвались… Он повернулся к Марану, чтобы наконец толком посмотреть на того, и в этот момент их настигли. Чудовищная волна ужаса накрыла, подмяла под себя, почти ослепила. Дан вцепился в подлокотники, смутно видя, как слева от него осел в кресле Поэт, ловя воздух открытым ртом, как Патрик впереди уронил голову… Оставшийся без управления флайер качнуло.
        — Инфразвук,  — прохрипел Дан, понимая, что еще секунда, и он завоет, как собака.
        Флайер дернулся, его повело вбок, сжавшийся в комок Дан понял, что сейчас последует катастрофа, но никакая сила не смогла бы заставить его шевельнуть пальцем ради спасения — своего, других, безразлично, он был весь мокрый, и единственное, на что его хватало, это не выброситься в неплотно закрытый люк. И тут он увидел, что Маран встает. Шатаясь, с трудом, словно преодолевая сопротивление урагана, тот сделал шаг, второй, протянул руку. Что-то щелкнуло, потом Маран последним усилием ударил кулаком по клавише и в изнеможении упал в кресло. Заработал автопилот, флайер выровнялся и взял прежний курс. Еще минута невыносимой муки — в тот момент она показалась часом, это потом выяснилось, что в часе было всего шестьдесят восемь секунд — и все кончилось. Флайер выскочил из поля. Дан еще очумело крутил головой, когда пришедший в себя Патрик повернулся к Марану.
        — Ну ты силен!  — выговорил он с трудом.
        — Я уже успел это испробовать,  — отозвался Маран буднично.
        — Испробовать! Все черти ада! Одолеть такое!  — Патрик все еще смотрел изумленно, потом опомнился.  — Ну иди, я тебя обниму, брат по крови.
        — Брат по крови?  — переспросил Маран, когда Патрик выпустил его из объятий.
        — Пока ты прохлаждался на очередном курорте,  — весело сказал Поэт, успевший оправиться,  — земляне доказали, что мы с ними братья по крови.
        — Вернее, по генам,  — пояснил Патрик.  — Один биологический вид. Ну как тебе такой поворот? Ребята! А про пакт вы ему сказали?
        — Когда бы…  — начал Дан, но Патрик перебил его: — Эх, вы! Друзья-товарищи…
        Он собирался, видимо, объяснить сам, но Поэт уже быстро заговорил по-бакниански, и Патрик только подмигнул Дану. Они напряженно ждали, как Маран отреагирует на сообщение, но когда тот вдруг, побледнев еще больше, закрыл лицо руками, Патрик, смущенно кашлянув, отвернулся к пульту, а Дан, потупившись, стал рассматривать свои руки.
        Флайер замедлил ход и плавно пошел вниз. Вот теперь все, подумал Дан, облегченно вздохнув. Теперь действительно все…


        В коридоре Маран обнял Дана за плечи и сказал:
        — Я не успел тебя поблагодарить.
        — С ума сошел? Это я должен тебя благодарить за то, что ты жив и здоров.
        — Ну ты скажешь!
        — Ей-богу! Как руки? Отошли?
        — Почти. Руки ерунда.
        — А что не ерунда?  — спросил Дан, пропуская Марана в каюту.
        Маран заколебался, посмотрел на полуоткрытую дверь, потом все-таки ответил.
        — Там, у выхода, ты сказал мне: «Не бойся».
        — Не обижайся, я…
        — Да я не обижаюсь, Дан. Ты угадал.  — Он повернулся к пораженному Дану и продолжил, глядя на него в упор: — Никогда в жизни я ничего не боялся. Ни смерти, ни боли, ни пыток. Но это…
        — Так плохо?  — спросил Дан шепотом.
        — Не дай тебе бог!.. И когда в тот момент я подумал, что они могут вернуть меня туда… Им удалось заставить меня почувствовать страх.
        — Это пройдет.
        — Уже прошло. Но воспоминание осталось. Не знаю, забуду ли я, как меня сумели согнуть.
        — Но не сломать же! Разогнешься. Собственно, уже разогнулся. Этот инфразвук…
        Маран жестом остановил его и вдруг спросил, оглядывая каюту:
        — Дан! А душ тут есть?
        — Есть. Правда, там очень тесно.
        — Тесно! Они не пускали меня к морю. А эта их идиотская сухая чистка… Я буквально истосковался по воде. Десять минут! Ты позволишь?
        — О чем ты говоришь!  — Дан открыл дверь в крохотную ванную.
        Маран стал торопливо расстегивать пуговицы, потом бросил и стащил рубашку через голову. И именно в этот момент дверь каюты открылась, вошли Поэт, за ним Патрик и Железный Тигран.
        — Я попросил, чтобы сделали кофе,  — объяснил свое отсутствие Поэт.  — Не знаю, созрел ли ты для еды?
        — Пока нет,  — машинально проговорил Маран и умолк.
        — Не стал сразу хватать тебя у люка,  — сказал Тигран,  — хотел дать время опомниться. Ну здравствуй! Рад видеть тебя.
        Он подошел к Марану, протянул ему обе руки, улыбнулся и вдруг посерьезнел. Дан увидел, что взгляд шефа остановился на маленьком серебряном диске, четко выделявшемся на загорелой груди Марана, и еще увидел, как Маран краснеет. Это он видел впервые. Удивительно, меньше, чем за полчаса, ему удалось увидеть больше, чем за четыре года — страх, слезы и краску… Он отогнал эту мысль и ринулся Марану на выручку.
        — Дайте ему помыться и выпить чашку кофе, шеф. Через полчаса мы его доставим к вам. Вместе со всем, что он тут узнал.
        — Конечно, конечно,  — пробормотал Тигран рассеянно.  — Могу дать даже час. Поговорим в пультовой, у меня тесно.
        — Иди.  — Дан буквально втолкнул Марана в ванную и предложил: — Садитесь, шеф.
        Но тот покачал головой и вышел.
        — Хорошо бы все-таки перекусить,  — вздохнул Патрик.  — Пойду принесу чего-нибудь.
        Когда он ушел, Поэт посмотрел на Дана и доверительно сказал:
        — Удивительные метаморфозы, Дан. Маран стал… просто человеком. Его щит треснул.
        — Зарастет.
        — Было бы жаль. Я готов даже поблагодарить палевиан. Если это палевиане.
        — А кто же?
        — Такие штуки с нашим братом умеют выделывать лишь женщины.
        Он смотрел на Дана выжидательно, но тот только улыбнулся.
        — Об этом спрашивай у Марана.
        — Подумаешь! Я и так все знаю.  — Поэт вытянул ноги и откинул голову на переборку.  — Дан!  — сказал он с неожиданным удивлением.  — Мы-таки вытащили его, Дан. Невероятно!


        — Извини, что не дал тебе передохнуть,  — сказал Железный Тигран,  — но время поджимает.
        — Да я наотдыхался,  — усмехнулся Маран.  — Выше головы. Думаю, мне не скоро захочется прилечь.
        Он уже был, как всегда, невозмутим. Как всегда, прикрыт своей броней или щитом. Дану на секунду стало жалко приоткрывшегося человеческого естества, но теперь он знал, что там, внутри, и жалел недолго.
        — Острые ощущения?  — спросил Патрик.
        — Масса,  — коротко ответил Маран.
        — Поделишься?
        Поэт недовольно хмыкнул, Дану это тоже не очень понравилось, но он знал, что Патрик вовсе не садист, просто считает: неприятные переживания надо вытаскивать наружу, чтобы освободить от них подсознание.
        — Трудно,  — сказал Маран.  — Сложно описать.
        — Попробуй.
        — Ну… Начинается с того, что уходит дыхание. Прощаешься с жизнью. На полном серьезе. Потом дыхание вдруг возвращется, непонятно почему, ведь не должно бы. Но диафрагма работает.
        — Есть какая-то избирательность,  — сказал Тигран.  — Если это тебя интересует, сходи, когда вернемся на Землю, к биологам.
        — Схожу,  — согласился Маран.  — Так. Восстанавливается дыхание. Какое-то время эйфория — жив, и все такое. Потом… В общем, чувствуешь себя трупом. Собственно, ты и есть труп. Физически. Неподвижность. Абсолютная беспомощность. Собственное тело тебе неподвластно. Только быть настоящим трупом, я думаю, не столь… унизительно. Потому что у настоящего отключено сознание. Правда, у него нет надежды. А у меня была. Когда они пришли за мной, отвели вниз и… В общем, я сразу понял, что вы прилетели. И я лежал и думал: придет Дан и выручит меня.
        — Почему Дан?  — спросил Патрик.
        — А кто же? Что с вами будет Поэт, мне в голову не пришло, я считал, что он на Торене. Любой другой — мог быть, мог не быть. А про Дана я знал точно. Что он здесь, что он непременно явится и в очередной раз выручит своего непутевого друга.
        — В очередной раз?  — удивился Дан.  — По-моему, это ты меня всегда выручаешь.
        — Что-то не припомню. Разве не ты вытащил меня из Дернии? С Перицены?
        — С Перицены тебя тащили все, в первую очередь, ты сам. А я… После того, как ты из-за меня облучился…
        — Не из-за тебя, а по собственной глупости. Ладно, не будем считаться… Как будто все, Патрик. Вопросы есть?
        — Один. Они так и держали тебя в поле? Без перерыва?
        — Нет. Они ведь не садисты. Просто перестраховщики. Наверно, боялись, что я как-то выберусь из камеры. Припрятал «ключ», например. Хоть и обыскали меня на предмет электроники сразу же, как я оказался у них, вынули «ком». Нет, поле снимали. Каждые несколько часов, на пять-десять минут. У них примерно такой же нейтрализатор, как у нас. Ну и… Давали пить. До еды, правда, не дошло. Впрочем, в этом не было нужды.
        — В каком смысле?
        — Прямом. Я же говорю, чувствуешь себя трупом. Никаких потребностей. Ни голода, ни даже жажды. Вообще ощущение, что умерло все, кроме мозга… Еще что-нибудь?
        — Нет, спасибо. Извини.
        Маран молча кивнул, словно принимая извинения, а шеф нетерпеливо сказал:
        — Ладно, хватит об этом. К делу. Я бы с радостью выслушал тебя во всех подробностях, но некогда. Пока отложим. Давай главное по своему выбору. Факты и выводы. И, особенно, контакты. Вряд ли их было много.
        — Мало,  — согласился Маран.
        Железный Тигран включил запись и откинулся на спинку дивана.
        — Слушаем. Начни с эпизода обмена.
        — Если честно,  — заговорил Маран задумчиво,  — об обмене я вовсе не мечтал. Я шел на переговоры. Конечно, имея в виду, что может кончиться именно так, и будучи к такому концу готовым. Но шел все-таки на переговоры. Как вам известно, никто меня соответствующими полномочиями не наделял, я взял это на себя самовольно, но Дэвид оказался человеком, неспособным принимать решения просто в силу своей натуры. Если б я предложил ему тот или иной способ действий, он бы устроил бесконечную говорильню, а эта несчастная девочка… Словом, я пошел прямо в Большой Дом. Снизу, через туннель, потому что дверь наверху была заперта, а свой «ключ», как вам известно, я оставил в коттедже. Я выбрал для этой акции ночь, поскольку знал, что есть бодрствующие — мы давно засекли свет в окнах, и в то же время нет сборищ. Поймал первого попавшегося Старшего и сказал, что пришел на переговоры. После довольно долгих объяснений — включая размахивание станнерами с их стороны и довольно варварскую акцию в виде выжигания на ближайшей стене собственного имени с моей, тот повел меня к другому, рангом чуть повыше. Иными словами, с
повязками пошире. Не буду вас утомлять. Когда меня ввели к Самому Старшему, уже светало. Он спросил меня, о каких переговорах речь. Я ответил, что логика похищений однозначна, заложников берут, чтобы добиться выполнения каких-то требований. Он поинтересовался моими предложениями, я сказал, что если они отпустят Натали, мы уберемся с планеты, ведь смысл их действий именно в этом. Да, согласился он, но так не пойдет. А как?  — спросил я, и он изложил мне почти буквально содержание ультиматума, который вы,  — он поглядел на Дана и Патрика,  — позднее получили. Естественно, имелась в виду Натали. Я попробовал поспорить, но он был непробиваем. И я понял, что выхода нет. Правда, когда я туда шел, у меня мелькали всякие авантюрные планы, схватить его, например, за горло, приставить к виску бластер, ну и прочие подобные мелодраматические трюки, но там я понял, что это бесполезно.
        — Почему?  — спросил Патрик.
        Маран улыбнулся.
        — Если я произнесу слово «интуиция», ты ведь скажешь, что интуиции не существует?
        — Уже не скажу,  — проворчал Патрик.
        — Потом я это, конечно, осмыслил. Видишь ли, они так долго раскачивались. Пассивно ждали, пока нам надоест их бойкот, и мы махнем на них рукой, оставим их в покое и уберемся восвояси. Эдакое старческое безволие. А старение предполагает еще и инерцию мышления и… Ладно. Так или иначе я понял, что они все решили, и переубедить их невозможно. Даже пустившись на всякие рискованные штучки.
        — Даже угрожая жизни правителя?
        — Даже. Понимаешь, их правитель не… Ну не король какой-нибудь, чья жизнь священна. Они бы просто разозлились. Еще больше. И не только на меня, на нас всех. А я боялся за Натали… Словом, я предложил ему этот обмен. Он удивился. Спросил, что мной движет. Я хотел наврать, но почему-то… Меня словно что-то толкнуло, и я ответил честно.
        — А именно?  — спросил Патрик.
        Маран пожал плечами.
        — Сказал, что мое понимание мужского достоинства не позволяет оставить женщину… Ну понятно! Он подумал, прикинул, с каменным лицом сообщил мне, что им такой обмен ничего не даст, а потом добавил нечто, что меня заинтриговало. Однако, сказал он, если от этого нет никакой пользы, то и особого вреда он не видит, и если уж я так хочу… Он произнес примерно такую фразу: «Лишать личность самоуважения не в наших принципах».
        — Очень интересно,  — сказал Тигран, подавшись вперед.  — Ты уверен, что понял правильно?
        — Думаю, да. Я и сам сомневался, но факт остается фактом, они согласились и отпустили Натали. Процедуру она вам наверняка описала, останавливаться на этом не буду. После обмена они отвезли меня в подземелье и заперли в камеру.
        — Там всегда темно?  — спросил Патрик.  — Или есть какое-то освещение?
        — Темно. Они ходят с фонарями. Я думаю, эта часть заброшена настолько давно, что освещение просто вышло из строя. А скорее наоборот, ее забросили из-за того, что отказало освещение, ремонтировать они, как я понимаю, не умеют в принципе. Там меня держали недолго, до следующего утра, потом вывели. Я понял, что вы улетели.  — Вздохнул он или показалось? Дан вспомнил свои муки тех дней, и у него снова перехватило горло.  — Меня поселили в одном из ближайших зданий, в стандартной квартире, с примерно таким же набором комнат и прочих помещений, как в коттедже, где мы жили. Две декады, а точнее, восемнадцать дней, держали под домашним арестом. В смысле, взаперти. Никто не появлялся. Запас еды и питья — всякие тюбики и баночки с пастами и бутылки с минерализованной, чуть солоноватой водой, уже был в квартире.
        — Одиночная камера,  — сказал Поэт.
        — Почти.
        — И ты безропотно сидел там?
        — А что я мог сделать? Связать простыни, как в авантюрном романе, и спуститься из окна? С четвертого этажа, кстати. И что дальше? Камера-то была в огромной тюрьме, из которой уже никак не сбежишь. Я имею в виду планету. Нет, я просто ждал.
        — Я бы сошел с ума,  — сказал Поэт.  — У них ведь даже читать нечего.
        — Нечего,  — согласился Маран.  — Сначала я приналег на кевзэ. Что еще делать на курорте, если не заниматься гимнастикой?  — Он слабо улыбнулся.  — А потом решил написать книгу. Давно у меня не было столь мирного периода. Может, и никогда не было. К счастью, я оставил при себе блокнот… электронный, конечно,  — добавил он, поглядев на Поэта.  — Ладно, все это несущественно. Через восемнадцать дней за мной пришли двое молчаливых Старших. Я уже созрел для того, чтобы разговаривать, с кем угодно, но они на мои попытки завести беседу не отреагировали, зато отвели к Самому Старшему. Он объявил, что мне разрешается свободно передвигаться в пределах города, но заговаривать с его жителями я не должен. Я этого ожидал и спросил только насчет моря, он скорчил брезгливую гримасу и сказал, что дальше набережной идти запрещается. Это все. Дверь действительно отперли, но мне надели на руку туго прилегавшую штуковину вроде браслета и объявили, что она будет контролировать мои перемещения. Разумеется, я отправился к морю на следующий же день. На полпути от набережной до берега браслет сработал.
        — И что это было?
        — Инфразвук,  — ответил Маран коротко.
        — Брр,  — Патрик поежился.
        — Кстати, о морских купаниях,  — сказал Тигран.  — Тебе удалось побывать в картинной галерее?
        Маран кивнул.
        — Там была картина, ее нашла Натали. С темно-бурым морем. Помнишь?
        — Да, конечно.
        — А других в этом роде тебе не попадалось?
        — Нет. Собственно, я искал их целенаправленно. Меня, как и вас, заинтриговал колорит. Я подумал, что если найдутся подобные пейзажи других художников, предположение о творческой фантазии можно будет отбросить.
        — Но их не нашлось.
        — Нет.
        — Жаль.
        — А что такое?  — полюбопытствовал Поэт.
        — Да была тут у Патрика одна идея. Патрик…
        — Когда я просматривал материалы… позже, на Земле,  — сказал тот,  — краски этой картины навели меня на мысль… собственно, дело не в красках, вернее, не только в них, все прочее тоже… Короче говоря. Возможно, был период, когда моря и реки у них загрязнились настолько, что они отказались от всякого соприкосновения с ними, перешли на сухие методы очистки, заводские методы перегонки питьевой воды и тому подобное. И параллельно на безотходные технологии. Это могло быть настолько давно, что все успело очиститься естественным путем, но у них уже закрепился рефлекс, исчезла тяга к воде.
        — Я тоже думал в этом направлении,  — отозвался Маран.  — Но увы… Доказательств никаких, ни за, ни против.
        — Одна картина ведь есть,  — заметил Дан.
        — Мало,  — сказал шеф.  — Во всяком случае, для точных выводов. Останемся пока при гипотезе.
        — Останемся,  — согласился Маран.
        — А кого они инфразвуком защищали?  — поинтересовался Патрик.  — Тебя от моря или море от тебя?
        — Ни то, ни другое. Я посчитал, что прибор просто установлен на определенное расстояние, видимо, радиус круга. Через день проверил. Ну пошел в противоположном направлении. Сработало на примерно такой же дистанции.
        — Мазохист,  — сказал Патрик.  — Надеюсь, ты не стал устраивать проверки на все стороны света?
        — Каюсь, нет. Это не та процедура, которую хочется повторять.
        — Значит, их главный метод воздействия — инфразвук. Наверняка именно он был применен и в Леоре. С этим мы тоже разобрались,  — подытожил Тигран.  — Так. Дальше.
        — Заговаривать с палевианами я и не пытался. Знал, что это бесполезно. Они меня игнорировали точно так же, как раньше. Правда, никто не мешал мне слушать разговоры, если таковые случались, и присутствовать на этих их молениях.
        — Молениях?  — переспросил Патрик, насторожившись.
        Маран не ответил, приняв рассеянный вид, и Дан невольно улыбнулся. Маран в своем амплуа. Но… Но это значит?.. Неужели загадка Палевой разгадана?! Черт возьми! Он подобрался и навострил уши.
        — Впрочем, пару раз мне удалось-таки с ними пообщаться,  — продолжил Маран невозмутимо.  — Как вы, наверно, догадались, моими собеседниками были сумасшедшие. Я имею в виду людей со светящейся полосой на блузе. Кстати, их меньше, чем я думал, во всяком случае, мне попались только двое, хотя я и выходил почти каждый вечер, когда темнело.
        — А как насчет темноты?  — спросил Тигран.  — Твой друг эмпат утверждает, что палевиане испытывают страх перед темнотой.
        При слове «эмпат», Маран бросил короткий взгляд на Поэта, и Дану показалось, что он слегка разочарован.
        — С темнотой мне разобраться не удалось,  — признался он смущенно.  — То есть они боятся, это факт. На мое счастье, иначе, возможно, меня стерегли бы, я имею в виду, сегодняшнюю ночь, но они даже с фонарями очень неохотно входят в эти свои подземелья. Однако с чем такой страх связан? С ритуальным запретом или чем-то реальным?
        — Например, с привидениями,  — сказал Поэт.
        — Может, и так. Не знаю.
        — А что с сумасшедшими?  — поинтересовался Дан.
        — Первая была женщина. Я вышел раньше, чем обычно, в сумерки, было относительно светло, по крайней мере, еще попадались прохожие. Она шла навстречу, я заметил ее издалека, просто потому, что прохожих в этот час можно пересчитать по пальцам. Впереди меня довольно бодро шагал молодой, судя по осанке, мужчина, она бросилась к нему, задрала свою блузу до горла и выставила грудь.
        — Голую?  — спросил Патрик.
        — Да. Мужчина буквально шарахнулся, а она стала прижиматься к нему, тереться, он ее оттолкнул, довольно грубо, между прочим, и ускорил шаг. Тогда она перебежала улицу и пристала к другому. Тоже без толку. Добралась до меня.
        — И что ты сделал?  — полюбопытствовал Патрик.
        — А что я, по-твоему, должен был сделать?
        — Ну… То же, что со своими дернитскими поклонницами.
        Маран хмыкнул.
        — Если б ты ее видел! Самая жалкая из дернитских искательниц приключений рядом с ней показалась бы лахинской красавицей. А ведь в Дернии…  — Он внезапно умолк, и Поэт закончил за него:
        — В Дернии за тобой бегали не просто искательницы приключений, а светские дамы. Которые теперь пишут мемуары о твоих похождениях. Со множеством пикантных подробностей.
        — Чего?  — сказал Маран растерянно.
        — Того!  — ответил Поэт ехидно.  — Говорил же тебе Дор. Быть известным и свободным одновременно — дело сложное, дорогой мой. Человек — раб своей славы.
        — Какой славы?! Никак ты бредишь?
        — Ах да! Ты же кинул свое знаменитое письмо в почтовый ящик и отчалил…
        — Прекратите,  — велел Железный Тигран.  — С этим разберетесь потом. Продолжай.
        Маран с трудом нашел утерянную нить.
        — О чем я?.. Да! Между прочим, есть отличия в строении тела, под балахонами не видно, но грудная клетка у них сплюснута с боков и заострена кпереди. Как у птиц. И грудь у нее была необычной формы, удлиненная, низко расположенная, почти без сосков. Впрочем, вы уже знаете, ведь Натали под конец нашла картину с обнаженной натурой. Грустное зрелище! Я имею в виду не грудь, конечно, а то, как она себя вела. Я так понял, что у этой несчастной не атрофировался половой инстинкт, как у прочих.
        — А у прочих, значит?..  — спросил Патрик.
        — Мне так и не довелось увидеть хоть одну парочку. Как и при вас. Ни разу ни одного движения, выдававшего какое-либо влечение к лицу противоположного пола. Ничего.
        — Интересно, как же они размножаются?
        — Не знаю. Беременных женщин тоже не видел.
        — Как я понял, процесс беременности они перенесли в какие-то приспособления,  — сказал Железный Тигран.  — Об этом нам вчера сообщили на переговорах.
        — Может, они и все остальное перенесли в колбы,  — предположил Маран.  — Или же они выполняют распоряжения Старших… Эту мысль мне подал второй так называемый сумасшедший.
        — Погоди,  — сказал Поэт.  — А как ты отвязался от той женщины? Ну первой из этих сумасшедших?
        — Очень просто. Я произнес несколько слов по-бакниански. Звуков незнакомого языка оказалось достаточно, она тут же отскочила от меня, как от какого-нибудь дикого зверя… Итак, второй. Его я видел поздно вечером. На улице не было никого, кроме нас двоих, он кинулся ко мне, схватил за руки и стал бессвязно лопотать, лопотать и скулить, как нанок, потерявший хозяина. Я не разобрал и половины того, что он говорил. Он умолял меня: «Пойди скажи им, что я не виноват, они исключили меня из общности, но виноват не я, это Риет, это она не хотела»… Он повторял и повторял одно и то же, потом вдруг понял, что я чужак, ахнул, оставил меня и бросился бежать. Сначала я обратил внимание на «Риет не хотела», у меня сразу возникла мысль, что, возможно, она не хотела именно того, чего хотела встреченная мной на несколько дней раньше женщина. Потом я подумал, что…  — он слегка замялся, но все же сказал,  — что я слегка зациклился на этой сфере, и хорошо бы выкинуть из головы все подобные идеи. Выкинул и тогда понял, что он дал мне ключ. Он произнес главное слово.
        — Общность?  — спросил Тигран.
        — Да. Но не только. Исключили из общности, сказал он. В нашем словаре оказались лингвистические неточности. Мы думали, что Миут лишили права общения, в смысле, запретили общаться. И потом, Эра Единства… А слово было другое: общность. Одновременно я вспомнил еще кое-что. Вы ведь уже знаете, что у Поэта есть эмпатические способности?
        — У тебя тоже?  — спросил Тигран.
        — У меня, к сожалению, нет. Но зато у меня есть Поэт. Он мне об этом рассказывал, пытался объяснить. Он говорил мне, что когда у многих людей возникает сходное переживание, оно усиливается до той степени, что его может уловить и обычный человек, не эмпат. Мне, естественно, очень хотелось испытать это. Мы ходили с ним на концерты, собрания, состязания, он говорил мне: «вот сейчас», и я напрягался, но ничего не чувствовал. В последний раз это было на Поле Ночных Теней. Помнишь, Дан? В какой-то момент Поэт сказал мне, что его шатает от силы эмоций, которые он воспринимает…
        — Но я тоже чувствовал,  — перебил его озадаченный Дан.
        — Это не то. Ты испытываешь какое-то ощущение сам и угадываешь по лицам людей, что они чувствуют нечто похожее. Но не улавливаешь самого чувства. Что поделаешь, подумал я тогда, на то он и Поэт, а я всего лишь…
        — Глава государства,  — вставил Поэт насмешливо.
        — Да,  — согласился Маран без малейшей иронии.  — К несчастью. Так что я знал об этом немало. Однажды я присутствовал на ритуале в зале Большого Дома и в самом конце, когда все его участники стали браться за руки, уловил странное, пришедшее извне ощущение непонятно откуда взявшегося экстаза. Оно мелькнуло и пропало, я, наверно, забыл бы о нем, но через пару дней я встретил того типа и услышал слово «общность». И тогда я понял. Не все сразу, конечно. Но насчет эмпатии подумал в первую очередь. Стал перебирать все эпизоды, какие отложились в памяти. И вспомнил похороны Кориты. Жила в Бакне такая особа. Эту даму знали все. Даму в полном смысле слова, она была аристократкой, вдовой лет тридцати с небольшим, очень недурна собой, а ее любвеобильность буквально не имела границ. Одних постоянных любовников за ней числилось не меньше десятка, плюс те, которых она неутомимо ловила там и сям. Словом, личность незаурядная, мимо нее было просто трудно пройти.
        — И ты не прошел?  — поинтересовался Патрик.
        — Я-то как раз и прошел. Я был занят, все это происходило вскоре после Перелома, и я, юный олух, творил историю. Но зато ей случилось как-то ангажировать Поэта.
        — Это была совершенно ненасытная женщина,  — сказал Поэт мечтательно.  — Общение с ней давало чувство полноценности. Я даже был в нее влюблен. Целую неделю.
        — Через полгода после этого маленького романа Корита умерла, и Поэта потянуло на ее похороны. Я пошел с ним. Там было всего человек десять-двенадцать — похороны баронской дочери уже тогда мало кто решался посещать, сплошь мужчины, и наверняка каждый из них, кроме меня, с ней когда-то спал. И вот после ритуала Поэт сообщил мне нечто, что отложилось у меня в памяти. Знаешь, сказал он, откровенно говоря, особого горя я не испытывал, так, немного жалел, вспоминая приятные минуты, и все прочие присутствующие явно чувствовали то же. Но общее ощущение скорби, которое я уловил, было таким интенсивным, словно все убиты горем, и не десять их, а чуть ли не пятьдесят. Ну мы перешли тогда на другую тему и забыли про Кориту. А теперь я стал это обдумывать. И понял, что в той ситуации было нечто уникальное. Ведь обычно на похоронах присутствуют дети, родители, братья, сестры, возлюбленные, друзья… Так? И хотя все скорбят, но чувства у них разные. А там? Все переживали одно и то же. И я подумал: возможно, синхронные эмоции не просто складываются. Что если результат их сложения превышает арифметическую сумму?
        — Потенцирование,  — сказал Железный Тигран.
        — Да. И отражение. Человек, вошедший в зеркальный зал, удваивается, утраивается, превращается в целую толпу. В зависимости от числа зеркал. Словом, я скажу вам, как это выглядит в моем понимании. Они эмпаты и умеют ощущать эмоции друг друга. Ощущать, отражать, возвращая обратно, то есть как бы удваивая, утраивая и так далее. Складывать. Потенцировать. Суммация и многократное усиление и дают этот экстаз. Видимо, за многие века у них выработалась целая система движений и звуков, которые, согласованно повторяясь, позволяют им достичь слияния, если угодно, общности. И ощущения, которых они таким образом добиваются, настолько интенсивны и полны, что они все время стремятся испытывать их снова и снова. Это, наверно, похоже на наркотик. И потому им не нужно ничего другого. Разве наркоман стремится обладать женщиной? Разве он замечает, что ест и что пьет? Маленькие человеческие удовольствия его не привлекают. Забрасывается все. Не умереть от голода и холода — и больше ничего не надо… Вот примерно так.
        — А что!  — сказал Патрик.  — Все укладывается. Общество, которому не нужен прогресс. Зачем прогресс морфинисту? Чтобы добиться лучшей очистки морфия? Прекрасно. А они совершенствуют свои способы вступления в эту общность. Все понятно. Сокращается производство. Отмирает искусство. Пропадает интерес к природе. Эмпатия объясняет и пацифизм и нежелание убивать, должно быть, чувства убиваемого для эмпата невыносимы. Ты попал в точку, брат по крови.
        — Эта гипотеза объясняет и тот прием, который они вчера нам оказали,  — заметил Железный Тигран. Он покачал головой.  — Воображаю себе. Люди, видевшие Землю в первой половине двадцатого века, да еще притом и эмпаты…
        — Они были на Земле в двадцатом веке?  — спросил Маран.
        — Так они сказали.
        Маран присвистнул.
        — Нам остается только захлопнуть люк и стартовать.
        Железный Тигран промолчал.
        — У них у самих рыльце в пушку,  — напомнил Патрик.  — Кто виноват в гибели Атанаты, мы или они? Кстати, Маран, а как ты объяснишь Атанату?
        — Почему она погибла?
        — Нет, это понятно. Почему они туда отправились?
        — Видишь ли, я думаю, что общность это главный элемент доктрины, ее центр, но еще не вся доктрина. Не знаю, философская она или религиозная, но она должна включать и другие компоненты. И в ней обязательно должно присутствовать то, что присуще всем доктринам: уверенность в обладании истиной.
        — Отсюда миссионерство,  — согласился Патрик.  — Пожалуй. Сначала они… кто знает, может, некогда это была маленькая секта?.. распространили свое влияние на всю планету. Потом пошли в космос. Но с Периценой у них не выгорело. Почему? Да потому что периценцы не эмпаты.
        — Атаната наверняка была для них ужасным ударом,  — сказал Тигран.  — Особенно, если их люди находились там в момент катастрофы. Еще более, если кто-то из них уцелел и вернулся на Палевую. Вместе со своими ощущениями, открытыми для всех. На этом их миссионерство должно было прекратиться.
        — И слава богу!  — бросил Дан сердито.  — При таких методах!.. Инфразвук и прочее. А как они поступили с жителями островов?
        — Наверно, среди них было много уродов,  — предположил Маран.
        — Каких уродов?
        — Вроде нас с тобой. Не эмпатов.
        — Ну и что? Значит, надо их извести, как тараканов? А давление на Атанату?
        — И однако они делали на Перицене никак не больше, чем святая инквизиция на Земле,  — заметил Патрик задумчиво.  — И даже гораздо меньше. Во всяком случае, на кострах никого не жгли. Все-таки мы чудовищная раса. Бедные торенцы, я им не завидую. Оказаться в такой компании!..
        Железный Тигран вдруг поднял руку, требуя тишины.
        — В твоей гипотезе есть один серьезный пробел,  — сказал он, когда все затихли.
        — Источник?  — спросил Маран.
        — Да. Откуда берется первоначальная эмоция?
        — К однозначному выводу я не пришел. Возможно, они создают ее там же, не обязательно на глазах у всех, а в соседнем помещении. Приказывают, допустим, какой-нибудь Риэт отдаться одному из еще способных на такие подвиги мужчин. Или сажают кого-то в помещение без окон, включают и выключают свет. Вот вам страх и восторг. А может быть, они мобилизуют воспоминания. Вспомните о Старших. Какова их функция? Вначале я считал, что Старшие — своего рода дирижеры, которые обеспечивают согласованность всех этих жестов и слов. Потом подумал, что они могут быть трансляторами эмоций или даже их источником. Что если они специально отбирают людей, способных на сильные чувства, их запоминание и воспроизводство? Для этого, кстати, не обязательно даже быть эмпатом. При хорошей тренировке можно высвобождать воспоминания, которые ничуть не менее живые, чем натуральные чувства. И даже без тренировки. Не забудьте, я оказался своего рода подопытным кроликом. Мне надо было всего лишь наблюдать за собой. Я понял, что голод по ощущениям обостряет те из них, которые заложены в памяти. До такой степени… иногда просто отвязаться
невозможно! Приведу вам элементарный пример. Я ведь привык у вас пить кофе. Если бы мне надо было описать его вкус, я не сумел бы, но тут обнаружил, что напившись их мерзкой воды, по нескольку раз в день я этот вкус во рту ощущаю, и вполне отчетливо. Или музыка. Способностей к ней у меня никаких, слух сомнительный, правильно воспроизвести даже то, что слушал сотни раз, не могу, а тут, посидев месяц в тишине, я обнаружил, что буквально слышу целые симфонии… Конечно, так было не всегда… Я о палевианах. Когда-то они наверняка оперировали натуральными эмоциями. Но тогда они и сами были другими. Помните эротическую картину, которую нашла Натали? Однако в старости живут воспоминаниями.
        — Мы ведь полагали, что их цивилизация немногим старше нашей,  — сказал Патрик.  — Ты думаешь иначе?
        — Да. Конечно, я не претендую на абсолютную истину, это все мои догадки, их надо проверять и проверять…
        — Ладно,  — сказал Железный Тигран.  — Отбой. Идите спать. Все четверо. Я подниму вас, если будет надо.
        — А ты, шеф?  — спросил Патрик.
        — Мне надо все это осмыслить. И принять решение. Улетать или… Или чуть-чуть подождать.
        — Чего?  — спросил Патрик, но тот нетерпеливо махнул рукой.
        — Идите. Маран! Спасибо. Отличная работа. Все, спокойной ночи.
        Только добравшись до каюты, Дан понял, как он устал. Он свалился на свой диван, даже не предложив его Марану, который, впрочем, уже успел забраться на откидную койку и вытянуться во весь рост.
        Впрочем, через минуту тот привстал и перегнулся через край.
        — Что за чушь ты там нес?  — осведомился он.  — Насчет мемуаров?
        — Не чушь, а чистую правду,  — заявил Поэт победоносно.
        Маран застонал.
        — Издеваешься? И ты не нашел лучшего места? Неужели надо было говорить об этом при…
        — При ком?  — спросил Поэт невинно.
        — При начальстве!
        — Не волнуйся, твое начальство я уже изучил вдоль и поперек. Ваш замечательный шеф не любитель патологии, скорее, наоборот. Как это называлось по-вашему, Дан? Ну эти мужчины, которые неспособны выполнять свои обязанности…
        — Импотенты,  — сказал Дан.  — А как по-бакниански?
        — Никак. У нас нет такого слова.
        — Нет? А как вы это называете?
        — Нам нечего называть,  — сказал Маран сверху.  — Нет самого явления.
        — Что?!  — пробормотал Патрик.  — Совсем нет?
        — Нет,  — усмехнулся Поэт.  — Мы люди отсталые. Нам до вас далеко. О-о-очень далеко. Вообрази, Маран, на этой экзотической планете происходят совершенно невероятные вещи. Например, любовные отношения между людьми одного пола…
        Маран промолчал, но Дан сразу вспомнил, как однажды тот, положив перед ним раскрытую книгу, с легкой брезгливостью поинтересовался, порождение ли описанная там ситуация больной фантазии автора, или она взята из реальной жизни.
        — А что, на Торене такого нет?  — спросил Патрик.
        — На Торене?!  — удивился Поэт.
        — Дан?
        — Нет, Патрик,  — сказал Дан смущенно.  — Никогда не слышал, не видел, нигде не читал.
        — Никогда, нигде…  — Патрик поперхнулся и закашлялся.  — Боже мой,  — сказал он жалобно.  — Сегодня несчастный день. Скоро я не смогу высунуть голову из-под подушки, так мне стыдно за свою расу. Я буквально проваливаюсь сквозь землю, уже провалился, я антипод. Еще немного, и я не посмею высунуть нос в космос. Дан, мы опозорены. Что нам делать, Дан?
        — Спать,  — проворчал Дан и отключился.


        К своему удивлению Дан проснулся первым. В каюте было совершенно темно, но, прислушавшись, он уловил ровное дыхание спящего на диване напротив Поэта. Он осторожно прокрался в ванную, потом, быстро одевшись в темноте и даже убрав постель, приоткрыл дверь и выскользнул в коридор. Орбитолет казался пустым, видимо, все еще спали. Впрочем, дежурный за пультом сидел, и кофеварка была включена. Дан налил себе в длинную узкую кружку кофе и двинулся к открытому люку. День был солнечный, небо чистое, но Дан почему-то вспомнил ночную инфразвуковую атаку и зябко поежился. Конечно, специально переоборудованный орбитолет был защищен от любого излучения, но там, снаружи… Тут он увидел шефа, одиноко стоявшего в нескольких метрах от трапа, и смутился. Торопливо допив кофе, он поставил кружку прямо на пол и спрыгнул вниз.
        — Доброе утро,  — сказал он, подходя к Тиграну.
        — Доброе,  — ответил тот.  — Правда, давно уже не утро.
        На «стройплощадке» кипела работа, ползали механизмы, только теперь все шло в обратном порядке. Из шести куполов четыре уже были убраны, сворачивали предпоследний, а похожая на божью коровку машина-уборщик методично перемалывала пластины, изготовленные вчера для настила.
        — Что происходит?  — спросил Дан.
        — Надо же убирать за собой, Даниель. Элементарная вежливость.
        — Улетаем?  — обрадовался Дан.
        — Возможно,  — ответил шеф неопределенно.
        Дан поглядел на оранжевые деревья, жесткую, как щетина, траву, синие крыши и серебряные купола. Он сразу представил себе, что происходит под этими куполами: сотни и тысячи палевиан синхронно принимают одни и те же позы, делают одни и те же движения, нараспев произносят хором слова, еще и еще, потом берутся за руки и на миг застывают, упиваясь, например, любовью. На миг Дан позавидовал, захотелось присоединиться к ним, включиться в цепочку и ощутить это — усиленное в тысячу раз, безмерное, бездонное чувство любви. Но… Бездонное, безмерное и… безадресное? Нет, извините, он не хотел любить воздух, он хотел любить свою женщину, одну-единственную, какой больше нет… И, черт возьми, ему вовсе не хотелось, чтобы тысячи людей и даже всего один или два разделили его счастье от слияния с ней. Нет уж! Он больше не завидовал им, вот они растекаются по своим норам, торопливо глотают безвкусную еду, поспешно запускают автоматику для производства пищи и одежды, мерзких паст и безобразных балахонов, наверняка придуманных, чтобы не тратить времени на примерки и подгонки, и снова бегут обратно в залы, дабы после
часового балета почувствовать… быть может, страх? Есть ведь наркотики, вызывающие ощущение ужаса. Наверно, это похоже на вчерашний инфразвук…
        — Шеф,  — спросил он робко,  — а вы не боитесь, что они захотят взять реванш за вчерашнее и пустят в ход свой инфразвук?
        — Да, это было б неприятно,  — сказал Железный Тигран рассеянно. Потом, словно на что-то решившись, повернулся к Дану.  — Даниель! Я должен попросить тебя об одном одолжении. Уговорить тебя совершить неэтичный поступок.
        — Неэтичный поступок?  — пробормотал Дан растерянно.
        — Да. Я хотел бы знать… Этот медальон…
        Шеф замолчал, и уже понявший Дан лихорадочно прикидывал, как себя вести… Пожалуй, лучше не устраивать сцен, а сделать вид, что не придаешь никакого значения…
        — Какой медальон?  — спросил он небрежно.
        — Ночью я видел у Марана медальон…
        — Ах этот!  — сказал Дан беззаботно.  — Сувенир. Его подарила Наи, когда мы навещали вас перед отлетом на Палевую. А что тут такого особенного?
        — А тебе не случалось видеть обратную сторону этого медальона?  — спросил шеф, не приняв его легкого тона.
        — Нет. Где б я мог ее видеть?
        — Снимает же он его когда-нибудь.
        — Не знаю. Может быть. Например, перед тем, как стать под душ. Но я ведь не сопровождаю его в ванную.
        — Даниель! Я прошу тебя посмотреть, что там.  — Он подобрал обломок ветки и начертил на земле несколько непонятных знаков.  — У тебя ведь фотографическая память. Запомни это слово. Я хочу знать, написано ли оно на медальоне.
        — А что это значит?  — спросил Дан.
        — Это имя моей жены. У нее был такой медальон. После ее смерти он перешел к Наи, и Наи с ним никогда не расставалась. Можешь считать это суеверием, но она относится к этой безделушке, как к талисману, оберегу… Если она его отдала… Словом, я хочу знать, что к чему.
        — А вы спросите у Марана,  — предложил Дан.  — Он человек гордый и врать не станет.
        Железный Тигран посмотрел на него хмуро.
        — Ты полагаешь, что Марану будет приятнее отвечать на такие вопросы мне, чем тебе?
        — Ладно,  — сказал Дан устало.  — Я пойду к нему… Не могу, шеф! Что вы, в конце концов, против него имеете?
        — Против Марана?  — Тигран посмотрел ему в глаза, подумал.  — Хорошо,  — вздохнул он.  — Я тебе скажу. Только дай мне слово не болтать.
        — Слово Дана,  — выпалил Дан и смутился.
        — Да ты стал настоящим бакном, Даниель,  — усмехнулся Железный Тигран.  — Впрочем, бакны слово держать умеют… Так вот, Даниель. У меня свои виды на Марана.
        — Какие виды?
        — Ты знаешь, сколько мне лет? Шестьдесят четыре.
        — Шестьдесят четыре года это еще совсем мало,  — сказал Дан бодро.
        — Возможно. Правда, два инфаркта…
        — Вы же прошли регенерацию миокарда.
        — Инфаркты, Даниель, откладываются, в первую очередь, тут.  — Тигран притронулся пальцем к голове.  — Не пойми меня превратно, я вовсе не собираюсь уходить завтра. Или в ближайшие пару лет. Но Разведка не то хозяйство, которое можно освоить за месяц и даже за год. Я должен загодя думать о человеке, который смог бы меня заменить.
        — Маран?!  — спросил Дан, сам себе не веря.
        — У тебя есть кандидатура получше?
        — Лучше Марана? Шутите, шеф?
        — Что же тогда тебя смущает?
        — ВОКИ,  — сказал Дан.  — ВОКИ никогда не согласится. На такой пост — неземлянина?
        — С ВОКИ предоставь сражаться мне. Теперь-то это будет полегче. Но видишь ли, Даниель, для меня было б гораздо проще отстаивать кандидатуру человека, который формально таковым не является, чем дать повод заподозрить меня в личных мотивах. Я ведь тоже человек гордый. Понимаешь?
        Дан открыл рот, потом закрыл…
        — Понимаю,  — сказал он упавшим голосом.  — Но… Может, стоило б сначала спросить Марана? Что если он не согласится? Сейчас ведь все изменится. Может, он захочет вернуться на Торену и…
        — И начать там все сначала? Не думаю.
        — Почему?
        — Потому что Маран не властолюбив. Власть сама по себе ему неинтересна. А власть, как приключение, он уже прошел.
        — Власть для него вовсе не была приключением,  — возразил Дан.
        — Да-да. Знаю. Инструмент. Клал каменщик стену, работал в поте лица и вдруг заметил, что стена кривая. Отобрал мастерки у тех, кто, по его мнению, ремесла не знал, и стал класть сам. Один. Попробовал так, сяк, увидел, что дело не идет, и присмотрелся повнимательнее к камням. А камни, оказывается, неправильной формы. Обтесал, исправил — все равно не то. Тогда додумался, отошел подальше. Батюшки, да ведь стена с самого низа вкривь да вкось пошла. Разбирать надо и класть сначала. Целое дело. Примерился выдернуть камень побольше и тут видит: это ж не просто стена, тут, извините, дом, и в нем уже люди живут. А ну как обвалишь им все на головы! Вот тут-то у каменщика руки и опустились, кинул он в сердцах мастерок и пошел себе…
        Дан невольно улыбнулся.
        — Вы, шеф, тоже прямо как настоящий бакн. Истории рассказываете.
        — А я и есть бакн. Немного бакн, немного дернит, немного лахин. Даже чуточку палевианин — со вчерашнего дня. Тем-то мы и отличаемся от прочих, Даниель. Для других людей все эти инопланетяне — страшно далекие, непонятные чужаки, а для нас — свои. Мы же видим воочью, что все разумные, в сущности, одинаковы. Вот я не знаю, Даниель, ты ведь не четыре года назад родился, наверняка у тебя на Земле масса друзей. Но ближе Марана нет, я думаю?
        — Нет.
        — Вот видишь. А скажи ты об этом в интервью, девять из десяти землян подумают, что ты либо врешь, либо сошел с ума. Так как насчет неэтичного поступка?
        Дан вздохнул.
        — Я попробую.


        Когда Дан открыл дверь, в каюте уже горел свет. Патрик деликатно исчез, а Маран и Поэт выглядели именно так, как себе представлял Дан. Поэт валялся в постели, немытый и растрепанный, а Маран, гладко выбритый, умытый и причесанный, сидел на диване и полумашинально растирал левой рукой пальцы правой.
        — Черт возьми, настоящая еда!  — сказал он, увидев Дана с большим подносом.
        — Самая что ни на есть,  — подтвердил Дан.  — Правда, деликатесов никаких, не додумались прихватить. Может, на астролете найдется что-то получше…
        — Бог с тобой, Дан. Разве ветчина и сыр не деликатесы? Да для меня даже хлеб деликатес!  — Он немедленно сделал себе огромный бутерброд и откусил чуть ли не половину.
        — Ох как вкусно!
        — Так ты еще станешь гурманом,  — заметил Поэт.  — Ты очеловечиваешься в невероятном темпе. Тебе еще нет тридцати шести, а ты уже стал замечать, что ешь. Прогресс фантастический. Нет, эта Палевая несомненно оказала на тебя благотворное влияние. Тебе осталось только влюбиться, и можно будет сказать, что ты наконец познал вкус жизни.
        — А ты есть не хочешь?  — спросил Дан, разливая кофе.
        — Я жду, когда мне дадут коньячку, чтобы выпить за успешное завершение нашей миссии.
        — Какой коньяк?  — удивился Дан.  — Мы на работе.
        — Извини, но это вы на работе. А у меня, по-моему, есть полное право на коньяк.
        — Право-то у тебя есть, но коньяка нет.
        — Если ты собирался пьянствовать в экспедиции,  — заметил Маран,  — тебе следовало прихватить с собой бутылку тийну.
        — Тийну! Какая может быть тийну! Отныне я пью только коньяк. Первое, чем надо заняться после того, как наладится контакт с Землей, это импорт коньяка. Или виноградных лоз. Нельзя жить на планете, на которой не растет виноград.
        — Я вижу, ты успел изрядно изучить этот вопрос.
        — Увы,  — сказал Поэт неожиданно серьезно.  — Ничего я не изучил. И вообще не ощутил никаких земных удовольствий. Ты мне все отравил. Но ничего, я наверстаю свое, когда вернемся.
        Маран допил кофе и налил себе еще.
        — Ты рассказывал про Дора,  — напомнил он.
        — А что с Дором?  — спросил Дан.
        — Да ничего. Лесса совсем его оседлала. Родила еще одного отпрыска… Да, кстати, Венита и Ина тоже произвели на свет сына, а твой Лет — дочь. Чума деторождения.
        — Так ведь стареем,  — сказал Маран спокойно.  — Если когда и обзаводиться детьми, то теперь.
        Поэт выпучил на него глаза, но промолчал.
        — А что с остальными? Лет, как я понимаю, отсиживается в Вагре?
        — Не только он. Он пристроил у себя Мита ловить каких-то воришек. По словам Мита Тонака продолжает прикрывать их. И не только их. Я думаю, он всячески старается искупить вину.
        — Какую вину?  — спросил Маран.
        — Перед тобой, какую ж еще? Как это ни парадоксально, но твой фокус с глубинным оружием на него не подействовал. Видимо, из-за того, что он видел в Вагре. Во всяком случае, публично он не произнес ни одного слова в твое осуждение. Он устроил у себя Навера математиком в инженерной группе. И мальчугана.
        — Санту?  — Маран нахмурился.  — Не могу сказать, что меня радует перспектива увидеть его в военной форме. Да и Навера тоже.
        — Представь себе, Тонака проявил максимум деликатности. Он, видимо, решил считаться с твоими чувствами. Навер там участвует в проектировании каких-то убежищ, а Санта в картографической школе.
        — Ну хоть географии научится,  — вздохнул Маран и добавил задумчиво: — Если б я что-то значил в этой Разведке, Поэт! Я забрал бы их всех к себе. Где Мит может быть больше на месте, чем в Разведке? Да и все они… А, Дан?
        — Конечно,  — сказал Дан бодро.  — Кстати, я думаю, в этом нет ничего невозможного.
        Маран посмотрел на него и промолчал, а Поэт осведомился с легким напряжением в голосе:
        — Ты собираешься остаться в Разведке?
        — А куда мне еще деваться?  — спросил Маран.
        — Домой, в Бакнию.
        — В Бакнию? Разве Бакнией уже не правит Лига?  — поинтересовался Маран иронически.
        — Я не сказал, завтра же. После того, как придут земляне.
        — И что тогда изменится?
        — Многое. Мы поймем, что мы только часть одного большого целого.
        — А до этого мы не были такой частью? Разве Торена не одно большое целое?
        — Все равно. В любом случае, Лайва не посмеет запретить тебе вернуться. И ты…
        — И я въеду в Бакну… ну поскольку на Торене нет ни коней, ни даже изабров, на белом мобиле, и восторженные толпы с охапками каоры сбегутся встречать меня и будут кидать цветущие ветки под колеса с криками…
        — Почему бы и нет?
        — С криками: «Это тот самый Маран, который дал нам растерзать Изия»… Так? А может, получится немного иначе? Цветы они забудут дома, а кричать станут: «Это тот самый Маран, который выдал военную тайну и не позволил нам растерзать всю Торену»…
        — Ты преувеличиваешь. Я думаю, они давно простили тебе то письмо.
        — Простили, говоришь? Зато я им не простил!
        — Чего?
        — А того, что было накануне дня, когда я в отчаяньи написал это самое письмо. Факельного шествия с жутким маршем времен Великой войны. «Вперед, и пусть дрожит весь мир!»
        Поэт не ответил. Некоторое время он лежал молча, потом вылез из постели, собрал свою одежду и пошел в ванную. И только на пороге оглянулся и сказал:
        — Зрелище было отвратительное, не спорю. Но Бакния — твоя родина, и никуда ты от этого не денешься.
        И захлопнул дверь.
        — Камни родины,  — пробормотал Маран задумчиво.  — Камни родины… Помнишь Лахицина, Дан?
        — Помню.  — Дан решился.  — Маран, пока мы вдвоем,  — торопливо начал он,  — я хочу тебе сказать… Нет, сначала одна просьба. Покажи мне медальон, который тебе дала Наи.
        Маран посмотрел с удивлением, потом нахмурился, но все же вытянул из-за ворота свитера цепочку с диском.
        — Поверни обратной стороной… Так и есть.  — Дан вздохнул.
        — Что так и есть?
        — Надпись. Я тебе скажу. Я в совершенно идиотском положении. Шеф попросил меня… Я не мог ему отказать, ну не мог… Но некрасиво поступить с тобой тоже не могу. Я подумал, что если там ничего нет, тогда проблема разрешится сама собой, но теперь… Словом, он хотел знать, есть ли там эта надпись. Если ты позволишь, я скажу ему правду, нет — совру, что не смог увидеть…
        — А что тут написано?  — спросил Маран.
        Дан оглянулся, Поэт стоял на пороге ванной.
        — Какие секреты у меня могут быть от Поэта,  — сказал Маран.
        — Это имя ее матери. Она умерла очень давно, ты ведь знаешь. С тех пор медальон перешел к ней, память о матери. И не только. Шеф говорил, что она его считала как бы талисманом и никогда не снимала.
        Маран промолчал.
        — Я так понимаю, это нечто вроде клятвы,  — заметил Поэт.
        — Какой клятвы? Ничего не было. Даже слов. Я и не знал…  — Маран как-то осторожно коснулся диска, взял его на ладонь и повернул надписью к себе, потом спрятал под одежду…  — Да, выходит, и не узнал бы, если б… если б палевиане не запретили мне купаться в море…
        — Так в том-то и соль! Она как бы дала слово, тебе, себе, не суть важно, но дала. И… ничего тебе не сказала. То есть она связала себя, а ты свободен. Это мне нравится. Вот женщина!  — Поэт восхищенно покачал головой.
        Дан смотрел на Марана выжидающе.
        — Скажи ему правду, Дан,  — вздохнул тот.  — Мы же не дети, чтобы играть в прятки. С другими и с собой.
        Он хотел добавить что-то еще, но открылась дверь, и появился Патрик.
        — Все на палубу, ребята,  — сказал он возбужденно.  — Палевиане прорезались.


        Шеф сидел в пультовой. Он молча кивнул на экран. На экране был палевианин. Опустив руки и выпрямившись, он неподвижно стоял посреди «стройплощадки», то есть пустыря, от строительства не осталось и следа, все было убрано, и захламленный кусок земли выглядел точно так же, как в первый день.
        — Посоветуемся,  — сказал шеф, обводя всех взглядом.  — Палевиане предлагают продолжить переговоры.
        — О чем?  — спросил Дан.
        — Этого я не знаю. Я попросил парламентера передать, что нам больше ничего не нужно, что мы улетаем и вряд ли когда-либо появимся снова, он взял небольшой тайм-аут, отошел, переговорил с кем-то по «фону», вернулся и объявил, что Самый Старший тем не менее приглашает нас к себе. Ему есть что нам сказать.
        — Это ловушка,  — выпалил взволнованный Поэт.
        — Возможно.
        — А о ночном происшествии речи не было?  — спросил Маран.
        — Ни слова.
        Наступило молчание.
        — Что скажете?  — спросил Железный Тигран через пару минут.  — С Поэтом ясно. Он считает, что это ловушка, и, следовательно, идти не надо. Так?
        — Так,  — согласился тот.
        — Дан?
        — Ловушка это или нет, я сказать не могу,  — начал Дан, волнуясь.  — Необязательно. Но дело не в этом. Я просто не знаю, о чем мы можем с ними разговаривать. Они слишком другие. Я долго думал утром, пытался представить… Ну вообразите себе, что тысяча мужчин вместе с вами обладает женщиной, которую вы любите! Это не для нас. Мы индивидуалисты, свои переживания мы сохраняем для себя, даже если это мука, горе…
        — Почему?  — возразил Патрик.  — Разве мы не стараемся разделить, облегчить боль друга?
        — Облегчить! Но не упиваться ею, как…  — Он умолк.
        — Патрик?  — спросил Тигран.
        Патрик заколебался, потом неохотно сказал:
        — Я понимаю, что по большому счету идти надо. Но очень уж не хочется. Риск велик, а толку на грош. И потом, если им угодно с нами поговорить, почему бы не явиться сюда самим? Нет, шеф, если будет решено идти, я, конечно, пойду, но… Признаться, мне не нравятся ни они, ни их образ жизни.
        — Так. Маран?
        Маран посмотрел на свои руки, вздохнул.
        — Идти надо,  — сказал он тихо.  — Надо. Ничего не поделаешь. Я пойду.
        Поэт всплеснул руками.
        — Ты? Опять? Тебе все мало? Угомонишься ты наконец или нет?
        — Успокойся,  — остановил его Железный Тигран.  — Он никуда не пойдет. С него хватит. Пойду я.
        — Один?  — спросил Патрик ошеломленно.
        — Ну если вы все считаете риск неоправданным… Я не буду насиловать вашу волю, господа индивидуалисты.
        — Ну уж нет,  — сказал Патрик зло.  — Я тоже иду.
        — И я,  — подал голос Дан.  — Или мы уже уволены из Корпуса?
        Железный Тигран усмехнулся.
        — Ну какой без вас Корпус? Так. Со мной пойдешь ты, Даниель. Успокойся, Патрик, в случае чего, вам с Мараном придется нас выручать, задачка не из простых. Вперед. А ты останешься здесь, у экрана,  — велел он Поэту и пошел к люку.
        Дан покосился на хмурые лица Патрика и Марана, вышедших вслед за ним из орбитолета, и подумал, что, возможно, шеф выбрал его, как наименее ценный кадр.
        — Шеф,  — напомнил Патрик,  — ты же собирался взять Поэта с собой.
        — Риск действительно велик, Патрик. А он, кроме того, что он Поэт, он даже и не в Разведке.
        — Но я-то в Разведке?  — спросил Маран.  — Или нет?
        Тигран остановился.
        — Маран, я очень тебя прошу,  — сказал он тихо,  — не усложняй мне задачу.
        Маран отвел глаза и кивнул.
        Подошел палевианин.
        — Кто поедет?  — спросил он.
        — Те же, что вчера,  — ответил Тигран.
        — Самый Старший хотел видеть также его,  — палец палевианина уперся в грудь Марана. Потом он заглянул Марану в глаза и вкрадчиво добавил: — Если ты не боишься.
        У Марана было такое лицо, словно его ударили, он судорожно вздохнул, но смолчал. Дан вспомнил вчерашнее «Они сумели меня согнуть» и шагнул вперед.
        — Шеф,  — сказал он умоляюще.  — шеф… Разрешите…  — но Тигран жестом остановил его.
        — Иди,  — сказал он Марану и кивнул в сторону палевианского флайера. Дан кожей ощутил его гнев, не хуже любого эмпата.
        Шеф сел рядом с Даном, Маран на переднее сидение, а палевианин устроился сзади. Когда дверца закрылась, Маран повернулся к Тиграну и одними губами сказал:
        — Спасибо.


        — Меня известили,  — сказал Самый Старший торжественным голосом,  — что земляне разобрали свои сооружения и готовятся к отлету. Надо ли понимать это так, что вы больше не собираетесь селиться здесь, вторгаться в жизнь нашего общества и нарушать покой нашего существования? Можем ли мы надеяться, что через год или два не прилетят новые корабли?
        — Выслушай меня, Самый Старший,  — заговорил Железный Тигран.  — Кстати, самый старший кто? Правитель? Жрец? Хранитель?
        — Скорее, хранитель,  — ответил тот, чуть помедлив.
        — Хранитель Общности? Или хранитель чувств. Ясно. Выслушай меня, хранитель, сегодня я буду говорить тебе только правду. Вы ведь умеете отличать правду от лжи, не так ли? Я догадываюсь, что вчерашнее ваше недоверие было обусловлено, помимо осведомленности о нашем не самом безупречном прошлом, еще и тем, что в наших словах присутствовала некоторая фальшь. Так вот. Там, на Земле, я тоже в каком-то роде хранитель. Хранитель жизни и свободы тех, кто со мной работает. Вы захватили моего человека, и я должен был вернуть его. Мы не собирались здесь селиться, вмешиваться в ваши дела, это была всего лишь военная хитрость, мы хотели выручить нашего товарища, больше ничего. Теперь мы улетаем и не вернемся, потому что земляне не хотят быть незванными гостями. Мы не посягаем на чужие территории, во Вселенной достаточно свободного места, и когда нам понадобится создать колонии, мы отыщем планеты, на которых не надо будет нарушать ничей покой. Нам от вас ничего не нужно. Может быть, наша первая экспедиция слишком назойливо искала общения с вами, это была ошибка. Но мы пришли с миром и открытым сердцем тогда, с
миром мы пришли и теперь.
        — Но не с открытым сердцем?  — спросил Самый Старший.
        — Я сказал, что не буду лгать. Нет. Мы пришли с обидой, может, со злобой, даже ненавистью, но сегодня этой ненависти уже нет. Мы поняли, что слишком отличаемся от вас. Наша раса не имеет способностей к эмпатии. Наша раса не испытывает тяги к слиянию. Наша раса это раса индивидуалистов, общности, которые мы создаем,  — вовне, а не внутри, мы охраняем свое «я» от вмешательства так же, как вы охраняете вашу общность. Мы идем разными дорогами и будем идти и дальше каждый по своей. Это все.
        — Сегодня вы знаете о нас гораздо больше, чем вчера,  — сказал Самый Старший и повернулся к Марану. Некоторое время он смотрел на него изучающе, потом сказал: — Подойди сюда.
        Маран молча поднялся и подошел к нему.
        — Покажи мне свои руки.
        Маран также молча протянул руки.
        Старший оглядел их, склонив голову, потом поднял глаза.
        — Болят?
        — Нет,  — сказал Маран.
        — Не лги.
        — Да,  — сознался Маран неохотно.
        Старший повернулся к одному из стоявших у стены палевиан с повязками. Тот, повинуясь немому приказанию, поспешно подошел. Старший взглядом указал ему на Марана, и тот вынул из складок своей одежды небольшой прибор. Дан почувствовал, что его захлестывает безумный страх, и тут же увидел, как Самый Старший с интересом повернул к нему голову. Маран даже не вздрогнул, когда палевианин приложил аппаратик к его правой руке, нажал на клавишу, другую, потом проделал ту же операцию с левой.
        — Теперь все хорошо?  — спросил Самый Старший.
        Маран сжал и разжал пальцы и коротко ответил:
        — Спасибо.
        Старший усмехнулся.
        — Гордец… Я пригласил тебя сюда для того лишь, чтобы попросить прощения за причиненные тебе неудобства, физические и душевные. Мы не желали тебе зла… А теперь и я скажу вам, земляне. У нас действительно разные дороги. Вы из нашей общности ничего почерпнуть не в состоянии в силу своей невосприимчивости. Может показаться, что мы могли бы использовать вас в качестве источника новых, неизведанных чувств, но это не так. Ваши страсти слишком сильны для нас, даже один на один. В общности они свели бы нас с ума. Даже мы, Старшие, чей дух закален, с трудом выносим всплески ваших чувств, для рядового члена общности это буря, которая может заставить его заболеть и даже потерять способность к слиянию, что для нас страшнейшая из трагедий. Потому мы запретили им с вами разговаривать. Возможно, мы тоже ошиблись. Возможно, нам следовало сказать вам прямо, что вы ищете не там и не то, что вам надо. Но мы знаем вас давно. Мы очень древний народ и узнали вас раньше, чем вы сами. Узнали, как расу, чрезвычайно агрессивную и опасную. Расу, которая не умеет вовремя остановиться, чтобы не погубить себя и других. Но
сегодня я вслушиваюсь в вас и не слышу запаха ненависти.  — Он снова повернулся к Марану, который почему-то не сел на место, а продолжал стоять в нескольких шагах от него.  — Неистовство твоих страстей качает меня, как травинку на ветру. Но я ищу и не нахожу среди них желания отомстить. Это так?
        — Так,  — сказал Маран.
        — Кто знает, может, даже эдуриты способны меняться.
        Кто такие эдуриты, подумал Дан удивленно, покосился на шефа, на Марана, но оба были неподвижны.
        — Перед тем, как мы расстанемся, я сделаю вам небольшой подарок,  — сказал Самый Старший. Он подал знак, еще один из стоявших у стены палевиан приблизился к нему и почтительно подал что-то. Самый Старший поглядел по очереди на каждого из гостей и протянул то, что ему вручили, Марану. Маран молча взял предложенный ему предмет.
        — Это укажет вам начало пути, по которому вам предстоит идти. Скорее всего, рано или поздно вы нашли бы его и сами, но с этим вам будет проще.
        Дельфийский оракул, хмыкнул Дан, пытаясь разглядеть предмет в руке Марана, кажется коробочку. Что в ней может быть, наверно, очередной кристалл? Прежде чем он успел додумать эту, в сущности, пустую мысль, Маран сделал шаг вперед.
        — Я полагаю, хранитель,  — произнес он негромко, но твердо,  — что мы уже ступили на этот путь. Я человек, но не с Земли.
        Самый Старший снова оглядел его и сказал с усмешкой:
        — Ваша раса поднялась на ступень выше. Твои предки такой быстротой мышления не отличались. Проводите их до корабля. Доброго пути.


        — Что там такое?  — спросил Патрик, когда все расселись, и Маран положил на стол крохотную пластмассовую коробочку.
        — Кристалл, конечно,  — сказал Железный Тигран.  — Открывайте.
        Маран открыл коробочку, но кристалл — а там действительно оказался кристалл — не заговорил.
        — Может, это бомба?  — пошутил Поэт.
        — Я думаю, что это видеокристалл,  — сказал Маран.
        — Может, ты еще и сообщишь нам, что на нем записано?  — спросил Патрик.
        — Может, и сообщу.
        — Ну?
        — Стой,  — вмешался Поэт.  — Пари. Я ставлю на Марана. Спорим на бутылку коньяку.
        — Где я тебе коньяк возьму? Еще б на шампанское…
        — Патрик!  — сказал Железный Тигран.  — Что я слышу?
        — Шеф,  — отозвался тот умоляюще,  — я был уверен, что мы увезем с собой Марана, а такое событие заслуживает того, чтобы обмыть его в шампанском.
        — Шампанского я не пил,  — сказал Поэт,  — но пари принимаю.
        — Какое пари? Нашел дурака! Маран, а ну выкладывай!
        — Я могу и ошибиться.
        — Давай, ошибайся.
        — На кристалле записаны координаты,  — сказал Маран.  — Звезды, а может, и планеты.
        — Какой звезды?
        — Ну какой, этого я не знаю.
        — Я не название спрашиваю. Меня интересует, какое отношение к нам имеет эта звезда, и почему они сочли нужным вручить нам ее координаты, и что делает их для нас подарком, и…
        — Остановись! Надо сначала проверить, может, я неправ, и там история Палевой с прологом и эпилогом.
        — Не морочь голову! Говори, что за звезда!
        Маран заколебался.
        — Я слушаю тебя более чем внимательно,  — медленно, задушевно произнес Патрик, не отрывая от него глаз.
        — Ладно, была не была! На кристалле записаны координаты планеты, откуда родом наши общие предки.
        Наступило молчание. Потом Патрик вскочил, схватил кристалл и кинулся к компьютеру.


        Дан собирал вещи, когда включилась связь, и на экране появилось лицо шефа.
        — Дан,  — сказал тот,  — хочу поблагодарить тебя за отличную работу. У тебя две недели отпуска. Вчистую. Можешь забыть о моем существовании.
        — Куда-то уходите, шеф?  — пошутил Дан.
        — Представь себе,  — ответил тот насмешливо,  — я вас покидаю.
        — Как это?
        — Я сяду на орбитолете прямо в штаб-квартире. У меня наверняка накопилась куча дел, мне некогда валять дурака перед журналистами. А вы выйдете в порту, честь по чести. Ладно, не пугайся, ночь на дворе, и потом мы вернулись неожиданно рано, так что, может, обойдется. Но не обольщайся, тебе и всем прочим придется еще дать много-много интервью. Впрочем, повода для волнений я не вижу, стыдиться тебе нечего.
        Дан уныло смотрел на экран.
        — Ребят возьмешь на себя?  — спросил Железный Тигран.  — Или прислать сопровождающего? Гостиницу им, наверно, заказали…
        — Какую гостиницу?  — обиделся Дан.  — Какого сопровождающего? Разве в Бакнии я жил в гостинице? Или ко мне приставили гида?
        — Хорошо. Покажи им Землю. Обоим. Я думаю, в прошлый прилет Марану было не до туризма. Так что обоим. Расходы за счет Разведки. И смотри, ничего не скрывай. Покажи от и до, и плюсы, и минусы.
        — Ладно,  — сказал Дан.
        — Ну тогда все. Приятного отдыха. И пожалуйста, не болтайте пока про Эдуру.
        Он отключился прежде, чем Дан успел придумать, что пожелать в ответ. Не приятной же работы…
        Он упаковал саквояж и вышел в коридор. Каюта Марана была рядом, он увидел зеленый огонек и вошел без стука. Как он и ожидал, Поэт тоже был тут. Оба сидели у стола, а по столу были рассыпаны листы бумаги с выпечатанным на принтере текстом.
        — Вот это место,  — говорил Поэт, ведя пальцем по строчкам,  — чересчур жесткое. И тут. Иногда ты режешь по живому ножом. Больно. Впрочем, может, так и надо? В любом случае, это мелочи, а вообще, как говорил Мастер, написано под диктовку Создателя.  — Он заметил Дана и замолчал.
        — Я помешал?
        — Нет, что ты!
        — Это то, что ты написал на Палевой?  — спросил Дан, наклоняясь над столом.  — А можно и мне прочесть?
        — Тут еще масса работы,  — сказал Маран.  — Надо довести до ума. А на это нужно время.
        — У нас отпуск,  — сообщил Дан.
        — Две недели. Этого мало.
        — Ты бы бросил все эти глупости и вернулся к своему призванию,  — сказал Поэт.  — Конечно, написав эту вещь, ты в некотором роде заплатил свой долг Мастеру, но…
        — Мой долг Мастеру неоплатен,  — возразил Маран без каких-либо признаков пафоса.
        — Почему же? Вот если ты займешься тем, чему он тебя учил…
        — Может, тебе действительно стоило б оставить Разведку и все, что с ней связано, и взяться за перо?  — сказал Дан, внутренне холодея от мысли, что вдруг это случится на самом деле.
        Маран задумчиво поглядел на него.
        — Ты бы этого не хотел,  — заметил он проницательно, помолчал и добавил: — Боюсь, что от этого наркотика мне уже не отвыкнуть.
        — Какого наркотика?  — не понял Дан.
        — Постоянная готовность. Собранность физических и душевных сил. Риск. Преодоление. Открытия. Озарения… Но посмотрим,  — заключил он без всякого перехода и стал собирать со стола разбросанные листы.


        — Нет,  — сказала Ника.  — Я этого не вынесу.
        Дан подошел к ней и посмотрел в просвет между неплотно задернутыми занавесками на задумчивого Марана, прохаживавшегося в обширном холле — десять шагов в одну сторону, десять в другую. Небольшой двухэтажный дом, снятый Никой в их отсутствие, был из недавно построенных оригинальных жилищ, в которых комнаты располагались на антресолях, а пустая сердцевина верхнего этажа добавляла превращенному в огромный зал нижнему воздуха и пространства.
        — Чем он тебе мешает? Он же ходит совершенно бесшумно.
        — Не корчи из себя идиота! При чем тут шум? Скажи мне, он долго собирается мучить ее и себя?
        — Сама виновата,  — упрекнул ее Дан.  — Привезла бы ее в порт.
        — Я бы привезла. Но ваш драгоценный шеф специально снялся с орбиты в другую сторону, чтобы не дать им встретиться.
        — Что за чушь! Разве он запретил ей ехать в космопорт?
        — Дан, прекрати! Она поехала бы встречать отца, но не Марана.
        — Почему?
        — Потому!
        — Не понимаю.
        — Натура,  — сказала Ника.  — Характер. Опять не понимаешь? Женская гордость. Она и так сделала нечто выше своих сил, отдав ему этот медальон.
        Она снова выглянула в холл.
        — Ну же!  — сказала она шепотом.  — Мужчина ты в конце концов или нет?
        — В том-то и дело, что да,  — усмехнулся Дан.  — Я же тебе говорил, в Бакнии, да и вообще, наверно, на Торене, если судить по тому, что я видел в Дернии, право выбора принадлежит женщинам.
        — Но тут не Бакния! Пойди и скажи ему, что тут все наоборот!
        — Да он знает.
        — Уже десять часов! Сейчас проснется Поэт, и все. Отвлечет его…
        — Не думаю, чтобы он способен был от этого отвлечься. Видела б ты, какой у него был разочарованный вид, когда он вышел на трап и осмотрелся.
        — Конечно!  — ядовито сказала Ника.  — Он ожидал, что она примчится в порт и сделает сакраментальное предложение души и тела, а ему останется только важно кивнуть. Не на ту напал!  — Она снова выглянула в щелку.  — Дан! Это невозможно. Надо что-то предпринять!
        — Что?
        — Что? Черт бы вас, мужчин, подрал!  — Ника решительно подошла к столу и сердито распахнула альбом с визитками. Вытащив одну, она вернулась к окну и отдернула занавеску.
        — Маран!  — крикнула она.  — Маран! Держи!  — И когда тот поднял голову, кинула ему карточку и сразу же снова задернула занавеску. Впрочем, отойти от просвета она не подумала, и Дан после минутного колебания пристроился за ее спиной.
        Маран повертел карточку в руках и сунул в карман. И продолжил свое хождение. Ника в отчаяньи всплеснула руками, и тут Маран наконец решился. Он взял с журнального столика пульт и торопливо набрал код, потом повернулся к экрану. Экран находился прямо под окном, так что сверху его видно не было, зато они могли видеть лицо Марана. Впрочем, он был такой же, как всегда, стоял и смотрел на экран, минуту, две, три, и Дан даже не сумел по его лицу определить момент, когда на вызов ответили. Он стоял молча, и Дан уже усомнился, что ему вообще ответили, когда он спросил:
        — Где и когда?
        Ответа они не расслышали, но буквально через минуту Маран выключил видеофон и крикнул:
        — Дан! Дан, одолжи мне свой флайер!
        — Возьми мой,  — ответила Ника и немедленно бросила Марану ключи, у Дана возникло даже ощущение, что она держала их чуть ли не в руке.  — Ты надолго? Когда тебя ждать? Ночью будешь?
        — Нет,  — ответил Маран после крошечной паузы.
        Когда он вышел из дома, Ника перебежала к окну напротив, выходившему в сад, открыла его и высунулась.
        — Иди сюда, быстро!  — сказала она, и когда Дан подошел, подвинулась.  — Смотри!
        Дан выглянул. Флайер стоял в полусотне метров от дома, на посадочной площадке, где его ночью оставила Ника, поленившись завести в гараж, а может, и нарочно, кто ее знает, и Маран, который прошел через холл и спустился с крыльца неспешным шагом, обогнув угол дома, вдруг сорвался с места и побежал по ведущей к площадке дорожке в темпе хорошего спринтера.
        Он рванул дверцу, и чуть ли не через несколько секунд флайер взмыл вертикально вверх.
        Ника повернулась к Дану и раскрыла объятья.
        — Вот теперь, Дани,  — сказала она,  — я совершенно счастлива.


        — Конечно, Маран вполне заслужил немного земного счастья,  — сказал Поэт, нежно поглаживая бокал с коньяком.  — Земного счастья! Смотри-ка, получился интересный каламбур… Но боюсь, что для него это еще один повод остаться здесь. Он и так не очень-то рвется домой…
        — Почему?  — спросила Ника.
        — Он сердит на бакнов. Ему кажется, что бакны соскучились по войне, и ему это не нравится. Каково? Человек, который одним росчерком пера — в буквальном смысле слова!  — вооружил смертоносным оружием всю Торену, возмущен тем, что кто-то не считает это оружие бутафорией. Парадокс? Но таков уж мой друг Маран, и при мысли о том, что он будет творить свои парадоксы на другом конце Вселенной, мне хочется плакать.  — Он допил коньяк и протянул бокал Дану.  — Налей еще. Придется мне, видно, в самом деле заняться доставкой коньяка на Торену, так, по крайней мере, буду иногда сталкиваться с Мараном здесь.
        — Если уж все так скверно, перебирайся и ты сюда,  — предложил Дан.
        — Что делать бакнианскому поэту вне Бакнии? У меня ведь тоже есть свой наркотик. У вас ваши героические свершения, а у меня мои скромные слушатели. И Старый Зал.
        — Ты ведь жаловался, что тебя выдворили из Старого Зала,  — заметил Дан.
        — Это было давно.  — Поэт оживился.  — Но в один прекрасный день, или не совсем прекрасный, поскольку это было вскоре после вашего с Мараном отбытия с Торены, приходят в мою штаб-квартиру…
        — Наверняка, это бар,  — засмеялась Ника.
        — Естественно. У Селуны, близ дворца Расти… Помнишь этот бар, Дан? Он мне почти как дом родной, столько с ним связано… Словом, являются молодые, симпатичные парни, наверняка из тех, которые осаждали Крепость, когда мы вызволяли оттуда Марана, и спрашивают, долго ли я еще собираюсь обходить стороной Старый Зал. Я им объясняю, мол, так и так, мне туда дорога заказана, там окопались нынче придворные поэты. А они мне: ты скажи «да», остальное — наша забота. Я, разумеется, говорю: «да». Да, друзья мои, да! Они мне: завтра на закате. И завтра на закате, дорогие мои, я являюсь туда с ситой на плече и надеждой в душе. И что вижу? Народу больше, чем… ну опять-таки тогда, когда мы с тобой взялись освобождать Марана, Дан.
        — Я, положим, был только зрителем.
        — Пусть так. И эта толпища растекается по наружным лестницам, потом — бабах! Вышибает все двери разом, и Старый Зал взят приступом.
        — И тебе за это ничего не сделали?
        — Мне?! За что? Я лишь выполнял волю народа. А народ это святое. Правда, у него нет вкуса, но когда он требует, надо подчиняться. Тем более, что в случае неподчинения приходится потом чинить двери. Взять с меня нечего, вся Бакния знает, что на концертах я не зарабатываю ни гроша, так что…
        — А почему, собственно, ты не берешь плату?  — спросила Ника.
        — Разве не абсурдно брать деньги за то, что доставляет тебе удовольствие? Удивительный вы народ, земляне… Они заплатили мне за спасение Марана! Я бы работал на них всю жизнь, чтобы отблагодарить за разрешение принять в этом участие! А они заплатили деньги…
        — Погоди,  — сказала Ника,  — берешь же ты плату за что-либо? Должен ведь ты есть и одеваться. Хотя бы…
        — Беру,  — вздохнул Поэт.  — Меня часто просят записать несколько песен. Вот за это и беру. Ненавижу петь без слушателей. Но не за Старый Зал. А вы, как я понимаю, вдобавок к своему наркотику получаете еще и деньги. И даже Маран.
        — Маран, по-моему, толком и не знает, какой у него оклад и сколько на счету,  — усмехнулся Дан.  — Хотя я не сказал бы, что меня в профессии разведчика привлекает ее высокооплачиваемость. С другой стороны, Земля такое место, где деньги могут понадобиться даже Марану.
        — Например, сегодня,  — заметила Ника.  — Надеюсь, в Бакнии, где приглашают женщины, платят все-таки мужчины?
        — Платят мужчины,  — согласился Поэт.  — Ладно, решено! Я возьму этот гонорар и куплю на него коньяк.
        — Ты собираешься принимать коньячные ванны?  — улыбнулась Ника.
        — Так это много? Черт возьми, как говорит мой друг Дан, а с некоторых пор и Маран. Наверно, как гонорары Мастера в императорские времена? Тогда он кормил всех. Родных, друзей, соседей. Меня с Мараном частенько подкармливал, мы же были молодые, а значит, вечно голодные. Тратил все. После Перелома, когда его книги перестали издавать, оказалось, что у него нет ни гроша.
        — И что с ним стало?  — спросила Ника.
        — Ничего с ним не стало. Умереть ему с голоду мы, конечно, не дали.
        — Мы? И Маран?
        — Естественно.
        — Несмотря на все разногласия?
        — При чем здесь разногласия?  — удивился Поэт.
        — Он мне как-то признался, что в последние полгода жизни Мастера был у него раз или два,  — сказал Дан.
        — Два. И оба раза оставил ему все свое жалованье. Мастер не знал, что делать, брать не хотел, не брать?.. Боялся, что Маран обидится и исчезнет совсем. Он прямо-таки страдал из-за Марана и во всем винил себя. В сущности, он любил Марана больше, чем меня…
        — В качестве блудного сына, наверно,  — сказала Ника.
        — Может, и блудного. А может, просто сына. У него ведь не было сыновей, и он относился к нам фактически по-отцовски… К обоим. Нет, дело не в этом, просто Маран писал прозу, как и он сам. Наверно, Мастер вложил в него больше… В творческом смысле. Ждал от него великих дел. В том же смысле. А этот… Нашел себе занятие!.. Да ладно, что я опять! Похоронено и забыто! Налей еще,  — он подставил пустой бокал, и Дан налил ему очередную порцию.


        Марана не было четыре дня. На пятый, во время завтрака, он преспокойно открыл дверь столовой и вошел.
        — Доброе утро,  — сказал он, вручил Нике роскошный букет белых роз и сел на свободное место за столом.
        — Великий Создатель!  — воскликнул Поэт.  — Он вспомнил о нас. Что с тобой? Неужели весь выложился? Уже?
        Маран не обратил на него никакого внимания, а положил себе салата с креветками и стал есть.
        — У тебя вид счастливого человека,  — сообщил Поэт.
        — А тебе завидно?
        — Завидно. Правда, Дану я завидую больше. Или, по крайней мере, дольше.
        — Спасибо,  — сказала Ника.
        Маран повернулся к Нике и спросил:
        — Вы кого-то ждали? Накрыто на четверых.
        — Мы ждали тебя,  — сказала Ника.  — Честно говоря, мы надеялись, что ты дашь о себе знать.
        — Прошу прощенья.
        — Не за что,  — вставил Поэт.  — Ты, наверно, просто не обратил внимания на смену дня и ночи.
        Ника фыркнула.
        Маран не рассердился. Он взял у Ники чашку с кофе и сказал:
        — Ты ведешь себя точно, как тогда, когда нам было вдвое меньше лет.  — И пояснил, обращаясь к Нике.  — Случалось, я приходил завтракать к Мастеру, Поэт отпускал такие же шпильки, Сита краснела, Дор бурчал что-то вроде «За время, которое ты за этот год потратил на девочек, ты мог написать роман». А Мастер снисходительно улыбался, он знал, что романов на бумаге не бывает без романов в жизни. А теперь Мастера нет, Ситы нет, я уже другой человек, и только этот обормот продолжает оставаться восемнадцатилетним…
        — Да,  — согласился Поэт,  — ты действительно изменился. По девочкам бегаешь значительно реже. Хотя если убегаешь, то сразу на четыре дня.
        — Три,  — поправил его Маран.
        — Четыре,  — сказала Ника.
        — Шутишь?
        — И не думаю.
        — Не может быть!
        — Посмотри на часы.
        Маран растерялся. Он даже встал, подошел к большим часам на камине и целую минуту стоял перед ними, уставившись на число и месяц. Потом медленно вернулся к столу. Поэт посерьезнел.
        — Ты что, рехнулся?  — спросил он тихо.
        — Кажется,  — ответил Маран, нахмурившись.
        — Кажется или?..
        — Или.  — Маран сел на место и допил кофе.
        — Я соскучился по вас,  — объявил он.  — Любовь и дружба не взаимозаменяемы. К счастью, умные женщины это понимают.
        — Умные — понимают,  — согласилась Ника и встала.
        — Я вовсе не к тому, чтобы ты ушла!  — Маран улыбнулся ей той мальчишеской улыбкой, которая редко появлялась на его лице.  — Наоборот, у меня предложение. Давайте поедем на море. Теплое южное синее море.
        — Вчетвером?  — спросила Ника настороженно.
        — Нет, черт побери! Впятером.
        — Идет,  — сказала Ника.  — Когда едем?
        — Сейчас решим. Дня через три?
        — Два,  — сказал вдруг Поэт жестко.  — И не минутой больше. Хватит тебе.
        Дан был уверен, что Маран ответит резкостью, но тот кивнул, вынул из кармана VF, стал набирать код, однако на половине передумал, встал и вышел.
        — Все кончено,  — с комическим ужасом простонал Поэт.  — За тридцать шесть лет жизни он впервые по доброй воле приводит женщину в дружеский круг.
        — Нет, черт побери!  — сказала Ника.  — Все еще только начинается. Когда-нибудь и ты это поймешь.


        — Как отдохнули?  — спросил Железный Тигран.
        Патрик поднял вверх большой палец.
        — Отлично,  — сказал Дан, гадая, знает шеф или нет, но тот, очевидно, в такие вещи не вдавался, вид у него был усталый, наверно, так и не выбрался из штаб-квартиры, вкалывал, пока они наслаждались жизнью. Дан довольно вздохнул. Но когда он покосился на Марана, пытаясь угадать, думает ли Маран о том же, он увидел спокойное сосредоточенное лицо и понял, что Маран уже здесь, и в голове у него не тихая морская вода и не неторопливые вечерние разговоры на террасе, даже не исчезающе короткие летние ночи, Маран собран и готов к работе, не то что он, Дан… Вот потому-то он и станет когда-нибудь Командиром Корпуса, а ты, Даниель, будешь выслушивать его приказы, сказал он себе без особой печали. Ну и пусть. Chacun a son metier.
        Шеф, между тем, уже что-то говорил, и Дан заставил себя сосредоточиться.
        — Последние новости, я думаю, вы уже знаете? Я имею в виду контакт с Тореной. Дело в принципе решено, обговариваются детали. Кое-что известно, но пока не обнародовано. Я вам скажу. Конечно, вы будете разочарованы, Маран, и ты, Поэт, да и Дан, думаю, тоже, но для первого соприкосновения выбрана Латания.  — Он выжидательно умолк.
        Поэт громко вздохнул, а Маран сказал тихо, но твердо:
        — Это разумно.
        — Я рад, что вы понимаете наши мотивы. Теперь возникает такой вопрос. Было бы желательно, если б вы, люди с Торены, приняли участие в этой миссии.
        Поэт с Мараном переглянулись.
        — Я готов,  — сказал Поэт.
        — Что до меня,  — отозвался Маран после довольно длинной паузы,  — я предпочел бы Эдуру. Впрочем, если я нужен землянам, я в их распоряжении.
        — Насчет Эдуры… Но разрешите мне познакомить вас с господином Ричардом Олбрайтом. Он представляет здесь Всемирную Ассамблею.
        Господин Олбрайт, поднявшийся из глубокого кресла в дальнем углу кабинета, оказался довольно молодым, лет не более сорока, худым и длинным человеком в элегантном светло-сером костюме и при галстуке. Шеф мог бы нас и предупредить, подумал Дан, одергивая свой весьма рабочего вида свитер, но перехватил лукавый взгляд Тиграна и понял, что в этой неожиданности есть преднамеренность. И то, усмехнулся он, окинув взглядом всех собравшихся, они представительствуют, а мы работаем, и перестал смущаться.
        — Итак. В Ассамблее нет единого мнения насчет Эдуры. Исходя из предположения, что Эдура является нашей общей прародиной, многие в комиссии, которая этим вопросом занимается, считают, что экспедиция на Эдуру должна быть совместной. Иными словами, в ней должны участвовать как Земля, так и Торена. Поскольку вы единственные доступные на данный момент торенцы, господин Олбрайт прилетел специально, чтобы выяснить ваши мысли на этот счет. Прошу высказываться.
        — Ну,  — сказал Маран недовольно,  — не знаю, насколько я соответствую образу типичного торенца. Я предпочел бы говорить за себя, если это кому-то интересно.
        — Интересно,  — сказал Олбрайт, уставившись на него, потом поспешно добавил: — Простите мне мое любопытство. Я видел вас только на экране и… Вы меня поймете, я думаю, и вы рассматривали первого увиденного вами землянина.
        — Весьма пристально,  — согласился Маран.  — Правда, учтите, что этот землянин был одной из самых красивых женщин, что я когда-либо видел.
        Все заулыбались, улыбнулся и Олбрайт, но Маран уже был серьзен.
        — Вернемся к Эдуре,  — сказал он тоном, каким на памяти Дана говорил когда-то на совещаниях в Малом дворце.  — Во-первых, наше предположение относительно прародины всего лишь гипотеза, не стоит принимать его за бесспорный факт, это может привести к повторению тех ошибок, которые мы совершили на Палевой. Во-вторых, даже если принять это допущение за постулат, ситуация отнюдь не станет однозначной. Рассмотрим ее. Что из себя представляют в таком случае Земля и Торена? Колонии? Без спешки основанные, более или менее обеспеченные, поддерживающие связь с метрополией? Непохоже. О последнем пункте и речи нет. Что тогда? Результат бегства, осколки, спасшиеся от катастрофы — термоядерной, экологической, геологической, какой-то другой, либо от неблагоприятных изменений в общественной системе? В любом случае, связь с материнской планетой была утрачена настолько рано, что перебравшиеся на новые территории колонисты не сумели создать устойчивое общество и деградировали, утеряв знания, технику и прочее. Надо полагать, что это… я имею в виду, так сказать, разрыв пуповины… произошло, в первую очередь, из-за
изменений в метрополии. То есть Эдура отклонилась от нормального развития, или того, которое представляется нормальным нам. Иными словами, мы можем найти там все, что угодно, от безжизненной пустыни до совершенно чуждого нам общества. Так что посольства явно преждевременны. Нужна осторожная разведка. Силами профессионалов. А не совместные увеселительные прогулки.
        — Вы того же мнения?  — спросил Олбрайт у Поэта.
        — Практически да,  — сказал тот.  — Разве что… Есть еще одна очень маловероятная возможность. Колонии, которые откололись. Объявили себя независимыми и порвали все связи с метрополией.
        — И деградировали до первобытного состояния, а метрополия за несколько тысячелетий ни разу не поинтересовалась, что с ними происходит?  — спросил Маран.
        — Я и говорю, маловероятная возможность.
        — Которая предполагает скорее враждебный прием, нежели любезный.
        — Ну да, я и не спорю,  — согласился Поэт.  — Вывод в любом случае тот же. Разведка.
        — Исчерпывающе?  — спросил Железный Тигран у Олбрайта.
        — Абсолютно. И вполне согласуется…
        — С моей позицией? Вы полагаете, мы сговорились?
        — Я вовсе не подозреваю никого в сговоре,  — ответил Олбрайт хладнокровно.  — И даже, если б это было так… Вы меня убедили, о чем я и доложу Ассамблее.
        — Кстати,  — вставил Маран, улыбаясь,  — все, о чем мы говорили, вовсе не исключает совместной экспедиции.
        — В каком смысле?
        — Да самом прямом. Я и Дан — вот вам и совместная экспедиция.
        Олбрайт рассмеялся.
        — Да, действительно. Я уже успел забыть, что вы… не наш.
        После того, как он откланялся и удалился, Железный Тигран, облегченно вздохнув, сказал:
        — Ну вот. А сейчас поговорим по-домашнему, без посторонних. Непонятно, как теперь все пойдет. Точных сроков насчет Эдуры пока не намечено, ВОКИ хочет сперва разобраться с Тореной. Но одну вещь я хочу прояснить с самого начала. Если не произойдет чего-то совсем уж выше моих сил…  — Он сделал паузу, оглядел всех по очереди, уперся взглядом в Марана и сказал: — Командовать экспедицией на Эдуру будешь ты.
        — Я?!  — несколько преувеличенно изумился Маран, но глаза его на миг блеснули знакомым Дану властным блеском.
        Видимо, и шеф уловил этот блеск, потому что сказал с добродушной иронией:
        — Надоело подчиняться, а?
        — Да я уже привык,  — отозвался в том же тоне Маран.  — Но если доверят…
        — Доверят. В конце концов, ты выстрадал эту Эдуру. Там, на Палевой.
        — Но…  — Маран повернул голову в сторону Патрика.
        — О Патрике не беспокойся,  — сказал Тигран.  — Он, правда, тоже не любит подчиняться, но…
        — Уступает более достойному,  — сказал Патрик и подмигнул Марану.
        — Патрик пойдет к тебе заместителем. Подумай, кого ты хочешь еще.
        — Ну, над первой кандидатурой я раздумывать не буду,  — начал Маран, но шеф прервал его.
        — Будешь. Потому что полетишь ли на Торену ты, я не знаю, но Дан туда полетит обязательно. По праву первооткрывателя. Вместе с Никой. Так-то, мой дорогой. Конечно, если одно не наложится на другое, то пожалуйста. Но если сроки не совпадут, придется тебе обойтись без твоего Дана. Обдумай и этот вариант.
        — Хорошо, обдумаю,  — сказал Маран.
        У Дана упало сердце.
        — Не хочу я ни на какую Торену,  — выпалил он возмущенно.  — Я не дипломат. Пусть они себе едут, болтают, ходят на свои банкеты и танцуют на балу у Его Величества…
        — У Ее Величества,  — поправил его Железный Тигран.  — Ее Величества Илери Одиннадцатой.
        — Все равно не хочу!
        — Экий бунтовщик выискался. Не надо мне ничего доказывать, успокойся. Решаю не я, состав делегации определит Ассамблея. И откровенно говоря, я подозреваю, что экспедицию на Эдуру отложат на потом. И еще я думаю, Маран, что без тебя не обойдется. Ты же дал формальное согласие, а они не такие идиоты, чтобы не понимать, сколько очков им прибавит твое присутствие в их команде. Главное же будет происходить в Латании, а там любой местный политик или аристократ сочтет честью пожать тебе руку.
        — Мне?  — удивился Маран уже на самом деле.
        — Скажи мне честно,  — попросил шеф, глядя на него с любопытством,  — неужели ты никогда не думал о том, какую популярность принесет тебе это письмо, если все кончится благополучно?
        Маран посмотрел на него грустно.
        — Честно?  — Он вздохнул.  — Всякий раз, когда я думал об этом, я жалел, что я не сдох тогда на Перицене и не избавился от этого кошмара. И мечтал об одном: умереть до того, как произойдет самое страшное. Дан был прав, этого слишком много для одного человека. Популярность! Да я до сих пор не верю, что все обошлось, и можно перевести дух.
        — Ничего,  — сказал Тигран.  — Там поверишь. Ладно. Идите все и гуляйте еще два дня. Ассамблея объявит о своем решении во вторник. До вторника все свободны, а там по обстоятельствам.


        Дан пытался припомнить, видел ли он когда-нибудь Марана, смеявшегося столь весело. И столь заразительно, что и они с Поэтом заулыбались до ушей. Наконец, отсмеявшись, Маран рухнул в кресло и взял со стола полный бокал.
        — Что случилось?  — спросил Поэт, охотно подхватывая инициативу.  — Дан, а ты? Давай чокнемся.  — Обычай чокаться он освоил недавно и слегка злоупотреблял им, впрочем, Дан не возражал, когда же немножко выпить, если не сегодня.  — Что же тебя так развеселило?
        — Я только что столкнулся с Лайвой,  — пояснил Маран.  — На лестнице. Как вы думаете, что он мне сказал?
        — Так он с тобой заговорил?
        — Еще бы!
        — Ну и?
        — Угадайте.
        — Предложил вернуться в Бакнию?  — спросил Дан.
        — Нет. Ты слишком многого от него хочешь.
        — Сказал, давай дружить?  — предположил Поэт.
        — Уже ближе.
        — Ладно, не томи.
        — Он сказал: «Ну и ловкач же ты, Маран. Я тебя не сразу и узнал — так ты разодет».
        Дан невольно улыбнулся. Смокинг шел Марану точно так же, как любая другая одежда, и держался он, как светский лев, убивший, по крайней мере, полжизни на всякие рауты и журфиксы.
        — «Как всегда,  — сказал он мне,  — ты устроился лучше всех. Сбежал, бросил эту проклятую страну с ее проклятыми проблемами…»
        — Он был пьян?  — спросил Поэт.
        — Изрядно. «…Оставил меня расхлебывать заваренную тобой кашу… Но я на тебя не в обиде,  — сказал он.  — Если хочешь знать, я горжусь тобой. Ты ведь был мальчишкой, когда пришел в Лигу, мы выпестовали из тебя»…
        — Маран, прекрати!  — Поэт уже хохотал, Дан тоже не выдержал, настолько забавно Маран изобразил отеческие интонации Лайвы.
        — Скоро он прикажет повесить на твой дом памятную доску и переименовать нашу улицу в твою честь,  — сказал Поэт, успокоившись.
        Маран уже не смеялся.
        — У меня даже не осталось чувства, что он меня ненавидит,  — заметил он.  — Видно, за эти годы его ненависть поостыла…
        — Ничего, дашь повод, и она вспыхнет снова.
        — Ну, разогретая каша уже не обжигает. Правда, потом появился Песта. Он ведь опять в Правлении. Остановился поотдаль, набычился и стал ждать, пока мы наговоримся. Вот этот задушил бы меня собственными руками. Он же дважды терял из-за меня должность. А Лайва…  — Он помолчал, потом сказал философски: — В чем-то он прав.
        — Насчет смокинга?
        — Не только. В итоге я действительно устроился лучше всех. Я свободен и даже счастлив. Иногда.
        — Иногда?
        — Когда мне удается не думать о прошлом.
        Дан подошел к балюстраде, ограждавшей антресоль, где они уединились от шумной толпы внизу, и посмотрел вниз.
        — Забудь о прошлом,  — сказал он.  — На Торене начинается новая жизнь.
        Зал внизу бурлил. Все его огромное пространство было заполнено людьми, отражавшимися в сияющем покрытии пола, что еще более множило их число. На небольшом возвышении у сверкавшей позолоченной лепниной стены, в обитом алым бархатом кресле восседала Ее Величество Илери Одиннадцатая, королева Латании, женщина лет сорока, довольно красивая и весьма неглупая — будучи не в состоянии сделать мужем и королем своего давнего любовника, младшего сына некого захудалого барона, она предприняла шаг, не только поразивший воображение всех царственных особ планеты, ее собственных подданных и просто жителей самых разных государств Торены, но и потрясший сами основы мироустройства. Она утвердила конституцию, уравнявшую в правах все сословия, передала правительству часть власти, вдвое большую, чем в других странах, и назначила своего возлюбленного канцлером. Поистине любовь правит миром, подумал Дан, переводя взгляд с Илери на стоявшего рядом высокого мужчину с проницательными глазами и всегда иронической полуулыбкой. Наверно, королеве нелегко далось ее решение, но сегодня Илери в полном блеске праздновала свою
победу. В зале собрались депутации тридцати двух больших и малых государств Торены, делегация Земли, представители сословий самой Латании, множество придворных, все были разодеты, мужчины при орденах, дамы в драгоценностях, прически украшены живыми цветами, играл оркестр, скользившие между гостями юноши и девушки без устали разносили бокалы с легким, но сильно пьянящим напитком, похожим на игристое вино, а в середине зала все время сменялись пары танцующих. Иногда танцы охватывали весь зал, чаще их зона сужалась до небольшого пятачка, в зависимости от танца. И это происходило не только во дворце. Дан знал, что весь город кружится в карнавале, объявленном по поводу подписания договора. На Торене начинается новая жизнь, повторил он про себя и шепнул присоединившемуся к нему Марану:
        — Ты только посмотри на наших дам. Они в этом зале как центр гравитации.
        Ника и Наи, одна в зеленом платье, другая в темно-красном, были действительно окружены целым сонмом мужчин, самые блестящие придворные и члены всех делегаций толпились вокруг них. Леск!  — объявил церемониймейстер, и весь зал закружился в самом популярном танце Латании, напоминавшем вальс, и Ника с Наи тоже понеслись в танце, подхваченные наиболее удачливыми из кавалеров.
        — Женщина есть женщина,  — заметил Маран меланхолично,  — как бы умна и образованна она не была, эта мишура не может оставить ее равнодушной.
        — Ну и пусть!  — сказал Дан.  — Пусть они упиваются своей мишурой. А мы посмотрим на них сверху.
        — Сверху?  — усмехнулся Маран. Он обернулся, взял со стола два бокала и спросил у продолжавшего сидеть в кресле Поэта: — А ты что там бормочешь? Иди сюда. С бокалом. Выпьем за прошлое.
        — Я же сказал: забудь о прошлом,  — буркнул уже захмелевший Дан, принимая бокал.
        Поэт раздвинул их и облокотился о балюстраду между ними.
        Забудь о прошлом, милый друг,
        забудь о прошлом.
        Пусть снег, смелея на ветру,
        колючим крошевом
        коснется век, коснется рук…
        Давно дотошный
        сплел сеть забвения паук.
        Забудь о прошлом,  —

        прочел он вдруг нараспев.  — Выпьем!
        — Как я могу забыть о прошлом,  — сказал Маран, ставя пустой бокал на пол.  — Ведь прошлое это наша дружба, уроки Мастера, наша проигранная битва за Бакнию, Перицена, Палевая и Земля, наконец, это тот бокал, который мы только что допили, ведь прошлое кончается миг назад, а вернее, не кончается никогда, а каждый миг рождается снова. И потом прошлое неразделимо. Если я забуду подвалы Крепости, где меня продержали трое суток без хлеба и воды…
        — Без хлеба и воды?!  — ужаснулся Дан.
        — А ты что думал? Как, по-твоему, почему меня не поставили к стенке сразу?
        — Не рискнули.
        — Да. Но это ведь не означало, что они собираются оставить меня в живых. Есть и иные способы избавиться от неугодного человека, не столь очевидные, как расстрел.
        — И Лайва на тебя не в обиде,  — сказал Поэт саркастически.
        — И я на него не в обиде, потому что за этими тремя сутками последовало лучшее мгновение моей жизни.
        Маран зажмурился, и Дан опять пожалел, что не был в тот миг у Крепости. Не был там и Поэт, он посмотрел на Марана и спросил:
        — Лучше, чем в тот вечер, когда тебя приветствовали у Старого Зала?
        — Лучше,  — сказал Маран шепотом.  — Тогда я был у власти. У Старого зала приветствовали Главу Лиги, а у Крепости… просто меня, свергнутого и опального. Лучше.  — Он открыл глаза и вздохнул.  — А может, я ошибаюсь, и лучшим было мгновение на Палевой, когда ты сказал мне про пакт. А вообще-то их было не так уж мало, этих лучших мгновений, грех жаловаться. Легче всего мне определить первое. Это когда Мастер прочел мою повесть. Помнишь?
        — Помню,  — сказал Поэт.  — Конечно, помню.
        — А последнее?  — спросил Дан.
        Маран нахмурился, но потом его лицо прояснилось.
        — Ладно уж,  — сказал он.  — Я сегодня добрый. Не буду тебя разочаровывать. Когда я позвонил от вас… Небось подслушивал?
        — Конечно,  — проворчал Дан.  — Пришлось.
        — Чтобы в случае чего оказать давление?  — усмехнулся Маран.
        Дан промолчал.
        — Ну ты слышал, что я спросил?
        — Где и когда,  — сказал Дан.
        — Верно. А она мне ответила: «Лети ко мне. Скорее. У меня нет больше сил ждать».
        — И все?
        — Все. Правда, я видел еще и ее лицо. До того, как задал свой вопрос. Она ведь ответила на вызов моментально, и с главным мы разобрались молча.  — Маран задумался.  — В сущности, меня никогда не любили женщины,  — сказал он, оборачиваясь за очередным бокалом.
        Поэт пьяно всплеснул руками.
        — Как тебе не стыдно?!  — Он отнял у Марана бокал и одним глотком опорожнил его.  — Они тебя обожали!
        — Меня?  — Маран скептически хмыкнул.  — Удовольствия, которые я им доставлял, еще может быть. Но меня?
        — А Лана?  — спросил Дан.
        — А что Лана? Лана любила не меня, а того смазливого подонка, который пришел арестовывать ее отца.
        — Это вначале.
        — Долгое было начало. Пять лет.
        — Однако она позвала тебя к себе только, когда убедилась, что ты не тот, за кого она тебя принимала.
        — Это не совсем так. Во-первых, она боялась огорчить мать. Во-вторых, не подворачивалось случая. Окажись я рядом с ней за год до того, она, наверно, поступила б так же. Переживала бы и мучилась оттого, что я подонок, но все-таки отдалась бы этому подонку.
        — Но ты же не был подонком.
        — Но она же этого не знала.
        — Опять твои парадоксы,  — вздохнул Поэт.  — В этом мы с тобой тягаться не можем. Поговорим о чем-нибудь другом.
        — Поговорим о другом,  — согласился Маран.  — Если ты еще способен разговаривать. Ты совсем пьян, по-моему.
        — Пьян,  — согласился Поэт.  — А ты нет?
        — Разве я похож на пьяного?
        — Не очень. Впрочем, тебе… то есть вам… пить не надо. Ведь вам принадлежат две самые очаровательные женщины этого бала. А что остается мне? Бутылка.  — Он взял новый бокал и отхлебнул из него.  — Лайва прав, ты действительно неплохо устроился. Отхватил такую девочку! Хотя…  — Он рассмеялся.  — Я ведь кое-что смыслю в этих делах,  — сказал он вдруг.  — Там, на Земле, я успел слегка распробовать земную любовь. И вот что я тебе скажу, друг мой, тамошние женщины… они красивее наших, спору нет!.. Но что касается… В постели, как они это называют… это детские игры, да-да, детские игры. Так что тебе понадобится десять лет, чтобы…
        — Замолчи сейчас же,  — рассердился Маран.
        — Молчу, молчу… Впрочем, это не вина их, а беда. Женщина созревает в тени мужчины…
        — И наоборот,  — вставил Дан.
        — Не совсем так. Женщины помогают вызреть мальчикам, но сама женщина созревает в тени мужчины, и если мужчина неспособен отбрасывать тень…  — Он опустошил бокал и немного неуклюже подмигнул Марану.  — Признаться, я изрядно комплексовал перед землянами, они такие умные, все на свете знают… Но когда я увидел, до чего они довели своих женщин…
        — Нет, ты совершенно спятил! Дан, не обращай на него внимания, он просто одурел от вина, посмотри-ка, сколько он выдул.  — Маран кивнул на стол. Из нескольких десятков стоявших на большом серебряном подносе бокалов три четверти были пусты.
        — Ты тоже пил,  — обиделся Поэт.
        — Я выпил три бокала, четвертый у меня в руке. Да и Дан не больше. А ты налил себя вином до ушей и несешь черт знает что.
        — Извини, Дан,  — сказал Поэт.  — Я не о тебе. Хоть ты и с Земли…
        — Поэт! Оставь эту тему, пожалуйста! Прочти лучше продолжение.
        — Какое продолжение?
        — Стихов. Ты же недавно начал читать стихи.
        — Так его нет еще, этого продолжения. Хотя… Погоди!  — Поэт сделал короткую паузу, потом закрыл глаза и прочел:
        Забудь о прошлом, милый друг,
        забудь о прошлом.
        Звенит стрела, и замкнут круг.
        И ноша сброшена.
        Вина, как крови, на пиру.
        И боль под кожей.
        И ночь. А холм высок и крут.
        Забудь о прошлом.

        Он умолк, и наступила долгая тревожная тишина.
        — Ты что?!.  — пробормотал затем потрясенный Дан.  — Ты что несешь? Ты соображаешь, что несешь?
        — За холм тебе, конечно, спасибо,  — сказал Маран тихо и даже растерянно.  — Но что ты меня хоронишь?
        Со звоном разлетелся на куски бокал, который выпал из пальцев Поэта. Побелев, он открыл глаза, шагнул к Марану и судорожно схватил его за руки, словно проверяя, жив ли он.
        — Что с тобой?  — спросил уже спокойно Маран.
        Поэт молчал, как будто пытаясь понять, что произошло.
        — Предчувствие?  — поинтересовался Маран осторожно.
        Дан содрогнулся. Он слишком хорошо помнил Перицену. У меня дурное предчувствие, сказал тогда Поэт, и началась полугодовая катавасия.
        Поэт продолжал молчать.
        — Да ты хоть расшифруй! Может, я не вернусь с Эдуры?
        Поэт покачал головой.
        — Эдура далеко. Это близко,  — сказал он, оглядываясь по сторонам.  — Они здесь, совсем рядом.
        — Кто — они?  — спросил Дан нетерпеливо.
        — После Палевой со мной что-то происходит,  — объяснил Поэт, все так же нервно озираясь. Он уже не выглядел пьяным, словно вдруг протрезвел.  — Видимо, у них есть какие-то средства обострять эмпатические способности. Мне уже там стало казаться, что я более остро воспринимаю.
        Дану вдруг вспомнилось навязчивое ощущение темноты всякий раз, как он думал о Маране.
        — Да-да,  — вмешался он,  — даже я стал что-то чувствовать, правда! Наверно, какое-то поле…
        — Ну и что ты поймал?  — спросил Маран у Поэта.
        — Очень острое желание видеть тебя мертвым. Кровь на белой рубашке… вот здесь,  — он притронулся к рубашке Марана,  — закрытые глаза и бледное лицо… Они буквально передали мне… нет, вру, это воплотилось в моем подлом воображении… Острое желание и… Надежда, там еще была некая мстительная надежда, мстительная или злорадная… Они надеятся, значит, что-то затеяли…
        — Но кто?  — спросил Дан беспомощно.  — Опять Лайва?
        Маран пожал плечами.
        — Он или кто-то другой. Я ведь видел Песту. Они могут думать, что я вернусь в Бакнию с землянами. Я снова стал опасен для них. То есть они могут так считать. Но тут, во дворце Илери, сегодня… Нет.
        — Но ты же выйдешь из дворца? Ты ведь ходишь по городу! Ночуешь в гостинице.  — Поэт смотрел умоляюще.  — Улетай. Улетай, как можно скорее. Маран, прошу тебя!
        — Ну уж нет,  — сказал Маран жестко.  — Я еще никогда не спасался бегством. Не стану и теперь. Улетит Наи. А я останусь. И посмотрю, кто это решил на меня поохотиться.  — Его глаза недобро блеснули.  — И поеду в Бакнию. Я собирался отказаться, но теперь поеду. Дан! Ты со мной?
        — Разумеется,  — ответил Дан обиженно.
        — Тогда надо отправить их обеих. И Нику тоже. Завтра утром, по-моему, будет орбитолет. Отошлем их на станцию, пусть сидят там или отправляются домой, пока мы тут разберемся. Идем вниз!


        Дан вылез из постели и подошел к окну. Добрых десять минут он любовался фиолетово-сиреневыми переливами гор под слепящими лучами утренней Беты… он так и продолжал называть про себя торенское солнце Бетой… Потом прошел к двери и заглянул в соседнюю комнату — Поэт настоял, чтобы внутренние двери в отведенных им апартаментах ночью оставались открытыми, он был непривычно неразговорчив и необычайно настойчив, видимо, несчастная импровизация не выходила у него из головы, хотя, когда Дан на следующее утро попросил его еще раз прочесть ночные стихи, он резко отказался — «будь они прокляты, я их забыл!» Сам Дан был склонен считать все это пьяной фантазией, склонен был бы, если б не знал по опыту о странных способностях Поэта. Правда, он думал, что желание видеть кого-то мертвым и даже надежда, что это случится, не обязательно подразумевают организацию убийства, но Поэт и сам должен был это понимать, его мрачность заставляла подозревать, что тут крылось что-то еще, наверно, все-таки предчувствие, о чем он умалчивал из суеверного страха накликать беду. Было еще одно тревожное обстоятельство: Маран воспринял
это всерьез. Остаток бала он провел внизу, настороженно следя за каждым, кто приближался к Наи и Нике, и лицо у него было озабоченное. Однако, когда утром орбитолет стартовал, увозя обеих женщин, как ни странно, беспрекословно подчинившихся даже не просьбе, а приказу Марана… Дан был совершенно ошеломлен, он ожидал, что уговорить Нику ему будет нелегко, но Маран не дал ему и рта раскрыть… когда женщины оказались вне досягаемости, Маран моментально обрел свое обычное спокойствие, и Дан тоже облегченно вздохнул. Правда, через некоторое время он понял, что спокойствие это не имело ничего общего с расслабленностью, Маран был напряжен и внимателен, и Дан подумал, что тому определенно не хочется умирать. Впрочем, что у Марана в действительности на уме, он узнал значительно позже…
        Он заглянул в соседнюю комнату и обнаружил, что Маран, в отличие от него, одет, обут и вообще в полном порядке и готов к выходу. Он стоял у окна, устремив взгляд туда же, куда очень долго, чуть ли не полчаса, смотрел накануне вечером — на Малый дворец Расти, где некогда устроил правительственную резиденцию. Земной делегации отвели второй Малый дворец, вернее, половину того первого, полукруг, лежавший по другую сторону площади, предполагалось, что позднее тут разместится посольство Земли. Две половины были очень схожи по убранству, и даже в памяти Дана, стоило ему войти в отведенные им комнаты и увидеть лиловые стеклянные панели, всплыли картины из того куска жизни, который он провел в полукруглом здании напротив. Что уж говорить о Маране…
        — Наш защитник еще спит,  — сказал Маран, отрываясь от своего слегка мазохистского занятия.  — Не знаю, будить его, или сходим позавтракаем?
        — Если обещаете не выходить из дворца, можете пойти поесть,  — раздался мрачный голос из соседней комнаты.
        — А ты?
        — Я еще полежу. У меня нет аппетита.
        — У меня тоже нет. Но есть-то надо.
        — Вот и ешь. Ты себе хозяин. А я раб своих страстей.
        Однако, когда через сорок минут Дан с Мараном вернулись, Поэт уже был на ногах, более того, при полном параде.
        — Нас ждет господин Олбрайт,  — сообщил он лукаво.  — Если у нас отыщется свободная минута, он был бы счастлив с нами побеседовать,  — протянул он медовым голосом.
        — Олбрайт так Олбрайт,  — сказал Маран.  — Пойдем, посмотрим, чем мы можем быть полезны его превосходительству.
        С Олбрайтом им повезло, думал Дан по дороге. Очень удачно получилось, что в Бакнию послали именно Олбрайта, а не совершенно незнакомое лицо. Впрочем, Олбрайт, похоже, считал, что повезло ему. Так он, во всяком случае, сказал, предложив усаживаться за небольшим круглым столом. Особенно предупредителен он был с Мараном, его уважение к которому заметно возросло после Латании, где Марана сначала приветствовал вставанием новоиспеченный латанийский парламент, а потом королева Илери уделила ему целых двадцать минут для личной беседы. Особого благоговения царствующая монархиня у Марана не вызвала, вернувшись с аудиенции, он сказал: «Обычное женское любопытство. Все выспрашивала, как мне пришло в голову, и как я решился, и что я чувствовал, помешав своей родине диктовать свою волю всему миру»… «А что ты?» — спросил Дан. «Я объяснил ей, что выйдя из детского возраста, обнаружил, что этот мир и есть моя родина, она мило хихикнула и сказала, что, стало быть, я чуть ли не единственный взрослый в мире детей. Пришлось и мне пошутить. Словом ха-ха да хи-хи. Под конец она заявила, что хочет пожаловать мне орден, я
с трудом отклонил эту честь. Еще повезло, что она не придумала этого раньше. А может хотела проверить, подхожу ли я к их красивому ордену. Я втолковал ей, что мои соотечественники посмотрели б на это косо. Представьте, поняла. Не такая уж она дура.»
        К другому приглашению Маран отнесся с большим интересом. Знаменитый Паг, тяжело больной, передвигавшийся в инвалидной коляске, от которой его собирались в скором будущем избавить земные медики, не стал дожидаться обещанного исцеления, чтобы встретиться с Мараном, и позвал его в загородный дом, где уединился после начала болезни. Встреча с Пагом Марана очаровала и разочаровала одновременно. «Ну и голова,  — сказал он Дану смущенно.  — Чувствуешь себя то ли полным болваном, то ли невеждой. Хочется заново идти в школу. Но что удивительно — как такой мыслитель может смотреть на тебя, олуха вдвое моложе себя, с почтением и допытываться, откуда ты такой смелый, и как ты мог задумать и выполнить то, что великому Пагу никогда и в голову не пришло бы»…
        Олбрайт был озадачен. На столе у него лежали бакнианские газеты, рядом аккуратно сложенные стопкой переводы статей и готовое резюме, из которого следовало, что восторженность Латании и воодушевление Дернии в Бакнии превращались в умеренную, весьма умеренную, более чем умеренную радость. Если не настороженное безразличие.
        — Чего и следовало ожидать,  — заметил Маран, пробежав резюме и небрежно перелистав статьи.
        Поэт молчал, углубившись в чтение передовицы «Утра Бакнии», но, дочитав, отодвинул газету и пренебрежительно улыбнулся.
        — А что вы думали?  — спросил он снисходительно.  — Что Лига тут же отправит свою систему ценностей в мусорный ящик и примет земную? Они будут держаться от вас подальше. Сколько смогут.
        — Они это Лига?  — спросил Олбрайт.
        — Ну а кто же?
        — А нельзя ли ее как-то… обойти? Мне прислали программу встреч…  — Он пододвинул небольшой листок с довольно куцым перечнем к бакнам, и Дан, заглянув через плечо Поэта, мог убедиться, что излагать свои взгляды, идеи, положения, словом, все, что они думают по поводу сотрудничества, землянам придется, в основном, перед функционерами Лиги всех мастей.
        — Чего и следовало ожидать,  — повторил Маран.
        — Как я понимаю, у нас нет никаких шансов пробиться к обычным жителям Бакны, просто поговорить с людьми? Может, на улице?
        — Нет,  — сказал Маран.  — Толпе собраться не дадут. А разговаривать с каждым прохожим в отдельности… Улицы отпадают. Не та ситуация.
        — Остается только изменить ситуацию.  — невесело пошутил Поэт.
        — Это не так просто,  — Олбрайт воспринял его слова всерьез.  — У нас нет рычагов, с помощью которых мы могли бы на нее воздействовать.
        — Рычаги, может, и нашлись бы,  — сказал Маран.  — Но вот чем бы это воздействие кончилось? Вы с периценскими исследованиями знакомы?
        — Знаком,  — сказал Олбрайт.
        — Историю Атанаты знаете? Как там обернулось… с рычагами?
        Олбрайт молча кивнул.
        — Рычаги пока придержите. А аудиторию мы вам сделаем. В два счета.
        — Это каким же образом?  — удивился Поэт.
        Маран хлопнул его по плечу.
        — Заодно развеем твою хандру. По-моему, ты соскучился по своим слушателям.
        — Старый Зал?  — спросил Дан.
        — Конечно. Поклонники Поэта. Половина Бакны. И, между прочим, ее разумная половина.  — Он повернулся к Олбрайту.  — Готовьте речь. Не слишком длинную. Сначала будет петь Поэт. Если у вас нет времени на концерты, появитесь позже. Но я бы на вашем месте послушал. Потом он вас представит. Поговорите с людьми. Понадобится, и мы поучаствуем. Хотя от моего участия может быть больше вреда, чем пользы, я непопулярен… после известной вам акции. Ну посмотрим.  — Он снова повернулся к Поэту.  — Вставай. Иди к своим импресарио. Возьми с собой Дана.
        — А ты?  — спросил Поэт.
        — А я пойду подумаю.  — Маран непринужденно поднялся и спросил Олбрайта: — Есть еще проблемы?
        Тот ошеломленно покачал головой.
        — Если понадоблюсь, я у себя,  — сказал Маран и вышел.
        — Он всегда такой?  — спросил Олбрайт, глядя ему вслед.
        — Какой?  — поинтересовался Дан, пряча улыбку.
        — Ну…  — Олбрайт потер пальцем переносицу.  — Вообще-то я не собирался сам… Но, видно, придется. Раз за меня уже все решили…  — Он недоуменно покачал головой и вдруг засмеялся.
        — Мы свободны?  — спросил Дан.
        — Конечно,  — сказал Олбрайт.  — Что вы меня-то спрашиваете? Вам ведь уже объяснили, что делать.
        — Не обижайтесь,  — сказал Дан осторожно.  — Маран иногда бывает несколько… э-э… категоричен.
        — Господи, да я не обижаюсь. Он ведь действительно решил проблему. Пойду готовить речь.


        Олбрайт решил-таки послушать. Любопытство им двигало или прагматизм? Ходили слухи, что его прочат послом в Бакнию, и, возможно, он уже пытался составить представление о народе, с которым ему предстояло иметь дело? Как бы то ни было, на следующий вечер он вошел вместе с Даном и Поэтом в гигантскую чашу Старого Зала через один из верхних проемов. Поэт усадил их, попросив освободить для них места, как всегда поступал со своими гостями, и Олбрайт имел возможность лицезреть все представление с самого начала, иными словами, оглушительной овации, устроенной своему любимцу истосковавшейся по его песням аудиторией, и до световой феерии, до которой растянулся концерт, Поэт, давно не ступавший на столь любимый им пятачок сцены, никак не мог остановиться, и Дану представился случай еще раз увидеть то, что он видел лишь однажды и запомнил навсегда. Когда снаружи сгустились сумерки, и Зал погрузился в почти полную темноту, зрители вынули карманные фонарики, включили их, и тысячи лучей, отразившись от стекла крыши, осветили дно чаши, собственно, и бывшее сценой. Маран явился после начала, скользнул в проход
тогда, когда все уже были заняты Поэтом, и сел рядом с Даном в специально выбранный заранее дальний угол. Дан наблюдал за Олбрайтом с любопытством. Вначале тот был настроен скептически, восторги зала, как всегда, набитого до отказа, вызвали у него легкую гримасу иронии, но когда Поэт запел, он стал внимательнее, постепенно втянулся, и в какой-то момент Дан заметил, что он аплодирует уже вовсе не из вежливости, как в первые минуты, а отбивая ладони. Поэт прервал пение, как всякий раз, неожиданно, пару минут стоял неподвижно, а потом в разгар бурной овации поднял руку, остановив с легкостью дирижера, взмахивающего палочкой, многоголосый рев, и сказал:
        — А вы знаете, друзья мои, почему я так долго не пел для вас? Я был на Земле. Да-да, на той самой Земле.
        Воцарилась тишина. Поэт продолжил:
        — Я рассказал бы вам о ней, но я лучше спою. В следующий раз, я еще не успел написать ни строчки. Но я хочу, чтобы вы все-таки узнали, что такое Земля, и что такое земляне, наши братья по разуму и по крови.
        Он посмотрел наверх, и Маран сказал:
        — Олбрайт! Идите же! Ваш выход!
        И Олбрайт встал. Он спустился по лестнице до самого донышка чаши в настороженной тишине, совсем не похожей на гул приветствий, который сопровождал каждый шаг землян в Латании. Но когда он добрался до Поэта, тот дружески положил ему руку на плечо и сказал:
        — Мой великий учитель мечтал о других мирах, где живут разумнее и добрее, чем мы. Мне горько, что ему не дали дожить до того дня, когда мы узнали мир, где действительно живут разумнее и добрее. Это так. Поверьте мне, это так. Послушайте человека с Земли. Я переведу вам то, что он скажет.
        Перевод тоже был идеей Марана. Олбрайт упрямился, утверждая, что освоил бакнианский в достаточной мере, но Маран доказал ему, что такой посредник, как Поэт, сразу сделает его для бакнов своим.
        Олбрайт говорил недолго, но емко. Дан мысленно одобрил его. Когда он закончил, снова наступила тишина, потом голос сверху крикнул:
        — А спросить можно?
        Дан облегченно улыбнулся. Лед тронулся.
        Олбрайт отвечал на вопросы, пока не охрип. Тогда Поэт сказал просто:
        — Он устал. И я, признаться, тоже. Поблагодарите его и по домам.
        Послышались аплодисменты, и Маран шепнул Дану:
        — Слава богу, обошлось без нас.
        И тут Олбрайт вдруг взялся за руль.
        — Спасибо вам,  — сказал он по-бакниански медленно, но вразумительно.  — И позвольте поблагодарить двух ваших соотечественников, без помощи которых мы не встретились бы. Поэта и Марана.
        На секунду зал затих, потом разразилась настоящая буря.
        — Где этот предатель?  — громко крикнул кто-то с противоположной стенки чаши, ему тут же ответили: — Сам ты предатель!
        И посыпались обвинения и восхваления в адрес Марана, взаимные оскорбления, ругань. Поэт забрался на стул и что-то кричал, пытаясь успокоить зал, но не слушали даже Поэта. Дан с ужасом подумал, что может начаться драка, которая в этой тесноте грозит превратиться в побоище.
        Маран поднялся с места, вышел в проход и стал медленно спускаться по лестнице. Его заметили не сразу. В пронизанном тонкими лучами света от фонариков полумраке было сложно кого-либо разглядеть, особенно, на верхних ярусах, но когда он дошел до середины зала, его стали узнавать. Дан нервно следил за ним, опасаясь, как бы на него на набросились, но, как ни удивительно, зал постепенно затихал, и когда Маран обычным своим уверенным шагом ступил в столб света, падавшего на сцену, его встретила неожиданно чуткая тишина.
        — Вас интересовало, где этот предатель?  — сказал он, оглядывая зал.  — Вот он,  — он ткнул себя пальцем в грудь, помолчал, потом спросил: — Мне будет позволено говорить? Я бы кое-что рассказал вам о предателе и предательстве.
        Он снова замолчал. Дан, судорожно сжав кулаки, ждал реакции зала, нового взрыва, но никто не нарушил тишину, и Маран расценил это, как согласие послушать.
        — Я начну немного издалека,  — сказал он, привычно заложив руки в карманы.  — Вон там, наверху,  — он посмотрел в сторону Дана,  — сидит землянин. Это мой друг. Мой лучший друг после Поэта и, может, даже наряду с Поэтом. Вы его не видите, он прячется в тень, потому что он очень скромный человек, и всякий раз, когда я пытаюсь поблагодарить его за все, что он сделал для меня и для вас, он краснеет, смущается и начинает отрицать свои заслуги. Его зовут Дан, несколько лет назад он и его жена Ника попали на Торену. Это произошло случайно, у них отказал некий механизм, и они совершили аварийную посадку в лесах Бакнии. Их ракета разбилась, и они оказались в наших краях, имея только одежду, которая в тот момент на них была. Эта авария и есть то событие, которое изменит и уже меняет всю нашу жизнь. Потому что через несколько месяцев Дана и Нику нашли земляне. Их и заодно нас с вами. Вас, наверно, удивит, что двух самых обычных людей месяцами искали на трех или четырех планетах и по всей Торене, не жалея ни сил, ни времени, ни средств? Не удивляйтесь. Таковы земляне. Но дальше. Через пару месяцев — было это
в недоброй памяти день, когда взорвали дворец Расти — я встретил Дана и Нику в Малом дворце, где они прятались… Простите, тогда они еще не подозревали, что такое прятаться, потому что на Земле нет Изиев и Лайв, они просто провели в Малом дворце ночь. Эта встреча изменила уже мою жизнь.  — Он сделал паузу, никто не шевельнулся, ни шороха, ни кашля.  — А теперь о предателе и предательстве. Что я делал до и после Изия, вам известно, повторяться не стану. Это кончилось подвалами Крепости, и я честно думал, что там завершится и моя жизнь, но вы спасли меня. Я благодарю вас еще раз, жители Бакны. Вы вытащили меня из тюрьмы и фактически отменили уже вынесенный мне негласно приговор. Правда, через несколько часов за мной снова пришли, забрали, передали дернитам, словом, просто-напросто выкинули из Бакнии. И я сдох бы там, в Дернии, от тоски, если б не Дан. Он явился туда и предложил мне пойти к ним работать.
        — Кем?  — деловито спросил кто-то из первых рядов.
        Маран усмехнулся.
        — Не Главой Лиги. Рядовым разведчиком. И не на Земле. На другой планете. Мы нашли там город. Точнее, его остатки. Развалины, занесенные песком. Полтора века назад он был столицей процветающего государства. По недомыслию или из невежества там взорвали несколько глубинных бомб. Город превратился в прах. Государство в пустыню. Большинство жителей погибло, а потомки уцелевших стали дикарями, поддерживавшими свое существование людоедством.  — Маран умолк, и Дан понял, что тишина в зале сгустилась настолько, что стала почти осязаемой.  — Но еще до конца работ я сдуру наткнулся на вещество, из которого делают бомбы, и облучился. Или, говоря по-торенски, попал под действие феномена А. Сдуру, потому что у землян есть прибор, который предупреждает о подобной опасности, и у меня он был. До сих пор не пойму, почему за такую оплошность меня не выкинули из Разведки, а вместо того бросились спасать мою никчемную жизнь, вложив в это спасение гораздо больше, чем я заслужил. Но таковы земляне. Я заболел, хотя у них было и средство защиты, но поскольку за тысячи лет в наших организмах появились мелкие отличия, оно
не подействовало. То есть подействовало, но не вполне. У меня не выпали волосы, я не покрылся язвами, не стал инвалидом или… еще хуже, у этой болезни есть такие проявления, что уже только пуля в висок… Всего этого я избежал, зато у меня распалась почти вся кровь, меня вывезли оттуда с остановившимся сердцем и лечили полгода. И вот там, между двумя обострениями болезни, я узнал, что кое-кто здесь позавидовал судьбе правителей того города в пустыне. И я подумал — у меня было много времени для раздумий — я подумал, что положу свою жизнь на то, чтобы с нами — с вами!  — не случилось того, что с его жителями. Правда, я не знал, что моя жизнь останется при мне, а отдать мне придется доброе имя… Если я вообще имею право претендовать на таковое после того, как бездарно, если не сказать преступно, провел свою молодость… Что дальше? Я вернулся на Торену, стал искать способ остановить Лайву. Я ничего не мог поделать. Изгнанник, нелегал, для кого рискованно даже ходить по улицам. Потом был взрыв. Облако. Я догадываюсь, что вам до сих пор вся история известна только по слухам. Назову цифры. Облако накрыло район,
где жило сто восемьдесят тысяч человек. Большинство ушло. Ну про визор-центр вы знаете. Это был акт отчаяния, но он сработал. Ушло больше ста сорока тысяч человек. Несколько тысяч погибло на месте. Почти тридцать тысяч подверглось облучению, и жизни двадцати пяти из них были спасены с помощью земных врачей и лекарств. Земляне не обязаны были нам помогать. Более того, они не имели на это права, потому что были только наблюдателями, вмешиваться в наши дела им не разрешалось. Однако они помогли, потому что таковы земляне. Но при всем при том погибло больше десяти тысяч человек. Десять тысяч человек погибло из-за небрежности тех, кто испытывал новое оружие, из-за нелепой конспирации, из-за презрения к людям, из-за неумения и нежелания ценить человеческие жизни. И это всего лишь испытание!  — Маран оглядел притихшую аудиторию, и тон его стал более резким.  — А теперь о главном! Видеть мир можно по-разному. Что вызывает в ваших мыслях фраза «Бакния, вооруженная глубинной бомбой»? Леса благовонных пальм и шелковые промыслы?  — Дану эти слова показались знакомыми, он не сразу вспомнил, что это цитата из
романа Мастера.  — Морской берег, нефть и золото? Великая Бакния, правящая миром? Я вижу другое. Пустыня на месте Дернии, развалины древней столицы Вахта, покрытая трупами и обломками Латания… Вы скажете: мы не собирались воевать, мы хотели только пригрозить? Для меня вахит или латанец такие же люди, как любой из вас и как я сам. Не должны дерниты ползать в ногах у бакнов. Не должны другие народы жить так, как живем мы. Я решил, что этого не будет. Вы можете спросить меня: кто ты такой, Маран, чтобы решать за нас? Кто дал тебе такое право? Что если мы предпочитаем быть дикарями в пустыне? Это так. У меня нет никакого права решать за вас. Но я решил. Можете считать меня предателем и дальше.  — Он умолк, постоял в абсолютной тишине минуту, две, три? Дану показалось, что невыносимо долго… Потом прошел к ближайшему выходу и исчез. Поэт и скромно присевший во время речи Марана на угол скамьи в переднем ряду Олбрайт последовали за ним. Зал поднялся в том же молчании, идя к проходу и спускаясь по леснице, Дан так и не услышал ни одной сколько-нибудь длинной реплики. Только внизу было немного оживленнее, он
увидел Поэта и Олбрайта, окруженных людьми, Поэт держал в руках огромную охапку каоры, с облегчением Дан увидел несколько веток и у Олбрайта. Рядом с Поэтом стоял Дор, который молча протянул Дану руку. Марана видно не было.
        — Где Маран?  — спросил Дан Поэта шепотом.
        — Сел в мобиль,  — Поэт кивнул в сторону стоявшей неподалеку большой машины, которую предоставили земной делегации. Огни в мобиле были выключены.  — Дор предлагает выпить по чашечке тийну. Пойдешь с нами?
        — А Маран?
        — Он поедет с Олбрайтом. К нему должен прийти Мит, оставим их наедине, им тоже найдется, о чем поговорить.
        Дан согласился, Поэт запихнул свою каору в машину, предоставив заботиться о ней Марану, и они вместе с Дором отправились в бар Селуны. В баре Дор пробыл недолго, выпив чашку тийну, он стал что-то объяснять про Лессу, про детей, словом, ушел, но Поэт к тому времени успел обзавестись новой компанией, засыпавшей его вопросами о Земле, в конце концов он виновато сообщил Дану, что его пригласила в гости «та аппетитная смугляночка», обещал прийти утром и в довершение всего сунул Дану свою драгоценную ситу. С ситой за спиной наподобие какого-нибудь трубадура, Дан вернулся в Малый дворец, отпер свою дверь, вошел в нее в тот момент, когда открылась соседняя, и услышал конец разговора.
        Голос Мита:
        — Ты уверен, что не слишком рискуешь?
        — В меру.
        — Боюсь, четверых будет мало.
        — Хватит.
        Послышались легкие шаги Мита в коридоре. Дан прошел в комнату и постучал в смежную дверь между апартаментами.
        — Входи,  — крикнул Маран из прихожей и почти сразу появился в комнате.
        — Что ты затеял?  — спросил Дан.
        — Так, пустяки.
        — А все же?
        Маран заколебался. Потом неохотно, но заговорил.
        — Я надеюсь, ты не забыл, что нам так и не удалось поймать тех, кто стрелял в Лану?
        — Думаешь, за тобой охотятся те же люди?
        — Та же организация. За людей не поручусь.
        — Ты уверен?
        — Да, черт возьми! В Бакнии не десятки организаций, мечтающих уложить меня под какой угодно холм, пусть даже высокий. И вообще тут не тысячи и даже не сотни террористов, это тебе не Земля. Да и члены бакнианской делегации, источающие ненависть ко мне, опираются отнюдь не на всех киллеров в стране. У них отработанная связка.
        — И что ты собираешься делать?
        — Завтра узнаешь.  — Это прозвучало так, что Дан понял: Маран больше ничего не скажет.


        Дан проснулся от прямого солнечного света и обнаружил, что солнце стоит почти у него над головой в углу огромного окна, занимавшего всю середину потолка его комнаты — особенность и достопримечательность Малого дворца. Первая мысль: не ушел ли Маран претворять в жизнь свои непонятные планы. Однако, просунув голову в дверь, он увидел, что Маран не только дома, но даже лежит на диване с закрытыми глазами, хоть и одетый.
        — Доброе утро, соня,  — сказал он, не открывая глаз.  — Посмотри, где солнце.
        — Доброе утро,  — пробормотал Дан.
        Маран открыл глаза и засмеялся.
        — Не смотри на мир столь голодным взглядом,  — сказал он весело.  — Я попросил принести завтрак наверх. Вон там, на столе. Видишь, какой большой поднос…
        — А ты сам ел?
        — Скучно одному есть.
        — Я быстро.
        Когда окончательно проснувшийся от прохладного душа Дан, на ходу застегивая пуговицы рубашки, вернулся в комнату Марана, тот уже наливал кофе. Завтрак был оригинальный, сочетание земного с бакнианским, термос с кофе соседствовал с бутылками карны. Подумав, Маран налил в стакан — посуда была земной — карны и стал пить по очереди, глоток кофе, глоток карны.
        — Слей вместе,  — насмешливо посоветовал Дан.
        — Неинтересно,  — сказал Маран.  — Исчезнет контраст. И потом я хочу понять, что лучше.
        — Ну и как?
        — Трудно сказать. Привык я уже.
        — К кофе?
        — На двух стульях сидеть.
        Он ничего не ел, нетронутый бутерброд лежал у него на тарелке, сам же Дан был почему-то безумно голоден и никак не мог остановиться. Впрочем, еды было много.
        — Это же на троих,  — сказал Маран, когда он выразил свое удивление.
        — Ну Поэт еще неизвестно, когда явится,  — улыбнулся Дан.
        — Ошибаешься,  — возразил Маран.  — Он вот-вот придет. Странно, что его до сих пор нет.
        — Почему ты так думаешь?
        — Он же назначил себя начальником моей охраны.
        — Как ты считаешь, он почувствует опасность, если таковая возникнет?  — спросил Дан, посерьезнев.
        — Сомневаюсь. Он же ловит эмоции. Одно дело — те, в Латании, эти же были из делегации, значит, из высших кругов, может, из Правления, они действительно ненавидят. А тут могут оказаться профессионалы, которым, в сущности, на меня наплевать. Правда, это не факт, среди Мстителей тоже немало таких, кто считает меня своим личным врагом. Трудно сказать. Я как раз над этим и думаю с утра. Тут вопрос тактики. Если б я знал, что Поэт уловит их присутствие, я бы это использовал. Хотя, в любом случае, с наибольшим удовольствием я предоставил бы его на сегодня этой смугляночке. Я был бы рад, Дан, если б он задержался у нее подольше. Я очень на это надеюсь.
        Но надежды Марана не оправдались. Они еще не кончили завтракать, когда хлопнула дверь, и на пороге появился Поэт.
        — Ну как смугляночка?  — спросил Маран.
        — В порядке. А вы только встали? Тут и на меня есть? Очень благородно с вашей стороны.  — Поэт сел за стол и принялся за еду.
        Маран подмигнул Дану.
        — Смотри-ка, у него прорезался аппетит. Спасибо смугляночке, так я понимаю.
        — Что поделать, я произвожу энергию из пищи. Термоядерного реактора во мне нет.
        — А в ком есть?  — спросил Дан.
        — Да в некоторых тут. Кто ничего не ест, но… Не тяните меня за язык.  — Поэт одним духом проглотил большую чашку чуть остывшего кофе и спросил: — Что собираетесь делать? Есть какие-нибудь планы?
        — Да была у меня одна идея,  — сказал Маран небрежно.  — Хочу съездить на кладбище. Ваше участие не обязательно. Займитесь своими делами. Может, Олбрайту еще чего-то надо…
        Поэт погрозил ему пальцем.
        — Кончай со своими штучками. Ты отлично знаешь, что я тебя одного не отпущу. А Олбрайт обойдется.
        — Я схожу к Олбрайту,  — сказал Дан, вставая.  — Заодно переговорю со станцией, у него там видеосвязь, он мне вчера предлагал. А ты не хочешь?  — спросил он Марана.
        Тот молча покачал головой.
        — Что так?
        Маран посмотрел на него непроницаемым взглядом.
        — Не хочу раскисать,  — сказал он туманно.  — Передавай привет.


        — Дан,  — спросила Ника,  — какую кашу вы там опять заварили?
        — Кашу? С чего ты взяла?
        — Не прикидывайся. У тебя на лице написано, что каша крутая.
        — Не может у меня быть написано! Я сам ничего не знаю.
        — Даже так?  — Ника нахмурилась, на большом экране, где ее лицо было укрупнено вдвое, это выглядело особенно грозно.  — Не верю. Ты что-то скрываешь.
        — А что случилось?  — спросил Дан утомленно.
        — Перед отлетом Маран сказал Наи, чтобы она ему не звонила. Пока он сам не объявится.
        — И она не звонит?  — поинтересовался Дан.
        — Нет. Сидит и нервничает.
        — Но не звонит.
        — Нет. Он же не велел!  — сказала Ника иронически.  — Запрещено! Ему бы тигров дрессировать, твоему Марану! Что происходит? Говори немедленно!
        Дан неожиданно для себя рассердился.
        — Именно это и происходит. Дрессировка… то есть, вернее, охота на тигров. Ясно тебе? Ну привет! Иди к своей подружке и сидите тихо. Поняла?
        Ника вытаращила на него глаза, и Дан, чтобы не дать ей разразиться какой-нибудь филиппикой, быстро отключился.
        Когда он вернулся к Марану, тот был в комнате один и даже в прежнем положении на диване, и Дан нетерпеливо спросил:
        — Слушай, как ты это делаешь? Может, и меня научишь? Я имею в виду дрессировку тигриц. В смысле, женщин.
        — Никогда этим не занимался,  — сказал Маран рассеянно.
        — Шутишь? То-то они у тебя все, как шелковые.
        — Не все. Только те, которых я выбираю сам.
        — Это имеет какое-то значение?  — поинтересовался Дан саркастически.
        — Еще бы! В том-то и все дело. Выдрессировать женщину невозможно. Это всего лишь распространенное заблуждение. Женщину надо уметь выбрать.
        — По какому же принципу?
        — Ох, Дан, ну и вопросы ты задаешь! Когда, извини, ты идешь в магазин покупать штаны, разве ты говоришь: «Заверните мне вон те, с витрины, они красивые»? Ты их подбираешь по размеру, росту, цвет, фасон, я не знаю, что еще. Словом то, что тебе подходит. Тебе, а не соседу или приятелю. Так неужели выбор женщины менее важен? Она должна быть тебе… ну впору, что ли.
        Дан выслушал эту тираду и решил обидеться.
        — Хочешь сказать, Ника мне не подходит?
        — Я этого не говорил,  — возразил Маран.
        — Но ведь она… Сам знаешь, как она со мной обращается!
        — Ника и есть то, что тебе нужно, мой бедный Дан. Ты же сам признался, что если б не она, ты до сих пор сидел бы в какой-нибудь лунной обсерватории. И это было б очень печально. Не только для тебя, но и для меня.
        — Тогда на Торену свалился б кто-нибудь другой,  — заметил Дан.  — Кто-то же летел бы тем рейсом.
        — Ты полагаешь, я взял бы себе в друзья любого, кто свалился бы с неба?
        — Мог свалиться и кто-то получше меня.
        — Получше не надо,  — сказал Маран.  — Или ты думаешь, что друзей подбирают не по своей мерке, а просят завернуть первых попавшихся, с витрины?.. или первых попадавших с неба?.. Так что, в сущности, я должен благодарить судьбу за то, что вы с Никой встретились. И она тебе вполне впору, не волнуйся.
        — А Наи? Ты уже уверился, что сделал правильный выбор?
        — Да,  — сказал Маран коротко.
        — Почему же ты запретил ей тебе звонить?
        — Ну, запретил это слишком сильно сказано. Я просто дал понять, что не хотел бы этого.
        — А почему?
        — А вот этого я тебе сейчас не скажу. Может, вечером… Послушай, Дан, мне нужна твоя помощь. Ты должен нейтрализовать Поэта. Я боюсь, что он вмешается в неподходящий момент и все испортит.
        — Объясни ему.
        — Невозможно. Он вообще не даст мне действовать. Это видение его загипнотизировало. Когда я подам тебе знак — не здесь, а там — ты возьмешь на себя миссию по удержанию его от все равно каких действий. Если понадобится, хватай его в охапку и зажимай рот. И, естественно, не лезь сам. И еще. Когда поедем, будешь осторожно смотреть в зеркальце. Я должен знать, преследуют нас или нет. Если да, все в порядке. Нет, тогда скажи. Но в таком тоне, чтоб он не понял сути дела. Пусть думает, что нам нужно прямо противоположное.
        — А где он сам?
        — В ванне.
        — Может, просто оставим его там и смоемся?
        — Да, а потом он кинется вслед и смешает все карты. Пойди лучше стукни в дверь, скажи, что пора.  — И Маран закрыл глаза.
        Но когда через десять минут переодевшийся в более подходящую для физических упражнений одежду Дан и порозовевший от горячей воды Поэт вошли к нему, он уже расхаживал по комнате.
        — Что вы возитесь,  — сказал он недовольно.  — Сколько можно?
        — Куда ты вдруг заторопился?  — поинтересовался Поэт.  — То валялся на диване, то бежишь куда-то… Маран, по-моему, ты задумал нечто эдакое. Смотри. Если тебя убьют…
        — Ты позаботишься, чтобы холм надо мной был высок и крут,  — нетерпеливо прервал его Маран.  — Давай, поворачивайся.


        Маран продвигался столь неспешно, что Поэт в конце концов обратил на это внимание. Неспешно не значит медленно, он то набирал скорость, то сбрасывал, кружил по улицам, пару раз даже останавливался, разглядывая какое-нибудь здание или сквер.
        — Странно ты себя ведешь,  — сказал Поэт нервно.  — То лежишь пластом, то торопишься, как на пожар, то тащишься, словно моллюск в раковине…
        — Я смотрю на Бакну,  — объяснил Маран.  — Ты ведь не даешь мне ходить пешком.
        Тем не менее он добавил газу, бросив предварительно незаметный взгляд на Дана. Тот на секунду прикрыл глаза, и Маран, успокоившись, поехал без остановок.
        Дан время от времени посматривал вправо. Благодаря тому, что Поэт взял с собой охапку каоры, которой была заставлена его комната, завалил ею большую часть заднего сидения и сам влез в оставшийся свободным угол, Дан смог без помех сесть вперед и поглядывать в правое зеркальце, повернутое Мараном так, чтобы он держал в поле зрения максимально большой кусок пути.
        Машина преследователей то появлялась, то пропадала, что Дана не удивляло, на пустоватых улицах Бакны вести слежку было сложно. Последний отрезок дороги к северному кладбищу, расположенному на соответствующей окраине Бакны, лежал вне жилых районов, между территориями крупных заводов, потому, очевидно, был более широкий и гладкий, и выехав на него, Маран выдал головокружительную скорость. Смысл этого маневра был понятен, он хотел оторваться от преследователей, чтобы не угодить под пули, выходя из машины у ворот. Впрочем, преследователи не рискнули последовать его примеру, видимо, боясь быть обнаруженными, дорога на этом участке оказалась совершенно пуста. Когда Маран развернулся у ворот, Дан увидел идущую сзади машину в виде отдаленной точки. Маран сразу выскочил из мобиля, Дан тоже, он боялся, что Поэт, собиравший свои ветки, задержит их, но тот, увидев, что Маран уже идет быстрым шагом к воротам, моментально выбрался на дорогу. Впрочем, оказавшись за кладбищенской стеной, Маран остановился, стал разглядывать какой-то крупный надгробный камень необычной формы и медлил до тех пор, пока за воротами
не раздался визг тормозов, тогда он сорвался с места и устремился по дорожке вглубь кладбища.
        Дан был здесь однажды, когда хоронили Лану, но тогда подъезжали с другой стороны, все происходило почти рядом с входом, да и настроение у него было не из тех, в каком глазеют по сторонам, так что он ничего толком не увидел. Теперь у него была возможность если не рассмотреть окружающее основательно, на что стремительно шагавший Маран не давал ему времени, то хотя бы составить некое общее представление. На кладбище не было аллей и широких проходов, во все стороны разбегались извилистые дорожки, петлявшие между большими и малыми надгробиями, деревьями, кустами и холмиками. На надгробиях выделялись белые надписи самой разной длины, от двух-трех слов до нескольких абзацев. Поэт, вышучивая на Перицене честолюбивые устремления Марана, говорил правду, действительно, иные выбивали на камне целую биографию. Впрочем, надгробий с одним словом Дану так и не попалось, видимо, это была редкость. Зато он быстро понял зловещую стихотворную строку. Кое-где были насыпаны холмики с примерно одинаковым основанием, но разной высоты и, соответственно, крутизны.
        Неожиданно впереди возникла поросшая травой земляная насыпь, уходившая в обе стороны. Она возвышалась над могилами метра на полтора, и по ее верху тоже пролегала узкая тропинка. Маран перешел через насыпь и зашагал дальше, пройдя за ним десяток метров по той стороне, Дан понял, что насыпь разделяла, так сказать, века, могилы позапрошлого стодвадцатипятилетия, ибо в торенском веке было не сто лет, а сто двадцать пять, от прошлого. Еще двадцать минут этой гонки, и Маран остановился. Только теперь до Дана дошло, что направлялись они не на могилу Ланы. Впереди высился узкий, крутой холм, в подножье которого была вделана небольшая плита. На плите сверху маленькими буквами: Вен Лес, а ниже крупными: Мастер. Нижняя надпись явно новее, наверняка сделана значительно позже верхней. Поэт обошел остановившегося рядом с Мараном Дана и сложил свои ветки к подножью, потом отступил к большому дереву, прислонился к стволу и задумался, глядя на холм отсутствующим взглядом. Маран тоже некоторое время, не очень долго, смотрел на холм, потом осторожно коснулся Дана локтем и чуть кивнул в сторону Поэта. Дан понял, что
это и есть тот самый знак. Даже не посмотрев на Марана, он медленно подвинулся к Поэту, повернулся боком и только потом бросил взгляд влево… Марана там уже не оказалось, он переместился бесшумно, как всегда, и теперь медленно, прогулочным шагом шел по дорожке в направлении следующей насыпи. Мастер умер в самом конце прошлого века, и его холм был невдалеке от границы с веком нынешним. Маран дошел до насыпи, поднялся на нее и зашагал поверху, теперь его не заслоняли ни надгробья, ни деревья, он был весь на виду, его все еще юношески стройная фигура просматривалась на фоне серебряного неба до малейшей черточки. Отличная мишень для хорошего, да и не самого блестящего стрелка. Что он делает, чуть не простонал Дан и только тут наконец понял все. Маран расставил ловушку, роль приманки в которой играл сам. Дан дернулся, но вмешиваться было поздно, он сдержал крик и прижал к груди стиснутые кулаки. Очнувшийся от своих мыслей Поэт рванулся было вперед, но Дан схватил его за руку и приложил палец к губам. Тот, видимо, тоже понял, что изменить уже ничего нельзя.
        Свист пуль в тишине кладбища прозвучал оглушающе. Маран резко пригнулся и исчез, то ли упал, то ли бросился на землю. Послышались крики, треск веток, шум падения, Дан понял, что так или иначе все кончилось, и кинулся к месту происшествия. Сердце у него буквально выскакивало из груди, и он прижал его ладонью. Взбежав на насыпь, он увидел Марана, тот был на ногах, а это значило, что самого страшного не произошло, и Дана отпустило. Рядом с Мараном стоял человек, которого Дан никогда прежде не видел, а к тому моменту, когда они с Поэтом подошли поближе, Мит и Науро выволокли из-за надгробий упиравшегося мужчину в наручниках и швырнули на траву. Мит бросил рядом незнакомое Дану оружие с прикладом и средней длины стволом и спросил Марана:
        — Ты цел?
        — Ни царапины,  — ответил тот, и Мит, словно вдруг ослабев, сел на край надгробной плиты и уронил лицо в ладони.
        — Гильзы,  — сказал Науро, ссыпая на траву рядом с оружием исковерканные куски металла.
        Из-за кустов появился еще один незнакомец, на груди у него висел бинокль.
        — Я подобрал две пули,  — сообщил он.
        Маран не обратил на него внимания, он подошел к Миту, сел рядом и обнял того за плечи. Мит поднял голову.
        — Я пережил самые жуткие минуты в своей жизни,  — сказал он чужим голосом.  — Никогда больше не проси меня ни о чем подобном.
        — Ты все сделал отлично,  — сказал Маран мягко.
        — Никогда больше не проси меня ни о чем подобном,  — повторил Мит и снова спрятал лицо в ладони.
        Маран встал и пошел на ту сторону насыпи. Через несколько минут он вернулся.
        — Еще две,  — сказал он,  — засели в дереве, как я и думал.  — Он протянул ладонь, на которой лежали две крупные удлиненные пули.
        — Калибр — можно убить дракона,  — заметил Науро.
        Маран опустил одну из пуль в карман, вторую протянул Поэту.
        — Держи на память. И забудь свой сон.
        Поэт взял пулю, не проронив ни слова, и так же молча направился к дорожке.
        — Здесь все, пошли,  — сказал Маран.
        Науро и Мит потащили продолжавшего сопротивляться мужчину в наручниках за Поэтом, незнакомцы двинулись вслед, и Дан спросил:
        — Кто такие?
        — Журналисты,  — сказал Маран.  — Газеты Латании и Вахта.  — И, посмотрев на изумленного Дана, усмехнулся: — Как видишь, я кое-чему научился на Земле.
        Еще издалека Дан увидел у ворот несколько человек. Он сразу узнал крупнотелого, с пышной шевелюрой Лета и тонкого Навера с его суховатым лицом математика, которым он, собственно, и был. На земле у их ног лежал еще один тип в наручниках, над которым склонились двое неизвестных, и третий шел от ворот.
        — Мы его раскололи, Маран,  — крикнул Лет, не дожидаясь, пока вторая группа подойдет.  — И его, и водителя, тот в машине. Мстители. Боевики, проще говоря, убийцы. Низшее звено. Но они выложили все имена. Кто давал задание и прочее.
        — Записали?  — спросил Маран, подходя.
        — Еще бы!
        — Свидетели?
        Лет кивнул на людей, рассматривавших поверженного Мстителя. Увидев Марана, они оставили свое занятие и поспешно подошли.
        — «Латания-фонор»,  — отрекомендовался один из них и потянул из сумки микрофон.  — Пару вопросов.
        — Вопросы задавайте тем, кто работал,  — сказал Маран.  — Моя роль была самой скромной. Кандидат в покойники.
        Журналист, поколебавшись, пошел к Миту с Науро, а Лет, воспользовавшись тем, что посторонние оттянулись в сторону, сказал Марану, качая головой:
        — Ну и задачку ты задал Миту!
        — Я был уверен, что он справится.
        — А если б он не справился?  — спросил Навер сухо.  — Как он дальше жил бы? Об этом ты подумал? Да и мы все…
        — Об этом я не подумал,  — ответил Маран после короткой паузы.  — Я попрошу у него прощения. И вы тоже простите меня. И… Давайте наконец поздороваемся.
        Он обнял Навера, лицо которого после его слов просветлело, Лета и направился к Миту, который с журналистом говорить не стал, оставив его Науро. Маран отвел Мита в сторону, и Дан решил послушать, что говорит латанскому радио Науро.
        — Значит, было предупреждение о покушении?  — спросил латанец на хорошем бакнианском.
        — Да, какое-то было. Еще в Латании. А тут Маран проверил. Позавчера днем он выехал в город и засек за собой слежку.
        Позавчера? Дан удивился, потом сообразил: это когда они с Поэтом занимались устройством концерта, а Маран якобы сидел дома…
        — Почему они сразу не попробовали стрелять?  — спросил латанец.
        — Ну, Марана не так легко подстрелить. Он поводил их, убедился и оторвался. И вчера они за ним ехали до Старого Зала и обратно. Но там было слишком людно. К тому же присутствовал представитель Земли. В общем, он уверился, что за ним следят. Конечно, это могла быть просто слежка. Если б у них не оказалось оружия, мы дали б отбой. Но мы не сомневались, что это убийцы. Смысл дела был в том, чтобы взять их с поличным. И позавчера, и вчера их было трое, Маран считал, что больше их не станет… Собственно, чтобы застрелить одного безоружного человека, больше и не надо, даже наоборот. Было решено, что двоих Лет с Навером возьмут сразу, а третьего оставят нам.
        — А если бы они не справились с двумя?
        — Шутите?  — Науро презрительно фыркнул.
        — А третий?  — спросил не потерявший нити журналист.
        — За третьим мы должны были идти до условленного места. Куда его вел за собой Маран. Быстро, чтобы тот не успел пустить оружие в ход раньше времени.  — Науро замолчал, и репортер подхватил:
        — А там подождать, пока террорист вынет оружие и взять его. Так?
        — Не совсем. Мы должны были дать ему выстрелить.
        — Как?!
        — Маран хотел, чтобы были выстрелы. И пули. Чтобы быть уверенным… А то знаете, какая у нас тут страна. Подумаешь, вынул оружие… Словом, это была задача Мита. Он должен был позволить тому типу выстрелить, но не дать попасть.
        — Как же это возможно?
        — Мит выбивает сто двадцать пять из ста двадцати пяти. У него был пистолет. Если б не удалось подобраться достаточно близко, он должен был подбить этому подонку руку в момент, когда тот нажимал на курок. Или, если удастся подобраться, а местность такая, что удалось, просто ударить по руке и сбить прицел. Что он и сделал.
        Латанец не мог опомниться.
        — Это же дело секунд. А вдруг не получилось бы? Как вы на такое пошли?
        Науро вздохнул.
        — Невообразимо,  — продолжал удивляться журналист.
        — Ты не знаешь Марана,  — сказал Науро и махнул рукой.
        — Представляю, каково вам было играть жизнью бывшего начальника,  — сказал латанец, помолчав.
        — Ничего ты не представляешь,  — сказал Науро жестко.  — Для того, чтобы представить, тебе надо было прожить с нами рядом последние десять лет. Начальник, не начальник… Это в прошлом. А что навсегда… Для каждого из нас он близкий друг.
        — Не больше, не меньше,  — пробормотал репортер.
        — Не меньше! А больше не бывает.
        — Что ж! Зато теперь у вас есть имена, свидетели, оружие и пули. Не считая самих убийц. Спасибо. А где Маран? Может, он все-таки ответит мне на пару вопросов?
        Маран уже стоял у ворот с Летом, Навером и Митом.
        — Дан,  — крикнул он, когда Дан повернулся в его сторону.  — Иди в машину. Уезжаем.
        — Один вопрос,  — взмолился латанец, подойдя вместе с Даном.  — Один! Почему они хотели тебя убрать? Именно сейчас.
        — Я вернулся с землянами. И во мне увидели конкурента. Не эти, конечно.
        — Но ты конкурент или нет?
        — Нет. Пока правит Лига, нет, потому что я и Лига несовместимы. Если Лига уйдет, тоже нет, потому что бакны мне больше не доверяют. Я для них предатель. Все. Парни, я уезжаю. Лет, распоряжайся тут. А когда увидимся?
        — Приезжайте все в Вагру. Вечером,  — сказал Лет.
        — В Вагру?
        — А почему нет? Маран, ты еще не видел мою жену.
        — А ты мою,  — сказал Маран и, не оставляя времени для вопросов, добавил: — Ладно, вечером в шестнадцать в Вагре. В четырнадцать у Малого дворца. Встретимся и поедем. Я повезу. И найдите мне Санту. Дан, бегом.
        Они добежали до машины и сели в нее в тот момент, когда разом три или четыре мобиля подъехали к воротам кладбища.
        — Дан, иди за руль,  — попросил Маран.  — Он поменялся с Даном местами, откинулся на спинку сидения и закрыл глаза.


        Маран так и просидел всю дорогу, закрыв глаза, Поэт упорно молчал, и Дан был рад, что не надо ничего говорить, он чувствовал безмерную усталость, словно целый день таскал какие-нибудь тяжести. Молча же он заехал на скоропалительно сооруженную стоянку позади Малого дворца, вылез, отдал Марану ключи и пошел вперед. Маран и Поэт, так и не обменявшись ни единым словом, шагали чуть сзади. И только уже поднявшись по лестнице на второй этаж, где находились отведенные им апартаменты, Маран сказал:
        — Забавная получается история. Раньше, попадая во всякие переделки, я всегда загадывал: если пуля, пусть в сердце или в голову, чтобы сразу, ведь ранят, значит возьмут и… А теперь я шел по этой насыпи и думал: только б не в сердце и не в голову.
        — Что так?  — спросил Поэт иронически.
        — Да привык уже. К братьям по разуму. Знал, если не на месте, то вытянут. И потом, пуля в голову — зрелище малоприятное. Особенно для женщины.
        — Как тебе не стыдно,  — сказал Поэт с неожиданной яростью.  — Лицемер! Если б ты заботился об этой бедной девочке, ты не стал бы устраивать такие… такие…  — он не нашел подходящего слова и крикнул: — Видеть тебя после этого не хочу!  — Потом повернулся на каблуках, пошел к своей двери и исчез за ней.
        Маран посмотрел ему вслед, но не двинулся.
        — Где у него видеосвязь?  — спросил он.
        — Пойдем покажу.
        У пульта никого не было, Дан вызвал станцию и, не спрашивая Марана, попросил Наи. Та, видимо, сидела наготове, она возникла мгновенно, настолько быстро, что Дан не успел отодвинуться и попал на экран вместо Марана. Он сразу отскочил, но тех секунд, когда он заслонял Марана, оказалось достаточно, в глазах Наи мелькнул такой ужас, что потрясенный, он выругал про себя Марана последними словами.
        Они долго молчали, глядя друг на друга, потом Маран сказал:
        — Все в порядке, девочка. Скоро увидимся.
        — Ты не ранен?  — спросила она тихо.
        — С чего бы это? Конечно, нет.
        Она еще минуту молчала, потом из ее глаз хлынули слезы, и она сразу отключилась.
        Маран вздохнул.
        — Будешь говорить с Никой?
        — Потом,  — сказал Дан.  — Не сейчас.
        — Тогда пошли.
        — Мучитель,  — выйдя в коридор, буркнул Дан сердито.  — Ника убеждала меня, что тебя трудно любить, я еще спорил. А теперь вижу: ох, трудно! Сколько вы вместе — два месяца? И уже рыдания. А я, если хочешь знать, за десять лет ни разу не доводил Нику до слез… Неужели ты думал, что если не будешь с ней говорить, она не догадается, что ты влез в опасное дело? Сам ведь сказал, что она тебе впору. Как же тогда она могла не догадаться?
        — По-твоему,  — возразил Маран,  — я должен был сказать: дорогая, я решил для разнообразия сыграть роль сыра в мышеловке, а ты, чтобы не скучать, сядь за компьютер и посчитай, в каком проценте случаев мышь успевает схватить сыр, в каком нет?
        Дан не ответил, и Маран вдруг изменил тон.
        — Вообще-то ты прав, дружище. И самое печальное, что я больше думал о себе. Понимаешь, когда на тебя так смотрят, начинаешь воображать о себе бог знает что. И сразу превращаешься в какую-то жидкую кашу. Я, мол, и так хорош, чего еще стараться. Пропадает всякая охота…
        — Совершать подвиги?  — усмехнулся Дан.
        — Если бы! Нет. Охота делать грязную работу. Я ведь сегодня все утро праздновал труса, Дан. Валялся и искал повод увильнуть.
        — Но не нашел.
        — Нет.  — Он вздохнул.  — Бездарный у меня сегодня выдался день. Сначала я разочаровался в себе сам, потом разочаровал других. Расстроил и обидел дорогих мне людей — Наи, Мита, Поэта, тебя…
        — Меня?
        — Да ладно, не притворяйся. Ты тоже расстроен и обижен, ты просто не подаешь вида, потому что ты человек добрый, но ты обижен, что я опять потащил тебя куда-то, зачем-то, ничего не объяснив, так ведь?
        Дан пробормотал нечто нечленораздельное.
        — Может, меня извинит то, что я хотел вас уберечь, тебя и Поэта? Я имею в виду не пули, конечно. Это само собой. Если б тот тип изготовился стрелять, когда я был рядом с вами, парни обезоружили б его сразу. Нет, я хотел оградить вас от другого. Если б он попал в мою, не самую, как оказывается, умную голову, вы бы потом бог весть сколько себя винили, что не удержали меня. Зная заранее. Поэтому я и не хотел, чтобы вы знали. Но вообще-то я ужасный человек, Дан. Нельзя сказать, что я не понимаю. Я отлично понимаю, что не имею права никем командовать, а тобой уж никогда не имел, и обещаю себе больше этого не делать, но потом приходит какая-то минута, и я непроизвольно начинаю распоряжаться.
        — Это потому,  — сказал Дан,  — что бывают минуты, когда без командира не обойдешься.
        — Но почему это обязательно должен быть я?
        — А кто же?  — спросил Дан бесхитростно.


        Дан лежал на диване и слушал «Латания-фонор». Со вчерашнего дня он находился в полной прострации. После возвращения домой он лег и так и пролежал весь вечер, ничего не делая. Даже обедать не пошел. Исчез незаметно Поэт, ушел Маран, Дан отказался ехать с ним в Вагру, удивившись про себя, как это Маран в состоянии еще провести два часа за рулем. Утром его хватило только на то, чтоб встать, одеться, сходить позавтракать и снова принять горизонтальное положение. Вначале он не мог понять, почему так расклеился, но потом догадался, что причина в ушедшем внезапно напряжении последних дней, начиная с памятной ночи в Латании.
        Корреспондент «Латания-фонор» был весьма скрупулезен и честен, слушая, Дан пожалел, что в Бакнии мало кто понимает латанский язык, но закончив повествование, репортер неожиданно перешел на бакнианский и принялся излагать все с самого начала. Дан удивился было, но тут звякнул его VF, и веселый Олбрайт сказал:
        — Включи радио. Не наше, здешнее.
        — Уже слушаю,  — отозвался Дан.
        — Программа «Земля-Торена» в действии.
        — Так это наши?
        — Наши деньги, их люди.
        — Смотрите, не перессорьте их между собой,  — предостерег Дан.
        — Ну что ты!  — после вечера в Старом Зале Олбрайт перешел на ты.  — Лайва сам ведь подписал программу. Лично.
        — Разве там есть такие штуки?
        — Там есть пункт о материальном содействии сближению торенских народов,  — засмеялся Олбрайт.  — Если Лайва попросит, мы в два счета организуем ему вещание на Латанию. Кстати, что за детективные истории вы там разыгрываете? Может, расскажешь?
        — Потом зайду,  — ответил Дан и удивился кротости Олбрайта, но вспомнил, что, в сущности, они Олбрайту не подчиняются. И вообще никому. Во всяком случае, здесь, в Бакнии. Ситуация получилась уникальная. По линии Разведки им, а точнее, ему с Мараном, Поэта это, естественно, не касалось, теоретически следовало бы находиться в распоряжении начальника орбитальной станции, но поскольку они оказались на Торене по приглашению Всемирной Ассамблеи, из подчинения собственному начальству они были выведены. С другой стороны, будучи такими же членами земной делегации, как Олбрайт, они имели те же права, и если уж кто-то мог отдавать им приказания, то только пребывавший в данный момент в Латании глава этой делегации. Что, впрочем, тоже не факт, поскольку участие в миссии Марана с Поэтом расценивалось, как любезность, и никто им приказывать не пытался, их только просили. Так что Маран мог в своих действиях ни на кого не оглядываться, как и поступил. Что касается самого Дана… учитывая достаточно пассивную роль, которую он сыграл во вчерашней детективной, как выразился Олбрайт, истории, вряд ли ему стоило ожидать
хоть какого-то нагоняя…
        Пока он осмысливал ситуацию, явился Поэт. Он прошел прямо к Дану, сел напротив и спросил:
        — Газету видел?
        — Я не выходил,  — сказал Дан.  — Фонор вот слушаю.
        Поэт отмахнулся.
        — Что говорит «Латания-фонор», угадать нетрудно. Но попробуй, догадайся, что пишет «Утро Бакнии».
        — Не хочу догадываться,  — сказал Дан.  — Дай газету.
        Поэт вынул из кармана сложенное вчетверо «Утро» и подал Дану.
        — Маленькая заметка на последней странице. Но стоит десятка передовиц. Заголовок великолепный. Там, внизу. «Охрана не теряет бдительности».
        Дан отыскал небольшой кусок текста в нижнем правом углу и прочел:
        «Вчера Начальником Вагринского отдела Охраны Летом Рива и его сотрудниками были задержаны при попытке убить недавно вернувшегося на родину бывшего главу бакнианского правительства Марана три бандита. Бандиты оказались членами общественной организации „Мстители“, при задержании они назвали имена людей, давших им задание совершить покушение и снабдивших оружием. Этими людьми оказались высокопоставленные члены организации. Начальник Внутренней Охраны Бакнии Песта отдал приказ арестовать указанных лиц. При обыске обнаружено, что „Мстители“ создали целый склад оружия, обучают стрелков, взрывников и представляют опасность для общества. По приказу Начальника Охраны организация распущена, ее восстановление запрещено, арестованные руководители предстанут перед судом. Что касается Марана, то благодаря расторопности сотрудников Лета Рива он не пострадал, несмотря на то, что один из убийц успел выпустить очередь из семи пуль.»
        — Сам Песта!  — сказал Поэт, когда Дан опустил газету.  — Он ненавидит Марана больше, чем любой другой, даже больше, чем Лайва, я думаю. И вот! Он приперт к стенке. Какой удачный момент — делегация землян, куча журналистов, никогда в Бакнии не было столько иностранных журналистов, и все в курсе, ну никак не замять! Везет этому Марану!
        — Везение тут не при чем,  — возразил Дан.  — Наверняка все это входило в его расчеты.
        — Но без пуль-то можно было обойтись, Дан?
        — Не думаю. Ты бы слышал, как их расписывал репортер. Как он держал их в руке, и калибр, и гильзы, и само оружие, и где пули засели… Без пуль такого эффекта все-таки не было бы…  — Он посмотрел на Поэта и лукаво спросил: — Уже не злишься?
        Тот вздохнул.
        — В сущности, я сам во всем виноват. А вернее, это чертово латанское вино. Не будь я так пьян, разве я сказал бы Марану то, что сказал? Не знаю, где были мои мозги, в каком виде, что в них могла зародиться абсурдная мысль, будто Маран сбежит от опасности, а не сунет немедленно свой неприлично красивый нос в самую кашу?.. Да и как мне на него сердиться?  — Он снова вздохнул.  — Ведь скоро вы снова улетите, а я останусь здесь с Дором, который заделался добропорядочным семьянином и законченным подкаблучником. С бедняжкой Диной, которая совсем высохла, никуда не ходит, даже не хочет разговаривать и только смотрит тоскливыми глазами потерявшего хозяина нанка…
        — С Диной надо что-то делать,  — сказал Дан решительно.  — Я сегодня же поговорю с Никой. Ее нужно на какое-то время увезти. Оторвать от этого дома, этих картин, спасти.
        — Спасай,  — сказал Поэт грустно.  — Спасатель из тебя, Дан, замечательный. Спасай, но только не так… основательно. Не отбирай у меня и Дину, как ты отобрал Марана.
        — Я отобрал?!
        — Не обижайся. Конечно, ты его спас. После того, что он пережил, это было нелегко. Человек, перенесший двойное крушение — идеалов и веры в себя, трудно поддается спасению. Недаром он так рвался умереть в подвалах Крепости. Ты его вытащил, помог найти себе новое применение, словом, спас. И… отобрал его. У меня, у всех нас, у Бакнии… Он ушел. И, наверно, уже не вернется.
        — Прости меня,  — сказал Дан тихо.
        — Ну что ты, Дан. Это ты меня прости. Я неблагодарное, эгоистическое животное, боящееся распада своей стаи. Не будем больше об этом.  — Он встал и ушел к себе.


        Полежав еще немного, Дан решил-таки сходить к Олбрайту. Он встал, надел свежую рубашку и причесывался, когда Поэт крикнул ему из своей комнаты:
        — Дан! Можно тебя на минутку?  — И когда Дан заглянул в дверь, попросил: — Не говори Марану об этом. Ну о том, что я тебе недавно сказал. Ладно?
        — Конечно,  — сказал Дан.  — Я и не собирался. А?..
        Поэт опередил его вопрос.
        — Не хочу портить ему настроение. И так вчера накинулся. Да еще после такой встряски. Ему ведь это нелегко далось. Куда труднее, чем раньше.  — Он помолчал и улыбнулся.  — Марану больше не хочется умирать, Дан. Ему теперь есть, к кому возвращаться.
        — Почему только теперь?  — возразил Дан.  — А ты, я, все остальные? И тут, и там…
        — Нет, Дан. Друзья это, конечно, хорошо. Но женщина — другое. Прелестная маленькая женщина, которую хочется носить на руках.  — Он усмехнулся и добавил: — С планеты, где мало знают о любви, но умеют сильно любить. Уж конечно, мимо такого парадокса Маран пройти не мог.
        — Мало знают?  — Дан нахмурился и вдруг вспомнил.  — Послушай,  — сказал он сурово.  — Объясни мне, что ты подразумевал под детскими играми.
        — Под какими играми?  — не понял Поэт.
        — В ту самую ночь, перед тем, как сделать свое жуткое пророчество, ты говорил, что земные женщины…
        — Я отозвался дурно о земных женщинах?  — удивленно прервал его Поэт.
        — Скорее, о мужчинах,  — усмехнулся Дан.
        — Ничего не помню,  — сказал Поэт виновато.  — Я был вдребезги пьян. Неужели я ляпнул что-то неподобающее в твой адрес? И Маран мне это позволил?
        — Не в мой лично. А вообще земных мужчин.
        — И он не заткнул мне рот?
        — Заткнул. Но кое-что ты сказать успел.
        — Очень жаль,  — пробурчал Поэт.  — Извини меня.
        — Послушай! Мне не нужны твои извинения. Я хочу, чтобы ты объяснил, что ты имел в виду. Я хочу наконец узнать, чем эта сторона жизни у вас отличается от нашей, а она отличается, как я понял?
        — Отличается.
        — И чем же?
        — Многим. Об этом не расскажешь в двух словах.
        — Но хоть что-то можно? Я переворошил в свое время все ваши книжные лавки и библиотеки, пытаясь найти какие-нибудь пособия. Искал в книгах, фильмах. У вас совершенно неоткуда почерпнуть информацию на этот счет. Какой-то заговор молчания!
        Дан говорил правду. Уже при первом знакомстве с Бакнией он обратил внимание на то, что бакнианское искусство очень сдержано в отношении эротики. Никаких подробностей, интимных сцен, пикантных описаний, смакования постельной стороны жизни, чем с таким удовольствием занимаются земная литература или кино, никаких порноизданий или фильмов. Позже, когда он кое-что узнал о местных традициях, он стал присматриваться уже к людям. И ничего не увидел. Нет, естественно, что-то происходило, действительно, вызов обычно бросали женщины, мужчины подходили, знакомились, частенько возникшие таким образом пары удалялись вместе и… И все. В Бакнии не принято было даже публично обниматься и целоваться, что на Земле так же обыденно, как делать покупки. В период своего третьего пребывания в Бакнии Дан стал искать в лавках и библиотеках уже специальные издания. Ничего. Никаких красочных пособий, журналов, фотографий, ничего из того, чем забиты информационные сети Земли, завалены книжные магазины, никаких «Камасутр», руководств для эротоманов, даже научных книг. То, что ему удалось вычитать в медицинской литературе, было
сухо и скупо и ничего не добавило к его имевшимся уже познаниям. Что все это значило? Табу? Но почему? Капризы Лиги? Нет, книги императорских времен, сохранившиеся в библиотеках, ничем в этом отношении не отличались. В конце концов он решил, что эта сторона жизни у торенцев просто мало развита, примитивна, хотя подобный вывод не очень хорошо сочетался с бакнианской эмоциональностью… Впрочем, может, как раз наоборот, ведь и на Земле сексуально изощренные народы отнюдь не самые эмоциональные… Как бы то ни было, он махнул рукой, подумав, что как-нибудь поговорит на эту тему с Мараном, но поскольку знал, что Маран подобной болтовни не выносит, все откладывал намеченную беседу. И дооткладывался до того, что Поэт совершенно ошарашил его своим выступлением. Конечно, не последуй сразу за этим история с покушением, он бы давно выяснил… Или хотя бы попробовал…
        — Почему заговор?  — сказал Поэт.  — Просто у нас такая мораль.
        — Да ладно! Я давно понял, что в этих делах вы свободнее, чем мы.
        — В делах, возможно. Но не в разговорах о них.
        — Поэт! Имей совесть. Неужели столько лет дружбы не дают мне права на вашу откровенность? В данном случае, твою.
        — Дают, Дан,  — вздохнул Поэт.  — Дают.
        — Ну так расскажи хоть что-нибудь!
        — Что-нибудь? Трудно, Дан. У вас, по-моему, нет даже такого понятия, как вторая индивидуальность.
        — Что это?
        — Вот видишь. То, что вы называете сексом, мы называем второй культурой или культурой-два. А ведь в сфере этой второй культуры каждый обладает собственной индивидуальностью, разве не так?
        — Наверно, так,  — согласился Дан.
        — Ну вот. А что такое гармония, ты знаешь? В нашем понимании.
        — Нет,  — сказал Дан.
        И тут хлопнула дверь.
        — Маран явился,  — сказал Поэт.  — Надо показать ему газету. Иди.


        Маран был не один, его сопровождал Мит, забывший уже, видимо, вчерашнее потрясение и счастливый донельзя. Дан только посмотрел на его сияющее лицо и все понял. Он знал, что Маран перед отлетом уговорил шефа на подписание одного пробного контракта, не дожидаясь официальных договоров и соглашений, и догадывался, для кого этот контракт предназначен. Но теперь, глядя на Мита, он снова удивился, хотя давно привык, удивился и опять подумал, что вот человек, не колеблясь, не зная, что его ждет, готов бросить дом, друзей, работу, родную планету только ради того, чтобы быть рядом с этим чертовым гипнотизером.
        — Здравствуй, Дан,  — сказал Мит слегка смущенно.  — Извини, я с тобой вчера, по-моему, даже не поздоровался.
        — Доволен?  — спросил Дан, обнимая его.
        — Я-то доволен,  — улыбнулся Мит.
        — А кто недоволен?
        — Все остальные. Санта даже пустил слезу.
        — Вымахал выше меня,  — сказал Маран.  — Плечи, как у Лета. И такая махина сидит и шмыгает носом. И вообще все разобиделись, даже Лет, хотя у него премиленькая жена, это тебе не Лесса. А Поэт пришел, нет?
        — Он у себя в комнате,  — сообщил Дан.
        — Эй, задира,  — крикнул Маран.  — Хватит дуться, иди сюда. Поэт! Иди, я тебе говорю.  — И когда Поэт показался из-за двери, добавил: — Все равно, нам друг от друга никуда не деться. Это жене можно сделать ручкой, а с друзьями не разводятся.
        Поэт ухмыльнулся.
        — Еще как разводятся.
        — Ладно, брось! У меня сегодня счастливый день, не порть его.
        — Да,  — согласился Поэт,  — ведь ты выиграл. Газету видел?
        — Ах,  — сказал Маран,  — это отнюдь не самое приятное. Если б ты знал, как меня сегодня встречали… или провожали… в Вагре. Оказывается, я вовсе не для всех предатель. По этому поводу мы сейчас разопьем бутылку старой доброй бакнианской тийну.
        — Отвратительный напиток.
        — Верно. Но другого нет. Дан, ты уходишь?
        — Я обещал Олбрайту кое-что рассказать,  — объяснил Дан.  — Я быстро.
        Он вызвал Олбрайта по VF и сказал:
        — Дик, если ты свободен, я сейчас приду.
        — Ты один?  — спросил Олбрайт.  — Или Маран с Поэтом тоже там?
        — Тут.
        — Тогда я сам иду.
        Через минуту он постучал в дверь.
        — Пришел астролет с Земли,  — сказал он с порога.  — С почтой. Земля подтвердила мои полномочия, так что я теперь посол. И был бы рад видеть вас всех в числе своих советников. Хотя боюсь, что…  — Он протянул небольшой конверт.  — Маран, это тебе.
        — Мне?  — удивился тот.  — С Земли?
        — Тебе, тебе. Из Разведки.
        Маран взял конверт. Дан сразу догадался, что там, внутри, но Маран заколебался, сделал движение, словно хотел выйти, и Дан понял, что он как раз в содержимом конверта не уверен. Потом он все-таки поборол себя, вскрыл конверт при всех и пробежал письмо.
        Дан увидел, как его глаза блеснули, и понял, что все в порядке.
        — Возьмешь в советники Поэта,  — сказал Маран выжидательно смотревшему на него Олбрайту.  — А нас ждет Эдура. Собирайся, Дан.
        — Есть, командир,  — сказал Дан, шутливо прикладывая пальцы к виску.

* * *



        ГОАР МАРКОСЯН-КАСПЕР родилась и выросла в Ереване, закончила медицинский институт, защитила кандидатскую диссертацию, немало лет работала врачом, потом переключилась на литературу, пишет по-русски.
        Научной фантастикой увлеклась еще в школьные годы, потом стала писать и сама, публиковалась в армянской и, после того, как переехала в Таллин, в эстонской периодике. Автор семи книг в жанре фантастики, романа «Евангелие от Марка. Версия вторая» (Таллин, 2007) и эпопеи, состоящей из шести романов, «Четвертая Беты» (Таллин, 2008), «Ищи горы» (2009), «Забудь о прошлом» (2010), «Земное счастье» (2011), «Все зависит от тебя» (2012) и «Вторая Гаммы» (2013).
        Кроме того, соавтор переводов на эстонский язык романов братьев Стругацких «Гадкие лебеди» (Таллин, 1997) и «Обитаемый остров» (1999). К «Гадким лебедям» написала послесловие.
        Пользуется фантастическим элементом также и в своей «обычной» прозе, автор ряда повестей и рассказов, написанных в жанре «магического реализма».