Оставленные Том Перротта

        Что, если бы прямо здесь и сейчас некоторые из нас (тысячи, десятки тысяч, миллионы людей)… исчезли? Испарились, развеялись, провалились сквозь землю?
        Кто-то бы решил, что это - похищение…
        Кто-то бы пал духом…
        А кто-то бы продолжал жить, как и прежде, будто ничего и не случилось.

14 октября что-то случилось в небольшом городке Мейплтон, когда сотни его жителей внезапно пропали без вести. Никаких догадок, никаких зацепок. Все, кто остались,  - в недоумении, страхе и растерянности. Ведь самое страшное - неизвестность.
        Мэр города Кевин Гарви всеми силами старается восстановить порядок и помочь тем, кто потерял родных и людей, даже несмотря на то, что его семья развалилась после так называемого «Внезапного исчезновения». Его жена Лори вступила в секту «Виноватые»; их сын Том бросил учебу в университете и стал последователем некоего святого Уэйна. Лишь дочь Кевина Джил до сих пор живет с ним в одном доме, хотя она изменилась до неузнаваемости…

        Том Перротта
        Оставленные


        Посвящается Нине и Люку


        От автора
        Мне крупно повезло, что я могу выразить благодарность своим бессменным помощникам - Элизабет Биэр, Марии Масси, Дори Вейнтрауб и Сильвии Рабино - за то, что они сопровождали и наставляли меня в этом Внезапном исчезновении. Я также признателен Мэри, Нине и Люку за каждый прожитый день.
        Пролог

        Лори Гарви не привили с детства веру в Восхищение Церкви[1 - Восх?щение Церкви - под «Восх?щением» подразумевают вознесение Церкви (христиан) для встречи с Христом перед вторым пришествием. Прим. переводчика.]. Ее вообще мало во что научили верить, кроме того, что любая вера сама по себе - нелепость.

«Мы агностики,  - повторяла она своим детям, когда те были еще маленькими и им нужно было как-то обозначить себя перед своими друзьями - католиками, иудеями, унитариями[2 - Унитарианство - движение в протестантизме, основанное на неприятии догмата о Троице, учении о грехопадении и таинствах. Прим. переводчика.].  - Нам не ведомо, есть ли Бог на свете, и этого не знает никто. Пусть многие уверяют, что Бог существует, но наверняка об этом никому не известно».
        О доктрине Восхищения Церкви она впервые услышала на первом курсе университета - на «Введении в мировые религии». Явление, которое описывал преподаватель, она восприняла, как шутку: толпы христиан, выплывая из своих одежд, сквозь крыши собственных домов и автомобилей, поднимаются в небеса навстречу Иисусу, а все остальное человечество стоит, разинув рты, недоумевая, куда это подались все добрые люди. Теология оставалась для нее темным лесом, даже после того, как она прочла в учебнике раздел «Премилленарный диспенсационализм» - всю эту белиберду про Армагеддон, антихриста и Четырех всадников Апокалипсиса. Это показалось ей своего рода религиозным китчем, таким же вульгарным, как аляпистые картины на черном бархате. Выдумка для тех, кто потребляет слишком много фаст-фуда, лупит своих детей и абсолютно уверен в том, что их любящий боженька изобрел СПИД для того, чтобы наказать гомосексуалистов. И теперь всегда, на протяжении всех этих лет, случайно замечая в аэропорту или в поезде кого-то с книгой из серии «Оставленные»[3 - «Оставленные» (Left Behind)  - цикл из 16 романов-бестселлеров о конце света
(1995 -2007), созданный Тимом Ла Хэем и Джерри Дженкинсом.], она каждый раз смотрела на этих несчастных с жалостью и даже с некоторым умилением: бедолаги, не нашли ничего более достойного для чтения, более интересного занятия, чем читать и грезить о конце света.
        А потом это произошло. Сбылось библейское пророчество. По крайней мере, отчасти. Исчезли люди. Миллионы людей по всей планете, в один день и час. И это вам не какое-то древнее предание (человек воскрес из мертвых в эпоху Римской империи) или сомнительная легенда «местного производства» (Джозеф Смит[4 - Джозеф Смит (1805 -1844)  - американский религиозный деятель, основатель и первый президент Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, основатель движения Святых последних дней, кандидат в президенты США (1944).], побеседовав с ангелом божьим, откопал золотые скрижали[5 - Речь идет о «Книге Мормона» - священном тексте движения Святых последних дней, который, по мнению верующих, содержит писания древних пророков, живших на американском континенте приблизительно с 2200 г. до н. э. по 421 г. Впервые опубликован в марте 1830 г. Джозефом Смитом-младшим.] на холме в штате Нью-Йорк).
        Это произошло на самом деле. Восхищение Церкви случилось в ее родном городе, где среди прочих, вознеслась и дочь ее лучшей подруги. В это время Лори находилась у них дома. Господне вторжение в ее жизнь, пожалуй, не было бы столь очевидным, даже если бы Он сам обратился к ней в виде неопалимой купины.
        По крайней мере, так можно было бы подумать. Но все же, после всего произошедшего, она еще многие недели и месяцы цеплялась за свои сомнения, как за спасательный круг, отчаянно соглашаясь с учеными, экспертами и политиками, которые упорно твердили, что причина того, что они называли «Внезапным исчезновением», не установлена, и просили не делать поспешных выводов до опубликования официальных результатов расследования, проводимого беспристрастной правительственной комиссией.

        - Произошла трагедия,  - снова и снова повторяли эксперты.  - Это феномен, безусловно, похож на Восхищение Церкви. Но это событие вряд ли можно расценивать, как само Восхищение.
        Примечательно, что среди тех, кто особенно яростно на этом настаивал, были сами христиане, которые не могли не заметить, что многие из исчезнувших Четырнадцатого октября - индуисты и буддисты, мусульмане и иудеи, атеисты и анимисты[6 - Верующий в существование души и духов, в одушевленность природы (от греч. Anima - душа). Прим. ред.], гомосексуалисты и эскимосы, мормоны и зороастрийцы, и еще бог знает кто,  - не признавали Иисуса Христа в качестве своего личного спасителя. Насколько можно судить, это была случайная жатва, а истинное Восхищение никак не могло быть случайным. Ведь суть этого явления в том, что оно должно отделить зерна от плевел, вознаградить истинно верующих и стать предостережением для всех остальных. А случайное Восхищение всех без разбору,  - это вовсе не Восхищение.
        Как тут не впасть в замешательство и, всплеснув руками, не заявить, что ты понятия не имеешь, что происходит? Но Лори понимала. В глубине души, как только это случилось, она сразу поняла. Ее оставили. Их всех оставили. И неважно, что, принимая решение, Господь не учел признак вероисповедания - от этого, пожалуй, было еще обиднее, как будто тебя забраковали. И все же она предпочла игнорировать эту мысль, запихнув ее в дальний уголок сознания - в темное хранилище фактов и обстоятельств, думать о которых невыносимо,  - в то самое место, где она прятала мысль о неизбежности смерти,  - чтобы жить, не впадая в депрессию каждый божий день.
        К тому же это было хлопотное время - те первые месяцы после Восхищения: в школе Мейплтона отменили занятия, ее дочь постоянно сидела дома, да и сын вернулся из университета. Нужно было, как и раньше, ходить по магазинам, стирать, готовить, мыть посуду. А также посещать поминальные службы, принимать участие в создании слайд-шоу, утешать скорбящих, вести изматывающие беседы. Лори много времени проводила с несчастной Розали Сассман - заходила к ней почти каждое утро, пыталась помочь совладать с неизмеримым горем. Иногда они говорили о Джен, ее отошедшей в мир иной дочери - о том, какая она была милая девочка, улыбчивая и т. д. и т. п.,  - но чаще просто сидели молча. В глубоком молчании, которое их совершенно не смущало. Казалось, нет таких важных слов, ради которых стоило бы нарушать тишину.


* * *
        Следующей осенью на улицах появились они. Люди в белых одеждах. Они ходили парами - мужчина с мужчиной, женщина с женщиной, и постоянно курили.
        Некоторых Лори знала: Барбару Сантанджело, чей сын был одноклассником ее дочери; Марти Пауэрса, когда-то игравшего в софтбол с ее мужем (во время Восхищения или что там это было исчезла его жена). Обычно они не обращали на вас внимания, но порой ходили за вами по пятам, словно частные детективы, нанятые для того, чтобы следить за каждым вашим шагом. Если вы с ними здоровались, ответом были пустые глаза; если их о чем-то спрашивали, в ответ они вручали визитку на одной стороне которой был текст следующего содержания:


        Мы - члены организации «виноватые».
        Мы приняли обет молчания.
        Мы стоим перед вами, как живое напоминание
        грандиозного могущества господа.
        Нас постигла божья кара.

        На другой стороне мелким шрифтом был набран адрес Интернет-сайта, где можно было получить дополнительную информацию: www.vinovatie.comwww.vinovatie.com(http://www.vinovatie.com/) .
        Это была странная осень. После трагедии миновал целый год; уцелевшие выдержали удар и, к своему удивлению, обнаружили, что они все еще стоят на ногах, хотя некоторых подкосило чуть сильнее, чем остальных. Мало-помалу, неуверенно, жизнь стала налаживаться. Снова открылись школы, многие вернулись на работу. По выходным в парке дети играли в футбол, а в Хэллоуин кое-кто из них даже ходил по домам, выпрашивая сладости. Чувствовалось, что прежний уклад восстанавливается, жизнь возвращается на круги своя.
        Но самой Лори никак не удавалось вернуть свою жизнь в привычную колею. Ей приходилось опекать Розали, к тому же она очень беспокоилась за своих детей. Том снова отправился в университет, чтобы приступить к учебе в весеннем семестре, но попал под влияние некого святого Уэйна - сомнительного типа, объявившего себя «пророком-целителем», забросил занятия и отказался возвращаться домой. Позвонил раза два за все лето, давая знать, что он жив-здоров, но не сказал, ни где он, ни чем занимается. Джилл боролась с депрессией и посттравматическим стрессом - вполне естественно, что она впала в угнетенное состояние, ведь Джен Сассман была ее лучшей подругой с детского сада,  - но она не желала обсуждать это ни с Лори, ни с психотерапевтом. Зато муж ее, казалось, просто брызжет оптимизмом, у него всегда исключительно хорошие новости. Бизнес процветает, погода отличная, только что меньше чем за час пробежал шесть миль, хотите верьте, хотите нет.

        - А ты?  - спрашивал Кевин, без тени смущения, стоя перед ней в обтягивающих тренировочных штанах, со здоровым румянцем на покрытом испариной лице.  - Чем ты занималась целый день?

        - Я? Помогала Розали оформлять памятный альбом. Он скорчил гримасу, выражая одновременно неодобрение и снисходительность.

        - Она его еще не доделала, что ли?

        - И не хочет доделывать. Сегодня мы подбирали фотоматериал на тему, как Джен занималась плаванием. На фотографиях видно, как девочка растет и взрослеет из года в год, как меняется ее фигура в синем купальнике. Сердце кровью обливается.

        - Угу.  - Кевин налил в стакан ледяной воды из кулера, встроенного в холодильник. По его тону было ясно, что он ее не слушает. Лори знала, что муж давно утратил интерес к теме Джен Сассман.  - Что на ужин?


* * *
        Нельзя сказать, что Лори была шокирована, когда Розали объявила о своем намерении присоединиться к секте «Виноватых». Люди в белом пленили ее воображение с первого взгляда. Розали часто вслух задавалась вопросом, трудно ли будет хранить обет молчания, особенно если случайно столкнешься с кем-то из старых друзей, кого не встречал много лет.

        - На такие случаи наверняка должно быть предусмотрено некоторое послабление, как думаешь?

        - Не знаю,  - ответила Лори.  - Вряд ли. Они же фанатики. Никаких исключений.

        - Даже если это твой родной брат, с которым ты не виделась двадцать лет? Неужели даже поздороваться с ним нельзя?

        - Откуда мне знать? Спроси у них.

        - Как я у них спрошу? Им же запрещено разговаривать.

        - Не знаю. Проконсультируйся на сайте.
        В ту зиму Розали часто посещала сайт «Виноватых». У нее завязалась тесная онлайн-дружба - очевидно, обет молчания не распространялся на общение по интернету - с директором отдела по связям с общественностью, приятной женщиной, которая отвечала на все ее вопросы, развеивала ее сомнения и опасения.

        - Ее зовут Конни. Раньше она была дерматологом.

        - В самом деле?

        - Продала свою практику, а вырученные деньги пожертвовала организации. Так многие поступают. Это предприятие требует немалых средств.
        Лори читала статью о «Виноватых» в местной газете и знала, что в их «поселении» на улице Гинкго проживало не менее шестидесяти человек. Комплекс из восьми домов в безвозмездное пользование секте передал застройщик, богатый человек по имени Трой Винсент. Сам Трой Винсент теперь тоже жил там,  - как рядовой член организации, без особых привилегий.

        - А ты как поступишь?  - спросила Лори.  - Дом свой продашь?

        - Не сразу. У них полагается шестимесячный испытательный срок. До его окончания мне не придется принимать никаких решений.

        - Разумно.
        Розали покачала головой, словно изумляясь собственному безрассудству. Лори видела, насколько сильно взволнована ее подруга тем, что приняла судьбоносное решение.

        - Непривычно будет ходить постоянно в белом. Я бы предпочла синий или серый цвет, или еще какой. Белое мне не идет.

        - Не могу представить, что ты начнешь курить.

        - Уф.  - Розали поморщилась. Она была убежденным противником курения, из той категории людей, которые яростно машут руками перед своими лицами, завидев дымящуюся сигарету в радиусе двадцати шагов.  - Так сразу и не пристрастишься. Но это как причастие, понимаешь? Надо, и все. У тебя нет выбора.

        - Бедные твои легкие.

        - До рака не доживем. В Библии сказано, что после Восхищения наступают семь лет Великой скорби.

        - Но это было не Восхищение,  - заметила Лори, убеждая в том и себя, и свою подругу.  - Вовсе нет.

        - Давай и ты со мной,  - тихим, серьезным голосом промолвила Розали.  - Мы могли быть соседками по комнате.

        - Не могу,  - отказалась Лори.  - У меня семья. Семья. Ей стало не по себе уже оттого, что она вслух произнесла это слово. У Розали семьи как таковой не было. С мужем она давно развелась, кроме Джен, других детей у нее не было. Ее мать и отчим жили в Мичигане, сестра - в Миннеаполисе, но она с ними мало общалась.

        - Я так и думала.  - Розали чуть заметно передернула плечами от безнадежности.  - Но все равно решила попробовать.


* * *
        Неделей позже Лори привезла подругу на улицу Гинкго. День выдался чудесный: светило солнце, щебетали птицы. Дома поселения поражали своим величием. Это были просторные трехэтажные здания в колониальном стиле. Они размещались на участках площадью в пол-акра каждый. И, наверное, когда их построили, они стоили по миллиону долларов, а то и больше.

        - Ничего себе,  - изумилась она.  - Не слабо.

        - Ну да.  - Розали нервно улыбнулась. Она была в белом, несла небольшой чемодан: в нем лежали, главным образом, нижнее белье, туалетные принадлежности и еще памятный альбом, над которым она так долго трудилась.  - Даже не верится, что я это делаю.

        - Если не понравится, сразу звони мне. Я за тобой приеду.

        - Думаю, все будет хорошо.
        Они поднялись по ступенькам одного из белых зданий. Надпись, сделанная обычной краской над главным входом, гласила: ШТАБ-КВАРТИРА. Лори не пустили, они расстались на крыльце. Лори обняла подругу на прощание, проводила взглядом, когда женщина с бледным добрым лицом - может быть, та самая Кон-ни, бывший дерматолог - повела Розали в дом.
        Прошел почти год, прежде чем Лори вернулась на улицу Гинкго. Это тоже был весенний день, только чуть более прохладный и не такой солнечный. На этот раз она сама была одета в белое и несла небольшой чемодан, не очень тяжелый. В нем лежали только нижнее белье, зубная щетка и альбом с тщательно отобранными фотографиями членов ее семьи - короткая визуальная история людей, которых она любила и покинула.
        Часть 1
        Третья годовщина

        День героев

        Погода в день парада выдалась прекрасная - солнечная, теплая не по сезону; небо - как рай на картинках из книг для чтения в воскресной школе. Не так давно многие сочли бы смешным нервно пошутить по этому поводу - А что, может, глобальное потепление - это не так уж и плохо!  - но теперь мало кто вспоминал о дыре в озоновом слое или о белых медведях, без которых опустел бы белый свет. Оглядываясь назад, нельзя было без усмешки вспомнить, что когда-то все беспокоились о чем-то столь сомнительном и неопределенном - боялись экологической катастрофы, которая, может, произойдет, а, может, и нет, в далеком будущем, после того, как и вы сами, и ваши дети, и дети ваших детей проживете отведенный вам срок на земле и отбудете туда, куда там обычно отправляются в конце жизненного пути.
        Несмотря на то, что все утро его терзала тревога, сейчас мэр Кевин Гарви к своему удивлению осознал, что им вдруг овладела ностальгия, пока он шел по Вашингтонскому бульвару к школьной парковке, месту сбора участников шествия. До начала парада оставалось полчаса. Колонны уже выстроились, готовые двинуться; оркестр разыгрывался, оглашая округу какофонией нестройных звуков - блеянием и гудением духовых инструментов, вялой барабанной дробью.
        Кевин родился и вырос в Мейплтоне и сейчас, сам того не желая, вспоминал парады, проводившиеся Четвертого июля[7 - День независимости США.], в ту пору, когда в жизни все было еще относительно ясно и понятно. Полгорода выстраивалось вдоль Мейн-стрит, а вторая половина - члены Малой лиги[8 - Малая лига (Little League)  - объединяет детские бейсбольные команды, организует соревнования повсеместно в США в летнее время. Финансируется местными бизнесменами.], скауты обоих полов, калеки из общества «Ветеранов американских зарубежных войн» и члены женского подразделения этой организации - шествовали по дороге. Они приветственно махали зрителям, словно удивляясь их присутствию, будто те оказались на параде по какому-то странному стечению обстоятельств, а не по случаю национального праздника. В памяти Кевина, по крайней мере, эти парады остались как невероятно шумные, сумбурные и невинные празднества: пожарные машины, тубы, исполнители ирландских танцев, жонглеры в расшитых блестками костюмах, в один год даже были храмовники[9 - Храмовники - члены тайного общества, куда принимаются масоны высшего ранга.
Известны своей благотворительной деятельностью в пользу детей и передвижным цирком, дающим представления в разных городах.] в фесках, гонявшие на забавных микроавтомобилях. После - софтбол, пикники, череда веселых ритуалов, завершающаяся большим фейерверком над озером Филдинг: сотни восторженных лиц обращены к небу, все охают, ахают, ликуют, глядя на шутихи, с шипением взмывающие вверх, и медленно расцветающие звездные россыпи, озаряющие темноту. Это напоминало всем и каждому, кто они такие, гражданами какой страны являются и почему все это здорово.
        Сегодняшнее мероприятие - точнее, первый ежегодный День Поминовения Исчезнувших Героев,  - не обещало быть праздничным. У школы Кевин сразу же ощутил мрачное настроение горожан. Невидимая дымка застоялого горя и хронического потрясения уплотняла воздух, заставляя людей говорить тише, двигаться осторожнее, чем это обычно бывало на больших сборищах под открытым небом. С другой стороны, Кевин был одновременно удивлен и обрадован тем, что пришло так много народа, ведь поначалу идея проведения парада была воспринята без особого энтузиазма. Ее противники считали, что момент выбран неподходящий («Еще не время!»,  - заявляли они), другие утверждали, что светская церемония в память о Четырнадцатом октября - это неверный и, пожалуй, кощунственный шаг. Эти возражения со временем исчезли - то ли организаторы сумели склонить на свою сторону скептиков, то ли просто потому, что народ любил парады, вне зависимости от повода. В общем, принять участие в шествии решили почти все жители Мейплтона. Кевин даже засомневался: кто же будет стоять по обочинам дороги и приветствовать демонстрантов, направляющихся по
Мейн-стрит к парку Гринуэй?
        Зная, что его ждет долгий и трудный день, он, собираясь с силами, на минуту остановился у ограждений, выставленных полицейскими. Куда бы он ни кинул взгляд, на глаза попадались сломленные люди и не зажившие напоминания о трагедии. Он помахал Марте Ридер, некогда весьма общительной женщине, продававшей марки на почте. Она печально улыбнулась ему и повернулась так, чтобы он лучше видел ее самодельный плакат. На нем - большая фотография ее трехлетней внучки, серьезной девочки с кудряшками, в очках, чуть кривовато сидевших на ее лице, и надпись: ЭШЛИ, МОЙ АНГЕЛОЧЕК. Рядом с Мартой Ридер стоял Стэн Уошберн - полицейский в отставке и бывший тренер Кевина, некогда игравшего в команде футбольной лиги «Папы» Уорнера[10 - Лига американского футбола для мальчиков 7 —15 лет; основана в 1929 г. Названа в честь тренера-новатора Глена Скоуби Уорнера.]. Коренастый мужчина без шеи, в футболке, обтягивающей его необъятный живот, надпись на которой предлагала всем, кому не все равно: СПРОСИТЕ МЕНЯ О БРАТЕ. У Кевина вдруг возникло непреодолимое желание бежать прочь, спрятаться за забором своего дома и весь остаток
дня поднимать тяжести или сгребать листья - заниматься в уединении чем-нибудь бездумным,  - но этот порыв быстро прошел, как икота или постыдная эротическая фантазия.
        Тихо и смиренно вздохнув, он влился в толпу, пожимая руки горожанам, приветствуя их по именам - старательно играя роль местного политика. Бывшая звезда школьной футбольной команды Мейплтона и видный местный бизнесмен - он унаследовал и расширил сеть принадлежавших его семье крупных магазинов спиртных напитков, увеличив втрое доходы компании за пятнадцать лет своего предпринимательства,  - Кевин был популярной и заметной фигурой в городе, но мысль о том, чтобы баллотироваться в мэры, никогда не приходила ему в голову. Потом, буквально в минувшем году, ему принесли петицию, под которой стояли подписи двухсот горожан (многих из них он хорошо знал): «Мы, нижеподписавшиеся, отчаянно нуждаемся в лидере, который повел бы нас за собой в эти смутные времена. Пожалуйста, помогите нам вернуть наш город». Тронутый этой просьбой, и сам пребывая в некоторой растерянности - несколькими месяцами раньше он продал свой бизнес за кругленькую сумму и пока еще не решил, чем заняться,  - Кевин согласился стать кандидатом в мэры от недавно сформированной политической организации под названием «Партия надежды».
        Он одержал уверенную победу на выборах, сместив Рика Малверна. Тот занимал кресло мэра три срока, но утратил доверие избирателей после того, как попытался сжечь свой дом, предприняв, как он сам выражался, акт «ритуального очищения». Попытка не удалась - пожарные, несмотря на его яростные протесты, потушили пожар,  - и теперь Рик жил в палатке, которую он поставил в палисаднике, рядом с обугленными руинами своего пятикомнатного дома в викторианском стиле. От случая к случаю, совершая пробежку по утрам, Кевин встречал своего бывшего соперника, когда тот выходил из палатки - как-то раз вообще в одних лишь полосатых трусах,  - и они неловко обменивались приветствиями на погруженной в тишину улице - «Здор?во», «Что нового?», «Как дела?»,  - просто чтобы дать понять: никаких обид.
        Кевин не терпел фамильярности и панибратства, ему очень не нравился этот аспект его новой работы, но он считал, что обязан быть доступным для своих избирателей, даже для злобствующих типов и смутьянов, которые вечно будто из-под земли вырастали перед ним на публичных мероприятиях. Первым из таких на парковке к нему пристал Ральф Сорренто, угрюмый слесарь-сантехник с Сикамор-роуд. Он протиснулся сквозь группу опечаленных женщин в одинаковых розовых футболках и преградил Кевину дорогу.

        - Господин мэр,  - протянул Сорренто с ухмылкой, словно в наименовании должности Кевина было нечто потешное.  - Хорошо, что я вас встретил. Вы не отвечаете на мои мэйлы.

        - Доброе утро, Ральф.
        Скрестив на груди руки, Сорренто уперся в Кевина немигающим взглядом, в котором сквозили насмешка и презрение. Рослый тучный мужчина, стриженный «ежиком», с неопрятной козлиной бородкой, он был одет в брюки-карго, заляпанные пятнами жира, и утепленную толстовку с капюшоном. Даже в столь ранний час - еще не было одиннадцати - от него разило пивом. По всему было видно, что Сорренто нарывается на скандал.

        - Сразу говорю,  - заявил он неестественно громким голосом,  - платить я ничего не буду. Хрен вам.
        Речь шла о штрафе в сто долларов, который ему назначили за то, что он застрелил двух бродячих собак, забежавших к нему во двор. Гончая скончалась на месте, но метис овчарки с лабрадором, с пулей в задней ноге, сумел улизнуть. Истекая кровью, он проковылял три квартала и свалился на тротуаре около детского сада на Оук-стрит. Обычно полиция не слишком-то беспокоится из-за застреленных собак - как это ни печально, их убивают с завидной регулярностью,  - но несколько дошколят стали свидетелями агонии животного, и жалобы со стороны их родителей и воспитателей заставили власти вынести Сорренто наказание.

        - Не выражайся,  - предупредил его Кевин, испытывая неловкость от того, что их диалог, он знал, уже начал привлекать внимание окружающих.
        Указательным пальцем Сорренто ткнул Кевина в грудь.

        - Меня тошнит от этих шавок, гадящих на мой газон.

        - Бродячих собак никто не любит,  - согласился Кевин.  - Но в следующий раз вызови Службу отлова бездомных животных, хорошо?

        - Службу отлова?  - презрительно фыркнул Сорренто и снова ткнул Кевина в грудь, вдавливая кончик пальца в кость.  - Да они ни черта не делают.

        - У них людей не хватает.  - Кевин заставил себя любезно улыбнуться.  - Они и так стараются, как могут в сложившейся ситуации. Мы все стараемся. Уверен, ты это понимаешь.
        Словно в подтверждение того, что он понимает, Сорренто ослабил давление на грудину Кевина. Приблизил к нему свое лицо и, обдавая кислым пивным выхлопом, тихим заговорщицким тоном произнес:

        - Сделай мне одолжение, ладно? Передай копам: если им нужны мои деньги, то пусть сами придут и возьмут. Передай, что я буду ждать их с обрезом наготове.
        Он ухмыльнулся, пытаясь казаться крутым парнем, но Кевин видел боль в его глазах. Опустошенность и мольба крылись в гневном взгляде Сорренто. Если Кевин правильно помнил, Сорренто потерял дочь, пухленькую девочку лет девяти-десяти. То ли Тиффани, то ли Бритни, как-то так ее звали.

        - Передам.  - Кевин ободряюще похлопал Сорренто по плечу.  - Иди-ка ты домой, отдохни немного.
        Сорренто смахнул с себя руку Кевина.

        - Не трогай меня.

        - Извини.

        - Просто передай, что я сказал, ясно, да? Кевин пообещал, что передаст, и поспешил прочь, стараясь игнорировать комок дурного предчувствия, внезапно образовавшийся в животе. В Мейплтоне, в отличие от соседних городов, еще не было случая, чтобы кто-то спровоцировал полицейских на применение оружия с целью суицида, но Кевин подозревал, что Ральф Сорренто обдумывает эту идею. Его план никуда не годился: у полиции слишком много других забот, более значимых; что им до неоплаченного штрафа за жестокое обращение с животными? Однако, если очень захотеть, можно найти массу других способов спровоцировать конфронтацию. Кевин решил, что надо предупредить начальника полиции: патрульные полицейские должны знать, с кем они имеют дело.
        Погруженный в свои мысли, Кевин не замечал, что идет прямо на преподобного Мэтта Джеймисона, бывшего священника Сионской библейской церкви. Опомнился, когда было слишком поздно: свернуть в сторону он уже не успевал. Оставалось только выставить вперед обе ладони в тщетной попытке отмахнуться от бульварной газетенки, что священник совал ему в лицо.

        - Возьмите,  - настаивал тот.  - Здесь такое написано - голову можно потерять.
        Понимая, что тактично отказаться не удастся, Кевин неохотно взял газету. В глаза ему сразу бросился яркий, но громоздкий заголовок: «СОБЫТИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТОГО ОКТЯБРЯ - ЭТО НЕ ВОСХИЩЕНИЕ ЦЕРКВИ!». На первой полосе была помещена фотография доктора Хиллари Эджерс. Всеми любимый педиатр, она исчезла три года назад, как и еще восемьдесят семь человек из числа местных жителей и миллионы людей на всей планете. Заголовок под снимком возвещал: «В СТУДЕНЧЕСТВЕ ДОКТОР БЫЛА БИСЕКСУАЛКОЙ!». Ниже заключенная в рамку выдержка из статьи гласила: «“Мы были абсолютно уверены, что она лесбиянка”,  - сообщает ее бывшая соседка по комнате».
        Кевин был знаком с доктором Эджерс и очень уважал ее. Ее сыновья-близнецы были ровесниками его дочери. Два вечера в неделю она волонтерствовала в бесплатной клинике для детей из малообеспеченных семей, а также выступала перед членами Ассоциации родителей и учителей[11 - Ассоциация родителей и учителей создается в каждой школе и выполняет функции попечительского совета.], с докладами на темы вроде «Как распознать расстройство пищевого поведения» или «Последствия сотрясения мозга у молодых спортсменов». На стадионе, в супермаркете к ней постоянно кто-нибудь обращался за бесплатным медицинским советом, но она никогда не возмущалась, не выказывала даже легкого раздражения.

        - Боже, Мэтт. Зачем это?
        Преподобного Джеймисона, казалось, вопрос Кевина весьма озадачил. Когда-то это был подтянутый рыжеволосый мужчина чуть за сорок, но за последние два года лицо его вытянулось и обвисло, под глазами набухли мешки, словно он старел с удвоенной скоростью.

        - Эти люди не были героями. И не надо их превозносить, как героев. Сегодняшний парад…

        - У этой женщины остались дети. Им незачем читать про то, с кем она спала в колледже.

        - Но это же правда. Мы не можем скрывать правду.
        Кевин понимал, что спорить бесполезно. Все считали Мэтта Джеймисона порядочным человеком, но у него сбились ориентиры. Как и многим благочестивым христианам, Внезапное Исчезновение нанесло ему глубокую психологическую травму. Его терзал страх, что Судный день наступил и миновал, а он все пропустил. Кто-то, оказавшись в таком же положении, что и он, в ответ на трагедию стал еще более набожным, но его преподобие ударился в другую крайность - он принялся яростно отрицать, что четырнадцатого октября состоялось именно Восхищение Церкви. Он доказывал, что не все, сбросившие в тот день земные оковы, были праведными христианами и вообще не отличались особыми добродетелями. В конце концов он стал проводить журналистские расследования, причем с особым рвением, доставляя немало хлопот властям города.

        - Ладно,  - буркнул Кевин, сворачивая газету и засовывая ее в задний карман.  - Посмотрю.


* * *
        Шествие началось в начале двенадцатого. Его возглавляла колонна полицейских автомобилей, следом двигалась небольшая армада платформ, представлявших различные гражданские и коммерческие организации. Главным образом, такие традиционные столпы общества, как Торговая палата Большого Мейплтона, местное отделение «Антинаркотического воспитания» и Клуб пожилых граждан. На двух платформах разыгрывались представления. На одной импровизированной сцене воспитанники Танцевального института Элис Херлихи осторожно исполняли джиттербаг. На другой группа юных каратистов из Школы боевых искусств братьев Девлин, ухая в унисон, показывала приемы, резко выбрасывая перед собой руки и ноги. Случайному зрителю все это показалось бы до боли знакомым, мало чем отличающимся от любого другого парада, проводившегося в городе в последние пятьдесят лет. В замешательство приводила лишь последняя машина в колонне - задрапированная в черное грузовая платформа, на которой не было ни души - только обнаженная говорящая сама за себя пустота.
        Кевин, как мэр, занимал место в одном из двух почетных автомобилей с откидным верхом, ехавших за траурной платформой,  - в маленькой «мазде», которой управлял его друг и бывший сосед Пит Торн. Они замыкали автоколонну, медленно двигаясь на расстоянии десяти ярдов позади «фиата спайдера», в котором сидела почетная гостья, симпатичная хрупкая женщина по имени Нора Дерст, Четырнадцатого октября потерявшая всю свою семью - мужа и двоих детей,  - то есть, по всеобщему признанию, понесшая самую тяжелую утрату из всех жителей Мейплтона. По имеющимся данным, утром у Норы случился приступ паники, у нее кружилась голова, ее тошнило и ей следовало бы пойти домой, но она преодолела свой страх с помощью сестры и находившегося рядом психотерапевта-волонтера, который был тут как раз на случай такой вот крайней необходимости. Сейчас Нора Дерст, казалось, полностью владела собой, величаво, почти как королева, восседая на заднем сиденье «спайдера», поворачиваясь из стороны в сторону и вяло помахивая рукой в ответ на спорадические взрывы аплодисментов, которыми ее приветствовали зрители, стоявшие вдоль дороги.

        - Людей-то сколько!  - громко заметил Кевин.  - Не ожидал!

        - Что?  - заорал через плечо Пит.

        - Ничего!  - так же громко ответил ему Кевин, сообразив, что бесполезно пытаться перекричать оркестр. Духовые шли вплотную к его автомобилю, исполняя энергичную версию темы из полицейского сериала «Гавайи 5.0», причем уже давно, без конца одно и то же; Кевин даже стал сомневаться, знают ли они другие мелодии. Преисполненные нетерпения, музыканты были не в силах сохранять похоронный шаг и постоянно рвались вперед, иногда обгоняя машину Кевина, потом резко подаваясь назад, тем самым, наверняка, сея хаос в рядах пеших демонстрантов, замыкавших торжественную процессию. Кевин изворачивался и так и сяк, пытаясь поверх голов музыкантов разглядеть участников марша, но тех загораживал плотный заслон из бордовой униформы, серьезных молодых лиц с раздувающимися щеками и медных духовых инструментов, сверкающих на солнце как расплавленное золото.
        Вон там, сзади, думал он, и есть настоящий парад, какого еще никто не видел: сотни простых людей идут небольшими группами, кто-то с плакатами в руках, на других - футболки с изображениями исчезнувших друзей или родных. Он видел этих людей на парковке, вскоре после того, как они разбились на отдельные колонны, и был до того потрясен представшим его взору зрелищем - непреходящим горем огромной массы народа,  - что с трудом мог прочитать названия на их транспарантах: «Осиротевшие Четырнадцатого октября», «Союз скорбящих супругов», «Матери и отцы почивших детей», «Объединение обездоленных братьев и сестер», «Мейплтон помнит своих друзей и соседей», «Уцелевшие с Мертл-авеню», «Студенты колледжа Ширли де Сантос», «Нам не хватает Бада Фиппса» и т. д. и т. п. В параде также участвовали несколько традиционных религиозных организаций - Приход Скорбящей Божьей Матери, Храм Бет-Эль, Пресвитерианская церковь св. Иакова все прислали своих представителей,  - но они плелись в самом хвосте, почти отдельно от остальных, прямо перед машинами спецпомощи.


* * *
        В центре Мейплтона толпились сочувствующие. Улицы были усыпаны цветами, причем часть из них уже была раздавлена колесами автотранспорта, а оставшиеся скоро затопчут ногами. В числе зрителей было много школьников, но дочери Кевина, Джилл, и ее лучшей подруги Эйми среди них не было. Девочки крепко спали, когда Кевин уходил из дома,  - как обычно, они где-то долго гуляли допоздна,  - и он не решился их разбудить, еще и потому, что тогда ему пришлось бы смотреть на Эйми: та предпочитала спать в трусиках и тонких полупрозрачных топах, и он, когда видел ее полуобнаженной, не знал, куда девать глаза. За последние полчаса Кевин дважды звонил домой, надеясь, что его звонки поднимут девочек с постели, но те так и не ответили.
        С Джилл он на протяжении нескольких недель пререкался по поводу парада - раздраженным полусерьезным тоном. С некоторых пор только в такой манере они и обсуждали все важные вопросы, что между ними возникали. Кевин уговаривал дочь принять участие в марше, чтобы отдать дань памяти ее исчезнувшей подруге Джен, но Джилл была непреклонна.

        - Видишь ли, папа, в чем фишка: Джен все равно, пойду я на парад или нет.

        - Откуда ты знаешь?

        - Ее нет. Значит, ей на все плевать.

        - Может быть,  - согласился он.  - Ну а вдруг она все еще здесь, и мы просто не видим ее?
        Джилл, казалось, позабавило предположение отца.

        - Это было бы хреново. Она, должно быть, целыми днями машет руками, пытаясь привлечь наше внимание.  - Джилл внимательно обвела взглядом кухню, словно высматривая подругу.  - Джен,  - крикнула она, будто обращалась к глуховатому деду,  - если ты здесь, прости, что я тебя не замечаю. Ты бы кашлянула, что ли. Хоть как-то дай о себе знать.
        Кевин сдержал свое возмущение. Джилл знала, что он не в восторге от ее шуточек по поводу пропавших, но, одергивая ее в сотый раз, он бы этим ничего не добился.

        - Милая,  - тихо сказал он,  - этот парад для нас, а не для них.
        Джилл остановила на нем взгляд, появившийся у нее с некоторых пор,  - взгляд полнейшего непонимания с намеком на женскую снисходительность. И этот ее взгляд был бы еще эффектнее, если б она не обрилась наголо и не подводила так ярко глаза.

        - Вот объясни,  - попросила она.  - Почему для тебя это так важно?
        Будь у Кевина достойный ответ на этот вопрос, он с радостью ответил бы дочери. Но дело в том, что он и сам не знал, почему для него это так важно, почему он настаивал, чтобы она пошла на парад, а не махнул на это рукой, как махнул на все остальное, из-за чего они спорили весь последний год: возвращение домой вечерами к определенному времени; бритье наголо, целесообразность фактически круглосуточного общения с Эйми, гулянки до поздней ночи в будние дни. Джилл было семнадцать, и он понимал, что она, в общем-то, безвозвратно сошла с его орбиты и будет делать, что хочет и когда хочет, независимо от его пожеланий.
        И все равно Кевину очень хотелось, чтобы его дочь приняла участие в шествии, продемонстрировала, что она хотя бы признает интересы семьи и общества, все еще любит и уважает отца и сделает что угодно, лишь бы он был счастлив. Джилл прекрасно понимала сложившуюся ситуацию - он был уверен, что она ее понимает,  - но почему-то отказывалась пойти ему навстречу. Конечно, ему было обидно и больно, но, злясь на дочь, он всегда машинально находил оправдание ее поступкам: он знал, какой кошмар ей пришлось пережить, а сам он при этом мало чем смог ей помочь.
        Джилл была Очевидцем, и Кевин без разъяснений психолога мог бы сказать, что увиденное до конца жизни не будет давать ей покоя. Четырнадцатого октября Джилл тусовалась вместе с Джен. Две смешливые девчушки, они сидели бок о бок на диване, грызли соленые крендельки и смотрели видео на «Ютьюбе». Потом - раз!  - и одной из них нет, а вторая заходится в крике. В последующие месяцы, годы люди продолжали исчезать из ее жизни, хотя и не столь драматично. Старший брат бросил университет, но домой так и не вернулся. Мать ушла из семьи, приняв обет молчания. Остался только отец, растерянный человек, который пытается ей помочь, но, что бы он ни сказал, все невпопад. Да и как он может помочь, если сам потерян и сбит с толку, как и она?
        Ни злость, ни бунтарство, ни подавленность дочери Кевина не удивляли. Джилл имела полное право и злиться, и бунтовать, и пребывать в депрессии, и делать многое другое. Удивляло его только то, что она еще рядом, по-прежнему живет с ним в одном доме, хотя могла бы запросто сбежать с «босоногими»[12 - Босоногие - субкультура, имеющая много общего с движением хиппи. Прим. ред.] или сесть в «Грейхаунд» и отправиться в неизвестном направлении. Так поступали многие подростки. Конечно, она теперь выглядела иначе - лысая, с затравленным взглядом,  - словно хотела, чтобы даже абсолютно незнакомые люди понимали, как ей плохо. Но порой, когда она улыбалась, у Кевина возникало ощущение, что ее истинное «я» все еще живет в ней, что в сути своей она, каким-то чудом, не изменилась - несмотря ни на что. Именно ту, другую Джилл,  - какой ей так и не довелось стать,  - он надеялся увидеть утром за завтраком. Ту, а не эту, настоящую, которую он слишком хорошо знал, девочку, которая спит на кровати, свернувшись калачиком, с размазанной косметикой на лице, потому что возвращается домой поздно ночью настолько пьяной или
обкуренной, что даже не удосуживается умыться.
        Кевин подумывал о том, чтобы позвонить дочери. Шествие приближалось к Ловелл-террас, престижной улице, заканчивающейся тупиком, куда он со своей семьей переехал пять лет назад - в эпоху, которая теперь казалась далекой и нереальной, как «век джаза»[13 - «Век джаза» - 1920-е годы.]. Как бы ни хотелось ему услышать голос Джилл, чувство приличия удержало его от соблазна. Он просто подумал, что мэр, болтающий по мобильному телефону во время парада,  - оскорбительное зрелище для горожан. Да и что он ей скажет?
        Привет, милая, я проезжаю мимо нашей улицы, а тебя не вижу…


* * *
        Еще до того, как его жена ушла к «Виноватым», Кевин, сам того не желая, проникся уважением к этой секте. Два года назад, когда они впервые появились на его горизонте, он по ошибке принял их за один из культов Восхищения Церкви, группу фанатиков-сепаратистов, которые хотят только одного,  - чтобы им не мешали скорбеть и медитировать в мире и покое до Второго пришествия или чего там они дожидаются (их теологические воззрения были ему не совсем ясны, да и им самим, как он подозревал, тоже). Кевин даже был уверен, что есть здравый смысл в том, чтобы убитые горем люди, вроде Розали Сассман, нашли утешение, вступив в их ряды, отрекшись от мира и приняв обет молчания.
        Тогда «Виноватые», казалось, возникли из ниоткуда - как спонтанная реакция местных жителей на беспрецедентную трагедию. Он не сразу понял, что подобные секты формируются по всей стране, объединяясь в общенациональную сеть. Это были относительно самостоятельные организации, следовавшие единым базовым правилам - белая одежда, сигареты, наблюдательные команды из двух человек,  - но при этом они были саморегулируемыми: никакого внешнего надзора и стороннего вмешательства в их деятельность не было.
        Несмотря на свой монашеский вид, мейплтонское подразделение быстро проявило себя как амбициозная, хорошо слаженная организация, склонная к гражданскому неповиновению и политическим скандалам. Мало того, что они отказывались платить налоги и оплачивать коммунальные услуги, так еще и преступали местные законы, размещая в своем «поселении» на улице Гинкго десятки людей в домах, построенных для одной семьи. Игнорировали судебные приказы и уведомления, возводили баррикады, чтобы не допустить в свои владения представителей власти. Это привело к целому ряду столкновений с полицией, одно из которых закончилось гибелью члена «Виноватых»: тот принялся закидывать камнями полицейских, которые пришли с ордером на обыск, и был застрелен. Неудавшийся рейд вызвал волну сочувствия к «Виноватым». В результате начальник полиции был вынужден уйти в отставку, а тогдашний мэр Малверн утратил поддержку многих избирателей, ведь именно они вдвоем санкционировали проведение той операции.
        Заняв пост мэра, Кевин постарался смягчить напряженность между городом и сектой. Удалось заключить несколько соглашений, позволявших «Виноватым» жить по собственным правилам, не выходя за рамки закона. Взамен те обязались платить небольшие налоги и гарантировали доступ на свою территорию полиции и машинам аварийно-спасательных служб при обстоятельствах, которые были четко оговорены. Перемирие, казалось, сохранялось, но «Виноватые» продолжали досаждать своей непредсказуемостью, время от времени организуя какую-нибудь акцию, чтобы посеять смятение и тревогу среди законопослушных граждан. В этом году в первый учебный день несколько облаченных в белое взрослых устроили сидячую забастовку в начальной школе Кингман, оккупировав одно из помещений второклассников на целое утро. А спустя несколько недель другая группа прямо посреди игры вышла на футбольное поле школьного стадиона. Они разлеглись на газоне и лежали, пока их силой не уволокли с поля рассерженные игроки и зрители.


* * *
        Перед Днем Героев муниципалитет на протяжении нескольких месяцев пытался предугадать, что предпримут «Виноватые», чтобы сорвать парад. Кевин высидел два организационных заседания, на которых этот вопрос обсуждался во всех подробностях, и был рассмотрен целый ряд возможных сценариев. Сегодня же он весь день ждал, со странным сочетанием страха и любопытства, когда же они предпримут свой шаг. Как будто вечеринку нельзя считать состоявшейся, если ее не разогнали.
        Но парад прошел без вмешательства сектантов, близилась к концу поминальная служба. Кевин возложил венок к подножию памятника Почившим в парке Гринуэй - зловещей бронзовой скульптуры, изваянной одним из школьных учителей изобразительного искусства. По замыслу, она должна была изображать ребенка, выплывающего из рук изумленной матери и возносящегося к небесам, но полностью его воплотить не удалось. Кевин не очень хорошо разбирался в искусстве, но ему казалось, что ребенок не возносится, а падает, и мать не может его поймать.
        После благословения отца Гонсалеса была минута молчания в ознаменование третьей годовщины Внезапного исчезновения, затем отзвонили церковные колокола. Последним пунктом программы было выступление Норы Дерст. Кевин, сидевший на импровизированной сцене среди почетных гостей, забеспокоился, когда она поднялась на трибуну. По собственному опыту он знал, как страшно выступать с речью, сколь искусным и уверенным в себе оратором нужно быть, чтобы владеть вниманием толпы, даже вдвое меньшей, чем эта.
        Но Кевин быстро понял, что волнуется напрасно. Публика мгновенно притихла, когда Нора, откашлявшись, пролистала свои записи. Она была Женщиной, Которая Потеряла Все,  - и ее страдания стали залогом ее авторитета. Ей незачем было завоевывать чье-то внимание или уважение.
        Ко всему прочему, оказалось, что у Норы был природный дар оратора. Она говорила размеренно и четко - прямо-таки образцовая речь на занятии по вводному курсу риторики, на которое почему-то допустили поразительно большое количество студентов,  - иногда чуть запинаясь, умолкая на мгновение, чтобы ее выступление не казалось заученно гладким. Да и сама Нора была привлекательной женщиной: высокая, стройная, с мягким, но выразительным голосом. Как и многие ее слушатели, на парад она пришла в повседневной одежде, и Кевин осознал, что приклеился взглядом к замысловатой вышивке на заднем кармане ее джинсов, которые сидели на ней как влитые, что редко увидишь на официальных торжественных мероприятиях. Он отметил, что у нее поразительно молодое тело для тридцатипятилетней женщины, родившей двоих детей. И потерявшей двоих детей, напомнил он себе и вскинул подбородок, пытаясь сосредоточиться на чем-то более подобающем. Не хватало еще, чтобы на обложке «Вестника Мейплтона» появилась цветная фотография мэра, пялящегося на попу скорбящей матери.
        Нора сказала, что поначалу она задумывала свое выступление как речь во славу одного самого лучшего дня в ее жизни. Это было за два месяца до Четырнадцатого октября, во время отпуска, который ее семья проводила на Атлантическом побережье. Ничего особенного в тот день не случилось, да она тогда и не осознавала всей полноты своего счастья. Понимание пришло позже, после исчезновения ее мужа и детей, когда она долгими бессонными ночами размышляла о том, чего она лишилась.
        Это был один из чудных дней позднего лета, рассказывала она, когда тепло и ветрено, но уже не настолько солнечно, чтобы все мысли были только о солнцезащитном креме. Дети - Джереми было шесть, а Эрин - четыре; и старше они так и не стали - принялись возводить замок из песка, причем трудились увлеченно, с воодушевлением, с каким ребятня порой выполняет самую пустяковую работу. Нора с мужем сидели на одеяле неподалеку, держась за руки и наблюдая, как эти маленькие серьезные зодчие бегают к воде, набирают в пластмассовые ведерки мокрый песок и возвращаются назад с тяжелой ношей, оттягивающей вниз их тонкие, как спички, ручонки. Дети не улыбались, но их лица светились радостной целеустремленностью. Крепость, которую они строили, была на удивление большой, сложной, и они трудились над ней несколько часов.

        - У нас была видеокамера,  - сказала Нора,  - но мы почему-то даже не подумали включить ее. И я даже в какой-то степени этому рада. Если бы мы засняли тот день на видео, я бы, наверное, умерла от истощения перед телевизором, снова и снова просматривая эту запись.
        Однако, думая о том прекрасном дне, Нора вспомнила другой - ужасную субботу в марте предыдущего года, когда вся ее семья внезапно слегла с острым расстройством пищеварения. Казалось, каждую минуту кого-то рвало, причем не обязательно в унитаз. В доме стояла жуткая вонь, дети рыдали, собака скулила, требуя выпустить ее на улицу. Нора не могла встать с постели: ее знобило, она то и дело проваливалась в забытье. У Дуга состояние было не лучше. В какой-то момент во второй половине дня ей показалось, что она умирает. Когда она поделилась своими страхами с мужем, тот просто кивнул и сказал: «Ладно…». Им всем было так плохо, что никто не сообразил даже снять трубку телефона и вызвать врача. Вечером, когда Эрин, с волосами, склеенными засохшей рвотой, лежала между ними, в спальню пришел Джереми и, со слезами на глазах, показал на свою ногу. «Вуди нагадил в кухне,  - пожаловался он.  - Вуди нагадил, а я наступил».

        - Это был кошмар,  - сказала Нора.  - Так мы говорили друг другу. Это сущий ад.
        Они, конечно, пережили весь этот ужас. Через несколько дней все поправились, в доме все вернулось к прежнему порядку. Но с тех пор ту Семейную Тошниловку они считали самым скверным событием в своей жизни, бедствием, которое стало мерилом всего плохого, что происходило с ними в дальнейшем. Если затапливало подвал, или Норе выписывали штраф за парковку в неположенном месте, или Дуг терял клиента, они всегда напоминали себе, что могло бы быть гораздо хуже.

«Что ж,  - говорили мы,  - этот не так страшно, как то отравление».
        Примерно на этом моменте выступления Норы наконец появились «Виноватые», выйдя скопом из рощицы в западной стороне парка. Их было человек двадцать. Облаченные в белое, они медленно двигались в направлении трибуны. Поначалу казалось, что это беспорядочная толпа, но потом они стали выстраиваться в цепочку, напомнившую Кевину строй поискового отряда. Каждый нес плакат с одной черной буквой. Подойдя достаточно близко к сцене, «Виноватые» остановились и подняли над головами свои плакаты. Неровный ряд букв в их руках сложился в предложение: ХВАТИТ ПОПУСТУ БОЛТАТЬ.
        Сердитый ропот прокатился по толпе собравшихся, недовольных вмешательством членов секты и их отношением к мероприятию. На церемонии присутствовала почти вся полиция города, и после минутного замешательства несколько полицейских направились к нарушителям спокойствия. Начальник полиции Роджерс сидел на сцене. Кевин встал со своего места, собираясь посоветоваться с ним, стоит ли вступать в конфронтацию с «Виноватыми», но в этот самый момент Нора обратилась к полицейским:

        - Прошу вас, оставьте их в покое. Они никого не трогают.
        Полицейские замедлили шаг, а потом, получив сигнал от своего начальника, вернулись на прежние позиции. Со своего места Кевин хорошо видел протестующих. Среди них он заметил и свою жену. Он не виделся с Лори уже пару месяцев и сейчас был поражен тем, как сильно она похудела, словно ушла жить не в общину культа Восхищения Церкви, а в фитнес-центр. Она заметно поседела - уход за внешностью в секте был не в чести,  - но в целом, как ни удивительно, выглядела она молодо. То ли из-за сигареты в зубах - Лори курила, когда они только начали встречаться,  - но женщина, что стояла перед ним, держа высоко над головой букву «Т», почему-то больше напоминала ему веселую девушку, которую он знал в университете, а не опечаленную женщину с раздавшейся талией, которая ушла от него полгода назад. Несмотря на обстоятельства, в нем всколыхнулось желание - он почувствовал вполне характерные ощущения в паху.

        - Я не жадная,  - продолжала Нора, с того места, где ее прервали.  - Я не прошу о том идеальном дне на пляже. Дайте мне хотя бы ту ужасную субботу, когда мы все были больны и несчастны, но были живы и вместе. Теперь для меня это все равно что рай.  - Впервые с начала выступления ее голос дрогнул.  - Да благословит нас Господь - и тех, кто находится здесь, и тех, кого нет. Мы все столько всего пережили.
        Толпа захлопала, и пока длились эти продолжительные, демонстративно громкие аплодисменты, Кевин пытался перехватить взгляд жены, но та упорно не смотрела в его сторону. Он убеждал себя, что Лори делает это против своей воли - как-никак она стояла между двумя рослыми бородатыми мужчинами, один из которых чем-то напоминал Нила Фелтона, бывшего владельца деликатесной пиццерии в центре города. Конечно, куда приятнее думать, что она получила распоряжения от своего начальства не поддаваться соблазну и не вступать в контакт, даже безмолвный, со своим мужем, но в душе он знал, что дело не в этом. Она могла бы взглянуть на него, если б захотела, могла бы, по крайней мере, показать, что видит человека, с которым когда-то клялась прожить всю жизнь. Она просто не хотела.
        Позже, размышляя об этом, Кевин задался вопросом, а почему он сам не спустился со сцены, не подошел к ней и не сказал: «Привет, давненько не виделись. Ты хорошо выглядишь. Я по тебе скучаю». Что его останавливало? Но нет, он сидел, ничего не предпринимая, пока люди в белом не опустили свои буквы, не развернулись и снова не скрылись в рощице.
        Если б все в классе были такие, как Джилл

        Джилл Гарви знала, как легко и просто идеализировать пропавших, воображать их людьми более добродетельными, чем они были на самом деле, людьми, которые во всем превосходили тех неудачников, что остались на земле. Джилл воочию это наблюдала несколько недель подряд после Четырнадцатого октября, когда самые разные люди - в основном, взрослые, но иногда и дети тоже - рассказывали ей всякие бредни о Джен Сассман, хотя та ничем особенным не отличалась - была самой обычной девчонкой, разве что чуть симпатичнее остальных своих сверстниц, но явно не ангел, которому нет места в земном мире, потому что она слишком хороша для него.

«Господь возжелал ее общества,  - говорили они.  - Ему не хватало ее голубых глаз и прекрасной улыбки».
        Они не имели в виду ничего плохого - Джилл это понимала. Поскольку она являлась так называемым Очевидцем, единственным человеком, кто находился в одной комнате с Джен, когда та пропала, к ней зачастую относились с неестественной мягкостью - словно она была скорбящей родственницей, будто они с Джен после ее исчезновения стали сестрами - и с неким необъяснимым почтением. Никто не слушал ее, когда она пыталась возразить, что в действительности она ничего не видела и пребывает в полнейшей растерянности, как и все остальные.
        В тот самый момент она смотрела на «Ютьюбе» забавный и в то же время удручающий видеоролик, где маленький мальчик бьет себя по голове и притворяется, что ему не больно. Кажется, она просмотрела его три или четыре раза подряд, и, когда наконец подняла голову, Джен уже не было рядом. Прошло немало времени прежде, чем Джилл осознала, что она вовсе не отлучилась в туалет.

«Бедняжка,  - говорили ей.  - Для тебя это, должно быть, такой удар, ведь ты потеряла лучшую подругу».
        Еще одно заблуждение, в котором Джилл никого никак не могла разубедить. Они с Джен давно уже не были лучшими подругами, если вообще когда-нибудь были ими, в чем Джилл сомневалась. Даже несмотря на то, что почти всегда называли друг друга только: моя лучшая подруга Джен или моя лучшая подруга Джилл. Лучшими подругами были их матери, а не они. Девочки проводили много времени вместе, потому что у них не было выбора (в этом смысле они действительно были как сестры). Их родители по очереди подвозили их в школу, они частенько ночевали друг у друга, отдыхали вместе со всеми своими семьями и бессчетное количество часов проторчали перед телевизором и монитором компьютера, убивая время, пока их матери пили чай или вино за кухонным столом.
        Их недобровольный союз оказался на удивление продолжительным, длился с дошкольного возраста до середины восьмого класса, когда Джен неожиданно и магически не видоизменилась. В один прекрасный день у нее появилось новое тело - во всяком случае, так показалось Джилл,  - на следующий день - новая одежда, а еще через день - новые друзья, компания популярных в школе красоток во главе с Хиллари Бирдон, которых прежде, по ее словам, Джен презирала. Когда Джилл поинтересовалась у нее, с чего вдруг ей захотелось общаться с людьми, которых она же сама считала поверхностными и противными, Джен, улыбнувшись, сказала, что на самом деле они очень даже милые, если узнать их поближе.
        Джен перед ней не задавалась. Она никогда не лгала Джилл, никогда тайком не высмеивала ее. Она просто постепенно отдалялась, перемещаясь на другую, более престижную орбиту. Джен предприняла формальную попытку приобщить Джилл к своей новой жизни, пригласив ее (скорей всего, по настоянию своей матери) на один день в домик на пляже, принадлежавший семье Джулии Горовиц, но это привело лишь к тому, что пропасть между ними стала еще шире, чем прежде. Джилл, в своем закрытом купальнике, чувствовала себя там чужой, незваной гостьей, невзрачной серой мышкой. В немом замешательстве наблюдала она, как красивые девушки восхищаются бикини друг друга, сравнивают оттенки автозагара и посылают эсэмэски мальчикам с телефонов конфетных расцветок. Особенно ее поразило то, что Джен чувствовала себя абсолютно комфортно в этой необычной среде, вписалась в нее, как влитая.

        - Я понимаю, с этим трудно смириться,  - сказала Джилл мама.  - Но она расширяет круг общения, и, может быть, тебе это тоже не помешало бы.
        То лето - последнее перед трагедией,  - казалось, никогда не закончится. Джилл была слишком взрослой, чтобы поехать в лагерь, слишком юной, чтобы работать, и слишком робкой, чтобы снять трубку телефона и позвонить кому-нибудь. Почти все время она торчала в «Фейсбуке», рассматривая фотографии Джен и ее новых подруг, и ей очень хотелось знать, на самом ли деле они такие счастливые, какими хотят казаться. Эти девчонки взяли за обыкновение величать себя Классными Стервами, и это их прозвище фигурировало почти в каждой подписи к тем фотографиям, что они выкладывали в Интернет: Классные Стервы отрываются; Классные Стервы на «пижамной» вечеринке; Привет, КС, что пьем? Джилл внимательно читала «анкету» Джен в социальных сетях, отслеживая взлеты и падения ее расцветающего романа с Сэмом Пардо, одним из самых симпатичных парней в их классе.
        ДЖЕН, держась за руки с Сэмом, смотрит кино.
        ДЖЕН… ЛУЧШИЙ ПОЦЕЛУЙ В ЖИЗНИ!!!
        ДЖЕН… самые долгие две недели в моей жизни.
        ДЖЕН… НУ ЭТО НЕВАЖНО.
        ДЖЕН… Все Парни - Отстой!
        ДЖЕН Все прощены! (и еще кое-что).
        Джилл пыталась возненавидеть подругу, но у нее никак не получалось. Хотя - зачем? Джен была там, где хотела быть, с людьми, которые ей нравились, делала то, что доставляло ей удовольствие. Разве можно за это ненавидеть? Нужно просто найти способ добиться того же самого для себя самой.
        Когда, наконец, наступил сентябрь, Джилл, казалось, что худшее уже позади: школа - чистая доска, прошлое стерто, будущее еще не написано. Сталкиваясь в школьных коридорах, они с Джен просто обменивались «приветами» и расходились в разные стороны. Бывало, Джилл смотрела на нее и думала: «Мы теперь совершенно разные люди».
        Четырнадцатого октября они оказались вместе по чистой случайности. Мама Джилл купила пряжу для миссис Сассман - в ту осень их матери увлеклись вязанием - и решила завезти ее к ней домой, а Джилл сидела в машине. По старой привычке она спустилась в комнату Джен в полуподвале. Они вяло перекинулись парой фраз о новых учителях, а потом, когда темы для разговора иссякли, включили компьютер. У Джен на тыльной стороне ладони был записан номер телефона - Джилл заметила это, когда та нажала на кнопку Power, и стала гадать, чей же он, как и этот облупившийся лак на ногтях бывшей подруги. Экранной заставкой у той была фотография, на которой они были запечатлены вместе. Снимок был сделан пару лет назад, зимой, во время сильных снегопадов. Укутанные, розовощекие, смеющиеся, со скобками на зубах, они с гордостью показывали на снеговика, которого сами слепили. Вместо носа у него была морковка, на шее - шарф, который они ему повязали. Уже тогда, хотя Джен еще не стала ангелом, а сидела рядом с ней, Джилл смотрела на этот снимок, как на некую вещь из глубины эпох, пережиток погибшей цивилизации.


* * *
        Лишь после того, как ее мама ушла к «Виноватым», Джилл начала понимать, что отсутствие какого-то человека способно деформировать сознание: оно заставляет преувеличивать его достоинства и преуменьшать недостатки. Конечно, с мамой ситуация была другая, она не испарилась, как Джен, но, по большому счету, это ничего не меняло.
        С матерью у нее были сложные, несколько гнетущие взаимоотношения, более близкие, чем это было необходимо им обеим, и у Джилл частенько возникало желание чуть отдалиться от матери, иметь место для самостоятельных маневров.

«Вот поступлю в университет…  - думала она раньше.  - И мама перестанет все время дышать мне в затылок. Какое ж это будет облегчение».
        Но это был естественный порядок вещей: ты взрослеешь, достигаешь определенного возраста и уходишь из дома. Неестественно, когда мать уходит от тебя, перебирается на другой конец города и поселяется в одном доме с кучкой религиозных психов, прекращая всякое общение с собственной семьей.
        Очень долго после ее ухода Джилл по-детски тосковала по маме. Ей не хватало всего, что было в ней, даже того, что обычно сводило ее с ума: это - и фальшивое пение; и настойчивые уверения в том, что макаронные изделия из муки грубого помола такие же вкусные, как обычные; и неспособность следить за сюжетом даже самых примитивных телешоу (Постойте, это тот же парень или уже другой?). Приступы острой тоски неожиданно накатывали на нее, отчего она становилась заторможенной, плаксивой и вспыльчивой и свое раздражение неизбежно изливала на отца, что было нечестно по отношению к нему, ведь это не он ее бросил. Пытаясь бороться с этими приступами, Джилл составила список недостатков матери и доставала его каждый раз, когда чувствовала, что в ней начинает шевелится сентиментальность:
        Противный визгливый абсолютно неестественный смех
        Ни черта не смыслит в музыке
        Безапелляционна и любит с удить
        Если повстречает меня на улице, даже не поздоровается
        Безобразные солнцезащитные очки
        Без ума от Джен
        Употребляет словечки типа «тарарам» и «канитель»
        Достает отца с холестерином
        Дряблые руки
        Бога любит больше, чем собственную семью


        И действительно, это помогало, в какой-то степени. А может, она просто свыклась с обстоятельствами. Как бы то ни было, в конце концов Джилл перестала засыпать со слезами на глазах, перестала писать длинные, полные отчаяния письма, умоляя маму вернуться домой, перестала винить себя за то, над чем она не была властна.

«Это ее решение,  - научилась она напоминать себе.  - Ее никто не заставлял уходить».


* * *
        Теперь Джилл скучала по матери только по утрам, когда она еще не совсем проснулась и не совсем примирилась с новым днем. Спускаясь к завтраку, она не видела за столом мамы в махровом сером халате, никто не обнимал ее и не шептал насмешливо и с сочувствием: «Привет, соня». И это было ненормально. Джилл с трудом просыпалась, а мама, не донимая ее болтовней, без излишнего драматизма, давала ей возможность поворчать, постепенно отходя ото сна. Если ей хотелось есть - замечательно; не хотелось - тоже никаких проблем.
        Отец, надо отдать ему должное, пытался перенять эстафету, но они просто по-разному смотрели на вещи. Он был из ранних пташек; когда бы она ни встала с постели, он уже успевал освежиться в д?ше, был бодр и энергичен, поднимал голову от утренней газеты - как это ни удивительно, по утрам он по-прежнему читал газету,  - глядя на нее с легким упреком, словно она опоздала на встречу.

        - Ба-а, кого я вижу,  - сказал он.  - А то я все думал, когда же ты появишься.

        - Привет,  - смущенно пробормотала Джилл, тушуясь под испытующим отцовским взглядом. Так вот пристально он рассматривал ее каждое утро, пытаясь определить, чем она занималась накануне вечером.

        - Похмелье мучает?  - спросил отец, скорее с любопытством, чем с неодобрением в голосе.

        - Да нет.  - Дома у Дмитрия она выпила всего-то пару бокалов пива, ну, может быть, еще пару раз затянулась косячком, который пустили по кругу в самом конце вечеринки, но вдаваться в подробности не имело смысла.  - Просто не выспалась.

        - Хм,  - хмыкнул он, не пытаясь скрыть свой скепсис.  - Может, хотя бы сегодня вечером дома побудешь? Телевизор посмотрим или типа того?
        Притворившись, будто не слышит его, Джилл прошаркала к кофеварке и налила себе кружку кофе из зерен темной обжарки, который они с недавних пор стали покупать. Это был двойной акт мести матери, не разрешавшей Джилл пить дома кофе, даже некрепкий, мягкой обжарки, который ей очень нравился.

        - Хочешь, омлет тебе сделаю?  - предложил отец.  - Или просто хлопьев поешь.
        Джилл села за стол, с содроганием представляя большие жирные омлеты отца, с оранжевым сыром, сочащимся из складок.

        - Не хочется.

        - Все равно надо что-то поесть.
        Пропустив его слова мимо ушей, она глотнула из кружки черный кофе. Лучше уж так - вязкий горький кофе, который встряхнет ее организм. Взгляд отца метнулся к часам над раковиной.

        - Эйми встала?

        - Нет еще.

        - Семь пятнадцать.

        - Мы не торопимся. У нас нет первого урока. Отец кивнул и снова углубился в чтение газеты, как делал каждое утро, в очередной раз услышав от нее привычную ложь. Джилл не могла сказать, верит ли он ей или ему просто все равно. Не только отец - многие взрослые ставили ее в тупик своей реакцией на ее слова и поведение: полицейские, учителя, родители друзей, Дерек из магазинчика, где продавали замороженные йогурты, даже ее инструктор по вождению. В какой-то степени это раздражало, ибо она никак не могла понять, потворствуют они ей или закрывают глаза на ее поступки.

        - Есть новости о святом Уэйне?  - Джилл с большим интересом следила за событиями, связанными с арестом лидера секты. Мерзкие подробности, что муссировались в прессе, вызывали у нее злобную усмешку и одновременно чувство неловкости, ведь ее родной брат связал свою судьбу с человеком, который оказался шарлатаном и скотиной.

        - Сегодня - нет,  - ответил отец.  - Наверно, писать больше нечего.

        - Интересно, что будет делать Том? Последние несколько дней они только об этом и размышляли, но так ни до чего и не додумались.
        Трудно было представить, что творится у Тома в голове, если они не знали, где он, чем занимается и, вообще, связан ли он еще с движением «Исцеляющие объятия».

        - Не знаю. Возможно, он…
        Разговор прервался, потому что в кухню вошла Эйми. Джилл мысленно вздохнула с облегчением, увидев, что подруга в пижамных штанах - бывало, та, и без них разгуливала по дому,  - хотя относительную благопристойность ее сегодняшнего утреннего наряда разбавляла майка с глубоким вырезом. Эйми открыла холодильник и, склонив набок голову, долго смотрела в него, словно зачарованная тем, что там происходило. Потом вытащила упаковку яиц и повернулась к столу - лицо сонное, расслабленное, волосы спутаны в восхитительно беспорядочную массу.

        - Мистер Гарви,  - попросила она,  - есть шанс, что вы приготовите нам свой фирменный омлет?


* * *
        Как обычно, в школу они пошли длинным путем. Забежав за супермаркет «Сейфуэй», быстро выкурили один на двоих косячок - Эйми старалась не ходить на занятия на трезвую голову,  - потом перешли Резервуар-роуд и заглянули в «Данкин Донатс», посмотреть, не зависает ли там кто знакомый и не увидят ли они там чего-нибудь интересненькое. Разумеется, ничего такого они не обнаружили, что не удивительно,  - если не считать интересными стариков, жующих жареные пирожки, но, едва они просунули в дверь головы, Джилл нестерпимо захотелось сладкого.

        - Не против?  - спросила она, смущенно глянув в сторону стойки.  - А то я не завтракала.

        - Я - нет. Не у меня же задница толстая.

        - Эй!  - Джилл шлепнула ее по руке.  - У меня задница не толстая.

        - Пока,  - заметила Эйми.  - Но еще несколько пончиков…
        Не в состоянии решить, какой пончик выбрать - глазированный или с конфитюром, Джилл заказала оба. Она с радостью съела бы их на бегу, но Эйми настояла на том, чтобы они сели за столик.

        - Что за спешка?  - спросила она. Джилл посмотрела время на своем сотовом.

        - Не хочу опаздывать на второй урок.

        - У меня физкультура,  - сказала Эйми.  - Мне все равно, даже если ее пропущу.

        - А у меня контрольная по химии. Которую я наверняка завалю.

        - Ты всегда так говоришь, а сдаешь на «отлично».

        - Не в этот раз,  - сказала Джилл. За последние несколько недель она пропустила слишком много занятий, а на тех, на которых присутствовала, часто была под кайфом. Некоторые предметы неплохо сочетаются с «травкой», но не химия. Начнешь думать об электронах по укурке и тебя занесет бог весть куда.  - На этот раз я облажаюсь.

        - Ой, кому не плевать? Подумаешь - контрольная! «Мне не плевать»,  - хотела возразить ей Джилл, но засомневалась в том, что ей действительно не все равно. Раньше было не плевать - она считалась прилежной ученицей,  - и до сих пор, как ни старалась, не до конца свыклась с мыслью, что ей плевать на школу.

        - Знаешь, что мне рассказывала мама?  - продолжала Эйми.  - Что когда она была школьницей, девчонок освобождали от уроков физкультуры, если у них были месячные. У них был один учитель, футбольный тренер-неандерталец, так вот она ему на каждом занятии говорила, что у нее менструация, и он всегда отвечал: «Ладно, иди посиди на скамейке». Даже не соображал, что она ему каждый раз лапшу на уши вешает!
        Джилл рассмеялась, хотя уже слышала про это. О матери Эйми она знала немного - только эту историю и еще то, что она была алкоголичкой и исчезла Четырнадцатого октября, оставив свою дочь-подростка с отчимом, которого та не любила и опасалась.

        - Хочешь попробовать?  - Джилл протянула подруге пончик с конфитюром.  - Вкусно.

        - Не-а. Я объелась. Самой не верится, что слопала омлет целиком.

        - Не косись на меня.  - Джилл слизнула с кончика пальца капельку варенья.  - Я пыталась тебя предупредить.
        Эйми приняла серьезный, даже чуть суровый вид.

        - Зря ты смеешься над своим отцом. Он хороший мужик.

        - Знаю.

        - И готовит не так уж плохо.
        Джилл не стала возражать. В сравнении с матерью отец готовил ужасно, но Эйми не могла этого знать.

        - Старается,  - сказала она.
        Джилл быстро умяла глазированный пончик - три раза откусила, и его как не бывало: внутри он была таким воздушным, словно под сахарной глазурью вообще ничего не было,  - и убрала за собой крошки.

        - Уф,  - произнесла она, с ужасом думая о предстоящей контрольной.  - Пожалуй, нам пора.
        Эйми с минуту пристально смотрела на нее. Потом бросила взгляд на витрину за стойкой, где на металлических подносах были выложены рядами разные пончики - покрытые сахарной глазурью, обсыпанные шоколадной крошкой или сахарной пудрой, самые обычные и полные сладких сюрпризов,  - и снова перевела его на Джилл. Ее губы медленно растянулись в озорной улыбке.

        - А знаешь что?  - сказала она.  - Пожалуй, я тоже что-нибудь съем. Может, даже с кофе. Хочешь кофе?

        - У нас нет времени.

        - Времени вагон.

        - А как же моя контрольная?

        - А что с ней?
        Прежде чем Джилл успела ответить, Эйми поднялась из-за столика и направилась к прилавку. Джинсы на ней сидели в обтяг, походка была плавная, и все, кто находился в зале, прилипли к ней взглядами.

«Мне нужно идти»,  - подумала Джилл.
        Ее обволокло ощущение нереальности происходящего, будто она оказалась в ловушке кошмарного сна. Возникло паническое чувство беспомощности, словно она себе не принадлежала.
        Но это был не сон. От нее многого не требовалось - только встать и уйти. Однако она словно вросла в розовый пластиковый стул, сидела, глупо улыбаясь Эйми, когда та, обернувшись, одними губами произнесла: «Прости», хотя по лицу ее было видно, что она ни о чем не сожалеет.

«Стерва,  - подумала Джилл.  - Хочет, чтоб я завалила контрольную».


* * *
        В такие моменты,  - а их было больше, чем ей хотелось бы это признавать,  - Джилл изумлялась самой себе, недоумевала, как ее угораздило связаться со столь эгоистичной и безответственной особой, как Эйми. Безрассудство чистой воды.
        И это произошло очень быстро. Они познакомились всего несколько месяцев назад, в начале лета. Они тогда вместе работали в захудалом магазинчике, торгующем замороженными йогуртами, болтали о том о сем, когда не было покупателей, а такие периоды затишья, бывало, длились часами.
        Поначалу девочки настороженно относились друг к другу, остро сознавая, что они принадлежат к разным «кастам». Эйми - сексуальная, бесшабашная; ее жизнь - беспорядочная череда неверных решений и эмоциональных встрясок. Джилл - высокоморальная, ответственная, отличница, образцовая юная гражданка. «Хорошо, если б в классе были все такие, как Джилл»,  - писали многие учителя в графе примечаний в ее табеле успеваемости. Об Эйми такого не написал никто.
        Лето шло, их взаимная подозрительность постепенно перерастала в настоящую дружбу, в отношения, при которых их несхожесть в характерах и поведении имела все меньшее и меньшее значение. Эйми, при всей своей беззастенчивости, помогавшей ей уверенно чувствовать себя в любой компании и бесстыдно бравировать своей сексуальностью, оказалась на удивление неуравновешенной и плаксивой девчонкой, подверженной яростным приступам самобичевания; ее частенько приходилось подбадривать. Джилл лучше скрывала свое уныние, но Эйми умела вызвать ее на откровенность, заставить разговориться о вещах, которые она обычно ни с кем не обсуждала: о своей обиде на мать, о том, что ей трудно общаться с отцом, что она чувствует себя обманутой, что мира, в котором она выросла, больше не существует.
        Эйми взяла Джилл под свое крыло: по окончании рабочего дня водила ее на вечеринки, знакомя с тем, что до сих пор проходило мимо нее. Джилл сначала робела - казалось, все ее новые знакомые чуть взрослее ее, чуть более крутые, чем она, хотя многие из них были ее ровесниками,  - но очень быстро поборола стеснительность. Вскоре она начала напиваться допьяна, курить травку, гулять до рассвета, общаясь с людьми, которых прежде не замечала в коридорах школы, с людьми, которых она списывала со счетов как неудачников и укурков. Однажды вечером, на спор, она разделась и прыгнула в бассейн Марка Соллерса. Через несколько минут вылезла и, голая, мокрая, стоя перед новыми друзьями, почувствовала себя другим человеком, будто ее прежнее «я» смыло водой.
        Если б ее мама осталась в семье, ничего такого не произошло бы. И не потому, что мама остановила бы ее - Джилл сама бы не позволила себе подобных вольностей. Отец пытался вмешиваться, но, похоже, он утратил веру в собственный авторитет. Однажды, в конце июля, он посадил ее под домашний арест - после того, как обнаружил, что она отрубилась на газоне прямо перед домом,  - а Джилл даже не подумала подчиниться его требованиям, и после он уже ее не наказывал.
        Отец не стал возражать, когда Эйми стала ночевать у них, хотя Джилл пригласила ее, не посоветовавшись с ним. К тому времени, когда он наконец-то поинтересовался, в чем дело, Эйми уже поселилась у них - спала в комнате Тома, в семейный список покупок добавляла свои специфические запросы - продукты, от которых маму Джилл удар бы хватил: «Pop-Tarts»[14 - «Pop Tarts» - название популярного печенья компании «Келлог». Сладкая двухслойная начинка, обернутая тонким слоем теста. Рекомендуется подогревать в тостере.], «Hot Pockets»[15 - «Hot Pockets» - нечто вроде бутерброда из теста, в которое завернута начинка. Выпускается в специальном «рукаве». В микроволновке «рукав» нагревается, и корочка бутерброда становится поджаристой и хрустящей. Продукт компании «Шеф Америка инк».], лапшу рамэн. Джилл сказала отцу правду: что Эйми нужно «отдохнуть» от отчима; тот порой, когда приходит домой пьяным, «беспокоит» падчерицу. Он пока еще не трогал Эйми, но глаз с нее не сводит и говорит мерзости, отчего она боится заснуть.

        - Ей нельзя там жить,  - заявила отцу Джилл.  - Это опасно.

        - Ладно. Согласен,  - сказал отец.
        Последние две недели августа были вообще головокружительными, словно девочки, предчувствуя скорый конец развеселой жизни, стремились оторваться на всю катушку. Однажды утром Джилл, выйдя из душа, выразила недовольство своими волосами: они вечно сухие и безжизненные, не то, что у Эйми. У той волосы шелковистые, с блеском, всегда красивые, даже по утрам, когда она только что встала с постели.

        - Подстригись,  - предложила Эйми.

        - Что?
        Эйми кивнула, в лице - ни тени сомнений.

        - Избавься от них. Без волос тебе будет лучше. Джилл не колебалась. Пошла наверх, ножницами откромсала свои длинные тусклые пряди и довершила работу электрической машинкой для стрижки волос, которую отец держал под раковиной в ванной. Ощущение было непередаваемое,  - словно прошлое клочьями опадает с нее. Она с восторгом смотрела на свое новое лицо - глаза большие, жгучие; губы - чуть пухлее, выразительнее, чем раньше.

        - Ничего себе!  - воскликнула Эйми.  - Тебе офигенно!
        Три дня спустя Джилл впервые занялась сексом - с одним студентом, с которым была едва знакома,  - после игры в бутылочку, которую они по пьяни долго крутили в доме Джессики Маринетти.

        - Никогда не трахался с лысой девчонкой,  - признался он прямо во время секса.

        - В самом деле?  - спросила Джилл, не удосужившись уведомить его, что он вообще у нее первый мужчина.  - Ну и как?

        - Классно,  - ответил тот, водя кончиком носа по ее черепу.  - На ощупь как наждачка.
        Джилл не стеснялась своего нового имиджа, пока не начался учебный год и она не увидела, как смотрят на нее давние друзья и учителя, когда она проходит по коридору с Эйми. В их глазах читались жалость и отвращение. Она знала, о чем они думают,  - что ее сбили с пути истинного, что плохая девчонка развратила хорошую,  - и ей хотелось сказать им, что они не правы. Она - не жертва. Эйми просто показала ей новый способ быть самой собой, способ, который теперь ей казался таким же разумным, как в недавнем прошлом ее прежнее существование.

«Не вините ее,  - думала Джилл.  - Это мой выбор».
        Она была благодарна Эйми, искренне благодарна и рада, что сумела предоставить ей пристанище, в котором та нуждалась. Однако ее уже начинало раздражать, что они постоянно вместе: живут, как сестры, меняются одеждой, вместе едят, имеют общие секреты, каждый вечер вместе ходят на вечеринки и каждое утро вместе встречают новый день. В этом месяце у них даже менструация случилась в одно и то же время - жуть какая-то. Джилл требовалась передышка, немного времени, чтобы подтянуть успеваемость, пообщаться с отцом, может быть, просмотреть кое-какие материалы по вузам, что каждый день приходят по почте. Хотя бы пару деньков, чтобы сориентироваться, так как порой ей было трудновато провести грань между ними, определить, где кончается Эйми и начинается она, Джилл.


* * *
        Они находились всего в нескольких кварталах от школы, когда к ним неслышно подкатил «приус». Раньше с Джилл такого никогда не случалось; теперь же, с тех пор, как она сдружилась с Эйми,  - постоянно. Стекло со стороны пассажирского сиденья опустилось, из салона в холодное ноябрьское утро вырвались пропитанные запахом марихуаны ритмы регги.

        - Привет, дамы,  - окликнул их Скотт Фрост.  - Как дела?

        - Да так,  - ответила Эйми. Когда она разговаривала с парнями, у нее менялся тембр голоса. Джилл казалось, что он становился глубже, задорнее, так что даже самые ее банальные фразы звучали интригующе.  - А у вас что новенького?
        Адам Фрост, сидевший за рулем, перегнулся в их сторону. Теперь его лицо находилось лишь на несколько дюймов дальше, чем лицо брата и вместе у них получался эффект миниатюрного барельефа, как на горе Рашмор[16 - Рашмор - гора в горном массиве Блэк-хилс юго-западнее города Кистон в Южной Дакоте (США). Известна тем, что в ее гранитной горной породе высечен гигантский барельеф высотой 18,6 м - скульптурные портреты четырех президентов США (Д. Вашингтон, Т. Джефферсон, Т. Рузвельт, А. Линкольн).]. Близнецы Фрост считались красавчиками - два абсолютно одинаковых оболтуса с дредами, массивными подбородками, сонными глазами и стройными фигурами атлетов, которыми они могли бы стать, если б не укуривались все время. Джилл была уверена, что они уже год как окончили школу, но она частенько их видела в ее стенах, обычно в классе изобразительного искусства, хотя они вроде бы ничего не рисовали. Просто сидели, как пенсионеры, с насмешливым благодушием наблюдая за стараниями юных энтузиастов. Учительнице рисования, мисс Куми, их присутствие, похоже, доставляло удовольствие. Она болтала и смеялась с ними, пока ее
ученики работали самостоятельно. Замужняя женщина лет пятидесяти, она страдала избыточным весом, но по школе все равно ходили слухи, что иногда в свободные от занятий часы она забавляется с братьями Фрост в подсобке.

        - Садитесь,  - пригласил девочек Адам. Его правая бровь украшал пирсинг - ряд колечек, по которым его, собственно, только и можно было отличить от Скотта.  - Прокатимся.

        - Нам надо в школу,  - буркнула Джилл, обращаясь скорее к Эйми, чем к близнецам.

        - Да бог с ней,  - сказал Скотт.  - Поехали потусуемся у нас дома, весело будет.

        - Какие развлечения?  - полюбопытствовала Эйми.

        - Пинг-понг.

        - И викодин[17 - Викодин - наркотическое обезболивающее и противокашлевое средство.],  - добавил Адам.

        - Заманчиво.  - Эйми, улыбаясь, глянула на Джилл с надеждой во взгляде.  - Что скажешь?

        - Даже не знаю.  - Джилл почувствовала, как ее лицо заливает краска смущения.  - Я в последнее время и так много уроков пропустила.

        - Я тоже,  - сказала Эйми.  - Еще один день ничего не изменит.
        В ее словах был смысл. Джилл глянула на близнецов. Те кивали в унисон ритму песни «Солдат Буффало»[18 - «Солдат Буффало» (Buffalo Soldier)  - песня ямайского музыканта Боба Марли (1945 -1981), самого известного исполнителя в стиле регги.], словно подбадривали ее, чтобы она, наконец, осмелилась.

        - Даже не знаю,  - повторила она.
        Эйми театрально вздохнула, но Джилл будто к земле приросла. Она и сама не понимала, что ее удерживает. Контрольная по химии уже шла полным ходом. На остальных занятиях тоже ничего хорошего ее не ожидало.

        - Дело твое.  - Не сводя взгляда с Джилл, Эйми открыла дверцу машины и села на заднее сиденье.  - Едешь?

        - Все нормально,  - сказала ей Джилл.  - Поезжайте.

        - Точно не поедешь?  - спросил Скотт, когда Эйми захлопнула дверцу. Казалось, он искренне расстроен.
        Джилл кивнула, и стекло окна со стороны Скотта с жужжанием поползло вверх, постепенно скрывая его красивое лицо. «Приус» еще пару секунд постоял на месте. Джилл тоже не двигалась, глядя на тонированное стекло, и ею вдруг овладело острое сожаление.

        - Подождите!  - крикнула она.
        И чуть не оглохла от собственного почти отчаянного крика. Однако ее, по-видимому, не услышали: машина рванула вперед - как раз в тот момент, когда она хотела схватиться за ручку дверцы,  - и бесшумно покатила по улице.


* * *
        Марихуана еще не выветрилась из головы, когда Джилл добралась до школы, но весело ей не было и она не пребывала в эйфории, превращавшей почти каждое их утро с Эйми в какое-то идиотское приключение. То они воображали себя шпионками, то хохотали по поводу и без, даже над тем, что не было забавно, тогда они и вовсе заходились смехом. Сегодняшний приход ощущался как тягостное уныние, как необычно плохое настроение.
        Согласно правилам, ей полагалось отметиться в канцелярии, но это было одно из правил, которого больше никто не придерживался,  - пережиток того времени, когда был порядок и большинство соблюдало законы. Джилл успела проучиться в старшей школе пять недель, когда случилось Внезапное исчезновение, но она до сих пор живо помнила, как тогда было: учителя серьезные, требовательные; ученики сосредоточенные, целеустремленные, энергичные. Почти каждый занимался музыкой или спортом. Никто не курил в туалете; за поцелуй в коридоре запросто можно было схлопотать наказание. Люди ходили быстрее - по крайней мере, так ей помнилось,  - и, казалось, всегда точно знали, куда идут.
        Джилл открыла свой шкафчик и схватила «Наш городок»[19 - «Наш городок» (Our Town)  - пьеса американского прозаика и драматурга Торнтона Уайлдера (1897 -1975), написанная в 1938 г. и в том же году удостоенная Пулитцеровской премии.], книгу, которую она еще даже не начала читать, хотя на литературе его обсуждали уже три недели. До конца второго урока оставалось десять минут, и она с удовольствием просто плюхнулась бы на пол прямо у шкафчика и пролистала хотя бы первые несколько страниц, но знала, что не сумеет сосредоточиться: напротив нее сидел Джетт Ористальо, «бродячий певец» мейплтонской школы, и, бренча на гитаре, уже в тысячный раз исполнял «Пламя и дождь»[20 - «Пламя и дождь» (Fire and Rain)  - песня американского фолк-музыканта Джеймса Тейлора (род. в 1948 г.).]. От этой песни ее в дрожь бросало.
        Она подумала было укрыться в библиотеке, но до начала третьего урока времени оставалось мало, она не успела бы толком почитать, и Джилл решила, что сразу поднимется наверх, в класс английского языка и литературы. По пути она сделала небольшой крюк, чтобы украдкой заглянуть в кабинет мистера Скандариана, где ее одноклассники заканчивали писать контрольную по химии.
        Она и сама не знала, что на нее нашло. Меньше всего ей хотелось, чтобы мистер Эс заметил ее и понял, что она не больна. Это свело бы на нет все ее шансы уговорить учителя дать ей возможность написать контрольную в другое время. К счастью, когда она осторожно заглянула в класс через окно, мистер Скандариан увлеченно решал судоку, заполняя цифрами свободные клетки.
        Контрольная, судя по всему, была трудная. Альберт Чин, конечно, уже все решил и сейчас убивал время с помощью айфона. Грег Уилкокс спал, но все остальные пока еще трудились в поте лица - суетливо, как это бывает, когда пытаешься судорожно думать, зная, что время на исходе: кто-то кусал губы, кто-то ерошил волосы, кто-то сучил ногами. Кэти Бреннан чесала руку, будто у нее аллергия; Пит Родригес стучал себе по лбу карандашом - тем концом, на котором ластик.
        Джилл постояла всего пару минут, но даже за это короткое время, казалось бы, кто-то мог бы поднять голову и увидеть ее, может быть, улыбнуться ей, махнуть рукой. Так обычно и происходит, когда кто-то заглядывает в класс во время контрольной. Однако все ее одноклассники либо решали задания, либо спали, либо витали в облаках. Создавалось впечатление, что Джилл больше не существовало, что от нее осталась одна лишь пустая парта на втором ряду - памятник девочке, которая когда-то там сидела.
        Особенный человек

        Тому Гарви незачем было спрашивать, почему на пороге его жилища стоит девушка с чемоданом в руке. На протяжении нескольких недель его не покидало ощущение, что из него постепенно вытекает надежда,  - словно он становится полным банкротом,  - и вот теперь от нее не осталось и следа. В эмоциональном плане он был разорен. Словно прочитав его мысли, девушка скривила губы в улыбке.

        - Ты Том?
        Он кивнул. Она вручила ему конверт, на котором было нацарапано его имя.

        - Поздравляю,  - сказала она.  - Ты - моя новая нянька.
        Том видел ее прежде, правда, издалека, и она оказалась еще красивее, чем ему представлялось,  - миниатюрная азиатка лет шестнадцати, не старше, с иссиня-черными волосами и идеальным овалом лица. Кристина, вспомнил он, четвертая невеста. Девушка еще немного подождала, пока он на нее налюбуется, но потом ей это надоело.

        - Вот.  - Она протянула ему свой айфон.  - Просто сфотай меня, и все.
        Двумя днями позже ФБР совместно с полицией штата Орегон арестовали мистера Гилкреста в ходе «внезапного утреннего рейда», как упорно называли в теленовостях эту операцию, которая, в действительности, ни для кого не была внезапной, особенно для самого господина Гилкреста. После предательства Анны Форд он предупреждал своих последователей о наступлении мрачных времен, пытаясь убедить их в том, что это даже к лучшему.

        - Что бы со мной ни случилось,  - написал он в своем последнем электронном послании,  - не отчаивайтесь. Это будет не напрасная жертва.
        Том, хоть он и ожидал ареста их лидера, был ошеломлен тем, сколь тяжкие обвинения были тому предъявлены: множественные случаи изнасилования второй и третьей степени и содомия, а также уклонение от налогов и незаконная транспортировка несовершеннолетних через границы штатов. Его оскорбляло, что ведущие новостных передач с нескрываемым удовольствием говорили о «сокрушительном низвержении самопровозглашенного мессии», «шокирующих обвинениях», которые «полностью уничтожили репутацию святого», и о «смятении в рядах быстрорастущего молодежного движения». С экранов телевизоров не сходил нелестный видеоролик, показывающий, как мистера Гилкреста, в наручниках и мятой шелковой пижаме, ведут в здание суда; волосы на его голове с одной стороны примяты, словно его только что вытащили из постели. Бегущая строка в нижней части экрана гласила: СВЯТОЙ УЭЙН? С***Ь ГОСПОДНЯ! НИЗВЕРЖЕННОМУ ЛИДЕРУ СЕКТЫ, ОБВИНЕННОМУ В СОВЕРШЕНИИ ЦЕЛОГО СПИСКА СЕКСУАЛЬНЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ, ГРОЗИТ ТЮРЕМНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ СРОКОМ ДО 75 ЛЕТ.
        Телевизор они смотрели вчетвером - Том, Кристина и еще два парня, с которыми Том жил, Макс и Льюис. Том почти не знал своих соседей - их недавно перевели из Чикаго, чтобы они помогали ему в сан-францисском отделении центра «Исцеляющие объятия»,  - но кое-какое мнение он все же успел о них составить, и, судя по всему, реагировали они на репортаж в полном соответствии со своими характерами: сентиментальный Льюис тихо всхлипывал, вспыльчивый Макс выкрикивал ругательства прямо в экран, утверждая, что мистера Гилкреста подставили. Зато Кристина хранила полнейшую невозмутимость, словно события разворачивались по заранее составленному плану. Одно ее беспокоило: что ее муж был в пижаме.

        - Говорила же ему, чтоб не надевал ее,  - сказала она.  - Он в ней похож на Хью Хефнера[21 - Хью Марстон Хефнер (род. в 1926 г.)  - американский издатель, основатель и главный редактор журнала «Плейбой».].
        Когда на экране появилось крестьянское лицо Анны Форд, Кристина чуть оживилась. Анна была духовной невестой номер шесть и единственной неазиаткой в гареме. Она исчезла с ранчо в конце августа, а через пару недель выступила в передаче «60 минут»[22 - «60 минут» (Sixty Minutes)  - передача на американском телевидении, посвященная анализу текущих событий. Выходит еженедельно с 1968 г.], поведав всему свету о гареме несовершеннолетних девушек, исполнявших малейшие прихоти святого Уэйна. Она утверждала, что на момент «вступления в брак» ей было четырнадцать. На автовокзале Миннеаполиса она, отчаявшаяся беглянка, познакомилась с двумя приятными парнями, которые предложили ей пищу и кров, а потом привезли на ранчо Гилкреста в южной части Орегона. Вероятно, она произвела хорошее впечатление на немолодого Пророка; через три дня после ее приезда он надел ей на палец кольцо и уложил в свою постель.

        - Никакой он не мессия,  - заявила Анна, и эта ее фраза стала определяющим тезисом скандала.  - Просто грязный старикашка.

        - А ты Иуда,  - бросила в телевизор Кристина.  - Иуда толстожопая.


* * *
        Все рухнуло. Все, ради чего он трудился, на что надеялся последние два с половиной года,  - но Том почему-то не был убит горем, как того можно было ожидать. Под болью крылось чувство облегчения, осознание того, что нечто плохое, чего он опасался, наконец-то свершилось и больше не придется жить в страхе ожидания. Конечно, появилась масса других проблем, но позже у него будет время, чтобы их решить.
        Свою кровать он уступил Кристине, а сам стал укладываться в гостиной после того, как все пошли спать. Перед тем как погасить свет, достал фотографию своего особенного человека - Вербецки с бенгальскими огнями - и несколько секунд задумчиво смотрел на нее. Впервые на его памяти он не прошептал имя своего давнего друга, не попросил, как он это делал еженощно, о том, чтобы пропавшие вернулись. Какой смысл? У него было такое чувство, что он пробудился ото сна, в который был очень долго погружен, и не может вспомнить, что ему снилось.

«Они исчезли,  - думал он.  - Я должен их отпустить».


* * *
        Три года назад, только поступив в университет, Том был как все студенты - обычный американский подросток, с оценками выше средних. Он хотел изучать бизнес, вступить в «крутое» студенческое братство, упиваться пивом и перепихнуться со столькими горячими цыпочками, со сколькими удастся. Первые пару дней он дико скучал по дому, тосковал по знакомым улицам и зданиям Мейплтона, по родителям и сестре, по всем своим старым приятелям, разъехавшимся по университетам разных штатов, но он знал, что грусть его временна и в какой-то степени полезна. Он не переносил, когда некоторые первокурсники говорили о своих родных городах, а порой даже о своих семьях с легкомысленным пренебрежением, будто первые восемнадцать лет своей жизни они провели в тюрьме и наконец-то вырвались на свободу.
        В первую субботу учебного года он напился, раскрасил лицо - половину в оранжевый цвет, половину - в синий,  - и вместе со всей бандой парней со своего этажа отправился на футбол. Все студенты, сконцентрировавшись в одном секторе крытого стадиона, орали и скандировали, как единый организм. Том испытывал несказанный восторг, сливаясь с толпой, растворяясь в чем-то столь огромном и мощном. В тот вечер «оранжевые» победили, и на студенческой пивной вечеринке он познакомился с девушкой с такой же раскраской на лице, как у него, пошел к ней домой и обнаружил, что студенческая жизнь превосходит все его самые смелые ожидания. Он до сих пор живо помнил, как с восходом солнца возвращался от нее в свое общежитие - ботинки не зашнурованы, носки и трусы пропали без вести. По пути ему повстречался парень, такой же расхлябанный, едва держащийся на ногах - прямо его зеркальное отражение. Поравнявшись друг с другом, они хлопнули друг друга по ладоням в знак приветствия, и хлопок этот торжествующим эхом разнесся в тишине раннего утра.
        Через месяц все было кончено. 15 октября занятия отменили; им дали неделю на то, чтобы собрать вещи и освободить кампус. Та последняя неделя осталась в его памяти расплывчатой картиной недоуменных прощаний: корпуса общежитий постепенно пустели, из-за какой-нибудь закрытой двери слышался приглушенный плач, студенты тихо бранились, засовывая в карманы свои телефоны. Было несколько отчаянных вечеринок, одна из которых закончилась безобразной дракой. Наскоро организованная панихида на крытом стадионе, на которой ректор мрачно зачитал фамилии учащихся и сотрудников университета, ставших жертвами того, что совсем скоро станут называть Внезапным исчезновением. В списке были имена преподавателя психологии и девушки, с которой он посещал английский и литературу, принявшая смертельную дозу снотворного после того, как она узнала об исчезновении сестры-близняшки.
        Том не сделал ничего предосудительного, но помнил, что его не покидало непонятное чувство стыда - личной несостоятельности - оттого, что он возвращается домой так скоро после отъезда, словно он провалил экзамены или его исключили за недостойное поведение. Правда, для душевного спокойствия возвращение домой имело свои плюсы: он убедился, что его родные живы, на месте, хотя сестра, судя по всему, была на волосок от смерти. Том пару раз спрашивал ее про Джен Сассман, но она отказывалась отвечать - то ли ей было тяжело говорить об этом - так думала мама,  - то ли ее просто уже тошнило от всей этой сверхъестественной жути.

        - Что ты хочешь от меня услышать?  - вспылила Джилл.  - Она просто испарилась, ясно?
        На пару недель они затаились, сидели дома вчетвером, смотрели фильмы на DVD, играли в настольные игры,  - лишь бы отвлечься от истеричного однообразия теленовостей, в которых назойливо повторяли одни и те же немногочисленные основные факты, сообщали об увеличении количества пропавших (число постоянно росло) и передавали интервью за интервью с перепуганными очевидцами, рассказывавшими примерно одно и то же: «Он стоял рядом…», «Я отвернулся всего лишь на секунду…», после чего их голоса ломались, сходили на нет, они смущенно хмыкали.
        Эти репортажи сильно отличались от тех, что освещали события 11 сентября, когда по всем каналам показывали пылающие башни. Трагедия 14 октября была более непонятной, менее очевидной: говорили о крупных автомобильных авариях, крушениях поездов, падениях маленьких самолетов и вертолетов - к счастью, в США ни один из больших пассажирских авиалайнеров не разбился, хотя несколько посадили оторопелые вторые пилоты, а один - так вообще бортпроводник, на какое-то время ставший национальным героем - единственное яркое пятно в море мрака,  - но средства массовой информации так и не смогли предъявить ни одного наглядного доказательства катастрофы. К тому же бедствия эти устроили не какие-то злоумышленники, которые могли бы стать объектом всеобщей ненависти, и оттого осмыслить случившееся было еще сложнее.
        В зависимости от ваших зрительских предпочтений, вы могли слушать экспертов, обсуждавших обоснованность противоречивых религиозных и научных объяснений того, что называли чудом или трагедией, или смотреть нескончаемые пустые видеомонтажи, восхваляющие покинувших мир знаменитостей - Джона Мелленкампа[23 - Джон Мелленкамп (род. в 1951 г.)  - американский рок-музыкант.] и Дженнифер Лопес, Шака[24 - Шак - прозвище выдающегося американский баскетболиста Шакила Рашоуна О’Нила (род. в 1972 г.).] и Адама Сэндлера, мисс Техас и Грету ван Састерен[25 - Грета ван Састерен (род. в 1954 г.)  - известная американская телеведущая и телевизионный комментатор.], Владимира Путина и Папу Римского. Известность бывает самая разная, а теперь всех этих знаменитостей, прославившихся кто в чем, поставили на одну доску: ботанского вида парень из рекламы компании «Веризон»[26 - Verizon Wireless - крупнейший по количеству абонентов оператор сотовой связи в США.] и вышедший на пенсию судья Верховного суда, деспотичный правитель одной из стран Латинской Америки и футболист, так и не реализовавший весь свой потенциал,
остроумный политконсультант и девица, получившая от ворот поворот в реалити-шоу «Холостяк». По утверждению кулинарного телеканала «Фуд нетуорк», тесный мир именитых шеф-поваров понес несоразмерно огромные потери. Поначалу сидение дома не тяготило Тома, что было вполне объяснимо: в смутные времена люди стараются держаться со своими близкими. В воздухе висело почти невыносимое напряжение, настроение тревожного ожидания, хотя, казалось, никто не знал, ждут ли они логического объяснения случившемуся или второй волны исчезновений. Мир как будто взял паузу, чтобы вздохнуть поглубже, готовясь мужественно встретить неизвестное.


* * *
        НО НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИЛО.
        Недели тянулись одна за другой, ощущение того, что это может произойти снова в любой момент начинало рассеиваться. Людям надоело прятаться в стенах своих жилищ, мучаясь от зловещих догадок. Том стал выходить из дома после ужина, вместе с компанией школьных друзей зависая в «Столовке», дешевом баре в Стоунвуд-Хайтс, где не особенно пристально разглядывали поддельные удостоверения личности. Каждый вечер представлял собой нечто среднее между воскресными гулянками по случаю встречи выпускников и ирландским бдением: по бару шатались самые неожиданные люди, рассказывали друг другу о своих пропавших друзьях и знакомых. Среди «исчезнувших», как выяснил Том, были трое учеников его выпускного класса, а также мистер Эд Хакни, всеми нелюбимый завуч школы, и уборщик по прозвищу Чудило.
        Почти каждый раз, переступая порог «Столовки», Том узнавал, что в мозаике потерь добавился еще один фрагмент - обычно в виде ничем не примечательных людей, о которых он не вспоминал годами: домработница-ямайка Ивонна, служившая в семье Дейва Кигана; мистер Баунди, учитель на замене в средней школе, чье зловонное дыхание было легендой; Джузеппе, чокнутый итальянец, владевший пиццерией «У Марио» до того, как в ней стал хозяйничать некий угрюмый албанец. Однажды вечером в начале декабря, когда Том играл в дартс с Полом Эрдманном, к нему подвалил Мэтт Теста.

        - Привет,  - поздоровался он мрачно, таким тоном обычно говорили, обсуждая события Четырнадцатого октября.  - Помнишь Джона Вербецки?
        Том, метая дротик, вложил в свой бросок больше силы, чем намеревался. Дротик взлетел высоко и в бок, угодив лишь в самый край мишени.

        - А что с ним?
        Теста пожал плечами с таким видом, что ответа уже и не требовалось.

        - Пропал.
        Пол подошел к линии броска, отмеченной на полу. Прищурившись, словно ювелир, он запустил дротик точно в центр мишени. Тот вонзился в доску буквально на дюйм выше и чуть левее от «яблочка».

        - Кто пропал?

        - Это было до тебя,  - объяснил Теста.  - Вербецки уехал отсюда летом после шестого класса. В Нью-Гемпшир.

        - Я знал его еще с детского сада,  - сказал Том.  - Мы с ним вместе играли. Кажется, один раз даже в парк развлечений ходили. Хороший был парень.
        Мэтт уважительно кивнул.

        - Его двоюродный брат знаком с моим. От него я и узнал.

        - Где он был?  - спросил Том. Обязательный вопрос. Почему-то считалось, что это важно знать. Где бы ни находился тот или иной человек в момент исчезновения, Тома всегда поражало, насколько это неподходящее место - аж жуть брала.

        - В спортзале. На одном из тренажеров.

        - Черт.  - Том покачал головой, воображая внезапно опустевший тренажер со все еще двигающимися ручками и педалями - последнее местонахождение Вербецки.  - Трудно представить его в спортзале.

        - Да уж.  - Теста нахмурился, словно что-то не укладывалось у него в голове.  - Он был еще тот маменькин сыночек.

        - Да нет,  - возразил Том.  - Кажется, он был просто очень чувствительный. Его мама его вечно срезала ему этикетки с одежды, они с ума его сводили. Помнится, в детском саду он все время снимал рубашку; говорил, от нее у него зуд. Воспитатели убеждали его, что ходить без рубашки неприлично, а он - ни в какую.

        - Точно,  - усмехнулся Теста, начиная припоминать.  - Я ночевал однажды у него дома. Так он лег спать с включенным светом и под одну из песен «битлов», она звучала не переставая. «Paperback Writer», кажется, что-то такое.

        - «Джулия»,  - сказала Том.  - Его волшебная песня.

        - Его какая?..  - Пол метнул свой последний дротик. Тот, с выразительным стуком, вонзился в мишень, чуть ниже «яблочка».

        - Так он ее называл,  - объяснил Том.  - Если «Джулия» не звучала, он не мог заснуть.

        - Бог с ней.  - Теста не понравилось, что его перебили.  - Он несколько раз пытался у меня ночевать, но так и не смог. Раскатает спальный мешок, переоденется в пижаму, зубы почистит, и все такое прочее.
        А потом, когда надо укладываться спать, у него сдают нервы. Нижняя губа трясется, и он говорит: «Слушай, ты не сердись, я все-таки маме позвоню».
        Пол, вытаскивая дротики из мишени, глянул через плечо.

        - Почему они переехали?

        - Черт их знает,  - отвечал Теста.  - Может, отец на другую работу устроился. Давно это было. Знаешь, как бывает - клянетесь друг другу, что вы будете на связи, и какое-то время вы еще общаетесь, а потом… больше ты этого чувака не видишь никогда.  - Он повернулся к Тому.  - Ты хоть помнишь, как он выглядел?

        - Ну, типа.  - Том закрыл глаза, пытаясь представить Вербецки.  - Упитанный, белокурый, с челкой. Крупные зубы.

        - Крупные зубы?  - рассмеялся Пол.

        - Как у бобра,  - объяснил Том.  - Наверно, брекеты стал носить сразу, как уехал отсюда.
        Теста приподнял свою бутылку с пивом, произнес тост:

        - За Вербецки.
        Том с Полом чокнулись своими бутылками. Повторили:

        - За Вербецки.
        Так у них было заведено. Поговорили о пропавшем человеке, выпили за него и забыли. Слишком много людей исчезло, нельзя было зацикливаться на ком-то одном.
        Однако Том почему-то не мог выбросить Джона Вербецки из головы. Вернувшись домой в тот вечер, он поднялся на чердак и перерыл несколько коробок со старыми фотографиями - поблекшими снимками, сделанными еще до того, как у его родителей появился цифровой фотоаппарат. В то время им приходилось отдавать пленки в фотолабораторию, где проявляли и печатали фотографии, которые им потом присылали по почте. Мама несколько лет ворчала, что давно пора все отсканировать, но у него все как-то руки не доходили.
        Среди фотографий Том нашел несколько снимков с Вербецки. Вот он на школьных «Веселых стартах», пытается удержать яйцо на чайной ложке. Вот на Хэллоуине - увалень среди супергероев; вид у него несчастный. Том и Вербецки вместе играли в одной детской бейсбольной команде. На одном из снимков они сидят под деревом, улыбаются каждый во все свои тридцать два зуба, будто соревнуются, у кого улыбка шире; на обоих одинаковые красные бейсболки и футболки с надписью «Акулы». Вербецки выглядит более или менее таким, каким Том его помнил - белокурый, зубастый, разве что не настолько упитанный.
        Одна фотография особенно «зацепила» Тома. Вербецки на ней снят крупным планом, вечером; им тогда было лет шесть-семь. Вероятно, это был День независимости, потому что в руке у Вербецки сверкает бенгальский огонь - сноп искр, чем-то напоминающий сахарную вату. Казалось бы, на фотографии запечатлена атмосфера праздника, но Вербецки смотрел в объектив со страхом, будто считал, что вряд ли следует держать так близко к лицу сыплющую искрами металлическую палочку.
        Том и сам не понимал, чем зацепил его этот снимок, но он решил не убирать его в коробку вместе с другими фотографиями. Он забрал фото с собой и, спустившись с чердака, долго рассматривал его перед сном. Его не покидало ощущение, что Вербецки посылает ему какое-то тайное сообщение из прошлого, задает вопрос, на который только он, Том, может дать ответ.


* * *
        Примерно в это же время Том получил письмо из университета с уведомлением о том, что с 1 февраля возобновляются занятия. Посещение лекций и семинаров, подчеркивалось в письме, не обязательно. Любой студент, желающий пропустить этот «особенный весенний семестр», может спокойно не возвращаться к учебе, не опасаясь финансовых или дисциплинарных санкций.

«Наша цель,  - объяснял ректор,  - в этот период всеобщей неопределенности продолжать функционировать в сокращенном масштабе, выполнять свою важную миссию обучения и проведения исследований, не оказывая чрезмерного давления на тех членов нашего сообщества, которые не готовы вернуться к учебе в настоящий момент».
        Тома не удивило это заявление. За последние дни многие из его приятелей получили подобные уведомления из своих учебных заведений. Это была одна из мер по «возращению Америки к нормальной жизни», о которых президент объявил две недели назад. После Четырнадцатого октября в экономике наблюдался резкий спад, фондовый рынок рухнул, заметно снизились потребительские расходы населения. Эксперты с беспокойством прогнозировали «цепную реакцию банкротств, которые приведут к сокращению масштабов экономики», если не будут предприняты меры по выходу из кризиса.

        - Прошло почти два месяца с тех пор, как нам был нанесен этот тяжелый и внезапный удар,  - сказал президент в своем обращении к народу в вечернем телеэфире.  - Мы еще не оправились от шока и горя, но это больше не должно служить оправданием пессимизма и социального паралича. Мы обязаны снова открыть учебные заведения, вернуться в свои офисы, на заводы и фермы и дать толчок процессу возрождения. Это будет не просто, произойдет не скоро, но мы должны прямо сейчас с чего-то начать. Каждый из нас обязан подняться и внести свою лепту в воскрешение страны.
        Том хотел внести свою лепту, но, если честно, он не был уверен в том, что готов вернуться в университет. Спросил совета у родителей, но их мнения лишь явились отражением его собственных сомнений. Мама считала, что он должен остаться дома, может быть, походить на занятия в местный колледж, а в сентябре вернуться в Сиракьюсский университет; наверняка к тому времени ситуация прояснится.

        - Мы до сих пор не знаем, что происходит,  - сказала она ему.  - Мне будет гораздо спокойнее, если ты останешься здесь, с нами.

        - Думаю, тебе нужно вернуться,  - сказал отец.  - Какой смысл торчать здесь, ничего не делая?

        - Это небезопасно,  - настаивала мама.  - А если что-то случится?

        - Не говори глупостей. Там не опаснее, чем здесь.

        - По-твоему, это должно меня успокоить?  - спросила она.

        - Послушай,  - сказал отец.  - Я знаю одно: оставшись здесь, он только и будет что шастать по барам и каждый вечер напиваться со своими дружками.  - Он повернулся к Тому.  - Я не прав?
        Том неопределенно пожал плечами. Он знал, что пьет слишком много, и уже начал подумывать о том, что ему, возможно, требуется помощь специалиста. Но, чтобы объяснить причину своего пьянства, пришлось бы упомянуть Вербецки, а эту тему он ни с кем не желал обсуждать.

        - По-твоему, в университете он станет меньше пить?  - спросила мама. С тревогой и интересом слушал Том родителей, говоривших о нем в третьем лице, будто его вообще не было в комнате.

        - Придется,  - отвечал отец.  - Пьянство с учебой совмещать невозможно.
        Мама начала что-то говорить, но потом махнула рукой. Посмотрела на Тома несколько секунд, взглядом умоляя его о поддержке.

        - А сам ты как считаешь?

        - Никак,  - сказал он.  - Я в замешательстве.
        В итоге на его решение повлияли не родители, а друзья. В последующие дни они один за другим сообщали ему, что отправляются в университеты, чтобы продолжить учебу во втором семестре: Пол - в ФМУ[27 - Флоридский международный университет, находится в Майами.], Мэтт - в Геттисберг, Джейсон - в Делавэрский университет. При отсутствии приятелей идея пребывания дома теряла свою привлекательность.
        Мама стоически встретила его известие об отъезде. Отец ободряюще хлопнул по плечу.

        - Ты - молодец. Справишься,  - сказал он. Почему-то казалось, что в январе до Сиракьюса они ехали гораздо дольше, чем в сентябре,  - и виной тому были не только снежные шквалы, которые периодически обрушивались на шоссе, превращая другие автомобили на дороге в призрачные тени. Настроение у всех было гнетущее. Том не знал, что сказать; родители вообще почти не разговаривали друг с другом. Так было и дома: мама - мрачная, ушла в себя, все думает о Джен Сассман, пытается осмыслить случившееся; отец - нетерпеливый, отвратительно жизнерадостный, излишне настойчиво уверял всех, что худшее позади и им просто необходимо жить дальше. Ладно, думал Том, хоть не будут глаза мозолить.
        Родители не стали задерживаться, доставив сына в университет. Надвигалась снежная буря, и они хотели выехать до того, как она разразится. Перед уходом мама вручила ему конверт.

        - Билет на автобус.  - И обняла его, так крепко, что он даже немного испугался.  - На всякий случай. Вдруг передумаешь.

        - Я люблю тебя,  - шепнул он ей.
        Отец на мгновение прижал его к себе, как будто так, для проформы, словно они расстаются всего-то на пару деньков.

        - Не скучай,  - напутствовал он.  - Студенческая жизнь дается только раз.


* * *
        Во время того «особенного весеннего семестра» Том почти вступил в «Альфа Тау Омега». Он всегда мечтал попасть в какое-нибудь студенческое братство, ему казалось, что без этого и университет не университет. Но когда дело уже шло к тому, чтобы его приняли в АТО, он не мог не признаться сам себе, что для него это больше не имеет ни малейшего значения. Когда он пытался мысленно перенестись в будущее, представить себе ту жизнь, что ждет его в братстве - большой дом на Уолнат-плейс, шумные вечеринки и безумные розыгрыши, посиделки до поздней ночи с членами братства, которые навсегда останутся его друзьями и союзниками,  - все это казалось ему туманным и нереальным, как кадры из фильма, который он смотрел сто лет назад и уже не помнит сюжета.
        Конечно, он мог бы уехать и, вернуться тогда, когда ему станет легче, может быть, осенью, но он решил себя превозмочь. Убедил себя, что не хочет подводить Тайлера Руччи, своего соседа по общаге (они жили на одном этаже), с которым они вместе вступали в братство, но в глубине души Том понимал, что дело не только в Тайлере. К концу февраля он фактически перестал ходить на занятия - не мог сосредоточиться на учебе,  - и вступление в АТО - это все, что у него оставалось. Единственное реальное связующее звено с нормальной студенческой жизнью. Без него он превратился бы в одну из тех потерянных душ, что он видел в кампусе в ту зиму,  - бледных, как вампиры, юношей и девушек. Они целый день спали, а вечерами выползали из общежитий и шли в студенческий центр на Маршалл-стрит, по привычке проверяя свои телефоны, на которые больше никто не присылал сообщений.
        От вступления в братство была еще одна польза: теперь было о чем поговорить с родителями. Они звонили почти ежедневно, контролировали, как он там.
        Врать убедительно он не умел, и его радовало, что теперь он мог сказать: «Мы охотились за мусором»[28 - Охота за мусором - соревнование в поиске спрятанных предметов.] или: «Мы готовили завтрак для старших из братства и подавали его им в постель в фартуках в цветочек», и, если потребуется, подтвердить рассказ кучей деталей. Хуже было, когда мама начинала выпытывать всякие подробности насчет учебы. Тогда он начинал импровизировать про всякие эссе, экзамены и свои жуткие проблемы со «Статистикой».

        - Что ты получил за ту контрольную?  - спрашивала она.

        - За какую?

        - По политологии. По той, что мы обсуждали.

        - А-а, по той. Тоже четыре с плюсом.

        - Значит, ему понравилась твоя работа?

        - Он не сказал.

        - Пришли-ка мне свой реферат. Почитаю.

        - Ну зачем тебе это, мама?

        - Хочу почитать.  - Она помолчала.  - У тебя точно все хорошо?

        - Да, все отлично.
        Том всегда говорил родителям, что у него все замечательно - он весь в делах, заводит новых друзей, получает хорошие оценки. Даже когда речь заходила о братстве, он старался делать акцент только на положительном, рассказывая о том, как в будни они в группах готовятся к занятиям, или как всем братством устроили дикую вечеринку с караоке. При этом, он упорно избегал всякого упоминания о Чипе Глисоне, единственном члене АТО, пропавшем Четырнадцатого октября.
        После своего исчезновения Чип стал легендарной личностью. В главном зале дома АТО, где обычно проводились вечеринки, висел его портрет в рамке, в память о нем учредили стипендию. Вступающих в братство заставляли учить наизусть подробности его личной жизни: дату рождения, названия его любимых фильмов и рок-групп, имена членов его семьи и всех девчонок, с которыми он встречался за свою недолгую, печально оборвавшуюся, жизнь. Это было самое трудное: в донжуанском списке Чипа насчитывалось тридцать семь подружек, начиная с Тины Вонг, с которой он учился в средней школе, и кончая Стейси Грингласс, грудастой девицей из «Альфа Хи». Которая, если верить слухам, Четырнадцатого октября была с ним (а точнее - на нем) в постели; и которая потом провела несколько дней в больнице, восстанавливаясь после тяжелой психологической травмы, вызванной внезапным исчезновением ее партнера в самом разгаре секса. Некоторые из членов братства рассказывали эту историю как анекдот, отдавая дань недюжинной сексуальной энергии своего любимого друга, а Том думал лишь о том, что какой это, наверно, был шок для Стейси,
потрясение, от которого невозможно оправиться.
        Но однажды на тусовке в женском клубе «Три дельты» Тайлер Руччи показал ему на сексапильную девчонку, обжимающуюся в танце с одним из игроков университетской команды по лакроссу. Загорелая, в невероятно облегающем платье, она плавно крутила бедрами, прижимаясь к ширинке своего партнера.

        - Знаешь, кто это?

        - Кто?

        - Стейси Грингласс.
        Она казалась счастливой, гладила руками тело - груди, талию, бедра, делала мордашку как у порно звезды на радость своим друзьям. Том долго наблюдал за ней, задаваясь вопросом: что же ей известно такое, чего не знает он? Он готов был признать, что, возможно, Чип для нее ничего не значил. Возможно, для нее он был случайным партнером на одну ночь или приятелем по сексу. Но ведь она с ним общалась, была с ним близка, он играл активную и относительно важную роль в ее жизни. И вот, всего через несколько месяцев после его исчезновения, она уже отплясывает на вечеринке, будто его вовсе никогда не существовало.
        Нет, Том не осуждал ее. Отнюдь. Просто не мог понять, как Стейси удалось так быстро забыть Чипа, а его самого постоянно преследует образ Вербецки, парня, которого он сто лет не видел и, наверно, даже не узнал бы, если б они случайно столкнулись 13 октября.
        Но именно так обстояли дела. Он постоянно думал о Вербецки. А с тех пор, как вернулся в университет, так тот вообще не шел у него из головы. Том носил с собой тот дурацкий снимок - фотографию маленького мальчика с бенгальскими огнями,  - всюду, и по десять раз на день смотрел на нее, про себя повторяя, как мантру, имя своего давнего друга: Вербецки, Вербецки, Вербецки, Вербецки. Именно поэтому он не посещал занятия и врал родителям, именно поэтому больше не раскрашивал лицо в синий и оранжевый цвета и не орал во всю глотку на университетском стадионе, именно поэтому больше не мог представить свое будущее.
        Черт возьми, Вербецки, куда же ты подевался?


* * *
        Немаловажной составляющей процедуры вступления в студенческое братство было налаживание отношений со старшими членами организации, которых требовалось убедить в своей преданности идеям АТО. Кандидаты принимали участие в ночных покерных играх, поедании пиццы и алкогольных марафонах, словом, проходили собеседования под видом культурно-развлекательных мероприятий.
        Том думал, что ему вполне удается скрывать свое навязчивое состояние, выдавая себя за обычного адаптирующегося первокурсника - за парня, каким он и должен бы быть,  - пока однажды вечером в комнате, где стоял телевизор, к нему не подошел Тревор Хаббард, он же Хаббс - третьекурсник, слывший в сообществе человеком богемы и интеллектуалом. Том стоял, прислонившись к стене, делая вид, что с интересом наблюдает за игрой в боулинг, которую вели на экране два других кандидата в АТО, когда Хаббс неожиданно вырос возле него.

        - Хрень полнейшая,  - тихо сказал он, кивая на большой экран «Сони», на котором виртуальный мяч сбил виртуальные кегли. Довольный Джош Фридеккер, торжествуя победу, показал два средних пальца Майку Ишиме.  - Все эти заморочки братства. Не понимаю, как можно это терпеть.
        Том неопределенно хмыкнул. А вдруг его специально провоцируют, хотят подловить на нелояльном отношении к АТО? Правда, Хаббс, как ему казалось, в такие игры не играл.

        - Давай отойдем,  - предложил Хаббс.  - Мне нужно с тобой поговорить.
        Том вышел вслед за ним в безлюдный коридор. Вечер был будний, час непоздний, в доме - относительное затишье.

        - Как самочувствие?  - спросил Хаббс.

        - Мое?  - удивился Том.  - Нормально.
        Хаббс посмотрел на него скептически, с насмешкой во взгляде. Невысокий жилистый парень, с неряшливой щетиной на лице - как будто только что из многодневного похода,  - он всегда ходил с кислой миной, что, скорее, являлось характерным признаком его внешности, чем отражением его подлинного настроения.

        - У тебя депрессия?

        - Не знаю,  - уклончиво ответил Том, пожимая плечами.  - Может, и есть чуть-чуть.

        - И ты действительно хочешь вступить в это братство, жить здесь со всеми этими идиотами?

        - Наверно. То есть раньше хотел. А теперь как-то все запуталось. Сам не знаю, чего хочу.

        - Ясно.  - Хаббс понимающе кивнул.  - Раньше мне здесь нравилось. Большинство ребят - классные парни.  - Он глянул налево, потом направо и понизил голос до шепота.  - Одного только Чипа терпеть не мог. Подонок каких свет не видывал.
        Том осторожно кивнул, пытаясь не выдать своего удивления. О Чипе Глисоне он слышал только лестные отзывы - отличный парень, хороший спортсмен, пресс «кубиками», дамский угодник, прирожденный лидер.

        - У него в комнате была скрытая камера,  - продолжал Хаббс.  - Он снимал девчонок, с которыми трахался, а потом всем показывал видео. Одну девчонку так опозорил, что ей пришлось уйти из университета. А старине Чипу хоть бы хны. По его словам, она просто тупая шлюха, получившая по заслугам.

        - Хреново.  - Тома так и подмывало спросить имя той девчонки - наверняка, оно фигурировало в том списке, что он заучил наизусть,  - но в итоге решил не выяснять.
        Хаббс несколько секунд смотрел на потолок, где краснел огонек детектора дыма.

        - В общем, как я сказал, Чип был сволочью. Казалось бы, я должен радоваться, что его больше нет.  - Хаббс перевел взгляд на Тома. В его широко открытых глазах читались страх и отчаяние. Том мгновенно узнал это выражение, потому что постоянно видел его в зеркале.  - Но он мне снится каждую ночь. Я все время пытаюсь его найти. Бегу по лабиринту, кричу его имя или крадусь по лесу, заглядывая за каждое дерево. Дошло до того, что я вообще не хочу ложиться спать. Иногда пишу ему письма, просто рассказываю, как здесь дела. В прошлые выходные до того напился, что пытался вытатуировать его имя у себя на лбу. Слава богу, татуировщик отказался, а то бы ходил теперь с именем придурка Чипа Глисона на лице.  - Хаббс посмотрел на Тома так, будто умолял его о чем-то.  - Ты ведь меня понимаешь, да?

        - Понимаю,  - кивнул Том. Хаббс чуть расслабился.

        - Есть один мужик, я о нем в сети прочел. В эту субботу днем он будет выступать в одной из церквей Рочестера. Думаю, он мог бы нам помочь.

        - Проповедник, что ли?

        - Да нет, обычный мужик. В октябре у него пропал сын.
        Том издал сочувственный вздох - просто из вежливости. Это ничего не значило.

        - Надо съездить,  - предложил Хаббс.
        Его приглашение польстило Тому, и в то же время он чуть испугался. Ему показалось, что Хаббс немного не в себе.

        - Даже не знаю,  - отвечал он.  - В субботу конкурс по поеданию хот-догов. А кандидаты должны их готовить.
        Хаббс глянул на Тома в изумлении.

        - Конкурс по поеданию хот-догов? Ты это серьезно?


* * *
        Том до сих пор изумлялся, вспоминая свою первую встречу с мистером Гилкрестом, проходившую в более чем скромной обстановке. Позже он станет свидетелем того, как святой Уэйн выступает перед толпами своих фанатов, но в ту холодную мартовскую субботу его аудитория составляла не более двадцати человек, собравшихся в натопленном полуподвальном помещении церкви, где с обуви собравшихся на линолеум растекались лужицы от растаявшего снега. Со временем движение святого Уэйна будет ассоциироваться, главным образом, с молодежью, но в тот день послушать его пришли в основном люди среднего возраста и старше. Среди них Том чувствовал себя не в своей тарелке, словно они с Хаббсом по ошибке забрели на семинар по планированию жизни на пенсии.
        Конечно, человек, на встречу с которым они пришли, тогда еще не прогремел на всю страну. Это был «обычный мужик», как выразился Хаббс, скорбящий отец, обращавшийся ко всем, кто желал его послушать, выступавший, где придется - не только в молитвенных домах, но и в домах престарелых, в организациях для бывших военнослужащих, в частных домах. Даже устроитель мероприятия - высокий, чуть сутулый, моложавый мужчина, представившийся преподобным Камински,  - похоже, имел весьма смутное представление о том, кто такой мистер Гилкрест и зачем он сюда явился.

        - Добрый день. Позвольте поприветствовать вас на четвертой лекции нашего субботнего лекционного цикла «Внезапное исчезновение с точки зрения христианства». Сегодня перед нами выступит Уэйн Гилкрест, только что прибывший из Брукдейла. Я пригласил его по настоятельной рекомендации многоуважаемого коллеги доктора Финча.  - Его преподобие ненадолго умолк,  - на тот случай, если кто-то соизволит поаплодировать его многоуважаемому коллеге.  - Когда я спросил у мистера Гилкреста название лекции, чтобы разместить его на сайте, он сказал, что еще работает над своим докладом. Посему мне, как и вам, любопытно послушать, что он скажет.
        Люди, видевшие мистера Гилкреста уже в его более позднем, харизматичном, воплощении, ни за что не признали бы его в человеке, который поднялся со стула в первом ряду и повернулся лицом к своей скромной аудитории. Святой Уэйн носил джинсы, футболки и кожаные браслеты с металлическими заклепками - один из журналистов окрестил его Брюсом Спрингстином[29 - Брюс Спрингстин (род. в 1949 г.)  - американский рок - и фолк-музыкант, автор песен.] среди лидеров религиозных культов,  - а раньше он предпочитал более строгие наряды и в тот день был в траурном костюме, который плохо сидел на нем, словно его позаимствовали у низкорослого щуплого человека. Было видно, что пиджак тесен ему в груди и плечах.

        - Благодарю, ваше преподобие. Спасибо всем, кто пришел на встречу со мной.  - Голос у мистера Гилкреста был грубоватый, по-мужски властный. Позже Том выяснил, что тот прежде зарабатывал на жизнь перевозкой грузов в фирме «ЮПС»[30 - «Юнайтед парсел сервис» (United Parcel Service)  - компания, занимающаяся доставкой посылок и отправлений.], но, если бы ему пришлось угадывать род его деятельности в тот день, он принял бы Гилкреста за полицейского или за школьного тренера по футболу. Мистер Гилкрест глянул на священника, поморщился, как бы извиняясь.  - Вообще-то для меня это новость, что мое выступление должно отражать точку зрения христианства. Честно говоря, я еще не определился со своей точкой зрения.
        Начал он с того, что пустил по рядам небольшой плакат - уведомление о пропавшем человеке. После Четырнадцатого октября такие листовки висели повсюду - на телеграфных столбах и досках объявлений в супермаркетах. На этой была помещена цветная фотография худенького мальчика, стоящего на трамплине для прыжков в воду. Он обнимал себя, ежась от холода. Ребра выпирают, ноги, как палки, торчат из широких плавок, которые на несколько размеров больше, чем требуется. Он улыбается, но в глазах его застыла тревога. Такое впечатление, что ему совсем не хочется прыгать в темную воду. ВЫ ВИДЕЛИ ЭТОГО МАЛЬЧИКА? Подпись к фотографии гласила, что это Генри Гилкрест, ему восемь лет. Также указывались адрес и телефон, была выражена настоятельная просьба ко всем, кто, может быть, видел мальчика, похожего на Генри, срочно связаться с его родителями. ПОЖАЛУЙСТА!!! МЫ ОТЧАЯННО НУЖДАЕМСЯ В ИНФОРМАЦИИ О ЕГО МЕСТОНАХОЖДЕНИИ.

        - Это - мой сын.  - Мистер Гилкрест с любовью смотрел на плакат, будто забыв, где он сейчас.  - Я мог бы целый день рассказывать вам о нем, но что это даст, верно? Вы никогда не вдыхали запах его волос после ванны; никогда не несли его на руках из машины, если он заснул по дороге домой; никогда не слышали, как он смеется, когда его щекочут. Так что просто поверьте мне на слово: он был замечательный ребенок, ради которого стоило жить.
        Том глянул на Хаббса. Зачем они сюда пришли? Чтобы слушать, как работяга, «синий воротничок» делится воспоминаниями о своем исчезнувшем сыне? Хаббс лишь пожал плечами и снова устремил взгляд на мистера Гилкреста.

        - Генри был маловат ростом для своего возраста, хотя на фотографии это не видно. Правда, он был спортивный мальчик. Шустрый. Хорошая реакция, меткость. Любил футбол и бейсбол. Я пытался привить ему интерес к баскетболу, но он не увлекся,  - может, из-за того, что ростом не вышел. Мы пару раз ездили кататься на лыжах, но лыжи тоже не пришлись ему по душе. Мы на него не давили. Решили, что он сам нам скажет, когда будет готов попробовать еще раз. Вы меня понимаете? Нам казалось, что времени вагон, на все хватит.
        В университете Том не мог сидеть спокойно на лекциях. Через несколько минут слова преподавателя сливались в бессмысленный гул, в вялый поток витиеватых фраз. Он приходил в нервозное состояние, терял внимание, начинал остро осознавать свое физическое «я» - подергивание в ногах, сухость во рту, урчание в животе,  - отчего и вовсе не мог сосредоточиться. Как бы он ни устроился на стуле, ему всегда казалось, что он принял неудобную позу. Однако мистер Гилкрест, как ни странно, воздействовал на него иначе. На Тома снизошел покой, голова светлая, а тела своего он вообще не чувствовал, будто превратился в бесплотный дух. Откинувшись на спинку стула, он вдруг с озадачивающей ясностью представил состязание по поеданию хот-догов в общаге: здоровые парни набивают рты мясом и хлебом, щеки у них раздуваются, в глазах страх и омерзение.

        - И еще Генри был умен,  - продолжал мистер Гилкрест,  - и я говорю это не для красного словца. Я сам неплохо играю в шахматы и, скажу вам, к семи годам он сражался со мной на равных. Вы бы видели его лицо, когда он сидел за шахматной доской. Такое серьезное, казалось, видно, как извилины шевелятся у него в голове. Иногда я делал какой-нибудь глупый ход, чтобы не выиграть раньше времени, но его это злило. «Папа, да ну тебя,  - сердито говорил он,  - ты ведь специально так пошел». Он не терпел снисходительного отношения, но и проигрывать не любил.
        Том улыбнулся, вспоминая подобные ситуации из своего детства, когда им, при общении с отцом, владела странная смесь противоречивых чувств: дух соперничества и воодушевление, преклонение и обида. На мгновение его сердце наполнилось нежностью, но ощущение было каким-то приглушенным, словно отец был ему старым другом, с которым он давно утратил связь.
        Мистер Гилкрест снова с задумчивым видом, воззрился на фотографию сына. Когда поднял голову, лицо его казалось обнаженным, абсолютно беззащитным. Он сделал глубокий вдох, словно собираясь погрузиться под воду.

        - Я не стану в красках описывать свое состояние после его исчезновения. Говоря по правде, о тех днях у меня сохранились весьма смутные воспоминания. И, думаю, это благо, как травматическая амнезия, которая возникает после автокатастрофы или тяжелой операции. Одно могу сказать; в те первые несколько недель я вел себя отвратительно по отношению к жене. Не то чтобы я мог как-то смягчить ее боль - в ту пору смягчить боль было невозможно. Но своим поведением я лишь усугублял ее страдания. Она нуждалась во мне, а у меня слова доброго для нее не находилось, порой я даже смотреть на нее не мог. Я перебрался спать на диван, по ночам украдкой уходил из дома и часами колесил по дорогам, не сообщая ей, куда поехал и когда вернусь. Если она мне звонила, я не брал трубку.
        Наверно, в какой-то степени я винил ее. Нет, не за то, что случилось с Генри - в этом, я понимал, никто не виноват. Просто… я не упоминал об этом раньше… в общем, Генри был у нас единственным ребенком. Мы хотели еще детей, но, когда Генри было два года, у жены заподозрили рак, и врачи порекомендовали ей удалить матку. Тогда казалось, что это сущая ерунда.
        После того, как мы потеряли Генри, я стал одержим мыслью о том, что нам нужен еще один ребенок. Нет, не ему на замену - я не настолько безумен,  - просто чтобы начать сначала, понимаете? Я вбил себе в голову, что только так я смогу жить дальше, но это было невозможно - из-за нее, потому что она физически была неспособна родить мне ребенка.
        Я решил, что уйду от нее. Не сразу - через несколько месяцев, когда она окрепнет и меня не станут строго осуждать. Мне было стыдно, что я втайне вынашиваю такой план, и за это я тоже винил ее. В общем, замкнутый круг, и с каждым днем становилось все хуже и хуже. Но потом, однажды ночью, мой сын явился ко мне во сне. Знаете, как бывает: видишь во сне кого-то, но не столько видишь, сколь понимаешь, что это он. Здесь - ничего подобного. Это был мой сын, я видел его, как наяву. И он спросил: «Зачем ты обижаешь маму?». Я стал отнекиваться, а он покачал головой, как будто разочаровался во мне, и сказал: «Ты должен ей помогать».
        Мне стыдно признаться, но я ведь к тому времени уже давно, несколько недель, не прикасался к жене. И здесь я веду речь не только об исполнении супружеского долга - я в буквальном смысле вообще к ней не прикасался. Не гладил ее по голове, не стискивал руку, не похлопывал по спине. А она все время плакала.  - Голос мистера Гилкреста дрогнул от переполнявших его чувств. Тыльной стороной ладони он почти со злостью отер рот и нос.  - И вот на следующее утро я встал и обнял ее. Привлек к себе и сказал, что люблю ее и ни в чем не обвиняю. И такое было чувство, что, когда я произнес это, так оно и стало. А потом мне пришла в голову еще одна мысль. Не знаю, откуда она взялась. Я сказал: «Отдай мне свою боль. Я выдержу».  - Мистер Гилкрест умолк, глядя на своих слушателей с почти виноватым выражением на лице.  - Это трудно объяснить, но, едва те слова слетели с моего языка, я ощутил некий странный толчок в животе. Моя жена охнула и обмякла в моих объятиях. И мне стало ясно, ясно, как дважды два, что огромная часть ее боли переместилась в меня.

        - Я знаю, что вы думаете, и я вас не осуждаю. Я просто рассказываю, как это было. Я не утверждаю, что исцелил ее, унял ее горе и все такое. До сего дня она пребывает в печали. Потому что наша боль неисчерпаема. Организм и душа каждого из нас вырабатывают ее снова и снова. Я просто говорю, что принял в себя боль, что была в ней в тот момент. И хуже мне от этого не стало.
        В мистере Гилкресте будто что-то переменилось. Он приосанился, положил руку на сердце.

        - В тот день я узнал, кто я такой,  - провозгласил он.  - Губка, впитывающая боль. Я впитываю чужую боль и становлюсь сильнее.
        Его лицо расплылось в улыбке, столь радостной и самоуверенной, что он, казалось, преобразился, стал другим человеком.

        - Мне все равно, верите вы мне или нет. Я прошу одного: дайте мне шанс. Я знаю, что вы страдаете. Иначе вы не сидели бы здесь в субботний день. Позвольте мне обнять каждого из вас и забрать вашу боль.  - Мистер Гилкрест повернулся к его преподобию Камински.  - Начнем с вас.
        Было видно, что священник не жаждет обниматься, но он выступал в роли хозяина и не мог найти предлога для вежливого отказа. Камински поднялся со стула и приблизился к мистеру Гилкресту. По пути он бросил скептический взгляд на аудиторию, давая понять, что он просто проявляет учтивость.

        - Скажите,  - обратился к нему мистер Гилкрест,  - есть какой-то особенный человек, которого вам не хватает? Чье отсутствие особенно не дает вам покоя? Это может быть кто угодно. Не обязательно близкий друг или родственник.
        Его вопрос, казалось, удивил священника. Помедлив с минуту, он ответил:

        - Эва Вашингтон. Мы с ней учились в одном классе в школе богословия. Я не очень хорошо ее знал, но…

        - Эва Вашингтон.  - Мистер Гилкрест шагнул к священнику, распростер объятия, так что рукава его пиджака задрались к локтям.  - Вы тоскуете по Эве.
        Поначалу это выглядело как самые обычные дружеские объятия: так многие обнимаются при встречах и прощаниях. Но потом, с пугающей внезапностью, ноги у его преподобия Камински подкосились, а мистер Гилкрест крякнул, будто получил удар в живот. Кожа на его лице стянулась в гримасу, потом черты его смягчились.

        - Ого,  - произнес он.  - Ну и ну. Мужчины долго не разжимали объятий. Когда они наконец-то отстранились друг от друга, священник всхлипывал, прижимая ладонь ко рту. Мистер Гилкрест повернулся лицом к аудитории.

        - Подходите по одному,  - сказал он.  - У меня на всех хватит времени.
        С минуту или две никто не двигался. Потом грузная женщина, сидевшая в третьем ряду, встала со своего места и пошла вперед. Вскоре почти все слушатели, за исключением нескольких человек, покинули свои места, выстроившись в очередь.

        - Спешки никакой нет,  - заверил мистер Гилкрест колеблющихся.  - Я подожду, когда вы будете готовы.
        Том с Хаббсом стояли почти в самом конце, и когда подошла их очередь обниматься, они уже знали, чего ждать. Сначала пошел Хаббс. Он сообщил мистеру Гилкресту о Чипе Глисоне, мистер Гилкрест повторил имя Чипа и привлек Хаббса к себе на грудь, крепко, почти по-отечески обняв его.

        - Все хорошо,  - сказал ему мистер Гилкрест.  - Я здесь.
        Спустя несколько секунд Хаббс вскрикнул, а мистер Гилкрест пошатнулся, в тревоге вытаращив глаза. Том подумал, что они сейчас рухнут на пол, как борцы, но они каким-то чудом удерживались на ногах, словно исполняя странный рискованный танец, пока снова не обрели равновесие.

        - Полегче, напарник,  - расхохотался мистер Гилкрест. Похлопав Хаббса по спине, он выпустил его из своих объятий. Тот, ошалелый, неровным шагом направился на свое место.
        Теперь к мистеру Гилкресту подошел Том. Тот ему улыбнулся. Вблизи его глаза казались ярче, чем представлялось Тому, словно он светился изнутри.

        - Как тебя зовут?  - спросил мистер Гилкрест.

        - Том Гарви.

        - Кто для тебя особенный человек, Том?

        - Джон Вербецки. Мы когда-то давно с ним дружили.

        - Джон Вербецки. Ты тоскуешь по Джону. Мистер Гилкрест раскрыл объятия. Том шагнул в них, и мистер Гилкрест крепко обнял его. Грудь у него была широкая, мускулистая и в то же время мягкая и, как ни странно, податливая. Том почувствовал, как что-то в нем оторвалось.

        - Отдай мне свою боль,  - шепнул ему на ухо мистер Гилкрест.  - Я ее выдержу.
        Позже, в машине, Том и Хаббс почти не обсуждали то, что они почувствовали в полуподвальном помещении церкви. Казалось, они оба понимали, что не способны описать свои ощущения: чувство благодарности, что растеклось по телу, когда они избавились от внутренней тяжести, а следом - чувство возвращения домой, когда ты внезапно вспоминаешь, что значит быть самим собой.


        Вскоре после экзаменов в середине семестра родители стали забрасывать Тома истеричными голосовыми и эсэмэс-сообщениями, а также письмами по электронной почте, умоляя, чтобы он связался с ними немедленно. С их слов он понял, что университет прислал им официальное предупреждение о том, что ему грозят «неуды» по всем предметам.
        Том не отвечал несколько дней, надеясь, что за это время родители остынут, но их попытки связаться с ним лишь стали более настойчивыми и агрессивными. Наконец, напуганный их угрозами обратиться в полицию кампуса, заблокировать его кредитную карту и мобильный телефон, Том сдался и позвонил родителям.

        - Черт возьми, что у тебя там происходит?  - спросил отец.

        - Мы волнуемся за тебя,  - вставила мама, разговаривая с другого аппарата.  - Преподаватель английского не видел тебя уже несколько недель. И ты, оказывается, даже не сдавал политологию, за которую тебе якобы поставили четверку.
        Том поморщился. Ему было стыдно, что его уличили во лжи, тем более в такой большой и глупой. К сожалению, ничего лучше, кроме новой лжи, придумать он не мог.

        - Неудачный был день. Я проспал. Просто не хотел вас расстраивать - стыдно было.

        - Это не оправдание,  - отрезал отец.  - Тебе известно, во сколько нам обходится один семестр твоего обучения в университете?
        Его вопрос Тома удивил, но он даже немного обрадовался. Деньги у его родителей водились. Гораздо легче извиниться за то, что впустую растратил часть их капитала, чем объяснять, чем он занимался последние два месяца.

        - Я знаю, что это дорого, папа. Я это понимаю. Честно.

        - Дело не в этом,  - сказала мама.  - Мы с радостью готовы платить за твое обучение. Но ведь с тобой что-то не так. Я слышу это по голосу. Зря мы тебя отпустили.

        - Да все нормально,  - заверил родителей Том.  - Просто вступление в братство отнимает у меня больше времени, чем я думал. В конце месяца - «адская неделя»[31 - «Адская неделя» (Hell Week)  - неделя особо суровых испытаний для студента, вступающего в студенческое братство.], а потом все вернется на круги своя. Поднапрягусь и сдам все экзамены.
        Ответом ему было странное молчание на другом конце провода, словно каждый из родителей ждал, когда другой что-то скажет.

        - Милый,  - тихо произнесла мама.  - Напрягаться уже поздно.


* * *
        В тот вечер в общежитии Том сообщил Хаббсу, что он бросает университет. Родители приедут за ним в субботу и увезут его домой. Они распланировали всю его жизнь: работа на полную ставку на складе отцовской компании, два раза в неделю посещение психотерапевта, специализирующегося на молодежи с психоэмоциональным дисбалансом, возникшим вследствие пережитого горя.

        - Очевидно, у меня психоэмоциональный дисбаланс.

        - Добро пожаловать в клуб,  - сказал Хаббс.
        Том утаил от родителей, что он уже посещал психолога в университетском центре здоровья - усатого араба со слезящимися глазами, заявившего ему, что его одержимость Вербецки - это просто защитный механизм, причем типичный, дымовая завеса, отвлекающая от более серьезных проблем и тревожных эмоций. Том счел эту теорию бессмысленной. Что толку в этом защитном механизме, если от него вся жизнь наперекосяк? От чего он защищает?

        - Проклятье,  - выругался Хаббс.  - И что ты намерен делать?

        - Не знаю. Но домой вернуться не могу. Сейчас - нет.
        Вид у Хаббса был озабоченный. За последние пару недель они сблизились, сдружились на почве увлечения мистером Гилкрестом. Посетили еще две его лекции. На каждой из них присутствовало вдвое больше слушателей, чем на предыдущей. Самая последняя состоялась в колледже Каюка. С восторгом и трепетом они наблюдали, как мистер Гилкрест установил контакт с молодой аудиторией. Процедура обнимания длилась почти два часа. По ее окончании с него ручьем лил пот, он едва стоял на ногах - борец, продержавшийся до конца.

        - У меня есть друзья, которые живут не в кампусе,  - сказал Хаббс.  - Если хочешь, наверно, можно у них перекантоваться несколько дней.
        Том собрал свои вещи, снял все деньги с банковского счета и в пятницу вечером незаметно покинул общежитие. Его родители, приехав на следующий день, нашли в его комнате лишь кое-какие книги, отсоединенный принтер, незаправленную постель и письмо, в котором Том рассказывал немного о мистере Гилкресте и извинялся за то, что не оправдал их надежд. Он сообщил, что намерен немного поездить по свету, и обещал поддерживать с ними связь по электронной почте.

«Простите меня,  - писал он.  - Я запутался. Но есть вещи, в которых я должен разобраться самостоятельно. Надеюсь, вы отнесетесь с уважением к моему решению».


* * *
        Том прожил у приятелей Хаббса до конца семестра и перед тем, как они разъехались по домам на летние каникулы, снял у них жилье в субаренду. Хаббс перебрался к нему. Они устроились торговыми агентами в автосалон и в свободное время на добровольных началах выполняли поручения мистера Гилкреста: распространяли листовки, расставляли складные стулья, составляли список адресов электронной почты для рассылок,  - в общем, делали все, что он просил.
        В то лето события начали развиваться со стремительной скоростью. Кто-то выложил на «Ютьюбе» видеосюжет с участием мистера Гилкреста - под названием «Я - губка, впитывающая боль»,  - и ролик стал бешено популярным. Число слушателей на его лекциях росло, приглашения выступить следовали одно за другим. К сентябрю мистер Гилкрест арендовал законсервированную епископальную церковь в Рочестере, где по субботам и воскресеньям, в утренние часы, проводил длительные сеансы обниманий. Том с Хаббсом иногда продавали в вестибюле DVD-диски с записями его лекций с лотка, футболки - особой популярностью пользовалась модель с надписями «ОТДАЙ МНЕ СВОЮ БОЛЬ» на груди и «Я ЕЕ ВЫДЕРЖУ» - на спине - и мемуары «Отцовская любовь» - книга в мягкой обложке, которую Гилкрест издал за свой счет.
        В ту осень мистер Гилкрест много ездил по городам и весям - это была первая годовщина Внезапного исчезновения,  - выступая с лекциями по всей стране. Том с Хаббсом были в числе волонтеров, отвозивших его и встречавших его в аэропорту. Они постепенно узнавали его как человека и завоевывали его доверие. Весной, когда организация начала расширяться, мистер Гилкрест попросил их возглавить бостонское отделение, организуя выступления агитаторов в разных университетах и делая все, что они сочтут нужным, чтобы привлечь внимание студентов к тому, что он стал называть движением «Исцеляющие объятия». Парни пребывали в эйфории: на них возложена высокая ответственность, они стоят у истоков явления, зародившегося столь внезапно - как в свое время Интернет, думал Том. Однако от всего этого кружилась голова: события развивались слишком стремительно и одновременно в самых разных направлениях.
        В то первое лето в Бостоне до Тома с Хаббсом стали доходить тревожные слухи от людей, с которыми они познакомились еще в Рочестере. Мистер Гилкрест изменился, говорили они, слава ударила ему в голову. Купил дорогой автомобиль, по-другому стал одеваться, слишком пристальное внимание уделяет восторженным молодым женщинам и девочкам-подросткам, которые выстраиваются в очередь, чтобы пообниматься с ним. Себя он окрестил «святым Уэйном», намекает на свои особые отношения с Богом. Пару раз назвал Иисуса своим братом.
        В сентябре, когда мистер Гилкрест приехал в Бостон, чтобы выступить в переполненном зале Северо-Восточного университета, Том лично убедился в достоверности этих слухов. Мистер Гилкрест стал другим человеком. Вместо убитого горем отца в потрепанном костюме его взору предстала рок-звезда в темных очках и облегающей черной футболке. Тома с Хаббсом он поприветствовал величаво-холодным тоном, словно они были, наемными работниками, а не его преданными последователями. Он распорядился, чтобы они пропускали за кулисы перспективных, на их взгляд, симпатичных девушек, «особенно если это китаянки или индианки,  - в общем, такого типа». На сцене он не только выражал сочувствие страждущим, предлагая исцелить их своими объятиями; он говорил, что действует от имени Господа, поручившего ему навести порядок в мире, ликвидировать ущерб, нанесенный Внезапным исчезновением. В подробности он вдаваться не будет, объяснил мистер Гилкрест, не потому что темнит - просто сам пока еще не знает всех деталей. Они открываются ему постепенно, в череде видений.

        - Оставайтесь с нами,  - сказал мистер Гилкрест слушателям.  - И вы узнаете первыми. Мир надеется на нас.
        Хаббса встревожило то, что он увидел в тот вечер. Он подумал, что мистер Гилкрест нахлебался «Кул-Эйда»[32 - «Кул-Эйд» (Kool-Aid)  - разновидность растворимого фруктового напитка, выпускаемого компанией «Kraft Foods»; представляет собой порошок, который нужно разводить водой. Фраза «drink the Kool-Aid» (пить «Кул-Эйд») в литературе и СМИ США и Канады нередко является синонимом для обозначения процесса «промывки мозгов», чаще всего связанного с религиозными сектами и культами. Это - метафора, означающая «беспрекословно поверить в какую-либо идею или учение, слепо, без критического анализа». Иногда она может иметь негативный оттенок или использоваться иронически. Возникла в 1978 г., после массового самоубийства в Джорджтауне членов секты «Храм народов», основанной Джеймсом Уорреном «Джимом» Джонсом (1931 -1978) двумя десятилетиями ранее. По официальной версии, сектанты свели счеты с жизнью, выпив «Кул-Эйд», в который был добавлен цианид.] собственного приготовления, что он из вдохновенного деятеля превратился в топ-менеджера мессианского культа личности (это обвинение в его адрес Том услышит еще не
раз). После нескольких дней глубоких размышлений Хаббс заявил Тому, что с него хватит, что при всей его любви к мистеру Гилкресту с чистой совестью продолжать служить святому Уэйну он не может. Он сказал, что покидает Бостон, возвращается на Лонг-Айленд, к родным. Том пытался отговорить его, но Хаббс был непреклонен.

        - Грядет что-то ужасное,  - предупредил он.  - Я это чувствую.


* * *
        Предсказание Хаббса сбылось лишь через год, и в течение этого времени Том оставался верным сторонником и ценным работником движения «Исцеляющие объятия». Он помог открыть новые отделения в Чапел-Хилл[33 - Чапел-Хилл (Chapel Hill)  - город в центральной части штата Северная Каролина, где находится Университет штата Северная Каролина.] и Колумбусе[34 - Колумбус (Columbus)  - административный центр штата Огайо, местонахождение Университета штата Огайо.] и в конце концов получил теплое местечко в отделении Сан-Франциско, готовя новых преподавателей для проведения практических семинаров «Медитации об особенных людях». Тому нравился город, нравилось то, что каждый месяц он знакомится с новыми студентами. Иногда он заводил интрижки - начинающие преподаватели были, в основном, женщины,  - но не так часто, как мог бы. Он теперь был другим человеком, более самодостаточным и вдумчивым - небо и земля в сравнении с тем юношей, который мечтал о вступлении в студенческое братство, раскрашивал лицо и всеми правдами и неправдами стремился заманить в постель какую-нибудь девчонку.
        На бумаге Движение процветало - его ряды и казна постоянно пополнялись, СМИ не обходили своим вниманием,  - но вот сумасбродное поведение мистера Гилкреста оставляло желать лучшего. В Филадельфии святого Уэйна застали в гостиничном номере наедине с пятнадцатилетней девочкой и арестовали. В итоге дело закрыли за отсутствием доказательств - девушка заявила, что они «просто беседовали»,  - но по репутации мистера Гилкреста был нанесен заметный удар. Несколько его выступлений в университетах пришлось отменить, и святой Уэйн на какое-то время стал объектом насмешек в программах ночного телевидения, где его называли негодяем и «Святым Хрейном».
        Уязвленный издевками в свой адрес, мистер Гилкрест покинул свою штаб-квартиру в северной части штата Нью-Йорк и перебрался на ранчо в глухом уголке на юге Орегона, подальше от любопытных глаз. Том ездил туда только раз, в середине июня, по случаю трехдневного торжества в честь одиннадцатилетия Генри Гилкреста. Размещение было так себе - человек сто гостей спали в палатках; на всех поставили несколько гнусных туалетных кабинок,  - но быть приглашенным на этот праздник считалось высокой честью, признаком принадлежности к ядру организации.
        В принципе Тому нравилось то, что он видел - большой, с облезшей краской, дом, бассейн, ферма, конюшни. Но кое-что все же насторожило: во-первых, вооруженные охранники, патрулировавшие территорию ранчо,  - якобы святого Уэйна грозились убить; во-вторых, непонятное присутствие шести сексапильных малолеток - пятеро из них были азиатки,  - живших в хозяйском доме вместе с мистером Гилкрестом и его женой Тори. Девушки - их в шутку называли «группой поддержки» - целыми днями загорали у бассейна, а Тори Гилкрест спортивным шагом обходила по периметру территорию или упражнялась с легкими гантелями.
        Тому она не показалась счастливой и довольной, но в последний вечер праздника именно Тори подошла к микрофону на сцене под открытым небом и представила девушек как «духовных невест» мистера Гилкреста. Она признала, что это не совсем традиционный союз, и сказала, что должна довести до сведения всех членов их сообщества следующее: по просьбе супруга она благословила его на брак с каждой из этих них. Сами девушки - в красивых платьях, они стояли у нее за спиной, смущенно улыбаясь,  - показались ему милыми, скромными, не по возрасту зрелыми и абсолютно восхитительными. Как всем известно, продолжала Тори, сама она больше не может иметь детей, и это проблема, потому что Бог недавно открыл святому Уэйну, что его предназначение - произвести на свет ребенка, который и спасет мир. Одна из этих девушек - Айрис или Синди, Мей или Кристина, Лэм или Анна - станет матерью этого чудо-ребенка. Кто именно - покажет время. В заключение миссис Гилкрест добавила, что она и святой Уйэн любят друг друга так же сильно и страстно, как в день их свадьбы. Она заверила всех, что они по-прежнему счастливы вместе - как
супруги, партнеры и лучшие друзья на веки вечные.

        - Что бы ни делал мой муж,  - заявила она,  - я поддерживаю его на все сто процентов и надеюсь, что вы тоже его поддержите!
        Под ликующий рев толпы мистер Гилкрест поднялся на сцену и вручил жене букет роз.

        - Ну разве она не великая женщина?  - спросил он.  - А я разве не самый везучий мужчина на свете?
        Мистер Гилкрест поцеловал свою законную супругу. Духовные невесты стали аплодировать, толпа последовала их примеру. Том хлопал вместе со всеми, но ему казалось, что руки у него огромные и свинцовые, столь тяжелые, что ему едва удается разнимать ладони.


* * *
        Кристина заявила, что ей скучно, надоело целыми днями сидеть взаперти, будто она пленница, и Том провел для нее мини-экскурсию по городу. Он был рад, что нашелся удобный предлог, позволивший ему вырваться из офиса. Там было как на похоронах - ни семинаров, вообще никакой деятельности. Втроем - он, Макс и Льюис - они просто сидели, отвечая на письма, что поступали по электронной почте и иногда - на редкие телефонные звонки, повторяя, как попугаи, текст комментария, спущенный из штаб-квартиры: обвинения ложные; пока вина святого Уэйна не доказана, он ни в чем не виновен; организация состоит не из одного человека; наша вера непоколебима.
        Для Сан-Франциско это был типичный денек - прохладный и ясный; молочный утренний туман неохотно рассеивался, обнажая чистое голубое небо. Они следовали традиционным туристическим маршрутом - фуникулер, Рыбачья пристань[35 - Рыбачья пристань (Fisherman’s Wharf)  - участок побережья залива Сан-Франциско, один из наиболее известных районов города. В прошлом - район заводов, складов и рыболовецких причалов; сейчас славится ресторанами и закусочными, специализирующимися на рыбных блюдах.], башня Койт[36 - Башня Койт (Coit Tower)  - находится в г. Сан-Франциско, на вершине Телеграфного холма. С нее открывается превосходная панорама города и окрестностей. Башня представляет собой цилиндрическую колонну высотой 210 футов; сооружена в 1934 г.], Норт-Бич[37 - Норт-Бич (North Beach)  - итальянский квартал в Сан-Франциско с центром Коламбус-авеню. После Второй мировой войны большинство итальянцев третьего и четвертого поколений выехали из этого района, и Норт-Бич с его ресторанами и небольшими барами сейчас больше известен как центр ночной жизни Сан-Франциско.], Хайт-Эшбери[38 - Хайт-Эшбери (Haight-Ashbury) 
- район в центральной части Сан-Франциско; в 1960-е гг. стал известен как место сборищ хиппи и центр наркокультуры.], парк «Золотые ворота». Том исполнял роль веселого гида, потчуя Кристину плоскими шутками, полузабытыми фактами и бородатыми анекдотами. Кристина из вежливости хмыкала. Как и он, она была рада на время отвлечься мыслями от мистера Гилкреста.
        Его удивляло, что они так хорошо ладят. Дома Кристина постоянно капризничала, любила покомандовать, напоминая всем о своем высоком положении в организации. Ей трудно было угодить: матрас комковатый, ванная грязная, еда на вкус странная. Но на свежем воздухе вдруг проявились скрытые приятные черты ее характера, кипучая подростковая энергия, которую она прятала под своей напускной царственностью. Кристина затаскивала его в магазины винтажной одежды, извинялась перед бездомными за то, что у нее нет лишней мелочи, и через каждые пару кварталов останавливалась и глазела на залив, вслух восхищаясь красивым видом.
        Его отношение к Кристине было двойственным. Конечно, она считалась почетной гостьей - жена мистера Гилкреста, или что-то в этом роде,  - но при этом - девочка-подросток, моложе его сестры, куда менее искушенная, провинциалка из Огайо, которая до побега из дома нигде не бывала, кроме Кливленда. Хотя сравнение с его сестрой тоже не совсем уместно, ведь на Джилл никто не оглядывался, когда она шла по улице, люди не останавливались как вкопанные, пораженные ее неземной красотой, пытаясь вспомнить, кто же это, может, видели по телевизору или где-то еще. Том не знал, как вести себя с Кристиной - как личный помощник, старший брат или просто внимательный друг, заботливый старший товарищ, помогающий ей освоиться в незнакомом мегаполисе?

        - Мне понравился сегодняшний день,  - сказала она ему, когда они ближе к вечеру сели перекусить в кафе «У Элмора» на Коул-стрит, где полно было «босоногих», хиппи с разрисованными лбами. Район залива считался их духовной родиной.  - Приятно было проветриться.

        - Обращайся в любое время,  - ответил Том.  - Всегда к твоим услугам.

        - Ита-а-ак,  - тихо протянула Кристина, чуть заигрывающим тоном, словно подозревала его в том, что он утаивает от нее хорошие новости.  - Что там слышно?

        - О чем?

        - Ну, ты же понимаешь. Когда его выпустят? Когда я смогу вернуться?

        - Куда?

        - На ранчо. Я по нему скучаю.
        Том не знал, что ей сказать. Кристина смотрела те же телерепортажи, что и он, и знала, что мистеру Гилкресту было отказано в освобождении под залог, что власти заняли жесткую позицию, наложив арест на активы организации, задержали несколько человек из числа руководителей высшего и среднего звена, которых теперь допрашивают с целью получения компрометирующей информации. ФБР и полиция штата не скрывали, что они ведут поиски несовершеннолетних девушек, на которых, как утверждает мистер Гилкрест, он якобы женился. Не потому, что они совершили нечто противозаконное,  - напротив, они жертвы серьезного преступления, попавшие в беду малолетки, нуждающиеся в медицинской и психологической помощи.

        - Кристина,  - сказал он,  - тебе нельзя туда возвращаться.

        - Придется,  - возразила она.  - Там мой дом.

        - Тебя заставят давать показания.

        - Не заставят,  - с вызовом заявила она, но по ее глазам он видел, что она в этом сомневается.  - Уэйн сказал, что все будет хорошо. У него отличные адвокаты.

        - У него большие неприятности, Кристина.

        - Его не могут посадить в тюрьму,  - настаивала она.  - Он не сделал ничего плохого.
        Том не стал спорить. Какой смысл?

        - И что мне делать?  - спросила Кристина, тихим робким голосом.  - Кто позаботится обо мне?

        - Живи с нами, сколько хочешь.

        - У меня нет денег.

        - Об этом не волнуйся.
        Казалось, сейчас не самое подходящее время сообщать ей о том, что у него самого денег тоже нет. Они с Максом и Льюисом, по сути, были волонтерами, трудились на благо движения «Исцеляющие объятия» за жилье, питание и ничтожное вознаграждение. Те деньги, что он имел в кармане, были из конверта, который вручила ему Кристина по прибытии. Двести долларов двадцатками. Самая большая сумма, что он держал в руках за последнее время.

        - А если вернуться к родителям?  - спросил Том.  - Такую возможность ты не рассматривала?

        - К родителям?  - Его предложение, казалось, ее позабавило.  - Не могу я вернуться к родителям. В моем нынешнем положении это исключено.

        - В каком положении?
        Кристина опустила подбородок, рассматривая вырез своей желтой футболки, словно выискивала на ней грязное пятно. Плечи у нее были узкие, а грудь очень маленькая, почти не выделялась.

        - Тебе разве не сказали?  - Она провела рукой по плоскому животу, разглаживая складки на футболке.

        - Что?
        Когда Кристина подняла голову, глаза ее сияли.

        - Что у меня будет ребенок,  - ответила она. Голос ее полнился гордостью и неким мечтательным изумлением.  - Я - Избранница.
        Часть 2
        В Мэйплтоне не соскучишься


«Carpe Diem»[Carpe diem (лат.)  - лови момент.]

        После ужина Джилл с Эйми пошли гулять, со смехом доложив Кевину, что они не знают, куда идут, чем намерены заняться, с кем будут и когда вернутся домой.

        - Поздно,  - только и сказала отцу Джилл.

        - Да,  - вторила ей Эйми.  - Не ждите нас.

        - Так ведь завтра в школу,  - напомнил девочкам Кевин. Обычно он добавлял, что ему непонятно, как можно так долго ходить «никуда» и делать «ничего», но сейчас не удосужился: эта шутка перестала быть смешной.  - Попробовали бы хоть раз не напиться. Увидите, как приятно утром просыпаться с ясной головой.
        Девочки кивнули с серьезным видом, заверив Кевина, что непременно примут во внимание его замечательный совет.

        - И будьте осторожны,  - напутствовал он.  - Кругом полно всяких психов.
        Эйми угукнула со знанием дела, как бы говоря, что про психов ей известно больше, чем кому бы то ни было. На ней были гетры и короткая юбка чирлидерши - голубая, а не бордово-золотистая - не в цветах команды мейплтонской средней школы; на лице, как всегда, яркий макияж.

        - Мы будем осторожны,  - пообещала она. Джилл закатила глаза, не в восторге от притворства подруги, строившей из себя пай-девочку.

        - Ты самая психованная из всех,  - сказала она Эйми. И добавила, обращаясь к Кевину: - Это ее надо остерегаться.
        Эйми с ней не согласилась, но трудно было принимать ее всерьез, тем более что выглядела она не как целомудренная школьница, а скорее была похожа на стриптизершу, изображавшую школьницу, причем не очень старательно. Джилл, в джинсах с отворотами, в объемном, не по размеру, замшевом пальто, позаимствованном из гардероба матери, производила абсолютно противоположное впечатление - щуплый ребенок во взрослой одежде. Кевина, когда он увидел их вместе, как всегда охватили противоречивые чувства: некая смутная печаль, обида за дочь, которая в этом дуэте явно была на вторых ролях, и в то же время своего рода облегчение, происходившее из мысли - по крайней мере, из надежды,  - что ее неказистость служит ей своего рода защитным камуфляжем вне стен отчего дома.

        - Главное, не нарывайтесь,  - наказал им Кевин.
        Он обнял девочек на прощание, потом встал в дверном проеме, провожая их взглядом. Они спустились с крыльца и пошли по газону. На первых порах он пытался обнимать только дочь, но Эйми не нравилось, что ее игнорируют. Поначалу он испытывал неловкость - слишком явно ощущал выпуклости ее тела, и ему казалось, что они обнимаются слишком долго,  - но со временем привык, это стало обычным ритуалом прощания. Кевин неодобрительно относительно к Эйми, не был он в восторге и от того, что живет с ней под одной крышей,  - она гостила у них уже три месяца и, судя по всему, в ближайшем будущем съезжать не собиралась,  - но не мог отрицать, что от присутствия третьего человека в их доме были свои выгоды. Джилл в обществе подруги казалась более довольной, за обеденным столом чаще слышался смех, реже случались минуты гробовой тишины, чем когда они оставались вдвоем. Отец и дочь, которым нечего сказать друг другу.


* * *
        Около девяти Кевин вышел из дома. Как обычно, Ловелл-террас сверкала огнями, словно стадион. Залитые светом особняки горделиво сияли, будто освещенные памятники. На улице стояли всего десять жилых зданий. Это были «дома повышенной комфортности», построенные на закате эпохи внедорожников и дешевых кредитов. В девяти из них и сейчас жили люди. Пустовал только дом Уэстерфилдов: в прошлом месяце умерла Пэм, и с тех пор в коттедже никто не жил,  - но Ассоциация собственников жилья следила за тем, чтобы газон был ухожен и в доме горел свет. Всем было известно, что случалось, когда опустевшие дома приходили в упадок, привлекая внимание скучающих подростков, вандалов и «Виноватых».
        Кевин дошел до Мейн-стрит и повернул направо, отправляясь в свое ночное паломничество. Это было как зуд, физическая потребность. Ему не терпелось оказаться среди друзей, убежать от мрачного испуганного голоса, что частенько звучал в его голове и особенно громко и уверенно в тишине дома с наступлением темноты. Одним из наиболее часто отмечаемых побочных эффектов Внезапного исчезновения стала повальная маниакальная тяга к социализации: экспромтом устраивались благотворительные вечеринки, длившиеся все выходные, или ужины с ночевкой у кого-нибудь дома, на которые гости являлись со своей едой; обмен приветствиями на улице нередко превращался в затяжной треп. После Четырнадцатого октября в течение многих месяцев бары были набиты до отказа; счета за телефон составляли гигантские суммы. Постепенно многие из тех, кто пережил трагедию, утихомирились, а у Кевина тяга к ночным посиделкам не проходила, словно некая магнетическая сила тянула его в центр города в поисках единомышленников.


* * *

«Carpe Diem» - скромное заведение, одна из немногих таверн для рабочего люда, переживших на исходе двадцатого века преображение Мейплтона из фабричного городка в спальный район. Сюда Кевин захаживал с молодости, когда это заведение еще звалось «Бар на полпути» и из сортов пива подавали только «Будвайзер» и мичиганское.
        Он вошел через дверь ресторана - бар находился в соседнем помещении - и, кивая знакомым,  - направился к кабинке в глубине зала, где Пит Торн и Стив Вишьевски увлеченно беседовали о чем-то за кувшином пива, передавая друг другу за столом какой-то блокнот. В отличие от Кевина, у обоих дома были жены, но обычно в «Carpe Diem» они приходили намного раньше, чем он.

        - Джентльмены,  - поприветствовал он их, усаживаясь рядом с возбужденным тучным Стивом, которого, как всегда говаривала Лори, рано или поздно должен хватить удар.

        - Не волнуйся,  - успокоил его Стив, наполняя чистый бокал остатками из кувшина и протягивая его Кевину.  - Сейчас еще принесут.

        - Мы тут список просматриваем.  - Пит придвинул к Кевину блокнот. На верхнем листе он увидел рисунок бейсбольной площадки; на некоторых позициях были начерканы имена игроков, на некоторых стояли вопросительные знаки.  - В принципе не хватает только центрального принимающего и игрока первой базы. Ну и еще парочку запасных - для страховки.

        - Четыре-пять новых игроков,  - заключил Стив.  - Найдем, пожалуй, а?
        Кевин внимательно рассматривал рисунок.

        - А что с тем доминиканцем, про которого ты мне говорил? Муж твоей домработницы?
        Стив покачал головой.

        - Гектор - повар. Вечерами он работает.

        - Он мог бы в выходные играть,  - добавил Пит.  - По крайней мере, хоть что-то.
        Кевин порадовался, что его приятели так серьезно готовятся к софтбольному сезону, который откроется еще только месяцев через пять-шесть. Именно на это он и рассчитывал, когда убеждал городской совет возобновить финансирование программ по организации досуга для взрослого населения, приостановленное после Внезапного исчезновения. Людям нужен повод, чтобы выйти из дома и немного развлечься, посмотреть вверх и увидеть, что небо не рухнуло на землю.

        - Было бы неплохо,  - сказал Стив,  - найти пару хиттеров[40 - Хиттер - игрок, отбивающий мяч.]-левшей. Сейчас в команде одни правши.

        - Ну и что?  - Кевин одним глотком осушил свой бокал с выдохшимся пивом.  - Это ж медленная подача. Здесь это роли не играет.

        - Нет, нужно, чтобы б были и те, и другие,  - настаивал Пит.  - Это сбивает с толку соперника. Майк тем и был хорош. Благодаря ему мы имели дополнительное преимущество.
        Команда «Carpe Diem» Четырнадцатого октября потеряла лишь одного игрока - Карла Стенхауэра, посредственного питчера[41 - Питчер - игрок, подающий мяч, стоя на горке питчера в центре квадрата.] и запасного аутфилдера[42 - Аутфилдер - игрок в дальней части поля, за пределами области «бриллианта». Его работа заключается в том, чтобы ловить летящие и коснувшиеся земли мячи и как можно скорее передавать их игрокам внутреннего поля.],  - но Майк Уэйлен, их расчищающий[43 - Расчищающий - игрок, который является лучшим отбивающим в команде и выходит на биту четвертым по счету.] и великолепный игрок первой базы, тоже косвенно стал жертвой трагедии. В числе пропавших оказалась его жена, и он до сих пор не мог оправиться от утраты. Вместе с сыновьями на задней стене своего дома Майк написал топорный, почти неузнаваемый портрет Нэнси и все вечера сидел перед фреской, погрузившись в воспоминания о супруге.

        - Я разговаривал с ним несколько недель назад,  - сообщил Кевин.  - Вряд ли он будет играть в этом году. Говорит, не может себя заставить.

        - Постарайся его уговорить,  - сказал Стив.  - Среднее звено у нас слабовато.
        Официантка принесла новый кувшин и наполнила их бокалы. Они выпили за свежую кровь и удачный сезон.

        - Как было бы здорово снова выйти на поле,  - произнес Кевин.

        - Еще бы,  - согласился Стив.  - Без софтбола весна - не весна.
        Пит поставил бокал на стол и глянул на Кевина.

        - Мы хотели обсудить еще один вопрос. Помнишь Джуди Долан? Кажется, она с сыном твоим в одном классе училась.

        - Конечно. Она была кетчером[44 - Кетчер - игрок, ловящий мячи, брошенные ему питчером, а также те, что бросают ему во время розыгрыша полевые игроки.], так? Вроде даже входила в символическую сборную округа?

        - В сборную штата,  - поправил его Пит.  - Выступала за команду университета. В июне оканчивает университет и на все лето возвращается домой.

        - Для нас она была бы ценным приобретением,  - заметил Стив.  - Заняла бы мое место на основной базе, а я перешел бы на первую. Это решило бы кучу проблем.

        - Так, стоп,  - сказал Кевин.  - Вы хотите получить смешанную лигу?

        - Нет,  - ответил Пит, обменявшись настороженным взглядом со Стивом.  - Этого мы точно не хотим.

        - Если в мужской лиге по софтболу есть игроки-женщины, значит, это уже смешанная лига.

        - Нам не нужны женщины,  - объяснил Стив.  - Нам нужна одна только Джуди.

        - Нельзя устраивать дискриминацию,  - напомнил им Кевин.  - Если примем одну женщину, придется принимать всех.

        - Это не дискриминация,  - возразил Пит.  - Мы просто сделаем исключение. К тому же Джуди здоровее, чем я. Если не приглядываться, даже не сообразишь, что она - девчонка.

        - Ты когда-нибудь играл в смешанный софтбол?  - спросил Стив.  - Это примерно так же увлекательно, как «Твистер» с участием одних только мужиков.

        - В европейском футболе это практикуют,  - сказал Кевин.  - И ничего.

        - Так то ж футбол,  - протянул Стив.  - В него играют одни сопляки.

        - Извините,  - сказал Кевин.  - Либо берете в команду Джуди Долан, либо играете в мужской лиге. Что-то одно.


* * *
        Под мужскую уборную было отведено тесное помещение - сырая комнатка без окон, с раковиной, сушилкой для рук, корзиной для мусора, двумя расположенными впритык писсуарами и туалетной кабинкой,  - в котором теоретически могли бы одновременно уместиться пять человек. Обычно такое бывало только поздно вечером, когда посетители уже настолько упились пивом, что нет м?чи ждать своей очереди, да и к тому времени все уже достаточно веселы и преодоление препятствий воспринимают как развлечение. Правда, сейчас весь туалет был в распоряжении Кевина,  - по крайней мере, он мог бы так считать, если б с фотографии в рамке, висевшей над двумя писсуарами, на него не смотрело дружелюбное лицо Эрни Костелло. Эрни, пузатый мужик с отвисшими, как у моржа, усами, некогда работал барменом в «Баре на полпути». Стену вокруг портрета украшали граффити - душевные надписи, оставленные его друзьями и бывшими клиентами.


        Нам не хватает тебя, приятель.
        Ты был лучший!!!
        Без тебя уже не то
        Ты в наших сердцах…
        Двойную порцию!


        Кевин не поднимал головы, стараясь игнорировать молящий взгляд бармена. Он никогда не был поклонником памятных знаков, которые стали появляться по всему городу после Внезапного исчезновения. И неважно, какими они были - скромными: цветочная композиция у обочины дороги, имя, выведенное пальцем на грязном заднем стекле автомобиля,  - или большими и яркими: горка плюшевых медведей в палисаднике перед домом, где некогда жила маленькая девочка, или вопрос «ГДЕ ДОННИ?», выжженный на траве по всей длине школьного футбольного поля. Он просто считал, что незачем постоянно напоминать об ужасном непостижимом событии - это не нормально, приносит только вред. Потому-то он и настаивал на проведении Дня героев. Лучше уж направить людскую скорбь в ежегодное поминальное мероприятие, отчасти снять повседневное напряжение с уцелевших.
        Кевин вымыл руки, потер их одну о другую под бесполезной сушилкой, думая о том, что, пожалуй, в идее Пита и Стива пригласить в команду Джуди Долан есть рациональное зерно. Как и его приятели, он предпочитал играть в чисто мужской лиге, где не было необходимости следить за своей речью и стараться не врезаться в кетчера, пытаясь прервать короткий пас на «пластине». Но, по-видимому, рассудил Кевин, найти достаточно игроков для серьезной лиги - в нынешних условиях непосильная задача, так что, возможно, альтернативный вариант - забавная смешанная команда. Это выход из положения, и благо для многих.


* * *
        На выходе из уборной Кевин буквально налетел на Мелиссу Халлберт. Прислонившись к стене в темной нише, она ждала своей очереди в дамскую комнату, которая была одноместной. Позже он сообразил, что, скорей всего, их встреча не была случайной, но в тот момент это выглядело как случайность. Мелисса изобразила удивление и, неожиданно для Кевина, бурную радость.

        - Кевин.  - Она чмокнула его в щеку.  - Ну надо же! Где ты прячешься?

        - Мелисса.  - Он постарался поприветствовать ее так же тепло.  - Давненько не виделись, а?

        - Три месяца,  - сообщила она.  - Как минимум.

        - Три месяца?  - Он сделала вид, будто мысленно подсчитывает, сколько времени прошло с их последней встречи, потом крякнул в притворном изумлении.  - Ну и как ты жила все это время?

        - Нормально.  - Мелисса пожала плечами, давая понять, что «нормально» - это преувеличение. С минуту она пытливо смотрела на него с беспокойством во взгляде, затем спросила: - Ты не против?

        - Не против чего?

        - Не против того, что я здесь?

        - Нет, конечно. С чего бы?

        - Ну, не знаю. Просто подумала…  - Она улыбалась, но тон у нее был нервный.

        - Нет, что ты,  - заверил он ее.  - Что за глупости! Из женского туалета вышла немолодая женщина.
        Тихо извинившись, она бочком прошла мимо, оставив после себя шлейф сладких духов.

        - Я у стойки бара,  - доложила Мелисса, тронув его за руку.  - Если надумаешь угостить меня…
        Кевин вздохнул виновато.

        - Я здесь с приятелями.

        - Один бокал,  - сказала она ему.  - Ты ведь мой должник.
        Он должен был ей гораздо больше, чем бокал спиртного, и они оба это знали.

        - Ладно,  - согласился он.  - Договорились.


* * *
        Мелисса была одной из трех женщин, с которыми он пробовал встречаться с тех пор, как его жена ушла из дома, и единственной его ровесницей. Они знали друг друга с детства - в школе Кевин учился на класс старше нее,  - и летом, перед тем, как он пошел в выпускной класс, у них даже случился короткий роман - на одной вечеринке со спиртным, когда они, поднабравшись, оказались друг у друга в объятиях. Вышло это случайно - у него была девушка, у нее - парень, но их возлюбленные разъехались на каникулы,  - и закончилось не так, как он хотел бы. Мелисса в ту пору была красотка - цветущая рыжеволосая веснушчатая девушка с самыми отпадными, по всеобщему признанию, сиськами во всей школе. Кевину удалось положить ладонь на ее левую грудь, но через пару волнительных секунд Мелисса уже убрала его руку.

«В другой раз,  - сказала она, с искренним, как ему показалось, сожалением в голосе.  - Я обещала Бобу, что буду хорошей девочкой».
        Но другого раза не представилось - ни в то лето, ни в последующие четверть века. Боб и Мелисса оставались неразлучны в школе и в колледже и в конце концов поженились. Они уехали из города, переселяясь с места на место, но потом все же вернулись в Мейплтон - как раз в то время, когда сюда же со своей семьей перебрался и Кевин. Тому тогда было всего два года - столько же, сколько младшей дочери Мелиссы.
        Пока дети были маленькими, они частенько виделись - на детских площадках, на школьных мероприятиях, на благотворительных ужинах. Между ними не было близких отношений - они никогда тесно не общались, при встречах обменивались лишь дежурными фразами, касающимися детей,  - но у них была одна общая маленькая тайна, они оба помнили тот летний вечер, оба знали, что отказались от интересного варианта.


* * *
        В результате он заказал для нее три бокала виски: первый - чтобы вернуть долг; второй - потому что забыл, как легко с ней общаться; третий - потому что приятно было потягивать бурбон, ощущая тепло ее ноги, прижимающейся к его ноге - именно так он и угодил в переплет в прошлый раз.

        - Что-нибудь слышно от Тома?  - спросила Мелисса.

        - Несколько месяцев назад прислал письмо по электронке. Так, пару слов.

        - Где он сейчас?

        - Точно не знаю. Кажется, где-то на западном побережье.

        - Но у него все хорошо?

        - Вроде бы.

        - Я слышала про святого Уэйна,  - сказала она.  - Ну и скотина.
        Кевин покачал головой.

        - Не пойму, о чем вообще думает мой сын. Лицо Мелиссы омрачилось, на нем появилось выражение материнской озабоченности.

        - Сейчас трудно быть молодым. В наше время было по-другому. Мы, можно сказать, жили в «золотом веке». Просто тогда этого не понимали.
        Кевин хотел возразить из принципа - многие, он был уверен, воспринимали свою молодость как своего рода «золотой век»,  - но в данном случае Мелисса была права.

        - А как Брианна?  - спросил он.  - Как у нее дела?

        - Нормально.  - Мелисса будто пыталась убедить в этом саму себя.  - Во всяком случае, лучше, чем в прошлом году. Парень у нее появился.

        - Это хорошо. Мелисса пожала плечами.

        - Они познакомились этим летом. В какой-то группе уцелевших. Сидят кружком и рассказывают друг другу о том, как им тоскливо.


* * *
        В их прошлую встречу в «Carpe Diem» - в тот вечер, когда из бара они ушли вместе,  - Мелисса много говорила о своем разводе, получившем в городе скандальную огласку. После почти двадцати лет брака Боб бросил ее ради молодой женщины, с которой познакомился на работе. Мелиссе тогда было едва за сорок, но ей казалось, что жизнь ее кончена, что от нее избавились, как от старого автомобиля, ржавеющего на обочине.
        Помимо алкоголя искру жизни в ней поддерживала ненависть к женщине, которая увела у нее мужа. Джинни было двадцать восемь. Стройная, спортивного телосложения, она работала у Боба помощницей. Они поженились сразу же, как был оформлен развод, и попытались создать семью. Правда, Джинни никак не удавалось забеременеть, однако для Мелиссы это служило слабым утешением. Ее приводила в ярость сама мысль о том, что Боб хочет детей от другой женщины. Еще больше бесило ее то, что ее собственным детям Джинни нравилась. По поводу отца они охотно злословили, называя его лживым ублюдком, но о его новой жене отзывались исключительно как о «приятной женщине». Словно в подтверждение их характеристики, Джинни неоднократно предпринимала попытки примириться с Мелиссой - написала ей несколько писем, в которых извинялась за причиненные страдания и просила прощения.

«Я просто хотела тихо-мирно ее ненавидеть,  - возмущалась Мелисса.  - А она не позволила мне даже этого».
        Мелиссу раздирал столь испепеляющий гнев, что Четырнадцатого октября - после того, как она убедилась, что ее дети целы и невредимы,  - всем ее существом завладела одна мысль - безумная, не выраженная словами надежда, что Джинни оказалась в числе жертв трагедии, попросту исчезла с лица земли. Боб будет страдать, как страдала она; значит, они будут квиты. Она даже не исключала возможности, что, при сложившихся обстоятельствах, сумеет принять его назад, и тогда они попробуют начать все сначала, найдут способ вернуть то, что утратили.

        - Представляешь, до чего я была зла?  - говорила Кевину Мелисса.

        - У всех возникали подобные мысли,  - напомнил он ей.  - Просто не каждый из нас способен это признать.
        Разумеется, исчезла не Джинни. Испарился Боб, пока поднимался на лифте с автостоянки рядом со своим офисом. В тот день телефоны и Интернет работали с перебоями, и Мелисса узнала об исчезновении бывшего мужа лишь ближе к девяти часам вечера, когда Джинни сама появилась на пороге ее дома с этим печальным известием. Она казалась обескураженной и заторможенной, как будто только что очнулась после долгого дневного сна.

«Бобби нет,  - бормотала она снова и снова.  - Бобби нет».

        - И знаешь, что я ей сказала?
        Мелисса закрыла глаза, словно гоня от себя то воспоминание.

        - Я сказала: «Вот и прекрасно. Теперь ты знаешь, каково это».


* * *
        С течением времени что-то меняется, что-то нет. Веснушки на лице Мелиссы поблекли, волосы потеряли яркость. Лицо пополнело, фигура утратила былую выразительность. Но голос и глаза остались прежними. Казалось, девушку, которую он знал, поглотило тело немолодой женщины. Это была Мелисса и в то же время не она.

        - Зря ты мне не позвонил.  - Мило надув губки, она положила руку ему на ногу.  - Целое лето потратили попусту.

        - Мне было стыдно,  - объяснил он.  - Я ведь тебя разочаровал.

        - Ничего подобного,  - заверила она его, длинными ногтями выводя загадочные узоры на ткани его джинсов. В расстегнутом вырезе ее серой шелковой блузки виднелся кружевной край бордового бюстгальтера.  - Подумаешь, с кем не бывает.

        - Не со мной,  - упирался Кевин. Вообще-то он лгал. Подобный позор он пережил с Лиз Ямамото, двадцатипятилетней студенткой-выпускницей, с которой познакомился по Интернету, потом - с тридцатидвухлетней Венди Холси, помощником юриста и бегуньей на марафонскую дистанцию, но тогда свое бессилие он списал на беспокойство, вызванное молодостью его партнерш. Неудача с Мелиссой, которой трудно было найти объяснение, расстроила его гораздо сильнее.
        Они пришли к ней домой, выпили по бокалу вина, потом поднялись в спальню. И он чувствовал себя замечательно, непринужденно, естественно, абсолютно на своем месте - как будто они доводили до конца то, что начали еще в школе - до самого последнего момента, когда вдруг жизненные силы покинули его. Это было поражение другого масштаба - удар, от которого он до сих пор не оправился.

        - В первый раз с новым партнером всегда стрессуешь,  - сказала Мелисса.  - Никогда не получается как надо.

        - У тебя большой опыт, да?

        - Ты уж поверь мне, Кевин. Во второй раз - блеск. Он кивнул, готовый принять это за общее правило, хотя в то же время мог бы поспорить, что сам он наверняка станет исключением, доказав обратное. Потому что даже сейчас, когда Мелисса подушечкой большого пальца слегка касалась его промежности, он не ощущал ничего, кроме притупленного беспокойства, смутного чувства вины, что возникает у женатого мужчины, показавшегося на публике с другой женщиной. И не важно, что жена от него ушла или что люди его возраста - кто-то из них состоял в браке, кто-то нет - постоянно заводили интрижки в «Carpe Diem», ибо теперь царили более свободные нравы, чем раньше. Будто его совесть застряла в прошлом, скованная условностями, которых больше не существовало.

        - Не знаю.  - Кевин грустно улыбнулся, пытаясь донести до нее, что он не имеет в виду ничего личного.  - Вряд ли из этого что-то выйдет.

        - У меня есть таблетки,  - шепнула она.  - Они настроят тебя на нужный лад.

        - В самом деле?  - Кевин был заинтригован. Он думал о том, чтобы попросить врача выписать ему что-то возбуждающее, но так и не набрался смелости.  - Где ты их достала?

        - Это не проблема. Не у тебя одного такие трудности.

        - Ха.  - Он опустил взгляд в вырез блузки Мелиссы. Ее груди, в отличие от лица, все еще были усыпаны веснушками. Он с нежностью вспоминал, какие они были в их последнюю встречу.  - А что, может, и получится.
        Мелисса приблизила к нему свое лицо, так что они едва не касались носами. От ее волос исходил приятный запах - едва уловимый аромат миндаля и жимолости.

        - Если твоя эрекция продержится более четырех часов,  - сказала она,  - мне, пожалуй, потребуется передышка.


* * *
        Забавно. Едва Кевин узнал, что, в случае надобности, можно прибегнуть к фармацевтическим препаратам, он понял, что, скорей всего, обойдется без них. Почувствовал это еще до того, как они покинули бар, и по дороге к дому Мелиссы оптимизма в нем только прибывало. Приятно было идти по темной, обсаженной деревьями улице, держась за руки с привлекательной женщиной, которая ясно дала понять, что желает видеть его в своей постели. И ему стало еще приятнее, когда она остановила его перед начальной школой Бейли, прижала к дереву и прильнула к нему в долгом страстном поцелуе. Он уже и не помнил, когда последний раз испытывал это особенное двоякое ощущение: спереди на него мягко давит теплое женское тело, сзади в спину впивается холодная шероховатая кора дерева. «На втором курсе?  - прикинул он.  - Дебби Дероза?». Мелисса плавно покачивала бедрами, то и дело потираясь о него. Млея от наслаждения, он обхватил ладонью ее ягодицу. Она была мягкая, женственная и приятной тяжестью осела в его руке. Мелисса издала мурлыкающий звук, выделывая языком пируэты у него во рту.

«Беспокоиться не о чем,  - думал он, представляя, как они вдвоем предаются любовным утехам на полу в гостиной: Мелисса на нем верхом, сам он возбужден, как мальчишка.  - Все в порядке».
        Запах дыма заставил их отстраниться друг от друга. Они вдруг осознали, что рядом кто-то есть. Обернулись и увидели двух Наблюдателей. Те быстрым шагом направлялись к ним от школы - должно быть, прятались в кустах у главного входа,  - шли с присущей им всем некой странной торопливостью, будто спешили к старому другу, которого только что увидели в аэропорту. Кевин с облегчением отметил, что ни та, ни другая не Лори.

        - О, боже,  - пробормотала Мелисса.
        Женщину постарше Кевин не признал, но молодая - худенькая девушка с нездоровым цветом лица - была ему знакома. Раньше он видел ее в «Сейфуэе», где она работала кассиром. У нее было странное имя, которое он никак не мог запомнить; когда он видел его на ее бейджике, у него всегда создавалось впечатление, что оно написано с ошибкой.

        - Привет, Шана,  - поздоровался Кевин, учтивым тоном, стараясь быть с ней столь же обходительным, как и с любым другим человеком.  - Тебя ведь Шаной зовут, да?
        Девушка не ответила, но он и не ждал от нее ответа. Она и раньше, до того как приняла обет молчания, была не очень-то разговорчивой. Шана лишь пристально смотрела ему в глаза, словно пыталась прочесть его мысли. Ее спутница так же пристально смотрела на Мелиссу. Но взгляд у немолодой женщины был более жесткий, отметил Кевин, и в нем сквозили надменность и осуждение.

        - Стерва,  - бросила ей Мелисса. Голос у нее был сердитый и немного пьяный.  - Я ведь тебя предупреждала.
        Немолодая Наблюдательница поднесла к губам сигарету, затянулась, при этом морщинки вокруг ее рта прорезались глубже. Она выпустила дым - тонкую презрительную струйку - прямо в лицо Мелиссе.

        - Я же говорила, чтоб ты оставила меня в покое,  - продолжала Мелисса.  - Говорила или нет?

        - Мелисса.  - Кевин взял ее плечо.  - Не надо. Резким движением она сбросила его руку.

        - Эта стерва следит за мной. Уже в третий раз на этой неделе. Достала.

        - Все хорошо,  - сказал ей Кевин.  - Давай просто уйдем.

        - Ничего хорошего.  - Мелисса подступила к Наблюдательницам, зашикав на них, как на голубей: - Кыш! Пошли вон отсюда! Оставьте нас в покое!
        Наблюдательницы не ретировались и даже не поморщились от ее оскорбительных выкриков. Они просто стояли, спокойные и невозмутимые, попыхивая сигаретами. Смысл такого поведения - напоминать людям о том, что Господь наблюдает за ними, отслеживает каждый шаг - по крайней, так слышал Кевин,  - но своими действиями они вызывали раздражение, как маленькие дети, специально действующие на нервы.

        - Прошу вас,  - произнес Кевин, сам не зная, обращается он к Мелиссе или к Наблюдательницам.
        Мелисса сдалась первой. С отвращением тряхнув головой, она отвернулась от Наблюдательниц и нерешительно шагнула к Кевину. Но потом остановилась, звучно отхаркнула, собирая мокроту в горле, резко развернулась и плюнула в лицо своей мучительнице. Не притворно - «тьфу на тебя»,  - а, как мальчишки в школе, выплюнула сочный сгусток, послав его точно в щеку женщины, на которой тот осел со шлепком.

        - Мелисса!  - воскликнул Кевин.  - Боже мой! Наблюдательница не вздрогнула, даже не отерла пенистую слюну, капавшую с ее подбородка.

        - Стерва,  - повторила Мелисса, но уже без былой уверенности в голосе.  - Сама напросилась.


* * *
        Остаток пути они шли в молчании, больше уже не держась за руки, стараясь игнорировать своих провожатых в белых одеждах, которые не отставали от них ни на шаг, следовали за ними почти вплотную, так что со стороны могло показаться, будто это одна компания - четверо друзей на вечерней прогулке.
        У кромки газона перед домом Мелиссы Наблюдательницы остановились - они редко нарушали права чужого владения,  - но Кевин, шагая к крыльцу, спиной чувствовал на себе их взгляды. Дойдя до входной двери, Мелисса полезла в сумочку за ключами.

        - Мы вполне могли бы продолжить,  - сказала она ему, без особого энтузиазма в голосе.  - Если хочешь.

        - Даже не знаю.  - На душе у него было тоскливо, будто они, минуя стадию секса, перешли сразу к этапу разочарований.  - Может, отложим до другого раза?
        Мелисса кивнула, словно ничего другого и не ожидала, и, прищурившись, устремила взгляд мимо него на женщин, застывших на тротуаре.

        - Как же я их ненавижу,  - сказала она.  - Чтоб они все сдохли от рака.
        Кевин не удосужился напомнить ей, что его жена тоже входит в ту секту, но Мелисса сама сообразила, что ляпнула лишнего.

        - Извини.

        - Ничего.

        - Не понимаю, почему они остальным жизнь портят.

        - Они считают, что помогают нам.
        Мелисса тихо рассмеялась, словно какой-то своей шутке, потом целомудренно чмокнула Кевина в щеку.

        - Позвони,  - сказала она ему.  - Не прячься от меня.
        Наблюдатели терпеливо ждали на тротуаре - лица бесстрастные, в руке у каждой - по очередной только что прикуренной сигарете. Кевин подумал о том, чтобы сбежать от них - обычно в погоню они не пускались,  - но было поздно, он устал, поэтому они пошли вместе. В их шагах чувствовалась некая легкость, удовлетворение, которое приносит хорошо выполненная работа.
        Орденская лента

        Мультсериал «Губка Боб Квадратные Штаны»[45 - «Губка Боб Квадратные Штаны» (SpongeBob SquarePants)  - популярный американский мультипликационный сериал, вышедший на экраны в 1999 г. Создатель - морской биолог и художник-мультипликатор Стивен Хилленберг.] больше не давал желаемого эффекта, хоть Норе Дерст признавать это было и неприятно. Наверно, к этому все и шло - некоторые серии она смотрела так много раз, что, по сути, помнила их наизусть,  - однако легче от этого не становилось. Просмотр сериала превратился для нее в жизненно важный ритуал, да и вообще теперь ей только и оставалось что исполнять ритуалы.
        Весь год - последний год, что они были вместе - Нора и ее семья по вечерам перед сном смотрели «Губку Боба». Эрин многие шутки не понимала - слишком мала еще была, а вот ее брат Джереми, на три года старше сестры, ребенок с большим детсадовским опытом, смотрел на телеэкран, как зачарованный, словно на его глазах происходило чудо. Он хихикал над каждой репликой, ну а уж если начинал хохотать, смех вырывался из него громкими воплями, выражавшими одновременно одобрение и изумление. Зачастую - обычно в ответ на физическое насилие, когда героев растягивали, расплющивали, скручивали, деформировали, разрывали на части, или они под воздействием каких-то внешних сил летели на огромной скорости на умопомрачительные расстояния - им овладевало столь бурное веселье, что он бросался с дивана на пол и колошматил конечностями по ковру, пока ему не удавалось успокоиться.
        Нору удивляло, что ей самой мультфильм этот доставлял большое удовольствие. Обычно ее дети предпочитали смотреть какую-нибудь постную ерунду типа «Доры»[46 - «Dora the Explorer» (в рус. варианте «Даша-путешественница» или «Даша-следопыт»)  - американский обучающий детский сериал; вышел на экраны в 2000 г.], «Любопытного Джорджа»[47 - «Любопытный Джордж» (Curious George)  - американский приключенческий мультфильм об обезьянке Джордже; снят по книгам Ханса Аугусто Рея и Маргарет Рей. Вышел на экраны в 2006 г.] и «Большого красного пса Клиффорда»[48 - «Большой красный пес Клиффорд» (Clifford The Big Red Dog)  - амер.  - брит. мультсериал, поставленный в 2000 г. по книгам (первая была написана в 1963 г.) с тем же названием Нормана Бридуэлла (1928 -2014).], но «Губка Боб» был живительно умный сериал и даже немного авангардный, предвестник приближения лучших времен, когда все они будут освобождены из гетто детских телепрограмм. И, поскольку сама она балдела от этого мультсериала, равнодушное отношение к нему мужа ее озадачивало. Дуг сидел с ними в гостиной, но редко поднимал глаза от своего Блэкберри. В
те последние годы он всегда был настолько поглощен работой, что вечно сидел с отсутствующим видом - вроде как рядом с семьей, а на самом деле - голограмма мужа и отца.

        - Ну посмотри же,  - тыркала она его.  - Смешно ведь.

        - Не обижайся,  - отвечал он.  - Но Губка Боб, на мой взгляд, слегка слабоумный.

        - Он же такой симпатяга. Всем верит на слово, даже тем, кому верить нельзя.

        - Может быть,  - согласился Дуг.  - Только ведь все слабоумные доверчивы.
        Любви Норы к «Губке Бобу» не разделяли и ее приятельницы, мамочки, вместе с которыми она занималась йогой в утренние часы по вторникам и четвергам и иногда вечером ходила в бар, если их мужья соглашались держать оборону дома. Эти женщины, в отличие от Дуга, не питали стойкого презрения к детским передачам, но даже на их лицах появлялось скептическое выражение, когда она восторгалась своим любимым мультяшным бесхребетным героем.

        - Терпеть не могу этот мультфильм,  - заявила Эллен Демос.  - А вот песня, что звучит в начале, заводная.

        - Кальмар - просто чудовище,  - добавила Линда Вассерман.  - Этот жуткий нос в форме фаллоса… Смотреть противно, как он болтается.
        После Четырнадцатого октября Нора, разумеется, надолго позабыла про «Губку Боба». На несколько месяцев она переехала к сестре, где, горстями глотая таблетки, пыталась осмыслить тот кошмар, в который превратилась ее жизнь. В марте, вопреки советам друзей, родных и психотерапевта, она вернулась домой, убеждая себя, что ей необходимо побыть одной, наедине со своими воспоминания и мыслями, и тогда, быть может, она сумеет найти ответ на вопрос, желает ли она или даже сумеет ли продолжать жить.
        Первые несколько недель она прожила в тумане горя и смятения. Спала, когда придется, пила слишком много вина - взамен «амбиена» и «ксанакса»[49 - «Амбиен», «ксанакс» - транквилизаторы, оказывающие седативно-снотворное действие.], которые она отказалась принимать, и все дни напролет бродила по безжалостно пустынному дому, открывая шкафы, заглядывая под кровати, словно надеялась увидеть в одном из укромных уголков спрятавшихся детей и мужа - улыбающихся, довольных своим розыгрышем.

        - Надеюсь, вам весело!  - представляла она, как ругает их, притворяясь расстроенной.  - Я чуть с ума не сошла.
        Однажды вечером, бесцельно переключая каналы, она наткнулась на знакомую серию «Губки Боба», на ту, где в подводном городке Бикини-Боттом идет снег. Эффект был мгновенный и потрясающий: впервые за целую вечность у нее просветлело в голове. Она чувствовала себя великолепно, даже лучше. И дело было даже не в том, что ей казалось, будто ее маленький сын сидит рядом с ней на диване; временами у нее возникало ощущение, что это она - Джереми, смотрит мультфильм его глазами, испытывая восторг шестилетнего мальчика, хохоча до упаду. По окончании мультфильма Нора долго плакала, но это были оздоровляющие слезы, укрепляющие. Потом она схватила блокнот и написала следующее:



«Я только что посмотрела серию, в которой играют в снежки. Помнишь такую? Ты любил возиться в снегу, но только если на улице было не очень холодно и не очень ветрено. Я помню, как мы в первый раз катались на старых деревянных санях. Ты тогда расплакался, потому что снег залепил тебе лицо. Лишь через год ты согласился снова пойти кататься с нами, но в тот раз ты был доволен, потому что вместо тобоггана мы катались на «ватрушках», которые мы долго надували. Тебе понравилась бы эта серия «Губки Боба», особенно та часть, где он вставил в голову воронку и превратил свое лицо в пулемет, стреляющий снежками. Ты наверняка попытался бы сымитировать пулеметную очередь, что он издавал, и у тебя, я уверена, получилось бы очень похоже. Я ведь знаю, как ты любишь издавать смешные звуки».
        На следующее утро Нора поехала в магазин «Бест бай»[50 - «Бест бай» (Best Buy)  - американская компания, владеющая крупной сетью магазинов бытовой электроники и сопутствующих товаров.], купила комплект DVD-дисков со всеми эпизодами «Губки Боба» и б?льшую часть дня провела перед телевизором, посмотрев несколько серий первого сезона. После этого видеомарафона она чувствовала себя раздраженной, выхолощенной и отчаянно нуждалась в глотке свежего воздуха. Именно по этой причине она строго следила, чтобы ее дети не торчали все время перед телевизором, и теперь поняла, что и себя саму должна в этом ограничивать.
        Очень скоро она выработала на удивление надежную стратегию: позволяла себе смотреть «Губку Боба» два раза в день - утром и вечером - и после в своем блокноте непременно делала короткую запись о каждой серии. Эта практика - своего рода религиозный ритуал - придавала некую структурность и направленность ее существованию, на время избавляя от чувства потерянности.
        Всего было порядка двухсот серий, и это означало, что каждую серию она смотрела по три-четыре раза в год. И ее это вполне устраивало,  - по крайней мере, до недавнего времени. Норе по-прежнему было что написать после каждого просмотра - какое-то свежее воспоминание или замечание в связи с увиденным. Ассоциации вызывали даже те немногие эпизоды, что с некоторых пор ей очень не нравились.
        Однако за последние несколько месяцев что-то в корне изменилось. Она фактически перестала смеяться над выходками Губки Боба; эпизоды, что прежде ее забавляли, теперь казались ей невыразимо грустными. Например, ту серию, что она смотрела сегодня утром, Нора восприняла как некую аллегорию - горький комментарий по поводу ее собственных страданий:



«Сегодня показывали танцевальный конкурс, тот, на котором Скидвард[51 - Скидвард Тентикалс - осьминог, персонаж мультсериала «Губка Боб Квадратные Штаны».] завладевает телом Губки Боба - проникает в него через полую - очень удобно!  - голову Губки Боба и отрывает его руки и ноги, заменяя своими. Да, я понимаю, что конечности Губки Боба способны отрастать, но, ты только представь, это ж кошмар какой-то. Во время конкурса у Скидварда случаются судороги, и тело Губки Боба падает на пол, где он лежит, корчась от боли. Публика в восторге, ему достается главный приз. Ну и метафора. Побеждает тот, кому больнее всех. Значит, и я должна получить Орденскую ленту?»


        В душе она понимала, что проблема не столько в мультсериале, сколько в ней самой: она чувствовала, что снова теряет сына, что его больше нет с ней рядом в комнате. Разумеется, в этом была своя логика: Джереми теперь было бы девять, и, быть может, в этом возрасте он уже не смотрел бы «Губку Боба» с былым энтузиазмом. Где бы он ни находился, у него теперь другие интересы, он растет без матери, оставив ее еще более одинокой, чем прежде.
        Необходимо избавиться от DVD-дисков с мультсериалом - подарить их библиотеке, выбросить или еще куда-нибудь деть,  - пока Губка Боб и все, что с ним ассоциируется, навечно не отравили ее разум. Было бы легче, если б у нее имелось что-то на замену, какое-то новое шоу, которое заполнило бы пустое пространство, но каждый раз, когда она пыталась спросить у своих давних подруг, что сейчас смотрят их сыновья, те лишь обнимали ее и жалостливо вздыхали: «Ох, милая», будто не понимали ее вопроса.


* * *
        Перед обедом Нора отправилась на долгую велосипедную прогулку по дорожке, соединявшей Мейплтон с Роуздейлом. Дорожка эта представляла собой полосу длиной семнадцать миль, по которой прежде пролегала железнодорожная линия. Норе нравилось ездить там по утрам в будние дни, когда полоса была относительно свободна, встречались, главным образом, взрослые, в основном пенсионеры, совершавшие безрадостный оздоровительный моцион. В солнечные выходные она старалась держаться подальше от этой тропы, потому что по субботам и воскресеньям после обеда горожане собирались здесь целыми семьями, катались на велосипедах и роликовых коньках, и, если взгляд ее падал на девочку в слишком большом шлеме или на сосредоточенно хмурящегося мальчика, яростно налегающего на педали велосипеда со страхующими колесиками, она сгибалась в три погибели на травянистой обочине, словно получила удар под дых.
        Нора чувствовала себя сильной и блаженно опустошенной, плавно разрезая грудью бодрящий ноябрьский воздух, наслаждаясь теплом солнечных лучей, периодически падающих на нее сквозь нависающие на тропу ветви почти уже голых деревьев. Сейчас была та самая скверная осенняя пора, наступающая после Дня всех святых, когда земля сплошь усеяна желто-оранжевыми листьями, будто конфетными фантиками. Конечно, она будет совершать велосипедные прогулки до самых холодов, по крайней мере, до первого большого снегопада, думала Нора. Приближалось самое унылое время года - тусклые гнетущие дни, жизнь словно в замкнутом пространстве, череда тоскливых праздников и подведения безрадостных итогов. Она надеялась, что ей удастся на некоторое время уехать куда-нибудь - на острова в Карибском море или в Нью-Мексико, в какой-нибудь красочный немыслимый уголок. Если б только еще найти спутника, который не будет сводить ее с ума. В прошлом году она поехала в Майами одна, и это было ошибкой. При всей ее любви к одиночеству и незнакомым местам, тогда эта ее любовь сыграла с ней злую шутку: ее захлестнул поток воспоминаний и
вопросов, которые дома ей удавалось держать под замком.


* * *
        Велосипедная тропа - полоса изношенного асфальтобетона шириной с автомобиль - тянулась практически по прямой от пункта А до пункта Б, пейзаж вокруг был довольно невзрачный. Теоретически ничто не мешало вам сделать петлю в любом месте, но Нора либо разворачивалась на полпути, на окраине Мейплтона, тогда получалось шестнадцать миль - легкая прогулка,  - либо катила до самого Роуздейла, преодолевая по круговому маршруту тридцать четыре мили - расстояние, которое с некоторых пор ничуть ее не пугало. Если б тропа была миль на десять длиннее, она так и ехала бы по ней до самого конца.
        Еще не так давно она бы рассмеялась, если б кто-то предположил, что трехчасовая велосипедная прогулка станет для нее обыденным времяпрепровождением. В ту пору жена и мать, полностью посвятившая себя семье, она крутилась как белка в колесе: у нее была масса забот и обязанностей, ей вечно приходилось разруливать какие-то сиюминутные кризисные ситуации, а список текущих дел постоянно пополнялся, так что ей с трудом удавалось найти время на то, чтобы пару раз в неделю ходить на занятия йогой. А сегодня, кроме езды на велосипеде, никаких других дел у нее и не было. Порой, засыпая, она грезила о том, как едет на велосипеде - смотрит, словно завороженная, на то, как земля исчезает под передним колесом; руки, вцепившиеся в руль, вибрируют от жужжания проносящегося мимо мира.
        Нора понимала, что однажды ей придется найти работу, хотя спешки в том никакой не было. Она получила щедрые выплаты по случаю утраты своей семьи - три крупные шестизначные суммы от федерального правительства, которое взяло на себя заботу о пострадавших после того, как страховые компании классифицировали Внезапное исчезновение как «Божий промысел», за который они не могут нести ответственность,  - и, как она прикинула, этих денег ей должно хватить как минимум лет на пять, а, может, и дольше, если она продаст дом и найдет жилье поскромнее.
        И все же рано или поздно она должна будет зарабатывать на жизнь, и иногда она об этом размышляла, но пока ничего толкового не придумала. Нора представляла, как просыпается по утрам, целеустремленная, встает с постели, одевается, наносит макияж, выходит из дома… на этом ее фантазия истощалась. Куда она пойдет? В офис? В школу? В магазин? Она понятия не имела. Социолог по образованию, она несколько лет проработала в аналитической фирме, которая определяла рейтинги корпораций по критериям их социальной и экологической ответственности, но сама она себя видела только в работе с детьми. И в прошлом году попробовала работать с ними: два раза в неделю по полдня помогала в детском саду, куда раньше ходила Эрин, но, к сожалению, попытка оказалась неудачной. Она слишком много плакала перед детьми, обнимала их чуть крепче, чем следовало, и ее в мягкой уважительной форме попросили взять отпуск за свой счет.

«Что ж, ладно,  - говорила себе Нора.  - Может, это и не будет иметь значения. Как знать, может, через пять лет вообще никого не останется».
        Или, может быть, она встретит хорошего человека, выйдет замуж, создаст новую семью - может, такую же, как та, что она потеряла. Эта идея ей казалась соблазнительной, пока она не задумывалась о новых детях. Нора была убеждена, что они бы ее разочаровали, ведь ее настоящие дети были просто идеальны, а разве можно тягаться с совершенством?
        Она выключила айпод, похлопала по карману куртки, проверяя, на месте ли перцовый баллончик, затем переехала шоссе № 23 и покатила по длинной жутковатой тропе, что тянулась между заброшенной промышленной площадкой, простиравшейся с южной стороны, и низкорослым лесом, который формально находился в ведении Комиссии округа по охране парков,  - слева. Здесь с ней никогда ничего плохого не случалось, но в последние месяцы ей доводилось видеть странные вещи - свору собак, бегущих за ней по опушке леса; мускулистого мужчину, который, насвистывая, катил по тропинке пустую инвалидную коляску; католического священника сурового вида с седоватой бородой, схватившего ее за руку, когда она проезжала мимо. А на прошлой неделе она встретила мужчину в деловом костюме, приносившего в жертву овцу на небольшой поляне возле затянутого водорослями пруда. Мужчина - он был полноватый, средних лет, с кудрявыми волосами, в очках с круглыми стеклами - держал нож у горла животного, но резать еще не начал. И мужчина, и овца, оба очень несчастные, испуганно смотрели на Нору, ведь она застала их за неким действом, которое они
предпочли бы совершить втайне от других.


* * *
        Почти каждый вечер она ужинала у сестры. Порой это немного угнетало. Как-то утомительно вечно быть довеском к чужой семье, играть роль тетушки Норы, делая вид, что ей интересна пустая болтовня племянников. Тем не менее она была благодарна за те несколько часов непринужденного человеческого общения, за передышку, без которой день казался бы нестерпимо длинным, пронизанным ощущением сиротства.
        Особенно трудно ей давались послеобеденные часы - безжизненная аморфная глыба одиночества. Потому она так и расстроилась, когда потеряла работу в детском саду, целиком заполнявшую это тягостное время. Она занималась домашними делами, если таковые находились - теперь каких-то насущных забот было гораздо меньше,  - от случая к случаю открывала какую-нибудь книгу, позаимствованную у сестры: из цикла про «Шопоголика»[52 - Романы Софи Кинселлы (род. в 1969 г.).], «Суженый», «Хорош в постели»[53 - «Хорош в постели» (Good in Bed, 2001 г.)  - дебютный роман американской писательницы Дженнифер Уайнер (род. в 1970 г.).] - легкое развлекательное чтиво, которое она раньше любила. Однако теперь от чтения ее клонило в сон, особенно после долгой велосипедной прогулки, но позволить себе задремать в дневное время она не могла,  - если не хотела проснуться в три часа ночи и лежать в темноте с открытыми глазами наедине со своими мыслями.
        Правда, сегодня Нору навестил нежданный гость, впервые за долгое время. Его преподобие Джеймисон подъехал к ее дому на «вольво» как раз в тот момент, когда она заводила в гараж свой велосипед. Нора с удивлением отметила, что несказанно рада ему. Раньше к ней постоянно кто-нибудь да наведывался, просто чтоб справиться о ее самочувствии, но примерно с полгода назад как будто вступил в силу закон о сроках давности. Очевидно, со временем даже самые страшные трагедии и люди, которых они погубили, начинают забываться.

        - Здравствуйте,  - окликнула гостя Нора. Нажатием кнопки она опустила автоматическую дверь гаража и на негнущихся ногах, задеревеневших от долгой езды на велосипеде, вразвалку зашагала по подъездной алее навстречу гостю, цокая шипами велоботинок по асфальту.  - Как поживаете?

        - Нормально.  - Его преподобие неубедительно улыбнулся. Долговязый, в костюмной рубашке, неаккуратно заправленной в джинсы, весь какой-то встревоженный, он похлопывал по ноге большим бумажным конвертом.  - А вы?

        - Неплохо.  - Быстрым движением руки Нора убрала падавшие на лицо волосы и тут же об этом пожалела, потому что на нежной коже ее лба розовел декоративный узор из вмятин, оставленных шлемом.  - С учетом всех обстоятельств.
        Его преподобие Джеймисон мрачно кивнул, словно вспоминая все обстоятельства, что должны быть учтены.

        - Есть несколько минут?  - спросил он.

        - Прямо сейчас?  - уточнила Нора, неожиданно смутившись своих утянутых в спандекс бедер, потного лица, дрожжевого запаха, что наверняка скопился под мембранной тканью ее ветровки.  - Я не в лучшем виде.
        Сказав это, она и сама поразилась собственному тщеславию. Она думала, ей давно уже все равно, как она выглядит в глазах окружающих - теперь-то какой смысл следить за собой?  - но, видимо, это был глубоко укоренившийся рефлекс, от которого не так-то легко избавиться.

        - Не беда,  - сказал он.  - Я могу здесь подождать, пока вы приведете себя в порядок.
        Нора невольно улыбнулась нелепости его предложения. Его преподобие Джеймисон сидел с ней по ночам, когда она была вне себя от горя, готовил ей завтрак, когда она просыпалась, вставая с дивана в гостиной - с всклокоченными волосами, с засохшей у рта слюной, в той же одежде, что была на ней накануне. Пожалуй, поздновато строить из себя стыдливую девочку в его присутствии.

        - Проходите,  - пригласила она его в дом.  - Я буду готова через минуту.


* * *
        В иных обстоятельствах Нора, возможно, испытывала бы неясное волнение, вставая под горячий душ, в то время как внизу ее терпеливо ждал довольно симпатичный мужчина, не являвшийся ее мужем. Но его преподобие Джеймисон был слишком мрачен и озабочен, слишком поглощен своими собственными злыми демонами и потому не вписывался ни в один даже самый сомнительный романтический сценарий.
        В принципе Нора не была уверена, является ли Мэтт Джеймисон священником. Он больше не проповедовал в Сионской библейской церкви, только и занимался тем, что вел журналистские расследования и распространял свою жуткую газетенку, ту, что превратила его в изгоя. Из того, что она слышала, жена и дети оставили его, друзья перестали с ним общаться, а абсолютно незнакомые люди порой били его на улице.
        Она не сомневалась в том, что он получал по заслугам, но все равно питала слабость к человеку, который помог ей пережить самые тяжелые часы ее жизни. Из всех тех, кто лез к ней в духовные наставники после Четырнадцатого октября, одного лишь Мэтта Джеймисона она могла вынести более пяти минут.
        Поначалу, как и все остальные, он вызывал у нее отторжение. Нора не была религиозна и не понимала, почему каждый священник, проповедник и шарлатан, насаждающий идеи религий «нью-эйджа»[54 - Нью-эйдж, религии «нового века» (New Age)  - общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера.], считает себя вправе бесцеремонно лезть к ней в душу и уверен, что она должна утешиться тем, что трагедия ее семьи - точнее, ее уничтожение - это часть Божьего плана или прелюдия к славному воссоединению с любимыми в некоем неопределенном будущем. Настоятель Прихода Скорбящей Божьей Матери даже попытался убедить ее в том, что она не уникальна в своем горе, что, по большому счету, ее ситуация мало чем отличается от той, в которой оказалась одна его прихожанка, потерявшая мужа и троих детей в автокатастрофе, но сумевшая найти в себе силы вести относительно счастливое и полноценное существование.

        - Рано или поздно мы все потеряем своих возлюбленных,  - сказал он.  - Нам всем придется страдать, ни один из нас не избежит этой участи. Я стоял рядом с ней, когда она смотрела, как все четыре гроба опускают в могилы.

«Значит, ей повезло!  - хотела крикнуть Нора.  - Она хотя бы знает, где они!» Но она удержала язык за зубами, понимая, сколь бесчеловечно прозвучали бы ее слова, если б она назвала эту несчастную женщину везучей.

        - Уйдите, пожалуйста,  - спокойным тоном сказала она священнику.  - Идите домой и миллион раз произнесите молитву «Аве Мария».
        Его преподобие Джеймисона ей навязала сестра. Та уже многие годы была членом Сионской библейской церкви, вместе с мужем, Чаком, и сыновьями. Всей семьей они утверждали, что заново родились на свет в один и тот же момент, что, на взгляд Норы, было маловероятно, но свое мнение она держала при себе.
        По настоянию Карен вместе с детьми она однажды посетила богослужение в храме Сионской библейской церкви - Дуг отказался «тратить впустую воскресное утро»,  - и евангелический пыл его преподобия вызвал у нее неприятие. В детстве она была пассивной католичкой, в зрелом возрасте - столь же равнодушной атеисткой, посему подобную манеру проповедования она впервые наблюдала вблизи.
        Нора жила у сестры уже несколько месяцев, когда его преподобие - по приглашению Карен - стал раз в неделю навещать ее для проведения «духовных наставнических бесед» в неформальной обстановке. Она не была в восторге, но к тому времени чувствовала себя уже настолько слабой и подавленной, что сопротивляться сил у нее не было. Познакомившись с ним лично, Нора сделала вывод, что его преподобие Джеймисон вовсе не столь категоричный догматик, каким он представлялся с кафедры. Он не засыпал ее избитыми фразами и стандартными поучениями, не вещал с отталкивающей убежденностью о мудрости Господа и Его благих намерениях. В отличие от других священнослужителей, с которыми ей случалось общаться, он расспрашивал ее про Дуга, Эрин и Джереми, и внимательно выслушивал ее ответы. После его ухода Нора нередко с удивлением отмечала, что ей стало немного легче на душе.
        По возвращении к себе домой она положила конец их беседам, но вскоре сама стала звонить ему по ночам, когда раздумья в бессонные часы наводили ее на мысль о самоубийстве, что бывало довольно часто. Он всегда сразу же приезжал, в любое время суток, и оставался у нее столько, сколько было нужно. Без его поддержки она ни за что не пережила бы ту страшную весну.
        По мере того, как ее психическое здоровье восстанавливалось, она стала понимать, что теперь Джеймисон теряет почву под ногами. Порой он бывал таким же подавленным, как и она. Часто плакал и все твердил про Восхищение Церкви и про то, как это несправедливо, что он не попал в число избранных.

        - Я отдал Ему все,  - жаловался он с ожесточением и горечью в голосе, будто отвергнутый возлюбленный.  - Всю свою жизнь. И что получил в знак благодарности?
        У Норы не хватало терпения выслушивать подобные речи. Семью его преподобия трагедия не затронула. Его ч?дная жена и трое милых ребятишек по-прежнему находились там, где он их оставил. Если уж на то пошло, он должен бы пасть ниц и благодарить Господа все дни напролет.

        - Те люди были ничем не лучше меня,  - продолжал он.  - А многие - хуже. Так почему они теперь с Господом, а я по-прежнему здесь?

        - С чего вы взяли, что они с Господом?

        - Так сказано в Священном Писании.
        Нора покачала головой. Она рассматривала возможность Восхищения Церкви в качестве объяснения событий Четырнадцатого октября. Все рассматривали такую возможность. А как не рассматривать, если об этом кричали на каждом углу? Только логики в этом объяснении она не видела никакой, ни секунды не верила в его жизнеспособность.

        - Не было никакого Восхищения,  - сказала она священнику.
        Его преподобие рассмеялся, будто жалея ее.

        - Это событие описано в Библии, Нора. «Тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется»[55 - Евангелие от Матфея, 24:40.]. Истина прямо перед нами.

        - Дуг был атеистом,  - напомнила ему Нора.  - Атеистов на небеса не берут.

        - Возможно, он верил втайне. Быть может, Господь знал его сердце лучше, чем он сам.

        - Не думаю. Он вечно хвастался, что в нем нет ни капли религиозности.

        - Но ведь Эрин с Джереми… они-то уж атеистами не были.

        - Они вообще никем не были. Они были маленькими детьми. И верили только в маму, папу и Санта-Клауса.
        Его преподобие Джеймисон смежил веки. Она затруднялась определить, думает он или молится. Когда священник открыл глаза, он показался ей таким же растерянным, как и прежде.

        - Не понимаю,  - произнес его преподобие.  - Я должен был вознестись в числе первых.
        Нора вспомнила этот разговор позже, летом, когда Карен сообщила ей, что у его преподобия Джеймисона случился нервный срыв и он на время оставил обязанности священнослужителя. Она подумывала о том, чтобы заехать к нему домой, справиться о его самочувствии, но так и не решилась. Она просто отправила ему открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления. А вскоре после этого, где-то незадолго до или после первой годовщины Внезапного исчезновения, вышел в свет первый номер его газеты - пятиполосный самиздат с оскорбительными обвинениями в адрес пропавших Четырнадцатого октября. Этот крал у своего работодателя. Тот садился пьяным за руль. У третьего были неуемные сексуальные аппетиты. Его преподобие Джеймисон стоял на углу улицы и бесплатно раздавал прохожим свою газету, и, хотя многие утверждали, что деятельность священника их шокирует, недостатка читателей у его издания не было.


* * *
        После его ухода Нора с недоумением думала, как она могла оказаться столь глупой, столь неподготовленной к тому, что стало сразу очевидно, едва он вышел из своей машины. Тем не менее, она пригласила его на кухню и даже угостила чаем. Он давний друг, убеждала она себя, им надо пообщаться по старой памяти.
        Но, сидя напротив него за столом, разглядывая его осунувшееся лицо с затравленным взглядом, она поняла, что он пришел к ней не для дружеского общения. Вид у его преподобия Джеймисона был изнуренный, и в какой-то степени она уважала его за это, по той же причине, по какой порой стыдилась собственного хрупкого душевного равновесия, того, что ей удавалось, после всего, что случилось, продолжать жить, льнуть к жалкой идее некого подобия нормального существования - восьмичасовой сон, трехразовое питание, прогулки на свежем воздухе, занятия спортом. Иногда ей это тоже казалось безумием.

        - Как вы себя чувствуете?  - осторожно спросила она, давая понять, что интересуется не из вежливости.

        - Выдохся,  - ответил священник, и он действительно выглядел утомленным.  - Как будто мое тело набито сырым цементом.
        Нора участливо кивнула. Сама она сейчас физически чувствовала себя великолепно: тело после душа теплое, разморенное, мышцы приятно побаливают, мокрые волосы спрятаны на голове в тюрбан из махрового полотенца.

        - Вам нужно отдохнуть,  - сказала она.  - Отпуск бы взяли, поехали бы куда-нибудь.

        - Отпуск.  - Он презрительно фыркнул.  - И что я буду делать в отпуске?

        - Сидеть у бассейна. На время отрешитесь от повседневных забот.

        - Для нас это уже в прошлом, Нора,  - назидательным тоном произнес он, словно обращался к ребенку.  - Прошли те времена, когда можно было сидеть у бассейна.

        - Может быть,  - согласилась она, вспомнив свои собственные бессмысленные попытки радоваться солнцу.  - Так, просто мысль в голову пришла.
        Он смотрел на нее отнюдь не дружелюбно. Молчание перерастало в напряженность. Нора подумала, что, может быть, стоит справиться у него про детей, узнать, не помирился ли он с семьей, и в конце концов решила не спрашивать. Хорошими новостями, если они есть, люди обычно сами охотно делятся.

        - Я видел ваше выступление в прошлом месяце,  - сказал Джеймисон.  - Впечатляет. Должно быть, вам понадобилось немалое мужество, чтобы решиться на это. И у вас природный дар оратора.

        - Спасибо,  - поблагодарила Нора, довольная его комплиментом. Тем более что он прозвучал из уст такого опытного трибуна, как преподобный Джеймисон.  - Я сомневалась, что смогу, но… даже не знаю. Просто мне казалось, что я должна что-то сделать. Чтобы сохранить память о них.  - Она понизила голос, делая ему признание.  - Всего три года, а мне порой кажется, что прошла целая вечность.

        - Целая жизнь.  - Мэтт Джеймисон взял чашку, вдохнул пар, поднимавшийся от напитка, потом, так и не глотнув чаю, снова поставил чашку на стол.  - Мы все жили в мире грез.

        - Я смотрю на фотографии своих детей,  - продолжала Нора,  - и иногда даже не плачу. Не знаю, благо это или проклятие.
        Его преподобие Джеймисон кивнул, но она видела, что он ее толком не слушает. Мгновение спустя он поднял что-то с пола - это оказался конверт, что был у него в руке на подъездной аллее - и положил на стол. Нора совсем забыла про этот конверт.

        - Я принес вам свежий номер своей газеты,  - сказал священник.

        - Зря утруждались.  - Она вскинула руку, пытаясь вежливо отказаться.  - Я не…

        - Не зря,  - резко перебил он ее. В его голосе слышалось предостережение.  - Вы должны это прочитать.
        Нора тупо смотрела на конверт, который его преподобие пододвигал к ней кончиком указательного пальца. Она издала непонятный звук - то ли кашлянула, то ли рассмеялась.

        - Вы серьезно?

        - Это о вашем муже.  - К чести Джеймисона, он был искренне смущен.  - Я мог бы поместить материал о нем еще в октябрьском номере, но придержал, чтоб напечатать уже после вашего выступления.
        Нора отодвинула от себя конверт. Она понятия не имела, что за тайна в нем кроется, и знать не хотела.

        - Прошу вас, покиньте мой дом,  - сказала она. Его преподобие Джеймисон медленно поднялся с табурета, словно его тело и впрямь было набито сырым цементом. С минуту он с сожалением смотрел на конверт, потом покачал головой.

        - Мне очень жаль,  - произнес он.  - Но я всего лишь посыльный.
        Обет молчания

        Вечерами, после ежедневного Приема Пищи и Часа Самообличения, они просматривали досье на людей, за которыми намеревались установить слежку. Теоретически, конечно, они могли следить за кем угодно, но отдельные личности были обозначены как объекты особого внимания - либо потому, что, по мнению Контролеров, они уже созрели для того, чтобы вступить в их ряды, либо кто-то из членов организации обратился с Официальной просьбой держать эти лица под пристальным надзором. Лори глянула на досье, лежащее у нее на коленях: АРТУР ДОНОВАН, 56 лет, Уинслоу-роуд, 438, кв. 3. На фотографии, прикрепленной к внутренней стороне папки, был запечатлен абсолютно обычный немолодой мужчина - седеющий, толстопузый, напуганный до смерти,  - толкающий перед собой пустую магазинную тележку по автостоянке; сильный ветер растрепал его зачес, прикрывавший лысину. Разведенный отец двух взрослых детей, мистер Донован работал техником в фармацевтической компании «Мерк» и жил один. Согласно последней записи в досье, вечер предыдущего четверга Донован провел у себя дома, перед телевизором. Вероятно, он почти все вечера так проводил,
потому что Лори ни разу не видела его на улице во время своих вечерне-ночных прогулок по городу.
        Не соизволив прочитать про себя, как полагалось, молитву во спасение Артура Донована, она закрыла папку и передала досье Мег Ломакс, новообращенной, которую она обучала. Каждый вечер во время Самообличения она ругала себя за этот недостаток, но, несмотря на свои неоднократные клятвы исправиться, снова и снова натыкалась на ограничительные рамки собственной способности сострадать. Артур Донован был для нее абсолютно чужим человеком, и, в принципе, ей было все равно, что с ним случится в Судный день. В этом заключалась печальная истина, и притворяться не имело смыла.

«Я всего лишь человек,  - говорила она себе.  - В моем сердце нет места для всего человечества».
        Мег, напротив, разглядывала фотографию с меланхолическим выражением на лице. Она качала головой и цокала языком, довольно громко, что было неприемлемо для всех, кроме Учеников. В следующее мгновение она достала свой блокнот, начеркала несколько слов и показала записку Лори.
        БЕДНЯГА. ОН ТАКОЙ ПОТЕРЯННЫЙ.
        Лори быстро кивнула, затем потянулась к журнальному столику за следующим досье, подавив в себе порыв взять свой блокнот и напомнить Мег, что не нужно записывать каждую мысль, промелькнувшую у нее в голове. Это она и сама скоро поймет. Рано или поздно все понимали, как только молчание начинало входить в привычку. Просто некоторым требовалось чуть больше времени, чтобы осознать, что в жизни можно обходиться минимальным количеством слов, что о многом можно договориться и молча.
        В накуренной комнате их сидело двенадцать человек - команда Наблюдателей, заступающих на вечернее дежурство. Они передавали досье один другому по часовой стрелке. По сути, это был торжественный ритуал, но Лори временами забывала о своей цели и принималась развлекаться, выхватывая пикантные подробности местных сплетен, записанных в досье, или попросту восстанавливала свою связь с неправедным, но колоритным миром, от которого отреклась. Сейчас она чувствовала, что снова поддается этому соблазну, читая досье Элис Саудерман, своей давней подруги, с которой они вместе состояли в Ассоциации родителей и учителей начальной школы Бейли. Вдвоем они три года подряд сопредседательствовали на аукционной комиссии и оставались близки, даже в бурный период, предшествовавший вступлению Лори в секту. Ее заинтриговала новость о том, что буквально на прошлой неделе Элис ужинала в «Траттории Джованни» с Мирандой Эббот, еще одной хорошей подругой Лори, замотанной матерью четверых детей, наделенной великолепным чувством юмора и потрясающим даром имитации. Лори не знала, что Эллис и Миранда дружили. Она была уверена, что
за ужином те много говорили о ней, о том, что им не хватает ее общества. Наверняка они были озадачены ее решением покинуть их мир и презирали то сообщество, в котором она теперь жила, но Лори старалась не думать об этом. Она сосредоточилась на вегетарианской лазанье, что заказали ее бывшие подруги,  - фирменном блюде в «Траттории Джованни», со сливочным соусом, ароматным, но не очень жирным, с морковью и цукини, нарезанными тонкими, полупрозрачными ломтиками,  - представляя, что она тоже сидит с ними за одним столом, потягивает вино, смеется. Чтобы не улыбнуться, Лори плотно сжала губы.

«Прошу тебя, Господи, помоги Элис и Миранде,  - молилась она, закрывая папку.  - Они хорошие люди. Пощади их».
        Читая досье, Лори особенно поражалась тому, сколь обманчиво нормальной казалась жизнь в Мейплтоне. Многие, просто надев шоры, занимались своими пустячными делами, словно Восхищения Церкви никогда и не было, словно они рассчитывали на то, что их мир будет существовать вечно. Восьмилетняя Тина Грин еженедельно брала уроки игры на фортепиано. Двадцатитрехлетняя Марта Коуэн два часа проводила в спортзале, потом, по дороге домой, заходила в аптеку, где покупала упаковку тампонов и номер «Ю.С. уикли»[56 - «US Weekly» - популярный американский еженедельник о жизни знаменитостей.]. Генри Фостер, мужчина пятидесяти девяти лет, выгуливал своего вестхайлендского терьера на берегу озера Филдинг, часто останавливаясь, чтобы пес его мог справить нужду. Тридцатисемилетнего Ланса Микульски видели, как он входил в магазин «Виктория сикрет»[57 - Victoria’s Secret (англ. «Секрет Виктории»)  - крупнейшая американская сеть магазинов нижнего белья, основанная в 1977 г. Роем Реймондом.] в торговом центре «Две реки», где он купил несколько комплектов женского нижнего белья. Лори это покоробило, тем более что жена Ланса,
Пэтти, сейчас сидела в этой же комнате и досье ее супруга вскоре должно было попасть к ней в руки. Пэтти ей казалась приятной женщиной - хотя многие люди, вынужденные молчать, кажутся приятными,  - и Лори ей глубоко сочувствовала. Она по себе знала, каково это - читать непристойные подробности о жизни собственного мужа в присутствии целой комнаты твоих товарищей, которые уже ознакомились с данной информацией и теперь делают вид, что ничего не замечают. Но ты знаешь, что они поглядывают на тебя, проверяют, сумеешь ли ты сохранить самообладание, отрешиться от таких низменных эмоций, как ревность и гнев, и сосредоточить свои мысли на том, о чем д?лжно думать,  - на грядущем.
        В отличие от Пэтти Микульски, Лори не просила в официальном порядке установить наблюдение за ее мужем - только за дочерью. В том, что касалось ее лично, Кевин был сам по себе: он был взрослый человек и сам принимал решения. Просто так уж получилось, что в числе принятых им решений были и такие, когда он дважды счел возможным наведаться в гости к двум разным женщинам. Лори, на ее беду, пришлось просматривать досье на этих двух женщин, за их души она должна была молиться - но это уж вряд ли!
        Лори не ожидала, что она так остро отреагирует на измену мужа. С болью в душе представляла она, как он целует другую женщину, раздевает ее в незнакомой спальне, а после секса они умиротворенно лежат рядом. Но она не плакала, ничем не выдала свою боль. Это случилось лишь однажды с тех пор, как она ушла из дома и поселилась здесь, в тот день, когда она открыла досье своей дочери и на внутренней стороне обложки папки вместо знакомой школьной фотографии длинноволосой милой десятиклассницы с очаровательной улыбкой увидела нечто похожее на фотопортрет обритой наголо малолетней преступницы с большими тусклыми глазами - снимок девочки, нуждающейся в материнской любви.


* * *
        Они сидели, притаившись за кустами на Расселл-роуд, глядя сквозь листву на входную дверь белого дома с кирпичной застекленной террасой, построенного в колониальном стиле. Дом принадлежал человеку по имени Стивен Грайс. На его верхнем и нижнем этажах всюду горел свет - значит, скорее всего, сегодня члены семьи Грайс уже никуда не пойдут. Но Лори все равно решила не оставлять пост. Это будет тест на упорство - самое важное качество для Наблюдателя. Мег, обхватив себя руками, чтобы согреться, ерзала, сидя рядом с ней.

        - Черт,  - прошептала она.  - Холодно.
        Лори, прижав палец к ее губам, покачала головой.
        Поморщившись, Мег беззвучно произнесла: «Прости».
        Лори пожала плечами, не стала раздувать скандал из-за этой оплошности. Для Мег это было первое дежурство в Ночном Дозоре; ей понадобится время, чтобы привыкнуть. Не только к скуке и тяготам физического характера, но и к неловким, даже хамским ситуациям, когда не имеешь возможности заполнить безмолвие разговором, вынужден практически игнорировать человека, который дышит рядом с тобой. Это шло вразрез со всеми нормами социального поведения, что вдалбливаются с детства, особенно если ты женщина.
        И все же Мег никуда не денется, привыкнет со временем, как привыкла Лори. Возможно, даже оценит то ощущение свободы, что приходит с молчанием, покой, что поселяется в душе после отказа от вербального общения. Лори поняла это в ту зиму после Восхищения Церкви, когда она все свое время проводила с Розали Сассман. Если слова бесполезны, лучше держать их при себе или даже вообще ни о чем не думать.
        Какая-то машина, свернув на Расселл-роуд с улицы Монро, прогрохотала мимо, омыв их серебристым сиянием фар. После водворилась еще более глубокая тишина - абсолютное безмолвие. Лори смотрела, как с почти голой кроны стоявшего у тротуара клена слетел лист и, кружась в свете уличного фонаря, беззвучно опустился на землю. Совершенство мгновения нарушила возня Мег, рывшейся в кармане своего пальто. Как показалось Лори, она копошилась довольно долго и наконец вытащила блокнот, на котором черкнула короткий вопрос, едва читаемый при свете луны.
        КОТОРЫЙ ЧАС?
        Лори вскинула руку, чуть задрала на ней рукав и пальцами постучала по запястью, на котором не было часов. Тем самым она стремилась донести до своей молодой спутницы, что для Наблюдателя время не имеет значения: нужно не ждать чего-то, а просто сидеть тихо, сколько бы ни потребовалось. Если повезет, это, возможно, даже понравится, ты начнешь воспринимать ожидание как некую форму медитации, способ установления связи с Богом. Порой так и случалось. Летом бывали ночи, когда воздух, казалось, был пропитан умиротворяющим присутствием Господа; можно просто закрыть глаза и вдыхать Его. Но, видя, что Мег расстроена, Лори вытащила свой собственный блокнот - хотя до этого надеялась, что писать ей не придется,  - и большими печатными буквами вывела одно слово:
        ТЕРПЕНИЕ.
        Несколько секунд Мег, прищурившись, смотрела на него, словно для нее это было незнакомое понятие, потом робко кивнула в знак согласия. И храбро улыбнулась. Она ей благодарна, догадалась Лори, за эту коротенькую записку, за то, что ей вообще ответили.
        Лори тоже улыбнулась Мег, вспоминая время собственного ученичества, как она страдала от чувства полной изолированности, оторванности от всех, кого она любила. Розали Сассман к тому времени уже перевели из Мейплтона, она помогала создавать отделение их организации на Лонг-Айленде. Ощущение одиночества усугублялось еще и тем, что Лори бросила всех своих родных и близких по собственной воле. Решение это далось ей нелегко, но теперь, оглядываясь назад, она понимала, что оно было не только верным, но и неизбежным.
        После того, как Розали переселилась на улицу Гинкго, Лори постаралась вернуться к прежней жизни, пытаясь снова стать примерной женой и матерью, принимать активное участие в жизни города. Какое-то время она блаженствовала от того, что на нее больше не действует силовое поле горя ее лучшей подруги - она снова занималась йогой и общественной работой, подолгу гуляла вокруг озера, следила, чтобы Джилл выполняла домашнее задание, беспокоилась о Томе, пыталась восстановить отношения с Кевином, не скрывавшим недовольства отсутствием супружеской заботы,  - но чувство душевной раскрепощенности скоро прошло.
        Своему психотерапевту она призналась, что это напоминает ей то время, когда она вернулась домой на лето после первого года учебы в Университете Ратджерса[58 - Университет Ратджерса (Rutgers University)  - университет штата Нью-Джерси, находится в г. Нью-Брансуик. Филиалы - в Камдене и Ньюарке. Основан в 1766 г.]. Она окунулась в теплую атмосферу семьи и друзей, понаслаждалась ею пару недель, а потом почувствовала себя в западне. Ей не терпелось вернуться в университет, она скучала по своим соседкам, по своему симпатяге-парню, с которым там познакомилась, по занятиям, по вечеринкам, по веселой болтовне перед сном. Тогда она впервые осознала, что именно та жизнь и есть настоящая, а с этой, несмотря на все, что она здесь обожала, покончено навсегда.
        Конечно, она тосковала не по романтике и треволнениям университетской поры. Ей не хватало того, что она переживала с Розали - скорбь, гнетущая безысходность тех долгих дней, что они проводили в молчании, перебирая фотографии Джен, пытаясь постичь мир, в котором больше не было этой чудесной девочки. Сознавать это было ужасно, трудно было смириться с беспощадной безысходностью случившегося, но Лори казалось, что в какой-то степени это реальнее, чем оплачивать счета, или планировать весенний благотворительный вечер в пользу библиотеки, или напоминать себе о том, что надо бы купить пачку лапши в супермаркете, или поздравлять дочь с тем, что она набрала 92 балла за контрольную по математике, или терпеливо ждать, пока муж перестанет охать и стонать и слезет с нее. Именно от всего этого теперь ей хотелось убежать - от нереальности ее нынешнего существования, когда приходилось притворяться, что жизнь более или менее наладилась, что они просто наскочили на ухаб и должны двигаться дальше, выполняя свои обязанности, произнося пустые фразы, наслаждаясь простыми радостями, которые по-прежнему настоятельно
предлагал им окружающий мир. И она нашла то, что искала, в организации «Виноватых» - тяготы и унижения, которые, по крайней мере, создавали впечатление, что твое существование имеет хоть какое-то отношение к реальности, что ты больше не занимаешься самообманом, не тешишь себя фантазиями, которые грозят поглотить всю твою оставшуюся жизнь.
        Но ведь она была уже немолодая женщина, сорокашестилетняя жена и мать; ее лучшие годы позади. А Мег было всего-то лет двадцать пять - сексуальная девушка с подкорректированными воском бровями, с мелированными волосами, со следами профессионально сделанного маникюра на ногтях. В ее альбоме лежало приклеенное скотчем обручальное кольцо с крупным камнем; ее подруги, должно быть, визжали от зависти, когда его видели. Для молодых это страшные дни, думала Лори, никаких тебе надежд, никаких мечтаний. Одно им известно: будущее, на которое они рассчитывали, никогда не наступит. Это все равно что ослепнуть или лишиться руки, ноги, даже если ты веришь, что, по воле Господа, где-то рядом тебя ждет что-то хорошее, настолько восхитительное, что вообразить нельзя.
        Мег перелистнула блокнот и на чистой странице начала что-то писать, но Лори не суждено было узнать, что еще хотела она сказать. Скрипнула дверь, и они обе разом повернулись на звук. На крыльцо вышел Стивен Грайс, мужчина с самой обычной внешностью, в очках, с небольшим брюшком, в теплом шерстяном свитере. Вот бы мне такой, подумала Лори. Стивен Грайс постоял на крыльце пару минут, словно привыкая к ночи, потом спустился по ступенькам и зашагал по газону к своему автомобилю, который по его приближении приветливо мигнул фарами.
        Они пустились в погоню, но потеряли из виду автомобиль, когда тот свернул направо в конце квартала. По предположению Лори, основанному только на интуиции, Грайс, возможно, направился в «Сейфуэй» за чем-нибудь вкусненьким, чем приятно лакомиться по ночам,  - за черничным кексом, или мороженым на основе пеканового масла, или, быть может, плиткой горького шоколада с миндалем,  - в общем, за любым из множества продуктов, о которых она сама от случая к случаю грезила в течение дня, обычно в голодный промежуточный период между утренней миской овсянки и вечерней тарелкой супа.
        До супермаркета от Расселл-роуд быстрым шагом минут десять ходьбы, и это означало, что, если она права и они поторопятся, то, возможно, им удастся застать Грайса еще в магазине. Конечно, очень может быть, что тот просто вернется к своей машине, сядет за руль и поедет назад домой, но какой смысл забегать вперед? К тому же, Лори хотела, чтобы Мег поняла: наблюдение - деятельность, требующая гибкости и умения импровизировать. Не исключено, что Грайс поехал не в «Сейфуэй», и тогда они вряд ли его найдут. Но была и другая вероятность: разыскивая его, они могли наткнуться еще на кого-то из списка их объектов слежения и переключиться на него. Или могла возникнуть вообще непредвиденная ситуация с участием людей, имен которых они не знают. Их задача - смотреть во все глаза и идти туда, где от них будет больше пользы.
        В любом случае Лори была рада, что они снова идут, больше не прячутся в кустах. Для нее лучшими составляющими данного вида деятельности были ходьба и свежий воздух, по крайней мере, такими вечерами, как этот, когда небо чистое, а температура на улице все еще выше пяти градусов по Цельсию. Она старалась не думать о том, каково им придется в январе.
        На углу она остановилась, закурила и одну сигарету протянула Мег. Та чуть отпрянула, вскинула руку в тщетной попытке отказаться. Лори настойчиво совала пачку Мег. Ей не нравилось проявлять жесткость, но правило четко гласило: Наблюдатель на людях должен всегда курить.
        Мег продолжала отнекиваться, и тогда Лори сунула ей в зубы сигарету - «Виноватые» курили сигареты малоизвестной марки, с резким и подозрительно химическим запахом, которые оптом закупало для них региональное отделение,  - и поднесла спичку. Мег, как всегда, после первой затяжки закашлялась, затем, когда приступ прошел, издала тихий стон отвращения.
        Лори похлопала молодую напарницу по плечу, давая той понять, что она - молодец. Если б не обет молчания, она не преминула бы процитировать девиз, который они оба знали из Вводного курса: Мы курим не ради удовольствия. Курение - символ нашей веры. Мег слабо улыбнулась, шмыгнула носом, отерла глаза, и они продолжили путь.
        В каком-то смысле Лори завидовала Мег, тому, что та страдает. Так и должно было быть - жертва во имя Господа, умерщвление плоти, словно каждая затяжка - это жесткое насилие над собственной личностью. Для Лори это было никакое не насилие. Она курила на протяжении всех лет учебы в университете и потом продолжала курить, лет до двадцати пяти. С трудом бросила, когда в первый раз забеременела. Снова начав курить по прошествии стольких лет, она будто вернулась домой. Для нее курение было запрещенным удовольствием, лучиком света в темном царстве лишений, из которых состояла жизнь в организации «Виноватых». В ее случае жертвой было бы бросить курить во второй раз, не иметь возможности затянуться первой сигаретой утром, сигаретой столь приятной на вкус и запах, что порой она, лежа в спальном мешке, выдувала кольца дыма в потолок - просто забавы ради.


* * *
        На стоянке супермаркета машин было немного, но Лори вполне допускала, что одна из них принадлежит Грайсу - тот ездил на ничем не примечательном седане темного цвета, а она не обратила внимания ни на марку автомобиля, ни на ее модель, ни на номерной знак,  - поэтому они решили поискать его в магазине и, войдя в зал, разделились, чтобы постараться охватить всю площадь.
        Лори начала осмотр с секции сельскохозяйственной продукции, стороной обходя ягоды и фрукты, чтобы не поддаться соблазну - на клубнику не то что смотреть, даже думать о ней было больно,  - и быстрым шагом минуя овощи, выглядевшие невероятно свежими и манящими, каждый - реклама обреченной планете, на которой он вырос: темно-зеленые головки брокколи, красный перец, плотные вилки капусты, рыхлые кочаны римского салата с влажными широкими листьями, стянутыми в пучок блестящей проволокой.
        Полки с хлебобулочными изделиями для нее вообще были пыткой, даже в это позднее время суток - всего несколько нераскупленных багетов, кое-где баранки, обсыпанные кунжутом, и кексы из банановой муки с добавлением орехов,  - остатки, которые завтра сгрузят в контейнер для залежавшейся продукции. Витавший в помещении устойчивый запах свежевыпеченного хлеба вместе с ярким освещением и льющейся из динамиков музыкой - звучала «Rhinestone Cowboy»[59 - «Rhinestone Cowboy» - популярная американская песня, впервые исполненная в 1975 г. актером, певцом и гитаристом Гленом Кэмпбеллом (род. в 1936 г.).], как ни странно, песня, которую она сто лет не слышала - воздействовали на все органы чувств, повергая ее в состояние сенсорной перегрузки[60 - Сенсорная перегрузка - в психологии: состояние, наступающее, когда мозг и нервная система перенасыщены таким большим количеством сенсорных воздействий от одной или более сенсорных систем, что невозможно отработать и отсортировать поступающую информацию.]. От такого множества соблазнов у Лори кружилась голова. Она с изумлением вспоминала, что некогда супермаркет вызывал
у нее только мучительную тоску, являясь всего лишь обязательной остановкой в круговерти ее будней - не более волнующей, чем автозаправка или почтамт. Но вот прошло несколько месяцев, и она уже воспринимала его как некий экзотический притягательный уголок, райский сад, из которого она и все ее нынешние знакомые были изгнаны, даже если сами они этого не сознавали.
        Лори вздохнула свободнее лишь после того, как отвернулась от гастрономической секции и нашла прибежище в отделе бакалеи, где стояли бобовые консервы, упаковки с макаронными изделиями, бутылки с заправками для салатов - все очень хорошие продукты, но не вызывающие желания схватить их с полки и тут же сунуть в рот. Ассортимент был огромный, одновременно ошеломлял и вызывал смех: целых четыре полки с одним только соусом для барбекю, как будто продукт каждой отдельной торговой марки обладал своими собственными уникальными свойствами.
        Супермаркет пребывал в полусонном состоянии. В каждом ряду не больше одного-двух покупателей, да и те какие-то заторможенные, еле ползут, разглядывая полки с обалделым видом. На ее счастье, все они проходили мимо, не говоря ей ни слова и даже не кивая в знак приветствия. Согласно протоколу организации «Виноватых», на приветствие не полагалось отвечать улыбкой или взмахом руки: нужно было смотреть прямо в глаза человеку, который с тобой поздоровался, и медленно считать до десяти. Неловкая ситуация, если к тебе обращаются незнакомые люди или случайные знакомые, и совсем уже аховая, если ты столкнулась лицом к лицу с близкой подругой или с кем-то из родных: вы оба краснеете, медлите в нерешительности - о том, чтобы обняться, не может быть и речи: это строго запрещено,  - к горлу подступает комок невыразимых эмоций.
        Лори ожидала встретиться с Мег где-то у холодильников с замороженными полуфабрикатами - в географическом центре магазина,  - но забила тревогу лишь после того, как прошла полки с напитками, кофе и чаем, чипсами и снэками, так и не увидев свою спутницу. Неужели они разминулись, не заметив друг друга: одна только что завернула в проход, из которого именно в эту секунду ушла вторая?
        Лори порывалась вернуться обратно, но продолжала идти вперед, к молочному отделу, откуда Мег начала свои поиски. Там было пусто. Лишь перед полкой с нарезанными сырами стоял одинокий покупатель - жилистый, как бегун, лысый мужчина, в котором она слишком поздно узнала Дейва Толмана, отца одного из бывших школьных приятелей ее сына. Он повернулся, улыбнулся ей, но она сделала вид, будто его не заметила.
        Она понимала, что поступила безответственно, выпустив Мег из поля зрения. Для многих, кто вступал в их сообщество, первые несколько недель являлись тяжким испытанием; новички бывали дезориентированы, с трудом привыкали к новым правилам и условиям проживания и имели обыкновение при первой удобной возможности возвращаться к прежней жизни. Разумеется, им никто не препятствовал: организация «Виноватых» не была сектой, как по незнанию многие считали. Каждый из ее членов был волен прийти и уйти по собственному желанию. Но задача Наставника заключалась в том, чтобы направлять новичка, по-дружески поддерживать его, помогая побороть минуты сомнений и слабости, дабы он или она не пали духом и не совершили то, о чем будут сожалеть всю оставшуюся жизнь.
        Лори подумала о том, чтобы еще раз быстро обойти весь магазин по периметру в поисках своей ученицы, но потом решили идти прямо на парковку: может, туда убежала Мег. Она прошла между двумя пустующими кассами, стараясь не думать о том, с какими глазами она вернется в штаб-квартиру и будет объяснять, что она оставила свою подопечную без надзора не где-нибудь, а в супермаркете.
        Автоматические двери медленно раздвинулись, выпуская ее в ночь. На улице, как ей показалось, заметно похолодало. Лори уже приготовилась бегом пуститься на поиски, но тут, к своему несказанному облегчению, увидела, что необходимость в этом отпала. Мег - молодая женщина в бесформенном белом наряде - стояла прямо перед ней с виноватым видом, держа перед грудью листок бумаги, на котором было написано:
        ПРОСТИ. Я НЕ МОГЛА ТАМ ДЫШАТЬ.


* * *
        На Гинкго-стрит они вернулись уже далеко за полночь. Проскользнули между двумя бетонными заграждениями, расписались в караульной. Эти меры безопасности были внедрены двумя годами ранее, после рейда полиции, закончившегося гибелью Фила Краутера - сорокадвухлетнего мужа и отца троих детей - и ранением еще двух членов организации. Полицейские, с ордером на обыск и таранами, нагрянули к ним глубокой ночью, надеясь спасти двух девочек, которых, по утверждению их отца, «Виноватые» похитили и держали в своем поселении под замком против их воли. Некоторые члены сообщества, возмущенные тем, что они восприняли как гестаповские методы, стали забрасывать полицейских камнями и бутылками. Те, оказавшись в меньшинстве, запаниковали и открыли огонь. После проводилось расследование, оправдавшее действия полицейских, но сам рейд был признан «небезупречным с точки зрения закона, плохо организованным, основанным на голословных утверждениях ожесточенного родителя, проживающего отдельно от семьи». С тех пор - и здесь Лори должна отдать должное Кевину за перемены в лучшую сторону - мейплтонская полиция вела себя менее
агрессивно по отношению к «Виноватым», стараясь использовать в спорных и кризисных ситуациях, которые время от времени возникали, дипломатические методы, а не силу. И все же о том, что полицейские открыли огонь, на улице Гинкго не забывали, и эти воспоминания были мучительны. Лори ни разу не слышала, чтобы кто-то рассуждал о возможности убрать дорожные заграждения, которые к тому же служили памятным знаком. На них аэрозольной краской была нанесена надпись: МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ФИЛ. ДО ВСТРЕЧИ НА НЕБЕСАХ.
        Им отвели комнату на третьем этаже Синего Дома, где обычно размещали Учениц. Вообще-то, Лори жила в Сером Доме, в женском общежитии, расположенном по соседству, где в комнате среднего размера спали по шесть-семь человек - все в спальных мешках на голом полу. Каждая ночь - безалкогольная «пижамная вечеринка» с участием одних только взрослых: не слышно ни смеха, ни шепота - только кашель, пуки, храп и кряхтенье - звуки и запахи слишком большого количества усталых людей, втиснутых в слишком маленькое помещение.
        Синий Дом в сравнении с Серым был относительно цивилизованным жилищем, даже роскошным: они жили лишь вдвоем в маленькой комнатушке с двумя односпальными кроватями, светло-зелеными стенами и мягким бежевым ковром на полу, по которому приятно ступать босыми ногами. Но самое главное - прямо напротив их комнаты, через коридор, находилась ванная. «Коротенький отпуск»,  - подумала Лори. Пока Мег принимала душ, она переоделась, сменив грязную одежду на ночную рубашку свободного покроя, какие носили «Виноватые»,  - безобразное, но удобное одеяние, сшитое из старой простыни,  - затем, преклонив колени, стала молиться. Сначала - долго и сосредоточенно - за детей, потом дальше по списку: за Кевина, за свою мать, за братьев и сестер, за друзей и бывших соседей, пытаясь представить каждого из них в белом одеянии, в золотистом сиянии всепрощения,  - как ее учили. Молиться в безлюдной комнате, где тебя никто и ничто не отвлекает, тоже считалось роскошью. Лори знала, что Господу все равно, на коленях она стоит или на голове, но она предпочитала делать это по правилам: тогда и сознание ясное, и внимание не
рассеивается.

«Спасибо, Господи, что привел к нам Мег,  - молилась она.  - Дай ей силы и даруй мне мудрость, чтобы направлять ее по верному пути».
        Ночное дежурство прошло относительно хорошо, рассудила Лори. Они упустили из виду Грайса и не наткнулись ни на кого из тех, чьи досье они просматривали, зато активно поработали в центре города, где царило оживление: сопровождали людей из баров и ресторанов к их автомобилям, довели до дома трех девочек-подростков, весело болтавших о мальчиках и школе, не обращая внимания на Лори и Мег. Случился только один неприятный инцидент - с парочкой пьяных придурков двадцати с чем-то лет, возле бара «Экстра Иннинг». В сущности, ничего страшного не произошло - обычные оскорбления, предложение заняться сексом, выраженное в грубой форме одним из парней, красавчиком с самодовольной ухмылкой, обнявшим Мег так, будто она его подружка («Я трахну милашку,  - сказал он своему приятелю.  - А ты займешься бабусей»). Но даже это был полезный урок для Мег, показавший ей, с чем она может столкнуться в Ночном Дозоре. Рано или поздно кто-нибудь ударит ее, или плюнет на нее, или сделает еще что похуже, и она обязана стерпеть оскорбление - безропотно, не пытаясь защититься.
        Мег вернулась из ванной. Она застенчиво улыбалась, лицо порозовевшее, фигура утопает в балахоне ночной рубашки. Жестоко это, думала Лори, одевать красивую молодую женщину в мешок, словно ее красоте нет места в этом мире.

«Для меня все по-другому,  - убеждала она себя.  - Я только рада спрятать свое тело».
        Вода в ванной была теплой - роскошь, которую она уже перестала принимать как должное. В Сером Доме хронически не хватало горячей воды - что было неизбежно при таком количестве жильцов,  - но правила требовали, чтобы душ, невзирая на обстоятельства, они принимали два раза в день. Лори долго стояла под струями горячей воды. Ванная наполнилась паром, но это не имело значения, поскольку зеркала в поселении «Виноватых» были запрещены. Ей до сих пор было странно чистить зубы перед пустой стеной, да еще какой-то непонятной мучнистой пастой без названия и допотопной простой щеткой. Она беспрекословно приняла все ограничения, связанные с личной гигиеной,  - нетрудно было понять, почему духи, бальзамы для волос и омолаживающие кремы считаются излишеством,  - но никак не могла смириться с отказом от своей электрической щетки. Долгие недели она тосковала по ней, пока не осознала, что мучает ее не только ощущение отсутствия чистоты во рту. Она скучала по семье, по всем тем годам бездумного семейного счастья, по долгим перегруженным дням, в конце которых они с Кевином стояли бок о бок перед двойной раковиной в
ванной - в руках у каждого по жужжащей зубной щетке, работающей на батарейках, рот полон освежающей мятной пены. Но все это осталось в прошлом. Теперь она была одна в тихом помещении, упрямо двигала кулаком перед своим лицом, никому не улыбалась в зеркало, никто не улыбался ей в ответ.


* * *
        На этапе Ученичества обет молчания позволялось иногда нарушать. Перед сном, после того, как гасили свет, наступал короткий период - обычно минут пятнадцать, не больше,  - когда разрешалось выразить словами свои страхи и задать вопросы, которые оставались без ответа в течение дня. С недавних пор появилось такое нововведение, как Послабление, выполнявшее функцию отдушины для новичков, которых пугал резкий отказ от речевого общения. На одном из слайдов, который видела Лори (она входила в состав Комитета по вербовке и удержанию новообращенных в рядах организации), говорилось, что с внедрением этого нового приема процент отсева среди Учеников снизился почти на треть, чем, собственно, и объяснялась переполненность жилищ в их поселении.

        - Ну, как ты справляешься?  - спросила Лори, просто чтобы начать разговор. Собственный голос ей показался странным - хриплое карканье в темноте.

        - Да вроде ничего,  - ответила Мег.

        - Ничего? И все?

        - Даже не знаю. Трудно так вот взять и все бросить. Самой до сих пор не верится, что я это сделала.

        - Мне показалось, ты немного нервничала в магазине.

        - Боялась, что встречу кого-нибудь из знакомых.

        - Жениха?

        - Да. Но не только Гэри. Кого-то из друзей тоже.  - Голос у нее был неуверенный, словно она пыталась храбриться.  - У меня ведь свадьба назначена на эти выходные.

        - Знаю.  - Лори читала досье Мег и понимала, что той требуется уделить особое внимание.  - Тебе, должно быть, тяжело.
        Мег издала непонятный звук - то ли фыркнула, то ли застонала.

        - Такое чувство, что мне снится сон,  - сказала она.  - И я все жду, что вот-вот проснусь.

        - Знакомое чувство,  - призналась ей Лори.  - У меня так тоже бывает. Расскажи немного о Гэри. Какой он?

        - Замечательный,  - отвечала Мег.  - Очень симпатичный. Широкие плечи. Рыжеватые волосы. Милая ямочка на подбородке. Я все время ее целовала.

        - Чем он занимается?

        - Аналитик по ценным бумагам. Прошлой весной получил диплом магистра.

        - Ого. Молодец.

        - Да, молодец,  - безапелляционно подтвердила она, словно это даже не обсуждалось.  - Он отличный парень. Умный, красивый, веселый. Любит путешествовать, в спортзал ходит каждый день. Мои подруги называют его «мистер Совершенство».

        - Где вы познакомились?

        - В школе. Он играл в баскетбол. В одной команде с моим братом. Я часто ходила на их матчи. Гэри учился в выпускном классе, а я - в десятом. Мне казалось, он даже не подозревает о моем существовании. А потом однажды он просто подошел ко мне и сказал: «Привет, сестренка Криса. Давай сходим в кино?». Представляешь? Он даже не знал, как меня зовут, а пригласил на свидание.

        - И ты ответила согласием.

        - Смеешься? Я ж как будто в лотерею выиграла.

        - И вы сразу полюбили друг друга?

        - Ну конечно. Когда он поцеловал меня в первый раз, я подумала: «За этого парня я выйду замуж».

        - Долго ж вы собирались. Давно это было - восемь, девять лет назад?

        - Мы же тогда еще учились,  - объяснила Мег.  - Как только я окончила школу, мы обручились, но потом пришлось отложить свадьбу. Из-за того, что случилось.

        - Ты маму потеряла.

        - Не только из-за нее. Один из кузенов Гэри, он тоже пропал… две девочки из университета, начальник моего отца, коллега Гэри. Много людей исчезло. Ты ведь помнишь, как это было.

        - Помню.

        - Казалось, как-то это неправильно… выходить замуж без мамы. Мы с ней были очень близки, и она так радовалась, когда я показала ей обручальное кольцо. На церемонию я собиралась надеть ее свадебное платье.

        - И Гэри не возражал против отсрочки?

        - Ничуть. Я ж говорю, он очень хороший парень.

        - И вы переназначили день свадьбы?

        - Не сразу. Года два мы вообще о ней не упоминали. А потом вдруг решили пожениться.

        - И на этот раз ты была готова?

        - Не знаю. Наверно, я просто смирилась с тем, что мама не вернется. Как и все остальные. А Гэри стал проявлять настойчивость. Твердил мне, что он устал все время скорбеть. Сказал, что моя мама хотела бы, чтобы мы поженились, завели семью. Чтобы мы были счастливы.

        - А ты что думала?

        - Что он прав. Я тоже устала постоянно скорбеть.

        - И что же произошло?
        Мег умолкла на несколько секунд. Лори казалось, будто она слышит, как та думает в темноте, пытается сформулировать ответ, тщательно подбирая слова, словно от них зависит ее судьба.

        - Мы полностью подготовились к свадьбе. Арендовали зал, выбрали диджея, договорились с фирмой, обслуживающей банкеты. Казалось бы, я должна быть счастлива, да?  - Она тихо рассмеялась.  - А меня не покидало ощущение, что меня там даже нет, что все это происходит не со мной, а с кем-то другим, с тем, кого я даже не знаю. Смотрите, она разрабатывает дизайн приглашений. Смотрите, она примеряет платье.

        - Мне знакомо это чувство,  - сказала Лори.  - Как будто ты умерла, но сама об этом не знаешь.

        - Гэри злился. Не мог понять, почему я не проявляю энтузиазма.

        - И когда ты решила сбежать?

        - Эта мысль уже зрела у меня какое-то время. Но я все ждала, надеялась, что мое отношение изменится. Ходила к психотерапевту, принимала лекарства, йогой занималась. Ничего не помогло. На прошлой неделе предложила Гэри снова перенести свадьбу, но он даже слышать об этом не хотел. Заявил, либо мы женимся, либо расходимся навсегда. Мне решать.

        - И ты пришла сюда.

        - Да,  - подтвердила Мег.

        - Мы рады, что ты с нами.

        - Терпеть не могу сигареты.

        - Привыкнешь.

        - Надеюсь.
        На этом их разговор был окончен. Лори повернулась на бок, наслаждаясь мягкостью своей постели, пытаясь вспомнить, когда она последний раз спала на столь удобной кровати. Мег немного поплакала и затихла.
        Снимите номер

        Нора с нетерпением ждала танцевального вечера - не столько самого мероприятия, сколько возможности сделать публичное заявление, объявить окружающим, что у нее все хорошо, что она оправилась от унижения оскорбительной статьи Мэтта Джеймисона и не нуждается ни в чьей жалости. Весь день она пребывала в вызывающе приподнятом настроении, примеряя все сексуальные наряды из своего гардероба - они и теперь были ей впору, а некоторые сидели даже лучше, чем прежде,  - вспоминая танцевальные движения перед зеркалом - танцевала впервые за три года. «Неплохо,  - думала она.  - Очень даже неплохо». Она словно совершала путешествие во времени, встретив ту, кем когда-то была, и узнав в ней давнего друга.
        Наконец она остановила свой выбор на изящном красно-сером платье с глубоким треугольным вырезом. Последний раз она его надевала на свадьбу дочери начальника Дуга, где ее засыпали комплиментами. Даже Дуг сподобился, хотя он был скуп на похвалу. Нора поняла, что сделала правильный выбор, когда показалась в этом платье сестре и увидела недовольство на лице Карен.

        - Неужели ты пойдешь в этом?

        - А что? Не нравится?

        - Просто оно немного… кричащее, тебе не кажется? Люди подумают…

        - Мне все равно,  - перебила сестру Нора.  - Пусть думают, что хотят.
        В автомобиле Карен ею овладело волнение, приятнейшее чувство предвкушения - нервный трепет перед субботним выходом в свет - ощущение, которое она помнила со студенческих дней, когда от каждой вечеринки ждала судьбоносных перемен в своей жизни. Это зудящее возбуждение донимало ее на протяжении всей дороги до места проведения мероприятия и пока она шла по школьной парковке; исчезло лишь перед входом в здание школы, когда она увидела афишу:


        ВЕСЕЛЫЙ МЕЙПЛТОН ПРЕДСТАВЛЯЕТ:
        НОЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
        В ПРОГРАММЕ - ДИДЖЕИ, ТАНЦЫ, УГОЩЕНИЯ, ПРИЗЫ
        С 20.00 ДО ПОЛУНОЧИ
        СТОЛОВАЯ ШКОЛЫ ХОТОРН



«Веселый Мейплтон?  - удивилась Нора, внезапно поймав свое карикатурное отражение в стеклянной двери.  - Это что - шутка?» Если шутка, то, значит, смеются над ней, не иначе: уже более не молодая женщина явилась в вечернем платье в школу, в которую ее дети никогда не пойдут. «Простите,  - сказала она им, словно они притаились где-то у нее в голове, оценивая каждый ее шаг.  - Я не подумала».

        - В чем дело?  - спросила Карен, заглядывая через ее плечо.  - Закрыто?

        - Разумеется, не закрыто.  - Нора толкнула дверь, показывая сестре, сколь неуместен ее вопрос.

        - Я в этом и не сомневалась,  - раздраженно сказала Карен.

        - Зачем тогда спрашиваешь?

        - Потому что ты встала как вкопанная. Заткнись, подумала Нора, заходя в центральный коридор - яркий туннель с натертым до блеска коричневым полом и множеством традиционных зеленых шкафчиков, убегающим вдаль, по обеим сторонам. Просто заткнись, прошу тебя. Напротив канцелярии на стене висела коллекция автопортретов школьников, под ними - надпись крупными буквами: МЫ - МУСТАНГИ! С болью смотрела она на все эти свежие, полные надежд, неумело нарисованные лица детей, представляя, как счастливые матери каждое утро отправляют их в школу с ранцами и коробочками для завтрака, а после обеда заезжают за ними и увозят домой.
        Привет, детка, как день прошел?

        - У них здесь прекрасная программа по изобразительному искусству,  - сообщила Карен, словно проводила экскурсию по школе для родителя, выбирающего учебное заведение для своего ребенка.  - И музыку хорошо преподают.

        - Чудненько,  - буркнула Нора.  - Я, пожалуй, запишусь.

        - Я просто из вежливости. Злиться необязательно.

        - Извини.
        Нора знала, что ведет себя по-свински. По отношению к Карен это было тем более несправедливо, что только она одна и согласилась составить ей компанию, хотя Нора обратилась к сестре в последний момент. В этом была вся Карен. Норе она не всегда нравилась, у них почти на все были разные взгляды, но она всегда могла рассчитывать на сестру. Все остальные, кому она звонила,  - ее якобы близкие подруги из группы мамочек, в которую она больше не входила,  - отказались, сославшись на домашние дела и прочее, правда, прежде попытались отговорить ее от посещения этого мероприятия.
        Ты уверена, что это хорошая идея, милая? Норе претил их снисходительный тон, то, как они называли ее «милой», словно обращались к ребенку, неспособному принимать собственные решения. Может, стоит немного подождать?
        Под «немного подождать» подразумевалось подождать, когда осядет пыль от статьи, той самой, о которой до сих пор еще, наверно, шепчется весь город: НЕ ПРОЧЬ ПОИГРАТЬ И С ДРУГИМИ: ПАПОЧКА-«ГЕРОЙ» ЗАЖИГАЕТ С ХОРОШЕНЬКОЙ ВОСПИТАТЕЛЬНИЦЕЙ. Нора лишь раз прочитала эту статью, у себя на кухне, после неожиданного визита Мэтта Джеймисона, но и одного раза оказалось достаточно, чтобы все грязные подробности бурного романа Дуга с Кайли Маннхейм навечно отпечатались в ее памяти.
        Даже теперь, две недели спустя, ей все еще трудно было представить Кайли в роли Той Женщины. В восприятии Норы она оставалась любимой воспитательницей ее детей из детского сада, в который они ходили,  - чудесной, энергичной девушкой, недавно окончившей колледж. Даже с пирсингом в языке и татуировкой на левой руке, приводившей в восхищение малышей, Кайли удавалось производить впечатление добродетельного и здравомыслящего человека. Она была автором замечательного письма-характеристики - некогда Нора думала, что будет дорожить им вечно,  - в котором на трех страницах был изложен основанный на тщательных наблюдениях подробный анализ первого года пребывания Эрин в детском саду, восхвалявший ее «незаурядные навыки общения», «неистощимую любознательность», «бесстрашие» и «любовь к приключениям». После Четырнадцатого октября Нора месяца два всюду носила с собой это письмо, чтобы иметь возможность перечитать его в любой момент, когда ей захочется вспомнить дочь.
        К сожалению, в достоверности обвинений его преподобия сомневаться не приходилось. Он достал из мусорного ящика старенький, очевидно, неработающий лэптоп Кайли - парень в компьютерном магазине сказал ей, что в нем полетел жесткий диск,  - и, применив на практике свои недавно приобретенные навыки по восстановлению данных, выудил из компьютера целую коллекцию изобличающих электронных писем, компрометирующих фото и «шокирующе откровенных» бесед в чате между «симпатичным отцом двух детей» и «очаровательной молодой воспитательницей». В статье были представлены несколько скандальных фрагментов из этой переписки, в которых Дуг демонстрировал свою прежде скрытую склонность к эротическому письму.
        Нора была потрясена до глубины души, причем не только разоблачительными материалами, преподанными в сенсационно-паскудной форме - разумеется, она ни о чем не догадывалась,  - но еще и тем, с каким нескрываемым удовольствием его преподобие предал эти сведения огласке. После того, как разразился скандал, несколько дней она пряталась, переосмысливая свой брак, задаваясь вопросом, неужели каждая минута, прожитая с мужем, была пронизана ложью.
        Оправившись от первоначального шока, она осознала, что ей стало легче дышать, как будто камень упал с души. Три года она оплакивала мужа, которого на самом деле не было, по крайней мере, не существовало в той форме, каким она его представляла. Теперь, узнав правду о нем, она поняла, что потеряла чуть меньше, чем думала, то есть фактически часть утраченного к ней вернулась. Как выяснилось, оказывается, она - не скорбящая вдова, а просто еще одна женщина, которую предал эгоистичный супруг. А это менее трагичная, более знакомая роль, которую играть гораздо проще.

        - Готова?  - спросила Карен.
        Они стояли в дверях столовой, наблюдая за толкотней на неярко освещенной танцевальной площадке. Танцующих было на удивление много - сборище немолодых людей, в основном женщин, отплясывающих энергично, хоть и несколько неуклюже, под песню «Little Red Corvette»[61 - Дословный перевод с англ.  - «Маленький красный “Корветт”».] в исполнении Принса, пытаясь вспомнить молодость, когда они были более гибкими и грациозными.

        - Пожалуй,  - ответила Нора.
        Они шагнули в пещеристую пасть полутемной столовой, и все головы повернулись в их сторону: они мгновенно стали объектом всеобщего внимания. Именно от этого надеялись оградить ее подруги, но Норе было все равно. Если хотят на нее смотреть, пусть смотрят.
        Да, это я, думала она. Самая Печальная Женщина на свете.
        Вскинув над головой руки, двигая под музыку бедрами, она направилась прямо в толпу танцующих. Карен не отставала, дрыгая руками и ногами. Нора давно не видела, как танцует ее сестра, уже забыла, до чего забавно наблюдать за ней - маленькая грузная женщина, вихляет всеми частями тела, какими только можно, и даже кажется сексуальной в какой-то мере, чего о ней даже не подумаешь, встретив ее в другой обстановке. Танцуя в паре, они улыбались друг другу, напевая: «Маленький красный «Шевроле Корветт». Малышка, ты слишком спешишь!». Нора повернулась влево, потом резко наклонилась вправо, волосами хлестнув себя по лицу. Впервые за долгое время она снова почувствовала себя почти человеком.


* * *
        Игра, в которую они играли, называлась «Снимите номер». По сути, это была та же «бутылочка», но с одним отличием: игроки голосовали, должна ли парочка покинуть круг и удалиться в укромный уголок или нет.
        Голосование привносило элемент стратегии в игру, в которой иначе все зависело бы от воли случая. Приходилось просчитывать самые разные варианты, при каждом вращении стрелки решать для себя, кого бы ты хотел оставить в кругу, а кого - исключить как соперника. Цель - не считая очевидной: поцеловаться с тем, кто тебе нравится,  - не остаться одним из двух последних игроков в кругу, потому что оставшаяся парочка тоже должна «снять номер», хотя Джилл по собственному опыту знала, что обычно эти двое просто сидят где-нибудь без дела с кислыми рожами, чувствуя себя неудачниками. В каком-то смысле нечетное количество игроков было предпочтительнее, пусть ты потом не знаешь, куда деваться от стыда и смущения, если в конце игры оказываешься лишней.
        Эйми потерла ладони на удачу, улыбнулась Нику Лазарро (мечте любой девчонки) и крутанула волчок, позаимствованный из «Твистера». Стрелка завращалась неясным пятном, потом замедлила ход, вновь обретая очертания, проскочила Ника и направила свое острие точно на Зоуи Грэнтам.

        - Боже,  - простонала Зоуи - миловидная, фигуристая деваха с челкой а-ля Клеопатра и сочными красными губами, оставлявшими следы на шеях и лицах всех, к кому они прикасались.  - Опя-я-ять.

        - Да ладно тебе,  - обиженно произнесла Эйми.  - Не так уж и противно.
        Они ринулись друг к другу на четвереньках и поцеловались в центре круга. Скромненько так - без языка, не распуская руки, просто прикоснулись губами,  - но Джейсон Уолдрон захлопал в ладоши и заулюлюкал, словно они сосались, как порнозвезды.

        - Черт, да!  - выкрикнул он, как всегда, когда перед ним разворачивалось лесбийское действо, пусть и не слишком страстное.  - Отправляем этих сучек в отдельный номер!
        Его никто не поддержал. Следующим рулетку крутанул Ник. Стрелка показала на Дмитрия, и ему снова пришлось крутить. Они играли по сексистским правилам: девочкам приходилось целоваться друг с другом, а мальчикам - нет,  - по причинам, которые и так якобы всем понятны. Джилл раздражали эти двойные стандарты. Нет, она ничего не имела против того, чтобы целоваться с девочками - ей это нравилось, правда, только не с Эйми, ведь та ей была почти как сестра. Ее возмущало другое: согласно этим правилам, девочки могут целоваться, но не вправе удаляться в другую комнату,  - на том основании, что тогда два парня останутся без партнерш и в игре будет нарушен гетеросексуальный баланс. Джилл пару раз пыталась убедить остальных пересмотреть эту установку, но сторонников у нее не нашлось. Даже Джинни Чун не согласилась с ней, а уж она-то больше всех выиграла бы от этих перемен.
        Крутанув рулетку во второй раз, Ник попал на Зоуи, и они стали целоваться, причем довольно пылко, так что Макс Коннолли предложил, чтобы они уединились. Джинни его поддержала, но все остальные проголосовали против: Джилл и Эйми хотели удержать Ника в игре, Дмитрий был влюблен в Зоуи, а Джейсон был шестеркой у Ника и никогда не голосовал за то, чтобы тот уединился с кем-то, кроме Эйми.
        С некоторых пор играть стало не так интересно: их компания поредела, интрига из игры ушла. Вот летом было другое дело - настоящее сумасшествие. Бывали ночи, когда в кругу собирались до тридцати человек - на заднем дворе дома Марка Соллерса,  - причем многие вообще впервые видели друг друга. Голосование проходило бурно, результаты были непредсказуемые: парочку могли отправить в отдельную комнату как за вялый поцелуй, так и за страстный. Когда Джилл впервые приняла участие в игре, ей пришлось уединиться с одним студентом, который оказался близким другом ее брата. Они немного подурачились, но потом бросили это дело и долго говорили о Томе. Во время той беседы Джилл узнала о брате больше, чем за все годы, что прожила с ним под одной крышей. Во второй раз ей достался Ник. Она его знала по школе, но никогда с ним не общалась. Он был красивый, спокойный, темноглазый парень с гладкими прямыми волосами и внимательным взглядом. С ним она почувствовала себя красавицей, в его объятиях - как у себя дома.
        В сентябре, когда студенты разъехались по своим учебным заведениям, игроков поубавилось, сама игра стала скучнее. На протяжении осени число ее участников постоянно сокращалось, пока не осталось только восемь человек, и с тех пор игра проходила примерно по одному и тому же сценарию: Эйми уходила с Ником, Джилл и Зоуи боролись за Макса и Дмитрия, Джинни и Джейсон оставались вместе по умолчанию. Джилл вообще не понимала, зачем они все еще продолжают играть. Для нее эта игра превратилась в дурную привычку, в устаревший бесполезный ритуал, который, правда, всегда сопровождался слабой надеждой на то, что расклад изменится, она снова окажется наедине с Ником и напомнит ему, насколько идеально они подходят друг другу - физически и духовно.
        К сожалению, сегодня удача была не на ее стороне. Она заполучила Ника, когда в четвертый раз крутанула рулетку. Он приблизил к ней свое лицо, и она ощутила знакомое волнение, которое мгновенно сменилось столь же знакомым разочарованием, едва он поцеловал ее. Ник даже не притворялся, что она ему неинтересна: сухие губы раскрыты самую малость, язык упрямо сохраняет пассивность в ответ на ее энергичные, но неуверенные попытки разжечь его страсть. Это было настолько унылое зрелище - с Зоуи он целовался куда более пылко; Джилл была уже даже не на втором месте!  - что никому и в голову не пришло предложить им вместе удалиться. Когда представление было окончено, Ник вытер губы, равнодушно кивнул, вроде как выражая одобрение, и сказал: «Спасибо, было здорово»,  - из вежливости. С таким же успехом они могли бы обменяться рукопожатием или помахать друг другу через улицу. Она уже сомневалась, что их летнее свидание имело место, что они провели вместе восхитительные полтора часа на кровати родителей Марка, и это был не плод ее фантазий, не самообман. Но ведь нет, она не приняла желаемое за действительное,
живо помнит прохладу белых простыней с маленькими синими цветочками, такими нежными и непорочными. И Ник тогда был по-настоящему ею увлечен. С тех пор изменилось лишь то, что он влюбился в Эйми, в которую рано или поздно влюблялись все парни. Это было видно по тому, как загорался его взгляд, когда стрелка рулетки наконец-то показывала на нее, как он целовал ее - с чувством, с толком, с расстановкой, словно, кроме них, в комнате никого не было, словно их поцелуй вовсе не был частью игры. Эйми вела себя далеко не столь самозабвенно. Было нечто неотвратимо театральное в том, как она ложилась на пол, притягивала его на себя, выгибала спину, вдавливаясь в него всем телом. Когда Джейсон предложил им уединиться, Зоуи его поддержала. Все остальные тоже единодушно проголосовали «за», никто не воздержался.


* * *
        Танцуя, Нора чувствовала, что психологический барьер, отделяющий ее от окружающих, тончает и смягчается. Другие танцующие уже не казались ей далекими и чужими, как это часто бывало, когда она мимо них проходила в супермаркете или проезжала на велосипеде. Если кто-то случайно задевал ее во время танца, она не воспринимала это как досадный инцидент или посягательство на ее личное пространство. Если кто-то улыбался ей, она улыбалась в ответ, и ей это казалось естественным, словно улыбаться было для нее привычным делом.
        Спустя полчаса она сделала перерыв. Подошла к столу с напитками и закусками, налила в пластиковый стаканчик «шардоне», осушила его в два больших глотка. Вино было теплое, чуть сладковатое, и она подумала, что со льдом и сельтерской на вкус оно было бы приятнее.

        - Прошу прощения, миссис Дерст?
        Нора повернулась на тихий, жутко знакомый голос. На долгое мгновение она оцепенела, утратила способность мыслить и говорить.

        - Простите, что беспокою вас,  - извинилась Кайли. Она теперь носила по-мальчишески короткую стрижку, с которой смотрелась очень мило. Стрижка красила ее, в отличие от хипстерской татуировки на руке, которая, по-видимому, возбуждала Дуга. «Я обожаю твои тату,  - писал он ей в одном из сообщений, которые его преподобие Джеймисон опубликовал в своей газете.  - Просил жену, чтоб она сделала себе что-нибудь подобное, но она - ни в какую».  - Уделите мне, пожалуйста, минутку?
        Нора хранила молчание. Самое смешное, что встречу с Кайли, в том или ином варианте, она не раз рисовала в воображении, рисовала так ясно, что знала наизусть каждый сценарий. Первые пару дней после того, как ей стало известно про измену Дуга, она постоянно представляла, во всех подробностях, как является в детский сад во время тихого часа и дает Кайли пощечину, со всей силы, на глазах у детей и других воспитателей.

«Шлюха,  - говорила она ей деловито, словно, это и было настоящее имя Кайли. (Нора экспериментировала и с альтернативным сценарием, согласно которому слово «шлюха» она выкрикивала как проклятие, но это было слишком мелодраматично и не приносило должного удовлетворения).  - Мерзкая тварь».
        И потом отвешивала ей еще одну оплеуху, била по другой стороне ее лживого лица. И звук пощечины, словно выстрел, эхом разносился по затемненной игровой комнате. После Нора собиралась наговорить ей еще массу неприятных вещей, но слова не имели большого значения. Весь смак был в пощечинах.

        - Я пойму, если вы мне откажете,  - продолжала Кайли.  - Я знаю, что это очень неловко.
        Нора смотрела на нее, вспоминая свои фантазии, в которых она мстила Кайли, и какое при этом испытывала наслаждение - своего рода катарсис, даже упоение,  - словно она была орудием божественной справедливости. Но теперь она поняла, что хотела наказать воображаемую Кайли, более красивую и более уверенную в себе женщину, чем та, что сейчас стояла перед ней. Настоящая Кайли выглядела слишком нервной и удрученной; рука на нее не поднималась. Она будто стала меньше ростом; Норе казалось, что раньше она была выше,  - может, потому, что Кайли всегда была окружена малышами.

        - Миссис Дерст?  - Прищурившись, Кайли с тревогой на лице смотрела на Нору.  - Вам плохо, миссис Дерст?

        - Почему ты ко мне так обращаешься?

        - Не знаю.  - Кайли уткнулась взглядом в свои замшевые кроссовки под ретро. На ней были зауженные джинсы и обтягивающая футболка, тоже черная, с белым восклицательным знаком между «крошечными грудками», как выражался Дуг. В таком наряде ей было бы самое место в каком-нибудь подвальном рок-клубе, а не в школьной столовой.  - Просто мне кажется, я больше не вправе называть вас по имени.

        - Какая деликатность!

        - Простите.  - Кайли покраснела еще сильнее, стала пунцовой.  - Просто я не ожидала вас здесь увидеть. Раньше вы на танцы не ходили.

        - Я вообще мало где бываю,  - объяснила Нора.
        Кайли робко улыбнулась. Лицо ее теперь было полнее, чем раньше, оно стало опростилось. «Не молодеем, да?» - подумала Нора.

        - Вы хорошо танцуете,  - похвалила ее Кайли.  - Мне показалось, вам там было весело.

        - А я и пришла сюда веселиться,  - ответила Нора. Она чувствовала, что окружающие на них смотрят со стороны, предвкушают скандал.  - А ты что же? Тоже веселишься?

        - Я только что пришла.

        - Здесь много зрелых мужчин,  - заметила Нора.  - Может, среди них и женатые есть.
        Кайли кивнула, словно по достоинству оценила ее укол.

        - Я это заслужила,  - сказала она.  - Просто вы должны знать: я очень сожалею о том, что произошло. Поверьте, вы даже не представляете, как мне стыдно…
        Она продолжала говорить, а Нора думала только о серебряном украшении на ее языке, тусклой металлической капельке, которая иногда бросалась ей в глаза, если Кайли открывала рот чуть шире, чем обычно. Ее рот и язык Дуг тоже обожал, в одном из своих электронных писем посвятил им целую поэму, которую Нора не могла изгнать из памяти:

«Твои отсосы - это нечто!!! Все пять звезд! Лучше не бывает. Когда ты медленно так, сексуально облизываешь меня своим волшебным языком - это абсолютный кайф, и я балдею от того, что ты сама от этого балдеешь. Как ты сказала - лучше, чем эскимо? Ну все, молчу… а то кончу прямо сейчас, вспоминая твой страстный маленький ротик. Люблю, целую, угощаю эскимо,
        Д.»


        Лучше не бывает. Эта его фраза ее убила. В какой-то степени это было еще большее предательство, чем просто секс с другой женщиной. За те двенадцать лет, что они с Дугом жили вместе, она не раз ублажала его орально, и он, казалось, был доволен. Ей даже стало казаться, что слишком доволен, принимает это как должное. Пару раз она выражала недовольство тем, что он без лишних слов берет и притягивает ее голову к своему паху - не попросит, не приласкает, просто отдает молчаливый приказ,  - и он делал вид, что принял к сведению ее упреки, обещал в будущем быть более внимательным. И держал слово, какое-то время,  - но недолго. Дошло до того, что, ближе к концу, у нее появилось отвращение к этому делу. Нора затруднялась сказать, угождает она мужу, потому что ей самой этого хочется, или потому, что он этого от нее ждет. Очевидно, Кайли проявляла куда больше энтузиазма.

        - Я хотела позвонить вам,  - говорила она,  - но потом просто… не знаю… после того, что произошло…
        Она умолкла на полуслове и вытаращила глаза, заметив, что к ним воинственным шагом направляется Карен - старшая сестра спешит на помощь. Карен встала перед носом Кайли, своим телом заслоняя сестру.

        - В чем дело?  - спросила она с негодованием в голосе.  - Ты с ума сошла?

        - Все нормально,  - пробормотала Нора, кладя руку на плечо сестры, сдерживая ее пыл.

        - Нет, не нормально,  - возразила Карен, не сводя глаз с Кайли.  - Как только у тебя наглости хватило рожу здесь свою показать! После того, что ты сделала…
        Кайли наклонилась в бок, пытаясь восстановить зрительный контакт с Норой.

        - Простите,  - произнесла она.  - Мне лучше уйти.

        - Отличная мысль,  - сказала ей Карен.  - Зачем ты вообще сюда явилась?
        Стоя рядом с сестрой, Нора смотрела, как Кайли повернулась и под клеймящими ее позором взглядами всех, кто был на вечере, зашагала через столовую к выходу. Она шла, расправив плечи, высоко держа голову, своей полной достоинства поступью бросая вызов обществу, которое ее больше не жаловало.


* * *
        Правила не требовали, чтобы какая-то парочка, оказавшись за закрытыми дверями, непременно занялась сексом, но оба участника игры должны были раздеться до нижнего белья. Джилл с Максом знали, что делать, и принялись раздеваться сразу же, едва вошли в комнату с розовыми обоями, принадлежавшую младшей сестре Дмитрия.

        - Опять ты,  - произнес Макс, плюхаясь на кровать. На нем остались одни лишь клетчатые боксеры, которые Джилл уже видела пару раз.

        - Угу.  - Она была уверена, что ее черные трусики и бежевый бюстгальтер Максу тоже хорошо знакомы.  - День сурка.

        - Это уж точно.  - Он снял ворсинку со своего пупка и бросил ее на пол.  - Могло быть и хуже, да?

        - Не то слово.  - Она легла рядом и бедром подвинула его ближе к стене.  - Могло быть гораздо хуже.
        Джилл сказала это не из вежливости. Макс был славный умный парень, и она всегда вздыхала с облегчением, если ей выпадало уединиться с ним. С ним было легко общаться, и они вдвоем между собой давно выяснили, что не подходят друг другу как сексуальные партнеры, и на этом фронте давления она не испытывала. Сложнее было с Дмитрием. Он был посимпатичнее Макса, более заинтересован в сексе, но также разными способами всегда давал понять, что предпочел бы остаться наедине с Эйми или Зоуи. Иногда они перепихивались, но после ей всегда было немного грустно. Хуже всего было с Джейсоном, это просто катастрофа, но с ним она уединялась крайне редко. Джилл не понимала, как только Джинни его выносит. Разве что они вместе просматривают порно с участием лесбиянок.
        Макс тронул ее за руку.

        - Замерзла?

        - Немного.
        Он развернул одеяло, лежавшее в ногах кровати, накрыл им себя и ее.

        - Так лучше?

        - Да, спасибо.
        Джилл потрепала его по ноге, затем повернулась на бок и погасила свет: им обоим нравилось лежать в темноте. Порой ей казалось, что они супружеская чета со стажем, как ее родители. Джилл помнила, как заходила к ним в спальню, чтобы пожелать спокойной ночи. Они выглядели такими уютными и довольными, лежа рядышком - оба в пижамах, в очках. Теперь отец как будто теряется на супружеском ложе; кровать шатается, словно вот-вот перевернется. Наверно, поэтому он стал чаще спать на диване.

        - У тебя мистер Коулман биологию ведет?  - спросил Макс.

        - Нет, мисс Гупта.

        - Коулман - хороший препод. Зря его уволили.

        - Не болтал бы лишнего…

        - Знаю. Я его не защищаю.
        Несколько недель назад мистер Коулман на одном из своих занятий заявил, что Внезапное исчезновение - это природное явление, в некотором роде аутоиммунная реакция земли на свирепствующую эпидемию заразы человечества. «Все дело в нас,  - сказал он.  - Мы - источник проблем. Планету от нас тошнит». Двое учеников - один из них потерял мать Четырнадцатого октября - очень расстроились, и кое-кто из родителей подал официальную жалобу. Буквально на прошлой неделе школьный совет сообщил, что мистер Коулман согласился досрочно выйти на пенсию.

        - Даже не знаю,  - проронил Макс.  - По-моему, в его словах есть доля правды.

        - Он поступил жестоко,  - напомнила ему Джилл.  - Сказал, что те, кого забрали, были отбросами общества. Их родным и близким это не понравилось.

        - Многие утверждают обратное,  - заметил Макс.  - Говорят, что это мы, оставшиеся, отбросы.

        - Тоже хорошего мало.
        Они надолго замолчали. Джилл владела сладостная оцепенелость - не сонливость, просто расслабленность. Приятно было лежать в темноте, под одеялом, ощущая тепло чужого тела.

        - Джилл?  - шепотом окликнул ее Макс.

        - М-м-м?

        - Ты не против, если я подрочу?

        - Нет,  - ответила она.  - Валяй.


* * *
        Нора догнала Кайли только у канцелярии. В коридоре было безлюдно, флуоресцентные лампы слепили своим ярким светом. Лицо Кайли было мокро от слез. Смутившись, Нора перевела взгляд на причудливую татуировку на ее руке - пестрое переплетение стеблей, листьев, завитков и цветов; наверно, с ума можно сойти от боли, пока тебе такую сделают.

        - Ты без пальто?
        Кайли шмыгнула носом, отерла глаза.

        - Оно в машине.

        - Можно спросить тебя кое о чем?  - Как ни странно, голос у Норы был спокойный, хотя внутри у нее все дрожало.  - Он собирался уйти от меня?
        Кайли покачала головой.

        - Сначала я думала, что уйдет, но оказалось, слишком многого хотела.

        - Как так?

        - Да вот так. После первых нескольких встреч мы перестали говорить об этом. Вопрос о его уходе из семьи как-то отпал сам собой.

        - И тебя это устраивало?

        - Не совсем.  - Кайли попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.  - Я просто плохо соображала. То есть, я знаю, что с женатыми мужчинами лучше не связываться, а все равно связалась. Это вы к чему?
        Риторический вопрос. Нора оставила его без внимания. В любом случае, Кайли придется самой искать на него ответ.

        - Мне любопытно,  - сказала она,  - как у вас началось?

        - Да как-то само собой.  - Кайли пожала плечами, словно ее роман с женатым мужчиной для нее самой оставался загадкой.  - То есть мы флиртовали немного по утрам, когда он приводил Эрин. Я хвалила его галстук; он поддразнивающим тоном говорил, что у меня усталый вид, спрашивал, чем это я ночью занималась. Но ведь многие отцы…

        - А когда ваш невинный флирт перерос?.. Кайли медлила с ответом.

        - Вы уверены, что хотите это знать?
        Из столовой лилась музыка - «Burning Down the House»[62 - «Burning Down the House» (анг. «Сжигаю дом»)  - песня американской рок-группы «Talking Heads», записана в 1982 г.]. Норе эта песня всегда нравилась, но сейчас она звучала как-то бесцветно и глухо, будто доносилась из прошлого, а не из соседнего помещения. Нора кивком велела Кайли продолжать.

        - Что ж, ладно.  - Вид у Кайли был несчастный, словно она знала, что совершает ошибку.  - На детском празднике. Вы повезли детей домой, а Дуг остался, чтобы помочь мне убраться. Потом пошли в бар. Так и закрутилось.
        Нора помнила этот праздник - в тот день Эрин днем не спала и потому весь вечер капризничала,  - однако она не помнила на том празднике Дуга, не говоря уже о том, когда он вернулся домой и как вел себя по возвращении. Все это забылось безвозвратно.

        - Долго же длился ваш роман. Почти год. Кайли нахмурилась, словно Нора ошиблась в расчетах.

        - Это так только кажется. Мы почти не виделись. Если мне везло, он раз в неделю заскакивал на пару часов, потом уходил. А какие у меня могли быть претензии? Сама на это согласилась.

        - Но ведь вы, наверно, говорили о будущем. О том, как жить дальше. Не могло ж так продолжаться вечно.

        - Я пыталась, поверьте. Но он не любил выяснять отношения. Постоянно отнекивался: Не сегодня, Кайли. Мне сейчас не до этого.
        Нора невольно рассмеялась.

        - Очень похоже на Дуга.

        - Он был такой мальчишка.  - Кайли покачала головой, улыбнулась, с нежностью вспоминая своего возлюбленного. Потом лицо ее помрачнело.  - Мне кажется, со мной он снова почувствовал себя крутым, понимаете, да? Для всех он мистер Скучный Солидный Бизнесмен и Семьянин, а у него есть такая девчонка, как я. А он вроде как тайный агент.
        Нора хмыкнула. Ей вдруг пришло в голову, что Кайли, возможно, права в своем предположении. Дуг в чем-то был хипстер, когда она познакомилась с ним в университете - писал музыкальные обзоры для университетской газеты, ходил с неряшливой щетиной на лице, играл в алтимат фрисби[63 - Алтимат фрисби - командный неконтактный вид спорта с летающим диском (фрисби).],  - но он отказался от этого имиджа в тот день, когда приступил к учебе в школе бизнеса. Это произошло так внезапно и бесповоротно, что Нора целый семестр пыталась понять, куда делся тот парень, с которым она спала. «Послушай,  - сказал он ей,  - если ты намерен изменить себе, так имей хотя бы мужество признать это». Но, может быть, он тосковал по своему прежнему «я» сильнее, чем это показывал.

        - Ему нравилась моя задрипанная квартирка,  - продолжала Кайли.  - Я живу на улице Рэнкин, за больницей, знаете? Дыра, конечно, та еще, но я просто устала жить с психопатками. По сути, это одна комната, в которой стоят раскладной диван, маленький столик и два стула, я подобрала их на свалке. Развернуться вообще негде. Дуг находил ее уморительной. И автомобиль мой тоже. Ему уже двенадцать лет.

        - Он бывал снобом в отношении таких вещей.

        - Нет, он не насмехался. Скорее изумлялся, как можно так жить. Как будто у меня был выбор. Ну да, у вас чудесный дом, он, наверно, думал, что все…  - Ее голос сошел на нет, словно она слишком поздно сообразила, что ляпнула лишнее.

        - Ты была у меня дома?

        - Только один раз,  - заверила ее Кайли.  - Во время весенних каникул. Вы повезли детей к своим родителям, а Дуг остался дома поработать.

        - О боже.  - Ту поездку она вспоминала с ужасом. Они с детьми угодили в жуткую пробку на Гарден-Стейт-Паркуэй, и ей пришлось съехать на обочину, потому что Джереми затошнило. Пока он опорожнял желудок, она просто стояла, держа его за руку, и смотрела на небо, на ленивый поток ползущих мимо машин, которые двигались с черепашьей скоростью, медленнее, чем человек. Дуг приехал на выходных и пребывал, как ни странно, в удивительно хорошем настроении, с ее родителями держался приветливее, чем обычно.  - Вы там спали? В нашей постели?
        Кайли стыдливо потупила взор.

        - Простите. Это было недопустимо.

        - Да чего уж теперь.  - Нора чуть повела плечами, словно ее уже ничто не могло задеть. Порой она действительно с безразличием относилась ко всему.  - Сама не знаю, зачем задаю тебе все эти вопросы. Разве теперь это имеет значение?

        - Конечно, имеет.

        - Да нет. Он ведь все равно меня бросил. И меня, и тебя.

        - Не умышленно,  - заметила Кайли. Казалось, она обрадована тем, что Нора включила ее в число близких людей мужа.
        Они одновременно повернулись, отреагировав на быстрый стук шагов, внезапно ворвавшийся в тишину коридора. Нора поняла, что это Карен, еще до того, как та вылетела из-за угла, будто на урок торопилась.

        - Все в порядке,  - успокоила сестру Нора, вытягивая вперед руку, как автоинспектор на дороге.
        Карен остановилась, переводя настороженный взгляд с Норы на Кайли и снова на Нору.

        - Точно?

        - Мы просто беседуем.

        - Забудь о ней,  - сказала Карен.  - Пойдем танцевать.

        - Одну минутку, ладно?
        Карен всплеснула руками, показывая, что она не настаивает, чуть пожала плечами, будто говоря «как тебе угодно», и пошла назад в столовую, каблуками отбивая укоризненную дробь. Кайли дождалась, когда звук ее шагов стихнет.

        - О чем-то еще хотите спросить? Я даже рада, что рассказала вам все.
        Нора понимала, что Кайли имеет в виду. Ей, конечно, было мучительно выслушивать подробности об интрижке Дуга, но теперь на душе стало легче, словно был восстановлен некий пробел в ее прошлом.

        - Только одно. Он говорил обо мне? Кайли закатила глаза.

        - Постоянно.

        - В самом деле?

        - Да. Всегда говорил, что любит вас.

        - Шутишь.  - Нора не скрывала своего скепсиса.  - Он мне-то никогда не говорил. Даже когда я говорила это первой.

        - Это был своего рода ритуал. Сразу же после секса он становился серьезным и заявлял: «Это вовсе не значит, что я не люблю Нору».  - Кайли произнесла это по-мужски звучным голосом, но не похожим на голос Дуга.  - Иногда я повторяла это вместе с ним. Это вовсе не значит, что я не люблю Нору.

        - Ну и ну. Должно быть, ты меня ненавидела.

        - Нет,  - возразила Кайли.  - Я вам завидовала.

        - Завидовала?  - Нора попыталась рассмеяться, но смех застрял в горле. Давно она уже не думала о том, что кто-то может ей завидовать.  - Почему?

        - У вас было все. Муж, дом, чудесные дети. Все ваши друзья, красивые наряды, йога, вы ездили на отдых. А мне даже не удавалось заставить его забыть о вас, когда он был со мной в постели.
        Нора закрыла глаза. Образ Дуга давно уже поблек в ее памяти, но сейчас вдруг она снова представила его очень ясно. Вот он лежит рядом с Кайли, голый, довольный собой после секса, и с серьезным видом напоминает ей, что у него есть семья, что он любит жену,  - дает ей понять, что роль любовницы - это все, на что она может рассчитывать.

        - Он меня не любил,  - объяснила Нора.  - Просто не мог видеть тебя счастливой.


* * *
        Судя по расслабленной позе, в которой Нора Дерст сидела, привалившись к шкафчику, Кевин поначалу подумал, что она спит или пьяна. Подойдя ближе, он увидел, что глаза ее открыты, а взгляд довольно внимательный. Она даже едва заметно улыбнулась, когда он спросил о ее самочувствии.

        - Нормально,  - ответила Нора.  - Просто решила сделать небольшой перерыв.

        - Я тоже,  - сказал он, потому что это было более дипломатичное объяснение, чем признание в том, что он вышел специально посмотреть, что с ней, после того, как пару человек сообщили, что видели ее в коридоре, где она сидела в одиночестве, явно расстроенная.  - Уж больно там шумно. Собственных мыслей не услышишь.
        Она рассеянно кивнула. Так обычно кивают, когда тебя толком не слушают, а только ждут, чтобы ты поскорее ушел. Кевин не хотел навязываться, но он догадывался, что немного общения ей не помешает.

        - Здорово, что вы пришли,  - произнес он.  - По-моему, вам весело. По крайней мере, было.

        - Да, было весело.  - Нора склонила голову, как ему показалось, не под самым удобным углом, чтобы встретить его взгляд.  - Некоторое время назад.
        Кевин чувствовал себя неловко, возвышаясь над ней, тем более что с высоты своего роста он видел то, что, как он считал, видеть ему не полагалось - ложбинку между ее грудей. Не спрашивая разрешения, он опустился на пол рядом с ней и протянул руку.

        - Кевин.

        - Мэр,  - сказала она.

        - Точно. Мы встречались на параде.
        Он уже хотел опустить руку, но она вдруг взяла ее и пожала, избавив его от конфуза. Пальцы у нее были тонкие, а рукопожатие на удивление крепкое.

        - Я помню.

        - Вы замечательно выступили.
        Нора повернула голову, чтобы лучше его видеть,  - видимо, хотела понять, искренне он говорит или нет. Под макияжем круги под ее глазами, больше похожие на синяки, были менее заметны, чем обычно.

        - Уф, не напоминайте,  - отозвалась она.  - Я пытаюсь об этом забыть.
        Кевин кивнул. Он хотел сказать что-нибудь участливое по поводу статьи в газете Мэтта Джеймисона - это был унизительно подлый удар, непростительный даже для такого подонка, в какого превратился Мэтт,  - но он догадывался, что об этом она тоже хотела бы забыть.

        - И кто меня за язык тянул,  - пробормотала Нора.  - Теперь чувствую себя полной идиоткой.

        - Вам не за что корить себя.

        - Не за что. А на душе все равно погано. Кевин не знал, что на это сказать. Не задумываясь, он вытянул перед собой ноги, параллельно ее ногам - темные джинсы рядом с ее обнаженной кожей. Эта симметрия напомнила ему одну статью, что он когда-то читал - о языке тела, о том, что мы подсознательно имитируем позы людей, к которым нас влечет.

        - Как вам диджей?  - спросил он.

        - Хорошо работает.  - Судя по ее тону, говорила она от чистого сердца.  - Немного старомодный, но ничего.

        - Он новенький. Тот, что был до него, слишком много болтал. Вечно орал в микрофон, сгонял народ на танцпол, причем не в самой вежливой форме. В чем дело, Мейплтон? Это вечеринка, а не похороны! Иногда на личности переходил. Эй ты, Твидовый Пиджак? Ты еще дышишь? На него многие жаловались.

        - Так, дайте-ка отгадаю,  - сказала она.  - Твидовым Пиджаком были вы?

        - Нет, нет.  - Кевин улыбнулся.  - Это я так, для примера.

        - Уверены?  - уточнила она.  - Почему-то я не видела вас среди танцующих.

        - Вообще-то я собирался. Но меня отвлекли.

        - Чем?

        - Да там как на заседании совета. Куда ни повернусь, кто-нибудь кричит мне про разбитый асфальт, про градостроительную комиссию, про то, что у них мусор не вывозят. Я не могу расслабиться, как раньше - не могу.
        Она наклонилась вперед, подтянула колени к груди. Что-то девчоночье было в этой ее позе, она трогательно контрастировала с ее внешностью. Он вздрогнул, когда она улыбнулась, будто ее кожа засветилась изнутри.

        - Точно, Твидовый Пиджак,  - произнесла Нора.

        - Между прочим, у меня вообще нет твидового пиджака.

        - Так купите,  - посоветовала она ему.  - С заплатками на локтях. Вам пойдет.


* * *
        Джилл долго лежала в темноте с открытыми глазами, потом встала с кровати, оделась. Нежно поцеловала Макса в лоб, но тот не шевельнулся. Передернул и заснул как убитый - видать, выбился из сил. В следующий раз, подумала Джилл, надо попросить его не выключать свет,  - чтоб видеть его лицо. Для нее это было самое интересное - видеть, как до неузнаваемости искажается, а потом разглаживается лицо парня, словно он нашел разгадку какой-то страшной тайны.
        Она спустилась вниз, с удивлением обнаружила, что в гостиной никого нет. Работал телевизор, без звука. В сиянии экрана комната казалась какой-то незнакомой и зловещей. Снова крутили дурацкий ролик, рекламирующий «Чудесные очки», тот самый, где семья из четырех человек - мама, папа, сын и дочь - идут по лесу в очках, похожих на военные приборы ночного видения. По сигналу они все останавливаются, задирают головы вверх, с изумлением разглядывая что-то на небе. Текст рекламы Джилл знала наизусть: Покупайте два пары Чудесных Очков по нашей обычной низкой цене и получайте еще две СОВЕРШЕННО БЕСПЛАТНО! Да, именно так: покупаете две пары и еще две получаете в подарок! В качестве дополнительного бонуса - комплект из четырех переговорных устройств для всей семьи АБСОЛЮТНО ДАРОМ! Экономия - шестьдесят долларов! На экране маленький мальчик сидит, съежившись, в лесу и что-то испуганно тараторит в свое переговорное устройство, которое, на взгляд Джилл, похоже на игрушечную рацию. Его лицо расплывается в улыбке, потому что из-за деревьев, сжимая в руках такие же рации, выходят его родители и сестра. Они
подбегают к нему, обнимают его. Заказывайте прямо сейчас! Вы возблагодарите за это Господа! Джилл скорее бы умерла, чем признала, что, когда она видит эту тупую рекламу, у нее всегда подступает комок к горлу - радость воссоединившейся семьи, вся эта сентиментальная чушь.
        В ожидании Эйми она принялась наводить порядок в комнате, хотя в ее обязанности это не входило. Но она знала, что просыпаться в бардаке противно, сразу создается впечатление, что день не начинается, а уже заканчивается. Правда, дом Дмитрия считался местом проведения вечеринок - сколько Джилл его знала, его родители и две младшие сестренки всегда были «в отъезде» и их возвращения в скором времени никто не ждал,  - так что, возможно, он ничего не имел против беспорядка. Хаос был для него нормальным состоянием, порядок - озадачивающим исключением из правил. Джилл отнесла на кухню пустые бутылки из-под пива, сполоснула их под краном. Потом завернула холодную пиццу, убрала в холодильник, а коробку от нее смяла и бросила в мусорное ведро. Только она закончила загружать посудомоечную машину, как в кухню вошла Эйми. Смущенно улыбаясь, она несла на вытянутой руке трусики, которые держала брезгливо двумя пальцами - большим и указательным,  - как нечто подозрительно мерзкое, подобранное на обочине дороги.

        - Ну и гадина же я,  - произнесла она.
        Джилл смотрела на трусики - голубые, в желтый цветочек.

        - Это мои?
        Эйми открыла дверцу под раковиной и кинула трусики в мусорное ведро.

        - Поверь мне,  - сказала она,  - ты их больше не захочешь носить.


* * *
        Кевину нравилось танцевать, но танцевал он всегда плохо. Это из-за футбола, рассудил Кевин: он слишком напряжен в бедрах и плечах, боится оторвать ноги от пола, словно ждет, что ему вот-вот придется сдерживать натиск танцоров из команды соперника. Как результат, обычно он просто переваливался с ноги на ногу, повторяя одни и те же движения, словно дешевая заводная игрушка.
        Танцуя рядом с Норой, он еще сильнее сознавал свои несовершенства. Сама она двигалась с непринужденной грацией, явно не чувствуя никаких помех между своим телом и музыкой. К счастью, неумение Кевина ее ничуть не смущало. Большую часть времени она будто вовсе его не замечала - голова опущена, лицо частично скрыто за колышущейся занавесью темных глянцевых волос, гладких, как поверхность темного водоема. В те редкие мгновения, когда их взгляды встречались, она одаривала его милой удивленной улыбкой, словно совершенно не помнила о его существовании.
        Диджей ставил песни «Love Shack»[64 - «Love Shack» («Хижина любви»)  - песня (1989) амер. группы новой волны «B-52s» (основана в 1976).], «Brick House»[65 - «Brick House» («Кирпичный дом»)  - песня американской муз. группы «Комодорс» (Commodores), основанной в 1968.], композиции из альбома «Sex Machine»[66 - «Sex Machine» («Секс-машина»)  - альбом (1970) американского певца Джеймса Брауна, признанного одной из самых влиятельных фигур в поп-музыке XX в.], и Нора почти все их знала наизусть. Она покачивала плечами и кружилась, скинув туфли, стала танцевать босой на деревянном полу. Самозабвение, с каким она танцевала, было тем более поразительно, что она наверняка знала, сколь пристально за ней наблюдают. Кевин и на себе чувствовал всеобщее внимание, словно он случайно ступил в ослепительно яркий луч прожектора. Это внимание не оскорбительно, думал Кевин,  - взгляды на них бросали украдкой, как бы нехотя - ничего не могли с собой поделать,  - но они с Норой постоянно находились под наблюдением окружающих, и оттого он тушевался все больше и больше. Со смущенной улыбкой он огляделся, словно извиняясь
за свою неуклюжесть перед всеми, кто был на дискотеке.
        Они протанцевали семь песен подряд, но, когда Кевин предложил Норе сделать перерыв - сам он был не прочь передохнуть,  - она мотнула головой. Лицо ее блестело от пота, глаза сверкали.

        - Давайте еще потанцуем.
        После двух убойных песен - «I Will Survive»[67 - «I Will Survive» («Я выживу»)  - самая знаменитая песня американской певицы Глории Гейнор (род. в 1949), впервые исполнена в 1978. Эта песня часто используется как гимн феминистского движения, гей-сообщества и ВИЧ-инфицированных.] и «Turn the Beat Around»[68 - «Turn the Beat Around» («В обратном ритме»)  - песня в стиле диско, написанная Джеральдом Джексоном и Питером Джексоном. Впервые исполнена в 1976 Вики Сью Робинсон.] - он едва мог перевести дух. К счастью, после них зазвучала «Surfer Girl»[69 - «Surfer Girl» («Серфингистка»)  - песня из одноименного третьего студийного альбома амер. рок-группы «The Beach Boys»; написана и впервые исполнена амер. музыкантом Брайаном Уилсоном (р. 1942.) в 1963.] - первая медленная композиция с начала танцев. Когда раздались ее первые аккорды, наступил неловкий момент, но Нора, в ответ на вопросительный взгляд Кевина, шагнула к нему и обвила руками его шею. Он обнял ее, положив одну свою ладонь ей на плечо, другую - на талию. Она уронила голову ему на грудь, танцуя с ним, как на выпускном балу.
        Кевин сделал маленький шажок вперед, потом - в сторону, вдыхая запах ее пота, смешанный с ароматом шампуня. Нора позволяла себя вести, всем телом прижимаясь к нему во время танца. Он ощущал жар ее кожи сквозь тонкую материю платья. Она что-то пробормотала, но ее слова запутались в вороте его рубашки.

        - Извините,  - сказал Кевин.  - Не расслышал. Нора подняла голову и тихим мечтательным голосом повторила:

        - На моей улице жуткая рытвина. Когда вы ее залатаете?
        Часть 3
        Веселые праздники

        Грязные оборванцы

        На вокзале Том нервничал. Он бы предпочел, чтобы они, как и прежде, путешествовали автостопом, держались проселочных дорог, на ночь ставили палатку в лесу, экономили деньги, тратя их только в случае крайней необходимости. Так они добирались из Сан-Франциско до Денвера, но потом Кристине это надоело. Она считала, что негоже ей лебезить и рассыпаться в благодарностях перед людьми, которые даже не понимают, что это им выпала большая честь сыграть даже столь малюсенькую роль в ее судьбе, перед людьми, которые вели себя так, будто это они оказывают им услугу, подвозя парочку немытых босоногих ребят, подобранных на дороге бог знает в какой глуши, хотя прямо Кристина ему этого не говорила.
        До Дня благодарения оставалось всего ничего, пара дней - Том совершенно забыл про праздник, который когда-то был одним из самых его любимых,  - и в зале ожидания ступить было негде. Всюду пассажиры, багаж, не говоря уже про полицейских и солдат, которых здесь почему-то было немыслимое количество. Кристина высмотрела свободное местечко - всего одно в среднем ряду - и кинулась к нему, пока никто не занял. Том поплелся следом, сгибаясь под тяжестью туго набитого рюкзака, напоминая себе, что в первую очередь должен заботиться о ее нуждах.
        Скинув со спины свою громоздкую ношу - в рюкзаке находились как ее, так и его вещи, плюс палатка и спальный мешок,  - он устроился у ног Кристины, будто преданный пес, повернувшись так, чтобы избежать зрительного контакта с компанией солдат, в полевой форме и берцах, сидевших прямо напротив них. Двое из них дремали, один писал эсэмэски, а вот четвертый - худощавый рыжеволосый тип с покрасневшими, как у кролика, глазами,  - смотрел на Кристину. Так пристально, что Том занервничал.
        Как раз этого он и боялся. Она была настолько очаровательна, что, как магнит, притягивала к себе взгляды,  - даже одетая в грязное хипповское тряпье, в вязаной детской шапочке, с нарисованной на лбу огромной сине-оранжевой мишенью. Со дня ареста мистера Гилкреста прошло больше месяца, и скандальная история начала забываться, но, Том понимал, что наверняка найдется какой-нибудь навязчивый тип, который узнает в Кристине одну из сбежавших невест. Это только дело времени.
        Взгляд солдата скользнул по Тому. Тот пытался игнорировать его, но парню явно было нечем заняться, кроме как сидеть и глазеть. В конце концов Тому ничего не осталось, как повернуться и встретиться с ним взглядом.

        - Эй, Свинтус,  - обратился к нему солдат. Судя по нашивке на его кармане, его фамилия была ХЕННИНГ.  - Твоя подружка?

        - Мы просто друзья,  - нехотя ответил Том.

        - Как ее зовут?

        - Дженнифер.

        - Куда едете?

        - В Омаху.

        - О, я тоже.  - Хеннинг, казалось, обрадовался такому совпадению.  - В увольнительную на две недели. Отмечу с семьей День благодарения.
        Том сдержанно кивнул, намекая, что он не в настроении знакомиться и общаться с кем бы то ни было, но Хеннинг его не понял.

        - И что же привело вас в Небраску?

        - Мы здесь проездом.

        - И откуда же?

        - Из Финикса,  - солгал Том.

        - Жара там невероятная, да?
        Том отвел взгляд в сторону, давая понять, что разговор окончен, но Хеннинг прикинулся, будто этого не заметил.

        - А у вас, как вижу, проблемы с мытьем? Аллергия на воду, что ли?
        О Боже, мысленно простонал Том. Опять. Когда они решили замаскироваться под хиппи, он думал, их будут доставать разговорами о наркотиках и свободной любви, но он и предположить не мог, сколько времени ему придется посвящать теме личной гигиены.

        - Мы ценим чистоту,  - ответил он солдату.  - Просто не делаем из этого культа.

        - Оно и видно.  - Хеннинг бросил многозначительный взгляд на грязные ступни Тома.  - Мне вот интересно. Ты вообще, как долго без душа обходился?
        Если бы Том хотел ответить честно, он сказал бы, что неделю - это был его нынешний рекорд. Ради правдоподобия, они с Кристиной перестали принимать душ за три дня до отъезда из Сан-Франциско, а в дороге заходили только в общественные туалеты.

        - Не твое дело.

        - Ладно.  - Хеннинг, казалось, развлекался.  - Тогда ответь на такой вопрос. Когда ты последний раз менял нижнее белье?
        Солдат, сидевший рядом с ним, лысый черный парень, так сосредоточенно набиравший текстовые сообщения, словно от этого зависела его жизнь, поднял голову от телефона и прыснул от смеха. Том молчал. На вопрос о нижнем белье с достоинством ответить не получилось бы.

        - Ну же, Свинтус. Хотя бы приблизительно. Если меньше недели, будет тебе приз.

        - А, может, он вообще без трусов?  - предположил негр.

        - Главное, чтобы душа была чиста,  - объяснил Том, повторяя один из любимых лозунгов хиппи.  - Внешние проявления не имеют значения.

        - Для меня - имеют,  - возразил Хеннинг.  - Мне с тобой в одном автобусе двенадцать часов трястись.
        Том понимал, что солдат прав, хотя ему этого не сказал. Последние пару дней он и сам, с беспокойством и смущением, замечал, что от них с Кристин воняет. Каждый водитель, подбиравший их на дороге, сразу же открывал в машине окна, даже если на улице было холодно или лил дождь. Внешнее правдоподобие больше никого не интересовало.

        - Простите, если мы вас оскорбили,  - извинился он, сквозь зубы.

        - Не злись, Свинтус. Я просто так, шучу. Прежде чем Том успел ответить, Кристина легонько пихнула его в спину. Он не отреагировал, чтобы не втягивать ее в разговор. Но она снова пихнула его, на этот раз сильнее. Ему ничего не оставалось, как обернуться.

        - Я умираю с голоду,  - заявила Кристина, кивая в сторону кафе.  - Ты не мог бы принести мне кусочек пиццы?


* * *
        Хеннинг был не единственным, кого не радовало соседство с ними в ночном автобусе. Водитель тоже не выглядел довольным, проверяя у них билеты. Несколько пассажиров пробормотали что-то пренебрежительное в их адрес, пока они пробирались по проходу в заднюю часть автобуса, где были свободные места.
        Уже одного этого было достаточно, чтобы вызвать у Тома сочувствие к босоногим хиппи. Пока он сам не стал «косить» под одного из них, ему и в голову не приходило, насколько они непопулярны в широких массах, по крайней мере, за пределами Сан-Франциско. Но, когда Том начинал жалеть, что они с Кристиной не выбрали себе более презентабельный вид, такой, что позволил бы смешиваться с толпой и не навлекать на себя беспричинную враждебность окружающих, он напоминал себе, что сила этой маскировки кроется в ее слабости. Чем сильнее бросаешься в глаза, тем скорее люди принимают тебя за того, за кого ты себя выдаешь,  - и просто не обращают внимания, считая безвредным оборванцем.
        Кристина скользнула на сиденье у окна в самом последнем ряду, неприятно близко к туалету. Том устроился через проход, что ее удивило.

        - В чем дело?  - Она похлопала по свободному сиденью рядом с собой.  - Не хочешь составить мне компанию?

        - Лучше, если мы разделимся. Отдыхать будет удобнее.

        - О-о,  - разочарованно протянула Кристина.  - Значит, ты меня больше не любишь.

        - Забыл предупредить,  - сказал Том.  - Я встретил другую девушку. Познакомились через Интернет.

        - Она красивая?

        - Знаю только, что она русская и ищет богатого американского жеребца.

        - Слава богу, что не наоборот.

        - Очень смешно.
        В таком ключе они поддразнивали друг друга последние пару недель, изображая влюбленную парочку, в надежде шутками разрядить атмосферу сексуального напряжения, что, казалось, окутывала их, но в результате только еще больше ее нагнетали. Для Тома это было довольно мучительно, и в Сан-Франциско, а теперь, в дороге, когда они находились рядом двадцать четыре часа в сутки,  - вместе ели, спали бок о бок в маленькой походной палатке,  - стало совсем невыносимо. Он слышал, как Кристина сопит во сне, видел, как она справляет нужду под деревом, убирал ей с лица волосы, когда ее тошнило по утрам, но вся эта чрезмерная близость не породила в нем ни капли презрения к ней. Он по-прежнему пьянел от каждого ее прикосновения и знал, что следующие двенадцать часов, если он будет сидеть рядом с ней, когда его колени будут всего в паре дюймов от ее ног, станут бессонной пыткой.
        У Тома была куча возможностей подкатить к Кристине, но он не использовал ни одну - не пытался поцеловать ее в палатке или хотя бы взять за руку,  - и даже не имел таких намерений. Кристине всего шестнадцать, она была на четвертом месяце беременности - живот только-только начал округляться,  - и он понимал, что сейчас ей совсем не до сексуальных домогательств попутчика. Парня, который обязан оберегать ее. Его миссия была проста: благополучно доставить ее в Бостон, где живут сердобольные друзья мистера Гилкреста, вызвавшиеся позаботиться о ней, предоставить ей пищу, кров и медицинскую помощь до тех пор, пока не родится ее ребенок, тот самый, который якобы должен спасти мир.
        Том, естественно, не верил во всю эту ересь про Чудо-Ребенка. Он даже не мог понять, что подразумевается под этим «спасти мир». Вернутся ли те, кто исчез? Или, может быть, у тех, кто остался, наладится жизнь, в мире станет меньше горя и страданий, и будущее будет лучше и светлее? Пророчество было раздражающе туманным, что вело к разного рода беспочвенным слухам и самым диким домыслам, которые он не воспринимал всерьез по той простой причине, что его вера в мистера Гилкреста была полностью уничтожена. Он помогал Кристине только потому, что она ему нравилась, и, к тому же, как ему казалось, это был удачный момент чтобы уехать из Сан-Франциско и начать новую главу своей жизни, что бы там ни ждало его впереди.
        И все равно иногда, просто в виде развлечения, он допускал, что все это может быть правдой. Что мистер Гилкрест действительно святой, несмотря на все его пороки, и что ребенок, которого носит Кристина, действительно станет спасителем мира. Быть может, все зависит от Кристины, а значит, и от него. Быть может, тысячу лет спустя Тома Гарви будут вспоминать как человека, который помог ей, когда она особенно нуждалась в помощи, и всегда вел себя по-джентльменски, даже, когда этого от него не требовалось.
        Да, это я, с угрюмым удовлетворением думал Том. Парень, который не распускал руки.


* * *
        Они тронулись в путь уже под вечер, и было уже слишком темно, чтобы любоваться пейзажами Скалистых гор. Автобус был новый и чистый, с шикарными раскладными креслами. В подголовники были вмонтированы телеэкраны, был даже беспроводной доступ в Интернет, хотя ни Тому, ни Кристине это было не нужно. Даже в туалете пахло не так уж отвратительно, по крайней мере, пока.
        Том попытался смотреть кино - «Вольт»[70 - «Вольт» (Bolt)  - полнометражный мультфильм (2008).], мультфильм про пса, ошибочно поверившего в то, что у него есть суперспособности,  - но это было безнадежно. После Внезапного исчезновения он утратил интерес к попкультуре, и этот интерес до сих пор не вернулся. Сейчас все казалось ему балаганом, фальшью, отчаянными попытками отвлечь людей, чтобы они не замечали всего, что творится у них под носом. Он даже перестал следить за спортивными событиями и понятия не имел, кто выиграл чемпионат США по бейсболу. В любом случае команды все были в «заплатках»: «дыры» в составе заткнули игроками из низших лиг или ветеранами, которым пришлось снова выйти на поле. По-настоящему скучал он только по музыке. Сейчас, в автобусе, ему не помешал бы его металлически-зеленый айпод, но тот давно куда-то исчез - то ли потерялся, то был украден в Колумбусе или, может быть, в Энн-Арборе[71 - Энн-Арбор (Ann Arbor)  - город в штате Мичиган, местонахождение главного кампуса Мичиганского университета.].
        Но хотя бы Кристина не скучала - то и дело хихикала, глядя на крошечный экран перед собой. Она забралась в кресло с грязными ногами и сидела, крепко обнимая колени, прижимая их к груди, которая, как она утверждала, с некоторых пор стала увеличиваться, хотя Том никакой разницы не замечал. Сбоку, откуда он смотрел на Кристину, ее маленького животика видно не было, он терялся в складках мешковатого свитера и неопрятной флисовой куртки. Потому она выглядела совсем юной девочкой, которой нужно бы думать о домашнем задании или футбольных тренировках, а не о боли в сосках и недостатке в организме фолиевой кислоты. Должно быть, Том слишком долго глазел на нее, потому что Кристина вдруг повернулась в его сторону, словно он окликнул ее по имени.

        - Что?  - спросила она, несколько настороженно. Мишень на ее лбу чуть поблекла; ее придется подкрасить, когда они доберутся до Омахи.

        - Ничего,  - ответил он.  - Задумался.

        - Точно?

        - Да. Смотри свое кино.

        - Ой, оно такое смешное,  - поделилась с ним Кристина, щурясь от удовольствия.  - Про приключения белого песика.


* * *
        Когда фильм закончился, около туалета образовалась очередь. Сначала она двигалась довольно быстро, но потом, когда в кабину нырнул пожилой мужчина с тростью и лицом, полным мрачной решимости, замерла на одном месте. Минуты текли, народ стал раздражаться, все чаще слышались вздохи, просьбы к стоящим впереди постучать в кабинку, справиться, жив он там еще или нет (что он там - «Войну и мир» читает?!).
        Как будто специально, Хеннинг оказался вторым в очереди в этой туалетной пробке. Том не поднимал головы, делал вид, будто поглощен чтением бесплатной газеты, которую он взял на вокзале, но почти физически чувствовал, как солдат своим настойчивым взглядом буквально прожигает яблочко мишени, нарисованной у него на лбу.

        - Свинтус!  - вскричал Хеннинг, когда Том наконец-то поднял голову. Судя по голосу, он уже хорошо приложился к бутылке.  - Друг ты мой дорогой! Давненько не виделись.

        - Привет.

        - Эй, дедуля!  - рявкнул Хеннинг на закрытую дверь туалета.  - Время вышло!  - Раздосадованный, он повернулся к Тому.  - Какого черта он там застрял?

        - Мать-природу не поторопишь,  - напомнил солдату Том. Ему казалось, что именно так ответил бы настоящий босоногий хиппарь.

        - Черта с два,  - отозвался Хеннинг. Немолодая женщина, стоявшая перед ним, возмущенно закивала, выражая свое согласие.  - Считаю до десяти. Если не выйдет, вышибаю дверь.
        Как раз в этот момент зашумела вода в унитазе. По проходу прокатилась слышимая волна облегчения. Затем последовала продолжительная тревожная тишина и снова звук унитазного бачка. Наконец дверь туалета открылась, и его прославившийся узурпатор вышел из кабинки и оглядел свою публику. Бумажным полотенцем промокнув потный лоб, он робко извинился.

        - Проблемка возникла.  - Старик осторожно потер живот, словно у него еще не все внутри успокоилось.  - Что поделаешь?
        Измученный старик - Том видел, что тот страдает,  - захромал прочь, а его место тут же заняла женщина, стоявшая за ним в очереди. Войдя в кабинку, она издала тихое «фу» и закрыла дверь.

        - Ну и как тут у вас дела?  - спросил Хеннинг. Теперь, когда очередь сдвинулась с мертвой точки, он заметно повеселел.  - Тусите, ребята?

        - Просто расслабляемся,  - ответил Том.  - Пытаемся отдохнуть.

        - Ага, ну да.  - Хеннинг заговорщицки кивнул, словно ему было известно что-то, чего не знали другие пассажиры.  - У меня есть «Джим Бим»[72 - «Джим Бим» (Jim Beam)  - марка бурбона, производится в Клермонте (Кентукки, США).]. Готов поделиться.

        - Да мы не особо пьем.

        - Понял.  - Он сжал вместе большой и указательный пальцы и поднес их к губам.  - Травку любите, да?
        Том благоразумно кивнул. Всем известно, что «босоногие» любят марихуану.

        - Она у меня тоже есть,  - доложил Хеннинг.  - Через несколько часов остановка. Если хотите, присоединяйтесь.
        Прежде чем Том успел ответить, в туалете спустили воду.

        - Хвала Иисусу,  - пробормотал Хеннинг. Выйдя из кабинки, женщина деликатно улыбнулась Хеннингу и сказала:

        - В вашем распоряжении.
        Заходя в уборную, Хеннинг еще раз затянулся воображаемой сигаретой.

        - Еще увидимся, Свинтус.


* * *
        Убаюканный гудением больших колес, Том заснул где-то близ Огаллалы[73 - Огаллала - город в штате Небраска (США).]. Очнулся чуть позже - понятия не имея, как долго он проспал,  - разбуженный голосами и смутным ощущением тревоги. В салоне автобуса было темно. Лишь кое-где светились лампочки индивидуального освещения и экраны лэптопов. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, где он находится. Инстинктивно он повернулся в сторону Кристины, но ее загораживал солдат. С пинтой виски в руке, он сидел рядом с ней, и говорил что-то тихим доверительным тоном.

        - Эй!  - окликнул его Том, громче, чем намеревался. Несколько пассажиров обернулись недовольно, кое-кто даже зашикал.  - Ты что?..

        - Свинтус,  - тихо отозвался Хеннинг, приветливо глядя на него.  - Мы тебя разбудили.

        - Дженнифер?  - Том наклонился вперед, пытаясь увидеть Кристину.  - Ты как?

        - Нормально,  - ответила она, но ему показалось, что он услышал в ее голосе упрек, который, конечно, заслужил. Он должен охранять Кристину, а не спать при исполнении служебных обязанностей. Одному богу известно, сколько времени она просидела в этой западне, отбиваясь от приставаний пьяного солдата.

        - Ты спи.  - Хеннинг протянул руку через проход и по-отечески потрепал его по плечу,  - Не волнуйся.
        Том протер глаза, пытаясь сообразить, как ему быть. Он не хотел злить Хеннинга, не хотел скандала. Им совершенно незачем привлекать к себе внимание.

        - Послушай,  - произнес он самым дружелюбным и рассудительным тоном, какой только мог придать собственному голосу.  - Я не хочу показаться козлом, но уже очень поздно, а мы мало спали последние дни. Мы будем очень тебе признательны, если ты вернешься на свое место и дашь нам немного отдохнуть.

        - Нет, нет,  - запротестовал Хеннинг.  - Ты ничего такого не подумай. Мы просто беседуем.

        - Ничего личного,  - объяснил Том.  - Я просто прошу тебя по-человечески.

        - Пожалуйста,  - взмолился Хеннинг.  - Мне просто нужно с кем-то поговорить. У меня сейчас такая хрень в жизни творится.
        Солдат говорил с неподдельной искренностью в голосе, и Том подумал, что он, возможно, слишком бурно отреагировал. Но ситуация ему не нравилась: совершенно незнакомый человек зажал Кристину в угол, заняв место, на которое по глупости не сел он сам.

        - Все нормально,  - сказала ему Кристина.  - Пусть Марк остается, я не против.

        - Марк? Хеннинг кивнул.

        - Так меня зовут.

        - Что ж, ладно. Дело ваше.  - Том вздохнул, признавая свое поражение.  - Если она не возражает, настаивать не стану.
        Хеннинг, словно в знак примирения, протянул ему через проход бутылку. Была не была, подумал Том. Он отхлебнул немного и поморщился от того, что бурбон обжег горло.

        - Во-о, другой разговор,  - одобрительно произнес Хеннинг.  - До Омахи путь неблизкий. Хоть какое-то развлечение.

        - Марк рассказывал мне про войну,  - объяснила Кристина.

        - Про войну?  - Том содрогнулся, ощущая, как крепкий алкоголь разливается по телу. В голове сразу прояснилось, сна ни в одном глазу.  - Про какую?

        - В Йемене,  - ответил Хеннинг.  - Адская дыра.


* * *
        Кристина задремала, а Том с Хеннингом продолжали тихо беседовать, передавая друг другу бутылку через проход.

        - Меня отправляют через десять дней.  - Хеннинг, судя по его голосу, как будто сам в это не верил.  - На год.
        Хеннинг сообщил, что сам он из семьи военных. Его отец, двое дядьев и тетя служили в армии. Вместе со старшим братом, Адамом, они решили завербоваться сразу же после Четырнадцатого октября. Родом он из небольшого поселка, где полно воспитанных на Библии христиан, и тогда почти каждый первый верил, что надвигается Конец света. Ожидалось, что вот-вот разразится крупномасштабная война на Ближнем Востоке, предсказанная в Книге Откровений. И противником выступит не кто-нибудь, а сам Антихрист со своей армией, медоточивый военачальник, который объединит все силы зла под одним знаменем и вторгнется на Святую Землю.
        Но пока ничего такого не произошло. В мире полно порочных и подлых тиранов, но за минувшие три года ни один из них не заявил о себе как о вероятном Антихристе, и никто не вторгся в Израиль. Вместо одной большой войны мы, как всегда, имеем кучу мелких. С Афганистаном почти разобрались, но в Сомали по-прежнему беспорядки, в Йемене - еще хуже. Несколько месяцев назад президент объявил о значительном увеличении численности вооруженных сил.

        - Я общался с парнем, который только что оттуда вернулся,  - рассказывал Хеннинг.  - Он говорит, там прямо каменный век - песок, развалины и самодельные мины.

        - Черт.  - Том глотнул еще бурбона. Он чувствовал, что начинает раскрепощаться.  - Боишься?

        - Черт, да.  - Хеннинг дернул себя за мочку уха, словно пытался оторвать ее.  - Мне девятнадцать. Как-то совсем не улыбается очнуться в Германии с отрезанной ногой.

        - Ну нет, такого не случится.

        - Уже случилось. С моим братом.  - Хеннинг сообщил об этом будничным, бесцветным и невыразительным тоном.  - Машину заминировали, сволочи.

        - О, черт. Это стремно.

        - Завтра увижу его. Впервые с тех пор, как с ним это случилось.

        - Ну и как он?

        - Да вроде ничего. Пока в коляске. Но скоро ему новую ногу сделают, по этим, самым современным технологиям.

        - Круто.

        - Может, еще заделается бегуном со своим бионическим протезом. Я читал статью про одного такого парня, он теперь бегает быстрее, чем раньше.  - Хеннинг влил в себя последние капли бурбона и сунул пустую бутылку в карман сиденья впереди стоящего кресла.  - Странно будет видеть его таким. Моего старшего брата.
        Хеннинг откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Том решил, что он засыпает, но тот вдруг тихо крякнул, словно что-то интересное пришло ему в голову.

        - Вообще-то, ты прав, Свинтус. Ходи куда хочешь, делай что хочешь. Никто тобой не помыкает, не пытается отстрелить тебе башку.  - Он посмотрел на Тома.  - Такие у вас убеждения, да? Вы просто бродите по свету, ищите развлечения?

        - Наш долг - наслаждаться жизнью,  - объяснил Том. Он хорошо был знаком с убеждениями хиппи: многие наставники, которых он обучал в Сан-Франциско, побывали «босоногими» до того, как стали сподвижниками святого Уэйна.  - Мы считаем, что удовольствие - это дар Создателя и что, живя в свое удовольствие, мы прославляем Его. А вот горевать нельзя, это грех. Правило номер один для нас.
        Хеннинг широко улыбнулся.

        - Мне такая религия по душе.

        - На первый взгляд, простые принципы, но следовать им не так легко, как кажется. Человечество как будто запрограммировано на несчастья.

        - Понимаю,  - сказал Хеннинг, неожиданно уверенным тоном.  - И давно вы так?

        - Примерно с год.  - Предвидя подобные допросы, Том с Кристиной продумали свою легенду до мельчайших подробностей, и слава богу, обрадовался он: сейчас он был слишком пьян, чтобы импровизировать.  - Я учился в университете и вдруг понял, что занимаюсь ерундой. Наступает Конец света, а я изучаю бухучет. Что мне это даст?
        Хеннинг постучал себя по лбу.

        - Что это за круг у тебя?

        - Мишень. «Яблочко». Чтобы Создатель нас видел. Хеннинг глянул на Кристину. Она тихо посапывала, прислонившись головой к окну. Казалось, что тонкие черты ее лица не вылеплены, а лишь едва прорисованы, как набросок.

        - Почему у нее мишень в других цветах? Это что-то значит?

        - Цвета мишени - личный выбор каждого, как подпись. Я выбрал бордовый и золотой, потому что это цвета моей школы.

        - А я выбрал бы зеленый и бежевый,  - сказал Хеннинг.  - Камуфляжные цвета.

        - Здорово.  - Том одобрительно кивнул.  - Я такой мишени еще не видел.
        Хеннинг перегнулся к нему через проход, словно хотел поделиться секретом.

        - Так это правда?

        - Что?

        - Что вы оргии любите и прочее?
        Из того, что Том слышал, в дни солнцестояния «босоногие» устраивали грандиозные сборища в пустыне, где ели галлюциногенные грибы, ширялись, танцевали и трахались. Его это не вдохновляло - слишком напоминало обычную хаотичную студенческую вечеринку.

        - В нашем понимании это не оргии,  - объяснил он.  - Скорее, собрание единомышленников. Ритуал духовного единения.

        - Хороший ритуал. Я бы не прочь духовно объединиться с парочкой хорошеньких хиппушек.

        - В самом деле?  - Не удержавшись, Том добавил: - Даже если они неделями не меняют нижнее белье?

        - Какая разница?  - ухмыльнулся Хеннинг.  - Главное, чтобы душа была чистая, так ведь?


* * *
        Кристина растолкала его, когда они приехали на вокзал Омахи. Том с трудом повернул голову: казалось, она огромная, неподъемная, слишком тяжелая для его шеи.

        - О боже.  - Он зажмурился от дневного света, пробивавшегося сквозь затемненные стекла.  - Неужели уже утро?

        - Бедняжка.  - Кристина ласково потрепала его по руке. Они сидели рядом, Том - в кресле, которое занимал Хеннинг.

        - Брр.  - Он провел языком по зубам и небу. До чего же гадко во рту: застоялый привкус бурбона, марихуаны, выхлопных газов, тоски.  - Лучше пристрели меня, и дело с концом.

        - Еще чего. Мне интереснее смотреть, как ты страдаешь.
        Хеннинга в салоне не было. Они простились с ним около четырех утра, на придорожной автостоянке в каком-то богом забытом месте.

        - Надеюсь, с ним все в порядке,  - сказала Кристина, словно прочитав его мысли.

        - Я тоже.
        Хеннинг направлялся в Сан-Франциско, автостопом двигался на запад - с клочком бумаги в кошельке, на котором Том начеркал адрес кафе «У Элмора» и сделал приписку: «Спроси Джеральда». Насколько Тому было известно, никакого Джеральда не было и в помине, но это не имело значения. «Босоногие» в любом случае примут его, без всяких рекомендаций. Они охотно принимали в свои ряды всех желающих, и даже - тем более - солдат, решивших, что они не хотят никого убивать и не хотят умирать сами.

        - Потрясающе,  - заметила Кристина, пока они, стоя у автобуса вместе с другими пассажирами, ожидая, когда выгрузят их багаж.  - Ты обратил его в веру, адептом которой сам даже не являешься.

        - Я его не обращал. Он сам обратился.
        Водитель, пребывавший в плохом настроении, швырял на землю чемоданы и парусиновые сумки, не обращая внимания, куда они падают. Толпа отступила на несколько шагов, освобождая для него пространство.

        - Не надо его осуждать,  - сказала Кристина.  - В Сан-Франциско ему будет веселее.
        Рядом с ними с глухим стуком приземлился их рюкзак. Том наклонился за ним, но, должно быть, выпрямился слишком резко. Ноги стали ватными, его повело. Он замер на пару секунд, ожидая, когда пройдет головокружение. Его прошиб холодный пот, он чувствовал, как на лбу проступает каждая вязкая капля.

        - О черт,  - пробормотал он.  - Тяжелый будет день.

        - Добро пожаловать в мой мир,  - сказала ему Кристина.  - Будем блевать вместе.
        В здании вокзала стояла рыжеволосая семья и с волнением рассматривала прибывающих пассажиров. Их было четверо: худощавый отец, пышнотелая мать - оба примерно того же возраста, что родители Тома,  - смурная девочка-подросток и осунувшийся одноногий парень в инвалидной коляске. Адам, подумал Том. Парень криво улыбался, держа на вытянутых руках плакат, будто встречающий шофер заказанного в аэропорту такси.
        МАРК ХЕННИНГ, гласила надпись на плакате.
        Хеннинги едва ли обратили внимание на Тома и Кристину. Пытливо всматриваясь в лица людей, входивших в дверь, они терпеливо ждали, когда же появится то единственное, которое имело для них значение.
        Снежинки и леденцы

        В то утро Кевин пришел в мэрию около восьми, на час раньше, чем обычно, надеясь успеть немного поработать перед тем, как отправиться на встречу со школьным методистом дочери. Выполняя свои предвыборные обещания, он старался держать руку на пульсе, ежедневно выделяя один час на прием граждан, обращавшихся к нему со своими проблемами. С его стороны это была одновременно и грамотная политика управления, и стратегия преодоления собственных трудностей. Кевин был стадным животным: любил, чтобы по утрам было куда пойти, чтобы был повод побриться, принять душ и прилично одеться. Ему нравилось чувствовать себя занятым и значительным, уверенным в том, что сфера его влияния распространяется за пределы его собственного двора.
        К этому пониманию он пришел непростым путем после того, как продал свою сеть магазинов спиртных напитков «Патриот». Сделка оказалась весьма удачной: в сорок пять лет он обрел полную независимость в финансовом плане. Все годы супружества они с Лори лелеяли мечту о том, чтобы выйти на пенсию пораньше. Это была их цель, к которой, сколько он помнил, они упорно шли. Они оба никогда не произносили это вслух, но им всегда очень хотелось стать одной из тех супружеских пар, чьи фото помещают на обложках журнала «Деньги»: энергичная пожилая чета едет на велосипеде-тандеме или стоит на палубе собственной яхты - счастливые беглецы от повседневной рутины, сумевшие, благодаря везению, усердному труду и тщательному планированию, отхватить кусок хорошей жизни, которой они могут наслаждаться, пока еще относительно молоды.
        Но вышло по-другому. Мир изменился слишком быстро, а вместе с ним и Лори. Пока он был занят продажей бизнеса,  - а это была затяжная и стрессовая процедура,  - она постепенно отдалялась от той жизни, какую они вели, психологически готовила себя к совершенно иному будущему, в котором не нашлось места ни велосипеду-тандему, ни яхте, ни даже мужу, если уж на то пошло. Их общая мечта стала исключительно его собственной и, в результате, утратила смысл и для него тоже.
        Кевин не сразу это осмыслил. В то время он понимал лишь то, что отход от дел не согласуется с его природой и что порой в собственном доме, оказывается, можно чувствовать себя незваным гостем. Когда-то он мечтал участвовать в соревнованиях по триатлону для тех, кому за сорок, научиться удить на муху, снова вдохнуть страсть в супружеские отношения, словом посвятить свободное время этим прекрасным волнующим занятиям, но теперь он, в основном, просто шатался без дела - лишенный каких-либо устремлений мужчина в мешковатых спортивных штанах, который не может взять в толк, почему жена его игнорирует. Он располнел, детально контролировал даже самые мелкие траты в магазинах и воспылал нездоровым интересом к старым видеоиграм сына, особенно к «Футболу Джона Мэддена», за которым, если не контролировал себя, мог спокойно просидеть до вечера. Он отрастил бороду, но в ней было слишком много седых волос, и он ее сбрил. Большое событие в жизни пенсионера.
        Участие в предвыборной гонке на пост мэра оказалось идеальным антидотом против того, что его угнетало. Он перестал сидеть дома, контактировал с множеством людей, но его новые обязанности нельзя было назвать настоящей работой, которая отнимала бы массу сил и времени. Будучи мэром крошечного городка, он редко работал более трех-четырех часов в день - большую часть этого времени расхаживал по зданию муниципалитета, болтая с клерками и начальниками отделов,  - но этот заведенный порядок внес разнообразие в его повседневную рутину. Все встало на свои места: после обеда - домашние дела и спорт, вечером - отдых, ну а еще позже, разумеется, «Carpe Diem».


* * *
        По дороге в мэрию Кевин заглянул в полицейское управление - на ежедневное утреннее совещание с начальником полиции Роджерсом. Его он застал за поеданием огромного черничного кекса - продукта, абсолютно точно запрещенного ему его диетой, направленной на поддержание здоровья сердца.

        - О!  - Роджерс поспешно прикрыл ладонью надкусанную верхушку своего кекса, словно пряча его позор.  - Рановато ты сегодня, да?

        - Извини.  - Кевин отступил на шаг.  - Зайду позже.

        - Да все нормально.  - Роджерс махнул рукой, приглашая его войти.  - Что уж теперь. Кофе хочешь?
        Кевин налил кофе из серебристого термоса в пластиковый стаканчик, добавил в него пакетик сливок и сел.

        - Элис меня убьет.  - С выражением виноватой гордости на лице Роджерс кивнул на свой кекс. Обрюзгший мужчина с грустными глазами, к шестидесяти годам он перенес два инфаркта и операцию по тройному шунтированию.  - Но я уже отказался от спиртного и секса. И будь я проклят, если меня еще и от завтрака заставят отказаться.

        - Тебе решать. Мы просто не хотим, чтоб ты снова попал в больницу.
        Роджерс вздохнул.

        - Знаешь, я вот что тебе скажу. Если завтра мне суждено умереть, я о многом буду сожалеть, но только не о том, что я съел этот кекс.

        - Об этом я бы не беспокоился. Ты еще всех нас переживешь.
        Роджерс, похоже, на это не рассчитывал.

        - Сделай мне одолжение, ладно? Если, придя сюда как-нибудь утром, увидишь, что я отбросил коньки прямо за столом, вытри крошки с моего лица до приезда «скорой».

        - Непременно,  - пообещал Кевин.  - Может, заодно и причесать тебя?

        - Умирать нужно достойно,  - объяснил начальник полиции.  - В определенный момент достоинство - это все, что у тебя остается.
        Кевин кивнул, давая своим молчанием понять, что пора переходить к делу. Если Эдом Роджерсом не рулить, он может все утро проболтать ни о чем.

        - Какие-то происшествия за ночь?

        - По мелочи. Один пьяный за рулем, одна бытовуха, свора бродячих собак на Уиллоу-роуд. Стандартный набор.

        - Что за бытовуха?

        - Рой Грэнди снова угрожал жене. Ночь провел в камере.

        - Этого следовало ожидать.  - Кевин покачал головой. Жена Грэнди получила запретительный ордер[74 - Запретительный ордер - документ, которым суд предписывает тому или иному лицу воздерживаться от совершения определенных действий. Чаще всего используется как средство защиты жертв домашнего насилия, сексуального преследования, вторжения в личную жизнь. Прим. ред.] сроком на все лето, а после она его не продлила.  - Что тут будешь делать?

        - Да ничего. Когда мы прибыли туда, жена заявила, что вышло недоразумение. Придется его отпустить.

        - Есть новости по делу Фальцоне?

        - Не-а.  - Роджерс раздраженно вздохнул.  - Та же история. Никто ничего не знает.

        - Что ж, продолжайте копать.

        - Без толку, Кевин. Невозможно что-то выяснить у людей, которые не хотят говорить. Они должны понять, что это - улица с двусторонним движением. Если хотят, чтобы их защитили, пусть сотрудничают с полицией.

        - Да. Я просто за жену беспокоюсь. А вдруг по городу маньяк разгуливает.

        - Понимаю.  - На лице начальника полиции появилось лукавое выражение.  - Хотя должен тебе признаться, что, если бы моя жена приняла обет молчания, я поддержал бы ее на все сто процентов.


* * *
        Три недели назад возле памятника Почившим в парке Гринуэй было обнаружено тело убитого Наблюдателя. С тех пор, не считая проведения баллистической экспертизы и установления личности погибшего - им оказался двадцатитрехлетний Джейсон Фальцоне, бывший бариста из кофейни в Стоунвуд-Хайтс,  - полиция почти не продвинулась в своем расследовании. Поквартирный опрос жителей прилегающего к парку квартала ничего не дал: не нашлось ни одного свидетеля, который бы видел или слышал что-то подозрительное. В общем-то, это было неудивительно: Фальцоне застрелили после полуночи в безлюдном месте в нескольких сотнях ярдов от ближайшего жилого дома. Убили выстрелом с близкого расстояния - одной пулей, в затылок.
        Не увенчались успехом и попытки следователей установить местонахождение напарника жертвы или допросить кого-то из членов организации «Виноватые», которые из принципа отказывались сотрудничать с полицией и всеми прочими органами власти. После неконструктивных переговоров Пэтти Левин, руководитель и представитель мейплтонского отделения «Виноватых», согласилась, «из вежливости», ответить письменно на ряд вопросов, но предоставленные ею сведения абсолютно ни к чему не привели. Особенно скептически следователи отнеслись к ее настойчивым заверениям в том, что в ночь убийства Фальцоне дежурил в одиночку, поскольку всем было известно, что Наблюдатели ходят парами.

«У нас не всегда есть возможность отправлять на дежурство четное количество людей,  - писала она.  - Некоторым приходится работать по одному. Это простая арифметика».
        Некоторые члены следственной группы восприняли это как препятствие следствию, не говоря уже про снисходительный тон Левин, и были глубоко оскорблены. Кто-то предложил действовать более агрессивно - повестки в суд, ордеры на обыск и пр.,  - но Кевин убедил полицию воздержаться от подобных мер. Одна из его главных задач как мэра заключалась в том, чтобы не допустить роста напряженности между городом и «Виноватыми». А о каком мирном сосуществовании с сектой можно вести речь, если отправить в ее поселение группу вооруженных до зубов копов с сомнительной миссией отыскать потенциальных свидетелей, тем более после того, что там случилось в их последний визит?
        Шли дни, виновники преступления найдены не были, и Кевин ждал, что полиция подвергнется жесткой критике со стороны жителей города - убийства в Мейплтоне случались крайне редко, а нераскрытые, явно случайные, вообще были делом неслыханным,  - однако гневных протестов так и не последовало. Более того, если судить по письмам в местную газету, многие жители считали, что Джейсон Фальцоне получил по заслугам. «Я не пытаюсь оправдать убийство,  - писал кто-то из граждан,  - но смутьяны, постоянно и умышленно досаждающие окружающим, не должны удивляться тому, что их действия спровоцировали определенную реакцию». Другие авторы писем выражались более откровенно: «Давно пора изгнать «Виноватых» из Мейплтона. Если полиция ничего не предпримет, за нее это сделают другие». Даже родители жертвы весьма сдержанно прокомментировали его гибель: «Мы оплакиваем нашего любимого сына. Но, по правде говоря, Джейсон превратился в фанатика. Еще до того, как исчезнуть из нашей жизни, он часто признавался в том, что желал бы умереть, как мученик. Похоже, его желание исполнилось».
        И вот что получалось: жестокое убийство, по сути, казнь, никаких свидетелей, никто не требует справедливости - ни семья жертвы, ни «Виноватые», ни граждане Мейплтона. Есть только погибший юноша в парке - еще одно свидетельство того, что мир сошел с ума.


* * *
        Кафе «У Дейзи» - одно из тех заведений в стиле ретро, символами которого являются нержавейка и бордовый кожзаменитель. Двадцать лет назад его с любовью отремонтировали, но теперь оно снова приобретало обшарпанный вид: оторванные куски дерматина на банкетках заклеены скотчем, кофейные чашки - с отбитыми краями, некогда блестящая плитка на полу, выложенная в шахматном порядке, потускнела и вытерлась.
        Из музыкального центра звучала «The Little Drummer Boy»[75 - «The Little Drummer Boy» (англ. «Маленький барабанщик»)  - популярная рождественская песня, написанная американским композитором Кэтрин К. Дейвис в 1941. Существует множество вариантов ее исполнения самыми разными певцами и музыкальными группами.] в исполнении Бинга Кросби[76 - Гарри Лиллис «Бинг» Кросби (1903 -1977)  - американский певец и актер, один из самых успешных исполнителей (у Кросби 41 песня занимала 1-е место в национальных хит-парадах). Зачинатель и мастер эстрадно-джазовой крунерской манеры пения.]. Протерев запотевшее стекло, Кевин любовался празднично убранной улицей: с проволоки, протянутой над Мейн-стрит, свисали огромные снежинки и леденцы, фонарные столбы украшали хвойные гирлянды, по дороге спешили машины, по тротуарам - пешеходы.

        - Красиво в этом году,  - заметил он.  - Снега бы еще немного.
        Джилл что-то уклончиво промычала, вгрызаясь зубами в вегетарианский гамбургер. Кевин чувствовал себя немного виноватым за то, что выдернул дочь с занятий, чтобы она пообедала с ним, но им нужно было поговорить, что не представлялось возможным сделать дома, поскольку под ногами вечно крутилась Эйми. К тому же на данном этапе семестра один пропущенный урок погоды не сделал бы.
        Беседа со школьным методистом прошла, мягко говоря, не очень хорошо. Кевин догадывался, что Джилл стала хуже учиться, но недооценивал всю серьезность ситуации. Бывшая круглая отличница, его дочь практически завалила математику и химию и в лучшем случае сумеет дотянуть до «тройки» по английскому и всемирной истории - по ее самым любимым предметам,  - если успешно сдаст семестровые экзамены и до Рождества - просроченные домашние задания,  - перспектива, которая с каждым днем казалась все менее вероятной.

        - Я в растерянности,  - призналась ему школьный методист, серьезная молодая женщина с длинными прямыми волосами в очках восьмиугольной формы без оправы.  - Это полная катастрофа.
        Джилл сидела рядом с каменным лицом, на котором застыли то ли вежливая скука, то ли слабое удивление, словно говорили не о ней, а о девушке, которую она едва знала. Кевину тоже досталось от методиста. Мисс Марголис не могла понять его безразличия: он не поговорил ни с одним из преподавателей Джилл, не ответил ни на одно электронное письмо, информирующее его о плохой успеваемости дочери.

        - Какие электронные письма?  - изумился он.  - Я ничего не получал.
        Как выяснилось, сообщения до сих пор посылали на адрес электронной почты Лори, потому-то он их в глаза не видел, но эта неразбериха лишний раз доказывала главную мысль методиста,  - Джилл растет без присмотра и не получает должной поддержки дома. Кевин с этим не спорил: знал, что сплоховал. С тех пор, как Том пошел в детский сад, надзор за учебой детей осуществляла Лори. Она проверяла домашние задания, подписывала табель успеваемости и согласия на поездки с классом, знакомилась с новыми учителями на родительских собраниях. Кевину все те годы оставалось только имитировать заинтересованность, когда она рассказывала ему про школьные дела детей. И он еще явно не усвоил тот факт, что теперь вся ответственность за образование дочери лежит на нем.

        - Насколько я понимаю, в вашей семье… произошли перемены,  - сказала мисс Марголис.  - Джилл, очевидно, не совсем к ним приспособилась.
        В конце разговора она перечеркнула составленный в начале года список высших учебных заведений, в которые Джилл намеревалась подавать документы - колледж Уильямса[77 - Колледж Уильямса (Williams College)  - престижный частный колледж высшей ступени в Уильямстауне (Массачусетс, США). Основан в 1793.], Уэслианский университет[78 - Уэслианский университет (Wesleyan University)  - престижный частный университет в Мидлтауне (Коннектикут, США). Основан в 1831.], Брин-Мор[79 - Брин-Морский колледж (Bryn Mawr College)  - частный колледж высшей ступени в Брин-Мор (Пенсильвания, США). Основан в 1880.]; теперь о поступлении в какой-то из них не могло быть и речи. Они, конечно, поздно спохватились, но в предстоящие недели им следует сместить акценты и сосредоточиться на менее престижных вузах. На учебных заведениях, которые более снисходительно отнесутся к отличнице, показавшей отвратительные результаты в одном семестре. К сожалению, заключила мисс Марголис, это то, что мы имеем, и придется считаться с действительностью.
        Я сыграю ему на барабане, парам пам пам пам…

        - Так что ты думаешь?  - спросил Кевин, глядя на дочь; они сидели друг напротив друга за узким столом с пластиковым покрытием.

        - О чем?  - Она подняла на него глаза: взгляд выжидательный, само лицо непроницаемо.

        - Сама понимаешь. Колледж, следующий год, дальнейшая жизнь…
        Джилл недовольно скривила рот.

        - А, об этом.

        - Да, об этом.
        Она окунула в маленький соусник с кетчупом ломтик жареной картошки и отправила его в рот.

        - Трудно сказать. Я даже не знаю, хочу ли я поступать.

        - В самом деле? Джилл пожала плечами.

        - Томми поступил в университет. И что из этого вышло?

        - Ты не Томми.
        Она промокнула рот салфеткой. Ее щеки ее окрашивал слабый румянец.

        - Дело не только в этом,  - сказала Джилл отцу.  - Просто… мы ведь с тобой теперь живем вдвоем. Если я уеду, ты вообще один останешься.

        - За меня не переживай. Делай то, что должна делать. Я справлюсь.  - Кевин попытался улыбнуться, но улыбка вышла натянутой.  - К тому же, когда я последний раз пересчитывал, в доме нас было трое.

        - Эйми - не член семьи. Просто гостит у нас.
        Кевин пододвинул к себе свой бокал - в нем остался только лед - и через соломинку допил последние капли жидкости. Джилл, конечно, была права. Их осталось всего двое.

        - Что скажешь?  - спросила она.  - Хочешь, чтобы я уехала учиться?

        - Я хочу, чтобы ты делала то, чего тебе самой хочется. То, что тебе нравится.

        - Опа! Спасибо, папочка. Ты очень помог.

        - За то мне и платят большие бабки.
        Джилл поднесла руку к голове, рассеянно пощипывая на макушке щетину, которая за последние недели стала заметно гуще и темнее. Теперь, когда кожа не просвечивала сквозь волосы, его дочь выглядела не столь агрессивно.

        - Пожалуй,  - произнесла она,  - следующий год я предпочла бы пожить дома, если ты не возражаешь.

        - Нет, конечно.

        - Может, поезжу в Бриджтонский университет. Похожу на кое-какие занятия. Может, устроюсь куда-нибудь на неполный рабочий день.

        - Разумно,  - согласился Кевин.  - Неплохой вариант.
        Обед они доедали в молчании, едва ли в силах смотреть друг на друга. Кевин знал, что менее эгоистичный родитель был бы разочарован - Джилл заслуживала большего, чем Бриджтонский государственный университет, где учились те, кого не принимали в более престижные учебные заведения,  - но он испытывал лишь облегчение, столь огромное, что ему и самому было стыдно. И только когда официантка убрала со стола грязную посуду, он рискнул снова заговорить.

        - Я все хотел спросить. Что подарить тебе на Рождество?

        - На Рождество?

        - Ну да,  - подтвердил он.  - Это такой большой праздник. Совсем скоро.

        - Я как-то не думала об этом.

        - Ну же,  - настаивал он.  - Помоги мне.

        - Не знаю. Свитер?

        - Цвет? Размер? Подсказка мне не помешает.

        - Эска,  - отвечала она, поморщившись, словно ей неприятно было раскрывать о себе такие сведения.  - Черный, наверно.

        - Замечательно. А Эйми что подарить?

        - Эйми?  - удивленно переспросила Джилл, чуть раздраженным тоном.  - Ты не обязан ничего покупать Эйми.

        - Как ты себе это представляешь? Она будет сидеть и смотреть, как мы разворачиваем свои подарки?
        Официантка принесла счет. Кевин глянул на него и полез за бумажником.

        - Может, перчатки,  - предложила Джилл.  - А то она вечно мои берет.

        - Хорошо.  - Кевин достал кредитку и положил ее на стол.  - Куплю ей перчатки. Дай знать, если еще что надумаешь.

        - А с мамой как быть?  - спросила Джилл через несколько секунд.  - Будем мы ей что-нибудь дарить?
        Кевин чуть не рассмеялся - вовремя сдержался, заметив, сколь серьезно лицо дочери.

        - Не знаю,  - ответил он.  - Скорей всего, мы ее даже не увидим.

        - Ей нравились серьги,  - тихо промолвила Джилл.  - Но, по-видимому, украшения она теперь не носит.


* * *
        Они стояли на пешеходном переходе, прямо рядом с кафе, когда увидели женщину на оранжевом велосипеде. Проезжая мимо, она поздоровалась, окликнув Кевина по имени. Что означало ее скупое приветствие, он затруднялся определить.

        - Привет.  - Он запоздало вскинул руку, адресуясь к пространству, которое она больше не занимала.  - Как дела?

        - Кто это?  - Джилл смотрела вслед велосипедистке, катившей по улице. Та завернула на Плезант-стрит, плавно двигаясь с той же скоростью, что и ехавшая рядом с ней машина.

        - Ты ее не знаешь,  - ответил Кевин, сам удивляясь тому, что не захотел назвать дочери ее имя.

        - Круто,  - заметила Джилл.  - В декабре, на велосипеде.

        - Она тепло одета,  - сказал он, надеясь, что это так.  - «Гортекс» и все такое.
        Говорил он небрежным тоном, ждал, когда уляжется волнение. Он не видел Нору Дерст и не общался с ней с самой вечеринки, с того вечера, когда они вместе танцевали, пока не зажегся свет. Он проводил ее до машины, пожелал спокойной ночи по-джентльменски - пожал руку, сказал, что получил большое удовольствие от ее общества. Дальше этого не пошло - рядом стояла ее сестра, коренастая женщина с недовольным лицом.

        - Позвони как-нибудь,  - сказала она ему.  - Мой номер есть в телефонном справочнике.

        - Непременно,  - пообещал он.  - Позвоню.
        И он собирался позвонить. Почему бы нет? Нора - умная, симпатичная, легкая в общении женщина, да и он с делами не зашивался. Но прошло три недели, а он так и не позвонил. Думал об этом много, так часто, что и в мейплтонский телефонный справочник мог бы уже не заглядывать: наизусть запомнил ее номер. Но одно дело - танцевать с ней, другое - пригласить на свидание, познакомиться с ней ближе, вникнуть в ее проблемы.
        Она в другой весовой категории, говорил себе Кевин, сам толком не понимая, что он имеет в виду, о каких весовых категориях ведет речь.
        Он довез Джилл до школы, вернулся домой, позанимался на тренажерах в подвале, выполняя отупляюще изнурительные упражнения на поднятие тяжестей, благодаря которым он имел красиво накаченные руки и мускулистую грудь. Затем пожарил цыпленка и картошку для девочек, после ужина прочитал главу «Американского льва»[80 - Очевидно, имеется в виду биография седьмого американского президента Эндрю Джексона, написанная Джо Мичемом: American Lion: Andrew Jackson in the White House (2008).] и отправился в «Carpe Diem», где вечер прошел без каких-либо сюрпризов - все знакомые лица, приятная шутливая болтовня людей, которые знают друг друга чуть лучше, чем нужно, и завтра будут делать то же самое.
        И лишь устроившись в постели на ночь, он снова задумался о Норе, о встряске, которую он испытал, когда она проехала мимо на велосипеде. Днем это мгновение пролетело в какой-то скомканной суете, но сейчас в темноте, в тиши его спальни, оно растянулось во времени, вспоминалось более отчетливо. В этой упрощенной версии рядом с ним не стояла Джилл, Мейн-стрит была безлюдна. И не только. Сама Нора была не в куртке и шлеме, а в том же красивом платье, в котором она пришла на танцы. Распущенные волосы струились, развевались за спиной, голос был звонкий и твердый.

        - Трус,  - бросила она ему, проплывая мимо, а ему ничего не оставалось, как только кивнуть в ответ.
        Лучшее кресло в мире

        В машине Нора старалась держаться так, будто ничего значительного не происходит, будто поездка в торговый центр в разгар предпраздничной суеты - самое обычное дело,  - потому что ты американка, потому что Рождество не за горами, потому что ты часть большой семьи, нравится тебе это или нет, и должна купить подарки определенному числу родственников. Карен следовала ее примеру: в легкой непринужденной манере она болтала о всякой всячине, не заостряя внимания на том, что это знаковая поездка. Она не нахваливала Нору за то, что она «набралась мужества», «делает шаг вперед», «продолжает жить», не сыпала прочими снисходительными фразами, которые Нора терпеть не могла.

        - Так трудно покупать подарки для подростков,  - жаловалась Карен.  - Они даже не сказали, какие видеоигры им нужны. Можно подумать, я знаю, чем отличается «Убийца-2» компании «Брейнуэйв» от специального выпуска «Убийцы». К тому же я сказала им, что не собираюсь покупать игры для взрослых, да и игры для подростков мне не нравятся, так что, честно говоря, выбор у меня ограничен. И коробки, в которых их продают, такие крошечные, как будто под елкой… пусто. То ли дело, когда дети были маленькие: подарки вообще всю гостиную занимали. Сразу чувствовалось, что Рождество.

        - Может, книги подарить?  - предложила Нора.  - Они ведь любят читать, да?

        - Наверно.  - Карен смотрела прямо перед собой, на задние габаритные огни ехавшего впереди «эксплорера». Для половины восьмого вечера дорожное движение было очень плотным, почти как в час пик; очевидно, все жители разом решили отправиться за покупками.  - Им нравится фэнтези, а там все названия одинаковые. На прошлое Рождество купила Джонатану одну трилогию - «Кладбищенские оборотни», как-то так,  - и оказалось, что эти книги у него уже есть. Стоят на полке. И так со всем, что ни возьми. Мне кажется, мальчишек вообще ничем не удивишь.

        - А ты попробуй удиви. Не зацикливайся на том, что они хотят. Подари им что-то новое.

        - Например?

        - Ну, не знаю. Допустим, доску для серфинга, что-то такое. Подарочные сертификаты на занятия по скалолазанию или подводному плаванию, что-нибудь в этом роде.

        - Хммм.  - Карен, казалось, была заинтригована.  - А что, неплохая мысль.
        Нора затруднялась определить, по-настоящему заинтересовалась сестра ее предложением или нет, но это было неважно. До торгового центра полчаса езды, и им нужно было о чем-нибудь говорить. Во всяком случае, для нее самой это была хорошая возможность поупражняться в ведении светской беседы, вспомнить, что значит быть нормальным человеком, легко вступающим в безобидный бессодержательный разговор, в котором не касаются каких-то тревожных тем и проблем. Этот навык общения ей понадобится, если она серьезно намеревается вернуться в социум - пройти собеседование при устройстве на работу или пойти в ресторан с интересным мужчиной.

        - Дов… довольно тепло для этого времени года,  - отважилась произнести она.

        - Не то слово!  - с излишней эмоциональностью отозвалась Карен, словно целый день ждала, когда же представится шанс обсудить погоду.  - Вчера вон вообще в одном свитере выходила.

        - Ну ты даешь! В декабре! С ума сошла.

        - Долго теплая погода не продержится.

        - Нет?

        - Надвигается холодный фронт, завтра похолодает. По радио передавали.

        - Жаль.

        - А что поделаешь?  - Веселое настроение вернулось к Карен так же быстро, как и исчезло.  - Радоваться надо, если снег на Рождество выпадет. Снежного Рождества у нас уже сто лет не было.
        Ну и вот, ничего страшного, думала Нора. Просто болтаешь и болтаешь, наслаивая одну пустую реплику на другую. Главное - притворяться, чтоб в тоне слышалась заинтересованность, даже если тебе неинтересно. Вот за этим, да, нужно следить.

        - Я сегодня с мамой разговаривала,  - доложила Карен.  - Возможно, она не будет готовить индейку в этом году. Говорит, может, ростбиф или ногу ягненка. Я напомнила ей, что Чак не любит ягненка, но ты же знаешь, какая она. В одно ухо влетает, в другое вылетает.

        - Да уж.

        - Хотя, должна сказать, насчет индейки я полностью с ней согласна. Мы ведь индейку только-только готовили, на День благодарения, а потом доесть никак не могли. Так что мы сыты индейкой по горло.
        Нора кивнула, хотя ей было все равно: она вообще теперь никакое мясо не ела, птицу и рыбу тоже. Не столько из этических соображений, сколько из принципа. У нее в корне поменялось отношение к еде: пищу и животных она перестала воспринимать как взаимосвязанные категории. Тем не менее, она обрадовалась, что рождественский ужин, возможно, обойдется без индейки. Карен приготовила огромную индейку на День благодарения, вся семья собралась вокруг нее и бог знает сколько времени восхваляла ее золотистую зажаристую кожицу и сочное нутро. «Какая прекрасная птица!» - снова и снова повторяли они, что слышать было, по крайней мере, странно - о мертвой-то индейке! А потом ее кузен Джерри заставил всех позировать для группового снимка, с «прекрасной птицей» на почетном месте. С ростбифом, надеялась Нора, ни у кого не возникнет желания фотографироваться.

        - Как это здорово!  - с жаром произнесла Карен, пока они ждали на светофоре перед въездом на стоянку торгового центра. Она стиснула ногу Норы, чуть выше колена.  - Даже не верится, что мы на это решились.
        Честно говоря, Нора и сама с трудом в это верила. Она ставила эксперимент над собой, приняв спонтанное решение остаться в этом году на праздники дома, а не сбежать на неделю куда-нибудь во Флориду или в Мексику, где она жарилась бы на солнце, притворяясь, что никакого Рождества нет и в помине. И все равно она удивилась самой себе, когда приняла приглашение Карен съездить в магазин - эпицентр сумасшествия.
        А все из-за Кевина Гарви, думала Нора. Месяц прошел с тех пор, как она танцевала с ним на вечеринке, но пока еще не сделала на его счет никаких выводов. Одно она знала: любое занятие - даже поездка в торговый центр с сестрой - это лучше, чем сидеть дома еще один вечер и ждать, как сопливая девчонка, его звонка. Теперь уже было ясно, что он не позвонит, но часть ее мозга отказывалась признать очевидное. Каждые пять минут она проверяла свою электронную почту, всюду носила с собой телефон,  - на тот случай, если он решит связаться с ней как раз в тот момент, когда она будет находиться в душе или в прачечной.
        Конечно, никто ей не мешает самой снять трубку или послать ему письмо по электронке. В конце концов, он - мэр; она, если б захотела, могла бы просто прийти к нему на прием и, например, пожаловаться на парковочные счетчики или еще на что-то. В молодости, когда она еще не была замужем, у нее не возникало проблем с тем, чтобы взять на себя инициативу, пригласив парня на свидание или хотя бы помочь ему самому сделать первый шаг. Теперь она так не могла. К тому же Кевин сказал, что позвонит ей, а он производил впечатление человека, который держит свое слово. Если он не из таких людей, тогда черт с ним - все равно у них ничего не выйдет.
        Она понимала, что в каком-то смысле Кевин пошел танцевать с ней из жалости. Она охотно готова была признать, что начиналось именно так - филантроп и убогая,  - но закончилось-то по-другому: ее голова на его плече, он крепко обнимает ее, между ними пробегает искра, и она чувствует себя, как труп, который ударом тока возвращают к жизни. Эту перемену ощутила не она одна. Нора видела выражение его лица, когда включили свет: его глаза светились нежностью и интересом. И он еще долго, после того, как смолкла музыка, не выпускал ее из своих объятий, переминаясь с ноги на ногу.
        Поначалу, когда он не звонил, ей было тяжело, очень тяжело, но месяц - большой срок, и она постепенно смирилась с тем, что это была ложная тревога. Пока на прошлой неделе не увидела его, проезжая мимо на велосипеде. И в ней все снова всколыхнулось. Он просто стоял на Мейн-стрит со своей дочерью, похожей на оторву. Норе всего-то нужно было притормозить, плавно подъехав прямо к ним и сказать: «Привет, как дела?». Тогда хотя бы она имела возможность рассмотреть его лицо и получить более четкое представление о том, что происходит. Но она струсила - оцепенела, забыла нажать на тормоз, пронеслась мимо них стрелой, будто торопилась на какую-то встречу, будто ей было куда спешить, кроме собственного дома, где никогда не звонит телефон и никто не приходит в гости.

        - Ой, смотри!  - воскликнула Карен. Они кружили по парковке, пытаясь найти свободное место не в полумиле от входа. Сестра показывала на женщину с девочкой. Мать была примерно возраста Норы, ее дочка - восьми-девяти лет. Головы обеих украшали ворсистые оленьи рога, которые на девочке еще и переливались мигающими огнями.  - Прелесть, да?


* * *
        У входа в «Мейсис» стояли два Наблюдателя в белом и седеющий мужчина, представлявший «Армию Спасения». Из вежливости Нора взяла брошюрку, что протянул ей один из «Виноватых» - «Вы уже забыли?», вопрошала надпись на обложке,  - и выбросила ее в урну, удобно установленную с внутренней стороны входа, сразу же за дверью. Когда они проходили мимо парфюмерного отдела, она почувствовала, что у нее начинается нечто похожее на приступ паники, словно она - маленький зверек, учуявший опасность. Отчасти это была реакция на смесь ароматов десятка разных духов, распыленных в воздухе молодыми женщинами с ярким макияжем, которые как будто считали, что этим они выполняют свой долг перед обществом. Отчасти - на более типичное ощущение сенсорной перегрузки, возникшее в результате внезапной атаки на все ее чувства восприятия ослепляющих огней, задорной музыки и толп нетерпеливых покупателей. Да еще всюду стояли манекены с непроницаемыми лицами и парализованными фигурами в нарядах из последних коллекций.
        Когда они вошли в центральный зал, дышать стало легче. Над головой - высокий стеклянный свод - торговый центр поднимался на три этажа, по периметру двух последних тянулись балконы; под ногами - белый пол. Помещение чем-то напоминало Норе старинный железнодорожный вокзал. В центре зала журчал фонтан. За ним высилась огромная елка, у которой стояли в ряд ожидающие Санта-Клауса дети. Увенчанная ангелом макушка елки находилась где-то на уровне между первым и вторым ярусами. Само дерево напоминало корабль в бутылке, столь огромный, что оставалось только удивляться тому, как его туда засунули.
        Карен была крайне целеустремленной покупательницей, из тех людей, кто всегда точно знает, что они ищут и где это найти. Она решительно шла по залу с видом глубокой сосредоточенности на лице - смотрела строго вперед, не скользила бесцельно взглядом по витринам, ничего не покупала спонтанно. Так же она вела себя и в супермаркете, красной ручкой зачеркивая в списке каждый положенный в тележку продукт, никогда не проходя мимо одной и той же полки дважды.

        - Что скажешь?  - спросила она в отделе мужской одежды, держа на вытянутой руке галстук в оранжево-синюю полоску.  - Слишком броский?

        - Для Чака?

        - Для кого ж еще?  - Карен повесила галстук на место.  - Мальчишки не любят нарядно одеваться.

        - Скоро придется. У них ведь школьные вечера будут, все такое, верно?

        - Пожалуй.  - Карен снова начала перебирать галстуки на вешалке.  - Пусть сначала душ научатся принимать.

        - Они не моются?

        - Говорят, что моются. Но полотенца всегда сухие. Хмм.  - Карен выбрала более вероятного кандидата - желтые ромбики на поле зеленого шелка.  - А этот?

        - Симпатичный.

        - Не знаю.  - Карен нахмурилась.  - У него полно зеленых галстуков. У него вообще слишком много галстуков. Кто бы ни спросил его, какой подарок он хочет на Рождество, он всегда отвечает: «Галстук. Да, пожалуй, галстук». Вот и дарят ему одни галстуки. А также на дни рождения и на День отца[81 - День отца - отмечается в третье воскресенье июня.]. И вроде доволен.  - Карен отпустила галстук и глянула на Нору. Взгляд ее потеплел, в лице отразились нежность, смирение и насмешливость.  - Боже, он такой зануда.

        - Он не зануда,  - возразила Нора.  - Просто… Она запнулась, пытаясь найти более подходящее определение.

        - Зануда,  - повторила Карен.
        С этим трудно было поспорить. Солидный, но ничем не примечательный мужчина, Чак осуществлял контроль качества в компании «Мириад лабораториз» и хорошо обеспечивал семью. Он любил стейк, Спрингстина[82 - Спрингстин, Брюс (р. 1949)  - американский автор и исполнитель популярных песен, получивший широкую известность в 1970-е гг.] и бейсбол и ни разу не выразил мнение, которое, на взгляд Норы, хоть в чем-то было бы неожиданным. «С Чаком всегда такая тоска»,  - говорил Дуг. Конечно, сам Дуг был Мистер Непредсказуемость, обаятельный, эксцентричный. Каждый месяц у него появлялось новое увлечение - Тито Пуэнте[83 - Тито Пуэнте-старший (1923 -2000)  - знаменитый американский музыкант и композитор, создатель композиций в стиле латиноамериканской музыки (мамба, сальса, латин-джаз).] и Билл Фризелл[84 - Билл Фризелл (р. 1951)  - американский музыкант, профессиональный джазовый гитарист, композитор и аранжировщик.], сквош, либертарианство[85 - Либертарианство - политическая философия, в основе которой лежит запрет на «агрессивное насилие».], эфиопская кухня, сексуальные молодые женщины с татуировками и
склонностью к фелляции.

        - И так во всем,  - продолжала Карен, разглядывая широкий красный галстук, на котором тонкие черные полоски перемежались более широкими серебристыми.  - Я пытаюсь внушить ему нестандартный подход, надеть, например, с серым костюмом голубую рубашку или, боже упаси, розовую, а он лишь смотрит на меня, как на чокнутую. Слушай, давай не будем мудрить и остановимся, как всегда, на белой.

        - Ему нравится то, что нравится,  - прокомментировала Нора.  - Он - человек привычки.
        Карен отступила от вешалки с галстуками. Очевидно, красный ее устроил.

        - Думаю, мне грех жаловаться,  - сказала она.

        - Это точно,  - согласилась Нора.  - Жаловаться тебе грех.


* * *
        По пути в ресторанный дворик Нора проходила мимо магазина «Поднимите себе настроение» и решила заглянуть в него. Ей нужно было убить еще двадцать минут времени до встречи с Карен. Та распростилась с ней ненадолго, чтобы «погулять одной по магазину».
        Под этой фразой у них в семье подразумевалось: Мне нужно купить тебе подарок, так что исчезни куда-нибудь на время.
        Когда она вошла в магазин, сердце у нее все еще гулко колотилось, лицо раскраснелось от гордости и смущения. Она только что заставила себя обойти вокруг елку на нижнем этаже, где все родители с детьми ждали встречи с Санта-Клаусом. Это было еще одно праздничное испытание, попытка взглянуть в лицо своим страхам, нарушить постыдную привычку стараться по возможности не смотреть на детей. Она не хотела быть такой - замкнутой, настороженной, избегающей всего, что могло напомнить ей о том, что она потеряла. Потому в прошлом году и устроилась на работу в детский сад, но, как оказалось, не рассчитала свои силы, поторопилась. Сегодня это было разовое мероприятие, она лучше контролировала себя, собрав в кулак свою волю.
        И все прошло хорошо. Организация была на высоте: дети выстроились в очередь справа, в Сантой встречались в середине, потом уходили влево. Нора приблизилась к елке со стороны выхода, энергичным шагом, как обыкновенная покупательница, направлявшаяся в «Нордстром»[86 - «Нордстром» (Nordstrom)  - название сети универмагов, основанной в 1901 г.]. Мимо прошел только один ребенок - сбитый крепыш, что-то взволнованно рассказывавший своему отцу - мужчине с эспаньолкой. Они не обратили на нее внимания. У них за спинами на импровизированной сцене мальчик-азиат пожимал руку Санте.
        Опасный момент для Норы наступил, когда она обошла елку - вокруг ее ствола замысловатой петлей тянулся огромный игрушечный железнодорожный состав - и двинулась в противоположном направлении, медленно ступая вдоль очереди, словно генерал, обозревающий свою армию. Она сразу отметила, что боевой дух войск не на высоте. Было поздно, многие дети едва держались на ногах, спали на ходу. Несколько малышей плакали или извивались на руках у родителей; дети постарше, казалось, вот-вот сорвутся с места и помчатся на парковку. У родителей лица хмурые; невидимые пузыри над их головами, как на карикатурах, наполнены мыслями: Хватит ныть… Мы почти на подходе… Это ж так здорово… Мы дождемся своей очереди, хочешь ты этого или нет! Нора помнила это чувство, у нее даже фотографии остались, на которых оно запечатлено: оба ее ребенка, заплаканные и жалкие, сидят на коленях у расстроенного Санты, который так и не смог их развеселить.
        В очереди стояли, наверно, человек тридцать детей, но только два мальчика напомнили ей Джереми - гораздо меньше, чем она ожидала. Прежде бывали времена, когда при виде каждого маленького мальчика у нее разрывалось сердце, но теперь она реагировала только на белокурых худеньких малышей с отпечатавшимися на щеках контурами оловянных солдатиков. И лишь одна девочка вызвала в воображении образ Эрин. Она походила на нее не внешне - скорее, выражением невинного лица, в котором сквозила недетская мудрость, и вот это было душераздирающее зрелище. Девочка - прелестная малышка со спутанными темными волосами,  - держа во рту палец, смотрела на Нору со столь серьезным любопытством, что она невольно задержала на ней взгляд, пожалуй, дольше, чем нужно.

        - Вы что-то хотели?  - спросил ее отец, подняв голову от своего смартфона. Это был мужчина лет сорока, седой, но подтянутый, в мятом деловом костюме.

        - У вас очаровательная дочка,  - сказала ему Нора.  - Дорожите ею.
        Мужчина положил ладонь на головку дочери, словно защищая ее.

        - А я дорожу,  - ответил он с неохотой.

        - Я рада за вас,  - сказала Нора. И поспешила прочь, опасаясь, что добавит еще что-то такое, что расстроит его или испортит ей вечер, как это не раз бывало раньше.


* * *
        У магазина «Поднимите себе настроение» был интересный слоган - «Все, что вам нужно на всю оставшуюся жизнь»,  - но на поверку вышло, что это один из универмагов тысячи мелочей, специализирующийся на товарах не первой необходимости для людей с высокими доходами, которые с жиру бесятся: тапочки с подогревом, говорящие напольные весы, поздравляющие вас, если вы сбросили вес, и критикующие, если вы поправились и т. п. И все равно Нора долго бродила по залу, внимательно рассматривая аварийные радиостанции с ручным приводом, программируемые подушки и бесшумные триммеры для удаления волос в носу, бродила, наслаждаясь приятной атмосферой изысканной строгости. Здесь вместо рождественских гимнов звучали мелодии в стиле «нью-эйдж»[87 - «Нью-эйдж» - совокупность музыкальных стилей, характеризующихся расслабляющим и позитивным звучанием.], а клиентуру составляли люди преклонных лет. Здесь она не видела прелестных детей, с любопытством глазеющих на нее. Здесь были только пожилые мужчины и женщины, которые учтиво кивали друг другу, нагружая свои тележки грелками для полотенец и высокотехнологичными устройствами
для вина.
        Кресло она заметила только уже на пути к выходу из зала. На вид обычное кожаное коричневое кресло, омываемое приглушенным сиянием верхнего света, оно занимало свой особый полутемный уголок в зале, величаво возвышаясь, словно трон, на покрытом ковром пьедестале. Нора подошла к нему, чтобы рассмотреть поближе, и чуть не охнула от изумления, увидев цену - почти десять тысяч долларов.

        - Оно того стоит,  - сказал ей продавец. Угодливый, он подошел и заговорил с ней еще до того, как она обратила на него внимание.  - Лучшее кресло в мире.

        - Хотелось бы верить,  - со смехом отозвалась Нора. Продавец задумчиво кивнул. Это молодой парень с длинными волосами в дорогом костюме, из тех, что на продавцах в торговом центре как-то не ожидаешь увидеть. Он наклонился к ней, словно хотел поделиться секретом, и доложил:

        - Это массажное кресло. Вы любите массаж? Нора наморщила лоб. Сложный вопрос. Раньше массаж она любила. Регулярно два раза в неделю делала общий массаж тела у гениального Арно, коренастого австрийца, работавшего в спа-салоне спортивно-оздоровительного клуба, который она посещала. Часовой сеанс,  - и она забывала про все свои недуги - про ПМС, боль в колене, безрадостную супружескую жизнь,  - как будто заново на свет родилась, смотрела на мир оптимистично, с открытой душой. Год назад она попыталась возобновить эти сеансы, но поняла, что теперь не выносит прикосновения мужских рук.

        - Ничего не имею против,  - ответила она. Улыбаясь, продавец жестом показал на кресло.

        - Испытайте,  - предложил он.  - Потом еще спасибо скажете.


* * *
        В первую минуту Нора испугалась: подголовник кресла резко пришел в движение, жесткие резиновые ролики - или что бы это ни было - под мягкой кожаной обивкой стали вращаться, впиваясь в узловатые мышцы ее спины, хваткие, как пальцы, устройства щипали ее шею и плечи. Вибрирующая подушка сиденья непристойно колебалась, периодически выстреливая теплые струи электричества в ее ягодицы и бедра. Ей казалось, что ее мнут и раздирают на части, пока продавец не показал, как пользоваться панелью управления. Нора поэкспериментировала с настройками - скорость, температура, интенсивность,  - нашла оптимальное сочетание, потом привела в действие подставку для ног, закрыла глаза и отдалась на волю механизма.

        - Приятно, да?  - заметил продавец.

        - М-м-м,  - подтвердила Нора.

        - Готов поспорить, вы даже не догадывались, насколько вы напряжены. Сейчас самое стрессовое время года.  - Не дождавшись от нее ответа, он добавил: - Отдыхайте. Десять минут такого массажа, и вы будете как новенькая.
        Да хоть бы и так, подумала Нора, слишком довольная креслом, чтобы раздражаться на дерзость продавца. Это действительно было замечательное устройство, дарившее ни на что не похожие ощущения. При обычном массаже возникала тревога, что тебя раздавят: твое тело распластано на столе, лицо втиснуто в дыру, а некая мощная, хоть и полезная сила плющит тебя сверху. Здесь же все было наоборот: энергия била снизу, тело вздымалось и становилось мягче, кроме воздуха, ничто не давило на тебя сверху.
        Было время, не так давно, когда саму идею приобретения массажного кресла стоимостью десять тысяч долларов она сочла бы бесстыдным расточительством, позорной формой сибаритства. Но, честно говоря, если задуматься, не такая уж это и высокая цена за столь полезную для здоровья вещь, тем более если купить ее в рассрочку на десять или двадцать лет. По большому счету массажное кресло мало чем отличается от джакузи, «ролексов» или спортивного автомобиля, любых других предметов роскоши, которые люди покупают ради удовольствия, причем многие из них куда больше довольны жизнью, чем Нора.
        К тому же, кто об этом узнает? Разве что Карен. Так ведь Карен возражать не станет. Она всегда настаивала, чтобы Нора немного побаловала себя: купила новые туфли или ювелирные украшения, отправилась в круиз, провела неделю на одном из курортов «Каньон-Рэнч». Не говоря уже о том, что Нора будет предоставлять кресло в распоряжение сестры, когда бы та ни пожелала. Они могли бы превратить это в заведенный порядок - вечер массажа по средам. И даже если соседи узнают, что с того? Что они сделают? Станут говорить про нее гадости, оскорблять ее чувства?
        Вперед и с песней, подумала Нора.
        Нет, от покупки массажного кресла удерживало ее только одно: мысль о том, что будет, если она и в самом деле станет его владелицей и у нее появится возможность наслаждаться теми чудесными ощущениями, что оно дарит, в любое время, когда бы ей ни захотелось. Что произойдет, если вокруг не будут сновать покупатели и продавцы, не будет поблизости Карен, с которой она должна встретиться через пять-десять минут? Что если будет только одна Нора в пустом доме, у нее впереди целая ночь и нет необходимости выключать кресло?
        Метод Болзера

        В рождественское утро они смотрели компьютерную презентацию - восемнадцать обитательниц Синего дома, собравшиеся в холодном конференц-зале, расположенном в полуподвальном помещении. Пока это происходило именно так - одновременный показ в каждом доме главного поселения, а также в отдаленных, разбросанных по всему городу. Шли разговоры о необходимости построить или приобрести более крупный жилой комплекс для Мейплтонского подразделения, где смогли бы разместиться все члены организации, но Лори предпочла бы ничего не менять,  - чтобы они жили так же, маленькими коммунами, посемейному, не уподобляясь церковной общине. Организованная религия доказала свою несостоятельность; «Виноватые» ничего не выиграют, преобразовавшись в очередную новую конфессию.
        Свет погас и на стене появился первый слайд - фотография венка на двери стандартного пригородного дома.
        Сегодня «Рождество»

        Лори искоса глянула на Мег. Та все еще была на грани слез. Минувшим вечером они долго не ложились, разбирались в противоречивых чувствах Мег относительно рождественских праздников. Девушка скучала по родным и друзьям, сомневалась в своей приверженности новому образу жизни. Даже жалела, что поторопилась вступить в ряды «Виноватых», лишив себя возможности хотя бы еще разок встретить Рождество с теми, кто ей дорог,  - во имя прошлого. Лори объяснила Мег, что ее ностальгия в это время года вполне естественна, сродни фантомной боли, что чувствуют калеки в ампутированной конечности. Рука или нога отрезана, но она все еще остается частью твоего организма, по крайней мере, какое-то время.
        На втором слайде изображалась облезлая елка с жалкими остатками мишуры, валявшаяся на грязном снегу у обочины дороги в ожидании, когда ее подберет мусоровоз.

«Рождество» не имеет смысла.
        Мег тихо шмыгнула носом, как ребенок, пытающийся храбриться. Во время ритуала Послабления минувшей ночью она поведала Лори о видении, представшем ее взору, когда ей было четыре-пять лет. Не в силах заснуть накануне Рождества, она на цыпочках спустилась вниз и увидела перед наряженной елкой толстого бородатого мужчину, сверявшего подарки по списку. На нем был не красный костюм - скорее, синяя униформа водителя автобуса,  - но Мег все равно узнала в нем Санта-Клауса. Какое-то время она наблюдала за ним, потом тихонечко вернулась наверх, преисполненная экстатического чувства изумления и твердой веры в существование Санты. Будучи подростком, она убедила себя, что это был просто сон, но в то время она даже не усомнилась в том, что видела именно Санта-Клауса - настолько настоящим он ей показался,  - а не кого-то другого, о чем она не преминула доложить родным на следующее утро. С тех пор в их семье этот случай вспоминали как некое историческое событие, которое они в шутку окрестили «Та ночь, когда Мег встретила Санту».
        На следующем слайде стояла полукругом группа юных исполнителей рождественских гимнов - рты раскрыты, глаза светятся радостью.
        Мы не празднуем Рождество.
        Лори почти не помнила, как она справляла Рождество в детстве: детские впечатления поблекли за годы материнства. Зато перед глазами стояли взволнованные лица ее собственных детей, пребывавших в праздничном настроении, которое передавалось и ей. Мег этого не суждено испытать. Лори заверила ее, что она вправе злиться, что необходимо сознавать и выражать свой гнев, ибо это полезнее и разумнее,  - все лучше, чем подпитывать его, убеждая себя в том, что тебе это чувство чуждо.
        Обет молчания запрещал не только речевое общение, но и смех, однако несколько человек, забывшись, сдавленно фыркнули при виде следующего слайда с изображением дома, переливающегося огнями, как бордель в Лас-Вегасе. Его палисадник - прямо выставка рождественской атрибутики: вертеп, стадо оленей, надувной Гринч[88 - Гринч - угрюмое и неприятное существо, персонаж детской книги «Как Гринч украл Рождество», написанной доктором Сюссом (1904 -1991), американским детским писателем и иллюстратором.], эльфы, оловянные солдатики, ангелы и пластмассовый снеговик, а также брюзга в цилиндре,  - вероятно, Эбенезер Скрудж[89 - Эбенезер Скрудж - бездушный и скупой делец, персонаж рассказа Чарльза Диккенса «Рождественская песнь в прозе».].



«Рождество» призвано отвлечь внимание.
        Мы теперь не вправе отвлекаться.

        За последние полгода Лори пересмотрела массу презентаций и даже сама принимала участие в создании некоторых из них. Презентации являлись одним из основных способов общения в организации «Виноватых», своего рода мобильной проповедью без проповедника. Лори изучила их структуру и знала, что где-то в середине непременно смещается акцент со вспомогательной темы к той единственной, что только и имеет значение.



«Рождество» принадлежит прежнему миру.

        Под этим заголовком промелькнула целая череда изображений, представлявших мир прошлого: универмаг «Уолмарт»; мужчина на самоходной газонокосилке; Белый дом; группа поддержки «Далласских ковбоев»[90 - «Далласские ковбои» (Dallas Cowboys)  - футбольная команда Далласа (Техас, США).]; рэппер, имени которого Лори не знала; пицца, на которую она смотреть не могла; мужчина приятной наружности и элегантная женщина за ужином со свечами; европейский собор; реактивный истребитель; многолюдный пляж; мать, баюкающая младенца.


        Прежнего мира больше нет.
        Он исчез три года назад.

        В презентациях «Виноватых» Восхищение Церкви иллюстрировали фотографии, на которых лица исчезнувших людей были варварски затерты. Некоторые из них пользовались широкой известностью, другие были местные знаменитости. Один снимок в этой серии сделала сама Лори - непостановочная фотография Джилл и Джен Сассман, собирающих яблоки, когда им было лет по десять. Улыбающаяся Джилл держит сочное красное яблоко. У Джен вместо лица пустой овал - бледно-серое пятно в обрамлении ярких осенних красок.


        Мы принадлежим новому миру.

        На экране одно за другим стали сменяться знакомые лица - неулыбчивые лица членов мейплтонского отделения «Виноватых». Мег, наряду с другими Учениками, появилась почти в самом конце. Лори, поздравляя свою подопечную, стиснула ее ногу.


        Мы - живые напоминания.

        Двое Наблюдателей, мужчины, стояли на перроне железнодорожного вокзала и смотрели на элегантного бизнесмена, старательно делающего вид, будто их вообще не существует.


        Мы не позволим забыть.

        Двое Наблюдателей, женщины, шли по улице вслед за молодой матерью, толкавшей перед собой детскую коляску.


        Мы будем ждать и наблюдать, доказывая,
        что мы достойны выбора господа.

        Вновь появились те же две фотографии, но со стертыми лицами Наблюдателей, блиставшими своим отсутствием.


        На этот раз мы не будем забыты.

        Часы с тикающей секундной стрелкой.


        Ждать осталось недолго.

        Со стены на них с тревогой смотрел мужчина - немолодой, чуть одутловатый, не очень красивый.


        Это - Фил Краутер. Фил - мученик.

        Лицо Фила сменила фотография молодого бородатого парня с горящим, как у фанатика, взглядом.


        Джейсон фальцоне - тоже мученик.

        Лори покачала головой. Бедный мальчик. Он ведь едва ли старше ее сына.


        Мы все готовы стать мучениками.

        Лори беспокоила реакция Мег, но лицо у той было непроницаемо. Они обсуждали убийство Джейсона и понимали, что подвергают себя опасности каждый раз, когда покидают «поселение». Тем не менее, от слова «мученик» ее бросало в дрожь.


        Курение - символ нашей веры.

        На стене появилось изображение сигареты - бело-рыжий узкий цилиндр на иссиня-черном фоне.


        Давайте закурим.

        Одна из женщин в первом ряду открыла новую пачку сигарет и пустила ее по комнате. Одна за другой женщины Синего дома закурили и выдохнули дым, напоминая себе о том, что время утекает и что им не страшно.


* * *
        Девочки спали долго, и Кевин почти до полудня был предоставлен сам себе. Он немного послушал радио, но веселая музыка раздражала, навевала тоску, напоминая о более счастливых и шумных рождественских праздниках в былые годы. Лучше уж выключить радио, решил Кевин, почитать газету и выпить кофе в тишине, делая вид, что это самое обычное утро.
        Эван Болзер. Это имя нежданно-негаданно само собой выплыло откуда-то из глубин памяти. Он как раз так и делал.
        Болзер был давний университетский приятель Кевина. Спокойный наблюдательный парень, на втором курсе он жил с Кевином на одном этаже в общаге. Держался особняком, но во время весеннего семестра они с Кевином вместе посещали лекции по экономике. У них выработалась привычка пару вечеров в неделю заниматься вместе, после чего они шли в бар, где съедали по тарелке крылышек и выпивали несколько бокалов пива.
        Болзер был интересным в общении - умный, ироничный, на все имел свое мнение,  - но близко к себе никого не подпускал. Он охотно говорил о политике, о фильмах, о музыке, но мгновенно умолкал, как партизан, стоило кому-то задать ему вопрос о его семье или о том, как он жил до поступления в университет. Прошло несколько месяцев, прежде чем Болзер проникся доверием к Кевину и рассказал ему кое-что о своем прошлом.
        У некоторых дрянное, но интересное детство. У Болзера детство было просто дрянное: отец ушел из семьи, когда ему было два года; мать беспробудно пила, но обладала достаточно привлекательной внешностью, и вокруг нее всегда вился какой-нибудь мужчина, а то и двое, хотя они редко задерживались надолго. Нужда заставила Болзера в раннем возрасте научиться заботиться о себе: если он не готовил еду, не ходил в магазин, не стирал, значит, никто другой за него это не делал. При этом каким-то образом ему удавалось великолепно учиться в школе, он получил хороший аттестат, что позволило ему поступить в Университет Раджерса, где ему предоставили полную стипендию. Хотя Болзеру все равно, чтобы прокормиться, приходилось убирать грязную посуду со столов в кафе «У Беннигана».
        Кевин поражался жизнестойкости своего друга, его способности не пасовать перед невзгодами. История Болзера заставила его понять, насколько в сравнении с ним ему самому повезло: он вырос, не зная нужды, в полноценной, состоятельной, относительно счастливой семье, где его окружали любовью. Первые двадцать лет своей жизни он принимал как данность, что все всегда должно быть хорошо, что стоит ему упасть, как кто-нибудь непременно его подхватит и поможет снова встать на ноги. Болзер ни на минуту не допускал такой возможности: он знал наверняка, что можно упасть и больше не подняться, что люди вроде него не вправе позволить себе даже минутной слабости, не вправе совершить ни одной серьезной ошибки.
        Несмотря на то, что они дружили на протяжении всех лет учебы, Кевину ни разу не удалось уговорить Болзера провести День благодарения или Рождество в кругу его семьи. И это было печально, ведь Болзер прекратил общение с матерью, говорил, что даже не знает, где она теперь живет. Он никогда не строил никаких планов на праздники, разве что собирался справлять их в одиночестве в своей крошечной квартирке, которую он снимал за пределами кампуса с начала третьего курса, и надеялся скопить немного денег на то, чтобы приготовить себе праздничный ужин.

        - Не волнуйся за меня,  - всегда говорил он Кевину.  - Я не пропаду.

        - И что же ты будешь делать?

        - Ничего особенного. Читать, наверно. Телик смотреть. Как обычно.

        - Как обычно? Но это же Рождество. Болзер пожимал плечами.

        - Нет - если я не захочу.
        В какой-то степени Кевина восхищало упрямство Болзера, его нежелание принимать то, что он расценивал как благотворительность, даже от верного друга. Но ему не становилось легче оттого, что он не мог помочь. Он приезжал домой, сидел за большим столом в кругу родных, все болтали, смеялись, ели, и вдруг ни с того ни с сего перед глазами всплывала унылая картина: Болзер сидит один-одинешенек в своей похожей на тюремную камеру каморке с опущенной шторой на окне и ест лапшу быстрого приготовления.
        По окончании университета Болзер продолжил учебу на юридическом факультете, и на каком-то этапе Кевин утратил с ним связь. Сидя на кухне в это рождественское утро, он подумал, что было бы интересно поискать Болзера на просторах «Фейсбука», выяснить, чем он занимался последние двадцать лет. Может быть, Болзер теперь женат, стал отцом, у него полноценная счастливая жизнь, в которой ему было отказано в детстве и юности, он любит и любим. Пожалуй, он оценил бы иронию, если б Кевин признался ему, что это он теперь прячется от праздников по методу Болзера - и вполне успешно.
        Но потом вниз спустились девочки, и Кевин забыл про своего давнего друга, потому что в доме сразу запахло Рождеством, сразу появилось много дел - вытяхнуть чулки, развернуть подарки. Эйми высказала мысль, что с музыкой в доме было бы веселее, и Кевин снова включил радио. На этот раз рождественские гимны его не раздражали. Банальные, знакомые, жизнеутверждающие, они создавали праздничное настроение.
        Подарков под елкой было не так уж много,  - во всяком случае, гораздо меньше, чем в былые времена, когда дети были маленькими и они всей семьей открывали их все утро,  - но девочки, казалось, были не в обиде. Они подолгу возились с каждым подарком, рассматривая коробку, неторопливо разворачивая бумагу, словно надеялись получить дополнительный приз за аккуратность. Одежду примеряли прямо здесь же, в гостиной. Натягивали рубашки и свитера поверх пижамных топов - у Эйми это была полупрозрачная маечка,  - делали друг другу комплименты, восхищаясь тем, как здорово сидят на них обновки, ахали и охали даже по поводу такой ерунды, как теплые носки и пушистые тапочки. В общем, они радовались от души, так что Кевин даже пожалел, что не купил больше подарков,  - просто чтоб продлить удовольствие.

        - Круто!  - восторженно произнесла Эйми, надевая шерстяную шапку, которую Кевин нашел в магазине спортивных товаров «Майкс»: с нелепыми ушками, которые фиксировались под подбородком. Эйми надвинула ее низко на лоб, почти до самых глаз, но все равно смотрелась в ней прелестно, как и во всем другом.  - Как раз то, что мне нужно.
        Она встала с дивана, раскрыв объятия, подошла к Кевину, крепко обняла в знак благодарности. Подобным образом Эйми благодарила его за каждый подарок, так что это уже выглядело смешно - ритмичное сопровождение ритуала. Теперь, когда свое скудное утреннее одеяние она замаскировала под новым свитером, шарфом, шапкой и варежками, Кевин смущался чуть меньше, обнимая ее.

        - Вы оба так добры ко мне,  - сказала Эйми, и ему на секунду показалось, что она вот-вот расплачется.  - Даже не помню, когда в последний раз у меня было настолько прекрасное Рождество.
        Кевин тоже получил свою долю подарков. Правда, сначала ему пришлось выслушать сетования по поводу того, сколь трудно подобрать подарки мужчине его возраста, словно зрелые мужчины - абсолютно самодостаточные люди и их ничто не интересует, кроме собственного пениса и однодневной щетины на лице. Джилл подарила ему биографию Теодора Рузвельта, в которой описывались ранние годы президента; Эйми - пару кистевых эспандеров, поскольку знала, что он любит занятия спортом. Девочки также вручили ему два одинаковых свертка - компактные маленькие предметы, завернутые в серебряную бумагу. В упаковке от Джилл Кевин обнаружил сувенирную кружку с надписью: «Самый лучший папа».

        - Блеск!  - воскликнул он.  - Спасибо. Я знал, что вхожу в первую десятку, но даже представить не мог, что занял уже первую строчку.
        Кружка, что подарила ему Эйми, отличалась только надписью - «Самый лучший мэр».

        - Надо нам почаще справлять Рождество,  - заметил Кевин.  - Повышает самооценку.
        Девочки начали наводить порядок, собирая оберточную бумагу и пустые коробки, запихивая мусор в пластиковое ведро. Кевин показал на одинокий подарок пол елкой - перевязанную лентой маленькую коробочку, похожую на те, в которых хранят драгоценности.

        - А это для кого?
        Джилл подняла глаза на отца. На голове у нее красовался прилепленный красный бант, она была похожа на большого растерянного младенца.

        - Для мамы,  - ответила Джилл, пытливо глядя на него.  - Вдруг она зайдет.
        Кевин кивнул, словно, на его взгляд, это было абсолютно разумно.

        - Молодец, что побеспокоилась,  - сказал он.


* * *
        Они позвонили в дом, где жил Гэри, но им никто не открыл. Пожав плечами, Мег села на холодное бетонное крыльцо и приготовилась ждать, у всех на виду, возвращения своего бывшего жениха, где бы он ни шатался в рождественское утро. Лори села рядом, стараясь игнорировать смутное ощущение дурного предчувствия, что не покидало ее с тех пор, как они ушли с Гинкго-стрит. Она не хотела быть здесь, не хотела идти к месту следующей остановки по пути их следования.
        К сожалению, данные им указания не допускали двоякого толкования. Их задача - навестить своих любимых и попытаться нарушить уютную гармонию и ритуалы праздника. Лори понимала суть данного действа в общей картине вещей: главная цель «Виноватых» - помешать так называемому возвращению к «нормальной жизни», воспрепятствовать тому, что люди пытаются забыть о Восхищении Церкви или, по крайней мере, не позволить относить это событие к категории прошлого, не позволить, чтоб его воспринимали как некий этап в непрерывной истории человечества, а не как катаклизм, положивший конец его истории.
        Не то чтобы «Виноватые» имели что-то конкретное против Рождества - они вообще не любили праздники. Не были они и противниками Иисуса Христа, как многие ошибочно полагали. Правда, в вопросе Христа, вынуждена была признать Лори, у «Виноватых» существовали некоторые нестыковки. Она пыталась их осмыслить перед тем, как вступить в организацию. Ее озадачивало, что «Виноватые», насколько она могла судить, принимали многие элементы христианской теологии - Восхищение Церкви и период Великой скорби, конечно же, а также то, что человечество греховно по природе своей, и непреложность Судного дня,  - но при этом совершенно игнорировали фигуру самого Иисуса. Грубо говоря, они больше были сосредоточены на образе Бога-Отца, ревнивого ветхозаветного бога, который требовал слепого повиновения и изобретал весьма жестокие способы, чтобы испытать на верность своих последователей.
        Лори долго над этим думала, но и теперь еще сомневалась, что во всем разобралась. «Виноватые» не брали на себя труд в письменной форме изложить свое кредо; в их организации не было священников и проповедников, не было священного писания, не существовало официальной системы обучения. Их мировоззрение не вписывалось в рамки религии. Это был стиль жизни, постоянная импровизация, произрастающая из убежденности в том, что после Восхищения Церкви мир изменился и жить в нем нужно по-другому, не ориентируясь на прежние дискредитированные ценности: никаких больше браков, никаких семей, никакого потребительства, никакой политики. То время кануло в прошлое. Человечеству осталось только затаиться и ждать неизбежного.
        Утро выдалось солнечным, но на улице было холоднее, чем это могло показаться из окна. Мэгэзин-стрит - застывшая и безмолвная, как фотография. Будучи выпускником школы бизнеса, Гэри неплохо зарабатывал, но по-прежнему жил, как студент, занимая верхний этаж убогого коттеджа на две семьи вместе с двумя другими парнями. У тех были свои девушки, и по выходным в доме творилось настоящее сумасшествие, объяснила Мег: куча народу на небольшом пространстве занималась сексом. И если сама ты не предавалась любовным забавам, была не в настроении или еще по какой-то причине, то чувствовала себя так, будто нарушала условия аренды.
        Должно быть, они просидели на крыльце с полчаса, прежде чем увидели еще одну живую душу - брюзгливого старика, выгуливавшего своего дрожащего песика породы чихуахуа. Старик злобно глянул на них и что-то пробормотал. Его слов Лори не расслышала, но могла бы точно сказать, что это было не поздравление с Рождеством. До вступления в ряды «Виноватых» она даже не подозревала, что люди могут быть настолько грубыми, со спокойной совестью оскорблять и поносить тех, кто им совершенно не знаком.
        Спустя несколько минут с улицы Грейпвайн на Мэгэзин-стрит свернула машина - черный блестящий автомобиль, похожий на уменьшенный внедорожник. Лори почувствовала, как разволновалась Мег по его приближении, а потом сникла, когда машина прогрохотала мимо. Зная, что скоро увидит Гэри, она была взвинчена, хотя Лори неоднократно предупреждала ее, чтобы она не ждала многого от этой встречи. Мег предстояло на собственном опыте убедиться в том, что Лори поняла за лето,  - что лучше оставаться одной, избегать ненужных встреч с людьми, которых ты сама бросила, не теребить языком больной зуб. Не потому что ты больше не любишь этих людей, а как раз потому что любишь, но от любви твоей теперь никакого толку - это просто ноющая боль в ампутированной конечности.


* * *
        Нора приучала себя не думать о детях. Не потому что хотела их забыть, вовсе нет. Напротив - чтобы лучше их помнить. По той же причине она старалась не часто пересматривать старые фотографии и видео. В обоих случаях происходило одно и то же: вспоминалось только то, что она и так помнила - все та же неизменная горстка эпизодов и впечатлений. Эрин ужасно упряма. Клоун на дне рождении у Джереми. У нее такие мягкие непослушные волосы. Ему понравился яблочный мусс. Со временем эти обрывки воспоминаний складывались в некую официальную хронику событий, которая затеняла тысячи столь же ценных воспоминаний, вытесняя их в участок мозга, служивший своего рода захламленным чуланом.
        А недавно она обнаружила, что погребенные на задворках сознания картины прошлого вспоминаются быстрее, если не напрягать память, если позволить им всплывать самостоятельно из ее глубин. В этом отношении особенно продуктивно действовали велосипедные прогулки - идеальный механизм извлечения воспоминаний: ее мысли заняты множеством простых задач - нужно следить за дорогой, за спидометром, за дыханием, за направлением ветра,  - а подсознание предоставлено само себе. Порой это ни к чему не приводит: бывает, что, крутя педали, она просто напевает строчки из какой-нибудь старой песни - Шариф не любит, когда Касбу раскачивают! Так раскачай Касбу![91 - Shareef don’t like it! Rockin’ the Casbah, Rock the Casbah!  - строки из песни «Rock the Casbah» английской панк-рок-группы «Clash». Впервые исполнена в 1982 г.] - или недоумевает, почему ноги такие тяжелые, как неживые. Но выпадают и волшебные дни, когда что-то вдруг щелкает в голове и сознание начинают заполонять изумительные картины - утраченные сокровища прошлого: вот Джереми как-то поутру спускается вниз в желтой пижаме, которая еще накануне была ему
впору, а теперь вдруг стала мала на целый размер; крошечная Эрин впервые пробует сметану и картофельные чипсы с луком, и в лице ее отражаются то испуг, то удовольствие, то снова испуг. А летом брови у него светлее. А у нее большой палец, который она сосала всю ночь, розовый и сморщенный, как у старушки. Все эти воспоминания жили в ней, запертые в дальнем сейфе,  - несметное богатство, от которого Норе лишь иногда, крайне редко, удавалось отщипывать маленькие фрагменты.
        Предполагалось, что утром она приедет к сестре, они все вместе откроют подарки, позавтракают омлетом с ветчиной, но Нора позвонила Карен и сказала, чтобы начинали без нее. Ей немного нездоровится, объяснила Нора, но она поспит и все пройдет.

        - Встретимся после обеда у мамы.

        - Точно?  - Нора услышала подозрительность в голосе сестры. Та за версту чуяла, если от нее что-то скрывали или утаивали. Детям Карен, должно быть, очень трудно обвести мать вокруг пальца.  - Может, тебе чем-то помочь? Хочешь, я приеду?

        - Сама справлюсь,  - заверила сестру Нора.  - Хорошего вам дня. Увидимся позже, ладно?


* * *
        Иногда, слишком долго ожидая на холоде, Лори погружалась в некое состояние диссоциативной фуги[92 - Диссоциативная фуга - психическое заболевание, при котором больной забывает всю информацию о себе, даже имя. Прим. ред.], теряя связь с реальностью,  - не понимала, где она находится, что делает. Это была защитная реакция, весьма эффективный способ отрешиться от физического дискомфорта и тревоги, хотя и немного опасный - первый шаг на пути к тому, чтобы замерзнуть насмерть.
        Должно быть, нечто подобное произошло с ней и на крыльце Гэри - они сидели здесь уже довольно долго,  - потому что ее мозг не зафиксировал тот факт, что к дому подъехала машина. Лори очнулась лишь тогда, когда из автомобиля стали выбираться люди. Мег рядом с ней уже не было. Та, сбежав с крыльца, решительным шагом шла по унылому бурому газону, и ее стремительность, после столь длительной интерлюдии покоя, немного пугала.
        Водитель спереди обошел автомобиль - небольшой спортивный «лексус», чистенький и сияющий в бледных лучах зимнего солнца,  - и остановился рядом с женщиной, только что вставшей с пассажирского сиденья. Это был высокий красивый мужчина в пальто из верблюжьей шерсти, и Лори, чей мозг уже достаточно оттаял, узнала в нем Гэри: его уверенное улыбающееся лицо она не раз видела в альбоме Мег. Женщина тоже показалось ей смутно знакомой. Они оба смотрели на Мег с жалостью и удивлением, но, когда Гэри наконец-то заговорил, Лори услышала в его голосе только недовольство и раздражение.

        - Какого черта ты здесь делаешь?
        Верная принципам, которые ей внушили, Мег упорно хранила молчание. Было бы лучше, если б в руке у нее была сигарета, но они обе не курили, когда у дома затормозила машина. Это была вина Лори - недосмотрела.

        - Ты меня слышишь?  - Гэри повысил голос, словно решил, что у Мег с некоторых пор появилась проблема со слухом.  - Я задал тебе вопрос.
        Его спутница озадаченно посмотрела на него.

        - Ты же знаешь, что она не разговаривает.

        - О, говорить она умеет, не волнуйся,  - возразил Гэри.  - Некуда было деваться от ее болтовни.
        Молодая женщина, немного подавленная, повернулась к Мег. Она была невысокая и фигуристая, не очень уверенно держалась на шпильках. Лори невольно залюбовалась ее пальто - синей с отливом паркой, с отороченными мехом манжетами и капюшоном. Мех, вероятно, был ненастоящий, но парка все равно выглядела теплой.

        - Прости,  - обратилась она к Мег.  - Ты, наверно, удивлена. Видя нас вместе.
        Лори чуть наклонилась влево, пытаясь разглядеть лицо Мег, но ракурс оказался не тот.

        - Не извиняйся перед ней,  - рявкнул Гэри.  - Это она должна извиняться.

        - Это началось две недели назад,  - продолжала молодая женщина, словно Мег потребовала у нее объяснения.  - Мы небольшой компанией пошли в «Массимо», упились там красного вина, и я была слишком пьяна, чтобы садиться за руль. Гэри меня подвез.  - Она приподняла брови, словно то, что она сообщила, уже говорило само за себя.  - Я не знаю, насколько у нас это серьезно. Мы просто встречаемся. Пока.

        - Джина,  - резко осадил ее Гэри. В его голосе слышалось предупреждение.  - Прекрати. Ее это не касается.
        Джина, подумала Лори. Кузина Мег. Одна из подружек невесты.

        - Как это не касается? Касается,  - возразила Джина.  - Вы столько лет были вместе. Собирались пожениться.
        Гэри, с отвращением на лице, изучающе смотрел на Мег.

        - Ты только погляди на нее. Я даже не знаю, кто это.

        - Все та же Мег.  - Джина отвечала тихо, Лори с трудом разобрала ее слова.  - Не надо ее оскорблять.

        - Я не оскорбляю.  - Выражение лица Гэри чуть смягчилось.  - Просто не могу видеть ее такой. Тем более сегодня.
        Он направился к дому, обойдя стороной Мег, словно боялся, что она набросится на него или преградит ему дорогу. Джина чуть помедлила в нерешительности, потом пожала плечами, будто извиняясь, и пошла за ним следом. Поднимаясь по ступенькам крыльца, ни он, ни она не обратили внимания на Лори - ни слова не сказали в ее адрес, даже не взглянули в ее сторону.
        Когда Гэри с Джиной исчезли в доме, Лори закурила сигарету и пошла по газону к Мег. Та все еще стояла спиной к дому, глядя на «лексус», будто подумывала о том, чтобы его купить. Лори протянула ей зажженную сигарету, Мег взяла ее, поднесла ко рту, тихо шмыгнув носом. Лори жалела, что не может ей ничего сказать - например, «Умница!» или «Хорошая работа!»,  - дать ей понять, что она ею гордится. В результате Лори просто похлопала ее по плечу, один раз, очень ласково. Она надеялась, что этого будет достаточно.


* * *
        Нора не планировала долгой прогулки на велосипеде. В час-два ее ждали у матери, а это означало, что проехать она сможет только пятнадцать-двадцать миль в оба конца - половину того расстояния, которое она обычно преодолевала. Но Нора надеялась, что за это время она обретет ясность мысли, успокоится, может быть, сожжет несколько калорий перед праздничным обедом. К тому же было морозно,  - минус четыре, если верить термометру за кухонным окном,  - не самые идеальные условия для интенсивной разминки.
        Но холод, вопреки ее ожиданиям, не очень мешал. Солнце не светило, дороги были чистые - зимой удовольствие от езды портили снег и лед,  - да и ветер не был колючим. Одета она была по погоде: теплые перчатки из высокотехнологичного материала, неопреновые бахилы, полипропиленовый капюшон под шлемом. Только лицо не защищено от холода и ветра, но это не страшно.
        Нора собиралась проехать восемь миль и повернуть назад, как раз на полпути, но, достигнув своего поворота, просто продолжала ехать вперед. Слишком уж нравилась ей сегодняшняя прогулка: крутишь себе педали, изо рта вырывается белый пар. Ну и что, если она придет к матери чуть позже? Там соберется полный дом народу - все ее братья и сестры со своими семьями, тетки, дядья и кузины с кузенами,  - ее даже не хватятся. Если уж на то пошло, все будут только рады. В отсутствие Норы можно смеяться, открывать подарки, нахваливать детей друг друга, не опасаясь, что кто-то ненароком заденет ее чувства, не бросая в ее сторону участливые многозначительные взгляды, не испуская трагических вздохов.
        Именно этим ее утомляли праздники. Раздражала ее не толстокожесть родственников, их неспособность сострадать, а прямо противоположное - их неспособность хотя бы на минуту забыть про ее горе. Они вечно ходили вокруг нее на цыпочках, были так заботливы и внимательны, так мучительно участливы, словно она умирала от рака или была поражена какой-то обезображивающей болезнью, как тетушка Мэй, тетя ее матери - жалкое существо из детства Норы,  - чье лицо было перекошено из-за паралича лицевого нерва.
        Будь приветлива с тетей Мэй, постоянно твердила ей мама. Она не чудовище.
        Скользкая полоса тропы за шоссе № 23 сегодня была почти пуста: Норе не попадались ни психи, ни бродячие собаки, никто не приносил в жертву животных, в общем, ничего криминального. Лишь иногда проедет в обратном направлении какой-нибудь велосипедист, по-дружески ее поприветствует взмахом руки. И это была бы почти идиллия, если б ей так сильно не хотелось в туалет. В теплые месяцы в конце тропы стояла туалетная кабинка - ужасная, примитивная, воспользуешься ею, только когда уж совсем приспичит, и то скрепя зубы,  - но на зиму ее убирали. Нора не очень-то любила справлять нужду в кустах, сидя на корточках, особенно если зелени вокруг не было и за голыми ветками она все равно оставалась на виду, но бывали дни, когда выбирать не приходилось, и сегодня выдался как раз такой день. Хорошо хоть в кармане куртки она обнаружила салфетки.
        Перед тем, как снова сесть на велосипед, Нора позвонила Карен на мобильный телефон и вздохнула с облегчением, когда включился автоответчик. Подобно ребенку, симулирующему болезнь, она кашлянула пару раз, и неестественно сдавленным голосом наговорила сообщение. Сказала, что ей стало хуже и, по ее мнению, лучше ей остаться дома, а то еще заразит кого-нибудь.

        - Выпью чаю и снова лягу,  - добавила она.  - Поздравь всех от меня с Рождеством.
        Там, где кончалась велосипедная тропа, брали начало проселочные дороги. Извиваясь, они тянулись мимо разрозненных домов, мимо маленькой фермы, мимо замерзших кукурузных полей со стерней, торчащей, словно волосы на ноге, которую нужно побрить. Нора не знала, куда она едет, но она была не прочь поблуждать. Теперь, отмазавшись от рождественского обеда, она готова была колесить на велосипеде целый день.
        Ей хотелось думать о своих детях, но почему-то в голову лезли только мысли о несчастной тетушке Мэй. Та давно уже умерла, но Нора до сих пор помнила ее с поразительной ясностью. На семейных торжествах тетушка Мэй сидела тихо, рот перекошен под чудн?м углом, плавающий взгляд под толстыми стеклами очков полнится отчаянием. Время от времени она пыталась что-то сказать, но никто не понимал ни слова. Нора помнила, как ее уговаривали обнять тетушку Мэй, а потом в награду давали ей конфетку.

«Неужели теперь это я?  - задавалась она вопросом.  - Новая тетушка Мэй?»
        В общей сложности Нора проехала шестьдесят семь миль. Когда наконец-то добралась до дома, увидела на мигающем автоответчике пять новых сообщений. Решив, что прослушает их позже, она поднялась наверх, сняла с себя потную одежду - ее вдруг зазнобило - и надолго погрузилась в горячую ванну. Лежа в ней, она кривила рот, опуская нижний уголок, приподнимая правый, и все пыталась представить, каково это жить так: твое лицо навечно застывшая гримаса, речь - невнятное мычание, все стараются относиться к тебе с удвоенным вниманием, чтобы ты не чувствовала себя монстром.


* * *
        Печально, что приходится в одиночку смотреть фильм «Эта замечательная жизнь»[93 - «Эта замечательная жизнь» (It’s a Wonderful Life)  - фильм американского режиссера Фрэнка Капры (1897 -1991), снятый в 1946 г. по рассказу писателя Филипа ван Дорен Стерна (1900 -1984) «Величайший подарок». В США ежегодно (начиная с 1970-х гг.) показывают по ведущим телеканалам в канун Рождества.], но Кевин не знал, чем еще заняться. Таверна «Carpe Diem» была закрыта; Пит и Стив отмечали Рождество со своими семьями. Он подумал, что, может быть, стоит позвонить Мелиссе Халлберт, но потом отмел эту мысль. Вряд ли Мелисса обрадуется тому, что он позвонил ей на Рождество лишь для того, чтобы предложить заняться сексом, тем более что он не пытался связаться с ней со дня их последней злополучной встречи, с того вечера, когда она плюнула в лицо Наблюдательнице.
        Девочки ушли час назад. Их внезапный уход его встревожил - они получили эсэмэс, быстро собрались и были таковы,  - но ведь он не мог осуждать их за то, что им захотелось провести время с друзьями. Они и так побаловали его своим вниманием: общались с ним все утро и несколько послеобеденных часов, и это было здорово. После того, как они разобрались с подарками, Эйми напекла блинов с шоколадной крошкой, а потом они отправились к озеру и долго там гуляли. По возвращении домой сыграли три партии в «йетзи»[94 - «Йетзи» (Yahtzee)  - английский вариант названия игры «покер на кубиках».]. Так что ему грех жаловаться.
        Только вот теперь он все равно один, до самой ночи; перед ним простираются долгие часы одиночества. Уму непостижимо, как его жизнь, некогда полноводная река, превратилась в тонкий ручеек: жена ушла, сын скитается по свету, родители умерли, брат и сестра - кто где: он - в Калифорнии, она - в Канаде. Поблизости остались только несколько родственников - дядя Джек и тетя Мэри, горстка кузин и кузенов,  - но у каждого из них своя жизнь. Клан Гарви был подобен Советскому Союзу: некогда могущественная держава рассыпалась на кучки слабых нестабильных объединений.
        А я, должно быть, Кыргызстан, подумал он.
        Ко всему прочему, фильм ему не нравился. Может, потому что он видел его сто раз, хотя, с другой стороны, история надуманная - столько усилий, и все ради того, чтобы напомнить хорошему человеку, что он хороший. Или, может быть, просто сейчас Кевин чувствовал себя так же плохо, как Джордж Бейли[95 - Джордж Бейли - герой фильма «Эта замечательная жизнь».], а ангела-хранителя рядом не было. Он переключал каналы, выискивая, чего бы еще посмотреть, и возвращался к тому, с чего начал. И так он щелкал и щелкал пультом, пока в дверь не позвонили. Три резких звонка прозвучали неожиданно и пронзительно. Кевин слишком поспешно встал с дивана и оттого чуть не потерял сознание. Прежде чем встретить гостей, он постоял с минуту на месте, закрыв глаза,  - чтобы привыкнуть к своему вертикальному положению, которое он принял не в меру стремительно.


* * *
        Пару минут Лори просто наслаждалась теплом - ни о чем другом думать не могла. Однако постепенно, по мере того, как она согревалась, приходило и осознание того, что она снова дома - непривычное чувство. Это же ее дом! Такой просторный, обставленный с любовью, гораздо более уютный, чем тот, который она разрешала себе вспоминать. Этот мягкий диван, на котором она сидит… приобретен в магазине «Элегантные интерьеры»; она несколько дней мучилась, выбирая обивку, пытаясь решить, какой цвет будет лучше сочетаться с ковром: серо-зеленый или кирпично-красный. А широкоэкранный телевизор LCD HD-TV - еще и «Эта замечательная жизнь» идет, надо же… они купили его в «Костко» за пару месяцев до Восхищения Церкви, очарованные четкостью и реалистичностью цветов изображения. С этого самого экрана на них лилась вся информация о трагедии: они слушали комментарии ведущих теленовостей, которые сами были ошеломлены тем, о чем им приходилось сообщать; смотрели кадры дорожных аварий и интервью с недоумевающими очевидцами, которые показывали снова и снова, с отупляющей периодичностью. А мужчина, что сейчас стоит перед ними и
нервно улыбается, это ее муж.

        - Ну и ну,  - говорил он.  - Сюрприз так сюрприз.
        Кевин, казалось, разволновался, когда увидел их на крыльце, но быстро оправился от замешательства, поспешил пригласить их в дом, словно они были желанные гости, обнял Лори в коридоре - она попыталась отстраниться от его объятий, но на узком пространстве это было невозможно,  - пожал руку Мег, сказав, что очень рад знакомству с ней.

        - По-моему, вы замерзли,  - заметил он.  - Не по погоде одеты.
        Это еще мягко сказано, подумала Лори. Трудно найти теплые вещи белого цвета. Штаны, рубашки и свитера еще куда ни шло, а вот с верхней одеждой совсем худо. Ей еще повезло, что для нее нашлись белый шарф, который можно обмотать вокруг головы, и утепленная толстовка с капюшоном из хлопка с неброской эмблемой фирмы «Найк» на кармане. Но ей требовались перчатки потеплее - ее хлопчатобумажные были смехотворно тонкими, годились только для санитарной проверки в магазинах и ресторанах - и сапоги или хотя бы туфли, что-то более существенное, чем драные спортивные тапочки.

        - Хотите перекусить?  - спросил Кевин.  - Я могу приготовить кофе, чай, или еще что-нибудь. Вино и пиво есть, если хотите. Не стесняйтесь, угощайтесь. Ты знаешь, что где лежит.
        Лори не отреагировала на его предложение, и на Мег она не смела взглянуть. Естественно, они хотели есть, умирали с голоду. Но сказать они этого не могли, а о том, чтобы самим похозяйничать на кухне, тоже не могло быть и речи. Если Кевин чем-нибудь накормит их, они не откажутся, но это должен быть его ход, а не их.

        - Правда, чего-то особенного не ищи,  - добавил он, как бы озвучивая запоздалую мысль.  - Это раньше мы ели здоровую пищу. Думаю, наш теперешний рацион не совсем в твоем вкусе.
        Лори чуть не рассмеялась. Она с радостью проглотила бы пару сосисок прямо из упаковки, тогда он сразу поймет ее теперешнее отношение к здоровому питанию. Но Кевин не дал ей такой возможности. Вместо того чтобы пойти на кухню, как и положено гостеприимному хозяину, он опустился в коричневое кресло, которое Лори купила в мебельном магазине «Треугольник». Некогда она сама любила читать в этом кресле в выходные по утрам, когда все располагало к лени: лампа не нужна, солнечный свет струится в выходящие на юг окна.

        - Хорошо выглядишь,  - похвалил Кевин, разглядывая ее с пугающей доброжелательностью во взгляде.  - Мне нравится твоя седина. Она тебя молодит, как ни странно. Кто бы мог подумать.
        Лори почувствовала, что краснеет. Она затруднялась сказать, смутил ли ее сам комплимент или то, что его сделали в присутствии Мег. Но все равно ей было приятно. Кевин, в отличие от мужей ее подруг, не скупился на похвалу, особенно на первых порах их семейной жизни, но в последние годы брака он все реже и реже выражал ей свое восхищение.

        - Я и сам немного поседел,  - сказал он, пальцем постучав по виску.  - Очевидно, время пришло.
        Действительно поседел, сообразила Лори, хотя не замечала в муже этой перемены, пока тот сам на нее указал. Стал солиднее, сказала бы она ему, если б могла. Как и многие мужчины его поколения, Кевин, невзирая на возраст, долго сохранял нечто мальчишеское в своем облике, и седина - хоть ее было немного,  - придавала желанную степенность его внешности.

        - Ты сильно похудела,  - продолжал он, бросив тоскливый взгляд на участок своей фигуры в области пряжки ремня.  - А я все занимаюсь спортом, но ниже ста девяноста[96 - 190 фунтов = 86,18 кг.] сбросить вес не могу.
        Лори пришлось сделать над собой сознательное усилие, чтобы не думать о его теле. После столь длительной разлуки с мужем ей было немного не по себе от его близости. Видя Кевина во плоти, она испытывала затаенную гордость от того, что в супруги ей достался столь привлекательный мужчина. Для нее это был один из наиболее приятных негласных аспектов их брака: Мой муж - интересный мужчина. Не красавец, но симпатичный, привлекательный, плечистый, и внешность располагающая. На Кевине был серый свитер на молнии, который она иногда заимствовала у него в дождливые дни, очень просторный и мягкий.

        - Собираюсь отказаться от поздних перекусов. От буррито, черничного пирога, всего такого. Именно это меня убивает.
        Мег испустила тихий стон, и Лори демонстративно глянула в сторону кухни. Кевин не понял намека. Его взгляд был прикован к экрану телевизора, на котором возбужденный Джимми Стюарт[97 - Джимми Стюарт (1908 -1997)  - американский киноактер, исполнитель главной роли в фильме «Эта замечательная жизнь».] размахивал руками и что-то говорил, заикаясь. Кевин схватил с журнального столика пульт и выключил телевизор.

        - Не выношу этот фильм,  - пробормотал он.  - В следующий раз напомни, чтоб я его никогда не смотрел.
        После того, как телевизор смолк, в доме воцарилась какая-то зловещая, почти похоронная тишина. Часы на его панели показывали лишь двадцать минут пятого, но уже надвигалась вечерняя тьма, за окнами сгущались сумерки.

        - Джилл дома нет,  - сообщил Кевин, хотя об этом можно было бы и не говорить.  - Ушла час назад, с подругой Эйми. Ты ведь знаешь Эйми, да? Она живет с нами с конца лета. Хорошая девочка, только немного сумасбродная.  - Кевин пожевал губу, словно обдумывал трудный вопрос.  - В общем-то, Джилл ничего. Но год у нее трудный. Ей тебя не хватает.
        Лори упорно хранила невозмутимость, стараясь не показывать, что отсутствие дочери вызвало у нее облегчение. С Кевином она могла совладать. Он был взрослый человек, и она могла рассчитывать на то, что он будет вести себя по-взрослому, смирится с тем, что в их отношениях произошли неизбежные и необратимые перемены. Но Джилл еще оставалась ребенком, а Лори - ее матерью, и это было совсем другое дело. Кевин внезапно поднялся с кресла.

        - Пойду позвоню ей. Она очень расстроится, если не застанет тебя.
        Он направился в кухню за телефоном. Как только Кевин вышел из комнаты, Мег вытащила свой блокнот и нацарапала: «Ванная?». Лори показала в дальний конец коридора. Мег благодарно кивнула и, не теряя времени, поспешила в ту сторону.

        - Не повезло,  - объявил Кевин, возвратившись в гостиную с телефоном в руке.  - Я оставил сообщение, но она не всегда проверяет. Я знаю, что она была бы рада увидеться с тобой.
        Они смотрели друг на друга. Как ни странно, в отсутствии Мег оба чувствовали себя еще более неловко. Кевин протяжно вздохнул.

        - От Тома никаких вестей. С лета уже. Я немного волнуюсь за него.  - Помолчав с минуту, он добавил: - И за тебя тоже волнуюсь. Особенно после того, что случилось в прошлом месяце. Надеюсь, ты осторожна.
        Лори пожала плечами, давая понять, что у нее все хорошо, но и сама почувствовала, что ее телодвижение можно расценить двояко. Кевин положил ладонь ей на руку, чуть выше локтя. Не сказать, что это было очень уж нежное прикосновение, но у Лори начала зудеть кожа. Давно он ее не трогал.

        - Послушай,  - произнес Кевин.  - Не знаю, зачем ты пришла, но я, правда, очень рад тебя видеть.
        Лори кивнула, пытаясь донести до него, что она тоже рада встрече с ним. Ладонь Кевина переместилась чуть выше, словно робко поглаживая ее руку, вроде как и не совсем умышленно, чтобы это можно было понять как ласку. Но Кевин не имел привычки трогать ее по делу и без дела. Он редко прикасался к ней, если не хотел заняться сексом.

        - Осталась бы сегодня здесь,  - предложил он.  - Как-никак Рождество. Семейный праздник. Хотя бы на одну ночь. Не пожалеешь.
        Лори с беспокойством глянула в сторону ванной, недоумевая, почему Мег там застряла.

        - И подруга твоя пусть остается,  - продолжал Кевин.  - Я ей в гостевой постелю, если она захочет. А утром вернется.
        А утром вернется. Интересно, что он имеет в виду?  - подумала Лори. Значит ли это, что сама она останется? Он просит ее вернуться домой? Она покачала головой, с грустью, но твердо, давая ясно понять, что она здесь не с супружеским визитом.

        - Извини.  - Кевин наконец-то понял намек и убрал с ее руки ладонь, приводившую Лори в смятение.  - Просто мне как-то тоскливо сегодня. Компания не помешала бы.
        Лори кивнула. Ей было жаль его, искренне жаль. Кевин всегда любил праздники, все эти обязательные семейные сборища.

        - Слушай, ну что за дела?  - расстроенно произнес он.  - Поговорила бы со мной. Я ведь твой муж. Мне хочется услышать твой голос.
        Лори чувствовала, что ее решимость тает. Она уже собралась было открыть рот, сказать ему что-нибудь типа: «Я знаю, это нелепо», и, поддавшись минутной слабости, уничтожить восемь месяцев упорной работы над собой, но тут послышался шум воды из туалета. Мгновением позже дверь ванной распахнулась. А потом, едва показалась Мег, с виноватой улыбкой на губах, в руке Кевина зажужжал телефон. Он поднес его к уху, даже не взглянув на дисплей, произнес в трубку:

        - Алло?


* * *
        Нора была настолько поражена, когда услышала в трубке его голос, что на время утратила дар речи. Ей удалось убедить себя, с помощью двух бокалов вина, выпитых почти на пустой желудок, что Кевина не окажется дома, что она просто оставит ему короткое сообщение на автоответчике и все, с нее взятки гладки.

        - Алло?  - повторил он, скорее недоуменно, чем раздраженно.  - Кто это?
        Нора хотела нажать «отбой» или сказать, что ошиблась номером, но потом взяла себя в руки. Я взрослая женщина, подумала она, а не двенадцатилетняя пранкерша.

        - Это Нора,  - представилась она.  - Нора Дерст. Мы танцевали с тобой на дискотеке.

        - Я помню,  - сказал он, чуть более сухим тоном, чем она ожидала, с некоторой настороженностью в голосе.  - Как дела?

        - Хорошо. А у тебя?

        - Отлично,  - ответил он, не совсем искренне.  - Так, праздную.

        - Я тоже,  - сказала она, как и он, подразумевая обратное.

        - Стало быть?..
        На несколько секунд в трубке наступила тишина. Ожидая, пока он докончит фразу - то ли вопрос, то ли еще непонятно что,  - Нора глотнула вина и мысленно повторила речь, которую она репетировал в ванной: Не желаешь сходить куда-нибудь, выпить кофе?
        Во второй половине дня я почти всегда свободна. Она все продумала. Встреча в послеобеденные часы ни к чему не обязывала, как и кофе. Если встретиться за чашечкой кофе до вечера, можно притвориться, что это вовсе и не свидание.

        - Я вот зачем звоню,  - нарушила она молчание.  - Не желаешь поехать во Флориду?

        - Во Флориду?  - Кевин был удивлен, как и она сама.

        - Да.  - Слово «Флорида» само сорвалось с языка, но в результате она озвучила именно то, что хотела сказать. Она хотела отправиться с ним во Флориду, а не в бар кофе попить.  - Не знаю, как ты, а я бы не прочь погреться на солнышке. Здесь как-то мрачновато.

        - И ты хочешь, чтобы я?..

        - Если хочешь,  - сказала Нора.  - Если не занят.

        - Интересно.  - Судя по его голосу, ее предложение его обрадовало.  - И когда?

        - Не знаю. Может, завтра?

        - Лучше послезавтра.  - Помолчав, он добавил: - Послушай, мне сейчас не совсем удобно говорить. Давай я перезвоню позже?


* * *
        Убирая в карман телефон, Кевин всем своим видом старался демонстрировать беспечность, но сохранять непринужденность было не так-то легко: Лори и ее подруга смотрели на него с откровенным любопытством, словно он обязан был перед ними отчитываться.

        - Один знакомый,  - пробормотал он.  - Ты его не знаешь.
        Кевин видел, что Лори ему не поверила, но что он должен был сказать? Женщина, с которой я едва знаком, пригласила меня поехать с ней во Флориду, и, по-моему, я только что согласился? Кевин и сам с трудом в это верил. Он положил трубку всего несколько секунд назад, а ему уже казалось, что произошла какая-то ошибка - то ли его специально запутали, то ли разыграли. Он понимал, что нужно перезвонить Норе и все прояснить, но, пока он не один, об этом не могло быть и речи, а он понятия не имел, сколько еще пробудут его гости. Создавалось впечатление, что Лори и ее спутница готовы весь вечер стоять и смотреть на него.

        - Итак.  - Он тихо хлопнул в ладоши, уводя разговор в сторону.  - Кто хочет есть?


* * *
        Лори медленно брела в направлении Мейн-стрит, на шаг-два позади Мег, наслаждаясь непривычным ощущением тяжести в животе. Угощение было без изысков - никаких тебе остатков от праздничного обеда, как обычно бывает в вечер Рождества,  - но все равно очень вкусное. Они умяли все, что Кевин поставил перед ними: морковь, баночный кэмпбелловский вермишелевый куриный суп с гренками, бутерброды из белого хлеба с салями и американским сыром; на десерт - шоколадные конфеты с горячим свежесваренным кофе.
        Они заворачивали за угол, когда Лори услышала за спиной шаги и голос Кевина, окликающий ее. Обернувшись, она увидела, что он бежит по дороге, без пальто и шляпы, и машет одной рукой, словно пытается поймать такси.

        - Ты забыла вот это,  - сказал он, нагоняя их. В руке он держал маленькую коробочку - одинокий подарок, что она заметила под елкой.  - Точнее, я забыл отдать. Это тебе. От Джилл.
        Лори поняла это с первого взгляда. Подарок от Кевина был бы упакован более небрежно, неряшливо, неуклюже, без прикрас. А эта коробочка была обернута аккуратно - бумага натянута, углы острые, ленточка вьется завитками, какие делают с помощью ножниц и большого пальца.

        - Она бы меня убила,  - добавил Кевин, тяжело отдуваясь, хотя пробежал он совсем немного.
        Лори взяла подарок, но разворачивать его не спешила. Кевин стоял и ждал, видимо, хотел, чтобы она посмотрела подарок при нем, но Лори решила, что это не самая удачная идея. Они оба уже отдали дань семейному Рождеству, провели вместе гораздо больше времени, чем нужно.

        - Ладно,  - произнес Кевин, поняв намек.  - Хорошо, что я тебя догнал. Еще раз спасибо, что навестила.
        Он зашагал домой, а они пошли по Мейн-стрит, остановились под уличным фонарем близ Хиккори-роуд, чтобы открыть подарок. Мег стояла рядом, с нетерпением наблюдая, как Лори методично уничтожает труды дочери - сдергивает ленточку, рвет скотч, сдирает бумагу. Она думала, что в коробочке ювелирное украшение, но, когда сняла крышку, увидела ватной подложке дешевую пластиковую зажигалку. Ничего особенного - обычная одноразовая красная зажигалка «Бик», на которой канцелярским корректором были выведены три слова.
        Не забывай меня.
        Мег достала сигареты, они обе закурили, передавая друг другу новую зажигалку. Это был действительно очень милый подарок, и Лори, не сдержав слез, немного поплакала, представляя, как ее дочь, сидя за кухонным столом, маленькой кисточкой выводит проникновенное послание. Эта памятная вещица, подаренная с душой, имела непреходящую ценность, ее бы хранить как зеницу ока, но именно поэтому Лори опустилась на корточки у первого попавшегося ливневого стока и бросила зажигалку в канализацию через решетку, как монетку в отверстие автомата. Та, казалось, падала вниз целую вечность и приземлилась почти беззвучно.
        Часть 4
        Будь моим Валентином

        Подружка выше среднего

        На январское городское собрание пришло много народу, зал заседаний был набит до отказа. Кевин, две недели назад вернувшийся из Флориды, был немного удивлен тем, что чуть ли не каждый считал своим долгом как-то прокомментировать его загар.

        - Хорошо выглядите, господин мэр!

        - На солнышке грелись, да?

        - Вы отдыхали недалеко от Боки[98 - Имеется в виду Бока-Ратон - популярный курорт на восточном побережье Флориды.]? Мой дядя там живет.

        - Я бы тоже не прочь съездить в отпуск!

«Неужели я был таким бледным?» - изумлялся Кевин, занимая свое место в центре длинного стола перед аудиторией, между членами городского совета Дифацио и Эррерой. Или люди реагируют на нечто более глубокое, чем красноватый отлив его кожи, на произошедшую в нем внутреннюю перемену, которой они не могут найти объяснения?
        В любом случае, Кевин был доволен явкой, в разы превосходившей ту жалкую кучку, что присутствовала на декабрьском собрании. Тогда всего-то набралось человек двенадцать - традиционные завсегдатаи, в основном прижимистые старики, возражавшие против любых бюджетных расходов - федеральных, на уровне штата, местных,  - за исключением трат на программы соцобеспечения и здравоохранения, от которых они находились в прямой зависимости. Из присутствовавших только одному человеку было меньше сорока - репортеру «Вестника». Им оказалась симпатичная девушка, только-только окончившая университет. На протяжении всего заседания она постоянно кивала головой, что-то печатая на своем лэптопе.
        Ровно в семь Кевин стукнул молоточком, объявляя собрание открытым. Он не стал оттягивать начало на традиционные пять минут, ожидая, когда рассядутся опоздавшие. Решил, что хотя бы раз будет точно придерживаться регламента, оперативно рассмотрит все вопросы повестки дня и свернет собрание ближе к девяти. Он обещал Норе, что будет у нее примерно в это время, и не хотел, чтобы она ждала.

        - Добро пожаловать,  - начал он.  - Рад видеть вас всех здесь, тем более в такой холодный зимний вечер. Как многим из вас известно, я - мэр Гарви, а симпатичные ребята, что сидят по обе стороны от меня,  - члены вашего городского совета.
        Зал вяло похлопал из вежливости. Потом поднялся член совета Дифацио и начал зачитывать клятву верности, которую зал торопливо и смущенно бормотал вслед за ним. Кевин попросил всех стоя почтить молчанием память Теда Фигероа, недавно скончавшегося деверя члена совета Карни и выдающегося деятеля в области развития молодежного спорта в Мейплтоне.

        - Многие из нас знали Теда как прославленного тренера и организатора программы «Баскетбол субботним утром», которую он возглавлял на протяжении двух десятилетий, еще долго после того, как выросли его собственные дети. Он был преданный своему делу, благородный человек, и, говоря, что нам всем его будет не хватать, я знаю, что заявляю это от лица всех здесь присутствующих.
        Кевин опустил голову и стал медленно считать до десяти, исполняя ритуал минуты молчания по всем правилам, которые ему однажды объяснили. Сам Кевин не особо жаловал Теда Фигероа - он был тот еще говнюк, стремился прослыть лучшим тренером и потому забирал в свои команды самых лучших игроков и почти всегда выигрывал чемпионаты,  - но сейчас было не время и не место давать покойнику справедливую характеристику.

        - Итак,  - произнес он, когда все сели.  - Первым пунктом на повестке дня - одобрение протокола декабрьского собрания. Какие будут предложения?
        Член совета Рейно предложил одобрить протокол. Член совета Чэнь его поддержала.

        - Все «за»?  - спросил Кевин. Зал проголосовал единодушно.  - Предложение принято большинством голосов.


* * *
        В молодости, в короткий промежуток вольной жизни между ее первым поцелуем и помолвкой с Дугом, Нора уверовала в то, что она классная девчонка, подарок для любого парня. На ее нынешнем этапе, когда половина жизни уже была прожита, а юность осталась в другом мире, ей было трудно вспомнить, на чем основывалась та ее вера. Возможно, она прочитала в «Гламуре» статью «Десять обязательных навыков идеальной спутницы жизни» и поняла, что она обладает восемью из них. Или, быть может, оценила себя по критериям «Теста для идеальной спутницы жизни», помещенного в «Elle», и набрала наибольшее количество баллов, угодив в категорию «Ты лучшая!». Как бы то ни было, высокая самооценка глубоко укоренилась в ее сознании, и ей просто в голову не приходило, что может быть иначе. В конце концов, Нора была симпатична, умна, джинсы сидели на ней превосходно, прекрасные прямые волосы сияли. Естественно, она была лучше многих девушек. Лучше во всем.
        Она настолько была убеждена в собственном превосходстве, что однажды даже заявила об этом вслух - во время унизительной ссоры со своим парнем, положившей конец их отношениям. Брайан, харизматичный юноша, учился на философском факультете. От постоянного сидения в библиотеке он имел нездоровый цвет лица, не отличался спортивным телосложением - по примеру европейцев, он презирал физические нагрузки,  - однако недостатки своей внешности компенсировал интеллектом. Его и Нору связывали серьезные отношения почти весь второй курс - они называли себя «лучшими друзьями и родственными душами»,  - а потом Брайан решил, по возвращении с весенних каникул, что им пора «встречаться с другими людьми».

        - Мне не нужно встречаться с кем-то еще,  - сказала она ему.

        - Прекрасно,  - отвечал он.  - А мне нужно.

        - Тогда между нами все кончено. Я не намерена ни с кем тебя делить.

        - Жаль это слышать. Потому что я уже встречаюсь.

        - Что-о?  - искренне изумилась Нора.  - С чего вдруг?

        - Что значит «с чего»? С чего вдруг кто-то начинает встречаться с кем-то?

        - Ну да. А тебе зачем это нужно?

        - Странный вопрос.

        - Я по-настоящему отличная подруга,  - заявила она ему.  - Ты же не станешь с этим спорить?
        Несколько секунд он внимательно смотрел на нее, будто видел впервые. Смотрел с этакой обескураживающей бесстрастностью, как ученый.

        - Ты ничего,  - согласился он нехотя.  - Однозначно выше среднего.
        По окончании университета эта история стала одним из ее любимых анекдотов студенческих лет. Нора так часто ее рассказывала, что в их семье та превратилась в дежурную шутку. Когда бы она ни проявила заботу - забрала рубашки Дуга из химчистки, приготовила ему изысканный ужин без всякого повода, помассировала ему спину, когда он пришел домой с работы,  - муж пристально смотрел на нее пару минут, поглаживая подбородок, как тот студент-философ, и затем произносил, с нотками мягкого удивления:

        - Да уж. Ты и вправду подружка выше среднего.

        - Чертовски верно,  - соглашалась она.  - Я отношусь к пятьдесят третьему процентилю.
        Ныне эта шутка казалась уже не такой смешной или, возможно, была смешной по-другому, поскольку теперь Нора пыталась быть подружкой Кевина Гарви, хотя у нее это не очень хорошо получалось. Не потому что он ей не нравился - проблема была вовсе не в этом; просто она не могла вспомнить, как нужно играть роль, которая когда-то была ее второй натурой. Что должна говорить идеальная подружка? Как поступать? Нынешняя ситуация напоминала ей ту, в какой она оказалась во время медового месяца в Париже, когда вдруг поняла, что не в состоянии ни слова произнести по-французски, хотя в школе учила этот язык целых четыре года.
        Так обидно, жаловалась она Дугу. Я ведь все это знала.
        То же самое она хотела сказать Кевину, дабы он понял, что она просто немного подзабыла, но скоро непременно все вспомнит.
        Je m’appelle Nora. Comment vous appellez-vous?[99 - Меня зовут Нора. А вас? (фр.)]
        Я по-настоящему отличная подруга.


* * *
        Городские собрания сродни церковным службам, думал Кевин, представляют собой привычную чреду ритуалов, утомительных и в то же время, как ни странно, успокаивающих: Назначения, Отставки, Сложение полномочий в связи с выходом на пенсию, Сообщения («Объявляем благодарность отряду девочек-скаутов № 173. В результате организованного ими второго ежегодного благотворительного аукциона имбирных печений было выручено более трехсот долларов для международной благотворительной организации «Пушистые друзья», которая отправляет мягкие игрушки детям из бедных семей, проживающим в Эквадоре, Боливии и Перу…»), Объявления («Настоящим провозглашаем двадцать пятое февраля Ресторанным днем в Мейплтоне и призываем всех обедать и ужинать вне дома!»), Рассмотрение заявок коммерческих организаций, Резолюции по бюджету, Отчеты комитетов, Очередные постановления.
        Вопросы повестки дня они рассматривали в довольно хорошем темпе - чуть больше времени заняли отчеты комитетов по вопросам строительства и землепользования (слишком подробный доклад о выборе подрядчика на асфальтирование дорог в рамках муниципального лота № 3) и охране общественного порядка (невнятная справка о зашедшем в тупик расследовании убийства Фальцоне и следом широкое обсуждение вопроса о необходимости усилить полицейское патрулирование в районе парка Гринуэй в ночное время)  - и сумели завершить официальную часть с опережением графика.

        - Ладно,  - сказал Кевин, обращаясь к залу.  - Теперь ваш выход. Начинаем публичные дебаты.
        Теоретически Кевин приветствовал выступления своих избирателей. Он постоянно твердил: «Мы призваны служить вам. Но для этого нам нужно знать, что у вас на уме. Наша главнейшая задача - выслушивать ваши пожелания и критику и находить новаторские затратоэффективные способы устранения проблем». Ему нравилось думать, что Публичные дебаты на городском собрании - это школьный предмет «граждановедение» в действии: самоуправление в его наивысшем проявлении, прямой диалог между избирателями и теми, за кого они отдали свои голоса, демократия в том виде, в каком она мыслилась ее основателями.
        На практике Публичные дебаты обычно выливались в какое-то дурацкое шоу, в балаган, где чудилы и зануды озвучивали свои мелкие обиды и житейские жалобы, как правило, на что-то, что лежало вне сферы компетенции муниципальных властей. Одна из постоянных выступающих считала своим долгом ежемесячно делиться с согражданами новой информацией относительно своих финансовых разногласий с компанией, выдавшей ей полис медицинского страхования. Другой оратор ратовал за отмену перехода на летнее время в границах Мейплтона, выражая надежду, что этот, по общему признанию, нестандартный шаг послужит вдохновляющим примером для других городов и штатов. Один тщедушный старичок постоянно жаловался на плохую работу службы доставки «Ежедневной газеты», которую перестали издавать двадцать лет назад. Одно время городской совет пытался отсортировывать ораторов, лишая слова тех, кто имел привычку выступать «не по существу местных проблем», но такая политика лишь плодила обиженных и оскорбленных, и от нее быстро отказались. Теперь они вернулись к прежней системе, известной под неофициальным названием «Один псих - одна        На январском собрании первым взял слово молодой отец с Рейньер-роуд, недовольный тем, что вечером в час пик мимо его дома, как ошалелые, носятся машины, срезающие путь через его улицу. С негодованием он спрашивал, почему полиция не следит должным образом за соблюдением правил дорожного движения.

        - Что должно произойти, чтобы вы зашевелились?  - возмущался он.  - Ждете, когда под колесами маленькие дети начнут гибнуть?
        Член совета Карни, председатель Комитета по охране общественного порядка, заверила его, что на летний сезон полиция запланировала проведение кампании по безопасности дорожного движения, которая будет включать как действия по информированию населения, так и жесткие меры принудительного характера. А пока она лично попросит начальника полиции Роджерса держать под наблюдением пик Рейньер-роуд и близлежащие улицы в вечерний час.
        Затем выступила на вид приветливая пожилая женщина на костылях, спросившая, почему в Мейплтоне плохо убирают тротуары после снегопада. Вот она, например, поскользнулась на Уотли-террас и порвала переднюю крестообразную связку.

        - В Стоунвуд-Хайтс снег убирают в обязательном порядке,  - указала она.  - И зимой там ходить гораздо безопаснее. Почему у нас здесь нельзя придумать что-то такое же?
        Член совета Дифацио объяснил, что, на его памяти, по этому самому вопросу трижды проводились слушания, и каждый раз большая группа пожилых граждан выступала против внесения каких-либо изменений в закон, ссылаясь на состояние здоровья и причины финансового характера.

        - Мы оказались в тупиковой ситуации,  - заключил он.  - Сделаешь - плохо, не сделаешь - еще хуже.

        - Я объясню, как я это вижу,  - вмешался Кевин.  - Нужно составить список жителей, которые не могут самостоятельно справиться с уборкой снега на вверенных им участках, и подключить к этому делу актив школы. Пусть старшеклассники займутся общественно-полезным трудом.
        Несколько членов совета одобрили его идею, и член совета Чэнь, председатель комитета по образованию, пообещала связаться со школой.
        Атмосфера немного накалилась, когда слово взял следующий оратор - пылкий молодой парень с глубоко посаженными глазами и клочковатой бородой. Представившись шеф-поваром и владельцем недавно открывшегося вегетарианского ресторана под названием «Чистое кафе», он заявил, что хочет подать официальную жалобу на санинспектора, поставившего несправедливую оценку его заведению.

        - Это безобразие,  - возмущался он.  - В моем ресторане чистота безукоризненная. Мы не работаем с мясом, яйцами и молочными продуктами, которые и являются главным источником многих заболеваний. Все, чем мы кормим своих клиентов,  - это свежие блюда, приготовленные из свежих продуктов на новенькой кухне, оснащенной по последнему слову техники. Но нас оценили на четыре балла, а «Цыплят на скорую руку» - на пять? «Цыплята на скорую руку»? Вы издеваетесь надо мной? Про сальмонеллу когда-нибудь слышали? А стейк-хаус «У Чамли»? Вы это серьезно? Когда-нибудь видели кухню «У Чамли»? Неужели вы, глядя мне в глаза, посмеете утверждать, что там чище, чем в «Чистом кафе»? Должно быть, это злая шутка, не иначе. Что-то здесь не то, и я готов поспорить, что дело не в пище моего ресторана.
        Кевину не нравились ни снисходительный тон шеф-повара, ни его критика в адрес конкурентов - со стороны владельца «Чистого кафе» это была ошибочная тактика, не самый лучший способ завоевать друзей и заручиться поддержкой общественности маленького городка,  - но он был вынужден признать, что заведению «Цыплята на скорую руку» явно поставили завышенную оценку. Лори запретила ему ходить туда много лет назад, после того, как обнаружила в контейнере с чесночным соусом батарейку-таблетку. Когда она принесла свою находку владельцу, тот рассмеялся и сказал: «Так вот куда она делась».
        Брюс Хардин, бессменный санинспектор Мейплтона на протяжении многих лет, попросил разрешения непосредственно ответить на «наглые необоснованные обвинения» шеф-повара. Брюс, дюжий мужчина пятидесяти пяти лет, во время Внезапного исчезновения потерял жену. Тщеславным человеком он не слыл, но как же тогда объяснить бросающийся в глаза контраст между его темно-каштановыми волосами и серебристо-седыми усами? Тут явно не обошлось без краски «Лореаль» для мужчин. Говоря вкрадчивым авторитетным тоном, свойственным прожженному бюрократу, он указал, что его отчеты - документы публичного характера и содержат фотографии, документально подтверждающие каждое выявленное нарушение. Все желающие могут ознакомиться с его отчетом о результатах осмотра «Чистого кафе» или любого другого заведения общепита. Он уверен, что его работа выдержит любую самую строгую проверку. Затем он повернулся к бородатому шеф-повару и с дрожью в голосе произнес:

        - Я служу на этой должности двадцать три года. И впервые меня обвинили в необъективности.
        Шеф-повар, пойдя на попятную, возразил, что он и не думал кого-то обвинять в необъективности. Брюс заявил, что ему так не показалось и нечего из трусости отказываться от своих слов. Не желая допускать, чтобы спор вылился в безобразную перепалку, Кевин поспешил вмешаться, предложив более конструктивное решение,  - чтобы оппоненты как-нибудь встретились и в спокойной обстановке обсудили меры по улучшению работы «Чистого кафе», что позволит данному заведению во время следующей проверки получить более высокую оценку. Он слышал, добавил Кевин, великолепные отзывы о вегетарианском ресторане и считает его ценным дополнением к списку разнообразных заведений общепита города.

        - Сам я, конечно, не вегетарианец,  - сказал он,  - но намереваюсь в ближайшее время отобедать там. Может быть, в следующую среду?  - Он обвел взглядом членов совета.  - Кто-нибудь желает составить мне компанию?

        - Угощаешь?  - сострил член совета Рейно, чем вызвал смешки в зале, оценившем его чувство юмора.
        Перед тем, как предоставить слово следующему оратору, Кевин глянул на свои наручные часы. Было без четверти девять, а еще как минимум человек десять в зале сидели с поднятыми руками, в том числе мужчина, добивавшийся отмены перехода на летнее время, и старичок, которому не доставляли газету.

        - Ого!  - воскликнул он.  - Похоже, мы только во вкус вошли.


* * *
        Приход Кевина Нору почему-то всегда немного удивлял, даже если она ждала его. Как-то все это было слишком уж нормально, слишком жизнеутверждающе: рослый приветливый мужчина сует ей в руки бумажный пакет, из которого торчит бутылка вина.

        - Прости,  - извинился он.  - Собрание затянулось. Каждый стремился внести свою лепту.
        Нора откупорила вино, и Кевин стал рассказывать ей о собрании, более подробно, чем нужно. Она старалась демонстрировать живую заинтересованность, кивая в надлежащих, как ей казалось, местах, комментируя от случая к случаю или задавая уточняющие вопросы - для поддержания разговора.
        Хорошая подружка должна уметь слушать, напомнила она себе.
        Но Нора и сама понимала, что притворяется. В ее прежней жизни Дуг, сидя за этим же самым столом, примерно так же испытывал ее терпение, пускаясь в нудные монологи о том, что происходило у него на работе, посвящая ее в юридические и финансовые тонкости той или иной сделки, вслух размышляя о различных препятствиях, которые могут возникнуть, и о том, как их обойти. Но как бы скучно ей ни было, она всегда сознавала, что работа Дуга важна для нее, затрагивает ее личные интересы и будет иметь последствия для ее семьи, и потому она обязана внимательно следить за его рассказом. Однако сколь бы она ни ценила общество Кевина, Норе не удавалось убедить себя в том, что ей есть дело до строительных норм и правил или до продления сроков оформления разрешения на содержание домашних питомцев.

        - Это только собак касается?  - полюбопытствовала она.

        - И кошек тоже.

        - Значит, вы отказываетесь брать пеню за просрочку?

        - Формально, мы продлеваем период регистрации.

        - Так в чем же разница?

        - Хотим заставить народ подчиняться законодательным требованиям,  - объяснил он.


* * *
        Они сидели вместе перед телевизором. Одной рукой Кевин обнимал Нору за плечи, играя с ее гладкими темными волосами. Она не возражала против этой ласки, но и не показывала, что это доставляет ей удовольствие. Ее взгляд был прикован к экрану, на который она смотрела с напряженным задумчивым вниманием, словно показывали не «Губку Боба», а шведский артхаус 1960-х.
        Кевин охотно смотрел с ней телевизор, не потому что передача ему нравилась (на его взгляд, мультфильм был визгливый и чересчур эксцентричный)  - просто это был удобный повод, чтобы наконец-то прервать свой монолог. Он слишком долго рассказывал ей про городское собрание - про перерасход бюджетных средств, выделенных на уборку снега, про то, как мудро они поступили, решив заменить парковочные счетчики в центре города на билетные автоматы и т. д. и т. п.,  - говорил и говорил, лишь бы избавить их обоих от неловкости, а то им пришлось бы сидеть и молчать, как супругам со стажем, которым уже давно нечего сказать друг другу.
        И ведь обидно было то, что они почти ничего не знали друг о друге, хотя вместе ездили отдыхать. Ему еще столько всего нужно было выяснить, у него накопилась к ней масса вопросов, и он задал бы их, если б она позволила. Но Нора еще во Флориде дала ясно понять, что личное - это запретная зона. Она отказывалась говорить о муже и детях, даже о своей прежней жизни. И он видел, как она напрягалась те несколько раз, когда он пытался рассказать ей о своей семье. Морщась, она отводила взгляд, словно ей в лицо светил фонарем полицейский.
        По крайней мере, во Флориде они находились в непривычной обстановке, почти все время проводя на открытом воздухе, где ничего не стоило нарушить молчание, обменявшись замечаниями по поводу температуры воды в океане, или красоты заката, или того, что мимо пролетел пеликан. Здесь, в Мейплтоне, ничего такого не было. Они всегда находились под крышей, всегда у нее дома. Нора не ходила ни в кино, ни в рестораны, даже в «Carpe Diem» не соглашалась заглянуть, чтобы пропустить перед сном стаканчик. Они только и делали, что пытались говорить ни о чем и смотрели «Губку Боба».
        Впрочем, даже об этом Нора ему не рассказывала. Кевин понимал, что с этим мультсериалом у нее связаны определенные воспоминания, и был тронут тем, что она позволяет ему принимать участие в ее ритуале. Однако он хотел бы больше знать о том, что «Губка Боб» значит для нее и что она записывает в тетради после просмотра каждой серии. Но, очевидно, это его тоже не касалось.


* * *
        Нора не хотела быть холодной и замкнутой. Она хотела быть такой, какой была во Флориде - открытой, энергичной, раскрепощенной душой и телом. Те пять дней пролетели как во сне. Они оба упивались солнцем, адреналином, не переставая удивляться тому, что оказались вместе в непривычной жаре, освободившись из плена повседневной рутины. Они гуляли, катались на велосипедах, флиртовали, купались в океане, а, когда темы для разговора иссякали, пили, нежились в джакузи или читали триллеры, купленные в аэропорту. Ближе к вечеру они на несколько часов расставались - расходились по своим номерам, чтобы принять душ и вздремнуть перед совместным ужином.
        В первый же вечер она пригласила его к себе. Ей казалось, этого требуют правила приличия - как-никак за ужином они выпили бутылку вина и на пляже целовались так, что аж дух захватывало. Она не нервничала, раздеваясь в его присутствии, не просила его погасить свет. Стояла перед ним обнаженная, блаженствуя под его восхищенным взглядом. Ощущение было такое, что ее кожа пылает.

        - Что скажешь?  - спросила она.

        - Изящные ключицы,  - отвечал он.  - Осанка красивая.

        - И это все?

        - Пойдем в постель, и я дам оценку твоим подколенным ямкам.
        Она забралась в кровать, прижалась к нему. Торс у него был как светлая каменная плита, надежная и твердая. Когда она первый раз обняла его, у нее создалось впечатление, что она обнимает дерево.

        - Ну и как мои подколенные ямки?

        - Честно?

        - Да.
        Его ладонь поползла по ее ноге вниз от бедра.

        - Холодноватые.
        Она рассмеялась, он поцеловал ее, она ответила на его поцелуй, и разговор на том был закончен. Заминка произошла несколько минут спустя, когда он, пытаясь овладеть ею, обнаружил, что она слишком сухая. Она извинилась, объяснила, что ей не хватает практики, но он шикнул на нее и языком проложил дорожку по ее телу до самого ее естества. Он не спешил, возбуждая ее, давал понять, чтобы она расслабилась, что это нормально, лаской ненавязчиво заставлял идти незнакомой тропой, пока она не перестала нервничать и, издав тихий вскрик, не осознала, что уже дошла до конца пути, что какой-то узел в ней развязался и нечто теплое сочится из нее. Отдышавшись, она ползком переместилась в нижнюю часть кровати и отплатила любезностью за любезность, ни разу не вспомнив про Дуга и Кайли, взяла в рот его плоть, вообще ни о чем не думала, пока не довела его оргазма, пока он не перестал содрогаться и она не прониклась уверенностью, что выпила его до последней капли.


* * *
        Когда мультфильм закончился, и Нора закрыла тетрадь, Кевином на мгновение овладел трепет ожидания.

        - Извини.  - Она зевнула, из деликатности прикрывая рот рукой.  - Я немного устала.

        - Я тоже,  - признался он.  - Долгий был день.

        - Сегодня так холодно.  - Она поежилась, словно выражая ему свое сочувствие.  - Жаль, что тебе нужно уходить.

        - Мне не обязательно уходить,  - напомнил он ей.  - Я с удовольствием останусь. Я скучал по тебе.
        Нора задумалась.

        - Ты слишком торопишься,  - сказала она.  - Мне нужно чуть больше времени.

        - Никто не заставляет нас что-то делать. Просто побудем вместе. Поговорим, пока не заснем.

        - Извини, Кевин. Я не в настроении.
        Это отговорки, хотел сказать он ей. Разве не помнишь, как это было? Неужели не понравилось? Но он знал, что спорить бесполезно. Стоит начать что-то доказывать, и ты уже проиграл.
        Нора проводила его к выходу, пожелала спокойной ночи, прижавшись к нему губами - подарила на прощание целомудренный, но долгий поцелуй, будто одновременно просила прощения и подавала надежду.

        - Я завтра позвоню?  - спросил он.

        - Конечно,  - ответила она.  - Позвони завтра.


* * *
        Нора заперла дверь и отнесла бокалы в раковину. Потом поднялась наверх и приготовилась ко сну.
        Я ужасная подружка, думала она, чистя зубы. Непонятно, зачем я вообще это затеяла?
        Ей было стыдно. Она знала, что сама во всем виновата: проявила инициативу и ввела Кевина в заблуждение. В конце концов, ведь это она пригласила его во Флориду и пять дней изображала из себя нормально функционирующего, относительно жизнерадостного человека. И к концу поездки почти поверила, что она и в самом деле нормально функционирующий, относительно жизнерадостный человек - та, что под столом держит за руку другого человека, кормит его с вилки кусочками десерта,  - поэтому вряд ли она имела право осуждать Кевина за то, что он разделил с ней ее заблуждение, или растерялся и счел, что его предали, когда она отняла у него все то, что поначалу дала.
        Но она не была тем человеком, во всяком случае, здесь, в Мейплтоне, даже близко на него не походила, и не было смысла прятаться от правды. В ее душе не осталось любви, которую она могла бы подарить Кевину, не осталось ничего другого - ни радости, ни энергии, ни чуткости. Она по-прежнему была разбита, в ней по-прежнему недоставало каких-то важных элементов. Осознание этого чуть не раздавило ее, когда она вернулась домой - непосильный груз ее собственного существования, свинцовый плащ, наброшенный на ее хрупкие плечи. Добро пожаловать домой, Нора. Этот груз теперь был гораздо тяжелее, чем ей помнилось, гораздо тягостнее - цена, которую приходилось платить за то, что на несколько дней она улизнула из-под него. Понравилась поездка?
        Отдаленное поселение

        Безветренным утром в конце января, когда на землю сыпал мелкий снежок, Лори и Мег отправились с Гинкго-стрит в свое новое жилище на Паркер-роуд - тихую обитель на восточном краю парка Гринуэй.
        Отдаленное поселение № 17 было небольшим, но намного приятным, чем Лори того ожидала,  - темно-синий дом под щипцовой крышей, с мансардным окном, с белой окантовкой вокруг окон. К главному входу вела не бетонированная дорожка, а аллея, мощенная серым камнем. Не понравилась ей только сама дверь - слишком вычурная в сравнении с остальным домом: из коричневой древесины, блестящая, с декоративной вставкой в виде вытянутого овала из дымчатого стекла. Такую скорее увидишь на каком-нибудь претенциозном «замке» в Стоунвуд-Хайтс, а не на скромном мейплтонском жилище, как это.

        - Симпатичный домик,  - шепотом сказала Мег.

        - Могло быть гораздо хуже,  - согласилась Лори. В самом доме, когда они вошли, им понравилось еще больше. В комнатах на нижнем этаже обилия вещей не наблюдалось, но было уютно. Уют создавали множество мелких штрихов - газовый камин в гостиной, ковры со смелыми геометрическими узорами, удобная мебель. Особенно поражала модернизированная кухня - светлое просторное помещение с бытовой техникой из нержавейки, плитой, как в ресторане, и окном над раковиной, из которого открывался умиротворяющий вид на лесистый участок парковой зоны; голые сучья деревьев были припорошены снежком. Лори с легкостью представила себя прежнюю на этой кухне: вот она стоит у стола с поверхностью из талькового камня, готовит ужин для субботнего или воскресного вечера - режет овощи под аккомпанемент тихой музыки, льющей из радиоприемника.
        Экскурсию по дому Лори и Мег провели их новые соседи - двое мужчин средних лет, которые встретили их на пороге. На рубашке у каждого была прикреплена самодельная табличка с именем. Джулиан был высокий, чуть сутуловатый, в очках с тонкой металлической оправой; его заостренный нос как будто все время к чему-то принюхивался, лицо чисто выбрито, что выделяло его среди мужской половины «Виноватых». Гас был плотный рыжеволосый мужчина с красноватым лицом и аккуратно подстриженной бородой, в которой серебрилась седина.
        ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, написал он на странице блокнота. МЫ ЖДАЛИ ВАС.
        Лори охватило тревожное чувство, но она старалась игнорировать его. Ей было известно, что в некоторых отдаленных поселениях состав жильцов смешанный, но не ожидала, что сама она окажется в столь узком кругу: двое мужчин и две женщины в маленьком доме на краю леса. Однако если ее направили сюда, значит, так тому и быть. Она понимала, сколь почетная это миссия: ее выбрали для участия в программе «Колонизация города» - это был ключевой пункт в долгосрочных планах «Виноватых» по распространению своего влияния,  - и она хотела оправдать доверие, оказанное ей лидерами организации, которые, вне сомнения, делали, что могли, используя ресурсы, имевшиеся в их распоряжении.
        К тому же ей и Мег выделили для проживания весь второй этаж - две маленькие комнаты и одну ванную на двоих,  - так что приватность им будет обеспечена. Мег выбрала розовую комнату с видом на улицу; Лори досталась желтая, с видом на парк, которая, наверное, прежде принадлежала подростку. Кровать - похоже, ее приобрели в магазине «ИКЕА» - была низкая, с тонким съемным матрасом, вставленным в раму из светлого дерева. На голых стенах были заметны участки, на которых раньше, видимо, висели постеры - три прямоугольника, чуть более яркие, чем окружающее их пространство.
        Лори принесла с собой всего один чемодан - все ее скудные пожитки,  - который она распаковала в считанные минуты. Она даже испытала разочарование - словно в гостиницу заселилась, а не в новый дом. Чуть ли не с ностальгией вспомнила она свои суматошные переезды в прежней жизни: она неделями собирала вещи, упаковывала их в коробки, заклеивала скотчем, подписывала маркерами, потом приезжал большой грузовик, и она с волнением смотрела, как вся ее жизнь исчезает в его утробе. А затем на новом месте начиналась обратная процедура: коробки выгружали, с глухим стуком ставили на пол, вскрывали, оглашая дом скрипом картона. Появлялось странное ощущение недовольства новым домом, мучительное чувство дезориентации, которое, казалось, никогда не исчезнет. Но, по крайней мере, в глубине души она знала, что произошло нечто значительное, что одна глава ее жизни завершена и началась новая.
        Го д, говорила она. Должен пройти год, чтобы ты почувствовал себя дома на новом месте. А иногда и больше.
        Разложив одежду в ящиках комода - тоже из светлого дерева, тоже из «ИКЕА»,  - она опустилась на колени и долго так стояла - не молилась, просто думала, пытаясь осмыслить тот факт, что теперь она живет здесь, что это место - ее дом. Радовало, что Мег находилась неподалеку, буквально в нескольких шагах от нее. Не так близко, как в Синем доме, где они жили в одной комнате, но все же рядом, гораздо ближе, чем она смела на то надеяться.


* * *
        Как правило, дружба среди «Виноватых» не поощрялась. Структура организации препятствовала тому, чтобы кто-то из ее членов много времени проводил друг с другом или слишком полагался на взаимную поддержку. В поселении на Гинкго-стрит «Виноватые» проживали большими группами, которые часто перетасовывали; и каждому члену организации постоянно меняли сферу деятельности. Пары наблюдателей определялись по жребию, и редко кому из «Виноватых» случалось работать с одним и тем же человеком более одного раза в течение одного месяца. Задача состояла в том, чтобы укрепить связь отдельного индивидуума с группой в целом, а не между отдельными людьми.
        На взгляд Лори, такая стратегия имела смысл,  - по крайней мере, в теории. Новообращенные, вступавшие в ряды организации, были крайне уязвимы. Потратив много душевных сил на то, чтобы вырваться из прежней жизни, они были заторможены, обессилены и крайне ранимы. Если ими не управлять, они легко сползут в привычную колею, невольно воссоздавая модели отношений и поведения, от которых сами же отказались. И если это им позволить, они лишат себя того, за чем пришли: возможности начать новую жизнь, избавиться от обманчивого комфорта дружбы и любви и дожидаться Судного дня, не отвлекаясь на житейские мелочи и иллюзии.
        Данная стратегия допускала лишь одно исключение - тесные отношения между Наставником и Учеником, которые организация рассматривала как неизбежное зло, эффективную с точки зрения статистики, но психологически опасную тактику, способствующую адаптации новых членов в кругу своих единомышленников. Проблема заключалась не в том, что между двумя людьми формировались особые эмоционально-насыщенные отношения - это как раз была цель,  - а в том, что потом приходилось рвать эту связь, разделять двух людей, которые, по сути, превратились в единое целое, и тем самым травмировать обоих.
        Задача Наставника состояла в том, чтобы подготовить Ученика к неизбежному разрыву. И Лори с самого начала, придерживаясь протокола, ежедневно напоминала Мег, что их партнерство временно и прекратится 15 января - в день ее официального вступления в организацию. С этого момента Мег будет являться полноправным членом мейплтонского отделения «Виноватых», а они с ней - коллегами, а не подругами. Будут относиться друг к другу с взаимным уважением - ни больше, ни меньше - и строго соблюдать обет молчания, если им случится оказаться вместе.
        Лори старалась внушить это Мег, но только расстраивала и саму себя, и свою подопечную. По окончании испытательного срока для Мег они обе все больше нервничали и падали духом. Бывали ночи, когда одна из них плакала, а случалось, что они вместе лили слезы, сетуя на несправедливость обстоятельств, недоумевая, почему они просто не могут жить так, как жили, придерживаться сложившегося уклада, который устраивал их обеих. В какой-то степени Лори было даже тяжелее, потому что она точно знала, к чему вернется - в переполненную комнату в Сером доме или, может быть, в Зеленом, где ее ждет спальный мешок на холодном полу, где не будет рядом подруги, которая помогла бы ей коротать долгие ночи, где ее одиночество будет скрашивать лишь испуганный голос в ее собственной голове.


* * *
        Неделей раньше, утром того дня, когда заканчивался период ученичества Мег, они явились в Главный дом. Обе были подавлены. Перед тем, как пойти туда они долго стояли в обнимку, напоминая друг другу, что нужно крепиться.

        - Я тебя не забуду,  - пообещала Мег, тихим, чуть сиплым голосом.

        - У тебя все будет хорошо,  - шепотом отвечала ей Лори, сама в это не веря.  - И у тебя, и у меня.
        Пэтти Левин, первый и единственный руководитель мейплтонского подразделения «Виноватых», ждала их в своем кабинете, сидя за огромным бежевым столом, как школьный директор. Это была миниатюрная женщина с сединой в кудрявых волосах и суровым, но поразительно моложавым лицом. Она махнула сигаретой, предлагая им сесть. Сказала:

        - Сегодня важный день.
        Лори и Мег хранили молчание. Им лишь разрешалось отвечать на прямые вопросы. Пэтти Левин внимательно смотрела на них - взгляд настороженный, но невыразительный.

        - Вижу, вы плакали.
        Отпираться не имело смысла. Они почти не спали, добрую часть ночи провели в слезах. Мег выглядела ужасно - волосы спутанные, глаза красные, опухшие. Лори была уверена, что сама она выглядит не лучше.

        - Это ведь так тяжело!  - выпалила Мег, словно убитый горем подросток.  - Невыносимо!
        Лори поморщилась от несдержанности своей подопечной, но Левин не обратила на это внимания. Щурясь в мрачной решимости, она зажала сигарету между большим и указательным пальцами, поднесла ее ко рту и глубоко затянулась, с силой высасывая дым из фильтра, словно он был забит.

        - Знаю,  - сказала она, выпуская дым.  - Это путь, который мы избрали.

        - И всегда так скверно?  - Казалось, Мег вот-вот снова расплачется.

        - Иногда.  - Пэтти Левин пожала плечами.  - Для всех по-разному.
        Теперь, когда Мег проломила лед, Лори решила, что ей тоже можно подать голос.

        - Это моя вина,  - объяснила она.  - Я допустила ошибку. Слишком привязалась к своей ученице, перестала контролировать ситуацию. В общем, не справилась с возложенной на меня задачей.

        - Неправда!  - возразила Мег.  - Лори очень хорошая наставница.

        - Мы тоже виноваты,  - признала Пэтти Левин.  - Могли бы заметить, что происходит. Нам следовало разлучить вас еще месяц назад.

        - Простите.  - Лори заставила себя посмотреть начальнице в лицо.  - В следующий раз я постараюсь оправдать ваши надежды.
        Пэтти Левин покачала головой.

        - Думаю, следующего раза не будет.
        Лори не стала спорить. Она знала, что не заслужила второго шанса. Да и сомневалась в том, что ей нужен этот второй шанс, если она снова должна будет пережить такую боль, как сейчас.

        - Прошу вас, не держите зла на Мег,  - сказала Лори.  - Последние два месяца она упорно работала над собой и добилась больших успехов, несмотря на мои ошибки. Я искренне восхищаюсь ее силой воли и решимостью. Уверена, она принесет огромную пользу организации.

        - Лори многому меня научила,  - вмешалась Мег.  - Она прекрасный пример для подражания.
        К счастью, Пэтти Левин пропустила ее слова мимо ушей. В наступившей тишине взгляд Лори невольно упал на плакат, висевший на стене за столом. На нем была изображена классная комната, заполненная взрослыми и детьми - все в белом, все тянут вверх руки, как прилежные ученики. В каждой поднятой руке - сигарета.
        КТО ХОЧЕТ СТАТЬ МУЧЕНИКОМ?  - вопрошал заголовок.

        - Полагаю, вы заметили, что у нас здесь немного скученно,  - снова заговорила Пэтти Левин.  - Ряды нашей организации постоянно пополняются. В некоторых домах люди спят в коридорах и гаражах. Так не может продолжаться.
        У Лори сжалось сердце. На мгновение ей подумалось, что ее собираются вышвырнуть из рядов «Виноватых», чтобы освободить место для более достойного члена организации. Но потом Пэтти Левин посмотрела в таблицу, что лежала перед ней на столе.

        - Вас переводят в отдаленное поселение № 17,  - сказала она.  - Перебираетесь туда в следующий вторник.
        Лори и Мег переглянулись.

        - Обе?  - уточнила Мег. Пэтти Левин кивнула.

        - Вы ведь не хотите расставаться?
        Они заверили ее, что хотели бы остаться вместе.

        - Вот и прекрасно.  - Впервые с момента их прихода Пэтти Левин улыбнулась.  - Отдаленное поселение № 17 - особенное место.


* * *
        За свои семнадцать лет Джилл твердо усвоила одно: в жизни постоянно что-то меняется - внезапно, непредсказуемо, безо всяких на то причин. Только толку-то от того, что она это знала, если ее могла повергнуть в шок даже лучшая подруга, причем прямо во время ужина, когда они ели макароны с сыром?

        - Мистер Гарви,  - заявила Эйми.  - Думаю, мне пора начинать платить за проживание.

        - За проживание?  - хмыкнул ее отец, словно ему не меньше других нравилось, что над ним подшучивают. Последние недели, с тех пор, как он вернулся из Флориды, он пребывал в хорошем настроении.  - Насмешила.

        - Я серьезно.  - Вид у Эйми действительно был серьезный.  - Вы очень добры ко мне. Но, вообще-то, я чувствую себя приживалкой.

        - Ты не приживалка. Ты - гостья.

        - Я живу у вас уже бог знает сколько.  - Эйми специально сделала паузу, подталкивая его к тому, чтобы он выразил несогласие.  - Вас, наверно, уже тошнит от меня.

        - Не говори глупости. Нам нравится твоя компания.
        Эйми нахмурилась, словно своей добротой он усугублял в ней чувство неловкости.

        - Я ведь не только сплю здесь. Я ем ваши продукты, пользуюсь вашей стиралкой и сушилкой, смотрю ваш телевизор. И еще много чего.
        Интернет, перечисляла про себя Джилл. Отопление и кондиционер, тампоны, косметика, шампунь, бальзам для волос, зубная паста, мое нижнее белье…

        - Ничего страшного.  - Кевин глянул на дочь, желая понять, не расходится ли ее мнение с его.  - Правда?

        - Конечно,  - подтвердила Джилл.  - С тобой веселее.
        И она не кривила душой, хотя иногда ее раздражало, что Эйми обосновалась у них, как у себя дома, и в обозримом будущем съезжать не собирается. Да, осенью у них бывали трения, но за последние пару месяцев ситуация выровнялась. Рождество они встретили здорово, устроили отличную новогоднюю вечеринку, пока отец был на отдыхе. В последующие недели Джилл постаралась доказать себе и окружающим, что она не зависит от Эйми - не ходила с ней гулять каждый вечер, добросовестно училась в школе и чуть больше времени проводила с отцом. Казалось, наконец-то достигнут баланс, который устраивал всех.

        - Я еще никогда не платила за жилье,  - сказала Эйми,  - и я понятия не имею, сколько это может стоить, особенно в таком доме, как ваш. Но, полагаю, домовладелец назовет свою цену.
        В ответ на «домовладельца» ее отец поморщился.

        - Опять глупости говоришь,  - сказал он.  - Ты - школьница. Где ты возьмешь деньги, чтобы платить за проживание?

        - Как раз этот вопрос я тоже хотела с вами обсудить.  - Эйми, казалось, вдруг смутилась. И куда только подевалась вся ее самоуверенность?  - Думаю, я завязываю со школой.

        - Что?
        Эйми покраснела, что поразило Джилл, потому что Эйми никогда не краснела.

        - Я бросаю школу,  - сообщила она.

        - С чего вдруг?  - спросил Кевин.  - Через несколько месяцев ты и так ее закончишь.

        - Вы не видели мой табель успеваемости,  - отвечала Эйми.  - В последнем семестре у меня неуды по всем предметам, даже по физкультуре. Если я хочу получить аттестат, мне с осени снова придется садиться за парту, а я скорее застрелюсь, чем стану второгодницей.  - Она повернулась к Джилл, умоляя ее о поддержке.  - Ну же, скажи ему, что я двоечница.

        - Это так,  - подтвердила Джилл.  - Она уже не помнит, как шкафчик открывается.

        - Кто бы говорил,  - заметил ее отец.

        - В этом семестре оценки у меня будут лучше,  - пообещала Джилл, думая о том, насколько легче ей будет сосредоточиться на учебе в отсутствие Эйми. Они не будут вместе отправляться из дома в школу, не будут обкуриваться травкой за супермаркетом или сбегать с уроков на двухчасовой обеденный перерыв. Я снова смогу стать самой собой, рассуждала она. Снова отращу волосы, начну общаться со своими старыми друзьями…

        - К тому же,  - добавила Эйми,  - я нашла работу. Помните Дерека из йогуртового кафе? Он теперь заведует новым «Эпплби»[100 - «Эпплби» (Applebee’s)  - американская сеть ресторанов.] на Стоунвуд-плаза. Нанял меня официанткой. На полную ставку. Со следующей недели. Униформа жуть, но чаевые должны быть хорошие.

        - Дерек?  - Джилл не пыталась скрыть свое отвращение.  - Мне казалось, ты его ненавидишь.
        Их прежний босс, женатый мужчина лет тридцати пяти - у него был брелок для ключей в виде кубика с жидкокристаллическим дисплеем, на котором высвечивались фотографии его маленького сына,  - был та еще мразь: любил угощать спиртным своих несовершеннолетних сотрудниц и задавать им интимные вопросы. «Когда-нибудь пользовалась вибратором?  - как-то вечером спросил он Джилл, ни с того ни с сего.  - Спорю, что тебе понравилось бы». И даже вызвался подарить ей это приспособление,  - просто потому что она такая милая девочка.

        - Я его не ненавижу.  - Эйми глотнула воды, потом вздохнула с преувеличенным облегчением.  - Боже, скорей бы уже убраться из этой школы. Только войду в коридор, такая тоска берет. Вокруг одни придурки, как на параде.

        - Так ведь все эти придурки будут приходить в «Эпплби»,  - заметил отец,  - и тебе придется быть приветливой с ними.

        - Ну и что? Не за бесплатно же. А знаете, в чем самый большой кайф?  - Эйми умолкла на мгновение, горделиво улыбаясь.  - Я буду спать, сколько захочу, хоть до вечера. Мне не придется больше вставать ни свет ни заря, с больной головой. Так что вы уж, ребята, по утрам говорите потише, я буду вам очень признательна.

        - Ха-ха,  - фыркнула Джилл, пытаясь изгнать из головы тревожную картину, которую ей вдруг нарисовало воображение: сама она в школе, Эйми бродит по кухне в трусиках и футболке, отец, сидя за столом, наблюдает, как она поглощает апельсиновый сок прямо из пачки, каждый божий день жди катастрофы. Слава богу, что у отца появилась новая подружка, думала Джилл, женщина примерно его возраста, хотя и немного с приветом.

        - Послушай.  - Ее отец, казалось, искренне озабочен, словно Эйми его родная дочь.  - На мой взгляд, ты поторопилась со своим решением. Ты ведь умная девочка, тебе нужно закончить школу.
        Эйми протяжно вздохнула, как будто начинала терять терпение.

        - Мистер Гарви,  - сказала она,  - если вас это смущает, значит, я просто найду себе другое жилье.

        - Дело не в том, где ты будешь жить. Я просто не хочу, чтоб ты недооценивала себя.

        - Я поняла. И глубоко вам признательна за это. Но решение свое менять не стану.

        - Ладно.  - Кевин закрыл глаза и тремя пальцами помассировал лоб, как делал всегда, когда у него болела голова.  - Давай так. Ты поработай немного, а через пару месяцев мы снова сядем и обсудим ситуацию с платой за проживание. А пока ты наша гостья, и все счастливы, договорились?

        - Вполне.  - Эйми улыбнулась, словно на другой исход она и не рассчитывала.  - Обожаю, когда все счастливы.


* * *
        Лори не спалось. Это была ее третья ночь в отдаленном поселении, и период адаптации протекал не так гладко, как она надеялась. Отчасти потому, что она оказалась в непривычных для себя условиях: после двадцати трех лет супружества и девяти месяцев общинного проживания у нее снова появилась своя, отдельная, комната. Она уже отвыкла от уединения и, лежа в одиночестве на удобном матрасе, чувствовала себя так, будто она кувыркается в невесомости бесконечного открытого космоса.
        И Мег ей не хватало. Она скучала по их умиротворяющим ночным беседам в постели, по девчоночьему духу товарищества, что особенно крепко связывал их во время ритуала Послабления. Иногда по ночам они бодрствовали часами, шепотом рассказывая друг другу разные истории из своей жизни. На первых порах Лори старалась добросовестно следить за тем, чтобы их совместные усилия были направлены исключительно на подготовку Мег, не поощряла досужей болтовни и ностальгических воспоминаний, но их беседы, казалось, всегда текли в каком-то собственном русле. И, честно говоря, ей нравилась их извилистость в той же мере, что и Мег. В свое оправдание она напоминала себе, что это - временное явление, что период ученичества Мег скоро завершится, и она, по необходимости, вернется к прежнему образу жизни: будет свято хранить обет молчания и заниматься самодисциплиной.
        А что получилось? Она пытается приструнить себя, но ведь Мег находится в соседней комнате, за стенкой. Почему нельзя пообщаться с ней? Это нелепо и жестоко. Одной быть трудно при любых обстоятельствах, но еще труднее переносить одиночество, когда ты точно знаешь, что в этом нет необходимости, когда всего-то нужно откинуть одеяло и на цыпочках выйти в коридор. Она не сомневалась - ни капельки,  - в том, что Мег сейчас не спит, ее одолевают те же мысли, что и Лори, и она борется с таким же искушением.
        В поселении на Гинкго-стрит, где вокруг всегда полно народу, где ты всегда под надзором, соблюдать правила не составляло труда. Здесь же никто не мешал им делать то, что хочется, никто даже не заметил бы, что они что-то нарушили,  - разве что Гас и Джулиан, ну так эти ребята не вправе их критиковать. Они занимали большую спальню на нижнем этаже - с широкой двуспальной кроватью, с отдельной ванной, в которой стояла джакузи,  - и порой, глубокой ночью, Лори казалось, что она слышит их голоса - хрупкие пузырьки речи, летавшие по тихому дому и лопавшиеся прежде, чем успевали достичь ее ушей.

«О чем они говорят?  - думала Лори.  - О нас?»
        Она не стала бы на них за это сердится. Они с Мег, если б жили в одной комнате, тоже обсуждали бы Гаса и Джулиана. Нет, не ругались бы на них - здесь жаловаться особо было не на что,  - просто делились бы впечатлениями, как это обычно бывает, когда новые люди входят в твою жизнь, а ты не знаешь, что о них думать.
        Вроде бы славные ребята, рассуждала Лори, хотя, правда, немного поглощены сами собой и любят покомандовать. Но такое отношение Лори списывала на обстоятельства, а не на недостатки их характеров. До прихода Лори и Мег они целый месяц жили вдвоем в отдаленном поселении № 17 и, естественно, решили, что они здесь хозяева, а поэтому новые обитатели обязаны подчиняться правилам, которые они установили. В принципе, это несправедливо, думала Лори,  - в организации «Виноватые» главенствовал принцип равенства, а не старшинства,  - но, пожалуй, еще рано поднимать шум по поводу процесса принятия решений, надо подождать немного.
        К тому же правила проживания в доме были не особо обременительными. Лори доставлял неудобство только запрет на курение в помещении - она любила начинать день с сигареты в постели,  - но она не имела ни малейших намерений бороться за его отмену. Это правило было введено ради Гаса, страдавшего тяжелой формой астмы. Он часто мучился одышкой, а буквально накануне у него случился приступ удушья прямо во время ужина. Перепуганный, он вскочил из-за стола, хватая ртом воздух и хрипя так, будто его только что подняли со дна бассейна. Джулиан кинулся в их комнату за ингалятором и потом несколько минут массировал ему спину, пока дыхание у Гаса более-менее не нормализовалось. Это было ужасающее зрелище, и, если Лори, чтобы облегчить его страдания, приходилось курить на заднем дворе, она безропотно приносила эту жертву.
        Вообще-то, она была рада, что есть возможность хоть в чем-то отказывать себе, потому что в поселении № 17, по большому счету, им были предоставлены райские условия. Не то что на Гинкго-стрит. Еды, хоть и не изысканной - в основном, макароны, бобы и консервированные овощи,  - было в изобилии; температура воды в бойлере поддерживалась на цивилизованном уровне: шестьдесят два градуса. Спать ложись, когда хочешь; спи - сколько хочешь. Что касалось выполнения обязанностей, они сами определяли для себя часы работы и сами писали отчеты о проделанной работе.
        Чем не приятное существование? Но как раз это и вызывало тревогу. Потому-то она так старательно пыталась дистанцироваться от Мег,  - чтобы не вернуться на проторенную тропу дружбы. Плохо уже то, что она в тепле, сыта и делает, что хочет. Если, вдобавок к этому, она будет еще и счастлива, у нее будет близкая подруга, с которой можно коротать ночные часы, тогда какой смысл оставаться в рядах «Виноватых»? Лучше уж сразу вернуться в большой дом на Ловелл-террас, воссоединиться с мужем и дочерью, снова красиво одеваться, возобновить членство в мейплтонском фитнес-клубе, не отползать от телевизора, наверстывая упущенное, освежить гостиную, готовить интересные блюда из сезонных продуктов, делать вид, что она радуется жизни и что мир не разрушен.
        В конце концов, еще не поздно.


* * *

        - Ты с нами уже давно,  - сказала Пэтти Левин в завершение их встречи на минувшей неделе.  - Думаю, пора уже уладить формальности. Как ты считаешь?
        В конверте, что она вложила в руку Лори, лежал бланк - совместное прошение о расторжении брака. Лори заполнила документ, поставила галочки в нужных квадратиках и расписалась в графе, отведенной для подписи Заявителя А. Осталось только передать бланк Кевину, чтобы он расписался от имени Заявителя Б. Лори не думала, что муж станет протестовать. С какой стати? Их брак распался - оказался «непоправимо разрушен», как говорят,  - и они оба это знали. Прошение было юридической формальностью, официальным подтверждением свершившегося факта.
        Так в чем же дело? Почему конверт до сих пор лежит на комоде и как будто светится в темноте, тяжким грузом давя на ее совесть?
        Лори не была наивна. Она понимала, что «Виноватым» требуются деньги. Столь огромная и амбициозная организация не могла существовать без серьезных расходов - на питание, размещение и медицинское обслуживание большого количества людей. Нужны были средства на приобретение нового жилого фонда и содержание того, что уже имелся в наличии. А также на сигареты, транспорт, компьютеры, юридическую помощь, пропагандистскую деятельность. На мыло и туалетную бумагу. На все, чего не коснись.
        Естественно, ожидалось, что каждый член организации будет вносить свой посильный вклад. Если у тебя есть только ежемесячное пенсионное пособие, ты отдаешь его. Если все твое достояние - ржавый «олдсмобиль» с неработающим глушителем, «Виноватые» и ему найдут применение. А если тебе повезло, и ты замужем за успешным бизнесменом, почему бы тебе не расторгнуть ваш союз и не пожертвовать организации свою долю имущества?
        Вот именно, почему бы нет?
        Лори точно не знала, о какой сумме идет речь - это определят юристы. Один только дом стоил порядка миллиона - они заплатили за него миллион шестьсот, но это было пять лет назад, когда еще рынок не рухнул,  - и, наверно, как минимум, еще столько же набегало в совокупности на различных пенсионных и инвестиционных счетах. Какова бы ни была итоговая цифра, пятьдесят процентов от нее будет серьезным убытком, настолько существенным, что Кевину, возможно, придется подумать о продаже дома, чтобы погасить обязательства.
        Лори хотела внести свой вклад в организацию, искренне хотела. Но ей становилось стыдно от одной мысли о том, что она должна прийти в свой бывший дом, позвонить в дверь и попросить у Кевина половину всего того, от чего она сама отказалась. Она вступила в ряды «Виноватых», потому что у нее не было выбора, потому что для нее это был единственно разумный путь. В результате она потеряла семью, друзей, положение в обществе, все те блага и гарантии обеспеченного существования, которые можно купить за деньги. Это было ее решение, и она о нем не сожалела. Но ведь Кевин с Джилл тоже дорого заплатили, а взамен ничего не получили. Лори казалось, она поступит корыстолюбиво - бессовестно,  - если появится на пороге их дома с протянутой рукой, требуя, чтобы они отдали ей еще больше.


* * *
        Должно быть, она все-таки задремала. Из неглубокого забытья ее вывел какой-то шорох. Она резко открыла глаза и увидела в дверях призрачный силуэт ночной рубашки Мег.

        - Лори?  - шепотом окликнула ее та.  - Не спишь?

        - Что случилось?

        - Ничего не слышишь?
        Лори прислушалась. Ей показалось, что до нее доносятся какие-то приглушенные звуки - тихое ритмичное постукивание.

        - Что это?

        - В моей комнате громче,  - объяснила Мег.
        Лори встала с кровати и, ежась от холода, обнимая себя за голые плечи, вслед за Мег прошла по короткому коридору в ее комнату. Здесь, на другой стороне дома, было светлее; в окно сочилось сияние уличного фонаря на Паркер-роуд. Мег присела на корточки перед старомодным радиатором - громоздкой серебристой батареей с когтистыми лапами, на которых обычно стоят винтажные ванны - и поманила Лори за собой.

        - Я прямо над ними,  - сказала она.
        Лори наклонила голову, ухом чуть ли не прижимаясь к металлической батарее, от которой исходило тепло.

        - И так давно уже.
        Звуки теперь слышались четче, как будто доносились из радиоприемника. Постукивание больше не казалось неясным и загадочным. Это были вполне различимые удары изголовья кровати о стену, сопровождаемые протестующим скрипом пружин. Лори также слышала голоса: один грубоватый, монотонный, повторявший только «так тебя»; второй - пронзительный, использовавший более широкий словарный запас - «ох», «Боже», «еще», «пожалуйста». Лори затруднялась определить, какой из голосов принадлежит Джулиану, а какой - Гасу, но ее порадовало, что она не слышит хрипов удушья.

        - И как мне прикажете спать?  - негодующе спросила Мег.
        Лори молчала, не доверяя собственному голосу. Она знала, что услышанное должно ее шокировать или хотя бы расстроить - сексуальные отношения - как традиционные, так и гомосексуальные - между членами организации «Виноватых» были запрещены,  - но сейчас ею владели только недоуменное изумление и любопытство, как бы ни хотелось ей это признавать.

        - Как мы поступим?  - не унималась Мег.  - Сообщим о них?
        Усилием воли Лори заставила себя отстраниться от радиатора. Она повернулась к Мег, так что их лица теперь находились буквально в нескольких дюймах друг от друга.

        - Это не нашего ума дело,  - сказала она.

        - Но…
        Лори взяла Мег за запястье и помогла ей выпрямиться.

        - Бери подушку,  - велела она.  - Сегодня поспишь в моей комнате.
        Босоногий и беременная

        Том надел лыжную куртку, позаимствованную у Терренса Фолка, аккуратно застегнул ее до подбородка, стараясь не защемить молнией бороду. Пару раз она уже застревала, и выдирать ее было чертовски больно.

        - Куда собрался?  - спросила Кристина с дивана.

        - На Гарвард-сквер.  - Том достал из кармана куртки кашемировую вязаную шапочку и натянул ее на голову.  - Хочешь со мной?
        Она глянула на свою пижаму - штаны в горошек и облегающий серый топ, обтягивавющий ее выпирающий живот,  - словно это говорило само за себя.

        - Так переоденься,  - сказал Том.  - Я не спешу.
        Кристина поджала губы, соблазнившаяся его предложением. Они уже месяц жили в Кембридже, а она всего несколько раз выходила из дома - один раз на прием к врачу, два раза - по магазинам с Марселлой Фолк. Кристина никогда не жаловалась, но Том догадывался, что она с ума сходит от сидения в четырех стенах.

        - Даже не знаю.  - Кристина нервно глянула в сторону кухни, где Марселла пекла печенье.  - Наверно, лучше не надо.
        Фолки никогда прямо не запрещали ей выходить за порог по собственной воле - они были не настолько деспотичны,  - но регулярно отговаривали ее от прогулок. Это неоправданный риск, убеждали они Кристину,  - можно поскользнуться на льду, или подхватить простуду, или привлечь внимание полиции,  - особенно теперь, в третьем триместре беременности, значение которой для человечества нельзя переоценить. И это не только их личное мнение - они поддерживают связь с мистером Гилкрестом, через его адвоката, и тот передает ей, что он очень беспокоится за нее, за ее здоровье и благополучие их ребенка, которого она носит под сердцем.
        Он просит, чтобы ты не утруждала себя, говорили ей Фолки. Хочет, чтобы ты хорошо питалась и отдыхала побольше.

        - Тут идти-то десять минут,  - сказал Том.  - Укутайся и все.
        Ответить Кристина не успела. Из кухни прибежала Марселла Фолк, в полосатом переднике, с тарелкой печенья в руке, которую она несла на ладони как поднос.

        - Овсяное печенье с изюмом!  - пропела Марселла Фолк, подходя к дивану.  - Кто-то его очень любит!

        - Объеденье.  - Кристина взяла с тарелки одно печенье, откусила его.  - М-м-м. Теплое, вкусное.
        Марселла поставила тарелку на журнальный столик. Выпрямляясь, она глянула на Тома с выражением притворного удивления, словно не знала, что он в комнате, словно она не подслушивала все время.

        - О…  - У нее были короткие темные волосы, зоркий взгляд и жилистая фигура женщины пятидесяти с чем-то лет, увлекающейся йогой.  - Собрался куда-то?

        - Пойду прогуляюсь. Может, и Кристина составит мне компанию.
        Марселла оживилась, пытаясь скрыть тревогу.

        - Тебе что-то нужно?  - спросила она Кристину елейным голоском.  - Том, я уверена, с радостью выполнит твое поручение.
        Кристина покачала головой.

        - Мне ничего не нужно.

        - Думаю, ей не мешало бы воздухом свежим подышать,  - заметил Том.
        Марселла пришла в замешательство, словно впервые слышала о таком понятии, как «свежий воздух».

        - Так мы окно откроем,  - сказала она.

        - Не надо ничего открывать.  - Кристина притворно зевнула.  - Я немного утомилась. Пожалуй, подремлю чуток.

        - Чудесно!  - На лице Марселлы отразилось облегчение.  - Я разбужу тебя в два тридцать. В три твой личный тренер придет, займется с тобой гимнастикой.

        - Гимнастика - это хорошо,  - согласилась Кристина.  - А то я в толстуху превращаюсь.

        - Глупости,  - решительно заявила Марселла.  - Ты прекрасна.
        В этом она права, подумал Том. Теперь, когда у Кристины появилась крыша над головой и она правильно питалась, она набирала вес и хорошела с каждым днем. Лицо ее разрумянилось, тело наливалось, приобретало плавную грациозность. Груди по-прежнему были небольшие, но округлились и налились, и порой он не мог оторвать от них глаз, смотрел, как загипнотизированный. И, когда бы она ни находилась поблизости, ему так и хотелось протянуть руку и погладить ее живот, и он лишь усилием воли сдерживал свой порыв, хотя Кристина вряд ли рассердилась бы. Она спокойно относилась к прикосновениям Тома. Порой даже хватала его руку и клала на свой живот, прямо поверх ребенка, чтобы он почувствовал, как тот шевелится в ней - маленькое существо, медленно кувыркающееся, слепо плавающее в своем пузыре. Совсем другое дело, если трогать и гладить ее живот без разрешения, будто ее тело - общественное достояние, как это постоянно делали Фолки. Закрыв глаза, они мечтательно ворковали над ребенком, словно преисполненные гордости бабушка с дедушкой, и, на взгляд Тома, это было оскорбительно.
        Он направился к выходу, устояв перед искушением по пути схватить с тарелки печенье.

        - Может, все-таки обуешься?  - предложила ему Марселла.  - Терренс, я уверена, найдет для тебя лишнюю пару ботинок.

        - Обойдусь. Мне и так хорошо.

        - Счастливо,  - крикнула ему вдогонку Кристина.  - Передавай от меня привет хиппи.


* * *
        День был сырой и серый, но не слишком холодный для февраля. Том шел на восток, в сторону улицы Брэттл, стараясь не думать о ботинках, которые он мог бы одолжить у Терренса Фолка. Если они такие же, как его куртка или невесомые, но потрясающе уютные перчатки, значит, в них хоть в суровую антарктическую экспедицию отправляйся. Обычный зимний день с такой обувью нипочем. Даже не нужно смотреть, куда в ней ступаешь.
        Но нет, насмехался над собой Том, лавируя между лужами на Эпплтон-стрит. Я предпочитаю преодолевать трудности.
        Хорошо хоть на нем сланцы есть. Единственная «обувь», которую позволялось надевать «босоногим» Новой Англии, когда на земле лежал снег. Не сапоги, не туфли, не кроссовки, не даже сандалии - только самые обыкновенные резиновые сланцы. Лучше, чем ничего, но толку от них не много. Недавно он видел парочку чудиков, которые поверх сланцев нацепили пластиковые пакеты, закрепив их резинками на лодыжках, но в районе Гарвард-сквер такую модификацию не-обуви презирали.
        В Калифорнии «босоногие» часто утверждали, что со временем босые ноги грубеют и становятся «как туфли», но в Бостоне в это никто не верил, по крайней мере, зимой. Действительно, через несколько месяцев ходьбы босиком подошвы ступней твердеют, но пальцы ног к холоду никогда не привыкнут. И неважно, что на тебе надето,  - если пальцы коченеют, все остальное тоже мерзнет.
        Но чего теперь ныть-то, думал Том, если страдает он по собственной воле и без всякой на то необходимости. Свою миссию он завершил, доставил Кристину целой и невредимой к месту ее нового проживания, в уютный дом, к великодушным людям, которые обещали заботиться о ней, пока мистер Гилкрест не утрясет свои разногласия с законом. Ничто не мешало Тому смыть со лба свою мишень, сунуть ноги в какую-нибудь обувь и жить дальше. Но он почему-то медлил.
        Вот Кристина, та не колебалась. В тот же вечер, как они прибыли к Фолкам, она после ужина закрылась в ванной и долго стояла под горячим душем. Когда вышла оттуда, лоб у нее был чистый, лицо порозовевшее, радостное, словно она смыла под душем, как кошмарный сон, всякие воспоминания о дороге. С тех пор она слонялась по дому - подновленному коттеджу в викторианском стиле, расположенному на Фэйеруэзер-стрит - в хлопчатобумажной одежде для беременных. Поскольку Кристина несколько месяцев скиталась босиком по сырой земле в любую погоду - в жару и холод, в дождь и снег,  - ее ноги находились в плачевном состоянии, и Фолки, для того, чтобы привести их в порядок, пригласили к ней корейскую педикюршу. Правда, во время процедур Кристину заставляли надевать маску, чтобы защитить ее и ребенка от вредных испарений. Ее также навещали массажист, стоматолог-гигиенист, диетолог и медсестра-акушерка, которой предстояло помочь Кристине разрешиться от бремени во время, как все надеялись, домашних родов.
        Все эти специалисты слыли верными последователями святого Уэйна и к Кристине относились, как к особе королевской крови, будто чистить ее ногти и снимать камень с ее зубов для них была редкая честь. Особенно раболепствовали перед Кристиной Терренс и Марселла. Когда она первый раз переступила порог их дома, они буквально упали ей в ноги, кланяясь так низко, что чуть лбы не порасшибали. Кристина была довольна тем вниманием, что ей оказывали, с радостью вернулась к своей прежней роли: она - Жена Номер Четыре, Особенная, Избранный Сосуд мистера Гилкреста.
        Для Тома все было иначе. Находясь в окружении истинных приверженцев святого Уэйна, он только острее сознавал, что сам больше не принадлежит к их числу и не может перевоплотиться в свое прежнее «я». Этап его жизни, связанный со святым Уэйном, был завершен, новый еще не наступил, и он понятия не имел, что это будет. Может быть, потому он не спешил сбрасывать с себя свою личину: имидж ненастоящего «босоногого» - это все, что у него осталось.
        Однако на то существовали и другие причины. В дороге он был счастлив, счастливее, чем сам понимал в то время. Путешествие было долгим, порой опасным и мучительным - в Чикаго их ограбили, угрожая ножом; на западе Пенсильвании они попали в снежный буран и чуть не замерзли до смерти,  - но теперь, когда оно подошло к концу, ему не хватало адреналина, которым был полон их путь, и той близости, что возникла между ним и Кристиной в дороге. Они были хорошей командой, лучшими друзьями и тайными агентами, импровизировали, продвигаясь по континенту, изобретательно преодолевали препятствия, что вставали у них на пути.
        Маскировка, которую они выбрали, сослужила им хорошую службу; они и предположить не могли, что она им так здорово поможет. Всюду, куда они прибывали, им встречались местные «босоногие», принимавшие их, как родных: кормили, подвозили, зачастую устраивали на ночлег. В Харрисберге Кристина заболела, и они на три недели осели в обветшалом доме близ капитолия штата, где обитала коммуна «босоногих», ели рис и бобы из общего котла, спали вместе на кухонном полу. Любовниками они не стали, но пару раз были близки к тому - по утрам, когда просыпались в объятиях друг друга и несколько секунд приходили в себя, вспоминая, почему этого делать было нельзя.
        В дороге они редко говорили о мистере Гилкресте. По мере того, как недели шли, тот превращался в абстракцию, во все более расплывчатый образ из прошлого. Бывали дни, когда Том вообще о нем не вспоминал, а Кристину невольно представлял своей девушкой, которая вынашивает его ребенка. Он воображал, что они трое - одна семья, скоро поселятся где-нибудь и начнут строить совместную жизнь.
        Это мой долг, говорил он себе. Я должен о них заботиться.
        Правда, в доме Фолков эта фантазия умерла сама собой. Мистер Гилкрест был всюду - не проигнорируешь и тем более не забудешь. Его фотографии можно было видеть в каждой комнате. Одна, гигантская, висела на потолке хозяйской спальни, прямо над кроватью Кристины, чтобы по утрам, когда она открывала глаза, ее взгляд сразу падал на его лицо. Куда бы Том ни пошел, он чувствовал, что великий человек улыбается ему, насмехается над ним, напоминая, кто настоящий отец ребенка. Особенно бесил его плакат в рамке, висевший в подвале над раскладным диваном, на котором он спал,  - фотография святого Уэйна, запечатленного на уличной сцене,  - один кулак торжествующе вскинут вверх, по лицу струятся слезы.
        Ублюдок. Ты ее не заслуживаешь. С этой мыслью Том засыпал каждый вечер и просыпался каждое утро.
        Он понимал, что ему лучше убраться из этого дома, от этого лица. Но он не мог заставить себя уйти, взять вот так просто и бросить Кристину, оставить ее у Фолков. Ведь они так много вместе пережили, и ей рожать через десять недель. Он должен хотя бы дождаться появления ребенка, помогая ей, чем только может.


* * *

«Мандрагора», кофейня-погребок на улице Маунт-Оберн, слыла главным местом сборищ «босоногих» в районе Гарвард-сквер. Как и кафе «У Элмора» в Хайт-Эшбери, заведение это принадлежало членам движения, которые получали от него неплохой доход, торгуя не только травяными чаями и булочками из муки грубого помола, но еще и марихуаной, галлюциногенными грибами и ЛСД. По крайней мере, здесь все это можно было приобрести, если знать, к кому и как обратиться.
        Экзальтированный юноша за стойкой бара налил Тому чай с пряностями и молоком - персонал «Мандрагоры» носил рубашки с надписью: БЕЗ ОБУВИ? МЫ ВАС ЛЮБИМ!  - и Том устремил взгляд в переполненный зал, выискивая свободное место. Почти все столики занимали «босоногие», но кое-где сидели простые граждане и студенты, любившие посещать дешевые кабаки. Все эти чужаки забрели сюда либо по ошибке, либо потому что испытывали ностальгию по атмосфере наркотической эйфории, создаваемой музыкой «Грейтфул дэд»[101 - «Грейтфул дэд» (Grateful Dead - англ. «Благодарные мертвецы»)  - амер. рок-группа, основанная в 1965 г. в Сан-Франциско. После выступлений на фестивалях в Монтерее (1967 г.) и Вудстоке (1969 г.) заняла важное место на амер. музыкальной сцене и в контркультуре.], разрисованными лицами и немытыми телами.
        Тому со своего места за столиком в дальнем углу зала помахал Эгги - в этом море волосатого человечества его лысину просто нельзя было не заметить,  - игравший в нарды с Кермитом, самым возрастным представителем «босоногих» из всех, кого встречал Том. За их очередной нескончаемой партией наблюдала только одна зрительница - незнакомая Тому белокурая девушка, на вид его ровесница.

        - Эй, Северянин!  - крикнул Эгги.  - Завалил хоть одного карибу?
        Том показал ему средний палец и выдвинул стул. В «Мандрагоре» над Томом часто подшучивали из-за зимнего обмундирования, которое он позаимствовал у Терренса Фолка. Оно было в сто раз добротнее, чем то барахло из секонд-хэнда, что носили многие завсегдатаи кофейни.
        Кермит смотрел на Тома зачарованным мутным взглядом, какой бывает у человека, постоянно находящегося в состоянии наркотического опьянения. У него были длинные грязные волосы соломенного цвета, которые он непрерывно приглаживал, когда пребывал в глубоком раздумье. Молва говорила, что некогда Кермит преподавал английский язык и литературу в Бостонском университете.

        - Знаешь, кто ты у нас?  - спросил он.  - Джек Лондон.
        Завсегдатаи «Мандрагоры» любили придумывать прозвища. За те несколько недель, что Том зависал здесь, его уже успели прозвать Сан-Франциско, Вашим превосходительством и, совсем недавно, Северянином. Рано или поздно, думал он, какое-то из них прилипнет.

        - Джек Лондон,  - тихо повторил Эгги, смакуя имя на языке.  - Мне нравится.

        - Я читала один его рассказ,  - сказала девушка. Круглолицая, цветущая, она была похожа на студентку, прогуливающую занятия. На ее лбу красовалась огромная мишень - крупнее Том не видел,  - зелено-белая спираль размером с подставку для пивной кружки.  - На уроке литературы в школе. Там мужик один на Северном полюсе все пытается разжечь костер, чтобы согреться, но у него не получается. А потом у него коченеют пальцы, и все - ему крышка[102 - Речь идет о рассказе Д. Лондона «Костер» (To build a fire). Первая версия опубликована в 1902 г., вторая - в 1908 г.].

        - Человек против природы,  - проницательно заметил Эгги.  - Извечный конфликт.

        - Вообще-то, этот рассказ написан в двух версиях,  - сообщил Кермит.  - В первой герой выживает.

        - Тогда зачем он написал вторую?  - удивилась девушка.

        - Действительно, зачем?  - мрачно усмехнулся Кермит.  - Потому что первая версия - чушь собачья. В глубине души Джек Лондон понимал, что костер развести нельзя. Не тогда, когда это действительно нужно.

        - А знаете, что меня напрягло?  - оживленно спросила девушка.  - Мужик тот хотел убить свою собаку - распороть ей брюхо и согреть руки в ее кишках. Но к тому времени, когда он попытался это сделать, он уже нож в руке держать не мог.

        - Ой, прошу тебя,  - скривился Эгги.  - Давай не будем об этом, ладно?

        - Почему?  - осведомилась девушка.

        - Он у нас собачник,  - объяснил Кермит.  - Разве он не рассказывал тебе про своего Куинси?

        - Я только вчера с ней познакомился,  - негодующе произнес Эгги.  - По-твоему, я с первой минуты знакомства начинаю болтать про своего пса?
        Кермит бросил насмешливый взгляд на Тома. Тот прекрасно знал, что Эгги только и говорил, что о своем Куинси, огромном мастиффе весом в двести фунтов[103 - 200 фунтов = 90,72 кг.], который убежал куда-то после Внезапного исчезновения и так и не вернулся. Вместо бумажника Эгги носил с собой маленький альбом с десятком фотографий своего большого пса. На некоторых собака была запечатлена в компании высокой неулыбчивой женщины с зачесанными назад волосами. Это была Эмили, пропавшая невеста Эгги, аспирантка Гарвардского института государственного управления имени Джона Ф. Кеннеди. Эгги не любил о ней вспоминать. Кермит взял кости.

        - Мой ход, да?

        - Точно.  - Эгги показал на белую шашку, выложенную на бар.  - Я только что побил ее.

        - Опять?  - недовольно буркнул Кермит.  - Хоть бы пожалел немножко.

        - Чего? Это ты о чем? С какой стати я должен жалеть тебя? Это все равно что футболисту сказать, чтобы он не хватал игрока команды соперника, только потому что у того мяч.

        - Необязательно кого-то хватать.

        - Необязательно. Но если ты никого не хватаешь, значит, хреновый ты игрок.

        - Согласен.  - Кермит встряхнул кости.  - Но давай все-таки не будем исключать из уравнения добрую волю.
        Том закатил глаза. «Босоногие» питали любовь к настольным играм, и в каждом городе у них было свое увлечение: в Сан-Франциско - «монополия», в Харрисберге - «крибидж», в Бостоне - нарды. Однако во что бы они ни играли, игра шла медленно, прерываемая на каждом повороте бессмысленными спорами и туманными философскими отступлениями. Зачастую игру прекращали, так и не доиграв: говорили, что скучно.

        - Кстати, я - Люси,  - представилась девушка Тому.  - Но эти ребята зовут меня Ойкой.

        - Ойка?  - удивился Том.  - Это еще откуда? Эгги поднял голову от доски. На нем были очки в тонкой металлической оправе, которые, вкупе с его лысиной, делали его похожим на мартышку.

        - Она из гарвардских флагеллантов. Слышал про таких?
        Том кивнул. Некоторое время назад он смотрел видео в интернете: процессия студентов в купальниках и плавках шествовала по Гарвард-ярду[104 - Гарвард-ярд (Harvard Yard)  - внутренний дворик кампуса Гарвардского университета, по сути, парк, куда выходят окна корпусов общежития, библиотек и административных зданий университета.], умерщвляя свою плоть самодельными кнутами и плетками-девятихвостками; у некоторых на концах были гвозди и кнопки. После вся эта братия уселась на траву и давай втирать мазь друг другу в спины. Они заявляли, что боль несет им очищение, временно избавляет от чувства вины.

        - Ничего себе.  - Том внимательнее посмотрел на Ойку. На ней был голубой свитер из хлопковой пряжи, чистенький, будто только что из прачечной. Кожа лица тоже чистая, волосы мягкие, блестящие - так выглядят те, кто регулярно душ принимает и правильно питается.  - Круто.

        - Ты бы шрамы ее видел,  - с восхищением произнес Эгги.  - У нее спина как топографическая карта.

        - Однажды я видел вас, идиотов,  - сказал Кермит, обращаясь к Ойке.  - Сижу на улице у кафе «Au Bon Pain»[105 - Au Bon Pain (букв. в переводе с фр. «место с хорошим хлебом»)  - сеть кафе-пекарен.], никого не трогаю. Прекрасный весенний день. Вдруг вижу: с десяток ребят выстроились в ряд на тротуаре, как хор, и давай хлестать себя, выкрикивая свои экзаменационные баллы. Аналитическое чтение - семьсот двадцать! Вжих! Математика - семьсот восемьдесят! Вжих! Сочинение - шестьсот девяносто! Вжих!
        Ойка покраснела.

        - Мы так вначале делали. Потом перешли на личности. Кто-нибудь выкрикивает: Главная роль в «Чарах Господнях»[106 - «Чары Господни» (Godspell)  - мюзикл на сюжет Евангелия от Матфея. Премьера состоялась на Бродвее в 1971 г.]! Следующий подхватывает: Помощник конгрессмена! или Член редколлегии «Гарвардского пасквилянта»[107 - «Гарвардский пасквилянт» (The Harvard Lampoon)  - студенческий юмористический журнал Гарвардского университета. Основан в 1876 г.]! Я вообще длинную фразу придумала: Хорошая студентка и участница университетских команд по двум видам спорта!  - Она рассмеялась, вспоминая.  - К нам пару раз присоединялся один парень, так тот орал, какой он клевый мачо и как он гордится размером своего пениса: Восемь дюймов[108 - 8 дюймов = 20,32 см.]! Я измерил! И даже фотки разместил в «Крейгслисте»!

        - Гарвардские придурки,  - фыркнул Эгги.  - Вечно чем-нибудь похваляются.

        - И то верно,  - согласилась Ойка.  - По идее, мы вроде как искупали такие свои грехи, как чрезмерная гордыня и эгоизм, а на деле состязались в том, кто из нас б?льший грешник. Один мой знакомый парень все время орал: Я - величайший козел на Земле!

        - Серьезное заявление,  - заметил Кермит.  - Тем более в Гарварде.

        - И долго ты занималась самоистязанием?  - полюбопытствовал Том.

        - Пару месяцев,  - ответила она.  - Только что это дает? Ни к чему не ведет. Через какое-то время даже боль надоедает, тоска берет.

        - И что было потом? Ты просто выбросила свою плетку и вернулась к учебе?

        - Меня заставили на год в академ уйти.  - Девушка неопределенно пожала плечами, словно об этом не стоило и говорить.  - Сноубордом занималась.

        - Но теперь ты снова в строю?

        - Формально. На занятия я не хожу, да и вообще…  - Она тронула свою мишень.  - Сейчас меня больше это интересует. Больше мне подходит. Больше стимулирует в плане общения и интеллектуального развития. Как раз то, что нужно, как мне кажется.

        - И секса с наркотиками хоть отбавляй,  - с усмешкой добавил Эгги.

        - Это уж точно.  - В лице Ойки отразилось беспокойство.  - Родители, правда, не в восторге. Особенно из-за секса.

        - Родители всегда недовольны,  - заметил ей Кермит.  - Но тут уж никуда не денешься. Нужно освобождаться от мещанских условностей. Искать свой путь в жизни.

        - Легко сказать,  - отвечала ему Ойка.  - У нас очень крепкая семья.

        - Она не врет,  - доложил им Эгги.  - Вчера вечером они позвонили, когда мы трахались, и она взяла трубку.

        - Ну, здрасьте,  - присвистнул Кермит.  - А про автоответчик никогда не слышали?

        - У нас такая договоренность,  - объяснила Ойка.  - Мне ничего не запрещают, пока я отвечаю на звонки. Они просто должны быть уверены, что я жива. И я считаю, что хотя бы в этом не вправе им отказать.

        - Если б только убедились и ладно,  - возмущенно произнес Эгги.  - Так ведь они полчаса ее на трубе держали, устроили настоящий диспут на тему нравственности, ответственности и самоуважения.
        Кермит был заинтригован.

        - Пока вы трахались?

        - Угу,  - буркнул Эгги.  - Знаешь, как заводит?

        - Они меня просто выбесили.  - Ойка опять покраснела.  - Даже отказывались признать, что случайные половые связи более безопасны для здоровья, чем самоистязание. Все пытались уравнять эти два явления с точки зрения морали. Бред полнейший.

        - А потом… прикинь… она мне передала трубку.  - Эгги изобразил, как он стреляет себе в голову.  - Заставила беседовать с ее родителями. Я - голый, со стояком. Невероятно.

        - Они хотели поговорить с тобой.

        - Ага, только я не горел желанием. Ты хоть представляешь, каково мне было, когда мне устроили допрос люди, которых я сроду не видел - как меня зовут, сколько мне лет, предохраняюсь ли, занимаясь сексом с их девочкой? Наконец я не выдержал и сказал: Послушайте, ваша девочка уже достигла брачного возраста. А они в ответ: Да, мы знаем, но ведь она наша дочь, для нас - самый дорогой человек на свете. И как, по-вашему, я на это должен был реагировать?

        - Это все из-за моей сестры,  - объяснила Ойка.  - Они никак не оправятся после трагедии. Да и разве можно смириться с такой утратой?

        - В общем,  - устало продолжал Эгги,  - к тому времени, когда она положила трубку, у меня уже вся охота отпала. А нужно очень постараться, чтоб убить во мне желание трахаться.
        Ойка глянула на него.

        - Оно к тебе быстро вернулось.

        - Ну, ты умеешь убеждать.

        - А-а,  - протянул Кермит.  - Значит, хэппи-энд все-таки был.

        - Даже два раза.  - В лице Эгги отразилось самодовольство.  - Она и впрямь и спортсменка, и хорошая студентка.
        Том не был удивлен - «босоногие» вечно хвастались своими сексуальными подвигами,  - но вот за Ойку ему было обидно. В другом, нормальном, мире, она даже разговаривать бы с Эгги не стала и уж тем более не легла бы с ним в постель. Должно быть, почувствовав, что Том ей симпатизирует, Ойка с любопытством посмотрела на него и спросила:

        - А у тебя как? Ты общаешься со своими родителями?

        - Не совсем. Во всяком случае, давно уже с ними не связывался.

        - Вы поссорились?

        - Да нет, просто разошлись в разные стороны.

        - Твои родители в курсе, что ты жив и здоров? Том не знал, что на это ответить.

        - Пожалуй, надо им написать по электронке,  - пробормотал он.

        - Чей ход?  - спросил Эгги Кермита.
        Ойка достала свой мобильный телефон, положила его на стол и пододвинула к Тому.

        - Позвони,  - сказала она.  - Я уверена, они будут рады услышать твой голос.
        В «Грейпфруте»

        Нора купила новое платье ко Дню святого Валентина и тотчас же пожалела об этом. Не потому что платье ей не нравилось - как раз наоборот. Оно было восхитительным - из серо-голубого шелка, без рукавов, с V-образным вырезом, приталенное,  - и сидело на ней идеально. Даже в удручающе ярком освещении примерочной она видела, что платье ей идет, подчеркивает красоту ее плеч и длинных ног, что на фоне светлой матовой ткани ее темные волосы и глаза, изящные контуры скул и подбородка кажутся еще более выразительными.
        Мои губы, говорила она себе. У меня очень красивые губы. (У ее дочери был точно такой ротик, но Нора старалась не думать об этом).
        Она без труда представляла, как будут смотреть на нее окружающие, видя ее в этом платье, как все присутствующие в ресторане обратят на нее свои взоры, когда она войдет в зал, как Кевин, с восхищением в глазах, будет любоваться ею, сидя напротив нее за столиком. Вот это-то ее и пугало - та легкость, с какой она позволила себе поддаться ажиотажу праздника. Ибо она уже поняла, что с Кевином ничего не получится, что она совершила ошибку, завязав с ним отношения, что их дни вместе сочтены. Не потому что он сделал что-то не то или, наоборот, сделал то, что нужно, а из-за нее. Из-за того, что она такая, какая есть, из-за того, что она сама больше не способна на глубокие чувства. Так какой смысл прихорашиваться, чтобы выглядеть лучше, чем она имеет на то право? Какой смысл идти в модный ресторан, пить дорогое вино, есть изысканные блюда и затем - неприлично роскошный десерт, кладя начало чему-то, что, скорей всего, приведет в постель и закончится слезами? Зачем причинять страдания и себе, и ему?
        Дело в том, что Кевин действовал без предупреждения. Просто вывалил на нее свое приглашение несколько дней назад, когда уже уходил.

        - В четверг в восемь,  - заявил он, словно все уже было решено.  - Отметь это в своем календаре.

        - Что отметить?

        - День святого Валентина. Я заказал столик на двоих в ресторане «Pamplemousse». Заеду за тобой в семь тридцать.
        Это произошло так быстро и казалось настолько естественным, что ей и в голову не пришло как-то выразить свой протест. Да и как она могла отказаться? Она с ним встречается, во всяком случае, пока еще, а сейчас середина февраля. Разумеется, Кевин должен повести ее в ресторан.

        - Надень что-нибудь красивое,  - напоследок сказал он.


* * *
        Она всегда обожала День святого Валентина, даже в пору студенчества, когда многие люди, которых Нора уважала, воспринимали этот праздник в лучшем случае, как сексистскую шутку, как дурацкие поздравительные открытки компании «Холлмарк» с изображениями персонажей из старых дурацких телепередач: Уорд дарит Джун коробку шоколадных конфет в форме сердца[109 - Очевидно, имеются в виду супруги Уорд и Джун Кливер - персонажи комедии положений «Проделки Бивера» (Leave it to Beaver).].

        - Давай уточним,  - имел обыкновение поддразнивать ее Брайан.  - Я дарю тебе цветы, а ты раздвигаешь ноги?

        - Точно,  - отвечала она.  - Именно в таком порядке.
        И он понял намек. Даже мистер Постструктура-лист[110 - Постструктурализм - философское направление, методология культурного анализа. Был распространен в 1970 -1980 гг.] подарил ей с дюжину роз и повел ее ужинать в ресторан, хотя лишних денег у него не было. И по возвращении домой она выполнила свое обещание, отплатив ему, пожалуй, даже с б?льшим энтузиазмом и с большей изобретательностью, чем обычно.

        - Вот видишь,  - сказала она ему.  - Не так уж и плохо было, правда?

        - Нормально,  - согласился он.  - Думаю, один раз в год я могу себе это позволить.
        Став старше, Нора поняла, что ей не за что извиняться. Она такая, какая есть. Ей нравилось, чтобы ее угощали ужином и вином, давали понять, что она особенная; ей нравилось, когда на работу к ней приходил курьер с букетом цветов и коротенькой запиской в несколько приятных слов, а ее сослуживицы завидовали ей, говорили: ей чертовски повезло, что она нашла такого романтичного парня, такого внимательного жениха, такого заботливого мужа. И Дуг, надо отдать ему должное - за что она его всегда ценила,  - никогда не разочаровывал ее в День святого Валентина. Никогда не забывал подарить цветы, никогда не вел себя так, будто он просто соблюдает формальности. Ему нравилось удивлять ее: то он дарил ей ювелирные украшения, а в следующем году - уик-энд в роскошном отеле. Шампанское с клубникой в постель, сонет в ее честь, изысканный домашний ужин. Теперь она понимала, что все это было для отвода глаз, что он наверняка, стоило ей заснуть, поднимался с постели и писал Кайли или какой другой женщине пылкие сообщения по электронной почте, но тогда она пребывала в блаженном неведении. Тогда каждый его подарок она
воспринимала как еще один великодушный жест в нескончаемой чреде приятных знаков внимания, которыми любящий ее славный мужчина вечно будет осыпать ее, потому что она их заслужила.


* * *
        Между ними на столике горела свеча, и в мерцании пламени казалось, что морщинки в уголках глаз и губ Норы разгладились и лицо ее помолодело. Кевин надеялся, что мягкий свет столь же благоволит и к нему, скрадывает его возраст, и он предстает перед ней таким, каким был когда-то, таким, каким она его никогда не видела.

        - Это хороший ресторан,  - сказал он.  - Очень популярный.
        Нора обвела взглядом зал, словно видя его впервые, с нежеланным восхищением разглядывая интерьер в деревенском стиле - высокий потолок с неоштукатуренными балками, лампы в форме колоколов, висящие над столами из нетесаной древесины, дощатый пол, обнаженная кирпичная кладка.

        - Почему его назвали «Грейпфрутом»?  - спросила она.

        - Грейпфрутом?

        - Pamplemousse. Грейпфрут в переводе с французского.

        - В самом деле?
        Нора взяла в руки меню, показывая на большой желтый шар на обложке.
        Кевин прищурился, разглядывая рисунок.

        - Я думал, это солнце.

        - Грейпфрут.

        - Надо же.
        Он глянул в сторону бара, где у стойки собралась толпа нарядно одетых посетителей, пришедших в ресторан без предварительной записи и теперь ожидающих, когда для них освободятся столики. Кевин не мог понять, чему они радуются. Это ж такая тоска - убивать время на пустой желудок, не зная, когда официантка пригласит вас в зал.

        - Наверно, не просто было заказать здесь столик,  - заметила Нора.  - Восемь часов, праздничный день.

        - Вовремя позвонил.  - Кевин пожал плечами, словно это был сущий пустяк.  - Кто-то отменил заказ буквально перед моим звонком.
        Это было не совсем так: ему пришлось попросить одолжения у поставщика вина для ресторана - тот начинал продавцом в одном из магазинов спиртных напитков «Патриот»,  - но Кевин решил утаить эту информацию. Его умение использовать свои связи произвело бы впечатление на многих женщин, но он был уверен, что Нора не входит в их число.

        - Значит, тебе повезло,  - сказала она.

        - Да, повезло.  - Кевин качнул бокалом в ее сторону, ненавязчиво предлагая тост: - С Днем святого Валентина.
        Нора приподняла свой бокал, подражая ему.

        - Тебя тоже.

        - Ты выглядишь потрясающе,  - уже не первый раз за вечер произнес он.
        Нора неубедительно улыбнулась и открыла меню. Кевин понимал, что она не без труда решилась прийти сюда, выставить себя на всеобщее обозрение, посвятить весь город в их маленький секрет. Но она пришла - пришла ради него,  - и это что-то да значило.


* * *
        Он должен был благодарить Эйми. Если б не она, он никогда не проявил бы настойчивость, никогда не осмелился бы выдернуть Нору из ее зоны комфорта.

        - Я не хочу давить на нее,  - объяснил он.  - Она очень ранима.

        - Она пережила трагедию,  - напомнила ему Эйми.  - Я уверена, что она гораздо сильнее, чем вы думаете.
        Кевин понимал, что неразумно обсуждать свои сердечные дела с подростком, с недоучкой, бросившей школу,  - что умного она могла ему посоветовать?  - но за последние пару недель он гораздо лучше узнал Эйми и теперь воспринимал ее скорее как друга и ровню, а не как одну из бывших одноклассниц его дочери. Для человека, наделавшего кучу ошибок в своей собственной жизни, Эйми была невероятно проницательна в отношении других людей и того, что ими движет.
        Поначалу ситуация складывалась щекотливая - после того, как Джилл уходила в школу, они оставались в доме вдвоем,  - но оба быстро преодолели неловкость. В немалой степени этому способствовало и то, что Эйми строго соблюдала приличия, спускаясь на кухню умытой и пристойно одетой - ему больше не мозолила глаза сонная Лолита в пикантной маечке, едва скрывающей ее прелести. Эйми держалась с ним учтиво, приветливо и оказалась на удивление легким в общении собеседником. Она рассказывала ему про свою новую работу - судя по всему, труд официантки был более тяжелым, чем она представляла - и расспрашивала про его дела. Они обсуждали текущие события, музыку, спорт - Эйми увлеченно следила за матчами НБА - смотрели смешные видео на «Ютьюбе». Ее также интересовала его личная жизнь.

        - Как ваша подружка?  - спрашивала она его почти каждое утро.  - У вас все серьезно?
        Какое-то время Кевин отвечал просто «нормально» и уводил разговор в сторону, давая понять, что это не ее ума дело, но Эйми пропускала его намеки мимо ушей. Потом однажды утром он, не отдавая себе отчета, взял и выпалил начистоту:

        - Не ладится у нас что-то. Она мне очень нравится, но, по-моему, мы выдыхаемся.
        Кевин поведал Эйми историю своих отношений с Норой, опуская скудные подробности сексуальной близости - парад, танцы, спонтанная поездка во Флориду и рытвина, в которой они забуксовали по возвращении домой. Он чувствовал, что Нора отталкивает его, не впускает в свою жизнь.

        - Я пытаюсь лучше узнать ее, а она просто замыкается в себе. Это досадно, обидно.

        - Но вы ведь хотите остаться с ней?

        - Нет - если так будет продолжаться.

        - Чего же вы тогда хотите?

        - Нормальных отношений. Таких, с какими сейчас она могла бы справиться. Ничего особенного. Просто время от времени выходить куда-то вместе - в кино, куда угодно. Может быть, с друзьями иногда встречаться, чтобы не быть все время наедине. Хочу, чтоб мы общались непринужденно, чтоб мне не приходилось постоянно опасаться, что я говорю что-то не то.

        - Она об этом знает?

        - Наверное. Это ж ясно как дважды два.
        Эйми несколько секунд пристально смотрела на него, оттопырив щеку языком.

        - Вы слишком миндальничаете,  - заявила она.  - Вам нужно сказать ей, что вы хотите.

        - Я пытаюсь. Но, когда приглашаю ее куда-нибудь, она отказывается, говорит, что предпочитает остаться дома.

        - Не оставляйте ей выбора. Просто ставьте ее перед фактом: «Сегодня мы ужинаем в ресторане. Я уже заказал столик».

        - Не слишком ли напористо?

        - У вас есть другое предложение?
        Кевин пожал плечами, словно ответ был очевиден.

        - Попробуйте,  - сказала Эйми.  - Что вы теряете?


* * *
        Ник и Зоуи рьяно взялись за дело. Они стояли на коленях, довольно близко к Джилл - она могла бы запросто дотянуться до них рукой. Зоуи удовлетворенно мурлыкала, потому что Ник языком и носом водил по ее шее, возбуждая ее в вампирском стиле.

        - Страсти накаляются,  - произнес Джейсон в воображаемый микрофон голосом спортивного комментатора, что было вовсе не так смешно, как он думал.  - Лазарро предельно сосредоточен, методично продвигается к своей цели…
        Будь здесь Эйми, она не преминула бы отпустить какую-нибудь умную презрительную реплику, чем вывела бы Ника из состояния сосредоточенности, напоминая ему, чтобы он не увлекался. Но Эйми с ними не играла - выбыла из игры месяц назад, когда начала работать в «Эпплби»,  - посему, если кто и мог вмешаться, так это только Джилл.
        Но Джилл хранила молчание, наблюдая, как целующаяся парочка повалилась на пол - Ник сверху, на Зоуи, та одной ногой, зачехленной в сетчатый чулок, обвила его ноги. Джилл удивляло, что ей глубоко безразлично это зрелище. Лежи под Ником Эйми, она сгорала бы от ревности. Но это была просто Зоуи, а к Зоуи она не ревновала. Хочет Ник развлечься с ней, ради бога.
        Пусть хоть затрахается, думала Джилл.
        Теперь она почти со стыдом вспоминала, что осенью потратила на Ника столько времени и душевных сил, сохла по единственному парню, которого не могла заполучить, по парню, которого Эйми присмотрела для себя. Он был все такой же красавчик с квадратной челюстью и густыми ресницами, ну и что с того? Летом, когда она познакомилась с ним, он тоже был милый, веселый, внимательный, чуткий - ей более живо помнилось, как она с ним смеялась, а не сексом занималась,  - не то, что теперь: в лице мрачная целеустремленность - зомби в чистом виде, типичный задрот со стояком. И в этом виноват не он один - в его присутствии Джилл становилась неуклюжей и косноязычной, не находила слов, которые всколыхнули бы пустоту на его лице, заставили вспомнить, что они были друзьями, что она нечто большее, чем ублажающий рот или рука, смазанная жирным кремом.
        Однако проблема заключалась не в Нике, не в Джилл, не в Зоуи, ни в других игроках. Все дело было в Эйми. Пока она не перестала появляться на тусовках в доме Дмитрия, Джилл не сознавала, сколь важна она была не только как участник игры, но и для их компании в целом. Эйми была ее душой, солнцем в их маленькой солнечной системе, силой притяжения, которая держала их всех вместе.
        Она - наш Уорделл Браун, думала Джилл.
        Уорделл Браун играл вместе с ее братом за школьную баскетбольную команду, и на нем обычно держалась вся игра. Превосходный баскетболист ростом шесть футов шесть дюймов[111 - 6 футов 6 дюймов = примерно 199 см.], он регулярно забивал больше мячей, чем все остальные игроки вместе взятые. Забавно было наблюдать за матчами с их участием: четверо белых парней среднего роста, довольно неплохие спортсмены, суетились на поле, пытаясь угнаться за грациозным чернокожим великаном, демонстрировавшим совершенно иной уровень мастерства. В тот год, когда Том заканчивал школу, Уорделл вывел «Пиратов» в финал чемпионата штата, но сам финальный матч пропустил из-за травмы лодыжки. Без его участия игра команды развалилась, «Пираты» проиграли с разгромным счетом.

        - Уорделл - наша связующая ось,  - сказал после тренер.  - Его нет, и колеса слетели.
        Именно так чувствовала себя Джилл, играя в игру «Снимите номер» без Эйми. Неумелой. Осиротелой. Плывущей по течению. Как маленькая планета, сорвавшаяся со своей орбиты и теперь бесцельно летящая в космосе.


* * *
        Закуски им несли целую вечность. Или, может быть, ей так просто казалось. Нора отвыкла питаться в ресторанах, по крайней мере, в ресторанах Мейплтона, где все безуспешно пытались делать вид, будто они не смотрят на нее, а на самом деле украдкой поглядывали искоса или поверх меню, исподтишка метали в нее стрелы жалости, хотя, быть может, у нее просто разыгралось воображение. Быть может, ей просто хотелось думать, что она находится в центре внимания, дабы оправдать свою нервозность, ибо ее не покидало ощущение, что она стоит на сцене в ослепляющем луче прожектора, ей отведена главная роль в школьном спектакле, а она забыла выучить текст - как в кошмарном сне.

        - Какой ты была в детстве?  - спросил Кевин.

        - Не знаю. Как все, наверное.

        - Дети все разные.

        - Не такие уж и разные.

        - Ты была настоящей девочкой, не пацанкой, нет?  - допытывался Кевин.  - Носила розовые платьица и все такое?
        Нора чувствовала, что за ними наблюдают со столика, стоявшего чуть позади нее и чуть правее. Там сидела женщина со знакомым лицом, имени которой она не могла припомнить, а с ней - ее муж и еще одна пара. Дочка этой женщины, Тейлор, ходила в детский сад как раз тогда, когда там работала Нора. У девочки был тихий писклявый голосок - Норе всегда приходилось переспрашивать ее,  - и она, будто одержимая, вечно болтала о своем лучшем друге Ниле, рассказывая о том, как они здорово играют вместе. Лишь через полгода знакомства с Тейлор Нора сообразила, что Нил - это бостон-терьер, а не соседский мальчишка.

        - Платья я иногда носила. Но на маленькую принцессу не тянула, если ты об этом.

        - Ты была счастливым ребенком?

        - Вполне. Разве что пару лет в средней школе дались мне тяжеловато.

        - Почему?

        - Скобки, прыщи. Как обычно.

        - А подруги у тебя были?

        - Конечно. Самой популярной девчонкой на свете я не слыла, но подруги имелись.

        - Как их звали?
        Боже, вздохнула про себя Нора. Вот неугомонный. Кевин засыпал ее вопросами с тех самых пор, как они сели за столик, словно собирался писать про нее статью для местной газеты: «Мой ужин с Норой: Душераздирающая сага несчастной женщины». Вопросы были довольно невинные - Чем занималась сегодня? Когда-нибудь играла в хоккей на траве? У тебя были переломы?  - но они все равно ее раздражали. Она догадывалась, что это лишь разминка, прелюдия к вопросам, которые ему не терпелось ей задать: Что произошло тем вечером? Как ты потом жила? Каково это - оказаться на твоем месте?

        - Давно это было, Кевин.

        - Ну, не так уж и давно.
        Нора заметила, что в их сторону идет официант - невысокий мужчина с оливковой кожей и с лицом, как у кумира немого кино. В каждой руке он нес по тарелке. Наконец-то, подумала она. Однако официант проплыл мимо, направляясь к другому столику.

        - Ты, правда, не помнишь, как их звали?

        - Я помню, как их звали,  - ответила Нора более резким тоном, чем намеревалась.  - С головой у меня все в порядке.

        - Извини,  - сказал Кевин.  - Я просто пытаюсь поддерживать застольную беседу.

        - Знаю.  - Ей было неловко, что она сорвалась на него.  - Ты тут ни при чем.
        Кевин беспокойно глянул в сторону кухни.

        - Что они так долго-то?

        - Народу много,  - сказала Нора.  - Их звали Лиз, Лиззи и Алекса.


* * *
        Макс начал раздеваться сразу же, едва Джилл затворила дверь, словно он пришел на прием к врачу, который не любит, чтобы его заставляли ждать. Под шерстяным свитером у него была футболка, но он одним торопливым движением стянул с себя разом и то, и другое, чем вызвал разряд статического электричества: его тонкие волосы затрещали, встали на голове дыбом. Грудь у Макса была узкая, гладкая, немускулистая, не то что у Ника; живот - упругий и впалый, но далеко не такой привлекательный, как у сексуальных мужчин, рекламирующих нижнее белье.

        - Давненько мы с тобой не уединялись,  - сказал он, расстегивая джинсы, которые сползли к лодыжкам по его тощим ногам.

        - Не так уж и давненько. С неделю примерно.

        - Не, больше,  - возразил Макс, выступив из своих штанов, которые он отшвырнул к стене, на футболку со свитером.  - Двенадцать дней.

        - Считал, что ли?

        - Точно.  - Голос невыразительный, злой.  - Считал.
        Макс все еще был обижен на нее. Его злила ее горячность, с коей она набрасывалась на Ника, едва тот попадал в ее распоряжение. Однако таковы были правила игры. Ты делаешь выбор, выражаешь свои симпатии, причиняешь кому-то боль и страдаешь сам. От случая к случаю, если тебе везло так же, как Нику и Эйми, объект твоего вожделения сам тебя выбирал. Но обычно все было гораздо запутаннее.

        - Ну вот, теперь я здесь,  - сказала она ему.

        - Вижу.  - Макс сел на край кровати, снял носки и швырнул их на груду своей одежды у стены.  - Тебе достался утешительный приз.
        Джилл могла бы запросто ему возразить, напомнить, что буквально несколько минут назад она добровольно отказалась от мнимого первого приза - да еще в День святого Валентина, хотя никто из них не придавал большого значения этому празднику,  - но почему-то ей не захотелось быть добренькой. Джилл знала, что она несправедлива к Максу. Живи они в более разумном мире, разочаровавшись в Нике, она стала бы больше ценить Макса, но… не тут-то было. Контраст между ними лишь подчеркивал недостатки каждого: один сексуальный, но не славный; второй славный, но не сексуальный.

        - В чем дело?  - спросил Макс.

        - Ни в чем. А что?

        - Чего тогда стоишь там? В постель не идешь?

        - Не знаю.  - Джилл попыталась улыбнуться - не получилось.  - Робею я сегодня что-то.

        - Робеешь?  - Макс невольно рассмеялся.  - Поздновато уже робеть.
        Она неопределенно взмахнула рукой, пытаясь жестом объять все сразу - игру, комнату, их жизнь.

        - Тебя это никогда не утомляет?

        - Случается,  - ответил он.  - Но не сегодня. Джилл не двигалась с места. Через несколько секунд Макс вытянулся на кровати, скрестил лодыжки, подоткнул под голову руки, сцепив пальцы. Трусы, что были на нем - коричневые, с оранжевой окантовкой, необычайно стильные,  - она видела впервые.

        - Красивые плавки,  - похвалила Джилл.

        - Мама купила в «Костко». Целую упаковку - восемь штук. Все разных цветов.

        - Мама мне тоже раньше белье покупала,  - сообщила Джилл.  - Но я ей сказала, что это бред, и она перестала.
        Макс повернулся на бок, подпер рукой подбородок, пристально глядя на нее с задумчивым выражением на лице. Теперь он действительно стал похож на модель, рекламирующую нижнее белье, если есть на свете модели с тощими волосатыми ногами и ненакачанными мышцами.

        - Забыл сказать,  - произнес Макс.  - Я видел маму твою на днях. Шел с урока игры на гитаре, и она проводила меня до дома. С ней была еще одна женщина.

        - Правда?  - Джилл постаралась придать своему тону беспечность. Ее смущало, что у нее сердце едва не выпрыгивало из груди каждый раз, когда кто-то упоминал про маму.  - Ну и как она?

        - Трудно сказать. Они ведь просто подходят к тебе вплотную и пялятся. Так и в этот раз было.

        - Не выношу этого.

        - Да, жуть берет,  - согласился он.  - Но я ничего обидного им не сказал. Просто позволил проводить до дома.
        Джилл аж дурно стало от тоски. Она несколько месяцев не видела маму, никогда не натыкалась на нее на улицах Мейплтона, хотя та, судя по всему, постоянно бродила по городу. Другие ее регулярно встречали.

        - Она курила?

        - Да.

        - Ты видел, как она закуривала?

        - Может быть. А что?

        - Я на Рождество подарила ей зажигалку. Интересно, пользуется она ею или нет?

        - Да чтоб я знал.  - Макс наморщил лоб, раздумывая.  - Хотя нет, подожди. У них были спички.

        - Точно?

        - Точнее не бывает.  - В его голосе больше не слышалось сомнения.  - Это ж было в прошлую пятницу. Помнишь, какой холод был собачий? У нее рука дрожала, она никак не могла спичку зажечь. Я хотел помочь ей, но она не дала. Сама зажгла с третьего или с четвертого раза.
        Стерва, подумала Джилл. Так ей и надо.

        - Не стой, или сюда.  - Макс похлопал рукой по кровати.  - Отдохни. Можешь не раздеваться, если не хочешь.
        Джилл задумалась над его предложением. Прежде ей нравилось лежать с Максом в темноте - два теплых тела под одеялом,  - болтать обо всем, что в голову взбредет.

        - Я тебя не трону,  - пообещал Макс.  - Даже дрочить не стану.

        - Очень мило с твоей стороны,  - сказала она.  - Но я, пожалуй, пойду домой.


* * *
        Они оба вздохнули с облегчением, когда им наконец-то принесли заказанные блюда, потому что они уже успели проголодаться, хотя главная причина заключалась в другом: у них появился повод на время прекратить разговор, сделать паузу и потом заново начать беседу в более легком ключе. Кевин понимал, что он поступает неверно, засыпая ее вопросами, обращая светский разговор в допрос.
        Терпение, напоминал он себе. Мы пришли сюда отдохнуть.
        С минуту Нора ела молча, потом подняла голову от тарелки с равиоли, начиненными грибами.

        - Вкусно,  - сказала она.  - Сливочный соус изумителен.

        - У меня тоже объеденье.  - Кевин наколол на вилку кусочек ягнятины, показывая ей, как идеально он поджарен - подрумяненный по краям, розовый в середине.  - Во рту тает.
        Нора слабо улыбнулась, и он запоздало вспомнил, что она не ест мяса. Ей противно, задавался вопросом он, что ей предлагают выразить свое восхищение куском жареной плоти, насаженной на вилку? Кевин знал, что можно запросто убедить себя в том, что ты приверженец вегетарианства и мясо - не «нежное и сочное», а «мертвое животное». Он и сам неоднократно это делал, обычно после прочтения статей об агропромышленных фермах и скотобойнях, но, едва он брал в руки меню, все его сомнения рассеивались без следа.

        - Ну и как твой день прошел?  - спросила Нора.  - Было что-то интересное?
        Кевин колебался всего секунду. Он ждал этого вопроса и изначально планировал действовать осторожно, ответить что-нибудь банальное и безобидное - Да так, ничего особенного. Ходил на работу, пришел домой,  - а правду приберечь на потом, на какой-то неопределенный момент в будущем, когда он узнает ее чуть лучше и их отношения окрепнут. Однако, когда это случится? Как можно узнать кого-то чуть лучше, если нельзя ответить честно на простой вопрос, особенно о чем-то столь важном?

        - Сын звонил сегодня,  - сообщил он.  - Я с лета о нем ничего не слышал. Очень тревожился за него.

        - С ума сойти,  - не сразу ответила Нора, но эта короткая заминка не успела перерасти в неловкость.  - У него все хорошо?

        - По-моему, да.  - Кевину хотелось улыбнуться, но он усилием воли сдержал свой порыв.  - Его голос мне понравился.

        - Где он?

        - Не сказал. У мобильного, с которого он звонил, код Вермонта, но это не его телефон. Я так обрадовался, когда услышал его голос.

        - Поздравляю,  - произнесла она чуть натянуто, стараясь привнести в свою реплику нотки искренней радости.

        - Это нормально?  - спросил Кевин.  - Давай поговорим о чем-то другом, если ты…

        - Нормально,  - заверила его Нора.  - Я рада за тебя.
        Кевин решил больше не испытывать удачу.

        - А ты как день провела? Чем занималась?

        - Ничем особенным,  - отвечала она.  - Вот брови воском подкорректировала.

        - Тебе идет. Аккуратные, красивые.

        - Спасибо.  - Она тронула свой лоб, кончиком пальца провела над правой бровью, очерченной чуть более выразительно, чем обычно.  - Твой сын все еще исповедует тот культ? Который возглавляет святой Уэйн?

        - Говорит, завязал с этим.  - Кевин посмотрел на толстую свечу в приземистом стеклянном подсвечнике: дрожащее пламя поднималось прямо из лужицы растопленного воска. Его так и подмывало опустить палец в горячую жидкость, дать ей застыть на нем, превращаясь во вторую кожу.  - Говорит, может быть, домой вернется, снова пойдет учиться.

        - Серьезно?

        - Он так сказал. Хотелось бы надеяться, что не передумает.
        Нора взяла в руки нож с вилкой и принялась разрезать равиоли - крупную, в виде подушечки с витыми краями.

        - Вы были близки?  - Она не поднимала глаз от тарелки, разрезая половинки на четвертинки.  - Ты и твой сын?

        - Мне так казалось.  - Кевин удивился, услышав дрожь в своем голосе.  - Он был мой малыш. Я всегда так им гордился.
        Нора посмотрела на него со странным выражением на лице. Кевин чувствовал, что его рот растягивается, в глазах копится давление.

        - Извини.  - Он поспешил зажать рот рукой, чтобы заглушить рвущийся наружу всхлип.  - Я на секунду.


* * *
        На улице было градусов десять мороза, но чистый ночной воздух бодрил. Джилл стояла на тротуаре и смотрела на дом Дмитрия, где она регулярно пропадала последние полгода. Это был захудалый коттедж - типичная окраинная коробка с бетонированным крыльцом и венецианским окном по левую сторону от двери. Грязно-бежевый при дневном свете, сейчас дом вообще не имел никакого цвета - так, темный силуэт на еще более темном фоне. Странное чувство меланхолии охватило ее. То же самое она испытывала, когда проходила мимо балетной школы, где она когда-то занималась, или мимо футбольного поля в парке Гринуэй,  - словно мир представлял собой музей воспоминаний, коллекцию мест, которые она переросла.
        Хорошее было время, подумала Джилл, но лишь для того, чтобы проверить себя, убедиться, что она сама в это верит. Потом она повернулась и зашагала к дому. В полнейшей тиши улицы, в разреженном воздухе ее шаги раздавались как барабанная дробь, звучали достаточно громко - того и гляди, она перебудит всех соседей.
        Было еще не очень поздно, но Мейплтон походил на город-призрак - нигде ни пешехода, ни бродячей собаки. Джилл свернула на Виндзор-роуд, напомнив себе, что нельзя терять бдительности и вид у нее должен быть целеустремленный. Пару лет назад она посещала курсы самообороны, и инструктор говорил, что нельзя выглядеть жертвой - это правило номер один. Голову держите высоко, смотрите во все глаза. У окружающих должно создаваться впечатление, что вам известно, куда вы идете, даже если вы сами этого не знаете.
        На углу Норт-авеню Джилл остановилась, решая, какой дорогой ей пойти. Отсюда до Ловелл-террас было пятнадцать минут ходу, но, если срезать путь через железнодорожное полотно, до дома она дойдет в два раза быстрее. Будь с ней Эйми, Джилл бы не колебалась - они всегда шли коротким путем,  - но в одиночку она никогда так не ходила. Чтобы добраться до железнодорожных путей, нужно было преодолеть пустынный участок дороги, пройти мимо авторемонтных мастерских, Управления общественных работ, предприятий с такими загадочными названиями, как «Синген системы» и «Стандартные ниппельные работы», а потом пролезть в дыру в ограждении из проволочной сетки за стоянкой школьных автобусов. За железной дорогой, после того, как обойдешь сзади «Уолгринс»[112 - Очевидно, имеется в виду одна из сетевых аптек. Сеть основана в 1909 г. Чарльзом Рудольфом Уолгрином.], попадаешь в более приятный - жилой - район, где много уличных фонарей и деревьев.
        Джилл не слышала, как приближается машина. Та стремительно подкатила откуда-то сзади, внезапно пугающе замаячив на периферии ее зрения. Охнув, она резко повернулась, приняв боевую позу каратиста. Стекло со стороны пассажирского кресла опустилось.

        - Ого!  - Из салона автомобиля на нее смотрело знакомое восторженное лицо в обрамлении белокурых дредов.  - Все в порядке?

        - Было в порядке,  - с притворным раздражением в голосе ответила Джилл, опуская руки.  - Пока вы не напугали меня до смерти.

        - Извини.  - В пассажирском кресле сидел Скотт Фрост, брат-близнец без пирсинга.  - Ты что, владеешь карате?

        - Ага, Джеки Чан - мой дядя. Скотт одобрительно улыбнулся.

        - Этот умеет драться.

        - Где Эйми?  - спросил сидевший за рулем Адам Фрост.  - Что-то давно ее не видно.

        - На работе,  - объяснила Джилл.  - Ее взяли в «Эпплби».
        Скотт искоса поглядывал на нее томным взглядом своих припухших глаз.

        - Подбросить тебя куда-нибудь?

        - Сама дойду,  - отказалась Джилл.  - Я живу сразу же за путями.

        - Уверена? Ведь холод собачий.
        Джилл, проявляя стойкость, пожала плечами.

        - Я люблю ходить пешком.

        - Слушай.  - Адам выглянул из-за брата.  - Если увидишь Эйми, передай ей привет от меня.

        - Может, как-нибудь соберемся вместе,  - предложил Скотт.  - Вчетвером.

        - Непременно,  - пообещала Джилл, и «приус» умчался так же тихо, как подъехал.


* * *
        В мужском туалете Кевин умылся и вытер лицо бумажным полотенцем. Ему было стыдно, что он расчувствовался перед Норой, поставил ее в неудобное положение. Он вспомнил, как она замерла, словно никогда раньше не видела плачущего мужчину и даже не подозревала, что такое возможно.
        Для него собственный срыв тоже явился неожиданностью. Он так сильно переживал, как бы своими словами не расстроить Нору, что даже не контролировал собственную реакцию. Но что-то в нем лопнуло - сжатая пружина, так давно державшая его в состоянии напряжения, что он уже забыл про нее. Толчком послужила фраза «мой малыш». Ему сразу вспомнилось, как он нес маленького Тома, почти невесомого, на своих плечах. Тот восседал на нем, как король на троне, глядя на мир сверху вниз. Одна его крохотная ручонка покоилась на голове отца, пятки кроссовок на липучках тихо постукивали о грудь Кевина в такт его шагу.
        Несмотря на случившееся, он был рад, что поделился с Норой хорошей новостью, что поборол искушение пощадить ее чувства. Ради чего? Чтобы они продолжали прятаться друг от друга, есть ужин в неловком молчании, недоумевая, почему им не о чем поговорить? Он пошел более трудным путем, но это, как ему казалось, был прорыв, необходимый первый шаг по дороге, которая, возможно, приведет туда, куда стоит идти.
        Не знаю, как у тебя, представлял он, как скажет ей, вернувшись за столик, но у меня от хорошего ужина всегда слезы на глазах.
        Да, именно так он и поступит: никаких извинений - просто шуткой сгладит неловкость. Кевин скомкал бумажное полотенце, бросил его в урну и, напоследок еще раз посмотревшись в зеркало, вышел из туалета.
        Семя тревоги пустило росток в его груди, когда он, войдя в зал, увидел, что за их столиком никого нет. Он убеждал себя, что беспокоиться не о чем, что Нора, наверно, воспользовавшись его отсутствием, тоже удалилась в уборную. Плеснул в свой бокал еще немного вина, съел немного салата из жареной свеклы, стараясь не смотреть на скомканную салфетку, лежащую возле ее тарелки.
        Прошло несколько минут. Кевин подумал, что нужно бы постучать в дамскую комнату, может быть, просунуть голову в дверь, проверить, все ли с ней хорошо, но, прежде чем он успел подняться со стула, возле его столика остановился симпатичный официант. Он смотрел на Кевина с грустью и насмешливым сочувствием.

        - Я заберу тарелку вашей дамы, сэр?  - В голосе официанта слышался легкий испанский акцент.  - Или вам просто принести чек?
        Кевин хотел выразить протест, сказать, что его дама сейчас вернется, но он знал, что это бесполезно.

        - Она?..

        - Она просила, чтоб я извинился перед вами от ее имени.

        - Но ведь она без машины,  - произнес Кевин.  - Это я привез ее сюда.
        Официант опустил глаза, кивнув на еду в тарелке Кевина.

        - Вам завернуть это с собой?


* * *
        Джилл перешла улицу и, задрав подбородок, расправив плечи, быстро зашагала мимо авторемонтной мастерской «Джуниор», где стояли машины с разбитыми ветровыми стеклами, помятыми дверями, болтающимися дворниками, покореженными бамперами и капотами. У некоторых, что были особенно сильно побиты, с рулевых колес свисали сдутые подушки безопасности, кое-где испачканные кровью. Джилл по собственному опыту знала, что лучше не рассматривать такие машины и не думать о людях, которые находились в них во время аварии.
        Она на чем свет ругала себя за то, что отклонила предложение близнецов подвезти ее домой. Тогда в ней говорили оскорбленная гордость, гнев на них за то, что они напугали ее, хоть и неумышленно. Ну и, конечно, осторожность, тихий голос разума, напоминавший, что нельзя садиться в машину к незнакомым парням. Однако в данном случае она переиграла сама себя, поскольку, пытаясь избежать опасности, она в результате подвергла себя еще большему риску.
        К тому же близнецы были вовсе не незнакомые парни, да и Джилл их ничуть не боялась. Эйми сказала, в тот день, когда она перестала ходить на занятия и поселилась у них дома, что братья Фрост - истинные джентльмены. У них одно на уме - словить кайф и в пинг-понг поиграть, можно и с утра до ночи. А играли они мастерски, даже когда были под кайфом. Если б проводились Олимпийские игры для любителей марихуаны, братья Фрост, по мнению Эйми, всегда брали бы золото и серебро в настольном теннисе, доминируя в этом виде спорта, как Винус с Сереной[113 - Речь идет о сестрах Уильямс, американских теннисистках, неоднократно побеждавших на многих значимых теннисных турнирах.] - в большом.
        Во время того же разговора Эйми сболтнула, что Скотт Фрост, как она подозревает, запал на Джилл. Сама Джилл тогда отмела такую возможность. С какой стати Скотту западать на нее? Он даже с ней не знаком, а она не из тех девчонок, на которых парни западают на расстоянии.
        Всегда что-то бывает в первый раз, возразила ей Эйми.
        Или не бывает, парировала Джилл.
        Но теперь ей подумалось, что Эйми, возможно, была права. Она вспоминала, как Скотт смотрел на нее, какой у него был разочарованный взгляд, когда она сказала, что любит ходить пешком, как он засмеялся над ее глупой шуткой про Джеки Чана, а это означало, что он либо был вдрызг обкуренный или пьяный, либо очень расположен к ней, либо и то, и другое.
        Может, как-нибудь соберемся вместе, предложил он. Вчетвером.
        Может, и соберемся, подумала Джилл.


* * *
        Джилл услышала гудок приближающегося поезда. Она уже дошла до стоянки компании «Стеллар транспорт» - пристанища желтых автобусов, которых там было немерено, хватило бы эвакуировать целый город. Ночью они казались существами из потустороннего мира - ряды громадных чудищ, смотрящих строго вперед, полк одинаковых тупых лиц. Джилл торопливо пошла мимо них, опасливо поглядывая по сторонам, всматриваясь в темные проходы, что отделяли один ряд автобусов от другого.
        Снова гудок, бряцанье сигнального колокола, затем внезапный свист движущегося воздуха, который всколыхнула несущаяся в восточном направлении двухэтажная электричка - летящая стена тусклой стали и светящихся окон. На несколько секунд округу заполнил оглушительный грохот. Потом электричка умчалась, и лишь земля еще дрожала какое-то время.
        Продолжая свой путь, Джилл дошла до последнего в ряду автобуса и повернула налево. Она не видела бородатого мужчину, пока они не столкнулись нос к носу, зажатые между автобусом слева и забором из проволочной сетки высотой восемь футов[114 - 8 футов = примерно 2,5 м.] справа. Джилл невольно открыла рот, собираясь закричать, но потом поняла, что в этом нет необходимости.

        - Вы меня напугали,  - произнесла она.
        Бородатый мужчина смотрел на нее. Это был Наблюдатель. Невысокий, коренастый, в белом лабораторном халате и белых штанах, как у маляра, с множеством карманов, больших и маленьких, он, похоже, нуждался в медицинской помощи.

        - Что с вами?  - спросила Джилл.
        Мужчина не отвечал. Согнувшись в три погибели, руками упираясь в ноги, чуть выше колен, он хрипел и задыхался, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды.

        - Хотите, я позвоню в службу спасения?
        Наблюдатель выпрямился, качая головой. Сунув руку в один из карманов, он вытащил ингалятор, поднес его ко рту и, надавливая на колпачок, сделал глубокий вдох. Подождал несколько секунд, снова вдохнул.
        Лекарство быстро помогло. К тому времени, когда Наблюдатель убрал ингалятор в карман, дыхание его немного выровнялось. Он все еще дышал учащенно, но уже не хрипел. Отряхнув грязь со своих штанов, он сделал маленький шажок вперед. Джилл отступила, пропуская его, прижалась спиной к забору, чтобы он мог протиснуться мимо нее.

        - Доброй ночи,  - крикнула она ему вслед, просто из вежливости, а то в последнее время развелось слишком много невежливых людей.


* * *
        Кевин вышел из ресторана в подавленном настроении. В одной руке он нес пакет с остатками недоеденных блюд, мягко постукивавший по его ноге. Он не хотел брать его с собой, но официант настоял, сказав, что жалко выбрасывать столько хорошей еды.
        Нора жила, наверное, в миле от ресторана, так что до дома она вряд ли успела дойти, рассудил Кевин. Если он хочет найти ее, можно просто поехать по Вашингтонскому бульвару, высматривая одиноких пешеходов. Трудно будет после, когда он притормозит рядом с ней, опустит стекло со стороны пассажирского кресла и скажет:
        Садись. Давай довезу до дома. Это самое малое, что я могу сделать.
        Ибо чем она заслужила такую милость? Ушла добровольно, ничего не объяснила. Хочет идти домой по холоду - ее право. Если позже захочет позвонить ему и извиниться, слово тоже за ней.
        А что если она не позвонит? Что если он будет напрасно часами ждать ее звонка? Когда у него лопнет терпение и он сам позвонит ей или, быть может, даже поедет к ее дому, станет звонить в дверь, пока она не откроет? В два часа ночи? В четыре утра? На рассвете? Одно он знал точно,  - что не сумеет заснуть, пока хотя бы не поговорит с ней, не получит хоть какое-то объяснение тому, что произошло. Так что, возможно, лучше поехать за ней прямо сейчас, объясниться как можно скорее, чтобы не пришлось остаток ночи проводить в сомнениях.
        Погруженный в раздумья, Кевин почти не обратил внимания на двух Наблюдателей, стоявших у его машины, даже не сообразил, кто это, пока дистанционным ключом не разблокировал дверцы.

        - Привет,  - поздоровался он, обрадовавшись, что с ним нет Норы, что ему не придется быть свидетелем драматичной сцены знакомства его новой возлюбленной с его законной супругой, которая больше с ним не живет.  - Как поживаете, друзья?
        Они промолчали, но он и не ждал ответа, тем более в такой холод. Спутница его жены вообще, похоже, находилась в состоянии гипотермии - она обнимала себя, раскачиваясь из стороны в сторону; сигарета, торчавшая из уголка ее рта, казалось, приклеилась к губам,  - но в устремленном на него немигающем взгляде Лори сквозила нежность. Так в похоронном зале смотрят на родных покойного, давая понять, что их горю сочувствуют.

        - В чем дело?  - спросил он.
        Лори протянула ему большой конверт, который держала в руке, ткнула им Кевина в грудь, словно там лежало нечто такое, с чем он непременно должен был ознакомиться.

        - Что это?
        Она отвечала ему красноречивым взглядом: Сам знаешь.

        - О, боже,  - пробормотал он.  - Ты что, издеваешься?
        Выражение ее лица не изменилось. Она просто протягивала ему конверт до тех пор, пока он не взял его.

        - Прости,  - произнесла Лори, нарушив обет молчания. Ее голос, такой непривычный и одновременно знакомый, поверг его в шок, словно он услышал во сне голос мертвеца.  - Жаль, что никак иначе нельзя.


* * *
        Джилл пролезла в дыру в заборе и стала карабкаться по гравийной насыпи. Наверху остановилась, проверяя, не приближается ли поезд. Стоя на вершине насыпи, Джилл испытывала пьянящее возбуждение: она абсолютно одна на открытом пространстве, весь мир у ее ног. По обе стороны от нее, словно река, тянулись железнодорожные пути. Рельсы поблескивали в свете щербатой луны - две параллельные светящиеся полосы, исчезающие в темноте.
        Она встала обеими ногами на один рельс, раскинула в стороны руки и, балансируя, как канатоходец, пошла по нему на цыпочках, а сама пыталась представить, как все было бы, если бы на месте того Наблюдателя оказалась ее мама? Рассмеялись бы они вместе, обнялись бы, изумляясь тому, что встретились в столь неподобающем месте? Или мама рассердилась бы на нее за то, что она по ночам бродит одна где ни попадя, что от нее несет алкоголем, что она утратила благоразумие?
        Ну и кто в этом виноват?  - подумала Джилл, спрыгнув с рельса.  - За мной ведь никто не приглядывает.
        Скользя в кроссовках по гравию, она стала спускаться по другой стороне насыпи к дороге, тянувшейся за «Уолгринс» параллельно железной дороге. И вдруг остановилась как вкопанная.
        В горле застрял крик.
        Джилл знала, что Наблюдатели ходят парами, но встреча с бородатым мужчиной была столь короткой и неловкой, что она даже не задумалась о том, куда мог подеваться его напарник.
        Теперь она получила ответ на этот вопрос.
        Джилл сделала несколько робких шагов вперед, подойдя ближе к распростертой на земле фигуре в белом. Он лежал ничком возле большого мусорного контейнера с надписью БРАТЬЯ ГАЛЛУЧЧИ, руки раскинуты в стороны, словно он пытался обнять весь мир. У его головы она заметила небольшую лужицу, поблескивающую жидкость, которую ей очень хотелось принять за воду.
        Часть 5
        Чудо-ребенок

        С минуты на минуту

        Было еще слишком холодно, чтобы сидеть на террасе с чашкой утреннего кофе, но Кевин не смог отказать себе в удовольствии. Он всю зиму проторчал взаперти и теперь стремился насладиться каждой минутой хорошей погоды - погреться на солнышке и подышать свежим воздухом,  - даже если для этого приходилось надевать свитер, куртку и шерстяную шапку.
        В последние недели весна быстро вступала в свои права: подснежники и гиацинты, желтые крапинки во внезапно оживших кустах, а потом взрыв птичьего щебета, цветение кизила, всюду, куда ни повернись, новая зелень. По статистике зима не была такой уж лютой, но она тянулась бесконечно долго, не желала сдаваться, казалось, длилась целую вечность. И март выдался особенно суровым - холодным и сырым. Серое небо будто наваливалось на землю, расплющивало ее. Хмурая погода отражала усиливающееся настроение дурного предчувствия, в котором весь Мейплтон пребывал после убийства второго Наблюдателя в День святого Валентина. В отсутствие доказательств обратного жители убедили себя, что в городе орудует серийный убийца, обезумевший одиночка, питающий ненависть к «Виноватым» и намеревающийся истребить всех членов организации по одному.
        И ладно если б Кевин улаживал кризисную ситуацию просто как выборный чиновник - это само по себе было плохо. Но ведь он еще оказался вовлечен в разбирательство как отец и муж: его тревожило психологическое состояние дочери и физическая безопасность его почти уже бывшей жены. Он еще не подписал документы на развод, которые передала ему Лори,  - но не потому, что надеялся спасти их брак. Он откладывал из-за дочери, не хотел обрушивать на нее новую порцию дурных новостей, пока она до конца не оправилась от потрясения, ведь это Джилл наткнулась на труп.
        Для нее это было ужасным испытанием, но Кевин гордился дочерью: она не растерялась, позвонила по мобильному в службу «911», а потом одна, в темноте, рядом с убитым, ждала приезда полиции. С тех пор Джилл всячески содействовала следствию: ходила на допросы, помогла эксперту составлять фоторобот бородатого Наблюдателя, которого видела на стоянке «Стеллар транспорт», и даже пришла на Гинкго-стрит в надежде опознать его среди обитателей поселения, которые выстраивались перед ней в шеренгу - предположительно вся мужская половина городка старше тридцати лет.
        Визит на Гинкго-стрит ничего не дал, а вот с помощью фоторобота личность бородача установили: в нем опознали Гаса Дженкинса, бывшего флориста сорока шести лет из поселка Джиффорд, жившего в «отдаленном поселении» «Виноватых» на Паркер-роуд - в том самом доме, куда, как выяснил к своему ужасу Кевин, недавно перебралась Лори. Его жертва, Джулиан Адамс, жил в том же доме, и в вечер убийства его видели вместе с Дженкинсом.
        Руководство «Виноватых» поначалу отрицало, что Дженкинс являлся членом их организации, но потом в конце концов признало этот факт, хотя продолжало настаивать - неубедительно, по словам следователей,  - что им не известно его настоящее местонахождение. Их поведение приводило полицейских в ярость, ведь они ясно дали понять, что разыскивают Дженкинса как свидетеля, а не как потенциального подозреваемого. Двое следователей даже высказали предположение, что «Виноватым» выгодно, чтобы убийца оставался на свободе, что, возможно, они втайне довольны, что благодаря маньяку-убийце члены их организации предстают перед горожанами мучениками.
        За два месяца следствие не продвинулось ни на шаг, но третьего убийства тоже не последовало. Народу постепенно наскучила вся эта история, многие стали думать, что они, возможно, отреагировали излишне остро. Кевин чувствовал, что с переменой погоды меняется и коллективное настроение, словно весь город внезапно решил взбодриться и перестать изводить себя мыслями о погибших Наблюдателях и серийных убийцах. Прежде он уже наблюдал этот процесс: что бы ни случилось в мире - войны, истребляющие целые народы, природные катаклизмы, страшные преступления,  - в конце концов люди уставали постоянно думать об этом. Время шло, сменялись времена года, каждый человек удалялся в раковину собственной личной жизни, обращал лицо к солнцу. В общем-то, думал Кевин, пожалуй, это и к лучшему.

        - Вот вы где.
        Из кухни на террасу вышла Эйми. Повернувшись, она локтем задвинула сдвижную дверь. В одной руке она держала чашку, в другой - кофейник.

        - Вам налить еще?

        - Читаешь мои мысли.
        Эйми налила кофе, затем выдвинула металлический стул. Подушки на нем не было, и она звучно содрогнулась, когда ее ягодицы коснулись сиденья. Поверх ночной сорочки, позаимствованной у Джилл, она накинула куртку фирмы «Кархартт», но по грубым деревянным половицам она ступала босая.

        - Четверть десятого,  - сказала Эйми, позевывая.  - Я думала, вы уже на работе.

        - Скоро пойду,  - отвечал он.  - Спешки никакой нет.
        Эйми неопределенно кивнула, не удосужившись заметить, что после девяти часов утра дома его никогда не бывает. Не стала она и поддразнивать его, говоря, что, возможно, он задержался из-за нее, потому что привык к их утренним беседам и не хотел уходить на работу, пока она не встала. Но Кевин ничего такого не сказал: им обоим это и так было ясно.

        - В котором часу вернулась вчера?

        - Поздно,  - ответила Эйми.  - Мы компанией забурились в один бар.

        - И Дерек тоже?
        Она приняла виноватый вид. Эйми знала, что Кевин не одобряет ее любовной связи с женатым боссом, хотя она сто раз ему объясняла, что это вовсе никакая не связь,  - так, плохая привычка, способ убить время.

        - Он привез тебя домой?

        - Это же по пути.
        Кевин воздержался от своей обычной нотации. Он был ей не отец; она имела право на свои ошибки, как и всякий другой человек.

        - Я же говорил,  - произнес он.  - Бери «сивик», когда захочешь. Все равно без дела стоит в гараже.

        - Знаю. Но даже будь у меня вчера машина, я все равно была не в состоянии сесть за руль.
        Кевин посмотрел на нее чуть внимательнее. Эйми потягивала кофе, грея руки о чашку. Никаких признаков похмелья. Она казалась бодрой и жизнерадостной. В этом возрасте, вспомнил он, организм быстро приходит в норму.

        - Что?  - спросила Эйми, испытывая неловкость под его пристальным взглядом.

        - Ничего.
        Она поставила чашку на стол и сунула руки в карманы куртки.

        - Холодновато будет вечером играть в софтбол,  - заметила она.
        Кевин пожал плечами.

        - Погода - неотъемлемый элемент игры. Ты под открытым небом. Весной холодно, летом жарко. Потому-то я и не люблю крытые стадионы. Там всего этого не хватает.

        - А меня софтбол никогда особо не привлекал.  - Эйми повернула голову, отвлекшись на пролетевшую мимо голубую сойку.  - Отыграла один сезон, еще в детстве, до чего же скучно было. Мне обычно отводили позицию в дальней части поля, за тысячу миль от основной базы. У меня было одно желание - лечь на траву, положить перчатку на лицо и закемарить.  - Эйми улыбнулась своим веселым воспоминаниям.  - Пару раз так и сделала. Так меня даже никто не хватился.

        - Жаль,  - сказал Кевин.  - Значит, придется не вербовать тебя на следующий сезон.

        - Куда не вербовать-то?

        - В свою команду. Мы подумываем о том, чтобы создать смешанную лигу. Нам не хватает игроков.
        Эйми, задумавшись, прикусила губу.

        - А что, я бы попробовала,  - заявила она.

        - Но ты же только что сказала…

        - Я повзрослела. Лучше стала переносить скуку. Кончиками пальцев Кевин снял лепесток цветка персика с поверхности кофе и щелчком отправил его за перила. Он уловил поддразнивающие нотки в голосе Эйми. Однако при всем своем лукавстве она не хитрила. Эйми действительно повзрослела. На каком-то этапе в последние два месяца он перестал воспринимать ее как школьницу или миловидную подружку дочери, которая любит гулять допоздна. Теперь она была его другом, хорошим собеседником за утренним кофе, участливой слушательницей, которая помогла ему пережить разрыв с Норой, молодой женщиной, делавшей его жизнь ярче каждый раз, когда он ее видел.

        - Обещаю, на внешнее поле я ставить тебя не буду,  - сказал Кевин.

        - Круто.  - Эйми обеими руками собрала свои волосы в хвостик, но потом, передумав, снова их распустила, и они рассыпались по ее плечам, мягкие и шелковистые в сравнении с грубой тканью ее куртки.  - Может, как-нибудь покидаем с вами мяч. Когда потеплеет. Посмотрим, не разучилась ли я вообще бросать.
        Кевин, внезапно смутившись, отвел взгляд. В дальнем углу двора по стволу дерева мчались наперегонки две белки, быстро-быстро скребя маленькими лапками по коре. Он не смог определить, резвятся они или пытаются друг друга убить.

        - Что ж,  - произнес Кевин, выбив дробь по столешнице обеими руками, будто играл на бонго.  - Пожалуй, мне пора на работу.


* * *
        Том при Кристине исполнял роль будильника. В его обязанности входило будить ее в девять часов утра. Если она спала дольше, нарушался ее циркадный ритм[115 - Циркадные ритмы - циклические колебания интенсивности различных биологических процессов, связанные со сменой дня и ночи Прим. ред.], и она потом целый день капризничала. Хотя, он ненавидел это занятие: у нее был такой блаженный вид, когда она лежала на спине, дыша медленно и неглубоко, держа одну руку под головой, другую - опустив вдоль тела. Лицо спокойное, безмятежное; под тонким одеялом вздымается огромный живот - настоящее человеческое иглу. До родов оставалась всего неделя.

        - Эй, соня.  - Том взял ее руку, ласково стал теребить указательный палец, потом средний, методично продвигаясь к мизинцу.  - Пора вставать.

        - Уходи,  - буркнула Кристина.  - Я устала.

        - Знаю. Но нужно вставать.

        - Оставь меня в покое.
        Так продолжалось пару минут - Том уговаривал, Кристина сопротивлялась. Чтобы повернуться на бок, ей нужно было приложить немало усилий, рассчитать каждое движение, и это тоже ее сдерживало. Она не могла прибегнуть и к своему любимому маневру - бухнуться на живот и зарыться лицом в подушку.

        - Вставай, милая. Спустимся вниз, позавтракаем.
        Вероятно, Кристина проголодалась, потому что соблаговолила открыть глаза, щурясь на неярком свету, глядя на Тома, как на давнего знакомого, имя которого вертится у нее на языке.

        - Который час?

        - Пора вставать.

        - Подожди.  - Она похлопала по кровати, предлагая ему лечь рядом.  - Еще пару минут.
        Это тоже была часть ритуала, самая приятная - награда Тому за его неблагодарную работу. Он вытянулся на постели возле нее, повернулся на бок, чтобы видеть ее лицо - единственное, что не изменилось в ней радикально за последние несколько месяцев. Оно оставалось изящным, девичьим, словно ей только предстояло узнать о своей беременности.

        - Ууф!  - Морщась от удивления, Кристина взяла его руку и положила на свой живот, прямо на выпирающий пупок.  - Чем-то он очень занят.
        Том чувствовал толчки под своей ладонью, что-то твердое упиралось в стенку ее брюшной полости - ручка или ножка, может быть, локоть,  - так сразу не определишь.

        - Кто-то хочет на волю,  - сказал он.
        Том, говоря о ребенке, отказывался употреблять местоимение «он». Ультразвукового исследования не проводилось, и никто точно не знал, мальчик это или девочка. Их вера в то, что младенец - мужского пола, основывалась только на том, что мистер Гилкрест был убежден, что чудо-ребенок заменит его исчезнувшего сына. Том надеялся, что святой Уэйн прав, иначе новорожденную ждет жалкая судьба: появление на свет девочки приветствовали бы стонами недовольства и разочарования.

        - Они дома?  - спросила Кристина.

        - Да. Ждут тебя.

        - Боже,  - вздохнула она.  - Хоть бы уехали куда на недельку.
        Они жили у Фолков три с половиной месяца, и даже Кристину уже тошнило от хозяев. В отличие от Тома, она не испытывала к Терренсу и Марселле лютой неприязни. Разве могла она обижаться на их великодушие или смеяться над их рабской преданностью мистеру Гилкресту? Просто она чувствовала, что задыхается под их неустанной опекой. Целыми днями они суетились вокруг, пытаясь опередить каждую ее потребность, исполнить малейшее ее желание, лишь бы она не выходила из дома. Том знал, что только поэтому он еще здесь - он нужен Кристине, иначе она сошла бы с ума, так долго торча в четырех стенах в компании одних только Фолков. Будь воля хозяев, Тома давно бы уже здесь не было.

        - Смеешься?  - фыркнул он.  - Куда они поедут, когда тебе вот-вот рожать? Разве они пропустят всю веселуху?

        - Да уж.  - Кристина кивнула с бесстрастным энтузиазмом.  - Это будет нечто. Жду не дождусь, когда у меня начнутся схватки.

        - Говорят, это такой кайф.

        - Да, слышала. Особенно, когда роды затяжные и тебе не дают болеутоляющего. Просто фантастика.

        - Знаю,  - согласился Том.  - Уже завидую.
        Кристина похлопала себя по животу.

        - Надеюсь, ребенок крупный. С башкой, как гигантский арбуз. Удовольствие будет непередаваемое.
        Они все время так шутили. Кристина таким образом успокаивала нервы, готовясь к испытанию естественными родами. На этом настаивал мистер Гилкрест - никаких врачей, больниц, болеутоляющих. Только акушерка, лед и звуки «мотауна»[116 - «Мотаун» (Motown)  - компания звукозаписи популярной музыки (в Детройте) и манера исполнения, характерная для певцов и ансамблей (особенно в 1960 —1970-х гг.), которых записывала эта компания.] с айпода. Терренс держит наготове видеокамеру, чтобы заснять великое событие для потомков.

        - Мне грех жаловаться,  - сказала Кристина.  - Они очень ко мне добры. Просто мне нужна передышка.
        В последнее время она места себе не находила; ее тяготила и беременность, и то, что она находится практически под домашним арестом, особенно теперь, когда установилась хорошая погода. Буквально на прошлой неделе она уговорила Фолков свозить ее за город, но они нервничали всю дорогу, боясь, что попадут в аварию вместе с Кристиной, так что поездка никому не доставила удовольствия.

        - Не волнуйся.  - Том ободряюще стиснул ее руку.  - Уже чуть-чуть осталось. Надо потерпеть еще несколько дней.

        - Как ты думаешь, Уэйна к тому времени выпустят?

        - Не знаю,  - ответил Том.  - Я плохо разбираюсь в правовой системе.
        Последние недели Фолки твердили, что адвокаты мистера Гилкреста близки к успеху. Из того, что они слышали, готовится сделка: мистер Гилкрест признает себя виновным по менее серьезным пунктам обвинения, и его отпустят на свободу, не назначив дополнительного тюремного срока. С минуты на минуту, говорили они. С минуты на минуту мы услышим хорошие новости. Том сомневался, что исход будет настолько благополучным, но Фолки, казалось, были воодушевлены, и их оптимизм передавался Кристине.

        - Поехали с нами на ранчо,  - предложила она ему.  - Будешь жить в одном из гостевых домиков.
        Том был признателен ей за приглашение. Он привязался к Кристине и ребенку - во всяком случае, свыкся с мыслью о том, что ребенок будет,  - и хотел бы оставаться рядом с ними. Но не так, как она предлагает, живя в тени мистера Гилкреста.

        - Тебе там будут рады,  - пообещала Кристина.  - Я расскажу Уэйну, как ты мне помогал. Он будет тебе благодарен.  - Она ждала ответа, которого так и не последовало.  - Тебе ведь все равно некуда идти.
        Это было не совсем так. Том решил, что после рождения ребенка, когда Кристина перестанет в нем нуждаться, он вернется домой в Мейплтон, побудет несколько дней с отцом и сестрой - он много думал о них в последние месяцы, хотя и не звонил им, не посылал сообщений по электронной почте,  - может быть, увидится с мамой, если сумеет ее найти. Ну а дальше, Кристина права, его жизнь - чистая страница.

        - Уэйн хороший человек,  - сказала она, подняв глаза к плакату на потолке, на который Том не любил смотреть.  - И очень скоро весь мир узнает об этом.


* * *
        Лори с Мег рано прибыли на встречу, назначенную им на девять часов утра, но в кабинет руководителя их пригласили уже почти в полдень. Пэтти Левин, казалось, была искренне смущена тем, что не смогла их вовремя принять.

        - Я не забыла про вас,  - заверила она их.  - Просто утро выдалось суматошное. Моя помощница слегла с гриппом, а без нее работа никак не ладится. Обещаю, такого больше не повторится.
        Извинения Пэтти Левин привели Лори в замешательство, как будто та подразумевала, что они с Мег занятые люди, которые не любят, чтобы их заставляли ждать. В прежней жизни Лори действительно была занятым человеком - типичной мамочкой из пригорода, пытающейся всюду успеть, совместить хлопоты по домашнему хозяйству с заботой о детях, постоянно переключающейся с одной обязанности на другую. В ту пору, когда все думали, что мир будет существовать вечно, времени ни на что не хватало. Чем бы она ни занималась - пекла печенье, гуляла вокруг озера в хорошую погоду, занималась любовью с мужем,  - она всегда нервничала, ее не покидало ощущение, что она не успевает, словно в эту самую минуту через узкую горловину песочных часов осыпались последние крупинки. Любое непредвиденное обстоятельство - ремонт дороги, неопытный кассир, потеря ключей - могло повергнуть ее в безумное отчаяние и на целый день выбить из колеи. Но такой она была раньше. Теперь же вся ее жизнь состояла из курения и ожидания, и ей было все равно, где это делать. Почему бы не в коридоре возле кабинета руководителя?

        - Ну, как жизнь?  - осведомилась Пэтти Левин с улыбкой.  - Как обстоят дела в поселении № 17?
        Лори и Мег переглянулись, приятно удивленные ее приветливым тоном. Вызов к начальству, что они получили, был немногословен и звучал несколько зловеще - Завтра в 9 утра быть в штаб-квартире,  - и обе они добрую часть предыдущего вечера ломали головы над тем, в чем же они провинились. Лори предположила, что ее будут бранить за то, что она еще не вернула подписанное мужем заявление о разводе. У Мег возникло подозрение, что их дом, возможно, напичкан «жучками» и руководству известно, что они регулярно нарушают обет молчания, а также содержание их бесед. «У тебя паранойя»,  - пожурила ее Лори, но сама, думая о том, что Мег, возможно, права, судорожно вспоминала, не наговорила ли она чего-то такого за последние два месяца, что могло бы поставить ее под удар.

        - Нам там нравится,  - сказала Мег.  - Очень уютный дом.

        - И дворик замечательный,  - добавила Лори.

        - Хороший, правда?  - согласилась Пэтти Левин, прикуривая сигарету от спички.  - Наверно, там чудесно в это время года.
        Мег кивнула.

        - Столько зелени. И есть одно дерево с такими миленькими розовыми цветочками. Я не уверена, вишня это или…

        - Мне говорили, что это иудино дерево,  - сообщила Пэтти.  - Здесь его редко встретишь.

        - Единственная проблема - птицы,  - заметила Лори.  - Очень уж галдят по утрам. Будто находятся прямо в твоей комнате. Сотни птиц, и все щебечут, щебечут.

        - Мы думаем, что было бы неплохо посадить там огород,  - сказала Мег.  - Зеленая фасоль, цукини, томаты, все такое. Абсолютно никакой химии.

        - Он окупил бы себя,  - вставила Лори.  - Нужен только небольшой стартовый капитал.
        Идея разбить огород их воодушевляла - у них было много свободного времени, и они хотели потратить его на что-то конструктивное,  - но Пэтти Левин не отреагировала на их слова, будто вовсе их не слышала.

        - Где вы спите?  - спросила она.  - Перебрались уже в большую спальню?
        Лори покачала головой.

        - Мы все так же живем наверху.

        - В отдельных комнатах,  - быстро добавила Мег. Формально она не лгала, но лукавила, поскольку ее матрас обосновался на полу в комнате Лори. Им обеим так больше нравилось, можно было шептаться по ночам, тем более что теперь они жили в доме только вдвоем.
        Пэтти Левин прищурилась, неодобрительно глядя на них, выпустила струйку дыма из уголка рта.

        - Большая спальня удобнее. По-моему, там и джакузи есть.
        Мег покраснела. Редкий вечер она не баловала себя купанием в джакузи. Лори тоже нравилось нежиться там, но свежесть новизны быстро прошла.

        - Я это лишь к тому говорю,  - продолжала Пэтти,  - что на следующей неделе у вас появятся новые соседи. Если хотите перебраться, лучше сделать это сейчас.

        - Соседи?  - без энтузиазма в голосе переспросила Мег.

        - Эл и Джош,  - сказала Пэтти.  - Особенные ребята. Думаю, они вам понравятся.
        Эта новость не стала для них неожиданностью - минувшей ночью они рассматривали такой вариант, но Лори удивило то глубокое разочарование, которое она испытала. Они с Мег счастливо жили вдвоем. Как сестры, университетские подруги, живущие в одной комнате, они были абсолютно раскованы, им было легко в обществе друг друга, каждая знала особенности и причуды другой. Она была не рада вторжению новых обитателей поселения, не рада атмосфере дискомфорта, которая непременно возникнет, пока они будут привыкать к тесному соседству с незнакомыми мужчинами. Изменится вся система их бытовых взаимоотношений, особенно если один из них влюбится в Мег, или та, наоборот, влюбится в кого-то из них. Сексуальное напряжение, молодежная драма, никто не будет знать покоя - Лори даже думать об этом не хотела.

        - У вас в семнадцатом поселении сложилась прекрасная традиция,  - продолжала Пэтти Левин.  - Надеюсь, вы ее продолжите.

        - Сделаем все, что в наших силах,  - пообещала Лори, хотя понятия не имела, о какой традиции идет речь и как они с Мег должны ее сохранить.
        Пэтти Левин по-видимому заметила, что Лори в недоумении.

        - Гас и Джулиан - герои,  - сказала она твердым спокойным голосом.  - Мы должны восславить их жертву.

        - Гас?  - озадаченно произнесла Мег.  - Он тоже убит?

        - Нет, Гас жив,  - отвечала Пэтти.  - Он очень храбрый человек. Мы о нем хорошо заботимся.

        - А что он сделал?  - спросила Мег, облекая в слова смятение, которое владело и Лори. Им известно было только то, что Гас не вернулся домой в ночь убийства Джулиана и что полиция его разыскивает.  - В чем была его жертва?

        - Он любил Джулиана,  - сказала Пэтти.  - Представляете, каким мужеством нужно обладать, чтобы сделать то, что сделал он?

        - А что он сделал?  - повторила свой вопрос Мег.

        - То, что мы ему велели.
        У Лори вдруг закружилась голова, как будто она теряла сознание. Она вспомнила, как сидела на корточках у радиатора холодными зимними ночами, прислушиваясь к непристойным звукам, которые почти что с безрассудным отчаянием производили в большой спальне Гас и Джулиан, словно им давно уже было на все плевать.
        Пэтти Левин затянулась сигаретой, не сводя глаз с Мег, потом перевела взгляд на Лори, заполняя пространство между ними облаком сероватого дыма.

        - Мир снова погрузился в спячку,  - сказала она.  - Наш долг - его разбудить.


* * *
        Кевин понимал, что это перебор: он жует свой бутерброд перед игрой, читая газету под работающий телевизор, а рядом стоит включенный лэптоп. На самом деле все было не так плохо, как казалось со стороны. Компьютер он не использовал - просто хотел, чтоб тот был под рукой, если ему вздумается проверить почту,  - да и газету толком не читал. Просто просматривал ее по диагонали, тренируя глаза, скользя взглядом по заголовкам рубрики деловых новостей, не вникая в содержание. Что до телевизора, так тот просто создавал фоновый шум, иллюзию присутствия других людей в пустом доме. Все внимание Кевина было сосредоточено на сэндвиче - индейка с чеддером на куске пшеничного хлеба, немного горчицы и салат-латук - блюдо не изысканное, но вполне сытное.
        Кевин почти доел бутерброд, когда Джилл вошла в дом через заднюю дверь. В коридоре она на мгновение остановилась, сбросила на пол свой рюкзак. Наверно, была в библиотеке, предположил Кевин. В последнее время она специально не появлялась дома до тех пор, пока Эйми не уйдет на работу. Девочки с математической точностью рассчитывали свои приходы и уходы, стараясь не встречаться. В лучшем случае их можно было застать дома одновременно, если одна из них спала. Хотя обе уверяли его, что они прекрасно ладят друг с другом.
        Кевин смущенно улыбнулся, когда дочь вошла на кухню. Ждал, что она съязвит по поводу его ужина в окружении средств массовой информации, но Джилл даже не обратила на это внимания. Щурясь, она смотрела на дисплей своего телефона, и при этом в лице ее одновременно читались удивление и восторг.

        - Привет,  - поздоровалась она.  - Слышал про святого Уэйна?

        - Что с ним?

        - Признал себя виновным.

        - В чем?

        - По многим пунктам,  - ответила Джилл.  - Похоже, его надолго закроют.
        Кевин оживил свой лэптоп, пробегая глазами новостные заголовки. Это была главная новость дня. СВЯТОЙ УЭЙН СОЗНАЛСЯ: НЕОБЫЧАЙНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ ОПОЗОРЕННОГО ЛИДЕРА КУЛЬТА. Кевин вывел статью на экран и начал читать:



«Неожиданная сделка… обвинители требуют наказания в виде лишения свободы сроком на двадцать лет… через двенадцать лет возможно условно-досрочное освобождение… «После исчезновения сына я растерялся… Мне хотелось одного - помогать страждущим, но власть опьянила меня… Я использовал в своих интересах множество беззащитных молодых людей… предал свою жену и память сына, а также доверие юношей и девушек, которые обращались ко мне за исцелением и духовным руководством… Особенно девушки… Они были не моими женами, а моими жертвами… Я хотел быть святым человеком, а превратился в чудовище».


        Кевин пытался сосредоточиться на содержании статьи, но взгляд то и дело падал на снимок, помещенный рядом с текстом - знакомое фото угрюмого небритого человека в пижаме. Его удивило, что он не испытывает ни удовлетворения, ни злорадства при мысли о том, что святой Уэйн будет гнить в тюрьме. Только слабый толчок жалости, нежеланное чувство схожести с человеком, который разбил сердце его сыну.
        Он любил тебя, думал Кевин, глядя на снимок, словно ждал от него ответа. А ты тоже не оправдал его надежд.
        Отказаться от многого

        Прежде чем подобрать себе новое имя, Нора перекрасила волосы. Именно в таком порядке, думала она, только такая последовательность и имеет смысл. А как еще узнать, что ты собой представляешь, пока не увидишь себя в зеркале? Она никогда не понимала тех родителей, которые подбирали детям имена за несколько месяцев, а то и лет до их рождения, словно не давали имя живому человеку, а приклеивали ярлык на некую абстрактную идею. С ее точки зрения, это было полнейшей бесцеремонностью и проявлением неуважения по отношению к детям.
        Она предпочла бы покраситься сама, без посторонних глаз, но понимала, что это очень сложная и рискованная операция, чтобы можно было провести ее на дому. Природа наделила ее темно-каштановыми волосами, и на каждом сайте, откуда она черпала информацию, ее предупреждали, что нужно дважды подумать, прежде чем пытаться перекраситься в блондинку без помощи профессионала. Это сложный, трудоемкий процесс, с применением сильных реагентов, и зачастую приводит, как выражались эксперты, к «плачевным результатам». В комментариях к статьям удрученные брюнетки сожалели о том, что не довольствовались своим естественным цветом волос. «У меня были красивые каштановые волосы,  - писала одна из них.  - И вот я купилась на рекламу и обесцветилась. Цвет мне подошел, но сами волосы стали тусклыми и безжизненными,  - как пластмассовая трава на голове,  - так говорит мой парень!»
        Такие отзывы посеяли тревогу в душе Норы, но не заставили ее отказаться от задуманного. Она собиралась перекраситься не забавы ради и не для того, чтобы лучше выглядеть. Она хотела навсегда покончить с прошлым, полностью изменить внешность, и самый быстрый, самый верный способ добиться этой цели - стать крашеной блондинкой. Если ее красивые каштановые волосы превратятся в пластмассовую траву, она воспримет это как побочный эффект, с которым вполне можно жить.
        В своей жизни она еще ни разу не красила волосы, не делала мелирование и даже не пыталась затушевать седину, появившуюся у нее в последние годы, оттеночными шампунями, несмотря на настоятельные уговоры ее стилиста, сурового критичного болгарина по имени Григорий. «Давай я это уберу,  - говорил он ей при каждой встрече с грозным славянским акцентом.  - Снова будешь выглядеть, как девочка». Но Нора не стремилась помолодеть. Наоборот, она жалела, что у нее слишком мало седины в волосах, что она не выглядит, как некоторые еще не старые люди, внезапно побелевшие в результате потрясения, пережитого Четырнадцатого октября. Было бы куда проще, думала она, если б незнакомцы с одного взгляда на нее понимали, что она - жертва трагических обстоятельств.
        В кругах состоятельной клиентуры Григорий считался первоклассным мастером, но Нора не хотела вмешивать его в процесс собственной трансформации, выслушивать его возражения или объяснять, почему она решила кардинально поменять внешность вопреки здравому смыслу. Что она ему ответит? Я больше не Нора. С Норой покончено раз и навсегда. Она не хотела бы вести такую беседу в парикмахерской с мужчиной, который говорит, как киношный вампир.
        Она записалась в один из салонов сети «Хэйр трафик контрол», ориентированной на более молодого и менее состоятельного клиента, чьи мастера, предположительно, не моргнув и глазом, выполняют даже самые дурацкие просьбы клиентов. И все равно тамошняя парикмахерша, розововолосая девица панковатого вида, с сомнением посмотрела на Нору, когда высказала свои пожелания.

        - Вы действительно в этом уверены?  - спросила девушка, легонько касаясь тыльной стороной ладони щеки Норы.  - Тон вашей кожи не совсем…

        - Я подумала,  - перебила та,  - что вы быстрее справитесь со своей задачей, если мы обойдемся без пустой болтовни.


* * *

«Алая буква»[117 - «Алая буква» (The Scarlet Letter)  - роман американского писателя Н. Готорна (1850).] читалась медленно. Отчасти по вине Тома, считала Джилл: тот, в свои школьные годы, так ругал эту книгу, что его ненависть, должно быть, передалась и ей. Вообще-то, он не только ругал: однажды, вернувшись домой из школы, Джилл увидела, как Том вонзает в роман (это было издание в бумажной обложке) острый столовый нож. Кончик лезвия проникал довольно глубоко, так, что Том порой не без усилий вытаскивал его. Джилл поинтересовалась у брата, что это он делает, и Том объяснил, спокойным серьезным голосом, что он пытается убить «Алую букву», пока та не убила его.
        Так что, возможно, Джилл относилась к роману не с тем уважением, какого заслуживала бессмертная классика американской литературы. Но, по крайней мере, она добросовестно старалась. На минувшей неделе она три раза принималась за чтение, но до сих пор не осилила даже предисловие Готорна, а мистер Дестри утверждал, что это важнейшая часть романа и пропускать ее никак нельзя. Как будто у Джилл аллергия на его прозу. Как будто она тупая, заторможенная и плохо читает по-английски. «Описанные старцы, сидящие, подобно Матфею, у входа в таможню, но едва ли могущие рассчитывать на то, что их призовут к совершению апостольских деяний, и являются таможенными чиновниками»[118 - Из романа Н. Готорна «Алая буква». Пер. Н. Л. Емельянниковой.]. Чем дольше Джилл смотрела на какое-то предложение, тем более бессмысленным оно ей казалось; слова будто растворялись на странице.
        В действительности проблема была не в книге, и не в весенней меланхолии, и не в том, что надвигались выпускные экзамены. Все дело было в мисс Маффи и их беседах с помощью интернет-пейджера, которые они вели вот уже несколько дней. Их общение вскружило ей голову, тянуло туда, куда она не хотела идти. Джилл как будто не могла противиться, не могла найти убедительной причины, чтобы разорвать, обрубить их связь, которая так неожиданно возобновилась, после стольких лет.
        Мисс Маффи, то есть Холли - Джилл все не могла привыкнуть называть ее по имени - преподавала у нее в четвертом классе и была ее любимой учительницей, хотя любовь эта пришла не сразу. Холли взяла их класс под свою опеку в январе, после того как мисс Фредериксон ушла в декрет. Все ученики встретили ее в штыки и на первых порах относились к ней как к незваному гостю. Однако через пару недель они начали понимать, что им крупно повезло: мисс Маффи была молода, энергична, гораздо интереснее, чем скучная старая мисс Фредериксон (хотя до появления Холли мисс Фредериксон никто не считал скучной и старой). Теперь, почти десяти лет спустя, Джилл мало что помнила о четвертом классе и о том, почему та весна была особенной. В памяти сохранились лишь татуировка в виде золотой рыбки на ноге мисс Маффи, чуть выше щиколотки, чувство влюбленности в учительницу и желание, чтобы лето никогда не наступало.
        Мисс Маффи преподавала в Мейплтоне только те несколько месяцев. В сентябре мисс Фредериксон вернулась из декретного отпуска, и Холли перешла на работу в одну из школ в Стоунвуд-Хайтс, откуда она уволилась лишь год назад. Какое-то время, совсем недолго, она была замужем за человеком по имени Джейми, который исчез во время того, что она, естественно, называла Восхищением Церкви. Детей они так и не успели завести, и Холли испытывала смешанные чувства по этому поводу. Она всегда хотела стать матерью и была убеждена, что у них с Джейми были бы чудесные дети, но она понимала, что теперь не время плодиться и размножаться, населять новыми людьми мир, у которого нет будущего.

«Думаю, это благо,  - написала она Джилл в одной из их первых бесед в Интернете,  - что мне не приходится беспокоиться за малышей».
        Джилл снова встретила мисс Маффи пару месяцев назад, когда убийство пытались раскрыть по горячим следам. Она пришла на Гинкго-стрит со следователем Фергюсоном. Тот договорился, чтобы организовали, как он выразился, «конкурс красоты», в надежде на то, что Джилл удастся опознать Наблюдателя-астматика, которого следователю не терпелось допросить. Разумеется, они потратили время впустую, а сам «смотр» оставил странное впечатление - пятьдесят мужчин, все в белом, дефилировали перед ней, будто конкурсанты в некой жуткой религиозной версии реалити-шоу «Холостячка»[119 - «Холостячка» (The Bachelorette)  - американское реалити-шоу, в котором женщина выбирает себе пару из 25 мужчин-кандидатов. Впервые вышло на экраны в 2003 г.]. Но, когда все закончилось, наградой ей стало воссоединение с ее бывшей учительницей, которой, когда та направлялась к главному зданию поселения, случилось пройти мимо Джилл. Они сразу же узнали друг друга, и Джилл вскрикнула от радости. Мисс Маффи раскрыла объятия, надолго прижав к груди свою бывшую ученицу. И лишь когда Джилл, придя домой, обнаружила в кармане куртки начерканную от
руки записку - «Если захочешь о чем-то поговорить, о чем угодно, прошу, напиши мне по электронной почте!»,  - она сообразила, что их встреча была отнюдь не случайной.
        Джилл не была дурой. Она понимала, что ее вербуют, возможно, с благословения матери, и ее возмутило, что это поручили не абы кому, а человеку, которого она ценит столь высоко. Мисс Маффи даже украсила записку смайликом, веселой рожицей, которую обычно рисовала на карточках с домашним заданием для четвероклассников. Джилл достала записку и убрала ее в свою шкатулку с украшениями, пообещав себе, что не станет вступать в контакт с мисс Маффи, не позволит, чтобы ею столь беспардонно манипулировали.
        Это обещание было бы легче сдержать, если б той весной у нее была чуть более интересная жизнь, если б она нашла новых друзей взамен Эйми и всех остальных, но не сложилось. Почти все вечера она торчала дома; и кроме отца, ей не с кем было поговорить, а тот был более рассеян, чем обычно, переживал из-за разрыва с Норой, успокаивая себя мечтами о софтбольной славе.
        Макс засыпал ее эсэмэсками, настойчиво зазывая к Дмитрию, или предлагал, чтобы они хотя бы просто потусовались вдвоем, но она ни разу ему не ответила. Со всем тем - с сексом, с вечеринками, с той компанией - она покончила навсегда и возвращаться к этому не хотела.
        Через какое-то время Джилл начала сознавать, что рано или поздно она свяжется с мисс Маффи. Это было неизбежно, почти как точный математический расчет: ей требовалось заполнить пустоту, образовавшуюся в ее жизни, и Холли являлась единственно возможным кандидатом. Джилл испытала настоящий шок, когда увидела ее в тот день - осунувшуюся, бледную, не от мира сего в своем белом одеянии, совсем не похожую на ту жизнерадостную женщину, какой она ее помнила. Если захочешь о чем-то поговорить, о чем угодно, прошу, напиши мне по электронной почте!
        Джилл о многом хотелось поговорить с мисс Маффи, о многом ее расспросить - о ее духовном пути, о том, как ей живется в поселении. Она думала, что это поможет ей чуть лучше понять мать, узнать чуть больше о «Виноватых», постичь какой-то их тайный смысл, который пока для нее оставался загадкой. Ибо, если такой человек, как Холли, счастлив там, значит, Джилл что-то упустила, что-то важное, и она непременно должна это выяснить.

«Вам там нравится?  - спросила она, когда наконец-то набралась смелости написать своей бывшей учительнице.  - На первый взгляд, не очень прикольно».

«Я довольна,  - ответила мисс Маффи.  - Мы живем просто, понятно».

«Но как можно жить, не разговаривая?»

«В жизни есть столько всего, от чего можно отказаться, Джилл. От стольких привычек, устоев, надежд. Но отказаться необходимо. Иначе нельзя».


* * *
        На следующий день после того, как она стала блондинкой, Нора села писать прощальные письма. Занятие это оказалось утомительным, тем более что ей никак не удавалось усидеть на месте. Она то и дело вскакивала из-за кухонного стола, шла наверх, в спальню, и там, стоя перед большим зеркалом, восхищалась белокурой незнакомкой с удивительно знакомым лицом.
        Что удивительно, покрасили ее удачно, хоть над ее волосами и трудился не бог весть какой специалист. Обошлось без «плачевных результатов», от которых ее предостерегали. Не появилось ни проплешин, ни зеленоватого оттенка, а сами высветленные волосы на ощупь оставались мягкими и шелковистыми - каким-то чудом не испортились под воздействием вредных химикатов, в которых их вымачивали. Однако больше всего удивляло не то, что не случилось ничего плохого. Ее поразило, насколько здорово быть блондинкой: теперь она выглядела гораздо лучше, интереснее, чем со своим натуральным цветом волос.
        Парикмахерша, конечно, была права: норин средиземноморский оттенок кожи плохо гармонировал со светлыми шведскими волосами, но это было потрясающее сочетание. Из тех ошибок, что приковывают взгляд, заставляют задуматься, почему то, что должно казаться безвкусицей, на самом деле выглядит стильно и элегантно. Нора всегда слыла красавицей, но это была заурядная, шаблонная красота - обычная приятная внешность, на которую часто даже не обращают внимания. Теперь впервые она ощутила себя экстравагантной женщиной, будоражащей воображение, и это ощущение ей нравилось, словно ее душа и тело наконец-то оказались в гармонии.
        Жившая в ней эгоистка порывалась позвонить Кевину и пригласить его к себе на прощальный ужин - ей хотелось, чтобы он увидел ее в новом облике, сделал ей комплимент, попросил не бросать его,  - но голос разума подсказывал, что это ужасная идея. Это было бы просто жестоко - напоследок снова подарить ему надежду, а потом окончательно ее растоптать. Кевин был хорошим человеком, а она и так уже немало горя ему принесла.
        Именно это она хотела выразить в своем письме: повиниться перед ним за свое поведение в День святого Валентина, за то, что ушла из ресторана, даже не попрощавшись, а потом, в последующие недели, игнорировала его звонки и электронные письма, сидя в темноте своей гостиной, пока он не уставал звонить и не подсовывал ей под дверь одну из своих жалобных записок.

«Что я сделал не так?  - писал он.  - Просто объясни, чтобы я мог извиниться».
        Ты ничего не сделал, хотела ответить она ему, но так и не ответила. Я сама во всем виновата.
        Дело в том, что Кевин был ее последним шансом. С самого начала - с того вечера, когда они беседовали и танцевали на дискотеке,  - ее не покидало чувство, что он способен спасти ее, показать, как извлечь нечто достойное и функциональное из руин ее прежней жизни. И одно время ей казалось, что она и впрямь оживает, что кровоточащая рана наконец-то начинает медленно зарубцовываться.
        Но она обманывала себя, принимая желаемое за действительное. Какое-то время она это только подозревала, но ясно осознала за ужином в «Грейпфруте», когда Кевин завел разговор о сыне, и она, слушая его, испытывала только ожесточенность и зависть, не отличимую от ненависти - жжение разъедающей пустоты в груди.
        Пошел ты, думала она про себя. Пошел ты со своим драгоценным сыном.
        И самое ужасное, что он даже ничего не заметил. Просто все говорил и говорил ей о сыне, будто она была обычным человеком с нормально функционирующим сердцем. Кем-то, кто способен понять его отцовское счастье и по-дружески разделить с ним его радость. А она сидела в агонии, зная, что в ней что-то сломалось и восстановлению не подлежит.
        Прошу тебя, хотела сказать она ему. Хватит попусту болтать!


* * *
        Они теперь спали вместе, на той самой большой кровати, на которой прежде спали Гас и Джулиан. Поначалу было немного жутковато, но они побороли неловкость. Кровать была огромная и комфортная - с удобным скандинавским матрасом из высокотехнологичного материала, запоминающим форму тела,  - и окно с той стороны, где спала Лори, выходило во внутренний дворик, в который весна вдохнула жизнь. Теперь он зеленел и благоухал, и утренний ветерок приносил в комнату запах сирени.
        Они не стали возлюбленными - во всяком случае, в том смысле, в каком были Гас и Джулиан,  - но их дружба переросла в нечто большее. За последние недели между ними установилась тесная близость, полнейшее доверие, какого с мужем у Лори никогда не было. Их навечно связало чувство глубокой, беззаветной преданности друг другу.
        В данный момент от них ничего не требовалось. Скоро прибудут новые соседи, и их маленькая идиллия закончится, но пока они будто находились в чудесном отпуске - по утрам долго нежились в постели, пили чай, тихо переговаривались. Иногда плакали, но чаще смеялись. После обеда, в хорошую погоду, гуляли в парке.
        Они не говорили о том, что будет. Да и что тут можно было сказать? Им дали задание, и они его выполнят, как до них это сделали Гас с Джулианом, а еще раньше - другая пара. Обсуждай не обсуждай, ничего не изменится, только взбаламутят свое мирное существование. Лучше просто сосредоточиться на настоящем, на драгоценных днях и часах, что им остались, или предаться воспоминаниям, погрузившись в прошлое. Мег часто говорила о своей свадьбе, о том особенном дне, который так и не наступил.

        - Я хотела традиционную свадьбу. В классическом стиле. Белое платье, фата, шлейф, орган, отец ведет меня к алтарю. Гэри уже стоит там, и по его щеке катится слеза. У меня была мечта: я просто хотела пережить те несколько минут, когда все, кто мне дорог, смотрят на меня и говорят: Ну разве она не прекрасна? Как же повезло этому парню! У тебя так было?

        - Со дня моей свадьбы прошло очень много лет,  - отвечала Лори.  - Я помню только, что очень нервничала. Планируешь, готовишься, а на деле никогда не выходит так, как хочешь.

        - Может, это и к лучшему,  - задумчиво произнесла Мег.  - Действительность не подпортила мою идеальную свадьбу.

        - Можно и так к этому относиться. Приятное утешение.

        - Мы с Гэри спорили по поводу мальчишника. Его шафер хотел пригласить стриптизершу, а я считала, что это вульгарно.
        Лори кивнула, стараясь демонстрировать заинтересованность, хотя эту историю она уже слышала несколько раз. Мег, похоже, не сознавала, что повторяется, а Лори не считала нужным ее поправлять. Ее подруга предпочитала обитать в таком ментальном пространстве. Сама Лори вспоминала те годы, когда ее дети были маленькими, когда она чувствовала себя нужной и значительной - батарейкой, на полную заряженной любовью. За день она использовала свой заряд, но ночью чудесным образом подзаряжалась. Это было самое чудесное время.

        - Меня это просто вымораживало,  - продолжала Мег.  - Компания пьяных парней подзуживает жалкую девицу, которая, возможно, наркоманка из неблагополучной семьи, где ее насилуют и унижают. А дальше что? Неужели она и вправду стала бы… обслуживать их на глазах у остальных?

        - Не знаю,  - сказала Лори.  - Такое тоже бывает. Полагаю, это от парней зависит.

        - Ты только представь.  - Мег прищурилась, словно силясь увидеть эту воображаемую картину.  - Самый важный день в твоей жизни, ты в церкви у алтаря, твоя невеста, вся в белом, словно принцесса, идет к тебе по проходу, в первом ряду сидят твои родители, может, даже дедушка с бабушкой, а у тебя одно на уме - приватный танец, что перед тобой исполняли накануне вечером. Зачем так издеваться над самим собой? Зачем портить прекрасное мгновение?

        - Тогда люди совершали самые разные глупости,  - сказала Лори, словно вела речь об ушедшей эпохе, о древности, едва видимой сквозь призму времен.  - Они сами не ведали, что творили.


* * *
        Дорогой Кевин,
        Когда ты будешь читать мое письмо, Нора уже прекратит свое существование.
        Извини, я не хотела тебя пугать. Просто имела в виду, что уеду из Мейплтона и начну новую жизнь, другим человеком, где-нибудь на новом месте. Ты больше меня не увидишь.
        Надеюсь, ты не обидишься, что я сообщаю тебе об этом в письме, а не при личной встрече. Мне даже это дается с трудом. В действительности я бы хотела просто раствориться в воздухе, как вся моя семья, но по отношению к тебе это было бы несправедливо (хотя жизнь вообще несправедливая штука).
        А хочу я сказать тебе следующее: Спасибо. Я знаю, как ты старался, чтобы у нас с тобой что-то сложилось, шел на уступки, но взамен получал очень мало. Не то чтобы я не хотела выполнять свои обязательства - я бы многое отдала, чтобы прикладывать к этому все свои усилия. Но не смогла найти в силы или, может быть, механизм. Каждую минуту, что мы были вместе, меня не покидало ощущение, что я брожу в темноте по незнакомому дому, пытаясь отыскать выключатель. И, наконец, когда я его нащупываю, нажимаю, лампочка не загорается.
        Я понимаю, ты хотел лучше узнать меня и имел на то полное право. Зачем иначе люди сходятся друг с другом, так ведь? Не только ради удовлетворения сексуальных желаний. Все остальное не менее важно - мечты, шрамы, история судеб. Всякий раз, когда мы были вместе, я чувствовала, что ты сдерживаешь себя, стараешься быть неназойливым, давая мне возможность хранить мои секреты. Наверно, за это я тоже должна тебя поблагодарить. За чуткость и сострадание - за то, что ты вел себя, как джентльмен.
        Но дело в том, что я понимала, что ты хочешь знать, и злилась на тебя за это. Парадоксальная ситуация, да? Меня возмущало, что ты ни о чем не спрашиваешь, потому что боишься расстроить меня своими расспросами. Но ты выжидал, ждал и надеялся, так ведь?
        Так что позволь мне ответить на твои незаданные вопросы. Мне кажется, хотя бы это я обязана сделать.
        Мы ужинали всей семьей.
        Семейный ужин… более нелепого определения не подберешь. Семейный ужин подразумевает, что вся семья сидит за одним столом, все болтают, смеются, наслаждаются едой. У нас было не так. В наших с Дугом отношениях ощущалась напряженность. Теперь причина мне ясна, а в то время я думала, что все его мысли занимает работа и поэтому он вроде как не совсем с нами. Он вечно отвлекался на свой проклятый Блэкберри, хватал его каждый раз, как только тот жужжал, будто ждал сообщения от самого Господа Бога. Разумеется, сообщения ему присылал не Бог, а его миленькая подружка, но, так или иначе, они интересовали его больше, чем собственная семья. До сих пор ненавижу его за это.
        Дети тоже не были счастливы. По вечерам у них редко бывало хорошее настроение. По утрам в нашем доме слышался смех, и перед сном бывали приятные моменты тоже, но ужин всегда превращался в испытание. Джереми капризничал… Почему? Да бог его знает. Может, потому что шесть лет - трудный возраст или, может, потому что он таким уродился. Мог разреветься из-за всякой ерунды, и его плач по пустякам раздражал отца. Тот порой говорил ему что-то резкое, отчего Джереми еще больше расстраивался. Эрин было всего четыре, но у нее здорово получалось задирать брата. С невозмутимостью в голосе она замечала, что Джереми опять плачет, ведет себя, как маленький, отчего тот приходил в ярость.
        Я всех их любила, понимаешь? И своего неверного мужа, и своего ранимого сына, и свою хитренькую дочку. Но вот своей собственной жизнью я не была довольна,  - во всяком случае, в тот вечер. Я столько труда вложила в ужин - приготовила цыпленка по-мароккански по рецепту, что нашла в одном журнале,  - и хоть бы кто спасибо сказал. Дуг считал, что филе суховато, Джереми не был голоден и все такое прочее. В общем, вечер выдался паршивый.
        А потом Эрин разлила яблочный сок. Вроде бы ерунда. Только ведь она чуть ли не скандал закатила, заявляя, что будет пить из чашки без крышки, хотя я ее предупредила, чем это может кончиться. Ну и что? Ну разлила, с кем не бывает. Я не из тех родителей, кто расстраивается из-за подобных мелочей. Но в тот вечер разозлилась. Сказала: «Черт возьми, Эрин, что я тебе говорила!» И она расплакалась.
        Я смотрю на Дуга, жду, что он поднимется из-за стола, принесет бумажные полотенца, но он даже не почесался. Просто улыбнулся мне, как будто его это вообще не касается, как будто он находится на другой, высшей грани бытия, наблюдая с высоты за всем этим безобразием. Разумеется, мне самой пришлось встать и пойти на кухню.
        Сколько я там пробыла? Полминуты? Отмотала от рулона несколько салфеток, оторвала их, а сама думаю, достаточно ли я взяла или слишком много. Мне не хотелось по десять раз ходить на кухню, но и расточительной быть я тоже не желала. Я помню, как вздохнула с облегчением, когда ушла на время от того хаоса, но меня также душила обида, что меня не ценят, что я изнываю под гнетом домашних дел и хоть бы от кого какая помощь. Думаю, может, я закрыла глаза, на пару минут отрешилась от всего. Должно быть, тогда это и случилось. Помнится, я обратила внимание, что плач прекратился и в доме вдруг внезапно воцарился покой.
        Как думаешь, что я сделала, когда, вернувшись в столовую, увидела, что там никого нет? Думаешь, я закричала, заплакала, упала в обморок? Или вытерла лужу, потому что сок растекался по столу и скоро начал бы капать на пол?
        Ты знаешь, как я поступила, Кевин.
        Я вытерла этот чертов яблочный сок, потом опять пошла на кухню, бросила мокрые салфетки в мусорные ведро, сполоснула руки под краном, вытерла их и снова вернулась в столовую. Глянула еще раз на стол, за которым никого не было, на тарелки, бокалы, на недоеденную пищу. На пустые стулья. Я не знаю, что было потом. Словно моя память отключилась на той минуте и снова включилась лишь спустя несколько недель.
        Допустим, я рассказала бы тебе это во Флориде. Или в День святого Валентина. Что бы тебе это дало? Ты счел бы, что лучше узнал меня? Наверно, ты сказал бы мне то, что я и без того знаю: что все дети плачут и проливают сок, и это ерунда. Что все родители устают, раздражаются и мечтают немного побыть в тишине и покое. Но это не значит, что я желала избавиться от тех, кто мне дорог.
        А что если они исчезли по моей вине? Что тогда?
        Я желаю тебе счастья. Ты был добр ко мне, но меня уже не исправить. Мне очень понравилось, как мы с тобой танцевали.
        Люблю,
        Н.


* * *
        Виндева1405 (22:15:42): как дела?
        Джилл123 (22:15:50): дурака валяю. а вы?
        Виндева1405: (22:15:57): о тебе думаю (:
        Джилл123 (22:16:04): я тоже (:
        Виндева1405 (22:16:11): пришла бы в гости
        Джилл123 (22:16:23): не знаю…
        Виндева1405 (22:16:31): тебе здесь понравится
        Джилл123 (22:16:47): что будем делать?
        Виндева1405 (22:16:56): переночуешь (:
        Джилл123 (22:17:07):???!
        Виндева1405: (22:17:16): хотя бы пару ночей, посмотришь, как тут
        Джилл123: (22:17:29): что я отцу скажу?
        Виндева1405: (22:17:36): тебе решать
        Джилл123: (22:17:55): я подумаю
        Виндева1405: (22:18:08): я не тороплю, придешь, когда будешь готова
        Джилл123: (22:18:22): мне страшно
        Виндева1405: (22:18:29): это нормально
        Джилл123: (22:18:52): может, на следующей неделе?
        Виндева1405: (22:18:58): это было бы здорово (:
        Хорошо, что ты здесь

        Том вел машину, рассказывая Кристине про Мейплтон. Он надеялся убедить Кристину немного погостить в доме его семьи, а не просто переночевать там по пути в Огайо, как они намеревались.

        - Дом у нас большой,  - говорил он.  - Мы можем жить в моей прежней комнате сколько захотим. Я уверен, отец с сестрой с радостью помогут нам с малышкой.
        Это, конечно, было самонадеянное заявление, поскольку отец с сестрой даже не догадывались, что он едет домой, тем более не один. Том собирался предупредить их, но последние дни выдались суматошными, и он подумал, что лучше действовать по обстоятельствам, не принимая окончательного решения, пока они не доберутся до места. Не хватало еще, чтоб он обнадежил отца, а потом разочаровал его, как это не раз бывало в прошлом.

        - Летом там чудесно. В двух кварталах большой парк, озеро, где можно купаться. У одного из моих друзей во дворе стоит джакузи. А в центре города есть приличный индийский ресторан.
        Он импровизировал, хотя, возможно, Кристина его вообще не слушала. Том безумно радовался, что они, отклонившись от маршрута, едут в Мейплтон, так как это означало, что у него есть возможность подольше побыть с Кристиной и ребенком перед тем, как они исчезнут из его жизни.

        - Если б еще мама была дома. Именно она… Малышка в автолюльке на заднем сиденье запищала.
        Она была крошечная - ей еще и недели не исполнилось,  - и легкие у нее еще не окрепли. Пока она издавала лишь натужные мяукающие звуки, но у Тома от ее писка все нутро переворачивалось, что его немало изумляло. Нервы начинали звенеть, все существо переполняла тревога - чувство, близкое к панике. Единственное, что он мог сейчас сделать, это, глядя на ее сморщенное недовольное личико, отражающееся в зеркале заднего вида, постараться успокоить ее воркующим голоском, которым он уже привык с ней разговаривать.

        - Все хорошо, крошка. Беспокоиться не о чем. Потерпи чуть-чуть, мой сладенький горошек. Все в полном порядке. Поспи еще немного, ладно?
        Том надавил на газ и сам испугался, потому что машина мгновенно рванула вперед, а стрелка спидометра героически перескочила сразу через несколько делений. Автомобиль охотно погнал бы еще быстрее, но Том сбавил скорость. Нельзя было допустить, чтобы полиция остановила их «БМВ», который они или взяли напрокат, или угнали. Все зависит от того, как Фолки на это посмотрят.

        - Думаю, еще миль десять до следующей стоянки,  - сказал он.  - Видела недавно указатель?
        Кристина не ответила. Она находилась как будто в ступоре. Сидела в пассажирском кресле с ногами, подняв колени к самому подбородку, и смотрела перед собой с абсолютно отсутствующим выражением на лице. И так она вела себя всю дорогу,  - будто младенец на заднем сиденье - попутчик, подобранный на дороге Томом, незваный гость, который не вправе претендовать на ее внимание.

        - Не плачь, детка,  - увещевательным тоном бросил Том через плечо.  - Ты проголодалась, я знаю. Мы купим тебе ромовую бабу, да?
        Удивительно, но малышка, кажется, поняла его. Она всхлипнула еще несколько раз - издала тихий писк, сопровождаемый судорожными вздохами - скорее остаточная реакция, чем выражение протеста - и снова заснула. Том взглянул на Кристину, надеясь, что она улыбнется ему или хотя бы кивнет в знак благодарности, но она будто и не заметила, что в машине стало тихо, так же, как раньше не реагировала на шум.

        - Большую вкусную ромовую бабу,  - пробормотал Том, больше обращаясь к самому себе, чем к своим пассажирам.


* * *
        Тома начинало пугать, что Кристина избегает своего ребенка. Она до сих пор не дала девочке имя, редко с ней разговаривала, никогда не прикасалась к ней и по возможности старалась даже не смотреть на нее. Перед тем как Кристина выписалась из больницы, ей сделали укол для прекращения лактации, и с тех пор она с радостью все заботы о малышке перепоручила Тому: он кормил, переодевал девочку, купал ее.
        Том не осуждал Кристину за то, что она все еще пребывала в шоковом состоянии; он и сам до сих пор не мог окончательно прийти в себя. Их жизнь мгновенно утратила всякую упорядоченность после того, как мистер Гилкрест признал свою вину и сделал унизительное заявление, в котором, он публично заклеймил себя серийным насильником несовершеннолетних девочек и попросил прощения у своей «настоящей жены». По его словам, она была единственной женщиной, которую он всегда любил и будет любить. Предательство святого Уэйна привело Кристину в ярость. Буквально на следующий же день у нее начались роды. Заорав от боли на первой же схватке, она потребовала, чтобы ее отвезли в больницу и дали ей самое сильное болеутоляющее. Деморализованные Фолки не стали с ней спорить; по-видимому, даже они понимали, что все кончено и что вдохновлявшие их пророчества оказались пустыми мечтами.
        Том не отходил от Кристины все девять часов, пока длились роды, держал ее за руку. Она, обколотая сильнодействующими препаратами, то и дело впадала в бредовое состояние, проклиная отца своего ребенка так смачно и злобно, что были поражены даже опытные акушерки. Том в изумлении наблюдал появление малышки на свет - кулачки сжаты, опухшие глаза плотно закрыты, черные, как смоль, волосики, измазанные кровью и еще какой-то темной жидкостью, липнут к головке. Врач позволил Тому перерезать пуповину, а потом положил малышку ему на руки, словно это был его родной ребенок.

        - Это твоя дочь,  - сказал Том Кристине, протягивая ей, словно подарок, голенькое извивающееся существо.  - Поздоровайся со своей малюткой.

        - Уходи.  - Она отвернулась, чтобы не видеть Чудо-ребенка, который теперь уже не казался чудесным.  - Убери от меня это.
        На следующий день после обеда они вернулись к Фолкам и обнаружили, что Терренс с Марселлой уехали. На кухонном столе для них были оставлены записка - «Надеемся, все прошло нормально. Нас не будет в городе до понедельника. Пожалуйста, освободите дом до нашего возвращения!» - и конверт, в котором была тысяча долларов наличными.

        - Что будем делать?  - спросил Том.

        - Домой поеду,  - недолго думая, ответила Кристина.  - В Огайо.

        - Ты это серьезно?

        - А куда еще мне идти?

        - Придумаем что-нибудь.

        - Нет,  - сказала она.  - Мне нужно домой.
        Они задержались у Фолков еще на четыре дня, в течение которых Кристина почти все время спала, а Том менял подгузники, готовил смеси, бродил ночами по темному дому и все ждал, что она проснется и скажет ему то, что он и так уже знал: все хорошо, обстоятельства сложились как нельзя лучше. Они теперь маленькая семья, ничто не мешает им любить друг друга. Они могут путешествовать вместе, как «босоногие»,  - маленькая компания счастливых бродяг, идущих туда, куда дует ветер. Но пока ничего такого она ему не сказала, а до Огайо оставалось не так уж далеко.


* * *
        Том сознавал, что он плохо соображает. Переутомление препятствовало здравым размышлениям; к тому же он был слишком сосредоточен на малышке, на ее бесконечных потребностях и очень боялся потерять Кристину. Но все же он понимал, что должен подготовиться к испытанию, каким будет его возвращение домой. Разумеется, возникнут вопросы, когда он подъедет к дому отца на роскошном немецком автомобиле, который ему не принадлежит. Тем более что на лбу у него мишень, а компанию ему составляют девушка в состоянии жуткой депрессии, о которой он никогда не упоминал, и ребенок, причем даже не его собственный. Придется очень многое объяснять.

        - Послушай,  - произнес Том, замедляя ход при въезде на автостоянку.  - Мне и самому противно, что я постоянно тебя достаю, но ты должна придумать имя малышке.
        Кристина едва заметно кивнула, не то чтобы соглашаясь - просто давая ему понять, что она его услышала. Они поехали на центральную парковку.

        - Чудн? как-то, знаешь. Ей уже почти неделя. Что я скажу отцу? Это - моя подруга Кристина, а это - ее безымянный ребенок?
        На автостраде было относительно свободно, но стоянка оказалась битком забита, словно всему населению земного шара разом приспичило в туалет. Они застряли в длинной очереди, двигавшейся еле-еле: нельзя было заехать на парковку, пока кто-то не освобождал место.

        - Это ж не трудно,  - продолжал Том.  - Назови ее, как цветок, или птицу, или месяц. Например, Роуз, Робин, Айрис или Эйприл, как угодно. Все лучше, чем ничего.
        Он дождался, когда «камри» задом выехал с парковочного места и скользнул на освободившийся пятачок. Припарковался, но мотор не заглушил. Кристина повернулась к нему лицом. На лбу у нее сияла бордово-золотистая мишень - такая же, как у него самого и у малышки. Том разрисовал их всех троих утром, прямо перед тем, как они покинули Кембридж. Это как эмблема команды, думал он, знак принадлежности к одному племени. Лицо Кристины, бледное и пустое, казалось, лучится болью, отражая любовь, которую он посылал в ее сторону, любовь, которую она отказывалась принять.

        - Выбери сам,  - промолвила она.  - Мне все равно, как ее будут звать.


* * *
        Кевин глянул на дисплей своего телефона. Часы показывали 5:08. Нужно было чем-то перекусить, переодеться в спортивную форму и к шести быть на софтбольном поле. Это было осуществимо, но только в том случае, если Эйми через несколько минут уйдет на работу.
        Жаркое солнце стояло низко, обжигая его палящими лучами сквозь верхушки деревьев. Он припарковался недалеко от тупикового конца улицы, за четыре дома от своего собственного, и сидел лицом к слепящему диску. Не идеальное место, но самое лучшее, какое он мог найти в сложившихся обстоятельствах, единственная удобная точка обзора на Ловелл-террас, с которой он мог следить за входной дверью своего дома, не опасаясь, что его мгновенно заметят те, кто входит в дом и выходит оттуда.
        Он понятия не имел, почему Эйми задерживается. Обычно к четырем она уже уходила обслуживать ранних пташек в «Эпплби». Может, заболела, рассуждал он, или взяла отгул на сегодняшний вечер, а его не сочла нужным известить. Если это так, придется придумать что-то еще.
        Глупо, что он не выяснил, думал Кевин. Ведь он разговаривал с ней по телефону несколько минут назад. Позвонил Джилл, как он это часто делал ближе к вечеру, чтобы уточнить, не нужно ли купить что-нибудь из продуктов, но трубку взяла Эйми.

        - Привет,  - поздоровалась она серьезнее, чем обычно.  - Как прошел день?

        - Отлично.  - Он помедлил.  - Вообще-то, своеобразно.

        - Расскажи.
        Он проигнорировал ее приглашение к долгой беседе.

        - Джилл дома?

        - Нет, только я.
        Тут бы и поинтересоваться, почему она еще не на работе, но он слишком разволновался, представляя Эйми одну в доме.

        - Ладно,  - сказал он.  - Тогда передай ей, что я звонил, хорошо?
        Кевин сгорбился за рулем, надеясь сделаться менее заметным для Эйлин Карнахан. Та шла по тротуару в его сторону, выгуливая перед ужином своего дряхлого коккер-спаниеля. Вытянув шею, Эйлин - на ней была летняя шляпа с широкими нависающими полями - смотрела на Кевина озадаченно, пытаясь понять, что здесь не так. Прижимая к уху телефон, он виновато улыбнулся ей и взмахом руки - не могу сейчас говорить,  - изобразил из себя занятого человека, который решает важные проблемы, а не шпионит за собственным домом.
        Кевин успокаивал себя тем, что он не переступил черту дозволенного,  - во всяком случае, пока. Но он думал об этом целый день и опасался находиться дома наедине с Эйми - не доверял себе, особенно после того, что случилось утром. Разумнее было бы какое-то время держаться на расстоянии, пока не будут восстановлены границы, те самые, что, казалось, стерлись за последние недели. Как и то, что она больше не называла его «мистер Гарви» или даже «Кевин», когда обращалась к нему.

        - Привет, Кев,  - поздоровалась Эйми, появившись, заспанная, на кухне утром.

        - Доброе утро,  - ответил он, неся в одной руке к буфету стопку блюдец, еще теплых, только что из посудомойки.
        Ни в ее тоне, ни в манере поведения он не уловил кокетства. На ней были облегающие спортивные штаны и футболка - вполне пристойный наряд, по ее меркам. Единственное, что зафиксировало его сознание,  - это привычную радость от встречи с ней, благодарность за всплеск позитивной энергии, переполнявшей его, стоило ему ее увидеть. Эйми направилась не к кофеварке, а остановилась перед холодильником, открыла дверцу и заглянула внутрь. И стояла так какое-то время, словно погруженная в раздумья.

        - Что ищешь?  - спросил Кевин.
        Она не ответила. Отвернувшись от буфета - просто чтобы помочь Эйми,  - он подошел к ней, и, стоя у нее за спиной, устремил взгляд поверх ее головы на знакомую беспорядочную кучу коробок, банок и пластиковых контейнеров, на мясные продукты и овощи, лежавшие в прозрачных пластиковых ящиках.

        - Йогурт,  - сказала Эйми, оборачиваясь к нему с улыбкой. Ее лицо находилось так близко, что он уловил ее дыхание, поутру несвежее, но вовсе не неприятное.  - Я на диете.
        Кевин рассмеялся, словно она сморозила глупость - идея и впрямь была бредовая,  - но Эйми утверждала, что она настроена вполне серьезно. Должно быть, кто-то из них поменял положение - либо он подался вперед, либо она отклонилась назад, либо одновременно произошло и то, и другое,  - потому что в следующее мгновение он вдруг почувствовал, как она прижалась к нему, ощутил тепло ее тела сквозь слои своей и ее одежды, так, будто они соприкасались обнаженной кожей. Не отдавая себе отчета, он положил руку ей на талию, чуть выше тазовой кости. Почти в ту же секунду она откинула назад голову, ему на грудь. Это было так естественно - вот так стоять и в то же время ужасающе страшно, словно они балансировали на самом краю утеса. Он отчетливо чувствовал эластичный пояс ее штанов, интригующую упругость ее тела под его ладонью.

        - На дверце,  - произнес он, продляя паузу дольше, чем следовало.

        - А, ну да.  - Эйми резко повернулась, отстраняясь от него.  - Как я сама не догадалась?
        Она схватила йогурт и пошла к столу, сверкнув в его сторону улыбкой. Он достал из посудомоечной машины остальную посуду. Голова гудела. Он все еще физически ощущал прикосновение ее тела, словно оно впечаталось в его плоть, как будто он был слеплен из мягчайшей глины. Целый день прошел, а ощущение не проходило, оттиск оставался там, где она его оставила.

        - Черт,  - выругался Кевин. Закрыв глаза, он покачал головой, не зная, сожалеет ли об этом инциденте или пытается в подробностях вспомнить все, что случилось.


* * *
        Лори не винила доставщика пиццы за то, что тот таращился на нее обалдевшими глазами. А как еще он мог отреагировать, когда дверь ему открыла женщина в белом с написанной от руки табличкой: СКОЛЬКО?

        - Э… двадцать два,  - пробормотал доставщик, как можно более невозмутимо, вытаскивая из сумки-термоса две коробки. Совсем еще молодой, примерно того же возраста, что и ее сын, широкоплечий, в шортах-карго и шлепанцах, выглядел он неряшливо, словно заскочил на Паркер-роуд по пути на пляж, но при этом был обаятелен.
        Они неуклюже произвели обмен: Лори забрала у него пиццу, парень получил две десятки и пятерку - немыслимая трата наличных. Отступив на шаг, она замотала головой, давая понять, что сдачи не нужно.

        - Спасибо.  - Убрав в карман купюры, парень вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что происходит в доме, но, увидев за спиной Лори лишь пустую прихожую, быстро утратил интерес.  - Доброй ночи.
        Она принесла теплые тонкие коробки в столовую и положила их на стол. Их новые соседи, Эл и Джош, наблюдали за ней с беспокойством и неподдельным восторгом на лицах. После многих месяцев скудного питания на Гинкго-стрит пицца из кафе «У Тоннетти», должно быть, казалась им невообразимой, почти непристойной роскошью, словно они умерли и вознеслись на небеса сибаритства.
        Эл с Джошем поселились с ними три дня назад и быстро зарекомендовали себя идеальными соседями - аккуратными, спокойными, любезными. Эл, мужчина примерно тех же лет, что и Лори, невысокий, энергичный, с сединой в бороде, прежде работал консультантом-экологом в одном архитектурном бюро. Джошу было слегка за тридцать. Бывший продавец программного обеспечения, симпатичный и долговязый, но угрюмый, он имел обыкновение смотреть на все предметы быта - вилки, губки, карандаши - так, будто видел их впервые в жизни.
        Совсем еще недавно, думала Лори, они с Мег были заинтригованы появлением в их жизни двух относительно привлекательных мужчин, подходящих им по возрасту. По ночам они долго шептались в темноте, обсуждая своих новых соседей: отмечали, что у Эла приятная улыбка, а Джош - один из тех эмоционально недоразвитых людей, которых и не стоит пытаться выманить из их раковины - только время и силы зря потратишь. Но теперь подобные забавы были им ни к чему. Мосты сожжены. Эл и Джош принадлежали к миру, который они уже покинули.
        Безошибочно угадав, Лори открыла коробку, в которой лежала пицца с грибами и оливками, вторая, с колбасой и луком, предназначалась для мясоедов - именно ее заказала Мег. Лори окутал густой аромат, смесь аппетитных запахов, навевающих воспоминания, как старая песня, звучащая из автомобильного радио. Она не ожидала, что расплавленный сыр окажется таким вязким, когда стала поднимать из коробки первый кусок, приятной тяжестью осевший в ее руке. Наконец, не без труда оторвав его, она медленно, со всей церемонностью, какую тот заслуживал, положила кусок пиццы на тарелку и протянула его Мег.
        Я люблю тебя, говорили ее глаза. Ты такая храбрая.
        Я тоже тебя люблю, взглядом отвечала ей Мег. Ты моя сестра.
        Они ели в молчании. Эл и Джош старались скрывать свою жадную прожорливость, но сдержаться им не удавалось. Они хватали кусок за куском, поглощая больше, чем им полагалось. Лори не возражала. Она была не очень голодна, а Мег только раз откусила пиццу, о которой, по ее словам, она мечтала многие месяцы. Лори грустно улыбнулась, глядя на ненасытных мужчин, сидящих напротив них за столом. Они были невинны и наивны, как они с Мег, когда пришли в поселение № 17, пребывали в блаженном неведении, не подозревая, что им предназначено поддержать прекрасную традицию.
        Ешьте, думала она. Наслаждайтесь, пока есть такая возможность.


* * *
        Кристина поспешила в туалет, оставив Тома готовить детское питание. Сидя в водительском кресле, он начал греть бутылочку с водой в специальном устройстве, подключенном к прикуривателю. Когда вода нагрелась до нужной температуры, добавил в бутылочку разовый пакетик детской смеси, потряс ее как следует, чтобы размешать. Все это он выполнял в состоянии напряженного ожидания, каждые две минуты поглядывая в зеркало: проверял, не проснулась ли малышка. По собственному опыту он уже знал, как трудно приготовить бутылочку, когда девочка плакала от голода. Всегда что-нибудь случалось: пластиковый пакетик никак не открывался или выскальзывал из рук, или на дне его оказывалась дырочка, или бутылочка не завинчивалась, или еще что. Поразительно, сколько существует самых разных способов запороть столь простую процедуру.
        На этот раз, правда, боги оказались на его стороне. Он приготовил бутылочку со смесью, извлек малютку из люльки, не разбудив ее, и понес девочку на площадку для отдыха, где отыскал им скамейку в тени. Малышка не открывала глаз, пока соска не коснулась ее губ. Потом она немного похныкала, не сразу поймав ее ртом, а потом крепко захватила губами и принялась сосать так яростно, что Том громко расхохотался, чувствуя, как бутылочка ритмично дергается в его руке. Это напомнило ему рыбалку: ты ощущаешь толчок в руке, когда рыба хватает наживку, и испытываешь потрясение, понимая, что связан с другим живым существом.

        - Ты проголодалась, да, крошка?
        Малышка, глотая и чмокая, смотрела на него - не с обожанием, решил Том, и даже не с благодарностью, но, по крайней мере, снисходительно, будто думала: «Я понятия не имею, кто ты такой, ну и ладно, неважно».

        - Да, я не твоя мамка,  - прошептал он.  - Но я делаю, что могу.
        Кристина отсутствовала долго. Девочка уже опустошила бутылочку, и Том начал беспокоиться. Он поднял малышку вертикально, похлопывая ее по спинке, пока та не издала прелестный отрыгивающий звук, который он счел гораздо менее прелестным, почувствовав на своем плече знакомую неприятную мокроту. Том ненавидел кислый запах отрыжки, то, как он лип к одежде и бил в нос - запах гораздо более вонючий, чем даже младенческие экскременты.
        Девочка заерзала у него на руках, и Том пошел с ней гулять по стоянке, которая, похоже, понравилась малышке. Зона отдыха была довольно скромная - ни ресторана, ни автозаправки, только безликое одноэтажное здание с туалетами, торговыми автоматами и полками с информационными буклетами о чудесах Коннектикута,  - но занимала она на удивление большое пространство. Том увидел также площадку для пикника с шестью столиками, участок для выгула собак и еще одну парковку - для грузовиков и трейлеров.
        Когда Том проходил мимо больших машин, его окликнула компания «босоногих», путешествовавших на темно-бордовом фургоне «Додж Караван» с мичиганскими номерами. Их было пятеро - три парня, две девушки, все студенческого возраста. Пока девушки ворковали над малышкой - их особенно очаровала мишень размером с монетку на ее лобике,  - рыжий парень с затейливо повязанной банданой на голове поинтересовался у Тома, поедет ли он в Маунт-Поконо[120 - Маунт-Поконо - населенный пункт в округе Монро (Пенсильвания, США) в горах Поконо.], на праздник солнцестояния, который будет длиться целый месяц.

        - Будет весело,  - сказал парень. Морщась, он поднял одну руку и усердно почесал бок.  - Куда веселее, чем в прошлом году.

        - Не знаю.  - Том пожал плечами.  - С маленьким ребенком особо не навеселишься.
        Одна из девушек подняла голову. У нее было шикарное тело, нездоровый цвет лица, а во рту не хватало одного из передних зубов.

        - Так я с ней буду нянчиться,  - вызвалась она.  - Мне не в тягость.

        - Ага, будешь,  - рассмеялся один из ее друзей, симпатичный парень с неприятным выражением лица.  - Между групповухами.

        - Пошел ты,  - бросила она ему.  - Я умею обращаться с детьми.

        - Когда не под кайфом,  - вставил третий парень, рослый и плотный, как футболист, только обрюзгший.  - А она все время под кайфом.

        - Ну вы, парни, и скоты,  - заметила вторая девушка.


* * *
        Кристина ждала у «БМВ», глядя на него с меланхоличным выражением на лице. Ее черные волосы блестели в лучах послеполуденного солнца.

        - Где был?  - спросила она.  - Я уже думала, что ты меня бросил.

        - Малышку кормил.  - Он протянул ей пустую бутылочку.  - Все до капельки высосала.

        - Угу,  - промычала Кристина, даже не пытаясь притвориться, что ей это интересно.

        - Повстречал тут компанию «босоногих». Полный фургон. Говорят, в Поконо намечается большой праздник.
        Кристина сообщила, что тоже беседовала с одной из их девушек в уборной.

        - Она вся в предвкушении. Говорит, это самая крупная вечеринка в году.

        - Мы тоже могли бы заехать,  - осторожно предложил Том.  - Если хочешь. По-моему, это по пути в Огайо.

        - Как скажешь,  - отозвалась Кристина.  - Ты здесь босс.
        Голос у нее был скучный, абсолютно безразличный. У Тома вдруг возникло желание влепить ей пощечину - не для того, чтобы причинить боль, а просто встряхнуть,  - и лишь усилием воли он сдержал этот порыв.

        - Послушай,  - произнес он.  - Ты расстроена, я знаю. Но не надо на мне срывать злость. Не я тебя обидел.

        - Знаю,  - заверила она его.  - Я на тебя и не злюсь.
        Том глянул на малышку.

        - А на кого? На дочь? На нее ты за что злишься?
        Кристина потерла живот - эта привычка появилась у нее во время беременности - и едва слышно ответила:

        - Я должна была родить сына.

        - Да,  - сказал он.  - А родилась дочь. Прищурившись, она смотрела мимо Тома на семью белокурых людей - двух высоких родителей, трех детишек и палевого лабрадора,  - выбравшихся из «эксплорера», что припарковался напротив их машины.

        - Думаешь, я дура, да?

        - Нет,  - ответил Том.  - Ничего такого я не думаю. Кристина тихо рассмеялась - горько, беспомощно.

        - Чего ты от меня хочешь?

        - Я хочу, чтобы ты взяла на руки свою дочь.  - Не давая ей возразить, Том шагнул к Кристине и сунул ей в руки ребенка.  - На пару минут, пока я схожу в туалет. Справишься?
        Кристина не ответила. Сверля его сердитым взглядом, она вытянула ребенка на руках, подальше от себя, словно от малышки воняло. Том ободряюще потрепал ее по плечу.

        - И заодно придумай имя,  - сказал он.


* * *
        Как Кевин и ожидал, игра успокоила нервы. Ему нравилось, как время замедляет свой ход на бейсбольном поле, а сам ты сосредоточен только на простых фактах: два иннинга позади, конец третьего, бегуны на первой и второй базах, два бола и один страйк.

        - Твой выход, Гонзо!  - крикнул он с дальнего поля, сомневаясь, достаточно ли громко, чтобы Боб Гонзалес, лучший питчер команды «Carpe Diem», услышал его или что Гонзо вообще слушал. Он был из той породы людей, которые, подавая мяч, настолько сосредоточены, что не замечают ничего вокруг. Если бы группка женщин на трибунах сняла футболки и начала выкрикивать номера своих телефонов, он бы, наверняка, и ухом не повел.
        Позвони мне, Гонзо! Не заставляй меня просить!
        И за это тоже Кевин любил софтбол: пусть ты немолод, с брюшком, сметчик строительных работ, как Гонзо,  - тот с трудом добежал бы до первой базы, рискуя получить инфаркт,  - но все равно звезда, волшебник «медленной подачи», который коварным ударом снизу посылает мяч так, что тот плавно летит к бьющему, будто пирожное со взбитыми сливками, но над страйк-зоной камнем падает вниз, как подстреленная утка.

        - Давай, мужик!  - нараспев крикнул Кевин, для выразительности потрясая перчаткой в воздухе.  - Все путем!
        Сам он стоял на внешнем поле по левому центру, по обе стороны от него расстилались огромные участки травяной площадки. Команда «Carpe Diem» явилась на матч в составе восьми человек, и они решили, что лучше обойдутся без одного аутфилдера, чем оставят зияющую брешь на внутреннем поле. Соответственно, Кевину теперь приходилось держать под контролем дополнительную зону, а прямо в глаза ему светило низко висящее медное солнце.
        Кевин не возражал; он был счастлив, играя в софтбол. Разве можно найти более достойное занятие в столь чудесный вечер? На поле он прибежал буквально за несколько минут до начала матча. Его спас приход Джилл, очень своевременно явившейся домой в двадцать минут шестого. С ее помощью он проник в дом, переоделся в форму - белые штаны в обтяжку и голубую футболку с надписью «Carpe Diem», нанесенной от руки старинным почерком над изображением пивной кружки,  - потом схватил яблоко и бутылку воды. За все это время Эйми ни разу не попалась ему на глаза, и ему не пришлось разрулировать потенциально затруднительную ситуацию.
        Следующий мяч был послан далеко за страйк-зону, и на счету Рика Сэнсома, весьма заурядного бьющего, стало три бола и один страйк. Гонзо меньше всего хотелось отправить Сэнсома на первую базу, ибо это означало, что противостоять ему будет Ларри Таллерико, и это при том, что на трех базах уже находились бегуны. Таллерико был зверь, а не мужик. Угрюмый загорелый амбал, он однажды так отбил мяч, что его потом вообще не нашли.

        - Полегче!  - крикнул Кевин.  - Пусть взмахнет!
        Тыльной стороной ладони он вытер лоб, пытаясь игнорировать чувство стыда, которое глодало его целый день. Кевин понимал, что они с Эйми чуть не совершили чудовищную ошибку, и не хотел, чтобы это повторилось. Он - зрелый мужчина, якобы ответственный взрослый человек. Значит, это он обязан взять ситуацию под свой контроль, установить твердые правила в честной и прямолинейной манере. Все, что нужно сделать,  - это перво-наперво сесть с ней утром, признать то, что между ними происходит, и заявить, что этому нужно положить конец.
        Ты очень привлекательная девушка, скажет он. И ты, я уверен, сама это знаешь. В последнее время мы заметно сблизились - гораздо ближе, чем нам следует быть.
        А потом объяснит, просто и откровенно, что между ними невозможны никакие романтические или сексуальные отношения. Это будет нечестно по отношению к тебе, по отношению к Джилл, а я не тот человек, который готов поставить кого-то из вас в столь неприятное положение. Прости, если по моей вине у тебя сложилось превратное впечатление. Разумеется, разговор будет неловкий, но еще более неловко ничего не предпринимать, а, изображая невинность, продолжать идти по тому опасному пути, на который они ступили. А дальше что? Случайное столкновение в коридоре у его спальни? На Эйми ничего, кроме полотенца; смущенно извинившись, она протискивается мимо него, соприкасаясь с ним плечами?
        Сэнсом, стоя не на жизнь, а на смерть, отбил за границы поля очередной мяч и следующий тоже. Новый мяч Гонзо запулил так высоко над головой Сэнсома, что Стиву Вишьевски пришлось ловить его в прыжке.

        - Четыре бола!  - объявил судья.  - На базу! Вместе с Сэнсомом, затрусившим на первую базу, перемещение начали и бегуны. Стив взял тайм-аут и зашагал к горке, чтобы посовещаться с ним. Он надеялся, что Гонзо за это время успокоится. Пит Торн, занимавший позицию между второй и третьей базами, тоже присоединился к ним, желая вставить свое слово. Пока они переговаривались, Кевин отошел еще дальше на внешнем поле, демонстрируя свое уважение перед мощью Таллерико. Команда «Carpe Diem» опережала соперника на три очка, и они вполне могли отказаться от одного-двух очков, заработанных игроком нападения. Избежать ему хотелось другого сценария: мяч проплывает над его головой, и он гонится за ним, подбирает, бросает издалека игроку внутреннего поля, чтобы предотвратить грэнд-слэм[121 - Удар, при котором команда соперника набирает четыре очка, то есть когда на всех четырех базах находятся бегуны.].

        - Играем!
        Пит со Стивом вернулись на свои позиции. Таллерико занял место в «доме», толстым концом биты постучал по земле. Заметив, как далеко стоит Кевин, может быть, ярдах в десяти[122 - 10 ярдов = примерно 9 м.] от лесной опушки, еще раз глянул на него с изумлением. Кевин снял свою синюю кепку и помахал ею, приветствуя громилу, бросая ему вызов.
        Гонзо размахнулся, прицелился и мощным ударом послал мяч прямо в «дом». Таллерико просто стоял и смотрел, как тот падает, даже глазом не моргнул, когда судья выкрикнул «страйк». Кевин проговаривал про себя диалог, который он будет вести за завтраком с Эйми, пытался представить ее реакцию и что сам он будет чувствовать после того, как объяснится с ней. За последние несколько лет он многое потерял - не он один - и усиленно работал над собой, чтобы остаться сильным, сохранить позитивный настрой - не только ради себя, но и ради Джилл, ради своих друзей и соседей, ради всех жителей их городка. И ради Норы тоже - особенно ради Норы, хотя у них так ничего и не вышло. И сейчас он ощущал груз своих потерь, груз прожитых лет и тех, что еще предстоит прожить, сколько б их там ни было - три или четыре, двадцать или тридцать, может, больше. Конечно же, его влекло к Эйми - он не станет это отрицать,  - но спать с ней он не хотел, во всяком случае, в реальном мире. Ему будет не хватать ее улыбки по утрам, чувства надежды, что она ему дарила, уверенности в том, что радость возможна, что ты - нечто большее, чем
сумма всех своих утрат. Тяжело на душе становилось при мысли, что он должен от этого отказаться, тем более что взамен - ничего.
        Дзыньк алюминиевой биты вывел его из раздумий. Кевин увидел, как сверкнул взмывший ввысь мяч, будто растворившийся в солнце. Рукой, что была без перчатки, он прикрыл глаза от слепящих лучей, попятился назад, затем сделал несколько шагов вправо, интуитивно рассчитывая траекторию предмета, исчезнувшего из его поля зрения. Должно быть, это была свеча, потому что пару секунд ему казалось, что мяч навсегда покинул атмосферу земли. А потом увидел его - яркую крапинку, прочертившую дугу в небе и теперь стремительно летящую вниз. Он поднял руку, раскрыл перчатку. Мяч упал в карман со смачным шлепком, словно только и стремился туда и был рад, что добрался до цели.


* * *
        Джилл спросила, следует ли ей прийти на ночевку в белом, но мисс Маффи сказала, что это необязательно.
        Главное, сама приди и принеси спальный мешок, написала она. В Гостевом доме обстановка непринужденная. И не волнуйся по поводу обета молчания. Мы поговорим шепотом. Будет здорово!
        В качестве жеста доброй воли - чтобы не идти в чужой монастырь со своим уставом,  - Джилл подобрала к джинсам белую футболку из эластичной ткани, затем положила в сумку пижаму, смену нижнего белья и туалетные принадлежности. В последнюю секунду сунула еще и конверт с десятком семейных фотографий - своего рода альбом,  - на тот случай, если ее визит затянется дольше, чем на одну ночь.
        Эйми обычно вечерами дома не бывало, но Джилл слышала, как та копошится в гостевой комнате, и она не очень удивилась, когда, спустившись вниз, увидела ее на диване в гостиной. Удивило ее другое - багаж у ног Эйми, два одинаковых синих парусиновых чемодана на колесах, купленных родителями Джилл, когда Том еще учился в школе. Они тогда всей семьей отправились весной на отдых в Тоскану.

        - Куда-то уезжаешь?  - полюбопытствовала она, остро сознавая, что сама тоже держит в руке скатанный в рулон спальник. Как будто они собрались вместе в путешествие, ждут машины, которая повезет их в аэропорт.

        - Переселяюсь,  - объяснила Эйми.  - Хватит уже вас стеснять.

        - О.  - Джилл медленно закивала, пытаясь осмыслить ее слова.  - Отец ничего не говорил.

        - А он и не знает.  - Эйми улыбнулась, но без присущей ей самоуверенности.  - Это было спонтанное решение.

        - Надеюсь, ты не домой возвращаешься? Не к отчиму?

        - Что ты, нет!  - в ужасе воскликнула Эйми.  - Туда я никогда не вернусь.

        - Тогда куда?..

        - На работе познакомилась с одной девчонкой. Ее зовут Мими. Классная деваха. Живет с родителями, но у нее там свой уголок - как отдельная квартира в полуподвальном этаже. Пригласила пожить у нее.

        - Супер.  - Джилл почувствовала укол зависти. Она вспомнила, как здорово было, когда Эйми только-только к ним переехала. Они жили как сестры, не разлей вода - одна жизнь на двоих.  - Рада за тебя.
        Эйми пожала плечами; трудно было определить, горда она собой или смущена.

        - Таков уж мой стиль, да? Завожу друзей среди людей, с которыми работаю, потом поселяюсь у них дома. И живу у них дольше, чем следует.

        - С тобой было прикольно,  - пробормотала Джилл.  - Мы были тебе рады.

        - А ты?  - спросила Эйми.  - Куда собралась?

        - Да так… к одной подруге,  - ответила Джилл, помешкав.  - Ты ее не знаешь.
        Эйми кивнула с безразличным видом: ее больше не интересовало, с кем водит компанию и с кем развлекается Джилл. С ностальгией во взгляде она обвела взглядом комнату - телевизор с большим экраном, удобный диван, картину с изображением скромного домика в освещении уличного фонаря.

        - Мне здесь очень нравилось,  - промолвила она.  - Это самый лучший дом, в котором мне доводилось жить.

        - Так оставайся.

        - Да нет, пора,  - сказала Эйми.  - Вообще нужно было свалить еще несколько месяцев назад.

        - Папе будет тебя не хватать. Ты поднимала ему настроение.

        - Я ему напишу,  - пообещала Эйми, глядя не в лицо Джилл, а на ее ноги.  - Просто поблагодари его от меня за все, ладно?

        - Непременно.
        Джилл казалось, что надо бы сказать что-то еще, но нужные слова не шли на ум, а Эйми ей не помогала. Они обе вздохнули с облегчением, когда возле дома просигналила машина.

        - Это за мной.
        Эйми встала с дивана и посмотрела на Джилл. Попыталась улыбнуться.

        - Ну, вот вроде и все.

        - Пожалуй.
        Эйми шагнула к ней, обняла на прощанье. Джилл тоже обняла ее свободной рукой. С улицы снова просигналила машина.

        - Тогда, прошлым летом,  - произнесла Эйми,  - ты, можно сказать, спасла мне жизнь.

        - А ты мне,  - заверила ее Джилл.
        Эйми тихо рассмеялась и подняла чемоданы.

        - Чемоданы беру на время. Верну через несколько дней.

        - Когда угодно,  - ответила Джилл.  - Это не к спеху.
        Стоя в дверях, она смотрела, как ее бывшая лучшая подруга подкатила чемоданы к синей «мазде», ожидавшей ее у края тротуара. Эйми открыла багажник, сложила в него чемоданы, затем обернулась, помахала ей рукой. Джилл, вскинув руку, чувствовала, как в ней разверзается пустота, словно что-то жизненно важное изымали из нее. Так всегда бывает, когда человек, который тебе небезразличен, уходит от тебя, даже если ты знаешь, что это неизбежно и, возможно, не по твоей вине.


* * *
        Невероятно, думал Том, проезжая по Вашингтонскому бульвару - впервые за два с лишним года. Здесь ничего не изменилось.
        Он и сам не понимал, почему его это беспокоит. Может быть, потому, что сам он сильно изменился с тех пор, когда был дома в прошлый раз, Том думал, что и Мейплтон тоже стал другим. Но все стояло на своих местах - «Сейфуэй», магазин Большого Майка (обувь по сниженным ценам), «Тако Белл»[123 - «Тако Белл» (Taco Bell)  - сеть ресторанов быстрого обслуживания, специализируются на блюдах мексиканской кухни.], «Уол-гринс», уродливая башня над «Бургер Кингом», ощетинившаяся антеннами сотовой и спутниковой связи. А потом другая картина, когда он свернул с главной магистрали на тихие улочки, где как раз и жили горожане - в пригородную сказочную страну ухоженных газонов и подстриженной растительности, перевернутых трехколесных велосипедов и маленьких инсектицидных флажков с желтыми полотнищами, обвисшими в вечернем безветрии.

        - Почти приехали,  - сказал Том малышке.
        Теперь они ехали вдвоем, девочка спала всю дорогу. Они полчаса прождали Кристину на стоянке, надеясь, что та появится, но это была просто формальность. Том знал, что Кристина ушла навсегда, понял это в ту же секунду, когда, вернувшись из уборной, обнаружил, что малышка в машине одна, лежит, пристегнутая в своей маленький люльке, и таращится своими блестящими глазенками, с упреком во взгляде. Хуже того, Том понимал, что сам во всем виноват: испугал Кристину, сунув ребенка ей в руки, когда она явно не была к этому готова.
        Том осмотрел машину, но не нашел ни записки, ни слова извинения, благодарности или объяснения. Она даже не удосужилась черкнуть «прощай» своему преданному другу, единственному из всех ее знакомых, кто поддерживал и оберегал ее, своему верному спутнику, с которым она путешествовала по стране, своему почти что возлюбленному, заменившему отца ее дочери. Том обыскал и стоянку, но не нашел следов ни Кристины, ни фургона с «босоногими», следовавшего в Поконы.
        Едва первоначальный шок прошел, Том попытался убедить себя, что это и к лучшему, что без Кристины жить ему будет легче. Толку от нее никакого - мертвый груз в машине, еще одна обуза, которую он вынужден всюду таскать за собой, обуза столь же эгоистичная и требовательная, как и брошенная ею малютка, только угодить ей гораздо труднее. Он обманывался, думая, что однажды утром она проснется и внезапно поймет, что с ним ей гораздо лучше, чем могло бы быть с мистером Гилкрестом.
        Ты просчиталась, думал Том. Ведь я по-настоящему тебя любил.
        Однако в этом и состояла проблема, что снова и снова бередила его сознание, пока он рулил на «БМВ» к тому месту, которое некогда считал своим домом. Он любил Кристину, а она исчезла. С болью в душе он представлял, как она едет по шоссе в фургоне с «босоногими», а те болтают о грандиозной вечеринке, о безумных развлечениях, что их ждут. Кристина, возможно, даже не слушает их, просто сидит и думает о том, как хорошо, что она освободилась, уехала от маленькой дочки и от Тома тоже, от двух людей, которые невольно напоминали бы ей обо всем, что она пережила, о том, какой дурой она была.
        Еще больнее становилось при мысли о том, что через неделю или через месяц скитаний она наконец-то выйдет из ступора и осознает, что худшее позади, что она снова способна смеяться и танцевать, возможно, даже завести интрижку с каким-нибудь обкуренным идиотом, который сам не понимает своего счастья.
        А Том? Снова будет дома, в Мейплтоне, с отцом и сестрой, будет воспитывать чужого ребенка, все еще тоскуя по девушке, которая бросила его на автостоянке в Коннектикуте? Неужели это и есть конечная цель его долгого пути? Он окажется там, откуда начинал, только с мишенью на лбу и с грязным подгузником в руке? Когда Том свернул на Ловелл-террас, солнце уже зашло, но над большим белым родительским домом небо еще не потемнело, сохраняя свою густую синеву.

        - Ну что, крошка?  - сказал он.  - Что же мне с тобой делать?


* * *
        Не колебаться. Это правило номер один. Уход мученика должен быть быстрым и безболезненным.

        - Давай же,  - взмолилась Мег. Она стояла, прислонившись к кирпичной стене под пожарной лестницей на здании начальной школы. Ее грудь поднималась и опускалась в такт ее неровному дыханию. Дуло пистолета находилось всего лишь в дюйме от ее виска.

        - Подожди,  - сказала Лори.  - Рука дрожит.

        - Не волнуйся,  - напомнила ей Мег.  - Ты оказываешь мне услугу.
        Пытаясь успокоиться, Лори сделала глубокий вдох. Ты сможешь. Она была готова. Стрелять она научилась, старательно воображала все свои действия, расписанные в учебной инструкции.
        Спустить курок. Представить, как вспышка золотистого свечения переносит мученика прямо на небеса.

        - Сама не понимаю, почему я так нервничаю,  - произнесла она.  - Ведь двойную дозу «ативана» приняла.

        - Ни о чем не думай,  - напомнила ей Мег.  - Просто выстрели и уходи.
        На сегодняшний вечер это была мантра Лори, ее задание, в кратком изложении. Сделай и уходи. На углу улиц Элм и Лейквуд ее будет ждать машина. Куда ее повезут, она не знает, известно только, что куда-то далеко от Мейплтона, где ее ждут мир и покой.

        - Я начинаю считать до десяти,  - сказала Мег.  - Не жди, когда я дойду до одного.
        Пистолет был маленький, серебристый, с черной пластмассовой рукояткой. Не очень тяжелый, но Лори пришлось призвать на помощь все свои силы, чтобы удерживать его в руке.

        - Десять… девять…
        Она взглянула через плечо, проверяя, нет ли кого на школьном дворе. Когда они пришли сюда, на качелях сидели и болтали две девочки подросткового возраста, но Лори и Мег взглядами прогнали их прочь.

        - Восемь… семь…
        Мег закрыла глаза, ее лицо застыло от напряженного ожидания.

        - Шесть…
        Лори заставляла свой палец спустить курок, но тот не повиновался.

        - Пять…
        Она столько сил приложила, чтобы оторвать себя от семьи, от друзей, отречься от мира, от всех мирских благ и привязанностей. Ушла от мужа, бросила дочь, запечатала свои уста, полностью посвятила себя Богу и «Виноватым».

        - Четыре…
        Трудно, но она справится. Словно собственноручно вырвала у себя глаз, без анестезии, без сожалений.

        - Три…
        Она перековала себя в другого человека, более жесткого и в то же время более покорного. В служительницу, у которой нет желаний, которой нечего терять, которая готова повиноваться воле Господа, являться по первому зову.

        - Два…
        А потом появилась Мег, и они с тех пор все время были вместе, и теперь она снова там, откуда начинала,  - слабая и сентиментальная, полная сомнений и желаний.

        - Один…
        Мег стиснула зубы, приготовившись к неотвратимому. Прошло несколько секунд. Она открыла глаза. В ее лице, заметила Лори, промелькнуло облегчение, мгновенно сменившееся раздражением.

        - Проклятье!  - сердито произнесла она.

        - Прости.  - Лори опустила пистолет.  - Не могу.

        - Надо. Ты же дала слово.

        - Но ты моя подруга.

        - Конечно.  - Голос Мег смягчился.  - А значит, ты должна мне помочь. Чтобы мне не пришлось делать это самой.

        - Тебе вообще не надо это делать.

        - Лори,  - простонала Мег.  - Зачем ты все усложняешь?

        - Потому что я слабый человек,  - признала Лори.  - Я не хочу тебя терять.
        Мег протянула руку.

        - Дай мне пистолет.
        Она произнесла это так спокойно и властно, с такой непоколебимой убежденностью в правоту своей миссии, что Лори объял благоговейный трепет, она даже испытала гордость за Мег. С трудом верилось, что это та самая напуганная молодая женщина, которая засыпала в слезах в первую ночь в Синем доме, та самая Ученица, которая не могла дышать в супермаркете.

        - Я люблю тебя,  - прошептала Лори, отдавая ей пистолет.

        - Я тоже тебя люблю,  - сказала Мег, однако голос у нее был удивительно блеклый, словно душа уже покинула ее тело, не дожидаясь оглушительного выстрела, который прозвучит мгновением позже, и той воображаемой вспышки золотистого свечения, что вознесет ее на небеса.


* * *
        Нора понимала, что поступает нелепо, шагая через весь город, чтобы отнести письмо, которое можно было просто опустить в почтовый ящик, но вечер выдался чудесный, и других дел у нее все равно не было. По крайней мере, теперь она будет точно знать, что почтовая служба не потеряла письмо и доставила его без опоздания. Потом она просто вычеркнет этот пункт из списка запланированных дел и перейдет к следующему. Именно в этом и заключался смысл ее вечерней прогулки,  - чтобы предпринять хоть что-то, перестать медлить и сделать конкретный шаг в верном направлении.
        Покинуть город и начать новую жизнь оказалось гораздо сложнее, чем она ожидала. На прошлой неделе у нее был маниакальный прилив энергии - она с упоением представляла свое будущее в обличье блондинки с другим именем,  - но приступ бурной деятельности скоро угас, сменившись слишком хорошо знакомым состоянием вялости. Ей не удавалось придумать имя для своей новой личности, она не могла решить, куда поехать, не связалась ни с поверенным, ни с агентом недвижимости, которые занялись бы продажей дома. Она ничего не предпринимала, просто садилась на велосипед и ездила по окрестностям, в результате у нее начинали болеть ноги, немели пальцы, а душевное утомление не оставляло сил на практические действия.
        Ее пугала перспектива продажи дома. Нора понимала, что должна избавиться от него, не только ради денег, но и ради обретения психологической свободы, которая ляжет яркой разделительной полосой между «до» и «после». Но как решиться на это, если другого дома ее дети никогда не знали, если именно сюда они придут по возвращении? Конечно, она понимала, что они не вернутся,  - по крайней мере, думала, что понимает,  - но это понимание не мешало ей терзать себя, представляя разочарование и недоумение на их лицах, чувство покинутости, которое их захлестнет, когда вместо родной матери дверь им откроет другой, незнакомый человек.
        Я не вправе так с ними поступить, думала Нора.
        И вот буквально сегодня она, кажется, нашла приемлемый выход. Она не будет продавать дом, а сдаст его в аренду через агентство, позаботится о том, чтобы кто-то знал, как связаться с ней в том случае, если вдруг произойдет чудо. Конечно, это будет не полный разрыв, о котором она мечтала,  - к примеру, в договоре аренды ей наверняка придется указать свое настоящее имя,  - но это приемлемый компромисс. Завтра же утром она отправится в «Century 21»[124 - «Century 21» - крупнейшая в мире сеть агентств недвижимости.] и обговорит все детали.
        Ближе к Ловелл-террас Нора прибавила шаг. Небо темнело, город неторопливо окутывала теплая сумеречная мгла. Скоро закончится софтбольный матч, в котором принимает участие Кевин,  - перед выходом из дома она проверила по интернету, сколько им еще оставалось играть,  - и к его возвращению она планировала находиться как можно дальше от этого района. У нее не было желания видеть Кевина или говорить с ним - она не хотела еще раз убеждаться в том, какой он замечательный человек и как ей нравилось его общество. Это все равно ничего не даст, теперь уже нет.
        Перед домом Кевина Нора в нерешительности остановилась. Прежде она никогда здесь не бывала - сознательно уклонялась от визитов сюда,  - и сейчас была поражена его габаритами. Перед ней высилось трехэтажное здание в колониальном стиле, расположенное в глубине улицы. Перед домом - покатый газон, довольно большой, хоть в тачбол[125 - Тачбол - разновидность американского футбола.] играй. Над крыльцом - небольшая арочная крыша, рядом с дверью - бронзовый почтовый ящик.
        Ну же, давай, подначивала она себя. Ты сможешь.
        Нервничая, Нора зашагала по подъездной аллее, потом - по каменной дорожке, ведущей к крыльцу. Одно дело - фантазировать о том, как она исчезнет, навсегда покинет друзей и родных; другое - воплотить свой план в жизнь. Прощание с Кевином - это не фантазия, а реальное действие, которое потом уже не переделаешь.
        Ты больше меня не увидишь, написала она в письме.
        В арке висел фонарь, но сейчас он не горел, и внизу, на самом крыльце, было темнее, чем вокруг него. Сконцентрировав все свое внимание на почтовом ящике, Нора не замечала стоявшего на крыльце громоздкого предмета, пока чуть не споткнулась об него. Сообразив, что это за предмет, она тихо охнула и, присев на корточки, присмотрелась внимательнее.

        - Прости,  - произнесла она.  - Я тебя не заметила.
        В автолюльке крепко спал грудной ребенок - крошечное существо нескольких дней от роду, с беличьими щечками, с мягким пушком черных волосиков, с едва читаемыми азиатскими чертами лица. От него исходил знакомый запах - узнаваемый душистый кисло-сладкий аромат новой жизни. Рядом стояла сумка с подгузниками, в ее внешнем кармане лежала нацарапанная от руки записка. Щурясь, Нора прочитала: «У девочки еще нет имени. Пожалуйста, позаботьтесь о ней».
        Нора вновь повернулась к младенцу. Сердце в груди вдруг бешено заколотилось.

        - Где твоя мамочка?  - спросила она.  - Куда она пошла?
        Малютка открыла глаза. В ее взгляде не было страха.

        - У тебя есть мамочка или папочка? Кроха пустила пузырьки слюны.

        - Кто-нибудь знает, что ты здесь?
        Нора огляделась. Улица безлюдная, безмолвная, как во сне.

        - Нет,  - ответила она сама на свой вопрос.  - Тебя бы не оставили здесь одну.
        Автолюлька служила еще и переноской. Из любопытства Нора взяла ее за ручку, оторвала от крыльца. Она была не очень тяжелая, не тяжелее сумки с продуктами.
        Нести можно, подумала Нора и невольно улыбнулась.


* * *
        Предложение переночевать в поселении «Виноватых» поначалу заинтересовало Джилл. Но теперь, когда она направлялась к Гинкго-стрит, в ней зрел протест. Чем они с мисс Маффи будут заниматься всю ночь? Сначала, представляя, как они будут переговариваться шепотом, она приходила в приятное возбуждение,  - еще и потому, что в какой-то степени, на ее взгляд, это было противозаконно, все равно что не спать в лагере после отбоя. Поразмыслив, Джилл пришла к выводу, что это бесчестно, все равно что в первый же вечер после поступления накормить мороженым пациентов клиники для похудения.
        Эй, отведайте сладенького! Вам понравится в нашем Лагере аскетов!
        Как ни странно, уход Эйми ее тоже не очень обрадовал. Она переживала не за себя - с некоторых пор их пути с Эйми разошлись,  - а из-за отца. Он очень привязался за это к Эйми время и расстроится, что она ушла. Его дружба с ней вызывала у Джилл зависть и даже некоторое беспокойство, но она также понимала, что благодаря Эйми она была избавлена от значительной части психологической нагрузки. Зато теперь, в предстоящие дни и недели, отец будет особенно нуждаться в ее поддержке.
        Не самое подходящее время, чтобы оставлять его одного,  - подумала Джилл.
        Шагая по Элм-стрит, она переложила спальный мешок из левой руки в правую. И вдруг остановилась как вкопанная, ибо со стороны начальной школы раздалось нечто похожее на выстрел. Это петарда, заверила она себя. Но все равно ее прошиб холодный пот, она содрогнулась, мгновенно вспомнив душераздирающую картину: убитый мужчина, на которого она наткнулась у мусорного контейнера в День святого Валентина, жидкий ореол вокруг его головы, в широко открытых глазах застыло изумление, нескончаемые минуты, что она провела около трупа, ожидая прибытия полиции. Она вспомнила, как говорила с ним, успокаивая, словно он все еще был жив и его просто нужно было немного подбодрить.
        Всего лишь петарда…
        Джилл не смогла бы сказать, долго ли она стояла так, лицом к школе, прислушивалась, ждала второго хлопка, который так и не прозвучал. Опомнилась, когда, повернувшись, увидела, что на нее мчится машина, бесшумно, слишком быстро, словно хочет переехать ее. В последнюю секунду автомобиль резко повернул, выровнялся вдоль тротуара и затормозил точно рядом с ней - белый «приус», смотревший «мордой» в противоположном направлении.

        - Привет, Джилл!  - окликнул ее сидевший за рулем Скотт, опуская тонированное стекло. Из стерео-магнитолы неслась песня Боба Марли, про трех пташек, а на лице Скотта сияла его фирменная экзальтированная улыбка.  - Где прячешься?

        - Нигде,  - ответила она, надеясь, что не выглядит настолько же ошеломленной, насколько себя чувствует.
        Прищурившись, он внимательно посмотрел на спальник в ее руке, на сумку, перекинутую через плечо и грудь. Адам, сидевший в пассажирском кресле, перегнулся на своем месте, и в глубине окна, прямо за головой Скотта, чуть выше нее, нарисовалось его симпатичное лицо, один в один как у брата.

        - Ушла из дома?  - спросил Скотт.

        - Ага,  - ответила она.  - Думаю к цирку прибиться.
        Скотт поразмыслил несколько секунд и одобрительно хмыкнул.

        - Круто. Подвезти?


* * *
        Автомобиль ждал ее в условленном месте. Впереди сидели двое мужчин, Лори открыла заднюю дверцу и устроилась за ними. В ушах все еще звенело от выстрела; казалось, ее обволакивает гул, словно твердая звуковая оболочка отделяла ее от остального мира.
        И слава богу.
        Она сознавала, что мужчины смотрят на нее, и недоумевала, что их не устраивает. Спустя мгновение один из них, тот, что сидел в пассажирском сиденье - загорелый, с задубелой от постоянного пребывания на улице кожей,  - достал из бардачка пакет на струнном замке, вроде тех, в которых замораживают продукты, открыл его и протянул ей.
        Ну да, опомнилась Лори. Оружие. Они хотят, чтоб я вернула им пистолет.
        Двумя пальцами, как это делают следователи в фильмах, она подняла пистолет и опустила его в пакет, стараясь не думать о том, с каким трудом она вытаскивала его из руки Мег. Мужчина деловито кивнул и запечатал пакет.
        Улики, подумала Лори. Нужно избавиться от улик.
        Водитель, казалось, был чем-то расстроен. Круглолицый молодой парень с глазами чуть навыкате, он все стучал себя по лбу, словно напоминал дураку, чтобы тот немного подумал. Лори никак не могла сообразить, что тот хочет сказать, пока мужчина на пассажирском сиденье не сунул ей в руки салфетку.
        Бедняжка Мег, думала Лори, поднося салфетку ко лбу, которая тут же пропиталась чем-то мокрым и липким. Храбрая бедняжка Мег.
        Мужчина в пассажирском кресле все подавал и подавал ей салфетки, а водитель показывал на своем лице, где еще ей нужно вытереться. Было бы проще, если б она смотрелась в зеркало, но все трое понимали, что это плохая идея.
        Наконец водитель отвернулся и завел мотор. Они покатили по улице Лейквуд к Вашингтонскому бульвару. Лори откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
        Храбрая, храбрая Мег.
        Через какое-то время она посмотрела в окно. Они покидали Мейплтон и въезжали в Джиффорд, возможно, направляясь к автостраде Гарден-Стейт-Паркуэй. Она понятия не имела, куда ее везут, да и какая была разница? Куда отвезут, там она и останется, и будет ждать конца, конца своей жизни и всех остальных.
        Недолго уже.


* * *
        В «БМВ» имелось встроенное спутниковое радио, и это было классно. Том пытался слушать его несколько раз по пути из Кембриджа, но приходилось сильно убавлять звук, чтобы не тревожить малышку и не раздражать Кристину. Теперь же радио гремело на всю катушку, а он ловил разные радиостанции, передававшие традиционный хип-хоп, альтернативный рок, ностальгические композиции восьмидесятых, старый «волосатый» металл,  - что больше нравилось. А вот радиостанцию, передающую импровизации в стиле «джем», он игнорировал, рассудив, что такой музыки с лихвой наслушается в Поконах.
        Теперь, мчась по автостраде, он меньше мучился сомнениями. Трудно было заставить себя покинуть Мейплтон. Уже почти на выезде из города у него сдали нервы, он развернулся и поехал проверять, как там малышка. И так было три раза, пока наконец-то, собравшись с духом, он не рванул вперед, убедив себя в том, что девочка не пропадет. Перед отъездом он покормил и перепеленал ее, так что пару часиков, рассудил Том, она поспит, а к тому времени кто-нибудь из его родных вернется домой и позаботится о ней. Или кто-то из соседей услышит ее плач. Может быть, он позвонит отцу со следующей автостоянки, вроде как случайно, поздоровается, спросит, как дела, удостоверится, что все в порядке. Если никто не ответит, всегда можно позвонить в полицию с таксофона и, не называя себя, сообщить о подкидыше на Ловелл-террас. Но он надеялся, что до этого не дойдет.
        В душе Том был уверен, что принял правильное решение. Он не мог остаться в Мейплтоне, не мог вернуться в отчий дом, к прежней жизни,  - во всяком случае, без Кристины. Но и взять ребенка с собой он тоже не мог. Он не был ее отцом, у него не было ни работы, ни денег, ни жилья. Малышке будет гораздо лучше с его папой и с Джилл, если они решат оставить ее у себя. Или в приемной семье, где ее будут любить, обеспечат ей благополучие и безопасность - все то, чего никогда не смог бы дать ей Том, по крайней мере, если он не хотел превратить их жизни в жалкое существование.
        Быть может, они с Кристиной когда-нибудь вернутся в Мейплтон, заберут ребенка, вместе создадут семью, о которой он мечтал. Он знал, что шансов мало и нет смысла забегать вперед. Сейчас ему нужно перво-наперво попасть на праздник солнцестояния, найти тех «босоногих» из фургона, танцующих под звездами. Теперь они его семья, тот круг, к которому он принадлежит. Может, Кристина будет там, может, нет. В любом случае там будет весело.


* * *
        Джилл сидела в малиновом шезлонге в отделанном подвале и следила за тем, как над столом для пинг-понга летает мячик. Для парочки укурков близнецы Фрост играли на удивление мастерски и энергично, двигаясь раскованно и грациозно; на лицах обоих - напряженная сосредоточенность и контролируемая агрессия. Они не переговаривались; лишь иногда кто-нибудь крякнет и объявит счет перед новой подачей. В остальном это был просто гипнотический стук мячика, ударяющегося о стол-ракетку-стол, снова и снова, снова и снова, пока один из братьев, улучив удобный момент, не отклонялся назад и не наносил гасящий удар чудовищной силы, который второму часто удавалось отразить.
        В их игре наблюдалась прекрасная симметрия, словно у разных концов стола стоял один и тот же человек, сам себе направляющий мяч, сам же его отбивавющий. Только один из игроков - тот, что стоял справа, Скотт - непрестанно ловил взгляд Джилл в периоды затишья между розыгрышами, ведя с ней безмолвный разговор, давая понять, что она не забыта.
        Я рад, что ты здесь.
        Я тоже рада.
        Счет был равный: восемь-восемь. Скотт сделал глубокий вдох и коварно закрутил мяч при подаче, резко направив его ракеткой по диагонали. Застигнутый врасплох, Адам отклонился вправо и лишь потом, осознав свою ошибку, перегнулся над столом и закрытой ракеткой неловко отбил мяч, несильным ударом подбросив его высоко, так что тот едва перелетел через сетку. Они снова вошли в ритм. Только и слышалось размеренное неутомимое пинг-понг-пинг-понг. Мячик отскакивал от одной оранжевой ракетки к другой, летая над столом неясным белым пятном.
        Может, кто-то счел бы это зрелище утомительным, но у Джилл не было претензий. Шезлонг был удобный, ей не хотелось уходить. Она чувствовала себя немного виноватой, представляя, как мисс Маффи стоит у ворот поселения на Гинкго-стрит, недоумевая, куда делась ее новая подопечная, но все же не настолько, чтобы предпринимать какие-то активные действия. Завтра извинюсь, думала Джилл, или послезавтра.
        Можно написать: Случайно встретила друзей.
        Или: Есть один симпатичный парень, и, по-моему, я ему нравлюсь.
        Или даже: Я забыла, что значит быть счастливой.


* * *
        Свет в доме не горел, когда Кевин затормозил на подъездной аллее. Он заглушил мотор и несколько секунд сидел в машине, недоумевая, зачем он вообще приехал домой, когда мог бы сидеть в «Carpe Diem» со своими товарищами по команде, отмечая нелегкую победу. Он ушел после первого бокала пива. Праздничное настроение испортило эсэмэс от Джилл: Я у друзей. Если хочешь знать, Эйми от нас ушла. Просила от ее имени попрощаться с тобой и поблагодарить тебя за все.
        В какой-то степени он был рад - ему не придется брать на себя неприятную миссию и просить Эйми покинуть их дом,  - но известие об ее уходе все равно его опечалило. Он сожалел, что они с Эйми расстались вот так, и что им больше не представится шанс посидеть и пообщаться утром на террасе. Он хотел сказать Эйми, что он любил ее общество, хотел напомнить ей, чтобы она ценила себя и не довольствовалась парнем, который ее не заслуживает, и местом работы, где у нее не может быть карьерного роста. Однако все это он уже не раз ей говорил и надеялся, что она прислушивалась к его словам и, когда придет время, вспомнит их и воспользуется его советами.
        А пока ему просто придется добавить ее имя в список тех, кто был ему дорог и кто ушел из его жизни.
        Этот список становился только длиннее, имен, сыгравших значительную роль в его судьбе, становилось все больше. Со временем, думал Кевин, имя Эйми, возможно, будет казаться лишь примечанием в истории его жизни, но сейчас ее отсутствие ощущалось так, словно из его книги была вырвана целая страница.
        Он выбрался из машины и по подъездной аллее зашагал к тропинке из голубого песчаника. Это был первый крупный проект Лори, когда они только въехали в этот дом. На его осуществление она потратила несколько недель - выбирала камень, прокладывала извилистый путь, копала, ровняла, корректировала, доводила до совершенства - и была довольна и несказанно горда полученным результатом.
        На краю газона Кевин остановился, любуясь светлячками. Они, словно искры, выпархивали из густой травы, расцвечивая темноту беспорядочными восклицательными знаками, превращая знакомый пейзаж Ловелл-террас в экзотическое зрелище.

        - Восхитительно,  - произнес Кевин, замечая, что около дома он не один.
        Какая-то женщина стояла на нижней ступеньке крыльца, глядя в его сторону. В руках она что-то держала.

        - Простите?  - окликнул Кевин.  - Кто здесь?
        Женщина двинулась в его сторону медленной, почти величественной поступью. Белокурая, стройная, она кого-то ему напоминала.

        - У вас все в порядке?  - спросил он.  - Я чем-то могу помочь?
        Женщина не отвечала, но теперь, когда она подошла ближе, он узнал в ней Нору. Она держала ребенка - некое совершенно чуждое существо, какими обычно и бывают все младенцы, когда мы видим их впервые, до того, как дадим им имена и впустим в свою жизнь.

        - Посмотри, что я нашла,  - сказала ему она.


        notes

        Примечания


1

        Восх?щение Церкви - под «Восх?щением» подразумевают вознесение Церкви (христиан) для встречи с Христом перед вторым пришествием. Прим. переводчика.

2

        Унитарианство - движение в протестантизме, основанное на неприятии догмата о Троице, учении о грехопадении и таинствах. Прим. переводчика.

3


«Оставленные» (Left Behind)  - цикл из 16 романов-бестселлеров о конце света (1995 -2007), созданный Тимом Ла Хэем и Джерри Дженкинсом.

4

        Джозеф Смит (1805 -1844)  - американский религиозный деятель, основатель и первый президент Церкви Иисуса Христа Святых последних дней, основатель движения Святых последних дней, кандидат в президенты США (1944).

5

        Речь идет о «Книге Мормона» - священном тексте движения Святых последних дней, который, по мнению верующих, содержит писания древних пророков, живших на американском континенте приблизительно с 2200 г. до н. э. по 421 г. Впервые опубликован в марте 1830 г. Джозефом Смитом-младшим.

6

        Верующий в существование души и духов, в одушевленность природы (от греч. Anima - душа). Прим. ред.

7

        День независимости США.

8

        Малая лига (Little League)  - объединяет детские бейсбольные команды, организует соревнования повсеместно в США в летнее время. Финансируется местными бизнесменами.

9

        Храмовники - члены тайного общества, куда принимаются масоны высшего ранга. Известны своей благотворительной деятельностью в пользу детей и передвижным цирком, дающим представления в разных городах.

10

        Лига американского футбола для мальчиков 7 —15 лет; основана в 1929 г. Названа в честь тренера-новатора Глена Скоуби Уорнера.

11

        Ассоциация родителей и учителей создается в каждой школе и выполняет функции попечительского совета.

12

        Босоногие - субкультура, имеющая много общего с движением хиппи. Прим. ред.

13


«Век джаза» - 1920-е годы.

14


«Pop Tarts» - название популярного печенья компании «Келлог». Сладкая двухслойная начинка, обернутая тонким слоем теста. Рекомендуется подогревать в тостере.

15


«Hot Pockets» - нечто вроде бутерброда из теста, в которое завернута начинка. Выпускается в специальном «рукаве». В микроволновке «рукав» нагревается, и корочка бутерброда становится поджаристой и хрустящей. Продукт компании «Шеф Америка инк».

16

        Рашмор - гора в горном массиве Блэк-хилс юго-западнее города Кистон в Южной Дакоте (США). Известна тем, что в ее гранитной горной породе высечен гигантский барельеф высотой 18,6 м - скульптурные портреты четырех президентов США (Д. Вашингтон, Т. Джефферсон, Т. Рузвельт, А. Линкольн).

17

        Викодин - наркотическое обезболивающее и противокашлевое средство.

18


«Солдат Буффало» (Buffalo Soldier)  - песня ямайского музыканта Боба Марли (1945 -1981), самого известного исполнителя в стиле регги.

19


«Наш городок» (Our Town)  - пьеса американского прозаика и драматурга Торнтона Уайлдера (1897 -1975), написанная в 1938 г. и в том же году удостоенная Пулитцеровской премии.

20


«Пламя и дождь» (Fire and Rain)  - песня американского фолк-музыканта Джеймса Тейлора (род. в 1948 г.).

21

        Хью Марстон Хефнер (род. в 1926 г.)  - американский издатель, основатель и главный редактор журнала «Плейбой».

22


«60 минут» (Sixty Minutes)  - передача на американском телевидении, посвященная анализу текущих событий. Выходит еженедельно с 1968 г.

23

        Джон Мелленкамп (род. в 1951 г.)  - американский рок-музыкант.

24

        Шак - прозвище выдающегося американский баскетболиста Шакила Рашоуна О’Нила (род. в 1972 г.).

25

        Грета ван Састерен (род. в 1954 г.)  - известная американская телеведущая и телевизионный комментатор.

26

        Verizon Wireless - крупнейший по количеству абонентов оператор сотовой связи в США.

27

        Флоридский международный университет, находится в Майами.

28

        Охота за мусором - соревнование в поиске спрятанных предметов.

29

        Брюс Спрингстин (род. в 1949 г.)  - американский рок - и фолк-музыкант, автор песен.

30


«Юнайтед парсел сервис» (United Parcel Service)  - компания, занимающаяся доставкой посылок и отправлений.

31


«Адская неделя» (Hell Week)  - неделя особо суровых испытаний для студента, вступающего в студенческое братство.

32


«Кул-Эйд» (Kool-Aid)  - разновидность растворимого фруктового напитка, выпускаемого компанией «Kraft Foods»; представляет собой порошок, который нужно разводить водой. Фраза «drink the Kool-Aid» (пить «Кул-Эйд») в литературе и СМИ США и Канады нередко является синонимом для обозначения процесса «промывки мозгов», чаще всего связанного с религиозными сектами и культами. Это - метафора, означающая «беспрекословно поверить в какую-либо идею или учение, слепо, без критического анализа». Иногда она может иметь негативный оттенок или использоваться иронически. Возникла в 1978 г., после массового самоубийства в Джорджтауне членов секты «Храм народов», основанной Джеймсом Уорреном «Джимом» Джонсом (1931 -1978) двумя десятилетиями ранее. По официальной версии, сектанты свели счеты с жизнью, выпив «Кул-Эйд», в который был добавлен цианид.

33

        Чапел-Хилл (Chapel Hill)  - город в центральной части штата Северная Каролина, где находится Университет штата Северная Каролина.

34

        Колумбус (Columbus)  - административный центр штата Огайо, местонахождение Университета штата Огайо.

35

        Рыбачья пристань (Fisherman’s Wharf)  - участок побережья залива Сан-Франциско, один из наиболее известных районов города. В прошлом - район заводов, складов и рыболовецких причалов; сейчас славится ресторанами и закусочными, специализирующимися на рыбных блюдах.

36

        Башня Койт (Coit Tower)  - находится в г. Сан-Франциско, на вершине Телеграфного холма. С нее открывается превосходная панорама города и окрестностей. Башня представляет собой цилиндрическую колонну высотой 210 футов; сооружена в 1934 г.

37

        Норт-Бич (North Beach)  - итальянский квартал в Сан-Франциско с центром Коламбус-авеню. После Второй мировой войны большинство итальянцев третьего и четвертого поколений выехали из этого района, и Норт-Бич с его ресторанами и небольшими барами сейчас больше известен как центр ночной жизни Сан-Франциско.

38

        Хайт-Эшбери (Haight-Ashbury)  - район в центральной части Сан-Франциско; в 1960-е гг. стал известен как место сборищ хиппи и центр наркокультуры.

39

        Carpe diem (лат.)  - лови момент.

40

        Хиттер - игрок, отбивающий мяч.

41

        Питчер - игрок, подающий мяч, стоя на горке питчера в центре квадрата.

42

        Аутфилдер - игрок в дальней части поля, за пределами области «бриллианта». Его работа заключается в том, чтобы ловить летящие и коснувшиеся земли мячи и как можно скорее передавать их игрокам внутреннего поля.

43

        Расчищающий - игрок, который является лучшим отбивающим в команде и выходит на биту четвертым по счету.

44

        Кетчер - игрок, ловящий мячи, брошенные ему питчером, а также те, что бросают ему во время розыгрыша полевые игроки.

45


«Губка Боб Квадратные Штаны» (SpongeBob SquarePants)  - популярный американский мультипликационный сериал, вышедший на экраны в 1999 г. Создатель - морской биолог и художник-мультипликатор Стивен Хилленберг.

46


«Dora the Explorer» (в рус. варианте «Даша-путешественница» или «Даша-следопыт»)  - американский обучающий детский сериал; вышел на экраны в 2000 г.

47


«Любопытный Джордж» (Curious George)  - американский приключенческий мультфильм об обезьянке Джордже; снят по книгам Ханса Аугусто Рея и Маргарет Рей. Вышел на экраны в 2006 г.

48


«Большой красный пес Клиффорд» (Clifford The Big Red Dog)  - амер.  - брит. мультсериал, поставленный в 2000 г. по книгам (первая была написана в 1963 г.) с тем же названием Нормана Бридуэлла (1928 -2014).

49


«Амбиен», «ксанакс» - транквилизаторы, оказывающие седативно-снотворное действие.

50


«Бест бай» (Best Buy)  - американская компания, владеющая крупной сетью магазинов бытовой электроники и сопутствующих товаров.

51

        Скидвард Тентикалс - осьминог, персонаж мультсериала «Губка Боб Квадратные Штаны».

52

        Романы Софи Кинселлы (род. в 1969 г.).

53


«Хорош в постели» (Good in Bed, 2001 г.)  - дебютный роман американской писательницы Дженнифер Уайнер (род. в 1970 г.).

54

        Нью-эйдж, религии «нового века» (New Age)  - общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера.

55

        Евангелие от Матфея, 24:40.

56


«US Weekly» - популярный американский еженедельник о жизни знаменитостей.

57

        Victoria’s Secret (англ. «Секрет Виктории»)  - крупнейшая американская сеть магазинов нижнего белья, основанная в 1977 г. Роем Реймондом.

58

        Университет Ратджерса (Rutgers University)  - университет штата Нью-Джерси, находится в г. Нью-Брансуик. Филиалы - в Камдене и Ньюарке. Основан в 1766 г.

59


«Rhinestone Cowboy» - популярная американская песня, впервые исполненная в 1975 г. актером, певцом и гитаристом Гленом Кэмпбеллом (род. в 1936 г.).

60

        Сенсорная перегрузка - в психологии: состояние, наступающее, когда мозг и нервная система перенасыщены таким большим количеством сенсорных воздействий от одной или более сенсорных систем, что невозможно отработать и отсортировать поступающую информацию.

61

        Дословный перевод с англ.  - «Маленький красный “Корветт”».

62


«Burning Down the House» (анг. «Сжигаю дом»)  - песня американской рок-группы «Talking Heads», записана в 1982 г.

63

        Алтимат фрисби - командный неконтактный вид спорта с летающим диском (фрисби).

64


«Love Shack» («Хижина любви»)  - песня (1989) амер. группы новой волны «B-52s» (основана в 1976).

65


«Brick House» («Кирпичный дом»)  - песня американской муз. группы «Комодорс» (Commodores), основанной в 1968.

66


«Sex Machine» («Секс-машина»)  - альбом (1970) американского певца Джеймса Брауна, признанного одной из самых влиятельных фигур в поп-музыке XX в.

67


«I Will Survive» («Я выживу»)  - самая знаменитая песня американской певицы Глории Гейнор (род. в 1949), впервые исполнена в 1978. Эта песня часто используется как гимн феминистского движения, гей-сообщества и ВИЧ-инфицированных.

68


«Turn the Beat Around» («В обратном ритме»)  - песня в стиле диско, написанная Джеральдом Джексоном и Питером Джексоном. Впервые исполнена в 1976 Вики Сью Робинсон.

69


«Surfer Girl» («Серфингистка»)  - песня из одноименного третьего студийного альбома амер. рок-группы «The Beach Boys»; написана и впервые исполнена амер. музыкантом Брайаном Уилсоном (р. 1942.) в 1963.

70


«Вольт» (Bolt)  - полнометражный мультфильм (2008).

71

        Энн-Арбор (Ann Arbor)  - город в штате Мичиган, местонахождение главного кампуса Мичиганского университета.

72


«Джим Бим» (Jim Beam)  - марка бурбона, производится в Клермонте (Кентукки, США).

73

        Огаллала - город в штате Небраска (США).

74

        Запретительный ордер - документ, которым суд предписывает тому или иному лицу воздерживаться от совершения определенных действий. Чаще всего используется как средство защиты жертв домашнего насилия, сексуального преследования, вторжения в личную жизнь. Прим. ред.

75


«The Little Drummer Boy» (англ. «Маленький барабанщик»)  - популярная рождественская песня, написанная американским композитором Кэтрин К. Дейвис в 1941. Существует множество вариантов ее исполнения самыми разными певцами и музыкальными группами.

76

        Гарри Лиллис «Бинг» Кросби (1903 -1977)  - американский певец и актер, один из самых успешных исполнителей (у Кросби 41 песня занимала 1-е место в национальных хит-парадах). Зачинатель и мастер эстрадно-джазовой крунерской манеры пения.

77

        Колледж Уильямса (Williams College)  - престижный частный колледж высшей ступени в Уильямстауне (Массачусетс, США). Основан в 1793.

78

        Уэслианский университет (Wesleyan University)  - престижный частный университет в Мидлтауне (Коннектикут, США). Основан в 1831.

79

        Брин-Морский колледж (Bryn Mawr College)  - частный колледж высшей ступени в Брин-Мор (Пенсильвания, США). Основан в 1880.

80

        Очевидно, имеется в виду биография седьмого американского президента Эндрю Джексона, написанная Джо Мичемом: American Lion: Andrew Jackson in the White House (2008).

81

        День отца - отмечается в третье воскресенье июня.

82

        Спрингстин, Брюс (р. 1949)  - американский автор и исполнитель популярных песен, получивший широкую известность в 1970-е гг.

83

        Тито Пуэнте-старший (1923 -2000)  - знаменитый американский музыкант и композитор, создатель композиций в стиле латиноамериканской музыки (мамба, сальса, латин-джаз).

84

        Билл Фризелл (р. 1951)  - американский музыкант, профессиональный джазовый гитарист, композитор и аранжировщик.

85

        Либертарианство - политическая философия, в основе которой лежит запрет на «агрессивное насилие».

86


«Нордстром» (Nordstrom)  - название сети универмагов, основанной в 1901 г.

87


«Нью-эйдж» - совокупность музыкальных стилей, характеризующихся расслабляющим и позитивным звучанием.

88

        Гринч - угрюмое и неприятное существо, персонаж детской книги «Как Гринч украл Рождество», написанной доктором Сюссом (1904 -1991), американским детским писателем и иллюстратором.

89

        Эбенезер Скрудж - бездушный и скупой делец, персонаж рассказа Чарльза Диккенса «Рождественская песнь в прозе».

90


«Далласские ковбои» (Dallas Cowboys)  - футбольная команда Далласа (Техас, США).

91

        Shareef don’t like it! Rockin’ the Casbah, Rock the Casbah!  - строки из песни «Rock the Casbah» английской панк-рок-группы «Clash». Впервые исполнена в 1982 г.

92

        Диссоциативная фуга - психическое заболевание, при котором больной забывает всю информацию о себе, даже имя. Прим. ред.

93


«Эта замечательная жизнь» (It’s a Wonderful Life)  - фильм американского режиссера Фрэнка Капры (1897 -1991), снятый в 1946 г. по рассказу писателя Филипа ван Дорен Стерна (1900 -1984) «Величайший подарок». В США ежегодно (начиная с 1970-х гг.) показывают по ведущим телеканалам в канун Рождества.

94


«Йетзи» (Yahtzee)  - английский вариант названия игры «покер на кубиках».

95

        Джордж Бейли - герой фильма «Эта замечательная жизнь».

96


190 фунтов = 86,18 кг.

97

        Джимми Стюарт (1908 -1997)  - американский киноактер, исполнитель главной роли в фильме «Эта замечательная жизнь».

98

        Имеется в виду Бока-Ратон - популярный курорт на восточном побережье Флориды.

99

        Меня зовут Нора. А вас? (фр.)

100


«Эпплби» (Applebee’s)  - американская сеть ресторанов.

101


«Грейтфул дэд» (Grateful Dead - англ. «Благодарные мертвецы»)  - амер. рок-группа, основанная в 1965 г. в Сан-Франциско. После выступлений на фестивалях в Монтерее (1967 г.) и Вудстоке (1969 г.) заняла важное место на амер. музыкальной сцене и в контркультуре.

102

        Речь идет о рассказе Д. Лондона «Костер» (To build a fire). Первая версия опубликована в 1902 г., вторая - в 1908 г.

103


200 фунтов = 90,72 кг.

104

        Гарвард-ярд (Harvard Yard)  - внутренний дворик кампуса Гарвардского университета, по сути, парк, куда выходят окна корпусов общежития, библиотек и административных зданий университета.

105

        Au Bon Pain (букв. в переводе с фр. «место с хорошим хлебом»)  - сеть кафе-пекарен.

106


«Чары Господни» (Godspell)  - мюзикл на сюжет Евангелия от Матфея. Премьера состоялась на Бродвее в 1971 г.

107


«Гарвардский пасквилянт» (The Harvard Lampoon)  - студенческий юмористический журнал Гарвардского университета. Основан в 1876 г.

108


8 дюймов = 20,32 см.

109

        Очевидно, имеются в виду супруги Уорд и Джун Кливер - персонажи комедии положений «Проделки Бивера» (Leave it to Beaver).

110

        Постструктурализм - философское направление, методология культурного анализа. Был распространен в 1970 -1980 гг.

111


6 футов 6 дюймов = примерно 199 см.

112

        Очевидно, имеется в виду одна из сетевых аптек. Сеть основана в 1909 г. Чарльзом Рудольфом Уолгрином.

113

        Речь идет о сестрах Уильямс, американских теннисистках, неоднократно побеждавших на многих значимых теннисных турнирах.

114


8 футов = примерно 2,5 м.

115

        Циркадные ритмы - циклические колебания интенсивности различных биологических процессов, связанные со сменой дня и ночи Прим. ред.

116


«Мотаун» (Motown)  - компания звукозаписи популярной музыки (в Детройте) и манера исполнения, характерная для певцов и ансамблей (особенно в 1960 —1970-х гг.), которых записывала эта компания.

117


«Алая буква» (The Scarlet Letter)  - роман американского писателя Н. Готорна (1850).

118

        Из романа Н. Готорна «Алая буква». Пер. Н. Л. Емельянниковой.

119


«Холостячка» (The Bachelorette)  - американское реалити-шоу, в котором женщина выбирает себе пару из 25 мужчин-кандидатов. Впервые вышло на экраны в 2003 г.

120

        Маунт-Поконо - населенный пункт в округе Монро (Пенсильвания, США) в горах Поконо.

121

        Удар, при котором команда соперника набирает четыре очка, то есть когда на всех четырех базах находятся бегуны.

122


10 ярдов = примерно 9 м.

123


«Тако Белл» (Taco Bell)  - сеть ресторанов быстрого обслуживания, специализируются на блюдах мексиканской кухни.

124


«Century 21» - крупнейшая в мире сеть агентств недвижимости.

125

        Тачбол - разновидность американского футбола.