Двенадцать часов тьмы (Врата Анубиса - 2) Тим Пауэрс


        #

        Пауэрс Тим
        Двенадцать часов тьмы (Врата Анубиса - 2)


        Тим ПАУЭРС
        ВРАТА АНУБИСА
        КНИГА ВТОРАЯ
        "ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТЬМЫ"
        Глава 1
        Он сказал мне, что, как. ему показалось, в 1810 году он встретил меня на Сент-Джеймс-стрит, но тогда мы разошлись, не заговорив друг с другом. Он упомянул об этом случае - и я опроверг его как невозможный: я находился в то время в Турции. День или два спустя он показал своему брату человека, шедшего навстречу по другой стороне улицы. "Вон, - сказал он. - человек, которого я принял за Байрона". Брат же его тут же ответил: "Как? Это именно Байрон и никто другой". Но это еще не все. Некто видел, как я ставлю свою подпись в числе дознавателей по поводу здоровья короля, страдавшего тогда от безумия. Так вот: в то самое время, насколько я могу судить, я лежал в Патрах с лихорадкой...
        Лорд Байрон.
        Из письма к Джону Мерри. 6 октября 1820 года
        Хотя найти и правильно подключить все миниатюрные моторчики и подвести к каждой крошечной свечке вентиляционный короб оказалось весьма непростым делом, "Village Bavarois", как месье Дидрак назвал свою неслыханно дорогую игрушку в половину человеческого роста, похоже, была готова к действию. Все, что оставалось сделать, так это только зажечь свечи и повернуть рычажок, замаскированный под крошечный пенек в углу, вправо.
        Доктор Ромени уселся и мрачно уставился на кунштюк. Окаянному Ричарду хотелось бы, чтобы тот включил игрушку, - пусть деревянная обезьянка посмотрит ее в действии, до того как появятся яги, - но Ромени отказался из опасения, что столь сложный механизм может не выдержать повторного включения. Он протянул руку, осторожно коснулся головки маленького вырезанного из дерева дровосека и недовольно сморщился, когда фигурка сделала несколько шагов по нарисованной тропе, помахивая топором не больше зубочистки и издавая звуки, словно часы, прокашливающиеся перед тем, как пробить очередной час.
        "Пожри меня Апоп, - раздраженно подумал он, - будем надеяться, я ничего не сломал. Откуда такое падение нравов? Ведь помню же я еще время, когда яги требовали в плату за свои услуги изысканные шахматы, секстанты и телескопы. А что теперь? Чертовы игрушки. И к тому же, - подумал он сокрушенно, - они никогда не отличались должным почтением, но теперь и вовсе охамели".
        Он встал и тряхнул головой. От дыма курившихся благовоний в палатке царил полумрак; он поспешно подошел к выходу, откинул полог и зажмурился от неожиданно яркого солнца, заливавшего вересковые луга Айлингтона.
        Ведь это произошло совсем недалеко отсюда, припомнил он, когда восемь лет назад бедняга Аменофис Фике отдался псоглавому богу Врат и, утратив почти весь разум и магические способности - за исключением этого проклятого дара переселения из тела в тело, - сбежал. С пистолетной пулей в животе и отметиной Анубиса - шерстью, растущей по всему телу... сбежал, чтобы начать сомнительную карьеру Джо - Песьей Морды, оборотня, которым лондонские мамаши пугают непослушных детей. Сбежал, оставив Ромени - ка, которому полагалось бы давно уже уйти на покой, - ответственным за все Объединенное Королевство.
        "Ну, - не без самодовольства подумал Ромени, - Мастер хорошо постарался, ваяя этого ка. Не думаю, чтобы Фике - или даже Романелли! - смогли бы лучше вести дела Мастера в Британии. Должно быть, он отзовет меня, вернув в исходное небытие, вскоре после переворота - то есть уже на этой неделе. Ничего, я уйду без сожаления. Восемь лет жизни - большой срок для ка.
        Хотелось бы мне только, - подумал он, хищно прищурив глаза, - разгадать тайну тех опасно образованных чародеев, которые использовали для своих путешествий по времени Врата, случайно открытые Фике. О черт, это! Дойль, которого я отловил тогда, вполне мог бы расколоться, будь у меня чуть больше времени поработать над ним. Откуда они все-таки взялись?"
        Он нахмурился. "Но это же совсем несложно узнать, - вдруг сообразил он. Для этого достаточно вычислить, какие еще Врата были открыты одновременно с Кенсингтонскими. Судя по всему, они из тех, что существуют парами, - большие, продолжительные здесь и довольно короткие в другом времени. Они относительно редки, к тому же меня всегда интересовали только продолжительные, и все же вычислить, из какого времени они все появились, не так сложно, и эта информация сможет пригодиться тому, кто придет за мной следом".
        Отвернувшись от солнца, он снова сел за стол и начал рыться в своих записях. Он нашел датированную первым сентября и, нахмурившись, углубился в ее изучение.
        Не прошло и нескольких минут, как он нетерпелива прикусил губу, окунул перо в чернильницу и, зачеркну! старые вычисления, принялся старательно считать все заново.
        - Нельзя доверять математические расчеты ка, - пробормотал он себе под нос. - Хорошо еще, что я внимательно замерил Кенсингтонские Врата...
        Наконец он выписал ответ и замер в недоумении: новый результат не отличался от того, что он зачеркнул. Он не сделал ошибки - в тот вечер действительно было только одно окно. Сентябрьское окно во времени не относилось к парным.
        Тогда откуда же они? Ответ пришел к нему так быстро, что он поморщился, как это он не додумался до этого раньше.
        Разумеется, люди в каретах прыгнули из одного окна в другое - но с чего он взял, что эти два окна должны существовать в одно время?
        Дойль и все его приятели-чародеи попали в первое сентября тысяча восемьсот десятого года из окна в другом времени.
        "И если это смогли сделать они, - восторженно подумал Ромени, - то и мы сможем. Да, Фике, быть может, твоя жертва не так уж и напрасна! Ра и Озирис! Что мы... что мы сможем сделать с этим умением? Прыгнуть в прошлое и предотвратить взятие Каира англичанами? Или прыгнуть еще раньше и подорвать могущество Англии настолько, чтобы к этому столетию она не представляла собой какой-нибудь значительной силы! И подумать только, для чего компания Дойля использовала все это могущество?! Для того, чтобы послушать выступление какого-то поэта! Мы используем его более... более эффективно", - подумал он, и губы его раздвинулись в волчьей усмешке.
        Но, подумал он, придвигая поближе магическую переговорную свечу, это слишком серьезное дело, чтобы справиться с ним в одиночку. Он зажег свечу от лампы на столе, и каплеобразный язычок пламени лампы затрепетал и, казалось, отпрянул, когда на кончике фитиля волшебной свечи вспыхнул круглый огонек.

***
        Настолько, насколько этот улыбчивый молодой человек вообще мог радоваться чему-либо, он был рад тому, что воздействие на него доктора Ромени не только избавило его от неизменно сопутствующего свободе воли груза ответственности, но и сделало относительным понятие физического дискомфорта. Конечно, его слегка беспокоили голод или усталость в ногах, а где-то еще глубже, в самых далеких закоулках сознания слышался тревожный или даже ужасающийся голос, но огонь его сознания беспрестанно поливался водой, так что образующийся пар только питал невообразимый двигатель, а несколько еще тлевших углей не ощущали ничего, кроме бездумного удовлетворения от того, что эта машина работает хорошо.
        Подобно кебмену, которому приказали кружить вокруг квартала до тех пор, пока заказавший кеб пассажир не соберется и не окликнет его от дверей, улыбчивый молодой человек начал с заученной фразы.
        - Доброе утро, дружище, - произнес он. - Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? - Улыбчивый молодой человек вряд ли расслышал ответ - тот звучал глухо, как из-за перегородки, - но какая-то часть его мозга (или машины) опознала его и среагировала, согласно варианту номер три: - Я действительно шестой барон Байрон из Рочдейла, друг мой; я унаследовал титул в 1798 году, когда мне было десять лет. Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми тружениками, я отвечу: потому, что уверен в том, что истинная Англия - это простые труженики, а не лорды и прочая знать. Вот я и говорю...
        Тут следовало плавно переключиться на ответ по варианту номер один:
        - Эй, трактирщик! Пинту того, чего пожелает этот джентльмен! - Рука молодого человека с точностью хорошо отлаженной машины выудила из жилетного кармана монету и выложила ее на ближайшую горизонтальную плоскость, вслед за чем его рот продолжал ответ по варианту номер три с того места, на котором остановился. - К черту всех тех, кто правит нами только потому, что им посчастливилось уродиться из аристократической утробы! Я заявляю: король, вы или я - ни один из нас не лучше другого, так где же тут справедливость, если одни едят на серебре, не трудившись ни дня за всю свою жизнь, а другие надрываются день-деньской, а мясо едят дай Бог раз в неделю? Американцы смогли избавиться от этого неестественного общественного устройства, и французы тоже пытались, так что я считаю: мы тоже...
        Тут он заметил, что человек, к которому он обращался, уже ушел. Когда ушел? Впрочем, какая разница - не пройдет и минуты, как подсядет кто-нибудь еще. Он снова сел, и на лице его появилась отсутствующая улыбка.
        Спустя пару минут он заметил, что рядом сидит кто-то еще, и он начал снова:
        - Доброе утро, дружище. Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
        Ему ответили одной из тех фраз, о которых его предупреждали, и он с неожиданным беспокойством ответил согласно варианту номер восемь:
        - Да, друг мой, до недавнего времени я странствовал за границей. Мне пришлось вернуться на родину из-за болезни, лихорадки, что до сих пор затуманивает мой рассудок. Пожалуйста, простите меня за мою ослабшую память... мы с вами знакомы?
        Последовала долгая пауза, на протяжении которой все еще продолжавший улыбаться молодой человек почему-то ощущал себя все более неуютно, но в конце концов его собеседник ответил отрицательно, так что он смог с облегчением продолжать:
        - Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми...
        Собеседник оборвал его вопросом, прозвучавшим не приглушенно, но пугающе отчетливо.
        - Как продвигается ваша работа над "Паломничеством Чайлд-Гарольда"? спросил незнакомец. - Простите, вы ведь работаете сейчас над "Чайлд-Гарольдом"? Как там... "Жил в Альбионе юноша. Свой век он посвящал лишь развлечениям праздным..." Что там дальше?
        Эти слова почему-то подействовали на молодого человека как ледяной душ, волшебным образом прояснив его слух и зрение, - его окружение из приятно-размытого сделалось ужасающе отчетливым, и в первый раз за четыре дня он увидел лицо собеседника.
        И лицо это оказалось из тех, что не могут не привлечь внимания: покоящееся на внушительно широких плечах и мускулистой шее, обрамленное пышными золотыми гривой и бородой, оно казалось изможденным, морщинистым и несколько безумным, словно хранило ужасные, сверхъестественные тайны.
        Молодой человек - теперь он уже не улыбался - был проинструктирован и на случай такой ситуации. "Если беседа вдруг приобретет опасный оборот, - не раз повторял ему Ромени, - и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы - увечную собаку..." Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то еще, что-то более важное, чем наставления Ромени.
        "Распутством не гнушаясь безобразным, душою предан низменным соблазнам..." - услышал Байрон собственный голос. Эти непонятно почему столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на свободу целый рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером и Хобхаузом на борту брига "Спайдер"... албанцы в Тепелене в белых юбках и расшитых золотом шапках, на поясах - украшенные дорогими самоцветами пистолеты и кинжалы... выжженные солнцем желтые холмы под синим небом Морей... что-то связанное с лихорадкой и... и врач? Мозг его с почти наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но голос продолжал нараспев: "Но чужд равно и чести и стыду, он в мире возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников веселую среду..."
        Ему показалось - чья-то рука перехватила ему горло, и он знал, что это доктор Ромени. В голове его прозвучал приказ лысого доктора: "Немедленно возвращайтесь в лагерь!"
        Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой, задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.

***
        Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного роста, и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах. Боже мой, подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком, это ведь в самом деле Байрон - он знает "Чайлд-Гарольда", которого никто в Британии не узнает еще целых два года! Но что с ним? И почему так ошибается его биография? Как он мог оказаться здесь?
        Шатаясь, подбежал он к двери и остановился, привалившись к косяку. Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно двинулся в ту сторону, отчаянно желая научиться носить это весьма и весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.
        Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего кабака. Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.
        - Пива мне и моему другу! - по возможности внятно произнес он тетке за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося молодого человека к ближайшему столу и усадил, потом склонился над ним, положив руку на спинку стула так, чтобы тот не имел возможности сбежать. - Теперь выкладывайте, - загремел его голос, - что с вами? Вам не интересно, откуда я знаю эти строки?
        - Я... я болен, - беспокойно произнес Байрон; улыбка его казалась безумной, особенно когда он так явно нервничал. - У меня мозговая лихорадка... прошу вас, мне надо идти... я болен... - Фразы вылетали из него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую Дойль тянул у него изо рта.
        Неожиданно Дойль вспомнил, где ему приходилось видеть такую же бессмысленную улыбку: на лицах религиозных сектантов, побирающихся в аэропортах или у входов в недорогие рестораны. Черт возьми, подумал он, да он ведет себя так, будто его запрограммировали!
        - Как вам сегодняшняя погода? - спросил Дойль.
        - Прошу вас, мне надо идти. Я болен...
        - Какое сегодня число?
        - ...у меня мозговая лихорадка, что до сих пор время от времени затуманивает мой рассудок...
        - Как вас зовут?
        Молодой человек зажмурился.
        - Лорд Байрон, шестой барон Рочдейл. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
        Дойль опустился на стул напротив. - Да, спасибо, - ответил он. - Вот как раз нам несут.
        Байрон выудил из кармана золотой и расплатился за пиво, хотя к своему не прикоснулся.
        - Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает...
        - "Ведь он прошел весь лабиринт Греха, - перебил его Дойль, - содеянного зла не искупая..." Кто это написал?
        Улыбка Байрона снова исчезла куда-то, и он отодвинул стул, но Дойль встал и загородил ему выход.
        - Так кто это написал? - повторил он.
        - Э-э... - По бледному лицу Байрона струился пот, и когда он наконец ответил, это прозвучало не громче шепота: - Я... я написал.
        - Когда?
        - Год назад. В Тепелене.
        - Как давно вы вернулись в Англию?
        - Я не... четыре дня? Кажется, я был болен...
        - Как вы попали сюда?
        - Как я...
        Дойль наклонил свою львиную гриву:
        - Вот именно. Как вы сюда попали. На корабле? Каком? Или сушей?
        - О! О, конечно. Я вернулся... - Байрон нахмурился. - Я... я не помню.
        - Не помните? Вам это не кажется странным? И откуда, как вам кажется, я знаю эти ваши стихи? - Черт, подумал он, жаль, нету здесь Тэда Патрика.
        - Вы читали мои стихи? - спросил Байрон с той же таинственной улыбкой. Вы оказали мне большую честь. Впрочем, теперь все это представляется мне ребячеством. Теперь я предпочитаю поэзию действия. Меч разит вернее слова. Моя цель - нанести удар, что разрубит...
        - Постойте, - сказал Дойль.
        - ...разрубит цепи, сковывающие нас...
        - Да постойте же! Послушайте, у меня не так много времени, и голова действует неважно, но ваше присутствие здесь... мне необходимо знать, что вы здесь делаете..
        ох, черт, да мне необходимо узнать кучу вещей... - Дойль поднес ко рту пивную кружку, и голос его превратился в едва различимый шепот. - Например, настоящий ли это 1810 год или поддельный...
        Несколько секунд Байрон смотрел на него, потом неуверенно потянулся за своей кружкой.
        - Он сказал, чтобы я не пил, - произнес он.
        - Ну его к черту, - пробормотал Дойль, смахивая с пышных усов клочья пены. - Вы что, будете докладывать ему о каждой выпивке?
        - Ну... ну его к... к черту, - согласился Байрон, хотя произношение давалось ему с трудом. Он сделал большой глоток, и когда он опустил кружку, его взгляд сделался более осмысленным. - Ну его к черту.
        - Кто это "он"? - спросил Дойль.
        - Кто?
        - Черт, ну, этот - тот, что запрограммировал... простите, тот, что запряг, оседлал вас и надел шоры? - Байрон удивленно нахмурился, и только что появившаяся в его глазах ясность снова начала угасать, так что Дойль поспешно сказал: - Доброе утро, дружище! Я - лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому... - кто это все говорил?
        - Я говорил.
        - Но кто сказал это вам, кто заставил вас вызубрить это? Это ведь не ваши слова, верно? Попытайтесь вспомнить, кто сказал все это вам.
        - Я не...
        - Закройте глаза. А теперь услышьте эти слова, только произнесенные другим голосом. Что это за голос?
        Байрон послушно закрыл глаза, помолчал и только потом ответил:
        - Более низкий. Говорит старик.
        - Что он еще говорил?
        - Милорд, - голос Байрона и впрямь зазвучал на октаву ниже, - эти заявления и реплики должны помочь вам пережить эти два дня. Но если беседа приобретет опасный оборот и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы - увечную собаку. А теперь Ричард отвезет вас в город в карете, и он же подберет вас сегодня вечером на углу Фиш-стрит и Бред-стрит. А вот и Ричард. Заходи. Все готово к выезду? Аво, руа. Руа, этот игрушка, что заграничный чели принести, - заведи ее, пусть мой обезьянка посмотреть. С твоего позволения, Ричард, мы поговорим об этом позже. А пока отвези милорда в город. - Байрон удивленно открыл глаза. - А потом, - добавил он уже собственным голосом, - я оказался в карете.
        Дойль очень старался не показать, как он взволнован, и сидел с невозмутимым видом, но мысли его бешено заметались. Боже сохрани, это снова Ромени, сообразил он. Какую, черт возьми, роль играет он в этом деле? На что он надеялся, промывая мозги Байрону и заставляя его вести, можно сказать, подстрекательские речи? Ведь он не стремился к скрытности - для того чтобы найти его сегодня, мне достаточно было прислушаться к слухам о сумасшедшем лорде, что за свой счет поит любого. Не Ромени ли стоит за присутствием Байрона в Англии сегодня? Так или иначе, придется мне прижать этого несчастного.
        - Послушайте, - сказал он. - У вас есть еще немало высокооктановых воспоминаний, и нам не удастся поговорить об этом здесь. У меня есть комната в паре кварталов отсюда - я ее, так сказать, унаследовал, - и мои соседи не отличаются излишним любопытством. Давайте-ка пройдемся туда.
        Байрон поднялся на ноги все с тем же оглушенным видом.
        - Очень хорошо, мистер...
        Дойль открыл рот, чтобы ответить, потом вздохнул:
        - Ох, черт. Пожалуй, вы можете звать меня Вильямом Эшблесом. Пока. Но будь я проклят, если останусь Вильямом Эшблесом до конца поездки. Идет?
        Байрон неуверенно пожал плечами:
        - Пожалуй, я не против. Дойлю пришлось напомнить ему, чтобы он заплатил за пиво, и всю дорогу к дому Дойля Байрон вертел головой, разглядывая дома и толпы прохожих.
        - Черт, я и правда в Англии, - пробормотал он. Его темные брови нахмурились и оставались в таком положении до конца пути.
        Они довольно быстро добрались до обветшалого здания, поднялись по лестнице - подгоняемые нецензурной бранью некоторых жильцов, видимо, считавших оную площадь своей собственной комнатой, судя по тому, какими выражениями они встречали Дойля и его спутника, поспешно пряча куски своей убогой пищи, - и вошли в комнату, некогда принадлежавшую Джо - Песьей Морде. Когда же они наполнили две чашки из кофейника, оставленного на углях в камине и все еще теплого, Байрон впервые посмотрел на Дойля осмысленным взглядом.
        - Скажите, мистер Эшблес, какое число сегодня?
        - Дайте вспомнить... двадцать шестое. - Выражение лица Байрона не изменилось, поэтому Дойль, отхлебнув кофе, добавил: - Двадцать шестое сентября.
        - Но это невозможно! - заявил Байрон. - Я был в Греции... я точно помню, что был в Греции в субботу... в субботу, двадцать второго. - Он поерзал в кресле, наклонился и начал расшнуровывать башмаки. - Черт, как жмут эти башмаки, - вздохнул он, потом снял один из них и удивленно уставился на него. - Откуда, черт возьми, у меня такие? Они не только малы, они еще и сто лет как вышли из моды. Красные каблуки... и посмотрите только, какие пряжки! И откуда, скажите на милость, на мне этот плащ? - Он уронил башмак и заговорил таким напряженным голосом, что Дойль понял, как ему страшно: - Бога ради, скажите мне, мистер Эшблес, какое сегодня число на самом деле и что вам известно обо мне с тех пор, как я покинул Грецию? Насколько я могу понять, я болел. Но почему я тогда не у друзей или матери?
        - Сегодня двадцать шестое сентября, - осторожно ответил Дойль, - и все, что мне известно о ваших действиях, - это то, что за последние пару дней вы угостили за свой счет половину населения Лондона. Но мне известно, кто мог бы рассказать вам, что же произошло на самом деле.
        - Так пойдемте же к нему тотчас же! Я не вынесу...
        - Этот человек здесь. Это вы. Нет, поверьте мне - всего несколько минут назад вы вспоминали фрагменты чужих разговоров. Попробуйте еще. Попробуйте - и прислушайтесь к себе. Давайте... Итак: "Аво, руа". Попробуйте услышать эти слова, произнесенные другим голосом.
        - Аво, руа, - произнес Байрон, и взгляд его снова стал бессмысленным. Аво, руа. Он здорово кушто с этим. Он уметь обращаться с пистолеты, точно. Это хорошо, Уилбур. Впрочем, особого мастерства от него и не требуется - в момент выстрела он будет находиться всего в нескольких шагах от него. А вот сможет ли он выхватить его достаточно быстро? Я предпочел бы, чтобы он находился у него в кармане, однако боюсь, даже лорда обыскивают перед августейшей аудиенцией. О, аво, руа, маленький кобура под мышкой в самый раз. Посмотреть сами: в его рука он быстро, как змея! И он стреляет без колебания? Аво, от кукла остаться кусочки, так быстро он стрелять. .
        Байрон вскочил как ужаленный.
        - Боже праведный! - вскричал он своим собственным голосом. - Я должен был убить короля Георга! Что за мерзость! Я же был просто марионеткой, сомнамбулой, я следовал этим диавольским инструкциям, как... как прислуга послушно накрывает на стол! Бог мой, да я, ни минуты не медля, должен вызвать его на дуэль... это... это жестокое оскорбление! Мэттьюз... или Дэвис передадут мой вызов этому... этому... - Он с размаху ударил кулаком правой руки по ладони левой. - Ну, вы понимаете, кому. Дойль кивнул:
        - Кажется, понимаю. Но на вашем месте я бы не стал так горячиться. В любом случае, прежде чем бросаться в это очертя голову, вспомните, что вам еще известно. Попробуйте, скажем, "да, Хорребин" - тем же голосом, что задавал вопросы в этом последнем диалоге. Вы ничего не вспоминаете при этих словах?
        Все еще хмурясь, Байрон сел обратно.
        - Да, Хорребин. - Лицо его снова утратило выражение. - Да, Хорребин, этого тоже придется убить. Это должно работать, как часы, и вполне возможно, он знает достаточно для того, чтобы в определенный момент испортить все. Лучше уж перестраховаться. Кстати, Братство Антея еще существует? Я имею в виду, продолжают ли они еще собираться и все такое? Если продолжают, их тоже надо уничтожить. В свое время они порядком досаждали. Сотню лет назад - возможно, ваша милость, но сегодня это всего-навсего сборище дряхлых старцев. Я тоже слышал старые предания, и если верить им - они действительно представляли собой угрозу; но теперь это лишь жалкие остатки того, что было, так что ликвидация может только привлечь к их истории совершенно ненужное внимание. Что ж, логично... и все же расставь своих людей там, где собирается это старье... на Бедфорт-стрит, ваша милость, комнаты над кондитерской... и пусть они докладывают, если заметят что-то подозрительное... ладно, не бери в голову. Я начинаю бояться несуществующих угроз. Лучше возьми его лордство и повторите с ним его роль. - Взгляд Байрона снова сделался
осмысленным, и он с досадой прикусил язык. - Это какая-то бредятина, Эшблес. Я не помню ничего, кроме бессмысленных диалогов, и до сих пор не имею ни малейшего представления о том, каким образом попал сюда из Греции. Правда, я помню, как мне добираться до лагеря в случае чего - и я вернусь-таки, но только с парой дуэльных пистолетов! - Он порывисто встал и подошел к окну - Дойль испугался, что он снова вернется в сомнамбулическое состояние, но тот просто стоял у окна, скрестив руки и мстительно глядя на лондонские крыши.
        Дойль раздраженно тряхнул головой:
        - Милорд, боюсь, этот человек - не джентльмен. Я вполне могу представить, что он примет ваш вызов и потом прикажет одному из своих людей вышибить вам мозги выстрелом в затылок.
        Байрон резко повернулся и бросил на него яростный взгляд:
        - Кто он? Я не могу вспомнить, как его зовут. На кого он похож?
        Дойль поднял свои пышные брови:
        - Почему бы вам самому не попробовать вспомнить это? Тот голос: "Да, Хорребин, этого тоже придется убить". Попытайтесь не только услышать, но и увидеть.
        Байрон прикрыл глаза и почти сразу же удивленно произнес:
        - Я в шатре, полном каких-то египетских древностей; самый уродливый клоун в мире сидит на чем-то, похожем на птичью клетку. Он говорит с каким-то лысым стариком... О Господи! Это же мой греческий доктор Романелли!
        - Ромени, - поправил Дойль. - Он грек?
        - Нет, Романелли. Ну, мне кажется, он итальянец, но он лечил меня, когда я болел в Патрах. Как могло случиться, что я до сих пор не узнал его? Наверное, мы с ним вернулись в Англию вместе... но зачем Романелли смерть короля? И зачем для этого тащить меня из Греции? - Он сел и посмотрел на Дойля в упор, довольно воинственно. - Я не шучу, приятель, - мне надо точно знать, какое сегодня число.
        - Это одна из немногих вещей, в которых я уверен, - спокойно ответил Дойль. - Сегодня среда, двадцать шестое сентября 1810 года. И вы говорили, что всего четыре дня назад находились в Греции?
        - Черт побери! - прошептал Байрон. - Похоже, вы не шутите! Поверите ли, я помню, как лежал в лихорадке в Патрах, и это было не больше недели назад. Да, в прошлую субботу я точно находился в Патрах, и этот негодяй Романелли со мной. - Он улыбнулся. - Знаете ли, Эшблес, все это как-то смахивает на колдовство! Даже... даже если бы через весь континент протянулась цепочка пушек, из которых бы меня выстреливали каждый раз в нужную сторону, я и то не успел бы попасть сюда в срок, чтобы вчера поить лондонцев за свой счет. Юлий Секвенций описывал такие случаи в своей книге о чудесах. Не иначе как Романелли подвластна воздушная стихия!
        Эдак мы далеко зайдем, подумал Дойль.
        - Возможно, - осторожно кивнул он. - Но если Романелли лечил вас там, то он... он наверняка остался там. Ибо этот доктор Ромени - очевидно, это его близнец - был здесь и раньше.
        - Близнец, говорите? Ну, этот лондонский близнец очень скоро выложит мне все как на духу, если потребуется - под дулом пистолета! - Он решительно встал, потом брезгливо осмотрел свой наряд и ноги в чулках. - Проклятие! Я не могу себе позволить вызов на дуэль, когда на мне эта гадость! Надо сначала зайти к галантерейщику.
        - Вы намерены пугать чародея пистолетом? - саркастически поинтересовался Дойль. - Да его... э-э... воздушные стихии уронят вам на голову ведро, чтобы вы не смогли прицелиться. Полагаю, сначала нам стоит нанести визит этому Братству Антея: если когда-то они представляли реальную угрозу для Ромени и его людей, они, может быть, помнят, как противостоять их чарам. Байрон нетерпеливо щелкнул пальцами.
        - Полагаю, вы правы. Вы сказали "мы"? У вас что, тоже с ним счеты?
        - Мне необходимо узнать от него кое-что, - ответил Дойль вставая. Кое-что, что он. . вряд ли расскажет мне... добровольно.
        - Отлично. Так пошли же к этим... как их? Братству Антея? Тем более у нас есть время, пока не будет готова моя новая одежда и обувь. Антея, говорите? Это не те ли, что имеют обыкновение расхаживать босиком по грязному полу?
        Это напомнило Дойлю о чем-то, но он не успел понять, о чем именно, так как Байрон поспешно влез в свои ненавистные башмаки и устремился к двери.
        - Вы идете?
        - Да, конечно, - откликнулся Дойль, надевая плащ Беннера. "Запомни это насчет босых ног и грязи, - сказал он себе. - Это связано с чем-то очень важным".

***
        Капельки пота сползали по лбу доктора Ромени, как крошечные хрустальные улитки. Усталость мешала ему сосредоточиться, но он упорно пытался связаться с Мастером в Каире. Вот в чем дело, догадался доктор Ромени, эфир слишком восприимчив, потому что, не пройдя и десяти миль, его послание начинает рассеиваться конусом, теряя энергию, вместо того, чтобы узким лучом устремляться к свече, постоянно горящей в чертоге Мастера, оно останавливается и возвращается к его собственной свече, отзываясь громким, искаженным эхом, которое так бесит его самого и до смерти пугает цыган.
        Он еще раз поднес горящую лампу к почерневшему фитилю магической свечи. Это была уже двенадцатая попытка, и как только появился маленький шар пламени, он физически ощутил, как силы покидают его.
        - Мастер! - хрипло произнес он. - Вы меня слышите? Это я, ка Романелли, из Англии. Мне необходимо поговорить с вами! У меня такие новости, может быть, придется остановить всю операцию. Я...
        - Фименна злижедди? - Его собственный голос, искаженный и замедленный, вернулся к нему так громко, что он отшатнулся от свечи. - Эддьяка, Раббибелли задингли. Бнене оббготимма... - Идиотское эхо резко оборвалось, оставив только слабый шум - словно далекий ветер хлопает занавеской. Это не назовешь успешным контак-том, и все же это хоть чем-то отличается от предыдущих попыток.
        - Мастер? - с надеждой в голосе спросил он. Так и не превратившись в человеческий голос, далекий шелест начал складываться в слова.
        - Кес ку сехер сер сат... - шептала пустота, - тук кемху а пет...
        Огненный шарик погас, когда свеча, сбитая кулаком Ромени, ударилась о полог. Он поднялся в холодном поту, дрожа и пошатываясь, выбрался из шатра.
        - Ричард! - рявкнул он злобно. - Куда ты провалился, окаянный? А ну...
        - Акай, руа! - откликнулся старый цыган, спеша на его голос.
        Доктор Ромени оглянулся. Солнце уже клонилось к закату, прочерчивая на вересковой пустоши длинные тени; оно явно было слишком занято неизбежным погружением в Дуат и последующим плаванием на ладье сквозь двенадцать ночных часов, чтобы оглядываться на то, что происходит на этом лугу. На траве возвышалась высокая поленница, похожая на двадцатифутовый пролет моста, и резкий запах бренди в вечернем воздухе не оставлял сомнений в том, что его угрозы подействовали и цыгане все-таки вылили на дрова весь бочонок, не оставив себе ни капли.
        - Когда вы вылили бренди? - спросил он.
        - Минута назад, руа, - отвечал Ричард. - Мы бросать жребий, кто помогать тебе.
        - Отлично. - Романелли протер глаза и глубоко вздохнул, пытаясь выбросить из головы шепот, который слышал только что. - Принеси мне жаровню с углями и ланцет, - произнес он наконец. - И мы попробуем вызвать эти духи огня.
        - Аво. - Ричард поспешил прочь, бормоча охранительные заклинания, и Ромени снова обернулся к солнцу, которое уже коснулось тьмы. И пока его страж погружался во тьму, слова, что он слышал, все громче звучали в его голове: "Кес ку сехер сер сат, тук кемху а пет..." ...Кости твои падут на землю, и не увидеть тебе небес...
        Он услышал шаркающие шаги Ричарда за спиной, пожал плечами и, приняв решение, начал нащупывать пальцами вену на левой руке.
        Будем надеяться, что они удовольствуются кровью ка, подумал он.

***
        Старик в побитом молью халате по-обезьяньи нахмурил седые брови, когда Дойль отважился наполнить свой маленький стакан дешевым шерри из графина.
        - Наливайте, наливайте, милорд, - с кислой улыбкой сказал старик, когда Байрон потянулся за графином во второй раз.
        - Да... гм... так о чем это мы? - дребезжащим голосом продолжал он. - Ах, да! Так вот, помимо... э-э... тихих радостей приятного общения, основной целью нашего Братства является, как бы это сказать, искоренение ростков скверны в старой доброй Британии. - Трясущейся рукой он высыпал на тыльную сторону ладони изрядную порцию табака, втянул ее ноздрей, и Дойлю показалось, что старик вот-вот рассыплется от сокрушительного чиха.
        Байрон неодобрительно скривился и поболтал остатками шерри в стакане.
        - Спасибо! Прошу - апчхи! - прошу прощения, милорд. - Старик вытер слезы носовым платком. Дойль нетерпеливо подался вперед.
        - И как именно вы искореняете эту, как вы выразились, скверну, мистер Мосс? - Он огляделся по сторонам: пыльные шторы, гобелены, картины и книги надежно ограждали комнаты Братства Антея от свежего осеннего ветра на улице. Его начинало мутить от запахов свечного воска, шотландской нюхательной смеси и истлевших кожаных переплетов. - А? О, ну, мы... мы пишем письма. В газеты. Мы протестуем... э-э... против смягчения иммиграционных законов, мы выдвигаем предложения касательно... запрета цыганам, неграм и... э-э... ирландцам появляться в крупных городах. И мы печатаем и распространяем... э-э... памфлеты, что, - он бросил неприязненный взгляд на Байрона, - приводит, как вы, должно быть, понимаете, к значительным расходам средств из нашего банка... то есть фонда. И мы спонсируем пьесы морального содержания...
        - Но почему Братство носит имя Антея? - перебил Дойль в страхе, что слабая надежда, затеплившаяся в нем при упоминании о Братстве, окажется беспочвенной.
        - ...которые... что? О! Ах да, мы считаем, что сила Англии, подобно Антею из... э-э... античной мифологии, основана на неразрывной связи с землей... с почвой... так сказать, с истинно британской... э-э...
        - С почвой, - яростно кивнул Байрон, отодвигая стул и вставая. Замечательно. Благодарю вас, мистер Мосс, это весьма вдохновляет. Вы, Эшблес, можете остаться - вдруг услышите чего-нибудь еще не менее ценное на случай, если нам придется отбиваться от диких негров или ирландцев. Я лучше подожду у галантерейщика. Поскучаю немного, ничего страшного. - Он повернулся на пятках, сдержавшись, чтобы не поморщиться от боли, и вышел. Звук его шагов, приглушенный коврами, становился все тише, потом хлопнула входная дверь.
        - Простите нас, - сказал Дойль окаменевшему от подобного неуважения Моссу. - Лорд Байрон - человек порывистый.
        - Я... ну, конечно, молодость... - пробормотал Мосс.
        - Но послушайте, - продолжал Дойль, подавшись вперед, что вызвало у Мосса нескрываемую тревогу, - вы никогда не были более... более воинственными? Я хочу сказать, лет сто назад, когда обстановка... ну, не знаю... была серьезнее, что ли. . тогда вы тоже ограничивались письмами в "Таймс"?
        - Ну, тогда действительно имели место... э-э... силовые меры, - осторожно отвечал Мосс. - Тогда Братство размещалось на Лондонском мосту, у его южной оконечности. В наших архивах сохранились упоминания...
        - Архивах? Скажите, а я мог бы ознакомиться с ними? Прошу вас. Гм, лорд Байрон особо подчеркивал, что хотел бы лучше знать историю Братства, прежде чем решиться вступить в него, - поспешно добавил он, заметив, что Мосс снова начинает хмуриться. - В конце концов, должен же он хорошо представлять себе организацию, в которую готов вложить немалое состояние?
        - Что? Ну да, конечно, - проскрипел Мосс, с усилием отрываясь от стула. Правда, вы не член Братства, но, полагаю, мы можем сделать исключение из... э-э... правил. - Опираясь на трость, он наконец выпрямился, насколько это ему удалось, и заковылял к двери в дальней стене. - Если вы захватите лампу и... э-э... последуете за мной, - пригласил он, и упоминание о немалом состоянии заставило его нехотя добавить, обращаясь к Дойлю, "сэр".
        Дверь отворилась со скрипом, не оставляющим сомнений в том, что в последний раз ее открывали довольно давно, и когда Дойль переступил порог следом за Моссом, он понял почему.
        От пола до потолка комната была заполнена штабелями тетрадей в кожаных переплетах, частично уже обрушившихся, рассыпав по полу обрывки пожелтелой от времени бумаги. Дойль протянул руку к ближайшему бумажному сталагмиту, доходившему ему только до груди, но оказалось, что протекшая крыша превратила всю стопку в пресованную массу трухи. Вторжение Дойля вспугнуло колонию пауков, так что он на всякий случай отошел в сторону и решил удовольствоваться осмотром полки с несколькими парами старинных башмаков. На одном башмаке что-то блеснуло, и, приглядевшись, он увидел золотую цепь около трех дюймов длиной, прикрепленную к рассохшейся коже каблука. Оказалось, что такие же цепи есть на всех башмаках, хотя в основном не золотые, а медные, давно позеленевшие от времени.
        - А цепи зачем?
        - А? О, это просто... э-э... старая традиция, прикреплять к правому каблуку цепь. Право, не знаю, откуда она взялась. Скорее всего это просто причуда вроде... э-э..
        пуговок на манжетах, лишенная...
        - Что вам известно о происхождении этой традиции? - рявкнул Дойль; это, как и слова Байрона насчет босых ног и грязных полов, снова напомнило ему о чем-то важном. - Подумайте!
        - Но послушайте, сэр... зачем так... не надо кричать... дайте подумать. Кажется, члены Братства времен Карла Второго постоянно носили цепи... ну да, конечно, только они не просто цепляли их к каблуку, как... э-э... теперь, но пропускали их через отверстие в башмаке... и в чулке... и обматывали верхнюю часть ее вокруг... э-э... лодыжки. Бог знает зачем. Разумеется, с годами все... э-э... упростилось... и ногу не натирает...
        Дойлю удалось-таки найти более или менее сохранившуюся стопку тетрадей и перелистать несколько верхних. Он обнаружил, что они лежат строго в хронологическом порядке и что содержание их, датированное восемнадцатым веком, ограничивается записками сугубо светского характера: обед, на котором ожидался, но так и не появился Сэмюэль Джонсон, недовольство плохим качеством портвейна, протест против введения золотых и серебряных галунов... Впрочем, ближе к семнадцатому веку записи стали более редкими, но зато более загадочными; по большей части они велись не на страницах, а на вклеенных явно позже отдельных листках. Дойль никак не мог уловить смысл этих записей, то зашифрованных, то похожих на планы с неразборчиво сокращенными названиями улиц, но в конце концов нашел тетрадь, целиком посвященную событиям одной ночи, четвертого февраля 1684 года. Вложенные в нее листки были нацарапаны наспех на относительно внятном английском: похоже, что у писавших не было времени зашифровать записи.
        Хотя писавшие, видимо, рассчитывали на то, что читатель в курсе событий и интересуется только подробностями:
        "...и мы последовали за ним и за его диавольской свитой по льду, там, где Порк-Чопп-лейн переходит в Саутварк-сайд, - читал Дойль на одном из обрывков бумаги. - Наш отряд поспешал на лодке, несущейся на колесах по льду аки посуху, направляемой Б. и нашим безымянным Информатором, и хотя мы всеми силами избегали стычки на реке, стремясь единственно вытеснить их на земную твердь... ибо нет смысла в Связи над замерзшей водой... и все же им удалось завязать схватку". Другой фрагмент гласил: "...уничтожены все до последнего, и предводитель их пал, сраженный пулей в лицо..." Дойль перевернул листки и прочитал первую страницу: "Но стоило нам собраться за столом, дабы вкусить сосисок и отменной говяжьей вырезки, как - увы! - ворвались они внутрь, ставши причиною того, что нам пришлось покинуть сей гостеприимный кров и то, что заслуженно могло бы стать прекраснейшей трапезой".
        Так что же, черт возьми, там произошло, думал Дойль. "Диавольская свита" звучало зловеще... и как, скажите на милость, понять упоминание о некоей "Связи"? Да еще с большой буквы? Он беспомощно перерыл страницы до самого конца тетради, и взгляд его привлекла короткая надпись на внутренней стороне обложки.
        Дойль вчитался в нее, и в первый раз с начала всех его приключений и невзгод он действительно усомнился в здравости своего рассудка.
        Запись гласила: "Ихей, энданбрей, анкей уйяй игит-дай?" - и была написана его собственным почерком, хотя чернила выцвели, как и на всех других записях в этой тетради.
        Голова его вдруг закружилась, и он без сил плюхнулся на соседнюю стопку тетрадей, которая под его весом рассыпалась в прах, и он с размаху врезался в следующую стопку, обрушившуюся на него лавиной отсыревшей бумажной и кожаной трухи вперемешку с пауками и мокрицами.
        Потрясенный Мосс в ужасе бежал, когда из груды трухи подобно Пятому Всаднику Апокалипсиса, олицетворяющему Тлен, восстал рыжебородый, безумно кричащий великан, украшенный в довершение всего клочками бумаги и паутиной.
        Человек, в данный момент уже не знавший, кто он - Дойль, Эшблес или давно уже почивший член Братства Антея, - вскочил, на ноги и, не прекращая кричать и на ходу выбирая из бороды пауков, выскочил из архива, пронесся через гостиную и оказался в прихожей. На стене висели часы с кукушкой, и, повинуясь неожиданному импульсу, он подскочил к ним, ухватился за цепь, сорвал с нее гирю в форме еловой шишки и рывком вытащил из часового механизма, потом скатился по лестнице, оставив часы навеки неподвижными.

***
        Жар от горящего помоста все усиливался, и когда доктор Ромени отвернулся и отошел от костра на несколько шагов, ночной воздух обжег холодом его вспотевшее лицо. Он сжал кулак и снова разжал его, поморщившись от скользкой крови, продолжавшей струиться из вскрытой вены. Он глубоко вздохнул и подавил желание сесть на траву. В эту минуту ему казалось, что свобода сесть на траву - самая ценная из всех вещей, от которых он отказался ради магии.
        Так и не поворачиваясь к огню, глядя в круг темноты, соединявшийся с ним его длинной тенью, он достал из кармана испачканный кровью ланцет и липкую чашу, чтобы попытаться еще раз.
        Прежде чем он успел еще раз вскрыть истерзанную вену, голос, похожий на пение скрипки, пропел у него за спиной:
        - Я вижу башмаки! - Нечеловеческий голос казался веселым, но диким.
        - Я тоже, - отозвался другой такой же. Ромени вздохнул, благодаря давно уже мертвых богов, собрался с духом - вид ягов всегда действовал на него удручающе - и обернулся.
        Столбы огня приобрели некоторую схожесть с человеческими фигурами, так что на первый взгляд их можно было принять за огненных великанов, размахивающих руками.
        - Башмаки повернулись к нам, - зазвенел третий голос, заглушая треск пламени. - Мне кажется, они принадлежат нашему невидимому чародею.
        Ромени облизнул пересохшие губы; его всегда раздражало то, что духи не могут его видеть.
        - Эти башмаки и впрямь принадлежат вашему чародею, - холодно сказал он.
        - Я слышу собачий лай, - заявил один из огненных великанов. - Ах, так, значит, собака? - рассердился Ромени. - Ну что ж, отлично. Собака не сможет показать вам ту замечательную игрушку, что скрыта за моей спиной, верно?
        - У тебя есть игрушка? А что она делает?
        - Какой смысл спрашивать собаку? - огрызнулся Ромени.
        Несколько секунд огненные фигуры молча размахивали руками, потом одна из них произнесла:
        - Мы просим прощения, господин чародей. Покажи нам игрушку.
        - Я покажу ее вам, - сказал Ромени, поворачиваясь на своих пружинах к прикрытой покрывалом игрушке, - но не включу ее до тех пор, пока вы не пообещаете выполнить мою просьбу. - Он сдернул покрывало и перевел дух при виде свечей, горевших, как и положено, за окнами миниатюрных домов. - Как видите, - продолжал он, надеясь, что механизм сработает, а яги выполнят данное ими слово, - перед вами баварская деревня. Когда игрушка работает, все эти человечки ходят, а эти сани едут, запряженные этими лошадьми, - обратите внимание: их ноги действительно сгибаются! А эти девушки танцуют под... гм... бодрящие звуки аккордеона.
        Огненные столбы склонились над ним, словно от порыва ветра, и их силуэты утратили схожесть с людскими - верный признак того, что они возбуждены.
        - В-включи-и-и ее! - заикаюсь, взмолился один из них.
        Доктор Ромени осторожно дотронулся до выключателя.
        - Я дам вам посмотреть всего одну секунду, - объявил он. - Потом мы обсудим то, что мне нужно от вас. - Он повернул рычажок.
        Машина как бы вздохнула, потом заиграла веселая музыка, и крошечные фигурки задвигались - зашагали, закружились в танце. Он выключил ее и беспокойно оглянулся на ягов. Теперь это были просто столбы бешеного огня, языки которого то и дело вырывались во все стороны.
        - Иааах! - ревели они. - Иааах! Иаааааах!
        - Она выключена! - крикнул Ромени. - Видите, она выключена, она остановилась! Хотите, чтобы я включил ее снова?
        Огненные языки несколько угомонились и снова обрели человеческие очертания.
        - Включи ее снова! - попросил один.
        - Включу, - ответил доктор Ромени, вытирая лоб рукавом, - но не раньше, чем вы выполните то, о чем я вас попрошу.
        - Чего ты хочешь?
        - Я хочу, чтобы вы появились завтра ночью в Лондоне - костры с бренди и кровью будут вам маяками, - и тогда я хочу, чтобы вы вспомнили эту игрушку и представили себе, каково это будет, когда вы сможете любоваться на нее столько, сколько пожелаете.
        - Лондон? Ты уже просил нас об этом.
        - Тогда, в 1666-м? Да, - кивнул Ромени. - Но это не я тогда просил вас об этой услуге. Это был Аменофис Фике...
        - Это была пара башмаков. Какая нам разница?
        - Я думаю, это не так важно, - пробормотал доктор Ромени, чувствуя смертельную усталость. - Но это должно произойти завтра ночью, ясно? Если вы спутаете время или место, вы не получите этой игрушки, вы даже не увидите ее больше никогда.
        Огни беспокойно заколыхались - как правило, яги не отличались особой пунктуальностью.
        - Н-никогда б-больше? - переспросил один голосом наполовину просительным, наполовину угрожающим.
        - Никогда, - заверил Ромени.
        - Мы хотим, чтобы игрушку включили.
        - Отлично. Тогда следите за сигнальными кострами, ступайте и оживите их. Я хочу, чтобы вы постарались.
        - Мы уж постараемся на славу, - самодовольно откликнулся яг. Ромени повел плечами, снимая напряжение, - самое тяжелое позади. Теперь оставалось ждать только, пока яги уйдут и огонь превратится в обычный костер. Кругом все тихо и только треск огня, редкие хлопки взрывающихся головешек, да изредка, когда ветер задувал с севера, - далекое бормотание древесных лягушек.
        И вдруг откуда-то из темноты крик:
        - Где ты прячешься, Ромени, или как тебя там? Выходи, сукин сын, если только твое чародейство не превратило тебя в трусливого евнуха!
        - Иа-а-ах! - взвыл один из ягов, мгновенно вспыхнув и утратив человеческий облик. - Башмаки - трусливый евнух! - Из столба вырвался с ревом, похожим на хохот, длинный язык пламени.
        - Хо-хо! - завопил другой, - Молодой и кудрявый хочет укокошить нашего господина! Слышите, как он зол?
        - Может, он включит нам игрушку? - предположил третий и от возбуждения превратился в бесформенный клубок.
        Доктор Ромени в панике пытался срочно что-то придумать, иначе из-за этого буяна яги вот-вот выйдут из-под контроля - окончательно и бесповоротно.
        - Ричард! - крикнул он. - Уилбур! Черт бы вас побрал, поймайте этого, кто там орет на южном конце лагеря - и заткните ему пасть!
        - Аво, руа, - вяло отозвался из темноты старый цыган.
        - Если вы все сейчас успокоитесь, - заорал Ромени ягам, протягивавшим во все стороны огненные псевдоподии, - я включу игрушку еще раз! - Ромени был здорово напуган, но еще больше зол - зол не столько на само наглое вторжение, сколько на то, что яги почему-то видели смутьяна и даже отчасти читали его мысли.
        - Подождите-ка, - крикнул один огненный столб другим. - Башмаки хочет снова включить игрушку! - Огненные сгустки медленно и неохотно восстановили человеческие очертания.
        С края лагеря больше не доносились крики, и Ромени чуть перевел дух; голова его - как всегда, когда опасность уже позади, - казалась легкой-легкой. Поворачиваясь к "Village Bavarois", он уже почти полностью овладел собой.
        Ричард подоспел в тот самый момент, когда Ромени собирался поворачивать выключатель. Старый цыган в страхе скалил зубы на пляшущих ягов, но подошел к доктору Ромени и зашептал ему на ухо:
        - Этот ч-человек, что кричать, руа, - это есть твой джорджо лорд, он рано вернуться домой.
        Ромени вздрогнул, и его уверенность исчезла, как непросохшие чернила с листа под струей воды.
        - Байрон? - прошептал он, не в силах поверить в поражение.
        - Аво, Байрон, - торопливо прошептал Ричард. - Теперь на нем другой одежда, и чемоданчик с два пистолеты, Он хотеть стреляться с тобой, руа, но мы его связать. - Цыган поклонился и поспешно ретировался в темноту.
        "Вот и все, - подумал Ромени, машинально схватившись за рычажок выключателя. - Должно быть, он встретил кого-то, хорошо знакомого с подлинным Байроном, и - кто бы это ни был - это пробудило его, вывело из-под моего контроля".
        Он повернул рычажок, подержал его несколько секунд, пока куклы двигались, а музыка играла, разносясь над ночными полями, а яги колыхались и ревели, потом выключил.
        - Я передумал! - крикнул он. - Я решил, что вы получите игрушку сегодня, забудьте про Лондон. - Мастер, вспомнил он с досадой, говорил, что поджог Лондона, взятый отдельно - без крушения британской денежной системы и скандального убийства монарха, - все равно ничего не даст, это только пустая трата сил и средств, глупая провокация. - Вам только придется немного подождать, пока мои люди погрузят ее на телегу и отвезут на опушку, где вы сможете без помех любоваться ею сколько влезет.
        Голос Ромени звучал ровно и бесцветно от огорчения, зато яги сияли, как фейерверк.
        - А теперь потише, - предупредил он. - Подождите, пока не окажетесь в лесу - вот там и повеселитесь всласть. Да слушайте же, черт подрал, или не получите игрушки!
        Ну что же, все-таки еще остаются эти путешествия во времени, сказал он себе. По крайней мере можно не докладывать о полном провале.

***
        - Они уже укладываются на ночь, - в третий раз повторил кебмен. - Точно вам говорю. А то подумайте, я вас живо свезу к одной моей знакомой леди, та по руке читает.
        - Нет, спасибо, - ответил Дойль, отворяя узкую дверцу. Он вытащил из кеба свое долговязое тело и осторожно ступил на землю - полупьяный кебмен не укрепил тормоз. Воздух был, пожалуй, чересчур свеж, и горевшие вдали огни делали цыганские шатры почти привлекательными .
        - Я подожду, что ли, сэр? - предложил кебмен. - До Флит-стрит путь неблизкий, а другого кеба вам здесь век не поймать. - Как бы в подтверждение этих слов лошадь шумно вздохнула и переступила с ноги на ногу.
        - Нет, поезжайте, я пройдусь пешком.
        - Ну, раз так... покойной ночи. - Кебмен щелкнул кнутом, и кеб, раскачиваясь, загромыхал прочь по булыжнику Хэкни-роуд в сторону слабого свечения на юго-западе, там, где был город.
        Со стороны лагеря Ромени слышались далекие голоса. Байрон, наверное, уже здесь, подумал он. Галантерейщик сказал, что тот ушел из его лавки за полчаса до появления там Дойля и что, получив новую одежду и обувь, тот задержался ровно настолько, чтобы спросить, где находится ближайшая оружейная лавка; ко времени же, когда Дойль нашел оружейника, Байрон ушел и оттуда, успев на золотые соверены, которыми в изобилии снабдил его Ромени, приобрести набор дуэльных пистолетов. И потом, Дойлю пришлось несколько раз останавливаться, чтобы спросить у полисменов дорогу к цыганскому табору доктора Ромени, в то время как Байрон наверняка знал ее сам.
        "Чертов идиот, - подумал Дойль, - говорил же я ему, что от пистолетов толку мало, когда имеешь дело с такими, как Ромени".
        Дойль сделал два шага к черным силуэтам шатров, видневшихся на фоне большого костра, и остановился. "Ну и что я собираюсь здесь делать? Спасти Байрона, если тот еще жив? На то есть полиция. Заключить что-то вроде сделки с доктором Ромени? Ах, да, конечно: хорошо бы узнать координаты окна в 1814 году, через которое Дерроу и его люди собираются вернуться в 1983 год, чтобы я мог дождаться их там и схватить кого-нибудь за руку в последний момент перед тем, как окно закроется... впрочем, если Ромени считает, что у меня есть все необходимые знания, он просто схватит меня, обойдясь без торгов".
        Дойль расправил плечи и хрустнул сложенными на груди руками, ощупывая сквозь ткань сорочки мощные бицепсы. Ну-ну, подумал он не без самодовольства, на этот раз меня не так-то просто будет одолеть. Интересно, как поживает в моем теле Джо - Песья Морда? Впрочем, вряд ли он будет сокрушаться по поводу моей лысины, Дойль опять почувствовал головокружение, резко тряхнул головой, несколько раз глубоко вдохнул свежий ночной воздух и зашагал вперед. "Я только разведаю, что там творится, - сказал он себе. - Разнюхаю. Мне даже не обязательно подходить к шатрам".
        Вдруг ему пришла на ум неожиданная мысль, и он замер. Потом, как-то странно улыбнувшись, пошел дальше и снова остановился. А почему бы и нет? Уже не раз подтверждались и куда более безумные предположения, так что почему бы не попробовать?
        Он сел на траву, снял правый башмак и ножом Джо - Песьей Морды - а может, Беннера - надрезал задний шов. Потом закатал носок, вытащил из кармана цепь от часов, завязал один конец вокруг лодыжки и надел башмак. Остальное было проще: концом лезвия он подцепил цепь и вытащил ее через отверстие так, чтобы она фута на полтора волочилась по земле. Покончив с этим, он встал и пошел дальше к шатрам.

***
        Яги вспыхнули ярче и изогнулись в южную сторону, к шатрам.
        - Гляньте-ка на этого несмышленыша! - пропел один из них. - Идет сюда, даже не зная, чего он хочет.
        - Даже того, кто он, - добавил другой с явной заинтересованностью.
        Доктор Ромени покосился в ту сторону, но увидел только Уилбура и Ричарда, запрягавших телегу. Нет, яги говорят не о них, подумал он. Должно быть, это они про ка Байрона, голова которого полна противоречивых воспоминаний и приказов. Если его эмоции и дальше будут возбуждать ягов до такой степени, придется заставить Уилбура оглушить его - или лучше убить; все равно от него уже никакого проку.

***
        Дойль почувствовал, как в мозгу что-то вспыхивает ярким светом, пробуя его сознание, - словно малолетние проказники, обнаружив, что дверь в библиотеку не заперта, с хихиканьем проскальзывают внутрь пощупать переплеты и поглазеть на пыльные обложки.
        Он снова тряхнул головой. "Что я делаю? Ах, да... иду на разведку в лагерь, чтобы узнать, где здесь красивая игрушка... нет! Байрон и Ромени. Почему, - в смятении думал он, - я подумал об игрушке? Замечательной игрушке с маленькими человечками и лошадками, спешащими по узеньким дорожкам..." Его сердце готово было выпрыгнуть из груди от возбуждения, и ему хотелось разбрасывать во все стороны огненные шары...
        - Иа-а-ах! - раздался впереди дикий вопль, и огни за шатрами вспыхнули ярче.
        Он прислушался и услышал более нормальный голос:
        - Ричард! Поворачивайся быстрее!
        Что бы там ни происходило, решил Дойль, оно наверняка привлекает всеобщее внимание. Он поспешил вперед и спустя несколько мгновений уже прятался за ближайшим шатром, радуясь, что не успел запыхаться.
        Его сознания снова коснулось что-то трепещущее и нечеловеческое, и он услышал, как дикий, ревущий голос произнес:
        - Его новое тело действует лучше! "Боже, - подумал Дойль, неожиданно вспотев, - что-то читает мои мысли!"
        - Ну его к черту! - заорал голос, в котором, как понял Дойль, присутствовало все-таки больше человеческого, чем в предыдущем реве. - Он связан! Да угомонитесь вы наконец, а то не видать вам игрушки!
        - Башмаки совсем скучны! - пропел другой нечеловеческий голос.
        Надо убираться отсюда, подумал Дойль, распрямляясь и делая шаг назад, к дороге.
        - Ричард! - позвал голос, принадлежавший, как понял Дойль, доктору Ромени. - Скажи Уилбуру, чтобы оставался с Байроном и был готов убить его по моему приказу!
        Дойль остановился. "Я не должен ему ровным счетом ничего, - подумал он. Ну, заплатил он за мой ленч и дал пару своих соверенов... Но, черт, если уж на то пошло, это деньги Ромени... его ведь никто не просил помогать мне... и говорил же я ему, чтобы он не возвращался сюда... черт, ведь с ним все в порядке - он не умрет до 1824 года... но это согласно истории, а согласно истории, Байрона не было в Лондоне в 1810 году... ну ладно, пожалуй, я могу хотя бы посмотреть, как он там".
        В нескольких ярдах справа от него рос старый конский каштан, к которому тянулись растяжки от нескольких шатров. Дойль обошел его кругом. Посмотрев, он увидел ветку, которая, как ему показалось, могла выдержать его вес. Он подпрыгнул, схватился за ветку и подтянулся.
        Цепь, волочившаяся за его правой ногой, повисла в воздухе, не касаясь земли.

***
        - Он исчез! - воскликнул яг, даже охрипнув от изумления.
        - Уилбур! - крикнул Ромени. - Что Байрон, на месте? В сознании?
        - Аво, руа!
        Тогда о ком, удивился Ромени, говорят яги? Может, просто случайный бродяга шатается вокруг? Если так, похоже, он убрался.
        Ричард, сжавшись от страха, подогнал телегу к "Village Bavarois", слез с козел и подобрался к игрушке.
        - Можешь погрузить ее один? - не оборачиваясь, спросил Ромени.
        - В-вряд ли, руа, - заикаясь, ответил Ричард, стараясь не глядеть на огненных великанов. - Нам надо убрать их наконец из лагеря. Уилбур! Кончай Байрона и иди сюда!
        Ричард вздрогнул. За свою долгую жизнь ему приходилось убивать людей, но раньше он убивал в отчаянном и более или менее равном поединке, и от одной мысли о том, что его самого могли бы убить, уступи он хоть немного, ему становилось дурно. Но даже представить, что он способен хладнокровно убить безоружного и связанного человека. . Нет, это невозможно. Более того, он с ужасом понял, что не в состоянии даже стоять и смотреть на такое.
        - Погоди, Уилбур! - крикнул он, и, когда разгневанный Ромени повернулся к нему, он протянул руку, включил "Village Bavarois", повернув рычажок - и отломал его.

***
        Услышав, как доктор Ромени приказывает Уилбуру убить Байрона, Дойль пополз по почти горизонтальной ветке в надежде увидеть этого Уилбура и сбросить что-нибудь ему на голову, однако его новое тело сыграло с ним злую шутку: ветка, которая под весом его старого тела лишь слегка прогнулась бы, наклонилась, скрипнула и со страшным треском обрушилась вниз.
        Тяжелый сук вместе с цеплявшимся за него Дойлем прорвал крышу шатра и разгромил то, что, судя по всему, служило цыганам кухней. С оглушительным звоном во все стороны полетели чайники, миски, кастрюльки и горшки, внося свой вклад в общую какофонию.
        Дойль на карачках выбрался из-под рухнувшего шатра. Высокие костры за шатрами раскачивались и ревели, как горящая бензоколонка, и - Дойль решил, что это ему померещилось, - напоминали по форме людей.
        Он вскочил на ноги и собрался удирать, но, как только его нога с цепью коснулась земли, чужое сознание снова коснулось его мыслей, и он услышал, как нечеловеческий голос проревел:
        - Он снова здесь!
        - Привет! - отозвался похожий голос. - Брендан Дойль! Посмотри, какая у нас игрушка!
        - Дойль здесь? - услышал он крик Ромени.
        - Иа-а-ах! - взревел кто-то низким до боли в зубах басом, и один из огненных столбов вытянулся на немыслимые тридцать ярдов, превратив ближайший шатер в пылающий факел. Дойлю показалось, что сквозь вопли выбегающих из шатра цыган ему слышатся веселые звуки игрушечного пианино и аккордеона.
        Шатаясь и оскальзываясь на своих сандалиях-пружинах, доктор Ромени сделал несколько шагов от огней, но застыл при виде Дойля, стоявшего у горящего шатра.
        - А это кто? - поперхнулся он и тут же здобно ухмыльнулся: - Какая разница? - Он протянул руку с растопыренными пальцами к ближайшему огненному столбу, словно всасывая его энергию, и нацелил указательный палец другой руки на Дойля. - Умри! - скомандовал он.
        Дойль почувствовал, как какая-то неведомая сила сковала холодом его сердце и желудок, но в то же мгновение эта ледяная энергия потоком схлынула по его правой ноге и ушла в землю.
        Ромени ошеломленно смотрел на него.
        - Кто ты, черт тебя подрал? - пробормотал он, сделал шаг назад и вытащил из-за пояса кремневый пистолет с длинным стволом.
        Тело Дойля среагировало автоматически - он прыгнул вперед и вверх и ударил пятками в грудь Ромени. Чародей отлетел назад и рухнул на спину футах в шести от места, где только что стоял. Дойль перевернулся в воздухе и приземлился по-кошачьи, на четыре точки, при этом его левая рука легко и небрежно поймала в воздухе падающий пистолет.
        - Руа? - послышался голос у него за спиной. - Так убивать мне Байрона или нет?
        Дойль круто повернулся и увидел цыгана с ножом у входа в соседний шатер. Увидев, как чародей упал на землю, цыган поспешно скрылся в шатре.
        Двумя скачками Дойль одолел расстояние до шатра и распахнул полог как раз вовремя, чтобы увидеть, как цыган заносит лезвие над горлом Байрона, который лежит связанный на кушетке с кляпом во рту. Прежде чем сам Дойль осознал происходящее, рука его дернулась от отдачи, и сквозь пороховой дым он увидел, как цыган отлетает к дальней стенке шатра с дырой во лбу.
        В ушах еще стоял звон от выстрела, а Дойль уже бросился вперед, выхватил нож из мертвой руки и перерезал путы на лодыжках и руках Байрона.
        Молодой лорд поднял руку и вытащил изо рта кляп.
        - Эшблес, я обязан вам жизнью...
        - Вот, держите, - оборвал его Дойль, сунув ему в руку нож рукояткой вперед. - И осторожнее, сегодня здесь творятся дикие вещи. - Он поспешил из шатра в надежде схватить Ромени, пока тот не пришел в себя. Однако чародей исчез.
        Теперь полыхали уже почти все шатры, и Дойль нерешительно озирался по сторонам, не зная, куда лучше бежать. То ли глаза его переутомились, то ли что-то случилось с его чувством перспективы, но он увидел двоих - нет, уже троих! - охваченных пламенем людей, энергично, даже, можно сказать, весело плясавших на траве между шатрами и дорогой. Мимо них стремительно, как кометы, - так, во всяком случае, показалось Дойлю - пронеслись еще двое таких же.
        Похоже, надо уносить ноги, и побыстрее, причем через северную часть лагеря, подумал Дойль, но, повернувшись, увидел огненных танцоров и на севере. Боже, сообразил он, они же окружают лагерь!
        Он снова повернул на юг, и тут же стали ясны две вещи: огненных призраков слишком много, и они двигаются слишком быстро, чтобы надеяться проскользнуть через их круг; и пылающее кольцо сжимается на глазах.
        "Это все Ромени вызвал, - в отчаянии думал Дойль, - и если он не сможет остановить этого, не я буду тому виной - если понадобится, я выкручу ему руки... или сверну шею. Он должен скрываться в одном из этих шатров".
        Дойль бросился к ближайшему шатру, а тени кружились и плясали вокруг него.
        Глава 2
        Ты, о котором говорят: таков он,
        Что, если б он вел братьев
        В горний бой,
        Сынам Земли венец, был уготован,
        Спусти нас - и не хмурь надменный взгляд
        В глубины, где Коцит морозом скован.
        Виргилий, обращающийся к Антею.
        Данте. "Ад"
        "С энергией проблем не будет, - думал доктор Ромени, склонившись над бумагами у себя за столом и стараясь не прислушиваться к воплям не успевших спастись цыган и реву теперь уже сплошной стены огня, вышедшей из-под контроля и стягивавшейся вокруг лагеря. - Так, здесь угол между этими стеклянными стержнями, я задам время, в которое прыгну. Но как мне вернуться обратно? Ведь для этого нужен волшебный талисман, связанный с этим временем... Куска зеленого сланца с нацарапанными на нем координатами нашего времени хватило бы в самый раз..." Он с надеждой покосился на статуэтку Анубиса, служившую пресс-папье, - она как раз была изваяна из этого материала.
        Сквозь рев огня он услышал, как кто-то вломился в соседний шатер.
        - Ромени, черт возьми, где ты? Ты прячешься здесь?
        "Должно быть, это тот волосатый гигант, каким-то образом оказавшийся неуязвимым для моего смертельного заклинания, - подумал Ромени. - Он вернулся за мной. Да, вырезать сейчас что-то из камня просто некогда. Придется расписать все на бумаге и попытаться выжать еще крови - чем больше, тем лучше, - для того чтобы оживить".
        Торопливо царапая цепочки иероглифов эпохи Древнего Царства, он все думал, кто такой этот бородатый мужчина? И где тогда Брендан Дойль?..
        Перо повисло в воздухе - до него вдруг дошло. "Но как, - подумал он почти в ужасе. - Ну конечно же - говорили же яги: "Его новое тело действует лучше"! Но ведь он казался таким беспомощным, когда я в первый раз встретил его! Неужели это была только игра? Клянусь Сетом, воистину это так! Того, кто способен заставить Аменофиса Фике заключить его в новое тело, и при этом не отравленное, и не только вынести мое лучшее холодное заклятие, но вдобавок ухитрился выбить у меня пистолет, уже никак не назовешь... гм... беспомощным".
        Ромени встряхнулся и продолжил выписывать древние символы, одновременно размышляя, в какое время лучше прыгнуть. Куда-нибудь в будущее? Нет, это будет означать, что сегодняшний разгром станет свершившимся фактом истории. Лучше перенестись в прошлое и устроить все так, чтобы то, что должна была исправить сегодняшняя прерванная попытка, и не возникало. Так, когда у Мастера начались неприятности с Англией? Конечно, значительно раньше, чем морское сражение у мыса Абукир в 1798 году, после которого любому стало ясно, что контролировать Египет будут англичане, - даже при другом исходе битвы, даже если представить себе, что генерал Клебер остался бы жив, Англия все равно заправляла бы сейчас в Египте. Нет, если уж прыгать в прошлое, так в те времена, когда Англия впервые заинтересовалась Африканским континентом, а это имело место... где-то в районе 1660 года, когда Карл, взойдя на престол, женился на португальской принцессе Катерине Браганской, в приданое за которой дали и порт Танжер.
        Ромени произвел быстрые подсчеты... и нахмурился, поняв, что в пределах двадцати лет от женитьбы Карла нет ни одного окна. Ближайшее было в 1684 году - он подсчитал точнее, - четвертого февраля, за год до смерти Карла. Каирский Мастер как раз пытался тогда посадить на трон Англии недалекого и податливого внебрачного сына Карла - Джеймса, герцога Монмута. Фике в то время - уже почти двадцать лет - поддерживал состояние неопределенности, последовавшее за использованием ягов в
1666 году, и с этой целью напустил на остров неслыханные морозы - в сочетании с подрывом соверена, фальсификацией якобы "вновь обнаруженного" свидетельства о браке Карла Стюарта с Люси Уолтер, матерью Монмута, и тайным возвращением самого Монмута из Голландии.
        В очередной раз доставая ланцет, Ромени вспомнил, что же тогда не завязалось в столь тщательно подготовленном плане. Смертельная доза ртути по недосмотру оказалась в желудке у одного из любимых спаниелей Карла... и Великие Морозы, предполагавшие завершиться триумфальным вступлением Мопмута в Фолкстоун, оказались сильнее, чем рассчитывал Фике, и продолжались вплоть до марта... и поддельное свидетельство о браке каким-то образом исчезло вместе со шкатулкой... в общем, Мастер был очень недоволен.
        Стены шатра просвечивали оранжевым от сияния огненного кольца ягов на улице, и кровь, которой он старательно залил магические символы на бумаге, смешивалась с каплями пота.
        "Да, - подумал Ромени, торопливо вставая и раскладывая на столе стеклянные стержни, - вот куда - пардон, когда - я прыгну. И я расскажу Фике и Мастеру, что несет им будущее, и посоветую им не пытаться контролировать Англию, но направить все свои силы на ее уничтожение: пусть морозы продолжаются и усиливаются, пусть они натравливают католиков на протестантов, а тех и других - на евреев, пусть они убивают будущих вождей, пока те еще дети..."
        Он улыбнулся, поправил стержни, разместив их под правильным углом, и вытянул открытую ладонь в сторону кольца духов огня на улице, набираясь их энергии, чтобы та перенесла его сквозь время.

***
        Дойль захлопнул сундук и, не обращая внимания на цыган, распластавшихся в страхе на полу, выбежал из шатра. Вращающееся колесо вокруг лагеря сияло ярко, как солнце, и он задыхался в раскаленном воздухе. Шатры по периметру лагеря горели все до единого, и даже те, что стояли в середине, начинали уже дымиться. "Боже, - подумал он, - но почему Ромени не останавливает их? Если температура здесь поднимется хотя бы на несколько градусов, мы все вспыхнем, как спички!"
        Он подбежал к следующему шатру - бахрома на пологе вспыхнула от его прикосновения синим пламенем - и заглянул внутрь. Доктор Ромени стоял у стола, вытянув одну руку в сторону Дойля, а другой комкая лист бумаги. Дойль прыгнул на него...
        ...и его закружил бешеный вихрь. Несколько секунд он кувыркался, сжавшись в ожидании сокрушительного удара о землю, но падение в беззвучной черноте все продолжалось... пока вдруг свет и звуки не включились одновременно.
        Он увидел себя в большом помещении... увидел свечи в грубых деревянных канделябрах... он продолжал падать в неожиданно холодном воздухе и вдруг оказался на столе, угодив одной в тушеную утку с пряностями, а другой - в полную супницу. Он не удержал равновесия, поскользнулся и с грохотом сел в блюдо с ветчиной.
        Забрызганные с ног до головы люди за столом изумленно заголосили и отпрянули, и Дойль увидел, что на соседнем столе распластался лицом вниз среди тарелок и блюд доктор Ромени.
        - Простите... прошу прощения... - в замешательстве бормотал Дойль, сползая со стола.
        - Будь я проклят! - вскричал тип с выпученными глазами, промокая забрызганную сорочку салфеткой. - Что это за чертовы шутки? - Все понемногу оправлялись от первого шока, и настроение у них было нельзя сказать чтобы дружелюбное.
        - Это все колдовство вонючее, - услышал Дойль чей-то голос. - Их надо арестовать.
        Ромени тоже слез со стола и простер руки столь властным жестом, что все невольно попятились.
        - Взрыв, видите ли, - выдавил он из себя, стараясь говорить убедительно и властно, хотя такое падение, надо сказать, с любого собьет спесь. - Прочь с дороги, или я..
        - И тут-то он заметил Дойля.
        При всем конфузе от падения в супницу Дойль поразился несказанно больше, увидев, как побледнел чародей. Тот резко повернулся и неверными шагами направился к ближайшей двери. Прежде чем раствориться в ночной темноте, он обернулся и бросил на Дойля еще один полный ужаса взгляд.
        - За ним, Сэмми, и приведи его сюда, - приказал спокойный голос откуда-то из-за спины Дойля. Дойль повернулся и встретил подозрительный взгляд дородного мужчины в фартуке, который поигрывал мясницким ножом с небрежностью, выдающей профессионала. - Я не слышал никакого взрыва, - сказал он Дойлю. Тем временем молодой толстяк устремился вдогонку Ромени. - А вы погодите здесь, покуда мы не разберемся хотя бы с тем, кому платить за испорченный обед.
        - Нет, - ответил Дойль, стараясь, чтобы его новый голос звучал убедительно. Это было не так просто, ибо он заметил, что некоторые из окружавших его людей щеголяют ботфортами, сюртуками до колена и короткими париками, говорят на практически непонятном диалекте, - в общем, он начинал понимать, что с ним случилось. - Мне надо выйти отсюда, поймите. Вы, конечно, можете попробовать помешать мне, но я так напуган, что действительно постараюсь выйти отсюда, что, в свою очередь, может весьма неблагоприятно сказаться на всех присутствующих, а сейчас, как мне лично кажется, не самое подходящее время, чтобы я мог позволить себя изувечить.
        Для вящего эффекта он взял со стола пустую оловянную пивную кружку. Ну, Беннер, подумал он, сдавливая ее в кулаке, будем надеяться, ты способен на такие штуки. Он сжал кружку изо всех сил, аж пальцы побелели - разговоры в комнате стихли, и все, даже хозяин заведения, с интересом наблюдали за его действиями, - потом удвоил усилия. Все шероховатости кружки впились в его ладонь и пальцы, руку до плеча свело... но кружка не поддавалась.
        В конце концов он ослабил хватку и осторожно поставил кружку на стол.
        - Крепко сработано, - пробормотал он. Те, кто стоял ближе, ухмылялись, а за дальними столами уже хохотали в открытую. Даже хмурый трактирщик невольно улыбался. Дойль сделал несколько шагов к двери, чем вызвал новый приступ всеобщего веселья. Вот так, сопровождаемый насмешками и улюлюканьем, он вышел, сгорая от стыда, но зато никто не пытался задержать его.
        Едва он перешагнул порог, как лицо и руки обжег лютый мороз. Он сделал вдох и чуть не задохнулся; показалось даже, что от холода пошла носом кровь. Дверь за спиной захлопнулась. О Господи, да что же это такое? Это не может быть Англия - этот сукин сын закинул нас на Огненную Землю или еще куда-нибудь в этом роде.
        Если бы все в трактире не смеялись над ним, он бы туда вернулся, но теперь он сунул покрасневшие от холода руки в карманы тонкого - слишком тонкого! плаща и устремился по узкой, темной улице в надежде отловить Ромени и силой заставить его найти хоть какое-то теплое место, где они могли бы отогреться.
        Он не нашел Ромени, зато это сделал Сэмми. Дойль наткнулся на паренька, съежившегося у стены в квартале от трактира; в слабом лунном свете Дойль не заметил его и прошел бы мимо, но услышал беспомощное всхлипывание. Замерзшие слезы приклеили щеку Сэмми к кирпичной стене, и когда Дойль нагнулся и осторожно поднял голову юноши, послышался слабый хруст.
        - Сэмми! - произнес Дойль громко, чтобы вывести парня из состояния прострации. - Куда он пошел? - Не получив ответа, он встряхнул его за плечи. Скажи, куда? - Дыхание вырывалось у него изо рта клубами пара.
        - Он... - всхлипнул юноша, - он показал мне... змей во мне. Он сказал: посмотри на себя, - и я послушался, и увидел, как они все извиваются. - Сэмми снова заплакал. - Я не могу вернуться и домой тоже не могу - они тогда заберутся во всех.
        - Они исчезли, - твердо заявил Дойль. - Ты понял? Исчезли. Они не выносят холода. Я сам видел, как все они - слышишь, все! - выползли и умерли. А теперь скажи, куда пошел этот ублюдок? Сэмми шмыгнул носом.
        - Правда исчезли? И умерли? Правда? - Он осторожно оглядел себя.
        - Правда, черт возьми. Так ты видел, куда он пошел? Осмотрев себя еще раз и ощупав одежду, юноша начал дрожать.
        - М-мне надо вернуться, - сказал он, неуверенно поднимаясь на ноги. Чертовски холодно. И... да, вы хотели узнать, куда он пошел?
        - Да! - Дойль приплясывал на мостовой от холода. Правой лодыжки он почти не ощущал и начинал всерьез опасаться, что цепь намертво примерзла к коже.
        Сэмми опять шмыгнул носом.
        - Он перепрыгнул через вон тот дом на соседнюю улицу.
        - Что? - переспросил Дойль, решив, что он ослышался.
        - Он прыгнул через тот дом, как кузнечик. У него на подошвах пружины железные, - пояснил Сэмми.
        - Ах, да. Ну... спасибо. - Ромени загипнотизировал паренька на всю катушку, решил Дойль. И это всего за пару секунд! Пожалуй, не стоит слишком обнадеживаться, что он меня боится... - Да, кстати, - спохватился он, когда Сэмми уже собрался идти, - где мы? Я заблудился.
        - Боро-Хай-стрит. Саутварк. Дойль поднял брови:
        - Лондон?
        - Само собой, Лондон, - буркнул парень, начиная пританцовывать на месте.
        - Ага, а год какой? И число?
        - Боже, мистер, откуда мне знать? Вот зима, это точно. - Он повернулся и, не в силах больше стоять на месте, побежал обратно в трактир.
        - А король сейчас какой? - крикнул Дойль ему вслед.
        - Карл! - донеслось в ответ. Угу, Карл Энный, подумал Дойль.
        - А до него кто правил? Сэмми предпочел не расслышать, но над головой Дойля со стуком распахнулось окно.
        - Оливер Блаженный, - прорычал мужской голос, - и при нем никто не позволял себе горланить по ночам под окнами!
        - Прошу прощения, сэр, - спохватился Дойль, поднимая слезящиеся от холода глаза и пытаясь разглядеть, какое из дюжины маленьких окошек приоткрыто. - Я страдаю от... - а почему бы и нет, подумал он, - от мозговой лихорадки и лишился памяти. Мне некуда идти. Не пустите ли вы меня переночевать на кухню или не одолжите ли мне одежду потеплее? Я...
        Он услышал стук закрывающегося окна - он так и не разглядел, какого именно. Чертовски типично для эпохи Кромвеля, подумал он и вздохнул, выпустив изо рта облачко пара. "Выходит, - прикидывал он, двинувшись дальше, - я попал куда-то между 1660-м и... когда там умер Карл? Кажется, около 1690-го. Час от часу не легче. В 1810-м у меня по крайней мере имелся шанс найти людей Дерроу и вернуться с ними домой или - в противном случае - принять то, что суждено мне судьбой в девятнадцатом веке, и без особых проблем прожить остаток дней как Вильям Эшблес... черт, холодрыга какая!.. Ну что ты за идиот такой, куда тебя занесло? И зачем? Написал бы по памяти стихи Эшблеса, съездил бы в Египет, пользовался бы умеренной популярностью и пристойным состоянием... что еще? Ах, да: красавица жена. Но нет, угораздило же тебя приставать к чародеям, и вот результат: история утратила Вильяма Эшблеса, а сам ты торчишь в Богом проклятом столетии, где не чистят зубов и не принимают ванны, а человек в тридцать лет, можно сказать, старик".
        Совершенно случайно он поднял взгляд, и как раз в это мгновение узенькую полоску неба в просвете между крышами пересекла причудливая фигура, и он вжался в стену, так как это был никто иной, как доктор Ромени, - лысый череп, развевающийся плащ и пружины на подошвах не оставляли ни малейших сомнений.

***
        Когда инерция прыжка иссякла и хватка земного притяжения начала отклонять его вниз, увеличивая на глазах мелькавшие внизу крыши высоких строений Лондонского моста и неподвижную белую ленту замерзшей реки, доктор Ромени заметил, что прыжки его уже не так высоки, как всего несколько минут назад, а его оболочка из активизированного воздуха дает брешь, пропуская внутрь ледяной холод. "Значит, это вовсе не означало удвоения моих сил, - подумал он. Просто обычная сила моей магии распространяется шире в более архаичной и, следовательно, более восприимчивой к волшебству среде, а теперь эффект понемногу начинает сходить на нет, - думал он, отталкиваясь обеими ногами от выступающего конька крыши и изящным сальто приземляясь на булыжную мостовую. Так человеку, некоторое время сражавшемуся чужим, более тяжелым мечом, свой кажется еще легче, чем он есть на самом деле, хотя это ощущение новой силы довольно быстро проходит. Вряд ли оно сохранится у меня даже до утра... а окно во времени, расположенное в разгромленной нами гостинице, закроется еще до рассвета.
        Как бы то ни было, - решил он, зацепившись рукой за вывеску трактира, изображавшую пляшущего мавра, - мне необходимо как можно быстрее связаться с Фике и Мастером и рассказать им, кто я и как здесь оказался".

***
        Ну, уж этот обед должен удаться на славу, - подумал Эзра Лонгвелл, вообще любивший наслаждаться изысканными яствами, коими Братство Антея обыкновенно потчевало своих членов. Он долил в свой стакан портвейна из бутыли, стоявшей у камина, - в эту лютую зиму даже шампанское приходилось отогревать у огня полчаса, а уж клареты и крепленые вина и все полтора. Отхлебнув все еще ледяного вина, он подошел к маленькому тюдоровскому окошку - только оно не замерзло из-за близости печи. Он стер со стекла иней и выглянул на улицу.
        Западнее моста мерцали в ночи огоньки лавок и палаток ледовой ярмарки, протянувшейся по скованной льдом Темзе от Темпл-стейрз до набережной Суррея. По льду ракетами или метеорами проносились конькобежцы с фонарями в руках, но Лонгвелл предпочитал оставаться в теплом доме в ожидании вкусного обеда.
        Он отошел от окна и, окинув нежным взглядом кипевшие на плите кастрюльки (Повнимательнее с этими восхитительными сосисками, миссис!), вернулся через холл в столовую; завязанная вокруг его правой лодыжки цепь негромко позвякивала при ходьбе.
        Оуэн Бургхард поднял взгляд и улыбнулся ему:
        - Ну и каково тебе таскать свой вес, Эзра? Лонгвелл покраснел под взглядами остальных членов Братства.
        - Не так плохо, - сказал он, опускаясь в крякнувшее под его тяжестью кресло. - Хотя все равно чертовски холодно.
        - Ничего, это тебе полезно, Эзра: бодрит, - заявил Бургхард, вновь переводя взгляд на разостланную на столе карту. Он постучал по правому верхнему углу черенком своей глиняной трубки и обычным для него деловым тоном продолжал:
        - Итак, вы видите, джентльмены, что возросшая активность Фике и его шайки цыган...
        Его слова были прерваны громким стуком в дверь.
        В мгновение ока все оказались на ногах, схватив мечи и пистолеты; каждый, вскакивая, высвободил цепь из-за отворота ботфортов, словно жизнь его зависела от этой цепи не меньше, чем от оружия.
        Бургхард подошел к двери, отодвинул засов и отступил на шаг. - Не заперто! - крикнул он.
        Дверь распахнулась, и брови всех присутствующих удивленно поползли вверх: в комнату ввалился некто, очень напоминающий героя скандинавских мифов. Он был невероятно высок - выше даже короля, а уж в том было добрых два ярда росту, и его странного покроя, не по сезону тонкий плащ не мог скрыть размаха его плеч и крепости рук. Покрытая льдом и инеем борода делала его похожим на старика.
        - Если у вас есть огонь, - прохрипел он, с трудом ворочая замерзшими губами, - и чего-нибудь горячего выпить... - Он пошатнулся, и Лонгвелл испугался, что в случае его падения все книги обрушатся с полок.
        Бургхард, словно лишившись дара речи, ткнул пальцем в правый башмак пришельца - за ним по полу тянулась обледенелая цепь - и бросился подхватить его.
        - Бисли! - рявкнул он. - Помоги мне удержать его. Эзра, кофе и бренди, быстро! - Бургхард и Бисли помогли полузамерзшему великану добраться до скамьи у огня. Когда Лонгвелл принес большую кружку кофе с ромом, великан не сразу припал к ней, а прежде подышал немного ароматным паром.
        - Ax, - выдохнул он наконец, поставив кружку на скамью рядом с собой и протягивая рухи к пламени. - Я думал, мне конец. У вас что, все зимы такие?
        Бургхард нахмурился и переглянулся с остальными:
        - Кто вы такой, сэр, и как вы оказались здесь?
        - Я слышал, что вы собирались... то есть собираетесь в доме на южном конце моста. В первый дом, куда я постучал, меня не пустили, но дали мне ваш адрес. Что же до того, кто я, вы можете звать меня... черт, я даже не могу выдумать подходящего имени. В общем, я пришел сюда, - и изможденное лицо его осветилось улыбкой, - потому что знал, что должен прийти сюда. Сдается мне, что вы - те гончие, что нужны мне для того, чтобы изловить мою лисицу. Видите ли, есть такой чародей по имени доктор Ромени...
        - Вы хотите сказать, доктор Романелли? - спросил Бургхард. - Мы слышали о таком.
        - Слышали? В ваше время? Слава Богу. Так вот, у Романелли есть двойник по имени Ромени, запрыгнувший - я полагаю, вам ясно, что с помощью колдовства - в ваш Лондон. Его надлежит изловить и принудить вернуться туда... где ему положено быть. И если повезет, его можно будет заставить захватить и меня с собой.
        - Близнец? Бьюсь об заклад, вы имеете в виду ка, - заявил Лонгвелл, ухватив щипцами уголек из камина и осторожно опуская его в свеженабитую трубку. - Не угодно ли трубочку?
        - Спасибо, не откажусь, - ответил Дойль, принимая хрупкую трубку белой глины и кисет с табаком. - Что такое ка?
        Бургхард нахмурился еще сильнее:
        - Вы чертовски странный человек, сэр. Воистину вы - странная смесь знания и неведения; настанет время, я надеюсь, когда я с удовольствием выслушаю вашу историю. Например, вы носите связующую цепь, однако непохоже, чтобы вы знали о нас много, вам известен доктор Романелли, но вы не знаете, что такое ка или как случилось, что нынешняя зима выдалась такой свирепой. - Он улыбнулся, хотя в его простецких на первый взгляд глазах продолжал гореть подозрительный огонек. Он провел пятерней по своим коротко остриженным, редеющим волосам. Так или иначе, ка - это копия живого человека, взращенная из нескольких капель крови оригинала в чане со специальным зельем. И если весь процесс выполнен как положено, копия не только неотличима от оригинала внешне, но и обладает всеми его познаниями.
        Дойль набил трубку сухим табаком и разжег ее так же, как это делал Лонгвелл.
        - Да, я полагаю, Ромени может оказаться такой тварью, - сказал он, выпуская кольцо дыма и наслаждаясь тем, как оттаивает у камина его борода. Неожиданно его глаза расширились. - Ага, кажется, я знаю еще одного человека, который может быть... ка. Вот бедолага! Я уверен, сам он и не знает этого.
        - Вам известен Аменофис Фике? - спросил Бургхард.
        Дойль оглядел всю компанию, не зная, сколько известного ему он может открыть им.
        - Он был - или есть, или будет - вожак шайки цыган.
        - Воистину так. Только почему "был" или "будет"?
        - Не обращайте внимания. Так или иначе, джентльмены, это ка доктора Романелли находится сегодня в Лондоне, и он обладает знаниями, которые заказаны здесь всякому, и его необходимо найти и отправить туда, где ему положено находиться.
        - И вы хотите вернуться с ним? - уточнил Бургхард.
        - Совершенно верно.
        - Но зачем вам такой опасный - пусть и быстрый - способ перемещения? удивился Бургхард. - Верхом или морем вы за шесть месяцев можете добраться почти куда угодно.
        Дойль вздохнул.
        - Насколько я понимаю, вы выполняете функции... некоторого рода магической полиции, - начал он. Бургхард улыбнулся и вздрогнул одновременно.
        - Не совсем так, сэр. Ряд могущественных и дальновидных лордов платят нам за то, что мы оберегаем Англию от колдовской порчи. Мы не занимаемся магией, но боремся с ней.
        - Ясно. - Дойль положил трубку на камин. - Если я расскажу вам все, осторожно произнес он, - и вы согласитесь, что эта тварь Ромени представляет собой угрозу - я бы сказал, страшную угрозу - Лондону, Англии и всему миру, то поможете ли вы мне изловить его и не препятствовать моему возвращению - если это, конечно, возможно - туда, куда мне нужно?
        - Даю вам свое слово, - негромко ответил Бургхард. Дойль несколько секунд молча смотрел на него. В комнате воцарилась тишина, только трещали поленья в камине.
        - Хорошо, - громко произнес он наконец. - Я постараюсь быть кратким действовать надо быстро, а мне кажется, я знаю, где его надо искать через час или около того. Мы с ним брошены сюда какой-то магической силой, но не из другой страны вроде Турции. Мы попали сюда из другого времени. Последнее утро, что я помню, было утро двадцать шестого сентября 1810 года.
        Лонгвелл прыснул, но осекся, когда Бургхард поднял руку.
        - Продолжайте, - сказал тот.
        - Итак, что-то... - Дойль замолчал, поскольку заметил на столе тетрадь в кожаном переплете, и хотя та была совсем новая, с вытисненными на обложке золотыми цифрами
1684, он узнал ее и подошел к столу. Рядом с чернильницей лежало наготове перо, и он, ухмыляясь, окунул его в чернильницу, открыл последнюю страницу и написал на обложке: "Ихей, энданбрей. Анкей уйяй игитдай?"
        - Что вы такое пишете? - удивился Бургхард. Дойль только отмахнулся от него.
        - Джентльмены, что-то проделало отверстия в структуре времени...

***
        Пятнадцать минут спустя группа из пятнадцати человек, одетых соответственно погоде, вывалилась из двери старого дома и поспешила по узкому проезду Лондонского моста на юг, к Суррею. Проход между древними домами позволял идти по двое, но они шли по одному. Дойль шагал вторым, следом за закутанным Бургхардом, без труда поспевая за ним, несмотря на болтавшийся на правом боку тяжелый меч в ножнах. Единственным светом, освещавшим им дорогу, был тонкий луч фонаря Бургхарда, так как неверный лунный свет освещал только верхние этажи, островерхие крыши да еще паутину балок, протянувшихся над улицей между домами и не дававших старым зданиям завалиться друг на друга. На мосту стояла тишина, нарушаемая только случайным лязгом цепи о булыжник, и откуда-то издалека доносились еле слышные отзвуки смеха и музыки.
        - Сюда! - прошептал Бургхард, сворачивая в щель между домами и освещая фонарем деревянную конструкцию, в которой Дойль распознал ведущую вниз лестницу. - Нет смысла объявлять о нашем присутствии, маршируя через южные ворота.
        Дойль последовал за ним вниз по темной лестнице, и после долгого спирального спуска по колодцу, ведущему сквозь каменную опору моста, они вышли на открытую площадку под пролетом. Дойль в первый раз заметил, что река, просвечивающая сквозь деревянные ступени, скована льдом.
        По льду в сторону северного берега направлялась вереница людей, и Дойль мельком глянул на них, но что-то заставило его присмотреться повнимательнее. Что-то в них есть странное, что-то не так. Может, странный, сгорбленный вид некоторых? Или качающаяся, подпрыгивающая походка идущего впереди?
        Дойль схватил Бургхарда за плечо.
        - Подзорную трубу! - сказал он негромко, но настойчиво, и тут же в него сзади врезался Лонгвелл.
        - Сейчас. - Бургхард порылся под пальто и передал Дойлю складную подзорную трубу.
        Дойль щелчками раздвинул трубу в рабочее положение и направил ее на странную процессию. Он так и не смог настроить резкость, но даже так разглядел, что подпрыгивающий предводитель, несомненно, доктор Ромени, а пятеро... нет, шестеро остальных - какие-то калеки, закутанные в меха.
        - Вон он, - тихо произнес Дойль, возвращая подзорную трубу Бургхарду.
        - Ах, проклятие. Пока они на льду, мы не осмелимся напасть на них.
        - Это почему? - спросил Дойль.
        - Связь, дружище. От цепей на воде нет толку, - раздраженно прошипел Бургхард.
        - Истинно так, - подтвердил Лонгвелл из темноты. - Случись нам биться с ним на льду, он нашлет на нас всех демонов Ада, и ничто не защитит наши души от убиения, отводя от них скверну.
        Порыв северного ветра ударил по старой лестнице, покачнув ее, как мостик корабля.
        - Все же никто не помешает нам преследовать их на северном берегу, - вслух рассуждал Бургхард. - Вперед!
        Они продолжили спуск и через несколько минут оказались на старом, покосившемся заснеженном причале, с которого спустились на лед.
        - Они забирают к западу, - тихо произнес Бургхард, не отрывая глаз от семи фигур на белом льду. Мы выйдем из-под моста на его западной стороне, свернем на север и встретим их на берегу.
        Когда они проходили по льду под высокой аркой моста, Дойль увидел впереди мерцающие огни и снова услышал смех и музыку, на этот раз громче. Они доносились со стороны палаток, лавок и качелей с фонарями на шестах, выстроившихся на льду, и большая парусная лодка, поставленная на колеса, медленно разъезжала взад-вперед по замерзшей поверхности реки; паруса и колеса были расписаны яркими лицами, в воздухе развевались ленты и вымпелы. Безмолвная процессия Братства Антея обогнула ярмарку с востока, забирая к северу.
        Им оставалось еще ярдов сто до берега, когда из темноты северного пролета моста показалась компания доктора Ромени и направилась к лестнице напротив Темз-стрит. Высокая, подпрыгивающая фигура - сам доктор, - шагнув на ступени, оглянулась, но не успел он еще повернуть голову, как Бургхард вильнул вбок и прошелся колесом, ухитрившись толкнуть Дойля в грудь - тот поскользнулся, не удержался на ногах и неуклюже плюхнулся на лед, на что Бургхард разразился громким хохотом. Лонгвелл исполнил несколько гротескных балетных па, и на мгновение Дойлю показалось, что Ромени наложил на них заклятие безумия и что он и сам вот-вот начнет лаять по-собачьи или поедать свою шапку.
        Ромени отвернулся и продолжил подниматься по лестнице в сопровождении свиты. Потом луна зашла за облако, как бы погасив свет на сцене.
        Бургхард и Лонгвелл, оба с серьезными лицами, помогли Дойлю подняться.
        - Приношу извинения, - сказал Бургхард, - пускай считают нас пьяными забулдыгами. А теперь быстро за ними.
        Дюжина членов Братства бегом устремилась к берегу - Дойлю пришлось перейти на скользящий шаг, чтобы не упасть на льду, - и через пару минут они, перебравшись через вмерзшие в лед обломки мачты затонувшего судна, оказались у подножия лестницы.
        По узкой улочке вышли они к Темз-стрит и там остановились, оглядываясь в поисках преследуемой жертвы.
        - Туда, - сказал Бургхард, указывая на цепочку следов на снегу. - Они пошли прямо по улице.
        Все двенадцать устремились в ту сторону, хотя Дойль все еще не понимал, каким образом Бургхард определил направление движения Ромени; все, что увидел он сам, - это следы двух очень крупных собак.
        Они перешли на бег, и тело Дойля среагировало на неуловимый шорох прежде, чем его мозг что-либо осознал: его левая рука выхватила меч из ножен и сделала выпад одновременно с броском одной из тварей, и та напоролась на острие. Удар оттолкнул его назад, он услышал яростный хрип и лязг зубов о сталь, и его левая нога быстрым движением скинула умирающее чудовище с лезвия.
        - Берегись! - услышал он крик Бургхарда впереди, и тут фонарь упал на мостовую, его защитная створка распахнулась, осветив узкую улицу желтым светом.
        Картина, открывшаяся глазам Дойля, походила на безумную литографию, достойную Гойи: Бургхард катался по земле, сцепившись с какой-то мускулистой тварью - получеловеком, полуволком; еще несколько таких же тварей столпились вокруг борющейся пары. Они стояли на ногах, но ссутулив плечи так, словно ходьба на задних лапах им в диковинку, их морды выдавались вперед наподобие собачьих, а широкие пасти сверкали зубами, показавшимися Дойлю кинжалами из слоновой кости... Однако в их маленьких глазках светился разум, и они отшатнулись назад, когда Дойль, не сводя с них глаз, пронзил мечом того, который боролся у его ног с Бургхардом.
        - Сорлз, Ровари! - рявкнула одна из тварей через плечо, когда Бургхард отшвырнул своего мертвого противника в сторону и встал, вытирая кровь с лица и держа меч в правой руке; в левой был зажат окровавленный кинжал. Два уродливых, покрытых густым мехом тела перестали дергаться и затихли без движения между двумя группами.
        - Лонгвелл, Тайсон, - негромко приказал Бургхард, - вокруг этих домов, быстро, и перекрыть тот выход с улицы! - Двое Братьев беспрекословно бросились исполнять приказ, лязгая цепями.
        Ромени повернулся, бросился обратно, протолкавшись между своими волкоподобными слугами, и оказался лицом к лицу со своими преследователями. Лицо его, освещенное фонарем, было искажено ненавистью; он открыл рот и начал произносить заклинания, от которых воздух вокруг них сгустился и помутнел, Дойль почувствовал, как вибрирует и греется цепь на его лодыжке, - и только теперь заметил Дойля, стоявшего прямо перед ним с обнаженным и окровавленным мечом, откровенно неуязвимого для его магии и даже не пытающегося скрыть это. Заклинания оборвались, и какое-то мгновение Ромени продолжал стоять с разинутым ртом.
        Дойль нагнулся подобрать фонарь, выпрямился и, улыбаясь, нацелил на чародея острие меча.
        - Боюсь, вам придется пройти с нами, доктор Ромени, - сказал он.
        Волшебник сделал большой скачок назад, через головы своих волколюдей, и бросился прочь по улице, за ним - его твари, а за ними на некотором расстоянии Бургхард с остальными.
        Откуда-то спереди раздался пистолетный выстрел, сопровождаемый пронзительным воем, эхом отдававшимся от каменных стен, и когда он смолк, Дойль услышал крик Лонгвелла:
        - Стойте, проклятые твари, у нас хватит пистолетов послать вас всех домой, в Ад!
        Дойль, бежавший первым, поднял фонарь выше как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как фигура в развевающемся плаще взмывает вверх.
        - Он запрыгнул на крышу, снимите его! - взревел он, и два пистолетных выстрела грянули почти одновременно, выплюнув вверх языки огня, а потом его чуть не оглушил третий выстрел из пистолета Бургхарда почти у него над ухом.
        - Эти твари бегут по стене что твои пауки! - крикнул Лонгвелл. - Стреляйте же!
        Где-то над головой со скрипом распахнулось окно, и ночной горшок ударился о противоположную стену, облив содержимым Дойля.
        - А ну убирайтесь прочь, вы, воры и убийцы! - пронзительно заверещал женский голос.
        По обледенелой мостовой забарабанили отбитые пулями осколки камней.
        - Не стреляйте! - хрипло с досадой крикнул Бургхард. - Вы заденете эту чертову бабу!
        - Они ушли, шеф, - сообщил подоспевший Лонгвелл. - Перевалили через крышу, как крысы, и ушли.
        - Возвращаемся на Темз-стрит, - прохрипел Бургхард. - Мы потеряли Ромени; теперь он может уйти по крышам куда угодно.
        - Эй, не вернуться ли нам к своей трапезе? - предложил Лонгвелл, когда они вложили мечи в ножны, спрятали пистолеты и двинулись прочь, оставив за собой на брусчатке два мохнатых трупа.
        - Я знаю, куда он отправился, - спокойно сообщил Дойль. - В то место, которое я назвал вам с самого начала, - место, где его магия наиболее действенна: в точку, где открывалось окно во времени, трактир на Боро-Хай-стрит.
        - Я не в восторге от идеи переходить реку по льду теперь, когда он знает, что мы охотимся за ним, - произнес долговязый, кудрявый член Братства. - Если он нападет на нас там...
        - Может статься, все и обойдется, - возразил Бургхард, вновь возглавивший отряд. - Ведь мы начеку и не намерены попусту рисковать.
        Они поспешили по перпендикулярной улочке к лестнице и, перегнувшись через перила верхней площадки, вгляделись в пространство замерзшей реки.
        - Слишком многим теперь это известно, - вздохнул Лонгвелл.
        - Возможно, - пробормотал Бургхард, доставший свою подзорную трубу и обшаривавший взглядом реку и ледовую ярмарку. - Я их вижу, - прошептал он. Они идут напрямик, даже не пытаясь избегать людей, - хо, видели бы вы, как от них шарахаются! - Он повернулся к возвышавшемуся над ним Дойлю. - Насколько возрастет его сила, когда он окажется в этом трактире?
        - Я не знаю, в чем измеряется эта его сила, - ответил Дойль. - Давайте считать, что значительно возрастет. Должно было случиться нечто важное, если он ушел с этого места.
        - Боюсь, имеет смысл преследовать его вплотную, - неохотно заметил Бургхард, глядя с лестницы вниз. - Так вперед же; нам предстоит неплохая охота.

***
        Японские сандалии громко цокали по обледеневшей мостовой, когда еще один отряд, крадучись, сворачивал с Грейсчерч на Темз-стрит. Необычно обутый предводитель задержался, окинул взглядом пустынную улицу и продолжил путь.
        - Подожди-ка минутку, алхимик, - окликнул его один из спутников. - Я шагу не сделаю дальше без объяснений. Ведь мы слышали стрельбу, не так ли?
        - Слышали, - раздраженно откликнулся предводитель. - Но ведь стреляли не в вас.
        - Но в кого тогда стреляли? Сдается мне, это кричал не человек. - Ветер трепал длинные темные кудри говорившего, не скрытые париком, бросая их на толстое, капризное лицо. Он поправил на голове шляпу. - В конце концов, здесь командую я, пусть и без официального разрешения, как мой отец во Франции. Вот я и говорю, нам достаточно и того, что ты несешь в своей шкатулке, - зачем нам советы еще одного чертова чародея?
        Аменофис Фике вернулся к месту, где стоял говоривший, и, посмотрев на него сверху вниз, прошипел:
        - А теперь послушайте, кривляка проклятый. Если ваша чертова задница и воссядет когда-нибудь на трон, то это будет благодаря моим усилиям, а никак не вашим. Или вы до сих пор считаете, что это ваше идиотское покушение с Расселом и Сиднеем в прошлом году было умным шагом? Ха! Безмозглые дети, пытающиеся добраться до сладостей, разбив стеклянную крышку! Вам нужен я, и моя магия, и добрая доля удачи даже для того, чтобы избежать плахи, не говоря уж о троне! И человек, связавшийся со мною этой ночью посредством волшебной свечи, обладает магической силой, какой я давно уже не видел. Он прошептал мне слова древнего пароля. Вы сами были при этом и видели: мне даже не надо было зажигать свечу она сама вспыхнула ярким светом! А теперь он напоролся на какое-то препятствие, возможно, на наше ненаглядное Братство Антея, и ему пришлось вернуться в то место в Суррее, где находится одно из тех средоточии магии, о которых я вам говорил раньше. Там мы с ним и встретимся. Или вы хотите вернуться в Голландию, чтобы бороться за корону без моей помощи? - Герцог Монмут все еще сомневался, так что Фике пришлось помахать
у него перед носом маленькой черной шкатулкой. - И без моего поддельного, но неотличимого от настоящего брачного свидетельства?
        Монмут нахмурился и пожал плечами:
        - Хорошо, чародей. Тогда пошли, пока твой проклятый холод не приморозил нас к мостовой!
        Отряд двинулся дальше к мосту.

***
        Лодка шла под парусом круто к ветру; полупьяная команда размахивала горящими факелами более или менее в такт пению, но рулевой слишком сильно развернул лодку - паруса заполоскались и обвисли, лодка сбавила ход, колеса вращались все медленнее, и уже стали видны намалеванные на них лица, и в конце концов лодка со скрипом остановилась и чуть откатилась назад.
        Бургхард, продолжавший вести Дойля и десятерых Братьев по льду, стараясь держаться за лодкой, догнал ее, подпрыгнул и перевалился через фальшборт. Пьяные моряки, и без того раздраженные остановкой, угрожающе повернулись к нему, но в смятении отпрянули, когда через фальшборт легко перемахнула огромная фигура Дойля с развевающейся гривой.
        - Мы принимаем командование этим судном! - крикнул он, с трудом удерживаясь от того, чтобы не рассмеяться, ибо сообразил, что всего несколько часов назад читал об этом приключении. - Бургхард, как привести эту штуку в движение?
        - Стоуэлл! - крикнул вожак, перегнувшись через борт. - Подтолкните лодку, а потом лезьте на борт. Эта лодка примелькалась всем на реке - наш человек не обратит внимания, что она следует за ним.
        - Эй, приятель, это моя лодка, - возразил смахивающий на бочку человек на корме. - Он уже бросил румпель и поднялся на ноги.
        Бургхард протянул ему пригоршню монет:
        - Вот. Лодка будет в целости и сохранности, мы потом ее оставим у южного берега. Да... - он отсчитал еще несколько монет, - это вам еще, если вы дадите нам свои маски и факелы.
        Хозяин лодки взвесил монеты на руке, потом пожал плечами.
        - Пошли с судна, ребята! - крикнул он своим спутникам. - И оставьте им маски и факелы - здесь достаточно, чтобы повеселиться как следует!
        Команда, довольно переговариваясь, перебралась через борт на лед, и когда последний из людей Бургхарда оказался на палубе, паруса вновь наполнились и лодка двинулась вперед.
        Бургхард в красно-синей птичьей маске сел к рулю и правил так, чтобы держаться следом за Ромени, но не подходить к нему слишком близко, и так они одолели почти все расстояние. Их отделяло от лестницы на Джитер-лейн всего тридцать ярдов, когда Ромени оглянулся и резко остановился, сообразив, что его преследуют.
        - Он нас увидел! - вскричал Дойль, но Бургхард резко перекинул румпель налево, и лодка, опасно накренившись и разбрызгивая осколки льда, сделала правый поворот, нацелив нос не на лестницу, а на длинный причал.
        Дойль вскочил, обнажил меч и тут же отшвырнул его в сторону, ибо это был больше не меч, а длинная серебряная змея, изогнувшаяся, чтобы укусить его. Но тут и его кинжал начал выползать из ножен, и Дойлю пришлось удерживать его обеими руками. Одежда топорщилась, принимая безумные формы, маска строила дикие рожи и трепыхалась на лице - даже палуба под ногами вздымалась и опадала, словно ребра какого-то большого, тяжело дышащего животного. В страхе сообразив, что находится в центре действия каких-то страшных колдовских сил, он дождался следующего подъема палубы и, использовав этот импульс, выбросился из лодки. Он приземлился на вытянутые руки, перекатился через голову и остановился за секунду до того, как лодка с треском, ломая мачты и палубу, врезалась в причал. Члены Братства Антея, как из пращи, полетели во все стороны.
        Дойль сел, сорвал с лица кривляющуюся маску, отшвырнул ее подальше и заметил кинжал, выпавший-таки из ножен и подползавший к нему по льду, извиваясь, как червяк. Он отшвырнул его в сторону и пошатнулся от неестественности происходящего: несмотря на то что тот изгибался, как резиновый, он продолжал звенеть.
        Бургхард вскочил, едва коснувшись льда, и, хотя лицо его исказилось от боли, сумел выдавить из себя слова команды.
        - Все на берег! - прохрипел он и сам сделал первый шаг. Там и тут из-под разбитой палубы начали пробиваться огненные языки. Одно из отлетевших колес медленно вращалось на льду; нарисованное на нем лицо хлопало глазами и строило устрашающие рожи. Лица на парусе, к которым уже подбирался огонь, тоже корчились, открывая и закрывая рты в беззвучных богохульствах.
        Стоуэлл, покраснев от нехватки воздуха, пытался сорвать с шеи душивший его шарф. Он наткнулся на Дойля, и тот встряхнулся, сделал глубокий вдох и шагнул следом. С воздухом творилось что-то неладное - он наполнился вонью и жег глаза, ноздри и легкие. Дойль ощущал, как силы покидают его.
        У подножия ближайшей лестницы, ведущей на причал, закрутился смерч из щепок и деревянных обломков - они били по коленям и бросались под ноги каждому, кто слишком близко подходил к лестнице; один человек упал, и они забили бы его до смерти, не оттащи его Бургхард в сторону.
        Дойль просто подхватил извивающегося Стоуэлла за пояс и ворот и, раскачав, из последних сил швырнул его вверх, вслед за чем рухнул на колени и как сквозь дымку созерцал, как тот летит, нелепо мотая руками и ногами, и приземляется на настиле причала.
        Воздух пах серой и хлором одновременно, и Дойль знал, что, даже если пляшущие доски нападут на него, у него все равно уже нет сил защищаться. Он опрокинулся на бок, перекатился на спину и безучастно смотрел, как Сто-уэлл с лицом, освещенным багровым отсветом пылающей лодки, свешивается с причала, протягивая вниз свой меч. Дойль успел вяло позавидовать тому, что меч Стоуэлла остался прямым и твердым, в то время как его собственный превратился в извивающегося угря, а потом сознание покинуло его.

***
        Бургхард, каким-то образом ухитрявшийся держаться еще на ногах, оказался в самом центре водоворота обезумевших обломков - они изо всех сил били его под колени, в живот и пах, и уже падая, он в отчаянии посмотрел вверх и схватился за лезвие протянутого Стоуэллом меча.
        Щепки мгновенно отпрянули от него, с раздосадованным треском падая на лед. Бургхард распрямил ноги, чтобы убрать вес с порезанной руки, и с трудом совладал с дрожью.
        - Ко мне, Антеи! - из последних сил крикнул он.
        Лонгвелл подполз к нему, прикрывая голову рукой от нападавших на него щепок, протянул другую руку и схватился за цепь, свисавшую с ботфорта Бургхарда.
        Щепки отпрянули и от него.
        Один за другим еще трое подползли и присоединились к цепочке. Оставшиеся без дела обломки - с каждой секундой их становилось все больше, некоторые из них горели - собирались вокруг лежавшего в стороне Дойля.
        Мелкие щепки двигались быстрее, и когда первые из них ударили его по лицу, Бургхард крикнул:
        - Дотянитесь до него кто-нибудь, быстро! Последний в цепочке потянулся, но не достал. Он оглянулся и увидел, что большие доски, которые могут размозжить череп, подобрались уже на несколько ярдов и быстро приближаются, хрипло выругался, выхватил кинжал, дотянулся острием до ноги Дойля и, взрезав кожу на ноге, вонзил острие в лед.

***
        Жар обжег ногу Дойля, пробежал по сведенным мышцам и, наконец, ударил в голову, вырвав его из бессвязных видений. Он сел, - сознание понемногу возвращалось, и он увидел кинжал, пригвоздивший его ногу ко льду, и ворох досок и щепок, поспешно удалявшихся от него в сторону двух неподвижных тел, лежавших слишком далеко, чтобы цепочка Братства Антея могла до них дотянуться.
        - Эй, вы! - кричал Бургхард. - С бородой! Не вытаскивайте кинжал, пока не схватитесь за руку Фридмена!
        Дойль кивнул и потянулся к человеку, продолжавшему держаться за кинжал.
        - Не бойтесь, - заверил он Бургхарда. - Я не собираюсь разрывать Связь. Он дотянулся до свободной руки Фридмена и схватился за нее, и только тогда тот выдернул кинжал, спрятал его в ножны и повернулся, чтобы взяться за руку человека, державшего его за цепь на ноге.
        По команде Бургхарда все пятеро, пошатываясь, поднялись на ноги. Дойль чувствовал себя так, словно кинжал продолжает торчать в его ноге, и когда цепочка людей медленно двинулась вдоль причала к лестнице, он оглянулся и увидел за собой кровавые пятна, а на том месте, где лежала его нога, уже подернувшуюся льдом красную лужу.
        - Держитесь за идущего перед вами и только поставьте ногу на лестницу, окликнул его Бургхард, уже поднявшийся наверх. - Мы вас дальше вытащим.
        Пару минут спустя Дойль и пятеро членов Братства Антея сидели или стояли, шатаясь, на причале, задыхаясь, греясь жаром от горевшей лодки и набирая силу, поднимавшуюся по ногам от цепей, взбадривая не хуже глотка бренди.
        - Он... он отправился дальше в убеждении, что покончил с нами, - выдохнул Бургхард, перевязывая порезанную руку носовым платком. - Нам еще повезло, что он спешил и использовал всего-навсего заклятие Адского Оживления, да и то наскоро. Если бы он как следует наложил заклятие Смертоносных Паров...
        По льду в их сторону спешил человек.
        - Эй, сукины дети! - возопил он; это, разумеется, был коротышка - владелец погибшей лодки. - Я вас всех притащу к магистрату!
        Бургхард полез в правый карман здоровой, левой рукой, вытащил кошелек и встряхнул его.
        - Примите наши извинения! - крикнул он, бросая его коротышке. - Тут хватит на новую лодку и на то время, пока вы будете ее искать!
        Он повернулся к Дойлю и остальным.
        - Мы потеряли шестерых, - тихо сказал он. - И некоторые из вас получили ранения, требующие лечения, - ваша нога, сэр, в частности, и второе по значимости наше оружие - кошелек - тоже иссякло. Посему не будет трусостью вернуться домой и... привести себя в порядок, поесть, поспать и продолжить преследование наутро.
        Дойль уже успел снять башмак и обмотать порезанную ногу смоченным бренди обрывком шарфа. Он натянул башмак, стиснул зубы от боли и поднял глаза на Бургхарда.
        - Мне надо идти дальше, - хрипло сказал он, - если я хочу попасть домой. Однако вы правы. Ваши люди совершили... гораздо больше того, о чем я имел право их просить. И я повинен в гибели шестерых человек.
        Он встал, испытывая чувство благодарности к морозу - сейчас это подействовало как анестезия.
        Лонгвелл печально покачал головой.
        - Нет, - возразил он. - Пока мы были на северном берегу, мне ничего не хотелось так, как бросить преследование и вернуться к нашей трапезе. Но теперь, когда Мак-Хью, и Кикхем, и остальные мертвы - я не смогу вкушать портвейн, зная, что он повинен в их смерти... его надо остановить.
        - Аминь, - произнес Стоуэлл, продолжая недоверчиво ощупывать свой шарф. У нас будет время для яств и вин после того, как мы отправим этого молодца в ад.
        Лицо Бургхарда, похожее в оранжевом свете фонаря на отполированную морем корягу, скривилось в мрачной улыбке.
        - Да будет так. И, сэр, - добавил он, обращаясь к Дойлю, - не казните себя за то, что эти люди погибли, помогая вам. Нам платят за эту работу, и немалый риск ее определяет и немалый размер платы. И если бы вы не забросили Стоуэлла в безопасное место, мы бы остались там, на льду, все до одного. Вы можете идти?
        - Да.
        - Отлично. - Бургхард подошел к краю причала. - Вас устраивает плата? спросил он у владельца лодки, топтавшегося на льду у догоравшего судна.
        - О, да! - кивнул коротышка, безмятежно махнув рукой. - Если что, вам я лодку сдам в любое время, только скажите.
        - Хоть кто-то остался в выигрыше этой ночью, - горько вздохнул Бургхард.
        Лодка, превратившаяся теперь в пылающий ад, перевернулась и начала погружаться сквозь растаявший лед, и сквозь клубы пара и дыма видно было, как рушатся по одному шпангоуты, словно кто-то, считая, загибает пальцы великанской руки.

***
        При виде Дойля, входившего через низкую дверь в залу, глаза трактирщика свирепо сузились и тут же изумленно расширились, когда он увидел вошедших следом Бургхарда и остальных Братьев. - Этот парень с тобой, Оуэн? подозрительно спросил трактирщик.
        - Да, Боуз, - отвечал Бургхард, - и Братство возместит тебе весь ущерб, что он мог причинить твоему заведению. Скажи, не видел ли ты...
        - Тот человек, что свалился вместе со мной на стол, - перебил его Дойль. Где он?
        - Этот? Да он, разрази меня...
        Дом завибрировал, словно в недрах его кто-то начал играть на органе похоронную мелодию в регистрах, слишком низких для человеческого уха, и откуда-то издалека послышалось высокое, монотонное пение. Цепь на ноге Дойля зазвенела, обжигая ему лодыжку.
        - Где он? - рявкнул Бургхард.
        Все произошло почти мгновенно. Свечи в деревянных канделябрах засияли и рассыпались каскадом обжигающих брызг, словно фейерверк на Четвертое июля, пустив плавать по залу багровые огненные шары и заполнив его клубами зловонного дыма; столы буквально взорвались, расшвыряв во все стороны еду, посуду, бутылки и посетителей. Оглядевшись в полной растерянности по сторонам, Дойль заметил, как над головой Боуза-трактирщика появился длинный, извивающийся белый жгут, напоминающий смерч. Дойль перевел взгляд на корчившихся среди обломков посетителей - такие же жгуты тянулись к голове каждого из них.
        Вдрогнув, он задрал голову вверх, однако ничего такого над ним не обнаружилось, так же как и над его спутниками.
        Должно быть, подумал он, это цепи защищают нас от дьявольских штучек Ромени. Опустив взгляд, он увидел, что его цепь рассыпает по полу золотые искры; казалось, и у его спутников к ноге привязано по бенгальскому огню.
        Разлетевшиеся в щепки столы начали собираться снова, образуя человекоподобные формы - они бестолково метались в клубах багрового дыма, задевая деревянными руками людей, стены и друг друга.
        - В круг! - вскричал Бургхард, и Дойль оказался втиснутым между Лонгвеллом и Стоуэллом. Члены Братства Антея обнажили мечи и кинжалы, и хотя Дойль не был уверен, что с такими колдовскими отродьями можно справиться земным оружием, он все же наклонился и вытащил меч из ножен посетителя, споткнувшегося и рухнувшего на пути к двери.
        Белые жгуты быстро вытягивались вверх, сходясь к одной точке потолка, где начал расти пузырь такой же белой субстанции. Дюжина людей, головы которых оказались соединены этой омерзительной паутиной и которые до этого момента стояли или лежали, - вдруг одновременно обратили безумные, пустые глаза на вставших в круг у двери. Деревянные увальни тоже застыли, словно прислушиваясь, и уже осмысленно повернулись к членам Братства и осторожно, как бы с опаской, двинулись на них.
        Один из них остановился перед Бургхардом и замахнулся ножкой от стола, служившей ему рукой, но, прежде чем он нанес удар, Бургхард сделал выпад и ударил мечом по его плечу - деревянная рука отделилась от торса-столешницы и со стуком рухнула на пол.
        Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Дойль нырнул вперед и погрузил острие меча в живот другой деревянной твари. Ногу его свело такой болью, что из глаз потекли слезы, но его противник рассыпался по полу охапкой дров. Последующая схватка показала, что с деревянными людьми вполне можно справляться, и хотя Стоуэлл упал, оглушенный ударом дубовой руки по голове, а правая рука Дойля оказалась почти парализованной, после того как ему врезали по плечу, спустя всего пару минут они превратили в бесполезные обломки всех, кроме одного - тот, обнаружив, что остался один, повел себя совершенно по-человечески и ретировался в открытую дверь.
        Хотя багровые огненные шары и подожгли зал в одном или двух местах, свечи вновь горели обычным светом, а едкий дым почти рассеялся.
        - Он где-то в доме, - прохрипел Бургхард. - На кухню, только держаться всем вместе! - И шагнул вперед.
        - Стой! - послышался хор безжизненных голосов, и прилепившиеся к головам Боуза и дюжины его незадачливых посетителей белые пуповины подняли их с пола. Некоторые держали в руках мечи или кинжалы, остальные - включая компанию дородных леди - подобрали с пола по тяжелому деревянному обломку.
        Дойль посмотрел вверх, туда, где сходились белые жгуты, и увидел, что выросший на потолке белый пузырь превратился в огромное лицо без глаз, а жгуты тянутся вниз из его открытого рта.
        - Дойль, - неправдоподобно в унисон произнесли все нападавшие, - забирай остатки своих людей и попробуй бежать отсюда так, чтобы мой гнев не смог найти тебя.
        - Верно, Бургхард, - произнес Дойль, стараясь не выдать паники, - чародей скорее всего на кухне, где есть и огонь, и горячая вода, и что еще может понадобиться ему для его черных дел.
        Дойль, Бургхард, Лонгвелл и еще один член Братства, невысокий, коренастый парень, рванулись к двери на кухню, но были остановлены трактирщиком и остальными.
        Дородная леди замахнулась на Дойля, и тот с трудом увернулся от прямого левой, выбив концом меча из ее правой руки увесистый деревянный обломок, и почти мгновенно парировал выпад меча, нацеленный ему в грудь. Его тело рефлекторно качнулось вперед в ответном выпаде; в самый последний момент он опомнился и ударил в живот нападавшего не острием, а эфесом.
        Леди преклонных лет выплясывала вокруг него, и в конце концов ей удалось вполне ощутимо заехать ему кулаком по почкам. Дойль взревел от боли и сделал ей подсечку, - воительница с грохотом рухнула на пол. Он взмахнул мечом и перерубил белую змею, тянувшуюся от ее головы, - жгуты разлетелись в разные стороны, и один, шлепнув по потолку, словно втянутая макаронина, исчез во рту белого лица. Поверженная леди захрипела.
        Хотя бой требовал изрядного мастерства и внимания, бывшие посетители бормотали, словно сомнамбулы. Один из них серией коротких, но точных атак мечом - парируя которые Дойль изрядно порадовался тому, что Стирфорт Беннер в свое время занимался фехтованием, - загнал-таки Дойля в угол, продолжая бормотать нечто невразумительное, - может быть, он продолжал начатую за столом беседу:
        - ...Могла бы хоть спросить, прежде чем выбрасывать, и на том спасибо, а теперь уж и погорячиться нельзя...
        Видите ли, погорячиться ему нельзя, рассерженно подумал Дойль, с отчаянным усилием выбивая меч из руки погруженного в свои мысли противника.
        - ...Да и кто бы не горячился, дорогуша, - невозмутимо продолжал этот мыслитель, отвешивая Дойлю сокрушительный удар, от которого тот с трудом увернулся, - ведь это как-никак мой любимый камзол...
        На него надвигались еще двое бормочущих людей, оба с мечами, так что Дойль, не имея ни малейшего желания отбиваться от них, когда за спиной противник, наотмашь ударил по жгуту человека, считавшего, что он имеет полное право погорячиться. Удар вышел слабый, и меч отскочил от белого жгута, но человек взвизгнул, дернулся, как подраненный кролик, и упал на пол. Дойль развернулся как раз вовремя, чтобы встретить двоих атакующих.
        Дойль уклонился вправо, отбив удар ближнего к нему неприятеля, и, пригнувшись и опершись на пол растопыренными пальцами правой руки, позволил мечу откинуться назад от удара, однако стоило ему вновь нацелить его вперед, как на острие напоролся второй нападавший, меч которого рассек пустой воздух там, где секунду назад находился Дойль.
        Первый нападавший тем временем отступил на шаг и вновь поднял меч, целя Дойлю в лицо.
        - ...И пусть эта чертова кошка решит, нравится ли ей дома... - спокойно произнес он; Дойль увернулся от его меча, и удар пришелся точно в умирающего, - ...или на улице, - договорил первый, погружая меч в спину своего товарища.
        Будь ты проклят, Ромени, в ярости подумал Дойль, ты заставил меня убить одного из них. Он выдернул свой меч и плашмя ударил им по голове нападавшего, и стоило тому упасть, как Дойль схватил погасший, но еще целый фонарь и зафутболил им через начинавший гореть зал в сторону кухни - тот разбился о дверь, и дверь распахнулась. Дойль подскочил к ближайшему очагу огня, поднимавшегося по стене и уже лизавшего потолок, схватил длинную, горевшую с одного конца палку, и, как копье с огненным наконечником, метнул ее в проем.
        Он услышал, как палка стукнула о каменный пол... и решил уже, что попытка не удалась, когда из кухни послышался громкий хлопок, что-то полыхнуло оранжевым пламенем, и люди-марионетки взвизгнули в унисон, словно дюжина настроенных на одну волну радиоприемников, уронили свое оружие, переглянулись с выражением ужаса на лицах, и все, кроме Боуза-трактирщика, ринулись к двери.
        Жгуты-щупальца, отпустив их, безжизненно повисли, и в тот же миг белое лицо с громким чмоканьем оторвалось от потолка и с грохотом обрушилось на пол. Дойль перепрыгнул через него и бросился на кухню, Бургхард и задыхающийся Лонгвелл - за ним. Боуз подбежал к полке со стаканами, со звоном смел их на пол, схватил лежавший в глубине промасленный сверток и, на ходу развязывая его дрожащими пальцами, устремился следом.
        Дойль ворвался на кухню, описывая перед собой мечом восьмерку, но доктор Ромени исчез. Дойль застыл на грязном полу, озираясь - сначала испуганно, потом удивленно: вся кухня была залита чадящим маслом, но самое поразительное - все полки, скамьи, столы и даже каменная плита, исковерканные до неузнаваемости, сгрудились в центре помещения, словно стиснутые гигантской пятерней.
        Сзади в Дойля врезался Бургхард, а в того - Лонгвелл, последним прибежал разъяренный трактирщик, размахивая древним пистолетом с раструбом на стволе, что он достал из свертка. Боуз уронил пистолет, и тот полетел стволом вниз прямо в грязь.
        - Герлей убит, - выдохнул Бургхард. - Ох, попадись мне этот доктор Ромени!
        Трактирщик тем временем подобрал свой пистолет и тыкал забитым грязью стволом во все стороны, громогласно вопрошая, заплатит ли герцог Иоркский за разгром в его гостинице.
        - Да, черт возьми, - оборвал его Бургхард. - Он купит тебе новую там, где ты пожелаешь. И отдай мне это, пока ты никого не убил, - добавил он, отбирая у него пистолет. - Куда ведет эта дверь?
        - В холл, - буркнул Боуз. - Направо - в комнаты, налево - во двор с конюшнями.
        - Отлично, проверим...
        Огни вдруг вспыхнули ярче; собственно, огней как таковых больше не было, скорее какое-то странное свечение, менявшее окраску с ярко-оранжевого на белый. Второй раз за этот вечер Дойль начал задыхаться в раскаленном, лишенном кислорода воздухе.
        - Он делает это с улицы! - прохрипел Бургхард. - Бежим!
        Бургхард с Лонгвеллом ринулись в холл. Дойль собирался за ними следом, но вспомнил про беспомощного Стоуэлла и бросился обратно в обеденный зал, полыхавший уже вовсю.
        Стоуэлл сидел на полу, подслеповато щурясь на яркие языки пламени. Дойль подскочил к нему, рывком поднял на ноги и потащил за собой к распахнутой двери на улицу. Стоуэлл оступился, Дойль потянул его за руку - ив это мгновение деревянная балка над входом треснула, рассыпая белые искры, и рухнула на порог, а за ней не меньше полутонны кирпича и досок.
        - Вот черт! - выругался Дойль. - Назад, на кухню! - Он схватил Стоуэлла за плечо и потащил обратно. - Осторожно, там пекло, - предупредил он и распахнул дверь. Они бегом, вслепую пересекли помещение; поднятые их шагами искры летели им на одежду и бороду Дойля, начинавшие уже заниматься, когда они оказались наконец в относительной прохладе холла. - Там должен быть еще выход, прохрипел Дойль и тут заметил, что вся левая сторона холла, прогорев, обвалилась. - Иисусе! - в отчаянии прошептал он.
        - Тссс!
        Дойль повернулся на звук и даже почти не удивился, увидев взиравшую на него с пола голову трактирщика.
        Только потом он сообразил, что тот по шею стоит в какой-то яме.
        - Сюда, болваны! - прошипел Боуз. - В погреб! Из него ведет ход в сток на соседней улице... хотя кой черт мне сдалось спасать ублюдков из Богом проклятого Братства Антея?..
        Дойль стряхнул оцепенение и, толкая все еще не пришедшего в себя Стоуэлла перед собой, поспешил к люку. Боуз торопливо спустился по стремянке, помогая Стоуэллу ставить ноги на перекладины. Дойль спустился последним, закрыв люк за собой. И вот они уже стоят на каменном полу, оглядывая едва видные в слабом свечении цепей на ногах штабеля ящиков и бочек.
        - Эх, такое вино французское... - вздохнул трактирщик, кивнув в сторону ящиков. - Ладно, нам сюда, где лук... - Они двинулись вперед по узкому каменному коридору.
        - Зачем вам такой потайной ход? - спросил Дойль, инстинктивно понизив голос.
        - Не ваше дело... тьфу, черт, какая теперь разница... Там, дальше, подземный сток расширяется так, что в него могут лодки из реки заходить. Порой не стоит беспокоить джентльменов с таможни насчет кой-какого товару... а порой, бывает, кому из господ надобно уйти, да только не через видную всем дверь.
        "Вот опять я ухожу в невидимую дверь", - подумал Дойль, Стоило им пройти по туннелю шагов сорок, как цепи потускнели и погасли совсем.
        - Мы вышли за пределы действия магии, - пробормотал Стоуэлл.
        - Уж не ваши ли это цепи подожгли мне дом? - буркнул Боуз. - Ага, пришли, вон луна светит сквозь решетку.
        Пол туннеля делался выше под решеткой, и Дойль, слегка присев, уперся плечами в чугунную решетку.
        - Будем надеяться, - ухмыльнулся он Боузу, - что вышибать решетки у меня получается лучше, чем корежить пивные кружки. - Потом он напряг силы, и ухмылка сошла с его лица.

***
        "Самое забавное в том, - думал герцог Монмут - он дрожал от холода и подошел поближе к горящему трактиру, - что на самом деле я вполне могу обойтись и без этих чародеев... и без их чертова поддельного брачного свидетельства. Говорил же я Фике, что у меня есть все основания полагать, что моя мать действительно сочеталась законным браком с королем Карлом и повенчал их епископ Линкольнский, в Льеже. Почему бы ему не поискать настоящее свидетельство?"
        Герцог от досады закусил губу - впрочем, губа и так была изрядно искусана, - ибо он знал ответ, и ответ этот был ему не по вкусу. Было совершенно очевидно, что Фике не считает Монмута законным наследником трона, следовательно, его усилия продиктованы никак уж не заботой о благе отечества. "Когда я наконец взойду на престол, этот чертов чародей наверняка будет ждать от меня ответных услуг, - подумал он. - И судя по всему, главной среди них будет та, о которой он бубнит уже не первый год: отказ от всех британских интересов в Танжере. Вот интересно, - удивился Монмут, - с чего это Фике так стремится не дать европейским властителям закрепиться в Африке?"
        Он покосился на неестественно высокого Фике - тот стоял поодаль и держал в руках черную шкатулку с фальшивкой.
        - Чего ты ждешь, чародей?
        - Ты можешь заткнуться? - огрызнулся в ответ Фике, не отрывая взгляда от горящего здания. Внезапно он встрепенулся. - Ага! Вон!
        Из-за угла дома показался пылающий человек - он несся невероятными прыжками по три ярда каждый. По пятам за ним неслись еще двое, тоже частично горящие; по крайней мере с их башмаков сыпались искры.
        Фике сделал шаг вперед, и в это же мгновение один из двоих бросился вперед и сбил пылающего человека с ног, опрокинув его в сугроб.
        Грамотно спасает, подумал было Монмут, но тут третий, толстяк, подскочил к застывшему и все еще горевшему телу и, к ужасу Монмута, выхватил кинжал и направил его в грудь лежащему - но лезвие отскочило, как от камня, и двое барахтавшихся в снегу сцепились в отчаянной схватке.

***
        "Еще несколько шагов, и я с ними разделаюсь, - думал на бегу Фике. - Это не помешает, ибо этот волшебник, должно быть, испытывает адскую боль, лежа на голой земле. Впрочем, эти смертные все равно не смогут убить его ни огнем, ни холодной сталью... ни свинцом", - добавил он про себя, увидев, что соперник чародея выхватывает из-под плаща пистолет с широким стволом.

***
        Бургхард знал, что выстрелом из пистолета чародея не убить - тем более в пределах действия магической сферы - и толку от этого будет не более, чем от дурацкой попытки Лонгвелла с кинжалом, но он видел, что доктор Ромени, вытянув руку, схватился за цепь Лонгвелла - рука на глазах потемнела, и чародей взвыл от боли - и резким рывком оторвал ее. Теперь ничто уже не мешало доктору Ромени расправиться с беззащитным Лонгвеллом, и Бургхард в отчаянии вскинул пистолет, сунув его практически в лицо чародею, и, когда тот уже раскрыл рот для сокрушительного заклинания, спустил курок.
        Лицо доктора Ромени разлетелось, словно замок из песка под ударом ноги, и он рухнул на залитый кровью снег. Бургхард и Аменофис Фике оба застыли, уставившись на распростертое, неподвижное тело, и тут герцог Монмут, явно не желая оказаться замешанным в убийстве, в то время как его отец-король запретил ему ступать ногой на британскую землю, развернулся и бросился прочь.
        Бургхард медленно повернулся и выбил из рук Фике черную шкатулку.

***
        Дойль отвел себе на попытки ровно тридцать секунд; когда он досчитал до двадцати восьми, чугунная решетка, больно впивавшаяся в его плечи, неожиданно подалась. Он отшвырнул ее в сторону, выбрался из сточного отверстия и помог вылезти на мостовую трактирщику и Стоуэллу.
        - Ты слышал шум? - спросил он у Стоуэлла. - Или мне от натуги померещилось?
        - Слышал, - кивнул Стоуэлл, потирая плечо. - Выстрел и крик.
        - Тогда возвращаемся.
        Они бегом вернулись туда, откуда пришли - правда, на этот раз по мостовой. Не успел Дойль сделать несколько шагов, как цепь у него на ноге снова начала нагреваться, и он устало потянул меч из ножен.
        Однако когда они свернули за угол, все уже закончилось. Бургхард и Лонгвелл сидели на мостовой, созерцая пожар. Бургхард машинально подбрасывал в воздух и ловил маленькую черную шкатулку, но она упала на мостовую, а сам он вскочил при виде приближающихся к ним трех закопченных фигур.
        - Боже, как вам удалось выбраться? - вскричал он. - Ваш чародей обвалил дверь сразу же, как мы выскочили.
        - Вышли подземным ходом, - прохрипел Дойль шатаясь: усталость от приключений этого вечера наконец навалилась на него. - Где Ромени?
        - Мне каким-то образом удалось убить его, - ответил Бургхард. - Похоже, здесь его ждал кто-то из его союзников, но они разбежались, когда я его застрелил. Мы отволокли его подальше от места, где его магия сильна...
        - Вы его обыскали? - перебил Дойль. Черт, сколько еще времени останется открытым это окно? Если только оно уже не закрылось.
        - У него была с собой только эта бумажка... Дойль выхватил из рук Бургхарда измятую бумажку, всю в темных бурых пятнах, торопливо посмотрел на нее, потом снова поднял глаза.
        - Куда вы оттащили тело?
        - Прямо за вами, вон... - Бургхард ткнул пальцем, и тут же глаза его в ужасе расширились. - Боже праведный, он исчез! Но я же ему все лицо разнес!
        - Должно быть, он только притворялся, - безразлично пожал плечами Дойль. Вряд ли его можно убить из пистолета.
        - Я сам тоже считал так, - возразил Бургхард, - и все же своими глазами видел, как лицо его разлетелось на куски, когда я выстрелил в него из пистолета Боуза! Черт, я ведь не имею привычки присваивать чужие убийства! Лонгвелл, ты же сам видел...
        - Погодите-ка, - сказал Дойль. - Из того пистолета, который упал в грязь?
        - Вот именно. Мне повезло еще, что он не разорвался у меня в руках, так он был забит землей.
        Дойль кивнул. Полный ствол земли, подумал он, - это действительно может здорово ранить Ромени, и пуля здесь ни при чем. Это все связано с их боязнью прикасаться к земле.
        Он открыл рот, чтобы объяснить это Бургхарду, но в это мгновение огни погасли, и Дойль упал, как ему показалось, прямо сквозь землю и в черную, лишенную звезд пустоту с другой стороны.

***
        Когда эхо громкого хлопка стихло, Бургхард несколько секунд продолжал смотреть на место, где только что стоял Дойль, и на кучку оставшихся от него пустых одежд. Потом он оглянулся.
        К нему, осторожно сгибая шею, подошел Лонгвелл.
        - Ты слышал взрыв... он, кажется, не связан с пожаром? - спросил он. - И куда делся наш загадочный провожатый?
        - Очевидно, туда, откуда он пришел, - ответил Бургхард. - И надеюсь, там теплее, чем здесь. - Он покосился на Лонгвелла. - Ты, часом, не узнал человека, что поджидал здесь Ромени?
        - Если на то пошло, Оуэн, он смахивал на цыганского вожака Фике.
        - Гм?.. Нет, Фике-то, само собой, был здесь - я имею в виду второго.
        - Нет, на того я не посмотрел. А что?
        - Право, он слишком похож на... нет, тому положено быть сейчас в Голландии. - Он улыбнулся Лонгвеллу усталой, безрадостной улыбкой. - Увы, мы никогда так и не узнаем в точности, что же произошло здесь этой ночью.
        Он сделал шаг и подобрал с мостовой черную деревянную шкатулку. Скрипя башмаками по снегу, к ним подошел Стоуэлл.
        - Я не должен был бросать тебя там, Брайан, - произнес Бургхард, опустив глаза. - Прости. Я рад, что бородач вернулся за тобой.
        - Я не виню тебя, - ответил Стоуэлл. - Я и сам думал, что спасения нет. Он потер глаза. - Ну и вечерок. Кстати, что у тебя в этой шкатулке?
        Бургхард снова подбросил и поймал ее.
        - Колдовские штучки, я полагаю. Он повернулся и кинул ее через пустую глазницу окна в догоравший дом.

***
        Ковыляя по улице, пытаясь углядеть дорогу единственным оставшимся глазом, доктор Ромени плакал от досады и ярости. Он не помнил, кто его ранил и как, однако он знал, что попал в ловушку. Он не сможет вернуться в свое время. И то, что он должен передать кому-то - что-то очень важное, - это, похоже, тоже вылетело у него из головы вместе с кровью, что он потерял прежде, чем сумел нацарапать на снегу несколько заклинаний. Сохрани он способность говорить, и он сумел бы восстановить свое лицо, однако он остался почти без нижней челюсти, а письменные заклинания помогали ему разве что остаться живым и передвигаться.
        При всем этом оставалось одно, что он знал наверняка и что грело ему сердце: этот Дойль наконец мертв. Ромени запер его в горящем трактире, и когда сам отползал с места, где они бросили его - как им казалось, мертвого, - он оглянулся и увидел, что дом полыхает так, что ничего живого остаться там просто не могло.
        Его чувство равновесия делось куда-то, и он с трудом ковылял в своих японских сандалиях. "Ну что ж, - думал он, - для ка я уже стар. Еще несколько десятков лет, и я сделаюсь таким легким, что земное притяжение почти перестанет удерживать меня и я смогу обходиться без этих проклятых штук. Письменные заклинания поддержат меня на то время, пока я не смогу говорить снова. И если повезет, я смогу дожить до
1810 года.
        И, - подумал он, - в 1810 году я как следует пригляжу за мистером Бренданом Дойлем. Кстати, ничто не мешает мне прикупить за это время участок, на котором стояла сгоревшая гостиница, и в 1810 году я отведу туда мистера Дойля и покажу ему его собственный древний и обгоревший череп".
        Булькающий звук, который мог означать и смех, вырвался из нижней части его исковерканного лица.
        Пройдя еще несколько шагов, он снова потерял равновесие, прислонился к стене и начал сползать на мостовую - и тут чья-то рука поймала его, выпрямила и помогла сделать еще шаг. Он повернул голову, чтобы единственным оставшимся глазом посмотреть на своего благодетеля, и не особенно удивился, увидев, что это вовсе не человек, но напоминающая его очертаниями, оживленная им самим охапка досок и щепок, бывшая когда-то, судя по всему, обеденным столом. Ромени благодарно закинул руку на доску, служившую фигуре плечом, и оба молча - ибо ни один из них не мог говорить - двинулись дальше по улице.
        Глава 3
        Минералы служат пищей растениям, растения - животным, животные - людям; люди в свою очередь также служат пищей другим созданиям, но не богам, ибо их природа слишком далека от нашей; скорее дьяволам.
        Кардан, "Hyperchen"
        Дойль ударился ногами о стол после столь короткого падения, что едва успел спружинить ногами, дабы не упасть. Он оказался в шатре, и, словно человек, пробуждающийся от кошмара и с облегчением узнающий обстановку собственной спальни, Дойль вспомнил, где он видел уже этот стол с ворохом бумаг, свеч и статуэток. Он находился в цыганском шатре доктора Ромени. И как заметил он, слезая со стола, он оказался совершенно гол слава Богу, здесь было жарко. Несомненно, он вернулся в
1810 год.
        "Но как это случилось? - удивился он. - Ведь мобильного крючка у меня не было".
        Он подошел к выходу и откинул полог как раз вовремя, чтобы увидеть за горящими шатрами пару огромных, напоминавших скелеты фигур, слегка светящихся, как отпечаток изображения на сетчатке; они растворились в воздухе так быстро, что он даже не успел убедиться в том, что действительно видел их. Если не считать негромкого потрескивания огня, единственное, что нарушало тишину, это неожиданно веселые звуки игрушечного пианино и аккордеона где-то на северном конце лагеря.
        Он снова запахнул полог и принялся шарить в хламе до тех пор, пока не нашел халат и странные сандалии на толстой подошве, чистый шарф перевязать все еще кровоточащую ногу и меч в ножнах. Приодевшись и снарядившись, он вышел из шатра.
        Слева от него послышались шаги. Он выхватил меч, повернулся на звук шагов и увидел перед собой Окаянного Ричарда - тот поперхнулся от неожиданности, потом отступил на шаг, схватившись за кинжал на поясе.
        Дойль опустил меч.
        - Тебе нечего бояться меня, Ричард, - сказал он негромко. - Я обязан тебе жизнью..
        и хорошей выпивкой в придачу. Как твоя обезьянка?
        Брови старого цыгана поднялись так высоко, как только позволял им морщинистый лоб; он то убирал руку с кинжала, то клал ее обратно, однако в конце концов оставил его в покое.
        - Ну... спасибо, очень кушто, если на то пошло, - неуверенно произнес он. - Это... а где доктор Ромени?
        Подул прохладный вечерний ветер; музыка на северном конце лагеря слегка замедлилась и приобрела чуть меланхоличный оттенок.
        - Его больше нет, - ответил Дойль. - Во всяком случае, ты его вряд ли увидишь еще.
        Ричард кивнул, переваривая это, потом достал из-за пазухи свою обезьянку и прошептал ей новость.
        - Спасибо, - сказал он наконец, подняв глаза на Дойля. - Я теперь идти собирать своих бедных напуганных людей. - Он шагнул в темноту, но задержался, обернулся, и в неверном свете догоравших шатров Дойль увидел, как блеснули в улыбке его зубы. - Я видеть, что вы, джорджо, не всегда глупы как пробка, произнес он и ушел.
        Шатер, из которого вышел Дойль, теперь горел; клочки пылающей обшивки летели прямо в ясное ночное небо. Вспомнив про горшок, разорвавшийся шрапнелью у него над головой, Дойль поспешно ощупал волосы, но те оказались чистыми судя по всему, нечистоты остались в 1684 году вместе с одеждой.
        - Эшблес! - окликнул его кто-то справа, и Дойлю потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, что теперь он Эшблес. Это, должно быть, Байрон, подумал он. Или, точнее, ка Байрона.
        - Я здесь, милорд! - крикнул он в ответ. Байрон, прихрамывая, выступил из темноты, озираясь по сторонам и держа кинжал наготове.
        - Ага, вот вы где, - сказал он. - С чего это вы вырядились в халат и такую причудливую обувь?
        - Это... долго рассказывать, - пробормотал Дойль, пряча меч в ножны. Пошли отсюда - мне нужно найти пару штанов и хороший стакан чего-нибудь крепкого.
        - Правда? - улыбнулся Байрон. - А что с огненными великанами? Они исчезли?
        - Да. Ромени высосал всю их энергию, использовав ее для заклинаний.
        - Заклинаний? - с отвращением переспросил Байрон и сплюнул. - А сам он, кстати, куда делся?
        - Тоже исчез, - ответил Дойль. - Почти наверняка уже умер.
        - Черт. Я так надеялся убить его своими руками. - Он подозрительно посмотрел на Дойля. - Вы, похоже, знаете гораздо больше, чем говорите. И как это вы ухитрились остаться без штанов всего за несколько минут с нашей последней встречи?
        - Пошли отсюда поскорее, - повторил Дойль, начинавший дрожать.
        Они двинулись к дороге мимо горящего шатра, мимо дерева, с которого падал Дойль, - всего несколько минут назад по местному времени, сонно подумал он, и пляшущие перед ним тени на траве постепенно растворялись в темноте.

***
        Странное существо в темной траве передвигалось ползком легче, чем на ногах, - так оно могло цепляться руками за травинки и подтягиваться от одной к другой, лишь изредка отталкиваясь ногами от земли; со стороны оно напоминало какое-то хищное ракообразное, ползущее по морскому дну.
        "Ну что ж, - подумало существо, некогда неотличимое от человека, - все счета оплачены, круг замкнулся, и человек, разрушивший мою жизнь, отправился в последний путь туда, где я убью его. Я сам видел, как яги растворились, иссякнув, а это значит, он мертв". Существо хихикнуло - звук был такой, словно шелестели на ветру сухие листья. "Полчаса назад, - подумало оно, - я боялся, что он каким-то образом избежит смерти, а теперь он уже сто двадцать шесть лет как труп".
        Существо услышало голоса и шелест травы под чьими-то ногами и замерло, однако инерция тащила его вперед, и оно летело, кувыркаясь, до тех пор, пока не налетело на куст и не остановилось с задранными к небу руками и ногами.
        - Но если мои друзья позволят нам остаться у них, - нетерпеливо говорил один мужской голос, - а я заверяю вас, что они будут рады этому, то почему бы и нет?
        "Ба, да это, кажется, тот молодой лорд, - подумало существо в траве. Чего-то мы от него хотели... точно, и к тому же он - ка; оригинал - как там его? - находится в Греции. Да, верно, он должен был убить короля. Заговоры тайные, чушь необычайная.. "
        - Поймите, - с сомнением в голосе отвечал второй голос, - они уверены, что вы за границей. Как вы объясните свое присутствие здесь?
        Похоже, что-то в этом втором голосе чрезвычайно расстроило ползучее существо в траве - оно село так резко, что оторвалось от земли и несколько секунд парило в воздухе, как почти сдувшийся воздушный шарик; коснувшись же земли, оно брыкнулось и взмыло вверх футов на двадцать, чтобы посмотреть получше.
        Двое мужчин шли по полю от горящих шатров, и медленно терявшее высоту существо в ужасе воззрилось на более высокого. Высокий... очень высокий и Изис! - пышная грива и борода, причем светлые! Но как он, будь он проклят, смог выбраться из того трактира? И из того времени? Кто, черт подери, такой этот Дойль?
        Существо начало загребать воздух руками и ногами, чтобы быстрее спуститься на землю, ибо ему необходимо было следовать за ним. Если у почти бестелесного ка, бывшего когда-то доктором Ромени, и осталась какая-то цель, то это увидеть наконец Дойля мертвым.

***
        Искусно наведенный жар спадал, и доктор Романелли злобно уставился на мирно спящего пациента. "Черт бы тебя побрал, Ромени, - подумал он. - Мог бы и дать знать, как идут дела. Лихорадка проходит - мне надо либо убивать его, либо дать ему выздороветь".
        Он положил ладонь на лоб лорда Байрона и тихо выругался - лоб был прохладен. Спящий пошевелился, и Романелли торопливо вышел из комнаты. "Поспите еще, милорд, - подумал он, - поспите, пока я не получу известий от моего бездаря дубликата". Он вошел в захламленную комнату, служившую ему мастерской, с надеждой посмотрел на переговорную свечу, вздохнул и перевел взгляд на открытое окно - солнце пряталось за холмы Миссолонги. На широкий залив Патры пала вечерняя тень, и редкие рыбацкие лодки спешили домой, наполнив треугольные паруса ветерком с моря.
        Слабое бормотание со стороны стола заставило его торопливо обернуться и посмотреть на свечу, разгоревшуюся ярче.
        - Ромени! - позвал он. - Ну как, удача? Пламя молчало и, хотя с каждой секундой разгоралось все сильнее, пока не превращалось в маленький магический шар.
        - Ромени! - повторил маг громче, не заботясь уже о том, не проснется ли спящий Байрон.
        Ответа не последовало. Горевшая уже ослепительным светом свеча вдруг согнулась посередине, словно манящий палец - доктор Романелли даже ахнул от удивления, - и разломилась, выплеснув на стол лужицу расплавленного воска. Свеча медленно осела, превратившись в бесформенный комок, и Романелли увидел, что весь фитиль ее светится бело-желтым светом.
        Черт подрал, подумал он, но это ведь значит, что свеча Ромени попала в огонь. Должно быть, его шатер горит. Может, яги вышли из-под его контроля? Да, скорее всего так оно и есть: они перевозбудились и подожгли лагерь. Да, но тогда они не смогут поджечь завтра Лондон - они нарезвятся и нажрутся на несколько недель вперед. Ромени, чертова безрукая, безмозглая... подделка!
        Он подождал, пока фитиль перестанет светиться и лужица воска застынет, потом достал из сундука еще одну свечу. Он сорвал с нее обертку, снял стеклянную колбу с лампы, чтобы зажечь свечу от ее огня, и спустя несколько секунд на кончике фитиля разгорелся магический шарик.
        - Мастер! - рявкнул Романелли.
        - Да, Ромени, - послышался в ответ старческий голос Мастера. - Ну как, договорился с ягами? Игрушка должна быть достаточно...
        - Черт подрал, это Романелли. В Лондоне что-то не так. Моя свеча расплавилась, когда я попытался связаться с ним, вы поняли? Его свеча каким-то образом сгорела. Я полагаю, он не справился с ягами. Я не знаю, убивать мне Байрона или нет.
        - Роме... Романелли? Сгорел? Убит? Что? Романелли пришлось несколько раз повторить новости, прежде чем Мастер уяснил суть происходящего.
        - Нет, - ответил наконец Мастер. - Нет, Байрона убивать не надо. Возможно, нам еще удастся претворить наш план в жизнь. Отправляйся в Лондон и лично выясни, что случилось.
        - Но в Англию не добраться меньше чем за месяц, - запротестовал Романелли, - а к тому времени...
        - Нет, - перебил его Мастер. - Никаких поездок - отправляйся туда немедленно. Ты должен быть там к ночи.
        Последние серебристые лучи заходящего солнца угасли за холмами; поверхность залива Патри была пуста.
        - Сегодня? - помедлив, переспросил Романелли хриплым шепотом. - Я... я не могу сделать этого. Столь сильная магия... мне же надо будет сохранить силы для выполнения вашего поручения там...
        - Это убьет тебя? - каркнул голос Мастера из огня. На лбу Романелли выступил пот.
        - Вы знаете, что нет, - ответил он. - Не до смерти.
        - Тогда чего ты ждешь?

***
        Невысокий человечек шагал вдоль по Лиденхолл-стрит с уверенностью, плохо вязавшейся с его внешностью, ибо в свете, падавшем из окон и парадных, костюм его казался изрядно пожеванным, а лицо - при ясном взгляде и уверенной улыбке - было изборождено усталыми морщинами, да и уха одного не хватало.
        Большинство магазинов уже закрылось на ночь, однако новый салон депиляции все еще отбрасывал на тротуар свет из распахнутых дверей, и улыбающийся человечек вошел и направился прямиком к длинной стойке. Рядом с ней висел шнур звонка, и он задергал его так энергично, словно ему обещали шиллинг за каждое "дринь", что он успеет извлечь, прежде чем его остановят.
        Из-за стойки, подозрительно разглядывая его, поспешил клерк.
        - Вы не хотите прекратить развлекаться с этим? - громко рявкнул он. Звон прекратился.
        - Я хочу переговорить с твоим начальничком, - заявил человечек. - Проводи меня к нему.
        - Если вы пришли избавиться от части волос, вам не нужно говорить с боссом. Я могу...
        - Мне нужен босс, сынок, и я буду говорить с боссом. Видишь ли, сынок, дело касается моего дружка - если на то пошло, он меня сюда и послал. Сам он не мог прийти, ибо он, - тут человечек сделал паузу и подмигнул клерку, зарос шерстью, чертовски густой шерстью, с ног до головы. Э... хм? Понял, сынок? И еще, сынок, не тянись к своей усыпляющей пушке. Лучше отведи меня к боссу.
        Клерк зажмурился и облизнул пересохшие губы.
        - Гм... черт... ладно. Не подождете ли вы, пока... нет. Гм, проходите сюда, сэр, пожалуйста. - Он приподнял вверх секцию стойки, чтобы человечек мог пройти за нее. - Вот сюда. Надеюсь, вы... не позволите себе глупостей, нет?
        - Кто угодно, только не я, сынок, - заверил его человечек, явно удивленный и даже оскорбленный самой постановкой вопроса.
        Вдвоем они прошли в узкую дверь за стойкой, миновали полутемный коридор, в дальнем конце которого их остановил человек, как бы без дела сидевший в кресле.
        - Это еще что такое? - спросил он, взявшись рукой за шнур звонка. Клиентов сюда не пускают, Пит, и это тебе хорошо известно.
        - Этот парень только что вошел, - поспешно сказал Пит, - и он говорит...
        - Мой приятель зарос шерстью с головы до пят, - нетерпеливо перебил его человечек. - А теперь проводите меня к вашему боссу, ладно?
        Охранник из коридора испепелил Пита взглядом.
        - Он... он откуда-то знает все, - беспомощно пожал плечами Пит. - Даже про пистолет знает. Подумав с минуту, охранник отпустил шнур.
        - Ладно, - произнес он. - Подождите здесь, пока я переговорю с ним. - Он отворил дверь за спиной и исчез за ней, но не успел еще шнур от звонка перестать раскачиваться, как он вышел обратно. - Пит, - сказал он. - Обратно в зал. Вас, сэр, прошу пройти со мной.
        - Слушаюсь, шкипер! - ухмыльнулся неопрятный человечек и уверенно шагнул вперед.
        За дверью оказалась покрытая ковром лестница; на верхнюю площадку выходило несколько дверей. Одна дверь была приоткрыта.
        - Вот его кабинет, - сказал охранник, отступая в сторону. Человечек с забавной тщательностью пригладил космы растрепанного парика и шагнул в кабинет.
        Старик с тяжелым, пронизывающим взглядом поднялся из-за стола и указал на кресло:
        - Присаживайтесь, сэр. И пожалуйста, имейте в виду, что я вооружен. Насколько я понимаю, вы...
        Он осекся и более пристально вгляделся в лицо вошедшего.
        - Д-дойль? - удивленно спросил он и, протянув руку, открутил фитиль лампы на столе. - Боже мой! Это вы! Но... похоже, я переоценил преданность Беннера. Он лгал, говоря, что убил вас. - Старик овладел собой, но на какое-то мгновение на его лице промелькнул настоящий ужас.
        Его собеседник, довольно улыбаясь, откинулся в кресле.
        - О, да, разумеется, он лгал. Впрочем, можно сказать, я мертв. - Он высунул язык и зажмурился. - Отравлен.
        В глазах пожилого человека вновь отразился ужас, и, чтобы скрыть его, он произнес хрипло:
        - Давайте не будем играть в загадки. Что вы имеете в виду?
        Улыбка на лице человечка погасла.
        - Я имею в виду, что если выброшу бритву, то больше не буду лысым. - Он вытянул руку. - Что, видите волоски между пальцами? Уже прорастают. - Его лицо вновь расплылось в недоброй ухмылке. - И... и, пожалуйста, имейте в виду, что я могу выйти отсюда, когда захочу. Если мне потребуется сбежать, это тело останется здесь, только в нем вдруг окажется очень и очень растерянная душа а я уже буду отсюда далеко-далеко.
        Дерроу побледнел.
        - Иисусе, так это вы! Ладно, не надо, не уходите. Я не причиню вам вреда. - Он пристально посмотрел в глаза, некогда принадлежавшие Дойлю. - Что вы сделали с Дойлем?
        - Я был тогда в теле вашего Стирфорта Беннера, и я прожил в нем достаточно для того, чтобы оно стало волосатым, как медведь; так что я накушался стрихнина и снадобья, от которого мерещатся всякие штуки и ты ведешь себя, как безумный, а потом я как следует изжевал свои язык - так, чтобы он ни слова никому не смог сказать, - и просто поменялся с ним местами.
        - Боже праведный! - прошептал потрясенный Дерроу. - Бедный сукин сын!.. Он покачал головой. - Ладно, пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Я проделал немалый путь для того; чтобы встретиться с вами. Черт, я столько раз мысленно репетировал этот разговор, а сейчас не знаю, с чего начать. Давайте попробуем... во-первых, я могу справиться с вашими волосами - в любой момент и столько раз, сколько вам потребуется, так что теперь вы сможете менять тела только тогда, когда сами этого захотите, а не по необходимости. Но не это главное, о чем я хотел с вами договориться. - Он открыл бюро и достал оттуда листок бумаги. - Послушайте-ка короткий отрывок из книги, которая ко мне попала. "Мне показалось, - прочел он вслух, - что человек за соседним столом обратил внимание на - как я узнал позже - богохульственные замечания, что позволил себе незнакомец, и, дабы нагляднее выразить свое неодобрение, схватил его за ворот; сорочка порвалась, обнажив грудь мужчины, и та оказалась вся покрыта короткими волосками, подобными тем, что покрывают мужское лицо, не бритое день или два. Мистер... - Дерроу оторвался от
бумаги и улыбнулся. - Я не могу пока сообщить вам его подлинное имя. Назовем его "мистер Аноним"... Мистер Аноним, - продолжал он, - воскликнул: "Я уверен, что это и есть Джо Песья Морда! Хватайте его и сорвите с него эти перчатки!" Несмотря на оказанное человеком сопротивление, перчатки были сорваны с его рук, также поросших, как оказалось, волосами. Мистер Аноним призвал всех к молчанию и заявил, что, если этому ужасному убийце и суждено предстать перед правосудием, это должно быть сделано безотлагательно, не доверяя неспешно действующему закону, и человека выволокли на задний двор за кабаком, где и повесили на веревке, спущенной с одной из складских лебедок... - Дерроу отложил листок и улыбнулся собеседнику.
        - Занятное сочинение, - пожал плечами человек в теле Дойля.
        - Да, - согласился Дерроу, - пока что это только сочинение. Однако через несколько месяцев это сделается историческим фактом. - Он улыбнулся. - Так что это долгая история, Джо. Бренди хотите?
        Лицо Дойля снова улыбнулось.
        - С вашего позволения, не откажусь, - ответил Аменофис Фике.

***
        Внезапно все стихло. Хорребин раскачивался в кресле и смотрел на изрешеченный картечью труп на полу. Похоже, этот главарь нищих забрал себе слишком много власти - гораздо больше, чем предполагал Хорребин. Весело улыбнувшись, клоун хлопнул в ладоши.
        - Он плохо вел себя за столом, не так ли? Клоуну удалось вернуть внимание аудитории, и теперь он мог позволить себе не спеша взять с тарелки жареное баранье ребро, задумчиво обглодать, а то, что осталось, швырнуть в угол, нищие калеки жадно кинулись догрызать кость.
        - Ни один из вас, - негромко сказал клоун, - не получит ничего, кроме того, что я сам решу вам дать.
        Хорребин в упор посмотрел на оставшихся вожаков. Их гамаки продолжали раскачиваться взад-вперед в паутине растяжек, но они уже не кричали и не размахивали руками - они сидели тихо, скромно потупив взор, только изредка в их глазах зловеще вспыхивали красные отсветы ламп. Хорребин еще раз посмотрел на труп, потом перевел взгляд на воровских вожаков за длинным столом. Миллер, громче всех выступавший против него, старательно отводил глаза.
        - Керрингтон, - мягко произнес Хорребин.
        - Здесь, - откликнулся лейтенант, делая шаг вперед. Он до сих пор хромал после взбучки, полученной им в одном из Хеймаркетских борделей, но бинты уже снял, так что в целом вид у него был вполне устрашающий.
        - Убей для меня Миллера.
        Побелевший как полотно, задыхающийся воровской вожак отшвырнул стул и вскочил, но Керрингтон уже выхватил из-за пояса пистолет, небрежным движением навел его на Миллера и спустил курок. Пуля попала Миллеру прямо в рот и, пронзив горло, вышла чуть выше воротника.
        Тело еще не рухнуло на каменный пол, а Хорребин уже победно вскинул руки.
        - Видели? - заорал он, упреждая привычный ропот своих людей. - Мне ничего не стоит накормить вас всех - так или иначе.
        Клоун снова улыбнулся. Удачный спектакль. Но где же доктор Ромени? Неужели прав был Миллер, и все его обещания - не более чем обман и он лишь хотел подчинить себе воровской мир Лондона? Убит ли уже король? Если убит, то почему уличные осведомители клоуна до сих пор не доложили об этом? Или эту новость тщательно скрывают? Где же Ромени, черт возьми?
        В наступившей тишине неуверенные шаги в коридоре показались особенно громкими. Хорребин без особого интереса покосился на дверь - шаги отнюдь не напоминали прыгающую походку Ромени, однако глаза его тут же удивленно расширились: это оказался все же Ромени, хотя и не в обычных японских сандалиях - на нем были башмаки на высокой подошве.
        Клоун окинул своих людей торжествующим взглядом и отвесил наигранно-почтительный поклон.
        - Ах, ваша милость, - пропел он. - Мы уж и не чаяли вас дождаться... Тут улыбка сошла с лица Хорребина, и он пригляделся повнимательнее: бледное как смерть лицо вошедшего исказилось от боли, из носа и ушей сочилась кровь.
        - Вы... Хорребин? - прохрипел человек. - Отведите... меня... в лагерь доктора Ромени... сейчас же!
        Пока клоун силился понять, что же происходит, из угла калек и уродов послышалось старческое шамканье:
        - Смысла нет уходить отсюда, зануда! Весь твой план мертв, как Рамзес! Зато я могу проводить тебя к человеку, который сорвал его, - и если тебе удастся изловить его и выжать из него все, это будет куда лучше, чем победа над Британией, ей-ей! - Кое-кто из нищего отребья в углу уже оправился от замешательства и отреагировал на это заявление свистом и улюлюканьем.
        - Керрингтон, - прошептал Хорребин, разъяренный и вообще уже ничего не понимающий. - Убери отсюда эту тварь. Пожалуй, прибей его. - Он нервно улыбнулся Романелли. - Приношу вам свои извинения, сэр. Наши... демократические порядки порой...
        Но Романелли почти с ужасом смотрел не на клоуна, а на бестелесного калеку.
        - Молчать! - прошипел он.
        - Правильно, заткни ему пасть, Керрингтон, - кивнул Хорребин.
        - Я говорю про тебя, клоун! - взорвался Романелли. - Убирайся отсюда, если не можешь помолчать. Ты, - обернулся он к Керрингтону, - стой где стоишь. Потом он заставил себя повернуться к калеке с изуродованным лицом. - Подойди сюда!
        Существо прошлепало по полу и остановилось перед ним.
        - Ты - это он... - удивленно произнес Романелли, - то самое ка, что Мастер сотворил восемь лет назад. Но... эта рана на лице, судя по ее виду, зажила десятки лет назад. И твой вес... ты на грани полного развоплощения. Как такое могло произойти с тобой за восемь лет? Нет, какие восемь лет, за время с нашего последнего разговора?
        - Это все Врата, открытые Фике, - прошепелявило существо. - Я прошел в одни и слишком долго шел обратно. Но давай лучше обсудим это в пути - человек, который знает все об этом, остановился в "Двухголовом лебеде" на Лед-лейн, и если ты отвезешь его в Каир для допроса с пристрастием, можно считать, время с 1802-го потеряно не зря. - Существо замолчало, переводя дух, и обратило единственный глаз на Хорребина. - Нам нужно шесть... нет, десять самых крепких и ловких твоих парней, достаточно толковых, чтобы схватить и связать большого человека, не убив его при этом и не повредив его бесценные мозги. Да, и еще пару экипажей со свежими лошадьми.
        Толпа уже откровенно потешалась и злорадно хихикала. Хорребин предпринял отчаянную попытку взять власть в свои руки:
        - Я не позволю приказывать какому-то там мешку с костями!
        Романелли открыл рот, чтобы возразить, но уродливое существо на полу сделало ему знак молчать.
        - Ты очень точно назвал то, что будет тебе приказывать, клоун, прошамкало оно. - Впрочем, ты исполнял мою волю и раньше, хотя я уже плохо помню те вечера, когда мы вместе строили планы, покачиваясь бок о бок в подземной звоннице. Вот твое рождение я помню гораздо лучше. Я знал твоего отца, когда он пешком под стол ходил, и знал его в те времена, когда он был высоким предводителем этой воровской гильдии, но и после мы сиживали с ним порой за початой бутылкой вина - уже после того, как ты снова укоротил его рост. - Существо говорило с таким воодушевлением, что выдуло изо рта пару зубов, и те медленно всплыли к потолку, словно пузырьки в масле. - Тяжело, конечно, сидеть, слушая собственные дурацкие речи и зная при этом, что они ошибочны на все сто, в ожидании того, когда стрелка наконец пройдет круг. Но я все выдержал и дождался. Я один в мире знаю все с начала до конца. Я единственный, кто действительно имеет право приказывать.
        - Делай, как он говорит, - буркнул доктор Романелли.
        - Воистину так, - кивнуло существо. - И когда ты изловишь его, я отправлюсь с тобой в Каир, и после того как Мастер разберется с ним, я убью то, что от него останется.

***
        Переписав по памяти сопроводительное письмо в "Курьер", Дойль положил его на стопку рукописных листов, лежавших на столе рядом с мечом доктора Ромени. Странное дело, он даже не очень удивился, когда, написав первые несколько строк "Двенадцати Часов Тьмы", осознал, что, хотя его торопливый почерк почти не изменился, официальные письма, написанные левой рукой - наследие левши Беннера, - приобрели иной характер, причем знакомый - совершенно идентичный письмам Вильяма Эшблеса. Дописав же поэму до конца, он уже не сомневался в том, что, если слайд с этого листа наложить на слайд с оригинала, хранящегося в 1983 году в Британском музее, они совпадут вплоть до последней запятой и точки над "i".
        "Оригинальная рукопись, - подумал он со смешанным чувством страха и неловкости. - Вот эта стопка бумаг и есть оригинальная рукопись... просто они выглядят свежее, чем когда я в первый раз увидел их в 1976-м. Ха!
        Интересно, с каким чувством смотрел бы я на них тогда, зная, что я сам сделал, вернее сделаю, вот эти закорючки пером? Интересно только, где, когда и как на первых страницах окажутся жирные следы, на которые я обратил внимание тогда, в музее?"
        Внезапная мысль потрясла его. "Боже мой, - подумал он, - но если я останусь здесь и проживу свою жизнь как Эшблес - к чему пока что все идет, значит, стихотворения Эшблеса не писал никто! Я перепишу их по памяти, прочитав в свое время в собрании сочинений 1932 года издания, и мои экземпляры перепечатают в журналах, откуда их надергают для собрания 1932 года! Получается замкнутый круг! Я... выходит, я и отправитель, и адресат в одном лице".
        Он отогнал эти мысли, от которых начинала кружиться голова, встал и подошел к окну. Отдернув занавеску, он выглянул во двор, забитый почтовыми и пассажирскими дилижансами. "Интересно, где сейчас Байрон? - подумал он. - За это время можно было купить сколько угодно кларета. Мне не помешала бы пара стаканчиков - может, тогда я смогу заставить себя обдумать несколько вопросов... например, что станет с ка Байрона - скорее всего ему положено исчезнуть, поскольку мне не известно никаких исторических свидетельств его существования. Впрочем, утром он говорил, что собирается завтра навестить старых друзей. Как он тогда исчезнет? Стареют ли ка? Или умирают?"
        Он вновь задернул занавеску, и почти сразу же в дверь постучали.
        - Кто там? - осторожно спросил он, подходя к двери.
        - Байрон, с напитками, - послышался оживленный голос. - А вы кого ждали?
        Дойль отодвинул щеколду и впустил его в номер.
        - Далеко же вы ходили за этим.
        - Пришлось дойти до Чипсайда, - кивнул Байрон, водружая на стол сверток в промасленной бумаге, - зато результат налицо. - Он сорвал бумагу. - Вуаля! Горячая баранина, салат с лобстерами и бутыль - как клятвенно убеждал торговец - бордо... - Его лицо застыло, вытянувшись. - Стаканы! У нас же нет ни одного стакана.
        - Нет даже черепа, чтобы пить из него, - согласился Дойль.
        Байрон ухмыльнулся.
        - Вы читали мои "Часы Досуга"!
        - Неоднократно, - искренне признался Дойль.
        - Будь я проклят! Ладно, никто не мешает нам пить из горла по очереди.
        Байрон огляделся по сторонам и заметил стопку бумаги на столе.
        - Ага! - вскричал он. - Поэзия? Ваша, признайтесь?
        Дойль улыбнулся и неодобрительно пожал плечами:
        - А чья же еще...
        - Можно?..
        Дойль смущенно отмахнулся:
        - Извольте...
        Прочитав первые несколько страниц - и, как заметил Дойль, оставив на них следы жирных от баранины пальцев, - Байрон отложил рукопись и с подозрением глянул на Дойля.
        - Это ваш первый опыт? - Он ловко выбил пробку и приложился к горлышку.
        - Гм... да. - Дойль принял заметно опустевшую бутылку и отпил глоток.
        - Что ж, сэр, пожалуй, в этом заметна некоторая искра - хотя здесь и хватает модной невнятной мистики. Впрочем, в наше время на поэзию нет особого спроса. Я предпочитаю действие - в мае я переплыл Геллеспонт, от Сестора до Абидоса, и горжусь этим куда больше, чем любым из своих литературных достижений. Дойль улыбнулся:
        - Если уж на то пошло, я с вами согласен. Я бы гордился куда больше, если бы мне удалось смастерить приличное кресло - такое, чтобы все четыре ножки были одинаковой длины. - Дойль сложил рукопись, обернул ее сопроводительным письмом, надписал адрес и, накапав немного воска со свечи, запечатал сверток.
        Байрон понимающе кивнул, начал говорить что-то, замолчал, а потом быстро спросил:
        - Кстати, кто же вы такой? Я не имею права требовать ответа, я и так по гроб обязан вам за то, что вы застрелили тогда этого чертова цыгана, - еще чуть-чуть, и со мной было бы покончено. Признаюсь, мне просто чертовски любопытно. - Он чуть застенчиво улыбнулся и впервые стал тем, кем он был на самом деле, - двадцатитрехлетним юношей.
        Дойль отхлебнул вина и поставил бутылку на стол.
        - Ну, по моему акценту вы уже, наверное, могли догадаться, что я американец. Я прибыл... сюда... послушать лекцию Сэмюэла Кольриджа и застрял здесь из-за этого чертова доктора Ромени... - Он замолчал, ибо ему показалось, будто он услышал за окном какой-то стук, похожий на шаги. Он подумал, вспомнил, что они сидят на третьем этаж, и продолжал: - И я отбился от группы туристов, с которой попал сюда, и... - Он снова помолчал, начиная ощущать действие алкоголя. - Ох, черт, Байрон, я расскажу вам всю правду. Дайте только сначала еще вина... - Дойль сделал большой глоток и с преувеличенной осторожностью поставил бутылку. - Я родился в...
        Окно и дверь одновременно разлетелись, окно - стеклянными осколками; дверь - щепками, и два здоровенных и страшенных мужика ввалились в номер и тут же вскочили на ноги. Стол перевернулся, сбросив на пол еду и лампу, и в наступившем полумраке в номер набивались все новые люди, спотыкающиеся об обломки и набивающие шишки о дверь, висевшую на одной петле. Лужица, вытекшая из разбитой лампы, занялась голубым пламеНем. Дойль схватил одного из нападавших за шарф, сделал пару шагов и швырнул его в окно; тот врезался в раму, и на мгновение казалось, что он сможет ухватиться за канат, все еще болтавшийся перед окном, но его руки и ноги исчезли, и Дойль услышал отчаянный удаляющийся вопль.
        Байрон тоже опомнился, схватил меч Ромени и, увидев, как сзади к Дойлю шагнули двое с поднятыми дубинками, сделал глубокий выпад и вонзил лезвие на три дюйма в грудь того, что был ближе.
        - Эшблес, сзади! - крикнул он, пытаясь выдернуть меч, удержавшись при этом на ногах. Второй, не ожидавший такой атаки, повернулся и с размаху опустил дубинку на голову Байрона. Послышался омерзительный хруст, и Байрон, выронив меч, рухнул на пол.
        Дойль пошатнулся, в попытке сохранить равновесие схватился, повернувшись, за ножку стола и из этого положения увидел распростертое тело Байрона.
        - У-у, сукин... - вскричал он, выпрямляясь и занося над головой стол - все с грохотом слетело с него, а конверт с адресом "Курьера" вылетел в окно, ...сын! - выдохнул он, опуская стол на голову и запоздало вытянутую руку человека, ударившего Байрона.
        Человек упал, и, поскольку кое-кто из нападавших отвлекся, пытаясь погасить огонь, Дойль отчаянным рывком бросился к двери; двое выступили вперед, пытаясь загородить ему дорогу, и тут же разлетелись в разные стороны, но не успел он выскочить за дверь, как набитый песком чулок ударил его по черепу точно за правым ухом, и Дойль растянулся на полу.
        Доктор Романелли несколько секунд созерцал неподвижное тело, жестом удерживая высыпавших из номера людей, потом не спеша убрал чулок в карман.
        - Повязку с хлороформом ему на лицо, и тащите его отсюда, - проскрипел Романелли, - бездари проклятые.
        - Будь я проклят, ваша честь, - возразил человек, подхвативший Дойля под коленки, - они нас ждали! Трое наших погибли, если только Норман не выжил после падения.
        - Где второй, который был с ним в номере?
        - Мертв, босс, - сообщил человек, который показался из комнаты последним, хлопая руками по дымящемуся пальто.
        - Тогда пошли. По черной лестнице. - Он прижал руки к глазам. - Да можете вы, в конце концов, держаться вместе?! Устроили такое светопреставление, что мне придется наложить рассеянное заклятие, чтобы на ваш шум не сбежалась полиция. - Он забормотал что-то на незнакомом людям Хорребина языке, и после первой же дюжины слогов кровь начала просачиваться сквозь его пальцы. По главной лестнице кто-то поднимался, и все замерли, тревожно переглядываясь, но шаги вновь начали удаляться. Романелли смолк и, хрипло дыша, отнял руки от лица - и стоявшие ближе к нему, побледнев, отшатнулись: из глаз его, словно слезы, катились кровавые капли. - А ну, пошевеливайтесь, вы, проклятые насекомые! - каркнул Романелли, возглавляя процессию.
        - Что такое светопреставление? - прошептал один из идущих сзади.
        - Это такой спектакль вроде Панча и Джуди, - отвечал его компаньон. - Я разок видал такой на ярмарке прошлым летом, когда ходил смотреть, как сестрицын хахаль играет на своем органе.
        - На чем?
        - На органе.
        - Боже! Вот не знал, что люди платят деньги, чтобы посмотреть на это!
        - Молчать! - прошипел Романелли. Впрочем, когда они начали спускаться по лестнице, их бесчувственная ноша показалась слишком тяжелой, чтобы у кого-то еще осталось желание поговорить.

***
        Из состояния болезненного полусна Дойля вывел нестройный хор пронзительных свистков. Он сидел, дрожа от сырости и холода, в похожем на гроб ящике без крышки. Протерев глаза и несколько раз глубоко вдохнув, он понял, что маленькая комнатка и в самом деле раскачивается, а значит, он находится на корабле. Он перекинул ногу через край ящика - обутая в сандалию нога стукнула по деревянному полу - и, опершись на стенки, неуверенно поднялся на ноги. Во рту все еще стоял горький привкус хлороформа, и он, скривившись, сплюнул на пол.
        Дверь, как он и ожидал, оказалась заперта снаружи. На уровне его шеи в двери имелось маленькое окошко, забранное не стеклом, а толстыми стальными прутьями, - это давало объяснение тому, почему в комнатке так холодно, - и, наклонившись, чтобы выглянуть, он увидел мокрую палубу, через несколько ярдов скрывавшуюся в стене серого тумана. Параллельно палубе на уровне пояса тянулся канат, судя по всему, прикрепленный к стене снаружи.
        Мерзкий свист не прекращался. Собравшись с духом и положившись на то, что он скорее всего нужен своим пленителям живым, Дойль крикнул:
        - А ну, вырубите этот чертов шум! Здесь люди спят!
        Отдельные свистки смолкли сразу же, остальные - через пару секунд. И тут Дойль невольно вздрогнул, услышав голос, почти неотличимый от голоса доктора Ромени:
        - Ты... нет, ты оставайся здесь, ты - ступай заткни ему глотку, остальные кретины - продолжайте играть. Если вас может сбить с лада простой смертный, чего от вас ожидать, когда появятся Шеллинджери?
        Безумный свист возобновился, и спустя минуту или две Дойль, остававшийся у окошка, увидел странное зрелище: маленький старичок в просмоленной куртке и кожаной шапке полз по канату к Дойлю, при этом ноги его болтались сверху; казалось, он перемещается под водой. Когда же это невесомое существо стукнулось о стенку и заглянуло в окошко, Дойль увидел изуродованное лицо с единственным глазом и понял, что это тот самый уличный сумасшедший, который когда-то обещал показать ему дыру во времени, а вместо этого отвел его на какое-то древнее пепелище с обугленными костями.
        - Можешь сколько угодно кричать, твою мать, - прошамкало существо, - но только если ты будешь продолжать, останешься без еды до конца плавания. А ведь ты хочешь набраться сил, верно, дебил? - Гадкая тварь прижала лицо к прутьям и ухмыльнулась. - Лично я советую тебе есть - мне хотелось бы, чтобы, когда Мастер разделается с тобой и отдаст мне, у тебя на теле осталось куда зуб запустить.
        Дойль отшатнулся - такая неприкрытая ненависть горела в этом единственном глазе.
        - Погоди-ка, - пробормотал он. - Не кипятись. Что я такого тебе еде... Он осекся, когда смутное подозрение сменилось уверенностью. - Боже мой, так это был тот самый участок на Суррей-стрит, верно? - прошептал он. - И ты не мог знать, что я спасся через погреб... так ты был уверен, что показываешь мне мой собственный череп? Господи! Значит, грязь, которой стрелял Бургхард, не убила тебя... а я получил бумажку, действовавшую как мобильный крючок... Иисусе, значит, ты прожил все это время - с тех пор и до наших дней?
        - Вот именно, - прошепелявило существо, бывшее некогда доктором Ромени. А теперь я направляюсь домой - ка никогда не создавались для долгой жизни, и чертовски скоро я отправлюсь в плавание на ладье через двенадцать часов тьмы, но еще раньше ты умрешь - окончательно и бесповоротно.
        "Ни за что, если только ты не тот, с кем я встречусь на Вулвичских болотах двенадцатого апреля 1846 года", - подумал Дойль.
        - Что ты хочешь этим сказать - двенадцать часов тьмы? - осторожно спросил он: вряд ли эта тварь читала стихи, написанные им прошлой ночью.
        Существо, продолжая цепляться за канат, нагло ухмыльнулось:
        - Ты увидишь их раньше, чем я, свинья. Это путь, лежащий через Дуат, подземный мир. Мертвый бог солнца Ра каждую ночь проходит этот путь от заката до рассвета. Тьма становится осязаемой там, а часы - мера длины, словно ты плывешь по циферблату. - Создание помолчало, потом громко рыгнуло - похоже, это уменьшило его вес ровно наполовину.
        - Потише там! - донесся из тумана оклик, достаточно громкий, чтобы его было слышно сквозь свист.
        - И мертвые цепляются за берега подземной реки, - продолжал Ромени шепотом, - и молят взять их на борт ладьи бога солнца, ибо, если кому-то посчастливится забраться на нее, они вместе с Ра обновятся и выплывут в мир живых. Некоторые даже подплывают и цепляются за нее, но змей Апоп хватает и пожирает их.
        - Так вот о чем он... то есть я говорил в своей поэме, - пробормотал Дойль. Он поднял взгляд и заставил себя невозмутимо улыбнуться. - Я уже плавал по реке с часами вместо верстовых столбов, - заявил он. - Я совершил по ней два далеких путешествия и, как видишь, жив и здоров. И если меня сунуть в эту твою подземную реку, ручаюсь, я вынырну на заре как новенький.
        Это заявление изрядно рассердило доктора Ромени.
        - Болван, никому...
        - Мы ведь плывем в Египет, правильно? - перебил его Дойль.
        Единственный глаз зажмурился.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я много чего знаю, - улыбнулся Дойль. - Когда приплываем?
        С минуту Ромени хмурился, потом, видимо, решил забыть свою злость и почти дружелюбно ответил:
        - Через неделю или десять дней, если только этот сброд на полуюте сумеет вызвать Шеллинджери - духи ветра вроде тех, что Эол дарил Одиссею.
        - Ага. - Дойль безуспешно попытался заглянуть сквозь туман на корму. - Это что-то вроде тех огненных великанов, что сошли с ума у док... я хотел сказать, у тебя в лагере?
        - Да! Да! - вскричало существо, хлопая босыми пятками. - Отлично. Верно, они - родственники. А есть и еще, духи воды и земли. Посмотрел бы ты на духов земли - это огромные движущиеся скалы...
        Оглушительный, разрывающий воздух свист - скорее визг - ударил по кораблю, заставив завибрировать все плохо закрепленные доски; Дойль выглянул в оконце; на долю секунды ему показалось, что какой-то реактивный лайнер - "Боинг-747", не меньше - совершает вынужденную посадку на воду, точнее, прямо им на голову, - и тут его вжало в дверь. С кормы корабль подхватила стена ветра и так туго натянула паруса, что некоторые не выдержали и лопнули. Нос корабля опустился, потом выпрямился, и судно устремилось вперед.
        Несколько секунд, пока корабль и все, что на нем находилось, свыкались с новой скоростью, переборка, к которой Дойля прижало спиной, казалась скорее полом, чем стеной, так что, когда ящик-гроб пополз к нему по палубе, он просто поджал ноги, ни за что не держась, и позволил ему ткнуться в стену под собой. Потом корабль набрал ход, земное притяжение вновь стало нормальным, и он упал в ящик на четвереньки. Сквозь визг ветра он услышал, как о палубу разбилась первая встречная волна.
        Дойль поднялся, вцепился в прутья решетки и; щурясь от ледяного ветра, стал выискивать ходячие останки Ромени, но существо исчезло. Надеюсь, за борт, подумал Дойль, хотя утонуть оно все равно не сможет, так и будет плыть следом, словно огромный жук. Корабль трясло, как автобус, несущийся по свежевспаханному полю, но Дойлю удалось продержаться у окна достаточно долго, чтобы разглядеть на полуюте несколько пригнувшихся фигур. По крайней мере это рассеет туман, подумал он, потом отпустил прутья, сел и протер слезящиеся глаза.
        Шло время, но холод все так же пронизывал до костей, и судно все так же швыряло на волнах. Дойль только теперь оценил по достоинству и возблагодарил судьбу за то, что находится в теле Беннера - его собственное давно бы уже страдало морской болезнью, - хотя все равно хорошо, что он не успел съесть салат из лобстеров, купленных Байроном.
        Где-то около полудня сквозь прутья в его камеру протолкнули две вещи: бумажный сверток, упавший на пол, - там была солонина и черствая краюха черного хлеба, и жестяное ведерко, повисшее на цепочке, - в ведерке оказалось слабое пиво. Учитывая то, что в "Лебеде" поесть ему так и не удалось, получалось, что он не садился за стол Бог знает сколько времени, - поэтому Дойль проглотил все это с подлинным наслаждением и даже облизал оберточную бумагу.
        Часов через шесть процедура повторилась, и он снова съел все без остатка. Вскоре начало темнеть, хотя ветер и тряска не унимались. Дойль уже начал подумывать, как бы ему устроиться поспать, но тут как раз через решетку пропихнули пару одеял.
        - Спасибо! - крикнул он. - А пива еще можно?
        В камере было темно, но не совсем, и Дойлю удалось соорудить из своего гроба вполне недурную постель; уж было собравшись укладываться спать, он с удивлением услышал позвякивание - ведерко поднимали за цепочку, а потом опустили - наполненное.
        Дойль вскочил и подошел к двери, пытаясь не расплескивать пиво, он размышлял, почему же его не слишком пугают положение пленника и перспектива пыток и мучительной смерти. Впрочем, ничего удивительного - это все из-за той бездумной самоуверенности, которая не оставляла его с того момента, как он обнаружил себя в теле, оказавшемся куда лучше своего, привычного, - хотя... Нет, все-таки этот упрямый оптимизм основан на знании того, что он, Вильям Эшблес, не умрет раньше
1846 года. Поосторожнее, сынок, предупредил он себя. Выжить ты, конечно, выживешь, но вломить тебе пару раз могут.
        Несмотря на все это, он, усаживаясь поудобнее, улыбался, так как думал об Элизабет Жаклин Тичи, на которой должен был жениться через год. На портретах она всегда казалась ему красавицей.
        Плавание - на протяжении которого ветер не стихал ни на минуту, так что спустя пару дней те матросы, которых Дойль видел сквозь свою решетку, почти привыкли к нему - продолжалось пятнадцать дней, и за это время Дойль не видел больше ни разу ни Романелли, ни бесплотных останков доктора Ромени. До тех пор, пока старая, перегруженная балка под потолком не треснула, все, что делал пленник, сводилось к еде, сну, наблюдениям из окна и попыткам вспомнить все, что известно о путешествии Эшблеса в Египет. После того как балка треснула, он заполнил свой досуг, отломав трехфутовую щепку и пытаясь зубами и ногтями превратить часть ее длиной примерно в фут - в подобие деревянного кинжала. Он прикинул возможность оторвать ведерко от цепочки, с тем чтобы использовать жесть как инструмент, но отказался от этой затеи: с одной стороны, это не прошло бы незамеченным и могло стать причиной обыска по прибытии, а главное это лишило бы его пива до самого конца плавания.
        Только раз случилось нечто, не уступающее по драматизму появлению Шеллинджери. Как-то около полуночи, на одиннадцатую ночь с начала плавания, Дойлю показалось, что сквозь визг ветра он слышит чей-то плач, и он сделал попытку выглянуть, что не уступало по сложности вождению мотоцикла на скорости семьдесят миль в час без очков. Через десять минут он вернулся в постель, наполовину убедив себя в том, что черная ладья, видимая только потому, что была еще чернее ночных волн, не более чем обман зрения. Что, в конце концов, делать ладье посреди моря?
        Глава 4
        ...Казалось, ничего не может быть страшнее: его голова и плечи поворачивались к нам то одной, то другой стороной, словно стремясь поделиться какой-то страшной тайной глубин, выгнавшей его из водной могилы. Подобное зрелище повторялось все чаще; не проходило и дня, чтобы мертвецы не представали пред глазами живых, пока в конце концов на них не перестали обращать внимание.
        И.Д. Кларк.
        Проснувшись утром десятого октября, Дойль обнаружил, что лежит на палубе, прижавшись щекой к нагретым доскам... Он попробовал приоткрыть глаза солнечный свет оказался таким ярким, что он зажмурился... а потом до него дошло, что он слышит голоса, поскрипывание такелажа, тихий плеск воды о борт ветер стих.
        - ...Сухой док где угодно, - услышал он зычный мужской голос, - только не в этой Богом проклятой дыре. Другой голос сказал что-то про Грецию.
        - Конечно, если он дотянет до Греции. Каждый чертов шов протекает, почти все паруса порваны, чертовы мачты...
        Второй голос, сильно напомнивший Дойлю доктора Ромени, злобно перебил его, заглушив все остальные голоса.
        Дойль попробовал сесть, но лишь перекатился на другой бок - он был крепко связан толстой просмоленной веревкой. Они предпочитают не рисковать, подумал он и улыбнулся, сообразив, что предмет, впивающийся ему в ногу у колена, - это самодельный деревянный кинжал; тот, кто его связывал, явно ничего не заметил.
        - Мы правильно поступили, связав его сразу же, - услышал он зычный голос. - Крепкий мужик: я думал, зелье свалит его по меньшей мере до обеда.
        Хотя боль в висках усилилась, Дойль заставил себя приподнять голову и оглядеться. У леера стояли, глядя на него, двое: один совсем как доктор Ромени до прыжка сквозь время - должно быть, это оригинал, Романелли, подумал Дойль, - второй, судя по всему, - капитан корабля.
        Романелли босиком подошел к Дойлю и наклонился над ним.
        - Доброе утро, - сказал он. - Мне, возможно, понадобится задать вам кое-какие вопросы, а встретить говорящего по-английски человека здесь довольно трудно, так что я сниму кляп. Но если вы намерены кричать или вообще привлекать к себе внимание, мы можем завязать его обратно, спрятав под бурнусом.
        Дойль опустил голову на палубу и закрыл глаза, борясь с подступившей тошнотой.
        - Идет, - сказал он наконец, открывая глаза и глядя в безоблачное синее небо за паутиной снастей. - Мы в Египте?
        - В Александрии, - кивнул Романелли. - Мы отвезем вас на берег в шлюпке, потом по суше доставим к Росетту - одному из рукавов Нила, - а потом поднимемся по реке до Каира. Так что наслаждайтесь пейзажами. - Маг выпрямился, хрустнув коленками и поморщившись. - Эй, вы, - позвал он матросов. - Шлюпка готова? Тогда спускайте его.
        Дойля подняли, поднесли к борту, зацепили крюком за веревку, стягивающую ему грудь, и мешком опустили в шлюпку, покачивающуюся в изумрудной воде в двадцати футах внизу. Матрос в шлюпке ухватил его за лодыжки и усадил на одну из банок. Романелли спустился по веревочной лестнице и, повисев с минуту на нижней перекладине, размахивая ногой, в конце концов скользнул в шлюпку. Матрос помог сесть и ему, и тут по лестнице начал спускаться последний пассажир - Удача Суррейсайдских нищих собственной персоной, изуродованный временем доктор Ромени с двумя железными прутами, привязанными для веса к подошвам. Усадив это ухмыляющееся существо на нос, где оно сильно напоминало ручного буревестника, матрос вытер руки о штаны и сел сам лицом к Дойлю и Романелли, взявшись за весла.
        Дойль привалился к правому фальшборту и принялся глазеть по сторонам. Корпус корабля скользнул назад, и глазам его открылась Александрия, раскинувшаяся на берегу в полумиле от них.
        Вид города разочаровал его: он ожидал увидеть похожий на лабиринт восточный город из тех, какие описывал Лоуренс Даррелл, однако на деле все свелось к маленькой кучке бесформенных белых построек, греющихся под жарким солнцем. Порт оказался пуст, если не считать нескольких рыбацких лодок.
        - И это Александрия? - спросил он.
        - Конечно, не та, какой была когда-то, - буркнул Романелли тоном, не располагающим к дальнейшей беседе. Маг сидел, привалясь к противоположному борту, и тяжело дышал. То, что осталось от доктора Ромени, негромко хихикало на носу.
        Матрос на веслах дал прибрежному течению снести их левее, на восток от города, и на песчаном берегу Дойль наконец увидел людей: три или четыре фигуры в арабских одеждах стояли в тени пыльной пальмы, а под развалинами стены расположились верблюды. Дойль не удивился, когда матрос повернул шлюпку, нацелив нос на пальму, а Романелли махнул рукой и крикнул: "Иа Аббас, сабах икслер!"
        Один араб подошел к берегу и помахал в ответ:
        - Сахида, йа Романелли!
        Дойль вгляделся в тонкое, словно высеченное из темного камня лицо и попытался представить себе этого парня за каким-нибудь тихим, домашним занятием; например, гладящим кошку. Получалось плохо.
        Когда шлюпка подошла к берегу на несколько ярдов, киль зашуршал по песку; от толчка Дойль пошатнулся и чуть было не вывалился из лодки.
        - Черт, - пробормотал он, врезавшись губами в соленый от морских брызг фальшборт. Романелли рывком выпрямил его.
        - Что, больно? - с наигранным сочувствием спросило существо на носу. Больно или не довольно?
        Маг встал и отдавал распоряжения по-арабски; еще двое спускались от пальмы к шлюпке, а первый уже шлепал по воде. Романелли ткнул пальцем в Дойля.
        - Тахала махайа нисилу, - сказал он, и сильные коричневые руки подхватили Дойля и вытащили из шлюпки.
        Дойля привязали верхом на верблюда, и ко времени, когда они под вечер добрались до маленького городка Эль-Хамеда на берегу Нила, Дойль почти перестал ощущать свои ноги - кроме тех минут, когда те отдавались болью в позвоночнике, который уже, похоже, превратился в высохший ствол подсолнуха, использованный детьми как мишень для дротиков. Когда арабы отвязали его и перенесли на джаби - низкую одномачтовую лодку с маленькой каютой на корме, он мог только качать головой в бреду, повторяя: "Пива... пива..." По счастью, арабам это слово было, кажется, знакомо, ибо они принесли ему кружку самого настоящего пива. Дойль в несколько глотков осушил ее, рухнул на палубу и мгновенно уснул.
        Он проснулся ночью от мягкого толчка, когда лодка, ткнувшись в деревянный причал, остановилась. Его подняли, усадили на причал, и он увидел слева огни всего в нескольких сотнях ярдов. По причалу к ним подошел человек с фонарем.
        - Ис-салям алейкум, йа Романелли, - тихо сказал он.
        - Ва алейкум ис-салям, - отозвался Романелли. Дойль с ужасом ждал еще одного перехода верхом на верблюдах и вздохнул с облегчением, когда увидел на дороге настоящую английскую карету.
        - Мы в Каире? - спросил он.
        - Неподалеку, - коротко ответил Романелли. - Мы направляемся в Карафе, некрополь у Цитадели. - Он крикнул что-то арабам, и те послушно подняли Дойля и перенесли в карету, где к нему присоединились Романелли, Ромени, один из арабов и человек, встречавший их на пристани. Поводья натянулись, и повозка неспешно тронулась.
        Некрополь, невесело подумал Дойль. Замечательно. Сидя на полу кареты, он сжал колени и, ощутив шероховатую поверхность самодельного кинжала, немного успокоился. Сырые запахи тропической реки отдалялись, сменяясь более слабым, но резким запахом раскаленного песка - ароматом пустыни.
        Проехав мили две по не очень ровной, но все же пристойной дороге, они остановились, и когда Дойля вытащили и поставили за каретой, он увидел перед собой одиноко стоящее в пустыне темное здание. Фонарь освещал арку с двумя массивными колоннами по обе стороны - дальше тянулась глухая стена, впрочем, он заметил пару отверстий, которые могли быть и окнами, хотя в такую дыру даже голову не просунуть. Над стеной на фоне звезд виднелся черный силуэт огромного купола.
        По знаку Романелли араб, сопровождавший их от Нила, вытащил из-под белой накидки сверкающий в лунном свете кривой нож и одним движением рассек три витка веревки на ногах Дойля. Путы упали на пыльную землю, Дойль стряхнул их и шагнул в сторону.
        - Бежать не советую, - устало предупредил Романелли. - Аббас наверняка догонит тебя, и в этом случае я приказал ему перерезать тебе ахиллесово сухожилие.
        Дойль кивнул, не уверенный даже в том, что сможет просто идти.
        Изувеченный ка снял свои башмаки с грузом и, взявшись за пряжки, шел на руках - его ноги развевались по ветру, как ленты, привязанные к вентиляционной решетке в полу.
        - Время познакомиться с человеком с Луны, шалуны, - заявил он, глядя на Дойля вверх тормашками.
        - Заткнись, - приказал ему Романелли и повернулся к Дойлю. - Сюда. Ступай.
        Дойль в сопровождении ка заковылял следом за ним к двери, и когда они прошли полпути до входа, послышался гулкий скрежет, дверь отворилась внутрь, и человек в бурнусе с фонарем в руках сделал им знак проходить. Романелли нетерпеливо махнул рукой, пропуская Дойля и ка вперед в каменный коридор, и обратился к встречавшему, закрывшему за ними дверь и задвинувшему засов, на каком-то явно не арабском языке.
        Человек в бурнусе пожал плечами и коротко ответил что-то, явно не удивившее, но и не обрадовавшее Романелли.
        - Ему не лучше, - буркнул он ка, проходя вперед. Человек с фонарем замыкал процессию, и в пляшущем свете барельефы эпохи Древнего Царства и даже столбцы иероглифов на стенах казались ожившими. Дойль обратил внимание на то, что кирпичная стена, замыкавшая помещение, выпукла и нависает над ними, так что пол продолжается значительно дальше, нежели потолок. Похоже, решил Дойль, на дно большого бассейна.
        - А ты надеялся услышать, что он будет крутить сальто? - поинтересовался продолжавший перемещаться вниз головой ка.
        Романелли сделал вид, что не слышит, и, свернув налево, начал подниматься по каменным ступенькам. Лестница освещалась откуда-то сверху, так что человек с фонарем остался внизу - Дойль отметил это с облегчением. Втроем они вышли в другой зал, значительно короче нижнего и выходивший балконом в освещенное внутреннее пространство купола. Они подошли к каменным перилам.
        Взгляду Дойля открылось огромное сферическое помещение футов семидесяти в диаметре, освещенное люстрой, висевшей точно в центре на одном уровне с балконом. Он перегнулся через перила и посмотрел вниз - на самом дне сферы в круглом углублении неподвижно стояли четверо.
        - Добро пожаловать, мои маленькие друзья, - послышался скрипучий голос с противоположной стороны сферы, и Дойль только сейчас заметил человека очень-очень старого и высохшего, - лежавшего на кушетке, каким-то образом прикрепленной к стене всего в футе или двух ниже черной линии, обозначавшей экватор. Человек лежал на кушетке, а кушетка стояла на почти вертикальной поверхности с такой естественностью, что Дойль невольно поискал взглядом зеркало или что-то в этом роде, создающее эту оптическую иллюзию... однако поверхность купола была совершенно гладкой; кушетка и человек действительно висели там, как какое-то немыслимое украшение. И как раз когда Дойль начал прикидывать, как это старику удается с таким непринужденным видом возлежать на приколоченной к стене кушетке и куда можно поставить лестницу, чтобы втащить его туда, послышался скрип роликов, и кушетка переместилась по стене чуть выше.
        Старик на кушетке застонал, потом наклонился и посмотрел на "пол"; кушетка стояла теперь точно на линии экватора.
        - Луна восходит, - слабым голосом сказал он, откинулся на спину и посмотрел прямо перед собой, на балкон. - Итак, я вижу докторов Романелли и Ромени, причем вид последнего заставляет усомниться в том, что я умею делать надежных ка. Я полагал, что мои ка могут прожить даже сто лет, не доходя до такой степени развоплощения. Но кто такой наш рослый гость?
        - Насколько я могу судить, его зовут Брендан Дойль, - отвечал Романелли.
        - Добрый вечер, Брендан Дойль, - произнес старик на стене. - Я... прошу прощения за то, что не могу лично пожать вам руку. Видите ли, отринув земную твердь, я вместо этого перемещаюсь в... в другое место. Неудобное, надо сказать, положение; будем надеяться, что мы скоро сможем исправить это. Кстати, - продолжал он, - какое отношение мистер Дойль имеет к нашему делу?
        - Это все он, ваша честь! - заверещал ка. - Он освободил ка Байрона от наложенного нами заклятия повиновения, и он разозлил ягов, и когда я потом прыгнул назад в
1684 год, он последовал туда за мной и предупредил Братство Антея о моем присутствии... - жестикулируя, он отпустил свои башмаки и взмыл вверх ногами, ударился о потолок, вылетел в купол и начал подниматься к его своду, - ...и они откуда-то узнали, что пистолет, заряженный грязью, может ранить меня, и они отстрелили мне лицо...
        - Брыкнуффыс ичча феффотфоссемьтесс ятьчеттфер тыкотт? - переспросил Мастер.
        Романелли, Дойль и ка, ухватившийся за цепь, на которой держалась люстра, воззрились на него с одинаково ошалелым выражением на лицах.
        Мастер зажмурился и крепко сжал рот, потом снова открыл его.
        - Прыгнул, - старательно выговорил он, - в тысяча шестьсот восемьдесят четвертый год?
        - Я верю в это, сэр, - поспешно вмешался Романелли. - Они использовали дыры, проделанные Фике, - они перемещались от одной дыры к другой, понимаете? Этот ка, - он махнул рукой, - явно состарился не на восемь лет, и сопоставив факты, я нахожу всю эту историю вполне убедительной.
        Мастер медленно кивнул.
        - Действительно, было что-то странное в том, как провалилась наша операция с Монмутом в 1684 году. - Кушетка сместилась еще на несколько дюймов вверх, и хотя Мастер стиснул зубы и промолчал, одна из неподвижных фигур внизу испустила протяжный стон. Дойль, вздрогнув, пригляделся к ним и без особой радости обнаружил, что они из воска. Мастер открыл глаза. - Значит, перемещение во времени, - прошептал он. - А откуда явился мистер Дойль?
        - Из другого времени, - ответил ка. - Он с целой компанией прибыл сквозь такую дыру, и мне удалось захватить его, а его спутники вернулись тем же путем обратно в свое время. Мне удалось допросить его немного, и - послушайте! - он знает, где находится гробница Тутанхамона. Он знает уйму всякого.
        Мастер кивнул, и на лице его появилась улыбка - улыбка, от которой у Дойля сжалось сердце.
        - Похоже на то, что мы на закате своих дней наткнулись на самое могущественное орудие из всех, что у нас были. Романелли, возьми у нашего гостя немного крови и сотвори ка - хорошего, качественного ка, полностью сознающего свои действия. Мы не можем рисковать - мало ли что у него в голове: он может покончить с собой или подцепить какую-нибудь лихорадку. Приступи к этому немедленно, а потом запри его на ночь. Допрос отложим на утро.
        Десять минут ушли на то, чтобы достать ка Ромени с потолка - в своих попытках спуститься к балкону самостоятельно он преуспел не более, чем паук-сенокосец, пытающийся выбраться из ванны. В конце концов ему бросили веревку, после чего Романелли повел Дойля обратно вниз по лестнице.
        На первом этаже они прошли в помещение, где в тусклом свете единственной лампы привратник старательно размешивал в длинном чане какую-то жидкость, неприятно пахнущую рыбой.
        - Где кубок? - начал было Романелли, но привратник уже показал на стол у стены. - Ах, да. - Романелли подошел к столу и осторожно поднял большой медный кубок. - Вот, - сказал он, обращаясь к Дойлю. - Выпей это, и ты избавишь нас от необходимости вливать это в тебя силой через выбитые зубы.
        Дойль принял у него кубок и недоверчиво понюхал содержимое. Жидкость в кубке резко, едко пахла какими-то химикалиями. Все же, напомнив себе, что ему не суждено умереть раньше 1846 года, он поднес кубок к разбитым губам и опорожнил его одним глотком.
        - Боже! - только и выдохнул он, возвращая кубок и пытаясь вытереть слезы.
        - А теперь я попрошу тебя одолжить нам несколько капель крови, - произнес Романелли, доставая из кармана нож.
        - Вставь иголку в вену - и на арену, - согласились останки доктора Ромени. Он снова держался руками за грузила на башмаках и разгуливал по комнате вверх ногами.
        - Кровь? - удивился Дойль. - Это еще зачем?
        - Слышал, что приказал нам Мастер? Сделать твоего ка, - ответил Романелли. - А теперь я развяжу тебе руки, и не вздумай делать никаких глупостей.
        "Только не я, - подумал Дойль. - Если верить истории, я должен покинуть Египет через четыре месяца, в здравом уме и невредимым. Кой черт мне сворачивать с уже начертанного пути ради сомнительного удовольствия схлопотать сотрясение или вывих руки?"
        Романелли перерезал веревку, связывавшую запястья Дойля.
        - Подойди к этой ванне, - приказал он. - Я только надрежу тебе палец.
        Дойль шагнул вперед, вытянув руку и с любопытством глядя на перламутровую жидкость в чане. Вот как, значит, подумал он, они вырастят мою точную копию...
        "Боже мой, что, если не я, а мой дубликат вырвется на волю и вернется в Англию, с тем чтобы умереть в сорок шестом году? Это значит, я могу погибнуть здесь, а в истории ничего не изменится?"
        Куда только подевался его дурацкий оптимизм - Дойль перехватил кисть Романелли, и хотя поранил ладонь о нож мага, другая рука его сомкнулась на предплечье противника, и отчаянным усилием он толкнул мага вперед, на чан. Все же несколько капель крови из порезанной ладони упали в перламутровую жидкость.
        Удостоверившись, что Романелли падает в чан, Дойль резко повернулся, пригнувшись, вытащил из штанины свой самодельный кинжал и бросился на перевернутого ка. Тот в ужасе взвыл и отпустил свои башмаки, однако, прежде чем он успел взмыть в воздух, деревянный нож Дойля вонзился в его грудь.
        В лицо Дойлю ударила струя ледяного, зловонного воздуха, ка слетел с конца кинжала и, на глазах съеживаясь, по мере того как отравленный воздух выходил из его тела, перелетел комнату, рикошетом отлетел от стены, начал подниматься к потолку, но сбавил ход и завис, а потом начал опускаться.
        Романелли беспомощно катался по полу за чаном - судя по всему, ему удалось сделать отчаянный кувырок через ванну, не задев ее.
        - Взять его! - прохрипел он.
        Между Дойлем и выходом из помещения стоял привратник, и Дойль устремился прямо на него, размахивая кинжалом и рыча так громко, как только мог. Тот отпрянул в сторону, но недостаточно быстро. Дойль врезал ему тупым концом своего кинжала, и он без сознания грянулся о пол. Эхо шагов Дойля уже стихало.
        Романелли все пытался оторваться от грязного пола, когда с мягким шелестом падающего в пруд осеннего листа рядом с ним приземлились пустая кожаная оболочка и одежды доктора Ромени.

***
        Нищие на Темз-стрит даже не пытались приставать к маленькому человечку, шагавшему по вечерней улице, - его потрепанная одежда, бледное ухмыляющееся лицо и всклокоченные седые волосы наглядно свидетельствовали о том, что он не способен поделиться ни пенсом, да вдобавок похоже, что он еще и не в своем уме. Лишь один безногий калека на тележке предпринял целых две попытки, следуя за ним некоторое время на своих колесах, однако в конце концов остановился, неуверенно покачал головой и развернулся, чтобы возвратиться на свое обычное место.
        Проходя Биллингсгет, человечек миновал маленькую сцену с Панчем и Джуди.
        - Ага! - восклицал Панч своим кукольным голосом. - Это один из братцев Долорес? Вот я его сей... - Голос осекся, и человечек покосился на куклу.
        - Помощь не нужна, а, Панч? - спросил он ухмыляясь.
        Кукла несколько секунд пристально смотрела на него.
        - Э-э, нет, - ответила она наконец. - Мне показалось... нет, ничего.
        Человечек пожал плечами и зашагал дальше, в сторону пустого причала. Скоро его изношенные башмаки уже стучали по ветхому деревянному настилу, и он остановился только на самом краю.
        Некоторое время он молча смотрел на темнеющую поверхность реки и на первые огоньки Суррея за ней, потом тихо рассмеялся.
        - А ну-ка посмотрим, насколько ты крепок, Чинни, - прошептал он, пригнулся, подался вперед и, сложив руки над головой, рыбкой нырнул в реку. Послышался тихий всплеск, и по воде разошлись круги, но никого поблизости не оказалось, так что нырок прошел незамеченным.
        Поверхность воды уже успокоилась, когда его голова вынырнула в двадцати футах от берега. Он стряхнул с лица налипшие мокрые волосы и несколько секунд просто плыл, жадно глотая воздух.
        - Холодно, как вода в седьмой час, - пробормотал он. - Ничего, шерри и сухая одежда всего через несколько минут... - Он с довольным видом поплыл дальше, останавливаясь время от времени отдохнуть; он переворачивался на спину и смотрел на звездное небо. В конце концов он оказался на самой середине реки, вдалеке от редких лодок и барж, проходивших в тот вечер по Темзе.
        Затем он выпустил из легких весь воздух; остаток воздуха вырывался изо рта уже пузырями, так как голова его скрылась под водой.
        Еще пять минут на маслянистой поверхности реки продолжали вскипать пузыри. Потом их не стало, и река без помех продолжала свой бег.

***
        Весь поединок проходил в ближнем бою, но в конце концов старый Гарри Анджело, стоявший на своем любимом месте у окна, увидел, как его любимый ученик расставляет своему сопернику ловушку для приема, который Анджело рекомендовал в бою с фехтовальщиком-левшой.
        Поединок длился уже больше пяти минут, а ни одному из соперников до сих пор не удалось нанести укол, и Ричард Шеридан, подойдя к кучке зрителей со стаканом бренди в руке, заметил вполголоса известному боксеру Джексону по кличке Джентльмен, что лучшего боя ему не доводилось видеть с тех пор, как Анджело открыл свой зал в Опера-Хаус на Хеймаркете.
        Ученик Анджело, неоднократный чемпион, известный публике как Чинни Великолепный, ложным выпадом оторвался от соперника и тут же сам атаковал его сначала по внешней линии сиксты и сразу вслед за этим в направлении кварты с другой стороны клинка соперника, и тому удалось парировать оба удара, хотя встречной атаки провести он так и не смог. В свои пятьдесят четыре года Гарри Анджело обладал неоспоримой репутацией лучшего учителя фехтования в Англии собственно, этот титул принадлежал ему уже четверть века, с тех пор как его легендарный отец удалился от дел. Поэтому он видел замысел ученика так же ясно, как если бы Чинни произнес его вслух: еще одна сикста и повторный уход, только на этот раз с переходом не в кварту, а в удар под клинок соперника, в незащищенную нижнюю зону.
        Анджело улыбнулся, увидев ожидаемую сиксту, и тут же нахмурился: вместо стремительного ухода кончик рапиры продолжал трепетать на месте. Соперник Чинни начал парировать ожидаемую кварту, однако, увидев, что тот остается на месте, стремительно нырнул вперед, и пробковый шарик на конце его рапиры ударил в холщовый жилет на животе Чинни.
        Анджело, на протяжении всей этой абсурдной сцены затаивший дыхание, перевел дух, шепотом пробормотав проклятие. Чинни Великолепный отшатнулся назад и чуть не упал; несколько зрителей бросились подхватить его. Соперник Чинни сорвал маску и швырнул ее вместе с рапирой на дощатый пол.
        - Боже, я не ранил тебя, Чинни? - вскричал он. Чемпион стащил маску, выпрямился и тряхнул головой, как бы приходя в себя.
        - Нет, нет, - хрипло ответил он. - Просто дух перехватило немножко. Ерунда. Поза неловкая, вот и результат.
        Анджело недоуменно поднял седую бровь: за три года напряженных тренировок ему еще не приходилось слышать, чтобы Чинни Великолепный называл позицию ан-гард неловкой позой.
        - Ну, мы не будем, разумеется, засчитывать результат, раз ты был не в форме, - заявил соперник Чинни. - Мы продолжим поединок с нулевого счета, как только ты придешь в себя.
        Чинни довольно улыбнулся, но покачал головой.
        - Нет, - сказал он. - Потом. Сейчас мне нужно на воздух.
        Старый Ричард Шеридан помог ему дойти до двери, а Анджело брел следом. Остальные присутствующие, пожав плечами, возвращались к своим занятиям. Две пары фехтовальщиков заняли места по концам выкрашенных на полу дорожек.
        - Надеюсь, с ним все в порядке, - пробормотал кто-то.
        Выйдя из зала, Чинни махнул своим провожатым.
        - Я сейчас, - заявил он. Однако, стоило им неохотно вернуться в зал, как Чинни сбежал по лестнице на улицу, хлопнул за собой дверью и устремился прочь по Бонд-стрит.
        Дойдя до Пиккадилли, он сбавил ход, глубоко вдохнув холодный осенний воздух, а выйдя на Стрэнд, глянул направо, в сторону реки.
        - Как дела, Чинни, сынок? - прошептал он. - Что, холодно? - Прохожий на тротуаре уставился на него, узнав, но тут же отшатнулся, когда Чинни разразился безумным хихиканьем и отбил, хоть и не слишком профессионально, на тротуаре чечетку.
        Он продолжал бормотать про себя всю дорогу по Флит-стрит до самого Чипсайда.
        - Ха! - воскликнул он в конце концов, подпрыгивая. - Не хуже Беннера, право слово. Да что там, лучше! И почему это мне раньше не приходило в голову заняться делами в Вест-Энде?

***
        Первая половина сна была не так страшна, и Дерроу до самого пробуждения не вспоминал, что это снилось ему уже много раз.
        Густой туман обволакивал все вокруг, и он видел вперед всего на несколько ярдов, и почерневшие от сырости кирпичные стены по обе стороны улицы виднелись только потому, что были слишком близко. На улице тишина, нарушаемая лишь редким стуком где-то впереди, - как будто незапертая ставня хлопает на ветру.
        Он собирался срезать дорогу, чтобы выйти переулками на Лиденхолл-стрит, но заплутал и уже с час бродил по лабиринту проулков и двориков. До сих пор ему не встретилось ни души, но теперь он замер, услышав во мраке впереди чье-то покашливание.
        - Хелло, - окликнул он и сам устыдился робости, с которой прозвучал его голос. - Хелло, вы, там, - продолжал он настойчивее. - Не поможете ли вы мне найти дорогу?
        Он услышал приближающиеся шаги и увидел проявляющуюся в стене тумана темную фигуру, и наконец человек подошел к нему настолько, что он смог разглядеть его лицо - это был Брендан Дойль.
        Рука схватила Дерроу за плечо, и следующее, что он помнил, - это то, что он сидел у себя в постели, стискивая зубы, чтобы не закричать во весь голос то, что вырвалось у него во сне, отдаваясь эхом в вязком тумане:
        - Простите меня, Дойль! О Боже, простите меня!
        - Прошу прощения, сэр, - произнес молодой человек, разбудивший его.. - Я не хотел напугать вас. Вы сами просили разбудить вас в шесть тридцать.
        - Все верно, Пит, - прокряхтел Дерроу, опуская ноги на пол и протирая глаза. - Я буду в кабинете. Когда тот человек, которого я описывал, придет, пришли его ко мне, ладно?
        - Слушаюсь, сэр.
        Дерроу встал, пригладил рукой седые волосы и пошел в кабинет. Первое, что он сделал, - это налил себе стакан бренди и опрокинул в себя одним глотком. Потом поставил стакан, уселся в кресло за столом и стал ждать, пока алкоголь выветрит из головы образы недавнего сна.
        - Может, эти проклятые сны уйдут вместе с телом? - прошептал он, выуживая из шкатулки сигарету и прикуривая от фитиля лампы. Он глубоко затянулся, откинулся на спинку и выдохнул дым на полку возле стола, набитую деловыми бумагами. А не поработать ли немного, прикидывая наиболее перспективные вложения капитала, подумал Дерроу, но работать не хотелось. Некуда спешить. Он и так стремительно богател, а работа без компьютеров или хотя бы калькуляторов слишком утомляет.
        Вскоре по лестнице загрохотали шаги, и в дверь кабинета постучали.
        - Войдите, - отозвался Дерроу, стараясь, чтобы голос звучал ровно и уверенно.
        Дверь отворилась, и в кабинет вошел высокий молодой человек с самодовольной улыбкой на приятном, чисто выбритом лице.
        - Доставлено, ваша честь! - гаркнул он, делая перед столом идиотский книксен.
        - Ладно, потише. Док обследует вас через несколько минут, но я хотел сначала сам посмотреть. Как ноги ходят?
        - Как новенькие французские рессоры. Знаете, что меня больше всего поразило? Все запахи по дороге сюда! Да и того, что можно так все видеть, я тоже не ожидал.
        - Ладно, вам мы тоже найдем что-нибудь получше. Голова не болит? А живот? Хоть он и чемпион, но все же...
        - Ничего такого. - Молодой человек налил бренди себе, выпил и налил еще.
        - Накатывайте поосторожнее, - посоветовал Дерроу.
        - Чего-чего?
        - Ну, накатывайте, квасьте, глушите... - пейте. Хотите заработать мне язву?
        С выражением обиды на лице молодой человек поставил стакан на стол и потянул руку ко рту.
        - И пожалуйста, не грызите ногти, - добавил Дерроу. - Скажите, вам... вам не приходится сохранять какие-то мысли предыдущего хозяина тела, оставшиеся у него в голове? Скажем, могут ли оставаться в старом теле такие вещи, как сны?
        - Аво... я хотел сказать, да, ваша честь, думаю, что да. Не то чтобы я слишком уж обращал внимание на такие штуки, но порой мне снятся места, где я не был, так что я думаю, это куски из жизней тех парней. Но точно не скажу. И еще, - он помолчал немного, сжав брови, - когда порой дремлю, перед тем как уснуть, я вижу... ну, вроде как стою на баке корабля с эмигрантами, глубокой ночью, а они штабелями вдоль стен, словно книжные полки, представляете? И вообразите себе, будто они все говорят разом во сне...
        Дерроу потянулся через стол, взял наполненный стакан и выпил его.
        - Этому желудку уже все равно, - буркнул он, отодвигая кресло и вставая. Пошли, покажемся доку.

***
        Феннери Клейр, ноги которого еще покалывало после долгого стояния в теплом пруду за фабрикой стального проката у Причала Висельников, выбрался из портового района и побрел по воде в сторону Лаймхауз-хоул, пытаясь углядеть ориентиры, что приметил еще утром. Вечерело, и с каждой минутой становилось все темнее, так что две дымовые трубы на том берегу уже невозможно было разглядеть, а кран на третьем от него причале, похоже, передвинулся с тех пор, как он смотрел на него в последний раз. И хотя прилив еще только начинался, вода уже доходила ему до груди, а как почти все Илистые Жаворонки, он не умел плавать.
        Черт бы побрал этих мальчишек-ирландцев, подумал он. Если бы они не шатались по Хоул все утро, я бы давно уже достал мешок и забрал его - с любым из местной шпаны я справлюсь. А вот эти рыжие отобрали бы его у меня, это точно, а такая удача выпадает, может, только раз в жизни: мешок, забытый одним из мастеровых, что обшивали здесь на той неделе большой корабль... так вот, мешок, доверху наполненный медными гвоздями!
        От одной мысли о деньгах, что он может получить за это сокровище в скобяной лавке - не меньше восьми пенсов, а то и шиллинг с мелочью, - рот мальчишки наполнился слюной, и он твердо решил, что, если не нащупает мешок на дне босыми ногами, пойдет на риск быть смытым течением и будет искать его руками, ползая по дну на карачках. Игра стоила свеч - ведь на шиллинг он сможет несколько дней роскошно жить, ничего не делая, а когда деньги подойдут к концу, он сможет провернуть обычный зимний трюк: попасться на краже угля с одной из барж в Уоппинге, чтобы его отправили в исправительный дом, где ему дадут пальто и башмаки, и носки, и будут кормить несколько месяцев, и ему не придется копаться полураздетым в ледяной тине холодными зимними рассветами.
        Он застыл, и уголки его рта поползли вверх в довольной улыбке, - пальцы его левой ноги нащупали под слоем ила мешковину. Он повернулся и попробовал поставить вторую ногу рядом, не потеряв равновесия.
        - Эй... - прохрипел чей-то голос совсем рядом на воде, - эй... помогите... кто-нибудь!
        Мальчишка вздрогнул от неожиданности, с трудом устояв на ногах, и только тут заметил, что, пока он целиком ушел в свое занятие - поиск мешка, к речным звукам добавился слабый плеск плывущего человека.
        Послышался шорох - человек встряхнул головой, отбрасывая с лица налипшие волосы.
        - Эй... мальчик! Ты мальчик? Помоги мне!
        - Я не умею плавать, - признался Феннери.
        - Ты стоишь на дне, да? Значит, берег так близко?
        - Ага, прямо за мной.
        - Тогда я и сам... выберусь. Где я?
        - Я скажу, если вы поможете мне вытащить мешок гвоздей.
        Пловец направился к мальчишке и вскоре смог уже стоять на покатом илистом дне. Несколько минут он не мог сдвинуться с места; тело его сотрясалось от приступов кашля и рвоты. Феннери порадовался, что стоит выше по течению.
        - Боже, - выдохнул наконец человек. Он прополоскал рот и сплюнул. - Я, похоже, проглотил если не всю воду в Темзе, то половину. Ты не слышал взрыва?
        - Нет, сэр, - ответил Феннери. - А что взорвалось?
        - Мне кажется, целый квартал на Бонд-стрит. Только что я... - Он поперхнулся, икнул и исторг из себя еще кружку речной воды. - Тьфу. Боже сохрани... Я фехтовал у Анджело, а мгновением позже оказался на дне Темзы без воздуха в груди. Кажется, мне потребовалось пять минут, чтобы всплыть на поверхность, - вряд ли кто другой, кроме тренированного спортсмена, смог бы сделать это... и даже стиснув зубы и собрав волю, я все время пытался вдохнуть воду. Я даже не помню, как всплыл на поверхность. Наверное, потерял сознание, и холод привел меня в чувство.
        Мальчишка кивнул.
        - Можете нагнуться и подать мне мешок? Шатаясь от слабости, мужчина послушно нагнулся, целиком скрывшись под водой, нащупал рукой мешок и выдернул его из тины.
        - Держи, парень, - выдавил он из себя, выпрямляясь. - Боже, ну и слабость! Еле поднял. Кажется, я повредил уши - все слышится как-то чудно. Так где мы?
        - У Лаймхауза, сэр, - торжествующе ответил Феннери, таща свое сокровище к ступеням набережной.
        - Лаймхауз? Значит, меня снесло течением сильнее, чем я думал.
        Вода теперь доходила Феннери только до колен, и он уже мог, неся мешок одной рукой, другой поддерживать пловца, которого все еще заметно шатало.
        - Так вы спортсмен, сэр? - недоверчиво спросил мальчишка, ведь рука, лежавшая у него на плече, казалась костлявой и хилой.
        - Да. Я - Адельберт Чинни.
        - Что? Уж не Чинни ли Великолепный, чемпион по фехтованию?
        - Он самый.
        - Да ну! Я видел вас как-то в Ковент-Гардене в бою против Торреса Ужасного. - Они добрели до лестницы и начали устало подниматься по ней.
        - Было дело, позапрошлым летом. Он чуть не одолел меня тогда.
        Они поднялись наверх и двинулись по гаревой дорожке вдоль кирпичной стены, потом свернули за угол и оказались на захламленном фабричном дворе, освещенном несколькими висевшими на стене склада фонарями.
        Феннери был рад тому, что идет по этому далеко не самому спокойному из лондонских районов не один. Он взглянул на своего спутника - и остановился как вкопанный.
        - Вот враль вонючий! - прошипел он, остерегаясь на всякий случай говорить громче.
        Человек, похоже, испытывал некоторые затруднения с ходьбой.
        - Что? - рассеянно переспросил он.
        - Вы не Чинни Великолепный!
        - А кто я такой, по-твоему? Что тебя во мне не устраивает? Вот только во всем теле странное ощущение, словно...
        - Чинни выше вас и моложе, и мускулистее. А вы калека какой-то!
        Человек устало засмеялся:
        - Ах ты, маленький поганец. Впрочем, если я и мог выглядеть когда калекой, так как раз теперь. Как, по-твоему, может выглядеть человек, выплывший - без воздуха, обрати внимание - со дна Темзы? И я выше - в обутом виде.
        Мальчишка недоверчиво покачал головой:
        - Нет, с того лета вы точно в аду побывали. Ладно, вот и мой дом, так что я пошел. А вы ступайте дальше прямо и выйдете на Ретклиффскую дорогу. Там и кеб поймать можно.
        - Спасибо, парень. - Человек неуверенно двинулся в указанную сторону.
        - Поосторожнее, ладно? - окликнул мальчишка. - И спасибо за то, что помогли с мешком. - Его босые ноги зашлепали по мостовой и исчезли в темноте.
        - Не за что, - пробормотал человек. Что это творится с ним? И что же случилось на самом деле? Теперь, когда он немного перевел дух и обдумал ситуацию, версия взрыва уже не казалась ему серьезной. Может, его подстерегли по пути домой и сбросили в реку, а шок стер воспоминания обо всем, что случилось после поединка у Анджело? Вряд ли, ведь он никогда не уходил от Анджело раньше десяти, а небо на западе еще не окончательно потемнело.
        Сворачивая за угол, он заметил окошко в кирпичной стене, как раз под фонарем, ненароком посмотрел в него и пошел дальше... потом замер, вернулся и посмотрел еще раз.
        Он поднес руку к лицу и, к ужасу своему, увидел, что отражение в стекле сделало то же самое, хотя из окна смотрел на него не он! Лицо было чужим!
        Он отпрянул от окна и осмотрел свою одежду. Нет, он не замечал этого раньше - трудно отличить один мокрый костюм от другого, да еще ночью, - но у Адельберта Чинни никогда не было таких брюк и пиджака.
        Какую-то безумную секунду ему хотелось впиться ногтями в это лицо и сорвать его, как маску, потом ему представилось, будто он никогда и не был Чинни Великолепным, а всего только Бог знает кем - бродягой скорее всего, которому все это привиделось.
        Он заставил себя еще раз вернуться к окну и посмотреть на себя повнимательнее. Чужое лицо, перекошенное страхом, смотрело на него из окна... худое лицо со ввалившимися щеками. Откинув со лба мокрую челку, он увидел вокруг глаз паутину безумных морщин, в потемневших от воды волосах виднелась седина... и он чуть не заплакал, разглядев, что у него вообще нет правого уха.
        - Ну и пусть, - произнес он неожиданно твердым голосом. Он так промок, и все его тело казалось ему незнакомым, - он так и не понял, что холодит его лицо - вода или слезы. - Ну и пусть, - повторил он. - Я - Чинни.
        Он попытался - и сразу же отказался от этой попытки - улыбнуться, но все же расправил свои узкие плечи и решительно зашагал к Ретклиффской дороге.
        Глава 5
        "Смерть! где твое жало?
        Ад! где твоя победа?"
        Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла
        Война с Францией и сопутствующие ей эмбарго, черный рынок и слухи о предстоящем вторжении Наполеона в Англию сделали финансовую и торговую ситуацию на Треднидл-стрит совершенно непредсказуемой, так что человек, оказавшийся в нужное время на нужном месте с нужными средствами, мог нажить состояние всего за несколько часов, и точно так же состояния, которые раньше можно было спустить никак не меньше, чем за десяток лет, обращались в ничто на Королевской Бирже за одно утро. И хотя заметить это мог только человек с фантастической наблюдательностью в биржевых делах, один-единственный игрок смело брался за почти все области вложения капитала, неизменно оказываясь в выигрыше, чем бы ни оборачивалось предприятие - сюрпризом, катастрофой или триумфом.
        Джейкоб Кристофер Данди, как называл себя теперь Уильям Кокран Дерроу, начал свою активную деятельность только двадцать второго октября, но всего за месяц ему удалось путем инвестиций, продаж и перепродаж, а также вполне и не вполне законных валютных операций радикально увеличить изначальный капитал. И хотя его предки не отличались особой знатностью, очарование молодого и недурного собой Данди оказалось столь велико, что уже пятого декабря "Лондон тайме" объявила о его помолвке с "Клер, дочерью процветающего импортера Джоэля Пибоди".
        Сидя в своем кабинете над приказавшим долго жить салоном депиляции на Лиденхолл-стрит, Джейкоб Данди брезгливо махнул рукой, отгоняя табачный дым из трубки своего пожилого компаньона, и снова нахмурился, вчитываясь в строки газетной хроники.
        - Ладно, на этот раз они по крайней мере не переврали ни одного имени, буркнул он. - Хотя я предпочел бы обойтись без напоминания об "удачливом новичке на биржевой сцене Лондона". В делах такого рода лучше не высовываться - и так уже достаточно людей, следящих за моими шагами и пытающихся нажиться, следуя моему примеру.
        Пожилой человек с любопытством покосился на газету.
        - Славная девочка?
        - Для моих целей в самый раз, - не без раздражения ответил Данди, отмахиваясь от нового облачка дыма.
        - Ваших целей? А что у вас за цели, если уж на то пошло?
        - Родить сына, - мягко ответил молодой человек. - Мальчика, который унаследует богатство, уважаемую родословную и отменное здоровье. Мои медицинские светила считают, что Клер - настолько здоровая и разумная молодая леди на выданье, насколько это только возможно в сегодняшней Англии.
        Пожилой человек ухмыльнулся:
        - Большинство обрученных юных джентльменов ждут чего-то менее философского. В смысле удовольствий, а? И я слышал, что эта штучка Пибоди из хорошеньких. Но, конечно, вы уже объездили лошадку пару раз, ознакомились с полем, да? Данди покраснел.
        - Ну, я... нет, я не... черт, я ведь не юнец какой-нибудь... я хочу сказать, что не стоит... - Он закашлялся. - Черт подери, вам обязательно курить эту гадость? Откуда, по-вашему, у меня рак? Если вам так необходим никотин, будьте добры перейти в моем присутствии на жевательный табак, ладно?
        - Ладно, - согласился старик. - Ладно, ладно, ладно. - Он, казалось, только что узнал это слово и обкатывал его на языке. - А что вас так уж беспокоит? Условием сделки было новое тело каждый раз, как вы пожелаете.
        - Знаю. - Данди потер глаза и потрогал пальцем свои волнистые каштановые волосы. - Это как новая машина, вот и все, - пробормотал он. - Сходишь с ума по любому пустяку до первой царапины.
        - Для здорового юнца вид у вас чего-то больно вялый, - сообщил пожилой человек, положив трубку на пол, снимая с полки графин бренди и выливая себе в рот изрядную долю содержимого.
        - Да, я неважно спал, - признался Данди. - Всякие сны...
        - Вам лучше не думать о снах. Просто не брать в голову, и все. Вот мне все время снятся сны, да только если я буду еще внимание на них обращать, я тут же и рехнусь, это точно.
        - Звучит разумно, - произнес Данди, обреченно кивнув. - Да, звучит просто замечательно.
        Его компаньон, не заметив иронии, тоже самодовольно кивнул.
        - О'кей, вы привыкнете. Еще пара прыжков - и вы будете обращать на сны не больше внимания, чем на пыль из-под колес вашей кареты.
        Данди налил себе немного бренди, долил воды из другого графина и отхлебнул.
        - Вы уже решили, куда переберетесь после этого? - Он сделал неопределенный жест, видимо, имея в виду нынешнее тело своего собеседника.
        - Ага. Думаю, навещу-ка я мистера Матуро... простите, мистера Анонима. Он часто обедает там, так что подсыпать ему в кушанье нужные травы через недельку или около этого не составит труда.
        - Матуро? Тот, что повесит вас? Если верить "Запискам" Робба, ему около пятидесяти.
        - Верно, да только я, как обычно, не задержусь в нем дольше, чем на неделю. Очень уж мне охота посмотреть на выражение его лица, когда за секунду до того, как он выбьет из-под ног эту бочку, он поймет, что это он сам стоит на ней с петлей на шее, а я в его теле хохочу над ним.
        Данди пожал плечами.
        - Веселитесь, добрые джентльмены, - напел он рождественский мотив.

***
        По дорожке утоптанного снега на середине улицы бойко шагал, выдыхая облачка белого пара не хуже иной паровой машины, невысокий человек с десятифунтовым ящиком изюма на плече. Пройдя двадцать шагов, он перекинул ящик на другое плечо и помахал освободившейся рукой, разгоняя кровь. Его крепкие плечи и отсутствие видимых следов усталости говорили о том, что физические упражнения ему не в диковинку.
        До Рождества оставалось только пять дней, но, несмотря на снег, на улицах полно народу в пальто, шапках и муфтах, а двое ребятишек с собакой устроили катание на санках. Изредка по улице с громыханием проезжал фургон уличного торговца - из трубки возницы поднимался дым, а из ноздрей битюга пар, - и носильщику приходилось уступать дорогу. Он почти не слышал тех, кто нагонял его сзади, пока они почти не наезжали на него, так что он слышал столько окриков в свой адрес, что на этот раз даже не обернулся. Однако крик повторился:
        - Эй, Дойль!
        Невысокий человек оглянулся через плечо и замедлил шаг, а потом и вовсе остановился: худощавый уличный мальчишка с усиками перелез через сугроб у тротуара и подбежал к нему, размахивая руками.
        - Дойль! - кричал мальчишка. - Я нашел вашего Вильяма Эшблеса! Он опубликовал поэму в последнем "Курьере"!
        Мужчина подождал, пока мальчишка догонит его.
        - Боюсь, ты меня с кем-то спутал, - сказал он. - Мое имя вовсе не Дойль.
        Мальчишка выпучил глаза и отступил на шаг. - Извините, я... - Он склонил голову набок. - Да нет, точно.
        - Но мне-то лучше знать? Так вот, не Дойль. Джеки скептически посмотрела на него, потом сделала еще одну попытку.
        - Простите, если я ошибаюсь... но нет ли у вас на груди, пониже ключицы, шрама от ножа?
        Реакция мужчины потрясла Джеки не меньше, чем ее слова - его.
        - Минуточку! - прохрипел он, прижимая ладони к груди. - Ты знаешь этого человека?
        - Вы хотите сказать... вас? - неуверенно переспросила Джеки. - Да. Вы что, лишились памяти?
        - Кто он?
        - Он... вы - Брендан Дойль... некогда член гильдии нищих Копенгагенского Джека. А вы себя кем считаете? Человек внимательно посмотрел на Джеки:
        - Адельбертом Чинни.
        - Что, тем чемпионом? Но, Брендан, он же гораздо выше и моложе...
        - Два месяца назад я и был выше и моложе. - Он пристально посмотрел на нее и нахмурился. - Этот твой Дойль, часом, не волшебник?
        Джеки почему-то смотрела на голову человека, потом, решившись, сказала:
        - Посмотрите-ка на свои башмаки.
        Человек послушно наклонил голову, но тут же поднял ее, услышав изумленный возглас. Мальчишка побелел как полотно и почему-то с трудом удерживался, чтобы не заплакать.
        - Боже мой, - прошептала Джеки, - вы больше не лысы!
        Теперь снова настала очередь удивляться мужчине:
        - Э-э, нет...
        - О, Брендан. - По раскрасневшимся от мороза щекам Джеки скатилось несколько слезинок. - Бедный невинный сукин сын... ваш друг Эшблес появился слишком поздно.
        - Что?
        - Это я, - шмыгнула носом Джеки, - не вам. - Она вытерла лицо концом шарфа. - Я верю, что вы действительно Чинни Великолепный.
        - Да, я - это он... был. Ты мне веришь?
        - Боюсь, что да. Послушайте, нам с вами надо рассказать друг другу все, что нам известно. У вас есть время выпить?
        - У меня скоро перерыв на обед. Вот только доставлю ящик своему хозяину. Это здесь, рядом. За углом. Пекарня Малка на Сент-Мартин-лейн. Пошли.
        Они свернули на Сент-Мартин-лейн и скоро оказались перед входом в пекарню. Чинни велел Джеки подождать его и исчез внутри, растолкав стайку ребятишек, которые всегда толпились у входа, привлеченные манящим ароматом горячего плам-пудинга.
        Почти сразу же он вышел обратно.
        - Тут неподалеку, на Кайлер-лейн, есть неплохое заведение, куда я захожу иногда выпить пинту-другую. Там славный народ, хоть они и думают, что я спятил.
        - А, вот и Великолепный! - весело объявил трактирщик в переднике, стоило им толкнуть дверь и ступить в полумрак зала. - И его приятель Джексон-Джентльмен с ним, насколько я могу судить.
        - Пару пинт портера, Сэмюэль, - бросил Чинни, проводя Джеки к дальнему столику. - Я тут раз напился, - пояснил он тихо, - и спьяну выболтал им мою тайну.
        Когда на столе появились кружки и они не спеша пригубили темное пиво, Джеки спросила:
        - Когда... и как произошел обмен телами?
        - Когда - это в субботу два месяца назад, четырнадцатого октября. Как... Он сделал еще глоток. - В общем, я фехтовал у Анджело, и как раз когда собирался провести особо хитрую атаку, я... я вдруг оказался на дне Темзы без капли воздуха.
        Джеки горько улыбнулась и кивнула:
        - Да, вот так он обычно и делает. Бросив вас в таком положении, ему даже не надо было изжевывать себе язык, перед тем как перепрыгнуть в ваше тело. Она не без уважения посмотрела на него. - Да, вы и правда Чинни - он ни за что не бросил бы вас просто так, если бы не был уверен в том, что у вас нет шанса спастись.
        Чинни осушил свою кружку и сделал знак, чтобы принесли другую.
        - Будь я проклят, его ведь действительно не было. Порою, лежа без сна у себя в каморке при пекарне, я даже жалею, что не утонул тогда. - Он бросил на Джеки тяжелый взгляд. - Теперь говорите вы. Кто тот, к кому вы обращались? Ну, этот Дойль - он ваш друг? А где он, в моем настоящем теле?
        - Нет. Боюсь, Дойль мертв. С ним явно обошлись так же, как с вами, только я не могу представить себе, чтобы он выплыл со дна Темзы. Нет, это... чародей, мне кажется... известный как Джо - Песья Морда, который запросто меняется телами с людьми... и ему приходится делать это часто: по какой-то причине он начинает обрастать густой шерстью сразу же, как вселяется в новое тело.
        - Точно! - воскликнул в возбуждении Чинни. - Точно! Когда я выбрался из реки, я был весь в волосах, даже между пальцев и на ногах. Наверное, первое, что я сделал, - купил бритву и выбрил почти все тело. Слава Богу, больше я не обрастал.
        - Конечно, ведь Джо уже перешел в другое тело. Я...
        - Так, значит, в моем теле разгуливает чародей? Ох, я его найду...
        Джеки покачала головой:
        - Спустя два-то месяца? Боюсь, уже не найдете. Я давно охочусь за ним, и он никогда не задерживается в одном теле больше чем на неделю или две.
        - О чем это ты? Что же он тогда с ними делает?
        - То же, что он сделал с беднягой Дойлем, когда начал обрастать шерстью, оставляет в такой ситуации, когда до смерти остается секунда или две, а потом меняется с тем, кто может находиться за несколько миль от этого места, и спокойно уходит в новом теле, в то время как тот, кого он выселил, умирает, даже не поняв, где он. Брошенные тела не живут долго; вы, наверное, единственный, кто выжил.
        Трактирщик принес Чинни новую кружку портера. Чинни поблагодарил его, дождался, пока тот не вернется за стойку, и посмотрел на Джеки глазами Дойля.
        - Нет, - твердо произнес он. - Он не бросит мое тело просто так. Послушай, я не любитель хвастаться, но это было чертовски классное... с-средство передвижения, говоря его словами. - Чинни явно сохранял самообладание из последних сил. - Недурное собой, молодое, сильное, ловкое...
        - ...И волосатое, как обезьяна...
        - Значит, ему придется бриться, верно? - вскричал Чинни так громко, что все головы повернулись в его сторону. В зале воцарилась тишина, потом - когда народ понял, кто это - послышались смешки.
        - Все верно, Великолепный! - крикнул трактирщик. - Обрей их всех наголо. Только не шуми, ладно?
        - Так вот, - продолжал покрасневший Чинни уже тише, - есть ведь места, куда люди ходят, чтобы удалить лишние волосы? Почему бы ему не пойти в одно из таких мест?
        - Вряд ли там действительно...
        - А ты знаешь? Ты сам там был? Ведь должен был, ведь усы твои, с позволения сказать... - Его голос вновь начал повышаться, но он, опомнившись, резко замолчал и потер руками глаза. - Извини, парень. Нервы, понимаешь...
        - Ясно.
        Минуту они просто сидели и пили пиво.
        - Ты сказал, ты за ним охотишься? - произнес наконец Чинни. - Почему?
        - Он убил мое... мою невесту, - ровным голосом ответила Джеки.
        - И что ты будешь делать, если найдешь его?
        - Убью.
        - А если он будет в моем старом теле?
        - Все равно убью. Поймите, вам не получить своего тела обратно.
        - Я не... не возражаю. Только если я найду его и скажу тебе, где он, согласишься в обмен на это помочь мне заставить его... поменяться обратно?
        - Я не могу представить такого.
        - А ты и не представляй. Так согласишься? Джеки вздохнула:
        - Если вы найдете его и заставите... ладно, если я буду уверен, что смогу убить его потом.
        - Идет. - Чинни перегнулся через стол, и они с Джеки пожали руки. - Как тебя зовут?
        - Джеки Снаппя живу в номере один-двенадцать, Пай-стрит, это совсем рядом с Вестминстерским собором. Под каким именем вы сейчас живете?
        - Хэмфри Богарт. Это имя пришло ко мне во сне в первую ночь, которую я провел в новом теле.
        - Должно быть, это имя значило что-то для Дойля, - пожала плечами Джеки.
        - Какая разница? В общем, ты всегда найдешь меня в пекарне у Малка, на Сент-Мартин-лейн. И если ты найдешь его первым, дай мне знать, ладно?
        Джеки колебалась. Зачем ей партнер? Конечно, сильный спутник может помочь, к тому же Джо наверняка уже в новом теле, так что беспокойство Чинни о своем старом теле вряд ли будет помехой... да и кто, как не он, имеет право разделить с ней месть?
        - Идет, - сказала она наконец. - Будем действовать вместе.
        - Ну вот и хорошо! - Они обменялись еще одним рукопожатием, после чего Чинни покосился на часы. - Мне пора, - сказал он, встал и бросил на стол мелочь. - Тесто должно уже подойти, и его не попросишь подождать. Джеки допила пиво и тоже встала из-за стола. Они вышли из кабака вместе, и трактирщик похлопал Чинни по плечу. Тот задержался в дверях.
        - Ты все правильно сказал насчет усов твоего Джексона. Если ты не можешь уговорить его сбрить их, мой тебе совет: подари ему сигару-хлопушку.
        Громкий гогот посетителей преследовал их даже за дверью.

***
        В сочельник бар у "Гинеи и Боба" на Крэчфрайерз был забит народом уже к половине четвертого. Чашки горячего пунша, приятно щекочущие нос ароматным паром, вручались за счет заведения каждому входящему, едва он стряхивал снег со шляпы, вешал плащ или пальто на крюк и, все еще поеживаясь от холода, подходил к стойке.
        Бармен - приветливый лысеющий человек по имени Боб Крэнк - налил пунш последним двоим посетителям, которые только что вошли, и, облокотившись на стойку, подкреплял силы порцией крепкого кофе с ромом, окидывая хозяйским взглядом зал с низким закопченным потолком. Народ веселился вовсю - а как иначе может быть накануне Рождества - и поленья в камине полыхали вовсю, и их должно было хватить еще на час, не меньше. Крэнк знал почти каждого из присутствующих, да, пожалуй, единственный клиент, от которого он не знал, чего ожидать, вон тот пожилой господин за столиком у камина: ухмыляющийся тип с несколько безумными глазами. Хм, действительно странный тип, сидит один как сыч, и не похоже, что ему весело. У камина должно быть жарко, а он застегнулся на все пуговицы и стакан держит, не снимая перчаток.
        Входная дверь со скрипом распахнулась, и в зал ворвались колючие снежинки. Крэнк не глядя налил еще одну чашку пунша, протянул вошедшему и только после этого узнал, кто это.
        - Дуг! - воскликнул он, когда грузный седеющий мужчина подошел к стойке. Холодина какой на улице. Пожалуй, следует... - он заговорил тише и сунул чашку под стойку, - ...добавить тебе немного для поднятия духа, а? - Он откупорил бутылку бренди и долил его под стойкой в чашку.
        - Благодарствуй, Крэнки.
        Оба рассмеялись, и Крэнк замолчал первым.
        - Твои дружки уже ждут, - сообщил он, кивая в сторону камина.
        - Ага, так вот они где! - Дуг Матуро осушил чашку пунша и со стуком поставил ее на стойку. - Пришли нам бренди, ладно, Крэнк?
        - Идет.
        Матуро пробрался к указанному столу и уселся, встреченный ухмылками и бурей пьяных приветствий.
        - Эй вы, бездельники, - пробурчал он, расправляясь в ожидании заказанного бренди с кружкой пива. - А кто остался лавку сторожить?
        - Лавка никуда не денется, мистер Дуг, - ответил один из сидевших за столом. - У кого в голове дурное нынче, в сочельник?
        - Верно сказано, черт подери, - согласился другой. - Да и завтра тоже, слава Богу. Выпьем за Рождество!
        Все как один подняли стаканы и кружки, но замерли, когда пожилой господин за соседним столом внятно произнес:
        - Рождество - забава для идиотов. Матуро резко повернулся и внимательно посмотрел на говорившего - его поразила неуместность перчаток. И действительно, зачем перчатки, когда сидишь в теплом зале у камина? Впрочем, тут как раз подоспел Крэнк с бренди, так что он пожал плечами и повернулся обратно к своим приятелям. Он пробормотал что-то такое, отчего вся его компания покатилась со смеху, потом хлопнул стопку бренди, и напряжение вроде бы спало.
        - Этот праздник, - громко продолжал пожилой господин, - суть самое слабое и далекое от жизни в этой проклятой западной культуре. Покажите мне человека, празднующего Рождество, и я докажу вам, что это слизняк с глазами на мокром месте, которому до сих пор мечтается, чтобы его укачивала в колыбельке мамаша.
        - Запишите это все, подпишитесь: "Иконоборец" - и пошлите в "Тайме", приятель, - бросил Матуро через плечо. - И лучше займите-ка свой рот питьем, пока кто-нибудь не заткнул его менее приятным образом.
        Пожилой господин нецензурно прокомментировал, как именно Матуро намерен осуществить свою угрозу.
        - Ох, не хотел я этого сегодня, - вздохнул Матуро, отодвигая стул и поднимаясь. Он подошел к старику и схватил его за грудки. - Послушайте-ка меня, богохульник старый. Тут поблизости полно заведений, где вас угостят дракой, на которую вы нарываетесь, так что почему бы вам не собрать свои кости и не отправиться туда, а?
        Пожилой господин попытался встать, но потерял равновесие и упал обратно на стул. Его сорочка порвалась, и отлетевшая пуговица плюхнулась прямо в чашку с пуншем.
        - Ну вот, теперь вы еще потребуете, чтобы я заплатил вам за порванную рубаху, - раздраженно вздохнул Матуро. - Ну что ж, вы... - Он вдруг осекся и уставился на открывшуюся грудь старика. - Боже праведный, что это...
        Старик стряхнул с себя руку ослабившего хватку Матуро и бросился к двери.
        - Держите его! - взревел Матуро таким голосом, что Крэнк, забыв про собственное святое правило не вмешиваться, схватил большую банку маринованных свиных ножек и швырнул ее под ноги бегущему. Содержимое банки разлетелось по полу живописным фонтаном, старик поскользнулся, тяжело упал на бок и, проехав по полу, врезался в стул у стойки, с грохотом обрушившийся на него сверху.
        - Что он сделал, Дуг? - с тревогой спросил Крэнк. Матуро вывернул старику руку и, вздернув его на ноги, положил кулак на стойку.
        - А ну, разожми руку, ублюдок! - прошипел он. Пару секунд кисть оставалась сжатой в кулак, потом медленно разжалась. Матуро начал больно заламывать локоть вверх.
        - Иисусе, да у него в руке ничего нет, Дуг! - вскричал Крэнк. - Мы набросились на него, а он ведь ниче...
        - Сними с него перчатку.
        - Черт подрал, парень, мы и так уже достаточно...
        - Сними с него перчатку!
        Сокрушенно закатив глаза, Крэнк потянул ткань на концах большого и среднего пальцев и сдернул перчатку.
        Белая морщинистая рука была полностью покрыта грубой шерстью.
        - Это Джо - Песья Морда! - объявил Матуро.
        - Что? - простонал Крэнк. - Оборотень из детских сказок?
        - Какое там оборотень! Это самый жуткий убийца, что разгуливал когда-либо по улицам Лондона. Спроси Брока из Кеньон-корт, что стало с его сынишкой. Или спроси миссис Циммерман...
        - Это он погубил моего брата. - Из-за углового стола поспешно поднялся молодой человек. - Фрэнк был священником и как-то раз исчез и не пришел на службу, и не узнал меня, когда я нашел его, и только высмеял меня, когда я объяснял ему, кто я. Но я проследил его до места, где он поселился, а через неделю мне сказали, что какая-то обезьяна бросилась с крыши этого дома. Изуродованное тело на улице было сплошь покрыто шерстью, но я заглянул ему в рот и увидел зуб, который сам сломал, когда мы с Фрэнки в детстве играли деревянными мечами.
        - Я его помню, - хихикнул старик. - Помнится, я неплохо провел время в его теле. Боюсь только, я мало чего оставил от его обета безбрачия.
        Молодой человек с возмущенным криком бросился на него, но Матуро заступил ему дорогу.
        - Что ты собираешься делать, просто ударить его? - спросил Матуро. - Нет, должно свершиться правосудие.
        - Верно, кликните полицию! - крикнул кто-то.
        - Нет, так тоже не пойдет, - возразил Матуро. - Пока дело дойдет до суда, он давно уже улизнет, оставив в этом теле какого-то несчастного, ни в чем не виноватого. - Он посмотрел на юношу, потом обвел взглядом остальных. - Он должен быть казнен. Сейчас же.
        Джо - Песья Морда отчаянно забился в держащих его руках, и несколько человек вскочили на ноги, громко заявляя, что не собираются становиться соучастниками убийства.
        - Не здесь же, Дуг, - взмолился Крэнк, схватив Матуро за рукав. - Только не здесь!
        - Не здесь, - согласился Матуро. - Кто со мной?
        - Джон Кэролл - с тобой! - заявил молодой человек, снова выступая вперед.
        - И я, - подала голос крупная леди средних лет. - Одну из этих обезьян выловили из реки в Грейвзенде, так у ей на пальце было надето кольцо моего Билли, а уж что шерсти на этом пальце -. я кольцо так снять и не смогла.
        Один за другим еще трое выступили из толпы и встали рядом с Джоном Кэроллом и женщиной.
        - Отлично, - кивнул Матуро и повернулся к своим собутыльникам. - А вы, ребята?
        Его сразу протрезвевшие дружки разом замотали головами.
        - Ты же знаешь. Дуг, мы не из тех, кто сторонится хорошей драки, виновато заявил один из них. - Но участвовать в хладнокровном убийстве... у нас семьи...
        - Ясно! - Он отвернулся от них. - Ну что ж, тогда ступайте отсюда, кто хочет. И можете вызвать констебля, ежели считаете, что так нужно... только подумайте сперва, что за чудище освободите. Припомните, что рассказали вам вот этот человек и эта женщина, да и сами вы, сдается мне, много чего слышали про его дела.
        Почти все, кто находился в зале, потянулись к выходу, хотя еще двое присоединились к отряду Матуро.
        - Я вот подумал, - сказал один, - я хотел было выйти из этого, не замаравши рук, хоть и рад был, что все так обернулось, да только ноги не идут.
        - Знаешь, Крэнки, я передумал, - сказал Матуро как бы невзначай трактирщику, заткнув при этом рукой рот Джо - Песьей Морде. - Пожалуй, я все-таки отведу его в полицию. Понял? Последнее, что ты от меня слышал, - это то, что я собирался сдать его, живого, властям.
        - Ясно, - произнес, побледнев, Крэнк, плеснув себе в стакан немного бренди. - Спасибо, Дуг. Матуро в сопровождении добровольцев потащил сопротивлявшегося Джо к задней двери.
        - Эй, Дуг? - встрепенулся Крэнк. - Ты... ты идешь черным ходом?
        - Мы через забор.
        Девять мстителей наполовину прогнали, наполовину протащили своего пленника на задний двор "кабака, и Матуро огляделся по сторонам. В дальнем углу, почти полностью укрытый снегом, стоял поломанный пивной фургон. Кусок изгороди был повален - не иначе как по вине соседей: за забором находилась кузница, и они там все время норовили прислонить к забору всякие тяжелые железяки, а может, просто неосторожно обращались со своим подъемным краном. На дворе мастерской не было ни души, и тень стоявшего без дела крана падала на дверь трактира.
        - Вы, - сказал Матуро Одному из своих спутников, - поищите, нет ли там, в фургоне, веревки подлиннее. А вы... где тут Джон Кэролл? Ага, вот вы - как считаете, сможете залезть на стрелу крана?
        - Если кто даст мне перчатки - залезу. Немедленно вторая перчатка была сдернута с руки Джо - Песьей Морды и вручена вместе с первой Кэроллу, и секунду спустя он уже пробирался через брешь в ограде на двор кузнечной мастерской.
        - Есть тут веревка! - крикнул человек, которого Матуро послал к фургону. Привязана к облучку. Примерзла, правда, но, думаю, я ее отвяжу.
        - Как справитесь, догоняйте нас на том дворе, - крикнул Матуро. - Похоже, мы все сделаем как надо, - добавил он, обращаясь к женщине, - а не просто удавим его вручную.
        Спустя несколько минут девять человек собрались вокруг жестяной бочки, на которой стоял на цыпочках, с высоко поднятой головой - веревка оказалась на несколько дюймов короче, чем надо, - Джо - Песья Морда.
        - Отпустите меня, - хрипло произнес Джо, глядя на остальных сверху вниз, и я вас всех сделаю богачами. Я ведь сохранил деньги всех, в ком жил! Это целое состояние, и я готов отдать его вам, без остатка! - Он дернулся, пытаясь высвободить связанные собственным шарфом руки.
        - Ты это уже нам говорил, - отвечал Матуро, - и наш ответ был - нет. Молись, Джо, твоя песенка спета. - Матуро явно нервничал и не сводил взгляда со своего пленника, как бы в ожидании подвоха.
        - Зачем мне молитвы? - заявил Джо. - Моя душа в надежных руках. - Впрочем, его уверенный тон оказался блефом, ибо в следующее же мгновение он испустил отчаянный стон: - Подождите! Я - Ду... Больше он не успел произнести ни звука, ибо петля затянулась на его шее - Матуро выбил из-под него бочку с такой силой, что она отлетела через весь занесенный снегом двор. Старик раскачивался на веревке с почерневшим лицом и дико вращал глазами, то открывая, то закрывая рот в беззвучном крике.
        Матуро, когда дело было сделано, видимо, отбросил все свои сомнения. Он с улыбкой выждал, пока страшный маятник не отвернется лицом от зрителей - теперь повешенный смотрел на двор, на солнце, садящееся за крыши, и на бочку, все еще продолжавшую катиться по земле, - и прыгнул на плечи повешенному, будто собирался проехаться на нем верхом.
        В вечерней тишине хруст ломающихся позвонков прозвучал особенно громко. Джон Кэролл отвернулся, и его стошнило.

***
        Дуг Матуро вошел в дверь, над которой еще проглядывала из-под свежей краски надпись "Салон депиляции", прикрыл ее за собой и зашагал сквозь полосы бледного света, пробивавшегося сквозь неплотно прикрытые ставни, мимо покрытой толстым слоем пыли стойки, по темному коридору на лестницу. Поднявшись на половину пролета, он услышал сверху голоса и остаток пути прошел на цыпочках.
        - ...На Джермин-стрит, возле Сент-Джеймс-сквер, - говорил Данди. - Цену они заломили, конечно, космическую, но нужно же мне сменить адрес на более респектабельный.
        - Ну конечно, Джейк, - отвечал молодой женский голос. - И мне смешно думать о том, что тебя смущает цена. Сколько, ты говорил, ты зарабатываешь в день?
        - В настоящее время - где-то около девятисот фунтов, но цифра растет в геометрической прогрессии: чем больше вкладываю, тем больше получаю. Так что к концу 1811 года не будет смысла подсчитывать - все равно ко времени, пока посчитаешь, цифра устареет.
        - Ох, мой будущий муж просто волшебник! - воскликнула девушка. За этим последовали смешки и воркование. - Не слишком, правда, страстный, - добавила она игриво.
        Ответный смех Данди показался человеку, подслушивавшему в темном холле, несколько натянутым.
        - Этим мы успеем вволю заняться и после свадьбы, Клер, - ответил он без особой уверенности в голосе. - Твой отец нам доверяет; мы нехорошо поступим по отношению к нему, если будем... шалить так, как сейчас.
        Человек в холле тихо отступил назад, на лестницу, несколько раз потопал по ступеньке, подошел к двери Данди и постучал.
        - Э... да? - отозвался Данди. - Кто там? Человек отворил дверь и вошел, поклонившись Данди и широко улыбнувшись стройной светловолосой девушке.
        - Робин-Бобин-Барабек, я - Бессмертный Человек, - весело ответил он.
        Данди уставился на высокого, дородного незнакомца. Он ни разу не видел раньше ни этого румяного лица, ни этих жестких глаз, ни этой седой шевелюры, но знал, кто это.
        - О... привет, - пришел он в себя. - Я вижу, все... прошло как надо?
        - Ага, как по маслу - если на то пошло, я попрыгал и понагибался по дороге сюда, и решил, что это не такой уж плохой экземпляр. Пожалуй, я побуду в нем немного с помощью ваших электроэпиляторов. Ба, а это что за прелестное создание? - Он театрально поклонился.
        - Э-э... Джо, - промямлил Данди, вставая с дивана, - это Клер Пибоди, моя невеста. Клер, это... Джо, мой деловой партнер.
        Джо расплылся в улыбке, показавшей ровный ряд белых зубов. - Рад познакомиться с вами, мисс Клер. Клер невольно нахмурилась - этот человек смотрел на нее с нескрываемым интересом, и ей это не понравилось.
        - Рада познакомиться, Джо, - ответила она. Проследив его взгляд - тот не сводил глаз с ее бюста, - она нахмурилась еще сильнее и с мольбой посмотрела на Данди.
        - Джо, - сказал молодой человек. - Может, вам лучше...
        - Разве это не замечательно? - перебил его Джо, улыбаясь еще шире. - То, что мы оба... рады.
        - Джо, - повторил Данди. - Подождите в своей комнате. Я скоро приду.
        - Ну конечно, Джейк, - кивнул Джо, поворачиваясь к двери. Он задержался. Счастливого Рождества, мисс Клер! - Ответа не последовало, и, закрывая за собой дверь, он беззвучно хихикал.

***
        Джеки заплатила в баре пенни, заняла место в очереди, и довольно скоро она шаг за шагом приближалась к задней двери под аккомпанемент выкриков человека на улице: "Ладно, вы посмотрели, дайте теперь другим!" - подошла и ее очередь выйти во двор и присоединиться к толпе у изгороди. Множество ног истоптало снег, превратив его в грязное месиво.
        Джеки не видела ничего, кроме широкой спины стоявшего перед ней мужчины, но очередь продолжала двигаться, и довольно скоро она оказалась перед брешью в кирпичной ограде, за которой открывался еще один мощенный булыжником двор. Теперь она видела кран и веревку. С соседней улицы доносился чей-то пьяный баритон, выводящий рождественскую коляду.
        "Ну и что мне делать теперь, - подумала она, - возвращаться домой? Назад, в уютный маленький дом в Ромфорде, в школу, чтобы в конце концов выйти замуж за юного банковского клерка с видами на будущее? Да, наверное. А что еще? То, ради чего ты приехала в Лондон, свершилось, пусть и не твоими руками. Не оттого ли ты чувствуешь себя такой... бесполезной и неприкаянной, и - да, смотри правде в глаза - напуганной? Вчера у тебя была цель, было для чего жить такой жизнью, а сегодня - нет. Нет больше причин оставаться Джеки Снаппом, но ты уже и не Элизабет Жаклин Тичи. Кем ты стала, девочка?"
        Очередь повернула в последний раз, и она наконец смогла увидеть всю картину в целом. К стреле крана была привязана веревка, на конце которой раскачивалась под ударами ветра мешковатая кукла с клочками тронутого молью меха, пришитыми на лицо, руки и ноги.
        - Да, друзья мои, - произнес зазывала, зловеще понизив голос, - вот здесь и свершилось правосудие над зловещим оборотнем Джо - Песьей Мордой. Манекен, что вы видите перед собой, сооружен таким образом, чтобы вы могли видеть в точности то же, что обнаружила здесь вчера ночью полиция.
        - Насколько я слышал, - тихо заметил человек, стоявший перед Джеки, своему спутнику, - у него просто росли волосы по всему телу - словно двухдневная щетина.
        - Неужели, милорд? - вежливо удивился спутник. Очередь двигалась мимо экспозиции. Кукла повернулась спиной к зрителям, выставив на обозрение широкую прореху на штанах, из которой торчала солома. Кто-то засмеялся, и Джеки услышала чей-то шепот, рассказывающий подробности пленения Джо - Песьей Морды.
        Джеки почувствовала, как ее начинает охватывать истерика. Видишь ли ты это, Колин? Этот экспонат с сельской ярмарки? Ты отомщен наконец. Разве это не прекрасно? Разве не замечательно, что все эти люди могут полюбоваться на это? Как величественно и благородно, как радостно все это!
        Она начала всхлипывать, сама не замечая этого, и здоровяк, стоявший перед ней в очереди, взял ее за локоть и подвел к воротам на улицу, где находился трактир "Гинея и Боб".
        - Паркер? Мою флягу! - сказал он, оказавшись на мостовой.
        - Слушаюсь, милорд, - отозвался человек, вышедший со двора следом за ними. Он достал из-под плаща плоскую флягу, отвинтил пробку и передал господину.
        - Давай, парень, - сказал здоровяк. - Хлебни-ка. Не стоит плакать из-за этого дурацкого шоу в такое прекрасное рождественское утро.
        - Спасибо, - ответила Джеки, всхлипывая и утирая нос рукавом. - Вы, наверно, правы. Плакать вообще не стоит. Ни из-за чего. И еще раз спасибо.
        Она дотронулась до шапки, потом сунула руки в карманы и двинулась по улице быстрым шагом, ибо путь до Пай-стрит предстоял неблизкий.
        Глава 6
        Когда же стихла стрельба и ни одного стона не слышно было более в Баб-эль-Аэабе, врач-итальянец Мохаммеда Али подошел к нему с поздравлениями, однако Паша не отвечал; он попросил только пить и пил жадными глотками.
        Г. Эберс
        Милях в семи-восьми от него, на том берегу освещенной ярким полуденным солнцем поймы Нила возвышались четкими силуэтами пирамиды, а ближе, всего в двух милях от Цитадели, с севера на юг протянулся лентой полированной стали в кайме зелени Нил. Несколько столбов дыма поднимались в небо с острова Эль-Рода, хотя на таком расстоянии остров не выделялся из окружения, а на ближнем берегу он мог разглядеть пальмы, минареты и окна старых кварталов Каира. Некоторые наши гости, подумал он, бахриты в том числе, едут сейчас по этим улицам. И это, несомненно, замечательное зрелище: все мальчишки бросают работу, чтобы посмотреть, собаки лают, а из-за машребия - решеток гаремов на вторых этажах - на проезжающих под ними великолепных воинов смотрят с восторженным блеском черные глаза. Скоро сверкающая драгоценными каменьями процессия выедет из Старого города и покажется на старой каменной дороге, соединяющей Каир с Цитаделью.
        Несмотря на жару, доктора Романелли пробрала легкая дрожь, и он, сощурившись, посмотрел на север - на лабиринт белых глинобитных стен и на яркие изразцы куполов в новых кварталах города. И совсем как зелень, которая жмется к реке, эти кварталы строились вдоль шоссе Мусти, соединявшего Цитадель с древним портом Булак. Большинство сегодняшних гостей сейчас как раз должны проезжать Мусти, подумал он.
        Ему показалось, что он видит далекую вспышку, словно солнце блеснуло на полированном шлеме. Да, подумал он, лет двести назад наличие армии мамелюков бывших рабов - было оправдано, но в нынешнем Египте они превратились в неконтролируемую силу - только и делают, что шатаются по стране, сея смуту и самовольно облагая налогами всех, у кого, по их мнению, имеются деньги. Силу, повинующуюся не закону, а собственным прихотям. Этого нельзя больше терпеть особенно сейчас, когда к власти пришел этот Мохаммед Али и весь мир смотрит на нас и ждет наших дальнейших шагов. Впервые за тысячи лет нам рукой подать до независимости, так что нельзя допустить, чтобы она попала в руки шайки разбойников. Нам повезло, что этот Али обратился к Мастеру - через меня, конечно, - как к главному советнику.
        "И если я вернусь в Англию, - подумал он, поворачиваясь и глядя на то, как вспотевшие рабы заряжают сигнальную пушку, - так только для того, чтобы изменить судьбу этой нации, так что сегодня, на заре новой эпохи, нам ничто не сможет помешать. Разве что посягательства Франции - но и с ними мы тоже как-нибудь разберемся. Все, что нам нужно сделать, - это восстановить знания, утерянные со смертью ка Ромени, и очень, очень скоро мы узнаем и их - или завершив наши расчеты, или выжав наконец что-нибудь ценное из этого ущербного ка, что мы вырастили из крови Брендана Дойля, прежде чем тому удалось сбежать".
        Впрочем, это не так-то просто, с досадой подумал он, спускаясь по каменным ступеням к узенькой, выжженной солнцем улочке перед воротами Эль-Азаб и припоминая на ходу последний допрос.
        Впервые за минувший месяц ка вытащили из каменной клетки в подвале, и первые полчаса он, казалось, даже не слышал вопросов, которые задавал ему Мастер, - просто сидел на балконе, пожевывая грязную бороду да иногда тихо вскрикивал, отгоняя воображаемых насекомых. В конце концов он все же начал говорить, хотя это и не были ответы на вопросы.
        - Я пытаюсь остановить их, - бормотал он, - чтобы они не садились на этот мотоцикл, понимаете? Но каждый раз слишком поздно, и они выезжают на шоссе, прежде чем я успеваю перехватить их, и я торможу, так как не хочу, не могу видеть этого..
        но я все равно слышу... лязг металла и скрежет скользящего по асфальту мотоцикла. . и треск шлема, разлетающегося о столб...
        - Как ты попадаешь в поток времени? - в четвертый раз спросил Мастер.
        - Джеки вытащил меня, - отвечал ка. - Он набросил сеть на маленьких человечков, а потом затащил меня в каноэ...
        - Нет, не в реку, во время! Как ты попадаешь туда?
        - Это все равно река, только вместо верстовых столбов листки календаря. Если осадка невелика, туда можно попасть через пламя свечи. Река течет подо льдом - вы что, не слышали, как Дерроу объяснял? - но там ходит лодка, лодка на колесах, разрисованная лицами, плывущая по льду под парусом... лодка может ожить и убить тебя... черная лодка, чернее ночи...
        Тут Мастер пришел в неописуемую ярость, так что ему пришлось говорить не самому, а через одного из восковых ушабти, стоявших в яме на дне сферы.
        - Уведите его, - кричал его голос, - и не давать ему больше ни пищи, ни воды! Он нам больше не нужен!
        Да, это будет непросто - и все же это шанс. В конце концов в его бормотании промелькнули какие-то занятные обрывки информации.
        "Так или иначе, - подумал Романелли, открывая дверь, которую очень скоро запрут накрепко, - нам, возможно, даже не понадобятся Врата Анубиса. Предстоит ряд решительных политических ходов вроде того, что случится сегодня, и с таким сильным правителем, как Мохаммед Али, под мудрым руководством Мастера мы сможем возродить Египет, даже не переписывая историю. Важно только знать, когда убирать того или иного человека, заменяя его покорным ка, а этот процесс может растянуться на несколько лет".
        Прежде чем войти в зал, он оглянулся на пустынную улицу, идущую между высоких стен. Тихо, подумал он. Пока тихо.

***
        В час пополудни на Мусти царила самая толчея: тяжело навьюченные верблюды с трудом шагали по запруженной народом улице, а крики торговок апельсинами в чадрах сливались в невообразимой какофонии с пением крысолова - на широкополой шляпе которого шестеро, дрессированных объектов охоты, каждый в собственной шапочке, выстроили живую пирамиду - и воплями торговцев рыбой и молоком, дополняемыми сурами из Корана в исполнении нищих. Однако толпа поспешно расступалась, пропуская блестящую процессию, с неспешной торжественностью гарцевавшую по середине улицы. В надежде на подачку уличный мальчишка добровольно взял на себя роль глашатая - в данном случае совершенно излишнюю. Он бежал почти под копытами передней лошади, крича "Риглак!" толстому нубийскому купцу, убравшемуся с дороги, прежде чем тот открыл рот, или "Ухруг!" паре укутанных в чадры леди из гарема, и без того прижавшихся к стене и визгливыми голосами протестовавших против подобной узурпации общественной проезжей части.
        И все же каждый хотел хотя бы одним глазком посмотреть на кавалькаду, и даже британские эфенди передвигали кресла из пальмового дерева на тротуаре перед кафе "Завийя" так, чтобы мрачно коситься на нее со стаканом питья в руке, - ибо это был настоящий парад беев-мамелюков во всей своей красе. Жаркое солнце играло на самоцветах, украшавших ножны мечей и рукояти седельных пистолетов, а по сравнению с яркими одеждами, шлемами, увенчанными перьями тюрбанами все остальное казалось тусклым и бесцветным. Однако при всем великолепии дорогого оружия, пышных одежд и арабских скакунов в богатой сбруе самым поразительным были тонкие загорелые лица с ястребиными носами, презрительно щурившие глаза поверх толпы.
        И никто не догадывался, что одно из этих лиц - чернобородое, в шлеме принадлежало самозванцу, ибо хотя многие из тех, кто шарахался из-под копыт или выглядывал из окон, отлично знали Эшвлиса-сапожника, занимавшего нишу в наружной стене мечети в двух кварталах отсюда, никто и подумать не мог, что это он гарцует в золоченых доспехах мамелюкского бея Амина.
        И тем более никто не догадывался, что даже в обычном своем обличье сапожника немой Эшвлис - все равно самозванец, и что до того, как он сменил имя и покрасил волосы и бороду в черный цвет, его звали Брендан Дойль.
        За несколько последних месяцев Дойль уже привык жить как Эшвлис, однако сегодняшняя роль, на которую он так беспечно согласился утром, начинала изрядно смущать его, и он отворачивался всякий раз, как видел в толпе одного из своих клиентов. Разве не преступление явиться на пир к самому паше под видом одного из приглашенных? Если бы его друг Амин не уверял его в полной безопасности этого предприятия, он бы немедля повернул данную ему взаймы лошадь, снял бы меч, кинжалы и дорогие одежды и забился бы в свою нишу, чтобы созерцать процессию с безопасного расстояния.
        Они как раз проезжали мимо его ниши - он посмотрел на нее и, хотя уже оплатил каюту на судне, которое должно было поднять якорь завтра утром, изрядно удивился и даже рассердился тому, что на его месте уже восседал другой сапожник. Ну и конкуренция, подумал он не без горечи, стоило пропустить одно утро - и вот на тебе...
        Перед ними открывалась площадь, на которой он впервые познакомился с Амином. Дойль криво усмехнулся, вспоминая то жаркое октябрьское утро. Все пошло наперекосяк с того момента, когда Хасан Бей сломал пряжку на башмаке как раз во время встречи с британским губернатором.
        Это печальное событие привело к немедленной приостановке переговоров, и Хасан со своими сводными братьями Амином и Хафи покинул Цитадель, направляясь к ожидавшему в Булаке судну, однако на этой самой площади с ними произошла еще одна неприятность: здоровенный нищий, известный всем как глухонемой Эшвлис, о каковом обстоятельстве извещала большая вывеска в деревянной раме, недостаточно быстро убрался из-под копыт мамелюк-ских лошадей, так что торчащий из рамы гвоздь зацепил Хасана за расшитый золотом халат и порвал его, выставив на всеобщее обозрение бедро разгневанного мамелюка.
        Извергнув не подобающее правоверному мусульманину ругательство, Хасан выхватил меч с рукоятью слоновой кости и замахнулся им на нищего.
        Однако Дойль со скоростью, которой позавидовал бы мангуст, пал на четвереньки в пыль, так что меч лишь разрубил вывеску, просвистев в нескольких дюймах над головой, и прежде чем не ожидавший этого бей успел занести меч еще раз, Дойль бросился на него, вытащил у него из-за пояса один из его собственных кинжалов и отбил им следующий, более слабый удар.
        Тут в дело вмешался Хафи - он осадил коня, вскинул зачехленное ружье на уровень бедра и, не успел Амин вмешаться, спустил курок.
        Эхо от выстрела пошло гулять взад и вперед по узкой улочке, ружье от отдачи вылезло из чехла. Боевой конь Хафи, приученный к выстрелам, не вскинулся на дыбы, но лишь тряхнул головой и фыркнул от едкого порохового дыма. Дойль совершил обратное сальто в воздухе и приземлился лицом вниз на булыжную мостовую, а красная дырка на спине его халата довольно быстро меняла очертания, так как ткань пропитывалась кровью.
        - Невежды! - вскричал Амин. - Он же нищий!
        Этот факт, в горячке ускользнувший от остальных, означал, что на нищего не только нельзя поднимать меч, но с точки зрения мусульманской морали он еще и прямой представитель Аллаха на земле, за что и получает подаяние от каждого правоверного.

***
        Улица свернула налево, и из-за зданий уже показались минареты и каменные стены Цитадели, вздымающиеся к небу с вершины холма Мукатам, и хотя повод, по которому мамелюков пригласили в крепость - назначение одного из сыновей Мохаммеда Али пашаликом, - был совершенно безобидным, один вид грозного сооружения заставил Дойля обрадоваться тому, что он и его спутники так хорошо вооружены.
        Амин заверил его утром, что, хотя массовые аресты среди мамелюков и ожидаются, они не могут произойти прямо на пиру.
        - Успокойся, Эшвлис, - говорил он Дойлю, затягивая ремни на дорожных сундуках и выглядывая в окно на караван уже навьюченных верблюдов во дворе. Али не сумасшедший. Хотя я не сомневаюсь в том, что он намерен урезать непомерную власть мамелюков, он ни за что не осмелится арестовать всех четыреста восемьдесят беев сразу, вооруженных и готовых драться. Мне кажется, подлинная цель этого пира - сосчитать врагов, удостовериться в том, что все они в городе, и этой же ночью, ближе к рассвету, взять их под тем или иным предлогом тепленькими в собственных постелях. И, положа руку на сердце, я не могу сказать, чтобы они этого не заслужили; впрочем, ты-то сам испытал это на собственной шкуре. Но я сейчас же уезжаю в Сирию, а ты сразу по окончании пира вернешься в обличье Эшвлиса, а завтра и вовсе уплывешь из Каира, так что нас с тобой это не коснется.
        В устах Амина все звучало так безобидно... И конечно, Дойль был обязан ему жизнью, ибо кто, как не Амин, приказал отнести истекающего кровью нищего к ученому Мористану из Каалуна на исцеление, а спустя два месяца помог ему заняться сапожным делом, уговорив Хасана заплатить ему сотню золотых за починку сломанной башмачной пряжки. Порванный халат при этом не упоминался; возможно, Хасан счел, что за него уже заплачено - входным и выходным отверстием от пули.
        Дойль нахмурился и с минуту раздумывал, почему ни одно из этих событий не нашло отражения в Бейлевой биографии Эшблеса. Разве не такие события делают биографию поэта интересной для читателя? Недолгая карьера нищего, пуля мамелюкского военачальника, тайное посещение королевского пира... Он улыбнулся: ну конечно же, он не мог рассказать Бейли об этом, ибо рано или поздно Дойлю предстоит прочесть эту биографию. И как, спросил он себя, после этого заставишь кого-то хотя бы близко подойти к площади, на которой, как тебе известно, в тебя будут стрелять?
        "Ну, по крайней мере мне известно, что Эшблес отплыл из Египта на "Фаулере", рейсом Каир - Лондон, отправление - завтра утром, так что, хотя мне так и не удалось как следует познакомиться с Каиром 1811 года, надеюсь, меня ожидает уже не слишком много сюрпризов, о которых мне придется умолчать в разговоре с Бейли. Я уверен, например, что больше не попадусь в руки Романелли, который, по слухам, устроился личным медиком к Мохаммеду Али. Не думаю, чтобы он узнал меня сейчас - с черной шевелюрой, темным загаром и обилием новых морщин на лице - следствием лечения без анестезии. Хорошо, хоть оба уха пока на месте..."

***
        На парадном плацу перед Цитаделью в ряды мамелюков влились беи-бахриты, и на пятнадцать долгих минут - на протяжении которых Эшвлис исходил потом в неслыханно дорогом халате с чужого плеча, предоставив лошади Амина самой идти за Хафи, - все четыреста восемьдесят беев-мамелюков как один, потомки бывших рабов, восставших, чтобы овладеть всей властью в стране, и даже в последние годы почти не поступившихся ею, гарцевали во всей своей варварской красе под безоблачным египетским небом.
        Мощная, злобная кобыла Амина по кличке Мельбус горделиво пританцовывала, встряхивая время от времени маленькой головой и, в общем, заставляя своего седока казаться тем, кем он на деле не был, - уверенным наездником. Это было прекрасное животное, и Амин чрезвычайно ею гордился, однако обстановка требовала, чтобы он бросил ее.
        До Дойля неожиданно дошло, что ему будет не хватать Амина - единственного человека в Каире, знавшего, что Эшвлис на самом деле вовсе не глухонемой. Получивший образование в Вене, молодой бей знал, что, помимо традиционных для мамелюка войны и славы, в жизни есть и другие цели, и много жарких часов он провел, стоя у ниши сапожника и ведя с ним разговор по-английски об истории, политике, религии... правда, они всегда смолкали, стоило вблизи показаться кому-то из клиентов, ибо Амин слышал, что паша назначил награду за любую информацию о рослом, говорящем по-английски беглеце.
        На плац выехали несколько рядов наемников-албанцев, ощетинившихся мечами, булавами, пистолетами и кремневыми ружьями длиннее их самих; на взгляд Эшвлиса, они выглядели в складчатых белых юбках и высоких тюрбанах просто нелепо.
        Албанцы один за другим свернули в улочку, поднимающуюся по пологому склону ко входу в Цитадель. Колонна мамелюков потянулась следом за ними, и как раз в это время ворота Баб-эль-Азаб в верхнем конце улицы медленно отворились.
        И хотя теперь мамелюки оказались недоступны взглядам зрителей, они продолжали шествовать с неизменным достоинством и торжественностью, албанцы же поспешно, смешав ряды, галопом поскакали к открытым верхним воротам.
        Дойль с любопытством вертел головой, озираясь по сторонам. Улица, по которой они ехали, походила скорее на ущелье; она явно относилась к оборонительным укреплениям Цитадели, так как в массивных каменных стенах можно было заметить лишь несколько глухих дверей, а многочисленные окна на самом деле вовсе и не окна, а узкие вертикальные бойницы, ширина которых позволяла разве что просунуть ружейный ствол.
        В пятидесяти ярдах перед ними наемники-албанцы втянулись в ворота Баб-эль-Азаб... и Дойль с удивлением увидел, что стоило последнему из них оказаться внутри Цитадели, как ворота начали закрываться. Он повернулся в седле, чтобы посмотреть назад, и увидел, что казавшийся уже далеким нижний конец улицы блокирован еще одним отрядом наемников. На его глазах передний ряд их опустился на колено, каждый поднял длинное ружье и прицелился.
        Не успел он открыть рот для крика, как ударил пушечный выстрел, в синее небо поднялся столб серого дыма, и улица взорвалась шквалом оглушительного, беспощадного ружейного огня - спереди, сзади, из каждого окна. Воздух, казалось, весь наполнился десятками, сотнями свистящих пуль, высекающих из стен и мостовой фонтанчики пыли и каменных осколков. Пороховой дым лез в глаза и горло, не давая разглядеть неприятеля.
        Строй мамелюков смешался, как ряды китайских фонариков под ударом пожарного брандспойта. Большинство беев упало со своих лошадей мертвыми уже после первого залпа, но даже те, кто успел выхватить оружие, не имели возможности ответить, ибо за исключением албанцев в нижнем конце улицы неприятель оставался невидимым. Несколько мамелюков - Дойль как во сне увидел среди них Хасана - попытались атаковать их, однако получили по дюжине пуль каждый, не успев пройти и пяти шагов. Несмотря на то что халат его несколько раз рвануло, Дойль еще четыре или пять секунд оставался цел и невредим, и судя по тому, как Мельбус прыгнула вперед через груду мертвых тел, она - тоже. Отчаянный вопль Дойля: "Ну же, лошадка, через стену, прыгай!" - затерялся в грохоте залпов, но лошадь уже рванулась вперед, спотыкаясь о трупы. Отрикошетившая пуля - а может, это был осколок стены - больно ударила Дойля над ухом, он пошатнулся в седле, и тут же три пули попали в него почти одновременно: одна оцарапала ему правую руку выше локтя, другая оставила рваную рану на левом бедре, а третья чиркнула по животу. Возможно, эта третья пуля и
помогла ему удержаться в седле, ибо он, согнувшись, рухнул на шею лошади, обхватив ее руками, - как раз когда Мельбус взобралась на самую высокую груду тел и с ее вершины прыгнула через стену, верхний край которой все еще оставался для них на недосягаемой высоте как минимум восьми футов. Мощный импульс скачка лошади подкинул Дойля, и сквозь пелену слез, боли и клубы порохового дыма он увидел, как приближается верх стены... они зависли в верхней точке, и он смог заглянуть за стену... Еще мгновение - и гравитация неумолимо должна была бы обрушить их вниз, в пекло перекрестного огня, но лошадь по-кошачьи зацепилась передними копытами за кромку стены, отчаянным усилием подтянулась, зацепилась задними копытами и, перевалившись через стену, рухнула вместе с седоком вниз, но уже с наружной стороны.
        Лошадь падала головой вперед, и Дойль непроизвольно откинулся назад, увидев в пятидесяти футах под собой наполненный водой ров, а потом он летел уже сам по себе, в ужасе глядя на стремительно надвигающуюся воду.
        Падение показалось ему мучительно долгим; он дважды выпускал воздух из легких и делал новый вдох, и все же удар о воду, когда он наконец произошел, вышиб из него дух, и почти сразу же он больно ударился руками и ногами о каменное дно рва. У него хватило сил подобрать под себя ноги и оттолкнуться, рванувшись вверх сквозь двадцатипятифутовую толщу неожиданно вязкой воды.
        Он выскочил на поверхность, как пузырь со дна кипящего чайника, и, из последних сил молотя руками, поплыл к высокому парапету; человек, мочившийся в ров, изумленно выпучил на него глаза, торопливо оправил одежду и исчез.
        - Тупица грязный! - буркнул Дойль ему вслед. Стоило беглому сапожнику выползти из рва, ставшего еще грязнее обычного, как он тут же сорвал одежды и оружие Амина и зашвырнул подальше - уличные попрошайки найдут им лучшее применение. Он оставил только меч, который завернул в тюрбан и зажал под мышкой. Он нашел на дороге полоску прокаленной солнцем пыли и катался в пыли нагишом до тех пор, пока не просох. Замотанный меч, решил он, сойдет за посох, оставшийся в наследство от предшественника.
        - Мельбус! - вскричали двое лавочников, созерцавших всю сцену, и кровь застыла у Дойля в жилах, ибо он решил было, что им откуда-то известна кличка лошади; только спустя пару секунд он сообразил, что это слово означает "божественное безумие" - помутнение рассудка волею Аллаха. Тут, кстати, и сама лошадь выкарабкалась изо рва, приковав к себе жадные взоры нескольких рахарин - египетских цыган.
        - Да забирайте ее! - прохрипел Дойль. - Аво, чал! Несмотря на жару, он продолжал дрожать, пробегая полосы света и тени от одежд, развешанных для просушки над узкой улочкой. Только усевшись в глубокой дверной нише и уронив голову на руки, он понял, что плачет с той самой минуты, когда выбрался из воды. Он поднял голову и попытался взять себя в руки.
        В глазах до сих пор стояли, накладываясь на уличный пейзаж и друг на друга, картины тех нескольких жутких секунд на улице у Баб-эль-Азаб; теперь эти картины стали проявляться все отчетливее и отчетливее, и он как наяву видел - до сих пор мозг его лишь хранил это, не осознавая, - брызги крови и пыли и клочки одежды, разлетающиеся во все стороны от коня и всадника, дергающихся людей - шквал перекрестного огня не давал им упасть... мимолетно промелькнувшее лицо, прильнувшее к ружейному прикладу, целясь с верха стены, лицо, деловито-сосредоточенное, поглощенное сложной работой... какой-то бей с простреленной головой, слепо тычущий мечом в каменную стену в короткие мгновения между смертью коня и своей смертью...
        Дойль застонал и ткнулся лбом в грубую каменную кладку, чем вызвал еще одно восклицание "Мельбус!" - на этот раз со стороны мальчишки, тащившего по улице бурдюк с водой.
        Звуки доходили до Дойля, как сквозь толстый слой ваты, но он увидел, как мальчишка шарахнулся, прижавшись к стене, - по улице проезжал отряд наемников-албанцев. Их было двенадцать, и каждый из двенадцати в упор посмотрел на грязного старого нищего с ужасными язвами на руке, ноге и животе. Старый нищий всхлипывал, опираясь на какую-то замотанную тряпкой палку. Двое ехавших последними засмеялись, и один из них швырнул ему монету.
        Когда они свернули за угол, Дойль подобрал монету, встал и помахал мальчишке - разносчику воды; тот подбежал и дал ему напиться из горла бурдюка. Теплая и затхлая вода тем не менее помогла смыть привкус пороховой гари, и жуткие воспоминания немного отступили, во всяком случае, теперь еж мог думать о чем-то другом.
        Да, Амин, вяло подумал он, ты был прав в двух вещах: Али и впрямь рассчитывал укоротить власть мамелюков и не собирался арестовывать четыреста восемьдесят вооруженных до зубов беев. Ты ошибался только в одном: ехать на пир оказалось далеко не безопасно.
        Он все еще дрожал от холода и потел одновременно, и рука его сильно кровоточила. Нужно найти одежду и врача, подумал он, да и отомстить не помешает. Ниже по течению Нила расположено летнее поместье Мустафы-бея, где проводят дни в неге и лености его сыновья и жены...
        Дойль зашагал в ту сторону. Он имел для них кое-какие новости и кое-какое предложение.

***
        Хотя солнце уже скрылось за Мукаттамскими холмами, а луна отпечаталась на темно-синем бархате небосклона, как след от покрытой пеплом монеты, верхушки пирамид продолжали сиять золотом в последних лучах заката, а разноцветные фонари, украшавшие неуклюжую повозку, выезжавшую из старых городских кварталов, наверное, еще целый час будут служить только для украшения, не имея необходимости освещать дорогу.
        Дополнявшие декор развеселые ленты и колокольчики совершенно не соответствовали выражению лиц шестерых ехавших в повозке - на их лицах читались усталость, горе и самое главное - гнев, слишком сильный, чтобы его можно было передать словами или жестами. И при всем карнавальном убранстве повозки бдительный часовой у дворца неминуемо задержал бы их, ибо в то время как задние колеса - пусть украшенные разноцветными гирляндами - оставляли в пыли необычно глубокий след, передние едва касались земли, а широкий ковер, свешивавшийся сзади, волочась по земле, явно скрывал что-то. Однако ни один часовой так и не увидел этого, поскольку шестерка запряженных в повозку лошадей потащила ее направо, по старой дороге в Карафе, в некрополис, а не налево - по новой, ведущей к Цитадели.
        - Иеминак! - произнес человек, сидевший на прикрытом ковром предмете в задней части повозки, под матерчатым навесом, и возница послушно повернул лошадей еще правее. - Теперь помедленнее. Я узнаю это место, как увижу. - Он внимательно оглядел гробницы и могильные камни, в беспорядке рассыпанные по невысоким холмам. - Вон, - показал он наконец. - То здание с куполом наверху. И смотри, Тефик, там не видно ни одного часового. Они наверняка ожидают мести со стороны оставшихся в живых мамелюков, но не здесь.
        - Мой хотеть напасть Цитадель лучше, профессор, - буркнул возница. - Будь на то мой воля, голова Али оставаться навсегда общественный сортир лежать. Но что он выполнять приказы этот маг давать, мой слыхать. Его мой тоже убивать большая радость.
        - Надеюсь, ты прав, - кивнул Дойль. - Хорошо бы застать уж сразу и доктора Романелли.
        - Да. - Тефик посмотрел на здание, возвышавшееся в сумерках в сотне ярдов от них. - Здесь?
        - Тебе лучше знать, ты в таких делах лучше разбираешься. На мой взгляд, нам лучше подойти поближе, чтобы ворваться внутрь сразу, как разнесем дверь.
        - Но чтоб они не видеть, что мы делать, - уверенно кивнул Тефик. - Здесь.
        Дойль пожал плечами и осторожно - одна его рука была перевязана - слез с повозки. Он посмотрел вверх, на вход в здание, и застыл, увидев привратника, стоящего у двери и смотревшего на них, - возможно, того самого, которого оглушил четыре месяца назад.
        - Быстро! - тихо произнес он. - Они нас видят!
        - На таком расстоянии не страшно, - ответил Тефик, доставая из-под брезента длинный шест. Он быстро размотал увивавшие его разноцветные ленты и сорвал с его конца большую маску. Под ней оказался массивный деревянный цилиндр. - Она уже заряжать, нужно только утрамбовать заряд. - Он откинул ковер, прикрывавший какой-то тяжелый предмет, и из-под него выглянуло жерло бронзовой пушки. Он сунул шомпол в ствол и дважды надавил на ядро, приминая заряд. - Хорошо. - Он выдернул шомпол, потом повернулся к четверым своим спутникам и рявкнул по-арабски какое-то распоряжение.
        Один из них прикурил сигару от фонаря, болтавшегося в хвосте повозки, и выпустил огромный клуб дыма. Другой молодой мамелюк откинул ковер с казенной части орудия и начал быстро вращать колесико - ствол пушки медленно опустился. Дойль оглянулся посмотреть, как реагирует на это привратник, и увидел, что тот поспешно нырнул внутрь, закрыв дверь за собой.
        - Быстрее! - повторил Дойль. Человек у пушки прекратил крутить колесико и окликнул человека с сигарой.
        - Быстрее, черт побери! - громко прошипел Дойль. Земля уже вибрировала, словно где-то в глубине под землей, в огромном духовом органе начал зарождаться звук, слишком низкий, чтобы человеческое ухо могло его услышать, и в свежем вечернем воздухе неожиданно повеяло гнилью. Дойль торопливо нагнулся и начал расшнуровывать башмак.
        Человек с сигарой бросился к пушке, но упал на землю - с верхушки купола протянулся и ударил прямо в него луч зеленого света. Одновременно с этим ствол пушки невероятным образом начал со скрежетом изгибаться вверх.
        Дойль сорвал башмак, отшвырнул его в сторону, выхватил кинжал и, пока луч подбирался по земле к орудию, ткнул себя острием в босую пятку и крепко прижал ногу к земле.
        Тут зеленое свечение охватило их всех, захлестнув волной удушливой вони, Тефик и трое остальных молодых мамелюка рухнули на дорогу.
        Дойль с усилием вытянул руку, прижал ее к горячему стволу пушки - и ствол с тем же противным скрежетом начал выпрямляться. Медленно, волоча кровоточащую ногу по земле - сохраняй Связь, твердил он про себя, - он доковылял до казенника, сорвал один из разноцветных фонарей и разбил его о запальное отверстие.
        И через какое-то мгновение он уже смотрел в темнеющее небо, не понимая, почему лежит на спине, почему лицо его так горит, и мечтая, чтобы кто-нибудь снял трубки хотя бы двух из десятка надрывно звонящих телефонов. Он повернул голову и увидел то, что всего несколько секунд назад было Тефиком. Под шевелящейся кучкой одежды еще угадывалось что-то, но большая часть блестящих ракообразных кусков, на которые распалось тело Тефика, выбралась из-под нее и расползалась во все стороны. Дойль в ужасе отпрянул от того, что подполз ближе других к нему, и привстал на колене, хватаясь за рукоять меча и дико озираясь.
        Дуло пушки еще слегка дымилось в груде обломков повозки, а силуэт здания заметно изменился: полусфера купола раскололась, как большое яйцо. Дойлю показалось, что он слышит далекие крики, но в таком оглушенном состоянии у него не было никакой уверенности, что он на самом деле слышит их.
        Он выхватил меч и побежал ко входу в здание. Когда дверь открылась, Дойль находился всего в дюжине ярдов. Он с размаху налетел на стоявшего в дверях и даже не слишком удивился, когда у того оторвались голова и правая рука; они с легким стуком упали на пол, и Дойль понял, что они вылеплены из воска.
        Еще трое восковых людей стояли в коридоре за дверью; двое отпрянули, когда в них полетели остатки их расчлененного товарища. Дойль парировал удар мечом третьего и встречным выпадом поразил того в лицо, оторвав ему нос и полщеки. На шее у того появилась черная трещина, и он ударил по лицу еще раз, сильнее голова оторвалась и покатилась по полу.
        Двое остававшихся пока невредимыми отступили назад, подняв оружие, а в это время двое других ползали по полу в поисках своих голов. Откуда-то сверху донесся отчаянный крик на незнакомом, явно не арабском языке, и двое целых восковых людей повернулись и неуклюже побежали к лестнице.
        Дойль бросился следом. Теперь сверху слышался еще один голос - этот говорил по-арабски, причем интонация его была скорее не столько перепуганной, сколько раздраженной. Дойль уловил слова "не знаю", "неуязвимый" и "колдовство".
        Перед тем как шагнуть на лестницу, он стряхнул второй башмак и начал подниматься босиком, держа меч Амина перед собой. Сверху слышались пыхтение и кряхтение, топот ног, и до него вдруг дошло, что там происходит.
        Глаза его сузились, и на лице заиграла недобрая улыбка. Ну что ж, подумал он, а почему бы и нет? Попробуем-ка отобрать лавры у Нейла Армстронга!
        На верхней площадке лестницы он заглянул за угол, в сторону выходящего в сферический зал балкона. Все было, как он ожидал: помещение освещалось только сумеречным светом, проникающим через разбитый купол. Истекающий потом привратник стоял в правом углу балкона - левый оказался разбит ядром, торопливо привязывая веревку к перилам. Левая стена коридора обрушилась, и Дойль увидел двух восковых людей, копошащихся на крыше; они, перегнувшись, заглядывали в зал сквозь обрушившуюся восточную часть купола, потом подались вперед и стали пихать вниз что-то, явно пытавшееся подняться вверх.
        Надежно привязав конец веревки, привратник начал выбирать свободный конец - тот тянулся откуда-то снизу и слева и подавался неохотно, - каждый раз фиксируя выбранную слабину.
        Дойль дождался, когда он выберет еще ярд веревки, и, прежде чем тот успел завязать ее, нагнулся, схватил его здоровой рукой за пояс и рывком перекинул через перила. Секунду тот цеплялся за веревку, потом руки его разжались, и он рухнул на заваленный обломками пол камеры. Веревка натянулась. Откуда-то рядом послышался приглушенный крик, и пустая кушетка скатилась на роликах по наклонной стене и остановилась, врезавшись в груду битого кирпича.
        Дойль повернулся, выскочил через отверстие в стене на крышу и, не обращая пока внимания на дергающийся предмет на конце натянувшейся почти горизонтально веревки, бросился на восковых людей, с трудом удерживающих равновесие. Он ударил одного ногой, другого - мечом, и оба покатились на дно круглого зала.
        Не в силах смотреть на человека, которого ему, как он понимал, предстояло сейчас убить, он подошел к проему и заглянул внутрь. Привратник пришел в сознание и сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и держась за сломанную ногу. Восковые люди, один из которых тоже лишился головы, бестолково ползали по обломкам. Дойль решил, что где-то там должна быть дверь, по счастью погребенная под обломками того, что было восточной частью купола.
        - Эй, Дойль! - произнес голос за его спиной учтивым тоном, свидетельствовавшим о немалой выдержке говорившего. - Нам с тобой есть о чем поговорить!
        Мастер покачивался в воздухе в двадцати футах от него, удерживаемый лишь завязанной у него под мышками веревкой, натянувшейся почти параллельно кровле. За ним Дойль видел диск луны, стоявшей еще совсем низко над горизонтом. Чтобы смотреть на Дойля, Мастеру приходилось задирать голову. Все это походило на воздушного змея в форме человека, или как если бы они с Дойлем смотрели друг на друга в повернутое под углом в сорок пять градусов зеркало.
        - Не о чем нам говорить, - холодно ответил Дойль. Он занес над головой меч Амина и поискал взглядом, куда лучше ударить.
        - Я могу вернуть тебе Ребекку, - тихо, но разборчиво произнес Мастер.
        Дойль задохнулся, словно его ударили под дых, отступил на шаг и опустил меч.
        - Ч-что вы сказали?
        Несмотря на то что необычная поза, несомненно, причиняла ему боль. Мастер оскалился в улыбке:
        - Я могу спасти Ребекку. Удержать ее от смерти. С помощью окон во времени, открывшихся по моей вине и открытых Дерроу. Ты тоже можешь помочь. Мы не дадим им сесть на мотоцикл.
        Меч звякнул i каменную плитку крыши, и Дойль опустился на колени. Его лицо находилось теперь на одном уровне с лицом Мастера в двадцати футах от него, и он в беспомощном отчаянии вглядывался в глаза старика, блестевшие неестественной чернотой.
        - Откуда... вы знаете... про Ребекку? - прохрипел он.
        - Ты забыл про ка, что мы сделали из тебя, сынок? Кровь, упавшую в ванну? Мы вырастили из нее твою копию. Не то чтобы от нее было много толку в том, что касалось внятной информации, - ка, похоже, получился слегка не в своем уме; это может означать, а может и не означать, что ты и сам движешься в этом направлении, - но кое-что о тебе мы понемногу узнали.
        - Это блеф, - осторожно возразил Дойль. - Историю не изменить. Я сам видел, что нельзя. И Ребекка... мертва.
        - Мертв ее ка. С твоего мотоцикла упала не подлинная Ребекка. Мы отправимся в будущее, вырастим ка, а потом подменим их, с тем чтобы она могла вернуться сюда с тобой и, - Мастер снова улыбнулся, - сменила имя на Элизабет Жаклин Тичи.
        Эшблес медленно, недоверчиво покачал головой. "И ведь я действительно в это верю, - подумал он. - Я верю в то, что смотаю эту чертову веревку и спасу его. Боже, а я-то думал, он будет всего лишь предлагать мне деньги..."
        - Но ведь настоящая Элизабет Тичи живет где-то.
        - Она умерла, и ее заменила Ребекка.
        - Ах, да... - Дойль взялся за веревку. Прости, Тефик, подумал он. Прости, Байрон. Простите, мисс Тичи. Прости, Эшблес, похоже на то, что остаток жизни ты проживешь рабом этой твари. Прости, Бекки, - видит Бог, не ты выбрала этот путь.
        Куда легче, чем делал это привратник, Эшблес выбрал ярд веревки. Пытаясь привязать ее одной рукой, он покосился на Мастера и увидел его улыбку - та была не просто торжествующей, презрительной и самодовольной, но и слегка безумной.
        Эта нотка безумия у якобы всезнающего Мастера подействовала на Дойля, как холодный компресс на пылающем лбу. "Боже, - подумал Дойль, - я ведь действительно собирался купить жизнь Ребекки ценой смерти этой девицы Тичи, которую даже не встречал никогда!"
        - Нет, - спокойно произнес он, отпуская веревку, и она натянулась рывком, больно дернув Мастера.
        - Ты можешь спасти Ребекке жизнь, Дойль, - прокаркал перекосившийся от боли Мастер. - И свой собственный рассудок: ты ведь сходишь с ума и сам это знаешь, а здешние заведения для умалишенных не из самых приятных, так и знай.
        Эшблес отвернулся, подобрал меч и, крича почти в унисон с Мастером, ударил с такой силой, что не только разрубил веревку, но и сломал меч о каменную крышу.
        Не прекращая кричать, Мастер начал все быстрее удаляться, словно лежал в кузове невидимого пикапа, пытающегося поставить рекорд ускорения с места. Все ускоряясь, он миновал край крыши и полетел дальше, скользя в двадцати футах над землей. Его силуэт отчетливо чернел на фоне луны, так что Дойль хорошо видел его даже в сгущающихся сумерках.
        - Так сдохни в вонючем дурдоме, Дойль! - проревел голос из отверстия под ногами у Эшблеса. - Жри собственное дерьмо, и пусть сторожа дрючат тебя почем зря! Вот что тебе уготовано, сынок! Так оно и будет, Романелли прыгал в будущее и проверял! И - слышишь! - мы уже спасли Ребекку, Романелли забрал ее, но теперь, когда по твоей дурости ее не на что менять, с ней...
        Голос все продолжал выкрикивать свои бредовые угрозы, и Эшблес понял, что это Мастер говорит через последнего из восковых людей, у которого еще осталась голова. Сам Мастер казался теперь маленькой точкой на лике луны, поднявшейся уже заметно выше. Еще через минуту или две голос из дыры, продолжавший перечислять напасти, уготованные Ребекке, оборвался на полуслове. То ли вышел из строя восковой речевой аппарат, то ли Мастер просто вышел за пределы их магической слышимости - этого Эшблес так и не узнал.
        Эшблес влез через дыру в стене обратно в коридор и заковылял вниз по лестнице. Когда он спустился на первый этаж, кто-то шевельнулся в темном проеме двери справа от него, но, услышав его шаги, отпрянул обратно в темноту;
        Эшблес даже не посмотрел в ту сторону.
        Выбравшись на улицу, он огляделся. Лошадей постигла та же участь, что и сыновей Мустафы, так что Эшблес зашагал босиком. До порта Булак было идти пять с половиной миль. Корабль отплывал только завтра утром, так что он не спешил, каждые несколько минут останавливаясь, чтобы с опаской посмотреть на поднимающуюся луну.
        Через несколько минут после того, как Эшблес скрылся из виду, из двери выглянуло грязное бородатое лицо с безумными глазами.
        - Теперь видишь, Дерроу, что ты натворил? - пробормотал человек. "Абсолютно безопасно"... Черт, с таким же успехом ты мог отправить этого Треффа. Вряд ли ему удалось бы повернуть все еще хуже. Ладно, вернусь-ка я к реке; посмотрим, смогу ли я уплыть в то время, когда все было в порядке.
        Ка Эшблеса выбрался на улицу и постоял, неуверенно глядя по сторонам, не в силах припомнить, где здесь река и как она вообще называется. Потом он вспомнил, что рано или поздно придет к ней, так что выбрал первое попавшееся направление и с довольной улыбкой на губах двинулся в путь.
        Глава 7
        - Сестры, тките смерти нить;
        - Сестры, стойте: кончен труд!
        Томас Грей
        Снова и снова пытался он найти выход из этого лабиринта затянутых туманом улиц; и хотя Дерроу - во сне он никак не мог вспомнить свое новое имя прошагал уже несколько миль, то и дело заходя в тупики, он ни разу не вышел на улицу, достаточно широкую, чтобы пропустить экипаж, не говоря уже о просторной, оживленной Лиденхолл-стрит. В конце концов он остановился и - как всегда в этой части сна - услышал в густом тумане впереди негромкий, отрывистый стук, а почти сразу за ним - близкие шаги.
        - Хелло, - робко произнес он. - Хелло, кто там есть? - повторил он уже увереннее. - Не поможете ли вы мне найти дорогу?
        Шаги по брусчатке слышались уже совсем близко, и темное пятно в тумане превратилось в оборванного человека.
        Как обычно, Дерроу в мертвящем ужасе отшатнулся, узнав в нем Брендана Дойля.
        - Боже, Дойль! - вскричал он. - Простите меня, не подходите ближе, о Боже!.. - Он побежал бы прочь, но его ноги отказывались идти.
        Дойль улыбнулся и показал наверх, в туман.
        Дерроу беспомощно поднял глаза, и душа его вырвалась наружу в отчаянном вопле - таком громком, что он проснулся.
        Он полежал неподвижно на кровати, пока, к облегчению своему, не узнал мебель в темной комнате и не понял, что лежит в собственной спальне. Значит, это снова всего лишь сон. Его рука вытянулась, нашарила горлышко графина с бренди на столике у изголовья, опрокинула его над стеклянной стопкой, потом он поставил его на место, а стопку поднес к губам.
        Дверь из спальни Клер отворилась, и она, хмурясь спросонья сквозь спутанные волосы, подошла к кровати Данди.
        - Что, черт возьми, случилось, Джейкоб?
        - Мышцу свело... на спине. - Он со стуком поставил пустую стопку на столик.
        - Какую еще мышцу! - Она села на край кровати. - Я ведь жена тебе, Джейкоб, зачем тебе лгать мне? Я знаю, что это кошмарный сон. Ты всегда кричишь:
        "Простите меня, Дойль!" - перед тем как проснуться. Так скажи мне все: кто такой этот Дойль? Он что, имеет какое-то отношение к тому, как ты разбогател?
        Данди набрал в грудь воздуха, потом выпустил.
        - Это правда сведенная мышца, Клер. Извини, что разбудил тебя.
        Она закусила губу.
        - Но теперь-то отпустило?
        Данди взял стопку, перевернул и надел на пробку графина.
        - Да. Можешь идти спать.
        Она наклонилась и легко прикоснулась к его лбу губами.
        - Хочешь, я посижу с тобой немножко?
        - Не знаю... - поспешно начал он, но его перебил стук в дверь.
        - С вами все в порядке, сэр? - послышался из-за двери приглушенный голос.
        - Да, Джо, - откликнулся Данди. - Так, не спится.
        - Если вам будет угодно, сэр, я могу принести чашку кофе с ромом.
        - Нет, спасибо, Джо, я... - Данди поколебался и покосился на жену. Спасибо, Джо, да, это может помочь. Шаги за дверью стихли в отдалении, и Клер встала.
        - А мне казалось, ты хотела посидеть немного здесь, - поднял бровь Данди: он не сомневался, что сейчас она сама спешит уйти.
        Клер недовольно сжала губы.
        - Ты отлично знаешь, как я отношусь к Джо. - Она вышла и закрыла за собой дверь.
        Данди встал, откинул волосы со лба и подошел к окну. Он отодвинул занавеску и уставился на изгиб Сент-Джеймс-стрит, на похожие друг на друга элегантные фасады, едва освещенные неверным светом уличных фонарей. Небо на востоке начинало светлеть - скоро рассветет, отличное, ясное воскресное утро в марте.
        "Да, милая, - невесело подумал он, - я знаю, как ты относишься к Джо. Но я, право же, не могу объяснить тебе, почему должен поддерживать его и держать при себе. Я и сам чертовски хочу, чтобы он нашел себе новое тело, - тогда я смог бы сказать тебе, что уволил его и нанял этого нового парня, - но тело Матуро почему-то нравится ему, а угрожать ему я боюсь. В конце концов ему предстоит быть моим партнером еще много, много лет после того, как ты, милая, умрешь от старости... после того, как я переживу всех своих сыновей... и внуков, и правнуков, богатея, покупая все больше и больше за время жизни в каждом новом теле, до тех пор, пока не стану тайным владельцем всех мало-мальски значимых корпораций в мире. Я буду владеть целыми городами... целыми странами! И после 1983-го, когда исчезнет старый Уильям Кокран Дерроу, я смогу выйти из тени, смещая всех фиктивных руководителей, и вот тогда я без преувеличения буду править всем этим проклятым миром...
        ...Если все это время смогу ублажать Джо. Так что видишь, моя бедная женушка - уже целых два месяца как женушка; два месяца, на продолжении которых я так и не успел пока вкусить все радости брака и приступить к осуществлению своего плана насчет второго поколения семьи Данди, - ты заменима. Джо - нет".
        Самый богатый человек в Лондоне вздохнул, опустил занавеску и уселся на кровати в ожидании обещанного кофе с ромом.

***
        Спустившись в буфетную, Джо-дворецкий первым делом забрался на стол - ибо хотя с тех пор, как он девять лет назад прекратил активные занятия магией, он научился касаться земли без особой боли, в оторванном от нее состоянии ему все же лучше думалось - и медленно поболтал пальцем в чаше серо-зеленого порошка.
        "Да, я многому научился у этого чувствительного молодого хозяина, подумал он. - Я узнал, что иметь кучу денег куда приятнее, чем не иметь кучи денег, и что стоит тебе получить их, как они принимаются расти сами собой, словно пожар.
        У него куча денег. И еще у него эта хорошенькая молодая жена, которая могла бы быть ему все равно что сестрой и которая терпеть не может, когда старый Джо смотрит на нее... хотя должен же хоть кто-то смотреть на нее так, как она заслуживает, да и не только смотреть. Без должного ухода она того и гляди скиснет и из вина превратится в уксус.
        Да, сэр, юный Данди, - подумал Джо, - когда бы не я, вы бы оставались умирающим стариком - а что получил я взамен за свою услугу? Место дворецкого? Как-то не слишком справедливо получается. Ничего, вот оно, в этой чашке средство для решения всех проблем. Славный молодой муж мисс Клер сделается нежнее, а старый бедняга дворецкий покончит с собой. И все будут счастливы".
        Конечно, все, кроме того, кто в теле Джо грянется о мостовую.
        Он подошел к полке, снял с нее банку корицы и высыпал изрядную порцию в чашку с порошком. Потом поставил банку на место, помешал смесь пальцем, высыпал в большую кружку, добавил, не жалея, рому из бутылки, снял с плиты кипящий кофейник и наполнил кружку доверху дымящейся черной жидкостью.
        Поднимаясь по лестнице, он не переставая помешивал кофе ложкой. Он негромко постучал в дверь спальни Данди, и тот велел ему войти и поставить кофе на столик. Джо повиновался и почтительно отступил назад.
        Данди, казалось, думал о чем-то, чуть нахмурившись.
        - Тебе никогда не казалось, Джо, - спросил он, механически поднимая кружку, - что хлопот всегда получается больше, чем дело того стоит?
        Джо обдумал эту мысль.
        - Это все равно лучше, чем не получать в обмен на эти хлопоты вообще ничего.
        Данди попробовал кофе. Ответа Джо он, похоже, и не слышал.
        - Слишком все утомительно, - вздохнул он. - На каждое действие приходится равное противодействие... нет, это еще было бы терпимо - это противодействие куда сильнее действия... Что это?
        - Корица, сэр. Если вам не нравится, я могу сварить еще, без нее.
        - Нет, сойдет и так. - Данди поболтал в чашке ложечкой и сделал еще глоток.
        Джо подождал еще немного, но Данди, похоже, ничего больше пока не требовалось, так что он вышел из спальни, тихо прикрыв за собой дверь.

***
        - Эй, Снапп! Это ты?
        Джеки оглянулась. Маленький темноволосый крепыш пересекал улицу, направляясь к ней.
        - Это еще кто? - спросила Джеки, погруженная в свои мысли.
        - Хэмфри Богарт, помнишь? Адельберт Чинни, Дойль. - Человечек возбужденно улыбнулся. - Я уже час шатаюсь по этой проклятой улице, пытаясь найти тебя.
        - Зачем?
        - Мое тело - настоящее мое тело, - я его нашел! Парень, что ходит в нем, отрастил усики и одевается по-другому, но это оно!
        - Это уже не имеет значения, Хэмфри, - вздохнула Джеки. - Человека, менявшего тела, изловили и казнили три месяца назад. Так что даже если тот, кого вы нашли, в самом деле ходит в вашем теле - что вряд ли, ведь он ни разу еще не вселялся в одно тело дважды, - вам все равно не удастся поменять тела обратно. Того, кто знает, как проделывать такие штуки, больше нет. - Она устало тряхнула головой. - Извините. А теперь мне пора...
        Улыбка сошла с лица Чинни.
        - Он мертв? Это... ты его убил? Черт, но ты ведь обещал мне...
        - Нет, это не я его убил. Толпа в ист-эндском кабаке. Я сам узнал об этом только на следующий день. - Она шагнула прочь.
        - Подожди-ка, - взмолился Чинни. - Ты говоришь, ты об этом услышал? Сколько еще народу знает об этом?
        Джеки остановилась и постаралась взять себя в руки.
        - Да все знают. Все - кроме вас.
        - Правильно! - вскричал Чинни, немного успокоившись. - На его месте я тоже поступил бы так.
        - Не понимаю...
        - Послушай, я прошелся по всем салонам, удаляющим волосы, - помнишь, я говорил тебе, что собираюсь сделать это? Так вот, я узнал, что есть одно место на Ли-денхолл-стрит, где их действительно удаляют... что-то там у них с электричеством. Заведение закрылось еще в октябре, но это вовсе не значит, что оно больше не действует. Черт, этот тип просто мог купить его. В общем, если бы я на его месте хотел остаться в теле, не превращаясь при этом в орангутана, я дал бы себя узнать, поймать, и в момент, когда меня вздернут на виселицу, я перебрался бы в другое тело. Пусть их думают, что убили меня.
        Джеки медленно шагнула назад к Чинни.
        - Верно, - тихо промолвила она. - До сих пор все сходится. Но как быть с вашим старым телом? Он ведь бросил его - когда его вешали, он был в теле старика.
        - Не знаю пока. Может, он вселился в другое тело на время, чтобы убили именно это, а потом переселился обратно. А может... да, похоже на то... может, он переселяет богатых, но пожилых людей в молодые тела за плату? Или еще что-нибудь в этом роде. Если у него в руках средство избавления от волос, все остальное уже не так сложно.
        - Этот тип в вашем теле, - спросила Джеки, - чем он занимается? Где живет?
        - Он неплохо устроился. Контора на Джермин-стрит, большой дом на Сент-Джеймс, со слугами и всем таким.
        Джеки кивнула - старое возбуждение вновь пробуждалось в ней.
        - Пока ваша идея звучит убедительно. Возможно, это старик, заплативший Джо - Песьей Морде за то, чтобы снова стать молодым и здоровым. А может, это сам Джо. Пошли-ка посмотрим на этот дом на Сент-Джеймс.

***
        - Да, но... - промямлил совершенно сбитый с толку швейцар. - Вы сами говорили, сэр, что карета не понадобится вам раньше чем через час. Джастин как раз отправился перекусить. Он будет через...
        - Джастин уволен! - отрезал Данди, чье искаженное гневом лицо казалось в свете уличного фонаря совсем старым. Он зашагал по тротуару, громко щелкая подошвами изящных ботинок по булыжнику.
        - Но, сэр! - вскричал ему вслед швейцар. - Слишком поздний час, чтобы идти одному! Если вы подождете несколько минут...
        - Ничего со мной не случится, - бросил Данди, не оборачиваясь. Он сунул руку за пазуху и нащупал один из двух миниатюрных пистолетов, что специально для него изготовил хеймаркетский оружейник Джозеф Эгг. Размером не больше курительной трубки, каждый из пистолетов стрелял пулей 35-го калибра, заключенной в штуку, которую Данди, объясняя устройство зачарованному оружейнику, назвал "взрывным капсюлем".
        Повинуясь неожиданному импульсу, он свернул налево на квартал раньше, чем обычно. "Срежу через этот квартал, - решил он, - а потом дворами на Сент-Джеймс. Выйду как раз напротив моего дома, и если тот бродяга все еще сшивается там, я выбью из него объяснение того, зачем он это делает, - а если он попробует взбрыкнуть... что ж, он станет первым человеком в истории, убитым из капсюльного пистолета".
        Уличные фонари казались в тумане тусклыми желтыми пятнами, и на маленьких усиках Данди начали оседать капельки влаги. Он раздраженно смахнул их. Что-то ты сделался раздражительным, братец, сказал он себе. Этот бе-долага, на которого ты наорал в кабинете, теперь вряд ли будет иметь с тобой дела, а патенты и заводы, что он предлагал, чертовски пригодятся лет этак через двадцать. Впрочем, черт с ним - куплю у его наследников. Свернув в последний двор, что выходил на улицу напротив его дома, он задержался. Ладно, подумал он, пока ты не на виду, ты можешь почти все. Он разулся, взял ботинки в левую руку и бесшумно зашагал сквозь туман. Правая рука его сжала рукоятку пистолета Эгга.
        Неожиданно он застыл на месте - впереди послышался шепот.
        Он вытащил пистолет из кобуры и на цыпочках подошел ближе, поводя стволом перед собой.
        Где-то наверху стукнула оконная задвижка, и Данди чуть было не выстрелил и тут же едва не выронил пистолет, ибо вдруг с пугающей ясностью вспомнил заключительную часть своего навязчивого кошмара, ту часть, которую он до сих пор не мог вспомнить, просыпаясь. Он как наяву увидел тот предмет, что стучал в тумане над его головой, то, на что указывал похожий на покойника Дойль.
        Это было тело Уильяма Кокрана Дерроу, болтавшееся в петле. Его ноги в тяжелых башмаках стучали по стене, а лицо, повернутое набок в характерной для повешенного манере, скалило на него желтые зубы в жуткой улыбке, Пистолет дрожал в его руке, и сырость, казалось, пробрала его до костей, несмотря на теплое пальто. Впереди замаячило желтое пятно фонаря - он почти вышел на тротуар Сент-Джеймс-стрит.
        Спереди снова послышался шепот, и он разглядел в тумане два неясных силуэта. Он поднял пистолет.
        - Ни с места, оба, стреляю! - негромко, но внятно произнес он.
        Эти двое удивленно ахнули и отпрянули на тротуар. Данди шагнул вперед, чтобы держать на мушке обоих, бросил ботинки и выхватил левой рукой второй пистолет.
        - Еще один такой скачок, и я уложу обоих, - так же тихо предупредил он. А теперь отвечайте, и быстро, что вы делаете здесь и почему...
        Он перевел взгляд с более молодого из оборванцев на старшего, и краска сбежала с его лица, сменившись холодным, как сам туман, потом, ибо он узнал лицо этого человека. Лицо Брендана Дойля.
        И в это же мгновение Чинни разглядел, кто целится в них из пистолетов. Лицом к лицу, наконец-то, - прошептал он сквозь зубы. - А ну, давай меняться, ты и я... - И он шагнул к Данди.
        Выстрел прозвучал в тумане глухо, не громче удара доски о кирпичную стену. Адельберт Чинни пошатнулся и осел наземь. Данди всхлипнул.
        - Боже, простите, Дойль! - простонал он. - Но лучше вам оставаться мертвым!
        Второй пистолет дернулся за Джеки, но, прежде чем Данди успел спустить курок, она ударила его по руке ребром ладони. Пистолет лязгнул о тротуар, и она бросилась к нему.
        Данди, которого боль в руке немного привела в себя, навалился на нее сверху.
        Джеки схватила пистолет одновременно с тем, как он схватил ее за шею, пытаясь свободной рукой перехватить пистолет, но слабо - рука онемела от ее удара. С противоположной стороны улицы послышался звон разбиваемого окна, но оба были слишком поглощены схваткой, чтобы посмотреть. Джеки отчаянно боролась, пытаясь подобрать ноги и вздохнуть, но не могла поднять пистолет, не уткнувшись лицом в мостовую. Пульс отдавался в висках тупыми ударами топора в землю.
        - Ну что, парень, - горячо зашептал Данди ей на ухо, - я сам пошлю тебя через ту реку!
        Последним отчаянным усилием Джеки освободила руку и перекатилась влево. На мгновение пистолет оказался свободен, и она уставила его в Данди - тот отпрянул, попробовал перехватить его, промахнулся, схватил вместо этого ее за ворот и изо всех сил пнул коленом. Однако удар, который, как он надеялся, выбьет из нее дух, лишь встряхнул ее и не помешал ей прижать ствол к его переносице и нажать на курок.
        Этот выстрел прозвучал еще тише первого. Данди отпустил ее воротник, словно для того, чтобы издать горлом подражание рокоту гремучей змеи. Еще мгновение он смотрел на нее выпученными глазами, между которыми появилось аккуратное круглое отверстие. Потом на нижней кромке набухла капля, и вот уже изо лба выплеснулась струйка крови.
        - Все вы ублюдки хитрые! - послышался громкий крик с противоположной стороны улицы. Джеки села. - Так знайте, ваша взяла, проклятые сукины дети! Голос, казалось, раздается откуда-то сверху. - Довели-таки старого Джо до точки - скорей уж я сдохну, чем буду еще терпеть ваши издевательства! Может, хоть это расшевелит остатки совести, если у вас еще...
        - Джо! - послышался другой, тихий голос. - Ты что, пьян? Какого черта ты раскричался? Прекрати немедленно!
        Джеки знала, что ей надо побыстрее сматываться, пока на шум не прибежала полиция, но мешала страшная слабость, и потом ее почему-то интересовала драма, разворачивающаяся через улицу.
        - Я сам разбил это окно, мисс Клер, - отвечал мужской голос. - И надеюсь, что вам обойдется в копеечку вычистить поутру тротуар. Если что, пришлите мне счет в ад, сучка капризная!
        - Джо! - вскричал женский голос. - Не смей, я приказы... о Боже!
        "Неужели он прыгнул?" - подумала Джеки. Секунду назад до нее донесся из тумана громкий шлепок чего-то тяжелого о мостовую.
        И тут взгляд ее упал на труп Данди.
        Он сел.
        Слепые глаза моргнули, и залитое кровью лицо исказилось в смертельном ужасе. Одна рука поднялась и ощупала дырку на лбу. Еще секунду тело силилось подняться, потом дернулось и упало, на этот раз окончательно.
        Джеки вскочила на ноги и бросилась прочь.
        Глава 8
        ...И он шептал: "Струятся воды
        С заката солнца до восхода..."
        Вильям Эшблес
        Хотя апрель и добавил лодочникам и матросам с барж на Темзе лишний светлый час, для обитателей притона на Сент-Джайлз солнце село еще час назад, спрятавшись за крыши полуразвалившихся зданий, так что почти в каждом из окон Крысиного Замка загорелись огоньки.
        Стоя в проулке у одного из боковых выходов. Лен Керрингтон раздраженно отвечал на вопросы отряда из шестерых его людей, готовых выступить на Флит-стрит.
        - Вы сделаете это, ибо это последний их приказ, который вам предстоит исполнить, и потому что, если вы ослушаетесь, это может спугнуть их, а нам нужно взять их тепленькими, - и еще потому что, если вы изловите им этого парня, они будут так заняты им, что нам не составит труда прикончить обоих.
        - Этот парень, которого нам надо взять, часом, не тот ли, что вышвырнул Нормана в окошко у "Двухголового лебедя"? - спросил один.
        Керрингтон прикусил губу - он надеялся, что они не свяжут новое поручение с тем случаем.
        - Тот самый, но тогда вы просчитались, решив...
        - А они просчитались, решив связаться с ним, - добавил человек.
        - А на этот раз вы возьмете его без шума, - спокойно продолжал Керрингтон и ухмыльнулся. - И если мы разыграем все как задумано, нынче ночью в Крысином Замке будет праздник.
        - Аминь! - подытожил другой громила. - Пора идти - он уже на этом дурацком собрании писак.
        Шестеро исчезли в переулке, и Керрингтон вернулся в дом. На кухне, освещенной красным огнем из плиты, никого не было. Он затворил за собой дверь, и в помещении воцарилась тишина, нарушаемая только далекими стонами и плачем. Керрингтон сел на табуретку и взял с полки флягу холодного пива.
        Он сделал добрый глоток, закупорил флягу, поставил ее на место и встал. Пора, пожалуй, вернуться в главный зал, пока клоун не заинтересовался, с чего он так задерживается.
        Направляясь к внутренней двери, он миновал сточную решетку, и стоны стали громче. Он задержался и брезгливо заглянул в темную дыру, которая вела к нижним темницам и подземной реке. Интересно, подумал он, с чего это клоунские Ошибки так раздухарились сегодня? Может, прав был старый Данги и эти твари могут немного читать чужие умы, вот и забеспокоились, почуяв наш сегодняшний заговор? Он склонил голову набок, пытаясь услышать бас Большого Кусаки единственного из Ошибок, на которого стоило обращать внимание, однако тот молчал. "Ну, детка, - беспокойно подумал Керрингтон, - если ты и пронюхал наши планы, держи язык за зубами, тем более они у тебя всем зубам зубы".
        Он пошарил по сторонам, наткнулся на деревянную лоханку, заваленную картофельными очистками, и закрыл ею отверстие, хотя бы на время заглушив звуки из подземелья.
        Он отворил дверь в зал как раз в минуту, когда певучий голос Хорребина воззвал:
        - Керрингтон! Где тебя черти носят?
        - Я здесь, ваша честь! - откликнулся Керрингтон, выйдя вперед и стараясь, чтобы его голос звучал естественно. - Задержался на кухне пивка попить.
        Клоун, напоминавший чудовищного паука, наспех слепленного из сладкой тянучки, покачивался взад-вперед на своих качелях, в то время как Ромени, или Романелли, или как его там развалился в кресле на колесах - ни дать ни взять огромные детские ходунки - и огни святого Эльма ярко светились на его конечностях.
        - Надеюсь, они вышли? - спросил Хорребин.
        - Вышли.
        - Ты дал им приказ сделать все без шума? - вмешался Романелли.
        Керрингтон смерил его холодным взглядом.
        - Они взяли его для вас в прошлый раз, возьмут и в этот.
        Романелли нахмурился, потом расслабил лицо, словно решив не обращать внимания на ерундовое нарушение субординации.
        - Ступай вниз, в старую лабораторию, - приказал он. - Проследи, чтобы все было готово к операции.
        - Есть! - Керрингтон, повернувшись, вышел, и его башмаки загрохотали по коридору и по лестнице.
        - Почему бы тебе тоже не сходить? - спросил Романелли у клоуна.
        - Я только оттуда! - запротестовал клоун. - И потом, нам с вами надо прояснить пару моментов. У нас с вашим ка имелась договоренность: я...
        - Он мертв, а со мной у тебя нет никаких договоренностей. Ступай.
        Хорребин промолчал, потянулся за своими ходулями, выбрался из качелей и встал, пошатываясь, в центре комнаты.
        - Вы прекрасно знаете, что...
        - Ступай! - повторил Романелли. Он прикрыл глаза, и его лицо сделалось похожим на ковер, который кто-то давным-давно бросил на камни просохнуть под солнцем, да так и забыл.
        Стук ходулей Хорребина стих вдали. Романелли глубоко вздохнул.
        Его время истекало слишком быстро - теперь он весил всего тридцать фунтов, но он знал, что ему не сравняться силой с Мастером: он либо утратит контроль над своими членами, либо просто распадется на куски задолго до того, как стряхнет с себя оковы земного притяжения. Так что полет на Луну ему заказан.
        Он передернул плечами, пытаясь припомнить, знает ли он чародеев, сильных физически и при этом обладающих достаточной магической силой, - эти два качества неважно сочетались, подобно тому как плохо сочетаются одинаковые полюса магнитов. Был, конечно, этот Ибрагим, что ухитрился врасти ногами в камень в закрытом поместье неподалеку от Дамаска и менял судьбы, предсказывая их, - впрочем, и он делал это только в полнолуние, и при этом его руки и волосы тянулись к ночному светилу, что производило большое впечатление на клиентов, - до тех пор, пока один из них, судя по всему недовольный предсказанной ему судьбой, не вытащил меч и не перерубил ему ноги выше колен, так что обрубок с воплем взмыл в небо и исчез. Имелась еще краткая запись в одной из утерянных инкунабул о каком-то древнем маге, что оторвался раз от земли в Тиране, и его видно было в небе еще несколько дней - он плакал и размахивал руками. Должно быть, не лгали старинные предания о том, что, прежде чем стать символом пустоты, Луна была когда-то заселена.
        Романелли вспомнил, как, наблюдая за малопривлекательной процедурой расчистки Баб-эль-Азаб, он услышал на юге далекий пушечный выстрел. Он хотел было дать албанцам приказ изготовиться к отражению ответной атаки мамелюков, однако никакой стрельбы не последовало, а забравшись на дозорную башню, он не увидел и следа наступавших войск. И только поздно вечером он услышал рассказ старого феллаха о том, как после заката в небе над Старым Каиром пролетел старик... Он поспешил к дому Мастера и застал его разрушенным и пустым - если не считать разбитых ушабти и покалеченного привратника...
        От привратника он узнал, что все это дело рук Брендана Дойля, сбежавшего от них еще в октябре, а на следующий день выяснил, что Дойль покинул Египет на борту идущего в Англию парусника "Фаулер", записавшись в книге пассажиров под именем Вильяма Эшблеса. Романелли оставил должность личного лекаря Мохаммеда Али и отплыл в Англию следующим же кораблем. Свистя на корме до онемения губ капитан несколько раз приказывал ему прекратить это безобразие, - ему удалось пару раз вызвать на несколько часов Шеллинджери: конечно, им было далеко до скорости "Чиллико" по дороге на юг, и все же Романелли смог сойти на берег в Лондоне в субботу, то есть позавчера, а корабль Дойля-Эшблеса не ожидался раньше этого утра.
        И эти сорок восемь часов доктор Романелли не сидел сложа руки. Он узнал, что его жертва, помимо всего прочего, должна посетить под именем Эшблеса литературный вечер у издателя Джона Мерри и чуть не силой заставил клоуна-чародея Хорребина послать своих скотов следить за Эшблесом всюду, где тот появлялся, похитить его и доставить в Крысиный Замок сразу по выходе того из конторы Мерри.
        "И когда они доставят его сюда, - думал Романелли, с трудом дыша, - я выжму из него все до последней капли. Я узнаю от него достаточно о путешествиях сквозь время, чтобы делать это самому. Я прыгну в те времена, когда я еще был здоров и силен, и скажу себе, молодому, чтобы в той или иной ситуации вел себя по-другому, с тем чтобы в понедельник, второго апреля 1811 года, я не был бы дрожащей, истекающей кровью развалиной".
        Он открыл налитые кровью глаза, покосился на часы и присел на уставленную куклами полку прямо под нишей, в которой красовалась голова старого Данги. Без четверти девять. "Через час или чуть позже, - сказал он себе, - увальни Хорребина принесут мне Эшблеса, и мы прогуляемся в подземную лабораторию".

***
        Кеб грохотал по мостовой мимо собора святого Павла, и Вильям Эшблес выглянул в окошко, пытаясь увидеть место, где стоял в облике Немого Тома. Мне никогда не удавалось, подумал он, использовать свой голос. Немой Том был нем, равно как и Эшвлис-сапожник, и хотя Вильям Эшблес будет относительно известным поэтом, он будет писать с чужого голоса (чьего, интересно?), переписывая по памяти прочитанные когда-то стихи.
        Настроение его представляло собой смесь облегчения, ожидания и легкого разочарования. Конечно, он рад был вернуться в Англию, отделавшись наконец от всего этого чертова волшебства и заглядывая вперед в ожидании встреч с Байроном, Кольриджем, Шелли, Китсом, Вордсвортом и прочими, - теперь, когда он окончательно сделался Эшблесом, ничто уже не мешало ему жить дальше в полном соответствии с биографией Бейли, согласно которой его больше не ожидало никаких особенных сюрпризов и потрясений; дальнейшая его жизнь была ему хорошо известна.
        Он даже немного хотел, чтобы тест, придуманный им за время долгого плавания на "Фаулере", дал отрицательный результат. До него дошло, что он сможет считать себя Эшблесом только в случае выполнения двух условий: во-первых, рукопись "Двенадцати Часов Тьмы", которую он в последний раз видел лежащей на столе в номере "Двухголового лебедя", должна каким-то образом попасть в редакцию "Курьера" в срок, чтобы быть напечатанной в декабрьском выпуске; во-вторых, "Фаулер" должен прибыть в Лондон не позже второго апреля, чтобы он успел на литературный вечер у Мерри и снова повстречался там с Кольриджем. И то, и другое являлось неоспоримыми фактами биографии Эшблеса, и в случае, если хоть одного из них не случится, он сможет жить собственной жизнью, свободно выбирая свои дальнейшие действия, открытый надеждам и страхам.
        Однако зайдя к "Лебедю" сегодня днем, он спросил, нет ли почты на имя Эшблеса, и ему вручили целых три конверта. В одном из них оказалось короткое извещение от "Курьера" о том, что его рукопись получена, с прилагающимся чеком на три фунта; во втором - номер журнала от 15 декабря с напечатанной в нем поэмой, а в третьем - датированное двадцать пятым марта письмо от Джона Мерри с приглашением на сегодняшний вечер.
        Делать нечего - он был Вильямом Эшблесом.
        Собственно, в этом не было ничего особенно плохого. С одной стороны, имелись в биографии поэта кое-какие факты, которые ему давно хотелось прояснить. "Ну, например, где эта Элизабет Жаклин Тичи, моя будущая жена? Помнится, я говорил Бейли, что познакомился с ней прошлым сентябрем. Интересно, почему я так утверждал? И наконец, последний вопрос: с кем я повстречаюсь на Вулвичских болотах двенадцатого апреля 1846 года, кто пронзит мне живот и бросит, - с тем чтобы мое тело обнаружили только месяц спустя? И как, скажите на милость, заставишь меня теперь близко подойти к этому месту?"
        Кеб свернул направо, по Олд-Бейли и на Флит-стрит, и остановился перед домом 32 - узким, симпатичного вида зданием с уютно горящими за занавесками огнями. Эшблес сошел, расплатился с возницей и, пока кеб с грохотом скрывался в ночи, глубоко вздохнул, огляделся по сторонам - заметив поднявшего на него глаза нищего мальчишку - и постучал в дверь.
        Не прошло и нескольких секунд, как внутри лязгнул засов и дверь открыл мужчина с шевелюрой песочного цвета и со стаканом вина в руке; несмотря на пристойную стрижку и не менее пристойную одежду, на которые Эшблес истратил большую часть своих трех фунтов, мужчина нерешительно отступил при виде бронзовокожего великана.
        - Э-э... да? - произнес он.
        - Моя фамилия Эшблес. А вы - Джон Мерри?
        - А? Да, да, заходите. Да, конечно, я Мерри. Вы меня несколько смутили если и существует такое понятие, как типичный поэт, сэр, осмелюсь сказать, что вы ни капельки на него не похожи. Не угодно ли стаканчик портвейна?
        - С удовольствием. - Эшблес ступил в прихожую и подождал, пока Мерри возился с засовом.
        - Тут сегодня весь день крутился какой-то оборванец, - извиняющимся тоном объяснил Мерри. - Уже пытался проскользнуть внутрь. - Он выпрямился, отхлебнул из стакана и повел гостя в дом. - Сюда, прошу вас. Я рад, что вы смогли выбраться к нам - сегодня нам повезло заполучить в гости Сэмюэла Кольриджа.
        Эшблес ухмыльнулся:
        - Я знал, что он придет.

***
        Джеки неуверенно шагнула вперед к вышедшему из кареты незнакомцу, но, прежде чем нашлась что сказать, тот постучал в дверь и представился этому сварливому Джону Мерри. Она отошла в тень, где прождала уже час.
        Это точно тот человек, которого описывал ей Брендан Дойль, решила она. Значит, Мерри не блефовал, говоря в интервью этому писаке из "Тайме", что полагает, что загадочный новый поэт Вильям Эшблес ожидается в числе гостей на собрании в понедельник.
        "И как мне переговорить с ним? - подумала она. - Я так много осталась должна бедному старому Брендану Дойлю - я просто обязана известить его друга о его смерти. Пожалуй, придется ждать, пока он не выйдет, и перехватить его, прежде чем он поймает кеб".
        Джеки так и не удалось поспать с тех пор, как она убила Данди - и по совместительству Джо - Песью Морду - две ночи назад, и ее начали преследовать галлюцинации, словно сны ее, выступив из темноты, одновременно навалились на нее. Ей чудились тени, придвигающиеся к ней, но, оглянувшись, она видела лишь пустую улицу; ей слышался... нет, не звук и даже не эхо звука, а только легкое сотрясение воздуха от массивной железной двери, захлопнувшейся где-то на небесах. Собственно, стоял еще ранний вечер, но она не сомневалась, что через несколько часов ей покажется, будто давно уже пора наступить рассвету... а задолго до пяти утра она в панике решит, что никогда уже не увидит солнца.
        Ей пришлось как-то навестить больницу Магдалины для безумных женщин "Мэдлин", как звал ее уличный народ - и она предпочла бы покончить с собой, нежели оказаться там, если иного выбора нет.
        Сегодня ей начинало казаться, что это именно так.
        Все, чего ей хотелось, - это увидеть Эшблеса, передать ему вести о Дойле, а потом повторить нырок Великолепного: выплыть на середину Темзы и, выпустив из легких весь воздух, уйти на дно.
        Ее пробрала дрожь - до нее дошло, что ее страхи подтверждаются: она никогда больше не увидит рассвета.

***
        С точки зрения профессионального интереса как Кольридж, так и Эшблес изрядно разочаровали Мерри. Когда издатель заглянул в угол, где уединились за беседой два поэта, и ухитрился сначала присоединиться к их разговору, а потом и сменить тему, перейдя к вопросу грядущих публикаций, оба выказали довольно вялый энтузиазм, что немало удивило Мерри, ведь, по его сведениям, Кольридж находился в весьма стесненных обстоятельствах, существуя в основном на средства друзей, а уж такой зеленый новичок, как Эшблес, и вовсе должен был бы радоваться любой возможности напечататься в солидном издании.
        - Перевод гетевского "Фауста"? - с сомнением в голосе протянул Кольридж. Когда его отвлекли от темы, которую они с Эшблесом обсуждали, оживление исчезло с его лица, и оно снова казалось усталым и постаревшим. - Право, не знаю... Конечно, Гете - гений, переводить труды которого, и этот в особенности, большая честь. Все же мне кажется, моя собственная философия... скажем так, настолько разнится с его, что подобная попытка с моей стороны привела бы к компромиссу, который печально сказался бы на нас обоих. Я написал немало эссе...
        - Да, - поспешно вмешался Мерри. - Полагаю, позже у нас еще будет возможность обсудить вопрос публикации ваших эссе. А что вы, мистер Эшблес, думаете о перспективах издания сборника ваших стихотворений?
        - Ну... - замялся Эшблес. "Ничего не выйдет, Мерри, - беспомощно подумал он, - первая книга Эшблеса выйдет у Коуторна в мае. Уж извините..." - В данный момент "Двенадцать Часов" - это все, что я имею в наличии. Посмотрим, как пойдут дела с остальными.
        Мерри натянуто улыбнулся:
        - Ясно. Правда, когда вы созреете, у меня может не оказаться свободного места в плане. Надеюсь, джентльмены, вы меня простите? - И он вернулся к столу.
        - Боюсь, это мне придется просить у вас прощения, - заявил Кольридж, отставляя почти нетронутый стакан портвейна и массируя себе лоб. - У меня начинает болеть голова, а в таком случае из меня неважный собеседник. Может, прогулка домой пешком поможет мне справиться с недугом.
        - А почему не кеб? - поинтересовался Эшблес, провожая его к двери.
        - О... я просто люблю прогуляться, - отвечал Кольридж, слегка покраснев, и Эшблес понял, что у того просто нет денег на экипаж.
        - Тогда знаете, что я предлагаю? - как бы невзначай сказал Эшблес. - Я тоже не прочь улизнуть отсюда, но я не слишком люблю ходить пешком. В общем, я могу подбросить вас.
        Кольридж просветлел, потом нахмурился.
        - Но в какую сторону вы едете?
        - О, - беззаботно махнул рукой Эшблес, - мне решительно все равно. Где вы остановились?
        - Гостиница "Гудзон" на Ковент-Гарден. Если это вам не в тягость...
        - Ни капельки. Я пойду принесу мистеру Мерри свои извинения, а потом захвачу плащи и шляпы.
        Через несколько минут они уже выходили из дома, и Мерри сердито нахмурился на оборванца, все еще болтавшегося у соседнего парадного.
        - Благодарю вас, мистер Эшблес, за заботу о нашем друге.
        - Не за что... а вот и кеб. Эй, такси!
        Возница не понял оклика, но жест рукой был ясен и без лишних слов. Он остановил свой экипаж перед ними, и Мерри, пожелав обоим спокойной ночи, закрыл дверь, лязгнув изнутри засовом.
        Колеса кеба еще продолжали вращаться, когда послышался крик: "Мистер Эшблес! Подождите минутку!" - и к ним подбежал тот самый оборванец.
        Боже, подумал Эшблес, когда свет уличного фонаря упал на лицо паренька, да это ведь Джеки! Правда, он сделался чуть ниже... нет, все в порядке, это я стал выше.
        - Да?
        - Извините за беспокойство, - запыхавшись, пробормотала она. - К сожалению, у меня печальные известия о нашем общем друге.
        Эшблес пристально вглядывался в лицо Джеки. Время жестоко обошлось с ним, подумал он. Парень казался исхудавшим и изможденным, и... отчаявшимся, что ли?
        - Право же, - осторожно вмешался Кольридж, - смею полагать, что пешая прогулка будет весьма полезна...
        - Отнюдь, - запротестовал Эшблес. - Туман вреден для здоровья, и мне хотелось бы еще немного побеседовать с вами о Логосе. Я уверен, что этот малый...
        - Так будет кто-нибудь брать этот чертов кеб? - поинтересовался извозчик, нетерпеливо помахивая кнутом.
        - Да, мы поедем все втроем, - спохватился Эшблес, распахивая дверцу. - И после того как мы завезем мистера Кольриджа домой, молодой человек, не откажите мне в чести отобедать со мной.
        - Я поеду, - откликнулась Джеки, забираясь в кеб, - но, боюсь, мне придется отклонить ваше любезное предложение. У меня... есть одно дело на реке.
        - А у нас? - ухмыльнулся Эшблес, подсаживая Кольриджа и садясь последним. - Эй, шеф! Пожалуйста, к гостинице "Гудзон", Ковент-Гарден! - Он захлопнул дверцу, и перегруженный кеб тронулся с места.
        Экипаж, который Джеки заметила по соседству с конторой Мерри, тронулся следом, хотя даже кебмен не заметил этого.
        - Итак, что за друг и что за плохие новости? - спросил Эшблес, с трудом втиснувшись в угол у оконца.
        - Насколько я могу понять, вы... вы знали человека по имени Брендан Дойль?
        Эшблес удивленно поднял бровь:
        - Знал, и чертовски хорошо знал. Так что?
        - Он умер. Простите. Я сам знал его немного, и он мне нравился. Он пытался разыскать вас перед смертью - он надеялся, что вы сможете ему помочь, так он, во всяком случае, говорил. Вы... вы появились слишком поздно. - В голосе Джеки звучала неподдельная горечь.
        Кеб остановился на перекрестке с Ченсери-лейн, и Джеки потянулась к дверной ручке.
        - Я, пожалуй, сойду. Все равно ближе к реке вы не подъедете. Очень приятно было познакомиться.
        Эшблес, встревоженный бесцветным голосом Джеки, вдруг сообразил, что за дело у того может быть на реке. Он положил руку на плечо Джеки и снова прикрыл дверцу.
        - Погодите.
        У кебмена, похоже, что-то не ладилось с лошадью - судя по шуму, он спрыгнул на мостовую и стегнул ее по крупу, но в конце концов кеб тронулся, и Эшблес отпустил Джеки.
        - Он жив, Джеки, - тихо сказал он. - Когда-нибудь я расскажу, откуда я знаю это; пока просто прими это на веру. И мне безразлично, даже если ты и видел своими глазами его труп. Ты, наверное, знаешь, - и он подмигнул, - что в ряде случаев это не может считаться надежным доказательством. - Глаза Джеки расширились от догадки, и Эшблес улыбнулся и устроился поудобнее. - Кстати! Мы тут с мистером Кольриджем беседовали о концепции Логоса. А что вы имеете сказать на эту тему?
        Теперь настал черед Кольриджу изумленно заламывать бровь, потому что убогий уличный оборванец как ни в чем не бывало ответил.
        - Ну, - начала Джеки, не особенно смутившись переменой темы, - мне представляется, что Логос, как его определил святой Иоанн, во многом параллелен платоновой идее абсолюта: вечных, неизменных форм, примитивными отображениями которых являются материальные тела. Правда, ряд предшественников Сократа...
        Ее рассуждения были прерваны рукой, влезшей в открытое оконце кеба и прижавшей к ее губе ствол пистолета, зловеще холодившего ей кожу скозь наклеенные фальшивые усы. Одновременно другая рука просунулась в противоположное окошко, ткнув стволом в висок Эшблеса.
        - Ни с места! - прорычал хриплый голос, и в окошке возле Джеки показалась мрачная физиономия. - Привет, сквайр, - обратилась она к Эшблесу, слишком зажатому в углу, чтобы двигаться. - Никого не будем вышвыривать в окно, ладно? Пардон за то, что помешали беседе, но нам предстоит небольшая поезка - в Крысиный Замок.

***
        К удивлению своему, Эшблес осознал, что в гамме охвативших его чувств любопытства было не меньше, чем страха. Боже, подумал он, вот уж никогда не знаешь, что еще случится с тобой в главах, опущенных Бейли.
        - Я не сомневаюсь, что вам нужен именно я, - осторожно произнес он, косясь на дуло. - Отпустите этих двоих, и я обещаю, что буду вести себя смирно.
        - Я щас прямо разревусь, такой ты у нас герой, парень. - Невидимый человек несильно толкнул его пистолетом, заставив откинуть голову назад. - А теперь заткни хлебало, а?
        Кеб завернул на Друри-лейн так круто, что правое колесо оторвалось от мостовой, но два человека, пристроившиеся на подножках, не шелохнулись и не опустили пистолеты.
        - Я не уверен, что понимаю, в чем дело, - произнес Кольридж, жмурясь и растирая виски. - Нас что, собираются грабить? Или убивать? Или то и другое разом?
        - Скорее всего и то и другое, - спокойно ответила Джеки, - хотя мне кажется, их босс более заинтересован в вашей душе, нежели в кошельке.
        - Чего-чего, а душу им не получить, пока сам ты не утратишь ее, - так же спокойно ответил Кольридж. - Как знать, возможно, мы лучше проведем это время, если каждый из нас... подтвердит свои права на нее. - Лицо его утратило всякое выражение; руки безвольно опустились на колени.
        Кеб задержался на перекрестке с Броуд-стрит, потом быстро покатил дальше. Цокот копыт и скрип экипажа слышались теперь громче - за Броуд-стрит улица заметно сужалась. Джеки принюхалась.
        - Мы определенно где-то в районе трущоб Сент-Джайлс, точно, - пробормотала она чуть слышно, будто в легких ее почти не осталось воздуха. - Пахнет горящими помойками.
        - Сказано: заткнуться! - напомнил часовой и ткнул дулом в усы. Она повиновалась - еще один такой толчок, и эти чертовы усы отклеятся.
        Наконец кеб остановился, и двое вооруженных налетчиков спрыгнули с подножек и распахнули дверцы.
        - Выходи! - последовал приказ. Пассажиры по одному выбрались из тесного кеба. Кольридж сразу же сел на подножку, уронил голову на руки и застонал: его головная боль явно усилилась. Эшблес мрачно глянул на высокое обветшалое здание, перед которым они стояли.
        Наполовину кирпичное - причем из кирпича всех размеров, формы и времен, наполовину деревянное сооружение соединялось с соседними домами паутиной хлипких переходов, мостиков и тросов, а окна на фасаде располагались столь хаотично, что догадаться о его внутренней структуре или хотя бы количестве этажей представлялось делом совершенно безнадежным. Джеки только уставилась на липкую грязь под ногами и тяжело вздохнула.
        Из ярко освещенной двери вышел Лен Керрингтон и окинул взглядом всю компанию.
        - Все прошло гладко? - поинтересовался он у возницы, не слезавшего с запяток.
        - Ага. Но, с вашего позволения, я отгоню его взад на Флит-стрит, покуда кебмен не очухался и не заявил в полицию.
        - Идет. Езжай.
        Кнут щелкнул, и кеб покатился дальше - здесь улица была слишком узкой, чтобы развернуться. Керрингтон осмотрел пленников. - Вот он, наш человек, сказал он, ткнув пальцем в Эшблеса, - а это... как там его, давно не доводилось встречаться..
        ах да, Джеки Снапп - вот, кстати, и узнаем, с какого бока он в это замешан... а это что еще за старый ублюдок?
        Похитители переглянулись и пожали плечами, так что отвечать пришлось Эшблесу:
        - Это Сэмюэл Тейлор Кольридж, очень известный писатель, и вы огребете себе кучу неприятностей, если убьете его.
        - Не надо нам говорить, что мы... - начал было один из похитителей, но Керрингтон сделал ему знак заткнуться.
        - Внутрь их всех, - скомандовал он. - И быстро, пока сюда не заявилась полиция.
        Пленных под дулом пистолета провели в большой зал-прихожую, и в первый раз за эту ночь Эшблес ощутил леденящую пустоту внутри: сидя в подобии коляски на колесах, их ждал доктор Романелли собственной персоной.
        - Связать его, - прокаркал чародей, - и отнесите его вниз, в лабораторию. Быстрее. - Огни святого Эльма горели теперь ярче, подпрыгивая всякий раз, как он произносил твердую согласную.
        Эшблес прыгнул на конвоира справа от него и изо всех сил ударил его по кадыку; тот упал навзничь, и его запоздалый выстрел разбил циферблат часов на стене. Эшблес восстановил равновесие и собирался схватить Джеки с Кольриджем и бежать, когда его левая нога неожиданно подломилась и он оказался на полу.
        Почему-то он перестал воспринимать все происходящее, и ему удавалось сконцентрироваться только на чем-то одном по очереди: на левом колене новых штанов появилась кровоточащая дырка; в ушах звенело эхо второго выстрела; по полу и стене перед ним разлетелись клочки окровавленной ткани и осколки кости; его левая нога, лежавшая прямо перед ним, как-то странно сложилась в колене...
        - Все равно свяжите его, - скрипучим голосом приказал Романелли. - И наложите ему жгут на бедро - я хочу, чтобы он продержался подольше.
        Керрингтон и второй человек с пистолетом схватили его под руки, подняли рывком, и Эшблес потерял сознание.

***
        Через три минуты в прихожей не осталось никого, кроме бледного как полотно Кольриджа, сидевшего с закрытыми глазами в качалке Хорребина, и одного из людей Керрингтона, парня с крысиной мордочкой по имени Дженкин, весьма смущенного тем, что его заставили сторожить такого безобидного старикана. Дженкин с любопытством оглядывался, обратив при этом внимание на свежую кровь на полу и разбитые часы на стене, - все это случилось прежде, чем Керрингтон его вызвал. Входя в комнату, он видел, как из нее выводят двоих - один шел сам, второго тащили под руки, - но все вроде шло по плану; услышав два выстрела, Дженкин решил было, что это начался мятеж, однако, судя по всему, этого еще надо было подождать.
        Он вздрогнул, услышав шаги в коридоре, но вздохнул с облегчением, когда увидел, что это Керрингтон.
        - Что на кухне, есть горячий чай? - спросил Керрингтон.
        - Да, шеф, - удивленно ответил Дженкин.
        - Тащи сюда чайник с чашкой... и сахар. Дженкин закатил глаза, но повиновался. Когда он вернулся, Керрингтон приказал ему поставить все на стол, потом подошел к полкам и достал откуда-то сверху бутылку темного стекла. Откупорив ее, он плеснул из нее в чайник какой-то резко пахнущей жидкости.
        - Положи побольше сахара, - прошептал он Дженкину.
        Дженкин разболтал сахар ложкой и вопросительно ткнул пальцем в Кольриджа.
        Керрингтон кивнул.
        Дженкин провел пальцем по шее, высоко подняв брови.
        Керрингтон мотнул головой.
        - Нет, это лауданум, - прошептал он. - Опиум, ясно? Он просто уснет, и ты отнесешь его в бывшую комнату старого Данги. А когда мы избавимся от клоуна и чародея, мы спустим его по подземной реке и оставим на берегу где-нибудь у Адельфи. Он не вспомнит, где был. Лишние хлопоты, конечно, но после того как газеты подняли такой шум по поводу убийства этого парня Данди в субботу, смерть чертова писаки может дорого нам обойтись. - Он долил чашку доверху горячим чаем и поднес Кольриджу. - Вот, возьмите, сэр, - мягко произнес он. Глоток горячего чая вам не помешает.
        - Лекарство... - простонал Кольридж. - Где мое...
        - Лекарство в чае, - заверил его Керрингтон. - Выпейте.
        Кольридж опустошил чашку в четыре глотка;
        - Еще, пожалуйста...
        - Хватит пока. - Керрингтои взял у него пустую чашку и поставил на стол. С этой дозы он проспит до полудня, - сказал он Дженкину. - Я вылью остаток чая, чтобы кто-нибудь не догадался. И поторопись: веди его в комнату Данги, если не хочешь тащить его на себе.
        - А когда мы?.. - шепотом спросил Дженкин.
        - Теперь уже скоро, хотя нас уже на одного меньше - этот ублюдок Эшблес двинул Мерфи по шее, да так, что позвоночник сломал. Наповал.
        - Кто таков этот Эшблес?
        - Не знаю. Хотя нам повезло, что он из крепких: их высочествам придется с ним хорошо повозиться, прежде чем они разделают его на части. Впрочем, надолго его все равно не хватит, и нам надо управиться с ними, пока они заняты. Так что поспешим.
        Дженкин подошел к качалке, помог Кольриджу подняться на ноги и вывел его из комнаты.
        Керрингтон с лицом, вытянувшимся от напряжения, вынес чайник на черное крыльцо и выплеснул на ступеньки, потом запер дверь, бросил пустой чайник в кресло и осмотрелся. Вряд ли, конечно, полиция доберется сюда, но мало ли что... Он принес из прихожей пару ковриков и прикрыл лужу крови и битое стекло. Затем выпрямился и покачал головой, вспоминая, с какой стремительностью Эшблес справился с Мерфи. Что это, черт возьми, за человек такой?
        И с чего бы ему разъезжать в обществе известного писателя и нищего мальчишки вроде, Джеки Снаппа?
        Тут краска сбежала с лица Керрингтона, и он попробовал как можно точнее припомнить лицо Джеки Снаппа... и сравнить его с тем лицом, которое он видел шесть месяцев назад, в тот день, когда старый Данги и Ахмед-индус пытались убить Хорребина и сбежать подземной рекой.
        Брат и сестра? Мальчишка, переодетый девушкой? Или просто случайное сходство? Что ж, Керрингтон имел возможность выяснить это.
        Он поспешил в прихожую, распахнул дверь на лестницу и скатился по первому из четырех пролетов, что вели в подземелье, - каждый последующий на век древнее предыдущего.
        Теперь, когда почти не осталось сомнений в том, что ее убьют еще до рассвета, прежнее намерение покончить с собой представлялось Джеки недостойным жестом отчаяния. Одно слово "Мэдлин". Ее заперли в ближней к лестнице клетке. Она успела заметить, что длинный ряд таких же клеток уходит в темноту и оттуда доносятся звуки, которые заставляли ее радоваться тому, что ближайший факел висит на стене в доброй дюжине ярдов от нее и пламя его то и дело сбивается холодным затхлым сквозняком. Рычание, поскуливание, мокрые шлепки, шелест тяжелой чешуи и постукивание когтей по камню... будто она оказалась в каком-то экзотическом зверинце... Но это не самое страшное - она слышала и другие звуки, неразрывно связанные с первыми: торопливый шепот, приглушенный смех и в одной из дальних от нее клеток - низкий голос, монотонно бубнящий детские стишки.
        Она провела в клетке не больше пяти минут, когда дикий вопль заставил ее вскочить - вопль захлебнулся кашлем и всхлипами, и она узнала голос Вильяма Эшблеса.
        - Ладно, ублюдки чертовы, - услышала она; Эшблес говорил отрывисто, выплевывая слова, словно выбитые зубы. - Вам это нужно, так попробуйте купить это. Я вам... - Его голос оборвался новым криком. Звук, как показалось Джеки, доносился откуда-то справа, усиленный низкими сводами туннелей.
        - Ты можешь, - послышался другой голос, - купить себе быструю смерть. Ничего больше. Покупай сейчас, пока мы не подняли цену.
        - Будь я проклят, - прохрипел Эшблес. - Я не...
        Новый отчаянный вопль отразился эхом от каменных стен.
        Твари в соседних клетках беспокойно заерзали и забормотали - крик явно действовал им на нервы.
        Джеки услышала шаги на лестнице и посмотрела вверх. Высокий мужчина вошел в подземный зал и быстрым шагом направился к ней, на ходу сорвав со стены факел, - и Джеки забилась в дальний угол клетки: она узнала Лена Керрингтона.
        Она съежилась, закрыв лицо руками, а тяжелые шаги башмаков Керрингтона стучали по камням все ближе и ближе. Он только собирается проверить, что они делают с Эшблесом, убеждала она себя. Не высовывайся, и он пройдет мимо...
        Из глаз ее покатились слезы, и она начала тихонько всхлипывать, когда шаги стихли прямо перед ней.
        - Привет, Джеки, - загремел голос Керрингтона. - У меня к тебе пара вопросов. Посмотри на меня. Она не подняла головы.
        - Черт подрал, ублюдок маленький, я сказал: посмотри на меня! - закричал Керрингтон, просовывая факел сквозь прутья решетки и тыча им почти в щеку Джеки.
        Горящая смола капнула ей на штаны, и ей пришлось разогнуться. Она упала на четвереньки, оказавшись лицом к лицу со стоящим по ту сторону решетки Керрингтоном.
        Еще один вопль Эшблеса пошел гулять эхом по подземным залам и коридорам, и когда он наконец стих, Керрингтон хохотнул.
        - О, сходство будь здоров, - произнес он тихо, но с холодным удовлетворением. - А теперь слушай меня, парень: я хочу знать, что за девку я встретил наверху, которая послала меня почти на верную смерть шесть месяцев назад?
        - Господом Богом клянусь, сэр, - пробормотала Джеки, - я не...
        Нетерпеливо зарычав, Керрингтон снова сунул факел в клетку, но, прежде чем он успел сделать что-то, две зеленые руки с длинными пальцами вцепились в прутья, отделявшие клетку Джеки от соседней, и Керрингтон оказался лицом к лицу с оскаленной, выпучившей глаза мордой одной из Ошибок Хорребина.
        - Оставь ее в покое, - внятно произнесла похожая на огромную рептилию тварь.
        Керрингтон зажмурился и убрал факел.
        - Ее? - переспросил он и пристально посмотрел на Джеки, вновь съежившуюся, всхлипывая, в углу клетки. - О, да, конечно, - выдохнул он чуть слышно. - О, да, да, да, - добавил он через секунду таким голосом, словно проглотил большую ложку меда. Он порылся в кармане, достал связку ключей, отпер замок, отодвинул засов и распахнул дверь клетки так резко, что ключи звякнули по железной раме - Боюсь, он мертв, ваша честь, - послышался со стороны лаборатории голос Хорребина.
        Керрингтон огорченно скривил лицо и начал было запирать клетку.
        - Сердце еще бьется, - послышался голос Романелли. - Дай сюда нашатырный спирт. Он продержится еще добрую четверть часа, и мне нужны ответы.
        - Держись, Эшблес, держись, - прошептал Керрингтон, снова распахивая дверь. Он протянул руку, схватил Джеки за рукав и вытащил из клетки. Она брыкнулась, и он ударил ее по лицу так сильно, что у нее потемнело в глазах. Пошли, - рявкнул он и потащил свою оглушенную пленницу через соседний зал под арку, ведущую в подземную пещеру.
        За аркой его поджидала дюжина вооруженных людей, и один из них шагнул к Керрингтону.
        - Ну что, шеф?
        - Что? - буркнул Керрингтон. - Нет, еще не пора - время Эшблеса еще не истекло. Я скоро вернусь; отведу только Джеки в нижний тупик расплатиться по старому счету.
        Человек непонимающе уставился на него. Керрингтон ухмыльнулся, взялся за кончик усов Джеки и сорвал их.
        - Старина Джеки, как выяснилось, у нас девица!
        - Ч-что вы... но не сейчас же, шеф! Заприте ее обратно, пусть остается на сладкое! Боже, у нас ведь столько дел, вы не можете...
        - Я скоро вернусь. - Он толкнул Джеки дальше; она поскользнулась и упала в грязь.
        - Ради Бога, шеф! - не сдавался человек, хватая Керрингтона за руку, когда тот наклонялся, чтобы поднять ее. - Во-первых, не можете же вы идти в нижний тупик в одиночку! Все беглые Ошибки живут там, и...
        Керрингтон отшвырнул факел, повернулся и врезал говорившему под дых - тот захлебнулся, сел и откатился набок. Керрингтон обвел взглядом остальных.
        - Я скоро вернусь, - повторил он. - Ясно?
        - Ясно, шеф, - неуверенно пробормотали двое-трое.
        - Вот и хорошо. - Он подобрал факел, рывком поднял Джеки на ноги и погнал ее дальше, вниз по склону - в темноту. Пламя факела трепетало на сыром ветру и освещало только покрытые плесенью камни пола в паре футов от них; стены и потолок терялись во тьме.
        Они шли так несколько минут, успев по дороге пару раз упасть и извозиться в грязи, а свет факелов у арки не доходил до них даже слабыми отблесками. Наконец Керрингтон остановился, швырнул Джеки наземь, а сам опустился рядом на колени и воткнул факел в забитую грязью щель между камнями.
        - Будь паинькой, и я убью тебя сразу же после этого, - пообещал он с ласковой улыбкой.
        Джеки свела ноги вместе и ударила его - он с легкостью парировал удар локтем, но она сбила факел - тот, подпрыгивая, покатился вниз и вдруг с шипением погас.
        - Хочешь выключить свет? - хохотнул Керрингтон в наступившей полной темноте. Он схватил ее за плечи и прижал коленом к камням. - Это хорошо люблю застенчивых.
        Джеки всхлипнула - он завозился сверху, потом замер на несколько секунд, дернулся и как-то странно, сдавленно охнул. Потом снова пошевелился, слабо царапнув ногтями ее лицо, опрокинулся набок, и она услышала странный булькающий звук - словно вода вытекает из опрокинутого графина. В воздухе запахло нагретой медью, и она поняла, что это кровь струится по камням.
        Теперь она слышала то, что до сих пор заглушалось ее же собственным плачем: шепот тоненьких голосов. - Вот жадная свинья, - взвизгнул один. - Все расплескал!
        - Так подлижи с камней! - прошипел другой в ответ. Джеки попыталась встать, но что-то, похожее на руку с зажатым в ней живым лобстером, дернуло ее обратно.
        - Не так быстро! - произнес еще один голос. - Ты спустишься с нами ниже к самому нижнему берегу, - мы посадим тебя в ладью и пустим по течению. Ты будешь нашим подношением змею Апопу.
        - Только глаза оставьте! - прошептал кто-то. - Она давно обещала их нам с сестрой.
        Джеки закричала только тогда, когда чьи-то паучьи лапки начали шарить по ее лицу.

***
        То, что Кольридж увидел в клетках, лишь подтвердило его подозрения, что он видит все это во сне, накурившись опиума. Правда, в очень ярком сне. Необычно ярком.
        Когда его головная боль и спазмы в желудке немного унялись, он с удивлением обнаружил, что находится в темной комнате - без всякого представления о том, как и когда попал сюда, - и когда он встал, потянулся за часами и не нашел даже стола, зато поразился тому, как темно в комнате, он вдруг понял, что находится вовсе не у себя в номере в "Гудзоне", а пошарив вслепую по маленькой клетушке, убедился в том, что он и не в доме Джона Моргана или Бейзила Монтегью, да и вообще ни в одном из известных ему мест. В конце концов он нащупал дверь, открыл ее и целую минуту стоял, слепо щурясь на освещенную факелами лестницу - архитектуру которой определил как провинциальную романскую - и прислушиваясь к отдаленным стенаниям и крикам.
        Нереальность окружения вкупе со знакомым, хотя и необычно сильным, ощущением пустоты в голове и теплая вялость в суставах убедили его в том, что он снова принял слишком сильную дозу лауданума и теперь галлюцинирует.
        Постояв немного, он вышел на лестничную площадку. Народное поверье, что приснившийся дом есть отражение собственного разума, показалось ему не лишенным здравого смысла, и хотя не раз в своих снах он плутал по нижним этажам рассудка, ему ни разу не доводилось спускаться еще ниже, - в катакомбы. Жуткие звуки доносились снизу, так что, любопытствуя, что за чудища обитают на самом дне его разума, он начал осторожно спускаться по ступеням.
        Несколько остерегаясь того, с чем может столкнуться, он все же гордился тем, что оказался способен на столь изощренную фантазию. Мало того, что выветренные камни представлялись ему с необычайной четкостью, а шорох его шагов отдавался от стен и ступеней слабым эхом, но самый воздух, поднимающийся снизу, казался промозглым, затхлым и пах плесенью, водорослями и... да, конечно, зверинцем.
        Чем ниже он спускался, тем темнее становилось, и когда он оказался на нижней площадке, его окружала абсолютная темнота, нарушаемая лишь слабым мерцанием - должно быть, это светили факелы, расположенные за несколькими поворотами коридора, а может, это были просто яркие пятна на его сетчатке.
        Он медленно брел по неровному полу в том направлении, откуда доносились рычание и стоны, но когда ему оставалось до клеток всего несколько шагов, он застыл от громкого крика - столько в нем было боли и безнадежности. А это что, удивился он, мои амбиции, стреноженные и загубленные моей же леностью? Нет, вряд ли, куда вероятнее, это воплощение моего долга - в первую очередь моего таланта, - оставленного мною без внимания и заключенного в самые дальние, почти недосягаемые уголки моего сознания.
        Он шагнул вперед и очень скоро уткнулся в холодные прутья ближайшей клетки. Что-то тяжело шлепнулось иа пол, потом послышался звук, будто по камням волокут что-то сырое, и Кольридж сообразил, что порывы ветра, холодившие ему руки, - это чье-то прерывистое дыханий.
        - Здорово, приятель, - услышал он неестественно низкий голос.
        - Здравствуйте, - немного нервно откликнулся Кольридж. - Вы что, заперты здесь?
        - Мы... мы здесь все взаперти, - согласилось невидимое существо, и из соседних клеток послышались одобрительные уханье и чириканье.
        - Может, вы тогда, - пробормотал Кольридж, обращаясь скорее к себе самому, - мои пороки, которые я сумел обуздать? Вот уж не думал, что у меня их столько...
        - Освободи нас, - произнесло существо. - Ключ в замке крайней клетки.
        - А может быть, - продолжал Кольридж, - вы - мои способности, которые я так и не развил в себе из-за лени? Может, мое невнимание и небрежение извратили вас так?
        - Не знаю... не могу сказать точно, приятель. Освободи нас.
        - Но разве не страшнее извращенные силы и способности обузданного порока? Нет, друг мой, мне кажется, лучше уж оставить вас как есть. Ведь не случайно же так крепки прутья этих клеток. - Он повернулся и собрался уходить.
        - Но не можешь же ты просто игнорировать нас! Кольридж задержался.
        - Не могу? - задумчиво переспросил он. - Что ж, может, ты и прав. Ибо не может быть успешным решение, если исключен хотя бы один из факторов проблемы на этом уже обжигались пуритане. Хотя клетки эти - я убежден - суть обозначение моей воли, моего контроля над вами. Я не могу не принимать вас в расчет.
        - Освободи нас и увидишь.
        С минуту Кольридж нерешительно стоял в темноте.
        - Собственно, а почему бы и нет? - пробормотал он наконец и заковылял к последней клетке, в замке которой все еще висел оставленный Керрингтоном ключ.

***
        Едкие аммиачные пары снова выдернули Эшблеса из забытья, вернув его в эту жуткую, освещенную факелами комнатку с полом, залитым жидкой грязью.
        В прошлое свое пробуждение он обнаружил, что способен отделяться от своего истерзанного, привязанного к столу тела - точнее, способен погружаться в недра своего горячечного сознания настолько, что все хирургические манипуляции Романелли воспринимались им как слабые щипки и толчки; так плывущий в глубине почти не ощущает возмущения воды на поверхности.
        Эта перемена была приятна, однако, вернувшись в сознание на этот раз, он отчетливо понял, что умирает. При том, что каждое из причиненных Романелли увечий по отдельности не представляло смертельной опасности, для того, чтоб хотя бы остаться живым, Эшблесу необходимо было попасть в реанимацию 1983 года.
        Единственным оставшимся у него глазом он уставился в стену напротив и без всякого удивления увидел на полке над водяной колонкой шеренгу игрушечных человечков ростом в четыре дюйма, потом с трудом повернул голову и уставился в искаженное неверным светом факелов лицо Романелли. Должно быть, это все-таки альтернативный мир, отстраненно подумал он. Здесь Эшблес погиб в 1811 году. Ну что ж, он тоже умрет молча. Не думаю, чтобы ты, Романелли, смог вычислить расположение будущих окон во времени по известным мне прошлым окнам - но и этого шанса я тебе не дам. Можешь сдохнуть здесь вместе со мной.
        - Вы перестарались, - послышался писклявый голос Хорребина откуда-то сзади. - Это вам не ящик вскрыть - не так просто и не так быстро. Вы его просто убиваете.
        - Возможно, он тоже так думает, - прохрипел Романелли, стоявший в явно причинявшей ему немалые страдания паутине крошечных молний. - Но слушай меня, Эшблес: ты не умрешь, пока я тебе не позволю. Я мог бы отрезать тебе голову правда, могу - и все же поддерживать жизнь в твоем теле с помощью магии. Ты, должно быть, надеешься, что умрешь до рассвета? Позволь мне огорчить тебя: я могу растянуть твою смерть на десятилетия.
        Дверь располагалась как раз за спиной двоих чародеев, и когда Эшблес увидел, как в ней возникают и неслышно крадутся в комнату чудовищные фигуры, он отчаянным усилием воли заставил себя не выдать этого даже слабым движением глаза. Кто бы это ни был, подумал он, будем надеяться, они настоящие и убьют нас всех.
        Однако он старался зря: на полке над колонкой послышался оживленный шорох, и одна из кукол вскинула крошечную руку и завизжала: "Ошибки вырвались на волю!"
        Хорребин, как стрелка компаса, повернулся на своих ходулях, вытянул язык так, чтобы тот касался кончика его носа, и испустил пронзительный свист, отдавшийся болезненной вибрацией в оставшихся у Эшблеса зубах. Одновременно Романелли сделал глубокий вдох - звук был, словно от раскрытого зонтика, который протаскивают вниз по дымоходу, - и, вытянув перед собой покрытые кровью руки ладонями вперед, выпалил три заклинания.
        Одна из Ошибок - длинная мохнатая тварь с большими ушами и ноздрями, но без глаз - по-кошачьи метнулась на Хорребина, но наткнулась на невидимый барьер и с плеском упала в грязь.
        - Избавься... от... них... - всхлипнул Романелли. Из его носа и ушей струилась кровь. - Я... второй попытки... не могу...
        С полдюжины Ошибок, включая огромную рептилию с сильно выступающей нижней челюстью и несколькими рядами клиновидных зубов, с шумом бросались на барьер и грызли его.
        - Открой щели в полу, - беспокойно сказал Хорребин. - Мои мальчики-с-пальчик живо загонят их обратно в клетки.
        - Я... не могу, - чуть слышно прошептал Романелли. - Если я попробую укрепить барьер... он просто... рухнет. - Кровь покатилась у него из глаз, словно слезы. - Я... я рассыпаюсь.
        - Гляньте на штаны клоуна! - прорычало басом зубастое чудище.
        Хорребин невольно опустил глаза и увидел, что его белые панталоны заляпаны грязью - это мохнатая Ошибка, падая, забрызгала их.
        - Грязь проходит через него! - взревело чудище, схватило с пола булыжник размером с кулак и швырнуло.
        Камень ударил Хорребина в живот, и тот пошатнулся на своих ходулях - и тут же в него попали еще два, один в руку, зато второй - прямо в белый лоб. Клоун опрокинулся назад и со смесью гнева и ужаса на лице уселся в грязь.
        Мальчики-с-пальчик, размахивая игрушечными мечами, огромными кузнечиками попрыгали с полки и бросились сквозь барьер на врага, целясь в ноги Ошибок.
        Романелли сложил изуродованную ногу Эшблеса, привязал лодыжку к бедру и, заскрежетав зубами от усилия, взвалил умирающего поэта на спину. Каждый шаг его сопровождался укусом кого-то из Ошибок, но Романелли, задыхаясь, дотащил Эшблеса до двери, вывалился из лаборатории, оставив шум и крики позади, и спустился по лестнице на ярус ниже.
        Люди Керрингтона, сгрудившиеся у факела на стене, с возрастающим нетерпением ожидали своего командира, шепотом споря, не выступать ли им без него. Однако они замолчали и отпрянули в тень при виде едва переставлявшего ноги Романелли с ношей на плече. Не обращая на них внимания, тот прошел под аркой и исчез в темноте.
        - Иисусе! - прошептал один, схватившись за кинжал. - Может, догнать его и прикончить?
        - Ты что, ослеп? - буркнул другой. - Он и так труп. Пошли лучше разделаемся с клоуном.
        Они двинулись к лестнице, когда с нее вывалилась стая ревущих Ошибок, преследуемых по пятам роем мальчиков-с-пальчик.

***
        Несмотря на все попытки чародея с помощью магии и медикаментов удерживать Эшблеса в сознании, тот все же провалился в предсмертное забытье, из которого выныривал только на короткие мгновения. То в какой-то момент ему показалось, что его тащат куда-то вниз по лестнице, то вдруг почудилось, что несущий его Романелли бездумно, прерывающимся голосом мурлыкает веселую песенку; потом вещи начали путаться: в свете электрических разрядов он увидел тварь, напоминающую огромную жабу в треуголке, по одну сторону от них и шестиногую собаку с человечьей головой - по другую, и тут же воздух наполнился гудящими жуками, только это были не жуки, а крошечные злые человечки, размахивавшие крошечными мечами.
        Потом Романелли оступился, и они оба покатились куда-то вниз по скользкому склону; последнее, что Эшблес успел увидеть, прежде чем потерял сознание, заставило его удивиться даже в этом состоянии: ему почудилось лицо Джеки, залитое слезами и почему-то без усов.

***
        Искрящееся существо, столкнувшееся с Джеки, врезалось затем в Безглазых Сестер, отшвырнув их в темноту, и Джеки поднялась на колени как раз вовремя, чтобы увидеть, что разбрызгивавшая молнии фигура - человек и что следом за ним по склону скользит Вильям Эшблес, судя по всему, мертвый, а потом Джеки пришлось пригнуться, изо всех сил вцепившись руками и ногами в камни, ибо сверху на нее обрушилась лавина рычащих и мяукающих тел, невидимых в темноте, а за ними следом несся рой чего-то, напоминающего больших кузнечиков. Еще через пару секунд этот дьявольский зверинец исчез внизу, и она продолжила карабкаться вверх по склону.
        Сверху тоже послышался шум: слабые крики и визг, и безумный смех - все это, искажаясь, эхом гуляло в каменных стенах. "Что за безумие охватило Крысиный Замок этой ночью?" - вяло удивилась Джеки.
        Немало минут прошло, прежде чем она снова почувствовала под ногами ровный пол и, подняв глаза, увидела далеко впереди свет факела. Людей Керрингтона поблизости не было; что бы ни творилось в Замке, это явно происходило не здесь, так что Джеки поднялась на ноги и из последних сил бросилась туда, где был виден свет.
        Несколько минут она просто стояла, задыхаясь, в полукруге восхитительного желтого света, наслаждаясь иллюзией безопасности - словно на Королевском пятачке при игре в салки... она ведь так недавно играла в салки, - но в конце концов нехотя шагнула дальше, снова в темноту.
        С пристани доносились встревоженные голоса, поэтому она бесшумно свернула по коридору направо, в сторону лестницы из подземелья, однако застыла, услышав голоса и там.
        Охрана, подумала она, - скорее всего люди Керрингтона, следящие за тем, чтобы никто не выбрался из этого разворошенного муравейника.
        Она решила вернуться и переждать, пока охранники не вернутся на поверхность, а потом спуститься вплавь по подземной реке к Темзе, но не успела она сделать и шага, как крики усилились, и коридор осветился странным, отраженным светом. Он разгорался все ярче, словно люди с факелами вот-вот выбегут из-за угла. Джеки в панике оглянулась в надежде увидеть дверь, но двери не было. Она прижалась к стене.
        Крик становился все громче, она расслышала торопливый деревянный постук, и из дальнего коридора вывалился Хорребин - горящий с ног до головы и бегущий на своих ходулях от того, что по шуму напоминало стаю крыс; в следующую секунду его преследователи вывернулись из-за угла и устремились на него, швыряя в него камни и заливаясь лаем, как свора гончих.
        Джеки оглянулась на лестницу и увидела наверху два неясных человеческих силуэта, наводящих на весь этот клубок ружья. С этой стороны спасения нет, подумала она, падая у стены и закрывая лицо руками в слабой надежде на то, что все враждующие стороны примут ее за труп.
        Два выстрела слились в один, и вспышка осветила на мгновение подземный коридор. От стен полетели каменные осколки, а пылающий клоун, пошатнувшись, остановился - картечь, разумеется, не причинила ему вреда, но задержала ровно настолько, чтобы его чудовищные преследователи смогли догнать его.
        Какая-то часть мальчиков-с-пальчик была убита картечью, однако оставшиеся опомнились и атаковали разъяренных Ошибок, прижавших клоуна к стене и терзавших его ноги перепачканными в грязи зубами. Человечки бросались прямо на клыки Ошибок, разя их своими игрушечными мечами в глаза, в глотки, в уши, нимало не заботясь о собственном спасении. Но и Ошибки дрались насмерть, не обращая внимания на мальчиков-с-пальчик, корчась под их ударами и все же прорываясь вперед, чтобы запустить зубы в любую доступную часть тела Хорребина или выбить из-под него ходули.
        Это безумное действо разворачивалось всего в нескольких ярдах от Джеки, и она не могла не приподнять голову, чтоб хотя бы одним глазом взглянуть на него. Почерневший, всхлипывающий клоун горел уже не так ярко, как прежде, но света все же хватало, чтобы Джеки видела отдельные фрагменты схватки: одну из Ошибок, создание размером с пуделя, все в щупальцах, с обоими глазами, выколотыми маленькими гомункулусами, запускающее клыки в правую руку Хорребина и, мотнув мордой, отрывающее ее почти целиком; двух тварей, похожих на чудовищного размера слизней, пронзенных дюжиной мечей каждая, но все же забившихся между стеной и левой ходулей и последним усилием сдвинувших ее так, что клоун с грохотом обрушился на них. Стоило Хорребину оказаться на полу, как почти весь свет погас, так что все, что Джеки видела, - это слабо копошащуюся массу умирающих тел, а все, что слышала, - это стихающие стоны, хруст, чавканье, всхлипы и тяжелое, прерывистое дыхание. Коридор заполнился вонью, как от горящего мусора.
        Джеки вскочила и бросилась мимо этой груды тел дальше, в глубь лабиринта, но, не пробежав и двадцати шагов, оступилась и упала бы, не схвати ее кто-то за руку.
        Она резко обернулась, гадая, достанет ли ей сил справиться с чем-либо еще, и застыла, услышав голос своего невидимого собеседника:
        - Прошу прощения, сэр, кем бы вы ни были - Мыслью, Причудой или Беглой Добродетелью, не могли бы вы помочь мне выбраться на какие-нибудь бодрствующие этажи моего разума?

***
        Эшблесу уже некоторое время казалось, что он лежит на дне лодки, направляемой нетвердой рукой доктора Романелли, но когда его сознание прояснилось в очередной раз, он заметил, что поверхность, на которой он лежал, изменилась. Прошлый раз, когда он приходил в себя, это было твердое, грубо оструганное дерево, теперь же это смахивало скорее на мягкую кожу, натянутую на какой-то упругий каркас. Он открыл глаза и вяло удивился тому, что может видеть - при полном отсутствии света. Лодка плыла по огромному подземному залу, вдоль стен которого вертикально стояли саркофаги, зияющие угольной чернотой.
        Он услышал, как Романелли закашлялся, и повернул голову в его сторону. Сухопарый чародей тоже излучал антисвет; он со страхом смотрел куда-то за спину Эшблеса. Тот с усилием приподнялся на локте, повернулся в ту сторону и увидел несколько высоких фигур, стоявших на корме, а посередине лодки - нет, ладьи! - небольшую гробницу, вокруг которой обвилась змея, держащая себя зубами за кончик хвоста. В гробнице стоял диск в человеческий рост, и он сиял такой ослепительной чернотой, что Эшблесу пришлось отвести взгляд, хотя ему показалось, что он успел заметить на нем рельефный силуэт жука-скарабея.
        Когда он снова обрел способность видеть, он заметил, что Романелли облегченно улыбается, а по впалым щекам его катятся слезы.
        - Ладья Ра! - шептал он. - Священная Месектет, на которой солнце проплывает двенадцать часов тьмы от заката до рассвета! И я плыву на ней - и на заре, когда мы вновь выплывем в мир смертных, я буду плыть на ладье Манджет, ладье утреннего неба, и воскресну!
        Слишком измученный, чтобы думать об этом, Эшблес откинулся на кожу, под которой, как ему показалось, пульсирует кровь. Плач, который он слышал всю ночь, стал отчетливее и как будто ближе, и теперь он звучал как мольба. Эшблес повернул голову и через низкий фальшборт взглянул на берег - там протягивали руки вслед проплывающей мимо ладье какие-то неясные фигуры; судя по всему, они-то и плакали. Через равные промежутки на берегу стояли высокие столбы отмечавшие часы, как он понял, - со змеиными головами на верхушках; и каждый раз, когда ладья миновала очередной столб, змеиные головы на мгновение превращались в склоненные человеческие.
        Эшблес сел и только тут заметил, что ладья, собственно, и не ладья, а огромный змей, расширяющийся примерно посередине наподобие развернутого капюшона кобры, а нос и корма - живые змеиные головы на тонких шеях.
        "Вот оно, - подумал он. - Двенадцать Часов Тьмы. Вот о чем я писал. Я плыву в ладье, которую могут увидеть только умершие".
        Он ощущал, что диск живой - то есть нет, разумеется, мертвый, но одушевленный - и что двое безбилетников ему безразличны. Высокие фигуры на корме - вроде бы люди, но со звериными и птичьими головами - тоже полностью их игнорировали. Эшблес снова откинулся на палубу.
        Спустя некоторое время ладья проплыла в туманные врата, по сторонам которых высились два саркофага размерами с телеграфный столб, фигуры на берегу заметались и заплакали громче, и сквозь их жалобные стенания ему слышался негромкий металлический лязг. - Апоп! - кричали призраки. - Апоп! И тут он увидел, как еще одно черное пятно поднимается из воды, и понял, что это змеиная голова, такая гигантская, что по сравнению с ней их ладья показалась маленькой игрушкой. Из пасти свисало что-то, похожее на человеческие тела, и змей, мотнув головой, расшвырял их во все стороны и, изогнувшись, навис над ладьей.
        - Змей Апоп, - прошептал Романелли, - Апоп, чье тело покоится в глубинном царстве, где тьма сгущается настолько, что становится твердью. Апоп чует, что на ладье плывет душа, не достойная выплыть на рассвете. - Романелли улыбнулся. - Впрочем, ты мне больше не нужен.
        Не в силах даже приподняться на локте, Эшблес беспомощно смотрел, как абсолютно черная голова заслоняет весь мир над ним. Воздух наполнился могильным холодом, и когда змей распахнул свою чудовищную пасть, ему показалось, будто он видит в глубине далекие черные звезды антимира, словно пасть эта была вратами во Вселенную абсолютного холода и отсутствия света.
        Эшблес закрыл глаза и вверил свою душу любым милосердным богам, если таковые хоть где-то еще остались.
        Пронзительный визг заставил его снова открыть глаза, в последний раз, как он надеялся... и он увидел распадающуюся фигуру доктора Романелли, падающую вверх, прямо в бездонную черную глотку.

***
        Скорее для уверенности Джеки глянула сначала на темный запад, где широкая Темза сворачивала у Уайтхолла на юг, потом снова посмотрела на восток.
        Да, небо определенно начинало светлеть. Она облегченно улыбнулась. На фоне предрассветного небосклона можно было уже разглядеть темные арки Блекфрайерского моста.
        Она перевела дух и села на низкий каменный парапет. На илистом берегу чуть выше арок Адельфи становилось свежо - она плотнее запахнула пальто, но все равно ее пробирала дрожь. "Ясное дело, это совершенно безнадежно, - подумала она, - и все равно я дождусь рассвета, чтобы посмотреть, не вынесет ли Эшблеса куда-нибудь сюда - вдруг он еще не был мертв, когда падал мимо меня в том подземелье, вдруг он смог добраться до подземной реки и успел спуститься по ней, прежде чем началось это страшное... отвердение?"
        Она зябко передернула плечами, для успокоения посмотрела на светлевший с кагкдой минутой горизонт и позволила себе вспомнить подробности бегства из подземелий.
        Она взяла Кольриджа за руку и начала осторожно нашаривать дорогу обратно по коридору, когда ее поразила внезапная тишина. Стихли не только далекий плач, но и малейшие колебания воздуха, шорох от бесчисленных подземных сквозняков. Пробираясь мимо места, где - как она помнила - лежал труп Хорребина, она прижалась к правой стене - и чуть не закричала, когда из темноты послышался неестественно низкий голос.
        - Здесь не место людям, друзья мои, - произнес он.
        - Э-э... да, - пискнула Джеки. - Мы уходим. Она услышала шорох, шлепки и тихое звяканье металла о металл - и когда голос послышался снова, источник его находился прямо у них над головами.
        - Я вас провожу, - произнес он. - Даже умирая от уколов клоунских карликов. Большой Кусака защищает тех, кто помог ему.
        - Вы... вы нас проводите? - недоверчиво переспросила Джеки.
        - Да. - Существо тяжело вздохнуло. - Я делаю это для твоего спутника, освободившего моих братьев, сестер и меня самого и давшего нам шанс отомстить перед смертью тому, кто нас создал такими. - Джеки заметила, что голос не отдавался эхом, словно они стояли не в коридоре, а в замкнутом помещении. - Не мешкайте, - добавил Большой Кусака, делая шаг вперед. - Тьма твердеет.
        Необычное трио поспешило к лестнице и начало подъем. На первой площадке Кольриджу захотелось передохнуть, но Большой Кусака заявил, что отдыхать некогда, подхватил Кольриджа, и они продолжили свой путь.
        - Не отставай, - предупредил их провожатый Джеки.
        - Не буду, - заверила его Джеки, сообразив, что не слышит эха ни из коридора, из которого выходили, ни даже с нижних пролетов лестницы, по которым только что поднялись. Что там говорили ей Безглазые Сестры полгода назад? Тьма твердеет, словно густой ил, и мы хотим убежать отсюда, когда она сделается твердой, как камень... мы не хотим оказаться закованными навечно в камень и в ночь, когда тьма затвердеет! Джеки старалась не отставать от торопливого шага Большого Кусаки и радовалась, что он идет так быстро.
        Когда они наконец поднялись на самый верх и вышли в ярко освещенную факелами кухню Крысиного Замка, к ним шагнули двое людей Керрингтона - и тут же отпрянули, увидев того, кто нес в мощных руках Кольриджа. Джеки посмотрела на Большого Кусаку и сама чуть не лишилась чувств. Их провожатый оказался огромной рептилией с пучками длинных щупалец - карикатурой на бороду и шевелюру - вокруг лица, глазами, напоминающими стеклянные пресс-папье, и свиным пятачком. Однако самой поразительной деталью его лица являлся рот двенадцатидюймовая щель, едва закрывающаяся из-за нескольких рядов огромных острых зубов. На нем было пальто древнего фасона, изорванное и окровавленное на груди.
        - Эти паразиты вам не помешают, - спокойно сказал Большой Кусака. - Пошли.
        Он осторожно поставил Кольриджа на ноги и проводил их до двери на улицу.
        - А теперь ступайте, - сказал он. - Быстрее. Я подожду, пока вы не скроетесь из вида, но мне надо успеть спуститься вниз, прежде чем тьма окончательно затвердеет.
        - Хорошо, - отозвалась Джеки, с наслаждением вдыхая относительно свежий предрассветный воздух Бью-керидж-стрит. - И спасибо за...
        - Я сделал это ради твоего друга, - буркнул Большой Кусака. - Идите же.
        Джеки кивнула и повела Кольриджа по темной улице. Они без помех добрались до "Гудзона", и когда они поднялись в номер Кольриджа, Джеки уложила его в постель. Тот уснул, прежде чем Джеки тихо прикрыла за собою дверь. Она заметила пузырек лауданума на столике у изголовья, и ей показалось, что она понимает, почему меры предосторожности, предпринятые Керрингтоном, в случае со старым поэтом не сработали. В самом деле, откуда Керрингтону было знать о той стойкости, которую Кольридж выработал к опиуму?
        Потом она спустилась к Темзе, туда, где у арок Адельфи сливалась с ней подземная река: вдруг из туннеля покажется Эшблес или то, что от него осталось?
        Небо на востоке уже окрасилось в стальной цвет, и цепочка редких облачков над горизонтом осветилась еще не показавшимся солнцем. До восхода оставались считанные минуты, если не секунды.
        Вода в глубине взбурлила, и Джеки глянула туда как раз вовремя, чтобы увидеть всплывающую на поверхность призрачную, полупрозрачную ладью. По мере того как горизонт окрашивался розовым, ладья становилась все прозрачнее, устремляясь на восток со скоростью, уверившей Джеки в том, что все это просто грезится ей по причине крайней усталости, однако в следующую же долю секунды она заметила две вещи: из-за далекого лондонского горизонта показался первый кусочек восходящего солнца, а в нескольких футах от берега с плеском вынырнул из воды человек, явно упавший в воду с ладьи в момент, когда та окончательно дематериализовалась.
        Джеки вскочила, узнав этого человека, устало плывшего к берегу.
        - Мистер Эшблес! - крикнула она. - Сюда!

***
        Когда ладья-змея проплывала меж двух столбов, увенчанных головами с фараонскими бородками, Эшблес ощутил разгорающийся в нем чудовищный жар, и до того мгновения, как очутился в ледяной воде Темзы, он не сомневался в том, что это и есть его смерть.
        Он вынырнул на поверхность, откинул с глаз мокрые волосы, и до него дошло, что у него снова есть волосы... и оба глаза! Он поднес к глазам сначала одну руку, потом другую - и был рад увидеть, что все пальцы целы.
        Возрождение, которого напрасно ждал доктор Романелли, случилось с ним. Воскресшее солнце живым и невредимым явилось на рассвете миру, а вместе с ним - Бог знает почему - это позволили сделать и Эшблесу.
        Он поплыл к берегу и тут услышал оклик. Он задержался, нахмурился, вглядываясь в берег, потом узнал человека, сидевшего на парапете, помахал и поплыл к нему.
        Вода как-то странно плескалась под арками Адельфи, и когда он наконец смог встать на отмели и зашлепал к берегу по илистому дну, он понял почему: подземная река остановила свой бег в Темзу, словно где-то выше по ее течению закрыли огромный кран, и Темза теперь несла свои воды мимо места, где стоял Эшблес, так же спокойно, как выше или ниже по течению. Несколько речных птичек снизились, чтобы приглядеться к поднятой его ногами тине, быстро уносимой течением.
        Он поднял взгляд на того, кто сидел на каменной стене.
        - Привет, Джеки, - окликнул он. - Надеюсь, Кольридж тоже спасся?
        - Да, сэр, - отозвалась Джеки.
        - И, - продолжал Эшблес, взбираясь на берег, - готов поспорить, он не вспомнит ничего из того, что видел этой ночью.
        - Ну, - ответила удивленная Джеки, когда мокрый бородатый великан вскарабкался по склону и уселся рядом с ней, - если на то пошло, вряд ли вспомнит. - Она пристально посмотрела на него. - А мне показалось, что вы уже умерли, когда скользили мимо меня по тому склону. Ваши... глаза, и...
        - Да, - тихо ответил Эшблес. - Я умирал - но нынче ночью действовала магия, и не только магия зла. - Настал его черед посмотреть на нее. - Ты нашел время побриться?
        - А... - Джеки потерла верхнюю губу. - Это... усы... обгорели.
        - Боже праведный! Впрочем, я чертовски рад, что ты выбрался оттуда. Эшблес откинулся назад, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. - Буду сидеть здесь, - объявил он, - пока не просохну на солнце.
        Джеки нахмурилась:
        - Вы умрете от простуды - это будет обидно, учитывая то, что вы только что спаслись из... квинтэссенции кошмаров Данте.
        Он улыбнулся, не открывая глаз; и покачал головой:
        - Эшблесу еще предстоит переделать уйму дел, прежде чем умереть.
        - Правда? И каких, например? Эшблес пожал плечами:
        - Ну... во-первых, жениться. Кстати, пятого числа следующего месяца.
        Джеки беззаботно тряхнула головой:
        - Что ж, очень мило. И на ком?
        - На девушке по имени Элизабет Жаклин Тичи. Славная девушка. Ни разу еще не встречался с ней, хотя видел портрет.
        Брови Джеки изумленно поползли вверх.
        - На ком?
        Эшблес повторил имя.
        Ее лицо поочередно то кривилось в обиженной улыбке, то хмурилось.
        - Так вы ни разу не встречались с ней? И с чего это вы тогда так уверены, что она выйдет за вас?
        - Я просто знаю это, Джеки, дружок. Можно сказать, у нее нет выбора.
        - Значит, это свершившийся факт?! - сердито вскинулась Джеки. - То есть ваши широкие плечи и буйная шевелюра... лишат ее возможности сопротивляться, да? Или нет, молчите... ваши стихи, разве не так? Ну да, вы будете дурить ей голову несколькими строчками ваших проклятых "Двенадцати Часов" - я правильно понял? - и она, несомненно, решит, что раз уж не понимает ничего, то это и есть настоящее... искусство, да? Ах вы, самонадеянный сукин сын...
        Эшблес изумленно открыл глаза и сел.
        - О, черт побери, Джеки, что с тобой? Ну что я такого сказал? Я же не говорю, что собираюсь изнасиловать ее, я...
        - О, нет! Нет, вы просто предоставите ей единственный в жизни шанс... как это... сочетаться законным браком?.. с самым настоящим поэтом. Вот повезло девице!
        - Что ты несешь, парень? Я только сказал... Джеки вскочила и встала на стене, вызывающе подбоченившись:
        - Так познакомьтесь же с Элизабет Тичи! Эшблес вылупил на нее глаза:
        - Что ты имеешь в виду? Ты ее что, знаешь? О Боже, верно, ты и в самом деле знаком с нею, правда? Послушай, я не хотел...
        - Заткнитесь! - Джеки взмахнула рукой, распуская волосы. - Я - Элизабет Жаклин Тичи!
        Эшблес смущенно засмеялся, потом сделал еще попытку:
        - Боже мой! Ты... вы... правда?
        - Это одна из... скажем, четырех вещей, в которых я абсолютно уверена, Эшблес.
        Он огорченно всплеснул руками:
        - Черт побери, простите меня, Дже... мисс Тичи. Я-то думал, вы просто... старый добрый Джеки, мой приятель по давним денькам в доме Капитана Джека. Я и не догадывался, что все это время вы...
        - Вы никогда не были в доме Капитана Джека, - заявила Джеки. - Или вы?.. добавила она почти умоляюще.
        - В некотором роде был. Видите ли, я... - Он осекся. - А что вы скажете, если мы продолжим этот разговор за завтраком?
        Джеки нахмурилась, но, подумав, кивнула:
        - Ладно, но только потому, что бедный Дойль так ценил вас. И это не означает, что я вам уступила, ясно? - Она улыбнулась, потом спохватилась и снова нахмурилась. - Пошли, я знаю одно заведение на Сент-Мартин-лейн, где вам даже позволят просохнуть у огня.
        Она спрыгнула со стены, Эшблес поднялся, и они вдвоем, все еще дуясь друг на друга, зашагали в лучах утреннего солнца на север, к Стрэнду.
        ЭПИЛОГ

12 апреля 1846 г.
        Не поздно никогда начать другую жизнь.
        Удар веслом - и челн несет другой поток;
        Ведь цель моя - спешить всегда вперед
        Закатною тропой иль парус поднимать
        Под небом, полным звезд Востока,
        До часа смертного...
        Альфред, лорд Теннисон
        Почти целых четверть часа простояв в дверях и глядя на серые холмистые просторы Вулвичских болот под набухавшим дождем небом, Эшблес чуть было не снял плащ и не вернулся в дом. В конце концов, огонь в камине горел так уютно, и он не добил еще вчера эту бутылку "Гленливе"... Он нахмурился, поправил на своей седой шевелюре фуражку, дотронулся до эфеса меча, надетого так, на всякий случай, и запер за собой дверь. Никак нельзя, ведь у меня долг перед Джеки, подумал он, спускаясь с крыльца. Она встретила свой срок так... благородно - семь лет назад.
        Последние пару лет жизни в одиночестве Эшблес порой с раскаянием ловил себя на том, что уже с трудом припоминает лицо Джеки - чертовы портреты казались похожими, пока были новыми и пока была жива она для сравнения, но теперь ему казалось, будто ни один так и не запечатлел ее настоящую улыбку. Однако сегодня, понял он, он мог вспомнить ее так отчетливо, словно она только утром села в дилижанс, отправляющийся в Лондон, - ее милую, чуть саркастическую улыбку, ее хмурящиеся на мгновение брови и ее обаяние мальчишки-беспризорника, что - на его взгляд - сохранилось у нее вплоть до смерти от лихорадки в возрасте сорока семи лет. Возможно, подумал он, пересекая дорогу и ступая на тропу, - знакомую ему за последние пару лет до последнего кустика, ибо он знал, что сегодня пойдет по ней, - возможно, я вспоминаю ее так отчетливо, потому как знаю, что сегодня присоединюсь к Джеки.
        Тропа вилась между холмами, то поднимаясь, то опускаясь, но и через десять минут, когда он вышел к реке, его шаг оставался таким же упругим, ведь он годами поддерживал свою физическую форму и занимался фехтованием, имея твердое намерение хотя бы серьезно ранить того, кому намечено судьбой убить его.
        "Я подожду здесь, - решил он, - на пологом склоне, откуда открывается хороший вид на заросший ивами берег Темзы. Они найдут мое тело ближе к воде, но я хочу сначала как следует разглядеть своего убийцу".
        И кто, гадал он, может им оказаться?
        Он заметил, что слегка дрожит, и заставил себя сесть и несколько раз глубоко вдохнуть. Спокойно, старина, сказал он себе. Ты тридцать пять долгих и по большей части счастливых лет знал, что этот день наступит.
        Он запрокинул голову и посмотрел на низкие, растрепанные тучи. И почти все твои друзья уже умерли, подумал он. Байрон ушел - тоже от лихорадки - двадцать с чем-то лет назад в Миссолонги, а Кольридж отдал душу Богу в 1834-м... Эшблес улыбнулся и уже не в первый раз задумался, сколько из поздней поэзии Кольриджа, в особенности из "Лимбо" и "Ne Plus Ultra", порождено смутными образами, вынесенными им из той ночи в апреле 1811 года. Некоторые строки до сих пор озадачивали Эшблеса: "Не самый лучший вид открылся Лимбо в клети той: Округлость стен и сторож-дух, бесплотный часовой; Но пуще этого ночной кошмар, что явью стал..." или: "О столб во мраке ночи, О черный свет, слепящий тьмою очи... Сгустившаяся тьма и шторм подземный..."
        Он протер глаза и поднялся - и застыл, а грудь его сковал ледяной холод, ибо пока он смотрел на небо, у берега появилась привязанная к иве лодка, а вверх по склону торопливо поднимался высокий, дородный мужчина с мечом в ножнах на правом бедре. "Забавно, - нервно подумал Эшблес, - левша, как и я".
        О'кей, сказал он себе, а теперь спокойствие. Помни, тебя нашли с единственной раной - в живот, так что можешь не особенно стараться, защищая руки, ноги и голову. Парируй только удары, нацеленные в корпус... зная при этом, правда, что один-то удар ты так и не успеешь отбить.
        Его правая рука провела по животу, словно пытаясь определить, в какое именно место пока целой и здоровой кожи через несколько минут воткнется несколько дюймов остро отточенной стали.
        Через час все будет кончено, подумал он. Постарайся встретить этот час так же отважно, как это сделала Джеки. Ибо она тоже знала, что ей суждено... знала с той ночи в 1815-м, когда ты был слишком пьян и один-единственный раз сдался на ее просьбы назвать ей дату и рассказать подробности ее смерти.
        Эшблес расправил плечи и зашагал вниз по тропинке встретить своего убийцу на полпути.
        Человек поднял глаза и, казалось, удивился идущему ему навстречу Эшблесу. Интересно, что у нас за ссора выйдет, подумал Эшблес. По крайней мере он не молод - его борода так же седа, как моя. Судя по загару, ему тоже пришлось путешествовать. Черт, его лицо кажется странно знакомым.
        Когда их разделяло только десять ярдов, Эшблес остановился.
        - Доброе утро, - произнес он и порадовался тому, как ровно звучит его голос.
        Другой человек моргнул и принужденно улыбнулся, и Эшблес чуть вздрогнул, поняв, что тот совершенно безумен.
        - Ты - он, - хрипло выдавил из себя незнакомец. - Правда ведь?
        - Кто - он?
        - Дойль. Брендан Дойль.
        Дойль ответил, и снова ему удалось скрыть свое изумление:
        - Да... но я не пользовался этим именем больше тридцати пяти лет. Как? Мы знакомы?
        - Я тебя знаю. И, - добавил тот, вытаскивая меч, - я пришел убить тебя.
        - Я так и думал, - спокойно ответил Эшблес, отступая на шаг и выхватывая из ножен свой меч. - Могу я спросить, за что?
        - Ты знаешь, за что, - ответил он, делая выпад одновременно со словом "знаешь". Эшблесу удалось отбить его.
        - Но я правда не знаю, за что, - выдохнул Эшблес, пытаясь сохранить равновесие на скользком склоне.
        - За то, - бросил человек, делая быстрый выпад и сразу же отступая назад; Эшблес парировал удар круговым движением, - что ты жив. - Меч его сверкнул в воздухе и устремился в грудь Эшблеса, и тому пришлось отступить еще на шаг назад. - А я - не могу! - Меч на излете задел правую руку Эшблеса ниже локтя, и Эшблес ощутил, как острие, прорвав куртку и рубаху, входит в его плоть, со стуком задев кость.
        Эшблес был так поражен, что чуть не забыл отбить следующий удар. Но это неправильно, в отчаянии подумал он, я же знаю, что меня не могут найти с раненой рукой!
        И рассмеялся, вдруг поняв все.
        - Сдавайся или умрешь! - почти весело крикнул он своему противнику.
        - Сам умрешь! - буркнул загорелый человек, делая замах и прерывая его, как бы приглашая Эшблеса атаковать из неудобного положения. Но Эшблес не купился на этот трюк, он поймал лезвие меча противника на эфес своего, резко швырнул его в сторону и сразу же устремился вперед, погрузив свой меч в живот загорелого человека. Он ощутил, как его острие остановилось, уперевшись в позвоночник.
        Человек сел на сырую траву, сжимая живот мгновенно ставшими скользкими от крови руками.
        - Быстро! - прохрипел он. - Стань я тобою! Эшблес смотрел на него сверху вниз; все возбуждение схватки куда-то испарилось.
        - Ну же, - молил тот, роняя меч и начиная ползти к Эшблесу по траве. Действуй! Где же обмен?!
        Эшблес отступил на шаг. Его противник прополз еще ярд или два, потом вытянулся и затих.
        Прошло несколько минут, прежде чем Эшблес тронулся с места, и когда он сделал это, он опустился на колени у бездыханного тела и мягко положил руку ему на плечо.
        Если и существует награда после смерти, подумал он, для созданий вроде тебя, клянусь, ты заслужил ее. Бог знает, как ты добрался до Англии из Каира и как нашел меня. Может быть, тебя просто влекло ко мне - как призраков, по слухам, влечет на место, где они умерли. Ну что ж, в некотором роде ты все-таки станешь мною, войдя в мою биографию - в качестве трупа.
        Немного спустя Эшблес вытер меч пучком травы, встал и убрал его в ножны, потом оторвал кусок шарфа и перевязал им порезанную руку. Холодный весенний ветер унес из его головы все мысли о прошлом, и с ожиданием приключения ощущением, которого он не испытывал уже не одно десятилетие, - он спустился по тропе к привязанной лодке, оставив лежать на траве тело ка, созданного из него доктором Романелли так много лет назад.
        Начиная с этой минуты, никто не знает, что со мной случится, задыхаясь от восторга, думал он, отвязывая веревку. Может, я через пять минут переверну лодку и утону, а может, проживу еще двадцать лет!
        Он шагнул в лодку и вставил весла в уключины, и в три гребка вывел лодку на чистую воду. И гребя дальше, навстречу подлинной судьбе человека, что был Бренданом Дойлем, и Немым Томом, и Эшвлисом-сапожником, и Вильямом Эшблесом, и больше не был ни одним из них, он развлекал речных птиц всеми битловскими песнями, какие мог вспомнить...
        ...кроме "Yesterday".