По дороге памяти Майк Резник
Пол прожил с женой долгую счастливую жизнь, но настал день, когда память и разум Гвендолин начали слабеть. Пол готов на все, чтобы вернуть любимую.
Рассказ ? номинант премии Хьюго за 2006 год.
Перевод: Anahitta.
Редактирование: Tamika. Проект "Литературный перевод". 2017 г.
МАЙК РЕЗНИК
По дороге памяти
Гвендолин сует в пирожное палец, вынимает его и с довольной улыбкой облизывает.
- Люблю дни рождения! ? говорит она, радостно хихикая.
Я стираю глазурь у нее с подбородка.
- Постарайся быть аккуратнее. А то тебе придется искупаться, прежде чем распечатать подарок.
- Подарок? - с воодушевлением повторяет она и переводит взгляд на обернутую цветной бумагой коробку с атласным бантом. - Пора дарить подарок? Это он?
- Да. - Я подаю ей коробку. - С днем рождения, Гвендолин!
Она разрывает бумагу, отбрасывает карточку и, открыв коробку, с радостным визгом достает из нее тряпичную куклу.
Я вздыхаю, пытаясь сдержать слезы.
Гвендолин восемьдесят два года. Последние шестьдесят лет она моя жена.
* * *
Не знаю, где я был, когда застрелили Кеннеди. Не знаю, что делал, когда под атакой пассажирских самолетов обрушились здания Всемирного Торгового Центра. Но я помню каждую подробность, каждую минуту, каждую секунду дня, когда мы получили плохие новости.
- Может, это не Альцгеймер, - сказал доктор Кастльман. - Альцгеймер - общий термин для разных форм старческой деменции. Рано или поздно мы выясним, какой именно страдает Гвендолин, но то, что у нее одна из них, несомненно.
Сюрпризом это не стало - мы и так знали, что с ней творится неладное, потому и пришли на осмотр, но все равно были потрясены.
- Есть ли шансы на выздоровление? - спросил я, стараясь держать себя в руках.
Он печально покачал головой.
- Сейчас мы едва ли можем даже замедлить процесс.
- Сколько мне осталось? - Гвендолин, помрачнев, стиснула зубы.
- Физически вы в хорошей форме, - ответил Кастльман. - Можете прожить еще лет десять-двадцать.
- Сколько мне осталось до того, как я перестану узнавать людей? - настаивала она.
Он бессильно пожал плечами.
- У всех протекает по-разному. Поначалу вы не заметите никаких ухудшений, но вскоре они станут очевидными, возможно, не для вас, а для окружающих. И болезнь прогрессирует неравномерно. Однажды вы обнаружите, что разучились читать, а потом, месяца через два, прочитаете газетный заголовок или меню в ресторане с такой же легкостью, как сегодня. Пол обрадуется, решит, что ваша дееспособность восстанавливается, и позвонит мне. Но долго это не продлится, и на следующий день, через час или через неделю вы опять утратите свои способности.
- Я буду понимать, что со мной происходит?
- Нет, и это, пожалуй, единственный плюс вашей болезни, - ответил Кастльман. - Сейчас вы понимаете, что вам предстоит, но по мере ухудшения своего состояния будете все меньше осознавать утрату когнитивных способностей. Очевидно, что поначалу вам будет тяжело, и мы назначим вам антидепрессанты. Но настанет день, когда вы больше не будете в них нуждаться, потому что забудете о том, что когда-то ваши умственные способности были гораздо лучше.
Она повернулась ко мне.
- Прости, Пол.
- Ты ни в чем не виновата, - ответил я.
- Прости, что тебе придется видеть мое состояние.
- Что-то же можно сделать, должен быть какой-то способ с этим бороться... - пробормотал я.
- Боюсь, что нет, - произнес Кастльман. - Говорят, знающий о близкой смерти, проходит через несколько стадий: неверие, гнев, жалость к себе и, наконец, принятие. Никто не составлял подобный перечень при деменции, но в итоге вам придется принять свой недуг и научиться с ним жить.
- И через сколько меня придется отправить... э-э, куда следует, когда Пол не сможет за мной ухаживать в одиночку?
Кастльман набрал в грудь воздуха и, выдохнув, поджал губы.
- По-разному. Может быть пять-шесть месяцев, может два года и даже дольше. Многое зависит от вас.
- От меня? - повторила Гвендолин.
- Впадая в детство, вы будете со все большей любознательностью относиться к тому, чего больше не помните или не узнаете. Пол сказал, вы всегда отличались пытливым умом. Будете ли вы спокойно сидеть перед телевизором, когда Пол спит или чем-то занят, или же отправитесь на улицу гулять и забудете дорогу домой? Будете ли интересоваться всеми кнопочками на кухонных приборах? Двухлетний ребенок не может открыть дверь или добраться до кухонных полок, а вы сможете. Поэтому, как я и сказал, все зависит от вас, и ваше поведение никто не сможет предсказать. - Он помолчал. - А еще могут быть приступы ярости.
- Ярости? - переспросил я.
- Более чем в половине случаев. Она не будет понимать, почему так разозлилась. Вы, конечно, будете, но не сможете ничего поделать. На такой случай существуют лекарства.
Я так пал духом, что подумывал покончить с собой вместе с Гвендолин, но тут она сказала:
- Что ж, Пол, похоже, в следующие несколько месяцев нам придется впихнуть целую жизнь. Я всегда хотела отправиться в круиз по Карибскому морю. По пути домой остановимся у турагенства.
Вот так она отреагировала на самую ужасную новость, какую только может выслушать человек.
Я возблагодарил Господа за шестьдесят лет, прожитых с Гвендолин, и проклял Его. Он забирает все, что делало ее женщиной, которую я любил, а мы еще не сказали и не сделали все, что хотели.
* * *
Когда-то она была красавицей и все еще оставалась таковой. Внешняя красота блекнет, но внутренняя - никогда. Шестьдесят лет мы прожили бок о бок в любви и согласии, вместе работали, вместе играли. Дошло до того, что могли заканчивать фразы друг за другом и знали вкусы партнера лучше, чем свои собственные. Бывали ссоры - у кого их нет? - но никогда мы не шли в постель сердясь друг на друга.
Мы вырастили троих детей - двух сыновей и дочь. Один сын погиб во Вьетнаме. Другой сын и дочь по мере возможности поддерживают с нами связь, но у них своя жизнь и они живут на другом конце страны.
Наш круг общения постепенно сходил на нет, кроме друг друга мы ни в ком не нуждались. И теперь мне придется наблюдать, как единственный человек, которого я когда-либо по-настоящему любил, с каждым днем все больше теряет себя, превращаясь в пустую оболочку.
* * *
Круиз прошел хорошо. Мы даже съездили на поезде посмотреть ромовую фабрику в центре Ямайки и, прежде чем улететь домой, на несколько дней задержались в Майами. Гвендолин казалась такой нормальной, полностью самой собой, и я начал думать, что доктор Кастльман ошибся с диагнозом.
Но затем началось. Любой из случаев мог произойти и пятьдесят лет назад, и каждому можно было найти разумное объяснение, но они продолжались. Однажды она поставила мясо в духовку, а когда подошло время обеда, оказалось, что забыла ее включить. Спустя два дня мы в который раз пересматривали «Мальтийского сокола», и она вдруг не смогла вспомнить, кто убил напарника Хэмфри Богарта. Она «открыла для себя» Реймонда Чандлера - писателя, которого любила много лет. Приступов ярости не было, но все остальные прогнозы доктора Кастльмана начали оправдываться.
Я стал считать ее таблетки. Она сидела на пяти разных лекарствах, три из них нужно было принимать два раза в день. Она никогда не пропускала все таблетки, но почему-то их количество постоянно не сходилось.
Порой я упоминал места, людей, события, что-нибудь пережитое вместе, и один раз из трех Гвендолин не могла их вспомнить, а еще злилась, если я объяснял, что она это забыла. Через месяц она уже не помнила два случая их трех. Затем она потеряла интерес к чтению и обвинила в этом очки. Но когда я повел ее выписать новые, оптик проверил ее зрение и сказал, что оно такое же, как и в прошлый визит два года назад.
Она продолжала бороться, пытаясь стимулировать свой мозг решением кроссвордов и математических задач - всем, что заставляет думать. Но каждый месяц головоломки и задачки становились чуть проще, каждый месяц она справлялась с ними все хуже. Гвендолин по-прежнему любила музыку, ей все так же нравилось кормить птиц и смотреть, как они клюют, но напеть мелодию или назвать вид птиц она больше не могла.
Гвендолин никогда не позволяла мне держать в доме огнестрельное оружие. Она говорила, что лучше позволить ворам все вынести, чем погибнуть в перестрелке, - она брала в расчет только нас самих, но не вещи. И я шестьдесят лет уважал ее желание. Но теперь я купил маленький пистолет, коробку патронов и запер их в своем письменном столе до тех времен, когда болезнь жены зайдет настолько далеко, что она перестанет меня узнавать. Я решил, что, когда этот день настанет, пущу пулю в голову сначала ей, а потом себе... Но я знал, что не смогу. Себе - да, но женщине, в которой заключалась вся моя жизнь, - никогда.
* * *
Мы познакомились в колледже. Она была отличницей, а я не слишком успешным спортсменом: в футболе запасной защитник, которого вызывают на поле в самую последнюю очередь, в баскетболе подмена для форварда. Здоровенный, сильный и туповатый парень, но она во мне что-то нашла. Я обратил на нее внимание в кампусе - такую хорошенькую девушку невозможно не заметить, но она общалась с умниками, и наши дорожки почти не пересекались. На первое свидание я пригласил ее лишь потому, что поспорил с товарищем из студенческого землячества. Он поставил десять долларов на то, что она не станет тратить на меня время. Я никогда не узнаю, почему она согласилась, и в следующие шестьдесят лет я ни разу не пожалел, что с ней связался. Если у нас водились деньги, мы их тратили, если нет - были точно так же счастливы, просто умеряли свои аппетиты и меньше путешествовали. Мы вырастили троих детей, отпустили их в мир, пережили смерть одного и разлуку с двумя другими, которые уехали и зажили собственными жизнями. Так все вернулось на круги своя, мы опять остались вдвоем.
И теперь один из нас терял себя - день за днем, минута за минутой.
* * *
Однажды утром она заперла дверь ванной и не смогла вспомнить, как ее открыть. Я по другую сторону двери пытался объяснять, но она так перепугалась, что не слушала. Я пошел звонить в пожарное депо, а она появилась рядом и спросила, зачем я им звоню и что горит.
- Она не помнила, что заперлась, - пояснил я доктору Кастльману на следующий день. - Вначале она не смогла справиться со щеколдой, которую легко отпирает трехлетний ребенок, а затем открыла дверь и тут же забыла, как только что с ней мучилась.
- Именно так развивается ее болезнь, - ответил он.
- Когда она перестанет меня узнавать?
Кастльман вздохнул.
- Не знаю, Пол. Вы самое важное в ее жизни, самое неизменное, поэтому вас она забудет в последнюю очередь. - Он опять вздохнул. - Может пройти несколько месяцев или несколько лет, а может, это случится завтра.
- Несправедливо, - проворчал я.
- Да, несправедливо, - ответил он. - Я осмотрел ее и, раз уж на то пошло, для женщины такого возраста физическое здоровье у нее отменное. Сердце и легкие работают хорошо, давление в норме.
Еще бы у нее давление было не в норме, с горечью подумал я. Она же не размышляет днями напролет, что будет, когда ее перестанет узнавать человек, с которым она прожила всю жизнь.
Затем я осознал, что она большую часть своего времени вообще ни о чем не размышляет, и почувствовал себя виноватым в том, что жалею себя, тогда как это ее разум и память ослабевают все быстрее и быстрее.
Две недели спустя мы ездили в продуктовый магазин. Она отошла за чем-то - кажется, за мороженым, а когда я взял все, что нужно, и отправился в отдел замороженных продуктов, Гвендолин там не оказалось. Я огляделся, проверил соседние ряды - безуспешно.
Я попросил сотрудницу магазина посмотреть в дамской комнате - там тоже никого не было.
Меня потихоньку начала охватывать паника. Я собрался идти на парковку искать Гвендолин там, но тут в магазин зашел полицейский, очень вежливо ведя под руку мою жену.
- Она бродила в поисках своей машины, - объяснил он. - «Нэш Рамблер» 1961 года.
- Уже сорок лет, как у нас нет этой машины. - Я повернулся к Гвендолин. - Ты в порядке?
На ее лице блестели дорожки слез.
- Прости, - проговорила она. - Я не помню, где мы припарковались.
- Все хорошо, - ответил я.
Она продолжала плакать, повторяя, как ей жаль. Очень скоро на нас смотрел весь магазин, и управляющий предложил отвести Гвендолин в свой кабинет, чтобы она там передохнула. Я поблагодарил его и полицейского, но, решив, что нам лучше отправиться домой, проводил жену к «Форду», на котором мы ездили последние пять лет.
Когда мы завели машину в гараж и вышли из нее, Гвендолин остановилась и принялась рассматривать «Форд».
- Хорошая машина, - сказала она. - Это чья же?
* * *
- Специалисты ни в чем не уверены, - говорил доктор Кастльман, - но считают, что дело в бета-амилоидах. У больных Альцгеймером или синдромом Дауна находят избыток этих белков.
- А вывести или нейтрализовать их как-то можно? - поинтересовался я.
Гвендолин сидела в кресле, уставившись в стену и нас не замечая. С таким же успехом мы могли бы находиться в тысяче миль.
- Если бы это было так просто, проблему бы давно решили.
- Значит, дело в белках. Они поступают с какой-то пищей? Какие-то продукты, которые ей лучше не есть?
Доктор покачал головой.
- Существуют разные белки. С этим мы рождаемся.
- Он в мозге?
- Он формируется в спинномозговой жидкости.
- А нельзя его оттуда извлечь? - не унимался я.
Он вздохнул.
- К тому времени, как у человека выявляются нарушения, уже слишком поздно. В мозге образуются бляшки, и как только это происходит, болезнь становится необратимой. - Он устало замолчал. - По крайней мере, сейчас необратимой. Когда-нибудь ее научатся лечить. Нужно только найти способ замедлять процесс, пока он не зашел далеко. Не удивлюсь, если мы справимся с этим недугом уже через четверть века. Настанет день, когда бета-амилоидные нарушения будут выявлять и корректировать еще в утробе матери. Медицина не стоит на месте.
- Но помочь Гвендолин она не успеет.
- Нет, не успеет.
* * *
За следующие несколько месяцев она уже постепенно перестала осознавать, что у нее Альцгеймер. Она больше не читала. но все время смотрела телевизор, причем больше всего любила детские передачи и мультфильмы. Заходя в комнату, я слышал, как моя восьмидесятидвухлетняя любимая подпевает «Клубу Микки Мауса». Было такое чувство, что если по телевизору будут транслировать картинку проверки качества сигнала, она будет смотреть на нее часами.
И вот настало утро, которое я со страхом ждал: я готовил ей завтрак - хлопья, она их видела в телерекламе, - а Гвендолин посмотрела на меня, и я понял, что она меня не помнит. В ее глазах не было страха или любопытства, но не было и малейшей искры узнавания.
На следующий день я отвез ее в специализированное заведение для страдающих старческим слабоумием.
* * *
- Сочувствую, Пол, - сказал доктор Кастльман. - Но это в самом деле к лучшему. Ей нужен профессиональный уход. Вы похудели, потеряли сон и, откровенно говоря, ей сейчас все равно, кто ее кормит, купает и лечит.
- Зато мне не все равно! - сердито буркнул я. - С ней обращаются как с ребенком!
- Она и стала как ребенок.
- Она там уже две недели, и я не заметил, чтобы они хотя бы попытались с ней общаться.
- Ей нечего сказать, Пол.
- Есть, - возразил я. - В глубинах ее мозга что-то да есть.
- Ее мозг не тот, что прежде. Вы должны посмотреть правде в лицо.
- Я слишком быстро от нее отказался. Должен быть способ с ней общаться.
- Вы взрослый, а она, несмотря на внешний облик, четырехлетний ребенок, - мягко сказал Кастльман. - У вас больше нет ничего общего.
- У нас целая жизнь общая!
Дальше его слушать я не мог и вышел из кабинета.
* * *
Я решил больше не полагаться на доктора Кастльмана и обратился к другим специалистам. Все сказали мне практически то же самое. Один даже показал лабораторию, где проводят всевозможные химические опыты с бета-амилоидами и другими веществами. Опыты обнадеживали, но продвигались не настолько быстро, чтобы их результаты успели помочь Гвендолин.
Каждый день я два или три раза доставал пистолет и размышлял над тем, чтобы покончить с собой, но все время думал: а что если случится чудо - медицинское, религиозное, какое угодно? Что если она станет прежней Гвендолин? Тогда она окажется одна среди дряхлых стариков и старух, и получится, что я ее бросил?
Так что я не мог убить себя, не мог ей помочь и не мог просто стоять и смотреть. Должен быть какой-нибудь способ достучаться до нее, общаться как раньше. Мы вместе пережили столько бед - потерю сына, выкидыш, смерть наших родителей, но мы были вместе и потому смогли справиться со всеми несчастьями. Сейчас на нас просто обрушилась еще одна проблема - а любую проблему можно решить.
И я нашел решение. Не там, где ожидал, и определенно не то, чего ожидал, но Гвендолин восемьдесят два, она быстро угасает, и я не стану медлить.
Таково положение дел на сегодняшний вечер. Днем я купил блокнот и сейчас дописываю в нем первую заметку.
* * *
22 июня, пятница. Я услышал об этой клинике, когда выяснял о болезни Гвендолин все что можно. Правительство объявило деятельность этого заведения незаконной и прикрыло, поэтому оно перебралось в Гватемалу. На клинику нельзя было особо рассчитывать, я и не рассчитывал. Просто ждал от нее чуда.
Они не делали секрета из того, что будет, если эксперимент пройдет как запланировано. Вот почему они принимали только безнадежных пациентов, а поскольку таких было мало, клиника отчаянно нуждалась в добровольцах. Они даже не усомнились, когда я заявил, что у меня медленно развивающийся рак. Я дал расписку, которая не выдержала бы никакой критики в любом суде за пределами Гватемалы, и они получили разрешение делать со мной все что угодно.
* * *
23 июня, суббота. Итак, начинаем. Я думал, мне это впрыснут в спинной мозг, а они ввели в сонную артерию. Совершенно логично, она ведь проходит между позвоночником и мозгом. Как раз по адресу, если нужно доставить белок туда, где он начнет работать. Я думал, что боль будет адской, но она оказалась не сильнее комариного укуса и кроме нее я больше ничего не почувствовал.
* * *
27 июня, среда. Четвертый день подряд нам читают нудные лекции о том что кто-то из нас умрет, но другие будут спасены к пользе всего человечества и тому подобное. Теперь я понимаю как чувствуют себя подопытные крысы и морские свинки. Они не сознают что умирают, как и мы, пока все не зайдет слишком далеко.
* * *
3 июля, среда. Я всю неделю решал идиотские головоломки. Мне сказали что я утратил шесть процентов своих познавательных способностей и этот процесс ускоряется. Их радости не было предела. Но они меня не убедили. Если бы мне дали чуть больше времени, я бы лучше справился с этими проклятыми задачками. С тех пор как я ходил в школу, прошла уйма времени. У меня просто не было практики.
* * *
7 июля, воскресенье. Знаете я думаю, это действует. Я читал в гостиной и долго не мог припомнить, где моя комната. Хорошо. Чем быстрее это подействует, тем лучше. Мне еще много наверстывать.
* * *
16 июля, четверг. Сегодня у нас был разговор. Они говорят что инекция оказалась более сильной, и симптоны появляются даже быстрее чем они ожидали. И что пора попробовать анекдот. Анекдот. Это правильное слово?
* * *
26 июля, пятница. Боже да я везунчик! В последний момент вспомнил зачем сюда вообще пришел. Я подождал пока стемнеет, и пробрался сюда. Я пришел в аэропорт без денег, но меня попросили показать бумажник, достали пластиковую карточку, что-то с ней сделали, сказали что все хорошо и дали мне билет.
* * *
27 июля, суббота. Я записал свой адрес чтобы не забыть, и я везунчик потому что когда сел в такси в аерпорту не смог вспомнить куда ехать. Мы ехали ехали, и наконец я вспомнил что у меня записано, но дома у меня не было ключа. я стал стучать в дверь, но мне не открывали, наконец они приехали с громкой сиреной и забрали меня куда-то. я не могу тут задерживаться. Мне надо найти гвендолин пока не станет слишком поздно но немогу вспомнить для чего будет слишком поздно.
* * *
август, панедельник. Он говорит его зовут доктор Каслман и что я его знаю, и он говорит о пол почему вы это с собой сделали, а я говорю ему что не помню но знаю что есть причина и что это что-то сделает с гвендолин. вы ее помните сказал он, конечно помню сказал я она моя любовь и моя жизнь. Я спросил кагда смогу ее увидить он сказал скоро.
* * *
среда. мне дали комнату но я не хочу сваю комнату я хочу быть с гвендолин. наканец мне ее показали и она была прикрасна как всегда и я хотел ее обнять и пацеловать но кагда я подошол к ней она заплакала и медсистра ее увела.
* * *
восем дней как я тута или девят. я забываю. сигодня я видел в холе красивую малинькую девачку с красивыми белыми волосами. она мне когото напоменает незнаю кого. завтра если не забуду принису ей падарок.
* * *
я сигодня опят видел красивую девачку. я сарвал из горшка цвиток и дал ей и она улибнулас и сказала спасиба и мы многа гаварили и она сказала што рада миня видет и наканес щаслива. я сказал што тоже. думаю мы падружимся потому што нравимса друг другу и у нас многа общево. я спрасил как ее завут и она не магла вспомнит поэтому я назвал ее гвендолин. наверна я знал какуюта гвендолин когдата давно и это очинь красивае имя для очинь красивай новай падруги.
|
