Сохранить .
Нам здесь жить Валерий Иванович Елманов
        Княжьи мушкетёры #1
        Принято считать, что события во времена средневековья протекали медленно. Угодившие в XIV век два российских опера такого бы не сказали - дел водоворот, работы хоть отбавляй. Притом работы по специальности: спасение языческих жрецов можно назвать операцией по освобождению заложников, обучение воинов - подготовкой спецназа ОМОНа, взятие неприятельской крепости - захватом воровской малины. Но главное - впереди. Надо придумать, как добиться объединения всей Руси, как организовать решающую битву с Золотой Ордой на полвека раньше положенного и как провести ее по своим правилам. Вот только кому именно из князей помогать, кого выбрать в «объединители»? Ошибиться нельзя, а определиться с выбором так сложно… Книга рекомендована для чтения лицам старше 16 лет.
        Содержание
        ВАЛЕРИЙ ИВАНОВИЧ ЕЛМАНОВ
        НАМ ЗДЕСЬ ЖИТЬ
        Моим милым славным сестрёнкам-кубаночкам из станицы Советской - Надежде, Римме, Евгении и Татьяне - посвящается…
        ПРОЛОГ. ЗАГАДОЧНОЕ ЯВЛЕНИЕ
        Если бы в один из августовских дней 2015 года кто-нибудь оказался близ одного из многочисленных болот, расположенных чуть ли не в самом центре тверского заповедника, он бы глазам своим не поверил, глядя на происходящее. Обычно тихая стоячая вода, поверхность которой густо поросла ряской и прочими плавучими растениями, метрах в ста от берега внезапно закружилась, образовав небольшой, метров десять в ширину, водоворот. Спустя минуту в нем внезапно вздулся гигантский пузырь, ставший к концу своего недолгого существования похожим на купол. Достигнув в высоту нескольких метров, купол непродолжительное время пульсировал, после чего лопнул, издав утробный звук, но спустя минуту из глубины болота на этом же месте стал вырастать другой.
        И понеслось-поехало. Пузыри-купола вырастали и лопались один за другим. Как будто болото, подобно человеку, ухитрилось съесть нечто неудобоваримое, и теперь его пучило.
        Так длилось примерно полчаса, а затем водоворот принялся раскручиваться, становясь все быстрей и глубже. Однако вместо очередного пузыря оттуда повалил некий белый дым. Равномерно расползающийся во все стороны и густеющий буквально на глазах, дым этот сильно походил на обычный густой туман, отличаясь от последнего разве искорками, посверкивавшими в его гуще тут и там.
        Образовавшаяся густая завеса неспешно ползла над черной поверхностью стоячей воды, такой черной и такой жирной, что ее уже нельзя было назвать водой - скорее мерзкой и вонючей гнилой жижей. Скрыв все болото, завеса поползла в сторону росшего на топком берегу чахлого кустарника и корявых, неестественно изогнутых деревьев с трясущимися от страха листочками. Даже чешуйчатая кора на них была противно-серого цвета, напоминая мерзкую плесень неизлечимой болезни. Не прошло и получаса, и весь берег оказался плотно укутан мертвенно белым пледом. И все это время на болоте стояла глубокая тишина. Даже живые существа из числа не успевших удрать, затаились и, не желая привлекать к себе внимания, не издавали ни единого звука, даже когда пелена захватывала кустик или бугорок, подле которого они прятались. Лишь однажды, не сумев сдержать в себе ужаса, подала голос какая-то несчастная лягушка, взывая о помощи, да и то ее истошное «ква» резко оборвалось на середине.
        А туман, похожий на дым, продолжал расползаться. Время от времени из его молочной гущи высовывался длинный, в полметра, а то и больше, белоснежный отросток, походивший то ли на щупальце неведомой гигантской твари, то ли на ее язык. Он хищно облизывал тонкие стебли кустов, втягивался обратно в общую массу, и та сразу делала очередной стремительный рывок вперед, поглощая все новые и новые участки пространства.
        Случайно оказавшийся там любопытный смельчак, наблюдающий за происходящим, непременно заметил бы и еще один любопытный нюанс: искорок в дыме-тумане было гораздо больше именно там, где особенно неистовствовали щупальца. И еще он мог бы обратить внимание на…
        Хотя о чем это я? К этому времени его, как и любого сохранившего мало-мальскую крупицу разума человека, уже давным-давно бы как ветром с берега сдуло. Со всех ног бежал бы он отсюда, ни на что не обращая внимания. Бежал бы опрометью, без оглядки, сломя голову и выжимая из себя скорость, которая сделала бы честь любому спринтеру.
        И трусости в этом не было бы. Скорее, благоразумие. Оно, да еще элементарный здравый смысл. Ибо там, где время приобрело свойства пространства, став трехмерным, где уже не действовала ни евклидова геометрия, ни известные науке правила физики, в том числе и квантовой, где в образовавшемся пробое между мирами схлестывались и причудливо переплетались друг с другом галактики и вселенные, человеку делать было нечего.
        Впрочем, за два последних десятка лет на болото, еще с войны овеянное недоброй славой, окутанное десятком мрачных легенд более поздних лет, ни один местный вообще не захаживал.
        Но, чу… В отдалении посреди мрачного безмолвия, за небольшим пригорком, скрывавшим происходящее на болоте, вдруг послышались людские голоса. Навряд ли у загадочного дыма-тумана имелись какие-то органы слуха, но повел он себя так, словно и впрямь их имел, ибо замер на месте, перестав продвигаться вперед и несколько минут как бы выжидал, усыпляя бдительность приближающихся. Лишь когда голоса стали значительно громче и отчетливее, он вновь пополз вперед, принявшись стремительно взбираться на пригорок, с каждой секундой ускоряя свое неумолимое движение…
        ГЛАВА 1. ТАМ НА НЕВЕДОМЫХ ДОРОЖКАХ…
        Разбуженный другом поутру после грандиозной попойки Петр поморщился, осторожно трогая свою многострадальную голову, из которой, судя по стуку изнутри, отчаянно ломился кто-то неведомый. Сокрушенно разглядев себя в небольшом зеркале, стоящем в прихожей, он уныло подумал, что Дарвин, наверное, прав насчет происхождения людей. Иначе непонятно, почему стоит человеку прилично выпить, как его лицо наутро выглядит столь неприглядно, что рука невольно ищет кирпич. Вывод: атавизм налицо.
        - Ну что, Маугли, припух? - осведомился он у своего зеркального двойника и махнул рукой. - Ладно, ладно, молчи. Сам все вижу. Ох, блин! - он помассировал голову, горестно простонав: - Чем упоительней в России вечера, тем утомительней похмелье.
        Вообще-то обычно он выглядел превосходно. Такие лица принято называть аристократическими: высокий лоб, тонкий породистый нос, глаза настолько темные, что казались черными. Лишь приглядевшись можно было понять, что на самом деле они карие. Добродушная улыбка демонстрировала не зубы - рекламу дантиста, хоть сейчас в рекламный ролик запускай.
        Впрочем, удивляться не приходилось. Метисы - они вообще родятся пригожими. Что уж тогда говорить о Петре, у которого лишь дед по отцу Виктор Хосе Эммануль Сангре был чистокровным испанцем, мальчишкой вывезенным в конце тридцатых из республиканской Испании в СССР. Зато у жены Виктора - одесситки Фаи - кого только не имелось в роду. Да и у их невестки, Гали из Прикарпатья, вышедшей замуж за отца Петра Михаила, родичей разных национальностей тоже было предостаточно.
        Сам Сангре порою так и говорил о себе: ходячий интернационал, и называл себя и одесским испанцем, и польским украинцем, и всяко разно. Но называл в шутку, а если всерьез, то по примеру отца считал себя исключительно русским и не раз цитировал его слова: «Русский - это не национальность, это судьба».
        …Петр еще раз уныло заглянул в зеркало и, вновь передернувшись от увиденного, мрачно сообщил своему отражению:
        - Я тебя не знаю, но на всякий случай умою.
        - Ну как ты, живой? - сочувственно поинтересовался возникший в дверях комнаты Улан, с которым они сдружились еще во время учебы в академии МВД.
        Был он тоже метисом, хотя в его внешности больше проявилась восточная кровь отца-калмыка. Об этом говорили и резко очерченные скулы, и приплюснутый нос, и низкий лоб. Единственное, что ему досталось от русской мамы - неплохой рост (всего-то сантиметров на пять пониже Сангре) и необычный цвет глубоко посаженных глаз: эдакий ярко-синий, с еле заметной прозеленью, отчетливо заметной в те минуты, когда Улан злился. Впрочем, такое происходило весьма редко. Дабы вывести из себя парня, сдержанного по натуре и с малых лет приученного мачехой к терпению, нужно было сильно постараться.
        - С трудом, - поморщился Петр, и передернулся, скривившись. - Бр-р, как мы плохо выглядим, особенно… ты. Кстати, за каким лядом тебе понадобилось тревожить мой чуткий сон, столь трепетный и нежный? Между прочим, в такую рань даже выхухоль с нахухолью не размножаются! И когда ты…
        - Какую рань?! - перебил Улан, по опыту зная, что его друг, родившийся и проведший в Одессе первые годы своей жизни, да и позже регулярно приезжавший туда на летние каникулы, может часами рассыпать бисер своих бесчисленных перлов. А потому, если требуется получить ответ на вопрос, то единственный выход - Петра безжалостно прервать. - Уже десять утра, так что полчаса на сборы и по коням. Или мы сегодня к дядьке на кордон не пойдем?
        - Ты что?! - возмутился Сангре. - Обязательно пойдем, иначе мне в пять отведенных на тебя суток не уложиться. Только, - он замялся. - Знаешь, похмелье - весьма гадкая болезнь, но имеет одну славную особенность: приятное лечение.
        Улан осуждающе крякнул и укоризненно уставился на друга.
        - Между прочим, алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве, - торопливо сообщил Петр. - Или ты не веришь, что душа твоего друга жаждет некой микстуры?! Тогда… - Он стал озираться по сторонам, словно ища что-то. Угадав цель его поисков, Улан достал из ящичка аккуратно упакованную в пластмассовый футляр карточную колоду. Увидев ее, Сангре просиял.
        - Сохранил… - умиленно расплылся он в широченной улыбке. - А я уж боялся, что… Хотя да, ты человек обязательный. - Он торопливо извлек колоду из футляра и, потасовав, протянул ее другу. - Давай, тащи.
        Улан улыбнулся, довольно констатируя в душе, что ни на характер, ни на привычки недавнее пребывание его друга в Нижнетагильской спецколонии, где отбывали свой срок работники правоохранительных органов, совершенно не повлияло.
        Угодил туда бывший капитан полиции Петр Сангре за то, что оказался не в меру активен и начал слишком глубоко копать. Точнее, копал он вместе со своим закадычным другом капитаном Уланом Булановым, да и подставить их хотели обоих, но, по счастливой случайности, тому удалось выскользнуть из приготовленной ловушки, после чего он принялся спешно выручать из беды друга. Сразу вытащить не вышло, но благодаря стараниям Буланова новоявленный оборотень в погонах получил вместо пяти-шести лет всего один год, да и то с зачетом четырех месяцев, проведенных в СИЗО.
        Сам же Улан, едва закончился суд, уволился из органов и написал другу, что ныне, подобно принцу Гаутаме, лежа под сенью дерева Бодхи, то бишь древа мудрости, лечит душевное здоровье у своего дяди в Тверском заповеднике. Если у Петра появится желание его навестить, а заодно понежиться под аналогичным соседним деревом, ибо таковых в заповеднике предостаточно, он ждет его по адресу… Словом, первым делом Сангре после отбытия срока, прикатил к Улану и вчера как раз и состоялась их встреча.
        - Ну так чего, давай тащи, - поторопил Петр. - Хоть узнаем, что день грядущий нам готовит. Сам же знаешь, подарок бабы Фаи никогда не лжет.
        Вообще-то Сангре, еще в детстве обученный своей бабушкой, традиционными гаданиями занимался редко, считая это женским делом. В основном он ограничивался тем, что вытаскивал из колоды карту или две, от силы три, и озвучивал, что они означают. Не то, чтобы он всерьез верил в подобного рода предсказания. Скорее, это придавало ему толику дополнительной уверенности перед очередной затеей, поскольку он всякий раз исхитрялся трактовать результат в благоприятную для себя сторону.
        Совпадало предсказанное с будущим не всегда. Но после того как баба Фая, всегда утверждавшая, что у Петра особый дар, загадочно улыбаясь, подарила ему на двадцатипятилетие новую колоду в пластмассовом футляре, Сангре заметил, что выпадаемый «прогноз» и впрямь всегда сбывается. А припомнив, что при вручении ему было велено обращаться с колодой крайне бережно и упаси бог не потерять, Петр понял, что бабуля сотворила с ними нечто эдакое из богатого арсенала странных штучек, коими «баловалась». И хотя внучок не верил ни в бога ни в черта, но касаемо бабы Фаи был вынужден, пусть и с неохотой, признать, что та и впрямь может нечто эдакое. Да, наука это отрицает, но факты - вещь упрямая, а тут они налицо.
        Взять те же карты. Они были настолько правдивы в предсказании грядущего, что даже друг Улан, вообще не веривший в такое, по прошествии времени стал уважительно относиться к их прогнозам. Вот и сейчас он, извлекая из середины колоды первую карту, весьма серьезно спросил:
        - И что нам на сей раз уготовила судьба?
        - Приятную поездку или отпуск в очаровательном месте, - прокомментировал Петр, держа в руках восьмерку бубен. - Ну-ка, тяни вторую.
        Следующей картой оказался бубновый король. Сангре нахмурился.
        - А теперь третью, а то я что-то не совсем понял.
        Улан пожал плечами, достав червонную семерку. Увидев ее, Петр повеселел и поучительно заметил:
        - Я всегда говорил, что в гадании имеется какая-то мистика. Смотри, как точно: веселье, забвение прошлого и глобальная перемена жизни. А какое может быть веселье, если мы покинем сей гостеприимный дом не накатив ни грамма?
        - Но не до полного забвенья, - предупредил Улан, напомнив: - Нас вечером застолье на кордоне ждет, не забывай.
        Сангре торопливо закивал, давая понять, что он сегодня послушен, как никто…
        …Вышли они ближе к полудню. Стоя на опушке леса, Петр, оглянувшись на небольшой, но чертовски уютный домик, в котором они накануне веселились чуть ли не до рассвета, и одобрительно кивнул:
        - А молодец твой дядька, классно устроился. Выглядит, как средневековый теремок. Да и внутри так уютно, что не передать словами. Даже полы скрипят как-то… убаюкивающе. Хотя мне вчера ночью и брачный рев самца гамадрила колыбельной показался бы.
        - Вот сам ему об этом и скажешь, - хмыкнул Буланов и поторопил друга. - Топай, топай, а то на ужин опоздаем, а он обещал таким мяском угостить, пальчики оближешь.
        - Мяско - это хорошо, - одобрил Сангре. - Тогда вперед, - и он, поправив лямку внушительного рюкзака, бодро зашагал дальше, не преминув на ходу поинтересоваться: - Слушай, а что за дрянь ты сюда напихал в таком количестве?
        - Пачек пять соли, - пожал плечами Улан, тащивший столь же объемный рюкзак, - килограмма три сахара, хлеба пять буханок, супы пакетные, чай, кофе, ну и по мелочи: приправы разные к шашлычку, перец и прочее, включая патроны. Это ж мы с тобой туда на три дня идем, а дядька сидит на кордоне почти безвылазно до самых заморозков, вот я время от времени его и снабжаю всем необходимым.
        - А оружием на кой ляд с ног до головы увешались? - кивнул Петр на нож, висевший на поясе друга. - И карабин вон на плечо закинул, да и мне агромадный кинжал зачем-то всучил.
        - Карабин для тебя.
        - Для меня? - удивился Сангре.
        - Ну не с пустыми же руками на охоту идти, - усмехнулся Буланов. - Меня-то ружье на кордоне ждет, у дядьки их два, а тебе этот СКС^[1 - СКС - самозарядный карабин Симонова.]^. Его дядьке командир одной из частей подарил. Понятно дело, из списанных, но в полном порядке и бой у него хороший, центральный. Патронов к нему не ахти, пять обойм, но, думаю, тебе полусотни за глаза. К тому же дядьке недавно оптический прицел для него раздобыли. Установить не успел, буквально вчера принесли, но с ним возиться недолго, так что я его с собой захватил. Он тоже в твоем рюкзаке лежит. А ножи… В лесу без них нельзя, мало ли. Ты, кстати, зря свой в рюкзак переложил - лучше поближе держи, как я, на поясе.
        - Больно здоровенный, - поморщился Петр. - Он у меня постоянно вперед съезжал, зараза, с явным намерением вмазать по одному деликатному месту. Да и чего днем бояться? А ближе к ночи я его достану.
        - Ближе к ночи мы на дядькином кордоне будем, даже раньше, - уточнил Улан. - Вообще-то желательно успеть до сумерек туда добраться. Я, честно говоря, в его угодьях до сих пор слегка путаюсь - слишком огромные. Если в темноте забредем, куда не следует, то… Словом, лучше не забредать.
        - Ну понятно, тебе как лихому джигиту больше по душе бескрайняя степь, лихой конь и чтоб саблю сбоку, - подколол друга Сангре, намекая на его калмыцкую родину, и осведомился: - А что означает «забрести куда не следует»? У вас здесь что, болота с лешими и кикиморами?
        - Болот хватает, - подтвердил Буланов. - А что до лесной нечисти, то… Есть тут неподалеку одно недоброе местечко. Там человек вообще может бесследно исчезнуть, и с концами, а наш путь, чтоб ты знал, как раз мимо лежит.
        Петр присвистнул.
        - Что, настолько все серьезно? - недоверчиво переспросил он.
        - Да куда серьезнее, - усмехнулся Улан. - Дядя рассказывал, лет пять назад целая экспедиция ученых пропала. Впрочем, они сами виноваты. Он их трижды предупреждал, что Красный мох - это болото так называется - шутить не любит.
        - Красный, потому что болото красивое?
        - Потому что… красное, - нехотя буркнул Улан. - Ряска на нем странная. Она ближе к середине лета где-то раз в три-пять лет свой обычный цвет на красный почему-то меняет. Старики говорят, кровью покрывается и кровь человеческую к себе зовет…
        - Куда зовет? - нахмурился Петр.
        - Туда, - выразительно указал Улан пальцем вниз, - или туда, - и его палец устремился вверх. Покосившись на недоумевающее лицо друга, он пояснил: - В этих краях в Отечественную немцы партизанский отряд накрыли. Он как раз посреди этого болота на островке базировался. Вначале издали долбили, из минометов, а потом добивать пошли. Ну а один из партизан, погибая, проклял эти места и кто-то там наверху его проклятие услышал и исполнил. Словом, в тот же миг островок вглубь опустился, словно его и не было.
        - А немцы-каратели?
        - И они исчезли, даже те, кто на берегу был. А дальше пошло-поехало: люди пропадать начали, которые в этих местах грибы-ягоды собирали. И главное, несколько лет ничего-ничего, а потом сразу несколько человек. Правда, народ быстро сообразил, перестал там ходить и все. Так что в последние двадцать лет местные туда ни ногой. Ну а этим обалдуям из Москвы поверья аборигенов не указ, вот и… Ах да, - спохватился он. - До них в разные годы еще с десяток человек из числа шизанутых любителей летающих тарелочек сюда заглядывали.
        - И что? - не отставал Петр.
        - Да ничего хорошего, - нехотя выдавил Улан. - Как приходили, так и возвращались несолоно хлебавши, если… возвращались. - Скривившись, словно от зубной боли, он досадливо отмахнулся, решительно меняя тему. - Да ну его к черту, этот Красный мох! К тому же его от остального леса здоровенный овраг отделяет, так что в любом случае никак не промахнемся и на болото не забредем.
        - Ну и ладушки, - равнодушно согласился Петр и, оглядевшись по сторонам, а затем покосившись на изрядно потемневшее небо, озабоченно спросил: - Слушай, старина, а мы вообще-то верной дорогой идем? А то болотные миазмы все чуйствительнее, под ногами хлюпает то и дело, над головой все пасмурнее, а тропы и вовсе не видать.
        На самом деле путники шли по относительно сухим островкам, а то и вовсе небольшим возвышенностям, но простиравшиеся со всех сторон болота при встречном ветерке действительно периодически давали о себе знать неприятным запахом чего-то смрадного, гнилого. Это Улан и пояснил другу - мол, когда слева Гладкий мох, впереди - Великосельский мох, позади - Лебединый, то от соответствующих ароматов не скрыться.
        - А этот, как его, таинственный Красный мох? - поинтересовался Сангре. - Он-то где? Или мы его уже миновали?
        - Да нет, - хмуро отозвался Буланов и неохотно указал на овраг, тянущийся справа от них и притом довольно-таки близко, всего в пятидесяти метрах, пояснив: - Вон, по ту сторону от него, метрах в ста начинается.
        - А поближе поглядеть?
        - Перебьешься, - последовал жесткий ответ. - Поговорку слыхал, про лихо, каковое не стоит будить, пока оно тихо?
        - Подумаешь, - пожал плечами Сангре и, насвистывая, направился вслед за ушедшим чуть вперед Уланом, стремившемся побыстрее миновать неприятное место.
        Но едва они прошли метров тридцать, как вдруг…
        ГЛАВА 2. ЧТО СКРЫВАЛОСЬ В ТУМАНЕ
        Все началось с сухой увесистой ветви, валявшейся на земле. Нечаянно наступив на один ее конец, Сангре на собственной шкуре ощутил, что такой эффект граблей - второй конец, поднявшись на дыбы, метко звезданул его суком по затылку. От неожиданности он, не удержавшись на ногах, упал и… покатился. Да, да, именно покатился, причем уклон был в сторону оврага, и пришел в себя Петр, оказавшись уже на дне. Был овраг довольно-таки глубок, метров пять, не меньше, но приземление произошло на редкость удачно - сработала толстая амортизаторная подушка из опавшей листвы.
        - И что это было? - спросил Петр себя.
        Не получив на сей риторический вопрос никакого ответа, он попытался подняться, но получилось не сразу. Первая попытка оказалась неудачной - резкая боль приземлила Сангре обратно на прелые листья. Он внимательно оглядел левую ногу. Осмотр оказался неутешительным - штанина камуфляжа оказалась бурой от крови, а чуть выше темного пятна в бедре торчала острая щепка. Петр выругался и, скривившись, решительно ухватился за нее и резко дернул, вытаскивая наружу. Кровь полилась сильнее.
        В это время вверху зашуршало и на дно оврага сноровисто спустился-скатился Улан.
        - Ух, как тебя угораздило! - сочувственно протянул он и начал торопливо расстегивать ремень. Перетянув им ногу друга, дабы остановить кровотечение, он скинул с себя куртку вместе с майкой, спешно раздирая последнюю на полосы. Замотав рану импровизированным бинтом, Буланов мрачно осведомился: - Идти-то сможешь?
        Петр осторожно попробовал наступить на раненую ногу, вновь поморщился от резкой боли, но согласно кивнул головой:
        - Все равно придется, никуда не денешься, - криво ухмыльнулся он, - а то получится как в некой японской хойке или танке, - и он нараспев произнес:
        Сын серого козла жил у старой женщины.
        В бамбуковую рощу ушел пастись.
        Изменчиво всё в этом мире, вечны лишь рожки да ножки…
        - А это ты откуда взял? - удивился Улан. - Вообще-то похоже на нашего серого козлика, только с японским колоритом.
        - В самую точку и за козла, и за колорит, - подтвердил Сангре, пояснив: - Я как-то в зоне прихворнул и угодил в местную больничку, а там скукота, сил нет, а из развлечений три книжки, и все со стихами. Одна еще куда ни шло - любимый мною Гумилев. Зато остальные просто ай-яй: одна детская, с Агнией Барто, Чуковским и Заходером, а вторая с японскими виршами. Эти, как их, хокку или танки. Поначалу я, конечно, за Гумилева взялся. Но ты ж знаешь, в мою память стихи, в отличие от иностранных языков, просто вливаются, как вода из труб в бассейн. И после того, как я понял, что половину его стихов могу процитировать дословно, а остальные - почти, взялся за чтение остальных виршей, а дабы извилины в мозгу окончательно не распрямились, от нечего делать каждый день скрещивал между собой[2 - Здесь и далее помогал Петру переделывать детские стихи на японский лад Леонид Каганов.] по нескольку штук.
        Он вздохнул и непроизвольно поморщился, оглядывая крутую, почти отвесную стену оврага, по которой предстояло подниматься. И вновь друг прочитал его невысказанную мысль.
        - Здесь и здоровый замучается карабкаться, а с твоей ногой нечего и думать. Деваться некуда, придется лезть на противоположную сторону. Там и стена не такая крутая, да и ухватиться, поднимаясь, есть за что, вон кустики растут, - и Улан сердито добавил, словно оправдываясь перед кем-то неведомым: - Авось ненадолго мы. Всего-то метров двести пройти, а там овраг закончится и мы сразу в сторону свернем.
        Подъем оказался затяжным. Кусты помогали, но стоило посильнее опереться на раненую ногу, как вспыхивала дикая острая боль. Хорошо, Улан предварительно перенес наверх рюкзаки и СКС, а кроме того он отцепил от карабина ремень и, протянув один конец Петру, тянул за него, всеми силами облегчая другу тяжкое восхождение. Кусая губы и уговаривая себя потерпеть, Сангре наконец-то вскарабкался на гребень и в изнеможении плюхнулся на пружинистую толстую подушку из прошлогодней хвои. Рядом, устало прислонившись спиной к стволу сосны, примостился Буланов, объявивший пятиминутный перекур.
        - Теперь до дядьки рукой подать, - успокоил он друга. - Конечно, можно было бы обратно в поселок, но до кордона намного ближе, - он вздохнул, посетовав: - Жаль, что экскурсия по лесу отменяется, но зато нет худа без добра: подольше у меня пробудешь.
        - С ума сошел?! - возмутился Сангре. - Ничего не отменяется и пробуду я у тебя ровно столько, сколько запланировал: пять суток и все. А дальше я по-любому укачу в славный город Одессу - я тебе еще вчера об этом говорил.
        - Только не пояснил, что за срочность, - проворчал Улан. - К тому же, Одесса хоть и не Донбасс, но и там сейчас творится такое, что…
        - Ну да, - подтвердил Петр. - Деликатно говоря, слегка неспокойно, в связи с тем, что мудрые одесситы стали всерьез призадумываться о проведении референдума под красноречивым заголовком: «Не хотим быть пациентами сумасшедшего дома под названием «Майданутый Киев»». Из-за этого туда в последнее время зачастили доблестные галицкие лыцари, неулыбчивыми лицами напоминающие бойцов гитлерюгенда образца апреля сорок пятого. И какие гадости они учиняют в моем милом городе, то пусть рассказывает Стивен Кинг, бо у меня таки нету слов. А когда они окончательно выяснят, что одесситы не желают иметь с киевскими шлимазлами ничего общего, они неизвестно чего придумают, но что ничего хорошего, за это я таки ручаюсь.
        - Да-а, - протянул Буланов и сочувственно покосился на Петра. - Погоди-ка, - встрепенулся он. - Я, конечно, телевизора почти не смотрю, но как-то слышал, что говорил украинский…
        - Ой, ну я тебя попросю! - перебив друга, взмолился Сангре. - Не поминай всуе о… - он задумался и удивленно произнес: - Ты знаешь, в кои веки у меня не хватает словарного запаса, чтоб подобрать нужное слово. Точнее, наоборот: слишком богатый выбор, хотя и однообразный, сплошная нецензурщина. Короче, ни к чему в столь приятном месте, под теплым солнышком, в благоуханно чистом лесу упоминать о всякой погани.
        - Не буду.
        - И правильно. Не порть природу. Для этого туристы имеются.
        - Но ты вчера так и не пояснил, зачем тебе надо ехать в Одессу именно теперь. Не лучше ли немного выждать, а когда…
        - Не лучше, - помрачнев, оборвал Петр. - Понимаешь, до меня донеслись тревожные вести, что эти шлимазлы из кривоколенного сектора, хай им грець, пытаются мешать моей бабе Фае торговать на Привозе и препятствуют говорить разные речи, а для меня она изо всех родичей после ухода из жизни мамы с папой и деда - самый дорогой в мире человечек. Конечно, заткнуть моей бабуле рот - задача как бы не тяжелее строительства египетских пирамид, легче загнать римского папу на молитву в синагогу. Но они ж могут осмелиться применить к моей бесценной старушке физические средства воздействия. Вот я и собрался растолковать этим байстрюкам, шо это они у Киеве и Львиве гройсе хухэм[3 - На одесском жаргоне гройсе хухем - большие люди, важные личности.], а в Одессе - еле-еле поцы. Ну а особо наглым зверькам-прыгунам, рискнувшим распустить свои потные грабки до бабы Фаи, придется срочно заняться коллективной примеркой деревянных макинтошей…
        - А почему зверькам-прыгунам? - полюбопытствовал Буланов.
        - До приличных зверей они не доросли, так, мелкие шакалята, - пожал плечами Сангре, - а прыгуны, поскольку без этого им нельзя, ибо хто нэ скачэ, тот москаль.
        - Ну хорошо, - согласился Улан, - от меня ты поедешь защищать бабу Фаю. Но не вечно же будешь подле нее сидеть? А как ты смотришь, чтобы потом взять и перебраться вместе с нею сюда? Лес, знаешь, он душу лечит. Точно, точно, на себе ощутил.
        Петр саркастически хмыкнул:
        - Баба Фая и Одесса - неразрывное целое. А что за меня, то… Мысль, конечно, неплохая. Открыть себе секс-шоп в деревне Гадюкино и торговать всем помаленьку. Ну там резиновыми вилами, переносными сеновалами, презервативами со вкусом картошки, надувными председателями колхозов и прочими дарами природы. Но есть одно но… - он поморщился и честно признался. - Боюсь, не выдержит моя буйная натура гнетущей невостребованности и через годик-другой винные лечебные припарки для души перерастут в кувалду для печени. И вообще, давай-ка об этом попозжей поговорим. Вот прогуляюсь на костылях по лесу, кабана в пятак чмокну, медведю лапу пожму, лося за рога подергаю, с птахами почирикаю, со змеями пошиплю, тогда и надумаю чего-нибудь, а пока… - он беззаботно махнул рукой и предложил: - Ну что, в путь?
        - Ага, сейчас, только лямки на рюкзаке подтяну, - откликнулся Улан.
        Сангре кивнул, неторопливо, стараясь не потревожить раненую ногу, поднялся и… оторопел, глядя на происходящее вокруг них. Как оказалось, за недолгое время «перекура» обстановка существенно изменилась. Густая молочная пелена, приползшая от болота, пока еще не добралась до друзей, но клубилась всего в пяти метрах от них. Из-за торчащих из нее во все стороны белесых языков, напоминавших щупальца, она походила на некое загадочное существо. Притом судя по искрам, тут и там поблескивавшим на поверхности белого полотна, существо, заряженное электричеством.
        Присвистнув, Петр поинтересовался у друга, замершего рядом:
        - Слушай, это не пожар случайно? Хотя, - он принюхался и удивленно протянул: - Странно, гари не чую. Если бы не клубы дыма с искрами, подумал бы, что это туман.
        - Это и есть… туман, - упавшим голосом подтвердил Улан, хмуро взиравший на происходящее.
        - Странный какой-то, - усомнился Сангре.
        - Странный, - мрачно согласился Буланов. - Можно сказать, уникальный. Я ж тебе не до конца про красную ряску рассказал. Она в болоте, по словам дядьки, появляется именно перед появлением такого тумана, с клубами и искорками. Словом, нам… - он зло сплюнул, - здорово повезло. Кстати, пропавшие ученые того…
        - Что того?
        - Ну-у, довели их местные до тумана, они в него зашли и с концами. А удалось им добраться до самого болота или нет - кто знает. Дядька, к примеру, считает, что Красный мох вообще ни при чем, а экспедицию сам туман сожрал, точнее… то, что в нем скрывается.
        - Страсти-то какие рассказываешь, - притворно охнул Петр. - Прямо тебе фильм ужасов, - и он, закатив глаза и устремив руку вперед, с нарочитым подвыванием процитировал:
        Меж ветвей раскидистых платана
        Притаился безобразный пар
        Стон земли несётся из тумана
        Стон земли, больной от диких чар[4 - Н.Гумилев, «Император».].
        - Тебе все смешочки, - упрекнул Улан.
        - А чего тревожиться-то? - пожал плечами Петр. - Мы ж не ученые, на рожон не полезем. Туман твой сам по себе, мы сами по себе, и пересекаться ни с ним, ни с болотом не собираемся. Краем пройдем и всего делов.
        - Если бы ты слышал столько, сколько мне дядька про эти места понарассказывал, тоже встревожился бы, - смущенно проворчал Буланов, чуточку успокоенный хладнокровными рассуждениями друга. - Смотри, смотри, он, гад, все ближе подползает, - и он неуверенно предложил: - Может, обратно в овраг и на ту сторону, а?
        - С моей ногой нипочем не успеть.
        Густая молочная пелена и впрямь успела изрядно подкрасться к друзьям, находясь теперь буквально в метре перед ними, а языки, чем-то напоминающие щупальца, продолжали упрямо высовываться вперед. Правда, вреда от них не было. В этом Сангре убедился, не успев вовремя отдернуть раненую ногу от особо любопытного. А в следующую минуту отбрыкиваться стало бесполезно, щупальцев было слишком много.
        Улан зло выругался. Сангре удивленно оглянулся на него. Учитывая обычную сдержанность друга, трехэтажный мат весьма красноречиво говорил о том, насколько тот взволнован.
        - Да не дрейфь, у тебя ж карабин, - ободрил Петр и, вспомнив Гоголя, добавил: - А против нечистой силы и выходцев с того света у меня крест имеется, - и он извлек из-за пазухи небольшой крестик на черном шнурке. - Мамочкин. Намоленный. Стоит его какому-нибудь упырю в морду сунуть, как он вмиг расчихается, далее рвотные спазмы, конвульсии, а тут и мы с осиновым колом в качестве презента на добрую долгую память. А кроме того, нам деваться некуда.
        - Деваться и впрямь некуда, - нехотя согласился Улан. - Но давай хотя бы держаться строго вдоль оврага, чтобы не приближаться к болоту.
        Он мрачно дослал патрон в патронник. Покосившись на снятый с карабина ремень Улан чуть поколебался, но после недолгого раздумья не стал цеплять его обратно, оставив в руке - мало ли. Оглянувшись по сторонам, он поднял с земли внушительного вида жердь, сунув ее другу, подставил плечо, чтобы было на что опереться с другой стороны и оба медленно двинулись вперед, стараясь держаться рядом с краем оврага.
        Однако дым-туман продолжал надвигаться и вскоре друзья оказались внутри плотной белой пелены. Видимость в ней была не сказать чтоб вовсе нулевая, но дальше полуметра разглядеть впереди ничего не получалось. Приходилось постоянно проверять жердью, здесь ли овраг, чтоб и не отходить от него далеко, и не загреметь вниз. Да и само движение составляло немалый труд - на них словно вывалили сверху центнеры чего-то неимоверно тяжелого, и каждый шаг стоил огромных усилий.
        К тому же Петра изрядно мутило. Противная тошнота подступала чуть ли не к самому горлу и складывалось впечатление, будто все его органы лихорадочно меняются местами: внутри все вздувалось, хрустело, лопалось, разрывалось на клочки и вновь срасталось. Подумалось, что это из-за ранения, но, вскользь бросив взгляд на Улана, подметил на его лице обильно выступившие бисеринки пота и пришел к выводу, что тому приходится не слаще.
        Искры вокруг мелькали все чаще и чаще, притом в угрожающей близости от их лиц. И вдруг последовала яркая вспышка, сопровождаемая оглушительным хлопком. Отпрянув, друзья переглянулись.
        - Ничего, ничего, - ободрил друга Улан. - Нам уже совсем немного осталось продержаться. Метров через сто овраг закончится и мы свернем в сторону, подальше отсюда, а там еще с километр и дядькина охотничья избушка. К тому же и туман, как я посмотрю, начинает рассеиваться.
        Петр оглянулся по сторонам и молча кивнул, соглашаясь. Конечно, видимость пока все равно оставалась ни к черту, но конец их двухметровой жерди уже смутно различим. Самочувствие тоже улучшилось: незримая тяжесть свалилась с их плеч, да и тошнота полностью исчезла. Складывалось впечатление, что основные неприятности позади.
        Он прищурился: впереди перед ними небольшим холмиком маячило нечто темное и мягкое. Протянув жердь вперед, Петр осторожно ткнул ею в холмик и недоуменно прокомментировал:
        - Куча какая-то мягкая. Муравейник что ли?
        - Здесь их не бывает, - отозвался Буланов. - Возле этого болота и птиц редко кто видел, и даже…
        Договорить он не успел, поскольку Сангре еще раз ткнул жердью в кучу и та, еле видимая в пепельно-белом тумане, вдруг зашевелилась, недовольно заворчала и стала вырастать ввысь, превратившись в здоровенного медведя. Поднявшись во весь рост, он недобро рявкнул и хищно подавшись вперед, злобно оскалился, демонстрируя здоровенные клыки и обдавая друзей зловонным дыханием. Оба мгновенно, как по команде, шарахнулись назад, полетев на землю.
        «А ведь мне и подняться не успеть, - как-то отстраненно подумал Петр. - Да и в любом случае со своей ногой от косолапого не удрать».
        - Улан, беги! - отчаянно крикнул он поднимающемуся с земли другу. - Беги через овраг, я задержу!
        Медведь тем временем угрожающе поднялся во весь рост, явно намереваясь наброситься на него. Сангре рявкнул в ответ, пытаясь показать, что он его не боится. Получилось плохо. Во всяком случае, топтыгина убедить не удалось. Тот торжествующе взревел и ринулся на лежащую добычу. Петр попытался увернуться, перекатившись в сторону, и чуть не взвыл от боли в ноге. Взревел и медведь. Правда, на сей раз в его рыке оказалось куда меньше торжества - скорее боль и ярость.
        Петр оглянулся. Успевший вскочить на ноги Улан стоял, крепко держа в руках ту самую жердь, которой Сангре прощупывал дорогу и выронил при падении. Одним ее концом Буланов, словно копьем, упирался в топтыгина. Судя по яростному рыку, издаваемому медведем, острие «копья» уже вошло в его тело, но косолапый, угрожающе растопырив лапы, продолжал упрямо ломиться вперед, пытаясь схватить и порвать на клочки жалкое двуногое существо, осмелившееся причинить ему боль.
        Петр торопливо оглянулся, высматривая карабин, выпущенный Уланом из рук во время падения, но не увидел его. Сангре даже застонал, расстроившись - СКС сейчас пришелся бы ох как кстати - но деваться некуда, следовало обходиться тем, что было.
        Стремясь помочь другу, под неистовым напором зверя постепенно пятившемуся назад, он попытался вскочить, но спешка сыграла худую роль - неудачно подвернув раненую ногу, он опять плюхнулся в пружинистую хвойную подушку.
        - Дерево, дерево позади! - крикнул Петр другу, вторично пытаясь подняться. - Упрись в него.
        Буланов бросил взгляд назад, шагнул чуть в сторону и, норовя на ходу усовершенствовать совет, попытался упереться в ствол самим древком импровизированного копья. Увы, его подвела мокрая от дождя кора. Скользнув по ней, жердь поехала и сорвалась. От неожиданности и сам Улан, потеряв равновесие, растянулся на земле, а медведь, торжествующе зарычав, через мгновение навалился на него всей своей тушей.
        Правда, чувствовалось, что прежних сил лесной хозяин лишился - слишком заторможены были его движения. Да и не мудрено, ибо жердь в руках Улана прошила тело косолапого насквозь, выставив наружу длинный, почти с метр, окровавленный наконечник. Однако медведь не сдавался, и, рыча, из последних сил пытался порвать обидчика.
        Времени лезть в рюкзак за ножом не было и, издав интернациональный вопль: «Твою мать!», Петр ринулся на выручку с голыми руками. Впрочем, смертельно раненный топтыгин и не пытался отмахиваться от Сангре, упрямо спихивавшего его с Буланова, а спустя несколько секунд косолапый затих окончательно.
        Высвободив тело Улана из-под огромной туши, Петр с тоской уставился на залитого кровью друга. Припав к его груди, он прислушался. О, радость: сердце билось достаточно отчетливо и ровно. Зато осмотр повреждений привел в уныние. Успел-таки достать медведь Улана своими когтями, притом не в одном месте.
        - Ну ни хрена себе, сходили на лесной пикничок, - бормотал Сангре, раздирая на полосы свою майку. Хватило импровизированных бинтов на две повязки. Третью пришлось делать из собственной камуфляжной куртки, попросту обмотав ею живот Буланова.
        «А теперь что делать?» - задумался Петр, закончив с перевязками и растерянно оглядываясь по сторонам.
        Нет, нет, он хорошо помнил дорогу - почти все время прямо, дурак не заплутает, но возвращаться смысла не имело - далековато. Как там сказал Улан? С километр до кордона осталось. Значит, проще дотянуть туда. Там наверняка найдется аптечка, да и сам дядька должен уметь оказать первую помощь - как-никак егерь.
        Но в какую сторону идти? Хотя туман, пока они сражались с медведем, практически рассеялся, сориентироваться не получалось. Мешало… отсутствие оврага. Куда он делся, Петр не понимал. Успели миновать? Тогда он должен оставаться не далее как в двадцати, пускай в тридцати метрах позади, а его не видно вообще. Ну не считать же за овраг хоть и длинную, но мелкую, от силы полметра глубиной, канаву, начинающуюся метрах в пяти от них.
        «Ах да, болото, - спохватился он. - Это тоже неплохой ориентир».
        Но и его поблизости Сангре не увидел, хотя сосновый лес просматривался не меньше чем на пару сотен метров окрест.
        - Ну и хрен с тобой, золотая рыбка. Тогда мы по старинке. - Он задрал голову вверх, принявшись рассуждать. - Та-ак, солнышко справа, а когда мы шли, оно светило…
        Сориентировавшись, Сангре тяжко переступил с ноги на ногу и поморщился от боли в ноге. Стало ясно, что нести друга на себе не выйдет. Тогда он исхитрился приспособить ремень карабина так, чтоб можно было тащить Улана волоком. Рюкзаки он, недолго думая, оставил валяться на земле, прихватив, да и то больше в качестве опоры, отыскавшийся карабин.
        Подбадривая себя, Петр бормотал на ходу:
        Я в весеннем лесу пил кокосовый сок,
        С ненаглядным Обамой по веткам скакал,
        Что любил - обронил, и банан не сберег,
        Был я пьян и азартен и горя не знал…
        Первый перерыв он позволил себе спустя час. Тащил бы и дальше, но слишком устал - руки тряслись, а пот ручьем лил по телу, невзирая на то что погода испортилась окончательно и температура была немногим выше нуля. Впрочем, это как раз было ему на руку - хорошо остужало. Да и дождя не было, что тоже радовало.
        И все равно приходилось тяжко. Трудно сказать, удалось бы Сангре хоть куда-то добраться, но спустя полчаса он увидел вдали, в просвете между деревьями, человеческий силуэт. Он прищурился, вглядываясь. Нет, не мерещится. Судя по одежде, силуэт был женский, но ничего страшного. Не одна же она живет в глухомани, значит, сможет привести мужиков.
        - Эй, - крикнул он хриплым голосом. - Алло, красавица!
        Та оглянулась, застыла на месте, затем с явной опаской направилась к Петру, но, подойдя поближе и вглядевшись в лицо Улана, вздрогнула и опрометью бросилась бежать прочь. Такого разочарования душа Сангре не выдержала. Ноги его подкосились и он рухнул на землю, теряя сознание.
        ГЛАВА 3. КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ
        Очнувшись, Улан обнаружил себя лежащим в какой-то избе на лавке и укрытым неприятно пахнущей чем-то кисловатым звериной шкурой. Он осмотрелся и понял, что домик явно не дядькин. Не было у того столь здоровенной печи, причем - вот диво-то! - не имеющей сверху никакой трубы. Ошибка исключалась - верхний край печи вообще не доходил до потолка, точнее… Буланов заморгал глазами, фокусируя зрение. Так и есть, самого потолка тоже не имелось.
        Чудеса-а.
        Имеющаяся в избе мебель не баловала ни обилием, ни разнообразием форм - здоровенный стол, у стены напротив - грубо сколоченная лавка. Сиденье ее было откинуто вверх, и от этого она сильно походила на откидные нары в каком-нибудь районном КПЗ. Впрочем, даже в самом убогом КПЗ Улан никогда не встречал некрашеных нар. Да и таких столов тоже.
        Небольшая дверь с легким скрипом отворилась, и в образовавшийся проем, согнувшись в три погибели, с трудом прошел здоровенный бугай. Выпрямившись, он мельком глянул на Улана, но, заметив, что глаза его открыты, радостно пробасил:
        - Ну вот и молодцом. А я, признаться, сумневался, выживешь, ай как, уж больно раны у тебя тяжкие были. А ты, вишь, хошь и худой, ан жилистый, сдюжил. Это хорошо. Таперь и домовину[5 - Гроб (ст. слав.).] стругать не занадобится.
        Улан молчал, продолжая недоуменно разглядывать здоровяка, разряженного, словно для ролевой игры по временам древней Руси. Для вящего сходства со своими предками бугай даже напялил портянки, а на них лапти. Пауза затягивалась. Увалень растерянно потоптался на месте и с явным облегчением вспомнил:
        - Да чего я тута. Надо ж побратима твоего известить. То-то обрадуется.
        Он нырнул обратно, а через пару минут в избу не вошел - влетел Сангре, одетый, точнее сказать, обряженный в какую-то безрукавку, надетую поверх драной рубахи, безразмерные штаны и в точно такие же лаптях, как и здоровяк.
        - Ага, жив басурманин! - радостно завопил он, ринувшись обнимать друга. - Ну ты и спать горазд! - довольно улыбаясь бормотал он. - Я уже ждать замучился, когда ты наконец в себя придешь, татарская твоя морда, - он вдруг осекся, испуганно закрыв ладонью рот, и с непривычной серьезностью произнес: - Я сказал татарская? Вот блин! Слушай, ты меня одергивай.
        Как ни был слаб Улан, но от такой просьбы его брови изумленно взметнулись вверх. Было с чего.
        …Это потом их отношения перешли в дружбу, а поначалу была вражда. Правда, однобокая, исключительно со стороны Петра. Началась она с малого - затеянного на абитуре шутливого соревнования по рукопашному бою. Увы, но Сангре, невзирая на свое недавнее десантное прошлое, потерпел позорное фиаско. Трижды узкоглазый соперник валил его на землю, причем делая это до омерзения легко и непринужденно. Возмутила Петра и эдакая снисходительность Улана, когда он, по окончании соревнования, как бы извиняясь с улыбкой развел руками:
        - Извини, капитан Блад[6 - В знаменитом романе Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада» главный герой, желая ввести в заблуждение испанцев, иногда представлялся не Питером Бладом, а доном Педро Сангре (слова sangre (исп.) и blood (англ.) означают одно: кровь).].
        Тогда-то в Сангре и зародилось неприязненное чувство к этому добродушному синеглазому калмыку. Нет, Петр по натуре не был завистливым и не рвался заполучить на свою голову все лавровые венки - хватало заслуженной славы покорителя женских сердец и прозвища Дон Жуан Одесский, вскоре сокращенной до короткого Дон. И когда в Академии в первый год учебы организовали официальные соревнования, он, оказавшись с Уланом в одной весовой категории и честно сознавая, что тягаться с ним на равных не выйдет (оказывается, тот служил не просто в десанте, но в разведроте), вовсе отказался от участия в них. И все бы ничего, но по ушам больно резанула ироничная фраза, походя брошенная кем-то из курсантов: «Буланова боишься?» И неприязнь к сокурснику усилилась.
        В свое время Петр получил хорошую выучку у бабы Фаи и за словом никогда в карман не лез, но его шутки в основном можно было отнести к разряду юмора, а не сатиры, то бишь были они добродушные и беззлобные. Однако тут в Доне что-то переключилось и его подколки в адрес Улана оказывались в большинстве своем достаточно злыми. Его папу с мамой он не затрагивал, недостатков внешности не касался, но в остальном хлестал беспощадно. А когда он подметил, что его подковырки Улану до одного места, ибо реакция парня на них заключалась в неизменной добродушной улыбке, Петр вовсе озлился и впервые в жизни преступил грань, начав проходиться по его национальности, каковую все время «путал».
        Но «Сивка-Бурка», он же «длинный узбек», «потомок Чингисхана» и железного Тимура (отчество Улана было Тамерланович), лишь отшучивался, а порою пытался на полном серьезе пояснить шутнику кое-что из истории. От его деловитых пояснений Петр распалялся еще сильнее, неоднократно проходясь как по имени Улана, величая его то Гусаром, то Драгуном, то Кирасиром, а вскользь и по буддизму, благо, он вообще отрицал все религии - такое уж воспитание.
        Но Улан и тут не выходил из себя, не психовал, а хладнокровно пояснял, что его имя ничего общего с армией не имеет, ибо на калмыцком языке означает «красный», а буддизм - самая древняя из мировых религий и по своим заповедям вообще весьма схожа с христианством, разве сам Христос отсутствует.
        И надо ж такому случиться, что и на стажировку их отправили вместе. Петр чуть не взвыл, когда об этом узнал, но что делать…
        Старому капитану, под чье начало их сунули, было не до молодых стажеров, поскольку дело, что он вел, грозило получить общероссийскую огласку: речь шла об очередном серийном маньяке, и капитан дневал и ночевал в своем кабинете. А куда деваться: на счету изувера было уже четыре жертвы, а день приезда курсантов совпал с обнаружением тела пятой.
        - Они ищут, а мы его найдем, - упрямо выпалил Петр на третий день, когда капитан в очередной раз устало отмахнулся от них, поручив перебирать какие-то старые уголовные дела десятилетней давности. В ожидании возражений Петр зло уставился на «нехристя», листавшего здоровенный том какого-то замшелого уголовного дела. Однако их не последовало.
        - Само собой, - невозмутимо кивнул тот, продолжая бережно переворачивать пожелтевшие страницы.
        - Да брось ты этот талмуд, - возмутился Сангре. - От него нафталином за версту несет! У меня идея получше. Ну-ка сделай внимание, я буду говорить за серьезные вещи.
        Улан послушно отложил толстенное уголовное дело, предварительно сделав закладку, и, сложив руки на коленях, безропотно уставился на Сангре, принявшегося излагать свою идею.
        - Ну как? - торжествующе осведомился Петр, закончив свой расклад.
        Улан почесал в затылке. Увы, но она лишь звучала изумительно, а по сути была настолько фантастической, что реализовать ее на практике нечего и думать. Даже в половинном объеме. И теперь ему предстояла сложнейшая задача: сказать правду, при этом не причинив напарнику смертельной обиды.
        - А возражения принимаются? - осторожно осведомился он.
        - Но по существу, - предупредил Сангре, - без личных нападок.
        «Кто бы говорил», - невольно подумал Улан, но покладисто согласился:
        - По существу. Во-первых, как мне кажется у тебя не предусмотрено…
        Через пять минут приунывший Петр плюхнулся на старенький раздолбанный диванчик и угрюмо насупился. Было с чего: от его идеи остались одни ошметки. И не подкопаешься - звучало все логично. Но как оказалось, Улан не закончил, а всего-навсего сделал паузу.
        - А теперь перейдем к хорошему, - мягко сказал он. - Ты знаешь, мне кажется, в твоем предложении имеется немало мудрого. Например, ты очень верно заметил про…
        Спустя еще пять минут Сангре воспрял духом - оказывается, не все у него безнадежно плохо. А кроме того он, мгновенно подметив в уточнениях и дополнениях, внесенных Уланом, ряд недостатков, не без некоторого внутреннего злорадства указал на них. Тот не спорил, безропотно согласившись, но осведомился, как их поправить. Окончательно восторжествовав, капитан Блад принялся выкладывать собственные соображения. На сей раз возразил Улан, но тоже конструктивно, то есть внеся кое-какие коррективы. Словом, пошел, как принято говорить в таких случаях, мозговой штурм, а, с учетом молодости штурмующих, нес он в себе, помимо уймы шелухи и мусора, кое-что интересное.
        Вот это интересное они вечером добросовестно изложили капитану. Тот, даже не дослушав их до половины, отмахнулся, сославшись на занятость и велев делать то, что им сказано. И тогда они решили самостоятельно осуществить свой план. Смелые, гласит пословица, города берут. Оказалось, что не только их, но и… Словом, им повезло.
        Им, хотя сам Сангре глубоко в душе, скрепя сердце, самокритично признавал: везение это на самом деле на девяносто процентов, если не больше, заключалось в виртуозной работе со свидетелями. А работал с ними в основном Улан, и как блистательно работал! Поначалу Петр возмущался медлительностью своего напарника, напоминая, что коль на самом деле ни один из опрашиваемых не является непосредственным свидетелем преступления, то нечего с ними рассусоливать. Однако Улан оказался непреклонен, и сумел выудить из них столько информации, сколько не смог вытянуть ранее ни один опер или следователь. Разумеется, на 99% она была бесполезной, но оставался один крохотный процент…
        И постепенно неприязнь Петра к нехристю-сарацину начала перерождаться в совсем иное чувство - невольного уважения к нему.
        - И как у тебя здорово получается, - невольно вырвалось у него однажды. Улан, смутившись, пояснил:
        - На самом деле все очень просто: поначалу требуется не торопясь и не спеша выслушать человека, дать ему возможность поделиться с тобой наболевшими проблемами, а их у каждого навалом. Нужно-то ему всего ничего - капельку участия и крошку сочувствия, но за это внимание он проникнется к тебе самой горячей симпатией и в лепешку расшибется, но припомнит то, что может помочь в расследовании.
        …Они вычислили маньяка. По всему раскладу получалось, что это некто гражданин Загоруйко, но расклад - одно, а на деле предъявить подозреваемому было нечего, поскольку дело обстояло из рук вон даже с косвенными уликами, не говоря о прямых. С таким количеством не факт, что руководство даст добро установить за Загоруйко хотя бы наблюдение. Впрочем, может, и даст, но произойдет это не раньше, чем обнаружится седьмой труп (шестой нашли двумя днями ранее). Кроме того, Сангре чертовски хотелось довести начатое до конца, а процесс ожидания мог затянуться не на один месяц.
        И тогда он решился, твердо заявив Улану:
        - Будем колоть гада на чистосердечное, - и, насупившись, добавил: - А твое ха-ха также уместно, как шашлык из свинины субботним вечером на столе у тети Сары.
        - Я не смеялся.
        - Но собирался - я же не слепой. И зря. Против моего вдохновения ему ни за что не устоять. Но для начала нам нужно поговорить за серьезный момент и прикинуть, в чем мы уверены наверняка касаемо этого шлимазла.
        - А толку? Суду нужны доказательства, а не наши домыслы.
        - Суду - да, а этому козлу хватит и наших домыслов. Главное, преподнести их так, чтобы он поверил, будто они - доказательства, а его чистосердечное признание нужно лишь для проформы, и коль он не хочет колоться, ему же хуже.
        - Ты ведь даже допрашивать не имеешь права, - напомнил Улан.
        - Тю, - усмехнулся Сангре. - Но за это знаю я, а не он. Зато я могу принять от него собственноручно написанное покаяние.
        - Только вначале надо довести человека до того, чтобы он написал. Уверен, что сможешь?
        - Ты фильм «Блеф» видел? - вместо ответа спросил Петр. - Ну-у, старенький такой, с Челентано в главной роли. Наивный, конечно, но суть передана верно: ежели сам жулик искренне верит в свой обман, остальные тоже в него поверят. Я Загоруйко не просто доведу до нужной кондиции. Он у меня еще на коленях ползать будет, чтоб я его явку с повинной принять согласился.
        - Ну а если он на суде от всего откажется, сославшись на то, что ты его запугал?
        - Ой, ну я тебя умоляю - сделай тихо, - перебил поморщившийся Сангре. - Для того нам и надо его чистосердечное признание, чтобы помимо всего прочего узнать, куда он спрятал не найденные трупы пропавших в последние полгода девушек. Уверен, что минимум половина - его жертвы. А если он укажет хоть на одну захоронку, все, выкручиваться бесполезно. И даже наш гуманненький суд признает его виновным.
        И столь мощно веяло от напарника уверенностью в сказанном, да что там веяло - разило - что Улан тоже заразился от него убежденностью в успехе и коротко спросил:
        - Что с меня?
        - Во-первых, ты должен через сослуживцев, соседей и родню выявить его слабые стороны. Срок - вчера. Во-вторых, по ходу моего допроса будешь дежурить в коридоре на подстраховке - чтоб никто не мог войти и помешать, а кроме того есть и в-третьих. Слушай сюда…
        Улан расстарался, превзойдя самого себя и раздобыл о Загоруйко кучу информации. Но и Петр выполнил обещание - допрашиваемый спустя пару часов и впрямь в буквальном смысле слова брякнулся перед ним на колени. С ужасом косясь на ржавые клещи, моток проволоки и толстое, плохо оструганное полено в бурых пятнах засохшей крови, он принялся умолять принять явку с повинной, а взамен поместить его непременно в одиночную камеру.
        Остальное было делом техники, народу в обезьяннике хватало, нашлось кому копать, так что ближе к ночи не один, а три полуразложившихся трупа пропавших девушек находились в морге, а маньяк сидел в камере СИЗО…
        …Об остальных преступлениях, в раскрытии коих они успели принять участие за остаток стажировки, рассказывать не имеет смысла. Да и не в них суть. Главное, каждый четко осознал, в чем силен он, а в чем его товарищ, и при этом оба понимали, что их сила удесятеряется лишь будучи объединенной в единый кулак.
        К тому же выяснилось, что и в часы досуга им есть о чем поговорить, да и с дележом девушек не возникало никаких проблем - уж слишком сильно отличался у них вкус в вопросах внешности и фигуры.
        «С ума сойти! И как мне выдержать ежедневное лицезрение этой монгольской рожи китайского разлива», - тоскливо размышлял Сангре, трясясь в вагоне по пути на стажировку.
        «Вот чёрт! И чего я на него наезжал?! Парень-то золото!» - недоумевал он, возвращаясь обратно, и прямо в поезде, извинившись перед Уланом за свои подколки, пообещал никогда не проходиться по его имени, тем паче по его национальности или вероисповеданию.
        Каково же было его удивление, когда Буланов со своей неизменной добродушной улыбкой незамедлительно освободил его от этого обещания, заметив, что ему было даже забавно слушать и вообще он очень благодарен Петру.
        - За что?! - изумился тот.
        - Кличку приличную получил, - пояснил Улан. - С твоей легкой руки меня Буддистом прозвали. Не то что раньше, до Академии.
        - А раньше как?
        Буланов помедлил. Все это время он ждал, когда парень, сидящий напротив него, наконец-то образумится. Ждать пришлось долго, но Улан был терпелив - к этому его приучили с раннего детства. Мачеха, появившаяся, когда ему исполнилось четыре года, спуску пасынку не давала, взвалив на него добрую половину всех домашних дел. Отец понимал, что творится, но, разрываясь между женой и сыном, ничего поделать не мог и грустно уговаривал Улана потерпеть. Ну а в качестве наглядного примера частенько рассказывал о Будде, в том числе и о его пути к совершенству, основанному как раз на терпении. Понимая, что и отцу приходится несладко, мальчик кивал, соглашался и… терпел.
        Отец вот уж несколько лет как ушел из жизни, но в памяти оставались его слова и многочисленные рассказы-притчи. Припомнив, что лучше всего зарождающаяся дружба скрепляется доверием, Улан решился и, засучив правый рукав рубашки, оголил руку, продемонстрировав большое родимое пятно возле локтя:
        - Только быстро - какие у тебя ассоциации?
        - Паука напоминает, - недоуменно ответил Сангре.
        - Точно, - согласился Улан. - И остальным тоже. Потому так в детстве и прозвали. А я их терпеть не могу, - и застенчиво попросил: - Но ты никому.
        - Сказано в писании, - ухмыльнулся Петр, - не открывай всякому человеку твоего сердца, чтобы он дурно не отблагодарил тебя. Но я не всякий, а посему будь уверен - могила.
        - Кстати, давно хотел тебя спросить, - поинтересовался Улан. - Я не раз слышал от тебя цитаты из Библии, да и крестик ты никогда с себя не снимаешь, причем какой-то… - он прищурился, вглядываясь, - необычный, а сам ты вроде не больно-то верующий.
        - Это точно, - согласился Петр. - Я как и отец с дедом, считаю, что чем ближе к церкви, тем дальше от бога. А касаемо креста и моих познаний в Библии, - он помялся и решительно махнул рукой. - Ладно, откровенность за откровенность, тайна за тайну. Крестик - последняя память о маме Гале. Он и правда выглядит необычно - и буквы латинские и ноги у Христа одним гвоздем прибиты, а не двумя. Это все потому что он не православный, а униатский. Она ж у меня западэнка, вот и окрестила по-своему у себя на галичине. А знание Библии… Когда маму отморозки на улице зашибли, сумочку отнимая с зарплатой, она через месяц попросила забрать ее из больницы. Мол, все равно помирать, так лучше дома. А я в оставшиеся три месяца у нее сиделкой стал, благо, на дворе каникулы были. Такое вот получилось у меня… последнее лето детства, - он горько усмехнулся. - И все это время я по ее просьбе разные куски из Библии зачитывал. Готовилась она… к иной жизни. А когда с десяток раз одно и то же прочитаешь, поневоле в мозгу что-то отложится, хотя я и… - он осекся, махнул рукой и отвернулся.
        Чуть поколебавшись, Улан мягко положил ему руку на плечо и попросил:
        - Ты прости, что напомнил. Я ж не знал, - и, горько усмехнувшись, добавил: - А я свою маму вообще не помню - при родах умерла. Да и отца три года назад тоже потерял.
        - Ничего себе, - присвистнул Петр, удивляясь, как схожи их судьбы. - Слушай, и у меня тоже отца убили и тоже примерно три года назад, - он замялся и неловко осведомился: - А ты правда на меня не сердишься… ну, за узбека, монгола…
        - А также за синего драгуна и зеленого кирасира, - с улыбкой подхватил Буланов. - Конечно, нет. И насчет твоих пробежек по моему буддизму тоже. У тебя все так забавно получается, так что бегай и дальше сколько хочешь.
        - Ладно, уговорил, - весело махнул рукой Сангре. - оставлю тебя в прежнем высоком звании сарацина и нехристя. Но с условием.
        Улан вопросительно уставился на Петра.
        - А условие такое, - торжественно произнес тот. - Все должно быть обоюдно. А то, получается, я на тебя всяко разно, а ты в ответ молчок. Так не годится. А посему, милый желтый жандарм, я тебя умоляю в отношении меня забыть за свою природную вежливость.
        - Ты ж знаешь, я практически не матерюсь, - смутился Улан. - Да и вообще предпочитаю ни с кем не ругаться.
        - Я и не говорю ругаться, - пояснил Сангре. - Огрызнись, пускай полушутливо. А то у нас получается игра в одни ворота.
        - Чёрт с тобой, паршивый одессит, - усмехнулся Улан, - ты и мертвого уболтаешь.
        - О! - возликовал Петр. - Ведь можешь, когда захочешь. Це дило! Ну, теперь держись, басурманская морда!
        - И ты держись, униат поганый, - усмехнулся Улан.
        А через каких-то пару месяцев их в Академии звали не иначе, как друзья - не разлей вода…
        ГЛАВА 4. КОЛХОЗ «ЛЕСНАЯ ГЛУХОМАНЬ»
        …И вот теперь Сангре сам вдруг ни с того, ни с сего напоминает, чтобы Улан его одергивал. Есть чему подивиться.
        - С чего это ты вдруг? Решил новую жизнь начать?
        - С того, что…, - замялся Петр, но договорить не успел - в этот миг дверь вновь отворилась и вошла девушка.
        Выглядела она довольно-таки миловидно, но обряжена была в какую-то непонятную мешковатую одежду, выглядевшую еще более чудно, чем та, что на здоровяке или на Сангре. Да и чистотой её наряд не блистал - на сарафане какие-то пятна, а лапти вообще в грязи. Мало того, грязь, как ощутил Улан, явно припахивала чем-то неприятным и как бы не навозом.
        - А вот и сестра милосердия, - облегченно заулыбавшись, представил ее Сангре. - Прошу любить и жаловать: Заряница свет Щавелевна.
        - Кто?! - удивился Улан.
        - Щавелевна, - невозмутимо повторил Петр и… заторопился уходить, пояснив, что лучше им потолковать обо всем как следует попозже, после очередного медицинского обследования. И он, заговорщически приложив палец к губам, торопливо удалился.
        Обследование заключалось в стандартной процедуре смены повязок, но говор у сестры милосердия оказался каким-то неправильным.
        - Шибко болит али как? Тута не дергает, не можжит? А здеся? А ежели надавлю, чуется?
        Порою же она и вовсе употребляла столь архаичные выражения, что Улан понимал их с трудом.
        Кстати, бинтов у девушки не было. Так, тряпочки. Правда чистые, пусть и не белые. Таблетки у нее тоже отсутствовали. Во всяком случае, Улана ими попотчевать она не сподобилась. Да и к элементарным требованием гигиены, судя по посуде для отваров - глиняным закопченным горшкам - она относилась спустя рукава.
        Сами настои, коими она принялась потчевать раненого, оказались не очень-то приятными на вкус - горьковатыми, неприятно пахнущими, но Улан не перечил и послушно их выпил. Зато еда, которой его накормили, оказалась весьма и весьма. Томимый лютым голодом, он с огромным аппетитом слопал и пару ломтей душистого теплого хлеба, не иначе как свежего завоза, выхлебал чашку наваристого бульона и просительно уставился на девушку.
        - Будя, - проворчала она. - По первости много нельзя - брюхо вспучит.
        Настаивать на добавке больной не стал - медицине виднее. Поблагодарил и все. Но его глаза смотрели на нее столь выразительно, что она сама сжалилась, отломила кусок от краюхи хлеба и сунула ему.
        - На-ка, пощипывай помалу, ежели невтерпеж станет, - и, стоя подле двери, неожиданно осведомилась. - А ты и вправду не татарин?
        Улан опешил. То Петр, теперь деваха. С чего это у них всех такой бзик? Но ответил вежливо:
        - Я - калмык.
        Лицо девушки как-то просветлело, она улыбнулась и почти весело заявила:
        - Ладноть, вечером, так и быть, поболе ушицы налью.
        «А если б я татарином был, не налила?» - не понял Улан, но уточнять не стал. Подумать о прочих странностях у него тоже не вышло - быстро сморило, и проснулся он только заслышав скрип открывшейся двери. Улан открыл глаза и увидел на пороге Петра.
        Только теперь Улан обратил внимание на то, что выглядела не совсем обычно не только одежда его друга, но и он сам. Во всяком случае Улан никогда еще не видел Петра столь серьезным, озабоченным и… слегка смущенным. Даже обычной ироничной усмешки на губах не наблюдалось. С чего бы?
        Имелись настораживающие нюансы и в их разговоре. Нет, поначалу все было в порядке - Сангре вновь засыпал Улана вопросами о самочувствии, но едва их запас кончился, как он замялся и, после паузы, явно не зная, что сказать, поинтересовался:
        - Как тебе мой прикид? - и он, гордо подбоченившись, одернул на себе потрепанную безрукавку.
        - Круто, - оценил Улан. - Судя по всему, раритет.
        - Точно, - весело заулыбался Петр. - Лапсердак «а-ля Глеб Жеглов». Отстоял длиннющую очередь на распродаже вещдоков на Петровке, но не жалею. На спине след от топора самого Горбатого. А если относительно серьезно, то я тут по совместительству в один клуб любителей кузнечного дела устроился. «Куй с нами» называется. Вот и урвал по блату. Штаны тоже достались круче некуда, одни в Одессе. Последний писк моды: галифе наизнанку. Размерчик, правда, слегка подгулял, но зато можно не переодеваясь подрабатывать пугалом на огороде.
        Улан кивнул и поинтересовался:
        - А мы вообще где находимся?
        Сангре мгновенно стушевался, явно придя в затруднение от, казалось бы, вполне безобидного вопроса, почесал в затылке, и, неопределенно покрутив пальцами в воздухе, выдавил неуверенно:
        - Ну, скажем, в деревне Липневке, в колхозе «Лесная глухомань».
        Загадочный ответ друга удивил. Ладно, название. С ним понятно - капитан Блад в очередной раз изгаляется. Но Улан за несколько месяцев проживания в этих краях вообще ничего не слыхал ни о каком колхозе. Или Петр имел в виду что-то другое? Об этом он и спросил, заодно уточнив, как они сюда попали.
        - Да обычным макаром, - отмахнулся Петр. - Девица, что отсюда сейчас вышла, неподалеку от нас охотничьи ловушки проверяла, вот и… Вначале испугалась, убежала куда-то. Я уж подумал все, труба нам с тобой. А она, оказывается, в деревню за помощью ломанулась - брата приволокла и прочих мужиков. Поначалу, правда, они нас за московских раз… - он осекся и махнул рукой. - Словом, неважно. Позже разобрались и к себе в деревню доставили. Но тут вот какая петрушка получилась… - протянул он, но продолжать не стал и вновь умолк, сосредоточенно разминая в руке хлебную крошку, прихваченную со стола.
        - А почему меня в райцентр не отправили? - воспользовавшись паузой, поинтересовался Улан. - Я, конечно, не привереда, но медицина здесь поставлена как-то… допотопно, не находишь?
        - Болит? Где? - встревожился Петр.
        Улан неопределенно поморщился. Раны действительно болели, но терпимо. Да и боль была эдакая тупая, щадящая. Словом, все в порядке, но… Он вспомнил подозрительного вида повязки, сомнительные настои, хранящиеся в закопченных горшках, и… повторил вопрос насчет райцентра, заодно осведомившись, знает ли о том, что с ними произошло, его дядька.
        - Да погоди ты с дядькой, - поморщился Сангре. - Лучше скажи, тебя здесь ничего не смущает? Ну, мебель, сама изба, земляной пол, одежда местного народца, мои лохмотья, в конце концов?
        Улан молча кивнул. К сказанному другом он мог бы добавить кучу вещей, отнесенных им самим к странностям, но не посчитал нужным, поэтому отделался одним словом:
        - Многое, - и поторопил Петра. - Давай, не тяни. Чувствую же, что какая-то гадость у тебя на языке.
        - Гадость, - скупо подтвердил Сангре. - И немалая. Вообще-то мне бы попозже тебе ее выложить, когда ты совсем оклемаешься, но ты ж народу вопросы неправильные начнёшь задавать, и хуже того, сам отвечать неправильно станешь, - и самокритично добавил: - Как я поначалу. Потому и придется просвещать тебя прямо сейчас. Если кратко, то расклад у нас получается хреновый. Судя по всему, мы нарвались своими задницами на клизмы радикальных неприятностей!
        - И в какое дерьмо мы с тобой угодили на сей раз? - спросил Улан.
        - Увы, старина, - непривычно грустно откликнулся его друг. - За сравнение с тем, что с нами приключилось, дерьмо - это повидло, и влетели мы по самое не балуй. Но вначале, в качестве прелюдии: все, что я тебе сообщу, никакой не розыгрыш, как бы тебе ни хотелось считать иначе. И крыша у меня не поехала. Да и ты и сам небось чуешь, что я серьезен, как никогда. А теперь молчи и слушай. - он помедлил и, набрав в грудь побольше воздуха, словно собрался нырять, выпалил: - Думаешь, я почему тебя ни разу татарином не назвал?…
        Уже после третьей фразы Петра Улан, невзирая на слабость, чуть не засмеялся. Да и как иначе? Ну какой здравомыслящий человек поверит, что он попал в прошлое. Причем не на год-два, от этого бы и Улан не отказался - глядишь, подправили бы кое-что в своей жизни - а почти на семьсот лет назад. Некоторое время он сочувственно смотрел на друга, но, наконец, не выдержав, перебил его:
        - Ты в своем уме?
        - Я и сам поначалу подумал, что того или разыграть меня кто-то пытается, - честно признался Сангре. - Но глазам-то своим еще не разучился верить. Смотри, что получается, - и он стал загибать пальцы, приводя неотразимые доводы.
        Получалось и впрямь не ахти. Во-первых все местные жители, включая детей и стариков, говорили на древнерусском. Во-вторых, сам розыгрыш получался слишком накладным - построить средневековую деревню - удовольствие не из дешевых, и потом, когда бы кто успел это сделать.
        - А видел бы ты, какими глазами они на содержимое наших рюкзаков смотрели. Ну разве хлеб проигнорировали - они свой пекут, а касаемо перца, сахара, конфет… Даже этикетками не побрезговали. Только чай цейлонский не очень восприняли. Мол, у них смородиновый лист душистее.
        - А про карабин что говорили? И про часы с биноклем?
        - Дабы не смущать народ обилием иноземных вещей, я часики закопал.
        - А не испортятся?
        - Спохватился, - хмыкнул Петр. - Уже, причем в первый же вечер. Точнее, обнаружил я их поломку вечером, а сломались они, скорее всего, в момент нашего загадочного перемещения во времени. Они ж электронные, вот и не выдержали. А карабин с прицелом и биноклем я припрятал здесь, наверху, под стрехой. Место сухое, не заржавеет. Туда же и патроны сунул. Да, - спохватился он. - Я там в твоем рюкзаке еще сотню каких-то здоровенных надыбал, и к карабину они никаким боком.
        - Дядька для своих ружей попросил захватить, - равнодушно пояснил Улан.
        Петр кивнул, встал, прошелся по избе, пнул носком берца ножку стола, похлопал по стене и, опершись о печку, с грустью констатировал:
        - Как видишь натуральное, не из папье-маше. Мы, кстати, неплохо устроились, отдельную избу заполучили. У них в Липневке голодовка была пополам с мором, выкосило многих, часть изб опустела. Вообще-то они прошлой зимой их на дрова пустили, а эту, на наше счастье, разобрать не успели, - он невесело усмехнулся. - Староста деревенский расщедрился. Между прочим, название самой деревни производное от его имени. Его Липнем зовут, ну и деревню по его имени окрестили. Он тут навроде местного пахана или смотрящего - называй как хочешь.
        Сангре тяжело вздохнул и настороженно уставился на друга, чей рассеянный взгляд блуждал по простенку между двух окон, затянутых бычьим пузырем.
        - Ты о чем призадумался? - осведомился Петр. - Ищешь альтернативное объяснение всему этому? - и он широким жестом обвел печь, стол, вторую лавку у противоположной стены и прочую скудную обстановку. Улан молча кивнул. - Бесполезно. Я и сам его пытался найти, но… - Он тяжело уселся на лавку, зло шарахнул по столу кулаком и досадливо поморщился, потирая его. - Кстати, подходящее под твое описание болото я поблизости отыскал. И островок на нем имеется. Именно на нем, кстати, и отсиживался всегда при налете врагов местный народец. Но красная ряска на болоте никогда не появлялась, да и называется само болото не Красным, а Лосиным мхом. Про загадочный туман люди тоже никогда не слышали. Вывод, как ты понимаешь, напрашивается однозначный - все это произойдет позже, в Великую Отечественную. Но зато мы успешно расследовали дело об исчезновениях людей, - он невесело улыбнулся.
        - Слушай, а если это какой-нибудь скит? - встрепенулся Улан. - Ну-у, вроде старообрядцев. Маловероятно, конечно, но всё лучше звучит, чем…
        - Тогда они о текущих событиях в стране ничего бы не слыхали, - бесцеремонно перебил Петр, - а у них с этим полный порядок. И новости с рынка, то есть с торжища в Твери, куда они мотаются, регулярно привозят, так что я в общих чертах знаю и про обстановку на Руси, и про их местного князя. Михаилом Ярославичем его зовут, слыхал про такого?
        Улан нахмурился, припоминая, затем молча кивнул. Сангре озабоченно поглядел на друга и, взяв со стола какую-то тряпицу, принялся бережно вытирать испарину, выступившую на лбу раненого.
        - Не хотел говорить, - вздохнул он, аккуратно обтирая Улана. - Ох, не хотел. Ну куда на тебя мешок с такими новостями вываливать? Они и для здорового как фейсом об тейбл или ломом по хребту, а ты вон, весь поранетый. Но с другой стороны деваться некуда, надо. Ты ж, с такими непонятками столкнувшись, уже к вечеру повязки бы с себя срывал, орал матерно и требовал, чтоб тебя из дурки выпустили. Вот я и решил на упреждение сработать… Извини, старина.
        - Ничего, - вздохнул Улан и легонько похлопал исхудавшей ладонью по руке друга. - Ты правильно сделал. А что еще слышал из… ну-у… местных новостей?
        Сангре сокрушенно развел руками.
        - Народ темный, так что про остальные княжества у меня информации ноль. Разве про козни какого-то Юрия Даниловича рассказали. Это московский князь, но его в этом году хан Золотой орды в Великие Владимирские воспроизвел, причем по блату, поскольку свою родную сестричку за него замуж выдал. Да и то знают о нем, поскольку у него с местным тверским большие разборки идут, но ЧЕРЕЗ ПОЧЕМУ, ОНИ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮТ, - он невесело усмехнулся и подвел итог. - Словом, мы с тобой в четырнадцатом веке, старина. Если совсем точно, то ныне месяц ноябрь лета шесть тысяч восемьсот двадцать пятого от сотворения мира. - Улан нахмурился, морща лоб, но Петр остановил его. - Да не трудись с подсчетами, я их уже проделал. От рождества Христова получается тысяча триста семнадцатый год.
        - Все равно… не верю.
        - Ну-у, время у тебя, пока лежишь, имеется, вот и попробуй на досуге подыскать другое объяснение, - предложил Сангре. - У меня-то основной источник знаний - художественная литература, да и то не сказать чтоб в огромном количестве, а ты, помнится, перед тем, как историю России в Академии сдавать, всерьез учебники штудировал. КСТАТИ, А ОТКУДА ВЗЯЛСЯ ЭТОТ МОСКОВСКИЙ КНЯЗЬ ЮРИЙ ДАНИЛОВИЧ И ГДЕ ИВАН КАЛИТА? - ПОИНТЕРЕСОВАЛСЯ ОН.
        - ЮРИЙ - СТАРШИЙ БРАТ ИВАНА. НЕГОДЯЙ ОТПЕТЫЙ, КЛЕЙМА НЕГДЕ СТАВИТЬ, А КАЛИТА… ОН ПРИДЕТ К ВЛАСТИ ПОСЛЕ СМЕРТИ ЮРИЯ, - РАССЕЯННО ПОЯСНИЛ УЛАН.
        - ПОНЯТНО, - КИВНУЛ ПЕТРи устало махнул рукой. - Ладно, об остальном попозжей перетолкуем, скажем, через недельку, когда совсем оклемаешься, а пока лежи, выздоравливай, а я побежал.
        - Далеко?
        - Надо идти Горыне в кузне помогать. У него завтра профессиональный праздник - Кузьмы и Демьяна, то бишь его покровителей, по нашему День кузнеца получается, а работы срочной куча и нужно успеть ее всю за сегодня переделать. А ты думай, старина, крепко думай…
        Едва за Петром закрылась дверь, Улан закрыл глаза, но обмозговать приключившееся с ними не получалось. Рассудок и логика вкупе со здравым смыслом упрямо отторгали произошедшее, не желая примириться с ним.
        Неожиданно в памяти всплыло карточное предсказание. Странно, но сбылось оно в точности. И забвенье прошлого, и перемена жизни, да еще какая крутая перемена. Вот и не верь после этого в гадания. Правда, Петр говорил что-то о приятной поездке или отпуске в очаровательном месте вкупе с весельем, но это можно отнести на счет своеобразного карточного юмора.
        Когда он наконец заснул, ему тоже приснились карты. Грозные крестовые шестерки в белых плащах азартно атаковали кучку червонных фигурок, в отдалении два вальта в черных одеяниях выкручивали руки ослепительно красивой даме треф, с мольбой взиравшей на Улана, а издали, стоя на пригорке, на него исподлобья сурово глядел пиковый король…
        ГЛАВА 5. МОЗГОВОЙ ШТУРМ ИЛИ БИЗНЕС-ПЛАН ПО-РУССКИ
        Всю последующую неделю друзья размышляли и прикидывали, как им быть дальше, но - по настоянию Улана - строго по отдельности. Сам он, поднявшийся через пару дней с постели, вообще практически целыми днями молчал. Ковыляя потихоньку по деревне, он присматривался к окружающему его миру, новому и непривычному, порой удивляясь его необычности.
        Но не любуясь, поскольку нечем. Может, кто-то из любителей патриархальной старины и нашел бы кое-что, милое его сердцу. К примеру, простоту нравов - дверей в домах никто не запирал. Или, скажем, безусловное подчинение старшему, именуемому большаком. Он в каждой избе был свой, но имелся и еще один, общий для всей деревни - староста дед Липень, бодрый и крепкий старик, то и дело хитровато жмурившийся при разговоре.
        Но Улану в первую очередь бросалось в глаза иное: скопище серых невзрачных строений, которые он про себя назвал во время самой первой прогулки избушками на курьих ножках, грубая обстановка внутри каждой с минимумом мебели, и царящая повсюду непроглядная, с его точки зрения, нищета.
        На вопросы любопытствующих он отвечал односложно: мол, тяжело разговаривать, не отошел от ран. Впрочем, к нему особо и не приставали, относясь сочувственно: косолапого голыми руками задрать - труд тяжкий. Да и не до того было народу, особенно мужикам, чьи мысли занимало иное, куда более важное - сборы на войну.
        С кем? Да с тем самым московским князем Юрием Даниловичем. Оказывается, тот, заполучив ярлык на великое Владимирское княжение, вознамерился окончательно растоптать своего тверского соперника. Едва собрали урожай, как Юрий налетел на владения Михаила Ярославича, ведя с собой один из татарских туменов, приведенный им из Орды. И сейчас ратники-московляне вкупе с татарами продолжали нещадно разорять тверские земли, расположенные на правом берегу Волги. На левый, правда, не перебирались, дожидаясь хорошего льда, но им хватало добычи и на правом[7 - Это в наше время Тверская область расположена преимущественно за Волгой, а в XIV веке владения тверских князей располагались равномерно как на право, так и на левобережье реки.].
        Что они вытворяли, рассказывали те, кто на своей шкуре испытал эти погромы. Чудом уцелев и укрыв в лесах семьи, мужики - оборванные, голодные, злые - переправившись через Волгу, не раз проходили через их деревню, торопясь в Тверь, где Михаил Ярославич собирал рати для отпора ворогам. Как только мужики не обзывали московского князя. Иуда и христопродавец, пожалуй, были самые мягкие из прозвищ. Москвичей от татар в своих рассказах никто не отделял - вели они себя практически одинаково, а потому и имели общее название - нехристи.
        На Улана, нечаянно попадавшегося на глаза, мужики смотрели недобро, исподлобья - уж очень он напоминал одного из тех, кто жег, насиловал, убивал. Правда, когда Петр, дед Липень или кузнец Горыня объясняли им, кто он таков и какого племени, остывали быстро. Правда, о калмыках они ни разу до этого не слыхали, но главное - не татарин.
        Решив «идти подсоблять своему князю», практичный деревенский народец на сходке определил, и кому оставаться: совсем оголять деревню не дело, да и позже, если кто не вернется, надо, чтоб хоть один мужик из каждой семьи остался здоровехонек. Получилось четверым воевать, а пятерым - беречь добро и семьи. Не согласился с таким раскладом один Горыня. Ему тоже следовало остаться. Во-первых, он один у Заряницы, а во-вторых - и это самое главное, единственный кузнец. Однако переубедить упрямца не вышло, и Липень нехотя согласился.
        К концу недели Улан согласно кивнул другу:
        - Думаю, настала пора мозгового штурма, а то ты чуть ли не подпрыгиваешь от нетерпения. Давай, излагай надуманное. Но вначале ответь - есть у тебя какие-то объяснения тому, как мы сюда угодили?
        Сангре пожал плечами:
        - Ну а как же. Партизанское проклятье, конечно, ерунда, но немцы со своими минометами, скорее всего, действительно во что-то нечаянно попали и от их бомбежки запустился некий неизвестный науке механизм. Он-то нас сюда и доставил…
        - И я того же мнения, - согласно кивнул Улан. - Получается, надо думать о досрочном запуске этой неведомой машины.
        Петр кисло поморщился.
        - Наиболее логичный вариант: завезти на островок с десяток бочек с порохом и подорвать. Тогда есть шанс, что он опустится под воду, заодно включив механизм. Но порох у нас на Руси, равно как и во всем мире, отсутствует, - уныло развел он руками. - Разве поискать в Китае, где много народу и мало гигиены. Но Интернета здесь нет, да и доставка осуществляется не самолетом. Так что пока объясним все купцам, пока дождемся выполнения заказа… Ты только не падай в обморок, но вывод печальный: торчать нам здесь года три, а то и все пять, причем в самом лучшем варианте.
        - Пять лет, говоришь, - хмыкнул Улан и неожиданно протянул. - Дай-то бог, чтоб всего пять. А что до пороха, то… в Европе порох должен быть уже сейчас, - выдал он твердо.
        - Ты уверен? - ликующе вспыхнули глаза Сангре.
        - Абсолютно. Я, пока отлеживался, пытался припомнить все известное мне из истории этого времени. Кое-что набралось. Например, когда и от чего погиб ныне здравствующий литовский князь Гедимин. А причиной его смерти стал огнестрельный выстрел из аркебузы во время осады какого-то из замков Тевтонского ордена. И приключится это всего через двадцать четыре года, в сорок первом. Мне потому и запомнилось: дата символическая, особенно с учетом того, что стреляли немцы.
        - Все равно долго ждать, - разочарованно вздохнул Пётр. - Сдается, через Китай быстрее выйдет.
        - Так ведь не за один же год изобрели в Европе порох, приготовили нужное количество, додумались до того, как его использовать в военном деле, и так далее. Сам подумай, сколько времени надо для изготовления аркебузы, да и то в качестве экспериментального образца. А в крепости, обороняемой орденскими рыцарями, она, скорее всего, была не одна. Да и в Прибалтику их доставили не сразу.
        - А ведь верно, - протянул Сангре и глаза у него вновь азартно блеснули. - Тогда дело за малым: отыскать порох и привезти сюда. Одно плохо. В Европу попасть не проблема, но найти денег для покупки… Впору встать возле какой-нибудь синагоги вроде собора Парижской богоматери и начать клянчить милостыню у местных барыг!
        - Хочешь попробовать? - усмехнулся Улан и иронично процитировал: - Месье, же не манж па сис жур.
        - Вообще-то я тебя имел в виду как полиглота, - огрызнулся Сангре, - поскольку у меня с языками, сам знаешь, проблемы. Хотя… - он окинул друга критическим взглядом и сокрушенно махнул рукой. - Нет, не пойдет. Дабы выглядеть солидным просителем, надо раздобыть инвалидное кресло, тебе помимо французского языка научиться играть на гуслях, а мне каждый день начищать твою рожу, освежая многочисленные синяки и фонари под глазами. Словом, слишком много возни. Слушай, а самим состряпать порох никак? Ты ж такой умный, да и состав у него вроде простой.
        - Отпадает, - влет отверг его идею Улан. - Примерные пропорции мне известны, но где найти некоторые составные части, например серу, я понятия не имею, а потому проще купить готовый. Исходя из этого задача номер один - заработать денег на его покупку, причем в большом количестве, поэтому надо подготовить небольшой бизнес-план. Есть у тебя какие-то соображения?
        - Это ты насчет раздобыть деньжат? - уточнил Сангре. Улан кивнул. Петр вздохнул и виновато развел руками, честно сознавшись: - Шоб я так знал, как не знаю.
        - Ты и не знаешь?! - изумился Улан. - Да ты еще с лейтенантских времен всегда был нашим бессменным казначеем, и я не помню такого, чтобы мы голодали или…
        - Не забудь, я не добывал эти гроши хитроумными способами, а преспокойно получал их в кассе. И потом я лишь экономил рублики, выделенные мною и тобой на хозяйство, - перебил Сангре. - Тут да, могу выдать класс хоть сейчас, благодаря учебе в университете на Привозе под руководством академика бабы Фаи. Но все это за поторговаться, а не за разбогатеть. Нет, перспективных идей у меня уйма, но бедным они не по карману.
        - В смысле?
        - В смысле, есть большая проблема за первоначальный капитал. Хотя сейчас, после того как ты меня вдохновил наличием пороха в Европе, кажется, я имею некий вариант… - он хитро улыбнулся. - Конечно, лучше бы пожить вольными стрелками, но не получится, а потому надо добраться до Твери и завлечь в будущую акционерную компанию тамошнего князя.
        - И чем ты собрался соблазнить Михаила Ярославича?
        - Тем, что он заработает кучу деньжищ всего за каких-то пару-тройку лет. Надо лишь выложить гривну сегодня и чуточку обождать, а послезавтра он поимеет на ней десять и будет иметь их каждый год. Ну а далее, так сказать, в развитие темы, поясним, что перспективы у страны гигантские, но пока Русь даже не пристяжная в упряжке Орды, а дойная корова. Значит, вывод один: она должна стать коренником. Разумеется, сначала сменив кучера. И посулим со временем достать такой порошок, который он сможет засунуть под облучок и сделать громкое «ой» этому самому кучеру. Поверь, такую морковку, как славный мордобой ненавистных ордынских рож, князь схрумкает на ура, даже если услышит, что надо подождать несколько лет.
        - Сдурел?! Рано еще выводить. О поражении не подумал? Или ты по принципу: нам здесь не жить, значит, твори что хочешь, так что ли?
        - Нам здесь действительно не жить, - согласился Петр. - Во всяком случае я на это надеюсь, но дело не в этом. Не можем же мы так и сидеть здесь сложа руки все то время, кое судьба отвела на наше пребывание здесь. Как сказал поэт, «быть русским - значит, воином быть в поле, пусть даже в этом поле ты один[8 - Евгений Скворешнев (Скворцов). «Быть русским - не заслуга, но обуза».]». А учитывая, что нас двое, мы с тобой просто обязаны внести какой-то вклад в грядущую победу.
        - Насчет победы, - саркастически хмыкнул Улан. - Напоминаю, Дмитрий Донской дрался с частью Орды, и то еле-еле победил. А сейчас Узбек ой как силен да и Орда единая.
        - Подумаешь, - пренебрежительно отмахнулся Петр. - Нет, я не спорю, пока враг един, а на Руси раздрай, лезть в драку нечего и думать. Значит, надо помочь Михаилу помимо добычи пороха быстренько объединить Русь и внести раскол в Орду. И когда претенденты на тамошний опустевший престол примутся грызться меж собой, как собаки за вкусную кость, мы…
        - Стоп, стоп, - остановил не на шутку увлекшегося друга Улан. - Почему опустевший? С чего ты решил, что Узбек скоро умрет? Насколько я помню по истории, ему еще минимум лет двадцать, а то и больше, править Ордой.
        Петр покачал головой:
        - Это долго. Мы столько ждать не можем, да и незачем - вспомни про спрятанный под стрехой карабин.
        - Ты с ума сошел! - охнул Улан.
        - Ну почему, - пожал плечами Петр. - Сдается, что захватили мы его с собой не просто так, а по велению свыше. Не иначе как судьба расстаралась. Знала, окаянная, куда мы попадем, вот и подкинула нам подсказку.
        - Какую еще подсказку?
        - А такую. Это ж явный намек, что гражданина Узбека надо отправить в священную долину предков, а то его Чингисхан там заждался. Нет, я допускаю, что ордынская знать поначалу может объединиться и помочь кому-то из живущих ныне хануриков, то бишь сыновей хана, снова поднять знамя, пробитое русскими пулями, над ихним амбаром, сараем или овином. Но в наших силах сделать правление сынишки столь же длительным и счастливым, как жизнь воробья в пасти у кошки, то бишь повторить вариант с Узбеком. И поверь, мы таки устроим в их ханском чуме ужас и большой бенц, а заодно исправим некоторые ошибки мадам Фортуны, допущенные в отношении нашей страны. И тогда… - он мечтательно зажмурился. - Товарищ, верь, взойдет она - звезда пленительного счастья, и… на осколках всей Орды напишут наши имена. А что? Может и вправду напишут в парочке летописей, мол, жили такие: загадочный и жутко мудрый калмык и развеселый одессит…
        - Остынь, великий комбинатор, - посоветовал Улан. - Мы в Липневке, а не в Больших Васюках. И вообще оставь-ка на время отдаленные перспективы и вернись к дню сегодняшнему.
        - А за день сегодняшний я все сказал, - развел руками Сангре. - Начинаем с того, что принимаем тверского князя, то бишь нынешнюю власть, в свою акционерную компанию, предложив впечатляющий по своим масштабам гешефт, от перспектив коего завистливо взвоют все сыны Сиона. И пожалуйста: дорога для будущих титанических свершений открыта, просторы распахнуты настежь. А нам нешто жалко, коли за моральное вознаграждение, слово доброе и долю малую.
        - Долю в чем? У тебя есть конкретные идеи?
        - Он спрашивает! - возмутился Сангре. - Да они здесь валяются на дороге, как конское дерьмо после прохождения княжеской дружины. Кидаю навскидку: с бумагой тут напряженка, а чтоб ее изготовить, хватит даже моих куцых мозгов. И для книгопечатания их тоже хватит, поскольку буковки отливают из свинца, а для его плавления достаточно температуры обычного костра. Между прочим, книжечки сейчас дороже мерседеса, так что на них одних можно стать мультимиллионером. Ну и помимо них… Наша родина та еще корова, и молока у нее, в смысле полезных ископаемых и прочих богатств, хоть залейся! Одна беда - вымя пока не раздоено, я имею в виду Урал. А стоит нам его освоить, как мы ух и ого-го. А там топать и топать вперед по Сибири-матушке, попутно подбирая пушнину, кедровые орешки, а когда доберемся до Якутии, то и алмазы. Ну и колымское золото.
        - Круто размахнулся, ничего не скажешь. Вот только сроки ты не учел, навряд ли мы уложимся по времени, разумеется, если ты не предпочитаешь прожить здесь всю жизнь.
        - Да я понимаю: нам здесь не жить, в смысле долго, но мы и за два-три года запросто положим начало многим затеям, а тут ведь главное - закрутить колесо, чтоб оно первые обороты успело сделать, а потом оно само вращаться станет, так сказать, по инерции.
        - Сомневаюсь я, что этой инерции хватит до решающей битвы.
        Сангре уверенно парировал:
        - Наше дело - подсадить Русь в седло, а поскакать в атаку на врага она в любом случае должна сама, добровольно, а не понукаемая нашими пинками. А насчет сомнений ты зря. Наша страна чем-то напоминает каток-асфальтоукладчик. Такая же слегка тормознутая, но ежели сдвинуть с места, да направить под горку, будет картина маслом: «Спасайся, кто может!» Кстати, не подскажешь, время для пушек не скоро придет?
        Улан потер лоб, припоминая.
        - Вроде бы литовский князь Ольгерд применил их в битве с Ордой где-то в середине этого века.
        - Получается, в Европе они либо уже имеются, либо на подходе, - сделал вывод Сангре. - Значит, найти спецов по их отливке не проблема. Тогда вообще красота! Представляешь, идет мирная демонстрация татар с нижайшей просьбой выплатить им задержанную за несколько лет дань, а русские войска во главе с тверским князем встречают их приветственным салютом… из картечи. Орудийный залп из двадцати-тридцати, а лучше из сотни стволов - это ж сказка, песня, героическая симфония. Шостакович отдыхает. Кстати, за посмотреть такое я готов даже сделать небольшое ша нашему отъезду в двадцать первый век. В смысле не насовсем, но слегка отсрочить, эдак на пару-тройку лет, от силы на пяток. Оченно мне жаждется лицезреть массовый переезд дяденек-разбойничков из своих фигвамов на просторы бескрайней тундры куда-нибудь в район побережья Карского моря. Пора им пересаживаться с лошадей на северных оленей, давно пора, - он жизнерадостно потер ладоши и расплылся в довольной улыбке. - Ну и как тебе перспективы?
        - Радужные, что и говорить, - согласился Улан. - И обрисовал ты картину, в принципе, верно. Вот только насчет твоего выбора князя… Почему именно тверской? Все-таки московский верх-то возьмет, так что давай вначале послужим ему, а если и ошибемся, то не страшно, перейдем в Тверь. Один чёрт - Русь.
        - Нет, Уланчик, не пойдет, - возразил Сангре. - Черт-то один, но рога разные, в смысле нынче на самой Руси что ни княжество, то отдельное государство со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая присягу. А меня еще мой отец учил, что присягают на верность всего один раз. Когда… - но тут он осекся и смущенно кашлянул в кулак, виновато покосившись на друга.
        Ему, конечно же, очень хотелось поведать Улану о том солнечном дне, когда воинская часть, где служил гвардии капитан Михаил Сангре, выстроили на плацу для принятия присяги на верность Украине. Поведать во всех подробностях и, разумеется, процитировав блистательный ответ отца, в тот же день облетевший весь Привоз, Молдаванку и Дерибасовскую.
        Уже самое начало: «Советские офицеры дают присягу один раз в жизни!» привело новое украинское командование в неописуемое изумление, от коего оно попросту онемело. Именно потому вызванный из строя гвардии капитан смог беспрепятственно продолжить, иронично глядя на хмурые лица своих сослуживцев:
        - А шлимазлы и байстрюки, готовые променять родину, друзей и кальсоны по выгодному курсу, никакие не офицеры, а…
        Далее последовала непереводимая игра слов с использованием всего богатства словаря идиоматических выражений, густо пересыпанных виртуозными фразами из лексикона мамы Фаи и портовых биндюжников.
        В строй Михаил встал самостоятельно, без команды, ибо начальство так и не вышло из ступора. Командир части попытался сделать вид, что ничего особенного не произошло, но не удалось - чуть ли не все те, кто накануне колебался, присягать или нет, как один отказались. Ну не захотели господа офицеры встать в один ряд с байстрюками, шлимазлами, гопниками, лайдаками, тухлыми фраерами, коцаными лохами и прочим фуфлом. Скандал оказался ужасный, ибо вместо предполагаемых и уже доложенных наверх семидесяти пяти процентов, в новую армию незалежной неньки Украины перешло меньше четверти.
        Как ни удивительно, Галя, молодая супруга капитана Сангре, узнав о случившемся, не сказала мужу ни единого слова поперек. А может, сказалась буйная кровь ее дедушки пана Станислава, никогда не забывавшего о своем польском шляхетском роде Амадеев и не раз рассказывавшего внучке, как он сам браво дрался с фашистской сволочью в те времена, когда пан Сталин еще мочил свои пышные рыжие усы в чарке с горилкой, осушая ее во здравие пана Гитлера.
        Одобрила сына и мама Фая. Более того, она еще сильнее возгордилась своим ненаглядным и единственным, который «имеет-таки истинную честь и не променял ее, подобно Исаву, на шмат жирного сала и миску ароматного борща с галушками». Хотя и всплакнула - не без того - провожая любимца в далекую Россию. Правда, внука у сына с невесткой (с обещанием отдать, когда они осядут где-нибудь всерьез и надолго) забрала.
        А фраза Михаила о настоящем советском офицере, принимающем присягу лишь раз, так ей понравилась, что она цитировала ее маленькому Петру при каждом удобном случае, и застряла она в голове мальчишки накрепко. Впрочем, он и сам, когда повзрослел, столь сильно восхищался поведением отца, что о дне принятия украинской присяги неоднократно рассказывал тому же Улану.
        Ныне, судя по невозмутимому лицу друга, тот уже набрался терпения, дабы выслушать эту историю в очередной раз, но Петр вовремя спохватился и был краток:
        - Потому что настоящий офицер дает присягу на верность лишь один раз, - повторил он отцовские слова и, не давая Буланову вставить хоть слово, торопливо продолжил: - Да, не спорю, мы ее уже приносили и как ни крути, получается, что это второй, но при таком форс-мажоре даже мой батя дал бы добро на лишний разок. Но на один, а значит давать ее надо именно тверскому князю.
        - Почему?
        - Ну не Юрию же с его татарами, - пожал плечами Петр. - Значит, Москва отпадает, Одессы пока, увы, не существует, как ни удивительно сознавать за этот факт, и, следуя методом исключения, остается Тверь, поскольку остальные князья мелковаты.
        - И все-таки на мой взгляд проще сделать ставку на будущих победителей.
        - Проще, - согласился Петр и поморщился. - Но… несправедливее. И потом, какие проблемы? Одно то, что именно тверские князья выведут русские полки на Орду, гарантированно обеспечит им первое место. Следовательно, и победителями окажутся они.
        - А кто ты такой, чтоб менять династии?! - возмутился Улан. - И вообще, есть ли в этом смысл? Коль победят московские князья, значит, они способнее, талантливее…
        - Или подлее, - перебил Сангре. - На конкурентов в Орде стучать и степными саблями Русь к своим ногам пригибать особого ума не надо. Да ты сам погляди. Про Юрия вообще говорить нечего - козел высшей марки, успел я от проходящего народа наслушаться, что он сейчас вместе с татарами в тверских владениях вытворяет, а касаемо прочих московских князьков… Скажешь, Иван Калита на тверских князей в Орде не клеветал, отчего у них головы одна за другой летели? А? Чего умолк?
        - Откуда нам знать - может, и тверичи того… - проворчал Буланов.
        - Ты сам-то в это веришь? - иронично хмыкнул Сангре. - Историю пишут победители, и если б со стороны тверичей была замечена хоть какая-нибудь пакость, Москва бы ее расписала с своих летописях в стихах и красках. Нет, я, конечно, отечественную историю в Академии на четверку сдал, в отличие от тебя, да и та, если честно, незаслуженная, но в своем розовом беспортошном детстве мне довелось читывать в разных исторических книжках за потомство Ивана Калиты и его самого. И мой вывод категоричен: нашей прекрасной стране всё время не везло с государством.
        - В смысле?
        - В смысле, с руководством. То на троне полудурки припадочные с пятнадцатью женами под мышкой, то столь рьяные любители подглядывать за жизнь в Европе, что аж специально дыры в стенах для форточек ковыряют, откуда потом все время нездоровые сквозняки несутся, то вообще вечно пьяные идиоты, оркестрами дирижирующие, а в перерывах между пьянками оружие всякой мрази раздающие, после чего кое-кому…
        Он неожиданно помрачнел и резко осекся, отвернув лицо в сторону. Улан вздохнул, понимая, что именно вспомнилось Петру - последняя командировка на юга майора Михаила Сангре закончилась трагично, и на память об отце у его друга остались лишь семейный фотоальбом и несколько боевых наград. Последнюю из них - орден Мужества - вручили уже сыну, ибо посмертно.
        Однако Петр довольно быстро взял себя в руки и продолжил:
        - А ведь все пошло с нынешних шлимазлов. И что уж там спрашивать об их отношении к населению страны, когда они своих родных братьев нещадно гнобили - кого голодом уморят, кого… Да, кстати, - встрепенулся он, резко меняя тему, - напомни-ка мне, хоть раз при осаде врагами их столицы московские князья, начиная с Дмитрия Донского, вставали на стены вместе со своим народом? Да ладно стены, но они ж и в Москве не оставались, постоянно удирая куда глаза глядят.
        Улан почесал в затылке, подыскивая опровержение. Сангре терпеливо ждал и торжествующе улыбнулся, услышав от друга растерянный ответ:
        - А знаешь, я и правда не припомню ни одного случая, чтобы… Но-о… им же рати для обороны страны собирать требовалось.
        Петр иронично крякнул:
        - Ой, только не надо меня лечить! Ты сам-то веришь в эту детсадовскую отмазку? Да со сбором войска любой воевода справился бы. Наоборот, народ вдвое, а то и втрое быстрее собрался бы на выручку, узнав, что их князь или царь героически кукует на стенах столицы и весь израненный, потеряв три руки и четыре ноги, все равно не собирается сдаваться, день и ночь грызет гнусных врагов зубами и впрыскивает им в кровь ядовитую от лютой ненависти слюну. Не-ет, дружище, шкуру они свою любимую спасали и ничего больше. Короче, не желаю я за этих трусливых татарских холуев подписываться, и баста! - Улан хотел возразить, но Петр властно протянул в его сторону руку. - Ша, дядя, я еще не изъяснился за тверских князей. Так вот навряд ли Михаил рванул бы без оглядки из Твери во время ее осады врагами. И его сыновья тоже.
        - Почему ты так уверен?
        - А я на днях имел беседу со старостой. Мужик опытный, пожил немало, повидал всякое, в том числе и татарскую Дюденеву рать. Была такая, лет двадцать назад. Между прочим, привел их на Русь один из сыновей Александра Невского, а по совместительству родной дядя этого Юрия. Разборки он с родным братцем учинял вот и позвал басурман на подмогу, умник хренов. Ну они и рады стараться, явились - не запылились. И единственное не пострадавшее в то время княжество - Тверское, потому что Михаил выставил на границу войско и сам встал во главе его. Прямо как в песне: на смертный бой, с татарской силой темною…, - он осекся и потер лоб, задумчиво протянув: - Как в песне… А что - мысль неплохая.
        - Так что дальше-то? - перебил Улан.
        Петр вопросительно уставился на друга. Тот повторил.
        - Да ихняя Дюденя почуяла, что настрой у пацанов не детский, почесала репу и сказала, что притомилась и вообще подзадержалась в гостях, пора и по домам. То есть одна, пускай бескровная победа над регулярным татарским войском в активе тверичей имеется.
        - Я читал об этом, - кивнул Улан.
        - Ты читал, а мне, как ни дико оно звучит, очевидец рассказывал. Да ты сам, поди, от мужиков местных слыхал, как они о Михаиле отзываются. Сомневаюсь я, чтоб в других местах народ добровольно и в таком массовом порядке шел защищать столицу и своего князя. Заметь, в худшем случае они рискуют поиметь инвалидность без выплаты пенсии или вообще облачиться в деревянный макинтош, а в самом лучшем… ничего не поиметь. Ну-у, если не считать драного трофейного малахая и чувства глубокого морального удовлетворения за небесцельно прожитые годы. А ведь идут.
        - Ладно, давай пока отложим дальнейшую дискуссию и как следует все обдумаем, - предложил Улан.
        - Идет, - согласился Петр. - Но ненадолго. Через три дня устраиваем повторный сходняк.
        Улан согласно кивнул и иронично заметил:
        - Странный у нас бизнес-план получился. Начали с обсуждения, где и как раздобыть деньги для покупки пороха, а закончили спасением Руси.
        - А чего удивляться, - пожал плечами Петр. - Мы ж не европейцы какие-нибудь, так что нормальный русский бизнес-план.
        ГЛАВА 6. ВСТАВАЙ, ВСЯ ТВЕРЬ ОГРОМНАЯ, ИЛИ ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВЫБОР
        Почему Сангре предложил столь небольшую отсрочку, Улан понял, узнав, когда именно местные мужики собрались идти в Тверь.
        - Оставлять тебя не хочется, а если по уму, то и мне надо бы завтра вместе с ними в Тверь податься, - мрачно заметил Петр, кивая в сторону Горыни. Тот стоял подле своей избы, расположенной по соседству и что-то старательно втолковывал заплаканной Зарянице. - Я и песню для них стоящую припомнил. Пришлось, правда, переделать кой-какие слова, но в целом подходит как нельзя лучше. Так сказать, на злобу дня, для поднятия боевого духа, чтоб маршировалось бодрее, - и он вопросительно покосился на друга.
        - Намек понял. Хочешь моего благословения, - кивнул Улан и поинтересовался: - А как долго ты сможешь усидеть на лошади, особенно если ее пустить рысью или галопом?
        Петр покраснел, но за ответом в карман не полез.
        - Ополченцам в пешем строю драться предстоит.
        - А из лука стрелять ты можешь? - не отставал Улан. - Или решил карабин с собой прихватить?
        - И в мыслях не держал. Но почему сразу лук? Между прочим, их тут ни у кого нет. Сабель, кстати, тоже. Зато помахать топором или, скажем, секирой могу запросто. Ну и копье как-нибудь в руках удержу, не выроню. Так как?
        - Угомонись, - усмехнулся Улан. - И без тебя управятся. Лучше скажи, ты надумал, что делать дальше? Или предложил новый мозговой штурм с одной целью: отпроситься у меня и уехать сражаться?
        - А на мой взгляд одно с другим так тесно связано, что не разорвешь. Удастся отличиться в бою - вот тебе и выдвижение. Как идея?
        - Не ахти, - покачал головой Улан. - Во-первых, слишком много риска. Во-вторых, как мы установили, ты чересчур многого не умеешь.
        - Но мы ж говорили…
        - …про топор и копье. Согласен, с ними ты управишься. Но они - оружие ополченцев, а я сомневаюсь, что князь им заплатит хоть копейку. Дружинник же из тебя никакой, - и он напомнил: - Лошадь, сабля, лук. Без последнего так-сяк можно обойтись, но первые два… Лучше бы про альтернативу подумал. У тебя, кстати, неплохие идеи были.
        Петр мрачно покачал головой.
        - Не годятся они, - пояснил он. - Сами по себе - да, путевые, но… Не выйдет у нас заинтересовать Михаила бумагой, книгопечатанием и прочим. У него более актуальные заботы. Да и экспедиции на Урал формировать князь тоже навряд ли согласится. Я с Горыней потолковал, железа на Руси и впрямь дикая нехватка, но… - он поморщился, - долго все это. А кроме того я представил себе наш будущий разговор с князем и понял: навряд ли он вообще станет нас слушать. Сам посуди: явились какие-то приблуды, кто такие и откуда взялись - неизвестно, с чего им верить? И потом пословицу вспомни: встречают-то по одежке, а она у нас… Потому я и думал податься в армию. Сумею отличиться в бою, урвать чуток трофеев, и тогда…
        - Можешь отличиться, а можешь и голову сложить, - перебил Улан. - И второе куда вероятнее.
        - А что делать-то?! - взорвался Петр. - Сиднем сидеть?!
        - А тебя зачем государство столько времени учило? Опера мы или кто? Пойми, лучше всего заниматься знакомым делом, а мы с тобой профессионалы, нам и карты в руки.
        - Так ведь нет сейчас МВД. Куда устраиваться-то? - недоуменно осведомился Сангре.
        - Не уверен, - покачал головой Улан. - Названия такого действительно нет, не спорю, но что-то наподобие… В порядке нуждается любая власть. Надо просто выяснить, кто здесь занимается отловом разбойников в лесах, карманных воришек на этих, как их там, торжищах и поимкой прочего преступного элемента. И тогда нам надо… в Москву. Погоди, погоди, - остановил он вспыхнувшего от возмущения друга. - Ты вначале призадумайся. Судя по прозвищу, Иван Калита вроде бы мужик хозяйственный, а такие в порядке нуждаются больше всего. Кроме того, они умеют заглядывать вперед, мыслят на перспективу, а потому поверь - шансов получить работу по специальности у нас с тобой в Москве гораздо больше, - он вздохнул. - Ну да, остаются татары. Но не забудь, с их приводом расстарался не он, а его старший братец Юрий.
        - А Иван, когда к власти придет, их на Русь водить не станет? - прищурился Сангре.
        Улан замялся. Правду говорить не хотелось, а врать другу - последнее дело, и он промолчал.
        - То-то, - поучительно сказал Петр. - Яблочко от яблоньки. Да ты сам прикинь. Вот встречаемся мы где-то через год-два в бою с тверичами и видим, что напротив нас стоят мужики из Липневки. Ну, к примеру, кузнец Горыня или, скажем, Лошак. Помнишь, как он все свои дела бросил и полдня тебе костылик из липы выстругивал? Да им нас и убивать не надо, сами со стыда сгорим.
        - Угомонись, - сердито буркнул Улан. - Не встретимся мы ни с кем. Умные князья сотрудников МВД на войну не посылают.
        - Всякое бывает, - отмахнулся Сангре и встрепенулся. - О, кстати. Как думаешь, может, стоит попытаться отговорить деревенский народ идти в Тверь? Коль Москва одолеет, значит, и им достанется по первое число, жалко мужиков.
        - Не жалей. Сказал же, без тебя управятся. Можешь поверить: в этом сражении верх останется за Михаилом.
        - Что, правда?! - радостно вспыхнул Петр. - Это точно?
        - Абсолютно, - подтвердил Улан.
        - Ну тогда я сегодня же их успокою. Они ж на прощальную трапезу собирались к вечеру. Кстати, и нас с тобой пригласили, заодно и обрадую. Скажу, что бог[9 - Чтобы соблюсти равноправие со славянскими богами - ведь не пишем же мы Бог Авось, Богиня Макошь, Бог Перун и так далее, - автор посчитал справедливым применить к словам «бог», «господь», «всевышний», «богородица» ит.п. правила прежнего советского правописания, то есть писать их со строчной буквы.] видение тебе ниспослал. Думаю, после такого предсказания они и на тебя совсем иначе станут смотреть. Ну, знаешь, как на радостного вестника со всеми отсюда вытекающими.
        …Стол для прощальной братчины бабы накрыли на славу. Света небольшие слюдяные оконца давали немного, но его вполне хватало, чтобы разглядеть обилие блюд, начиная с самой середины, где вольготно разместилась огромная сковорода с плавающими в собственном соку толстыми кусками жареного мяса. Небольшой судок с душистым хреном, вышибающим слезу, приткнулся подле. На блюдах вокруг тоже громоздилась всяческая снедь: хищно скалили пасти крупные окуни, густо обложенные кружочками лука, соблазнительно дымилась жареная капуста, многообещающе манил здоровенный брус сливочного масла, вызывали обильное слюноотделение крупные ломти свежеиспеченного хлеба с румяной корочкой. Два запотевших (видно, совсем недавно извлекли из домашнего ледника) кувшина и ендова довершали изобилие. Один из кувшинов был доверху наполнен молоком, по мутной поверхности второго в беспорядке плавали какие-то листочки и палочки - то был квас. Из ендовы с плавающим в ней ковшиком веяло благоуханным ароматом хмельного меда.
        Улана мужики после услышанного от него приятного пророчества о победе тверского войска усадили на одно из самых почетных мест, почти под иконами, подле самого деда Липня. Мужики заставили его еще раза три повторить то, что ему якобы привиделось. Правда, их расчет узнать о своих собственных судьбах успехом не увенчался. Улан от ответа уклонился, заявив:
        - Бог лишь победу дарит, а кому уцелеть у победителей - ваше мастерство решит.
        - Какое там у нас мастерство, - пренебрежительно отмахнулся долговязый Лошак. - Чай не дружинники.
        - А про боевой дух забыли? - усмехнулся Улан. - Худо придется тем, кто побежит, а те, кто в строю останется стоять, плечом к плечу с другими, должны уцелеть. Хотя, - он замялся, - и не все, - но на вопрос, кто конкретно, сконфуженно пожал плечами.
        - Мог бы и соврать, - разочарованно проворчал Липень.
        - Не приучен я к вранью, - засмущался Улан и чуть виновато улыбнулся.
        - Глякась, глякась, - возликовал Лошак, тыча в него пальцем. - Эвон, ямки какие на ланитах. Ну, брат, таперя я и в самом деле верю, что ты не татарин. Нешто у басурман такие ямки бывают?!
        - Да погодь ты с ямками, - досадливо оборвал его седой Липень. - Тута иное важней, - и он повернулся к Улану. - Ты об ином поведай. Не видал ли, великое княжение татарский хан опосля вернет нашему Михайле Ярославичу? Улан опустил голову, явно не желая отвечать. Почуяв неладное, в разговор сноровисто вмешался Петр, весело завопив:
        - Да хватит вам, затерзали мужика вконец! Что ему господь послал в видении, то он и рассказал, ничего не утаил, и довольно на этом. Кстати, о боевом духе. Давайте-ка лучше песню споем, которой я вас днем научил. Не забыли слов-то? Ну, тогда я с другом начну, а вы подхватывайте, - и он затянул: - Вставай, вся Тверь огромная, вставай на смертный бой… - Улан от удивления открыл рот, а Сангре продолжал старательно выводить: - С пога-аной силой темною, с прокля-ятою ордой…
        Дружеский, но достаточно ощутимый толчок в бок вывел Улана из оцепенения, и он подтянул припев, правда, на втором куплете осекся, ибо Петр его изменил до неузнаваемости.
        Пришли они незваными
        Из царства черной тьмы,
        Явились окаянные
        Посланцы сатаны.
        Но к очередному припеву Улан вновь подключился. Да и мужики в избе, вначале тихо и нерешительно, словно пробуя, но, постепенно расходясь, старательно подпевали про благородную ярость и священную войну. Не всё и не у всех получалось, кое-кто фальшивил, кто-то просто орал, не заботясь о попадании в такт, а лишь бы погромче, но чувствовалось, поют с душой. Старый Липень под конец и вовсе аж прослезился от избытка чувств. И когда закончили петь, молчание прервали не сразу, каждому казалось кощунственным после столь высокого начинать разговор о чем-то мелком, будничном, мирском…
        - Хороша песня, - наконец тихонько выдохнул староста, перекрестился и, повернув голову к Петру, поблагодарил его: - Спаси тя Христос, добрый человек, за то, что таковское измыслил. Не иначе сам всевышний тебе словеса оные нашептал.
        - Ажно всю душу наизнанку вывернуло, - поддержал Лошак.
        - Не вывернуло, а очистило, - поправил Липень. - Словно опосля молитвы в церкви. Эвон, - он кивнул на всхлипывавшую жену Устинью, - бабу мою до слезы прошибло. Да и у меня, признаться, очи чуток замокрели.
        - Таковское перед сечей споешь и силов удвоится, - встрял обычно помалкивавший Горыня. - А давай-ка, Петро, сызнова её споем.
        - Верно, - поддержал его Лошак. - Оно и запомнится лучшее.
        Словом, концовка трапезы удалась. А песню, не удовлетворившись вторым разом, перед тем как расходиться по избам, спели и в третий.
        - Зря ты таким виршам народ обучил, - недовольно буркнул Улан, едва они оказались в своей избе и, не удержавшись, съязвил: - Вот не знал, что в тебе могучий поэтический дар дремлет.
        - Ее мой отец под нос целыми днями мурлыкал, когда в очередной раз в командировку на юга собирался, - мрачно пояснил Петр. - Поневоле запомнилось. По сути, у меня в память о нем, не считая фотографий, одна эта песня да орден Мужества и остались. Кстати, самое первое изменение в нее не я, а он внес, слово «фашистской» на более актуальное заменил.
        - Все равно зря, - заупрямился Улан. - И рано. Ее ж, месяца не пройдет, вся Тверь петь станет. Представляешь, что будет, когда ее текст до Орды дойдет и хан Узбек пожелает лично с автором встретиться?
        - Да пошел он, поц драный, на толстое тверское полено! - возмутился Петр. Однако, не встретив возражений, сменил тон и, в очередной раз обматерив золотоордынского хана, а попутно и Юрия вместе с его братцем Калитой, более спокойно поинтересовался:
        - А ты чего старосте про князя ничего не сказал? Или больше о Михаиле Ярославиче не помнишь?
        - Народ расстраивать не захотел, - нехотя ответил Улан. - Какое там великое княжение. Ему вообще до конца следующего года не дожить, убьют в Орде по ханскому приговору.
        - За что? - изумился Сангре.
        - Вроде за утаивание дани, - потер переносицу Улан, - и за что-то еще, но я, честно говоря, запамятовал. Знаешь, как бывает: вертится на уме, а ухватить не получается… Да и неважно, в конце концов, за что именно. Тут главное сам факт. Потому я и говорю, что нам предпочтительнее ехать в Москву. - Сангре открыл было рот, желая возразить, но был остановлен. - Ты пойми главное: не московскому князю пойдем помогать, а Руси в целом, - и Улан коварно прищурился. - И потом тебе самому разве не интересно поглядеть на легендарную личность?
        - Разве только посмотреть, - мрачно отозвался Петр. - Нет, расклад-то у тебя вроде правильный, все логично, не придерешься, - похвалил он друга, - но тошнит мой чуйствительный организм с такого расчета. В то время когда весь угнетённый русский народ стонет от продажной политики московских князьков-коррупционеров, по дешевке уступивших Русь Орде ради того, чтоб хапнуть верховную власть в свои загребущие лапы, мы с тобой… - не договорив, он махнул рукой и подытожил: - Уж больно оно… несправедливо получается.
        Улан вздрогнул. В детстве ему частенько приходилось держать ответ за проделки своих сводных братьев. С тех самых пор он и полюбил справедливость, вознамерившись посвятить жизнь ее защите. И до сих пор это слово, равно как и противоположное, действовало на Улана, как на обычного мальчишку задиристое «Слаб??!». Он с упреком посмотрел на Сангре, знавшего, в какую точку бить, и сейчас воспользовавшегося этим:
        - Зря ты так насчет… справедливости, - не удержался он от упрека.
        Но Петр взгляда в сторону не уводил, а продолжал смотреть как смотрел, давая понять, что сорвалось это слово с его губ не случайно и он собирается отстаивать свою точку зрения до победного конца.
        - Не зря, - упрямо произнес он. - Мне баба Фая полтора десятка лет назад насчет дурных компаний весьма мудро сказала: «Из грязной воды еще никто чистым не вышел». Вот так, старина. Мы с тобой сколько вместе прошли и пережили и при этом чистыми остались, так неужто сейчас по доброй воле согласимся извазюкаться.
        Видя эдакую непреклонность, Улан предложил последний вариант, при котором у него еще имелся шанс:
        - Тогда давай бросим жребий, чтоб по-честному.
        Петр дал добро не сразу. Он критически оглядел комнату, задумчиво выбил на столе звонкую дробь и вдруг, спохватившись, просиял и с легким вызовом в голосе дал свое согласие:
        - И правда, пусть судьба подскажет, - с этими словами он извлек из кармана камуфляжных брюк, одетых по случаю участия в проводах мужиков, хорошо знакомую Улану карточную колоду в пластмассовом футляре и предложил: - Давай по простому: я достаю три карты. Если две из них красные - едем в Тверь.
        - А если черные?
        - Будет так, как ты скажешь.
        - Идет, - кивнул Улан.
        - Зря ты согласился, - прокомментировал Сангре, неспешно тасуя колоду. - Уверен, мне подфартит. Судьба, она, знаешь ли, тоже иуд не любит, сколько раз убеждался. Кроме того, ты ж помнишь - это особая колода, и эти карты всегда выдают точные советы, - с этими словами он вытащил бубновый червонец, прокомментировав: - Помимо того, что красный, он вдобавок сулит нам успех в финансах.
        Петр и далее выкладывал карты столь же уверенно и, даже вытащив две остальные, тоже красной масти, не остановился, а с торжествующей улыбкой на лице вытянул четвертую, прокомментировав:
        - Все четыре окрашены в цвета пролетарского знамени. И обрати внимание, как шикарно все сходится. Червонная девятка сулит прибыльную работу, а бубновая девятка в сочетании с червонным вальтом - избежание неприятного путешествия, - и он ехидно промурлыкал кусочек из песни Розенбаума: - Так что, старый, извини, не поеду с тобой в Москву. Слишком много там толкотни, да и мне, впрочем, ни к чему.
        - Убедительно, - нехотя согласился Улан. - Ладно, считай, с маршрутом определились. Теперь с биографиями. Надо бы их еще раз продумать как следует. То, что ты в Липневке наплел, поверь, не годится. Я, конечно, помалкивал, поскольку ты изложил это местным еще до того, как я пришел в сознание, но версию надо менять.
        - А чего тебе не нравится-то? - слегка обиделся Сангре. - Вполне прилично звучит. Из дальней сибирской деревни, потому и говор малость не того.
        - Да нет в Сибири русских деревень. Кстати, чего ты ее Тарасовкой окрестил?
        - В честь деда. Его родной город в Испании назывался Тарраса, - пояснил Петр. - А касаемо русских деревень ты правильно сказал - теперь нет, ибо у нас все как в песне: враги сожгли родные хаты и завалили всю семью. Ну а мы с тобой чудом уцелели и решили перебраться куда-нибудь поближе.
        - Касаемо русских родных хат, - Улан, оглянувшись, отыскал взглядом деревянную бадейку с водой и ткнул в ее сторону пальцем. - Вон, загляни-ка туда и сам все поймешь. Про себя я вообще молчу.
        - Подумаешь, - протянул Сангре. - Мало ли сколько и какой крови в нас намешано, да и ни при чем она. Я тебе сколько раз говорил, что русский - это судьба, а все остальное - ерунда, потому национальность даже в паспортах писать перестали.
        - Бить не по паспортам станут, а по рожам, - хмуро возразил Улан. - По татарским и иным горбоносым чернявым рожам.
        - Да за что бить-то?! - возмутился Петр.
        - Раз маскируемся под русских, значит, лазутчики, - невозмутимо ответил Улан. - На кого я работаю - понятно без слов, а ты… Ну-у, пару часов на дыбе повисишь, сам придумаешь и расскажешь. В подробностях. Кстати, если б одна внешность не соответствовала - куда ни шло, а у нас с тобой и еще кое-что добавляется.
        - Что именно?
        - Знания, - коротко ответил Улан. - С одной стороны, они у нас на удивление обширные, а с другой - мы не разбираемся в самом элементарном. И еще один недостаток у твоей версии. Ну какой же князь заинтересуется обычными крестьянами, пускай и издалека? Эка невидаль. Надо сплести так, чтоб изначально подать себя в самом выгодном свете. Кстати, на твоем месте я бы обязательно выставил вперед своего испанского деда и его благородное происхождение - иноземцев на Руси всегда жаловали. Ну и крест свой не православный заодно обыграешь, хотя лучше бы его вообще на время снять.
        - Мамину память?! - чуть не задохнулся от возмущения Сангре. - Только вместе с головой!
        - Не волнуйся - если что, они с нас обоих слетят, - буркнул Улан, но настаивать на своем предложении не стал, а вместо этого несколько смущенно поинтересовался о продуктах. Мол, им в Твери первое время и есть, и спать где-то надо, так что деньги обязательно понадобятся, а единственное, что они смогут продать, это продукты из рюкзаков.
        Сангре виновато развел руками.
        - Увы, хотя я и быстро спохватился, но наши кладовые успели практически опустеть. Защечные мешки и закрома родины тоже. Остался лишь чай, вовремя заныканная мною пачка рафинада и практически нетронутый здоровенный пакет кофе в зернах. Ах да, еще две пачки соли и… все.
        - Жаль, - вздохнул Улан. - Хотя нам в любом случае пришлось бы о заготовках позаботиться. А вот что соль осталась - здорово. Тогда мы не только сухарей в дорогу насушим, но и мяса навялим. Авось на первое время хватит.
        ГЛАВА 7. ПОДГОТОВКА К ОТЪЕЗДУ
        Намеченную программу они выполнили от и до, в подробностях подготовив окончательную легенду, получившую вид авантюрного боевика. Начало ему положили злобные мавры, в результате набега на земли королевства Арагон захватившие в полон в числе прочих шестилетнего ребенка и продавшие его в рабство. За долгие годы, проведенные на невольничьей галере в составе сарацинского флота, Сангре познакомился с Уланом и двумя славянскими невольниками, которые и научили их русскому языку. Ну а дальше был побег сдружившегося квартета, произошедший где-то в районе Индии.
        Славяне же и уговорили Сангре пробираться в Испанию через Русь, а Улану, по сути, было все равно, поскольку они стали к тому времени с Петром побратимами. Но так как беглых рабов долго и старательно искали, перекрыв пути, ведущие на север, им поначалу пришлось идти в противоположную сторону, то есть на юг. И потянулись их долгие скитания по всему миру, включая даже недолгий вояж на Антарктиду.
        Отчего они не подались к себе на родину, оставшись на Руси, да и сейчас не собираются в Европу, думали и гадали долго, пока Сангре не предложил:
        - А давай правду, в смысле частичную. Ну-у, я про нераздоенное вымя. Мол, нам один купчина (мы с ним во время странствий повстречались) рассказал про Урал и сколько там всего в земле лежит, заявив, что Русь - жутко перспективная страна, где любой умный человек может запросто стать миллионером.
        На том и порешили. А касаемо остальных приключений заморачиваться не стали. Ни к чему. Учитывая нынешнюю дремучесть населения, включая даже князей, можно врать сколько угодно, главное, чтоб звучало завлекательно, а потому Сангре пообещал в случае необходимости взять всё на себя.
        Приготовили они и набор наиболее завлекательных и выгодных предложений для князя, куда включили розыск месторождений железной и медной руды на Урале, создание охотничьих артелей по добыче пушнины, изготовление бумаги и книгопечатание.
        Словом, все готово и можно было хоть сейчас отправляться в Тверь, но осторожный Улан настоял на выезде туда после сражения между Москвой и Тверью, а то мало ли на кого напорешься по дороге. Да и князю Михаилу, пока война не закончилась, тоже будет не до их предложений, как бы выгодно они ни звучали. А узнают они о том, что битва состоялась, от вернувшихся в деревню мужиков…
        Однако время шло, а никто не возвращался. Нетерпеливый Петр выдвинул догадку, что битва давно прошла, а никто не вернулся потому, что все погибли, следовательно, все равно пора выдвигаться в путь. Однако Улан всякий раз осаживал друга, напоминая о том, что тогда через их деревню, возвращаясь в свои края, прошел бы хоть кто-то из чужих, а их тоже не было.
        Получалось, князья медлят со сражением. Почему? Поди пойми.
        От нечего делать друзья решили слегка усовершенствовать свое боевое мастерство, точнее, как самокритично заявил Улан, сдвинуть его с нулевого уровня, особенно касаемо лошадок. По счастью, Улан до армии успел поработать инструктором в школе верховой езды, и Петр под его руководством через пару недель неплохо освоился, хотя конные прогулки не особо пришлись ему по душе.
        - И как местные вояки день-деньской в седлах проводят? - всякий раз удивлялся он, с трудом сползая с коня и старательно растирая ноющие мышцы бедер. - Тут всего пару часов на нем поездишь и полдня потом враскорячку ходить приходится.
        Попытка перейти к упражнениям с саблями, точнее, с заготовками для будущих кос, валявшихся в кузнице Горыни, оказалась неудачной. Чтобы убедиться в этом им хватило одного часа. Итог занятию подвел Улан.
        - Если б у нас имелся учитель - одно. Тогда и с этим, - он кивнул на неуклюжие железные полосы, - какие-то приемы бы освоили, а так не вижу смысла. Посему давай-ка лучше займемся тем, что умеем.
        И их последующие тренировки заключались исключительно в рукопашке, в метании ножей, да еще… в работе с нунчаками. И ножи, и нунчаки, как горделиво заметил Петр, он изготовил самолично. Улан с подозрением покосился на друга и тот, засмущавшись, слегка поправился.
        - Ну и Горыня, конечно, немного поучаствовал.
        - Понятно, - вздохнул Улан и, со скептическим видом осмотрев их, попробовал в деле. Через минуту вынес вердикт: - С точки зрения эстетики, не ахти, но как боевое оружие и то, и другое - вполне. И баланс у ножей хороший. Чувствуется, что ты Горыней руководил.
        Время для занятий они отвели до обеда, после чего Улан уходил в лес на проверку расставленных Заряницей лесных ловушек. Возвращался он обычно ближе к вечеру и частенько с добычей.
        Ну а когда Заряница, накормив друзей ужином, уходила к себе в избу, наступало время для тайной работы - установки оптики на карабин. На этом настоял Сангре, заявивший, что никому не ведомо, как у них все сложится в дальнейшем и когда им понадобится полностью оборудованный СКС, а посему…
        Он же заявил, что самолично займется изготовлением инструментов, в смысле отверток, без коих прикрепить к ложу СКС кронштейн нечего было и думать. Заодно откует и петли для футляра карабина. Сам футляр Улан к этому времени почти закончил вырезать из липового ствола, ухлопав на это добрый десяток вечеров.
        От помощи друга Петр почему-то отказался. Поначалу тот не придал этому значения, но когда Сангре завел какой-то разговор с Заряницей, поминутно оглядываясь по сторонам, и резко оборвал его, завидев Улана, тот заподозрил неладное. Заслышав раздающиеся из кузни звонкие веселые удары молота, он незаметно подкрался к двери, осторожно заглянул внутрь, и ему тут же стал понятен отказ Петра от помощи. Все дело было в уязвленном самолюбии, поскольку в роли кузнеца выступала Заряница, а в роли подмастерья - раскрасневшийся Сангре, на удивление послушно выполнявший все распоряжения юной кузнечихи. Полюбовавшись пару минут необычным зрелищем, Буланов хмыкнул и чуть ли не на цыпочках удалился обратно в избу.
        Изготовленные Заряницей петли подошли к футляру как нельзя лучше, да и отвертки оказались хоть и неказистыми на вид, но вполне приемлемыми для работы, и вскоре оптику надежно прикрепили к карабину.
        Пристрелку Улан взял на себя и хотя, старательно экономя, израсходовал всего три патрона, деревенский народец до самого вечера дивился, обсуждая громовые раскаты в лесу. Унимать тревожные разговоры, что гроза в такое время - явно не к добру, Сангре пришлось чуть ли не весь следующий день. И это еще по-божески. У любого другого ушло бы несколько суток, а то и неделя, но улыбчивый жгучий брюнет успел здорово полюбиться местным. Правда, из его речей они понимали хорошо если четверть, и разумеется, в эти двадцать пять процентов не входило ничегошеньки из одесских перлов, по-прежнему щедро рассыпаемых Петром. Однако на вопрос Улана, не надоело ли заниматься напрасной говорильней и может стоит вместо этого перейти на более лаконичную и понятную всем речь, Сангре лишь отмахнулся.
        - Тю на тебя. Слов народ, конечно, не понимает, зато эмоции мои чувствует хорошо. Они-то и срабатывают, когда я что-то рассказываю или в чем-то убеждаю. Ну а одесские хохмы - нечто вроде усилителя этих эмоций. И если я буду говорить проще, без их употребления, получится гораздо хуже. Они тогда поймут почти все, что я им говорю, но зато перестанут верить и соглашаться со мной. И оно тебе надо? - и после недолгой паузы добавил: - К тому же я тем самым поддерживаю свою квалификацию, а то представь, появлюсь в Одессе, а говорить буду як обычный мужичок из-под Рио-де-Житомира или Барнаула-Айреса. Это ж позор какой!
        Улан открыл было рот, желая осведомиться, насколько его другу верится в то, что он вновь окажется в Одессе, но, посмотрев на набычившегося Петра, внезапно расхотел интересоваться. И без того понятно, что сильно. Даже очень сильно.
        Заряница, ставшая для Улана наставником по установке лесных ловушек, оказалась талантливым педагогом. Во всяком случае, Улан понимал ее объяснения с первого раза - и как правильно устанавливать самострел на тропе, и как ставить капкан, и как маскировать ловчую яму. Слушал он ее уважительно, презрительных намеков на ее бабский пол себе не позволял и невозмутимо принимал ее старшинство в тех делах, где он по неопытности мало смыслил. Девушке такая почтительность и послушание чертовски льстили, и она не жалела времени, втолковывая ему разные премудрости и величая всегда по имени-отчеству. Правда, трудное словцо «Тамерланович» у нее выговорить никак не получалось, и Улан, недолго думая, заменил его на Тимофеевича. Ему все равно, а ей проще.
        Вначале Сангре поглядывал на их воркование с улыбкой, но затем предупредил друга:
        - Слушай, уставший пилигрим тверских лесов и болот. Если ты решил бросить в ее сторону якорь страсти и отдохнуть с нею активной частью тела, то не советую. И вообще, как говорил классик, чем меньше девушек мы любим, тем больше времени на сон.
        Улан, отчего-то засмущавшийся, принялся торопливо оправдываться, что у него с Заряницей ничего такого нет и вообще он всегда предпочитал более стройных, но Сангре с кривой усмешкой перебил:
        - Это ты ее брату втолковывать станешь, когда он вернется.
        - Почему… брату?
        - А вдруг она, неправильно тебя поняв, ему о твоих поползновениях расскажет. И тогда, поверь на слово, он первым делом примется рассказывать тебе о порядке сговора, помолвки и сватовства - что за чем идет и так далее.
        - Зачем? - оторопел Улан.
        - А затем, что они хоть и без родителей живут, но он ей вместо отца и для сестрицы своей ничего не пожалеет, дабы как у людей все было, - поучительно пояснил Петр.
        - То-то ты к ней давно на пушечный выстрел не подходишь, - хмыкнул Улан.
        - Ну да, - невозмутимо согласился Сангре и почему-то потрогал правую скулу. - Я весь свадебный порядок хорошо изучил и лекцию про него прослушал. Правда, Заряница ни при чем. Ему самому показалось нечто такое, вот он и прояснил обстановку.
        - У кого на что стоит, тот о том и говорит. Сдается, помимо лекции у тебя и практическое занятие было, - и Улан с улыбкой кивнул на скулу. - Припоминаю, какой фингал у тебя на ней красовался. Правильно я не поверил, когда ты мне сказал, будто с лестницы упал.
        - Так ты решил, будто меня кузнец отоварил? - догадался Петр. - Зря. Я действительно с лестницы слетел. Ну, извини, забыл добавить, что чуть повыше меня на ней Заряница стояла и ногой неудачно взбрыкнула. А нога у нее… - и он вздохнул. - Потому и советую по-дружески: уединение в лесу, конечно, благоприятствует неким процессам, но с попытками приласкать будь поосторожнее.
        - И в мыслях не держал, - заверил Улан. - К тому же я завтра перехожу на самостоятельную работу. Заряница сказала, что лес я в округе изучил хорошо, охотничьи премудрости освоил и она за меня спокойна.
        ГЛАВА 8. ОРИГИНАЛЬНАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ…
        Две волны всадников одна за другой на рысях летели по заснеженному полю. Первая, гораздо меньшая, убегала после сокрушительного разгрома в недавней битве; вторая, состоящая из победителей и куда большая числом, настигала их. И настигла бы, если б один из беглецов, скачущий стремя в стремя с рыжеволосым красавцем, не крикнул ему на ходу:
        - Всем не уйти, Юрий Данилыч. Заслон надо оставить.
        - Вот и оставляй! - огрызнулся красавец.
        Всадник помрачнел, но послушался и приказ исполнил - развернул часть малой дружины московского князя, схлестнувшись с преследователями. Сшибка была яростной, но с предрешенным исходом - слишком мало было у него воинов. Однако главное они выполнили - подарили своему князю драгоценные минуты, чтобы тот смог оторваться от погони.
        Правда, отрыв получился небольшим. И спустя час по повелению Юрия Даниловича другой его боярин по прозвищу Шигоня, вновь ополовинив остатки дружины, ринулся на юг, в сторону Москвы, увлекая за собой тверских ратников. Меж тем оставшиеся два с небольшим десятка во главе с самим князем, свернув в заснеженный лес, продолжили путь на запад, в сторону Ржева.
        Выезжать на какую-либо дорогу было опасно - можно нарваться на разъезды, предназначенные для перехвата беглецов, ибо тверской князь Михаил Ярославич предусмотрителен. Да и поди-сыщи их под снегом, эти дороги. Пришлось петлять по лесу.
        Затемно остановились на ночлег. Костёр поначалу решили не разводить, но через час Юрий Данилович решил переиначить:
        - Разжигай.
        - Ежели бы в ельнике стояли - одно, а в сосновом бору огонь далеко видать, приметить могут, - несмело возразил ему один из спутников. - Береженого бог бережет, а не береженого лихо стережет, княже.
        - На всякий час не обережешься, - огрызнулся рыжий. - А без костра нас и примечать не надобно - сами к утру замерзнем, - и он, упрямо мотнув тускло-рыжими кудрями, давно от пота и мороза слипшимися в противные сосульки, повторил: - Разжигай.
        Хворост собрали быстро - лес был старый, валежника хватало. Вскоре пламя заполыхало вовсю. Сгорающие ветки жалобно потрескивали, плача смолистыми слезами. Все сгрудились подле костра, протянув к огню озябшие руки. Но ни тени улыбки не скользнуло ни по одному из усталых лиц. На каждом словно лежала печать мрака, сгустившегося подле них.
        Да оно и понятно - чему улыбаться-то? Это поутру все выглядело прекрасно. Изрядная рать, да вдобавок татарский тумен. Разве одолеть эдакую силищу тверскому князю с его сиволапым мужичьем? Оказывается, одолел. И теперь оставалось одно - бежать куда глаза глядят, бросив скарб, оставленный в шатрах, и даже забыв впопыхах про молодую жену Кончаку, в крещении Агафью - родную сестру золотоордынского хана Узбека.
        На одно ума хватило - не припуститься обратно, в стольный град Москву. На дорогах, ведущих к ней, ему б точно не сносить головы - там его ждали в первую очередь. Ну а коль нельзя на юг, остается искать спасения на севере, у господина Великого Новгорода, благо он пока еще их князь. Да и подаренного в качестве свадебного подарка ханом Узбеком титула великого Владимирского князя тоже никто его не лишал.
        Вспомнив про Узбека, Юрий Данилович поморщился. Нехорошо с женкой получилось. И хан-шурин навряд ли смолчит, узнав о брошенной в шатре Кончаке, да и народец насмешничать станет. Опасливым взглядом скользнул по спутникам. Нет, вроде ухмылок не приметно. Да и не до того им ныне, другим мысли заняты - выжить, пробраться к Новгороду.
        Он успокоился. Правда, оставался ханский гнев. Но то нескоро, до него дожить надо. Да и как знать, еще поглядим, на чью голову он обрушится - тут ведь многое зависит от того, как подать случившееся, как рассказать о нем.
        Спали худо - к утру изрядно подморозило, и едва рассвело, дружно повскакивали, торопясь дальше. Хорошо, снегопада не было. Поглядели на след, кой оставили с вечера, и принялись дальше торить дорогу. И вновь незадача. До полудня-то изрядно отмахали, да и на север повернули, как и хотелось, но дальше напрямки не получалось - болото на пути встало. Вброд его одолеть нечего и пытаться. Эвон какие черные полыньи повсюду. Покамест спит здешний хозяин - вон как ровно парок смердящий клубится, но поди залезь, разбуди его и увидишь, что станется. Каждый серчает, когда его нежданно-негаданно будят, а у болотняника и без того нрав злобный. Того и гляди ухнешься с головой в черную зловонную жижу и поминай как звали.
        Пошли в обход, да владения болотного хозяина длиннющими оказались, а стоило их обогнуть, как чуть погодя на пути выросла новая буча. А погоню пусть и не видать, но чуяли - никуда она не делась, идет по пятам.
        Брели долго. Кони последний овес из торб дохрумкали, да и у самих еда почти кончилась. А главное, заплутали окончательно. С этими петлями все перепуталось и поди пойми, где ныне полунощная сторона? Как назло небо после метели не прояснилось, оставаясь затянутым тучами - ну-ка, угадай, с какой стороны солнышко. Пытались по мху определиться, но бор старый, деревья вековые, со всех сторон им затянуты. Делать нечего: встали и принялись гадать, куда податься.
        - Что, зацепились за пенек и простояли весь денек? - зло гаркнул нетерпеливый Юрий Данилович. - А я так скажу, удалой долго не думает.
        - Всякое решение любит рассуждение, - осторожно заметил один из спутников.
        - А кто думает три дни, выберет злыдни, - запальчиво отмахнулся московский князь. - Раздумье токмо на грех наводит. Сколь ни кумекай, а быть тому, что на небесах начертано. Посему едем… - он поднял руку, на миг замешкался, но в следующую секунду твердо указал вправо: - Туда, други мои верные.
        Ехали недолго - снова болото. Никак в заколдованное царство болотняников угодили, иначе откуда бы их столько на пути оказалось.
        - А ныне в какую сторону подадимся? - сумрачно спросил боярин Мина.
        - Туда, - неуверенно указал Юрий Данилович влево…
        Но ему вновь свезло: вдали показался какой-то несуразно одетый высокий мужик. Пригляделись и вовсе диву дались: татарин. Откуда взялся? Подъехали поближе и зоркий боярин Мина, приглядевшись, ахнул:
        - Эва, да он синеглазый! - и не упустил случая польстить князю: - Не иначе как татарин сей - удача твоя, княже. Больно очи у вас цветом схожи.
        Юрий самодовольно кивнул, не став отрицать, и ласково заговорил со странным встречным - надо ж расположить к себе загадочного чужака, чтоб показал нужную тропку-стежку, благо по-русски тот говорил хорошо. Правда, как-то мудрено изъяснялся, но что с басурманина взять, нехристь - он и есть нехристь. Одно имечко чего стоит - Улан. Хотел князь для вящей значимости поведать про себя, но вовремя спохватился - все-таки на чужой земле. Кто знает, как поведет себя этот Улан, узнав, что разговаривает с заклятым ворогом своего князя - лучше не рисковать. И, подытоживая разговор, Юрий сказал:
        - Ну, будешь у меня в Новгороде Великом, милости прошу в гости. Токмо мне дотуда добраться надобно, а я чуток заплутал. Не покажешь, куда путь держать, чтоб на Торжок выйти?
        Татарин показал. Оказалось, очень просто. Надо болото справа обогнуть, а как кончится - прямо и прямо.
        - Ну в точности, как я сам обсказал, - взбодрившись, весело крикнул князь. Спутники, хорошо помнившие, что он предложил податься влево, деликатно промолчали. - Лови перстень мой, дарю, заслужил. А с нами не желаешь?
        Улан, ловко поймавший золотой перстень с вделанным в него крупным синим камнем, в ответ молча развел руками, давая понять, что не желает.
        - Ну-у, как себе знаешь, - чуточку разочарованно протянул Юрий Данилович. - Тогда прощевай, - и тронул коня, но, проехав два десятка саженей, повернулся к боярину Мине. - Нам путь чрез болота указал - добро. Но ведь он и тверичам его может подсказать, - негромко произнес он. - Да и про того, кто по нему совсем недавно ускакал, тож не смолчит.
        - Пояснить ему, чтоб язык за зубами держал?
        - Токмо как следует растолкуй, чтоб ежели и захотел чего кому поведать, ан не смог бы, - особо выделил он последние слова и посоветовал: - И не спеши. Ни к чему остальным об нашем расчете с ним ведать. Отъедем чуток, тогда и…
        Мина оторопел. Хотел возразить, но, глянув в сузившиеся светло-голубые, подернутые ледком равнодушия глаза князя, перечить раздумал и согласно кивнул. Но сам к татарину не поехал. И без того на нем грехов, как на барбоске блох, ни к чему лишний добавлять. Да и не по чину ему. Пущай лучше…
        Он оглянулся на своих людей, прикидывая, кого оставить. Гадал недолго - выбрал Звана с Варуном. Оба лихие, из таковских, кто колебаться не станет, ибо и руки по локоть в крови, и сами в ней по маковку. В сабельном бою, правда, не из лучших, но ведь двое супротив одного, к тому ж конные против пешего. Наказав, чтоб не удумали оставлять тело на виду, но притопили его в болоте, Мина велел поторапливаться, а сам устремился вслед за остальными.
        Но дальнейшие события пошли не совсем так, как предполагал боярин. Началось с того, что татарин заподозрил недоброе. М?лодцы-то особо не таились, загодя сабельки извлекли. Тут и дурень догадается, для чего остались ратники. Да вдобавок им порезвиться захотелось, в догонялки поиграть.
        Правда, игра худой оказалась. Оказывается, у басурманина яма имелась неподалеку, на крупного зверя вырытая. В нее-то нехристь и заманил Варуна, успев отскочить в самый последний миг. Хорошо, тому свезло и острые колья достались лошади.
        - Ах ты ж поганец! - возмутился Зван и, озабоченно оглянувшись в сторону уехавшего небольшого отряда, решил поскорее закончить дело.
        Увы, не вышло. Вертким Улан оказался. Однова пригнулся, вдругорядь от сабельки отпрянул, а в третий раз под коня исхитрился поднырнуть. И нет, чтоб как заяц стрекача задать, когда с другой стороны вылез, а он сам на дружинника напрыгнул, с лошади его свалив. Мало того, он, изловчась, столь лихо рубанул Звана по шее ребром ладони, что тот остался лежать без чувств.
        Но и сейчас Улан убегать не спешил, бросился со всех ног к Варуну, к тому времени выбравшемуся из ямы. Тот едва успел встать на ноги и выпрямиться во весь рост, как глаза от изумления выпучил - в прыжке, да ногами вперед его еще никто никогда не атаковал. Удивленным он и свалился обратно в яму, напоровшись аккурат на кол, что оставался свободным. Так и помер он с изумленно вытаращенными глазами. Поглядев сверху вниз на умершего, Улан поморщился и направился к лежащему на снегу.
        - Эх, наручники бы сюда, - со вздохом сожаления протянул он, задумчиво разглядывая незадачливого воина, и принялся связывать его тем, что имелось в наличии, то бишь обычной веревкой. - Вот так, - удовлетворенно кивнул он и, с усмешкой глядя на дружинника, произнес вовсе непонятное для того: - Вы имеете право хранить молчание, а также на один телефонный звонок и на адвоката.
        - Чего-о! - вытаращил глаза очнувшийся Зван.
        - Того-о, - передразнил его Улан и, легонько пнув в бок носком лаптя, рявкнул: - Хватит разлеживаться! Пора в деревню, а то засветло не успеем. Давай вставай, а за жизнь и за дела наши скорбные, как говорит мой друг, по дороге покалякаем…
        ГЛАВА 9. ДВОЕ ДЕРУТСЯ - ТРЕТИЙ НЕ ВСТРЕВАЙ…
        «И дернул же меня чёрт напоследок пойти проверить ловушки. Мясца в дорогу закоптить захотелось, мало, видишь ли, показалось», - вздохнул Улан, глядя на плетущегося чуть впереди и то и дело спотыкающегося пленника.
        Учитывая то, что рассказал московский дружинник, дальнейшие перспективы для друзей и впрямь получались безрадостные…
        Засветло он со Званом вернуться в деревню не успел. А может оно и хорошо, поскольку ввиду позднего времени на околице, за исключением весело переговаривавшихся между собой Петра и Заряницы, никого не было.
        - Мать честная! - ахнул Сангре, завидев едущего на коне побратима и уныло бредущего перед ним связанного пленника. - Ну как чувствовал, что рано тебя одного в лес отпускать. Это где ж ты такого двуногого сохатого раздобыл? - Улан виновато поморщился. - Та-ак, судя по полному отсутствию боевого ликования на лице воина-победителя, сдается, сюжет фильма закручен значительно тоньше, чем мне, бестолковому, показалось поначалу.
        Улан сконфуженно развел руками:
        - Так получилось. Понимаешь, я…
        - Стоп, - остановил его Петр. - Вначале отведем этого гаврика на конюшню, да и лошадку в стойло поставим, а тогда ты мне все подробненько и обстоятельно изложишь, лады? Хоть духовной пищей мой желудок усладишь, а то из телесной, по твоей милости, кроме пустого супчика вприкуску с черствыми сухарями, у нас ничего нет, - и он, повернувшись к Зарянице, попросил: - Слушай, ты нам сегодня печку не поможешь затопить, а? - и ободрил ее: - Да ты не бойся, всё расскажем, ничего не утаим.
        Заряница, нахмурившись, кивнула, но побрела в избу с видимой неохотой. Сангре терпеливо дождался, пока она закроет за собой дверь и, бесцеремонно ухватив пленника за шиворот, потащил его, как он сострил, в пустующее стойло. По пути он продолжал шутить, вслух прикидывая, кто на ком поедет, когда они подадутся на заработки. Улыбка пропала с его лица, едва они вышли обратно во двор.
        - Ну а теперь излагай, где ты надыбал этого орла и на кой чёрт он нам сдался? - осведомился он у Улана, остановив его на пороге и не дав войти в избу.
        - Это не орел, - уныло покачал тот головой. - Это… дружинник московского князя Юрия Даниловича.
        - О как! - изумился Петр. - Ну-ну, обертка оказалась с интригой, теперь посмотрим за начинку. Продолжай, продолжай.
        Улан замялся, вздохнул и виновато развел руками:
        - Я, наверное, и впрямь погорячился. Понимаешь, обидно стало: я дорогу показал, а они…
        - Стоп, - остановил его Петр. - Сделай вдох, за ним глубокий выдох, и приступай с самого начала.
        Улан кивнул и послушно начал свой рассказ:
        - Мне последнюю ловушку проверить осталось, ну, там, куда лоси забредают осиновой корой полакомиться. Заряница советовала посмотреть, вдруг какой-нибудь угодил.
        С каждой секундой Петр все больше мрачнел, а когда услыхал, что его друг показал московскому князю обходную дорогу мимо местных болот, не смог сдержаться и горестно охнул:
        - Издрасьте вам через окно, где вы сохните бельё… Нет, ну ты окончательно охренел, сарацинская твоя душа!
        - Буддист я, - машинально поправил Улан.
        - Не-ет, Уланчик, - вкрадчиво протянул Петр. - На этот раз ты все перепутал и решил, согласно евангелию, поступить как христианин, то бишь помочь ближнему. И национальность твоя - добрый самаритянин. М-да-а, сдается, что очередной изгиб судьбы снова вышел не в нашу пользу. Слушай, а может ты специально, чтоб мы в Тверь не могли попасть? - с подозрением уставился он на друга, но тот столь старательно замотал головой, что сомнения Сангре бесследно улетучились. - Хотя какая разница, специально или нет, - грустно продолжил он. - Главное - факт. А он таков, что если в Твери узнают, сколь усердно ты поработал на Юрия Данилыча в качестве проводника, дав ему улизнуть, то…
        Петр задумался. Улан терпелив подождал продолжения, но не выдержав, переспросил:
        - То что?
        Сангре встрепенулся, очнувшись от тяжких дум, и мрачно ответил:
        - Да ни хрена хорошего. Ты ж и гаммы одной прочесть не успеешь, как тебе все чакры наизнанку повыворачивают…
        - Не гаммы, а дхаммы[10 - Название молитв в буддизме.], - уныло поправил товарища Улан. - Ну-у, получилось так. Нечаянно я. Каюсь, маху дал.
        - Маху, - скорбно подтвердил Петр. - Да еще с каким размахом! А за нечаянно, между прочим, бьют отчаянно. И бить станут не тебя одного. Мне само собой достанется, но и всей деревне, боюсь, несдобровать. Тверичи разбираться не станут, и я их хорошо понимаю. На их месте я бы тебя нашинковал мельче капусты.
        - Я ж не понял, что этот рыжий на самом деле князь, - поморщился Улан. - У него разве кольчуга чуть покрасивее была, а одежда такая же замызганная, как и у остальных. Потом, конечно, сообразил, но… Да откуда и кто узнает-то?
        - Как откуда? Вот этот козел, что сейчас у нас на конюшне пребывает, и расскажет. Кстати, он-то каким боком здесь оказался? Князь подарил?
        - Если это можно назвать подарком, - грустно улыбнулся Улан. - Там и еще один был, но я его…
        Выслушав друга до конца, Сангре прокомментировал:
        - Если имя тебе Юра, ты - садистская натура. Но нет худа без добра. Одного ты уже приговорил к заслуженной каре, и остался единственный свидетель, оказавшийся в наших руках, - и он многозначительно почесал в затылке.
        - Ты чего, Блад? - насторожился Улан. - Решил его…
        - Да нет, - отмахнулся Сангре. - Желательно, конечно, но к превеликому сожалению, у меня напрочь отсутствуют навыки палача. Тебе тоже не предлагаю, не смогёшь. Если б край приперло, либо ты, либо тебя - дело другое, а так запросто безоружного, да еще связанного человека… Может, через год-другой, когда окончательно свыкнемся с местными реалиями, сумеем бритвой по горлу и в колодец, как товарищ Доцент рекомендовал, да и то навряд ли. Воспитание - штука въедливая. Но и здесь его держать нельзя. Погоня-то по пятам идет - запросто в деревню заглянут. И что получается? - вопросительно посмотрел он на друга.
        Тот неуверенно развел руками:
        - Получается, надо его просто отпустить, - он вопросительно посмотрел на Петра. - Хотя и тут пятьдесят на пятьдесят. Хорошо, если ему до Новгорода удастся добраться, но ведь он может по пути и тверичам попасться, а те из него живо все вытянут. Да и отпускать его надо прямо сейчас, чтоб ни один сельчанин не увидал, а он из деревни в лес на ночь глядя ни за что не пойдет.
        - Эх, нам бы Малюту Скуратова на пару часов или Чикатилу какого-нибудь! - посетовал Сангре. - Ладно, коль одни самаритяне в наличии, и впрямь придется отпустить. Притом прямо сейчас. А за то, что не пойдет, можешь не беспокоиться, побежит вприпрыжку, - заверил он друга. - Ну-ка пошли обратно, - а по пути на конюшню напомнил другу. - В двух словах: мы - людоеды. С тебя обычный подыгрыш.
        Едва они вошли вовнутрь, Петр скорчил недовольную гримасу и суровым тоном обратился к Улану:
        - Хреновая дичь. Лось и здоровее, и вкуснее намного.
        - Отпустили бы, - подал голос пленник. - За меня князь хорошую деньгу заплатит. А ежели убьете, он все ваши развалюхи велит по бревнышку разметать.
        Сангре недобро прищурился и, вплотную подойдя к дружиннику, сурово заметил:
        - А ты, дружок помолчал бы. Или не понял, к чему я сказал про лося, кой вкуснее тебя. И куда тебя девать мы найдем, не волнуйся, - он многозначительно погладил себя по животу и плотоядно облизнулся.
        - Э, э, вы чего удумали? - обеспокоился связанный.
        - Звать как? - осведомился Сангре.
        - Званом.
        - Еще и хамит.
        - Да нет, у него действительно имя такое, - заступился за пленного Улан. - А крестильное - Демьян.
        - Понятно, - кивнул Петр. - Значит так. Думаю, ужин из него получится неплохой. Конечно, из медвежатины или лосятины лучше, зато этот можно назвать его именем, то бишь званным. Первое блюдо я, так и быть, беру на себя. Готовить буду демьянову уху согласно рецепта Ивана Андреевича Крылова. А второе с тебя, Уланчик. Думаю, лучше всего отбивные из него сварганить, - он деловито пощупал бедро пленника и удовлетворенно кивнул. - Ну да, на котлеты пустить - мяса маловато, и мясорубка заржавела, а на отбивные самое то.
        - Да вы чего?! - взвыл окончательно перепугавшийся пленник. - Побойтесь бога!
        - Того, что ближнего возлюбить требовал? - уточнил Сангре.
        Не в силах вымолвить ни слова, Демьян в ответ торопливо закивал головой.
        - Ну это господь сказал, не подумав, - вздохнул Петр. - На самом деле ближнего мало возлюбить, надо еще уметь вкусно его приготовить.
        - Как… приготовить?! - пролепетал пленник, но Сангре не ответил, проигнорировав его вопрос и, больше не обращая на него внимания, принялся деловито инструктировать Улана.
        - Не забудь, я мясцо с кровью люблю, особо прожаривать ни к чему. И перед тем как прирезать, лупить его, - последовал деловитый кивок в сторону Демьяна, - сегодня будешь ты, а то я в прошлый раз запарился.
        - Да на кой меня лупить-то?! - пуще прежнего взвыл пленник.
        - А чтоб мяско перед забоем понежнее было, - ласково пояснил Петр. - Потому и название такое: отбивная. Уразумел? Да не переживай ты так сильно, все равно помирать, - и направился в угол конюшни, где на крюках в стене висели пара хомутов, вожжи, седло и прочая нехитрая утварь. Похлопав по одному из крюков, он деловито заметил другу: - Когда его за ребро подвесишь, не забудь вниз корыто подставить - кровяную колбасу сделаем.
        - А во что набивать? - подыграл Улан.
        - У тебя совсем память отшибло? - удивился Сангре. - Да в его же кишки. Но чур хорошенечко промой их, а не как тогда. Знаешь ведь, я брезгливый.
        Помимо прочего скарба в углу стояло несколько жердей и тоненьких бревнышек. Оценивающе поглядев на них, Петр выбрал самую увесистую, в запястье толщиной, дважды махнул ею в воздухе, удовлетворенно кивнул и неспешно направился обратно. Дойти не успел - привязанный к столбу дружинник охнул, закатил глаза и сполз вниз.
        Пренебрежительно глядя на него, Петр прокомментировал:
        - Чуйствительный подвернулся. Это хорошо, хлопот меньше, - и он скомандовал. - Все, здесь нам больше делать нечего. Возвращаемся. Но вначале давай обеих лошадей в хлев отведем.
        Управившись с конями, они подались обратно в избу.
        - Ну ты и садист! - восхищенно заметил Улан, плюхнувшись на лавку. - И как тебе в голову такое пришло.
        - Да я одного капитана забавного вовремя припомнил, - улыбнулся Петр. - Он у нас в десантной бригаде начпродом служил. Уж больно чудн? выражался. Нет, по сути правильно, но если вдуматься в смысл… - и он, вытаращив глаза, явно копируя этого неведомого капитана, испуганно забубнил: - Значится так. Берите весь наряд по столовой и давайте его на мясо.
        - А теперь что с этим Демьяном делать будем?
        - Стандартный вариант, - пожал плечами Петр. - Включаем старый принцип: добрый следователь - злой следователь. Здесь он прокатит на ура. Правда, мы вроде оба себя злыми показали, но есть у меня на примете один гуманный человечек, поможет нам, не сомневайся, - он многозначительно посмотрел в сторону возившейся возле печки Заряницы. - Вот она и сработает. Не хотелось бы девку в мужские игрища вовлекать, но деваться некуда, придется. Сейчас она тихонько прокрадется к нему, развяжет веревки и расскажет, будто ты меня уговорил, что он и без битья сойдет, а то сильно есть хочется. Словом, мы в избе ножи точим. А ей жалко этого Звана-Демьяна стало, вот она и… Думаю, после ее сообщения он вылетит из нашей деревни и на ночь не посмотрит. Правда, придется на всякий случай покараулить, чтобы он от страха с самой Заряницей чего-нибудь не учудил да коней из хлева не выкрал. Ну ладно, это я беру на себя, а ты давай дуй спать, нам завтра рано подниматься.
        - Зачем?
        - Надо ж и прочую добычу забрать. Ты с пленного кольчугу, то бишь бронь, как ее здесь называют, снял, а с покойника забыл. Ну а дальше собираем шмотки, ноги в руки и айда.
        - А может ну ее, кольчугу эту, - неуверенно предложил Улан.
        Сангре почесал в затылке, прикидывая, но затем резко мотнул головой.
        - Не может, - твердо ответил он. - Прежде чем делать променад до тверского князя, нужны срочные инвестиции в наш внешний вид, дабы одеться в то, что здесь отчего-то считается приличным, а за прибарахлиться требуется серебро. К тому же эта бронь считай не наша, а Заряницы.
        - То есть?
        - Да я тут прикинул - пешком идти нам в Тверь как-то не того, значит, лошадку придется у нее позаимствовать, а чем компенсировать, чтоб она потом смогла другую прикупить? То-то и оно. Да и за гостеприимство с лечением рассчитаться - святое дело. Спасибо и поклон низкий - само собой, но к словесной и спинно-поясничной благодарности желательно добавить и нечто материальное.
        …Все прошло как нельзя лучше. Пленник, услышав от Заряницы зловещий рассказ о братьях, точащих ножи, едва девушка развязала веревочные узлы на его руках, буквально в считанные секунды покинул деревню.
        Друзьям же оставалось похлебать пустого супчика с лохмотьями капустных листьев и завалиться спать. Улан заснул быстро, а к его другу сон пришел не сразу - пустой желудок давал о себе знать, время от времени недовольно урча на своего хозяина. Да и дурные предчувствия мешали. Может, и прав был Улан, предлагая укатить спозаранку. Но тогда они теряли кольчугу. А в том тряпье, что у них сейчас имеется, предстать перед князем решительно невозможно. И Сангре, скрипнув зубами, сказал себе твердое «нет».
        «А кроме того, почему с московским дружинником непременно должно случиться самое плохое для нас? - попытался успокоить он себя. - Глядишь, доберется этот орел до Новгорода или… волки до него, что для нас, в принципе, одинаково. И вообще, если он и встретится по пути не тем, кому надо, его, скорее всего, сразу прикончат и о нас так никто и не узнает».
        Успокоив себя этими рассуждениями, он сладко потянулся и наконец заснул.
        Поутру ничто беды не предвещало. Друзья вместе с Заряницей сходили к яме-ловушке и к полудню вернулись обратно, нагруженные под завязку трофеями - саблей, бронью и прочим снаряжением погибшего воина. Осталось очистить кольчугу от крови и, собрав вещи, рано поутру уйти из деревни. Отмазка имелась: якобы помолиться в тверском храме по случаю рождества Христова. Правда, оно было сегодня, ну и что: лучше поздно, чем никогда.
        Все изменилось спустя час после их возвращения из леса. Оказывается, события покатились по предсказанному Петром наихудшему варианту сценария. Началось с того, что бежавший дружинник с перепугу запутался в пояснениях Заряницы насчет дороги, свернул в противоположную сторону и поутру нос к носу столкнулся с тверской погоней. Кто он такой - было ясно без слов, да и Демьян в надежде, что ему сохранят жизнь, откровенно рассказал обо всем, в том числе и о том, кто указал московскому князю путь к спасению.
        Прибыв в деревню, первенец князя Михаила княжич Дмитрий, возглавлявший погоню за Юрием, недолго думая, велел разобраться с иудой, показавшей дорогу московскому князю, на месте. Улана, хотевшего рассказать, как все происходило на самом деле, он и слушать не пожелал. Только и буркнул: «Заткнуть рот татарской собаке», а дружинники и рады стараться - мигом засунули ему в рот кляп.
        Досталось и Петру, вступившемуся за друга. Кулак у дородного мужика с длинными вислыми усами, оказался увесистым, вложил он в удар всю душу, так что отлетевший от него как футбольный мяч Сангре, вдобавок приложившийся затылком о бревенчатую стену избы, на минуту потерял сознание.
        Когда Петр пришел в себя, перед ним открылась безрадостная картина - к тому времени Улана успели подтащить к небольшой сосне, росшей на околице деревеньки, а один из дружинников успел вскарабкаться на дерево, деловито привязывая к одной из нижних ветвей веревку…
        ГЛАВА 10. БОЖИЙ СУД
        Времени оставалось всего ничего и терять его понапрасну Петр не стал. Вскочив на ноги, он вновь ринулся на выручку Улана. Дружинников, пытающихся его остановить, он яростно раскидывал в стороны - кого подножкой, кого подсечкой, кого ловким броском. Последние же два метра, отделявшие его от княжича, Петр преодолел в отчаянном прыжке, успев обхватить руками ноги Дмитрия. Плюнув на свою гордость, он не стал подниматься, а то еще оттащат от княжича, не дав сказать ни слова. Инстинктивно рассчитывая на его молодость, каковая, как известно, горяча, но отходчива, отчаянно завопил:
        - Не милости прошу, но справедливости!
        Дмитрий и впрямь выглядел молодо, под носом да на подбородке не борода с усами - пух курчавился, но уж больно зол он был из-за неудавшейся погони. Широкие черные брови мрачно хмурились, из темно-синих глаз чуть ли не искры летели.
        - По ней и сужу, - сурово отрезал он и многозначительно кивнул на спущенную к тому времени вниз веревку с петлей. - Вон она, дожидается наворопника московитского[11 - Здесь: лазутчика московского.]. Верно, Иван Акинфич? - повернулся он к тому самому вислоусому мужику, недавно приложившемуся тяжелым кулаком по скуле Сангре.
        - Он же по неведению дорогу-то показывал, согласно святому евангелию! Помоги ближнему своему и все такое! - возмутился Петр и, не выдержав, вскочил на ноги. О том, что он погорячился, Сангре узнал спустя всего пару секунд, когда оказался схваченным сзади за руки. Но этого его не смутило. Он и вырываться не стал, не до того, торопился поскорее выпалить побольше доводов в защиту друга. - Выходит, в святых книгах одно пишут, а ты иное повелеваешь?! И как быть?!
        - С каких пор магометяне по евангелию поступать стали, - хмуро проворчал Иван Акинфич. - Верно ты, Дмитрий Михалыч, рассудил, вздернуть татарина и вся недолга…
        - Да какой он татарин-то?! - торопливо перебил Петр. - Он самый настоящий калмык. И в аллаха не верит, потому как буддист! Ему по вере всем положено помогать, вот и… помог, - он сокрушенно вздохнул и напомнил: - Но по незнанию. Зато когда узнал, кто они такие, вмиг в бой кинулся промах свой исправлять. Ну, не смог в одиночку всех задержать, но дрался-то отчаянно - одного в плен взял, а второго вообще завалил. За это, между прочим, награда полагается.
        - Ну ты и наглец! - развеселился от таких слов Сангре княжич. - Может, ему еще и боярство пожаловать?
        - Али серебром с ног до головы осыпать? - угодливо добавил Иван Акинфич. - Так я мыслю, с него и тех гривен довольно, кои он от московского князя за свое иудство получил. За таковское щадить…
        - Да ничего он не получал! - отчаянно завопил Петр. - Я ж говорю - поступил по незнанию и по не-ве-де-ни-ю, - произнес он по складам. - А ты, Дмитрий Михалыч, лучше вспомни, чему святые книги учат. А у Екклезиаста-проповедника прямо сказано: «Не будь духом твоим поспешен на гнев, потому что гнев гнездится в сердце глупых». Да к тому ж кто знает-то, возможно, москвичи и сами дорогу бы нашли, без его помощи! А тогда вы нипочем за ними не успели бы - вон на сколько отстали.
        При этих словах Дмитрий вновь насупился и почему-то с безмолвным упреком во взгляде оглянулся на Ивана Акинфича, недовольно крякнувшего и зачем-то начавшего теребить конскую уздечку. Петр, воспользовавшись этой паузой, продолжил, торопясь сказать самое главное:
        - И не надо нам ничего - ни боярства, ни гривен, хотя мой побратим их и заслуживает. Ты, Дмитрий Михайлович, просто сочти все его заслуги и прегрешения и раздели. Оно ведь как: если за одно - награда, а за другое - кара, то вместе получается…
        Он развел руками, прикидывая, как половчее перевести на средневековый лад фразу «Минус на плюс дает ноль». Но не смог отыскать подходящего варианта и, вовремя припомнив, какой сегодня день, зашел с другого бока.
        - А призывая к милости, княже, я одновременно и о тебе забочусь. Вспомни, что ныне рождество господне и негоже тебе омрачать сей великий праздник смертоубийством. И в послании апостола Павла коринфянам о том же говорится: «Если служение осуждения славно, то тем паче изобилует славою служение оправдания». Да и не о прощении речь! Он иного от тебя жаждет, княжич: справедливости. И в будущем мы тебе тоже пригодиться можем. Мы ж сами к тебе на службу собирались, не сегодня-завтра в Тверь бы подались.
        - Ишь какие ловкачи, - зло хохотнул вислоусый. - Вы б до весны собирались. А теперь на кой ляд вы нам сдались, когда мы своего ворога одолели? - И он властно распорядился: - Давай, робяты, вздергивай его.
        Но Дмитрий властным жестом руки остановил дружинника, собиравшегося накинуть на шею «предателя» веревочную петлю, и задумчиво протянул, обращаясь к Петру:
        - Насчет пригодиться, мне мыслится, что, сказывая про обоих, ты малость погорячился. На тебя я в деле чуток поглядел: и впрямь ловок. Ну а татарин сей, или кто он там есть, чего может? Стрелы быстро пущать? Так оно нам ни к чему, мы иным берем.
        - При чем тут стрелы?! Я ж к чему говорил, что он в одиночку и без оружия двух конных одолел? Да к тому, что по сравнению с ним я неуклюжий как медведь.
        - Сразу видать, не охотник ты, - хмыкнул Дмитрий. - Косолапый порой столь ловок бывает, что…
        - Каким бы ловким он не был, а мой побратим и топтыгина одолел, причем вообще без ничего, даже рогатины с собой не было.
        - Ишь ты. А с виду и не скажешь, - подивился княжич. - Ну да сейчас не о том речь, - и он, иронично кривя губы, обратился он к Улану: - Сказываешь, не за гривны, но по неведению дорожку указал, согласно святому писанию?
        Тот закивал, промычав что-то в ответ.
        - Добрые ратники мне и впрямь нужны, но уж больно неказисто ты выглядишь… - княжич презрительно скривился. - К тому ж из московлян вои никакие, это они не далее как три дня назад показали, потому хоть и одолел ты у них пару человечков, но похваляться тебе покамест все одно нечем. Про косолапого иное. Ежели ты его и впрямь голыми руками…
        Деревенский народ, не дав договорить, бурно загудел, подтверждая. Дмитрий, бросив на них взгляд, продолжил:
        - Однако зверь по своему неразумию зверем так и останется, а вот коль ты голыми руками моего дружинника на снег уложишь, тогда… - он помедлил, прикидывая, и решительно закончил: - так и быть, оставлю в живых по случаю рождества господнего… до Твери. Пущай батюшка мой тебя судит. Ну а ежели не управишься с моим воем - не взыщи, - он многозначительно кивнул на веревку в руках дружинника и распорядился: - Тряпицу у него изо рта выньте - услышать хочу: согласен али как.
        - И охота тебе с ним рассусоливать, - попрекнул Иван Акинфич. - И без того видать, что из наших ему ни с одним не управиться. Ростом удался, а телом хлипок. Одно слово, недокормыш.
        - А ты сам выйди против меня, тогда и поглядим, кто из нас хлипче, - дерзко заявил избавленный от кляпа Улан. Вислоусый изумленно вытаращил на него глаза и гулко захохотал. Но смех его быстро оборвался, когда княжич, согласно кивнув, молвил:
        - Что ж, пожалуй, так и учиним. Развязать его, - распорядился он и, повернувшись к Ивану Акинфичу, спросил: - Как, боярин, принимаешь вызов?
        Тот недоуменно уставился на княжича.
        - Неужто взаправду решил меня супротив него выставить? - недоуменно спросил он. - Да мне и сабелька ни к чему. Разок к нему шуйцей приложусь и одесная[12 - Здесь: шуйца - левая рука, одесная - правая.]не занадобится.
        - Значит, туда и дорога, - хмыкнул княжич. - Сам сказывал, что сей иуда смерти заслуживает. А от доброго кулака ее принять али от веревки пеньковой - разница невелика.
        - Оно, конечно, так, да негоже боярина именитого поединщиком супротив незнамо кого выставлять, - протянул Иван Акинфич, горделиво вскинув голову и оглаживая длинный ус. - Как бы честь родовую не замарать.
        Княжич хмыкнул и жестко, с легкой неприязнью в голосе произнес:
        - На тебе, боярин, тоже вина имеется. Кто меня осаживал, едва сумерки наступали, на привалах настаивал? Глядишь, пораньше бы Юрия Данилыча догнали, до того, как этот пострел ему дорожку указал. Выходит, есть кой-какая правота в словесах его сотоварища.
        - Да нешто ночью по лесам да болотам шастают?! - возмутился боярин. - И без того четвертый день в седлах с утра до вечера, ажно спину заломило.
        - Вот и оправдайся. Считай, на божий суд вышел. Заодно и косточки разомнешь. И честь твоя непорушенной останется. Сам ведаешь: на божьем суде ни бояр, ни мужиков нет. Ежели все так, как сей краснобай сказывает, - кивнул Дмитрий в сторону Петра, - то тебе и одесная не поможет. А коль инако выйдет и зашибешь его, стало быть докажешь, что людишки московлянина сами верной дорожки через болота нипочем бы не сыскали и нет твоей вины в том, что главный ворог от нас убег.
        Боярин, что-то недовольно ворча себе под нос, нехотя слез с коня. Небрежно бросив поводья одному из дружинников, с угрожающим видом подошел к Улану.
        - Я тебя счас яко комара прихлопну, - злобно посулил он.
        - Что для одного комар, для другого слон, - уклончиво возразил Улан и, повернувшись к Дмитрию, деловито уточнил: - До первого падения, княжич, или как?
        - Оскользнуться и случайно можно, - покачал головой Дмитрий. - До трёх. Тогда ошибки точно не будет.
        - И ногами тоже дозволь, хорошо?
        - Лишнее, - отрезал княжич. - У нас на Руси таковского боя не ведают.
        - Должен же он тебе свое искусство во всей красе показать, - вновь встрял Петр. - И тебе выгода: воочию увидишь, чему он способен твоих людей научить.
        - Ты как, Иван Акинфич, согласный? - осведомился Дмитрий.
        - Пущай ножонками повихляет, - самодовольно отмахнулся тот. - Я его за одну ухвачу, на другую наступлю да пополам и раздеру.
        - Вот и хорошо, - облегченно выдохнул Петр и, ринувшись к другу, торопливо зашептал: - Давай, старина, не подведи. И толстого лупи без пощады. У него - сам, наверное, подметил - какие-то контры с Дмитрием, так что тот простит, если морду боярскую расквасишь. Но по возможности красоту боя тоже продемонстрируй, чтоб княжич сам слюну от зависти пустил и захотел научиться.
        - Попробую, - кивнул Улан, продолжая старательно растирать затекшие запястья рук.
        Проба оказалась удачной. Первый раз Иван Акинфич рухнул на снег, когда Улан стремительно увернулся от его удара и, ловкой подсечкой подцепив шагнувшего вперед противника, резко дернул на себя его ногу.
        - Один, - громко объявил Сангре.
        - Не в счет - оскользнулся я! - взвыл боярин, резко вскакивая.
        Петр вопросительно покосился на княжича, напомнив:
        - Помнится, для того ты и велел до трёх падений бой вести.
        Дмитрий помедлил, но, соблюдая справедливость, нехотя подтвердил:
        - Пущай один.
        Тем временем Иван Акинфич продолжал резво молотить кулаками, но… по воздуху. Ни одного удара в цель не пришлось, хотя порою его здоровенные ручищи пролетали в опасной близости от лица Улана, ловко уворачивавшегося от них. Так длилось с минуту. А на вторую, улучив удобный момент, соперник боярина сделал резкий прыжок вбок и, оттолкнувшись, взмыл в воздух и почти одновременно произвел два удара. Правая его нога пришлась по затылку, сбив с противника шапку, а в следующее мгновение левая с ходу врезалась в подбородок. Зубы Ивана Акинфича громко и звонко лязгнули и он, нелепо взмахнув руками, повалился на снег. Рядом упал Улан, но моментально вскочил, приняв боевую стойку в ожидании, когда поднимется боярин. Однако тот остался лежать недвижимым, а возле его лица неспешно расползалось кроваво-красное пятно…
        - Неужто насмерть зашиб? - встревожился Дмитрий.
        Улан мотнул головой, хладнокровно пояснив:
        - Если б я в сапогах был, тогда бы мог - у них носки острые. А берцами не то - они тяжелые, но тупые. Полежит немного и придет в себя. Правда, на коня ему лучше сегодня не садиться - свалиться может. Да и вообще денька два-три повременить, - и выжидающе уставившись на княжича, осведомился. - Третий раз нужен?
        Дмитрий задумчиво оглядел Улана.
        - Пожалуй, ни к чему - и без того ясно, - неспешно протянул он и похвалил: - А ты ловок, как там тебя, камык. И впрямь можно к себе брать, ежели батюшка… живота не решит.
        Петр сокрушенно крякнул. Получалась всего-навсего отсрочка, а он-то надеялся…
        - А с деревней чего учинить повелишь? - осведомился один из дружинников, явно разочарованный несостоявшимся повешением и враждебно поглядывавший на Улана.
        Дмитрий помедлил, оглядывая небольшую кучку жителей.
        - Виру с них взять и вся недолга, - подал голос другой дружинник.
        - Виру сказываешь, - задумчиво протянул княжич.
        - Смилуйся, батюшка! - бухнулся ему в ноги седой Липень. - Неповинны мы в евоном грехе, как есть неповинны. Да и не нашенские они вовсе, за что вира-то?! Мы этих пришлецов и знать не знаем. Это все Заряница. Она их в лесу по осени сыскала. Да и то взять - не бросать же. Поранетые оба были, медведь порвал, вот мы их из христианского милосердия того, пожалели. И ентого, - кивнул он на Улана, - тож она выхаживала, покамест он в себя не пришел. Кто ж ведал, что он московлянам подсоблять удумает. - И староста, потянувшись всем телом к княжичу и даже зачем-то привстав на цыпочки, заговорщически понизив голос, добавил: - И словеса в их речах случаются не нашенские. Может, они того…
        «Козел», - глядя на него, зло подумал Петр, но усилием воли взял себя в руки. Да и правильно поступал дед. Ему ж сейчас главное: деревню спасти, то бишь своих. На дворе конец декабря, так что если княжич согласится с предложением «пустить ворогам огоньку», народцу придется ой как худо. А они с Уланом, как ни крути, чужаки.
        Кроме того, если судить объективно, лишнего староста на них не наговаривал: все по делу. И касаемо «ненашенских» словес тоже крыть нечем. Они, действительно, особенно поначалу, частенько попадали впросак. Сангре, к примеру, до сих пор не мог без смеха вспомнить, как он во второй день пребывания в деревне, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, в течение получаса, не меньше, выяснял у Горыни, где тут поблизости туалет. Увы, но ни его, ни «параши», ни «очка», ни «сортира», ни даже самого что ни на есть русского «отхожего места» здесь не знали. А Петр в свою очередь отродясь не слыхал про «облаю стончаковую избу».
        Да и во многих других вопросах он лишь диву давался, сколько казалось бы обычных слов, прочно вошедших в словарь русского человека еще в двадцатом веке, если не раньше, местные попросту не понимают. Приходилось немало попотеть, чтоб найти нужный средневековый аналог. Но находил, и «нюанс» сменялся «оттенком», «прогноз» - «предсказанием», «секрет» - «тайной», «деталь» - «частицей», «компенсация» - «возмещением», «моментальное» - «мгновенным», а «фрукты» для раненого друга - «плодами», а то и еще проще: «грушами» и «яблоками».
        К чести наших героев надо заметить, что переучивались они быстро, особенно Петр - сказывалось пребывание в колонии, где за одно единственное неудачное слово можно было поиметь весьма крупные неприятности. Спустя всего месяц они почти не употребляли диковинных для аборигенов слов. Ну разве когда Сангре пробивало на одесский жаргон, но это не в счет, ибо тогда загадочных слов в его речи было так много, что перевода никто не удосуживался спросить, предпочитая вникать в смысл монолога веселого чужеземца, исходя исключительно из интонаций.
        Зато в обычном разговоре Петр последний раз лопухнулся аж на проводах мужиков на войну, когда провозгласил, что у него созрел тост. Но и тут мгновенно сработала выработавшаяся за последнее время привычка, и он, оглядев озадаченно уставившийся на него народец, буквально через несколько секунд внес поправку, заменив «тост» на «здравицу». - Заряница, сказываешь, подобрала? - нахмурился Дмитрий.
        - Она, она, - закивал Липень. - Ну-ка, подь сюды, - приказал он девушке, стоящей поодаль среди сгрудившихся в кучу перепуганных односельчан. И когда та, не поднимая головы, робко подошла поближе, строго приказал: - Давай, сказывай княжичу без утайки как да что!
        Но рассказывать ей ничего не пришлось. Оказывается, княжичу припомнился некий коваль, бывший среди ополченцев. Мол, когда он в кругу ратников своей сестрицей-разумницей похвалялся, тоже ее вроде Заряницей называл.
        - Горыня?! - радостно вскинула голову девушка.
        - Он самый, - подтвердил Дмитрий. - Стало быть, он твой братец. Хорош, хорош, ничего не скажешь, могутный. Сказывал, беспременно тверичи всех поганых одолеют. Мол, им провидец о том еще месяц назад предсказывал. И песня, кою он вместе со своими мужичками, у костра сидючи, пел, тоже хороша. «Вставай вся Тверь огромная», - процитировал он. - Вроде и простые словеса, а как за душу хватают.
        - Таки это ж моя песня! - возликовал Петр. - А провидец вот стоит, - хлопнул он по плечу друга и, радостный, уставился на Дмитрия, будучи уверенный, что теперь-то их неприятности остались позади.
        Княжич, нахмурившись, удивленно уставился на обоих, недоверчиво переводя взгляд то на Улана, то на Петра.
        - Не похож ты на гусляра, - усомнился он. - Не брешешь?
        - Зачем, - пожал плечами Сангре. - Да и глупо. Достаточно того же Горыню спросить и мое вранье вмиг наружу вылезет. Да и не он один мои слова подтвердить может… - он кивнул на скучившееся население деревеньки. - Любого из них спроси. Вон хоть бы старосту.
        Липень досадливо крякнул, но увиливать не стал, подтвердил:
        - Его, его песня. И впрямь он всех нашенских ей обучал. Туточки, в моей избе, ее и пели. И про победу твово батюшки Улан сей нам сказывал.
        Петр для вящей убедительности и в подтверждение истинности своих слов, вытащив из-за пазухи крест, поцеловал его.
        - Ишь ты, - усмехнулся Дмитрий. - Выходит, ты все-таки гусляр. - Однако появившаяся на губах княжича одобрительная улыбка спустя мгновение слетела с его лица. Он прищурился, внимательно вглядываясь, но не в лицо Сангре, а чуть пониже. - А ну-ка поведай, побратим татарский, как на духу - ты не из латинов, часом, будешь? - строго спросил он.
        - Православный, - возразил Петр.
        - Да ну? А крыж[13 - Так православные называли католический крест.]тогда у тебя отчего ненашенский?
        - Это…
        Петр замялся, не зная как пояснить, что его мама Галя была униаткой. Учитывая, что в это время на Руси слыхом не слыхивали об унии, задачка была еще та. Поначалу он решил отделаться общей фразой, проворчав, что это у него последняя память от матушки, но не вышло. Получилось иное: все заслуги за хорошие слова песни пропали даром, ибо Дмитрий вновь смотрел сурово и непримиримо. Некоторое время он задумчиво теребил небольшой темный пух на подбородке и наконец задумчиво протянул, как бы размышляя вслух:
        - Такая песня и впрямь дорогого стоит, но придумал ее ты, гусляр, а Юрию дорожку к Новгороду указал твой побратим, - последовал кивок в сторону Улана. - А ведь ежели он - провидец, то не мог не знать, кому путь в лесу показывает, - он вздохнул, потирая лоб, и пожаловался: - Уж и не ведаю, как с вами быть, больно вы странные людишки. У одного мать - латинка, да и с виду ненашенский, второй вовсе не пойми кто. Очень странные. Ну да ладно, коль вы с ним побратимы, дозволяю тебе, гусляр, поехать вместе с ним в Тверь к моему батюшке. Пущай он решает, что перевесит: твоя песня аль его вина.
        - А ты погоди его за показ виноватить, - встрепенулась Заряница. - Не мог он ту дорожку до конца ведать, никак не мог, - и она торопливо осведомилась у Улана: - Ты ж им путь токмо до Лосиной тропы указал, верно? - тот молча кивнул. Девушка, просияв, повернулась к княжичу и выпалила: - А ведь опосля Лосиной тропы Гусиное болото лежит и ежели московский князь со своими людишками вправо метнется, до-олго обходить станет. Да и проход меж Гусиным и соседним, Лебяжьим, узок больно. Кто о нем не ведает, нипочем не заметит и далее в обход двинется. Вот и выходит, что перехватить их времечко у тебя есть.
        - Какое там времечко, - горько усмехнулся Дмитрий. - Мы ж на день, считай, отстали.
        - Подумаешь, на день, - фыркнула Заряница. - Пришлец неведающий в наших болотах и три дня проплутает, покамест не выберется. А ты, коль от Гусиного влево двинешься, еще и обгонишь его и, ей-ей, первым у Хутунецкого сельца окажешься, кое на реке Тьме стоит. Московлянам же того сельца нипочем не миновать, ежели они свой путь в Торжок держат.
        - Не лжешь ли? - встрепенулся княжич, недоверчиво уставившись на девушку. Та торопливо перекрестилась. Дмитрий, не удовлетворившись этим, перевел взгляд на Липня. - А кто туда дорогу помимо девки ведает?
        Липень торопливо заверил, что до Хутунецкого села дорожка знакома всем мужикам. Там по осени всегда богатый торг и чуть ли не каждый туда ездил, потому как сельцом ведает наместник Торжка и цену за зерно новгородские купцы дают побольше, чем в Твери.
        - Выходит, это уже новгородские земли, - задумчиво протянул Дмитрий.
        Липень виновато развел руками:
        - Не обессудь, княжич. А ранее, до Хутунецкого, их перехватить негде.
        - Так оно и еще лучше, - усмехнулся Дмитрий и весело подмигнул Липню. - Новгородцы с Юрием заодно, и коль сельцо ихнее, московляне беспременно решат, что теперь спасены и останутся заночевать да в баньке попариться. Тут-то мы их и… - он, не договорив, принялся властно распоряжаться: - Живо по коням! А ты, Липень, проводника мне давай. Ослоп, подыщи провожатому лошадку из смирных, чтоб не свалился по пути.
        Заряница продолжала стоять на месте. Княжич одно время не обращал на нее внимания, да и заметив, истолковал ее ожидание совсем иначе:
        - Рано награды ждешь, красавица. Вот ежели догоним ворога, тогда отблагодарю. Будешь по деревне в колтах^[14 - Колты - височные женские украшения того времени.]^серебряных красоваться.
        Та покачала головой.
        - Не надобно мне награды. Лучше поведай, братец-то мой… жив ли?
        Дмитрий помрачнел и смущенно пожал плечами.
        - Кто их ведает… Пешцы супротив кованой рати московской стояли и главный удар на себя приняли. Храбро держались, ничего не скажешь, но и народу полегло среди них немало.
        Заряница горестно охнула.
        - Да ты не печалься, - неловко попытался успокоить ее княжич, влезая в седло. - Чай, твой братец сам кого хочешь зашибет, - и, уже не обращая на нее внимания, снова повернулся к Липню: - Да сани сыщи, старче, - но, покосившись в сторону направляющегося к нему Ивана Акинфича, поправился: - Нет, двое саней.
        - Напрасно ты загодя, - вставил словцо подошедший боярин, осторожно щупая припухшую и кровоточащую нижнюю губу, прикушенную во время последнего удара Улана. - Не сглазить бы.
        - Ты про что? - нахмурился Дмитрий.
        - Про сани, кои ты велел для Юрия Данилыча и ближних его приготовить.
        Дмитрий хмыкнул и иронично усмехнулся.
        - То не для него. Одни для гусляра с побратимом, - кивнул он в сторону Улана с Петром, - а другие… для тебя, боярин. Тебе, как я погляжу, нынче лучше в седло не садиться, не на пользу, видать, божий суд пошел, а нам ждать, пока в себя придешь, недосуг. Людишек твоих я при себе оставлю, а ты сам с десятком ратных давай-ка обратно в Тверь, - и, не глядя на Ивана Акинфича, принялся командовать дальше.
        Трудно сказать, чего больше было в этом решении: то ли княжич и впрямь решил позаботиться о боярине, судя по обалделому взгляду так до конца и не пришедшему в себя; то ли это стало скрытым наказанием за промедление в последние дни.
        - Не губи, Дмитрий Михалыч! Как я твоему батюшке в очи глядеть стану?! - взмолился Иван Акинфич.
        Княжич лишь досадливо отмахнулся, давая понять, что переиначивать не станет. Однако, хотя и торопился, а успел напоследок предупредить Улана с Петром:
        - Бежать по дороге не удумайте. Места глухие, далеко вам не уйти, да и ни к чему. Песню твою не токмо я, но и батюшка мой слыхивал, а за нее, я чаю, он многое простить может. Ну а ежели я вместях с Юрием Данилычем возвернусь, то и вовсе…
        Через минуту и он сам, и его люди, за исключением десятка боярских ратников и самого Ивана Акинфича, скрылись с глаз.
        - А ты, девка, покажь людишкам, где у тебя во дворе сани стоят, - буркнул Зарянице Липень. - Мыслю, так оно справедливо будет, ежели одни сани у твоего братца возьмут, - кивнул в сторону друзей, - а другие, для боярина, пущай уж у меня со двора. Вот токмо как их обратно возвернуть? Пропадут ить, как есть пропадут, - сокрушенно покачал он головой и, понурый, побрел к своей избе, прихватив четверых дружинников.
        Девушка повела за собой вторую четверку ратников. Пока лошадей впрягали в сани, Заряница, улучив удобный момент, когда боярин отвернулся, шепнула друзьям:
        - Там я оба ваших ножа в солому сунула. Чай, сгодятся в дороге.
        - Спасибо, - улыбнулся Улан.
        Заряница отмахнулась, мол, какие пустяки, и, помявшись, обратилась к Петру:
        - А ты, слышь-ко, не серчай на меня, - попросила она смущенно.
        - За что? - удивился тот.
        - Ну, помнишь, я тебе ногой наподдала. Ты еще с лестницы кувыркнулся. Я опосля подумала, может, ты и впрямь солому у меня с ноги снимал, а я, дурка, решила, будто ты меня того, облапать удумал…
        Улан крякнул и отвернулся, чтобы не смущать девушку и без того пунцовую.
        - Да все правильно, - отмахнулся Петр. - Чего там. Я ж действительно тебя того…
        - Ах ты ж! - задохнулась от возмущения Заряница. - А я-то… - и она, фыркнув, убежала прочь.
        - Мог бы и промолчать, - укоризненно заметил Улан, неспешно забираясь в сани.
        - Надо же, - протянул Петр, озадаченно глядя ей вслед. - Вот так всегда: хочешь по-честному, а получается еще хуже. Ладно, чего теперь, - и он плюхнулся вслед за другом в розвальни саней. - Ну, поехали, как сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост. А мы, дураки, гадали с тобой, на кого выходить. Оказывается, судьба сама за нас определила, - и он задумчиво протянул: - М-да-а, положеньице. А впрочем, могло быть и хуже, грех жаловаться. Одно то, что твоя встреча с Буддой сорвалась - уже отлично. Да и тверской князь на радостях по случаю победы не должен нас слишком сурово наказать. А с учетом песни, глядишь, вообще сухими из воды выскользнем.
        - Смотри не сглазь.
        И в это время, словно подтверждая предупреждение друга, раздался властный голос Ивана Акинфича:
        - А наворопников московитских связать, чтоб не утекли по дороге.
        Сангре попытался возмутиться, процитировав последние слова Дмитрия - некуда им бежать-то, но боярин оказался неумолим. Буравя Улана злым взглядом, он рявкнул на дружинника, замешкавшегося с исполнением приказания, а вдобавок посулил Петру:
        - Напрасно ты решил, будто твоя песня татарского выкормыша спасет. Вина на нем такая, что хошь десяток их спой, все одно не поможет.
        Сангре открыл рот, желая огрызнуться, но получил увесистый толчок от Улана.
        - Не надо. Бесполезно все. Ты погляди, какой он злющий. Ладно, пускай резвится, авось недолго ехать.
        Петр тяжело вздохнул и не стал перечить боярину, а тот, расслышав последнюю фразу Улана, охотно подтвердил:
        - Это ты верно сказываешь, басурманин, недолго, - и он, сплюнув алым на снег (прикушенная губа продолжала кровоточить), вперевалку неспешно побрел прочь.
        «Кажется, и впрямь сглазил, - подумал Сангре. - С этого гада запросто станется так подать дело князю, будто мы одни во всем виноваты. Остается надеяться, что княжич все-таки догонит этих москвичей, а пока…» Отвлек его голос Улана:
        - Сдается, я скоро догоню тебя по отсидкам. Ты бы как бывалый поделился полезным опытом.
        Сангре лениво покосился на друга:
        - Рановато тебе туда готовиться. Да и подсказать мне особо нечего. Разве что мудрый завет: «Не верь, не бойся, не проси».
        - Уже кое-что, - кивнул Улан. - Будем надеяться, что пригодится.
        - Типун тебе на язык, - откликнулся Петр. - Лучше наоборот: надейся, что не понадобится. Хотя… - он усмехнулся, - как сказал один поэт, сквозь прутья клетки небо глубже, и мир прозрачней из нее. Там, действительно, начинаешь понимать такие вещи, которые на свободе как-то до тебя не доходят. Правда, плата за это несоразмерная. Все равно что приобретать «Запорожец» по цене навороченного БМВ. Так что расслабься и давай прикидывай, как избежать столь невыгодной покупки. Время тебе до вечера и мне тоже, а на привале обсудим, кто до чего додумался.
        И он, мрачно поглядывая на людей, скакавших по обе стороны от их саней, погрузился в размышления: как получше подать князю их оправдания, дабы они звучали и доходчиво, и лаконично - навряд ли им дадут много говорить. Получалось не очень - мешал постоянно ерзавший рядом Улан - ему отчего-то не лежалось спокойно. К тому же из-за сидевшего спереди приземистого дружинника, правившего лошадьми, никак не получалось свободно вытянуть ноги.
        Отчаявшись разработать стратегию ответов, Петр начал было подумывать, как бы половчее пинком выбить возницу с саней и, развернув лошадку, рвануть куда глаза глядят. Однако чуть погодя он самокритично признался себе, что идея с побегом нереальна и, разочарованный, неожиданно для себя уснул - сказался ночной недосып.
        Проснулся он незадолго до того, как их сани остановились на вечерний привал, устроенный на какой-то лесной поляне. А спустя час он понял, что дела их не просто плохи, а из рук вон, и до возможной отсидки ни он, ни его друг могут попросту не дожить.
        ГЛАВА 11. ЛИЧНЫЕ СЧЕТЫ
        Удар Улана оказался хоть и чувствительным, но боярин пришел в себя довольно-таки быстро, езда помогла. Хотел было остановить сани и пересесть на коня, но не стал - пускай думают, будто ему неможется. А вот злость у Ивана Акинфича не прошла. Да и как ей пройти, когда в памяти то и дело всплывал чуть ироничный голос княжича, а вслед за ним поднимались в душе опасения.
        «Обадит[15 - Здесь: обвинит.]меня сей молокосос перед Михайлой Ярославичем, как есть обадит, - тоскливо думал он о Дмитрии. - Ишь, возгря[16 - Здесь: сопляк.], в чем винить удумал. И кого?! Меня! Да и наперед неладно. Чай он не простой княжич, но старший из сынов Ярославича, наследник всего княжества, а там, как знать, может и великого Владимирского».
        Разбитая губа прошла, но душевная рана от обиды саднила все сильнее.
        «А все из-за кого. Да из-за этого нехристя, чтоб ему! Да еще из-за княжича. Ишь, нашел кого против басурманина выставлять. Одним этим меня опозорил».
        Но посчитаться с Дмитрием Иван Акинфич никак не мог, зато эти двое были под рукой, рядышком. И пока они ехали, боярин все сильнее накалялся от растущего внутри гнева. Так прилюдно опозорить его, чей отец Акинф Великий был одним из первейших еще у предыдущего великого князя Андрея Александровича, сына самого Александра Ярославича Невского! Да за таковское и веревки мало!
        «Хотя погоди-ка… А ведь божий суд у нас не закончился, коль я всего разок упал - не считать же тот первый, когда у меня нога не вовремя подвернулась. Но тогда…»
        Боярин призадумался, ища приемлемый выход. Не сразу, но ближе к вечеру что-то в мозгу забрезжило, стало вырисовываться. И тут…
        - Село! - радостно гаркнул чуть ли не над ухом старший десятка Ольха, заметив впереди небольшое, изб в двадцать, сельцо.
        Боярин вздрогнул и от досады выругался - исчезла мыслишка, а вдругорядь появится ли, нет ли, кто знает. И в ответ на резонный вопрос Ольхи насчет завернуть, зло рявкнул:
        - Поспешать надо! Чай успеем до сумерек до Летявы дотянуть, там и заночуем.
        Когда село скрылось с глаз, Ивану Акинфичу пришло на ум, что до Летявы им ни засветло, ни в сумерках не дотянуть. Однако он прогнал от себя запоздалое сожаление, прикинув, что ему и впрямь надо поторапливаться.
        «Оно ведь как: кто первым обсказать поспеет, того и верх. К тому ж…», - он усмехнулся, поймав ускользнувшую было мыслишку за хвостик, и удовлетворенно кивнул сам себе. И когда стало ясно, что придется ночевать в лесу, выбрав какую-нибудь поляну, боярин этому обстоятельству ничуть не расстроился. Напротив, повеселел, окончательно утвердившись в своей задумке.
        Поначалу шло как обычно: распрягли коней и десятник раскидал всех по работам. Четверых он отправил за хворостом для костра, еще двоих ломать лапник у росших поблизости елей, чтоб мягче сиделось, а ночью теплее спалось. Нашлись дела и для остальных, кроме… пленников. Их боярин трогать не позволил, даже развязывать не разрешил, буркнув, что непременно сбегут.
        - Он совсем идиотом стал от полученного сотрясения своего куриного мозга? - возмутился Петр. - Может, мне ему слова Дмитрия напомнить?
        - Лучше промолчим, - откликнулся Улан. - Чем меньше будем привлекать внимание этого козла, тем выгоднее для нас. Хотя как ни таись, а навряд ли поможет.
        - Точно, - подтвердил Петр. - Смотри, как ходит. Не иначе, гадость какую-то задумал.
        - Задумал он ее еще по дороге, - поправил Улан, - а сейчас прикидывает, как половчее внедрить в жизнь.
        В одном друзья ошиблись - Иван Акинфич не просто ходил по поляне, но с целью. Никому не доверяя, он утрамбовывал снег на небольшой площадке, намеченной для продолжения «божьего суда». Но чуть погодя он решил изменить первоначальный замысел. Неплохо, конечно, от души съездить наглецу по уху, еще лучше свернуть ему челюсть набок, заодно пустив обильную кровавую юшку из носа, но… Где там, в глубине души, боярин подспудно опасался, что недавняя история повторится и на утрамбованном снегу окажется вовсе не басурманин, а он сам. И он внес в свою задумку изменения. Расплывшись в добродушной улыбке, направился к саням, где лежали друзья.
        - Застоялись поди, добры молодцы? - пропел он чуть хрипловатым от сдерживаемой злости голосом.
        - Скорее залежались, - откликнулся Улан.
        - Вот, вот, - охотно закивал головой Иван Акинфич. - И я о том. Мыслится, подразмяться вам обоим желательно. Да и дельце до вас имеется.
        Оба промолчали, ничего не ответив. Но боярин не смутился и, чуть выждав, сам пояснил, что за дельце. Мол, не желает он везти в Тверь котов в мешке. Оно, конечно, повеление княжича исполнить надо, но касаемо обучения дружинников - вопрос спорный. Дмитрий молод совсем, сосун еще, и двух десятков лет не исполнилось, потому доверчив. А ежели чего, князь Михайла Ярославич не с чада своего спросит - с боярина, коего самолично к нему приставил. А что ему боярин ответить может? То, что слыхал? Так это смех один. Пустым словам цена невелика, а в настоящем деле будущего наставника княжьих дружинников никто не видал.
        Петр хотел возразить, что кое-кто все-таки слегка успел и даже опробовал на вкус его берцы, но вовремя осекся. Прав Улан. Нельзя этого гада злить - он и без того на взводе. А Иван Акинфич, вновь не дождавшись ответа, продолжил. Мол, известно, нешто побратим о побратиме станет худые речи вести. Он и чего есть хорошего, и чего нет - все в кучу соберет. Дескать, нет человека лучше, нет его проворнее, хоть весь белый свет обойди. Вот это самое проворство он и желает нынче проверить.
        - Так что, готов? - вкрадчиво осведомился он и улыбнулся, предвкушая будущее торжество.
        Улыбка получилась короткой, поскольку почти сразу боярин зашипел от боли, прижав руку к нижней губе. Несмотря на серьезность момента и грядущее испытание, Петр еле-еле удержался от смеха. Правда, злорадную ухмылку полностью скрыть не удалось - во всяком случае боярин ее подметил, но виду не подал.
        - К чему? - чуточку с ленцой осведомился Улан.
        - Художество свое показать, хитрости бойцовские.
        Улан мотнул головой, невозмутимо пояснив:
        - Куда ж мне с такими руками? Так в дороге затекли, что я их и не чувствую. Да и самому размяться желательно.
        - Ништо, - «успокоил» его Иван Акинфич. - И запястья дам время размять, и самому попрыгать. Ну-ка, Ольха, развяжи.
        - Одного аль обоих, - осведомился десятник.
        - Да пущай обоих, - махнул рукой боярин и, пока Ольха распутывал тугие узлы, с ехидной усмешкой продолжил: - Вот токмо, боюсь, нечестный бой выйдет. Ратники-то мои в седле день-деньской тряслись, подустали изрядно, покамест ты в санях валялся. Потому мыслю, чтоб силушку уравнять, супротив тебя троих выставить.
        Петр, не удержавшись, охнул. Боярин, довольно покосившись на него, выжидающе уставился на Улана.
        - А если откажусь? - осведомился тот после короткого раздумья.
        - Ну тогда они тебя чуток накажут, чтоб не кичился попусту. Да и побратиму твоему тож достанется на орехи, дабы вдругорядь язык не распускал, - откровенно заявил боярин и снова спросил: - Так как, согласный?
        - О! Здравствуйте, таки я ваша дядя! - возмущенно всплеснул наконец-то освобожденными от пут руками Петр. - Это ж беспредел какой-то, иного и слова не подберешь. Форменное избиение, только в случае согласия разрешено оказывать мордобою сопротивление. И почему так мало - всего трое? Почему не весь десяток на нас двоих натравить? Валяй, выставляй всех разом, чего стесняться. Или совесть заговорила?
        - Ну гляди, - прошипел Иван Акинфич. - Коль сами таковское восхотели, будет вам десяток, - и, указав Петру на место подле друга, кивнул остальным ратникам, чтоб присоединялись к троим…
        - Ничего, ничего, Уланчик, - ободрил его Петр, выходя в центр утоптанной площадки. - Нас голыми руками за кожаный хобот не прихватить!
        Поначалу бой выглядел как разминка. Дружинники атаковали медленно, лениво, как бы нехотя, поскольку в отличие от боярина немного стыдились своего явного перевеса. Да и не питали они враждебных чувств к странному татарину. Помощь Юрию Даниловичу, конечно, плохо, но отчасти это компенсировалось его неведением, а отчасти - продемонстрированным в деревне мастерством, кое не могли не оценить по достоинству люди ратного боя.
        А уж про веселого говорливого брюнета и вовсе говорить нечего. Он, правда, тоже на русича не походил, уж больно темные волосы, да и нос с небольшой горбинкой - вылитый фрязин, но бить-то его за что? За то, что не побоялся вступиться за своего побратима и принять неравный бой?
        Однако минуты шли и у наседавших стал просыпаться бойцовский азарт. И это несмотря на предупреждение Улана, чтобы Петр постарался их не злить и по возможности вообще не бил, а подставлял под своих же. Но в пылу драки человек не больно-то думает, кто именно его ударил и на чей кулак он нарвался. Главное - челюсть болит, зуб шатается и губа разбита. Да вдобавок постоянные подзуживания боярина, ни на секунду не закрывавшего рта. Осыпаемые его насмешками ратники становились все злее, хотя божий суд, если применить к нему правила, установленные княжичем в деревне, давно пора было заканчивать - каждый из нападающих шмякнулся раза три как минимум.
        - Слушай, я выдыхаться начинаю, - тихонько предупредил Петр в перерывах между волнами атак.
        - Терпи, - выдохнул сквозь зубы Улан. - И они не железные.
        Но тут подал голос Иван Акинфич. Устав наблюдать, как лупцуют его людей, он мрачно заорал:
        - Будя! Кому сказываю, будя! Ольха, уйми этих баб, кои вдесятером с двумя управиться не могут!
        - Затишье перед бурей, - шепнул Улан. - Не расслабляйся.
        И точно. Едва ратники сбились в кучку, пристыженно сопя, как боярин, встав с лапника, молча прошел к ним и, не говоря ни слова, презрительно сплюнул на снег.
        - Цена енто ваша, - пояснил он и, повернувшись к недавним пленникам, застывшим в ожидании очередной каверзы, заметил: - А вы тож не больно-то радуйтесь. Нешто енто божий суд? Так, забава, а таперича начнем всурьез. Поглядим, что запоете, когда на вас с сабельками пойдут. А ты, Ольха, ентим подыщи что поплоше.
        - А если мы не хотим участвовать в этом балагане? - подал голос Сангре.
        Иван Акинфич невозмутимо пожал плечами:
        - Так зарубят, по-простому, - и поторопил ратников.: - Да быстрее, чего копаетесь-то.
        Петр, набычившись, некоторое время молча взирал, как дружинники извлекают сабли из ножен. Оглянувшись в сторону друга, изумленно протянул:
        - А ведь и впрямь зарубят. М-да-а, сдается, плавный аллюр наших судеб незаметно перешел в дикий галоп. А мы ж с тобой так старались, чтоб ни единого ребра не сломать, ни одной челюсти у этих шлимазлов не свернуть. Вот и делай людям добро.
        - Деваться некуда, - вздохнул Улан и сквозь зубы процедил: - Работаем по плану «Захват». Главаря беру в заложники, дальше по обстановке. А ты заговаривай зубы.
        Петр хотел спросить, с чем он собрался брать этого гада в заложники, они ж с пустыми руками, но вспомнил про ножи, сунутые Заряницей в телегу. Да и вообще, не время для дискуссий - коль друг, всегда считающий на несколько ходов вперед, принял такой план, значит, успел его продумать. Сделав пару шагов вперед по направлению к боярину и возмущенно уперев руки в боки, Петр приступил:
        - Ша, дядя! Сделай паузу в ситуации и не озлобляй меня, бо я, как человек, измученный квасом - а пепси тут не достать ни за какие деньги - нынче и без того пребываю в шибко дурном расположении духа. Ты чего ж творишь, кафтан казённый, зипун цигейковый?! Думаешь, за нас и заступиться некому? Да за меня вся биндюжники на Привозе поднимутся и сам памятник Ришелье по такому случаю сойдет со своего пьедестала, чтоб выразить свой праведный гнев. И ты еще почуешь, как тяжкая каменная десница сдвинет тебе нижнюю челюсть в район затылка, а сам череп вгонит поближе к мочевому пузырю, чтоб ты мог детально рассмотреть собственные камни в почках.
        Иван Акинфич, недоуменно нахмурившись, тем не менее слушал, не перебивая. Ратники тоже изумленно вытаращились на Петра. У половины, не меньше, аж рты полуоткрылись.
        Где находится Улан и что он делает, Сангре не видел, а оглянуться в его сторону было нельзя. Оставалось надеяться, что ступор дружинников продлится хотя бы еще пару минут и друг успеет уложиться за этот срок.
        Первым, очнувшись, подал голос Ольха:
        - Чего мужик буровит-то? - обратился он к боярину, но тот, злорадно оскалившись, отмахнулся и небрежно бросил:
        - Енто у него со страху. Ништо, пущай потокует перед смертушкой.
        Изобразив на лице праведный гнев, Петр шагнул поближе:
        - И смертушкой меня пугать не надо, шакал нещипаный. Может, моя и близко, но твоя, поверь, куда ближе. Я тебе что, бублерка с мешочком, чтоб ты мне здесь мог, поц драный, мою масть на шушу опускать. Да если бы твой папа знал, каким козлом ты вырастешь, он бы к твоей маме на полет стрелы не подошел, а мама бы сбегала к гинекологу на аборт, причем на всякий случай два раза подряд, а также разогнала всех аистов над домом и потравила всю капусту на своем огороде…
        Улан управился, сумев за пару минут неторопливо приблизиться к боярину. Не до конца, оставалась пара метров, но ближе подходить было рискованно, поэтому их он ухитрился преодолеть за один-единственный прыжок, в падении ловко сбив с ног Ивана Акинфича и повалив его на снег. Никто из ратников, стоящих рядом, и дернуться не успел. А в следующее мгновение Улан, ловко запрокинув голову боярина и прижав нож к его горлу, громко крикнул воинам:
        - Всем стоять, где стояли, иначе…
        Продолжать не стал, и без того понятно, что тогда приключится.
        - Вот так, - хмыкнул Петр и, подойдя вплотную к беспомощно застывшему Ивану Акинфичу, злобно вращающему глазами, укоризненно заметил: - А ты еще надо мной насмехался, фраер ушастый. Получается, правду я сказал: неизвестно чья смерть ближе, - краем глаза уловив чье-то шевеление, он резко развернулся и рявкнул на ратников: - Сказано же стоять, шлимазлы! Теперь наша очередь шутки шутить. Трёх коней оседлать и сюда их, живо!
        - И еще двух заводных, - негромко уточнил Улан.
        - Ну да, - невозмутимо согласился Петр и, скрывая свое смущение (как это он сам про запасных не подумал), яростно напустился на воинов: - Вам по сто раз повторять?! Для особо тупых уточняю: сейчас мы отчаливаем в неизвестном направлении. Касаемо боярина даю слово: не позже завтрашнего вечера отпустим вашего козла обратно живым и невредимым. Ну и лошадь ему дадим - само собой. Условия окончательные и изменению не подлежат. Сопровождать не советую - нынче мы решили быть ближе к народу и в почетном эскорте не нуждаемся, - и, не оборачиваясь, порекомендовал другу: - Уланчик, будь ласка, пощекочи как следует этот выкидыш прогресса, чтоб он подтвердил наши чрезвычайные полномочия.
        Дождавшись невнятного хрипа Ивана Акинфича, Петр удовлетворенно кивнул и возмущенно осведомился у ратников:
        - Ну и чего непонятного? Он же русским языком четко и выразительно вам приказал - пятерых коней сюда и дожидаться два дня, пока не вернется. Что говоришь, мил человек? - он чуть склонив голову набок, сделал вид, что прислушивается к боярину, вновь прохрипевшего нечто загадочное. - А-а, ну само собой, мы ж не звери. Какой-никакой комфорт, но обеспечим, - и обратился к десятнику: - Он велел тебе, Ольха, лошадку в сани запрячь и еду туда положить. Но вначале веревочку нам подкинь покрепче, чтоб твой шеф ручонками не размахивал - не то заденет по пути ветку какую-нибудь, поранится, а у нас ни клизмы, ни эпиляторов, ни пургена, - и поторопил десятника: - Давай, давай, шевелись.
        ГЛАВА 12. КЛЯТВА, УСЛЫШАННАЯ БОГОМ
        Через десять минут небольшой караван отправился в обратный путь. Впереди, держа в руке горящую головню, ехал Улан. Вслед за ним послушно трусила пара коней. Длинные поводья каждого были привязаны к седлу скачущего впереди. Далее катили сани, где находились Петр и связанный Иван Акинфич, багровый от ярости и с кляпом во рту. Замыкала процессию еще одна лошадка, чей повод был привязан к саням.
        О маршруте Петр друга не спрашивал. «Раз никаких колебаний, значит, у него все продумано, - логично рассудил он и невольно восхитился: - Ну каков мужик! И когда успел рассчитать!»
        Однако спустя час выяснилось, что Сангре переоценил талант своего напарника, поскольку тот остановился, спешился, и, подойдя к саням, без лишних слов нахлобучил боярину шапку аж на самые глаза, а чтобы он ее не смог сбросить, намотал поверх какой-то кушак. Для чего он это сделал, было понятно без лишних пояснений, и Петр с легким разочарованием в голосе протянул:
        - А я подумал, что мой гениальный друг и со всем прочим успел определиться, в том числе и с дальнейшей дорогой.
        Улан виновато развел руками:
        - Увы, - сокрушенно вздохнул он. - Я выгляжу гением исключительно на фоне одного бестолкового одессита, а так у меня весьма средние способности. Однако, хоть я и принял меры предосторожности, но береженого бог бережет: давай-ка лучше отойдем в сторонку.
        - Это верно, - согласился Петр. - Лучше перебдеть, чем недобдеть.
        Отойдя метров на двадцать от саней, Сангре напоследок оглянулся на боярина, решил, что расстояние достаточное, и заметил Улану:
        - Вроде не дергается и шапку снять не пытается. Кстати, может, поделишься секретом, как ты ухитрился незаметно достать нож из саней. Сдается, щипач Гоша Кудесник, упакованный нами пару лет назад, непременно поставил бы тебе зачет за мастерство и вручил…
        - Не поставил бы, - перебил Улан, пояснив: - Я этот нож еще в дороге в карман засунул, - Петр разочарованно скривился. - Но все равно требовалось время, чтоб незаметно вынуть его и подойти поближе. Словом, если бы ты не отвлек их своей бесподобной речью, все могло в самый последний момент сорваться. Ладно, сейчас некогда умиляться нашей ловкостью. Давай лучше прикинем, куда податься.
        Сангре поморщился.
        - Не хочу в Москву, - выпалил он. - Все понимаю, с Тверью у нас теперь кранты, но и к татарскому прихвостню наниматься душа не лежит. Да и нельзя нам теперь туда.
        - А я и не собирался ее предлагать. Знаешь, у меня еще месяц назад мелькнул в голове третий вариант. Между прочим, довольно-таки логичный и весьма перспективный как для нас, так и для Руси. Я и раньше хотел его предложить, но боялся, что ты встанешь на дыбки.
        - Чтобы узнать перспективу, надо ее вначале как следует пощупать. Нынче я добрый, предъявляй, потискаем. Разумеется, служба у ордынского хана отпадает, а остальное… Сейчас не до выпендрёжа, - небрежно отмахнулся Петр.
        - Тогда напоминаю, что ныне на территории будущей Российской империи имеется некое православное государство под названием Галицко-Волынское королевство.
        - О как! - удивился Петр. - На родину козла Бандеры. Це дило. Я ж и сам частично оттуда. Точно-точно. У меня еще прабабка-доярка, ярая бандеровка, диверсантом была: забрасывала вилами навоз в открытое окно белой «Победы» председателя колхоза. Во всяком случае так про нее в уголовном деле было написано. Странно, и чего я до сих пор не подумал о них, особенно учитывая, сколь много там милых очаровательных людей с твоей родной символикой[17 - Имеется в виду свастика - буддийский символ вечного круговорота жизни.]на рукавах.
        - Ну-у, с символикой ты поторопился, - усмехнулся Улан. - С кого бы они ее скопировали, коль Гитлер не родился? Сейчас там исключительно такой же православный народ, как в Твери и Москве, и такие же православные государи. Кстати, применительно к нашей с тобой цели у этого королевства имеется один дополнительный плюс - оно куда ближе к Европе. Следовательно, раздобыть порох, находясь там, гораздо проще. Ну а заодно с правителями тамошними познакомимся, а там, как знать, может и насчет объединения всей страны получится удочку закинуть. Заодно по пути к Литве присмотримся. Помнится, ты ее в союзницы Руси наметил. Ну, поехали?
        - И он спрашивает! - вместо ответа возмутился Сангре. - Считай, лед давно тронулся, а посему командуй парадом, фельдмаршал. И присмотримся, и приценимся, и купим задешево.
        - А с этим как? - кивнул Улан в сторону саней.
        - Я ж обещал, значит, отпустим, - пожал плечами Петр.
        - Ты дал слово сделать это в течение суток, - напомнил Улан. - К исходу вторых, а то и раньше, он доберется до своих людей и обязательно организует погоню. А судя по тому насколько зол на нас боярин, поверь, он ночей спать не станет, лишь бы догнать. И догонит, даже если мы к тому времени пересечем границу Тверского княжества.
        - И его пустят? Без шенгенской визы?
        Улан не ответил. В таких случаях он предпочитал умолкать, что служило условным сигналом Петру: не время для бездумного трепа. Вот и сейчас его друг, явно собиравшийся сострить, завидя вопросительный взгляд друга, мгновенно угомонился, почесал в затылке и задумчиво протянул:
        - Слово, конечно, нарушать нежелательно, пускай и даденное такой гнусной свинье… - оборвав себя, он принялся задумчиво расхаживать вдоль колеи. Улан терпеливо ждал, по опыту зная: сейчас его отвлекать нельзя, капитан Блад думу думает. Наконец Петр остановился и повернулся к Улану. - А чего гадать-то? Попросим помощи у Заряницы, и все.
        - В деревню заезжать нежелательно, - возразил Улан. - Тебе народ не жалко? Он же обязательно вычислит, что мы в ней побывали, и тогда в отместку все избы по бревнышкам разнесет, а что с девушкой учинит, вообще представлять не хочу - волосы дыбом встают. Хотя да, - спохватился он. - Там наши припасы на дорогу, а главное, карабин с патронами. Да и дорогу узнать желательно. И как быть? - уставился он на друга.
        - Положись на меня, розовый драгун, - усмехнулся Петр. - Организуем, чтоб ему вообще не до того стало. И вообще, ты самое главное сделал: и нас спас, и дальнейший маршрут определил. Теперь моя очередь. Слушай сюда. Когда приедешь, то попросишь у Заряницы…
        До деревни оставалась пара верст, когда Сангре свернул с дороги в сторону леса, а Улан направил свою лошадь к деревне. Вернулся он через пару часов. Иван Акинфич к тому времени давно спал возле костра и, судя по легкому похрапыванию, сон его не был притворным.
        На рассвете друзья, наскоро позавтракав (причем боярин гордо отказался), двинулись дальше. Ехали без остановок, поскольку прокладывать новый санный путь по девственно чистому снегу - задачка еще та. Лошади быстро выдыхались, и Улану приходилось частенько перепрягать ту, что в санях, да и самому пересаживаться с уставшей на свежую.
        Одно хорошо - зима не баловала особыми снегопадами, ну и плюс кроны деревьев тоже приняли на себя часть небесных подарков, и в основном снег был не выше лошадиных бабок. Да и оттепелей пока не случалось, и наст образоваться не успел. Благодаря двум этим благоприятным обстоятельствам они успели одолеть за день, как осторожно прикинул Улан, около тридцати верст. Сангре и вовсе считал, что за плечами не меньше полусотни и они выбрались за пределы Тверского княжества, а подсчеты друга - явный пессимизм. Спорили недолго, поскольку доказать что-либо никто из них не мог - за всю дорогу им на глаза не попалось ни одной самой крохотной деревушки. Но в одном они сошлись: задумку Петра в отношении боярина пора пускать в ход. Мало ли…
        Едва солнце начало клониться к закату, они устроили привал. Котелок и миски у них имелись, и они решили побаловать себя горяченьким супчиком. Пока варево кипело, Иван Акинфич стоически молчал, стараясь не глядеть в сторону костра. Однако нос себе он заткнуть не мог, и аромат чеснока, щедро накрошенного друзьями в похлебку, вкупе с прочими травами, полученными от Заряницы, изрядно поколебал боярскую волю. Но, настроившись к гордому отказу от еды, Иван Акинфич с ужасом обнаружил, что его никто и не спрашивает, хочет он поесть или нет.
        - Уланчик, я тебе скажу всю правду за твои кулинарные способности, - промурлыкал, отдуваясь и довольно поглаживая живот, Сангре. - Таки это был лучший супешник в моей жизни. Ну угодил, азиат, нет слов как угодил. Тебе самому-то как, плеснуть добавочки? - осведомился он у друга. - Тут почти на миску осталось, жалко выливать. Горячий еще.
        - Пожалуй, не буду. Вкусно, но время поджимает. Надо до сумерек верст десять одолеть.
        - И я не хочу. Придется вылить. Хотя погоди-ка, - спохватился Петр. - Боярин нас, конечно, не покормил, но самим в свиней превращаться негоже, - взяв котелок, он подошел к Ивану Акинфичу и небрежно поинтересовался: - Нет желания за перекусить?
        Отказаться вслух у пленника сил не имелось, да и скопившаяся во рту слюна мешала, но собрав воедино остатки воли, демонстрируя презрение, боярин повернулся к Сангре спиной. Петр не обиделся, ехидно прокомментировав:
        - Ну и правильно. С такой рожей можешь преспокойно поворачиваться ко всем задом - все равно не отличить, - и, повернувшись к другу, невозмутимо констатировал: - Не хочет он. Ну и ладно, наше дело - предложить, а его…
        - Кстати, имей в виду, что сегодня твоя очередь мыть посуду, - напомнил Улан. - А я пока лошадок покормлю да облегчусь.
        Петр грустно вздохнул, сожалеюще посмотрел на котелок и выливать не стал. Вместо этого, поставив его на снег неподалеку от саней, где лежал связанный пленник, он пробормотал:
        - Может, еще проголодаюсь, пока посуду домою, - и приступил к оттиранию мисок снегом, мурлыча себе под нос какую-то песенку.
        Боярин прислушался, но слова были ему совершенно непонятны.
        Мой братан для марафета бобочку надел,
        На резном ходу штиблеты - лорд их не имел.
        Клифт парижский от Диора, вязаный картуз,
        Ой, кому-то будет цорес, ой, бубновый туз[18 - А. Розенбаум. «Полицмейстер Геловани»].
        Иван Акинфич покосился на остатки варева. Как назло легкий ветерок дул именно со стороны котелка. И так вкусно тянуло ароматом каких-то травок вкупе с чесночком, что боярин не выдержал. К тому же ему припомнилась проповедь священника, где говорилось, что гордыня - мать всех смертных грехов. Получалось, он как истинный христианин не должен подпускать ее к своему сердцу, и Иван Акинфич хрипло буркнул продолжавшему возиться с миской Петру:
        - Ладно, плесни чуток. Так и быть, отведаю вашей стряпни.
        Сангре покосился на него, молча кивнул и… продолжил оттирать миску снегом. Иван Акинфич немного подождал, но, видя, что тот никак не реагирует, окликнул его по новой:
        - Ну ты чего, оглох, что ли? Сказываю же, согласный я.
        Петр скривился, как от зубной боли, и хмуро проворчал:
        - То буду, то не буду. Ладно, невелика птица, прямо из кастрюли поешь, - и сунул в руки боярина теплый котелок и ложку.
        Голод, проснувшийся в Иване Акинфиче, не затихал, а напротив, усилился, да и хлеба нехристи для него пожалели - не больно-то большую краюху отрезали от каравая, так что приходилось компенсировать его недостаток вкусным хлебовом. Не побрезговал пленник и корешками, плавающими на дне, с хрустом разгрызая их крепкими желтыми зубами.
        Боярину думалось, что после трапезы ему снова свяжут руки, но нет. Наоборот, развязали и ноги. Указав на лошадь, оставшуюся на привязи, Петр негромко сказал:
        - Забирай. Очень хочется верить, что инстинкт самосохранения пересилит в тебе низменное чувство мести, недостойное христианина. Однако, как разумно гласит по этому поводу Талмуд римского папы: «На аллаха надейся, а ишака привязывай». Посему вначале дай нам слово, что ты, вернувшись к своим ратникам, не ринешься за нами в погоню, а поедешь в Тверь.
        Иван Акинфич, ненавидяще глядя в спину Улана, подавшегося в лес, не иначе по нужде, зло скрипнул зубами. Прощать ненавистного татарина, ухитрившегося дважды за день унизить его, причем оба раза прилюдно, он не собирался. Да и этого, чересчур бойкого на язык, тоже. Но деваться было некуда, и он нехотя пробурчал:
        - Ладноть, живите.
        - Э-э, так не пойдет, - не согласился Петр. - Ты словно подачку нам кинул, а мы не нищие дервиши возле паперти у синагоги и в милостынях твоих не нуждаемся. Ты настоящую клятву дай и крест нательный взасос поцелуй, что слово свое сдержишь.
        Иван Акинфич посопел, колеблясь. Однако, придя к глубокомысленному выводу, что нарушить клятву, даденную по принуждению, вроде как не грех, во всяком случае небольшой, господь простит, выполнил требование наглеца.
        Петр внимательно выслушал и сокрушенно посетовал:
        - Эх, жалко, ни видоков, ни послухов нет. Коль нарушишь, и не доказать ничего. Хотя… - он посмотрел на небо, встал и, молитвенно подняв руки кверху, громко крикнул: - Боже всевышний! На тебя одного уповаю. Ведаешь, что зла мы этому человеку не сотворили и он твоим именем обещал нам зла не чинить. Внемли просьбишке раба своего недостойного и останови клятвопреступника, буде он надумает нарушить свое слово.
        И тут же раздался раскат грома. Правда, звучал он как-то не совсем обычно, но тут главное другое: на ясном небе ни облачка. Да если б они и были - откуда в конце декабря, да еще при морозе, приключиться грозе? Иван Акинфич даже испуганно пригнулся. А вот собеседник его не испугался. Удовлетворенно кивнув, он вновь запрокинул голову к небесам и как-то буднично произнес:
        - Благодарю тебя, господи, что услышал меня, да еще дал знак. Теперь мы спокойны и… пожалуй, поедем, - он повернул голову к Ивану Акинфичу. - Прощевай, боярин. Насчет смертушки нашей, упомянутой тобой, ты напрасно. Но за это мы с тобой поговорим когда-нибудь попозжей. А на будущее прими бесплатный совет: ты и без того с нами успел обгадиться по самые брови, посему не усугубляй. Бо, ежели чего, я в следующий раз лично тобой займусь и таки успею устроить тебе печальную жисть на фоне разнообразных гнусных гадостей. Быть тебе тогда, дядя, бессменным дежурным при общественных туалетах княжеских конюшен.
        Иван Акинфич, молча все выслушав, направился к своей лошади, но его остановил вышедший из леса Улан.
        - Я тебя кое о чем попросить хотел, - мягко пояснил он и что-то прошептал ему на ухо. Боярин недоуменно вытаращился на него, но переспрашивать не стал, согласно кивнул.
        …Некоторое время друзья ехали молча. Первым разжал рот Петр, вообще не любивший долгого молчания, и поинтересовался, что на прощание сказал Ивану Акинфичу Улан. Тот весело улыбнулся:
        - Надо ж было как-то отвлечь его мысли от Липневки, вот и попросил, чтобы он не убивал Джавдета, если встретит его у Сухого ручья. Пусть у него теперь извилины в другую сторону завиваются.
        - Зря опасаешься, - хмыкнул Петр. - Ему и подтверждения всевышнего за глаза.
        - Думаешь, поверил? - усомнился Улан.
        - Железно, - заверил Сангре. - Видел бы ты его глаза, когда эти патроны бабахнули. В нынешнее время такая шарлатанская приправа самая убедительная, так что не сомневайся.
        - И на будущее полезно, - подхватил Улан. - Глядишь, в другой раз боярин, припомнив, как внимательно господь прислушивается к твоим просьбам, поостережется катить на нас бочку.
        - В какой другой? - насторожился Сангре, с подозрением покосившись на друга. - Вроде бы мы, согласно твоему третьему варианту, будем работать совсем в других местах. Или ты боишься, что у нас и там ничего не выйдет?
        - Наоборот, надеюсь, что мы раздобудем порох, - пожал плечами Улан. - Но ты не забыл, где находится островок?
        - А ведь и правда, - согласился Петр. - Не, ну прямо убиться веником. Изумляюсь я с тебя, Уланчик. Такой умный, аж завидки берут. Ей-богу, мне порой становится стыдно за свою неумелость и тупость.
        - Я не умный, а предусмотрительный, - поправил друга Улан. - А прежде чем стыдиться вспомни, сколько всего ты напридумывал, в том числе совсем недавно, со слабительным, - и, похлопав друга по плечу, проникновенно заметил: - Старина, ну нельзя же во всем быть совершенством.
        Петр крякнул и махнул рукой:
        - Да ладно, это я так, слегка поворчамши, чтоб тебе возле меня жизнь медом не казалась, - и он, вернув разговор к боярину, стал вслух прикидывать, когда именно подействует на него зелье Заряницы…Иван Акинфич долго смотрел вслед своим похитителям, накрепко фиксируя в памяти направление, в котором они двинулись. Затем, усмехнувшись, хлопнул себя по лбу. Ну и дурень! Они ж на санях, а от них след ох как приметен. Он удовлетворенно кивнул, глядя на хорошо видимый след от полозьев, двумя четко очерченными полосами уходивший в обе стороны. Ох, хорошо! И к своим возвращаться - не заплутаешь, и в погоню идти - тоже не скроются. Лишь бы господь непогоду попридержал.
        Пустив коня вскачь, он прикинул, что должен суметь за полночь добраться до своих. Все-таки на санях и верхами - существенная разница в скорости. Получалось, если завтра поутру, чуть свет, ринуться со всем десятком обратно, то, пускай не тем же вечером, но следующим или через один, должно получиться догнать беглецов и тогда…
        Однако мечтал он о сладкой мести недолго, поскольку в брюхе урчало все более требовательно и негодующе. Некоторое время боярин продолжал терпеть, наконец не выдержал, остановил коня - благо кругом лес, далеко отходить не требовалось - торопливо облегчился и вновь кинулся к лошади.
        Увы, живот умолк ненадолго. Не прошло и десяти минут, как новый острый позыв опять заставил его останавливаться и спешиваться. А дальше пошло-поехало. Случалось, он и в седло не успевал забраться, как вынужден был заново привязывать поводья и снова развязывать гашник[19 - Шнурок.]на штанах. Перерывы случались, но недолгие - от силы на пять, максимум десять минут.
        Меж тем стемнело. Окончательно измучившись и остановившись близ ельника, боярин в очередной раз присел на корточки и тут, наконец, вспомнил о своем обещании, а также о громовом раскате, подтверждающем, что просьба этого, как его там, Петра услышана и господь взялся сам проследить за клятвой Ивана Акинфича.
        Мрачно натянув штаны, он с тоской покосился на небо, на котором давно загорелись первые звезды. Полная луна светила достаточно ярко, ехать да ехать, ибо ее мутно-белесого света вполне хватало, чтоб не сбиться с пути, но…
        - Господи! - в отчаянии завопил он. - Не по своей воле, но по принуждению посулил таковское, так почто ты со мной эдак?! Ослобони, сделай милость, а я для тебя расстараюсь, церкву в сельце своем близ Переяславля возведу обыденну! - В животе снова забурчало. - Две церквы, - торопливо поправился он, но бурчание не унималось. - А в Спасо-Преображенский храм в Твери на крещение свечу пудовую поставлю, - пришлось продолжить ему, - и боярыню свою заставлю воздух богородице вышить, да икону сына твово, Спасителя нашего, в серебряную ризу одену и…
        Продолжить перечень даров боярин не успел, ибо в брюхе столь отчаянно взревело, что гашник пришлось развязывать на бегу - иначе не поспеть. Обращаться к богу со спущенными портами Иван Акинфич посчитал неприличным. К тому же на ум пришла трезвая мысль, что перекупить бога навряд ли получится. И вместо дальнейших посулов он, вернувшись к лошади и укоризненно глядя на темный небосвод, буркнул:
        - Ладноть, будь по-твоему. Сдержу я словцо даденное, - но от попрека удержаться не смог, ворчливо заметив: - Хотя мог бы и порадеть православному человечку. Чай, мы тебе куда ближе, чем латины с басурманами.
        Он зачем-то постоял с минуту, словно дожидаясь ответа. Не получив его, сунул ногу в стремя, грузно забрался в седло, поерзал по нему, примащиваясь поудобнее, но коня вперед не послал. Вместо того, зло сплюнув, взвыл:
        - Ну а теперь-то за что?! Я ж боле не перечу тебе, господи, так чего ж ты?! - и устремился к ближайшей ели…
        ГЛАВА 13. СОЮЗ СУПЕРСМЕЛЫХ РАТНИКОВ, ИЛИ НОВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
        Дальнейшее путешествие друзей на запад шло ровно и гладко. Они ни разу ни во что не вляпались, будто судьба решила дать им передохнуть. Отчасти это происходило благодаря тому, что жилья на их пути практически не встречалось, попалось лишь однажды.
        Жители крохотного починка из двух изб были слегка напуганы завалившимися к ним на ночь глядя довольно-таки странно одетыми молодыми крепкими незнакомцами. Но те разговаривали мирно, ничего не требовали, и хозяева, успокоившись, на радостях гостеприимно поделились с гостями всем, что имелось из еды. Улан с Петром вволю напились парного молока, насладились свежим ароматным хлебом, ну и сами выложили на стол вяленое мясо и жменю соли.
        А еще до начала застолья слегка заискивающий хозяин повел их в чудесную баньку, где они вволю напарились, плеща на каменку хлебным квасом, и, сидя на полке, с наслаждением ощущали, как обволакивает их густая духмяность.
        Разговорить словоохотливого хозяина починка труда не составило, и вскоре они выяснили, что находятся в Витебском княжестве. Получалось, половина дороги уже за плечами и главное - погони теперь можно не опасаться.
        Правда, услышав встречный вопрос «Откель и куда вы, хлопцы, путь держите и кто сами будете?» - они замялись. Куда - тут им скрывать было нечего, в Галицию, откуда - сообщать не хотелось, а потому Петр выдал загадочное: «Мы из СССР». Но самое тяжкое было - подобрать ответ на вопрос, кто они такие… И что тут скажешь?…
        Друзья переглянулись, и Сангре после недолгой паузы решительно выпалил:
        - Княжьи опера мы. Понятно?
        - Не-а, - простодушно замотал головой мужик и недоуменно нахмурился. - Про опёрка с опёрышем слыхал. Птенцов так малых кличут, гусенка, к примеру, али утенка, когда они оперились, а на крыло еще не встали. А вот опера… Это что ж за птицы такие? Поболе, что ли?
        - Гораздо, - самодовольно хмыкнул Петр. - Орлята мы. А на крыло встанем, дай срок, - твердо пообещал он и весело подмигнул другу…
        Однако, как выяснилось, тот не был полностью согласен с Сангре. Едва хозяин вышел, сославшись на необходимость помочь своим бабам, как Улан заявил:
        - Слушай, а и правда опера как-то не очень звучит. Да и загадочно чересчур. Хорошо, ему на память опёрыши пришли, а ведь другой, чего доброго, вообще опарышами назовет?
        - Логично, - согласился Петр. - Но и полицейскими себя назвать тоже не годится, - задумчиво протянул он, - опять непонятно будет. Милицией?
        - Это там на Западе она уже имеется, а здесь темный лес, - не согласился Улан. - Тут что-то постариннее требуется, в смысле посовременнее.
        - Тогда может нам следователями назваться? Или дознавателями? Как тебе?
        Улан задумался.
        - Неплохо, только… Слушай, а давай чуть иначе: дознатчики?
        - Давай, - равнодушно согласился Сангре и прошлепал к лавке со состоящей на ней бадейкой.
        Неспешно почерпнув из нее ковшик кваса, он с наслаждением выкушал его и резко выплеснул остатки на каменку. Раскаленные камни зло зашипели, а по всей парилке поплыл духмяный запах поджаренного хлеба.
        - Благодать, - простонал он, вновь плюхнувшись на верхний полок.
        - А почему ты сказал, что мы из СССР? - поинтересовался Улан.
        - Ответь я, что мы с Руси - уточняющие вопросы последовали бы. Сам же знаешь - нынче Русь одна, а княжеств в ней море. Скажи, что мы из Российской Федерации - пришлось бы битый час объяснять, что это за государство. А тут он попросту обалдел. Кстати, я предлагаю так и назвать нашу маленькую, но могучую организацию. Пусть она будет СССР. Во-первых, мы с тобой оба в нем родились, причем в один год, да еще какой - Дракона^[20 - 1988 год.]^. А во-вторых, оно и целям нашим отчасти соответствует - мы ж, пока здесь, намерены помочь всем русским княжествам собраться воедино, в крепкий союз.
        - Назвать-то можно, но по-моему ты рискуешь тратить еще больше времени на разъяснения про советские и социалистические.
        - Не надо ничего объяснять, - отмахнулся Петр. - Проще изменить расшифровку и все. Ну, например, Союз свободных и смелых ратников. Если не нравится, возможны замены: Союз суперсильных или суперсмелых. Словом, вариаций, какие на самом деле эти ратники - куча, только успевай выбирать, и все понятны.
        - Тогда самое то! - одобрил Улан и, посчитав вопрос исчерпанным, блаженно закрыл глаза, наслаждаясь благоуханным паром.
        Правда, банька топилась по-черному, но они еще в Липневке успели свыкнуться с этим неудобством и давно перестали обращать внимание на дымные клубы, густо висевшие над потолком.
        То, что за целую неделю им выпала единственная ночевка под крышей, друзей не огорчало, и отсутствие деревень на своем пути они поначалу считали скорее благом. Отсутствие баньки - это плохо, но зато возможная погоня наверняка потеряла их след и не сможет ни у кого узнать об их маршруте. К тому же в ночлеге на свежем воздухе, возле весело потрескивающего костерка есть масса прелестей.
        Да и не испытывали они особых неудобств. Морозы стояли умеренные, градусов пять-шесть, да и ночью температура опускалась не сильно. Если б под рукой не имелось зажигалки, скорее всего, им пришлось бы помучиться с разведением костра, но пока проблем не возникало. К тому же дядька попросил Улана захватить еще и баллончик для заправки, так что газа должно было хватить весьма надолго.
        Впрочем, Улан предложил на всякий случай заняться тренировками по освоению альтернативных способов добывания огня, ибо с учетом того, что все имеет обыкновение ломаться, причем в самый неподходящий момент, лучше быть к тому готовым. Поэтому первые полчаса у них уходили на тяжкую работу с кремнем, трутом и кресалом. Заканчивался сей труд далеко не всегда успешно - запалить трут, а от него щепочки, удалось всего пару раз, но не страшно. Главное, в конечном итоге костёр, точнее два, весело полыхали, и спалось между ними на мягком лапнике вполне комфортно.
        Словом, получилось у них нечто вроде маленького туристического похода, о чем Улан как-то заметил Петру, на что тот, кисло поморщившись, уточнил:
        - Скорее учебно-тренировочный, - и выразительно провел рукой по холке коня.
        Дело в том, что езда по лесу на санях требовала виртуозных поворотов, и обозлившийся на бесконечное кружение Улан к концу второго дня потребовал от друга пересесть верхом на лошадь, оставив сани в лесу. Петр с другом не спорил, хотя с ужасом представлял себе, как он станет вечером слезать с коня.
        Однако вскоре выяснилось, что болевые ощущения не столь ужасны, как ему представлялось. Давали о себе знать мышцы на внутренней поверхности бедер, да и то терпимо. Правда, ворчать Сангре продолжал, но больше по инерции.
        Да и коней своих, по настоянию Улана сразу поделенных между ними, Петр хоть и бранил нещадно, но это была лишь видимость. Особенно доверительные отношения сложились у него с чалым, оказавшимся на редкость умным и сообразительным.
        - Ах ты, мой Цыпленок, - гладил он морду своего небольшого буланого конька желтовато-песочной масти. - Ну и чего ты загрустил? Да я понимаю, тяжело день-деньской по лесу такого здоровенного дурака таскать, как я. Ладно, потерпи. На-ка, похрумкай, отведи душу, - и он, покосившись на Улана, чтоб тот не видел, украдкой скармливал коню яблоко или морковку.
        Но в это время возмущенно и ревниво фыркал вороной Одессит, названный так Петром из-за его хитрых повадок и более строптивого нрава. Приходилось переходить к нему и из кармана вновь извлекалось очередное вкусное лакомство.
        И когда они набрели на починок, Петр первым делом завел с хозяином разговор не о чем-нибудь, а об… овсе. Причем не отставал от него, пока тот не согласился им поделиться. Не бесплатно, разумеется, пришлось заплатить солью.
        Сангре первым и обеспокоился к середине второй недели, что у лошадей заканчивается корм и надо бы где-то им разжиться, иначе его Цыпленок протянет ноги, а Одессит вообще накинется на своего хозяина, решив, что тот неплохая замена овсу. Дабы поскорее добраться до жилых мест Петр даже порывался пустить коней в галоп. Мол, он вполне освоился в седле. Улан пояснял, что рановато, но видя решительный настрой друга, махнул рукой, не став препятствовать - пускай сам поймёт, благо снега хватало и падение особо болезненным быть не должно. Дал лишь единственный совет: начинать свой эксперимент, сидя на более послушном Цыпленке.
        В третий раз свалившись и обозвав его упрямым брыкливым троглодитом (ну не себя же винить в падениях), Сангре упрямо пересел на Одессита, но на нем и вовсе продержался меньше минуты. Подъехавший Улан как бы между прочим заметил, что на конюшне, где он подрабатывал, будучи еще школьником, существовал неписанный закон: упавший всадник проставляется… тортиком. Особенно, когда падение первое.
        - Конечно, никто никого не заставляет, но традиция есть традиция, - невозмутимо подытожил он. - Посему, дабы не нарушать их, предлагаю твои эксперименты на время прекратить, пока… не проставишься как положено за прошлые падения.
        - Тиран, - обозвал его Петр, но больше в галоп своих коней не пускал.
        Судьба по-прежнему продолжала до поры до времени оберегать их от случайных встреч. И они понятия не имели, где находятся - то ли в Смоленском княжестве, то ли в Брянском, то ли успели добраться до территории Литвы. Оставалось продолжать блуждания по огромным, дремучим лесам, изредка сменяющимся небольшими полями.
        Но, наконец, встреча состоялась, причем оказалась она весьма драматичной…
        В то утро все было как обычно. Сладко потянувшись, разбуженный Уланом Сангре, не торопясь вылезать из-под теплой медвежьей шкуры, заявил:
        - Если б ты знал, старина, в каком шикарном эротическом сне я тебя сегодня видел, - и, с улыбкой глядя на обалдевшего от такой новости друга, продолжил: - Представляешь, подле меня собралось аж четыре пышные дамочки и показывали мне такое кино, куда там детям до шестнадцати. Я бы на такой просмотр даже киномехаников не пустил. Но потом пришел ты и, вопя, шо за мной пришла жена, всех разогнал, а меня разбудил…
        - Ну извини, - повинился Улан. - Попортил тебе концовку.
        - А может, и к лучшему, что разбудил, поскольку жену ты тоже привел с собой за руку и она была как две капли воды похожа на нашу соседку сверху, тетю Цилю - шестьдесят восемь лет и сорок килограммов костей и плюс еще два - змеиного яда.
        Позавтракав, Сангре решил выяснить у судьбы, что их ждет впереди и когда же они наконец выйдут хоть на каких-то людей, а то овса в торбах осталось всего по паре жменей каждому коню. Однако извлеченная Уланом из колоды карта понимания не добавила, загадочно предупредив избегать ошибки в выборе.
        - Кто бы мне пояснил: в каком? - проворчал Петр. - Ладно, тащи еще одну.
        Хмуро поглядев на вторую карту, не добавившую в гадание ясности, он велел Улану вытянуть третью. Уставившись на червонного туза, вдохнул и сожалеюще констатировал:
        - Бред какой-то.
        - А поконкретней, - попросил Улан.
        - Говорю же бред, - буркнул Сангре, забираясь в седло. - Счастливое замужество или наследство. Как ты сам понимаешь, ни того, ни другого нам не светит. Не иначе как испортились картишки, угодив в иное время.
        Однако не прошло и полчаса, как друзья услышали вдали истошный женский крик. Они насторожились, завертев головами. Было ясно, что невидимая глазу женщина нуждается в помощи, поскольку чуть погодя крик перешел в стон, но было непонятно, куда именно ехать на выручку: на морозном воздухе звуки разносятся далеко, а вокруг стоял лес. Пока гадали куда податься, где-то в отдалении раздались мужские голоса и говорили они явно не по-русски. Наконец Улан сообразил:
        - Слушай, а ведь это немцы.
        - Не понял, - изумился Сангре. - Это что ж получается, мы всю Польшу насквозь прошли?
        - Да нет, скорее всего, мы на землях Тевтонского ордена, - поправил его Улан.
        - А вопила как недорезанная кто? Эта, как ее, из тех, кого они завоевали? Улан пожал плечами.
        - Скорее всего. Или продолжают завоевывать.
        - Ну, счас мы им устроим дранг нах остен, - пробормотал Петр и толкнул пятками в бока Цыплёнка. - Давай, родной.
        Как выяснилось чуть погодя, направление они выбрали точное - метрах в трехстах показалась небольшая поляна, окруженная со всех сторон сугробами. Были они невысоки и разглядеть кое-что друзья сумели, а детально рассмотрели происходящее на ней, забравшись на дерево и достав из седельных сум бинокль. Сама поляна представляла собой разоренное святилище неведомого литовского бога. Погром произошел недавно: небрежно разбросанные головешки костра, горевшего подле какого-то мрачного деревянного идола, сваленного набок, еще дымились. Тела охранников святилища лежали на снегу неподалеку.
        В данный момент на поляне вовсю хозяйничало восемь разбойников, трое из них щеголяли в белых плащах с отчетливо видным черным крестом. Остальные были одеты обычно - то есть в военные доспехи, но без отличительных признаков принадлежности к тевтонскому ордену. Эта пятерка и занималась тремя пленниками: стариком в каком-то бесформенном балахоне черного цвета, обшитом белой тесьмой по краям, мальчишкой-подростком и женщиной. Судя по всему, их в скором времени ожидала пытка. Такой вывод друзья сделали, глядя, как их обстоятельно прикручивают к дубам на краю поляны.
        - Как многозначительно цитировала ближе к утру моя знакомая учительша по литературе, намекая на продолжение постельных утех: «И тут боец вспомнил, что у него в кармане винтовка!» - сквозь зубы процедил Петр.
        - Ты это к чему?
        - К тому, что пришло время для распаковки карабина, без коего нам навряд ли удастся обойтись. А ты чего это посмурнел? - нахмурился Сангре. - Нет, я не спорю, заслышав наши выстрелы запросто еще одна толпа с крестами набежать может, так что мы рискуем схлопотать стрелу в бок, меч в пузо и копье в зад и через это немножечко помереть, но не оставлять же этого безобразия? Или тебе Шива в людей не позволяет стрелять? Ну давай я сам за карабин возьмусь. Идеальное качество не гарантирую, но с трехсот метров в столь крупные мишени…
        - Не о том речь, - хмуро перебил Улан. - И Шива ни при чем. Кстати, мы по всей видимости на литовской территории, так что еще одна толпа с крестами не набежит - они все тут. Это набег.
        - Почему ты так решил? - удивился Сангре.
        - Если кратко, то на своей земле себя так не ведут, а объяснять все нюансы в подробностях слишком долго, - отмахнулся Улан. - Считай, во мне заговорила генетическая память предков. Ты лучше о другом задумайся. Вот так запросто отстреливать людей, сидя в засаде, как-то… - он замялся. - Может, получится договориться?
        - Тю на тебя. Ты шо?! Это ж считай средневековые натовцы, как всегда несущие на восток демократию и, судя по дымящейся головешке в руках во-он того козла, весьма горячий, можно сказать, пламенный гуманизм, так что пытаться договориться бессмысленно. Нет, если ты столь лютый гуманист, можно оставить все как есть - пусть их. В конце концов, нам здесь не жить. Но уж больно оно… несправедливо.
        Улан засопел, услышав последнее слово, и недовольно поморщился. Однако возразить было нечем - прав друг, как тут не заступиться. А если пытаться поначалу применить иной вариант, будет утерян фактор неожиданности. И тогда при столь явном численном перевесе неизвестно какая сторона одержит верх - вон сколько у них арбалетов. Если хоть один заряжен, то… Получалось, надо стрелять, причем именно ему. В конце концов это именно он, а не Сангре, считался в Академии одним из лучших стрелков и даже пару раз брал призы на соревнованиях.
        - Карабин я тебе не уступлю - все-таки сам его пристреливал, - мрачно выдавил он и добавил, специально стремясь себя накрутить: - К тому же потомки этих с крестами двух моих прадедов убили в Отечественную, так что у меня должок за ними.
        - Вот и рассчитаешься, - вставил Петр.
        - Но лучше бы сократить дистанцию, - продолжал Улан. - В обойме десять патронов, а на полянке восемь человек, значит, больше двух раз промахиваться нельзя. Предлагаю подкрасться поближе со стороны во-он того дубка, что слева от нас.
        Привязав коней, они осторожно подобрались к полянке поближе. К этому времени всех трех пленников успели привязать, а двое воинов в темных плащах торопливо собирали разбросанные головни и заново раздували костёр.
        - Пытать собираются, - прокомментировал Улан.
        - Зачем? - удивился Петр.
        - А вдруг пленные где-то серебро с золотом запрятали, - пояснил Улан. - Скорее всего, вон тот мордатый, что стоит близ дамочки, сейчас именно о деньгах ее и расспрашивает. У кочевников, когда они в разбойный набег идут, даже поговорка есть такая: «Настоящий воин не тот, кто победил врага, но кто взял добычу».
        - Учитывая темное прошлое твоих предков, тебе виднее, - согласился Сангре.
        Улан поерзал, примащиваясь поудобнее, и пробормотал:
        - Одного боюсь: если эти вояки уже знакомы с аркебузами, выстрелом из карабина их напугать не получится. И тогда они по принципу «Не доставайтесь ж вы никому» перед тем, как попытаться сбежать, могут прикончить пленных.
        - Арбалеты ж вроде разряжены.
        - Подумаешь, - фыркнул Улан. - Полоснул мечом на бегу и вся недолга.
        - Значит, надо отвлечь, чтобы им стало не до того.
        - А как?
        - Дай подумать, - Сангре потер переносицу. - Ага, играем вариант как с боярином, но на сей раз помимо божественного грома придется наглядно продемонстрировать само божество, тогда они точно запаникуют. Сейчас я…
        Он, осмотревшись по сторонам, извлек из-под снега сухую ветвь. Была она кривая, но длинная, чуть ли не в его рост, и толщиной почти с его запястье. Не найдя ничего лучшего, Сангре вздохнул, слегка взмахнул ею в воздухе и удовлетворенно кивнул.
        - Инвентарь не ахти, но на безрыбье… Эх, жаль, краски у нас с собой нет, - посетовал он. - Боевые разводы на лице пригодились бы. Ну, ничего страшного. Заменим их… полустриптизом, в смысле, голым по пояс, благо мороз невелик, - и он принялся лихорадочно раздеваться, торопливо скидывая с себя полушубок, а следом за ним и зипунок вместе с рубахой.
        - А это зачем?
        - Чем загадочнее и непонятнее, тем для человека страшнее, - ухмыльнулся Петр. - Тогда они обязательно сочтут меня за некоего кудесника, а то и за явление Христа народу, - и, видя недоумение на лице друга, пояснил: - В смысле, явление того самого бога, валяющегося на поляне. Мол, он не вытерпел столь наглого надругательства над своим изображением и лично воплотился для разборок с обидчиками.
        Улан хотел возразить - слишком много уязвимых мест имел план Сангре, но, взглянув на друга, понял - бесполезно. Лицо решительное, в глазах боевой азарт, зубы стиснуты от злости… Когда Петр в таком состоянии, пытаться переубедить нечего и думать. К тому же время действительно поджимало.
        - Значит так, первым делом веди огонь по тем, в кого я направлю посох. Так эффект от выстрела сильнее, - торопливо проинструктировал друга Сангре. - Но если они на меня разом попрут, на очередность наплюй. И самое главное, не бери пример с японского снайпера Томимо Токосо, - весело подмигнул он другу и, крадучись, чтоб не засекли раньше времени, направился к святилищу.
        Незаметно добравшись до края полянки, Петр выпрямился и… озадаченно застыл возле сугроба - его появления никто не хотел замечать, все были увлечены своими делами. Кто-то продолжал раздувать костер, кто-то вязал лежащих литвинов, а трое затеяли самостоятельный поиск спрятанных сокровищ, разворотив шалаш и чуть ли не вывернув его наизнанку. У рыцарей же, судя по всему, разгорелся жаркий спор насчет дальнейшей судьбы пленницы, поскольку один из крестоносцев удерживал руку мордастого с зажатой в ней головней, мешая поднести ее к привязанной женщине.
        Пришлось вначале скромно кашлянуть, а когда и это не помогло, подать голос.
        - Салям алейкум, бандерлоги! - жизнерадостно завопил Сангре и, обратившись персонально к мордастому крестоносцу, критически заметил: - А у тебя, группенфюрер, ус отклеился.
        Нужного эффекта удалось достичь влет. Все мгновенно уставились на него, а один из раздувавших костёр столь резво дернулся от неожиданности, что не удержал равновесия и инстинктивно оперся рукой об угли. В результате поляну огласил дикий вопль.
        Петр удовлетворенно кивнул - процесс пошел как нельзя лучше. Можно переходить к следующему номеру концертной программы. Кивнув в сторону вопившего от боли, он многозначительно посулил:
        - Это лишь начало, поскольку я - Гудвин, великий и ужасный. А посему, ребята, как говаривала одна обаятельная, но строгая управдомша, топайте до хазы, ибо Гитлер капут, - и он, строго покачав головой, направил свой импровизированный посох на ухватившегося за арбалет воина.
        Надо отдать должное Улану - целился он быстро и всего через пару-тройку секунд раздался оглушительный сухой треск, правда, не совсем похожий на раскат грома, как мысленно успел отметить Сангре, а больше напоминающий удар кнута, но оно не важно. Зато не в меру шустрый воин рухнул навзничь, не издав ни звука. Товарищи, стоящие рядом с ним, оторопело переглянулись, застыв на месте.
        - И оставь в покое красную шапочку, волчина позорный! - рявкнул Петр, направив посох в сторону мордастого крестоносца в белом плаще, стоявшего подле привязанной женщины.
        Тот что-то рявкнул по-немецки, сделал шаг вперед и… Новый громовой раскат и во лбу у рыцаря, по-детски беспомощно всплеснувшего руками, расцвело небольшое красное пятнышко. В следующее мгновение он повалился в снег.
        Странно, но оставшаяся в живых парочка в белых плащах не рухнула на колени, взывая к небу, не ударилась в панику, а принялась озираться по сторонам. Не увидев никого, оба как по команде выхватили мечи и ринулись на Петра.
        - Шарахунга! - грозно зарычал Сангре, вспомнив, наконец, совет друга держаться величаво, как подобает божеству, а проклятия-заговоры изрекать сурово. - Бамбарбия кергуду и мать вашу во веки веков вместе со святым духом! - и он наклонил свой импровизированный посох, указывая другу на ближайшего от себя рыцаря.
        Улан не заставил себя долго ждать. Помня наставление друга, что самих рыцарей, в отличие от их подручных, не желательно оставлять в живых, он все-таки рискнул и на сей раз стрелял в грудь, рассчитывая, что на крестоносце стальные латы, а потому его выстрел не окажется смертельным. Однако, судя по тому, как рухнул рыцарь, стало понятно: пробил.
        Его напарник, несмотря на гневный окрик Петра «Цурюк, поц вонючий!», успел и добежать до странного полуголого человека, и замахнуться на него своим тяжелым мечом, и даже ударить. Но произошло это не из-за медлительности Улана, а потому что Сангре загораживал обзор и стрелять было рискованно. Но здесь его побратим и сам управился в лучшем виде. Огромный двуручный меч был довольно-таки тяжел, отсюда бесхитростный, легко читаемый замах рыцаря. Оставалось выждать до последнего, сделать легкий шаг в сторону - и могучий удар меча пришелся в пустоту, а сам крестоносец, потеряв равновесие, по инерции шагнул вперед.
        - Но пасаран! - вдогон ему сердито рявкнул Сангре, от души огрев своего противника палкой по хребту.
        Именно в этот момент Улан выстрелил. Получилось изумительно. Полное впечатление, что этого здоровенного мужика сразило наповал прикосновение посоха. Однако в тот самый миг, когда крестоносец медленно повернулся с растеряно-изумленным выражением на лице, Петр ощутил, будто раскаленная игла впилась в его сердце. В груди полыхнуло жаром, но он прикусил губу и успел толкнуть рыцаря посохом, чтобы тот упал в другую сторону. Сердце продолжало колоть, но надо было держать себя в руках, что Сангре и сделал. Повернувшись к остальным немецким воинам, он торжествующе зарычал:
        - Ага! Счас я вам всем по ордену с закруткой на спине вручу!
        Но пугать никого уже не требовалось - народец и без того, запаниковав, пустился в бегство. Точнее, попытался пуститься. Одного из них Улан свалил у костра, другого близ лошади, еще один успел вскочить в седло, но после очередного выстрела свалился с коня. Четвертый, видя гибель товарищей и поняв, что спастись бегством не удастся, рванулся к Петру. Рыбкой метнувшись к его ногам, он что-то быстро-быстро затараторил. Судя по тону, это явно была просьба оставить его в живых и, скорее всего, обещание верной службы новому владельцу. Разобрал Сангре единственное слово «Вальтер».
        - Ну вот, - чуть разочарованно протянул Сангре. - А в песне поется «Дольчен зольдатен нихт капитулирен». Получается, врут поэты. Впрочем, как и всегда. Ну и шо мне с тобой делать, натовец-миротворец?! - он удивленно покрутил головой, весело хмыкнув. - А забавно я закрутил. Почти как людоед-вегетарианец. Да ладно тебе, Парабеллум хренов, - смягчился он и махнул рукой. - Хватит уже наводить глянец на моих берцах. Так и быть, оставлю тебя вместо сапожной щетки, но точно ничего не обещаю, буду поглядеть, - и, оглянувшись в сторону кустов, окликнул замешкавшегося друга: - Эй, где ты там, карающая рука Будды? Пора явить свой лик из заснеженного лотоса.
        ГЛАВА 14. ЗДОРОВЕНЬКИ БУЛЫ, ПРАЩУР
        Улан не заставил себя долго ждать.
        - Ну ты прямо Тиль Уленшпигель, - восхищенно заметил Сангре.
        - С Вильгельмом Теллем спутал, - морщась, поправил его Улан. - Тиль из другой оперы и вообще больше на тебя смахивает.
        - Да неважно, - отмахнулся Петр. - Главное, все пули точно послал, как Робин Гуд. А я, честно говоря, боялся, что у тебя рука дрогнет, - и умолк, озадаченно глядя на почему-то позеленевшее лицо друга. - Ты чего? - поинтересовался он.
        - Первый раз… расстреливать довелось, - тяжело выдавил Улан и взмолился: - Слушай, пойду я. Ни к чему, чтоб народ видел, как одного из их спасителей наизнанку выворачивает. К тому же, заслышав небесный гром, сейчас сюда могут заявиться еще одни спасатели…
        - Ну и что? - пожал плечами Петр. - Спасибо скажут, горилки нальют, сала настругают на закусь.
        - Я о том, что надо срочно спрятать оружие, - пояснил Улан. - А заодно патроны, бинокль и баллончик с газом для зажигалок. Ни к чему свои секреты засвечивать. Ты оставайся здесь, наводи контакты, заодно встретишь прибывающих, а я мигом.
        - Полушубок мой вначале принеси, а то холодно, - буркнул Петр.
        Улан хлопнул себя по лбу:
        - Совсем забыл, а туда-обратно по снегу… - он передернулся, скривился и, зажимая рот рукой, ринулся обратно. Уже находясь на отдалении, все-таки выкрикнул: - Плащ рыцарский пока на себя накинь. У него сукно теплое, поверь.
        Петр нерешительно поглядел на лежащих крестоносцев, поежился от холода и не без некоторого колебания (напяливать на себя одежду покойников ужас как не хотелось, но морозец был чувствительный) все-таки позаимствовал у одного из убитых его белый плащ. Сукно действительно оказалось плотное и теплое. Если поддеть под него хотя бы рубаху, было бы совсем хорошо, но идти за ней нежелательно, слишком много неотложных дел. Решив, что и без нее при такой безветренной погоде он минут пятнадцать запросто сможет продержаться, Сангре окинул взглядом бывших пленников и со вздохом пробормотал:
        - Ну и какие могут быть контакты, когда я на литовском, как на филиппинском. Разве жестами. Или нет, вначале… Ну да, лучше подстрахуемся, чтоб вылизыватель чужих сапог мне в спину не шарахнул, а заодно и помощником обзаведемся, - и он принялся разрезать путы на руках двух лежащих связанных мужиков.
        Один из них, громадный как гора, с окровавленной головой, так и остался лежать без сознания, но второй, тоже крупногабаритный, проявил изрядную ретивость. Стоило Сангре отойти в сторону, как тот прытко метнулся к пленному Вальтеру и принялся старательно его валтузить. Немец практически не сопротивлялся. Свернувшись в клубок, он лежал на снегу, время от времени горестно охая.
        - Ага, робкий литовский народ воспрял с колен и, сбросив путы, накинулся на вековых угнетателей. Умилительное зрелище, - прокомментировал Петр и властно прикрикнул на разошедшегося мужика: - Ну будя, будя его месить, чай не тесто. Хорошего понемножку. Понимаю, что дойч швайн, но не для того его мой друг в живых оставлял, чтоб ты из него отбивную делал. Рано. Мне еще потолковать с ним нужно. Будя, сказал! - повысил он голос, видя, что тот никак не желает угомониться.
        Возымел магическое воздействие лишь посох. Стоило Сангре замахнуться им на мужика, как тот мигом отпрянул от пленника.
        - То-то, - буркнул Сангре. - Лучше на поляне приберись, - указал он на разбросанное повсюду оружие, дополнив свои слова красноречивыми жестами, - а я покамест остальных пленных развяжу.
        Начал Петр процесс освобождения, разумеется, с самого приятного, то бишь с женщины. Странное дело, пока он бесцеремонно вспарывал взятым у одного из убитых крестоносцев мечом прочную толстую веревку, которой та была примотана к дубу, она стойко держалась, пытливо вглядываясь в своего освободителя. Однако стоило ее освободить, как большущие голубые глаза женщины закрылись и она, потеряв сознание, обессиленно сползла по стволу дерева вниз.
        Чуть поколебавшись с очередностью - то ли привести в чувство, то ли вначале отвязать остальных - он выбрал первое как более приятное. Снежок на щеках довольно-таки быстро привел ее в чувство.
        - Ну чего ты, малышка? - ласково провел по ее волосам Сангре. - Самое страшное позади и теперь у тебя все будет в порядке.
        Женщина не понимала, но тон и жесты были достаточно красноречивы, и она благодарно улыбнулась своему спасителю. Но тут же спохватилась, подняла руку, указав в сторону привязанных. Сама она оправилась быстро. Когда Сангре закончил разрезать веревки, освобождая последнего из пленников - первым делом после своего освобождения мальчишка ринулся к старику - оказалось, что она уже не нуждается в его услугах. То ли обязывало высокое звание жрицы, то ли сказалось крепкое телосложение, но она успела самостоятельно подняться на ноги и держалась на них довольно-таки прочно, не шатаясь. Да и взгляд, скользивший по погромленной поляне, был уверенный, можно сказать, хозяйский.
        На всякий случай Петр решил осведомиться у нее, не нужна ли помощь, но не успел - отвлек раздавшийся стон. Он повертел головой, недоумевая, но тут рука одного из лежащих крестоносцев (того самого, кто замахивался мечом) вяло приподнялась и вновь опустилась.
        - Вот тебе и на, - удивился Сангре. - Никак Уланчик смазал. Тоже мне, отличник огневой подготовки, со ста метров завалить не смог…
        Но деваться некуда, и он поплелся осматривать выжившего. Странно, но дырочка от пули в доспехах, отливающих благородным стальным цветом, красовалась там, где надо - напротив сердца. Однако очнувшийся тем не менее помирать явно не собирался. Ухватив Петра за руку, стал шептать ему что-то. Голос был слабый, прерывистый, но, как ни удивительно, некоторые слова оказались для Сангре знакомыми. Он напряг память и вспомнил… деда. Еще в детстве тот учил внука испанскому. Ну да, точно: «жизнь», «смерть», «поклон» (интересно кому), «Христос», «бог»… Но больше всего его умилило слово «Арагон». Помнится, именно оттуда прибыл и юный мальчишка Виктор Хосе Мануэль Сангре.
        - Ба, недобиток, так ты чего, испанец? - изумленно осведомился Петр и выдал в ответ пару фраз.
        «Недобиток» еле слышно что-то ответил, и Сангре, хотя не понял и половины, окончательно убедился: и впрямь испанец. Мало того, крестоносец чуть погодя упомянул и родной город деда - Таррасу.
        - А какого хрена сюда приперся, вместо того чтоб мавров шинковать? Или они уже закончились? Ну ладно, сейчас мы тебя оттранспортируем в местечко поудобнее, а тогда обстоятельно покалякаем, как землю в Гренаде крестьянам отдать.
        Он огляделся по сторонам и подозвал к себе недавнего «вылизывателя сапог». Тот с готовностью ринулся на помощь, проявив недюжинный энтузиазм и старание. Совместными усилиями они донесли рыцаря до ближайшего дуба, прислонили к дереву и принялись освобождать от доспехов. Впрочем, в основном трудился Вальтер, а Петр лишь наблюдал, как тот ловко расправляется с многочисленными ремешками и застежками.
        Крестоносец время от времени жалобно постанывал, и Сангре, глядевшему на него, вдруг отчего-то стало жалко этого недобитка. Да и вел он себя вполне порядочно. И в самом начале, когда мешал мордастому прижечь тело женщины, и потом, когда, не испугавшись «божьего грома», напролом попер в атаку. Добавлялось и то, что он прибыл сюда с родины его деда, а кроме того оказался удивительно похожим на самого Петра. Совпадал и цвет волос, и даже черты лица, вплоть до легкой горбинки на носу.
        Именно тогда у него и мелькнула шалая мыслишка: «А вдруг этот орел - его отдаленный предок?» Почему бы и нет, тем более дед, чьи рассказы об Испании Сангре обожал слушать, не раз упоминал что-то такое о своем славном роде, насчитывающем не одну сотню лет. Мол, в свое время их предки храбро дрались с маврами за свою свободу, освобождая земли от мусульманских завоевателей. Герцогов с графьями в их роду вроде бы не водилось, но зато все были настоящими кабальеро, идальго, а также рыцарями без страха и упрека.
        Настораживала и игла в сердце, куда-то запропавшая после того, как раненого перевязали. Получалось, ему самому полегчало одновременно с недобитком. Снова совпадение? А может, все-таки парадокс, встречавшийся ему пару раз в фантастических романах: дескать, что произойдет, если человек, попав в прошлое, убьет собственного отца, не успевшего обзавестись детьми? Кстати, конкретного внятного ответа на него Петр так нигде и не вычитал. Впрочем, один пришел ему на ум - в памяти всплыл фильм «Назад в будущее». Вроде бы там у героя были аналогичные проблемы и он чуть не умер. Хотя этим пендосам верить… Они и соврут - недорого возьмут.
        Вдобавок ему припомнилось и странное карточное пророчество насчет наследства. А может, подразумевалось… Додумать он не успел - его по плечу кто-то бесцеремонно похлопал. Петр оглянулся. Глаза стоящей позади литвинки были злющими-презлющими. Она мрачно указала пальцем на лежащего испанца и красноречиво чиркнула ребром ладони по своей шее. Сангре недовольно крякнул. К этому моменту он уже пришел к твердому решению - помимо воина Вальтера сохранить жизнь и крестоносцу, так, на всякий случай, а тут нате-здрасьте.
        - Мадам, - буркнул он. - Кровожадность - штука неплохая, но в меру. Я понимаю глубину вашего негодования, но…
        Договорить он не успел - возле уха коротко свистнуло и длинная стрела с черным оперением впилась в дуб на уровне его глаз.
        - Вот те раз, - растерянно протянул Петр и оглянулся. - А сейчас будет два и три, - прокомментировал он, глядя, как сразу пять невесть откуда взявшихся лучников взяли его под прицел.
        И толку, что они по виду явно не крестоносцы. Погибнуть от рук своих или почти своих - все ж таки совсем недавно выступал на их стороне - еще обиднее. А главное, ничего не объяснишь. Навряд ли литовцы, одержав победу, напяливают на себя трофейные плащи рыцарей.
        - М-да-а, чи гепнусь я, дрючком пропертый, чи мимо прошпандорит вин? - задумчиво протянул Петр, прикидывая свои шансы увернуться от стрел, и поморщился.
        Расклад получался неутешительным: пятьдесят на пятьдесят или, если в вольном переводе: «А хрен ее знает, как удача улыбнется». Оставалось продолжать изображать статую командора и надеяться, что сразу не пристрелят, а начнут расспрашивать и недоразумение быстро прояснится. Но не сидеть же сиднем, дожидаясь их решения.
        Петр осторожно потянул завязку белого плаща с черным крестом и легонько шевельнул плечом, отчего тот медленно сполз с его плеч, наглядно демонстрируя, что кроме этого одеяния на нем ничего рыцарского не имеется. Холода он от волнения не почувствовал. Да и до мороза ли тут, когда самой жизни осталось на пару минут или того меньше.
        Враждебное молчание продолжалось, и он, скосив глаза на жрицу, стоящую подле, негромко, одними губами произнес:
        - Слышь, красавица, ты бы замолвила за меня пару ласковых, а то твоего спасителя от чудовищ грохнут ни за понюшку табака. Ну? Чего молчишь, снежная королева?
        Разумеется, та его не поняла, но, повернувшись к воинам, что-то властно выкрикнула, указывая вначале на старика, затем на мальчишку, а потом на трупы, разбросанные по всей поляне. Что она говорила - бог весть, но сидящий вполоборота к ним Петр увидел, как луки опустились, хотя пальцы новоявленных стрелков продолжали крепко держать наложенные на тетивы стрелы.
        - Фу-у, - облегченно выдохнул он. - И на том, как говорится, наше вам огромное человеческое спасибо.
        А чуть погодя с помощью Яцко, приставленного к друзьям угрюмым командиром отряда литвинов по имени Сударг в качестве переводчика, удалось окончательно разобраться в картине происшедшего. Курносый Яцко, довольно-таки бойко переводивший с литовского на русский и обратно, и сам по национальности оказался русским, в смысле славянином, как он сказал, из рода дреговичей. Он-то вкратце и поведал обоим (Улан вышел на полянку чуть погодя, застав вполне мирную обстановку), что Петр сделал огромное дело, сумев спасти святилище Мильды от окончательного поругания, а ее жрецов, хотя и не всех, от неминуемой смерти.
        Заодно он просветил, кто такая Мильда (выяснилось, что она - богиня любви) и кем были уцелевшие мильдувники-жрецы. Оказывается, спасенная Петром и Уланом статная женщина по имени Римгайла имела весьма высокий титул верховной вайделотки, то бишь служительницы-жрицы этой богини. Остальные, символизирующие разные возраста любви, считались ее помощниками. Одно жаль, друзья немного запоздали с помощью, ибо двое из них - девушка и мужчина средних лет - погибли.
        Коснулся Яцко и географии этих мест. Разумеется, настолько, насколько был сам с нею знаком, но Петру и подошедшему к тому времени из глуби леса Улану хватило и этих обрывочных сведений. Получалось, если бы не их встреча, они сами вскоре пересекли бы литовские владения, ибо отсюда было не столь далеко до Немана, а за ним по левобережью реки в этих местах простиралась территория Тевтонского ордена. Наверное, именно потому крестоносцы и позволили себе столь нахальный набег.
        Поначалу все шло хорошо. Трофеев никто не оспаривал - кто убил врагов, тому и принадлежат их доспехи.
        - Пусть твой холоп хоть сейчас забирает всю добычу, коя твоя по праву, - перевел Яцко надменную речь жрицы.
        - Он не холоп, а мой побратим, - возмутился Петр и, поймав ее недоверчивый взгляд, хотел пояснить, как и кто на самом деле выручил ее и остальных, но зашипел от боли. Это Улан невозмутимо наступил ему каблуком берца на ногу и прошипел еле слышно:
        - Оставайся сам в спасителях. Так лучше.
        Почему лучше - спрашивать было некогда, тем более почти сразу пришлось выкручиваться, поясняя, каким образом ему удалось умертвить двух врагов и тяжело ранить почти всех остальных. Фантазия пришла на помощь и Петр на скорую руку сплел загадочную историю о чудодейственном заговоре. Дескать, он давным-давно научился ему в далеких жарких странах и стоит его прочесть, как любая палка превращается в посох, мечущий громы и молнии.
        Помог и Улан, стоящий за спиной и вовремя подсказавший про бога Индру, которому служил человек, якобы поделившийся с Сангре секретом заговора. Творчески развив ее, Петр намекнул, что Индра приходится сродни их Перкунасу, поскольку оба являются богами молний и грома. А чтобы не возникло лишних вопросов, он решил сработать на опережение и пояснил об ограниченном по времени сроке действия заговора. В качестве доказательства он небрежно отбросил от себя кривой посох и сокрушенно развел руками, красноречиво давая понять, что чудодейственная сила в нем иссякла.
        Однако не прошло и десяти минут, как у спасенных и спасителей появились первые разногласия. Касались они дальнейшей судьбы пока еще живых врагов. У Сударга оказалось не только угрюмое лицо, но и безжалостное сердце. Пройдясь по поляне, он без колебаний всадил свой здоровенный меч в грудь одного из воинов, как ему показалось подававшему признаки жизни, а подойдя к дубу, недвусмысленно уставился на крестоносца-испанца и сидящего на корточках подле него Вальтера.
        - Эй, эй, полегче на поворотах, - возмутился Сангре. - Между прочим, как говорил Шер-хан, это моя добыча.
        Сударг поморщился и выдал лаконичный ответ.
        - Он говорит, что это не добыча, - послушно перевел Яцко. - Это падаль.
        - Спорный вопрос, но возражать не стану. Главное, что оная падаль тоже является моей собственностью.
        Увы, но Сударга поддержала и Римгайла. Несмотря на служение весьма миролюбивой богине, вайделотка категорично потребовала немедленно принести их в жертву за святотатство и, не дожидаясь согласия Петра, принялась властно распоряжаться. Прибывшие с Сударгом воины торопливо забегали по поляне и вскоре посреди ее выросла солидная куча хвороста.
        Петр покосился на пленного крестоносца, вновь потерявшего сознание, и принялся решительно доказывать, что пленники, равно как и трофеи, принадлежат им и он вправе поступать с ними как душе угодно. А его душе угодно не прикончить их, живьем изжарив на костре, причем не снимая доспехов, но… взять за них выкуп.
        Улан удивленно поглядывал на друга и, не выдержав, шепнул:
        - Не пойму я тебя. Чего из-за ерунды хозяйские обычаи нарушать? Они - враги, пришли с оружием, а этот, - последовал кивок в сторону раненого крестоносца, - вообще на ладан дышит, того и гляди сам помрет. Стоит ли сыр-бор разводить? Он тебе ни сват, ни брат.
        Сангре сердито засопел. Очень хотелось сказать, что недобиток вполне может оказаться куда выше рангом, то бишь его прямым предком. Но, понимая, что это прозвучало бы слишком фантастично, да и доказательств у него с гулькин нос - всего-навсего небольшая проблемка со случайно засбоившим сердцем, решил ограничиться более простым пояснением. Мол, они могут узнать от пленника главное - имеется ли у тевтонов порох и вообще все, что о нем известно в Европе, а потому он намерен торговаться до победного. Вальтер же необходим как резерв - вдруг этот загнется. А потом им действительно нужны деньги, а тут они, то есть будущий выкуп, можно сказать, практически в их руках.
        К сожалению, жрица оказалась неуступчивой. Да и прибывшие вояки явно занимали сторону вайделотки, начав мрачно коситься на друзей. Сударга же и вовсе чуть ли не трясло от злости. Голос его становился все более громким, тональность - вызывающей, а стоящие по бокам от него два молодых воина уже положили руки на рукояти мечей.
        Петр пару раз успел пожалеть об опрометчиво отброшенном в сторону посохе. Судя по тому, с каким уважением местный народец до сих пор поглядывает на эту суковатую палку, она бы могла послужить неплохим аргументом. Но… сделанного не воротишь и требовалось придумывать нечто новенькое, иначе дальнейшее развитие конфликта грозило привести к весьма неприятным последствиям…
        ГЛАВА 15. КЕЙСТУТ
        Приемлемый вариант предложил Яцко. Улыбчивый парень отчего-то с самого начала встал на сторону Сангре. Впрочем, о причине догадаться было легко. В прибывшем отряде он, судя по невысокому росту и субтильному телосложению, был далеко не на первых и даже не на вторых ролях. Зато теперь, когда Сударг приставил его к друзьям, статус его значительно вырос. Желая подольше сохранить его за собой, он и предложил Сангре обратиться к правителю этих мест Кейстуту, находившемуся сейчас в замке Бизена, расположенном где-то в паре часов езды отсюда.
        - Соглашайся, - еле слышно прошипел стоящий позади Улан. - Я читал, что Кейстута даже его лютые враги истинным рыцарем считали.
        - Можно подумать, у меня есть выбор получше, - проворчал Петр, хмуро глядя на недовольные лица воинов и мрачных Сударга с Римгайлой.
        По пути в Бизену Сангре пришло на ум, что Яцко несколько преувеличил полководческие способности Кейстута. Замок-то, коль ехать до него всего пару часов, расположен в каких-то полутора десятках километров от святилища, следовательно, Кейстут должен был успеть вовремя прийти на помощь.
        Говорить он об этом толмачу не стал, но касаемо княжеского недогляда разъяснилось само собой. Как пояснил Яцко, отец Кейстута Гедимин, великий кунигас аукшайтов, жмудинов и русинов, отдавший своему сыну год назад Ковно и другие земли вдоль северо-западной границы, выделил ему слишком мало людей. Именно потому они не всегда успевали прийти на выручку при внезапном набеге тевтонов. Особенно в тех случаях, когда дежурившие на границе воины, зазевавшись, не успевали подать условный сигнал тревоги. Вот и ныне если бы не громовые раскаты Перкунаса, услышанные их небольшим отрядом, навряд ли они подоспели так скоро. А почему? Да охранники святилища не успели зажечь заготовленные охапки ельника пополам с мокрой соломой, сигнализируя черным дымом о приключившейся беде.
        Словом, это можно трактовать как недогляд людей Кейстута, но не его самого, успевшего всего за полтора года проявить себя весьма способным полководцем, старательно оберегающим свои владения от жадных, завистливых соседей. Да и в качестве правителя он зарекомендовал себя с самой наилучшей стороны: решения принимал обдуманные, взвешенные, судил по справедливости, не взирая на лица.
        А вот упертости Сангре относительно сохранения жизни крестоносцев толмач не одобрил, посоветовав уступить Римгайле и Сударгу, ибо выиграть в противоборстве одновременно у жрицы и одного из самых ближних к Кейстуту людей навряд ли получится.
        Петр и сам это сознавал, но первому пойти на попятную, предложив мировую, не давало самолюбие и гордость. Да и жалко было пленников. Сгореть заживо - бр-р-р, не каждому врагу пожелаешь. Да, очень может быть, что этот молодой испанец и заслуживал лютой смерти в жарком пламени, но из памяти не выходила картина, как тот удерживал руку мордастого, не давая поднести горящую головню к вайделотке. Нет уж. Коль суждено ему вместе с этим Вальтером-Парабеллумом окончить свои дни на костре, пусть решение примет Кейстут.
        Замок, к которому они подъехали, изрядно разочаровал Петра. Увиденное скорее походило на какое-то село, непонятно зачем обнесенное деревянными и не больно-то высокими, от силы метров пять, стенами. Они да ров с воротами - пожалуй, единственное, отчасти роднившее его с тяжелыми каменными громадинами, на которые Сангре насмотрелся в исторических фильмах. Но если брать во внимание все остальное, родство выглядело весьма и весьма отдаленным, примерно как седьмая вода на киселе.
        Сам Кейстут - совсем молодой, лет двадцати, не больше, но уже с резко очерченными носогубными складками, шевелюрой цвета соломы и голубыми глазами - поначалу тоже не впечатлил. Да и разговаривал он слишком жестко, чеканя короткие рубленые фразы. Дальнейшее, казалось, вот-вот подтвердит худшие опасения Петра. Кейстут первым делом осведомился у Сангре насчет его веры и, узнав, что он - христианин, недовольно насупился. Да и Римгайлу Кейстут слушал весьма благожелательно, а Сударга, выступившего следом за жрицей, даже пару раз сочувственно похлопал по плечу. Может, просто успокаивал, а может, давал понять, что не имеет смысла так уж горячиться, поскольку он на его стороне и решение примет правильное.
        Однако чуть погодя мнение Петра о Кейстуте изменилось.
        Во-первых, тот не стал торопиться с принятием решения, заявив, что огласит его завтра поутру.
        Во-вторых, он хотя и заверил Римгайлу, что постарается удовлетворить ее справедливые притязания, но вслед за этим выпроводил ее и всех остальных из своих покоев, оставшись наедине с Сангре и Уланом. И это несмотря на настоятельные требования вайделотки и Сударга, оказавшегося как бы не настойчивее жрицы.
        Ну а в-третьих, подтвердились слова Яцко, что Кейстут неплохо владеет русским. Получалось, в разговоре можно обойтись без толмача, что не могло не радовать - вдруг тот при переводе что-то исказит, недоговорит или попросту проигнорирует, посчитав маловажным. Зато теперь, коль в посреднике нет необходимости, можно развернуться на полную катушку.
        Да и статус самого Кейстута в глазах Сангре вмиг взлетел на кучу пунктов вверх. Сам-то он ненавидел все иностранные языки по причине собственной необъяснимой тупости в их освоении. Исключение составлял испанский, на котором в детстве учил его говорить дед, но Петр его иностранным не считал, полагая, что он, пускай и не совсем родной, но, учитывая деда, как минимум двоюродный. Кстати, освоил он его неплохо и даже мог с грехом пополам разговаривать на нем с тем же дедом. Зато потом, начиная со школы, как отрезало. Не помог и перевод из английской группы в немецкую. Единственная выгода, извлеченная Петром из этого перехода - он смог читать по буквам, вот и вся радость.
        Именно по причине своей неспособности освоить иностранный язык, он питал глубочайшее уважение к тем, кто ими владеет, например, к своему другу, а теперь еще и к Кейстуту.
        Правда, начало разговора оказалось неожиданным. Кто успел подметить и сообщить князю, что тяжелораненный пленник удивительным образом похож на Петра, трудно сказать, да и какая разница. Главное, он узнал об этом и первый вопрос, заданный им почти обвинительным тоном, касался странного сходства:
        - Раненный крестоносец - твой брат?
        Петр опешил от неожиданности, но решил ответить как есть. Мол, в родстве не состоит, но скрывать не станет - он с ним действительно из одной страны.
        - Но ты его знал раньше? - вопросительно уставился на него Кейстут.
        - Никогда в глаза не видел.
        Князь встал со своего кресла (обычный деревянный стул с подлокотниками и высоким подголовником, покрытый какой-то шкурой) и прошелся по небольшому полутемному залу, задумчиво оглаживая небольшую светлую, с легкой рыжинкой бородку. Остановившись посредине зала, он хлопнул в ладоши, молча указал вошедшему слуге на оконца, затянутые тонкими слюдяными пластинками. Тот понимающе кивнул, вышел, а через минуту появился с лучиной, от которой принялся зажигать свечи в здоровенных шандалах, во множестве расставленных вдоль стен. Дождавшись, когда слуга опять покинет зал, Кейстут негромко произнес:
        - Сам я не жрец и к кресту на твоей груди ненависти не питаю. Что мне до твоего бога? Он сам по себе, я сам по себе. Хотя не скрою - ваша вера мне кажется странной… К примеру, нужно быть глупцом, чтобы поверить, будто хлеб и вино может превратиться в тело и кровь бога. А даже если и может, то… Мы, литвины, народ не больно-то ученый и недостатков у нас хватает, но людоедами никогда не были и не будем. Впрочем, оставим это. Так вот, правитель познается в том, каковы избранные им советчики и слуги. Ваш бог подобрал себе слишком дурных служителей. Как вам мой замок? - резко сменил он тему.
        Петр неопределенно пожал плечами. Говорить как есть - обидеть, а врать… Он в растерянности покосился на Улана, и тот не подвел.
        - Мы с моим побратимом покривили бы душой, если бы сказали, что он весьма надежен: и стены низковаты, и башни непрочные, - дипломатично заметил он. - Но при желании можно придраться к любому укреплению, ибо совершенству нет предела. К тому же главное не в стенах и башнях, а в мужестве его защитников и их решимости сражаться с врагом до последней капли крови, а с этим, как мне кажется, - он мягко улыбнулся, - у тебя, князь, все в порядке.
        Кейстут хмыкнул и похвалил:
        - Ты учтив. Истины не поведал, но и не солгал. А замок и правда плох. Но плох он потому, что три года назад его полностью сожгли. Когда отец прислал меня сюда, я застал сплошное черное пепелище, на котором валялись лишь обугленные мертвецы. Едва мы успели отстроить все заново, как вновь пришли рыцари. Тогда мы отбились, но прошлой зимой они сожгли его опять.
        - Как-то часто, - вырвалось у Петра.
        - Дело в том, что Бизена ближе всего к землям, захваченным у нас крестоносцами, вот ей и достается больше других, - пояснил Кейстут. - Впрочем, они пытаются захватить и прочие жемайтские приграничные замки, которые мой дядя Витень поставил на правом берегу Немана. И когда они одерживают победу, то очень редко оставляют наших воинов в живых. Если же и оставляют, то лишь для пущего позора, превращая их в рабов. Потому-то и мы никогда не выпускаем живыми их пленных, особенно тех, у кого черный, как их сердца, крест на белом плаще. - Взгляд его синих глаз, устремленных на Сангре, был подобен клинку меча. - Никогда, - жестко повторил он, и это слово было подобно беспощадному взмаху этого клинка. - Так что на Сугарда вы зла не держите.
        - Лишь бы он на нас не держал, - хмурясь, откликнулся Сангре, - а то смотрит так, словно мы у него…
        - Ты бы тоже так смотрел, - резко перебил Кейстут, - если б крестоносцы полгода назад пробрались на твои земли и… Словом, что сталось с его семьей и кто уцелел, не погибнув, а попав в плен - стало известно только на днях. Я не ведаю, какой выкуп жадные служители твоего бога запросят, но точно могу сказать, что пока у него навряд ли сыщется достаточно гривен, чтобы выкупить хоть одного из них.
        - Тогда почему бы не передать ему остальных раненых - пускай сделает обмен, - предложил Петр.
        - Нет, - отрезал Кейстут. - Я, кажется, сказал, что такое не в наших обычаях. Вы - иное дело. Чужеземцы - раз, сами их пленили - два, и, наконец, спасли святилище богини Мильды от разорения и ее жрецов, пускай и не всех - от поругания и смерти. Все это говорит в вашу пользу, хотя и тут…
        Он столь красноречиво поморщился, что стало понятно: главным аргументом в их пользу было именно иностранное происхождение. Не будь его и никакой заминки с принятием решения не случилось бы. Причем решения не в их пользу.
        - Напрасно, - пожал плечами Петр. - Я не видел у твоих воинов хорошего оружия, а имей ты золото и серебро, полученное за выкуп, оно бы у них появилось. Разве не так?
        - Так, - согласился Кейстут. - Но сколько моих людей они убьют, вновь оказавшись на свободе? Убьют и, скорее всего, отберут это оружие обратно.
        - Есть еще одна сторона, - вновь вступил Улан. - Сейчас твои враги сражаются до последнего. Но знай они, что их оставят в живых, они бы не дрались с твоими воинами столь отчаянно. Даже заяц, загнанный в угол, может вспороть охотнику живот своими когтями, но когда ушастый видит иной выход, он предпочтет спастись бегством.
        Кейстут не спешил с ответом, вновь возобновив свое хождение по залу. Наконец, остановившись на середине, он честно ответил:
        - Об этом я не подумал. А ты хорошо говоришь на языке русинов, - похвалил он Улана и, обратившись к Петру, осведомился: - Не передумал насчет пленных?
        Сангре мотнул головой. Но желая смягчить отказ, торопливо пояснил, что хотел бы помочь Кейстуту. Мол, он слыхал от Яцко, что крестоносцы осуществляют свои набеги на приграничные литовские замки преимущественно из самого ближнего своего владения - Христмемеля. Кто знает, возможно, воинам князя удастся его взять, получив от пленников нужные сведения о нем. Разумеется, просто так они говорить не станут. Зато пообещав им в качестве награды жизнь…
        - Если ты и впрямь хочешь помочь взять замок, зачем тебе что-то знать о нем? - перебил его Кейстут. - У тебя, как я слышал, имеется сильное заклинание, могущее поразить всех его защитников, - и он пытливо уставился на Сангре. Глаза его на миг блеснули.
        Петр смущенно кашлянул в кулак, лихорадочно прикидывая, как втолковать, что «гранаты у него не той системы». Однако подходящая идея не замедлила прийти в голову, и в следующее мгновение он уже выдал вполне подходящее объяснение:
        - Это заклинание человек в силах использовать не чаще чем… раз в пять лет.
        - Тогда поведай его мне, - попросил Кейстут, внимательно наблюдавший за Сангре и подметивший его колебания. - Я заплачу, - пообещал он. - Я хорошо заплачу.
        «Ага, разбежался! - засопел Петр. - Не-ет, ребята, пулемета я вам не дам. И вообще, мои гранаты другой системы».
        - И этого не могу, - нашел он выход. - Рассказав о нем тебе или кому другому я… проживу не больше одного часа, - и он, радуясь в душе, что вновь сумел выкрутиться, сокрушенно развел руками. - Такова цена болтливости.
        - Но тогда как ты сам узнал это заклинание? Или…
        Показалось Сангре или голос Кейстута и впрямь построжел, а в глазах блеснула некая догадка, а вместе с нею и ее продолжение, напоминающее извлекаемый из ножен клинок. Сообразив, о чем сейчас подумал собеседник, Сангре поспешил перебить его:
        - Нет, нет, я не убивал и не пытал его, ибо переданное не по доброй воле заклинание не действует. Просто человек находился при смерти, потому он мне его и… Короче, повезло.
        - Ну хорошо, - разочарованно вздохнул Кейстут и напряжение, на какой-то миг сгустившееся в зале, частично рассеялось. - Утром я, как и обещал, оглашу свое решение, но лучше бы тебе самому попытаться договориться с вайделоткой. Время для этого у тебя найдется, не беспокойся. Вы защитили ее и святилище богини, а потому я объявил пир в честь этого радостного события. Римгайла тоже будет на нем. Я посажу тебя рядом как… человека, присланного родичем Перкунаса Индрой для защиты Мильды. Коль сможешь смягчить ее сердце… - он чуть помедлил, но после паузы продолжил: - Вообще-то немного странно, что вайделот этого бога доверил тебе, христианину, столь ценный заговор.
        - Я спас жизнь его семье, - нашелся Сангре.
        - Ах вот оно что, - уважительно протянул князь. - Тогда иное дело. Но раз этому человеку было дозволено жениться, получается, он был из числа верховных. У нас такого называют криве-кривайтис.
        И он пустился в рассуждения о том, насколько разные везде обычаи. А вот у них в Литве лишь обычные вайделоты не дают обета безбрачия, а высшим жрецам не дозволено иметь семьи. Впрочем, и тут не без исключений. К примеру, взять ту же Римгайлу. Она относится к разряду верховных вайделоток, следовательно, ей запрещено выходить замуж, но служит жрица богине любви, потому все остальное ей не возбраняется. Разумеется, если она сама того пожелает. При этом он весьма выразительно передернул плечами, многозначительно покосился на Петра и, не став продолжать, резко сменил тему:
        - Яцко ждет у дверей и отведет вас в приготовленные покои. Если что-то понадобится - спросите у него. Вечером встретимся на пиру, - и кивнул, давая понять, что разговор окончен и он их отпускает.
        На выходе из зала Улан обернулся и негромко произнес:
        - Ачю уж паквиет има.
        - Нера уж ка, - машинально откликнулся стоящий к ним спиной Кейстут, но через мгновение, круто развернувшись, недоуменно уставился на Улана. После недолгого молчания он уважительно покачал головой и заметил Петру. - Если и ты столь быстро освоишь наш язык, наверняка сможешь договориться с Римгайлой.
        ГЛАВА 16. ВЫ НИКОГДА НЕ БЫВАЛИ НА ТАИТИ?
        - И чего ты ему сказал? - поинтересовался Сангре, когда они вышли.
        - Что мы ему очень благодарны.
        - А он тебе?
        Улан пожал плечами:
        - Я ж не полиглот. Вон Яцко стоит, давай спросим.
        Оказалось, Кейстут ответил «Не за что».
        - Надо запомнить, - озабоченно сказал Улан. - Пригодится.
        - А когда ты успел… - начал Петр, но осекся, вспомнив, как его друг практически всю дорогу до Бизены допытывался у Яцко, как называется это, а как то. - А может тебе самому попытаться договориться с этой литвинкой? - предложил он.
        - Не получится, - покачал головой Улан. - Судя по тому, как она на меня глядела, у нее с татарами явно связаны неприятные воспоминания. Настолько неприятные, что была бы ее воля, она б и меня заодно вместе с теми пленными на костре спалила. Извини, Блад, - развел он руками, - но ничем помочь не смогу. Да ты не дрейфь, - хлопнул он друга по плечу. Оглянувшись и не увидев Яцко, который, доведя их до бочек с водой куда-то исчез, Улан продолжил, на всякий случай понизив голос: - Думаешь, князь про ее безбрачие и остальное просто так ляпнул? Это ж явный намек на… Да что тебе говорить! Ты ж как весьма уважаемый кобельеро раньше меня все понял. Тем более тебе такие нравятся, с седьмым номером бюста и ногами-колоннами из Большого театра.
        - Ну, положим, насчет бюста ты на пару размеров преувеличил, а касаемо ног вообще загнул, - поправил Сангре. - Обычная пышная дама весьма крепкого телосложения.
        - А тогда что смущает? Возраст? Да ей не больше тридцати. И лицо миловидное.
        - Руссо туристо облико морале, - буркнул Петр.
        - Чего, чего?! - переспросил несказанно удивленный эдаким заявлением Улан.
        - Того, - огрызнулся Сангре. - Я, конечно, всегда готов в поте лица сражаться на переднем крае сексуальной революции, но в данном случае… Я ж, можно сказать, стал чуть ли не первейшим ее врагом, когда начал защищать этих двух гавриков.
        - Подумаешь. Зато поначалу ты был её спасителем. К тому же видел я, как она к тебе чуть раньше, до начала дебатов о судьбе пленных, приценивалась.
        - Что-о?!
        - Да, да, - подтвердил Улан. - А то с чего бы я про ее обет безбрачия уточнять принялся. Поверь, взгляд у нее был точь-в-точь как у нашего директора на конюшне, когда ему новую лошадь приводили. Ну там, круп, бабки, высота в холке… Вот и Римгайла тебя так изучала. И знаешь, по-моему она осталась чертовски довольна осмотром… жеребца. Потом, правда, действительно посуровела, когда у вас разногласия пошли, но первое впечатление - великое дело. И потом карты.
        - А что карты? - не понял Сангре.
        - Ну как же, - коварно улыбнулся Улан. - Они ведь тебе тоже счастливое замужество напророчили. Получается, одно к одному. Короче, пока есть время, проконсультируйся с Яцко, как на литовском звучит любовь, сердце и прочее. Думаю, пригодится.
        - Да ты что?! - возмутился Сангре. - Забыл, как мои мозги на иностранные языки реагируют? Они ж их категорически не приемлют! Ты академию вспомни и как я немецкий сдавал! Уланчик, ты же знаешь, я не стыжусь своих обширных знаний по одной-единственной причине - мне нечего стыдиться!
        - Язык любви интернационален по своей сути и базируется преимущественно не на словах, а на взглядах и жестах, - поучительно заметил Улан. - Кстати, насчет литовского. Поверь, по сравнению с немецким, не говоря про английский, он гораздо проще. Вино у них вунас, чеснок - тшесноко, мясо - месо, мед - мидус, хрен - криенас и так далее. Очень легко запоминается. Ну и я рядом буду, подскажу.
        - А пиво как по-ихнему?
        Улан задумался, но выручил торопливо вбежавший в это время в мыльню Яцко.
        - Алус, - сообщил он.
        - Вот его я запомню, - проворчал Петр.
        Чуть погодя он попытался взять себя в руки и, полулежа в большом чане с горячей водой, добросовестно, по нескольку раз кряду повторял за толмачом слова, могущие пригодиться, но особых надежд на свою память не питал.
        Как выяснилось, Кейстут действительно ни о чем не забыл. Едва друзья вымылись (без мыла, но они успели привыкнуть к щелоку), как, выйдя в предбанник, увидели лежащую на лавках чистую нарядную одежду. Прежняя, забранная в стирку, исчезла не вся - пояса с ножами остались лежать, как бы символизируя княжеское доверие. Рядом с лавкой стоял довольный Яцко, заверивший, что все должно прийтись впору, ибо у него глаз точный.
        Оказалось и впрямь точный, разве плечики на рубахах свешивались чуть ниже, чем надо бы. Яцко сконфузился, предложил поменять, но оба равнодушно отмахнулись.
        - Мы, конечно, не богатыри, а только учимся, но, учитывая перспективу, они нам через месяцок-другой станут впору, а чуть погодя и малы, - великодушно утешил расстроившегося парня Петр. - К тому же дарёному танку в дуло не заглядывают. А горшок с чем? - кивнул он на стоящий на лавке кувшин.
        - Кисиелюс, - пояснил Яцко.
        Петр крякнул, а Улан, улыбнувшись, поинтересовался, нуждается ли некий олигофрен в переводе.
        - Я говорил про свою умственную отсталость и все, - буркнул Петр. - Да и то в сравнении с тобой как с гением. А сам по себе я безусловно одаренная личность, - и он приложился к содержимому кувшина.
        Кисель пришелся ему по вкусу, хотя, передавая его другу, он не удержался от легкой критики. Мол, сразу видно, что они не на Руси. Там бы после баньки каким-нибудь квасусом напоили.
        Убранство в выделенной для гостей комнате, куда их отвел Яцко, не впечатляло роскошью. Однако все необходимое имелось, начиная с постелей, в изобилии застеленными мягкими даже на вид шкурами, и заканчивая стоящим на небольшом прикроватном столике кувшином с каким-то прохладительным напитком, явно отдающим лесными ягодами.
        - Ну вы передохните, а я опосля за вами загляну, - заявил Яцко, посоветовав: - Можете и соснуть часок, коль жаждется, время есть, - и он исчез.
        Улан неуверенно предложил:
        - Надо бы переговорить, что именно станем отвечать Кейстуту, если он начнет нас расспрашивать.
        Петр покосился на свою постель и, не в силах удержаться от соблазна, с блаженным стоном повалился на нее.
        - Согласен, но давай разговаривать лежа, - внес он изменения. - И не сразу. Пять минут полежим молча, а потом приступим к обсуждению. Кстати, ты карабин надежно спрятал? Не найдут?
        - Порядок.
        - А не отсыреет он до весны в снегу? - осведомился Петр, зевая.
        Улан оживился.
        - А я его вообще не закапывал. Мало ли оттепель наступит или наткнется кто-нибудь случайно. Я футляр с ним к дереву примотал. Получилось отлично. Мешковина серая, под стать коре, веревки тоже, и с земли практически не видно. Правда, ствол не почищенным остался, но как-нибудь улучу момент и… - он осекся, прислушиваясь к ровному сопению друга, возмущенно покряхтел, обиженно закрыл глаза и… сам почти мгновенно провалился в глубокий сон.
        Яцко отсутствовал недолго, но разбуженные им друзья чувствовали себя, словно проспали по меньшей мере часов пять, и вниз к Кейстуту спустились бодрые и жизнерадостные.
        Пир по случаю чудесного спасения святилища Мильды и ее верховной вайделотки оказался многолюдным. За здоровенным столом сидело не меньше полусотни человек. Князь, как и обещал, усадил Петра подле жрицы. Но Римгайла, тяжело опустившись в приготовленное для нее кресло, столь сурово посмотрела на Сангре, что тот мгновенно забыл про заготовленный комплимент. Настроение мгновенно упало.
        «Ну и как с нею договариваться? - уныло подумал он. - Она ж меня съесть готова».
        Как назло, литовские слова припомнить не получалось - все они дружно повылетали из его головы. Застрял лишь криенас, но с ним одним каши не сваришь. Да и вместо друга рядом оказался сам Кейстут, усадивший Улана по другую сторону от себя. Получалось, помощи ждать неоткуда.
        «Ну и криенас с этим литовским, - решил он. - Без него обойдусь, невелика потеря. В конце концов, правильно Улан сказал: главное - жесты и взгляды. К тому же и она ни в зуб ногой по-русски, если и ляпну невпопад - не страшно, все равно ничего не поймет». Успокоив себя таким образом, он повернулся к Римгайле и весело заявил:
        - А чего это мы приуныли? На пиру веселиться надо. Сегодня, можно сказать, твой второй день рождения. И ты не поверишь, дорогая, сколь я счастлив, вовремя оказавшись в нужном месте, в нужный день и в нужный час. Кстати, ставлю свою светлую голову против масенького серебряного колечка на этом изящном мизинчике, что стихов тебе, невзирая на неземную красу, доселе не читала ни одна падла. А посему… - он почесал в затылке и произнес нараспев:
        Любовь их душ родилась возле моря,
        В священных рощах девственных наяд,
        Чьи песни вечно-радостно звучат,
        С напевом струн, с игрою ветра споря[21 - Н. Гумилев. «Любовники».].
        Римгайла хмыкнула, и губы ее дрогнули в слабом подобии улыбки. Возликовав, что начало положено и лед тронулся, оживившийся Сангре, которому вдруг припомнился мультик про попугая Кешку, осведомился:
        - Кстати, ты никогда не бывала на Таити? Впрочем, о чем это я. Судя по твоей цветущей фигуре тебя и здесь неплохо кормят. Но тогда посмотри в мои ясные правдивые глаза, - он сделал небольшую паузу, склонился к жрице и страстно выдохнул: - и представь себе за большую африканскую любовь. Кстати, об Африке… Ты себе не представляешь, каких ужасов мы с другом в ней натерпелись…
        Гиппопотам с огромным брюхом
        Живет в Яванских тростниках,
        Где в каждой яме стонут глухо
        Чудовища, как в страшных снах[22 - Н. Гумилев. «Либерия».].
        И Сангре, окончательно отпустив поводья своей буйной фантазии, принялся повествовать о приключениях, кои им с другом довелось испытать во время странствий, сопровождая свою речь бурной жестикуляцией и богатой мимикой. И с каждой минутой суровость вайделотки таяла, а лицо Римгайлы все чаще озаряла необыкновенно идущая ей улыбка.
        Всего через полчаса Петр перешел ко второму этапу «разморозки снежной бабы», как он назвал про себя процесс нахального охмурения литовской жрицы. Изрядно помогало и то, что она весьма нравилась ему самому, а потому голос его был искренним, а в словах ни грамма фальши.
        Плохо, конечно, что разрумянившаяся Римгайла была ни бум-бум в русском, а он сам - в литовском, но певучие строки любовной лирики русских классиков все равно делали свое дело. Понимать-то вайделотка не понимала, зато чувствовала хорошо. И свою руку, взятую Петром в прочный полон, она отнять не пыталась. Только румянец на ее щеках становился все ярче, когда Сангре время от времени эдак легонечко и очень нежно начинал перебирать ее пальчики или водить по внутренней стороне ладони, давая краткий урок хиромантии. Он на миг оглянулся на друга, ободряюще подмигнувшего ему, успел попутно заметить удивленный взгляд Кейстута, но надолго отвлекаться нельзя, чревато, и вернулся к разговору со жрицей, точнее, к монологу. Тем более что у него в памяти всплыли десяток литовских слов, старательно зазубренных в бане с помощью Яцко. Стремясь использовать их как можно быстрее, пока они вновь не улетучились из головы, Петр прижал руку вайделотки к своей груди и нахально заявил, что глаза Римгайлы прожгли его ширди, то бишь сердце, отныне и навеки. Да и спор он с нею затеял исключительно для того, чтобы вволю
полюбоваться гневным румянцем на ее нежных щеках-скруостас.
        Кроме того, литовский язык - прав был Улан - оказался вполне понятным. Когда вайделотка собственноручно соизволила взять из блюда неподалеку пару блинов и, протянув их Сангре, заявила: «Жямайчю блинай», он даже умилился от его схожести с русским. Действительно, только дурак не поймет, что ему предложили пожевать блинов[23 - На самом деле жрица произнесла их название: «Блины по-жемайтийски».].
        Увы, через пару-тройку часов изрядно отяжелевший организм потребовал от своего хозяина легкой прогулки кое-куда, и Петр завертелся на своем кресле, прикидывая, как бы ненадолго покинуть даму. По счастью, на глаза попался Яцко, сидевший где-то на отшибе. Знак, поданный ему Петром, парень заметил почти сразу и послушно прискакал.
        Попросив его провести кое-куда, своей соседке Петр, поднимаясь из кресла, пообещал быстро вернуться, куда там сивке-бурке. Та в ответ понимающе склонила голову и с улыбкой обратилась к Яцко. Говорила недолго, но о чем, осталось для Сангре тайной, поскольку толмач содержание их беседы не перевел, а Петру было не до вопросов - обуревала нужда поскорее добраться до нужного места.
        Блуждали они по покоям довольно-таки долго, что показалось Петру странным - внешне хоромы выглядели не столь огромными, ан поди ж ты. Да и шли они, возвращаясь, вроде бы не тем путем. Окончательно дошло до него, что дело нечисто, когда у Яцко, идущего впереди, неожиданно погасла свеча. Произошло это как назло в небольшом и абсолютно темном коридорчике.
        - Алло, орел! - позвал его Сангре. - Ты что, решил не доезжая выйти?
        В ответ ни звука. Петр насторожился. Нет, он не опасался покушения, но когда твой провожатый неожиданно исчезает, выбрав такое уединенное место, на ум поневоле приходят не самые оптимистичные мысли.
        Сангре отстегнул ремешок, удерживающий нож в ножнах, положил руку на его рукоять, прислушиваясь и ожидая нападения. По уму надо было немного постоять на месте, давая глазам привыкнуть ко мраку, но больше нескольких секунд ожидания его деятельная натура не выдержала и он осторожно двинулся вперед.
        Неизвестный, поджидавший Петра, видел в кромешной тьме куда лучше, действуя безошибочно и почти беззвучно. Миг, второй - и Сангре ощутил, как его взяли в кольцо чьи-то сильные руки. Да вдобавок он, попытавшись отпрянуть и откинув голову назад, так приложился затылком о стену, что на пару секунд потерял сознание. А когда пришел в себя, сопротивляться было бесполезно, да и… не имело смысла, и он с жаром ответил на страстный поцелуй Римгайлы, припавшей к нему всем своим пышным телом…
        ГЛАВА 17. К ЧЕМУ ПРИВОДИТ ИЗЛИШНИЙ ГУМАНИЗМ
        Утреннее пробуждение оказалось не из приятных - его попросту принялись бесцеремонно трясти. С трудом приоткрыв один глаз, Петр увидел нетерпеливо тормошившего его Улана.
        - Ну и как альковные дела? - поинтересовался тот.
        Сангре был не любителем хвастаться своими любовными победами. Однако в данном случае скрывать что-либо не имело смысла, и он уклончиво ответил:
        - С муттер дьяконессой аллес зерр гут. Со мной тоже… ничего, пока ты не приперся, - проворчал он, но вновь погрузиться в дрему ему не позволили.
        - Вставай, вставай. Нам давно у Кейстута надо быть, а ты валяешься тут, как котяра. Между прочим, не март месяц на дворе - январь, - Улан бесцеремонно принялся стягивать с друга одеяло, но увидев его плечи, остановился, покачал головой и сочувственно протянул: - М-да-а, ну и досталось тебе, дядя.
        - А вдобавок еще и ты будить удумал, - огрызнулся Петр, натягивая одеяло обратно на себя. - Изыди, басурманин, а не то я как ляпший корефан Индры испепелю. А касаемо месяца, так у настоящего котяры всегда на календаре март, понял?
        - Извини, но встать тебе придется, - чуточку виновато произнес Улан. - Надо. Яцко сказал, что… - он потер лоб. - Значит так. Если кратко и на нашем языке, то неявка одной из сторон засчитывается как признание собственной неправоты.
        Он ловко сдернул с Сангре одеяло и присвистнул.
        - Ух ты! Она тебя грызла что ли?
        - Скорее клеймила, - хмуро проворчал Петр, усевшийся на постели и принявшийся осторожно ощупывать свое левое, особо сильно пострадавшее плечо. - И сам я как загнанная лошадь. Ты бы вышел, - посоветовал он, - а то мой ночной жокей вернется, нехорошо получится.
        - Не вернется, - отмахнулся Улан. - Твоя наездница рано утром укатила восстанавливать свое святилище.
        - Даже так?! - возрадовался Петр. - Это чудесно, - и он уважительно протянул. - Двужильная, не иначе.
        - Скорее, трехжильная, - лукаво улыбнулся Улан, - поскольку к вечеру, как я слышал, она обещала вернуться. Как думаешь, зачем?
        Петр помрачнел и, не ответив, осторожно потрогал свои ребра.
        - Кажись, целы, - пришел он к оптимистичному выводу, - хотя с такими темпами все равно ненадолго. Нет, человек она хороший, просто замечательный, да и как женщина выше всяческих похвал, жаль азарта в ней через край, - и, мрачно покосившись на друга, пообещал: - Я в наших покоях баррикаду устрою. Ты полиглот у нас, давай срочно вспоминай Марсельезу.
        - Тебе больше подойдет «Вы жертвою пали в борьбе роковой», - поправил Улан, ехидно хмыкнув: - Знаешь, я теперь безоговорочно доверяю твоим картам. Это ж надо, в глухом безлюдном лесу они безошибочно предсказали тебе скорое замужество.
        Сангре негодующе крякнул. Последнее слово ему явно пришлось не по душе.
        - Зато с наследством промахнулись, - проворчал он, поспешно уводя разговор.
        - Как сказать, - возразил Улан. - Возможно, подразумевался трофей, а в гаданиях попросту нет такого слова, верно? - и поторопил друга: - Давай-давай, одевайся. Я тебе, конечно, сочувствую, но время не терпит.
        - Сочувствует он, - хмыкнул Сангре. - Скажи уж честно: завидую.
        - Чему?
        - Моей полнокровной жизни, насыщенной приключениями, драйвом и… сексом! Все как положено настоящему оперу: вчера - бой на святилище, сегодня - сражение со святой, в смысле со жрицей, а завтра… - он поморщился, покосившись на израненные плечи, и философски заметил: - Впрочем, до завтра надо еще дожить. Кстати, а куда нам спешить? Раз Римгайла уехала, выходит, она как истец отказалась от претензий. Тогда и мне можно пару часиков поспать, - и он сладко потянулся.
        - Кейстут ждет, - пояснил Улан. - Кстати, кажется, нам придется здесь задержаться.
        - Зачем? - удивился Сангре. - Мы ж вроде бы намыливались в гости не в Литву, а к гарным львивским парубкам с Галичины.
        - Понимаю, - кивнул Улан. - После таких отчаянных сражений в постели и у меня бы все из головы повылетало. Тогда ты начинай одеваться, а я по ходу дела тебе кое-что напомню, - предложил он. Петр потянулся за штанами, а его друг приступил к раскладу. - Во-первых, я и раньше говорил, что надо повнимательнее присмотреться к Гедимину и его наследникам. Между прочим, это твоя идея насчет Литвы как союзника Руси в борьбе с Ордой. Кстати, предложение весьма разумное и логичное.
        - Иных не держим, - гордо заявил Сангре.
        - Вот-вот. И главное, заменить этого союзника, по сути, некем. Европа отпадает. Она как в двадцать первом веке, так и сейчас, горазда на обещания, но скупа на реальную помощь. Ну а про тевтонов и говорить нечего. Стоит им узнать, что Руси плохо, как они запрыгают от радости.
        - Ибо кто не скачет, тот москаль, - поучительно напомнил Сангре.
        - Ну да, - согласился Улан. - Остается Литва.
        - Но мы гостим у Кейстута, а не у…
        - Гедимин скоро прибудет, - торопливо перебил Улан. - Не сегодня, конечно, и не завтра, но скоро. И нам к тому времени надо что-то придумать по захвату замка, о чем ты упомянул вчера в разговоре с Кейстутом. Я внимательно наблюдал, как он на тебя смотрел, когда ты про это говорил, так что будь уверен: он сам сегодня поднимет эту тему, и надо знать, что ему отвечать.
        - Да я ему больше для отмазки сказал, чтоб пленных фрицев в живых оставить, - поморщился Петр.
        - Здесь времена суровые, - напомнил Улан. - Почти как… в зоне. Ты извини за напоминание, но больно сравнение подходящее, - Сангре лениво отмахнулся и его друг продолжил: - Я к тому, что пустых слов не любят и к тем, кто умеет лишь языком трепать, отношение, мягко говоря, не очень уважительное. Поэтому делай вывод.
        - Это я-то лишь языком?! - возмутился Петр. - Ты же видел мое израненное тело, сплошь в боевых рубцах и шрамах.
        - Видел, - подтвердил Улан. - Правда, глубоких ран не заметил, но общее зрелище действительно впечатляет. Сразу видно: бои велись нешуточные и Купидон может тобою гордиться. Теперь тебе осталось доказать, что ты и у Марса с Ареем тоже ходишь в любимых учениках.
        - А как же МВД? - ехидно осведомился Сангре. - Помнится, не так давно кто-то убеждал меня, что работать надо исключительно по специальности.
        - А я предлагаю рассматривать взятие замка как обычную операцию по проникновению на бандитскую малину, благо поведение тевтонов ничем от уголовного не отличается.
        - Думаешь, реально это самое проникновение? - мрачно осведомился Петр.
        Улан уклончиво пожал плечами. Сангре затянул пояс, одернул на себе рубаху и поинтересовался:
        - Ну и чего стоим? То торопил, на прием в рейхсканцелярию опаздываем, Великий Хурал уже собрался, срываем заседание Политбюро, а то…
        - Не чего, а кого, - поправил Улан. - Зайти за нами должны. А самостоятельно мы из этих лабиринтов не выйдем.
        Но тут в покои вошел Яцко, опасливо поглядывавший на Петра.
        - Этот, что ли, за провожатого? - хмуро осведомился Сангре.
        - Он, - кивнул Улан.
        Петр хотел сказать парню пару ласковых по поводу его вчерашнего необъяснимого исчезновения, а ведь мог бы предупредить, поц драный, но увидев виноватое выражение его лица, смягчился и буркнул:
        - Ладно, веди, белорусский Сусанин.
        На четвертом или пятом повороте Петр понял, что Улан был прав. Нет, может и удалось бы им выйти самостоятельно, но попетлять бы пришлось - будь здоров. Пару раз они выныривали из каких-то узких проходов на галерею, кольцом охватывающую внутренний двор, но, не пройдя по ней и десяти метров, вновь сворачивали, послушно ныряя вслед за своим проводником в очередной коридор.
        Кейстута они застали сидящим на своем кресле-троне. Сын великого кунигаса внимательно слушал всклокоченного и красного от гнева Сударга, что-то старательно ему доказывавшего. Завидев иноземцев, Сударг покраснел еще сильнее, став чуть ли не багровым от злости и повысив голос почти до крика. Чуть позади пожилого воина стояло двое молодых. Странно, но лица обоих были знакомы Сангре. Откуда?
        Спустя минуту ему удалось это припомнить. Именно они вчера точно также стояли подле Сударга, угрожающе положив руки на мечи. Ну да, точно. Только на поляне святилища оба были в шапках, иначе Петр нипочем бы не забыл одного из них, альбиноса, своим необычным седым цветом волос весьма напоминавший эльфа. У второго, совсем юного курносого мальчишки, волосы были цвета спелой соломы, правда, весьма непослушные. Они и вчера украдкой кое-где выглядывали из-под шапки, а уж ныне вихры и вовсе торчали во все стороны.
        Ожидая, пока закончится разговор, Петр принялся оглядываться по сторонам. Сегодня в небольшой зале было куда светлее, и он успел разглядеть и медвежью шкуру, небрежно наброшенную на само сиденье, и витиеватую резьбу на высоком подголовнике (орнамент в центральной части явно напоминал трезубец), и изображения на свисающих со стен гобеленах. Были они, судя по одежде людей и крестам в их руках, явно не из жизни Литвы. «Трофейные, наверно», - подумалось ему.
        Меж тем Сударг, обличительно устремив палец в сторону иноземцев, что-то хрипло выкрикнул. И, резко развернувшись, направился к выходу. Кейстут невозмутимо посмотрел ему вдогон и повернулся к подошедшей троице. Лицо его осветила мягкая улыбка. Поприветствовав гостей, он перешел к делу:
        - Полагаю, с пленниками ясно без слов, - Сангре хотел поблагодарить, но князь опередил его, подняв вверх руку и заметив: - Я ни при чем. Одна из сторон отказалась явиться на суд, а потому признается правота второй. Если кого и благодарить, так Римгайлу, да самих себя, что оказались… весьма настойчивы в своем заступничестве.
        Сангре смутился. Судя по словам Кейстута и его многозначительной паузе, он явно знал о том, что происходило этой ночью, и как Петр уговаривал жрицу простить пленников. Успокаивала лишь добродушная усмешка на лице судьи. Стало быть, человек отнесся с пониманием.
        - Должный уход за ними и достойное лечение раненого я обеспечил, - продолжал Кейстут. - У нас хоть и не христианские лекари, но кое-что умеют и лечат подчас даже лучше, чем они. Хотя все это мне самому, признаться, не очень-то по сердцу. Да вы и сами видели Сударга.
        - Какой-то он кровожадный, - не удержался от комментария Сангре.
        - Тут иное, - покачал головой Кейстут. - Узнав, что я уважил иноземцев, разрешив оставить в живых двух человек, он потребовал, чтобы я оставил и остальных, для того чтобы он мог выкупить свою семью. Оно всегда так: стоит раз нарушить вековой обычай, и все, дальше как снежный ком с горы.
        Он умолк, но было понятно, что его речь не закончена. Пока длилась пауза, Петр бросил еще один взгляд на свисающие гобелены. Красиво, чёрт побери. Подметив, куда тот смотрит, Кейстут небрежно пояснил:
        - Это привезено из одного орденского замка еще при кунигасе Витене. Рыцари не хотели их отдавать, но мой дядя оказался… настойчив, и они любезно уступили.
        «А у него и с чувством юмора неплохо», - отметил про себя Петр, а вслух поддержал шутливый тон хозяина замка:
        - Мы еще вчера успели заметить, что у вас очень добрые соседи. А главное, веселые. С такими не соскучишься.
        - Скучать нам и впрямь не приходится, - согласился Кейстут. - Однако, хотя в иных странах и говорят, что литвины - грубый народ, развлечения наших соседей гораздо грубее. От них давно стонет вся Жемайтия, да и Аукшайтии[24 - Это две основные группы литовских племен, впоследствии вошедших в будущее Великое Литовское княжество.]приходится несладко. И вчерашняя их забава далеко не первая, поскольку от их Христмемеля до наших земель рукой подать. Потому мне и хотелось попросить их переселиться подальше. Одна беда - хозяева попались несговорчивые. Помнится, вчера вы обещали помочь, дабы моя просьба выглядела убедительнее…
        Сангре, тяжело вздохнув, открыл было рот, но Кейстут жестом остановил его.
        - Не торопитесь. Не хочу, чтобы у моих гостей хоть на миг закралась в головы мысль, будто я рассержусь в случае отказа помочь, а потому вначале хочу предупредить, что каким бы ни был твой с побратимом ответ, мое гостеприимство останется неизменным. За спасение от поругания святилища богини Мильды и ее служителей вы заслужили его в полной мере, и пока гостите у меня, вы ни в чем не будете нуждаться, а раненного пленника продолжат лечить. В том я даю свое крепкое слово, и пускай Перкунас покарает меня, коль я его нарушу.
        «Правильно Улан вчера сказал про него, - уважительно подумал Сангре. - Действительно рыцарь. Во всяком случае, старается им быть. Такому помочь сам бог велел. Если получится, конечно».
        Об этом он и заявил. Мол, приложат все силы, но не уверены, что их хватит. Однако в любом случае надо сперва встретиться с пленниками, переговорить с ними, затем посмотреть на сам Христмемель, все прикинуть, взвесить. Ну а потом они изложат надуманное.
        - Поэтому пока нам требуется лишь перо, чернила и много бумаги, - добавил предусмотрительный Улан.
        - Будут, - кивнул Кейстут. - И к замку сопроводим. Просьба одна - не затягивать… с думами. Мы в любом случае попытаемся его взять, с вами или без вас, но нам надо управиться за месяц, от силы за полтора, не позднее. Далее наступит весна, а берег у замка низкий и болотистый. Туда летом даже продовольствие завозят по реке. И стоит морозам ослабеть… - он развел руками.
        - А почему именно этой зимой? - уточнил Улан.
        - Я выслушал путтонов, вейонов и жваконов[25 - Жрецы-путтоны были гадальщиками по воде, вейоны - по ветру, жваконы - прорицатели по пламени и дыму.]. Обычно они редко бывают столь единодушны, а тут в один голос заявили мне, что нынешняя зима - наиболее благоприятное время для захвата замка. Взять же Христмемель для нас - дело чести. Кунигас Витень два года назад пытался это сделать, однако у него не вышло, несмотря на камнеметы. Он отступил ни с чем, если не считать множества погибших воинов и двух тяжких ран, полученных им самим. От них-то он через месяц и умер. У нас принято сжигать тела, а не предавать земле. Но когда человека убивают, на погребальном костре мы сжигаем не только умершего, но и его убийцу. Желательно живого. Увы, душа кунигаса улетела к небесам одна, а потому она до сих пор не пребывает в чертогах Перкунаса, терпеливо дожидаясь, когда мы на земле осуществим справедливое возмездие. Я не знаю, кто из рыцарей нанес князю раны, ставшие причиной его смерти, а потому надлежит сделать погребальным костром весь замок. Но для этого он поначалу должен оказаться в наших руках.
        - Мы постараемся уложиться, - твердо пообещал Улан.
        - Я надеюсь, - кивнул Кейстут. - Ну а сейчас… - и по его суровому лицу вновь скользнула улыбка, - пора за трапезу. Заодно расскажете мне про свой союз славных и смелых ратников…
        В отличие от Липневки, где даже на праздничных застольях мясные блюда были представлены весьма скромно, у князя они оказались основными и на обычном обеде. Помимо кабанятины, лосятины, оленины, зайчатины, медвежатины, причем на любой вкус, печеной и жареной, вареной и вяленой, перед друзьями стояли и другие дары литовских лесов: моченая морошка, блюда с солеными грибами, земляника в меду, а лесные орехи челядь даже успела заботливо очистить от скорлупок.
        Сам Кейстут ел немного. Так, ножка молодого кабанчика, копченое гусиное крылышко да пара-тройка небольших колбасок, благоухавших чесноком. Пил он тоже умеренно, опрокинув в себя всего пару кубков меду, больше налегая на кисловатый, приятно освежающий клюквенный настой. Зато вопросов задал без счета, благо, в отличие от вечерней трапезы, нынче их за столом сидело всего трое.
        Касаемо союза, точнее, того, кто еще из славных ратников в него входит, Сангре выкрутился быстро. Не мудрствуя лукаво, он припомнил сказочные биографии русских былинных героев, добавил к ним кое-какие подробности из мультфильмов и заливался соловьем, рассказывая о героизме и славных подвигах отцов-основателей ордена защиты отчей земли.
        Да и на вопросах о них самих (что, кто да откуда, да где побывали), Петр особо не заморачивался. Мгновенно вспомнив о вчерашнем вечере и своей беседе с Римгайлой, он приступил к повторному рассказу, легко и непринужденно повествуя о различных приключениях во время их многочисленных путешествий.
        Кейстут слушал как завороженный. Интересовало его все: и подробности охоты на крокодилов в Антарктиде, и сколь ловко скачут по тропическим джунглям черненькие обезьянки под чудным названием обама, в коих так тяжко попасть стрелой, и как друзья отчаянно сражались с волосатыми пингвинами, прыгавшими на них с пальм.
        Изрядно выручал и любимый Гумилев:
        Восемь дней от Харрара я вел караван
        Сквозь Черчерские дикие горы
        И седых на деревьях стрелял обезьян,
        Засыпал средь корней сикоморы[26 - Н. Гумилев «Галла».].
        Отвлекло внимание хозяина стола введенное к ним в трапезную в сопровождении двух воинов страшилище. Нет, одето оно было по-человечески, да и стояло на двух ногах, но рожа… Ох и рожа! Всклокоченные и нечесаные с самого рождения волосы, стянутые на лбу грязной повязкой, напоминали какую-то экзотическую прическу, маленькие глазки глубоко таились под могуче нависшими над ними серыми, словно припорошенными пылью бровями, зато крупный нос, в отличие от глаз, выдавался далеко вперед, занимая чуть ли не поллица. Щетина окружала его лицо, словно рамка - сюрреалистическую картину.
        Вырвавшись из рук двух воинов, стоящих по бокам от него, страшилище резво подбежало к князю, плюхнулось перед ним на колени и жалобно зарычало.
        - Гляди, гляди, - толкнув в бок друга, восхищенно зашептал Петр. - Вот оно, недостающее звено эволюции, давшее начало питекантропам и австралопитекам.
        - Между прочим, это один из спасенных нами вчера охранников святилища, - подсказал Улан.
        - Да ты что?! - изумился Сангре, но вспомнил огромного человека, лежащего без чувств на снегу. Правда, тогда он не обратил внимания на его лицо, к тому же оно было в крови, зато теперь… - Хорошо, что мы его спасли, - заметил он. - Будет, что изучать ученым. Глядя на него воочию убеждаешься, что все люди действительно произошли от обезьяны, только в разное время: одни раньше, другие позже, а этот Квазимодо вообще на прошлой неделе. Ему ж и копья не надо - шнобелем своим всех уроет. А мощь какая в теле! Эх, растерял народец былинную силушку на пути к прогрессу.
        Силушка в могучем, почти квадратном теле «недостающего звена» ощущалась в каждом движении. Полное впечатление, что ему ничего не стоит усадить на здоровенный стол, за котором сидели гости, всех присутствующих, и, взвалив его на свои плечи, идти хоть час, хоть два.
        - Жаль, казнят, - вздохнул Улан.
        - Шо, гильотина суровой души Кейстута снова жаждет крови? А его-то за что? - удивился Петр.
        - Ну ты же помнишь вчерашний рассказ Яцко. Этот мужик и его брат были в числе охранников святилища и не успели зажечь сигнальный костёр.
        - Ну?
        - Вот тебе и ну. У них за такой промах одна кара - смерть.
        - И этому чудесному экземпляру, по случайности совершенно не попорченному тлетворным влиянием цивилизации, так запросто отрубят голову?! - удивился Петр. - Не-ет, как-то оно неправильно.
        Князь тем временем что-то сурово ответил страшилищу, отрицательно мотнув головой, но «промежуточное звено» не отставало. Тогда Кейстут, не выдержав, рявкнул на него, указав на дверь, и в этот момент по щекам страхолюдины - Сангре глазам не поверил - полились слезы. Контраст между зверообразной личиной и этой беспомощностью, написанной на его лице, был настолько разителен, что Петр незамедлительно проникся к нему искренним сочувствием.
        Меж тем детина встал с колен и обвел тоскливым затравленным взглядом остальных присутствующих. Почему-то Петру показалось, что на нем взгляд страшилища задержался чуточку дольше, чем на остальных.
        - А могу ли я узнать, о чем он столь горячо просил тебя? - осведомился Сангре у Кейстута, когда здоровяк поплелся прочь, печально опустив голову. Длинные могучие руки его уныло свисали чуть ли не до колен.
        - Это Локис, - хмуро пояснил тот. - По-русински его имя означает «медведь». А просил он за своего родного младшего брата Вилкаса, по вашему - Волка. Это второй из воинов, охранявших святилище и спасенных вчера вами от смерти.
        - Просил помиловать брата? - уточнил Сангре.
        Кейстут покачал головой.
        - За такие промахи не милуют. Он просил для него иной смерти, не столь позорной, то есть сгореть не на одном костре с врагами. Но согласно нашим обычаям…
        - А когда назначена казнь? - поинтересовался Петр.
        - Хотите поглядеть?
        Улан кисло скривился, торопливо замотав головой, а Сангре, которому не давали покоя искренние, можно сказать, детские слезы Локиса и его прощальный, эдакий тоскливо-беспомощный и в то же время умоляющий взгляд, устремленный в его сторону, задумчиво протянул:
        - Я не о том. Странно это. Помнится, вчера ты нам рассказывал, будто у тебя маловато хорошо обученных воинов, а эти двое худо-бедно, но кое-что умеют. Да и силушкой бог не обидел, особенно этого, как его, Локиса. Тогда зачем им погибать без пользы? Как-то оно… неразумно.
        - Иначе нельзя, - жестко отрезал Кейстут и поморщился. - Думаешь, мне самому их не жаль? - но он мгновенно спохватился и торопливо уточнил: - Так, немного, самую малость. У этого Локиса сила в руках нечеловеческая. Потому и имя такое. Если бы не подлый удар сзади в самом начале нападения, он бы… Да и второй, Вилкас, хоть и послабее его, но сам по себе очень силен. Однако обычай есть обычай, и идти против него… - он покачал головой. - И кроме того, я вчера уже сказал свое слово, а у меня нет привычки его отменять.
        - Да кто бы спорил, - согласно кивнул Петр. - Обычай - это святое. Да и слово твое тоже.
        На самом деле он не собирался угомониться, твердо вознамерившись сделать повторный заход. Вообще-то настаивать на прощении страхолюдины и его брата, учитывая, что они и сами находились здесь на птичьих правах, было глубоко неправильным. Но оправдание своему поведению он отыскал довольно-таки быстро: дабы окончательно развеять у Кейстута подозрения насчет родства с раненным пленником, следует еще раз продемонстрировать свое добродушие и склонность к милосердию.
        - А как бы их… - начал он. Кейстут, догадавшись, о чем пойдет речь, раздраженно засопел, но Сангре торопливо пояснил: - Нет, нет, речь не об отмене обычая. Но ты, кажется, собирался брать Христмемель? Сдается, первые из штурмующих эту крепость, пойдут, можно сказать, на верную смерть. Вот и отправь его вместе с братом в числе прочих на штурм.
        - А мое слово? Отменить?
        - Зачем? - удивился Петр. - Не надо ничего отменять. Достаточно уточнить, что вынесенный приговор ты повелеваешь привести в исполнение… крестоносцам.
        - Кому-у?! - несказанно удивился Кейстут.
        - Да, да, - кивнул Сангре. - Я не оговорился. Именно крестоносцам. И тебе самому, кстати, от такого решения будет еще больше почета. Представь, как восхитится твой народ, услыхав, что ты повелеваешь даже крестоносцами. А касаемо Локиса с Вилкасом, поверь, оба будут драться на стенах замка как львы. Да, скорее всего, они там и погибнут, но зато с какой пользой для дела. Для твоего дела.
        - Для общего, - поправил Кейстут. - А если не погибнут?
        - Еще лучше, - лукаво улыбнулся Петр. - Это же не ты, а подлые крестоносцы нарушили твое повеление, так? И выходит, сам Перкунас дал знать, что и Локис, и Вилкас искупили свою вину и получили отсрочку от смерти…
        Кейстут призадумался. Тогда Сангре, предпочитая ковать железо, пока оно горячо, внес дополнительный аргумент в защиту своего предложения.
        - Да, чуть не забыл. Ты упомянул об их необыкновенной силе, а нам с Уланом нужны двое именно таких. Там мы в числе прочего оружия захватили пяток ар… самострелов и…
        - Знаю я про них, - перебил Кейстут и пренебрежительно поморщился. - В бою, к тому времени, когда ты заново взведешь тетиву, я из доброго литовского лука выпущу целый десяток стрел.
        - Не спорю, по скорострельности им с луками нечего и тягаться, - покладисто согласился Петр. - Но нам с другом они как-то привычнее. А про тетиву ты верно сказал - тугая. Натянуть ее одними руками нечего и думать - кожу с пальцев сорвешь. Не зря ж для ее взвода крюк особый сделали, а на конце ложи еще и стремя, чтоб ногами в него упираться, пока руками за этот крюк тянуть будешь. Словом, морока. Вот мне и подумалось: если Локис с Вилкасом и впрямь столь сильны, то, наверное, смогут управиться с натяжением тетивы одними руками, и тогда скорострельность будет увеличена в разы, а это, согласись, весьма поможет при штурме замка.
        Здесь он не лгал - у него и впрямь возникла кое-какая мыслишка насчет использования могучей силы братьев-жмудинов, чтобы сократить время на зарядку арбалетов.
        Улан, внимательно следивший за ходом их беседы, вовремя подхватил эстафетную палочку:
        - Но для начала надо проверить силу твоих воинов. Если у них, как и у немцев, не хватит силенок, об остальном и говорить ни к чему.
        Кейстут надменно выпрямился на своем кресле, упершись затылком в подголовник. Сравнение литвинов с какими-то немцами возмутило его, и он сердито выпалил:
        - У каждого из них достанет сил на два самострела, и еще останется!
        - Тогда может и впрямь лучше всего передать их нам до штурма Христмемеля. Сдается, так распорядиться ими для общего дела куда полезнее простой казни. Ну-у, а дальше как судьба…
        Кейстут вновь задумчиво потер лоб, прикидывая.
        - Лиздейка будет недоволен, - вздохнул он. - Оплошай они не на охране святилища, а где-нибудь в другом месте, иное, а тут… Впрочем, думаю, он смягчится, узнав, для чего они вам понадобились. Ладно, будь по вашему. Но помните: если взять замок не удастся, придется вам самим оправдываться перед ним, - он усмехнулся. - И боюсь, убедить его окажется значительно труднее, нежели вайделотку Римгайлу.
        - Дались тебе эти литовские мужики! - набросился на Сангре Улан, едва они оказались в своей комнате. - Дура лэкс, сэд лэкс. Надеюсь, еще не забыл перевод?
        - Само собой! - бодро кивнул Сангре. - Закон дурак, но без закона никак[27 - На самом деле эта латинское выражение переводится иначе: «Закон суров, но это закон».]. А причем тут это?
        - При том, что Кейстут хочет поступить в строгом соответствии со своим законом, пускай и жестоким, а ты начал ему мешать.
        - Ты ж сам меня поддержал, - изумился Петр.
        - А куда деваться?! - огрызнулся Улан. - Мы с тобой теперь как шестеренки на одной оси, и выбор невелик: либо крутимся в одну сторону, либо у обоих зубья полетят. И зубы тоже.
        - Уланчик, не надо так расстраиваться, ты же не рояль, - жалобно попросил Петр. - И будь ласка, оставь громкие ноты для гуслей. Если ты сейчас перестанешь тарахтеть, твой друг скажет тебе за очень серьезное.
        - Вначале я тебе скажу и тоже очень серьезное, - не унимался тот. - Во-первых, теперь Кейстут припер нас с тобой к стенке, и без взятого Христмемеля нам отсюда дороги нет. Да ты и сам слыхал о его предупреждении. Между прочим, этот Лиздейка у литвинов самый главный криво, то бишь верховный жрец. И в отличие от Римгайлы его сердце в случае нашей неудачи тебе не смягчить…
        - Оно и понятно, - пожал плечами Сангре. - Я ж работаю исключительно с противоположным полом, а он…
        - Да не в этом дело. Я к тому, что нрав у него весьма и весьма жесткий. И убежать от него навряд ли получится - говорят, он и впрямь кое-что может.
        - В смысле?
        - В смысле колдовства.
        - Ты всерьез?! - изумленно уставился на друга Петр.
        - Я привык доверять фактам, - пояснил Улан, - а они говорят следующее. Прошлым летом главный маршал ордена решил устроить большой набег на литовские земли, причем одновременно в четырех местах, для чего разделил свое войско на четыре отряда. Не знаю, какие боги помогли этому криве узнать о намерениях маршала, но помогли. Мало того, Кейстуту не хватало людей, чтобы перекрыть все направления, Лиздейка взялся за свою ворожбу и половина отрядов крестоносцев просто заблудились по дороге и вернулись обратно. Представляешь? Довелось слыхать и кое-что еще. Словом, может.
        - А мы причем?
        - Притом. Я ж сказал, у него очень жесткий нрав. Стоит нам лопухнуться, не взяв замка, как он заявит, будто неудача произошла из-за прощения воинов, виновных в осквернении святилища, и во искупление вины потребует спалить на костре и их, и всех пленных, и нас заодно. Как тебе такая перспектива?!
        Петр смущенно засопел. Крыть было нечем - он действительно в очередной раз не принял во внимание степень риска, а главное - не подумал, чем им на сей раз придется расплачиваться в случае неудачи. Идея конвейерной системы зарядки арбалетов, названной им «а-ля Стаханов» и показавшейся гениальной, сразу поблекла, и говорить о ней Улану расхотелось. Да и ни к чему. Если получится - тогда да, а коль не выйдет, не придется лишний раз позориться. Но привычка оставлять за собой последнее слово сработала и он процитировал:
        - Сказано в писании: «Спасай взятых на смерть и неужели откажешься от обреченных на убиение?» И потом, как любил говорить один одесский носильщик: «Это не рентабельно - разбрасываться таким багажом». К тому же лишиться столь чудесного, можно сказать уникального экз…
        - Да помню я, помню про твое переходное звено, - раздраженно перебил Улан и устало вздохнул. - Все равно зря ты затеял его спасение, гуманист фигов.
        - Как ты меня окрестил?! - оскорбился Петр. - Ну ничего себе! Ты бы меня еще толерантным обозвал! Что я тебе, европеец занюханный?! Да я…
        - Стоп! - осадил его Улан. - О твоих многочисленных достоинствах мы поговорим попозже, а пока давай о более насущных делах. Например, с чего начнем подготовку к взятию замка?
        Сангре почесал в затылке. В голове как назло царила пустота. Он озадаченно посмотрел на друга, терпеливо ожидавшего ответа, затем с тоской на постель.
        - Как я понимаю, за поспать и речи быть не может, - мрачно поинтересовался он.
        - Правильно понимаешь, - подтвердил Улан. - В следующей жизни выспишься.
        - Старый обманщик, - проворчал Петр. - Между прочим, за выспаться ты мне еще в прошлой жизни обещал, буддист хренов.
        - Не отвлекайся, - хладнокровным тоном посоветовал Улан. - Сейчас мне от тебя требуется свежая и оригинальная идея, то бишь с изюминкой. Насколько я помню, обязанность выдавать их на гора лежит на тебе, - и он вопросительно уставился на друга.
        - Ну-у, - замялся Сангре. - Вообще-то есть кое-что, но силуэт, силуэт, не больше.
        Улан понимающе кивнул, по опыту зная: коль упомянуто слово «силуэт», значит перед Петром пока витает сплошной туман с высовывающимися из него кончиками нитей и он сам толком не знает, за какую из них ухватиться, чтобы потянуть.
        Сангре, опустив голову, прошелся по комнате из угла в угол - на ходу ему лучше думалось. А подумать было над чем, ибо в кои веки его воображение напрочь отказывалось работать. Почему - трудно сказать, но скорее всего, из-за новизны задачи, ибо он понятия не имел, как брать замок. Не доводилось ранее. Разве что представить его в виде огромного бандитского гнезда - эдакого кубла, вроде штаб-квартиры Сеньки Лысого, устроенной им для своей банды на заброшенном металлургическом заводе.
        «А что, для затравки вполне, - оживился он. - Во всяком случае общего хоть отбавляй: и бандиты с паханом имеются там и тут, да и ограждение тоже (неважно что забор и стены разной высоты), и территория такая же огромная, и обкурившийся враг не намерен сдаваться. Огнестрел меняем на стрелы - даже тут созвучно - авто на лошадей, и выстраивается почти целиковый аналог. Та-ак, с чего мы тогда начали разработку операции по их захвату?»
        Его воспоминания прервал появившийся Яцко, сообщивший, что раненный пленник недавно вновь пришел в себя и сейчас пребывает в неком беспокойстве: мечется по постели, то и дело тычет себе пальцем в грудь и, указывая на свой нательный крест, старательно что-то лопочет.
        - Он что, бредит? - нахмурился Петр.
        - Не похоже, - мотнул головой Яцко. - К тому ж ему вечером зелье особое дали, кое и мертвого из могилы поднимет. А опосля того, как его поутру вдругорядь зельем попотчевали, он и вовсе взбодрился…
        - А лопочет-то чего?
        Толмач философски пожал плечами.
        - Повидаться с тобой жаждет, господин. А зачем… Можа, важное что поведать желает али попросить чего.
        - А ты не ошибся - точно со мной повидаться-то? - осведомился Сангре, чуточку досадуя - творческий процесс только-только пошел и обрывать его не хотелось бы.
        - Так на полянке святилища ты один голышом по пояс был, - пояснил Яцко. - Ну и с крестом тоже боле никого, окромя его дружков.
        Друзья переглянулись.
        - Вот и ответ на вопрос, с чего начинать, - сказал Петр, смирившись с неизбежностью. - Кровь из носу, но надо выжать из пленных план самого замка и хотя бы примерное количество его защитников. А для ускорения дела давай разведем их. В смысле ты как мастер шпрехать на немецком выведешь Вальтера в другую комнату, а я займусь допросом беспокойного испанца.
        ГЛАВА 18. ПЛЕННИКИ И ПОМИЛОВАННЫЕ
        Кейстут сдержал свое слово в отношении раненого. Уход за ним был обеспечен самый что ни на есть наилучший. Правда, разместили обоих пленных в полуподвальной комнате, не имеющей ни одного окна, зато лекаря раненому предоставили не абы какого, а княжеского, то есть наилучшего. Не зря же раненый при наличии дырки возле сердца успел прийти в себя. Все остальное тоже было на уровне - стоящая в углу жаровня с углями давала достаточно тепла, а постель, где лежал крестоносец, мало чем отличалась от постелей друзей.
        Завидев Сангре, рыцарь радостно завопил: «Христо! Христо!», тыча пальцем на грудь Петра, и жестами попросил показать крест. Умиленно заулыбавшись, он принялся что-то пояснять. Увы, но по-первости Петр мало что понимал. Оказалось, испанский язык средневековья изрядно отличается от того, которому некогда учил своего внука дед. Зато Петр так и не услышал от пленного своей собственной фамилии, чего он всерьез опасался. Вскоре выяснилось, что плененного крестоносца звать Бонифацием Фелипе де Рохас-и-Марино. Настроение у Петра мгновенно поднялось - подумаешь, сердце кольнуло. Совпадение, пустяк.
        Правда, беспокойство отступило ненадолго. Внезапно припомнилось, что Сангре - не более чем псевдоним. Как рассказывал дед, его отец, ярый анархист или троцкист, поди пойми толком, еще до рождения сына отказался от прежней родовой фамилии, взяв себе новую, звучную, дабы всем сразу было понятно, что он готов драться с гидрой мировой буржуазии до последней капли крови. Из рассказов матери дед слыхал кое-что об отцовских предках, а вот подлинной их фамилии она ему назвать не успела, погибнув от фашистской бомбежки.
        Оставалось выкинуть из головы назойливые вопросы, не имеющие покамест ответов, и старательно вслушиваться в произносимое рыцарем на языке, столь непохожем на речь деда. Однако по ходу беседы Петр мало-помалу стал привыкать к чудовищным искажениям слов, к непривычным оборотам и спустя несколько минут сумел с первого раза, не переспрашивая, уловить суть просьбы рыцаря.
        Оказалось, Яцко почти угадал. Почти, поскольку важной она представлялась исключительно самому крестоносцу. Петр же, выслушав его, лишь разочарованно присвистнул. Было с чего. Испанец попросту возжелал послать «со своего смертного одра» письмо своей двоюродной сестре Изабелле, передав в нем прощальный поклон и свое благословение.
        - Чуть оклемаешься, получишь перо с бумагой и сам обо всем напишешь, - великодушно разрешил Петр, пояснив: - Я не могу, поскольку свято соблюдаю старинные рыцарские обычаи и грамоте не обучен. Хотя не думаю, что стоит пугать ее своим смертным одром. К тому времени, пока твоя весточка пролетит через всю Европу, добравшись до Арагона, ты будешь бегать и прыгать как молодой козел. Во всяком случае, так сказал лекарь, а я ему верю.
        Пленник продолжал вопросительно смотреть на Сангре. Спохватившись, тот, изрядно сократив текст, произнес свой прогноз по-испански. Но каково же было его удивление, когда он услышал от рыцаря, что весточку, оказывается, надлежит посылать не в Арагон, солнечную Кастилию или знойную Андалусию, а гораздо ближе, к южным соседям Литвы. Петр на всякий случай переспросил крестоносца, но тот уверенно повторил, старательно выговаривая:
        - Владимир-Волынский.
        - Галицко-Волынское княжество? - еще раз переспросил Сангре, и снова получил утвердительный ответ.
        Он озадаченно уставился на Бонифация, прикидывая, каким ветром занесло туда испанскую донью. На ум ничего путного не пришло, и он потребовал разъяснений. Рыцарь поначалу колебался, но Петр пригрозил, что в противном случае и сам ничего никуда не пошлет, и ему не позволит, и крестоносцу пришлось открыть свою тайну.
        Оказывается ранее, до поступления в Тевтонский орден, он состоял в ином, у тамплиеров, вступив в него шестнадцатилетним юнцом. Увы, спустя всего спустя год на них начались гонения, и почти всех, кто в него входил, арестовали. Первые годы пребывание в тюрьме было относительно сносным: и кормили неплохо, и родственникам навещать позволяли, и о пытках речи быть не могло, не принято это в Арагоне. Но затем с прибытием из Италии папских инквизиторов все ужесточилось, всех заковали в цепи, а кое-кого, в том числе и его кузена Эксемена де Ленду, магистра тамплиеров в провинции Арагон, подвергли жестоким пыткам, от которых тот скончался.
        - Выходит, и ты ни за что срок мотал, бедолага, - умилился Сангре, мгновенно проникаясь к простодушному крестоносцу еще большей симпатией.
        Концовка рассказа у Бонифация была оптимистичной. Как он заявил, ему трижды повезло. Во-первых, нет худа без добра - еще во время обороны замка Валенсия, где он стоял на стенах вместе с Эксеменом, тот посвятил юного оруженосца в рыцари. Во-вторых, в тюрьме за него самого инквизиторы приняться не успели, ибо спустя несколько месяцев после смерти кузена римский апостолик[28 - Апостолик - так католики называли римского папу.]решил, что судьбу оставшихся в живых должны решать поместные соборы. Осенью 1312 года всех тамплиеров привезли в Таррагон, подвергли строгому допросу, а затем объявили приговор: несмотря на все заблуждения, преступления и клеветы, возведенные на подсудимых, они объявлялись вне всякого подозрения и нападать на их честное имя запрещалось. Более того, было даже постановлено, чтобы они получали содержание, соответствующее доходам с их конфискованных земель.
        Ну а спустя пару лет ему повезло в третий раз. Муж кузины Изабеллы обладал обширными связями и хотя сам уже скончался, но его влиятельные друзья не забыли несчастную вдову, вовремя сообщив, что ее двоюродному брату вновь грозит опасность со стороны папской инквизиции. Причем на сей раз его собирались обвинить, что он вторично впал в ересь, а для еретиков-рецидивистов была только одна кара - костёр. Пришлось менять место жительства. Сама Изабелла оказалась настолько добра, что взялась сопровождать его в этом путешествии, поскольку…
        Тут пленный стыдливо замялся и смущенно выдавил:
        - Не имею склонности к иным языкам. Мне и божественная латынь в детстве давалась с превеликим трудом.
        - Мне она вообще отдаться не захотела, - утешил его Петр, ободрив: - Не переживай, Боня. Это свойство всех великих воинов и полководцев. Ганнибал хоть и поставил римлян под Каннами в неприличную позу, а на их языке знал немногим больше, чем я на китайском.
        Странно, но хотя говорил это Сангре на русском, суть его слов раненый, кажется, понял. Во всяком случае, повеселел и принялся повествовать дальше. Впрочем, история его странствий оказалась короткой. Поначалу была Италия, где кузина собиралась продолжить свое обучение в знаменитом Салернской школе. Но пришли очередные тревожные вести из родных краев, и они стали гадать, куда отправиться далее.
        Тут-то Изабелле и пришла в голову великолепная мысль. Мол, как известно, Тевтонский орден считается ведущим крестовый поход и охотно принимает в свои ряды желающих сражаться против диких кровожадных орд язычников. Ну а римский папа отпускает таковым все прошлые грехи.
        Возликовав, Бонифаций дал торжественный обет обратить в истинную веру не менее ста язычников, и они через германские города устремились в польские земли. Правда, в Мазовии, примыкающей к владениям рыцарей, им пришлось расстаться. В саму Пруссию, доселе кишмя кишащую кровожадными язычниками, кузине как особе женского пола соваться было слишком опасно. Оставаться в Мазовии тоже был не резон, и она решила перебраться к схизматикам[29 - Схизматики - презрительное название православных католиками.], где ныне и проживает.
        Решив, что на сегодня хватит разговоров, да и испанец явно притомился, а про выкуп и количество вояк в крепости можно переговорить в другой раз, время терпит, Сангре засобирался уходить. Напоследок спросил, имеются ли у раненого какие-либо просьбы или пожелания? Оказалось, и впрямь имеются. Смущаясь, испанец попросил… свою одежду. Мол, согласно рыцарскому уставу ему должно находиться в постели в подпоясанной нижней рубахе, подштанниках и чулках. А кроме того им запрещено спать без света, потому хотелось бы…
        Посчитав, что пленный попросту дурит, Сангре внезапно озлился и ехидно поинтересовался:
        - А меч тебе у изголовья не поставить? Бо, миротворец-натовец без оружия столь же необычное явление, как повесившийся колобок. Можно даже сказать, вульгарно-противоестественное. И еще извиниться перед твоими корешками по уголовным делам, что мы варварски их поубивали, когда они прискакали в Литву мирно вырезать ее жителей. А то я запросто.
        Но вспышка гнева вскорости прошла, все-таки раненый, да и сам по себе каприз-то незначительный, чего уж там, и, перейдя на испанский, заявил, что сегодня же распорядится, дабы светильник на ночь не гасили, а одежду принесут, как только она высохнет после стирки…
        - А зачем стирали? - удивился рыцарь. - Она ж почти чистая. Я ее надел совсем недавно, прошлой весной. Да и под дождь раза два по осени попадал.
        Челюсть у Петра отвисла от изумления.
        - И чулки тоже… совсем недавно надел? - уточнил он.
        - Ну да, - наивно подтвердил крестоносец. - Тогда же, когда и рубаху, накануне пасхи.
        - М-да-а, Чуковского на вас нет. Ладно, так и быть, как только разгружусь, первым делом займусь переводом Мойдодыра на испанский - авось до кого-нибудь дойдет, - со вздохом протянул Сангре и, покосившись на застывшего в недоумении рыцаря, с трудом выдал уже на его родном языке: - Так вот вы, оказывается, как пленных пытаете. Спите, наверное, вместе с ними в одном помещении, а литвинов в ногах у себя укладываете.
        Однако его подколка пропала втуне, ибо Бонифаций попросту ее не понял, оторопело морща лоб и пытаясь постичь глубинный смысл изреченного собеседником. Так и не сумев вникнуть в него, он сердито отрезал:
        - Я - божий рыцарь и никогда никого не пытал. Но мне странно иное. Как может взявший меня в плен воин, несмотря на свою принадлежность к истинной вере, сражаться на стороне диких язычников? Неужто он не боится посмертной кары и адских мук?
        - Ты еще про христианские ценности начни мне впаривать, - хмуро огрызнулся Петр. - Лучше давай за тебя поговорим. Вот местных я понимаю, они за свободу сражаются, а вы за что?
        - Мы за бога, - гордо ответил испанец.
        - А-а-а, - понимающе кивнул Сангре. - Ну да, каждый воюет за то, чего ему не хватает. И, разумеется, ты несешь этим дикарям гуманизм и истинные ценности, так?
        Тот мотнул головой и как-то по-детски, совсем простодушно, пожаловался:
        - Они не хотят их принимать.
        - Не переживай, - «утешил» Петр. - Это потому, что вы всего четверть населения вырезали. Вам надо еще четверть на тот свет отправить, как пендосы обычно поступают, и оставшиеся аборигены враз проникнутся святостью и любовью к истинной демократии.
        - Но ты не сказал про себя, - напомнил Бонифаций. - Ради чего ты согласился погубить свою бессмертную душу?
        Сангре вздохнул и, понимая, что объяснять лучше с помощью тех аргументов, кои будут понятнее всего меркантильной Европе, ответил сухо и лаконично: - За рыцарей платят намного больше. Мне и за сотню язычников столько не получить, сколько за одного тебя.
        Крестоносец зло вспыхнул и заявил, что в его отношении дон Педро изрядно ошибся. Сам он беден, да и у кузины в кошеле не густо. А кроме того, он не желает, чтобы благородные братья-рыцари заплатили за него хоть одну марку. Да, у него имеются некие заслуги перед орденом, как-никак он лично сумел, выполняя данный господу обет, надеть крест на девяносто шесть язычников, но ни к чему его братьям платить за умирающего. А потому он, благородный Бонифаций Фелипе де Рохас-и-Марино, о выкупе писать отказывается, даже если его растерзают на части или вообще отдадут на съедение диким зверям. Но неким корыстолюбивым идальго все равно не понять его слов об истинной вере, а посему и говорить им больше не о чем. И он демонстративно отвернулся от Сангре, давая понять, что больше со своим тюремщиком общаться не намерен.
        - Ишь, хлюст! - возмутился Петр. - Когда письмецо понадобилось кузине накатать, лампочку Ильича на ночь включить и штаны свои сопревшие с вонючими чулками обратно заполучить, то пожалуйста и будьте любезны, а как все пообещал, так пошел вон, дурак! Ну прямо истинный пендос! - и, не желая оставлять за испанцем последнего слова, тщательно подбирая слова, непривычно серьезным тоном поправил раненого: - Мне и правда не понять того, что ты говорил, потому что вера - это то, ради чего умирают, а христианство, судя по вашему главному занятию в этих лесах, то, ради чего убивают. Вот так-то.
        Такого кощунства крестоносец не выдержал и резко повернулся к Петру, чтоб возразить, но вместо этого побагровел лицом и начал задыхаться. Встревоженный Сангре метнулся в коридорчик и спешно пригласил к одру раненого лекаря, терпеливо дожидавшегося, пока рыцарь закончит разговаривать с крестоносцем. Слегка полюбовавшись его умелыми, скупыми, отточенными действиями - ни одного лишнего движения, мастер, не зря Кейстута пользует - Петр, спохватившись, осведомился, что там с раной Бонифация и как долго ожидать его полного выздоровления?
        Услышанным от врача он остался доволен: «молния богов» ударила над самым сердцем, по всей видимости, ничего не затронув внутри, а потому временное ухудшение есть краткое. Совсем скоро, буквально завтра, допрос можно продолжить. А вот с пытками лучше подождать до послезавтра - так оно надежнее.
        Сангре вздрогнул от неожиданности - странно слышать такое от медика - непонимающе уставился на лекаря, решив, что тот оговорился, но потом дошло, что никакой ошибки нет. Просто иные времена, вот и все.
        Кстати, особо и удивляться нечему. В двадцать первом веке, воюя с кем-нибудь и торопясь развить успех, пленного тоже выпотрошили бы в первый же день, не взирая на многочисленные конвенции, декларации, договоры и пакты о гуманности обращения с ранеными. А военврач, будь он рядом, сказал бы то же самое: выдержит мужик пытку или нет, и в каком объеме. Словом, времена разные, а нравы одинаковые и в средневековье как бы не получше, чем в новейшие, ибо проще: что думают, то и говорят - эдакий наивный цинизм.
        С этой мыслью Петр и вышел. Оказавшись в коридоре он осторожно, чтоб не помешать другу, заглянул в соседнюю дверь и некоторое время разглядывал, как Улан увлеченно строчит на бумаге, то и дело торопливо макая гусиное перо в чернильницу.
        «Опять ему повезло, - вздохнул он. - Вон какой словоохотливый попался в отличие от моего, только успевай спрашивать». Немец и впрямь без умолку тараторил, изредка прерываемый Уланом, суровым тоном выдававшим очередной лаконичный вопрос: «Lesen sie weiter. Landsam. Nicht teil»[30 - На самом деле это были не вопросы: Подробнее. Помедленнее. Не части (нем.).].
        Успокоив себя мыслью, что при таких темпах от раненного крестоносца никаких сведений о замке не потребуется - этот не за двоих, за десятерых готов поработать, выложив все как на блюдечке - Сангре аккуратно прикрыл за собой дверь и направился наверх, в отведенные им с другом покои, надеясь, что удастся немного поспать.
        Но добраться до заветной постели ему не удалось. Увидев его, сидящий на корточках подле двери в их покои Яцко подскочил как ошпаренный и торопливо сообщил, что во дворе его дожидаются два жмудина. Сангре поначалу даже не понял, кто такие, но тот назвал их имена: Локис и Вилкас. Оказывается, пока они с Уланом допрашивали пленных, Кейстут огласил свой уточненный приговор, воспользовавшись советом иноземца, и велел Яцко сообщить, что передает обоих вплоть до штурма Христмемеля в их распоряжение.
        Согласно кивнув и прихватив четыре трофейных арбалета, Сангре перед уходом напоследок печально покосился на мягкие медвежьи шкуры с пуховыми подушками и вышел. Самострелы, как их здесь называли, были громоздкие и довольно-таки тяжелые, и на середине пути он, спохватившись, взвалил половину на своего переводчика. Подумав, он заодно всучил ему и колчан с запасом специальных стрел - коротких металлических болтов с утолщенной задней частью.
        Едва они вышли во внутренний двор, как братья-литвины торопливо подошли к ним и бухнулись на колени, а Локис, взяв руку Петра, возложил на свою непокрытую голову и что-то торопливо залопотал. Речь его удивительно походила на медвежье рычание. Временами он, как бы в подтверждение истинности своих слов, гулко стучал себя кулаком по могучей груди.
        - Он безмерно благодарен тебе, господин, за их спасение. Они не боятся смерти - это удел любого воина, но не хотели умереть с позором. Ты избавил их от него и теперь они вместе с братом… - затрещал Яцко, но Петр нетерпеливо отмахнулся:
        - Будя с сантиментами.
        Однако Локис никак не хотел уняться, а спустя минуту к нему попробовал присоединиться и его брат. Правда, старший сразу властно махнул ему рукой, и Вилкас послушно умолк.
        - Не дедуй, - Сангре укоризненно погрозил Локису пальцем. - Хотя и это штука пользительная… ежели в умеренных дозах. Ладно, так и быть, назначаю тебя ефрейтором, - и он великодушно пообещал: - Не боись, со мной не пропадешь. Наполеон с Суворовым тоже с низов начинали, а с годами и до сержантов докатились.
        Яцко вопросительно уставился на Петра.
        - Эту непереводимую игру слов старого одессита ты в их черепушки не впихивай, - поморщился тот и сокрушенно вздохнул, глядя на забинтованную голову Локиса - о ране литвина он совсем запамятовал. Впрочем, учитывая, сколь много событий с ними сегодня приключилось, оба, скорее всего, попросту эмоционально выгоревшие и начинать с ними занятия не имело смысла. - Не буду я с вами, пустыми мешками контуженными, сегодня заниматься. И вообще, самый лучший вариант - отправить сегодня обоих на больничный.
        - Куда? - робко переспросил Яцко.
        - Лечиться! - рявкнул Сангре. - И все, а теперь шагом марш отсель! Завтра встретимся и уж тогда…
        Выслушав переводчика, Локис возмущенно зарычал, поглядел по сторонам и проворно кинулся обратно к стене, где стояли два здоровенных, чуть ли не в запястье толщиной, копья. Схватив оба, он подскочил к Петру и, тряся ими в воздухе, разразился гневной тирадой.
        - Сказывает, что совсем здоров, - выдал Яцко, - и ты сам в том можешь убедиться.
        Едва он договорил, как Локис метнул копья одно за другим в бревенчатую стену. Впились они в нее на совесть. При осмотре - Сангре не удержался, полюбопытствовал - оказалось, что каждое углубилось минимум на десять сантиметров, если не больше.
        - Бревна дубовые, - невозмутимо пояснил Яцко, - потому и худо вошли.
        - С копьями наперевес против немецкой панцер-дивизии, - хмыкнул Петр. - Вы ж мне, мальчики, как помощники нужны, а не в виде пушечного мяса. Ну-ка, продемонстрируй лучше другое, - он вручил Локису один из арбалетов, а сам повернулся к Яцко, но отдать команду, чтобы тот достал пару стрел из колчана, не успел. Вовремя оглянувшись, он истошно заорал: - Стой! Стопинг! Хальт! Стенд ап! Стоять, говорю, мать твою за ногу!
        Оказалось, Локис по простоте душевной решил, что врученный ему арбалет - очередное испытание его силушки, и ухватился за оба конца дуги с явным намерением согнуть ее окончательно. Или распрямить. По счастью, дуга была стальной, сразу не поддалась, а в следующую секунду Сангре успел остановить силача-жмудина.
        - А гвозди компьютером забивать не пробовал? - возмущенно поинтересовался Петр, оглядывая дугу. - Тебя бы, паря, с кувалдой наперевес да к электронике американского авианосца - цены бы не было. Но к делу. Значит, слушай сюда. Без команды ничего с самострелами не делать. Ваше с братом дело - зарядить их и подать стреляющему, причем как можно быстрее.
        Яцко мгновенно затараторил, переводя. Выслушав его, Локис весьма красноречиво развел руками и возмущенно рявкнул, указывая на арбалет.
        - Как заряжать, покажу, - успокоил его Петр и вдруг возликовал. - О, идея! А какого лешего я вообще буду этим заниматься, когда у меня имеется… - не договорив, он повернулся к своему толмачу и возложив ему руку на плечо, сурово произнес: - Значит так, повышаю тебя в чине и назначаю своим замом по учебе. С завтрашнего дня приступишь. Да не боись, - ободрил он его. - Поначалу я вам все продемонстрирую, а уж потом оставлю тебя за себя. Там, честно говоря, делов-то на копейку. Они подают, а ты берешь и стреляешь. Понял? Ну и напарника себе подберешь. Заряжающих-то двое, значит, и вас тоже должно быть двое.
        - А куда стрелять? - вытаращился на него Яцко.
        - А вот это ты сам мне покажешь. И куда, и во что, и где, поскольку сегодня до вечера присмотришь где-нибудь в окрестностях Бизены учебную площадку и оборудуешь ее. Слушай и запоминай, что требуется. Во-первых…
        Инструктаж переводчика длился недолго, Сангре постарался быть предельно ясным и лаконичным. Перечислив свои требования он на всякий случай потребовал повторить. Оставшись довольным услышанным - вроде толмач ничего не перепутал - он повернулся к жмудинам и тоном, не терпящим возражений, сурово произнес:
        - А сейчас, мальчики, обоим в баньку и спать. Дозволяю на сон грядущий по чарке, - покосившись на Локиса, он поправился: - Нет, лично тебе можно три, иначе получится слону дробина. Брательнику хватит двух. А завтра я научу вас как родину любить. Буду гонять вас как сидоровых коз, чтоб лапти до задницы стерлись. Жаксы?
        Выслушав перевод Яцко, оба брата в ответ на грозное предостережение дружно закивали и заулыбались.
        - Вставать рано не рекомендую, поскольку к занятиям приступим после обеда. Куда пошли?! - рявкнул он. - А арбалеты? Я, что ли, буду их таскать?! Дедовщину в армии никто не отменял. Да чтоб несли бережно и глядите мне, не раскурочьте по дороге! - крикнул он вдогон и, прищурившись, посмотрел на солнце.
        Огромный багровый диск низко свисал над близлежащим лесом, но еще не коснулся его нижним краем. Получалось, до вечерней трапезы у него в запасе имеются пара часов, а то и целых три. Довольно кивнув, Петр выждал, пока все трое не скроются за дверью, воровато оглянулся по сторонам, не видит ли кто, и взял в руки прислоненное к стене копье. Взвесив его в руке, он уважительно покачал головой, примерился поудобнее и с силой метнул в противоположную стену. Копье воткнулось в бревно, но в следующее мгновение, качнувшись, упало на снег. Сангре досадливо поморщился и повторил бросок, правда, с тем же результатом. Услышав позади смущенное покашливание, он резко обернулся. Оба жмудина и Яцко уже стояли позади. Но если лицо толмача было невозмутимым, то Локис выглядел явно разочарованным своим командиром. Впрочем, и Вилкас тоже.
        - Это у меня от недосыпа, - хмуро пояснил Сангре и поплелся наверх.
        Увы, но его заветному желанию поспать перед ужином так и не суждено было сбыться - снова вмешался Улан. Стоило Петру завалиться на постель и устало закрыть глаза, как он услышал недовольный голос друга:
        - Ну сколько можно? Ты прямо как сурок какой. Давай, давай, поднимайся. Мне Вальтер столько всего наговорил, хоть стой, хоть падай…
        Сангре недовольно приоткрыл один глаз и назидательно проворчал:
        - Считай, я упал. Дабы не рухнуть вторично, предпочитаю выслушать лежа.
        - Ну ладно, - миролюбиво согласился Улан и таинственно начал: - Тогда так. Началось все под рождество…
        Новости оказались и впрямь прелюбопытными. Подремать под них, как втайне от друга вознамерился Петр, нечего было и думать…
        ГЛАВА 19. ТАЙНЫ И ЗАГАДКИ
        Как выяснил Улан, Вальтер совсем недавно служил в другом замке, Мариенбурге, считавшемся столицей Тевтонского ордена. Именно туда минувшим летом прикатили четыре монаха. Двое были доминиканцами: фра Пруденте Перес и фра Луис Эспиноса. С ними прибыл некий францисканец Сильвестр, надоедливо пытающийся продать огромную кипу индульгенций, привезенную им с собой в увесистом сундучке. Четвертый был молчаливым, огромного роста и весьма неприятным на лицо человеком, но его имени Вальтер не запомнил и к какому он принадлежит ордену тоже не понял.
        Однако последние двое были так, сопровождающие, не более, а касаемо двух первых… Как ни удивительно, они оказались… инквизиторами, прибывшими из Арагона и желающими забрать с собой бывшего тамплиера Бонифация Филипе де Рохас-и-Марино, обвиняемого в ереси, причем в повторной, что значительно хуже, поскольку это считается рецидивом и еретик получает куда более суровое наказание - почти всегда это костёр.
        Удивительно же потому, что крестоносцы, участвующие в святом деле крещения упорствующих язычников, считаются очищенными не только от всех прошлых грехов. Пока они пребывают на этой земле и продолжают числиться участниками крестового похода, любой их грех как бы и не грех, ибо автоматически аннулируется римским папой. То есть все рыцари - и с обагренными людской кровью руками, и стоящие в ней по пояс, и залитые ею по маковку - возвращались в родные земли чистые, аки невинные агнцы.
        - Вот они, двойные стандарты Европы, - не удержавшись, прокомментировал Петр и восхищенно покрутил головой. - Надо же, сколько им лет. А я-то думал, что всю эту заумь лишь в конце двадцатого века для Косово и прочих цветных революций выдумали. Получается, намного раньше, а главное - кто. Да папашка римский, чтоб ему в аду затычку в задницу вставили и три раза в день пургеном пичкали. Кстати, а что за странные приставки? Почти фрак получается. Они бы еще камзол или жилет впереди своего имени поставили.
        - Обычное сокращение, от латинского фратер, то бишь брат, - пожал плечами Улан. - Ты лучше слушай, что было дальше. Оказывается, за своих собратьев рыцари стоят крепко, иначе сдали бы Бонифация как бывшего тамплиера со всеми его потрохами, а они поступили иначе, но не сразу. Сперва великий гроссмейстер ордена Карл…
        - Стоп! - остановил друга Петр. - Далее по возможности без сложных кликух. Они являются неотъемлемой частью моей идиосинкразии к иностранным языкам. Ну и… без должностей тоже.
        - А если без них никак? - кисло поморщившись, осведомился Улан.
        - Тогда валяй, - с видимым сожалением разрешил Сангре, однако внес уточнение: - но по возможности с переводом на нормальный русский. К примеру, великого магистра можешь переименовать, скажем, в паханы…
        - Исходя из свежих животрепещущих воспоминаний, - понимающе кивнул Улан, посетовав: - Как на тебя пребывание в Нижнем Тагиле повлияло, - но возражать не стал, продолжив свой рассказ.
        Поначалу противодействие инквизиторам было мягким и деликатным, сводясь к уговорам великого гроссмейстера (то бишь пахана, как поправил неугомонный Сангре) повременить и во всем обстоятельно разобраться. Доводы его выглядели и впрямь убедительно. Дескать, нельзя так поступать с благородным рыцарем, прибывшем из далекого Арагона, тем более все его прошлые грехи давным-давно аннулированы, а здесь он ведет себя весьма достойно. Настолько достойно, что даже принят полноправным членом[31 - В тевтонском ордене было пять категорий. Высшая - братья-рыцари и принимали туда преимущественно немцев. Все остальные поначалу проходили своего рода испытание, послужив в ордене просто братьями и не давая никаких обетов.]. Кроме того, его арест непременно вызовет нехорошие брожения в умах остальных братьев.
        На кого иного красноречие главы Тевтонского ордена, может, и подействовало бы, но братья-доминиканцы оказались к нему глухи. Привыкшие к безусловному подчинению и выполнению любых своих требований инквизиторы напомнили об обязанностях духовных и светских властей оказывать им всяческое содействие. А в заключение фра Пруденте перечислил прегрешения испанца и заявил, что его обвинили в них еще весной прошлого года, призвав явиться, дабы оправдаться. Однако прошел год, а бывший тамплиер не подумал исполнить оное распоряжение. Католик же, не явившийся в течение года на вызов, признается еретиком.
        И все равно принимать на себя всю ответственность за выдачу брата-рыцаря глава тевтонов не решился и собрал по поводу столь беспрецедентного случая великий капитул. Но дальнейшие события уклонились от накатанной колеи, привычной для отцов-инквизиторов. Нет, поначалу, когда собрание едва началось, ничто не предвещало для них особых проблем. Великий гроссмейстер, указав на то, что он и сам поначалу протестовал против выдачи, но после услышанных от монахов подробностей грехопадения Бонифация осознал глубину пучины, в коей погряз молодой рыцарь, а посему… Получив слово, доминиканцы заново озвучили перечень грехов рыцаря. Крыть такое было нечем и члены капитула помалкивали, мрачно взирая на инквизиторов, к которым после разгрома своих коллег-тамплиеров относились с огромной антипатией.
        Однако затем слово взял спешно вызванный в Мариенбург комтур Христмемеля, под чьим началом служил Бонифаций, и обстановка резко накалилась. Уж очень лестно охарактеризовал тот молодого крестоносца, успевшего выказать стойкость, храбрость, мужественность. Мало того, комтур обрисовал его поведение на конкретных примерах, демонстрирующих, насколько скрупулезно рыцарь стремится выполнять орденский устав даже в мелочах.
        Например, Бонифаций ни разу не посылал письма своей кузине, не испросив на то разрешения настоятеля и не отдав ему для ознакомления текст написанного послания, равно как всегда передавал ему полученное от родственницы ответ, дабы тот первым прочел его. Не было случая, чтобы он гасил свет, ложась спать. Многие не раз слышали, что он набожно читает «Отче наш» как на заутреню, так и в другие канонические часы, в том числе и на вечерню, притом отнюдь не ограничиваясь двадцатью девятью положенными разами[32 - Так требует устав Тевтонского ордена: читать «Отче наш» 13 раз на заутреню, 7 - в другие канонические часы до вечерни, а в вечерню еще 9 раз.],но зачастую добровольно увеличивая их число.
        Поддержал комтура и другой крестоносец, командовавший ныне рыцарями в соседнем замке Рагнит, но еще в прошлом году возглавлявший воинов Христмемеля. Он дополнил предыдущего, высокопарно расписав поведение Бонифация в самых красочных тонах.
        Именно его выступление и переполнило чашу терпения прочих членов капитула. Угрюмое молчание сменилось на бурное негодование в отношении прибывших инквизиторов. Впрочем, как предположил Улан, скорее всего, они заступались не только за молодого рыцаря, но в его лице еще и за самих себя, не желая, чтобы появился прецедент. Ведь впоследствии, используя его, средневековые чекисты римского папы смогут наложить лапу на любого из их орденской братии.
        Заодно досталось и «пахану» ордена. Не стоило ему пытаться урезонить защитников Бонифация, напоминая капитулу об особых полномочиях прибывших в Мальброк отцов-инквизиторов, у коих на верительной грамоте красовалась личная печать папы Иоанна XXII - оттиск так называемого «перстня рыбака». Бедного гроссмейстера обвинили в предательстве интересов ордена, а заодно припомнили ему и прошлые ошибки.
        - Кстати, а откуда у твоего фрица столь точные и полные данные? - перебил Петр.
        - Вальтер сам присутствовал на капитуле, будучи его членом.
        - Да ладно! С чего бы его туда пустили?! У него ж рыцарского плаща нет. Кто бы позволил занюханному сержанту явиться в офицерское собрание, не говоря о том, чтоб сидеть в президиуме?! - возмутился Петр. - Врет твой эсэсовец, как сивый мерин.
        - Я сам вначале удивился, но он пояснил, что по правилам в состав капитула помимо семи братьев-рыцарей входят четверо прочих братьев, не имеющих рыцарского ранга, то есть сержантов, и священник, а всего двенадцать по числу апостолов Христа. А закончилось все тем, что великий комтур и великий госпитальер, то есть два чуть ли не самых видных по своим должностям сановника в ордене, вынудили магистра подать в отставку. По-моему, это уникальный случай в истории ордена[33 - Это не авторская фантазия. Уникальный случай смещения магистра великим капитулом действительно произошел именно в то время. Причины остались неизвестными.].
        - Лихо, - присвистнул Сангре. - Но тут они не по понятиям поступили. У жуликов и козырных фраеров нет прав на раскоронование вора в законе. И вообще, в таких случаях наказывать надо тех, кто сунулся с лажовой предъявой, а не законника. Хотя да, за их спиной папа, а он не хухры-мухры, главный общак в Риме держит. И что пахан-гроссмейстер, проглотил и не поморщился?
        - Поехал к Иоанну двадцать второму искать заступничества, а с ним укатили трое из членов капитула, бывших заодно со своим шефом и инквизиторами. Но не в Рим, а в Авиньон, то бишь на юг Франции, - уточнил Улан, - поскольку папа сидит сейчас там.
        - Да хоть на сопках Килиманджаро, - отмахнулся Сангре. - Ты мне лучше за иное скажи. Получается, Боню оправдали вчистую и…
        - А тут не все столь однозначно, - перебил Улан. - Да, его решили не выдавать, но временно.
        - Это как? - нахмурился Петр. - И нашим, и вашим, причем одновременно. Что за половецкие пляски на привале?
        Улан пожал плечами, пояснив:
        - Испугались.
        Оказалось, монахи напомнили членам капитула некоторые положения канонического права. Согласно ему всякому, кто препятствует деятельности инквизиторов или подстрекает к этому других, грозит отлучение от церкви.
        А столь вызывающее поведение некоторых рыцарей и сержантов само по себе красноречиво говорит о том, что они вольно или невольно «заразились» от бывшего тамплиера «злонамеренным учением», каковое новый папа Иоанн XXII намерен выжигать каленым железом, несмотря на самые высокие титулы, включая даже епископские. И поведали, как совсем недавно за ересь, связанную с колдовством, с санкции папы сожгли по приговору инквизиции епископа из Кагора, каковой, между прочим, приходится все тому же Бонифацию двоюродным дядюшкой.
        Кроме того, они напомнили о многочисленных неудачах тевтонов за последние годы, особо акцентируя внимание на тех, которые относятся вовсе к разряду необъяснимых. Например, каким загадочным образом не далее как минувшим летом заблудились сразу два отряда крестоносцев, в результате чего не удалось взять замки язычников. Зато если увязать это с появлением в ордене бывшего тамплиера, то все прекрасно объясняется как знак неудовольствия со стороны всевышнего, возмущенного тем, что святое дело осуществляется столь грешными руками.
        - Ну прямо Евросоюз, - не удержался от комментария возмутившийся Сангре. - Отличие лишь в том, что Путин не родился, так они крайним моего Боню сделали. А эти инквизиторы - копия заокеанских президентов и неких прыщавых девиц с неприличными для русского уха фамилиями. Хоть бы о правдоподобии позаботились, а то лишь бы ляпнуть чего-нибудь, а там трава не расти, авось пипл все схавает. Ну, ну, и что дальше?
        - Намек оказался весьма красноречив, и капитул, посовещавшись, принял соломоново решение. Мол, не выдадим рыцаря, пока не узнаем решения папы, а до тех пор будьте спокойны, сами приглядимся к нему повнимательнее. Но дабы тайна, порочащая крестоносца, не выплыла раньше времени наружу, отправили в Христмемель в качестве наблюдателя не абы кого, а одного из своих членов. И выбор их пал именно на Вальтера.
        - Оп-паньки, - восхитился Петр. - А ведь это замечательно. За него, коли он в таком авторитете, мы можем выручить гораздо большую сумму, нежели мне думалось.
        - Но с другой стороны, за Бонифация как за еретика-рецидивиста много не дадут. Получается строго согласно закону сообщающихся сосудов: там прибавилось, зато оттуда убавилось. Ах да, - спохватился Улан, - я ж не зачитал тебе итог наблюдений самого Вальтера. Это нечто вроде служебной характеристики Бонифация…
        - Надо ли? - хмыкнул Петр. - Судя по блистательному отзыву его начальников, многое и так понятно. Характер у испанца нордический, стойкий и беспощадный к врагам рейха и римского папы. Словом, сволочь еще та, - он поморщился. - Знаешь, я уже начинаю слегка жалеть, что спас его. Странно, а мне он показался вполне приличным мужиком. Знаешь, эдакий Филя-простофиля, не привыкший и не умеющий кривить душой. Опять же и срок в зоне мотал, причем немалый, куда больше моего. М-да-а, вынужден признать, что первое впечатление в кои веки меня виртуозно надуло. И зачем литвинки его носки стирали? Пусть бы стояли возле его койки, ароматизировали атмосферу в качестве освежителя.
        - А вот и не сволочь, - возразил Улан. - Судя по отзыву Вальтера он…
        Сангре слушал и с каждой секундой удивлялся все сильнее. Получалось, испанец и впрямь ничего себе. В общении прост, не надменен, не высокомерен. В боях с литвинами и прочими дикими племенами проявлял себя, как и должно молодому рыцарю, то есть был бесстрашен и лих, порою до чрезмерности. Однако после сражений в проявлении неумеренной жестокости по отношению к пленным не замечен, разных вольностей с литовскими женщинами себе не позволял и вообще, по мнению Вальтера, вел себя Бонифаций с язычниками излишне мягко. Особенно это касалось упорствующих, коих испанец никогда не приказывал вешать на страх остальным, как принято в ордене, но настаивал, чтобы с ними вторично побеседовал священник. А когда не помогало, все равно оставлял им жизнь, уверяя, что со временем они непременно узрят свет истинной веры и раскаются в своих заблуждениях. Да и торговать ими тоже ни разу не пытался.
        - Значит, мое первое впечатление не было ложным, - констатировал Петр. - Надеюсь, то же самое Вальтер скажет и инквизиторам.
        - Может, и скажет, - подтвердил Улан, - если увидит. Дело в том, что они куда-то укатили из владений Тевтонского ордена. Сведения точные, поскольку он сам ехал вместе с ними аж до Рагнита, где они и расстались: наш немец подался в Христмемель, а те неизвестно куда. Кстати, - оживился Улан, - как думаешь, где проживает боготворимая им за красоту, ангельскую доброту, великий ум и глубокие познания в медицине кузина Изабелла, с которой он до сих пор продолжает вести переписку, примерно раз в два-три месяца получая от нее очередное послание? - и он с улыбкой уставился на друга.
        - Спорим, угадаю местожительство этой виноградной доньи с одного раза, - предложил Петр.
        - Почему виноградной? - удивился Улан, но догадался сам. - Ах да, из-за имени, - и он протянул руку, желая заключить пари, но, вовремя спохватившись, отдернул ее и погрозил пальцем: - Совсем забыл, ты ж сам успел с ним поговорить. Ну и что этот крестоносец еще рассказал тебе помимо восторженного описания многочисленных прелестей кузины?
        - То, что был недолгое время тамплиером, не скрыл. А вот о монахах, прибывших по его душу, ни словом не обмолвился. Хотя не думаю, что скрывает. Скорее, действительно не знает, что за ним открылась охота, поскольку когда рассказывал о своем бегстве из Арагона, причину не утаил. Мол, боялся попасть в лапы инквизиторов, вот и скитался по Европе на пару с доньей Каберне де Рислинг.
        - И что ты обо всем этом думаешь?
        Петр помедлил с ответом. Встав с постели, он плеснул себе в чашку из стоящего на столике кувшина клюквенного настоя, выпил, и, с тоской покосившись на потемневшие от недостатка света на улице слюдяные оконца, со вздохом констатировал:
        - Так я и не поспал. И где мне теперь силов набраться для ночного забега? А между прочим, секс - это тебе не спорт, тут здоровье требуется.
        - Ты не ответил, - напомнил Улан.
        - Загадочная история, как глубокомысленно сказал доктор Ватсон Шерлоку Холмсу, - откликнулся посерьезневший Петр, наливая себе вторую чашку. Осушив ее, он задумчиво повторил: - Весьма загадочная. А кое-что вообще не вписывается в общую картину. Нет, порознь голоса твоего Вальтера и моего Бони звучат более-менее, но стоит вслушаться и сразу понятно: кто-то один фальшивит. И этот кто-то однозначно не твой дойч. У него для вранья все слишком сложно.
        - Считаешь, Бонифаций о чем-то умолчал?
        - Скорее всего, - кивнул Сангре. - Причем допускаю, что без особого умысла, а по простоте душевной, не считая нужным рассказывать о каких-то мелочах, каковые на самом деле далеко не мелочи. Понимаешь, все, кто про тамплиеров писал, в один голос утверждают, что их грехи - чистая липа. Просто король Франции решил прибарахлиться за их счет. Я немного литературы читал, но мнение-то у авторов единодушное. А инквизиторы кто угодно, но никак не дураки, и не стали бы, задрав рясы и высунув от усердия языки, гоняться по всей Европе за каким-то рядовым членом бывшего ордена тамплиеров. Добавь к этому, что его, равно как и прочих испанских тамплиеров, официально признали невиновным, а ныне он занят весьма благородным делом, шинкуя своим мечом гнусных язычников. Но монахи тем не менее в его поисках вон аж куда забрались, до самих тевтонов доковыляли, чего, как ты говоришь, отродясь не бывало. Нелепость получается.
        - Да уж, скорее всего, тут и впрямь какая-то тайна кроется.
        - Вот-вот, - поддакнул Петр. - Причем связанная, как в сказке про Буратино, с неким золотым ключиком, потому как баблу пресвятая католическая церковь завсегда поклонялась как самой главной святыне. И ключик этот весьма тяжелый, иначе инквизиторы не носились бы за нашим Боней, как Карабас-Барабас с Дуремаром.
        - А ключик от орденских сокровищ? - уточнил Улан.
        - Навряд ли. Скорее, речь идет о каких-то фамильных ценностях, - предположил Сангре. - На сто процентов не поручусь, информации мало, но сам посуди, откуда рядовому юноше знать про секреты тамплиеров.
        - А ты уверен, что он был рядовым? - усомнился Улан.
        - Рядовым, рядовым, - заверил Петр. - Он же в него в шестнадцать лет вступил. Да и пробыл в его рядах всего год. Причем все это время, как сам мне поведал, тихо-мирно сидел в своем Арагоне, по командировкам не шастал, в Париж, в каморку папы Карлы, то бишь ихнего магистра, не заглядывал. Где ж он мог разведать тайну дверцы за нарисованным холстом? Хотя, может, и соврал, а на самом деле… Надо бы еще разок с ним потолковать, но… тебе.
        - Мне?! - удивился Улан. - А ты ничего не спутал? Я ж в испанском ни в зуб ногой.
        - Не лги другу, - строго сказал Сангре. - Но пасаран ты точно знаешь. Это раз. Кто такие идальго и кабальеро тоже в курсе. Это два. Про корриду, пикадоров и тореадоров от меня наслышан. Три. Перевод моей фамилии тебе известен - четыре. Вот и выходит, что ты на испанском шпрехаешь почти на уровне Серванта и этого, как его, Попы де Веги. Остальные нюансы наверстаешь по ходу беседы. Или… Погоди-погоди. Так ведь он за три года практики худо-бедно, но успел освоить немецкий. У-у, тогда твои возражения вообще снимаются, ибо ты на дойчландском почти Гейне, наверняка Гете, а еще Фейхтвангер и Фейербах вместе взятые.
        - Но…
        - Ша, дядя, время для дискуссии кончилось - сейчас медовуху пьянствовать позовут…
        - И после нее тебе тоже недосуг, некие неотложные мероприятия намечаются, - лукаво улыбнувшись, подхватил Улан.
        - Вот-вот, - помрачнел Петр. - А к завтрашнему дню мне надо как следует отоспаться, ибо после обеда я провожу первое занятие по боевой подготовке. Буду из отмазанных мною от смерти орлов былинных литовских богатырей лепить. Этаких Добрыню Литвиныча и Алешу Вайделотыча.
        Улан иронично крякнул, красноречиво давая понять, как он относится к процессу лепки богатырей. Сангре мрачно покосился на друга.
        - Сомневаешься в моих педагогических талантах?
        Улан неопределенно пожал плечами, но не желая обидеть Петра, пояснил:
        - Скорее, в умственных способностях будущих богатырей. Слыхал поговорку «не в коня корм»?
        - Ничего, ничего, погоди малость, - многообещающе посулил Сангре и спохватился: - Кстати, меня еще кое-что насторожило, когда этот испанец о своей кузине рассказывал.
        - Что именно?
        Петр потер лоб, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, но буквально через минуту к ним заглянул Яцко, чтобы отвести их к Кейстуту, и сообщил о том, что прибыла Римгайла. При упоминании о жрице Сангре помрачнел и досадливо отмахнулся:
        - Ладно, не до того. Потом припомню. Или само всплывет, у меня такое бывает.
        Но Петр ошибся. Он не припомнил даже тогда, когда следующим вечером Улан сообщил о некой интересной детальке, всплывшей в результате допроса. Оказывается, почти неделю, не так уж и мало, Бонифаций находился в одной камере с магистром провинции Арагон Эксеменом де Лендой. Как знать, не в этом ли кроется разгадка настойчивых поисков молодого испанца. Может быть, кто-то решил, что тот ему сообщил или передал нечто важное.
        - А вдруг магистр и впрямь что-то передал ему? К примеру, карту острова сокровищ, - глаза Петра азартно блеснули.
        Улан без колебаний мотнул головой, твердо заверив, что навряд ли кто-то доверил бы такому простодушному и наивному нечто мало-мальски важное, а потому верить ему можно.
        - Ну и ладно, - равнодушно махнул рукой Сангре. - Значит, инквизиторы ошибаются, вот и все. Да и в любом случае, даже если предположить, что сокровища существуют, спрятаны они чересчур далеко отсюда, на западном краю Европы, и дотянуться до них у нас не выйдет, а с учетом неких конкурентов тем паче. Инквизиторы - это не наивный отец Федор, так что пусть за стульями работы Гамбса гоняются другие. И вообще, куда надежнее хапнуть синичку, пока она в наших руках, и попросту послать в Христмемель парламентеров с известием, что есть возможность выкупить их коллег по тяжкому ремеслу окрещивания и скрещивания. Разумеется, предварительно выяснив местные курсы валют, дабы не продешевить.
        ГЛАВА 20. ПЕРЕГОВОРЫ
        Переговоры насчет выкупа друзья затевали, преследуя три цели. Первая лежала на поверхности - получить деньги. Вторая - личная: выяснить, как на них прикупить порох и знают ли о нем в Ордене вообще. Ну и третья, касающаяся выполнения обещания, данного Кейстуту, то бишь взятия замка. А тут выпадал удобный случай разведать расположение казарм и прочих помещений. Одно дело - рассказы Вальтера, и совсем иное - все увидеть самим.
        Увы, расчет Петра, что в ходе переговоров ему дадут походить по Христмемелю, оказался ошибочным. Внутрь его и еще двух литвинов вместе с Яцко (Улана Сангре уговорил в Христмемель не ездить, ни к чему рисковать обоим), пропустили, но недалеко, притормозив у самых ворот. И когда выяснилась цель визита, далее его не повели, поэтому договариваться о выкупе пришлось там же, так сказать, стоя на крылечке или в сенях, чем Сангре был весьма недоволен. Вдобавок и замещавший комтура Христмемеля здоровенный мрачный рыцарь Дитрих фон Альтенбург по ходу беседы глядел на прибывших переговорщиков столь презрительно, что Петра так и подмывало сказать ему какую-нибудь гадость.
        Решив, что неуважительный прием вызван ошибочным мнением Дитриха относительно происхождения и вероисповедания своего собеседника, Петр эдак к слову напомнил, что и у него имеется соответствующая приставка, а полностью его фамилия звучит… Он чуть замешкался, прикидывая, как себя назвать, и через секунду выдал: де ла Бленд-а-Мед. А кроме того, он сообщил, что является христианином и продемонстрировал нагрудный крестик.
        Однако и это ничуть не улучшило отношения к нему фон Альтенбурга. Скорее, наоборот. Надменно фыркнув, этот «фон» заявил, что ему прискорбно видеть, как католик из благородной семьи губит свою душу, не просто на равных общаясь с литвинами и прочим отребьем (последовал небрежный кивок в сторону Яцко), но и сражаясь на их стороне.
        - Мой толмач - не отребье, да и среди литвинов весьма много христиан, разве православных, - угрюмо возразил Сангре.
        В ответ Дитрих безапелляционно заявил, что православные - это такие христиане, от которых тошнит самого господа бога. Обидевшись на его откровенное хамство, Петр в самый последний момент кое-что переиначил. Первоначально предполагалось вести речь о двух пленниках, но он внес поправку. Мол, предложенная для выкупа парочка является лишь первой партией, поскольку оба имеют ранения и господам рыцарям следует поторопиться, дабы вернуть их обратно. Что до остальных крестоносцев и сержантов, томящихся в Бизене у Кейстута, то их здоровью ничто не угрожает, посему они могут и обождать. И вообще, все зависит от того, насколько крестоносцы окажутся щедры при выкупе первых двух, иначе первая ласточка окажется последней и они никогда не станут требовать за пленников выкуп, прибегая, как и прежде, к сжиганию их на костре.
        Сообщение об имеющихся у них восьмерых пленниках, включая и комтура крепости, сыграло определенную роль - Дитрих слегка смягчил высокомерный тон и концовка встречи прошла в более деловом ключе. Но касаемо выкупа фон Альтенбург заявил, что сам не вправе ответить да или нет, ибо подобного ранее не случалось, и он должен известить об их предложении великий капитул ордена.
        Впрочем, друзья и сами не питали особой надежды на получение денег за своих пленников. Более того, Сангре как-то даже высказал мысль, что возможно отказ их выкупать даже к лучшему, подразумевая в первую очередь Бонифация. Мол, учитывая, что за ним прикатили инквизиторы, вполне вероятно, что здесь, в плену, как оно ни парадоксально звучит, испанцу гораздо безопаснее.
        Правда, Улан незамедлительно возразил, что, скорее всего, ничего плохого крестоносцу не светит. Ведь если все дело не в его повторной ереси, а в неких сокровищах, то инквизиторы, убедившись, что Бонифаций не имеет к ним никакого отношения, попросту оставят мужика в покое. Ну разве что заставят его еще раз в чем-нибудь покаяться, ну да ему не впервой.
        - Выяснив с помощью пытки? - уточнил Сангре. - Иначе-то они навряд ли ему поверят.
        Но Улан возразил, что эти инквизиторы собаку съели в своих допросах, а потому навряд ли доведут дело до нее. И вообще, лучше не заморачиваться с этим крестоносцем, а положиться на судьбу: выкупят - хорошо, а нет - и не надо, ибо их будущая доля в трофеях после взятия Христмемеля, скорее всего, составит немаленькую сумму, следовательно, деньжат они так или иначе все равно раздобудут.
        Про то, что штурм замка крестоносцев может закончиться неудачей, они не заикались, прекрасно понимая, что им тогда ничто уже не понадобится. А так как у атакующих в первых рядах в любом случае шансов выжить не так много, они, стремясь их увеличить, старательно упражнялись с холодным оружием. Благо теперь у них хватало настоящих мечей из числа трофейных. Да и учитель был на загляденье - Кейстут. Услышав о просьбе выделить им какого-нибудь умельца, он для начала сам проверил уровень их мастерства, чтобы определить, кого именно из воинов дать им в наставники, после чего удивленно покачал головой и, не выдержав, спросил:
        - А вам хоть когда-нибудь вообще доводилось биться на мечах?
        Друзья переглянулись и дружно замотали головами.
        - Так я и подумал, - вздохнул князь и отрезал: - Никого я не дам. Моим воинам за вами в бой идти, а кто ж пойдет за такими… неумехами. Одного не пойму: как вас в ратный союз приняли. Этот, как его…
        - СССР, - пробурчал Сангре.
        - Вот-вот. Судя по рассказам Петра, в него такие воины входят… - Кейстут покачал головой, закатив глаза кверху, - и тут вы двое, которые…
        Он не договорил, но сокрушенный вздох был гораздо красноречивее любых слов.
        - Зато у нас головы на плечах имеются и мы в них не только едим, - насупился Сангре. - Вот за эти светлые головы, кои для полководца куда важнее умелых рук, нас и приняли в союз.
        - Но самое важное, чтоб ему верили его люди, - парировал Кейстут и после небольшого колебания заявил: - Ладно, я сам возьмусь за вашу учебу. Нынче же сыщу место поукромнее и завтра поутру приступим.
        Петр, не удержавшись, кисло скривился, поскольку неугомонная Римгайла покидала его ложе не раньше третьих петухов, то бишь под утро, но деваться некуда. Оставалось рассчитывать, что удастся урвать немного времени на сон перед обедом, но увы. Дело в том, что места поукромнее в понимании Кейстута находились как минимум в десятке верст от Бизены. То есть туда еще надо было доехать, ну и плюс дорога обратно.
        Кроме того, помимо занятий Кейстут счел нужным знакомить побратимов с системой защиты местных жителей от крестоносцев и демонстрировал им то очередной пильякалнис - крутой холм, причем зачастую искусственного происхождения, то кольгринду - извилистую дорогу, проложенную по дну озера, реки или болота и ведущую к этому холму. У всех многочисленных изгибов кольгринд стояли вехи - воткнутые в дно жерди или ветки деревьев. Как пояснил Кейстут, в случае войны вешки снимались и пройти становилось невозможно. Полюбовались друзья и парсепилами - длинными узкими насыпями на самом холме, где хранилась уйма хвороста. Небольшой огонь поддерживался круглые сутки. Как только дозорные замечали, что крестоносцы перешли границу, на парсепиле поджигали все запасы хвороста. Днем сигнал подавал дым, ночью - свет костра. Словом, возвращались они в Бизену зачастую после полудня и ни о каком сне не могло быть и речи.
        Зато через неделю ему удалось удостоиться первой похвалы от Кейстута, оказавшимся хорошим, но главное, терпеливым учителем, по нескольку раз демонстрирующим каждый прием. Правда, и безжалостным: уже к концу первого дня Петр понял, что на его теле, и без того изрядно изукрашенном последствиями ночных битв, окажется ровно вдвое больше синяков и ссадин, хотя использовались в учебе исключительно деревянные мечи.
        Что касается Улана, его Кейстут хвалил гораздо чаще, поскольку тот, в отличие от горячившегося не по делу Сангре, всегда помнил о защите и успевал вовремя отскочить, отбив удар мечом или прикрывшись щитом.
        Но как бы Петру ни хотелось временами поспать, о занятиях с будущими былинными богатырями он не забывал. Поначалу дела у него шли не ахти, к тому же Локис, а с его подачи и младший брат Вилкас, вообще не воспринимали его всерьез, решив, что Петр мается глупой ерундой, недостойной настоящего воина. Да и смотрели они на него с некоторым пренебрежением - хлипковат командир, и ноги тощи, и в груди узок, словом, не удался статью. Нет-нет, оба по-прежнему были ему жутко благодарны и готовы, если понадобится, закрыть в сражении собственной грудью, но защита в бою - одно, а ратный авторитет - несколько иное.
        Уловив это, Сангре заявил, что помимо занятий по зарядке арбалетов он желает преподать им несколько уроков рукопашного боя, причем сразу обоим, поскольку никто не знает, как могут сложиться обстоятельства, а воин обязан драться даже тогда, когда у него треснуло копье, сломался меч и лопнула тетива на луке. Локис, не сдержавшись, рыкнул что-то резко неодобрительное и, продемонстрировав Яцко свои могучие ручищи, добавил, судя по тому, как покраснел потомок кривичей, еще более хамское.
        - И шо там мяукнул этот биндюжник? - потребовал перевода Сангре.
        Толмач замялся. Но взгляд Петра, обычно веселый или усмешливо-ироничный, превратился в угрюмо-тяжелый. И Яцко, смущаясь и запинаясь, поскольку требовалось на ходу перевести откровенные слова жмудина в приличные, выдал несколько коротких фраз. Если кратко, то они сводились к тому, что Локиса, равно как и его брата, в отличие от некоторых, и без всякой учебы с земли не сковырнуть, и вообще, вполне достаточно того, что он тут часами мается всякими глупостями, а потому не стоит их умножать, ибо у него не так много терпения.
        Выслушав, Сангре кивнул, немного подумал и вдруг потребовал:
        - А теперь выдай дословный перевод, чтоб один в один.
        Яцко покраснел еще пуще, но послушался и изложил сказанное Локисом на самом деле. Петр восхищенно крякнул и уважительно покрутил головой: смысл, разумеется, остался прежним, но как же изменился сам текст…
        - Потом меня научишь, - бросил он Яцко, - а пока скажи Локису, что если сейчас он или его брат Вилкас смогут завалить меня, то больше никаких занятий не будет, ну а коль нет, то… - и он многозначительно развел руками.
        Братья-жмудины растерянно переглянулись и… переспросили толмача. Услышав повтор и поняв, что ошибки нет, оба вопросительно уставились на Сангре. Тот усмехнулся и утвердительно кивнул, однако дальше нерешительного топтания на снегу дело не шло. Нападать на Петра никто не собирался.
        «Никак опасаются зашибить, - догадался Сангре. - Ну тогда сделаем так…»
        Он ловко подскочил к Вилкасу и дернул его за нос, заодно сорвав с него баранью шапку и пинком зафутболив ее куда подальше. Досталось и Локису, которому Сангре ухитрился влепить звонкую пощечину. Видя, что братья продолжают неуверенно переминаться, крикнул Яцко:
        - А теперь выдай им от моего имени какое-нибудь ругательство. Только самое оскорбительное, чтоб проняло их толстокожие организмы до самой печенки.
        Что именно сказал Яцко, Петр понятия не имел, но, услышав его слова, старший брат неодобрительно рыкнул и властно указал на Сангре младшему: мол, давай, доверяю, а то мне самому как бы ненароком не покалечить этого тощего. Однако спустя несколько секунд Вилкас, удивленно крякнув, спикировал в сугроб. Локис недоуменно поглядел на болтающиеся в воздухе ноги брата, укоризненно покачал головой и, широко расставив в стороны здоровенные ручищи, пошел в атаку сам, но чуть погодя уподобился брату. Получилось даже хуже, ибо за время полета он, в отличие от Вилкаса, весьма громко испортил воздух.
        И все равно братья поначалу осторожничали. Лишь после третьего раза Локис разъярился и попытался взяться за дело всерьез, однако Сангре в последний миг вновь выскользнул из его медвежьих объятий, и богатырь опять взлетел на воздух, совершая недолгий и привычный полет.
        И понеслась потеха. Яцко только успевал восторженно ахать, глядя, как здоровенные жмудины то и дело разлетаются по сугробам, а худощавый иноземец продолжает крепко стоять на ногах и даже почти не устал. Ну разве дыхание чуток участилось, вот и все. Полное впечатление, что для него это обычная забава. Вон как весело выкрикивает странную фразу: «В очередь, сукины дети, в очередь, как рекомендовал гражданин Шариков».
        А если это для него и впрямь забава, то… Яцко немного помедлил, колеблясь, но, решившись, сам ринулся в атаку на Сангре. Однако результат был аналогичный - железный захват, недолгий полет и кувырок в снег…
        В конце концов вылезший в очередной раз из сугроба Локис угомонился и вместо атаки что-то восторженно прорычал Петру. Яцко вовремя подоспел с переводом, и стало ясно, что и на самом деле это восторг. Да и в глазах великана светилось искреннее уважение.
        - Он говорит, что счастлив служить такому великому воину как ты, - принялся бойко переводить запыхавшийся Яцко. - Теперь он…
        Сангре, невозмутимо выслушав цветистое славословие жмудина, воздавшего должное замечательным воинским достоинствам своего начальника, без тени улыбки на лице удовлетворенно кивнул и спокойно напомнил:
        - Тогда за работу, орлы.
        Локис охотно закивал и метнулся к лежащим на снегу арбалетам. С этого мгновения он стал не просто беспрекословно подчиняться любым приказам Петра, но и стремился выполнить их как можно лучше. А уж какими влюбленными глазами он взирал на него, как жмурился от удовольствия, когда удостаивался его скупой похвалы - куда там коту, облопавшемуся сметаны. Да и называл его в разговорах с братом не иначе как «наш кунигас», ставя на одну доску с Кейстутом и Гедимином.
        Надо ли говорить, что с того дня освоение конвейерной системы зарядки арбалетов пошло на лад. К тому же Сангре разбил процесс на ряд простейших операций, заставляя отдельно отрабатывать каждую из них по нескольку десятков раз, добиваясь таким образом автоматизма движений, и обучение стало двигаться вперед семимильными шагами.
        Улан тоже времени даром не терял. Тщательно вычертив несколько сюрикенов, он после обеда отправлялся со своими рисунками в кузницу, где местный умелец не переставал дивиться, зачем чужеземцу столь странные четырех- шести и восьмилучевые украшения, да еще с весьма острыми концами этих лучей. Но тем не менее он в поте лица корпел над их изготовлением.
        А еще Улан чуть ли не каждый день прохаживался по небольшому местному торжищу, обстоятельно беседуя с тамошними купцами. На недоуменный вопрос друга он ответил, что тем самым одновременно убивает трёх зайцев. Во-первых, выясняет насчет пороха (может кому-то доводилось о нем слышать), во-вторых, узнает о ценах на разные товары, а в-третьих, получает данные о политической обстановке в разных странах. Кто знает, сколько им придется проторчать в этом времени, а потому информация такого рода может оказаться далеко не лишней. Кроме того она позволит в случае чего блеснуть своими познаниями в разговоре с их будущими нанимателями, дабы показать, на кого они работали в прошлом и насколько успешно.
        Попутно он отыскал хорошего швеца, как тут именовали портных, и друзья обновили свой гардероб, заказав себе по паре комплектов повседневной одежды и плюс один «парадный», чтоб было в чем показаться перед тверским князем, если таковая встреча вообще состоится.
        Что же до ежедневных далеких конных прогулок совместно с Кейстутом, то нет худа без добра. Как-то, проезжая вдоль по берегу Немана, Кейстут сообщил о том, что недалеко от Христмемеля имеется еще один орденский замок, построенный гораздо раньше на месте бывшей крепости скалвов Рагнит. Друзья переглянулись. Одна и та же мысль пришла в их головы. Получалось, во время штурма Христмемеля оттуда на помощь осажденным запросто может подоспеть помощь. Вот только в какие сроки?
        По счастью, привычных в понимании человека XXI века границ тут не имелось, и до Рагнита они на следующий день преспокойно добрались, остановившись в километре от него, да и обратно вернулись без помех. Вычислял расстояние между замками Улан. Как именно, Петр не пытался вникать - такая заумь была не по нему.
        - Ты мне друг и я принимаю твои слова на веру, - высокопарно заявил он. - Раз сказал, что между ними где-то двадцать пять километров, значит, быть посему. Маловато, конечно, от нашей Бизены до Христмемеля чуть ли не в полтора раза дальше, но деваться некуда: подумаем насчет засады и где именно ее выставить, чтоб задержать их подкрепление.
        - Надолго притормозить крестоносцев в любом случае не выйдет, - озабоченно заметил Улан. - А морозы приличные и лед крепкий, так что переберутся на наш берег без помех. Получается, нужно сокращать сроки штурма.
        - Не боись, и с этим чего-нибудь сообразим, - успокоил его Петр и невольно поморщился, с видимым трудом слезая с трофейной немецкой лошади и костеря на чем свет стоит непарнокопытных Гансов.
        Те были гораздо больше и выше русских и литовских лошадок, спины имели тоже не в пример шире, и у Сангре с непривычки изрядно болели мышцы ног. Если бы не настоятельные рекомендации Улана время от времени ездить на них, Петр никогда бы и ни за что, но к советам друга он всегда внимательно прислушивался. Мол, это как бы дополнительная закалка мышц ног. Зато в случае дальнего путешествия на коньках местной породы, даже проведя весь день в дороге, у Петра вообще не возникнет никаких проблем.
        Впрочем, имелись и дополнительные преимущества. Во-первых, смотрелся Петр на здоровенном битюге не в пример солиднее, поскольку из-за своих длинных ног он до того, как пересесть на немецкого жеребца, вынужден был сидеть на лошади чуть ли не враскоряку. Имелся иной выход - для удобства сидения отпустить стремена на нужный уровень, но он не подходил. Тогда они получались свисающими чуть ли не до земли, и Сангре дважды успел угодить носком по встретившемуся по пути пеньку. Хорошо, что он был в берце, а если бы в мягких сапогах?
        Кроме того, было и во-вторых. Встречавшиеся им по пути местные жители, видя, на каких конях рассекают всадники, уважительно цокали языками и понимающе кивали друг дружке: ухитриться захватить в качестве трофея рыцарскую лошадь само по себе говорило о немалом воинском мастерстве и ратной доблести.
        Ну и деньги. Это уже в-третьих. По сути, конь был живым банковским вкладом, ибо стоил, как авторитетно заверил Улан, раз эдак в сто побольше, нежели лошадки, доставившие их сюда.
        Навестив сына, Гедимин одобрил составленный друзьями план захвата замка, оценил и предусмотрительность Петра с Уланом, предложившим выкопать волчьи ямы на дороге, ведущей к Рагниту, причем не раньше, чем в ночь перед штурмом, дабы не насторожить крестоносцев раньше времени. Ну и еще одни ямы - уже по пути в Бизену, чтобы погоня, буде таковая случится, тоже изрядно пострадала. Касаемо воинов он не скупился, посулив дать не только всех своих ратных людей, но и послать гонцов за дружинами сыновей, а также к младшему брату Воину, княжившему в Полоцке.
        Однако за день до окончания временного перемирия Бизену посетила ответная делегация со стороны Тевтонского ордена. Возглавлял ее не Дитрих, а представившийся комтуром Рагнита Фридрих фон Либенцель, и был он, в отличие от фон Альтенбурга, куда покладистее. Дескать, орден не против выкупить своих людей, а потому предлагаем обсудить дату, время и место следующей встречи. На ней все и решим. Договорились, назначив свидание через день, в полдень, близ берега Мемеля[34 - Немецкое название реки Неман.], примерно посредине между обоими замками.
        Проводив крестоносцев, друзья обратились к Кейстуту с просьбой установить постоянное наблюдение за замком, опасаясь, что просьба о продлении вызвана отнюдь не желанием выкупить пленников. Скорее всего, в ордене пронюхали о подготовке нападения и ожидают подкреплений. Князь дал людей и к вечеру сразу пятеро дозорных литовцев взяли замок в кольцо. Регулярно сменяясь, они не оставляли его без внимания ни днем, ни ночью.
        Улан даже хотел снабдить их биноклем или, на худой конец, развинтить его и дать один из монокуляров, но Сангре выступил решительно против. Мол, слух о чудесной увеличивающей трубке обязательно докатится до Кейстута, тот заинтересуется и непременно загорится желанием приобрести. А отказ есть отказ и вне зависимости от благовидности причины непременно ухудшит отношение к ним сына Гедимина. Да и ни к чему наблюдателям бинокль, поскольку расстояние от разведчика до замка всего ничего - с полверсты. Опять же из-за болотистого берега, на котором стоял замок, крестоносцам даже летом все продукты привозили по реке, а потому единственные замковые ворота были со стороны Немана.
        Опасения оказались напрасны. За все время разведчики засекли лишь два обоза с продовольствием, а за день до встречи, ближе под вечер, зафиксировали приезд крытого возка, вот и все.
        Со стороны крестоносцев прибыло на встречу, как и договаривались с самого начала, шестеро: два воина, фон Альтенбург и три монаха. Ловушка исключалась - как предупредил командир литовских разведчиков, из крепости кроме этого квартета никто в ближайшее время не выезжал.
        На сей раз надменный Дитрих хотя и вел себя точно так же, то есть взирал на Сангре, Улана, Яцко с Алесем и Локиса с Вилкасом с подчеркнутым высокомерием, но практически не вмешивался в завязавшуюся торговлю. Монахи же оказались чертовски любезными. Правда, с самого начала предупредили, что тевтонский орден отнюдь не богат и поначалу хотел вовсе отказаться выкупать своего рыцаря.
        Даже после напоминания великому комтуру слов девиза ордена «Помогать, защищать, лечить» члены капитула продолжали колебаться. Дескать, воин, угодивший в плен, плохой воин и надо ли такого выкупать вообще? И лишь когда монахи пообещали выделить на благое дело часть требуемой суммы, те решились пойти на такой беспрецедентный шаг. Посему, прежде чем назвать цену, они просят благородного кабальеро принять во внимание все ими сказанное, ну и, разумеется, проявить со своей стороны христианскую доброту к несчастным пленникам, жаждущим освобождения.
        Выдав это, тощий как жердь фра Пруденте, явно старший среди монахов, вопросительно уставился на Петра. Тот почесал в затылке, прикидывая, делать скидку или нет. Но в памяти всплыло унизительное стояние подле ворот Христмемеля, и он не стал менять заранее обговоренной с Уланом суммы, заломив сто пятьдесят тысяч золотых флоринов[35 - Золотая флорентийская монета с изображением лилии на аверсе и весом 3,5 грамма.]. Когда переводивший его речь Яцко (Сангре настоял, чтобы Улан не раскрывал знание немецкого), озвучил цифру, глаза у монахов округлились, а придя в себя, они поинтересовались, откуда взяли оную нелепицу.
        Петр усмехнулся, припомнив, сколько времени они потратили на обсуждение стоимости выкупа и в чем его требовать - ведь поначалу оба понятия не имели, как называются выпускаемые в настоящее время монеты. Впрочем, это им удалось выяснить достаточно легко, обратившись к Кейстуту с просьбой разменять полученное от него за три доспеха крестоносцев (четыре они оставили себе и Локису с Вилкасом, а еще одним расплатились с местным оруженосцем за подгонку по размеру) серебро на золото.
        Получив согласие, они направились в Ковно, где находилась казна. Вид хранилища друзей не впечатлил - выглядело оно убого. И сама клетушка какая-то тесная, от силы полтора десятка квадратных метров, да и находилось в ней, если не считать различных трофейных доспехов крестоносцев, всего два сундука. Один оказался на две трети заполнен серебром, второй - золотом, но куда скромнее.
        Проявив деликатность, друзья удовольствовались разменом половины имеющихся у них литовских гривен. Казначей - тощий мрачный литвин по имени Гандрас - взвешивал гривны недолго, но зато перемножал и делил, высчитывая, сколько надо уплатить золота, ежели его соотношение к серебру 1:11, целую вечность. Да и немудрено, поскольку возился он с римскими цифрами, а с ними даже самые нехитрые арифметические действия превращаются в головоломную задачу.
        Не выдержав, Улан решил научить его работать с арабскими. Но затем нашел способ получше: разложил по десятку монет в несколько кучек, изобразив тем самым нечто вроде счетов, и научил его как с ними работать. Вначале получалось не ахти, но Гандрас оказался весьма смышленым и быстро освоил новый способ, признав его действительно не в пример удобнее.
        - А взамен освоенного тобою первого в мире механического калькулятора поведай мне, старина, за… - приступил к опросу Сангре, задумчиво крутя в руках монетку с изображенным на ней щитом с лилиями внутри и крестом, окруженном лилиями, на обороте.
        Гандрас, весьма довольный, что может хоть чем-то расплатиться за столь ценную услугу, охотно и в подробностях рассказал, что это золотой экю из Франции. У него их брать можно, ибо они исключительно из старых и проверенных, но у купцов он бы менять полноценные литовские гривны на экю поостерегся - можно легко нарваться на такую, где золота на самом деле гораздо меньше половины от общего веса. А уж про французское серебро и вовсе говорить не приходится. Не зря же ихнего короля[36 - Имеется в виду Филипп IV Красивый (1268 -1314).]прозвали красноносым. А все потому, что стоит потереть как следует монету о сукно, как серебро немедленно сползает с наиболее выпуклой части и королевский нос окрашивается в красноватый медный цвет. Сейчас короля давно нет в живых, но наследники не больно-то торопятся подчищать его грехи и менять дрянь на полноценные монеты - слишком уж оно дорого.
        - Верю. И менять никогда не буду, - согласился Петр и предъявил к осмотру следующую. - А эта надежна?
        Довольно скоро, выслушав рассказы еще о десятке монет, Сангре остановился на флорине, понравившегося ему в первую очередь из-за изображенного на реверсе трезубца. Улан не возражал. Казначей тоже подтвердил ее высокое качество. Правда, услышав о трезубце, внес поправку - что это вроде как три лепестка лилии, но Петр пренебрежительно отмахнулся:
        - Какая разница! И вообще, это кому другому лилия, а частичному потомку древних, но очень страшных и жутко великих укров, трезубец.
        Оставалось определиться с самой суммой выкупа. Кейстут по причине отсутствия опыта рассказал лишь про выкупы у ордена. Мол, помнится, он как-то слыхал, что за семерых пленных ятвяжских князей тевтонам отвалили аж пять тысяч рижских серебряных марок или, в пересчете на флорины, двадцать семь тысяч золотых монет[37 - Наиболее распространенная в расчетах на севере Европы серебряная марка имела большой разброс по весу: от 197 гр (краковская) до 288 гр (венская). В этом ряду была и новгородская гривна (204 гр.) и упомянутая рижская марка (207,8 гр.). Но при примерном соотношении золота к серебру 1:11 цена одной марки в любом случае составляла более пяти золотых флоринов или дукатов.]. Цифра впечатляла, но Петр напомнил Улану, что это плата за язычников, следовательно, крестоносцы должны стоить куда дороже, а продешевить ему не позволяют гены бабы Фаи, потому надо выяснять вопрос дальше.
        Окончательно определиться помог… Бонифаций. Когда Петр в одной из бесед с ним не совсем любезно отозвался о крестовых походах, включая и направленных против мусульман, испанец возмущенно накинулся на своего собеседника. Мол, как тот, сам будучи католиком, смеет столь уничижительно говорить о святой идее. Да за нее были готовы отдать жизнь самые именитые и благородные мужи, начиная с королей. И привел несколько примеров, расписывая их мужество, отвагу и стойкость. За один из них Сангре и зацепился, попросив рассказать поподробнее. Зато сейчас ему было что ответить доминиканцу.
        - Помнится, довелось мне слышать, как полсотни лет назад французы выложили за попавшего в плен к сарацинам короля Людовика Святого полтора миллиона золотых экю, а эта монета, как известно, по весу была тогда куда тяжелее флорина. - и он извлек из кармана блеснувшую на зимнем солнце монету, прихваченную у Гандраса. - Бонифаций не является королем, но он - рыцарь, а потому мы оценили его аж в пятнадцать раз дешевле. Назначить меньшую сумму считаем оскорбительным для его чести. Вальтер Горх, будучи из числа простолюдинов, так и быть, обойдется вам вдвое дешевле.
        - Всего вдвое?
        - Он же не простой сержант, а член капитула Тевтонского ордена, - с ухмылкой напомнил Сангре, удовлетворенно подметив, как разом омрачились лица у инквизиторов и Дитриха.
        Пока Яцко переводил, Улан шепнул на ухо другу:
        - Ты полегче на поворотах. Когда они нам представились, я вспомнил, что Вальтер называл мне как раз их имена. Получается, это и есть отцы-инквизиторы. За еретика Бонифация они могут отказаться платить так много.
        - Для начала нам бы хотелось приобрести одного из пленников, - вкрадчиво заметил монах.
        - И конечно, того, кто подешевле, - хмыкнул Петр.
        - Разумеется, - кивнул фра Пруденте. - Но в крайнем случае, если идальго станет настаивать, мы согласны выкупить и более дорогого, - сказал он, скорбно вздохнув и разведя руками, словно давая понять, что им очень не хочется допускать лишних расходов, но что делать, что делать…
        ГЛАВА 21. ГРАДАЦИЯ ЦЕН И РАЗНООБРАЗИЕ УСЛУГ
        Петр не зря проводил летние каникулы у бабы Фаи. Он успел многому научиться, сопровождая ее на Привоз. Вот и сейчас он, уловив, как предательски дрогнул голос монаха (на краткий миг, но умному достаточно), мгновенно догадался, что на самом деле речь идет не об уступке. Просто фра Пруденте нужен именно Бонифаций. Настолько нужен, что инквизитор и с голосом не смог до конца совладать, и на попятную пошел слишком быстро, дав согласие на выкуп более дорогого пленника. Ну а раз так, то…
        - Значит одного, - кивнул он. - Ну что ж, понимаю и не возражаю. Со своей стороны я даже готов пойти навстречу и согласен вначале отдать более дешевого. Итак, член капитула Тевтонского ордена сержант Вальтер Горх. Его цена - пятьдесят тысяч золотых флоринов, - и он с улыбкой уставился на опешивших инквизиторов.
        Тучный фра Луис, не в силах сдержаться, сокрушенно охнул, а на скулах фра Пруденте заиграли желваки. О чем они совещались понять было нельзя - перешли на латынь, и Яцко виновато развел руками, оглядываясь на Сангре. Тот одними глазами улыбнулся толмачу, успокаивая паренька и давая понять, что все в порядке.
        - Мы вовремя вспомнили, что нехорошо давать преимущество одному брату-христианину перед другим, ибо в глазах господа они равны, а потому попробуем выкупить обоих, - наконец обратился фра Пруденте к Петру.
        - Вот и славно, - невозмутимо кивнул тот. - Тогда с вас… Ну вы помните…
        Инквизитор кисло поморщился, и Сангре великодушно предложил:
        - Ладно, говорите свою цену. Мы над ней дружно посмеемся и приступим к настоящему торгу.
        Тысячу флоринов, предложенную в качестве альтернативы, он, как и пообещал, с презрительным видом отверг, но не особо упрямился, когда монахи принялись оспаривать его собственную цифру. За каждую сотню, набрасываемую Пересом, в качестве ответной уступки он щедро срезал по две-три тысячи из своей цены. Попутно он всячески подкалывал господ инквизиторов, стремясь вывести их из себя и особенно напирая на их несусветную жадность. Мол, он бы еще понял, если бы речь шла о каком-нибудь язычнике-литвине, но в столь благородном деле, как выкуп своего собрата по вере, мелочиться просто неприлично. И это несмотря на то, что еще Христос призывал не искать сокровищ на земле, а искать их в небе. Он вообще был щедр на многочисленные цитаты из евангелий, которые так и сыпались у него с языка.
        Наконец очередной намек на скупердяйство сработал - тучный фра Луис, в основном помалкивавший, не выдержал и огрызнулся, заявив, что если бы речь и впрямь шла о литвинах, они бы с ним вовсе не торговались, ибо в глазах всевышнего, да и в их собственных, даже тысяча язычников стоит гораздо дешевле, чем один христианин.
        - О как! - изобразил удивление Петр. - Никогда о такой градации цен раньше не слыхал. А насколько ж дешевле? Наполовину или?…
        - В десять раз, - встрял фон Альтенбург. - И, клянусь святым распятием, это еще весьма дорогая для них цена.
        Петр присвистнул.
        - А если литвина окрестить, тогда он полностью уравняется с христианином или как?
        В ответ фон Альтенбург лишь презрительно фыркнул, заявив, что цена его, конечно же, повышается, но исключительно в божьих глазах, а никак не в рыцарских.
        - Увы, но благородный комтур прав, - келейно вздохнув, со слащавой улыбкой на лице ответил фра Пруденте. - Крест на шее вовсе не означает, что у него и вера в груди.
        - Сколь умно сказано! - восхитился Сангре. - Глядя на некоторых рыцарей Тевтонского ордена, я и сам не раз находил наглядное подтверждение этой мудрости. Но вернемся к литвинам. Получается, все они стоят одинаково, как до, так и после крещения? - не отставал он.
        Инквизиторы переглянулись, колеблясь. Ответить утвердительно означало свести на нет важность крещения язычников. С другой стороны уравнивать рыцарей, да пусть даже мирян из числа немцев со всяким отребьем не хотелось. К тому же ведь не просто так задает вопросы о стоимости литвинов этот странный испанский рыцарь, воюющий на стороне Гедимина. Не иначе как желает кого-то выкупить. Об этом они и осведомились. Мол, поведай нам как на духу, кто именно тебе нужен, а уж мы расстараемся и уговорим владельца, чтобы он сделал тебе существенную скидку.
        - Ну да, после ваших скидок я, невзирая на выкуп, без последних штанов останусь, - вполголоса пробормотал Петр, ответив решительным отказом. Дескать, он в здешних краях вообще никого еще не знает, а те, с кем успел познакомиться, пребывают в замке Бизены и выкупать их нужды нет.
        Успокоившись, монахи благоразумно разместили цену недавно окрещенного литвина или жмудина аккурат посреди между рыцарем и язычником.
        - То есть к примеру один Вальтер Горх стоит ровно столько, сколько сотня окрещенных литвинов, правильно? - уточнил дотошный Сангре и, дождавшись положительного ответа, торопливо спросил: - А моя цена какова? Об этом он спросил исключительно для того, чтобы увести разговор от несвоевременного вопроса фра Пруденте, зачем ему все это. Узнавая цену себе, он тем самым подтверждал истинность своих слов о том, что не собирается никого выкупать, а его интерес является обычным праздным любопытством и только.
        Дождавшись презрительного ответа от Дитриха, что рыцарь, сражающийся на стороне язычников, есть не что иное, как божий отступник и цена ему не больше медного византийского обола, Сангре сделал вид, что оскорбился своей низкой стоимостью, и вернулся к основному торгу.
        Он по-прежнему не скупился, щедро скидывая цену, а потому монахам в конце концов удалось договориться на выкупе в семь с половиной тысяч флоринов: две трети этой суммы предназначалось за Бонифация и остальное - за Вальтера. Правда, монах заявил, что золотом тевтонский орден практически не располагает, и попросил принять всю сумму серебряными марками. Сангре, прикинув его вес (получалось чуть ли не два с половиной центнера), поморщился, но Улан еле слышно подсказал, что обменять его у Кейстута на золото нечего делать. А если и не хватит, можно обратиться к купцам. Но брать тогда лучше всего из учтивости перед хозяевами литовскими гривнами.
        Однако не тут-то было. Едва Сангре заикнулся насчет них, как получил резкий отлуп от возмущенного Дитриха, заявившего, что ему неведома страна под таким названием. Фра Пруденте раздраженно покосился на разбушевавшегося вояку, однако, чуть помедлив, неожиданно встал на сторону комтура, пояснив, что навряд ли у ордена в казне сыщется достаточно этих самых гривен, а потому… И он предложил альтернативу. Мол, у них сейчас предостаточно новгородских купцов, так может продавцов устроит русское серебро?
        - Соглашайся, - прошипел Улан еле слышно. - С учетом того, что нам в любом случае придется возвращаться на Русь, самое то.
        Увидев одобрительный кивок, монах довольно улыбнулся и принялся вслух высчитывать, сколько он должен привезти гривен. Получилось тысяча четыреста десять. Фра Пруденте вопросительно уставился на Петра. Улан сзади шепнул, что все правильно, и Сангре кивнул еще раз.
        - И последнее, - вздохнул фра Пруденте. - У Тевтонского ордена есть непреложное правило: открыть в хранилище сундук с серебром один человек не вправе - только трое: магистр, маршал и казначей, - он несколько виновато улыбнулся и развел руками, давая понять, что и сам не согласен с такими глупыми предосторожностями, но что делать, что делать. - И нарушить это правило не выйдет при всем желании, поскольку у каждого из них ключ к одному замку из трёх. А между тем маршал всего пару дней назад уехал в Померению[38 - Так в то время называлось восточное Поморье.]. Пока гонцы догонят его, чтобы вернуть в Мариенбург, пока он прибудет туда… Словом… не мог бы кабальеро дать небольшую отсрочку? Ну-у, скажем, на десять дней.
        Сдерживая внутреннее ликование - ему и самому для осуществления его планов позарез требовалось не менее недели - Сангре изобразил раздумье, неуверенно почесывая переносицу, но в конечном итоге махнул рукой, давая добро.
        - Вот и хорошо, - облегченно улыбнулся инквизитор. - Но учитывая, сколь вежлив идальго, во всем идя нам на уступки, мы бы тоже хотели оказать ему ответную услугу и… частично заплатить прямо сейчас. Очевидно дону Педро де ла Бленд-а-Меду в силу его воинского ремесла часто приходится грешить… - и он вопросительно уставился на собеседника.
        Улан, услышав о новом титуле друга, фыркнул и поспешно закашлялся, скрывая смех. Петр тайком занес руку за спину и показал ему кулак. Кашель утих. Меж тем фра Пруденте, не дождавшись ответа, невозмутимо продолжал:
        - Чего стоит один только смертный грех сражаться на стороне язычников против христиан. Неужто молодого воина не страшат неизбежные муки ада? - осведомился он. - А ведь мы могли бы облегчить его будущие страдания, выдав часть требуемого им выкупа… в виде индульгенций.
        Он оглянулся на скромно стоящего рядом с ним Сильвестра, и тот торопливо затарахтел, поясняя, какое превеликое благо они дают. Яцко, морщась от обилия загадочных слов, пытался с грехом пополам довести до друзей суть излагаемого, но Сангре смилостивился над бедным толмачом и шепнул, что эту лабуду ему переводить не надо.
        - Ша, дядя, - бесцеремонно остановил он монолог монаха. - За духовные надстройки мы побазарим с тобой опосля, а пока меня интересует исключительно натуральный базис. Серебряный, - уточнил он.
        - Никто не ведает, когда подстережет его смертный час, а потому надо спешить раскаяться, а то когда еще подвернется удобный случай, - сделал последнюю попытку склонить несговорчивого воина к покупке индульгенций фра Пруденте. - Сын мой, memento mori[39 - Помни о смерти (лат.). В Древнем Риме эта фраза произносилась во время триумфального шествия римских полководцев, возвращающихся с победой. За спиной военачальника ставили раба, который был обязан периодически напоминать триумфатору, что несмотря на свою славу, тот остаётся смертным. Возможно, настоящая фраза звучала как: Respice post te! Hominem te memento! («Обернись! Помни, что ты - человек!»)«Memento mori» являлось формой приветствия, которым обменивались при встрече французские паулины, именовавшиеся также Братьями Смерти - монахи ордена отшельников Св. Павла во Франции (1620 -1633)].
        - Типа образованные, - фыркнул за его спиной Улан. - А ты им скажи…
        Выслушав побратима, Петр согласно кивнул и, приняв надменный вид, кой, по его мнению, более всего приличествует заносчивому испанскому кабальеро, заявил: - Это согрешить можно опоздать, а раскаяться никогда не поздно, поэтому я предпочитаю противоположное: memento vivere[40 - Помни о жизни (лат.).]. Впрочем, вам, гагарам, недоступно счастье битвы, в том числе и ночной, а потому закончим на этом.
        Услышав об отказе, фра Пруденте тяжко вздохнул, явно опечаленный столь легкомысленным подходом своего собеседника к проблеме вечной жизни, и попытался еще разок предупредить его:
        - Знай, бог все время следит за тобой, и…
        - Я постараюсь прожить так, чтоб ему не было скучно наблюдать! - нахально перебил его Петр. - А что до ответной услуги, то я согласен ее от вас принять, но не индульгенциями, а…
        Он обернулся и махнул рукой. Повинуясь этому знаку, Локис распахнул дверь возка и из него вышел мрачный Сударг с низко опущенной головой. Последнее было по требованию Петра - ну не мог литвин скрыть злобы даже при виде католического монаха, не говоря уж про крестоносца. Сопровождали его сыновья: курносый, с непослушными соломенными вихрами, и второй, из-за белых, как снег, волос чем-то похожий на эльфа.
        Они предназначались для страховки - если, к примеру, Сударг выйдет из себя и полезет в драку, одному Яцко разъяренного литвина не удержать. Зато сыны, повиснув на жилистых руках отца, смогут не дать совершить ему нечто непоправимое. А что повиснут, не взирая на любые отцовские проклятья, это железно, ибо старый литвин поклялся во время всего путешествия слушаться Яцко, как самого кунигаса, и взял такую же клятву с сыновей.
        Кивнув на Сударга, Сангре пояснил, что сей воин полгода назад лишился своей семьи, а потому, пока будет длиться сбор серебра для выкупа, надлежит выдать ему письменное разрешение вести розыск на всей территории Тевтонского ордена. При этом его, разумеется, надлежит обеспечить охранной грамотой, в которой будет указано, что в обязанности всех должностных лиц входит оказание ему и его спутникам всяческой помощи в поисках. Ну а в случае если он отыщет своих домочадцев и пожелает забрать с собой, никто не вправе ему в том воспрепятствовать. Кроме того, помимо семьи он может взять с собой всех, кого ни пожелает из числа захваченных в плен воинов кунигаса Гедимина, но числом не более двух десятков. Их стоимость, разумеется, будет вычтена из выкупа.
        - Но вначале следует обговорить их цену, - напомнил Дитрих.
        Сангре укоризненно покачал головой:
        - Благородный рыцарь, очевидно, запамятовал, что совсем недавно он уже назвал ее. Это одна десятитысячная стоимости того же Вальтера. Учитывая, что с вас за него причитается две с половиной тысячи золотых флоринов, получается, за каждых четырех язычников, забранных с собой Сударгом, я должен уплатить владельцу один золотой флорин.
        - Что?! - взревел комтур. - Да это ж грабеж! Клянусь Христовыми муками, но я первый раз встречаю такого…
        Далее Яцко, осекшись, переводить не стал, а на щеках его проступил яркий румянец. Впрочем, Петр и без перевода понял примерный смысл речей Дитриха.
        - Хамишь, парниша, - кротко и с легкой укоризной сказал он ему. - Грех это. Ты ж сам определил столь большую разницу между христианами и язычниками, я тут ни при чем…
        Однако продолжить ему не дали, ибо фра Пруденте сухо заметил, что подсчет кабальеро в любом случае неверен, ибо все, кто пребывает ныне на землях Тевтонского ордена, скорее всего, давным-давно окрещены.
        - Не спорю, - развел руками Сангре. - Но и в этом случае вы вместе с фон Альтенбургом назвали их цену. Они дороже язычников всего в сто раз, а значит, за каждого полагается заплатить двадцать пять флоринов.
        - И все равно мало, - проворчал чуть подуспокоившийся Дитрих. - А кроме того, клянусь мощами святого мученика Альбрехта…
        - А кроме того я достаточно уступал, чтобы разок уступили и мне, - возмущенно рявкнул Петр, наглядно демонстрируя, что его терпение на исходе. - И клянусь святым Интернетом, - продолжил он в стиле Дитриха, - равно как святомучеником Файлом и угодником Сайтом, что если ты станешь и дальше отказываться от своих слов, я сочту наши дальнейшие переговоры неудавшимися!
        - Мы… согласны, - последовал тяжкий вздох инквизитора.
        - Да какого черта?! - возмутился Дитрих. - Видит бог и святая Мария тевтонская, что этот… - но фра Пруденте что-то процитировал ему вполголоса по латыни и багровый от возмущения рыцарь неохотно умолк.
        - Вот и чудненько, - удовлетворенно кивнул Сангре. - И еще одно. Если Сударг со своими людьми не вернется обратно к указанному сроку, причина роли не играет, я отменю сделку, потому прошу не хитрить, - и, подозвав Яцко, который должен был ехать в качестве толмача вместе с угрюмым литвином, вполголоса поинтересовался, хорошо ли он запомнил его инструктаж.
        - Ничего никому не сообщать, а если станут спрашивать, знает ли Сударг, где находится его семья, сказать, что по слухам, дошедшим до него, их держат в пригороде Мариенбурга, - начал тот говорить. - Самим же…
        Выслушав толмача Петр удовлетворенно кивнул - все правильно. На самом деле семья Сударга, как тот случайно узнал всего месяц назад, находилась в ином месте, а эта ложь была своего рода подстраховкой. Да, сейчас, будучи припертыми к стенке, инквизиторы не стали продолжать спор, согласившись с его требованием - слишком важно для них вернуть обратно бывшего тамплиера. Но если сказать правду о местонахождении литовских пленников, они могут их в срочном порядке перепрятать, а когда Бонифаций с Вальтером окажутся в их руках, моментально взвинтить цену. Все-таки речь идет о семье знатного вельможи, так что сам бог велел потребовать за каждого не по двадцать пять золотых флоринов, а по меньшей мере вдесятеро больше. Кроме того нынешний хозяин пленников, если его не предупредить заранее, не сможет убедительно наврать про их крещение, следовательно, цена их тогда вообще окажется ниже плинтуса.
        - Не забудь, в вашем распоряжении ровно десять суток, - напомнил мрачному литвину Сангре. - И про свое обещание помалкивать и ни с кем не задираться тоже…
        - Слушай, а мне показалось или тот тощий монах действительно усмехнулся, когда назвал мою фамилию? - поинтересовался Петр у друга на обратном пути в Бизену.
        - Действительно, - подтвердил тот. - И лучше тебе на будущее свой… гм, гм… псевдоним больше никогда не употреблять.
        - Я что, совсем не смахиваю на благородного кабальеро? - чуточку обиделся Сангре.
        - Как раз наоборот, - улыбнулся краешком губ Улан. - Как дон Педро де Сангре ты вполне на него смахивал, но стоило тебе так представиться и… Ну, если попростому, то не бывает у испанских идальго такого винегрета с фамилиями и приставками к ним, понял?
        Но озадаченный Петр решительно замотал головой, и Улан с тяжким вздохом пояснил, что «де ла» является, как ему доводилось некогда читать, приставкой к аристократическим фамилиям в Италии, реже во Франции, а оба слова в названии зубной пасты английские. Блэнд переводится как «смесь» или «взбалтывание», мэд - мёд. То есть выходит что-то вроде смешанного меда.
        - Тогда уж лучше медовый коктейль, - буркнул Петр.
        - Один чёрт, - пожал плечами Улан. - Звучит все равно что Вася Челентано-Робсон.
        - Да на тебя не угодишь! - возмутился Петр. - Ну погоди!
        Посмотрев по сторонам он, изловчился, ловко подцепил с ветки ели пушистый снежный комок, и не успел Улан опомниться, как этот комок оказался у него за шиворотом. Сам Сангре, весело захохотав, тут же пустил лошадь вскачь, удирая от возмущенного друга.
        Вилкас было тоже вознамерился ускорить ход, чтобы догнать их, а то мало ли, но Локис остановил его.
        - Не надо. Ты что, не понял, зачем наш кунигас это сделал? Он же нарочно, чтоб раззадорить его, точь-в-точь как тогда нас с тобой, помнишь? А теперь он поскакал вперед, чтобы никто не видел, как он станет окунать своего побратима головой в сугробы, обучая тайным знаниям великой борьбы.
        - Во-он как, - протянул Вилкас и уважительно покосился на мудрого старшего брата. - Я бы до такого не додумался.
        В ответ Локис лишь подбоченился и продолжил свою неспешную езду, горделиво задрав кверху подбородок.
        ГЛАВА 22. НАДУЛИ!
        В Бизену друзья вернулись в приподнятом настроении. Нежданно-негаданно заработать столько денег и впрямь граничило с чудом. Правда, имелся один негативный нюанс: как ни намекал Петр монахам по ходу азартного торга о порохе, красноречиво изображая взрыв, все оказалось бесполезным. То ли те делали вид, что не понимали, то ли и впрямь о нем никогда не слышали. И скорее всего, последнее, если принять во внимание непомерную цену, каковую Сангре посулил за него - за каждый фунт пороха по золотому флорину.
        Но Улан посоветовал ему наплевать и забыть. Да, не слыхали они о порохе, но у них работа не такая, не в армии чай служат. И потом на этих монахах свет клином не сошелся. Было бы серебро, а там они влет найдут ушлых купчишек, желающих подзаработать и завязанных на Европу, что те и порох для них достанут, и черную кошку в темной комнате отыщут, даже если ее в ней нет.
        По возвращении Сангре первым делом обрадовал пленников, что их пребывание в узилище, благодаря братьям из ордена и помощи неких доминиканцев, скоро закончится. Оказывается, господа инквизиторы помимо пыток еретиков находят время и для добрых дел, выкупая у язычников истинных сыновей католической церкви. Говорил он это с тайной целью посмотреть, как отреагирует рыцарь на упоминание об инквизиторах.
        Увы, но его ждало разочарование. Испанец нимало не смутился, не испугался но возгордился от того, что, оказывается, весь католический мир готов прийти ему на выручку. Он трижды осенил себя крестным знамением и попросил дать ему возможность написать о столь приятной новости кузине, дабы она не переживала за него.
        Слегка разочарованный неправильной, с его точки зрения, реакцией на свое сообщение, Петр тем не менее согласился, но с условием, что рыцарь расскажет, почему он иногда после его ухода из узилища так странно крестится, занося руку аж за макушку и далее протягивая ее к самим пяткам. Или это его братья-тамплиеры научили?
        Бонифаций засмущался, но поведал, что в соседнем замке Рагнит был один лучник из Баварии. И как-то раз, когда тот, осенив себя крестом, лежал на ложе ночью и засыпал, явился диавол и укусил его изо всех сил за палец на ноге. Лучник, почувствовав страшную боль, воскликнул громким голосом: «Кто это меня укусил?» А тот сказал: «Я, диавол». «А зачем ты это сделал?» Ответил диавол: «Потому что, когда ты ложишься спать, кладешь крест слишком короткий». И когда на другой день лучник поведал об этом случае братьям и прочим, они спросили его, действительно ли крест был коротким? Он ответил: «Было истинно так. Но впредь я буду умнее: буду класть крест от стоп до макушки и выше».
        - Вот и я решил… на всякий случай… когда время ближе к ночи… тоже вот так… а то мало ли… все-таки жилище здесь неосвященное и вообще, - потупился Бонифаций.
        Выслушав рассказ крестоносца, Сангре крякнул, еле-еле удержавшись от ехидного комментария. В душе-то он сразу предположил, что на самом деле диавол укусил лучника, намекая, чтобы он постирал все-таки свои чулки, если только это вообще была нечисть, а не обычный клоп.
        Но свое ответное обещание выполнил честь по чести, попросив Улана пройтись поутру по местному торжищу и подыскать подходящего для отправки послания купца. Денек оказался удачливым и для крестоносца. Улану удалось узнать, что один из торговцев распродал весь товар, успел прикупить кожу и меха и не далее как завтра намеревается выехать в Галич, а далее в Чехию, следовательно, дорога его лежала мимо Владимира-Волынского.
        Очевидно, купец оказался добросовестным и передал послание рыцаря сразу, едва появившись в городе, где проживала кузина. Та, по всей видимости, с написанием ответа тоже не мешкала, поскольку ее слуга - поджарый и смуглый испанец по имени Мануэль - прибыл в Бизену буквально в день получения выкупа. Правда, друзей он все равно застать не успел - те с утра пораньше укатили к инквизиторам за получением денег.
        …Сударг уложился в назначенный срок и прибыл вовремя, причем не один. С собой он привез сестру, жену, трёх дочерей, двух младших сыновей и отца. Все они, за исключением последнего, выполняя приказ главы семейства, торопливо высыпали из саней и брякнулись перед Сангре и Уланом на колени, уткнув головы прямо в снег.
        Последним вышел из саней сам Сударг, бережно поддерживаемый под руки своими сыновьями - курносым и «эльфом». Он был бледен и держался как-то неуверенно. Обращаясь к Петру, произнес несколько фраз и гулко ударил себя в грудь сухим, но еще крепким кулаком.
        - Если ты согласишься отдать за них выкуп, он обязуется навеки стать твоим рабом, пока не сумеет вернуть долг, - кратко перевел изрядно смущенный чем-то Яцко.
        - Подумаешь, двести флоринов, - усмехнулся Петр. - Считай, проехали.
        - Не двести, - мрачно поправил Яцко. - Они все некрещеные.
        - Чудесно, - возликовал Сангре, довольно хлопая по плечу продолжавшего отчего-то хмуриться толмача. - Значит, мы должны за восьмерых человек два золотых флорина, то бишь в общей сложности треть гривны. Это вообще ерунда, не стоящая упоминания.
        Но тут встрял толстый фра Луис. Ласково улыбаясь, он принялся что-то тараторить.
        - Дело в том, что помимо двух золотых флоринов за них следует уплатить еще немного, - нехотя пробурчал толмач, - поскольку брат-рыцарь Альберт фон Хаген изрядно потратился на их содержание за эти полгода, что они у него… гостили.
        Инквизитор умолк и сделал пару шагов в сторону, уступая место рыжеватому крестоносцу. Рыцарь был невелик ростом, но в его взгляде, устремленном на Сангре, сквозило столько презрения, что Петру на миг показалось, будто он сам ниже Хагена чуть ли не на голову. Меж тем тот надменно вскинул подбородок и отрывисто заговорил. Понурый Яцко, очевидно уже знавший о чем пойдет речь, нехотя принялся за перевод.
        - За полгода они съели у меня…
        Сангре задумчиво взирал на загибаемые Альбертом толстые пальцы. Судя по речи крестоносца, пленников - ободранных и отощавших - он содержал по-царски, откармливая как на убой и сменив по нескольку раз их гардероб. Не было забыто ничего - фон Хаген включил в общий счет даже амортизацию двух саней и четырех коней, а так же провизию в дорогу и овес для лошадей.
        Услышав конечную сумму - тысячу четыреста семь гривен - Улан, невзирая на свою обычную невозмутимость, растерянно присвистнул.
        - Не свисти, денег не будет, - буркнул насупившийся Петр.
        - Ты что - не слышал, сколько он назвал? - удивился Улан. - Получается, гривны в любом случае нам не светят. Ну разве три штуки. Интересно знать, они их нам в насмешку оставили или как? М-да-а, сдается, мы слегка погорячились с предложением помочь Сударгу.
        - Да все нормально, - небрежно отмахнулся Сангре. - А насчет гривен мы будем поглядеть. Они, конечно, хорошо хотеть, но, слава богу, вешать дурно сваренную лапшу на соседский забор еще не научились! - и его губы изогнулись в презрительной усмешке.
        Улан покосился на своего друга и понял, что того и впрямь ни в коей мере не смутило ни требование денег, ни названная крестоносцем сумма. Скорее… раззадорило - вон какой азартной злостью сверкают глаза, хоть сейчас в бой. Значит, уже знает, как станет выкручиваться. И не просто знает - уверен в победе.
        - Главное теперь - не забывай считать в уме мою цифирь, - бросил через плечо Петр.
        - Какую еще цифирь?! - удивился Улан.
        - Услышишь! - рявкнул Сангре и… весело подмигнув слегка озадаченному такой фамильярностью фра Луису, поинтересовался у него:
        - Ты что ли такую идейку этому прыщу плюгавому подкинул, а? Чего молчишь, дервиш пузатый? Или ты, имам недорезанный? - перевел он взгляд на фра Пруденте. - Ну ничего, как сказано в книге притч, нечестивый уловляется грехами уст своих, но праведник выйдет из беды, - саркастически ухмыльнувшись, он повернулся в сторону фон Хагена. - А теперь, дядя, лови своими ушами моих слов и будешь-таки иметь, что послушать! Но для начала пара общих критических замечаний. Судя по крепости истекаемого от тебя аромата, каковой скоро можно не только обонять, но и осязать, у тебя нет денег даже на новые носки, а ты пытаешься мне впарить, что ежедневно сервировал им стол так пышно, словно вместе с ними хавал сам Ротшильд на пару с китайской императрицей. Ну да господь с твоими изысканными обедами, хотя Хлестаков про супы прямиком из Парижа загинал куда красивше. Но хотелось бы прояснить за иное. Судя по стоимости выделенных для бывших пленников саней, полозья у них золотые, подковы у коней тоже, а прибиты они к конским копытам серебряными гвоздиками. Неясно другое: где бриллианты с сапфирами и рубинами на лошадиных
хомутах, равно как и шитая золотом нарядная бархатная одежа самих пленников?
        Выслушав перевод толмача, крестоносец было дернулся, сделал шаг вперед и даже успел что-то возмущенно произнести, но Петр властно протянул в его сторону руку, останавливая:
        - Ша, шлимазл! Твое слово кукарекать, шакал ты нещипаный, теперь наступит нескоро, ибо базарю я, а тебе лучше прикрыть хавальник. То, что мною говорилось ранее, было так, для затравки, не более, а вот теперь ахтунг, ахтунг. Я всегда знал, что долбаная Европа готова удавиться за медный пятак, но до сегодняшнего дня наивно полагал, что ее рыцари - исключение из правила, ибо народ благородный. Но оказывается, Плюшкин в сравнении с вами мот и транжира. Что ж, господа гобсеки, мы согласны играть по вашим правилам и готовы немедленно заплатить эти гривны, но вначале посчитаем еще кое-что.
        Петр сделал многозначительную паузу, переводя дыхание, и плотоядно облизнулся, предвкушая грядущее наслаждение. Набрав в рот побольше воздуха, приступил:
        - Итак, не далее как поутру два ваших собрата, вынужденно гостившие у нас, с аппетитом сожрали дабл-щи с кукурузой, фугу в собственной чешуе, седло горной козы в ананасовом соусе и помидорный фреш. И тут главное даже не цена самих овощей и рыбы, но стоимость их доставки с Берега Моржового Хрена или Хренового Моржа, точно не помню. Вчера они лопали за обе щеки пиццу по-мадагаскарски, жареный пупок акулы и лакомились на десерт пингвиньим крылышком и сладким авокадо. Позавчера они схрямали волосатую ножку некой седой обезьяны, проживающей в заброшенном бараке под Гонолулу, что на Гавайях. Утомлять подробным перечнем всего съеденного ими не стану, но замечу, что один лишь вай-фай в собственном соку стоит не менее десяти золотых флоринов, а его с берегов Лимпопо доставляли регулярно каждую неделю. И за каждую копченую флешку я тоже золотом платил. Поняли, уроды?
        Яцко несколько путался в сложных наименованиях продуктов, не говоря про местности, откуда они якобы привезены, но все, что касалось цен, переводил четко и уверенно.
        - И всего с вас причитается за их пропитание шестьсот пятьдесят две гривны с четвертью, - звонко чеканил он по-немецки. - И это еще мой благородный господин не назвал стоимость…
        «Персил автомат» паренек, правда, произнести правильно не сумел, но зато вложил столько презрения в перевод текста, посвященного стирке вонючей одежды и чулок крестоносцев, что восхитился бы и Станиславский.
        - Ну и лекарства, - посчитал, что пора закругляться, Петр. - Страховой полис у ваших босяков отсутствует, а потому лечение раненного крестоносца, как-то: тайский массаж, депиляция с эпиляцией и липоксацией, плюс импортная зеленка и противозачаточные пилюли, обойдутся вам, дорогие мои, в тысячу сто сорок восемь с половиной новгородских гривен. Звиняйте, хлопцы, но такие цены на Привозе. На счетчик я вас, так и быть не ставлю, хотя братва с Молдаванки вместе с Дюком Ришелье меня дружно осудят за подобное слюнтяйство. Теперь складываем их с ценой за питание и стирку, минусуем вашу цифирь дополнительных расходов и получаем… - он наморщил лоб, пару раз загнул и разогнул пальцы, изображая, что считает, и, услышав шепот Улана, озвучил: - Пятьсот шесть гривен. Шесть я, так и быть, дарю вам на бедность, можете поставить пару свечек деве Марии, а то мне как-то недосуг, но касаемо остального, будь ласка, гроши на бочку. Для особо тупых подчеркиваю: эти гривны причитаются мне дополнительно, помимо основного выкупа. А теперь, неистовые служители воинственного культа вуд?, гоу хоу за полутыщей!
        Скисшие лица монахов говорили сами за себя. Фра Пруденте первым сумел взять себя в руки, кое-как напялив на свое угловатое костистое лицо донельзя фальшивую улыбку. Впрочем, кто же сумеет искренне и от души улыбаться своему грабителю. Разве святой, но они в инквизиторы не записываются.
        - Негоже благородным рыцарям унижать себя такими мелочами, - перевел Яцко монашескую речь. - Куда проще оставить все как было, а не запутывать расчеты, тем более все оговоренные в прошлый раз гривны приготовлены к передаче.
        А пока толмач говорил, инквизитор кивнул напарнику, и толстяк Эспиноса, торопливо подскочив к черному широкому возку и распахнув дверцу, продемонстрировал три небольших ящика несколько странного вида. Были они где-то по полметра в ширину и длину, зато в высоту возвышались чуть ли не на метр.
        - Это все? - удивился Петр.
        - Как договаривались, - надменно пояснил фра Пруденте, продолжая злиться на то, как ловко выкрутился Сангре из расставленной ловушки. - В каждом по четыреста семьдесят гривен. Всего тысяча четыреста десять.
        Сангре мрачно нахмурился, прикидывая, не стоит ли еще немного поупираться и выторговать что-нибудь в свою пользу в качестве штрафа за попытку сжульничать. Выгадывая время, он неспешно прошелся к ящикам, которые перед ним тут же услужливо открыли. Однако краткое лицезрение небольших, сантиметров пятнадцать или чуть больше в длину, слегка искривленных тускло-светлых металлических палочек, лежащих в ящиках в два рядка по семь штук в каждом, произвел на него почти волшебное воздействие. Представив себе, сколько на них можно купить пороха, гарантированно обеспечив свой проезд назад в будущее, торговаться ему расхотелось напрочь.
        - Если бы не сей чудный пейзаж, - честно сознался он, - я бы вас, дяденьки, конечно, раскрутил бы по полной, а так почти прощаю, - снисходительно заметил он, вызвав бурный вздох облегчения у менее сдержанного фра Луиса.
        Но он не зря предусмотрительно упомянул слово «почти», ухитрившись содрать компенсацию «за моральный ущерб». Правда, скромную, можно сказать, символическую: всего-то сани с лошадьми - не топать же бывшим пленникам до Бизены пешком. Фон Хаген было заикнулся, что за них надо заплатить отдельно, но Петр, демонстративно игнорируя крестоносца, повернулся к фра Пруденте:
        - Таки мне что, начать пересчет заново, с учетом предоставленных нами услуг, половину из коих я, кстати, забыл, но сейчас припомню? Только имейте в виду, господа брахманы, тогда вы и лишней полутысячей от меня не отделаетесь.
        Инквизитор резко повернулся к раскрасневшемуся от злости рыцарю и что-то раздраженно произнес.
        - Он по-латыни сказывает, а я ее не ведаю, - вместо перевода виновато пояснил Яцко.
        Сам фон Хаген, выслушав жесткую отповедь монаха, мгновенно заткнулся и даже выставил вперед руки, давая понять, что отказывается от своих требований.
        Однако как ни торопился Сангре вернуться обратно в Бизену, он все равно настоял на том, чтобы перевесить привезенное серебро, благо некстати приболевший, а потому не сумевший приехать к получению выкупа казначей Кейстута еще накануне прислал им для этого все необходимое.
        Чтобы процесс пошел побыстрее и не надо было возиться с перекладыванием гривен, предусмотрительные инквизиторы достали еще один ящик, но пустой, предложив поначалу взвесить его, дабы вычислить вес тары. Благодаря этому процесс и впрямь прошел очень быстро, благо перекладывать тяжеленные, под центнер весом ящики, было кому - Локис управлялся с ними легко, без видимой натуги, вызвав бурный восторг не только у монахов, но и у фон Хагена.
        Опробовал Петр и присланное Гандрасом для проверки качества серебра, то есть провел над брусочками магнитом - вдруг притянутся. Кроме того, выбрав по три гривны с каждого ящика, он потер по каждому из них мелом и довольно улыбнулся, демонстрируя другу посеревший кусочек.
        В это время вновь подал голос фон Хаген. Робким голосом он напомнил про стоимость самих пленников. На сей раз Сангре спорить не стал:
        - Два флорина говоришь, - надменно усмехнулся он и, достав из ящика одну из серебряных палочек, небрежно бросил ее к ногам крестоносца. - Сдачи не надо. Лучше купи себе на нее новые носки.
        …Темнело, когда они добрались до Бизены. Довольный Кейстут крепко стиснул в объятиях Сугарта, весело хлопнул по плечу Улана, заговорщически подмигнув, показал большой палец Петру (жест, которому научил его Сангре) и, оглянувшись назад, властным жестом пригласил из дальних рядов встречающих какого-то человека. Это и был посланец двоюродной сестры Бонифация Мануэль.
        Как ни удивительно, но свитков у гонца оказалось два. Первый адресовался самому Боне, что вполне естественно, а второй предназначался лично благородному дону Педро де Сангре - о том, что он еще и де ла Бленд-а-Мед Петр пленнику, понятно, не сообщал. Недоумевая, Петр развернул трубочку послания, некоторое время добросовестно пытался прочесть написанный аж на двух языках текст (вначале на русском, а затем продублирован на испанском), внимательно вглядывался в него, а затем, недовольно крякнув, протянул другу.
        Спустя пару минут уже Улан недоумевающе нахмурился и сообщил, что Изабелла, как ни удивительно, умоляет благородного дона Сангре… отказаться от сделки с орденом. Мол, если он вернет кузена не крестоносцам, а ей, она готова заплатить за него вдвое, а то и втрое больше.
        - Ничего не понимаю, - растерянно развел он руками и уставился на Петра. - Может, я неправильно понял смысл?
        - Я тоже поначалу решил за посомневаться, но коли и ты прочел такие же слова, то полагаю, колебания надо-таки отмести прочь и погрузиться во вселенский плач по поводу утраченной выгоды, - недовольно проворчал Сангре. - Продешевили мы с тобой. Вот, оказывается, к чему десятка пик поутру выпала. А я еще удивился, с чего это карты предвещают впустую потраченное время и даже возможное разорение.
        - Ну, пока все равно получается приобретение, - утешил Улан. - К тому же поверь, для закупки пороха нам и полученного от монахов за глаза. Точно-точно, - он замялся и после легкой паузы выдавил: - Но прежде чем заказывать его у купцов и вообще планировать наши дальнейшие расходы, надо бы нам с тобой кое о чем потолковать.
        - Ты лучше скажи, что мы дамочке отпишем? Мол, звиняй, усё продано?
        Улан кивнул, добавив пару фраз. Сангре немедленно восхитился его красноречием и заявил, что коль у друга так хорошо получается, ему и ответ писать. А за потолковать и завтра не поздно. Или горит?
        Улан с видимым облегчением мотнул головой, заверив, что ничуть не горит. И с самого утра, уединившись в бывшем узилище для пленников (там было тише и спокойнее всего), посвятил составлению послания весь день, изрядно над ним намучившись. Наконец закончив и устало потянувшись, он решил зачитать ответ Петру - вдруг тот что-то подскажет - и решил пойти наверх. Однако выйдя во внутренний двор, он понял, что друга застать не получится: судя по зависшему над лесом солнцу у него в разгаре занятия с «литвопитеками».
        Прислонившись к теплым сосновым бревнам стены, хорошо нагретым не по зимнему сильным солнцем, он потер виски, прикидывая, как сообщить Петру то, что давно хотел. Хотел, но никак не мог решиться. Поскольку новость была на редкость гадкая. Как бы не хуже той, которой его некогда, будучи в Липневке, огорошил Сангре. Тем не менее откладывать было нельзя: теперь, когда в их руках оказался выкуп, требовалось выложить все напрямую.
        Однако помешал появившийся Сударг. Сопровождаемый своими сынами, почтительно державшимися по бокам и чуть сзади, он низко поклонился и обратился к Улану. Мол, ему нечем расплатиться за вырученных из лап крестоносцев домочадцев, а потому он просит принять вот их. Повинуясь повелительному жесту оба парня - Сниегас с белоснежными волосами и курносый Кантрус шагнули вперед.
        Улан начал было отказываться, но жмудин оказался настойчив, уверяя, что они станут служить преданнее любой собаки, что… Он так умоляюще просил, что Улан понял: отказав, он даже не обидит этого литвина, но хуже - унизит его. И надо было видеть, как возликовал Сударг, добившись обещания взять их сроком на три года (на меньший срок тот ни в какую не соглашался) и всегда и везде держать подле себя, особенно во время предстоящего штурма Христмемеля.
        Едва литвин ушел, как появился оружейник, обратившись насчет сюрикенов. Оказывается, за те три дня, что Улан не заглядывал к нему, у него накопилась уйма вопросов. Улан внимательно выслушал их и понял, что на пальцах пояснить не получится - надо идти в мастерскую и показывать наглядно. Там-то он и пробыл до позднего вечера, втолковывая, как правильно осуществлять заточку и прочие нехитрые премудрости.
        Было уже темно, когда Буланов, вернувшись обратно в покои, застал в них Сангре, причем в состоянии, близком к бешенству. Тот в ярости метался по комнате и изрыгал жуткие ругательства. Доставалось всем, начиная от рыцарей-тевтонов и заканчивая римским папой, но самые изощренные приходились в адрес отцов-инквизиторов. Что только не сулил он им устроить. Обещание отмусульманить всех и каждого в отдельности, сделав тройное отрезание ржавой ножовкой, выглядело самым милосердным и гуманным на фоне остальных ужасов.
        На вопрос «Что случилось?» Петр кивнул на стол, заваленный разломанными гривнами, и возмущенно завопил:
        - Эти шлимазлы забубенные, христопродавцы поганые, лярвы дешевые лажу нам с тобой втулили! Они свинец в расплавленное серебро окунули и впарили нам, как самым распоследним лохам.
        - Обидно! - вырвалось у Улана.
        - Обидно - не то слово! Если б ты знал, как мне мучительно больно за свою непроходимую лопоухость. Знаешь, старина, по-моему, я - самый главный и великий неудачник. Точно-точно. Я тебе больше скажу: полное впечатление, что даже если господь пошлет ко мне с каким-нибудь известием своего голубя, то святая птица первым делом нагадит мне на голову, а уж потом изложит, с чем ее прислали, - и Петр с новой силой угрожающе взвыл: - Ну, попадись они ко мне в руки! Ох, что я учиню с этим жульем. Зачифаню шакалов собственными руками! А ихнему главному самолично отолью из этого свинца здоровенный болт на его хитрое монашеское седалище. И не просто забью его как можно глубже этому перцу, но и докручу со всей необузданной одесской дурью, чтоб он и впрямь напрудил под себя. Пусть гад полностью соответствует своему имени!
        Кое-как угомонив разбушевавшегося друга Улан принялся выяснять подробности. Оказалось, казначей, невзирая на хворь, все-таки приехал вчера поздно вечером в Бизену. Узнал об этом Сангре, когда Улан отправился писать ответ донье Изабелле, и решил не откладывая в долгий ящик обменять полученное серебро на золото Кейстута, для чего зазвал казначея в свои покои, где стояли все три ящика.
        Гандрас, прежде чем начать взвешивание, не удовольствовался заверениями Петра, что проверка вчера прошла успешно, устроил ее еще раз. Причем он, в отличие от друзей, решил помимо внешнего осмотра, образно говоря, заглянуть внутрь гривен. Поначалу все шло гладко. И первая и вторая сомнительные палочки оказались настоящими, а вот третья…
        Продемонстрировав Сангре разлом, наглядно свидетельствующий о грубой подделке, Гандрас досадливо крякнул и полез в ящик за следующей. Вскоре рядом с первой фальшивой палочкой на стол легла вторая, третья, и так пока их число не увеличилось до десятка. Далее казначей проверять не стал. Подверг аналогичной проверке второй ящик, а затем третий. Повсюду результат был одинаков: сверху настоящие, а дальше…
        - Мне очень жаль, что я не смог приехать вовремя, но… - и Гандрас чуточку виновато, но весьма красноречиво развел руками, давая понять, что отдавать золото за свинец не намерен.
        И ушел…
        Улан взял в руки пару небольших палочек и принялся внимательно их разглядывать. Каждая выглядела, словно изолированный провод, где оплетку заменял тонкий слой серебра, а внутри красовался массивный свинцовый сердечник.
        - А если встретиться с крестоносцами и переговорить с ними, - осторожно предложил он. - Ведь если они вначале обменяли свое серебро на гривны новгородских купцов, то возможно, они сами не знают…
        - Полчаса назад вернулся, - перебил Петр.
        - Откуда? - не понял Улан.
        - Из-под Христмемеля, - тоскливо вздохнул Сангре. - Я ж, когда Гандрас ушел, сразу к Кейстуту подался. Так и так, стыдно говорить, но облажался я, дорогой фельдмаршал, выручай. Словом, взял у него полсотни вояк, раскидал фальшак по саням и прямым ходом к замку.
        - И что тебе там сказали?
        - Главное - не что, главное - как.
        - И как?
        - Виртуозно и трехэтажно, - зло выпалил Петр. - Представляешь, Дитрих вообще не появился, выслав посланника. Мол, слишком много чести ему базарить с прихлебателем гнусных язычников. А касаемо гривен сказал так: либо это дело рук новгородских купцов, ибо от схизматиков всего можно ожидать. Представь, они еще и смеялись надо мной, стоя на стенах, а когда надоело, попытались из арбалетов достать. Одна стрела вообще рядом с ухом пролетела. Нет, я понимаю, перемирие вчера вечером закончилось, но они ж хорошо видели наш белый флаг, так какого черта?! А один придурок, стоя на стене, снял штаны и нам свою голую задницу зачем-то демонстрировал, и эдак зазывно похлопывал себя по ней. Маньяк сексуальный!
        - Нам вроде тысячу четыреста десять штук вручили, - негромко произнес Улан. - Я смотрю, ты не все разломал. Может…
        - Не может, - зло перебил Петр. - Проверил я действительно не все, но принцип надувательства и без того понятен. Сверху они положили обычные гривны, а под них… Помнишь, я удивлялся, почему сундуки у ордена такой странной формы: высокие, а в ширину и длину не ахти. Так это они специально для нас их сколотили, площадь поверхности сокращали, гады.
        - То есть сверху лежали настоящие? - уточнил Улан. - А много?
        - Считать надо. Но скорее всего, они ограничились верхним неполным рядом, где восемь штук и еще тремя рядами в каждом ящике, поскольку фальшак попер из четвертого и пятого, а дальше Гадрас не стал углубляться.
        - Три неполных ряда - это двадцать четыре гривны. Плюс в каждом ящике три полных ряда по четырнадцать штук - это еще сто двадцать шесть гривен. Итого получаем полторы сотни. Настоящих, - подчеркнул Улан. - Получается не так уж и плохо, а если во флоринах, то и вовсе красота, - он потер лоб, подсчитывая, и бодро произнес, с улыбкой глядя на Петра: - Почти восемь сотен, которые, считай, с неба на нас свалились.
        Он и вправду чувствовал некоторое облегчение. Да, лопухнулись и денег безусловно жаль, но зато теперь гадкую новость можно не сообщать. Конечно, рано или поздно все равно придется ее выложить, но потом когда-нибудь, ибо раз нет выкупа, то оно не горит.
        - Ага, красота, - безутешно кивнул Сангре. - Восемь сотен вместо семи с половиной тысяч, чуть больше десятой части.
        - А про отца, жену, сестру, сыновей и дочерей Сударга, вывезенных им от крестоносцев, ты, часом, не забыл? - построжел лицом Улан. - Сам видел, в каком состоянии их привезли, так что ты, считай, всех восьмерых от смерти спас. А их жизни точно не фальшивые. Кстати, ты просто молодчина! Так все здорово продумал насчет них! И с выкупом, затребованным фон Хагеном, тоже виртуозно выкрутился. Я уж думал хана, кинут в качестве насмешки три брусочка и все, поминай, как звали, а ты прямо на ходу сымпровизировал.
        Сангре смущенно потупился. Щеки его слегка порозовели.
        - Да ладно, чего там, - пробормотал он. - Пустяки, дело-то житейское, как любил говорить один веселый летающий человечек.
        - Ничего себе пустяки! - возмутился Улан. - Я бы сказал - гениальный экспромт. Ты ж не просто этих монахов вместе с крестоносцем к стенке припер - ты еще и размазать их по ней ухитрился. Так что где-то они из нас дураков сделали, а где-то и ты из них. И если считать в целом, получается ничья.
        Сангре согласно кивнул, мало-помалу успокаиваясь. Но тут новая мысль пришла ему в голову, и он так и подскочил на месте.
        - Да какая к черту ничья?! Они ж специально все затеяли, чтобы время потянуть и не дать нам в ящиках как следует поковыряться. Блин, уделали, как мальчишку сопливого! - он в отчаянии обхватил голову руками и принялся уныло раскачиваться, сидя на кровати и горестно стеная: - Ну шо ж это делается-то?! Ну шо ж я такой невезучий?! - и он неожиданно возмутился: - Слушай, я с тебя удивляюсь! Ты так спокойно реагируешь за такую трагическую новость, шо у меня при взгляде на тебя делается сердцебиение. Вьюнош, ты хоть понимаешь, что твой ненаглядный друг только что прогулялся до инфаркта.
        - Да я вижу, - и Улан легонько провел по левому виску Петра. - Вон, даже седые волосы появились.
        - То ли еще будет. Я с такой жизнью скоро вообще заикаться стану, - мрачно посулил Сангре.
        - А мне кажется, зря ты расстраиваешься так сильно. Эти гривны нам легко достались и легко ушли - ну и пускай.
        - Ты что, решил, будто я убиваюсь по зажуленному серебру?! - возмутился Петр. - Да чихать я на него хотел! Но тут вопрос принципа. Они ж нас выставили несусветными идиотами. Получилось, что мы с тобой, как говорят в Одессе, два придурка в три ряда, - но закончил он неожиданно: - Ну ничего. Чтобы побеждать, надо иногда уметь немножечко проигрывать. А если кто-то имеет держать меня за фраера, то он горько ошибается, и мы еще поглядим, кто станет ржать последним. Теперь наша главная задача - обесчестить бесхитростных, добрых и наивных отцов-инквизиторов в особо извращенной форме, а под конец заставить расплатиться за предоставленные им сексуальные услуги по тройному тарифу…
        Он зло скрипнул зубами, припомнив недавние минуты унижения, и поклялся:
        - Короче, Склихасофский, даю обет содрать с этих жуликов в рясах повторный выкуп! И такой, что они будут ползать по всей Европе с протянутой рукой и просить милостыню, дабы наскрести нужную сумму. Помнится, мы обещали Кейстуту подломить эту воровскую малину. Так вот возникла у меня одна небольшая идейка, как взять Христмемель на гоп-стоп. И идейка эта даже не с изюминкой, а с цельным черносливом. Говоришь, я мастер гениальных экспромтов? Тогда слухай сюда за еще один…
        Заметив в руке друга свернутую в трубочку бумагу, Петр осекся и ядовито поинтересовался, уж не очередное ли это послание от кузины? Узнав же, что оно предназначено ей самой, твердо сказал:
        - Ничего не пиши. Вот возьмем замок, куда эти богомерзкие моего ненаглядного Боню увезли, тогда и накатаешь, причем с указанием конкретной цены в пятнадцать тысяч флоринов. Она сама ее назвала, значит, деньгами располагает. Но предупреди, чтоб гроши были настоящие, я их через микроскоп разглядывать стану.
        - А как же тогда блуждания инквизиторов по Европе с протянутой рукой? - напомнил Улан. - Или ты решил отказаться от их денег?
        Петр задумался и мрачно выдал:
        - А мы аукцион устроим. Кто больше заплатит, тому и… Или я вообще нашего Боню загоню одновременно обоим покупателям.
        - Как это?!
        Сангре почесал в затылке и, не зная, что ответить, досадливо отмахнулся:
        - Короче, пока замок не взят, пускай ее гонец погостит у Кейстута и подождет ответа, а там… будем поглядеть.
        ГЛАВА 23. АНШЛЮС ПО-РУССКИ
        Поначалу, узнав, что задумал Сангре, Улан пришел в ужас. Ну не дураки же в самом деле крестоносцы, чтобы открыть ворота замка ему и еще пятерым, даже если они все будут переодеты в белые рыцарские плащи с черными крестами и прочую амуницию орденских братьев.
        Однако Петр решительно отметал его возражения одно за другим. Пытаясь сбить воинственный пыл друга, Улан даже высказал предположение, что инквизиторы вместе с Бонифацием давно укатили в Мариенбург, но не тут-то было. Сангре заверил, что они абсолютно точно находятся в Христмемеле, поскольку он на радостях по поводу получения выкупа забыл снять наблюдательные посты, а литвины - народ исполнительный, без команды ни-ни. Словом, когда Петр несолоно хлебавши возвращался из-под замка, один из них и засветился перед ним, поинтересовавшись, как там насчет задерживающегося сменщика. Люди имелись, наблюдатель был подменен, а заодно выяснилось, что оттуда никто не выезжал.
        Попытка напомнить, что их прежний вариант штурма замка согласован с Кейстутом и одобрен приезжавшим пару недель назад к сыну Гедимином, тоже ни к чему не привела. В ответ Сангре выспренно заявил:
        - Говоря твоим глубокомысленным буддийским языком, со временем ты и сам поймешь, что времени у нас нет. Просто для осмысления этого нужно время.
        - Ты сам-то хоть понял, что сказал?! - возмутился Улан.
        - Я - да, а вот ты меня - нет… Смотри, что у нас получается, - и Петр выдал прогноз последующих событий.
        Первоначальный срок сбора всех дружин в Бизене намечался через две недели, и ускорить их прибытие нечего и думать. А крестоносцы - не дураки и прекрасно понимают, что такого откровенного жульства с серебром им не простят и попытаются отомстить. Возможно, Дитрих, чей характер более-менее высветился на переговорах, исходя из своей непомерной гордыни, решит отбиться самостоятельно. Но исходить следует из худшего варианта, а он гласит, что комтур Христмемеля отправит в Кенигсберг или Мариенбург гонцов за дополнительными силами. А когда прибудет подкрепление - все, пиши пропало.
        - Отсюда следует непреложный вывод: операцию надо проводить в ближайшие дни и, как говорят у нас в Одессе, по схеме микер-бикицер, то бишь быстро и аккуратно, иначе прольется много крови, притом напрасно, - подвел итог Сангре. - И тогда нас как стратегов-неудачников ждет далеко не светлое безоблачное будущее, а как бы не наоборот. Гедимин и так не очень-то уверен за успех: вспомни, как он колебался, прежде чем согласиться на наш план, а если мы не возьмем замок, то… Сам же говорил, что нас сделают крайними. А кроме того нам ничто не помешает провернуть прежний план в случае провала моего.
        - Некому будет проворачивать! - выпалил Улан. - Ты случайно не забыл, что мы отдали пленных, и теперь в Христмемеле прекрасно знают: у нас больше никого нет, все остальные мертвы. А потом, они же потребуют представиться, назвать себя.
        - Да-а, это верно, - согласился Петр. - Обязательно потребуют. Значит… надо как-то отвлечь их.
        - Каким образом?
        Сангре сердито огрызнулся.
        - Не путай. У меня идеи, а образа со святыми головами разных мучеников находятся в костелах, церквах, кирхах и… - он внезапно осекся, нахмурился и задумчиво протянул: - Святыми головами мучеников… - лицо его озарила улыбка и он, весело хлопнув друга по плечу, радостно воскликнул: - Гениально! Короче, черный кирасир, за отвлечь я беру на себя. Пустят нас вовнутрь, не сомневайся. И вопросов задавать не станут.
        - Хорошо, впустят, - не сдавался Улан. - И тут же, разобравшись, кто мы такие, перестреляют всех как куропаток. А про то, что они моментально закроют за нами ворота, я вообще молчу - само собой разумеется. И помешать им в этом… - он развел руками.
        - И тут ты неправ, - Петр с торжествующей улыбкой вытащил из кармана листок бумаги с каким-то чертежом. - Я же не зря тогда возле ихних ворот цельный час сопли на морозе отращивал на зависть сталактитам. Этот фон-барон Альтенбург еще горько пожалеет, что не поднес мне хлеб-соль с чаркой горилки и зажал чашку кавы с ликером. Гляди, - развернул он лист. - Нарисовано вгрубую и по памяти, но суть, думаю, ты уловил. Вот вход, здесь у них барабан с веревками, поднимающими и опускающими решетку. Сами ворота закрываются вручную и работают на них от двух до четырех вояк. Это означает, что достаточно от двух до четырех метких выстрелов из арбалетов и все: проход вглубь замка в нашем распоряжении, а закрыть решетку тоже не выйдет, ибо мы никого не подпустим к барабану. Словом, сработаем аншлюс без шума и пыли.
        - Ну ладно, ликвидировать четверых стражников у нас сил хватит, - согласился Улан. - А дальше?
        - А дальше стоя внутри, в проходе, чтоб не достали со стен, двое принимают на себя основной лобовой удар, орудуя мечами, а двое, стоя позади примерно метрах в пяти, помогают им, отстреливая врагов из арбалетов.
        - Много они помогут, - хмыкнул Улан. - Даже при наличии твоих бугаев-литвинов получится сделать один, от силы два выстрела в минуту. Это предел. А в следующую минуту вообще ни одного, некому. Да и целиться из арбалетов затруднительно: того и гляди своему же в спину попадешь.
        - Не попадем, - замотал головой Петр. - Смотри на схему. Вот здесь и здесь, почти у самых ворот, насколько мне помнится, у них в проходе имеются небольшие выступы. Для чего они - понятия не имею, да оно и неважно. Главное, что они крепкие, из толстых бревен и высотой где-то с метр. Словом, взгромоздиться на них делать нечего, и получится, что мы окажемся еще выше, чем если бы сидели на конях. А касаемо скорострельности, то… - и он, загадочно улыбаясь, повел Улана на площадку за городом, где проходили занятия с будущими былинными богатырями.
        Оба при участии Яцко и его родного брата Алеся проводили самостоятельную тренировку. Едва завидев Сангре, все четверо дружно остановились и уставились на него в ожидании новых команд.
        - Приветствую вас, биндюжники, идущие на смерть! - небрежно помахал Петр им рукой. - Ну как дела на Молдаванке?
        Локис с Вилкасом как по команде уставились на Яцко в ожидании перевода. Толмач выдал одно короткое слово и, почесав в затылке, сконфуженно поглядел на Сангре.
        - Разрешаю не переводить, - великодушно отмахнулся тот и, обращаясь к Улану, торжественно произнес: - Это мой сюрприз, потому ничего и не говорил за него раньше времени. Итак, начинаю демонстрацию первого в мире конвейера а-ля Стаханов. Ну-ка, мальчики, покажите, чему я вас научил.
        Вся четверка согласно закивала и без лишних слов продолжила то, чем и занималась. Братья-литвины расположились позади белорусов, принявшихся выпускать стрелу за стрелой в установленный в ста шагах от них щит с грубо нарисованной ростовой фигурой. Произведя выстрел, Яцко с Алесем мгновенно подавали назад разряженный арбалет, держа его в правой руке, при этом даже не оборачиваясь. Другой же, заряженный и услужливо поданный литвином, буквально ложился каждому из них в левую руку.
        - Одной подают, второй принимают, - прокомментировал Петр. - Аналогично у заряжающих. Процесс самой зарядки я поначалу расчленил на двенадцать операций, заставив каждую отработать в отдельности, доведя до автоматизма, а уж потом соединил их вместе. Поначалу народ сомневался в правильности учебы, но я сумел втолковать за ее важность, люди вникли, оценили и все пошло как по маслу. Итак, босота, счетчик заработал, - кивнул он своей небольшой команде, и двое прицелились в ростовую мишень, а двое принялись сноровисто заряжать два других арбалета.
        Сангре меж тем неспешно отсчитывал секунды, одновременно загибая после каждого выстрела палец на руке.
        - Раз, два, три, четыре… - на шестидесяти он остановился и, повернувшись к другу, показал шесть пальцев.
        - Каково? И это не предел. В перспективе я вижу потенциал и для семи-восьми, а то и десяти выстрелов в минуту, хотя последнее перебор, стрелкам нужно время для прицеливания, - ОН ПОВЕРНУЛСЯ К ЛИТВИНАМ И, ПОКАЗАВ БОЛЬШОЙ ПАЛЕЦ, ОДОБРИЛ: - МОЛОДЦЫ, АМИГО! НЕ ПОДВЕЛИ, ПОКАЗАЛИ КЛАСС. С МЕНЯ СТАКАН. А ТЕБЕ, КВАЗИМОДО, СРАЗУ ДВА, - ПОСУЛИЛ ОН ЛОКИСУ.
        Улан промолчал, не став комментировать. Но чуть погодя, вернувшись обратно в комнату, принялся за свое - убеждать, что двух мечников для отражения основного удара в любом случае маловато, даже при поддержке достаточно часто стреляющих арбалетчиков.
        - Не боись. Нам же надо не день простоять, как мальчишам-кибальчишам, а всего две-три минуты.
        - А потом?
        - Подмога подоспеет.
        - За две минуты людям князя не успеть, - мрачно возразил Улан. - И за три тоже. Ты сам был возле замка и видел, что ближайший с литовской стороны Немана лес, где можно укрыться, не меньше чем в пяти минутах ходу, да и то конного. А там, в замке, не дураки и понимают, что если ворота не закрыть - им смерть. Поэтому они сделают все, чтобы завалить нашу шестерку.
        Петр хитро улыбнулся, глядя на Улана:
        - А нам господь поможет, святые головы подкинув.
        - Какие еще головы?!
        - Обыкновенные, мучеников за веру. А чуть погодя всадника без головы подошлет. Короче, слушай еще раз за мои мысли, но теперь уже усовершенствованные и, благодаря твоей критике, доведенные до идеала.
        Выслушав друга, Улан согласился, что на сей раз все звучит толково. Во всяком случае, шансов на успех немало. Единственным слабым звеном выглядело обязательное условие набрать для предстоящего спектакля как минимум пятерых человек с актерскими способностями, а где он их найдет? Но Петр заявил, что и это берет на себя. И вообще, после того как он сумел вдолбить в Локиса с Вилкасом конвейерную систему зарядки арбалетов, для него теперь даже зайца научить курить - плевое дело.
        - Но если ты и мне перестал доверять, давай спросим у судьбы, - предложил он, вытащил из кармана карточную колоду и протянул другу. Тот вытянул из середины червонного короля. - Успех в профессиональной деятельности, - прокомментировал Петр.
        - В профессиональной, - ухватился за слово Улан. - Причем тут взятие замка?
        - Сам же говорил, что Христмемель надо рассматривать как обыкновенную малину, - пожал плечами Сангре, - а брать бандитские притоны наша прямая обязанность. Ну да ладно, так и быть, тащи другую, - и он торжествующе улыбнулся, увидев в руках друга еще одну червонную карту. - А это означает просто успех, то бишь в любой затее.
        В дальнейшем, обсуждая план Сангре, Улан вспылил лишь однажды, узнав, что Петр не хочет его брать, не желая рисковать жизнью друга. Вначале он напомнил, кто из них лучше стреляет. Когда это не помогло, предложил для вящего правдоподобия выкрикивать на скаку что-нибудь по-немецки, а под конец пригрозил найти способ расписать Кейстуту, сколь сильно затея Петра не соответствует рыцарским обычаям чести. Пришлось Сангре, уже знавшему, как старательно молодой князь соблюдает сии обычаи, сдаться, но при условии, что Улан в эти дни потренируется и доведет до автоматизма работу с арбалетом - принимать его у заряжающего непременно левой рукой, а возвращать правой.
        Разговор с Кейстутом у них все равно состоялся. А куда деваться, когда Петру требовалось не меньше полутора десятков человек, причем не абы каких, а самых лучших. Но рассказывать ему свой замысел во всех подробностях он не стал, ограничившись самыми общими фразами. Мол, князю надлежит оставаться вместе со всеми воинами в засаде, а выступать в открытую только когда и они, и основная часть их людей скроются за воротами. Да и то не сразу, но вначале дав команду на ложный штурм с противоположной стороны.
        Кейстут, как обычно перед принятием ответственного решения, не торопился. Поднявшись с кресла он, чуть сутулясь, прошелся по залу. Раз, другой, третий… Нахмуренное лицо оптимизма друзьям не придавало.
        - А почему пять дней? - уточнил он. - Это слишком малый срок. Мне ведь надо известить обо всем отца, а он, в свою очередь, должен послать гонцов к моим братьям…
        - Не надо гонцов, - торжествующе выпалил Сангре. - Чтобы взять замок тебе вполне хватит собственных воинов. Ну разве вызовешь своих людей из Ковно.
        Синие глаза Кейстута недоверчиво уставились на стоящего перед ним Петра.
        - Ты в этом уверен?
        - Конечно. Более того, если у нас что-то пойдет не так, тевтоны закроют ворота, а они со стороны Немана, ты все поймешь и во избежание напрасных жертв сможешь вовремя успеть остановить своих людей, так что никто не погибнет.
        - Кроме вас, - напомнил Кейстут.
        - За ошибки в этой жизни надо платить. Но я убежден, что рассчитал правильно и мы сможем удержать проход открытым. Заодно постараемся слегка поубавить число защитников. Думаю, когда ты ворвешься в Христмемель, их окажется десятка на два, а то и на три поменьше.
        - То есть чуть ли не наполовину. И открытые ворота. Пожалуй, это и впрямь все меняет, - медленно произнес Кейстут. - Хорошо, я согласен. За людей беспокоиться не надо. Скажи, сколько тебе нужно, и я выделю самых лучших.
        - Всего дюжину, но из них пятерых позволь отобрать самому, - выпалил Сангре, торопливо пояснив: - Я тебе полностью доверяю, но от этой пятерки мне, помимо ратного мастерства, нужно кое-что еще. Хотя поначалу кой-какой совет от тебя потребуется.
        Услышав, что нужно Петру от этой пятерки, обычно невозмутимый Кейстут изумленно вытаращил глаза и переспросил:
        - Я не ослышался? Тебе действительно нужны воины, знающие толк в доброй шутке?! Но зачем?!
        - Хочу немножечко разыграть господ рыцарей, - туманно пояснил Петр и мрачно усмехнулся.
        …Первым делом он потребовал от предоставленных ему Кейстутом двух десятков воинов из числа самых больших весельчаков… скорчить страшную рожу. Затем последовало второе задание: повалиться на снег, изображая мертвого. И так далее, и тому подобное. Двое отказалось участвовать сразу, благо дело сугубо добровольное. Других он отбраковывал сам.
        - Можете бурно ликовать, парни, ибо вы мне годитесь, - с веселой улыбкой обратился Сангре к оставшейся пятерке. - Итак, хлопцы, я тут сочинил для вас трагедию в духе Шекспира. И ваша задача сыграть спектакль столь убедительно, чтобы умилился даже суровый тевтон, пустив скупую слезу над страданиями и мужественной гибелью своих сотоварищей-гопников. Но поимейте в виду, что зрители будут придирчивы. Почуяв фальшь, забросают вас отнюдь не тухлыми помидорами, а кое-чем поувесистее. Посему натурализм должен переть у вас изо всех щелей столь же бурно, как дерьмо из сортира после килограмма дрожжей. И тогда таможня даст вам добро, а все ковры черного Абдуллы и белого Дитриха достанутся вам как самым лучшим воинам ислама, включая весь гарем крестоносцев вместе с сабинянками, гуриями и чернокудрой Гюльчатай…
        - Угомонись, - осадил разошедшегося друга стоящий рядом Улан. - Лучше подумай, как Яцко станет переводить твои перлы.
        Петр оглянулся на толмача. Тот стоял, сосредоточенно морща лоб и беззвучно шевеля губами. Наконец он уныло вздохнул и, повернувшись к Сангре, робко уточнил:
        - А что такое спектакль? И тра… трагедь. И в духе кого?
        Петр сокрушенно почесал в затылке.
        - Грубый век, грубые нравы и никакого романтизьма, - скорбно посетовал он и внес коррективы. - Значит так, Яцко. Первая часть моего выступления была слишком великолепна, чтобы ее переводить. Начнем сразу со второй, где я буду лаконичен, как глухонемой якут, - спохватившись, он осекся, печально вздохнул и с явной неохотой перешел на обычный язык. - Короче, парни. Наша с вами задача: обмануть крестоносцев, дабы они сами открыли нам ворота. Как это сделать - я знаю. Если вы послушно и старательно выполните все, что я вам скажу, то удостоитесь чести первыми ворваться в проклятый замок. А теперь приступаем к учебе…
        ГЛАВА 24. «ГОП-СТОП» ПО-СРЕДНЕВЕКОВОМУ
        Спустя три дня рыцари, находящиеся в Христмемеле, были ошарашены необычным зрелищем. Восемь всадников во весь опор неслись по заснеженной равнине замерзшей реки Неман, направляясь от литовского берега к тевтонскому замку. Трое из них были в плащах крестоносцев, а еще пятеро в одеяниях сержантов. За ними гналось с десяток литвинов.
        Двое из преследователей изрядно вырвались вперед и почти настигли убегавших. Тогда скакавшие последними крестоносец и сержант, что-то крикнув остальным беглецам, остановились, развернули своих коней навстречу погоне и приняли бой. В яростной сшибке, длившейся не более минуты, они сумели срубить и двух литвинов, и одного из числа подоспевших к месту схватки чуть позже. Правда, оба в конце концов погибли, но их товарищи получили нужные спасительные секунды.
        Увы, но поганые язычники, не удовлетворившись смертью врагов, торопливо спешились и принялись что-то делать с мертвыми телами. Вскоре выяснилось, чем они занимались. Оказывается, они отрезали им головы, и теперь, торжествующе крича, водрузили их на свои копья и вновь устремились в погоню.
        По стенам замка пронесся возмущенный гул, ибо кое-кто позорчее признал, что одна из голов, красовавшаяся на пике, некогда принадлежала бывшему комтуру Христмемеля, месяц назад угодившему в подлую варварскую засаду, когда он со своими воинами мирно разорял языческое капище. Вторая голова была сплошь залита кровью, и кому она принадлежала при жизни, определить не удалось.
        Надо ли говорить, что при виде шестерки беглецов, стремглав несущихся к замку и на ходу отчаянно взывающих о помощи, сразу несколько воинов закричали дежурившим на воротах скорее открыть их, а парочка самых нетерпеливых спустилась вниз, дабы помочь. Про осторожность никто и не думал. Да и кого опасаться? Семерых оставшихся литвинов? Но те никогда не полезут в ворота, даже если их не успеют закрыть. А и заскочат вовнутрь - не беда, ибо тогда их ждет неминуемая смерть.
        Однако всадники повели себя в высшей степени странно. Очевидно, они окончательно обезумели от страха и не поняли, что кругом свои, ибо два сержанта, въехавшие в ворота самыми первыми, соскочив со своих коней, разом извлекли из-под плащей мечи и - шеи стоящих поблизости воинов обагрились кровью.
        Услыхав предсмертный вскрик одного из них, брат Иоганн, ухватившийся за рукоять барабана, поднимающего и опускающего решетку, оглянулся и остолбенело замер. Он так и умер, склонив голову и удивленно разглядывая короткое смертоносное жало тупой арбалетной стрелы, до половины вошедшее ему под сердце. Рядом медленно сползал на снег брат Адольф с точно такой же стрелой под лопаткой. Тем же, кто должен был закрывать ворота, столь же сноровисто снесли головы с плеч своими мечами еще два беглеца богатырской стати, задержавшихся снаружи. Снесли и тут же бросились к крестоносцам. А они, успев к тому времени вскарабкаться на небольшие выступы, расположенные по обеим сторонам проезда, передали богатырям разряженные арбалеты, приняли от них другие и, быстро прицелившись, поразили еще парочку защитников Христмемеля, наседавших на двух воинов с мечами.
        Чем хорош арбалет, в отличие от огнестрельного оружия, так это своей бесшумностью. Не совсем, конечно. Звонкий «треньк» спущенной тетивы, мягкий хруст пропарываемого стрелой мяса и прочие приглушенные звуки несомненно присутствуют. Но за общим шумом и гвалтом, топотом конских копыт и людскими криками кто их услышит?
        Лишь когда воины из числа наиболее любопытных, то есть спустившихся вниз загодя, принялись возмущенно вопить, подсказывая беглецам, что они свои, а их продолжили нещадно рубить и отстреливать из арбалетов, защитники замка поняли: происходит что-то не то.
        Но было поздно. Целая минута драгоценного времени оказалась бездарно растранжиренной и вскоре в остававшиеся настежь распахнутыми ворота Христмемеля на полном скаку ворвалась та самая литвинская погоня. И едва первые из воинов вступили в бой с двумя язычниками, как буквально в следующую минуту рядом с последними выросло подкрепление: еще четверо дюжих молодцов. Четверо, поскольку одного из семерки на подъезде к замку сразила меткая арбалетная стрела, а еще двое повели себя весьма странным образом. Вместо того, чтобы ринуться на помощь товарищам, оба, схватив по огромному вытянутому щиту, ринулись к псевдокрестоносцам, стоящим на выступах. Подняв щиты на копья, каждый прикрыл ими стрелка-арбалетчика.
        - Алло, гараж! - рявкнул глухой голос из-под ведра на голове. - Ты чего тут вошкаешься?! Иди воюй со всеми, а мы уж тут как-нибудь сами раз…
        Договорить он не успел - звонко тренькнул арбалетный болт, впившийся в щит. Псевдокрестоносец осторожно выглянул сбоку, оценил картину и мгновенно сменил тон:
        - А впрочем, если есть желание, стой тут, я не против.
        И все равно дюжине смельчаков было бы несдобровать, навались на них разом все защитники замка. Но добежать с других, дальних участков к воротам нужно время, а кроме того не могли они оголить стены, ибо за рекой, на литовском берегу, вдруг поднялся в небо здоровенный черный столб дыма. То был сигнал. Повинуясь ему, из-за больших сугробов откуда ни возьмись вынырнули язычники, бегущие к замку и торжествующе завывающие нечто дикое.
        Оставались те, кто находился на ближних к воротам участках стен. Именно им надлежало поспешить, дабы успеть вышибить наглецов из прохода и успеть закрыть ворота перед грозной конной лавой литвинов, выкатившейся с литовской стороны на заснеженную гладь Немана.
        Но большую часть защитников замка остановила необычная пугающая картина. И они, остолбенев, с выпученными от ужаса глазами, наблюдали, как пятеро недавно погибших вдруг разом поднялись со снега, торопливо вскочили на коней и как ни в чем не бывало дружно устремились к замку. А самым страшным было то, что голов у мертвых крестоносца и сержанта по-прежнему не имелось. Ошеломленные увиденным, многие на время попросту забыли об открытых воротах замка и поднятой решетке.
        Впрочем, не все. Хватало и вояк, начисто лишенных воображения, которые успели спохватиться, что сейчас, не взирая ни на что, самое главное - ворота. Если они останутся по-прежнему открытыми, замку придет неминуемый конец. И они, толкая друг друга и спотыкаясь на ходу, ринулись вниз.
        Увы, проход был узким и окружить язычников возможности не имелось, а лобовые атаки успеха не приносили. Да мало того, время от времени продолжали звонко щелкать спускаемые тетивы арбалетов и то один, то другой из крестоносного братства валился на снег, давно побуревший от человеческой крови.
        Пробовали стрелять в ответ, но щиты надежно закрывали стрелков. А прицелиться в сражающихся на мечах литвинов и вовсе не было никакой возможности - мешали свои же воины. Однако, не взирая на вражеских арбалетчиков, тевтонам удалось зарубить одного и серьезно подранить еще двоих. Оставшаяся троица потихоньку попятилась. Но тут к язычникам вновь подоспело подкрепление - та самая пятерка мнимо погибших.
        Меж тем звонкий цокот копыт несущейся во весь опор литвинской рати становился все громче и громче. И чем слышнее был он, тем больше таяли надежды защитников на благополучный исход дела. А когда в замок с мечом наголо ворвался возглавлявший конных сам Кейстут, всем стало окончательно ясно, что сегодня всевышний отвернулся от тех, кто в него верит.
        Последний очаг сопротивления возник у донжона[41 - Так называлась главная башня в европейских феодальных замках.]. Возглавлял его Дитрих фон Альтенбург. У надменного рыцаря имелось много недостатков, но трусость в их число не входила, да и мечом он владел мастерски. Именно благодаря своему умению, он в одиночку продержал наседавших на него литвинов столько времени, чтобы все, кто спустился с дальних участков стен, еще не захваченных литвинами, успели добежать и укрыться в высокой башне. Подобно капитану тонущего корабля, фон Альтенбург последним величественно шагнул за тяжелые дубовые двери, моментально закрывшиеся изнутри.
        Впрочем, двух стрелков в белых плащах крестоносцев, оставшихся у ворот, дальнейшие перипетии взятия замка мало волновали. Оба практически одновременно стянули со своих голов тяжелые трехкилограммовые шлемы, вытирая пот.
        - Неплохо мы поработали, - констатировал Улан, оглядывая место недавнего сражения.
        - Да уж, можем, когда захотим и особенно когда нас не просят, - согласился Петр и принялся критически разглядывать свой сужающийся наверху шлем. - Слушай, я ведь не больше часа в этом ведре пробыл и то весь вспотел и чуть не задохнулся. Как же они его в больших сражениях умудряются день-деньской на себе таскать?
        - Жить захочешь - потаскаешь, - философски заметил Улан. - Зато благодаря ему ты цел остался.
        - Скорее уж, благодаря вон кому, - и Петр кивнул вниз, указывая на прислонившегося к нему литвина, продолжавшего держать на копье щит с пятью арбалетными болтами, торчащими из него. - Алло, парень, вообще-то отбой давно. Или ты заснул там? - осторожно окликнул он и, нагнувшись, легонько тряхнул держателя щита за плечо.
        Воин, по-прежнему не отвечая, молча накренился на правый бок и рухнул как подкошенный. Шлем свалился с его головы, обнажив волосы цвета свежевыпавшего снега. Копья при падении он из рук так и не выпустил.
        - Мать же ж твою, да он ранен! - ахнул Сангре, торопливо соскочив со своего выступа и склонившись над литвином. - Алло, эльф, ты того, давай не помирай!
        - И хорошо ранен, - уточнил подоспевший Улан. - Притом в нескольких местах. Ему бы лекаря срочно. Эй, - окликнул он второго щитоносца. Но тот даже не пошевелился, продолжая стоять и закрывать выступ, на котором уже никого не было. - Что за… - растерянно начал было он, но, присмотревшись, ахнул.
        Оказалось, упасть воину не позволяет лишь арбалетный болт, пригвоздивший плечо бедняги к стене. Еще один болт торчал у него в боку, а третий - в левой ноге. Улан припал к груди и облегченно выдохнул:
        - Дышит…
        Пока спешно разысканный Вилкасом лекарь занимался перевязками обоих щитоносцев и заодно остальных раненых, сражавшихся бок о бок с Петром и Уланом, Локис помалкивал. Но стоило лекарю закончить и податься вглубь замка, разыскивая прочих нуждающихся в его помощи, жмудин, видя, что хозяин не обращает на него внимания, не выдержал и что-то прорычал. Впрочем, рык был скорее просительным.
        - И чего ты жаждешь, недостающее звено эволюции? - обернулся к нему Сангре.
        Богатырь, указал в сторону донжона, где защитники продолжали сопротивляться, и зарычал еще раз, гулко грохнув в свою могучую грудь кулаком. Да и тон рыка сменился, став куда воинственнее.
        - Хочешь, чтобы я отпустил тебя повоевать, - догадался Петр.
        - А еще он говорит, что ему стыдно, ибо он до сих пор не убил ни одного врага, - добавил Улан.
        - Ох ты мой кровожадненький, - умилился Сангре. - Ну ничего, я тебя позже медалькой награжу «За взятие на понт», - а Улан, обратившись к Локису, что-то сказал ему, отчего тот расплылся в широченной, от уха до уха улыбке.
        - Он что, так обрадовался будущей медали?
        - Я пояснил, что благодаря ему ты застрелил не меньше двух десятков, следовательно, он как заряжавший твой арбалет может записать на свой счет половину, - улыбнулся Улан и вновь что-то произнес.
        На сей раз Локис недовольно нахмурился, резко мотнул головой, взревел пуще прежнего, указывая на Петра.
        - А с чем он теперь не согласный? - осведомился Сангре.
        - Сказал, что отпускаю его, а он не согласился. Мол, ты его начальник и пока не дашь разрешения…
        - О как! - восхитился Петр. - Стало быть, помнит общевоинский устав. Ну что ж, у каждого из нас свои мужские слабости. Ладно, иди, поточи зубки, мой ласковый и нежный зверь. Можешь и братца своего прихватить заодно. Короче, благословляю вас, чада мои, на убой крупного двуногого скота, - и он махнул рукой в сторону донжона, откуда по-прежнему доносились людские крики.
        Повторять не потребовалось - Локис, моментально уразумев, что разрешение дано, сорвался с места и, косолапя, торопливо устремился в сторону донжона. Вилкас метнулся следом. Петр оглянулся по сторонам и присвистнул:
        - Оказывается, нас одних не интересует залихватское дробление костей, крушение черепов и скоростная безнаркозная ампутация прочих конечностей, а все остальные на празднике жизни, - констатировал он, оглянувшись по сторонам. - Ну что, предводитель каманчей, пойдем, поглядим, как там с завершением процесса. Заодно напомним Кейстуту, что, согласно уговору, дядя Дитрих - наша законная добыча, кою нельзя кантовать, трамбовать, увечить и калечить, а то вдруг запамятует по запарке. Ты чего? - спросил он у Улана, внимательно рассматривавшего щит, совсем недавно прикрывавший его самого.
        - Любуюсь, - буркнул Буланов. - Однако славные у Сударга сыновья. Вот значит, почему он так настойчиво просил, чтобы мы их с собой взяли.
        - Славные, - помрачнел Сангре. - Особенно Сниегас, стоящий возле меня. Умирал уже, сознание потерял, а на ногах держался и, мало того, щит из рук не выпускал. Каким чудом - поди пойми. Настоящий герой. Ох, лишь бы выжил парень. Да и твой курносый, что возле тебя стоял. Ему, конечно, поменьше досталось, но тоже изрядно. Болтом аж к стене пришпилили, а ведь даже не пикнул. Это какое терпение нужно!
        - Его так и звали: Кантрус. В переводе с литовского - терпеливый.
        - А я Сниегаса во время тренировок эльфом называл. Из-за волос, - Петр прикусил губу. Глаза его увлажнились. Он поднял щит и, указывая на торчавшие в нем арбалетные болты, заметил: - Смотри, он же меня не от одной, а минимум от трёх смертей спас. А вот этот нижний болт вообще кошмар, - Петр забрался на выступ, держа в руках щит, примерился и уверенно произнес: - Смертельная рана или нет - трудно сказать, но Римгайла была бы очень недовольна. Ладно, будем надеяться, что парни выживут, тогда и сочтемся, - он вновь грустно вздохнул.
        - Как-то ты не выглядишь победителем, - и Улан шутливо толкнул друга в бок. - Где радость, бурное ликование и прочее?
        Сангре поморщился.
        - Для полноты кайфа мне не хватает неких товарищей из числа странствующих дервишей, успевших позавчера улизнуть из замка.
        - Погоди расстраиваться, - обнадежил его Улан. - Наблюдатели же не видели, кто сидел в возке. Может, там другие были, мало ли.
        - Точно они, - твердо сказал Петр. - Я их, гадов, как Шариков котов - сердцем чую. Но самое скверное, что они, скорее всего, и Боню с собой прихватили. И как нам тогда с кузины выкуп спрашивать?
        - А Дитрих, выторгованный тобой у Кейстута?
        - Этот наглый боров, конечно, потянет на приличную сумму, особенно если его продавать на вес, однако дяденьку комтура вначале живым надо взять. К тому же хотелось бы повторить будущую сцену с выплатой выкупа, не меняя актеров, а для этого… - он досадливо махнул рукой и неспешно побрел к донжону. Улан направился следом, но возле кучи трупов задержался.
        - А знаешь, что мне нравится в этом времени? - крикнул он другу. Тот обернулся. - Что нам не придется отписываться за эту здоровенную гору покойников, - кивнул он на груду тел, - хотя каждый второй в ней пал либо от твоего арбалета, либо от моего. - Он неожиданно присвистнул и указал вернувшемуся Петру на одно из тел.
        - Я же говорил, что инквизиторы могли оставить их здесь. Смотри, вот тебе и Вальтер. Правда, мертвый.
        - И когда его, болезного, кто-то из нас пришиб, ума не приложу, - недоуменно протянул Петр, глядя на арбалетную стрелу, торчащую в груди у бывшего пленника. - М-да-а, сержант, никогда ты не будешь майором, - вздохнул он, с легким сожалением глядя на бывшего члена великого капитула. - Ну-у, тогда есть смысл поискать и Боню.
        Однако, как ни старались, отыскать испанца среди покойников ни здесь, подле ворот, ни далее, им не удалось…
        ГЛАВА 25. РАЙСКИЕ БЛАГА ЗА НАЛИЧНЫЙ РАСЧЕТ
        Кейстут не забыл о своем обещании. Когда его люди вломились в башню (в первую очередь усилиями Локиса, с маху высадившего дубовую дверь вместе с косяком), княжич запретил убивать Дитриха, велев взять живым. Пленение надменного гордеца обошлось в трёх погибших со стороны литвинов. Могло быть и больше, но в дело вмешался Вилкас. Он испросил у брата разрешение и, припомнив один из приемов Сангре, прыгнул в ноги крестоносцу и с силой дернул их на себя. Почти сразу на комтура навалились и другие литвины. Дитрих оказался неимоверно силен, но слишком много насело на него народу, а увесистый удар Локиса по голове довершил дело.
        С остальными не церемонились, попросту подпалив башню и крикнув, чтоб те, кто не хочет сгореть заживо, побыстрее выходили и тогда каждому третьему Кейстут обещает даровать жизнь. Стойких оказалось мало. В большинстве своем недавние бравые воины не пожелали оказаться мучениками, погибшими за святое дело крещения непокорных язычников. Конечно, один шанс из трёх - не ахти, но хоть что-то, и они повалили с верхних этажей, откуда, словно в упрек убегающим, вскоре зазвучало заунывное песнопение.
        - Сейчас я пленных порасспрашиваю насчет Бонифация, - предложил Улан.
        Идея принесла свои плоды буквально через пару минут. Оказывается, бывший пленник находился в небольшой подвальной каморке, размещенной в подсобных помещениях под казармой, где жили воины. Участия в недавнем сражении он не принимал, поскольку был надежно прикован за ноги парой тяжелых железных цепей, второй конец коих крепился к могучим железным скобам, вбитым в стену.
        Впрочем, даже при отсутствии цепей он бы не смог принять участие в обороне замка, ибо выглядел лежащий на здоровенной охапке соломы испанец не ахти. Глаз он не открывал, пребывая без сознания, однако, судя по тяжелому, прерывистому дыханию, и без того было ясно, что досталось крестоносцу изрядно и отцы-инквизиторы до своего отъезда зря времени не теряли. Об этом же говорили и повязки на его руках и ногах, сквозь которые проступала кровь.
        При виде их Петру припомнилось, как последние несколько дней его самого кидало то в жар, то в холод и вдобавок изрядно ныли руки с ногами, особенно пальцы, и он недовольно поморщился. Симптом был весьма красноречивый, лишний раз подтверждающий, что есть у него с этим испанцем какая-то загадочная связь.
        - Не, ну это свинство, - возмутился он. - Мы им продали такой чудесный товар всего-навсего с одной-единственной дырочкой на всем теле, да и то аккуратно заштопанной, а они что творят?!
        В это время во второй куче соломы, наваленной в другом углу, что-то подозрительно зашуршало. Улан нахмурился и, подойдя к ней, запустил внутрь руку. А через мгновение вытянул за сутану хорошо им знакомого Сильвестра.
        - А-а, и ты тут, раввин недоделанный, - зловеще протянул Сангре. - Ну и какого хрена ты изгалялся над парнем, мулла занюханный?!
        Тот в ответ торопливо залепетал что-то по-немецки.
        - Он говорит, что не принимал участия в пытках этого доблестного воина, - перевел Улан, - и даже не присутствовал при них, хотя точно знает, что терзал благородного рыцаря Фернандо Вальдес, каковой и является палачом. И делал он это по повелению фра Пруденте. Самого же Сильвестра оставили подле Бонифация с одной-единственной задачей - как можно скорее излечить крестоносца, чем он неустанно и весьма успешно занимался.
        Едва Улан закончил переводить, как Сильвестр, видя, что Сангре по-прежнему мрачен, ойкнул, торопливо метнулся к соломе и извлек из ее недр свой заветный сундучок. Распахнув его, он извлек пачку небольших бумажных рулончиков и трясущейся рукой протянул их Петру, продолжая что-то бормотать при этом.
        - Что за хрень? - осведомился Сангре.
        - Индульгенции, - пояснил Улан.
        - А-а-а, райские блага за наличный расчет.
        Сильвестр непонимающе посмотрел на обоих и, спохватившись, вновь принялся что-то торопливо лепетать.
        - Чего он? - осведомился у друга Сангре.
        - Говорит, готов предложить в качестве выкупа за себя кое-что бесплатно.
        Сильвестр торопливо закивал головой, извлек из своего сундучка несколько бумажных рулончиков и торжествующе протянул их Петру, что-то тараторя при этом.
        - Он говорит, что теперь ты сможешь очиститься от кары за любые совершенные тобой грехи: прелюбодеяние, грабеж, кражу, поджог и убийство, причем вне зависимости от того, кого ты убил, - перевел Улан, о чем-то спросил Сильвестра и, услышав его ответ, продолжил: - У него с собой имеются особые индульгенции, дарующие прощение, даже если от твоей руки погибли мать, отец, сестра, брат или жена. А еще, - он густо покраснел, - если ты с ними всеми прелюбодействовал перед этим. Разумеется, тебе надлежит исповедаться у священника, но у монаха есть особая индульгенция, позволяющая и без исповеди вернуться в лоно церкви очищенным от всех грехов.
        - И бог, значит, прочитав его бумажки, простит мне все прегрешения, кои я сотворил с людьми, включая папу, маму, братика и сестричку? Ну и ну, - оторопело протянул Петр. - Сдается, эти парни вообще ополоумели вместе со своим далай-ламой, а своего бога держат за последнего… Ладно, не буду продолжать, но исключительно из уважения к всевышнему, коему здорово не повезло с паствой. А Сильвестру передай, чтобы он спрятал обратно свои писули, а то я не выдержу и засуну этот ларец в его собственное лоно. Хотя подожди-ка, - он почесал в затылке и хитро улыбнулся. - Слушай, Уланчик, поинтересуйся, а нет ли у этого пастора Шлага отпущения грехов за убийство духовного лица? Вот за это я бы не поскупился и даже заплатил.
        Улан улыбнулся, спросил, внимательно выслушал и брови его от удивления взметнулись. Повернувшись к другу, он растерянно протянул:
        - Действительно имеется. Более того, он предлагает тебе… существенную скидку.
        - Убить попа по дешевке? - недоверчиво уточнил Сангре.
        - Почти. Он говорит, что если ты возьмешь у него несколько одинаковых индульгенций, то получишь огромные скидки, так что три тебе обойдутся по цене двух…
        Пораженный Петр фыркнул и, не выдержав, захохотал, держась за живот. Смеялся от души, взахлеб. По щекам его текли слезы, но он ухитрялся периодически выкрикивать сквозь смех:
        - Прямо тебе… рекламная акция… Только у нас… этой весной… широкая распродажа: убей трех священников… по цене двух! - чуть успокоившись и отдышавшись, он внес новую идею: - Нет, лучше вот так: «Заплати за убийство двух священников и получи третье бесплатно». Предложи идею в качестве подарка этому хлюсту - авось понравится и он нам еще что-нибудь бесплатно подарит. М-да-а, ну ты меня уморил, брателло, спасибо, - обратился он к Сильвестру и весело подмигнул Улану. - И сразу настроение поднялось.
        - С чего вдруг?
        - Да я как на них, католиков, посмотрю, а особливо их послушаю, таки мне сразу и за себя не стыдно… Слушай, Уланчик, согласись, что по сравнению с таким богохульством кровожадные жрецы ацтеков - простодушные ангелы во плоти. Ну ладно, слово сдержим, заплатим, благо нашего свинцового фальшака хватит на сотню попов. Но предупреди его, что первым покойником окажется не кто иной, как он сам, если сей же час внятно и четко не растолкует, за что этот чертов Перец так измывался над моим простодушным Боней, к коему я прикипел всей своей трепетной душой, и чего конкретно инквизиторы от него домагивались?
        Однако обещания Петра для начала превратить францисканца в одноногого Сильвера и далее надругаться над ним всевозможными способами не помогли. Приняв угрозы Сангре за чистую монету, тот плакал, валялся в ногах, взывал к рыцарскому великодушию, но ответить, что именно пытались выяснить у испанца отцы-инквизиторы, не смог. Не знает и точка. Не сообщали они ему, таились. Более того, они и на допросы рыцаря его отчего-то не брали, выпросив у фон Альтенбурга местного лекаря.
        Но, как показалось Сильвестру, инквизиторы, скорее всего, ошиблись, ибо крестоносец, по всей видимости, на самом деле ничегошеньки не знает. Дело в том, что фра Пруденте перед самым своим отъездом поручил ему не только спешно поставить рыцаря на ноги, но и тщательно фиксировать на бумаге все слова, сказанные испанцем в бреду, поскольку известно, что в таком состоянии люди лгать еще не научились. Так вот, судя по записям слов, крестоносец и впрямь ничегошеньки не ведает, ибо даже будучи в забытьи все отрицает.
        Словом, единственное, что удалось выяснить друзьям, так это о наказе, полученном монахом от фра Пруденте перед самым отъездом последнего. Впрочем, ясности это знание не внесло, скорее, еще сильнее все запутало. Дескать, едва бывший тамплиер придет в себя настолько, что сможет выдержать дорогу, надлежит немедленно выехать вместе с ним в Мазовию к черскому князю Тройдену и там… дожидаться дальнейших распоряжений, кои они непременно ему пришлют. Сильвестр попытался уточнить, сколько времени ему ждать, но инквизитор не сказал ничего конкретного, сердито отрезав: «Сколько потребуется. Может, неделю, а может, и месяц».
        - Ну и что ты из этого понял? - озадаченно поинтересовался у друга Петр уже на обратном пути в Бизену.
        - Думать надо, - честно сознался Улан. - Пока ничего путного на ум не приходит.
        - Ладно, - отмахнулся Сангре. - Парень живой, а это главное. Будет кого продать кузине. К тому же у нас в запасе имеется Дитрих. Может, он как начальник знает больше. Вот только толковать с ним нужно прямо сейчас, в смысле по пути в Бизену.
        - А к чему такая спешка? - удивился Улан. - Или ты думаешь, что Кейстут его у нас отнимет? Но он же обещал отдать нам комтура в счет добычи, и я не думаю…
        - Да не в том дело, - отмахнулся Сангре. - Я Кейстуту тоже верю. Он слов на ветер не кидает, пацан сказал, пацан сделал. Но этого шлимазла желательно пробить, пока он еще очумевший и весь в непонятках, как вообще могла приключиться такая фигня со взятием замка. Ты сам на его морду лица посмотри. Ошалевшая настолько, будто он был выброшен с летящего самолета и угодил пятой точкой на железный полумесяц минарета. Или пережил многократное бесплатное изнасилование! Кстати, перспективная идея, - обрадовался он.
        - Чего?! - ужаснулся Улан.
        - Не-е, я не к тому, - ухмыльнулся Петр. - Что я тебе, из Голландии прискакал или из Норвегии долбнутой? Но эти крестоносные полудурки про Гедимина и вообще всех литовских язычников такие сплетни распускают, похлеще, чем Евросоюз про Россию. А судя по его репликам на переговорах, дядя весьма наивен и дядя во все верит. На этом мы его и возьмем, если начнет кочевряжиться.
        ГЛАВА 26. ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ
        Сангре как в воду глядел. Поначалу лежащий в санях, надежно и крепко спутанный веревками рыцарь Дитрих фон Альтенбург и впрямь заупрямился. Мол, он вообще отказывается общаться с богоотступниками и христопродавцами, а уж о том, чтобы отвечать на их вопросы и вовсе не может быть речи, ибо это означает запачкаться в низком предательстве. Выдав такое, он демонстративно отвернулся от них и надменно умолк.
        - Запачкаться, говоришь, - усмехнулся Петр. - Странный ты мужик, группенфюрер. Вроде умный, а… тупой, как и все прочие твои собратья. Прежде чем про запачкаться трендеть, ты на руки свои погляди - они ж у тебя по локоть в крови, да и сам ты в ней по колено.
        - Ты бы лучше ближе к теме, - посоветовал Улан, но, поморщившись, все-таки занялся переводом. Однако через минуту осекся на полуслове и махнул рукой, заявив, что не в коня корм. Дитрих и впрямь продолжал надменно молчать, никак не реагируя и не собираясь вступать в диспут. - Я ж говорю, сразу к сути переходи.
        - Ишь, какой он у нас гордый, - хмыкнул Сангре. - Ну, к сути так к сути. Поговорим за твои дальнейшие перспективы, агрессор перекормленный, - он придвинулся к нему чуть поближе и проникновенным голосом продолжил: - Итак, выбор у тебя, бывший аятолла Христмемеля, опосля того, как ты профукал свой замок, кой сейчас полыхает как большая поминальная свечка по твоим людям, прост и незатейлив. Если ты раскалываешься до самого донышка, твои предсмертные муки отменяются, но если ты и дальше будешь гнуть понты и косоежиться, то извини, дядя, но как мудро говорят темные язычники, долг утюгом красен… - и он красноречиво развел руками.
        На сей раз фон Альтенбург не выдержал, заговорил. Речь его удивительным образом напоминала лай. Причем не просто собаки, но конкретной - эдакой матерой и злобной немецкой овчарки, лютующей от злобы и ненависти.
        - Он говорит, что его мученическая смерть вдохновит воинов братства на новые свершения, - начал переводить Улан. - И тогда…
        - Суть понятна и дальше не надо, - отмахнулся Сангре и ласково улыбнулся Дитриху. - А ты что же, мужик, надеешься помереть по рабоче-крестьянски, на костре? Напрасно. Я таким пошлым гуманизмом, как местный малограмотный народец, не балуюсь. И если ты по-прежнему станешь запираться, я тебя поначалу отдам в пользование моему оруженосцу, - и он кивнул в сторону Локиса, ехавшего сбоку от их саней. - Обычно ему не до секса, но иногда на него находит, а хлопец он простой, далеко искать не ходит и пользуется тем, что под боком. На сей раз я позабочусь, чтобы под боком у него оказался именно ты. К тому же он сам вот уже полчаса поглядывает на тебя, партайгеноссе, и в его взоре явственно видна полыхающая к тебе страстная африканская любовь пополам с буйным вожделением. Короче, глянулся ты ему.
        Услышав перевод Улана, Дитрих невольно покосился в сторону литвина. Локис, ехавший рядом, действительно то и дело посматривал на сани, где подле комтура сидел Петр, и улыбался.
        Правда, его застенчивая улыбка предназначалась исключительно своему новому господину, благодаря которому его с братом вначале не казнили позорной смертью, а позже, не далее как сегодня, ему удалось отличиться. И отличиться столь сильно, что сам Кейстут похлопал его, Локиса, по плечу, да и господин Петр после боя у ворот не поскупился на похвалу. И хотя сам Локис не понял из сказанного им ни слова, но, судя по выражению лица господина и его ласковому тону, иными они быть не могли. Да и сейчас он наверняка рассказывает пленному рыцарю о его доблести и мужестве, иначе зачем бы стал указывать на него, да еще и подмигивать.
        Локис даже чуточку засмущался, чего с ним отродясь не бывало, и отвернулся в сторону, но через пару секунд спохватился, посчитав свое поведение невежливым, и, в очередной раз взглянув на Сангре, попытался подморгнуть ему в ответ. Получилось плохо. Тогда он оставил свои попытки и попросту преданно ему улыбнулся, давая понять, что готов без колебаний отдать за него жизнь - пусть только прикажет.
        Петр, внутренне возликовав (это ж какой импровизированный спектакль они с литвином сыграли с листа и оскал у литвопитека получился соответствующий - аж дрожь по телу!), невозмутимо продолжил, обращаясь к фон Альтенбургу:
        - Вот-вот, полюбуйся, рыцарь меча и ладана, на своего нежного воздыхателя. Чуешь, сколь сильно он жаждет поиметь тебя в виду и крупным планом. Да, чуть не забыл предупредить: своим необузданным страстям он любит предаваться исключительно при свидетелях, и все твои вояки, - Сангре кивнул на три десятка пленных, понуро бредущих за их санями, - будут наблюдать, как некий язычник виртуозно превращает бравого крестоносца в не лишенную привлекательности порноактрису фpаy Шлюхеp. Или милую Брунгильду, это уж как тебе удобнее. И тогда ты поймешь, насколько приятнее смерть на костре в сравнении с большой литовской интим-мумбо-юмбой.
        Фон Альтенбург побледнел и выдал какую-то фразу на немецком.
        - Рыцарь не может поступить так с рыцарем, - перевел Улан.
        - Точно, не может, - согласился Сангре. - Именно потому я покамест и не надел золотых шпор на своего оруженосца - пусть он вначале освободится от своих пустяшных недостатков, а уж тогда… Словом, если тебе от того легче, то с рыцарем так поступит не рыцарь, а простой жмудин. А чтоб слава о тебе прокатилась по всему Ордену, я обязательно отпущу пару-тройку пленных восвояси для описания твоих предсмертных наслаждений. Так что икона с видом твоих мук в божьем храме не появится - слишком большой соблазн для лиги сексуальных меньшинств. Разве малахольные пуссирайтши когда-нибудь приобретут картинку в качестве эмблемы своей группы, но это предел.
        И он ласково улыбнулся. Но было в этой улыбке нечто такое, от чего у обычно храброго фон Альтенбурга почему-то пробежали по спине мурашки. И недаром, ибо услышав перевод Улана, на взгляд Петра, вновь оказавшийся подозрительно кратким (не иначе как снова опустил самые лучшие перлы из его речи), презрительно фыркнул. Но обильная испарина, выступившая на его лбу, несмотря на морозец, и вторично брошенный им в сторону Локиса взгляд говорили об обратном - появились у рыцаря опасения, притом немалые, вон как передернулся. Сказался и тон Улана - эдакий невозмутимый, почти равнодушный, дающий понять, что такое у них в порядке вещей.
        - А теперь, любитель сократить мои шедевры, будь ласка, переведи слово в слово, пусть не все, но хотя бы начало, - обратился Сангре к Улану и, вновь повернувшись к Дитриху, жестко, чеканным тоном продолжил:
        - И почему ты решил, что погибнешь? После моего Локиса некоторые экземпляры ухитряются выжить, особенно крупногабаритные, вроде тебя. Да и я расстараюсь - приставлю к тебе лекаря, чтобы он ремонтировал твое… гм, гм… развороченное хозяйство. Так что когда вспыхнувшая к тебе страсть у моего оруженосца иссякнет, а это случится быстро, через два-три месяца любви, то ты после некой хирургической операции, проделываемой со всеми евнухами на Востоке, - и губы его изогнулись в презрительной усмешке, - будешь продан обратно ордену. Словом, радуйся, будущая фрау Шлюхер, ты останешься жива и проживешь долго и счастливо, только уже станешь числиться не в братьях, а как в сказке Пушкина, сестрицей у тридцати трёх богатырей. Ну да не страшно - чай все равно родственница. А там скоро Евросоюз образуется, так что одиноким изгоем не останешься - в нем такого добра, как ты, не меряно, и всяких придурков вроде бородатых баб они любят, ценят и уважают, - и он весело хлопнул рыцаря по плечу.
        Впрочем, тут же поморщился, посмотрел на ладонь и, зачерпнув другой рукой снег с обочины, принялся брезгливо вытирать пальцы, коснувшиеся крестоносца.
        Улан переводил хорошо и, помимо Пушкина с Евросоюзом, текст перевел практически дословно. Но добил Дитриха не он, а именно та отчетливо заметная на лице Петра брезгливость, с которой он вытирал пальцы руки. Пальцы, коснувшиеся плеча фон Альтенбурга.
        Дитрих передернулся и что-то пробурчал.
        - Ему нечего сказать, ибо он почти ничего не знает, а жалкие скудные обрывки его познаний все равно навряд ли заинтересуют его мучителей, - перевел Улан.
        - Уже лучше, - одобрил Петр. - Но, как я понимаю, ты охотно готов поведать нам то, чего не знаешь, в смысле свои жалкие скудные обрывки? - и, дождавшись от комтура крайне неохотного, но тем не менее утвердительного кивка, подмигнул другу, мол, все - клиент поплыл, созрел и готов расколоться, а потому настала пора поменяться местами.
        Сам он, не желая мешать, покинул сани, перебравшись в седло лошади. Но увесистую флягу с вином оставил на соломе, указав на нее Улану. Мол, предложи комтуру выпить, чтоб язык развязался еще больше. Тот одними глазами дал понять, что все понял. А спустя час, вновь забравшись в седло, нагнал Петра и сообщил, что выжал из пленника все возможное.
        Как оказалось, Дитрих лгал и на самом деле знал достаточно много. Не о выкупе, нет. Тут решение принимало руководство ордена в Мариенбурге, откуда и прикатили в спешном порядке оба инквизитора. Где смастерили фальшак, он тоже понятия не имеет, равно как и чья это была идея.
        Да и далее, когда Бонифаций уже был привезен в Христмемель, он, будучи изначально уверенным в его невиновности, отнесся к затее с пыткой рыцаря весьма неодобрительно и не скрывал этого. Однако инквизитор в ответ на его негодование заявил, что не имеет времени куда-то вывозить испанца, а что до его полномочий, то вот. И он выложил на стол еще одну грамотку от римского папы. И грамотка эта, судя по золотой печати, имела статус чуть ли не на уровне буллы, то бишь официального указания всем добрым католикам повиноваться и помогать ее предъявителям. Словом, не подискутируешь. Он и не пытался.
        Улан сделал паузу и многозначительно произнес:
        - А теперь слушай самое главное, что он мне сообщил…
        Оказывается, до пленения комтура Христмемеля (фон Альтенбург до сих пор считал, что он еще жив, но находится в плену) Дитрих был обычным братом-рыцарем, пребывавшем в замке Рагнит. Именно туда и прибыли инквизиторы, потерпев неудачу с получением в свои руки Бонифация. Приехали они не за испанцем, да и пробыли в замке недолго, всего сутки, наутро отправившись далее. Но великий капитул ордена, очевидно на радостях, что они уезжают, выдал им бумагу, обязав комтура Рагнита выделить им в качестве сопровождающих двух рыцарей и восемь сержантов. Выбор пал, в числе прочих, на Дитриха.
        Путь они держали вначале на запад, в Мазовию, к черскому князю Тройдену, чьи земли граничили с Галицко-Волынским княжеством. Да и сам князь, судя по обрывкам монашеских разговоров, доносившихся до рыцаря во время их путешествия, интересовал их исключительно по причине своего родства с соседями-схизматиками[42 - Князь черский Тройден I, был женат на родной сестре галицко-волынских князей Марии Юрьевне, то есть приходился им зятем. Схизматиками католики именовали православных.]. Потому оно Дитриху и запомнилось, что показалось весьма странным: ну какие могут быть дела у инквизиторов с православными князьями.
        Далее дороги инквизиторов разошлись. Толстяк фра Луис Эспиноса взял курс на юго-запад, в сторону Великой Польши, а тощий фра Пруденте Перес в сопровождении все того же Альтенбурга и еще нескольких человек направился в Галицко-Волынское княжество.
        - Слушай, а он туда, часом, не по поводу кузины моего Бони намылился? - осенило Петра.
        - Я тоже подумал, что судя по всему именно из-за нее, - кивнул Улан, - но инквизитор, как ты понимаешь, Дитриху о целях своей поездки не докладывался, а на пятый день пребывания на Волыни вообще отпустил свою охрану обратно. Словом, зачем он туда ездил - загадка.
        - Догадаться несложно, - усмехнулся Петр. - Сдается, они хотели уговорить ее как порядочную католичку помочь им вырвать у двоюродного братца все его секреты. Есть и другой вариант - ее тайный вывоз на территорию Тевтонского ордена или в какое-нибудь из польских княжеств, а затем шантаж Бони - мол, твоя кузина останется жива только в случае, если ты расколешься. Но судя по пыткам, у них с мадам ничего не вышло. Та оказалась умна и отказалась поехать с ними добровольно, а вывезти ее насильно… - он покачал головой. - Не понимаю, на что они рассчитывали. Провернуть такую операцию втихую без содействия местных властей невозможно. А там, как ты говорил, сидит православный князь. И с какого-такого перепуга он стал бы помогать латинам, кои его злейшие враги.
        - Ошибаешься, - сокрушенно вздохнул Улан. - Я тут Дитриху кое-какие вопросики задал насчет их взаимоотношений с южными соседями, и он, очевидно посчитав, что здесь тайн никаких нет, оказался весьма словоохотлив. Так вот во-первых…
        Сангре слушал и лицо его все больше мрачнело. Было с чего. Оказывается, не далее как полтора года назад, великий магистр Тевтонского ордена заключил договор с галицко-волынскими схизматиками, в котором последние обещали защищать орден от ордынцев и прочих врагов, покуда это им будет возможно. Подписали его оба сына покойного короля, то есть и младший, Лев, сидящий в Галиче, и старший, Андрей, что во Владимире-Волынском.
        Мало того, они просто продлили военный союз, а заключил его некогда с крестоносцами еще их батюшка Юрий I Львович, принявший титул короля Руси.
        - А почему не великих укров? - возмутился Петр. - Он что, учебников украинских не читал?
        - Наверное, - усмехнулся Улан. - Но ты слушай дальше. Оказывается, у галицко-волынских правителей не с одними дойчами вась-вась, но с католиками вообще. Это у них по наследству такая политика ведется, еще со времен Даниила Галицкого.
        - Да ты что?! - охнул Сангре. - Нет, я чего-то читал насчет короны. Ее вроде Даниилу римский папа всучил, но…
        - Ты читал, а я только что у Дитриха подтверждение этому получил. И не только этому. Оказывается, папа запретил Тевтонскому ордену не то, что захватывать земли, принадлежащие Даниилу и его брату, но даже покупать их. Табу наложил. Понятно, что не за просто так. Даниил хоть в конечном итоге и отказался идти под руку римского папы, но монастыри католические строить на своих землях разрешил, как мужские, так и женские. Он тогда и самый первый договор заключил с тевтонами насчет раздела ятвяжских земель.
        - И как?
        - Добросовестно воевал, но крестоносцы его потом кинули.
        Петр весело хмыкнул.
        - Узнаю простодушную Европу и ее честных обитателей. Но ты что-то отвлекся, в историю полез. Давай ближе к дню сегодняшнему.
        - А оно так связано - не разорвать, - развел руками Улан. - Вот смотри: в свое время тот же Даниил женил своего сына Льва на дочке венгерского короля и в православие дамочка не переходила. Теперь понимаешь, почему покойный батюшка нынешних князей всю свою жизнь относился к католикам с большой симпатией?
        - Чего ж не понять, - хмыкнул Сангре. - Воспитание.
        - Правильно. И свою горячую любовь к единоверцам родной мамочки Юрий Львович сохранил на всю жизнь. Он и дочерей своих замуж в основном на Запад сплавлял, преимущественно за мазовецких князей, и сестру свою за братца нынешнего польского короля Владислава Локотка выдал, а тот, в свою очередь, собственную сестру ему в жены отдал.
        - Двойное родство?
        - Точно. Король ему и шурином, и зятем доводится.
        - Выходит, мамашка у Андрея и Льва тоже католичка?
        - Да еще какая упертая. А муж ей потакал, потому как любил сильно. Дитрих уверяет, что Юрий ее так обожал, что пережил всего на месяц. Потому он и костел для нее в самом центре Львова выстроил, чтоб ненаглядная супруга помолиться могла. Называется Санта Мария Маджоре - святой Марии Снежной. Причем Дитрих уверяет, что она, как правило, ходила туда на свои мессы не одна, а всей семьей, с детьми и мужем. Кстати, в этом же костеле представители Тевтонского ордена с нынешними галицко-волынскими князьями друг другу в верности и клялись, когда договор союзный продлевали.
        - Далековато их нежности зашли, не находишь?
        - Дальше некуда, - вздохнул Улан. - Лет десять назад, как мне Дитрих сказал, римский папа в эти земли даже официальное посольство отправил, как некогда к Даниилу Галицкому, с предложением перейти под руку римского престола. Как ты сам понимаешь, такие вещи просто так, с бухты-барахты не делаются. Значит, были у папы Климента какие-то договоренности с Юрием.
        - Ничего себе! Выходит они сейчас…
        - Ничего не выходит, - перебил Улан. - Обломилось им. Посольство-то прикатило, а старого короля в живых не застало. Так они и уехали обратно несолоно хлебавши.
        - Не иначе как этого Юрия бог покарал, - предположил Сангре и, подумав, уточнил: - Православный, конечно. Слушай, выходит, что и его детишки строго в сторону Запада смотрят, Евросоюз им подавай?
        - По всякому, - пожал плечами Улан. - К примеру, когда Дитрих во Владимире-Волынском находился, он краем уха слышал, что к тамошним князьям тверское посольство приехало. Зачем - он не знает, но вроде бы местные князья собирались о чем-то договориться с Михаилом Ярославичем.
        - М-да-а, оказывается, национальная черта западэнцев имеет глубинные исторические корни, - подвел итог Петр.
        - Какая национальная черта?
        - Сесть разом на два стула и, ерзая на них, ждать с обеих сторон халявных галушек с варениками. А когда стулья разъедутся, рухнуть на пол, отбив себе тухес, и со скорбными воплями идти майданить в Киев, жалуясь на свою тяжкую долю и требуя гроши со всего мира.
        - Больно ты резко о них, - упрекнул Улан. - В тебе случайно не обида за бабу Фаю заговорила?
        - Ты еще про великодержавный шовинизм вспомни, - фыркнул Сангре и поучительно заметил: - Я, между прочим, украинский народ глубоко уважаю, а тот, что противоположного пола, вообще нежно люблю. Да и у меня самого, чтоб ты знал, в жилах больше всего именно украинской крови, хотя я по духу и русский. А потому никаких обид, простая констатация фактов. А про стулья сказано, между прочим, не мною, а моим прадедом - чистокровным хохлом и щирым западэнцем из славного прикарпатского села Новица, где родилась его внучка, а моя мама Галя. Я его мову разве слегка осовременил, добавив про киевский майдан, а попутно еще и смягчил. Если же воспроизводить речь прадеда дословно, получилось бы куда грубее: «одною сракою на два базари…», ну и так далее.
        - Мудёр был твой предок, - уважительно заметил Улан.
        - А то! И как человек, трезво взирающий на жизнь, он больше всего ненавидел отнюдь не москалей, совместно с коими он молодым ястребком всякую п?гань из звериных нор-схронов после войны выкуривал, а украинских президентов. Точно-точно. И обо всех без исключения отзывался одинаково: «Сталина на них нету». А еще на полном серьезе держал для них в сарайчике моток хорошей крепкой веревки. Говорил, подывлюсь на нее и на душе легчае. Все мечтал о том светлом времени, когда появится возможность применить сей моток по назначению. По счастью, бог миловал и старик не дожил до окончательного бардака, - он вздохнул и посетовал: - Как я посмотрю, и у нынешних западэнских властей тоже одно название Рюриковичи, а разобраться на деле… - не договорив, он махнул рукой.
        Улан молчал, машинально крутя в руках нитку с крупными янтарными шариками. Поймав удивленный взгляд Петра, он смущенно пояснил:
        - Давно хотел себе приобрести, да все руки не доходили или забывал купить, а тут случайно в куче трофеев увидел, ну и приватизировал. Говорят, они нервы хорошо успокаивают. Кстати, я и для тебя прихватил, держи, - и он протянул другу еще одну нитку с красивыми сочно-желтыми кругляшами.
        - Лучше скажи, что делать будем? - буркнул Сангре. - Расклад-то хреновый вырисовывается.
        - Да, во Владимир-Волынский нам дорога закрыта, - согласился Улан. - Коль они с дойчами вась-вась, то запросто могут сдать нас своим союзникам.
        - Во-во. А учитывая, сколько мы насолили тевтонам, нас эти, как их там, санкции ждут. И пахнут они не конфискацией банковских счетов, а судилищем, причем таким же несправедливым, как Гаагский трибунал, не к ночи будь помянут. С другой стороны, нам и обратно на Русь возвращаться нельзя. Нет, когда надыбаем порох - придется, но пока не с руки…
        - Не с руки, - подтвердил Улан и виновато вздохнул.
        - Да ладно тебе терзаться-то, - отмахнулся Петр. - Это я не к тому, кто виноват, а к тому, что делать. В смысле, где отсиживаться после того, как мы получим выкуп и закажем порох? Получается, остается одна Литва.
        - Думал я об этом, - кивнул Улан, - но и тут проблема. Узнав, что заказ направляется к язычнику, вся Европа на уши встанет. И табу наложат, и купцу оглобли в обратную сторону завернут.
        - Опять санкции, - Сангре вздохнул и зло сплюнул. - Тогда спрашивается вопрос: куды податься и где бедному хрестьянину отыскать лежбище с интересом, как рекомендовал незабвенный Фокс?
        Улан пожал плечами и предложил:
        - Во-первых, не стоит торопиться с выводами. Это для начала. А во-вторых…
        Но продолжить не успел - отвлек подъехавший к их саням Кейстут.
        ГЛАВА 27. ДВАЖДЫ ПОБЕДИТЕЛЬ
        Неодобрительно покосившись на Дитриха, он как бы между прочим заметил, что столь важный рыцарь был бы чудесным подарком для Лиздейки. Петр, пребывая в расстроенных чувствах, церемониться не стал, с ходу напомнив об уговоре. Они свое слово честно сдержали - и многозначительный кивок назад, на столб черного дыма, поднимающегося над полыхающим Христмемелем - значит, кое-кому тоже надо держать свое.
        Кейстут не возражал, торопливо заверив, что от своих обещаний не отказывается, настаивать на своем предложении отнюдь не собирается и комтур полностью в их власти. Более того, он полагает, что они заслужили десятикратную долю из общей добычи, ибо не будь их и столь небывалой победы (на каждого погибшего литвина пришлось аж по два поверженных врага, считая пленников) никогда не удалось бы добиться.
        - А сколько теряли раньше? - поинтересовался неугомонный Улан.
        Князь поморщился, но честно ответил, что обычно каждого воина Тевтонского ордена приходилось разменивать на трех-четырех литвинов. Это самое малое, и при особо удачной засаде. Бывало, и на пятерых-шестерых воинов. Случалось, счет доходил и до десятка. При поражении же потерь и вовсе не сосчитать.
        Спустя час его слова, сами того не подозревая, подтвердили догнавшие воинство Кейстута остатки отряда Сударга, оставленного князем в засаде подле волчьих ям, вырытых накануне ночью на пути из Рагнита в Христмемель. Вернулось из сотни около двух дюжин. Задачу свою они выполнили, сумев изрядно задержать крестоносцев, потерявших не меньше десятка воинов, но тем не менее назад тевтоны не повернули и продолжают погоню. И отряд у них солидный. Не менее двухсот всадников.
        Услышав о количестве преследователей, Сангре с удивлением покосился на помрачневшего Кейстута и с трудом удержался от ехидного комментария, но чуть погодя припомнил его откровения касаемо потерь самих литвинов. Тогда получалось и впрямь много, особенно с учетом того, что четыре пятых всех пеших воинов, изображавших ложный штурм Христмемеля, вовсе не были таковыми. Помня слова Петра, что сражаться им не придется, Кейстут обеспечил массовость просто: собрал все мужское население, проживавшее подле Бизены, и приставил к ним опытных бойцов. Настоящих же воинов у него насчитывалось от силы тысяча. Но это до штурма замка. Теперь их число поубавилось с учетом потерь в отряде Сударга до восьмисот.
        Внешне Кейстут оставался невозмутим и лишь потемневшие до фиолета зрачки глаз выдавали его опасения.
        - Остается надеяться на ваши хитрости, - хладнокровно заметил он Петру с Уланом.
        - Они помогут, - заверил Сангре. - Но при обязательном условии: ни в коем разе не высовываться из укрытий.
        - И как бы все удачно ни складывалось, не лезть в атаку, - добавил Улан.
        - Об этом можно не беспокоиться, - отмахнулся Кейстут. - Все десятники и сотники предупреждены крепко-накрепко.
        Рыцари заметили отступающих литвинов, точнее, хвост от их обоза, в версте от очередной лесной опушки. Крестоносцы радостно взревели, предчувствуя веселую рубку, а меж тем возницы последних саней продолжали отчаянно нахлестывать коней. Казалось, цель близка. И ландмейстер Пруссии[43 - Считался представителем великого магистра. Всего ландмейстеров было трое: вГермании, в Пруссии и в Ливонии. После переноса столицы ордена в 1309 году в Мариенбург необходимость в специальном «заместителе» магистра в Пруссии отпала и до 1317 года на нее никого не назначали. Нет сомнений, что если бы не произошел скандал со смещением Карла фон Трира, она пустовала бы и далее.]Фридрих фон Вильденберг, скачущий впереди всех, осадил коня и отдал приказ немедленно пересесть с походных лошадей на боевых. Небольшая минутная остановка позволила литвинам на санях чуть оторваться от погони, но ненамного - видно, их кони изрядно подустали.
        Ландмейстер зло усмехнулся, предвкушая грядущее удовольствие от славной рубки вражеских голов, и еще раз порадовался тому, что прислушался к сообщению Дитриха, на днях известившему руководство ордена о возможном нападении со стороны Литвы. И не просто прислушался, но спешно выехал на помощь рыцарям замка Христмемель. Исполняющий обязанности великого магистра - Фридрих и был-то назначен капитулом на эту должность, пустующую вот уже семь лет, чтобы кто-то руководил орденом вместо смещенного Карла фон Трира - он сейчас предвкушал возможность проявить себя, лично покарав наглых дикарей-язычников. Об осторожности ландмейстер не помышлял. Во-первых, он никогда не был полководцем - его предыдущей должностью была «великий госпитальер», чьей главной задачей являлась забота о больницах и госпиталях ордена. Ну а во-вторых, его сильно отвлекали мысли о том, как половчее составить сообщение в Авиньон о славной победе ордена, разумеется, выставив себя как руководителя ордена, пускай и временного, в самом выгодном свете. Конечно, выбирает нового магистра капитул, но если римский папа выскажет свое мнение, то вне
всяких сомнений оно будет учтено выборщиками. А в том, что победа будет, он ни на миг не сомневался.
        На самом же деле последние пять саней, замеченные тевтонами, служили приманкой, чтобы преследователи раньше времени ничего не заподозрили. А в лесу, буквально в сотне метрах от опушки, крестоносцев подстерегала ловушка - упрятанные под снегом рвы.
        Было их аж три, благо, время позволяло, поскольку рыли три дня. И расположил их Улан не абы как, но четко рассчитав, чтоб не угодивший в первый, непременно попал во второй, в крайнем случае - в третий. Извилистый проход между ними с двумя резкими поворотами был устроен столь коварно - нипочем не догадаться, как надо ехать. Пришлось даже устраивать подстраховку, огородив его красными флажками и веревкой. Позже их снимали ехавшие на последних санях. Они же заметали санные следы раскидистыми еловыми лапами.
        Полностью скрыть проход нечего было и думать, но Улан посчитал, что в азарте погони никто особо не посмотрит, почему тут снег истоптан, а там нет. И теперь все лучники застыли за небольшими сугробами, располагавшимися за третьим рвом.
        Сработала ловушка как нельзя лучше. В нее угодили все, кто находился впереди, включая и бывшего госпитальера. Кстати, в последнем рву очутились всего два всадника - остальным хватило первых двух.
        «Вторая волна», конечно же, видела, что происходит впереди, да и сами рвы уже не были тайной, злорадно зияя черными зевами в предвкушении новой добычи, но разгон оказался слишком велик, чтобы успеть остановиться. А кроме того, несущихся в атаку боевых громадин фризской породы вообще никто не обучал таким кульбитам, как резкое торможение.
        Лишь у некоторых рыцарей хватило ума понять, что останавливать лошадь бесполезно, а надо, наоборот, ускориться и, вонзив в коня острые шпоры, послать его в прыжке через первый ров. Ну а далее, оказавшись на узком, в полтора метра шириной перешейке, попытаться вернуться обратно. Но лучники не останавливали стрельбу ни на секунду, да и арбалетчики разили отступающих крестоносцев в спины.
        Словом, из второй волны уцелел от силы каждый третий из числа успевших грамотно отреагировать. Те, кто не сообразил, присоединились к своим товарищам, стонущим на дне рвов. В целом же потери оказались ужасными - не менее половины всего отряда.
        Вдобавок, едва крестоносцы отступили, как обозначившийся проход через третий ров оказался заблокирован несколькими заранее подрубленными соснами, и литовские лучники мгновенно расположились за этой баррикадой.
        Сгоряча рыцари решили попытаться обойти заслон по заснеженному лесу, но им не позволили сместившиеся на фланги Улан с Петром, возглавившие каждый по десятку арбалетчиков (все, что имелось у Кейстута). Немного, конечно. Но если учесть, что стреляли они не куда попало, а старательно выискивая стыки между доспехами, их хватало. А времени для тщательного прицеливания было в достатке, поскольку срубленные сосны тянулись на добрую сотню метров в каждую сторону и пробраться через них на конях не представлялось возможным - исключительно пешими.
        Словом, после этого маневра отряд лишился еще полутора дюжин воинов, а если считать раненых, то чуть ли не трёх с половиной десятков. Всего же из двух сотен человек невредимым оставался лишь каждый третий, а полсотни раненых, из коих половина весьма тяжко, были скорее обузой катастрофически уменьшившемуся отряду.
        Учитывая, что в первых рядах скакали не только ландмейстер, но и другие рыцари из числа самых опытных, в живых в основном остались молодые крестоносцы. Правда, были еще и опытные сержанты. Но как раз они в первую очередь оказались изрядно смущены новой тактикой врага, упрямо избегающего открытого боя.
        Раньше такого отродясь не бывало. Вдохновленные столь большими потерями врага, литвины давным-давно полезли бы в самоубийственную контратаку. Сейчас же таких смельчаков набралось всего человек пять-шесть, а остальные продолжали хладнокровно отстреливать противника, сидя в безопасном укрытии. Да и как иначе, если все помнили о строжайшем приказе Кейстута - из-за укрытий ни на шаг, иначе…
        Изрядно досаждал рыцарям и постепенно нарастающий волчий вой. Его устроили заранее назначенные литвины из числа наиболее способных к подражанию голосам животных. Чуть уйдя в лес, повинуясь новоявленному дирижеру в лице Петра, начав с еле слышных звуков, имитаторы постепенно и не спеша усиливали вой. Полное впечатление, что издалека приближается немаленькая числом стая, коя вскорости окажется поблизости.
        Все это в совокупности и побудило сразу нескольких сержантов подъехать к отделавшемуся средней по тяжести раной ландкомтуру[44 - Дословно переводится как «комтур земли». Руководитель баллея, то есть территориальной единицы, на которые были поделены владения Тевтонского ордена.]Людольфу Кёнигу фон Ватзау, оказавшемуся самым старшим по своей должности, и настойчиво порекомендовать отправляться обратно в Рагнит. Отправляться пока не поздно, ибо уже темнеет.
        Тот было вспыхнул от гнева и, указав на рвы, поклялся мечом архангела Михаила, что не покинет своих боевых товарищей. Однако, потеряв во время очередной попытки прорваться по флангу еще с десяток, угомонился и… затеял переговоры. Просьба была одна - дать возможность извлечь из ям и забрать с собой раненых.
        Кейстут по настоянию Улана и Петра предложил выдать им взамен пленных литвинов из сотни Сударга. Людольф не особо церемонился в своей речи, цинично заявив, что им было не до пленников, посему никого из этого грязного языческого быдла в живых уже нету. Кейстут многозначительно посмотрел на друзей, также взятых на переговоры, словно говоря: «Предупреждал ведь». Вполголоса пробормотав что-то по-литовски про рыцарскую честь, он мстительно заявил, что коль товара для обмена нет, значит, и торг отменяется, развернулся и пошел прочь обратно к баррикадам. Петр скрипнул зубами - получалось, на брате Яцко Алесе, входившем в сотню Сударга и не вернувшемся из-под Рагнита, можно ставить крест.
        Ландкомтур, постояв в растерянности, также поплелся к своим. На небе уже отчетливо виднелся узкий серпик месяца, а стоны, доносящиеся изо рвов, почти перестали быть слышны, в отличие от становившегося все громче волчьего воя. И Людольф, позабыв про клятву, скомандовал отступление.
        …В Бизену Кейстут прибыл дважды триумфатором. И при виде ликующих встречающих даже он, обычно сдержанный и невозмутимый, не смог сдержать торжествующей улыбки. То и дело он горделиво оглядывался на вереницу саней, в коих лежали извлеченные изо рвов полтора десятка раненных рыцарей - будущие жертвы Перкунаса. В их числе находился и с трудом дышавший из-за сломанных при падении ребер ландмейстер Пруссии Фридрих фон Вильденберг. Следом за санями брели еще десятка три пленников-сержантов, взятых в Христмемеле.
        За всеми этими бурными событиями немудрено было забыть о терпеливо поджидавшем их возвращения гонце доньи Маргариты. Лишь завидев Мануэля, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу подле комнаты друзей, Улан спохватился, торопливо заверил его, что завтра они непременно отпишут его хозяйке и отправят его обратно с ответом. А пока, чтобы ему не было скучно, он может посмотреть на рыцаря Бонифация. Правда, поговорить с ним у Мануэля пока не получится, но главное, что рыцарь жив, а остальное - пустяки.
        Чувствуя неловкость - вон сколько пришлось ждать человеку, Улан хотел начать письмо нынче же, но чуть погодя отказался от этой мысли. Сосредоточиться никак не получалось. Нравы здесь были довольно-таки бесцеремонные, всё запросто, и чуть ли не каждый из княжеских слуг, не говоря о воинах, норовил заглянуть в их комнату и высказать в их адрес какую-нибудь похвалу.
        На самом пиру оказалось полегче - основная доля славословья доставалась Кейстуту, чему друзья были только рады. Впрочем, сам князь оказался честен и не забыл о хитроумных чужеземцах, не раз подняв кубок в их честь.
        Они тоже не ударили в грязь лицом. В одном из ответных тостов Улан предложил почтить память погибших минутой молчания, а в другом Сангре провозгласил здравицу в честь тех, кто не может из-за тяжких ран присутствовать за этим столом. Имена же четверых раненых, что дрались под их началом, перечислил поименно: Свитрус, Гинтарас, Сниегас и Кантрус, заметив, что если бы не стойкость и мужество двух последних, то и их самих сейчас не было бы здесь. И сегодня они с побратимом с благодарностью склоняют голову перед отцом этих славных воинов.
        Но закончил Сангре свою речь в обычном полушутливом стиле. Припомнив слова Улана, он изобразил на лице смущение и добавил, что со своей стороны особо благодарен Сниегасу. Судя по тому, куда именно впились в щит арбалетные болты врагов, не будь перед ним этой защиты и некоторые женщины остались бы очень недовольны его ранами. Народ, услыхав эту незатейливую шутку, долго и весело хохотал. Да и вообще веселились в тот вечер допоздна - Кейстуту очень не хотелось, чтобы закончился день его звездной славы, и он не торопился закругляться.
        Приступили друзья к составлению письма кузине истерзанного пленника как и собирались, то есть на следующий день. Правда, невыспавшийся Петр попытался отложить еще на денек, мол, этот Мануэль столько прождал, что день-другой не горит. Но Улан напомнил о вчерашнем обещании, а кроме того заявил, что проанализировав рассказы Дитриха и Сильвестра, пришел к выводу, что отцов-инквизиторов не удовлетворили ответы Бонифация и они явно нацелились на его двоюродную сестрицу, выехав во Владимир-Волынский. Посему следовало предупредить ее и как можно быстрее, иначе плакали их денежки.
        - Так бы сразу и сказал, - соскочил с постели Сангре, принявшись торопливо одеваться. - Кстати, а если не поверит, решит, что пугаем или сгущаем краски?
        - Поверит, - заверил Улан. - Я ж вчера не случайно велел проводить Мануэля к Бонифацию. Пусть по возвращении расскажет ей, в каком состоянии мы привезли твоего Боню из Христмемеля.
        - Вот это правильно, - поддержал Сангре. - Авось побыстрее зашевелится, а то знаю я этих баб. К тому же, как мне кажется, в любом случае пришла пора для личного знакомства. Короче, пиши и назначай встречу, причем предупреди, чтоб прихватила с собой гроши, - и, покосившись на друга, приунывшего от перспективы нового неприятного труда по составлению текста, ободрил его: - Да ты не переживай, я буду рядом. Мне тут пришел в голову один способ, как можно изящно сократить наше послание…
        Управились они с составлением грамотки и впрямь на удивление быстро, поскольку с подачи Сангре Улан оставил в тексте лишь короткое приветствие и согласие на ее предложение, то бишь на тройную, по сравнению с орденским, сумму выкупа. Ну и в самом конце пометка. Дескать, учитывая, что желающих приобрести их товар чересчур много, дабы не вызывать зависть у прочих покупателей, остальное они передают ее гонцу на словах.
        Что касается места встречи, то Улан вовремя припомнил слова Дитриха о договоре, заключенным князьями Галича и Владимира-Волынского с Тевтонским орденом. Получалось, после всех пакостей, учиненных ордену, встречаться с Изабеллой на территории союзников крестоносцев опасно. И было решено назначить свидание в каком-нибудь приграничном городке, принадлежащем Литве.
        Кейстут, к которому друзья отправились за консультацией, как и обычно, ответил не сразу: долго ходил по залу, размышлял, прикидывал. Наконец выбрал.
        - Пожалуй, самое лучшее место - Берестье[45 - Нынешний Брест.]. Его мой батюшка Гедимин недавно отобрал у князя Андрея. Там до порубежья и двадцати верст не будет. Но касаемо воинов… - и Кейстут чуточку сконфуженно развел руками.
        Разумеется, семерых, из числа тех, что были под их началом при взятии Христмемеля, он отдаст. Про Яцко и Локиса с Вилкасом тоже говорить не стоит - само собой разумеется. А вот придачи к ним, увы, не будет… Навряд ли крестоносцы простят разорение своего замка и неслыханное унижение в лесу, да еще попавшего к ним в плен ландмейстера, то бишь, по сути, чуть ли не великого магистра. Поэтому со дня на день следует ждать ответного визита рыцарского войска под Бизену, следовательно…
        - Да нам вообще охраны не надо, хватит одних проводников, - торопливо заверил Петр. - Не с крестоносцами же на встречу едем - с женщиной.
        Кейстут был иного мнения, заметив, что подчас женщины куда опаснее любого рыцаря, а потому помимо десятка сопровождения он еще повелит отписать князю Давыду в Городно - все равно им его проезжать. Если потребуется, друзья могут смело просить у него любую помощь. Думается, сыну Гедимина он не откажет.
        Сангре хмыкнул.
        - Это ты раньше был сыном Гедимина. После взятия Христмемеля ты просто князь Кейстут.
        Тот смущенно потупился и нарочито закашлялся, старательно пряча довольную улыбку. Покосившись на невозмутимые лица иноземцев, он сделал вывод, что это ему удалось - вроде не заметили.
        - Когда собираетесь в путь? - деловито поинтересовался он.
        - Как посоветуешь, - дипломатично ответил Улан, пояснив: - Гонец уверяет, что доберется до своей хозяйки дней за пять-шесть, от силы за семь. Ей самой тоже надо пару дней на сборы. Ну и дорога до Берестья сколько-то займет.
        - Вот и считай, - весело подхватил Петр.
        - Баба, как купец, едет неспешно, значит, от Владимира Волынского ей до Берестья не меньше трех-четырех дней пути, все ж таки две сотни верст без малого. Стало быть, назначайте встречу через полмесяца, чтоб не пришлось ждать. А самим выезжать надо… - Кейстут потер лоб, прикидывая. - Поспешая, можно и в три дня уложиться, а ежели с оттягом, чтоб лошадей не гнать, лучше выехать за четыре-пять. Вот и считайте…
        ГЛАВА 28. ГЕДИМИН И ЛИЗДЕЙКА
        Они вовремя управились с отправкой Мануэля. Спустя час им вновь стало бы не до него, поскольку в Бизену поздравить сына примчался князь Гедимин, еще накануне получивший весточку о победе Кейстута.
        Хорошо помнившие, как верховный кунигас вел себя во время своего первого визита, состоявшегося двумя неделями раньше, когда он приезжал обсудить план взятия замка, друзья во все глаза смотрели на него, не узнавая Гедимина. Ну словно другой человек оказался нынче перед ними. Тогда он был нетороплив в движениях, вдумчив, рассудителен, серьезен, с ответами не спешил, задавал уйму вопросов, поглядывал на иноземцев настороженно, словно вопрошая, чего от них ждать. Словом, во многом походил на своего сына. Или тот неосознанно пытался брать пример с отца.
        Ныне же…
        Хмель небывалой доселе победы, обуявший Кейстута, с такой же силой подействовал и на его отца. Точнее, как он сам откровенно сказал, у него двойная радость: помимо взятия «проклятой занозы» еще и гордость за сына, выказавшего себя во всей красе.
        Про себя самого он ничего не сказал, но как удалось вскользь, очень осторожно выяснить Улану, с тех пор как Гедимин стал великим кунигасом, в непрекращающейся войне с Тевтонским орденом ему пока что не очень везло. А уж касаемо взятия замков тем паче. Вот у покойного Витеня, брата его, такое случалось не раз, а у литовского князя этот был первым. Потому-то и был он не похож на самого себя двухнедельной давности: движения порывистые, походка стремительная, а чуть ли не светившееся от удовольствия лицо помолодело лет на десять - даже морщины куда-то подевались.
        Лишь в одном он не отличался от себя тогдашнего: так же задавал множество вопросов, вникая в подробности хитроумной затеи Петра и Улана, и смаковал их, неоднократно переспрашивая и уточняя незначительные детали, благо по-русски, как и Кейстут, говорил очень хорошо.
        Особенно его восхитила затея с якобы отрубанием головы и ожившим впоследствии всадником без головы. Рассказ о хитроумном приспособлении, позволяющем закрепить плащ крестоносца таким образом, чтобы он возвышался повыше головы, его не устроил - он распорядился принести его, желая осмотреть самолично. Принесли. Кунигас долго крутил его так и эдак и, наконец, велел продемонстрировать, как выглядел с этой штуковиной, примотанной к спине и голове, литвин Крапай, изображавший безголового всадника. Продемонстрировали. Но даже после всего этого, вволю отсмеявшись над глупыми рыцарями, поверившими в такое чудо (хотя не мудрено, ведь по христианской вере их бог вроде бы тоже умер, а потом ухитрился воскреснуть), он еще несколько минут не выпускал распорку, задумчиво крутя ее в руках.
        Петр быстро догадался о причинах этой задумчивости - Гедимин явно хотел еще разок попользоваться их хитростью. Пришлось слегка разочаровать его: мол, лучше на такое не рассчитывать, ибо не стоит считать рыцарей дураками, дважды наступающими на одни грабли. И вообще гораздо проще разработать иную пакость, применительно к новым конкретным обстоятельствам.
        - И ты всегда можешь придумать ее? - как бы между прочим поинтересовался Гедимин.
        Петр приосанился, выпрямился, но выпалить «легко и непринужденно» не успел - неприметный тычок в бок, полученный от Улана, остановил его. Сангре оглянулся на друга, а тот безмятежно глядя на него, эдак равнодушно, с улыбкой напомнил:
        - Зона. Слово. Ответ.
        Петр досадливо крякнул, но правоту друга признал и простодушно пояснил Гедимину:
        - Хотел похвалиться, но великому кунигасу Литвы лгать нельзя, и скажу честно: удается, но не всегда, - и он резко сменил тему разговора. - А впредь, чтобы не случилось неожиданных нападений, надо бы как следует наладить порубежную службу. Например, помимо вышек расставить вдоль границ на определенном расстоянии друг от друга разъездные дозоры…
        - А помимо них ввести и неподвижные, но скрытые, для подстраховки, - подключился к другу Улан, - И тогда рыцари, обманув разъезд, решат, будто…
        И вновь Гедимин внимательно слушал, задумчиво поглаживая свою светло-русую окладистую бороду и время от времени кивая в такт словам друзей. А в глазах его мелькали знакомые искорки. Но, в отличие от первого раза, эдакой легкой ироничности в них не было. Поверил кунигас после взятия Христмемеля - эти двое не просто многое знают, но и на деле умеют не меньше. И все больше укреплялся в мысли, что надо попытаться заполучить их к себе на службу…
        Верховный жрец Лиздейка, или, как его называли, криве-кривайтис, приехавший вместе с Гедимином, на сей раз тоже вел себя по отношению к Петру с Уланом куда благосклоннее. Во всяком случае, при общении с ними на его обманчиво добродушном круглом лице всегда появлялась приветливая улыбка, чего в предыдущий визит ни разу не наблюдалось. Вызвано это было не только важной победой, одержанной благодаря им, но и тем, что они не пытались возражать насчет ритуального сожжения части пленников. То есть, по разумению жреца, оба отнеслись с пониманием к священным литовским обрядам, тем самым отступив от своей глупой веры.
        И, скорее всего, как посчитал Лиздейка, произошло оно благодаря побратиму Петра, не являющемуся христианином. Потому жрец и беспрестанно улыбался обоим, но особенно Улану, радуясь в душе, что тогда, несколько недель назад, не стал настаивать на немедленном сожжении оставшихся в живых святотатцев, вторгшихся в святилище Мильды, а заодно и тех, кто осмелился их защищать. Поначалу да, хотел, а когда до него дошла весть о том, что Кейстут отложил казнь литвинов, не подавших сигнал тревоги, возмущению его не было предела. Но, узнав о «цене», предложенной странными чужестранцами за жизнь двух врагов и о том, как они намерены использовать тех литвинов, решил благоразумно промолчать, выждав, чем все закончится.
        Как оказалось, не зря.
        Показать загадочного пленника, выкупленного монахами лишь для того, чтобы жестоко изувечить, жрец попросил из простого любопытства. Однако чуть погодя Лиздейка пришел к выводу, что не иначе как сам Перкунас побудил его заинтересоваться крестоносцем. И он же сделал так, что сопровождал его во время визита к Бонифацию не Улан, а Петр, ибо когда этот чернявый воин склонился к изголовью пребывавшего без сознания пленника, жрец увидел такое, от чего у него перехватило дыхание.
        До сего дня Лиздейке лишь однажды доводилось слышать о таком от своего предшественника Хейси, всего три года назад окончившего свой жизненный путь, добровольно взойдя на священный костёр. Мол, иногда, очень редко, боги стягивают людей невидимыми, но очень крепкими путами. Увидеть их дано не каждому, но лишь тому, кто держит в руках священный посох криве-кривайтис. Даром богов являются эти узы или проклятьем, трудно сказать, но точно известно, что когда первому плохо, худо становится и второму, и наоборот. Неведомо и отчего такое случается.
        Говорил старый криве и что-то еще, но, увы, Лиздейка слушал его невнимательно, уверенный, что ему такое навряд ли повстречается в жизни. А вот теперь он сам, крепко сжимая обеими руками священный посох, воочию видел тонкую подрагивающую нить, тянущуюся от пленника к молодому черноволосому воину. И навряд ли последний доволен ею. Достаточно посмотреть, как он морщится, потирая пальцы рук.
        Вернувшись в свои покои, жрец призадумался. Как разорвать эти путы, Лиздейка не знал. Некогда ему доводилось в качестве помощника присутствовать на специальном обряде, проведенном Хейси, чтобы оборвать эту непостижимую связь. Тогда в святилище находились два близнеца и один из них неминуемо умер бы, поскольку при смерти находился второй, но усилиями криве он спасся и до сих пор жив и здравствует. Однако церемония проходила давно, и Лиздейке не очень хорошо запомнились подробности этого загадочного действа.
        Впрочем, попытаться можно - авось и получится. И уж в любом случае следовало намекнуть черноволосому, что его судьба отныне в руках Лиздейки, ибо он и только он в силах разрезать невидимую нить, подобно пуповине стягивающей двух чужеземцев. Но разрежет он ее не раньше, чем они согласятся перейти на службу к Гедимину, загоревшемуся оставить чернявого вместе с татарином у себя на службе.
        Впрочем, торопиться с этим не следует и навязываться с помощью ни к чему. Чтобы человек остался за нее благодарен, надлежит дождаться, когда он сам попросит о ней. А потому лучше вначале дождаться, когда в ответ на предложение Гедимина остаться с их стороны последует отказ, а они точно откажутся, ибо явно не собираются задерживаться в этих краях. Тогда-то можно намекнуть кунигасу о том, что он, Лиздейка, в состоянии помочь.
        Потому жрец и промолчал, вновь решив не торопить события. Единственное, что он позволил себе, так это осторожно поговорить с Петром, дабы получить подтверждение невидимой связи. Выяснив о болях в пальцах, внезапно возникшей у него, Лиздейка удовлетворенно кивнул и заметил, что у него есть славная мазь, могущая утишить неприятные ощущения.
        Расчет был прост: пытаемый должен вскоре пойти на поправку, следовательно, и у второго боли непременно пропадут. А когда дело дойдет до его, Лиздейки, уговоров остаться в Литве, можно причинить пленнику новую и очень сильную боль. Вне всяких сомнений ее ощутит и Петр. Вот тогда-то стоит напомнить и про мазь, и про то, что он, криве-кривейтис, опять готов прийти на помощь. Само собой, это будет для него очень непросто, но благодаря Перкунасу, одарившему его этим знанием, вполне возможно. Правда, вопрос в цене - готов ли воин уплатить ее.
        А пока следовало позаботиться о дополнительном стимуле, дабы усилить желание христианина остаться на службе у кунигаса. И Лиздейка в разговоре с Сангре тоже вскользь, как бы между прочим упомянул, что на днях собирается перенести оскверненное святилище Мильды в более спокойное место, разместив его недалеко от главного капища великого Перкунаса.
        Гедимин со своим предложением поступить к нему на службу особо не медлил. Правда, опасаясь отказа, пошел окольным путем и на следующий день, заглянув в комнату друзей, обстоятельно поведал, сколь сильно уважает и ценит иноземцев, приезжающих в Литву с добрыми намерениями. И купцам ганзейским дозволяет торговать у себя в городах безо всяких пошлин, и люд мастеровой старается привечать, освобождая его на десять лет от всех податей. Особо упомянул, что его абсолютно не интересует, кто они по своей вере. А умелых ратников, особенно из числа столь хитромудрых, он, можно сказать, готов на руках носить. К тому же, как он понимает, оба - вольные птицы и не имеют обязательств, препятствующих для поступления на службу к кому бы то ни было…
        Последовала многозначительная пауза. Друзья нерешительно переглянулись. Хотя концовка и не прозвучала, но и без того было понятно, что это приглашение, следовательно, надо дать ответ. Петр, сомневаясь в своем мастерстве деликатного отказа, вопросительно оглянулся на Улана, но тот молчал.
        Однако Гедимин и сам заподозрил, что согласием не пахнет и, не желая выслушивать отказ, отступил. Дескать, спешить с принятием решения ни к чему, но чтобы дорогие гости сами могли убедиться в его гостеприимстве, он завтра приглашает их к себе в новый стольный град Троки. Думается, они не пожалеют. Да, он помнит, что им довелось много странствовать по свету и сталкиваться со всякими диковинами. Но в такой славной охоте им наверняка не доводилось участвовать.
        Улан продолжал молчать. Вздохнув, Сангре взял инициативу на себя.
        - Мы весьма признательны великому кунигасу всей Литвы за высокую оценку наших скромных достоинств, - промямлил он, тщательно подбирая слова и досадуя на помалкивавшего друга, но тот вдруг перебил его:
        - И с радостью принимаем его приглашение.
        - Вот и хорошо, - удовлетворенно кивнул Гедимин, предупредив: - Значит, завтра поутру и выезжаем, - и он, довольно улыбнувшись, вышел.
        ГЛАВА 29. РУССКАЯ ДЕРЖАВА С ЛИТОВСКИМ АКЦЕНТОМ
        Опешив от неожиданности, Сангре недоуменно уставился на друга.
        - Я объясню, - торопливо сказал Улан.
        - Да уж, сделай милость, - настороженно протянул Петр, - а то я весь в непонятках. Кстати, ты не забыл, что мы вроде в Берестье собирались?
        - И очень хорошо, - улыбнулся Улан. - Есть повод долго не рассиживаться в гостях, а уехать побыстрее, не растягивая наше ознакомительное свидание. Мы на него полюбуемся, он на нас - и хватит… для первого раза. А сюда возвращаться нам ни к чему. Дитриха она все равно выкупать не станет, а пленника… Ну куда его везти в таком состоянии? Да и неизвестно, как оно обернется. Следовательно, махнем туда прямо из Трок.
        - Погоди, погоди, - остановил друга Сангре. - Давай по порядку и начнем со свидания. Какое ж оно ознакомительное, когда мы с Гедимином дважды совместно пьянствовали? Я и сейчас тебе про него много чего скажу. И что значит для первого раза? Выходит, будет второй?
        - Во всяком случае, я очень на него надеюсь, - хладнокровно согласился Улан.
        - А на хрена?! - не выдержав, взревел Петр и взмолился: - Уланчик, ты ж не депутат Госдумы, а потому изволь говорить так, чтоб простой народ в моем лице тебя понимал. Мы, между прочим, и без того здесь задержались. Помнится, ты там что-то тренькал за Галицкую Русь, а мы до сих пор в Литве, - Улан открыл было рот, но Сангре повелительным жестом остановил его. - Ша, вьюношь, не рассыпай здесь бисер оправданий. Я знаю, их есть у тебя, но они ни к чему - сам вижу, что у нас все идет правильно и даже лучше ожидаемого. Мы приобрели славу великих непревзойденных полководцев и хитромудрых стратегов, к тому же успели кое-что разузнать за то, с кем шефы Галичины водят дружбу, и я сам не больно-то жажду долгожданной встречи с этими шлимазлами. Хай целуются взасос со своим Евросоюзом, в смысле, клянутся в верной дружбе немцам, ляхам и прочим католикам в костеле в честь этой, как ее там, Маньки Ледяной. Но как я погляжу, у тебя на уме уже не третий, а какой-то загадочный четвертый вариант, а я о нем ни слухом, ни духом. Между прочим, на тайны мадридского двора в силу двадцатипятипроцентного родства со всякими
кобельерами и тореадорами имею право я, а не…
        - Нет никакого четвертого варианта, - перебил Улан. - Просто я не стал тебе рассказывать подробности третьего, и ты решил, что наша цель - Галицкое королевство, - он виновато шмыгнул носом. - Но поиск пороха - дело долгое и свободного времени у нас предостаточно, а ты, помнится, как-то заикался насчет внесения нашей лепты в святое дело объединения Руси.
        - Ну-у, было, - согласился Петр. - Не отрекаюсь. Но для этого нам надо ехать…
        - Не надо, - отрезал Улан. - Слушай внимательно.
        Но рассказывать о своем замысле он не торопился. Поднявшись с лавки, он задумчиво прошелся по комнате. Сангре продолжал сидеть, внимательно наблюдая за другом. Тот шагнул к столу, где стояла чернильница с несколькими гусиными перьями, а на углу лежали несколько чистых листов бумаги. Неторопливо выбрав перо, Улан провел по острию пальцем, удовлетворенно кивнул и, обмакнув его в чернильницу, нарисовал на листе три круга. Один был побольше, второй поменьше, а третий совсем маленьким. Помахав бумагой в воздухе, чтоб чернила быстрее просохли, он показал рисунок другу, спросив:
        - На что похоже?
        - Если ты собираешься мне на досуге преподать пару уроков из Лобачевского, то я в его загадочной геометрии дуб дубом, - предупредил Сангре.
        Улан вздохнул и пояснил:
        - Большой - Русь, поменьше - будущая Украина, самый маленький - Белоруссия. Был один-единственный славянский народ, а стало аж три. Или нет, четыре, а то и пять, - и он провел в среднем круге две черты, разделив его на три неравные части.
        - А почему ты поделил Украину? Крым имеешь в виду? Или Галичину с юго-востоком, которые, к гадалке не ходи, тоже вот-вот от Киева откачнутся?
        - Откачнутся, - согласился Улан. - А почему?
        - Козе понятно, - пожал плечами Сангре. - У одних фашисты всем заправляют, этот, как его, кривошатунный сектор, а другим неохота жить в бандитском государстве, если это вообще можно назвать жизнью.
        Улан покачал головой.
        - Это, дружище, всего-навсего ускоряет процесс неизбежного раскола, не более. Будь иначе, они рано или поздно все равно разбрелись бы в разные стороны - чересчур разные. И вера, и менталитет, и многое другое. А из-за чего наступили различия? Да из-за того, что проживающие на этих территориях долгое время жили в разных государствах. Одни в Польше, а потом в Австро-Венгрии, другие в Литве и далее в России. Третьих же, что на юго-востоке, сейчас вообще нет, появятся аж лет через шестьсот, причем отовсюду, образовав эдакую солянку, и, понятное дело, родными для первых двух им тоже никогда не стать. Вот мне и подумалось, что если бы каким-то образом всех славян, пока у них нет никаких глобальных различий, вновь соединить под одно начало, под одну крышу, - и он, обмакнув перо в чернильницу, обвел круги, - то потом ни у кого и мысли не появится насчет отделения.
        Петр задумчиво посмотрел на лист, почесал в затылке и мрачно произнес:
        - Вообще-то я имел в виду Владимирскую Русь и то, что к ней прилегает: Псков, Новгород, Рязань и так далее. А твое предложение… Помнится, ты всегда называл меня мечтателем и прожектером. Сдается, мои прожекты - не что иное как мелкая пыль под слоновьими копытами твоего утопического плана. Это ж невозможно.
        - Сейчас запросто, - твердо возразил Улан. - Галицко-волынская земля пока остается независимым королевством, остальные украинские земли тоже. Да, они платят дань Орде, но это не в счет, и Русь платит. Разве белорусы… Эти уже под Литвой, но и у них особо ничего не изменилось.
        - И каким образом они объединятся? Добровольно? Народы с радостью согласятся, а правители? Кому захочется свою власть терять? Корона, конечно, потяжелее лапши, но сомневаюсь, чтобы кто-то, к примеру, те же правители Галичины, дозволят смахнуть ее со своих ушей по доброй воле.
        - Их согласия как раз и не требуется, - мотнул головой Улан, - поскольку им обоим очень скоро, лет через пять-семь, точно не помню[46 - Год гибели Андрея и Льва - 1224-й.], суждено погибнуть в какой-то битве, причем без оставления мужского потомства. То есть объединителю Руси надо лишь немного обождать и Галич с Волынью сами упадут ему в руки. А вот с остальными Рюриковичами и впрямь проблема, - помрачнел он. - Кого из князей ни возьми как кандидата в цари, остальные вмиг на дыбы встанут. Понимаешь, они все между собой в родстве, пускай и отдаленном, а потому примириться с тем, что кто-то из них возвысится, никогда не смогут. Значит, нужен нейтрал, чужак, как в старые времена, когда призвали княжить Рюрика… - и он, замолчав, многозначительно посмотрел на Петра.
        - Гедимин?! - ахнул Сангре, догадавшись, к чему клонит его друг. - Эй, нехристь, ты того! Остри, но знай меру!
        - Я не шучу, - покачал головой Улан.
        Ошарашенный Петр долго вглядывался в его невозмутимое лицо и, наконец, убедившись, что тот говорит серьезно, выдохнул:
        - Уланчик, стой! Ты сошел с ума не на той остановке. Русь под Литвой?!
        - Почему под? Вместе. Да и то вначале, а далее… - он улыбнулся. - Ну не говорим же мы, что Русь оказалась под варягами, когда пришел править Рюрик, а за ним Олег, верно?
        - Сравнил, - хмыкнул Сангре. - Сколько тех варягов-то? Русь их проглотила и все.
        - А сколько тех литовцев? Думаешь, намного больше? Тоже проглотит.
        - А заворота кишок не случится? - хмыкнул Петр.
        - Нет, - упрямо мотнул головой Улан. - Даже легкого несварения не будет. А знаешь почему? - и он выпалил: - Да на мой взгляд, Литва - та же Русь, только моложе лет эдак на триста и со всеми достоинствами и недостатками, присущими юному организму. Точно, точно, сам прикинь.
        Петр послушно прикинул, припоминая все, что ему довелось до сего дня повидать в Литве. А ведь и впрямь есть сходство. Городских стен, правда, он на Руси еще не успел повидать, но если судить по историческим фильмам, здешние были точь-в-точь. И дома с теремами тоже. А уж про людскую одежду, про вооружение и прочее и говорить не приходилось. Ну разве язык иной, хотя если призадуматься, то и он не сказать, чтоб совсем чужой. По-русски снег - по-литовски сниегас, огурец - агуркас, чеснок - тшесноко, липа - лиепа, нос - носис, а карп - карпис, то есть весьма и весьма схоже по звучанию, равно как и многое другое. Или взять самих литвинов, без разницы, аукшайты они вроде Ажуоласа, столь превосходно сыгравшего погибающего крестоносца, или жмудины вроде сынов Сударга. Все равно внешность у них весьма близка к русскому типу: стоит поставить рядом тверича с жмудином или суздальца с аукшайтом, и с этим согласится кто угодно. Нет, встречаются, конечно, и страшилки вроде питекантропистого Локиса, но и в Твери с Москвой такие сыщутся.
        - Ну, ты силен, - протянул Сангре, восхищенно глядя на друга. - Одно сомнительно. Навряд ли все русские князья согласятся подчиниться Гедимину.
        - Запросто, - усмехнулся Улан, - поскольку тут на стороне будущего царя окажется психология, и они поступят по принципу: пускай не мне, зато и не тебе. Это я про корону. Да и какую власть они теряют? Никакой. Титулы при них останутся, земли тоже. Разве верховную…
        - Во-во, - подхватил Петр. - Не спорю, может у Михаила Тверского хватит ума согласиться, а московский Юрий навряд ли согласится ее отдать.
        - А карабин на что? - напомнил Улан. - И когда одного великого князя не станет, а другого еще не изберут, можно будет и… Зато представь итог: Литва, Белоруссия, Украина и Владимирская Русь, включая Новгород с Псковом, под единым началом. Это ж не сила - силища!
        - Все равно как-то оно… - замялся Петр. - Погоди, погоди, а вера? Из меня, конечно, христианин, как из мусульманина иудей, но, сдается, она должна быть у всех единой…
        - А ты вспомни, когда у нас крестились народы Севера? Это католиков православная церковь терпеть не может, конкуренты, а к язычникам она относится вполне лояльно и будет ждать хоть сто, хоть триста, хоть пятьсот лет, но насильно никого крестить не станет, пусть себе шаманят дальше.
        - Это народ. А верхушка?
        - Да, Гедимин пока язычник, - согласился Улан. - Но с этим, как мне кажется, особых проблем не возникнет. Думаю, узнав, что его зовут править Русью, он с радостью в купель нырнет. Да и сыновья его тоже навряд ли станут колебаться. Во всяком случае его сын Ольгерд уже сейчас креститься собрался, а ведь речь всего-навсего о Витебске идет.
        - Жрецы на уши встанут.
        - Их я возьму на себя. Просто напомню, что их ждет на одной стороне, а потом поясню, что будет на другой. И если втолковать тому же Лиздейке, что кроме кровавого отблеска костров им при католицизме ничего иного не светит, то как знать - может, он еще и сам кунигаса подтолкнет, чтобы тот крестился и Русь возглавил. Между прочим, с поиском самой купели тоже никуда ехать не надо, - усмехнулся Улан. - Я как-то у Кейстута спросил, где бы поблизости божий храм найти. Мол, друг помолиться хотел да молебен заказать по случаю победы над крестоносцами. А он знаешь что мне посоветовал? Говорит, лучше всего ему не к какому-нибудь рядовому попу ехать, а к главному в Литве, вроде криве-кривайтиса, но для христиан. Правда, он находится в каком-то Наваградаке и проще всего заглянуть к нему на обратном пути из Берестья. Я после этого разговора у Яцко уточнил подробности и выяснил, что еще покойный Витень выбил в Константинополе для своих православных подданных отдельную епархию, или как она там у христиан называется. И ныне в этом Наваградаке сидит, в точности как и во Владимирской Руси, цельный митрополит Феофил.
Между прочим, после смерти Витеня именно Феофил благословил Гедимина на великое княжение. Ну и Лиздейка само собой.
        Петр уныло скривился.
        - Все понимаю, но Русь под властью литовца… Бр-р, - передернулся он.
        - Рюрик тоже не в Новгороде или Рязани родился, - запальчиво перебил его Улан. - А ты в курсе, что в Александре Третьем всего одна шестьдесят четвертая часть русской крови, а остальная немецкая? Ну и что? А славянофилом был еще тем! Аж с перехлестом. Да и зачем нам Александр? Давай-ка поближе пример возьмем. В тебе самом, друг ты мой разлюбезный, сколько русской крови?
        - Хо-хо, - самодовольно подбоченился Сангре. - Во-первых, дед моей бабы Фаи. Причем чистокровный русак.
        - И все равно раз прапрадед, это всего одна шестнадцатая, - быстро прикинул Улан. - Дальше.
        - Во-вторых, дед у мамы Гали.
        - Тебе он прадед, то есть еще осьмушка. Еще.
        Петр наморщил лоб, с минуту вспоминал и наконец проворчал:
        - А куда больше? Может, тебе этого мало, а мне так вполне.
        - Тогда подведем итог, - невозмутимо кивнул Улан. - Сплюсовав перечисленное тобой, получаем три шестнадцатых или менее двадцати процентов. Так вот Гедимин по сравнению с тобою в два с половиной русее. Это если по крови.
        - То есть?
        - У него мать - минская княжна, я выяснил. И жена Ольга Всеволодовна родом из Полоцка.
        - Помнится, Кейстут как-то назвал ее мачехой.
        - Правильно, потому что она вторая. Но и первая тоже из Полоцка. Ее Агафьей Всеславной звали. Между прочим, двоюродная племяшка жены Александра Невского. Вот и получается, что это литовцам впору передергиваться, поскольку Кейстут с Ольгердом уже на три четверти русаки, а в том же Ягайле вообще одна осьмушка литовская останется. Между прочим, поляки не смотрели на то, что Ягайла был практически русским, а польской крови в нем вообще не имелось. Они его все равно и на своей принцессе женили, и королем Польши поставили. В смысле женят и поставят, - торопливо поправился Улан и возмущенно напустился на Петра. - И вообще, мы чего обсуждаем - национальность будущего государя или освобождение Руси от татар?! Лучше посмотри, сколько плюсов получит будущая держава. Гедимин и полководец от бога, и правитель приличный, а уж какую мудрую политику проводит по отношению к русским князьям, принимаемым под свою руку - залюбуешься. Мы старины не рухаем, а новины не уводим, - процитировал он слова кунигаса. - Опять же возраст у него приемлемый, еще двадцать три года будет править, а если его не убьют при осаде
орденского замка, а уж мы постараемся, предупредим про якобы очередное видение, то и все тридцать, никак не меньше. Ну и наследники у мужика - залюбуешься.
        - М-да, Кейстут и впрямь симпатяга парень, - согласился Петр.
        - Ольгерд не хуже. Помнишь, я рассказывал, как он в середине этого века разгромит татар, причем силами одного Литовского княжества. А теперь представь, что у него появится возможность воспользоваться военными и людскими ресурсами Твери, Москвы и прочих русских земель. Думаю, тогда Куликово поле действительно вполне реально организовать на полвека раньше, особенно если удастся, как ты предлагал, внести в Орду раздрай, чтобы они поначалу сами друг из дружки кровушки нацедили. Про Галицкое королевство молчу. С такими силами Гедимин его полякам нипочем не отдаст - себе заберет, когда тамошние правители скончаются. А тевтонов он вообще с лица земли сотрет. Я имею в виду с прибалтийской земли. Вот тебе выход в море и возможность торговли с Европой, притом цивилизованно, через двери, а не через форточку. Кстати, при наличии альтернативных морских портов и Новгород Великий станет куда сговорчивее. Впрочем, не думаю, что он вообще будет сильно брыкаться, поскольку Гедимин, в отличие от Александра Невского, слово свое всегда держит, подписанных договоров не нарушает и на их исконные вольности посягать не
станет.
        - Все равно мне с твоим предложением сразу не свыкнуться, - тяжело вздохнул Петр. - Слишком оно… оригинально. Опасаюсь, как бы при переработке русского хрена в литовский криенас не получилась хренотень с хреновиной.
        - Но мы ж не сами и не завтра Гедимину корону предлагать станем, верно? - усмехнулся Улан. - Потому и предлагаю прокатиться на несколько деньков в его Троки, присмотреться к нему повнимательнее, а заодно и разговор соответствующий завести насчет смены веры. Ну и насчет короны тоже. Вскользь, в виде шутки. А уж после возвращения из Берестья, когда обстряпаем повторный выкуп твоего Бони и заберем деньги, можно начинать думать, как половчее начать претворение нашего замысла в жизнь.
        - И все равно как-то оно, - замялся Петр. - Все понимаю, да и не рискуем мы ничем, авось нам здесь не жить, но… А ты не подумал, что нам попросту не успеть довести это до конца?
        - Подумал, - с готовностью кивнул Улан. - Но ведь тут, как мне кто-то говорил, главное начать, идею соответствующую подкинуть, огоньку поднести, а разгорится оно и без нашего участия.
        - Ладно, - после недолгого колебании решительно махнул рукой Сангре. - Прокатимся, не жалко, - и он процитировал:
        Умом Литву попробуйте понять,
        Измерьте царственную стать,
        Неси скорей, Улана-сан, ты свой аршин.
        - Я это к тому, - пояснил он недоумевающе уставившегося на него другу, - что не просто пригляжусь к Гедимину. Я этого язычника под микроскоп засуну и каждый микроб в нем на ощупь проверю, на ощупь, - и он сурово погрозил пальцем.
        - Само собой, - охотно согласился обрадовавшийся Улан…
        …Время в Троках они провели чудесно. И хотя Сангре иногда втихомолку ворчал, а вечером, слезая со своей лошади, болезненно кривился, но и ему понравилась охота, организованная для них по повелению Гедимина. Наверное, есть нечто эдакое в каждой особи мужского пола, будоражащее кровь в погоне за диким зверем, не говоря о победоносном финале: кто кого, ты или… Да и противники были достойные: вначале кабаны, а затем неистовые дикие зубры, в сравнении с коими домашние, пускай и матерые быки, выглядели новорожденными телятами.
        Петру уже не мешало незнание литовского языка - успел он его освоить. Не ахти, конечно, по минимуму, но вполне сносно, чтобы при случае изъясниться - дали себя знать занятия с Локисом и Вилкасом, но особенно ночи, проведенные с вайделоткой.
        - Оказывается, наилучший способ обучения иностранным языкам - это постель, - констатировал Сангре. - Не иначе, все дело в положительных ассоциациях во время уроков. Они, знаешь ли, стимулируют. Как знать, если б у нас в академии немецкий преподавала такая же коза, а не старичок предпенсионного возраста, может, я сейчас и на дойчландском тарахтел лучше Штирлица.
        Ну а под конец им оказали великую честь - допустили присутствовать на священном жертвоприношении Перкунасу, состоявшемся в самом главном капище Литвы, на Турьей горе близ луки, образуемой впадением Вильны в Неман, в так называемой долине Свинторога. Да и как не допустить, ежели состоялось оно в честь взятия Христмемеля, а кто главные виновники этого?
        То-то и оно.
        Огромные костры, разведенные вблизи гигантского деревянного изображения бога Перкунаса, величественная фигура жреца, взывающая к нему, и все остальное внушало невольное уважение к происходящему действу. Впрочем, исключительно со стороны Улана. Для Петра это театрализованное представление так и осталось «развлекаловкой».
        - Гляди, гляди, - то и дело толкал он в бок друга, - как лихо он забульбенил когерентный посыл на квантовом уровне. Не-е, у мужика минимум третий дан по кинематике чёрной теквон-магии, поверь мне. В таких делах я влет секу. А вот с бубнами и барабанами сплоховали, маловато. Эх, им бы «Бони-М», совсем иной разгуляй бы получился. Пару раз «Бахама-мама» исполнить и все - религиозный экстаз населения обеспечен.
        Правда, смотреть человеческие жертвоприношения он не смог - отвернулся в сторону и только временами страдальчески морщился, когда порывы ветра от огромного костра доносили сладковатый запах горящей человеческой плоти. Впрочем, Улан тоже не глядел туда, предпочитая устремлять взор повыше - на темное ночное небо.
        Познакомились они и с семейством Гедимина, хотя и не со всем. Его жену Ольгу Всеволодовну они повидали всего однажды - женщине нездоровилось. К дочерям, выведенными ею к гостям, друзья особо не приглядывались, а из сыновей кунигаса в Троках находились всего трое - два самых младших: подросток Любарт и кроха Явнут, да один из старших, будущий победитель татар Ольгерд. Остальные же были отправлены отцом в различные уделы на практике постигать княжескую науку управления, включая и первенца Монтвида, находившегося в старой столице Керново, как бы замещая там своего отца.
        Впрочем, Ольгерду тоже вскоре предстояло уехать в Витебск, но не для постижения княжеской науки, а для женитьбы на тамошней княжне Марии. Вообще-то он должен был укатить на следующий после приезда друзей день, однако дважды откладывал свой отъезд, принимая участие чуть ли не во всех беседах Гедимина с Петром и Уланом и пытливо буравя своих собеседников голубыми, похожими на отцовские глазами. Отличие в цвете зрачков было незначительным, но если вглядываться… Если у кунигаса они были серовато-голубыми, напоминая отблеск хорошо начищенного меча, когда в нем отражается небо, то у Ольгерда голубовато-серый цвет зрачков больше походил на булатный клинок. Словом, у отца - железо, у сына - сталь.
        Он и Улана с Петром слушал иначе, чем Гедимин. Тот, к примеру, когда речь вновь зашла о хитроумном взятии Христмемеля, подкидывал и свои предложения, пускай и запоздалые: «А еще лучше, если б вы… Надо было… А вдобавок стоило…». Ольгерд же помалкивал, таил от всех свои идеи, но чувствовалось - их у него невпроворот, так и просятся на язык. Но удерживал их в себе сын кунигаса, не выпускал наружу. Наверное, потому ему столь сильно понравилась фраза, произнесенная Уланом: «Тогда лишь двое тайну соблюдают, когда один из них о ней не знает». Он долго смеялся, а затем попросил ее повторить, очевидно, чтоб крепче запомнить.
        Щекотливого разговора с Гедимином насчет поступления к нему на службу избежать не удалось. Да и как его избежишь, когда Улан успел отличиться и во время их отдыха. Как-то разговорившись с кунигасом по поводу усовершенствования защиты литовских замков, он посоветовал взять себе в помощь саму природу, а точнее - реки.
        Если кратко, речь его сводилась к устройству возле некоторых замков плотин или водохранилищ - в зависимости от того, что позволяет рельеф местности. Разумеется, возводить их под маркой устройства водяных мельниц, чтобы об истинной цели ни одна зараза, кроме князя, не знала. Зато в случае нападения немцев литвины могут в любой момент выпустить на свободу буйный шквал воды и он запросто сметет любое войско, стоящее на его пути. Зимой, конечно, этот способ неприемлем, спору нет, зато если вражеское нападение случится летом…
        Неман, конечно, для такого не годился, уж больно широкий, это ж какое водохранилище надо делать, да и берег литовский высоковат, а вот реки помельче… Взять, к примеру, Вильно, подле которой литовский князь сейчас затеял очередное строительство. Учитывая, что новый град расположен на высоких холмах, а следовательно, ни одно наводнение ему не страшно, можно запросто соорудить в одной из низинок чуть выше по течению…
        Называется, ляпнул на свою голову. А Гедимин не будь дураком и уцепился. Мол, давай, а то такого еще не бывало и спецов у него нет. Опять же сам говорил про соблюдение тайны, следовательно, кого попало к строительству не привлечешь. И пришлось Улану весь следующий день разъезжать по окрестностям нового города Гедимина, выбирая подходящее для водохранилища и плотины места. Уже затемно он вогнал в качестве условного знака последнюю из жердей, отгородив ими подходящую низинку неподалеку от Вильно.
        Затем пришел черед чертежей, работу с коими он закончил лишь к исходу вторых суток. Рыть местным аборигенам, согласно раскладу Улана, предстояло много, но овчинка того стоила. А наутро, заполучив все чертежи (последний из них Буланов завершил накануне за полночь), пораженный скоростью его работы и обширными познаниями, Гедимин высказался напрямую. Мол, когда они покончат с делами, связанными с выкупом, ему бы очень хотелось увидеть их у себя на службе.
        И вновь напомнил, что вера тех, кто ему служит, для него значения не имеет. Конечно, лучше бы они поклонялись Перкунасу и прочим богам, но не беда если Аллаху или Христу. Взять, к примеру, Давида, тоже приехавшего издалека, из Пскова, и хотя он верит не в того Христа, что Сангре, но ведь в Христа, а не в Перкунаса, и что с того? Главное, он храбр, умен, верен, а потому ныне не просто наместник Городно, но и всех западных земель, включая Берестье. И Гедимин держит его буквально у сердца, о чем наглядно свидетельствует и то, что он с ним породнился, отдав ему в жены свою дочь Бируте и разрешив перекрестить ее в Екатерину. И далее, так сказать, для усиления впечатления, последовал заманчивый намек. Мол, вообще-то дочерей у него еще много и кое-какие как раз в самом соку, так что…
        Друзья переглянулись, и Улан осторожно ответил, что многое будет зависеть от того, насколько успешно закончится у них затеянное. Такая уклончивость кунигасу, судя по его помрачневшему лицу, не больно-то понравилась, но вслух он свое недовольство никак не выразил. Правда, на всякий случай уточнил, не собираются ли чужеземцы пойти на службу к его южным соседям.
        Услышав в ответ короткое и твердое «нет», Гедимин удовлетворенно кивнул и предложил добавить людей для их охраны в пути, но оба, не сговариваясь, наотрез отвергли его предложение. И обязанными быть не хотелось, да и ни к чему они. Помимо Локиса с Вилкасом и Яцко у них имелось еще семеро дюжих широкоплечих воинов, выделенных Кейстутом из числа тех, кто участвовал в спектакле под Христмемелем - куда больше?
        - Но этим, думаю, не побрезгуете, - заявил слегка раздосадованный их отказом Гедимин и стянул с мизинца золотой перстень. В центре оправы красовался большой синий сапфир с вырезанным на нем трезубцем. - Пока мы в Литве, стоит показать его любому человеку, и он непременно окажет вам помощь. В том даю вам свое слово, - твердо заявил князь, сурово добавив: - И скорее железо превратится в воск, чем я возьму его обратно. На того же, кто откажется помочь, пускай обрушится гнев Перкунаса и всех прочих богов на небе и мой на земле.
        Пришлось взять, дабы окончательно не обидеть. Тяжелый перстень пришелся впору Петру только после того, как он его надел на указательный палец. Да и для него оказался слегка великоват, норовя соскользнуть, поэтому Сангре, едва они выехали из Трок, продел через него веревочку и надел на шею. Так надежнее.
        ГЛАВА 30. ОЧЕРЕДНОЕ ФИАСКО
        Выехали они не за шесть дней, как советовал Кейстут, а на сутки позже - задержали разметки водохранилища и чертежи плотины. Однако Гедимин заверил, что они легко наверстают упущенное время, поскольку почти вся дорога гладкая и ровная, ибо тянется по руслам замерзших рек. Да и купцы с начала зимы хорошо укатали санную колею. Словом, не путешествие будет, а одно удовольствие.
        И впрямь, уже в первый солнечный денек восемь всадников и трое саней, следующих за ними, преодолели двойную норму, пройдя по речушке Лукне, начинающейся совсем неподалеку от Трок, и далее уже по Меричанке, успев добраться до небольшого замка Меркен, запиравшего ее устье при впадении в Неман.
        Воевода замка встретил припозднившихся путников - подъехали, когда давно стемнело - настороженно, но перстень Гедимина и впрямь творил чудеса. Стоило показать его, как они получили самый радушный прием. Более того, сенные девки, появившиеся в их покоях ближе к ночи, явно были готовы и расстелить дорогим гостям постель, и самим прилечь в нее. Правда, оба единодушно проигнорировали их намеки. Полтораста верст за день - не шутка, и даже куда более привычному к верховой езде Улану хотелось одного: брякнуться в кроватку и заснуть. Про Петра и говорить нечего.
        Поздний зимний рассвет вновь застал их в пути. Лошади, послушно следуя всем причудливым изгибам Немана, шли ходко. Делать было нечего и друзья вторично, на сей раз окончательно, обсудили перспективы оригинального варианта Улана, коему, судя по всему, не суждено было сбыться.
        Да, касаемо Наваградка все оказалось правдой. Действительно, сидел в нем митрополит Феофил. А близ города продолжал существовать православный Лавришевский монастырь, основанный еще сыном Миндовга, но…
        Вот в этих «но» и заключались закавыки. Во-первых, сам Гедимин, за исключением благословения, полученного от Феофила, не больно-то тяготел к христианству: и в храмы не захаживал, да и на пожертвования был весьма скуп, считая все это никчемными глупостями. «Даже сотня золотых крестов бессильны перед сталью одного-единственного меча», - любил приговаривать он.
        А не гнал он и словесно привечал христианство исключительно по меркантильным и сугубо практическим причинам - одни крестоносцы чего стоили. Впрочем, язычество и их боги всегда были куда покладистее по отношению к своим потенциальным конкурентам, относясь к ним достаточно миролюбиво, нежели жестокие и ревнивые ко всем прочим Иегова, Саваоф и Аллах. Соответственно и сами почитатели древних богов - Осириса, Зевса, Юпитера, Митры, Одина и Перуна вели себя куда порядочнее и гуманнее к представителям иных вер.
        Но гуманность вовсе не подразумевает осыпание золотом. А потому неудивительно, что православный митрополит, как поведал друзьям Яцко, жил весьма бедно. И монастырская обитель представляла собой удручающее впечатление: десяток клетушек для монахов и неказистая деревянная церквушка. Сразу ясно, что властям на их существование абсолютно наплевать: стоит монастырь - хорошо, развалится - тоже не заплачут. Если заметят, конечно.
        Во-вторых, народ. Не зря они побывали на празднике, устроенном жрецами во главе с Лиздейкой. Вид исступленной толпы, могущей в честь своих богов порвать кого угодно, преподал друзьям хороший урок. Эти никогда не простят князю перехода в иную веру и немедленно откачнутся от него. Да и жрецы навряд ли станут сидеть сложа руки. Умные и наиболее дальновидные вроде Лиздейки - да, поймут князя и если не одобрят, то во всяком случае простят, ибо так надо. Но хватает и иных, которые после крещения кунигаса могут повести себя невесть как.
        Но это полбеды, однако имелось и «в-третьих». Даже рискни Гедимин сделать ставку на христианство, в какую сторону он качнулся бы, неведомо. Точно также, а то и побольше, чем православных, он привечал и католиков. То, что костелов и католических монастырей в самой Литве было больше, нежели православных - заслуга самих католиков и упрек неповоротливому православию. То же самое относилось и к тому факту, что братья-доминиканцы и францисканцы вовсю расхаживали по стране, проповедуя слово божье, и каждый имел при себе охранную грамоту с тяжелыми вислыми свинцовыми печатями от великого кунигаса - попробуй тронь.
        Но отметая в сторону инициативу одних и инертность других при внимательном рассмотрении все равно становилось понятно, что и сам Гедимин отдает предпочтение служителям римского папы. Было оно еле заметным, можно сказать, практически неуловимым, но если приглядываться…
        Достаточно посмотреть на Бертольда и Генриха - двух монахов-францисканцев, трудившихся в княжеской канцелярии в качестве секретарей и готовивших для Гедимина различные бумаги, указы и прочие документы. Одно это говорило о многом, особенно если вспомнить, что язык официальных документов в Литве - русский. В смысле - старорусский. И речь Яцко и таких же, как он, дреговичей, кривичей и прочих будущих бульбашей, друзьям была понятна точно так же, как слова жителей Липневки. Разве акцент немножко иной и только.
        Вот так: язык русский, а пишут на нем не будущие белорусы или малороссы, а пара немцев-монахов. И что они при этом напевают в княжеские уши - бог весть. Разумеется, кунигас - не дурак, себе на уме, но тем не менее иногда - если речь идет о мелочах - к ним прислушивается и даже… идет навстречу. Иначе он навряд ли обратился бы к Петру с Уланом с просьбой освободить брата их францисканского ордена Сильвестра без выкупа, поскольку тот, дескать, является духовным лицом. Мол, ни к чему благородным воинам уподобляться варварам-крестоносцам, разоряющим святые капища людей иной веры и предающим смерти литовских жрецов.
        Дураку понятно, откуда растут ноги у этой просьбы. Нет-нет, на Сильвестра друзьям было наплевать. Они и без того собирались продержать его исключительно до того времени, пока Бонифацию не станет заметно лучше, то есть по сути в качестве сиделки, после чего отпустить. Однако сам факт княжеского заступничества говорил о многом.
        Да и в других вопросах, особенно экономических, князь также опирался на католиков, к примеру, через рижского архиепископа норовил поддерживать торговые связи с Европой.
        Если вникнуть в ситуацию, то понять Гедимина несложно - по одну сторону от его страны лежат православные государства, по другую - католические. Ссориться ни с теми, ни с другими нежелательно. Но если откинуть в сторону личные предпочтения в вере, коих он не имел вовсе, относясь ко всем толкам христианства с полнейшим равнодушием, на первое место выплывала практическая выгода, то бишь голая политика. Согласно же ей православные соседи, в отличие от католических, были полузависимы, выплачивая дань мусульманской Орде. То есть с военной точки зрения они как союзники смотрелись, мягко говоря, слабовато. Скорее уж обузой, ибо приняв ордынских данников под свою руку, он тем самым приобретал вражду со степняками, с коими кунигас пока ухитрялся сосуществовать в относительном мире и ссориться не собирался. Во всяком случае, в ближайшем будущем.
        И когда Улан как-то по возвращению с охоты ухитрился вытащить его на откровенность, направив разговор в нужное русло, Гедимин, нимало не скрываясь, открыто ответил:
        - Не хочу, чтоб Литва оказалась меж Ордой и Орденом, словно между молотом и наковальней. Тогда ей точно не уцелеть. Как-нибудь потом, когда эти поганцы с крестами на плащах угомонятся и поймут, что с нами куда выгоднее жить в мире, нежели воевать, можно будет и степному народцу уши надрать, но до тех пор… - и было видно, что этот ответ отнюдь не экспромт, он давно все обдумал и прикинул. Сожалеюще вздохнув, добавил: - Вот ежели бы русичи в того же бога, что и немецкие рыцари, верили - дело иное, мог бы и призадуматься… - Словом, ставим на твоей затее крест, - подвел безжалостный итог Сангре. - Жаль, сама-то идея с объединением хорошая. Но увы, иначе как с восточного конца, ее в жизнь внедрить не получится.
        Разочарованный Улан лишь горестно кивнул, признавая правоту друга. Однако жизнерадостно щурящемуся на солнце Петру очень не хотелось, чтоб в этот погожий зимний денек кто-то рядом грустил, особенно лучший друг. И он бодро пихнул Улана в бок.
        - Да ты не грусти. Теперь нам по-любому не успеть претворить в жизнь все планы. Сам посуди, только на то, чтоб достичь Урала и выяснить, где там железо, не говоря уж про строительство самого примитивного заводика, нужны годы и годы, а мы, надеюсь, уже следующим летом скажем этому времени адье и только нас здесь и видели.
        - Уверен?
        - Процентов на девяносто. Думаю, если купцам пообещать ну-у, скажем, по два золотых флорина за каждый фунт, они наизнанку вывернутся, но все притарабанят, - ответил Петр.
        - А заказывать думаешь сколько?
        - Гулять так гулять, в смысле на все пятнадцать тысяч.
        - Это ж больше трех тонн! - ужаснулся Улан, мгновенно произведя в уме нехитрый подсчет. - И не жалко?!
        - Так ведь для себя, - недоуменно пожал плечами Сангре. - Чем громче бабахнем, тем надежнее, что эта хрень включится.
        - А на текущие расходы оставить?
        - У нас же Дитрих имеется, - напомнил Петр. - Думаю, тысяч за пять мы его свободно продадим, если не больше, плюс у нас и сейчас кой-какая наличка имеется, да и Кейстут нашу долю добычи серебром отстегнет, так что хватит денег и чтобы до Липневки добраться, и деревенским помочь, и, - он кашлянул в кулак, - Зарянице новые колты с зелеными камушками прикупить, чтоб под цвет глаз. Горыне тоже какой-нибудь инструмент подарим.
        - Как-то ты сегодня сам на себя не похож, - натужно улыбнулся Улан. - Все готов промотать и прокутить.
        - Не все, - возразил Петр. - Грех отсюда с собой редких монеток не набрать. Правда, я не филателист, да и ты тоже…
        - Не нумизмат, - подхватил Улан.
        - Ну да, - подтвердил, нимало не смутившись, Сангре. - Словом, могём лопухнуться, но если хотя бы с одной из сотни угадаем, уже неплохо заработаем. А остальные как память сохраним.
        - А все прочее побоку и тебя уже не интересует?
        - Ну почему побоку, - возмутился Петр. - Цельных полгода, а то и год тут без дела торчать - с тоски загнемся. Так что успеем и в Тверь заглянуть, и в качестве спонсоров князя Михаила выступить. Я к тому, что и бумажную фабрику построим, и типографию наладим, а ежели притормозит купец с товаром, то и первую книжку выпустим. Ну а остальное… - он развел руками.
        - Я так и понял, - кивнул Улан. - Нам здесь не жить, как ты любишь приговаривать, так чего надрываться?
        - Странно как-то у тебя это прозвучало, - буркнул Сангре. - Почти как упрек, хотя на самом деле я прав - всех дел все равно не переделать, а нам здесь и впрямь не… - осекшись, он уставился на сумрачное лицо друга и настороженно осведомился: - Не пойму я что-то. До сегодняшней минуты я полагал за наши дела с путешествием обратно, что они в шоколаде.
        Улан неопределенно пожал плечами и, поморщившись, ответил:
        - Ну-у, с цветом ты не ошибся…
        - Оп-па! Это как же понимать?!
        - Да есть одна серьезная проблемка.
        - Та-ак, - протянул Сангре и хмуро потребовал: - А теперь, дружище, возьми свой язык в руки и растолкуй мне за то, чего я еще не знаю.
        Улан помялся, оглянувшись на десяток литвинов, следовавших за ними. Чуть задержав взгляд на Яцко, бывшем ближе прочих, он неопределенно поморщился и коротко отрезал:
        - Вначале доберемся до Берестья, а там и поговорим.
        Но получилось чуть иначе.
        Во-первых, в Городно, куда Гедимин попросил их заглянуть, дабы они передали тамошнему князю Давиду грамотку, им удалось прибыть засветло, то есть они не так сильно устали, как после первого дня путешествия.
        Во-вторых, то ли в баньке были какие-то особые венички, то ли сам банщик обладал необычным мастерством, но выйдя из нее друзья чувствовали себя не расслабленными, а напротив, взбодрившимися и посвежевшими.
        Ну а в-третьих, хозяева им практически не докучали. Скорее уж напротив. Давид, прочитав послание кунигаса, заявил, что у него имеются кое-какие дела в Берестье и, сославшись на необходимость личного контроля за сборами в дорогу, пошел отдавать распоряжения дружине и дворне. Жена его, литвинка Екатерина, до святого крещения носившая имя Бируте, поначалу засыпала обоих бесконечными вопросами о батюшке Гедимине и разлюбезных братцах, но вскоре, будучи на сносях, почувствовала себя плохо и, извинившись, тоже покинула гостей. Мало того, она не просто удалилась, но еле дошла до своей опочивальни - начались схватки.
        Оставшись за столом одни, друзья не стали долго рассиживаться в трапезной и, проследовав за слугой-провожатым, оказались в приготовленных для них покоях. Притом произошло это достаточно рано - не позже восьми вечера. Тогда-то Сангре от нечего делать и вспомнил странную обмолвку друга насчет серьезной проблемки, могущей задержать их в средневековье. И принялся тормошить Улана. Тот поначалу предложил отложить разговор на следующий день, но Петр не отставал, высокопарно потребовав не щадить его и сказать все как есть, сколь бы плохим ни было известие.
        - Ну раз тебе так не терпится, - вздохнул Улан и зачем-то выглянув за дверь, велел стоящему там Яцко раздобыть медку и по возможности покрепче. Повернувшись обратно к Петру, он зловеще пояснил: - Некоторые новости, как сложная хирургическая операция, нуждаются в анестезии.
        - Значит, твои новости из числа плохих, - задумчиво протянул Сангре и его настроение мгновенно упало.
        - Не угадал, - покачал головой Улан. - Скорее, из разряда очень плохих…
        ГЛАВА 31. ВИЗИТ В МЕЗОЗОЙ
        Начинать рассказ о «проблемке» Улан не спешил. Задумчиво почесывая в затылке, он прошелся по комнате. Петр, плюхнувшийся на свою постель, хмуро следил за другом. Вообще-то такие блуждания были его привилегией, и от этого непривычное поведение Улана с каждой секундой тревожило его все сильнее. Когда тот в пятый по счету раз совершил путешествие из угла в угол, Сангре, не выдержав, взмолился:
        - Уланчик, ты своим молчанием делаешь мне боязно. Начнёшь ты наконец излагать за свою проблему или продолжишь дергать за мои нервы, хотя они совсем не похожи на струны гуслей.
        - Сейчас, сейчас, - пообещал тот. - Но для начала скажи, как тебе самому это время? В смысле, по душе или…
        - Ну ты и вопросики задаешь, - почесал в затылке Петр. - Честно говоря, раньше я средневековье считал куда приличнее: рыцари, благородство, менестрели, а на самом деле… - он досадливо махнул рукой. - Сплошная борьба за бабло. Как говорил один поэт, везде угрюмое мошенство и нет веселого жулья.
        - Но и отличия имеются, причем весьма существенные, особенно на Руси, - возразил Улан. - Например, в двадцать первом веке ты мало что мог изменить, так сказать, по-крупному. Вспомни-ка. Мы едва занялись наркобаронами, и нам столько соли с перцем на хвосты насыпали - ай-яй. Сам губернатор с мэром подключились, чтобы нас в кутузку засадить. А тут преступников никто покрывать не станет, в каком бы чине они ни хаживали. Даже боярин, если виноват, и тот, что написано в «Русской правде», все сполна получит.
        - А к чему ты мне это все рассказываешь? - насторожился Сангре.
        - Да я как-то припомнил твои грандиозные наполеоновские планы, изложенные в Липневке, когда мы бизнес-план обсуждали, кое-что прикинул и пришел к выводу, что по большей части они реальны.
        - А то! - самодовольно хмыкнул Петр. - Мы ж не инквизиторы, фуфло приличным уважаемым людям не впариваем и за базар завсегда отвечаем. Между прочим, ты меня тогда остановил не вовремя, а то бы я тебе еще и продолжение выдал, а оно еще круче начала. Вот послушай. Сразу после Урала…
        - Погоди пока с продолжением, - перебил его Улан. - Тут одно начало чересчур больших сроков для исполнения требует.
        - В смысле?
        - В смысле, успеть-то выполнить все затеянное можно, но не за пару-тройку лет.
        - Ну-у, я ведь сказал, что главное - Русь в седло подсадить, а остальное они сами. К тому же ради Куликова поля я готов слегка тормознуться.
        - Надолго?
        - Да хотя бы на столько же.
        - То есть на пару-тройку лет, - уточнил Улан и, дождавшись утвердительного кивка Сангре, поинтересовался: - А если еще дольше? Уж больно дел много, включая международные, то есть связанные с дальними путешествиями.
        - Это еще какими? - оторопел Петр.
        - Например, в Константинополь.
        - Зачем?
        - Понимаешь, века через два у России на юге появится мерзопакостная соседка по кличке Османская Порта, а проще говоря - Турция. И сколько от нее мук претерпит наша страна - уму непостижимо. Так вот если эту гнусную страну придушить в зародыше, то России удастся избежать такого количества бед, что просто ой, как любят говорить у тебя в Одессе. А сейчас это вполне осуществимо… Я как-то с одним из купцов на торжище разговорился, и он рассказал, что нынешний правитель турков Осман (в его честь потом страну назовут) уже год как осаждает некую византийскую крепость Брусу. Вот мне и подумалось, что если гарнизону крепости помочь отбиться…
        - Да ее взяли поди давным-давно, - фыркнул Сангре.
        - А вот и нет, - уверенно возразил Улан. - Читал я об этой осаде в одной книге лет пять назад. Необычная она, потому и запомнилось. Дело в том, что осаждать ее начал султан Осман, а закончил его сын Орхан - очень уж долго она длилась, целых десять лет. Прямо не Бруса, а Троя. Так вот если туркам под этой крепостью перца на хвост насыпать, то они, глядишь, и притормозят со своими дальнейшими захватами, а то и вовсе дергаться перестанут.
        - Почему?
        - Приток-то в их армию солдат удачи сократится, кому охота у неудачников служить.
        - Предлагаешь поехать к ним на помощь? А толку с нас двоих? - поморщился Сангре и, оглянувшись на десяток литвинов и жмудинов, добавил: - Даже если Гедимин еще людей подкинет, все равно… - не договорив, он махнул рукой.
        - Действовать по-разному можно, - улыбнулся Улан. - Можно помогать друзьям, а можно пакостить врагам. В этом случае вполне хватит нас двоих. Вот представь, все священники, а лучше муллы, чтобы этой же веры, со стен крепости проклинают турецкого полководца, а затем мы осуществляем придуманный тобой сценарий с Узбеком, то бишь отправляем этого Орхана на свидание с Мухаммедом. Сдается, в этом случае напуганные турки сами снимут осаду и в ближайшую полсотню лет не станут связываться с Византией. Раз боги не одобряют, чего уж тут. Опять же сам Орхан молод, и сыновья у него если и имеются, то совсем мелкие или вообще в колыбели. Получится в точности как ты про Орду рассказывал, то есть большой раздрай. Точнее, еще хлеще, поскольку у них конкурентов там - только успевай отстреливать.
        - Да-а, интересный ты закрутил сюжетец, - уважительно прокомментировал Сангре.
        - А в этом времени вообще скучать не придется, даже если на десять или на двадцать лет остаться. Да что двадцать. Если по уму, то здесь столько всего надо сделать, что и до конца жизни навряд ли уложимся.
        - Только не нашей, - поправил его Сангре.
        - Ты уверен?
        Петр недоуменно уставился на Улана.
        - Дружище, вы делаете недоумение на моем лице. И к чему вообще этот разговор о сроках нашего пребывания тут? Да еще по столь неприятной нарастающей: три, шесть, десять, двадцать, вся жизнь… Или я чего-то еще не знаю?
        Улан сокрушенно вздохнул и… занялся подсвечником, неспешно снимая щипцами нагар с каждой из трёх горевших свечей. Покончив с этим, он повертел щипцы в руках, аккуратно отдирая присохшие обгорелые фитильки.
        - Щас побью и не дам плакать, - предупредил Сангре.
        Улан еще раз вздохнул и, продолжая возиться с очисткой щипцов, негромко произнес:
        - Знаешь, по моим прикидкам даже после устроенного на болотном островке взрыва вернуться обратно у нас навряд ли получится.
        - И не надо произносить это столь трагичным тоном, ты ж не Гамлет. Согласен, гарантии нет. Островок может не опуститься - раз, таинственная штука не включится - два. Получается фифти-фифти. Так что с того? Все равно надо рисковать. С островком совсем просто: коль не выйдет открыть ларчик сразу, мы найдем кувалду потяжелее, в смысле порцию пороха побольше, и шарахнем по крышке шкатулки вторично, то бишь учиним новый бабах. С агрегатом же…
        - Дело не в том, включится он или нет, - перебил Улан. - Опасность как раз в том, что все пройдет удачно, поскольку тогда может получиться еще хуже.
        - Не понял?
        - Судя по имеющимся фактам, он заработает далеко не так, как нам бы хотелось, а наоборот, и мы с тобой окажемся…
        Не став договаривать, он скривился, махнул рукой и, наконец-то оставив щипцы в покое, взял вместо них с подноса, стоящего посредине стола, один из небольших серебряных кубков. Покрутил его в руке, любуясь простенькой гравировкой, затем взялся за кувшин с неизменным квасом. Понюхав содержимое, удовлетворенно кивнул и начал наполнять кубок. Наливал неторопливо, да и пил не спеша, явно оттягивая момент неминуемого продолжения разговора.
        - Уланчик, я таки не Станиславский, а потому скажи «ша» этой драматической паузе, - не выдержал наконец Сангре, - и раскручивай до конца свой триллер, а то ты меня окончательно перезапутал и теперь я еду здесь и не понимаю там. Скажи толком, что означает в твоем понимании «наоборот» и где мы окажемся.
        Улан поставил пустой кубок обратно на стол и, тряхнув головой, резко обернулся к Петру.
        - Хочешь всю правду?! Легко! - выпалил он. - Ты, помнится, несколько раз обмолвился, что мы здесь находимся временно нам здесь не жить. Так вот, согласно моему раскладу, исходящему из обыкновенной логики, получается, что… - он набрал в грудь воздуха и, делая после каждого из произносимых слов паузу, отчеканил: - нам… здесь… жить!
        - Почему? - оторопел Сангре.
        - Потому что жить здесь - наилучший из имеющихся вариантов, ибо полет наоборот означает наше приземление не в двадцать первом веке, а где-нибудь в рабовладельческом обществе. И это, заметь, можно будет расценить как превеликую удачу, поскольку возможно попадание в более ранний период.
        - Но это не факт, а лишь твоя догадка, притом чересчур мрачная, - неуверенно возразил Петр.
        - Догадка, - согласился Улан. - Но основанная именно на фактах, пускай и косвенных. Напоминаю, что в нашем времени никто из исчезнувших так и не объявился, а ведь среди них кого только не было, включая уфологов-любителей и даже ученых. Ну не верю я, чтобы никто из них не знал формулы пороха и не сумел его либо раздобыть, либо изготовить. Были, не могли не быть попытки вернуться, и что же? Возвращения не произошло. Так какой следует вывод?
        - Какой?
        - А такой, что неведомый агрегат работает только в одну сторону, то бишь отправляет исключительно в прошлое.
        Петр озадаченно почесал в затылке и недовольно покосился на друга. И что же ему теперь, соглашаться навсегда застрять в средневековье? Столь чудовищную вещь его душа понимать отказывалась наотрез…
        - Нет, Уланчик, - твердо произнес он. - Я таки не дам тебе раздавить танком своих железобетонных аргументов хрупкую бабочку моей радужной надежды вернуться обратно. Хотя один наш с тобою промах признаю. Надо было еще тогда, когда жили в Липневке, потолковать с деревенскими и попробовать отыскать следы коллег по несчастью, чтобы… - он осекся и, недоуменно уставившись на криво усмехнувшегося друга, протянул: - Ты чего?
        - За всех не говори, - поправил Улан, пояснив: - Это ты промахнулся, а я давным-давно с ними потолковал на эту тему и выяснил, что никакие странные незнакомцы в необычной одежде у них вообще не появлялись. Деревня в этих местах существует лет двадцать, не меньше. Следовательно, мы - самые первые, кто угодил в это время. - Улан поморщился и нехотя сознался: - Да, они могли пойти не в ту сторону, заблудиться в болотах и вообще утонуть в них, не спорю. Но не все же. Нет, дружище, сдается, ларчик открывается гораздо проще: их никогда здесь и не было.
        - И куда они делись? - насторожился Сангре.
        - А кто тебе сказал, что в том подводном агрегате имеется фиксированная дата? Скорее всего, он действует наобум и никогда не повторяется, выбрасывая народ куда попало. Знаешь, как картечь из пушки - с диким разбросом дробин. Вот их и занесло куда-нибудь в восемнадцатый век, а может в шестнадцатый, десятый, шестой и так далее. А тех, кто сумел повторно взорвать островок - еще дальше, ибо картечь, не забывай, невзирая на разброс, всегда летит из ствола строго в одну сторону, вперед. Так что нас, очень может статься, при повторной попытке ждет каменный век и пещерные люди.
        Сангре вскочил на ноги и уставился на Улана. Тот виновато развел руками, словно говоря: «Ну а я-то что могу поделать?». Прошипев какое-то нечленораздельное ругательство, Петр в задумчивости опустил голову, прошелся из угла в угол. Вернувшись назад к столу, неуверенно произнес:
        - Все равно надо рисковать. Может, так, как ты говоришь, а может иначе. В крайнем случае Локиса с Вилкасом с собой прихватим, за счет их за своих сойдем. А там изобразим пару небесных громов из карабина и все: станем полубогами, на худой конец вождями какого-нибудь племени и начнем жизнь с нуля. А чего? Отгрохаем мавзолей или пирамиду, чтоб было откуда пламенные речи бухтеть, и поведем народ в наше с тобой светлое будущее.
        - Замучаемся вести, - отрезал Улан. - Времена дикие, нравы суровые, рта не успеешь открыть, как навалятся на нас всей толпой и схарчат за милую душу. К тому же неандертальцы с питекантропами - не предел. Они, скорее, один из лучших вариантов, если не считать рабовладельческого строя. Не забудь, прошлое велико. Есть меловой период, есть мезозой. Там нам и вовсе хана настанет.
        - Как же, как же, смотрел я кинушку про парк Юркиного периода.
        - Вот-вот, - подтвердил Улан.
        - Тогда получается, что…
        Договаривать Сангре не стал. Почему-то возникло ощущение, что достаточно ему признать правоту друга, и тогда действительно все, хана путешествию обратно. А вот если промолчать, то шанс на возвращение в не больно-то уютный, а порою откровенно грязный и лживый, но, несмотря на все это, остающийся родным двадцать первый век, остается. В конце концов, попытка не пытка - вдруг выгорит.
        Правда, с другой стороны, принимая во внимание логику Улана, гораздо реальнее и перспективнее выглядит перспектива попасть на обед к динозаврам. Или, причем в лучшем случае, залететь в племя мумбо-юмбо, где пожирание человеческого мяса в порядке вещей.
        Петр вздохнул. На ум ничего путного не приходило, а бурная фантазия роскошными мазками рисовала исключительно одних волосатых человечков, пляшущих возле костра и весело машущих человеческими черепами - не иначе была удачная охота… на соседнее племя. И тут же неподалеку мрачным призраком возникал огромный тираннозавр со здоровенной зубастой пастью. Он жадно облизывался и присматривался к плясунам, прикидывая, с кого начать - его охота только начиналась.
        Несколько минут Сангре продолжал вышагивать из угла в угол, бормоча себе под нос нечто невразумительное. Затем, остановившись напротив Улана и широко расставив ноги, неприязненно уставился на него. Нет, умом-то он прекрасно понимал, что друг, выдавший столь гадкую новость, ни при чем. Но сердце перестроиться не успело, продолжая считать его виновником новых и, по всей видимости, уже неразрешимых проблем. Сурово кашлянув, он коротко поинтересовался:
        - А теперь подведи итог и выскажись за наши шансы на удачное возвращение обратно?
        - Столько вопросительных знаков, что точно не рассчитаешь, - попытался увильнуть Улан.
        - А ты примерно, - суровым тоном посоветовал его друг.
        - На мой взгляд, максимум один к ста, - Петр присвистнул. - А если быть реалистами, то вообще один к тысяче, - смущенно продолжил Улан.
        - К тысяче или…
        Улан пожал плечами, ничего не ответив, но Сангре хватило, чтобы понять: раз не возражает, значит, может быть и соотношение похуже.
        - М-да-а, - тоскливо вздохнул Петру. - Ничего себе новостишку ты мне выдал, живого рака тебе в средневековые кальсоны! Значит, ты понял за все это еще в Липневке. А чего сразу не сказал, а только сейчас?
        - Да я бы и сегодня не стал тебе ничего говорить, - заторопился Улан с пояснениями. - Полагал, что через годик-два ты бы эту новость куда легче воспринял, но мы ж в Берестье за деньгами едем и, скорее всего, их получим, а значит, тогда все равно пришлось бы объяснять, почему я против того, чтобы спустить весь полученный выкуп на покупку пороха. А вместо этого… ну-у…
        - Понятно, - криво усмехнулся Сангре. - Пока еще не ведаешь усталости, готовь необходимое для старости, поскольку в эти времена пенсион от государства сотрудникам силовых структур не предусмотрен. Получается, оберегал меня, не желая ложить[47 - Это не авторская ошибка. В русском языке действительно отсутствует глагол «ложить», но в «одесском» таковой существует.]мой инфаркт на свою совесть, - он тяжело вздохнул и пробормотал: - Вот оно как, Раиса Захаровна. Закрутилось по пьянке и не выбересся. - В это время дверь за его спиной заскрипела и он, зло обернувшись, рявкнул: - Ну кого еще там чёрт несет?!
        - Меня, - оробело пискнул стоявший в дверном проеме Яцко. В руках он держал здоровенный кувшин. Несмотря на приличную дистанцию - их отделяло не менее двух метров - Петр уловил отчетливый запах хмельного меда.
        - Вовремя, - кивнул Сангре, принимая кувшин.
        Усилием воли он взял себя в руки и даже нашел в себе силы вежливо поблагодарить парня. Однако выдержки хватило лишь дождаться, чтобы тот вновь скрылся за дверью. Едва это произошло, как Петр, еще раз сочно выругавшись и тяжело вздохнув, припал к посудине. Пил он долго и жадно, крупными глотками, не замечая, что струйки с обеих сторон нахально стекают на его отросшую за последний месяц черную бородку и, весело пробежав по ней, устремляются на рубаху. Наконец, оторвавшись, он вздохнул, поглядел на Улана, продолжавшего держать в руках оба кубка, и произнес:
        - Извини, но сегодня оно мне было нужнее. Хотя, - он небрежно потряс кувшином и, прислушавшись к плеску, уверенно заявил: - Как раз на кубок осталось.
        Поставив посудину на стол, Сангре тяжелой поступью направился к своей постели. Плюхнувшись на нее, он задумчиво произнес:
        - Знаешь, баба Фая мне частенько повторяла в детстве: «Счастье обязательно тебя найдет».
        - И что? - поинтересовался Улан.
        - Как видишь, - глухо откликнулся Петр. - Либо оно не умеет искать, либо я здорово прячусь.
        На сей раз Улан откликнулся не сразу, сосредоточенно выливая остатки меда в свой кубок. Вышло немного - чуть больше половины. Он оторопело потряс кувшин над кубком. Тот в ответ скромно выдал пару капель.
        - Ну ты и пить, - протянул Улан, поворачиваясь к другу. - Кой чёрт на кубок, когда… - и осекся, взирая на заснувшего Сангре.
        Некоторое время он озадаченно смотрел на него, но решил, что оно к лучшему. Он-то сам осознал печальную ситуацию давным-давно и с тех пор успел смириться с мыслью, что им, по всей видимости, никогда не попасть в свое время, но до сих пор помнил, как погано было тогда у него на душе. И не только в самый первый день, когда он это окончательно понял, но и на следующий, и на позаследующий… и так дней пять. Да и позже нет-нет, и вспоминалось, отчего настроение сразу существенно портилось.
        Он уже хотел было направиться к своей кровати, но, вздрогнув, внимательно всмотрелся в лицо спящего. По щеке Петра медленно катилась слеза. Получалось, тот не спит, а просто не хочет никого видеть, желая побыть один. Улан прикусил губу, сочувственно вздохнул, а вслух громко произнес:
        - Ишь ты, как банька сморила. Хотя да, целый кувшин меда выпить - тут и Локис сомлеет. Ну и ладно, завтра договорим.
        На цыпочках пройдя к своей постели и всем видом демонстрируя, что действительно поверил в сон друга, он бесшумно разделся и, задув свечи, торопливо юркнул под одеяло, с тоской понимая, что завтра настроение друга будет навряд ли лучше, чем сегодня…
        ЭПИЛОГ. И БЫТЬ ГРАДУ СЕМУ
        Сангре и на следующий день действительно продолжал переживать услышанное от друга. За завтраком он почти ничего не ел, да и в пути первое время помалкивал, вяло реагируя на все попытки Улана растормошить его.
        Давида с ними не было. Он задержался в Городно, поскольку у жены под утро начались схватки, но пообещал попозже догнать их. Пожалев о его отсутствии - как-никак новый человек, глядишь, сумел бы отвлечь его друга от грустных мыслей - Улан стал размышлять, что еще можно предпринять.
        Идея пришла неожиданно. Первым делом отправив Яцко в голову их небольшого поезда с поручением находиться пока там и старательно запоминать дорогу - ни к чему ему слушать их загадочные разговоры, Улан напомнил Сангре про Урал, Куликово поле и прочее. Мол, помнится, кое-кто намекал на кучу идей, коим не хватает лишь первоначального капитала. Да и вчера этот кое-кто еще раз повторил, что Урал - всего лишь начало. Учитывая, что теперь у них вот-вот появится куча денег, есть смысл, воспользовавшись свободным временем, более детально продумать планы на будущее.
        Петр начал рассказ неохотно - лицо продолжало оставаться мрачным, брови нахмуренными, а в глазах по-прежнему царила безбрежная печаль. Слова приходилось из него вытаскивать чуть ли не клещами, а ответы по большей части были односложными, да и тон соответствующий: равнодушно-безучастный. Однако неизбывный оптимизм вскоре взял свое. Да и погода тоже всеми силами стремилась помочь замыслу Улана - было солнечно и безветренно. И голос Петра с каждой минутой становился все бодрее и азартнее. Вскоре он уже не рассказывал или повествовал - вещал о радужных перспективах:
        - А все гроши, что мы срубим с наших предприятий, вбухаем в организацию исследовательских экспедиций.
        - На Урал?
        - Да какой Урал! - досадливо отмахнулся Сангре. - Я ж говорил, он - лишь первый этап, а нам сразу после его освоения надо без остановки рвать все дальше и дальше на восток. Изыщем новых Хабаровых с Берингами, Дежневыми и братьями Лаптевыми. И в отличие от моего однобоко мыслящего тезки, по недоразумению прозванного Великим, прорубим не окно и даже не дверь, а цельный коридор вместе с кучей террас. Причем не в одну Европу - на черта она нам сдалась со своей, прости господи, толерантностью - а соорудим круговую веранду, чтоб сразу во все стороны, включая Китай, Индию, ну и выходы в Тихий и Индийский океаны. Народу по возвращению будем присваивать почетные звания «Заслуженных туристов России» и медаль на пузо размером с суповую миску. Поверь, за один такой стимул они валом попрут на эти экскурсии. Кстати, раз нам тут жить, - он на секунду помрачнел, но мгновенно встрепенулся и бодро продолжил: - можно и на досрочное открытие Америки замахнуться.
        - Ну это ты загнул, - коварно заметил Улан, по опыту зная, что любое голословное возражение только подстегивает необузданный энтузиазм и буйную фантазию друга. - Имеющимся в Европе корытам Атлантику ни за что не пересечь.
        - Если при ясной погоде и попутном ветре, то почему бы и нет, - не согласился Сангре. - Но с другой стороны, а на кой чёрт нам вообще ее пересекать? С какой стороны Россия в своей официальной истории добралась до Аляски, помнишь? Вот и пускай с того же конца орудует, благо Берингов пролив небольшой и плыть по открытому океану практически не нужно. А дальше тихой сапой вдоль по побережью на юг и далее на восток, поближе к Мисиписи, и пошло-поехало.
        - А надо ли вообще с нею связываться? - усомнился Улан.
        - Ты что?! Сейчас как раз самое время ее к рукам прибрать, пока никто другой до нее не добрался. Прибрать и устроить на ней другие, нормальные порядки. На кой чёрт сдалась миру цивилизация, прошедшая к прогрессу, минуя культуру! И вообще, будем считать это своего рода местью.
        - За что?
        - Да мало ли, - досадливо отмахнулся Петр. - За японцев из Хиросимы и Нагасаки, за Вьетнам, за Кубу, за соколов Милошевича, за ястребов Хусейна, за орлов Ассада!
        - А еще они со вторым фронтом до сорок четвертого года тянули. И Аляску нашу прихватизировали, - с серьезным видом напомнил Улан.
        - Точно, - выдохнул Сангре. - За одно это их следует повесить, четвертовать, оскопить и расстрелять. Причем последнее для надежности осуществить в виде салюта, то бишь многократно. А при нашем варианте там останутся вполне приличные ребята: ирокезы, делавары, могикане, Чингачгуки с Ункасами… Опять-таки и для экономики российской польза агромадная. Мы ж наших парней-первооткрывателей проинструктируем, чтоб назад с пустыми руками не возвращались, помидорчиков с картошечкой прихватили, кукурузу притарабанили, - он толкнул в бок Улана и, подмигнув ему, заговорщическим тоном продолжил: - Подсолнечник приволокут - люди маслицем в пост разживутся, бабы семечки лузгать примутся.
        - Вот только табак…
        - А что табак? Предостережем. Мол, тверской минздрав предупреждает, це погана трава от мериканьского дьявола для соблазна честных христиан.
        - А империи ацтеков и инков? Воевать придется.
        - Да зачем?! - всплеснул руками Петр. - Что мы, звери какие или того хуже, европейцы, прости господи! Насколько я помню, индейцы свои территории за гроши продавали. Точно, точно. Знаешь, почем голландские купцы купили у них островок Манхэттен, где сейчас Нью-Йорк? Всего за двадцать четыре доллара. Представляешь?! Значит я, если б был там вместо них, с учетом моего опыта на Привозе, вообще опустил бы цену до десятки. Прикинь, Манхэттен за десять баксов - это ж гешефт тысячелетия.
        - Баксов сейчас нет.
        - Не суть - пускай за десять новгородских гривен, - поправился Сангре. - Это я к тому, что запросто можно договориться с парнями по-хорошему, мирком-ладком, союз заключить, а там и военную помощь оказать, когда к ним подлинное зверье из Европы прикатит.
        Он оглянулся назад, подмигнул Локису, ехавшему чуть впереди своей пятерки, и требовательно осведомился:
        - Старина, Русь и Литва - братья навек?
        Тот в ответ торопливо закивал своему хозяину и прорычал нечто загадочное. Впрочем, судя по красноречивым жестам, коими богатырь-литвин сопровождал это рычание, получалось не просто навек, а еще сильнее, хотя сильнее вроде бы некуда. Сангре поощрительно кивнул Локису и осведомился у Улана:
        - Видал, на чьей стороне язычники? То-то. Мы с Монтесумой влет договоримся и еще будем поглядеть, кто кому организует санкции - конкистадоры ацтекам или они им, - он упер руки в боки и торжествующе осведомился: - Ну? И как вам понравится? Это ж грандиозная перспектива! Такую державу выстроим, такую империю отгрохаем! Правительница всех четырех океанов, голова в Европе, туловище в Азии, шаловливые ручонки на Индию возложены, а задница на Америку. Причем увесисто и плотно, чтоб ей, заразе, дышалось из-под нее через раз и нюхалось через два, да и то с отвращением.
        - Там же, согласно твоему раскладу, будут проживать вполне приличные ребята, - невозмутимо напомнил Улан. - Делавары, могикане, ирокезы, Чингачгуки с Ункасами…
        - Верно! - спохватился Сангре. - Ну-у, тогда никаких санкций. Нехай поют: «Я другой такой страны не знаю…» Я научу. И вольно дышать тоже.
        Улан с улыбкой покосился на друга. Надо же - и суток не минуло, как человек узнал новость, практически ставящую крест на их возвращении обратно, и пожалуйста: уже веселится и ликует. И как это у него получается, даже завидно немного. Сам-то он никогда не мог столь открыто, самозабвенно, как умеют одни дети, радоваться. Его трезвый взгляд на вещи во всем подмечал проблемы, вопросы, а мозг терзался от сомнений. Зато энтузиазм Петра клокотал, вырываясь из него, как пар из чайного носика, и сам он чуть ли не светился от удовольствия, витая в эмпиреях.
        Однако концовка пламенного рассказа Сангре о радужных перспективах Руси оказалась несколько неожиданной:
        - А порох нам все равно надо бы прикупить, - он замялся и неловко пояснил: - Мы ж пушки собирались внедрить, да и… - он чуть помедлил, собираясь с духом, и отчаянно выпалил: - Да и островок на болоте все равно взорвать не помешает.
        - Зачем? - поинтересовался Улан. - Хочешь рискнуть и отправиться к птеродактилям?
        Сангре упрямо нагнул голову, удивительным образом напомнив некоего молодого бычка, и пробурчал:
        - Не то, чтобы хочу, но… пускай будет. Мне его туман… душу греть станет… в далеких странствиях. Что-то вроде таинственной двери в каморке папы Карло.
        - Ведущей неведомо куда, - напомнил Улан.
        - Неважно, - отмахнулся Сангре. - Главное, ведущей. А там, как знать, вдруг меня под старость лет на приключения потянет: мамонты, саблезубые тигры… Представь, женщина, сплошь покрытая шерстью. Это ж романтика.
        - Скорее экзотика, - поправил Улан, - но если тебе так хочется, ладно, пускай, - покладисто согласился он.
        Петр с каким-то непонятным облегчением вздохнул, словно боялся, будто друг запретит его прихоть со взрывом островка или станет насмехаться над его желаниями, и, задрав голову кверху, довольно заметил, щурясь от яркого солнца:
        - Знаешь, времечко нам досталось так себе, средненькое, но если призадуматься, то ты прав: имеется здесь, по сравнению с двадцать первым веком, куча преимуществ. Да и в нашей с тобой будущей работе их завались: тут тебе и отсутствие адвокатов, и УПК[48 - УПК - Уголовно-процессуальный кодекс.]не для бандюков написан, точнее, вообще пока в зачаточном состоянии пребывает…
        - А если сравнить с каменным веком, - подхватил Улан, - то мы с тобой и вовсе в раю. Хотя, - он усмехнулся, - ты бы даже и в каменном кучу хорошего нашел, если б мы туда угодили.
        - А что, - оживился Сангре. - Запросто. Во-первых, девственная экология…
        И он с энтузиазмом принялся излагать другу преимущества жизни в первобытно-общинные времена. Правда, в конце заметил:
        - Но, положа руку на сердце, при наличии выбора я бы нынешнее средневековье на тамошние пещеры менять не стал. Хватит, махнули разок не глядя. И без того дешево отделались.
        Улан покосился на ярко синеющее, как полевой василек, небо, сугробы искристого снега, высящиеся по бокам от санной колеи, густую зелень огромных корабельных сосен, втянул в себя свежий морозный воздух и добавил в унисон словам побратима:
        - Можно сказать, счастливый билетик вытащили…
        И все-таки до конца выдавить остававшуюся тоску от вчерашнего горестного известия Петр, как ни крепился, не смог. Посмотрев на солнечный круг, зависший над землей и своим нижним концом касающийся горизонта, он как бы невзначай обмолвился, указав на него другу:
        - Если держать курс в ту сторону, через недельку, от силы две, можно было бы выехать к тому месту, где вырастет славный город Одесса, - и еле слышно добавил, - когда-нибудь.
        И столько печали было в его словах, что Улан вздрогнул и зябко поежился. Однако быстренько взяв себя в руки, он преувеличенно бодро возразил:
        - Что-то я тебя не пойму. По-моему, добраться до Америки и заключить союз с Монтесумой куда тяжелее, чем возвести обычный город на берегу Черного моря, не находишь?
        Сангре, опешив, уставился на друга.
        - А ведь действительно, - протянул он после паузы.
        - Кстати, эксклюзивное право главного строителя позволит тебе назвать главный рынок Привозом, основную улицу - Дерибасовской, а один из районов - Молдаванкой, - невозмутимо продолжил Улан. - Правда, сейчас строительство в тех местах пока не развернуть, шляются всякие вонючки, сами корявые и кони, как пони, - напомнил он как бы между прочим, - но насколько мне помнится, изгнание их из тех мест в любом случае входит в твои наполеоновские планы, следовательно… Одессе предстоит появиться на свет куда раньше Нью-Йорка.
        - Верно, - восторженно согласился Петр и, от переполнявшего его избытка чувств заорал во всю глотку: - Ура-а! Fur Russ - gro?, vereinigt, unteilbar!
        Из ехавших впереди ближайших трех-четырех саней в их сторону как по команде повернулись изумленные купцы.
        - Ничего себе! - удивился Улан, хорошо знавший антипатию Сангре к иностранным языкам. - Это где ж ты такое услыхал?
        Петр беззаботно отмахнулся, пояснив:
        - Ты ж помнишь, наш дедушка-немец в Академии частенько такие штуки выдавал, чтоб народ заинтересовать. Увы, не в коня корм, но эта фраза стала приятным исключением и почему-то запомнилась. Теперь ее можно сделать нашим девизом.
        - За Русь - великую, единую, неделимую, - озвучил перевод Улан. - А что, кратко и емко, как раз то, что нужно.
        - А знаешь, какой будет гимн у будущего славного города Одессы?
        Улан заявил, что исходя из личности строителя, догадаться можно и в ответ на вопросительный взгляд друга, усмехнувшись, выдал:
        - Если ты помнишь, я всегда называл его «Без двадцати восемь».
        - Точно, - мечтательно выдохнул Петр.
        Он так взбодрился, что охотно согласился с предложением ближе к вечеру догнавшего их небольшой поезд Давида не останавливаться на ночлег в небольшом сельце, а свернуть на реку Рось и пусть затемно, но нынче же добраться до Волковыйска. Мол, первенец родился, а Волковыйск все-таки город - и мед хороший сыскать можно, да и разместиться не где-то в избе, но у воеводы в покоях, чтоб отметить это событие как следует.
        - И нравы тут точь-в-точь как в двадцать первом веке, - весело прокомментировал Сангре. - Ну ничего не поменялось, совсем ничегошеньки, а я, как дурак, в траур вчера ударился. Ну все, Уланчик, теперь мы заживем - всем чертям тошно станет, - и весь остаток дороги он тихонько мурлыкал себе под нос «Семь сорок» - гимн будущего славного российского города Одессы…
        ОТ АВТОРА
        Хочу выразить самую горячую признательность Геннадию Бею. Без него речь Петра Сангре звучала бы далеко не столь образно и красноречиво и не изобиловала бы одесскими перлами. Чтоб ты так жил, старина, как я тебе благодарен!
        Также огромное спасибо Леониду Каганову за его шуточную переделку известных детских стихотворений на японский лад.
        .
        notes
        Примечания
        1
        СКС - самозарядный карабин Симонова.
        2
        Здесь и далее помогал Петру переделывать детские стихи на японский лад Леонид Каганов.
        3
        На одесском жаргоне гройсе хухем - большие люди, важные личности.
        4
        Н.Гумилев, «Император».
        5
        Гроб (ст. слав.).
        6
        В знаменитом романе Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада» главный герой, желая ввести в заблуждение испанцев, иногда представлялся не Питером Бладом, а доном Педро Сангре (слова sangre (исп.) и blood (англ.) означают одно: кровь).
        7
        Это в наше время Тверская область расположена преимущественно за Волгой, а в XIV веке владения тверских князей располагались равномерно как на право, так и на левобережье реки.
        8
        Евгений Скворешнев (Скворцов). «Быть русским - не заслуга, но обуза».
        9
        Чтобы соблюсти равноправие со славянскими богами - ведь не пишем же мы Бог Авось, Богиня Макошь, Бог Перун и так далее, - автор посчитал справедливым применить к словам «бог», «господь», «всевышний», «богородица» ит.п. правила прежнего советского правописания, то есть писать их со строчной буквы.
        10
        Название молитв в буддизме.
        11
        Здесь: лазутчика московского.
        12
        Здесь: шуйца - левая рука, одесная - правая.
        13
        Так православные называли католический крест.
        14
        Колты - височные женские украшения того времени.
        15
        Здесь: обвинит.
        16
        Здесь: сопляк.
        17
        Имеется в виду свастика - буддийский символ вечного круговорота жизни.
        18
        А. Розенбаум. «Полицмейстер Геловани»
        19
        Шнурок.
        20
        1988 год.
        21
        Н. Гумилев. «Любовники».
        22
        Н. Гумилев. «Либерия».
        23
        На самом деле жрица произнесла их название: «Блины по-жемайтийски».
        24
        Это две основные группы литовских племен, впоследствии вошедших в будущее Великое Литовское княжество.
        25
        Жрецы-путтоны были гадальщиками по воде, вейоны - по ветру, жваконы - прорицатели по пламени и дыму.
        26
        Н. Гумилев «Галла».
        27
        На самом деле эта латинское выражение переводится иначе: «Закон суров, но это закон».
        28
        Апостолик - так католики называли римского папу.
        29
        Схизматики - презрительное название православных католиками.
        30
        На самом деле это были не вопросы: Подробнее. Помедленнее. Не части (нем.).
        31
        В тевтонском ордене было пять категорий. Высшая - братья-рыцари и принимали туда преимущественно немцев. Все остальные поначалу проходили своего рода испытание, послужив в ордене просто братьями и не давая никаких обетов.
        32
        Так требует устав Тевтонского ордена: читать «Отче наш» 13 раз на заутреню, 7 - в другие канонические часы до вечерни, а в вечерню еще 9 раз.
        33
        Это не авторская фантазия. Уникальный случай смещения магистра великим капитулом действительно произошел именно в то время. Причины остались неизвестными.
        34
        Немецкое название реки Неман.
        35
        Золотая флорентийская монета с изображением лилии на аверсе и весом 3,5 грамма.
        36
        Имеется в виду Филипп IV Красивый (1268 -1314).
        37
        Наиболее распространенная в расчетах на севере Европы серебряная марка имела большой разброс по весу: от 197 гр (краковская) до 288 гр (венская). В этом ряду была и новгородская гривна (204 гр.) и упомянутая рижская марка (207,8 гр.). Но при примерном соотношении золота к серебру 1:11 цена одной марки в любом случае составляла более пяти золотых флоринов или дукатов.
        38
        Так в то время называлось восточное Поморье.
        39
        Помни о смерти (лат.). В Древнем Риме эта фраза произносилась во время триумфального шествия римских полководцев, возвращающихся с победой. За спиной военачальника ставили раба, который был обязан периодически напоминать триумфатору, что несмотря на свою славу, тот остаётся смертным. Возможно, настоящая фраза звучала как: Respice post te! Hominem te memento! («Обернись! Помни, что ты - человек!»)
        «Memento mori» являлось формой приветствия, которым обменивались при встрече французские паулины, именовавшиеся также Братьями Смерти - монахи ордена отшельников Св. Павла во Франции (1620 -1633)
        40
        Помни о жизни (лат.).
        41
        Так называлась главная башня в европейских феодальных замках.
        42
        Князь черский Тройден I, был женат на родной сестре галицко-волынских князей Марии Юрьевне, то есть приходился им зятем. Схизматиками католики именовали православных.
        43
        Считался представителем великого магистра. Всего ландмейстеров было трое: вГермании, в Пруссии и в Ливонии. После переноса столицы ордена в 1309 году в Мариенбург необходимость в специальном «заместителе» магистра в Пруссии отпала и до 1317 года на нее никого не назначали. Нет сомнений, что если бы не произошел скандал со смещением Карла фон Трира, она пустовала бы и далее.
        44
        Дословно переводится как «комтур земли». Руководитель баллея, то есть территориальной единицы, на которые были поделены владения Тевтонского ордена.
        45
        Нынешний Брест.
        46
        Год гибели Андрея и Льва - 1224-й.
        47
        Это не авторская ошибка. В русском языке действительно отсутствует глагол «ложить», но в «одесском» таковой существует.
        48
        УПК - Уголовно-процессуальный кодекс.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к