Солянка Жан Рэ


        Заурядному клерку открылись сокровища иного мира. А он всего лишь собирался поужинать…


        Жан Рэ
        Солянка

        Неведомое буквально окружает нас, хотя мы и считаем,
        что оно находится вне пределов нашей досягаемости.
        Предположительно Карлайль, Брюстерская энциклопедия.

        Когда я вспоминаю о престраннейшем приключении, случившемся со мной, я говорю: «Все дело в Бюире», как некогда говорил Диккенс: «Все дело в Скирсе».
        С Бюира оно началось. Бюиром оно и кончилось.
        Я считаю его другом, потому что редко проигрываю ему в шахматы и потому что он старается быть мне приятным, оказывая мелкие и частные услуги, а, может быть, и потому что с тех пор, как он носит широкополую шляпу и курит шотландскую трубку «бульдог», между нами появилось некоторое сходство, правда, совершенно поверхностное.
        Сходимся мы и во вкусах — любим солянку, вино Кот-Роти и голландский табак.
        Бюир — уроженец Котантена, древнейшего района Франции, откуда, как известно, вышло большинство французских ювелиров; служит он в «Вилфер и Бровейс», известной ювелирной фирме с солидной репутацией.
        К новому году владельцы фирмы выдали ему солидную денежную премию и бесплатный железнодорожный билет, деньги доставили ему удовольствие, билет буквально осчастливил его.
        — Знаете, как я провожу воскресный день?  — говаривал он мне, розовея от удовольствия.  — Я прихожу на вокзал, сажусь в любой поезд, даже не узнав, куда он направляется, и выхожу из вагона, как только мне захочется. Так, почти не тратя денег и времени, я удовлетворяю свою ненасытную потребность во встречах с неведомым.
        Я счел мысль удачной, скрывая, что немного завидую ему. Еще ребенком меня часто охватывало бродяжническое настроение, и я пускался в путь и шел прямо-прямо, никуда не сворачивая, в надежде добраться до неведомых и блистающих горизонтов.
        — Как-нибудь я одолжу вам свой билет,  — пообещал он,  — ни один контролер не заметит обмана, ведь мы похожи, как братья.
        Он сдержал свое слово.
        Целый день я колебался, стоит ли использовать сей драгоценный билет, а потом, уже в сумерках, как-то сразу решился — уже темнело, а вокзалы освещались плохо. Я выбрал стоящий в тупике, мрачный пригородный поезд, маленький и грязный. Забрался в купе и уселся на подушки, обитые голубой саржей, под тусклой газолиновой лампой.
        В тот момент, когда раздался гудок, и завизжали отпущенные тормоза, на подножку вскочил человек, увешанный пакетами. Я протянул ему руку, и, как только он расположился против меня, он выразил мне свою признательность.
        Это был жизнерадостный разговорчивый человек, и я запомнил его речи полностью:
        — Сегодня праздник у моих соседей. Их фамилия — Клифуар. Странная фамилия, не правда ли? В наших местах так называют духовые трубки, которыми балуются все детишки. Но люди они славные и празднуют сегодня серебряную свадьбу. Я везу им кондитерские изделия — безе, ромовые бабы, фисташковое печенье. Между нами, боюсь за безе, уж очень оно хрупкое. Ну ничего, все перемелется, мы уже старые друзья. Будут зразы с креветками, жаркое, курица с маслинами.
        Я улыбнулся, почувствовав симпатию к незнакомцу, ибо он назвал три моих любимых блюда.
        — Я,  — продолжал он,  — могу удовольствоваться и обычной хорошей солянкой с сосисками, салом и кусочками обжаренной свинины.
        Я тайком зевнул, но не от скуки, ибо люблю кулинарные рассуждения, а от вдруг возникшего чувства голода — мне захотелось сочной солянки.
        Содержание нашей последующей беседы не изменилось — мы сравнивали эльзасскую солянку с немецкой. Потом солянку с копченостями, которую подают в Арденнах, с австрийской солянкой с сосисками.
        В это время поезд, который останавливался уже несколько раз, замедлил свой ход, и я поднялся.
        — Я выхожу здесь; большое спасибо за компанию, до свидания!
        Я протянул ему руку.
        Он с силой схватил ее, и я увидел, как вдруг побледнело его толстое доброе лицо.
        — Это невозможно,  — пробормотал он,  — вы не можете здесь сойти… сойти… здесь.
        — Почему бы и нет… Прощайте!
        Я открыл дверцу и выскочил на перрон. Он сделал бесполезный и, как мне показалось, отчаянный жест, пытаясь удержать меня.
        — Вы не можете сойти здесь!..  — прокричал он.
        Поезд тронулся с места, унося перекошенное ужасом лицо моего соседа, прижатое к стеклу дверцы. Поезд набрал скорость и вскоре превратился в убегающую тень с горящим, как у циклопа, глазом.
        Я в одиночестве стоял на перроне какой-то станции со скупым освещением. Позвякивал колокольчик, скрытый в деревянной нише. Я бросил рассеянный взгляд на абсолютно пустые помещения и, не заметив ни дежурного по перрону, ни контролера, вышел на мрачную безлюдную привокзальную площадь.
        Меня привлекало лишь одно — уютно устроиться в ресторанчике и заказать солянку; мой друг на час и его кулинарные рассуждения разбудили во мне такой зверский аппетит, что я даже немного удивлялся самому себе.
        Прямо передо мной лежала улица, длинная и бесконечная, сотканная из теней, и только кое-где голубыми звездочками мерцали фонари.
        Было холодно, моросил мелкий дождик; казалось, что над крышами домов нависла тяжесть. Не было видно ни одного прохожего; ночную тьму не разрывали ни приветливое сияние торговых витрин, ни просто розовый свет окон — только черные высокие дома теснились вдоль всей длинной улицы.
        — Интересно, где я,  — пробормотал я, начиная сожалеть о приключении а ля Бюир.
        И вдруг оказался перед спасительной гаванью — кривое грязное стекло витрины было, однако, вполне прозрачным, чтобы рассмотреть расплывчатые контуры столов, зеркал и стойки с большим количеством бутылок.
        Внутри никого не было, но диванчик, обитый теплым красным плюшем, был широк, а на стойке двойной радугой сияли разноцветные бутылки.
        — Эй! Есть кто-нибудь?
        Мне казалось, что мой голос разнесся далеко-далеко и вдали откликнулось эхо.
        — Что вам угодно?
        Странный человечишко! Я не видел и не слышал, как он подошел — он просто возник перед моим столиком, словно вынырнул из люка. У него было необычайно мятое лицо клоуна, белое, с тонкими поджатыми губами и заплывшими жиром глазками.
        — Хорошую солянку, если можно.
        — Конечно.
        Я не видел, как официант ушел и возвратился, во всяком случае, я не помню этого; просто на столе появилась солянка — она высилась на громадном оловянном блюде, обложенная толстыми ломтями сала, золотистыми сосисками, ветчиной и жареным мясом.
        Но не успел я поднести к ней вилку, как солянка вспыхнула голубым пламенем.
        — Мы всегда подаем пламенную солянку. Фирменное блюдо,  — произнес чей-то голос.
        Я не видел официанта, но, будучи в превосходном расположении духа, воскликнул:
        — Ну и что, она будет только вкусней! А про себя подумал:
        «Пламенная солянка, это — нечто новенькое, надо будет рассказать Бюиру!»
        Но мне не удалось ее отведать… Ужасающий нестерпимый жар распространился от этого бледного костра. Я отодвинулся и крикнул официанта — тот не явился.
        Я вышел из-за стола, зашел за стойку и толкнул дверь, которая вела в задние помещения.
        Так начался целый ряд удивительных происшествий этого вечера. Задняя комната была пуста, стены были голыми, словно в только что выстроенном доме или в доме, из которого люди выехали со всеми своими пожитками.
        Я зажег карманный фонарик и решил продолжать поиски.
        И что же! Долгое время я блуждал по пустому нежилому дому, где не было никаких следов мебели, и где никто никогда не жил. Мое англосаксонское происхождение снабдило меня изрядной долей юмора — эдаким внутренним оптимизмом, который никак внешне не проявляется, но прекрасно помогает в трудных жизненных обстоятельствах.
        «Солянку я не отведал,  — сказал я себе,  — зато и платить за нее не придется».
        Ибо, несмотря на окружающую меня тайну, пустоту и тишину, голод мой не стихал; напротив, все мои помыслы сосредоточились на сосисках, сале, котлетах… Я вернулся в зал ресторана.
        Там царила ужасающая жара, и я не смог даже приблизиться к своему столику, Пламя вздымалось почти до потолка; я видел сосиски, аппетитные куски жирного мяса, гору капусты и крем из картофельного пюре, как бы сквозь легкий голубоватый занавес.
        — Если я не могу поесть, то хотя бы выпью!  — решил я, хватая бутылку с гранатовым ликером.
        Она оказалась тяжелой, а пробка ее была тщательно запечатана. Со злостью я ударил горлышком о мрамор стойки. Бутылка разлетелась в куски — она была сплошной!
        Такими же оказались и другие бутылки — желтые, прозрачные, зеленые, голубые.
        Меня охватил страх, и я убежал.
        Я бежал по ужасному городку, абсолютно черному, пустому и безлюдному.
        Я дергал звонки, стучал в двери старинными молотками, висящими на кованых цепях, нажимал электрические звонки. Никто не открывал на мой отчаянный призыв.
        Я потерял зажигалку, спичек у меня с собой не было; я вскарабкался на один из фонарей — голубое пламя было горячим, но прикурить сигарету не удалось. Я пытался открыть ставни и двери, но они упрямо оставались закрытыми. В конце концов, одна из них, не столь прочная, уступила.
        И что же я увидел позади нее? Громадную черную массивную стену, похожую на скалу.
        Та же стена была и за второй, и за третьей дверью; я стал пленником города, состоящего из одних фасадов — он был безмолвным и безжизненным, и повсюду горели жаркие, но не обжигающие голубые огни.
        Я вновь очутился на длинной улице с вокзалом и увидел ресторан. Он превратился в гигантский костер, полыхающий бледным огнем — пламя «пламенной» солянки пожирало его. Я бегом пересек недвижный огненный занавес, задыхаясь от нестерпимой вони, и увидел вокзал.
        Зазвенел колокол. У перрона остановился поезд. Совершенно обессилев, я повалился на скамейку черного купе.
        И только позже, может, час спустя, я заметил в нем других пассажиров. Они спали. По прибытию мы все вместе вышли из вагона. Контролер лишь рассеянно глянул на билет Бюира.



* * *



        Назавтра, когда Бюир явился ко мне за билетом, я ни словом не обмолвился о своем приключении, сочтя, что мне все приснилось, либо я стал жертвой галлюцинации…
        Но когда я вынимал билет из кармана, оттуда выпал большой осколок красного стекла — горлышко той злополучной бутылки. Бюир поднял его.
        Его лицо страшно исказилось.
        — Что это?  — вскричал он, вертя осколок стекла в пальцах.
        — Что?..
        Он пристально уставился на меня, выпучив глаза и развесив губы — у него был совершенно обалдевший вид.
        — Можно мне взять с собой?  — пробормотал он.  — О! Не бойтесь, я верну его вам в целости и сохранности. Но… Но… Я хотел бы…
        — Пф… Берите!  — равнодушно ответил я. Бюир вернул осколок в тот же вечер! Он был крайне взволнован.
        — Я показал его Вилферу и Бровейсу… Это очень… мм… очень сдержанные люди и умеют держать язык за зубами, будьте покойны. Я сказал им, что ваш дед провел несколько лет в Индии…
        — Вы не солгали,  — ответил я, смеясь,  — он был ужасным проходимцем, если верить моим покойным дядьям и отцу.
        — Тем лучше,  — сказал он, вдруг успокоившись.  — Извините меня, я себя очень плохо чувствую. Но вернемся к делу.
        — Как, у нас есть дело?
        — Надеюсь!  — вскричал Бюир.  — Вилфер и Бровейс говорят, что продать это будет трудно. Они никогда не видели ничего подобного, но больше всего поразила их странная форма. Впрочем, неважно, его разрежут на четыре, а может и на шесть частей, но это намного уменьшит его ценность. Короче говоря, они дают за ваш рубин миллион.
        — Да!  — промолвил я и замолчал.
        Бюир нервничал все больше и больше.
        — Ну ладно, будем играть в открытую, они предлагают два миллиона, но не надейтесь получить больше, иначе мои комиссионные будут слишком маленькими, они и так невелики, если вы получите два миллиона.
        А так как я продолжал молчать, он закричал:
        — А главное не забудьте… Вам никто никогда не будет задавать лишних вопросов!
        Поздней ночью он принес мне объемистый пакет — две тысячи больших ассигнаций.
        Если бы я разбил и взял большой кусок бутылки с кюммелем, я мог бы предложить Вилферу бриллиант, достойный сокровищ Голконды; а схвати я бутылку шартреза или мятного ликера — у меня был бы такой изумруд, какого не видал Писарро.
        Ну ладно, я уже не думаю об этом.
        Я думаю о солянке и до смерти сожалею, что мне не удалось ее отведать. Я вижу ее наяву — она преследует меня днем и снится по ночам.
        Тщетно я требую в самых изысканных ресторанах солянку с самыми лучшими сортами мяса.
        После первой ложки, все кажется мне золой и прахом, и я усталым жестом отсылаю кулинарный шедевр поварам.
        Я заказывал лучшие солянки Страсбурга, Люксембурга, Вены! Фу! Я уходил с тошнотой, подступавшей к горлу, страдая от отвращения и отчаяния. Я разошелся с Бюиром. Он мне больше не друг.