Русь Черная. Кн3. Амурский Путь Василий Кленин
        Русь Черная #3
        Третий том цикла «Русь Чёрная». XVII век, непонятный Дальний Восток. Большой победный поход всех амурских сил на Нингуту закончился полным разгромом. Или нет? Беглец из будущего, организовавший его, погиб. Или нет? Вторая книга закончилась большим многоточием. Во что выльется сложная круговерть между Русским царством, Цинской империей, даурскими князьями, корейскими мушкетерами, монгольскими налетчиками - вы узнаете в третьей книге.
        Русь Черная. Кн3. Амурский Путь
        Словарь некоторых «интересных» слов
        (будет пополняться)
        РУССКИЙ
        Аманаты - заложники
        Богдойцы - маньчжуры (образовано от «богдыхан»)
        Дощаник - парусно-гребное быстросборное судно
        Дуванить - лутать, грабить
        Обвод - контрабанда
        Тараса - часть крепостной ограды из двух рядов бревен в виде сруба
        Толмач - переводчик
        Ушура - река Уссури
        Шерть - присяга, шертовать - приводить к присяге
        Шунгал - река Сунгари
        Ясак - дань, ясачить - облагать данью
        ДАУРСКИЙ
        Аил - деревня, дом
        Каучин хала - старые «расовые» роды
        Онгор - дух мертвого шамана
        Орчэн - эвенки-оленеводы, орочоны
        Тангараг - клятва
        Угдел - страна мертвых
        Хала - семья, род, поколения (халти - принадлежащий к роду)
        Ходол - дурак
        Хонкор - эвенки скотоводы и земледельцы
        Хотон - город, загон (аналог град, ограда)
        Цаяти - суженый судьбой, судьбой данный
        Чакилган - молния
        Шинкэн хала - новые роды - одауренные тунгусы, монголы или иные народы
        МАНЬЧЖУРСКИЙ
        Амба Мама - старшая мама, старшая бабушка - так называли императрицу Сяочжуань Вэнь
        Амбань-джангинь - военный наместник края
        Гун - князь
        Дутун - командир Знаменного корпуса Фудутун - помощник командира Знаменного корпуса
        Никань - Китай, китайцы
        Нибучу - Нерчинск
        Сунхуацзян - это Сунгари
        Цзолин - командир нюру (роты) Знаменного корпуса
        Якса - Албазин
        КИТАЙСКИЙ
        Гайвань - небольшой сосуд для заваривания чая
        Олосы, Элосы - Русское государство, Россия
        Тэвейа - Тверь
        Цзыцзиньчэн - Пурпурный Запретный Город, резиденция императоров Китая
        Циньван - высший аристократический титул, практически следующий после императорского.
        Чабань - деревянная доска или столик для чаепития
        Шаци - дурак
        МОНГОЛЬСКИЙ
        Дзанги - командир
        Ханбалык - монгольское название Пекина
        Чаханьхан - по-монгольски «белый царь», имеется в виду русский государь
        Чахар - монгольское племя, которым правили прямые наследники династии Юань
        Энхэ-Амугулан - монгольское имя Сюанье (императора Канси)
        11 год эпохи Канси/1672. Уджа

* * *
        Глава 1
        - Да славится император, да воссияет вовеки Великая Цин!
        Важный чиновник в конической шапочке восклицал это уже в десятый раз (или в двадцатый?), но Уджа снова с неизменным восторгом и рвением пучил глаза, выказывая свою готовность служить императору, убивать за императора… Да что там - и умереть за него!
        Он впервые был в центре мира - в величайшем и укрытом от праздных глаз Цзичзынчене. Если начистоту, он и в Ханбалыке в первый раз, хотя уже несколько лет служит совсем неподалеку, в Сюаньфу.
        «Когда-то дома и укрепления Сюаньфу казались мне чем-то бесконечно величественным, - усмехнулся воин глубоко в сердце, сохраняя каменное лицо. - Какой же я был дурак! Хотя, для простого джаруда, выросшего в вонючей шерстяной юрте, поначалу любой дом в два этажа кажется дворцом».
        Нет, он совсем не жалеет, что пообещал своему дзанги десять кобылиц за право охранять императорский дворец в благодатный день. Возможно, уже никогда больше ему не удастся попасть и в сам Цзицзынчен, не говоря уж о прекрасном дворце Баохэ. Сегодня император принимает князей со всей Внутренней Монголии, и только поэтому в зале приемов Баохэ выставлена не только маньчжурская стража, но и монгольская. А что? Монголы также верно служат в Восьми Знаменах своему богдыхану.
        «Забудь про богдыхана! - снова мысленно отвесил себе оплеуху Уджа. - Богдыхан, это там, за Великой стеной, в родных степях. А здесь твой правитель - сиятельный император Великой Цин! И никак иначе!».
        А Уджа не был против. Ему нравилось в империи! Он не понимал ворчащих стариков, что мечтали вернуться в вонючие шерстяные юрты, в нищую степь. Учить маньчжурские и никанские слова трудно, но мудрый джаруд готов это делать, если по итогу удастся задержаться подольше в Сюаньфу… А, может быть, и в Ханбалыке! А что? Здесь есть монголы. Сама Амба Мама - бабка императора - древнего монгольского рода. И говорят, что она до сих пор не променяла степной халат на изысканные никанские наряды. Правда, эти халаты ей всё равно шьют никанские мастера из лучших никанских же шелков.
        Так что никаких «богдыханов». Только великий император. Уджа его, кстати, видел не в первый раз. Но на таком торжественном приеме - впервые. Юный, стройный, весь в золотых одеяниях, он тоже нес сейчас службу, подобно своей преданной страже. И ничего, что он сидит, а не стоит - это тоже непросто, когда к тебе уже несколько часов подряд идут десятки людей, чтобы восхититься, выразить любовь и почтение, подарить подарок, выпросить подарок (есть и такие!) и так далее.
        Хотя, если уж честно, то служба стражи началась еще вчера. Отобранные восьмизнаменники только шли через бескрайний город Ханбалык полдня. Миновали окраины Внешнего города, потом вошли во Внутренний город, потом - в Имперский город. И, наконец, после тщательной проверки в воротах Сихуамэнь, Уджа оказался в Цзицзынчене.
        Пурпурном Запретном городе.
        Какая красота и величие! Какая нерастраченная гармония!.. И как же богато, в конце концов! Уджа поневоле глазел во все стороны, поражаясь тому, что целый город был отстроен только для императора, его огромной семьи и высших чиновников. Больше сюда никого не пускали. Здесь билось сердце Срединной империи. Изысканное и богатое сердце.
        Монгольскую стражу уже в темноте сумерек старательно наставляли: где и как стоять, что делать можно, а чего - категорически нельзя. Усталый чиновник с диким гусем на груди и опаловым шариком на шапочке без остановки тараторил на плохом монгольском. Большой чиновник: Уджа точно знал, что низшим классам положены бронзовые шарики. С его слов выходило, что монголам нельзя почти всё. И за малейшее нарушение любого запрета ожидает страшная кара.
        Ночевать пришлось в одной из башен в поясе стен, а ранним утром их снова привели в Баохэ. При свете солнца Дворец показался еще удивительнее. Целый лес вырубили, чтобы построить только его - самый малый из дворцов Внешнего двора! И ведь каждое бревнышко старательно выточено, покрыто резьбой, украшено цветными лаками! Что тут говорить о прочих украшениях. А «золотой кирпич» на полу центрального зала и впрямь звенел, будто сделан из золота. Уджа сам проверил - трижды цокнул высоким каблуком, пока какой-то маньчжур из императорской стражи не зыркнул на него строго, аж сердце замерло на миг от испуга.
        Десятки слуг готовили зал к торжественному приему, а монголы уже встали на стражу, показывая, что достойны стать одним из многочисленных украшений. И вот, долгие часы прошли, множество людей уже прошло через зал, а конца и края торжеству всё не было! А ведь самое главное - угощение монгольских князей - еще даже не началось! Удже не верилось, что это - далеко не самое большое торжество с участием императора.
        Честно признаться, ему становилось слегка скучно. Юного императора он уже рассмотрел всяко разно. Бесчисленные же гости интереса не вызывали. Правда…
        - Введите Ялишанда Шаци!
        Вот тут началось зрелище! Дальние резные двери распахнулись, и в зал, в сопровождении отдельной стражи вошло… чудовище. Большой грузный северный варвар выглядел угрожающим и безобразным. Мохнатое нечто на ногах должно, видимо изображать сапоги. В них были заправлены грязного неопределенного цвета штаны из грубой ткани. Одежда на тело была до неприятного коротка, не имела ни запАха, ни застежек - только дырку для головы. И всюду, всюду - клочки какого-то меха. Волчьего, рысьего, даже барсучьего. Саму же голову венчала бесформенная шапка, по-дурацки свисающая набок.
        О! Голова - разговор отдельный! Пленник был невероятно космат! Волос его, торчащий из-под шапки, словно вылинял, после множества стирок и был недостаточно черен, а местами даже пеплом покрыт. Варвар явно старался привести свои волосы к покорности, да не выходило. Они росли повсюду по его лицу. Брови были косматы, усы косматы, а уж борода, слегка раздваивающаяся, торчала во все стороны! Именно такими никанцы в своем театре изображают злодеев и варваров. Только этот был на диво носат, пучеглаз. Лицо же его наверху, у лба было почти белым (кажется, под волосами проглядывал чудовищный шрам), но ближе к щекам становилось нездорово красным.
        Северный варвар шел медленно, понурив голову и совершенно не ведая достоинства. Дойдя до места преклонения, жуткий Ялишанда сам остановился.
        - Поприветствуй сиятельного императора Великой Цин! - строго приказал ему распорядитель.
        Северянин даже тут сплоховал. Как-то нелепо спрятал руки в рукавах (ни легкости движения, ни сочного звука хлопанья ткани!), мешковато упал на колени. Накрыл левую руку правой и коснулся жутким белым лбом золотых кирпичей.
        - Скажи: ты ли тот злобный Ялишанда, что с бандой лоча захватил земли по реке Сахалянь, грабил и убивал подданных Великой Цин, а после дерзко захватил Нингуту, презрев власть императора?
        - Да, это я, - варвар ответил на чистом маньчжурском, лишь странно коверкая звуки.
        - И ты претерпел справедливое наказание от войска сиятельного императора: банда твоя была уничтожена, логова твои были разорены, а северные варвары - окончательно изгнаны из пределов империи, - непонятно было, спрашивал ли северянина распорядитель или утверждал.
        - Да, так всё и было, - хрипло ответил Ялишанда.
        Уджа помнил о той войне. Сколько лет-то прошло? Двенадцать? Тринадцать? Тогда хорчинский дзоригту-циньван Угшан уклонился от визита в Ханбалык. Богдых… Император (еще предыдущий) решил примерно наказать князя, повелел тому выплатить 1000 лошадей в качестве штрафа. И чтобы на этот раз Угшан не отказался, послал на север монгольских восьмизнаменников. Кажется, три чалэ Белого знамени с каймой. Самого Уджи там не было, он еще не начал свою службу. Но были другие джаруды… Войско уже миновало Мукдэн и быстро шло на север, когда наткнулось на гонцов, которые сообщили о невероятном нападении на Нингуту. Конница скакала на север несколько дней почти без остановок и застала врага у устья Муданцзяни. Много багатуров полегло в той битве. Варвары владели огненным боем и убили не меньше тысячи монголов. И всё же их удалось разбить.
        - Признаешь ли ты могущество сиятельного императора Великой Цин, который волей своей извел ваши кровожадные банды на всей Сахаляни? Признаешь ли ты милость сиятельного императора Великой Цин, даровавшего тебе, ничтожному, жизнь в свете его благодеяний?
        - Признаю могущество, - гудел в пол дикарь. - Признаю милость.
        - Готов ли ты честно служить сиятельному императору, дабы искупить свои тяжкие прегрешения? - голос распорядителя слегка изменился.
        Страшный варвар Ялишанда дерзновенно поднял взгляд своих выпученных глаз и ответил:
        - Нет.
        (7)179 год от сотворения мира/1672. Ялишанда Шаци

* * *
        Глава 2
        - Бу.
        Дурной посмотрел на тронное место, прямо в глаза худощавому парню, которому предстоит стать одним из величайших императоров Китая. Это было грубо, дерзко, неприлично. Он еще и «нет» сказал по-китайски. Во-первых, чтобы поняли все, все-таки этот язык здесь - лингва франка. А во-вторых, именно на китайском говорить прямо «нет» - это крайне неприлично. Сам язык никанцев устроен так, что имеет десятки обходных «тактичных» форм отказа и отрицания.
        «Ну, я же варвар» - спрятал улыбку в своей по-дурацки раздвоенной бороде Ялишанда Шаци. Он знал, что несмотря на ропот возмущения, прокатившийся по роскошному залу, ничего ему ни за слова, ни за взгляд не будет.
        Потому что всё это происходило уже не в первый раз. И даже же не в десятый.
        «Который я уже год здесь? - на миг призадумался беглец из будущего, механически реагируя на команду встать и убираться с глаз долой. - Тринадцатый? Кажется, тринадцатый».
        Он выжил.
        Когда монгольская булава смяла его шлем, сорвала скальп и чуть ли не расколола череп, он, конечно же, умер. По ощущениям было именно так. Вернее, по ощущениям было абсолютно никак - а такой себе и представлял смерть Александр Коновалов, изучавший когда-то азы научного коммунизма и исторического материализма. Но что-то случилось - и в какой-то момент разбитый атаман Темноводья пришел в себя. Обнаружил, что лежит на арбе, которая катит по бескрайним монгольским степям. Он не мог шевельнуть даже мизинчиком, всё тело пронзала тупая, но крайне сильная боль…
        Лучше бы он сдох.
        Потому что тело (а особенно голова) мучили его 24 на 7, а он даже не мог попросить о помощи. Только стонал между периодами забытья… но никому вокруг не было дела до его стонов.
        Дурной до сих пор не знает, кто и почему его спас. А главное, как этому неизвестному спасителю удалось сохранить жизнь в этом уничтоженном теле? Всё чаще, задумываясь об этом, он грешил на Золотую Рыбку.
        «Я ведь потратил всего одного желание, попав сюда, - наполовину серьезно рассуждал беглец из будущего. - Могло ведь моё желание жить в момент удара стать тем самым Желанием?».
        И сам себе отвечал:
        - Могло.
        Ну, а что ему оставалось? Хоть, какая-то определенность.
        Раненый лоча очень долго оставался полудохлым калекой. Когда почетного пленника (каким-то образом монголы вычислили, что именно Дурной командовал варварской ордой лоча и дауров) доставили в Пекин, за него взялись уже настоящие доктора. Но несколько месяцев у него даже говорить толком не получалось. На любом языке. На ноги пленник встал лишь к зиме.
        Тогда-то его впервые и повели к императору. Еще к предыдущему, Фулиню. Долго наставляли, как и что делать, как восхищаться сиятельным императором, как вымаливать у него прощение, как клясться в верности… Дурной всё послал к известной матери, устроил во дворце (в тот раз это был главный дворец для приемов Тайхэ) форменный скандал, хотя, сам на ногах еле держался.
        Надеялся, что отрубят ему голову - и дело с концом. Жить с осознанием, что всё им созданное погибло, было противно.
        Однако, маньчжуры почему-то зациклились на желании переманить страшного лоча к себе на службу. Первый год его старательно обрабатывали, водили то в один дворец, то в другой. Калека-оборванец имел личные встречи с такими великими людьми, как Аобай, евнух У Лянфу, беседовал с каким-то придворным буддистским ламой. Даже к великой царственной бабке Сяочжуань Вэнь водили (она, кстати, произвела на пленника наибольшее впечатление). Дурной неизменно рвал на груди рубаху и рычал яростно (насколько это получалось в его состоянии), что клятым Цинам служить ни за что не станет!..
        А потом в славном городе Пекине закрутились такие дела, что не до какого-то несчастного лоча стало. Дурной сам не понимал, как за последние 10 - 12 лет империя не рухнула под грузом собственных интриг. Дикого северного варвара время от времени вспоминали. Вытаскивали, отряхивали пыль, обряжали в карикатурное варварское тряпье (чтобы смотрелся красочнее) и вели на какое-нибудь очередное торжество, где упражнялись на нем в самовозвеличивании. И неуклонно предлагали поступить на службу. А Дурной…
        А что Дурной? У любого горя есть свой срок годности. Даже самые острые чувства - ярость, боль, злоба на собственное бессилие - с годами стали тускнеть. Навалились на пленника бесконечные тоска и апатия. Император великий и ужасный? Хорошо, признаю. Император милостивый и жизнь тебе, бедолаге, спас? Да, пожалуйста! Он выучил все правила коутоу и прочих телодвижений при больших особах. Спокойно их все выполнял, не чувствуя ни грамма стыда. Когда не осталось гордости, какой может быть стыд?
        И лишь в конце пленник неизменно говорил «нет». Уже без пафоса в голосе, без рванья рубахи; спокойно и даже машинально. Маньчжуры машинально хмурились и отправляли строптивого пленника пылиться на полку. Они тоже уже перестали злиться и спрашивали для проформы. Как будто у местных чиновников имелся план по предложениям службы, и его просто надо было выполнить.
        …Дряблый евнух вывел варвара из зала приемов в темный коридор.
        - Забирай! - крикнул он, и из темноты выступил воин столичной стражи.
        Ин Мо. Вот уже более десяти лет, этот низший командир был для Дурнова и папкой, и мамкой. Вся оставшаяся у пленника эрзац-жизнь зависела от этого немолодого уже китайца. Но и жизнь Ин Мо тоже зависела от того, на месте ли находится северный варвар, жив ли, здоров. С каждым годом страж всё меньше охранял Дурнова и всё больше его опекал.
        - Идем туда, Шаци, - махнул Мо головой на дверь. - Надо ждать.
        Шаци. Пленника в Пекине, конечно, переименовали на свой манер. В отличие от русских, их больше интересовало полное имя пленника - Александр. Которое, конечно, исказилось до неузнаваемости в Ялишанду. Откуда-то проведали они и о прозвище разгромленного атамана, которое просто перевели: Шаци. Дурак. Вообще, Санька сильно подозревал, что он был не единственным пленником с той трагической битвы. Ведь кто-то показал монголам на тело и сказал, что это главный. Этот кто-то мог и имя с кличкой назвать… Однако, за все прошедшие годы, сколько бывший атаман не спрашивал, ничего ему о других темноводцах не говорили.
        В общем, Ин Мо называл своего подопечного исключительно кличкой. Не хватало ему еще, чтобы у пленника имя было длиннее, чем у него самого.
        «Вообще, Мо - нормальный мужик, - не стал думать лишнего о своем надзирателе пленник. - Еще ни разу меня не обдирал. И поболтать можно».
        Этот китаец давно принял сторону маньчжуров. Он был ветераном Зеленого войска, так как с самого начала воевал против крестьянского императора Ли Цзычена. И предпочел оказаться на стороне Цинов, чтобы продолжить убивать возомнивших о себе бунтовщиков. После пошел в стражу, где ему и досталась такая странная обязанность: охрана покалеченного лоча.
        …Открыв тяжелую дверь, они оказались в целой серии вытянутых комнат, соединенных проходами. В этом отстойнике накопителе стояли, бродили, подпирали столбы все участники сегодняшнего благодатного дня. Дурнова вывели в зал приемов из одного конца, а сейчас привели в другой. Пленник и его персональный страж окунулись в почти осязаемое облако запахов мускуса и пота.
        Глава 3
        Вокруг них были монголы. Те самые князья, которых пригласили, дабы император угостил своих верных подданных. На самом деле, такие визиты практиковались для того, чтобы обеспечить монгольскую лояльность. Все эти гуны, ваны, тайджи и прочие владетельные князьки должны время от времени отдавать себя во власть Цинов. Как собака, выказывающая свою покорность вожаку стаи, ложится на спину и подставляет горло и брюхо. Если же какой-то князь отказывался приехать… что ж, его могли отдать на растерзание более верному.
        Монгольские гости в комнате были разряжены в пух и прах: шикарные шелковые халаты с дорогим шитьем, вычурные прически с самыми неожиданными выбритостями и смешными косичками-корзиночками. Монголы шумели, сопели, о чем-то низко переговаривались и похохатывали, сколько не просила их прислуга вести себя потише. Князья только отмахивались: тут они еще вожаки, надо показать свою альфа-самцовость, прежде чем наступит пора идти в зал и подставлять императору свое брюхо.
        Новоприбывшие тихо пробрались к стенке. Дурной тут же уселся на корты, откинувшись на стену, тогда как Ин Мо твердо стоял на своих двоих. Он воин, а не какой-нибудь полудохлый варвар.
        Пленник лениво оглядывал ярких, потных и шумных князей. И даже не сразу заметил еще одного - единственного, кто также сидел на полу, сложив ноги «по-татарски», и смотрел прямо перед собой. Все его «коллеги» инстинктивно жались в компашки, а этот, словно, и не видел никого вокруг.
        - Почтенный Мо! - громко шепнул Ялишанда по-китайски. - Ты не знаешь, что это за парень?
        Седуна, конечно, парнем называть не стоило, но он и впрямь был достаточно молод. А когда тебе уже за сорок, то и 25-летние становятся «парнями». Нелюдимый был очень смуглым, даже для монгола.
        - Как не знать, - страж даже присел рядом, чтобы никто сторонний не услышал его слов. - Это циньван Бурни, сын Абуная. Правитель чахаров. Не слышал о таком?
        Дурной вздрогнул. Конечно, кольнуло слово «чахары», так близко звучащее с близким для него «Чохар»… Но вздрогнул он не поэтому. Дело в том, что он действительно слышал об этом парне. Вернее, читал. В далеком-далеком про… вернее, будущем. Будущем, в реальность которого уже почти невозможно поверить.
        Так вот: перед ним сидел никто иной, как альтернативный император Китая.
        Когда-то давно, полвека назад, решительные маньчжурские князья Нурхаци и Абахай создавали свое маленькое государство, которое объявило себя наследниками династии Цзинь. Династии чжурчженей, которые правили до Чингисхана в северном Китае. Таким образом, маньчжуры намекали, что и они имеют право на этот жирный кусок пирога.
        Но совсем неподалеку жили и другие наследники. Монгольское племя чахаров возглавлял род, который напрямую восходил к династии Юань, правившей уже всем Китаем. И, таким образом, они тоже намекали. Маньчжурам эти намеки не нравились. Они начали искать недовольных, подбивали клинья к разным племенам, которых не устраивала гегемония чахаров (одними из таких перебежчиков были как раз хорчины). Всё закончилось прямым противостоянием, которое закончилось, толком не начавшись. Правитель чахаров Лигдан-хан бежал в чужие земли, где и умер, его сын Эджей вернулся, сдался на милость маньчжуров и отдал им великую императорскую нефритовую печать, которую хранил его род, после изгнания монголов из Китая. Уже на следующий год на сходке монгольских князей Внутренней Монголии правителя Маньчжурии Абахая признали богдыханом. Таким образом, род Айсиньгёро соединил в себе притязания на власть в Китае от династии Цзинь и от династии Юань. Легитимность в квадрате.
        С беднягой Эджеем поступили милостиво. Чахаров приняли в государство, дозволили служить в Восьмизнаменных войсках, а самому Эджею даровали титул циньвана (выше только императорский). После циньваном стал брат того - Абунай. Увы, этот монгол из династии Юань не так сильно радовался своему почетному титулу «ты никто». Он стал пропадать в этой своей Монголии, игнорировал вызовы в столицу, что послужило тревожным звоночком для императорского двора. По итогу Абуная вытащили-таки из родных степей и поместили в темницу в Шэньцзи. А, чтобы чахары не взбунтовались и продолжили работать на маньчжуров, золотые кандалы в виде титула циньвана передали уже его сыну - Бурни.
        И вот теперь новый наследник императорского рода должен был ездить в Запретный город, кланяться императору, клясться тому в любви и верности, пока его родной отец сидел в тюрьме. Беглец из прошлого знал, что этот смугляш поднимет восстание, чтобы спасти своего отца - и погибнет.
        Но пока он сидел в комнате дворца Баохэ и ждал приема.
        - Бурни глуп так же, как и его отец, - хмыкнул Мо. - Его уже раза три вызывали в столицу, а он не являлся. Видишь, как прочие монголы его сторонятся? Боятся.
        - Чего?
        - Того, что глупого и гордого Бурни выведут из дворца в оковах. А потом начнут спрашивать: кто дружил с чахарским циньваном? Кто весело болтал с ним?
        Китаец обвел взглядом шумно-пестрое столпотворение.
        - Им есть чего бояться.
        В это время комната стала наполняться хлопочущей прислугой.
        - К императору. К императору, - зашелестели они трепетно, и принялись старательно расставлять толпу ванов, гунов, тайджи в единственно верном порядке. Бурни-одиночку уговорили встать одним из первых - все-таки циньван.
        «А ведь он еще и родственник императора, - вспомнил вдруг Дурной, провожая взглядом альтернативного императора. - Чтобы привязать парня к трону, за него выдали девчушку из рода Айсиньгёро. Так что этот Бурни двоюродный или троюродный кто-то там императору… Вот уж чему здесь не обрадуешься. Можно быть родственником императора - и почти таким же пленником, как я».
        Ялишанда не лукавил. Он такого, буквально, сегодня видел в этом дворце. До церемонии еще. Изысканный и надменный У Инсюн. Даже находясь рядом, этот китайский аристократ не подозревал о существовании северного варвара Сашка Дурнова, а вот сам «варвар» глаз от него не отрывал. У Инсюн был старшим сыном генерала У Саньгуя. Того самого У Саньгуя, что открыл маньчжурам дорогу в Китай, потом помог захватить столицу, прогнать дерзкого крестьянского императора Ли Цзычена и добить последние остатки минского сопротивления. Того самого У Саньгуя, что посейчас является фактическим правителем юго-запада Китая, одним из трех китайских генералов, у которых имелись собственные армии во многие десятки тысяч воинов.
        Таких ребят в каких-нибудь диких Европах называют «делателями королей». И утонченный У Инсюн был гарантией того, что «делатель» не захочет повторить… Красавца Инсюна увешали регалиями и титулами, задарили богатствами и даже женили на родной тетушке нынешнего императора. Одно но: сиди в Пекине, никуда не смей уезжать и молись, чтобы твой отец ничего плохого не замышлял.
        Забегая вперед: отец замыслит, и бедного Инсюна вместе с другим его братом удавят. Примерно в те же годы, когда убьют Бурни, а потом и его отца (тоже удавят, кстати). Очень непривычное ощущение: будто находишься среди живых покойников. Странно, но за годы жизни на Амуре, Дурной никогда не чувствовал подобного.
        Когда монголов увели, у чиновников дворца, наконец, дошли руки до уже вышедших посетителей. Их собрали в кучку и повели наружу. Всюду на их пути торчали бесконечные ряды императорской стражи и восьмизнаменников. Пленник Ялишанда лениво оглядывал красоты Пурпурного Запретного города. Не то, чтобы он был бесчувственным к красоте. Конечно, здесь всё на редкость гармонично и прекрасно. Дворцы Баохэ, Чжунхэ, Тайхэ великолепны! Каждый новый еще больше и еще прекраснее предыдущего. Деревянные ажурные конструкции поднимались на десятки метров, всё по-азиатски ярко расписано, украшено изобилием скульптур… Да что там: здесь каждая черепица крыши сделана, как экспонат для музея. А сады! Сады и парки здесь просто потрясающие… Но Дурной также знал и то, что совсем рядом, за закрытыми деревянными ширмами стоит совсем другой запретный город: обгорелые головешки и пепелища.
        Глава 4
        Это всё сделал бедный и злосчастный Ли Цзычэн. Простой крестьянин, который своими талантами сколотил армию, разгромил династию Мин, провозгласил себя императором и стал хозяином Пурпурного Запретного города. Который, как все прекрасно знают, есть идеальное отражение дворца Небесного владыки…
        Увы, сказка оказалась недолгой. И вот уже злобный маньчжур Доргонь рука об руку с еще более злобным генералом У Саньгуем идут на Пекин. А за ними - бесчисленные войска маньчжуров и китайцев. От обиды крестьянский император взял и спалил Запретный город дотла. Наверное, даже воскликнул в слезах: так не доставайся ты никому! Три десятка лет прошло с тех пор; конечно же, важнейшие дворцы внешнего двора восстановили в прежнем блеске. Разбили парки, отстроили что-то из внутренних покоев. Однако, много строений не восстановили до сих пор. Просто укрыли от взоров…
        Такой вот Запретный город для беглеца из будущего был отличной иллюстрацией всей империи Цин (впрочем, здесь никто так не говорил; только Да Цин - Великая Цин… и никак иначе). Так вот, империя ослепительно сияла от невероятного лоска, от слов восхваления, от помпезных ритуалов - а за непроницаемыми ширмами царила одна сплошная гниль и змеиные подлые правила игры. Читая умные книжки, Санька это толком не разглядел, а вот, находясь здесь, в плену, не мог не заметить.
        Воистину, Великая Цин должна была саморазрушиться уже десятки раз. Но постоянно ее спасало какое-то чудо. Череда чудес. Император Абахай (которого здесь знают как Хунтайцзи) умер, едва начав войну с Китаем, и тут же разразился династический кризис. У него был уже взрослый сын, но, кажется, многих тот не устраивал. Особенно, родного брата императора - Доргоня. Выходила патовая ситуация: легитимности больше у Хаогэ Абахаевича, а реальной власти - у Доргоня и ряда других знатных князей. Вот тут-то на сцену вышла скромная монгольская девушка Бумбутай. Из нескромного рода Борджигинов.
        Бумбутай была женой Абахая. Одной из самых младших. Начинала она наложницей с двузначным порядковым номером, но под конец жизни мужа выбилась в императрицы призовой пятерки. И сына успела от императора прижить. Да вот беда - был сыночек далеко не самым старшим. Маленькому Фулиню на момент смерти отца было всего шесть лет. Дальше…
        Северный варвар Ялишанда Шаци только хмыкнул. Дальше наступала пора грязных сплетен, которыми был переполнен Пурпурный Запретный город, равно, как и весь Пекин. Бумбутай сделала Доргоню выгодное предложение: править империей от имени ее маленького Фулиня, будучи, законным опекуном. Так у дядюшки появилась своя легитимность и возможность законно разделаться со старшим племянником. В знак подкрепления договора молодая вдова отдала Доргоню свое тело. Стоит ли упоминать, что Бумбутай Борджигин - это та самая вдовствующая императрица Сяочжуань Вэнь, которую столичные маньчжуры называют не иначе, как Амба Мама. И которая исподтишка правит империей вот уже почти 40 лет, стоя за плечом у уже третьего императора - своего внука.
        Конечно, официально всё не так. Официально Абахай сам перед смертью назначил наследником Фулиня, назначил и опекунов. Всё чинно и благородно. Только самый последний служка здесь знал правду, которая хранится за плотными ширмами.
        Например, как властный Доргонь изуродовал детство маленького императора. Настолько, что после смерти некоронованного самодержца, труп его вынули из могилы и покромсали на куски. Одни шепчутся, что по приказу молодого Фулиня. Другие - что Фулинь это делал лично. Мстил и за себя, и за мать. Но ныне прах Доргоня покоится на почетном месте среди прочих властителей Айсиньгёро, ему оказывают почести… Это всё поверх ширм.
        Также все знают, что Фулинь так и не обрел счастья и духовного покоя. После смерти любимой наложницы, он совсем расклеился, ударился в буддизм, отдав все рычаги власти непотопляемым евнухам. Император собрался забриться в монахи, бросив Великую Цин на произвол судьбы… да вдруг умер. Да-да, пугающе вовремя. И здесь шепотки разделяются, рассказывая о том, что творилось за ширмой. Одни говорят, что слабого сына убила сама Амба Мама, решив передать престол внуку. Другие - что она позволила Фулиню тайно стать монахом, обставив всё внезапной смертью. Договорилась, чтобы отдал он трон лучшему из сыновей - и ушел с миром.
        Только вот новый император Сюанье опять был малолеткой. Теперь восьмилетним. И снова вместо него правили регенты - теперь четверо. Расчет на то, что чем больше опекунов, тем труднее будет кому-то захватить власть, не оправдался. Регенты принялись разворовывать богатую страну, которая недавно упала им в руки. Это сейчас обвиняют только одного - Аобая. Потому что тот оказался успешнее прочих, уничтожил или подчинил остальных регентов и начал помыкать юным Сюанье, показывая, кто в доме хозяин. Но за ширмой знают: китайцев грабили все.
        По счастью (для Цин) этот Сюанье оказался крепким орешком. Его не сломили ни ранний уход отца, ни «боярская вольница». У мальчишки оказалось в наличии два ценных качества: он умел учиться и ждать. А еще его поддерживала хитроумная бабка Сяочжуань Вэнь. Набравшись опыта и сил, юноша смог сковырнуть властного Аобая и начать собственное правление.
        «Всё было практически на моих глазах, - покачал головой Дурной, пока его досматривали в восточных воротах Запретного города. - Раз за разом меня водили сюда - ползать на брюхе перед грустным мальчиком с рябым от оспы лицом. Мальчик рос, грусть его на лице сменялась решимостью. Но три года назад всё изменилось: меня привели ползать уже совсем перед другим императором. Не мальчиком и совсем не грустным. А поверженный Аобай сидел в тюрьме. Где весьма скоро и умер. Рассказать о причинах его столь скоропостижной смерти, которые скрывают плотные ширмы?».
        Четвертьвековая почти непрерывная смута закончилась. Вернее, империя встала на путь ее завершения. И у руля стоял уже взрослый (сейчас ему 18 лет), образованный, терпеливый и настойчивый правитель (да и про надежную Амба Мама не стоит забывать). Еще в 14 лет он выбрал девиз своего правления - «Процветающее и лучезарное». Канси. Под этим именем его и обозначали, когда в разговоре нужно было уточнить, о каком императоре идет речь (все-таки произносить всуе личное имя крайне неприлично). Под этим именем его и запомнит история.
        Конечно, впереди у паренька еще немало испытаний… и о некоторых Ялишанда Шаци знал. Попытаться лезть вперед с пророчествами он даже не пытался. Во-первых, еще по темноводскому прошлому он хорошо помнил, как это опасно - что-то предсказывать. А в закоулках восхитительного Запретного города так легко умереть даже сановнику, не говоря уже о каком-то пленнике-варваре.
        А во-вторых, Дурнову было всё равно. Почти 13 лет плена вытравят радость жизни из любого. Ему уже сильно за сорок, он изрядно перекалечен и до сих пор полностью не восстановился. Списанный ресурс. Никаких радостей. Никаких надежд. Весь его мир был уничтожен, все мечты и планы разодраны в клочья.
        Изредка, вечерами он принимался истово молиться непонятно кому (то ли Богу, то ли Золотой Рыбке, то ли еще кому):
        «Пожалуйста! Пусть хотя бы она будет жива! Пусть спасется, сбежит на север. В тайгу. Пусть живет…».
        Но и на это надежды были слабыми. Угасавшие с каждым впустую прожитым годом. Потому что еще в самом начале, по прибытии в Пекин, ему всё подробно объяснили. Что Восьмизнаменное монгольское войско полностью разгромило банду лоча, вторгшуюся в пределы Великой Цин. Что все городки северных варваров сожжены, вплоть до Нибучу (то есть, Нерчинска); что все народы реки Сахалянь (то есть, Черной Реки) приведены к покорности; что…
        - А пойдем-ка через Цзиншань!
        Глава 5
        Дурной вздрогнул. Отмахнулся от тяжких мыслей. А в выстиранных глазах его мелькнул огонек радости. Цзиншань - это хорошо.
        - Конечно, пойдем, Мо!
        И они свернули на север, двигаясь по дорожке вдоль полноводного рва, что опоясывал Запретный город. Собственно, этот ров и породил Цзиншань - чудесный парк, расположенный на пяти холмах. Пяти искусственных холмах, которые трудолюбивые китайцы насыпали из земли, что образовалась во время рытья рвов. Это сделали еще при династии Мин. На холмах высадили деревья, проложили дорожки, построили роскошные беседки на вершинах - нереальные покой и красота! Здесь поневоле затихала боль и рубцевались душевные раны.
        Что-то китайцы в этом понимали. Уже сейчас. А точнее, уже многие века.
        Конечно, чтобы попасть в парк на холме, им с Ин Мо было бы удобнее идти через пафосные северные ворота Божественной Мощи, но… кто бы их там пропустил! Это ведь идти через Внутренний двор Запретного города, где всякие личные покои бесконечных членов семьи, наложниц, приближенных евнухов… а еще непроницаемые ширмы, укрывающие сами знаете что. Нечего там делать низкоранговому стражнику-китайцу. А уж северному варвару - и подавно.
        Да и пожалуйста! Страж с пленником, скупо переговариваясь, обошли Запретный город и ступили на тропинки парка. Здесь, конечно, тоже можно ходить не везде, это вам не парк культуры и отдыха. Наверх, на холмики и пытаться не стоит: там даже при пустых беседках стоит стража, которая их прогонит. И с тропки тоже лучше сойти, когда какая-нибудь процессия движется навстречу. Но все-таки Цзиншань достаточно большой, чтобы удовольствия в нем хватило на всех… Почти на всех.
        Странная парочка двигалась, вроде бы, бессистемно. Просто любуясь невозможной гармонией земли, камня и живых растений. Однако, Ялишанда Шаци ни капли не удивился, когда они (не в первый раз) оказались у старого, кривого и совершенного голого по случаю марта дерева. Оно стояло в сторонке от основных дорожек между всхолмьями, на небольшом скалистом возвышении.
        Ин Мо остановился. Окинул кривулину долгим тяжелым взглядом. И низко поклонился.
        Дурной, потупясь, стоял чуть позади. Когда такое случилось впервые, он, конечно, ничего не понял. Но после навел справочки в городе миллиона болтливых языков. Оказалось, на этом дереве повесился Чжу Юцзянь. Последний император династии Мин. Точнее, последний по-настоящему правящий император. Ибо потом появилось еще немало других… Даже и сейчас, шепчутся, что имеются в дальних закоулочках истинные императоры Китая - не чета северным захватчикам.
        Когда император повесился здесь, огромный Пекин был окружен еще более огромным войском. Ин Мо тогда был совсем мальчишкой, едва взявшим в руки воинское копье. И как любой юный максималист - обожал своего императора. А после - стал ненавидеть тех, кто оказался повинен в его смерти. Конкретно: мятежника Ли Цзычэна и его крестьянское войско. Маньчжурам очень повезло, что не они оказались повинны в гибели последнего минского правителя. Только ради мести Ин Мо (как и многие другие) стал надежным воином и стражем для Великой Цин.
        - Шаци, - слегка севшим голосом обратился страж к пленнику. - Ты иди-ка сам дальше. Доложишься Хун Бяо. Я тут побуду.
        Ялишанда потупил взор, кивнул, тихо-тихо вернулся на тропинку, оставив Ин Мо наедине с его грустными мыслями. И пошел домой, снова повернув на восток.
        Да, он давно уже не сидел в темнице, увешанный оковами. Было и такое время: когда злобного лоча держали в специальных местах с кучей замков и бдительными охранниками. Это не было тюрьмой, все-таки Цины хотели переманить к себе варвара и предоставили ему сносные условия для жизни. Но Шаци упорствовал, властям всё меньше хотелось возиться с этим дураком, не видящим своего счастья. Со временем стало ясно, что пленник сломился, что ни целей, ни планов у него нет - и «строгий режим» отменили. Последние шесть лет Дурной жил почти, как свободный человек… Почти. И не где-нибудь, а в Императорском городе.
        Конечно, это слишком звучит громко - Императорский город. В огромном пространстве (в несколько раз больше Запретного города) окружающем главную цитадель Великой Цин, конечно, имелись роскошные дворцы, прекрасные парки (как тот же Цзиншань), а также огромные озера, вырытые еще при монголах. Но прежде всего, эта территория служила для обслуживания дворцового комплекса. В южной части Императорского города стояли бесконечные чиновничьи «офисы», на западе - резиденции маньчжурской элиты и военные казармы.
        Но кроме носителей власти здесь жили и работали сотни и тысячи работяг, что обслуживали Запретный город. Здесь чадили огромные печи, от которых тепло шло по трубам к изысканным дворцам. В самом Запретном городе нельзя было увидеть ни одной печной трубы, но всегда было тепло - что обеспечивали десятки истопников, грузчиков, заготовителей топлива и так далее. Запретный город потреблял, как не в себя, здесь прожигала жизнь элита империи. И всем самым основным обеспечивал ее Императорский город. Здесь располагались целые кварталы мастеровых: тесные муравейники из махоньких домиков, узеньких улочек.
        Вот в таком «муравейнике» и жил Ялишанда Шаци. «На районе» его уже неплохо знали, даже уважали (как-никак лоча был платежеспособен, научился одеваться и вести себя, как подобает жителю Поднебесной, только что говорить по-людски у него получалось плохо). Единственным надзирателем у него был его же сосед, с которым Дурной делил крохотный внутренний дворик без единого деревца. Вот и все «кандалы». А так - ходи, куда хочешь… Всё равно за пределы Императорского города не выйти: такую рожу на воротах без внимания не оставят, а разрешения у него нет.
        «Да и куда мне идти?» - тоскливо спросил сам себя пленник.
        Ноги привычно волокли его вперед по уже знакомому району. Лоча обогнул небольшую казарму для временного размещения восьмизнаменников. Обогнул по большой дуге, потому что эти ребята по настроению могли учудить всякое. Миновал местный глинобитный колодец, где всегда царил «птичий базар». Глубоко вдохнул манящие ароматы небольшой пекарни - чисто для местных - где на стенке уже вторую неделю красовался корявый рисунок с неразборчивой подписью. С иероглифами у Дурнова было совсем плохо, он разобрал только «помирать» и «рыба». Второе - это возможно часть имени или прозвище того, кому аноним желал «помереть».
        Близость к дому обозначили три акации, выстроившиеся вдоль дорожки. Деревьям явно не хватало воды и пищи, так что даже в летнюю пору зелень высыпала на них еле-еле. Но хоть что-то.
        Пленник Ялишанда сдвинул «хитрый» запор (который, на самом деле, мог открыть даже ребенок) плечом вдавил внутрь кое-как сколоченную дверь, и вошел в полумрак своей «сиротской обители». В комнатке было холодно, Дурной стянул с соломенной постели одеяло и замотался в него, так как жаровню у него сперли еще в начале зимы, и новую Ин Мо ему выделять не собирался.
        «Шаци слишком дорого обходится Великой Цин, - ухмылялся страж. - Тебе положено содержание - купи сам».
        Купи! Ему на еду хватает не всегда.
        «Или намекнуть жадному Мо, чтобы не залезал в мое содержание своими липкими пальцами - подумал пленник. - Тогда, наверное, и на жаровню хватит».
        Ялишанда криво усмехнулся: представить себе этого прожженного китайца устыдившимся у него не получалось. Он завалился на спальную циновку и принялся зло буравить взглядом потолок. Не помогало. А ночью вообще холодно будет!
        «Надо к Хун Бяо идти, - решил он. - Мо ведь велел отметиться. А во дворике хоть печка стоит».
        Решительно поднявшись (и схватившись за взорвавшуюся от внезапной боли голову) Дурной выбрался во внутренний дворик. Пнул пару раз стенку возле соседской двери и негромко крикнул:
        - Бяо! Я пришел!
        За занавесью долгое время царила полная тишина. Наконец, сочный глубокий голос произнес:
        - Тогда давай пить чай.
        Глава 6
        Простой медный котелок фу, рассевшийся над провалом маленькой печурки, уже начинал недовольно пыхтеть, намекая на скорое чаепитие. А у щуплого лохматого Хун Бяо, внешность которого так контрастировала с голосом уже всё готово: палочки для огня отложены, подставка для котла стоит готовая, а сам «надзиратель» тщательно растирал уже прокаленный прессованный блин чайного листа. Так, как это может делать лишь китаец: одно аккуратное плавное движение деревянного диска, а потом долгое изучение объекта. Достаточно ли мелким стал чайный лист? Ведь настоящий чай можно заварить только заваркой строго определенного размера.
        По крайней мере, в этом был совершенно уверен друг и надсмотрщик Дурнова Хун Бяо.
        - Голова болела сегодня? - спросил он, не спуская глаз с пригоршни нарезанного листа на ладони.
        - Да вот, совсем недавно, - понуро признался пленник.
        - Значит, будем пить женьшень.
        Щуплый китаец ссыпал чай в гайвань, потом повытаскивал из сумки кисеты и принялся подсыпать туда какие-то травки, корешки. Удовлетворившись пропорциями, встряхнул чайничек, чтобы там все перемешалось, и залил смесь кипятком из котелка. Сразу вылил всю первую заварку на столик-чабань и наполнил гайвань по второму разу.
        Странным был этот Бяо. По внешнему виду, по скудости жилища, он выглядел нищебродом не меньше своего подопечного. Но вот чайник-гайвань у него был из самой тонкой звонкой керамики, деревянный чабань с богатой резьбой и лакировкой также смотрелся богато. Чахай, пиалы, ситечко, различные щипцы, ложечки и прочая-прочая - всё высшего разряда. Хун Бяо очень любил чай, тратил на него уйму денег. Это единственное, на что он иногда просил денег и у Дурнова. Зато и поил его всегда, не скупясь. И лечил его чаем.
        Второе заваривание длилось недолго, и Бяо быстро разлил напиток по пиалам через ситечко.
        - Быстро не пей, - не переставал поучать (который год уж!) китаец своего соседа. - Лист еще не раскрылся, но это высокогорный сорт, и Ча Ци его велика.
        Ялишанда стал осторожно, по чуть-чуть, прихлебывать бледный настой из маленькой пиалки - и сразу почувствовал себя лучше! Он до сих пор не понимал: самовнушение это или его надзиратель что-то знает? Конечно, мог знать…
        Дело в том, что Хун Бяо был даосом. И не просто искателем Великого Пути, а прямо знающим и практикующим. Если честно, поначалу Дурной даже думал, что его подселили к лекарю. Сам он был всё еще очень плох после ранения, и маленький китаец часами сидел возле него, поил, кормил, тыкал длинные иголки во все части, ставил банки (удивительно, но банки - это древнее китайское искусство!) и заставлял стоять и двигаться… странно. Уже несколько месяцев спустя северный варвар открыл для себя, что заботливый лекарь (к которому лоча успел привязаться) - его надзиратель.
        Хотя, странным он был надзирателем. Когда Ин Мо являлся с проверками, Бяо перед ним во фрунт не вытягивался, рапорты не сдавал… Обычно, тоже приглашал чаю попить. И приказы начальника стражи воспринимал, скорее, как просьбы и предложения. Но всегда выполнял. Щуплый китаец постоянно был рядом; знал, куда и зачем пошел северный варвар. Нередко и сам составлял компанию. Опять же, непонятно: следил ли он за своим подопечным или ему просто скучно?
        - Давай чашку, - даос залил гайвань второй раз. - Вечером будем дышать и ходить. Твое тело начинает плохо кормить голову.
        Если касалось дело китайских премудростей, то Бяо начинал разговаривать с Ялишандой, как с ребенком. Потому что даосские термины Дурной не научился разбирать при всём желании. Это было так чуднО, так непохоже на его личные представления о картине мира, о биологии и медицине! Если честно, в культах Китая беглец из будущего разбирался очень плохо. Просто привык думать, что у китайцев было три религии: буддизм, конфуцианство и даосизм. На практике же всё оказалось иначе. Никаких трех возвышенных религий. Здесь царило кромешное и откровенное язычество. Толпа богов, божков, духов, которые заполняли собой всю страну. Были культы региональные, общенациональные, «отраслевые». А «великая троица»… Именно на религию мог претендовать только буддизм. И он до сих пор выглядел в Китае немного инородным. Как раз потому, что плохо сочетался с язычеством. А вот конфуцианство вообще не религия! Почитание предков, культ императора - это всё существовало бы и без конфуцианцев. Просто, ребята захапали себе выгодную функцию. В целом же, их можно назвать скорее учеными, которые заняли нишу гуманитариев. Всё - от истории
и этики до юриспруденции и политологии.
        По такой же аналогии, даосы - это естественники. Конечно, их «наука» насквозь идеалистична, навыдумывала всякие сверхсилы, собственных божков, верит в возможность бессмертия и алхимические глупости… Но все-таки именно даосы выглядят здесь самыми рациональными и… даже чуточку материалистами. По крайней мере, они ценят опыт не меньше, чем существующий догмат.
        «Я, конечно, Шаци, Ходол, Дурной и так далее, - думал Ялишанда, поглядывая на своего друга-надзирателя. - Но мне сдается, он весьма странный даос».
        По крайней мере, над идеей пилюли бессмертия из ртути Бяо смеялся совершенно искренне. А однажды вообще проговорился:
        «Бессмертие тела - чушь! Сначала всем бы стоило задуматься о бессмертии души».
        «Как это? - искренне изумился Дурной. - Разве душа не вечна?».
        «Вечность - слишком сложное понятие, Ялишанда… А душа - ее еще взрастить надо. Представь, что в горшок посеяли семечко. Это уже растение?».
        «Нет, конечно».
        «Именно. И, между тем, в семечке есть все, что нужно для растения. Но ему нужно дать прорасти. О нем надо заботиться, защищать, ему нужно время. Как и твоей душе. Понимаешь?».
        Идея была дикая, но пленный лоча вдруг поразился ее… разумности. Сам Хун Бяо следовал ей через внутреннюю алхимию. Всё нужное для развития души, говорил он, тело вырабатывает само. Но для этого нужно выполнять множество сложных условий. Как жить, что делать, что говорить, чем питаться, на что смотреть - всё это влияет на работу тела. Чем «правильнее» жить - тем больше полезных элементов выработает тело. И Хун Бяо был убежден, что уж он-то знает почти все эти правила.
        Ну, что сказать… Если смотреть на китайца, то он выглядит отличной рекламой своей концепции. Потому что, несмотря, на щуплость, выглядел даос сильным, уверенным в себе и здоровым. А еще, даже несмотря на жидкую спутанную бородку, казался очень молодым. Практически пацаном. Хотя, Ялишанда подозревал, что надзирателю больше лет, чем его подопечному.
        - Сегодня только четыре чашки будем пить, - предупредил китаец, разливая четвертую заварку чая. - Нынче луна тяжелая, будет сильно кровь гонять.
        - Хорошо, Олёша, - невольно улыбнулся Дурной.
        Да, именно Олёша. Дело в том, что странностей у этого «зрелого парня» было в избытке. И в самой главной он признался своему подопечному только пару лет назад.
        Щуплый, черноволосый, раскосый и плосконосый даос Хун Бяо был русским. По крайней мере, он был в этом убежден.
        «Это было очень давно, - рассказал историю своей семьи Бяо. - В стране Олосы стоял чудесный город Тэвейа. Но жители города однажды изменили своему вану. Правитель закатного улуса Узбек пришел с войском покарать неверных. Он пленил многих олосы и увел их из города. Чтобы заблудшие искупили вину, ван Узбек передал их своему царственному брату в улус Юань. Император Вэньцзун принял этих людей, увидел в них силу и гордость и предложил служить ему. Так появилась Вечно Верная Русская Стража, которая лично защищала династию Юань. Среди тех олосы был и мой предок. И я тоже олосы».
        Так Дурной и прозвал его - Олёша. Добавил, что это русское имя - и щуплый Бяо возгордился.
        Глава 7
        По крайней мере, с той поры северному варвару стали понятны интерес и забота Бяо. У того в голове, видимо, рассказы из детства сложились в то, что Олосы или Россия - это практически сказочная страна. Эдакая утопия, в которой всё чудесно (в отличие от Поднебесной, в которой еще имеются отдельные недостатки). Живут в ней совершенно восхитительные люди, чуть ли не какающие бабочками.
        И тут - живой реальный человек оттуда! Конечно, даос вцепился в добычу и готов был отдать за это многое. Китаец постоянно расспрашивал Ялишанду про Россию - он жаждал новых сказочных историй. Дурной, конечно, не мог сильно кривить душой и потакать его желаниям. Он старался обходить самые «острые» углы и старался рассказывать о нейтральных вещах: природе, погоде, образе жизни. Обо всем, что здесь казалось таким экзотичным. О религии тоже рассказывал, правда, даос остался равнодушным к христианским идеям. Хотя, как-то показал своему подопечному серебряный крестик, который хранил, как святыню рода.
        Дурной с трепетом рассматривал артефакт, который, хотя бы, частично подтверждал историю маленького даоса.
        «Невероятно все-таки! - дивился он на потемневший от времени кусочек серебра. - Целый отряд русских служил здесь в Пекине монгольским ханам! Если верить Бяо - чуть ли не охранял их самих».
        В самом надзирателе ничегошеньки русского рассмотреть не удавалось: растворилось славянское «молоко» в китайском… «черном чае» без остатка. То, что даос пересказывал из семейных преданий - было такими фантазиями, что Дурной только пучил глаза.
        …После чаепития остаток вечера они «ходили и дышали». Вероятно, это была какая-то версия тайцзицюань, конечно же, не каноническая - как всё в странной жизни этого русского китайца. Разумеется, глупый лоча всё сделал неправильно, так что его «горшок» сегодня выработает совсем мало полезной энергии для семечка-души.
        Зато согрелся. Гимнастика разогнала кровь, оживила обмен веществ, так что пленник комфортно проспал всю ночь, задубев лишь под утро. Выбравшись из одеяльного кокона, добрался до ночного горшка, отлил, после чего понял, что страшно голоден. А дома, как назло, шаром покати.
        Бяо у себя не оказалось. Каждые несколько дней даос уходил из дома еще ночью. Возвращался за полдень с несколькими флягами воды. Эту воду он набирал в специальном месте, и чай заваривал только на ней. По словам надзирателя, это была единственная правильная вода во всём Пекине. Но где именно она проистекает - не признавался.
        У Ялишанды в голове зародилась крамольная мысль: вода эта самая обычная, просто освященная в храме Белых Облаков. А в последнем Бяо ни за что вслух не признается. Храм этот - общенациональная даосская святыня. Построили его еще в эпоху Тан, а в XIII веке здесь командовал Цю Чанчунь - это практически апостол Павел для всех даосов, любых школ и направлений. Даже для Хун Бяо с его экзотическими воззрениями. Так вот, лет 15 назад Цины позволили возродить этот храм, и там сейчас командовал Ван Чанъюэ из школы Драконовых Врат.
        Бяо негодующе фыркал каждый раз, когда слышал о нем, о школе и, особенно, о храме, который стал форменным монастырем.
        «Набрались у буддистов, - закатывал глаза даос. - Мучают, изнуряют себя. Идут строго по догматам».
        «Неверные догматы?» - поддерживал вежливый разговор Ялишанда.
        «Любой догмат истинен и неистинен одновременно, - совершенно в восточном духе ответил Бяо. - Истина не может быть абсолютной. В каждом конкретном случае ее надо проверять - работает ли она? И у каждого человека в итоге свой Путь к Драконьим Вратам. А монахов там гоняют по одной дорожке, не задумываясь… Понимаешь? Вот я учу тебя не совсем тому и не совсем так, как учился сам - ведь ты другой человек. У тебя другое тело со своим прошлым, другой разум. Ты вообще олосы!».
        «А я думал, ты так делаешь, потому что я тупой» - улыбнулся пленник.
        «Ну… и это тоже» - кивнул китаец, испортив Дурнову настроение до конца дня.
        В любом случае, политику Храма Белых Облаков Бяо не принимал категорически. Но… Но ведь это был духовный дом самого Цю Чанчуня! Не мог Бяо не испытывать трепета перед этим местом. И наверняка время от времени хаживал во внешний город, дабы припасть…
        «Еда» - вернул себя пленник к насущному. Быстро натянул на продрогшие ноги тапочки и двинулся в пекарню. В такую рань дать ему еду могли только там. Лепешки - бесценный ресурс! Дешево, сытно и хранятся долго.
        Улочка, несмотря на ранее время, уже была полна народу - люди спешили к Запретному городу, чтобы у государевых людей, которые только откроют глаза поутру, уже было всё: питье и еда, одежда и тепло, а также верные слуги и помощники, которые являются кровеносной системой этого огромного организма. Пленник осторожно шел то в общем потоке, то против утреннего течения, пока, наконец, не достиг цели утреннего похода…
        Да и застыл столбом.
        В голове тревожно зашумело, горло резко пересохло, а руки стали мелко-мелко дрожать. Многочисленные китайцы неловко тыкались в застрявшего посреди дорожки варвара, но у того не было сил шагнуть в сторону. Потрясенный лоча смотрел на такую знакомую стенку пекарни… С тем же детским оскорбительным рисунком и ругательством… Под которым появилась новая надпись, которой не было еще вчера…
        «Чорнарека».
        Грубо, угольком и в одно слово. Значки издалека даже можно принять за какое-нибудь небрежное червячковое письмо… но это точно кириллица! И ею явно написано прочно забытое, но такое родное: Черная Река. Боевой клич Темноводья!
        Ялишанда вдруг испуганно попятился, вжался в противоположную стенку и быстро-быстро засеменил вдоль нее назад. Назад! В привычную скорлупу! Но на полпути замер. Постоял пару минут и еще быстрее пошел обратно. Почти побежал.
        Надпись никуда не делась.
        Дурной пристально всмотрелся в обе стороны, вихрь надежды плескался в его глазах! А потом снова огляделся - уже со страхом. С чего это ты взял, дружочек, что буковки написали друзья, а не враги? Глаза метались от одного лица к другому, но пленник не заметил ни первых, ни вторых. Только бесконечная череда безликих китайцев, спешивших на службу великой империи. Совершенно опустошенный Ялишанда поплелся к себе домой.
        До полудня он дважды снова ходил к стенке с пугающе-манящим «заклинанием», однако ничего не менялось. Ни в лучшую, ни в худшую сторону. Потом пришел сосед. У Хун Бяо кроме нескольких баклаг с исключительной водой была длинная связка сладкого лука.
        - Новый год пришел, - весело пояснил щуплый китаец. - Надо есть лук каждый день, пока не проклюнутся первые ростки риса.
        Тут только Ялишанда понял, что до сих пор ничего не ел. И жадно сточил целую головку лука. Весь остаток дня его тянуло к пекарне, но панический ужас выдать тайну надзирателю (каким бы тот ни был другом) сковал его по рукам и ногам. Пленник нарочито сидел во дворе и грелся на солнышке.
        - Сегодня к проституткам пойду, - спокойно протянул Хун Бяо, как будто говорил о цирюльне или бане. - Может, все-таки со мной?
        Как всякий уважающий себя даос, он принципиально отрицал брак и семью. Все 18 аргументов, доказывающих, что супружество губит тело и портит душу, китаец знал назубок. Однако, и полное отрицание половой жизни Бяо считал глупостью и буддистским вредным поветрием.
        «Им бы только от всего отказаться, - привычно закатывал глаза маленький даос. - Усмирители плоти!.. Посадите рис в пустыне и попробуйте дождаться от него зерна».
        Бяо считал секс важной физиологической потребностью для работы внутренней алхимии. Но только физиологической. Как испражнение. Ни там, ни тут долго терпеть нельзя. Поэтому периодически он шел к проституткам и…
        Дурнова, когда тот уже почти полностью оклемался, китаец тоже звал с собой. Тот даже один раз согласился - но это было так… не сказать, чтобы отвратительно. Но пробудилось столько болезненных воспоминаний! Которые не отпускали его даже во время порева. Ялишанда почувствовал себя скотом, разболелась голова. Он понял, что хочет не кончить, а просто опять всё забыть…
        Так что ходить к чистеньким китайским шлюхам перестал. Ну, а что: возраст приближался к сорока, можно и перетерпеть зов плоти.
        - Не пойду, - ответил лоча, и, как только Бяо двинулся в квартал увеселений, стремглав побежал к пекарне.
        Солнце уже садилось, но было довольно светло. Надпись загородили с десяток нищебродов, которые рассчитывали заполучить нераспроданный хлеб по дешевке или вообще бесплатно. Чуть в сторонке сидел крестьянин в широкополой шляпе и торговал связками сушеных овощей. Таких в Императорском городе стража обычно гоняет, но вот в подобных тесных кварталах селянам удавалось расторговаться.
        Дурной с заледеневшими пальцами рук двинулся к этому крестьянину. Шляпа скрывала лицо незнакомца, и пленник изо всех сил запрещал себе надеяться. Но не мог не делать этого.
        - Почем?.. - севшим голосом спросил он, указывая на овощи.
        - Поздорову, атаман.
        Глава 8
        Господи Исусе!.. Два перста поневоле потянулись ко лбу, но рука застыла. Край крестьянской соломенной шляпы мучительно медленно стал подниматься вверх, обнажая черты, одновременно знакомые и чужие.
        Да? Нет?
        Ни в чем нельзя быть уверенным… Ни в чем, кроме глаз.
        - Постарели мы с тобой, Сашика? - то ли спросил, то ли сделал вывод улыбающийся Аратан.
        Господи, Аратан! Тот самый… Да, давно переставший быть юношей, с полуседой щетиной - но Аратан! И главное - живой!
        - Ты? Здесь? Как?
        - Отойдем в сторонку?
        Маленький тигр встал и, увлеченно размахивая снизками овощей, повел старого товарища в подворотню. Там, скинув на спину шляпу, он вдруг обхватил Дурнова и крепко обнял. Тот замер. А потом распахнул руки и обхватил Аратана - почти такого же маленького, как и 13 лет назад.
        - Я уже думал, не получится, - сказал даур, оторвавшись от объятий. - Второй месяц в Пекине - никак тебя не найти. И надо же - надписи сработали!
        - Подожди! - сердце пленника всё еще бестолково долбилось перепуганным голубем о грудную клетку. - Но как? Как ты нашел меня? Почему здесь? Почему сейчас?
        - Мы не знали, Сашика, - не отводя глаз, ответил Аратан. - Прости, но слишком многие видели, как тебя убили в том бою. Все думали, что ты мертв. Что всё пропало… Много лет прошло. А потом Фейхун на ярмарке кому-то рассказал, что по Пекину гуляют сплетни, будто при императоре держат пленного лоча с севера. Купец сам случайно узнал - годы спустя. Пока до нас дошло - он уж уехал. Через год только мы его увидели, отсыпали ему шапку золота, но чтобы Су всё точно разузнал.
        Аратан улыбнулся.
        - Тяжелый то был год. Ждать и не давать волю надеждам. Мало ли кого могли держать в Пекине. Но Фейхун всё подтвердил: это ты. Живой. И что держат тебя в самом сердце богдойской столицы… Куда немногие могут попасть.
        - Мы так обрадовались! - маленький тигр хлопнул друга по плечу. - Евтихий с Науръылгой стали говорить о чуде. И я тогда решил попробовать попасть сюда. Как мы уламывали Фейхуна! Он очень боялся… до сих пор боится. Но все-таки прошлой осенью взял меня с собой. И вот я уже два месяца здесь. Сначала искал, как пробраться в императорский город. Потом искал тебя. Последнее оказалось труднее.
        - Ты говоришь «мы». Значит, кто-то еще выжил в той бойне? Кто еще жив?
        - Кое-кто выжил. Сорокин с Индигой в боях вообще не участвовали, Мотус раненых увез до битвы. Ивашка с Бориской Бутаковым на лодках выжили.
        - Бутаков? - вздел брови Дурной.
        - Ну, дылда пашковская. Ты с ним переговоры еще вел.
        С трудом, но пленник вспомнил долговязого пятидесятника.
        - Они сначала палили с кораблей, но монголы засыпали их стрелами. Речка-то маленькая, полностью перестреливается - вот Ивашка и ушел.
        - А дауры?
        - Тяжко пришлось нам, атаман. Делгоро погиб. Много батаров полегло. Но мы прорвались. Сотни две вырвались. Я хотел монголам в спину ударить, но мало кто слушался меня… Почти все нахлестывали коней и мчались на север без оглядки. А тут уже и пехота казацкая опрокинулась, все побежали… Ну… Когда тебя убили. Некого было спасать. Мало кто из тех казаков выжил: и темноводцев, и албазинцев, и, особенно, пашковцев. Потом, правда, узнали мы, что часть албазинцев смогла убежать. Их Петриловский вывел.
        «Иногда история повторяется с пугающей точностью» - покачал головой Дурной, вспомнив, что и в реальной истории, после разгрома полка Кузнеца, небольшую часть казаков вывел именно племянник Хабарова.
        Он слушал рассказ маленького тигра, но всё это время его по-настоящему волновала судьба только одного человека. Однако, прямо спросить оказалось так трудно! Он всё ждал, всё надеялся, что Аратан сам скажет про… нее. Но даур упорно перечислял лишь воинов, что смогли вырваться из бойни.
        И от этого становилось еще страшнее.
        - А Чакилган? - не выдержал, наконец, Дурной ужаса неизвестности.
        Маленький тигр, будто, запнулся.
        - Она жива, Сашика. Жива и здорова. По крайней мере, так было осенью, когда я уехал.
        Огромный груз соскользнул с плеч пленника! Голова закружилась, но это было облегчение: нового приступа боли не будет.
        - Как она? Как живет? Что с ней? - засыпал он друга вопросами.
        - Мы уже очень долго тут болтаем, атаман. Уходить надо. Я знаю путь: здесь стены старые, и есть места, по которым можно перебраться незаметно. Но делать это надо сейчас: когда солнце село, но ночь еще не пришла. Пойдем со мной!
        - Как? - испугался Дурной. - Сейчас?
        - Ну да. А что?
        - Да как же… - Дурной сам не знал, что ответить. Тут у него была только ежедневная бессмысленная ходьба по кругу, там - надежда! Но… он так привык ходить по этому кругу. Вытоптал глубокую колею… Да он просто забыл, как можно жить иначе!
        - Тебя что-то здесь держит? - спросил Аратан, явно на что-то намекая.
        - Нет… - задумался пленник. - Конечно, нет!
        - Тогда идем. Сейчас! - маленький тигр одновременно пугал и восхищал своей решимостью.
        Он уверенно шел запутанными проулками, двигаясь к югу и к востоку Императорского города.
        - Я, наверное, на десятке разных стен метки поставил. Сидел подле каждой по нескольку часов в день. Сам себе говорил: глупо надеяться. И видишь, как вышло?
        Аратан рассказывал это, даже не оборачиваясь, но Дурной чувствовал улыбку на погрубевшем лице друга.
        Они всё дальше удалялись из ремесленных кварталов, попали в какой-то маленький парк, настолько запущенный, что его можно счесть пустырем. За деревьями мелькнула стена.
        - Вот оно, - оживился даур. - Самое лучшее место. Внизу вообще никто не ходит. А в стене - разлом. Снизу малоприметный, а повыше такой, что можно целиком в него влезть и подниматься, перебирая ногами. Самое сложное - наверху. Проскочить за зубцы, пока стражи нет. Потому и лучше это делать в сумерках. Серые тени - самые неверные. А ночью уже огни зажгут.
        Аратан, возбужденный предстоящим, ломанулся в заросли, увлекая за собой спасаемого друга. Волнительный холод в низу живота у Дурного бурлил всё сильнее. Забравшись по старой, заросшей плотным дерном насыпи к стене, он увидел, как ловко уцепился Аратан за расщелину, ловко пополз вверх, и тихо выдохнул:
        - Боюсь, мне не забраться.
        Сердце - бешеный голубь - сложило крылья и рухнуло студенистым ошметком куда-то на диафрагму. Нет ничего больнее разбитых надежд. Головная боль выглянула откуда-то из основания шеи и потянула свои липкие щупальца к затылку.
        - Да тут несложно! - прошипел сверху маленький тигр. - Я за эти дни даже кирпичи повыбивал - можно упираться ногами. Попробуй, атаман!
        Пленник неловко уцепился за выбоины и буквально почувствовал, как болезненно натянулись сухожилия в пальцах. Подпрыгнул, уперся носком ноги на торчащий кирпич - руки его тут же, почувствовав вес тела, мелко задрожали. А до верха еще не меньше десяти метров!
        Нет…
        Дурной, конечно, оклемался после страшных ран. Но прежние силы к нему так и не вернулись. Даже в нормальной жизни нельзя сравнивать себя 40-летнего с 25-летним. А тут… Конечно, забота щуплого даоса и гимнастика очень помогали ему, но… он же живет тут, как растение. Немного ходит, немного ест - и всё. За 13 лет он ничего тяжелого в руках не держал! Разве что кандалы, и то - очень давно.
        «Мое тело - какой-то жалкий холодец, - ненавидя себя, подумал пленник. - Даже, едва попав в прошлое, я был в гораздо лучшей форме…».
        Ну, а зачем ему было вообще барахтаться? Если жил Дурной живым трупом, у которого не было впереди ничего… кроме очередного следующего дня. Вот, если бы он знал…
        - Вещун хренов! - глухо выругался по-русски пленник.
        Руки устали неимоверно - и он неловко спрыгнул на насыпь. Вздохнул и побрел обратно в кусты. Аратан шустрым котом спустился и побежал следом за другом. Они выбрались на запущенную аллейку почти одновременно и застыли.
        Шагах в десяти впереди стоял Хун Бяо.
        Глава 9
        - Ты откуда здесь? - изумился Дурной.
        - Следил за тобой, - спокойно ответил щуплый надзиратель.
        Аратан сходу ринулся вперед, но пленник успел остановить его - уже успевшего выхватить нож из рукава.
        - Подожди… Бяо, зачем ты следил за мной?
        - Так мне приказано. Но сегодня я следил не поэтому. Мне показалось, что мы можем не успеть проститься… По счастью, Дао не волнуют чьи-то планы. Ни мои, ни твои. Оно просто ведет нас, - даос улыбнулся. - И я вижу, что вам нужна моя помощь.
        Маленький тигр хмуро глядел то на китайца, то на Дурнова, так как плохо улавливал смысл происходящего.
        - Ялишанда, я выведу тебя из Императорского города.
        И Дурной сразу поверил своему надзирателю. А зачем бы тому понадобилось обманывать? Кому и какая с этого может быть выгода? Только вот зачем ему помогать?
        Северный варвар сам не заметил, как произнес вопрос вслух.
        - Мне тоже от тебя кое-что нужно.
        - Что?
        - Скажу, когда выведу тебя. Чтобы уже без обмана, - Хун Бяо выжидая смотрел на беглеца. - Ну?
        Аратан бросил на друга вопросительный взгляд.
        - Давай рискнем, - пожал плечами Дурной. - На стену мне всё равно никак не забраться.
        - Тогда ты, - щуплый даос ткнул пальцем в даура. - Лезь на ту сторону и встречай нас за Южными воротами. Мы скоро подойдем.
        - Да как же я там… - начал было возмущаться Дурной, но Олёша скинул с плеча увесистый тюк, который придерживал рукой.
        - А вот так! - он развернул тяжелое, пестрое покрывало, которое было плотно расшито яркими нитками. Какие-то знаки переплетались в невероятных комбинациях, да так густо, что покрывало из-за шитья казалось вдвое толще. Бяо набросил его на удивленного лоча, плотно замотал с головой и строго приказал. - Даже одним глазком не выглядывай!
        И потянул ослепленного пленника за собой.
        Дурной осторожно, вслепую шагал по дорожке, с тревогою прислушиваясь к шуму вокруг. В какой-то момент они остановились.
        - Куда прете? - оглушил его грубый окрик на маньчжурском.
        Стража врат! Восьмизнаменники.
        - В храм Небесных Облаков, господин, - рутинно ответил щуплый даос и даже было потянул пленника за собой, чтобы идти дальше, но, кажется, их не пускали.
        - Стоять! Вы кто такие, чтобы ходить туда-сюда?
        - Да как вам не стыдно! - Хун Бяо, казалось, журил невоспитанных детей. - Это же сам Ван Чанъюэ! Седьмой патриарх! Святой человек!
        - А точно седьмой? - стража явно глумилась. - Ну-ка, давай проверим. Скидывай-ка одеяло! Больно у патриарха тапочки не патриаршьи.
        - Благословенному Чанъюэ не требуется украшать себя внешним, не в том его величие, - философски заметил даос.
        - Ну, конечно, так оно и есть. А ну, скидывай тряпье!
        - Подождите, - словно какое-то открытие посетило голову даоса. - Вам прошлая стража разве ничего не передавала?
        - Ничего. А в чем дело?
        - Мы им всё объяснили. Но… раз они не сочли нужным… Что ж, снимайте. Но это будет на вашей совести.
        - Погоди-ка. Что будет на нашей совести?
        - Благословенный Ван прибыл в Императорский город к господину Мале, дабы исцелить его любимую наложницу, которую поразила черная хворь, - нарочито медленно начал говорить Бяо.
        Мала был видным генералом, он заведовал всей монгольской частью Восьмизнаменного войска. Следил за каждым племенем: кто сколько должен поставлять воинов и так далее. Раз даос рассказал о болезни наложницы - видимо, он слышал об этой ситуации. Да и стража заметно притихла.
        - Мой господин целый день неустанно молился над госпожой Си, поил ее бесценными эликсирами, изгоняя демонов черной хвори из ее прекрасного тела. И ему удалось! Господин Ван стал сосудом нечистого, пленил его в своем теле - и только великая сила Ци позволяет ему противостоять ярости черной хвори. Сейчас мы спешим в храм Белых Облаков, ибо только в его стенах можно избавиться от демона.
        Китаец выдержал драматическую паузу.
        - Но, видимо, этого демона мы до храма не донесем, - развел он руками, смиряясь с печальной реальностью.
        - Не донесете? - раздался слегка испуганный голос. - Почему?
        - Вы ведь решили снять покрывало. Покрывало, на котором вышиты все двенадцать тайных имен Яшмового владыки, все тайные охранные знаки, что открыл он патриархам былого. Долгие годы висело оно за алтарем, напитываясь энергией шэнь самых просвещенных даосов Поднебесной. Сейчас только эта броня защищает окружающий мир от хвори. Но вы, видимо, решили рискнуть. Вам не жалко ни себя, ни весь великий город Пекин…
        - Уходите! Быстро уходите! - заголосили стражники, отступая назад; Дурной физически почувствовал возникшую вокруг него пустоту.
        Это было так смешно, что он не удержался и завозился под покрывалом, породив целую волну испуганных криков. Хун Бяо тут же ухватился за складку и повел подельника прочь от ворот.
        - Не перебарщивай, - тихо шепнул он.
        - А откуда у тебя храмовое покрывало? - удивился северный варвар.
        - Это покрывало моей бабки, - Бяо молча шагал вдоль стены. - Она была крестьянкой с гор Тайханшань.
        Комментарии были излишни.
        Порыскав по округе, они нашли Аратана, который выглядел крайне встревоженным. Ну, не доверял он какому-то незнакомому китайцу, встретив атамана после стольких лет!
        В тихом проулочке Дурной снял «магическое» покрывало и протянул его щуплому даосу.
        - Спасибо, Бяо. Ты меня спас, - улыбнулся он и вдруг вспомнил. - И какое же у тебя условие?
        - О, оно совсем простое, - в ответ улыбнулся надзиратель. - Возьми меня с собой, лоча. Я хочу увидеть Олосы - страну моих предков. Покажи мне город Тэвейа.
        «Вот это поворот…».
        Пленник (почти сбежавший) растерянно уставился на своего спасителя.
        - Ты уверен? Тебе может совсем не понравиться моя страна. Да и я пока иду не туда… Не знаю даже, доберусь ли я когда-нибудь сам до Тэвейи.
        - Я вижу, что доберешься, - улыбнулся Хун Бяо. - А мне всё равно после твоего побега назад дороги нет. И зови меня Олёша.
        …Глубокой ночью маленький тигр привел всех в «апартаменты Су». Купеческое семейство обитало на восточной окраине Внешнего города, который был воистину огромен! Дурной оглядел высокую стену, крытую лакированной черепицей, изысканные ворота, запертые наглухо, по случаю ночи.
        - А неплохо Фэйхун устроился! - присвистнул беглец.
        - На нашем золоте, на наших мехах, - улыбнулся Аратан. - Эту усадьбу Су отстроили лет шесть назад.
        Троица обошла бесконечно длинный забор и ткнулась в заднюю калиточку. Там им открыли неожиданно быстро, будто, ждали. Сам достопочтенный Фэйхун не поленился подняться с постели и в одном исподнем засвидетельствовать, так сказать. Располневший за эти годы торговец низко кланялся и признавался в великой радости от лицезрения мудрого и щедрого атамана. Даже слезу пустил.
        Чтобы два раза не собираться, заговорщики сразу обсудили планы на ближайшее будущее. Иначе говоря: а что теперь-то?
        - Ясно что, - Аратан изо всех сил старался быть в их компании за главного. - Как со мной сделали - так и теперь поступим. Дождемся отправки вашего каравана в Чосон и двинемся с обозом.
        - Нну, можно… можно и так, - откровенно вздохнул толстяк Су, которому явно было страшновато держать у себя беглого пленника.
        - А когда вы на Черную Реку двинетесь? - поинтересовался Дурной у купца.
        - На исходе весны, как всегда. Всё расцветет, корма подешевеют, дороги просохнут. И в Чосоне торговля бойчее пойдет.
        Беглец вспомнил, что караван же еще через Корею ходит. Нет! Ждать два месяца здесь, потом месяца три неспешно тащиться через две страны - он не готов столько терпеть! Теперь, когда свобода так близко - сидеть и ждать?
        - Не более чем через десять дней почетного пленника Ялишанду начнут искать, - вдруг подал голос Бяо-Олёша. - Это самое позднее - если господин Ин Мо вдруг внезапно не зайдет гости. Пекин расчешут гребенкой, а господина Ялишанду довольно легко опознать…
        - Верно! - аргументы даоса только сыграли на руку беглому пленнику. - Надо уходить! Су, это сложно?
        - Конечно, сложно! Это же Пекин! - всплеснул руками торговец. - Можно, конечно, услать вас в какую-нибудь дальнюю деревеньку - отсидеться…
        - Нет! - Дурной сам испугался своего вскрика. - Надо уходить. За великую стену. Это далеко?
        - Расстояния не важны, - покачал головой Фэйхун. - Место надо знать. На севере стена всего в сотне ли от столицы проходит. Но там совершенно негде перейти, а стража сурова и бдительна. Самый торный путь - это Шаньхайгуань. До него более шестисот ли, но это большая широкая дорога вдоль моря. Там все ходят… Но, думаю, там вас в первую очередь и начнут искать. Да и ведет этот путь в самое сердце Маньчжурии… Знаю! Есть у меня должник, который проведет вас! Ворота Дацзинмэнь, конечно, стоят на западе, но лучше путь они будут подальше, зато безопасные!
        Уже через два дня, собрав лошадей и припасы, троица двинулась в обход всего огромного Пекина на северо-запад.
        Глава 10
        Пекин и его округу горы окружают чуть ли не с трех сторон, подковою. Будто там, на западе и севере уже и нет никакого Китая - обустроенной равнины, перелопаченной сеткой дамб и квадратиками полей. Троица беглецов и слуга Су Фэйхуна, знавший должника своего господина, перебрались через два горных перевала, после чего оказались в сухой и почти безлесой долине, где раскинулся город Сюаньфу. Сам городок небольшой, зато вокруг разместились бесконечные казармы и конюшни - здесь располагалась одна из главных баз монгольских восьмизнаменных войск. Несколько тысяч кочевников служили здесь постоянно, из степи периодически вызывали новые пополнения.
        Слуга привел друзей в небольшой домик на окраине, где их встретил грузный мужчина с фигурой бывшего борца. Чахарец Удбала уже не служил в Восьми Знаменах (и Дурной понял из контекста, что покинул он эти стройные ряды не по своей воле), но не спешил вернуться в родные степи. Похоже, блага китайской цивилизации пришлись старому воину по душе, он начал крутить дела… отчего и влип в долги перед семейством Су.
        Удбала хмуро принял послание от торговца, прочитал, мрачно поднял на незваных гостей глаза навыкате.
        - И куда вас вести надо?
        - Ну… хотя бы до Сунгари, - осторожно ответил беглый пленник, решив не выдавать конечный пункт их пути.
        Монгол звучно пёрнул губами и закатил глаза.
        - Край земли… Там и не живет никто! Что вам там нужно?
        - Это наше дело, - осадил чахарца Аратан. - Ты скажи только: сможешь довести? Гарантируешь, что мы дойдем?
        - Степь, - Удбала произнес это слово так многозначительно и покрутил кистью руки, чтобы самые тупые осознали многозначность этого понятия. - Ступивший на путь в Степи никогда не знает точно, дойдет он до цели или нет.
        Все трое гостей хмуро оглядывали пузатого философа, и тот поспешил закончить:
        - Но я знаю дорогу до этой реки, - и тут же добавил. - Ищите коней!
        Дурной аж поперхнулся.
        - Чего? Ты ж монгол! Если у вас что и есть, так это кони!
        - Нет у нас коней, - театрально вздохнул чахарец. - Пока трава густой щеткой землю не покроет - у монгола коней всё равно что нет. И степь они сейчас точно не пройдут - совсем за зиму силы растеряли. Нужны никанские кони, которых кормят зерном. Или ждите лета.
        Слуга семьи Су совершил невозможное, и где-то умудрился найти в этом городке, переполненном монголами, восемь китайских лошадок, не отощавших за зиму. Увидев их, Удбала вздохнул так тяжко, что сам Дун Тайшань-ван преисполнился бы жалости. Однако, долг его, похоже, был так велик, что он за день собрал всё необходимое и повел беглецов в Степь.
        Хотя, сначала впереди снова были горы. После очередного перевала путники попали в Чжанцзякоу - последний большой город на северо-западе.
        - За ним уже стена, - пояснил чахарец. - Там мои родные степи.
        В тот же день Дурной впервые увидел легендарную Великую китайскую стену, которая шла по вершинам горных хребтов. В седловине возвышались мощные ворота: каменные в основании и кирпичные сверху.
        - Ворота Дацзинмэнь, - внезапно разговорился Удбала, указывая толстой плетью на арку проема. - Их построили совсем недавно, лет тридцать назад. Подлые Мины так хотели защититься от истинных наследников трона империи, - чахарец практически тыкал обухом в себя, давая всем понять, кто истинные правители Китая. - Глупцы… В том же году их императора убил подлый крестьянин Ли Цзычен. И почти сразу его покарали маньчжуры, захватившие Ханбалык. А эти ворота не пригодились.
        Монгол смело правил прямо в черный проем арки, даже не задумываясь о том, что везет троих беглых. Ну, ладно еще даур и китаец, но лоча! Его никакие монгольские одеяния не прикроют. Вальяжно покачиваясь в седле, Удбала неспешно прокатился прямо перед стражей, небрежно махнул им смотанной плетью в знак приветствия, те ответили похожими жестами.
        И всё!
        - Это чахарская земля, - с улыбкой ответил проводник. - Посмотрел бы я на того, кто решится здесь не пропустить истинного чахара. Вы со мной - значит, и вы наших родов! Когда-то нашим ханам служили все вокруг!
        Он помолчал, мрачнея, и тихо добавил:
        - По обе стороны от этой треклятой стены.
        Когда, наконец, горы закончились и пошли степи, поведение Удбалы радикально переменилось: он посерьезнел, весь как-то подобрался, даже его пузо слегка втянулось. Монгол уверенно вёл своих нанимателей по низинным путям, периодически взбирался на холмы да взгорки и тщательно оглядывал местность. И это дало свои плоды - почти за месяц путники умудрились ни с кем не встретиться. Они всегда вовремя находили источники воды, а чахарец каждые несколько дней доказывал, что он еще и охотник хороший.
        В хороший день их группа проходила сто километров и даже больше. Правда, наряду с хорошими случались и весьма неприятные деньки: бури с песком и снегом напополам, снегопады, что, по случаю наступающей весны, превращали огромные пространства в сплошную грязь и слякоть. В такие дни «счетчик пройденного» мог и «ноль» показать.
        По-своему, Дурной радовался таким дням, ибо 10 часов в седле его просто убивали. Он и на Амуре не любил ездить на лошадях, а за последние 13 лет практически не передвигался верхом. Во время вынужденного сидения под какой-нибудь скалой беглец, памятуя о позоре, который испытал перед стеной Императорского города, изнурял себя всякими упражнениями: отжимался, поднимал над головой тяжелые камни и подолгу рубил воздух плохонькой монгольской саблей, которую раздобыл для него маленький тигр. Было непривычно и тяжко, но Дурнова радовала ломота во всём теле: он чувствовал, как потихоньку силы возвращаются.
        Аратан одобрительно смотрел на старания своего друга, а вот Хун Бяо был недоволен:
        - Не стоит тебе так делать, Ялишанда. Плохой Путь выбрал. Ты, конечно, дойдешь до цели, но… Представь, что ты стоишь в доме, где много комнат. И тебе нужно выйти. И вот ты берешь и пробиваешь лбом все стены на пути. Да, выход найдешь. И так быстрее, чем идти в обход. Но все стены в доме переломаешь… и лоб расшибешь.
        Наверное, он был прав, потому что периодически Дурной просто сваливался с головной болью. Щуплому даосу приходилось всё бросать и лечить непутевого северного варвара, утыкивая его иглами, прижигая и подпаивая отварами, хотя, запасов лекарств у него имелось совсем мало. Но вырвавшийся на свободу пленник не останавливался. Очень уж ему хотелось снова стать полноценным.
        А еще он упорно пытался расспросить Аратана о житье на Амуре в свое отсутствие. Это было крайне трудно, так как даур моментально замыкался в себе, говорил односложно или находил для себя какие-нибудь неотложные дела. Более-менее пространно он рассказывал лишь о той роковой битве, в которой «убили атамана». Например, поведал про Митьку Тютю.
        - Его отряд почти в самое месиво попал. Порубили их подчистую. Сам Митька бился до последнего, уже к воде его потеснили. Тогда Тютя сорвал куяк, у которого уже все ремни посрезали, и кинулся в реку. Даже до наших лодок догреб, за борт ухватился. Но монголы с берега его всего стрелами утыкали… По крайней мере, так Ивашка говорит.
        Ох, не понравилось Дурнову, как Аратан сказал последнюю фразу!
        - А ты считаешь, что он мог и неправду сказать?
        Маленький тигр поднял на друга глаза полные боли. И не выдержал:
        - Не всё ладно на Черной реке, Сашика! Многие перессорились: и дауры с даурами, и лоча с лоча. По мне - Ивашка тот еще гад. Хотя, в первую зиму он спас Темноводный.
        - От кого?
        - Монголы пришли по льду. Большая орда - тысяч пять. Месяц стояли под острогом, всё вокруг уничтожили, но не взяли острог. Потом дальше пошли, Албазин разрушили - ныне там пусто. С ними тунгусский князь был большой - Гантимур. Тот и до Нерчинска дошел и сжег его.
        - Значит, нет больше Темноводья, - обессиленно выдохнул Дурной.
        - Есть. Но оно совсем не такое, как было при тебе. Ты… Ты должен сам всё увидеть.
        Глава 11
        К концу месяца купленные кони совершенно ослабли и отощали, ибо запасов с собой у них было мало, а степь ранней весной кормила очень плохо. Но зато Удбала обрадовал:
        - Завтра выйдем к речке, которая уже впадает в Сунгари.
        И не соврал. Речная долина встретила беглецов первой зеленью и синевой только-только очистившейся ото льда реки. А местные жители подтвердили, что до Сунгари - день пути. Это, если по сухопутью. До Амура еще очень далеко, но у Дурнова поневоле расправлялись плечи. Он уже чувствовал себя почти как дома. Почти прежним атаманом Сашко. Хотя, смутные речи Аратана его сильно тревожили.
        Наступала пора прощаться с чахарцем.
        - Ты честно выполнил то, что обещал, - поблагодарил он Удбалу.
        - А вам дальше не нужен провожатый? - вдруг неожиданно спросил монгол. И поспешно добавил. - За отдельную плату.
        Беглецы удивленно уставились на проводника.
        - Но мы пойдем далеко на север, - уточнил на всякий случай атаман.
        Чахарец закатил глаза и вздохнул так тяжко, как будто эта троица уже настоятельно звала его с собой на какой-то отвратительный север.
        - А что делать? - напевно ответил он. - Вы лошадей видели? Они меня до Сюаньфу не довезут, околеют по дороге. А мне в степи застревать не с руки… Да, если честно, мне и в Сюаньфу не все обрадуются…
        Аратан хитро улыбнулся и повернулся к Дурнову.
        - Возьмем, атаман? Дорога еще дальняя, а лишняя сабля в пути не помешает, повернулся к чахарцу. - Удбала, нам сейчас платить нечем, но, когда до дому доберемся - одарим тебя черными соболями!
        Монгол снова вздохнул, но уже не так трагично. Мол, на безрыбье и соболя сойдут. Они продали коней в ближайшей деревне, где купили лодку. Сели в нее - и стремительно понеслись прямо к Амуру! Плыть старались по утрам, вечерам и, по возможности, ночью. Днем искали скрытное место и не отсвечивали, особенно, когда выбрались в Сунгари. Берега реки еще были усыпаны ледяными торосами, беглецы так быстро продвигались на север, что понемногу обгоняли весну. Если на сухопутную половину пути ушел почти месяц, то на немногим меньшее расстояние по воде потратили шесть дней.
        Наконец, они достигли низовий реки, которые еще во времена приказного Кузнеца стали пустынными. Беглецы только было расслабились, решились плыть даже днем, чтобы поскорее оказаться на родном Амуре, как вдруг заметили на правом берегу, на невысоком взгорочке, крепость.
        - Греби влево! - быстро закричал Дурной, пытаясь не попасться на глаза местным дозорным.
        Крепость оказалась совсем небольшой, но с крепким частоколом и несколькими капитальными зданиями внутри. Именно крыши домов ясно дали понять, что ее возвели не русские.
        - Давно она тут стоит? - спросил атаман у Аратана.
        - Довольно давно, - грустно кивнул тот. - Но тут всего несколько десятков воинов, даже не богдойцев. И на Амур они не выходят.
        И все-таки надо поскорее уходить отсюда. Прижавшись к левому берегу, вся четверка усиленно гребла. До выхода в Амур оставалось совсем немного…
        При первых сумерках лодочку внезапно вынесло на людей, которых скрывал очередной извив реки. Они расположились прямо на льду, покрывавшему весь берег, там же и маленькие костерки жгли. Лодку они заметили сразу и зашумели.
        - Уходим! - теперь первым среагировал Аратан.
        Уставшие путники снова налегли на весла, чтобы увести лодочку направо. Люди на берегу что-то кричали, бегали, а потом стали сталкивать на воду какое-то суденышко без мачты.
        - У них тоже есть лодка! - испуганно крикнул Дурной, обернувшись через плечо, и беглецы удвоили усилия.
        Россыпь островков и проток на месте слияния двух рек приближалась; казалось, это шанс. Однако и чужаки, сильно отстав поначалу, теперь споро сокращали расстояние - когда весел втрое больше и они подлиннее - это нетрудно.
        - Это же дощаник, - признал, наконец, Дурной знакомые обводы.
        - Какая разница, - пропыхтел Аратан. - Догоняют… Давайте к берегу!
        И все послушно повернули лодку, хотя, недавний пленник совершенно не понимал, что происходит. Сзади что-то выкрикивали, но шум вскрывшейся реки искажал речь. Беглецы были уже совсем недалеко от берега, когда Дурной окончательно убедился: кричат на русском! На языке, который он ни разу не слышал столько лет!
        - Аратан, да погоди! - окликнул он друга. - Это же свои!
        - Если бы… - проскрипел сквозь зубы даур. Он выглядел крайне раздосадованным и зыркал волком из стороны в сторону. Дощаник всё нагонял и нагонял - уже и лица видно. И одно из них Дурной вроде бы узнавал. Длинная окладистая борода, щедро присыпанная сединой надежно скрывала его нижнюю часть, но верхняя оставалась всё таким же идеально красивой, без изъянов.
        - Да куда ж вы, гости дорогие! - растекался над водой голос Ивашки. - Мы уж заждались! Ну-тко, суши весла!
        Аратан зверем заметался по лодке, потом долго выругался, схватил саблю, бросился в воду - уже мелко было - и побрел к зарослям на берегу. Мало что понимающий монгол поступил так же, ибо считал маленького тигра своим нанимателем, а от незнакомых людей на дощанике не ждал ничего хорошего.
        Дурной не понимал вообще ничего! И растерянно сидел на лавке с веслом в руке. Даос Олёша спокойно повторял действия своего друга.
        Дощаник бодро набежал на лодку-беглянку и прилично так стукнул в борт.
        - Чепляй-чепляй ее, в душу мать! - неслось сверху.
        Богатая с проседью борода свесилась над лодочкой.
        - Чудны дела твои, господи! - искренне изумился Ивашка «Делон». - Знать, всё правда… Здрав будь, атаман Сашко! Переходь на дощаник, друже!
        Казаки помогли обоим беглецам в потасканных монгольских халатах забраться на судно. Ивашка стоял рядом и с открытой улыбкой широко распахнул объятья.
        Дурной видел такую сцену лишь в самых смелых мечтах. Ах, как он хотел бы кинуться навстречу, но… как же всё странно вышло! Куда кинулся Аратан, а главное - почему?
        - Поздорову, Иван Иваныч! - слегка неловко улыбнулся беглец. - Не взыщи… Но многое мне непонятно. Почему Аратан… сбежал?
        - Знамо, почему, - улыбка медленно стекла с красивого лица, спряталась в зарослях бороды. - Нынче нам при встрече уж не разойтись. Смерть пролегла промеж нас, Сашко. Един из двух непременно порешит другого. Да уж, верно, он и так наплел тебе про меня изветов?
        - Да не особо, - растерянно развел руками Сашко, долгие годы бывший Ялишандой, пленным северным варваром… Напрочь отвыкший, что его так называли.
        - Странно, - протянул Ивашка, потихоньку возвращая улыбку на лицо. - Ну, тогда ты нам поведай о своих злоключениях дивных! Мы ж тут ничего не ведали! С расстановкой поведай - путь нас неблизкий ждет.
        - Куда? - невольно напрягся Дурной.
        - Так, в Темноводный, - усмехнулся «Делон». - В твой Темноводный. Который только милость Божия уберегла от разора.
        Дощаник плавно выворачивал на Амур. Подрагивающий (то ли от холода, то ли от нервов) Сашко уселся под навес из парусины и принялся рассказывать. Как незнамо каким чудом выжил; как водили его долгие годы пред очи двух богдыханов, словно зверя дивного; как жил он в самом большой городе на Земле. И как его, наконец, нашел в этом городе Аратан. Верный друг Аратан, преодолевший тысячи верст в чужой враждебной стране, чтобы найти его; даже не будучи уверен, что бывший атаман Темноводский жив… А теперь вдруг бросивший его…
        - Ну, он же тебя не одного бросил, не среди врагов, - неожиданно заступился за даура Ивашка. - Даурцу поганому средь нас верная смерть была, но тебе-то ништо не грозит.
        Дурной понял, что пора начинать ответные расспросы. Загадки Темноводья у него уже физический зуд стали вызывать.
        (7)179 год от сотворения мира/1672. Артемий Васильевич
        - -
        Глава 12
        Дурной не верил ему. Старый, усталый, весь какой-то перекособоченный и с буграми шрамов, из-под волос лезущих, он смотрел на него хмуро и недоверчиво. Ну, понятно, они с Араташкой всегда дружны были. Да еще энта морда даурская ухитрилась атамана из богдойского плена вызволить. Не соврали ему, значит…
        Надобно ему с самого начала всё разъяснить.
        - Ты не хмурься, Сашко, а сперва выслушай, что я тебе поведаю. От с того самого дня, когда тебя пришибли. Яко наскочили монголы, враз ясно стало, что пушки до боя с бусов нам не спустить. И порешали тогда мы с Борискою палить прямо с бортов. Пушекмного, самопалов - тьма! Изрядно мы монголишек побили, но тех - без счета! Стволы уж гарью забилися; зрим - дауров окружили, а те, что вырвались - в бег ударились. Сам видал. Аще по полю крик идет, будто тебя живота лишили, пашковские вои в бегство обратилися. Вот скажи, мне сам, Сашко: что нам деять надо было?
        Дурной молчал. А что он мог сказать? Ивашка тогда порешал верно: надобно спасти тех, кого можно.
        - Добрались с великим трудом до Амур-реки, - продолжил он вспоминать. - Перехватил я Сорокина с Мотусом на дощаниках и увел в Темноводный. Сильно опосля дауры доскакали. Тут-то мы с Араташкой по первОй и сцепилися! Трусом меня обозвал, гнида… - Ивашка невольно зашипел, хоть и давал себе зарок держаться в покое, покуда Сашко всей правды не примет. - Сами утекли первей всех, а на меня… на нас!
        Дурной чуток отшатнулся. Сильно переменился Вещун, и не токма с лица.
        - Челганка твоя нас тогда замирила. Понимала баба, что непростое время всех ждет. А я помнил твои слова, Сашко. Что богдойцы непременно придут ответ дать. Великих трудов мне стоило уговорить Бориску Бутакова с его полусотней остаться. Подробную отписку о бое составили и послали… уж незнамо куда послали: воеводы-то над нами боле не ималось. Помер Пашков.
        И слегка так Сашку подмигнул: помнишь, мол, как сам воеводской волей тяготился?
        - Всех, кого мог, сселил я в Темноводном. Токма, албазинцы, что опосля до Амур-реки доковыляли, у нас не осталися.
        - Те, что с Петриловским? - уточнил Дурной.
        - А, проведал уже, - Ивашка скрыл недовольство. Вот бы прознать всё, что ему уже успел Араташка нашептать. - Они, бедняги. Осмь десятков до нас дошли о ногах и руках. Отлежались в Темноводном, пояли пяток лодок и ушли на верх. Ну, невелика потеря - у тоих и оружия почти не ималось. Да и биться они не желали.
        - С монголами, что зимой пришли?
        Ишь, и это ведает.
        - С ими, Сашко. Зря нехристи нам такой срок отпустили. До снегов поранетые оздоровели, да припасы мы преизрядные имели. А самопалов да пушек у нас было больше, чем рук. Даже кое-кто из баб приохотились. Инда пришла до нас рать монгольская - ужо мы их встретили! Зелье тогда, почитай, всё пожгли. Перебили тех без счета! Токма монголов да тунгусов тех было тыщ пять или шесть.
        Ивашка горестно вздохнул. Плохая той зимой война вышла. Кочевое войско порушило и пожгло всё в округе. Вообще всё. В самом остроге иссякли почитай все запасы. Хоть, и били врага сотнями, а никакого дувана не получили. Вот и считай: победа ли то? Монголы устали мерзнуть в снегах и ушли. А темноводцам только и осталось, что собственные животы… Что тоже немало, конечно.
        - Ведали гады, куда шли, - продолжил он свой рассказ. - Споро добрались до Албазина. Народишка там, почитай, поболе, чем у нас было. Да токма голодрань одна да тати и воры. От былого полка Кузнеца и сотни не набралось бы. Кто-то сразу утек, а те, что не успели - даже трех дён не продержались. Бают, резали их монголы страшно! Если кто и уцелел там, навряд на то пепелище вернется. Там уж часть монголов по Аргуни обратно в степи пошла, но тунгусский князь Гантимур с другами двинул на Нерчинск. Слышно было, будто на Шилкаре и Нерче земли его родовые имались. Богдыхан повелеша ему с первоначалу от тех земель уйти, но опосля позволил их от нас… очистить. Бают, нерчинские зло дрались, да было их совсем мало, Пашков-то почитай весь свой полк у Шунгала положил, да и сам слёг. Договорились оне с Гантимуркою, что тот их всех отпустит на Байкал и обещалися, взад не возвертаться.
        - И как? - проявил интерес Сашко.
        - И не возвернулись, - неискренне вздохнул Ивашка.
        - Стало быть, нет больше на Амуре ничего, кроме Темноводного?
        - Тогда да, - улыбнулся защитник Темноводья. - Токма Темноводный да Северный. Прочие остроги монголы по воле богдыхановой порушили. На Шилкаре и Нерче засел Гантимурка, стали те пути непрохожими…
        - А ныне как? - не унимался гостенёк из прошлого.
        - Ныне… Сашко, я мог бы об сём и сказывать, но уж больно показать тебе хочется. Обожди до завтра.
        К завтреву должны уж в Зею выйти. На ночевке Ивашка указал казакам с утра ставить мачту и ладить парус, ежели ветрА ладно дуть станут.
        И на новый день Господь сподобил! Ветерок задувал на полуночь, небо распогодилось, солнышко пригревало так, что кафтан хотелось скинуть. Дощаник завернул на синюю рябь зейской воды, мужики расправили парус - понесся кораблик рысями, разрезая волну за волной. Ивашка сам заглянул под навес, вызвал Дурнова к носу.
        Темноводный, как и в былые годы с Амура разглядеть было мудрено. Зато с Зейской стороны ныне всё стало, как на ладони. Вон на высотке уже почерневшие от времени башни да тарасы. Острог с былых времен почти не вырос, токма укрепился. Но стоял Темноводный гордо и мощно, даруя защиту и покой народишку.
        Зато к северу и востоку от стен весь простор ныне заполонил Подол. Домишки, подворья, сараюшки выжили местные чахлые заросли и протянулись уже до самой реки. Промеж острога и пристани, где у мостков болтались десятка два дощаников и лодок, селились всё больше мастеровые, коим требовался скорый доступ до воды. Темноводный мог похвастаться и скорняками, и гончарами, и плотниками. В том годе даже свои камнерезцы завелись!
        Невольно и сам Ивашка залюбовался делом рук своих. Но не забывал коситься на Дурнова. Очень уж хотелось узреть, как дивится гостенёк на случившиеся перемены. И тот дивился. Без досады.
        - Ныне у нас тут полей поменьше стало, - с трудом скрывая гордость, пояснял Ивашка. - Больно людишек много прет. Распаханные деляны токма к западу маются, у озерца.
        - А хлеба-то хватает? - озаботился Сашко.
        - Ох, хлеба - хоть свиней корми! - расплылся в улыбке защитник Темноводский.
        Они уже проплывали заливные луга, что чуть не на версту растянулись от зейского бережка. Дурной не мог не заметить, что луговины размечены, и на первую травку, что начала пробиваться, уже спустили коней и коров. Немалые стада! Особливо, сравнивая с тем, что было при Дурном.
        Дощаник продолжал ходко плыть вверх по реке. Холмы подошли к Зее, берег стал выше - и то тут, то там замелькали крыши домишков - пошли деревеньки. Где в две семьи, а где и в двадцать. И всюду, черные пятаки перепаханной земли - крестьяне уже вовсю готовились к севу.
        - Впечатляет, - пробубнил Сашко одно из своих кривых словечек. - И много такого?
        - Где - густо, где - пусто, - честно признался Ивашка. - Но таким макаром тянется верст на 100 - 120. Кое-кто уж и от реки отходит - в глубях селится.
        - И по левому берегу?
        - Ни. По левому - никого. Там селятся люди Тугудая.
        - По всему левобережью? На что ему столько земли? - изумился Дурной.
        - Так мы подрядились. Ты ж не знаешь, а Тугудай приимает к себе много осиротелых. И с богдыхановых земель, и с темноводских. Всем где-то селиться надо. А я и доволен: за рекой за людишками труднее приглядывать.
        - Ясно, - непонятно что подумал Дурной. - И много у тебя… людишек?
        Ивашка поневоле расправил плечи.
        - Ну, в Темноводном тысяча еще не наберется, но уж восемь или девять сотен точно мается. А в выселках да деревеньках тыщи три живет. Да токма там кому точный счет весть?
        Радость наполняла сердце нового атамана Темноводного. Он видел глаза Дурнова: без зависти, но с легкой горечью, что всё это было выстроено без его.
        «Смотри, Сашко! - улыбался Ивашка. - Смотри: я смог! Я содеял то, что у тебя не вышло!».
        Довольный сверх меры, он велел казакам заворачивать дощаник. Потешил сердце - можно и на острог заворачивать.
        - Пойдешь ко мне, Сашко! Пир закатим, в баньке тебя отпарим! - он желал быть щедрым хозяином.
        - Прости, Ивашка, - еле приметно улыбнулся Дурной с затуманенным взором. - Но мне бы сперва к Чакилган наведаться. Сколько лет не видел… Сам понимаешь.
        - Так нет Челганки в Темноводном…
        Глава 13
        Что началось! Господи Исусе, столько лет минуло, а Дурной всё света не видит без бабы своей. И как она его приворожила? На Ивашку тогда будто торок налетел, беглый атаман чуть ли за грудки его не тряс, всё выпытывал: где евонная Челганка. Еле удалось его унять да принудить обождать до острожка.
        - Там всё тебе обскажу, Сашко. Неприлюдный то разговор. Невеселый.
        Весь сустаток пути Дурной так и не унялся: бродил по дощанику, смотрел на реку собакой побитой - того и гляди завоет. На берегу все-таки убедил его спервоначалу до баньки сходить, приодеться, за перекусить. А за то время горницу подготовил. Хотелось еще удивить Дурнова, хотелось побольше ему показать, а разговор этот тяжкий на подольше отложить… Да куды там!
        Новый терем уже шесть годов, как построили. Срубили хоромы для общих дел, но дел тех было не так много, так что поселился здесь Ивашка надолго. Не было в доме сём женской половины, да и ляд с ней. Девок на его век хватит, а жена ему ни к чему. Род продолжить? Да уж имается кому - на Руси-матушке продолжат. А тут он как-нибудь сам доживет. Для себя.
        Ивашка мельком глянул на себя в бронзовое зеркало. Всё еще пригож был безродный казак Ивашка сын Иванов. Хоть, и полвека разменял, а в могилу пока не собирался. Подмигнув себе и поправив кудри с проседью, Темноводский атаман зеркало отложил.
        Своё ведь! Гунька учинил их делать уж давненько, когда все беды на Амур-реке утихли. Товар этот по всему краю с руками отхватывали! Жаль, бронзы своей не ималось, а то бы так расторговались, что и Якунька обзавидовался б…
        В низкую арочную дверь постучали.
        - Заходь!
        Дворовой ввел в горницу Дурнова. Умытый, переодетый, он уже не таким и жалким стал. Но в глаза ему смотреть не хотелось. Оглядевшись, присвистнул:
        - Кучеряво живешь… атаман! - смешно прошепелявил он.
        - Инда все в Темноводном не бедствуем, - Ивашка огладил рукой бороду, взял кувшин и разлил по кружкам. - За то, что возвернулся ты!
        - Вино? - Дурной, словно, не слышал Ивашку. - Фэйхун возит?
        - Есть и другие гости, - Ивашка не стал уточнять, что с Фэйхуном Темноводный уже давно торговлю не ведет.
        Сашко покрутил вино густоцветное в чашке, потом со стуком поставил на стол и начал пырить исподлобья.
        - Всё! Хорош! Рассказывай всё. Прямо сейчас.
        Аж трясет беглого, да кулаки хрустят.
        - Уж скажу, - Ивашка тоже е стал пить и зло плюхнулся на лавку. - Садись, долгие речи будут.
        Собрался с мыслями.
        - Про монголов ты уже ведаешь. Не знаю, что тебе Араташка нашептал…
        - Да ничего не нашептал! - зарычал Дурной. - Вы как сговорились все!
        «А вот это занятно! - скрыл приятное удивление защитник Темноводский. - Сплоховал инородец-то. Если Сашко мне тут тень на плетень не наводит».
        - Всё расскажу, без утайки. В ту зиму дауры нам никак не помогли. Но я в обиде не был, много их полегло в походе. Но уж потом-то могли б по-соседски поддержать! Но и того не было. У нас в тот год десяток коней на весь острог ималось!.. Зато опосля… Наперекосяк всё пошло, когда Галинга помер. И учалось в роду чохарском нестроение. Многие даже решили за Зею идти и кочевать при Тугудае. Но жёнка твоя тут уперлась. Не схотела, видать, чтобы власть от ея семейки ушла. Стала сманивать чохарцев до нашего острогу. Араташка твой тут как тут: княгиня Темноводская, вдова атаманова! Орет об том на каждом углу. Только представь: баба - а в дела мужские лезет. Как дауров поприбавилось - вообще учали они порядки менять.
        Дурной сидел, застыв. Вообще неясно было, что за мысли у него крутятся. А дальше-то токма хуже будет.
        - Я ж понимал твою Челганку, Сашко, - осторожно начал подводить к самому тревожному Ивашка. - Враз лишилась баба мужа и брата. Опосля и отец упокоился. Тяжко ей стало. И страшно, видать. Вот и учала безумствовать. Баба в княгини метила! А народишко-то волнуется! Казачество страхом преисполнилось. Все прочие острожки на Амуре порушены; кто убёг, те рассказали, что нет больше русской власти в Темноводье. Забыла про нас Русь-матушка! У нее там своя тяжкая война - с ляхами… Как ты и баял, Сашко.
        Ивашка значительно понизил голос, дабы Дурной уяснил - он-то всё слышал. И всё помнит.
        - Пужлив стал народишко - в одиночестве-то. Средь чужих земель.
        - Ну? И что же ты сделал, Ивашка? - Дурной говорил сквозь зубы, а костяшками захрустел так, что и за дверьми бы услыхали.
        «Допрежь не мог себя в руках держать, - вздохнул атаман. - И в полоне, видать, не научился».
        Ивашка, не таясь, криво усмехнулся на Дурнову ярость.
        - Ну да! - нарочито протянул он. - Ивашка - подлец. Ивашка - предатель. Это не баба даурская воду мутит, это Ивашка сподличал, а ныне себя выгораживает. Да?
        Сашко слегка смутился.
        - Думаешь, извёл я твою Сусанну? Да коли б я таков был - то утопил бы тебя на Шунгале - и всего делов! Сама она ушла, Сашко. Кого хошь спроси - выдь вон на острог и любого спрашай. Конечно, не все тогда уже в Темноводном жили. Поискать придется.
        Помолчали.
        - Сама ушла. Да не сразу. Ух, изголялась твоя Челганка! Людей смущала, к себе привечала. Даже к Евтихию-чернецу бегала, защиты просила для дауров. А тому что? Тому чхать было: русский ты али инородец - лишь бы крест принял. Ох, смущала она людишек, Сашко! Ведаю: не поверишь ты мне. Да и не надобно. Но только я ей вреда не чинил. И с острога не гнал. Как ясно стало ей, что не выходит княгиней стать - собрала она верных, да ушла.
        - Понятно… - глухо протянул гостенёк, глядя в стол. Схватил кружку и глотнул сдобреца.
        - Что понятно?
        - Что разбежались вы с даурами.
        - И снова наветы, - Ивашка покачал головой, как над дитём неразумным. - Не ведаешь, а речёшь. Прошли те времена хабаровы, когда мы с инородцами, как со зверьем поступали. Давно прошли - и тому ты виной. И был прав ты, Сашко. Мы и ныне разные, но вражды той нет. В Темноводном и по сей день имаются дауры, с Тугудаем и его людьми живем душа в душу. И с прочими. Конечно, пришлось ходить походом на Молдыкидич, но там никак мирно было не решить. Но другие роды не их, а нас поддержали и малой кровью обошлись.
        Ивашка развел руками, показывая, что нет в них ножа. Нож только Дурной выдумал.
        - А в той сваре с Челганкой-Сусанной токма она и виновата. Я ведаю: ты не веришь мне. Она - лЮбая твоя, ты завсегда ее сторону примешь. Но она изменилась с тех пор, Сашко. Сильно изменилась. И смуту наводить учала в самое тяжкое время для нас. Я еле сохранил тогда острог, врагов ждали сызнова, а она…
        - Где она? - играя желваками, спросил Дурной.
        Чертов дурак! Ничего не слушает, ничего не слышит! Только о бабе думает, только под юбку ею мечтает залезть! Ивашка еле сдержал рычание. Как ему пробиться сквозь такую бронь? Как заставить Дурнова понять, что важнее?
        - На низ ушла твоя Сусанна. Увела людишек верных, да в земли Индиги ушла. Там, за Шунгалом, за Ушурой, озеро мается великое - Болонь, - Дурной кивнул. - От на ём они и осели. Возвели деревеньку у горы приметной - и живут.
        - Поможешь мне, Иван Иваныч? - Ивашка всегда терпеть не мог, когда Сашко его так называл. - Одолжи лодку… Или пару лошадей - мне и Бяо. Будь другом!
        «Всё попусту… - помрачнел атаман. - Ничего не услышал… Придется по иному».
        - Лодку-то мне на жаль. Ты и большего достоин. Но, Сашко… Уж прости за слова тяжкие… Но совсем ты ослеп от страсти своей. Настолько, что даже не задумываешься: а она-то сама тебя ждет?
        Глава 14
        Вот этого гостенёк не ожидал. А мог бы подумать: сколь годов-то прошло! Нешто будет она его столько лет ждать, сидя у окошечка.
        - Что ты хочешь сказать? - севшим голосом спросил Дурной.
        - От то, о чем тебе мнится - то и хочу, - Ивашка ответил слегка с вызовом, показывая, что ему скрывать нечего. - А ты подумал, каково бабе одной средь чужих оставаться. Я-то всё видел, и Челганку твою хорошо понимаю. Ей опора была нужна, а у ее из всех мужиков в семье один мелкий Маркелка был.
        - И кто… - Дурной пытался держаться, но худо - ох, худо! - у него это выходило. - И кто он?
        - Э нет, - вздохнул Ивашка. - Пойти под власть какого-нито мужика - то не по ее хотению было. Все-таки непростая баба - княжна даурская. Уж прости, Сашко, но она по-иному содеяла. Стала вертеть мужиками, то одного к себе приближая, то другого…
        - Прекрати!
        - Нет, не прекращу! - надо ковать железо! - Ужо выслушай, коль сам речь завел. Один из таковских - дючер Индига…
        - Он же пацан совсем?
        - Тю! Он уж при тебе немалым вождем стал. А ныне всё понизовье Амурское дючера едва не за князя почитает. Дружина у ево сильна. Он и укрыл у себя Челганку-Сусанну с остатками рода ее. Другой - Сорокин! Вот он прельстился ее посулами! Думал, что сам княжить начнет… Были Сорокины крамольниками - Яшка таким и остался. Опосля понял, что не сбыться его чаяниям - да уж поздно было, повязала его Челганка. Утек с ею, сейчас воинов Индиги огненному бою учит… Ну, а главный средь ее свиты - Араташка твой ненаглядный! Он-то громче всех про княжество Темноводское и орал…
        - А ну-ка погоди! - глаза Дурного, только что черные, как тучи, вдруг страшно полыхнули. - Ну, он же сам за мной поехал! За тысячу вёрст! Жизнью рисковал и привез сюда! Как только они про меня проведали…
        - Верно всё речёшь - да кроме одного, - улыбнулся Ивашка. - А точно ли «как только проведали»? А может Фэйхун тот им уже давно про тебя рассказал?
        Дурной сильно побледнел, а потом схватился за голову. Не с горя - видать, хворь тяжкая в его голове закипела.
        - Сусанна отдалила Араташку. Так она и деет… Время от времени. Даурец, видать, совсем вызверился и решил тебя привесть на Амур - ей назло. А особливо - осперникам своим.
        - Все-то ты знаешь, Иван Иванович, - глухо, сквозь сжатые зубы, пробухтел Дурной, согнувшись с три погибели.
        - Так и есть, - уже тихо добавил защитник Темноводский. - Инда откуда б я знал, что ты из богдыхановых земель на Чёрну Речку едешь? Всё я ведаю…
        Они помолчали.
        - Ты уж прости меня, Сашко, за слова эти тяжкие, - наконец, мягко проговорил Ивашка. - Потому и тянул я с этим. Мне тоже больно… Ты уж перетерпи - времечко всё исцелит. Отдохни покуда. Осмотрись. Тебе уж светлицу приготовили. А потом еще поболтаемо.
        Дурной, ровно нелюдь бледная, молча встал и ушел, не прощаясь. Дворовой принял его и увел. Ивашка долго смотрел на закрывшуюся дверь. Наконец, пригубил свое вино и скривился: какая же кислятина!
        За спиной скрипнула потайная дверца.
        - Садись, Бориска.
        Долговязый есаул Бутаков развалился на еще теплой от зада Дурнова лавке и нагло допил его остатки вина.
        - Потрепало Дурнова! - протянул он насмешливо.
        - Ты вот что: отбери-ка казачков, чтоб за ним поприглядывали. Из новиков бери; кто былого атамана не помнит и не знает. Чтоб далеко от острога не отпускали. Токма с вежеством чтоб! Разору не чинить.
        Бутаков кивнул, но рожу скривил.
        - Дался он тебе, атаман!
        - Дался, - улыбнулся Ивашка своим мыслям. - Ты просто не знаешь. Инда я его повстречал - тоже кривился. Дурак да пустобрех бесполезный - вот и вся стать. Но неправ я был тогда, ой, как неправ!
        Атаман потянулся к Бутакову.
        - Оглянись-тко вокруг, Бориско! - есаул нервно оборотился. - Всё, что у нас тут есть - всё его заслуга. Токма надо Дурнова в узде держать. Да так, чтоб он той узды не чуял. Глядишь - он еще нам вспоможет.
        Два дня было покойно и тихо. Доглядчики баяли, что Дурной лежит пластом, а вокруг его никанец увивается.
        «Только б не подох!» - взволновался Ивашка и крепко так помолился Господу за непутевого раба Божия Александра. А на третий началось! С утра доложили, что с Северного дощаник спустился. Встал у пристани, и вроде как на ём Якунька приехал. Сам! Покуда Ивашка думал, как Якуньку принимать, как бы тому с Дурным не пересечься - былой атаман сам заявился:
        - Работать хочу, - плохо пряча тоску на лице, начал он. - А то живу тут нахлебником… Со мной еще друг есть Хун Бяо - он очень умелый лекарь. Я с ним говорил: он тоже готов помогать.
        «Забыться хочет Сашко, - понял Ивашка. - Но это ж хорошо!».
        - Заскучал по тебе Темноводный! Разумею: вскорости, ты зело острогу поможешь! Но, покуда в дело не вник - поезжай с лесорубами на холмы западные! Будешь старшим, Сашко! Сам лес не вали - просто учет веди. В полоне-то цифирь не забыл?
        Они оба натужно посмеялись.
        - Ивашка, я с тобою еще потом поговорю, но сейчас расскажи мне про главное, - остановил его у выхода Дурной. - Я так понял, нет сейчас над вами никакого воеводы?
        - Верно, - кивнул Ивашка, думая, сколь правды стоит открыть гостеньку. - Забыли про нас воеводы царские. Петриловский и немногие, кто с верхов спаслись, отписали боярам, что побиты все русские на Амуре. Пытались служилые вернуться - через год, через два - но на Шилкаре плотно князь Гантимурка засел. Всех бьет. И велит передать, что сидит он там по воле богдыхана. Если к нам кто и проникает, то по Урке или по иным тайным путям. Но это больше беглые. Гонимые люди старой веры… Хотя, ты ж поди не знаешь!
        - Знаю, - хмуро остановил его Дурной.
        «Ну да, разумеется, - хмыкнул Ивашка. - Знает, Вещун».
        - А как же богдыхан? - не унимался бывший атаман.
        - Острожек на Шунгале видал? От тамошний служилый богдыханов за Амуром и следит. И за мзду малую - нас не замечает. Даже купчин к нам пропускает… тоже, наверное, ощипывает. Главное, сидим тихо, на Амур много не ходим - и живем, как хотим… Ладнова, опосля еще обговорим!
        Быстро собрав ватагу лесорубов и спровадив Дурнова за острог, Ивашка сел на своего жеребца и выехал навстречу Якуньке.
        - Яков Никитич, как ты здесь? Да в день неурочный!
        - Сталбыть, дело мается, Иван Иванович, - раздобревший Якунька с улыбочкой подпёр кулаком жирный бок.
        - Что ж за дело спешное?
        - Дык, не к тебе, атаман. Дела торговые.
        - Так у меня к тебе тогда дело есть!
        - И что же за дело?
        - Этим летом я за золотишком поболее людей пошлю.
        - На кой, атаман! Аще в Северном старателей хватает. Мы и сами отлично намоем, не тревожься!
        - Ну, ты мне не указывай! - намытое северцами злато утекало, что песок сквозь пальцы, а их сторожа, поставленная еще при Дурном, ныне заворачивала всех без разбору. - Полсотни Темноводный пошлет. И пусть твои дульки даже руки к им не тянут!
        - Полсотни? Да где ж на таку ораву песку золотоносному найтись?..
        Они около часу едва не лаялись прямо на улице. Каждый остался при своем, так что лето на Зее может стать зело «веселым». Багровый Якунька сразу повернул в кабак - пары спускать, а Ивашка вернулся в терем.
        До вечера ничем особым не занимался, всё ждал. Даже за саблю взялся, дабы зуд ожидания унять. Наконец, подсыл пришел.
        - Весь дён рубил, аки одержимый, - рассказал казак с улыбкой. - Правда, потом едва не подох. Взад везли его лежмя на бревнах. А вот никанец ево и верно знахарь знатный. Ефимка топоришком-то мазнул - и в коту всадил. Лихо рубанул ногу - аж до мяса. Так тот никанец кровушку ему заговорил, боль унял.
        Полночи Ивашка думал, куда покуда еще услать гостенька дорогого. Ни свет, ни заря пошел до старого есаула Никишки - и нежданно угадал.
        - Здрав будь, Сашко, - вдвоем вломились в светелку и застыли, застав непотребное: Дурной в одних портах валялся прямо на полу, а никанец сладострастно мял того и тискал: шею, плечи, хребет.
        И ведь Дурной даже не спужался, так и лежал дальше, лишь рукой вяло маханул.
        - Э… Я тут удумал, Сашко: надоть тебе проведать, како у нас хозяйство… Вдруг что присоветуешь? Вот гляди: человек сей тебе все наши закрома покажет, всё обскажет. Никифор Черниговский, из литвинов.
        - Ишь ты! - Дурной аж подпрыгнул! Скиданул знахарька и подошел к Никишке знакомиться.
        - Э… - чутка стушевался Ивашка. - А это Сашко, Дурным прозванный. Наш первый атаман Темноводский.
        - Ишь ты! - невольно теми же словесами ответствовал старый Никишка.
        Защитник Темноводский только бровями поиграл: глядя, как оба едва не вцепились друг в друга.
        «Ну, и ладнова! - мысленно потер руки атаман. - Пущай знакомятся, лишь бы с глаз долой… покуда».
        Глава 15
        Никифор на Темноводье уже осьмой год живет. Причем, пришел сюды не Первым путем, аки многие, а сам. Да и народишку привел под сотню - все беглые. Был он литвином и служил воем. Когда его полонили, присягнул царю-батюшке, да сбёг. Так в Сибири и оказался. Тут и не такие ухитрялись неплохо устраиваться, да норов у Никифора Черниговского оказался крут - не привычен холопствовать. Цельного воеводу порешил литвин - и подался в бега. Ивашка к нему долгонько присматривался, воли не давал. Но Никишка оказался дельным человеком: и воин хоробрый, и с людишками мог договариваться. Стал атаман доверять ему дела разные и покуда ни разу не пожалел.
        «А ведь схожи они с Дурным! - вдруг подумалось Ивашке. - Оба дельные. Оба горячие. Никишка, кстати, на душегубство из-за семьи своей пошел… Думаю, сойдутся».
        Черниговский наушником не был, такого отчитываться не принудишь. Пришлось вечор брать Никишку под руку и вести в кабак (из коего, по случаю, всю шантрапу повыкинули).
        - Побитый он какой-то, атаман, - после первой кружки браги признался Никифор. - И поверить трудно, будто вин тот самый, про коего в Темноводном и поныне бают. Да, ладно в Темноводном. Я ему сам реку: по Амуру о тебе, Сашко, местные небылицы складывают. Будто, сын ты самой Черной Реки, что людишкам тебя послала в трудную годину…
        - А он что? - Ивашке не понравилось, что Никифор о таком с Дурным болтает.
        - Отмахивается только. Ровно ничто ему душу не бередит.
        - Ну, а по делу как?
        - Сметливый, - кивнул Черниговский. - Того не отнять. Но то вот загорится, инда о своем чем-то помыслит - и сызнова тестом расплывается.
        «Ничо, - зло накручивал себя Ивашка, бредя по темным улочкам Темноводного. - Соберем мы тесто. Авось, не квашня какая… Помнит же, что атаманом был!..».
        А на третий день-то он Дурнова упустил из виду.
        Утро учалось неспокойное.
        - Атаман, старосты пришли до суда твоего! - поднял Ивашку ни свет, ни заря Бутаков.
        Значит, сегодня будет непростая свара. Давно они уже с есаулами рядились, чтоб, значит, с деревенек мзду не от случая к случаю, а урочно ввести. Подвести народишко под тягло, ежели уж начистоту. Без того уже Темноводью никак не жить, острог разросся, работ у всех много, казаков тож немало - как всех прокормить? Порядок нужен. Даже Никишка с тем согласился.
        Старост тех было поболе двух десятков - пришли почти все. Мужики крепкие, все рьяно верующие - иные нынче из Сибири почти не бегут. Трудно с ими, но скрутить их потребно!
        - Прокопка, что с Кудрина Яра, тут ли?
        Мужики завозились, но голоса никто не подал.
        - Не явился, значит, Прокопка, - Ивашка иного не ожидал. - А ведомо ль досточтимым старостам, что Кудрин Яр вспомоществование в Темноводный отослал на треть, а бревен по осени вовсе не спустил? Меж собой раскидаетесь, али как?
        - Почто нам за Прокопку разоряться? С ево и тряси недоимки, - загудели бородатые мужики.
        - Али не вы мне допрежь говорили, что я вам не боярин, что жить будем сообща? - прищурился атаман. - Так как это? Покуда я вас бороню - вы сообща, а как отвечать - так врозь?
        Старосты чуяли нехорошее, но сказать ничего не могли.
        - Коль прижму я Прокопку, не вы ль учнёте меня укорять, в произволе винить?
        - Не учнем! - зашумели враз повеселевшие старосты. - А чо он?
        - А ежели кто другой свои недоимки учнет на вас валить? С тем как быть? - начал накидывать тихо сеть защитник Темноводский.
        - Тако же! - ретиво выкрикнул кто-то, но дружного хора уж не стало. Чуют мужики.
        - Это вы сейчас тако речёте, - отмахнулся Ивашка. - Инда прижмет - сами отречетеся.
        - Почто винишь облыжно? - насупились мужики. - Какие тебе слова потребны?
        - Клятвенные, - улыбнулся Ивашка. - Вы - чтецы Слова Божия, вы - хранители заповедей. Вот давайте ж и поклянемся взаимно. Составим ряд. По тому ряду я об вас заботиться буду (како и ныне забочусь), споры решать, вы же - помощь острогу оказывать. Без произволу, как срядимся.
        - Ты что ж, атаман, подати вводишь? - вскочил какой-то старик. - Иль твоя теперя стала землица Темноводская?
        - Не моя, - у Ивашки играли желваки, но он таил гнев свой, как мог. - Да и не ваша.
        - Господь сподобил - Господу и поклоны бьем! - выкрикнули из толпы.
        - Чрез меня вы путем тихим сюда пришли! - возвысил голос атаман. - Чрез моих людей покой имаете! Ни тати, ни дауры лихие вас не трогают. Иль то ничего не стоит? Я-тко не дань с вас требую, лишь честный ряд на обе стороны…
        …Лаялись они полдня, а то и более. Деревенские мужики едва не лезли в драку, так что Борискины вои пришлись кстати и остудили самых ретивых. Но Мотус тогда ночью на тайном совете верно сказал: коли уж мужик в землю корни пустил, то до самой крайности будет терпеть, но не уйдет. Очень злы были старосты, да куда теперича денутся!
        И лишь в вечеру дошло до Ивашки, что Дурнова он никуда не пристроил! Да и опамятовал, когда дворовый донес, что гостенёк сам до атамана просится.
        - Зови!
        И вошел к нему вовсе не квашня. Не собака побитая. Кабы не шрамы на лбу, не косматая борода - словно бы тот самый Сашко вошел. Почти забытый.
        - Поздорову, Ивашка!
        Ишь, и без «Иван-Иваныча»! Прошел, сам уселся. Смотрит прямо.
        - Отпусти ты меня, Христа ради.
        «Так и знал!».
        - Нешто я тебя держу? - мрачно буркнул защитник Темноводский.
        - А разве нет? - Дурной слегка улыбнулся. - Три дня я тут, Ивашка, и ничего не узнаЮ. Вроде и мое родное - а всё чужое. Во всём чужие руки приложены, чужие старания. Это твой Темноводный, ты тут атаман. А я - я только прошлое.
        - Так перестань им быть! Ты ж слышал, как Никифорка тобой восторгается! Будь тем, кого он чтит!
        - Это да, - затуманился глаз гостенька. - Речи Черниговского слушать приятно. Только… Ну, вот скажи мне прямо: на кой я тебе сдался?
        - Жалостью к себе упиваешься? - зло нагнулся у Дурнову атаман. - От дурной я такой, беспутный! От в плену исстрадался, истрепался! Ничего-то я не понимаю, не кумекаю, вечно бедами всё оборачивается! Так мыслишь? Вижу, так! И так оно всё и есть! Токма правда она, да не вся. Не враз я узрел. Яко и прочим, мнилось мне, что дурень ты беспутный. Да, таковым ты и оставался. Но есть в тебе дар особый - от бога ли иль от дьявола - не ведаю. Да по мне всё едино! Глаз твой зрит то, что никому неведомо. Разум постигает то, что никому не постичь. От того тебя Вещуном и нарекли. Ведал ли?
        - Да уж ведал… - закряхтел Дурной топорща бороду.
        - А коли ведал, то об чем и речь нам вести! Это твой Темноводный! Я токма принял и сберег. И дальше беречь буду. Но выше вести мне невмочь - глаза твово нет. Лишь ты и можешь, Сашко! Не на кого сбросить тот крест. То тягло твое: коли уж поднял - так тащи! Не смей сбегать!
        Ивашка ажно встал.
        - Ты ж ради нее! Ради бабы сызнова всё бросить норовишь! После того, что она содеяла, ты, будто шавка прикормленная, к ей сбечь норовишь, - надо его уже додавить! - Что ты видишь, Вещун? Что кинется она в твои объятья? Хрен тебе! Иль гордо отвернется, а ты раны свои сердешные ковырять учнешь? Нет! Не так будет. Придешь ты до нее живым укором! Стыдом о двух ногах и башке дурной! Будешь мучать ее одним видом своим: вот, мол, потаскуха, живого мужа оставила, на прочих променяла. Коль, имается у Челганки совесть, то изъест оная ей всё нутро. И всё из-за тебя. А былого уже не возвернуть. Утекла водица…
        Ивашка устало плюхнулся на лавку. Дурной закаменел весь: такие думы в его башке еще не поселялись. От и нет боле старого атамана - снова квашня перед ним сидит.
        - Не уходи, Сашко. Там ты не нужен никому… Разве что Араташке - заради мести. Там ты токма боль причинишь да беды принесешь. А здесь ты нужен! Нужен мне и людишкам тож! Даже, если те не видят в тебе нужды.
        Дурной тихо плакал.
        «Чистые слезы, - довольно таил улыбку Ивашка. - Уж теперь-то всё усвоил. Отрекся от мечтаний своих. То на пользу».
        - Ну, что мне содеять, дабы решился уже?
        - Не знаю… - глухо ответил Дурной. - Эко ты меня… Необычный ты человек, Ивашка. Никогда я тебя о том не спрашивал, уважал твое право таиться. Но, может, расскажешь уже… ну, раз у нас так всё откровенно… Кто ты такой?
        Ивашка застыл. Лицо свело от страха сказать вслух потаенное… Но язык уже принялся извиваться, будто токма этого и ждал все эти годы:
        - Крещен я был Артемием.
        Глава 16
        Слова не хотели итти наружу. Язык жгло от своего истинного имени. Отвык. Принудил забыть его.
        - Нарекли меня в честь деда. Хотя, по святцам и не выходило. Артемий Измайлов, мож, слышал?
        Дурной нахмурил свои брови косматые, но покачал головой.
        «Да, откуда ему, - грустно хмыкнул Артемий-Ивашка. - Рожденному в реке…».
        - Большой был боярин на Москве. Успел послужить славно. И Годунову - воеводил на южных рубежах. И царевичу Димитрию, который опосля Гришкой Отрепьевым оказался. При Василии Шуйском в ближний царский круг вошел. Резали тогда бояре друг друга без счету. А дед мой выжил. Привел владимирцев на первое ополчение. Опосля на соборе всерусском подписался под избранием Михаила Романова. И опосля не плошал: Москву от Владислава защищал, потом мировую с ляхами подписывал. Воеводствовал по Руси, инда и на Москве стоял вторым воеводою.
        Слова текли уже легко и свободно, да тут Ивашка сник. Так подумать, всё самое тяжкое их род пережил. И величия достиг немалого. Но эвон, как всё обернулось.
        - У деда большой терем за Москвой-рекой стоял - многие завидовали. И у первенца яво - Василия - тож свой дом завелся. А у яво уж я первенцем был… Дед во мне души не чаял. Сызмальства велел в учение отдать. Литвин меня сабелькой играть обучал, немец - латинскому да фряжскому, дьяк запойный - Слову Божию. Я совсем отроком был, когда новая свара с Речью учинилась. И дед мой в ту войну вторым воеводой над войском русским был поставлен. Заместо самого Пожарского! Про Пожарского-то слыхал, хоть?
        На этот раз Дурной кивнул. Слушал он атамана с неподдельным интересом.
        - Дед взял отца моего в тот поход и повелеша, чтоб и я при ём состоял. Тож учился б, значит. Та война должна была еще более возвеличить славу рода нашего. Первым воеводой стоял тогда Шеин Михайла - даже о местничестве забыли, чтоб только мудрого полководителя поставить. И войско ж было ему под стать: с пушками огромными, с полками нового строю - и наемными, и своими, русскими. Сильная рать шла в поход - и поныне, едва вспомню, сердце заходится.
        Артемий Васильевич даже глаза прикрыл, дабы вспомнить те видения: величественные и грозные.
        - Велел государь нам Смоленск возвернуть. Было нас - по четыре-пять воев против каждого ляха, что в граде сидели. Но Смоленск - великая крепость. Даже с тем нарядом, что имелись у моего деда и Шеина - стены те разрушить трудно. А и запасы зелья иссякали быстро, но от Москвы их подвозили плохо. После вообще подошло войско ляшское - и стали мы против силы великой! Искали победы, а обернулось всё бедою. Король Владислав нас от Москвы отрезал, припасы подходить почти перестали… Дед мой баял, что Шеин всё понимает, что отводить войско надо, покуда цело, укрепить, а потом уж ляхов бить. Но без воли царя на то не решался пойти. Гонцов слал на Москву. Да тех паскуда Черкасский перехватывал. А сам царю докладывал, что Шеин держится… Что под Смоленском всё хорошо…
        Ивашка плеснул себе вина и отпил жадно.
        - Он ведь сам в первые воеводы метил, Сашко. И по местническому покону ему и выходило первым идти. Токмо у Шеина опыта много больше, вот князюшку и задвинули. А тот, гнида, злобу затаил. Да не он один. А через Шеина и на наш род ненависть та перешла. Черкасский и Пожарский в ту пору, когда Владислав наши рати осаждал, новое войско собрали по воле государевой. Да так с тем воинством пять месяцев в Можайске и простояли! Двести верст пройти не могли! Не ахти какое воинство было, но нам и такое б сподобилось! Нам бы пороху да еды подвезти - мы б еще навоевали, Сашко!
        Атаман грохнул кружкой по столу.
        - Не пришли. И царю баяли, чтоб из-под Смоленску войско не отходило. Инда ясно вскоре стало деду и Шеину, что уже и самим нам отойти невмочь - обложил нас лях. Дело к гибели шло, а подмоги не было. Тогда и порешали воеводы с Владиславом ряд заключить. Чтобы хоть народишко спасти. Дороги полки нового строю, трудно их вновь собрать будет. По итогу, воеводы тьму людишек спасли…
        - А их в измене обвинили, - вздохнул Дурной.
        - Ишь ты… Слыхал, значит? Велика у нашего рода слава… Верно. И Шеина, и Измайлова Артемия. То бишь, деда. Меня-то по малолетству не тронули, а вот батюшку мово тож в чепи заковали. Мол, Василий Измайлов слова хвалебные про ляхов да литву рёк, да еще и при их! Мол, поил их, кормил, да соколиные охоты устраивал! Конечно, рёк! Конечно, кормил! Тож послы владиславовы были! Поначалу дед с Шеиным времечко тянули, всё на подмогу надеялись. А после просто речами льстивыми хотели больше выгод выторговать. Король-то ихний по итогу даже часть пушек Шеину возвернул! Вот за то, - Ивашка поднял чашку повыше, глядя под потолок. - Милость царская до нас и пришла…
        - Сидели мы с матушкой, с девками малыми, да с челядью в тереме, от страху тряслись, да суда дожидались. Соседи уже за заборы поглядывали - чуяли поживу. А потом пришли кромешники… Ворвались на подворье, хватали всех без разбору. «Конец иудам-Измайловым! Режь под корень!». В дом вошли, у иных под кафтанами панцири позвякивают. Сабли в крови, всё хватают, рушат. С матушки повойник содрали, за косы схватили и на двор поволокли… Я с двумя схватился, пустил кровь иродам, да сам еле вырвался… - глаз Ивашкин начал наливаться кровью. - Слушаешь?
        - Слушаю, - глухо ответил Дурной.
        - По ночи, как тать, до дядьёв добрался. До одного. До второго. Те сидят, сами трясутся, грязью моей замазаться боятся. Выгнали… Дядька Семён токма денег в дорогу дал. И стал я, Сашко, никем. Швалью подзаборною. Поначалу просто бёг от Москвы подальше. От царёвой справедливости. Утекал по Волге. В Нижнем Новгороде токма задумался, како бысть. И побрел за Камень, в Сибирь, где никто меня не признает. В Томске жил, по Иртышу до степняков подымался, ратился. Пригодилась учеба литвинова. Опосля уж Енисейск и Якутск. За 20 годков всю Сибирь обошел. Ни счастья, ни покоя не обрел. Людишек повидал много, всё больше подлых и лютых. Инда мыслил: что ж не сдох я с саблей в руке подле матушки родной…
        «А потом, на Амуре тебя встретил, - скосился Ивашка-Артемий на Дурнова и многозначно молчал. - Глупого, беспутного, ровно кутенок слепой. И токма ты первый и показал мне иные пути. Ничего ценнее Господь мне не посылал. Берег я тебя, берег, да не уберег… Но Господь милостив! Уж вторую удачу я не упущу!».
        - Озлился ты на людей, Ивашка, - вздохнул Сашко. - Тяжкая тебе доля выпала. Понимаю. И отчего ты такой ловкий, да людей насквозь видишь - тоже теперь понятно.
        А потом добавил странное:
        - Всё, что не убивает нас - делает нас сильнее.
        «Хорошо сказано, - распробовал слова на вкус защитник Темноводский. - Только вот кем? Дурным? Али…».
        - Коль уж я тебе душу открыл… Может, и ты про себя правду поведаешь?
        Дурной замер. Весь напрягся, будто решался на что-то… и не решился.
        - Мало я могу тебе поведать, Ивашка. То, что сын я купецкий - то ложь, конечно. Но я русский человек. Просто нет у меня прошлого. Всё, что есть у меня в жизни - только Темноводье.
        Ивашка слыхал, конечно, что иной человек опосля удара крепкого или в старости немощной может обеспамятовать. Но, чтоб вот так! Чтоб не ведать самого обычного, но промысливать недостижимое… Али так и становятся простые людишки - блаженными?
        - Коль уж есть у тебя одно Темноводье - так и оставайся тут. Помоги мне! Всем нам помоги!
        Молчит Дурной. Вздыхает Дурной.
        (7)179 год от сотворения мира/1672. Сашко Дурной

* * *
        Глава 17
        - Ты смотри! И впрямь живёхонек! Не сбрехали мне!
        Дурной вскинул голову. Он шел к кабаку, который стоял за стенами острога, шел целеустремленно. Уже в тот вечер, когда Ивашка (какой Ивашка… боярин Артемий Васильевич!) раскрыл все карты, открыл ему неприятную правду про Чакилган - уже тогда страсть, как хотелось нажраться! В хлам! До вчерашнего дня он не оставлял надежд. Конечно, понятно, что покойника ждать 13 лет глупо - решение Чакилган нормальное и естественное. Тем более, в этом времени, когда женщине без мужчины очень трудно жить. Но Дурной все-таки не мог отказаться от мысли увидеть ее. Просто быть… нет, не рядом. Но неподалеку.
        «Я даже не задумывался, чем это станет для нее! - вновь и вновь жгли его Ивашкины слова. - Припрусь такой благородный - и стану мучить ее одним своим присутствием. Своей любовью, своей хорошестью. Одним видом своим скорбным буду стыдить ее… Разве этого я хочу?».
        Дурной затряс головой. Нет. Нет!
        В кабак!
        И вот окрик. Кричавший стоял слева от глинистой раздолбанной дороги - там, напротив кабака, выстроили огромную коновязь с навесом из дранки. Беглец всмотрелся в изрядно пухлого краснощекого мужика, не скрывающего свои высокие доходы. И не сразу, но признал в нем Якуньку - мануфактурщика из Северного острога. В отличие, от Ивашки-Артемия, этот за минувшие годы изменился радикально.
        - Ну! - Якунька с улыбочкой подбоченился, красуясь. - Признал ли, Сашко?
        - Признал, - кисло улыбнулся Дурной. - Давненько я вас всех не видал.
        - Пойдем-ка, по чарке за встречу примем! - подошедший Якунька радостно хлопнул бывшего атамана по плечу и повлек старого знакомца к кабаку.
        А Дурной и сопротивляться не собирался. Конечно, хотелось накидаться в одиночку… но можно и так.
        У коновязей скопилась солидная масса немолодых мужиков: все в добротных, но простых одеждах, заросшие бородами едва не по самые глаза. Они мрачно проводили парочку до самых дверей «салуна», что-то явно недовольно бормоча.
        - Чего это они? - шепотом спросил Дурной, которому аж спину жгло от взглядов.
        - Дак староверы беглые, - фыркнул мануфактурщик. - У их нравы строги, хмельное не приемлют. Своих-то юнотов деревенских за пьянство до крови порют. Не боись - нас не тронут!
        И с громогласным хохотом он распахнул дверь и ввалился в сумрак кабака, наполненного ядовитыми ароматами.
        - У меня ж в Северном таковских тоже немало, - продолжил Якунька. - Но я штучных отбираю. Рукастых да мастеровитых. И воли им не даю.
        - Как это ты отбираешь?
        - Так вони ж чрез нас притекают, - Якунька видел непонимание в глазах беглеца и с улыбкой пояснил. - Ныне по Амуру-то ходу нет. На Шилкаре тунгусы Гантимуровы больно злые. За путем чрез Урку и Тугирский волок ужо воеводы следят. Так что беглые Первым путем идут, что Васька Поярков проложил…
        - Через Алдан и Зею! - понял Дурной.
        - Об ём уж и подзабыли многие, - подмигнул хозяин Северного. - Той дорожкой люди от новых попов и бегут. И все чрез меня! А уж я свово не упущу…
        - Гринька! - оборвал Якунька сам себя. - Гринька, тащи нам вина хлебного!
        - Гринька с братом на пахоте ноне, - донеслось из дальнего угла.
        - К чертям Гриньку! Тащите хмельное!..
        За первой чаркой быстро последовала вторая, а после и третья. Дурной ни на грамм не отставал от своего жизнерадостного собутыльника, несмотря на то, что голова наливалась неприятной тяжестью и в любой момент обещала взорваться болью.
        - Я ж ведь в ножки тебе кланяться должен, Сашко, - лез обниматься изрядно захмелевший Якунька. - Ты ж мне путь указал. Ноне не мыслю себе жисти иной!
        Мануфактурщик страстно благодарил бывшего атамана, пока не почувствовал потребность в новом глотке.
        - Дело делать - от то по мне! Мы ж в Северном не токма сукно да лен ткём ноне. Я разных мастеров привечаю. Ой, не все до Темноводного добираются! Окунька, - собутыльник перешел на театральный шепот. - Стока злата моет, что Ивашка твой удавился б, коли узнал. Мы в лесах и руду железную нашли. Больно хорошую. С ее железа едва не в половину веса выходит. Беда одна - далеко больно, не проехать, не пройти… Можа, ты чего присоветуешь…
        Якунька отстранился и подозрительно присмотрелся к товарищу, пытаясь установить на нем фокус.
        - Слушай! А мож, давай ко мне? Окинешь взором своим, да присоветуешь, како нам жизнь еще лучшее обустроить? Давай! Уж я добро помню - не обижу!
        Дурной криво усмехнулся: «Что-то я тут у всех в цене…». Мануфактурщик же понял по-своему.
        - За Ивашку, что ль, держишься? Зазря! Он тобе токма наобещает. Ни за что наш защитник Темноводский тебе властити не позволит!
        - Как-как? - вскинулся бывший атаман.
        - Защитник Темноводский! - громогласно повторил Якунька. - Не слыхал еще? Опосля монгольского нашествия его так стали величать.
        Дурно покачал головой.
        - Не, не слыхал… А ты, значит, не такой? Дашь властити?
        - Пфе! - хозяин Северного небрежно скинул опустевшую чарку на стол. - Мене энта власть до… даром не нужна. Хошь, атаманом называйся, хошь князем! Лишь бы прибыля росли… А с тобой, я мыслю, прибыля-тко в рост пойдут! Поехали!
        - Так, всё одно, Северный под Темноводным стоит, и всё равно он выход из Зеи запирает…
        - Тю! Вертел я Темноводный! - уже совсем разошелся Якунька. - Чай, не к одному Ивашке тайные купчишки заезжают, да не ему одному тайные тропки торговые ведомы. Ужо договоримся, Дурной… А не взять ли нам еще по чарочке, друг сердешный?
        …Дурной резко подскочил. Он был на своей лежанке, рядом невозмутимо сидел Хун Бяо. Медитировал.
        «Вообще не помню, как сюда добрался, - подумал беглый атаман, взъерошив волосы. - Что там было-то… Вчера. Помню: Якунька переманивал к себе… весь вечер. Я хоть не согласился?».
        Воспоминания были очень смутными. Голова, как ни странно, почти не болела.
        - Поил меня чем-то вчера? - хмуро бросил он китайцу.
        Бяо никак не отреагировал, полностью уйдя в себя. Его тело, видите ли, напитывается энергией, чтобы вырабатывать важные первоэлементы. Дурной со стоном перевалился на четвереньки, добрался до горшка с водой, глотнул воды, потом прополоскал рот, помыл лицо и, наконец, нашел силы встать.
        - Да, - раздалось за спиной.
        - Что «да»? - повернулся плохо соображающий беглец из будущего.
        - Я поил тебя вчера отваром Шэ. И он у меня совсем закончился. Я бы хотел летом пойти в ваши леса - искать травы.
        - Погоди пока, - Дурной вылил остатки воды на голову. За ночь та основательно подстыла - и это его освежило. - Ты вчера за мной наблюдал?
        - Большую часть дня.
        - Ну, и сколько насчитал… этих?
        - За тобой следят шесть человек, Ялишанда. Они сменяются, но всегда неподалеку не меньше двух.
        - Заботится обо мне Артемий Васильевич, - горько усмехнулся бывший атаман. - Заслуженный защитник Темноводский… Третьей степени. Может, и Якунька меня подпаивал да искушал по его просьбе? Помню, такое уже бывало… Хотя, зачем бы ему это?
        - Ко мне вчера дауры подходили. Не отсюда. Из-за большой реки. Один из них понимал речь моего народа, - Бяо говорил равномерно, одновременно выворачивая схваченные в замок руки. Дурного мутило от одного вида. - Этот человек попросил купить у меня какую-нибудь твою вещь.
        - Чего?
        - Он назвал твое здешнее имя… продай нам вещь Сашики… сына Черной Реки. Но вещь им нужна была непременно железная.
        «Я тут что, звезда эстрады? - дивился Дурной. - Хотя, Ивашка что-то такое говорил…».
        - Очень хорошо знал речь моего народа тот даур, - также невозмутимо продолжал щуплый даос. - Я бы даже мог подумать, что он с детства говорил именно на этом языке.
        - А с чего ж ты решил, что он даур?
        - Он был одет, как даур, назвался дауром, сказался, что говорит от имени всех своих сородичей…
        Бяо явно намекал, но даже и не собирался пояснять, на что. Это было в его стиле.
        - Ну… Тугудай много людей привел из владений императора, с реки Нонни. Может, с ними затесался кто-нибудь из ханьцев.
        - Это многое объяснило бы, - равнодушно согласился даос. - Кроме того, что он притворяется дауром…
        Дверь без стука распахнулась, в горницу влетел запыхавшийся дворовый.
        - Атаман… зовет… - сказал он, восстанавливая дыхание.
        Глава 18
        Иван Иваныч… пардон, Артемий Васильевич был не в духе. Мрачный, как туча, как будто, это он вчера бухал, а не его непутевый предшественник.
        - Ну? Куда сегодня ушлешь, защитник Темноводский?
        Ивашка скривился, как от зубной боли.
        - Никуда… Тебя не убережешь. Бражничали вчера с Якунькой?
        - Что, следишь за мной? - вдруг вызверился Дурной, хотя, уже несколько дней сам знал ответ.
        Ивашка бровью не повел.
        - То вызнать было немудрено - вы пол Подола на уши поставили ночью!
        У Дурнова заалели уши - он ничего из этого не помнил.
        - Ты пустобреха-то особо не слушай, - продолжал Ивашка, слегка нервно оглаживая длинную бороду. - Он инда такую чушь речёт… Зарвался Якунька, надобно его охолонить малость.
        Дурной всматривался в глаза Ивашки, пытаясь понять: насколько много тот знает о вчерашней пьянке. Вполне может оказаться, что побольше самого Дурного, абсолютно не помнящего завершение гульбища.
        - Значит, сегодня я свободен? - осторожно проверил беглец перед собой наличие «мин».
        - И что ты деять удумал? - встречно спросил защитник Темноводский.
        - Еще не удумал… Может, к Никифору Черниговскому схожу.
        - К Никишке… Эк вы спелись! Ровно собаки - токма что под хвостами друг у друга не нюхаете. Почто он тебе, Сашко?
        - Никифор - великий человек! - с улыбкой ответил бывший атаман, чтобы поддеть Ивашку. Но ответил искренне, ибо Никифор Черниговский - будучи, «вором», будучи убийцей воеводы, которого в России ждала плаха - смог сделать то, что не удалось всем «героям освоения Приамурья». В реальной истории уже после Хабарова, после разгрома Кузнеца, Никифор с небольшой бандой таких же беглых сумел вернуть заброшенные амурские земли в сферу влияния России. Восстановил (а по большому счету, построил с нуля) Албазинский острог, организовал снова сбор ясака с тех местных, что еще не ушли, распахал поля, стал организовывать мелкие заимки и местечки, где селились русские. Конечно, совсем уж чуда он совершить не мог - те народы, что ушли с Амура, обратно уже не вернулись. Но Москва оценила потуги «воров» (редкий случай!) простила им их вины, стала помогать… Было даже организовано свое воеводство на Амуре. И все это - благодаря трудам и усилиям Никифора Черниговского, который действовал разумно, осторожно и радел за дело, а не только за свою мошну и шкуру…
        Артемий Васильевич ожидаемо скривился от слов своего старого товарища.
        - Великий… Оно, конечно, воеводу порешить - не каждый решится. Токма, а потом-то что? Кинулся с отчаянья в пустые земли укрыться. Ежели б не я… Ежели б Темноводье не дало им укрывища - где бы был твой Никишка ноне?
        Дурной как раз отлично знал, где бы был и что делал этот литвинский полонянник и воеводоубийца, если бы не Темноводный. Он бы создавал свое воеводство для России. Наличие тайного Темноводского «княжества» и местных авторитетов, наоборот, не давало ему раскрыться.
        А еще беглец из будущего, наконец, ясно осознал, что именно изменилось в Ивашке за последние 13 лет. У него пропала выдержка. Раньше он плевал на людей; ясно видел, что ими движет; выжидал бесконечно долго - и выигрывал. Раз за разом. А теперь не может ждать. И на людей ему не плевать. Арсению Измайлову, родовитому боярину, который, наконец, добился чего-то значимого - остро хотелось признания! Чтобы видели, как он много сумел, как победил всех-всех-всех (или, хотя бы, пережил). И не может боярин ждать - признавайте немедленно! Восхищайтесь! От того и дурацкий неофициальный титул - «защитник Темноводский».
        «А мое признание ему, получается, слаще прочих, - с грустью посмотрел Дурной на Ивашку. - Если я признаю его лучшим, то это уже первый приз… Да я б и похвалил - мне не жалко. Судя по всему, Ив… Арсений Васильевич и впрямь спас то, что уцелело. Только… только вот сейчас мне далеко не всё нравится в этом тайном Темноводском княжестве».
        - Хочу дело тебе дать, Сашко, - продолжил меж тем уже успокоившийся Ивашка. - Хочется мне воинскую учебу, как при тебе была, возвернуть. После того похода, мало кто остался, да и само собой всё запустилось. Новые людишки уж вовсе тех порядков не ведали. А дело было нужное. Займись-тко этим? Ты порядки иноземские и тогда знавал - лучше тебя некому. Воев на остроге ноне много, а умений тех, почитай, ни у кого нет.
        - Ох, Ивашка, да мне бы самому восстановиться, - новая задача одновременно вдохновила и испугала Дурнова. - Я ж в плену был, сабли в руках не держал, воинской наукой тоже не занимался. Опять же, не знаю, чем и как вы сейчас сражаетесь… Столько вопросов.
        - Вот и занялся бы ответами, - улыбнулся Ивашка. - Сходи до оружейной избы, осмотрись, чем ноне острог богат, как воюет. И себе подбери по руке что-нить. Я велю, чтоб любое оружие тебе дали!
        …Оружейная изба была низкой, приземистой, но очень крепкой. Снаружи ее охраняли казаки (вернее, они охраняли большой участок внутри острога), которые без вопросов пропустили беглеца внутрь. С усилием отворив тяжелую дверь, Дурной пролез в темноту. Он уже знал, что немалая часть оружия острожных казаков была не у воинов дома, а хранилась тут, но его всё равно поразило изобилие холодняка, доспехов и огнестрела! Что-то разложено красиво, что-то свалено в кучи: свое, русское, даурское или трофейное китайско-маньчжурское.
        Глаза разбегались!
        - Есть тут кто?
        - Есть, да не про твою… - из темного угла, из-за простенка выбрался и застыл на месте Васька Мотус. Узнал бывшего атамана; не удивился, а, скорее, смутился. Тело его даже дернулось было снова укрыться за стеной, но «сорокинец» подавил это желание.
        - Поздорову, атаман…
        - Да какой я ныне атаман, есаул!
        - Видать, таков же, како и я есаул, - Мотус, наконец, выдавил из себя жалкую улыбку.
        - А я за все эти дни тут тебя ни разу не видел, - Дурной подошел к черкасу и хлопнул по плечам. - Рад тебя видеть, дружище! Так мало нас осталось, тех, прежних!
        - Тех, прежних? - Мотус посмаковал слова. - Тех уж никого… не осталось. Вин жеж и ты, атаман, дюжи другий… Седай хоть.
        Они сели. Мотус пинал носком коты полуразобранный ржавый куяк, что валялся на полу. Дурнову неловко было начать разговор о деле.
        - А что ж, ты, Васька не в есаулах? Ведь ранее воеводил.
        - То ранее. Ноне в есаулы рвутся - не сочтешь. Тако локотками пихають - ребер можно не досчитаться… Мне вот туточки краще.
        - Никаких амбиций…
        - Шо? - Васька отвлекся от пинания доспеха. - Можа, и так.
        «Тебе бы с даосом моим пообщаться, старый друг» - покачал головой Дурной, а вслух сказал:
        - Не нравится тебе тут?
        - Не нравится! - вдруг ожил Мотус, глаза его засверкали в полумраке. - Вавилон вокруг! Евтихий тако и рёк, когда лик святый из острога увозил! Ивашка бает всим, шо за тобой топче, твоим путём ийде… Но я-тко помню! Я ж сам за тобой пошел! Да, таилися мы от Москвы, да працували по-свойму… Но тамо… тогда ж Иначе всё було! Не знаю, як казати. Иначе, Сашко! Был свет, я зрел ево.
        Васька застыл, уйдя в свое прошлое.
        - Ныне ж Иначе. Ты затеял дележ злата, чтоб вражды промеж людишкамии не було. Ты ж указал еще, шоб долю имали те, кто затевал то дело. Ноне же также, а иначе: злато делят в узком кругу. Инда новым казакам дают, а старых лишают - всё, яко круг порешает. И доли-то разныя!
        - Тебя лишили золота? - нахмурился Дурной.
        - Ни, - скис Мотус. - Дають, будь оно неладно. Я ж не за себя, атаман… Мужики даже простой землице рады, им и злата не потребно. А острог их всё сильнее обдирает. Не было такого. Инда Темноводье строилось, чтоб всим жилось по хотению. А ноне людишек едва не скупають…
        - Как это? - опешил беглец.
        - Так это. Петриловский их и продает. Кажен год к ему, на Якутск идут тайные караваны. Чтоб, значитца, и дальше кричал, что на Амуре русского духу нет, и чтобы искал беглых, недовольных, да тайным путем до нас слал. Тама у их якуты да тунгусы для провода куплены, всё слажено.
        - Погоди-ка, - Дурной уже напрочь забыл, зачем сюда пришел. - Петриловский всё знает? Знает про то, что на Темноводье мы живем?
        Глава 19
        Мотус посмотрел в глаза старому другу и горестно усмехнулся.
        - Не токма знае. Артюха с тово знанья, изрядно мошну себе набивает. Ужо я не ведаю, как они с Ивашкой выгоды с караванов делят. То не мое дело, спокон веку тако повелось, чо уж… Но мне любо было тут, на Темноводье, что людишки все вровень ходят. А у нас…
        Он махнул рукой.
        - И сами делимся, и даурцев делим… С чохарцами вкривь и вкось, зато Тугудая кохаем, як родного…
        - А что с чохарцами? - Дурной даже привстал с лавки, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. Неужто, сейчас что-нибудь узнает?
        Васька понял, про кого в сердцах ляпнул, и заткнулся. Помолчал виновато. И уже тихо продолжил.
        - Звиняй, Сашко, коли что… Но была в острожке свара немалая. И Челганка в ей поперек Ивашки встала. Я в ту пору решил не лезти… да видно дураком був. Когда супротивники Ивашкины ушли, новый атаман нам всё гладко разъяснил. Что единству поруха была, что Челганкины последы княжью власть поставить восхотели. Что к большой крови дело шло. А опосля, видно стало, как Ивашка с Тугудаем сдружились. Как Тугудайка к себе многих чохарцев увел; опосля, как Лобошоди помер - он у яво сына и мэрдэнцев переял… Тут я и понял: вместе они на Чалганку встали. Ивашке строптицы в остроге не нужны, а Тугудаю людишки потребны.
        - На что потребны?
        - Ты ж не ведаешь! - хлопнул себя по лбу Васька. - Тугудай сразу с большой силой пришел. И сразу показал, что ему до князьцов тутошних дела нет. Он не племенем правит, а орду строит. Кажен до него может придти и чрез клятву ему служить. Кто копьем да саблей, кто трудом. И многие идут! Владетель-то он мудрый. Ясно, что князья ему помеха. Галинга-то с Лобошоди сами вмерли, а вот Бараган зажился. Уж не знаю как, но уговорил Тугудай Ивашку походом на Молдыкидич идти. Конечно, нашли и вины за Бараганом, и с дуваном опосля Тугудай не поскупился… Это ж свои на своих пошли! Тако же?
        Васька пристально всмотрелся в глаза Дурнова: винишь меня, атаман? Беглец из прошлого закусил губу и опустил глаза. Вон чего тут творилось, оказывается.
        - Я казачкам своим баю: грех. А вони гогочут. От того и ушов я с есаульства.
        Посидели. Помолчали.
        «Похоже, ох похоже на Ивашку, - нервно трепал бороду Дурной. - Всех изучить, найти у каждого свою слабость, свое тайное желание. Повязать каждого: кого обещанием, кого общей тайной, кого страхом. Вроде, густая сетка, на вид прочная. На каждого надавить, если что, можно. Смотри, Сашко, какое у меня чудесное княжество Темноводское! А на деле - каждый в свою сторону тянет. Вон у Якуньки уже какие-то свои планы, и он их даже не особо скрывает. Тугудай… Тугудай, похоже, уже может Ивашке говорить, на кого нападать. Даже на своих… Ну, не может же защитничек не понимать, что теперь у дауров доверие к нему упало! А Тугудай скоро так и приказывать ему начнет».
        - Тако и живем, - вздохнул Мотус, которого, видимо, напрягала тишина. - Сидим в своем углу, как мыши… Яко данники какие шлем ясак мелкому амбанишке на Шунгал. Тока б нас тут не замечал, да богдыхану про нас не прописал.
        - Спасибо тебе, Васька, - Дурной положил руку другу на плечо. - За слова твои горькие, но нужные. За то, что человеком остался - за это отдельное спасибо. Ты не печалься: еще перевернется на нашей улице самосвал с пряниками. Зуб даю!
        Голова у него опять начала нестерпимо болеть, но он старался не подавать виду.
        - Я еще зайду к тебе. Поболтаем еще, Васька!
        И, не прощаясь, вышел на воздух. Все мысли про тренировки сдуло напрочь. Не до них нынче.
        «И что мне делать теперь? - спросил Дурной сам себя. - К Ивашке идти? Доораться, достучаться? Так ему не это потребно. Ему нужно, чтобы Дурной Вещун придумки придумывал, как его княжество еще круче сделать. Ему не надо, чтобы я на ошибки указывал. Рогом упрется, злиться начнет. Наверное, даже решит, что я против него злоумышляю, козни строю».
        И что делать-то? Смириться и стать игрушкой в его руках? Выуживать какие-нибудь полезные знания из своего прошлого и ихнего будущего - да помаленьку прогрессорствовать? Уныло. А еще ужаснее - смотреть, во что дальше превращается его Темноводье.
        Какой-то тупик.
        Ни к какому Ивашке Дурной не пошел, вернулся в свою каморку - и как на духу вывали всё Хун Бяо. Долго, взахлеб делился рассказами из прошлого, как тыкался в первые годы, как потом начал строить Темноводье… И во что оно теперь превратилось.
        - И вот что мне делать? У Ивашки власть, и у Ивашки свои планы…
        - Я тебе уже говорил, Ялишанда: Дао не волнуют чьи-то там планы. Ни Ивашки, ни даже твои. Ты веришь, что ты прав. И, если это так, то это твой Путь. Он уже прочерчен и проложен. Надо лишь верно жить, верно думать, чтобы встать на него. Ищи, друг! Если ты уверен - просто ищи.
        «Офигенно! - зло промолчал Дурной. - Потрясающая лекция! А делать-то что…».
        - Давай дышать, Ялишанда, - улыбнулся щуплый даос. - Ты здесь совсем плох стал.
        И китаец был прав. Как ясно стало, что Чакилган Дурной потерял безвозвратно, так не то что гимнастику даосскую, он и обычные тренировки забросил. Так что покорно встал вслед за бывшим надзирателем и принялся неуклюже шагать, водить по воздуху руками, соблюдая ритм дыхания. Хотя, забыться не удавалось: слишком всколыхнули беглеца Васькины слова. Слишком много боли принял. И самое обидное - не мог найти решение…
        Руки замерли в воздухе. Бяо недовольно покосился на непутевого ученика, но свои упражнения не прервал.
        - Извини, друг! - Дурной сел на пол и принялся споро обуваться. - Я потом додышу!
        И выскочил из горницы. К Никифору! Он умный, он всё поймет! И донесет до Ивашки так, как непутевому бывшему атаману никогда не удастся!
        Черниговский жил в отдельной избе, подчеркивавшей его немалый статус. Хотя, избёнка была совсем небольшой - есаул жил там один. Вся семья его оставалась в Сибири. Дурной за десяток шагов до избы перешел на шаг, чтобы отдышаться, и постучал в дверь.
        Тишина.
        Он колотил с перерывами минут десять - без толку. Заподозрив неладное, беглец из будущего дернул дверь на себя и вошел внутрь. Уже в сенях нос резанул до боли знакомый аромат перегара и пота. На широкой лавке, укрытой медвежьей шкурой, развалился полусидя Никифор Черниговский - пьяный в хлам. Всклокоченный, весь оплывший, красномордый. Дурной поразился тому, насколько литвин уже стар - раньше это не бросалось в глаза.
        Страшное ощущение неловкости наполнило бывшего атамана: словно, нечаянно подсмотрел что-то личное и стыдное. Захотелось даже уйти, но Никифор услышал шум, разлепил опухшие, красные глаза.
        - Федюшка? - сиплым голосом спросил он.
        Лицо растеклось в расползшейся пьяной улыбке истинного счастья. А из глаз сплошной жижей потекли слезы.
        - Феденька!
        - Это я. Сашко, - смущенно остановил его Дурной, вспомнив, что Федором звали старшего сына Черниговского.
        Есаул неряшливо утер лицо рукавом, прищурился и узнал своего нового приятеля.
        - А! И верно Сашко, - натужно улыбнулся он и чуток выровнялся на лавке. - Заходь-ко, друже! Седай! Чтой-то ты невесел, Сашко. Нешто по лЮбой своей кручинишься, по Челганке?
        Дурной дернулся и замер. От пьяной прямоты Никифора и… и от стыда. Конечно, тоска из сердца никуда не уходила, но сейчас-то! Сейчас он будто и забыл о своей… «лЮбой». Такое сочное слово. Намного сильнее, чем «любимая» из его XX века. А он задвинул свою лЮбую куда подальше, озаботился делами темноводскими… Весьма гнилыми и паскудными.
        - А я вот тоже, дружочек мой, - Черниговский виновато обвел руками пьяный разгром в светёлке. - Тоже закручинился. Оносьица, жонка моя пред Богом, да все сынки мои - оне ж в тюрьмах сидят. Как порешили мы паскуду-Обухова, как в бега вдарились, так ихв чепи и заковаша. Не приняла краля моя, Оносьюшка, душегубства моёва, не простила - и за мной не пошла. От того и претерпевають они ноне… А я тут…
        Снова опухшее лицо есаула заблестело от слез.
        - Многа крови на руцах моих, - он посмотрел на свои грубые ладони. - Ой, многа! Но токма о крови Лаврушки Обухова я ни в жисть не пожалею. И в грехе том пред Господом каяться не учну. Получил свое паскуда!.. Он ведь доченьку мою, Пелагейку… кровиночку! Снасильничал, ирод! Бабу мужнюю.
        Глава 20
        Эту историю Дурной помнил, да и в Темноводном ее рассказывали шепотком, но со смаком. Илимский воевода Лаврентий Обухов был гнидой даже по местным воеводским меркам. Грабил и творил насилие направо и налево, всячески озлобив против себя людей. Изнасиловал жену попа Фомы Кириллова. Может, и тут бы утерлись местные, да баба изнасилованная - Пелагея - оказалась дочерью Никифора Черниговского. Ссыльный литвин, который на Лене смог подняться до приказчика и пятидесятника, терпеть такое не стал: собрал сыновей и еще пару десятков отчаянных мужиков, имевших зуб на воеводу - подкараулил и порешил Обухова. Вроде бы, в планах изначально убийства не было, по ситуации так вышло. Но пришлось Черниговскому бежать в нейтральные земли - на Амурский фронтир.
        - Оносьица моя не прияла, - продолжал меж тем тихо реветь белугой старик. - А як мог я за родную дочь не отмстити? Как мог за честь ея поруганную не воздать?
        Дурной смущенно кивал. Нет, конечно, он только за то, чтобы всех насильников ждала такая кара. Он бы вообще популяцию воевод на Руси проредил изрядно…
        - Сколь годов уже не виделись, - не переставал причитать Никифор. - Разлучила нас судьба-злодейка, Сашко. А как хочется! Хочется в глазоньки ея ясные поглядеться. Сложить главу свою пепельну на колени ея - чтоб погладила… Как встарь.
        Он тяжко вздохнул.
        - Токма не бывать тому.
        - Ну, почему же? - не очень искренне попытался утешить старика Дурной.
        - Да недолгонько мне осталося, - вздохнул Черниговский. - Не поспеем мы свидеться. А я тово больше всего хочу…
        Никифор не увидел семью даже в реальной истории. За заслуги во возвращению амурских земель его в Москве простили. Но пока весть о прощении дошла до Черной Реки старый литвин помер. Не известно, успел он, хотя бы, узнать об этом.
        - А ты-то чего ж? - вывел беглеца из раздумий неожиданно строгий вопрос старого есаула.
        - Чего чего ж? - не понял Дурной.
        - Ты чего тута рассиживаешь? Со мной, стариком - когда лЮбая твоя далече? Инда нечего тебе ей сказать? Инда не жаждешь в очи ея посмотреть?
        Сказать? Дурной не знал, что мог бы сказать своей ненаглядной Челганке. Но посмотреть на нее… Просто полюбоваться…
        Под ребрами у Дурнова заныло - мягко и тягуче. Он непокорно тряхнул головой.
        - Не хочу я ей боль причинять, Никифор Романович. Уж похоронила она меня, зачем её своим рылом стыдить?..
        - Ой, молодоой! - протянул Черниговский. - Ой, дурноой! Те мнится, что будет вечно? Вечно так, как ноне? Нет, Сашко. Жисть бренна. Не содеял сегодня главнова - завтрева может уже не выйти. Не полюбовался ликом своей ненаглядной, не сказал того, что на сердце лежит, не положил главу на колени ея - а вдруг опосля уж не выйдет? Никогда! - старик подался вперед, сверкая глазищами. - Токма вслушайся: никогда боле. Иль не страшно тобе?
        И Дурнову вдруг действительно стало страшно. Его ужас обуял!
        «Ведь в любой миг… - неслись его мысли взбесившимися лошадьми. - Что угодно может случиться! Со мной… или даже с ней! Господи! С ней что-нибудь может случиться, а я тут! Я так далеко - ни помочь, ни защитить ее не смогу!».
        Беглец из будущего вскочил и заметался по горнице, не зная, что делать.
        - Ты прости, Никифор Романович, я пойду. Ты… - он не знал, сказать на прощание. - Ты не болей, пожалуйста!
        И вылетел пулей в густеющие сумерки.
        «Что делать? - стучал вопрос в висках, лишая покоя. - Что мне делать? Вот уж воистину, прав чертов даос: Дао плевать на твои планы! Шел за одним, а получил совсем другое. Вот он мой путь! Вот он! А не это всё…».
        Дома Дурной по-прежнему не мог найти себе места. Уж ночь пришла, а сон не шел к нему совершенно. Не знал он, как обойти Ивашку, его маниакальное желание заполучить себе бывшего атамана в качествен ручной Золотой рыбки. Бяо косил-косил на него своими азиатскими глазами, но объяснений так и не дождался; пожал плечами и лег спать.
        Лето уже начинало набирать обороты, так что низенькое оконце в два венца на ночь уже не затыкали. В него-то далеко за полночь тихонько поскреблись. Дурной, который даже не разулся, махом рванул к двери и выглянул в темень. Лунного света едва хватило, чтобы различить фигуру старого есаула Никифора Черниговского. Тот был по-прежнему всклокоченый, согбенный… но зато уже практически трезвый.
        - Сашко, - сипло, с ноткой вины в голосе, начал старик. - Ты ить вечор заходил до меня?
        - Верно, Никифор, - кивнул бывший атаман.
        - Уф! - с облегчением выдохнул Черниговский. - Не пригрезилось, значит. Ты, Сашко, тово…
        «Извиняться, что ли будет» - загодя начал смущаться беглец из будущего.
        - Ты, тово… - продолжал есаул, теребя в руках колпак. - Ежели надумаешь бежать к своей Челганке, то я тебе помогу.
        У Дурнова от неожиданности руки обвисли.
        - Уходить будем, Ялишанда? - раздался за спиной сочный глубокий голос даоса. - Это хорошо. В лесах уже трава поднимается - много хороших лекарств соберем по дороге.
        …Бежать решили на третий день. Никифор спросил, есть ли у Дурнова здесь надежный человек, и тот сразу назвал Мотуса. По крайней мере, Васька упорно звал его атаманом. И даже не бывшим. Завскладом оружейной избы согласился поучаствовать в побеге с радостью. С утра сказался больным, а после, в темноте прокрался в дом Черниговского. Старый есаул, весь остаток дня провел в сборе нужных для побега вещей. А еще приготовил подводу для отправки глиняной посуды в призейские деревеньки. В нее загодя навалили гору сена, чтобы горшки не побились.
        Рано утром третьего дня Никифор пришел к Дурнову и забрал его с собой; шумно, громогласно; в голос заявляя, что тот «нужон ему на весь день». Беглец (уже почти профессиональный) напялил на себя самую длиннополую одежду из того, чем одарил его Ивашка, нахлобучил колпак по самые уши - и так пошел до Никифоровой избы. Там уже Мотус во всё это переоделся и собрался идти с Никифором, изображая бывшего атамана. Был он повыше Дурнова и посуше, но сойдет, если издаля. Даже бороду свою он старательно раздвоил, смазав салом.
        - Сашко, как мы уйдем, - принялся наставлять Никифор подельника. - Выбери миг потише - и сигай из двери. Телега за углом стоит. Лошадь мужики еще не впрягли. Я тамо норку в сене прокопал чутка - от туда и заныркивай. Под сеном я сложил котомку с припасами, пару ножей, топор да сабельку. Сиди тихо-тихо! Ну, а за острог выберешься - уходи.
        Хун Бяо тоже участвовал в маскараде. С утра, в ярком китайском халате, он разгуливал по острогу, после пошел в Подол, явно вытягивая на себя, хотя бы часть, доглядчиков (чтобы за Мотусом следили поменьше и не раскрыли его инкогнито). Даос бродил туда-сюда около дороги, по которой должна была проехать ТА САМАЯ телега. Дождавшись и проводив ее взглядом, китаец юркнул в какой-то огород. Например, опростаться. Даже, если кто и следил за этим маневром, обратно китайца так и не дождался. И вряд ли заметил, как с другой стороны двора вышел согбенный даур в старых обносках и с тяжелым тюком на плече.
        «Даур» двинулся по проселку на север, стараясь держаться шагах в пятидесяти от телеги. Когда из нее, одна за другой, начали вываливаться разные предметы, он небрежно подходил к ним и деловито рассовывал, куда придется.
        Наконец, на повороте, клок сены упал в пыль, а следом за ним - в одних портах да рубахе - тихо вывалился Дурной. И быстренько закатился в траву на обочине.
        Хун Бяо также неспешно дошел до затаившегося друга.
        - Опять бежим, - не то спросил, не то утвердительно заявил он.
        - Ага! - согласился Дурной, выглядывая из травы. Он, наверное, впервые за все эти дни улыбался от уха до уха.
        - Далеко?
        - Ох, далеко, Бяо, - улыбка слегка потускнела. - Почти три тысячи ли.
        - Хорошая дорога, - щуплый даос аж прикрыл глаза от удовольствия и едва не заурчал.
        19-й год жизни/1672. Демид

* * *
        Глава 21
        - След, эй, След! Ну, ты посмотри! Эти бесовые твари все-таки уволоклись! Чуть не до долины! - Маркелка яростно раздувал ноздри. Если ему что и нравилось у лоча, так это их ругательства; ими он пользовался постоянно.
        Демид поморщился. Не от ругательств (хотя, чернец Евтихий за то страстно журил). Ему не нравилось, как по-даурски звучит его имя. Лучше бы уж Дёмкой звал, по православному. Правда, лошади действительно повели себя, как бесовые твари: их стреножили, оставили в распадочке, когда побратимы двинулись в лес охотиться, а «бесовые твари» потихоньку отошли далеко вниз. Видать, к воде скотину тянуло.
        А у парней на плечах жердина с тяжелым изюбрем! Бык, конечно, молодой, осенью его ждал, наверное, первый гон в жизни… но весил прилично, и жердь обоим уже всё истерла… А теперь еще шагов двести идти!
        …Добычу угнездили на Маркеллова коня, перед седлом. Понятно, каждому хотелось въехать в Болончан с таким трофеем… След Ребенка, конечно, почти на полторы головы выше своего побратима, но Маркелка все-таки старше на четыре года. Он уже в полку Княжны, среди взрослых воинов, и вообще… Хотя, Муртыги вырос довольно мелким. А еще гибким и подвижным. В городке даже поговаривали, что он сын Дикого Зверя, за что от него же получали в нос. Сразу. Побратим легко кидался в драку на любого, даже если знал, что ему не победить.
        Спустившись с холмов, Дёмка и Маркелка принялись подгонять лошадей: все-таки уже сильно за полдень, а Болончан неблизко. В редких проплешинах леса сверкала синевой необъятная Болонь. В такой солнечный день всё озеро, словно, переливалось драгоценными камнями. След Ребенка невольно залюбовался красотами, предоставив своей кобылке самой выбирать путь.
        - Ты к кому первому пойдешь? - спросил Маркелка.
        След Ребенка неуверенно пожал плечами, так как сразу понял, о ком спросил его приятель. Княжна Чакилган назначила им много наставников, но среди всех выделялись двое: даурский шаман Науръылга и шаман лоча Евтихий. Оба они были по-своему суровы и оба - весьма ревнивы друг к другу. Вроде бы, неплохо уживались в одном Болончане, но, если кто-то из них узнавал, что юнцы в первую голову пошли не к нему, а к другому - жди беды! Потому Маркелка с Дёмкой давно решили разделяться, чтобы каждый к кому-то из шаманов первым шел.
        - Ну, коли тебе всё равно, то я - к Науръылге! - застолбил себе даура Маркелка.
        «Ну, понятно, - вздохнул След. - Ты же с добычей. Подкормишь онгонов, потом Науръылга духа мщения отваживать будет».
        Шаманы были такие разные. Если даур всегда учил, что надо делать, то чернец Евтихий говорил о том, что делать НЕ надо. Воистину, служение Христу - это одни запреты. Вздохнув, Дёмка полез в поясной кошель, достал резной деревянный крестик и повесил на шею. Он не стыдился божьего знака, просто всегда снимал его перед походом в лес: чтобы тамошние духи не обижались и даровали успешную охоту. Пока работало - След Ребенка в свои 19 лет был знатным охотником. Это даже Маркелка признавал.
        - Стало быть, ты теперь Муртыги! - улыбнулся След.
        - Да! Я Великий Орел! - Маркелка расхохотался, раскинул широко руки, лупанул пятками конские бока и «полетел» галопом.
        «А я, значит, сегодня Демидка, - вздохнул младший побратим. - Дёмка я».
        Оба шамана были строги без меры. Но Евтихия След Ребенка побаивался сильнее. Зачем ему надо было каждый раз вызнавать грехи, что он успел совершить? Да еще, чтобы Дёмка сам ему их рассказывал и каялся. Это было… неприятно. На покаяниях След чувствовал себя грязным и ничтожным, и выходило, что этого хотел Белый Бог Христос.
        Но все эти тяжелые мгновения с лихвой окупались тем чудом, которое чернец даровал Следу.
        Буквы.
        Это колдовство ему долго не давалось, но однажды он вдруг смог сложить символы - и те родили ему слово… Чужое слово! Которое никто не говорил, но Дёмка услыхал его! Каким-то нутряным ухом услыхал - и это было… чудесно! Слова складывались во фразы, и След Ребенка вдруг научился проникать в чужую жизнь - будто бы она проходила прямо перед ним.
        Буквы стали его неутолимой страстью. Жаль, букв в этом мире так мало! Лишь несколько книжек имелось у Евтихия - и те столь сложные, что Дёмка всякий раз боялся, что сложил буквицы неверно, и магия испортилась. Иногда он ходил к Княжне и складывал буквы в ее бумагах, но там было не так интересно.
        Болончан, окруженный зелеными полями, видно издалека: городок, окруженный частоколом, который всё никак не получалось достроить до конца, лежал на берегу озера, как на ладони. Муртыги-Маркелл унял свою лошадку, чтобы въехать в городок степенно и важно.
        Въехать-то въехали, да никто степенность не оценил. Этот конец городка будто вымер, даже на воротах никого не было! С дозорными такое бывало, как ни старался лоча Сорокин. Притворили створки и утекли куда-то. Маркелка, с чувством ругаясь, сам открыл створку, и они выехали на опустевшую улочку.
        - У берега шумят, - охотничьим ухом определил След, и друзья погнали лошадей к пристани, позабыв о шаманах.
        Там и впрямь столповорение: аджалы, дауры, гиляки, лоча - перемешались и забили все проходы между лабазами и сараями.
        - Хэй, православныя! - крикнул Маркелка в сгусток спин. - Что за праздник? Чего дают?
        - Ничо не дают, - не оборачиваясь, ответила самая здоровенная спина - кажется, то был коваль Ничипорка. - С Амуру сигнал дали: гости идут, зело важные.
        - Какие гости?
        - Важные! - рявкнул коваль, все-таки обернувшись. Узнал Муртыги и Следа Ребенка, чуть потеплел взглядом и развел руками: мол, остальное неведомо.
        На Серебряной протоке, что соединяла озеро Болонь с Черной Рекой, стоял настоящий дозор - не чета тем оболтусам, что с ворот сбежали. Эти бдили всегда. Так что к Болончану тайком не подобраться. А еще дозорные могли подавать знаки дымом: особые знаки со смыслом. Дёмка подозревал, что это магия сродни буквам, но секрет дымовых знаков ему оставался неведом. Их давно уже ввел Дикий Зверь Аратан, хотя, честно признавался, что тот секрет когда-то ему поведал сам Сын Черной Реки. Увы, дымовыми следами можно было передать далеко не всё. Вот народишко и гадал: кто же к ним едет. Вроде не враг, но многие люди вооружились. На всякий случай.
        - Скучна жизнь болончанская, коли ради гостей каких-то полгородка сбежалось, - громко усмехнулся Муртыги, а Следу хитро так кивнул: айда, мол, толкаться!
        Ох, не любил След такие подмигивания, часто не доводили они до добра, даже Княжна не выручала. Точнее, от нее сильнее всего и доставалось. Но сейчас Дёмке оно более обычного не понравилось. Чувствовал он какой-то подвох, прямо как зимой, когда почуял, что Хозяин в тайге их обошел и по следу в спину вышел. Грех тогда приняли - амбу убили. Хотя, Евтихий тот грех отмаливать не велел, сказал, что Господу до амбы дела нет. Пришлось к Науръылге идти, очищаться.
        Вот и ныне. Толькозахолодело у Следа Ребенка в животе, как шум в толпе затих, а все головы на площадь поворотили. От княжьей усадьбы шли все. И вечнохмурый Сорокин, и Дикий Зверь с новым своим товарищем-монголом, и вождь всего Низа Индига. Оба шамана шли рука об руку и даже косо друг на друга не смотрели.
        А впереди Чакилган.
        Статная, крепкая, в своем старом чохарском халате с обережной вышивкой, а на груди - золотая пектораль Бомбогора и чуть посеревший крестик - дауры не любили носить защитный знак Христа под одеждой.
        Толпа пеной оседала и расступалась перед ними, а госпОда болончанская шла прямо к мосткам. Видимо, тоже - встречать гостей. Тут уже Дёмка сам, первым ввинтился меж людей и ужом заскользил вперед. Оторопевший Муртыги - как это, вперед него? - тут же кинулся вслед. В толпе было нелегко, Следа пихали локтями безжалостно, но все-таки он пробился вперед и замер за плечами передних - чай, росту он немалого, сможет разглядеть, что да как. Это Маркелке придется за подмышками подглядывать.
        Перед Княжной и ее ближниками было пусто; ровно только что метлой вымели. Она стояла на месте, ровная и прямая, как палка. Та палка, которую сейчас в руке держала - аж костяшки белее снега стали. Этот посох в третью зиму тому ей Дёмка сделал, вырезал на навершии Большого Родича, так как знал, что Чохары чтут медведя. Чакилган с тем посохом почти не расставалась, а фигурку шепотом называла «Делгоро».
        Княжна пристально вглядывалась в иссиня-железные воды Болони. След проследил за ее взглядом и приметил лодочку. Небольшую совсем, но это был не челнок хэдзени. Кажется, работа лоча. В лодчонке сидели двое и усердно гребли прямо к мосткам. Вот она ткнулась в бережок, и из лодочки выбрались двое. Один - махонький и явно не местный. Дёмка подумал было, что это богдоец, но волосы у того были совсем иные. Неужели никанец?
        Второй же оказался рослым и старым лоча. Борода страшная, торчит рогами на стороны, а на голове, из-под волос вылезают шрамы страшные. И смотрит так, что оторопь берет. Лоча, конечно, видел огромную толпу и Княжну впереди всех. Сначала чего-то боялся, а потом пошел вперед.
        И по толпе словно ветер пронесся:
        - Сын Черной Реки…
        - Сашика…
        - Дурной!
        Глава 22
        Это он? След невольно подался назад, но уперся в других людей и снова замер. О Сашике говорили многие и говорили часто. Бывший атаман Темноводного всегда незримо присутствовал в Болончане… Настолько незримо, что Дёмка даже и представить не мог, что им может оказаться обычный нечёсаный лоча во плоти. Сын Черной Реки был для него чем-то вроде Христа…
        Поняв, что подумал грешное, След Ребенка быстро перекрестился и передумал мысль: чем-то вроде древнего князя Бомбогора, деда Княжны.
        Меж тем, лоча приближался. И делал это мучительно медленно, настолько, что, казалось, каждый его шаг станет последним. Но сын Черной Реки подвисал в неопределенном равновесии - и делал новый шаг. Словно, что-то не пускало его, но бывший атаман находил силы прорываться вперед. Или наоборот: сам себе запрещал идти, а ноги не слушались.
        Наконец, встал прямо перед Княжной, довольно близко. Низенький никанец вежливо отстал на пару шагов.
        - Здравствуй… Чакилган, - пересохшая складка рта старого лоча, наконец, разомкнулась, и тихие слова с трудом выбрались на свободу. Не то! Сын Черной Реки явно хотел сказать не это, но почему-то сказал именно так.
        - Здравствуй, Сашика, - голос Княжны оказался вдруг таким незнакомым. Неужели тоже только это и скажет? Но нет. - Рада видеть тебя в нашем Болончане. Будь гостем!
        Они стояли напротив друг друга, словно, одереневеневшие. Будто, дух злой заговорил обоих. Каждый боялся рукой шевельнуть, а пальцы Княжны едва не крошили дерево посоха. А ведь След знал: Чакилган и Сашика были мужем и женой. Очень давно, но были. Муртыги сам не раз рассказывал, как любили друг друга его названные родители. Потом была война, и все думали, что атаман погиб. Но недавно узнали, что его держит в пену богдыхан. Дикий Зверь сам отправился его спасать в далекую страну. И почти спас, да появился злой Ивашка из Темноводного…
        И вот теперь…
        - Я приехал, вот. Повидать. Повидаться, - глаза старого лоча от смущения бегали по сторонам.
        Чакилган дважды тяжело вдохнула, да так и застыла.
        - Надолго?
        - Не знаю… - совершенно севшим голосом выдавил бывший атаман.
        От них обоих несло таким мощным страхом, что Дёмка изумился: да что же происходит?
        Вдруг темная щуплая тень вытекла из-за спины Сашики и встала прямо перед Княжной. Никанец.
        - Прекрасная Чакилган, - он чуть поклонился, выставив перед собой соединенные руки. - Мой друг Ялишанда хочет сказать, что все годы плена мечтал повидаться с тобой. Но атаман Ивашка сказал ему, что за эти годы ты нашла себе другого суженого…
        - Бяо! - возмущенно крикнул атаман, лицо которого залилось краской.
        Тот слегка шевельнул плечом, словно, сбрасывая этот окрик, и закончил:
        - И мой друг боится узнать, что ты его не ждешь.
        Старый лоча места себе не находил, боясь оторвать глаза от земли. Чакилган часто дышала, но тоже не находила слов. Но тут вперед выступил еще один человек - Аратан.
        - Сашика, Чакилган хотела бы тебе сказать, что тот день, когда она узнала, что ты жив был для нее самым счастливым днем.
        - Аратан! - Княжна начала говорить привычным властным тоном, но даже довести слово не смогла, обессилела - и оно безвольно шлепнулось на землю, даже не коснувшись Дикого Зверя.
        - Но она сильно боялась, что в плену ты мог забыть ее. Потому и велела мне ничего не говорить о ней. Чтобы ты не чувствовал себя обязанным, - даур закончил говорить, а потом зачем-то подмигнул никанцу. И они оба отступили назад.
        Старый лоча и Княжна стояли в смущении, словно, голые. Они внезапно заметили всех людей вокруг, и Дёмке даже захотелось отвести глаза, чтобы оставить этих людей наедине. Ему! Но не всей остальной толпе, которая жадно пожирала глазами происходящее. Все чувствовали, что стали свидетелями небывалого.
        Сын Черной Реки, наконец, шагнул вперед. Он часто-часто моргал, все-таки не утерпел и вытер глаза рукавом.
        - Я такой дурак, родная, - неловко улыбнулся он.
        - Не только ты, - опустила голову Княжна.
        - Может, скажешь?
        - Что?
        - Помнишь, как тогда? Зимой, когда я отбивал тебя от дуланских женихов.
        Чакилган улыбнулась. Она подошла к мужу, тяжело дыша, положила ладони ему на грудь.
        - Где… Ты… Был… Так… Долго… - почти шептала она, а потом вдруг разрыдалась навзрыд!
        Ноги Княжны подкосились, но Сашика подхватил ее, прижал к себе, закрывая от всего мира. Народ зашумел, завозился радостно. Какие-то дураки даже что-то выкрикивать принялись.
        Так заканчиваются сказки, которые любят рассказывать старики. Только вот тут еще ничего не закончилось!
        Княжна со старым лоча какое-то время стояли, укрывшись друг другом. Что-то шептали тихо (совсем не разобрать было) и плакали, улыбаясь. Но через некоторое время Чакилган слегка отстранилось и громко выкликнула (откуда только голос взялся):
        - Маркелл! Демид! Идите-ка сюда!
        Надо же, она в такой момент среди всей огромной толпы их видела! Дёмка моментально захотел раствориться среди народа. Ноги его отяжелели, и тянущий холод потек по низу живота.
        «Сейчас бы в лес, - тоскливо замечталось Следу. - И не возвращаться, покуда два десятка изюбрей не забью…».
        Но куда там? Когда Княжна зовет, разве ослушаешься. И соседи тоже… Признали Дёмку и радостные давай его на открытый круг выпихивать.
        - Не робей, паря! От и времечко приспело!
        Пришлось идти. Тем более, что Маркелка-то легко вперед рванул, от улыбки лицо напополам треснуло.
        - А вот, Сашика, и семья наша, - улыбнулся. - Это Муртыги.
        - Да уж узнаю! - счастливо рассмеялся старый лоча. - Вырос, конечно, воин стал, - он весело потрепал черные вихры, едва достигавшие его плеча. - Но всё равно - Орла сразу видно!
        Маркелка с размаху влетел в объятья бывшего атамана. И от этих простых и открытых чувств Следу стало вовсе не по себе.
        - Дёмушка, ну, иди же! - Княжна уже ласково подзывала его. - Подойди!
        А у «Дёмушки» ноги вовсе отнялись. Он бы и рад перед всеми не позориться, да сил не находилось. Сын Черной Реки, тем временем, мазнул по нему взглядом, но тут же за что-то зацепился и стал пристально рассматривать. Следа это только сильнее смутило. Да, он знал, что выглядит странно, всегда знал, но…
        Он даже не знал, что за «но». Просто всё тело чесалось от десятков взглядов. И больше всего от взгляда старого лоча.
        - Это Демид, он тоже живет у нас, - говорила Княжна своему мужу. - Вместе с Маркеллом, уже шесть лет. Он… Да ты сам расскажи, Дёмушка!
        Ну, зачем она? След мучительно закашлялся, глядя в пол и забубнил, как ответ на цифирном уроке, который терпеть не мог.
        - Меня назвали След Ребенка, - он произнес имя на родном языке хэдзэни. Быстро поправился и повторил по-даурски. Обозвал себя мысленно дураком и добавил еще и по-русски. - Мамку отдали в жены в род Аджали, и мы поселились неподалеку. А потом обоих родителей лихоманка взяла. Вождь Индига привел меня в Болончан, и Княжна стала заботиться обо мне. Евтихий крестил и дал имя Демид…
        Что еще говорить-то надо?..
        - Имя матери скажи, - шепнула Чакилган, словно, мысли его подслушала.
        - Мамку мою звали Гибкая Ветка, из удинканов она.
        Будто не слова сказал, а дубиной ударил - так покачнулся от них старый лоча. Совсем недавно он был красным, как закатное солнце, а теперь вдруг побелел весь, ровно полночная луна.
        - Так вот, почему ты такой… - выдохнул атаман. И добавил практически одними губами. - Сынок.
        Глава 23
        Вот и сказано. Сам лоча и сказал. Конечно, След знал. Слышал, как шептались за спиной, понимал намеки, чувствовал странное отношение к себе Княжны. Откуда бы еще взялась такая старательная забота к совсем чужому мальчишке из лесовиков? Но раньше парня это особо не тревожило. Ибо лоча атаман Сашика был героем из историй, баек и даже легенд. Он не был реальным человеком, к которому нужно примерять такое слово. Отец. Для Следа отцом был аджал Старый Соболь, муж его матери.
        Но этот человек! Совсем чужой, чуть ли не буквально вылезший из Черной Реки, что когда-то его породила! Дёмке стало жутко и неуютно. А тот еще и подошел поближе.
        - Тебе же 18? 19 лет? - уточнил он, вглядываясь в столь чуждые для хэдзэни черты лица: длинный нос, выступающие брови. - Сынок… Я ведь даже не знал о тебе. Я ушел, когда ничего еще не было известно. После приезжал в деревню, а Ветку Черемухи уже отдали в другой род. А мне и не сказали ничего. Как же так…
        Старый атаман выглядел очень расстроенным. Будто горе какое-то случилось. Руки его вцепились в полы потасканного кафтанчика, мяли выгоревшую ткань.
        - Так обнять тебя хочется… Да неловко как-то. Кто я для тебя? Разве отец?.. Виноват я перед тобой, Демид, - он повернулся к Княжне. - Перед всеми вами виноват. Надо исправляться.
        Понятно, после этого по всему Болончану веселье началось. Дорогого гостя (гостей! никанец же был еще) повели в княжью усадьбу. И понятно, что очень скоро атаман с Чакилган укрылись от прочих глаз. След Ребенка пошел сначала в свою дальнюю светелку, что примыкала к кухне, посидел там. Большая кухонная печь без кана, сделанная по обычаю лоча, почти примыкала к стене, но оставалась прореха, по которой Дёмка давно научился вылезать в щель под крышу. Там он, словно белка, бесшумно скакал в полумраке, наслаждаясь одиночеством. Вскоре След научился понимать, кто где живет, и временами просиживал тут подолгу. Он любил слушать людей, ему не нравилось привлекать к себе внимание.
        Над горницей Княжны он сразу услышал малоразборчивый гул двух голосов. Чакилган и сын Черной Реки говорили наперебой, спешно, чуть ли не перебивая друг друга. Будто, накопились у каждого полчища слов невысказанных, и им не терпелось всё это отдать друг другу.
        - До чего же страшно было остаться без тебя, родной мой, - они разговаривали на даурском, говорила Княжна. - Страшно, что ничего мне не осталось. И ребенка я тебе так и не родила…
        - Да пустое, - неловко утешал ее старый лоча.
        - Совсем не пустое… Ты не понимаешь, ты мужчина… Я как прознала про Дёмушку, так сразу в том божий знак почувствовала. Индига ведь знал удинканов, и Кудылчу, что тебя воспитал; поддерживал его, пока старик не помер. А потом увидал Ветку Черемухи с ее мальчонкой - и догадался. У него же по лицу всё видно.
        - Это да, - выдохнул атаман, и в голосе его не скрывалось гордость и довольство.
        - Когда Дёмушка осиротел, я сразу его забрала. Пусть не мой он сынок, зато твой. Твоя кровь. Всё ему дала, всех заставляла его учить: и Аратана, и шамана, и чернеца, и Сорокина. Чтоб достоин был…
        - Расскажи, какой он?
        - Вы непохожи, - улыбнулась Княжна. След этого видеть не мог, но слышал улыбку в голосе. - Он-то всегда спокоен. Ни разу не видела его ни злобным, ни смеющимся, ни плачущим. Силой духи Дёмушку не обделили - ну да ты сам видел. Охотник он чуть ли не лучший во всем Болончане; Муртыги ему завидует зеленой завистью. Но дружбы особой ни с кем не водит.
        - Не примет он меня, наверное?..
        - Как же не примет, коли ты его кровный отец? Таким не разбрасываются…
        - У нас разбрасываются… - непонятно сказал старый лоча.
        С каждой новой фразой разговор их становился всё медленнее. Всё чаще он прерывался возней… Понятно, какой вознёй. След слушал их тяжелое слитно дыхание, слушал хлипкие звуки любви. Всё это изрядно его волновало, одновременно хотелось и уйти, и остаться. Но он и так задержался под крышей.
        Дёмка спустился к себе перед самым приходом Маркелки.
        - Ты как тут? - участливо спросил побратим младшего и ободряюще хлопнул по плечу. - Вот и отец у тебя, След! Рад ты хоть? По тебе, ироду, никогда не видно!
        Дёмка вежливо кивнул. Рад, мол, всю жизнь об этом мечтал.
        - Ты не грусти, что он с мамкой, а не с тобой. Они же много лет друг друга знают, столько лет не виделись, даже не чаяли свидеться… А тебя он только сегодня узнал.
        Маркелка-Муртыги понял, что сказал что-то не то.
        - Ты не думай, Сашика очень хороший. И, как отец. Он меня из рабства вытащил… Да тебе все завидовать теперь будут, что у тебя такой отец!
        Дёмка старательно кивнул. Великий отец. Атаман лоча, сын Черной Реки. Всем на зависть.
        Печка жарила уже нестерпимо, будто зима на дворе. Раньше для готовки и уличной даурской печи хватало, а тут к пиру спешно готовились, так что топили обе.
        - Духота у тебя, След. Может, прогуляемся до праздника?
        - Иди к Акульке сам, - улыбнулся он.
        И просидел в действительно душной комнате до самой ночи. Уже и пир горой шел в зале очага, а он всё сидел, думал. Но всё же пошел. Пробрался в зал через малую дверь, прямо за местом Княжны, тихонько прошел вдоль стенки и уселся на массивный сундук. Даурская служанка первой заметила Дёмку, схватила деревянное блюдо, накидала туда мяса, хлеба, сыра и с улыбкой поднесла ему. След принял еду с благодарностью - проголодался он изрядно.
        Пир уже затихал. Здравицы откричали, боевые песни спели. Сейчас батары разбились на кучки и оживленно обсуждали новости, хвастались подвигами. Возле места Княжны, кроме самой Чакилган, сидел старый лоча и некоторые из ближников.
        - Нет, - тряхнул лохмами Дикий Зверь, перекрикивая общий гомон. - Я не буду кривить душой. Не могу сказать, что Ивашка нас выгнал. Мы хотели сберечь в Темноводном тот уклад, что ты завел, а он сам к власти рвался. Поначалу-то у него ничего не выходило - всё же он с той битвы сбежал. Какой он вождь после этого? Но зато и все, кто с ними бежали на лодках - и свои, и пашковцы - теперь с ним повязаны были.
        Аратан помолчал.
        - А потом беда с чохарским родом вышла. Умер Галинга, сын его еще раньше погиб. И Тугудай стал к себе людей переманивать, в свою орду. Чакилган позвала людей к себе - и Ивашка этим воспользовался. Начал лоча запугивать, что мы здесь свои порядки устроить хотим…
        - Скажи мне главное, - пристально глядя Аратану в глаза, спросил атаман. - Ты говорил, что Чакилган - княгиня Темноводья?
        Дикий Зверь опустил глаза.
        - Было такое. В сердцах. Если хочешь найти виноватого, Сашика - то это я. Гнев застилал мне глаза, а Ивашка, напротив, хитрил, таился, да бил наверняка. С Тугудаем, опять же, спелся.
        - Не о том, говоришь, друг, - махнул рукой старый лоча. - Сначала винишься, а потом других виновными выставляешь. Дело не в том, кого винить, а в том, почему так случилось. Вот ты говоришь, что хотел старые порядки сохранить, а потом оказалось, что ты княжество создать предлагал. Я помню эти твои желания. Получается, не удалось меня в князья Темноводья протолкать, ты решил Чакилган?
        Дикий Зверь зло кинул кость на низкий стол.
        - Нет, ты не ярись! Ты слушай, что говорю. Поначалу ты был за то, чтобы дела решались общим кругом. Потом захотел княжество создать. И вот ты сам говорил: поначалу влияние Ивашки было низким, а потом он вас из острога выжил. Вот и сложи теперь два и два.
        Дёмка аж вперед подался, дивясь словам и мыслям атамана. Аратан же хмурился. Конечно, он всё сложил, и это было ему неприятно.
        - Мне не нужны виноватые, Аратан, - улыбнулся сын Черной Реки. - Просто хочу, чтобы ты понял: это не Ивашка-злодей вам всё испортил, это ты ему силы дал. Когда захотел, чтобы по-твоему всё случилось. У него своя корысть была, у тебя - своя. Но он просто сумел выждать. Ивашка всегда умел найти нужный момент. Например, когда народ испугался княжьей власти сильнее, чем его, Ивашкиного, единоначалия.
        - Он хитрый гад, - сквозь зубы прошипел Дикий Зверь.
        - Да не в том дело! - нахмурился атаман. - Ты проиграл не потому, что хитрости не хватило. А потому что о своих желаниях больше, чем о прочих думать стал! Стал, как Ивашка - и потому проиграл. А думаешь, Ивашка, выиграл? Ох, насмотрелся я на жизнь в Темноводном. На его хитрости, как на плохом клее, пока всё держится. А дождь прольется - и хана всему. Все же видят, как Ивашка там всё под себя подмял. Одни к нему из-за этого ластятся. А другие - также под себя гребут. Обвалятся Ивашкины хоромы, если так всё оставить. Ох, обвалятся…
        Сплоховал След, конечно. Так увлекся речами старого лоча, что об осторожности забыл. А тот почуял пристальный взгляд, спиной почуял, как бывает, его чувствуют звери дикие, так что смотреть на них надо всегда слегка вкось, а не прямо… Натянулась спина сына Черной Реки, резко повернулся он и увидел…
        - Демид?
        Глава 24
        Старый лоча называл его только таким, полным именем, как в святцах записано. Он мгновенно весь как-то изменился, взбухшая в нем сила, словно, пена - быстро осела.
        - Что же ты там, у стенки, сидишь, как нер… Иди к столу!
        Улыбку налепил на лицо, но сам не улыбался. Зато суетливо стал двигаться, освобождая место между собой и Диким Зверем. Но Княжна уже положила ладонь ему на руку.
        - Не надо, лЮбый, - мягко улыбнулась она. - Ему так больше нравится. Пусть там сидит.
        Атаман мелко-мелко закивал. Опустил глаза, потом снова поднял их на Следа.
        - Совсем я тебя не знаю.
        И уже до конца пира так и не стал прежним атаманом. Вернее, может и стал, да вскоре След к себе ушел. А наутро узнал, что к полудню велено им с Муртыги быть на совете.
        Зал очага с ночи было не узнать. Всё строго и грозно, все гости - при саблях, кто-то даже куяки напялил. Сели более тесным кругом, так что подошедшим побратимам не втиснуться. След обрадовался и совсем уже собрался залезть в какой-нибудь неприметный угол…
        - Нет, - остановила его Княжна; сегодня она выглядела особенно величественной и даже грозной. - Вы оба сядете в круг. Передо мной.
        Ее сидение было утоплено чуть-чуть назад, так что для Маркелки и Дёмки оставалось место на кошме. Они плюхнулись на толстый войлок и навострили уши. Это был необычный сбор. Большие люди Болончана заводили речь один за другим и говорили какие-то общеизвестные вещи. И вскоре След Ребенка догадался - они все говорят для сына Черной Реки! Тот сидел далеко от Чакилган, внизу, почти спиной к парадным дверям, но каждый старался сесть так, чтобы не поворачиваться спиной ни к нему, ни к Княжне.
        Первым говорил большой вождь Индига, чьей воле покорен весь Низ. Он подробно перечислил роды гиляков, хэдзэни, орочонов, шицюань и воцзи, что признавали верховенство Болончана.
        - Ясак мы с них не берем, но принимаем дары пушниной. Дары невелики, но мы и не шлем меха Белому царю… Как и Ивашка в Темноводном. Зато торгуем ими с семейством Су. На Хехцир теперь приезжают и некоторые чосонские купцы, что прознали о поездках Фэйхуна.
        - А что будет, если кто-нибудь не пришлет вам дары? - с прищуром спросил старый лоча.
        След почувствовал, что за этим вопросом таился и какой-то другой. И многие поняли его.
        - Такое у нас бывало, - слегка улыбнувшись, ответила за Индигу Чакилган. - Таким родам мы отказываем в защите. Всякий волен прийти к ним с оружием, угнать скот или жён - и Болончан не вмешается. Мы перестаем вести с ними торговлю, не пускаем на Хехцир. Пусть живут, как жили ранее.
        - А так жить хотят немногие, - широко улыбнулся Индига.
        - И как вы их защищаете?
        - На то есть мой полк, - расправил плечи вождь низовий.
        - Большой полк? - поинтересовался старый лоча.
        Индига на миг смутился.
        - У меня с собой почти шесть десятков воинов. Но это не весь полк. В каждом крупном селении живет мой человек, который готовит отряд охотников. Он имеет опыт в боях, умеет учить сражаться и малой группой и в большом войске. Болончан помогает таким отрядам оружием и снаряжением. Иногда я собираю эти отряды для дальних походов.
        - На кого? - напрягся Сашика.
        - Иногда на разбойников… - Индига помялся. - Один раз по морю к Черной Реке пришли чужие лоча и стали всех грабить. Иногда с Сунгари приходят лихие хурхи.
        - Маловато у вас воинов, - почему-то радостно сделал вывод сын Черной Реки.
        Тут в разговор влез лоча Сорокин и рассказал, что есть еще и его полк - огненного боя.
        - У меня почти 130 воев, - гордо заявил он. - Пешая али лодейная рать - казаки да местные. Правда, пищалей на всех не хватает - тех у нас только восемь десятков, и все фитильные. Но зелье у чосонцев покупаем, стрельбе все обучены. Штыки тож делаем. Гринька Шуйца учебу проводит - инда он еще твои времена помнит.
        Наконец, голос подала и Чакилган, рассказав, что в Болончане есть и третий отряд - полк Княжны. Муртыги тут же подбоченился, как-никак уже второй год нес в нем службу. Полк Княжны был конным и состоял, прежде всего, из дауров чохарского рода, а также тех, кого тяготила власть Тугудая. Принимали и местных, но те верховой ездой, обычно, не владели. След Ребенка научился, живя в доме Княжны, но настоящей любви к лошадям всё равно не испытывал. Чакилган смеялась, что этим он пошел в отца.
        Отец… Сашика сидел напротив; и, чем больше хвастались болончанские предводители, тем сильнее он хмурился.
        - Так уж вышло, что я побывал и там, и тут, - медленно начал он, словно, не решаясь сказать то, что думал. - У Ивашки в Темноводном очень людно. Разросся край. Но о войне там мало кто помышляет. Да и сам Ивашка больше успехами в хозяйстве гордился. Вас же здесь много меньше, но вы все, будто, о войне и думаете.
        - От того и думаем, что мало нас, - пожал плечами Аратан. - Коли Ивашка всей толпой пойдет, как нам удержаться?
        - А с чего ты взял, что он пойдет?
        - Ты, Сашика, многого не знаешь! - Дикий Зверь начал горячиться. - Конечно, Ивашка не стал бы тебе говорить, что хотел бы разгромить твою же жену.
        - Да разве ж он тогда меня бы привечал? - подался вперед атаман. - Не провернет же он целую войну так, чтобы я не заметил! А уж, если б я такое заметил… Проще ему было убить меня там, на Сунгари…
        - Ты не понимаешь, - Аратан отмахнулся от слов своего друга, ибо ненавидел Темноводского защитника всем сердцем. - К нам человек приезжал. Торговый. Он был в острогах на Зее. Был и своими глазами видел: готовятся Ивашкины люди к войне. Наверное, и Тугудай с ними пошел бы. Только то, что мы каждый день к бою готовы, их и сдерживает.
        Старый лоча с сомнением покачал головой. Открыл было рот, но спохватился и захлопнул его. Потом принялся ловить взгляд Княжны и делать странные движения глазами. Будто что-то тайное сообщить ей хотел. След впервые обрадовался, что сидел не в тихом углу, а почти у самого очага, как раз на пути этих «посланий». Интересно было пытаться их разгадать.
        - На том закончим сегодня, - наконец, заметив выкрутасы старого лоча, объявила Чакилган. - Аратан, останься.
        Нагнулась с побратимам, положила им руки на плечи и добавила тихо:
        - И вы оставайтесь.
        Сын Черной Реки тоже не уходил. Напротив, он даже махнул рукой своему никанцу, что всё время развлекался снаружи, тот, не смущаясь, пришел на тайный разговор. А то, что разговор ожидается тайным, След уже не сомневался.
        - Хоть, и не очень нравится мне ваша воинственность, - теперь атаман заговорил первым. - Но проблем нам с Ивашкой, действительно, не избежать. Однако, прежде, чем заняться всеми этими делами, нужно решить одну задачу: найти подсыла. Кто-то выдал ваши планы выкрасть меня из Пекина. Потому и поджидали темноводцы нас на Сунгари. Да и сам Ивашка мне на то намекал: есть у него тут уши.
        Все напряглись. Кроме, опять-таки, никанца, который оставался невозмутимым, хотя, явно понял сказанное: старый лоча говорил по-русски. Причем, как раз ради него - все остальные лучше знали даурскую речь.
        - Говорю это вам, так как только в вас безоговорочно уверен. Мы с Олёшей здесь не были. Ты, Чакилган на себя сама наговаривать не могла, равно, как и ты, Аратан, сам на себя засаду организовать не мог бы.
        - А мы с Дёмкой? - хитро улыбнулся Муртыги. - Мы не подсылы?
        - Если вы вдруг окажетесь людьми Ивашки, то мне тогда и пытаться ему противостоять не стоит, - улыбнулся атаман. Но как-то очень невесело. - Проще уж камень на шею, да в воду.
        «Грозится обратно в Черную Реку уйти» - испуганно отодвинулся от старого лоча След.
        Глава 25
        В тот день они долго сидели своим маленьким заговорщическим кружком. Гадали, кто может доносы в Темноводный слать, и так ничего толком не надумали. Единственную дельную мысль предложил как раз никанец Олёша. Это была давняя хитрость его народа. Отобрать самых ненадежных людей и выдать каждому тайну. Но каждому рассказать немного по-разному. Враг получит сведения с искажением, вот по нему можно и понять, кто именно предатель.
        Мысль хорошая, да как узнать, что расскажут самому Ивашке?
        В остальном же, разговор вышел пустым. Дикий Зверь злился и грозился вырвать подсылу сердце. Но атаман его остановил. «Надо бы сделать так, - говорил он. - Чтобы подсыл сам не узнал, что его обнаружили. Тогда через этого предателя можно подбрасывать Ивашке ложные сведения - к нашей выгоде».
        След сначала не понял этого замысла, а когда, наконец, разобрался - в легкий ужас пришел от глубины хитрости и открывающихся возможностей. Сын Черной Реки мыслил как-то совершенно не так, как все прочие. Даже никанец не казался Дёмке таким странным.
        Княжна тогда отпустила их совсем поздно, уже никуда из Болочана не уйти. А с утра атаман сам к нему пришел! К нему да Маркелке.
        - Столько лет в плену прожил - совсем воинской выучки лишился! Пойдемте-ка со мной, поможете мне крепость в руки вернуть!
        Старый лоча, словно, маску надел: весь такой веселый стал, смешливый. Не по-настоящему смешливый. Зачем он это делает?
        Муртыги только обрадовался: похватал сабельки да потащил старого лоча на ратную поляну, где учились боевым ухваткам казаки Сорокина, а изредка и воины Княжны появлялись. След не любил саблю. Ему нравилось бить из лука, драться легкой пальмой или даже топором и ножом. Сабля - самое бесполезное оружие в лесу. Он уже представлял, как будет позориться перед всеми… но побратим Орел его спас. Маркелке так хотелось покрасоваться своей выучкой перед атаманом, для которого раньше он был мелким несмышленышем! Так хотелось, что Муртыги практически не давал Следу Ребенка времени на драку.
        Сын Черной Реки и впрямь потерял выучку. По крайней мере, мало что он мог противопоставить напору Муртыги. Он совершенно не успевал, а Маркелка раз за разом останавливал смертоносную полосу стали то у горла старого лоча, то у живота, то у внутренней стороны бедра, где течет большая кровяная река.
        Не нравилось это Следу. Не нравилась радость в глазах побратима, с которой тот выигрывал сшибку за сшибкой. В ней не было зла, но Муртыги совсем позабыл, что их позвали помочь атаману, а не самоутверждаться перед ним. В этом весь Маркелка - побеждать, доказать всем свою лихость. У Следа даже возникло желание выйти и «отобрать» атамана у старшего братишки… Странное желание.
        По счастью, Сашика не расстраивался. Он искренне смеялся над своими промахами, подбадривал Маркелку, даже напевал как-то чудно: «Его называли орленком в отряде, враги называли орлом…». Как-то так. И все же, когда Муртыги совсем разошелся и вознамерился забороть старого лоча, тот ловко подсек его и завалил на песок.
        - Ох, раззадорил ты меня, Маркелка! Ну-тко, вставай!
        По-русски крикнул. И весь как-то изменился: ноги широко расставил, просел по-паучьи, а левый кулак в бок упер. Раскрасневшийся Муртыги вскочил, кинулся на лоча - да будто на стенку напоролся. Атаман стоял неколебимым деревом, боевой рукой двигал плавно и сдержанно, но всякий раз сбивал набок саблю своего приемыша. А потом ногами засеменил мелко так: цоп-цоп-цоп - и вот уже Маркелка отступает, еле успевая ставить защиты, а атаманов клинок тонкой молнией пуляет в даруа! Ровно иголка строчит в руках опытной бабы.
        Правда, надолго старого лоча не хватило. Запыхался он, растерял скорость, а после вообще поднял руки.
        - Сдаюсь! - тяжело дыша, рассмеялся он. - На вас, молодых, дыхалки не напасешься. А то, Демид, может, ты тоже хочешь?
        - Не, - След махнул головой. - Я лучше из лука постреляю…
        Сын Черной Реки расстроился. Если улыбался он притворно, то опечалился искренне. Посмотрел на клинок, обтер его о рукав.
        - Руки что-то помнят еще, Демид. Не совсем я пропащий. А ведь знаешь, кто этому мастерству меня учил? Ивашка! В смысле - Иван Иванович, защитник Темноводский.
        След от неожиданности ахнул. Нет, конечно, он слышал, что когда-то давно все жители Черной Реки - и темноводцы, и болончанцы - жили дружно. Но сколько Дёмка себя помнил - всегда они враждовали. Не получалось ему представить, что Княжна, Ивашка и атаман могли быть друзьями.
        А старый лоча ровно мысли его прочел.
        - Не всё в этом мире одноцветно, Демид, - вздохнул он. - Вернее, почти неодноцветно. Нет просто злых людей. И совершенно добрых. Так что и Ивашка - по-своему, замечательный человек. А в любом из нас есть что-то за что нам стыдно, - сын Черной Реки с такой тоской посмотрел на Следа, что тому сквозь землю захотелось провалиться. - Нам бы всем жить да жить… Да искать друг в друге хорошее. А мы вот… враждуем вечно.
        После этого атаман почему-то быстро закончил воинскую учебу… но на новое утро опять к нему пришел! Уже к нему одному. К Следу. И попросил показать ему Болончан. Как тут всё устроено, где что находится.
        След Ребенка мялся и смущался, пытаясь хоть что-то объяснить атаману, но слова не ложились одно к одному, приходилось тянуть их. А уж если тот что-то начинал спрашивать… А сын Черной Реки постоянно начинал спрашивать, уточнять. До всего ему было дело, во всем он какой-то особый смысл искал. Как увидел недостроенный частокол, тут же стал пытать: почему да отчего?
        - Да просто руки не доходят, - разводил те самые руки Дёмка, сам толком не понимая, как такой большой Болончан и не может довести работу до конца.
        - Просто… - недоверчиво покатал во рту слово Сашика. - Такое «просто» не происходит. У вас вон как все о войне думают, сабли точат день и ночь. А такое важное дело запущено. Что тут можно подумать?
        «А что тут можно подумать?» - молча удивился След. Но отправлять вопрос обратно побоялся.
        - А можно подумать, - продолжал атаман (опять, что ли, в голову залез?). - Будто Болончан не обороняться готовится, а сам напасть хочет.
        Дёмка подумал и неожиданно понял, что так оно и выглядит! Только самому ему это в голову не приходило.
        - На месте подсыла я бы это самое Ивашке и докладывал…
        Они шли дальше, и становилось всё тяжелее. Уж на что чернец Евтихий был строг, когда за ученье спрашивал, но сейчас Дёмке было стократ тяжелее. По счастью, иной раз находились другие люди, и старый лоча клещом впивался уже в них. Так, на пристани оказался его старый знакомец - корабел Дереба, который доделывал новый дощаник. Крепко похлопав друг друга по плечам, они тут же углубились в детали работы корабела.
        - А ты с гиляками тут не общался по части дела судоходного? - вдруг спросил атаман.
        - С кем? - вытаращил свои лочины глазища мастер. - С теми дикарями?
        - Дикари-то дикари, а они на своих лодочках в море ходят. Там большой остров есть, так они туда гоняют и морской волны не боятся. Может, и есть чему у них поучиться.
        Дереба дулся. Он считал себя лучшим корабелом на Амуре и учиться у каких-то дикарей не хотел. След знал, что многие лоча именно так относятся к жителям Черной Реки. Богдойцев уважают, ну, может, монголов с даурами, а к прочим относятся с пренебрежением. Хотя, атаман был прав, След тоже знал, что эти люди с самого Низа далеко в море ходят.
        - Далось тебе то море, - проворчал Дереба. Даже доску недотесанную бросил.
        - Ох, далось! - мечтательно улыбнулся сын Черной Реки. - Там морская выдра водится, мех которой не сильно дешевле соболиного. Полно там зверья с плавниками вместо лап - тоже мех хороший. Трава там есть огромная, ее, как капусту, можно квасить и есть, чтоб цинга зимой не пришла. А еще там островок есть с серой. Коли ту серу добудем, то сами зелье пороховое делать начнем. Но главное, море - это дорога в любую сторону, Дереба. В любую страну, с любым грузом можно взять и приехать. Продать свое задорого, купить чужое по ценам тамошним. Очень нужная штука - море.
        «Откуда он всё это знает?» - дивился Дёмка. А еще поневоле злился. Ведь понимал, что старый лоча не столько Деребе это рассказывал, сколько ему самому.
        Глава 26
        На новое утро атаман снова за ним зашел. Вновь пошли гулять, а старый лоча всё время что-то говорил. Говорил-говорил, будто боялся тишины. На этот раз Сашика его уже целенаправленно привел к кузне, что стояла на самом отшибе Болончана. Из-под черного от копоти навеса вышел коваль, обтирая руки. Увидел гостя (конечно, не Следа, а его великого отца), посветлел лицом и шагнул вперед. Они с шумом и хлопаньем ладонями обнялись, сын Черной Реки, и сам немалый, будто утонул в объятьях огромного кузнеца.
        - Экий ты здоровый-то стал, Ничипорка! Уж прости: столько дней я тут, а всё добраться до тебя не сподобился.
        - Та брось, атаман! - отмахнулся коваль. - Я-тко и сам к тебе зашел бы… да мечталось сразу с даром… Эх! Да чо там! На-ко, глянь!
        Ничипорка ушел под навес и вытащил оттуда черную заготовку меча. Странный меч. Совсем не такой, как у казаков. Да и на даурские сабли не похож. Длинный клинок, совсем длинная рукоятка (пока еще без накладок и потому узехонькая), а на месте навершия…
        - Погоди-ка! - атаман тоже пристально всмотрелся в странный комок железа. - Это… это дракон? Как тот самый?
        - Точно! - обрадовался зардевшийся коваль. - Я-тко твой славный клинок до черточки помню! Мнилось мне тако же сладить… Да руцы мои не под таку работу заточены.
        - Здорово получается! - искренне возмутился атаман. - Это будет лучший подарок, Ничипорка! В ножки тебе кланяюсь!
        И старый лоча с неожиданной гибкостью согнулся чуть ли не пополам.
        - Да будя! - засмущался коваль. - Я ж от души… Эх, який быв меч… И времена якие были…
        - Это да, - загрустив, протянул атаман. - Только сейчас понял: ведь с той ватажки темноводской только мы втроем и остались. Мы с тобой, да Ивашка.
        - Уходют людишки, - согласился коваль.
        А След смутился: он даже и не знал, что Ничипорка был из самых первых основателей Темноводного.
        - Как же вы с Ши Гуном разминулись так? - спросил атаман.
        - А вот враз и разминулись, - зло стукнул кулачищем по столбу коваль. - Инда распря в остроге до предела дойдеша, я у Евтихия благословения спросил и решився: под Ивашкой мне ходить невмочь. Пошел до Гуньки, а тот просто так баял: ему де все равно, кому ковати… Кто при власти - тот и прав.
        Великая горечь была в словах Ничипорки. Тот с нескрываемой ненавистью посмотрел на свою кузню, сплюнул.
        - Мне его высот никогда не дочтичь. От то коваль от Бога. Но не пошел…
        Лоча продолжили свои воспоминания дальше, а След шаг за шагом зашел за угол. Здесь главное не делать резких движений - и твое исчезновение даже вблизи не заметят. Так и ушел - тяжело ему было так тесно с легендой соприкасаться. Не его это.
        Теперь Дёмке стало ясно, что сын Черной Реки вознамерился ходить к нему постоянно, и на следующее утро вытянул лук со стрелами, да ушел в лес. И на третье утро. И на четвертое.
        А на пятое проспал! Чуткое охотничье ухо распознало шаги, тяжкие, неспешные - и всё, что успел сделать След Ребенка, так это протиснуться в щель за печку. У старого лоча была странная привычка - стучаться в дверь. Вот он раз постучался, другой - и за это время Дёмка забрался наверх, к балкам, где и затих.
        Атаман зашел. Сначала долгое время топтался у двери. А потом неспешно прошел. След слышал, как гость трогает его вещи. Неспешно; видимо, рассматривает. Как будто в душу подглядывает. Скрипнула постель - уселся на нее, значит.
        «Он что, дождаться меня решил?» - испугался юный охотник.
        Время шло, а сын Черной Реки не уходил. Судя по повторяющемуся поскрипыванию постели, тот сидел, покачиваясь. А потом забубнил что-то в такт скрипу. Нет! Напевал тихонечко, о чем-то задумавшись:
        - Спит придорожная трава… Спит там, где мчатся к океану… По рельсам поезда… Траве той снятся острова и удивительные страны… Зачем не знаю… Зачем не знаю ей снятся острова.
        Пел на языке лоча, но как-то странно. Почти все слова либо незнакомые, либо неправильные. И выговор совсем иной.
        «Кажется, он тут надолго» - помрачнел След.
        - Может, все-таки спустишься? - раздалось снизу громко, и юноша вздрогнул.
        Почувствовал, как краска стыда заливает лицо. Засопел и нарочито неуклюже стал спускаться. Вылез из простенка и с опущенным лицом подошел к гостю.
        - Услышал? - тоскливо спросил Дёмка.
        - Нет, - серьезно покачал головой старый лоча. - Из меня охотник хреновый. Просто мне сказали, что ты точно не выходил из усадьбы. А Чакилган рассказывала, что ты любишь иногда… вот так.
        - Слишком много людей, - тихо ответил След, как будто, это всё объясняло.
        И они принялись долго молчать.
        - Послушай, - прокашлявшись, порушил тишину атаман. - Тяжело говорить, но давай уже начистоту: не люб я тебе? Не нужен тебе такой отец? Я ведь не дурак, понимаю, что насильно мил не будешь, а ты… ты же явно от меня бегаешь.
        Он впервые заговорил с ним речью хэдзэни. С трудом подбирал слова: то ли забыл их, то ли…
        Дёмка поднял на него удивленные глаза. Думал было по привычке отмолчаться, но слова родного языка потекли чуть ли не сами собой.
        - Я не понимаю, что ты хочешь от меня. Ты не назвал меня сыном прилюдно, не требуешь сыновьего почтения. Я даже не знаю, как к тебе обращаться! Но ты всюду таскаешь меня с собой, показываешь, как ты мудр и прозорлив, как умел… Какая ты легенда Темноводья. Зачем? Чтобы показать, насколько я не такой, как ты? Насколько недостоин тебя? Так я это прекрасно знаю! Не мучай меня! Отпусти! Я жалкий дикарь… Так ведь вы, лоча, говорите? Кто я возле тебя?
        Паскудные непрошенные слезы наполнили его глаза и вот-вот грозили выплеснуться за ненадежную запруду ресниц. Старый лоча запустил правую руку в двурогую бороду и задумался.
        - Вон оно что… А я дурак! Накручиваю себя. Да еще и тебе больно делаю, - сын Черной Реки протянул к нему руку, чтобы утешить, но не решился, опустил. - Послушай… Хотя, не так. Удинкан назвали тебя След Ребенка. Знаешь, почему?
        Дёмка мрачно помотал головой.
        - Когда мамку отдали Старому Соболю, я совсем мал был. А в его роду и рассказывать некому. Мамка тоже молчала.
        - Давным-давно славный охотник Кудылча нашел в лесу полуголого паренька. Как раз твоих лет. Такого же дылду, но уж точно гораздо более уродливого. Тот парень ни говорить по-людски не мог, ни ходить по лесу правильно, ни веслом грести. Совершенный балбес, как будто, не взрослый он был, а просто большой ребенок. Так парня в роду и прозвали - Ребенок. А когда ты родился, то тебя в честь отца и прозвали - След Ребенка. Понимаешь теперь? В твои годы я был намного глупее и хуже тебя! Как же ты можешь быть недостоин быть моим сыном! Ты высокий и сильный, ты знаешь лес и великий охотник. Любой род хэдзэни был бы горд отдать тебе свою дочь, породниться с тобой. Но и здесь, в Болончане ты мало кому уступишь. Тебя учат тайнам шаман и монах, тебя воспитывают такие славные воины, как Аратан и Сорокин. Да ты в сотню раз лучше меня тогдашнего!
        Сын Черной Реки улыбался и плакал. Почти, как при встрече с Княжной.
        - Я был бы горд называть тебя сыном, но имею ли я на это право? Я - ничего для тебя в этой жизни не сделавший. В моем… Есть места, где таких отцов к сыновьям на пушечный выстрел не подпускают. И правильно… Я больше всего на свете хочу, чтобы ты назвал меня отцом… Но, мне нужно, чтобы ты сам захотел этого. А не по моему приказу так говорил. Вот потому я так себя и вел все эти дни. Прости, что причинял тебе боль. Это по незнанию. Не зря меня на любом языке Дураком называют, - и атаман рассмеялся; невесело, но искренне.
        А потом молча ушел.
        Глава 27
        Дёмка устало (словно, после долгой дороги) опустился на постель. От услышанного было тяжело в голове; зато на сердце, напротив, заметно полегчало. По крайней мере, какая-то ясность появилось. След перебирал в памяти разговор с отцом. Интересно было узнать, что, оказывается, в его имени скрыто имя сына Черной Реки. Что всегда нёс он в себе его частичку. А еще - что тот не всегда был человеком из легенды, но и простым отроком. Да еще глупым и неумелым. В последнее, конечно, верилось слабо: это, наверное, атаман его утешал так.
        И слова тот говорил такие теплые, странные. У Дёмки, наконец, исчезла давящая тяжесть при мыслях о нем. Но, как выяснилось позже, исчез и сам старый лоча. Ну, не совсем исчез. Только перестал приходить к нему, и даже в усадьбе на глаза не попадался. Где-то на третий день След сам спросил у Муртыги: где, мол, сын Черной Реки?
        - Да он в кузне у Ничипорки цельными днями пропадает. Очень, говорит, хочу сам руку к своему мечу приложить. Ножички еще какие-то дурацкие кует…
        Вроде, всё в порядке. Но у Дёмки сосало под ложечкой тягостное: а не обидел ли он его?
        Всё разрешилось через несколько дней. Атаман сам подошел к сыну и протянул ему пачку грубых бумажных листов, сложенных в тетрадку и прошитых суконной ниткой.
        - Чакилган говорила, что ты любишь читать. Я многих здесь знавал, кто грамоту знает. Но ни про кого не могу сказать, что он это дело любит. Вот и подумалось: тяжело тебе, наверное, здесь, где так мало книг.
        Вложил тетрадку в Дёмкину руку.
        - В этой книжице рассказано про столицу богдыхана. Можешь почитать.
        И След Ребенка пропал для всех на долгих четыре дня! Только уселся он удобно под летним солнышком, только раскрыл тетрадку, как весь Болончан исчез! Вокруг Дёмки вырастала великая никанская стена, а потом и сам дворец богдыхана с резными расписными стропилами и лаковой черепицей. В книжице детально расписывались торжественные приемы, гости со всех концов света в чудных одеяниях. Юный охотник узнал, что есть такая штука «парк» - лес, который тамошние людишки сами растят посреди города, с ровными дорожками и домиками для отдыха.
        Многое сумел уместить атамана на десяти листах. Писал он необычно, разделяя словеса, и целые фразы отделяя друг от друга жирными точками. Оттого читать оказалось не в пример удобнее, чем книги Евтихия, всегда можно остановиться, чтобы получше вообразить себе написанное - и не потерять нужное место.
        Дёмка читал целыми днями, а вечером клянчил на кухне лучины, чтобы продолжить чтение. Богдыханова столица оказалась совершенно сказочным местом: прекрасным и странным. И даже лучше, что След узнавал его так, а не побывал там лично. Ведь в том городе страшно много людей! Может быть, в десять раз больше, чем в Болончане или Темноводном.
        Закрыв последнюю страницу, Дёмка ринулся на поиски атамана, испытывая страшный зуд. Тот нашелся в кузне, весь перемазанный углем - Ничипорка матерно отчитывал своего знаменитого подмастерья за какую-то оплошность. Завидев, Следа, Сашика шутейно метнул в коваля фартук и шагнул навстречу сыну.
        - У тебя есть еще? - начал с главного Дёмка.
        Атаман виновато развел руками.
        - Не было больше бумаги. Чакилган чуть ли не последнюю мне отдала. Надо дожидаться торговцев с юга.
        След едва не взвыл от разочарования.
        - Я понимаю, что читать интереснее, но пока я мог бы тебе так рассказывать, - осторожно предложил сын Черной Реки. - А потом, появится бумага, и я еще тебе напишу.
        - Можно… Я еще раз эту книжицу перечту?
        - Конечно! Она твоя. Это подарок, - улыбнулся старый лоча.
        - А потом ты расскажешь, - неуверенно улыбнулся в ответ Дёмка.
        Они встретились поздним вечером. Запалили небольшую лучину над кадкой, так, что друг друга еле видеть могли, уселись поудобнее - и атаман принялся рассказывать новые истории. Не только про удивительный Пекин, но и про суровую монгольскую степь, где в плену жил тогда еще маленький Муртыги. И про заморскую страну Ниппон, где грозные батары - самураи - вечно воюют друг с другом. По маленькие острова, вокруг которых плавают стада огромных морских коров и еще более огромные звери-рыбы киты. Про далекую северную страну, где полгода день, а полгода ночь. Там живут воинственные луоравэтланы - смелые воины, которые выходят в море на маленьких лодочках и бьют огромных китов. А из их костей делают себе доспехи и воюют со всеми вокруг. Рассказал и о великом граде Москве, где в красной крепости Кремле сидит могучий Белый Царь Алексей. И о тех, с кем воюет Алексей, поведал: о ляхах, да турках. О простом казаке Стеньке Разине рассказал, что поднял народ на царя и несколько лет ратился с его воеводами.
        Как-то незаметно такие посиделки стали чуть ли не ежевечерними. Дёмка стал и днем бывать рядом с атаманом, помогал ему в кузне, хотя, Ничипорка и рычал на них: «что един, что вторый - оба безрукие!».
        И в тот день, когда народ устремился к озерным мосткам, потрясая добытыми зимой шкурками, они тоже шли вместе.
        - Это что такое? - удивился лоча.
        - Кто-то торговать приехал, - оживился След, у которого тоже неплохой запас рухляди имелся.
        - Да не кто-то, - задумался атаман. - Если все с мехами бегут - значит, кто-то с юга.
        - Ну да.
        - А разве не установлено никанцам и чосонцам только на Хехцире торговать?
        - Верно. Но один богдойский купчишка выпросил разрешение на Болончан ездить. Гириясином звать. Он очень просил и за это много помогает Болончану.
        - Часто здесь бывает?
        - Да, - улыбнулся Демка. - Любит у нас торговать. И цены не задирает.
        - Угу, - отметил что-то в своей голове атаман. - А не был ли щедрый купец Гириясин в Болончане в то время, когда вы решили меня спасать из Пекина?
        Улыбка сползла с лица Следа. Он вспомнил тайный разговор и подозрения сына Черной Реки. Но он совсем не помнил, находился ли богдойский торговец в Болончане, когда Дикий Зверь собирался ехать в дальние земли - выручать своего друга из плена.
        - Пойдем-ка к Аратану! - решительно позвал атаман сына.
        Нашли его они быстро, Дикий Зверь собирал полк Княжны для учебы. Как всегда, сделать это было непросто - у всех находились свои дела. Сашика решительно отвлек старого товарища от мрачных дум и поделился своими подозрениями.
        - Что, если нет в Болончане никакого предателя? - довершил он свой рассказ. - А всё выдал заезжий торговец!
        Аратан слушал атамана с распахнутыми глазами, а в конце вдруг оглушительно расхохотался.
        - Ты думаешь, что Гириясин работает на Ивашку? Нет, ты просто не знаешь! Если уж предположить, что богдоец этот подсыл - так он скорее подсыл Бахая!
        - Кого? - рассеянно спросил атаман, думая о своем, но вдруг вскинулся, ровно, молнией ударенный. - Как ты сказал?
        - Бахай, - тихо повторил Дикий Зверь, не понимая, что случилось с его другом. - Бахай Гуарча. Это сяоцисяо с крепостицы в низовьях Сунгари. Мы видели ее, до того, как на дощаник с Темноводного напоролись… Ну, тот самый, что за пушнину и золото покрывает Ивашку и его дела.
        - Бахай… - сын Черной Реки совершенно перестал слушать друга и целиком ушел в свои мысли. - Какова вероятность…
        Потом ненадолго выплыл наружу:
        - И что, считаешь, этот торгаш на него работает?
        - Что? Нет, это я так, к слову сказал! Хороший мужик Гириясин. Для купца - так вообще! Щедрый, справедливый, всегда готов помочь за то, что мы его по Черной Реке пускаем торговать.
        - Щедрый купец - это, конечно, очень хорошо, - атаман нервно мял свою жуткую бороду и морщился, как от боли. - Щедрые купцы, разумеется, никаких подозрений не вызывают. Нигде. Верно же?
        И, не дожидаясь ответа:
        - Мне надо идти.
        Глава 28
        Поздно вечером атаман заявился в светелку Дёмки.
        - Демид… Мне нужна помощь. Очень нужна.
        - Какая?
        - Найди Муртыги, и вместе приходите к берегу, туда, где стоит моя лодка.
        И ушел. Лоча всегда был странным, но сейчас… Однако, что-то в его голосе было такое… След Ребенка вышел из усадьбы, безошибочно нашел Маркелку на подворье Акулькиного отца и не без труда уговорил пойти к озеру. Сын Черной Реки ждал их там вместе со своим никанцем.
        - Садитесь, - скомандовал он и первым полез в суденышко.
        Четверо в лодке еле уместились, и атаман принялся яростно взбивать воду веслом, уходя прочь от берега. В густых сумерках берег вовсе растворился.
        - Как думаете, не будет нас там слышно?
        - Сейчас ветер меняется, - ответил След. - С берега на нас дуть начинает. Так что твои слова туда не дойдут.
        Сын Черной Реки уложил весло вдоль борта.
        - Я сейчас скажу то, от чего мне самому страшно. Сегодня я уверился, что есть человек, который хочет стравить меж собой всех людей в Темноводье. Он уже, видимо, давно плетет свои сети и делает всё так, чтобы мы тут поубивали друг друга.
        - Бахай? - изумился Дёмка, вспомнивший дневной разговор, от которого атаман будто с ума сошел.
        - Именно! - глаза лоча ярко горели, что особенно жутко выглядело на фоне сгущающейся темноты. - Он подсылает своих людишек всюду. Гириясин готов торговать в ущерб, лишь бы отираться в Болончане. Я уверен, что именно он шептал на ухо Аратану и другим, что Темноводный готовится напасть на нас. У Ивашки кто-то другой наушничает - он этого от меня и не скрывал. И тоже, поди говорил ему, что Низ к войне готовится. А с хозяином Северного острожка, с Якунькой - третий беседы ведет. Якунька намекал мне, что у него есть свои знакомства на югах. И по всему было видно, что он Ивашке подчиняться не хочет. Сам ли он до этого додумался или кто нашептал?
        - А среди людей Тугудая есть никанец, который скрывается под даурскими одеждами, - подал голос Олёша.
        - Верно! - атаман аж подскочил, заставив опасно закачаться лодочку. - Ты же говорил мне, Бяо, а я позабыл. И Тугудая в оборот взял. Может быть, еще где-то ходят его люди и сеют раздор.
        - Не слишком ли сложно это? - снова заговорил никанец. - Может, ваши вожди просто сами ищут ссоры. Зачем какому-то мелкому командиру отдаленной крепости строить такие мудреные козни?
        Лоча какое-то время буравил взглядом своего товарища. Но кивнул.
        - Верно. Всё верно говоришь, Олёша. И мне такое раньше в голову не приходило. Просто я не знал имя этого сяоцисяо. Даже мысли не было поинтересоваться. А сегодня услышал, - Сашика выдержал торжественную паузу. - Я знаю, кто такой Бахай Гуарча. Это сын Шархуды!
        Первым ахнул Муртыги. А через миг и След вспомнил: Шархуда - старый богдойский князь. Тот самый, которого Сашика разбил под Темноводным и заставил бежать. Тот самый, что покончил с собой, когда войско лоча и дауров захватило Нингуту.
        - Понимаете? - атаман кивал головой, словно, слышал воспоминания своих товарищей. - Если бы не мы, то Шархуда добился бы славы и почета. Он передал бы полученный княжеский титул сыну по наследству. А вместо этого Бахай лишился почти всего. Вместо того, чтобы править огромным краем, превратился в жалкого сяоцисяо с полусотней воинов…
        - Сорок, - это Муртыги влез.
        - Что?
        - В той крепости сорок воинов. И это не богдойцы, а местные латники. Обучены неплохо, но всё равно слабые воины, и большинство без коней.
        - Ясно, - атаман сделал зарубку на память и пытался вернуться к своей мысли. - Бахай стал никем. Вот и подумайте, будет ли такой человек, обиженный северными варварами, так мирно уживаться и даже помогать им здесь жить? Пусть и за мзду.
        Сидящие в лодке задумчиво примолкли. Все странные мысли, что сыпал на них лоча, враз приобрели стройность. Не будет сын Шархуды вести себя так, как он вел, если…
        - У него есть план, - закончил вслух сын Черной Реки. - Какой точно, я не знаю. Но он внедряет своих тайных подсылов каждому большому человеку в Темноводье. Сеет распри…
        Атаман вздохнул. Ну да, жители Темноводья и сами с распрями неплохо справляются.
        - Наверняка он узнал, что Аратан отправился за мной в Пекин - и передал эти сведения Ивашке через других людей. Что он шепчет Якуньке, Тугудаю и другим - можно только догадываться. Но общая цель Бахая понятна: рассорить нас и уничтожить.
        - Надо рассказать об этом Княжне и Аратану; всем рассказать! - вскинулся Мурптыги, сжимая кулаки.
        - Нет! - атаман крикнул неожиданно громко и сам испугался своего крика. - Никому не говорить! Чтобы только вода слышала наш разговор. Это не от недоверия. Просто мы не знаем, как широко раскинул Бахай свои сети. И любое случайное ухо может всё погубить. Он не должен ничего знать.
        - А что же делать?
        За миг до того, как атаман сказал, Дёмка ясно понял, что надо делать.
        - Куча ниточек на один кол завязана. Вот этот кол вырвать и надо.
        - Ну, в принципе, отряд в крепостице небольшой, - хищно улыбнулся Муртыги. - Одним нашим полком можно разметать…
        - Так нельзя. Потерю крепости точно заметят, и тайна нашего существования на этом закончится. Если уж такое делать, то в самое выгодное время. Нам же надо провернуть всё тайно.
        - Нам? - наконец, подал голос След и получил в ответ легкий кивок.
        - Маловато нас для такого дела, - почесал затылок Муртыги.
        - Для таких дел много и не требуется, - зловеще прошептал никанец Олёша…
        … - Ненавижу ваши леса, - монгол Удбала злобно прошипел, когда еловая лапа шлепнула его прямо по лицу.
        Чахарец был отличным воином, но спутником - отвратительным. Увы, на сегодня именно с ним Демке выпала «честь» сидеть в тайном дозоре. Да. Атаман все-таки решил усилить маленький отряд для тайного похода. И усилил его самым неожиданным участником.
        «Во-первых, он тут живет чуть дольше меня и не оброс связями, - пояснял сын Черной Реки свой выбор. - Во-вторых, Удбала за хорошую плату сделает всё, что угодно. А в-третьих - нам просто нужен монгол».
        Монгол потребовался ему ради тайности.
        «Притворимся шайкой монголов, те докуда только не добираются. Так что на Темноводье в случае чего и не подумают. И Удбала будет нашим консультантом…».
        Что бы последнее слово ни значило.
        Несколько дней заговорщики потихоньку подбирали себе одежды, пробираясь в самые разные закрома. Чахарец очень скоро довольно зацокал, глядя на Маркелку, с трудом принял внешний вид Дёмки с Олешей, но, глядя на атамана, только закатывал глаза.
        'А ему точно нужно ехать? - спрашивал он у остальных заговорщиков и понимающе вздыхал. А вздыхать Удбала умел! Это был главный из его талантов.
        Атаман сторговал у Деребы лодку побольше, куда потихоньку сносили все припасы… и в первую же безлунную ночь отряд вышел на воду. К лодке привязали ветвистый топляк, чтобы даже дозорные на протоке ничего не заметили.
        «Я Чакилган записку оставил, - рассказал лоча остальным. - Что мы поехали на большую охоту на Низ, за морским зверем. Вряд ли поверит… Но, главное, чтобы правду не прознали».
        Лодку оставили еще на Амуре, в давным-давно заброшенной дючерской деревеньке. Удбала умолял остаться здесь, «хоть, какое-то жилье» - но отряд пошел в сопки, в сторону богдойской крепости. Та стояла верстах в 30 от устья Сунгари, но добираться до нее пришлось два полных дня.
        Обычно, острожки возникают при мирных сёлах, но в этих краях еще во времена Дархана-Кузнеца богдыхан велел всех выселить. И стояла крепостица одиноко, что было только на руку заговорщикам. Лагерь разбили в прелом логе, за горкой, верстах в четырех-пяти от вражеского острожка. Однако на ближней стороне горки оборудовали бивак для доглядчиков. Крепость с нее была как на ладони, и дозорные следили за врагов оттуда целыми днями. Атаман же собирал сведения и думал, как им исполнить задуманное.
        Здесь неоценимым человеком оказался Дёмка. Он один смог пробраться почти к самому частоколу, в темноте забраться в крону соседней липы и просидеть на ней весь день! За тот день он выяснил больше, чем все прочие до того за неделю. Узнал, как устроен острожек внутри, где, кто живет. Выяснил место обитания местного начальника и даже запомнил того в лицо. Он знал теперь, как выглядит Бахай!
        Глава 29
        Кстати, Удбала, несмотря на свой несносный характер, тоже пригодился! Непонятно как, но монгол умудрился найти в этой пустыне лошадь (или украсть?) и принялся объезжать дальние окрестности. Он нашел на юге пару дючерских деревенек на разных берегах Сунгари. А еще (это по словам сына Черной Реки) он должен был дать понять местным, что в округе появились монголы.
        Муртыги исправно нес дозорную службу и пытался охотиться, чтобы прокормить отряд, зато никанец оказался самым бесполезным. Положенный дозор нес, но в свободное время сразу уходил в чащобу - искать разные редкие травки. Один раз вернулся с корешками и чуть ли не плясал от радости: «Женшень! Женшень!».
        Атаман день за днем делал свои пометы на куске кожи. След не понимал, зачем ему это, но на семнадцатый вечер тот всех собрал и объявил:
        - Я знаю, как мы всё сделаем. Смотрите, что я подсчитал: каждый третий день 12 человек выходят одвуконь и вдоль Сунгари идут до самого Амура, где что-то делают целый день. Это Удбала проверял. Каждый третий день - без сбоев. И вроде бы всех коней крепости уводят.
        - Есть лошадь в отдельном стойле, - возразил След. - Наверное, она самого Бахая. Вряд ли ее берут в дозоры.
        - Ага, принято, - атаман сделал новую пометку. - Еще вопрос: Демид, ты на стену к ним смог бы залезть?
        Частокол в острожке Бахая был всего в один ряд, зато высоченный - локтей до десяти. Видно, долго отбирали деревья на него. Но для Следа перелезть через него было плевым делом.
        - Смогу.
        - Тогда смотрите, - и сын Черной Реки запустил правую руку в бороду, задумавшись в последний раз. - В день выхода конного дозора мы разделимся. Удбала, Муртыги и я станем монгольскими разбойниками…
        Чахарец нарочито громко фыркнул и закатил глаза.
        - Как только наверняка убедимся, что всадники ушли, мы сразу быстро мчим к ближней деревне, по очереди садясь на лошадь. Там начинаем шумно и злобно «грабить» местных.
        - А сможем? - неуверенно спросил Муртыги. - Сельцо маленькое, конечно, но как бы с нами троими драку не учинили.
        - С монголами? - Удбала поднял глаза к небу, как бы спрашивая у Тенгри, как тот допустил, чтобы такое сказали вслух. - Эти ковыряльщики земли падут на спину при виде монголов! Подставят пузо и горло, как шавки… - он перевел взгляд на Маркелку и атамана. - Хотя, с вами-то, конечно, могут начать драку.
        - Так вот, - Сашика лишь улыбнулся словам чахарца, но продолжил говорить, будто их и не слышал. - «Грабим» мы их до тех пор, пока не убедимся, что кто-то побежал за помощью. После этого тикаем в кусты и так же спешно возвращаемся к вам. Вы! - атаман ткнул пальцем в Дёмку и Олешу. - Ждете нас. Когда мы вернемся - надо перелезть через стену и открыть нам ворота.
        - А Олеша сможет перелезть? - слегка ревниво спросил След.
        Лоча хитро посмотрел на никанца.
        - Думаю, перелезет, - и сразу добавил. - Но самое важное не это. Нас может что-нибудь задержать в пути. В этом случае, ждите нас до полудня, а потом действуйте сами. Я думаю, в крепости останется совсем малое число людей. И не самых крепких. Не лезьте в ближний бой. Демид, ты отличный стрелок. Убери стражу стрелами. Если придется - насмерть. Но только не Бахая. Его нужно брать живым.
        Атаман глянул на никанца. Тот кивнул.
        - И последнее: захватив Бахая, вместо него вы оставите записку. С требованием выкупа.
        - Чего? - спросили все и чуть ли не в голос.
        - Мы - монгольские бандиты. Которые захватили знатного человека и хотят получить выкуп в обмен на его жизнь и свободу.
        «Ничего себе!» - изумился След.
        - Напишем на куске кожи по-монгольски: мол, приходите туда-то и туда-то и принесите за Бахая… Сколько может стоить сяоцисяо, Удбала?
        - Я-то откуда знаю? - громко возмутился чахарец, побагровевший только от того, что его могли заподозрить в таком-то знании.
        - Давайте конями потребуем, - улыбнулся атаман. - Пусть дадут нам… пять лощадей.
        - Сашика, ты чего? - возмутился Муртыги. - Они придут не с конями, а с копьями! И перебьют нас!
        - Ну да, - сын Черной Реки уже веселился вовсю. - Только мы-то туда не пойдем. Надо лишь, чтобы они подумали, что во всем виноваты монгольские бандиты. Удбала, напишешь записку?
        - Кто тебе сказал, лоча, что я умею писать? - монгол скрестил руки над огромным пузом и надулся.
        - Я знаю монгольские знаки, - подал голос Олеша. - Пусть только благородный Удбала надиктует мне послание, чтобы оно звучало… по-монгольски.
        С горем пополам, до темноты послание доставили. Никанец долго и с сомнением оглядывал дело своих рук.
        - Странно всё это выглядит, - пожимал он плечами. - Странно и непохоже на монголов. Захватывать пленных, требовать выкуп.
        - Согласен, - вздохнул аьаман. - Но я надеюсь, им будет не до размышлений на тему: а не подстава ли это? Есть преступление, есть преступники - айда их ловить!
        …Утром Дёмка с Олешей выдвинулись к зарослям кустарника, из которых видны были ворота острожка. Остальные ушли гораздо дальше к югу, так, чтобы можно было видеть первую группу. Как и предвещал атаман, вскоре ворота распахнулись, выплюнув из утробы крепости дюжину всадников о двадцати четырех лошадях. Неспешным шагом колонна потащилась на север. След, встав спиной к деревцу, чтобы то скрывало его от богдойцев, отчаянно замахал красной тряпицей, давай сигнал остальным. Теперь, по задумке, трое «бандитов» должны были со всех ног бежать в деревню.
        Началось томительное ожидание. Кажется, всё шло хорошо: вот прибежали двое запыхавшихся крестьян и принялись с жалобными скулящими криками стучать в ворота. После долгих сборов из крепости вышли десятка два латников, которые заспешили на юг. Оставалось дождаться остальных. Дёмка с Олешей подобрались поближе к воротам, чтобы быстро снять часового и перелезть на ту сторону: ворота все-таки были пониже частокола. Однако, солнце неумолимо восходило к зениту, а «монголов» всё не было.
        - Надо идти, - вздохнув, прошептал никанец. - Ялишанда ясно сказал. Видимо, что-то случилось у них.
        След с досадой глянул на небо - уже явно наступил полдень.
        - Опасно ждать, - гнул свое Олеша. - Скоро всадники вернутся. Совсем скоро те из деревни вернутся.
        «А вдруг случилось что-то совсем плохое? - ужаснулся молодой охотник. - Если наши нарвались на ту пехоту? Или еще что хуже…».
        Никанец положил руку на плечо Следа.
        - Успокойся. Не думай! Бывают времена, когда нужно не думать ничего лишнего. Отбросить все мысли и следовать предначертанному пути. Да?
        Дёмка, сглотнув, кивнул.
        - Пошли к восточной стороне. Полезем там. Подальше от дозорных.
        А на восточной стороне стена была глухой и высоченной. Закрепив налуч и колчан за плечами, След вынул два засапожных ножа и всадил их в щели между бревнами. Чуток под углом, чтобы лезвия впились в древесину. Подтянулся, уперся ногами в углубления, засадил повыше сначала левый, потом правый ножи. И покосился на никанца: как тот собирается лезть?
        А никанец неспешно разделся по пояс, постоял с закрытыми глазами, странно дыша, а потом кошкой подпрыгнул - сразу выше Следа - и буквально всадил свои ладони в щели. А затем медленно и плавно пополз вперед. Будто муха какая-то. Потрясенный Дёмка принялся его догонять.
        - Не высовывайся! - прошипел никанец. Он уже добрался до верха частокола и осматривал крепость меж стесанных бревен. - Готовься… Быстро!
        Глава 30
        И сам ловко поднялся над деревянными остриями. След слегка замешкался; на фоне Олеши ему казалось, что он переваливался через стену, как куль с мешком. Ножи пришлось оставить на той стороне, охотник заскользил руками и ногами по внутренней стенке, лишь в конце оттолкнувшись и спрыгнув вниз. Земля больно ударила по пяткам, След зашипел. А в это время Олеша летел вниз почти с самой вершины. Он мягко коснулся песка, завалился на бок и плавно перекатился в сторону.
        - Сюда! - тихо велел он и побежал к узкому проему между стенками двух бараков.
        Дёмка поспешил следом, на ходу вынимая лук. В темном проеме они отдышались. Охотник наложил стелу на лук, вторую зажал между пальцев, а третью сунул в зубы. Теперь он сможет стрелять очень быстро. Хотя, пока, кроме дозорного, они не видели ни одного воина. Но расслабляться не стоило.
        - Когда бежали, видел поленницу справа?
        След кивнул.
        - Тебе надо туда. Оттуда видно дозорную площадку. Я подберусь к воротам. Как увидишь меня - убивай наблюдателя, а я отопру ворота.
        - А надо ли? - усомнился Дёмка. - Раз остальных нет, может, сразу рванем к Бахаю?
        - А если наши друзья придут? Как они смогут нам помочь?
        И ушел. Дёмка осторожно пробрался к поленнице, вздел лук. И замер. Он никогда еще не стрелял в человека. Рука задрожала. А вторым глазом охотник видел уже крадущегося вдоль стены Олешу - время поджимало!
        «Не думай, - говорил он себе, зажмурившись. - Отбрось лишние мысли и следуй предначертанному пути».
        Открыл глаза и послал стрелу. Рука не дрожала, но все-таки прицел оказался не идеальным. Или дозорный шевельнулся в последний миг. Но стрела не убила его сразу. С диким, звериным воплем, латник слетел вниз. Никанец, вместо того, чтобы бежать к воротам, кинулся к орущему врагу и коротким, почти незаметным издалека, ударом добил его.
        Но в одном из бараков уже поднялся шум. Олеша с пугающей скоростью бросился к еще закрытым дверям дома, на ходу выкрикивая:
        - К Бахаю!
        След сразу понял и метнулся к дальнему домику - самому богатому на подворье. Напасть внезапно на сына Шархуды уже не удастся, но надо брать его, пока он чего-нибудь не придумал. У входа Дёмка положил наземь бесполезный в помещении лук и достал последнее имевшееся у него оружие - тяжелый остроносый нож, висевший в мягких ножнах на пояснице. Таким можно и кость перерубить.
        Осторожно приоткрыл дверь, пару вдохов вслушивался в подозрительную тишину. Далеко за спиной уже послышались яростные крики схватки.
        «У меня свой путь» - Дёмка выдохнул и кинулся в полумрак. Он почти стелился над земляным полом - и не зря. Кто-то пронзительно завизжал, и тяжелый кривой меч широкой дугой пролетел над ним. По замыслу врага, сталь должна была распороть пузо… Но не вышло. След ушел в кувырок, запоздало услышав звук ломающихся в колчане стрел.
        «Бесовые стрелы! - ругнулся он на языке лоча. - Да и черт с ними!».
        Охотник вскочил на ноги и, наконец, рассмотрел Бахая. Тот был без доспеха, в дорогом халате - большой, чем-то похожий на Удбалу. Только, если чахарец был необъятен и в поясе, и в плечах, то сын Шархуды больше откармливал свою брюхо. Увы, это не мешало ему размахивать здоровенным мечом с неплохой скоростью. След уходил от удара за ударом и понимал, что сам себя загоняет в угол. Но сдержать вражеский меч ножом казалось ему невозможным. На пути отступления оказался какой-то стол, Дёмке пришлось чуть ли не лечь на него спиной, чтобы уйти от нового удара. Бахай, видимо, решил, что пора добивать, и поднял клинок высоко над головой (здесь были невероятно высокие потолки). Болончанец крутанулся влево - меч врага впился в стол всей своей немалой массой… и застрял!
        След быстро разогнулся, толкнул богдойца всем телом, и тот выпустил рукоять из рук. Обозленный охотник с силой пнул противника, а потом треснул рукоятью ножа в висок. Бахай сознание, конечно, не потерял, но потерянно осел на пол. Дёмка сунул нож за спину, деловито распутал длинный пояс на пузе богдойца.
        - Руки! - рыкнул он и быстро стянул поясом кисти Бахая.
        «Там же Олеша один!» - все отброшенные мысли вновь вернулись в его голову. След зло дернул за собой пленника и поспешил на улицу. Картина его взору предстала неожиданная: на песке и траве уже лежали несколько богдойцев (двое или трое), а по двору носилась единственная оставшаяся на ногах пара. Причем, не вооруженный латник гонял полуголого никанца, а наоборот! Маленький щуплый Олеша кошкой прыгал вокруг воина и делал тому неприятное всеми доступными способами. Противник яростно отмахивался саблей, но с тем же успехом он мог пытаться зарубить муху на лету.
        Зрелище смотрелось забавным, но все-таки След решил, что товарищу надо помочь. Дергая пленника за конец пояса, он поспешил к никанцу…
        В это время в ворота заколотили с такой силой, что на миг замерли все. Вернее, все кроме никанца. Вот он по-настоящему умел отбросить всё лишнее и идти своим путем. Неуловимым движением сабля перекочевала из красных лап латника в руку Олеши, а его маленькая, но жесткая пятка взметнулась под самый подбородок врага. Запрокинув голову и красиво раскинув руки, тот мешком грохнулся наземь.
        - Да отворяйте же, ироды! - прокатилась за воротами рычащая русская брань.
        Наши!
        Олеша был совсем близко от ворот, поэтому первым кинулся их отпирать. След яростно дергал пояс, заставляя пленного ускориться, и спешил навстречу изо всех сил.
        В крепость уже влетел грозный Удбала, следом, прихрамывая, вошел Муртыги, на ногу которого была намотана какая-то тряпка. Он опирался на холку лошади… А вот и сын Черной Реки. С огромным облегчением Дёмка заспешил к нему, дергая и дергая пояс.
        «У нас вышло! - радостно колотилось его сердце. - Мы смогли!».
        Он так тянулся к атаману, что не сразу понял, что пояс уже не натягивается во время дерганий. Зато в нос резко ударил запах сала и страха; запах, которым провонялся плененный Бахай. Богдоец развязался и подскочил к Дёмке, выхватил его же нож из-за пояса и толчком швырнул на землю охотника, который преждевременно расслабился.
        «Эх, слабовато связал…» - пронеслась в голове пустая мысль. А пузатый Бахай, яростно осклабясь, уже наваливался на него сверху, стремясь вогнать остроносый нож в грудь, в горло, в лицо. След успел перехватить руку, но враг оказался так тяжел, что удержать нож сил не хватало.
        - Демид! - раздался где-то в стороне протяжный крик, полный неподдельного страха.
        - Отец! - вдруг прорвало Дёмку! Потому что, глядя на нависающую острую сталь, так сильно захотелось, чтобы рядом оказался отец! Свой и всегда надежный. Который поможет и защитит от любых невзгод…
        Злобное рычание внезапно сменилось каким-то бабьим поскуливанием. Напор ослаб, нож выскользнул из пухлых пальцев богдойца и, падая, лишь слегка оцарапал лицо охотника. След не без усилий спихнул с себя тушу и увидел, что в плече Бахая глубоко торчит странный ножик. Один из тех, что отец ковал в кузне Ничипорки. Болончанин вывернул шею и огляделся: сын Черной Реки был еще шагах в пятнадцати и бежал к ним во всю прыть.
        «А ведь Муртыги мне рассказывал об этом его умении, - некстати, пришло в голову Дёмке. - Бросать ножи издаля».
        Отец подскочил и первым делом оседлал ноющего Бахая. Крепкий кулак трижды опустился ему на лицо, заставляя колыхаться пухлые щеки.
        - Прибью суку! - рычал он.
        Но всё-таки остановился. Убедился, что враг обездвижен и кинулся к Следу.
        - Ты как, сынок? - принялся он ощупывать его, все еще лежащего на земле.
        - Я цел! Цел, - Дёмка поспешил сесть. - Всё хорошо, отец. Всё хорошо.
        - Слава тебе, Господи! - тот несколько раз размашисто перекрестился, а потом крикнул. - Быстро собираемся и уходим! Олеша, кинь записку в дом этого урода. Удбала, бери лошадь.
        - Ты правда его прибьешь?
        - Нет, сынок.
        - А почему? - это уже Муртыги. Морщится от боли, но лицо довольное. - Прирезать ирода!
        - Здесь жизнь недорого стоит, - вздохнул отец. - Только вот давным-давно, когда я оказался в Темноводье, меня нашел один человек. И не прирезал меня, хотя, мог. Наоборот, он помог мне и сделал всё, чтобы я выжил в этом мире… Вот мне и кажется, что так жить правильнее, ребята.
        Он посмотрел на Бахая и скривился.
        - Но этому мы сохраним жизнь по другой причине.
        (7)179 год от сотворения мира/1672. Артемий Васильевич

* * *
        Глава 31
        - Атаман! Человек прибыл, - Бориско Бутаков, просунулся в дверь горницы, полусогнувшись.
        - Что за человек? - нахмурился Ивашка. - Откудова?
        - Оттудова! - есаул скривился. - От Бахая. Новый какой-то - сущий монгол. Грамотку доставил.
        - Веди, - махнул рукой Ивашка, прибирая росписи подалее.
        Это и впрямь был монгол - здоровущий, мясистый. С девичьими косицами в корзинки уложенными и толстыми губищами - что твои вареники. Вошел - будто он сам хан. Как говорится: не поклонится, не перекрестится.
        - Как звать? - сухо бросил Ивашка, дабы поставить тайного вестника на место. Токма азият даже не дернулся, бровь свою соболью лишь луком выгнул.
        «Не ведает русской речи» - догадался Ивашка и повторил по-даурски. Тот язык зело с монгольским схож.
        - Зови меня Одонтуяарахгэрэл, большой лоча, - величаво промолвил вестник. - Мой господин шлет тебе послание, он велел загнать коней, но доставить тебе его, как можно скорее.
        И протянул ему листок, не скрученный, а сложенный. Отписка была грязна и измята, но бумага - никанская; тонкая и ладная. В той бумажке - ровными рядами выведены по-странному буквицы - рука Бахая узнается сразу.
        «Твой недруг Сашко Дурной ныне живет в Болончане, то я ведаю точно. Тамошние людишки призывают ево идти походом на Темноводный. А пуще того жалятся, что де нет у них злата. Все пески золотые по Зее-реке атаман Ивашка поял. Сашко поведал, что де есть и иные места, да пообещал, что ту тайну им откроет. Ведомо мне, что поклялся Сашко те места по реке Бурее показать. От простых людишек то держат в тайне, и опосля первого Спаса двинут на Бурею-реку малым отрядом - злато искать. А на злато то в Чосоне пищали и зелье пороховое закупить».
        Отписка обрывалась странно: никаких тебе наставлений, без коих Бахай жить не мог. Мол, сам решай. Не нравилось Ивашке послание. Еще больше нового гонца.
        - Одон… как тя, едрить… Ты-то знаешь, про что тут писано?
        Монгол неожиданно отпираться не стал, но важно кивнул.
        «О как! - изумился атаман. - Ближник Бахаев, что ли?».
        - Яко мыслишь тогда: не брехня тут про злато да про поход?
        Здоровяк заперхал, аки лошадь, шлепая своими толстыми варениками.
        - Гириясин лучший из людей моего господина… разве что после меня, - монгол ажно надулся от важности. - Он ложное увидел бы сразу.
        - Коли ты такой важный, что ж я ни разу не зрел тебя? - прищурился Ивашка.
        - От того и не зрел, что я важный, - толстые губы монгола расплылись в улыбке: гад издевался. - Просто Цалибу мой господин отослал в Мукден на доклад к фудутуну. Но эти вести были столь важные, что к тебе, большой лоча, послали меня.
        «И Цалибку-проныру знает, - покусывал ус Ивашка. - Видно, тако всё и есть…».
        Отпустил он монгола, велев Бориске, чтоб проводили того тайными тропками, а сам сел и задумался.
        - Чти! - кинул мятую бумагу Бутакову, едва тот возвернулся.
        Читал есаул долго: и буквицы непривычные, и сам Бориска не великого ума казак.
        - Ты гляди-тко! Само в руки плыветь! - обрадовался есаул. - Радуйся, атаман! Надо плыть, до первого Спаса еще есть время!
        - Так-то оно так… - протянул Ивашка. - Времени уйма…
        - Слухай! - Бориска потянулся к защитнику Темноводного и заговорил: жарко, страстно! - Ведомо мне, бо не желал ты Дурнова живота лишать. Да - было у вас многое. Но прошло то времечко. Утекло безвозвратно. А вин выбрал, по чью руку ему стоять. Бабий подол он выбрал!
        Есаул брезгливо сплюнул на сторону.
        - Нынче ево пожалеешь - завтрева себя жалеть придется!
        Ивашка отмахнулся вяло.
        - Жалею - не жалею, - проворчал он. - То пустое. Сам зрю: выбора не оставил мне Сашко. Токма не нравится мне это. И не любо мне, когда само в руки плывет, как ты баешь. Ох, не любо!
        - Тыж сам с монголом перемолвился! Бахай уверен. Нешто упустишь такой дар? Надо плыть! Упредим, станем тайно. На Бурее таки места тайные есть…
        - Да ведаю, - оборвал Бориску атаман. - Бываша я на тоих местах. С Сашком там Шархуду били.
        - Не об том, кручинишься, атаман! - прошипел есаул. - Кручинься о том, сколь казаков добрых поляжет, когда Дурной сюды придет правёж наводить.
        - Ну, на то у нево кишка тонка! - хлопнул рукой по столу защитник Темноводский. - Ужо силенок у Болончана противу нас нету!
        - Это, если все ТВОЕ повеление сполнят… а не ЕГО, - многозначительно вздел бровь Бориска. - Но даже ежели так: не лучше ль спасти жизни людишек? Разменять на вот это!
        И он потряс измятой бумажкой.
        Ну, чем тут крыть…
        Дощаник вышел из Темноводного едва небо засерело. Долго судили да рядили - и решили, что лучше идти водой. И быстрее, и неприметнее. Опять же, много людишек не взяли. А то приметно больно. И на Амуре лишние глаза имеются, а на Бурее-реке вообще даурский род Судур селится - как бы не спугнуть добычу. Три десятка опытных воев при пищалях - что еще надобно? Тем паче, Бахай ясно написал: Дурной поведет промысловиков тайно. А значит, будет их немного.
        Отобрали самых надежных и самых недавних. Для которых приказ атамана - всё, а имя Дурнова - ништо. Эти начнут палить без сомнений. Хотелось бы, сохранить Сашке живот… Да уж теперя вернее будет убить его, нежели упустить невзначай.
        Плыли расторопно, так что на Бурею зашли еще за три дня до Спаса. Выгребли на верх, и Ивашка признал памятную излучину.
        - От тута, - негромко рёк он. - Дощаник повыше отгонитя, а встречать болончанцев тута будем.
        Выбрался на бережок, промочив сапоги. Нашел старые, оплывшие за годы рытвины - тут пушки лежали. От устроенного опосля боя пожара уж ни следа не осталось.
        До вечера всё обустроили.
        - Вот тута два десятка залягут, - пояснял неприятно-радостный Бориска. - А третий десяток - на островок забросим. Не уйдут!
        Вечеряли вдали от берега, навряд болончанцы в темень по реке пойдут. Дозоры выставили, а сами в распадочек ушли, да два потайных костерка распалили. Деревьев в округе - что ране, что ныне - мало, но сучьев насобирали. Так и сидели под первыми звездами - тихо, спокойно. Будто, и не готовились ко грешному делу…
        А потом издаля раздалось волнительное:
        - Кто таков?
        Раздалось, да без ответа осталось. Ни стрельбы, ни возни. Токма казаки всё одно засуетились…. Но поздно. Темнота - вся и сразу - вдруг наполнилась шумом и топотом. Бежали к лагерю, скакали - со всех сторон. В потьмах толком ничего не видать, зато слышно более чем достаточно.
        - Засада! - заблажил Бутаков.
        «Да неужто?» - усмехнулся про себя Ивашка. Пока все хватались за оружие, он один сидел тихо. Что толку? Пищали под рукой, да все пустые. Кто ж на ночь самопал снаряжает, чтобы сырь ночная зелье одолела! А зарядить никто не успеет.
        У нечеткого рубежа света кострового один за другим появлялись воины: верховые, пешие; дауры, ачаны, казаки. Сотня, а то и не одна. Болончанцы. Обыграли, гады! Но как? Как?
        - Всем стоять! - властный окрик заставил темноводцев замереть. - Пищали наземь! Иначе - смерть! Быстро!
        По одному, чернея лицами, те подчинились.
        - Не будете дергаться - живы останетесь! - разнеслось из темноты. А потом голос сильно обмяк и оборотился к одному человеку, к Ивашке. - Поздорову, Иван Иванович.
        - Поздорову, Ляксандр… Амурович, - хмыкнул Ивашка, за насмешкой пряча клокочущую ярость.
        Он встал, чтобы хоть чуток увереннее себя чувствовать, сунул руки за пояс, дабы не выдать волненья.
        - Вижу: ждал меня, - улыбнулся Дурной, выходя в отсвет костерков.
        - Ждал, да не так…
        Сашко виновато развел руками.
        - На всё воля Божья.
        - Божья… - Ивашка удивленно повторил тяжелое слово. - Божья… Да как такое выйти могло? Я же сам грамотку видел. То была рука Бахаева!
        - Рука Бахаева. А вот слова он мои выводил. Ты же с друзьями своими очень сильно хотел в это поверить, так как дела ваши становились всё безвыходнее. Так хочется, чтобы у сложной проблемы нашлось простое решение…
        - Ты мне про меня-то не сказывай! - заорал Ивашка и вдруг ровно взбесился. - Сука!
        Глаза заволокло чем-то красным! Лицо Ивашки полыхало от ярости, в груди клокотало. Он выхватил саблю и, забыв обо всем, кинулся на человека, который всё ему сломал.
        …Сначала он услышал грохот, потом увидел облако дыма. И только после пришла боль.
        (7)180 год от сотворения мира/1672. Старый атаман

* * *
        Глава 32
        - Стоять! - Дурной раскинул руки. - Никому не двигаться! Я же велел не стрелять!
        - Я испугался, - раздался из-за спины голос Аратана. Гаденыш даже не пытался скрыть, что врет.
        - Отошли все! - зарычал старый атаман на бутаковскую свору.
        Убедившись, что те не собираются мстить за своего предводителя, он бегом кинулся к Ивашке, который лежал на земле, дергался и сипел. Здоровенная свинцовая блямба влетела тому в правый бок и не вышла. Кажется, ниже печени, но пойди тут разбери. Из дырявого живота толчками выходила густая черная жидкость.
        - Найдите Олешу! - заорал он своим. - Быстро!
        «Надо рану зажать, - только и пришло Дурнову в голову. - А то от кровопотери сдохнет…».
        Надавил обеими ладонями на живот. Грязными, но что тут поделаешь?
        Ивашка повернул бледное лицо к своему недругу.
        - Да уйди ты… - с густой тоской в голосе бросил он. Попытался оттолкнуть его руки, однако, сил не было. Кажется, болевой шок еще не прошел, или местные суровые мужики вот настолько могут презирать боль.
        - Паскуда, - обессиленно выругался «Делон». - Хучь, в час мой последний оставь мя…
        - Ты бы лучше так не ругался… в час свой последний, - старый атаман шутил, хотя, в глубине душе ныл страх: от таких ран люди подыхают на раз-два.
        - А шо? - невольно поддержал игру Ивашка. - Создатель осерчает? Так нету твово Создателя, Дурной! А ежели есть, то он такой гад, что ему я боле люб, нежели ты.
        - Ты полегче-то, - Дурной покосился на окружающих. - Итак понятно, кто богу люб. Это ведь ты с дыркой в пузе лежишь, а не я…
        - Да уж ведаю! - огрызнулся тот. Потом тихо заскулил, обливаясь слезами; видно боль начала захватывать тело. - Одну ошибочку я совершил! Одну-разъединственную! Тебя пожалел… Ведь разумел же, что не приймешь ты мово пути. Непременно поперек встанешь… А ить пожалел! Надо было порешить тебя на Шунгале. Всё за то говорило… Ошибся я.
        - Ну, мне-то не заливай, Артемий Васильевич, - шепотом оборвал его старый атаман. - Не в жалости дело. Нужен я был тебе. Кораблик темноводский ты сколотил, как смог. А вот плыть на нем в прекрасные дали не выходило. Не знал как, не знал куда. Верно ведь? Вот я тебе и нужен был. Позарез нужен.
        Ивашка игнорировал эти слова. То ли считал спорить выше своего достоинства, то ли его от боли в потрохах выворачивало.
        - То, что ты мне жизнь оставил, Ивашка, - продолжал Дурной. - Это лучшее, что ты сделал. Рассказал бы еще сразу всё по правде - вообще отлично было б. А вот этого всего, - он мотнул головой на своих воинов с луками и пищалями, на согнанных в кучу бутаковцев. - Наоборот не было.
        Защитник Темноводья продолжал тихо плакать, корчась от боли. Но, кажется, слушал.
        - В другом ты ошибся, дружище. В том, что можно использовать меня втемную. Дело даже не в том, что я рано или поздно всё разведаю… Вот смотри. Ты решил, что я эдакая Золотая Рыбка, которая будет делать в твоем княжестве всё лучше и лучше. Привез меня в Темноводный. Рассказал мне, как всё у тебя чудесно и замечательно. И, допустим, я поверю. И начну всё, как та Рыбка всё улучшать.
        Его руки уже полностью пропитались ивашкиной кровью, было липко, грязно… жалко.
        - Но так не работает, Ивашка. Если ты мне дал ложные сведения, да еще сам в эту ложь веришь, то и проблемы имеющиеся - не исправятся. Как крышу на доме ставить, в котором стены нет? Можно обманывать себя и других сколько угодно, проблемы от этого не исчезнут и не решатся. А я еще и не слепой… Я видел, как хлипко то, что ты построил. Не злись на меня. Ты многое сделал. Но ты всегда любил простые решения. С наименьшими затратами. Главное, достичь желаемого, а как оно вышло - неважно. Вот из таких решений ты свое княжество и склеил. Но чем сильнее ты людишек примучивал, тем сильнее им от тебя отклеиться хотелось. Понимаешь?
        - Ты-то больно ладно всё склеил, - прорычал, стискивая зубы Ивашка.
        «Это хорошо, что лается, - улыбнулся Дурной. - Значит, в сознании. Надо его еще сильнее забалтывать».
        - Это не мне судить, - сказал он вслух. - Думаю, не сильно ладно. Я свое Темноводье мыслил и под людей подгонял. Под русских, дауров. А ты под свое Темноводье людей подгоняешь. Чуешь разницу? То люди сами хотели строить, а это - хотят разрушить.
        - Який ты распрекрасный, Сашко! Прям наглядеться на тебя не могу! - Ивашка сплюнул и закашлялся.
        Тело его сотряслось, руки Дурнова соскользнули, кровь снова потекла из раны…
        - Уйди теперя. Всё баял? Тако дай уж подохнуть непутевому твоему есаулу!
        - Ну, нет! - старый атаман с новой силой надавил на бок Ивашки, заставив того застонать. - Ты тоже будешь строить мое Темноводье! Ты ж у меня самый лучший строитель!.. Ну, где там Олеша!!! - заорал он в темноту.
        - Бегу! - отозвалось вдалеке.
        Когда щуплый даос, наконец, прибежал, Ивашка почти не брыкался. Китаец уже слышал, зачем его позвали, так что был наготове. У Бяо даже вопроса не возникло: зачем мы спасаем того, кого пришли убивать? Даже в глазах ничего не промелькнуло. Он просто мешком плюхнулся на колени возле пациента, напротив Дурнова и сунул тому в руки кусок шелка - застиранного, но чистого.
        - Закрой рану этим, - тихо сказал Олеша и сразу протянул Ивашке бумажный кулечек с измельченной травой. - Защитник! Возьми в рот! Жуй!
        «Защитник» вяло сопротивлялся, но все-таки Бяо удалось запихать тому в рот загадочный сбор.
        - Надо! Жуй! Жуй! - подбадривал даос главного врага своего главного друга. - Мочи слюной!
        Одновременно Олеша доставал из сумки богато вышитый чехол, из которого торчали бронзовые… вязальные спицы, что ли?
        «Он же их сейчас Ивашке в пузо засунет! - озарило Дурнова. - Свинец доставать станет. Грязными спицами!».
        Вообще, о санитарии думать уже поздновато, но старый атаман решил перестраховаться.
        - Эй, гопота! - крикнул он притихшим бутаковцам. - Кипяток у вас есть?
        Те потрясенно молчали, зажатые десятками стволов со всех сторон, но кто-то растерянно выдавил из себя:
        - Сбитень есть… атаман.
        - Тьфу на тебя! - вызверился Дурной. - Ну, а вино зелено?
        Ему спешно протянули бурдючок, остро воняющий неочищенной самогонкой. И вовремя: беглец из будущего повернулся к пациенту, как раз, когда Олеша отнял тряпицу от раны и собирался уже поливать ее водой.
        - Погодь! - остановил его старый атаман и сам плеснул спиртягу на обнаженный раненый бок «Делона». Тот даже не зашипел, только дышал тяжело и неровно. К изумлению Дурнова, очистившийся бок не спешил заливаться новой кровью.
        - Трава сдерживает движение крови по обоим кругам, - пояснил Олеша. - Ему скоро будет очень холодно… Но это ничего.
        Тут щуплый даос зажал двумя пальцами ямочку на верхней губе Ивашки. Несколько тяжелых судорожных вдохов - и вот «защитник» обмяк. Спит!
        - Эх, жаль, опия нету, - вздохнул Олеша и ухватился за «спицы».
        - Дай сюда! - Дурной успел выхватить у друга инструменты и старательно прополоскал их в самогонке. Бяо с интересом смотрел на «суеверные ритуалы варвара», но не вмешивался. Лишь получив «спицы» назад, коротко приказал:
        - Держи его за плечи… Мало ли что.
        И был прав. Ушедший в «нирвану» Ивашка в себя не приходил, но от боли дергался и брыкался. Мучительно долго даос искал пулю, потом «вываживал» ее из раны. Наконец, инородное тело было извлечено! Китаец стянул края раны несколькими бронзовыми скобами (Дурной и их успел обмыть самогонкой).
        - Зашивать пока нельзя, - пояснил Олеша. - Я сделаю прижигания - и тело будет выводить дурные соки. Нужен выход.
        - А жить-то он будет? - с плохо скрытой паникой спросил старый атаман.
        - Разве я Всевидящее Небо?
        Глава 33
        Островок оказался паскуднейшим. Низкий, большей частью топкий, сплошь заросший тальником да гнилыми деревцами. Только с северной - верхней - части Амур намыл целую гору золотого песка, образовав чистую и довольно сухую отмель. К сожалению, особого выбора не имелось: выше по течению начиналась хинганская горловина, где вообще не было островков, а ниже река тоже оставалась «чистой» верст пятнадцать. Лишь потом появлялись другие островки, но все они были по-над берегом, так что подкрасться по зарослям к ним легко можно подкрасться. Кому такой вариант понравится?
        Этот же топкий одиночка стоял прям посередине Черной Реки - кругом пустота и простор. На самой стремнине; островок даже форму имел миндалевидную - так вода его обточила за сотни, а может, и тысячи лет. И самое главное - находился он практически на полпути между Болончаном и Темноводным.
        Идеальное место. Только дрова для костров надо с собой привозить.
        - Кони, - негромко сказал Аратан.
        Тихо так сказал, будто, и не своему атаману, а просто в воздух. Маленький тигр до сих пор злился на Дурнова за то, что тот ушел в тайный поход на Бахая и не взял его с собой. Бессмысленно было говорить, что Аратан уже большой вождь, его отсутствие сразу заметят (как это и случилось во время путешествия даура в Пекин). Бесполезно! Затаил Дикий Зверь обиду, и та пока даже маленькой трещинки не дала.
        А на левый берег и впрямь выходили лошади. Небольшой такой табунок голов в сорок. Значит, всадников - двадцать. Послушал, получается, Тугудай. Принял приглашение. Кони нехотя заходили в воду - осень уже все-таки - и начинали заплыв к островку. Здесь метров 400 - 500 - преодолимое расстояние.
        - Палите костры пожарче! - с улыбкой крикнул Дурной. - Дауров отогревать будем!
        Тугудай прибыл последним из приглашенных, а, значит, уже сегодня можно будет попробовать поговорить. Вернувшись с Буреи с «богатым трофеем», старый атаман позвал всех - для большого совета. Звал настойчиво, ибо мало кто захочет ехать на такую беседу, где все друг на друга волками смотрят. Первыми приплыли темноводцы, что неудивительно: у них был самый веский повод. Дурной отпустил в острог Бутакова с вестью, что остальных пленных казаков они взад получат только после серьезного разговора.
        Прибыли, вышли на песочек. Атаман оглядел их и бросил недовольно:
        - А где же мудрые есаулы Никифор Черниговский да Василий Мотус?
        - Никишка занемог, - ответили ему. - А Мотус-то и не в есаулах вовсе.
        - Значит, выбирайте его, - залепил им пощечину Дурной. - Без Мотуса переговорщиков от вас не приму.
        Казацкая старшина мрачно зыркала на бывшего атамана. А что делать? Темноводный враз обезглавел. Более того, пока выходит, что это они на Дурнова и на болончанцев засаду устроили. То бишь, сами виноваты. К тому же, все знали, что этот сукин сын Черной Реки на разговор всё Темноводье сзывает. А если все к нему присоединятся? Да на Темноводный своей ордой пойдут? Выживать надо…
        И темноводцы спешно уехали. А местечко песчаное и сухое вскоре дощаник с Северного занял. Якунька был весел, всё норовил обниматься, звал всех пить зелена вина, но Дурной вежливо отказал: мол, разговоры вести только все вместе будем. Позже приехали смущенные староверы с зейских сел, затем дауры верзнезейских родов. После того, как Ивашка с Тугудаем спалили Молдыкидич, последние стремились отдалиться от всего этого темноводского блудняка. Послушно сдавали ясак, но с лоча дел иметь не желали. Да и с Тугудаевой ордой тоже.
        Затем по второму кругу приехали темноводцы - уже с Мотусом и оклемавшимся Черниговским. Сразу затеяли свару с Якунькой за сухое место, но тот чуял, кто теперь в силе - и не покорялся. Драка вышла вялая, да и та сама собой угасла, когда из зарослей тальника вышли воины Индиги. Дурной много народу с собой привел - более сотни. Он и не скрывал, что правило: делегация не больше двадцати человек - его самого не касается.
        И вот пришел Тугудай. Если честно, старый атаман в нем больше всех сомневался. Все-таки этот даурский «хан» в Темноводье преуспел больше всех. Наверняка чует свою силу, может решить, что не нужно ему ни с кем договариваться…
        Но вот пришел.
        Дурной собрал людей и послал их по островку сообщить, что вечером будет совет. Вроде и остров не великий, но каждая делегация селилась отдельно от всех прочих. Каждый лагерь старался встать особняком, никто не хотел прижаться к соседскому боку.
        «Вам же хуже» - вздохнул старый атаман и пошел в свой лагерь, готовить шоу.
        …Костер пылал жарко, только никого особо не согревал. Слишком много людей уселось в круг, слишком далеко их пятки находились от языков пламени. Ну, да потерпят. Дурной не стал садиться, а сразу прошел внутрь этой арены. Ему для всех говорить придется.
        - Нешто все, наконец, собрались? - окинул он взглядом «делегатов». - Да нет, одного все-таки не хватает.
        Махнул рукой: к кругу подошел еще один человек. Широко шагнул в свет - и «делегаты» ахнули! Это был Ивашка. Слегка перекособоченный, бледный, но живой, свободный и добротно одетый.
        - Что, иудушки, не ждали? - злобно прошипел «Делон». - Решили, подох защитник Темноводский? За шкуры свои торговаться приехали?
        Об этом «театральном этюде» они сговорились заранее. Ивашка согласился с радостью, больно хотелось ему на вытянутые лица своих подданных да былых союзничков посмотреть. Но потом (уж раз в сотый) добавил: «Ты бы все-таки лучше меня убил, Сашко».
        - Считаю, что Иван Иваныч много значит для Темноводья и тоже должен свой голос иметь, - объявил Дурной. - Ты садись в круг.
        А Ивашка стоял, задумавшись. Злая радость в его глазах тускнела и оседала в какие-то глубины.
        - Чтой-то некуда мне сесть, Сашко, - обронил он. - К одним - сам не хочу, к другим - невмочь.
        - Это потому, Ивашка, что ты отдельных людей видишь, а главного не замечаешь, - улыбнулся Дурной. - Это круг. И он общий. Садись не к кому-то. В круг садись.
        «Делон» покосился на старого атамана, покачал головой, усмехнулся невесело - но сел. Возле Тугудая.
        - Кто не знает - я Сашко Дурной, - зычно начал беглец из будущего. - Бывший атаман Темноводного. Я держал ответ за всё Темноводье сначала перед Кузнецом-Дарханом, а после - перед воеводой Пашковым. Садитесь поудобнее, люди добрые - говорить долго буду!
        И начал.
        - Хочу вспомнить я времена далекие, когда только всё начиналось. Почти двадцать годов назад… подумать даже страшно. Всё, что было у нас тогда - маленький «воровской» острожек на дюжину человек. Только с годами то зернышко проросло. Настолько сильный всход вышел, что и войску Минандали укорот дали, и от хитромудрого Шархуды отбились и даже Нингуту захватили… Хотя, последнее не стоило делать.
        Вроде и пошутил, но круг шутку гробовым молчанием встретил. Те, кто помнил поход - тем до сих пор не до смеха было.
        - А почему нам это удалось? - выкрикнул Дурной. - Да потому что с самого начала делали всё сообща! Не чинились, никто никого не понуждал, никто ни на ком заработать не пытался. Все равны: казаки, дауры, гиляки, ачаны! Каждый живет так, как его душе глянется! Земля ведь богатая, щедрая - каждому хватит. И еще останется. Наверное, придут времена, когда в землях амурских людям тесно станет. Но они придут еще очень нескоро. А потому жить тут нужно вольно и в равенстве.
        «Делегаты» сидели отрешенно. Они ехали торговаться, думать, как большой крови избежать - а не за этими речами. Но Дурного это не смутило.
        - Был я плену много лет - то вы знаете. И что же я увидел, когда вернулся?
        Глава 34
        Сменился голос Дурнова. Гневная сталь зазвенела в нем пополам с горечью.
        - А порушили вы всё! Один клопом неприметным к России присосался и сосет ее помаленьку. Ближников выделяет, а на прочих ярмо оброчное надеть решил! Другие Темноводье в княжество превратить вознамерились, всё силой решить хотят! Третий роды даурские вековые рушит, от князьков-соперников избавляется и всех под руку свою тянет. Четвертый просто обирает окружающих - лишь бы самому с прибылями сидеть!
        На каждой фразе старый атаман грозно смотрел прямо на того, о ком говорил: на Ивашку, на Аратана с Сорокиным, на Тугудая, на Якуньку… К староверам и северным даурам претензий не было.
        - Вы же всё порушили! Да, растут городки да острожки, а счастье людское наоборот умаляется! Воля иссякает! Неужто не понимаете, что каждый из вас себе лучше делает, а всему миру - хуже? Вы всё Темноводье под гибель подвели.
        - Так ты нас сюда стыдить созвал, что ли? - не скрывая насмешки, выкрикнул кто-то из темноводцев.
        Реплика сменилась стоном боли - Мотус злобно засадил в бок болтуну свой острый тощий локоть.
        Старый атаман посмотрел на темноводцев. Улыбнулся. Обвел взглядом круг.
        - Смеетесь? Наивным считаете? Это ничего, я привычный. Сколько тут себя помню, все надо мной смеялись. Дурным звали, Большим Ребенком, Ходолом, Шаци. На всех языках, что мне ведомы. Всегда смеялись, всегда не верили. Только вот вспомните те, кто давно меня знает: сколько раз я потом прав оказывался? Вот то-то же.
        Старый атаман медленно прошел к южной - болончанской - стороне круга.
        - Я не буду вас сейчас уговаривать: поверьте, мол, мне. Есть у меня еще один человек, которого я хочу вам показать.
        Он махнул рукой - и к кругу подошли Демид с Муртыги. Они подвели к костру человека со связанными руками и мешком на голове. Мешок был сорван… и новый «гость» вызвал эмоции более сильные, нежели Ивашка. Знали его не все, но те, кто знал - ажно с мест повскакивали.
        - Расскажи людям, кто ты такой, - приказал Дурной.
        Тучный маньчжур посмотрел на своего пленителя.
        - Но ты мне обещаешь? - тихо спросил он, не в силах скрыть дрожь второго подбородка.
        - Да, - кивнул Дурной. - Просто расскажи им всю правду.
        - Меня зовут Бахай Гуарча…
        - Громче!
        - Бахай Гуарча, сын Шархуды Гуарча! - злобно выкрикнул в толпу богдоец на неплохом русском языке. - Когда вы все подло напали на Нингуту, когда вынудили моего отца убить себя - император Великой Цин лишил нашу семью наследного титула. Меня понизили до сяоцисяо, и я вынужден был служить на самой окраине империи за мизерное жалование. Когда однажды ваш предводитель Ивашка встретился со мной, единственное, что я желал: жечь его лицо каленым железом, резать на тонкие ремни его кожу… Его! И всех лоча, всех дауров, что так подло поступили с моим отцом. С нашей семьей…
        Бахай опустил голову.
        - У меня не было людей для этого. Я мог бы поехать в Мукден, но, после Нингуты и нашего позора, со мной там даже разговаривать не стали бы. Но… ваш Ивашка стал со мной договариваться. И я решил, что сам справлюсь. Сначала втерся в доверие к одному, узнал, кто еще в силе на реке Сахалянь. Послал к ним своих людей. К тебе, Аратан, к тебе, Якунька, к тебе, Тугудай. У меня теперь имелись меха и золото, чтобы нанять опытных шпионов. Мы изучили, как вы живете, кто что любит, кто чего хочет. У каждого нашелся ключик к замку. Постепенно мои люди начали стравливать вас между собой. Я знал уже всё, что мне нужно. Вы думали друг о друге так, как я хотел. Сначала я бы стравил Темноводный и Болончан. Ивашка, конечно, победил бы, но тут ему нож в спину воткнул бы Северный. Остатки лоча уничтожил бы Тугудай. Но и ему недолго править: ко мне пришел сын князя Лобошоди, который, как и я, хотел отомстить за отца. И я обещал ему помочь. Но потом. Когда мне будет нужно. Дауры уничтожили бы друг друга…
        Бахай поднял глаза к черному небу.
        - После я пополз бы в милостивому императору и поднес бы ему ваше Темноводье на блюде: пустое и покорное. Чтобы он простил нашу семью, чтобы вернул мне то, что вы отняли.
        По пухлым щекам маньчжура текли слезы - он прощался со своей мечтой. Потом подошел к Дурнову.
        - Отпусти меня… Ты обещал.
        - Не сейчас, - покачал головой старый атаман. Увидел, как в ужасе дернулся Бахай, и улыбнулся. - Я не обманываю тебя. Отпущу. Только попозже. Ты бывал в Мукдене? - толстяк растерянно кивнул. - Вот туда и отпущу. Сам тебя провожу.
        Повернулся к сыновьям:
        - Уведите!
        Пока Бахая уволакивали обратно во тьму, вокруг костра стояла подозрительная тишина.
        - Не смеетесь? - прищурился Дурной. - Вижу, уже не так смешно вам, братья. Гляди, как Бахай-пакостник вам сильно настроение-то подпортил! Плохой Бахай?
        Никто не ответил на странный вопрос.
        - Хороший! Он за батьку своего мстил. Кто его за это осудить сможет… А вот вы. Такие хитрые, такие многомудрые. Вы же сами ему себя отдали! Кто-то из-за жадности, кто-то из-за ненависти! Сами его снабдили златом и мехами, сами прыгали под его дудочку. Вот ты, Ивашка, умыкнул меня из рук Аратана. Думал, что для себя это делал? А теперь что думаешь?.. Вот то-то же.
        Дурной обвел «делегатов» тяжелым взглядом.
        - А теперь послушайте мои старые слова еще раз. По-новому. Это вы сами всё порушили. Каждый из вас себе лучше делает, а всему миру - хуже. Счастье умаляется. Воля людская иссякает. Вы всё Темноводье под гибель подвели.
        Костровые поленья трещали пищальным выстрелами - настолько тихо стало вокруг. Наконец, со своего места встал Аратан. Встал и опустился на колени.
        - Прости меня, Сашика. Я не понимал. До этого вечера не понимал.
        С другой стороны, на колени опустился Никифор Черниговский и еще сразу трое темноводцев. Потом еще и еще. Конечно, не все вставали на колени. Якунька просто поднялся, снял колпак с головы и мял его сильными пальцами, глядя в пол. Староверы тоже обнажили головы. Ивашка поднялся и подошел к Дурному.
        - В воле твоей меня живота лишить, - тихо сказал «Делон». - Но в первой прошу: дай мне живу побыти. Искупить хочу.
        Тугудай и его дауры не вставали. Но хан сидел мрачнее тучи. Пальцы его рук переплелись то ли в приветственном, то ли в молитвенном жесте - но суставы хрустели от напряжения.
        - Что нам теперь делать, атаман?
        - А я вам скажу, что делать! - с горящими глазами выкрикнул Дурной. - Вернуться к тем устоям, на которых строилось Темноводье. Жить всем миром и никого не неволить. Все люди трудятся, а, если беда пришла - то все ратятся. Если подати платить нужно на общие дела - то тоже все равной долей платят. Никто под себя власть не подгребает, никто никому не навязывает, как жить. Вернем доверие друг к другу и вместе добьемся многого.
        Атаман сделал паузу.
        - Но это не всё. Идет время и требует оно новых решений. На рухляди пушной и злате богатство наше строить больше не будем. Не сразу, но надо отвыкать. Верьте мне: с каждым годом и того, и другого всё меньше будет. Ежели привыкнем только за их счет жить - однажды раскаемся. Обычным трудом - пахотой да ремеслами - надо богатство множить. Для этого на Амуре всё есть. Но дело это будет долгое и сложное - тут много надо думать и решать.
        - Да только и это не всё, - с улыбкой продолжил Дурной. - Надо нам со стороной определяться. Посмотрел я, как Ивашка тайную жизнь обустроил - и не понравилась мне она. Каюсь: я и сам нечто подобное желал создать. Вольный край, про который воеводы не ведали бы. Но нам самим это боком выходит. Таимся от Руси-матушки - и в итоге друг от друга начинаем таиться. Сами себя сдерживаем. А нам торговать надо! Нам люди нужны!
        Сейчас придется говорить самое важное.
        - Так что я считаю: надобно признать, что мы все-таки Русь. Но Русь особая! Чёрная Русь. Стоим мы на Черной Реке, и земля наша черная, невладельческая! Никаких бояр тут отродясь не было, нет и быть не дОлжно! Сами пашем, сами урожай снимаем! И так во всем. Токмо государю русскому наша сторона ответ держать будет! Потому и Чёрная. Жить же станем по своим устоям.
        - Нешто можно так?.. - изумленно выдохнул Мотус.
        - А почему нет? Мы сами всё здесь создали, без московской помощи. И если все вместе стеной за свои идеалы… за свою правду встанем, то никто ничего нам не сделает!
        Конечно, не было у Дурнова той уверенности, с которой он говорил. Не те времена. Царизму подобные вольности - кость в горле. Но всё равно, можно так сделать. Можно! Могла же Запорожская Сечь отстоять свои привилегии. Потому что такую ораву дешевле в покое оставить, чем согнуть. И потому что запорожцы очень полезны на опасной границе с крымчаками и турками. Тогда почему бы и здесь так не сделать? Встать стеной за свою свободу. А граница тут тоже тревожная. Конечно, не настолько, как у засечной черты, зато оборонять тут ее кроме как местным - некому!
        - Вот я и предлагаю всем: идемте за мной. Сегодня - никого не неволю. Пусть каждый решает сам. Простим друг другу старые обиды, все-таки большой крови не допустили. И построим вместе Русь Чёрную. Кто со мной?
        И грянул колпаком оземь. Краем глаза увидел, как рванул к нему Васька, срывая на ходу свою шапку, но его опередил незнакомый старовер.
        А уж следом посыпались в общую кучу колпаки, треухи, четырехклинки, малахаи - хоть магазин головных уборов открывай.
        (7)182 год от сотворения мира/1674?5. Большак

* * *
        Глава 35
        - Вот объясни, Сашко, почему ты осенний объезд в Северном решил провести? - Удбала с пыхтеньем закинул в дощаник два мешка, которые тащил на своих могучих плечах. - Ты же ученый варвар, карты знаешь. Надо было весну начать в Северном, летом поехать в Темноводный, после посетить могучего Тугудая, а уже осенью остановиться на Хехцире - и до первых льдов успел бы ты вернуться к своей красавице Княжне.
        Объезды впервые ввели этой весной. Темноводье… нет, уже Русь Чёрная!.. Сильно разросся край, много центров силы возникло, и из одного места невозможно стало за всем следить. Да и, честно говоря, Болончан на такой центр не тянул. Но Чакилган не желала из него уезжать, а беглец из будущего ни за что не хотел расставаться со своей любимой. Так и родилась идея объездов: Дурной со «штабом» набегал к Тугудаю, недельку жил там, изучал, как идут дела, как выполняются поставленные задачи - и обратно! Или сразу в новое место - в Пасть Дракона или в Северный.
        И вот ушлый Удбала уже придумал, как всё оптимизировать: выстроить наши «командировки» в географическую цепочку и не мучать благородного монгола излишней греблей по этой холодной реке.
        Да. Гребли все. Поначалу «штаб» Дурнова состоял ровно из той ватаги, которая пошла «брать» Бахая. Причем, в людях открылись необычные таланты! Особенно, в сыновьях (как же это было вкусно и сладко произносить - сыновья!). Демид оказался талантливым аудитором: быстро и легко читал самые скучные отчеты, умело сравнивал с прошлыми, находил несоответствия и тихонько шептал на ухо отцу. Муртыги грамотно изучал воинский вопрос. Как идет учеба (ее возрождение во всех острожках и городках стало первым делом в Руси Чёрной), как вооружают бойцов, не подсовывают ли вместо профессионалов случайных людей. И, выявив косяки, Маркелка не шептал о них на ушко, а орал во всю глотку. Идеальный сержант!
        Удбала исправно играл роль наймита, которому всё до фени. Заводил знакомства, активно бражничал - и к концу «командировки» знал уже все местные сплетни. Мешало, конечно, плохое знание русского и даурского, но чахарец активно осваивал оба языка.
        Щуплый даос Хун Бяо, казалось, был самым бесполезным. Но по итогу именно из-за него инспекции «штаба» теперь встречали не настороженно, а с надеждой. Потому что в любом месте Олеша устраивал госпиталь с аттракционом неслыханной щедрости. Китаец лечил людей, обменивался лекарствами, постоянно изучая местный ассортимент лечебных практик. По итогу, Дурной поручил ему организовать в каждом городке лекарский пункт и курировать их работу.
        Со временем «штаб» разрастался. Нужны были «финансисты», переговорщики (для каждого племени) и даже пыточных дел мастера. В итоге образовалась ватага в 27 человек, говорящая на семи разных языках. Как раз команда гребцов на средний дощаник. Забавно было видеть, как «правительство» в очередной раз садилось за весла и гребло, блестя потными спинами, к новому месту «работы».
        Никто не хотел лишней гребли. И Удбала тут был первым в очереди.
        - Ты, конечно, прав, друг, - улыбнулся Дурной рацпредложению чахарца. - Но и неправ. Если будем мы ездить по одному строго установленному порядку, то все начальники на местах будут знать: когда и к кому мы приедем. Заранее подготовятся, все плохое спячут, хорошее - выпятят. Недовольных ушлт подальше, остальных - научит правильно говорить…
        - Так разве не будут все в итоге счастливы? - приподнял свою живую бровь монгол. - Если не это истинная гармония, то что тогда?
        - Это как раз не истинная гармония, - вздохнул Дурной. - Я буду строить планы, основываясь на ложных сведениях. Планы, конечно, не будут выполнены и породят новые проблемы, а затем - новые горы обмана и подтасовок. Всё будет идти по-нарастающей и в сложный момент рухнет. Как соломенная хижина от слабого ветра.
        - Ты просто варвар и многого не понимаешь, - закатил глаза Удбала, но спорить перестал.
        Всё одно уже октябрь на дворе, нужно не языком болтать, а грузиться побыстрее. Чтобы стремительно пролететь бессчетные сотни верст Зеи и Амура и оказаться в объятьях лучшей женщины на Земле! На этот раз беглец из будущего не был в них уже полтора месяца. И это еще хорошо, на второй год работы более-менее устаканились и шли своим чередом. А вот вначале! В начале Дурной только в разъездах и жил.
        Памятная «островная» речь старого атамана была яркая, но неконкретная. Все подписались на то, чтобы идти за Дурным, да не все понимали: а что именно будет? Кое-чего даже опасались. Например, как это: лишиться доходов от пушнины и золота? Или как они смогут договориться с Москвой?
        «Не бойтесь, - успокоил всех беглец из будущего. - Настанет время, и я сам буду договариваться. Но время еще не настало. Мы не готовы».
        Именно поэтому добыча золота и пушнины пока не пресекалась. Даже наоборот поощрялась. С одной маленькой поправочкой: сдавать в общую казну одну треть добытого. «Налоговая реформа» стала первой задачей Руси Чёрной и первой головной болью ее глупого управителя. Решили так: все люди должны отдавать 1/20 долю произведенного со своего хозяйства. Зерна ли, мяса ли, глиняных горшков или железных криц. От всего. Более того, если человек нёс воинскую службу (не учебу, а настоящую ратную службу), то в этом году с него подати снимаются.
        Одно исключение из этой системы продавил лидер: добыча пушнины и золота облагалась налогом в 33%. Если же кого поймают на утаивании - отнимают всё добытое. Дурной хотел, чтобы люди сами почувствовали, что такой бизнес не очень-то и выгодный. Конечно, можно пытаться обходить «фискалов», но мир Темноводья довольно малолюдный, здесь всё на виду. Проще найти хорошую (и бесплатную!) землю, распахать ее и получить большие выгоды.
        «Но пока пусть бьют соболя, - думал Дурной. - И золотишко пусть моют. Будем копить. Когда настанет время торговаться с Москвой, надо убедить ее в нашей ценности. А для того большой подгон понадобится».
        Копить решили в пяти местах. Как-то единой столицы в Руси Чёрной не складывалось. Да и не очень красиво выглядело бы складирование всех богатств в одном месте. В конце концов - неудобно. Территория огромная, задач много, траты нужны постоянные. Так что по итогу Северный острог собирал подати со всех верхнезейских дауров и тунгусов, Темноводный - с нижней Зеи и среднего Амура, Тугудай - с равнины между Зеей и Буреей, Болончан - с нижнего Амура и Уссури, Пасть Дракона - с гиляков и иных прибрежных жителей. Эти центры должны собирать и хранить богатства, а также тратить их на свои официальные нужды: оснащать и обучать воинов, содержать «госаппарат». Но не более! Потому и возникла необходимость регулярных ревизорских объездов.
        Это был настолько новый и непривычный формат работы с казной, что многие упорно не понимали: как это, иметь богатство и не запустить в него лапу? Особенно, тяжело было с Якунькой и Тугудаем. Во владениях последнего Дурной прошлой зимой целый месяц жил, да не один, а с полком Сорокина, опасаясь открытого конфликта. Даурский «хан» за минувшие годы много власти захапал, немало обезглавленных родов подмял (даже несколько тунгусских). И, по счастью, Дурной понял, что власть Тугудаю намного дороже богатства. Они смогли договориться: его маленькую империю внутри Руси Чёрной сохранят, если сам «хан» будет выполнять общие задачи.
        А задач имелось немало. И главная из них - военная. Потому что нельзя ехать в Москву и о чем-то там договариваться, пока не будут твердо укреплены южные рубежи Руси Чёрной. Пока не решен вопрос с империей Да Цин.
        Глава 36
        «Ничего себе! Вот это амбиции у человечка, который еще полгода назад был ничтожным беглым пленником! Решить вопрос с империей Цин? Это кто будет его решать? Непонятная Русь Чёрная, которая хорошо если со всего Амура соберет тысячу более-менее профессиональных воинов?».
        Примерно так Дурной спорил сам с собой, когда принялся очерчивать задачи на ближайшее будущее. Но никакого «говокружения от успехов» (тем более, несуществующих) в его голове не было. Просто знания историка ему подсказывали: назревают самые подходящие времена. Уже в следующем, 1673 году в Китае грянет война Саньфань.
        Дело в том, что хоть, завоевание Китая, вроде бы, давно закончено, маньчжуры до сих пор не правят всей страной. Они покорили Пекин и северную часть (что некогда принадлежала их предкам из династии Цзинь), а вот южную долго и упорно покоряли даже не столько сами маньчжуры, сколько союзные им китайцы. И прежде всего, генерал У Саньгуй. Тот самый, что пропустил северян в Китай и вместе с ними угрохал крестьянского императора Ли Цзычена. У Саньгуй долгое время добивал последних сторонников Мин на юго-западе страны и в итоге получил эту территорию практически в личное владение. Он жил там как царь, имел свою армию. Это даже было не Зеленое Знамя, а его собственная армия! Чуть ли не в 100 тысяч рыл! На юге подобное же «княжество» было у генерала Шана Кэси, а на юго-востоке - у генерала Гэн Цзинчжуна. Гэну приказано было вести войну с Тайванем, где сидел все еще непокоренный оппозиционер Чжэн Цзин.
        Так вот весной 1673 года император Канси упразднит эти княжества. Все поначалу смирятся, но к концу года У Саньгуй решится на открытый мятеж! Восстание будет разгораться очень медленно, идти натужно; но на пару лет дела на юге отнимут практически все силы империи Цин. К 1675 году генерал У все-таки сможет объединить всех генералов и даже тайваньского оппозиционера. Поразительно, но именно после создания этого единого южного фронта дела восставших пойдут всё хуже и хуже. И всё же, на пике у генералв У будет не одна сотня тысяч воинов, сильный флот и более половины территории Китая под контролем. Самой богатой и густонаселенной…
        «Как этим воспользоваться?» - вопрос буравил мозг беглеца из будущего каждый вечер. С одной стороны, перспективы очевидны. А с другой - как? Ну, как? Восставшие будут крайне далеко. Просто добраться до них - почти нереально. Как-то скоординировать действия - практически невозможно.
        «Мы не сможем выбрать удобный момент для удара, так как не будет знать: когда атакует У Саньгуй, - рассуждал Дурной. - Но даже допустим, что мы выяснили: все Цины ушли на юг. Что можно сделать? Можно собрать силы и ударить по Маньчжурии. Снова грохнем бедную Нингуту. Кто знает, может быть, даже Мукден возьмем. Но когда-нибудь на юге возникнет пауза. Канси воспользуется ею, снимет оттуда 10 - 20 тысяч восьмизнаменников - и нам хана! Нас-то никто не поддержит. И силы врага на себя не оттянет».
        Получается, Русь Чёрная китайским генералам может помочь (и кто знает, возможно, ценой своей жизни даже изменит там ход истории), а вот восставшие генералы амурским землям помочь не смогут. Нужен кто-то поближе. Вроде, корейского Чосона, коий маньчжуры прочно подмяли под себя. Но беглец из будущего помнил, что Корея в тут войну никуда особо не лезла…
        Зато полез кое-кто другой! И Дурной быстро этого кого-то вспомнил, так как на исходе своего пекинского сидения встретился с ним, прямо во дворце. В самом Запретном городе.
        Князь Бурни. Сын Абуная, внук Лигдан-хана, прямой наследник китайской (монгольской) династии Юань. Правитель чахарского племени, данник Цинов, в реальной истории он, конечно, решил воспользоваться ситуацией на юге страны и поднял мятеж. Если честно, в советских книгах об этом написано было крайне мало и странно. Мол, монголы двинулись на Пекин стотысячной армией… Да такая армия легко захватила бы столицу, поскольку все войска Цинов воевали на юге! По счастью, в вузе Саньке попались «Правдивые записи о монголах» - эдакая летопись, где история Цинов рассказывается с точки зрения монголов. Там имелся интересный взгляд на осаду маньчжурами Албазина - что и привлекло внимание студента. Однако были там еще главы про восстание Бурни.
        И выглядело оно совсем иначе. Молодой князь решил знатно подгадить императору Канси. Весной 1675-го разослал вести по все й Монголии: айда, соберемся и всех зарэжэм! Половина князей отозвалась: да, круто, давай соберемся. А другая половина тут же поскакала в Пекин: сообщить императору о предателе. Так что Канси знал о заговоре. Только вот сил у него не имелось совершенно. Можно отозвать войска с юга, но ждать нельзя! Чахары живут совсем близко от Пекина, сразу за Великой стеной. Если к ним успеют подтянуться другие бунтовщики, если они прорвутся за стену… А там в Сюаньфу стоят монгольские восьмизнаменники, и немалая часть из них - чахарцы…
        Спешно назначенным мелким командирам велели собрать всё, что имелось в округе Пекина, и двинуться на опережение. Это всё было в марте 1675-го. У монголов кони еще тощие, к войне не годные. Сборный отряд императора вышел за стену, нашел бунтовщиков, к которым почти никто не успел присоединиться… И разгромил в нескольких стычках. Разумеется, больше в степи никто даже не пёрнул. А Канси все силы перенес на юг - после чего у китайских мятежных генералов всё стало окончательно плохо.
        Цины снова оказались победителями.
        «Это та самая точка, - убеждал себя Дурной. - Ключевая. Надо как-то помочь Бурни. Не дать его разбить, продержаться до высокой травы. А после прочие монголы подтянутся - и тогда уже восстание малыми силами не уничтожить! Канси окажется в западне: с юга силы снимет - У Саньгуй победит; с севера снимет - Бурни вообще Пекин захватит! Того хлеще, отца своего освободит, который сидит в тюрячке, в Шэньзци».
        Это был план. Вряд ли, монголам удастся победить маньчжуров (да и в роли победителей они соседи не сильно лучше). Но даже если чахарскому князю удастся отобрать обратно Внутреннюю Монголию, то Цинам будет уже не до далекого Приамурья. Опасность появится гораздо ближе - и к Пекину, и к собственно, Маньчжурии. Бурни частично отрежет Русь Чёрную от империи Цин. И на этом конфликте уже можно как-то играть. Договариваться.
        Так у Дурнова появился план. С четким дедлайном - до 1675 года создать войско, которое сможет добраться до Бурни и помочь ему выдержать первый удар императора Канси.
        Беглец из будущего долго думал: может, просто предупредить Бурни? В конце концов, у него имеется свой чахарец Удбала, который пролезет где угодно и впарит любому то, что нужно. Но при таком варианте действий количество неопределенных переменных зашкаливало. Сможет ли добраться Удбала, сможет ли добраться вовремя, поверит ли Бурни, а, если поверит, то как поступит? Дурной уже не раз обжигался на том, что раскрытое послезнание только вредит. Никто не верит, а те, кто верят, подозревают в нехорошем. Твои слова сбылись - так, может, это ты и виноват? Не сбылись? Еще хуже! Предсказание наверняка повернет историю в непредсказуемом направлении - и бац! - ты лишился преимущества.
        «Нет, - покачал головой великий комбинатор. - Я знаю ситуацию, знаю примерное время и примерное место. Вот туда и буду бить. Опять же, неясно, будет ли Бурни благодарен нам за совет? Который не факт, что поможет. А вот за военную помощь - точно поблагодарит».
        Потому никто в Черной Руси и за ее пределами не узнал правду о будущем. Просто той же осенью 1672 года по всему Темноводью началась подготовка войска. Возобновились заброшенные учения в Темноводном; начались там, где их отродясь не было: в Северном, Пасти Дракона и у Тугудая. С воплями и кровью, но Дурной добился небольшого перераспределения огнестрела: 40 самых малых пищалей передали даурскому «хану». Но с важным условием - он будет готовить отряд драгун.
        Темноводцев ждала новая война: очень далеко от дома, куда не доберешься на дощаниках. Так что ни лодейная рать, ни пехота тут не пригодятся. Нужны подвижные части, умеющие сражаться с конницей. Нужны именно драгуны: пешие стрелки, которые доедут, куда надо, быстро спешатся, расстреляют к хреням врага, уцелевших примут на штыки, а после сядут на коней - и утекут.
        Кроме тугудаевых дауров по этому же принципу стал обучаться полк Княжны в Болончане. Когда сформируются эти отряды, драгунское войско можно расширять. Сколько их должно быть, сколько нужно для успеха операции - Дурной поначалу не загадывал. Потому что на Амуре нужна и артиллерия, и лодейная рать… и даже «морская пехота».
        Глава 37
        - Большак, ну что, отплываем? Большак!
        Дурной, как обычно, стоял на мостках, погруженный в великие геополитические думы, и поначалу не откликался. Он всё еще не мог привыкнуть, что Большак - это он. Да, вопрос с титулатурой вызвал не менее ожесточенные споры, чем налогообложение. На Руси Чёрной правили атаманы, есаулы, пятидесятники, князья, вожди и даже «ханы» (хотя, Тугудай официально так себя не называл). А кто же будет теперь стоять над ними?
        Поначалу Дурной думал, что просто вернет себе титул атамана. Но тот прочно привязался к Темноводному, а в острог беглец из будущего пока не возвращался. Там вскоре выбрали своего атамана - Бориску Бутакова (правда, тот только до зимы продержался, и новым «мэром» острога стал Никифор Черниговский). Якунька, поскольку статус главы Северного поднялся, тоже стал называть себя атаманом. Так что же теперь, Дурной будет наравне с ними? С этим никто согласен не был.
        О княжеском звании больше никто не заикался даже. Царские звания - «приказной», «воевода» - тоже отмели, как «классово неверные». Черниговский ратовал за то, чтобы величать главу Чёрной Руси гетманом, ибо он управляет целой страной.
        «В принципе, подходит», - подумал было Дурной… но вспомнил, что слово-то изначально немецкое… И отказался. Ну его! Дальше пошла полная сумятица в идеях. Аратан предложил, чтобы главного на Руси Чёрной называли Бомбогором, так как он носитель пекторали древнего князя и, тем самым, получает право на власть над всем краем. Кто-то даже выкрикнул: «А пущай Дурной званием и будет»…
        И в итоге остановились на Большаке. Старое, понятное и однозначно русское слово. Означает самого авторитетного человека: в семье, в артели трудовой, в банде… где угодно. Кто самый авторитетный - тот и Большак. И руководит всем Темноводьем, пока кто-то другой не обретет большего авторитета. А решать это будет большой круг с выборными от пяти (пока пяти) сообществ.
        Два года пролетело, и пока Дурнова переизбрать не пытались.
        …Заскочив на дощаник, Большак приказал отгребать от пристани Северного и ставить парус. Пора уже в Болончан!
        Вниз по течению летели стрелой, то под парусом, то на вёслах… «грелись». За две недели добрались до истока Серебряной протоки, где за год вырос уже немалый рыбацкий поселочек. Здесь, на Низу, погоды стояли заметно теплее, ледостав еще и не думал начинаться. Так что Дурной отобрал десяток своих «штабистов», посадил их на местную лодку…
        - Время еще есть, сплавайте до Пасти Дракона и назад. Узнайте у Ивашки, удалось ли ему найти тот залив, про который я рассказывал?
        Ивашка сейчас занимался забавами Петра Великого. А именно - рубил окно… в Азию. После всех событий лета 1672 года Дурной с ним вроде бы договорился. Но, конечно, обратного хода в Темноводный ему не было. Да свежеизбранный Большак и сам его отпускать не хотел. Это сейчас «Делон» всё понял, всё осознал. А там, в уединении, ему опять всякие дурацкие мысли в голову полезут. Не дай бог, еще единомыленников найдет!
        Но делать Ивашку просто своим подчиненным тоже не хотелось. Нерациональное использование ресурса; да и привык тот руководить. Тяжко будет Ивашке, вспомнившему боярскую гордость, подчиняться. В общем, зачем лишний раз провоцировать? По итогу, Большак нашел для бывшего боярина дело: большое, амбициозное, требующее его талантов… И под присмотром будет. Поручили «Делону» построить новый острожек в Амурском лимане (примерно там, где в будущем Николаевск появится). Вернее, это двум людям поручили: Ивашке и Индиге. Дючер уже много лет как стал великим владыкой Низа, а собственной резиденции так и не завел. Давно пора! Вокруг свои гиляки - будет куда подати собирать, где войско готовить. И за неспокойным боярином присматривать. Де-юре Ивашка поставлен там главным, но де-факто против воли Индиги он в тех краях и шагу ступить не сможет.
        Так вот, острожек ставили двое. Но только Артемию Васильевичу Измайлову Большак поставил непростую задачу: за год выйти в море. Для этого отправил с ним Деребу почти со всей его артелью, дозволил набрать полезных мастеровых из Темноводного и Северного, привлечь гиляков-мореходов.
        Поскольку Амур прозывается южанами Рекой Черного Дракона, то и прозвали новый порт Пасть Дракона. Пасть была небольшой: менее сотни русских-лоча и сотни полторы гиляков и дауров. Зато свою казну, собираемую со всего побережья, атаман Ивашка мог почти целиком тратить на местные нужды. Драконовцы получили право первоочердных заказов у китайских и чосонских купцов. Всё, что угодно - только дайте Черной Руси флот!
        Ивашка, как мог, организовал мореходное КБ - и они дали! Работали, конечно, методом тыка. Русские мастера ничего о морском кораблестроении не знали. Гиляки знали море, но помочь в инженерном смысле не могли. Они могли лишь сказать: вот такое корыто утопнет на второй волне, а вот такое - на пятой.
        В общем, к новому лету, используя мутные советы Дурнова, который что-то там слышал о необходимости тяжелого киля, о шпангоутах - смогли соорудить крупный объемистый дощаник. Он явно не удался: при «включенном» парусе сильно заваливался на нос и черпал воду (так что пиходилось нагружать корму), от сильной качки доски начинали «гулять» и давали течь. А на веслах эта тяжеленная лохань еле двигалась. Но всё равно, в прошлом году двадцать драконовцев умудрились добраться на нем до Сахалина и даже живыми вернулись обратно! От Пасти до острова меньше ста верст, конечно, но хоть что-то!
        «Второй я сделаю лучше!» - уверенно заявил Дереба.
        И не обманул. Ко второй зиме у корабелов уже имелся лес лучшего качества, так что морская ладья №2 вышла чуть подлиннее, но, при этом легче. Благодаря надстроенной корме, она заваливалась назад, и наполненный парус ее только выравнивал. Корпус стал жестче, законопатили его тщательнее. Благодаря длине судно вмещало аж сорок гребцов, так что и на вёслах двигалось более-менее быстро. Правда, из-за этой же длины ладья крайне «не любила» качку.
        «Ладно, это фигня, - вздохнул Дурной. - Нам пока только каботажем ходить. Во время непогоды можно на берег выбираться».
        Отметив успехи чернорусского кораблестроения, Большак на радостях даже поделился великим секретом - косым парусом… Но поскольку не смог толком объяснить, как эта вундервафля работает, как ее установить - то все просто вежливо покивали и незаметно плюнули.
        В конце весны 1674-го Ивашка собрал экипаж из полусотни казаков и гиляков и двинулся в большой поход по картам, которые подготовил беглец из будущего. За лето он прошел до самого юга Сахалина, первым в мире доказав, что это остров (хотя, вокруг все и так это знали). Познакомился с айнами, добрался до Хоккайдо, где даже подумал было помочь бородачам в их войне с какими-то злобными варварами с юга. Но испугался, что не успеет вернуться до осени домой. От Хоккайдо добрался до Курильской цепочки, нашел Кунашир и там, действительно обнаружил серу, которая на том острове дымит из всех щелей! Дымит и конденсируется.
        Накопали ее около центнера, после чего драконовцы двинулись в обратный тяжелый путь. Из-за штормов несколько раз пришлось тащить ладью далеко на берег. Судно потихоньку разваливалось… И все-таки Ивашка довел экипаж до Пасти Дракона. И побожился, что быстро его подлатает и до зимы успеет пройтись вдоль приморского побережья и найти «велик залив». Это Совгавань, о которой Дурной тоже успел рассказать в Пасти Дракона. Пусть гавань немного замерзающая, зато там места хватит для целого флота! А, если еще от порта прямую дорогу на запад проложить - то она почти ровно к Болончану выйдет. Будет совсем короткий путь… правда, через горы.
        Глава 38
        Гонцы из Пасти Дракона вернулись дней через десять.
        - Ивашка всё сделал, Большак, - доложили они. - Два дня ходко шел на полудень и среди гор нашел два залива великих: один - узок, другой - широк. Вот скаска его с описанием, вот чертеж.
        Дурной просмотрел отчет Ивашки. Сам он смутно помнил, как выглядел порт Ванино в его личном прошлом, но, кажется, это было то самое. Эх, пробить бы к нему прямую дорогу!
        «А с другой стороны, - вдруг задумался беглец из будущего. - Может, эта Совгавань нам и не нужна? Через год Ивашка наверняка и до Золотого Рога доберется! Будем уже сразу Владивосток строить! Все-таки это уже незамерзающий порт - круглый год можно делами заниматься».
        Но, взвесив все за и против, Большак от этой фантазии отказался. До эфемерного Владивостока от Амура еще поди доберись. Часть пути по Уссури можно проплыть, но потом еще посуху… Да и слишком близко Золотой Рог и от Цинов, и от Чосона - легко потерять.
        Нет, Совгавань пока лучший вариант. Особенно, при наличии сухопутной дороги до Амура. Оттуда и до Сахалина рукой подать - можно потихоньку осваивать. Корея недалеко - можем сами торговать! Или даже с Японией… если только Ивашка не сцепится со «злобными южными варварами» и не ввергнет Русь Чёрную в войну с самураями.
        А дальше…А дальше, по цепочке Курильских островов нетрудно добраться до Камчатки. От нее - по Алеутским островам - до Аляски. А там уже такой простор! И никого! Никого из белолицых конкурентов! Англичане еще даже до Миссисипи не добрались. Испанцы бывали только в Калифорнии, но пока даже не начали там селиться.
        Какие возможности! Кораблей бы только хороших, да народу побольше…
        «Чернорусский Большак и его влажные фантазии» - улыбнулся Дурной.
        Встал, вынул с одной из полок толстую кожаную папку, подписанную «МОРЕ», и аккуратно вложил в нее листы с отчетом Ивашки.
        - Есть ли еще вести какие?
        - Да! - радостно заулыбался вестник. - Есаул докладывает, что первая пороховая мельница уже заработала.
        - Ого!
        Когда драконовцы вернулись из похода с серой, решено было, что делать порох лучше всего в Пасти. Все-таки Ивашка в этом вопросе - лучший специалист. Уголь нажгут, там возле верфи целые горы древесных отходов. А селитру делали по всей Руси Чёрной. Точнее, в Темноводном ее все годы заготовляли, а последние пару лет вонючие «грядки» завели и в Болончане, и в Северном, и в иных поселениях. Прознав про серу, Большак тут же велел свозить всю выпаренную селитру в Пасть Дракона. И вот результаты!
        - Ивашка с Индигой просят дозволения спытать пороховое зелье, - продолжал «штабист». - Ежели оно годное, то Ивашка грозится за зиму сделать пудов тридцать. Серы должно хватить.
        - Конечно, пусть испытывают! - вскочил Дурной. - Шлите сейчас же гонца… Верхового! А то на реке шуга вот-вот пойдет.
        Тридцать пудов! Все эти годы порох приходилось закупать у китайцев и корейцев. Всегда его не хватало, всегда выходило дорого. Да и смесь пороховую в Китае по-разному делают. Иной раз можно забить пушку, а она только пукнет. А тут тридцать пудов! Лишь бы сера пригодной оказалась. С таким запасом пороха уже можно в настоящую свару ввязываться. Сколько битв Дурной прошел - и в каждой счет залпам приходилось вести. Когда три, когда и два за бой. А тут можно будет лупить, пока стволы пищалей не забьются! Вот тогда-то враг прочувствует, что такое войско огнестрельное!
        Дурной отпустил вестников и потянулся за папкой «ВОЙСКО». За два последних года число обучающихся воинов удалось довести почти до двенадцати сотен. Конечно, не все они служат. Если всю эту ораву призвать на войну, то экономика Чёрной Руси заметно просядет. И, если, следуя закону, тех людей от податей освободить, то казна половину недополучит. Но война она такая… Дорогое удовольствие.
        На все чернорусские вооруженные силы имелось около 500 пищалей и карабинов. Большей частью - фитильные. Обученных драгунов довели до 300, из них 240 - при пищалях. Все - на хороших конях, все ошеломленные, есть нагрудные доспехи. Но не очень тяжелые - драгунам важно быстрыми быть. Остальное войско: даурская конница, казацкая лодейная пехота да лучная разведка Индиги. И пушкари.
        Пушек было более трех десятков. Но большая часть - малые, и все раскиданы по острожкам. Единственное место, где могли делать огнестрел - это был Темноводный. Мастерская Ши Гуна за год отливала одну-две большие пушки и до пяти малых. Также за два года собрали 27 пищалей. Чтобы делать более не хватало всего: умелых рук, хорошего железа и, конечно, замков, которые по-прежнему закупали из Чосона.
        - Ну, раньше-то большой беды в том не видели, - пробормотал себе под нос Дурной. - Пороху все равно было очень мало. Но, если у нас теперь его может стать в избытке… Надо как-то наращивать огнестрельную мощь.
        Но это потом. А ближайшую войну придется начинать с тем, что имеем.
        - Муртыги! Найди-ка Аратана!
        Когда маленький тигр, наконец, добрался до Большака, тот уже подготовил ему задачу:
        - Ну, что, друг, езжай на север! Вези мне Бахая.
        Пленного маньчжура Аратан отправил далеко в северные горы, к одному надежному тунгусскому роду. Чтобы Бахай даже не знал, в какой стороне находится его родная земля и не помышлял сбежать. Это было надежнее любой тюрьмы.
        Пленника привезли, когда на реке уже встал надежный лед. Бахай сильно исхудал за эти два года, стал крепким - плен пошел ему только на пользу.
        - Ты обещал! - прошипел он, годы среди оленных кочевников лишили маньчжура остатков страха. - Ты обманул меня!..
        - Вовсе нет, - улыбнулся Большак. - Я как раз вызвал тебя для того, чтобы выполнить обещание. Отпустить домой. Помнишь, я обещал, что сам провожу тебя? Вот! Садись! И нарисуй мне дорогу до Мукдена.
        …Да. План предстоящей войны был очень смел и амбициозен: добраться до чахарских степей - а это более тысячи верст (если по прямой). Но Дурной решил его еще более заамбициозить: и дойти сначала до Мукдена - старой маньчжурской столицы.
        Зачем?
        Чахарский князь Бурни собирается мстить не только за себя. Но и за своего отца Абуная, который до сих пор томится в темнице в городе Шэнцзин. Только это в китайском Пекине говорят «Шэнцзин». А на самом деле, это город Мукден!
        Мукден! Старая столица маньчжуров, где Цины правили до похода на Китай. Но тут ведь ключевое слово - «старая». Все элиты давно переехали в Пекин. В нем - вся жизнь, в нем делаются все дела. А Мукден, хоть, ему формально оказывают почтение, давно превратился в окраинное захолустье. Поблизости нет никаких врагов, это давний глубокий тыл, так что в Мукдене нет серьезных военных сил. Раз уж вокруг Пекина почти никого не осталось из-за войны Саньфань, то там, на севере и подавно. Все воюют на югах.
        Конечно, у чернорусского войска нет ни сил, ни времени на долгую осаду. Но вот попытаться ворваться в городок с наскока, хитростью - можно попробовать. Не выйдет - уйдем. Но, если выйдет - можно не только сильный удар по империи нанести. Но и освободить Абуная! Привезти Бурни его родного отца - наверняка это укрепит дальнейшую дружбу народов.
        … - Проходи, Удбала, садись! - Дурной уже разливал по чашкам соленый монгольский чай с плавающим в нем жиром, пока грузный чахарец неловко устраивался на кошме, недовольно подпихивая под себя подушки. - Совет твой нужен.
        Перед монголом развернулась большая карта на куске кожи. Амурские земли тут были прорисованы с изумительной тщательностью, но, чем южнее, тем более пустым выглядело пространство.
        - Ты же знаешь, где находится ставка чахарского правителя?
        - Я могу ее найти, - настороженно ответил монгол.
        - А за сколько до нее можно дойти от нас?
        - Если Вечное Синее Небо снизойдет - то за месяц.
        - А если нужно идти вот так: сначала до Мукдена, а потом до ставки Бурни?
        Удбала поднял обе брови, что делал в особых случаях; несколько раз перевел озадаченный взгляд с Дурнова на карту и обратно.
        - За два.
        - А, если придется войском идти? Конным.
        Чахарец аж закашлялся, забыв напрочь о сохранении лица.
        - Можно и за три… Большак.
        - И идти нужно будет зимой, - добил приятеля Дурной.
        Удбала лишь фыркнул смачно своими полными губами.
        - Тут и считать не надо - не дойдет войско зимой. Ни конное, ни пешее.
        - Надо, Удбала. Очень нужно, чтобы войско дошло, - нагнулся Большак к чахарцу, а потом поведал тайну ближайшего будущего.
        Тот поверил сразу. Долго молчал, чесал пальцами жидкую бороду.
        - А тебе это зачем, Большак? Почему ты хочешь помочь князю Бурни?
        - Я хочу, чтобы Цины проиграли.
        Удбала кивнул.
        - Ну, тогда давай думать.
        Глава 39
        Бурлил и кипел городок Темноводный. Он и так был самым большим поселением в Руси Чёрной, но к середине декабря сюда понаехали многие сотни людей со всего края. Выступать в многомесячный поход решили именно отсюда. В принципе, от этого острога до Мукдена ненамного дальше, чем от Болончана. Зато там пришлось бы идти по густонасаленной долине Сунгари. Слишком рано враги узнали бы о странном отряде. А из Темноводного путь лежит по той же дороге, по которой Дурной с Аратаном ходили за даурскими пленниками: по достаточно пустынной долине реки Нонни; после по землям, населенным даурами; затем по окраине большой степи и только в конце - по собственно маньчжурской территории.
        Едва на Амуре встал крепкий лед, в Темноводный стали свозить разнообразные припасы. Казалось, последние два года вся Русь Чёрная только и делала, что их копила. Прежде всего, нужна была еда, причем, не только людям, но и лошадям. Даурские коняшки, конечно, непривередливые и способны питаться травой из-под снега… Но для этого им нужно весь день тебеневкой заниматься - пастись на одном месте. Только задача у лошадок другая - отмахивать в день хотя бы верст по 40 - 50. Так что кормить их нужно зерном, и зерно это надо везти с собой. И на перевозку потребуются дополнительные кони - Тугудай прислал в острог целый табун в 200 голов. Для людей, кроме зерна, заготовили и мяса с салом, и орехов с ягодами. Тут зима даже на пользу пошла - можно не бояться, что продукты в пути попортятся.
        Но это был единственный плюс. В остальном же люди хмурились и мрачнели, предвкушая холодный зимний поход. Утешало лишь то, что самый трудный участок пути ждет чернорусов в самом начале: пока перевалят за отроги Малого Хингана. После этого войско двинется по ледяному шоссе Нонни строго на юг. Так что, в январе, когда придут самые лютые холода «экспедиционный корпус» Руси Чёрной окажется в гораздо более низких широтах. Но теплыми вещами, одеялами и прочим озаботились с таким же тщанием, как и оружием.
        А оружие было на высоте. В сводный отряд вошли чуть более пятисот человек: все триста драгунов; сотня легкой даурской конницы, которую, при этом неплохо одоспешили; около сотни темноводских казаков - пушкарей и лучших стрелков-пищальников, которых отбирали и по навыкам верховой езды; и полсотни лучших лучников Индиги, которых также весь остаток осени обучали управлению конями. Этому войску отдавали лучших лошадей, лучшие доспехи. Запасы пороха подготовили в изобилии. Взяли с собой и артиллерию: две большие пушки на случай осады и шесть малых. Для них были изготовлены колесные лафеты, но пока орудия везли по-старинке: в кожаных люльках меж двух лошадей. Лафеты катили порожними - только так оставался шанс не разбить их в пути.
        Груза вышло очень много. Поэтому на пятьсот человек в отряде вышло 1600 лошадей: по две на каждого всадника, плюс обозные животные. Для последних пришлось с собой взять еще шесть десятков некомботантов-извозчиков. Что опять же привело к увеличению необходимых запасов - и необходимости новых лошадей.
        «Так, стоп! - схватился за голову Дурной. - Это порочный круг».
        Войско выступило в поход 18 декабря. И первые дни оказались безумно тяжелыми. Горы за Амуром не ахти какие, но все равно приходилось петлять, кружить. Кто-то постоянно останавливался, что-то ломалось. На ночевках люди и кони отчаянно мерзли, случились даже две смерти… О заявленной скорости 50 верст в день даже мечтать не приходилось. Но всё-таки вышли в долину Нонни. Здесь, по счастью, немного потеплело, отряд уже притерся, пристроился к походному режиму - и за четыре дня чернорусы прошли едва ли не 300 верст!.. А потом ударила вьюга, и за два дня прошли верст по 10 - 15.
        Лошади ели как не в себя. За три недели пути чуть ли не половина запасенного зерна ушла. Командиры собрались и решили даже прирезать полсотни животных. Все равно они уже ничего не везли. Мясо можно людям дать, и тогда больше зерна для лошадей останется. А количество ртов сократится.
        Тут у Дурнова имелась маленькая надежда. Отряд входил в земли, где жили дауры, переселенные сюда 30 лет назад. Среди них было немало тех, кто помнил и уважал Тугудая. «Хан» заранее послал в эти места верных людей и попросил заготовить провиант. Заготовить и спрятать в тайных местах. Эту заначку найти удалось, но она войско сильно разочаровала: пудов десять пшеницы и гаоляна, да полный сарайчик хорошего сена.
        В тайном месте войско решило встать на дневку: отдохнуть, привести себя в порядок и скорректировать цели.
        - До Мукдена-то хоть дотянем? - спросил Большак после того, как подсчитали имеющиеся запасы.
        Дело в том, что согласно плану, еда нужна была только до Мукдена. После него (независимо от того, будет захвачен город или нет) предполагалось, что чернорусское войско начнет промышлять грабежами. Все-таки это уже Хартленд империи Цин, а значит - вокруг враги.
        А вот до Мукдена грабить никак нельзя. Потому что «экспедиционный корпус» стремился до последнего момента сохранить инкогнито. Он процентов на 80 состоял из азиатов. Почти все они были одеты и снаряжены, как монголы или местные северные народы. Ну, чем не Восьмизнаменное войско! Будет такое ехать мимо деревни - молча и грозно - разве у местных мужиков возникнут вопросы?
        Если грабить не начнут, то не должны.
        В Болончане даже несколько знамен с драконами вышили - синие с красной каймой. Это Тугудуай посоветовал: В Синее с каймой войско входило немало северных племен: дючеров, солонов, дауров. Покойный Шархуда тоже к этому войску относился. Так что можно закосить!
        - Не знаю, - покачал головой Аратан. - Предлагаю забить еще лошадей - хоть, пару десятков. Всё равно, уже появились больные и хромые.
        На месте днёвки оставили дюжину больных и отмороженных - местные дауры пообещали позаботиться о них, а как потеплеет - доставить в Темноводный. Ранним утром войско выступило в путь, и ушло с русла реки. Конечно, к Мукдену можно было двигаться по льду еще не меньше недели. Но места становились всё более густонаселенные, и, даже размахивая сине-красными флагами, был велик шанс спалиться. «Экспедиционный корпус» отклонился чуть к западу и пошел на юг по краю Великой Степи. Удбала снова стал главным проводником - эти места ему были знакомы.
        Удивительно, но самые лютые морозы настигли чернорусское войско именно здесь - далеко на юге. По голой равнине гуляли страшные ветра, а леса на дрова почти не было. Опытные дауры не забывали собирать кизяк, а вот русские и лесные амурские жители этим брезговали. Снова начались обморожения, вплоть до летальных случаев, и длился этот ад почти неделю. Пока, наконец, отряд не добрался до реки Хар Морон. Здесь нашелся и лесок, который оголодавшие до тепла чернорусы махом порубали на «пионерские» костры. Отогрелись, отдохнули и двинули за реку.
        - Это уже Маньчжурия, Большак, - улыбнулся Удбала. - Недалеко осталось.
        - Всем передайте приказ: изображать восьмизнаменников с утра и до ночи, - скомандовал Дурной. - По-русски не говорить, с местными вообще не разговаривать! Знамена чтобы были развернуты всё время! И приведите Бахая - теперь он наш проводник.
        После адских мучений, северяне оказались почти в раю. В южной Маньчжурии было тепло, кругом много лесов, проложены вполне удобные дороги. «Экспеиционный корпус» снова вышел на положенные 50 верст в день. Даже больше: все понимали, что с каждым днем шанс быть разоблаченными увеличивается. Вокруг жило немало людей, конница старалась стороной объезжать села и маленькие городки, но не вызовет ли это дополнительные подозрения?
        Неизвестно. Может, бдительные мелкие чиновники уже давно послали в Мукден вестников, а может, махнули рукой и не лезли в великодержавные интересы. Чернорусскому войску оставалось лишь как можно стремительнее двигать на юго-восток.
        Уже был глубокий февраль, когда, наконец, на горизонте нарисовались стены древней столицы рода Айсиньгёро.
        Глава 40
        - Ну, вот, Бахай, настал главный миг для тебя. Сделаешь всё верно - сразу тебя отпускаю. И вот этот кошель с золотым песком - твой, - Дурной покачал в ладони небольшой, но увесистый мешочек. - Можешь бежать и докладывать начальству, но я бы тебе посоветовал не губить жизнь. Найди тихое место и проживи ее в комфорте и удовольствии. Тут должно хватить.
        Сын Шархуды смотрел на главного лоча мрачно, но молчал. Ему подвели лошадь, усадили и связали снизу ноги, от узды лошади тоже шла веревка, которая заканчивалась в крепких ладонях Удбалы.
        Монгола вырядили в пух и прах, ему предстоит изображать начальника не ниже командира чалэ. Чахарец сам когда-то служил в Восьмизнаменном войске, так что мог выглядеть убедительно. Но ворота открыть сможет только Бахай. Он тут бывал, он понимает местные порядки, его, в конце концов, могут знать. Для пленника сочинили убедительную легенду; главное, чтобы у маньчжура желание жить пересилило прочие чувства.
        С Бахаем и Удбалой оправились полсотни дауров, самые одоспешенные и максимально похожие на восьмизнаменников. Остальное войско остановилось в полуверсте от городских стен. Большак старательно организовывал мизансцену. На переднем плане драгуны старательно изображали сцены долгожданного отдыха: спешивались, расстилали войлочные коврики, сидели и валялись, изображали, будто расседлывают лошадей… А за их спинами пушки спешно ставили на лафеты, пристегивали свежих лошадей, подводили обоз с порохом и ядрами.
        - Если не откроют, попробуем пробить ворота, - объяснял Дурной задачу. - Дадим залпов пять-шесть, если створки поддадутся - то попробуем захватить. Ну, а если нет…
        Большак вздохнул. Если нет, то от самой авантюрной части плана - спасения Абуная из плена - придется отказаться. Ядер в дорогу они взяли совсем немного, рассчитывая чаще картечью пользоваться, так как каменный дроб можно прямо с земли собирать…
        - Открывают! - заорал бдительный дозорный, да Дурной уже и сам заметил: даурская полусотня клещом вцепилась в приоткрывшиеся створки ворот; вгрызалась, ввинчивалась в них.
        Уж неясно, почему маньчжуры утратили бдительность, может просто вышли проверить «верительные грамоты», которыми размахивал Бахай, может, впечатлились величественностью, которую мог напустить на себя чахарец… Неведомо. Да и не важно!
        - По коням! - русская полусотня уже мчалась на помощь братьям-чернорусам, бившимся у ворот. Драгуны, побросав пожитки, запрыгивали в седла и неслись вслед. При пушках, которые неизбежно отстанут, остались люди Индиги, не любившие быструю езду.
        - Помогите дотащить орудия! - крикнул им Большак, настегивая свою лошадку. За спиной остался огромный табун заводных коней, который стерегли буквально несколько десятков погонщиков. Любая внезапная атака на них - и «экспедиционный корпус» останется без транспортных средств и без обоза… Но тут остается только молиться, чтобы пронесло.
        Когда Дурной добрался до ворот, дауры с казаками уже пробились внутрь. Стражи здесь было меньше сотни, кто не успел сбежать, помер. Но от центра уже раздавался грозный шум… И тут как раз подоспели драгуны. Они начали спешиваться за воротами. В каждой пятерке воинов один - молодой и зеленый - пищали не имел. Его задача - увести лошадей пятерки с линии огня и подвести обратно в случае необходимости. Остальные же четверо хватали пищали и неслись бегом к рубежу, который определял командир сотни. Тот надсадно орал команду: «В одну линию! В две! В четыре!» - и бойцы уже знали заранее, как строиться.
        Вежливо потеснив казацко-даурскую конницу, драгуны махом перекрыли улицу. Когда впереди появилась латная конница, первая шеренга разрядила пищали и спешно ушла в тыл: каждый вдоль своего ряда. Тут же залп дала вторая шеренга, затем третья… четвертой уже не по кому было стрелять.
        - Заряжай! - зычно крикнул Яков Сорокин, который в походе получил в командование весь драгунский «корпус».
        Уже и пушки подошли, и запасных лошадей поближе подогнали - а врага всё не было.
        - Отсидеться хотят, суки, - с хищной улыбкой пояснил Сорокин.
        - Это не пойдет, - покачал головой Дурной. - У нас и без них дел по горло. Надо приступом брать.
        - Штыки примкнуть! - тут же заорал Яков. - Вперед!
        Полторы сотни драгун двинулись вглубь улицы - больше не помещалось. Казаки спешились и прикрывали боковые улочки, остальные держались сзади. За очредным поворотом на пехоту посыпались стрелы.
        - Назад! - заорал Большак. - Расступись! К стенам, к стенам!
        В образовавшийся проход двинулась даурская конная сотня под командованием Аратана. Маленький тигр хотел воевать только верхом, потому сам, с охотой, уступил Сорокину командование драгунами. Конница сочилась, как масло - медленно, натужно. Уж больно узко было в Мукдене. Но вышла на простор и одним ударом смела, противостоящую ей пехоту. Там имелись копейщики, но явно в недостаточном числе.
        Маньчжуров гнали квартала два, а потом наткнулись на баррикаду. Ее собирали прямо на глазах, но для лошадей та стала уже непреодолимым препятствием. Аратан рисковать не стал и быстро увел сотню в боковую улочку. Там тоже случилась небольшая стычка, но дауры порубали врага, потеряв всего троих, и пошли дальше - искать обход.
        А Большаку уже доложили о баррикаде.
        - Ну, и славно! - улыбнулся тот. - Пушкарям тоже нужно тренироваться.
        Пушки на колесных лафетах от пехоты почти не отставали. Их выставили на максимально возможное расстояние прямой видимости… Орудия грянули - и защитники баррикады схлынули с нее сразу. Второй залп - и на остатки завала двинулись драгуны. Впереди оказалась большая площадь, а за ней - цитадель.
        «Мучил-мучил я Бахая, требовал с него план города, - усмехнулся Дурной. - А эти защитнички сами привели нас, куда надо».
        Атакующие быстренько соорудили уже свою небольшую баррикаду, разместили за ними стрелков, расставили пушки - и принялись в упор расстреливать бедное-несчастное глинобитное сооружение. Драгуны и казаки лупили по защитникам на стенах, пушки колотили по воротам и основанием стен. Все силы для этого не требовались, так что свободные чернорусы радостно жгли городские ворота, шмонали покойников и и окрестные дома, да отлавливали местных лошадок.
        Меньше чем через час защитники выброслии белый флаг. На переговорах Дурной, вращая страшными глазами демона-лоча велел отдать ему «всё и еще маленько». Когда местное начальство уперлось рогом, смягчился и сошелся на запасах пороха и свинца, «да хлеба немножко».
        - Но за то отпустите всех пленников из темницы!
        Выпустили почти шесть десятков человек, половина из которых оказалась монголами. Те сразу попросились в «банду удачливого нойона». Только вот Абуная среди них не оказалось.
        «Неужто зря всё?» - побледнел Большак. Но дал дополнительный залп из пушек - и недоразумение быстро разрешилось. Даже сундучок серебра подкинули в качестве моральной компенсации.
        Абунай выглядел плохо. Видно, что человек поставил крест на своей жизни. Но, когда Дурной через Удбалу объяснил ему, для чего старого князя освободили, и что непобедимое чернорусское войско идет на помощь его сыну, который готовит восстание против подлых Цинов - как-то сразу воспрял и даже слегка плечи расправил.
        В захваченном Мукдене победители заполучили три пуда пороха, пуд свинца, почти двадцать пудов зера (причем, риса!) и кое-что по мелочи. В принципе, этот город можно было хорошенько ощипать… но времени в обрез. Да и опасно. В самом Мукдене настоящих войск не оказалось: меньше тысячи стражи (из которых немалая часть даже не стала в бой ввязываться) и пара сотен ветеранов-инвалидов. Последние героически полегли, атаковав в лоб драгунов. Однако нельзя поручиться, что где-нибудь поблизости не расположены настоящие гарнизоны. Две-три ниру восьмизнаменников могут легко запереть «экспедиционный корпус» в крепости и, тем самым, поставить крест на главной цели похода.
        - Не за тем мы здесь, - кивнул своим мыслям Дурной. - Нам на закат надо. Спасти чернявого Бурни.
        14 год эпохи Канси/1675. Уджа

* * *
        Глава 41
        Могучее войско, призванное спасти столицу Великой Цин, практически стояло на месте. Вернее, оно шло… Но конница подошла к воротам Гунбэйкоу и сейчас мучительно долго втягивалась в них, перебираясь за пределы Великой стены. Все десять тысяч лошадей (пройдоха Тухай записал их, как воинов, пообещав Удже, что поделится с ним сэкономленным жалованием).
        Впрочем, войско и до этого не спешило. Пусть мятежник Бурни поволнуется сильнее, пусть наполнит печень желчью. А прочие вожди монголов пусть поскорее узнают, что воины Великой Цин уже вышли в Степь. Узнают и перестанут отсиживаться в своих юртах, а пришлют уже подмогу.
        - Ехэ-цзяньцзюнь! - донеслось со спины. - Ехэ-цзяньцзюнь, вам письмо из Столицы!
        «Это же я! - опомнился Уджа. И месяца не прошло, трудно было привыкнуть к новому званию. - Полководец, ведущий за собой! Звучит?».
        Конечно, звучит. Особенно, когда, казалось, навеки застрял на жалкой ступени «верного и надежного воина». Да, попал в Столицу. Но это в Сюаньфу желание выбраться из гарнизона было пределом мечтаний. А, когда ходишь в Запретный город чуть ли не каждый день - хочется уже большего. Причем, так, чтобы не отправляться на самоубийственную южную войну с мятежными никанскими полководцами. Там гораздо легче получить копье в бок, нежели повышение.
        И тут, на счастье, появился чахарский глупец Бурни.
        «Когда я с ним расправлюсь, найму двенадцать лам, чтобы пели мантры по душе покойного» - снизошел Уджа до милосердия.
        Он прекрасно помнил день, которые изменил его жизнь. Только наступал средний весенний месяц, когда во дворец потекли вести из великой степи: циньван Бурни, императорский родственник Бурни, обласканный высшей милостью чахарский князь Бурни намерен подло воткнуть нож в спину своему благодетелю. Глупец! На что он надеялся? Точнее, понятно, что он надеялся на войну Саньфань, на то, что все силы Великой Цин отправлены на юг.
        Это да… Но как он надеялся сохранить подготовку мятежа в тайне? Его предали в собственном доме - княжеская наложница подслушала, передала сведения начальнику своей маньчжурской охраны, а тот послал весть в Пекин. И, если бы он один. Как только к монгольским князьям стали приходить вестники от Бурни, призывавшие подняться против власти Цин, половина нойонов тут же послала людей в Столицу с известием об измене. Харачинский князь Джаши отправил за стену ближайшего побратима-телохранителя. Оннигудский тайджи Очир не только послал весть, но и бежал в дальние земли со всеми подвластными ему девятью родами - подальше от бешеного Бурни.
        Но также стало известно, что кто-то и откликался на зов чахарского циньвана. Например, халхасец Чойджаб. Хотя, с ним всё понятно: еще отца его вместе с его родом выгнали из Большой Халхи, и пришлось тому кочевать в чахарской степи. Как тут откажешь? А вот найманский ван Джамсан присоединился уже по своей воле. И сам стал рассылать вести о грядущем восстании. Джамсан - хитрая лиса. Он писал князьям, что за Бурни встало уже десять племен! Причем, среди них даже хорчины. Хорчины! Давние враги чахарцев.
        Но кто-то верил. И полетели в Столицу вести: кто-то клялся в верности, кто-то обличал других в измене. И все наговаривали друг на друга.
        Вот в этой тревожной обстановке Энхэ-Амулуган… то есть, император Канси и созвал всех воинских предводителей, что оставались в Столице. И было их так мало, что даже «верного и надежного» Уджу вызвали. Юный император поведал собравшимся об измене своего двоюродного брата циньвана Бурни, о готовящемся восстании и предложил спасать Великую Цин. Сложность ситуации все оценили сразу: практически все Восьмизнаменные войска находились далеко на юге и сражались с подлым У Саньгуем. В столице имелись крупные отряды, но всё это - Зеленое знамя. Пешие китайцы, совершенно неспособные сражаться с монголами. Немалый отряд восьмизнаменников находился неподалеку - в гарнизоне Сюаньфу. Но, по иронии судьбы, там служили почти одни чахарцы! Этих не то, что использовать нельзя… как бы от них самих удар не получить! Кто может положиться, что эти чахарцы не в сговоре со своим князем.
        Столичные командиры смущенно молчали, стыдливо утыкались в пол при взгляде императора. Кто-то предлагал оборонять Столицу, покуда с юга не прибудут Восемь Знамен. Юный Канси выслушивал их и лишь гневно раздувал ноздри… Тут-то Уджа и понял, что настал его шанс. Выскочил на пустое место, распрастался на золотых кирпичах и принялся умолять императора о слове.
        «Нельзя ждать, мой император! Надо бить, пока у Бурни нет сил, а кони его не отъелись. Он ждет только свежей травы. А прочие князья Великой Степи ждут, кто проявит слабость - и встанут на сторону сильного! Прошу нижайше позволить мне истребить мятеж! Я найду воинов, я принесу голову неблагодарного Бурни!».
        Юный император был впечатлен. Тут же наделил счастливого Уджу новыми полномочиями, возвысл до ехэ-цзяньцзюня - и повелел подавить мятеж. Правда, позже поговорив со своей бабкой, с Амба-Мамой, немного изменил решение: назначил в помощники к Удже пройдоху Тухая. Впрочем, кажется, это пошло к лучшему.
        Уджа в тот же день кинулся собирать войска. Он знал всех восьмизнаменников в Столице и в округе. Знал, кто какие поместья получил, кто избежал похода на юг. В течение трех дней в лагере у стен Императорского города собрались уже почти шесть сотен маньчжуров. Это были не две подготовленные ниру, а сводный отряд мало знающих друг друга людей. Но это были хорошие воины. Также удалось собрать до полутысячи монголов - джарудов, оннигудов, хорчинов и других. Были те, кто отказывался, кто считал, что Бурни вправе бороться за свободу своего отца. Кто-то негромко, но твердо отвечал Удже, что чахарские князья - вот истинный род богдыханов (и Уджа запомнил их лица на будущее). Но большинство охотно шли в войско, узнав, что император пообещал за разгром мятежников щедрую награду.
        Сам император тоже не сидел сложа руки. Он отправил вестника в Сюаньфу с приказом отослать большую часть чахарцев в крепость Датун - далеко на запад, подальше от их неверного князя. Кроме того, в Степь поехали его посанцы с тремя письмами. В одном Канси писал Бурни, что простит его, если тот покается. Второе он написал брату князя - Лубдзану. Мол, отговори брата от его изменнических мыслей и будешь прощен. Третье письмо было к чахарской знати: чтобы гуны, ваны и тайджи схватили своего предводителя и выдали его. Наконец, долгим обходным путем в Великую Степь отправился Мала - большой чиновник по делам Знаменных войск. Все эти годы он вербовал монголов в Восемь Знамен. Мала знал всех князей Внутренней Монголии, и ему было поручено полнять багаринов, аоханов, оннигудов, харачинов и тумэдов против бунтовщиков.
        Поможет ли это? Вряд ли - думал Уджа. Монголы мало ценят простые слова. Еще меньше - слова записанные. Им важны сила и реальные дела. Поэтому мало кто отозвался на призывы Бурни и наймана Джамсана. Но и Малу мало кто послушается. Нет, конечно, князья соберут отряды - из того народа, что еще остался в Степи, а не поливает кровью далекие земли юга. Соберут… Но вот куда пойдут эти воины? Ударят в спину чахарцам или вольются в их ряды?
        «Это теперь зависит от меня» - внезапно понял Уджа. И пальцам его рук внезапно стало холодно.
        Первое, что сделал новоиспеченный ехэ-цзяньцзюнь, едва собрал более-менее крупный отряд - перевел лагерь в долину, неподалеку от Сюаньфу. Он надеялся, что присуствие войска императора сдержит мятежные мысли в головах чахарского гарнизона. И оказался прав! По крайней мере, по крайней мере, тамошние командиры Чанэрджи и Ада всячески уверяли Уджу в своей верности. И даже, когда Бурни таки начал мятеж и попытался захватить Великую стену возле Чжанцзякоу - гарнизон в Сюаньфу сидел тихо. А ведь Бурни явно пробивался к ним!
        Это был несомненный успех. Но успех, который не покажешь монголам, и о котором не сообщишь императору. Надо воевать. И побеждать. Но для сражения в Степи у Уджи было совсем мало воинов - менее полутора тысяч. Это уже больше, чем у мятежника. И кони у него откормлены гораздо лучше… Но ехэ-цзяньцзюнь не хотел рисковать. Нужно больше людей… только вот взять их больше неоткуда.
        Тут-то на помощь командиру и пришел пронырливый чиновник Тухай.
        Глава 42
        «Мы возьмем рабов» - заявил он.
        Уджа скривился. Рабы встанут в один ряд с благородными воинами?
        «Монголов-рабов, - уточнил Тухай. - Тех, кого ваши гуны и тайджи рассовали по поместьям».
        Командиру всё еще не нравилась идея его заметстителя, который вообще мало что понимал в воинском деле.
        «Разве не каждый монгол - это воин?» - хитро поинтересовался Тухай.
        «Каждый» - невольно подбоченился ехэ-цзяньцзюнь.
        «Вот и я так считаю, - тоненько засмеялся чиновник. - Значит, от твоих батыров рабов отличает только то, что у них нет коня, лука и копья. А мы всё это им дадим».
        Надо признать, у Тухая всё вышло отлично. Перед ним - выдвиженцем самой вдовствующей императрицы Амба-Мамы - раскрывались ворота всех конюшен и арсеналов. Он забирал рабов сотнями и вооружал их за считанные дни. К концу месяца у Уджи было четыре тысячи воинов на десяти тысячах конях. Тухай же сообщил в Столицу, что у них уже полный тумен (то есть, по воину на каждой лошади). На севере от города возник тайный склад, где лежали тысячи доспехов, сабель и копий для воинов, которых не было.
        «Не боись, - подмигивал чиновник. - На этом мы тоже заработаем. Вместе. Но потом».
        Конечно, потом. Сначала надо убить Бурни, разорить его становища. По счастью, четыре тысячи - это уже очень неплохо. Это в несколько раз больше, чем мог собрать чахарский циньван. К тому же, имперские кони питаются зерном, а не жухлой травой из-под снега. И свежей травы дожидаться не стоит.
        Последней каплей как раз стало письмо из Столицы. В котором сообщалось, что четыре знамени чахарского войска, которых послали в далекий Датун, взбунтовались. Они сожгли крепость и рассеялись по округе. Конечно, до них еще почти четыре сотни ли, но ждать теперь точно не стоит. Если Бурни окажется повержен, эти мятежники сами приползут на брюхе - молить о прощении.
        Войско выступило. Уджа все-таки проявил осторожность и решил не идти в лоб через опасный Сюаньфу и Чжанцзякоу. Еще загодя, вместе с хитрым Тухаем, они выбрали ворота Гунбэйкоу - к северо-востоку от Столицы. Обойти Бурни и внезапно атаковать его земли с востока.
        Через Гунбэйкоу великое войско проходило почти целый день. На ночлег встали всего в двух десятках ли от Великой стены. Вокруг простиралась Великая Степь. Точнее, пока вокруг были горы Тайханшань, но это уже Внутренняя Монголия. Теперь предстоит по дуге обойти самые высокие хребты Тайханьшаня и вторгнуться в чахарские земли.
        Войско шло десять дней в хорошем темпе. Пока с лихвой хватало запасов провизии, взятых загодя, но скоро они закончатся. Надо уже скорее захватить чахарские становища, чтобы было чем поживиться.
        - Где этот Бурни? - веселились вчерашние рабы. - Нам нужна добыча!
        И накликали. Войско шло по очень широкой долине, настолько широкой, что можно было двигаться не колонной, а широким строем. Горы вокруг были уже довольно низкие, глубоко изъеденные многочисленными рытвинами. Вот из одной такой рытвины и выскочил враг. Хитрый враг. Дождался, пока мимо них пройдет всё несметное войско - и ударил в спину. Прямо на ничего не подозревающую молодежь, что шла себе спокойно и собирала кизяк, оставшийся от десяти тысяч коней.
        Враги налетели с леденящим душу визгом, порубали сборщиков, обстреляли основные части из луков - и скрылись в каком-то боковом проходе. Уджа заволновался было, но тысячник арьегарда его успокоил:
        - Просто бандиты, мой господин. менее пяти сотен. Они нам не страшны. Проще плюнуть на них, чем преследовать по этому лабиринту ущелий.
        - Ты узнал, кто это?
        - Я видел бунчаки Халхи…
        - Значит, это люди Чойджаба. Собака уже цапнула нас за ногу… Где же ее хозяин?
        Хозяин появился очень скоро - прямо впереди. По широкой долине навстречу отрядам императора неслось уже настоящее войско. Пусть небольшое, но войско. В центре - ударный кулак латников, над которыми реяли не родовые бунчуки, а вышитые шелковые знамена. Ехэ-цзяньцзюнь узнал знаки чахарцев и найманов.
        - Добро пожаловать, Бурни, - криво усмехнулся Уджа. Его мечты начинали сбываться.
        Рядом испуганно верещал Тухай.
        - Сделай! Сделай что-нибудь! - кричал штатский, перепуганный конной лавой.
        Он ничего не смыслил в степной войне.
        - Успокойся, Тухай. Всё сделается само собой. Бурни надеялся, что мы развернемся на его халхасских шавок. И планировал ударить нам в спину. Но, по счастью, наше войско не повелось на его уловку. И отряды наши стоят широко… Да смотри сам!
        Многочисленные монголы - батыры и бывшие рабы - уже настегивали своих боевых лошадей, оставив заводных самым младшим. Не дожидаясь команды, многие сотни рванули вперед, заметив, что врагов намного меньше. Стрелы тысячами взмывали в небеса, падая на оба войска. Конечно, люди Бурни дрогнули первыми. Ведь их было не больше тысячи. Чахарцы и их союзники даже не сошлись в рукопашную, перепугались и принялись заворачивать лошадей. Еще несколько вдохов - и люди Уджы врубились бы прямо им в спину, но этих нескольких вдохов не хватило.
        Чахарцы во всю прыть мчались на запад, а следом за ними вытягивающейся каплей неслось войско императора. Уджа велел дуть в рога, чтобы его монголы вернулись назад - но это оказалось бесполезно. Воины почуяли вкус победы, аромат близкой добычи - и ничто уже не могло их удержать. К обозу вернулись не более сотни монголов и большая часть маньчжуров.
        - Ничего, - улыбнулся ехэ-цзяньцзюнь. - Наши люди вцепились в ляжку Бурни и теперь ее уже не отпустят. Отрубим голову мятежнику и закончим эту войну даже быстрее, чем рассчитывали.
        Обоз двинулся по дороге из трупов, осторожный Уджа лишь велел командирам поглядывать за спину, где таились халхасские разбойники Чойджаба. Но что-то пошло не по плану. Солнце стояло еще высоко, когда вдруг командир увидел, как его непобедимое воинство несется назад. Монголы яростно нахлестывали своих лошадей, и от них явственно воняло кровью и страхом.
        - Стоять!
        Видно было, что многие из беглецов, прежде всего, вчерашние рабы, готовы нестись прочь - вплоть до самой Великой стены. Но, по счастью, долина оказалась не настолько широкой, чтобы трусам удалось убежать, обойдя обоз и конные табуны. Уджа и его командиры остановили белгецов, сбили их в какое-то подобие отрядов. Те вопили о засаде, о старшных врагах, но времени разбираться не было. Подпираемые латными маньчжурскими воинами, монголы снова пошли вперед. Собрали даже коноводов, чтобы никто не отсиживался в тылу. Похоже, Бурни готов дать сражение. Так он его получит!
        Потери после первой атаки пока неясны, ехэ-цзяньцзюнь пытался окинуть общим взглядом перестраивающиеся отряды. Выходило больше трех тысяч. Но насколько? Непонятно. Неужели Бурни заманил в засаду и перебил почти тысячу воинов? В груди Уджи проснулся колючий страх. Страх, недостойный истинного воина!
        - Вперед! - прорычал предводитель, и огромная конная масса стронулась с места - теперь уже не спеша.
        Широкой рекой конница вытекла на открытое пространство, усыпанное телами первого натиска. Конечно, тут лежали не только воины Уджы, наверняка, немало чахарцев полегло в этой сече! А вон и сами чахарцы с найманами - выстроились тонкой волной. Что там было за их спинами - посланник императора разглядеть не мог, но по всему выходило, что мятежников немного: семь или восемь сотен.
        Уджа подозвал старшего из тысячников.
        - Атакуй их, - повелел ехэ-цзяньцзюнь. - Не увлекайся наступлением. Просто заставь их двигаться. Я хочу понять план мятежников.
        Неполная (уже очень неполная!) тысяча начала разгон. Бурни вновь не принял схватки и начал отступать. Чахарцы уходили вглубь долины, и вдруг стало видно, что за их спинами, чуть правее, стоял немалый отряд.
        Стоял! На ногах!
        Эти мятежники, видать, пережили настолько тяжелую зиму, что вовсе без лошадей остались.
        «Добьем их последними» - решил Уджа.
        И тут Великое Синее Небо разразилось небывалым громом!
        Глава 43
        Уджа на миг вцепился в амулет, надежно укрытый под пластинами хатанги. Но опомнился. Конечно, это была не воля Тенгри. Тем более, что пеший строй неведомых врагов окутали облачка дыма. Пушки? Ручные ружья няоцян? Но откуда они здесь?
        - Неужели на стороне Бурни сражаются подлые никань? - Тукай тоже быстро постиг природу страшного грома.
        Постигла ее и первая тысяча, посланная на врага. Десятки, если не сотни тел людей и лошадей покрыли собой каменистое поле битвы. Уцелевшие со всех ног неслись прочь от побоища, причем, наездникам даже не требовалось подгонять коней.
        - Вперед! Навстречу трусам! - заорал Уджа своему окружению.
        Это всего лишь порох. У нежданных союзников Бурни оказалось огненное оружие. Но это нестрашно. Да, защитить от выстрела не может ни щит, ни доспех, но и стрелки огненного боя тоже беззащитны перед острой саблей. Главное, добраться до них. И как можно скорее.
        - Собрать в кулак всех монголов! - раздавал указания Уджа. - Ударить по Бурни и добить уже изменника! А маньчжуров - на пехоту!
        Это было прекрасное решение. Из-за тяжести доспехов маньчжуры были более медленными. Им за бунтовщиками, которы вечно убегают, не угнаться. А вот пеших стрелков они сметут одним ударом.
        - Вперед! - Ехэ-цзяньцзюнь сам выхватил саблю из ножен и лично пошел в атаку. Он верил, что она станет решающей.
        Чахарцы снова ожидаемо подались назад, едва заметили, что на них несется более двух тысяч воинов императора. Снова решили уйти под прикрытие бойцов огненного боя (кто же все-таки эти стрелки?). Но теперь эта пехота им не поможет! Ее уничтожит маньчжурский кулак.
        Краем уха Уджа услышал новый слитный небесный грохот, но понимал, что сейчас смертоносный свинец и чугун летит не в монголов. И это его радовало. Через некоторое время стрельба стала хаотичной… и вообще прекратилась. Похоже, маньчжуры сделали свое дело.
        К этому времени чахарцы с найманами прекратили отступление. Встали стеной, выставив копья и натянув луки. Войско императора сгрудилось огромной массой, так как из-за завалов камней и острых скал окружить мятежников не получалось.
        «Ничего! Продавим! - радовался ехэ-цзяньцзюнь. - Так даже лучше - Бурни из этой западни никуда не убежит! Уничтожим весь мятеж одним ударом!».
        Ему даже хотелось пробиться в передние ряды, чтобы самолично, своей рукой карать бунтовщиков. Эх, если бы, как в легендарные времена, вызвать Бурни на бой и собственной саблей снести его жалкую голову…
        Увы, протиснуться вперед не было никакой возможности. Войско императора топталось на месте, лошади от толчеи и шума кусали друг друга. Может, отвести часть кавалерии назад? Они тут бесполезны. Вдруг маньчжурам нужна помощь?
        И последняя мысль, словно, пробудила весь остальной мир, который остался за пределами схватки. Снова грянул слитный многоголосый грохот - ничуть не ослабевший от маньчжурской атаки. Он стал даже громче и сильнее! Тут же воздух вокруг Уджи наполнился криками боли и ужаса. Прямо на его глазах что-то влетело в соседнюю лошадь, снесло ее с места, протащило несколько шагов, а потом полетело дальше, ломая ноги коням.
        Неведомые пешие стрелки не разбиты! И они стреляют прямо по нему!
        - Назад! - заорал командующий не своим голосом, но монголы начали отступать без приказа.
        «Нужно выйти на простор, отойти подальше от пушек и няоцян, чтобы осмотреться и понять, что случилось», - успокаивал себя Уджа.
        Выкликая знаменосцев, что указывали дорогу, он повел войско чуть влево, так как помнил, что опасные пешие стрелки находились позади и справа. Увы, перепуганное императорское войско плохо слушалось команд: многие неслись, куда вёл их глупый страх. В том числе, чуть не прямо на смертоносные стволы орудий. Каким-о непостижимым способом враги умудрились быстро переместить их на новые позиции. Они успели перезарядиться и выстрелить снова. На этот раз смертоносный свинец достался глупым трусам. А те, кто благоразумно последовали за своим ехэ-цзяньцзюнем - остались целы.
        Монгольская конница вышла на безопасный простор, и Уджа огляделся. Враг, действительно стоял на том же взгорочке, лишь развернув свой строй… А вот маньчжуры кружили очень далеко, почти у противоположных горных отрогов… И стало их, на первый взгляд, намного меньше, чем перед началом битвы. Приглядевшись, Уджа заметил то, на что раньше не обратил внимания: перед пешими стрелками, что стояли на некотором возвышении, располагался склон. Довольно пологий, но переполненный завалами из камней, обломками скал, трещинами.
        - Проклятье! - прошипел полководец. - Не могли там маньчжуры верхом пройти. Да еще рысью…
        Похоже, камни остановили их атаку, возможно, латники даже начали спешиваться - тут-то их и принялись нещадно обстреливать…
        'Надо найти их командира и устроить ему выволочку первым, чтобы все увидели, что на нем лежит вся вина в неудаче, - озарило Уджу, и он спешно повел монгольскую конницу на соединение с латниками. Тем более, пока всё было спокойно: пешие стрелки не собирались покидать свою удобную позицию, всадники Бурни тоже не нападали - у мятежного циньвана осталось совсем мало боеспособных людей.
        «У меня тоже» - зло подумал Уджа, но прогнал эту мысль от себя.
        - Где ваш командир, трусы! - издалека начал кричать маньчжурам ехэ-цзяньцзюнь, грозно хмуря брови. Латники недовольно загудели, но молчали - все-таки монголов было в несколько раз больше.
        - Там, - кто-то махнул рукой в сторону горного склона.
        Уджа присмотрелся, и увидел вдалеке маленькую группу всадников. Нет, они не бежали с поля боя - всадники, наоборот приближались. Полководец ударил пятками свою лошадь и рванул навстречу. Он был уверен, что личная охрана следует за ним неотступно.
        Однако, Уджа не успел наорать на старого седоусого маньчжура, который командовал латной конницей.
        - Я бы наверху! - оживленно закричал тот издалека. - Я видел поле битвы! Плато этих странных стрелков непроходимо только с юга и с запада! Появись мы в другом месте - и бой сложился бы по иному, но подлый Бурни своим притворным отступлением заманил нас прямо под их пушки. А потом еще эта атака…
        Кажется, старик собирался обвинить Уджу в бездарном командовании войском! Ехэ-цзяньцзюнь уже набрал полную грудь воздуха, чтобы разразиться руганью, но маньчжур сумел его опередить:
        - Но мы всё равно победим, господин! Я всё видел сверху: с северо-востока плато, где засели стрелки, плавно спускается вниз - там совершенно открытый проход. И туда можно спокойно пройти по ложбине. Отдай мне приказ - и я смету этих жалких врагов! Пусть твои воины отвлекут мятежников ложной атакой, а я ударю им в спину…
        - Я сам это сделаю! - оборвал старика Уджа, сходу уловивший суть плана. - У тебя осталось слишком мало воинов. Повелеваю твоему отряду сдерживать конницу Бурни. Я же поведу лучших на самого опасного противника.
        Он остановил выбор на второй тысяче; кажется, она понесла наименьшие потери. Первую, от которой остались жалкие ошметки, ехэ-цзяньцзюнь присоединил к маньчжурам и послал их против конницы Бурни. Третья должна будет отвлекать на себя стрелков. Сам же Уджа и лучшие бойцы, опустив знамена, волчьей стаей понеслись по скрытой утесом ложбине. Маньчжуры-проводники уверенно вели отряд в спину противнику. Довольно скоро они вышли на простор. Старик оказался прав - это была ровная земля. Отсюда видно, что стрелки все-таки имели лошадей, только прятали их у себя за спиной. Добыча!
        - Вперед! - заорал радостно Уджа, воздев саблю над головой.
        Монголы радостно завизжали, заулюлюкали и ринулись широкой конной лавой - благо места было в избытке. А враг их явно не ждал!..
        И тут что-то случилось. Справа и слева лошади с ржанием стали заваливаться, падать. Всадники вылетали из седел, кувыркались - и тоже кричали.
        «Железный чеснок! - озарило вдруг командира. - Вот же подлые твари! Рассыпали его на ровном месте, выманивая нас…».
        По счастью, железных шипов у врага было мало. По центру конница уверенно заходила на плато. Пешие стрелки спешно перестраивались, перекрывая дорогу тонкой полоской строя. Глупцы! Их было-то всего сотни три - в отряде Уджи еще в полтора-два раза больше воинов! Но главное не это - у пеших врагов просто нет шанса против конной атаки! Вот сейчас, наконец, мятеж будет подавлен…
        Мудрый Уджа придержал свою лошадь, поскольку догадался, что сейчас произойдет. И действительно, враги успели разрядить свои ружья няоцян практически в упор, положив много десятков всадников. Но те, кто уцелел, сейчас…
        Монгол не понимал, что происходит. Только что чужаки стояли с няоцян наперевес, но очень быстро их строй ощетинивался короткими копьями! Откуда? Копейщики нацелили шиловидные острия на конную лаву… Многие лошади в ужасе начали заворачивать, но для кого-то было уже поздно, кому-то мешали напирающие сзади… Утратившая всю мощь натиска монгольская кавалерия буквально насаживала себя на смертельную щетку.
        Сам Уджа лишился лошади, в которую впились, как минимум, два копья, но ловко спрыгнул на землю и с рычанием рванул на ближайшего врага. Высокий, крепкий противник пытался отбить саблю своим няоцян… няоцян, из которого непостижимым образом торчало копье!.. Но стрелку было неудобно им драться. Враг отбросил ружье, пытаясь быстро выхватить клинок из ножен.
        «Ну, уж нет!» - зарычал Уджа и ловко ударил противника в голову. Тот покачнулся, шлем на его голове скособочился, а потом вообще свалился наземь.
        И Уджа замер, занеся саблю для второго удара. Перед ним был не монгол, не никанец. Косматый северный варвар-лоча: носатый, пучеглазый. Еще у него торчала отвратительная раздвоенная борода… а весь лоб был покрыт уродливыми шрамами.
        «Да я же видел его! - понял вдруг Уджа. - Видел его пленником! Во дворце императора!».
        Открытие так потрясло ехэ-цзяньцзюня, что тот слишком поздно увидел удар длинного кривого меча. Меча с черной оскаленной пастью дракона на навершии рукояти.
        (7)182?3 год от сотворения мира/1675?6. Путешественник

* * *
        Глава 44
        Клинок, вошедший в основание шеи настырного монгола, застрял в коже доспеха, и Дурной несколько раз дернул меч на себя, прежде, чем удалось его вырвать из заваливающегося тела. Быстро встал в защитную стойку, но никто на него не кидался: монголы хаотично метались на пятачке, зажатые полями чеснока и строем штыковой пехоты.
        - Большак, да поди ужо взад! - широкие плечи драгунов норовили сойтись впереди и вытеснить непутевого командира в тыл. В общем-то, они правы: вон как глупо вышло, а войско чуть не лишилось командира в ответственный момент. Спасибо шлему Гунькиной работы - спас! Даже в голове особо не звенело.
        Дурной подобрал с земли шлем, пищаль и отошел чуть назад. Битва снова выравнивалась. В который уже раз. Кажется, все-таки удастся победить. А ведь всё едва не погибло еще на этапе переговоров. Вернее, никаких переговоров вообще могло не быть. Едва войско Черной Руси оказалось в чахарских владениях, Бурни о том проведал. Поскольку он уже потихоньку собирал свои силы, то имел под рукой более тысячи снаряженных воинов - и быстро окружил чернорусский отряд.
        Едва-едва не пролилась кровь. Слишком чужими были северные пришельцы, даже ушлый Удбала вряд ли смог бы убедить мятежников, которые всюду видели подвох. Но на счастье под рукой у Дурнова имелся идеальный переговорщик - князь Абунай. Отец Бурни, освобожденный в Мукдене. За время перехода от старой маньчжурской столицы до Внутренней Монголии, Большак ввел его в курс дел, объяснил, что мятежного сына раскрыли и ему нужна срочная помощь. И именно Абунай вышел вперед, когда вокруг чернорусского войска появились кровожадно настроенные монгольские отряды. Вступил в переговоры и организовал встречу обоих лидеров.
        Бурни долго и недоверчиво изучал северного варвара.
        «Тебе-то это зачем?» - хмуро спросил он.
        «Мы уже трижды воевали с Цинами, - искренне ответил Дурной. - Я хочу лишь, чтобы они оказались как можно дальше от нашей Черной Реки… Или вообще исчезли. А враг моего врага - мой друг».
        Объяснение чахарца вполне устроило, и они начали совместно планировать кампанию. К сожалению, беглец из будущего практически не знал никаких подробностей, кроме того, что заговор Бурни раскрыт, что в Пекине собирают (или уже собрали?) войско - небольшое, собранное из кого попало, но достаточное для разгрома чахарцев. Он даже с датой ошибся - март давно сменился апрелем, а врага всё не было.
        Пока, наконец, из восточных гор не прибыли вестники, сообщившие о многотысячном войске, что вознамерилось окружить владения Бурни. Молодой князь тут же оживился. Хищная улыбка не сходила с его лица. Восстанием, кстати, по-прежнему руководил младший член семьи (Абунай во всем полагался на решения сына). Бурни даже повадился командовать и чернорусским «ограниченным контингентом»… причем, не особо понимая, в чем его сильные стороны. Он воспринимал союзников лишь как плохую кавалерию. Полагал, что пушки можно использовать только для осады, а мощь ручного огнестрела практически не осознавал. Пришлось даже пожертвовать немалой пайкой пороха и овечьей отарой, чтобы показать, в чем сила «северных варваров»… И вечером того дня, жадно поедая свежую баранину, монгольские князья начали, наконец, прислушиваться к советам Большака и его командиров.
        Поскольку враг шел очевидным путем и шел крайне неосторожно, Бурни настаивал на засаде. Увы, первоначальный план - растащить имперский отряд на две части - не удался. Зато дальше всё пошло, как по нотам. Бурни со своей кавалерией идеально заманил преследовавших его имперских монголов прямо под чернорусские пищали. Наступающие вообще не придали значение пешему отряду на взгорочке. Видимо, за обоз приняли. Одна беда: преследователи сильно растянулись, поэтому урон от свинца и ядер вышел не такой разрушительный, каким мог бы стать. Враги бежали, Бурни снова выдвинулся вперед… и дальше враги совершили огромную глупость: полностью повторили атаку, но уже всеми силами. Тяжелая конница попыталась штурмануть взгорочек, но не смогла пройти по завалам из камней… Их просто в упор расстреливали. Потом дали залп по остальной коннице - на поле лежало уже более тысячи трупов… и почти трупов.
        Далее, глупого имперского командира, будто, подменили. Он нашел обходной путь к позициям «северных варваров» и даже почти незаметно провел по нему сильный отряд. Увы, для него - Сорокин предвидел подобный вариант. Он еще до похода заказал железного чесноку пуда на четыре. Разбросал его в уязвимых местах - и противник со всего маху влетел с шипастые поля. Дав возможность амурским драгунам расстреливать его, как в тире. Небольшой проход надежно перекрыли штыками - куда в бессилии ломилась оставшаяся боеспособной часть конницы. В это время пушкари и пищальники из Темноводного лупили по имперцам, оставшихся на главном поле битвы, а Аратан уже сажал на коней даурскую сотню, чтобы добить врага, как только тот дрогнет.
        И враг дрогнул! Монголы противника начали крайне неорганизованно отступать, даурский конный кулак опрокинул их, а атака воинов Бурни - обратила в окончательное бегство. Тут еще из ущелий выскочили халхасцы из первого «засадного полка» - небитые и практически свежие…
        Блюдо готово!
        Пока союзная конница добивала то, что еще способно было двигаться, драгуны с казаками приводили себя в порядок, бинтовали раненых, а самые шустрые уже слезли со взгорочка и принялись дуванить поле битвы.
        - Какие потери? - окрикнул Дурной Сорокина.
        - Яко в сказке! - есаул не мог сдержать улыбку. - Живота лишились осмь, с полусотню поранетых. Всё больше стрелами биты. Не ведаю еще, что у дауров, но мнится, и там мало потерь.
        Остаток дня и весь следующий войско отходило от битвы и наслаждалось плодами победы. В отличие от чернорусского отряда, чахарцы и найманы потеряли много людей. Вместе с сильно ранеными - более четверти от своей неполной тысячи. Но монголы совершенно не были расстроены! Война и смерть для них - дело привычное. А к победителю быстро придут новые бойцы. Зато наследник великой династии Юань с союзниками захватил более пяти тысяч лошадей. В обозе - целые сундуки с малополезной бронзовой монетой. Ну и всякого - «по мелочи». Сотни доспехов, тысячи копий и мечей. Не менее трех сотен монголов императора не смогли уйти и попали в плен.
        Поскольку преследованием убегающих и потрошением обоза занялись, в основном, монголы, то они же заполучили большую часть дувана. И кочевники совершенно не желали делиться им по справедливости: по вложенным в победу усилиям. Вообще, у них всё было довольно просто: кто громче всех кричит о своих подвигах - тот и главный герой. Дурной посмотрел на эти состязания по бахвальству и махнул рукой. Коней ему много не нужно, дырявая китайская деньга тоже без особой надобности, доспехи и оружие домой везти - больно тяжело будет. Вот пороху бы! Но такой добычи у имперцев не имелось.
        А пороховые запасы у чернорусского войска изрядно иссякли. Впервые и пищальники, и пушкари настрелялись всласть! Кто-то и по десять выстрелов умудрился сделать. Все стволы были напрочь забиты, можно сказать, что к концу схватки «экспедиционный корпус» лишился всей своей огневой мощи. А потому весь вечер драгуны и казаки старательно чистили стволы.
        Над вольготно раскинувшимся войском победителей густо пахло вареной и жареной свежей убоиной (коней в битве полегло без меры), а разноязыкие генералы собрались на совет.
        - Что делать будем дальше? Куда пойдем?
        Глава 45
        Князья принялись предлагать свои идеи и быстро переругались.
        - Не надо гневить вышние силы, которые даровали нам удачу в минувшем бою, - покладисто начал старый Абунай. - Сейчас слава о нашем войске начнет разлетаться по всей Степи. Многие тайджи, гуны и ваны услышат о победе и захотят последовать за нами. Нам остается только ждать. Сейчас надо укреплять власть во Внутренней Монголии.
        - Укрепляя твою власть, мы только съедим всех коней, что сегодня заполучили, - яростно размахивал обглоданной костью найман Джамсан (исходы битвы оказались таковы, что сейчас его отряд стал самым многочисленным в войске). - Мы перебили всех воинов богдыхана, кто еще оставался в Столице, она теперь беззащитна. Надо идти за Стену! Там сытные села и города! Там много добычи, из-за которой к нам еще вернее пойдут прочие племена.
        - Не всех! Не всех мы перебили, Джамсан! - тут же встал поперек вана халхасский изгнанник Чойджаб. - У Энхэ-Амугулана полно никанских воинов. Городская стража, части Зеленого знамени. Это тут, в Степи они нам не страшны - никанцы всегда уступали нам в поле. Но за Стеной, в своих крепостях они очень даже опасны! Нельзя туда идти, по крайней мере, сейчас - нас совсем мало.
        - Потому и нужно идти, что мало! - багровел лицом и без того смуглый Бурни. - За Стеной служат тысячи чахарцев. Они давно уже должны были подняться…
        - А что же не поднялись? - не унимался Чойджаб. - Подкупили их, Бурни. Или запугали. Или перебили.
        - Вот и надо проверить!
        - А что северные варвары скажут? - ван Джамсан, видя, что голоса разделились, решил обратиться к союзникам. - Как ты считаешь, Болшак?
        «Спасибо, что вспомнили, - сдержал усмешку Дурной. - Но могли бы хоть имя запомнить».
        - Вы все, по-своему, правы, - дипломатично начал он. - Нас слишком мало для похода на Пекин. И нужны пополнения. О грабежах же еще очень рано думать - сначала надо войну выиграть. Но самое важное сейчас - другое. Важнее всего остального - империя Цин. Смотрите: сложилась ситуация, когда возле Столицы у императора совсем нет войск. Но они появятся. Империя найдет силы. Поэтому ждать смертельно опасно. Надо идти - и идти прямо сейчас. Пока мы в выигрышной ситуации, а император растерян. Если удастся пополнить ряды чахарцам - отлично! Если нет - хуже не будет. Но мы уже будем нападать на саму Цин! Если мы, хотя бы, видимость осады Пекина изобразим, а тем более, если вынудим императора бежать из Столицы - вот тогда о тебе, Бурни, пойдет великая слава! И по Степи, и - что главное - по южным землям. Ведь там сейчас воюет монголов больше, чем их осталось во всей Внутренней Монголии.
        - Верно! Верно! - загомонили сторонники нападения. Чойджаб и тот слегка засомневался. Только уставший Абунай покачал головой.
        Вышли на третий день после битвы. Каждый монгол теперь имел по три-четыре лошади, и все эти табуны ехали не порожняком, а с добычей. Пока шли не к Стене, а, скорее, обратно - на северо-запад. Поскольку атаковать Великую стену решили в районе уже знакомых Дурнову ворот Дацзинмэнь. Там рядом - богатый торговый город Чжанцзякоу, который можно от души пограбить, и совсем недалеко - казармы Сюаньфу, где, возможно, еще стоят чахарские восьмизнаменники. А до Пекина оттуда - всего полторы сотни верст.
        Союзники шли достаточно бодро: весь обоз был на конях; хотя, чернорусская артиллерия слегка задерживала движение. Войско выходило из гор в Великую Степь, которая уже расцветала! На пару месяцев эта страна превратится в рай, покуда палящее солнце и сухие ветра не превратят ее в полупустыню. Но за это время монгольские стада отъедятся - и конные войска степняков станут страшной силой.
        Внезапные атаки в Степи - это нонсенс. И не потому, что она плоская, и всё видно за сто верст. Тут как раз всё наоборот: подкрасться к врагу в этом изрезанном рельефе легко. Но вот незаметно подвести войско - никак. Над ним непременно будет стоять столб пыли; а дрожь земли от тысяч копыт слышно загодя. Так случилось и на этот раз. Неизвестно войско понимало, что скрыть инкогнито не получится, а потому просто неспешно вывалилось на хребет длинного северного холма.
        Монголы. Тут без вариантов. Дурнову показалось, что их на холме - многие тысячи, но конные войска с их запасными да заводными лошадьми трудно оценить на глаз. Только вот какие это монголы? Те, что спешат на соединение со славным князем Бурни… или те, кого призвал император Канси уничтожить мятежников?
        Большак с несколькими ближниками поскакал к бунчукам чахарского циньвана. Там уже кружили остальные предводители, о чем-то яростно споря.
        - Кто они? Известно? - рявкнул Большак издалека, перекрикивая общий гомон.
        - Хорчины, - мрачно ответил Бурни. - Знаки хошуй-эфу Шаджина.
        Дурной и сам на миг побледнел: с хорчинами его связывали только плохие воспоминания. Но, услышав имя, невольно дернул повод. Он вспомнил это имя! В той, реальной версии истории император Канси пытался поднять против Бурни много племен. И все, как бы соглашались, но идти на бой с чахарами не спешили. Первым подоспел как раз князь Шаджин (не просто князь, а эфу - брачный родственник богдыхана). Судя по «Записям о монголах» - подоспел идеально вовремя. Войско императора только-только разбило мятежников, Бурни с братом и группой самых верных товарищей бегал от преследователей, сверкая подковами. И тут появился хорчинский князь. Добил остатки бунтовщиков, чуть не лично завалил и Бурни, и брата его - смешливого Лубдзана.
        - Сколько их? - уже подъехав, уточнил Большак.
        - Пара тысяч. Может, больше.
        «Ну, пару тысяч одолеть можно, - прикинул Дурной. - Если грамотно всё организовать, если навести их конницу на пушки и пищали… Тем более, время подготовиться они нам дают».
        - Князь, этим людям доверять нельзя! - жарко начал командир чернорусского отряда и наткнулся на кривую усмешку союзника.
        Ну да, это же Монголия! О каком доверии тут вообще говорить можно! А уж между хорчинами и чахарцами - и подавно. Ведь именно хорчины чуть ли не первыми покинули монгольскую коалицию и стали служить маньчжурам, помогли роду Айсиньгёро стать богдыханами всей Внутренней Монголии (к тому времени северная Халха и уж тем более далекая Джунгария лениво поплевывали на этот титул). Хорчины же стали главными участниками травли чахарцев, выдавив правящий род из Монголии. Так что в итоге дяде, а после и отцу Бурни, пришлось идти на поклон к манчьжурам.
        Да, действительно, бессмысленный совет Большак дал Бурни!
        Так что же теперь? Готовиться к бою?.. Только вот хорчины совсем не спешили начинать сражение. Монголы здесь всегда стараются драться на стороне сильного.
        - Знамена! - вдруг выкрикнул Дурной. - Князь, пошли к хорчинам вестников со знаменами войска Уджи, что мы добыли в битве. Пусть полюбуются.
        Смуглый циньван кивнул и улыбнулся, сразу уловив идею - и вверх по холму, тяжко набирая разгон, устремился пяток всадников с императорскими трофейными полотнищами Восьмизнаменного войска. Не доехав до боевых порядков хорчинов, они просто бросили знамена на землю и припустили обратно.
        Дурной смотрел, как потенциальный противник с «дарами» ознакомился… Хорчинское «море» шумно заволновалось, но с места не двигалось. Всё это время, чернорусские сотни и артбатарея занимали и обустраивали позицию, готовили оружие - под прикрытием союзной конницы.
        - Думаю, они уже поняли - надо послов слать, - предложил чернорусский предводитель.
        Бурни лишь покачал головой, удерживая волнующуюся кобылицу и испепеляя взглядом строй хорчинов.
        - Сильный не посылает послов первым, - с неискренним спокойствием пояснил он. - Сильный ждет. Шаджин только поэтому и стоит на месте.
        И все-таки богдыханов эфу не выдержал первым: от общего строя отделились всадники, нашли Бурни и пригласили его на переговоры. Наследник Северной Юани поехал сам - с остальными князьями. Это не был знак доверия; так мятежники показывали, что ничего не боятся. А Дурнова не взяли - это тоже был понятно чего знак. Большак нервно мял повод, вглядываясь в далекую встречу на высшем уровне. Если сейчас хорчины грохнут всех лидеров - весь поход, все затраченные усилия потеряют смысл. Конечно, остается Абунай (он даже старший в роду)… Но Дурной совершенно не верил в то, что этот уставший от жизни сиделец сможет успешно продолжать восстание.
        С огромным облегчением он увидел, как его протеже возвращается назад - целый и невредимый.
        - Ну? Что?
        Глава 46
        - Хошуй Шаджин изъявил желание воевать с нами бок о бок! - возгласил Бурни.
        - Просто хошуй хочет пограбить с нами никанские города! - расхохотался Джамсан.
        Все подхватили его хохот, смеялись громко и нарочито. Отчасти из-за того, что спало напряжение: боя не будет. А с другой - монголы любят многое делать старательно и напоказ. Но, тем не менее, от лидера мятежа не укрылось, что командир чужаков не смеется совершенно.
        - Что-то не так, Болшак? У Шаджина сильный отряд. Почти три тысячи воинов. Не только стрелки, но и копейщики.
        - То-то и оно, что сильный, - поморщился Дурной. - Там. За Стеной, мы можем встретить двухтысячное вражеское войско и вступить с ним в бой, уверенные, что мы намного сильнее. А хорчины вдруг ударят нам в спину - и уничтожат.
        Вокруг лоча мгновенно образовался круг гробовой тишины. Монголы хмуро смотрели на чужака. Как будто, он не проявил разумную осторожность, а… «накаркал». Большак понимал их недовольство. Только что и он сам думал, что это успех! Они избежали тяжелого боя, если не поражения. А богдыханов родич Шаджин унизился, предложив мир… Но теперь получается, что как раз союзники оказались в невыгодной ситуации. Брать с собой ненадежного союзника опасно. Отказывать ему тоже чревато: обидится и в бой пойдет. Хорчины наоборот в шоколаде: могут атаковать, когда захотят, когда им будет максимально удобно. А чахарцы и прочие теперь глаз сомкнуть побоятся.
        Вот об этом все и думали.
        Тут Дурнова озарило.
        - Князь, зови их снова на переговоры! Я знаю, что надо сделать…
        На этот раз его взяли в переговорную делегацию - хороший знак. Чернорусский командир ехал в толпе и сильно не отсвечивал. Зачем давать хорчинам лишнюю пищу для размышлений? Он надеялся, что вообще не придется вылезать на первый план, ибо Бурни был детально проинструктирован… Хотя, и слабо верил в задумку.
        - Какие у тебя еще есть вопросы? - Шаджин оказался невысоким, кривоногим (даже для монгола), но крепким воином средних лет.
        - Нас слишком утомила прошлая битва, хошуй, - начал заготовленную речь чахарский князь. - И мы собирались встать на большой отдых в становище под Удухой. Подождем остальных тайджи, гунов и ванов - чтобы всей силой идти за Стену.
        Шаджин не мог скрыть своего недовольства. Во-первых, перспектива пограбить откладывалась на неопределенный срок. Во-вторых, если хорчины все-таки задумали подлость, им это будет труднее сделать при других племенах. Хошуй-эфу начал было уговаривать чахарца верить в удачу и идти в поход. Сегодня же! Сейчас! Но Бурни поднял руку, требуя внимания - эфу недовольно дернул щекой.
        - Я вижу, Шаджин, что твои воины полны сил. Их печень разбухает от силы, а сердца жаждут вражеской крови. Было бы преступлением не дать вам того, что вы заслуживаете…
        Это прозвучало опасно двусмысленно… Но коренастый хорчин, кажется, не понял намека.
        - И я хочу предложить тебе стать важной частью моего плана. Мы накопим силы и через неделю-другую ударим по Стене. Ты же за это время можешь пойти на восток - и атаковать саму Маньчжурию. Сытую страну, которая уже много лет не знает войн. Так мы ударим по врагу с двух сторон, заставим его растерять остатки своей храбрости!
        Шаджин аж поперхнулся.
        - Ты посылаешь меня в самое сердце владений Айсиньгёро?
        - На миг мне показалось, Шаджин, что ты говоришь это от недостатка храбрости, - улыбнулся Бурни. - Но я верю, что твои воины - самые смелые к западу от Хингана. А ведь даже мои союзники менее луны назад смогли напасть на маньчжуров и захватить Мукден.
        Свирепеющий хошуй завис, привстав на стременах.
        - Какие союзники?.. Погоди, что? Мукден?
        - Так и есть, почтенный хошуй. Они ворвались в город, перебили почти всю стражу, сожгли западные ворота. Оставили Мукден без защиты.
        Бурни не собирался вдаваться в детали насчет союзников. Главное, чтобы Шаджин понял, что они есть. И их хватило для захвата старой столицы маньчжуров.
        - Не сочти мой вопрос за проявление недоверия, юный Бурни, - медленно начал хошуй. - Но ты точно уверен, что эти твои… союзники… сожгли именно Мукден?
        - Я знаю это наверняка, хошуй. И клянусь тебе в том Вечным Синим Небом и Буддой Майдаром.
        Шадшин ядовито улыбался, показывая, насколько сильно он верит клятвам. Бурни выдержал язвительный взгляд хорчина. А потом коротко позвал через плечо:
        - Отец!
        Абунай - кроткий и спокойный - выехал вперед, загородив сына.
        - Как грустно, что ты не веришь клятве моего сына, славный хошуй Шаджин, - лицо главы династии Северная Юань было предельно скорбным. - Возможно, тогда ты поверишь мне? Я сидел в заточении в проклятом городе Мукдене, как вдруг ко мне явился сам юный Энхэ-Амулуган. Голый, расписанный похабными знаками. Император валялся у меня в ногах, молил о прощении. Потом целовал мои кандалы, и те песком осыпались к моим стопам. Так я и стал свободным - и оказался перед тобой.
        Эту дикую историю монголы сочиняли всем «штабом». Особую фантазию проявил, конечно, найманский ван Джамсан. И вот Шаджин выслушал всё с выпученными глазами. Он понимал, что над ним издеваются… но, получается, он заслужил это своим недоверием Бурни. Впрочем, дело-то не в этом! Главное - раз Абунай свободен, значит, Мукден и впрямь был захвачен! Значит, Маньчжурию совсем некому защищать…
        - Твои… союзники. Они, верно, всё там разграбили? - наконец, открыл рот хорчин.
        - Они очень спешили доставить мне моего отца, - ответил Бурни. - Я мог бы поклясться тебе в этом и Небом, и Майдаром, но тебе не нужны мои клятвы…
        И тут-то Шаджин невольно поверил! Поверил, что на востоке лежит Маньчжурия, пусть, не такая богатая, как окрестности Пекина, но зато совершенно беззащитная!
        - Хорошо, - выдал он после долгого взвешивания за и против. - Я поведу своих воинов на Мукден…
        - Повелеваю тебе уничтожать там все цинские войска! - величественно заговорил Бурни. - Следуя в Маньчжурию, ты можешь принимать под свое начало любые восточные роды, ибо действуешь ты по воле Великой Северной Юани!
        Свита чахарского князя за его спиной незаметно переглядывалась. Сработало! Как минимум, хорчины уйдут подальше без конфликта и схватки. Как максимум, они конкретно разграбят хартленд династии Цин, тем самым, окончательно разорвав отношения с этой династией. Юному Канси придется драться уже не на два, а на три фронта. Подданные хошуй-эфу - это, конечно, не всё племя хорчинов, но немалая его часть. А, возможно, по дороге тот втянет в восстание и другие роды и племена. Но! Даже, если сейчас Шаджин всё еще играет на два фронта, и против маньчжуров он восставать не решится, он поневоле станет дезинформатором и сообщит в Пекин, что войско Бурни устало и будет две недели отлёживаться…
        Чего войско Бурни, разумеется, делать не станет! Как только разведка убедилась, что хорчины ушли на полперехода, мятежники тут же снялись с места и двинулись на юг - стремительно, насколько это было возможно. Всё это время в арьергарде носились многочисленные разъезды, выискивавшие хорчинских шпионов. Уже через четыре дня союзники снова приблизились к горам и оказались в поле зрения Великой стены. Где-то там находились знаменитые ворота Дацзинмэнь, через которые три года назад пленник Ялишанда Шаци трусливо бежал в родное Темноводье.
        Теперь он вернулся, чтобы расплатиться за 13 лет плена.
        Глава 47
        Город Чжанцзякоу пылал. Всего-то менее тысячи монголов смогли навести такого шороху, будто целая орда Чингисхана. Крепость, конечно, закрылась, но предместья пылали. Джамсан, намекал, что надо бы и цитадель развалить - как до этого захватили Стену - но Дурной только покачал головой. Это не одно и то же.
        А за Великую стену они и впрямь перебрались быстро и легко. Конечно, китайская стража заперла перед ними ворота Дацзинмэнь. В надвратной башне засела сотня-другая стрелков и копейщиков. И обычно этого хватало - кочевники не великие мастера осад, а провести сотни и тысячи лошадей, кроме как через ворота, им негде. Но на этот раз из Степи подтянулось необычное войско.
        Черноруссы за пару часов возвели земляную насыпь, установили на ней две тяжелые пушки и принялись лениво постреливать по воротам. Лениво - потому что запасы пороха и ядер уже иссякали. А все эти землекопства и прочие движения нужны были больше для отвлечения внимания. За это время казачья полусотня из Темноводного тайно ушла на восток версты на две, нашла совершенно пустой участок Стены, с помощью крючьев забралась наверх, степенно облачилась в доспехи - и рванула к башне уже поверх стены!
        Стража обомлела. Казакам сходу удалось ворваться внутрь, завязалась лютая рубка. В это время остальные мятежники установили две имеющиеся у них штурмовые лестницы (на большее не нашлось подходящего леса). При обычном штурме китайцы легко бы их разрушили, но сейчас страже было не до этого. Поток пополнения не иссякал, и очень скоро мятежники выбили всех защитников, открыли ворота…
        И вот тут Чжанцзянкоу запылал!
        - Бурни! - увещевал союзника Дурной. - Останови это! У нас просто нет времени на грабежи.
        Князь смерил лоча снисходительным взглядом.
        - Мои люди заслужили это.
        - Да пойми же, что ради пары побрякушек вы можете потерять всё. Надо идти в Сюаньфу! Там же стоят твои люди. Мало ли что с ними смогут сделать, узнав о твоем появлении: увести на юг, перебить…
        Смугляш нахмурился. Этот типичный степняк все-таки был неглуп и мог оценить значимость чужих советов. Уже неплохо для правителя. Бурни подозвал телохранителей (у местных князей это был круг ближников, которые не только охраняли тело, но и давали советы, исполняли поручения, даже командовали отрядами) и велел им собирать воинов. В итоге удалось оторвать от грабежей около полутысячи монголов.
        «Ну, хоть столько».
        Дурной разместил в воротной башне Великой стены пушкарей и казаков и уговорил остановиться здесь халхасского князька Чойджаба.
        - Если с той стороны появятся какие-нибудь монголы, пусть не пускают их на эту сторону, покуда публично не поклянутся в верности Бурни! - донес он задачу и пояснил. - Раз в Стене появилась дыра, то, наверное, многие полезут в нее, чтобы пограбить. Так вот, пусть проходят только как наши сторонники.
        После чего три сотни драгунов и полутысяча монголов рванула к восьмизнаменному гарнизону в Сюаньфу. А там уже вовсю шла резня. Как позже удалось выяснить, Цины арестовали чахарских командиров, пытались разоружить воинов, и частично им это даже удалось. Но, когда под стенами «заколосились» бунчуки и знамена Северной Юани, чахарцы прорвались к воротам, отперли их - и в короткий срок весь военный городок был захвачен. Маньчжуры, кто успел, бежали, чахарцы и некоторые монголы из иных племен радостно присоединялись к мятежникам. Освобожденные командиры Чсанэрджи и Ада упали в ноги к своему князю.
        - Рады служить, великий циньван!
        - Послушай, - шепнул Дурной на ухо своему союзнику. - А может, ну его, этот титул? Все-таки его тебе маньчжуры дали. Выкинь и растопчи.
        - И кем же я тогда буду? - нахмурился монгол.
        - Ну… - лоча почесал бороду. - Ханом.
        Бурни задумался. Циньван все-таки выше. Циньван - это высший титул в Цин, да и до маньчжуров в Китае не было сановников выше циньванов. Но ведь это чужое.
        - Может, это неправильно, когда инородный титул выше своего, родного? - подлил масла в голову союзника Дурной.
        Но настаивать не стал. Да и поважнее были дела. На сторону мятежников перешли 12 сотен восьмизнаменников - почти все свои, надежные чахарцы. Войско выросло вдвое, а личные силы Бурни - почти вчетверо. Через два дня от Стены пришло около полутысячи оннигудов. Они услышали о победе чахарцев, бросили своего трусливого тайджи Очира и примчались «на помощь». Хотя, не надо иронии: они все-таки не расплылись по «Застенью», занявшись грабежами, а явились пред очи Бурни: веди, мол, нас на богатый город Ханбалык!
        И чахарский князь реально поверил в возможность захвата Столицы империи. Во-первых, он устроил публичное шоу на глазах у всего войска. Снял с себя шапочку с шариком (которую и надел только для этой церемонии), распустил расшитый пояс, вынул из кисета каменный резной знак - и сложил всё это в какой-то мешок. А потом повелел эту «посылочку» отправить в Пекин по адресу: «Закрытый Пурпурный город».
        - Пусть Энхэ-Амулуган заберет себе эти циньванские регалии! - громко и величественно выкрикнул он. - Мне не нужны его титулы! Я - хан и наследник великих богдыханов!
        Толпа радостно заорала, завизжала, заулюлюкала.
        - Взамен на эти безделушки пусть Элхэ-Амулуган вернет мне Большую Нефритовую Печать, которую его род незаконно отнял у моего деда Лигден-хана!
        Вот так. Самое серьезное сказано. Бурни прилюдно заявил о праве Северной Юани править и Монголией, и Китаем. Маньчжурский род Айсиньгёро же назвали незаконными выскочками, позарившимися на чужое. Дурной украдкой перекрестился: большие и страшные дела начинаются в северном Китае. И черт-те знает, во что они в итоге выльются. В любом случае, надо потихоньку сворачиваться и уносить ноги отсюда. Главное чернорусский «экспедиционный корпус» уже сделал: мятежники не разбиты; сейчас под началом Бурни самое большое войско в окрестностях Пекина. Это уже неплохой задел.
        Чахарский князь, правда, испортил удобный момент.
        - Мы выступаем на Столицу!
        Опасно! Если молодой хан слишком сильно поверит в свою звезду, то очень быстро опалит крылышки. Поэтому северным союзникам пришлось пойти на восток вместе с монголами. Трехтысячное войско преодолело самый восточный (и самый высокий) горный перевал и оказалось на богатейшей равнине, в которой гигантской тушей развалился Пекин. Здесь всё сочилось богатством: маленькие городки, огромные поместья знати, даже обычные крестьянские деревни выглядели гораздо более сытно, чем в других провинциях. И - на счастье! - хан Бурни решил это всё хорошенько обобрать, прежде чем, прогонять императора из Столицы.
        Монголы разбили лагерь в предгорье, верстах в тридцати от пекинских стен. Ежедневно не менее тысячи всадников отправлялись «на пастьбу», вычищая округу, что твой пылесос. В Пекине наверняка уже было не протолкнуться от беженцев и дурных вестей. Интересно, вызвал ли юный император Канси войска с юга? И вообще, имеется ли у него такая возможность? Увы, сам Дурной не имел об этом ни малейшего представления. Телега истории уже заметно сошла с проторенной колеи. И катится в совершенно неопределенном направлении.
        Единственное, что он мог сделать: это никуда не пускал своих людей и старательно укреплял лагерь. За Стеной его людям удалось раздобыть порох и даже с десяток пушек (некоторые - совсем мелкие). Из казаков и драгунов с горем пополам сформировали пушкарские расчеты, которые спешно натаскивались в стрельбе.
        И, оказалось, не зря.
        На четвёртый день из-за гор примчались взмыленные монголы (гарнизоны Бурни в тылу не оставлял, это были простые мародеры, что просачивались из Степи непрерывно), которые вопили:
        - Войско! Войско идет!
        Глава 48
        Никаких подробностей паникеры не знали. Только то, что видели вдалеке большое войско - несколько тысяч всадников. И шло оно на восток - прямо сюда.
        «Неужели уже пришли восьмизнаменники? - задумался Дурной. - Так быстро… А почему с запада?».
        Ответов не было. Однако лагерь спешно укреплялся. Часть пушек переносили на западную сторону, которая раньше считалась тыловой. Бурни тоже разослал гонцов, требуя, чтобы все мародеры спешно вернулись под его бунчуки.
        Врага ждали весь остаток дня. В тревоге. Кто такие? Сколько их? По зубам ли будет союзникам разбить неведомых противников… или хотя бы отбиться?
        А в итоге это оказались чахарцы! Конница спустилась с гор и без строя, без боевых порядков радостно неслась к лагерю, выкрикивая имя Бурни. Дело в том, что, едва в Пекине стало известно о мятеже, большую часть чахарцев из гарнизона в Сюаньфу отправили в далекую западную крепость Дутун. Но там монголы остались совсем безнадзорными и сами сожгли крепость (еще до того, как узнали о победе своего хана). Почти месяц хаотично грабили округу, а потом услышали, что их соплеменники штурмуют Великую стену…
        И вот они здесь! Более двух тысяч опытных восьмизнаменников и соплеменников хана. В ту же ночь пришли вести от Стены: из Степи пришел тумэдский князь Гунджисджаб, поклявшийся служить Бурни. С ним было полторы тысячи воинов. К тумэдам примкнули отряды хагучидов, уджумучинов, харачинов, багаринов - всего около тысячи воинов.
        «Ну, это знак, - улыбнулся Дурной. - У Бурни уже почти тумен. Здесь теперь никто не сможет ему противостоять».
        И с утра Большак пошел к шатру хана - отпрашиваться домой. Как ни странно, Бурни даже особо не расстроился. Если честно, он по-настоящему не оценил вклад северных варваров в победу. Чахарец ведь не знал, что в реальной истории его войско уже было разбито, сам он умер, а его голову привезли в ненавистный Пекин. Как любой амбициозный правитель, молодой хан верил, что это он такой молодец, а лоча… Ну, неплохо, что они есть. Однако, эти северные варвары слишком странные, слишком иные. Воюют неправильно, говорят неправильно, а уж думают ужас как неправильно!
        Единственное, за что Бурни по-настоящему был благодарен Дурнову - так это за спасение отца. И нужно отдать должное - он щедро отплатил за это. Чернорусское войско могло забрать с собой любую добычу (в разумных объемах). Северные варвары вновь поступили странно: не позарились на дорогие меха и ценное серебро. Они захапали всю артиллерию и порох, красивые фарфоровые горшки, много мешков чая. Единственное, что равно оценили и они, и монголы - это шелк и лошади.
        Шелков Дурной набрал столько, сколько позволила монгольская щедрость. Из захваченных табунов забрали почти полтысячи лошадей. Наступал май, так что их будет легко прокормить.
        - Удачи тебе, хан Бурни, - искренне пожелал монголу удачи Большак. - Не побрезгуй советом: не ломай зубы об Столицу. Лучше сделай так, чтобы вся цинская верхушка сама оттуда сбежала. Найди воинов, что ранее сражались в Восьми Знаменах и отправь их на юг. Пусть найдут там соплеменников и подговорят их бросить войска. Таких там многие тысячи! Даже, если они не придут к тебе - это всё равно ослабит маньчжуров. У них не будет войск для сражений не только с тобой, но и с никанцами. Еще подружись с Халхой. Не требуй от них подчинения, а то тоже придется воевать на два фронта.
        Бурни слушал его, пряча скуку, но Дурной надеялся, что все-таки какие-то мысли в ханской голове осядут. По крайней мере, до этого тот демонстрировал умение слушать.
        «Лишь бы, лишь бы, - скрещивал пальцы беглец из будущего. - Если всё пойдет хорошо, то как минимум всё Застенье выйдет из-под контроля Цинов. А это немалая часть войск. Воюя на два фронта, Канси вряд ли сумеет одолеть китайских генералов. Те тоже вряд ли добьются успеха. По крайней мере, в реальной истории китайский народ не поддерживал амбиции У Саньгуя. Для них он всё равно был прихлебателем маньчжуров, который и привел тех в Китай. Но… но, возможно, генералы отхапают себе юг, которым управляли все эти годы. Возникнет империя типа Южной Сун. С претензиями на всю страну».
        Дурной очень боялся своих фантазий, боялся сглазить, но не мог не фантазировать. Три враждующие державы - вместо единой и сильной. Вот в такой ситуации Черная Русь на неопределенное время сможет вздохнуть свободно. И заняться своими делами!
        Среди моря надежд и радости была только одна грустная новость: Удбала решил остаться здесь.
        - Пойми, Сашика, - чахарец внезапно утратил свое вечное самодовольство и выглядел даже слегка смущенным. - Это мой народ. Я должен быть с ним в такое время.
        «В такое время» можно по-разному понять: в такое тревожное время или в такое перспективное время. Но Дурной не хотел искать тайные смыслы.
        - Конечно, оставайся! - улыбнулся он. - Я рад, что ты встретился на моем пути, Удбала! Ты очень нам всем помог. Спасибо… И береги хана. Он важен для всей Монголии! Да и для нас тоже…
        «Экспедиционный корпус» двинулся на Родину уже следующим утром. Правда, теперь он больше напоминал торговый караван. Трофейные лошади везли более сотни больших двухколесных телег, набитых добычей. В нескольких лежали раненые. На Амур возвращалось чуть более четырехсот северян. Почти половина потерь случилась еще до соединения с Бурни - во время сурового зимнего перехода.
        Размышляя о маршруте, Большак вдруг подумал, что надо не мучиться, а идти напрямую к Сунгари. Скрываться больше нет необходимости. Останавливать чернорусский отряд на севере попросту некому!
        «Настолько некому, - холодея от собственной наглости, вдруг подумал Дурной. - Что мы можем попробовать забрать себе долину Сунгари! Маньчжуров там точно нет, местные дючерские народы реального сопротивления оказать не смогут. А ведь это самая плодородная равнина в регионе! Даже в центральной России такими землями могут похвастаться немногие».
        Беглец из будущего надавал себе мысленных пощечин. О таком думать еще рановато - надо сначала добраться до родных мест. Там ведь тоже не сидят, сложа руки.
        Больше месяца шел отряд по Степи и лишь летом достиг слияния Сунгари и Нонни. Конные сотни в лихих наскоках захватили пару десятков лодок покрупнее, куда сгрузили всё тяжелое. После этого войско двинулось раза в три быстрее, и за остаток июня добралось до Амура. Здесь оно разделялось: болончанские драгуны и люди Индиги двинулись направо, а казаки Темноводного, верхнезейские дауры и драгуны Тугудая - налево. Дурной всем сердцем рвался к свое любимой жене, но дела заставили следовать за последними - в Темноводный. Немалую часть добычи тоже повезли в этот острог.
        Беглец из будущего сидел на носу лодки, любовался темной волной Амура, и глаза его предательски слезились.
        «Разве не все реки одинаковые? - дивился он своему состоянию. - Почему именно от этой воды, от этих берегов - у меня аж сердце заходится? Особенно, после долгой разлуки… Или это и есть ощущение Родины?».
        …Дючерские лодки шли гораздо медленнее казачьих дощаников, особенно, вверх по течению. Парусов нет, весел мало - гребцы уже проклинали свои плавсредства, которые их так радовали на Сунгари. Они бы с радостью сошли на берег - да не имелось уже под рукой телег, чтобы принять грузы. Хотя, и дорог нормальных в Темноводье тоже почти не было.
        «В этом мы точно Россия» - улыбнулся беглец из будущего, вспоминая свою прежнюю жизнь - такую иллюзорную, такую ненастоящую. Дыры в асфальте, грунтовка со «стиральной доской» после дождей - а было ли это всё?
        В общем, гребли из последних сил, матерясь на трех языках; конница вдоль берега уже устала поджидать непутевый флот - так что до устья Зеи добрались аж через две недели. Темноводный выглядел шумно, людно и внешне, вроде бы, благополучно. Он всё больше и больше походил на настоящий город. Махонький - но город. Поначалу на лодочную флотилию даже внимания не обратили. Но потом кто-то на берегу понял (или разглядел), что возвращается войско из дальнего похода - и началось! Заколотили била, народ повалил на берег, крики, шум!
        Дурной пытался понять по косвенным признакам: как эти полгода прошли для Темноводного? Но туман неясности оставался непроницаемым. Не выдержав, он поручил старшим из казацкой сотни заняться выгрузкой дувана (строго под учет!), а сам устремился к острогу! По счастью, перед Большаком все почтительно расступались, дорогу не перекрывали. Вот и терем есаульский, старик Никифор уже сам спешит наружу.
        - Всё ли благополучно прошло? - в волнении спросил Черниговский.
        - Да, неплохо повоевали, - небрежно ответил Большак и сам спросил в волнении. - А у вас как? Был поход?
        Никифор замер на миг.
        - Был, Сашко.
        - И как?
        Глава 49
        Старый атаман прищурился.
        - Можа, Тугудая покликать, вин тобе годнее поведает? Или мне самому речити?
        - Да не томи уже! - рыкнул Дурной, видя, что Никифор над ним издевается. - Тугудая после выслушаю, ты мне главное скажи!
        - Побили Гантимурку! - разошелся в улыбке старик. - Тугудай - добрый воевода, и в хвост, и в гриву баягиров расколошматил. Те, кто выжил - с Шилкара ушли.
        В этом и заключалась вторая часть плана. Угрозу с юга Дурной обезопасил лично. А вот для того, чтобы выйти на контакт с Россией, требовалось снова торить забайкальский путь, который открыл Бекетов. Но сделать это можно, только выбив оттуда конных тунгусов Гантимура, которые вернулись на исконные земли, сожгли Нерчинск. Так сказать, нужно ликвидировать «Читинскую пробку». Отчасти поэтому в южный поход взяли всего пять сотен воинов. Остальные требовались для похода западного.
        Дурной долго думал, кому поручить эту операцию. Первым кандидатом, конечно, шел Ивашка. Но у него со многими оставались непростые отношения. Другой претендент - Никифор Черниговский - все-таки уже слишком стар, хотя, старик для своих лет выглядел на диво крепко. И тут Большак внезапно понял очевидную вещь: для войны с конным племенем и полководец такой же требуется. А у Тугудая имеется практический опыт войны, причем, в довольно больших армиях.
        «Хан» к предложению отнесся совершенно спокойно. Подумал, не спеша, а потом выдал:
        «Я сделаю это, если каждый воин моего войска будет выполнять любой мой приказ».
        И пришлось собирать отдельный большой круг, чтобы продумать воеводскую должность, как его выбирать-назначать, какие у него полномочия. Все лидеры Черной Руси поклялись подчиняться воле воеводы в рамках его обязанностей.
        В полк Тугудая вошла лодейная рать (несколько сотен темноводцев, зейских селян, часть гиляцкого ополчения) и почти тысячный конный корпус - все дауры, тунгусы и болончанский отряд. Пищалей у этого полка было всего пара сотен, да с десяток малых пушек на дощаниках. Большак провел с Тугудаем не один вечер, продумывая, как эффективно использовать столь разношерстное войско. Также, еще с осени среди солонов наняли с десяток шпионов, которые отправились охотиться в земли баягиров и заодно выясняли: где кочуют люди Гантимура, какие у него силы, как и чем вооружены.
        Конечно, ввязываться в эту войну при неуспехе южного похода не имело смысла, и Дурной велел Тугудаю ждать вестей. Как только его «экспедиционный корпус» взял Мукден и освободил Абуная, командир тут же отправил на Амур пятерку самых надежных гонцов с приказом: выступайте!
        Тревожно было Большаку все эти месяцы. Слишком привык он сам отвечать за свои придумки. И руководить непосредственно. Но любой правитель должен учиться делегировать обязанности. По счастью, опыт оказался удачным.
        Тугудай, узнавший о возвращении Большака от своих драгунов, прибыл в Темноводный через два дня. Дурной стиснул его в объятьях, надарил несколько отрезов шелка. «Хан» слегка улыбнулся, но вежливо поклонился на русский манер.
        - Спасибо, Сашика… Но я в походе получил немало добычи.
        Затем они сели за стол, Дурной заварил по-китайски лучшего чая, из того, то удалось привезти из-за Стены, и принялся слушать своего воеводу.
        - Я стал собирать войско еще до твоих вестников, - признался Тугудай. - Уже апрель начинался, скоро лед пойдет, тогда коннице Зею до лета перейти не удастся. Едва поступил твой приказ, мы выступили в поход. А лодейщики оставались ждать до чистой воды. В верховьях встретились с вольными даурами…
        Дурной знал, что часть родов селилась на Верху еще со времен Кузнеца. То они лютовали и били всех, кто на пути попадался, то начинали платить ясак. Но ситуация с ними оставалась неопределенной.
        - Я встретил старших рода Аола и Аярс. Оказывается, старый Лавкай давно уже помер, и сильного князя среди верховых родов нет. Помню, что ты запретил мне забирать людей под свою руку, так что переселяться на юг я им не предложил. Мы долго говорили, и я принял решение: позволил аярсам вернуться в Яксу… В Албазин. Все равно острог мертв уже лет пятнадцать. От имени Руси Черной я пообещал им, что они получат назад и городок, и все земли вокруг. А пристань и торжище останется за лоча. Про золотую речку Желтугу они тоже знают… Мы договорились, что та река останется общей, и каждый может в ней вольно промышлять.
        «Ну, пусть пока так, - покачал головой Дурной. - Что там с золотом дальше будет - это очень всё в тумане».
        - После того, Аярс, Аола и Улис согласились стать частью Руси Черной. Я рассказал им наши законы, и те князьям и старшим понравились. Воспротивились только доогины с подчиненными им тунгусами - шинкэн хала. Была небольшая война, но она почти не отвлекла нас. Лодейная рать подошла к середине мая, как раз, когда аярсы уже начали заселять городок и поднимать пашню вокруг…
        Тугудай примолк. Видимо, что-то интересное случилось тогда… но «хан» решил об этом не рассказывать.
        - Мы пошли на Шилку-реку. Конница перешла на правый берег, и пару становищ мы взяли и разграбили сходу. Через три дня на нас вышел Гантимур… Неплохая у него конница. Но он шел вперед, не думая. С дощаников нас прикрыли стрельбой, а потом ударный кулак моих копейщиков их рассеял. Гантимур неглупый, он сразу велел отходить. И почти две недели мне пришлось рыскать по гористым перелескам, пытаясь поймать баягирское войско.
        - Не вышло?
        Тугудай покачал головой, но улыбнулся.
        - Они хорошо знают родные места. Но нам удалось другое: мы нашли их священное место. Лодейная рать отправила дощаники к Албазину, под прикрытие дауров, и с пушками, пешком добралась до того места. Конечно, баягиры захотели нас оттуда выбить… Несколько дней атаковали. И в лоб, и тайно. Наверное, тысячи две их мы там положили и попленили. А после того баягиры решили уйти. Поговаривают, что в одной схватке Гантимур был смертельно ранен. Но точно никто не знает.
        Чай уже совсем остыл, когда Тугудай закончил свой рассказ. Дурной не мог перестать восхищаться своим воеводой, который не только выполнил задачу, но и расширил земли Руси Черной, привел под руку новые роды. Даже Албазин возродил! Хоть, и несколько неожиданным образом.
        Вечером, сидя в атамановых палатах, Дурной долго вглядывался в рабочий чертеж амурских земель.
        «Получается, теперь Русь Черная раскинулась от Шилки и до моря, - он даже в некотором восхищении оглядывал освоенные просторы. - Как же странно порой она строилась… Узнать бы, что-то прочное мы создаем? Или это всего лишь рыхлый песчаный… нет, не замок - домик. Который смоет первая же сильная волна…».
        На бескрайних просторах живет от силы тысяч пять русских, тысяч десять дауров, да прочих племен, принявших закон Руси Черной - может, еще столько же. Впрочем, особняком эти народы уже мало где живут. Разве что староверы из зейских селений, да дауры Тугудая. В Северном давно уже казаки с местными… дружат, в Темноводном дауров поменее, но есть, в Пасти Дракона - гиляки, дауры да казаки вместе море покоряют. Даже на месте Албазина теперь нечто смешанное строится. Но самый сильный плавильный котел, конечно, в Болончане. Удивительное место создала Чакилган! Здесь и русские, и дауры, и тунгусы, и ачаны, и гиляки.
        - Вот за ним будущее, - уверенно прошептал беглец из будущего и решительно свернул карту.
        Всё, к чему он старательно шел последние три года, было сделано.
        Осталось дело за малым.
        Глава 50
        - Нет.
        Она стояла спиной к нему, стояла, глядя в бревенчатую стену - и на всё говорила только одно слово.
        - Чакилган, солнце мое! Да я сам больше всего на свете хочу остаться с тобой. Но мне надо ехать!
        - Нет.
        - Ну, как ты не понимаешь, ведь всё делалось именно для этого. Тысячи людей на это трудились, сотни - погибли ради этого…
        Чакилган резко повернулась: раскрасневшиеся круглые щеки ее были мокрыми.
        - Тринадцать долгих лет я ждала тебя. Ждала, когда все вокруг говорили: он мертв, забудь. Потом случилась чудесная весть - и жизнь моя наполнилась цветом. Но тебя умыкнул Ивашка. Хвала духам, ты смог вернуться! Но потом снова ушел. Ушел молча и обоих моих сыновей забрал! И снова я ждала. Потом два года разъездов, я видела тебя неделю в месяц - и снова ты ушел. Ушел в такие дали, что и подумать страшно… За самую Стену! Полгода никаких вестей, но ты вернулся - и снова уходишь!
        - Я уже два месяца здесь…
        - Какое великодушие! - Чакилган наполнилась особой своей красотой, которая возникала в ней, когда женщина была в ярости. - Два месяца! А уезжаешь ты насколько? Скажи, это ведь дальше, чем цинская Столица?
        - Гораздо дальше… - опустив голову, пробормотал Дурной.
        «Настолько далеко, - промолчал он. - Что при самом наилучшем раскладе я вернусь года через три».
        Сказать такое вслух у него язык не поворачивался.
        - Я верю, что это важно, - угасла Княжна. - Не понимаю, но верю. Но пусть поедет кто-нибудь другой! Почему это всегда ты, Сашика? Пусть вот хоть Ивашка. Он же очень мудрый.
        Ивашка треснул бы напополам от удивления, если бы узнал, что Чакилган такое о нем говорит.
        «Упрек справедливый, милая, - вздохнул Дурной. - Вечно я во все лезу сам. Но тут случай особый. Даже Ивашка… даже с его боярским прошлым он не справится. Слишком много послезнания я собираюсь использовать. Опасного послезнания…».
        - Он не хочет, - пробурчал несчастный муж вслух. Больше сказать ему нечего. К тому же, это правда. Дурной очень хотел взять бывшего боярина Измайлова с собой, его знания о московской жизни очень помогли бы… Но старый друг-враг уперся и ни в какую. Вряд ли он боялся, что его там вспомнят (это почти 40 лет спустя!). Но ехать в город, где он когда-то лишился всего, Ивашка не хотел…
        Да, Дурной собирался в Москву.
        Об этом он задумался еще до достопамятного островного совета. Когда появилась мысль про «легализацию» Руси Черной. Такое можно сделать только лично. И только с самим царем. А царя нужно завлечь: так и возникла идея довезти до Москвы караван с чудесами амурскими и китайскими. Да и царь тут нужен специальный…
        Это была еще одна причина, почему Большак отложил легализацию на два года. С одной стороны, монгольский инцидент, а с другой - смена власти в России. Сейчас в Кремле еще царит Алексей Михайлович. Но уже зимой его не станет. И на престол взойдет сын - Федор. Про которого все знают только то, что он был очень болезненный и правил недолго.
        «А ведь это далеко не самое главное, - рассуждал Дурной. - К власти пришел молодой, образованный, инициативный человек. Несмотря на болезни, Федор Иванович деятельно вникал во все дела. Он был не чужд западной европейской образованности, понимал ее полезность, собирался провести налоговую и административную реформу, развивал профессиональную армию вполне современного типа. Да он много что начал делать задолго до Петра, который еще и пресловутого ботика в глаза не видел… Но он был очень болезненный и правил недолго».
        А что если и это изменить?
        Еще прошлой зимой Дурной подошел к Хун Бяо и с улыбкой произнес:
        «Не верю, что говорю это, Олёша, но, кажется, ты всё верно предвидел: вскоре мы сможем увидеть твою прародину - Тэвейю».
        «Я же говорил, - улыбнулся щуплый даос. - Дао не волнуют чьи-то планы. Если уж оно решило довести меня до далекой земли моих предков - то доведет».
        «Но мне там понадобится твоя особая помощь, - уточнил тогда Дурной. - Нужно будет спасти Белого царя от немочи».
        Увы, он не знал точно, от какой именно. Да, наверное, никто вообще не знал. Беглец из будущего помнил, что в юности Федора переехали тяжелые сани. Но проблемы были и иного толка: очень больные ноги, царь временами просто не мог ходить, а европейские целители утверждали, что у него на организм фатально влияет цинга. Считалось, что то ли врожденно, то ли приобретенно Федор Алексеевич крайне плохо усваивал витамин С. Вывалив на Олёшу все имеющиеся сведения (кроме витамина С - беглец из будущего понятия не имел, как это объяснить), Дурной лишь добавил: «постарайся быть готовым к любой хвори». Даос с удвоенным усилием принялся заготовлять снадобья, готовить порошки и пилюли, делать разные настои с корнем женьшеня, которого он уже добыл в изрядном количестве.
        Если удастся продлить Федору срок жизни и правления - то это уже не только для амурских земель перемены. Но и для всей России. Не будет «микросмуты» на долгих 17 лет. Как минимум. А как максимум - многие нужные стране реформы проведет не Петр, а его старший брат. Хотя, конечно, так решительно, как Петр I, никто их не проведет…
        - Все-таки едешь?
        Дурной мотнул головой. Он даже не заметил, как ушел в воспоминания, а после в грёзы. Чакилган стояла уже без слез в глазах, но руки ее совершенно безвольно висели вдоль тела.
        - Через неделю, милая, - ответил ее муж севшим голосом, но твердо.
        Караван снова собирался в Темноводном. Еще в разгаре была уборочная страда, а Большак уже повелел потихоньку свозить людей и товары. В дорогу он решил взять отряд не особо большой, но крепкий - 120 человек, все обученные, все при пищалях. Старался брать молодых, тех, кто провел на Амуре много лет, или даже родился. А такие уже были. За 20 лет с хвостиком в Темноводье выросло уже первое поколение «коренных черноруссов». В том числе, и от смешанных браков. Особенно много таких жило в Северном, но и в Темноводном и Болончане тоже хватало.
        В дар царю-батюшке везли, прежде всего, золото (коего за три года накопили почти семь пудов - больше центнера) и пушнину. Кроме пресловутого соболя, коего имелось чуть ли не символические сорок сороков, на Москву решили везти несколько шкур леопардов и тигров; Ивашка с моря привез по связке шкурок каланов, морских котиков и сивучей. Дары моря. Вторым по значимости набором стали товары китайские: шелка самых разных плетений и расцветок - около двухсот рулонов. Чай - пять пудов (старались брать прессованный, этот в дороге не размокнет и не заплесневеет). Всякого фарфора захватили немного - всё равно мало шансов в целости довезти. Прочего - понемногу, больше для экзотики. Немного дырявой китайской деньги, роскошных халатов, серебряных украшений, дорогого оружия - всё это Дурной заботливо отбирал еще, находясь за Великой стеной. Были у него и другие подарки - совсем особые.
        Ценный груз легко вместился в шесть дощаников, но в дорогу отправились десять судов, да к каждому еще по плоту прикрепили. Потому что в поход выступили почти полтысячи человек. Все-таки Забайкалье - край пока опасный. Да и вообще. Флотилия быстро добралась до Яксы-Албазина, где на пристани высадили пару десятков казаков (здесь теперь вахтовым методом дежурил темноводский гарнизон), запаслись зерном в дорогу - и двинули на Шилку.
        Через пару дней добрались до останков Нерчинского острога. Дурной еще летом долго думал, но решил, что пока его восстановлением заниматься не стоит. Не настолько стратегически важное место. Достигли устья Ингоды и пошли вверх по этой речке. Путь стал труден, река чуть ли не горная уже; однако это самый лучший путь на запад. На правом берегу с трудом, но удалось обнаружить остатки жилищ и заросшую вырубку. Именно здесь казаки, перевалив через горы, останавливались, сколачивали плоты или даже делали дощаники и шли на Амур. Но было это уже лет 20 назад; плотбище запустело, заросло.
        «Где-то в этих местах позже вырастет Чита, - улыбнулся Дурной. - Или не вырастет? Или не в этих?».
        На заброшенном поселеньице остановились на два дня. Дощаники (кроме одного) с минимумом гребцов отправили назад. На месте остались 30 казаков из Северного и Темноводного и около полусотни молодых крестьян из зейских селений.
        «Раз уж налаживаем дорогу на запад, то на этом месте надо закрепиться» - решил Большак еще в Темноводном.
        - Живите душевно, - напутствовал новопоселенцев Дурной. - Еды у вас на несколько месяцев, так что смело стройтесь, бейте пушного зверя. Как обживетесь: начинайте валить и сушить лес. Может быть, уже следующей весной появятся здесь новые люди.
        Глава 51
        Огромные плоты распустили, часть бревен оставили «колонистам» на постройку жилья, а из других соорудили волокуши и изготовились к волоку. Перед путниками возвышалась стена Яблонового хребта, который разделял Амурский речной бассейн и Селенгинский (который - часть Байкальского… который часть бескрайнего Енисейского бассейна).
        Куда идти - не очень-то ясно. Поллета Дурной искал казаков, что ранее ходили этим путем, нашел нескольких из отряда Бутакова (тех, что пришли еще с Пашковым). И сейчас вся надежда на них.
        Всего-то делов! Пройти с полсотни верст - до озера Иргень. Но только по горам, с тяжелым и бесценным грузом. Хорошо, если еще проводники не забудут маршрут волока и не придется плутать!
        Сбились (по счастью) только один раз, и до озерной долины добрались всего (!!!) за десять дней.
        - Нам нужно самое южное - Иргень! - это беглец из будущего помнил сам.
        Иргеньский острог уже не существовал. Его не разрушили, не сожгли - он просто сгнил и порос грибами да лишайниками. Ну, а что вы хотите, если двадцать лет никто по этому пути не ходил… Даже на плоты его бревна уже не годились.
        Больше всего, после мучительного перехода по горам, народу хотелось упасть и лежать весь день.
        - Нельзя, ребята! - выкрикнул Дурной. - Зима нас догоняет. Вот плоты построим - и отдохнем.
        Озерная долина, как назло, оказалась малолесной, однако, 120 пар рук вырубили всё, до чего смогли дотянуться в округе - и к вечеру плоты были готовы. Увы, Большак обманул своих людей - отдыхом и не пахло. Река Хилок, которая несет свои воды от Иргени до Селенги, была здесь совсем махонькой. Плоты застревали на поворотах, садились на мель, так что всему отряду приходилось тащить их бечевой.
        «Ну, хоть, груз не на плечах» - виновато развел руками Дурной.
        Только через два дня пути река достаточно расширилась, чтобы плоты уже могли плыть по ней сами. Скорость резко возросла, делегаты Черной Руси даже рисковали часть ночи нестись вниз по стремнине. Потому что все уже чувствовали - зима наступает на пятки. А Хилок мало того, что сам по себе извивист, так еще и к Селенге течет обходным путем, петляя между отрогами гор. Уже был на исходе октябрь, когда, наконец, перед чернорусским отрядом нарисовался широкий и мощный поток Селенги. И, едва сплавщики выбрались из густых зарослей на открытый простор, как заметили на юге, вверх по большой реке, густые столбы дыма.
        Вообще, Дурной планировал идти вниз по реке. Там устье Уды. Удского острога (будущего Улан-Удэ) пока еще не существует, но там точно кто-то живет. А что вверх по реке? Беглец из будущего не помнил. Но очень уж мрачно клубилось небо.
        Там кто-то умирал.
        Повинуясь приказу Большака, плоты неохотно поплелись на юг. К ночи притаились на лесистом островке, а Дурной послал вперед десяток самых легконогих парней. Те вернулись под утро - верхами! - и доложили: явно русский острог стоит меж горой и реками. А вокруг носятся всадники монгольского вида - жгут посад.
        - Сколько их?
        - Ночь же, - пожал плечами один из разведчиков. - Но не тысячи - это точно.
        «Вот будет весело провалить великое посольство в самом начале пути!» - иронизировал Дурной, а сам уже раздавал приказы.
        - Доведете нас до ближайшего безопасного места - и там прячем плоты.
        И дело не в одном романтическом благородстве. Черноруссам (о которых никто ничего не знает на Руси-матушке) нужно как-то легализоваться в этой стране всесильных воевод и безграничного произвола. С боями до Москвы не пройти - хоть всё чернорусское войско бери… И, кажется, сейчас им подвернулся отличный шанс для легализации.
        Через шесть-семь верст отряд напялил брони, зарядил пищали и двинулся легким бегом к осажденному острогу. Монголы (ну, кажется, они) кружили вокруг бревенчатых стен, а оттуда отстреливались: зло, но редко. То ли народу совсем мало, то ли порох в дефиците.
        - Вон бивак этих, - сориентировался Большак. - Заходим на него.
        Чернорусская пехота вытянулась в три шеренги и начала наступление. Бах! Бах! Бах! - три залпа почти подряд расчистили ближайшее пространство. Местные кочевники уже хорошо знали, что русским для перезарядки требуется немало времени - так что ближайшая группа всадников вознамерилась всласть порубать зарвавшихся стрелков… И напоролась на штыки. Кто не успел сбежать, тот бесславно полег. А пока на новую неведомую напасть выдвинулись основные силы - гости уже перезарядились и всадили свинец в упор конной лаве. Та смешалась.
        - В атаку! - и штыковая пехота ринулась на ошалевших лошадей.
        Трудно воевать, когда при пехоте нет ни коней, ни пушек. Всадники кружили вокруг чернорусского отряда и так и этак, пытаясь вцепиться в нежное подбрюшье. Может быть, им это и удалось бы… Но тут из острога вывалили казаки: пешие и с полсотни конных. Тут-то у осаждающих окончательно сдали нервы, овчинка явно не стоила выделки - и несколько сотен уцелевших монголов потекли прочь от «плохого» боя - куда-то на юг.
        Дурной, убедившись, что враг точно бежал, сразу отправил большую часть отряда к плотам, а сам выхватил опытным взглядом местного старшего и двинулся прямо к нему. Крепкий здоровяк в кольчуге и зерцале поверх радостно хлопнул Большака по плечам.
        - Ну, удружили! - прогудел он густым, но хрипловатым басом. - Никакой управы на нехристей нету!
        Хлопнув себя рукавицей по «бумажному» шлему, здоровяк представился.
        - Я Гаврило Ловцов, приказной тутошний!
        - А это что за нехристи были?
        - Да всякого намешано! Халхасец-гнида, Даин-хунтайджи уж вторый год мутит воду средь братских племен - в свои степи манит. Ну, кто-то прельщается… А по дороге грабят всё подряд. За лето-осень к Селенгинскому острогу уже третья ватага подходит. Упарились отстреливаться - а пороху давно не шлют… - Гаврило Ловцов оборвал себя; видно было, что с официальным визитом его голову посетила мысль. - А вы, верно, Спафария догоняете?
        Знакомое имя вспыхнуло в голове беглеца из прошлого. Спафарий! Посол России! Он в этом - 75-м - году как раз и должен до Китая добраться. В Пекин, через степи монгольские… Дурной побледнел.
        «А мы в Степи такую кашу заварили. Ох-хо-хонюшки! Сейчас южная Монголия кипит и бурлит. Пекин, может, осаждают, а то и вообще захватили. Монголы бросают Восемь знамен, войска У Саньгуя идут на север… Ой, не доберется Спафарий до Пекина! А, если чудо и случится - то не до послов русских сейчас императору Канси…».
        - Нет, - ослабевшим голосом ответил беглец из будущего. - Мы не из свиты Спафария.
        - А кто ж вы такие, черти вас разбери? - приказной Ловцов совсем по-новому начал оглядывать своих спасителей. Эти лица с глазами раскосыми у каждого второго, эти странные доспехи да пищали с железными жалами (черноруссы спешно убирали штыки на пояс, но, конечно, эту вундервафлю из местных приметили многие).
        «Ну, вот он - момент истины» - Дурной глубоко вдохнул и начал свой тщательно продуманный рассказ. Про русских людей на далекой реке Амур. Про злых богдойцев, которые их вечно притесняли, про воеводу Пашкова, который подвел всех под удар, после чего почти всех русских на Амуре перебили. Но оставшиеся соединились с местными народами, выстояли - и вот идут с дарами к царю-батюшке. Через всю Сибирь! Чтобы принял и приголубил…
        Гаврило Ловцов слушал старательно сочиненную на такой случай сказку, сначала выпучив глаза от удивления, потом хмурясь и пожевывая вислый ус.
        «Ох, тяжело бы мне пришлось объясняться с такой историей! - догадался Дурной по глазам приказного. - Весьма тяжело… если бы мы только что не спасли их задрипанный Селенгинский острог».
        - У меня есть полная роспись даров, что мы везем государю, - продолжил вкрадчиво Большак. - Нижайше прошу тебя, Гаврило, составь свою такую же и заверь, чтобы она при мне была.
        Новая информация разгладила морщины на нахмуренном лбу.
        - Ясак - то дело хорошее! - загудел он. - Что уж: волоките - а я прийму.
        - То не ясак, а дары, - настойчиво поправил приказного Большак. - Мы их сами на Москву свезем. Чтобы в ножки Государю бухнуться и заботы его искать.
        - А на кой тогда я вам? - расстроился Ловцов. Шанс заполучить лишний ясак и выслужиться - пропал.
        - Ты - государев человек. Я же - никто. Твоя роспись будет иметь вес в других городах. Я же знаю, как у нас бывает…
        - Ну, разве… - Гаврило не мог прямо сказать «нет» своим спасителям. - Погодь! А ежели твоя роспись не сойдется с тем, что у вас в тюках лежит?
        - Ты можешь всё пересчитать, - улыбнулся Дурной. - Более того, я сам прошу тебя об этом. Сколько насчитаешь - столько в роспись и отпиши.
        Приказной сдался. Надо же! Даже взятку не пришлось давать.
        Глава 52
        Вечером, после чарки кислого кумыса, Гаврило Ловцов заглянул, наконец, в роспись - и у него глаза на лоб полезли.
        - Злато? Сколько? Шелка… - он всё тише и тише шевелил губами, двигаясь от строчки к строчке.
        Приказной Селенгинского острога плохо умел скрывать мысли. И эти мысли совсем не нравились Большаку.
        «Прирежет. Как пить дать, прирежет - и всё наше богатство заберет» - рука невольно плавно опустилась на рукоять драконова меча.
        Ловцов победил искушение. На следующий день даже вышел на двор острога - пересчитывать невероятное богатство, которое везли эти странные люди. Тут ему опять поплохело; но тюки с дарами день и ночь охраняли вооруженные черноруссы, так что, глядя на них, победить свои слабости стало не в пример легче. Приказной составил свою роспись - идентичную оригиналу - и пририсовал свою личную помету. А потом добавил:
        - Я еще скаску отпишу. Мол, как вас узрел, что вы мне рекли.
        «Разумно» - кивнул Дурной и согласился. А потом задумался, что дальше делать.
        - Кудой? - замахал руками Гаврило Ловцов, поняв, что гости хотят идти дальше. - Река не сегодня-завтра станет. Инда в любую ночь вас льдами скует!
        Дурной закусил губу. Можно, конечно, рискнуть - по Селенге до Байкала верст 300 всего. Но это на дощаниках можно. Их же плоты выглядели жалко, риск оказаться в ледяной воде или застрять во льдах был более чем стопроцентный.
        - Оставайтесь! - страстно убеждал Большака Гаврило, которому пригодилась бы такая боевая единица. - По весне сладите дощаники и поплывете. При доброй погоде милостью Божией и море Байкальское одолеете.
        Нет! Дурной, буквально, отшатнулся от радушного предложения приказного. За целых два месяца они прошли всего-ничего; а теперь просто застрянут на месте на полгода? Нет. Он не готов столько ждать.
        - А зимой Байкал ваш замерзает хоть?
        - Мерзнет, - кивнул Гаврило. - К макухе зимы лед крепок становится. Токма у истока Ангары никогда льда не бывает. Колдовское место.
        «Значит, зимой и тронемся» - вздохнул Дурной. На пару оставшихся месяцев приказной Селенгинского острога милостиво дал гостям харч и крышу над головой, конечно, в обмен на дозорную службу. Время потратили с пользой. Ладили сани (в бою с монголами удалось захватить 18 лошадок; маловато, но сани и люди смогут тащить), охотились и спешно шили зимнюю одёжу. Конечно, Большак велел таковой запастись еще дома… но не все оценили сложность предстоящего пути. К тому же, здесь зимой стоят совсем другие морозы, нежели на Амуре. Особенно тяжко обстояло дело с обувью: и сапоги-то имелись не у всех.
        Выступили в середине декабря. Дорога была легкая, но каждая ночевка - сущий ад. Уже на третий день у Дурнова возникло желание повернуть назад. Лишь спокойное упорство остальных дало ему сил продолжить путь. За месяц дошли до Байкала. Там наткнулись на бурятское становище, пообщались мирно. Два дня, как могли, отогревались, а затем ступили на байкальский лед. Это оказалась далеко не такая ровная дорога, как по реке; приходилось постоянно лавировать между торосов.
        Дурной велел сделать интервал между каждой телегой - не меньше десяти шагов. У всех наготове были веревки… Но обошлось. Слава богу, буряты подсказали путникам запастись дровами - иначе на ночевках посреди замерзшего моря все бы окочурились.
        Гигантскую промоину увидели издалека - значит, добрались до истока Ангары. Удивительно, но несмотря на лютый холод, здесь вода и впрямь не замерзала! И сама река текла свободно, лишь по ее берегам намерзли льдины. «Делегация» выбралась на сушу, устроила огромные жаркие костры по кругу и за ночь спалила в них весь окрестный лес. Немного отогревшись, караван двинулся вдоль берега.
        Верст через семь-восемь стало видно: зима все-таки победила - Ангару сковал лед. По нему идти стало и легче, и веселей. Ангара оказалась довольно густо заселенной. Несколько раз на пути чернорусской «делегации» попадались становища. У местных было лишь два типа реакции: они либо убегали, либо сами пытались напасть на добычу. «Добыча» давала залп - и незадачливые грабители понимали, что правильнее было бежать. Так, за три дневных перехода, добрались до Иркутска. И там чуть снова не пришлось стрелять. Ибо в остроге более сотни странно выглядящих бойцов при пищалях несомненно приняли за угрозу.
        Караван еще шел, когда с воротной башни пальнула пушка - предупреждала. Дурной велел задержаться, дождался парламентеров, как мог, объяснил, кто они такие. Парламентеры почесали репы и сказали: «Ща доложим». Потом приехали чины повыше, снова дивились. Большак перед ними уже селенгинскими грамотами тряс, но иркутские головы не знали, что решить.
        - Ну, пустите погреться, Христа ради! - взвыл уже беглец из будущего. - Два месяца в тепле не бывали!
        Наконец, ворота раскрылись, и караван въехал в Иркутск - уже более-менее настоящий городок. Хотя, здесь тоже сидел не воевода, а приказной. Сын боярский Петр Самойлов поднял «в ружье» всё местное служилое казачество. Пригласил Большака к себе, долго изучал бумаги, после расспрашивал. Вроде бы, поверил. Дурной убедил его также провести свой учет «даров» и составить опись и скаску. Теперь сверялись по описи Ловцова, так как оригинал ничего не стоил, ибо кто они такие - эти черноруссы!
        Три дня делегаты Черной Руси отогревались, парились в банях, наедали, восполняя сожженные в пути калории, а потом Дурной начал собирать свой отряд в новую дорогу - уже на Енисей.
        - Ты чего удумал? - ужаснулся Самойлов. - Зимой, пешим ходом? Там, почитай, 1700 верст будя!
        - Как 1700? - беглец из будущего запоздало понял, что привычно меряет Сибирь Транссибом, где от Иркутска до Красноярска было где-то с тысячу километров. Но ныне-то ему в Енисейский острог надо, да и реки прямо не ходят.
        - Не дойдешь, - продолжал трясти бородой приказной Иркутска. - Уже февраль-лютень пришел. Вы-тко до ледоходу не поспеете. Посередь тайги осядете и вовсе никуда не дойдете. Да и сколько припасу брать потребно! Ты счел? Мыслишь, я тобе столько отсыплю? Али на золотишко царево прикупишь?
        Вопрос был каверзный. Конечно, Петр Самойлов до конца странным гостям не верил. Богатство «даров» сносило ему крышу не меньше, чем Ловцову. Вот он и проверял: готовы ли «делегаты» потратить то, что якобы Государю везут? Если готовы, то, может, никакие это и не дары? Тогда можно и насчет остального покумекать… Дурной это понимал. Как понимал он и то, что без личных средств до Москвы не добраться. Только в этой стране любое личное имущество - понятие относительное. Повезешь с собой меха - скажут «обвод!». Про серебро и злато вообще думать опасно! Но чернорусский отряд подготовился. Почти у каждого воина с собой были русские деньги - до рубля. В основном, медью. Что-то накопил еще предприимчивый Ивашка, что-то прошлым летом выкупали у пришлых староверов. У надежных людей, типа Олёши, Аратана, Васьки Мотуса и других, имелись богатые вещи: кольца серебряные, сабли дорогие, шапки собольи. Вроде и вещь, но, в случае чего, может стать и ценным товаром. Была мысль сделать заначку, но Дурной побоялся. Прятать лучше всего на виду. А вот если спрятанное найдут - сразу в воры запишут.
        В итоге договорились так: чернорусский отряд ждет в Иркутске ледохода и участвует в несении службы. За это приказной пообещал дать Большаку четыре дощаника (с условием оставить в Енисейске под возврат), до чистой воды можно сладить еще, если четырех не хватит.
        На том и порешили.
        Глава 53
        Енисейский острог поразил неискушенную чернорусскую молодежь еще издали. Шесть дощаников, преодолев бессчетные ангарские версты, вырвались, наконец, на простор Енисея, и «делегация» уже издали заметила цель своего путешествия. Сама крепость не так, чтобы велика (Енисейску уже давно не грозили серьезные осады, не то, что его младшему брату Красноярску), зато предполье - внушительное! Огромная пристань с кучей мостков, десятками пришвартованных лодок и кораблей. Даже какие-то сараи на воде стоят - неужели в них корабли прячут?
        И вот именно в Енисейске за чернорусскую делегацию взялись крепко. Хотя, у Дурнова имелась уже пачка бумаг разной степени весомости. Здесь за всем следил воевода, царь и бог в енисейской тайге. Тем более, такой. Беглец из прошлого навел справки у иркутян заранее: Михаил Васильевич Приклонский был суров. Не особо знатный, но все-таки потомственный дворянин, он делал карьеру то в столице, то на периферии. Приклонского больше использовали, как военного воеводу, хотя, управлением тот тоже занимался. Как раз на таком посту - воеводы Миргорода - он попал во вражеский плен. Причем, пленили его «свои» - восставшие черкасские казаки; а потом отдали ценного пленника татарам. Понятное дело, такая строчка в биографии только прибавила его характеру мрачности и суровости. В Енисейске, по словам иркутских казаков, Михайло Василич вел разгульный образ жизни: пил, блудил. А еще изредка любил почудить… чтобы это не значило.
        В остроге, после первого же знакомства, воевода повелел всю рухлядь из дощаников выгружать и сносить на воеводский двор. Понятно, для чего. Черноруссы встали стеной - и вот тут едва не полилась кровь. Потому что служилые боялись вернуться к Приклонскому и сообщить ему, что приказ не выполнен. Дурной стоял между двумя ватагами и еле-еле уговорил енисейцев подождать - пошел сам, один, к воеводе, добился встречи, и долгими речами пытался убедить его не запускать лапу в дары государю. Михайло Василич только что не смеялся в ответ.
        - Где у тебя повеление? От Государя, инда хочь от дьяка думного. Где?
        Он поверил в существование Ручи Черной (трудно, не поверить, когда такие доказательства). Но в голове воеводы просто не укладывалось, что подобные решения могут какие-то людишки принимать своей волей, по своему желанию. Прожженный российский чиновник отказывался верить в то, что целое сообщество, жившее тайно, вдруг само решило отдаться под государеву руку. Ни с того ни с сего. И в этом моменте, по-своему, Михайло Василич был прав. Только по-своему. Он-то всячески корысть искал.
        - Что мне отписки эти! Ты не служилый, вообще, нехристь, поди! Свои… «дары» за Камень проведешь - и поминай, как звали!
        Дурной с пеной у рта доказывал, что идет по волеизъявлению народа. Зачем ему куда-то сбегать, если они сами захотели на Москву идти? Никто их не принуждал. Ничто им не мешало продать товары в Китае или в Корее. Увы, знания о дальневосточных землях у Приклонского были более чем приблизительные. Вот, в польско-литовских делах, в крымских он разбирался. А тут - сам недавно лишь узнал о чулымских татарах, о енисейских кыргызах… Что-то слышал о братских племенах и еще более далеких мунгалах. Так что аппелировать к Китаю тут было бесполезно. Вселенная воеводы была такова: чем дальше на восток, тем больше дичь и глушь.
        Тогда Дурной стал грозиться показать Михайле Василичу изысканный фарфор, чудесные шелка, дивные китайские деньги с дырой посередине. И, кажется, только сильнее убедил воеводу в том, что это банда, которая кого-то грабанула и пытается прорваться за Урал, где контроль за товарными потоками не такой жесткий, как в Сибири.
        Уже в глубокой темноте Большак и воевода смогли договориться, что с утра чернорусским товарам выделят отдельный склад, куда всё сгрузят, а потом сверят с росписями, которые оставили приказные. Половину следующего дня чернорусская «делегация» переносила дары, не доверив это дело местным работягам. Носили крайне осторожно: половина двигалась с грузами, половина - со снаряженными пищалями. А когда всё закончилось, и черноруссы расположились отдыхать вокруг склада - на их дощаники нагрянули служилые воеводы!
        Дурной нечто подобное подозревал. На судах оставались кое-какие припасы, личные вещи да пара десятков охраны. Большак настроил своих: не сопротивляться. Даже если откровенно воровать начнут. Люди воеводы искали тайные, сокрытые товары, но их постигло полное разочарование. Что-то по мелочи отняли у мрачных гостей… но об этом даже Приклонскому докладывать не стали. Однако, когда недовольные неуспехом хитрого маневра служилые явились к складу - их встретил двухшереножный строй пищальников. Фитили дымились, раскосые глаза смотрели сурово.
        - Если надо будет - мы тут все поляжем, - глухо бросил Дурной. - Но и вашего брата положим. Уж поверьте.
        После такого к складу явился сам воевода. Мрачно смотрел на чернорусский строй, пока его подпевалы жаловались хозяину в оба уха. Потом подошел в Большаку.
        - Ну! Подай ужо свои росписи… - и махнул двум дьякам, чтобы шли считать.
        «Дары» его потрясли.
        - Откуда сие?
        - Пушнина да золото - наши, темноводские. А прочие товары из Никани… Ну, из Китая, по-нашему. Врать тебе не стану, Михайла Василич: маньчжурский богдыхан торговать с никанцами запрещает. Но в том году мы ходили вместе с монголами воевать - так что это - добыча. Но, при должном усердии, думаю, можно договориться о торговле…
        Скрепя сердце Приклонский составил свою роспись для «делегации». Скаску не дал. Но у себя в избе составил подробные распроссные листы на Дурнова.
        «Ну, хоть, не пытали», - выдохнул беглец из будущего, много читавший про нынешние нравы.
        Воевода звал черноруссов «погостить», но Дурной и дня лишнего здесь не хотел оставаться. Тем более, уже вовсю утекал июнь 1676 года. Скоро год, как в пути чернорусская «делегация», уже почти полгода у власти новый царь, а даже половина дороги не пройдена…
        Проблема только в том, что водный путь в Енисейске заканчивался. Точнее, можно плыть на юг или на север, но западная дорога была пешая. Черноруссы за бесценок продали два своих дощаника (да и не стоит дорого лохань, которую казачья ватага за две недели построить может… разве что паруса в цене), а на иркутских принялись переправляться на левый берег. Тут к ним и пристроился какой-то купчишка. Товару у него было немного, и идти через тайгу один он побаивался. Зато знал, куда идти! Помог найти телеги и даже ссудил дюжину лошадок на дорогу. Маловато, но минувшей зимой амурчане доказали, что и сами являются неплохой тягловой силой.
        Купчишка повел спутников к Мелецкому острогу, что стоял на реке Чулым. Дорога была не ахти… Большей частью, это было скорее направление, чем дорога. Но, хотя бы, никаких гор - местность после Енисея стала на диво ровная. Однако телеги невероятно тормозили в пути! Застревали, тонули, ломались - у Дурнова уже появилась мысль переложить весь груз на плечи и имеющихся лошадей, да дойти таким макаром… Не решился. Каждый день чернорусский отряд находился в пути часов по десять. Потому что все понимали - утекает короткое сибирское лето! Утекает, как песок, а зимой идти тут ох как трудно. Купчишка стонал и жаловался Боженьке, что связался с такими придурками, но поневоле старался поспевать.
        Тем не менее, к концу июня чернорусский караван добрался… до крошечного, полуразвалившегося Мелецкого острога, где жило не больше сотни человек - половина из них служилые.
        «Капец, - разочарованно выдохнул Дурной. - Это же главный речной путь по Сибири. Ее центральная ось. Здесь должен стоять городок, который обслуживает всех, кто меняет один вид транспорта на другой! А это что…».
        Выяснилось, что иным купцам или державным людям приходится здесь стоять месяцами, чтобы обзавестись своим транспортом или дождаться оказии. Нехорошие предчувствия закрались в голову Большака. Его даже мало утешало то, что наконец-то, к «делегации» местные отнеслись спокойно: ни пугались, ни пытались обобрать.
        «Это всё хорошо, но дальше-то что делать? Дощаники с нуля строить?».
        Глава 54
        Черноруссы отправились валить сырой лес, и уже на следующий день заложили четыре корпуса. Дело спорилось быстро, но очень скоро встанет вопрос: где в этом крохотном остроге найти ткань на паруса и канаты на снасти?
        Чудо случилось на третий день: с верховьев Чулыма спустилась большая купеческая барка. Круглобокая, не то, что дощаники, и со здоровенным парусом. Дурной махнул рукой и полез в неприкосновенные дары! Черт с ним, ну, не досчитаемся по росписям! Терять время на строительство тяжелых, сырых дощаников без парусов, которые будут то ли плыть, то ли тонуть - не хотелось. Терять бесценные летние дни - еще больше не хотелось!
        Большак пошел к купцам, подсветил кисет золотого песка - и те сдали ему судно в аренду до конца лета. Свою пушную рухлядь, добытую в татарских и кыргызских землях, сгрузили здесь же, в остроге - любой каприз за ваше золотишко! От купцов, кстати, Дурной узнал, что сильно выше Чулым проходит гораздо ближе к Енисею. Между реками остается всего-то 10 - 12 верст.
        - Но то очень далеко! - протянул на северный манер торговец. - Енто ишшо выше Красноярского острога. Многа выше. И Чулым тама такими кривыми тропками текёть!
        «Ну да, если налегке - то лучше здесь 200 верст проехать до Енисейска, - прикинул Дурной. - Но, если большие торговые караваны везти - то лучше уж лишний крюк по воде сделать. Или тогда уже дорогу хорошую тянуть!».
        - И опасно там, - добавил купец. - Это ж за горами, с степях кыргызских. Ох, лютуют енисейские кыргызы!..
        …Поскольку амурчане за два дня уже накололи сотни досок, то решили все-таки доделать хоть пару дощаников. Простых, без парусов. Из остатков нарезали весла, кое-как законопатили корпус - и двинули в путь! Барка вместила практически все дары и часть собственных припасов. Вниз по течению и под парусом она шла мощно, порою тяжелые дощаники не поспевали за ней на всех веслах. Приходилось их даже привязывать. Увы, барка плохо маневрировала, и на большой скорости в извилистом, неглубоком Чулыме вечно норовила налететь на мель или вообще в берег упереться. Вот тут дощаники стали спасением и периодически буксировали ее на стремнину.
        Небольшая флотилия стремительно неслась на северо-запад: по Чулыму, а потом и по Оби. Плыли весь световой день, а в июле в таких северных широтах дни оказались на диво длинными!
        Наверное, полторы тысячи верст отмахали менее чем за месяц! Но, когда достигли устья Иртыша, счастье закончилось. Теперь плыть надо вверх по течению - до самого Тобольска. И безвесельная барка из локомотива превратилась в обузу. Как раз дощаники могли сносно идти против течения, а вот толстопузое торговое судно - нет. Пришлось сажать половину черноруссов на весла, а другую - высаживать на берег - и тащить барку бечевой. Ситуация слегка менялась лишь с попутным ветром - тогда барка боролась с течением и даже могла подниматься вверх, однако, ненамного быстрее пешего человека. Но и то хлеб - хоть люди немного отдохнут.
        А люди устали. Темноводцы в дороге уже без малого год; они отощали, почернели, набрались всяких недугов за время пути. Дурнову было нестерпимо стыдно перед товарищами, которых он затащил так далеко и в такую опасную авантюру. Отсюда даже поход за Стену казался легкой прогулкой! Так что, когда вдали завиднелись башни да купола Тобольска - все в голос застонали от ждущего их облегчения. Любые испытания - даже драться готовы были жители далекого Амура - только бы перестать грести да волочь барку!
        А Тобольск выглядел солидно. Высокий, бесконечный утес - будто крепостная стена - тянулся вдоль левого берега Иртыша долгие вёрсты. Несколько выше, у слияния с Тоболом эта стена отходила от берега, обнажая ровную пойму. Та была густо застроена домишками разной степени ветхости. А вот на верхнем урезе утеса стояла крепость. Прямо посреди стены-утеса виднелся какой-то провал - узкий подъем вверх к крепости, который сверху запирали ворота.
        - Такие ворота приступом не возьмешь! - поцокал в восхищении Мотус.
        У пристаней-мостков оказалось крайне людно, так что усталые гости не решились грести прямо к ним, а повели барку на голый берег, который здесь везде очень низкий. Но флотилию приметили: к новым кораблям на лихих рысях поскакала кавалькада из двух десятков всадников.
        - То не вы ли эти… чернорусцы? - закричал богато одетый казак.
        Дурной готовился уже прыгать на берег и аж замер. Но все-таки спустился и подошел к щеголеватому командиру.
        - Мы, уважаемый. А откуда вы проведали? Ранее мы везде сами представлялись, а нам не верили.
        - Да уж ведомо! - довольно заулыбался щеголь и подбил колпак набок. - С Енисейска давно вестник явился - упредил воеводу-батюшку. Петр Василич, кстати, повелеша вести ваших старших до него. Враз, как увижу.
        - С радостью пойдем, - улыбнулся Дурной (в кои-то веки не надо по сто раз объяснять, кто они такие!). - Нам только где-то пристроиться надо. И дары сгрузить, что мы в Москву государю везем.
        Сразу расставил точки над «i»: что и куда, мол, везем.
        - То решено уж! Воевода Шереметев ведает о ваших надобностях. Ужо прикол для вас приготовлен. Мотрусь! Сигай на барку и доведи гостей, куда следоват! А ты? - щеголь дал понять, что пора бы уже и представиться.
        - Сашко Дурной я. Старший над всеми этими людьми. За тобой следовать?
        Казачий командир довольно кивнул.
        - Тогда чуток обожди, - Большак слегка осадил много о себе думающего прыща на ровном месте. Не спеша подошел к барке. - Мотус! Неси все мои бумаги. Ты остаешься за старшего!
        - А Аратан? - донеслось сверху недовольное (Васька не любил лишней ответственности).
        - Аратан со мной пойдет. И Олеша.
        Для гостей даже лошадьми озаботились. Всё было так хорошо, что аж не по себе! Но внутренний голос говорил Дурнову, что уж после стольких месяцев мытарств «делегация» заслужила хоть немножечко халявы.
        Воевода Петр Василич Шереметев Большой соответствовал своему прозванию. Был он большим что в рост, что в ширь. Солидный дядька заметно за 50 лет. Беглец из прошлого ничего про него не знал, но в пути, как мог, порасспрашивал щеголя. С его слов боярин Шереметев был прекрасен во всём. И по дипломатической службе отличался, и по военной. Гонял разинцев, например. Управленец великий - до Тобольска воеводил в Новгороде Великом.
        - Ну, садитесь, - щедро махнул рукой Петр Василич, приглашая гостей за стол.
        И пару часов расспрашивал, не останавливаясь. Судя по всему, в донесении Приклонского из Енисейска ничего толком про Черную Русь рассказано не было. Ибо воевода задавал самые нелепые вопросы.
        - Русские-то там у вас хоть есть? - в лоб спросил он, переводя взгляд с Аратана на Хун Бяо.
        - Есть, - улыбнулся Дурной. - Маловато, но есть. Со мной разные люди, воевода. Этот - китайский человек, мудрец и лекарь, что помог мне из плена сбежать. А вот Аратан - даур, коренной амурский житель. Со мной плывут и русские, и дауры, и сыновья смешанных семей.
        Допрос Шереметева выгодно отличался от предыдущих. Это было больше похоже на светскую беседу для удовлетворения воеводиного любопытства. Он много расспрашивал Дурнова про пекинский плен, охал и ахал.
        Но имелись и более каверзные вопросы: почто решили под царскую руку идти? Почему сейчас? Здесь Дурной лавировал очень осторожно. Рассказывал, как непрочно было их положение, как в прошлом году удалось поднять монголов против богдыхана, выбить Гантимура с Шилки и открыть забайкальский путь.
        - Вот сразу после того и поехали на Москву, - от всего сердца врал беглец из прошлого.
        Немалый интерес проявил воевода и к «дарам» (видно, как раз об этом его енисейский коллега отписал в деталях!). Дурной искал в глазах Шереметева алчный блеск, но тот, то ли прятал его хорошо, то ли был сам настолько знатен и богат, что ему и дела не было до чернорусских богатств.
        - Завтрева уже досмотр устроим, - отмахнулся он. - Напишу я роспись: себе и для вас.
        Глава 55
        Недоимки по золоту вскрылись практически сразу. Воевода наутро сам пришел и народу с десяток привел: дьяки, их подручные, просто носильщики. Они так резво ринулись в закрома, так споро начали всё хватать, измерять, взвешивать, что Дурной растерялся: следить за всеми он не поспевал и опасался, что ушлые тоболяки растащат богатство. Сам Шереметев в эти дела не лез, а только неспешно прохаживался вдоль рядов с тюками и коробами.
        - Нда… Не кривил Михайла Василич. А уж мне мнилось: не могло таких богатств быти.
        Но говорил это воевода спокойно, без зависти. Через пару часов дьяки поднесли ему исписанные листы и принялись угодливо тыкать: куда стоит посмотреть.
        - Ну, как же так, Сашко? - укоризна в голосе Шереметва была такой доброй. Такой наигранной…
        Недоставало почти килограмма золотого песка и фарфора (того в пути побилось больше трети). Насчет второго Большак отбился: он все осколочки продолжал везти в качестве доказательства. Ну, а насчет золота… уж так располагал к себе боярин, что Дурной выложил ему всё, как на духу.
        - Если бы я не нанял ту барку, то до конца лета мы бы не успели сюда добраться. А, значит, еще одну зиму пришлось тут сидеть, пока реки не вскроются.
        - На всё воля Божья, - воздел глаза к потолку боярин. - Тако и ходят людишки по великой Сибири. А что до этого, - он небрежно помахал тяжелыми листами. - Так, мыслю, невелика беда. Вы ж не подати, не ясак везете, какой с вас спрос… Коли чего из даров не доищутся…
        Дурной моментально напрягся, ибо сказано это было так… Впрочем, Шереметев сразу на что-то отвлекся, демонстрируя полную беспечность.
        - Инда горю вашему есть чем помочь, Сашко. Это я про злато растраченное. Есть в Тобольске гость бухарский - Мусташка. Честный торг ведет, всеми уважаем. Мне вот что мнится… Могу тебя с им свесть: Мусташка ваши меха на юг свезет, сторгует - и до зимы сюда с барышом прийде! На разы покроет вашу рухлядь. И злато истраченное серебром заменишь, и вам на прожитье останется…
        - Да как же я всё на торговлю пущу? - Дурной начал потеть от волнения: его явно брали в оборот. - Мы ведь меха царю везем, чтобы показать, чем наша земля богата… Да и как я в Москве объясню, что вез меха, а привез серебро. Разве можно так торг вести? По закону ли?
        - Да я ж тебе подмогну! - улыбнулся Петр Василич. - Ужо отпишу грамотку о тягостном вашем положении и оскудении в пути…
        - Прости, воевода, не могу. Да и до зимы ждать - никак нельзя. Уж год в пути - нам поспешать надо.
        Воевода долго молчал, поглаживая бороду.
        - Спеши, коли надобно… Ладнова, вечор приходи в Кремль - попируем мало-мало. И старшИну свою бери - всех угощаю. Роспись дьяки к завтреву сладят.
        Боярин ушел, а Дурной осел слабо на ближайший мешок. Что хотел Шереметев? Заработать на чернорусских мехах? Или скомпрометировать его и захапать всё? Законы той поры беглец из прошлого помнил смутно. Но точно знал, что торговать кому попало, где попало да без уплаты специальных сборов в России нельзя. Для того есть специальные люди, сведенные в сотни, есть специальные дворы, ярмарки, где торговать можно. А уж торговать пушниной - это вообще была крайне зарегламентированная деятельность. Русское государство всеми силами стремилось заполучить пушнину себе и задаром.
        И тут такое… Нет, нахрапистость и наглость Приклонского была Дурнову в разы милее «доброты» Шереметева!
        Но на пир пошел. Как тут откажешь? Семерых спутников Большака усадили за общий стол, а самого Дурнова усадили подле воеводы. Рядом сидел высокий остроносый… дьяк. Так поначалу подумал Большак, но Шереметев удивил его, представив:
        - Мой товарищ, Иван Иванович Стрешнев.
        «Товарищ» - это значит, заместитель. Практически второе лицо в Тобольске. Стрешнев был заметно помоложе и одевался весьма скромно, почему, собственно, Дурной и принял его за дьяка. Товарищ воеводы оказался болтлив, много смеялся и сразу взял в оборот чернорусского гостя. Всё расспрашивал его о далеких землях, не только о Темноводье, но и о Китае, Чосоне, Ниппоне… И подливал да подливал вино в кубок Дурнова (а за воеводским столом действительно пили красное вино!).
        За день волнений беглец из будущего придумал заготовочку, чтобы хоть как-то обезопасить себя и своих людей. Пора было пустить ее в ход.
        - Петр Василич, Иван Иванович, научите дурака уму-разуму. Вот будем мы на Москве, а куда там лучше всего обратиться с нашим делом? Я ведь никогда в стольном граде не был и правил не знаю. Мы так подумали, что лучше всего в Посольский приказ. Мы же, получается, иноземцы…
        - Ну, ежели рассудить, - лениво ответил Шереметев (он особо не задумывался, о чем говорил). - То подитя в Посольский…
        - Вот и славно, что мы правильно придумали! - чересчур рьяно обрадовался Дурной. - А то гонцам-то уже поручили именно в Посольский приказ идти…
        - Каким еще гонцам? - Шереметев опустил свою кружку.
        - Которых мы наперед послали, - охотно пояснил Большак, радуясь уже искренне. - Мы как в Иртыш вошли и поняли, как медленно плывем, так я повелел взять лошадок, что мы из Енисейска везли, и послал вперед десяток казаков, до самой Москвы. А что, они налегке, ничего не везут, кроме нашего народного обращения к Государю. Да кроме описи даров. Думаю, они уже за Камнем.
        За столом повисла тишина. Шереметев и Стрешнев переглядывались, не скрываясь. Был у воевод план. Был! И ложь Дурнова его явно портила!
        За дальним углом стола кто-то, недовольный тишиной, затянул было песню, но заткнулся от толчка в бок.
        - Эк поспешил ты, Сашко, - покачал головой Стрешнев, подливая вина в кружку Большака. - Инда я вот поразмыслил, и мнится мне, что не в Посольский вам приказ надобно. А в Сибирский.
        Шереметев странно посмотрел на своего товарища, вздохнул, но согласился.
        - И то верно. В Посольском примают послов от королей да ханов. А вы-тко кто? И Темноводье ваше - та же Сибирь. И нашей Сибирью станет. Верно же?
        Дурной послушно кивнул.
        - Ну, и який же тогда Посольский приказ? В Сибирский вам потребно, - Петр Василич лихо осушил свой сосуд.
        - Эх, жаль, что гонцов не догнать уж, - изо всех сил расстроился Дурной. - Но вот доберемся до Москвы и сразу отправимся в Сибирский приказ.
        - Угу, - стоически согласился Шереметев и махнул слуге: долей, мол. - До Москвы…
        Пока неутомимый Стрешнев мучил Большака с Амура нескончаемыми вопросами, тобольский воевода что-то мозговал, попивая красненькое. Наконец, решившись, он наклонился к гостю и заговорил вкрадчиво:
        - Слушай, чернорусс… Ну, коль дары невмочь тебе в оборот пустить, дай хоть что из вашего. Верно ведь, укрыли чевой-то - как же иначе? - Шереметев подмигнул. - Мусташка сторгует по лучшей цене. Рвешься на Москву? Езжай! Я твою долю опосля тебе сам возверну. Али на Москву пошлю с людишками. Мое слово верное, Сашко!
        Вот же блин…
        - Нет у нас ничего, Петр Василич. Только одёжа да оружие.
        - Ну, будя! - рассмеялся Шереметев. - Зачем такое в лицо речешь? Я ж с тобой с вежеством обхожусь. За пазуху не лез, по сумкам не шарил…
        - Не шарил, Петр Василич, - сжав кулаки, ответил Дурной. - И за то тебе моя благодарность. А вот енисейский воевода шарил. И дощаники наши чуть ли не по досочке разобрал. Или он об этом не писал?
        - Не писал, - глухо ответил Шереметев. - От же дурень Приклонский! Спугнул…
        Вино уже явно захватывало власть в голове воеводы. Он вяло водил мутными тяжелыми глазами из стороны в сторону. Задержался на Дурном. Сплюнул… И утратил интерес к гостю. Совершенно. Стрешнев по инерции еще поспрашивал гостя о всяком, но тоже угас, перестал подливать ему и сам погрузился в собственную кружку.
        «Пронесло? - Большак переводил взгляд с одного боярина на другого. - Поломал я им планы? Или наоборот они на что-то решились?».
        Посидев еще с часок, Дурной собрал своих людей, которым настрого запрещал напиваться, и отправился на выделенный черноруссам гостиный двор. Весь отряд просидел до самого утра со снаряженными пищалями - ждали подставу.
        Глава 56
        Совсем уже поздним утром - почти в полдень - к гостям явился дьяк с бумагами. Выдал им роспись, выдал грамоту воеводскую и молча развернулся.
        - Нам-то что дальше делать? - спешно крикнул ему в спину Дурной.
        - Не ведаю, - пожал плечами дьяк. - Мне велено токма передать.
        - Так что, мы и плыть дальше можем?
        Дьяк снова равнодушно пожал плечами и ушел, не прощаясь.
        Через два часа барка с дощаниками отчалила от странногостеприимных тобольских причалов.
        «Черт его знает, пропустят нас дальше или нет?» - мучился предводитель чернорусской «делегации». Впереди их ждал по-прежнему тяжелый путь дальше вверх по Тоболу, а затем по Туре. Тюменский острог странники проскочили, практически не останавливаясь. Лишь пополнили припасы, да потрясли перед местными чинами бумагами, которые уже в руку не влезали. До конца лета отряд добрался до Верхотурья, где располагалась, наверное, самая главная таможня России. Сюда стекались все караваны Сибири: купеческие и государственные. Иным путем возить пушнину и другие товары нельзя. Возили, конечно, но это был обвод. То есть, преступление. На Верхотурье досматривали строго, иных на гостиных дворах держали месяцами. Собственно, этого места Дурной и опасался более всего.
        Но в Верхотурье их продержали не более двух дней. Местные дьяки просто не понимали, с каким аршином подходить к такой… «делегации». Вряд ли, это какие-то мошенники, выдающие себя за выдуманную Черную Русь. Слишком уж много у их Большака имелось грамот, составленных целым рядом приказных и воевод со всей Сибири. Да и сам караван оказался таким богатым… Какой жулик сможет столько собрать? Опять же, отряд в 120 пищальников внушал уважение; далеко не каждый острог может себе позволить столько служилых содержать. А эти - просто караван сопровождают.
        Так что черноруссов пропустили, и проблемой оставался лишь выбор пути: спешиваться ли и идти за Урал Бабиновским трактом или плыть по Туре до упора, а там волоком перебираться на Чусовую. В первом случае идти придется более 200 верст, во втором - где-то с полсотни. Но Бабиновский тракт - удобная, обжитая дорога, а к Чусовой ведет суровый путь. После долгих раздумий Дурной выбрал тракт. Все-таки люди его сильно устали. Но главное - Бабиновская дорога вела к Соли Камской, городку, где, по словам местных, легко найти новые суда.
        В общем, чернорусский отряд выменял подводы на дощаники и двинулся покорять Уральский хребет. До Камы шли почти весь сентябрь, в Солях их уже отговаривали плыть дальше - рекам без ледовых оков недолго осталось течь. Но Дурной, как остервенелый, рвался вперед, сторговался, нанял несколько речных судов - и чернорусская «делегация» чуть ли не круглыми сутками неслась вниз по реке, до Волги. На этой реке опять пришлось идти против течения, скорость резко упала, и в Нижнем Новгороде хозяева уже отказались плыть дальше: река вот-вот встанет! Пришлось снова переходить на пеший вариант движения.
        Дурной с ума сходил! Столько пройдено! Вся огромная Сибирь! Немалое расстояние от Урала! На фоне всего этого оставшийся кусочек пути до Москвы казался почти неразличим… Но на деле - это еще четыре сотни верст! А на дворе уже заканчивался октябрь 1676 года (здесь - 7184 года от сотворения мира). Уже больше года в пути, уже девять месяцев Федор у власти… Он уже и от приступов болезни избавился и венчаться на царство успел! Черт, надо спешить!
        И Большак продолжал гнать свой истощенный, измученный отряд. Отряд, который, конечно, дивился на непривычно густонаселенные окрестности. Города, городки, села, деревеньки - всё это попадалось чуть ли не на каждом шагу. Многолюдье страшное! Лишь те, кому повезло побывать в южном походе и видеть предместья Пекина - мог бы сказать, что не так уж Россия и густонаселена. А вот после Темноводья тут плюнуть некуда было!
        Ночи становились совсем холодные, выпали первые снега, но после сибирских морозов, черноруссы могли легко ночевать и в поле. Чем, собственно, Дурной и пользовался: не заходил в городки, не просился на ночлег: сколько прошли до темноты - там падали и ночевали. Пару раз оказывались на чьей-то земле, но с сотней вооруженных бойцов хозяева предпочитали договариваться миром.
        И вот, наконец, из черно-белой смеси грязи и снегов проступила Москва. Столицу Русского царства еще не было видно, но движение на дорогах резко выросло, нетронутая природа по обочинам почти полностью исчезла. Всюду были пашни, либо усадьбы, либо целые рабочие поселки огороженные. Предместье Москвы чадило, бурлило, шумело, и с каждой верстой караван, будто, к морю приближался.
        Чернорусская «делегация» шла с востока, по Владимирской дороге, и вскоре по правую руку стала видна Яуза, уже прочно скованная льдом. Здесь слободки не раскидывались свободно, а теснились; один двор лип на другой, стараясь потеснить, урвать хоть вершок бесценной московской земли.
        А потом перед путниками выросла городская стена.
        Ну, как стена… Огромный земляной вал, утыканный сверху частоколом и периодически - деревянными башнями. Ворота (Таганские) тоже оказались деревянными. Земляной город. Беглец из будущего знал, что так принято назвать внешнюю часть Москвы этого времени. Но на самом деле так называлась именно крепостная стена (вал). А сам район столицы назывался Скородом.
        Укрепления, конечно, не впечатляли. Дурной знал, что дальше будут уже нормальные стены Белого города, Китай-города и прекрасные укрепления Кремля… Но все-таки от столицы он ждал большего.
        Длинный и вооруженный до зубов караван Руси Черной начал медленно втягиваться в узкий проем ворот, распихивая менее грозных соседей. Первая телега уже закатывалась на дощатые мостовые, как вдруг общий шум перекрыл громкий и басистый окрик:
        - Ну-тка стой! Кто такие?
        Серокафтанные стрельцы, охраняющие ворота, уже давно приметили странную ватагу. Видать, свистнули своих, так что у ворот уже скопился небольшой отрядец. Заметно, конечно, уступающий чернорусским стрелкам, но… но не штурмом же брать ворота Москвы! Пузатый дьяк (или кто он тут? мытарь?) властно выставил руку перед собой и тормознул гостей непрошенных. Дурной к этому готовился и поспешил с ворохом растрепанных за месяцы странствия бумаг. Принялся торопливо объяснять, кто они и почему. А эту историю про Черную Русь и про тягу про воссоединение коротко не обскажешь…
        Дьяк-мытарь сам пришел на выручку - он просто не стал слушать! Поняв, что чужак собирается ему «лить воду», скривился:
        - Не дело то мое! Пошлину плати - и проезжай! А пищали - сдать! Неча по Москве тако разгуливать!
        - Да я ж говорю: это не товары! Мы - не купцы! И ничего мы сдавать не будем!
        - Перечить? - вмиг побагровел хозяин ворот (и, видимо, господин вселенной по совместительству). - На дыбу схотел!
        - Доложите старшему! У нас вот грамоты от воевод всей Сибири! - Дурной всё еще хотел решить дело спокойно, но стрельцы вокруг подбирались хищной стаей: с копьями, бердышами, пищалями.
        - Ежели ты по приказному делу - то и сам туды шагай! - прорычал дьяк-мытарь. - Людишек твоих оружных не пустим! Либо сдавайте оружье да подводы на сбереженье стражи…
        Большак вмиг похолодел, представив, что станет с их дарами от такого «сбереженья». Что делать? Отвести караван назад, оставить под охраной и самому идти искать Сибирский приказ?
        Чернорусская делегация заполонила собой весь проход, и за ней уже начало накапливаться недовольное людское море. Путники чувствовали острый негатив, что спереди, что сзади, слышали злобные выкрики. Толпа, как обычно, норовила стать водой и протечься там, где нельзя, облепляя пробку слева, справа. Дурной ощущал ее давление и шевеление, словно, стоял по плечи в океане: волна плавно накатывала, а потом отходила.
        И тут что-то сильное и тяжелое пихнуло Дурнова в плечо, так что того аж на телегу откинуло. Высокий чалый тонконогий жеребец брезгливо фыркнул и шагнул вперед, а сверху пророкотало:
        - Пошто стоймя стоите? Инда гнева Божия не ведаете?
        Глава 57
        - Пшел вон и жди свово черёда! - машинально рявкнул дьяк-мытарь, поглощенный конфликтом с неведомыми пришельцами.
        В тот же миг в воздухе свистнуло - и толстая, туго сплетенная плеть резко ожгла голову и плечо «повелителя вселенной».
        - Ты, харя, на кого рот раззявил! Пред тобой думный дворянин, собака!
        Мытарь взвизгнул, боль резво вернула его в реальность, и, мелко-мелко крестясь, тот принялся виниться перед статным всадником в дорогом кафтане.
        «Начальство!» - стрельнуло в голове Дурнова. Думный дворянин - значит, член Боярской Думы, в которую, на самом деле, не только бояре входили. То есть, как минимум, вхожий в Кремль!
        - Милостивый государь! - Большак стрелой кинулся к всаднику и вцепился в стремя. Двадцать лет жизни так и не научили беглеца из будущего обращению с большим начальством, так что изо рта вылетело что-то несуразное, но полное страсти! - Смилуйся! Не погуби! Полтора года шли к Государю, претерпевали! Хотим ему поклониться дарами, животами и землей!..
        Ситуация довела его уже до такой степени отчаянья, что, плюнув на гордость, он готов был в ногах валяться, сапоги целовать - только бы добраться до вожделенной цели! До царя.
        - Землей? - последнее слово, единственное из всей череды воплей, неожиданно заинтересовало думного дворянина. Он придержал рысака и наклонился к грязному, измученному дорогой незнакомцу. - Вы иноземцы, что ли?
        - Выходит, что так, - после маленькой паузы ответил Дурной. - Люди мы русские, но живем за Сибирью, на реке Амур. Как 20 лет назад воеводу Пашкова богдойцы побили, считается та земля ничейной. Но мы там выжили, сдружились с местными, дали отпор богдойцам - и вот пришли царю-батюшке поклониться.
        Дворянин слушал с интересом.
        - А велика ли ваша земля?
        - Те места, на которых мы живем, тянутся от гор забайкальских до восточного моря-океана. Считай, две тысячи верст от заката до восхода.
        Тот присвистнул и огладил густую бороду.
        - Эвона сказка какая… На брехню больно схоже.
        - Вот грамоты! - Дурной испуганно затряс пачкой истрепанных листов. - От приказных и воевод со всей Сибири! Все города мы прошли, везде дары свои показывали для счета. У нас пушнина да злато, шелка и чай. Ежели этим, - он махнул головой на мытаря. - Достанется, они же всё растащат!
        - Злато? Шелка? - дворянин традиционно начал пучить глаза; к этому беглец из будущего уже привыкать стал.
        - Вот росписи! - Дурной понимал, что выглядит слегка сумасшедшим, но очень боялся потерять шанс и яростно тыкал бумагами во всадника. - Тут каждый дар прописан и измерен!
        Дворянин бегло прошелся по первому листу…
        - Стойте здесь и дождитесь меня! - наконец, властно приказал он и стеганул коня, послав его прямо на дьяка-мытаря.
        - Как тебя звать, господин! - запоздало крикнул в спину Большак.
        - Иван Афанасьевич Прончищев! - крикнул тот.
        И исчез в чреве города.
        Черноруссы кое-как отволокли подводы со «стремнины» дороги, окружили их, как смогли. И ждали. Движение в воротах вернулось в прежний ритм, затор постепенно рассосался. Только у ворот набиралось всё больше стрельцов. Подошли какие-то воины в стальных нагрудниках и таких же «шапках», слегка похожих на испанские морионы. Все недобро щурились на чужаков. Дурной поглядывал на быстро уваливающееся на закат солнце и истрепал себе всю бороду от волнения.
        Ждать ли еще неведомого Прончищева? И сколько ждать? А если не ждать, то что делать? Бежать прочь от треклятой Москвы, пока стрельцы их бивак приступом не взяли?
        - Послушай… - Дурной набрался наглости и подошел к мытарю. - А тебе знаком этот… Прончищев?
        Тот испепелил Большака ненавидящим взглядом, повел плечом, обожженным плетью… но не утерпел:
        - А то! Знаком! Он послом к свеям ездил, мир заключать. Оттель и стал думным.
        Посол! Наверное, при приказе состоит! Вот фортануло!
        «Еще не фортануло, - осадил он сам себя. - Не с твоим везением, Сашко…».
        Дело шло к вечеру. И к большим разборкам у Таганских ворот. Но, как говорят подлые американцы, в последний момент внезапно появилась кавалерия! Причем, буквально!
        Сначала в воротах возникли ангелы! Молодые, статные витязи на роскошных арабских лошадях. Витязи сияли парчой и яркой шнуровкой кафтанов, из-под которых щеголевато выглядывали дорогие меха. Витязи упирались красными яловыми сапожками в узорчатые стремена. А сбруя их чудесных лошадей была богата на литье и прочие украшения.
        Пара десятков горделивых красавцев оттеснила от ворот засмущавшихся стрельцов, и тут по дощатому накату, почти лишенному снега, гадко проскрипел большой крытый санный возок, запряженный тройкой вороных. Из потолка возка торчала махонькая железная труба, которая густо дымила.
        - Паровоз? - Дурной едва не сел на землю от потрясения.
        Возок неспешно подъехал к чернорусской «делегации». «Ангелы» окружили его со всех сторон, и лишь после того дверца распахнулась: вместе с клубом пара наружу вывалился Иван Афанасьевич Прончищев. Подмигнул Дурнову и оборотился к возку. Даже руку протянул, предлагая помощь… Какое-то время внутри ничего не происходило, а потом из темноты проявилась голова. Невзрачный сморщенный старик с жидкой бородой, которую явно пытались облагородить всеми силами, подслеповато щурясь, глянул на протянутую руку думного дворянина, но вылезать не пожелал.
        - Энти, что ли? - острый конец посоха нацелился на Дурнова и его измученных настороженных людей.
        - Да, Василий Семенович! - улыбнулся тот.
        Старик уже с хитрым прищуром осмотрел пришлых. Скривился, как от кислого. Зашамкал явно малозубым ртом.
        - Мда… Ну, кажи бумаги.
        Прончищев подскочил к Дурнову (не подобострастно, но ретиво), выхватил у него пачку листов и подал старикашке. В четыре глаза принялись их изучать.
        - Аще - от Шереметева Большева… - еле расслышал Дурной.
        - Ты старшой? - посох снова змеей нацелился на беглеца из будущего. Тот кивнул. - О животах своих радеете? - снова кивок, хоть, и с заминкой. - Тогда полезай в возок. А иные пущай следом едут!
        - Подождите! - Дурной чувствовал, что его пробивает пот. Быстро одумался и поклонился пониже. - Пресветлый боярин! Но… скажи, хоть, кто ты?
        - Ты чего? - с улыбкой воскликнул дворянин. - Это же Василий Семенович Волынский! Боярин и первый судья!
        «Первый судья - так начальники приказов назывались - всплыло в голове Дурнова. - Ну, на большее нам рассчитывать и не приходится».
        Однако не удержался и спросил:
        - А куда нас?
        - Ишь трясёшеся! - старик мелко захихикал, запрокинув голову, но вдруг застыл, как от боли. - Твоих на монастырский двор покуда определим. Так тобе ладно? А тебя - ко мне. Или полезай… Или пшел вон!
        Дурной махнул своим: следуйте, мол, указаниям - и стрелой ринулся в возок.
        Внутри было тепло и душно. Подле старичка Волынского сидел дюжий детина, который часто подкладывал угольки в небольшую печку (вот почему сверху труба торчала!). Глядя на пудовые кулаки мужика, Дурной сомневался, что тот служит боярину только истопником. Рядом с самим Большаком уселся Прончищев - довольный и улыбающийся.
        - Ежели вскроется, что ты Ваньке про вас кривду наплел - сгною, - сказал меж тем сухо старичок, и такой стужей от его слов повеяло, что Дурнова мороз по спине продрал.
        Молча он отвернулся к оконцу. С той стороны возка, где не было двери, на стенке имелось настоящее слюдяное окошечко! Сквозь пластину пробивался свет, но рассмотреть ничего не удавалось.
        «Я сейчас еду по Москве XVII века! - взгрустнулось ему. - И ничегошеньки не видно!».
        - Боярин Василий Семенович! - заговорил он, чтобы разбить тягучую тишину. - А когда вы сказали, что отвезете меня к себе, вы говорили про свой дом или про Посольский приказ?
        - Эвон! - старик снова оживился и начал корчить гримасы. - А с чего это ты удумал про Посольский приказ?
        - Ну, - Дурной замешкался. - Мне сказали, что Иван Афанасьевич служит послом. А вас он назвал первым судьей. Вот я и решил, что вы его начальник, глава Посольского приказа.
        - Не дурак… Навродь. Токма ошибся ты, иноземец. Я - судья Разбойного приказа.
        И Волынский заливисто захохотал.
        Глава 58
        - Глянь, Ванька, како в лике поменяшеся! - боярин аж зажмурился от радости. - Бледен стал! А ну, признавайся, Сашко - вор ты и душегубец?
        А Дурной и впрямь побледнел. Он ничего не понимал, и в душе кипела ярость - извечная его беда. Неужели облом? Столько усилий… Большак впился руками в бортик сидения - аж костяшки побелели.
        - Душегубец, боярин… Куда ж без этого в Темноводье. Тебе б нашу чашу испить - я бы на тебя посмотрел.
        Гигант-истопник сразу почувствовал нехорошие нотки в голосе «гостя» и всей массой развернулся к испещренному шрамами чужаку.
        - Ты язык-то свой укороти! - стукнул по полу возка посохом Волынский. - Инда вспомощничков на это дело найду!
        Посопел и добавил:
        - Ершистый.
        - Василий Семенович только с сего года встал во главе Разбойного, - пришел на выручку Прончищев. - Вознамерился Государь большие перемены в этом деле провесть - вот и призвал своего верного слугу на свершения. А тако Василий Семенович многие лета по посольской части служил. По тем временам мы с ним знакомство и свели. От того я про вас ему первому проведал.
        Дурной расслабил руки.
        - Ну, и что дальше будет?
        - Беседы вести будем… Большак, - уже серьезно ответил Волынский. - От того, сколь полезными окажутся - и прояснится, что деять далее.
        Совсем скоро обоз добрался до Ивановского монастыря, который стоял в восточной части Белого города. Дурной вылез из возка и подивился этой маленькой, но грозной крепостице внутри столицы. Подворье оказалось небольшим, но обоз быстро втянули и ловко разместили на свободном пятачке. Василий Волынский сам соизволил выбраться на свежий воздух, о чем-то долго болтал с местным настоятелем, после чего махнул головой Дурнову: полезай, мол, обратно.
        - Покуда тут твои людишки пребудут, - пояснил боярин. - Оно, конечно, на постной каше не зажируешь, однако, твои, видно по всему, и не к такому привычны.
        «Странно, - озадачился Дурной. - Почему здесь? Хотя… вон он как по-свойски трепался с настоятелем - может, тот ему брат кровный?».
        Волнительно было оставлять черноруссов одних, но приходилось довериться покровителю-старикашке. Иначе дела на Москве не делаются. В принципе, монастырь даже немного успокоил Большака: он верил, что это последнее место, откуда начнут растаскивать ценности. Тем более, его люди за месяцы пути отточили сторожевую службу до абсолюта. Правда, большинство черноруссов, попав в Москву, выглядели слегка оглушенными. Будто каждого мешком по башке стукнули.
        «Ну, ничего… Надо привыкать».
        Дурной упросил лишь взять с собой Олешу и пару молодых стрелков - в качестве вестовых. Тем выдали коней, и кавалькада тронулась на запад - в самое сердце Москвы. Снова Дурной ничего не видел сквозь мутное оконце, да и сумерки уже прочно легли на город.
        Остановился возок на дворе роскошной усадьбы: часть ее была даже каменной (или кирпичной - в потемках не разобрать). Детина вынес боярина на руках из возка, опустил наземь.
        - Теперича тебя в горницу сведут - тамо и жити будешь. Ноне не спи, не бражничай! Жди, как позовут!
        Иван Прончищев же откланялся и собрался уезжать. Но на миг ухватил Дурнова за отворот кафтана и притянул к себе:
        - Ты, Сашко, боле так не ершись, - шепнул он Большаку. - Прогневается Господь да отымет привалившее те счастие. Василий Семенович - в большом доверии у государя. Не Милославский, конечно, но батюшка Федор Алексеевич его привечает и слушает. Так что хватайся обеими руками!
        И с таким напутствием Пончищев вскочил на своего чалого - да исчез в сумерках.
        Горница оказалась совсем крохотной, видимо, в таких слуги жили. Широкая лавка, сундук да кусок горячей печки, которая, похоже, отапливала сразу несколько клетей. Олешу с вестовыми поселили неподалеку, в таких же комнатушках. «Бражничать» не имелось ни сил, ни желания, а вот спать - даже на твердой лавке - хотелось страшно. Но Дурной терпел - и вскоре его, действительно, позвали.
        Чернорусский Большак попал в просторный, плохо освещенный лучинами зал. Но даже их света хватало, чтобы оценить аляповатую роскошь: все стены расписаны в ярких красках, бок печи выложен изразцами с глазурью. Всюду - дорогие ткани с вышивкой. Сам Василий Волынский сидел в резном троне-кресле, укутанный мехами.
        Старик молча указал Дурнову на похожее кресло напротив. Беглец из будущего сел - и начался самый долгий и дотошный допрос в обеих его жизнях. Волынского интересовало всё - и Большак старался рассказывать подробно и в деталях. Единственное: он изо всех сил скрывал изначальные сепаратистские настроения в Темноводье, а всё плохое норовил свалить на воеводу Пашкова (последнее было не такой уж ложью). В ходе разговора Дурной неожиданно понял, что Волынский не особо-то старый. Просто он культивировал в себе стариковское поведение: кряхтел, стонал и так далее. То ли немочи его донимали… то ли играл он такую роль в своем круглосуточном театре.
        Для беседы Дурной даже прихватил с собой малый чертеж амурских земель (и соседей азиатских), с помощью которого показывал Черную Русь наглядно. И боярин довольно быстро начал в ней ориентироваться, хотя, чернорусская карта сильно отличалась от того, как рисовали Землю в XVII веке.
        - Складно баешь, Сашко, - Волынский устало откинулся на спинку своего трона. - Дивные речи, но, по всему видать, правда то… Ступай покуда. Промыслить сие нужно.
        А Дурной и рад, ибо глаза его уже слипались, и сил никаких не оставалось. Доволокся он до лавки, рухнул на тонкую подстилку… а среди ночи вскинулся от воплей и криков. Горница его выходила прямо на двор, недалеко от ворот, видимо, там и ругались. Голоса злые мешались с конским ржанием и стуком. Окно в комнате, по случаю зимы было наглухо забито, так что Дурной юркнул за дверь, спустился по лестнице в какой-то хозяйственный «отдел» и нащупал уже дверь входную.
        Во дворе бегали люди с факелами. У ворот стояли более десятка мужчин, поблескивая металлом оружия. За воротами тоже кто-то толпился, колотил в ворота и требовал их открыть. Большак нашел взглядом широкую тетку, которая стояла неподалеку и с живым интересом следила за перебранкой.
        - Что случилось-то? - поинтересовался у нее Дурной. - Может, помочь надо?
        - Да ни! - отмахнулась толстуха. - То дела боярские. Видать, высокородные повздорили. Чтой-то требуют…
        - А не ворвутся… те?
        Тетка фыркнула.
        - Не таковский наш боярин, чтоб до его собственного подворья кто добрался. Рази что рынды царския. Так то не вони… Ты бы шел спать, барин. Ночь холодна выдалась!
        И Дурной не стал спорить.
        Проснулся он сильно засветло. Вокруг, за стенками слышалась возня и копошня - дворня вовсю обслуживала госпОду. А госпОда дрыхла едва не до полудня… Видимо, Москва заразила этим и Дурнова.
        Позвали его лишь на завтрак, который в приличном обществе называют обедом.
        - Слыхал-то шумели ночью? - хитро спросил Волынский, старательно жуя пышные свежие пирожки. - То по твою душу приходили.
        - Как по мою? - Большак аж поперхнулся с полным ртом каши.
        - А вон так, - развел руками боярин. - Мож, ты ведаешь? Прийшли, аки тати, посередь ночи. О трех санях, да с сабельками. Едва ворота не порушили - так тебя хотели.
        - Воры? - Дурной всё еще не мог прийти в себя.
        Василий Семенович тонко захихикал.
        - Воры? На Москве? Да на меня? Экий ты дикой, Сашко. Не… Сибирского приказу то были людишки.
        «Нормальный ход! - беглец из будущего, наконец, проглотил ком каши, ставшей колом в горле. - В столице посреди ночи государственные министерства устраивают разборки? И из-за меня?».
        - Ну, прознать про то, что с ворот Таганских тебя я забрал - нетрудно. Только откель они вообще про вас ведают? Имечко твое ведь орали. И дары вернуть требовали.
        Дурной вспомнил, как врал в Тобольске про гонцов, что вперед послал. Но ведь врал же!
        Говорить об этом боярину смысла не имело, так что он спросил про иное:
        - А это нормально у вас: ночью в дом главы приказа вламываться? Или это им царь приказал?
        - По государевой воле другие люди приходют… - лукавая радость стекла с лица старика. - Покуда Бог миловал. Эти… ночные, может, так нагло прийти и не решились. Да с ими глава приказу Сибирского был. Сам Стрешнев. Не поленился…
        - Стрешнев?
        Глава 59
        Дурной не успел удивиться, что фамилия ему знакома, как сразу вспомнил, откуда ее знает. Снова вспомнился опасно-гостеприимный Тобольск, пир… И товарищ воеводы Иван Стрешнев… который убеждал его в Москве идти не в Посольский, а в Сибирский приказ. И эти - из Сибирского…
        - Иван Стрешнев?
        - Почто Иван? - удивился Волынский. - Родион Матвеевич, окольничий царский.
        Большак утер со лба испарину.
        «Уже всякую чушь думать начал… Будто, можно вперед нас до Москвы добраться, да еще карьеру при царе сделать и стать судьей приказа… Не отоспался ты еще, Санечка, не варит твой котелок».
        Вообще, он старался не трепаться на скользкие темы с малознакомыми людьми (любая информация может чего-то стоить… да и опасно в этом мире откровенничать), но теперь Дурной кратко рассказал Волныскому о том, как разводили его в Тобольске. И как потом настойчиво посылали именно в Сибирский приказ.
        - Видать, эти два Стрешневых - родичи, - закончил он. - И тот предупредил этого о нашем… посольстве.
        Старый боярин долго молчал, прижав посох к плечу. Есть он уже расхотел.
        - Ох, напрасно ты не поведал мне сие вечор, - наконец, нарушил Волынский тишину. - Шереметев, значит… Он ведь в останний год царя Алексея пребывал подле оного всё время. В большую сиу вошел при старом Государе. Да и после смерти - быстро правильную сторону выбрал. Тоей ночью лично присягнул Федору Алексеевичу. Инда Милославские его всё едино из Верху изжили. Ох, в обидах сидит Петр Василич!..
        Волынский снова замолчал.
        - Немочно нам теперь тянуть… Монахи ивановские зазря болтать по Москве не станут, но всё одно стрешневские за недолгу и караван твой изыщут. Ох, тяжко-тяжко! - Василий Семенович закачался в кресле. - Я ж было удумал до царя-батюшки тебя довесть уже после богомолья, но теперь тако неможно… Поскорее треба.
        - А трудно это… - Дурной силился подобрать правильные слова, но махнул рукой. - На прием к царю записаться? Там, поди, очередь на месяцы вперед!
        - Нет, я тебя не Дурной, а Дикой звать буду! - боярин вновь развеселился. - Наш Государь во всякое дело вникает и трудится каждодневно. Нынче, во вторник, ему докладают дела из Поместного, Челобитного приказов… И дружина твой, Стрешнев, тожа там будет. Завтрева, в среду - дела по Дворцу, Оружейному да Пушкарскому приказам. Еще опосля - с судами дела решают да по Земскому приказу. А вот в пятницу иду я да главы Стрелецкого и Хлебного приказов…
        «Красавчик, Федор! - изумился Дурной, который таких деталей не помнил. - Настоящая административная работа!».
        - Значит, в пятницу пойдем? - оживился он. Наконец-то хоть какая-то ясность!
        - Можно, в пятницу… Токма… большой Выход будет в воскресенье. Лучше вот туда попасть. Мыслю, удастся мне это…
        - Да зачем нам Выход? - Большак расстроился. По-любому там будет парад с валянием в ногах, куча роскоши, громких слов - а Дурнову хотелось поговорить в рабочем порядке, по деловому.
        - Давай в пятницу, Василий Семенович!
        - Поуказывай мне ишшо! - Волынский зло стукнул посохом. - Хочешь по-своему - шуруй во Сибирский приказ. Там тобе уже заждались… Указует он. А мне в том какая корысть, ты думал?
        - А какая корысть? - Дурной напрягся.
        - Не трухай, - захихикал боярин. - На злато твое лапу не наложу. Не Шереметев, чай. Я птица иного полета.
        Василий Семенович споро сплюнул через плечо, а потом мелко-мелко закрестился от сглаза.
        - Что мне в сём мире потребно - лишь любовь да доверие Государево. От того токма я тут, от того и на Верх вхож. Могу я дойти до Федора Алексеевича. Подивить ее, тоску разогнать весельем. Он и прислушивается ко мне иной раз… А это, Сашко, лучшее любого злата будет.
        Дурной тут был полностью согласен со стариком. А еще он, наконец, понял его мотивацию и слегка успокоился. Пересечений у них пока нет, оба судна движутся параллельным курсом.
        - Инда лучше б опосля богомолья тебя показать Государю, - вздохнул Волынский. - Опосля богомолья - оно б чудеснее вышло. Но и ныне неплохо. Тут ведь весть-кручина дошла до Федора Алексеевича: ляхи подлые из войны с басурманами вышли. Остался он теперя один противу всех османов да крымчаков.
        Дурной едва машинально не ляпнул «да знаю», но вовремя прикусил язык. Вскоре Россию ждут тяжелейшие осады Чигирина, но Федор и сам сможет дать достойный отпор туркам.
        «Забавно, что этого царедворца весть о бегстве союзника волнует только в связи с ухудшением настроения царя» - еле сдержал улыбку беглец из будущего.
        - Так что, с Божьего благословения, в воскресенье спробуем - порадуем Федора Алексеевича! - и Волынский с кряхтеньем поднялся, показывая, что разговор окончен.
        Глава Разбойного приказа оказался тем еще шоуменом. За оставшиеся дни он повелел Дурнову отобрать из даров самое впечатляющее. Съездили в монастырь (причем, ехали разными группами, петляя по узким улочкам Китай-города и Белого города), где Большак отобрал шкуры тигра, леопарда, пару связок самых черных соболей «с серебром». Также выбрали самые крупные самородки - таковых в последние годы на Амуре уже почти не находили, но несколько тяжеленных «камешков» все-таки имелось. Волынский присмотрелся к уцелевшему фарфору и лично отобрал несколько наиболее изысканных посудин. Ну, а шелка с чаем взяли по чуть-чуть - просто как «демонстрационные образцы».
        Также боярин повелел выбрать еще пяток черноруссов для участия в Выходе.
        - Поздоровее отбирай! - наставлял он Дурнова. - Чтоб русския были, да пара-тройка азиятов. Да чтоб рожи ихние были попричудливее.
        Для этих ребят с «причудливыми рожами» (да и для самого Дурнова) Волынский велел выпотрошить свои сундуки, чтобы одеть их с шиком и лоском. По понятиям XVII века - это яркая, пестрая одежда во много слоев, да чтобы непременно с мехами. Наряженный Большак больше всего захотел тут же вырваться на улицу, ибо сразу начал задыхаться и истекать потом. Шею зажимало, длинные рукава бесили. Ну и, конечно, никакого разговора о подгонке по размеру - всё массивное, объемное, с запасом.
        Тем не менее, Дурной был согласен с боярином: царя нужно впечатлить. И, если с дарами черноруссы продумали всё хорошо, то вот с одёжкой (по которой встречают) - не очень.
        Василий Семенович добыл «пропуск» в царевы палаты, именуемые здесь Верхом, на всю делегацию. Два последних дня прошли в непрерывных примерках и инструктаже: как ходить, как говорить, как кланяться, что можно, что нельзя делать (в основном, всё было нельзя).
        - Како время приспеет, стой за плечом мои, да на шажок позади, - наставлял Дурнова Волынский. - Инда я ийду - и ты тож; я встал - и ты замриша. Як укажу - кидайся царю-батюшке в ножки и моли его о великой милости: принять и защитить Русь Черную. Внял ли?
        - Василий Семенович, так, может, сначала вы скажете? - беглец из будущего выставился полнейшим простаком. - Мол, вот такая есть земля, вот такие в ней людишки живут… Вы-то те порядки лучше знаете. И говорить по-высокородному умеете. После покажем дары, а уж в конце я в ножки бухнусь.
        Волынский задумался. В глазах его сразу вспыхнул огонек. «Ну, понятно, - скрыл улыбку Дурной. - Решил, что так ему еще выгоднее. Вроде, это всё от него идет. Вот пусть так и думает».
        Сам же Большак отлично понимал, что запомнят того, кто будет последним.
        …Воскресным утром на подворье Волынских седлали целый табун лошадей. Сам боярин, громко постанывая и тихо ругаясь, не без помощи слуг взобрался в седло и выбрал повод.
        - Может, лучше в возке? - Дурнову боязно было смотреть на побагровевшее лицо старика.
        - Так воспретил Государь в Кремль ездить, кроме как верхом, - тяжко вздохнул Волынский и прикрикнул. - Трогаай!
        Кремль, как и прочие центральные районы столицы, поражал диссонансом между роскошью капитальных построек и ветхостью построек временных: заборов, деревянных времянок и дощатых дорог, покрытых смесью снега и грязи. Но Дурной (хоть, и был тут впервые) особо не приглядывался. Его всего потряхивало от значимости предстоящего момента. Опять же, трудно удивить роскошью того, кого 13 лет водили по Запретному городу.
        «Кто в армии служил - тот в цирке не смеется».
        Боярин повлек «делегацию» через Соборную площадь к Теремному дворцу - прямо на Златое крыльцо. Взошли до четвертого этажа, прошли сени с давящими на психику низкими арочными потолками и - прямо в верхней одежде - оказались в Передней палате, где уже толпился разодетый в пух и прах народ.
        Здесь и ждали царя.
        Глава 60
        - Государь! Милостивец!
        Десятки взопревших и пропахших потом от двух-трехчасового ожидания человек заколыхались, заволновались и хлынули от стен и закутков рассусаленной Передней палаты в центр! Туда, где из золоченных резных дверей явился сам царь всея Руси Федор Алексеевич Романов. Сам шел! Ножками своими недужными.
        Федор был довольно высокого роста, черты лица имел тонкие и, как будто, восковые. Всё остальное скрывали тяжелейшие церемониальные одежды, сияющие золотым блеском. Кажется, это шествие давалось царю нелегко. Из-за тяжести платья или боли в ногах - неясно.
        Толпа бояр и иных приближенных домчалась до незримой черты, которая отделяла простых смертных от божьего помазанника, после чего все принялись бить многократные земные поклоны. Волынский не отставал, позабыв про многочисленные свои недуги, Дурной с остальными черноруссами, как могли, повторяли верноподданнейшие телодвижения за своим покровителем.
        Царь подзывал к себе бояр по очереди и выслушивал их благодарности или просьбы. Всё выглядело явно отрепетированным: возле Федора, впереди рынд, стояли двое густобородых ближника, которые что-то подсказывали ему на оба уха. Наверняка какой-нибудь Милославский с Хитрово.
        Волынский чутко следил за окружением Федора Алексеевича, поскольку, едва уловил какой-то ему одному приметный знак, тут же кинулся к самым царевым ногам, распихивая прочую боярскую братию. Амурские гости поспешили следом. И вновь - череда поклонов с максимальным прогибом - после чего Василий Семенович сжато и очень дельно поведал царю о далекой земле, что прозывается Русью Черной, что богата тем-то и тем-то, и где живут люди православные (то, что почти все православные там - староверы и наполовину язычники, он сам не знал). Тут же вперед выскочили черноруссы с пушниной, желваками золотых самородков и прочей роскошью.
        Дурной по лицу царя понял, что про Русь Черную ему рассказали загодя, так что он не особо дивился. Показуха, короче. Но дары осмотрел с живым интересом, даже уточнил: а этого сколько? а того? Толчок локтем в бок подсказал, что пришло время для беглеца из будущего. Тот самый момент.
        Всё, что было до того - спрессовалось в одну эту точку. А всё, что станет после - выйдет именно из нее. Дурной сжал пальцы в кулаки, глубоко вдохнул и шагнул вперед:
        - Государь-батюшка Федор Алексеевич! Всем, чем богата наша земля Темноводская, мы тебе поклонились. Но и это не всё, что я с собой привез. Ведаю я, что мучит тебя сильный недуг. А потому привез из Китая мудрого человека, который многое знает про лекарскую науку. Взгляни на лоб мой, что шрамами усеян: ударили меня палицей, думал, что помру, но на китайской стороне меня не только выходили, но и здоровье прежнее вернули. Дозволь этому лекарю показать свои умения!
        Дурной чувствовал, что говорит уже в полной тишине. Что все вокруг поняли: царский Выход идет не по плану. Но он держался за взгляд Федора Алексеевича, в глубинах которого царила неугасаемая боль. Держался и говорил, говорил, говорил!..
        Волынский сам унял своего протеже. Угольки глаз из-под обвисших бровей метали такие молнии, что боярин наверняка на месте прибил дикого чернорусса, если бы, тем самым, не попортил и свою репутацию.
        …Шоу оказалось безвозвратно испорчено, и «делегацию» проводили прочь под обстрелом ироничных взглядов…
        - Ты что сотворил, ирод? - за Кремлевской стеной Волынский, наконец, отвел душу. - Я к тебе - всей душой, а ты - с ножом за пазухой? Сгною, сучий потрох!
        - Не надо гноить, Василий Семенович, - Дурнову внезапно совсем перестало быть страшно: ход сделан, остается только ждать. - Ну, ты же сам говорил, что важно тебе быть угодным царю. Быть ближе к нему. Вот и представь, как тебя государь возвысит, если с твоей помощью его исцелить получится!
        - Ох, молчи, дурень! - зло ощерился старик. - Много ты понимаешь! Лучшие - слышко, лучшие! - лекари бились, ан ничего у них не вышло! И отеческие, и иноземные! Лекарство - то палка о двух концах. Исцелишь - слава тебе и почет. А не сдюжишь - полное посрамление! Вникаешь? Позор и поруха! Государь-то, может, и простит. А вот окольничие не простят… Но ежели Федору Алексеичу еще и хуже станет - тут одним позором не отделаешься. Тебя с твоим лекарем враз на дыбу отправят… Да и мне аукнется.
        И боярин ушел в причитания. Дурной, если честно, тоже чуток взбледнул. Он был уверен, что хуже Олеша не сделает. Но вдруг царю поплохеет по каким-нибудь своим причинам?
        - Ох, молись, Сашко, - Волынский, будто, подслушал мысли Большака. - Молись всем демонам, каких вы там у себя чтите, чтобы всё это просто забылось…
        Не забылось.
        Государственная машина в Москве была малоподвижной, работала со скрипом, но работала. Особенно, когда царь проявлял настоящую волю к достижению цели.
        Через два дня после Выхода, к дому Волынского явились государевы посланники с приказом: привести во дворец китайского лекаря.
        - Я с радостью поеду помочь русскому царю, - с улыбкой, на хорошем русском ответил Олеша (он даже «р» уже сносно выговаривал). - Но только вместе с Сашко Дурным.
        На это вздевшие брови посланники заявили, что это не ему решать. Но Хун Бяо с обескураживающей улыбкой возразил, что как раз именно ему. Посланники моментально сменили удивление на гнев и в грубой форме поинтересовались… что-то вроде: китаец, ты чо, бессмертный? На что Хун Бяо с легкой грустью в голосе ответил, что истинного бессмертия он еще не достиг. И, конечно, понимает, что почтенные господа сильнее и легко смогут убить бедного даоса, взыскующего мудрости… Но что они потом будут делать с мертвым лекарем?
        Диалог длился довольно долго. Всё это время хозяин дома выкрутил свою притворную немощность на максималку и не отсвечивал, готовый притвориться мертвым опоссумом в любой момент… Но в итоге, красные, как запрещающие сигналы светофора, посланники усадили Олешу и Дурнова на коней и повезли обоих в Кремль.
        - Бяо, дружище, надо очень постараться! - тихонько накручивал друга Большак. - Конечно, было б здорово, если ты совсем сможешь его вылечить. Но самое главное - чтобы он, хотя бы, почувствовал облегчение. В короткий срок.
        Они не раз уже разговаривали на эту тему. Олеша давно был посвящен в эту часть плана Дурнова и старательно интересовался «историей болезни пациента Романова Ф. А.». К сожалению, беглец из будущего почти ничем не мог помочь. Он знал, конечно, базовую теорию: скорее всего, Федор страдал от того, что его организм плохо усваивал витамин С, что болезнь это наследственная, и что получил ее царь, вероятно, от матери из рода Милославских. Но как это объяснить китайцу XVII века? Что такое витамины? Тут и сам-то не понимаешь… Ну, полезные вещества. Хотя, ладно, именно с витамином С попроще - это аскорбиновая кислота. Но вопрос-то не снимается! Что такое аскорбиновая кислота? Дурной даже формулы не знал, однако формула всё равно ничего не меняла. Непонимание сохранится. Полное! И это не единственный вопрос. Как не усваивается? Почему не усваивается? Что, значит, наследственная болезнь? А главное, как ее можно преодолеть?
        Так что разговоры были долгими, но малополезными. Дурной мог лишь предположить, что, частично проблему можно решить через диету. Если есть побольше продуктов с витамином С (лимоны-апельсины, капусту и, конечно, ягоды) - то и усвоится его побольше. Хотя, не факт.
        Оставалось надеяться, что китайская медицина опирается на собственную систему диагностики заболеваний. И Хун Бяо поймет суть недуга в своей терминологической системе. А еще - сможет найти… ну, например, секретные точки на теле, которые откроют запертые «шлюзы», и витамин С хлынет в измученный организм царя Федора.
        Глава 61
        В Кремле их волнительные ожидания снова не сбылись: лекаря и его друга не повели прямехонько к государю на осмотр. В одной из палат черноруссов выставили пред суровые очи князя Никиты Ивановича Одоевского. Одоевский возглавлял Аптекарский приказ. Целый приказ, главной задачей которого было обеспечение здоровья одного человека. Целый приказ, который с этой задачей справлялся… хреново. И, конечно, его глава весьма ревниво отнесся к каким-то внезапным выскочкам.
        Так что возле Одоевского рядком расселись гордые от собственной значимости медикусы Блюменрост и Костериус, Зоммер и Еглер, а также доктор Михайло. В пять скептически искривленных ртов они принялись экзаменовать щуплого даоса. Разумеется, исходя из своей, европейской медицинской картины мира.
        Это была беседы глухого с немым. Олеша просто не понимал, о чем его спрашивают.
        - Да ну о чем вы? - не выдерживал периодически Дурной. - Какой Аристотель? В Китае о нем понятия не имеют. Там медицина развивалась своим путем.
        - О каком можно говорить развитии, если там не ведают мудрости Аристотеля? - картинно вздыхал Костериус. - Даже мусульмане чтут его мудрость.
        - Да вы, в Европе, только от мусульман про Аристотеля и узнали…
        Экзамен заходил в тупик. Медикусы желали не изучить методы работы даоса, а доказать, что тот ничего не может. И благодаря разнице в понятийной базе, сделать это было нетрудно. С точки зрения попугая, рыба совершенно неспособна к передвижению. Периодические призывы Дурнова вернуться к матушке логике эффекта не возымели…
        - Хватит!
        Низенькая дверь, требующая поклона, отворилась без скрипа, и в палату вошел царь. Похоже, он был главным зрителем этого спектакля. Федор Алексеевич прошел к месту экзекуции - медикусов с их стульев, как ветром сдуло. С тяжким стоном молодой, чрезмерно бледный мужчина опустился на один из них.
        - Как бы ты стал меня лечить, целитель? - устало спросил он.
        Дурной уже видел монарха на приеме, но почему-то только сейчас прочувствовал, что перед ним сидит историческое лицо. Настоящее и живое! Которое мучается от боли и не может перестать надеяться, что когда-нибудь его страдания прекратятся. Хотя бы, частично. Даже перед Канси беглец из будущего подобных чувств не испытывал. Китайский император (как и царь двумя днями назад) был для него просто фигурой, а не человеком. Теперь же… Теперь Дурной заробел, по-настоящему проникнувшись особенностью момента.
        А вот Олеша был спокоен, как скала.
        - Если ты позволишь, государь, то прежде я изучу тебя. Уложу на долгое время, чтобы силы твои пришли в норму. После попрошу рассказать о твоих болях: всё и в подробностях. Мне поможет не только смысл твоих слов, но и то, как ты их будешь произносить. Затем я исследуют состояние твоих глаз, твоего языка, который многое говорит без слов. Затем я изучу твой пульс на руках и ногах: важно понять, как движутся потоки Ци в твоем теле, изучить точки входа, понять, где жизненная сила застаивается, где ее не хватает. Уже после этого, я первым делом сниму боль, чтобы лечение…
        - Снимешь боль? - глаза Федора Алексеевича вспыхнули. - Вот просто так - снимешь?
        Хун Бяо кивнул.
        - Это не так уж и трудно, государь. Но хочу сказать, что это не лечение. Убрать боль - это даже вредно. Ведь боль - часть жизни. Это продолжение прочих чувств нашего тела. Настоящее лечение - это иссекновение корня болезни. Лишь восстановив гармоничный ход потоков… жизненных сил, мы придем к тому, что боль уймется и угаснет. Сама.
        Тишина повисла в палате.
        - Ты… сможешь всё это сделать, лекарь? - царь очень пытался выглядеть невозмутимым, но волнение в голосе выдавало его.
        - Я приложу все силы, государь, - щуплый даос с достоинством поклонился.
        - Хорошо. Дозволяю тебе остаться. Но помни: за каждым твоим деяньем учнут следить люди из Аптекарского приказа. А твои зелья также допрежь испытают на псах и на людях.
        Тут, наконец, Федор Алексеевич обратил внимание на Дурнова.
        - А ты ступай.
        Да, следовало просто поклониться и «ступать». Олеша был тщательно проинструктирован, как капать на мозги царю, что, мол, Большак черноруссов имеет много чего интересного сообщить. Главное - убедиться, что щуплый даос тут закрепился…
        Но все-таки Дурной не удержался.
        - Благодарю тебя, государь за доверие к моему подарку. Надеюсь, таланты Олеши тебе помогут… Мы все станем молиться Господу об этом. Но знай, что у меня еще имеются дары для тебя. Тоже такие, которые просто так не передать. Прими в залог один из них…
        Большак вынул из-за пазухи пухлый томик. Потянулся было с ним к царю, но одумался и передал книжицу хмурому князю Оболенскому.
        - Я 13 лет провел в плену в Китае. Жил в их столице, видел двух богдыханов. Здесь я прописал всё про то, как устроена китайская держава. Как управляется и воюет, как трудится и торгует, какие там законы и подати. Думаю, таких сведений во всей Европе не найдется.
        И, наконец, Дурной умолк, покуда его снова не заткнули. Поклонился несколько раз и почтительно пропятился к выходу. Взглядом пожелав Олеше удачи.
        Коня Большаку в дорогу не дали - некому было озаботиться. Так что до владений Волынского пришлось топать пешком - но хоть на Москву, наконец, посмотрел. На подворье его пустили, но Дурной сразу почувствовал, что отношение к нему изменилось: дворня печенкой чуяла, что их господин этого чужака уже не любит. Тогда и им стараться нечего.
        Хозяин же выглядел грозовой тучей, если таковые бывают сгорбленными и кашляющими. В последующие дни боярин с Большаком практически не пересекались в тереме. А, если и виделись случайно, то Василий Семенович с максимальной желчью интересовался: а не пора ли уважаемому топать в Сибирский приказ, где его так ждут.
        - Да на кой я им! - пытался отшутиться Дурной. - Все богатства уже царю отданы.
        - Нечо, - усмехался Волынский. - Чай, с твоей Руси Черной имеется что содрать. Ужо они на тебя тягла навесят - до гробовой доски не рассчитаешься.
        И все-таки прямо боярин гостя из дому не гнал - видимо, надежда в душе его угасла не совсем.
        «Еще не до конца сбросил меня со счетов Василий Семенович» - улыбался Дурной согбенной спине Волынского. А потом хмурился. Все-таки Русь Черная фактически легализовалась в русском государственном поле. И, возможно, в Сибирском приказе уже идет какое-то юридическое оформление. Во что они там захотят превратить Темноводье? Как скоро? И могут ли они сделать что-то без воли царя?
        Царь. На него у Дурнова были все ставки. Вся поездка затевалась ради большого личного разговора с царем. В бояр беглец из будущего не верил. Он очень хорошо понимал их классовую шкурную натуру. А вот царь… Царь - он, конечно, тоже полностью боярский. И защищает их. Но могут же у него иметься более высшие интересы! Помимо шкурных…
        «Да я ему и шкурные удовлетворю! - стискивал кулаки беглец из будущего. - Только дай до тебя добраться…».
        … - Божиею милостию великий Государь, Царь и Великий князь всея Великия и Малыя и Белыя России, самодержец Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский, государь Псковский, - бесконечно длинный титул без запинки отлетал из уст рослого и статного рынды в белоснежных одеяниях и высоченной шапке. - … и иных многих государств и земель, восточных, западных и северных, отчич и дедич Федор Алексеевич повелеша Сашку Дурнову из земель Руси Черной явитися пред ним!
        Глава 62
        Три дня. Три дня в тереме Волынского царило тревожное ожидание. И вот, наконец, явился вестник - и призвал. Дурной покосился на Волынского, чтобы по его реакции понять: успех это или его дурака сейчас на дыбу поволокут? Посветлевшее лицо Василия Семеновича выражало полнейший восторг. Искренний или фальшивый - этого лицедея поди раскуси!
        Снова в Кремль. Снова в Теремный дворец, правда, минуя Золотую лестницу. И палата оказалась поскромнее. В ней, помимо царя с почетным караулом рынд-херувимов, находились с полдесятка бояр в мехах и пара дьяков, пристроившихся к резным конторкам. У дальней стенки (со стороны приходящих) стоял приодетый Хун Бяо. Большак вопросительно вздел брови и получил в ответ утвердительное подмигивание.
        Старый придворный с колыхающимися подбородками, которые еле-еле прикрывала жидкая борода (Дурной уже знал, что это был «хозяин» Кремля Хитрово) зычно возвестил:
        - Божиею милостью… - и снова в три колена бесконечная череда царской титулатуры. - … Федор Алексеевич указал, а бояре приговорили! Лекарю Олешке Китайскому дозволено невозбранно бывать в Аптекарском приказе, пользоваться всеми его запасами на благо Государя! Означенному Олешке и посланнику Руси Черной Сашку Дурнову дозволено поселиться в Гостином дворе, что на Ильинской улице! Прочих черноруссов покуда расселить в черной тягловой Покровской сотне, поставив на казенный кошт!
        «Похоже, это все-таки успех, - выдохнул Большак. - Надеюсь только, что официальными милостями не ограничатся?».
        Царь, словно, услышал мысли беглеца из будущего и жестом руки остановил Хитрово.
        - Книга твоя о стране Китайской зело хороша оказалась. Видно в ней не только умение складывать слова, но и дюжий ум. Сам слагал?
        Дурной кивнул, зардевшись. Идея составить детальное описание Империи Цин возникла почти случайно - из тех историй, что он записывал для сына Демида. Пришлось потратиться на корейскую бумагу, сшить десяток тетрадей - и выплеснуть на них все полученные знания. Дурной ввел в книге ряд ноу-хау - оглавление, нумерацию страниц; четко обозначил разделение слов и предложений (хотя, в печатных книгах это уже применялось).
        - Мы певелеша отослать сей кодекс на Печатный двор, дабы сделали с него два на десять оттисков.
        «Это хорошее дело, - невольно улыбнулся беглец из будущего. - Даже можно сказать, не зря съездил…».
        - Но ты, Сашко, рёк, что имеешь для царя еще дары, - легкая улыбка тронула губы царя. И, кажется (а кажется ли?), что наконец-то на его лице не было тени вечной боли.
        - Да, государь, - голос Дурнова дал петуха… слишком долго он ждал этого. Слишком долго готовился и оттачивал в голове свои речи. - Есть у меня дары… Но тут мне время понадобится, дабы всё разъяснить…
        Федор Алексеевич вопросительно посмотрел на Хитрово. Толстяк нахмурился… Но царь заявил:
        - Дарую тебе потребное время. Только поспешай…
        - Да, Государь! - Дурной стрелой метнулся за дверь за тяжеленным свертком, который предварительно захватил и оставил в дальней горнице. Попросил выделить ему двух рынд для поддержки - и развернул огроменную карту немногим ниже человеческого роста и почти в три метра шириной.
        - Ехали мы к тебе, Государь, через всю бескрайнюю Сибирскую землю. Вёз я тебе чертеж наших, чернорусских земель, но в дороге решил обрисовать всю эту землю!
        Дурной нагло врал. Карту эту (из намертво склеенных лошадиных шкур) долго и мучительно рисовали в Болончане. Всё Темноводье и окрестные земли обозначили с помощью очевидцев. А вот Сибирь с ее реками беглец из будущего наносил сам по памяти. Чтобы не палиться северные окраины на карте остались белым пятном, но вскользь были очерчены Чукотка, Камчатка, Курилы, Сахалин, Хоккайдо и хвостик Корейского полуострова. Карту рисовали так, чтобы она не сильно выбивалась из картографических традиций XVII века, но, при этом была информативна, точна в расстояниях, а по цвету легко различались суша и вода, реки и дороги.
        - И впрямь ценный дар! - искренне восхитился царь.
        - То, Государь, не сам дар. Дозволь изречь мои думы, что из этого чертежа проистекают.
        Федор Алексеевич кивнул. Заинтересованно.
        - Вот Урал-Камень, - очертил Дурной левый край карты. - А вот самые дальние остроги твоего царства - Ленский, Селенгинский. Их и многие другие остроги, слободы и городки потребно снабжать хлебом. Сама Сибирь покуда хлеба родит мало, и везти его приходится аж из-за Камня. Что долго, дорого и ненадежно.
        - А вот Русь Черная, - он ткнул в правый нижний угол. - Вот Амур - наша Черная Река - что тянется от западных гор до восточного моря-океана. Здесь теплое лето и тучные земли. Уже сейчас у нас русскими хлеборобами распахано не менее трех тысяч четей земли. У дауров мы не считаем, но, думаю, не меньше. Конечно, со всех этих земель мы готовы платить тебе, Государь, тягло. Посмотри, насколько наши земли ближе к Лене, к Ангаре. Ежели б мы могли продавать хлеб в сибирские острожки, то был бы он гораздо дешевле, чем привезенный из Москвы. А если на Черную Русь послать еще крестьян - то сможем мы обеспечить зерном всю Сибирь дешевым зерном. Земли у нас вдосталь.
        Беглец из будущего поначалу опасался, что такими заявлениями привлечет не столько крестьян, сколько нищающих феодалов. Но подумал и решил, что это самодержавию невыгодно. Помещикам дают землю, чтобы они служили в войске конно и оружно. Поэтому бояре и дворяне должны находится поблизости от Москвы. Так что наплыва кровопийц-феодалов пока можно не опасаться.
        - Но это далеко не всё, Государь, - Дурной заметил, что слегка сбивается на лекторский тон, но «ученик» слушал во все уши, так что сойдет. - Понимаем мы, что главной ценностью для Русского государства является пушная рухлядь. Ну, в нашем случае - еще и злато. На это богатство Русь покупает всё потребное из немецких стран. Понимаем. Но взгляни, государь, какой тяжкий путь предстоит идти той рухляди от Черной Руси. Мы прошли всё, и мы ведаем, каков он. Поверь, мы во всем себе отказывали, спешили, но ушло у нас 15 месяцев. А ведь можно обойтись гораздо скорее. Всего в трех местах нет речного пути: меж амурскими притоками и притоками Селенги, на Ангарских порогах, и меж Енисеем и Чулымом. Но в тех местах наш ход замедлялся в десятки раз! Вот ежели бы там проложить торные дороги, посадить людишек, что станут работать для извоза, понастроить телег и саней для сдачи внаем - это так сильно помогло бы! Всего в трех местах по всей Сибири! Еще важно: вот прошли мы сухим путем, дошли до реки - а плыть не на чем. А вот ежели бы в ключевых местах были отстроены большие барки парусные, и их тоже сдавали бы внаем
- то уверен, что с таким путем можно добраться от Темноводного до самого Урал-Камня за пять месяцев! От ледохода - до ледостава. И ведь не только ясак и подати так можно возить. Все торговые караваны станут ходить быстрее - оживет торговля. И людям - добро, и государству - прибыток!
        - Пишите до слова, - строго бросил царь дьякам (видимо, те недостаточно старательно вели протокол).
        - Только и это еще не вся выгода, государь, которая может быть, - Дурной на глазах воодушевлялся. Все эти речи он уже десятки раз прокручивал во время дороги - слова отлетали от него только так. Царь слушал!
        - Ты ведь ведаешь, государь, что у товара в разных случаях цена разная?
        - Как же разная? - Федор Алексеевич явно не читал Адама Смита. - Сколь товару положено, столько он и стоит.
        - Когда охотник в лесу соболя добывает, сколько тот ему стоит? Заряд порохового зелья, да харчи, которые он во время охоты проел. Вот и все! Два гривенника - вот и вся цена шкурки. А на Москве она стоит уже до восьми рублей. Просто люди так договорились. Стало быть, прибыль государству - 7 рублей и 8 гривенных. Но порой цена меняется не только по воле людей. Вот сдал охотник двугривенную шкурку в нашем Темноводном. И мы отправили его в Казну государеву. Восемь тысяч верст будут ее везти через всю Сибирь. Будут ее везти люди и лошади, которых надо кормить, перевозчики, которым надо платить. Воины нужны для охраны. Лодки и телеги для перевозки. И все эти расходы удорожают пушнину. В итоге на каждую шкурку, покуда их до Москвы довезут, может быть потрачено до трех рублей! И получится выгода уже не 8, а 5 рублей. Сама Казна это не оплачивает. Но государство, в целом, платит. И богатеет меньше.
        Дурной сделал паузу. Политэкономия на пальцах в XVII веке требует осмысления и переваривания. Царь хмурился от того, что не очень понимал: почему государство теряет прибыль, если ничего не платит? Тут нужно подумать.
        - И где же ты здесь выгоду тогда узрел? - спросил Федор Алексеевич.
        «Замечательный вопрос!» - порадовался Дурной и, согнувшись в три погибели тыкнул пальцем в самый угол карты.
        - А вот она: империя Великая Цин. Или Китай.
        Глава 63
        - Китай - богатая страна. Разных мастеров там тьмы и тьмы. Я уверен, что на Москве понимают, как выгодна торговля с Цинским государством: шелка, чай, фарфор. Там есть многое из того, что продают нам немцы: то же железо, изделия из него. Но только представь, государь, что чернорусские меха и злато сначала везут до Москвы, а после караваны идут обратно до Китая. Несколько лет в дороге, огромные расходы. А можно всего этого избежать. Можно сразу отправлять наши товары в Китай, выменивать их на то, что потребно России - и везти уже в Сибирь, в Москву…
        - Это что же, в обвод от Москвы, что ль? - боярин Хитрово не выдержал и затряс жидкими подбородками.
        - Верно, - улыбнулся Дурной. - Это поможет избежать лишних расходов. Огромных расходов. Вспомни, государь, как дорого обходится путь одной соболиной шкурки от Амура до Урала, - «лектор» снова провел пальцем через всю трехметровую карту. - А теперь этот путь надо вдвое сложить. Это же истинное разорение! Потому выгоднее торговать сразу на месте. Но выгода случится только при честной торговле.
        По палате прошелся шумок. Вроде бы, никто ничего не сказал, а ясно стало, что все в помещении не могут поставить рядом два слова: «честная» и «торговля». Беглец из будущего развел руками.
        - Но к такому надо стремиться… Потому, государь, уж прости за последующие слова… Потому на Руси Черной нельзя ставить обычного воеводу, коий станет править по своим прихотям да этой торговлей набивать свою мошну…
        - Ты думай, худородный, на каких людей лаешься! - тут уже Иван Хитрово ретиво влез, дабы вступиться за «своих пацанов».
        - Думаю, - спокойно ответил Дурной. - Трех воевод повидал я, и о каждом могу сказать, что они более о своей корысти думали, нежели радели о Русском государстве. Или не знаете вы, за какие растраты судили якутского воеводу Францебекова? За что хотели судить еще одного якутского воеводу Лодыженского? Отчего убили илимского воеводу Обухова? Почто в Томске началось восстание против воеводы Щербатова?
        - Больно сведущ ты в воровских делах…
        - Так год по Сибири шли, а там про то, всюду говорят, - Дурной уже поймал кураж, утратил осторожность и улыбнулся Хитрово в лицо. - Так вот я и говорю, что давать такие богатства простому воеводе нельзя. Вместо пользы наоборот вред выйдет. Тут надобен поистине государев муж. Кто не только думает обо всей России и ее выгоде, но и разумение имеет: как мудрее тягловые средства потратить, что потребно купить для служилых в Сибири, в каком числе. Много вопросов…
        Федор Алексеевич опустил глаза и глубоко задумался. Непростые задачи ставит чернорусский Большак. Вроде, и перспективы радужные рисует, но каждый раз оказывается, что до них надо с лопатой три дня докапываться.
        - Дозволь покаяться, государь, - неискренее вдруг повинился Дурной. - Когда я тебе про торговлю с Китаем говорил, не поведал главного: той торговли еще добиться надобно. Не особо хотят пускать они чужаков в свои пределы. Переговоры надо вести. Хотя… Вот, рядом с Китаем есть царство Чосон, - он ткнул в Корейский полуостров. - Оно помельче и победнее, но многие товары китайские имеются и там. В былые годы мы с ними торговлишку и вели. А в степях ныне правит монгольский князь Бурни, который с нами дружен… Помогли мы ему хорошо. Так, думаю, с ним любые торговые договоры легко заключить. Особенно, если напомнить, как черноруссы ему помогали. Но! - «лектор» воздел палец. - Есть еще путь, государь, и он еще более выгоден!
        Царь невольно усмехнулся. Видимо, раскусил замысел Большака - каждый раз говорить, что всё выгоднее и выгоднее будет. А когда уже совсем даром станет, Сашко?
        - Обрати внимание, государь, на нашу Черную Реку. Впадает она прямо в бескрайнее море-океан. И вот здесь нам все пути открыты! Ежели подсобрать мастеров корабельных - поморов с Бела-моря или немцев каких - да построят они там торговые корабли, то по морю можно товары чернорусские везти куда угодно! В один корабль тех товаров со ста возов влезет, судно сможет везти их побыстрее лошади, да еще и днем, и ночью. Выйдет быстрее, дешевле и никаких границ, никакого мыта платить не придется. Можно плавать и в Чосон, и в островное царство Ниппон… но самое важное - можно доплыть до самого южного Китая. Южный Китай - самая богатая часть страны. И ныне там власть Цинского богдыхана не признают. Китайские вельможи восстали и желают вернуть прежнюю власть. Так что, ежели ты, государь, с богдыханом не договоришься, то по морю можно вести торговлю с ними. Думаю, они с радостью согласятся.
        Дурной начал делать примерные выкладки, насколько выгоднее станет торговля, если темноводские товары морем везти в какой-нибудь Шанхай, потом также, судами, до верховьев Амура, а после - по обустроенным дорогам - до Урала… У него даже табличка наглядная имелась. Только вот арабские числа на Москве были не в чести, так что никакой наглядности не вышло бы.
        Да и не дали договорить чернорусскому Большаку. Хитрово что-то нарочито громко стал нашептывать царю на ухо. Тот было нахмурился, но затем вздохнул и движением руки заставил «лектора» заткнуться.
        Встал.
        - Дивны твои речи, Сашко Чернорусский… Многое стоит осмыслить. Записи дьяков я опосля перечту…
        - Государь! - испугавшийся своей же дерзости Дурной подшагнул вперед. - Дьяки много слов написали, трудно изыскать среди них суть. Вот на листе я выписал самое важное…
        Дурной вынул из-за пазухи рулончик с тезисами своей речи. Здесь было самое главное. Прежде всего, конкретика: что нужно сделать и для чего.
        Федор Алексеевич лукаво улыбнулся и кивнул одному из дьяков: прими, мол.
        - Имеем мы опасения, что это не все твои дары?
        - Так и есть, государь, - Дурной с улыбкой развел руками. - Жил я долгие годы в плену у богдыхана. И там проведал одну тайну китайского государства и одну - гишпанского…
        Царь аж ахнул.
        - А гишпанского-то откуда? Снова подивил меня, Сашко…
        - У богдыхана в столице живут португальские иезуиты. Они поведали китайским людишкам, а от тех уже я проведал, - соврал Дурной, который никаких иезуитов в Пекине не встречал. А все секреты знал из учебников по истории.
        - Тайны - это хорошо, - задумался Федор Алексеевич. - Приходи назавтра, после обедни.
        И ушел.
        Остаток дня Дурной потратил на то, чтобы сводить Олешу в Аптекарский приказ. Тот располагался за западной стеной Кремля на углу Смоленской улицы и Шуйского переулка. Когда-то это было подворье князя Милославского, которое тот от щедрот подарил под приказ.
        Увы. Какой бы то ни было протобольницы или хотя бы фармацевтического центра Большак с щуплым даосом не нашли. В основном - продовольственные склады и погреба. В них кое-где можно было отыскать целебные травы. Но почти все полки занимали сладости да солености. И лекари иноземные, что недавно пытали Олешу, тут не жили и не работали. У каждого имелась своя собственная «практика».
        - Ну, ничего, - улыбнулся Хун Бяо. - Всё равно для главное - не зелья.
        - Как ты умудрился ему помочь так быстро? - все-таки спросил Дурной.
        - Пока никак, - вздохнул китайский лекарь и, заметив недовольство друга, улыбнулся. - Просто пою его настоем женьшеня. Чудесный корень сейчас живет за него. Но это не лечение. Я пока изучаю, как царь живет… Это ужасно! Что он делает. Что он ест. Как он спит. Всё ужасно. Его тело измученно, а он пытает его дальше. Энергия зажата, потоки жидкостей нарушены. И на мои предложения все охают. Я говорю об упражнениях, укрепляющих Ци, а они - кричат про бесовские ритуалы… Столько суеверий!
        - Ты осторожнее с этим! - испугался Дурной. - Не вздумай им про суеверия сказать. Иначе не то, что Тверь свою не увидишь, но и головы лишишься. Самый верный способ здесь попасть на плаху: либо против царя умыслить, либо против веры. А ты под обеими статьями по краю ходишь.
        - Я буду осторожен, друг, - улыбнулся щуплый даос.
        У него будто и не было никаких трудностей. Потомок русичей оказался в земле своих предков и только от этого был полностью счастлив. В гармонии с собой, как он сам говорил.
        Глава 64
        На следующий день Дурной околачивался по Кремлю (куда у него теперь имелся постоянный доступ) чуть ли не с утра. Вернее, утром он съехал от Волынского, утешил перед этим старика, как мог, и пообещал, что замолвит за него словечко.
        - Ты верную ставку сделал, Василий Семенович, - улыбнулся Большак. - Был я у царя намедни, зван и ныне. Так что радения твои не будут забыты.
        Волынский только махнул рукой, но на прощание своего непокорного дикаря всё ж таки перекрестил.
        Гостиный двор стоял за торговыми рядами, которые примыкали к восточной стене Кремля. С трудом в этом месте можно было опознать Красную площадь. Как и следует из названия (гость - это купец), в огромном жилом и складском комплексе, занимающем целый квартал, жили торговцы. Тут же они хранили свои товары. Но в последние годы в этих - довольно роскошных по местным меркам - апартаментах стали селить и послов. Вот по этой «статье» пошли и Дурной с Хун Бяо. С такой роскошью расставаться не хотелось мучительно, но беглец из будущего с утра сидел на лавке и старательно готовился ко «второму уроку». Новые «темы» будут посложнее.
        На этот раз обстановка была еще более камерной: царь, два дьяка, пяток рынд с топориками. А единственным боярином при царе был… Волынский. Когда Дурнова привели, тот что-то в лицах рассказывал Федору Алексеевичу, и от баек Василия Семеновича серьезный царь еле сдерживал смех. С появлением чернорусского «дикаря» боярин умолк, буравя того своими глазами… но не удержался и подмигнул, втайне от государя.
        - А вот и ведун тайн царств далеких! - то ли с иронией, то ли искренне обрадовавшись, возгласил Федор Алексеевич. - Проходи, садись - измучили меня твои загадки.
        «На то и был расчет» - утаил улыбку Большак и старательно поотвешивал поклоны, прежде чем сесть.
        - Прежде, чем говорить о тайнах Китая и Гишпании, я хочу тебе сказать еще одно важное, государь. Знай, что спустя годы запасы злата и пушнины, что добывают в Черной Руси, понемногу иссякнут. Ты, верно, ведаешь, какой богатой на соболя была Мангазея. Еще при дедушке твоем, в тех кроях собирали сотни сороков за зиму. А ныне тот городок в полное запустение пришел. Выбили соболя. Так и у нас со временем станет, ежели будем бить зверя без меры. Так же и со златом. Ныне вся Русь Черная за лето сможет намыть 5 - 7 пудов. А в первые годы столько с одной речки Желты собирали. То злато копилось по крупицам тысячи лет. Мы же черпаем его полной ложкой.
        Дурной увидел несколько пар глаз, которые с тревогой уставились на него. Даже рынды не могли сдержать невозмутимость.
        - Но это, государь, не дурная, а хорошая весть, - улыбнулся беглец из будущего и снова приступил к азам политэкономии.
        Почему-то он решил, что не техническими новшествами нужно одаривать русского царя. Что из этого сможет восприять Россия, толком не имеющая системы образования, не имеющая своей производственной базы? Скорее, получится… «засветить» передовые открытия, которые какая-нибудь Англия или даже Речь Посполитая быстрее возьмет в оборот - и Россия снова останется на обочине… Если только какой-нибудь неистовый Петр Великий не оседлает ее, не потащит силой вперед через потоки пота и крови…
        Лучше уж объяснить царю… Прямо по Пушкину: как государство богатеет, когда простой продукт имеет. Самый ценный продукт, который ныне загнали в полную крепость и выжимают досуха, чтобы дворянство и боярство могло жить безбедно.
        - Вот, что проведал я от португальских иезуитов, - вернулся Большак к своим тайнам. - Полтора века назад открыла Гишпания огромные земли, богатые и серебром, и златом. И почитай целый век возила оттуда несметные богатства - целыми кораблями. Богатой и могучей стала Гишпания. Сильную армию стала содержать, всем соседям по сусалам раздала. Короли их дворы роскошные завели. Гишпанцы могли покупать любые товары из любых стран. И что стало с Гишпанией ныне? Помнишь, государь, мы с тобой говорили, что одна и та же вещь может стоить по-разному? Так вот, гишпанского злата и серебра стало так много, что оно подешевело. А из-за моря этих богатств стало приходить всё меньше и меньше. Сами же гишпанские людишки привыкли все покупать и мало что могли делать сами, - тут Дурной сгустил краски, конечно, но кто его проверит! - И теперь всем ведомо, что случилось. Бедной стала Гишпания. Слабой стала ее армия. И войну великую лютеранам она проиграла.
        - А теперь расскажу про тайну китайскую. В самой стране Китай крайне мало добывается ценных металлов. Недра в той земле весьма бедные. Но ведомо мне, что запасы серебра у богдыхана просто огромные! Ни у одного царя мира нет столько серебра, сколь у правителя Китая. Потому что издавна, умели китайские мастера делать дивные товары. Главный среди них, конечно, шелк. Еще во времена Рюриковы и даже ранее возили тот шелк во все страны. А в ответ серебро текло в китайские закрома. И из Ромейской империи, и от сарацинов с персиянами, и от далекой Индии. Многие века постоянным потоком серебро утекало в Китай… Ныне многим известен секрет шелка. Но делать его столько, сколько могут делать в Китае - никто не в состоянии. А китайские мастера могут делать много иных дивных вещей. Так что по-прежнему серебро, хоть, и более жидким ручейком, но само течет в Китай.
        Очаровали всех эти речи. Вот про такое диво слушать приятно и сладостно. Но сейчас надобно всех в студеную воду окунуть.
        - Вот, поведай мне, государь, по какому пути ныне Россия идет? Собирая пушной ясак со всей Сибири и выменивая его на товары немецкие.
        Федор Алексеевич враз помрачнел. Ну да, на примерах оно нагляднее.
        - Верно: между златом, серебром и пушниной особой разницы нет. И это приведет Россию к бедности. Не сердись на меня, государь. Но лучше загодя ведать об этих тайнах, и понимать, что Россию может ждать в будущем. Потому-то я и сказал, что рад, что рухлядь пушная и злато могут иссякнуть. Есть в них великая опасность.
        - Мнишь ты, что в злате проклятье?
        «О, нет! Только не это!» - Дурной на миг позабыл, как просто мыслят здесь люди…
        - Нет, государь. Злато - это всего лишь металл. В нем самом богатства нет. Вспомни, что я про Китай говорил. Сколь много у них серебра (да и злата), хотя, они их почти не добывают. Секрет богатства страны в умелых мастерах. В людях, которым дают работать и которым не мешают богатеть трудом. Чем богаче такие люди, тем и вся держава богаче. И то же злато может помочь.
        - Как?
        - Вот, ежели взять, да на это злато приманить в Россию мастеров из стран немецких? Вызнать точно, кто где стоящий есть - и нанять их за щедрую плату! Да с условием, чтобы они здесь, в России, учили подмастерьев. Открыть школы ремесленные: корабельные, литейные, оружейные. В землях немецких стали выдумывать разные хитрые махины для производств. Тоже следует эти тайны выведать и у нас такие же построить. Вот где злато пригодится! И вообще, наукам нужно учить людей. Не случайно же именно китайцы первыми научились шелка делать. У них ученые мужи в чести. Они и пороховое зелье первыми открыли, и стали отличные делать могут, и чугун льют уже много столетий. Надобно и в России науку поднимать! А для того академии создавать, учителей приглашать: немецких или тех же китайских. И всё это можно сделать с помощью злата.
        - Или вот еще! - спонтанная идея пришла в голову Дурнову прямо сейчас, и он поторопился ее излить. - Известно ведь, что беден народ русский. А для начала дела ремесленного деньги нужны. Вот можно сделать так, чтобы человек с готовым замыслом мастерской какой полезной мог получить денег в рост и на них…
        - Ростовщичеством решил промышлять? - взвился вдруг Волынский. - Да самому царю-батюшке сей грех предлагаешь?
        На миг Дурной опешил. Да быстро вспомнил, что христианство банковский бизнес считало великим грехом. В Европе, в ходе Реформации, вопросик уже порешали, но Россия жила по старому времени.
        - Грех - это когда один человек на другом нажиться хочет за счет ссужения денег, - быстро нашелся беглец из будущего. - Тут же не ради выгоды. А ради роста сил ремесленных. Надо на мастерскую пять рублей - получай пять рублей. Главное, чтобы мог вернуть; хоть по полтинне в год.
        - Ох, странно речешь, Сашко, - вздохнул царь. - Огромные деньжищи на такое потребны. Где их взять?
        - Федор Алексеевич, мы, не считая прочего, семь пудов злата привезли. Скажи, а что сталось бы с Россией, если бы мы не приехали?
        Глава 65
        Царь, смутившись от странного вопроса, хлопал ресницами.
        - Ничего б не случилось… Как стояла Россия, так и будет стоять.
        - Так ты, государь, тогда и притворись, будто, мы не приезжали. Будто этих семи пудов нет. Создай… ну, хоть, приказ особый… Хоть, вот под началом Василия Семеновича. И приказ сей это злато будет тратить только на то, о чем я говорил. На школы и академии, на найм мастеров и учителей, на поддержку своих умельцев… Ежели такое учинится, то мы всей Черной Русью будем злато мыть, да в тот приказ отправлять - уж я прослежу! И пусть не сразу, но через годы Россия не закупать будет пищали и пушки, а продавать.
        - Мастеров одних маловато, Сашко, - влез в разговор Волынский, заметно подобревший после того, как его «назначили» судьей в «Златой приказ». - Для ладного оружья и иных вещей аще и руда знатная потребна. А у нас - одна болотная родится. И той мало.
        «Неплохо разбирается Василий Семенович! - отметил для себя Дурной. - Но тут мы возразим!».
        Вообще, Россия уже сейчас в изобилии владела отличной рудой. Практически росла на ней. Курская магнитная аномалия находилась, говоря фигурально, в шаговой доступности. Но беглец из будущего точно помнил, что докопаться до этих залежей нелегко - глубоко руда расположена. Знать бы хоть точное место… Чтобы ткнул пальцем: вот тута ройте! Увы, Дурной такой информацией не владел, а пытаться наугад - себе дороже станет.
        Но имелся еще вариантик.
        - Знаю я, где есть хорошая руда. Был у нас казак, который на реке Яик погуливал. Так он рассказывал, что в самых верховьях Яика, в землях башкирских, стоит Железная Гора. И в той горе руды немеряно, а лежит она чуть ли не поверху.
        Магнитка - вот это место найти легко. Об этом месторождении все в округе знают. И руда - первостатейная! Правда, далековато.
        - Можно, государь, там руду добывать. Опосля по Яику сплавлять, по Волге - подымать. А еще лучше прям там заводики учинить: руду дробить, уголь пережигать - и железо плавить. А в Россию уже слитки везти…
        - У башкирцев русским воспрещено земли имать, - покачал головой Федор Алексеевич. - Тако еще мой батюшка завел.
        - Ну… договориться как-то… взаимовыгодно, - Дурной развел руками. Он что теперь, и такие вопросы продумывать должен?
        - На Урал-Камне точно есть руды - и железные, и медные, - вспомнил он и поспешно добавил. - Так я слышал, но где точно - не ведаю.
        На том про железо забыли и остаток встречи втроем пытались прикинуть, сколько на семь пудов золота можно нанять мастеров и учителей или отстроить хотя бы в семи-восьми городах страны школы и ремесленные училища или сколько заводиков поставить. И что тут первоочередное, а что вторичное. Дурного растрогал деловой настрой каждого, он начал быстро метать столбы цифр, раскидывая «семипудовые возможности» - и Василий Семенович тут же приметил непривычные знаки.
        - Это ты на китайской стороне набрался такого? - сразу спросил старик.
        - Нет, - Дурной слегка растерялся. - Это… один лях ссыльный обучил нас таким знаками исчислять. Так намного удобнее.
        «Блин, а ведь и правда, - задумался беглец из будущего. - Совсем рядом, в Европе, уже вовсю считают с помощью арабских цифр. У нас же про это единицы знают. Вот отчего так?».
        …Встречи с царем стали ежедневными. Как-то спонтанный реформаторский кружок обсудил проблему госбюджета. Как его пополнить, как поменьше тратить. Дурной даже не удержался и намекнул, что странно это: больше половины доходов у царя уходят на содержание наемной (стрельцы) и прототипа регулярной (полки иноземного строя) армии. При этом, львиная часть богатства страны находится в руках боярства, которое уже утрачивает свое военное значение - и эти бояре со своих доходов подати не платят. Равно как и подушный налог тоже. Увы, мысль эта не понравилась всем в палате, так что развивать ее беглец из будущего не стал.
        Зато поведал государю азы протекционизма: как через разные пошлины - одни для своих, другие для иноземцев - можно поддержать отечественную торговлю; как ввозными пошлинами можно стимулировать производство в стране. А появятся побольше людей состоятельных - так можно ввести прогрессивный налог: богатые станут платить побольше. Снова выгода!
        Другой раз снова вернулись к морской теме. Дурной не только перечислил выгоды собственной морской торговли, но и дал оценку морей, на которые у России имелись виды: Белое да Черное, Балтийское да далекое Восточное. Белое уже имелось «в обороте», но работало на англичан, а не Россию. Сами русские пока по порю не торговали, флот строить на тех северах сложновато, да и немалую часть года порты не работали. С Черным морем - хуже всего. Выход к нему закрывает грозный турок. А даже добьешься выхода - всё равно вся торговля упрется в Босфор, где наших купцов по доброй воле не пропустят. Балтийское море в этом плане повыгоднее - открытая дорога сразу в несколько государств, в десятки портов. Но эту дорогу сторожит не менее грозный швед, который после Тридцатилетней войны находится на пике своей формы. Ежели взвешивать тяготы возможной войны и выгоды от захвата своего порта - то тяготы перевешивают, конечно.
        А Восточное море уже открыто! Первые попытки выйти в него уже есть! Страны там находятся богатейшие, а сильных конкурентов на воде нет (Китай сам с этого «шахматного поля» удалился, а Корея с Японией в смысле флотов довольно слабы, уж точно не сравнить с Англией или Голландией… да теми же турками и шведами).
        - Да, оно очень далеко, государь, - соглашался Дурной. - Но уже есть основа! Там хоть сейчас можно закладывать верфи, обучать и корабелов, и моряков. Посылать людей на Амур, готовить - а после возвращаться сюда, уже имея опыт.
        …Такие встречи наполняли Дурнова волшебным чувством: ему казалось, что сейчас повернется колесо мировой истории. Повернется глобально и окончательно. Сначала со скрипом, но затем… Конечно, он так и не решился заговорить о самом главном - о боярстве. Которое своей спесью, своим местничеством, своей независимостью от центральной власти тормозило развитие страны. Бояре все еще были убеждены, что они - соль русской земли. Бояре все еще стремились устроить жизнь в России так, будто, царь тут - лишь первый среди равных. А уж во что ввергали страну боярские склоки… Смуту страшно вспомнить, а впереди еще - малая Смута из-за грызни между наследниками Алексея. Боярство нужно ликвидировать, как класс! Как это Петр сделал, припечатав всех своей «Табелью о рангах». Все служат! Все одинаково под государем ходят!
        Как ему это удалось? Глядя на ситуацию изнутри, Дурной всё меньше понимал рецепт успеха. Он представил, как нечто подобное попробует сделать Федор - и ясно видел, что править после этого царь будет недолго… Потому и не решился поднять этот ключевой вопрос. Уж какого-то чернорусского дикаря за это вообще смахнут, не глядя.
        Но, в любом случае, в Кремль беглец из будущего стал ходить, как на работу. Причем, на любимую. И каково же было его разочарование, когда в очередной раз его встретили только бояре: Волынский, Одоевский и Хитрово.
        - Государь на богомолье уехамши, - непререкаемым тоном объявил кремлевский «мажордом» Хитрово.
        - А когда вернется?
        - Можа, только после Рождества, - грустно ответил Волынский. Этот грустил, конечно, по своим причинам: не взял царь-батюшка его с собой, обделил вниманием. Ездить на богомолье с царем - это признак близости, а Василий Семенович только ее и алкал в своей жизни.
        - И что… - Дурной не успел задать вопрос, как Никита Иванович Одоевский зычно возгласил.
        - Государь… - снова полный титул без запинки. - Повелеша Сашку Дурнову и Олеше Китайскому ждать на Москве и никуда не съезжать. Покуда Сашку Дурнову выделить 40 рублей, для найма мастеров корабельных под вывод оных на Амур-реку и постройки кораблей - быстрых и крепких - для морского хода.
        Полновесный кошель с перечеканенными серебряными ефимками упал в протянутую ладонь.
        Глава 66
        И Дурной принялся кутить. Конечно, 40 рублей - баснословная сумма… Но на фоне того, что привезли малороссы… Да и на фоне того, сколько на самом деле нужно, чтобы собрать и доставить в Темноводье корабельных мастеров - это крохи!
        «Да ладно тебе! - успокаивал Большак самого себя. - Главное, дело уже сдвигается. Уже пошли практические решения».
        И всё равно, Дурной решил кутить. Ну, как кутить. Он все-таки взял Хун Бяо и свозил щуплого даоса в Тверь - город его предков. Закрыл гештальт. Накупил всякого для своих земляков, которые всё это время жили, расквартированные в Покровской сотне. Черноруссы жили сносно, но все ныли и просились домой - огромный город давил на них.
        Съездили и в Немецкую слободу, что сейчас стояла за городом, на берегу Яузы. Олеша уже умудрился сблизиться с половиной лекарей из своего приказа. Даже те, кто топили его на экзамене, не могли противостоять тотальным доброжелательности и спокойствию Хун Бяо. И вот былой недруг Костериус сам свозил их к себе в гости, поил глинтвейном, а потом выгуливал по слободе, выступая в роли переводчика. Беглец из будущего помнил, как в романе Толстого «Петр I» подчеркивались различия между хаосом русских кварталов и аккуратностью Немецкой слободы. Но сам он этого не заметил. Да, разная эстетика, но в Москве многие подворья поражали красотой гораздо сильнее. Или с домиками немецких торгашей и мастеров нужно трущобы сравнивать?
        Увы, как и предполагал Дурной, никаких моряков он не нашел. Что им тут делать, вдали от любых морей, в стране, не занимающейся мореходством? В Немецкой слободе сейчас жило порядка тысячи человек, и на всю эту толпу удалось найти пару плотников (англичанина и вестфальца), заявивших, что они знакомы с корабельными работами.
        Лакомая добыча обнаружилась прямо под боком. А точнее, на Гостином дворе. В соседнем здании пережидало зиму голландское посольство. Переговоры с царем закончились не очень удачно, и полсотни голландцев ждали теперь весны, чтобы уехать в Архангельск и вернуться на родину. Так вот, в составе посольства обретался некий Ян Янсен Стрёйс, который сам вышел на Большака, прослышав, что тот собирает корабелов.
        Стрёйс неплохо говорил по-русски, оказалось, что он бывал здесь и раньше, и работал парусным мастером на легендарном пинасе «Орел», который построили при царе Алексее. Правда, сам сбежал со службы, но вот снова вернулся с посольством. «Иван Иванович» весьма заинтересованно расспрашивал Дурнова о том, куда и зачем ему нужны мастера.
        «Э! - понимающе улыбнулся в бороду Большак. - Да у тебя особый интерес имеется! Так я тебя вообще за копейки заимею!».
        Голландец явно сделал стойку на новые земли и моря, о которых Голландия не ведала. Стать там первым, пронюхать морские пути, оценить торговый потенциал - и потом с выгодой продать всё это на родине - «хитрый план» Стрёйса читался на раз-два. И Дурнова это вполне устраивало. Пусть строит планы, пусть едет и выведывает пути.
        «Если я ему подыграю и не стану палиться, что план раскусил - то он будет работать не за страх, а за совесть! - размышлял работодатель. - А вот удастся ли ему потом увезти все секреты в Голландию - это мы еще посмотрим…».
        Ударили по рукам. Стрёйс даже пообещал разыскать знакомого корабельного кузнеца.
        Вербовка прошла неожиданно успешно и быстро, а царем в Москве всё еще не пахло. Тут-то Дурнову и пришло в голову, что всем черноруссам Федора Алексеевича ждать необязательно. Слишком долго «делегация» живет вне родной земли. Нужно возвращаться и поскорее. Поэтому Большак отобрал половину людей, поручил им нанятых мастеров (на остатки от 40 рублей были наняты еще стеклодув и пороховой мастер), составил список наказов - и отправил их домой. Как раз к весне доберутся до Верхотурья - и рванут по сибирским рекам! Старшим поставил Ваську Мотуса, выправил бумаги с помощью Волынского - и отправил их домой, перекрестив на дорожку.
        Стоило посмотреть, как завистливо глядели остающиеся вслед уходящим!
        А в январе, вместе с крещенскими морозами, царь, наконец, появился в столице. Об этом сразу узнали все в городе, Дурной весь тут же изготовился к продолжению их «образовательных встреч». Но прошел день, другой, третий - а государь чернорусского гостя всё не вызывал. Это при том, что Олешу в Кремль призвали сразу же.
        - Полезай в сундук, наскучившая игрушка, - шептал беглец из будущего, долго и тупо пялясь на прогорающую лучину. - Неужели это было всего лишь ветренное царское увлечение? Средство развеять скуку…
        Чувствовать себя брошенной бабой было омерзительно. Брошенной бабой, которой еще и бросили милостиво четыре червонца. Дурной темнел лицом да бубнил «так я и думал» и «все они - морды боярские»…
        - Завтра царь велел нам обоим прийти, - буднично сказал Олеша вечером четвертого дня, вернувшись в Гостиный двор.
        В один миг краска стыда залила лицо Большака. Ведь чего только не надумал, болван! А у царя-батюшки просто дел куча появилась после долгой отлучки! Вот уж верно - Дурак. На всех языках этого мира.
        …Это была самая удивительная встреча. Совсем в иных покоях Теремного дворца. Дурнова долго вели какими-то сумрачными переходами с низкими потолками, пока не запустили в горницу с одним окошком. Царь был там совсем один. Ни писцов, ни даже какой-либо охраны - рынды с топорами остались по ту сторону двери. Это доверие такое? Если честно, Большаку слегка неуютно стало от такого почти интимного уединения. А ведь он-то лишь об этом и мечтал: чтобы наговорить царю всякого, честно и в лицо.
        «Может, завести с ним разговор про боярство, и что надобно его извести, как класс?» - мелькнула полубезумная мысль.
        Но не решился, конечно. Размял спину поклонами и принялся глупо благодарить за подаренные 40 рублей. Даже отчитываться начал: куда и сколько потратил. Федор Алексеевич рассеянно слушал, а потом не властно, но решительно остановил его.
        - В Троице на богомолье исповедовался я архимандриту Викентию… И опосля вёл с им разговор. О тебе рёк. О речах твоих странных, о чаяниях твоих. Отец Викентий с тщанием расспрошал, нет ли в том умысла Врага…
        Дурной похолодел. Вот чего он боялся в этом мире по-настоящему, так это религиозного фанатизма.
        - Хочу предложить тебе, Сашко, остаться здесь. Быть моим советчиком в делах державных.
        В голове беглеца из будущего так сильно шумела тревога, что он не сразу понял царские слова.
        - Что?
        - Поставим тебя в дьяки думные, сделаем сыном боярским. От Дворца получишь полсотни дворов для прокормления. И будешь при мне нести службу.
        Вот так да…
        На пару мгновений Дурной задохнулся. Задохнулся от внезапных перспектив, которые тут же стали разбухать в его голове! Стать правой (да ладно, хоть левой) рукой царя! Предупреждать его о грозящих напастях. Конечно, беглец из будущего немного знал о событиях из правления Федора Алексеевича, но зато разбирался в международной ситуации, понимал, кого опасаться, а с кем не грех и подружиться. Можно будет самому контролировать экономические реформы, заниматься разведкой ресурсов по всей стране - вывести, наконец, страну из тотальной бедности! Смягчить гнет крепостничества, дать толчок к развитию промышленности.
        А главное - потихонечку капать царю на мозг о том, что боярство необходимо низвести до обычного служилого сословия. Очень трудно это, но реально! Ведь Федор и сам это понимает. Недаром в реальной истории он все ж таки издал указ о полной и окончательной отмене местничества. Издал буквально за несколько месяцев до своей смерти - так что новшество не успело прижиться. Бояре не захотели. И свою «табель о рангах» он тоже планировал. Пусть сильно ограниченную и безумно сложную, состоящую из 37 статей и чуть ли не сотни отдельных ступеней… Но главное - планировал! Были у него такие мысли!
        И вот… Если Олеша сможет продлить царю срок жизни, а он, историк из далекого будущего, даст мудрые советы…
        На дрожащих ногах Дурной отвесил венценосному собеседнику максимально низкий поклон.
        - От всего сердца благодарю тебя, государь… Но не могу принять такую честь.
        Глава 67
        «Конечно, не могу! Это ведь не игры ума, не упражнения на тему: сделай всё правильно. Это реальная жизнь. Жизнь при московском дворе, который, похоже, особо не уступает и мадридскому… Не мое это поле битвы. Помню, как в Темноводном одного интригана Пущина едва не хватило, чтобы полностью сковырнуть меня. А тут. Тут такие матерые зубры! Десятками! У всех связи, интересы, планы. Да они меня уничтожат походя, я даже не успею им дорогу перейти. А уже если перейду!.. У них тут вечная грызня идет друг с другом, ребята в такой форме - мне с ними не тягаться. Да я и не хочу. Не хочу даже пытаться стать лучшим среди них… Я домой хочу».
        Смотреть на царя было боязно. Федор Алексеевич, только что неслыханно облагодетельствовавший какого-то дикого чернорусса, словно пощечину получил.
        - И пошто ж?
        - Государь-батюшка! - Дурной даже не поленился бухнуться на колени. - Ты же слушал меня, я всей душой тебе помочь желаю. Если что-то тебе от меня потребно - я с радостью расскажу и подскажу… в меру своего скудоумия. Но тут мне оставаться нельзя. Там, на Амуре, мой дом. Жена, сыны. И самое важное - ежели я не вернусь на Русь Черную, то не будет этой земли у России.
        Федор Алексеевич на миг даже забыл об обидах.
        - Как это?
        - Очень тяжелым было наше житье, государь. Темноводье стоит на рубеже с богдойцами, с монголами. Там особый подход требовался. Но государев человек Хабаров первым делом ополчил всех местных против русских. После сделал так, что многие из них отъехали служить к богдыхану. После того воевода Пашков повел нас всех в самоубийственный поход на богдойцев. Едва не кончилась тут наша земля… С большим трудом мы всё сызнова выстраивали. Русские вместе с даурами, ачанами, гиляками, тунгусами - как равные. С большим трудом вместе подымали хозяйство. Приучались не обдирать друг друга, давать каждому возможность трудиться и жить в достатке. Никто у нас никого не принуждает. Только так и выжили…
        Дурной развел руками.
        - И по-иному, государь, черноруссы жить не захотят. А когда из Москвы воевода приедет, да начнет всех к ногтю прижимать (уж такого я в Сибири насмотрелся и наслушался) - то Русь Черная терпеть не станет. И полыхнет!
        - Уж не угрожаешь ли ты… - в голосе царя зазвучала сталь.
        - Ни в коем разе! Только упреждаю, заботясь о тебе, государь. Война ведь легкой не будет. Конечно, силы твои, Федор Алексеевич неизмеримо выше. Но Русь Черная больно далеко. Войско надо будет через горы вести. И немалое войско. Для победы ни тысячи не хватит, ни двух… Стало быть, аж отсюда слать людей потребуется - тысячами. Больно дорого война встанет. А в итоге нашу землю богдойцы приберут. Ибо черноруссов твои вои перебьют, ты же, государь, там многие тысячи держать не станешь - больно дорого это. Вот и выходит, что при любом раскладе и нам полный крах, и тебе ничего не достанется. Так что нельзя мне тут оставаться…
        - Вот оно что! - Федор неискренне улыбнулся. - Я разумею, желаешь ты, чтобы тебя я поставил воеводой над… Русью Черной?
        - Упаси Господи! - улыбнулся Дурной. - Я - Большак чернорусский и таковым останусь, покуда общество иначе не решит. А желаю я, государь, делать всё, чтобы наша земля помогала всей России. Но для того нужно, чтобы в Темноводье ничего не менялось.
        - Больно хитро излагаешь, Сашко. Не крути, не виляй.
        - Прости, государь! - Большак снова стал бить поклоны. - Ничего хитрого мы не хотим. Только лишь одного - пусть Русь Черная черной землей и останется. Только царевой! Будем мы служить тебе и только перед тобой ответ держать! Можно ряд заключить, в котором всё прописано будет.
        Царь открыл было рот, но Дурной, как был на коленках, подшагнул к нему.
        - Господом нашим и Матерью Божьей клянусь, то не ради нас самих! Но ради всего российского царства! Будем мы нести тягло тебе, государь, исправно - ровно, как подрядимся. Злато, пушнину будем поставлять, торговле всячески поспешествуем! Особливо, морской. Ты, конечно, волен поставить на Амуре своего человека. Не воеводу, но человека с иными правами. Пусть он следит за сбором тягла, за исполнением царской воли, пусть ведает переговорами с Китаем, Чосоном и кем бы там ни было. Пробивает торговые пути. Только в нашу внутреннюю жизнь, в наши порядки пусть не мешается.
        - Две власти хотите?
        - Простым людишкам и одной много, - улыбнулся Дурной. - Но две - это даже лучше! И твой ставленник, и мы будем работать на общее дело - и каждая сторона будет приглядывать за другой. Ежели московский начальник будет свою власть ради корысти применять или плохо радеть - то мы тут же на него жаловаться тебе станем. И он может также.
        - Складно речешь. Только, ежели тот человек на вас челобитные пошлет, что сделать будет можно дабы вас… усмирить? Коли вы вольные такие.
        - Ежели только на силе держать, государь, то и верно: рано или поздно от Москвы Русь Черная отложится. Да, боюсь, и не она одна. А вот если общим интересом удерживать… Ведь нашим пахарям, охотникам, мастерам хотелось бы вести торг в сибирских городах и острогах. Нашей земле нужны люди, чтобы новые поля засевать, чтобы корабли строить. Да и многих важных товаров у нас не хватает - русские купцы нам еще более нужны. Так что, ежели мы смуту учнем - ты всего этого нас сможешь лишить. Да мы и сами никому смутьянничать не позволим, чтобы выгод не лишиться. Интерес завсегда надежнее силы. На интересе лучше всё строить.
        …Договор заключили в конце января. Конечно, едва Дурной, окрыленный спонтанным разговором с царем (до этого всё боялся, всё не решался его завести, хотел еще сильнее укрепить связь с государем) вышел из уединенной палаты, как начались у его плана проблемы. Тут же возникла боярская клика, которой сильно не по нраву пришлась чернорусская вольность. И, если Федора Алексеевича разумные аргументы могли пронять, что боярам было чихать на них с высокой колокольни. Они просто видели, что кто-то отнимает их власть и возможности наживы.
        Заручиться удалось лишь поддержкой Волынского. Старый боярин проникся идеей стать своеобразным московским представителем черноруссов, через которого может идти золотой поток с Амура. Увы, на Верху многие не любили Василия Семеновича, и его поддержка только сильнее выбесила некоторых. Но и сторонники у Волынского тоже имелись. Старик решил ввязаться в авантюру, потому что здесь он был на стороне государя! Так что, в случае удачи, получал джекпот, ну, а если не фартанет, то все-таки царь на него не будет в обиде - и особой кары не предвидится.
        Подписание Ряда провели с помпой. Шестнадцать статей! Каждую выбивали с потом и кровью. Здесь государь подходил только в конце, для утверждения, а основная… ммм, дискуссия шла у Дурнова с Волынским и как раз с судьей Сибирского приказа Стрешневым. О, если бы взгляд мог убивать! Стрешнев не оставил бы от чернорусского Большака мокрого места! Но, увы для него…
        Поначалу из Темноводья хотели сделать разряд, как обычно и поступали с фронтирными территориями. Но Дурной воспротивился всеми силами, ибо разряды подразумевали чрезмерно высокую военную власть воевод, а должно быть наоборот. В итоге стала эта земля прозываться просто Черная Русь. Без определяющего статуса. Изредка (с легкой подачи Большака) ее именовали еще Краем. У Края была одна географическая особенность: граница оформлялась только между ним и Россией. В прочие же стороны Черная Русь могла расширяться, как ей заблагорассудится!
        Воеводу Дурной тоже требовал заменить какой-нибудь другой должностью. Спорил до хрипоты, шерсть на загривке его стояла дыбом - так не хотел он, чтобы темноводскую землю топтали сапоги очередного воеводы. Тут уже царь вмешался.
        - Уймись, Сашко! То лишь слово. Всё одно воля воеводская в Ряде строго прописана.
        И он был прав.
        «Поселю его где-нибудь на Ингоде, - тушил остатки злости Большак. - Пусть оттуда воеводит».
        Московский представитель должен будет подчиняться специально образованному цареву Чернорусскому приказу. Судья сюда уже нашелся - конечно, Василий Семенович Волынский… И Дурной был рад такому назначению. По крайней мере, он - честолюбивый человек, а не банальный вор. Ради успеха может и за дело порадеть. Ну, и личный контакт тоже играл свою роль. Всё тягло с Амура будет идти именно в этот приказ, и распоряжаться им станет лично царь. Провести такой пункт через Боярскую Думу трудновато было, но тут Федор Алексеевич как раз удачно всё свалил на черноруссов, которые «тако сами возжелаша». И Дурной прям в лицо боярам это и подтвердил.
        Куда пойдут эти деньги - то уже в Ряде не прописывалось. Не собирался Федор Алексеевич этим перед быдлом отчитываться. Но Дурной был так счастлив, что вообще удалось убедить царя пойти на договор, что тут даже не спорил. К тому же, ему так хотелось домой…
        Глава 68
        - Эй, православные! Далеко ли до Верхотурья?
        Православные шарахались от конников - на вид так чистых монголов, однако говорящих на гладком, хотя, и немного странном русском - и, как партизаны, никаких тайн «врагу» не выдавали. Ну, нет - так нет. Бабиновская дорога всё равно одна. Рано или поздно черноруссы доскачут.
        Уж март пришел в Москву, когда Дурной самой печенкой почувствовал, что ждать уже нет мочи.
        «Отпусти, государь-батюшка! - взмолился он. - Второй год на исходе, как дома не были».
        Порешили, что новый воевода на Русь Черну поедет позже. Его мало было назначить, требовалось штат дьяков да писарей собрать, да сотню-другую стрельцов отрядить для солидности. Федор Алексеевич пообещал послать с воеводой несколько сотен крестьян - для освоения новых пашен и несколько десятков поморов-корабелов. Вряд ли, такая орава соберется раньше лета. И идти она будет точно года два, а то и больше.
        «Есть время всё подготовить» - улыбнулся Дурной. Улыбнулся с ноткой тревоги: слишком долго не было его в Темноводье, мало ли что за это время могло случиться… Черноруссы - общность шубутная и разнородная. Опять же, не терпелось узнать, как там дела у соседей? Выпнул Бурни своего сродственника Канси из Пекина? Или тот ухитрился замириться с китайскими генералами и уже сам нападает? Слишком важно контролировать дела на юге - для обеспечения будущего Черной Руси.
        Царь не поскупился - выделил оставшимся лошадей, довольствие и по целому рублю на рыло! То есть, еще примерно 40 ефимков. «Делегаты» лошадок оседлали и так припустили, что за последующие недели едва не догнали свою же первую группу, что вышла еще зимой. Но всё ж не догнали. Если никаких проволочек на Самой Главной Таможне не случилось, то первые должны уже плыть по Туре или даже Тоболу - ведь май на дворе!
        …По горной дороге ехали неспешно, так что Дурной волей-неволей уплывал в свои думы-фантазии. Перспективы-то наклевываются нереальные! Дома надо будет хорошенько укрепить и застроить плотбище на Ингоде, чтобы дорога через Яблоновый хребет стала менее обременительной. Сделать надежной речную дорогу по всему Амуру.
        И уже по-настоящему выходить в море.
        Глядишь, за годы его отсутствия люди Ивашки «Делона» уже соорудили более-менее надежные корыта, а из Болончана проложили прямую дорогу в Совгавань. Тогда с новыми мастерами можно сразу закладывать там порт и верфь - уже под настоящие корабли. Ставить острог на Сахалине…
        «Надо, кстати, острову название красивое дать. А то всё Большой да Большой, - улыбнулся он. - Сахалин не пойдет, конечно. Это маньчжурское название Амура, и название переползло на остров банально из-за грубой ошибки какого-то картографа… Может, назвать его Чакилган? Ну или Бомбогор - чтобы жена поменьше злилась».
        Шутка показалась Дурнову забавной… Хотя, а почему это шутка?
        Хорошо бы насобирать людей, чтобы поставить острожек и на Хоккайдо. А что, север острова японцами еще не подчинен, и по всему Хоккайдо периодически вспыхивают восстания айнов. Эту карту даже можно разыграть… Но только в том случае, если мореплавание станет стабильным и регулярным. Поддержим айнов - они поддержат черноруссов. А казачки на острожке смогут плавать на Кунашир и копать серу в течение всего года.
        «Закрепимся там - и через годка три-четыре двинемся вверх по Курилам. На Камчатку, потом на Алеутские острова - и вот уже Аляска. Если получится корабли по-европейски делать - то вдоль берега и до Калифорнии доберемся. Там сейчас даже испанцев толком нет. Начнем старателей засылать: будет у нас и аляскинское, и калифорнийское золото. Главное, чтоб это золото Россию в Испанию не превратило».
        Но это еще не скоро… Может быть, даже не при жизни Дурнова. Демид с Муртыги продолжат.
        Пока более насущные дела - переселенцы. Если их поток станет более-менее стабильным (хотя б, по тысяче в год), то надо заселять берега за Малым Хинганом. А, может быть, даже попытаться отжать земли на Нижнем Сунгари.
        «Если маньчжурам совсем туго приходится, то это вполне реально! - рассуждал Дурной. - Много нам не нужно, но низовья Сунгари - это самые плодородные земли в бассейне Амура. Там осели дючеры. Возможно, с помощью Индиги сможем часть из них переманить к нам, ну, а прочие земли как раз переселенцы и заселят. Создадим там главную житницу… Конечно, конфликтов немало возникнет. Ну да куда без них!».
        Конечно, новый воевода сильно усложнит решение политических вопросов. Придется действовать только через него, всё ему мучительно объяснять: как тут всё устроено, почему с одними дружить можно, а с другими - нельзя. Но, с другой стороны, теперь со всеми соседями можно говорить не от лица какого-то непонятного сборища, а от целой России. Это снимет немалое число проблем.
        «Самое главное - наладить торговлю. От нас - в Китай, Корею и Внутреннюю Монголию. И от нас же - в Сибирь и до самой Москвы. Нужно стать узловой точкой транзита - и тогда можно вообще махнуть рукой на золото. Пусть Москва хоть всё себе забирает. Я раз десять говорил царю: не в золоте счастье. Если он меня услышал, то правильно им распорядится. Мы же будем изо всех сил поднимать сельское хозяйство, ремесла, торговлю - и всё это на свободном труде…».
        О том, что будет дальше, Дурной старался не только не говорить, но даже не думать. Но получалось плохо. Мысли-мечты требовали бытия, хотели существовать! Не мог бывший мальчик, выросший в СССР, не мечтать о том, что Черная Русь - земля, не знающая крепостничества; земля, где любой труд позволяет быть обутым и одетым; земля, где люди сами, сообща вершат свою судьбу, а не служат господам - станет местом притяжения для многих людей, жаждущих лучшей доли. Через торговлю, через другие каналы в России станут узнавать о другой Руси, где можно жить по-настоящему… И начнут сюда бежать.
        Очень далеко, и, конечно, не все решатся. Но все и не нужны. Иначе цари да бояре очень быстро испугаются.
        «Они в любом случае, испугаются, - не обманывал себя Дурной. - Но, возможно, это случится, когда уже поздно будет. Когда Русь Черная сможет отбиться даже от большого войска, которое способна будет прислать Москва. И тогда…».
        А что будет тогда? Беглец из будущего очень надеялся, что царская Россия, просто, чтобы сохраниться, вынуждена будет перенять, хотя бы, часть правил и законов, по которым будут жить (уже живут!) на Амуре.
        Вся Россия выберет Амурский Путь. Путь равенства людей. Путь без принудительной эксплуатации. Путь участия людей в управлении.
        …Страшные мысли. Сладкие мысли. Кто-то скажет еще: наивные. Но, если уж чему и посвящать остаток своей жизни - так чему-то подобному.
        «Надо будет хорошенечко поговорить с Демидом и Муртыги… Надо вообще заниматься с нашей молодежью. Это ведь им всё предстоит свершать. Я-то вряд ли доживу…».
        …Не догнали они Ваську Мотуса со товарищи. В Верхотурье узнали, что первая группа черноруссов с мастерами уплыла почти за две недели до них. Но и сами «делегаты» здесь долго не сидели. Дурной с компанией были по уши увешаны официальными бумагами самой высшей пробы, так что везде им был зеленый свет, а все чинуши бодро гнули перед ними спины. Вернули государю лошадок, взяли первое попавшееся плавсредство (благо, были они налегке, а 40 с лишним человек даже на одном дощанике могут разместиться) - и двинулись дальше на восток, уже по Сибири. Жилы не надрывали, но спешить спешили. Подгонять черноруссов не надо было: все с радостью гребли веслами, что те аж гнулись.
        Домой! Домой едем!
        Даже Аратан сидел на руле непривычно веселый. Вроде тобольская земля - это еще далеко не Темноводье, а все одно казалось, что уже почти у себя.
        В Тюмени практически не задерживались, лишь взяли припасов на рынке и пристаней. Также думали миновать и сам Тобольск. Однако, едва дощаник приткнулся к свободным мосткам, а гребцы разогнули усталые спины, как к гостям подъехала пышная кавалькада.
        - Сашко! Друг дорогой! Рад вас всех видеть во здоровии! Прошу ко мне за стол! Уж угощу - не обижу!
        Петр Василич Шереметев Большой. Сам.
        Глава 69
        - Значит, сладилось всё у вас с царем-батюшкой, - не то спросил, не то утвердил тобольский воевода, оглядывая большеформатные листы с вензелями и печатями. Не то, чтобы он потребовал их у Дурнова… тот как-то сам собой разговорился и стал их показывать. Честолюбие, что ли проснулось?
        - Ох, и рад же я за тебя! - Шереметев панибратски хлопнул Большака по плечу. Вообще, теперь он стал держаться с ним… почти на равных. - От всего сердца то тебе реку. Инда, по чести признаться, сомневался я тогда. Был страх, что не выйдет ничего у вас. Иль за самозванцев примут, иль вообще за беглых воров, что дарами решили прощение себе вымолить.
        И замолчал, закинув в рот щепоть квашенной капусты.
        Они снова сидели в пиршественной зале. Это был не совсем пир, но стол для гостей воевода накрыл богатый. Питие тоже было, но скромное - пиво да брага.
        - Нешто и на злато растраченное на Москве не озлились? - с улыбкой спросил он, прожевав закуску.
        - Нет, Петр Василич, - улыбнулся Дурной. - Нерастраченного так много оставалось, что они особо и не заметили.
        - Подобрела Москва при новом государе, - протянул Шереметев с легкой укоризной в голосе. - Но главное, что у тебя всё ладно вышло. Сталбыть, ныне ты законный правитель Руси Черной?
        - Нет, конечно, - Дурной не смог сдержать смешок. - Правителя Москва позже пришлет. Но я, как был Большаком, так пока им и остаюсь.
        - Ну, это главное, - покивал боярин. - Теперя ты законный. И указ государев тебя ото всего охраняет. Куды хошь поезжай, всюду тебе дорога!
        - Пока мне одна дорога - домой, - и глаза Большака затуманились. Не от пива выпитого. Плескались перед его взором темные воды Амура под ясным синим небом…
        Наутро Шереметев стал зазывать Дурнова на охоту.
        - Да нам бы плыть поскорее, Петр Василич, лето совсем короткое… - Дурнову даже неловко стало, что такое гостеприимство, а он человеку в душу плюет.
        Конечно, Большак подумывал, что доброта такая неспроста. Верно, хочет Шереметев ему какую-то сделку предложить, навроде обводной торговли через бухарцев. Или зря он на воеводу надумывает?
        - Да что ты дни считаешь? - Шереметев искренне расстроился. - Нынче поедем, завтрева вернешься. Людишки твои как раз всё подготовят к отплытию. Я ж тебя не на простую охоту зову. За Тоболом, под Лютиной заимкой секача серебряного видали.Веришь ли: весь белый! И шерсть, и кожа, а глаза - кровавы! Давно думал на него пойти, но, получается, для тебя берег! Поехали!
        Дурной рассмеялся и махнул рукой. Попросил Аратана готовить дощаник, а сам взял с собой пару стрелков, что на Амуре уже успели прославиться, как охотники - и присоединился к свите Шереметева. Свита, кстати, была небольшой: человек под двадцать, да свора загонных собак. Люди и охотничьи псы через реку переправились на лодках, кони плыли рядом сами.
        Подле Тобольска Сибирь выглядела уже обжитой: всюду тайгу и голые луга покрывала сетка из тропок и дорожек, всюду чувствовалось присутствие человека. Проводники ходко вели охотников до мест кормления стада серебряного секача. Вскоре всадники вытянулись в цепочку, чтобы пройти по узенькой тропочке. Даже неясно было, людская она или звериная. Собаки бежали рядом, глухо урча и пожирая ноздрями лесной воздух. Им дороги не требовались.
        Уже сильно за полдень вся свита выбралась, наконец, на большую открытую поляну, посреди которой стояло… Неясно: то ли изба, под весом своим наполовину вросшая в землю, то ли землянка, нагло высунувшаяся наружу. Здание состояло из нескольких клетей, но под общей крышей. Венцы были сложены из толстенных бревен в полный обхват.
        Старая домина. Вся уже черно-серая и покрытая наростами мха. Ни единого окна, лишь солидная «антимедвежья» дверь, собранная из тяжелых плах. Людские следы вокруг заметны, но были они давнишними.
        - Отдыхать, что ли, будем, Петр Василич? - Дурной утер рукавом испарину со лба. - А до самого места-то еще далеко? А то как к завтрему вернуться…
        - Да недалече уж… - протянул Шереметев, глядя куда-то в небо. И коротко бросил. - Вяжите его!
        На Большака тут же кинулись подручные воеводы, лихо стянули его с лошади. Дурной услышал грохот выстрела: кто-то из черноруссов успел разрядить пищаль. Но дальше уже всё. Злые жёсткие удары посыпались на него градом, голову прострелила молния острой боли, и всё потемнело…
        … - Заалело, барин! - утробный голос палача заставил Дурнова вздрогнуть.
        Превозмогая боль, он приоткрыл глаза… вернее, один глаз, правый заплыл полностью. Если воеводины подручные вообще не выбили его… Большак не мог это до конца понять, даже по боли. Болело всё тело, но сильнее всего - опаленные огнем грудь и живот. Паленая кожа жглась так сильно, что хотелось орать - но из горла вырывался только усталый сип.
        Потрогать глаз Дурной тоже не мог, ибо руки и ноги его были связаны. Одна толстая веревка обхватывала сразу обе ноги, а за две других, намотанных на деревянный барабан, привязали руки. Когда палач подспускал барабан, веревки ослаблялись, и тело Большака провисало вниз. Туда, где лежали жаркие угольки. Приходилось напрягать спину, всё тело, чтобы не уткнуться в них… Дурной боролся изо всех сил, но достаточно быстро тело сдалось, и живот лег на пылающие угли.
        Боярин Шереметев не просто желал мучить своего пленника, ему еще и игра была нужна.
        Сейчас веревки натянули, так что тело Дурнова висело далеко от жаровни. Зато суставы его рук и ног медленно, с тягучей болью выворачивались, связки растягивались и шли на разрыв.
        Петр Василич сидел на неудобном чурбаке, распахнув пошире кафтан с подбоем по случаю сильной духоты. Лицо его было красным и блестело от пота - воеводе было жарко. Страдал воевода.
        Выкрикнувший «заалело!» палач подошел к нему из темного угла. В здоровенной узловатой руке - грязный железный штырь. С сочным алым пятном на кончике.
        - Готово, боярин, - довольно пробасил тот. - Дозволь, спытаем?
        Шереметев проигнорировал просьбу. Протянул посох к пытаемому (сильная рука у воеводы!) и силой повернул изуродованное лицо к себе.
        - Ну?
        - Пошел нахер… - просипел Дурной.
        Не от великой крутости. За последние пару часов (или несколько недель) непрерывной адской боли, он и ревел, как девочка, и умолял его пощадить, унижался. Но сейчас ему нужно было заставить смыть это самодовольное выражение с боярской хари.
        Не вышло…
        Шереметев Большой лишь слегка шлепнул концом посоха по заплывшему глазу, и пленник заскулил в голос.
        - Господибожемой, не надо!.. Ну, что ты хочешь от меня, падла?..
        - Того же, что и допреж: реки, где сокрыл рухлядь свою, где злато закопал?
        - Да какое… Да ты же всё видел. И рухлядь, и золото… Прочее… Всё по росписи на Москву отвезли, царю отда…
        - Сызнова, да по кругу, паскудник? - Шереметев опять разозлился. - ТВОЕ где злато! ТВОЯ пушнина!!! Те, что ты, вор поганый, в обвод вез!
        - Да с чего… Откуда ты взял про мое… Аааа, господи милостливый… Не было ж ничего больше! Не было…
        - Жги суку! - яростно бросил Шереметев.
        Алый наконечник штыря почти нежно поцеловал голую грудь пленника.
        - Аааааааааааааааааа!..
        - Ды не пузо жги, дурило! Тамо уже один окорок жареный. Вот ступни его прижучь!..
        - Не надо, молю! Аааа!..
        - Говори, вор! Где схрон, где сокрыл уворованное!
        - Господи, да почему? Петр Василич, миленький, ну с чего ты взял, что оно есть? - всякая гордость улетучилась, будто и не было ее. Дурной молил воеводу тоненьким жалким голосом, он готов был на всё, лишь бы отсрочить боль. - Ты ж всё видел… И в Енисейске воевода тоже…
        - Ну, ладнова, - боярин встал и подался к воняющему паленой шерстью Большаку. - Коль, жаждешь в игры сыграть, так я сыграю. Уж един раз можно. Но, если и после за ум не возьмешься… Пеняй на себя, шавка!
        Шереметев сел обратно на чурбак и потряс полой кафтана, отдуваясь.
        - Како ты уехал, пес приблудный, я Приклонскому в Енисейск-то отписал… Не трогал он твои дощаники, крест на том целовать готов был! А ишшо ты пищали на ево наставлял. Съел, ирод? Сталбыть что? Сталбыть были у тебя твои личные припасы. Были, но исчезли меж Енисейском и Тобольском. Дошло до твоей воровской душонки, что Тобольск ты тако не пройдешь. А уж Верхотурье и подавно. Вот ты где-то в пути и припрятал оное. До Москвы добрался, речей медовых государю в уши налил - дабы поверили тебе. От и справили тебе по итогу грамоты… Да такие, что и мечтать невмочь. Уж я зрел - на диво бумаги! С такими кого хошь пройдешь, никто тебе не указ… Вот и поехал ты, Сашко, за своим схроном, дабы тайный торг учинить…
        Шереметев развел руки, довольно улыбаясь и как бы говоря: шах и мат. Всё просчитал боярин, всю хитрость и изворотливость своего ума подключил, дабы понять воровскую схему Сашка Дурнова. Одного не учел: не было у черноруссов тайных припасов. Потому что не все люди за Земле - воры. Не все мыслят, как царский воевода.
        Самое печальное было то, что он ни за что не поверит Дурнову. Шереметев просто не сможет понять то, что не укладывается в его миропонимание вселенной. Зачем же еще было предпринимать такой долгий и опасный путь? Зачем вообще нужно было вылазить из ихних темноводских дебрей? Сидели бы себе тихо на злате и пушной рухляди - да в ус не дули.
        «Не поверит, - с тихим ужасом от ожидания грядущего подумал беглец из будущего. - Что ни скажу - не поверит…».
        И все-таки просипел.
        - Не было ничего, воевода… Христом Богом…
        - Жги собаку!
        …Шли часы, дни и, наверное, месяцы бесконечной невозможной боли. Во мраке безоконной избы за временем следить было трудно, да Дурной и не пытался. Всё его существо сконцентрировалось на одном желании, на одной мысли: как избежать пыток. Он несколько раз терял сознание, а в периоды бодрствования уже трижды каялся и сознавался в том, припрятал на берегу Тобола тонны золота! В чем угодно сознавался, лишь бы только его не жгли, не резали, не дергали суставы. Увы, измученный болью разум не был способен быстро придумать убедительную легенду, назвать приметы тайного места. Шереметев Большой понимал, что ему врут и лишь коротко бросал:
        - Жги!..
        И всё начиналось по новой. Спустя несколько кругов ада казалось уже, что преодолен тот рубеж, когда может стать еще больнее, еще страшнее… Но это только казалось. И снова Дурной орал, скулил и плакал, молил о прощении, каялся и признавался во всем… Но не мог он дать Шереметеву золота, которого у него не было.
        …Грохот выстрелов раздался совсем близко. Недружный, нескладный, но все-таки залп. Большак, если честно, даже на это не обратил особого внимания. Зато обратили его палачи.
        - Еремка! Сыч! - крикнул воевода подручным. - Ну-тко, гляньте, что там наверху?
        Служилые споро кинулись по ступенькам к входной двери, распахнули тяжелые створки, и тут же в избу ворвался колючий шум от лязга оружияя, криков ненависти и боли. Воины с боевым кличем кинулись в невидимую свару.
        Подвешенный Большак, как мог, повернул голову к пятну света, прислушался. И зашелся мерзким клекочущим смехом.
        - Ты чего? - Шереметев даже отшагнул, пугаясь замогильных звуков.
        - Хана тебе, воевода… Допек ты… видать, боженьку… слышь… пришли за тобой!
        Последнее он попытался выкрикнуть, но вышло не очень. Зато в тот же миг в открытый дверной проем влетело спиной вперед тело. То ли Еремки, то ли Сыча - неважно. Влетело, да так и осталось лежать на земляном полу. А в пятне света встал человек. Вернее, не человек, а маленький тигр.
        Аратан сжимал явно чужой тесак в левой руке, поскольку правая висела надломленной веткой. По его лицу текла кровь. Однако вид даура ни у кого не вызывал жалость. Нет. Все смотрели на него исключительно со страхом и ужасом. И только пленник - с надеждой.
        Аратан увидел подвешенного над углями друга, страшно взревел и кинулся вниз. Палач (только он оставался между маленьким тигром и воеводой) двинулся вперед. Этот мордоворот обладал по-настоящему медвежьей силой… но не скоростью. Аратан почти лениво прошел под рассекающей воздух лапищей и спокойно всадил тесак между ребер. Как раз куда нужно. Палач успел вцепиться в убившую его руку, да так и завалился на бок. Даур несколько раз дернул единственную рабочую руку, пока, наконец, не смог ее высвободить. Правда, уже без ножа.
        Воевода стоял, вынув саблю из ножен. Шереметев был довольно стар, но силу боярин не утратил. Намного выше мелкого противника, почти в три раза его тяжелее, он собрался располовинить саблей жалкого нехристя… Но на него шла сама Смерть.
        Шереметев даже замахнуться толком не успел, а маленький тигр уже разорвал дистанцию… прыгнул прямо на воеводу, ухватился за шею единственной здоровой рукой - и начал грызть его зубами! Рвать нос, щеки, пытался вгрызться в горло, защищенное большой бородой.
        - Ааааа! - истерично визжал боярин, и не было на Земле звуков более сладких для уха Дурнова.
        Шереметев метался из стороны в сторону и неуклюже лупил сидевшего на нем зверя саблей. Вот нож здесь пришелся бы к месту, затыкать даура им было несложно. Сабля, наоборот, наносила лишь слабые режущие удары.
        Наконец, силы оставили воеводу, он огромным кулем осел на пол. Аратан с трудом поднялся над еще трепыхающимся телом. Сплюнул ошметки боярской плоти… И с силой нанес тяжелым монгольским сапогом несколько ударов. Прямо в лицо.
        - Иду, Сашика, - негромко сказал он, убедившись, что Шереметев мертв. - Я уже иду.
        И покачивающейся походкой двинулся к пленнику.
        - Сейчас… Сейчас… - бормотал маленький тигр, пытаясь утереть с лица кровь ладонью, полностью залитой кровью.
        С большим трудом, работая одной более-менее целой рукой, Аратан размотал барабан и спустил Дурнова на землю. Опустился рядом на колени с раздобытым где-то здесь же ножом. Даур, не скрываясь, рыдал навзрыд, разрезая веревки и оглядывая почти голое тело, покрытое десятками ожогов и свежих ран.
        - Ничо-ничо, - приговаривал он то ли другу, то ли самому себе. - Сейчас пойдем… Сейчас пойдем, Сашика.
        Несколько раз Аратан останавливался, набираясь сил. Распутав Дурнова, встал и попытался поднять друга на ноги. Тот дико заорал от боли в обожженных ступнях и вывороченном плечевом суставе. Даур попытался закинуть раненого на плечо, да только сам упал под весом Большака.
        - Надо самому, - прошептал он, задыхаясь. - Надо постараться, Сашика.
        И Сашика постарался. Оперся на посох Шереметева и встал сам. Взвывал при каждом шаге, но добрался до ступенек наверх. Аратан, как мог, поддержал его, помогая выбраться наружу.
        …Вся поляна была усеяна телами. Тоболяки, черноруссы лежали вперемежку. Кто в луже крови, кто - с обугленным лицом. Где-то были слышны стоны - но ни одного осознанного движения.
        - Господи боже… - слезы проложили борозды по грязи на щеках беглеца из будущего. Он невольно осел, но Аратан не дал ему упасть. Зато грохнулся сам.
        - Ничо, ничо, - бормотал он, пытаясь сесть. - Надо идти, Сашика. Надо идти. К реке. Слышишь? К реке… Там… Еще два десятка наших. Они еще отбиваются, Сашика! Иди к ним!..
        - Хорошо, - закивал Дурной, боясь переступить ногой. - Пойдем к нашим, Аратан…
        - Нет, - маленький тигр, мучительно напрягшись откинулся спиной на стенку избы и выдохнул с облегчением. - Ты, наверное, сам… Я тут… Тут подожду.
        Даур был уже практически целиком грязно-бурого цвета. Кровь сочилась из десятков маленьких порезов и больших ран, пропитывала одежду, красила кожу.
        - Да, - кивнул Дурной. - Ты посиди, друг… Отдохни. А я приведу наших.
        Большак растерянно оглянулся. Вокруг - сплошная и, кажется, бескрайняя сибирская тайга. Он помнил, в какой стороне течет Тобол. Кажется, помнил…
        …Каждый шаг отдавал страшным ударом боли. Даже по ровной земле обожженными ступнями ходить было мучительно больно. А если под ногой оказывалась сухая веточка, шишка или камешек - взрыв боли становился просто зашкаливающим! Дурной шагал мелко-мелко, тщательно выбирая место, куда опустить ступню. Шажок за шажком. Шажок за шажком…
        Примерно, через час он полностью пересек широкую поляну. Встал у опушки. Посмотрел на расстилающийся перед ними бурелом.
        И заплакал.
        Обернулся за спину. Аратан, не мигая, смотрел в хмурое тобольское небо. Наверное, перед его глазами уже сияют бездонные голубые небеса Темноводья - такие непохожие на черные амурские волны. Онгоны встречают его дух, который скромно, но с затаенной гордостью говорит: «Я шел до конца. Я сделал все, что мог»…
        Грудь маленького тигра дернулась в судорожном вдохе.
        Жив! Жив!
        «Живи, Аратан! Живи! А я дойду. Дойду…».
        Дурной решительно шагнул в лес. И тут же застонал от дикой боли.
        - Суки! - заорал он исступленно, согнувшись, словно, ему скрутило живот.
        Потом медленно разогнулся, опираясь на ствол дерева. Осторожно шагнул. Еще. Еще.
        - Смилуйся, государыня Рыбка, - шепотом взмолился он строчкой из детской сказки. - Третье желание. Осталось же третье… Помоги! Смилуйся, государыня Рыбка…
        На шестой или седьмой шаг он проглядел и наступил прямо на жесткий сучок, который проткнул запекшуюся кожу и вошел в еще живое мясо. Голова просто взорвалась от боли! Дурной рухнул на землю, завывая в небеса.
        «Не смогу идти… Поползу!» - зло решил он и встал на четвереньки.
        Вернее, попытался, потому что сразу хлопнулся носом в прелую прошлогоднюю листву из-за вывернутого сустава плеча. Глухо заорал-зарычал прямо в вонючую «подушку». Отдышался. И с большим трудом поднял корпус вертикально, оставаясь на коленях.
        «Колени целые - значит, на них пойду!».
        Раздвигая плечами ветви, Дурной стал перебирать коленями, углубляясь в лес. Уже начало смеркаться, а он почти не приблизился к реке. Силы утекали, но он перебирал изувеченными ногами. Раз за разом.
        «Я дойду, - приказывал беглец из прошлого сам себе. - Надо найти наших… Надо привести помощь Аратану… Надо вернуться домой… К Чакилган. Я обещал…».
        В вечернем сумеречном лесу, у которого не видно ни конца ни края, только и слышно было, что шорох слежавшейся листвы, редкое потрескивание веточек и еле различимый хриплый шепот:
        - Я дойду… Я дойду… Я дойду…
        Тихий, угасающий шепот посреди бескрайней тайги.
        Конец романа «Амурский путь»
        Конец цикла «Русь Черная»(но это еще вопрос)
        Вместо эпилога
        Это не эпилог к циклу, а обращение к читателям.
        Почему-то, поставив последнюю точку, я испытываю неосознанную потребность извиниться перед читателем…
        Но все-таки делать я этого не буду. А вот объясниться надо.
        Я хочу официально заявить, что концовка цикла «Русь Черная» не вызвана внешними факторами. Я не устал от цикла (наоборот, у меня уже несколько дней в голове настоятельно стучится замысел на продолжение, вытекающее из этой концовки). И тем более я не решил закончить цикл из-за того, что интерес читателей к нему угасает.
        Я практически с самого начала замысла планировал закончить цикл именно так, как сделал это в предыдущей главе. Правда, тогда планировался двухтомник. Первое желание Золотой Рыбке - инициация истории. Битва у Нингуты и второе желание - рубеж между первым и вторым томом. Второй том заканчивается третьим желанием, которое… которое увы. Уже позже возникло желание сделать любовную линию локомотивом истории. Из-за этого первый роман раздулся до двух томов, и получилась трилогия.
        Но концовка должна была быть именно такой, какой вы ее и увидели. Как говорил хитропопый Шнур в «Дне выборов»: «Ради нее все и писалось». Эта концовка максимально полно выражает мою идею.
        И я очень надеюсь, что вы ее, если не разделяете, то понимаете.
        Однако, я не первый год на АТ и знаю, как непросто мне с вами, а вам - со мной) Я понимаю, что я не Шекспир, а всего лишь сетевой автор, который работает ради читателей. Поэтому я готов пойти навстречу читательской воле.
        Для меня лично концовка однозначна и окончательна. Однако, вы могли заметить, что она немножечко… открытая. И у этой истории может появиться продолжение. Счастливое и лучезарное, полное успеха и нагибания.
        При одном условии. Каком? Читайте в закрепленном комментарии к этой книге или в моем блоге на АТ (ибо тут нельзя ставить сторонние ссылки).
        И спасибо вам всем, что прошли этот путь вместе со мной до конца (как бы после этого вы ко мне не стали относиться).