Таинственная сила Жозеф Анри Рони-старший
        Всё человечество ждут суровые испытания, какая-то неведомая причина таинственным образом влияет на энергетическое состояние Земли, солнечной системы, а может распространяется и дальше. Как бы то ни было, но под её воздействием меняются химические реакции и даже спектр освещения разных источников. Конечно, столь глубокие изменения физических взаимодействий привычного земного уклада не смогут оставить в стороне и животный мир, и человека. Сначала люди подвергаются необъяснимым резким общим переменам настроения, психологического состояния, Землю захлёстывает волна революций, восстаний и бунтов. Потом всех неожиданно покоряет апатия или неожиданное влечение друг к другу, так что все сбиваются в плотные группы вместе с домашними и дикими животными, и не могут жить друг без друга…
        Жозеф Анри Рони-старший
        Таинственная сила
        Таинственная сила
        Часть первая
        I. Разрушение света
        Амальгама заиграла бликами, разорвалась черными туманными отметинами. Они расплывались и менялись в объеме, то увеличиваясь, то сокращаясь, и трансформировались в жутковатые темные полосы. Полосы растягивались, перерождаясь в тусклые бесформенные пятна, сквозь которые едва проглядывал облик Жоржа Мейраля. В зеркале отражалось лишенное выражения бескровное лицо с безжизненным цветом кожи.
        - Какая мерзость! - воскликнул молодой человек. - Это что еще такое?
        Рукавом пиджака он смахнул пыль со стекла. Зеркальное отражение осталось прежним. В замешательстве Мейраль щелкнул выключателем. Электрический свет залил комнату, но мираж не исчез. Смутная тревога заставила Жоржа отправиться на поиски других лампочек, но их замена в обоих светильниках не принесла желаемого результата. Загадочные явления продолжались.
        - Нет! Все же что-то происходит, - подумал он, - либо с зеркалом, либо с электричеством, а может… со мной?
        Рука юноши потянулась к маленькому зеркальцу, лежащему на туалетном столике. С опаской молодой человек заглянул в него. Невероятно, но там отражение искажалось странным феноменом: блеклые черты Жоржа Мейраля казалась пересеченными какими-то туманными зонами. Необычность происходящего подтвердилась и зеркалом в ванной комнате. Следовательно, зеркала были ни при чем. Эта ситуация еще больше ошарашила Жоржа; не полагаясь на свои ощущения, он позвал горничную. Милое создание, непосредственное и диковатое, с шоколадным цветом кожи от частого пребывания на солнце, охотно принялось изучать в зеркалах собственное отражение. Напрочь лишенная женского кокетства, она с серьезным видом осмотрела себя и авторитетно заявила:
        - Да, вижу полосы, - уверенность в голосе сменилась вопросительной интонацией. - А это что за туманное пятно? Ой, оно расползается!
        - Значит, глаза меня не обманывают, - сделал вывод Жорж. - Марианна, давайте-ка добавим света.
        Девушка ушла, но вскоре вернулась в комнату, держа в руках старинный кованый подсвечник. В блеске свечей туманность неожиданно заиграла пульсирующим свечением. Каждый выхваченный участок сразу же приобретал неестественную яркость, то и дело разряжаясь вспышками. Мощность этих световых всполохов удивительным образом влияла на окружающее пространство: комната утратила четкие очертания, как будто воздух плавился от зноя. Мейраль был заинтригован. В чем же разгадка явления? Он распахнул дверь комнаты и в ужасе обнаружил, что странная аномалия распространилась повсюду. Он пересек гостиную, прошел через холл, спустился по парадной лестнице - все помещения особняка были поражены странной световой активностью. Выйдя на уличную площадку, освещенную газовыми фонарями, Мейраль увидел, что метаморфозы происходят не только внутри особняка, но и на улице.
        Молодой человек наконец осознал, что в зеркалах нет изъяна, осветительные приборы работают исправно, да и зрение его не подводит. Перепуганный, он возвратился в комнату. В его голове роились разнообразные фантастические предположения и догадки. Особенно не давала покоя мысль о неких сбоях солнечной активности, слишком сильных хромосферных вспышках и выбросе солнечной плазмы, что, без сомнения, могло пагубно отразиться на протекающих на Земле жизненных процессах. При этом не было никаких гарантий, что метаморфозы ограничиваются его домом и улицей. А что, если они уже распространились на предместье, город, Францию, Европу? Тяжкие раздумья беспокоили молодого ученого.
        Жорж Мейраль, молодой мужчина тридцати лет от роду, относился к той породе людей, чья фигура, несмотря на худощавое от природы телосложение, приобрела, благодаря постоянным занятиям спортом, определенную привлекательность и даже дополнилась весьма мускулистыми формами. Его выразительные глаза - карие с янтарными искорками - настолько привлекали внимание, что мешали разглядеть лицо. А обычно уверенный взгляд их обладателя, если тот вдруг терял бдительность, становился крайне доверчивым. Немного пухлые губы с четкими очертаниями выдавали непосредственную детскую душу. Лоб тонул в каштановых кудрях, густых и непослушных, создающих проблему даже для металлической щетки.
        Как ученый, Мейраль с упоением отдавался исследовательскому труду. Лаборатория представлялась ему в виде поля битвы. Часто, окрыленный прежними успехами, он то изучал взаимодействие между молекулами в коллоидных системах, то копался в протонах, электронах и атомах, пытаясь открыть что-то новое в этой области и, если повезет, выяснить сами причины возникновения жизни на Земле.
        Аномалия, которую ему пришлось наблюдать, глубоко поразила его и натолкнула на мысль о появлении нового, неизвестного науке явления. Не исключено, что его разгадка, как рисовало воображение ученого, откроет еще одну страницу в книге бытия.
        Тем временем, события подгоняли Мейраля. В этот день он обещал нанести визит Жерару Лангру - своему наставнику, учителю, чьим талантом он искренне восхищался.
        Завершив свой туалет и сунув в карман ручное зеркальце, Мейраль очутился, наконец, на улице. На этот раз, проходя знакомой дорогой мимо магазинов, он в целях эксперимента со всех сторон рассматривал свое отражение в витринах. Трижды он останавливался, подмечая очередные изменения в своем облике. Но больше всего внимание Жоржа привлекла зеркальная витрина пошивочного ателье Реваля.
        - Эй, красавчик! Любуешься собой? - вывел его из задумчивости насмешливый голос.
        Мерайль оглянулся и увидел стоящую рядом девушку.
        - Не собой, - ответил он рассеянно.
        Девица хмыкнула:
        - Кем же еще можно любоваться, стоя напротив зеркала? - лукаво спросила она.
        - Мистика продолжается, - сказал Жорж.
        - Не понимаю. Причем тут мистика? - удивилась девица.
        - Да и я понимаю не больше вашего! Ну-ка, внимательно вглядитесь в эту витрину и опишите, что вы там видите.
        - Ну и псих! - буркнула девица себе под нос, но, сообразив, что с сумасшедшими спорить бесполезно, снисходительно исполнила его просьбу.
        - Смотрю! И что? - она сунула ему в руки какую-то склянку и подошла ближе к стеклу.
        - Смотрите внимательней. Что вы видите?
        Девица растерянно моргнула ресницами:
        - Вас… с флаконом моих духов.
        - И больше ничего необычного?
        - Ну, какие-то странные линии, - пожала она плечами.
        - А я что говорил? Мистика! Волшебство! Игра света! - и он протянул девушке пузырек с гравировкой изображения Леопольда II.
        В этот момент внимание Мейраля привлекли проходившие мимо люди. Казалось, они пребывали в излишне возбужденном состоянии. Неподалеку на площади целая толпа граждан кричала что-то невнятное, при этом усиленно жестикулируя. А в тупике улицы Суффло полицейские разнимали драку.
        - Все же что-то происходит, - заключил Жорж Мейраль. - Народ совсем обезумел, какое-то всеобщее помешательство!
        Под звон колокола на башне собора Сен-Жак молодой человек явился к Лангру. Дверь открыл сам учитель: копна седых волос, торчавших в разные стороны, напоминала иглы дикобраза, а понуро склоненная голова и опущенные плечи говорили о вечной усталости. Вместо приветствия старик возмущенно проворчал:
        - Моя горничная сегодня отпросилась. У нее что-то с печенью и дурные предчувствия.
        - Зачем же вы наняли такую мрачную особу? - спросил Мейраль.
        Жизнерадостность всегда меня раздражала.
        Некогда выбитый из жизненной колеи, Лангр вел теперь затворническое существование. Великий ученый, одаренный экспериментатор, с молодости познавший нужду и лишения, привыкший к упорному труду, Лангр добивался отличных результатов своей настойчивостью и профессионализмом. Ему пришлось познать на своем веку и презрение, и горечь обмана. Завистливые коллеги, втайне восторгаясь результатами его трудов, часто беря их за образец и руководствуясь его напечатанными работами и открытиями, всячески обходили Лангра, игнорировали его. И все же споры с университетскими профессорами не только причиняли ему беспокойство, но и вырабатывали в нем упрямство.
        Имея в своем арсенале устаревшие, примитивные приборы, ограниченный объем материалов, он лишь чудом достигал желаемых результатов. Пылкое восторженное воображение и глубокий ум успешно восполняли нищету его лабораторных условий.
        Сомнения часто терзали одинокую душу Жерара Лангра, но физик упорно продолжал свои исследования, которые должны были возвести ротационный диамагнетизм в ранг величайших мировых открытий. Тогда и появился в лаборатории профессора Антонен Лорис, ловкий и пронырливый тип, почти неизвестный в науке. Он был старательным ассистентом, но ему недоставало целеустремленности и прозорливости настоящего ученого. Однако Антонен своей исполнительностью расположил к себе бедного старика, очаровал его добрым словом, поддержкой, похвалами, в которых тот, несправедливо обиженный, сильно нуждался.
        Однажды утром, в порыве откровенности, Лангр поделился с ним своими надеждами. Увлеченно рассказывая о ротационном диамагнетизме, он описал помощнику все условия, при которых ему удалось добиться взаимодействия двух явлений, одновременно совпадающих и взаимоисключающих друг друга, и продемонстрировал опыты на своем стареньком, обветшавшем оборудовании. Недалекий Антонен немногое понял из восторженного рассказа профессора, но убежденность Лангра в том, что он на пороге грандиозного открытия, заинтересовала ученика. Хитростью и лестью расположив к себе профессора, он воспользовался его доверием и присвоил результаты его труда.
        Заявив в Академии наук о своем видении проблемы ротационного диамагнетизма, Лорис сумел добиться получения в свое распоряжение лаборатории с новейшим оборудованием и уже через три месяца желаемый результат был достигнут. Это открытие оказалось очень крупным. Антонен торжествовал. Принимая поздравления академиков из многих стран мира, он пожинал плоды изнурительного многолетнего труда Жерара Лангра.
        Обескураженный предательством своего ближайшего сторонника, несчастный ученый лихорадочно пытался защищаться. Но мерзавец при встрече либо скромно отмалчивался, либо приводил незначительные малопонятные объяснения, а за глаза строчил анонимные письма в газеты, доносы в Академию, напоминая, как бы к слову, то о юношеских исканиях профессора, то о былых столкновениях его с университетскими коллегами. В результате мнения ученых разделились. На том ссора и закончилась без перевеса в чью-либо сторону. Не все верили оправданиям Лангра. Многие считали его угрюмым, неудовлетворенным жизнью неудачником, замкнувшимся в своих иллюзиях и способным лишь на бессмысленные обвинения. На его стороне оказались несколько молодых, малоизвестных в научной среде исследователей, для которых путь на страницы ведущих журналов был закрыт. Бедняга Лангр лишился своего великого открытия, дела всей своей жизни, и так никогда и не смог утешиться.
        Состарившись, прозябая в нищете и безвестности, оставшись даже без того шаткого успеха, что создается зачастую кучкой нескольких единомышленников да отдельными энтузиастами, изнуренный борьбой, усталый и больной гений всякий раз краснел от смущения при встрече с Лорисом, осыпанным престижными должностями, пресыщенным наградами и претендующим на бессмертие в науке. И, тем не менее, побежденный получил кое-какое утешение. У него появился Мейраль - наиболее одаренный из всех его учеников. Надежда, что молодой человек сумеет-таки воплотить в жизнь и донести до ученого мира его грандиозные гипотезы, наполняла старика гордостью.
        - Как славно, что вы навестили меня сегодня, - произнес Лангр, очнувшись от раздумий. - Целый день я нахожусь в каком-то угнетенном расположении духа, в голову лезут навязчивые мысли…
        Он крепко пожал обеими руками ладонь Мейраля. Его глаза, впалые и тусклые от постоянных переживаний, приветливо вспыхнули, белесые ресницы трогательно дрогнули.
        - Я чувствую себя таким одиноким, таким разбитым, - запинаясь от волнения, произнес он. - Знаете, под вечер вдруг нахлынули дурные воспоминания, нервы совсем ни к черту, да еще какое-то смутное чувство тревоги. Должно быть, это первые признаки старческого слабоумия.
        Мейраль взглянул на него с сочувствием:
        - Со мной тоже творится что-то необычное, - возразил он. - Будто я выпил слишком много крепкого кофе. Да и горничная моя весь день на взводе: сама с собой разговаривает. А толпа на улице просто взбесилась!
        Последние слова Жорж неожиданно выкрикнул что было сил. Неожиданно взгляд его упал на часы, мерно отбивающие ход времени. «По крайней мере, время не остановилось; все, как и прежде, на своих местах», - подумал он и взял себя в руки.
        - Прошу прощения, дружище, я вас, кажется, расстроил, - заметил профессор и потянулся за газетой. Развернув широченный газетный лист, Лангр быстро пробежал глазами по колонкам в надежде обнаружить там что-либо новое.
        - Так и есть. Социальные катаклизмы нарастают! Смерти, самоубийства, приступы безумия, паника. Это ощущалось еще вчера.
        Расстроенный неприятными известиями, старик в замешательстве отложил газету. Воцарилось нервное молчание.
        - Я заметил, вам нелегко поддерживать беседу, - обратился он, наконец, к Мейралю. - О чем вы задумались?
        - Мне кажется, на планете происходит нечто странное. Вы смотрелись сегодня в зеркало?
        - В зеркало? - удивился Лангр. - Утром, возможно, когда причесывался.
        - Вы не заметили ничего необычного?
        - Ничего. Правда, я всегда так рассеян…
        Жорж схватил один из керосиновых светильников, освещавших лабораторию, и поднес его к высокому настенному зеркалу.
        - Смотрите.
        Лангр со свойственной экспериментатору дотошностью тщательно изучил свое изображение:
        - Бог мой, что за темные отметины?
        - Вы тоже это заметили? Что-то случилось со светом. Как давно, не знаю. Я обратил внимание на эти пятна в тот момент, когда надевал костюм, чтобы направиться к вам.
        - Вы уже проводили какие-нибудь исследования?
        - Пока я ограничился лишь наблюдением этой загадочной метаморфозы. Даже по дороге к вам я на каждом шагу находил все новые странности: перед глазами вспыхивали белые сверкающие точки, а в окнах, в витринах магазинов, даже в лужах на мостовой мерцали радужные блики.
        Коллеги застыли в той глубокой задумчивости, которая свойственна лишь ученым, проводящим важный эксперимент.
        - Пожалуй, здесь изменения на уровне солнечного спектра, - авторитетно заключил Лангр. - Необходимо срочно выяснить, обратим ли процесс!
        Он направился к рабочему столу, где в полумраке домашней лаборатории неясно поблескивали стройные ряды оптических приборов: линзы, призмы, стеклянные, кварцевые и турмалиновые пластины, спектроскопы, спектрометры, поляриметры, колбы и зеркальца различной величины - весь этот набор слегка устаревшего астрофизического оснащения составлял давний предмет гордости профессора.
        Лангр и Мейраль, вооружившись линзами, принялись анализировать, насколько процесс преломления лучей подтверждает аномалию, произошедшую с отраженными лучами. Сначала не отмечалось ничего сверхъестественного, но вскоре Жерар, а за ним и Жорж разглядели слабую туманную пелену, тонким кольцом опоясывающую поверхность отражающей линзы. На стеклянных пластинках туманность проявилась еще отчетливей. Под конец ее контуры заиграли всеми цветами радуги.
        - Есть едва заметные нарушения, - процедил сквозь зубы Лангр, - но будем надеяться на лучшее, хотя изъян в центре преломления и убеждает в обратном.
        Мейраль натянул темную нить вдоль одной из пластин, затем, расположив их перпендикулярно друг другу, заключил:
        - Двойная рефракция очевидна, но непредвиденные показатели мало чем отличаются от обычных. А поскольку отсутствует единая ось, я допускаю, что каждый отдельный луч проходит самостоятельно, согласно закону Декарта.
        - Как, отсутствует ось? - изумился профессор. - Отсутствует ось! Это абсурд, мой милый!
        Молодой человек раздраженно насупил брови.
        - Абсурд. Однако нет и следов ее наличия. Что тут не говори, картина остается неизменной.
        - В таком случае, можно предположить двойную рефракцию лишь в изотропной среде… Что за бессмыслица!
        - Действительно, полная ерунда! - согласился Жорж.
        Лангр с досады шваркнул об стол линзой, злобно сверкнувшей, как зрачок хищного зверя, и схватил турмалиновую пластину. Результат оказался ошеломляющим. На лице маститого старца отразилась полная растерянность:
        - Выходит, лучи преломляются дважды! - выдохнул ученый, потрясенно воздев руки к небесам.
        Оба исследователя замерли в молчаливом оцепенении; в их головах роились нелепые предположения. Мучительное любопытство и чувство беспричинной тревоги полностью захватили их. Первым пришел в себя Лангр:
        - Наше замешательство просто глупо. Проникая сквозь обычное стекло, луч, преломляясь, раздваивается, но турмалиновое вполне могло удвоить эффект и дать четыре изображения. К тому же разница в показателях столь ничтожна, что, пожалуй, с большей вероятностью можно говорить об оптическом обмане. Сетчатка нашего глаза не приспособлена улавливать такие незначительные спектральные изменения. Давайте-ка проверим еще раз…
        Теперь он направил пучок параллельных лучей непосредственно на призму. На экране отчетливо отразилось все то же таинственное нарушение - наслоение ближайших друг к другу спектров: красное почти сливалось с оранжевым, желтое наплывало на зеленое. Попытка ликвидировать пучок красных лучей при помощи ротационного поляризатора также не увенчалась успехом. Световые полосы действительно удваивались на всем протяжении каждого отдельного спектра, и это не было результатом преломления. На первый взгляд, каждый луч, казалось, жил своей собственной независимой от остальных лучей жизнью, поляризуясь и преломляясь почти таким же способом, как и его луч-близнец. Лишь легкое, едва различимое несоответствие с нормальными показателями рефракции наблюдалось в исходной точке. Только и всего. Но и этой малости было достаточно, чтобы привести исследователей в серьезное замешательство.
        - Эта загадка неразрешима. Она - неопровержимое доказательство тщетности всего нашего эксперимента. Я не могу найти и намека на объяснение, - произнес, наконец, Лангр. - Однако проблема в следующем: световой луч удваивается как без вмешательства рефракции, так и рефлекции, не прибегая к поляризации. При этом интенсивность лучей в целом значительно ослаблена и, следовательно, удвоение могло произойти только за счет какой-то доли свободной световой энергии. Но что это объясняет?
        - Ничего ровным счетом, - заключил молодой человек. - Но, по крайней мере, это оставит незыблемыми принципы консервации.
        - А мне наплевать на принципы консервации. В данном случае они нас только стесняют. Меня больше привлекает идея некоего внешнего энергетического вмешательства, повинного в этом световом изменении. Но такая гипотеза - просто ребячество. Мы лишь слегка коснулись этой проблемы в нашем эксперименте. И все же - это обещает стать грандиозным открытием!
        Зазвонил телефон.
        - Кому это пришло в голову беспокоить меня в такой час?
        Лангр с сердитым выражением лица направился к аппарату.
        - Алло! Кто это?
        - Отец, это я, Сабина. Приезжай скорей. У Пьера жуткий приступ неврастении. Он совсем обезумел!
        В телефонной трубке отчетливо раздавались отчаянные крики детей и рыдания дочери. Лангр заметно побледнел. Он и не подумал требовать объяснений. Любовь к дочери была важнее всего.
        - Немедленно лови машину и приезжай ко мне. Я принимаю и тебя и детей.
        - Это невозможно, он запер нас в спальне. Теперь вся надежда только на тебя. Надеюсь, тебя он послушает. Ты, единственный, кто еще сохранил на него хоть какое-то влияние.
        - Тогда я еду!
        Профессор с грохотом бросил трубку и стремглав ринулся в лабораторию.
        - Я должен спасать свою дочь. Этот недоносок Пьер опять беснуется. Я заранее предвидел, что их брак этим закончится. Ждите меня здесь, - бросил он Жоржу.
        - Нет, я не отпущу вас одного. Может произойти все, что угодно. Вдруг вам понадобятся здравая голова и крепкие руки?
        Эмоции переполняли старика; казалось, разум его помутился от нестерпимой тревоги. Он ответил не сразу:
        - Что ж, он испытывал к вам дружеские чувства. Пожалуй, вдвоем нам удастся его утихомирить.
        Поразмыслив, он нервно добавил:
        - У меня порой возникает чувство, что он душевнобольной.
        - Боюсь, сегодня вечером все возможно!
        В машине Лангра не оставляли мысли о кошмарном браке дочери, только усугубившем его несчастья и наложившем отпечаток на всю его жизнь и дальнейшую научную деятельность. С чего вдруг она предпочла среди множества других претендентов на ее руку этого угрюмого замкнутого ипохондрика? Дурно воспитанный, с несносным упрямым характером и жуткими манерами Пьер Веранн зачастую производил впечатление грубого дикаря, а его умственное развитие, казалось, задержалось на уровне первобытного строя.
        - Любовь зла… - вздыхал отец.
        На деле Сабину не волновали ни достоинства, ни недостатки супруга. Это был не ее выбор. Все решилось в тот самый момент, когда Пьер увидел ее. Ни одна женщина не устояла бы перед таким напором. Чтобы завоевать Сабину, он сумел обуздать свое нетерпение, укротить страсти и сдержать свою природную жестокость. Он демонстрировал лишь свою меланхолию. Смиренный и печальный, он всем своим видом являл переживаемую им некую внутреннюю драму, готовность к самопожертвованию и смертельную усталость, - словом, подкупал тем, что так безотказно трогает сентиментальную женскую душу. А кратковременные свидания, всегда украдкой, только благоприятствовали их отношениям, помогая скрыть изъяны поведения, не давая проявиться дурным слабостям. Эмоциональность и таинственность, с одной стороны, и молодость и неопытность невесты исключали, в свою очередь, любые перемены в ее намерениях. К тому же, рано узнав отцовскую историю о непознанном величии и незаслуженных горестях, девушка научилась сострадать. Пьер своим несчастным обликом, вечно угнетенным расположением духа сильно напоминал ей отца, и она всякий раз вздрагивала
при мысли, что могла бы нанести ему такую же горькую обиду, какую общество нанесло отцу. В целом, она не испытывала к Веранну тех искренних чувств, какие мог бы вызвать у нее человек менее экзальтированный и странный, близкий ей по характеру и мироощущениям. И все-таки она полюбила его. Жизнь странная штука: судьбы тех, кто предназначен друг другу, бывает, соприкасаются лишь на мгновенье. В данном случае, стечение времени и обстоятельств предрешило участь Сабины.
        Очень скоро ей пришлось расплачиваться. Неисправимый ревнивец без конца третировал жену своими подозрениями, следил за каждым ее шагом. Его хамское отношение проявлялось всегда неожиданно: повсюду - в светских салонах, в театре, на улице - он поражал посторонних своими буйными вспышками гнева. Когда выяснилось, что Мейраль уже несколько лет влюблен в его жену, жизнь Сабины стала совершенно нестерпимой. Невольный взгляд или жест, случайно брошенное слово мгновенно разжигали бурю. Несчастная женщина перестала бывать в обществе, все дни проводила дома за чтением, гуляла в саду, занималась хозяйством - словом, помирала со скуки. Тем временем ревность продолжала разъедать душу Пьера. Даже рождение детей не смогло избавить мрачного человека от этого порока.
        Замкнувшись в своей лаборатории, среди вечных колб, спектроскопов и линз, старик Лангр все же не мог не чувствовать страданий единственной дочери, хотя она держалась мужественно и любыми способами пыталась уберечь отца от волнений. Тот навещал их лишь изредка, но и из этих кратковременных посещений было ясно, что Веранн боялся его авторитетного тона, способного заворожить любую аудиторию. Язвительное красноречие профессора действовало на него подобно гипнозу.
        II. Красная ночь
        Автомобиль несся с огромной скоростью, и прохожие в ярости едва успевали бросать ему в след грубые ругательства. Перекрестки кишели разъяренными пешеходами, подземные переходы изрыгали наружу неистовствующие толпы людей с горящими безумием глазами.
        Шофер, бессмысленно жестикулируя, вертел головой во все стороны и то и дело отвечал на уличную брань сиплыми выкриками и громкими гудками.
        - Бедняга, как он взвинчен! - прошептал Мейраль.
        В то мгновение, когда они проезжали мост Алма, Жорж и сам ощутил легкое головокружение, будто хмель ударил ему в голову. Молодой человек взглянул на профессора: глаза его как-то неестественно диковато поблескивали под густыми седыми бровями. Эта стремительно возрастающая сверхчувствительность организма и прогрессирующая раздражительность все сильнее начинали беспокоить Мейраля. Теперь он уже не удивлялся, когда на углу улицы Марсо заметил четверых элегантно одетых граждан, которые, свирепо хрипя, избивали друг друга тросточками. Вдруг какая-то женщина с глухим воплем метнулась прямо под колеса автомобиля, и водитель, лишь чудом не переехав ее, захохотал как гиена.
        Возле Триумфальной арки разгоряченная толпа устроила побоище; более сотни личностей с повадками зачинщиков, завывая и потрясая оружием, преследовали нескольких полицейских. Напряжение нарастало как снежный ком. Внезапно раздались душераздирающие крики: одна из машин, врезавшись в скопище народа, раздавила на месте нескольких человек. Шофера от удара вышвырнуло на мостовую.
        Все эти жуткие картины исчезли лишь когда их глазам открылась пустынная перспектива Булонского проспекта. Машина совершала такие крутые виражи, какие не под силу и лучшим гоночным автомобилям, а встречные как метеоры проносились мимо и, сверкнув фарами тут же исчезали в сумерках города. В этот вечер из всех окон струился свет.
        Лихорадка распространяется, - проронил Мейраль. Его тревожная задумчивость все обострялась. - Кажется, безумие поразило весь род человеческий, как удар током.
        Попутчики добрались, наконец, до улицы Марто. Машина остановилась у подъезда небольшого особнячка с пестрыми стенами из белого песчаника и красного кирпича. Возле дома был разбит маленький садик, всю прелесть которого составляли кусты алых роз, парочка вечнозеленых тисов и одинокий старый тополь с пожухлой листвой.
        - Я прошу вас остаться, вы нам еще понадобитесь, - обратился несчастный отец к шоферу.
        Последний изобразил недовольную гримасу и процедил сквозь зубы:
        - Как вам будет угодно. Только не заставляйте ждать вас слишком долго: я пятнадцать часов за рулем и очень устал.
        Мейраль с тревогой взглянул на него. Хотя человек был заметно на взводе, в целом, он производил впечатление вполне нормального. Его налитые кровью глаза не выражали ненависти, скорее даже некоторое расположение.
        - Мы постараемся не задержать вас, - произнес Жорж с пониманием и тотчас же отметил, как физиономия шофера приобрела более или менее нормальное выражение.
        Приблизившись к ограде, профессор протянул было руку к звонку, но в эту секунду дверь дома вдруг резко распахнулась, и в сад выбежал мужчина с взъерошенными волосами. Он ринулся навстречу к Лангру.
        - Тесть, наконец-то! Где Сабина, где мои дети? - завопил он, растерянно озираясь по сторонам.
        Подобно двум разъяренным хищникам в зоопарке, они, сверкая глазами, разглядывали друг друга сквозь прутья решетки, готовые в любой момент броситься в драку. Но беспокойство взяло верх над ненавистью, и Лангр жалобным тоном возразил:
        - Откуда же мне знать? Полчаса назад она звонила…
        - Тогда она была еще здесь, - грубо отрезал Пьер.
        - Она не могла далеко уйти, - прервал их Мейраль, который все это время держался чуть в стороне.
        - Вы проверили все комнаты в доме? - спросил профессор.
        - Я обыскал все, их нигде нет, и, по всей видимости, она взяла с собой горничную.
        - В таком случае, необходимо срочно разделить район наших поисков. Вы, Веранн, обследуйте ближайшие улицы, а мы с Жоржем осмотрим центр города.
        - Я требую, чтобы посторонние не лезли в мою личную жизнь! - И если я согласен на ваше участие в поисках, то потому лишь, что вы, при задатках маньяка, похоже, осознаете содеянное и сможете нам помочь.
        Негодование и злоба душили Веранна, но он сдержался и, пробурчав что-то себе под нос, быстро зашагал по тропинке в сторону дома.
        Горя желанием помочь учителю, Жорж старался найти объяснение неожиданному исчезновению Сабины, но его версии только еще сильнее волновали старика:
        - Возможно, ваша дочь, не выдержав угроз невменяемого мужа и не дождавшись вашего прихода, попросту нашла подходящий момент, чтобы выпорхнуть из клетки. Ее тревога за свою жизнь и за жизнь малышей могла усугубиться тем необычным нервным возбуждением, которое всех нас застало сегодня врасплох. Я думаю, она прячется где-то недалеко. Одному из нас стоит, пожалуй, подождать ее здесь, а другой в это время обследует окрестные станции метро и остановки фиакров. К тому же, бедняжка наверняка догадается предупредить вас, и даже странно, что до сих пор не появилась служанка… Впрочем, что можно требовать от такой трудной ночи? - вздохнул молодой человек.
        - Что ж, я вверяю вам судьбу дочери. Поезжайте немедленно!
        Спустя мгновение машина уже набирала скорость и за две минуты достигла улицы Гранд-Арме, где Жорж приступил к выполнению своего плана. Он тщательно осмотрел все остановки, а затем спустился в метрополитен. Несколько нетерпеливых граждан, переминаясь с ноги на ногу, ожидали отправки поезда. Сабины нигде не было видно. Выбравшись из душного подземелья, Мейраль едва успел вдохнуть глоток воздуха, как уже в который раз заметил какую-то возню у дверей одного из ресторанов. Двое бродяг потрясая кулаками, грозились “прибить” патрона. Посетители, наблюдавшие сцену, горланили что было сил, поддерживая хозяина и требуя отправить нищих в участок. Дамы так пронзительно визжали, что у Мейраля застучало в висках.
        - Какое необычное поведение! - подумал он. - Разве раньше любой рядовой инцидент вызвал бы такую шумиху?
        Около трех часов Жорж колесил по городу. Его терпению уже приходил конец, когда таксист указал ему на небольшой вокзальчик окружной дороги, которым Мейраль никогда не пользовался и даже не знал о его существовании. Здание представляло собой настолько превосходное место для укрытия, что у Мейраля вновь учащенно забилось сердце и появилась надежда. Миновав группу занятых беседой людей, он вошел в уютный зал ожидания. Увы, внутри было пусто. Мейраль был сильно разочарован.
        - Чем все это закончится? - размышлял он, спускаясь по пыльной лестнице. - С каждым часом мое раздражение нарастает. С другими людьми, похоже, происходит то же самое. Что станется к утру со всеми нами?
        Он содрогнулся от ужаса. К тому же едва освещенные платформы и рельсы, мерцающие холодным стальным блеском, вызывали у него неприятные тревожные ощущения. Большие овальные часы показывали половину двенадцатого ночи.
        Вдалеке за колонной Мйраль вдруг заметил чьи-то тени. Приблизившись, он увидел молодую женщину с малышом на коленях. Другой ребенок сидел рядом, пугливо прижимаясь к материнскому плечу. Он тотчас узнал знакомые черты женщины и почувствовал, как волнительное и сладостное ощущение счастья овладевает всем его существом. Но нужно было спешить - их ждал отец. Сделав глубокий вдох, чтобы побороть невольную робость, он уверенной походкой направился к мадам Веранн.
        Пожалуй, даже увидев перед собой волка, она бы так не испугалась. Трясущимися руками она судорожно притянула к себе ребенка, зрачки ее светлых глаз как-то болезненно сверкнули, выражая одновременно крайнее изумление и беспричинный страх.
        - Наверное, сама судьба… - обмолвилась было она, но остановилась в замешательстве.
        - Это не судьба, - произнес Жорж, - я весь вечер искал вас.
        Смутная улыбка промелькнула на губах Сабины. Узнав Жоржа, она сразу успокоилась и даже повеселела. Бледное лицо, обрамленное пышной копной золотистых волос, оживилось, на щеках появился румянец.
        - Когда вы позвонили отцу, я был у него, - продолжал Мейраль. - Мы вместе поспешили к вам на помощь. Он остался в особняке, предположив, что вы догадаетесь послать за нами служанку.
        - Верно, она должна быть уже на месте, - прошептала Сабина.
        - Хотите сейчас пойти домой?
        - Ах, нет… нет! Я не хочу возвращаться домой. Только не сейчас, не сегодня. Я не могу видеть…
        Она не договорила. Лицо женщины выражало панический ужас, губы беззвучно шевелились.
        - Ну что ж, подождем на вокзале, - успокоил ее Жорж. - Отсюда до вашего дома недалеко. Господин Лангр скоро заберет вас отсюда.
        И он машинально прибавил:
        - Все мы немного нервные этой ночью.
        Они провели в ожидании около четверти часа, бездумно разглядывая хаотичную пляску пылинок в полосе фонарного света и стайку назойливых воробьев, снующих под ногами. Наконец, оба решили покинуть душное помещение. Мейраль осторожно поднял на руки девочку, которая почти засыпала от усталости. Сабина еще крепче прижала к груди младенца, и они вышли на улицу.
        Ожидание их было сравнительно недолгим. Каких-нибудь пять минут спустя, показался профессор в сопровождении горничной. Руки старика дрожали. Улыбаясь, он всякий раз забавно морщил лоб, что придавало его сияющему от радости лицу неуверенное и даже немного трагическое выражение. Волнение и забота особенно ощущались в его отношении к внукам, будущее которых внушало ученому живейшее опасение.
        - Дорогая моя, я сделаю все, что ты пожелаешь, - обратился он, наконец, к дочери. - Может быть, ты хочешь вернуться к мужу?
        Последовали все те же жалобные возражения, которые раньше пришлось выслушать Жоржу:
        - Нет, нет… не сейчас… возможно, уже никогда.
        И Сабина добавила внезапно изменившимся, слегка приглушенным голосом:
        - Я боролась, отец, боролась изо всех сил. Я всегда была такой покорной, терпеливо сносила все его издевательства. Но я так больше не могу, не могу!
        - Дитя мое, я вовсе не принуждаю тебя с ним встречаться. Никогда этого не будет! - обещал встревоженный отец.
        Чуть в стороне на перекрестке начиналась потасовка, причем без каких-либо определенных причин, как и все происшествия последнего времени. Две шайки беснующихся подростков, исступленно вопя, казалось, готовы были разорвать друг друга в клочья. К тому же, неподалеку слонялись какие-то весьма подозрительные субъекты. Необходимо было как можно скорее убираться отсюда. Мысль эта разом пришла в голову всем, кто еще мог держать себя в руках, и в ком сохранялась хотя бы доля здравого смысла. Многие из свидетелей драки пытались забраться в ожидавшую ученых машину. «Я не омнибус!» - гневно кричал шофер, выпихивая чересчур назойливых клиентов.
        - Вы смелый человек, - обратился к нему Мейраль. - Будьте уверены, вы помогаете хорошим людям.
        Заметив молодую женщину с детьми, водитель снисходительно расплылся в улыбке и, ударив себя кулаком в грудь, заявил:
        - Мне всегда говорили, что у меня доброе сердце!
        Автомобиль гнал по пустынным улицам. Вначале навстречу попадались лишь одинокие прохожие, поливавшие машину грубой бранью. Большинство горожан не решились в этот вечер покинуть свои дома. Почти все окна были освещены. Изредка вдоль дороги возникали группы заводских рабочих, уходивших в ночную смену. Однако двигались они необычно быстро и всегда в одном направлении. Откуда-то доносились невнятные выкрики. Вскоре стало ясно, что все кричат одно и то же: повысить рабочему населению Парижа заработную плату. Впереди на мостовой образовалась толпа. Загородив машине проезд, народ скандировал в единодушном порыве:
        - Прибавки! Прибавки!
        Каждую минуту из переулков прибывали новые лица, толпа становилась все плотнее, и таксист вынужден был остановиться.
        - Ты что, собрался давить трудовой люд? - заорал какой-то жутковатый косоглазый тип, уткнувшись в лобовое стекло и стуча кулаком по капоту.
        - Да я тружусь не меньше твоего! - взорвался таксист. - К тому же, я член профсоюза!
        - Ну-ка вышвыривай тогда своих буржуев и давай с нами на митинг!
        - Это не буржуи. Это отличные ребята… здесь еще женщина с двумя крохами…
        Но рабочий словно с цепи сорвался. Он с бранью схватился за ручку машины и рванул ее с такой силой, что, казалось, она отлетит сейчас вместе с дверцей. Тут водитель резко надавил на газ, и, перескочив через бордюр, автомобиль помчался дальше прямо по тротуару, ловко лавируя между пешеходами.
        Митингующие оставались уже метрах в тридцати сзади, как вновь послышались устрашающие выкрики, на этот раз со стороны вокзала Монпарнас:
        - Смерть! Смерть!
        Тотчас же, подобно волнам морского прилива, донеслись едва уловимые звуки песни:
        Великая ночь наступает
        Последняя ночь для господ!
        - Черт возьми, - хмыкнул шофер, - так и есть! Вот она долгожданная «красная» ночь!
        Теперь он вел машину очень медленно, аккуратно, стараясь не задеть протестующих. Неожиданно, охваченный всеобщим энтузиазмом, он подхватил напев. Слова, вырывавшиеся из его груди, походили на глухое рычание.
        Бесчисленные массы народа текли в сторону вокзала. Шесть дежурных аэропланов кружили в воздухе над толпой, высвечивая прожекторами отдельные группы манифестантов.
        Лангр и Мейраль, бледные от страха, переглянулись:
        - Это что, революция? - растерянно произнес профессор.
        - Пока лишь эпизод. Но, возможно, волна протестов докатится вскоре и до предместий, а там… один Бог знает, что нас ждет, - прошептал Мейраль.
        Внезапно песня зазвучала менее слаженно, затем совсем прекратилась. В толпе раздался ропот, движение замедлилось. Послышались редкие выстрелы, вскоре превратившиеся в пулеметную стрельбу.
        - Легавые! Смерть легавым! Убийцы… содрать с них шкуру!
        Наряды полиции тщетно пытались сдержать народ, хлынувший из узких подворотен на улицах Вожирар, Шерш-Миди и Севр. Плотная цепь черных мундиров и блестящих щитов извивалась из стороны в сторону, как огромный удав. Началась сильная давка. Оттесненные к стенам домов мгновенно были затоптаны людским потоком. Отовсюду доносились проклятия и жалобные стоны раненых и умирающих. Отвратительная картина предстала перед глазами ученых: размозженные дубинками и булыжниками головы, окровавленные лица, распростертые на мостовой тела, испещренные следами тяжелых каблуков. Бешенство нападавших не знало границ. Какой-то высокий худощавый человек, размахивая куском пунцового полотнища, заправлял целой ватагой протестующих, которые, взявшись за руки, стремились захватить полицейских в кольцо. Несколько полицейских было уже убито, а со стороны проспекта Дюмэн продолжал нарастать гул, и вливались все новые воинственные толпы рабочих. Словно порыв ветра, с разных сторон летели угрозы в адрес чиновников и олигархов, слышался свист и треск костей.
        - Вперед! На штурм Елисейского дворца! - раздался громкий возглас. - Захватим резиденцию президента, министерства, телеграф!
        С оглушительными воплями масса безумных повстанцев хлынула к Монпарнасу. В течение десяти минут можно было наблюдать за их нескончаемым движением. Позади них остались тротуары, заваленные трупами, рыдающие женщины с всклокоченными волосами и парочка любопытных, глазеющих за происходящим из окон окрестных домов.
        - Как все это гнусно! - ворчал профессор.
        - Они не ведают что творят! - вторил ему Мейраль.
        Сабина, бледная как смерть, с расширенными от ужаса зрачками судорожно прижимала к груди малышей. Автомобиль уже давно не мог тронуться с места: шофер присоединился к атаке на полицейских. Решено было добираться пешком, но тут он явился, разъяренный и с ног до головы перепачканный кровью.
        - Нет нищете! - ревел он. - Царству эксплуататоров пришел конец. С этого момента власть перейдет в руки простого народа!.. Довольно страдать… довольно тащить непосильную ношу…
        Эту агитацию прервал оглушительный взрыв где-то поблизости. Таксист подскочил на месте и, оглядевшись по сторонам, спешно выпалил:
        - Слышите, пушка! Я вас быстро домчу по адресу и сразу назад, к нашим братьям. Ничего, всего несколько минут потеряю, зато потом… потом…
        От радости предвкушения грандиозных событий он не мог подобрать нужных слов. Заметно было, как к его вискам приливала кровь, глаза светились фосфорическим блеском, губы застыли в улыбке. Он живо вскочил в машину и надавил на педаль. Путь был свободен. То здесь, то там слышались запоздалые крики протеста, обильно приправленные нецензурной бранью. Ни на что не обращая внимания, шофер галдел в полный голос:
        - Больше никаких стервятников, никаких кровопийц! Да здравствует красная ночь!
        Они въехали в предместье Сен-Жак под тревожный звон старого соборного колокола. Со стороны города доносились приглушенные пушечные залпы. Усеянное звездами небо отливало багровым.
        III. Смятение человечества
        Мейраль покинул Лангра и Сабину в третьем часу утра. Центральный проспект предместья Сен-Жак, где стоял дом профессора, по странному стечению обстоятельств находился в мире и спокойствии. Лишь в ряде квартир еще светились окна, а по улицам слонялись отдельные неугомонные гуляки. Небо освещалось вспышками далеких взрывов и пламенем пожарищ. На площади возле собора и ближе к бульвару Сен-Мишель продолжали толпиться люди. Жоржа сильно клонило в сон; в то же время он был поражен тому, что остальные не ощущали никакой апатии. Чем дальше он шел, тем труднее ему удавалось протискиваться сквозь гущу народа. В конце бульвара виднелись темные шеренги полицейских, предупредительно палящих в воздух через равные промежутки времени. Показались отряды конной полиции, и разношерстная толпа, где рабочих явно осталось немного, отшатнулась, не собираясь ввязываться в бой. Было ясно, что длительное пребывание в состоянии экзальтации странным образом действовало на всех, в том числе и на военных.
        Однако дальше, в Латинском квартале развернулась настоящая драма. Революционные массы громили магазины и продуктовые лавки, разбили несколько уличных фонарей; затем, присоединившись к соратникам, наводнявшим Елисейские поля и бульвар Сен-Жермен, двинулись в сторону президентского дворца.
        - Там, впереди уже побеждают наши братья! - кричал прыщавый субъект с лошадиными зубами и оголенной верхней десной. - Им пришел конец, даю руку на отсечение: они у нас мостовую будут грызть!
        Охваченный приливом чувств, он наклонился к самому уху Мейраля:
        - Мы добьемся своего! Так почему не сейчас, не здесь? У них уйма денег, - он махнул рукой на здание обсерватории, - так проведем изъятие! Надо лишь взяться за дело всем скопом. Кто со мной?
        На этот призыв из темноты стали выплывать злобные лица. Даже страх быть раздавленными приближавшейся конной кавалькадой не мог удержать этих людей.
        - Чем же все это кончится? - спрашивал себя молодой человек, стараясь пробраться как можно более безопасным способом - прижимаясь к фасадам домов. - Если это ненормальное возбуждение хоть немного еще продлится, то утром все человечество превратится в зомби и маньяков. Разве я один это понимаю?
        После утомительных блужданий по закоулкам Мейраль, наконец, добрался до дома, где ему предстояло утешать заплаканную служанку, от страха просидевшую весь вечер в темном кабинете в компании ветхих книг, надтреснутых склянок с препаратами и поношенных сюртуков хозяина.
        - Сударь, - ныла Сезарина, размазывая слезы по грязным щекам, - сударь! Неужели нас всех передавят как крыс или зажарят живьем?
        Такая паника, да еще в родном доме окончательно вывела Мейраля из себя. Нервно покусывая губы, он взглянул на раскрасневшееся опухшее лицо девушки, на влажные глаза, на выбившиеся из под чепца и висящие как пакля волосы и испугался собственных мыслей. Жоржу вдруг нестерпимо захотелось треснуть ее по голове увесистой тростью, или, на худой конец, пинками выгнать ее из комнаты. Ему было очень жаль девушку, он мог представить, чего она только не насочиняла здесь одна, но он не сумел сдержаться:
        - Отправляйтесь спать! - скомандовал он громовым голосом. - Спать и немедленно! Забейтесь как таракан в вашу щель… шатаетесь тут и только приносите несчастье. Лучшее убежище для вас наверху, в вашей спальне. Ни одному мятежнику не взбрело бы в голову подняться туда, а если б и взбрело, что тогда? Их не интересуют служанки.
        Поток слов хлынул из Мейраля, как струя воды из лопнувшей трубы. При этом он бурно жестикулировал и совершенно не владел собой.
        - Ну же, ну! - не унимался он. - Скорее, здесь ваша драгоценная жизнь в опасности. А наверху - оазис, источник влаги в пустыне, тихая гавань, что там еще… Короче, там ваше спасение. Убирайтесь, говорю вам! Пошла… пошла!
        Ошеломленная горничная, дрожа как осиновый лист, слушала хозяина, всегда такого приветливого и доброго с ней, и не верила своим ушам. Вдруг она схватила со столика медную лампу и в одну секунду вскарабкалась по узенькой винтовой лестнице, не пожелав ему, как положено, спокойной ночи. А Мейраль тотчас же заперся в небольшой коморке для опытов, тщетно надеясь успокоить в конец расшатавшиеся нервы. Но события последних часов не выходили у него из головы. Невыносимое беспокойство сменялось ожиданием скорого завершения этого безумия, он находился в абсолютно разбитом состоянии.
        - За работу, ничтожный атом… - подстегивал он себя.
        На некоторое время он действительно отвлекся, сконцентрировав внимание на опыте, следя за малейшими изменениями показаний приборов. Но мысли были слишком рассеянны, а движения порывисты.
        - Это хуже опьянения! - вздохнул Жорж. - Однако, что с нашим явлением?… продолжается… но может идет на убыль? Все признаки рефракции… Сабина… Лангр… Что будет с Францией?
        Головокружение становилось нестерпимым. Мейраль оставил поляризатор, на котором исследовал преломление красного луча, сделал несколько шагов по направлению к лестнице. Он вызвал Сезарину. Девушка явилась пожелтевшая от усталости и с искусанными в кровь губами, напоминавшими рубленую телятину.
        - Ах, сударь… - бормотала она без остановки. Казалось, она измучена и слегка не в себе, но не такая обезумевшая, как накануне.
        - Известно что-нибудь про мятеж? - спросил ее Мейраль.
        - Ах, сударь… убили президента! Но в квартале тихо. Подбирают трупы.
        - Кто подбирает?
        - Эти… из Красного креста, - выдавила она, - еще полиция и просто люди. Родственники, должно быть…
        - Так что, теперь осталось только правительство?
        - Не знаю, сударь. Так говорят. Больше я ничего не слышала, кажется, даже пожары прекратились.
        - Принесите газеты.
        - Их нет, сударь. Они сегодня не вышли.
        - Дьявол! - выпалил Мейраль.
        Удивления он не испытывал. Лишь смутную, тягучую тревогу, с каждым приливом заставлявшую вздрагивать сердце, как у внезапно потревоженного зверя. Он торопливо выпил положенную ему утром чашку горячего шоколада, накинул пальто и вышел на улицу. Было тепло, по небу медленно плыли тяжелые свинцовые облака. Люди передвигались как будто с трудом. Торговка всякой всячиной плаксивым голосом навязывала засахаренные бургундские вишни. У дверей кондитерской щуплый паренек с видом сомнамбулы разбирал груды ящиков с только что доставленными продуктами. Мясник в грязном фартуке методичными ударами разрубал мясо. Все казались очень утомленными. Пожилая дама напряженно втолковывала продавщице хлеба:
        - Завтра республика перестанет существовать. А кресло в парламенте получит Виктор!
        По мере приближения к бульвару Сен-Мишель Мейраль наблюдал следы вчерашних погромов: всюду зияли разбитые витрины, заборы, изуродованные железными прутьями, выкорчеванные фонарные столбы, сломанные ветви деревьев, в ряде домов были выбиты стекла. Все это идеально иллюстрировало человеческую ярость. Многие лавки в этот день оказались закрыты. Как и накануне вечером, столицу патрулировали усиленные наряды полиции и вооруженные до зубов кавалерийские бригады. Это печальное зрелище доводило Мейраля до обморочного состояния, возрождая в нем вчерашние ощущения бешенства и всеразрушающей злости. «Общечеловеческое смятение, болезнь разума… - размышлял он, - рассеянная во мраке веков!». Полицейские преградили ему дорогу, и он вынужден был свернуть на улицу Месье-ле-Пранс в районе Люксембургского дворца. Недалеко от улицы Ге-Люссак он с удивлением обнаружил мальчишек-газетчиков, привычно навязывающих свой товар:
        - «Молния»! «Газета»!
        «Молния» и «Газета» состояли из двух страниц каждая. Первые строки в этих печатных изданиях сразу же предлагали читателям довольствоваться необычным тиражом по причине исчезновения части составителей, наборщиков и выхода из строя рабочих станков. Заголовки статей звучали следующим образом: «Смерть президента республики», «Мятежники торжествуют», «Париж в огне и в крови», «Побоище на Елисейских полях», «Осада министерств».
        В результате, Жоржу удалось выяснить, что революционеры осуществили захват министерства иностранных дел, центрального телеграфа, перебили немало полицейских и даже обратили в бегство солдат муниципальной гвардии и целый отряд драгун. Около трех часов утра они вторглись в Елисейский дворец и схватили президента республики. Сильный пожар полностью опустошил Итальянский бульвар, другой поглотил все магазины фирмы «Весна». Во время обстрела пострадал уникальный фронтон Законодательного дворца. Анархисты и местные хулиганы, наводнившие первый, второй, седьмой, восьмой и девятый кварталы, грабили лавки и избивали прохожих, после чего все парижские больницы оказались забиты ранеными. Следствием налетов стал недочет шестидесяти миллионов франков в государственной казне. В этот самый момент и вступил на сцену генерал Лаверо. Он привел с собой шесть пехотных, четыре кавалерийских полка и легкую артиллерию, разместив свои войска в шестнадцатом округе. Народ обнаруживал крайнее возбуждение, и генерал также был в свирепом расположении духа, но его настроение никак не отражалось на его профессиональных военных
качествах. Он начал с того, что потопил в огне Булонский проспект и улицу Гранд-Арме, где манифестанты были в незначительном количестве. При этом жестокость его не знала границ. Затем он приказал расстрелять из миномета окрестности Сент-Оноре и Елисейских полей, где наблюдалось наибольшее скопление одержимых. Под ударами снарядов люди валились наземь как скошенная трава. Мятежников охватила паника, равная силе их бешенства. Когда улицы оказались целиком завалены трупами, полки Лаверо вступили в рукопашную. Главари мятежников, укрывшиеся на Сен-Филипп-дю-Руль, в течение четверти часа сопротивлялись штыкам военных и шквалу трассирующих пуль, и, наконец, сдались. Однако народ все прибывал, побоище продолжалось. Войска безостановочно обстреливали городские улицы и даже несколько раз попали в президентский дворец.
        Тогда в отсвете пожаров в толпе появилось белое знамя. Лаверо согласился выслушать парламентеров. Перед ним предстали трое мужчин, полубезумных от ярости, запаха пороха и крови.
        - Мы захватили президента! - заявил самый буйный из них. - Если ваши полки не уберутся из квартала, мы пристрелим его как собаку.
        - А я, - отвечал остервеневший от такого нахальства генерал, - даю вам ровно пять минут на то, чтобы вы покинули дворец.
        - Осторожней… Нас ничто не остановит, меня особенно, - рабочий повернул к Лаверо свое побагровевшее от злости лицо, - я уничтожу его своими руками, слышите!
        - У меня только один приказ, - проревел генерал, - полное искоренение подобной вам швали!
        Бунтовщики ушли, извергая угрозы, а через пять минут возобновился обстрел президентской резиденции. Лаверо сдержал, таким образом, свое обещание. Елисейский дворец был взят его войсками в четыре часа утра. Изуродованный труп президента лежал на ступенях парадной лестницы, но восстание было подавлено.
        «На самом ли деле удалось сдержать революцию?» - в страхе спрашивал себя Мейраль. Он смотрел на проходящих мимо людей, на их серые невыразительные лица и удивлялся странному контрасту между этим спокойствием и волнениями прошедшей ночи. Да и сам он чувствовал себя довольно-таки потерянным и опустошенным.
        - Пожалуй, что удалось… нет больше вчерашнего возбуждения, этого сумасшедшего жизненного ритма, толкающего людей на преступления.
        Молодой человек поспешил увидеть дорогого его сердцу учителя.
        Старик-профессор едва успел подняться с постели и выглядел рассеянным и мрачным.
        - Этот приходил, - прошептал он. - Жаловался, проклинал, скрежетал зубами, потом исчез. Но, похоже, он еще вернется!
        - Давно приходил? - спросил Жорж.
        - Часа три будет… какой-то пришибленный, с порезом на шее… шапку где-то потерял… А когда он ушел, на нас вдруг навалилась такая дикая усталость!
        - Со мной все то же самое! - поразился Мейраль.
        - Сабина и дети еще спят. Ее надо спасать, Жорж. Не хочу, чтобы она снова попала в руки этого маньяка.
        В этот момент лицо Лангра оживилось, маска усталости исчезла, и он проговорил трагическим тоном:
        - Я совершил первое преступление, когда выдал дочь за него замуж, второе мое преступление - то, что я позволял ее мучить.
        - В том нет вашей вины, вы же ничего не знали.
        - Я не имел права не знать. Без сомнения, я ненаблюдателен и абсолютно не приспособлен к жизни: лаборатория лишила меня способности чувствовать и оценивать все с точки зрения обыкновенного человека, но никто не отдает свою дочь не получив взамен каких-либо гарантий. Мне следовало посоветоваться с друзьями… и с вами в первую очередь. Вы из тех, кто никогда не станет рабом того или иного типа существования! Вы бы предостерегли меня.
        - Не знаю.
        - Нет, знаете. Не относитесь ко мне с вашей идиотской снисходительностью. Вы все знали!
        - Я догадывался, что с этим человеком она не будет счастлива, - мягко произнес Мейраль. - И потом, я видел…
        - Вы видели ее страдания! Вы знали, что она в опасности. Как вы могли не предупредить меня?
        - Мне казалось, я не в праве был…
        - Но почему?
        Краска стыда залила лицо молодого человека, он порывисто пожал плечами, демонстрируя свою неуверенность.
        - Проклятая щепетильность! - пробурчал профессор, впадая в состояние суровой задумчивости.
        - Вы слышали, что бунтовщики повержены? И что президент республики убит? - внезапно спросил Мейраль, чтобы немного встряхнуть старика.
        Лангр в отчаянии покачал головой и, густо покраснев, произнес:
        - Ах, я ничего, ровным счетом ничего не знаю! Я презираю моих современников, и все же мне очень стыдно, что я так безразличен к их драме.
        - Мы ничем не могли им помочь!.. Наше ничтожное вмешательство лишь усугубило бы ситуацию. Не о том я жалею. Наше предназначение - совсем в другом, и, к сожалению, до сих пор нам не удалось его выполнить. Кто скажет, что произошло, пока мы спали? Какие чудесные превращения мы пропустили, каких ценных наблюдений лишились? Все человечество поддержало бы нас, если другие…
        - Если другие уже не заняли наше место!
        Ученые переглянулись с тоской во взгляде и с ощущением глубокой утраты самого великого открытия в их жизни.
        - А может еще не поздно? - первым заговорил профессор.
        - Вчера, прежде, чем уснуть, я наблюдал приостановление развития нашего необычного явления. Хотя нельзя быть до конца уверенным: усталость буквально сразила меня. Но на редкость спокойное утро, последовавшее за столь страшным перевозбуждением огромной массы народа, бесспорно, указывает на некие нарушения в окружающей среде.
        - Что ж, тогда за работу! Если, конечно, вас не ждет какое-нибудь срочное дело.
        С первых же опытов - наиболее общих и простых - исчезли многие сомнения. Рефракция световых лучей вроде бы нормализовалась. Однако после прохождения спектра одновременно сквозь несколько оптических призм стали различимы некоторые аномальные изменения, и никак не удавался эксперимент с поляризацией.
        - Сколько времени мы потеряли! - досадовал Лангр. - Все из-за этого проклятого Веранна. Остальные ученые работали, пока мы были втравлены, по его милости, в это абсурдное происшествие.
        Блуждающим взором он всматривался в отдаленные уголки лаборатории, думая обнаружить там вымышленных соперников, давно ставших навязчивой мыслью несправедливо обиженного старика.
        - Ведь все, кто имеет дело с оптикой… - горько вздыхал он.
        - Кто знает! - задумчиво произнес Мейраль. - Вероятно, человеческому глазу доступно лишь то, что сейчас видим мы с вами, и никто не обладает иными данными.
        - Но давно можно было выяснить причины феномена! На это могло хватить ночи.
        Жорж едва заметно пожал плечами. Бесполезно было рассуждать об уже свершившемся факте: после драки кулаками не машут.
        - Конечно. Но что тут теперь поделаешь? Развитие процесса все-таки продолжается. Происходят чрезвычайно интересные вещи, и, пожалуй, мы станем свидетелями еще более уникальных событий. Я это чувствую!
        Склонившись над столом, он все это время с достойной истинного ученого тщательностью разглядывал поверхность одной из промежуточных призм, пропускающей лучи.
        - Вижу небольшую аномалию фиолетового, - задумчиво произнес Мейраль после короткой паузы.
        Профессор заметно оживился, словно скаковая лошадь перед пробегом:
        - Аномалию? Какого рода?
        - Все та же бледноватая пелена… постойте, зона фиолетового пропадает буквально на глазах. Впрочем, я могу ошибаться, мои умственные способности сильно пострадали за прошедшую ночь.
        Они тут же принялись проверять заключение, только что вынесенное Мейралем. С помощью микрометра удалось установить отсутствие насыщенных отрезков фиолетового и явное сокращение объема и интенсивности остальных цветов спектра.
        - Вы правы, тысячу раз правы! Привычной для нас яркости красок нет и в помине! Многие цвета поглощены соседними, а около трети спектра вообще исчезло, - заключил Лангр. - Разумеется, и фиолетовый…
        Продолжать не имело смысла. Показания всех приборов были идентичны. Полное отсутствие как химического, так и фосфоресцентного эффектов не оставляло никаких сомнений по поводу исчезновения ряда оттенков фиолетового. Исследование различных типов освещения: начиная с распространенных газового и электрического и заканчивая светом, исходящим из специальных установок, работающих на бензине, стеарине, угле, даже древесине, неумолимо свидетельствовало о катастрофе.
        - Похоже, самые худшие гипотезы могут воплотиться в действительность. Что все-таки случилось минувшей ночью в Европе? - сокрушенно произнес молодой человек.
        Он принялся просматривать газеты, в беспорядке лежащие на столе, надеясь найти там новости из провинций и из-за границы. Но в них содержались какие-то бесцветные сведения, отправленные в набор еще до захвата центрального телеграфа и почты. Лишь краткая депеша сообщала о беспорядках в Марселе и необычном брожении среди населения Лондона.
        - Уже из этого можно заключить, что волнения распространяются с довольно существенной скоростью, - произнес профессор, потянувшись за колокольчиком, чтобы вызвать горничную. - Посмотрим-ка, что они еще пишут… Катрин, сходите за утренними газетами.
        - Если хватит сил! - съязвила девица.
        Спустя несколько минут в лабораторию были доставлены “Пресса”, “Газета”, “Пти Паризьен” и “Фигаро”. Первые страницы в них были посвящены успеху военных в подавлении мятежа. Но дальше листы буквально пестрели многочисленными телеграммами из разных концов планеты, извещавшими о патологическом состоянии всего человечества. Выяснилось, что в Мадриде и Барселоне революционным массам удалось одержать достаточно легкую победу. Столкновения, повлекшие за собой большие человеческие жертвы, обагрили кровью весь Апеннинский полуостров. Беспорядки охватили Берлин, Гамбург, Дрезден, Вену, Будапешт, Прагу, Москву, Санкт-Петербург, Варшаву, Брюссель, Амстердам, Лондон, Ливерпуль, Дублин, Лиссабон, Нью-Йорк, Чикаго, Буэнос-Айрес, Стамбул, Киото и в среднем еще пятьдесят других городов мира. Повсюду происходили жестокие побоища, перетекавшие, как правило, в странное оцепенение. Бунты торжествовали по всей Мексике. Толпы протестующих, выдвигавших абсолютно различные требования, зачастую граничащие с абсурдом, были замечены также в Сан-Паулу и Афинах. Многие отдаленные уголки света оказались в полной изоляции, не
имея возможности получать даже питание и медикаменты.
        - Вот что окончательно избавляет нас от сомнений! - вскричал Лангр, отбрасывая в сторону «Фигаро». - Вся планета атакована какими-то непостижимыми для человеческого разума сверхъестественными силами.
        - И, главное, никаких сведений научного порядка.
        - Прекрасно, приступим к опытам.
        В течение часа ученые с остервенелым упорством сменяли в приборах линзы и стеклянные пластины, направляли лучи то в одну сторону, то в другую, стараясь определить новые характеристики явления. В итоге удалось установить следующее: зоны оранжевого и красного цветов отличались теперь наибольшей интенсивностью, доминируя над немногими оставшимися цветами спектра; при этом, состояние их все-таки нельзя было назвать стабильным, они изредка пульсировали, меняя свою яркость.
        - Все познается в сравнении, - заключил профессор. - Фиолетовый уже полностью исчез, теперь очередь за синим и индиго. Кстати, друг мой, обратите внимание, сам воздух за нашим окном приобрел какой-то буровато-песочный оттенок, словно старая, пожелтевшая от времени фотография. Думаю, что это следствие усиления оранжевого.
        Неожиданно в комнате появилась служанка с выражением лица, достойным героини настоящей трагедии:
        - Мадам Сабина желает поговорить с господином.
        - Разве она боится войти в лабораторию? - спросил Лангр.
        - Это оттого, что Вы, сударь, работаете.
        - Ничего, она нам не помешает.
        Вслед за этим сразу же из-за двери показалась копна светлых волос, и профессорская дочь тихонько проскользнула в лабораторию. В это утро на белоснежном личике Сабины не было и следа от прежних страха и горечи, только томная грусть, придающая ее прекрасным синим глазам еще больше глубины и выразительности. Мейраль, сидевший за письменным столом своего учителя, поднял на нее взгляд, полный нежности и обиды. Лилейные плечи, движения ундины в блеске ночных светил, очарование ее свежести и хрупкости линий - все это напоминало далекую сказку, в которой осталась его молодость. Ему казалось, что, выйдя замуж за другого, Сабина предала его… он не простит ее никогда. С тех пор он познал всю тяжесть страданий отверженного и давно забыл, что значит наслаждаться полнотой и великолепием жизни.
        - Я так поздно встала! - извинилась она.
        - Неудивительно, ты ведь очень устала, - запротестовал отец, бережно обняв дочь. - Всех нас сразил этот странный сон. А что малыши?
        - Они еще спят. Вчера все закончилось в три часа ночи!
        Сабина приблизилась к Жоржу:
        - Я не забуду того, что вы для нас сделали! - тихо сказала она.
        Мейраль изо всех сил сжал кулаки, пытаясь скрыть охватившее его волнение. Ему хотелось ответить, но слова словно застыли у него на языке, он замялся и покраснел.
        - И правильно сделаешь, - крикнул старик из глубины комнаты. - Без Жоржа мы только зря потеряли бы время, а оно в такую лютую ночь…
        Беспокойство омрачило милые черты молодой женщины:
        - Что-то случилось?
        - Ужасные вещи, мой ангел!.. возможно более страшные, чем… - он прервал себя рассеянным жестом. - Ты только не волнуйся. Мятеж подавлен, в городе и в стране сейчас все спокойно. Так или иначе, оставшимся в живых суждено погрузиться в хаос, окружающий нас с рождения и до последнего нашего вздоха!
        Сабина заключила из вышесказанного, что ей угрожает лишь личная опасность и, вспомнив о Веранне, дрожащим голосом произнесла:
        - Я не могу больше жить с этим человеком!
        - Ты переселишься ко мне, - рассудил Лангр. - Я повел себя как полный идиот, отдав тебя в руки этому типу. Того, что произошло уже не исправить, но я не допущу новых страданий!
        Она улыбнулась. Невозможно было предсказать будущее. Однако угрожающий образ мужа вновь заставил ее содрогнуться.
        - А если он прибегнет к насилию?
        - Пусть только попробует! - пригрозил отец и дружески положил руку на плечо Мейралю. - Он будет иметь дело со мной и вот с ним! Ах, почему не ты, мой мальчик, полюбил Сабину?
        Жорж побледнел, и на губах его промелькнула едва заметная улыбка.
        IV. Закат жизни
        День выдался относительно спокойным. Радиотелеграммы оповещали о постепенном окончании волнений по всей планете, за исключением нескольких городов в Аргентине, Тасмании и Новой Зеландии, где, впрочем, тоже ощутимо снизился уровень народного помешательства. Однако новые несчастья не замедлили появиться. В этот раз они в меньшей степени коснулись низших слоев населения, зато не обошли стороной средний класс и представителей интеллигенции. В научных кругах с крайней обеспокоенностью следили за непривычными проявлениями солнечной активности. Не дополнив никакими новаторскими фактами результаты экспериментов профессора Лангра и его ученика, прославленные деятели мировой науки лишь констатировали вслед за ними уникальный феномен двойной рефракции лучей. В Париже, Берлине, Лондоне, Брюсселе, Риме, Амстердаме, во всей Центральной Европе завершение первой фазы аномалии наблюдалось приблизительно в пол четвертого утра. Несколько раньше это случилось в Восточной Европе и Азии, но в первую очередь - в северных районах Земли. В тропиках и особенно на Австралийском континенте, напротив, намечалось заметное
отставание в развитии процесса. Время повсюду сверяли со временем по Гринвичу, где проведен нулевой меридиан, из чего можно было заключить, что фазы явления не зависели от передвижений солнца. На каждом этапе происходило нечто совсем новое и сразу же повторялось в разных частях света. Так, после семи часов утра везде было зафиксировано растворение фиолетовых оттенков спектра и потускнение оставшихся цветов, а к вечеру из них осталась лишь половина: исчезли синий, голубой, частично обесцветился зеленый.
        Ученые отслеживали и множество сопутствующих таинственной метаморфозе явлений. Расчеты указывали на то, что яркость и мощность светового излучения оранжевого и красного за последние сутки сильно возросла. Многие, подобно Лангру и Мейралю, вскоре обнаружили, что оба эти цвета приобрели прежде неизвестные науке химические свойства. В то же время уменьшилась электрическая проводимость ряда металлов, и в этом смысле больше других досталось железу. Пострадали кабельные коммуникации, проложенные по морскому дну. Если рентабельность наземных средств сообщения для коротких расстояний оставалась в норме, то для больших расстояний использовать их стало невыгодно: слишком часто информация задерживалась, а иногда и не приходила вовсе. Затрудненным оказалось и движение радио волн. Работа электростанций также оставляла желать лучшего.
        За ночь необъяснимые нарушения только усилились. Подводные коммуникации полностью прекратили свое существование. Телеграфные линии функционировали с трудом, то и дело прерывая важные сообщения на полуслове. Перестали производиться необходимые для работы многих фабрик и лабораторий химические реакции. Древесный и каменный уголь теперь больше чадили, чем горели. Земное притяжение ослабло, и людям стало трудно передвигаться. Магнитные стрелки компасов давали неверные показания, что было крайне опасно для навигации. Грязно-желтый отлив вроде бы обычного солнечного света наводил на всех ужас.
        День был мрачный, даже природа, казалось, погрузилась в траур. Человечество ощутило дыхание конца света. Все создания на Земле успели осознать серьезность подстерегающих их катаклизмов, магическую силу непонятного внешнего вмешательства и начали инстинктивно сбиваться в стаи, словно звери, почувствовавшие внезапную опасность. Нередко на улицах можно было встретить блуждающих в забытьи странных фантасмагорических личностей, напоминающих всем своим видом о неминуемой катастрофе. И никто ничего не знал! Самое страшное, что даже люди науки, всю свою жизнь просидевшие в лабораториях, изучавшие звездное небо либо копавшиеся в атомах и молекулах, не могли успокоить население, терзаемое предчувствием неминуемой смерти: они сумели лишь описать в мельчайших деталях все эпизоды развернувшейся драмы.
        На третью ночь после случившегося аппараты, работавшие на электричестве, окончательно пришли в негодность. Провода пропускали ничтожное количество тока, радиоприборы заглохли. Утром стали совсем недоступны бесчисленные линии коммуникаций, соединявшие людей по всей планете. Многие родственники, друзья оказались полностью изолированы друг от друга. Такое существование могло ассоциироваться только с доисторическими временами: не было даже огня. Нефть, бензин, газ, уголь, дерево перестали воспламеняться. Чтобы согреться, необходимо было использовать малоизвестные вещества, с которыми также происходили не ведомые доселе химические реакции: они мгновенно прогорали. Это наводило на мысль, что и они скоро будут не пригодны. Таким образом, за трое суток наметились все признаки будущей катастрофы. Не зная причин, общество находилось в беспомощном состоянии. Передвигаться по морю можно было под парусами и с помощью весел, на суше - запрягать лошадей в автомобили или повозки, однако люди лишились счастливой возможности разжигать костры на опушке леса или на берегу реки, как делали это их дикие предки.
        Странное дело: жизнь продолжалась, несмотря ни на что. На полях зрела пшеница, прорастала молодая травка, распускались цветы, все живое выполняло свои привычные обязанности: в общем, органический мир, населяющий биосферу Земли, казалось, не был потревожен. Но и абсолютно не поврежденным его нельзя было назвать. Появлявшаяся новая зелень отливала медью, а человеческая кожа приобрела нездоровый пепельный тон. Физиологи наблюдали ослабление пигментирующих процессов в организме, что неминуемо вело к утрате его защитных свойств, главным образом, от вредного воздействия ультрафиолетовых лучей. Постепенно не только кожа, но и волосы, и радужная оболочка глаз начали бледнеть и обесцвечиваться, теряя пигментные клетки. При этом заметно уменьшилась восприимчивость тела к внешним раздражителям, снизился болевой порог. Страх продолжал терзать человеческие существа, но пульс заявлял о себе спокойными размеренными ударами, гораздо более редкими, чем в начале этих необъяснимых событий. Угроза нависла над всем миром, и оттого она казалась чуть менее жуткой: сообща ее было легче переносить. Не нужно было сражаться
с бедой в одиночку, что зачастую приводит к тоске и полному разочарованию в жизни. У страдающих неизлечимыми заболеваниями, стариков, инвалидов появилось определенное чувство реванша над здоровыми и преуспевающими, что слегка ослабило их депрессию. Помимо подобных психологических моментов, было еще нечто вроде наркоза. Поскольку нервные окончания потеряли свойственную им чувствительность, раны и ушибы не доставляли больше сильных страданий. Все мысли и ощущения людей находились в состоянии покоя и умиротворенности. Внимание рассеялось, притупилась сообразительность, но сознание, несмотря ни на что, оставалось трезвым.
        Утром четвертого дня Лангр и Мейраль, после легкого завтрака, устроили в лаборатории импровизированное заседание.
        - Теперь и зеленый совсем исчез! - вздыхал профессор.
        Он был очень бледен, словно измученный тяжелой болезнью. Глаза уже не сияли как прежде, его всегда живое лицо теперь походило на какую-то застывшую маску.
        - Ничто теперь не сможет спасти человечество, - заключил он.
        - Возможно, - согласился Мейраль. - Шансы у нас очень слабые. Однако надежда еще есть. Все будет зависеть от развития событий. Мне почему-то кажется, что эти катаклизмы не должны затянуться надолго. Они пройдут.
        - Когда же, позвольте вас спросить?
        - В этом вся проблема. Предположив, что изменения происходят с четкой регулярностью и через определенные промежутки времени, вполне можно установить конечный предел.
        - Какой именно, простите? Я вижу множество вариантов! Во-первых, может погаснуть вообще весь свет вместе с инфракрасными лучами, и мы попросту погрузимся во тьму или же разрушение спектра навсегда остановится на желтом… оранжевом… красном… Пределов сотни!
        - В таком случае, я называю пределом - прекращение всякого излучения и неминуемую гибель всех высших форм жизни. Смешно было бы думать, что млекопитающие устоят после утраты желтого и оранжевого цветов, даже если последняя фаза не будет долгой. Вероятность этого слишком мала. Но все же представим, что процесс достигнет своей критической точки, начнет рассеиваться последняя полоска спектра, а затем наступит ремиссия. Тогда спасением для нас станет время! Чем короче будут фазы, тем больше у нас шансов выжить. Надо лишь найти в себе силы выдержать страдания. Три дня понадобилось для исчезновения фиолетового, синего, голубого и зеленого… примерно еще день уйдет на желтый и день на оранжевый. Таким образом, через сорок восемь часов мы окажемся у последней черты, и почти сразу, по моим подсчетам, начнется обратный процесс.
        Лангр с жалостью поглядел своего коллегу:
        - Мой бедный мальчик! Как можно строить какие-то гипотезы, когда даже самые неопровержимые научные истины летят коту под хвост! Нет никакого резона полагать, что излучение возобновится.
        - Но не кажется ли вам, что присутствует все-таки некая логика в ходе этих нарушений? К тому же, есть еще один плюс: интенсивность красного в последние часы сильно возросла, а мы совсем не страдаем от температурных колебаний.
        - Это слишком слабая надежда! - возразил профессор. - У нас есть все основания думать, что обычный солнечный свет мало-помалу перерождается в неизвестную нам энергию и, следовательно, надо ожидать каких-либо новых реакций… Но очередные реакции опять же не могут гарантировать, что процесс остановится… Не хочу огорчать вас, но по-моему нам не продержаться и без зеленых лучей. Я всегда считал этот цвет необходимым для жизни. Начало было таким внезапным, а развитие таким стремительным, что мой разум просто отказывается видеть в происходящем что-то еще, кроме смертельного исхода.
        В течение получаса они упорно не прекращали исследований, хотя в глубине души каждый подозревал, что все усилия тщетны, и надеяться бессмысленно. Наконец, Мейраль возобновил разговор:
        - На ваш взгляд, происшествие имеет межпланетный, космический характер?
        - Пожалуй, было бы по меньшей мере поспешно считать это результатом каких-то трансформаций на уровне околоземной орбиты, - авторитетно заявил профессор, протирая поверхность внушительного размера линзы. - Впрочем, не стоит ограничивать это и нашей солнечной системой, преувеличивая, тем самым, возможности влияния на Землю солнечных лучей. Ведь мы имеем дело с одинаковым типом излучения, как днем, так и ночью, как в отношении звездного света, так и пламени крошечной спички в наших руках. Последствия не были бы столь плачевны, если бы дело касалось солнца. По крайней мере, мы бы страдали только в дневное время. Я склоняюсь к мысли, что это катастрофа более глобального масштаба.
        Оптимизм настоящего первооткрывателя, до сих пор поддерживавший в нем силы, теперь совершенно покинул старика, отступив перед суровой правдой фактов:
        - Несчастный умалишенный идиот! - вскричал он, внезапно ударив себя ладонью по лбу. - Безумный мечтатель! Человечество обречено на смерть, а ты копошишься в старых стекляшках!
        Тяжелые сдавленные рыдания сотрясли его плечи.
        - Я не выдержу этого! - стонал ученый. - Соберемся все вместе. Объединим наши ничтожные жизни, прежде чем все мы сгинем во мраке.
        Мейраль слушал его с сочувствием, понимая, что страшные прогнозы касаются его самого, сопереживая и себе, вместе с тем, и многочисленным народам планеты, ставшей в одночасье такой хрупкой и родной.
        - Конечно, - ответил он, - надо быть вместе. Вам больше нельзя оставлять своих… даже на время. Это просто жестоко!
        - Катрин! - позвал старик.
        Явилась служанка и, хмуря лоб, уставилась на профессора. В желтом освещении комнаты на ее перепуганном лице заметнее проявлялись мелкие морщинки, и от этого она казалась гораздо старше своих лет.
        - Передайте мадам Веранн, что мы ждем ее здесь вместе с детьми. Позовите также Берту и Сезарину, - ласково обратился к ней профессор. - И вы, если хотите, можете остаться с нами…
        - О да, месье, очень хочу! - воскликнула девица, протянув руки навстречу хозяину.
        Казалось, какой-то стадный инстинкт руководил в этот момент ее словами и жестами: она подсознательно прониклась доверием не столько к старику, чей жесткий и нелюдимый характер всегда держал ее в страхе, сколько к загадочным инструментам, собранным на столе и полках в его лаборатории.
        - Нет ли писем… газет? - спросил Лангр.
        - Ни писем, ни газет. Месье знает, я уже принесла все, что было.
        - Как жаль!
        - Хотя может быть дневной выпуск … как вчера.
        Спустя некоторое время в кабинет вошла Сабина в сопровождении детей и гувернантки. Рыжеватый свет плохо скрывал их бледность. Впрочем, малыши выглядели вполне здоровыми, лишь некоторая вялость проскальзывала в их робких движениях. Зато Сабина сильно осунулась и похудела от тревожных раздумий. У бедняжки совсем не осталось надежды. Годы испытаний в браке с Веранном и драматическая судьба горячо любимого отца надломили ее дух, лишили доверия к людям, но, в то же время, научили терпеливо сносить несчастья. После стольких страданий, выпавших на ее долю, она почти не удивилась мучительной катастрофе, угрожающей человечеству. Между этим ужасным бедствием и ее личной скорбью даже установилась некая мистическая связь. Она с глубоким смирением ожидала конца света, но, по доброте душевной, переживала за всех близких и незнакомых ей людей. Сабина сожалела лишь об утраченных годах, о том, что позволила превратить свою молодую жизнь в невыносимую пытку.
        Она изучала взглядом отца, пытаясь проникнуть в тайну его мыслей. Лангр стоял у окна, развернувшись к ней в пол-оборота, но, несмотря на такие меры предосторожности, он не сумел утаить от дочери свое отчаяние. Увидев его в профиль с насупленными бровями и часто моргающими от волнения ресницами, она тотчас же разгадала в чем дело: эксперимент опять не дал никакого результата. Чтобы не наводить лишний раз ужас на Берту и Сезарину, она спросила тихо, почти шепотом:
        - В чем же все-таки дело? Мы возвращаемся в средневековье?
        Ответа не последовало. Внизу в приемной громко хлопнули дверью, и вскоре в комнату влетела Катрин.
        - Газету принесли! - выпалила она, тяжело дыша, и вынула из кармана своего фартука короткий листок, сложенный вдвое и озаглавленный следующим образом: «Бюллетень - сводка последних событий, с трудом собранных группой журналистов и ученых, изданный с помощью ручного печатного станка».
        Сведения оказались максимально сжатыми, презрительно-иронический стиль высказываний на этот раз был упразднен. Лангр жадно пробежал глазами строчки. Кроме незначительных подробностей, сведения научного характера не сообщали ничего для него нового и неожиданного. Многие факты являлись вполне предсказуемым следствием недавних событий. Но одно происшествие взволновало старика особенно сильно. В Париже за последние двадцать четыре часа смертность населения увеличилась в три раза. Дело продвигалось пугающе быстро. С восьми часов утра и до полудня медиками было зафиксировано тридцать девять смертельных исходов, с двенадцати до четырех часов дня - сорок пять, с четырех до восьми вечера - пятьдесят восемь, с восьми и до двенадцати ночи - восемьдесят два, с полуночи до четырех часов утра - сто восемнадцать и, наконец, с четырех до восьми следующего дня - сто семьдесят семь смертельных случаев. В общем, за истекшие сутки в столице скончалось пятьсот девятнадцать человек, и большинство из них умерло от неизвестной и скоротечной болезни, без видимых страданий. Однако приблизительно за час до агонии больные
проявляли сильное беспокойство, раздражительность, даже бред, метались из угла в угол, не находя себе места. Эти приступы своего рода паранойи заканчивались состоянием полной неподвижности, оцепенением и комой.
        Заболевая, люди испытывали сильный озноб, ломоту во всем теле и чрезмерную усталость. И хотя эти симптомы напоминали лихорадку, болезнь развивалась значительно быстрее и всегда заканчивалась летальным исходом. Зрачки несчастных страдальцев были сильно расширены, кожа - сухая с необычными покраснениями, которые отливали апельсиновым тоном, что сильно отличалось от простого прилива крови.
        Лангр передал Мейралю газету, сопроводив свое действие репликой:
        - Это поворот в развитии органической химии!
        - Увы! - тихо произнес Жорж, прочитав те же строки. - Угроза человеческой жизни возникла даже раньше, чем я предполагал.
        Лангр прохаживался взад-вперед по комнате, то и дело размахивая руками и что-то бурча себе под нос. Сабина молча сидела в сторонке, не осмеливаясь заговорить с отцом, подспудно догадываясь о смысле новостей и готовясь к самому худшему. Берта, Сезарина и Катрин, забившись в угол и свернувшись там калачиком на крошечной кушетке, вручили свои судьбы в руки всесильного, как им представлялось, хозяина и совершенно отказывались о чем-либо думать.
        Мейраль все еще просматривал газету. Краткая заметка оповещала о том, что животные тоже поддались неизвестной хвори. Сильнее всего это отразилось на травоядных; собаки и, особенно, кошки, напротив, сопротивлялись болезни лучше людей. Домашняя птица околевала не чаще обычного, а в отношении диких пернатых не велось никакой статистики, впрочем, то же касалось и насекомых.
        Ученые обменялись взглядом, полным тоски и тревоги. Лангр вновь метнулся к столу и, схватив лупу, уставился на блеклую полоску света, пронизывающую прибор. На несколько минут он застыл в этой позе, склонившись над аппаратом и лишь меняя пластины и линзы. Потом медленно произнес:
        - Уже и желтый затронут!
        Наступила тяжелая пауза. Любые слова в этот момент казались бесполезными. Будто холодом сковало этот небольшой островок захлебнувшихся в океане ужаса ничтожных хрупких созданий. В окно виднелись крыши Люксембургского дворца, несколько прохожих медленно, еле передвигая ноги, плелись по тротуару, пугливо озираясь по сторонам, словно скрываясь от преследования. Не видно было ни машин, ни других транспортных средств. Над городом воцарилось траурное молчание.
        На дворцовой башне часы пробили полдень. Мелодия звучала как-то слишком величественно, словно доносилась из глубины тысячелетий, как похоронный звон по истории всего человечества.
        - Пора обедать, - машинально произнес Лангр.
        Катрин, выбравшись из своей скорлупы, с трудом привела разум в порядок:
        - Сейчас подам, сударь, - сказала она.
        Через десять минут все собрались в столовой. На столе стояли только консервы, и то немногое, что удалось разыскать в кухонных закромах: фрукты, бисквиты и вино. Лангр и Мейраль отнеслись к блюдам с крайним недоверием. Их пугало, что продукты могли изменить свой состав и стать совсем непригодными для еды. Однако все обошлось: они были голодны, а скромная пища не лишена своих вкусовых качеств. К тому же, вино слегка взбодрило несчастных, притупив чувство тревоги, заставив забыть о грозящей всем гибели.
        - Что ни говори, а судьба милосердна к нам! - ухмыльнулся Мейраль.
        Лангр, чтобы разогнать свой скептицизм, залпом выпил наполненный до краев бокал и, рассмеявшись, воскликнул:
        - Ничего, мы выкрутимся!
        Усадив малышку Марту к себе на колени, он с удовлетворением окинул взглядом присутствующих. Старик походил в этот момент на обреченного на смерть больного, который, получив свою дозу опиума или морфина, на время забыл о боли, но, в то же время, уже ощущает прочную связь с иным миром. Отцовская нежность переполняла его сердце, соединившись с любовью и заботой ко всей человеческой расе, к земной жизни, захваченной невероятной мистической силой, несравнимой ни с какими другими бедами, неоднократно угрожавшими планете и повергавшими ее в хаос.
        - Я хочу видеть людей… быть с себе подобными! - воскликнул старик, охваченный внезапным порывом.
        Едва он произнес эти слова, аналогичное желание тут же закралось в души Жоржу, Сабине и остальным, вплоть до прислуги. Каждый в меру своей образованности и природной интуиции ощутил вдруг прочную неразрывную связь со всем миром, со всеми существами, населяющими Землю.
        Перед домом улица оказалась совершенно безлюдна, все прохожие сгрудились в одном месте: между улицами Ге-Люссак и Сен-Жак. Они передвигались парами или группами по несколько человек, сохраняя молчание и тупо глядя перед собой. Давящая тишина, отсутствие посторонних шумов, машин с дребезжащими моторами и клаксонами делало город похожим на саркофаг египетской мумии под желтым, звенящим от зноя небом. Даже стук каблуков звучал приглушенно, словно вся обувь была из фетра. Лица выражали безразличие или скорбь от потери родных, а вялость притупляла чувство страха перед будущим.
        На бульваре Сен-Мишель здоровенные молодые парни объединялись в шайки. То и дело сквозь их толпу боязливо проскальзывали накрашенные девицы с карминовыми губами, будто участвующие в каком-то жутком обряде. Изредка из толпы выплывала мертвенно бледная физиономия какого-нибудь философа или исследователя с затуманенным взором. Встречались рабочие, ремесленники, замешанные в погромах и убийстве президента, разные забулдыги, бандиты и совсем маргинальные субъекты, и все они жались друг к другу, словно замерзшие бродячие собаки. Предчувствие катастрофы и гибель находящихся рядом с ними людей сдерживали все их преступные импульсы. Чувствовалась схожесть эмоций и желаний. Простой люд понимал так же ясно, как и самые зазнавшиеся интеллектуалы, что эти события представляют собой угрозу великому предназначению человечества. Если бы океан вдруг затопил континенты или зловещая эпидемия унесла жизни всех населявших планету существ, упал гигантский метеорит или сошедший с орбиты спутник врезался в Землю - это были бы события, доступные для человеческого разума, похожие на то, что когда-то уже случалось на
планете. Но фантастическая перестройка спектра - эта агония света и красок, повлиявшая в равной степени и на состояние крошечного огонька, и на излучение солнца и далеких звезд, в одно мгновение готова были разрушить всю тысячелетнюю историю совместного существования животных и человека.
        - Они смирились с этим гораздо быстрее, чем можно было себе представить, - удивился профессор. - А почему бы и нет, собственно? Смерть, так или иначе, настигла бы каждого по одиночке, а теперь мы все уйдем вместе … Скольким из нас удастся избежать раковых опухолей, бессонных ночей, терзающих удушьем, подагры, старческого слабоумия, наконец, - всех этих напастей, от которых испокон веков страдали люди!
        Собственные рассуждения, однако, нисколько не утешали Лангра. Общество, которое он всегда недолюбливал и даже презирал, казалось теперь бесконечно близким и дорогим. Предчувствие скорой смерти не покидало его ни на секунду, но желание помочь своим несчастным собратьям превосходило во сто крат его собственную драму. Если бы он только знал рецепт спасения… Они шли рука об руку, не понимая, для чего оставили надежное укрытие и чувствуя лишь насущную необходимость видеть рядом с собой таких же, как они, обреченных. Внутри каждого в эти минуты всколыхнулись религиозные чувства, души их прониклись священным ужасом перед гибелью, грозящей миллиардам живых существ.
        Вдруг Сабина метнулась в сторону и заслонила собой детей. Вслед за ней насторожился Мейраль, пристально всматриваясь в какого-то серого человека на противоположной стороне улицы. Это был Веранн. Медленно, с блуждающим как у слабоумного взором он плелся по тротуару, спотыкаясь и задевая прохожих.
        - И что с того? - подумал про себя молодой человек. - Это лишь еще один страдалец, такой же, как мы.
        - Что с вами? Куда вы смотрите? - засуетился профессор.
        Оглядевшись, он в свою очередь заметил столь ненавистную ему персону и со злости погрозил зятю кулаком. В этот момент толпа на время скрыла Веранна из поля зрения, и, совсем рядом, они увидели, как к потерявшему сознание подростку бросились на помощь двое мужчин. Послышался тихий, едва уловимый ропот, приглушенный, как вздох усталых, ко всему готовых людей.
        Затем, друг за другом, какой-то студент соскользнул на тротуар, прислонясь к фасаду, а вдалеке на мостовую как подкошенный рухнул ребенок лет шести. Люди поочередно падали наземь, словно скованные какой-то незримой цепью. Умирающих сразу подхватывали и относили в сторону.
        - Болезнь распространяется! - раздался голос стоящего рядом высокого худого мужчины.
        Подняв глаза, Лангр узнал своего старого знакомого - доктора Девальера.
        - Какая болезнь? - спросил он машинально.
        Девальер протянул профессору руку:
        - Не знаю, что это, - признался он, - но последние три часа выдались крайне тяжелыми. Мне приходится констатировать все больше внезапных смертей, а причина до сих пор не известна.
        Пока друзья говорили, за их спинами вновь раздался жалобный стон. Полицейский и двое рабочих пытались поддержать грузную женщину, оседавшую под тяжестью своего тела. Широко распахнутые остекленевшие глаза уставились в одну точку. Доктор наклонился к ней и пощупал пульс, прижав пальцем сонную артерию. Из груди жертвы вырвался выдох.
        - Она умерла! - заявил Девальер.
        Сабину парализовал ужас. Она закрыла лицо руками и, разрыдавшись, уткнулась в плечо Мейралю.
        - Надо возвращаться, - шепнул молодой человек учителю. - Вдруг это инфекция?
        Они повернули назад. Их маленькая прогулка не принесла никому облегчения, лишь еще больше напугала детей и прислугу. На улице Сомерар прямо на ступеньках кафе «Вашет» лежало тело погибшего пожилого мужчины, а чуть поодаль лавочник держал на руках бездыханную маленькую девочку. Лангр взял Сабину за руку. Мейраль прижимал к груди заснувшего малыша. Шли они очень быстро. Обратный путь казался бесконечным. Нарастающая усталость мешала нормально двигаться, ноги стали ватными, от смутных предчувствий сосало под ложечкой. Ближе к дому прохожих совсем не стало, лишь высоко в небе нестерпимо палило красное солнце, припекая их непокрытые головы.
        - Наконец-то! - облегченно вздохнул профессор, вступив на порог родного дома.
        Он живо протолкнул в дверь дочь, заметив позади человека, тащившего чье-то неподвижное тело… Вскоре они опять сидели в лаборатории, каждый замкнувшись в собственном мирке. И хотя опасность перестала ощущаться так явно, как на улице, успокоение не пришло. Очень скоро всех охватил озноб, появилась вялость, тело ломило, как после долгих часов тяжелых физических нагрузок. Они боялись взглянуть друг другу в лицо: такой бледной и посеревшей казалась кожа.
        Сверившись с приборами, ученые определили, что желтый цвет начал рассеиваться, а яркие тона совсем стерлись.
        - Похоже, дело обстоит еще хуже, чем я думал, - сказал Лангр. - Температура быстро упала… и интенсивность красного начала снижаться.
        - Несколько градусов еще ничего не значат! Что касается спектра, будем надеяться, что яркость придет в норму и останется в таком положении хотя бы до начала ремиссии…
        - Поражаюсь твоему оптимизму, сынок! - с саркастической улыбкой заметил профессор.
        V. Всепожирающая смерть
        Лангр, съежившись калачиком в кресле и завернувшись сразу в несколько пледов, усиленно потирал руки, чтобы согреться. Холод пронизывал до костей, сопровождаясь наплывами внезапного страха и раздражительности. Непереносимое напряжение сдавливало затылок. Берта, как загнанный зверь, дрожала всем телом и жалась к стене, словно искала выход из замкнутого пространства.
        - Смерть! Смерть! Смерть! - выла горничная.
        Вдруг она пошатнулась, обернулась вокруг себя, будто бы получила пулю в лоб, в скорбном порыве вскинула к полку руки и повалилась на пол. Лангр и Мейраль тут же бросились к ней на помощь, стараясь приподнять голову девушки, чтобы ей было легче дышать. Берта билась в конвульсиях, щеки ее ввалились, широко распахнутые глаза потеряли всякое осмысленное выражение.
        - Берта!.. Бедная Берта! - восклицала Сабина.
        Она любила несчастную девушку за добрый и терпеливый характер.
        - Берта умерла! - с хрипом вырвалось из уст несчастной, и последняя судорога скривила губы в страдальческой улыбке.
        - Врача! - заорал Лангр.
        Одна из служанок, спотыкаясь, медленно потащилась к двери, но Мейраль опередил ее. Явившийся доктор был маленьким коренастым человечком лет пятидесяти с забавной козлиной бородкой, левая половина которой была совершенно седой, а правая пока еще оставалась черной. Он внимательно обследовал тело и безразличным тоном пробормотал:
        - Нам про это ничего не известно! Болезнь не имеет названия. Если так будет продолжаться… ни один человек… никто…
        Небрежно махнув рукой, он приподнял веки погибшей девушки и осмотрел зрачки:
        - Боже, у них теперь такой взгляд! Никогда раньше мне не приходилось видеть подобное. Делать нечего, мы прописываем снотворное либо успокоительное, но это лишь для очистки совести… симптомы такие странные… Врачи больше не исцеляют!
        И виновато пожав плечами, добавил:
        - Простите, меня ждут еще в одном месте… меня ждут везде.
        После ухода доктора, они долго молча сидели, каждый в своем углу. Утешала их лишь собственная вялость, так как моменты оцепенения, когда все мысли и чувства замирали, помогали на время смягчить страдания. Однако, вернувшись к реальности, душа наполнялась ледяным трепетом, а тоска методично затягивала свою удавку, как змея медленно душит жертву. Онемение чувств и последующее пробуждение сменяли друг друга в четко установленном ритме, причем и у взрослых, и у детей болезнь протекала с одинаковыми осложнениями.
        В пять часов Лангр и Мейраль зафиксировали понижение температуры еще на несколько градусов. Не успев убрать аппаратуру, которая становилась с каждым часом все бесполезнее, они услышали настойчивый стук в дверь. В прихожей послышались возгласы возмущения и перешептывание.
        - К нам посетитель? - съязвил профессор.
        На пороге комнаты показалась высокая худая фигура зятя. Сгорбленный словно старик, Веранн виновато переминался с ноги на ногу и покусывал дрожащие в ознобе губы. Затем, смиренно склонив голову, запричитал:
        - Я решился прийти потому, что скоро для всех наступит конец, и я хочу умереть рядом с моими детьми и женщиной, которую люблю.
        - Вы ее не стоите! - возмутился Лангр.
        Если бы Веранн угадал время и пришел тогда, когда приступ вялости еще продолжался, его, возможно, приняли бы без возражений. Но онемение успело достичь своего пика и пошло на спад: вид «неприятеля» поверг старика в бешенство и расстроил Сабину.
        - Именно так! Не стоите! - продолжал ученый, ярость которого граничила с бредом. - Вы не заслуживаете смерти рядом с вашими невинными жертвами, а мы не заслужили в последние минуты жизни терпеть присутствие вашей гнусной рожи!
        - Поверьте, мне очень плохо сейчас! - рыдал Веранн. - Что сделано, того уже не исправишь! Мои поступки непростительны, но всему виной - моя безграничная любовь к этой женщине! А эти бедные создания - это ведь мои родные дети! Сжальтесь, прошу вас. Разрешите мне хоть в уголке притулиться… Сабина неужели ты так бессердечна?
        - Да, да… пусть он останется! - вздохнула молодая женщина, пряча заплаканное лицо в ладонях.
        Все разом замолчали. В тишине, казалось, слышны были шаги самой смерти, чувствовалось ее ледяное дыхание. От холода начинали стучать зубы. Рыжеватое освещение лаборатории расписывало лица людей неясными тенями и бликами, похожими на отсветы пламени далекого погребального костра у первобытных народов.
        - Что же теперь с ним делать? - обратился старик к Мейралю.
        - Простить!
        - Простить? Никогда! Я не вынесу присутствия этого типа! - бурчал профессор.
        - Спасибо! - прохрипел Пьер, сообразив, что участь его решена и с благодарностью глядя в глаза молодому человеку.
        Его трясло больше других, и ноги совсем его не держали. После минутного замешательства, он осмелился спросить:
        - Где я могу разместиться?
        - Оставайтесь тут, с нами, - произнесла Сабина, сделав над собой усилие. Пьер в раскаянии припал губами к ее руке.
        Надвигались сумерки. В западном окне был отчетливо виден огромный малиново-красный шар, возможно, в последний раз и навсегда заходящего за горизонт солнца. Неподвижные облака в отблесках заката напоминали гигантские, набухшие кровью губы. Состояние Веранна ухудшилось. Прислонясь спиной к шкафу, он некоторое время сидел так, не шелохнувшись, и тяжело дышал, хрипя, как подстреленный зверь. Голова его сильно склонилась вправо и почти лежала на плече, один глаз был закрыт, другой, с бегающим зрачком, тупо смотрел в пол. Вдруг он резко встряхнул головой, затуманенным взором оглядел окружающих и прошептал:
        - Творятся чудовищные вещи!
        Затем, вскочив на ноги и сотрясаясь всем телом от толчков застывающей в венах крови, он кинулся к окну. Сначала всем показалось, что он хочет покончить с собой. Но Веранн, взглянув на сумеречный город, отстранился от рамы и упал на колени перед женой.
        - Прости меня, - застонал он, - ты была для меня всем… Я хотел видеть тебя счастливой, каждую секунду пока бьется мое сердце! Я был готов на все ради твоей любви! Но я так боялся тебя потерять, и этот страх изгрыз мою душу. Ревность стала палачом того, кто дорожил тобой больше жизни. Ты простишь меня, правда же… ты простишь?
        - В моем сердце нет злости, в нем вообще не осталось никаких чувств, - сказала она.
        Он застыл, словно камень, в той позе, в которой находился, сжимая в своих руках руку Сабины. Дрожь усилилась, лицо свела судорога, он стал заваливаться на бок. Мейраль едва успел подхватить его в этот момент.
        - Смерть! - твердил он в приступе удушья - …смерть!
        Его усадили в кресло, но уже было ясно, что это конец. Глаза Пьера остекленели, он водил в воздухе трясущимися руками, затем послышались хрипы, и его не стало.
        Сабина с воплем отчаяния бросилась на тело мужа и, забыв все обиды, принялась целовать его холодные бледные губы. Смерть примирила их. Мейраль, наблюдая всю эту сцену, ужасался собственным мыслям, стыдился их: Сабина, такая прекрасная и благоухающая как цветок, такая просветленная в своем горе, теперь - свободна! Сколько надежд могло бы быть с этим связано, а тут - конец света! Какая несправедливость!
        Солнце совсем исчезло за серыми крышами парижских домов. Густыми пепельно-кровавыми сумерками начиналась ночь, несущая с собой погибель всему живому. За несколько минут температура упала сразу на восемь градусов. Лангр скорбно произнес:
        - Скоро станет совсем холодно… и совсем темно. Луна взойдет только в полночь. Надо закутаться потеплее!
        - Прикажете уложить детей? - спросила Катрин.
        - Только не в спальне… мы не расстанемся больше! Пока не стемнело, принесите матрасы, одеяла и пальто - словом, все теплые вещи, какие только есть в доме!
        Лабораторию превратили в гигантского размера постель, устелив весь пол подушками и матрасами. Затем, перекусив на скорую руку, легли, прижавшись друг к другу, как бездомные, вынужденные спать под открытым небом в холод и дождь. На почерневшем небе стали появляться звезды: Альтаир, Вега, Денеб, Альдебаран, Юпитер, Капелла, - все они сияли безжалостным лилово-красным свечением. Вновь начинался приступ оцепенения. Под влиянием сонливости улетучивалась тоска. Из последних сил Лангр, Мейраль и Сабина попытались бороться с нарастающим холодом.
        - Вот и зима пришла!.. вечная зима! - замерзая, бормотал старик.
        Очертания знакомых лиц и предметов начинали стираться, меняясь в размерах, расплываясь во мраке, сгущавшемся над комнатой.
        - Жаль, мы не успели увидеть, как исчезают красные лучи! - раздался в темноте голос Мейраля.
        В полусне Катрин, нащупав рукой коробок со спичками, сползла с постели и, пытаясь разжечь огонь, уничтожила их все до единой. Комната наполнилась запахом серы, а несчастная твердила без остановки, словно в бреду:
        - Мы что… больше не увидим огонь? Не будет огня, никогда… никогда?
        Они не различали друг друга уже давно, все поглотила ночь. Старик привлек к себе Сабину, по-отечески обнял Жоржа, и прошептал, с трудом шевеля языком:
        - Бедная моя малышка! Мой дорогой Жорж! Вот она последняя ночь человечества! А мы могли бы… Я вас так нежно любил… никогда больше…
        Как сквозь туман доносились до них его слова. Холод становился нестерпимым.
        - Прощайте! - сказал он, наконец. - Океан вечности поглотит…
        Профессор умолк. Теперь в лаборатории слышалось только дыхание: тихо стонала Катрин, посапывали дети. Мейраль сделал над собой усилие и, приподнявшись на локте, облокотился на подушку.
        Его будто бы охватил странный сон, сон наяву, сон всего человечества, сон веков, тысячелетий. На поверхности огромной черной планеты в кромешной тьме ему к нему явились призраки его детства: родительское поместье, луга, речка и мама. Ему хотелось дотянуться до нее рукой, обнять. Но конечности его онемели, он не мог пошевельнуть даже пальцем.
        Несмотря на две шубы и одеяло, его до самого нутра пронизывал острый холод, ног он совсем не чувствовал «…миллиарды моих собратьев доживают последние часы на Земле!» - думал Жорж.
        Он прислушался к тихому дыханию Сабины, сердце его сжалось, возможно, в последний раз. Вскоре дрожь прекратилась. Снизу вверх по всему телу разливалось блаженное тепло. Плечи его обмякли, он уронил голову на подушку и застыл.
        VI. Рассвет
        Слабый солнечный свет медного оттенка пробивался сквозь шторы восточного окна. Мейраль открыл глаза, и, не оправившись сразу от долгого сна, пролежал без движенья несколько минут. Затем понемногу мысли его прояснились, и он вспомнил тот жуткий кошмар, который пришлось вытерпеть накануне. Молодой человек все еще не мог пошевелиться, у него появилось странное чувство, что ему ампутировали конечности. Наконец, с трудом повернув шею, он огляделся и осторожно, чтобы не потревожить спящих, поднялся с постели. Но, почувствовав резкое головокружение и тошноту, присел на пол и стал прислушиваться. В полной тишине дыхания совсем не было слышно.
        - Они умерли! - в страхе прошептал Мейраль.
        На четвереньках он подполз к ближайшему матрасу и нащупал под грудой тряпья жесткую седую шевелюру профессора. Грудь Жоржа стеснила смертельная тоска. Появились мысли вернуться на свое ложе и дождаться конца, не предпринимая больше никаких попыток, чтобы выжить. Но какая-то неведомая сила остановила его, и он, в последней надежде, дотронулся до щеки учителя. Лицо было холодным. Никаких признаков жизни, ни единого вздоха! Жорж вновь попробовал встать. Как привидение, поплелся он к другим матрасам. Лица остальных были так же холодны, тела лежали неподвижно, грудь не вздымалась ни у кого.
        - Бог мой, какое горе! Горе! - вырвался у него стон.
        Жорж склонился к Сабине, и слезы потекли по его щекам. Немой протест закипал в нем. Он не мог больше мириться с тем, что усилия стольких веков эволюции готовы кануть в небытие. Но он не разразился рыданиями: для этого его скорбь была слишком глубокой, даже сакральной. Напротив, в душе родился трепет перед величием, грандиозностью катастрофы. Принесенные в жертву людские жизни стоят не больше, чем судьба улья или муравейника в нескончаемом круговороте, взаимопроникновении энергий… и, в конце концов, чем было существование долгих веков человеческой истории, если не бесконечной чередой войн и междоусобиц, и кем был сам человек, если не чудовищем, пожирающим себе подобных, убивающим и порабощающим своих собратьев? Так с какой стати тогда концу быть гармоничным?
        - Ах, нет же, нет! - спорил с собой Мейраль. - Какая к черту гармония… это мерзко, несправедливо, так не должно быть!
        Мысли опять начинали путаться в голове. Вновь наступал приступ отупения. Он чувствовал себя глубоко несчастным. И на глазах превращался в ничтожное всхлипывающее существо, в мелкую сошку, пришибленную огромной неведомой силой, как насекомое холодом первых осенних дней.
        Он стал терять координацию, в глазах померкло, тошнота вновь подступила к горлу. Мейраль сообразил, что потеряет сознание, если сию секунду не доберется до кровати. Кое-как он дополз и вновь спрятался в одеяла.
        Рассвело. Настал новый день, похожий скорее на полярную ночь, когда северная заря сразу же тонет в тяжелых свинцовых тучах. Стояла мертвая тишина и за окнами, и в лаборатории - во всем городе. И на этот раз первым очнулся Мейраль и тут же обратил взор к неподвижным очертаниям дорогих ему людей:
        - Я один!.. Совсем один!
        Его охватила жуткая паника. Ни одно впечатление невозможно было задержать в памяти, в мозгу безостановочно вертелись разные мысли, проносясь мимо, словно смытые речным потоком. Молодой человек поднялся, одержимый единственным оставшимся еще ощущением - зверским чувством голода… Тупое животное чувство привело его прямиком на кухню, где он с жадностью проглотил несколько бисквитов и подкрепился шоколадом. Еда была отвратительной, лишенной всякого вкуса, но принесла ему пользу, немного прояснив голову, укрепив тело и наделив оптимизмом душу.
        - До конца! - заявил он сам себе. - Нужно, чтобы желания не покидали тебя до самого смертного часа!
        В лаборатории боль снова вернулась и сжала сердце в тиски. Он боялся приблизиться к своим товарищам, боялся наклониться, боялся прислушаться. Ему так не хотелось, лишать себя последней надежды и, чтобы потянуть время и хоть не на долго отсрочить страшный вывод, он направился к рабочему столу.
        Термометр показывал семь градусов ниже нуля.
        - Это на двадцать три градуса ниже нормы! - машинально пробормотал Мейраль.
        Он проверил и солнечный спектр. Никаких изменений. Сердце его колотилось: зона желтого оставалась на месте с едва уловимыми нарушениями свечения.
        - Если бы процесс продолжался в том же ритме, - рассуждал он, - желтый должен был бы уже исчезнуть. Вероятно…
        Он не верил своим глазам, вглядываясь все пристальней, исследуя зону еще и еще раз: это помогало ему лучше формулировать свои мысли.
        - Вполне возможно, что желтый был затронут значительно глубже других цветов, и это спасло положение. Что бы то ни было, но скоро должна наступить обратная реакция, как я и предсказывал.
        Жорж без конца твердил: «Обратная реакция! Обратная реакция!», молитвенно складывая руки. Наконец он ощутил прилив смелости, и решился, наконец, подойти к друзьям. Сначала он склонился над крошкой Робером. Лицо мальчика оставалось холодным, дыхания не было слышно. Мейраль откинул одеяло, в надежде определить бьется ли сердце. Но и тут его постигла неудача. Ледяное тельце малыша неподвижно лежало на постели, и все же это не была окоченелость мертвого тела. Состояние остальных - Лангра, Сабины, маленькой Марты, горничных - было аналогичным.
        - Это не трупное окоченение! - воскликнул Жорж.
        Чтобы окончательно утвердиться в своих предположениях, он измерил температуру у самого пожилого и самого маленького из своих пациентов. Она стабильно держалась на отметке в двадцать градусов.
        - Они живы!.. Конечно, ниточка, связывающая их с жизнью слишком не прочная… тонкая… Но они живы!
        Однако охватившие Мейраля радостные эмоции скоро улетучились. Молодой человек испугался, что новый приступ оцепенения овладеет им, и он не сможет вовремя прийти им на помощь. Тогда они останутся одни в критическом состоянии, и последствия могут быть самые страшные. Но прошло четверть часа, а его самочувствие не изменилось. Движения были слегка замедлены, но возбуждение исчезло. Потихоньку вернулись прежние ощущения, мысли в голове прояснились. Он принял все возможные меры и даже воспользовался полярископом - для чего пришлось снова устанавливать собранную накануне аппаратуру - чтобы убедиться в точности прохождения реакций и избежать случайного результата при вычислении математических уравнений.
        В десять часов утра на термометре было уже девять градусов ниже нуля: на два градуса меньше, чем при его пробуждении. Однако никаких изменений в состоянии больных не наблюдалось. Симптомы напоминали с одной стороны - поведение впавших в зимнюю спячку животных, а с другой - глубокий летаргический сон. Но опасность не исчезла: люди не могли самостоятельно бороться с холодом. То, что Мейраль старательно обвернул их головы платками и теплыми полотенцами и нагромоздил на них свои собственные одеяла, мало чем спасало положение. Больной организм должен был сам начать борьбу за выживание, только в этом случае счастливый исход был обеспечен. В одиннадцать Мейраль снова проверил состояние спектра, и радости его не было предела: зеленый цвет начал возвращаться!
        Обратная реакция началась.
        - И все же, все же, - бормотал он в слезах, - … я верил, что мы выживем!
        В эту минуту он думал не о себе, а о спасении жизни, всей жизни на Земле. Он усилием воли отгонял от себя не дававшие покоя мысли: «А вдруг это только очередной скачок энергии? А что, если его близкие не очнутся?». В полдень температура упала до десяти градусов. Мейраль, кутаясь в тяжелые шубы, едва переносил жуткий холод, но, несмотря на все это, зона зеленого продолжала расширяться. Вновь страшно захотелось есть. Он спустился на кухню и перекусил тем, что осталось после завтрака. Подкрепившись, Жорж устроился в большом профессорском кресле, подогнув под себя ноги и накрывшись с головой пледом из гагачьего пуха, и опять задремал. Организм восстанавливался с трудом: молодой человек проспал так до вечера. Пробило шесть часов, а холод по-прежнему пронизывал до костей, и у неподвижно лежащих людей не наблюдалось никаких признаков выздоровления. Дыхание их по-прежнему оставалось неуловимым для человеческого уха, на бледных лицах не дрогнул ни один мускул. Они больше походили на мертвецов, чем на живых.
        - Если бы мне удалось разжечь огонь! - подумал Мейраль.
        На всякий случай он попытался, но спички не поддавались. Как химические, так и электрические процессы все еще были невозможны. Тем временем, спектр постепенно обретал голубые лучи, а магнитная стрелка компаса, до тех пор зависшая в неподвижности, начала медленно сдвигаться в сторону северо-запада, то есть на пятнадцать градусов приблизилась к своему прежнему настоящему положению. Этот, казалось, незначительный факт доставил Жоржу немалую радость: ослабление магнитного поля Земли было одной из проблем, особенно сильно его беспокоивших.
        - Ничего… значит, скоро появится и электричество, - успокаивал себя Мейраль, накручивая ручку аппарата, чтобы добиться вспышки.
        Между тем, Жоржа все больше тревожило то, что он не сумеет «оживить» собратьев по несчастью. А поскольку отчаяние всегда принимает форму сообразную обстоятельствам, его огорчало теперь, что жизнь возрождается, бесценный свет вновь обретает свою живительную силу, а его дорогой учитель и Сабина не могут присутствовать при этом чудесном воскрешении. Он уже неоднократно пытался с помощью растираний и массажа привести в чувство детей, чей внешний облик внушал ему больше надежды на счастливый исход. Но у него ничего не выходило.
        На этот раз солнце очень быстро исчезло за крышами домов, и наступила полная темнота. Огня Мейраль так и не получил, а луна появилась лишь в два часа ночи. Однако, будучи по-настоящему увлеченным человеком, он все это время ни на минуту не прекращал эксперимента. И действительно, электрическое напряжение росло по мере того, как он, не останавливаясь, крутил ручку прибора.
        - Огонь… как же нужен огонь! - причитал Жорж. - Эта ночь будет холоднее предыдущей, а они так ослабли… совершенно ни на что не реагируют. Ну же, давай! Высекайся!
        Наконец, появились первые искорки и вслед за тем яркая вспышка. Тогда невероятная идея взбрела ему на ум: подсоединив электроды к головке маленькой Марты, он направил туда положительные импульсы, а к ноге девочки поступал ток от отрицательного полюса. Получилось что-то вроде электрошока, но нужного результата не последовало. Жорж осторожно повторил опыт, и вскоре реснички у нее дрогнули, губы приоткрылись, чтобы сделать глоток воздуха: Марта дышала! Эксперимент окончательно развеял его сомнения, доказав, что девочка жива. Теперь усталый и довольный Мейраль и не думал бороться со сном, он наперед знал все фазы обратного процесса - в наблюдении они не нуждались.
        На следующий день молодой человек проснулся в прекрасном самочувствии. Солнечный свет, наполнявший лабораторию, почти не отличался от ярких весенних лучей прошлой жизни, той, что была до планетарной катастрофы. Какая огромная разница между этим светом и желтым гнетущим свечением последних дней! Едва оказавшись на ногах, Жорж сразу же бросился к аппаратуре и даже присвистнул от радости, как в дни своего детства: голубая зона полностью восстановилась.
        - Обратный процесс протекает гораздо быстрее! - подумал он, потирая ладони. - Если и дальше все так пойдет, уже к полудню мы получим синий.
        Первоначальный порыв его был столь стремителен, что он лишь спустя несколько минут вспомнил об опасности, нависшей над жизнями его близких. При виде распростертых на матрасах неподвижных тел у него вновь сжалось сердце. Он с душевным трепетом приблизился к учителю. Старик лежал все в той же позе, что и накануне вечером, но, присмотревшись, Жорж обнаружил серьезные изменения: вернулось дыхание, прощупывался слабый пульс, четко слышались удары сердца. То же самое можно было сказать о Сабине, детях, служанках, хотя оставались все признаки глубокого летаргического сна.
        - Спасены!.. Они спасены! - твердил про себя счастливый Мейраль, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди от счастья.
        При этом, будить их он не торопился. Убежденный в том, что в подобных обстоятельствах необходимо положиться на саму природу, он решил подождать еще, по меньшей мере, часа два. А пока он опять подкрепил свои силы парочкой черствых бисквитов и остатками шоколада недельной давности. Вкус пищи, однако, изменился в лучшую сторону, теперь он не походил больше на вчерашнюю массу, пресную и тягучую как резина.
        - Это лучшая еда в моей жизни! - подумал Мейраль, с неприязнью вспомнив о том, что пришлось ему проглотить накануне. Определенно, засохший хлеб - самое аппетитное лакомство в мире, а аромат шоколада - просто бесподобен: он лучше запаха роз, сирени и скошенной травы вместе взятых!
        В одиннадцать часов он вновь проверил у всех пульс. Убедившись, что тот пришел в норму, он прослушал легкие: спящие дышали полной грудью. Бесспорно, состояние продолжало улучшаться, температура поднималась. Более того, Жоржу удалось, наконец, разжечь огонь - священный, спасительный огонь! Какое это наслаждение было смотреть, как языки пламени медленно ползут вверх по поленьям, приятно потрескивающим в камине, и комната наполняется таким долгожданным божественным теплом. Мейраль прохаживался вдоль тюфяков взад и вперед, всматриваясь в лица, поочередно притрагиваясь к запястьям, чтобы ощутить пульсацию крови. Мало помалу мертвенная бледность сходила, появлялся легкий румянец вначале на щеках, как диатез, растекаясь затем по всему лицу. Посиневшие губы розовели, впавшие веки подрагивали. Первой пошевелилась маленькая Марта: правой рукой она скинула тяжелые одеяла, ставшие слишком жарким укрытием. Затем сделала глубокий вдох и открыла глаза.
        - Марта! - весело воскликнул Мейраль.
        - Мне жарко! - сказала девочка.
        Заспанные глазки малютки, доверчиво моргая, смотрели на Жоржа.
        - Мама! - позвала она.
        Сабина вздрогнула, и смутная полусонная улыбка показалась на ее порозовевшем лице. Огромные синие глаза ее распахнулись, как прекрасные цветы после дождя. Это был самый чудесный момент воскрешения к жизни. Сердце Мейраля переполняла нежность.
        - Я спала? - задала она вопрос, удивленно оглядев мистическую обстановку лаборатории.
        - Вы все спали! - ответил Жорж.
        Вдруг она ахнула и, вспомнив о катастрофе, в испуге скривила губы.
        - Мы умрем, мы все умрем?
        - Нет, мы будем жить! Долго и счастливо.
        Она поднялась на постели и увидела дочку, повернувшую к ней свое милое разрумянившееся личико.
        - Значит, мы спасены?
        - Скорее можно сказать - воскресли! Созидательный свет победил тьму… Взгляните на солнце, Сабина. Еще немного и оно опять станет тем прежним солнцем, солнцем нашего детства.
        Сабина повернулась и увидела яркий квадрат окна, острую иглу соборного шпиля и небо, обретшее свой истинный цвет.
        - Жизнь!.. - вздохнула она, и слезы заблестели на ее длинных ресницах.
        Тут она густо покраснела, заметив, что Мейраль так близко и пристально смотрит ей в лицо. Он опустил глаза и отвернулся. Тогда Сабина, вспомнив, что ложилась одетой, откинула теплые покрывала, сберегавшие ее жизнь, и оказалась в темном костюме, надетом в знак траура по погибшему мужу. Увидев, что она с беспокойством смотрит на отца и сына, Мейраль произнес:
        - Дайте им пробудиться самим, так будет лучше!
        Женщина растерянно кивнула головой в знак согласия, взяла на руки Марту и подошла к окну. Жорж с восхищением смотрел на ее стройный силуэт. Солнечные лучи золотили ее распущенные локоны, которые так непринужденно накручивала на пальчик маленькая Марта. Вдали зеленели верхушки каштанов, густо разросшихся в Люксембургском парке. Это был сад их юности, где они часто гуляли все вместе, где Мейраль репетировал свою дипломную речь, обсуждал с профессором свои научные разработки, украдкой поглядывая на Сабину.
        - Где я? - спросил знакомый серьезный голос.
        Лангр просыпался. Неясные как туман мысли роились в его голове, старик пытался сориентироваться, но приходил в себя очень медленно: такое глубокое для его лет потрясение давало о себе знать.
        - Что это?… Лаборатория?… Сабина, где Сабина? А… это вы Жорж…
        Он тяжело вздохнул, в голове прояснялось:
        - Это последний день?
        - Это новая жизнь! - подбодрил его Жорж.
        - Новая жизнь? Это значит, что свет…
        - Именно, свет победил!
        Глаза старика радостно заблестели под кустистыми седыми бровями. Он, словно юноша, вскочил со своих матрасов и схватил Мейраля за плечи, испытующе глядя ему в лицо.
        - Не подавай мне ложной надежды, сынок! - недоверчиво произнес ученый. - Зеленые лучи вернулись?
        - И зеленые, и голубые, и даже синие! Не волнуйтесь так, успокойтесь…
        - Солнце! Солнышко! - ласково повторяла Сабина.
        В это время друг за другом проснулись ничего не понимающие многострадальные служанки и Робер. Лангр посмотрел на струящийся из окна яркий дневной свет:
        - Когда оно встало?
        - Вот уже тридцать шесть часов как…, - подшутил над ним Мейраль.
        - Так что, мы значит спали…
        - Почти двое суток!
        - А ты! - с завистью и обидой проворчал профессор. - Ты, значит, присутствовал при воскрешении? Ты видел нарождение нового мира! Почему ты не растолкал меня как следует?
        - Это было невозможно.
        Лангр погрустнел и затих. В эти мгновения он испытывал самое горькое разочарование, какое только могло случиться с ученым. Он страшно завидовал. Потом ликование взяло верх над завистью. По старческим венам разлилось сладостное тепло наивной надежды: на обновленной земле настанут счастливые дни справедливости, а несправедливость исчезнет навсегда!
        - Подъем! - воскликнул он. - Нельзя бездарно терять ни одной из этих прекрасных минут…
        И ученый набросился на свои приборы, как волк кидается на свою жертву. Он жадно пробежал глазами пометки Мейраля и, забыв обо всем, с дрожащими в предвкушении великих открытий руками взялся за работу.
        - Ах, - вздыхал он время от времени, - это слишком величественно… это слишком прекрасно.
        Тем временем Катрин принесла горячий шоколад, и они позавтракали прямо в лаборатории, получив от этой скудной еды ни с чем несравнимое удовольствие.
        - Ну что, не пора ли нам пополнить рацион? - улыбаясь, кричал профессор.
        - У нас нет только мяса, - ответил Жорж, - зато навалом муки, сахара, кофе, шоколада… Наше бедное население изрядно поредело за это время, а запасы так и остались почти нетронутыми.
        Тень промелькнула на блаженном лице почтенного старца. Сабина тут же вспомнила о теле несчастного мужа, распростертом на полу в соседнем кабинете.
        - Сотни тысяч наших собратьев, которых мы потеряли за минувшее время, должно быть уже покоятся в земле! - произнес Лангр дрогнувшим голосом.
        Через несколько часов на улице возобновилась привычная возня: слышались голоса людей, крики, шум машин, лай собак… Внезапно раздался громкий удар колокола… затем, после короткого перерыва, полилась звенящая светлая музыка: с колокольни собора Сен-Жак во всю мочь воспевали воскрешение рода человеческого.
        Часть вторая
        I. Возвращение к жизни
        На другой день появились фиолетовые лучи, и состояние спектра полностью пришло в норму. Человечество вновь зажило своей обычной размеренной жизнью. В очагах, как прежде в кострах на лесных опушках и в хижинах диких народов, горел огонь. Машины опять наводнили города, электровозы ходили по железным дорогам, возобновились морские и воздушные перевозки, заработали телефонные и телеграфные службы, радиостанции вновь ободряли людей, укрепляя их душевные силы и упрочивая связь с миром.
        Начали оценивать масштаб ущерба, нанесенного катастрофой. Оказалось, что треть всего населения планеты погибла, потеряна также четвертая часть домашнего скота, а сотни редких видов хищных и травоядных животных в последних оставшихся на Земле девственных лесах были навсегда утрачены для истории. Самые крупные потери среди людей белой расы наблюдались в Германии, Великобритании и Соединенных Штатах. Германское население сократилось от прежних семидесяти пяти миллионов человек до сорока шести, в Штатах осталось не более шестидесяти пяти миллионов, и тридцать девять в Объединенном королевстве. В Италии, чуть менее истерзанной постигшим мир бедствием, после неизвестной болезни выжило всего тридцать миллионов душ, в России - девяносто, в Испании - пятнадцать, а во Франции - тридцать четыре. При этом именно в Париже и вдоль всего средиземноморского побережья обнаружились наиболее массовые потери: из четырех миллионов жителей в Париже вымерло полтора миллиона, Марсель лишился половины своих граждан, а численность горожан Ниццы сократилась на две трети. В течение нескольких дней утрата казалась
невосполнимой. Но вскоре немногие, кто пережил эти беды, все чаще стали думать о будущем, забывая постепенно о слезах и трауре. Скорбели лишь матери, да отцы погибших, остальные сохраняли, как правило, безразличие или же открыто радовались своему счастью. Многочисленные наследства, вдруг свалившиеся людям на головы, превратили страшную драму в праздник для миллионов преемников. Города пострадали больше деревень, но здесь удивительным образом оказались решены социальные проблемы и, прежде всего, вопрос трудоустройства: работы, пусть временной, теперь хватало всем, повысили жалование служащим, а казна обогатилась до такой степени, что в пору было понижать налоги. У многих появилась теперь возможность проявить милосердие и помочь страждущим.
        Причина природного катаклизма так и осталась невыясненной, хотя различные предположения и догадки росли, как на дрожжах. Большинство склонялось к версии, что это был мощнейший прилив энергии, похожий на морские приливы, гигантский энергетический поток, долетевший до нас откуда-то из межзвездных глубин и охвативший не только Землю, но, возможно, и Марс, и Венеру, и Меркурий, и само Солнце. Природа этого явления не поддавалась никакому объяснению, не подпадая ни под одну из известных доселе теорий в астрофизике. Невозможно было понять, отчего этому загадочному потоку сопутствовало ослабление и даже полное уничтожение большинства знакомых человечеству видов энергии. В связи с этим, некоторые мыслители выдвигали противоположную гипотезу. Согласно их версии, это был не прилив энергии, а некий эфирный вихрь, ураган, нуждавшийся в постоянной подпитке посторонней энергией, который, вследствие этого, огромными дозами поглощал дневной свет, электричество и энергию органического происхождения, в частности, человеческие калории. В общем, по теории одних, следовало говорить о временном вторжении некой
враждебной силы, а согласно другим, о насильственном захвате.
        Гипотезе последних противоречил факт слишком быстрого восстановления земной энергии: вслед за смертельным холодом последних дней вновь настали жаркие летние деньки, восстановилась нормальная температура воздуха, увеличился земной магнетизм. При этом химические реакции стали протекать гораздо быстрее, что в ряде случаев могло привести к серьезным происшествиям и требовало умножения мер предосторожности на заводах и в лабораториях. Все это выглядело, как новое накопление энергии, как сбережение жизненной силы.
        Большинство выживших в катастрофе игнорировало подобные научные дискуссии: чудесное обновление жизни опьянило их души. Простые земные радости возобладали над людскими пороками и слабостями, уничтожив ненависть, ревность и месть, омрачавшие существование человека на земле.
        Лангр, Сабина и Мейраль вместе со всеми наслаждались этим счастьем. Они укрылись в деревне, сняв на время небольшое поместье, окруженное густыми лесами, озерами и плодородными пашнями, построенное по собственному проекту одного полковника в отставке, прославившегося своей преданной службой в Африке. Мрачноватый приземистый домик, окруженный фруктовыми садами и огородом, снаружи производил впечатление крепости или бункера, но оказался на удивление просторным и комфортабельным внутри. Поместье давно уже перешло к дочери полковника - глуповатой старой деве, с детства питавшей неприязнь к дому и еще больше невзлюбившей его после смерти отца. Однако, не решившись его продать, она сдавала его теперь ради куска хлеба.
        Полковник собрал прекрасную библиотеку редчайших книг и рукописей прошлых веков, выкупая их в соседних поместьях за огромные деньги, к тому же, обставил дом старинной мебелью и украсил картинами. Свет проникал в помещение через множество длинных и узких окон, напоминавших бойницы, за которыми открывалась типичная для французской глубинки картина, с заливными лугами, густыми рощами, виноградниками и пастбищами. А под окнами, в саду, среди буков, лип и платанов били два небольших позолоченных фонтана, и журчание воды слышалось в самых отдаленных комнатах дома. Это было идеальное место для строительства новой жизни.
        Лангр перетащил в новый дом все свои лабораторные приборы и химические реактивы в надежде найти когда-нибудь объяснение трагическим событиям, опустошившим планету. Время от времени они с Мейралем проводили опыты, но скорее ради развлечения, чем ради конкретных результатов. Оба черпали свои силы, подпитываясь энергией из того же источника, что Сабина, дети, домашняя прислуга, все население окрестных деревень и даже доставшиеся им вместе с домом живность. Казалось, все люди на Земле ощущают прилив счастья и душевной бодрости за счет мистического прироста энергии, зафиксированного в период катастрофы: даже больные испытывали беспричинную радость и благодушие, сглаживавшие их страдания и отодвигавшие печальный конец.
        Они часто катались по озеру в лодке, наблюдая, как ловко гребет крепкий мускулистый детина из соседней деревни, подолгу вглядываясь в пустынные берега, заросшие тростником и ивами, и каждый, как в детстве, представлял себя Робинзоном. То и дело в воде сверкала чешуей спина какой-нибудь рыбешки. После завершения бедствий рыба в озере появилась в огромных количествах. Расплодились вороны - выкормыши несчастий - и стаями носились по полям с громким воинственным карканьем. Бурно развивалась растительность.
        Мейраль устал сдерживать свои чувства к Сабине и, поддавшись порыву, пустил все на самотек. Любовь заправляла теперь всеми его словами и поступками, царила в его мечтах. Сабина же, прожив долгое время в неудачном браке, в окружении враждебных ей людей, утратила данную ей от природы интуицию и разучилась слушать свое сердце. Она едва только вступила в пору расцвета своей красоты и очарования.
        Катаясь на лодке или гуляя по дорожкам сада, Жорж чувствовал всей душой, что они - и его друзья, и прислуга - образуют настоящую дружную семью, странным образом сплоченную общими воспоминаниями о перенесенных испытаниях и еще некой непостижимой связью, которая укрепляется день ото дня, с каждым мгновением проведенным вместе. Членом семьи стал и большой черный пес, из жалости подобранный профессором во время ярмарки в Сансе. Он очень скучал и скулил всякий раз, как его забывали дома, и его радостного лая всегда не хватало как взрослым, так и детям во время прогулок. В такие моменты все чувствовали себя неуютно, некомфортно, отсутствие кого-либо из их дружной компании даже доставляло своего рода страдание; казалось, что единый организм вдруг лишался какой-нибудь жизненно важной части. Старый садовник, доставшийся им вместе с домом, тоже испытывал непреодолимую потребность быть ближе к семье. Он жил вместе с внуком - проворным шустрым мальчуганом лет двенадцати - в небольшой хижине в глубине сада, но почти всегда находился рядом, получая огромное удовольствие от общения с ними. Даже местные овцы и
ослик, казалось, питали ту же склонность.
        Так в повседневных сельских заботах пролетел почти месяц. Прошел день летнего солнцестояния, и наступило время долгих летних сумерек, когда вечерами можно было сидеть на веранде за круглым столом, пить ароматный чай, настоянный на мяте, испытывая странное ощущение неги и с удовольствием гулять по ароматным лугам и раскаленным на солнце дорожкам. Странное дело: ни трава, ни листья, ни цветы не выгорали, бурная растительность превращалась в проблему, мешая проезду повозок и сельскохозяйственной техники. К тому же, каждый день на несколько часов разражались грозы, и потоки дождя, низвергавшиеся с небес на землю, напоминали бурные тропические ливни.
        - Это необычно, - сказал однажды утром профессор, - страшный зной терзает нас целый месяц, и грозы не дают выходить из дома, однако, наперекор всему, все на земле, что ползает, ходит или летает, испытывает странное ликование перед жизнью. Не кажется ли вам, что мы пока не выбрались из беды?
        Старик хмурил брови с особым нетерпением, присущим ему в тех случаях, когда речь заходила о научной работе.
        - Нет, видно от судьбы мне не уйти! - твердил он. - Даже в дни моей беспечной юности я не знал подобного счастья!.. И нам придется заплатить за это, я это чувствую!
        - Но мы уже заплатили и, по-моему, этого хватило с лишком, - возразил Мейраль.
        - Однако, заметьте, простое желание быть вместе превратилось в каждодневную насущную необходимость и для нас, и для всех жителей деревни… Взгляните!
        В этот момент к ним присоединились дети и Сезарина. Из дома вышла Катрин и быстрым шагом тоже направилась к группе, собака, совершая длинные скачки, догнала их на окраине сада, овцы, едва поспевая, неслись за ними с громким блеянием, а осел, запертый в хлеву, жалобно и призывно кричал. Отовсюду сбегались куры, клевавшие что-то поблизости и внезапно заслышавшие их компанию, над головами весело порхали воробьи, ласточки, дрозды, в траве поблескивали глаза садовой жабы. Вокруг скакало такое множество лягушек, что приходилось ступать очень медленно, чтобы не раздавить беспокойных земноводных …
        Разве я ошибаюсь? - переспросил старик.
        Ах, это действительно так, - заметила Сабина, - но ведь нам так хорошо вместе!
        - Смотрите, неосознанно мы опять повернули к дому - к наиболее предпочтительному и уютному для всех месту. Самое удивительное для меня во всей этой истории то, что дело не в стадном инстинкте, бессознательном подчинении любой толпе, большинству… Нас влечет лишь к собственной группе, и хорошо нам именно с этими людьми, точно так, по всей видимости, считают и жители окрестных деревень. Вчера, когда мне вздумалось пройтись в одиночестве по берегу озера, я ощутил жуткую тоску. Это было очень сильное и даже болезненное чувство.
        - Нас всех так беспокоило ваше отсутствие, словно вы находились в длительном отъезде, - сказал Мейраль.
        - Боже мой, да освободите же, наконец, несчастного осла! - не выдержала Сабина.
        Садовник, казалось, только и ждал этого приказа. Он тотчас же бросился открывать дверь конюшни: благодарный ослик во всю прыть ринулся из своего стойла и вскоре уже крутился у их ног.
        - В самом деле, странная штука! - задумчиво произнес Лангр. - Теперь я твердо уверен, что катастрофа не завершилась. Более того, возможно даже, что это крупнейшее явление межгалактического масштаба.
        - Неужели ты полагаешь, что снова повторится весь этот ужас? - испугалась Сабина.
        - Тысяча шансов против одного, что энергетический поток больше никогда не захлестнет нашу планету. Но, похоже, существует некий осадок уже отхлынувшей энергии, и до тех пор, пока он полностью не развеется в воздухе либо не поглотится живыми существами, мы должны быть готовы к любым, самым непредвиденным последствиям … вроде тех, свидетелями которых сейчас являемся!
        - Но это же здорово!
        - Безусловно, если все дальнейшие проявления этой таинственной силы окажутся в таком же духе. Но я боюсь, что «она» более изобретательна!
        - Не говорите так! - воскликнул Жорж. - Давайте лучше спокойно наслаждаться каждой секундой столь желанной для нас близости.
        Профессор ничего не ответил. Его тревожное выступление не принесло желанных плодов: авторитет ученого уступил место необъяснимому опьянению счастьем.
        В садах и в поле урожай выдался превосходный. Под воздействием сильной солнечной радиации фрукты достигли неслыханных размеров. Пшеничные поля высотой с человеческий рост больше напоминали заросли сахарного тростника, плотная и сочная листва деревьев и кустарников походила на растительность влажных тропических лесов. Хлебные амбары и погреба ломились от изобилия. Однако подозрительность так и не поселилась в сердцах людей…
        Однажды утром Лангр и Мейраль сделали два удивительных открытия. Профессор констатировал повторное расширение полосы свечения фиолетовых лучей, тогда как его ученик зафиксировал на изобретенном собственными руками детекторе рост интенсивности электромагнитного излучения.
        - Это объясняет и наше состояние, и бурное развитие растений! Кто бы мог такое предвидеть? - вздыхал Мейраль.
        - И, тем не менее, это не раскрывает нам сути явления. Среди множества наблюдений, сделанных нами в период катастрофы и после нее, я вижу лишь одно, способное внести долю ясности в наши предположения…
        - Я понял! - догадался Жорж. - Все дело в том, что оранжевые и красные лучи оказались самыми стойкими, и за счет этого интенсивность их возросла в несколько раз. А мы сейчас расхлебываем последствия!
        - Я даже нахожу нечто закономерное в теперешнем выбросе энергии. Гибельное для всего живого разрушение света не было последним постигшим нас горем. Здесь все предрешено заранее. Враждебная энергетическая субстанция пыталась впитать в себя все магнитное напряжение Земли и Солнца, а результатом противостояния стало высвобождение лишней потенциальной энергии. Вот в чем разгадка! - не унимался старик. - Излишки напряжения сопровождаются, к сожалению, различными аномалиями, поэтому у нас нет больше необычной рефракции, как в начале катастрофы.
        Все последующие дни были самыми прекрасными, какие только приходилось проживать человечеству. Обильное цветение трав и деревьев переполняло Землю от края и до края: повсюду растения переживали вторую весну. Воздух благоухал, божественно пели птицы. Природа вновь обретала свою первозданную девственность: луга превращались в саванны, рощи в густые леса.
        Один из вечеров выдался особенно прекрасным. Это происходило в разгар самой сильной за последнее время жары. После обеда семья собралась на террасе попить чаю после ужина. Садовник отдыхал в тени ракитника, слушая беспокойное щебетание ласточек, его внук играл с собакой возле фонтана. Неподалеку на маленькой полянке паслись несколько овец и ослик. Мейраль в этот вечер сидел рядом с Сабиной и предавался мечтам. Белое платье молодой женщины, собранные в тугой пучок волосы, сияние голубых глаз, бледная кожа, позолоченная лучами заходящего солнца способствовали его радостным размышлениям. В то же время его не оставляла странная связь с остальными членами их большой компании, мешая забыться, напоминая о том, что за ним наблюдают.
        - Я ведь так и не был счастлив в жизни! - прошептал Лангр. - И мне бы очень хотелось, дети мои, чтобы у вас все сложилось иначе…
        - Именно сейчас, в эти мгновенья, когда вокруг любимые лица, я ощущаю себя самым счастливым человеком на свете, - восторженно перебил его Жорж. - В такие сказочные вечера просто обязаны сбываться желания!
        И, смутившись, он украдкой посмотрел на Сабину.
        II. Живые отметины
        Это случилось утром. Во время туалета Сабина обнаружила на своей груди и руках непонятные буроватые пятнышки разного размера. Они были совсем блеклые, едва различимые, с кривыми контурами. Пытаясь определить, в чем же дело, женщина рассматривала их скорее с удивлением, чем с чувством страха: пятна отдаленно напоминали заживающие кровоподтеки. За этим занятием ее и застала Сезарина, появившаяся вместе с Мартой и Робером. Она привела детей поцеловать маму:
        - Взгляните, мадам, со мной что-то происходит, - и, закатав рукава блузки, девушка продемонстрировала руки с аналогичным дефектом на коже.
        В испуге Сабина бросилась осматривать детей: пятна оказались гораздо ярче, чем у взрослых и распространялись пол всему телу, густыми россыпями скапливаясь на животе в районе пупка. Гувернантка расстегнула корсаж, и перед их взором предстала все та же неприятная картина: уродливые темные отметины покрывали плечи и грудь Сезарины, при том еще, что кожа у нее была более загорелой и намного грубее, чем у госпожи.
        - Дети не жаловались на недомогание? - спросила мать.
        - Нет, сударыня.
        - А как вы себя чувствуете?
        - Прекрасно, мадам.
        - Вот что удивительно! - воскликнула Сабина.
        Внезапная болезнь взволновала молодую женщину, хотя блаженное состояние, ни на минуту не покидавшее ее, продолжало действовать как наркотик, усыпляя бдительность и заглушая чувство тревоги.
        - Надо проконсультироваться с отцом, - сказала она себе и, накинув легкий пеньюар, поднялась с детьми к нему в комнату.
        Как и большинство пожилых людей, Лангр был ранней пташкой, и уже несколько часов сидел в лаборатории, проводя опыты и время от времени делая заметки в большом журнале.
        Пришла Сабина и обратилась к нему со своей проблемой.
        Лангр изумленно заметил:
        - Значит, ты утверждаешь, что у тебя…
        Сабина приподняла развевающиеся рукава пеньюара. На кистях и запястьях отметин было совсем немного, однако они множились ближе к локтям. При касании кожа оставалась гладкой и упругой, боли не чувствовалось. С виду они производили впечатление целостной структуры, но при более глубоком исследовании внутри пятна можно было разглядеть какой-то рисунок, различить точки, бугорки и бороздки разного размера. Лангр, вооружившись лупой, определил, что отметины представляют своими контурами на редкость правильные геометрические фигуры: круги, треугольники, квадраты и конусы. Присмотревшись повнимательней, становилось ясно, что внутри все детали тоже были правильной формы: точки превратились в эллипсы, бороздки пролегали параллельно друг другу, и среди всего этого были рассыпаны, похожие на звездочки, крошечные бледные крапинки. Все это выглядело очень забавно и не вызывало бы никаких опасений, если бы не красовалось на человеческом теле.
        - Когда-то я занимался медициной… но такого ни разу не видел! - заявил Лангр.
        В течение нескольких минут он растирал спину маленькому Роберу, который из-за возраста всегда страдал больше других. Для удобства профессор засучил рукава рубашки, но ничего на себе не заметил: у него было слишком плохое зрение. Однако дочь сразу обратила внимание на его локти; это была та же самая особенность, то же скопление буроватых пятен на гладкой поверхности кожи.
        - Ты был прав, папа, - мрачно сказала Сабина. - Планетарная катастрофа продолжается!
        Впервые за много недель исчезло приподнятое настроение, и вновь страх перед неизвестным заболеванием сковал душу. Накануне вечером, перед сном Мейраль тоже обнаружил у себя шесть или семь пятнышек, но не придал им большого значения. За ночь их число увеличилось, и он зашел предупредить профессора об угрозе. Встретив Сабину в такую рань на ногах, Жорж переменил тактику:
        - Друг мой, вы совсем напугали детей, - обратился он к Лангру. - Не стоит паниковать, на мой взгляд это абсолютно безвредно. Нам просто негде было подхватить инфекцию! Мы безвылазно сидим дома, не общаемся с посторонними!
        - Для большей уверенности все-таки стоит позвать врача, - заключил Лангр, немного успокоившись.
        Через час явился доктор. Это был плотный мужчина средних лет, с густыми бровями, жесткими как зубная щетка, и бегающими глазками. Он улыбался какой-то неприятной улыбкой и ничего не мог или не хотел объяснить толком. Мельком взглянув на загадочные симптомы на груди и руках Робера, он безразлично заявил:
        - Я только что видел то же самое у семейства Ферранов. Ничего подобного в медицине пока не описано, это - новая для Европы болезнь. Да и болезнь ли вообще? На то нет никаких прямых доказательств! С виду ваш малыш абсолютно здоров. Девочка тоже, - сказал он, прослушав легкие Марты. - Мне, как врачу, очевидно, что это дело крайне необычное. Хотя, что обычного было за последнее время? Я уже ничему не удивляюсь… с некоторых пор я готов поверить во что угодно.
        Он зевнул и тут же стал извиняться:
        - Простите, я очень скучаю! Мне становится не по себе всякий раз, как я покидаю свою уютную квартирку. Мне тяжело общаться с посторонними людьми. Когда расстояние, на которое мне приходится удаляться от дома, слишком велико, для меня - это мука. Зато в моей холостяцкой хибаре со старой служанкой, лакеем, собакой, кошкой, кобылой у меня в конюшне, курами и гусями, я ощущаю себя счастливым… Кстати, те же признаки привязанности друг к другу наблюдались мною у всех в этом районе.
        - Даже голуби не вылезают из голубятни, и дикие лесные птицы так и кружат над домом, - констатировал Лангр.
        - Вы, я вижу, занимаетесь наукой, вот и поставьте эксперимент, - предложил медик. - Попробуйте разделиться и отойти подальше от именья. Потом расскажете мне, что вы чувствовали…
        Он откланялся, и вскоре все увидели сквозь запотевшие от полуденного зноя окна маленькой лаборатории, как он бегом бежал к ожидавшей его во дворе машине. Они перекусили на террасе, так и не сумев, несмотря на обеспокоенность, подавить в себе приятное умиротворенное состояние, не покидавшее их с тех пор, как они укрылись в поместье, словно в коконе, от всего мира.
        - Пожалуй, я прогуляюсь до озера, - равнодушно сообщил Жорж во время обеда, намеренно не желая делиться конкретными соображениями.
        Вот уже три недели он не бродил в одиночестве, хотя это всегда было самым любимым его занятием. Едва выйдя за калитку сада, он сразу почувствовал сильное желание повернуть назад. Ноги не слушались его, но усилием воли он преодолел еще несколько метров и заставил себя свернуть на улицу, которая прямиком вела к мелкой речушке, впадавшей в озеро. Тут он ощутил ломоту в суставах, затем, как при быстрой езде, у него заложило уши, хотя с каждым шагом он шел все медленнее, с трудом передвигая ноги. Чем дальше вперед, тем труднее было бороться с мучительной тягой, которая словно привязала его к дому невидимыми эластичными нитями. В то же время у Мейраля было полное ощущение присутствия всех тех, кого он оставил пару минут назад. Не включая воображения, он каким-то непостижимым образом знал обо всех передвижениях Лангра, Сабины, детей, прислуги, даже животных, будто бы находился в данный момент среди них. С трудом добравшись до каменистого берега речки, он решил передохнуть и собраться с мыслями.
        Остановка принесла Мейралю облегчение, боль и тяжесть в ногах прекратились, но его по-прежнему сильно тянуло домой: это чувство безжалостно копошилось в голове, пронизывало каждый мускул, каждый нерв его тела, мурашками ползало по коже. Он сидел на траве, и все лицо его и грудь горели так, словно он слишком долго загорал на солнце, а спина, которой он повернулся к дому, напротив, покрылась холодным потом. Жорж продолжал угадывать малейшие движения своих друзей, и всякое действие кого-либо из них отзывалось в его организме то болезненной тягой, то минутным ослаблением напряженности. Какой бы хрупкой не была эта связь, как бы не были воспалены все органы восприятия молодого человека, как бы не путались его мысли, перед глазами вставали совершенно четкие реальные картин.
        Это не было проблемой его психического состояния, скорее чем-то на уровне интуиции и подсознания. Он догадывался, что Лангр опять принялся за опыты в его отсутствие, знал, что дети играют с их черным псом Шивой, а садовник собирает фрукты. Жорж чувствовал это не с помощью зрения, слуха или осязания … Он чувствовал и все. И если его взволновало приятное теплое переживание, когда Сезарина причесывала гребнем роскошные волосы Сабины, то только потому, что картинка в его голове наслаивалась на другое неопределенное чувство. Это было похоже на то, как, читая какую-нибудь книгу, он всегда представлял героиней Сабину.
        - В целом, - заключил Мейраль, - их жизни связаны с моей так крепко, словно мы единый организм с общей нервной, а может, и кровеносной системой. К счастью, между нами пока нет телепатической связи, и мы еще не читаем чужие мысли …
        Он сделал несколько пометок в дневнике и продолжил путь. Поначалу было просто трудно идти, сильно влекло назад, как будто гигантская рука удерживала его за шиворот. Потом появились резкие покалывания в груди и в области позвоночника, он стал задыхаться, пот струился ручьями, виски словно прессом сдавило, сердце бешено колотилось. Подавшись вперед всем телом, как лошадь, запряженная в телегу с грузом, Жорж упрямо продвигался к озеру. До воды оставалось несколько метров. Наконец, он почувствовал, что силы его на исходе, и если он сейчас не повернет домой, то рухнет тут же на землю и не известно сможет ли опять когда-либо подняться.
        - Пора прекращать этот опыт! - скомандовал он себе.
        Мгновенно мускульное напряжение спало, осталась только усталость и огромное желание вернуться. Боль стало легче переносить: теперь она разливалась по затылку и шее, зато прекратила пульсировать в висках. От удушья осталось лишь что-то ноющее в легких, вроде межреберной невралгии, да жжение по всему телу. Направляясь назад к поместью, он с каждым шагом чувствовал себя все лучше. Казалось, его вес сократился вдвое, и он летит, как на крыльях, не касаясь земли. Миновав то место, где он отдыхал, Мейраль вдруг бросился бежать, будто его подхлестнули кнутом. Так быстро он не бегал даже в институте, когда занимался спортом. Выйдя, наконец, на финишную прямую, несчастный экспериментатор стал сбавлять темп, и вбежал в калитку на нормальной, уже не спринтерской скорости.
        - Нам так вас не доставало! - воскликнул профессор, обнимая Жоржа на пороге лаборатории.
        - И все же, не так как мне вас! - возразил молодой человек. - Вам не хватало меня всем вместе, а значит, каждому - какой-то маленькой части меня. Мне же, не хватало всех вас, всего огромного целого. Я чувствовал себя сухим листком, оторванным от родного дерева порывом ветра. К тому же, мне пришлось терпеть большие перегрузки: я прилагал максимум усилий, лишь бы только дойти, а вы оставались в неподвижности.
        - Друг мой, вы, вероятно, удивитесь, но я знаю весь ваш маршрут, - заявил Лангр, до слез растроганный самоотверженным поступком ученика. - Я даже знаю, где вы делали передышку… я следовал за вами сердцем…
        - Ничуть, я тоже знаю, что вы делали в мое отсутствие!
        - Если бы я не был жертвой этого абсурдного оптимизма, меня бы охватил ужас. Создается впечатление, что мы превращаемся в сиамских близнецов!
        - Это так вас пугает?
        - Не то слово! Это жутко. Если так пойдет дальше, то каждый из нас - садовник… собака… осел… даже глупые птицы с птичьего двора - скоро станет частью некой единой личности. А что будет с нашими мозгами? Ведь мы деградируем!
        - Верно, единая личность! - согласился Мейраль. - Мы и вправду связаны друг с другом очень органичным образом. Я думаю, что, укрепляя связь между живыми существами, какая-то таинственная сила хочет сконцентрировать всю энергию в одной точке. Возможно, у нее такой способ подпитки… такой способ взаимодействия с нашей… земной энергией!
        Он прервался и посмотрел Лангру прямо в глаза. В них отражалось все то же скептическое недоверие, тот же страх за родных, как и утром во время визита врача.
        - Н-да… - закончил за него фразу профессор, - похоже, мы в западне… Здесь не до шуток, это вторжение в наш организм чужой жизни!
        III. Плотоядная лихорадка
        С каждым днем пятна выделялись все отчетливей, а связь, объединявшая людей в группы, становилась все прочнее. Проблема опять оказалась общей, охватив все людское население Земли и всех животных. В каждом районе Франции можно было обнаружить живых существ, сгрудившихся в прочные стаи под воздействием непреодолимого инстинкта. Всякий следующий день доставлял все больше страданий и болезненных ощущений, когда какой-либо индивид удалялся на слишком большое расстояние от своего тесного мирка. Дистанция варьировалась, сокращалась либо увеличивалась, согласно условиям проживания. Во Франции - на Лазурном побережье, в Лионе и в пригородах Парижа - сплоченная группа отпускала своих членов лишь на минимальные расстояния: человек тут же чувствовал боль, удаляясь дальше, чем на триста - четыреста метров. Во многих регионах планеты - в Германии, на западе Соединенных Штатов, на юге Англии, на севере Италии - предел составлял от семисот до девятисот метров в крайних случаях. Дальше начинались страдания и тяжелое переутомление, вплоть до обморочных состояний.
        Заболевание прогрессировало с каждым днем. Очень скоро путешествия в одиночестве стали невозможны, поэтому теперь все передвигались полным командным составом. Всякая попытка отделиться от своей группы начиная с августа приводила к смертельному исходу. В связи с этим, во множестве гибли наиболее энергичные, упрямые и неосторожные люди. «Зона смерти» начиналась на пятнадцатом - двадцатом километре ходьбы, в зависимости от территории. Оставшиеся члены группы чувствовали такую боль, словно им без наркоза удалили какой-нибудь орган, но, тем не менее, оставались живы.
        Мало помалу изменился и общественный уклад государства. Граждане, входящие в одну группу, не могли теперь работать раздельно, оставаясь на своих прежних местах. Персонал фабрик, заводов, банков пришлось значительно сократить, многие предприятия вынуждены были приостановить свою деятельность на неопределенные сроки. Но сокращение населения в период катастрофы и высокие урожаи в сельском хозяйстве кое-как компенсировали казне материальный ущерб. Постепенно поездки на автомобилях стали слишком невыгодным занятием и доставляли огромные неудобства частным лицам, а таксопарки вообще оказались близки к разорению: шофер и каждый пассажир вынужден был возить с собой всех представителей своего сообщества, включая зверей и птиц. Многие ухищрялись передвигаться кортежем, но это было слишком рискованно - приводило к многочасовым заторам на дорогах и к опасным столкновениям. В плане передвижения, дело обстояло легче с железными дорогами, но, опять же, было абсолютно бесперспективным неприбыльным занятием: вагоны заполнялись, в основном, членами семей машинистов, механиков, контролеров и проводников.
        Все здравомыслящее население становилось вегетарианцами, поскольку гибель домашних животных губительно отражалась на здоровье каждого человека, живущего поблизости от места убийства. Со стороны, отношения людей между собой и с другими представителями животного мира казались весьма трогательными и забавными. Нельзя было и представить себе зрелище более странное, чем длинные процессии богатых и бедных, кошек и собак, лошадей и птиц, плетущихся друг за другом гуськом по городским улицам. Или шествие крестьян, передвигающихся целыми поселениями, вместе со своим скотом да еще в сопровождении ворон, сорок, воробьев, зябликов, ласточек, трясогузок, полевых мышей, ежей, зайцев, а иногда даже кабанов и косуль, давно привыкших украдкой кормиться в деревнях в холодные зимы. А в целом, суеты и различных перемещений было меньше, чем в начале катастрофы.
        Трудности, подстерегавшие на земле, не миновали и океана. Случайные попутчики, оказавшиеся вместе в длительном плавании, стали фактически родными людьми. Команда корабля и пассажиры оказались привязаны к своему судну так же прочно, как оставшиеся на суше к своим домам. Зачастую, прибыв в пункт назначения, они отказывались спускаться на берег да так и ночевали в порту, разбредясь по каютам. Это вело к прекращению навигации и простою судов, хотя и избавляло морской транспорт от опасных перегрузок. Все средства связи - почта, телеграф, телефон, радио - на этот раз работали исправно. Нехватка персонала успешно компенсировалась недостатком отправляемых сообщений.
        До конца августа нарушения были вполне терпимыми. Если не брать в расчет гибели самых несознательных, совместное существование оставалось весьма приятным. Появился удивительный баланс между рабской зависимостью друг от друга и счастьем находиться вместе. Забыв об эгоизме, каждый старался принести максимум пользы своей коммуне и делился со всеми не только впечатлениями и мыслями, но и, более того, своей энергией.
        Пожалуй, никто лучше, чем Жорж Мейраль не чувствовал на себе силу этих новых отношений. Он часами наблюдал за самим собой, исследовал свои ощущения и анализировал их, сравнивая с чувствами других. Он многое понял о Лангре, старался разгадать секреты женской души, разобраться в эмоциях птиц и животных. С бессловесными тварями было труднее общаться на телепатическом уровне: их мысли не удавалось расшифровать до конца, а непредсказуемые поступки могли болезненно отразиться на всех членах группы. Но эти недостатки отступали перед интимностью и прочностью отношений - прочностью, которая отводила на второй план всякую ненависть, ревность, обиду.
        Существовала, к тому же, странная пропорциональность в отношениях внутри команды. Особая привязанность между двумя отдельно взятыми лицами оставалась почти не заметной для окружающих. Любовь Мейраля была ясна лишь Сабине. Другим не подвластно было разоблачить его сердце, а рассеянный профессор так ни о чем и не подозревал. Молодая женщина, напротив, очень остро ощущала на себе это чувство: иногда, мечтая в саду или играя с детьми в комнате, она неожиданно заливалась краской. Это было в те волнующие моменты, когда Жорж направлял к ней свои мысли. Она старалась защищаться. После стольких мучений и унижения, она испытывала к излияниям чувств крайнее недоверие и страх. В любви Сабине виделось лишь рабство, подавление ее сущности, ее желаний. Она невольно сопоставляла превратности своего брака и отношения с Мейралем и словно боялась вновь отравиться этим ядом.
        Жорж ощущал по меньшей мере неловкость от направленного на него странного рикошета мыслей. Он не разбирал нюансов, но те душевные посылы Сабины, которые он улавливал своим сердцем, только пугали его. Переживая за любимую, не понимая, что именно так сильно ее тревожит, он довольствовался тем, что у него нет больше соперников, что она не оставит теперь отца, и он всегда сможет быть с ней рядом.
        Однажды вечером Мейраль прогуливался по одной из тропинок сада и столкнулся с Сабиной под липами. Вокруг цвели розы и гладиолусы, не было ни единого дуновения ветерка; воздух, прогретый дневным зноем, наполняли сладкие ароматы. Она заметно нервничала, сердцем улавливая потоки нежности, исходящие от Жоржа. Молодой человек почувствовал ее волнение и, в ответ, весь зарделся от смущения:
        - Умоляю вас… будьте просто счастливы! - тихо сказал он. - Возможно, это самые чудесные мгновенья вашей молодости. Вы просто обязаны наслаждаться жизнью. Вы же свободны теперь, Сабина.
        Она покраснела и ответила:
        - Так ли это на самом деле?
        Он смотрел на нее, и сердце его сжималось при виде смущенной улыбки и сияющих добротой глаз. Дрожащими пальцами он коснулся золотого завитка ее волос, отбившегося от остальных прядок и небрежно упавшего на белоснежную шею женщины, и произнес заверяющим тоном:
        - Это так, верьте мне! Я никогда бы не посмел вас принуждать, хотя вы знаете, что я люблю вас. Вы чего-то боитесь, Сабина? Неужели вы сомневаетесь в моей искренности?
        - Вы очень славный и порядочный человек, - сказала она вполголоса. - Вы достойны самых лучших чувств и внушаете доверие… Я боюсь самой себя, своих собственных желаний и повторения того, что мне однажды уже пришлось испытать. Я всего лишь слабая женщина!
        - Больше я никогда не заговорю о своей любви. Мне достаточно, что вы теперь знаете. Я прерву молчание, только когда вы сами этого захотите.
        - Но как вы узнаете?
        - Узнаю, Сабина, почувствую… В каком-то смысле я понимаю вас лучше, чем вы сами.
        Она протянула ему свою маленькую белую ручку, и в это мгновенье они заметили Лангра, быстрым нервным шагом идущего к ним навстречу.
        - Вы читали последние газеты? - заговорил ученый.
        - Пока нет! - ответил Мейраль.
        На что Лангр достал из кармана вчетверо сложенные листы и громко по слогам прочитал заголовок статьи на первой полосе: «Странное происшествие в Вестфалии - пожиратели плоти». Далее сообщалось: «Тревожные и шокирующие новости дошли до нас из Вестфалии, где, по сведениям наших читателей, сплоченность между членами групп оказалась более сильной, чем в других странах Европы. Вот уже несколько дней, как в этой области, особенно на востоке от Дортмунда, свирепствует необычный голод - неутолимая жажда мяса, которая ожесточается с каждым часом и сопровождается у многих неудержимой яростью. Люди групами бродят по окрестностям, в неистовстве преследуют скот, мирно пасущийся на полях, безжалостно истребляют дичь, тогда как охотничий сезон еще не начинался. В нескольких округах это обернулось настоящей войной: население убивает друг друга, и уже несколько сотен человек погибли в результате жутких братоубийственных боев. Эти данные не возможно проверить, так как очень опасно и практически нереально, по физическим причинам, послать туда команду репортеров. И, тем не менее, нет никаких оснований не доверять
нашим читателям и сомневаться в полной серьезности полученной нами информации».
        - Начинается новый этап наших мучений, - заключил ученый. - Это расплата за два месяца душевного покоя. Я знал, что так просто эти катаклизмы нас не оставят!
        Он переступал с ноги на ногу, как распаленная беговая лошадь, горькие предчувствия вновь поселились в его сердце и гримасой исказили его лицо:
        - Что же вы молчите? - продолжал старик. - Разве вы не видите, как наше счастье рассыпается на глазах? Сколько обмана таится во всей этой предзакатной вечерней неге, в испарениях этих тучных разросшихся растений. Я чувствую яд во всем этом сладострастии природы. Все вокруг отравлено!
        Профессор не без отвращения оглядел благоухающий сад, как пророк воздел руки к небу, и произнес приглушенным голосом:
        - Беда приближается, я уже слышу тяжелые взмахи ее крыльев, - волнение подступало к его горлу, мешая говорить, а Мейраль и впечатлительная Сабина, широко распахнув глаза, с трепетом внимали его речам, словно дети, напуганные страшной сказкой. - Несчастье, постигшее жителей Вестфалии, скоро охватит всю Европу, а затем и всю планету. Начнется чудовищная война, в которой не будет ни победителей, ни побежденных, потому что совсем не останется живых! А мы здесь - меж двух огней: как известно, во Франции болезнь прогрессирует в Париже, и в окрестностях Лиона. Не лучше ли нам бежать на север или на юг?
        - Разве можно предвидеть будущее? А сейчас мы, по крайней мере, в безопасности! Здесь наше убежище! - возмутилась Сабина.
        - Ты права, милая, - согласился отец, - ничего заранее не просчитаешь, но пора думать, как нам спасти семью.
        - А что если события в Вестфалии не будут иметь продолжения? - прервал их Жорж.
        - Как ты можешь говорить такое! - налетел на него Лангр. - Ведь с самого начала катастрофы не произошло ни одного случая, ни одного явления, которое бы не имело пагубных последствий!
        Мейраль промолчал. Он не хотел тревожить Сабину, хотя, на самом деле, не меньше учителя опасался дальнейшего развития событий.
        - Надо решать, как спасти семью! - повторил Лангр, перед тем как отправиться в лабораторию.
        IV. Приступ
        За последнюю неделю состояние здоровья людей резко ухудшилось. Пятна на коже, преодолев инкубационный период, стали еще отчетливей. Гораздо заметнее проявились мельчайшие детали их причудливой замысловатой структуры, а с помощью лупы можно было четко разглядеть геометрические фигуры внутри отметин: круги, ромбики, параллельные линии, полоски разной длинны. Прежде неподвижные, эти буроватые пятна расползлись теперь по всему телу, перемещаясь и меняя очертания прямо на глазах, что не оставляло никаких сомнений по поводу их внеземного происхождения. При этом когда какое-либо из пятен при передвижении вдруг покидало покровы организма, невозможно было определить ни его маршрут, ни прежнее место его нахождения. Наличие непонятных «живых» отметин не соответствовало ни одному из известных медицине симптомов заболеваний кожи и внутренних органов.
        Принимая в расчет все эти факты, Лангр и Мейраль попытались определить химический и биологический состав загадочной субстанции. В том месте, где они брали пробу, зараженная кожа реагировала точно таким же образом, как и здоровая, причем не имело никакого значения, был ли это укол шприцем или надрез скальпелем. Ученые проводили испытания на себе, на прислуге и на собаке, и результат всегда был одинаков. Прежде всего, пятна были трехмерны. Через микроскоп было отчетливо видно, что они, как бугорки приподнимаются над кожей на расстояние меняющееся между восемью и шестьюдесятью шестью микронами. Отдельные частички даже проникали в среднем на двенадцать микрон вглубь эпидермиса. К тому же, отметины были полупрозрачными, а при электрическом освещении их неровная поверхность отсвечивала всеми цветами радуги. Химические реактивы на них не действовали, и строгие пропорции между геометрическими фигурами внутри каждой зоны сохранялись неизменными.
        - Вполне очевидно, - прервал затянувшуюся паузу профессор, - что пятна способны к взаимодействию с твердыми телами. Стоит ли, однако, расценивать их как некую новую форму материи?
        - Да, но лишь в том случае, если считать, что материя сама состоит из энергии… или, скорее, она - совокупность нескольких видов энергии.
        В итоге решено было считать пятна материальным доказательством воздействия какой-то неизвестной и очень мощной энергии.
        На следующий день ученые решили объявить близким результаты проведенного накануне исследования. Для оглашения итогов эксперимента они пригласили в лабораторию всю их сплоченную компанию - людей и разнообразную живность - тех, без кого не могли теперь обходиться. Лангр констатировал печальный факт: солнечный спектр вновь начал разрушаться, хотя, по сравнению с началом планетарной катастрофы, процесс протекал значительно медленнее. Затем он произнес следующее:
        - Я с полной уверенностью утверждаю, что пятна на нашей коже - это следствие недавнего энергетического потока, обрушившегося на Землю и едва не уничтожившего все живое!
        Вскоре подтвердились самые страшные предположения исследователей. Как и следовало ожидать, в окраске пятен преобладали красный и оранжевый цвета спектра. Но по мере их разрастания стали появляться тончайшие лучики гранатового оттенка, тянувшиеся от одного пораженного участка кожи к другому, обволакивая все тело микроскопической сеткой, подобно сети кровеносных сосудов. Однако это было еще не все. Отдельные более бледные лучи, покинув пределы тела, оказались направлены прямо в окружающую среду. Часть из них простиралась, например, от Лангра к Мейралю, к Сабине, к детям и прислуге, другие же касались стен, потолка, окон или выходили за пределы помещения. Не было никаких сомнений, что загадочные отметины невидимыми нитями связывают между собой всех членов группы, превращая их в один организм.
        Со временем стало известно, что в ряде стран период наслаждения взаимным общением закончился. Многие почувствовали усталость и равнодушие друг к другу, не оставалось сил на работу, постоянно клонило в сон. В тех районах, где, по сообщениям газет, свирепствовала «плотоядная лихорадка», напротив, беспричинное беспокойство и жажда крови доводили людей до приступов почти звериного бешенства. Вначале больные подолгу оставались в постели, содрогаясь в ознобе и испуская жалобные стоны и причитания. Температура менялась каждые двадцать минут: от тридцати пяти она резко могла подскочить до тридцати восьми - тридцати девяти градусов. Тогда у человека начинался навязчивый бред, его терзали всевозможные виды фобий и маний - от мании величия до боязни темноты и преследования. Животные же в подобном состоянии были просто непредсказуемы: они метались из стороны в сторону как заведенные и в любой момент могли броситься даже на хозяев, что слишком болезненно отзывалось на всех членах группы. А «специфический голод», при этом, становился все нестерпимее.
        Там, где еще хватало запасов мяса, население страдало меньше: обильное снабжение организма жизненно необходимым продуктом тут же останавливало начавшийся было приступ. Но в большинстве мест не осталось даже консервов, не говоря уже о диких зверях и птицах, которые в первые же недели кризиса были истреблены многочисленными отрядами охотившихся. Домашнего скота это почти не коснулось, поскольку все животные принадлежали к той или иной группе и соответственно вместе с ней отправлялись на охоту. Но если все же убивали какую-нибудь козу или корову, то вся община поднималась в едином порыве мести, и разгоралась жуткая кровавая бойня, где каждый, не отдавая себе отчета, с жадностью разрывал на куски тела зачастую еще живых жертв.
        В четверг с самого утра обитатели поместья с тревогой ожидали новых известий о развивавшейся драме. Сидя за столом на веранде, они заканчивали свой скромный завтрак, состоявший из небольших порций жареного картофеля с зеленым горошком и фруктов на десерт. Когда горничная подавала кофе, Лангр нетерпеливо заерзал на стуле:
        - Разве газеты еще не доставили? - не в первый раз за утро интересовался профессор.
        - Месье и сам отлично знает! - ответила девушка. - Ведь от компании, что таскается за почтальоном, всегда столько шума!
        Это была правда: почтальон разъезжал по окрестностям на стареньком скрипучем велосипеде в сопровождении деревенских мальчишек - разносчиков газет и рекламных проспектов, да бродячих собак. Процессия сопровождалась громкими выкриками, свистом, лаем и визгом. Вот уже две недели, как почтальон доставлял только плохие новости. Трагические события в Вестфалии распространились теперь на всю Пруссию, Венгрию, Польшу, юго-запад России, достигли Соединенных Штатов Америки и прокатились по всему побережью Тихого океана. В той или иной степени в любом уголке планеты можно было обнаружить признаки страшного заболевания. Если в результате вестфальской трагедии население Пруссии сократилось более чем на десять процентов, то во Франции, к счастью, «хищные» убийства ради получения мяса - главным образом, это относится к нападениям на людей - случались лишь в Париже и средиземноморских курортных городках. В центральных провинциях страны народ жил в постоянном напряжении, с ужасом ожидая неминуемых братоубийственных сражений.
        У профессорской команды, а Лангра все, бесспорно, считали негласным «вожаком стаи», пока не обнаруживалось никаких признаков новой напасти. Прошла неделя с тех пор, как в доме закончилось мясо, но жалоб не поступало даже от детей. Внутри каждый ощущал легкую тошноту и какое-то смутное томление, словно его силой заставили отказаться от многолетней пагубной привычки. В остальном все было как прежде: чувство сплоченности, взаимопонимания и трезвый рассудок - самое необходимое в сложной ситуации.
        Лангр и Мейраль все еще оставались на веранде, выпивая уже по четвертой чашке кофе.
        - Почтальон! - раздался в саду чей - то крик.
        Затем вдалеке послышался шум приближающегося кортежа: голоса детей, собачий лай, карканье ворон и блеяние одинокого ягненка. Спустя пять минут прибежала Катрин с кипой газет и журналов. Большинство из них состояло из одного - двух листов, и только «Радиограф» содержал - четыре, а некогда любимая парижанами «Газета» - всего три. Теперь в ней на всех трех листах описывались все те же зловещие события. «Плотоядная лихорадка» начала проникать и во французскую глубинку. Даже здесь встречались уже не просто единичные убийства, а настоящие побоища, когда целый ряд группировок жаждущих крови существ из какого-либо округа или деревни, сговорившись, нападали на «чужаков» из соседних районов.
        - Слушайте! - резко бросил профессор.
        Он зачитал строки с первой полосы «Газеты»:
        «Впервые были зарегистрированы случаи мясного голодания в вооруженных силах сразу нескольких европейских государств. Волна приступов неизлечимой болезни прокатилась по гарнизонам Курляндии и польской части Российской империи. Ранее подобного не отмечалось по причине того, что всюду в распоряжении военных войск, число которых, к тому же, значительно сократилось во время первой волны планетарной катастрофы, во множестве имелись в наличии мясные консервы. В Германии, во Франции, в Великобритании и других странах Центральной и Восточной Европы обнаружился даже излишек консервов, в связи с чем, власти этих государств распорядились выделить часть провианта страдающему населению. Однако они столкнулись с серьезным сопротивлением армейского начальства».
        - И прекрасно, что военные воспротивились приказу своих правительств, - заметил профессор, на минуту оторвавшись от текста. - Раздача части консервов населению едва ли спасет людей от неутолимой жажды, растущей с каждым днем, а вот голодная армия лишь усугубит и без того жуткую статистику кровавых убийств.
        Мейраль, просматривая в этот момент газету «Горячие новости», в ужасе всплеснул руками:
        «В Париже среди бела дня прямо на бульваре Ларошфуко в результате очередной потасовки были заживо съедены десятки человек. Подробности отсутствуют, - прочел он дрогнувшим голосом. - Множество селений в окрестностях Руана сожжено, другие потонули в крови… Совет министров заседает без перерыва, но присутствие членов семейств каждого из представителей Кабинета делает практически невозможным вынесение быстрых и взвешенных решений. По аналогичным причинам крайне затруднена работа префектуры полиции. Войсковые соединения, расположенные под Парижем, отказываются идти против «больных» сограждан…»
        - Почему отказываются? - спросила Сабина.
        - Не известно. На этих строках сообщение обрывается, - сказал Жорж. - Но я полагаю, они не хотят вмешиваться в беспорядки, опасаясь, что в скором времени их постигнет та же участь, и они не смогут спасти ни себя, ни своих близких от разъяренной толпы.
        - Что же будет со всеми нами? - вздохнула Сабина, глядя на беспомощных малышей, играющих возле няни.
        - Да, пора вновь подумать о защите! - проронил в ответ отец. - Скоро и до нашего захолустья дойдет очередь. В крупных городах и их окрестностях болезнь в самом разгаре. Следовательно, мы должны быть готовы к неминуемому приходу полчищ жаждущих крови хищников в людском обличии. С одной стороны - Париж, с другой - Лион, мы между двух огней! А кто даст гарантию, что беда не разгорится вдруг в нашем округе?
        - Во всяком случае, здесь пока все спокойно, - прервал его Мейраль. - Мы две недели питаемся растительной пищей, но никто еще не страдал от отсутствия мяса.
        - Я страдаю! - закричал Лангр.
        - Успокойтесь, ведь это не наносит урон ни вашему самочувствию, ни настроению.
        - Согласен, но то, что я не бросаюсь, скажем, на почтальона, вовсе не значит, что я не хочу мяса, причем, с некоторых пор именно сырого мяса. Мне самому жутко, но потребность растет с каждым днем. Рано или поздно нами завладеет болезнь…
        - Странно, неужели все дело в мясе? Мы все умрем, только потому, что не можем привыкнуть обходиться без мяса? - возмутилась Сабина.
        - Возможно, мясо не так уж и необходимо! - пробурчал Жорж.
        Он тут же почувствовал на себе удивленные вопросительные взгляды своих собеседников.
        - Есть у меня одна идея… - сказал он смущенно, - позвольте мне сохранить ее в секрете хотя бы на пару дней. Сначала мне необходимо проверить, насколько верны мои предположения.
        V. В лесу
        Два дня спустя Жерар Лангр почувствовал себя совсем плохо. Ему всю ночь снились кошмары, и под утро он проснулся в холодном поту. Дрожь во всем теле не прекращалась, он жаловался на головокружение и требовал мяса.
        - Так и есть, - с трудом выговорил старик, - теперь и у меня «плотоядная лихорадка».
        К полудню озноб охватил Сезарину, а после обеда наступила очередь маленькой Марты, которая начала капризничать, просилась на руки и всюду следовала за матерью, ухватившись за подол ее платья. Ее болезнь развивалась стремительнее, чем у взрослых. Личико ее исказилось, лоб свирепо нахмурился, глаза потеряли привычное добродушное выражение. Марту мучили беспричинные страхи, а внезапные приступы дрожи походили на конвульсии.
        Было три часа дня. Солнце находилось в зените, и в такие мгновения особенно остро ощущалась сила его палящей энергии. Мейраль позвал садовника и приказал запрячь в повозку осла.
        - К чему это? - поинтересовался профессор.
        - Мы отправляемся в лес, - ответил молодой человек.
        - И в чем суть твоей идеи? - настаивал Лангр.
        - Пока не знаю… не уверен. Проверим на месте.
        У Жоржа действительно был вид человека, который боится совершить непоправимую ошибку. Профессор пожал плечами и, будучи не в силах сопротивляться, принялся безропотно собирать чемодан. Через несколько минут садовник доложил о готовности экипажа. Повозка была довольно вместительной и обычно использовалась для перевозки провизии. Но сейчас туда погрузили тюки и коробки с вещами, часть мебели, необходимые на первый момент продукты, а сверху поместили несчастных больных, которым было трудно передвигаться.
        В любое другое время подобный кортеж показался бы нелепым. Помимо самой семьи, прислуги, садовника с внуком, повозку сопровождали три кошки, дворовый пес, кролики, свинья с шестью поросятами, стая голубей, воробьи, скворцы, синицы, трясогузки, две сороки, огромная серая жаба, дюжина лягушек, две белки, еж, несколько мышей. При этом совсем не было насекомых и других беспозвоночных, которые по счастливой случайности избежали пагубных последствий катастрофы или же, что более вероятно, переживали ее иначе. Однако в течение суток, пока длилось их путешествие в самую чащу старого елового бора, они встречали на своем пути не менее странные разношерстные процессии, которые, подобно им, пытались укрыться от болезни или просто направлялись по неотложному делу.
        Компания достигла, наконец, опушки леса, где виднелись одинокие постройки, заброшенные обитателями еще во время первого наплыва энергии. Остатки нехитрого крестьянского скарба были разграблены мародерами. В лесу остались теперь лишь его собственные природные богатства, подаренные ему природой миллионы лет назад. Впрочем, часть этого достояния - в лице диких лесных обитателей - уже была порядком истреблена людьми, которым пришлось заменить новой пищей мясо домашних животных. И некому было остановить бессмысленное уничтожение, даже егеря были заодно с браконьерами.
        - Это же настоящий девственный лес! - мечтательно воскликнула Сабина.
        - Да, только не единого зверя не осталось. А я так голоден! - буркнул старик.
        Впрочем, то здесь, то там в густой листве вечнозеленых кустарников порхали стайки диких птичек: малиновок, соек, дроздов, удодов. Среди пучков вереска притаились роскошные фазаны. Трещали неугомонные сороки. Но за всей этой беззаботной ватагой можно было наблюдать лишь издали. Интуитивная связь между разными стаями была такой прочной, что при малейшем шорохе ветра или треске сухих веток под ногами, их щебетание мгновенно умолкало, словно кто-то предупреждал их всех сразу о возможной опасности. Одни лишь вороны держались в стороне, образуя собственную коалицию. Но и их бдительность была неусыпна: заслышав посторонние звуки, они немедленно покидали свои гнезда. Казалось, установление прочного контакта между птицами разных пород дало им одни лишь преимущества, и, прежде всего, их действия при приближении человека стали более слаженными и, в какой-то степени, более интеллектуальными.
        - Невероятно, но их невозможно поймать! - отметил Мейраль. - Похоже, мы не сумеем окружить их незаметно, не обнаружив нашего присутствия. К тому же, нас слишком много!
        Это было верно подмечено, хотя повозка и двигалась бесшумно: скрип колес приглушала густая растительность и слой влажного мха невообразимой толщины. Только в доисторическом лесу могли произрастать папоротники такого гигантского размера, а разнообразные травы, болотные цветы и верески, разбросав семена, вновь приготовились к цветению. Путники, словно завороженные любовались этим магическим зрелищем. Наконец, сквозь просвет в ветвях деревьев их взорам открылась просторная поляна. Вскоре показался ряд заброшенных построек, со всех сторон окруженных зарослями крапивы. Вдалеке виднелись огромные черные валуны, и зияло нечто похожее на замаскированный вход в пещеру.
        - Где это мы? - спросил старик, который едва шевелил посиневшими трясущимися губами и, казалось, не осознавал больше происходящее.
        - Это плантации Вернуза, где он выращивал свои шампиньоны, - ответил Жорж, сочувственно взглянув на учителя.
        Все слышали о существовании этого места. Пять лет назад Матье Вернуз вместе с двумя сыновьями основал здесь в глуши собственную ферму по выращиванию шампиньонов, сморчков и других грибов, намереваясь поставлять свой товар напрямую в лучшие парижские рестораны и к столу самых знатных особ, рассчитывая на огромные прибыли. Первое время им пришлось туго. Они взяли кредит в банке и даже заложили дом, доставшийся Вернузу по наследству от умершей супруги. Но скоро семья выкарабкалась из неудач, встала на ноги, об их предприятии заговорили в округе.
        Им уже во всю сопутствовал успех к тому времени, как разразилась планетарная катастрофа. Все трое да еще сотня наемных работников так и погибли в лесу. С тех самых пор длинные оранжереи грибов продолжали жить собственной жизнью в обезлюдевшем диком лесу. Ферма перешла к дальним родственникам Вернуза, которые не торопились брать бразды правления в свои руки. Когда по стране прокатилась волна жестоких приступов бешенства, людей перестали волновать проблемы наследства, исчезла зависть, содержимое кошельков не имело больше значения. Со времени начала первого этапа катаклизмов ни один человек не посетил эти плантации. Некогда ухоженное место присоединилось к огромному числу других территорий, которые были оставлены их несчастными загнанными в угол владельцами. И в данный момент, когда новый виток кровавых событий охватил уже всю Францию, эта дивная поляна вряд ли могла вызвать чей-либо интерес.
        - Зачем вы нас завели в эту глушь? - вновь прохрипел старик. - Ах, мне бы только маленькую котлетку съесть, и я - спасен!
        У девочки опять начинался приступ, от озноба она содрогалась всем телом и стонала, как раненый зверек.
        - Мы остаемся здесь! - скомандовал Жорж.
        Затем, обращаясь к Лангру:
        - Простите, дружище! Я ненадолго оставлю вас.
        Он вооружился корзинкой и вскоре скрылся в глубине одной из оранжерей. Как и все в этом лесу, грибы росли чрезвычайно бурно. Всюду виднелись рыжие, зеленоватые, серые, пунцовые шляпки невероятного размера мутантов, плотные розоватые ножки поблескивали на солнце. Похожие на неких липких существ, сочных, мясистых, словно устрицы в своих ракушках, грибы, казалось, были исполнены неиссякаемой энергией жизни. Стоял сентябрь, самое начало осени, и здесь росло около сотни различных сортов: сморчки, маслята, рыжики, лисички, белые и черные грузди, сыроежки, и, конечно, множество гряд с белыми грибами и шампиньонами.
        Молодой человек выбрал сморчки, лисички и белые. Он штабелями складывал их в корзину, предаваясь красивым и наивным мечтам. Ему вдруг захотелось увидеть планету такой, какой она некогда предстала перед взорами его далеких первобытных предков: богатые леса, населенные прекрасными зверями и птицами, пышные заливные луга, цветущие поля, прозрачные озера, кишащие рыбой - не тронутая цивилизацией природа и чистый воздух, наполненный дикими терпкими ароматами. Но вскоре невидимые нити, крепко связывавшие его с остальными, напомнили о себе внезапной головной болью, тошнотой и резью в глазах. Надо было возвращаться.
        Тем временем состояние Лангра, Сезарины и маленькой Марты совсем ухудшилось. Они впали в странное оцепенение, сопровождавшееся жалобными стонами и рычанием. Кроме того, садовника трясло мелкой дрожью, а Сабина побледнела еще больше с тех пор, как Жорж их оставил. Тогда молодой человек развел огонь прямо на траве перед домом и срочно принялся жарить грибы, впопыхах забыв даже о соли. Медлить было нельзя. Девочка была так слаба, что могла умереть в любой момент. Пора было привести, наконец, в действие тот план, который он вынашивал в голове вот уже несколько дней.
        - Что вы делаете? - прошептал Лангр в полузабытьи, не отрывая головы от подушки.
        Блюдо из различных грибов источало весьма аппетитные запахи. Жорж легонько тронул учителя за плечо и тихо позвал, протягивая ему большую тарелку:
        - Не хотите грибов, дружище?
        - Зачем? - удивленно спросил профессор, немного придя в себя.
        - Я надеюсь, что они вам помогут.
        Старик, тоскливо взглянув на своего любимца, послушно кивнул головой:
        - Что ж… столько грибов! А хочется - то совсем другого…
        Несмотря ни на что, Лангр одним махом проглотил все, что находилось в тарелке. Сезарина, также, с удовольствием съела причитающуюся ей порцию, а затем накормили малышку, которая насытилась, казалось, даже не просыпаясь. Но, как только тарелки опустели, оцепенение вновь овладело телами несчастных. У девочки обнаруживались все признаки комы… Мейраль был в такой растерянности, что боялся взглянуть в глаза Сабине.
        И вдруг старик вновь заговорил:
        - Я хочу еще, - промычал он чуть слышно.
        На этот раз он ел быстро и жадно, заглатывал большими кусками, не пережевывая.
        - Мне действительно стало лучше! - процедил он сквозь зубы.
        Несколько минут очнулась Марта и заявила матери, что голодна, а вслед за тем и Сезарина потребовала добавки. Их потухшие взгляды оживились, щеки порозовели.
        - Странно, - продолжал Лангр, приступив уже к третьей порции, - прежде я совсем не любил грибы… Я предпочитал им хлеб, яйца, молочные продукты, а сейчас я чувствую себя так, словно поел, наконец, мяса. Не думал, что они обладают такими питательными свойствами. Ведь, в сущности, гриб - лишь наполненная водой губка!
        - А я теперь даже не сомневаюсь, что «плотоядная лихорадка» была спровоцирована нехваткой питательных веществ! - радовался Мейраль. - В период кризиса энергетические затраты организма сильно возросли, а необходимого питания для восполнения этих затрат больше не было. К тому же всем известно, что питательные вещества необходимы для построения и возобновления тканей. Отсюда и бурые пятна у нас на коже! Ну а грибы, выходит, по своему химическому составу ближе всего к мясу. С их помощью мы и восполним потерю энергии, и не имеет значения губки это или что-то там еще!
        - Но почему именно грибы?
        - Увы, это очередная загадка, как все, что происходило с нами с первых минут катастрофы. Однако грибы - особая группа низших растений. Они, подобно живым организмам, питаются не минеральными соединениями, а готовыми органическими веществами и в отличие от других растений лишены хлорофилла. Некоторые систематики выделяют грибы в особое царство органического мира, приравнивая их к животным.
        - Возможно, - согласился профессор, будучи еще очень слабым, чтобы дальше развивать дискуссию, - но мне интересно, что навело вас на мысль о грибах?
        - Это не случайно взбрело мне в голову. Прежде всего, мое внимание привлекла собака, которая вдруг в огромных количествах начала поглощать сморчки в рощице за нашим садом. Позднее я подметил такое же поведение у птиц и, конечно, свиней.
        - Ясно, - ответил Лангр, - это так забавно на первый взгляд, что мне понятно теперь ваше смущение и боязнь внушить нам напрасные надежды.
        Пока старик приходил в себя, в нем вновь просыпался неугомонный дух экспериментатора. Он заметил, как время от времени вздрагивает садовник, скромно притулившись в сторонке, в глазах его блеснул лукавый огонек, и он тут же изрек:
        - Вот подходящий случай, - указал он на несчастного больного, - чтобы еще раз провести испытание. Остались еще грибы?
        - Здесь хватит на три-четыре тарелки, - сказала Катрин, взяв в руки шумовку.
        - Тогда, прошу вас, обслужите Гийома.
        Как и следовало ожидать, первую порцию больной проглотил нехотя, вторую чуть быстрее, а третья вскоре принесла ему выздоровление.
        - Воистину, это универсальное лекарство! - воскликнул восхищенный профессор. - Но меня поражает то, что до сих пор никто не додумался до такой простой вещи.
        - Что, действительно, все так не сообразительны? - спросила Сабина.
        - Я думаю, что те, кто догадался, просто не захотели обременять себя заботой о своих заболевших согражданах! Они предпочли сами запастись грибами, - предположил Мейраль.
        - А мы, как поступим мы? - вновь спросила Сабина.
        - Мы другое дело… На этих плантациях столько грибов, что можно накормить большой город. Фортуна предоставляет нам шанс быть альтруистами, к тому же это может послужить и нашим личным интересам. Мы сможем вступить в коалицию с жителями всего района Рош-сюр-Ионн: сообща нам проще будет обороняться от кровавых нашествий.
        - Да, но нужно действовать с большой осторожностью, - заметил Лангр. - Люди оказались опаснее самых свирепых хищников, их жестокость не знает предела, а человеческая глупость бездонна как океан.
        - Мы воспользуемся хитростью, - согласился Жорж.
        Делиться планами не пришлось ни с прислугой, ни с садовником, ни даже с детьми: все мысли и чувства мгновенно передавались на расстоянии, и сразу стали известны всей группе. Было принято решение переработать грибы на специальном оборудовании, к счастью, не вышедшем пока из строя, и распространить их по деревням в виде готовых консервов, утаив, из соображений безопасности, истинный состав предлагаемого лекарства.
        - Меня беспокоит лишь то, где мы будем хранить такое множество консервов, - заметил профессор. - В конце концов, нас заподозрят черт знает в чем!
        - Не волнуйтесь, сударь, - успокоил его садовник, - неподалеку в зарослях спрятан охотничий домик. Он богато обставлен, там, говорят, целых шесть комнат, небольшая пристройка, конюшня и, самое главное, громадный погреб. Мы разместимся там все и вместе с консервами!
        - Но это чужие владения, это, кажется, уже другая провинция. И хозяин, возможно, жив.
        - Помещик давно скрылся в неизвестном направлении со всей своей командой. Дом теперь сдается, я точно знаю! Управляющий позволит нам провести в нем пару месяцев, причем почти бесплатно, можно сказать, за кусок хлеба. Вот увидите, я все устрою!
        - А где сейчас этот управляющий?
        - В Мофре, с собственной группой. Он теперь не живет в лесу.
        - Он ни о чем не догадается?
        - Понимаете, сударь, я им разъяснял, что вы ученый, - садовник растерянно пожал плечами, - но все равно вас здесь считают немного странным…
        - Эти люди принимают меня за помешанного?
        - Скорее, за чудака, сударь, - поспешил ответить Гийом. Как и все члены семьи, он уловил тайную обиду в голосе хозяина. - Я скажу управляющему, что сударь желает проводить опыты. Уверяю вас, не возникнет никаких подозрений!
        - Н-да… вот что значит иметь хорошую репутацию! - усмехнулся профессор.
        А Катрин уже готовила новое блюдо: на этот раз она жарила лисички.
        VI. Атака плотоядных
        Садовник не обманул. Они сняли охотничий домик за минимальную цену и обосновались там со всеми удобствами. Из поместья перенесли все необходимое лабораторное оборудование. Переезд в лес поближе к грибной ферме обладал двойным преимуществом: во-первых, группа располагала теперь целительным провиантом, а во-вторых, была в большей степени застрахована от вторжения плотоядных. Представлялось маловероятным, что безумцам взбредет в голову углубиться в чащу и тратить время на прочесывание бурелома и зарослей папоротника: вся их добыча была в деревнях.
        Несколько дней подряд прислуга, Сабина и даже мужская часть группы с энтузиазмом закручивала консервы. Семейная доля состояла из одних только грибов, а в банки, предназначенные для посторонних, осторожный профессор придумал добавлять овощи.
        - Нужно, чтобы все поверили в особый «рецепт», - сообщил он, - иначе они явятся и разграбят наши плантации.
        В ближайших селениях появлялось все больше заболевших мясной лихорадкой. Запасшись верным медикаментозным средством, ученые начали свою врачебную практику. Первым на очереди был почтальон, который после краткого периода комы перешел в стадию яростного возбуждения. Его долго уговаривали принять «лекарство», но эффект наступил гораздо быстрее, чем в лесу у Лангра, хотя для полного избавления от бешенства потребовалась немалая доза грибного эликсира. Проглотив несколько банок подряд, больной тут же пришел в себя и разразился радостными рыданиями. Тогда средство опробовали на членах его семьи и остальных жителях поселка. И всякий раз результат был успешным и предсказуемым. Население прониклось безграничным доверием к старому «чудаковатому» профессору, бескорыстно заботящемуся об их жизнях. Его с нетерпением ожидали в Руге, Коллимаре, Ванесе - местечках, расположенных на опушке их леса - и, конечно, в деревнях, примыкающих к поместью. Дальше о них никто не слышал: крестьяне стойко хранили секрет.
        Мрачные слухи продолжали расти как снежный ком. Народ опасался скорого нашествия хищников из городов и со стороны моря. Следуя советам своих спасителей, люди строили укрепительные сооружения - рыли канавы, делали насыпи и баррикады из бревен и рабочей техники; заряжали ружья, вооружались вилами и топорами. Лангр и Мейраль не отставали. В своем лесу они перегородили все ручьи, ведущие к дому, и рытвины с водой, выкопанные для орошения плантаций, загородили гроты и окружили дом широким рвом. Молодой человек готовил в лаборатории взрывчатые вещества и расставлял повсюду капканы и ловушки.
        Так, в томительном ожидании, прошел месяц. Физическое здоровье оставалось стабильным, чего нельзя было сказать о душевном состоянии: всех сковывал страх.
        Однажды ночью Лангр, Мейраль и Сабина были разбужены громкими раскатами взрывов, доносящихся с порывами ветра со стороны Руга. Это была самая дальняя из деревень: она находилась в трех километрах от охотничьего домика. Ночь была холодной и тревожной. Начиналась буря, тяжелые черные тучи затянули небо. Изредка сквозь их грозные ряды просвечивала Луна, освещая колышущиеся верхушки деревьев. Импульсы ужаса и смятения быстро передались по цепочке всем членам группы. Полуодетый садовник выскочил на крыльцо и что-то жестикулировал Лангру, едва сдерживая яростно рвущуюся во мрак собаку.
        - Кошмар приближается… - прошептала Сабина, вглядываясь в ночь.
        - Что нам делать? - спросил Мейраль, обращаясь к собравшимся.
        Не было не малейших сомнений, что на Руг напали кровожадные орды, а интенсивность стрельбы только подтверждала многочисленность нападавших.
        - Нельзя позволить им погибнуть таким образом! - вновь заговорил Жорж. - Надо что-то придумать…
        Лангр взглянул на Сабину, как бы ища одобрения.
        - Конечно, надо! - сказала женщина.
        В доме все уже были на ногах, разбудили детей.
        - Нет, бесполезно, - заметил старик, - слишком поздно!
        Словно в подтверждение его слов, на окраине леса раздались еще несколько выстрелов, а затем, все смолкло. Слышалось лишь тоскливое завывание ветра.
        - Все кончено!
        - Но чем?
        - Разгромом деревни!
        - Даже если это так, можем ли мы продолжать бездействовать? - возмущался Жорж. - Кто тогда позаботится о нашей безопасности?
        - От нас мало что зависит. Чтобы прийти на помощь, нужно покинуть лес. Но не тащить же с собой детей и живность! А в одиночку никто из нас не пройдет и двух километров.
        - Попробуем! Я отправлюсь на разведку, - вызвался Мейраль, - а садовник с собакой послужат мне прикрытием и поддержат меня, когда я далеко отойду от дома. Я не стану входить в Руг - это значило бы рискнуть жизнями всей нашей группы, но, возможно, кому-нибудь из несчастных жертв удалось бежать, и первой их мыслью было добраться до нас.
        Несколько минут спустя молодой человек уже пробирался по влажному от дождя валежнику в сторону деревушки. Садовник, после получаса ходьбы, остановился, обливаясь холодным потом. Мейраля терзали приступы удушья и сильное сердцебиение, но он упорно продолжал идти. Пройдя еще полтора километра, молодой человек, наконец, не выдержал и встал, наклонившись вперед и обеими руками сжимая голову. Назойливые колющие толчки боли распространялись по всему телу, гудело в мозгу.
        - Я, по крайней мере, исполнил свой долг! - подумал он.
        И тут он услышал вдалеке чьи-то шаги и тяжелое дыхание. Навстречу, выбиваясь из сил и громко хрипя, бежали двое мужчин и женщина. «Бегут… как могут они бежать?» - спрашивал себя Жорж, удивляясь, как могли эти люди оторваться от группы и, при этом, передвигаться с такой скоростью.
        - Они всех перебили… всех! - узнав ученого, сипло вопила женщина. - И мы, мы умираем!
        Крестьяне тоже взывали о помощи, брызжа слюной и ожесточенно размахивая руками. Их лица были искажены, зрачки расширены, как у кошки. Было видно, что насильственный разрыв с группой самым разрушительным образом сказался на их организмах.
        Обратно к охотничьей сторожке бежали уже все вместе. Мейраль летел как на крыльях: боль отступала с каждой секундой. Наконец, подобрав по дороге Гийома, они достигли долгожданного укрытия. Беглецы оказались в очень плохом состоянии. Один из мужчин больше других пострадал в сражении: кровь растеклась по его рубашке, а на боку зияла рваная рана. Другой вел себя совсем странно; его не возможно было усадить на место, он был сильно возбужден, кругами бродил вокруг стола и бормотал что-то себе под нос. Женщина перетаптывалась с ноги на ногу, и глаза ее выражали бесконечный ужас. Из их несвязного рассказа выяснилось, что деревню атаковали внезапно. Прежде чем жители успели опомниться, толпы жаждущих крови безумцев взломали дома и стойла и принялись разрубать топорами все, что попадалось им под руки. Многие оказались убиты таким образом, окровавленные куски тел валялись по всей деревне. Тогда, оставшиеся в живых, объединив усилия, открыли стрельбу из ружей и забросали нападавших гранатами. Многочисленные орды рассеялись. На их местонахождение указывали теперь лишь отдельные выстрелы и кровожадные вопли.
Крестьяне перешли в наступление. Большие потери в собственных рядах только разжигали в них гнев: все - молодежь, женщины, дети, старики - жаждали мести, уничтожения убийц. Они истребили три четверти нападавших, но последних было так много, что людей вновь охватила паника.
        - Были ли с ними животные? - поинтересовался Мейраль.
        - Были, - ответила женщина, - мы видели их, но они держались на расстоянии.
        - Прекрасно! Животных будет легче выследить и убить… а жизни людей связаны с ними.
        При этих словах из груди женщины вдруг вырвался стон, и она замертво упала на деревянный пол кабинета. Ее смерть таинственным образом повлекла за собой и гибель ее компаньонов. На время воцарилось молчание. Затем, профессор осмотрел тела и меланхолично заметил:
        - Это разрыв с группой убил их… и… они…
        Он не закончил. Волна леденящего ужаса окатила присутствующих: скрип сухих сучьев и шелест кустарника оповещал о надвигающейся угрозе, во сто крат более страшной, чем встреча один на один с диким бешеным зверем…
        Собака то выла, то тихонько поскуливала. В хлеву блеяли овцы, громко кричал осел. Нервозность животных немедленно передавалась людям. Вскоре во тьме стали вырисовываться силуэты живых существ; черная человеческая масса подтягивалась к дому. Мейраль, Лангр и Гийом схватились за ружья:
        - Кто здесь! - проревел Жорж.
        - Свои! - неожиданно прозвучал чей-то зычный голос. - Мы из Коллимара.
        - Это Жак Франьер, - прислушавшись, определил садовник, - неужели и до них добрались?
        - Сюда! - позвал Мейраль.
        Из леса показались перепуганные изможденные лица мужчин, женщин, детей. За ними тянулась длинная вереница домашнего скота, птиц, дворовых собак и грызунов. Во главе процессии шел Жак Франьер - крупный плечистый малый атлетического сложения и лет сорока от роду.
        - Что случилось? - спросил садовник.
        - Наша деревня захвачена, а Рош и Ванесс в окружении. Мы едва успели укрыться в лесу, - сообщил Франьер.
        - Их несколько тысяч! - еле слышно простонал рядом мертвенно бледный парнишка.
        - Вы защищались?
        - Нет пока… они держаться вдалеке и не подходят к домам.
        В этот момент со стороны селений послышались ружейные выстрелы и разрывы гранат. Крестьян охватило отчаяние: плотоядные возобновили свою охоту.
        - Организуем оборону! - поспешно заявил профессор. - Нужно спрятать детей и женщин, а также животных. Они слишком уязвимы - их гибель опасно ослабит наши силы.
        - К счастью, у нас нет недостатка в подвалах! - сказал Гийом.
        - Мужчины будут защищать укрепления и вход в дом, - продолжал Лангр. - Среди вас есть хорошие стрелки?
        Вызвались Жак Франьер и еще трое крестьян. Мейраль в годы юности прекрасно стрелял в тире, а садовник когда-то браконьерствовал в Ландах.
        - Надо устроить засаду в оранжереях! - придумал Мейраль. - Туда отправитесь вы, Жак, и ваши друзья… местность вы знаете… Спрячьтесь получше и ждите сигнала.
        - Какого сигнала?
        - Когда зазвенит вот этот колокол, - он предъявил большой квадратный предмет, который пастухи вешают на шею коровам, - вы начнете стрелять… не покидая укрытия. Если вдруг под рукой не будет колокола, я заменю его охотничьим рожком.
        Крестьяне ушли. Вновь наступило тягостное ожидание. Вдалеке слышались раскаты грома, противно накрапывал дождь, дул сильный ветер. Мужчины при полном оснащении заняли свои посты. Оружия и боеприпасов хватало с избытком: кроме, принесенных коллимарцами самодельных винтовок, они располагали целым арсеналом ружей, пистолетов и карабинов, в изобилии имевшихся в охотничьей сторожке. Стрелкам похуже раздали гранаты и петарды для устрашения нападающих.
        Так прошел час. Наступила мертвая тишина. Атака на деревни завершилась: теперь ненасытные хищники, прячась в кустах и за изгородями, доедали свою добычу. Чтобы не привлекать внимания, в доме погасили весь свет, затушили факелы, и маленький островок безопасности погрузился во тьму. Постепенно беспокойство животных возрастало: собаки завыли все разом, подняв к небу мокрые от дождя морды, лошади ржали и били копытами, в хлеву предупреждающе шипели индюки и пели петухи - шум стоял страшный. «Они идут!», - пронеслось в мозгу.
        На этот раз это действительно были они. Вдалеке слышались глухие хрипы и сдавленное урчание. Нечто надвигалось на них прямо с запада. Однако странные шорохи и бормотание доносились также с юга и севера. Мейраль первым различил черные вертикальные силуэты, выплывающие из-за деревьев. Они ступали медленно и аккуратно, с опаской оглядываясь по сторонам. Их было больше тысячи, а позади них в бледном свете луны виднелись неясные очертания животных.
        Внезапно, те, кто шли впереди остановились и стали внимательно всматриваться в темное пространство перед собой. Остальные также остановились и прислушались.
        - Они заметили дом! - произнес Мейраль.
        Передышка длилась лишь несколько минут. Затем движение возобновилось: черная масса разделилась на два отряда, и они, подкрепленные группами с юга и севера, начали обходить дом, намереваясь оцепить его плотным кольцом. Приближаясь с обеих сторон, толпы вечно голодных хищников время от времени испускали протяжные вопли. И вдруг они одновременно бросились бежать по направлению к сторожке.
        - Ну… не на жизнь, а на смерть! - прошептал Жорж, глядя через прицел ружья.
        Лангр подлетел к ручке трансформатора и врубил электричество. Три огромных прожектора окатили с ног до головы своим сиреневатым свечением заметавшуюся в панике центральную группу охотников. Видно было, как они крутились на небольшом отрезке в несколько метров и, захваченные врасплох, беспорядочно палили в воздух. Впрочем, треск выстрелов раздавался из всех углов, целый вихрь пуль несся в сторону дома, в воздухе сильно запахло порохом.
        - Огонь! - скомандовал Жорж, звеня в сигнальный колокол.
        Тишину огласили взрывы гранат и залпы из доморощенных ружей и винтовок. Сразу пятьдесят человек из вражеского стана были уничтожены на месте, другие укрылись за деревьями, ослепленные ярким светом прожекторов. Но спустя несколько минут, с трудом оправившись от убийства своих сородичей, плотоядные вновь перешли в наступление. Теперь они совсем близко подошли к сторожке. До укреплений долетали угрозы и грубая брань. Порой слышался дикий рев или тихий стон раненого ребенка, а иногда в полосе света перед глазами возникала жуткая картина чьей-то предсмертной агонии. За это время не пострадал ни один из обороняющихся, тогда как хищники насчитывали сотни погибших.
        Мейралю тяжело давались первые попытки убийства. Наметив жертву, он подолгу держал ее на прицеле, не решаясь лишить жизни человеческое существо. Но настал, наконец, решающий момент, когда он прямо перед собой увидел искаженное звериным оскалом лицо и, ради собственного спасения, вынужден был всадить нож в тело несчастного. Первый раз за все эти дни на глаза ему навернулись слезы. И все же, в дальнейшем, благодаря удачной позиции, натренированным рукам и своей природной меткости, Жорж подстрелил многих из лагеря противника. Старик Гийом подстрелил около пяти человек. Зато семеро стрелков из Коллимара проявили себя, как настоящие воины: убитым ими не было числа.
        После короткой передышки хищники предприняли новый маневр. Они раздобыли где-то телегу, груженную сеном и всевозможной рухлядью, и на огромной скорости направили ее прямо к сторожке, намереваясь, как казалось вначале, с ее помощью взобраться на крышу. Мейраль приказал стрелять по колесам. Раздался страшный грохот, темное небо осветила яркая вспышка и разорвалась множеством мелких искр. Телега пылала в ночи, как гигантский кратер, оставляя за собой длинный огненный хвост.
        - Там были снаряды! Они предназначались нам! - сквозь гром проревел профессор.
        Это происшествие до глубины души поразило крестьян. Они прониклись большим уважением к этим умным и немного странным людям, которые в очередной раз спасали им жизнь. А Лангр и Мейраль, почувствовав себя великими полководцами, тем временем обдумывали новый тактический ход.
        Последовала новая атака разъяренных безумцев. Раздосадованные очередной неудачной попыткой, исполненные отчаяния, они забывали об осторожности и нарывались прямо на грозные штыки Франьера и его помощников. Одни тут же отскакивали в сторону, как дикие кошки, другие, падая на землю, скулили, словно шакалы. Мейраль видел их искаженные горем и ужасом лица, сверкающие злобой глаза, покрытые кровавой пеной губы.
        - Стоит ли их преследовать? - спросил он Лангра.
        Старик размышлял лишь мгновенье. Знакомое коллективное чувство предупреждало его об опасности:
        - Стоит! - ответил он.
        Волна агрессии несколько стихла. В стане плотоядных начался один из тех коротких периодов, которые сопровождались приступами сонливости и вялым, расслабленным состоянием организма. Уличив момент, коллимарцы, во главе с учеными, оцепили изрядно поредевшие отряды кровожадных и начали оттеснять их обратно к деревне. Обремененные тяжелой ношей в виде раненых, пожилых и детей, которых они водрузили на лошадей, крестьяне достигли Коллимара только к рассвету. То здесь, то там виднелись развороченные снарядами трупы людей и животных, ноги хлюпали в жидком месиве из крови и глины. При мысли, что им придется возвращаться назад тем же путем, их охватывал мистический ужас: лес казался грозным живым существом из страшных рассказов детства.
        Плотоядных прогнали через несколько опустошенных селений, и на окраине Рош-сюр-Йонн все увидели еще один отряд хищников, рыщущих с топорами в руках в поисках свежего мяса. Те, кто уже испытал в лесу горечь поражения, с опаской косились на своих собратьев. У них вновь начался приступ бешенства, но, не осмелившись напасть на вооруженную группу, они с ревом бросились на тащившееся за ней стадо коров. Казалось, Лангр и Мейраль только этого и ждали. Следуя своему плану, лесная команда открыла огонь по несчастным животным. Реакция плотоядных не заставила долго ждать: многие из них с громкими стонами валились на землю, продолжая биться в предсмертных судорогах среди груды падали и обглоданных костей.
        После того как последнее животное было убито, оставшиеся хищники, терзаясь от боли, заметались, закрутились на месте: если раньше они и обладали какой-то тактикой, то теперь они находились в бессознательном состоянии и вели себя как слепые котята. Разорванная связь лишила их организмы энергетической подпитки. Вскоре, они ослабли до такой степени, что при гибели одного теперь замертво падали десятки, а единственный взрыв гранаты мог уложить целую сотню человек.
        - Теперь я знаю, что случается при разрыве! Невероятное, апокалипсическое зрелище! - прошептал Жорж.
        - Мы спасены! - прогремел за спиной зычный бас Франьера.
        Эпилог
        I. Рош-сюр-Йонн
        Минувшей ночью жителям Коллимара, Ванеса и Рош-сюр-Йонн удалось отразить нашествие разъяренных безумцев, которые с немалыми потерями отступили к северным территориям. Теперь оставалось надеяться, что раненые и обессиленные, они не вернутся вновь: их агрессия выльется в еще более кровопролитные бои со столичными ордами, и, скорее всего, их постигнет незавидная участь многих предшественников, осмелившихся близко подойти к Парижу. Возвратившись в поместье, Лангр и Мейраль постарались организовать защиту от нападений отдельных разрозненных отрядов, которые еще блуждали по окрестностям, наводя страх на местное население своими истошными воплями и жалобами. Мучительно переживая гибель своих собратьев, с трудом передвигаясь а, порой, истекая кровью, банды этих свирепых хищников решались охотиться теперь только в ночное время суток. Но и в темноте, завидев издали свет автомобильных фар, что говорило о наличии серьезных людей и, соответственно, неплохих средств защиты, они тут же бросались врассыпную, предпочитая нападать на крестьянские повозки и дома, стоящие на окраине деревень.
        За исключением хутора Руг, где погибла большая семья, пострадавших в округе оказалось не много, поэтому страдания, причиненные утратой близких людей, переносились легче и не повлекли за собой ни одной смерти. Урожая с грибных плантаций вполне хватало на лечение всего района, поэтому и дефекты на коже начали исчезать, и санитарная обстановка, в целом, улучшалась с каждым днем. Сверхъестественные связи, объединявшие членов каждой группы, постепенно вновь обрели былое очарование. Продуктивное, слаженное, полное взаимопонимания сотрудничество двух ученых, казалось, достигло своего пика. Их так часто посещали одинаковые мысли, что невозможно стало определить, кому принадлежит то или иное открытие. Впрочем, их не интересовали подобные мелочи; они наслаждались отношениями, которые во сто крат увеличили продуктивность их совместной работы.
        Лангр и Мейраль за эти дни провели такое множество экспериментов, что к концу осени удача, наконец, улыбнулась им, да так, что они еще долго не могли прийти в себя. Ученым удалось создать коллоидный раствор, спасительный состав которого основывался на спорах обыкновенного белого гриба. Будучи приготовлен в специальных условиях, раствор казался полностью изотропным. Однако если во время опыта сквозь него пропускались лучики, соединявшие между собой членов группы, то под действием этого раствора цветовая полоска лучика начинала расщепляться. Когда пробирка или банка с раствором помещалась между двумя подопытными, расщепление было едва различимо, но при наличии в лаборатории нескольких человек оно проявлялось гораздо отчетливее. Наконец, интенсивность эффекта возрастала втрое, когда исследователи ставили рядом с людьми еще и животных.
        Чтобы избежать возможной ошибки физики проверяли свои выводы сразу на трех семействах из соседней деревни. В результате этих экспериментов удалось проследить поэтапно весь процесс выздоровления от мясной лихорадки и выяснить главное: по всем показателям со дня на день следовало ожидать распада энергетических связей между членами группы.
        Тем временем социальная жизнь налаживалась. За две последние недели ноября в округе не было ни одного громкого происшествия. Банды кровожадных охотников больше не бродили по деревням, но их жители все еще боялись выходить за пределы собственных огородов и палисадников. Лишь на окраине Франции - в ряде отдаленных северных районов - отмечались редкие случаи нападения людей на себе подобных. В больших городах граждане вновь зажили повседневными будничными заботами, возобновилась нормальная работа транспорта, почты и телеграфа, а вскоре открылись заводы и фабрики. В Париже, Лионе, Марселе и Бордо во всю трудились типографии, чтобы держать народ в курсе самых последних новостей. При этом потери после второго наплыва катаклизмов исчислялись сотнями тысяч умерших по всей стране. Пятая часть всего населения Франции и десятая часть населения Европы, погибли, участвуя в кровавых сражениях, где каждый побывал и хищником, и жертвой. И никто не мог сказать наверняка пришел ли конец череде трагических событий, или это лишь очередная передышка перед новым витком катастрофы.
        С приходом весны медики отмечали лишь слабые признаки «группизма» и, главным образом, в тех местах, где жажда крови нанесла наименьший вред здоровью обследуемых, где атмосфера внутри групп с начала и до конца оставалась благодушной и не было агрессии по отношению к посторонним. Причем, и здесь уже начиналось восстановление индивидуальной энергии каждой личности и только в самых редких случаях не обнаруживалось никаких серьезных изменений, что напрямую зависело от сохранения в этих местах особого ритма жизни. Люди сами не захотели разрывать установившиеся связи, и такого желания оказалось достаточно для продления на некоторое время их телепатического общения. Мейраль стал одним из тех, кто старался поддерживать подобный режим общения среди обитателей поместья и, прежде всего, из-за Сабины.
        Группы «отставших» чувствовали себя прекрасно и даже располагали особыми привилегиями: люди и животные перестали болеть, сократилась смертность. За целую зиму в округе не было зарегистрировано ни одного смертельного случая. Жители соседних сел, после периода недоверия, успокоились и утвердились во мнении, что рядом с ними в поместье поселились настоящие волшебники. Их вера в чудодейственное целебное средство, после приема которого человек сразу выздоравливал и через несколько минут уже крепко стоял на ногах, даже приобрела некий оттенок религиозности. Теперь они оказались привязаны к своим благодетелям прочными нитями благодарности. Между собой у деревенских жителей давно восстановились прежние естественные отношения: они вновь обрабатывали поля, сеяли хлеб, выращивали домашний скот и трудились, при этом, еще лучше, чем раньше - с большим энтузиазмом и отдачей.
        Сложившаяся ситуация вполне устраивала ученых. Они вовсе не торопились «выздоравливать». Целые дни они проводили в лаборатории, без конца перепроверяя выводы, выискивая новые доказательства, копаясь в мельчайших деталях. Слухи о мистически быстром исцелении в местечке Рош-сюр-Йонн вскоре облетели весь научный мир. Английские, немецкие, американские, итальянские и русские ученые сумели найти ответы на целый ряд загадок, однако Лангр и Мейраль совершили настолько серьезные открытия, что оставили своих соперников далеко позади. Как только они официально огласили результаты исследований, все крупнейшие академии мира тут же решили выслать к ним своих делегатов. Начало международного симпозиума было назначено на двадцатое апреля.
        В назначенный срок Рош-сюр-Йонн наводнили толпы ученых и журналистов со всех уголков земного шара: из Африки, Индии, Японии, Китая, стран Ближнего Востока и Европы. Необходимое опытное оборудование было размещено в саду, под огромным навесом, изготовленным специально по этому случаю, а для экспериментов, требующих темноты, было отведено специальное место в одной из хозяйственных пристроек, которое зрители должны были посещать, разбившись на небольшие группы по десять-двенадцать человек. Трибуну соорудили прямо на веранде дома.
        Многие слушатели поначалу выказывали нарочито скептическое отношение к происходящему, в частности, те, кто претендовал на собственные серьезные открытия. Но мало помалу удивление и восхищение росло, и особенно ученую аудиторию поразили результаты эксперимента с грибным раствором. Порой овации заглушали слова профессора, но заключительная часть его сенсационного выступления прозвучала в полной тишине:
        «У нас почти не осталось больше сомнений по поводу природы явления, едва не уничтожившего органическую жизнь на нашей планете. Поток чужеродной энергии прокатился по всей территории Земли. Мы можем говорить лишь о весьма отдаленном ее сходстве с известными нам видами энергии, многие из которых, не выдержав мощи этого межпланетного циклона, претерпели существенные изменения или же полностью разрушились. Одним из доказательств трансформации земной энергии стали события второго периода катастрофы, характеризующиеся бурным развитием растительности и возникновением специфического голода у высокоразвитых существ. Целиком полагаясь на наши исследования, мы осмелимся предположить, что чужеродная энергия содержит, наряду с абсолютно незнакомыми подвижными частицами, еще и те, которые совершают колебательные движения по спирали так, что прохождение этих волн значительно осложнено. Когда же на своем пути они встречают, наконец, световые волны, между ними происходит конфликт, который сопровождается постепенным исчезновением ультрафиолетового излучения, затем наступает очередь всех видимых лучей - фиолетовых,
синих, голубых, зеленых, желтых и даже оранжевых. В итоге остаются лишь красные и инфракрасные волны, которым удается вступить во взаимодействие с незнакомым излучением.
        Теперь, господа, мы вынуждены коснуться наиболее болезненного из всех вопросов, а именно таинственной серии природных феноменов, которые поочередно то очаровывали, то наводили ужас на весь человеческий род. Результаты наших наблюдений и лабораторных исследований носят двоякий характер: во-первых, это данные, касающиеся физиологического состояния заболевших, а во-вторых, речь идет о психохимических свойствах установившейся между ними связи. Рассуждения о физиологии не входят в нашу компетенцию, однако, в этом отношении стоит напомнить о целебном действии коллоидального раствора, приготовленного на основе вещества, содержащегося в спорах белых грибов. Что касается «группизма», то тут следует отметить, что его развитие протекало одновременно в двух органических средах - привычной для нас земной и некой таинственной внешней. Иными словами, люди и животные едва не стали своеобразной экспериментальной площадкой, хотя и не слишком пригодной, для культивации новой формы жизни. Каждая группа медленно превращалась в энергетически целостный организм, обладающий коллективным сознанием и абсолютно не
управляемый извне. Все это происходило под воздействием паразитической субстанции, отличительными признаками которой стали «живые» пятна на коже и множество мелких лучиков, обволакивающих тончайшей сетью всех членов группы.
        Нам представляется верным, не смотря ни на что, утверждение о взаимопроникновении чужеродной и земных видов энергии, поскольку, с одной стороны, земная энергия была атакована и трансформирована «захватчиком», с другой стороны, посторонняя энергия была усвоена и приспособлена к нашим условиям. А фаза радости и наслаждения жизнью, которая последовала за периодом раздраженности и депрессии - это не что иное, как частичное обретение утраченной в начале катастрофы энергии.
        Позвольте мне завершить выступление гипотезой, которую мы рассматриваем в качестве основного вывода наших наблюдений. Поскольку ураган, занесенный к нам из космоса, схож по своей природе с известными нам явлениями психохимического и даже органического свойства, мы предполагаем, что Земля столкнулась с другим МИРОМ или фрагментом одного из миров, где, к тому же, присутствует жизнь. Вне всякого сомнения, этот МИР не относится к нашей солнечной системе, впрочем, как и к ближайшим от нас галактикам. Поэтому повторение подобной катастрофы, по крайней мере, в последующие сотни миллиардов лет, абсолютно исключено. Остатки же чуждой нам субстанции скоро окончательно рассеются в атмосфере, что убедительно доказывают последние опыты с нашей группой.
        Специальное питание спасло нас в период кризиса: живые нити, которые до сих пор держат нас вместе, больше не представляют угрозу здоровью, если только нам не взбредет в голову разойтись раньше срока. Нужно лишь немного подождать, чтобы связь прервалась сама собой. Впрочем, мы не торопимся обрести независимость и даже были бы рады пробыть здесь еще несколько месяцев. Прежде всего, я имею в виду себя, поскольку катастрофа, пусть это не покажется странным, вернула мне уверенность в своих силах и способствовала моему сотрудничеству с Жоржем Мейралем. И, тем не менее, господа, я искренне счастлив, что человечество избавилось от самого жуткого кошмара из тех, что когда-либо случались на Земле, с того момента, как наши предки разожгли первый костер и произнесли первые слова».
        Волна громких аплодисментов и восторженных выкриков прокатилась по саду. Коллеги плотным кольцом обступили ученых, отовсюду сыпались поздравления, мелькали вспышки фотокамер:
        - В будущем ваши открытия встанут в один ряд с самыми гениальными свершениями за всю историю мира, - произнес в толпе чей-то голос.
        Глаза старого профессора наполнились слезами, и он почувствовал, что слава, о которой он мечтал все эти годы разочарований и бессонных ночей, проведенных в лаборатории, наконец, пришла к нему, и теперь уже никто ее не отнимет.
        II. Сабина
        Сабина стояла на берегу озера под раскидистыми ивами, любовалась цветущими кувшинками, слушала неугомонное щебетание ласточек, временами мечтательно взглядывая на небо. Она радовалась началу новой жизни, возрождению природы. Была какая-то непривычная дерзость в ее движениях, в манере откидывать назад волосы, ласкаемые легким ветерком. На дороге в розовой полоске заката показалась высокая фигура Мейраля; медленно, неуверенным шагом он шел ей навстречу.
        - Еще несколько недель и мы перестанем так чувствовать друг друга! - приблизившись, печально произнес Жорж.
        - Становится очень грустно, когда я об этом думаю, - ответила Сабина. - Мне кажется, что я останусь совсем одна!
        Она опустила глаза и прошептала:
        - Я уже успела полюбить эту таинственную силу, которая связала нас вместе!
        - Правда, и вы тоже? Не поверите, как мне жаль было наблюдать, как пропадают одна за другой хрупкие ниточки между нами. Я словно ощущал трепет агонии ТОГО, с КЕМ мы сосуществовали все это время: у меня кровь стыла в жилах!
        - Я это знала! Я разделяла все ваши страдания!
        Наступила долгая томительная пауза. Она смотрела Мейралю прямо в глаза. Их сердца учащенно бились.
        И вдруг она заговорила опять, ее нежный голосок звучал как-то робко, приглушенно, речь казалась немного порывистой:
        - А еще я знаю, почему вы пришли сюда.
        - Сабина! - Жорж внутренне вздрогнул. - Я уже смирился со своей участью. Сжальтесь надо мной, не дарите мне напрасных надежд: пробуждение окажется слишком тяжелым!
        Она колебалась лишь долю секунды, затем собралась с силами и сказала:
        - Я вверяю себя вашим заботам.
        - Ах! - радостно воскликнул Мейраль, но тут же тень сомнения омрачила его лицо. - Не заставляйте меня вновь строить планы, если вы не любите меня…
        Молодая женщина улыбнулась ему в ответ очаровательной лукавой улыбкой. Жорж глубоко вздохнул, склонился к ее лицу и произнес надтреснутым от волнения голосом:
        - Так это правда? Вы не обманываете себя… это не из жалости ко мне? Мне не нужна жалость, Сабина.
        Спокойная, она взяла его за руку и тихо сказала:
        - Мне кажется, я буду счастлива!
        Внезапно все прошлое словно скрыла густая пелена, а настоящее и будущее, и вся жизнь - все заключалось теперь для него в этих кратких мгновениях счастья. И когда тонкая пушистая прядь светлых волос коснулась его щеки, Мейраль понял, что судьба его решена.
        Сказочная страна
        Пролог. Айронкестль
        Ревекка Шторм ожидала духов. Слегка прикасаясь к золотой вставочке, она держала карандаш наготове на листке серовато-зеленой бумаги. Но духи не являлись.
        - Я плохой медиум, - вздохнула она.
        У Ревекки Шторм было лицо библейского дромадера и волосы, почти как его же песочного цвета шерсть. Глаза ее были мечтательны, но рот, вооруженный зубами гиены, способными раздробить до самого мозга кость, свидетельствовал о реалистическом противовесе.
        - Или же я недостойна? Чем-нибудь провинилась? Это опасение ее очень встревожило.
        - Но не философы же выдумали такую чушь? - воскликнула тетя Ревекка.
        - Именно философы, тетушка.
        - Тогда их нужно заключить в дом умалишенных.
        Официант подал для тетки яичницу с копченым свиным салом, а для Гертона, не любившего яиц, жареное мясо и две небольшие сосиски. На сверкающей белизной скатерти были разбросаны, как островки: чайник, горячие мягкие булочки, свежее масло…
        Три собеседника ели с религиозной сосредоточенностью. Гертон расправлялся с последним ломтиком жаркого, когда была подана корреспонденция, состоявшая из нескольких писем, телеграммы и газет. Тетка овладела двумя письмами и газетой под названием «Тhe Сhurch» («Церковь»), Гертон взял «New York Times», «Ваltimor Mail», «Washington Post» и «New York Herald».
        Но прежде он распечатал телеграмму и с легкой усмешкой, смысл которой трудно было понять, сказал:
        - Нас готовятся навестить французские племянник и племянница.
        - Они приводят меня в содрогание, - заметила тетка.
        - Моника обворожительна! - заявила Мюриэль.
        - Как оборотень, принявший вид молодой девушки, - возразила Ревекка. - Я не могу видеть ее, не испытывая какого-то порочного удовольствия. Это искушение.
        - В ваших словах есть доля правды, тетушка, - согласился Айронкестль, - но поверьте, что если ум Моники легковесен, как пробковый поплавок, добрая доза свинца - лояльности и чести - держит его в равновесии.
        Из конверта с маркой Гондокоро он извлек второй конверт, грязный, весь в пятнах, со следами присохших лапок и крыльев раздавленных насекомых.
        - А это, - сказал он с чем-то вроде благоговения, - это от нашего друга Самуэля… Я вдыхаю запах пустыни, леса и болота.
        Бережно распечатал он пакет; лицо его потемнело. Чтение продолжалось. По временам Гертон начинал тяжело дышать, почти задыхался.
        - Вот, - наконец сказал он, - приключение, которое превосходит все то, что я считал возможным на этой гнусной планете.
        - Гнусной? - возмутилась тетушка. - Божье творенье!
        - Разве в Писании не сказано: «И пожалел Господь, что сотворил человека на земле, и опечалился Он в сердце своем?…»
        Ревекка, подняв бесцветную бровь, занялась своим черным чаем. А охваченная любопытством Мюриэль спросила:
        - Какое же приключение, отец?
        - И будете вы, как Боги, знающие добро и зло!.. - лукаво подзадоривал Айронкестль. - Но я знаю, Мюриэль, что ты сохранишь секрет, если я возьму с тебя слово. Ты обещаешь?
        - Беру Бога в свидетели! - произнесла Мюриэль.
        - А вы, тетя?
        - Я не призываю Его имени всуе. Я говорю: да!
        - Ваше слово ценнее всех жемчужин океана. Гертон, привыкший сдерживать волнение, был возбужден более, чем позволяло видеть его лицо.
        - Вы знаете, что Самуэль Дарнлей отправился на поиски новых растений, в надежде пополнить данными свою теорию круговых превращений. Объехав много страшных мест, он достиг земли, не исследованной не только европейцами, но ни одним живым существом. Оттуда именно он и прислал мне вот это письмо.
        - Кто же его доставил? - строго спросила Ревекка.
        - Негр, по всей вероятности, добравшийся до какого-нибудь британского пункта. Неведомыми мне путями письмо дошло до Гондокоро, где сочли за благо, в виду потрепанности конверта, вложить его в новый конверт…
        Гертон погрузился в себя, глаза его казались запавшими и пустыми.
        - Но что же видел Дарнлей? - допытывалась Мюриэль.
        - Ах, да, - очнулся Айронкестль. - Земля, которой он достиг, необычайно отличается своими растениями и животными от всех стран мира.
        - Еще больше, чем Австралия?
        - Гораздо больше. Австралия, в конце концов, только остаток древних веков. Страна же Самуэля в общем развитии так же шагнула вперед, как Европа или Азия, а может быть и больше. Но она пошла по другому пути. Следует предположить, что много веков, быть может, тысячелетий тому назад, катастрофы ограничили ее плодородные области, и они в настоящее время не превышают трети Ирландии. Они населены фантастическими млекопитающими и пресмыкающимися. Пресмыкающиеся эти с горячей кровью. Кроме того, есть высшее животное, похожее на человека по уму, но нисколько ни по строению тела, ни по форме речи. Но еще необычайнее растения, невероятно сложные и положительно держащие в подчинении людей.
        - Да это совершенное колдовство! - ворчала тетушка.
        - Но как же растения могут держать в подчинении людей? допытывалась Мюриэль. - Значит, Дарнлей утверждает, что они разумны?
        - Он этого не говорит. Он ограничивается указанием, что они обладают таинственными способностями, не похожими ни на одну из наших умственных способностей. Но факт, что, так или иначе, они умеют защищаться и побеждать.
        - Так они передвигаются?
        - Нет. Они не перемещаются, но они способны к быстрому временному подземному росту, что и является одним из способов их нападения и защиты.
        Тетушка негодовала, Мюриэль была поражена, а Гертон охвачен сдержанным, как это свойственно янки, возбуждением.
        - Или Самуэль сошел с ума, или же он попал в область Бегемота![1 - Тетушка, видимо, примыкает к мнению отцов церкви, считающих бегемота эмблемой сатаны (Прим. переводчика).] - воскликнула тетка.
        - Это я увижу собственными глазами, - машинально ответил Айронкестль.
        - Иисусе Христе! - всполошилась тетушка, - не хочешь же ты сказать, что присоединишься к этому лунатику?
        - Да, я это сделаю, тетушка, по крайней мере, попытаюсь это сделать. Он ждет меня и нисколько не сомневается в моем решении.
        - Ты не оставишь свою дочь!
        - Я поеду с отцом, - спокойно заявила Мюриэль. Во взоре Айронкестля промелькнула тревога.
        - Но не в пустыню же?
        - Если б я была твоим сыном, ты не ставил бы мне препятствий. А я разве не тренирована, как мужчина? Разве я не сопровождала тебя в Аризоне, на Скалистых горах и на Аляске? Я могу переносить усталость, лишения и перемену климата не хуже тебя.
        - Но все-таки ты - девушка, Мюриэль.
        - Это возражение устарело. Я знаю, что ты совершишь это путешествие, что ничто не может тебя остановить… Знаю также, что не хочу два года томиться в разлуке. Я еду с тобой.
        - Мюриэль! - вздохнул он, растроганный и возмущенный.
        Вошел слуга с карточкой на блестящем подносе. Гертон прочел: «Филипп де Маранж». Карандашом было прибавлено: «И Моника».
        - Ну, вот!.. - почти радостно воскликнул Гертон.
        В гостиной были молодой человек и молодая девушка. В Севенских горах можно встретить таких мужчин, как Филипп Маранж, со скрытым пламенем в каждой черте лица, с глазами цвета скал. Роста он был почти такого же, как Айронкестль. Но все взоры притягивала Моника. Похожая на юных колдуний, появлявшихся при свете факелов и костров, она оправдывала тревогу Ревекки. Волосы, как ночная тьма, без всякого блеска, представляли для тетушки нечто дьявольское, еще больше, чем глаза, окаймленные длинными загнутыми ресницами, еще более темные оттого, что в них были белки ребенка.
        «Такой, должно быть, была Далила!» - говорила себе Ревекка, смотря на нее с испуганным восхищением.
        Непобедимые чары заставляли ее сесть рядом с молодой девушкой, от которой исходил еле уловимый аромат амбры и ландыша.
        Не задавая прямых вопросов, Гертон скоро навел Маранжа на интересующий того вопрос.
        - Мне необходимо, - признался тот, - найти какое-нибудь дело.
        - Почему? - с присущим ему небрежным видом осведомился Гертон.
        - Главным образом, из-за Моники… Наш отец оставил нам наследство, обремененное слишком бесспорными долгами и очень сомнительными дивидендами!
        - Боюсь, милый юноша, что вы не слишком сильны в делах. Вам пришлось бы слепо довериться какому-нибудь специалисту и платить ему проценты с капитала. В Балтиморе я не вижу ничего подходящего. Быть может, мой племянник Сидней Гютри сможет что-нибудь сделать? А лично я до смешного лишен способности к делам.
        - Это правда, что и у меня нет призвания к этому, но что ж делать, если это необходимо! - вздохнул Филипп.
        Гертон залюбовался юной колдуньей, представлявшей такой разительный контраст с очаровательной Мюриэль.
        - Вот, - пробормотал он, - неопровержимое возражение против систем, превозносящих высшую расу: пеласги не уступали эллинам.
        Маранж упивался близостью Мюриэль.
        - Мне кажется, вы были хорошим стрелком? - сказал Гертон. - А война приучила вас выносить лишения. Так я мог предложить вам одно дело. Согласились бы вы подвергнуть себя испытаниям, какие вынес Ливингстон, Стэнли или ваш Маршан?
        - Можете ли вы сомневаться, что я грезил о такой жизни?
        - От большей части наших грез мы отказались бы с отвращением, если б они стали осуществимы. Человек отвлеченно любит ставить себя в положения, противные его природе. Представьте себе неуютные, опасные страны, угрожающие, а то и людоедствующие племена или народности, лишения, усталость и лихорадку… Согласится ли при таких условиях ваша мечта превратиться в действительность?
        - А вы думаете, уютно было мерзнуть на трех, четырех, а то и пяти тысячах метров высоты, в летательной машине несовершенного устройства и капризной? Я готов с единственным условием, что это обещает приданое для Моники.
        - Страна, куда я думаю отправиться, - так как экспедицию эту хочу снарядить я - содержит, наряду с живыми сокровищами, которые вас не интересуют, также великое множество драгоценных минералов: золото, платину, серебро, изумруды, алмазы, топазы. При удаче вы можете разбогатеть… При неудаче ваши кости высушит пустыня. Подумайте…
        - Колебаться было бы глупо… Только заслужу ли я богатство?
        - В пустыне хорошее оружие неизбежно оказывает громадные услуги… Мне нужны надежные люди моего круга, следовательно - товарищи. Я рассчитываю завербовать Сиднея Гютри, который теперь в Балтиморе и думает о подобного рода путешествии.
        - Вы упомянули о живых сокровищах?
        - Забудьте о них. Это вас не касается и не интересно для вас.
        Гертон опять погрузился в себя, о чем свидетельствовал его взгляд, ставший пустым.
        Тетя Ревекка зло улыбалась.
        Молодые девушки распространяли вокруг себя страшное и сладкое очарование, сумевшее извлечь человеческую любовь из животного отбора, и волосы Мюриэль смешивались в воображении Филиппа с таинственными странами, где он собирался вкусить первобытную жизнь.
        Часть первая
        Глава 1. Жуткая ночь
        Сумрак охватывал тысячелетний лес, и страх, накопленный в бесчисленных поколениях, заставлял трепетать травоядных. Прошло столько тысячелетий, а лес еще почти не знал человека. В своем необъяснимом, но неустанном упорстве он продолжал порождать те формы жизни, которые существовали еще до кромлехов и пирамид. Деревья все еще продолжали царить на земле. В утренней и вечерней заре, днем и ночью, под красными солнечными лучами и в серебристом сиянии луны, непобедимые веками, побеждая пространство, воздвигали они свое безмолвное царство.
        В страшной чаще леса затрещали сучья. Какое-то волосатое существо, отделившись от баобаба, растянулось на земле, вцепившись в нее своими черными лапами.
        Оно напоминало то дикое, мрачное существо, которое когда-то высекло огонь, озарив вековечную тьму, но туловищем и челюстями оно походило на льва.
        После долгого оцепенения - сна, в котором пред ним проплывали смутные видения прошлого, о будущем же не грезилось совсем, раздался наконец его тихий, хриплый зов, на который прибежали четыре самки с такими же черными лицами, мускулистыми руками и загадочными желтыми глазами, горевшими во тьме. За ними, с веселой грацией, свойственной юным существам, следовали шесть детенышей.
        И самец повел их на запад, туда, где в сплетениях ветвей умирало громадное красное солнце, уже не столь палящее, как днем.
        Так гориллы дошли до просеки, проложенной огнем туч, среди которой еще торчали обгорелые древесные пни да кое-где оставались островки травы и папоротников. На другом конце просеки из-за лиан выставлялись головы четырех чудовищ, созерцавших невиданное зрелище-Огонь! Какие-то двуногие существа бросали в него ветви и сучья. По мере того как умирало солнце, ярче становилось пламя. Бледное сначала, оно стало красноватым, затем багряно-красным, и во внезапной тьме его дыхание становилось все более грозным…. На львиный рев, упавший с силой метеора, самец-горилла ответил глухим ворчанием.
        Львам огонь был неведом. Они никогда не видели, как он пожирает сухие травы и ветви. Им были знакомы только одни вспышки пламени - в докучную грозу. Но они инстинктивно страшились палящего жара и трепетного колебания огня.
        Но самцу-горилле огонь был знаком. Трижды он встречался с ним, когда тот трещал и со страшной быстротой распространялся в девственном лесу, Смутно в его памяти проносились образы смятения и бегства: тысячи бегущих лап, мириады крыльев. На его руках и груди остались рубцы от мучительных ран…
        И охваченный смутными, отрывочными воспоминаниями, он остановился, и теснее придвинулись к нему самки. Львы же, влекомые любопытством, нерешительно, тяжелыми и в то же время легкими стопами приближались к невиданному зрелищу.
        Двуногие существа следили за приближающимися хищниками.
        Пятнадцать человек, черных как гориллы, походивших на них мясистыми лицами, огромными челюстями и длинными руками, стояли в огненном кольце. Семеро белых мужчин и одна женщина имели с человекоподобными только одно сходство - в руках. Здесь же сгрудились верблюды, козы и ослы.
        Как шквал, налетал первобытный страх.
        - Не стреляйте! - крикнул высокий белокурый мужчина статного сложения.
        Рыкание льва прозвучало как голос далеких времен. Массивные туловища самцов, их гривы и громадные плечи - все обнаруживало страшную силу.
        - Не стрелять! - повторил белокурый. - Нельзя ожидать, чтоб львы могли напасть на нас, а гориллы и подавно.
        - Конечно, этого нельзя ожидать, - подтвердил один из мужчин, вооруженных карабинами. - Не думаю, чтоб они прыгнули через костры, а все-таки…
        Он был почти такого же роста, как белокурый, но отличался от него сложением, янтарными глазами, черным цветом волос и чем-то неуловимым, изобличающим в нем человека другой расы и иной культуры.
        - Два десятка ружей и «максим»! - вмешался в разговор исполин с гранитными скулами, зеленые малахитовые глаза которого горели янтарем и поблескивали медью, когда на них падал отблеск огня. Волосы его были цвета львиной гривы. Звали его - Сидней Гютри. Родом он был из Балтиморы.
        Оба льва-самца издавали согласное рычание, стоя пред костром, пламя которого падало прямо на их головы. Человекоподобные смотрели на двуногие существа и, быть может, считали их пленниками огня.
        Один из чернокожих выставил пулемет Максима. Сидней Гютри зарядил разрывными пулями свое ружье, годившееся для охоты на слонов. Уверенный в своей меткости, Филипп де Маранж намечал своей целью ближайшего льва. Ни один из этих людей в сущности не испытывал страха, но все трепетали от волнения.
        - Когда у нас водились еще альпийские медведи, а во Франции и Германии встречались волки, - задумчиво промолвил Маранж, - они были лишь слабым отражением эры мамонтов, носорогов и бурых медведей. Здесь же еще пятьдесят или сто тысяч лет тому назад можно было встретить львов и человекоподобных вроде вот этих, наряду с хрупкими человеческими существами, вооруженных дубинами и ограждающих себя жалкими кострами.
        Приближение львов заставило горилл медленно отступить.
        - Жалкими! - возразил Айронкестль. - Они лучше нашего умели разводить костры. Мне представляются грубые самцы, мускулистые и ловкие, заставляющие своими громадными кострами трепетать львов…. Быть может, им приходилось переживать жуткие ночи, но наряду с ними и другие, величественные… Мой инстинкт заставляет меня предпочитать ту эпоху нашей.
        - Почему? - спросил четвертый собеседник, англичанин, лицо которого напоминало великого Шелли.
        - Потому, что они уже испытывали людские радости, но еще не знали дьявольского предвидения, омрачающего каждый день.
        - Мое предвидение не причиняет мне страданий, - возразил Сидней. - Это палка, на которую я опираюсь, а не меч, висящий над моей головой.
        Его слова были прерваны восклицанием Гертона, указывавшего им на молодого самца-гориллу, незаметно приблизившегося ко львам. Он щипал траву вблизи папоротниковой заросли. Один из львов, самец, сделал трехсаженный скачок и, достигнув жертвы, одним ударом лапы свалил ее на землю, в то время как старый самец-горилла и две его самки подбегали, испуская хриплый рев.
        - О, спасем его, спасем его! - вне себя кричала молодая девушка, белокурая и рослая, одна из тех, которые составляют гордость англосаксонской расы.
        Маранж пожал плечами. Слишком поздно: самец-горилла шел в атаку. Борьба была короткая, но дикая и страшная. Черные руки давили желтую шею хищника, в то время как последний, вытянув морду, рвал зубами грудь гориллы.
        Чудовищные звери раскачивались из стороны в сторону, слышалось их прерывистое дыхание, хрип, хруст мускулов. Когти хищника вырывали клочья мяса из брюха гориллы; горилла, не выпуская добычу, всаживала зубы в шею льва, возле шейной артерии.
        - Великолепно! - воскликнул Гютри.
        - Ужасно! - вздохнула молодая девушка.
        Загипнотизированные зрелищем, увлекаемые той же страстью, какая владела римлянами в цирке, Гертон, Филипп, Сидней и сэр Джордж Фарнгем, не отрываясь, смотрели на широкие кровавые раны и прыжки колоссов. Звери тоже оставались зрителями: три льва и четыре самки-гориллы, из которых одна прижимала к груди раненого детеныша.
        Лев задыхался. Зубы его разжались, и пасть широко раскрылась, когтистая лапа била наугад. Из прокушенной гориллой артерии текла на траву красная струя.
        В последний раз когти впились в брюхо гориллы; вслед за тем тела зверей рухнули на землю, черные руки выпустили окровавленную глотку, оба колосса были недвижимы.
        Охваченный яростью и страхом, Сидней Гютри выхватил горящую ветвь и бросил ее в направлении львов. Негры завыли. Смутный страх охватил душу хищников, потрясенных гибелью вожака, они побежали с прогалины и исчезли в глубине леса.
        Удивленный сам тем, что он сделал, Гютри разразился смехом. Прочие оставались серьезными. Им казалось, что они только что были свидетелями борьбы не двух зверей, а льва с человеком. И как эхо того, что шевелилось в глубине сознания, прозвучали слова Гертона:
        - Почему бы нашим предкам не иметь силы этого человекоподобного?
        В это время молодая девушка воскликнула:
        - Горилла как будто шевелится…
        - Посмотрим? - сказал сэр Джордж Фарнгем. Гютри оглядел свое ружье, годное для охоты на слонов.
        - Идем!
        - Не забудьте взять факелы! - спокойно прибавил Айронкестль. Они взяли факелы и вышли из кольца костров.
        Самки человекоподобных стали отступать перед существами, вооруженными огнем, и остановились лишь у края просеки. Оттуда со смутной тоской обезьяны смотрели на распростертое тело самца. Оно было недвижимо. Голова лежала на брюхе льва, грива которого была вся в крови, а большие желтые глаза остекленели.
        - Здесь больше нечего делать! - заметил Сидней. - Да и какая надобность в этом?
        - Никакой, - ответил Маранж… - Но мне доставило бы удовольствие, если б он ожил.
        - У меня такое чувство, точно это человек, - прошептала Мюриэль.
        Гертон вынул из кармана зеркальце и приложил его ко рту гориллы.
        - А ведь он еще жив, - решил он, указывая на чуть запотевшее стекло… - Но как бы он мог оправиться - ведь он потерял несколько пинт крови.
        - А нельзя ли сделать попытку? - робко спросила молодая девушка.
        - Мы ее сделаем, Мюриэль… Это зверье невероятно живуче.
        Три негра перенесли гориллу в огненное кольцо, и Айронкестль принялся дезинфицировать и перевязывать раны.
        Самки тоже вернулись за ними, и в мерцании звезд раздавался какой-то необычайный вой, точно стон.
        - Бедные созданья! - промолвила Мюриэль.
        - В памяти их все так смутно, и они быстро забудут, - сказал Маранж. - Прошлое так мало значит для них!
        Айронкестль продолжал осматривать раны.
        - Не исключена возможность, что он оправится, - заключил он, дивясь громадному торсу человекоподобного. - Это животное по меньшей мере дальний родич наших прапрадедов.
        - Дальний родич! Я не верю, чтоб наши предки были обезьянами или человекоподобными.
        Айронкестль продолжал перевязывать раны. Грудь гориллы слабо трепетала, но она оставалась в бессознательном состоянии.
        - Если есть для него какие-либо шансы возвратиться к жизни среди деревьев, то только при нашем уходе. Если же покинуть его… - Мы не покинем его! - воскликнула Мюриэль.
        - Нет, милая, мы не покинем его, если только этого не потребует наша безопасность. Но все-таки, это - обуза.
        Его прервал короткий, глухой вскрик. Старший из негров, человек с кожей цвета грязи, указывал рукой на север просеки. Рука его дрожала.
        - В чем дело, Курам? - спросил Гютри.
        - Коренастые! - простонал негр. Просека казалась пустынной. Вой зверей доносился издали с разных сторон.
        - Ничего не вижу! - сказал Маранж, смотря в зрительную трубу.
        - Вон там Коренастые, - твердил старый африканец.
        - А они страшные?
        - Это люди, рожденные беспощадным лесом, хитрые и неуловимые!
        - Вон они! - воскликнул сэр Джордж.
        Он только что заметил двуногий силуэт среди папоротников, но тот уже стушевался, и за освещенным пространством можно было разглядеть лишь черный лес да серебрящееся звездами небо.
        - Бедняги должно быть еле вооружены, - сказал, пожимая плечами, Гютри…
        - У них есть отравленные стрелы, каменные топоры, копья. Их много, они искусно расставляют ловушки и пожирают… - Старый негр не решался продолжать.
        - Пожирают? - нетерпеливо спросил Гютри.
        - Побежденных, господин.
        Костры шипели и трепетали, как живые существа; по временам слышался треск, как будто кто-то жаловался. Искры взвивались кверху, как рой светляков; лес испускал тихий вздох, полный тайной ласки и кровавой тайны.
        Глава II. Коренастые
        Курам рассказал легенду о Коренастых, рожденных лесом, болотом и сошедшим с туч зверем.
        Может быть, это и не люди. Они видят впотьмах, и глаза их во тьме горят зеленым огнем; у них широкая грудь И короткие конечности; волосы их походят на шерсть гиен; вместо носа две черные дыры надо ртом; они живут кланами, по меньшей мере, в сто воинов; они неумело обращаются с огнем, употребляют почти сырую пищу и не знакомы с употреблением металлов; оружие у них деревянное и каменное. Они не умеют ни обрабатывать землю, ни ткать, ни обжигать глину. Питаются они мясом, орехами, молодыми побегами и листьями, кореньями и грибами. Между кланами происходит ожесточенная война, причем они съедают раненых и пленных, даже женщин, и особенно детей. Коренастые Севера, рыжеволосые, питают непримиримую ненависть к Коренастым Юга, черноволосым, и к Коренастым Запада, гордящимся своей голубой грудью.
        Численность их не растет, а уменьшается из поколения в поколение. Они мужественно презирают смерть и не сдаются перед пытками. Лицом они походят столько же на людей, как и на буйволов. От них пахнет горелым мясом.
        - А ты их видел? - спросил Маранж, когда Курам кончил говорить.
        - Да, господин. Едва возмужав, я попал к ним в плен. Они собирались меня сожрать. Уже готов был огонь, чтоб меня изжарить. Я попал к рыжим. Они радовались и смеялись, потому что у них были еще пленные и мертвые, раны которых еще сочились кровью. Нас связали лианами. Колдуны заунывно пели, размахивая топорами и цветущими ветками… Вдруг пронесся какой-то вой, полетели острые стрелы. Пришли голубогрудые Коренастые. Начался бой. Я высвободился из лиан и убежал на равнину.
        Курам молчал, задумавшись. Воспоминания юности проносились перед его мысленным взором. Во взгляде Гер-тона, устремленном на блестящие волосы Мюриэль, видна была тревога. Маранж глубоко вздыхал, глядя на молодую девушку. Только Сидней Гютри безбоязненно и беззаботно смотрел во тьму. Его молодость, физическая сила, свойственная ему жизнерадостность скрывали пред ним будущее. А сэр Джордж Фарнгем в своих путешествиях по Востоку позаимствовал от арабов и монголов небольшую дозу фатализма.
        - Что могут сделать эти жалкие существа? - сказал великан. - Одного пулемета достаточно, чтоб истребить целое племя, да и слоновье ружье разнесет их на куски. Маранж и Фарнгем, не уступающие в ловкости Кожаному Чулку, имеют ружья, выпускающие по двадцати пуль в минуту; Мюриэль неплохо стреляет; все наши мужчины хорошо вооружены. Мы сможем их истребить на расстоянии, в двадцать раз превышающем пределы досягаемости стрел.
        - Они умеют быть невидимками, - возразил Курам. - Когда стрела поразит людей или животных, мы не будем знать, откуда она пущена.
        - Но вокруг наших костров голая земля… едва пробивается трава да папоротники…
        Что-то засвистело во тьме: длинная тонкая стрела пролетела над огнем и вонзилась в черную козочку, затрепетавшую от удара.
        Звездная ночь стала враждебной. Гертон, Гютри, Фарнгем и Маранж всматривались во тьму, но никого не было видно кроме самок человекоподобных, смотрящих горящими глазами.
        Старый Курам жалобно стонал.
        - Ты ничего не видишь? - спросил Маранж.
        - Я вижу только вон ту рощу папоротников, господин. Филипп прицелился и выстрелил три раза; послышалось два хриплых вскрика. Чье-то тело подскочило и вновь упало, стало пробираться ползком в низкой траве… Пока Маранж колебался, прикончить ли раненого, тот исчез, точно провалился сквозь землю. Зловещие крики, протяжный вой волка и хихиканье гиены раздались в лесу и на просеке.
        - Мы окружены, - сказал Гертон.
        Затем сразу опять воцарилась тишина. Южный Крест показывал 8-й час вечера. Черная козочка, испустив жалобное блеяние, умерла. Курам, вытащив стрелу, подал ее Айронкестлю. Американец внимательно рассмотрел ее и сказал:
        - Острие - гранитное… Поставь палатки, Курам. Палатки были разбиты, из них одна была настолько просторна, что могла служить столовой или вообще для собраний всех членов экспедиции. Все палатки были из прочного, толстого, непромокаемого холста.
        - Они не смогли бы защитить от пуль, но стрелы не пробьют их, - заметил Гертон.
        Все белые собрались в большой палатке, и негры подали пареное мясо обезьяны с зернами проса. Ужин был не из веселых. Один только Гютри был настроен оптимистически. Он отведал жаркого с приправой из стручков красного перца и зерен проса и сказал:
        - Нужно произвести расчистку.
        - Расчистку? - воскликнул Маранж.
        - Вокруг стана должно быть свободное пространство на расстоянии, превышающем пределы досягаемости их проклятых изделий. Главное, чтоб можно было спокойно выспаться.
        Все остолбенели при этих словах.
        - Но ведь выйти из лагеря - значит подвергнуть себя опасности, пасть от стрел, - произнес Айронкестль.
        - Почему? - спросил Гютри. - Это вовсе не обязательно.
        - Ну, Сидней! Сейчас не до шуток.
        - Но вы забыли, дядя Гертон, что я предвидел возможность отравленных стрел… И выписал из Нью-Йорка необходимые костюмы.
        - А ведь и правда. Ты мне говорил об этом, но я совершенно забыл.
        Гютри смеялся, продолжая доедать ломтик мяса жареной обезьяны.
        - Курам! - крикнул он. - Подай-ка желтый чемодан. Десять минут спустя два негра внесли довольно тощий чемодан из желтой кожи, на который устремились с жадным любопытством все взоры. Сидней не спеша отпер замок и показал стопку одеяний, наподобие макинтошей.
        - Из нового материала, - сказал он, - металлического, но столь же мягкого, как резина. Вот перчатки, маска, обмотки, капюшоны.
        - И вы уверены, что стрела не пробьет это?
        - Смотрите…
        Он развернул один из макинтошей, набросил на переборки палатки и сказал Айронкестлю:
        - Не хотите ли пустить стрелу? Гертон пустил. Стрела отскочила.
        - Материя осталась неповрежденной! - констатировал Маранж.
        - Гранитное острие только вдавилось в нее.
        - В этом нельзя было сомневаться, - спокойно заметил американец. - Товар от Педдинга и Морлока… Единственный в своем роде торговый дом во всем мире. Коренастые только потеряют даром отраву… Но, к несчастью, остаются еще верблюды, ослы и козы… Их гибель была бы непоправимым злом. Вот почему я хочу вырубить вокруг костров все, что может служить прикрытием.
        - Обрубок дерева и три-четыре папоротниковых рощицы… - заметил сэр Джордж.
        Сидней надел самый широкий из плащей, закрыл лицо упругой маской, навернул обмотки от лодыжки до колена и сказал:
        - Ну, идем улаживать дела!
        Его примеру последовали Фарнгем, Айронкестль, Маранж, Мюриэль, Курам и двое белых служителей по имени Патрик Джефферсон и Дик Найтингейл.
        - Пойдем в противоположную сторону от зверей, - сказал Айронкестль.
        Красная луна на ущербе плыла над просекой и обливала тысячелетний лес неуловимыми волнами света.
        - Странно, что эти животные не пустили второй стрелы, - сказал Маранж.
        - Коренастые умеют выжидать, - ответил Курам. - Они поняли, что у нас есть страшное оружие, и мы подвергнемся прямому нападению с их стороны только в том случае, если вынудим их к тому… Пока они прячутся, вокруг огня небезопасно…
        - Так значит, ты думаешь, что они не оставят своего намерения?
        - Они упрямее носорогов. Они пойдут за нами следом по всему лесу. Ничто их не обескуражит… И если мы станем убивать их воинов, то чем больше убьем, тем с большей злобой они обрушатся на нас.
        Фарнгем, Гертон и Мюриэль, вооружившись подзорными трубами, осматривали окрестности.
        - Никого не видно! - сказал Гертон.
        - Никого! - подтвердил Фарнгем. - Мы можем двинуться.
        Он взял с собой довольно длинный и очень острый топор, который мог заменить косу.
        Мюриэль склонилась над гориллой.
        Самец еще не вышел из своего оцепенения и походил на труп.
        - Оправится! - прошептал Маранж.
        Белокурая головка поднялась. Молодые люди взглянули друг на друга. Смутное, как ночные тени, волнение вздымало грудь Филиппа. Мюриэль была спокойна.
        - Вы думаете? - несколько недоверчиво спросила она. - Сколько из него крови вытекло…
        - Самое большее - половина…
        Какое-то стенание заставило их обернуться. Самки были все еще здесь. Детеныши и одна мать уснули. Остальные бодрствовали.
        - Они беспокоятся, - сказал Курам. - Они знают, что Коренастые окружили нас, и что среди нас находится их самец.
        - А не нападут они на нас? - спросил Айронкестль.
        - Не думаю, господин; вы не прикончили гориллу… Они это чувствуют!
        - Ну, в путь! - скомандовал Гютри.
        Маленькая группа вышла из круга. Гютри направился сначала к ближайшей заросли папоротников и срубил ее в четыре маха. Затем он срезал высокую траву, срубил пенек и направился к кустарнику, по которому стрелял Маранж. После того, как они уничтожили и его, на всем пространстве, какое могла бы пролететь стрела, не оставалось ни одного укромного местечка, где могли бы спрятаться Коренастые.
        - Но куда же мог деваться раненый? - спросил Филипп.
        - В расщелину, - ответил Курам. Он шел впереди Маранжа и Гютри.
        - Вот он!
        В два прыжка Гютри, Маранж и Фарнгем присоединились к нему.
        Они увидели человека, лежащего без движения в расщелине.
        Голова его обросла рыжей, как у лисы, шерстью; пучки такой же шерсти торчали на щеках. Голова была в форме усеченного куба, и челюсть казалась поставленной прямо на плечи. Лицо цвета торфа, плоские руки, оканчивающиеся необычайно короткой кистью, в общем напоминавшей клешню краба; ступни ног еще более короткие, с зачаточными большими пальцами и покрытые как бы роговидным веществом. Широкие плечи и грузный торс оправдывали кличку.
        Лежащий был почти обнажен; на голове и на груди запеклась кровь; за пояс из невыделанной шкуры были заткнуты зеленый топор и каменный нож. Рядом лежали две стрелы.
        - В него попали три пули, - заметил Курам… - Но он не убит. Прикончить его?
        - Боже тебя сохрани! - испуганно воскликнул Маранж.
        - Это заложник, - флегматично пояснил Гютри. Он нагнулся и поднял Коренастого, как ребенка. Послышалось какое-то рычание и просвистели шесть или семь стрел, из которых две попали в Курама и Гютри. Гигант разразился смехом, а Курам жестами объяснял невидимым врагам, что их нападение бесплодно.
        Зоркий глаз Фарнгема искал, где бы они могли укрыться. Приблизительно в расстоянии 50 метров виднелся кустарник, могущий укрыть двух-трех человек.
        - Что же мы предпримем? - спросил сэр Джордж.
        - Необходимо внушить им страх. Нападение не должно остаться безнаказанным. Стрелять!
        Потри, вскинув к плечу свой карабин, выстрелил в темную массу, мелькнувшую в кустарнике. Раздался взрыв и вслед за ним неистовый рев; тело подскочило и упало бездыханным.
        - Бедняга! - вздохнул Филипп.
        - Не будем расточать сострадание, - возразил Сидней, - эти бедняги убийцы по призванию и людоеды по принципу. Другого способа показать им нашу силу нет…
        Он взял в охапку находящегося без чувств раненого и направился к стоянке. Белые слуги уничтожили все прикрытия, еще не снесенные Маранжем и Гютри. Теперь на расстоянии ста метров ни один человек не мог бы укрыться, несмотря на всю свою хитрость.
        Сидней положил раненого рядом с гориллой. Гертон сделал перевязку, во время которой раненый, не приходя в сознание, несколько раз простонал.
        - Он не так опасно ранен, как эта горилла, - сказал Гертон.
        Курам смотрел на Коренастого со страхом и ненавистью.
        - Лучше бы его убить, - сказал он. - А то все время придется его караулить.
        - У нас есть веревки, - сказал Гютри, зажигая трубку. - Ночь пройдет спокойно, а там посмотрим.
        Сняв маску и металлический плащ, Мюриэль задумалась, смотря на яркий Орион, созвездие родной земли, и на Южный Крест, символ неведомой страны. Филиппа очаровывала эта девушка, подобная феям, лесным нимфам или ундинам, выплывающим из омута в ночной час. Среди зловещей тишины все его помыслы сосредоточивались на ней. И от этого становилось еще более жутко. Филипп бледнел при мысли, что ей угрожала еще большая опасность, чем мужчинам.
        - Не можем ли мы что-нибудь сделать для этих бедняжек? - спросила она, указывая на самок-горилл.
        - Они в нас не нуждаются, - ответил он улыбаясь. - Их царство - целый лес, где произрастает в изобилии все, что составляет благополучие горилл.
        - Но смотрите, ведь они не уходят. Они проявляют явную тревогу. Должно быть, они боятся рыжих Коренастых. Но ведь те на них не нападали?
        В шепоте Мюриэль было что-то таинственное, и то, что она была затеряна в первобытном лесу среди тех засад, которые на заре человечества угрожали и ее прародителям, от которых сильнее, чем самые тысячелетия, отделяли ее изящество и красота, придавало девушке еще большее очарование.
        - Они не напали на горилл, - ответил Филипп, - потому что должны беречь оружие.
        - Для нас, - произнесла она со вздохом, повернувшись в сторону Айронкестля, оканчивающего перевязку.
        С сердцем, исполненным трагического покоя, впитывал в себя Филипп звездное пространство, подернутый пеплом жар костра и эту гибкую девушку-американку, подобную девам бледного острова, где когда-то жили языческие божества, увлекавшие своими чарами св. Григория.
        Глава III. Водопой
        Гертону выпало сторожить последним. С ним вместе держали стражу трое черных, с помощью которых было установлено наблюдение за всей просекой.
        Это была ночь, как две капли воды похожая на все ночи, проходящие в этом лесу: ночь засады и убийства, торжества и бед, урагана, рева, визга, воя, хрипа, предсмертных воплей, ночь хищников и заживо пожираемых, ночь ужаса, смертельной тоски, звериной лютости, жадности, праздник для одних, кошмар для других, муки, служащие для услады, смерть, питающая жизнь…
        «Сколько смышленых и очаровательных тварей, - думал Гертон, - без пощады и передышки гибнут каждую ночь в течение тысячелетий в силу какой-то непонятной необходимости… и будут гибнуть. Как непостижима твоя воля, Судьба!»
        Беловатой дымкой висел небесный свод над черным пространством леса, носились запахи, - свежие, как источник, сладкие, как музыка, опьяняющие, как молодые женщины, дикие, как львы, ускользающие, как пресмыкающиеся…
        Тяжелая грусть овладела американцем. Его грызло раскаяние, что он взял с собой Мюриэль, и Гертон не мог понять своей слабости.
        «Нужно думать, - сказал он себе, - что для каждого человека наступает свой час, если не целый период безумия». Будучи человеком действия, решительно проводящим свои планы, он не понимал своей нерешительности перед Мюриэль. Мюриэль никогда его не покидала. Она осталась последней в его роде, после того как Гертон потерял своих двух сыновей на взорвавшемся от мины у берегов Испании корабле «Thunder». С тех пор он не мог противостоять желаниям и прихотям своей дочери…
        Поднявшийся к рассвету туман уничтожил четкость очертаний; свет луны, преломляясь в парах тумана, исказил облик деревьев; звезды заволоклись бледной дымкой и мерцали, как гаснущие лампадки.
        И без всякого повода Айронкестль представил себе Мюриэль, похищенную Коренастыми, его стали преследовать кошмарные видения…
        Три шакала остановились у костра, повернувшись в сторону огня. Гертон с какой-то симпатией смотрел на их собачьи морды, острые уши, зоркие глаза. Но они убежали и скрылись в перелеске. Все снова погрузилось в молчание.
        «А все-таки враг не ушел!» - сказал себе путешественник. Однако ничто не обличало его присутствия. Лес, казалось, был населен только хищными зверями, и десятки тысяч травоядных бились у них в когтях и зубах при последнем издыхании.
        Вопреки всему, на Гертона действовали смутные чары ночи - это безмолвие, прерываемое легкими шумами, треском огня, трепетным бегом животных, вздохом листьев. Туман побледнел и поднялся до звезд предрассветной мглой. Капли росы шипели, падая в костер; трое негров внимательно следили за светом нарождавшегося дня, как будто исходившим не только от неба, но и от деревьев. Пугающие предрассветные миражи рассеялись в один миг. Наступил день. В неведомой чаще воспрянули миллионы живых существ, не боящихся теперь жить. Гертон вынул карманную Библию и с сосредоточенностью людей своей нации стал читать:
        «33. И превратит Он реки в пустыни, и иссякнут источники;
        34. И бесплодной станет земля, носящая злых.
        35. А пустыни превратит Он в водное пространство и иссохшую землю в источники.
        36. И поселит Он там тех, кто алкал и жаждал».
        Гертон сложил руки для молитвы, ибо его жизнь была разделена на две не соприкасающиеся меж собой части: в одной была его вера в Науку, в другой - вера в Откровение.
        - Дело в том, - вымолвил он про себя, - чтоб сделать животных неуязвимыми… Можно было бы спасти козочку, прижегши ей рану.
        Мелькнула чья-то тень. Еще не повернув головы, он знал, что это была Мюриэль.
        - Милая, - шепнул он, - я плохо сделал, исполнив твое желание.
        - А ты уверен, что у себя на родине мы не подверглись бы какой-нибудь еще большей опасности?
        Взяв Библию из рук отца, она открыла наугад и прочла: «… и освободит тебя из охотничьих капканов и от злой смерти избавит тебя».
        - Кто знает, - с вздохом вымолвила она, - что происходит теперь в Америке!
        Юношеский смех прервал ее слова, и рослая фигура Гютрн выросла пред потухающим костром.
        - А что там такое может случиться, чего бы не было до нашего отъезда? Полагаю, что тысячи кораблей наводняют гавани Соединенных Штатов, что железные дороги перевозят граждан, возвращающихся с купаний в города, что заводские гудки ревут, что земледельцы думают об озимых посевах, что добрые люди ужинают, так как теперь у них вечер, что автобусы, трамваи и кэбы шныряют по улицам Балтиморы…
        - Не подлежит сомнению, - серьезным тоном сказал Филипп, - но могут быть и крупные перевороты.
        - Землетрясение? - спросил Фарнгем.
        - А почему бы и нет? Разве землетрясения безусловно невозможны в Англии и Франции? Во всяком случае, Соединенным Штатам они известны. Но я разумел другое…
        Яркий свет, творящий жизнь и несущий гибель, овладел лесом. Последние костры угасли. Среди ветвей леса замелькали крылья.
        - Что же мы теперь собираемся делать? - спросил Гертон.
        - Завтракать, - ответил Сидней. - А после завтрака будем держать военный совет.
        Курам передал приказание; два негра принесли чай, кофе, консервы, варенье, сухари, копченую буйволятину, колбасу. Гютри принялся за завтрак весело и энергично, как всегда.
        - Как поживает самец-горилла? - спросил он Курама.
        - Он все еще не пришел в себя, господин, а Коренастый начинает просыпаться.
        Филипп ухаживал за Мюриэль. Молодая девушка, грызя сухарики и запивая их чаем, озиралась кругом.
        - Они все еще здесь, - прошептала она, указывая на группу человекоподобных, спавших у огня.
        - Странно, - ответил Филипп. - Я думаю, Курам прав: они боятся Коренастых, но тем, конечно, не до них, когда приходится выслеживать таких врагов, как мы.
        Большие бирюзовые глаза Мюриэль заволоклись грезой. Филипп тихо декламировал про себя:
        Как и она, бояться будут смерти,
        Кто жизнь проводит близ нее!
        Гютри, справившись с копченым мясом и консервированным кофе, сказал:
        - Ну, теперь начертим план действий. Пока мы на этой стоянке, нам нечего бояться Коренастых. Чтобы напасть на нас, они должны стать у нас на виду. Но мы не можем оставаться без дров и воды. До воды целая миля пути. И топливо необходимо.
        - Что мы выигрываем, сохраняя стоянку? - спросил Маранж.
        - Мы выиграем в том отношении, что постараемся сделать насколько возможно неуязвимыми тех из наших негров, которым не хватает металлических макинтошей, и как можно лучше защитить наш скот, гибель которого была бы бедствием для нас.
        - А если эти проклятые каннибалы получат подкрепление?
        Гертон с тревогой взглянул на Курама.
        - Может ли это быть? - с тревогой спросил он.
        - Может, господин… Но рыжие Коренастые редко действуют сообща… разве что против голубогрудых. Их племена живут далеко друг от друга.
        - В таком случае столько же и даже более шансов, что в походе наши враги встретятся со своими сородичами.
        - Значит, лагерь сохраняем? - беззаботным тоном спросил Сидней.
        - Таково мое мнение.
        - И мое, - поддакнул сэр Джордж.
        - Как обстоит дело с запасом воды, Курам?
        - Нам нечем поить верблюдов, ослов и коз. Мы рассчитывали на водопой…
        - Вылазка неизбежна!
        За кольцом погасших костров и голым пространством виднелись лишь бледные островки папоротников, трав и кустарников. А за ними тянулась таинственная чаща. Водопоя не было видно.
        - Лагерь нужно оставить в надежных руках, - сказал Гютри. - Пулеметом лучше всего орудуете вы, дядя Гертон. Вы и останетесь с Мюриэль, Патриком Джефферсоном и большинством негров. Фарнем, Маранж, Курам, Дик Найтингейл, два негра и я - мы сделаем вылазку, чтобы поискать водопой. Жаль, что нельзя взять с собой верблюда.
        Айронкестль отрицательно покачал головой. Его томило смутное беспокойство. Он попытался оспорить необходимость вылазки.
        - Можно ведь подождать!
        - Нет, - возразил Гютри. - Если мы станем ждать, то только подвергнем себя большему риску. На вылазку нужно решаться именно теперь.
        - Сидней прав, - подтвердил Филипп.
        Все члены отряда надели макинтоши и металлические маски. Гютри взял свое слоновье ружье, топор и два револьвера. Таким же, за вычетом карабина, было вооружение Маранжа и Фарнгема. Дик Найтингейл прихватил еще тяжелый, толстый кортик.
        - Идем! - прозвучало как звонкий удар колокола. Легкая дрожь пробежала по телу молодой девушки. Лес казался еще более жестоким, огромным, подстерегающим. Филипп в последний раз запечатлел в сердце образ дочери Балтиморы.
        Впереди пошли негры. Курам, десяток раз подвергавшийся смертельной опасности, приобрел большой опыт. У других тоже был изощренный нюх. Втроем они составляли треугольник с широким основанием. Филипп, обладавший необычайно тонким слухом, шел за Дурамом. Сидней шагал широким шагом, и его страшная сила действовала на негров еще более успокаивающе, чем слоновье ружье или не дающие промаха карабины Фарнгема и Маранжа. Остальные составляли арьергард. Они направились на восток. Антилопы разбегались перед ними, промчался вепрь. Коренастые не показывались. У края просеки Курам насторожился.
        - Слушайте! - сказал Филипп.
        Среди легкого треска и еле уловимых шорохов, казавшихся дыханием леса, ему почудилось какое-то организованное движение, удалявшееся от них и вновь начинавшееся уже позади. Показались тропинки, протоптанные с давних времен животными и людьми, испокон веков проходившими здесь на водопой. Отряд сдвинулся теснее. Во главе его продолжал оставаться Курам, за ним вплотную оба негра.
        - Быть может, они ушли? - шепнул Гютри.
        - Я явственно слышал шорох тел, прокрадывавшихся между деревьями.
        - У вас волчий слух!
        Курам остановился; один из негров припал к земле. Но Филипп уже услышал.
        - Вон там слышны шаги, - заявил он, показывая на чащу вправо от баобаба.
        - Это они, - сказал Курам, - но они и впереди нас, и слева. Они окружают нас кольцом. Они знают, что мы идем к водопою.
        Незримое присутствие врага нервировало. Они попали в ловушку, гибкую, подвижную и крепкую живую ловушку, которая размыкалась лишь затем, чтоб лучше сомкнуться…
        Среди зелени засеребрилась вода - мать всего живого. При приближении это оказалось небольшим озером. Исполинские кувшинки раскидали свои чашечки по воде; стая птиц вспорхнула, шелестя крыльями; встревоженный гну перестал пить.
        Протянувшись меж берегами, еще более капризными, чем норвежские фиорды, покрытыми лихорадочной, зловредной растительностью, озеро не имело определенных очертаний.
        Глава IV. Схватка
        Экспедиция остановилась у мыса, на котором растительность была вырвана слонами, носорогами, львами, буйволами, вепрями и антилопами. Чистая и прохладная вода, должно быть, питалась подземным ключом.
        Негры пили с жадностью. Не столь привычные к болотным бактериям белые, зачерпнув воду флягами, влили в нее по нескольку капель желтоватой влаги.
        - Теперь наполним бурдюки!
        Вдруг поднялся фантастический, страшный гомон, в котором тем не менее соблюдался какой-то ритм: вой чередовался с хрипом. Показались и вновь исчезли силуэты людей. Наступившая тишина была затишьем перед грозой.
        - Их целая сотня, - пролепетал Курам. Лица негров стали пепельно-свинцовыми. Фарнгем и Маранж не спускали глаз с опушки леса. Гютри, подобный Аяксу, сыну Телемона, взмахнул своим тяжелым слоновьим ружьем…
        Вокруг летали стрелы, отскакивавшие от металлических плащей и шлепавшиеся в озеро.
        - Мы все погибли бы! - невозмутимо констатировал Сидней.
        - Эти стрелы могут пригодиться, - заметил сэр Джордж, подобрав стрелу, отпрянувшую от его груди. - Для них они опаснее, чем для нас.
        - Да, эти выродки снабдят нас оружием. Бурдюки поставили у воды. Отряд ждал, расположившись полукругом, имея за собой озеро. Звери все разбежались, берега были пустынны; зловещая птица пролетала, задевая воду крылом.
        - Чего же они ждут? - нетерпеливо воскликнул Гютри.
        - Они хотят удостовериться, пал ли кто от стрел, - ответил Курам. - Яд действует не раньше, чем они успеют отойти на тысячу шагов.
        Где-то вдали перекликались попугаи, да обезьяна улюлюкала на другом берегу озера. Тишина казалась бесконечной, но вот опять раздался вой, хрип, и выскочили две группы Коренастых. Их было по крайней мере шестьдесят человек, размалеванных красным, вооруженных копьями, дубинами или топорами из нефрита.
        - Стреляй! - скомандовал Фарнгем.
        Он и Маранж выстрелили и без промаха уложили четверых, когда загрохотало слоновье ружье. Эффект получился чудовищный: руки, ноги, окровавленные кости полетели во все стороны. Одна голова повисла на волосах в ветвях баобаба. Выпавшие кишки извивались подобно змеям. С ревом ужаса Коренастые отступили и рассеялись, за исключением одной шайки, пробравшейся под прикрытием кустов и теперь ринувшейся на путешественников. Удар дубины свалил Курама. Осажденный двумя Коренастыми, пал еще один негр, и пред Филиппом предстали два врага. Раскрашенные суриком лица их казались кровавыми масками, глаза горели фосфорическим огнем, толстые короткие руки взмахивали зелеными топорами.
        Маранж, парируя удары, поверг наземь одного из противников, в то время как другой, нападая сбоку, старался выбить его ружье. Но Филипп отскочил в сторону. Не рассчитав разбега, Коренастый оказался на самом берегу, тогда ударом ноги Маранж сбросил его в воду.
        Гютри справлялся с троими. Они не решались нападать, приведенные в смущение его гигантским ростом. Сидг ней вышиб копье у одного из нападавших, схватил его за загривок, размахнулся им как дубиной и метнул на его товарищей, а подбежавший на помощь сэр Джордж оглушил ударом приклада самого кряжистого из нападавших.
        Поражение было полное. Уцелевшие Коренастые бежали под защиту кустарника; раненые ползком добирались до леса, и Гютри, согласно уговору, дал три свистка, один протяжный и два отрывистых, извещая Айронкестля о миновавшей опасности.
        - Надо захватить пленных, - заметил Фарнгем, поймав одного беглеца.
        Гютри и Дик последовали его примеру, и четверо раненых осталось в руках победителей.
        - А где Курам? - с тревогой осведомился Маранж. Курам ответил стоном, сопровождаемым ругательством. Густота его гривы и могучие кости черепа ослабили силу удара. Второй негр тоже уже был на ногах, отделавшись вывихнутой ключицей.
        Двадцать минут спустя экспедиция повернула обратно. Она построилась в каре, в центре которого плелись пленники. Дважды раздавался под сводами леса военный клич Коренастых, но нападения не последовало.
        Услыхав ружейную пальбу, Айронкестль выставил пулемет, готовясь к бою, но поданные Гютри сигналы успокоили его. Однако с тех пор прошло столько времени, что он снова стал беспокоиться и хотел уже, вопреки условию, идти на разведку, когда увидал на восточном краю просеки возвращавшуюся экспедицию.
        Караван из-за пленных двигался медленно.
        - Потерь нет? - крикнул Гертон, когда Филипп и Гютри были уже на близком расстоянии.
        - Нет… У одного негра только что-то повреждено в плече.
        Мюриэль бессознательно обратилась к Маранжу, которого она выделяла за его характер и добросердечность.
        - Много их было? - осведомилась она. Но ответ дал Гютри.
        - Штук шестьдесят напали с фронта… Десяток подобрались с тыла, обойдя кустарником. Если это всё племя, наша победа почти обеспечена.
        - Это не все, - объявил Курам.
        - Он прав, - подтвердил Филипп. - Голоса были слышны и за ними. Но когда атака оказалась неудачной, резерв решил не выступать.
        - Сколько же, как ты полагаешь, у них воинов? - спросил Айронкестль старого негра.
        - По крайней мере десять столько раз, сколько пальцев на руке, да два раза столько, - ответил Курам.
        - Сто пятьдесят…. Они не смогут овладеть нашим станом силой.
        - Они и пытаться не будут, - заметил Курам, - и не станут нападать гуртом, пока не заманят нас в ловушку… Теперь они знакомы с вашим оружием. И знают также, что стрелы бессильны против желтых плащей.
        - А ты не думаешь, что они откажутся от преследования?
        - Как свет над лесом, так они будут вокруг нас. Айронкестль опустил голову и задумался.
        - Мы не сможем приготовиться к отъезду в один день, - вмешался Маранж, беспокоившийся за Мюриэль.
        - Наверняка, - подтвердил Гертон. - Только и для нас, и для скота требуется вода и припасы.
        - Не думаю, что они нападут на нас опять по дороге к водопою, - заметил Сидней.
        - Нет, господин, - подтвердил Курам… - Ни сегодня, ни завтра они не нападут. Они подождут, когда мы тронемся в путь… Скот может спокойно пастись под защитой ружей.
        Путешественники почувствовали, как над ними нависла грозная неизвестность. Леса, пустыни, океаны пролегли между ними и их родиной; а здесь, под боком, - неведомый враг, человек-зверь, нисколько не изменившийся за сотни веков. Могущество этого врага, такого забавного, плохо вооруженного и тем не менее наводящего страх, в его численности, изворотливости и упорстве. Несмотря на ружья, доспехи, пулемет, путешественники были в их власти.
        - Как раненые? - осведомился Маранж. Гертон указал на небольшую палатку:
        - Вон там они… Человек пришел в себя, но чрезвычайно слаб. Горилла все еще без сознания.
        Внимание устремилось на пленных. Ни один не был ранен опасно. С широкими лицами, размалеванными суриком, свирепыми глазами, они производили двойственное и жуткое впечатление.
        - Я нахожу, что они безобразнее горилл, - сказал Гютри. - Это какая-то помесь гиены и носорога!
        - А меня не столько поражает их безобразие, как выражение лица, заметил Гертон. - Как будто людское, но такое, как у отбросов рода человеческого. Что-то порочное, что встречается только у обезьян и людей, но у них это в крайней степени.
        - А у пантер, у тигров? - спросила Мюриэль.
        - Те не злы, - возразил Гертон, - они простодушно кровожадны. Злоба - это преимущество, совершенно чуждое лютейшим хищникам. Это преимущество достигает полного своего развития только у нам подобных. Судя по лицу, этих Коренастых следует отнести к злейшим из людей.
        - И то превосходно, - проворчал Фарнгем. Курам, не понявший ничего из сказанного, горячо произнес:
        - Не надо оставлять в живых пленных! Они опаснее змей! Они будут подавать сигналы своим. Почему не отрубить им головы?
        Глава V. Пифон и вепрь
        В продолжение трех дней путешественники готовились к пути. Сделав опыт над пойманной неграми антилопой, Айронкестль нашел, что немедленно произведенное прижигание уничтожает действие ядовитых стрел.
        - Прекрасно! - сказал Гютри, присутствовавший при опытах. - Теперь нужно проделать опыт над одним из пленных.
        - На это я не имею права, - возразил дядя.
        - А для меня это обязанность, - заявил [Племянник, - колебаться в выборе между сохранением жизни добрых малых или одного из этих бандитов - да это просто безумие!
        Взяв стрелу, он направился к одному из пленников, содержавшихся в крепкой палатке. Это был самый кряжистый из всех: ширина его достигала половины высоты. Круглые глаза устремились на гиганта со злобой и суеверным страхом. После минутного колебания, Сидней уколол Коренастого в плечо. Тот съежился, лицо его выразило ненависть и презрение.
        - Ну, дядя Гертон, грех я беру на себя, а вы будьте милосердным целителем!
        Айронкестль живо прижег рану. В течение получаса никаких симптомов отравления не появилось.
        - Ну, вот видите, что я правильно поступил, - сказал колосс, вновь завладевая Коренастым. - Теперь мы уверены, что прижиганием можем спасти людей также, как и животных.
        Как и предсказывал Курам, нового нападения не последовало. Каждое утро экспедиция отправлялась к озеру. Водили двух верблюдов, покрытых попоной из толстого холста, предназначавшегося для ремонта палаток. Негры приносили корм для скота вдобавок к траве и молодым побегам, которые верблюды, ослы и козы щипали на просеке.
        Коренастые не появлялись и не подавали никаких знаков своего присутствия.
        - Можно подумать, что они совсем ушли, - заметил Маранж на исходе четвертого дня, после того как долго прислушивался к окружающим шумам и легким шорохам и не уловил ничего подозрительного своим тонким, более изощренным, чем у шакала, слухом.
        - Они уйдут только тогда, когда их принудят к этому, - возразил Курам. - Они всюду вокруг, но на таком расстоянии, чтобы их не могли ни услышать, ни почуять.
        Пленники уже почти оправились от своих ран, кроме того, который был взят в первый вечер. Сохраняя бесстрастную позу, все время настороже, они не отвечали на знаки, с помощью которых Айронкестль и его товарищи пытались объясниться с ними. Неподвижные, точно каменные, лица казались столь тупыми, как морды гиппопотама или носорога. Но все же на их темных душах медленно сказывались два влияния: при виде Гютри их глаза расширялись от ярости, при взгляде на Мюриэль в них отражалось что-то молитвенное.
        - Нужно попытаться приручить их с помощью вас обоих, - сказал Гертон. Но этот план не понравился Маранжу: что-то во взгляде этих животных оскорбляло его чувство.
        Произошло еще событие, к которому путешественники отнеслись с интересом: самец-горилла, наконец, пришел в себя. Он был до крайности слаб, его била лихорадка. Заметив присутствие людей, он обнаружил легкое волнение, по-видимому, испытав боязнь. Веки его задрожали, он сделал попытку поднять голову, но, чувствуя свое бессилие, смирился. Так как ему не делали никакого зла, и так как привычка действует на животное еще сильнее, чем на человека, он быстро свыкся с их обществом и спокойно выносил визиты исследователей, если не считать нескольких приступов страха или отвращения. Приход же Айронкестля, лечившего и кормившего его, он встречал с удовольствием.
        - Он, видимо, не столь необуздан, как эти скоты - Коренастые, - говорил естествоиспытатель. - Мы его приручим…
        Наконец экспедиция тронулась в путь.
        Дремучий лес не был непроходимым. Деревья, хотя зачастую и чудовищных размеров, в особенности баобабы и фиговые пальмы, редко образовывали чащу. Лес не изобиловал ни лианами, ни колючим кустарником.
        - В этом лесу уютно, - заметил Сидней, шагавший во главе отряда вместе с сэром Джорджем и Курамом. - Удивляюсь, отчего здесь встречается мало людей.
        - Не так мало! - возразил Фарнгем. - В первой полосе мы насчитали по меньшей мере три разновидности черных, что заставляет предполагать о существовании довольно многочисленных кланов. Кроме того, нас преследуют Коренастые, которыми тоже нельзя пренебрегать.
        - Они-то и мешают другим людям селиться дальше, - заметил Курам.
        Хотя Фарнгем и Гютри оба воплощали тип англосаксонской расы, с примесью кельтской у американца, между ними была резкая противоположность. У сэра Джорджа была такая же богатая внутренняя жизнь, как у Айронкестля, тогда как Сидней жил порывами. В часы опасности Фарнгем уходил в себя до такой степени, что казался безучастным или погруженным в грезы. Он гнал тогда всякое волнение в тайники подсознания, и на первом плане оставались лишь бдительность чувств и тонкий расчет чисто объективной мысли.
        Гютри опасность, наоборот, сильно возбуждала, и во время боя его охватывало какое-то, радостное безумие; это ощущение он очень любил, и оно мешало ему сохранять власть над своими решениями и управлять своими поступками.
        Словом, Фарнгем был спокойно храбр, Гютри же - радостно храбр.
        Так же, как характеры, были различны и их воззрения. Сидней, подобно тете Ревекке, примешивал к своей вере спиритизм и оккультизм. Сэр Джордж всецело подчинялся обрядам английской церкви. И тот, и другой допускали многообразие исповеданий, лишь бы они соблюдали основные заповеди Евангелия.
        Два дня прошло без приключений. В молчаливом, глухом лесу только изредка пробегало какое-нибудь животное. Даже птиц не было слышно, кроме попугаев, время от времени испускавших резкий крик.
        Ни одного человеческого следа. Фарнгем и Гютри стали думать, что Коренастые отстали. Даже Курам перестал подозревать их присутствие.
        На третий день к полудню деревья расступились, образуя что-то вроде лесо - саванны, в которой островки деревьев чередовались с покрытыми травой пространствами и с пустынными местами.
        Местность разделилась на два, заметно отличающихся пояса: на востоке преобладала саванна; на западе продолжался лес, пересекаемый просеками. Исследователи держались на грани обоих поясов, желая выяснить преимущества того и другого. Выходя за опушку леса, по саванне пролегало болото, поросшее высоким папирусом, зонтики которого трепетали при слабом ветре, беспрестанно рождавшемся и умиравшем. Все кругом было влажно, хаотично, потрескавшаяся земля представляла убежища для пресмыкающихся. Гигантские кувшинки разбрасывали свои листья, подобные водоемам, опутанные водорослями, дающими приют болотным тварям; птицы точно из берилла, плюща и серы скрывались при приближении человека.
        - Сделаем привал, позавтракаем, отдохнем, - предложил Гертон.
        Пока черные устраивали стан под баобабами, Мюриэль, сэр Джордж, Сидней и Филипп исследовали болотистые берега. Мюриэль остановилась у залива. Вокруг священных цветов водили легкие хороводы огромные бабочки, горя как огонь, и цветы жонкиля, и зеленовато-серые, огненно-красные и бирюзовые мушки; жаба длиной с крысу прыгнула в недвижную воду. Из воды показались мягкие, дряблые формы, раскрытые пасти, тут и там шарахались перепуганные черные рыбы - все говорило о чудовищной жизни.
        Сказочное видение вывело Мюриэль из ее созерцания. Более чем какое-либо из встреченных в тысячелетнем лесу существ, представшее теперь пред ее глазами чудовище напоминало о жутком хаосе мира, о его темных силах. Это была длинная и толстая, как древесный ствол, змея с чешуйчатой шкурой. Туловище скользило с отвратительным проворством вслед за маленькой головкой со стеклянными глазами. Все, что есть отвратительного в дождевом черве, пиявке или гусенице, здесь было в колоссальных размерах… Змея остановилась. Нельзя было понять, видит ли она молодую девушку; ее глаза из блестящего камня не смотрели.
        Дикое отвращение, зловещее головокружение сковали Мюриэль, и крик застыл у нее в горле. Страх перед могуществом этой гадины, вышедшей из низших областей жизни и казавшейся чудовищной нечистью, а также отвращение к ней были сильнее страха, испытываемого перед лютостью тигра или льва.
        Явной угрозы еще не было. Смутный инстинкт пифона еще не освоился с вертикальными формами - двуногими существами. Но ноги Мюриэль подкосились, она споткнулась о сухую ветвь, упала на колени и казалась меньше. Возбужденный падением, пифон быстро скользнул, обвился огромным телом вокруг девушки, и прелестное существо стало добычей гада… Снова она хотела крикнуть, но страх сжимал горло; голова пифона поднялась над бледным лицом и прекрасными, угасающими глазами; мускулы гигантского червя сдавливали кости, останавливали дыхание. Сознание меркло; смерть витала над ней; дух погрузился во тьму…
        Сэр Джордж и Филипп шагали вместе по краю болота. Травы, вода, тростник, кустарник - все кишело жизнью.
        - Здесь страшная плодовитость! - заметил сэр Джордж, - особенно насекомые…
        - Насекомые - бич мира! - подхватил Филипп. - Взгляните на эту мошкару… ни одного уголка, куда бы они ни проникли. Они всюду, все готовы уничтожить и пожрать. Они нас съедят, сэр Джордж.
        Не успел он произнести этих слов, как сэр Джордж, обогнувший островок папируса, испустил хриплый крик; глаза его расширились от страха.
        - Какой ужас! - вскрикнул он.
        В ту же секунду страх объял и Филиппа - на выдавшейся полоске земли пифон продолжал обвивать Мюриэль, сжимая ее своими страшными кольцами. Голова со сверкающими глазами склонилась на плечо, страшные чары исходили от обволакивающей грации чудовища.
        Филипп инстинктивно схватился за карабин, но сэр Джордж воскликнул:
        - Револьвер и нож!
        В один прыжок они были на мысу… Нельзя было угадать, видит ли их чудовище. Оно трепетало, извивалось, готовое пожрать свою добычу. Сэр Джордж и Филипп одновременно выстрелили из револьверов, изрешетив голову животного, и принялись кромсать громадное тело. Кольца подались и распались. Филипп выхватил молодую девушку и опустил ее на траву… Она уже приходила в себя, с блуждающей улыбкой на своем лице нимфы.
        - Не нужно говорить моему отцу!
        - Не скажем ничего, - пообещал сэр Джордж. Она поднялась, тихо смеясь; к радости жизни примешивались еще страх и отвращение.
        - Такая смерть была бы слишком чудовищной… Вы мне вдвойне спасли жизнь!
        Глаза ее уставились на труп пифона, она отвратила взор.
        Гютри тоже шел по берегу болота. Этот пугающий мир, неустанно претворяющий мертвую материю в живую, по-своему приводил его в восхищение. Насколько мог видеть глаз, простирались болотные растения, питаемые водой, и сказочная жизнь кишела на глубине.
        - Если б всюду была вода и земля, вся планета стала бы живой, - пробурчал Гютри, - да для нее одной воды почти бы хватило… Одно Саргассовое море - какая прорва!.. - Я думал, нашему пароходу никогда не выбраться. И какой неведомый мир живет на глубине - все эти кашалоты, зоофиты, акулы и аргонавты!.. А животные дна морской бездны, живущие на глубине 5 - 10 тысяч метров!.. Поистине, если б, как говорит Библия, воды вверху и воды внизу наполняли пространство, - все пространство ожило бы. Великолепно и отвратительно!
        Его разглагольствования были прерваны каким-то хрюканьем. Он достиг фантасмагорической бухты, заполненной растениями, кочками и твердой землей, в которой могли укрыться десятка два стад. Ярдах в ста вырисовывалось фантастическое животное, вроде кабана, на длинных ногах, с огромной головой, толстой мордой, усеянной бородавками, темным хоботком, вооруженным выгнутыми клыками, острыми и массивными, голой кожей и длинной гривой на спине.
        «Клянусь старым Ником[2 - Горный дух в скандинавской мифологии (Прим. переводчика).], это вепрь, и адски красивый в своем роде», - подумал молодой человек.
        Хрюканье продолжалось. Тупое, свирепое и воинственное животное привыкло отступать лишь перед носорогом, слоном и львом. Но когда выхода не было, оно и с ними вступало в бой, и сколько львов пало в сумраке тысячелетнего леса под ударами искривленных клыков!.. Однако, всегда готовый принять бой, вепрь сам не нападает. Это бывает лишь в часы безумья, часы дикого упоения любви, или когда им овладевает бешенство, порождаемое страхом, или же для того, чтоб расчистить себе путь.
        Этот испускал враждебное хрюканье, потому что опасался нападения. Маленькие глазки меж волосатых пучков сверкали, покрытые бородавками щеки дрожали.
        - У нас как раз недостает провизии, - пробурчал Гютри.
        Но он еще колебался, привыкши щадить хорошо сложенных животных. Этот самец в расцвете сил мог бы породить еще сотни грозных вепрей. А Гютри, как Теодор Рузвельт, был за сохранение на долгие времена породистых животных, будь они красивы или чудовищны, если только они обладали большой силой, живостью и хитростью.
        Пока он размышлял, второй вепрь выскочил из болота и вслед за ним еще десяток великолепных, страшных животных.
        Охваченные беспокойством, все они издавали тревожное хрюканье и вдруг, разбежавшись, устремились на Гютри. Он отскочил влево, стадо промчалось, но первый самец слепо лез на него. Гютри не имел времени ни прицелиться, ни вытащить нож. Длинные клыки готовились его растерзать, когда страшный удар кулака со всего маха обрушился на голову животного за ушами. Вепрь покачнулся и отступил, издавая хриплый рев; глаза его метали искры… Сидней дико и весело хохотал, гордясь тем, что от его удара зашатался столь мощный зверь.
        - Алло! Пора! Подходи! - кричал он.
        Вепрь снова бросился на него, но янки отскочил влево, и его кулаки, как молотом, застучали по затылку, бокам и рылу зверя. Животное вертелось, извивалось, устремлялось вперед, задыхалось. Противники очутились у рва. Тогда Сидней внезапно схватил лапу вепря руками и, толкая его в плечо, свалил его в ил… Животное забилось, затем перевернулось и пошло на другую сторону. А Сидней в большем ликовании, чем Геркулес, победивший эриманфского кабана, кричал ему вслед:
        - Дарю тебе пощаду, болотное чудище!
        Глава VI. Пещера диких зверей
        Лес становился гуще, листва - чаще, кустарники - непроходимее. Стало трудно идти. Пришлось податься на саванну. Здесь на красноземе росли тощие травы, чередуясь с голым скалистым пространством, лиловые змеи ускользали в расселины, голубые ящерицы грелись на скалах; там-сям всполошенный страус шагал по пустыне… И опять ничего кроме скал да лишаев, из века в век пожирающих камень… Наконец показалась цепь холмов, выставляющих свои ребра и зубцы.
        Гютри, забравшись на одну из вершин, закричал от восторга. Затерянное меж тысячелетним лесом, степью и пустыней, озеро простирало за ней свои неиссякающие волны.
        Лес, заполняющий восточную часть различными породами деревьев, отделялся от степи красными и бесплодными песками, в которых чахли даже лишаи. За кустарниками западной частью всецело овладевала степь.
        В силу смежности столь разнообразных областей озеро видело на своих берегах всех диковинных зверей пустыни, степных хищников и бесчисленных гостей леса. Сюда приходили страусы и жирафы, и уродливый вепрь, и колос - сальный носорог, гиппопотам и кабан, леопард и пантера, шакал, гиена, волк, антилопа, зебра, дромадер, павиан, горилла, генон и резвун, слон и буйвол, пифон и крокодил, орлы и коршуны, цапли, ибисы, журавли, фламинго, макаки и дрозды-рыболовы…
        - Восхитительное убежище, созданное для всех животных Ноева ковчега! - воскликнул Гютри. - Сколько тысячелетий существовало это озеро? Сколько поколений кишащих здесь зверей, которых люди истребят или покорят себе еще до исхода двадцатого века, видело оно?!
        - Вы думаете, что истребят? - возразил Фарнгем… - Если Богу будет угодно. Я же думаю, что Он этого не допустит!
        - Почему? Разве не оказывает Он явного покровительства цивилизации в течение последних трех веков - в особенности англосаксонской? Не сказано ли в Писании: «…наполняйте землю и владычествуйте над птицами небесными и рыбами морскими, и над всякими зверями и гадами, ползающими по земле».
        - Но там не написано: «Истребляйте!» А мы все истребляли без пощады, без милосердия, Сидней. Творение Божества оказывается в бренных руках человека. Нам кажется, что нужно сделать только жест. Мы сделаем этот жест, и он послужит нашей гибели, а свободные создания вновь будут процветать. Я не могу допустить мысли, чтоб все виды, до австралийских двуутробок и утконосов, могли сохраняться долгие века для того только, чтобы погибнуть от руки человека. Я ясно вижу разверзающуюся бездну, вижу, как народы вновь растворяются в народности, народности в племени, племена в кланы… Не подлежит сомнению, Сидней, что цивилизация умрет и возродится дикая жизнь!
        Гютри разразился смехом.
        - А я говорю, что заводы Америки и Европы задымят по всем саваннам, сожгут на топливо все леса. Но если б это оказалось не так, я не из тех, кто исходит слезами. Я примирился бы и с реваншем зверей.
        - И я с этим примиряюсь, - мистически ответил Фарнгем, - ибо такова воля Божия.
        С дикой грацией выскочили на мыс стая обезьян и уродливые гну, а три высоких страуса шагали по бесплодной равнине, удовлетворяя свойственный им инстинкт открытого пространства. Появились также буйволы, резвуны, прячущиеся в кустарнике, старый носорог, защищенный своим бороздчатым панцирем, тяжелый, страшный, неповоротливый, в полной безопасности благодаря своей силе, которой страшатся львы, и которая не уступает силе слона.
        Робкие, проворные, возвышаясь над всеми животными длинной шеей и головой с тонкими рожками, промчались жирафы.
        - Какая загадка, - недоумевал сэр Джордж. - Зачем эти странные формы? Зачем безобразие этого носорога и нелепая голова страуса?
        - Все они красавцы в сравнении вот с этим, - вымолвил Гютри, указывая на безобразного гиппопотама. - Каково может быть назначение этих чудовищных челюстей, этих противных глаз, этого туловища гигантской свиньи!
        - Будьте уверены, что все это имеет глубокий смысл, Сидней.
        - Пусть будет так! - беззаботно вымолвил колосс. - Где нам разбить лагерь?
        Осматривая пейзаж, они увидели нечто, приковавшее их внимание. На опушке леса показались колоссы. Они шли важно, страшно и миролюбиво. Их лапы казались стволами деревьев, туловища - скалами, а кожа движущейся корой. Хоботы были подобны пифонам, а клыки - громадным кривым пикам… Земля дрожала под ними. Буйволы, вепри, антилопы и обезьяны сторонились с дороги; два черных льва укрылись в кустах; жирафы боязливо вытягивали шеи.
        - Вы не находите, что слоны напоминают гигантских насекомых? - спросил Гютри.
        - Правильно, - ответил сэр Джордж. - Я сравнил бы их с навозными жуками… Некоторые самки должны весить до десяти тысяч фунтов… Великолепное зрелище!
        Громадное стадо слонов завладело озером. Вода забурлила; рев слонов огласил пространство; матери следили за слонятами, которые были величиной с диких ослов и шаловливы, как щенки.
        - Если б не было на земле человека, не было бы никого могущественнее слона… и это могущество не было бы зловредным, - произнес задумчиво Фарнгем.
        - Но оно было бы признано не всеми. Взгляните вон на того носорога, стоящего особняком на мысу. Он-то не отступил бы пред самым грозным хоботным властителем!.. Но не следует забывать о нашем лагере…
        - Вон там, в саванне, у леса, я вижу голое пространство земли между тремя утесами, не очень близко, но и * не слишком далеко от озера, - сказал сэр Джордж, протягивая в названном направлении руку, а другой держа у глаз бинокль. - Там будет легко разводить и поддерживать огонь.
        Гютри взглянул в ту сторону и нашел место удобным.
        Но после некоторого молчания добавил:
        - Я бы остановился еще на одном месте, вон там, оно образует в чаще кустарника полукруг. Если вы согласны, один из нас исследует это место, а другой пойдет к трем утесам.
        - Не лучше ли пойти вместе?
        - Я полагаю, каждый из нас соберет достаточно данных, чтобы принять решение. Издали оба места хороши. Если, в конце концов, окажется, что и то, и другое годятся во всех отношениях, метнем жребий. Так мы выиграем время.
        - Я не совсем уверен, что мы от этого выиграем, но, вероятно, ничего не потеряем. Идем! - заключил Фарнгем, - хотя я и не люблю разделяться.
        - Меньше чем на час!
        - Идет! И что вы берете на себя?..
        - Я полагал бы Три Утеса.
        Гютри, сопровождаемый Курамом и другим негром, хотя и шагал быстро, но на то, чтоб дойти до леса, ушло добрых полчаса. Место оказалось просторнее, чем он думал, и он нашел его удобным. Две скалы были голые, с красными каменистыми склонами. Третья, гораздо большая, - покрыта неровностями и расселинами. В одной из расселин росли фиговые пальмы. В одном месте был черный провал, служивший входом в пещеру.
        - Ты, Курам, - приказал колосс, - осмотришь местность отсюда до острого утеса, а твой товарищ - до круглой скалы. Сойдемся опять на этом месте.
        - Остерегайся пещеры, господин! - заметил Курам.
        Гютри в ответ засвистел и направился к изрытому утесу.
        Он представлял поразительную смесь архитектурных форм: зубчатая башня, одна сторона пирамиды, зачатки обелисков, какие-то своды, овалы, фронтоны, готические стрелки… На всем следы неустанной работы лишаев, стенниц и метеоров…
        Это дикое место могло быть хорошим убежищем. Пещера и большие углубления намечали жилье; их можно было устроить так, чтобы они стали недоступны для диких зверей или же обратить их в неприступную для людей крепость.
        - Лагерь придется разбить здесь, - подумал Гютри, но ему пришли на память слова Курама: «Остерегайся пещеры!»
        Храбрость и осторожность смешивались в Гютри в неравных дозах. Столь же рассудительный, как Айронкестль, но более пылкий, он внезапно бросался на риск, случайности, ловушки, головокружительные приключения. Громадный запас энергии, требовавшей выхода, мешал ему в таких случаях обуздать себя, а спортивный опыт внушал ему чрезмерную уверенность в себе. В боксе ни один противник не мог устоять против него. Он справился бы с самим Дэмпси. Он мог поднять коня вместе с всадником и делал прыжки, как ягуар…
        Пещера была обширнее, чем он предполагал. Чьи-то крылья задели его: ночная птица таращила во тьме глаза, блестящие фосфорическим светом; извивались ползучие гады… Пришлось зажечь электрический фонарь… Вокруг янки кишели подземные твари, которых свет заставил искать убежища в щелях. Неправильный свод был усеян летучими мышами. Многие из них, растерянные, с тонким писком, оторвались от свода и принялись кружиться, судорожно взмахивая беззвучными крыльями.
        Затем начались внушающие опасения галереи, а в конце пещеры в расселины стал просачиваться мутный свет.
        Путешественник вошел в одну из расселин, которая скоро стала слишком узкой. Когда он направил внутрь свет фонаря, пред ним скрылось волнующее зрелище. В конце расселины, в отдалении сбоку, два отверстия с отломанными краями, одно с наклоном вправо, другое - влево, позволяли видеть новые пещеры. Они, должно быть, открывались на западной стене утеса, которой Гютри еще не осматривал. Сюда пробивался смутный свет, на фоне которого электрические лучи чертили лиловатые конусы. В правой пещере три льва и две львицы вскочили, испуганные необычным светом. Львята лежали в темном углу. Дикая поэзия была в этих странно связанных семьях диких зверей. Самцы не уступали вымершим львам Атласских гор, а самки заставляли вспомнить о светлошерстых тигрицах.
        - Как прекрасна жизнь! - подумал Гютри.
        Он засмеялся. Эти страшные звери были в его власти. Два-три удара из слоновьего ружья, и цари зверей вступили бы в вечную ночь. В нем воспрянула душа древних охотников. Гютри вскинул свое ружье на плечо. Но его взяло раздумье, вмешалась осторожность, потом вдруг его охватила сильная дрожь: обернувшись, он увидел вторую пещеру, с еще более страшными обитателями. Ни в одном из обширных американских зверинцев Сидней не видел львов, подобных тем, которые стояли здесь в полутьме. Казалось, они пришли из глубины доисторических времен, эти гиганты, подобные тигро - льву или felti spelaea шелльских раскопок.
        Молния сверкнула по красному граниту. Все львы испустили согласный рев. Гютри слушал их, задыхаясь от восторга. Он прицелился еще раз, но, уступая какому-то невыразимому чувству, покачал головой и стал отступать. «Лагерь здесь не удастся разбить!» - подумал он.
        Очутившись наружи, он быстро направился к Кураму и другому негру, шагавшим по направлению к скалам, и сделал знак не ходить дальше. Они остановились, дожидаясь гиганта, который спешил, так как с минуты на минуту львы могли выйти из своего логова. Рев зверей замирал. Обладая неважным чутьем и ленивым умом, они, вероятно, продолжали еще оставаться как бы в гипнозе перед щелью, в которую брызнули лучи таинственного света.
        Вдруг рев рассек пространство, и появились лев с львицей. Это не были те громадные хищники, которых он видел во второй пещере, но и их рост поразил Курама. В их позах сквозила беспечность. Еще не наступил час, в который эти властелины царства животных развертывают свою страшную силу. Больше чем тигр вне ночной тьмы лев как бы вянет. Для войны, так же как и для любви, ему требуется бледное мерцание звезд, черный хрусталь ночей.
        Лев ступал рядом с львицей, которая шла, крадучись, чуть не ползком. Сидней зарядил ружье и щелкнул затвором. В магазине было шесть зарядов.
        Новый рев прорезал пространство, и лев-великан, в свою очередь, вынырнул в тени скал.
        - Черт возьми! - выругался Гютри… - Мы играем со смертью.
        Первый лев бросился и в шесть прыжков был уже на полпути от янки, второй оставался неподвижным, во власти звериных грез, не стряхнув еще с себя пещерных теней.
        Теперь о бегстве нечего было и думать. Сидней повернулся к зверю и выстрелил одновременно с Курамом и его товарищем. Пуля слоновьего ружья задела череп льва и взорвалась в двухстах шагах; пули негров не причинили зверю никакого вреда.
        Три громадных прыжка - и рыжее тело льва, как скала, грохнулось на то самое место, где стоял человек, но тот отскочил в сторону, и когти и зубы льва ударились об острое лезвие охотничьего ножа. Слоновье ружье грохнуло вторично - и невпопад, так как прыжки зверя и человека не давали возможности прицелиться… Одного из них ждал вечный мрак.
        Негры взяли опять на прицел, но Гютри был перед самым зверем, и они боялись выстрелить, не доверяя своей ловкости.
        Чтоб напугать льва, Гютри испустил дикий крик; лев ответил ревом. Две силы столкнулись. Лев стал на задние лапы, выпустив когти, раскрыв пасть, откуда торчали гранитные клыки… Но у человека было оружие: он нагнулся и до рукоятки воткнул длинный охотничий нож в грудь зверя.
        Но тот не упал. Он взмахнул лапой и всадил когти в бок янки, стараясь ухватить громадной пастью его голову… Сидней понял, что охотничий нож не задел сердца льва и кулаком левой руки ударил его по ноздрям, заставив льва поднять морду.
        Тогда человек, вытащив оружие, вторично нанес удар, не имея возможности прицелиться из ружья.
        Задыхаясь и хрипя, два гиганта - человек и хищник - с остервенением набросились друг на друга. Поверженным оказался зверь…
        В глазах у Гютри потемнело. В последнем напряжении он ударился головой о скалу и почти потерял сознание. А львица была от него в каких-нибудь трех прыжках, и за ней следовал черный лев. Сидней понял опасность положения и напрягся для смертельной борьбы, но прежде чем он овладел бы своими мышцами, звери растерзали бы его…
        В этот критический момент появился сэр Джордж, в одно время с Филиппом, показавшимся на вершине холма…
        Оба прицелились и одновременно выстрелили в львицу. Едва прозвучали выстрелы, животное завертелось и рухнуло с дважды пробитым черепом. Падая, львица ударилась о черного льва, который, остановившись, стал обнюхивать издыхающего зверя. Но прозвучали новые выстрелы, и черный лев, в свою очередь, распростился с лесом, степью и опьяняющими ночами.
        Сбежались все. Негры выли от радости, Гютри высоко поднимал голову в сознании своей силы… Опасность миновала. Лев-великан исчез за скалами; какой-то бесформенный страх заставил прочих хищников отступить…
        - Еще немного, и мне привелось бы узнать, что делается на том свете, - сказал Гютри, несколько бледный, с нескрываемой радостью пожимая руки сэра Джорджа и Филиппа. - Таких стрелков, как вы, немного найдется, хотя бы и в Капштадте.
        - Ну, решительно не следует больше разбредаться поодиночке, - сказал Гертон, прибежавший вместе с Мюриэль.
        Господин правду говорит, - подтвердил Курам. - И не следует забывать о Коренастых… Курам заметил следы; Курам не удивится, если они расставят ловушку.
        Глава VII. Тайное преследование
        Жизнь умело заживляла раны гориллы, над которыми поработала смерть. В глубине помертвевших орбит, под жесткими дугами бровей глаза вновь начинали всматриваться в мир. Горечь и недоверие упорно держались в душе животного. Оно видело себя пленником каких-то подозрительных, существ, чуть ли не себе подобных. По временам его лоб странно морщился: в голове мелькали образы забытых пейзажей, силуэты подруг… При приближении людей оно ощетинивалось, инстинктивно уклоняясь от смертельной опасности, которой можно ожидать от всякого существа.
        Но присутствие одного он выносил с кротостью. При появлении Гертона лесной житель поднимал свою тяжелую голову, и в зрачках его вспыхивал огонек. Он миролюбиво смотрел на это бледное лицо, на светлые волосы, на эти руки, утишавшие его боль и кормившие его. Несмотря на постоянные вспышки страха и недоверия, жесты Айронкестля от повторения становились привычными, и эта спасительная привычка внушала в его присутствии чувство безопасности. Горилла верила ему, и каждый жест этого человека действовал успокаивающим образом. Животное знало, что на свете жил кто-то, от кого оно ежедневно получало пищу, источник жизни. Постоянно возобновляясь, эти впечатления становились глубже, сознательнее. Между несходными духовными мирами происходило смутное взаимодействие.
        Вскоре приход Айронкестля стал встречаться с радостью. В его присутствии животное, чувствуя себя в безопасности, подпускало к себе и других. Но как только он удалялся, оно начинало дико ворчать…
        Коренастых приручить оказалось невозможно. Необузданная вражда светилась в глубине их зрачков. Их непроницаемые лица или оставались странно неподвижными, или в них, как молния, сверкало убийственное отвращение. Они принимали уход и пищу без тени благодарности. Их недоверие сказывалось в бесконечных обнюхиваниях и ощупываниях, которым они подвергали всякую приносимую им пищу. Одна только Мюриэль, казалось, не возбуждала их ненависти. Они смотрели на нее неотрывно, и по временам какое-то загадочное выражение пробегало по их отвисшим губам.
        Чувствовалось, что они постоянно настороже. Глаза их впитывали в себя все образы, слух улавливал малейшее колебание.
        После приключения со львами их бдительность еще более усилилась. Однажды утром Курам сказал:
        - Их племя очень близко. Оно с ними говорит.
        - Разве ты слышал голоса? - спросил Айронкестль.
        - Нет, господин, не голоса, а знаки - на траве, на земле, на листьях и на воде…
        - Откуда ты знаешь?
        - Знаю, господин, потому что трава срезана с промежутками или же сплелась; потому что на земле проведены борозды, потому что листья подняты или сорваны так, как не делают животные, а на воде плавают перевитые ветки. Я все вижу, господин!
        - А ты не знаешь, что это значит?
        - Нет, господин! Я не знаю их знаков, но они думают только о том, как бы сделать нам зло. И те, кого мы взяли, становятся опасными для нас. Нужно их убить или пытать.
        - Зачем их пытать?
        - Чтобы они раскрыли свои тайны.
        Айронкестль и его товарищи слушали с изумлением.
        - Но что они могут сделать?
        - Они могут помочь расставить для нас ловушки.
        - Нужно только лучше следить за ними и связать их.
        - Не знаю, господин. Даже связанные, они сумеют помочь своим.
        - А если их пытать, они заговорят?
        - Может быть, и заговорят… Один из них не так мужествен, как другие. Почему не попробовать? - простодушно спросил Курам. - А потом убить.
        Белые не ответили, сознавая всю разность миросозерцании.
        - Следует прислушиваться к мнению Курама, - задумчиво вымолвил Айронкестль, когда их проводник замолчал и удалился. - Это очень смышленый в своем роде человек.
        - Несомненно! - процедил Гютри. - Но что же нам делать? Его совет, в сущности, единственный разумный. Нужно бы их попытать, а Затем убить.
        - Вы не сделаете этого, Гютри! - с ужасом воскликнула Мюриэль.
        - Нет, я этого не сделаю, но это следовало бы сделать, хотя бы только ради вас, Мюриэль. Это дьявольские гады, готовые на всякое злодеяние, преступный сброд, и вы можете быть уверены, что они-то не замедлили бы изжарить и скушать нас.
        - Напрасная трата слов. Убивать их мы не станем, пытать тоже, - вмешался Айронкестль. - Кроме того, они и не смогли бы нам ничего рассказать… Как бы мы их поняли?
        - Курам, может быть, понимает.
        - Нет, он может только угадывать. Аэтого недостаточно.
        - Вы правы, - сказал Филипп. Мы их не уничтожим. Но что же с ними делать? Оставлять их здесь опасно.
        - Ответ в вашем же вопросе. Освободить их, что ли?
        - А нельзя ли, соединив нашу хитрость с хитростью негров, перехитрить их?
        Айронкестль поднял брови и пристально посмотрел на Филиппа.
        - Если говорят земля и вода, трава и листья, разве нельзя исказить эти знаки?
        - Об этом я и сам думал, - сказал Айронкестль. - Вероятно, это можно бы сделать. Притом так просто завязывать им глаза во время перехода, или же обертывать голову. Ночью их можно держать в палатке…
        - Нужно бы еще заткнуть им глотку и уши.
        - Им будет очень тяжело! - вздохнула Мюриэль.
        - Это ненадолго. Курам утверждает, что они не покидают леса дальше, чем на день пути. Ведь этот лес не бесконечен.
        - Позовем Курама, - сказал сэр Джордж. Курам выслушал молча план белых.
        - Хорошо! - ответил он, - Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже… Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.
        Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.
        - Один из пленников уронил этот знак у кустарника… И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить? - вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.
        Надзор усилился. Весь день пленных держали с закрытыми лицами. Ночью в их палатке ставили стражу, а выпуская погулять, спутывали ноги. Но, невзирая на все предосторожности, они были предметом постоянного беспокойства.
        Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства…
        Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.
        - Ну, - спросил однажды вечером Филипп Курама, - они все еще говорят со своими?
        - Говорят, - серьезно ответил Курам. - Они слушают и отвечают.
        - Но каким образом?
        - Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.
        - А разве вы не стираете их знаков?
        - Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!
        Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.
        - Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, - сказал он. - И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Лауры, у замка Шамбор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
        - Почему страшная? - спросила Мюриэль.
        - Здесь все ночи страшные. В этом - обаяние природы.
        - Это правда! - прошептала девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах пифона. - Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
        - Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
        - Мы видели Начало, о котором говорит Библия. Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой - свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, применяясь и обстоятельствам.
        - А, кроме того, - с некоторой робостью продолжал он, - здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки - человеческие жилища, наши вечерние огни - домашний очаг. Вы - символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
        Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
        - Не нужно преувеличивать, - сказала она. - Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.
        - Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если б вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!
        - Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, - прошептала она. - Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.
        Она стала напевать:
        Twinkle, twinkle, little start,
        Oh, I wonder, what - you are!
        (Мигай, мигай, маленькая звездочка,
        О, что ты такое!)
        - Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…
        Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробирающегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.
        - Это один из наших пленников! - воскликнул Филипп.
        Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку. Они остановились, устремив глаза на водную равнину. Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.
        - Лодки! - приказал Гертон.
        В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.
        Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.
        - Видите, господин! - сказал Курам по возвращении лодок.
        - Вижу, - печально ответил Айронкестль, - что ты был прав: этот Коренастый оказался хитрее нас.
        - Не только он, господин. Его, освободило их племя.
        - Племя? - насмешливо воскликнул Гютри.
        - Племя, господин. Оно доставило орудие, чтоб разрезать веревки… и, может быть, жгучую воду.
        - Что это за жгучая вода? - спросил с тревогой Гертон.
        - Это вода, которая выходит из земли, господин… Она жжет траву, деревья, шерсть и кожу. Если Коренастые налили этой воды в углубление какого-нибудь камня, она могла помочь пленному.
        - Посмотрим!..
        Но пол палатки не обнаружил никаких следов какого-либо едкого вещества.
        - Курам любит рассказывать басни! - проворчал Гютри.
        - Нет, - сказал сэр Джордж, - вот здесь обрывок веревки, явно обгорелый.
        - Нет! - отрицательно покачал головой Гертон, продолжавший осматривать кусок веревки. - Это сожжено не огнем.
        - Тогда почему же они так медлили воспользоваться этой проклятой жидкостью?
        - Потому что жгучую воду нелегко достать, господин, - ответил Курам, слышавший вопрос. - Можно идти целые недели и даже месяцы, и не встретить ее.
        - Напрасно мы не взяли с собой собак, - заметил Филипп.
        - Тогда нужно было бы ждать, пока их доставят с Антильских островов или из Вера - Крус, а у нас не было времени.
        - Выдрессируем шакалов, - полушутя - полусерьезно предложил Гютри.
        - Я предпочел бы довериться горилле, - возразил Айронкестль. Коренастых она особенно ненавидит.
        - Это правда, господин, - вмешался Курам. - Бессловесный человек - враг Коренастых.
        А ты считаешь, что его можно выдрессировать? Тебе можно, господин, но только одному тебе!..
        Гертон принялся за дрессировку гориллы. В первые дни, казалось, ничто не могло пробить гранитный череп. Когда гориллу сводили с Коренастыми, ее охватывало сильное возбуждение, от которого она вся дрожала; расширившиеся зеленоватые глаза метали молнии и выражали свирепую ярость. Но несколько дней спустя что-то как бы вспыхнуло в сознании животного, подобно внезапно распускающимся тропическим цветам. А еще некоторое время спустя животное, казалось, окончательно поняло, что оно должно следить за пленными.
        Оно садилось на корточки перед их палаткой, обнюхивало, осматривалось кругом. И вот однажды Курам подошел к сидящему у огня Гертону и сказал:
        - Господин, бессловесный человек почуял Коренастых. Они близко.
        - Все на местах?
        - Да, господин. Но нападения нечего бояться.
        - Так чего же еще?
        - Не знаю. Нужно следить за припасами, за пленными и за землей.
        - За землей? Почему?
        - Коренастые знают пещеры, вырытые их предками… Гертон понял, что хотел сказать негр, и, погрузившись в свои мысли, направился к горилле. Та была страшно возбуждена, прислушивалась и принюхивалась, шерсть на макушке ее черепа вздымалась.
        - Ну, как дела, Сильвиус?
        Гертон приласкал животное. Сильвиус ответил неопределенным движением, намеком на ласку, и глухо зарычал.
        - Ступай, Сильвиус!
        Животное направилось к западному концу лагеря. Здесь его возбуждение достигло высшей степени и, присев на корточки, оно принялось рыть землю.
        - Вы видите, господин, - сказал подошедший Курам. - Коренастые в земле.
        - Так, значит, наш лагерь расположен над пещерой?
        - Да, господин.
        Гертон оставался в нерешительности и тревоге. Курам лег, приложив ухо к земле.
        - Они там! - сказал он.
        Ворчание Сильвиуса, казалось, подтверждало эти слова.
        Крик ужаса вдруг прорезал тьму. Кричала женщина, и этот крик заставил затрепетать Гертона.
        - Это Мюриэль! - воскликнул он.
        Он бросился к палатке молодой девушки… Карауливший ее черный страж неподвижно лежал на земле. Гертон поднял полотняный занавес, закрывавший вход, и направил внутрь свет электрического фонарика.
        Мюриэль не было.
        Глава VIII. Мюриэль во тьме
        Среди палатки виднелось овальное отверстие, в которое могли пройти двое мужчин. Рядом лежала глыба зеленого порфира.
        Гертон бросился туда, призывая на помощь. Неправильные ступени уходили во тьму. Айронкестль стал спускаться, не ожидая подмоги. Дойдя до последней ступени, он увидел подземный коридор, но сажен через двенадцать дорога оказалась загражденной грудой земли и булыжника.
        Прибежали Филипп, Сидней и сэр Джордж.
        - Проклятье! - воскликнул Гютри, охваченный дикой яростью.
        - Нужно договориться, как действовать! - заметил сэр Джордж.
        Голова шла кругом у Филиппа, сердце его било тревогу. Все принялись ощупывать землю, в надежде найти выход.
        - Курам, - приказал сэр Джордж, - вели принести лопаты и заступы.
        К Гютри после минутной растерянности вернулись его разум и хладнокровие.
        - И мой бурав! - добавил он.
        Готовясь к отъезду, он предусмотрел, что им может встретиться каменная или деревянная преграда, которую понадобится преодолеть. В сопровождении Дика и Патрика он отправился за снарядом. Это была хитроумная машина, смотря по обстоятельствам, могущая действовать механически или ручным способом. При сравнительной легкости ее, для переноса достаточно было двух человек.
        Десять минут спустя, машина была на месте. Сидней наполнил резервуар, пустил ее, и проход был проложен в пятьдесят раз быстрее, чем это сделали бы заступы и лопаты.
        Айронкестль первым устремился в освобожденный коридор. Путь освещался электрическими лампами, но никакого следа Мюриэль и Коренастых не было видно. Скоро пришлось нагибаться, затем стенки коридора так сблизились, что стало невозможно идти вдвоем.
        - Я пойду вперед! - объявил решительным, почти повелительным тоном Гютри… - Нет, дядя, нет! - добавил он, оттаскивая упиравшегося Гертона. - Моя сила будет нам лучшей защитой. Я легче, чем кто другой, сломаю препятствия и восторжествую над тем, кто осмелится вступить с нами в бой!
        - Но, - возражал Гертон, - коридор может оказаться слишком узким для тебя.
        - Тогда я лягу, и вы пройдете по мне.
        Гютри спорил, продвигаясь вперед. Логика вещей действительно требовала, чтоб он шел впереди, тем более, что только он да сэр Джордж и Патрик успели надеть непроницаемые для стрел костюмы.
        Коридор не становился уже, хотя нагибаться приходилось все сильнее, и еще немного - пришлось бы пробираться ползком. Но своды вдруг стали выше, проход расширился, и сэр Джордж вдруг издал хриплое восклицание: он нашел платок, принадлежавший Мюриэль.
        Гертон взял его и прижал к губам.
        - По крайней мере, теперь мы уверены, что она проходила здесь! заметил Гютри.
        Слабый свет стал проникать в подземный коридор, и почти внезапно показалось озеро, освещенное луной.
        В продолжении нескольких минут все стояли, устремив взгляд на воду, в которой трепетно мерцали созвездия Сириуса, Ориона, Девы и Южного Креста. Шакалы завывали в саванне, громадные лягушки квакали так, точно мычали буйволы…
        - Ничего!.. - прошептал сэр Джордж. На озере виднелись три островка, покрытые деревьями. Они-то и приковали внимание путешественников.
        - Должно быть они переправили ее туда! - жалобно воскликнул Гертон.
        По еще щекам текли крупные слезы. Все его обычно бесстрастное лицо перекосилось от боли; он рыдал:
        - Я сделал непростительную вещь… и тысячу раз заслужил пытки и смерть…
        Отчаяние Филиппа было не меньше отчаяния отца. Безграничный ужас окутал его душу, а чувство бессилия еще более усугубляло его тоску.
        Гютри, со сверкающими фосфорическим блеском глазами, протягивал кулаки по направлению к островам.
        - Мы ничего не можем сделать! - властно сказал сэр Джордж. - Продолжая бесполезно рисковать жизнью, мы потеряем все шансы к ее спасению.
        Он осмотрел берег. Это был почти отвесный утес. Нечего было думать о том, чтоб вскарабкаться на него: почти наверняка можно было нарваться на Коренастых, и в один миг они уложили бы всех, на ком не было непроницаемых плащей. Здесь, под отвесной скалой, у открытого до самых островов озера, никакой неожиданности не могло быть.
        - Что же нам делать? - печально спросил Гертон. В своей скорби он почувствовал потребность передать руководство более спокойному.
        - Можно сделать только одно: вернуться к стоянке тем же путем, как пришли… Потом снарядить лодки и исследовать острова…
        - Правильно! - сказал Гютри, возбуждение, которого стало уступать спокойному инстинкту охотника. - Не будем действовать опрометчиво. Скорей за дело. Я заключаю шествие…
        - Нет! - возразил сэр Джордж. - При отступлении первым с конца буду я: мне легче обернуться лицом к неприятелю, если враг нас настигнет.
        Сидней уступил. Отряд быстро возвращался тем же подземным коридором.
        Дойдя до сверлильной машины, англичанин прошептал:
        - Еще наше счастье!.. Ведь выход, наверняка, мог быть завален…
        Потребовалось больше получаса, чтобы наладить разборную лодку. Гертон и Филипп переживали состояние осужденных на смерть, но напряжением воли принуждали себя действовать последовательно. Как и Гютри, они находили, что нельзя упускать ни одного шанса. Сэр Джордж с Патриком, Диком Найтингейлом и большей частью негров должны были остаться охранять лагерь. В погоню же должны были выйти Айронкестль, Гютри, Филипп, четверо негров, включая Курама, и горилла. Последняя должна была заменить собаку.
        Негров облекли в одеяние из просмоленного холста, с трудом проницаемого для стрел, только горилла отбивалась от всякой одежды.
        Прежде чем сесть в лодки, проделали опыт: отпустили Сильвиуса, и он сейчас же направился к подземелью. Следовательно, нельзя было предположить, чтоб Коренастые показывались на поверхности земли, по крайней мере, близ лагеря. С другой стороны, и подъем Мюриэль на скалу казался неосуществимым. Все предположения сводились к одному - к бегству через озеро.
        - Плывем! - заключил Гютри, - нужно же, наконец, решиться на что-нибудь!
        Мотор задрожал, и лодка поплыла по как бы застывшему в оцепенении озеру. Она причалила к первому острову.
        Айронкестль, Гютри и Филипп сошли, взяв с собой самца-гориллу, проявлявшего явные признаки раздражения.
        - Они здесь проходили! - сделал заключение Айронкестль.
        Ящерица прыгнула в озеро; быстро проскальзывали в тумане какие-то животные; лесная малиновка порхала между ветвями.
        Лесной житель, обнюхав землю, бросился бежать по острову. Он снова стал диким и страшным. Его прежняя душа возродилась, а вместе с ней ожили все инстинкты, влекущие его к тайнам леса.
        - Он на свободе! - пробурчал Гютри. - Если ему придет фантазия взобраться на дерево - только мы его и видели!
        Горилла, пересекши остров по диагонали, подбежала к маленькой бухте. Филипп наклонился и поднял какой-то блестящий предмет, лежавший в кустах: это была черепаховая шпилька.
        - Мюриэль! - простонал отец.
        Горилла хрипло ворчала, но дальше не двигалась. Когда Гертон положил обезьяне руку на плечо, она ответила почти человеческим жестом.
        - Нет никакого сомнения, - заявил Гютри, - они отплыли отсюда. Едем на другие острова…
        Их было три и несколько маленьких островков. Исследователи не нашли больше никакого следа прохождения Коренастых.
        - Создатель! - молил Гертон, воздев руки к звездам, - смилуйся над Мюриэль! Возьми мою жизнь взамен ее!..
        Часть вторая
        Глава I. Люди, живущие в воздухе
        Уамма, Голубой Орел, влез на баобаб. В ветвях дерева были три шалаша, в которых помещались его жены, дочери и сыновья. Снежные пряди серебрились в темной шерсти его волос, но в членах его жила мощь, в груди - мужество, а под черепом из гранита - хитрость.
        Янтарный взгляд скользил по делебам, масленичным пальмам, думам, панданусам, драконникам, перемежающимся с фиговыми пальмами и нардами. Среди них баобабы выделялись, как громадные острова. Из века в век в их ветвях строили шалаши Гура-Занка, Звездные люди. Построенные конусом, наподобие громадных муравейников, эти шалаши были непроницаемы для солнца и могли устоять против дождей.
        Уамма был военачальником пяти кланов, составляющих род. В них входило до пятисот воинов, вооруженных нефритовыми топорами, дубинами и стрелами. Были и еще племена на Востоке, и еще другие - в долине Мертвых. Они вели войны между собой, так как люди сильно плодились. Пленников и пленниц пожирали. Но иногда они вступали в союз, чтоб отразить нападения Коренастых, зарившихся на эту плодородную землю.
        В этом году война только что окончилась. Люди Уамма, одержав победу над сыновьями Красного Носорога и Черного Льва, взяли в плен пятьдесят воинов и шестьдесят женщин. Теперь победители готовились к пиршествам, которые продлятся до новолуния. Пленных держали погруженными в озеро до шеи. Там они будут мариноваться до того, как их заколют: от этого их тело станет нежнее и вкуснее.
        На Большой Просеке развели костры. Уамма знал, какие надо произнести слова и какие проделать жесты, чтоб умилостивить всесильные вещи, которые есть и в воде, и в земле, и в ветре, и в солнце.
        Гура-Занка были хорошо осведомлены об иерархии этих сил. Есть такие, которые, будучи невидимы, походят на людей или животных: это самые малые и наименее страшные. Другие подобны громадным растениям: их власть непостижима. Есть и такие, которые не имеют определенной формы и границ: они текут, меняются, вырастают и уменьшаются. Голос их - это гроза, молния, пожар и наводнение. Это не существа, а вещи: существа пред ними ничто.
        Поднявшись на баобаб, Уамма крикнул зычным голосом, и на его клич собрались его сыновья и зятья. Тогда Уамма стал держать речь:
        - Сыновья избранных кланов… первых в воздухе… ваш вождь Уамма приказывает вам: пусть по одному воину с каждого десятка соберутся в путь и двинутся на Восток и на Запад, на Север и на озеро… Там ходят неведомые люди, с верблюдами, ослами и козами. Некоторые из них странного вида и не походят ни на Сыновей Звезд, ни на сыновей Красного Носорога, Черного Льва или Болота, ни даже на Коренастых. Лица у них бесцветные, волосы, как солома, и невозможно понять, какое у них оружие… Пусть наши воины окружат их караван. В этот вечер он остановится у наших пределов. Мы их истребим или войдем с ними в союз! Балюама поведет воинов, а завтра Уамма пойдет следом с тремя сотнями человек. Я кончил.
        И Балюама собрал по одному воину с каждого десятка, сначала под баобабом Голубого Орла, затем по всему лесу, и отправился в путь, чтоб окружить людей с бесцветными лицами.
        - Ладно! - сказал Голубой Орел, когда экспедиция двинулась в путь. - Да будет священна победа!
        Хегум, Человек Звучного Рога, затрубил ко всем четырем небесам; все кланы сошлись на Большой Просеке, и Голубой Орел произнес зычным голосом:
        - Гура-Занка - властители леса и озера. Когда сыновья Красного Носорога и Черного Льва восстали на нас, мы раскроили им череп, вспороли живот и пронзили сердце. Их кишки валялись по земле, и кровь их текла, как красная река. Мы взяли в плен много воинов, женщин и детей. Двадцать воинов, которые вымачивались в озере целую ночь и весь день, готовы для великого жертвоприношения…
        Кланы испустили громкий и протяжный клик, подобный львиному рыканию. Однако, они не были свирепы. В те времена, когда воинственная стрела отдыхала, они были благожелательны и без ярости встречались с людьми соседних племен. Но будучи освящена, война вменяет в обязанность поедать пленных.
        - Пусть зажгут костры! - приказал Голубой Орел. Костры зажглись. Их огни вступили в борьбу с уходящим светом надвигающихся сумерек и покрыли свет нарастающей луны, наполовину серебряной, наполовину точно покрытой пеплом.
        Потрясая факелами, кланы спустились к берегу озера. Военнопленные мокли в нем со вчерашнего дня. Видны были только их головы, так как тела их были привязаны к гранитным глыбам. Уготованная им судьба была им известна, и они нисколько не удивились при виде факелов.
        - Сыны Красного Носорога и Черного Льва! - возгласил Уамма, - в день своего рождения человек уже близок ко дню своей смерти. Где все бесчисленные предки? И где скоро будут те, кто теперь обрекает вас в жертву! Ваша смерть славна, сыновья Носорога и Льва… Вы сражались за свои кланы, а мы за свои… Многие из сыновей Орла пали под вашими стрелами. Мы не питаем к вам злобы, но нужно повиноваться вещам, ибо вещи - все, а люди - ничто…
        Пленников уже вынули из ила. Они не держались па ногах, и их нужно было нести к кострам на руках. Увидев женщин, которые несли им, в силу освященного тысячелетиями обычая, пироги с просом, они стали смеяться: трапеза побежденных священна так же, как пир победителей. Сыновья Черного Льва и Красного Носорога забыли о смерти и стали поедать пироги.
        Уамма тем временем дал сигнал и начал обрядовые танцы. Один воин, с лицом, окрашенным в красную краску, как бы вымоченным в крови, бил в коробок из драконника, а двое других играли на флейтах, сделанных из тростника. Выбиваемая дробь нестройно и глухо аккомпанировала монотонному напеву флейт; несколько воинов с потухшими лицами очень медленно изгибались в такт. Но вот флейты заиграли быстрее, дробь посыпала чаще, зрачки загорелись пока еще неясным огнем, тела в такт музыки стали извиваться сильнее, и к мужчинам присоединились женщины. Затем дробь яростно застучала, флейты завыли, как шакалы, и Гура-Занка свились в дикий хоровод. Они сплетались, резко вскрикивая, образовывали волнующуюся массу или же катались по земле с ревом и воем. Дикое опьянение зажглось в глазах. Мужчины и женщины кусали друг друга, текла кровь.
        Недвижно, с бесстрастным лицом, стоя на холме, Уамма созерцал это зрелище. Но в момент, когда остервенение грозило перейти в убийство, он испустил три грозных клика, и почти мгновенно воцарилась тишина. Луна - из ртути и перламутра, казалось, спустилась на вершину баобабов, свет костров затмевал звезды, и пленники, съев свое месиво, ожидали смерти.
        Голубой Орел подал знак. Вооружившись зелеными жертвенными ножами, воины бросились на них. Пленные, охваченные внезапным страхом, испускали глухие стоны, пытались встать и умоляюще протягивали руки.
        Схватив каждый свою добычу, воины устремили глаза на Уамму. Вождь поднял руку, и нефритовые ножи вонзились в горло, и красные ручьи потекли в чаши. Затем глаза побежденных перестали двигаться в орбитах, вздрагивающие тела застыли. От бедер, рук, голов, торсов распространился во тьме запах жареного мяса, и Гура-Занка познали восхитительную радость пожирать врага.
        Затем Голубой Орел отдал приказ: чтобы в час, когда звезды погаснут в четырех небосводах, Гура-Занка встали и приготовились сразиться с небывалыми воинами.
        Глава II. Воинственная заря
        Прошло приблизительно две трети ночи. Курам сторожил у огней, по временам прохаживаясь, чтоб разогнать сон и понюхать пространство. Он знал, что Коренастые уже не бродили вокруг лагеря с тех пор, как похитили Мюриэль. Он радовался этому в глубине своей дикой души, так как девушка была ему безразлична, и смутно желал, чтобы ее след оказался потерян. Но он угадывал иную опасность, так как Гумра, самый тонкий из черных разведчиков, донес, что как будто какие-то люди появились неподалеку от каравана.
        Послав Гумру и двух других негров на разведку, Курам спрашивал себя, следует ли разбудить господина. Из белых только один Патрик был на ногах, но Курам ничего ему не сказал, так как, полагаясь на него в битвах, он считал его лишенным нюхали предвидения.
        Расположенный на берегу озера, в выемке, окруженной кострами, лагерь был готов к бою. При первом сигнале белые и черные были бы на своих местах. Курам питал религиозное доверие к мудрости господина, к многозарядным карабинам, к слоновьему ружью и, в особенности, к страшному пулемету. Но не следовало позволять застигнуть себя врасплох. Берег озера мешал прямому нападению, а за кострами расстилалась степь, на которой не мог скрыться от глаз ни один человек. Самое близкое прикрытие было в пятистах шагах. Таким образом, как бы ни был хитер враг, подойти незаметно он не мог.
        Звезды двигались по небу, и Южный Крест передвинулся на полюс, когда, наконец, показались силуэты, и Гумра появился у костра. У него было легкое, как у шакалов, тело и желтые орлиные глаза. Он сказал:
        - Гумра видал людей с той стороны, где садится солнце, и с той, где блестят Семь Звезд.
        - Много ли их?
        - Больше чем нас. Гумра не мог их сосчитать. Гумра не думает, что они нападут на нас раньше, чем звезды побегут от дневного света.
        - Почему так думает Гумра?
        - Потому что большая часть спит. Если б они не ждали других воинов, они постарались бы напасть на нас врасплох, ночью.
        Курам склонил голову, так как эти слова были справедливы, и посмотрел на восток. Восток еще не бледнел. Звезды, яркие на черном небе, были в таком положении, какое они принимают, пока еще ни один человек и ни одно животное не проснулись на земле. Но Курам знал, что не пройдет и часа, как день осыплет их пеплом, и они угаснут одна за другой.
        Была глубокая, сладостная тишина. Звери, которым суждено было погибнуть и своим телами подкрепить тела других зверей, уже не существовали. Умолк даже шакал.
        Опросив других разведчиков, Курам поправил огонь и пошел к часовым.
        - Ничего нового? - спросил Патрик, стороживший у южного края лагеря.
        - Нас подстерегают люди, - отвечал черный.
        - Коренастые?
        - Нет, люди, пришедшие из леса. Патрик засмеялся про себя. Это непредусмотрительное и исполненное храбрости созданье жаждало битвы.
        - Ты не думаешь, что они нападут? - спросил он. При свете огней можно было разглядеть его голову с каштановыми волосами, голубые глаза и длинное лицо с острым подбородком.
        - Нападут, если будут чувствовать себя достаточно сильными.
        - Тем хуже для них! - пробурчал ирландец.
        Курам оставил этот ответ без внимания и отошел. Ему вдруг показалось, что нужно уведомить Айронкестля, и, подойдя к палатке начальника, он поднял полог и позвал. Гертон со времени исчезновения Мюриэль плохо спал. Он встал и оделся.
        - Что тебе, добрый Курам?
        В этом вопросе была смутная надежда: всякое событие, всякое слово и всякая мысль моментально приводили к мысли о молодой девушке. Скорбь снедала его, как болезнь. В несколько дней он похудел. Страшное раскаяние разъедало душу: он так винил себя за то, что взял с собой Мюриэль, как если бы был ее убийцей.
        - Господин, лагерь окружен, - сказал Курам.
        - Коренастыми? - воскликнул Айронкестль, содрогаясь от гнева.
        - Нет, господин, черными. Гумра думает, что они пришли из леса.
        - Их много?
        - Гумра не мог их сосчитать. Они прячутся… Гертон опустил голову в грустном раздумье. Затем сказал:
        - Я хотел бы вступить с ними в союз!
        - Это было бы хорошо… Но как с ними говорить? Негр не хотел этим сказать, что считает невозможным с ними объясниться, так как он умел общаться с помощью знаков и делал это бесчисленное количество раз.
        - Они пустят стрелы в тех, кто захочет приблизиться к ним, - сказал он. - Все-таки я попытаюсь, господин, когда рассветет.
        Звезды продолжали ярко гореть, но заря была уже близка; она должна была быть короткой. Солнце покажется быстро после того, как забрезжит первый рассеянный свет.
        - Я не хочу, чтобы ты подвергал свою жизнь опасности, - сказал Айронкестль.
        Слегка ироническая улыбка скривила фиолетовые губы.
        - Курам не подвергнет себя опасности. И он прибавил наивно:
        - Курам не любит умирать. Гертон обошел лагерь и проверил пулемет. «Мне бы надо не один захватить с собой!» - подумал он.
        Затем он глянул на пейзаж: озеро, в котором искривились звезды, степь, кустарник, в отдалении лес. Это был час покоя. Коварная природа обещала счастье и, вдыхая бархатистый воздух, Гертон почувствовал страшное биение сердца. Он повернулся к Южному Кресту и стал молиться:
        О lorn Good of my salvat'on,
        I have cried day and night before thee…[3 - Боже спасения моего,день и ночь взывал я к тебе… (англ.) (Прим. переводчика).]
        Отчаяние его сменилось надеждой, вера - удрученностью. Лихорадка сверкала в впалых глазах. Пылкое раскаяние продолжало терзать сердце.
        Тропическая заря появилась и мгновенно пронеслась. На минуту алая полоска разделила свет, но над водами озера уже вставало солнце, медное и кровавое.
        - Позвать их теперь? - спросил подошедший Курам.
        - Позови.
        Курам взял старинную флейту, вырезанную из ствола молодого папируса, вроде тех, которые в ходу у некоторых народностей Великих Сильвасов. Она давала приятный однообразный звук, слышимый на большое расстояние…
        Затем, сделав знак Гумре следовать за собой, он вышел из лагеря в промежуток между двумя кострами.
        Они прошли шагов двести по саванне и остановились. Никто не мог приблизиться на расстояние полета копья так, чтоб они не заметили его. Курам вынул свою флейту, и стал играть на ней монотонно и заунывно, затем закричал громким голосом:
        - Люди этого лагеря хотят заключить союз со своими скрывающимися братьями. Пусть те покажутся, как показываемся мы!
        Говоря таким образом, он не надеялся, что его поймут люди, говорившие на неведомом языке, но подобно бесчисленным поколениям дикарей и людей просвещенных, он верил в добродетель глагола и приписывал ему силу заклинающую, повелевающую и созидающую свет. Кустарник и саванна не выказывали ни малейшего следа присутствия человека. Быстро промчался какой-то зверь, утренние птицы славили созидающий свет…
        - Отчего же вы не отвечаете? - вопил Курам. - Мы хорошо знаем, что ваши воины осаждают лагерь. Гумра с орлиными глазами видел вас со стороны Семи Звезд и в стороне, где садится солнце.
        Ответа все не было, но в глубине кустарника поднялся какой-то шум. Гумра, обладавший таким же тонким слухом, как зрением, сказал:
        - Я думаю, мудрый вождь, что идут другие воины… Тогда Курам, охваченный беспокойством и гневом, закричал тоном угрозы:
        - Пусть прячущиеся люди не очень полагаются на то, что их много. У белых людей есть оружие, такое страшное, как землетрясение или пожар, пожирающий лес!
        Слова его сопровождались мимикой; но вдруг поняв свою неосторожность, он продолжал кротко:
        - Мы пришли не как враги. Если ваши вожди захотят вступить в союз, вы будете желанными гостями в нашем лагере!
        Внезапно один черный вскочил с ревом, подобным реву буйволов. В одной руке он держал стрелу, в другой дубину. Сила жила в его груди, челюсти его выдавались, как у волка; желтые глаза блестели пылом, мужеством, алчностью.
        Он выкрикивал незнакомые слова, но жесты его выражали, что он хочет быть победителем и господином.
        - Люди лагеря непобедимы! - отвечал Курам словами и знаками.
        Уамма, Голубой Орел, стал высокомерно смеяться. Он испустил два повелительных клика, и воины Гура-Занка, воспрянули в кустарниках, папоротниках и в высокой траве. Все это были сильные, мужественные молодцы; они окружили лагерь. Хагун, Человек с Рогом, затрубил к восходящему солнцу. Сыновья Звезды страшно заревели, все они были вооружены дубинами и стрелами.
        Тогда Уамма сказал словами и жестами:
        - Сыны Звезды имеют по десяти воинов на одного вашего. Мы возьмем лагерь со всеми животными и всеми сокровищами. А людей съедим!
        Курам, поняв, что черный военачальник хочет войны, распростёр руки, вытянул их перед собой, затем показал на землю и согнулся:
        - Люди леса умрут, как насекомые, рои которых носятся вечером над водами озера…
        Зычный голос Голубого Орла перемежался с рогом Хагуна. Тем временем Гура-Занка построились в колонны: их было четыре, каждая около пятидесяти человек.
        Курам сделал последнюю попытку. Его голос и жесты одновременно заявили:
        - Еще есть время заключить союз!
        Но Голубой Орел, видя построенные к битве колонны, горячо почувствовал свою мощь и дал сигнал к наступленью…
        Лагерь был готов принять его. На холме Айронкестль и один негр управляли пулеметом. Сидней проверял слоновье ружье. Филипп и сэр Джордж охраняли бивак с юга и запада. Остальные хозяева лагеря, готовые дать залп по первому сигналу, образовывали длинную кривую.
        - Вождя не убивать! - крикнул Айронкестль, так как он надеялся после битвы заключить с ним союз.
        Рог завыл, и Гура-Занка рассыпались по озеру; Курам отступил, и двести свирепых дикарей ринулись к лагерю.
        - Огонь! - приказал Айронкестль.
        Пулемет, поворачиваясь, сеял пули так густо, что казалось, что это струя жидкости. Слоновье ружье грохотало подобно грому. Сэр Джордж и Филипп методически прицеливались, поддерживаемые огнем стрелков.
        Результат был ужасный. Прежде, чем авангард Гура-Занка прошел половину расстояния, отделяющего их от лагеря, более шести десятков воинов уже лежали на земле. Пулемет разил их цепью; слоновье ружье разбрасывало снопы крови, тела, костей и внутренностей, каждый выстрел Филиппа или сэра Джорджа укладывал на месте по человеку.
        Слоновье ружье вызвало первое отступление: колонна черных, огибающая озеро, при виде искромсанных воинов, при виде оторванных голов и конечностей, разбросанных по всему пространству, была охвачена паникой и бросилась врассыпную в кусты папируса; затем пулемет остановил отряд, идущий с юга, в то время как обстрел Филиппа и сэра Джорджа, которым помогали Дик, Патрик и черные стрелки, рассеял третью колонну.
        Но на западе отряд, предводительствуемый Голубым Орлом, приближался угрожающе быстро.
        Впереди шел вождь, потрясая топором и стрелой; отряд был уже в двухстах метрах…
        Гертон смотрел, как он приближался. Здесь были отборные воины: молодые, сильные, высокого роста, с широкой грудью… Если б они овладели лагерем, то истребили бы путешественников… Они двигались быстро. У Айронкестля оставалось не больше двух минут, чтоб избежать катастрофы.
        - Жаль! - проворчал он.
        С сожалением повернул пулемет к западу и методично стал поливать чернокожих свинцом. Как будто огненные клинки или удары молнии врезались в осаждающих. Люди кружились, как пчелы от дыма, качались, падали с криком бешенства или предсмертной тоски, или же бежали, куда попало, охваченные безумием. Вскоре вокруг Уаммы осталось не больше десятка воинов. Айронкестль рассеял их одним мановением руки.
        Один Голубой Орел остался перед лагерем. Смерть была в его душе. Громадная сила его племени в один миг оказалась слабостью шакалов перед львом. Все, что его воспламеняло, все действительные и легендарные подвиги, все это рассеялось перед какой-то таинственной силой. Его гордость утонула в безграничном унижении; его славные воспоминания полегли в нем изувеченные, презренные, обезображенные.
        Он поднял свою стрелу, поднял дубину. И крикнул:
        - Убейте Уамму… Но пусть рука воина пронзит ему грудь… Кто хочет сразиться с Уаммой?
        Это была последняя вспышка его гордости, и голос его жалобно звенел. Курам, стоявший рядом с Гютри, понял жесты черного вождя.
        - Он хочет биться!
        Гютри засмеялся. Он осмотрелся. Кругом были только обращенные в бегство, убитые или раненые.
        - Я доставлю ему это утешение! - сказал он. Великан, вооруженный топором, перешагнул через кучу золы и жара и бросился навстречу Голубому Орлу. Вождь Гура-Занка смотрел на него ошеломленный. Хотя кланы Звезд насчитывали много воинов большого роста, но ни один из них не шел в сравнение с этим бледнолицым, сила которого, казалось, уподоблялась силе носорога. Суеверная печаль сдавила душу вождя, Гютри же крикнул:
        - Ты хочешь сражаться? Вот я!
        Инстинктивно Уамма метнул свое копье, угодившее в плечо Сиднея, но оно даже не разорвало плаща. В несколько прыжков янки очутился пред чернокожим. Голубой Орел испустил зловещий крик и размахнулся дубиной… Гютри засмеялся.
        Дубина опустилась и одновременно с ней ударил страшный топор Сиднея, который вонзился в твердое дерево и вырвал оружие из рук вождя.
        - Ну вот, ты посражался! - насмехался Гютри. - Пойдем…
        Схватив неожиданно Уамму, он взвалил его себе на плечо и понес, как ребенка. Чернокожие лагеря встретили его страшным ревом. Обращенные в бегство Гура-Занка остановились, охваченные ужасом, а многие из попрятавшихся в кустарнике стонали и вздыхали, остолбенев от чуда.
        - Нате вам! - сказал Гютри, ставя своего пленника на землю.
        Уамма трепетал. Тысячу раз рисковал он жизнью; никто не мог лучше его выдержать пытки и бесстрашнее ожидать часа, когда он будет съеден врагом. Обуревавший его страх не был страхом воина, боящегося смерти, а был страхом человека перед непостижимым. На плече Гютри он чувствовал себя слабым, как малый ребенок, а вон там полегло до сотни Гура-Занка, тогда как ни один из защитников лагеря не получил и царапины. Как будто стрелы и дубины, испокон веков убивавшие бесчисленное множество людей, буйволов, вепрей и даже иногда разившие львов, внезапно превратились в соломинки…
        Уамма распростерся на земле и оставался так безмолвный, с лицом цвета золы. Звук голоса вывел его из оцепенения.
        Он медленно поднял голову и увидел Курама, который говорил, сопровождая слова жестами… И так как Курам был чернокожим, он почувствовал себя не столь подавленным.
        Словами и знаками Курам говорил:
        - А теперь хотят ли люди леса стать друзьями людей, пришедших с севера и с востока?
        По мере того, как он повторял знаки и придумывал все новые, Уамма стал понимать. Глубокое удивление охватило его. Он не постигал, как, будучи пленником, он не был обречен на съедение во время победного пиршества…
        Он смотрел на Курама, на Айронкестля и особенно на противника-великана, несшего его, как ребенка. Обладая воображением, он перешагнул пределы своих воззрений. Люди, столь отличающиеся от Гура-Занка, так странно и страшно вооруженные, могли иметь бесконечное множество своих привычек. Кроме того, хитрость подсказывала, что пришельцы были заинтересованы в том, чтобы оставить позади себя меньше врагов. И любопытство, острое, сильное, страстное любопытство мучило Голубого Орла. Чем он рисковал? Разве его жизнь не была в руках победителей? А Уамма считал, что его жизнь стоила жизни сотни воинов.
        Его колебания внезапно прошли. Он обернулся к великану и сделал знак согласия… Союз был заключен.
        Глава III. Коренастые и Гура-Занка
        В течение нескольких дней путешественники проявляли большую настороженность. Белые и черные как бы готовились к бою. Стоянка была устроена возле деревьев, где жили Люди Звезды, на открытом пространстве у реки. Кланы бродили вокруг. Мужчины, женщины, дети жадно следили за сказочными существами, которые одержали над ними верх, причем ни одному из них самих ни стрелы, ни дубины не причинили никакого вреда… Злобы они не питали. Эти существа внушали им какое-то религиозное чувство, смешанное со страхом. В особенности поражал и ослеплял Гура-Занка своим видом Гютри. Они говорили друг другу:
        - Это самый сильный из всех людей. Он обладает могуществом вещей…
        В скором времени отчасти таким же восхищением стал пользоваться Гертон. Обладая способностью к языкам, он после некоторых усилий усвоил некоторые из наиболее употребительных слов гура-занковского диалекта.
        Тогда с помощью Курама и его жестов ему удалось побеседовать с Голубым Орлом. Он узнал, что Люди Звезд и Коренастые испокон веков были непримиримыми врагами. Из рода в род передавались рассказы и легенды о битвах, поражениях и победах, о коварстве Коренастых, о хитроумии кланов… Но новое поколение уже не видало, чтоб в этих местах показывались рыжие, голубые или черные Коренастые. Когда же Уамма понял, что одно из их племен было поблизости, ярость сотрясла его мускулы, а глаза загорелись фосфорическим огнем, как глаза леопарда в темноте… В нем жила буйная и свирепая ненависть к ним, ненависть, бывшая выше его сил, поистине сверхъестественная.
        Гертон это понял, и понял, что этот первичный, неистребимый инстинкт послужит фундаментом их союза…
        - Голубой Орел найдет Коренастых! - гремел вождь. - Он отыщет их на воде, в земле и меж скалами. Гура-Занка хитрее шакалов.
        Американец решил показать ему двух пленных. При виде их Уамма прыгнул и занес дубину, чтобы раздробить им черепа. Но Курам остановил его.
        - Сумеешь ты говорить с ними? - спросил Айронкестль.
        Ненависть, бушевавшая в Голубом Орле, отразилась на широких лицах пленных. Тысячелетний инстинкт проявлялся и в них.
        Уамма осыпал их ругательствами. В течение веков битв обе расы научились понимать друг друга, по крайней мере в существенном.
        - Умеешь ли ты говорить с ними? - повторил Айронкестль.
        - Орел умеет говорить с ними. Гертон сказал умирающим голосом:
        - Спроси, что сделали с молодой девушкой, которую похитили его сородичи?
        Айронкестль и Курам несколько раз повторили этот вопрос, первый отрывочными словами, второй жестами.
        Наконец Уамма понял и спросил пленных. Коварная, скрытая усмешка свела чудовищные рты. Затем один из пленных заговорил:
        - Люди-Привидения никогда больше не увидят девушку с волосами, сотканными из света… Она живет с Коренастыми на земле и под землею… Она рабыня вождя.
        - Где Коренастые? - заревел Голубой Орел. Холодное, злобное, насмешливое презрение промелькнуло в глазах Коренастого.
        - Они везде, - ответил он, делая кругообразное движение.
        Уамма стал угрожать ему дубиной. Тот оставался бесстрастным.
        Когда Голубой Орел перевел ответ, воцарилось трагическое молчание. Образ плененной Мюриэль среди этих скотов настолько ясно предстал перед глазами несчастного отца, что из груди его вырвался крик отчаяния.
        - Пленные скажут мне, где их орда! - дал понять вождь Гура-Занка.
        - Никогда!
        - Нужно жечь им ноги! - крикнул Курам. - Тогда они заговорят.
        Когда Голубой Орел понял, что негр говорит, он отрицательно покачал головой и дал понять, что никакая пытка на них не подействует.
        - Тогда нужно их убить! - с горячностью сказал Курам. - Без них дочь господина не была бы похищена. Если б не они, может быть, Коренастые прекратили бы преследование.
        Возможно, что это было так. Но что сделано, того не воротишь. О прошлом теперь нечего было думать.
        - Хочешь помочь нам отыскать Коренастых? - спросил Гертон.
        Бурно вздымалась грудь чернокожего вождя.
        - Уамма хочет их истребить! - зарычал он, размахивая дубиной над головами пленных.
        Желтые глаза. Коренастых полузакрылись, и так же, как Курам, Орел заревел:
        - Нужно их убить!
        - Если они останутся в живых, - говорил Курам, - так завяжите вы им глаза, зашейте рот, свяжите руки и ноги веревками, посадите в мешок - все равно они сумеют сноситься со своими.
        - Мы не можем убивать безоружных! - грустно ответил Гертон.
        Курам и Уамма переглянулись. В их взглядах сказалось тайное единомыслие.
        - Что же сделает Уамма, чтоб найти Коренастых? - спросил Гертон.
        - Воины обшарят лес, землю и воды. Волшебники обратятся к облакам, ветрам и звездам… И Гура-Занка знают все пещеры.
        - Если Орел найдет их, он получит оружие, которое убивает на три тысячи шагов, - пообещал Айронкестль, показывая ружье.
        Желтые глаза засверкали, как звезда Альдебарана.
        Десять минут спустя Человек Звучный Рог собирал воинов.
        Еще до вечера Гура-Занка узнали, что Коренастые бродили вокруг лагеря. Они преимущественно держались под землей. В земле были естественные галереи, соединенные между собой предками Коренастых, еще в те времена, когда Сыновья Звезд не овладели Трехлесьем и Западом озера.
        Это открытие теснее сблизило кланы с исследователями. Черные отыскивали следы, врага со страстностью дикарей и готовились к бою. Когда вокруг лагеря зажглись костры, явился Уамма. Он остановился в созерцании Гютри, который не переставал поражать его своим ростом, затем сказал:
        - Этой ночью Гура-Занка идут в бой. Они победят… Но дело будет вернее, если Люди-Привидения придут со своим громовым оружием.
        Его прервали клики: показался отряд Гура-Занка, влекущий двух пленных. Даже в темноте в них можно было узнать отвратительную породу Коренастых по их низкому росту, широкой груди и буйволиным мордам.
        Свирепая радость раздвинула скулы Голубого Орла.
        - Теперь битва близка!.. Мы заполучим сердца вот этих!..
        Гертон содрогнулся.
        - Ведь они пленники! - воскликнул он.
        - Пленники должны быть съедены! Такова воля земли, воды и предков.
        Айронкестль перевел слова черного вождя.
        - Это их дело. Нужно уважать законы своих союзников! - сказал Гютри.
        Сэр Джордж и Филипп хранили молчание. Тогда Уамма холодно отдал приказ; дубины взвились.
        Коренастые упали с разбитыми черепами.
        - Лучше бы их сначала вымочить в священных водах! - сказал Уамма тоном сожаления, и видя, что Гертон не понял его, пояснил:
        - Я велел их убить, чтоб тебе не было жалко…
        - Этот дикарь проявляет трогательное внимание, - заметил Сидней, когда Айронкестль перевел слова Орла.
        Уамма дружески засмеялся. Глаза его были прикованы к Гютри, и он спросил:
        - Помогут ли нам вожди Людей-Привидений со своим громовым оружием, чтоб победить Коренастых?
        Айронкестль перевел вопрос своим товарищам.
        - Мы должны избежать этого риска! - сказал сэр Джордж.
        - Какого риска? Риска сражения? - вмешался Гютри. - Мы не можем и не должны его избегать.
        - Риска измены, - сказал Гертон. - Но я не думаю, чтоб они нам изменили.
        - Я уверен, что нет! - воскликнул Филипп.
        - Нет, - серьезно подтвердил Курам. - Они останутся нам верными. А если мы поможем им победить Коренастых, союз укрепится.
        Гертон задумался на минуту, затем сказал:
        - Часть наших останется охранять лагерь; остальные пойдут с Гура - Занка. Все согласны?
        - Согласны.
        - Тогда нужно только выбрать.
        - Пусть решит жребий, - сказал Гютри, громко смеясь, - кроме меня: я-то непременно должен с ними идти!
        - Почему?
        - Потому, что они этого хотят.
        - Это правда! - подтвердил Гертон.
        Горящий взгляд Голубого Орла был устремлен на Гютри.
        Идти досталось Филиппу, Дику Найтингейлу и Патрику Джефферсону. К ним прибавили шесть чернокожих, в том числе Курама.
        Когда Орел узнал, что Гютри примет участие в экспедиции, он взревел от радости. И обернувшись к людям, убившим пленных Коренастых, он крикнул:
        - Великан-Привидение с нами!
        Бурные возгласы приветствовали это сообщение, и Человек Звучный Рог затрубил во все стороны горизонта.
        Глава IV. Битва на озере
        Филипп с Диком Найтингейлом, двумя чернокожими из лагеря и сотней Гура-Занка должен был обследовать северо-западный берег и острова. В числе двух черных был и Гумра, разведчик со слухом шакала. Никто не мог лучше его распознавать шумы и угадывать, чем они грозили. Когда он ложился, приложив ухо к земле, пространство открывало ему свои тайны. Он различал на расстоянии тяжелый шаг вепря или еще более тяжелую поступь носорога; он не смешивал крадущихся шагов пантеры и шакала; он распознавал приближение страуса, жирафа, даже пифона, гораздо раньше их появления, и по крикам, шепотам, шумам безошибочно определял природу существ и вещей.
        Один из сыновей Орла командовал воинами Гура-Занка. Его звали Варцмао - Пифон, потому что он умел ползать подобно пресмыкающемуся и долго мог оставаться в воде.
        Выйдя до восхода луны, под бледным мерцанием звезд воины следовали вдоль берега, огибая его. При слабом свете звезд черные тела казались еще чернее. По временам Гумра ложился на землю, или Варцмао безмолвно исчезал в чаще. Прошел час, а никакого следа присутствия Коренастых не было видно. Они без сомнения знали о преследовании. Быть может, они отступили в пустыню, быть может, расставляли ловушки.
        Филипп прислушивался и всматривался. У него был такой же тонкий, даже еще более тонкий слух, как у Гумры, но он едва начинал разбираться в загадках африканской ночи.
        - Гнусная штука! - ворчал Дик Найтингейл. - Как они хотят драться впотьмах? Они ни за что не найдут сразу больше одного-двух этих гадин, да и те предпочтут скорее умереть, чем говорить.
        Дик был добрый малый, честный и храбрый, но он любил крылатое словцо. Хотя он говорил шепотом, Филипп остановил его:
        - Лучше помолчать!
        - Черт бы их побрал! - выругался тот. - В расстоянии шести ярдов волк и тот меня не услышит… К тому же мы окружены неграми.
        Это было довольно верно. Пифон поддерживал вокруг белых и черных союзников подвижный кордон Гура-Занка. Он не хотел подвергать их неожиданности, не столько из-за них самих, сколько из-за их оружия, которое должно было привести к быстрой победе.
        - Все-таки будем молчать! - настаивал Филипп. - И успокойтесь, Дик. Я не думаю, что Гура-Занка рассчитывают сражаться впотьмах… как и Коренастые, конечно. Будьте уверены, что если они идут, так не без основания!
        Дик замолчал, и экспедиция продолжала свои однообразные вылазки. Земля всюду тщательно просматривалась. Гумра, угадывавший, что руководило союзниками, часто слушал, нет ли какого шума в глубине земли… Пустыня не была безмолвной. По временам слышался вой шакала, какой-то рев, крик отчаяния загнанного травоядного, стон лягушек в тростниках и водяных кувшинках. Все было таинственно, опьяняюще и страшно. Сомнительный победитель, человек, овладел только малой частью дикой земли, и среди ночной тьмы он был во чреве непобедимой силы.
        Сердце Филиппа билось с невыносимой быстротой не от страха: все его мысли были только о Мюриэль. Она мерещилась ему в сиянии озера, в туманностях звезд.
        - Луна восходит! - пробурчал Дик Найтингейл. Ущербная, красная, как цветок мака, еще полутемная, но с каждой минутой становящаяся все более яркой, она начертила на озере светлую реку, и лягушки приветствовали хозяйку ночи заунывным хором.
        Авангард Гура-Занка остановился. К нему примкнули разведчики. Из сотни глоток вдруг раздался неистовый военный клич. В продолжение четверти часа смутно виделись только летящие камни. Те, что были пущены из чащи папируса и трав, метили в Гура-Занка, которые отвечали, бомбардируя прикрытие острыми камнями.
        - Так значит, Коренастые там? - спросил Дик, потрясая кулаками.
        Это была еще не настоящая битва. В силу дальности расстояния, метанье оставалось безрезультатным… Засада Коренастых не удалась. Они рассчитывали напасть на Сыновей Звезд врасплох, но разведчики раскрыли их козни. Теперь противники медлили начинать бой: острия стрел у тех и других были отравлены ядом; прежде чем произвести опустошение у неприятеля, нападающий сам понес бы ослабляющие его потери.
        Хорошо знавший это Варцмао не спускал глаза с папируса. Коренастые оставались невидимыми, одни скрывшись за кустиками, другие - под прикрытием скалистых изгибов. Время от времени военачальник испускал рев, повторяемый воинами с такой силой, что удивленные обезьяны переставали кричать.
        У тех и других было одинаковое терпение, как и ненависть, безграничная ненависть, начало которой терялось во тьме рас… Если Гура-Занка, более горячие, не начинали массового нападения, так это потому, что они знали численное превосходство врага и преимущество его позиции. Сверх того, у Коренастых были лодки, как донесли разведчики, и это обеспечивало им отступление по озеру.
        - Так может месяц продолжаться! - ворчал Дик Найтингейл. - Проклятые трусы эти дикие!
        - Не думаю, - почти строго ответил Филипп. - Это очень мужественные расы.
        В глубине души ему так же не терпелось, как Дику. Он расположил свой маленький отряд под прикрытием холма. Но если бы Коренастые отважились на массовую атаку, черные стрелки, вероятно, ответили бы нерешительными залпами. Это были очень неважные вояки, да и у самого Дика был неуверенный прицел.
        - Двинутся ли когда-нибудь наши обезьяны? - воскликнул Дик.
        Десятка три Гура-Занка двинулись тесными рядами к берегу. Они испускали страшные крики и не переставая ругали Коренастых… Можно было подумать, что они бросятся на приступ. Туча камней взметнулась из папируса. Но отряд уже остановился, все еще вне пределов досягаемости. Маневр был ясен: Варцмао искушал противника приманкой легкой победы… Чтобы усилить искушение, остальным воинам он велел отступить.
        - Слушай! - скомандовал Филипп. - Ружья на прицел!
        - Они не выйдут! Куда там! Это кролики, а не вояки. Но Филипп давал точные инструкции своим стрелкам. Гура-Занка продолжали держать себя вызывающе. Авангард был теперь очень узким. По меньшей мере, семьсот шагов отделяли его от главного отряда, а извилистый берег позволял Коренастым сделать фланговую атаку, комбинированную с нападением с фронта. И так как вдобавок на их стороне было численное превосходство над Гура-Занка, у них были большие шансы победить.
        Сердце Филиппа неистово билось. Ему казалось, что от того, какое решение примут Коренастые, зависела судьба Мюриэль. Охваченный лихорадкой, забыв о чудовищной опасности и неведомых ужасах, он видел ее как живую. Как во сне, воображение рисовало картины… Среди папируса, трав и утесов не обнаруживалось никакого движения, но грубые голоса Коренастых отвечали на вопли Сыновей Звезды. Затем наступила короткая тишина. Вдали на озере двигалась флотилия челноков. Она приближалась. Цепь скал скрыла ее из виду.
        - Подкрепление! - заметил Дик… - Дело может разыграться горячее!
        Варцмао поднялся на холм. Несомненно, он колебался: позиция авангарда становилась трагичной. Но у него уже не было времени дать приказ к отступлению. Страшный рев возвестил атаку. Она была неистовой. Два отряда, по меньшей мере, по восемьдесят человек каждый, наступали плотной массой. Наступавшие сбоку, очевидно, хотели отрезать отступление Гура-Занка.
        - Стреляй! - приказал Филипп.
        Туча пуль осыпала фланговый отряд, в который Филипп целил в первую очередь: в один момент пало 7 - 8 человек.
        По какой-то оплошности их разведчиков, Коренастые не подозревали присутствия белых: принятые Варцмао меры предосторожности обманули их. Храбрые, как бульдоги, перед привычным, хотя бы и отравленным оружием, они были смущены вмешательством громыхающих машин. Многие помнили битву в лесу, когда в одно мгновение Коренастые потерпели непостижимое поражение. Случайно у стрелков оказалась чудесная позиция, и Коренастые валились гроздьями.
        Из левого отряда неслись жалобные стоны. Авангард Гура-Занка обрушился на правую колонну, гораздо менее левой подверженную огню. Варцмао и его люди бежали быстрым аллюром. Коренастые бросались из стороны в сторону. Объявший их мистический ужас лишал сил. Подобно афинянам в Хиронее, они обезумели от паники и позволяли убивать себя, не сопротивляясь. Дубины Гура-Занка разили их дюжинами, в то время как пальба Филиппа и его людей продолжала наполнять ужасом темные души…
        Вскоре повсюду победа была на стороне Гура-Занка, и можно было прекратить стрельбу. Один Филипп продолжал методически стрелять. Несколько Коренастых сделали последнюю попытку сопротивления, но были раздавлены яростной атакой. Это была беспорядочная, страшная бойня, примитивное избиение, в котором побежденный уступает таинственному жребию битв и, ожидая смерти, даже не пытается возмущаться против нее.
        Если на берегу Тразименского озера погибло тридцать тысяч римлян, то на берегу озера Дикого погибло более сотни Коренастых. Из уцелевших одни забились в чащу кустарника, другие бросились в дюжину челноков, причаленных к берегу, и отплыли вдаль.
        Победители захватили другие челноки, на каждом из которых могли поместиться десять человек… Варцмао решил очистить видневшиеся вдали острова, на которых, очевидно, думали укрыться бежавшие.
        В один из челноков сели Филипп, Дик Найтингейл и лагерные стрелки.
        Глава V. В глубине земли
        Коренастые высадились на северном острове. Филипп причалил к нему вместе со своими людьми и с баркой, нагруженной Гура-Занка. Челноки Коренастых, укрытые в бухте, указывали на то, что враги еще оставались на острове. Он не был покрыт густой растительностью. На каменистой почве еле пробивалась трава вперемежку с лишайниками; по берегу озера раскинулось несколько папирусов… Взяв с собой Дика и шесть чернокожих, одетых в непроницаемые для стрел плащи, Филипп обследовал остров, но присутствия людей нигде не было обнаружено.
        Когда отряд вернулся в гавань, самый пожилой из Гура-Занка стал что-то объяснять жестами Кураму. Три раза показал он ему на середину острова.
        - Они скрылись там! - произнес Курам.
        Филипп взглянул в указанном направлении и увидел утес из красного гранита, покрытый лишь бородчатым лишайником, а вокруг низкая трава.
        - Там никто не может спрятаться, - возразил он. - Ты это видел так же, как я, Курам. Если действительно они там скрылись, они не могут быть на земле.
        - Они под землей, господин.
        Курам сделал вопросительный знак Гура-Занка, тот важно кивнул головой.
        Смутная волна ощущений закружилась в голове Филиппа. Человеческий ум питается аналогиями: Мюриэль тоже спрятана под землей, и странным образом ему вдруг представилось, что только под землей ее следует искать.
        - Откуда он это знает? - спросил Филипп.
        Курам тщетно пытался перевести вопрос. Но старый воин понял, что Человек-Привидение хотел убедиться. Он отдал короткий приказ, так как был начальником экспедиции, Гура-Занка направились к утесу, зорко всматриваясь вокруг. Филипп с Диком и своими стрелками шли за ними.
        Подойдя к утесу, вождь Гура-Занка подозвал одного из своих людей. Они с силой навалились вдвоем на один из выступов в форме полумесяца. Глыба раздвинулась, и Филипп увидел черную дыру, уходящую в землю. Старый воин протянул руки и произнес какие-то слова: по-видимому, он сообщал о присутствии Коренастых.
        Филипп, Курам и Дик переглянулись:
        - Что будут делать Гура-Занка? - спросил Филипп. Казалось, что вождь понял вопрос. Он указал на Филиппа, Дика, Курама и на стрелков, одетых в непроницаемые плащи, затем на своих воинов. В то время он показывал жестами порядок следования.
        - Он хочет, чтоб мы шли впереди, господин, - пояснил Курам… - Он как будто считает нас неуязвимыми.
        - Это почти что так! - усмехнулся Найтингейл.
        - Или же очень верит в наше оружие.
        - Хорошо, мы пойдем первыми, - сказал Филипп, - мы должны подавать пример.
        Дик беззаботно пожал плечами: он был фаталист и беззаветно храбр.
        - Готовы ли наши стрелки? - спросил Филипп Курама.
        - Они пойдут за вами, - ответил Курам, отдав приказ.
        Филипп взглянул на них. Стрелки были тверды: они верили. Видя, что белые постоянно одерживали победы, они считали их непобедимыми.
        - Вперед! - скомандовал Филипп, удостоверившись, что охотничий нож свободно входит в ножны, и ружья заряжены.
        Спуск был крутой, но очень удобный. Электрический фонарь Филиппа отбрасывал во тьме фиолетовый конус. Минуты через три спуск окончился, и начался почти горизонтально идущий коридор с трещинами в земле. Метнулись какие-то животные. Была глубокая тишина.
        Обернувшись, Филипп увидел в полутьме смутные очертания голов и сверкающие глаза. Некоторые из воинов Гура-Занка пригибались и прикладывали ухо к стене, другие просто ложились.
        - Ну, - спросил Маранж.
        - Они здесь проходили, - ответил Курам, участвовавший в разведке. - Но ничего не слышно. Может быть, они убежали, а может быть ждут нас… И кто знает, не засели ли они в какой-нибудь другой пещере, входа в которую нам не видно!
        Филипп всматривался в таинственный сумрак, в котором поблескивал кварц, а быть может и драгоценные камни. Ничто не обнаруживало присутствия живых существ.
        - Идем дальше!
        Варцмао отдал своим такой же приказ. Два Сына Звезды, опытные в распознавании следов людей и животных, стали во главе экспедиции. Они шли медленно, прислушиваясь, но слышали лишь глухой звук шагов воинов и видели одни каменные своды.
        Но вот внезапно в своде как бы загорелись огни. Они вошли в обширный, устроенный природою, почти шестиугольный зал; сноп света, брызнувший на пол, оказался отражением электрических лучей, ударяющихся о широкие хрустальные глыбы.
        - Можно подумать, что эти глыбы полированные! - заметил Дик Найтингейл.
        При ближайшем рассмотрении путешественники увидели ряд щелей, каждая из которых являлась входным отверстием более или менее узкого коридора. Филипп насчитал с десяток таких входов и с беспокойством взглянул на Гура-Занка.
        Вождь покачал головой, но, казалось, не был удивлен. Он дал понять Кураму, что ожидал чего-нибудь подобного, вероятно, по рассказам предков. По-видимому, ни сам он и никто из его воинов здесь никогда не были. Люди света, обитатели деревьев, они питали отвращение к недрам земли.
        - Что же делать? - прошептал в нерешительности Филипп.
        - Это похуже лабиринта! - ругался Дик. - Прежде, чем мы осмотрим хотя бы три из этих проклятых дыр, Коренастые будут далеко… Не считая ловушек и засад.
        Филипп упал духом. Все, на что он надеялся, разлетелось, как химера. Где же следы того, что Мюриэль была в этих пещерах?.. И почему он думает, что она еще жива?.. Но все равно - дело было начато.
        - Если Гура-Занка постерегут этот зал, мы обследуем входы.
        - Это очень опасно, господин!
        - Не более опасно, чем то, что мы уже сделали!
        - Гораздо более опасно… Коренастые расставят нам всяческие ловушки… Коренастые - господа земной глубины.
        Но что-то властно толкало молодого человека вперед.
        - Так надо! - сказал он. Курам склонил голову.
        - Как пожелает господин.
        - Половина наших стрелков пойдет с нами. Остальные останутся, чтоб внушить спокойствие Гура-Занка. Вы будете командовать ими, Дик.
        - Я предпочел бы идти с вами! - сказал Найтингейл.
        - Здесь нужен начальник. Если останутся одни черные, у них не хватит смелости… Они уйдут.
        Кураму легко было объяснить Гура-Занка план Филиппа, потому что у черного вождя была та же мысль. Он предложил в помощь двух искусных и отважных разведчиков.
        Не имея никаких данных для руководства при выборе пути, Филипп направился наугад в одну из галерей, сопровождаемый Курамом и его маленьким отрядом. Эта короткая и низкая галерея скоро оказалась непроходимой.
        - Коренастые здесь не проходили… Или же в камнях есть потайной ход, - сделал предположение Курам;
        - Вернемся! - сказал Филипп, исследовав стенки.
        Второй ход в конце упирался в стену. Третий оканчивался замкнутым гротом, сталактиты и сталагмиты которого делали его отдаленно похожим на какой-то дикий храм. Наконец, четвертый привел в обширную галерею, в которой после десятиминутной ходьбы не было еще видно конца.
        - Коренастые прошли здесь! - объявил Курам.
        Один из разведчиков Гура-Занка тронул его за плечо. Курам обернулся. Человек показал ему свою руку: ладонь была мокрая и красная.
        - Кровь!.. Это кровь, господин! - воскликнул Курам. Гура-Занка сделал ему знак следовать за ним. Возле стенки тянулся красный след.
        Глава VI. Подземная вода
        Черный разведчик быстро шел вперед, обретя уверенность, что именно здесь проходили враги его племени. Маленький отряд двигался во мраке, следуя за лиловатыми лучами электрического фонаря.
        Через несколько минут коридор сделал поворот. В то же время свод сделался ниже и проход уже. Скоро послышалось восклицание шедшего впереди Гура-Занка. Следовавший за ним по пятам Курам всплеснул руками. Не было надобности тратить слов на объяснение: электрические лучи отражались от блестящей поверхности…
        - Вода! - с отчаянием воскликнул Филипп. Курам тронул его за руку:
        - Челнок, господин.
        Расстилавшаяся за маленькой гаванью, примыкавшей к галерее, водная гладь казалась обширной. Кристаллический свод отражал свет фонаря, и подземная вода сверкала алмазами, сапфирами, рубинами и топазами…
        Филипп смотрел на челнок с тревогой. Зачем оставили его Коренастые? Не была ли это ловушка? Челнок, довольно длинный и очень узкий, казался неустойчивым. В нем было два весла. Места было самое большее для шести человек. Можно ли отважиться пуститься по этим таинственным водам, в подземной тьме, средь врагов, привыкших к жизни кротов? Это было бы безумием, почти наверняка привело бы к гибели. Но жажда приключений и какое-то странное возбуждение владели Филиппом. Он сказал:
        - Найдутся ли пять человек следовать за мной?
        - Это смерть, господин, - возразил Курам. Филипп с минуту еще колебался, но его охватило безумие.
        - Мы возьмем четверых стрелков, Курам. Остальные пусть вернутся к Гура-Занка.
        Курам больше не возражал. То, что нужно было сказать, он сказал.
        - Хорошо!
        Он выбрал четверых стрелков, которые, впрочем, даже не поморщились, исполненные фанатической веры в белого, быть может, уверенные в большей безопасности с Филиппом, чем с воинами Варцмао.
        Филипп быстро осмотрел челнок и не нашел в нем никаких повреждений.
        - Вперед!
        Несколько минут спустя челнок плыл по озеру. Курам греб, как житель Океании. Филипп, когда-то управлявший душегубками, тоже сносно работал примитивным веслом.
        Переезд длился около часа, затем показался плоский сероватый берег с нависшим низким сводом. Что-то зловещее было в этой воде и камне. Вся экспедиция показалась жалкой и напрасной. Но все же сошли на берег и наугад стали подвигаться вперед. Берег, в сущности, был в некотором роде мысом: направо и налево, как и на другом берегу, была только гранитная стена. Так дошли до нового коридора. Прежде чем войти в него, Филипп остановился. Никакой логики не было в его поступках, наоборот, это подземное вторжение противоречило здравому смыслу. Следовало бы быстро догнать Коренастых, когда они бежали, с достаточными силами, чтоб можно было с ними справиться. Теперь преимущество было на их стороне, численный перевес, без сомнения, был разительный, и это давало им возможность выбрать момент, когда лучше истребить отряд…
        Но сила инерции толкала Филиппа идти до конца. Минут с десять он продвигался с трудом. По временам коридор становился очень узким, настолько узким, что невозможно было бы пройти рядом двоим.
        Вдруг Курам, опередивший Филиппа, остановился. Это было на повороте. В гранитной стене, казалось, пробивался свет.
        - Смотри, господин!
        Но Филипп уже устремился вперед. Оба одновременно достигли места, откуда лился свет.
        Через овальное отверстие, изрезанное по краям, род естественной отдушины, он увидел слабо освещенный грот и среди грота сидящую женскую фигуру. Не негритянку и не женщину расы Коренастых, а белую с золотыми волосами сказочной принцессы… Буйная радость охватила Филиппа.
        - Мюриэль!
        Он не мог сдержать этого крика… Молодая девушка вздрогнула и подняла голову. Ее большие бирюзовые глаза устремились на овальный глазок.
        - Кто зовет меня? - спросила она тихо, но отчетливо.
        - Я, Филипп!
        В два прыжка она была у оконца.
        - Вы, вы! - простонала она.
        Бледная, похудевшая, несколько одичавшая, Мюриэль являла следы долгих страданий.
        - Как отец? - спросила она. - И все вы?
        - Целы и невредимы. А вы, Мюриэль?
        - Ах, берегитесь. Они вас подстерегают… Они следят за вами… Они только ждут часа, когда смогут заманить вас в западню. Нет более упорных существ.
        - Ну, а вы? - повторил он.
        При голубоватом свете он заметил ее грустную улыбку.
        - Они пока еще не сделали мне зла… Их поступки для меня непонятны. Я в руках их волшебников. По временам можно подумать, что они поклоняются мне… В другой же раз они мне угрожают… Не знаю… Я жду чего-то ужасного.
        Она провела рукой по лбу; зрачки ее расширились.
        - Бегите! - прошептала она. - Они властители подземелий… Они наверное знают, что вы здесь. Бегите!
        - Я должен вас освободить!
        - Как сможете вы это сделать? Этот грот не сообщается ни с каким другим.
        - Откуда свет?
        - Сверху… с неба… Грот - в вулканическом островке, среди озера. Ах, стойте!
        Она снова провела рукой по лбу, тоскливо и со страхом.
        - Говорите! - жадно просил Филипп.
        - Я не должна… Вернитесь, откуда пришли. Это единственный шанс вашего спасения.
        - Мюриэль, умоляю вас, скажите.
        - Не надо бесполезно подвергать вашу жизнь опасности.
        - Мы не вернемся назад. Я хочу освободить вас или умереть. Скажите, Мюриэль!
        - Я не должна!..
        - Клянусь вам, что мы не уйдем отсюда.
        - Боже мой! - вздохнула она. - Ну, слушайте: я думаю, что ваше подземелье сообщается с островком, но вы не должны до него доходить… Там они!
        Ее слова были прерваны рычанием: ворвались трое Коренастых.
        Первым движением Филиппа было взяться за ружье. Но Коренастые уже окружили Мюриэль и увлекли ее. Маранж колебался; в эту движущуюся группу целиться было невозможно.
        - Не стреляйте! - жалобным голосом крикнула Мюриэль.
        Он понял, что вмешиваться бесполезно и опасно… Минуту спустя грот опустел, Мюриэль исчезла. Осталась только надежда добраться до скалистого острова, указанного молодой девушкой.
        - В путь! - крикнул Филипп, устремляясь в галерею.
        Курам и стрелки последовали за ним.
        После десятиминутной ходьбы к свету электрической лампы примешался другой. Дорога стала подниматься довольно круто ввысь. Они быстро карабкались по ней и скоро очутились под открытым небом, в круглом колодце с изрезанными стенками, в который луна бросала свой меланхолический свет… В щель виднелось озеро, и в нем вздрагивали звезды.
        - Смотрите, смотрите! - крикнул Курам.
        От берега отплывал челнок, а в нем Мюриэль, увозимая пятью Коренастыми. На этот раз Филипп не выдержал. Убежденный, что молодая девушка будет потеряна навсегда, если он ее теперь не освободит, он прицелился. Раздался выстрел. Один Коренастый закрутился и выронил весло. Четверо других испускали яростные крики, но ружье снова загрохотало и поразило второго… Оставшиеся в живых начали отчаянно грести, но с необычайной меткостью Филипп сразил еще двоих. Последний бросился на Мюриэль…
        Минута была до крайности опасна. Голова дикаря была так близка к голове молодой девушки, что малейшее отклонение пули оказалось бы роковым. Моментами обе головы были на линии прицела.
        Филипп, с расширенными глазами, с дрожащими руками, улучал момент.
        Коренастый схватил Мюриэль и, казалось, хотел бросить ее в озеро.
        Девушка отбивалась. На одно мгновение она отбросила Коренастого. Расстояние в два фута разделяло их головы. Диким усилием воли Маранж остановил дрожание руки… Последний Коренастый свалился в озеро.
        Черные завыли от восторга.
        Мюриэль схватила весло и повернула к островку… От безмерного волнения Филипп дрожал с головы до ног. Когда молодая девушка причалила, слезы текли по его щекам. Она увидела эти слезы, и легкая краска покрыла ее бледное лицо.
        - О, - прошептал он, - мир как будто родился заново! Он склонился и припал губами к руке молодой девушки. Она смотрела на него серьезным взглядом, охваченная такой глубокой радостью, что ее трудно было вынести. Воздев руки к небу, она произнесла:
        - Из пучины бед я воззвала к тебе, и ты услышал меня!
        Затем она сказала Филиппу:
        - После отца, вы дали мне жизнь…
        - О, Мюриэль, - прошептал он, - мне кажется, я умер бы, если б они увезли вас…
        С минуту они оставались в блаженном молчании. Беспорядочно возникали образы, окруженные ослепительным сиянием, в которое они облекаются в юных существах. Затем Мюриэль произнесла:
        - Нужно уходить. Каждую минуту они могут выйти из земли. Не понимаю, каким чудом вы могли проникнуть в подземелье, и почему меня плохо охраняли.
        Она посмотрела на место, куда причалила свою лодку.
        - Вчера здесь было свыше тридцати челноков… Где они? Должно быть, произошли какие-то необычайные события…
        - Мы напали на них и разбили с помощью Гура-Занка! - ответил Филипп.
        - Гура-Занка?
        - Это чернокожие, с которыми мы заключили союз. Но, быть может, много Коренастых спаслось бегством. Может быть, еще где-нибудь идет сражение?
        - А мой отец? - тревожно спросила Мюриэль.
        - Он в лагере.
        - Нам нужно торопиться, Филипп.
        - Мы оставили Дика Найтингейла с небольшим отрядом в подземелье. Они ждут нас.
        - Возвращаться той же дорогой не следует.
        - А как же быть?
        - Пристать к берегу озера и оттуда дать знать нашим друзьям.
        - Только бы они не было застигнуты Коренастыми!
        - Откуда вошли вы в подземелье?
        - С одного острова на севере. Вход был заложен камнем.
        - Я знаю остров… Оттуда им и надо дать знать. Они все в подземелье?
        Челнок оказался настолько вместительным, что в нем могли усесться Мюриэль, Филипп и чернокожие. С четверть часа плыли молча. Озеро жило своей дикой жизнью, то в одном, то в другом месте мелькала чья-то чешуйчатая спина, показывалась безобразная пасть, свидетельствуя о непрестанном истреблении одного существа другим…
        После недолгого колебания Филипп направил челнок к северному острову. Если бы застать там Гура-Занка с лодками, это дало бы немедленное подкрепление. Быть может, после всего случившегося Коренастые временно оставили борьбу. Они потерпели подавляющий разгром, и, как большей частью бывает с дикарями, пройдет, вероятно, некоторое время, прежде чем они попытаются взять реванш…
        Но вот один из черных испустил восклицание, показывая на северо-восток: там кишели челноки Коренастых.
        Мрачная тревога сжала сердце Филиппа. Северный остров был больше чем в двух милях. Успеют ли Коренастые, находящиеся ближе к острову, чем Филипп и его спутники, преградить им путь?
        - Живей! - скомандовал молодой человек. Приказ был не нужен: гребцы поняли опасность и работали изо всех сил. Минуты две невозможно было учесть Шансы противника. Челноки Коренастых подвигались вперед так быстро, как только было возможно при их несовершенном устройстве и гребле. Нужно было достигнуть южной части острова прежде, чем Коренастые преградят путь… Два челнока их быстро опережали прочие.
        - Никому не стрелять! - приказал Филипп. Зарядов оставалось немного. Уверенный в своей меткости, Филипп хотел сохранить их для одного себя.
        - Твое ружье заряжено? - спросил он Курама.
        Тот утвердительно кивнул головой.
        Оба челнока приближались к опасному месту, один в особенности шел с угрожающей быстротой. Тогда Филипп медленно взвел курок.
        - Одним будет меньше, - проворчал Курам. Он не ошибся: раздался выстрел, и один из гребцов свалился.
        Черные захохотали, Филипп же наметил вторую жертву. Снова прозвучал выстрел, и второй Коренастый выпустил из рук весло. И почти в тот же момент на острове раздались неистовые радостные клики: на красном утесе показался высокий силуэт Варцмао.
        Приведенные в замешательство, Коренастые отказались от дальнейшей борьбы. Два передовых челнока присоединились к другим, и все скрылись по освещенным звездами волнам.
        На острове нашли воинов, численность которых возросла на отряд, приведенный Варцмао. Часть отправили за оставшимися в подземелье.
        - На этот раз, я думаю, мы спасены - сказал Курам. Филипп думал точно так же. Лишь бы удалось достигнуть берега, где ожидала часть сил Гура-Занка, и вернулся бы оставшийся в пещерах отряд, тогда Коренастые почти наверняка должны будут пока отказаться от преследования.
        - Только бы ничего не случилось с Диком, - думал Филипп.
        Но и эта тревога быстро рассеялась. Дик и остававшиеся с ним спускались с красного утеса.
        Тогда победа предстала во всей своей ослепительности. Варцмао и его воины с мистическим восторгом взирали на светозарное видение, выведенное Вождем-Привидением из недр земли. Их вера в непобедимость белых приняла характер догмата. Они знали о множестве западней, понаделанных в подземных областях Коренастыми в течение веков, и не могли постичь, каким образом маленькая кучка людей сумела избежать их и вдобавок освободить чудное создание с золотыми волосами.
        Главные силы Гура-Занка были на берегу. Без всякой помехи они занимались тем, что подбирали раненых и забирали пленных для торжественного пиршества. Собралось уже свыше пятидесяти.
        - Хороший праздник будет! - заметил Курам, которого людоедство нисколько не смущало.
        - Эта ужасно! - вздохнула Мюриэль.
        - Клянусь Юпитером! - проворчал Дик, - в этом нет ничего особенного.
        Воины Варцмао отправились в путь по направлению к родному лесу. Одних из раненных и пленных скрученными вели в арьергарде. Других несли на щитах или на перекрещивающихся ветвях. Так должны были делать предки Гура-Занка в те времена, когда цари ассирийские сдирали с побежденных врагов кожу, как с деревьев кору, еще тогда, когда Египтом владели гиксы…
        Ничто не изменилось с тех отдаленных времен и, вероятно, с еще более отдаленных. То же оружие было у Гура-Занка, те же снаряды, те же обряды и те же враги. Сколько раз во тьме воинственных веков так же, как эти, шли другие Коренастые, чтоб послужить пищей победителю. И сколько пыток и увечий вынесли побежденные Гура-Занка от победителей Коренастых!
        - Да, - прошептал Филипп, думавший обо всем этом, - это сцена из древних веков.
        Он шел, задумавшись, рядом с Мюриэль. Временами их взгляды встречались, и в них была глубокая нежность.
        - Когда-нибудь все это кончится! - сказала она. Да, конечно, но кончится, быть может, исчезновением Коренастых и Гура-Занка. От пуль, бомб или бичей белых… Ибо наша цивилизация, Мюриэль, самая смертоносная, какая только когда-либо появлялась на земле. За три века мы стерли с лица земли больше народов и народностей, чем все народы-победители за все древние и средние века. Разрушительная сила римлян была детской игрой рядом с нашей. Разве, вы, Мюриэль, не живете на столь же обширном, как Европа, материке, на котором вы предварительно истребили краснокожих?
        - Увы!.. - вздохнула молодая девушка. Образ ее отца предстал перед ней так отчетливо и ясно, что она жадно протянула руки, как для объятья.
        - Мы еще далеко от лагеря? - спросила она.
        - Часа два пути, быть может.
        - А если он подвергся нападению за время вашего отсутствия?
        - Это почти невозможно… Не так ли, Курам?
        - Да, господин. Коренастых, которые напали на нас на берегу озера, было так много, как из двух кланов. Этого почти никогда не бывает. При лагере остался Голубой Орел и с ним больше воинов, чем их было у Варцмао. И что могут поделать Коренастые против карабинов, и ружей, и пулемета?
        Эти слова несколько успокоили Мюриэль, и она стала говорить о своем плене.
        Жизнь Коренастых почти походила на жизнь животных. Они много спали, даже днем, но в возбужденном состоянии могли ходить без устали, и тьма не останавливала их. Они никогда не прекращали преследования каравана. Их жрецы делали таинственные жертвоприношения, для которых закалывали воинов по жребию. Их усыпляли с помощью растении, затем вскрывали у них шейные вены. Кровь их собиралась вождям. Если жертва не умирала, ей даровали жизнь.
        - Я еще не совсем понимаю, почему они пощадили меня, - сказала Мюриэль. - Мне казалось, что я для них что-то вроде фетиша, присутствие которого должно было принести им победу над врагом.
        Кроваво-красная луна, близкая к закату, стояла над западным горизонтом. Шакалы выслеживали двуногих; на минуту мелькали их острые морды, торчащие уши, и снова они испарялись во мраке; коренастый силуэт льва вырисовывался на вершине холма; рев его наполнял пространство, затем он стушевывался, удивленный.
        - Мы приближаемся! - сообщил Филипп. Мюриэль падала от усталости, но уже виднелся лес, где на деревьях жили люди…
        Внезапно колонна остановилась. Авангард сомкнулся с центром. Один за другим бежали разведчики.
        - Что, опять эти гады? - воскликнул Найтингейл. Курам обменялся знаками с Варцмао. Молодой вождь влез на холм; желтые глаза его сверкали во тьме.
        - Что там такое? - спросил Филипп.
        - Это не Коренастые! - ответил Курам. - Это воины клана, разбитого Голубым Орлом. Они узнали, что Варцмао ведет только часть Сыновей Звезды, а Голубой Орел ушел в другом направлении. Должно быть, они хотят отомстить.
        - Я думал, что половина этого клана погибла.
        - Варцмао не повел половины Сыновей Звезды, а приводит назад и того меньше.
        - Дорога преграждена?
        - Да, господин, до озера.
        Филипп в свою очередь взобрался на холм. Луна закатилась на запад. Виднелись лишь смутные очертания земли и растений. Сами Гура-Занка скрывались в высокой траве или в ложбинах.
        - Будь они прокляты! - ругался Найтингейл. - Несносная страна! Я хочу спать!
        - Может быть, вы и сможете поспать! - заметил Курам. - Варцмао не двинется до рассвета.
        - А если эти собачьи сыны сделают нападение?
        - Тогда вас разбудят.
        То там, то сям черная тень скользила в траве, Варцмао расставил часовых. Глубокое безмолвие царило над пустыней. Крупные хищники прекратили охоту.
        Мюриэль и Филипп присели на землю. Легкий ветерок, казалось, исходил от звезд, и эта плотоядная ночь, в которой звери и люди истребляли себе подобных, эта ночь, полная ужаса и угрозы, дышала таким сладким покоем, что молодые люди почти забыли о варварском законе мира.
        - О, Мюриэль, - вздохнул он, - посмотрите, как хороша кажется жизнь.
        - Она действительно хороша! Нужно принять испытания, которые посылает Создатель своим творениям. Я чувствую, что мы будем спасены.
        Она склонила голову, вознося к Бесконечному смиренную мольбу человека, а растроганный Филипп, потрясенный любовью, дивился этой сказочной были…
        - Что, нападают? - спросонья пробормотал Дик Найтингейл, внезапно просыпаясь.
        Наступал рассвет. Короткая тропическая заря едва поманила своими чарами озеро, и уже красное горнило солнца показалось меж двух холмов.
        - Нет! - ответил Курам. - Но они немного придвинулись и совсем преградили нам путь. Мы должны их рассеять или отступить.
        - А сколько их?
        - Не знаю, господин. Варцмао показал дважды десять раз пальцы на обеих руках.
        - Значит, их двести человек?
        - Как он мог их сосчитать? - угрюмо вмешался Дик.
        - Он и не считал, думается мне, - сказал Филипп, - а просто подсчитал, сколько должно остаться за вычетом мертвых, раненых и пленных.
        - Разумеется, и мертвых, - издевался Найтингейл, - потому что они их сожрали.
        - У Варцмао должно еще быть человек 70 - 75 крепких воинов. А ты, господин, вместе с господином Найтингейлом и стрелками вполне замените сто человек.
        - О, гораздо больше! - энергично воскликнул Дик.
        - Но вопрос, как дать им бой, - продолжал черный. - Они отступят под прикрытием к реке и будут нас тревожить. Когда нам придется проходить там, они, оставаясь в кустарнике, могут причинить нам много зла!
        Угроза была загадочна и пугала. Красное, еще ущербное солнце быстро поднималось над озером и лило волнами свою благодетельную и грозную силу. Филипп, Варцмао, Дик и Курам старались открыть, где находятся враги, которых было совершенно не видно. Наконец, на гребне одного бугра мелькнули две курчавых головы. Успокоенные дальностью расстояния - более 300 метров - оба воина поднялись на ноги. Оба были высокого роста. Тот, что повыше, потрясал стрелой и произносил слова, почти понятные белым вследствие сопровождающих их жестов.
        - Он угрожает Гура-Занка! - перевел Дик.
        - Это вождь, - сказал Курам, обменявшись знаками с Варцмао. - Если ты попадешь в него, господин, это устрашит воинов.
        Филипп прицелился. Он колебался. У него не было основании ненавидеть этого неведомого чернокожего, как Коренастых.
        Он решил только ранить его, но понимая, что следует поддержать свой престиж, он сказал Кураму:
        - Сейчас я нанесу ему рану в плечо. Постарайся объяснить Варцмао, что я хочу только попугать неприятеля.
        Разочарованный Курам долго жестикулировал. Варцмао удивился. Затем прорычал зычным голосом, подобным рыканию льва:
        - Жизнь Красных Носорогов в руках наших союзников… Их вождь сейчас будет ранен!
        При этих словах, смысл которых был понят белыми и Курамом, вождь неприятелей разразился смехом… Но его смех еще не отзвучал, как Филипп выстрелил, и рослый негр, которому пуля попала в плечо, выронил стрелу.
        - Союзники Гура-Занка стреляют без промаха, и оружие их разит, как молния! - закричал Варцмао. - Если Гу-Анда удалятся, их жизнь будет пощажена.
        Неприятельский вождь и его товарищи скрылись. Наступило долгое молчание. То в одном, то в другом месте появлялось ползущее в высокой траве темное тело. Затем раздался свист, перекинувшийся от озера до первых баобабов, которыми начинался лес.
        Наконец трое разведчиков предстали перед Варцмао, который стал смеяться, сообщив знаками Кураму, что враг отступил. Авангард Гура-Занка уже тронулся в путь.
        - А если это ловушка? - спросил Филипп, поглядывая на Мюриэль.
        - Впереди нас тайные разведчики, - отвечал Курам. - При малейшей тревоге воины остановятся.
        Филипп дал сигнал к походу. Но угроза еще не исчезла. Отступление Гу-Анда могло закончиться какой-нибудь западней.
        Двигались медленно. Несколько раз колонна останавливалась.
        - Воины все еще там, - сказал Дик.
        После часового пути началась тревога. Воины держали свои стрелы наготове, и было такое чувство, что враги перебросились назад; скоро в этом явилась уверенность. Гура-Занка были окружены.
        Дело принимало плохой оборот. Сильный страх сдавил сердце Филиппа из-за Мюриэль. Тем не менее, продолжали идти, но медленно, с бесконечными предосторожностями, окруженные кольцом разведчиков.
        Вдруг поднялись дикие крики.
        - Атака! - воскликнул Дик Найтингейл, готовясь стрелять.
        Крики смолкли. Атмосфера грозы объяла людей… Вдали затрубила труба.
        Тогда поднялись неистовые клики. Разведчики стали подниматься с земли вкруг всей колонны.
        - Что такое? - воскликнул Филипп. Варцмао испускал победные клики.
        - Это труба Гура-Занка! - сказал Курам. - Мы спасены.
        Филипп побледнел и обратил к Мюриэль взгляд, в котором сверкала радость освобождения. Уже виднелись Гу-Анда, выбегающие из прикрытий и стремглав мчащиеся прочь. Гура-Занка пускали им стрелы вдогонку. Показался авангард Голубого Орла.
        Мюриэль громко вскрикнула и протянула руки: с запада шли Айронкестль с сэром Джорджем и великаном Гютри.
        Глава VII. Смерть и жизнь
        В час, когда удлиняются тени, Гура-Занка собрались на священной просеке для ночного пира. Костры были уже готовы. Два десятка Коренастых и столько же Гу-Анда еще вымачивались в озере, чтоб их тела стали более нежными и вкусными.
        Это был день высочайшего торжества. Меньше чем в месяц Гура-Занка победили Сыновей Красного Носорога, Черного Льва и тысячелетних врагов Коренастых, властителей пещер и подземелий.
        Голубой Орел подошел к лагерю бледнолицых вождей. И здесь горели костры, зажженные для ночи, полной ловушек. Голубой Орел, полюбовавшись на громадный рост Гютри, обратился к Айронкестлю и, подкрепляя свои слова жестами, дружески заговорил:
        - Эта ночь будет самой славной ночью Гура-Занка с тех пор, как Заума овладел лесом… Двадцать Коренастых и двадцать Гу-Анда отдадут свою силу и свое мужество Гура-Занка. Уамма был бы рад разделить тело побежденных с великими Вождями-Призраками. Ибо он их друг. И он хорошо знает, что они властвуют над смертью. Не хотят ли вождь Мудрости, вождь Великан и вожди, бьющие дальше, чем долетает голос Звучного Рога, принять участие в празднестве?
        Гертон понял его слова и отвечал голосом и жестами:
        - Наши кланы не едят человечьего мяса, и нам запрещено смотреть, как его едят.
        Голубой Орел выказал безграничное удивление. Он сказал:
        - Как это может быть? Что же делаете вы с пленными? Ваша жизнь, должно быть, печальна.
        Он понял, что от этого у них такие бесцветные лица» Но так как силу следует уважать, и так как он был полон благодарности, воинственный вождь чернокожих удальцов ограничился тем, что сказал, быть может с тайной иронией:
        - Уамма пришлет своим друзьям антилоп и вепрей. В тени зелени, в дрожащих отблесках реки Филипп созерцал ясную грацию Мюриэль. Дочь англов, с сотканными из лучей солнца и луны волосами, напоминала светловолосых богинь, нимф или же ундин, выплывающих из таинственных озер севера. На ней сосредоточивались пылкие желания мужчины и те священные представления, которые делали из скромной первобытной самки волшебное существо.
        Взоры их встретились. Он пролепетал:
        - Мюриэль, вы уже знаете, быть может… Без вас моя жизнь превратится в темную ночь.
        - Я ничтожное маленькое созданье, - прошептала она, - и обязана вам жизнью…
        - Так если бы, - с тревогой подхватил он, - я не оказался там…
        - О нет, Филипп, что вы спасли мне жизнь - это вовсе не необходимое условие…
        Дух творения пронесся над пространством: река, казалось, течет из того сказочного сада, где протекали первые реки, и деревья только что родились на земле, возникшей из вод.
        Чьи-то шаги зашуршали в траве. Гертон Айронкестль появился на берегу и заметил их волнение. Положив руку на плечо Филиппа, он сказал:
        Ты можешь на нее положиться, сын мой! У нее чистое сердце, в ее душе живет постоянство, и она боится Предвечного!..
        Часть третья
        Глава I. Царство растений
        - Какой странный мир! - воскликнул Гютри. Экспедиция медленно двигалась по саванне, травы которой были голубого и фиолетового цвета. Высокие и густые, эти травы при проходе каравана издавали сладкозвучный шум, смутно напоминавший звук скрипок. Временами попадались кущи пальм с индигового цвета листвой или финиковых - с листвой, как аметист. Желтые испарения закрывали солнце, гармонируя с цветом листвы и трав.
        - Мы вступили в царство растений, - повторял Гертон, жадно вглядывавшийся в эту фантастическую равнину.
        Он приказал не давать животным пастись здесь. Но этот приказ был излишен: верблюды, козы, а еще более ослы принюхивались к голубым злакам и фиолетовому клеверу с недоверием. Горилла проявляла неистовое беспокойство, круглые глаза обезьяны смотрели вокруг не отрываясь.
        - Животные подохнут от голода! - ворчал сэр Джордж.
        - Еще не так скоро! - ответил Гертон, указывая на корм, которым снабдили верблюдов и ослов.
        - Да, вы предусмотрительны, - заметил Гютри, - но этого запаса хватит самое большее на вечернюю и утреннюю кормежку.
        - Но это животные пустыни: раз их накормишь, и они в состоянии терпеть несколько дней.
        Гютри беззаботно пожал плечами. Подул медленный и тихий ветерок. По всей равнине зазвенели слабые голоса: тонкие звуки скрипок, наивных арф, короткозвучных мандолин сливались в какую-то чарующую, смутную симфонию.
        - Можно подумать, что мы на концерте Трильби! - заметила Мюриэль.
        - Домовых! - прибавил Маранж.
        Когда они приближались к фиговым и пальмовым островкам, звуки делались громче, как приглушенный орган.
        Желтый туман, сгущаясь на западе, казалось, продолжал аметистовую и сапфировую равнину - топазовой. Там-сям мелькала голая полоска земли красного цвета с металлическим отливом, на которой не росли даже лишаи.
        Пролетали громадные мухи, самые крупные из которых были величиной с синиц. Их рыжеватые рои неслись за караваном и вились над животными, жужжа, как жуки. Многие садились на ослов и бегали по ним с фантастической быстротой, но скоро было замечено, что они безвредны. Маленькие птички, едва больше жужелицы, выпархивали из кустов и резко чирикали, покачиваясь на стебельках. Мухи преследовали их. Они были не столь ловки, но все-таки иногда овладевали пичужками и скрывались со своей добычей в чаще высоких трав.
        - Это ужасно! - воскликнула Мюриэль, увидавшая, как одна муха схватила пичужку. Гютри захохотал:
        - Настал их черед! Сколько времени птицы глотают мух! А для нас это лучше, чем, если бы они были ядовиты. Равнина все тянулась, блистающая и страшная.
        - Мы долго можем терпеть голод и жажду? - спросил сэр Джордж.
        - С востока на запад протекает река, - ответил Гертон, - и мы должны встретить ее… Мы дойдем до нее этой ночью или завтра. К тому же в наших мехах воды больше чем наполовину.
        Среди дня караван остановился на одной из этих каменистых красных полосок, где растительность отсутствовала.
        - Здесь мы можем быть уверены в том, что не нарушим ни одного из таинственных законов - заметил Гертон, в то время как черные приготовляли завтрак.
        Благодаря закрывавшей солнце туче, можно было расположиться вне палатки. Нависала тревога. Эта земля казалась страннее всего, что они могли вообразить.
        - Дядя Гертон, - сказал Гютри, когда подали завтрак, - что же с нами будет, если окоту нельзя есть растения? У меня такое ощущение, что мы подвергаемся большей опасности, чем с Коренастыми.
        Но, проглотив большой кусок копченого мяса, он стал смеяться, так как ничто не могло лишить его доли радости.
        - Успокойся! - ответил Гертон. - Мы найдем зеленые растения или растения частично красные и зеленые… И наш скот сможет их есть. Если б все растения или части растений были запретными, «табу», как же бы жили здесь животные?
        - Но пока наши верблюды, ослы и козы не могут сорвать ни одного стебелька с этого громадного пастбища.
        - О! - воскликнула Мюриэль, указывая на странное существо, видимо, наблюдавшее за собеседниками. Это была жаба величиной с кошку. Глаза цвета золотистого аквамарина были устремлены на путешественников. Тело ее было покрыто волосами. Но больше, чем размерами и волосатостью ее, путешественники были поражены ее третьим глазом, помещавшимся на маковке и вращающимся во всех направлениях…
        - Вот чудо-то! - воскликнул Филипп.
        - Почему? - возразил Гертон. - Разве не имеется такого глаза, правда, в зародыше и скрытого, у большей части земноводных? По всей вероятности, этот атрофированный глаз функционировал у предков наших земноводных.
        Жаба сделала прыжок, какой сделал бы заяц, и исчезла в расселине камня.
        - Очевидно, под землей вода, - заметил сэр Джордж, - чем и объясняется процветание фиолетовых и голубых трав…
        С писком пролетали мимо маленькие птички. Одна из них села неподалеку от Мюриэль. Загипнотизированная видом людей, она не слышала, как подлетела гигантская муха, внезапно бросившаяся на нее, готовясь ее проглотить.
        - О, нет, нет! - в ужасе воскликнула молодая девушка.
        Она вспугнула насекомое. Но птичка, раненная в месте Соединения крыла, откуда брызнули капельки крови, слабо попискивала, Мюриэль осторожно взяла ее в руки.
        В своем крошечном тельце пичужка вмещала красоту заката, золотистый блеск берилловых облаков, пурпур, сверкание аметиста и топаза. Ни у одной ванессы не могло быть крыльев нежнее оттенком, а красная головка, усеянная малахитовыми точками, казалась созданной из какого-то неведомого, драгоценного вещества.
        - Какие вышивальщики, акварелисты или ювелиры смогли бы на таком крошечном пространстве создать такой шедевр!..
        - А жестокая природа допускает, чтоб этот шедевр поглощали мухи!.. - сказал Филипп.
        Весь этот день караван двигался на юго-запад. Бесконечная равнина со своими голубыми и фиолетовыми травами, со странной музыкой, которую издавали растения, когда в них пробегал ветерок, все тянулась под золотистыми и янтарными облаками.
        - Страшное однообразие! - объявил Гютри. - Мне опротивел голубой и фиолетовый цвет. Меня от него тошнит.
        - Утомительные цвета! - поддакнул сэр Джордж. - Нам нужно было бы иметь желтые или оранжевые очки.
        - А ведь у меня есть, ало них забыл! - сказал Гертон. - Забыл с самого начала пути. Но это извинительно, когда у всех нас такое великолепное зрение. Ни одного близорукого, ни одного дальнозоркого.
        - Ни одного с гиперметропией, ни одного астигматика, - пошутил Сидней.
        Приближался вечер. Снова раскинули палатки на островке красной земли.
        - На этом глаз отдыхает! - сказал Филипп.
        - Да, но река? - спросил сэр Джордж. - Конца этой равнины не видать. Завтра вечером наши меха будут пусты.
        - И животным мы не сможем дать пить больше одного раза, и то в полпорции - поддакнул Гютри.
        - Бог милостив! - ответил Гертон. - Наверное, под почвой есть вода, - и он указал на двух колоссальных жаб, юркнувших в расселину почвы.
        - Добро! Строго говоря, шакал может еще здесь пролезть, но не человек! - сказал Филипп.
        - В особенности не я! - зубоскалил гигант. Это были люди с крепкими жилами и неунывающими душами. Несмотря на угрожающую местность, они наслаждались ужином. Черные были задумчивы: тайный страх мутил их воображение.
        Филипп и Мюриэль уединились на краю лагеря. В янтарном тумане всходила сказочная луна, похожая на медную, позолоченную медаль. Филиппа опьяняло присутствие его гибкой подруги. В ее бледном лице проглядывали цвета лилии, перламутра; сапфировые глаза с отблесками нефрита мерцали задумчиво и кротко. А волосы блестели, как спелые колосья.
        - Мы будем счастливы сознанием, что перенесли испытания и видели эти странные земли! - сказала она. - Будущее не так страшно, как то время, когда вы преследовали тех чудовищ.
        - Как бы я хотел скорее видеть вас среди людей нашей расы!.. Мне необходимо, чтобы вы были в безопасности, Мюриэль.
        - Кто знает! - задумчиво ответила она. - Безопасности не существует. Эта дикая земля, быть может, избавила нас от более серьезных испытаний. Мы - жалкие, беззащитные существа, Филипп. Один неверный шаг может сгубить человека, спасшегося от львов. Бог всюду и всюду Он управляет нашей судьбой.
        - Уж не мусульманка ли вы? - спросил он с легкой насмешкой.
        - Нет, я верю в активность: она нам заповедана… Но все-таки нас охраняет Всемогущий.
        И она запела невыразимо трогательно:
        For thou hast always been my rock,
        A fortress and defense to me![4 - Ибо ты прибежище мое,моя крепость и защита!(англ.) (Прим. переводчика).]
        С душой, насыщенной любовью, он забыл все смутные опасности и вкушал сладость волшебных минут во всей их полноте.
        Глава II. Вода, творящая жизнь
        - Животных мучит жажда! - сказал Гютри. - Меня тоже.
        Воды больше не было. Путешественники разделили между собой последние глотки и продолжали идти все по той же безграничной равнине среди фиолетовых злаков, голубых деревьев и ярко-красных полос земли.
        Пустыня не выпускала их, как свою добычу, и солнце, одолев облака, бросало жгучие лучи, иссушавшие кровь в жилах людей. И все-таки нужно было идти. Колоссальные мухи аккомпанировали своим жужжанием музыке трав, становящейся зловещей. Она все более и более походила на перезвон дальних колоколов. А когда дул ветер, слышался как бы звон набата.
        - Я думал, что река ближе, - признался Гертон.
        - Так вы думаете, что в самом деле есть река? - спросил сэр Джордж.
        - Да, я уверен в этом. Мне описывали ее. Сэр Джордж посмотрел в подзорную трубу.
        - Ничего! - сказал он.
        Деревьев больше не было. Росли одни травы, густые и крепкие.
        - Вода под землей, может быть, там только и следует ее искать? - заметил Филипп.
        - Мы потеряли бы слишком много времени, - отвечал Айронкестль. - Прошу потерпеть еще несколько часов.
        - Хорошо, дядя Гертон. Но скажите, сколько дней можно выдержать без питья? - спросил Гютри.
        - Разное время: верблюды выдерживают три, четыре, пять дней, даже, говорят, больше. Люди - два-три дня… Смотря по темпераменту и состоянию атмосферы.
        - А сейчас страшная сушь! У меня кожа становится жесткой! - ворчал Гютри. - Боюсь, что я из тех, кто всех меньше может устоять…
        Ужас и уныние объяли караван. Солнце на закате приняло цвет чистого золота, затем выросло и стало оранжевым. День склонялся к вечеру.
        Животные подвигались с трудом, козы жалобно блеяли. Черных охватывала боязнь и недоверие, предвестники мятежа, глухо нараставшего. Та глубокая вера, которую внедрили в них победы белых, улетучивалась в этом странном мире. В особенности их тревожило отсутствие воды, и не потому, что это было страшное зло, но и потому, что в этом сказывалось для них бессилие господина.
        Гертон позвал Курама.
        - Что говорят люди? - спросил он.
        - Они боятся, господин… Это страна Смерти. Трава здесь враг животных.
        - Скажи им, Курам, что бояться нечего. Мы знаем, куда идем.
        Глаза Курама, несколько походившие на глаза буйвола, склонились долу.
        - Мы еще далеко пойдем? - спросил он дрожащим голосом.
        - Все изменится, когда мы достигнем реки.
        Фаталистическая душа приняла слова господина, и Курам отправился говорить с черными.
        Солнце готово было закатиться, когда караван достиг островка красной земли. Пока готовились к стоянке, несколько раз видели выскакивающих гигантских жаб, сейчас же прятавшихся в расселине земли.
        - Этим тварям нужна вода! - заметила Мюриэль.
        - Значит, под землей вода! - вывел заключение сэр Джордж.
        - Поищем! - предложил Гютри. - Моя жажда становится невыносимой.
        Козы жалобно блеяли. Ослы нетерпеливо обнюхивали землю.
        Филипп, сэр Джордж и Сидней осмотрели трещины. Они были узкие, и в них не было следов влаги.
        - Нужно начать рыть, - произнес Филипп.
        - Что мы и сделаем, - объявил Гютри. - Поищем места, где земля рыхлая.
        Скоро они нашли такое место. Гютри пошел за землечерпалкой. Через час была вырыта глубокая яма. Очень скоро обнаружилось присутствие влаги в земле, но количество этой влаги не возрастало, а скоро она начала даже иссякать.
        - Очень странно! - воскликнул Филипп. - Очевидно, влага эта просачивается откуда-то. Присутствие поблизости водной поверхности вполне вероятно.
        - Поблизости… - ворчал Гютри. - Если эта поверхность хотя бы в ста метрах, она недоступна для наших слабых сил…
        Попытались сделать несколько горизонтальных раскопок, но они не дали никаких результатов.
        - Печальная будет ночь! - заключил Сидней. - Мы добились только того, что увеличили нашу жажду.
        Путешественники спали плохо и поднялись до зари. Над ними нависла одна из тех угроз, которых не в силах одолеть никакая доблесть. В каждой их жилке таилась гибель. Как громадная пиявка, атмосфера капля по капле высасывала из них кровь. Мать жизни - вода - покидала их и терялась в пространстве.
        - Не будем медлить! - стонал Гютри, - ночью и ранним утром легче идти.
        - Желательно, чтоб двое из нас пошли на разведку! - подал мысль сэр Джордж.
        - Я уже думал об этом! - поддакнул Гертон.
        - Сэр Джордж и я! - воскликнул Гютри.
        - Лучше сэр Джордж и Филипп, - сказал Гертон.
        - Почему так?
        - По причине вашего веса! - со слабой улыбкой сказал Гертон. - Караван может выделить для разведчиков двух верблюдов, но они ослабели.
        - Ну, ладно! - неохотно согласился Гютри. Груз с двух верблюдов переложили на других; Курам выбрал для разведчиков самых проворных.
        - Эти будут хорошими проводниками! - утверждал чернокожий. - Ори издали чуют воду.
        Спустя десять минут сэр Джордж и Филипп покинули стан. Верблюды бежали рысцой, как бы понимая, что идут на поиски воды.
        По мере того, как луна двигалась к закату, она все желтела и становилась огромной, но свет ее слабел, между тем как звезды горели ярче. Легкая фосфоресценция исходила от земли. В воздухе было тихо, перезвон растительности, казалось, возвещал какую-то мистическую церемонию в глубине саванны…
        - Мы точно на другой планете! - прошептал сэр Джордж. - Здесь как-то не ощущается ни наше прошлое, ни наше будущее.
        - Нет, - задумчиво ответил Филипп. - Мы далеки от Обетованной земли!
        Луна приняла медный оттенок, забрезжила почти неприметная заря, и солнечный костер заполыхал над равниной.
        Путники жадно разглядывали горизонт. Ничего. Ничего, кроме того же безграничного океана трав - голубых, фиолетовых, синих.
        - Ужасно! - сказал сэр Джордж. - Травяная могила!..
        Жажда мучила обоих, все увеличиваясь по мере того, как всходило светило. Они выдерживали направление на юго-запад, как советовал Гертон.
        Это были до странности непохожие натуры. Сэр Джордж был из тех англичан, которые могут, если понадобится, жить в одиночку, с собакой, хоть в пустыне. Он был замкнут, проявляясь всегда неожиданно, тогда как Филипп обладал живым, действенным воображением.
        Жажда! От жажды у них ссыхалась глотка. Филипп в полубреду видел всевозможные, сулящие прохладу образы: бьющие из земли с живым журчанием источники, алькарацы в тени пастбищ, графины с освежительными напитками, покрытые влажной дымкой…
        Он даже шептал, как в бреду:
        - Родники, реки… Озера…
        - Ох, - с грустной усмешкой вздохнул сэр Джордж, - а я больше всего мечтаю о хорошем кабачке! Верблюды томились и никли.
        - Только бы они выдержали! - оказал Филипп.
        - Выдержат! - утверждал сэр Джордж. - Они знают, что мы ищем воду… Они понимают, что останавливаться опасно.
        Солнце жгло невыносимо; колоссальные мухи яростно жужжали вокруг людей и животных.
        - Еще счастье, что они нас не жалят! - заметил Филипп.
        - Я подозреваю, что мы отрава для них, - соображал его спутник, - и верблюды тоже.
        - Так зачем же они кружатся над нами?
        - Они повинуются своему мушиному инстинкту. Опять наступило молчание, и перезвон трав придавал этому безмолвию что-то фантастическое. Ничего. Только все те же травы, голубые и фиолетовые с редкими кущами деревьев по временам.
        - Что-то там с нашими? - прошептал Филипп, несмотря на жажду думавший о Мюриэль.
        Сэр Джордж покачал головой. Он казался невозмутимым, но как уроженец страны с влажным климатом он страдал еще больше, чем Филипп.
        - Если понадобится, они выпьют двух-трех коз, - ответил он наконец… - или даже верблюда. У верблюда вообще имеется запас воды… Более двадцати галлонов крови! - И англичанин с вожделением посмотрел на своего верблюда.
        - А мы не можем этого сделать, - вздохнул он… - нам нужно добраться до воды.
        Долгое молчание. Мысли еле копошились, сухие, тугие и жалкие, в мозгу обоих мужчин. А солнце продолжало их пить…
        Внезапно один из верблюдов, подняв усталую голову, как-то странно, нелепо рявкнул. Его товарищ протяжно зафыркал. Оба ускорили ход.
        - Что с ними? - проворчал Филипп.
        - Я не решаюсь высказать свою надежду, - ответил сэр Джордж.
        Дорога стала подниматься. На низком холме они увидели зеленые травы и кустарники. Они переглянулись, ослепленные; испокон века присущий растениям цвет восхищал их сердце. Им казалось, что они вступили в истинную жизнь, в ту жизнь, которой жили бесчисленные поколенья их предков.
        Теперь верблюды неслись вскачь. Они взбежали на холм. Хриплый крик, крик избавленья, вырвался из груди Филиппа.
        - Вода! Вода!
        Это была она, мать-владычица, мать всего живущего; она, вода бытия, вода начала мира!..
        Река!.. Она течет, широкая, медлительная, окруженная деревьями, кустарниками и травами, И рассевает в пространстве неиссякаемое плодородие.
        Безумие овладело верблюдами. Они летели, как чистокровные скакуны; в пять минут они были уже на берегу и жадно пили, склонившись к реке. Люди спрыгнули на берег и, погрузив в поток свои кружки, утоляли убийственную жажду.
        - Это неосторожно! - спохватился, наконец, сэр Джордж.
        - Зато как вкусно! - возразил Филипп.
        Сэр Джордж предложил ему сероватую облатку:
        - От микробов!.. А-о!..
        Испуганный англичанин вскочил, протягивая указательный палец по направлению к островку, находящемуся в двадцати метрах от берега, на котором показалось необычайное чудище. Оно походило на крупных крокодилов древнего Египта: у него были громадные длинные челюсти, чудовищные зубы, короткие лапы и мускулистый хвост, но вместо чешуи все тело и голова были покрыты шерстью, и глаза, сверкающие, как глаза пантеры, не имели ничего общего со стекловидными глазами пресмыкающегося. На макушке головы горел фосфорическим светом третий глаз.
        - Что за чудовище! - воскликнул Филипп. - Даже в доисторические времена не было подобного ему ящера.
        - По меньшей мере нет оснований утверждать это. Но ведь наша наука так отрывочна…
        Чудовище следило за верблюдами и людьми. Инстинктивно последние схватились за ружья. Вдруг крик, похожий на лай, заставил их обернуться. Запрокинув голову, к реке изо всех сил неслась голубая антилопа. Преследовавший ее гибкий хищник с желтоватого цвета шерстью, усеянной мелкими розовыми пятнами, делал тридцатифутовые прыжки. Ростом он был с крупных маньчжурских тигров.
        - Ведь это леопард! - пробурчал сэр Джордж.
        Отвлеченные страшным хищником, они не заметили, что волосатый крокодил нырнул в реку.
        - Берегись! - крикнул сэр Джордж.
        Антилопа и вслед за ней леопард бежали к мысу, на котором стояли оба мужчины. Они отступили вверх по течению. Легкие звери уже достигали берега. Леопард ускорил бег, антилопа готовилась броситься в воду, но вдруг остановилась, пораженная ужасом.
        На самом краю мыса волосатый ящер выставился из воды, устремив желтые глаза на беглянку. Парализованная страхом, она оглянулась, посмотрела вдаль. В ее смутном сознании закишели образы - там вдали высокие травы, сладость движения и жизни… Здесь - вечная ночь…
        Леопард прыгнул и одним ударом мускулистой лапы сразил антилопу. Но волосатый ящер вылезал…
        Несмотря на опасность, сэр Джордж и Филипп испытывали дикое любопытство, собиравшее когда-то римлян в цирк.
        - Великолепные бестии! - заметил сэр Джордж и посмотрел на свой карабин.
        Леопард, держа лапой трепещущую жертву, следил за пресмыкающимся, которое колебалось лишь миг. Открыв громадную пасть, крепко опершись на короткие лапы, оно готовилось к борьбе. Тело его было втрое массивнее, чем у леопарда. Три глаза чудища сверкали. Леопард испустил глухой крик, похожий на рев. Он подкрался сбоку, пытаясь внезапно напасть на противника и вскочить ему на спину… Но от неповоротливости чешуйчатых предков у крокодила не осталось и следа. Он обернулся, стремительно бросился. Громадная кошка свалилась наземь. Две тяжелые лапы придавили ее, но слишком короткие, они затрудняли движения длинной пасти… Тогда леопард, съежившись, скользя по траве, кое-как высвободился. Испуганный превосходством противника зверь бросился бежать. Ящер, не удостоив его вниманием, принялся пожирать антилопу заживо, и крики агонии жертвы мешались с радостным хрипом победителя…
        Отступая, леопард увидел вдруг Филиппа и сэра Джорджа. Его янтарные глаза с жадностью устремились на обоих мужчин.
        - Я целю в голову! - холодно сказал англичанин.
        - Это всего лучше! - подтвердил Маранж. - Я поступлю так же.
        Леопард колебался. В нем боролись страх, ярость, голод. Но, видя эти странные силуэты, устремленные на него глаза, карабины, казавшиеся продолжением их рук, он уступил и отправился на поиски другой добычи, более робкой и лучше ему известной.
        Глава III. Жизнь или смерть
        Смерть витала над караваном. Время от времени к странному перезвону растений примешивалось то блеяние козы, то хрипение ослов, то дикий рев верблюда. Громадные мухи продолжали донимать животных… И черные, несмотря на свою веру в главу каравана, бросали вокруг тусклые взгляды, в которых читались нарастающее возмущение и вспышки безумия.
        - Плохо дело! - сказал Курам, только что державший речь к черным. - Некоторые совсем сошли с ума, господин.
        Гертон взглянул на сумрачных людей. У него самого горло жгло, как в огне, а гигант Гютри страдал невыразимо… Лучше всех боролась с жаждой Мюриэль.
        - Скажи им, чтоб подождали еще час! - оказал Айронкестль. - Если ничего не случится, мы пожертвуем верблюдом.
        Курам понес черным обещание господина, и так как надежда принимала определенную форму, люди воспрянули…
        Гертон всматривался в горизонт… Где они? Достигли ли они реки или же бродили, как караван, по пустыне, еще более ужасной от этих в изобилии растущих кустов.
        - Отвратительная вещь! - ругался Гютри. - Я решительно не знаю, смогу ли я выдержать еще час. Я галлюцинирую, дядя Гертон. Моя голова полна источников, ручьев, водопадов… Гнусная пытка! Еще час!..
        Он вытащил свой хронометр и стал смотреть на него блуждающим взглядом.
        Гертон обернулся к молодой девушке.
        - За меня не бойтесь, - сказала Мюриэль. - Я и больше часа могу ждать, если понадобится.
        Но отсутствие Филиппа пугало и огорчало ее. Не попал ли он в какую-нибудь ловушку в этой таинственной и враждебной земле? Забывая о своих страданиях, она думала о человеке, которого ее верное сердце полюбило так, что эта любовь никогда не пройдет.
        Прошел еще час. Жестокий свет ослеплял людей и животных. У Гютри было такое ощущение, что он шел через огромную раскаленную печь…
        Один чернокожий повалился на землю, испуская жалобные крики. Другой размахивал ножом… Все начали роптать.
        И снова Гертон бросал отчаянные взгляды на горизонт… Ничего! Одни только голубые и фиолетовые травы, да гигантские мухи, да нестерпимый перезвон колоколов.
        - Неужели же пришла гибель? И, повернувшись к Мюриэль, с сердцем, разрываемым угрызениями, он простонал:
        - Какое безумие заставило меня подвергать опасности эту молодую жизнь?
        Чтоб выиграть время, он разрешил устроить привал и велел расставить палатки, говоря:
        - Через десять минут мы зарежем верблюда. Под наскоро поставленными палатками белые и черные искали хотя бы слабой прохлады. Гертон, скрепя сердце, назначил двух черных для выполнения жертвоприношения… Они выступили вперед, вооруженные острыми ножами.
        - Стойте! - крикнул Курам.
        Припав к земле ухом, он внимательно слушал.
        - Я слышу топот, - промолвил он, - топот крупных животных…
        Все слушали, затаив дыханье. Гертон оказал жертвоприносителям:
        - Не двигайтесь, пока я не подам знака. Они стояли подле обреченного животного. Лезвия сверкали, как серебро. Курам продолжал слушать, наклонившись к земле. Еще двое черных последовали его примеру.
        - Ну, Курам? - спросил Айронкестль.
        - Топот приближается, господин, и я думаю, что это верблюды…
        Один из черных подтвердил:
        - Да, это верблюды! Но другой проворчал:
        - А может быть, вепри.
        - С какой стороны слышится топот, Курам? Курам указал на тянувшийся с юго-западной стороны пригорок, хотя и невысокий, метров 20 в вышину, но все же суживающий горизонт.
        - Вперед! - сказал Гютри, оседлавший наиболее крупного из верблюдов. - Если это они, я подниму обе руки. Несмотря на усталость и жажду, животное не отказалось идти. Оно медленно зашагало. Несколько черных, охваченные нетерпением, следовали за колоссом.
        Гертон, наведший было бинокль, в тревоге опустил его…
        - Только бы не потерпеть разочарования!.. - беспокоился он, видя, как взоры всех обратились на юго-запад.
        Тем временем Гютри достиг подошвы холма. Склон был не крут, верблюд взбирался на него без особых усилий. Черные шли впереди.
        Гертон и Мюриэль ждали. С каждым биением пульса отчаяние сменялось надеждой, надежда - снова отчаянием.
        Еще несколько шагов. Черные уже наверху. Вот они беснуются, кричат, но нельзя разобрать, радость ли то или разочарование.
        Но вот Гютри поднимает, наконец, обе руки.
        - Это они! - кричит Гертон прерывающимся голосом. Теперь он снова схватился за бинокль. Гютри смеялся!
        - Вода!.. Они нашли воду!
        Весь караван прыгал от радости, даже животные. Через несколько минут Гертон был у холма и поднимался по легкой покатости.
        Вдали, по пустыне с звенящими растениями, бежали рысью два верблюда. Уже ясно можно было различить Филиппа и сэра Джорджа. Полные мехи подпрыгивали на боках горбатых животных…
        Гютри неистово горланил победную песнь, черные исступленно кричали, и все продолжали бежать.
        - Это, наконец, вода? - зарычал Сидней, когда был уже близко.
        - Вода! - невозмутимо ответил сэр Джордж, протягивая ему флягу. - Там в пустыне течет большая река, как говорил Айронкестль.
        Гютри продолжал неистово пить жизненную влагу… Черные выли и прыгали, и смеялись, как дети. Спокойная радость наполняла грудь Гертона.
        - Обратил Господь взоры свои на мольбу смиренных и не презрел моления их.
        Когда порции были розданы, эти люди ожили, как оживают и зеленеют сухие травы после дождя; даже животные получили хотя и малые дозы, но все же достаточные для того, чтоб дать им силы достигнуть реки.
        Утолив жажду, Гертон выслушал без особого удивления рассказ Филиппа и сэра Джорджа.
        - Самуэль писал мне об этом! - оказал он. - Этой ночью караван сделает привал на берегу большой реки.
        Отчаяния не было и следа. В радости возрождения к жизни первобытное сознание черных, лишь смутно рисующее будущее, уже забыло об испытании, и так как господа снова восторжествовали над коварной природой, их вера стала непоколебимой.
        Глава IV. У берега реки
        Караван сделал привал в тысяче шагов от реки. Наступила ночь. Звездный свет отражался от растений и неуловимо струился по пустыне.
        Шесть скалистых массивов окружали лагерь, расположенный на полосе красной земли, где росли лишь лишаи, мхи да дикие травы. Огонь бросал сверкающий свет, и шмыгающие во тьме звери останавливались в отдалении и следили за странными существами, двигавшимися среди огней.
        Появлялись и исчезали то жабы и громадные ящеры, то медянистые шакалы и приплясывающие гиены, то ощетинившиеся вепри, розовые гиппопотамы и быстроногие антилопы; иногда во тьме вспархивала хищная птица с пушистыми крыльями и, наконец, у самого берега показался лев. Несколько минут он стоял, пристально рассматривая лагерь, затем принялся бродить.
        - У него шерсть, как у лисы! - заметил Сидней в то время, как сэр Джордж проверял ружье.
        - И какая-то странная походка! - прибавил Филипп. Верблюды, ослы и козы тревожно принюхивались.
        - Он не так велик, как давешний леопард.
        - Да, - подтвердил Филипп, - и верно не так страшен…
        - Какой проворный! - воскликнул Гютри.
        Лев скрылся, появилось три громадных чудовища.
        - Ящеры! - сказал Гертон со смесью страха и любопытства.
        - Волосатые ящеры! - внес поправку Филипп. - Такие же, какого мы встретили утром… Самый крупный - поистине… поистине апокалиптический зверь!
        И в самом деле, один из ящеров был по крайней мере двенадцати метров в длину и грузностью не уступал носорогу. Его три глаза цвета изумруда, подернутого янтарем, наблюдали окружающее.
        - Должно быть, он страшно силен! - сказал Филипп.
        - В добрый час! - буркнул Гютри, придвигая слоновье ружье. - Природа добросовестно поработала.
        Исполинский зверь испустил странный рев, подобный рокоту водопада. Он направлял свое внимание не в сторону людей, а принюхивался к резкому запаху верблюдов и коз.
        - Мы - богатый склад провизии, - сказал Филипп. - Отважится ли он пробраться сюда?
        Караван не смог собрать достаточно топлива, чтоб образовать непрерывное кольцо огней, и между кострами были промежутки… Смелый зверь мог таким образом проникнуть в лагерь, но ни лев, ни тигр не покусились на это, вероятно, испуганные трепетным мерцанием огней.
        Фантасмагорическая фауна нарастала у лагеря: медянистые шакалы, гиены, гепарды, пантеры, ночные птицы, зеленые обезьяны, рукокрылые с подскакивающим летом, гигантские жабы и ящерицы, берилловые и сапфировые змеи. На косогоре показались два леопарда; снова появился крадущийся лев, вылезали из воды новые ящеры… В темноте кишели тела, сверкали лампады глаз - желтых, зеленых, красных, лиловатых, и все они уставились на костры.
        Один из леопардов, подняв голову, испустил рев, равный по силе рыканию львов.
        Смутный страх рос в душе путников. Какими жалкими чувствовали бы они себя пред этим адом хищных зверей, не будь у них их страшного вооружения! Но не знающий промаха прицел сэра Джорджа и Филиппа, скорострельные винтовки, слоновье ружье Гютри и, в особенности, пулемет придавали двуногим значительную силу.
        - Видение святого Иоанна Богослова на острове Патмосе! - воскликнул Гютри.
        Исполинский ящер зевнул; его отверстая пасть напоминала пещеру; зубам, казалось, не было числа, и весь этот зверь заставлял мысль обращаться к эре сказочных рептилий. Теперь он был у самого широкого прохода. Верблюды храпели от ужаса; ослы и козы искали прибежища у, людей… Устремив глаза на одного верблюда, ящер вытянулся. Быть может, он еще колебался. Но это было недолго. Он смело проник в проход. Тогда безумный ужас овладел спутанными животными, ужас, подобный панике, заставляющей носиться по саванне стада животных. Некоторые порвали путы; три обезумевших верблюда понеслись вскачь к группе людей… Черные бросились им навстречу.
        - Вот кто мог бы нас обессилить! - проворчал Гертон.
        - Не зевать! - крикнул Гютри.
        Ящер был уже в лагере и направился к высмотренному им верблюду, которого он облюбовал по каким-то таинственным причинам. Это была страшная минута, так как и другие ящеры приблизились к лагерю.
        - Так как я справа, я целюсь в правый глаз, - оказал Филипп сэру Джорджу.
        - Ладно, а я в левый, - флегматично согласился британец.
        Раздалось два выстрела. Ящер испустил отчаянный рев и закрутился. Третья пуля, попав в верхний глаз, окончательно ослепила его.
        Черные удерживали рвущихся животных, и неистовые вопли раненого ящера останавливали хищников от вторжения… На голубом небосводе тихо мерцали в вечном великолепии звезды…
        Страшный зверь - человек! - сделал вывод Гютри.
        Глава V. Молодая девушка в голубой ночи
        В продолжение двух дней караван продвигался вперед без помех. Каждое утро Гертон тщательно определял положение каравана и направлял дальнейший путь, руководствуясь компасом. Местность оставалась все столь же плодородной, населенной многочисленными необычайными животными: лиловато-розовыми гиппопотамами, непомерно высокими жирафами, волосатыми ящерами, пауками величиной с птиц, внушающими тревогу насекомыми (некоторые из жесткокрылых достигали величины горлиц), слонами, вооруженными четверными клыками, ползучими рыбами, огненно-цветными змеями… Но особенно поражали растения. Встречались все те же голубые и фиолетовые травы, разбросанные островками, а по мере продвижения к юго-западу стала преобладать флора мимоз. Они были непостижимо разнообразны. Одни были величиной с европейскую стыдливую мимозу, другие достигали высоты берез, ясеней, буков, а некоторые были так колоссальны, что превосходили высотой и коренастостью калифорнийские секвойи.
        Гертон предупредил своих спутников:
        - Нужно соблюдать самую строгую осторожность. Это страшные растения.
        Слова эти разожгли в Гютри любопытство. Если б он был один, он, без сомненья, уступил бы своей привычке пренебрегать опасностью, но руководителю экспедиции он охотно повиновался. Когда задевали мимозу, все равно исполинскую или низкорослую, листья сжимались, как руки, и издавали, в зависимости от роста ее, звуки, подобные звукам цитры, лиры или арфы.
        - Чем же они страшны? - нетерпеливо допытывался Гютри. - Своими иглами?
        - Достаточно было бы и игл. Укол их болезнен и производит своего рода помешательство… Обратите внимание, что наш окот избегает малейшего соприкосновения.
        - Но что же делать, если их будет так много, что они преградят нам проход?
        - По-видимому, они этого не хотят. Всюду они оставляют свободное пространство… Почему?
        И он погрузился в рассматривание записок Самуэля Дарнлея.
        Небо потемнело. Громадные тучи восстали из бездн. Атмосфера грозы обволокла караван.
        - Будет славная гроза! - заметил сэр Джордж.
        В медном и нефритовом освещении закружились вихри. Стихии неистово разыгрались, и когда необъятная молния прорезала пространство, казалось, что это какая-то неведомая мировая воля, устрашавшая животных и давившая людей. Как будто там, в тучах, внезапно зарождалась жизнь, в мертвой бессознательной материи вспыхивало сознание…
        Затем потоком полилась вода, трепетная и плодоносная, прародительница всего, что растет и умирает.
        Расставили палатки; плохо укрытый скот топотал ногами и подпрыгивал при порывах ветра и раскатах грома, в которых слышался как бы рев бесчисленного множества львов.
        - Ах, как я люблю грозу! - воскликнул Гютри, сладострастно вдыхая влажный воздух. - Она дает мне удесятеренную жизнь. -
        - Но она, должно быть, несет и много смертей! - заметил сэр Джордж.
        - Все несет смерть. Нужно выбирать, мой друг.
        - Мы не выбираем. Нас выбирают.
        Вокруг лагеря в панике неслись дикие звери. Стая жирафов промчалась, как молния, на мгновенье мелькнули утесообразные спины слонов, гигантские ящерицы искали расселины, носорог катился, как грозный валун, тяжело топотали вепри, а легкие антилопы бежали подле растерянного льва, не замечая его.
        - Сейчас нет ни дичи, ни охотника! - сказал Филипп, стоявший рядом с Мюриэль.
        Но гроза уже ослабевала. Грозовую тучу поглотила бездна; дождь лил уже не столь буйным потоком. И, наконец, древнее горнило снова показалось в небе.
        - Вот чудовище! - проворчал Гютри.
        - Истинный отец жизни! - возразил сэр Джордж. Драма быстро подходила к концу. Земля пила воду и сохла на глазах.
        - Мы можем отправиться в путь! - сказал Гертон. Он говорил томным голосом и поступь его стала тяжелой.
        - Как-то смутно все кругом! - сказал Гютри. - Чувствуется какая-то усталость!
        - Сильная усталость! - подтвердил сэр Джордж. Филипп ничего не прибавил, но ему казалось, что вес тела удвоился.
        Тем не менее Гертон дал приказ трогаться в путь, но приказ этот выполнялся с большим трудом. Люди еле волочили ноги, животные задыхались, и все подвигались вперед с крайней медленностью.
        - В чем дело? - спросил Гютри.
        Он говорил нечленораздельно, замирающим голосом и был как бы в оцепенении. Никто не отозвался. Караван с трудом двигался уже полчаса и не прошел еще километра. Островки мимозовых деревьев вокруг все умножались, и, наконец, стало трудно пройти. Когда человек по оплошности касался растения, листья начинали странно волноваться, ледяной ток распространялся по телу. Это явление сказывалось резче, когда задевали дерево: ветви извивались, как змеи.
        - Дольше я не в силах выдержать! - воскликнул, наконец, Гютри сердито, но вяло. - Точно свинцовые гири у меня на ногах… Дядя Гертон, в ваших заметках на этот счет ничего нет? Что это, оцепенение?.. Опять эти проклятые растения, что ли, виноваты?
        - Я не испытываю ощущения оцепенения, - отвечал Гертон, таким же заплетающимся голосом, как Сидней. - Нет, это не оцепенение!.. Мысли мои ясны… мои ощущения нормальны… Только вот эта невыносимая тяжесть. Как будто увеличилось давление.
        - Да, - согласился сэр Джордж, - именно так. Все остается нормальным… Кроме этой тяжести.
        - Я вешу пятьсот фунтов! - ворчал Гютри. - Вы не ответили, дядя Гертон: растения это, что ли? И почему?
        - Думаю, что растения, - с дрожью вымолвил Гертон. - Впрочем, ты сам это хорошо знаешь… Здесь все зависит от них. Я хотел бы только понять, чего они хотят, или чем мы их стесняем?
        - Здесь больше не видно ни одного животного, - заметил Филипп.
        Это было верно. Не видно было ни одного млекопитающего, ни птицы, ни гада; даже насекомые исчезли. С каждым шагом тяжесть увеличивалась.
        Прежде всех встали верблюды. Они начали испускать нестройные крики, постепенно угасавшие; затем они легли и больше не двигались. Ослы не преминули последовать их примеру, тогда как козы продолжали с трудом идти.
        - Что с нами будет? - прошептал Гертон. Его речь была замедленна, как и жесты, но нервы сохраняли свою чувствительность, и мысль не была омрачена…
        Гигант не двигался, Филипп и сэр Джордж, хотя и менее, но все же были парализованы.
        Лучше всех противилась этому влиянию Мюриэль, но и она не могла ступить шагу без необычайных усилий.
        - Да, чего они хотят? - с трудом проговорил Филипп. - Что мы им сделали, или чего они боятся?
        Таинственный страх витал вокруг них. Впереди начинался лес гигантских мимоз: они жили должно быть еще во времена царей ассирийских и халдейских пастухов. Десять цивилизаций сменились с тех пор, как их стебельки впервые возникли из плоти кормилицы-планеты.
        - Не они ли нас останавливают? - спросил себя Гертон… - Тогда, быть может, вернуться назад…
        Но вернуться они уже не могли. Их ноги почти не двигались. Когда путешественники пытались говорить, получались нечленораздельные звуки… Весь скот их уже лежал на земле. Только глаза животных были еще живы, они выражали несказанный ужас…
        Близился вечер, красный и зловещий. С неслыханными усилиями Мюриэль добралась до провизии и достала копченого мяса и сухарей. Но никто не хотел есть. Все следили за уходящим солнцем. Настала ночь. Розовый полумесяц слабо освещал пространство… Вдали, очень далеко, завывали шакалы.
        Тогда людям пришло в голову, что они беззащитны, дикие звери могли растерзать их живьем. Но вокруг была совершенная пустыня; ни в траве, ни на берегу, ни на опушке леса не появлялось ни одного животного.
        Постепенно усталость взяла верх над всеми ощущениями и всякой мыслью. И когда луна склонилась к горизонту, люди и животные все спали под мерцающим покровом звезд…
        К полночи Мюриэль проснулась. Луна скрылась; звезды трепетали в снежно-белом мерцании; молодая девушка поднялась, обуреваемая лихорадкой и невероятным возбуждением. Она глянула на своих спутников, распростертых на земле в пепельном сиянии, и внезапно ее пронизало тоскливое и пламенное: нужно их спасти… Это чувство исключало всякую логику; это было импульсивное движение существа, живущего лишь инстинктом; она даже не пыталась рассуждать…
        Как бы охваченная галлюцинацией, несмотря на все еще удручающую усталость, она пустилась в путь в направлении Южного Креста, движимая интуицией, питаемой вскользь брошенными словами Айронкестля. Временами она вынуждена была останавливаться, ее голова была тяжела, как гранитная глыба… Часто она пробиралась ползком. Но сколь усталой ни чувствовала себя девушка, экзальтация не оставляла ее. Время от времени она шептала:
        - Нужно их спасти!
        В глубине души теплилась надежда, что через некоторое время она выйдет из опасных пределов; при этом Мюриэль забывала, что тогда она очутится одна в мире хищников… Здесь же по-прежнему было пустынно. Ни одно живое существо не оживляло безграничную равнину.
        Постепенно Мюриэль удалялась от леса гигантских мимоз.
        Прошло несколько часов, тяжелых и тягучих. Молодая девушка прошла не более мили. Внезапно она почувствовала сладостную отраду. Тягостное ощущение исчезло… Мюриэль снова обрела легкость движений, радостное чувство, что может распоряжаться своим телом. Инстинктивно она заторопилась скорее удалиться от зловещих пределов…
        Но теперь возникла новая тревога. Вернулся мир животных. Проскальзывали, как призраки, шакалы; в полу - тьме промелькнула, припадая на ногу, гиена; гигантские жабы прыгали во влажной траве; ночные хищные птицы пролетали, махая пушистыми крыльями…
        Всюду кишела неуловимая, тревожная жизнь, всюду было то беспокойное движение, которое испокон веков неустанно примешивает к упорному размножению яростное истребление.
        Вздохи, приглушенные вопли, шуршание травы, прерывистый хохот гиен, пронзительный визг шакалов, жалобный крик совы… Мюриэль была вооружена только револьвером, но она не думала об отступлении. Увлекшее ее возбуждение продолжалось, превратившись в какое-то смутное опьянение, обязанное своим происхождением, по всей вероятности, вновь обретенной легкости движений.
        По временам грудь ее вздымалась от содроганья. Шакалы, с осторожной дерзостью следовавшие за ней по пятам, были символом всего того, что в дикой стране подстерегает все живое, чтоб истребить его и пожрать. Их вел вечный голод, и каждое создание манило их обещанием утолить его.
        Приближалась заря, когда резкий крик прорезал пространство. И Мюриэль увидела, как чья-то длинная тень скользила, прячась в траве. Глаза сверкали, как два изумруда… Молодая девушка смотрела, как близилась эта страшная фигура, это тело, искавшее ее тела… Шакалы остановились, напрягая слух, исполненные боязни, алчности и надежды… Мюриэль чувствовала, что на нее обрушивается безмерная пустыня, жестокость всей вселенной…
        Держа револьвер в руке, она прошептала:
        - Ты сила моя и мой щит, Создатель.
        Между тем хищник, стесненный устремленным на него взглядом Мюриэль и ее вертикальным сложеньем, медлил нападать. Кошачий инстинкт подсказывал ему кидаться врасплох на всякую добычу, способную защищаться.
        В голубой ночи глаза человека сдерживали глаза хищника. Мюриэль была готова к битве… Зверь с длинным телом скользил по траве, как что-то текучее.
        Глава VI. Чешуйчатые люди
        Когда на заре Гертон открыл глаза, им долго владело какое-то оцепенение, смешанное с галлюцинациями. Над его глазами веял туман. Спутники его еще спали, горилла тоже.
        В палатке бродили какие-то смутные тени. Скоро они стали явственнее, и Гертон, окончательно проснувшись, как от внезапного толчка, различил необыкновенные существа. Были ли это животные или люди? Они были вертикальны, как люди, хотя ноги их походили на кабаньи, а ступни - на лапы ящериц. Их тела были покрыты прозрачными пластинками вперемежку с зеленоватой шерстью, а головы не походили ни на головы людей, ни на головы животных: цилиндрической формы, с чем-то вроде мшистого конуса на верхушке, они были малахитового цвета. Рот в форме треугольника, казалось, имел три губы, вместо носа были три круглых сплюснутых дыры, а глаза уходили во впадины с зазубренными, как пилы, краями. Глаза эти метали разноцветные искры - красные, желтые, оранжевые. Кисти рук с четырьмя когтями не имели ладоней…
        Гертон тщетно старался встать. Бесчисленные, тонкие, как шнурки, лианы опутывали его члены. Они были упруги, и когда американец делал усилие, слегка растягивались. Удивление Айронкестля длилось недолго. По мере того, как память его прояснялась, он мысленно пробегал заметки Самуэля Дарнлея и понял, что эти фантастические существа были именно те, которые в этой стране заменяли людей.
        Инстинктивно он сделал попытку с ними поговорить.
        - Чего вы от нас хотите? - спросил путешественник.
        Запавшие глаза повернулись в его сторону, и послышался глухой свист, напоминавший в то же время щебет дрозда и звуки больших походных флейт.
        Лица существ были подвижны, но только в одном направлении, так что морщины образовывались только по вертикали…
        От шума проснулся Филипп, затем сэр Джордж и Гютри. Все трое были опутаны так же, как Айронкестль. Из соседних палаток доносились вопли черных.
        - Что случилось? - пробормотал Гютри, охваченный ужасом. Его мощная мускулатура так растянула лианы, что можно было подумать, что вот-вот он высвободится… Десять чешуйчатых людей бросились к нему. Но путы не порвались.
        - Откуда взялись эти лемуры? - рычал он. - По сравнению с ними Коренастые были небесные созданья.
        - Это люди или почти что люди, - уныло ответил Гертон, - и мы в их власти.
        Черные испускали жалобные вопли. Временами слышался рев гориллы.
        - Они тоже пленники?
        Вдруг он издал крик отчаяния, почти сейчас же повторенный Филиппом: Мюриэль в палатке не было… Мрачный ужас объял их…
        - Чего же хотят эти лемуры? - после некоторого молчания воскликнул Гютри.
        Филипп плакал: рыдания сотрясали грудь Айронкестля…
        - Я искушал Господа! - стонал он. - О, Создатель, пусть моя вина падет на мою только голову!
        Скоро убедились, что «лемуры» были псевдо - люди. Путешественников, гориллу и большинство черных методически и ловко погрузили на верблюдов. При этом в когтях обнаруживалась необыкновенная сила и способность производить очень сложные движения. Гютри сыпал ругательствами. Невозмутимый сэр Джордж брюзжал:
        - Куда они нас везут? И умеют ли они обращаться с животными?
        Тогда произошло нечто поразительное. Они развязали пятерых чернокожих и указали им на палатки, затем на животных.
        Курам понял и спросил Гертона:
        - Нужно ли им повиноваться, господин? Айронкестль почти не колебался. Жизнь пленников явно была в руках чешуйчатых людей, и сопротивление могло бы только разъярить их… Предпочтительнее было выиграть время.
        - Повинуйся! - ответил он.
        Курам, верующий, что от судьбы не уйдешь, велел черным снять палатки, и когда все было готово к отъезду, он повел караван по указаниям похитителей.
        Один из них, с большим количеством чешуи и зеленее прочих, казалось, был начальником. Десятков пять этих псевдо - людей шли сбоку каравана, десятка два впереди и четыре десятка позади.
        Обезумевшие от тревоги, которую им внушала судьба Мюриэль, Гертон и Маранж плохо видели, что происходило вокруг. Гютри только что стал овладевать собой. Один сэр Джордж следил за всем с глубоким вниманием. Лемуры явно обладали разумом, хорошей дисциплиной и развитой речью: отдавая им приказ, начальник не делал никакого жеста. Для того чтоб быть понятным, ему достаточно было свиста, которому он придавал различные оттенки. К жесту он прибегал только когда обращался к Кураму, в котором он быстро распознал человека более авторитетного, чем прочие чернокожие.
        «Кроме того, - думал англичанин, - он позаботился о том, чтоб ни один белый не был освобожден от пут. Значит, он чует инстинктом или как-нибудь иначе знает, что они отличаются от черных и опаснее их»…
        В продолжение нескольких часов путники шли параллельно лесу. Затем мимозы расступились, показалась как бы степь, в которой росли сосны, папоротники и ярко-зеленые длинные мхи.
        Чешуйчатые решительно направились к ней.
        - Куда, к дьяволу, они нас ведут? - воскликнул Гютри, следивший теперь столь же внимательно, как сэр Джордж:
        Волнение Филиппа и Гертона несколько стихло.
        - Полагаю, что они ведут нас к себе, - ответил англичанин. - Обратите внимание, что здесь они не церемонятся с растениями, тогда как раньше они остерегались задевать деревья и даже кусты…
        - В этой местности нет ни одной мимозы, - заметил Гертон… - И растения большей частью примитивные - тайнобрачные или голосемянные.
        - Все это мало проясняет, какая судьба нас ждет! - ворчал Сидней.
        - Они нас не убили, - спокойно возразил сэр Джордж, - и везут нас и наш скот.
        - И наши запасы!
        - Отсюда, не боюсь быть излишне смелым, можно заключить, что они думают оставить нам жизнь.
        - Но какой ценой? - и громадное тело Гютри сотрясалось от ярости. - Я думаю, что мы останемся в плену, и что они рассчитывают использовать нас…
        - Проклятые! - ругался колосс. - И кто может поручиться, что мы не явимся угощением на их пиру? Почему бы этим молодчикам не быть каннибалами, как наши приятели Гура-Занка… В таком случае мы ничего не потеряли от ожидания…
        Степь расширялась. Мох становился столь длинным, что ветром его трепало, как косматую шевелюру, сосны превратились в низкорослый кустарник, зато папоротники стали древовидными и образовали рощи, в которых укрывались странные двуутробки, голенастые волосатые птицы, ростом со стрепета, похожие на ржавую проволоку черви. Караван обогнул заросли папоротников. Порядок следования оставался тот же. Гертон следил теперь за чешуйчатыми так же внимательно, как сэр Джордж. Вооружение их было необычно: каждый имел винтообразный багор, вытесанный из красного камня, полулунную дощечку и в кожаном мешке метательные камни, тоже красные, круглые и щетинистые, похожие по форме на морского ежа. Со способом употребления этих снарядов исследователи ознакомились наглядно, когда мимо проходило стадо вепрей. Три вепря, раненные «ежами», повалились на землю и скончались в конвульсиях: по-видимому, это оружие было отравлено.
        - Вы видите, что это люди и даже люди смышленые? - сказал сэр Джордж Сиднею.
        - А почему бы не быть животным таким же смышленым, как люди? - брезгливо возражал гигант. - Это все, что хотите, но не люди!
        К полудню руководивший экспедицией дал сигнал остановиться. Остановились в тени высоких, как платаны, папоротников. Под сенью их густой листвы было почти прохладно. Курам получил возможность сообщаться с белыми и связанными чернокожими.
        - Ты их понимаешь, Курам? - спросил Айронкестль.
        - Часто понимаю, господин… Так, я знаю, что они хотят, чтоб я дал вам есть и пить.
        Черный говорил усталым и грустным голосом. Он чувствовал висящую над ним угрозу, которая была страшнее самой смерти. Обаяние белых исчезло. Его место заступила другая неведомая власть, подавлявшая суеверную душу проводника.
        С помощью свободных товарищей он накормил и напоил белых, после чего занялся связанными чернокожими.
        Остановка была недолгой. Экспедиция снова пустилась в путь, и пейзаж еще раз переменился: потянулись цепи скал. Двигались по темному, угрюмому ущелью, красному, как свежая кровь.
        Когда день клонился к вечеру, дан был приказ к новой остановке. Пленники уныло осматривали огромную красную поляну, окруженную высокими скалами, имеющую единственный выход - ущелье, из которого они сейчас вышли.
        - Здесь, что ли, живут эти лемуры? - воскликнул Гютри. - Я не вижу следов жилья.
        - Я думаю, что они живут в скале, - ответил сэр Джордж.
        Его прервал свист начальника. После этого Чешуйчатые конвоиры оцепили караван со всех сторон и, как бы действительно выходя из скал, у подножия красных утесов появились другие чудовища.
        На свист начальника конвоиров ответил сильный свист. Верблюды были разгружены от своей одушевленной и неодушевленной поклажи; Гертон, сэр Джордж, Филипп, Сидней, Дик Найтингейл и Патрик Джефферсон были положены в одну кучу со связанными черными.
        После этого полдюжины Чешуйчатых принесли сухих дров и сложили костер, поливая дрова желтой жидкостью.
        - Дело принимает плохой оборот! - сказал печально Гертон при виде вспыхнувшего пламени… - Друзья мои, попрощаемся на всякий случай!
        Лемуры удалились и отогнали вьючных животных на другой конец поляны.
        - Я виноват по отношению ко всем вам! - снова начал Айронкестль. - Простите меня.
        - Ну, дядя Гертон, - воскликнул Гютри, - мы мужчины и умеем нести ответственность за свои поступки.
        Пламя разгорелось сильнее; в воздухе распространялся приятный аромат. Филипп с отчаянием думал о Мюриэль и о своей сестре Монике.
        - К смерти не мешает приготовиться, - сказал сэр Джордж. - Но ничто еще не потеряно.
        - Помолимся! - предложил Гертон.
        Разгорающееся пламя бросало оранжевый свет в тени утесов; запах стал пронзительнее. Странная истома овладела белыми и черными. Вдали Чешуйчатые предавались причудливым ритмическим движениям, прерываемым долгим свистом…
        Один за другим пленники опустились на землю и замерли в неподвижности.
        Глава VII. Мюриэль в неведомом мире
        Зверю оставалось сделать один только прыжок, чтобы достигнуть Мюриэль, и стая шакалов, подвигаясь ближе, с жадным нетерпением ждала развязки… Добыча была слишком велика, чтоб не осталось мяса, кишок и крови, после того как насытится главный хищник: тогда настанет и их черед.
        В этом трагическом положении Мюриэль испытывала не столько страх, сколько неизмеримую печаль и какую-то горькую покорность. Дочь господствующих рас, приручивших животных и культивировавших растения, теперь она превратится в бессильную жертву, побежденную плоть, к которой с вожделением рвутся хищники из породы кошек, гиены и шакалы… Весь смысл жизни был опрокинут, как если бы вернулись древние времена, когда судьба людей и других животных была одна и та же. Незнакомый зверь пригнулся, и Мюриэль, готовая и бороться, и покориться своей участи, не теряла из виду ни одного из его движений. Делая опять попытку застигнуть жертву врасплох, хищник обошел кругом и подошел так близко, что молодая девушка подумала, что он уже нападает и решила стрелять…
        Раздалось два выстрела, раненый зверь, придя в бешенство, прыгнул на Мюриэль и опрокинул ее. Пасть с острыми клыками раскрылась над белой шеей…
        В это мгновение над равниной пролетел какой-то хриплый, невероятный рев, похожий и на шум потока, и на волчий вой, и на холме показались два странных животных. Их туловища, покрытые чешуей, несколько походили на туловище ньюфаундленда, а кубообразные головы были почти такой же величины, как у льва.
        Нападавший хищник отступил так же, как шакалы и гиены, а чудовища стали подходить. Когда они были уже на расстоянии нескольких локтей, хищник бросился бежать без оглядки, и Мюриэль встала… Теперь ей угрожала другая, еще более таинственная опасность. Она смотрела, оцепенев, на этих чудовищ, не менее сказочных, чем крылатые быки, единороги, фавны и сирены; всякое сопротивление казалось бесплодным, Мюриэль сложила руки и ждала нападения.
        Но нападения не последовало.
        В двух шагах от молодой девушки чудовища остановились. И почти в ту же минуту появились новые существа… Но на этот раз они принадлежали к миру известному: это были трое чернокожих высокого роста, вооруженные карабинами, настолько похожие на чернокожих ее каравана, что одно мгновенье Мюриэль подумала, что негры искали ее. И только по их необычайному наряду она увидела, что ошиблась. Можно было подумать, что они были облечены в матовое стекло, только это стекло было мягко, как лен или пенька. Род полукафтанья, короткая драпировка, падающая от талии до половины бедер, шляпы с плоскими полями, пояс, к которому были пристегнуты нож и топор - таково было их одеяние и амуниция.
        Они махали руками, и один из них воскликнул:
        - No fear! Friends! (He бойтесь! Друзья!) Она ждала, вне себя от удивления, пока они спускались с холма.
        Когда они подошли ближе, говоривший перед тем, в общем похожий на Курама, спросил:
        - American?
        - Да, - в смятении ответила она.
        У человека были спокойные и даже кроткие глаза.
        - Me too! (И я тоже!) - сказал он.
        Наступило молчание. Чешуйчатые звери бродили вокруг молодой девушки; черные внимательно рассматривали Мюриэль. Вдруг ее осенило, она прошептала:
        - Не знаете ли вы Самуэля Дарнлея?
        - Это мой господин.
        - Мы его разыскиваем.
        - Я так и думал, - воскликнул негр, смеясь и хлопая в ладоши. - Так вот, мисс… или миссис?..
        - Мисс Айронкестль.
        - Пойдемте… Он там.
        - Далеко?
        - Два часа ходьбы.
        Это была одна из тех минут, когда жизнь ставится на карту. Она, не задумываясь, пошла за черными.
        Они повели ее саванной, затем с бесконечными предосторожностями пересекли лес, в котором баобабы и финиковые пальмы чередовались с мимозами. Впрочем, идти было легко, так как деревья росли в одиночку, на расстоянии, или же образовывали островки, и в таком случае их можно было обогнуть.
        Так они дошли до реки и пошли по берегу, пока не достигли места, где громадные камни, лежащие на небольшом расстоянии один от другого, позволили им перейти на другую сторону.
        - Мы подходим! - сказал черный, первым подошедший к Мюриэль.
        Растения поредели, впереди лежала красная земля, окаймленная скалистой стеной.
        В этот миг раздался чудовищный рев Чешуйчатых зверей.
        В тени скал показался человек высокого роста. Смуглый, почти черный цвет лица составлял резкий контраст с белокурой бородой и волосами на голове, такими же светлыми, как волосы Мюриэль. Устремив лазоревые глаза на молодую девушку, вне себя от изумления, он воскликнул:
        - Мисс Айронкестль!
        - Мистер Дарнлей! - крикнула она.
        Ее охватило такое волнение, что она чуть не потеряла сознания. Подойдя к ней, Самуэль Дарнлей взял ее руки и с нежностью пожал их. Потом складка тревоги появилась на загорелом лице исследователя:
        - А Гертон? - спросил он.
        - Он там… с экспедицией… - простонала она… - Они погружены в летаргический сон. Со вчерашнего дня мы не могли двигаться…
        Дарнлей покачал головой. Брови его сдвинулись.
        - Это они! - проворчал он. - Вы проникли в местность, временно находящуюся под запретом. Они наложили этот запрет.
        - Кто? - спросила Мюриэль.
        - Мимозы… Их нужно признавать и подчиняться им… Мюриэль слушала со страхом, но без удивления. Внезапно глаза ее расширились…
        Появились еще два черных и одновременно с ними какие-то неописуемые существа. Своей вертикальностью они суммарно напоминали людей, но их ступни толстокожих животных, их ноги ящеров, чешуи, которыми было покрыто их тело вперемежку с жесткой щетиной, цилиндрообразная корявая голова, увенчанная мшистым конусом, треугольный рот, ушедшие во впадины глаза, метавшие разноцветные искры, - все это делало их непохожими ни на одну из разновидностей людей или животных… Несмотря на столько переживаний, несмотря на то, что она видела уже много необычайного, Мюриэль на минуту остолбенела.
        - Это люди! - сказал Дарнлей в ответ на взгляд молодой девушки. - Или они скорее играют на этой земле роль людей. Говоря точнее, их организм отличается от нашего более, чем организм павиана, а также, быть может, и собаки… Но не бойтесь… Это мои союзники, вполне надежные, не способные ни на малейшую измену. Бояться следует только тех, с кем я еще не мог заключить союз.
        Он прервал себя, сдвинув брови.
        - Но подумаем об Айронкестле и его друзьях. Раз вы могли, вопреки всему, выйти из запрещенной зоны, значит, оцепенение уже стало проходить. Вот почему я думаю, что наши друзья теперь уже проснулись и на ногах… Идем на поиски.
        Он быстро отдал приказания четверым неграм, после чего обратился к Чешуйчатым, объясняясь с ними отчасти знаками, отчасти странным свистом, на который они отвечали свистом же.
        Через четверть часа экспедиция была готова, черные были вооружены ружьями, а Чешуйчатые чем-то вроде красных багров и дощечек в форме полукруга. У пояса у каждого висел кожаный мешок.
        - В путь! - скомандовал Дарнлей.
        В то время как отряд покидал красную землю, он сказал молодой девушке:
        - Бояться нечего… Они не убивают. Даже если б оцепенение или сон продлились, беда не велика. Я видел отяжелевших животных, сон которых длился три-четыре дня без всяких вредных последствий…
        - Но, - возразила Мюриэль, - если во время их сна на лагерь нападут хищные звери? Ваши ящеры и гигантские леопарды ужасны!..
        - Не бойтесь! Наши друзья автоматически проснутся прежде, чем какой-либо зверь проникнет в лагерь. Сон прекращается спустя около часа по окончании оцепенения, и в течение этого часа никто не может проникнуть в местность, подверженную этому явлению… Кроме тех, кто здесь выполняет роль людей: на них инстинкт не так действует… Но почти все окрестные племена мои союзники.
        Люди и псевдо-люди шли по следу. Им отлично помогали чешуйчатые животные.
        - Что ж бы сделали они? - дрожа спросила Мюриэль. - Я хочу сказать те, кто не в союзе с вами.
        - В точности не могу сказать вам. Нравы у различных племен не одни и те же. К тому же у них две расы. Та, что малочисленнее, наиболее опасна.
        Он покачал головой, тень прошла по его глазам, но он сказал, улыбаясь:
        - Наверняка мы найдем караван целым и невредимым. Идем!
        Мюриэль не узнавала пейзажей, по которым она проходила. Она рассказала Дарнлею о лесе гигантских мимоз.
        - В них опасно проникать? - спросила она.
        - В этой местности несколько таких лесов. Если ничего не рвать и быть осторожным… И не переступать запрещенной зоны, по ним можно ходить.
        - А как узнать запрещенные зоны?
        - Это видно, дитя мое… Признак - оцепенение. Как только оно начинается, нужно остановиться и переждать или обойти препятствие. Другой признак - непонятный страх - задыхаешься и чувствуешь себя охваченным ужасом. Иногда предупреждает лихорадка, которая все усиливается по мере того, как продвигаешься по запрещенному району. Случается также, что вас просто отбрасывает назад.
        - А есть ли границы, которых никогда нельзя переступать?
        - Нет. Но есть поступки, которых всегда надо избегать. Вы скоро узнаете, в чем они состоят.
        Уже прошли тот пригорок, где голубой хищник напал на Мюриэль. Дальше нужно было идти наобум, так как молодая девушка только приблизительно могла осведомлять своих спутников. Но Чешуйчатые люди и псевдособаки проявляли поразительный нюх.
        Наконец, все остановились и стали исследовать землю во всех направлениях.
        - Караван останавливался здесь! - сказал Дарнлей. - Впрочем, вот доказательства.
        И он указал на следы, оставленные кольями палаток, валявшуюся на земле банку консервов и обрывок веревки.
        Один из черных издал восклицание, сейчас же повторенное остальными. Чешуйчатые люди шарили по земле.
        - Господин, - сказал говоривший по-английски негр. - Они здесь были… взгляните, вот след ног. Тревога отразилась на лице Дарнлея.
        - Следов борьбы нет? - спросил он.
        - Ни одного, господин.
        Черный переводил глаза с Дарнлея на Мюриэль.
        - Говорите, умоляю вас! - сказала молодая девушка. Дарнлей сделал безнадежный жест; хитрить ни к чему, молодая девушка предположила бы самое худшее.
        - Да, говорите, - сказал он, в свою очередь.
        - Они делать караван пленник…
        - Кто они?
        - Те, кто, как люди…
        Мрачный страх оковал Мюриэль; видения смерти стали осаждать ее мозг. Самуэль видел, как она побледнела.
        - Не думаю, что они их убьют! - сказал он. - По крайней мере - нескоро.
        Но он, казалось, уже пожалел, что обронил последнее замечание.
        - Не будем терять времени! - прибавил он. - В путь!
        Черные, Чешуйчатые и животные шли теперь по следу так же уверенно, словно похитители и пленники были перед их глазами. Прошли ту степь, где росли сосны, папоротники и косматые мхи. Последние разрослись до гигантских размеров, а высокие древовидные папоротники шумели при дуновении ветерка, укрывая в своей чаще стаи двуутробок.
        Дарнлей ничего не говорил.
        Так добрались до красного ущелья. Преследователи двигались осторожно; часто то один, то другой негр прикладывали ухо к земле. Чешуйчатые люди по временам останавливались. Дарнлей знал, что они вопрошали пространство, будучи одарены чувством, подобным тому, каким обладают рукокрылые.
        - Вы думаете, что мы подходим? - робко осведомилась Мюриэль.
        - Нет еще, - оказал Дарнлей. - Они опередили нас на несколько часов. Мы не должны рассчитывать догнать их до сумерек, если они остановятся.
        - А если не остановятся?
        Дарнлей поднял брови, выражая сомнение.
        - Но, - опять с трепетом начала Мюриэль, - вы надеетесь освободить наших друзей?
        - Твердо надеюсь.
        Видя заплаканное лицо молодой девушки, он решил объяснить некоторые подробности.
        - По всей видимости это племя Красной Поляны. В него входит около ста пятидесяти воинов… Нас только сорок, но я послал за подкреплением. Итак, не беспокойтесь.
        Один из черных указывал на место первой стоянки похитителей. Местность была обследована во всех направлениях, но так как ничего примечательного не нашли, преследование продолжалось. В красном ущелье остановились. Черные и Дарнлей закусили. Мюриэль с трудом проглотила сухарь. Что касается Чешуйчатых, то они питались папоротниковыми кореньями и слизистым месивом, приготовленным из лишая.
        В этот момент Чешуйчатый словно вырос из камня и тихо свистнул.
        - Подкрепление подходит, - сказал Дарнлей.
        - Боже мой! - прошептала девушка. - Так значит, будет бой?
        - Может быть и нет… Те, из Красной Поляны, нас знают, и знают, что мы лучше их вооружены.
        - Но ведь у них оружие пленных.
        - Они не могут с ним обращаться.
        Экспедиция подвигалась вперед с возрастающей предосторожностью.
        Впереди шел отряд разведчиков, состоящий из черных, чешуйчатых животных и нескольких Чешуйчатых людей. Часа за два до сумерек разведчики вернулись. Дарнлей, переговорив с ними, вернулся к Мюриэль. Он был очень серьезен.
        - Так и есть: это с Красной Поляны, - сказал он. - Наши разведчики думают, что остались незамеченными.
        Впрочем, как бы ни было, дело решится на месте. Они не могут покинуть своего жилья из-за жен и детей; к тому же дома они чувствуют себя всего сильнее. Приготовимся!
        Он вынул из кармана флакон, налил несколько капель в крошечный стаканчик и сказал мисс Айронкестль:
        - Примите. Это противоядие.
        Мюриэль, не колеблясь, глотнула жидкость; то же сделал Дарнлей. Она видела, что их примеру последовали черные и Чешуйчатые. Черные употребляли для этой цели такие же стаканчики, как Дарнлей, прочие - что-то вроде трубочек, содержащих жидкость.
        - Ну, вот мы и предохранены! В путь! - сказал Дарнлей.
        Теперь стали подвигаться вперед быстро, не упуская все же из виду необходимых предосторожностей.
        Дарнлей сообщил:
        - Все эти племена обладают искусством наводить сон, путем сжигания или испарения некоторых веществ; но им известно также и противоядие, и мы сейчас его приняли. Принять его следует по меньшей мере за полчаса, чтоб оно успело подействовать.
        - Когда мы доедем? - переспросила Мюриэль.
        - И трех километров не осталось. Разрешите дать последние указания.
        Он позвал двоих черных и союзников.
        В продолжение нескольких минут речь чередовалась со свистом.
        - Ну, мы готовы! - сказал исследователь, возвращаясь к Мюриэль. - Теперь остается только положиться на счастье.
        … Мюриэль была поражена, когда увидела десятка полтора Чешуйчатых людей, взбирающихся на скалы. Достигнув вершины, они исчезали.
        - Это настоящие техники Камня, - объяснил Дарнлей. - Им знакомы все выходы.
        Снова замедлили ход. Люди и животные двигались в глубоком молчании. Дарнлей пошел за авангардом, приказав Мюриэль следовать за ним на расстоянии.
        Прошло с полчаса, затем раздался свист; Дарнлей и его люди бросились бежать. Мюриэль не могла удержаться, чтоб не последовать их примеру.
        Они достигли Красной Поляны. Поднимался дымок, распространявший ароматный запах. Несколько сот обезумевших созданий кружились в бешеной пляске, а на земле лежала кучка людей, белых и черных.
        - Отец! - воскликнула Мюриэль. И тише добавила - Филипп!..
        Дарнлей, черные и союзники его загородили выход. Чешуйчатые, казалось, выросли из скал; они метали воспламененные ядра, которые быстро сгорали, производя зеленый дым… Среди отряда, теснившегося у выхода из ущелья, десятка два Чешуйчатых выполняли тот же маневр.
        Тем временем неистово вертящаяся толпа замедлила движение. Можно было различить существ двоякого рода:
        одни, похожие на спутников Дарнлея, вероятно, были мужчинами; другие, более коренастые и малорослые, со странными мешками обвислой кожи на груди, должно быть были женщинами. Наконец, более хрупкие создания, из них иные совсем маленькие, могли быть только детьми.
        На минуту мужчины сбились в кучу, и Дарнлей наблюдал за ними с некоторой тревогой.
        - Они побеждены! - сказал он Мюриэль, только что к нему подошедшей, - через несколько минут они будут обессилены, но возможен момент отпора, который стоил бы напрасных жертв.
        Никакого нападения не последовало. Сначала свалились дети, затем упало несколько женщин и зашатались мужчины.
        - Слава богу! - прошептал Дарнлей. - Они у нас в руках, мы пришли вовремя.
        - А отец и его друзья? - простонала Мюриэль.
        - Бояться нечего. Если б даже у меня не нашлось чем их разбудить, осталось бы только подождать, пока наркотическое средство потеряет свою силу. Но я давно во всеоружии.
        Мужчины Красной Поляны падали теперь один за другим так быстро, что через каких-нибудь десять минут не осталось на ногах ни одного.
        - Ну, это на несколько часов, - оказал Дарнлей.
        Мюриэль была уже около отца, которого она конвульсивно сжимала в своих объятиях. Дарнлей извлек из кармана флакон прозрачной жидкости, открыл его и погрузил в него тонкий шприц.
        Затем он сделал в последовательном порядке уколы Айронкестлю, Маранжу, Фарнгему, Гютри, Дику и Патрику, после чего всем черным, а спутники его тем временем развязывали их путы.
        Мюриэль ждала с замиранием сердца.
        Прежде всех проснулся Айронкестль, затем Маранж и сэр Джордж. Несколько минут они были, как в тумане. Наконец, глаза Гертона вспыхнули: он увидел свою дочь и радостно вскрикнул. Затем он увидел Дарнлея и начал вспоминать.
        - Что случилось? - прошептал он. - Ведь мы попали в плен.
        - Вы освобождены! - сказал Дарнлей, пожимая ему руку.
        Филипп и сэр Джордж в свою очередь пришли в себя.
        При виде Мюриэль Филипп пришел в радостное неистовство:
        - Спасена! Вы спасены!
        Последним проснулся Гютри. Стряхнув с себя туман, он испустил крик ярости. Вид валявшихся на земле Чешуйчатых гипнотизировал его. Он бросился к ним и швырнул двоих в воздух с яростным гиканьем.
        - Остановитесь! - закричал Гертон. - Ведь это побежденные.
        Сконфуженный Гютри опустил бесчувственные тела на землю.
        - Вот мой друг Дарнлей, - представил Айронкестль. - Благодаря именно ему, мы избегли… Он остановился, а сэр Джордж спросил:
        - От какой же опасности нас избавили? От смерти? Дарнлей улыбнулся:
        - Я не знаю. Во всяком случае, не от немедленной смерти. В момент, когда мы подоспели, вы должны были удовлетворить их аппетит… особенным образом. Они не едят мяса, но пьют кровь. Когда дело касается им подобных или местных животных, от этого редко происходит смерть. Но, быть может, вы слишком бы ослабели… И, следовательно, не могли бы оправиться. В этих местах живые существа приспособились к очень длительным постам и к значительным потерям крови.
        - Так эти скоты - вампиры! - с отвращением брюзжал Сидней.
        Только не в легендарном смысле, - смеялся Дарнлей.
        Эпилог. Легенда о растениях
        - Эта рыба удивительно напоминает лаксфорель! - заметил Гютри, евший с наслаждением.
        - Да, - ответил Дарнлей, - вкусом - бесспорно, но что касается рода и вида - дело совсем другое: здесь ее скорее можно сравнить с чебаком… На самом же деле ни в одной из известных классификаций ей не отводится места.
        - Во всяком случае в моем желудке я ей отведу почетное место! - пошутил Гютри.
        Собеседники завтракали в гранитном зале, обязанном своей обстановкой изобретательности негров и Чешуйчатых и работе Дарнлея. Его нельзя было упрекнуть даже в отсутствии комфорта: здесь были мягкие сиденья. Что касается ножей, вилок, тарелок и блюд, караван, вернувшийся целым и невредимым, привез их полный комплект.
        В просветы виден был пейзаж, состоящий из красного камня, чередующегося с соснами, папоротниками, гигантскими мхами и чудовищными лишаями.
        Путешественники, вернувшиеся за три - четыре часа до зари страшно усталыми, заснули и спали, как медведи.
        - Здесь нет мимоз? - спросил Гертон.
        - Нет, здесь мы у себя, - ответил Дарнлей, - так как все эти сосны, папоротники, мхи и лишаи так же безоружны, как на нашей старой родине. Засилье царства растений начинается у сосудосеменных и достигает полного расцвета у мимоз.
        Черные подали жаркое из антилопы, которому Сидней воздал должное внимание.
        - Разве животные и тот сорт людей, к которым мы попали в плен, не имеют никакого средства защиты против растений? - спросил сэр Джордж.
        - Против высших, или тех, которые, по крайней мере, здесь являются высшими, у них одно средство - держаться вдали или же беспрекословно повиноваться законам и декретам. Полная свобода, как я уже говорил, в отношении голосеменных и, afortiori, тайнобрачных, но с односеменодольных уже начинается опасность и далее все возрастает, хотя несколько ненормально. Неизвестно, почему всемогуществом облечены мимозы, а не те или другие из сростнолепестных. Apriori хотелось бы думать, что низшие растения должны бы погибнуть. А между тем они процветают, они занимают почти такое же пространство, как и другие. Мне кажется, я открыл причину. Высшие растения истощают землю; поэтому они нуждаются в растениях низших. Последние, то постепенно вытесняя господствующие растения, то произрастая вместе с ними, возрождают почву. Взамен господствующие растения завладевают землей, удобренной другими. И в особенности примитивные растения разрастаются вокруг высоких, долговечных деревьев. В этом случае их присутствие служит для поддержания беспрерывной деятельности почвы.
        - Это могло бы вдохновить писателей на восхваление гармонии, существующей в природе, - заметил Филипп.
        - Да, - ответил Дарнлей, - и на этот раз они были бы правы.
        - Меня всего больше интересуют, - заметил Гютри, забирая изрядную порцию антилопы, - отношения между растениями и животными… В частности, теми чудовищами, которые чуть было не выпили нашу кровь… В конце концов, животные могли существовать…
        - По многим причинам, из них главные две. Прежде всего, там, где растут голосеменные и тайнобрачные, люди и животные живут, как у нас: они употребляют растения, как им заблагорассудится. Те, кто выполняет здесь роль людей, могли бы даже заняться возделыванием растений, с тем ограничением, что их земли всегда под угрозой захвата со стороны некультивируемых растений, борьба с которыми невозможна.
        Вторая причина, это то, что им не воспрещается, если они подчиняются законам, передвижение среди высших растений, они могут даже заимствовать у них кое-какую пищу… Периодически травоядные могут пастись на их территории, безнаказанно поедая злаки, мхи, лишаи, папоротники, сосновые побеги. Когда такой период истекает, они предупреждаются о том самим вкусом растений, начинающим внушать им непобедимое отвращение, и, кроме того, отравой, выделяемой ими in tempore opportune. Наконец, есть плоды, неизвестно, по какой причине, разрешенные, их узнают по прикосновению и по запаху. Семена и плоды, запрещенные, сейчас же причиняют чувство недомоганья и издают резкий запах. Ни одно животное не ошибется. В итоге, жизнь животных здесь менее подвержена опасности, чем под ферулой человека. Она подчинена только другим ограничениям, вознаграждаемым реальными выгодами.
        - Мы убедились, - сказал сэр Джордж, - что законы имеют тем более шансов на выполнение, что некоторые ненарушимы под страхом смерти.
        - В известной среде все они ненарушимы, - сказал Дарнлей. - Всюду, где разрастаются мимозы, правила не терпят никаких изъятий. Да и в других местах нарушение влечет наказание, достаточно быстрое и суровое, чтоб заставить животных и Чешуйчатых повиноваться. Прикосновение к мимозе причиняет недомоганье или боль; а если мимоза крупная, она сумеет держать вас на расстоянии при помощи какой-то силы отталкивания, природа которой мне неизвестна. Вы видели, что при помощи другой силы, силы давления, они могли остановить всякое движение. И, наконец, как вы тоже могли убедиться, они располагают властью усыплять. И они великолепно умеют координировать свои силы: ни одно растение в отдельности, будь то гигантских размеров мимоза, не смогло бы парализовать ваш караван на расстоянии. Наконец, мимозы, находясь по соседству от сосудосеменных, которым угрожает опасность, могут помочь им, заражая их под землей лучеиспусканием или снабжая защитной жидкостью.
        - В присланных вами заметках, - сказал Айронкестль, - вы пишете, что не знаете, являются ли поступки ваших растений следствием интеллекта. Однако мне кажется, они тесно с ним связаны.
        - Может быть да, а может быть - нет. В поступках растений есть известная логика, но эта логика так безусловно отвечает обстоятельствам, так идентична количественно и качественно, во всех случаях защиты от одинаковой опасности, словом, так лишена капризности, что я не* могу сравнить ее с человеческим разумом.
        - Так, значит, это род инстинкта!
        - Тоже нет. Инстинкт - это нечто застывшее; его предусмотрительность касается только повторных явлений; поступки же господствующих растений проявляются во всем разнообразии отдельных явлений. Они отвечают на мгновенность, какова бы она ни была, лишь бы она содержала опасность. В этом смысле, растительная реакция походит на явление природы, с тою разницей, что она самопроизвольна и разнообразна, что делает ее похожей на интеллект… Это явление, не поддающееся классификации.
        - Вы считаете безусловным, что растениям отводится неминуемо доминирующая роль над животными и людьми?
        - Я в этом уверен. Здесь все приспособлено к потребности господствующих растений. Сопротивление животных было бы тщетным. Я например, не нашел способа избежать их закона…
        - Однако, если б здесь основалась энергичная, способная к творчеству раса, как, например, англосаксонская?
        - Я убежден, что она должна бы была покориться.
        Впрочем, как вы могли почувствовать, даже отчасти наблюдать, царство высших растений не имеет разрушительной тенденции по отношению к царству людей. Животное не третируется грубо; соблюдая законы, оно может существовать и не принуждается к работе.
        - А его развитие?..
        - Вы видели, что здесь оно совсем иное, чем в другом месте. Рептилии, например, не стоят на низшей ступени, чем млекопитающие. Это почти живородящие животные, часто покрытые шерстью, и смышленые. Что касается псевдо - людей, они представляют некоторое сходство с двуутробными. Женщины снабжены сумками, в которых доразвиваются детеныши. Но происхождение их иное, чем у сумчатых. Как вы имели возможность констатировать, тело их покрыто одновременно чешуей и волосами. Они обладают чувством, которого мы не имеем, и которое я назвал бы чувством пространства. Оно служит дополнением к зрению. У них нет членораздельной речи, но они великолепно объясняются посредством свистящих модуляций, в которые входит повышение и понижение тона, созвучность, известные переходы, повторения, а также короткие и длинные ноты. Число комбинаций, которыми они располагают, по правде сказать, бесконечно и, если б понадобилось, превзошло бы все сочетания наших слогов. По-видимому, у них совершенно отсутствует чувство пластической красоты: мужчины и женщины, если можно их так назвать, привлекают друг друга единственно звучностью
голоса.
        - Значит, при выборе первое место отводится музыке?
        - Странной музыке, не имеющей для наших ушей никакого смысла, да и для слуха птиц то же самое. Тем не менее в ней должна быть красота, которой мы не подозреваем, и ритм, не в нашем, конечно, смысле. Я пытался составить себе об этом какое-нибудь представление, хотя бы самое смутное… и должен был от этого отказаться. Для меня было невозможно открыть в ней что-либо, что походило бы на мелодию, гармонию или меру. Что касается степени их общественного развития, оно остановилось на стадии племени, делящегося на различные кланы. Я не мог открыть ни малейшего следа религиозности. Они умеют выделывать орудия и оружие, очень сложные яды, сильные снотворные, минеральные материи, похожие более на мягкий фетр, чем на ткани; живут они в скалах, где роют целые города пещер, с многочисленными разветвлениями…
        - Вы разговариваете с ними?
        - Жестами. У них слишком притупленные чувства, чтоб мы могли приспособиться к их языку. Я внес усовершенствования в словарь знаков, и с его помощью мы можем обмениваться всеми мыслями практического характера; но мне не удалось перейти пределов предабстракции, я хочу сказать, абстракции, относящейся к повседневности. В области «идейной» абстракции - ничего.
        - Вы в безопасности среди них?
        - В полнейшей. Им неведомо преступление, то есть нарушение обычаев расы или принятых условий, отсюда редкая честность, столь же твердая и непоколебимая, как закон притяжения. Союз с ними имеет непреложную силу.
        - В таком случае, они лучше нас! - провозгласил Гютри.
        - Морально, - вне всякого сомнения. Впрочем, моральность земли вообще выше моральности мира людей… ибо ведь есть особого рода автоматическая мораль в гегемонии мимоз, благодаря которой всякое истребление ограничено строго необходимым. Даже среди плотоядных животных вы нигде не встретите бесцельных расточителей жизни своих жертв. Впрочем, многие из плотоядных просто кровоядные: они пьют кровь жертв, не убивая их и не обессиливая окончательно.
        Наступило молчание. Черные подали какие-то неведомые плоды, напоминавшие землянику, только крупную, величиной с апельсин.
        - В итоге, вы не чувствовали себя здесь несчастными? - спросил Филипп.
        - Я не думал ни о счастье, ни о несчастье. Любопытство держит постоянно в напряжении мою мысль, чувства и впечатления. Не думаю, чтоб я когда-нибудь имел мужество покинуть эту землю.
        Гертон вздохнул. В нем тоже пробуждалось жадное любопытство, но его взгляд упал на Мюриэль и Филиппа; судьба влекла эти юные сердца в иное место.
        - Волей - неволей в продолжение четырех месяцев вы будете моими товарищами, - сказал Дарнлей, - через несколько недель начинается период дождей, во время которого путешествие невозможно.
        Наполовину утешенный, Гертон думал о том, что в четыре месяца он сможет собрать много ценных наблюдений и проделать бесподобные опыты.
        - Впрочем, - опять заговорил Дарнлей, обращаясь больше к Сиднею, сэр Джорджу и Филиппу, чем к Гертону, бескорыстие которого было ему известно, - вы не уйдете отсюда нищими! В этой красной земле столько золота и драгоценных камней, что можно обогатить тысячи людей.
        Гютри любил слишком много вещей в этом бешеном мире, чтоб остаться равнодушным к богатству. Сэр Джордж уже давно мечтал реставрировать свои Горнфельдские и Гаутауэрские замки, которым угрожало близкое разрушение; Филипп подумал разом о Мюриэль и о Монике, созданных для блестящей жизни.
        - Сейчас я покажу вам, - сказал хозяин, - бренные сокровища, собранные геологическими конвульсиями в этой почве.
        Он позвал одного из черных и отдал распоряжение:
        - Принеси голубые сундучки, Дарни.
        - Не подвергаете ли вы искушению этого честного малого? - спросил Гютри.
        - Если б вы его знали, вы не спросили бы этого. Дарий - это верный пес и добрый негр в одном лице. Кроме того, он знает, что если я отвезу его когда-нибудь в Америку - так как он из Флориды, - он будет так богат, как только захочет. У него и тени сомнения в этом нет. А пока он вполне доволен своей судьбой. Вот образчики!
        Дарни вернулся с тремя довольно объемистыми шкатулками, которые он поставил на стол.
        Дарнлей небрежно отпер их, и Гютри, Фарнгем и Маранж вздрогнули. В шкатулках были бесчисленные алмазы, сапфиры, изумруды и чистое золото. Эти сокровища не ослепляли глаз: необработанные камни казались какими-то минералами, но Сидней и сэр Джордж знали в этом толк, а Филипп не сомневался в компетентности Дарндея…
        Когда первый момент остолбенения прошел и ослепительные мечты зароились в воображении, Гютри стал смеяться.
        - К нам, волшебная палочка! - крикнул он.
        Гертон и Самуэль Дарнлей смотрели на эти камни с искренним равнодушием.
        Ксипехузы
        Леониду Эннику, другу и почитателю. -
        Жозеф Рони-старший
        1. Неведомые
        Это было за тысячу лет до того, как возникли первые поселения, из которых потом выросли Ниневия, Вавилон, Экбатан.
        Вечерело. Кочевое племя пжеху со своими ослами, лошадьми и прочим скотом шло через девственный лес Кзур, пронизанный косыми лучами солнца. Разноголосый птичий гомон становился громче.
        Все очень устали и молча шли вперед, отыскивая поляну, где можно будет возжечь священный огонь, приготовить вечернюю трапезу и заснуть, укрывшись от диких зверей за двойным кольцом красных костров.
        Облака стали опаловыми; призрачные видения наплывали с четырех сторон, боги ночи убаюкивали все живое, а племя шло и шло. Но вот прискакал дозорный - он принес весть, что невдалеке есть поляна и чистый родник.
        Трижды разорвал тишину протяжный крик радости. Кочевники оживились. Послышался смех детей, даже лошади и ослы, привыкшие по возгласам кочевников и дозорных узнавать о близкой стоянке, вскинули головы и зашагали бодрее.
        Открылась поляна. По ней среди мхов и зарослей кустарника пробивал себе дорогу живительный источник. И вдруг кочевники увидели необычное.
        На другой стороне поляны светилось кольцо каких-то голубоватых полупрозрачных конусов с темными извилинами. Они не были высокими, примерно по пояс человеку, и у каждого внизу, почти у самой земли, горела ослепительная звезда.
        Позади конусов виднелись такие же странные вертикально стоящие призмы, белесые с темными полосами на поверхности, как на березовой коре. Кое-где высились бронзовые с зелеными точками цилиндры: одни тонкие и высокие, другие приземистые и широкие. У самого основания и конусов, и цилиндров, и призм сверкали такие же звезды.
        Кочевники замерли, оцепенев. Суеверный страх сковал даже самых отважных. Но стало еще страшнее, когда Неведомые на сумеречной поляне зашевелились. Звезды их замигали, конусы вдруг вытянулись в длину, цилиндры и призмы зашипели, словно на раскаленные камни плеснули воды, - и все они, набирая скорость, понеслись прямо на кочевников.
        Племя, как завороженное, смотрело на них не двигаясь с места. Неведомые налетели на людей. Столкновение было страшным. Воины, женщины, дети снопами валились на землю, как бы сраженные незримыми молниями. Невыразимый ужас вернул силы живым и, словно у них выросли крылья, они бросились врассыпную. Сомкнутые ряды Неведомых тоже разъединились и окружили племя, безжалостно преследуя свои жертвы. Однако их таинственное оружие убивало не всех: одни падали мертвыми, другие - только оглушенными, но никто не получал ранений. Лишь из носа, глаз и ушей убитых вытекало несколько красных капель. Оглушенные после недолгого беспамятства вскакивали на ноги и снова, почти не разбирая дороги, в полутьме, бежали прочь от Неведомых.
        Какова бы ни была сущность Неведомых, они действовали скорее как живые существа, а не как слепые силы природы. Они легко меняли скорость и направление, выбирали себе жертву, не путая людей с растениями или животными.
        Вскоре самые быстроногие заметили, что преследование прекратилось. Утомленные и разбитые, они все же осмелились обратить лица к таинственному лесу, где светящиеся Неведомые продолжали выискивать жертвы, хотя меж деревьев уже разливалась тьма. Чаще всего они нападали на воинов, оставляя без внимания женщин, детей и стариков.
        Это страшное побоище, разыгравшееся в преддверии ночи, выглядело издали еще ужаснее, еще непостижимее для разума варваров. Воины снова едва не обратились в бегство. И только заметив, что Неведомые прекращают преследование и останавливаются, очевидно, будучи не в силах пересечь некую определенную черту, кочевники остались на месте. За этой чертой любому, даже совершенно обессилевшему и беспомощному беглецу больше не угрожала никакая опасность. Кочевники, затаив дыхание, наблюдали, как еще полсотне их соплеменников удалось спастись, перейдя незримую черту. Это немного успокоило ошеломленных людей, и они стали поджидать своих товарищей, жен и детей, избегнувших гибели. А их вождь, храбрейший из воинов, преодолел, наконец, сверхчеловеческий ужас, вызванный внезапным нападением; вновь обретя твердость духа, он приказал разжечь огонь и затрубил в буйволовый рог, сзывая разбежавшееся племя.
        Один за другим собирались несчастные. Многим отказали ноги, и они ползли, цепляясь руками за землю. Женщины с их неукротимой материнской любовью уберегли своих малышей и вынесли их невредимыми из этой страшной сумятицы. На звук рога вернулось также множество ослов, лошадей и быков; они были не так напуганы, как люди.
        Ночь прошла в мрачной тишине, без сна. Даже воины дрожали от страха. Но вот наступило утро и бледный свет робко просочился сквозь листву. Потом к небу вознеслись звонкие птичьи трели и яркие краски зари, славя жизнь, отогнали ужасы мрака.
        Вождь собрал людей и стал выкликать их по именам. Половина воинов - около двухсот - не откликнулась на вызов. Женщин погибло мало, а дети почти все уцелели.
        Когда закончилась перекличка и были навьючены животные (их погибло мало, ибо во время внезапных катастроф инстинкт оберегает животных лучше, чем разум - человека), вождь расположил племя в походном порядке и велел всем ждать. А сам он в одиночку, с побелевшим лицом направился к поляне. Никто не нашел в себе смелости последовать за ним даже на почтительном расстоянии.
        Он направился туда, где расступались деревья, пересек замеченную накануне границу, остановился и стал наблюдать.
        Утренний воздух был свеж и прозрачен, вдали журчал ручей, а на его берегах источало сияние фантастическое воинство Неведомых. Их цвет слегка изменился. Конусы выглядели более плотными, их бирюзовая окраска стала зеленее, фиолетовый цвет цилиндров загустел, а призмы приобрели сходство с цветом медной руды. Но звезды их по-прежнему ослепительно сияли, несмотря на яркий дневной свет.
        Менялись и очертания кошмарных существ: конусы превращались в цилиндры, основания цилиндров расширялись, а грани призм округлялись.
        Но вот, как и вчера, Неведомые вдруг зашевелились, их звезды часто-часто замигали. Вождь, медленно пятясь, отступил за спасительную черту.
        2. Паломничество
        Племя пжеху приблизилось к Святилищу и остановилось у его врат; дальше могли идти только вожди. В глубине Святилища под изображением Солнца-Отца, окруженного звездами, стояли три великих жреца. Чуть ниже, на золоченых ступенях, застыли двенадцать низших жрецов, в чьи обязанности входило заклание жертв.
        Вождь выступил вперед и подробно поведал об ужасном переходе через лес Кзур. Жрецы выслушали его внимательно и серьезно, смутно ощущая, что столь невероятное событие угрожает их могуществу.
        Верховный жрец повелел племени принести в жертву Солнцу двенадцать быков, семь диких ослов и трех жеребцов. После жертвоприношений он сказал, что Неведомые - боги, к месту обитания которых надо совершить паломничество.
        Все жрецы и вожди захелалов должны были принять участие в походе.
        И вестники обошли горы и долины на сто лье вокруг того места, где позднее возник город магов Экбатан. И всякий, слушая их мрачный рассказ, содрогался от ужаса. Все вожди тотчас откликнулись на священный призыв.
        И вот в одно осеннее утро Солнце-Отец пронзило тучи, залило светом храм, и луч его коснулся алтаря, на котором дымилось окровавленное сердце быка. Торжествующий вопль вырвался из груди жрецов и пятидесяти вождей. Сто тысяч кочевников, стоявших снаружи на росистой траве, подхватили клич и повернули обветренные лица к таинственному лесу Кзур. Предзнаменование было благоприятным.
        Весь народ во главе со жрецами двинулся к лесу. В три часа пополудни вождь племени пжеху остановил шествие. Перед ними простиралась величавая поляна, которою осень окрасила в рыжие тона и покрыла мертвыми листьями. На берегу ручья жрецы увидели тех, кому пришли поклониться и кого хотели умилостивить, - Неведомых. Ласкали взгляд переливчатые нежные цвета под сенью деревьев, чистый огонь их звезд, спокойный, медлительный хоровод у ручья.
        - Мы принесем жертву здесь, - промолвил верховный жрец. - Да будет им ведомо, что мы покоряемся их могуществу!
        Старцы согласно склонили головы. Но вот раздался протестующий голос - голос молодого звездочета Юшика из племени ним. Этот юный прорицатель с лицом, бледным от постоянных бдений, требовал приблизиться к Неведомым.
        Но седые старцы, уже давно познавшие искусство мудрых речей, одержали верх: тут же воздвигли алтарь и привели жертву - великолепного жеребца, верного слугу человека. Кочевники пали ниц, и бронзовый нож пронзил благородное сердце животного. Жалобный стон разорвал тишину. Тогда верховный жрец спросил:
        - О боги, принимаете ли вы нашу жертву?
        Неведомые, переливаясь всеми красками и выбирая места, где было больше солнца, продолжали безмолвно кружить меж деревьев.
        - О да, - пылко вскричал юный пророк, - они принимают ее!
        И не успел удивленный верховный жрец произнести хоть слово, как Юшик схватил еще горячее сердце жеребца и ринулся на поляну. Вслед за ним с воем устремились фанатики. Но тогда Неведомые медленно собрались вместе, заскользили над землей навстречу безрассудным и учинили столь безжалостную расправу, что воины всех пятидесяти племен ужаснулись..
        Только шесть или семь человек с трудом спаслись от разъяренных преследователей, успев пересечь спасительную границу. Остальные, и вместе с ними Юшик, погибли.
        - Эти боги неумолимы! - торжественно провозгласил верховный жрец.
        Потом жрецы, старейшины и вожди собрались на Совет.
        Они решили огородить поляну частоколом, дабы обозначить спасительною черту: ее определили, послав почти на верную смерть рабов. Эта предосторожность сохранила жизнь многим, ибо отныне границу мог увидеть каждый.
        Так благополучно закончился священный поход. На время таинственный враг перестал страшить захелалов
        3. Закат
        Но спасительная ограда, воздвигнутая по решению Совета, вскоре оказалась бесполезной. Следующей весной Неведомые напали на племена хертот и наззум, без особых опасений толпой проходившие неподалеку от частокола, и устроили жестокое побоище.
        Вожди, чудом избежавшие смерти, сообщили Великому совету захелалов о том, что Неведомых стало значительно больше, чем в прошлую осень. Правда, как и прежде, враг преследовал людей до определенной черты, но теперь она охватывала большую площадь.
        Эта весть испугала захелалов. Кочевники принесли великие погребальные жертвы. А Совет решил уничтожить лес Кзур огнем. Но поджечь удалось лишь его окраины.
        Отчаявшиеся жрецы прокляли лес, запретив кому бы то ни было входить в него. Так прошло еще несколько лет.
        А потом в одну из октябрьских ночей стан племени зулф, разбитый в десяти полетах стрелы от проклятого леса, подвергся нападению Неведомых. И еще триста воинов расстались с жизнью.
        И пополз от племени к племени жуткий рассказ о таинственных, смертоносных созданиях. Люди шепотом передавали его друг другу на ухо при свете звезд долгими месопотамскими ночами. Человеку приходит конец. Другие - те, кто захватывает леса и долины, те, кого невозможно уничтожить, - скоро погубят обреченный род человеческий.
        Страшная весть леденила сердца, туманила слабый разум кочевников, лишала их сил для борьбы со злом, отнимала их главное оружие - надежду на будущее. Кочевнику было уже не до богатых пастбищ; его усталые глаза с тоской смотрели на небо: он был уверен, что вот-вот остановится ход созвездий. Шел только тысячный год предыстории юной расы, а уже близился ее закат, и человек безропотно стремился навстречу своей судьбе.
        И этот всеобщий ужас был только на руку бледным пророкам нового, мрачного культа, культа смерти, которые говорили, что Мрак могущественнее Звезд и что он проглотит, погасит священный огонь - блистающий животворный Свет.
        В пустынях появились тощие отшельники и ясновидцы, надолго застывшие в безмолвных молитвах. Время от времени они приходили к кочевникам и сеяли ужас среди них, рассказывая о своих кошмарных видениях, пророча гибель Солнца и приближение вечной Ночи.
        4. Бакун
        В те времена жил один удивительный человек, по имени Бакун; как и брат его, верховный жрец захелалов, он был родом из племени птух. Еще юношей отказался он от кочевой жизни, поселившись в живописном тихом уголке, меж четырех холмов, в узкой веселой долинке, где неумолчно журчал прозрачный ручей. Вместо палатки он, подобно циклопам, воздвиг себе жилище из каменных плит. Он был настойчив, приспособил к работе быков и лошадей и вскоре стал снимать со своих земель обильные урожаи. Четыре его жены и тридцать детей жили вместе с ним в этом маленьком раю.
        Речи Бакуна не походили на речи других людей, и его давно бы побили камнями, если бы не страх перед его старшим братом, верховным жрецом захелалов.
        Бакун говорил, что оседлая жизнь лучше кочевой, ибо у человека остается больше сил для совершенствования своего духа. Он говорил, что Солнце, Луна и Звезды - светящиеся тела, а вовсе не боги. Еще говорил он, что человек должен по-настоящему верить лишь в то, что можно измерить, взвесить и сосчитать.
        Захелалы считали, что ему подвластны магические силы, а потому наиболее смелые иногда приходили к нему за советом. И никогда потом не раскаивались. Было известно также, что он частенько помогает бедствующим племенам, делясь с ними своими запасами.
        И вот в страшный час, когда настало время выбора - уйти с плодородных земель или стать беззащитной жертвой Неумолимых богов, - люди вспомнили о Бакуне. Жрецы, поборов самолюбие, отправили к Бакуну трех самых уважаемых своих собратьев.
        Бакун внимательно выслушал их, расспросил очевидцев, задал множество вопросов. Потом потребовал два дня на размышление. По истечении этого срока он объявил, что отправится изучать Неведомых.
        Кочевники снова пали духом, ибо думали, что Бакун сразу освободит их земли каким-либо волшебством. Тем не менее, вожди с радостью встретили его решение, надеясь на успех.
        Бакун поселился вблизи леса Кзур и принялся целыми днями наблюдать за Неведомыми, удаляясь только на время отдыха; он разъезжал верхом на самом быстром жеребце Халдеи, пока не убедился, что его великолепный конь превосходит скоростью самого быстрого из врагов человеческих. После этого он взял на себя смелость подробно изучить пришельцев. Результатом его наблюдений явилась громадная, состоящая из шестидесяти плит, книга доклинописного периода, лучшая из каменных книг, оставленных кочевниками в наследство современному человеку.
        Эта великолепная книга, обобщающая терпеливые наблюдения мудреца, описывает совершенно иные формы жизни, которые резко отличаются от наших животных и растительных форм. Бакун скромно указывает на то, что ему удалось изучить лишь некоторые внешние проявления иной жизни, да и то весьма поверхностно. Становится страшно, когда читаешь об этих существах, названных Бакуном ксипехузами. Беспристрастные подробности, так и не сведенные в единую систему, - о поведении и способах передвижения, о боевых качествах ксипехузов, об их размножении, - которые приводит древний летописец, свидетельствуют о том, что человеческая раса была на краю гибели, а Земля едва не стала обителью существ, о которых нам ничего не известно.
        Прочтите прекрасный перевод Б. Дессо, ознакомьтесь с его неожиданными открытиями в области доассирийской лингвистики, с открытиями, которые, к сожалению, больше ценят не на его родине, а за границей, в Англии и Германии. Этот крупнейший ученый предоставил нам самые волнующие отрывки из своего труда. Мы предлагаем их вниманию читателя, надеясь, что они пробудят у него интерес, и он прочтет великолепные переводы мэтра целиком.[5 - Б. Дессо, “Предшественники Ниневии, in-8, изд. Кальман-Леви. В интересах читателей я кое-где передал речь Бакена более современным научным языком.]
        5. Из книги Бакуна
        Ксипехузы, бесспорно, живые существа. Все их движения свидетельствуют о наличии у них воли, желаний, независимости - всего, что отличает живое существо от растений или предметов. Хотя их способ передвижения нельзя ни с чем сравнить - ксипехузы просто скользят над землей, - легко заметить, что их движения вполне осмысленны. Они внезапно останавливаются, поворачиваются, бросаются вдогонку друг за другом, прогуливаются по двое, по трое, оставляют одного товарища, чтобы приблизиться к другому, находящемуся поодаль. Они не умеют лазить по деревьям, но им удается убивать птиц, притягивая их к себе неведомым способом. Я часто видел, как они окружали лесных животных или поджидали их за кустом; зверей они убивают и сжигают. Как правило, они убивают любое животное, если могут его догнать, хотя делают это без всякой видимой нужды, ибо свою жертву они не съедают, а испепеляют.
        Труп они сжигают, не разводя костра: десять - двадцать ксипехузов собираются вокруг большого животного и направляют на него лучи своих звезд; один ксипехуз может сжечь только мелкого зверька или птицу. Мне часто удавалось подставить ладонь под луч звезды - кожа начинала разогреваться лишь некоторое время спустя.
        Не знаю, можно ли говорить о разных ксипехузах, ибо они постоянно меняют свою форму на одну из трех, иногда даже в течение дня. Цвет их непостоянен, что вызвано, скорее всего, изменениями силы света от восхода до заката. Однако некоторые их оттенки зависят от желаний, даже страстей отдельных существ, разобраться в которых я не смог, хотя тщательно их изучал. Даже простейшие чувства я определял наугад. Мне ни разу не удалось отличить окраску гнева от окраски дружелюбия, что было бы первым открытием такого рода.
        Я говорил об их страстях. А еще раньше упомянул о том, что некоторые ксипехузы склонны подолгу проводить время с одними особями и не обращать внимания на других. Я могу теперь назвать это чувство дружбой. Есть у них и ненависть. Если один ксипехуз ненавидит другого, то второй обычно отвечает ему тем же. Когда они раздражены, то приходят в ярость и сталкиваются между собой, словно нападая на крупное животное или человека. Именно эти схватки убедили меня в том, что они - существа смертные, хотя раньше я был склонен думать иначе. Я два или три раза видел, как погибали ксипехузы: они падали, сжимались и окаменевали. Я сохранил несколько этих странных трупов; может быть, позднее благодаря им раскроют тайну ксипехузов. Это неправильной формы желтоватые кристаллы, пронизанные голубоватыми нитями.[6 - В коллекции Кенсингтонского музея в Лондоне и у Б. Дессо имеются осколки минералов, похожие на те, которые описал Бакун. Химический анализ не дал результата. Осколки невозможно разложить на составные части, они не всыпают в реакцию с другими веществами.]
        Узнав, что ксипехузы не бессмертны, я должен был подумать о том, как с ними бороться и как их победить. Об этом я и расскажу ниже.
        Ксипехузов легко заметить в чаще, даже если они прячутся за толстыми деревьями, - их выдает светящийся ореол, - и я, полагаясь на своего быстрого жеребца, часто забирался далеко в глубь леса.
        Я попытался выяснить, строят ли они себе жилища, но мне это не удалось. Они не передвигают камней, не притрагиваются к растениям и не выделывают никаких видимых и осязаемых предметов. Поэтому у них нет оружия в нашем понимании. Они не могут убивать на расстоянии: любое животное, избегнувшее непосредственного соприкосновения с ними, всегда может спастись бегством, чему я неоднократно был свидетелем.
        Уже люди злосчастного племени пжеху заметили, что ксипехузы перестают быть опасными за какой-то определенной чертой, которую никогда не пересекают. Но черта эта охватывает все больше и больше земель из года в год, из месяца в месяц. Я должен был найти причину этому явлению.
        Теперь я наконец знаю: причина этого явления - в постоянном увеличении количества ксипехузов. Закон таков: граница их владений расширяется, как только ксипехузов становится больше, но пока их число остается неизменным, ни один из них не может выйти за существующие пределы обиталища; такова природа их расы. Поэтому один ксипехуз больше зависит от всех остальных, чем человек или животное от себе подобных. Позже мы увидели, как сужались границы владений ксипехузов по мере их уничтожения.
        О появлении на свет новых ксипехузов я узнал очень немного, но и это немногое кажется мне очень важным. Они рождаются четыре раза в год, накануне равноденствий и солнцестояний, и только в совершенно безоблачные ночи. Сначала ксипехузы собираются по трое, а потом образуют одну тесную массу в форме сильно вытянутого эллипса. Они остаются в таком положении всю ночь и все утро, пока солнце не достигнет зенита. Потом они расходятся в стороны, и тогда становятся видимыми громадные, парообразные существа.
        Постепенно они уменьшаются, становятся как бы плотнее и к концу десятого дня превращаются в янтарные конусы, значительно более крупные, чем взрослые особи. Через два месяца и несколько дней они достигают вершины своего развития, суживаясь до размеров остальных. К этому времени они уже полностью походят на своих собратьев и могут менять цвет и форму в зависимости от времени дня или по собственному желанию. Несколько дней спустя границы владений ксипехузов расширяются.
        Когда приближался этот опасный момент, я подстегивал моего славного Куата и разбивал лагерь подальше от леса.
        Трудно сказать, есть ли у ксипехузов органы чувств. Но что-то их наверняка заменяет.
        Они легко различают издалека животное или человека; отсюда следует, что их органы наблюдения, пожалуй, даже лучше наших глаз. Я ни разу не замечал, чтобы они путали растение с животными, даже когда игра света между ветвей, окраска или положение предмета вводили в заблуждение меня самого. Они очень хорошо ощущают размеры; когда нужно сжечь птицу, с этим легко справляется один ксипехуз, но когда попадается более крупное животное, вокруг него собирается десять, двенадцать или пятнадцать ксипехузов - ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы испепелить труп. Способ их нападения на людей говорит о том, что у них помимо чувства есть и разум, в чем-то схожий с разумом человека, ибо ксипехузы почти не трогают женщин и детей, однако безжалостно уничтожают воинов.
        Теперь самое важное: есть ли у них язык? Без малейшего колебания я отвечаю: “Да, есть”. И состоит он из знаков, из которых я кое-что смог расшифровать.
        Если какой-нибудь ксипехуз желает поговорить с другим, он направляет лучи своей звезды на товарища, и тот сразу их ощущает. Если спрашиваемый в это время двигается, он замирает на месте и ждет. Говорящий быстро чертит лучом своей звезды на собеседнике - с любой стороны - короткие световые рисунки, которые светятся какое-то время, а потом тускнеют.
        После короткой паузы следует ответ. Замыслив нападение или засаду, ксипехузы всегда использовали рисунок.
        Когда речь шла обо мне (а это случалось часто, ибо ксипехузы прилагали немало усилий, пытаясь уничтожить моего славного Куата и меня), они обменивались знаками. Обычным знаком призыва был такой рисунок:
        На него всегда отзывался тот, кому он был послан. Когда ксипехузы хотели собраться вместе, я наблюдал рисунок, в котором слились очертания всех трех форм, которые они могут принимать:
        Ксипехузы обмениваются и более сложными знаками, не относящимися к действиям, похожим на человеческие: смысла их я так и не понял. У меня нет сомнений в том, что они способны мыслить отвлеченно, как и люди, ибо они могут часами стоять и переговариваться друг с другом, явно обмениваясь мыслями.
        Моя долгая жизнь вблизи ксипехузов помогла мне, несмотря на их постоянные перевоплощения, узнать некоторых из них поближе, подметить их особенности и даже что-то вроде разницы в характерах. Надо сказать, что уловить различия между ними может лишь упорный и зоркий наблюдатель. Я отличал молчаливых, которые никогда не рисовали слов, от неугомонных ораторов, писавших длинные речи, внимательных - от болтунов, перебивающих друг друга. Некоторые любили уединение, другие явно стремились к обществу себе подобных, жестокие постоянно преследовали животных и птиц, а добрые часто оставляли их в покое. Разве это не признак развитой жизни? Разве не столь же разнообразны поведение, ум и характеры людей?
        Ксипехузы занимаются воспитанием молодых. Сколько раз случалось мне видеть, как старый ксипехуз, сидя среди множества юных, показывал им знаки, которые те воспроизводили один за другим. Если же они делали ошибки, он заставлял их начинать сызнова.
        Обучение юных ксипехузов больше всего привлекало меня, занимая мои мысли в бессонные ночи. Я чувствовал, что именно эти уроки на заре жизни молодых могут приоткрыть завесу тайны - вдруг блеснет неожиданная мысль и выхватит из глубокого мрака какой-нибудь кусочек целого! Не отчаиваясь, я долгие годы исподтишка следил за такими уроками, пытаясь истолковать виденное. Не раз мне казалось, что я ухватил смутную суть природы ксипехузов, их сверхосязаемую сущность, но она так и осталась недоступной для моих скромных способностей.
        Я уже говорил, что долгое время считал ксипехузов бессмертными. Но мне довелось видеть, как они гибли в схватках друг с другом. Нужно было скорее найти уязвимое место ксипехузов и оружие против них, ибо, выйдя из леса Кзур на юг, север и запад, они двинулись по долинам к восходу солнца. Ксипехузы угрожали вскоре вытеснить человека с обжитых им земель.
        Я вооружился пращой и, как только какой-нибудь ксипехуз оказывался неподалеку, целился и метал в него камень. Но хотя я попадал в них и даже в их звезду, все было тщетно. Они явно чувствовали себя в безопасности и даже никогда не увертывались от моих снарядов. После месяца бесплодных попыток мне пришлось признать, что праща пользы не принесет, и я ее оставил.
        Тогда я взял в руки лук. Ксипехузы испугались первых же стрел: они увертывались, стараясь не оказываться на расстоянии выстрела. Семь дней я пытался поразить хотя бы одного ксипехуза На восьмой день несколько существ, видимо увлеченных охотой, пронеслись вблизи от меня, преследуя газель. Я выпустил несколько стрел, но безрезультатно: ксипехузы рассыпались в разные стороны, а я стал гоняться за ними, растрачивая свои боевые запасы. Но едва я выпустил последнюю стрелу, как они начали быстро окружать меня с трех сторон. Только невероятная скорость моего храброго Куата спасла мне жизнь.
        После этого случая я исполнился веры и… сомнения. Целую неделю я провел в глубоких размышлениях: мои мысли занимала одна тайна, она отгоняла сон, заставляя меня страдать и радоваться одновременно. Почему ксипехузы так боялись моих стрел? Ведь многие попали в тех, кто охотился, но ни одного из них не поразили насмерть. Я знал, что мои противники умны, и не думал, что их охватывает ужас без особых причин. Нет, как раз все говорило за то, что в определенных условиях стрелы очень опасны для них. Но в каких условиях? Где их уязвимое место? И вдруг истина открылась мне надо попасть в звезду! Целую минуту страстно и слепо я верил в это. А потом сомнения вновь овладели мною.
        Разве я уже не поражал эту цель камнем? Почему же стрела должна быть счастливей?
        Стояла глубокая ночь, над головой чернела неизмеримая бездна, в которой мерцали рассыпанные огни. А я думал, охватив голову руками, и думы мои были мрачнее ночи.
        Где-то рычал лев, по равнине носились шакалы. Но вот неясный свет надежды вновь забрезжил в моей душе. Может быть, камень пращи больше звезды Ксипехузов? А цель надо пронзить острием? Тогда их страх перед стрелой понятен…
        Вега медленно вращалась вокруг полюса, близилась заря, и усталость на несколько часов замедлила бег моих мыслей.
        И снова с луком в руках я преследовал ксипехузов в их собственных владениях, насколько позволяла осторожность. Но они избегали меня и держались в отдалении. О засаде я и не думал, ибо их способ наблюдения позволял им обнаруживать меня за любым укрытием.
        К концу пятого дня одно событие опять показало мне, что ксипехузы уязвимы, но в то же время могут легко, как человек, приспосабливаться к новой обстановке. В тот вечер какой-то ксипехуз без всякого страха понесся прямо на меня. Я удивился, но остался на месте и с волнением в сердце приготовил лук. В рождающихся сумерках ксипехуз был подобен бирюзовой колонне. Вот он приблизился на расстояние выстрела. И я уже пустил стрелу, как вдруг он повернулся и спрятал свою звезду, продолжая надвигаться на меня. Я был так поражен, что едва успел подстегнуть Куата и уйти от опасного противника.
        Этот простой маневр, которого раньше не применял ни один ксипехуз, подтвердил еще раз, что наши враги разнятся между собой умом и характером. Одновременно я убедился, что моя догадка об уязвимости звезды верна. Но тут же с огорчением подумал, сколь трудной, чтобы не сказать невыполнимой, станет моя задача, если эту тактику переймут все ксипехузы.
        Однако после всего, что я сделал ради выявления истины, подобное препятствие только подстегнуло меня, ибо я верил в изворотливость своего ума, способного справиться с любым затруднением.
        6. Вторая часть книги Бакуна[Я немного сократил следующие главы перевода Б. Дессо, изобилующего утомительными повторами, однако в остальном старался держаться как можно ближе к тексту.]
        Я вернулся домой, Анакр, третий сын моей жены Тэпаи, был прославленным оружейником. Я приказал ему изготовить для меня лук невиданной мощи. Он взял твердую, как железо, ветвь дерева вахам и смастерил мне лук, который стрелял в четыре раза дальше, чем лук пастуха Занканна, сильнейшего лучника из тысячи племен. Ни один человек не смог бы натянуть этот лук. Но я придумал приспособление, которое сделал мне тот же Анакр. Теперь даже женщине стало под силу стрелять из громадного лука.
        Я всегда был прекрасным копьеметателем и отменным стрелком из лука. Через несколько дней я настолько привык к оружию, сработанному моим сыном Анакром, что мог попасть в любую цель, даже если она была размером с муху и передвигалась со скоростью сокола.
        После этого я вновь отправился в лес Кзур на своем пламенноглазом Куате и опять стал искать встречи с врагом человека.
        Чтобы усыпить осторожность ксипехузов, я выпускал множество стрел из обычного лука, когда кто-нибудь из них приближался к заветной черте, но стрелы каждый раз падали не долетая. Ксипехузы узнали дальность полета стрелы и на определенном расстоянии чувствовали себя в полной безопасности. Но все же по-прежнему опасались моего лука, никогда не останавливались и прятали от меня звезды, если им не служил защитой лес.
        Однако моя терпеливость поборола их опасения, и вот на шестое утро несколько ксипехузов расположились на отдых прямо напротив меня под большим каштаном, в трех полетах стрелы обычного лука.
        Я тут же выпустил тучу бесполезных стрел. Ксипехузы понемногу успокоились, и их движения обрели плавность и непринужденность первых дней нашей встречи.
        Решающий час пробил. Сердце мое сжалось, я почувствовал, как руки мои бессильно опускаются, и замер; ведь от одной стрелы зависело все наше будущее! Если она пролетит мимо цели, ксипехузы вряд ли предоставят мне возможность повторить выстрел и я не узнаю, способна ли рука человека нанести им смертельный удар.
        Я собрал всю свою волю. Дыхание мое успокоилось, руки и ноги вновь обрели гибкость и силу, а глаз - остроту. Я медленно поднял лук Анакра. Вдалеке, под сенью дерева застыл большой изумрудный конус, и его сверкающая звезда была повернута ко мне. Громадный лук согнулся, стрела со свистом рассекла воздух… и сраженный насмерть ксипехуз упал, сжался и окаменел.
        Яростный ликующий крик вырвался из моей груди. Я вскинул руки к небу и в экстазе вознес хвалу Единому.
        Значит, человеческое оружие могло поражать насмерть этих ужасных ксипехузов. Значит, люди могут надеяться на победу.
        Уже без страха пел я гимн радости: ведь раньше я боялся за будущее человека, ибо высчитал во время бодрствовании под бегущими созвездиями и синим хрусталем неба, что через два века ксипехузам станет тесен наш обширный мир.
        Но когда настала ночь, любимое время для размышлений, ликование сменилось печалью: почему люди и ксипехузы не могут жить рядом друг с другом, почему выживание одних зависит от непреложной гибели других?
        7. Третья часть книги Бакуна
        Жрецы, старейшины и вожди выслушали мой рассказ с радостью; гонцы донесли добрую весть до самых глухих уголков. Великий совет повелел всем воинам собраться на равнине Мехур-Азар в шестую луну 22 649 года, и пророки стали воспевать священную войну. Прослышав о великом походе, явилось более ста тысяч захелалских воинов; на помощь нам пришли и другие племена - дзумы, сахры, халдеи.
        Кзур был окружен десятью рядами лучников, но их стрелы оказались бессильными против ксипехузов. Множество неосторожных воинов погибло, и несколько недель ужас царил среди людей…
        На третий день восьмой луны я объявил несметным людским толпам, что выйду один против ксипехузов, вооружившись только остро отточенным ножом, и развею сомнения людей, не поверивших моему рассказу.
        Но мои сыновья Лоум, Демжа и Анакр воспротивились, желая пойти вместо меня. И сказал Лоум: “Ты не можешь идти, ибо, если ты умрешь, все поверят в бессмертие ксипехузов и человеческая раса погибнете.
        Демжа, Анакр и многие вожди присоединились к его речам, я счел их доводы разумными и остался.
        Тогда Лоум взял мой нож с рукояткой из рога и пересек границу смерти. Ксипехузы приблизились. Один из них, самый быстрый, коснулся было моего сына, но Лоум, ловкий, как леопард, отскочил, пропустил ксипехуза мимо себя, а затем прыгнул и вонзил острие ножа в звезду.
        И недвижные толпы увидели: ксипехуз упал, сжался и окаменел. Тысячеголосый крик вознесся к голубому небу, и вот уже Лоум пересек границу и возвратился к нам. Его славное имя вечны передавали из уст в уста.
        8. Первая битва
        Год 22649-й, седьмой день восьмой луны.
        На заре прозвучали рога; тяжелые молоты опустились на бронзовые гонги, призывая к битве. Жрецы принесли в жертву сто черных буйволов ч двести жеребцов. Мои сыновья молились Единому вместе со мной.
        Солнце разлилось по небу красной зарей, вожди проскакали перед войском, вдохновляя его на битву. Сотни тысяч бойцов издали воинственный клич, стремительно разнесшийся по рядам.
        Племя наззум первым встретилось с врагом, и схватка их была ужасной. Вначале неумелые и бессильные против таинственного оружия ксипехузов, воины вскоре познали искусство застигать их врасплох и уничтожать. Тогда все - захелалы, дзумы, сахры, халдеи, ксизоастры, пжарванны - затопили равнину и лес, с ревом, подобным гулу океанского прибоя, окружая безмолвных врагов.
        Все смешалось в смертельной схватке; только гонцы беспрерывно сообщали жрецам о гибели сотен людей и о том, как живые мстят за погибших.
        В этот жаркий час битвы мой быстроногий сын Сурдар, посланный Лоумом, донес мне, что убийство каждого ксипехуза стоило жизни двенадцати нашим. Тяжко стало у меня на душе, сердце мое сжалось и лишь губы шептали: “Да будет так, если это угодно Единому!”
        Нас было сто сорок тысяч, ксипехузов - около четырех тысяч, и я сосчитал, что более трети войска погибнет, однако земля останется за человеком. Но что произойдет, если не хватит наших сил?
        “Разве это победа?”. - с печалью шептал я.
        Пока я размышлял об этом, шум битвы приближался, и вот из леса выскочили наши воины; испуская отчаянные крики, они со всех ног бежали к Границе спасения.
        Затем из-за деревьев показались ксипехузы - и не поодиночке, как утром, а группами. Они соединились в круги по двадцать, спрятали свои звезды и стали неуязвимыми. Теперь, без страха налетая на наших обессилевших воинов, ксипехузы убивали их сотнями.
        Это был разгром.
        Даже самые отважные помышляли лишь о бегстве. Однако я, несмотря на терзавшую душу горечь, терпеливо наблюдал за роковым ходом битвы, надеясь отыскать способ, как обратить поражение в победу. Ибо часто яд, умело употребленный, становится противоядием.
        И моя вера была вознаграждена. Я заметил, что там, где людей было значительно больше, чем ксипехузов, количество убитых людей быстро уменьшалось: удары врага достигали цели все реже и реже, многие из упавших вновь поднимались с земли после краткого беспамятства, а самые крепкие оставались на ногах даже после многих прикосновений. То же происходило и в других местах побоища, и я заключил, что ксипехузы уставали и их поражающая сила ослабевала.
        Наблюдая за халдеями, я подметил еще одну странность. Враг со всех сторон окружил несчастных. Они потеряли веру в свои короткие ножи и, вырвав из земли небольшие деревца, стали пробиваться вперед, действуя ими как палицами. К моему великому изумлению, их попытка увенчалась успехом. Я видел, как десятки ксипехузов под ударами теряли равновесие. Почти половина халдеев вырвалась из окружения. Но - странное дело - те, кто сражался бронзовым оружием, в основном вожди, погибали, едва дотронувшись до противника. Дубинки не причинили особого вреда ксипехузам, ибо упавшие быстро приняли прежнее положение и снова бросились вдогонку за воинами. Мне стало ясно, что эти наблюдении очень помогут нам в грядущих битвах.
        А пока разгром продолжался. Земля дрожала под ногами побежденных. К вечеру в границах ксипехузских владений остались лишь убитые да несколько сот живых, вскарабкавшихся на деревья. Смерть их была ужасной: ксипехузы сожгли воинов живьем, направив тысячи огней на укрывшихся в ветвях. И их страшные крики еще долго звучали под небесным сводом.
        9. Выбор
        Наутро мы пересчитали живых. Почти девять тысяч наших воинов погибли; ксипехузов было убито лишь шестьсот. Каждый поверженный враг унес в могилу пятнадцать человеческих жизней.
        Смятение воцарилось в сердцах, многие выступили против вождей, требуя прекратить сражение. Тогда, невзирая на крики и ропот, я вышел к воинам и начал упрекать их за малодушие. Я спросил их, что лучше - гибель всех или только части. Я доказал им, что через десять лет Неведомые захватят страну захелалов, а через двадцать придет черед халдеев, сахров, пжарваннов и ксизоастров. Я пробудил в них голос совести и сказал, что шестая часть земель, захваченных Неведомыми, уже вернулась к человеку, а враг отброшен в лес. И, наконец, я поделился с ними своими наблюдениями, сообщив, что ксипехузы устают во время битвы и их легко опрокинуть деревянной дубиной ч открыть доступ к их звездам.
        Великая тишина воцарилась над равниной, и надежда вернулась в сердца воинов, внимавших моим словам. Чтобы укрепить их дух, я также сказал им, что придумал деревянные приспособления для нападения и защиты. Воинов охватило воодушевление, они славили мое имя, а вожди решили поставить меня во главе войска.
        10. Замена сооружения
        На следующий день я велел срубить множество деревьев и показал, как мастерить легкие защитные приспособления - решетки, состоящие из двух частей: внешней, длиной шесть локтей, а шириной два, и внутренней, шириной один локоть, а длиной пять. Каждое приспособление защищало шесть человек (двое несли его, у двоих в руках были деревянные тупые копья, а последние два воина держали наизготовку деревянные копья с острыми металлическими наконечниками и луки со стрелами). Теперь воинам стало удобнее, они могли передвигаться по лесу, не опасаясь внезапных нападений ксипехузов. Когда противник приближался, воины с тупыми копьями должны были напасть на него и опрокинуть, открыв звезду, а лучники-копьеносцы - немедля поразить цель копьем или стрелой, смотря по обстоятельствам. Рост ксипехузов едва превышал полтора локтя, и я велел сделать решетки так, чтобы их внешняя часть оказалась во время ходьбы на высоте локтя с четвертью над землей: для этого связующие планки были слегка наклонены. Решетки хорошо защищали от внезапного нападения: ксипехузы двигались только в вертикальном положении и не умели преодолевать
неожиданных препятствий. Конечно, ксипехузы могли поджечь решетки - я это предвидел, - но для этого им пришлось бы приоткрыть свои звезды в пределах полета стрелы. К тому же решетки загорались не сразу, и при быстром передвижении чаще всего можно было избежать опасности.
        11. Вторая битва
        Год 22649-й, одиннадцатый день восьмой луны.
        В этот день произошла вторая битва с ксипехузами. Вожди избрали меня верховным военачальником. Я разделил людей на три войска. Чуть раньше восхода солнца я бросил на Кзур первое - сорок тысяч воинов, защищенных решетками. На этот раз столкновение двух миров было не столь беспорядочным. Племена, разделенные на небольшие группы, стройными рядами вошли в лес, и сражение началось. Сначала люди воспользовались преимуществами новой тактики, и в первый же час более ста Неведомых расстались с жизнью, а мы потеряли человек десять, ибо ксипехузы были обескуражены. Но они быстро оправились от замешательства и принялись поджигать решетки. В четвертом часу битвы ксипехузы применили более опасный маневр: тесно прижавшись друг к другу, они разгонялись и с лету ударяли по решетке, опрокидывая ее вместе с воинами. Так погибло великое множество людей. Враг снова стал одерживать верх, и отчаяние охватило многих воинов.
        В пятом часу сражения захелалские племена джох и кемар, а также часть ксизоастров и сахров начали отступать. Чтобы избежать разгрома, я послал к сражающимся с вестью о подкреплении гонцов, защищенных решетками. А сам стал готовить второе войско. Свежим воинам я дал другие наставления: держаться поближе друг к другу и построиться в тесные каре, когда покажутся большие скопления ксипехузов, но ни на минуту не прекращать наступления.
        Потом я подал сигнал к битве н вскоре с радостью увидел, что союз племен снова стал побеждать. К середине дня мы потеряли около двух тысяч человек, а ксипехузы - триста существ. И мы снова поверили в победу.
        Все же к четырнадцатому часу побоища враг опять начал одолевать, ибо число убитых с нашей стороны выросло до четырех тысяч, а ксипехузов погибло только пятьсот.
        Тогда я бросил в бой третье войско. Битва достигла величайшей напряженности, воинский пыл возрастал от минуты к минуте, но солнце уже опускалось за край земли.
        Ксипехузы начали наступление на севере Кзура, преследуя там дзумов и пжарваннов; отступление этих племен внушало мне тревогу Зная, что ночь благоприятствует противнику, я все же протрубил сигнал к окончанию сражения Наши войска покидали поле битвы в полном порядке. Большую часть ночи мы праздновали успех: воины уничтожили восемьсот ксипехузов, и владения их сократились до двух третей Кзура Правда, в лесу осталось семь тысяч наших соплеменников, но по сравнению с первым сражением наши потери были не столь уж велики. Я обрел уверенность в победе и замыслил план решающей битвы с ксипехузами: их осталось в живых две тысячи шестьсот.
        12. Уничтожение
        Год 22649-й, пятнадцатый день восьмой луны.
        Когда красная звезда взошла над холмами, воины были уже построены перед Кзуром и готовы к битве.
        Преисполненный надежды на победу, я напутствовал вождей Протрубил рог, тяжелые молоты звучно ударили в бронзу, и первое войско вступило в лес.
        Только треть решеток была сделана по старому образцу, остальные были крепче, больше и вмещали двенадцать человек вместо шести.
        Такую решетку труднее поджечь или опрокинуть.
        Первые часы битвы оказались счастливыми для нас: к исходу третьего часа мы уничтожили четыреста ксипехузов, потеряв всего две тысячи воинов. Вдохновленный столь радостными вестями, я бросил в бой второе войско. Обе стороны ожесточились, ибо нас опьянял успех, а противник отстаивал свою жизнь и владения. С четвертого по восьмой час битвы мы отдали не менее десяти тысяч жизней, но ксипехузы заплатили за них тысячью своих, и теперь в глубине Кзура их укрывалось чуть более тысячи.
        Мои последние сомнения в исходе сражения рассеялись; я понял, что человек останется властителем мира.
        Однако в десятом часу битвы наше победное настроение было омрачено. Ксипехузы начали появляться только огромными скоплениями и лишь на полянах. Они прятали звезды, а опрокинуть их было почти невозможно. Разгоряченные битвой воины без страха бросились на них. Тогда часть ксипехузов быстро отделилась от остальных, сбила с ног и уничтожила отважных.
        Так погибла тысяча человек, а враг особенных потерь не понес. Увидев это, пжарванны закричали, что все кончено; паника охватила воинов, и они обратились в бегство. Многие побросали решетки, чтобы быстрее бежать, и поплатились за это жизнью. Сотня ксипехузов, бросившаяся в погоню, убила более двух тысяч пжарваннов и захелалов. Страх проник в души людей.
        Когда гонцы принесли мне эту горькую весть, я понял, что день будет проигран, если мне не удастся вернуть завоеванные позиции удачным маневром. Я тут же отдал приказ о наступлении вождям третьего войска и объявил, что сам поведу его. Я быстро направил свежие силы навстречу бегущим. Вскоре мы оказались лицом к лицу с ксипехузами. Ослепленные яростью, они не успели перестроиться, и мы окружили их: немногим удалось спастись. Наш успех возродил мужество в сердцах воинов.
        И я изменил план битвы, приказав отсекать от главных сил по нескольку ксипехузов, окружать и уничтожать их. Ксипехузы сообразили, что наш способ борьбы губителен для них, и снова стали нападать небольшими скоплениями. Битва двух миров, из которых один мог существовать, лишь уничтожив другой, разгорелась с новой силой. Но всякое сомнение в ее исходе исчезло даже у самых малодушных. К четырнадцатому часу против ста тысяч человек сражалось едва ли пятьсот ксипехузов. И эта жалкая кучка врагов могла передвигаться только в границах шестой части Кзура, что облегчало нам борьбу с ними.
        Однако когда сквозь листву деревьев просочился кровавый отсвет сумерек, я, опасаясь засад, прекратил битву. Победа наполнила наши сердца ликованием; вожди предложили мне стать царем всех народов. Я отказался и посоветовал им никогда не вверять судьбы многих людей в руки одного слабого создания, а поклоняться Единому, взяв в земные вожди Мудрость.
        13. Последняя часть книги Бакуна
        Земля принадлежит людям. За два дня мы полностью уничтожили кснпехузов; мы не оставили ничего - ни дерева, ни кустика, ни травинки там, где скрывались двести последних. С помощью моих сыновей Лоума, Азаха и Симхо высечен на гранитных плитах рассказ о случившемся, чтобы не остались в неведении грядущие поколения.
        И вот я снова один на окраине Кзура. Ночь светла. Половина медной Луны висит на западе. Под звездами ревут львы. Между ивами медленно струится река; ее вечный голос шепчет о преходящем времени, о печали смертных. Я обхватил голову руками, сердце мое ноет. Ибо теперь, когда ксипехузы погибли, моя душа скорбит о них и я вопрошаю Единого, почему безжалостной Судьбе было угодно оборвать цветущую жизнь!
        notes
        Примечания
        1
        Тетушка, видимо, примыкает к мнению отцов церкви, считающих бегемота эмблемой сатаны (Прим. переводчика).
        2
        Горный дух в скандинавской мифологии (Прим. переводчика).
        3
        Боже спасения моего,
        день и ночь взывал я к тебе…
        (англ.) (Прим. переводчика).
        4
        Ибо ты прибежище мое,
        моя крепость и защита!
        (англ.) (Прим. переводчика).
        5
        Б. Дессо, “Предшественники Ниневии, in-8, изд. Кальман-Леви. В интересах читателей я кое-где передал речь Бакена более современным научным языком.
        6
        В коллекции Кенсингтонского музея в Лондоне и у Б. Дессо имеются осколки минералов, похожие на те, которые описал Бакун. Химический анализ не дал результата. Осколки невозможно разложить на составные части, они не всыпают в реакцию с другими веществами.
        7
        Я немного сократил следующие главы перевода Б. Дессо, изобилующего утомительными повторами, однако в остальном старался держаться как можно ближе к тексту.