Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Коваленко Владимир : " Против Ветра Андреевские Флаги Над Америкой Русские Против Янки " - читать онлайн

Сохранить .
Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки Владимир Эдуардович Коваленко
        Вихри времен уносят миллионы человеческих жизней и рвут привычную историю в клочья. Первая Мировая война начинается на полвека раньше срока. Но России не привыкать идти против ветра! И вот уже русские фрегаты свирепствуют на британских коммуникациях в Атлантике, а русские моряки участвуют в американской Гражданской войне на стороне южан против Севера. Они разорвут «удавку Линкольна» на горле Конфедерации! Они не позволят янки уничтожить цивилизацию Юга! Ветры истории унесут в небытие не рыцарский мир Скарлетт О’Хары, а проклятые Соединенные Штаты!
        Владимир Коваленко
        Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
        Коллегам с форума «В вихре времен»
        Почти в каждой книге о Южной Америке автор рано или поздно (а в некоторых книгах в каждой главе) сталкивается с анакондой. В этих описаниях анаконда обычно достигает в длину от сорока до ста пятидесяти футов, несмотря на то что крупнейшая анаконда, которая когда-либо была измерена, не превышала тридцати футов. Анаконда обязательно нападает на автора, на протяжении трех-четырех страниц он вырывается из ее мощных объятий, покуда не исхитрится пристрелить ее из своего верного револьвера, либо ее закалывает копьем его верный индеец. Ну а теперь, рискуя заслужить репутацию либо шарлатана, либо чудовищной скромности человека, я должен описать и свою собственную схватку с анакондой.
        Джеральд Даррелл
        Пролог
        Человек, который выздоровел
        Колонны усталых людей на пыльных дорогах - без конца, без края, словно серые реки. По ним пробегают волны приказов, местами видны песчаные плесы и отмели - грязно-желтый цвет мундиров означает, что парни прибарахлились на складах противника. Конечно, трофейные мундиры наскоро перекрашены ореховым отваром, единственной на Юге краской, что берет ядовитую синь… Ходить во вражеских цветах неудобно - прежде, чем дивизия покрасила добычу, ее время от времени обстреливали свои. Правда, и враги раз-другой обмишулились, подпустили на хороший залп.
        Увы, со времени последних побед молодцам виргинцам пришлось пройти немало миль и вырыть немало траншей. Потому, если рассматривать желтые плесы вблизи, не так уж они и красивы. Разбитые сапоги, перепачканная форма, печать усталости на покрытых пылью лицах. Они идут третий день… но, по крайней мере, они идут на север!
        Генералам ничем не проще. Да, они едут верхом, а не топают на своих двоих. Но если богатый путешественник может себе позволить по утренней прохладе доскакать до гостиницы, предоставив слугам тащиться по жаре с вещами, то командир корпуса подобной возможности лишен.
        Рыжая лошадь стала от пыли серой, но до вечера далеко. И все это время командующий корпусом будет метаться вдоль растянувшихся порядков, пытаясь стянуть уставшие части, расползающиеся, словно перепревшее сукно.
        Навстречу вылетает командир легендарной бригады Джеймс Уокер. Вскидывает руку к кепи:
        - Распоряжения, сэр? Люди устали, но, если нужно, я могу их подогнать. Это же ваши виргинцы! Они все понимают.
        В том числе и то, что в случае поражения молох войны покатится по их родным местам. Значит, поторопить? Бригада немного отстает от авангарда…
        Взгляд скользит по серым фигурам. Всего лишь пыль, всего лишь жажда - и нечто большее, что заставляет людей переставлять ноги. Оно растворено в виргинском воздухе - но, переправляясь через Потомак, парни возьмут это с собой. Янки никак не поймут, что человек не должен и не будет умирать за мизерное жалованье, грошовый мундир и жесткие галеты. И тем более за свободу для черномазых. Даже кусок земли под ферму - так называемый гомстед - подвигнет эмигранта надеть форму, но никак не превратит северного солдата в героя. Потому раз за разом янки получают добрую трепку. Господь видит, Югу не нужно ни акра земли за Потомаком. Лишь мир, за которым приходится идти на чужую землю. Второй раз. Первая попытка была год назад. Тогда до ослов в Ричмонде - за год с лишним - дошло, что войну не решить обороной. Увы, поход окончился кровавой ничьей, которую пришлось вырывать стойкостью и жизнями.
        - Так что, подогнать уставших?
        - Сэр, мы прибавим шаг, но вам следует отдохнуть. Тут рядом лачуга… не бог весть что, но там есть стулья и стол, чтобы разложить карты. Люди поймут. Не каждый день получаешь в руку пулю!
        Люди, конечно, поймут - но скиснут. Скажут, что генерал уж не тот… Может, и был бы не тот, да спасибо Седому Лису Ли и его письму. Строчки были по-виргински изысканны, но за ними стояла добрая выволочка. Техасец сказал бы то же самое примерно так: «Не вздумай окочуриться или дать докторам чего-нибудь отпилить! Если тебе отрежут левую руку, я потеряю правую. Потрудись выздороветь. Это приказ, ясно?!» Так что докторам пришлось руку лечить, а не резать, а заодно выслушать немало слов, которые доброму христианину и вспоминать не следует.
        - Заботьтесь о своих людях, сэр. А то я не узнаю прежнюю бригаду - всего третий день марша, а еле ноги волочат, - и чуть тише: - Смотри, чтобы до реки ни курицы не пропало, ни зернышка с поля. Многовато у тебя молодежи…
        Командир бригады приглаживает невесело спущенный книзу ус.
        - Им объяснили, в какую бригаду они удостоились попасть и что из этого следует. Так нам ускорить движение?
        Щелкает крышка часов. Да, времени в обрез. Люди устали? Скоро ветер донесет речную влагу, и летняя сушь станет не такой изматывающей. Река… Зеленые рощи Пенсильвании… Люди заслужили передышку. Объявить дневку? Наверное. Мы только перейдем на другой берег, а потом отдохнем. Там, за рекой, в тени деревьев…
        На мгновение генералу показалось, что нет июньского солнца над головой, вместо него пузатая лампа, вместо безжалостного белесого неба - беленый потолок, что он не сидит в седле, а валяется в постели, и все вокруг - серые колонны, бредущие к северу, скрип тележных осей, лошадиное ржание, толстая, красная, лохматящаяся от летнего солнца шея Уокера и даже приказ о наступлении на север - всего лишь горячечный бред.
        Пришлось помотать головой.
        - Вы дурно себя чувствуете, сэр?
        Взволнованный голос адъютанта окончательно отогнал наваждение.
        - Задумался, - генерал не соврал, но и не сказал правду. Не хватало, чтобы пошли слухи, будто у командира корпуса видения. Что до дневки… Его солдат не привык к нежностям! Вспомнилось - когда Джеб Стюарт подарил ему новый мундир, корпус заволновался. Дошло до криков: «Сними это, Джек!» Боялись, что с привычной рваниной закончится удача.
        - Поторопи людей, Джим. Пора заканчивать войну.
        Шпоры аккуратно прикоснулись к бокам маленькой гнедой лошадки. Той же, со спины которой он соскользнул месяц назад, зажимая рану. Маленькая лошадка - Джексон покупал ее для жены, но теперь смирное создание куда лучше подходит самому - осторожно двинулась вперед. Слух, еще не приказ - о том, что Старый Джек велел поднажать, - разошелся, да и налетевший ветерок с Потомака донес прелый запах речной тины. Солдаты зашагали бодрей. Иные провожают взглядами знакомую несуразную фигуру, разве что не чертящую стременами по земле. Вот один солдат - безусый новобранец в неизношенном мышином мундире от интендантства Конфедерации - обернулся к довольному соседу:
        - Чему улыбаешься? Что нам больше ноги ломать? Да проклятая дорога нас скоро в порошок сотрет!
        Двадцатилетний ветеран объясняет:
        - Тому, что генерал не переменился. А значит, мы не только победим, но, может, и живы останемся.
        Припомнил, как сжимал в бессильной ярости оружие, когда услышал, что командир тяжело ранен. Как молился, чтобы тот остался жив и корпус не перешел под командование к бездарю, способному только посылать людей на убой. Вспомнил, как от них - всех вместе - раз за разом драпали янки, оставляя раненых, убитых, пленных, мундиры, башмаки и - лично ему - новенький карабин Спенсера. Больше никаких «суй в дуло», «надеть пистоны на шпеньки». Правда, нужно доставать патроны… Но вот человек, означающий для солдат победу, а заодно - и жизнь, свесил нос. Ничего, сейчас хандра пройдет!
        Карабин с утра изрядно потяжелел, но солдат вскинул его над головой, как тростинку:
        - Ура Старому Джеку! Ура генералу Джексону!
        Крик подхватили, и вот герой Юга, приложив руку к козырьку кепи, едет вдоль радостно орущих полков. Стена. И серые (а больше желтые) булыжники, из которых она сложена.
        Бой шел третий день. Армия сражалась, как никогда прежде, - но все выходило как-то не до конца. Разве Стюарт смог-таки выиграть фланг, и то лишь благодаря тому, что Мид трижды бросал свою кавалерию против линий Каменной Стены. Они их не порвали… да даже не доскакали. Но задержали достаточно, чтобы вцепиться в Кладбищенский холм. Теперь эта позиция еще важней. Если ее промять, половине синих бежать будет некуда, а второй займется Джеб.
        Только бы взять Холм…
        Они снова сидели на ящиках из-под галет - возле штабных палаток на западном склоне Семинарского хребта. Янки охотно бросают провиант. У северян-то еды много. Разговор с глазу на глаз, начистоту. Только командующий армией и командир корпуса, который давно заслужил собственную армию… если бы Конфедерация умела выпускать армии так же, как кипы хлопка. Роберт-Эдвард Ли не знает ни одного другого подчиненного, которому можно изложить боевую задачу без экивоков. Называя вещи своими именами.
        - Если я вас правильно понял, сэр, вы предлагаете мне ад, - совершенно спокойно говорит Джексон, выслушав план командующего армией Северной Виргинии. - И я полагаю, сэр, что ваш план сработает. Но… при одном условии.
        - Рад выслушать ваше мнение, мистер Джексон.
        Не только выслушать. Еще и прислушаться.
        - Я должен лично возглавить наступление, сэр. - Тон Джексона не оставлял шансов для возражений. Даже легендарному Седому Лису. - Я бы хотел лично встать во главе своей бригады. Если позволите, сэр.
        - В другое время, мистер Джексон, я бы приказал запереть вас на гауптвахте, потому что вы, кажется, не осознаёте своей ценности для нашего дела. Но не сегодня, мистер Джексон. Потому что смысл нашей войны - отстоять право свободного человека принимать решения и нести за них ответственность.
        Именно поэтому Юг не мог не восстать после избрания Линкольна. Республиканцы у власти, дележ земель на западе, даже налоги - все тлен по сравнению с главным. Тем, что в Союзе стало возможным избрать президента, не получив голоса ни одного южанина. Линкольн даже свою кандидатуру в Южных Штатах не выдвигал!
        И Роберт-Э. Ли, сам будучи противником отделения и войны, прекрасно понимал сограждан, которые не стерпели подобного оборота дел, восстали - и назвали борьбу за право решать самим свою судьбу Делом Юга.
        - Нам предстоит сойти в пекло, - повторяет Джексон, словно не услышав слов командира. - И я не позволю никому ступить в преисподнюю прежде, чем это сделаю я. Пройти сквозь ад можно лишь с верой в сердце и именем Господа на устах. Никому иному я не доверю эту работу, сэр. Даже вам.
        - Поступайте так, как сочтете нужным и правильным в данной ситуации, сэр.
        Роберт Ли вспомнил - точно так же они сидели на ящиках весной, под Чанселлорсвиллем. Командир второго корпуса тогда не просился в огонь, но ухитрился схлопотать пулю в левую руку. И черт знает сколько просвистело мимо. Потому, прежде чем его лучший офицер вышел, Ли придержал его:
        - И еще, мистер Джексон. У меня к вам также будет просьба. Если позволите.
        - Все что могу, сэр.
        - Останьтесь в живых.
        - Я постараюсь, сэр. Но обещать не могу.
        Они ждали. Накануне солдатам бригады Каменной Стены не давали забыть о близком сражении лишь канонада да непрерывно текущий мимо поток раненых. Солдаты отдыхали, догадываясь - берегут. Для чего - все равно не угадать.
        После полудня опустившаяся на поле боя тишина взорвалась канонадой, грохот заполнил все пространство вокруг, и даже в милях от полей Геттисберга собеседникам приходилось склоняться друг к другу, чтобы расслышать голоса в реве сотен орудий. Наступившая через два часа тишина показалась глухотой. Сквозь которую громом небесным прозвучала команда на построение - в линию.
        - Примкнуть штыки!
        По рядам бежит грозный, лязгающий шелест. Минута - и серо-желтый строй двинется вперед.
        Из-за гребня пригорка, укрывшего бригаду от вражеского огня, вылетел на рыжем коне кто-то, за ним на рысях несколько офицеров и два-три ординарца. В руках у одного синий флажок с одинокой белой звездой. Бригада зашумела, приветствуя прежнего командира. Иные с удовольствием отмечали, что Джексон в ношеном мундире… не везет ему на обновки! Раз прифрантился - янки смяли бригаду Хилла, другой - получил пулю в левую руку. Но теперь снова здоров и собирается вести бригаду в бой. Как в старые времена. Соседи получили приказ… Нынешний командир бригады, Джеймс Уокер, не удивлен и не обижен. Когда-то, в Виргинском военном институте кадет Уокер искренне ненавидел преподавателя математики и не называл иначе, чем Дурак Том Джексон. Был и пущенный с крыши кирпич - мимо! - и вызов на дуэль. Завтра он будет ворчать, что командир корпуса отобрал у него славу… А сегодня встанет рядом, на шаг позади, и не будет поддержки крепче.
        Впереди - миля ада. Чтобы Джексон Каменная Стена бросил в пекло своих парней, не встав рядом с ними? Это не про Старого Джека. Звучат привычные команды. Строй выравнивается. Но даже бестелесные ангелы не смогут пройти лежащее впереди поле и не полечь костьми! Генерал принялся искать в памяти знак. Не может быть, чтобы Господь оставил правое дело и не показал пути к победе. Заныла недавно зажившая рука, напоминая о прошлом сражении. Чанселлорсвилль! Лабиринт лесных дорог, ведущих к внезапной смерти и грозной славе, бригады и дивизии, которые некому и некогда строить в линии после очередной атаки. Тогда артиллерия северян ревела, как адский барабан, но потери оказались не слишком велики…
        - Нет, - рука Джексона - здоровая - решительно рубит воздух. - Не линии! Я хочу стрелковые цепи. Густые. Так, чтобы на одного из моих ребят в рукопашной пришлось не больше троих янки. С троими они управятся…
        Цепь подвигается вперед - неторопливо. Непривычно - не чувствовать рядом плеча товарища. Идешь, словно в одиночку. Руки крепче стискивают еще холодную винтовку. Пересвист свинца почти не производит впечатления на людей, привыкших слышать влажный треск, с которым пуля рвет тело соседа. Да и ядра чаще поднимают в воздух клочья земли, чем тела, мгновение назад бывшие товарищами. В иных головах свербит: «Какого черта эти умники заставляли нас смыкаться? Наступай мы по-старому, янки перебили бы половину…»
        Но большинство думает лишь о том, чтобы удержать место в редком строю - цепь ровная, а сзади смотрят. Вторую цепь ведет Бульдог Уокер, храбрец под стать своей бригаде, а первую сам Джексон Каменная Стена. Спокойно ведет, не оглядываясь. И потому позор - отстать от него на глазах всей бригады и на глазах проклятых янки.
        Бригада Каменной Стены идет, по очереди подставляя фланг - бригаде Стеннарда, бригаде Харроу, бригаде Холла… Пуль много, и многие находят своих жертв, но северянам приходится целиться. И кого они предпочитают взять на мушку?
        Офицера. Еще лучше - генерала. Офицеры в бою погибают чаще, чем рядовые. А генералы чаще, чем офицеры. Это изменится, но сейчас, на залитом кровью поле Геттисберга, всхлипывающем под ногами, как потерявшийся в толпе ребенок, это так.
        Однако статистика - американская наука! - сегодня не просто благосклонна к Джексону, она на него рукой махнула. Либо на истового протестанта опустился свыше покров, сквозь который пули проникать не осмеливаются…
        С самого начала атаки генерал шагает в первой цепи бывшей своей бригады, и можно лишь догадываться, сколько стрелков-северян пытаются войти в анналы истории, застрелив легендарного Каменную Стену Джексона. Не преуспел пока ни один.
        Вот вражеская бомба превратила в кровавую пыль одного из вестовых, снесла ординарца, подошедшего что-то сказать, - Джексона лишь обдало красными брызгами и обрывками серого мундира. В двух десятках шагов позади, во второй линии, получил пулю в плечо и убыл в тыл нынешний командир бригады Стоунуолла. Знамя бригады дважды перешло из рук в руки, как эстафета славы и смерти, а Джексон остается невредим. Мундир пробит в нескольких местах, в каблуке правого сапога засела пуля - генерал вряд ли вообще это заметил. Был занят, считал - сколько северян придется на каждого из парней первой линии в рукопашной. Пятеро? Семеро? И не станет ли встречный огонь северян тем арифметическим действием, что сломает все расчеты южных командиров…
        Но вот - рубеж. До позиций янки осталось примерно триста ярдов. Самых трудных, самых кровавых. Кровавых потому, что триста ярдов - оптимальная дистанция для огня картечью, да и пехота хоть и принуждена тратить время на прицеливание, может садить без поправок; трудных потому, что у людей, что идут сейчас в поредевших цепях, есть запас прочности, безграничный по меркам мирного времени, но медленно истаивающий здесь - с каждым пройденным шагом, с каждым павшим товарищем…
        Джексон оглянулся назад. По неуловимым, понятным только ему признакам - как впиваются руки в приклады винтовок, как укорачивают солдаты шаг - он видел, что бойцы достигли предела человеческих сил. Дальше их ведет нечто большее, чем воля или отвага.
        Что?
        Он и сам не знал…
        - Слушай меня! - рявкнул Джексон, перекрывая гром битвы. - Передай по цепи: делай, как я!
        И, полуобернувшись к жидким серым шеренгам, генерал процитировал первую строчку из 22-го псалма Давида, именуемого также пастушеским псалмом: «Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего!»
        - «…на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…» - нестройно отозвались ближайшие к нему серые ряды.
        Там, за невысокой стеной, возникло движение, и огонь северян ослаб. Джексон не знал, что там случилось, но голос его вырос, заполнил собой ту полоску, что осталась от пройденных наискосок равнин преисподней. Опасность словно исчезла, и даже гибель товарищей порождает лишь холодное желание дойти. За всех, кто не пересек поле.
        - «…если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!» - продолжает Джексон.
        - «И если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной!..» - эхом отзываются солдаты его бригады, и слова псалма расходятся по шеренгам атакующих, словно круги по воде.
        Картечь рвет людей в клочья. Они идут.
        - «…ибо Твой жезл и Твой посох - они успокаивают меня! - хрипло рычит Джексон, рука его указывает на позиции северян: - Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих?!»
        В пехотном сражении, в отличие от батальных картин, редко доходит до штыкового боя. Идти вперед, неся потери, - страшно. Но стоять, видя, как на тебя надвигается бесконечная серая масса, в которой тонут без толку выстрелы, - не легче. Северяне слишком привыкли видеть, как пушечный залп сносит целые ряды - здесь нет ничего похожего. Да и размазанная по всему полю бригада казалась больше. Корпусом. Нет, всей армией Северной Виргинии!
        Когда серая пелена подошла достаточно близко, кто-то вздумал крикнуть мятежникам:
        - Вспомните Фредериксберг!
        Но те даже не сбились с шага, лишь в блеске штыков прибавилось злобы. И верно - что здесь общего? Тогда синие полки катились на позиции Джексона плотными рядами, бригада за бригадой - и так ложились, не дойдя до его позиций кто полмили, кто нескольких шагов… Теперь же стало ясно: серые дойдут.
        Вся линия обороны северян извергается огнем и железом, их батареи садят двойными зарядами, на разрыв стволов. Но звучит псалом, и пламя становится откровением, стена из свинца - высшей истиной. Серые цепи идут. Сквозь разлетающиеся во все стороны обрывки плоти. Сквозь всплески крови. Вперед.
        - «…умастил елеем голову мою! - Слова Джексона неразличимы в грохоте боя, но солдаты, не слыша, проживают их вместе с командиром. - Чаша моя преисполнена!
        - Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей! - гремит над серыми рядами, и никто не способен сказать - произнес эти слова он сам, генерал Джексон или Господь Бог. Слово стало ритмом и музыкой боя, которой подчинились солдаты армии Северной Виргинии, проходя последние шаги на подступах к Кладбищенскому холму. - И я пребуду в доме Господнем многие дни!»
        Далеко в тылу армии Северной Виргинии, возле палатки командира 2-й бригады дивизии Лафайета Маклоуза тоскливо и неприкаянно воет громадный серый пес. Как будто знает, что его хозяин только что получил смертельную рану в грудь.
        На высотах, над битвой, иноземец-наблюдатель склонился к генералу Ли:
        - Это прекрасно! Я рад, что не пропустил такого зрелища.
        - А я, напротив, охотно бы его пропустил, - отозвался Седой Лис.
        Псалом закончился. Настала тишина. Словно и верно над обескровленной бригадой опустился покров. До невысокой каменной ограды, за которой оканчивалась преисподняя, оставалось десятка два шагов.
        Джексон Каменная Стена взмахнул кепи:
        - Задайте им деру! Мы прошли ад - теперь их очередь!
        И его ребята, в который раз совершившие невозможное, рванулись вперед. Знаменитый боевой клич мятежников стал громче, когда перескочившие стену солдаты обнаружили брошенные пушки и спины улепетывающих янки.
        Битва при Геттисберге выиграна. Теперь Роберт-Э. Ли выкраивает из умывшейся кровью, а главное - вымотавшейся армии части, еще способные на день-другой марша. Каждый день, каждый час преследования увеличивают ценность победы. Он это знает, а потому старается как может.
        Измученные люди в сером не разбираются в столь высоких материях. Они верят Седому Лису на слово.
        - Это действительно нужно? Значит, так тому и быть.
        Из семидесяти тысяч южан, пришедших под Геттисберг, двадцать продолжают наступление через день после окончания битвы.
        К собственному изумлению, командующий выяснил, что его работа стала гораздо проще благодаря взятым на поле боя трофеям. Не пушкам или винтовкам - их у армии Северной Виргинии и так хватает. Но башмакам, галетам, скоту и обозным упряжкам. Ли ведет армию вперед, не оставляя гарнизонов. Каждый тяжелый шаг усталых солдат переворачивает историю, ставя ее с ног на голову. Или все-таки наоборот?
        Глава 1
        Бой впятером на одного
        Море и небо. Барометр высоко, за спиной - ржавый глаз невыспавшегося светила. «С востока свет», как говорят масоны. Привычный окрик вахтенного офицера, дружный отзыв вперед-смотрящих. На горизонте чисто… Если и покажется парус или дымок, так сразу пропадет. А ведь Нью-Йорк менее чем в двух часах крейсерского хода.
        Пять кораблей эскадры контр-адмирала Лесовского не торопятся. Переход из Кронштадта в Нью-Йорк занял два месяца, словно во времена Колумба. Эскадра кралась мимо всякого островка, шарахалась от встречных парусов и дымков, ожидала вечно отстающий под парусами «Алмаз». Под парами клипер достаточно шустр, но дымить адмирал запретил строжайше… Однако сегодня, наконец, будет долгожданный берег. Вот команды и прихорашивают корабли.
        Скребут палубы, драят медяшки. Смазывают, смолят, красят. Ни одна девица так перед балом не прихорашивается, как русская эскадра перед заходом в порт. Традиция недавняя, но хорошая. Корабль если и не лицо государства, так протянутая для рукопожатия рука. А кому охота жамкать грязную вонючую лапу?
        - А такой дамочке еще и поцелуют.
        - Вы о чем, Степан Степанович?
        - Да все о том же… Красавец все-таки наш «Невский». А у американцев, как и англичан, все корабли - «she», «она»-с. И точно, характер у них дамский получается - по три-четыре часа перед визитами прихорашиваются!
        - Не все же…
        - Так и не всякая женщина - дама. Тем более - прекрасная!
        Матросы с ног сбиваются, старший офицер, сбив на затылок фуражку, мечется с кормы на нос - так кто же предается праздным беседам? Извольте знакомиться - господа офицеры, командированы изучать американский опыт судостроения. Вот эти и беседуют с адмиралом Лесовским.
        В другое время мичман Алексеев прислушался бы к разговору, тем более что за время плавания куда теснее сошелся именно с технической миссией, чем с сослуживцами по фрегату. Теперь у него иная забота - ретирадные пушки. Случись вражине полезть флагману Атлантической эскадры под хвост, все гостинцы, что он получит, преподнесут именно два длинных орудия на поворотных платформах.
        Сейчас черноокие красавицы почти готовы, чтоб явиться перед требовательным взором контр-адмирала Лесовского. А тот не мамка и не нянька. Случись упущение - офицеру разнос, а матросу… Большего апологета порки и мордобития, чем командующий Атлантической эскадрой, на флоте не сыскать. Уж на что русский моряк терпелив, но и эту чашу адмиралу случалось переполнить. На фрегате «Диана», которым Лесовский тогда командовал, вспыхнул мятеж… Потому и приходится недосыпать, проверять за расчетами - насколько тщательно наведен глянец на пушки, не попала ли в рельсы, по которым они вращаются в бою, соринка. Зато и расчеты понимают, что лучше выслушать загиб от мичмана, чем огрести полсотни линьков от адмирала.
        А еще гордятся, что маленькой батареей командует настоящий офицер, выпускник Морского корпуса, а не артиллерист. Не побрезговал грязной канонирской работой человек, что, может быть, и в адмиралы выйдет… Тем более, по эскадре бегает слух, что фамилия мичмана образована в честь некоего бомбардирского капитана Петра Алексеева.
        Разумеется, Алексеева - Ивана Максимовича, капитан-лейтенанта флота. Впрочем, осиротев в шесть лет, отца мичман толком не помнит. А слухи… В детстве злые языки могли твердо рассчитывать на кулак. Поздней - на пулю. Но постоянное шу-шу-шу за спиной год от года становится громче.
        Впрочем, надежды, что предполагаемое высокое происхождение непосредственного начальника спасет им спины от битья, у канониров нет. С самого начала сказал - нет и не будет у батареи никакой привилегии, кроме лишних придирок… Только Лесовский хоть и зверь, но людей никогда беспричинно не обижает. Так что - не будет недочетов в службе, не будет и поротых спин.
        Рядовым не стоит знать, что месяц назад, перед производством, Алексеева, тогда гардемарина, вызвал капитан флагмана, капитан 1-го ранга Михаил Яковлевич Федоровский. Выслушал приветствие, предложил садиться. Щелкнул портсигар.
        - Изволите?
        - Благодарю, - мичман предпочел бы свои, капитанский табак слишком крепок, но отказаться - задеть старого служаку. Наверняка начнет подозревать, что его недорогим зельем побрезговали. После первой же затяжки голова немного закружилась… а разговор пошел серьезный.
        - Завтра, Евгений Иванович, вы станете мичманом, - сказал капитан, - и его превосходительство распорядился, чтобы я подыскал вам назначение. Как выразился Степан Степанович, соответствующее. А я вот голову ломаю, какое будет соответствовать… Скажите прямо: что для вас флот? Любовь и страсть до венка на волне или лямка, которую вы принуждены тянуть по фамильной традиции? Мол, не выбрать воинский путь зазорно, а на сухопутье пыльно? Именно потому, что у вас не было выбора тогда, я и полагаю возможным предоставить выбор нынче. Ну-с? Учтите, первый вариант будет поначалу не слишком приятен, да и потом принесет плоды, только если вы ответите честно. Ну а второй - позволит прожить морскую жизнь не без приятствия. Но и только…
        Алексеев был искренен. И получил место едва ли не обидное. А потом стоял перед грозным адмиралом и повторял раз за разом, как фехтовальное упражнение:
        - Ваше превосходительство, я сам просил о таком назначении.
        Тот принялся выговаривать, неожиданно тихо. Степан Степанович Лесовский тоже окончил Морской корпус. Мог бы не церемониться, как однокашник с однокашником. Но именно оттого, что вырос в корпусе, адмирал не мог себя заставить повысить голос! Въелось, как морская соль в кости, как «Отче наш»: портрет императора, замерший перед ним караул. «За веру, царя и Отечество». И вот перед ним… Нет, не призрак. У тех не бывает яркой шевелюры цвета зрелой пшеницы, против моды гладкого лица - без усов и бороды, разве с небольшими бакенбардами… Словно Николай Первый не умер, а помолодел лет на сорок. Или шагнул с портрета - даже не с того, что висит в Морском корпусе, - с холста Доу в галерее героев двенадцатого года. Не подозревающий, что поднимет корону с кровавого снега Сенатской площади. Зеленый. Решительный. Несносный. Разве глаза - не стальные льдинки, а карие, с шалой искрой.
        Наверняка Незабвенный так же стоял в далеком четырнадцатом году перед братом Александром. И повторял одно: «Направьте меня в действующую армию. Иначе я не смогу смотреть в глаза своим саперам…» И ведь успел понюхать пороха!
        Адмирал знал содержимое архивов. И официальную версию. «Про Алексеева - слухи». Пусть так, но орать на точную копию Государя, что не перенес падения Севастополя… Слова пропихивались через горло, сухо царапаясь. А дерзкий юнец поднял взгляд и не отвел, пока не услышал:
        - Быть по-вашему. Принимайте ретирадную батарею.
        Теперь расчеты драят пушки, командир батареи проверяет работу. Тоже суконкой. Батистовым платочком вышло бы картинней. Но, во-первых, не напасешься. А во-вторых, раз мичман Алексеев выбрал - «быть», а не «казаться», так дойдет до сути любого дела. Юношеское свойство, но счастлив, кто сбережет его до седин.
        Бьют склянки… До подъема флага полчаса. Но на привычный оклик вахтенного впередсмотрящие отзываются не привычным «Смо-о-отрим!», а радостным:
        - Дым с веста!
        Может быть, ушедший к американским берегам с опережением «Ослябя» встречает? Толстые столбы встают из-за кромки воды, доклад: один корабль классом не меньше фрегата. И что-то послабей. «Ослябя» был один…
        Невольно оглянешься! Вот вахтенный офицер вскинул к глазам бинокль. Что-то говорит стоящему рядом гардемарину. Тот немедля исчезает во внутренностях корабля.
        - Так, - голос мичмана спокоен, - а ну, давай сюда пару выстрелов.
        - А приборка, вашбродь?
        - Заряды давайте, черти, ядра! Если что, прикрою ваши спины…
        Хочется бежать на нос. Да туда все бездельные собрались, кому не спится - дипломаты, офицеры кораблестроительной миссии и призовых команд. Но его дело - готовность открыть огонь в любую секунду. Этим и займется. А на носу обсуждают открывшийся вид. Хорошо хоть громко. Поминаются прямоугольники башен, голые - значит, без снастей - мачты, жирный дым от дрянного угля. Монитор! Трехбашенный! В России, даже на Балтике, таких пока нет. Даже двухбашенные пока лишь в проекте. Позади держится небольшой пароход, на случай, если у монитора сломается машина, или приземистый корабль затонет. Просто так. Самый первый так и булькнул на дно - посередине перехода. Пробирался осторожно вдоль берега, а потом взял и затонул. Какой-то люк задраить забыли, волна поднялась… А тут океан! Своего не отдаст и что плохо лежит - приберет.
        - …и не нужно! Мало того что это сущий противень, так еще и со склонностью к разламыванию пополам.
        - Верно! На него водрузили целых три головки сыра.
        Техническая миссия русского флота начала очередной спор. Американский корабль между тем подходит все ближе. В дополнение к военному кормовому флагу со звездами, но без полос, на голую, без снастей, мачту взлетели флажки сигнала.
        Командующий эскадрой контр-адмирал Лесовский спросил:
        - Что пишут? - но сам поднес бинокль к глазам и продолжил: - Сам вижу. Да, покажите флаг. У них же гражданская война. Стерегутся американцы, башни на нас развернули. Все им «Алабама» и «Самтер» мерещатся…
        Так, после всех стараний, русские флаги взлетают над эскадрой до окончания приборки, без церемонии. Слабый ветер разворачивает гордые полотнища ровно настолько, чтобы можно было понять - к Нью-Йорку идет русская эскадра. И несколько мгновений спустя… над башнями монитора вспухают дымки!
        - Салют? - успел предположить кто-то. Потом все заполонил рык адмирала:
        - Всем - боевая тревога! Всем - самый полный вперед! Эй, в машине, мне нужен весь пар - и еще немного!
        Раньше, чем он закончил, над морской гладью поднялись три высоких фонтана. Недолет! А над «Александром Невским» взлетели новые сигналы. И среди них - красный флаг. «Веду бой»… Потом «Поворот все вдруг» - и новый курс. Ведущий от врага.
        Отчего Лесовскому, человеку жестокому, но храброму, вздумалось удирать всей эскадрой от одного корабля, Алексеев и догадываться не мог. Вместо этого - проговаривал, скорее для себя, чем для расчетов:
        - Готовиться бить по-черноморски… Броню не пробьем, но горшков переколотим немало. Первая - огонь!
        Так мичман и вступил в первый бой - левая рука заложена за спину, правая сжата в кулак, чтоб нервные пальцы не выдали пляской волнения.
        Рядом тяжело рявкнуло - раз, другой. Тяжелые пушки отскакивают по рельсам станка. Бинокль к глазам! Язык сам выдает поправку - на сколько сместить целик вправо. А расчеты молодцы, уже накатывают. Пе-е-ервая - огонь!
        Откуда-то сверху приходит вода. Словно брандспойт случайно развернули. Но пушки повторяют заученные реплики - первая по приказу, вторая - повторяя за первой. Так меньше разрушается палуба, пусть и подкрепленная. Совершенно не ст?ит, чтобы многотонные махины свалились в румпельный отсек. Снова ядра секут воду позади и слева от противника. Монитор понемногу отстает, но медленно. Слишком медленно. Поправка. Залп. Накрытие! Одно ядро бессильно рассыпается о броню, другое, выбив искры, отскакивает от круглой башни прочь. Над «сырной головкой» из слоистого железа вспухает белое облачко. Сверху - водяной душ… Да что там такое! Но из-за спины раздается голос артиллерийского офицера:
        - Накрытие! Беглым по-черноморски.
        Остается повторить:
        - Беглым по-черноморски!
        Значит, одна пушка, стреляя, отдает команду другой. Теперь только надеяться, что повезет с удачным наведением. Снова ядро попадает в башню монитора и раскалывается без всякого урона. Вот другое сносит вентилятор.
        Из-за спины тот же голос:
        - А толку-с. Пожалуй, дробите стрельбу. Побережем заряды для поражаемых целей.
        - Может, продолжим, Павел Степанович? Хоть собьем прицел.
        - Верно, мичман. Продолжайте…
        Остался рядом, присматривать, но бинокль опустил. Теперь стрельбой командует Алексеев. Вновь хлестнуло мокрым - почему-то горячим. Мичман удивился, но продолжил выдавать поправки. Снова ударило левое орудие. Правое отзывается с небольшим опозданием. Непорядок. Евгений обернулся к оплошавшему расчету.
        Залитая красным палуба. Рваный кровавый прах. Чья-то нога… Да и его окатило - не водой. Почему цел?
        - Очистить палубу, вашбродь?
        Кивок - со словами может и подкатившая к горлу рвота вырваться.
        У пушки новый наводчик - полузнакомый, с батареи левого борта. И заряды тащат другие. А его дело, раз цел, - выдать поправку. И еще одну… Кажется, или монитор отстает? Понятно, если бы удалось сбить трубу, а так-то с чего? На нем-то раненых нет.
        Как и убитых. Под вечер, оторвавшись от противника и наскоро заколотив прорехи в бортах, эскадра прощалась с убитыми и умершими от ран. Торжественно и сурово пел корабельный священник, лежали рядком завернутые в парусину тела - те, что удалось найти… Почти все - артиллеристы. К горлу вновь подступил ком, а к глазам слезы. Которые, стоя в парадном строю, не смахнуть и не спрятать.
        А наутро - снова приборка, чуть зыбящее море, напоминающее, что восемью рабами божьими его не насытить. Нижние чины чистят пушки, а у него есть вопрос. И хорошо, что старший механик тоже не спит. Только вышел из адмиральского салона, хмур и насуплен. Вот пусть и отвлечется от неприятностей на беседу по специальности.
        - Николай Федорович, разрешите полюбопытствовать!
        - Рад быть полезным вашему благородию.
        В голосе нескрытая издевка. Ну как же, белой кости черная потребовалась. Впрочем, цепляться за тон - бабье занятие. Рад, так рад.
        - Вот скажите мне, отчего американец от нас отстал? Я понимаю, если бы мы ему трубу сбили…
        - А не сбили, Евгений Иванович? Это вы зря. Так может, монитор нас просто отпустил? Пожалел нас, грешных?
        - Не верю. И стрелял он до последнего, пока надежда попасть оставалась. И вообще… не хочется, чтобы все, кто погиб у пушек, зря пропали.
        - А, так вы совесть убаюкиваете. Хорошее дело, но с ним - к попу. А меня увольте, ваше благородие.
        Обычное титулование механик - сам вполне «благородие», даже «высоко-», целый подполковник по адмиралтейству - повторяет и подчеркивает. Намекает, душа трепетная. Мол, не будь ты монаршим отпрыском…
        Все-таки Евгений попробовал продолжить разговор. Неужели все, что произошло за последние часы, - окончание похода, бой, политая кровью палуба, - ничего не переменит?
        - Не только совесть… Мне, быть может, когда- нибудь придется стать на мостик броненосца. Потому…
        Вот теперь с механика сползли и придурочное раболепие, и язвительность. Осталась злоба.
        - Ну так и становитесь! Все, что потребно, начальство доведет… циркуляром. А там стойте себе на мостике да гоняйте черную команду внизу. Механиков, которым не то что самим до мостика не дослужиться, но даже детей в Морской корпус не определить, хотя новые правила приема два года как высочайше подписаны! Думаете, взялись за самую белую из черных работ, так своим стали?
        Алексеев вздохнул. Да, вот вам и боевое братство. А все из-за глупых гардемаринских шуток. В другое время он бы держался от проказ подальше, но два месяца, наполовину заполненных штилеванием, во время которых решительно нечего делать, подвигли на шалости. Да, еще он готовился к экзаменам… а еще жертва попалась неправильная. Про то, что механик - лицо в кают-компанию скорее допущенное, чем принятое, будущий мичман тогда не подумал. Зато решил, что хозяин корабельных глубин так же скучает - машину не пускают, эскадра идет под парусами. Вот и развлек, как сумел.
        Не подумал, что немолодой уже человек не оценит постель, наполненную сухарными крошками, которые через окно подал в закрытую на ключ каюту качающий воздух брандспойт. Не предположил, что тот узнает, кто додумался подсыпать горох в вентиляцию машинного отделения как раз перед очередной проверкой…
        Со скуки бесились и другие гардемарины, и не все проказы минули стороной Николая Федоровича. Только шутки Алексеева изобретательней, внезапней. Да и «полировали» его адмирал с капитаном аккуратней, чем прочую молодежь. А потому нахал решил, что занимается делом вполне допустимым, и продолжил изводить жертву. До самого производства. Потом стало как-то не до скуки: в училище артиллерийское дело давали не настолько полно, насколько хотелось бы. Пришлось изучать наставления, бегать с просьбами разрешить практические стрельбы. И ведь дозволили! Пары разводить не разрешали, из-за чего от эскадры постоянно отставали то «Витязь», то «Алмаз», то «Варяг». Но одной туманной ночью кормовой плутонг флагмана потратил несколько половинных зарядов. И это тоже сказалось на отношении.
        Возможно, если бы механик подал рапорт… да просто грохнул кулаком по столу в кают-компании и призвал распоясавшегося цареныша к порядку, все бы закончилось. Алексеев извинился бы, выходки - прекратились. Понятно, что рукопожатие под придирчивым взглядом капитана механику бы дружелюбия не прибавило, и отношения остались бы прохладными. Так с ним не детей крестить!
        Вместо этого Николай Федорович вздумал примерить мученический венец. Обида, словно гной в нарыве, взлелеялась, загустела. Потом - разнос от грозного адмирала за то, что машина при обросшем за три месяца корпусе не смогла повторить результата сдаточных испытаний… Вот некстати заданный очень раздражающим человеком простой вопрос и вскрыл нарыв, точно скальпель. И что в результате? Мичман кругом виноват и более всего зол именно потому, что понимает - обиды старика справедливы.
        - Можно и через циркуляр. Сегодня же напишу старшему артиллеристу рапорт с просьбой запросить у вас доклад по всем вопросам, касающимся воздействия вибраций и сотрясений на машину… Надеюсь, писать будете не так долго, как гардемарин Римский-Корсаков симфонию?
        - Если будет команда - отчитаюсь. А теперь не оставите ли меня одного? Желаю, знаете ли, морем полюбоваться.
        Как будто за два месяца, что машина стояла, не насмотрелся!
        - Разумеется. Спасибо за беседу… ваше высокоблагородие.
        Пощечина за пощечину, хотя рука не лупит по лицу наотмашь, а взлетает к козырьку. Четко… вот этому в Морском корпусе учат. Вместо машинных и артиллерийских практик. А еще ружейной стрельбе, штыковому, сабельному и ножевому бою. Неужели не прошли времена абордажей?
        Запроса Алексеев писать не стал. Скорчил гримасу в убегающую за корму тьму - отражение терпеливого бунта старшего механика. От сердца сразу чуть отлегло. Ну, право, как можно взрослому человеку дуться на мальчишеские шутки?
        Подошел к артиллерийскому офицеру и задал тот же вопрос. С просьбой разъяснить либо переадресовать механику. Тот лишь рукой махнул:
        - Не стоит беспокойства. Может, машина тут ни при чем. Например, крошка от расколотого ядра в щели рубки попала, командира ранило, рука телеграф сдвинула на «средний» или «малый»… Еще башня Эриксона - штука нежная. Несколько хороших попаданий, и ее заклинит. От нас незаметно, а корабль получается почти беззащитным. Кстати, это - совершенно не повод домогаться внимания броненосцев. Если бы монитор подарил нам не две стальных болванки, а бомбы того же калибра… О! Приказ поднимают. Строй фронта, рассредоточиться, перехватывать к досмотру любые корабли. Кажется, пошла охота!
        Русские корабли идут, как в лучшие времена парусного флота - раскинув крылья стакселей, что ловят каждое дуновение бриза. Поднявшаяся зыбь неприятно бьет в нос. Уголь нужно беречь для боя. Новый-то ждали в Нью-Йорке. А теперь шесть крейсеров Атлантической эскадры остались бездомными. Именно поэтому они рвутся на юг! Там зона блокады - Север пытается прекратить торговлю мятежных штатов. Там дымят броненосцы и пароходы, растянутые жидкой цепочкой возле портов Конфедерации, а чтоб дымить, нужен уголь. Несколько тысяч тонн в день - каждой из блокирующих эскадр. А значит, русская эскадра без топлива не останется.
        Без топлива и без свежих газет. Вот «Алмаз» развернулся наперехват парусам на горизонте… Это в сравнении с «Невским» он плохой ходок, а любую коммерческую посудину догонит быстро. Вот клипер вернулся в строй, но от борта отделяется катер. Лихо, под полным парусом, несется к флагману. На фрегате некоторые даже испугались. Ведь бортом по воде чертит! Опрокинется!
        Не опрокинулся. Подлетает к наружному трапу… замер. Но раньше, чем черная фигурка принялась взбираться на борт, с катера раздался звонкий мальчишеский крик:
        - Война!
        На палубе от недавней лихости остаются тяжелое дыхание да блеск в глазах.
        - Ваше превосходительство! Имею честь доложить! Клипер «Алмаз» досмотрел нейтральное судно. Испанский пароход, шел из Ла-Коруньи в Гавану - по бумагам. Но приплутал почти на траверз Чарлстона. Капитан предоставил в наше распоряжение газеты.
        Испанские… Контр-адмирал Лесовский принял у гардемарина чуть пожелтевшую добычу с датами двухнедельной давности. Хороший, походивший по свету моряк в любой европейской газете разберет, что ему нужно. Итак… Вот оно: «Гуэрра!» Вот причины - «каузас». «Ревуэлта ди Полако» и «Индиа». С одной стороны - «Русиа», с другой, через запятую, «Аустриа» - армейская забота, «Франкия» - значит, и флоту есть занятие, «Инглес» - работы невпроворот, и - «Нортенамериканос». Что ж, с ядрами в корме все ясно, капитан монитора с ума не сошел. Рехнулись мистер Линкольн и лорд Пальмерстон. На пару. Они же два месяца назад собирались воевать друг с другом. А теперь пожалуйста: «мутуала гарантиа», и даже «Армониа Кордиал!». Что-то стряслось, пока русская эскадра штилевала и шарахалась от каждого дымка или паруса из соображений секретности. Но в этих газетах ничего нет… Слишком свежие.
        Лесовский поискал в сердце подъем, который следовало бы ощущать защитнику Отечества от того, что, наконец, настала в нем нужда, - но обнаружил лишь глухую тоску. Снова коалиция! Совсем как тогда, под Севастополем. Надеялись на прибежище в американских портах, чтобы из них выйти на торговые пути и так разорить врага. Не вышло. Теперь осталось - воевать, как есть. Без баз, без надежды. И, в общем, без толку. Но экипажам лучше об обреченности не думать.
        Сказать бы что, запалить сердца мужеством. Но - нет искры. Зато гардемарин - пылает. Кстати, этот - знакомый. К экзаменам готов, катер водит лихо, да еще и музыку пишет. И войне именно что рад. Для него это слово означает закончившуюся скуку, славу, подвиги - и новые музыкальные темы.
        - Гардемарин Римский-Корсаков! Отлично управляетесь с катером. Получите благодарность в приказе по эскадре.
        - Рад стараться!
        Громко орет, уставно. А еще искренне - действительно рад. Хорошо. Теперь - возвысить голос.
        - Вы привезли известие, что Отечеству нашему объявили войну Британия, Франция, Австрия и Североамериканские Штаты. Что скажете?
        Задумался. Плохо… Но вот над замершей в ожидании палубой летит звонкое:
        - Отомстим за Севастополь, ваше превосходительство!
        Не подвел. Хорошая искра. Теперь раздуть немного.
        - Все слышали? Этим и займемся. У меня приказ - базироваться на американские порты. Что ж, Северные Штаты - не единственный сорт американцев. Курс на Чарлстон! А углем разживемся по дороге.
        Про силы блокады никто и спрашивать не стал. Позже выяснилось, что для них у адмирала Лесовского был план. План, что сработал лишь отчасти.
        Алексееву поначалу казалось, что бой пройдет мимо него, стороной. Идея адмирала - держать дистанцию и долбить врага рикошетами - оказалась более чем успешной. У сил блокады были калибры - и никакого умения их применять. В результате огромные ядра зря вспенивали волны, не долетая до русских кораблей. В ответ кильватерная колонна отряда гремела бортовыми залпами. Бортовые орудия нацелены «в горизонт», и по всем законам баллистики долететь до врага просто не могли. Но вмешалось мастерство, которого командам северян взять неоткуда. Нет среди них кадровых морских артиллеристов, а если бы и были - так судьба в лице ветра от них отвернулась.
        Ветер гонит в сторону берега пологие, без пенных гребней, волны. Отталкиваясь от гладких грив, ядра подскакивают, и дистанция стрельбы русских пушек увеличилась почти вдвое. Старая, давно известная забава - бросить камень и считать «блинчики»: сколько раз успеет подпрыгнуть, прежде чем утонет. «Невский» стоит, по старинному обычаю, в середине строя, мачты склонены в сторону противника, словно заранее отдают почести поверженному врагу. Залпы американцев или врезаются в крутые, подветренные склоны валов, или перелетают через них, чтобы без толку плюхнуться в воду на двух третях дороги.
        Вот и вся диспозиция. Остальное, как выразился капитан, «кегли, господа». Правда, упрямые. Звонкие хлопки чужих выстрелов, легкие белые дымки издали кажутся чем-то несерьезным, мало походя на тяжелый, гулкий разговор русских орудий, на взлетающие от них грозовые тучи.
        - Наши-то посолидней, - сообщил один из канониров. Работают бортовые батареи, и им, ретирадным, остается лишь смотреть. Мичман проглотил готовое сорваться с языка объяснение. Матрос кругом неправ. Двухмесячный переход сказался на качестве пороха - к счастью, не фатальным образом. Северяне пользуются свежим, хранившимся на блокадных станциях. Так что, сумей они стрелять на рикошетах, - еще неизвестно, спасло бы русскую эскадру численное превосходство.
        Вот двухтрубный пароход, получив очередную пробоину, на прощание плюнул из носового орудия и развернулся к берегу в надежде добраться до ближайшей отмели.
        Паровой фрегат развернулся носом и попер в лоб. В третий раз за дело. Эскадра дружно повернула «все вдруг» от противника - против ветра. Такого маневра не мог проделать и сам Ушаков, у него не было паровых машин. Короткие минуты работы. И - попадание. Бомба - русского образца, взрыватель в такую нужно не аккуратно ввинчивать, а вбивать кувалдой - не разорвалась, но в носу американца чуть повыше ватерлинии образовалась аккуратная дыра, в которую так же размеренно и аккуратно начала захлестывать вода. Фрегат снова повернулся лагом. Глупо, бездарно… и мужественно. Его снаряды не долетали до врага, но фрегат вел огонь, кто-то тушил пожары, всякий раз загорающиеся с новой силой. Вот сбита труба, и злой жирный дым пополз по палубе… Вахтенные офицеры часто жалуются, что дым ест глаза - а что творится сейчас на чужом корабле? Но он продолжает стрелять, и даже чаще, чем прежде. В отчаянной попытке встать под паруса чужие матросы густо облепили ванты и мачты.
        - Поют… Да не разобрать ничего.
        Матросу, знающему английский на уровне «жестами объясниться в кабаке», конечно, не разобрать. А так…
        …make tyrants to tremble,
        Or die by our guns,
        Like a «Cumberland» crew…
        - Поют про корабль их флота, героический, - объяснил мичман. Про тиранов уточнять не стал. Про «знак измены» над противником тоже. С «Камберлэндом» расправился броненосец южан, в понимании северян-янки - мятежников.
        На шканцах царило приподнятое настроение. Старший помощник предлагал спустить шлюпки, подобрать тонущих:
        - Свои-то у них наверняка в труху-с.
        - Народ подлый, - сказал командир флагмана, капитан 1-го ранга Федоровский, - за ними замечено: сперва флаг капитуляции поднимают, а потом снова начинают пальбу. Или, скажем, призовой экипаж режут. Еще в прошлом году в лондонской «Таймс» - газета солидная! - читывал. Представьте: караул снят, люди спят, и тут их огромный негр топором - чпок-чпок-чпок-чпок… Как представлю кого из наших мичманов да гардемаринов на месте той призовой команды - мороз по коже. А до берега недалеко. Доберутся.
        После чего обратился к адмиралу:
        - А вас, Степан Степанович, с победой, и славной! Как бы не второй Синоп…
        И замер под тяжелым взглядом Лесовского. Поперхнулся. Вспомнил. Не дым турецкого флота, другое: русские корабли, с пушками на палубах, полными погребами, при дельных вещах и провианте, медленно погружающиеся в лазурь севастопольской бухты. Иных, не желавших умирать, несмотря на пробитые днища, приходилось добивать с берега, артиллерией. И они уходили на дно. Без боя. Без чести.
        Здесь такого не будет. Инструкция требует продолжать наносить врагу вред до последней крайности. «Быть может, последний перехваченный купец принесет нам победу». Так пишет морской министр. Потому - руки развязаны. Только адмиралу не хочется пока распускать эскадру для рейдерства. В условиях войны с Великобританией его эскадра остается при таком скромном запасе угля, что первое же пересечение курсов с курсом любого британского флота повлечет совершенно бесславную и бессмысленную гибель всех судов. На парусах против паровых машин не поманеврируешь.
        Давно, в офицерском классе при кадетском корпусе, Степан Лесовский слышал, как один из соучеников ответил на вопрос ментора - «не уверен». И получил следующее внушение:
        - Отсутствие уверенности, милостивый государь, есть категория гражданской службы, ибо на службе военной, и, паче того, морской, отсутствие уверенности у командира означает лишь одно - страх…
        О том, до какой степени прав их наставник, контр-адмиралу Лесовскому суждено было узнать здесь, на входе в Чарлстонскую гавань.
        Диспозиция невесела. Вход в гавань шириною в две мили, но в бинокль легко просматривается заграждение по всей ширине бухты - канат, протянутый меж поплавками-бочками. Лишь ярдов 300 против форта Самтер как будто чисты.
        Но дело не в заграждении, а в том, что у адмирала нет ни малейшей уверенности, что южные американцы встретят эскадру теплей, чем встретили на подступах к нью-йоркскому рейду северные противники. Которые, кстати, проиграли лишь первую стычку. Линия горизонта заштрихована бурой грязью корабельных дымов. Учитывая, как близок источник дыма к берегу, сомневаться не приходится - на подходе один из броненосцев блокады. Чудо, как раньше их здесь не было…
        Объяснение чуду историки найдут через много лет, когда Североамериканские Соединенные штаты наконец откроют архивы военных лет. Капитан «Роанока» - трехбашенного монитора, что отогнал русскую эскадру от Нью-Йорка, - действовал на свой страх и риск, руководствуясь последними номерами вашингтонских и филадельфийских газет. За спиной у него был город, четырежды переходивший из рук в руки: сначала толпы, потом ополчения штата, затем - настоящих, «серых» мятежников, и под конец - правительственных войск.
        Подпускать близко тех, кого Вашингтон успел объявить противником, он не собирался. Для этого его не отправили на хэмптонский рейд, как собирались, оставили город охранять. Он и охранил, а потом написал отчет.
        Сообщение о появлении русской эскадры в прибрежных водах легло на стол президента. Авраам Линкольн, будучи человеком добросердечным, испытывавшим к тому же мучительный стыд от необходимости изменять дружескому чувству во имя изменившейся политической конъюнктуры, предложил интернировать русские корабли либо уведомить их о невозможности предоставления стоянок и отпустить восвояси. Морской министр Гедеон Уэллс, также человек спокойный, обстоятельный и незлобивый, президента поддержал. Однако присутствовавший на совещании Эдвин Стентон заявил категорически: русских следует уничтожить, поскольку любое иное, менее категоричное, решение вопроса ставит под угрозу союзнические обязательства перед Великобританией. Президент пытался настаивать, однако за спиной мистера Стентона стояло то, ради чего Соединенным Штатам пришлось перетряхнуть кабинет, пойти на уступки в вопросах о канадской границе на востоке, официально - хорошо хоть взаимно - гарантировать неприкосновенность британских владений в Америке, пересмотреть тарифы и вновь гарантировать - бесперебойные поставки зерна. Арсеналы Вулвича! Триста тысяч
винтовок и триста армстронговских пушек. Не разом, но - в год. До самого окончания войны против общего противника.
        Военный министр вскочил со своего места, голос его загремел иерихонской трубой, - и в итоге судам и соединениям ВМФ США предписано «всеми способами препятствовать взаимодействию русской эскадры с судами либо должностными лицами мятежников»…
        …Утром 4 октября командующему южноатлантической блокирующей эскадрой адмиралу Далгрену сообщили о том, что два часа тому назад капитан каботажной шхуны наблюдал на траверзе Чарлстона неизвестное военное судно, следующее на юг. Адмирал отдал приказ судам блокирующей эскадры рассредоточиться вдоль побережья на предмет выявления следов эскадры противника. Приказ исполнили, несмотря на то что старый каботажник поведал также и о том, что следом за неведомым кораблем он наблюдал остров Авалон. Через три дня Джон Адольфус Бернард Далгрен точно знал, что почти не ошибся, поверив проспиртованному морскому волку. Русским фрегатом оказался «Ослябя», который вышел раньше основных сил и должен был встретиться с ними в Нью-Йорке. Узнал о начале войны в той же манере, что и Лесовский, - с тем отличием, что у Ивана Ивановича Бутакова при отступлении голова не болела ни о ломкой машине «Витязя», ни о тихом ходе обоих корветов. Развернулся и ушел. Потом был сломанный свинец печатей, выпотрошенный пакет, дождавшийся недоброго часа, и разворот - в район крейсирования. Проблему с углем он решил просто: позаимствовал
его у судов, занимающихся снабжением блокадной эскадры.
        Далгрен почти не ошибся… Разница между «почти» и «точно» вышла к Чарлстону 7 октября 1863 года. Парусники в наряде белоснежных парусов, прекрасные, точно райские голуби. И опасные, словно голодный кракен. Как два голодных кракена. Нет - как пять голодных кракенов… Русские корабли оказались тем более похожи на обитателей морских глубин, что перед боем спрятали паруса. Частично разобрали даже рангоут. Над толстыми пнями голых мачт поползли чернильные пятна дыма.
        Так вышло: контр-адмирал Джон Адольфус Бернард Далгрен и контр-адмирал Степан Степанович Лесовский знакомы лично. Русский - это было всего год назад - скупал чертежи мониторов и орудий главного калибра, патенты и технологии - оптом, походя. При встрече с порога назвал изобретателем лучших гладкоствольных орудий в мире, обсудил вопросы пробивания брони. Тогда беседа сложилась, и русский адмирал произвел на американского коллегу впечатление чудовищно компетентного человека.
        Так что не из одной истории - а Далгрен слышал и про Ушакова, и про Нахимова - американский адмирал испытал горькую, щемящую сердце гордость, когда русская эскадра в считаные минуты превратила три корабля блокады в грязные пятна на поверхности моря. Мужества американским морякам не занимать, но снаряды попадают в цель не оттого, что расчет отважен, а оттого, сколько времени посвятил он учебным стрельбам. Русские стреляли так, что даже неофиту должно быть ясно - морское дело для них не просто профессия, выучка или ремесло. Нечто большее. Свойство характера и образ жизни.
        Далгрен отдавал русским должное - но не сочувствовал. Причин сочувствовать союзникам южан, даже неявным, у Далгрена не было. Лишь три месяца прошло со времени бесславного Геттисберга, где сын адмирала, Улрик, потерял ногу…
        И потому дым на горизонте Далгрен принял как знамение судьбы. Русские суда - героическая история морского флота. А из-за горизонта подбирается его будущее - бронированное и хорошо вооруженное. Тот, кто покупает чужие патенты, всегда на шаг позади. Так было под Севастополем, так будет и теперь!
        Вот к этому самому моменту Степану Степановичу Лесовскому и стало ясно, насколько бедственно положение эскадры, несмотря на победу.
        Берег молчит, на флажковые сигналы не отзывается. Неудивительно. Они хоть и разных сортов, но американцы. Верно, не хотят пускать чужака в собственную драку. А с севера подползает бронированное чудище, которое не одолеть всей артиллерией эскадры и всей выучкой канониров. Вот уж точно, хуже быть не может…
        Сглазил. Может! Крик марсового - последний гвоздь в крышку гроба: «Дымы на зюйде!»
        За спиной - гавань Чарлстона, где русских не ждут. С юга и с севера подходят вражеские мониторы. Впереди - океан…
        Но самое плохое - неуверенность, что гложет душу адмирала. Безысходность, малый запас угля, молчание южан. Лесовскому начинает казаться даже, что команда смотрит на него со злостью и горькой насмешкой. Суровый адмирал - наполовину француз по крови, за плечами которого нет ни одного морского боя. Даже командир флагмана, Михаил Яковлевич Федоровский, что стоит подле на мостике, немало отличился отвагой при обороне Петропавловска. Когда англичане с французами уходили от русской крепости, не могли поднять паруса на всех мачтах разом, такова была убыль в экипажах. А в активе Лесовского - мирная морская служба. Без боев и без сражений. Да своевременное осознание, что без пара - никуда.
        Адмирал машинально высчитывает время до подхода противника. Полчаса - сорок минут. Привычный порядок - принятие решения, отдача приказа, его исполнение - течет своим чередом. Пары подняты до полного, в машинах готовят масло и ветошь - чтоб на короткое время поднять жар выше проектного. Корветы и клипер укрыть за корпусами фрегатов. Проинструктировать командиров батарей: единственный малый шанс одолеть бронированного монстра - бить в уровень воды, чтоб раскачать по возможности не слишком устойчивый на воде монитор. Группу под белым флагом на берег, при этом разыскать офицера, который по-английски говорит так, чтобы на повторение единожды сказанного времени не тратить…
        Враг явился на сцену из-за левой кулисы, с норда. Класс «Пассаик». Который из десятка близнецов - не угадать, да и не важно. Знакомый, значит. Думали ли американцы, когда разрешили русскому адмиралу облазить свежеспущенный на воду монитор от киля до клотика, что его знания пригодятся не на Балтийском заводе, а вот так? Итак, однобашенный монитор, два орудия - одиннадцать и пятнадцать дюймов. Промажет - Господа благодари, попадет - вечная память… Слабые русские орудия не могут пробить брони, разве в упор. Но у русского флота осталось еще одно оружие. Древнее, как моря…
        Палуба под ногами вибрирует от первого залпа левого борта. Началось. Если б хоть не дымы за спиной!
        - Всем. Сомкнуться. Самый полный.
        Корабли один за другим репетируют сигнал. Ход нарастает. Из труб валит жирный дым - глотки топок ублажили маслом. Решающий сигнал.
        - Всем! Ринуться на врага и таранить!
        Лесовский смотрит на карманный хронометр, как будто способен подогнать неторопливую стрелку взглядом.
        Полным ходом - десять узлов для самого медленного корвета - русская эскадра приближается к грозному противнику. Момент истины, растянутый на пятнадцать минут… Ставка сделана: ва-банк. Если бы не дым с юга, можно было бы сыграть в медленные танцы: маневрировать, менять галсы, бить в урез воды и по орудийным портам… Теперь же следует уничтожить врага быстро - потому что двух бронированных противников эскадра не переживет.
        Короткий взгляд через плечо на позиции конфедератов. Форты острова Салливен, так не похожие на величественные укрепления Кронштадта, кажутся чудными серыми дюнами, лишь немного возвышающимися над низкой кромкой берега. Батареи южан молчат. Хотя без всякого бинокля видно, как сверкает солнце, отражаясь в оптике тех, кто наблюдает за боем с берега.
        Снова щелкает крышка хронометра. Сколько можно разговаривать? Может, они там, на берегу, отправили запрос в столицу?
        Мичман Алексеев со своей батареей ждет промаха. Если «Александру Невскому» придется пройти мимо врага - не важно, ударив того в низкий стальной борт или нет, - кормовая батарея откроет огонь. До тех пор… Терпение и готовность. В голове всплывает все, что удалось изучить про мониторы. Технологические отверстия расположены низко, при таране возвышенный нос фрегата вползет ему на палубу. Монитор макнет, и вода хлынет во все люки и щели. Но для того, чтобы вспрыгнуть на врага, а не толкнуть его, нужна скорость. Какая? Вся, какую удастся выжать не понимающему шуток механику!
        Через три минуты монитор открыл огонь. Потом… Алексеев не вспомнил. Вспомнил руку, отнятую от лица - кровь. Вспомнил, как мотал головой, пробовал встать, удивляясь, что палуба превратилась в косогор, - получилось! Мелькнуло паническое: «Тонем?» Он был готов увидеть поднимающийся нос, стремительно подбирающуюся к его посту воду… Но не то, что в действительности представилось заливаемым кровью глазам.
        Палубы - не стало. Гладкий, отполированный сотнями торопливых босых ног настил исчез. С утра плюнуть негде, такое сверкание, а теперь… Копны изломанного дерева, зияющие дыры, открывающие корабельное чрево. Острия заборов, склоненные рогатки… И - дым!
        Глаза щиплет, но рассмотреть, что корабль все-таки идет вперед - можно. Страшный «противень» медленно разворачивается…
        - Не уйдешь, - шипит мичман, сплевывая кровью. Страшная рана: язык прикусил… А до шканцев недалеко… Там наверняка потери. От кормовой батареи все равно теперь толку нет, обе пушки подбиты. По сторонам поднимаются выжившие, подают голос раненые. Почему он не приказал им следовать за собой? Потом это казалось таким очевидным…
        …Вот и шканцы. Никого. Ничего. Искореженное дерево и гнутая труба для переговоров с машиной и румпельным отделением. Над головой - ни мачт, ни парусов. И - никого. Люди словно исчезли, словно океанская волна решила сыграть роль цензора и избавить чувствительную натуру командира ретирадной батареи от излишне натуралистического зрелища.
        Из трубы донеслись неразборчивые звуки.
        - Слушаю…
        Неужели он услышит человеческий голос?
        - Я не могу долго держать пары! Обшивка котлов дымится! Почему молчите?
        Николай Федорович! Живой. И в машине, похоже, много живых. Но… Еще один взгляд из-под руки, сквозь едкий дым. Кашель.
        - Самый полный.
        - Поршень стучит… Еще несколько минут…
        - Держите, сколько сможете. Будет удар - людей наверх. Все.
        Собственного голоса Алексеев не узнаёт. Чужой. Хриплый. Твердый. Теперь - румпельное.
        - Два румба лево.
        - Есть два лево… - в голосе явное облегчение. Кто там? Неважно. Теперь главное, чтоб приземистый, округлый, короткий - но, по счастью, медлительный - монитор не ушел от разбитого форштевня.
        Вот башня снова повернулась к врагу, поверженному не до конца. Открылась бойница, высунулся короткий ствол. Дым, гром, удар. Поздно! За ударом снаряда следует другой, куда сильней. Длинное тело фрегата вырвалось из воды, подмяло низкий борт монитора. Хруст, скрежет.
        Мичман кубарем влетел в остаток сбитой мачты - но не утратил способности созерцать окружающее. Вот на палубу монитора выскакивают люди. Один вскинул руку с револьвером, чуть согнул ее в локте… Неужели ждет абордажа?
        А там, внутри монитора, разливается вода - через десятки отверстий, которые снабдили легким ограждением, чтоб волнами не захлестывало, но не прикрыли броней. Струи рвутся вниз… Это Алексеев тоже видел, почти наяву. Потому, когда из-под тела на мгновение ушла опора, а монитор выправился, стало больно. Все зря?
        Нет! На нос стального монстра вломился «Варяг». Тот начал поворачивать башню - медленно, неуверенно, и тут ему подцепил корму подлетевший «Алмаз». Может, достанет до рулей? Клипер закрыл собой искалеченный флагман - а врага от флагмана, и Алексеев не видит, что монитор рухнул в воду, как гвоздь в сметану. Спасать было некого.
        Впрочем, это мичмана не интересует. Он занят - старается встать на ноги. Нужно снова дойти до переговорных труб и приказать разворот - ведь машина каким-то чудом все еще работает, под кормой исправно вращается винт, и чудом держащийся на воде обломок корабля уверенно идет в океан… На полном!
        Дым еще одного броненосца медленно наползает справа, из-за берегового изгиба. «Невский» превратился в руину, и теперь капитан-лейтенанту Копытову принимать командование отрядом. Что ж, инициатива наказуема исполнением - если на русском флоте и есть человек, который может сказать, что это он придумал американскую экспедицию, так это он, Николай Васильевич Копытов, и есть.
        Излишней инициативы на флотах - особенно в мирное время - не любят. Капитан-лейтенант успел побывать в отставке - из принципа. Успел погреметь в газетах - больше в катковских «Московских ведомостях». С тем же Катковым ездил к Герцену и, видимо, что-то заронил в мятежную душу. А потом идею востребовали - и, спасибо прессе, не забыли и беспокойного отставника. Вернули. Дали второй по силе корабль в эскадре. Грех жаловаться… да пришлось Николаю Васильевичу жить со славой единственного на русском флоте капитана-политикана.
        Теперь начинался третий бой за день, четвертый за две недели - и четвертый в его жизни. Крымская война прогрохотала мимо Копытова, честно отстоявшего свое в Кронштадте. А теперь свалилась на плечи целая эскадра. Но за докладами, рапортами и отдачей приказов обнаружилось, что ни страха, ни, паче того, неуверенности нет в нем и в помине. Капитан успокоился.
        Дым приближающегося броненосца совсем близок. Минута - и он явится на сцену, еще четверть часа - и выйдет на дистанцию стрельбы. Что ж… Отряд - три корабля, у «Варяга» неполадки в машине - собран. Тыл - спокоен. Теперь можно, прикрывая поврежденные корабли, медленно откатываться мористее.
        Два сигнала пришли почти одновременно. С флагмана - «Передаю командование» и с фортов. Когда сигнальщик крикнул о сообщении с берега, Копытов не поверил ушам - настолько разуверился в благополучном исходе переговоров.
        - Читай! - приказал сигнальщику.
        «Следуйте прежним курсом!» - пугало сердце.
        - Чарлстон приветствует русских героев! - сообщили флажки с берега.
        - Помедленнее они никак не могли… - сварливо буркнул новоявленный командующий эскадрой.
        - Броненосец с зюйда! - сообщили с марсовой площадки.
        Лесовский бы его узнал… Единственный высокобортный батарейный броненосец во флоте Севера. Такие же пушки, что в мониторах были установлены в башни, «Нью-Айронсайдз» гордо нес по старинке, вдоль бортов. Зато их было не две, а пятнадцать. А толку?
        Береговые укрепления острова Салливен взорвались мощным орудийным залпом. Из гавани показали низкие носы и угловатые казематы «Чикора» и «Палметто Стэйт» - корабли маленькие, но броненосные, укрыв избитую, но непобежденную эскадру вновь обретенного союзника.
        …Среди искореженных досок мелькнула свежей царапиной медь. Один из матросов наклонился, поднял.
        - Вашблагородие… Часы адмиральские, родне передать. Идут!
        И удивленно покачал головой.
        Время адмирала Лесовского не остановилось. Сам он исчез, растворился в громе залпов и вспененных ядрами волнах, но время его эскадры только начиналось.
        Интермедия
        Мэриленд, мой Мэриленд…
        У генерала Стюарта - Мэрилендского, не путать со знаменитым Джебом - рука устала махать встречающим горожанам. Не от того, что путь устилают розами восторженные толпы, хотя встреча куда как теплей, чем в прошлом году. Просто напомнила о себе рана, целый год не желавшая заживать… Из плеча словно нитки дергают. И все-таки он снова шагает по родной земле, а женщины ищут сыновей, мужей и братьев в поредевших рядах бригады. А не найдя - плачут или смеются на груди кузенов, свояков… просто соседей.
        - Он жив, мэм. Просто в дальнем разъезде.
        - Он жив. А рана - ерунда. Сущая царапина. Сейчас, наверное, все дамы Ричмонда борются за внимание вашего сына.
        Но бывает и третий ответ. В строю много пустых мест. Год без отечества. Год без подкреплений. Но теперь четыре мэрилендских полка Конфедерации больше не сироты. Они входят в Балтимор первыми. И это лучшая гарантия того, что не будет ни грабежей, ни насилий. Пусть все видят - мы ничего не завоевали. Мы просто вернулись. Туда, откуда сбежал купленный конгресс, - в этом городе они голосовать против сецессии не рискнули бы. Потому собрались во Франклине… и чего стоит такое голосование? Здесь же камнями и дубинами пытались остановить ряды в синем. Здесь арестован мэр, а на новых выборах голосовали наведенные на город пушки генерала Батлера. Здесь поднимались на воздух мосты, отсюда бежали мужчины - за Потомак, на Юг. Четыре полка, шесть батарей - и это хорошие полки и батареи. Жаль, что за год они поредели.
        Два месяца назад сапоги были у каждого третьего, а офицеров от солдат можно было отличить разве по количеству заплат на мундирах. Но по дороге встретилось столько складов… Теперь они - женихи. Северяне были столь запасливы, что нашелся даже серый краситель.
        Гремят по булыжникам башмаки луизианских зуавов. «Тигры!» За этими глаз да глаз. С них станется сжечь город ради одной репутации головорезов. В свое время они охотно теряли зубы в схватках с виргинскими артиллеристами ради ученой собаки… Вот, кстати, и пес: бодро бежит рядом со строем. Да еще штуки успевает выделывать.
        - Чирик, какой сейчас настрой у мистера Линкольна?
        Пес пригибает голову к земле и принимается потешно ковылять на трех лапах, пытаясь четвертой - раненной в перестрелке - закрыть глаза в притворном ужасе. Да еще и подвывает тоскливо.
        - А у Джеффа Дэвиса?
        Собаку словно подменили. Чирик вытянулся кверху втрое и потрусил рядом с хозяевами на выпрямленных лапах, задрав голову, как волк к Луне.
        - А у Дика Тэйлора?
        Пес стал обычной собакой, но принялся суетиться, то забегая вперед, то отставая, да еще и полаивая на солдат. Все верно, командир бригады наверняка замотался, подгоняя усталых людей.
        - Генерал, вас просили за ними присматривать, так?
        Скажи «да», так пристрелят. Не вынимая пистолета, через мундир. Скажи «нет» - не поверят, да еще и трусом сочтут.
        - Да.
        - Тогда вам повезло. Сегодня у нас ранцы полные. Но вот через недельку - смотри не смотри - наверстаем!
        А мимо грохочут пушки и зарядные ящики виргинской артиллерии.
        Мы идем по Балтимору! Но мэрилендская бригада немного задержится. У трети здесь дом. Ноги сами несут к Монро-стрит… Увы, добраться до родного перекрестка - не судьба. Вот волокут человека. Уже и веревка… даже и намылена! В чем дело? Вербовщик? Аболиционист? Прилаживался у окна с мушкетом?
        - Он собирался взорвать верфи!
        Короткое раздумье.
        - Вы уроженец этого штата?
        - Да. И я голосовал за республиканцев. Правительство в Вашингтоне - мое правительство, а вы - мятежники.
        - Неважно, кто мы. Но вы родились здесь, и вы готовили взрыв еще до того, как мы пришли - по приказу вашего правительства. Значит, вы не шпион. Вы исполняли свой долг, как солдат. Знаете, чт? мистер Линкольн сделал с прежним мэром этого города? Тем, который пытался взорвать мосты, чтобы по ним синепузые не прошли на Юг?
        - Посадил в тюрьму. Потом отпустил.
        - Поэтому я не могу отнестись к вам мягче. Тем более, многие камеры скоро освободятся. Считайте себя военнопленным… Эй, уберите веревку! Мы пришли сюда защищать людей, а не вешать!
        А по улицам города идут, сменяя друг друга, виргинцы, луизианцы, техасцы, каролинцы… Город рад, и почти над каждым домом реют флаги с косыми крестами. Но вот над этим - на маленьком балкончике - звезды и полосы.
        На пороге - девушка. Некрасивое от злости лицо.
        - Ну и что вы сделаете, проклятые рабовладельцы?
        Могли бы многое. Но это - Мэриленд. Его Мэриленд!
        - Как что? Да снимем шляпу перед дамой, вышедшей нас поприветствовать! Ребята, ура балтиморским леди!
        Шляпы и кепи взлетают над головами - вперемешку с комплиментами, увы, не всегда приличными. Девчонка покраснела, спрятала лицо в руках… исчезла в доме. И вот над балкончиком нет никакого флага, а личико - смеющееся - разом похорошело.
        - Беда, вашего флага у меня нет! А жаль!
        - Это ничего. И спасибо, леди, что убрали федеральную гадость.
        Войска идут. Сквозь город, за город. Рыть окопы. Рано или поздно федеральная армия оправится от поражения. Они всегда встают на ноги. Особенно теперь, когда у команды - старый знакомый, Макклеллан, «молодой Наполеон». Единственный полководец, ухитрившийся всерьез огорчить генерала Ли. Прихватил массу Роберта во фланг… да сам чуть без зубов не остался. Если Макклеллан - Наполеон, так Ли… нет, не Веллингтон. С англичанами теперь война. Но, по слухам, в Чарлстон явилась русская эскадра. Говорят, блокаду они не «прорвали», а просто уничтожили к чертям. Правда, сами тоже не в лучшей форме. Недаром Седой Лис показывал телеграмму: «Оборудование и материалы с верфей демонтировать и направить в Чарлстон. Дэвис, Мэллори». Так что пусть будет этот, как его… Kutuzoff. Во всяком случае, он, Стюарт, готов пожертвовать Ричмондом. И даже Балтимором. За победу и мир.
        Интермедия
        Письмо
        «САСШ, Федеральный округ Колумбия, Вашингтон, Белый дом, Его Высокопревосходительству, Президенту Соединенных Штатов Америки Аврааму Линкольну.
        Ваше высокопревосходительство! Сознавая, что это письмо является не вполне уместным обращением через голову лиц, поставленных надо мной волей моих сограждан, считаю своим долгом донести до Вашего сведения, что качество военных припасов на складах города Франклин не выдерживает никакой критики. Я не говорю о том, что у башмаков лишь два размера - на медведя гризли и на комара. Это совершенно не важно, поскольку после недели марша у них расползаются подошвы. Не отваливаются - тогда их можно было бы подвязать, тут мы большие мастаки, а расползаются, мистер Линкольн!
        Шинели и одеяла только кажутся таковыми - до первого дождя. Ткань склеена из обрезков… мы понимаем, что солдату не следует рассчитывать на многое, но уж на водостойкий клейстер, чтоб сцепить обрезки, мы могли бы надеяться!
        Я как кавалерист не могу сдержать возмущения и по поводу качества обнаруженных на складах седел. Они изготовлены такими дрянными руками, что лучше бы их делали ногами. Ноги, по крайней мере, назначены Господом расти оттуда, откуда у седельщиков Вашего военного ведомства, очевидно, растут руки. Что касается кожи… Это кожа медуз, ведь верно?
        Далее, артиллерийская упряжь. Те, кто принял ее на склады, явно не предполагал, что она предназначена для транспортировки пушек. Либо полагал, что пушки делают из пробки. По крайней мере, деревянные пугалки, такие мы время от времени применяем, слишком тяжелы для постромок с этого склада.
        Мистер Линкольн, повесьте своих интендантов, ответственных за это безобразие или, на худой конец, замените на менее вороватых. Полагаем, это обеспечит Вам признательность армии - да, всей армии Северной Виргинии!
        Засим еще раз свидетельствую свое уважение,
        генерал-лейтенант армии США Джеб Стюарт».
        Глава 2
        Чарлстонская побудка
        В машине тихо. Ни гула трудящихся механизмов, ни неизбежного шума полутора сотен человек, заставляющих биться сердце корабля. В машине пусто и темно. Лишь одна лампа тратит масло, выхватывает из тьмы патрубки, рычаги, картушки телеграфа - и лица. Двум механикам нужно побеседовать с глазу на глаз…
        Сверху глухо доносится визг пил и стук топоров - снимают две верхние палубы. Вернее, то, что от них осталось. И тут, внизу, тоже пилят - в некотором роде. Адам Филиппович Мецишевский, именно так, с «й» на конце, стоит навытяжку перед непосредственным начальником. Руки по швам, грудь колесом. Разве фуражка сдвинута к затылку больше уставного. Открытое лицо - мол, мне скрывать нечего. Читай, как раскрытую книгу. Увы, Николай Федорович не читает - говорит. И говорит как пишет:
        - Еще одно недоразумение на мою седую голову… На сей раз шляхетное. Капитан, какого лешего вы отказались от перевода наверх?
        На деле штабс-капитан. Раз старший механик приставку отбросил - значит, сердит не всерьез.
        - Того же самого, ваше высокоблагородие. Вы отказались… не считаю возможным обойти старшего по званию.
        Хозяин подпалубных бездн чуть прищурился. Видел бы его Алексеев… Не обиженный жизнью человечек - истинный отец своим людям, благодаря которому преисподняя превращается в место службы, трудной, но достойной.
        - Я пожилой человек, и мне, что бы я ни ворчал, поздно переучиваться. Тебе - в самый раз. С машинами знаком, научись и с людьми ладить. Старший помощник… Знаешь, сколько механиков за такой перевод удавятся?
        Много. Все, кто не мог выбрать Морской корпус и оказался при машине не по велению сердца… Мецишевские же способны были потрясти старинными золотыми грамотами. Не под кустом найдены! Но во всяком деле найдется человек, выбирающий трудный путь не из принуждения, но по призванию. Тот, что мечтает не о соленом ветре в лицо, а о мощной машине, послушной каждому приказу.
        - Мне нравится моя служба.
        - Что значит - нравится не нравится? Вы русский офицер! Кто-то должен присмотреть за Алексеевым на мостике. Вчерашний гардемарин… Того и гляди дров наломает. Но - рвется в дело. Знаете, отчего ему на замену не нашлось ни одного лейтенанта? А вот чтоб сидел здесь, в Чарлстоне, и чинился до конца войны. Для того у нас из экипажа и сотню лучших матросов выдернули. Чтоб, даже если починится, не мог паруса поставить… Чего не учли: он хитрый. Помните, как этот обормот мне крошки в кровать подал? Ведь догадался, как брандспойт заставить насухую воздух качать. Так вот - он узнал, что Копытов с компанией обсуждали, как бы царя не огорчить гибелью отпрыска… Теперь рвется в бой. И есть надежда, что вместо механиков предметом его злых шуток станут враги отечества. Уже стали - вот его первая: раз на «Невском» паруса ставить больше некому, так и черт с ними. Старые пушки тоже долой! На их место поставить что-нибудь, что дырявило бы мониторы насквозь…
        Старший механик остановился - перевести дух, и Мецишевский уточнил:
        - А откуда вы знаете про разговоры командующего эскадрой, Николай Федорович?
        - При мне он это обсуждал, - буркнул тот, - да что там говорить - со мной. Господин капитан-лейтенант по себе судить изволили: знали мое отношение к царенышу… но не к службе-с! Николай Васильевич нас союзникам вроде кости бросил. Лучшую машину и лучшие обводы русского флота - гнить в качестве брандвахты. Вот тогда я решил, что «Невскому» куда лучше пойдет в качестве командира шкодливый мальчишка, нежели, прости, Господи, politikan.
        Отсутствующее - увы, до времени - в русском языке слово «механик» словно выплюнул.
        - Но почему…
        - Я не пошел к нему в помощники? По той же причине. Не гожусь. Корабль после перестройки окажется чем-то новым, какого не бывало. Вроде же «Виргинии». На мостике нужны люди без шор на глазах… Вы же человек хотя и молодой, но послужить успели, глупость из головы выветрилась. С новым делом разберетесь быстрей меня. Кого мне еще наверх отдать? Верхотурова? Зимана? Извини, но ты - лучше.
        - Я? Но я поляк!
        - Да хоть негр. Адам, я тебя знаю. Ты же пулю в лоб пустишь, но присягу соблюдешь до донышка. Так?
        - То так… - от волнения у Мецишевского проскочил родной язык.
        - А раз так… Штабс-капитан Мецишеский! Сми-и-ир-на! Левое плечо вперед! Церемониальным маршем! На мостик, шагом - марш!
        Мостика, правда, никакого не было. Зато имелся мечущийся по обращенному в большую стройку кораблю капитан. Увидел, руку протянул:
        - Сегодня не виделись… Ну, передумали?
        Как перестал суетиться - словно застыл. Пожатие, как всегда, неожиданно мягкое. Уговаривающее. Такое, словно Алексеев не считает нужным хвастаться силой, которая - есть. Не только и не столько в мускулах.
        Кивок вышел сам собой.
        - И все же - я поляк.
        Голова склоняется набок - и нет заботливого капитана. Есть мальчишка, почти ребенок. Шкода!
        - Правда? Почему не доложили своевременно?
        Но прежде чем в мозгу возникает ответ, недавний гардемарин вновь превращается в капитана.
        - Шучу, пан Адам. Ну, право, неужели я об этом не знал? Польский народ временами рождает людей, одаренных острейшим чувством чести. Когда Николай Федорович отказался от должности, он рекомендовал мне вас именно в этом качестве, чем очень меня порадовал. Вам как старшему помощнику предстоит работать не столько с машинами, сколько с людьми, и тут нужен человек с живой душой и, как выражаются наши чарлстонские друзья, тонкой кожей. Сам я, как знаете, таким даром не обладаю. А потому мне и нужна ваша помощь…
        Добрые слова обернулись вялотекущим кошмаром. Но взявшись - делай. И какой смысл бежать к капитану с разными мелочами, когда он учит будущих офицеров? Нарезные орудия внове для него самого. Может быть, поэтому после ремонта «Александр Невский» получит пушки одного типа: семидюймовки Уэрты. Их отливают и высверливают здесь же, в Чарлстоне. И если заменить подбитую пушку Армстронга или Блэйкли, вовремя вывезенную из Англии, будет нечем, этим всегда найдется замена. Снаряды к ним тоже снаряжают по всему Югу - значит, любой порт от мексиканской границы до северного фронта всегда восполнит запас. Калибр? Ну, тут все просто. Семидюймовку можно зарядить безо всякой механики, и быстро. А броню северных мониторов она пробивать должна… Зачем брать больше?
        Такие вопросы и решает капитан. Где взять пушки, откуда добыть броню, в какой район выйти на крейсерство. Мецишевскому достались вопросы приземленнее.
        Вот матросы ворчат у котлов. Вслух пока не жалуются, но русский человек терпелив. И спаси царица небесная исчерпать его терпение. Вот и приходится - слушать. Капитан, конечно, послеживает. Завтракает из матросского котла. Но выяснить настроение подробно и принять меры - работа старпома.
        - Разве это еда? Рис да рис… Хлебушка нет совсем.
        Если бы дело ограничивалось разговорами! Но врач, выслушав, неожиданно нахмурился:
        - Верно, - сказал, - в связи с непривычной пищей можно ожидать всплеска желудочных и кишечных заболеваний. Мне сообщили из госпиталя: раненые с эскадры почти не прибавляют в весе… Того и гляди православных могил на местном кладбище прибавится.
        - Что же делать?
        Доктор ненадолго задумался:
        - Фрукты нам таскают союзники - бесплатно. Хорошо бы намекнуть, что лимоны и апельсины нам сейчас всего полезней… Для начала - вскрыть ящики с сухарями. У нас их запасено на год! С ржаным сухарем и рис с кукурузой пойдут… А так - ищите хлеб, Адам Филиппович. Лучше бы ржаной, но пойдет и пшеничный.
        Вскрыли сухари - как в походе. Так же, как и в походе, оказалось - упаковка пропустила сырость. В половине плесень, эти сразу за борт. В других морские черви.
        - Сойдут, - сказал врач, - но червей нужно вытряхивать.
        Тут Адам и взял его за лацканы. Сказал пару ласковых - по-русски и по-польски. Но тот стоял на своем:
        - Без сухаря смертность будет выше, - и: - Ищите хлеб, штабс-капитан.
        - Но отчего? - уныло спросил старпом. - Опять воровство?
        Доктор развел руками:
        - Секретность. Корабль готовили к короткому плаванию по Балтике. Вот маркировки. Все горящее отдали, чтоб не списывать… Ваш предшественник, царствие ему небесное, тоже не знал, что предстоит дальний поход, потому все это принял. Поверьте, кораблю гораздо проще списать провиант, чем береговому складу. Потому - общая практика.
        - Ясно… Простите, доктор. Но с этой, как вы выражаетесь, практикой придется покончить.
        - Не стоит извинений, Адам Филиппович. Это не вы бранились - должность. А к интендантским делам вы просто не привыкли.
        - К дурному питанию вверенного мне экипажа, смею надеяться, мне привыкать не придется… Но на мысль вы меня навели!
        Спина Мецишевского еще ощущала недоверчивый взгляд врача: «А куда ты денешься?», когда навстречу из-за стола приподнялся начальник чарлстонского интендантства. Этого явно никто не смеет называть тыловой крысой: правый рукав серого мундира пуст. Вот почему у него такой страшный почерк!
        - Хлеб? Здесь хлебом зовут рис… Но проблему я понимаю. Не поверите, мы кормим пленных янки лучше, чем солдат на фронте, а они мрут. Именно потому, что не могут приспособиться к нашей пище.
        - Вот, - бухнул на стол изъеденный вредителями сухарь Мецишевский, - это нам приходится выдавать к рису и кукурузе… Мы вообще союзники или как?
        - Еще как! - отвечал ему однорукий майор, рассматривая произведение русских коллег. Потом спрятал сухарь в стол. - Два месяца в условиях сырости и все еще пригоден в пищу… Наши галеты портятся быстрее. Конфедерация будет рада ознакомиться с русским опытом. Вы не знаете, можно ли достичь подобного эффекта с изделиями из рисовой или кукурузной муки? Ржаной у нас нет. Не растет.
        - Проверим… - буркнул Мецишевский, - может, у вас хоть мельницы есть? Чтобы заново растереть это в муку и перепечь.
        - Это можно, - обрадовался майор, - рад быть полезным русским союзникам. И пшеничную муку поищем. Но это будет недешево…
        - Деньги в корабельной казне есть.
        Теплый хлеб из муки четвертой свежести поступил вовремя. Если верить доктору, десяток человек с того света вернулись.
        - Ну-с, убедились? - переспросил эскулап. - Но это не сухари. В плавании придется вернуться к порченым запасам. Мельницу нашли? Ищите печь!
        Но где найти печи для повторной закалки? Тут жара мало, нужно выдерживать режим… Голова гудит, норовя сломаться, - а тут приглашение, от которого неуместно отказываться. Мистер Пикенс желает видеть господ русских офицеров у себя на обеде.
        - Особняк Пикенсов понемногу превращается в Морское собрание, - заметил по этому поводу командир. - Не могу сказать, что это плохо. Бывшим унтер-офицерам следует пообтесаться… изволь присмотреть. Не хватает, чтобы русских офицеров воспринимали как потешных redneck(ов) с кентуккийских холмов. А еще там будет ла Уэрта! Да, тот самый капитан, что разработал и вооружил «Виргинию». Тот самый, к чьим семидюймовкам я присматриваюсь… В общем, собирайся, пан Адам.
        Что ж, будет повод поднять вопрос о фруктах.
        У человека, склонившегося за чертежной доской, - свободная минута. Поверх четких линий ложится рыхлая желтая бумага газеты. «Вестник Чарлстона». Неплохая газета, и пишут в нее неглупые люди. А сегодня - важный выпуск, даже вопросы котировок хлопка ушли на третью страницу, обороны города - на вторую. На первой - речь президента Дэвиса по поводу осквернения солдатами Севера воинского кладбища Конфедерации под Геттисбергом… Газеты заходятся в ненавидящем лае, так что федеральному правительству стоит посочувствовать. Несколько пенсильванских немцев, для них родина еще там, в фатерлянде, решили отомстить победителям за убытки: украденных голодными солдатами кур и индеек, за страх: близкие раскаты канонады, за сараи и подсобки, занятые ранеными в серой - и синей! - форме. В дома их не пустили, а генерал Ли как джентльмен не стал настаивать. Что ж, вот и благодарность за умеренность армии Юга и мужество армии Севера. Одним - пощечина, другим - удар в спину.
        Разумеется, Джефф Дэвис не мог упустить такой шанс. И вот - строчки плывут перед глазами. Нет, витийство президента не проняло до слез. Просто глаза устали, а шрифт мелок - газеты экономят бумагу… И все-таки - хорошо сказано!
        «Восемь десятков и семь лет назад наши отцы образовали на этом континенте новую нацию, зачатую в конституционной свободе и гармонии. Американская революция успешно завершилась в 1783 году подписанием мирного договора с Великобританией, по условиям которого признана независимость каждого штата. Но постепенно крайние фанатики и волюнтаристы из Северных Штатов стали разрушать дело наших отцов. Именно фанатичное политическое большинство, секционисты, узурпировавшие сейчас власть в Вашингтоне, сделали ситуацию такой, когда штатам Юга пришлось вновь начать борьбу за свою свободу. Господин Линкольн, не признающий наше право на самоуправление, объявил нам войну. Третий год идет беспримерная в истории нашего континента борьба, борьба свободных людей против новоявленной деспотии. Мы столкнулись с тяжелыми испытаниями и трудностями. Провидению было угодно, чтобы мы узнали ценность наших свобод, заплатив за них немалую цену.
        Великая борьба пробудила в людях благороднейшие чувства и лучшие качества человеческой души. Она питает чувства патриотизма, благородства и мужества. Теперь мы ведем великую Гражданскую войну, войну за нашу свободу, подвергающую нашу нацию великому испытанию на прочность. Ни один народ не проявлял большей решительности, чем та, что воодушевляет сейчас мужчин, женщин и детей во всех уголках нашей страны.
        Наш враг силен, жесток и коварен. Он не останавливается перед нарушением всех человеческих и божеских законов. Последнее и наиболее мерзкое из его преступлений - это осквернение праха наших героев, освятивших своей пролитой кровью землю Пенсильвании…
        Господь да будет судьей этим безумцам. Я не призываю вас к мести, я призываю вас не опускать оружие, пока отвратительная тирания, свившая себе гнездо в Вашингтоне, не отступится от попыток покорить людей, не согласных существовать под ярмом.
        Память же о героях, павших на кровавом Геттисбергском поле, совершенные ими подвиги мир не сможет забыть никогда. Памятником им станет новый народ, и общество свободных людей, созданное свободными людьми ради сохранения их прав, не исчезнет с лица земли.
        В самый темный час нашей борьбы мы видели грядущий рассвет. Час нашей победы близок. И вот сейчас, призывая вас к беспощадной борьбе за нашу землю и нашу свободу, за нашу страну, за независимость нашего образа жизни, я смиренно обращаю надежды к Тому, чья милость никогда не оставляет правое дело. Боже, благослови эту страну и ее дело!
        И да поможет нам бог!
        Ричмонд, Виргиния».
        Эту речь наверняка запихают в учебники - когда-нибудь потом, и несчастные ребятишки будут зубрить речь первого президента Конфедерации наизусть…
        Раздавшийся сверху шелест кринолина заставляет поспешно сбросить газету на пол. Если это жена или невестка… Они найдут уйму занятий для человека, который наконец прекратил даже дома работать на Джефферсона Дэвиса, но продолжает портить глаза.
        - Па-а, не бо-ойся. Это-о я-я.
        У дочери местный, тягучий выговор. Соседи из других штатов посмеиваются, но никто из них не скажет, что чарлстонцы уступают в хватке самим янки! Просто поспешать нужно медленно. Вот и Берта такая. Иной раз кажется, дочь просто прошла через комнату, обронив ласковое слово по дороге, - а и плед у отца на коленях поправлен, и горячий чайник пристроился в углу стола - в специальном зажиме, чтобы не опрокинулся и не испортил всю работу. Впрочем, чай это по названию. Ежевичные листья в кипятке, немного патоки - вот и весь напиток.
        Разумеется, настоящий чай ему по карману, как бы ни вздували цену спекулянты. Но он не купит ни унции! Блокадопрорыватели должны таскать хинин, а не чай, хлороформ, а не духи. И пушки вместо шляпок и корсетов.
        Горацио ла Уэрте легко было так думать и говорить: в доме лишь одна незамужняя девица, да и та носит траур по жениху, что так и не бросил разработанную отцом невесты четырехдюймовку. Сначала ядра, потом гранаты, потом картечь - там дошло до револьверов и банников. Потом - письмо. «Он был одним из людей, составляющих славу нашего корпуса…»
        Теперь все женщины в этом доме носят темные цвета. А мужчины щеголяют в сером. Старшего сына, правда, давно не видали - его броненосный таран безвылазно застрял в Северной Виргинии. Зато младший служит здесь же, в Чарлстоне. Броненосец «Палметто Стэйт» - маленький, но не раз прогонявший с рейда куда больших противников. Сегодня он в море. Спрятался за руинами форта Самтер, ждет - не попробуют ли северяне вновь загородить фарватер набитым камнями брандером?
        - Что пишу-ут? Ну, кроме геттисбергского посла-а-ния?
        - Что нам следует увеличить ввоз втулок и шпинделей для хлопкоочистительных машин и ткацких станков. Как будто мы не можем изготовить все, что нужно, здесь! Ввозить нужно руду, испанцы на Кубе продадут охотно. Да и вообще - скоро у нас не будет достаточно людей для обслуживания его величества Короля Хлопка… Ну, разве в части, касающейся пироксилина. Берта, ты слушаешь?
        - Конечно, па-а. Ты в церковь пойдешь?
        - Нет. Я молюсь за чертежами.
        - Знаю. Солдаты в Мэриленде должны поминать тебя добрым словом, а не проклинать на чем свет стоит…
        Поцеловала в щеку и исчезла, оставив странный аромат, в котором запах персиковой воды мешается с пороховой гарью.
        Человек за чертежной доской печально улыбается. В нынешнем Чарлстоне от пушечного дыма не убежать. Почти каждую ночь со стороны моря гремят тяжелые голоса орудий, и у каждого - имя.
        Вот тяжело, солидно басит Далгрен, разом и командир эскадры, и ее основное оружие. Размеренно и натужно ахает Родмэн, заходится скоротечной чахоткой батарея полевых Наполеонов.
        А вот… этот голос он узнает среди тысяч - как ласковый шепот жены, как задорное пение дочери, как руку сына на плече. Смуглая красавица вороненой стали - семидюймовка Уэрты! Его детище. Его слава. Гордость батальонов тяжелой артиллерии. Черноглазка Уэрта, леди Уэрта. «Пушка, которую не разрывает». Если за ней нормально ухаживать, конечно.
        А за окном - новый отрывистый хлопок. В беседу вступил Армстронг. Пока эта сильная рука борется на стороне защитников, но скоро ситуация переменится.
        Большое сражение на востоке, с которым было связано столько надежд, выиграно. И что вместо признания Европой? Сначала британский посол рекомендует всем подданным короны покинуть территорию Конфедерации, а потом - война!
        «Поддерживайте слабейшего, и пусть они убивают друг друга как можно дольше!» Джентльмен не может руководствоваться таким подлым правилом. Так что обмануть Юг оказалось просто… Ничего. Скоро господину Армстронгу ответят другие пушки. В Балтиморе взят неплохой задел отливок для гладкоствольных орудий. Высверлить, нарезать, стянуть сверху двойными обручами - и выйдет отличное средство от янки! А там заработают рудники в Джорджии и Флориде, пойдет металл…
        Мечты. Сейчас нужно закончить схему нарезки трофеев. Составить инструкцию, чтоб местные разобрались. И, прихлебывая чай, взяться за сладкое: доработку очередной адской машинки, изобретенной на Севере.
        Не то чтобы совсем новой. Один кентуккиец, Уильямс, уже впихнул армии похожую скорострелку. Она работает очень неплохо - пока не перегревается. Потом от жара затвор клинит.
        Если верить письму Джеба Стюарта, сопровождавшему странный шестиствольный агрегат, генерал успел оценить новое оружие - проклятая штуковина встретила его кавалеристов на одной из улиц Нью-Йорка ливнем свинца. Ни свернуть, ни отступить, а в лицо метет виргинская метель, только не снегом, а смертью. Кто успел - валятся на мостовую, прячутся за парн?ми тушами лошадей. Голову не поднять!
        Иные высовывали карабин, стреляли вверх не целясь. Голоса тонули в грохоте адской кофемолки, в чавканье рвущих лошадиную плоть пуль. Сколько продолжался этот кошмар? Им показалось, что вечность.
        И тут адскую штуковину заело! Не от жара - каждый из шести стволов работает в свою очередь и успевает достаточно остыть. Но огонь прекратился, кавалеристы смогли стрелять прицельно, и суетящийся вокруг замолчавшей машины расчет полег, так и не успев устранить неисправность.
        Какую? Гадать бы да гадать, но Джеб, продемонстрировав истинно кавалерийскую быстроту мысли, велел главное - ничего в смертоносном механизме не трогать. Совершенно ничего! Как есть, укутать в полотняный чехол и отправить в Чарлстон. Еле успел! Вокзал рушился под огнем шестифунтовок ополчения штата, от порта наступала морская пехота… Пора было уносить ноги. Джеб, разумеется, унес. И теперь решительно требует: «Хочу такую кофемолку! Только чтобы ее не заедало».
        Усталый человек в серой форме - по рукаву извивается капитанский галун - вновь склонился над чертежом. Мечты об устройствах, заменяющих полки стрелков, - хорошо. Но армии нужней полсотни восьмидюймовок…
        Когда Берта-Вильгельмина ла Уэрта идет в церковь - чин-чином, с двумя черными служанками позади, - все мужчины оглядываются. Красавица! Правда, большинство кавалеров ограничиваются констатацией этого факта. Берта их волнует столько же, сколько прекрасная статуя в парке. Слишком уж классическим вышло лицо, в котором жгучая яркость черт отца смягчилась спокойными, обещающими мир и уют чертами матери. Если бы ей достались и золотые волосы - в глазах южан она превратилась бы в богиню… даже в траурном наряде. Да что там - особенно в черном! Но судьба не стала спорить с природой и припомнила роду ла Уэрта, некогда промышлявшему гарнизонной службой, а потом торговлей крокодиловыми кожами, женитьбы на индианках. Впрочем, в индейской крови Конфедерация ничего дурного не видит. Пять цивилизованных племен - люди вполне приличные. Двое, чероки и мускоги, заседают в конгрессе. Один из них отличный инженер, до войны строил мосты. Другой - юрист. На Западе воюет чероки - полковник. А сколько еще краснокожих джентльменов - плантаторов, промышленников, врачей… И конечно, солдат. Хороших солдат, что не раз спасали
свою армию от полного разгрома. Так что стыдиться тут нечего.
        Вот и церковь. Со школы ничего не поменялось: скамья жесткая, проповедь нудная. Спать хочется! Отец-то сидит за чертежами, а требовать в секретари мужчину - и тем более офицера в адъютанты, - счел непатриотичным.
        Пришлось Берте день-деньской бумаги разбирать. Ничего, приладилась. Тут ведь всего-то и надо - немного подумать. Например, рабочие жалуются на размер положенного от правительства жалованья. Почему? Дороговизна! За лето цены поднялись куда-то в заоблачную высь. Подруги шутят - идешь на рынок с корзинкой денег, а возвращаешься с кошелем продуктов. Значит, нужно писать письмо военно-морскому секретарю, мистеру Мэллори. Отец подпишет. Последние полгода он и не читает ее бумажную стряпню. Зато льет пушки! А откуда выцарапан пошедший на них металл, ему знать вовсе не обязательно. Он ведь может и пожалеть другие заводы… А зря. Пусть приспосабливаются. А не могут - добро пожаловать в фирму.
        Для хлопкоочистительных машин вовсе не нужно столько железа, сколько тратили в мирное время. Она? Нет, ничегошеньки не понимает в механике! Просто перерыла архивы патентного бюро. То из дерева, это из дерева… И наплевать, что деревянные детали часто ломаются. Дерева у Конфедерации много, железо нужно па-а. Вот и все.
        Ну… Еще у нее каллиграфический почерк и красивый слог. Может, поэтому мистер Мэллори, морской секретарь, некоторые письма адресует прямо ей - мисс ла Уэрта. Извиняется, что часть полученного от замены водяных колес на полностью деревянные железа отправил в Сельму и Ричмонд. Там тоже есть заводы! Это все очень лестно… только пальцы ломит и спину. Но самое страшное - чернила. Никакие нарукавники не спасают, а самое маленькое пятнышко на манжетах - это же пятно на репутации. Девушка, что не в состоянии позаботиться о собственном платье, - какая из нее выйдет хозяйка дома? Вот именно.
        Еще - спать хочется. Особенно на проповедях. Они правильные, но такие длинные! Голос пастора колышется, убаюкивает…
        Разве не для таких случаев существуют служанки? Но Эванджелина слишком добра. В старые, мирные времена давно бы пихнула юную мисс локтем в бок. Но - война, и красные глаза не у одного массы Хораса. Чего удумал - дочь в бумажный воз запрячь! Но плакать не о чем - другим девицам приходится едва не тяжелей. У мисс Берты хотя бы работа чистая. Этой леди не приходится помогать при перевязках и операциях в госпитале. Не приходится мотать бинты и щипать корпию. Не приходится стоять за ткацким станком. Сидит себе, перышком скребет. Но ни одна работница, тем более - богатая патриотка, не работает по шестнадцати часов в день. И есть почти перестала. Да ни негры на плантациях, ни работники на рудниках не прольют столько пота, сколько ее мисс Берта изводит чернил. А принесешь поесть - один ответ:
        - Не буду… Не хочу. Некогда!
        А если это дитё старую няньку не слушает, что толку жаловаться мистеру с миссис? Вот и корсет затягивает без ее помощи. Нечего утягивать и уминать! Приходится идти на хитрости. Вот самая простая: побольше патоки в ежевичный чай и рядом, на блюдце, оладушка. Или кусочек телятины. Мисс сначала смеялась:
        - Это что, к чаю?
        Пришлось напускать строгий вид.
        - Настоящие леди пьют чай с шоколадом. А в этом доме больше не покупают привозной снеди… Или мисс велит купить бразильского шоколада? В порт только что вошел корабль массы Нормана.
        - Вот уж нет! А мистер Портер опять полтрюма глупостей привез.
        Это она еще ласково! Бывало, как начнет массу Нормана честить, так выходит, что Норман Сторм Порчер - нахал, повеса, пощечина общественному вкусу, и главное - не патриот! Ругает капитана, ругает, а сама улыбается. Нравится он мисс Берте, хотя и ниже ее на полголовы.
        Что поделать - приличные джентльмены все в Виргинии, а этот совершает подвиги на глазах у всего города. Однажды среди бела дня прошел между двух кораблей блокады, вода вокруг так и кипела… Другой капитан спустил бы флаг и примирился с потерей корабля. А этот прорвался. Еще и сигнал вывесил: «Срочная доставка почты в Гавану!»
        Во время бомбардировок он один выходил в море - прямо сквозь эскадру янки.
        Ну, и как не таять девичьему сердечку?
        - Он дурной человек. Зря вы с ним водитесь. Сами же говорите, что возит всякую дребедень.
        - Да что же в нем дурного? Дуры те, кто все это расхватывают и сами на шею капитану вешаются. Так бы плакат и повесила - «Купила шляпку? Мужу не хватило хлороформа!» Ну и картинки: как она себя в зеркале целует, да как он в муках корчится.
        - Сердитая вы! А что делать будете, как траур отходите? Старые платья ушивать? Вон как похудели.
        Задумалась.
        - Придумается. Чем ближе кость, тем слаще мясо, Эванжелина.
        Когда жених был жив, это было бы: «Знаю, но не скажу!» или «Секрет!» А теперь у нее в голове: «Еженедельная плата на верфи должна быть увеличена на двадцать процентов в связи с переходом на двенадцатичасовой рабочий день, и составит шестнадцать тысяч семьсот двадцать долларов… Высвобожденная рабочая сила будет употреблена… что даст возможность направить в действующую армию…» Тьфу! Хотя, конечно, сельским господам, сколько ни хвались, без помощи городских не справиться с этими янки. В городе-то совсем иная хватка - что у джентльменов, что у голытьбы.
        За спиной - возмущенный шепот:
        - Спит!
        - Ну и что? Джексон Каменная Стена тоже на проповедях спит…
        Вот и последние слова преподобного. Лишь теперь Берта получает тычок в бок. Хлопает глазами. Но неизбежное «пожертвования» слышит. Ворчит, что завод национализирован, а жалованье отцу выплачивают бумагой. Но… это же раненым на лекарства. Приходится давать. Три квартала, и воздух скорее дымный, чем свежий, - но это вся прогулка.
        На сегодня. А завтра и вовсе тяжелый день. Светский. Да, от особы в трауре никто не смеет требовать посещения ужинов и балов, но в Чарлстоне принят обычай званых деловых обедов. Дам приглашают редко. Так что карточки приходят на имя отца. Но ему, как всегда, некогда… Приходится идти самой. Умудряться совмещать несовместимое: быть любезной с нужными людьми, оставаясь образцом печали и траура. И запоминать, запоминать, запоминать - что спросить у отца или его инженеров. Значит, бумажную работу придется делать ночью. Право, проповеди лучше. За то, что не расслышала, о чем апостол Павел отписал коринфянам, никто не спросит. По крайней мере, на этом свете…
        Обед с русскими моряками превратился в особняке Пикенсов в нечто вроде устойчивой традиции. Некоронованная царица Юга, жена бывшего посла в России, бывшего губернатора, первым отделившего штат от Союза. Та, чей портрет с прошлого декабря украшает сотенную купюру Конфедерации. Та, что на царские подарки одела и вооружила полк.
        В конце концов, Люси Холкомб Пикенс действительно спасла русскую эскадру. И не собиралась позволить хоть кому-нибудь на Юге забыть, что молодая страна противостоит грозным противникам не в одиночку лишь благодаря ей.
        Известие о появлении на внешнем рейде русских кораблей превратило «красу Юга» в подобие залетевшего в каземат ядра. Быстрая, непредсказуемая, неостановимая… А если на пути встает броня - раздается визг рикошета, не уменьшающий ни скорости, ни наносимых разрушений.
        Вот комендант Чарлстона, генерал Пьер Густав Тутан Борегар. Что-то лопочет о недружественной политике России, необходимости получить указания из Ричмонда - разумеется, срочно, разумеется, телеграмма ушла… Это при том, что своевольный креол на ножах с президентом и прекрасно умеет не замечать приказов из столицы. В нем что, французская кровь вскипела? Не может простить русским двенадцатый год?
        - И вы ответите за каждую каплю крови наших союзников, Пьер-Густав!
        Генерал отчего-то не любит первое имя, даже бумаги все подписывает: «Г.Т. Борегар». Но что за беда человеку услышать неприятное обращение, когда там, в море, умирают люди.
        Гром захлопнутой двери. Рикошет! Лошади еще не в мыле? Похоже, будут.
        Вот командующий маленькой эскадрой береговой обороны Чарлстона, Суровый Джек Такер. Но даже известие, что появилась возможность насолить армии, не меняет настроения упрямого моряка.
        - Я приказал поднять пары… Но корабли сдвинутся с места только по моему приказу.
        - Так отдайте этот приказ!
        - И что? Помнится, наш дипломат счел, что позиции Севера в России неприступны. Нет, мадам, при всем уважении я не могу рисковать, пропустив в гавань сильную чужую эскадру. Даже если Борегар получит приказ из Ричмонда! Город окажется в их милости… Кто знает, не военная ли это хитрость? Быть может, бой - просто инсценировка?
        Рикошет!
        Капитан Джон Ратледж. Как всегда, элегантен - несмотря на перепачканный рыжим рукав.
        - У меня подняты пары. Я жду только приказа.
        - Вот вам приказ: доставьте меня на батарею острова Салливен!
        - Но…
        - Никаких но. Вспомните, на чьи деньги построен ваш корабль. Это «дамский броненосец» или нет?
        Не только ее бриллианты превратились в покрытый ржавыми пятнами броненосец. Но она пожертвовала достаточно, чтобы не просить, а требовать рейса!
        И вот - спертый воздух батарейной палубы. Гром ядер янки, что колотят по броне «Палметто Стэйт», больно бьет по ушам. Приходится зажимать уши - и кричать:
        - Почему вы не стреляете в ответ?!
        - Для этого нужно открыть порты. Есть вероятность, что через порт влетит вражеский снаряд.
        Одно ядро находилось внутри… самое прекрасное ядро Юга! Люси Холкомб было страшно, как никогда в жизни, и она поминутно напоминала себе о людях, которые - там, в море - не обладают такой роскошью, как броня. Кто сейчас падает на палубу, сраженный? Может быть, он знаком по Петербургу? Царь не мог послать в Чарлстон человека, которого некому будет представить южному обществу! Значит, хотя бы один человек там, в море, ей знаком. Бывал в Зимнем, целовал ей руку? Возможно. А теперь превратился в обрубок человека - ей пришлось повидать немало калек, посещая госпитали.
        Бинокль. Она знает, следила за бомбардировкой форта Самтер, нужно повернуть колесико наверху, и станет четко видно - невозможное! Сколько приходилось слышать, что время деревянных кораблей минуло! Только русским, видимо, никто не удосужился сообщить прописную истину, и они шли вперед, навстречу броне и зевам морских колумбиад.
        Все снаряды доставались самому большому, идущему впереди.
        Удар - и корабль вздрагивает всем корпусом. Видно, как разлетаются обломки. Удар - рушатся за борт былинки мачт. Удар - вздыбливается палуба, дым растекается по кораблю. Удар… Удар! Удар! Русский корабль, разрушенный, горящий, продолжает идти вперед. Инсценировка? Джон Рэндольф Такер, вы - слепец! Это - подвиг…
        - Вы можете передать на эскадру сигнал?
        - Да, флажным семафором по международному коду…
        - Неважно, как. Сделайте это. Скажите им, что Чарлстон приветствует русских героев!
        Вскоре после прибытия в гавань русские явились благодарить. Словно в гости заглянул сам Петербург! Блеск эполет, раззолоченные эфесы шпаг, жемчужные россыпи комплиментов, выправка и достоинство. А главное - сумрачный молодой человек, обходящийся погонами и кортиком. В Петербурге Люси его видела лишь раз. В опере показали. Она - запомнила. Трудно не запомнить мальчика, у которого есть все шансы, подобно деду, стать самым красивым мужчиной Старого Света… Теперь его заново представляет командир эскадры.
        - Вот самый молодой командир фрегата в русском флоте. Ему придется задержаться в городе для ремонта. К сожалению, «Александр Невский» в надводной части разрушен почти полностью…
        Значит, это юноша с чуть вихрящимися золотыми волосами - ох, будут у него ранние залысины - вел вперед истекающую дымом и кровью руину? Без мачт, без пушек, без флага - навстречу огню и стали. Деревянный корабль… но стальные сердца! Фрегат подошел к пирсу своим ходом. А потом выносили раненых, убитых… Зрелище почти такое же тягостное, как после отраженных штурмов. Так выглядит победа. Упаси Боже увидеть поражение!
        А еще она поняла, к кому шла русская эскадра в Чарлстон. Вот цена словам о неприступности позиций Севера в России! Если пушки янки не дают спать царской крестнице - маленькой Ольге Неве Пикенс… Крестный отец посылает флот. И члена семьи! Евгений Алексеев, конечно, не наследник престола. Всего лишь побочный сын. Пять кораблей, среди них самые большие - два фрегата. Не ровные ряды линкоров, но в Европе ведь тоже война!
        Прошли недели. Капитаны и лейтенанты в парадных мундирах, шитых в настоящем Санкт-Петербурге, - не путать ни с Питерсбергом в Виргинии, ни с утыканным заводскими трубами пенсильванским Питтсбургом, ни захолустным Санкт-Петербургом где-то, кажется, в Миссисипи - канули в атлантическую сырость. Вместе с ними исчезли умопомрачительные жилеты и яркие галстуки. Мелькнули, точно прошлогодняя комета, и ушли. Алексеев остался и с удовольствием заглядывает на «русский чай» - из подаренного Их Величествами самовара.
        Рассказывает, как отстраивает по дощечке разбитый корабль. Представляет подчиненных. Все - механики, которым у русских отчего-то не позволяется командовать кораблями, и… как это слово произнести? Praporsch… В общем, самый малый чин. Да и те - военного производства. Мундиры им строили местные портные, и не из дорогих.
        А у их командира и вовсе один китель остался. Прочие вместе с каютой разнесли снаряды с монитора янки. Потому из украшений - одни погоны, ни шнуров, ни позументов. Темно-зеленое сукно, стоячий воротник. А если приглядеться, можно приметить, где материал прохудился. Пришлось придумывать, как тактичней подарить ему новый.
        Русский посланник, Стекль, вместе с женой-янки перебравшийся с Севера на Юг, на прямой вопрос - как должен выглядеть парадный русский морской мундир, сообщил:
        - Наилучший вечерний сюртук с эполетами. Другие правила есть, но господа офицеры благополучно их игнорируют. Русский - сначала джентльмен, и лишь потом военный моряк…
        Как это знакомо! Потом Стекль предложил идею - как царского отпрыска невзначай в дареный мундир облачить.
        - Попросите его дагерротипироваться с Душкой. Ведь не откажет? Снимок крестницы Их Величеств с этим офицером еще раз напомнит народу Юга, что он не одинок в своей борьбе.
        Так и случилось. Фотография облетела все газеты - не только чарлстонские и не только конфедеративные. Русский морской офицер, поразительно похожий на Николая Первого времен Сенатской площади, неловко держит на руках очаровательную маленькую девочку… Что тут страшного?
        Но этого снимка хватило, чтобы конфедеративные бонды на нейтральных рынках поползли вверх, а к южноатлантической эскадре адмирала Далгрена присоединилось еще несколько кораблей. Которые уже никак не могли ловить русские крейсера.
        Барон Стекль мог быть доволен! Поддержать дух падких на сенсации союзников, отманить от крейсеров лишние силы противника и хоть чуть-чуть повеселить жену, для которой два месяца назад закончилась привычная жизнь в почти родном Вашингтоне, и началось изгнание. Стекль делал все для ее счастья. Врос в американское общество, стал своим, стал - фактором политики. Советовал русскому правительству поддержать Север, первым завел речь о продаже русской Америки - не для того, чтобы жена пользовалась успехом в привычном обществе, разумеется, но чтобы обеспечить России тыл во время очередных потрясений в Старом Свете. Кто осудит его за подобные чаяния? Успехи были велики, и недаром южные политики отмечали неприступность позиций Севера в России - позиции России на Севере тоже казались вполне надежными…
        Увы, Геттисберг переменил все.
        Конфедеративная кавалерия еще не ворвалась в охваченный мятежами Нью-Йорк, второй корпус армии Ли не врывался в землю вокруг Балтимора, а президент Линкольн понял главное. Промышленность Севера получила тяжелейший удар. И справиться с задачей обеспечения армии сама не в состоянии. Осталось, как в первые месяцы войны, обратиться к заграничным закупкам. Увы, в Европе ощутимо потянуло порохом, и надежным поставщиком могло стать лишь одно государство.
        То, что владело Океаном. Бывшая метрополия, у которой постоянны лишь интересы, а значит, договориться можно всегда. В угоду этим интересам, разумеется. Лорд Пальмерстон, признанный гроссмейстер международной политики, потребовал за имперски-снисходительное расположение к разорванному междоусобной войной государству много, очень много… Правда, и взамен не поскупился. По газетам пробежало небрежное: «Империи не торгуются!»
        Демократия? Народ? Линкольн всегда знал, что сказать толпе. Нашел нужные слова и в этот раз. «Жертва. Единство. Кровь - гуще воды».
        И вот у русского посланника выбор - между пароходом и поездом. Он выбрал поезд. И не прогадал. Россия признала Конфедерацию первой - и за это барону Стеклю охотно простили даже жену-янки. В конце концов, из эмигрантов с Севера получались самые оголтелые сторонники южных прав. Считай, каждый «огнеед» когда-то пересек невидимую границу «разделенного дома». Верно, оттого и старается быть южанином более, чем те, кто здесь родился.
        В Чарлстоне посланнику тоже нашлись дела - передать новому командующему эскадрой, всего-то капитан-лейтенанту, приказы - о досрочном производстве гардемаринов и кадетов в офицерские чины, об упрощенном порядке возмещения убыли офицеров за счет нижних чинов. Заодно и снимок устроил… Красивая маленькая акция.
        Дагерротип не только стал бойким товаром, но и попал на страницы газет, которых в Америке - хоть к югу от линии Гордона-Мейсона, хоть к северу - сущая прорва. Подписи были разные.
        От спокойного «Евгений Алексеев и Ольга Нева Пикенс» в самом Чарлстоне до арканзасского «Наследник русского престола принц Евгений со своим броненосцем не допустит, чтобы дочь Его Величества просыпалась по ночам от канонады!» Прочитав последнее, «принц Евгений» собрался выбить борзописцу столько зубов, сколько законных наследников престола российского тот позабыл. Правда, чтобы добраться до мерзавца, нужно перебраться через набитую северными канонерками Миссисипи…
        Ни прекрасные дамы Чарлстона, ни сам «принц Евгений» не знали, что и эту публикацию проплатил все тот же русский посланник. Как нужно подавать информацию американцам - что северным, что южным, - он знал хорошо. И, совершенно не опасаясь за чужие зубы, беседует с жертвой низкой политики.
        - Железо? Видите, черное пятно среди серых мундиров? Норман С. Порчер. Лучший капитан… С ним вам и надлежит поговорить. Как моряку с моряком. Я же не решусь вырывать у Ричмонда тысячу тонн стали. Тут нужно быть Талейраном. Нет, не Наполеоном. Один «молодой Наполеон» - Макклеллан - там уже есть, причем с армией. И что? Нужно больше? Тем более. Идите к блокадопрорывателям. Правительство Российской империи заплатит… вероятно. После войны.
        Время для беседы, увы, оказалось не самым удачным. Капитан, во-первых, разговаривает с дамой, а во-вторых, не в настроении. То-то за ним ходит черный слуга с подносом, уставленным бокалами.
        - Железо? - капитан Портер ухватывает с подноса шампанское, что сам же и привез. - А смысл? Забивать трюм малоприбыльным товаром и в долг, если можно взять доходный и продать за золото? Те же корсеты я беру по полдоллара за штуку. Здесь продаю за двенадцать. А весят они немного. Так пара фунтов груза приносит мне такую же прибыль, как тонна железа. Так что помочь ничем не могу, зато дам хороший совет. Вы ведь все равно собираетесь перестраивать корабль? Так сделайте из него блокадопрорыватель. И сами привезите все, что понадобится…
        Алексеев коротко поклонился.
        - Не смею более беспокоить, тем более, вы заняты более приятным разговором.
        Про себя же заметил, что только хам мог предложить военному моряку заняться торговлей.
        - Уже нет! - Звонкий голос заставил его повернуть голову. Да, женщина в черном красива… неужели уже вдова? - Мистер Сторм, представьте меня! Ну пожалуйста!
        - Для вас - все, что угодно. Капитан Евгений Алексеев, мисс Берта Уэрта. Или ла Уэрта, если вам угодна старомодная испанская галантность… Дивный коктейль - две доли истинной южной леди, одна доля вождя команчей, одна доля учителя естественной философии, кроме того, ее пальцы вытворяют на рояле вещи, для этого строгого инструмента в принципе невозможные… Кстати, Берта, раз уж вы нашли нового собеседника, я покину это сборище. Нужно готовить рейс. Только скажите, что вам привезти в следующий раз? Британский Нассау для меня теперь закрыт, но Гавана-то никуда не делась! Испанцы восхитительно нейтральны. Может быть, новое платье? Вам пора бы снять траур…
        - Полный груз железа. Кстати, об этом я и хотела поговорить с нашим русским союзником. Если вы, ваше высочество, желаете установить на корабль действительно хорошие пушки…
        Она смотрела, как на лице командира русского фрегата понемногу появляется понимание.
        - Вы - ла Уэрта? Нарезные пушки Уэрта, да?
        Теперь он думает не о том, вдова она или девица… Берта подавила вздох. Сейчас она, хоть и на балу, не южная красавица, а секретарь директора оружейного завода.
        - Это мой отец. Я немного помогаю ему с бумагами. И хожу за него по званым обедам.
        - Поможете с аудиенцией? Только вот я никакое не высочество, не принц… и белого коня у меня нет. Признаюсь сразу.
        Она улыбнулась. Пусть одними уголками глаз.
        - И не командир фрегата? Отчего же кораблем командуете вы, а не более заслуженный офицер?
        Потому что слухи ходят? Всего лишь оттого, что один человек уродился слишком похожим на другого. Коронованного. Потому что корабля теперь нет, есть лишь корпус с машиной? Потому что у механиков чины свои, и командовать кораблями им по уставу не положено, пока жив хотя бы один офицер флота?
        - Потому что никто из лейтенантов не захотел торчать невесть сколько при верфи, когда идет война.
        - Это нечестно. Вы тоже заслуживаете того, чтобы идти в бой.
        - Я и собираюсь - когда отремонтирую корабль. А для этого нужно железо… Что же касается пушек, я готов поменяться. У меня осталось почти сорок шеститонных бомбических орудий. Большинство из них повреждены, все без лафетов… Но это хороший пушечный сплав. На сколько новых семидюймовок это потянет?
        - Скажу отцу, инженеры посмотрят. Знаете, как папу зовут в глубинке? «Уэрта - покупаю старое железо». Эх… В первый год войны это еще работало!
        - Помните наш разговор? - встрял капитан Порчер, который отчего-то не торопился никуда уходить. - Тот самый, когда вы в мою трубу следили за бомбардировкой форта Самтер. На первый год от блокады нет толку, на второй очень мало, на третий мы обнаруживаем петлю на нашей шее, на четвертый от некогда прекрасной страны остается труп с черными полосами на шее. Идет третий год войны, мисс ла Уэрта. И четвертый не за горами.
        Девушка кивнула. Повернулась к капитану, слушавшему разговор про пушки со скептической улыбкой на устах.
        - А, вы еще здесь, Норман! Вот погодите, введем запрет на роскошь - так повезете и железо.
        - Не введете. Южный характер помешает. Каждый сам за себя…
        - Введем. Норман, вы всех судите по себе - и оттого не понимаете! Каждый сам за себя, но каждому нужна Конфедерация. Посмотрите, чем мы были в начале войны! У нас был один литейный завод в Ричмонде, и все. А теперь? Пороховые мельницы Огасты - самые производительные в мире! - Берта вздохнула. - Правда, флоту они ни щепотки не продают. У нас свой завод, в Коламбии. У нас не хватает дымного пороха, но уж азотированной хлопчатки… Селитрой еще до войны удалось закупиться. А у отца три прокатных стана - и все стоят из-за проклятой нехватки железа!
        Норман улыбнулся. Берте захотелось выцарапать капитану глаза. Он смеется над ее делом. И, что самое страшное, он прав! Но капитан, несмотря на улыбку, остался серьезен. А русский… да его словно по голове ударили. С джентльменами такое бывает - с непривычки. Еще бы! Слышать от женщины химические подробности производства баллистических порохов едва ли не более странно, нежели, к примеру, площадную брань. И что, объяснять, что за год организации закупок и не захочешь - поймешь, из чего варят адское зелье? Американский же капитан объясняет, что ограничения Ричмонда ему ничуть не страшней пушек кораблей блокады.
        - Есть множество легких и дорогих грузов, которые правительство у меня с руками оторвет. Например, лекарства. Кстати, дорогая патриотка, почему вы, со всем вашим пылом, не работаете в госпитале?
        - Не могу. От одного вида крови в обморок падаю. Я трусиха, Норман.
        - Если я ненароком забрел на исповедь, признаюсь в ответ: у меня тоже есть недостаток. Я практичен. Не умею работать без прибыли… Вообще, вы больше похожи на меня. Вам есть дело до войны, мне нет, но мы видим, что к чему. А эти… - Капитан широким жестом обвел зал. - Они радовались, что русские пришли - как же, блокадная эскадра чуть поредела. Радовались, когда русские ушли - значит, англичане не присоединятся к блокаде, да и янки могут отправить в погоню за корветами пароход-другой. Сейчас радуются бумажке, официальному признанию, которое обретет реальность лишь в случае победы… И никто из них не слышит, как щелкают стрелки часов, отсчитывающих время до поражения. Даже вы, хоть вы и умница. Вам кажется - достаточно обустроить копи в Джорджии и Флориде, и металл потечет рекой. Не рекой, поправлю я вас, а струйкой. Если эта живительная влага вообще доберется до жаждущих пастей ваших домен. Север тратит на войну с нами два с половиной миллиона долларов в день. Золотых долларов! Наши ричмондские умники заявили об отделении, имея в казне жалкие двадцать семь миллионов золотом. Даже при том, что наши
собственные расходы на войну едва ли превышают полтора миллиона долларов в день, весь золотой запас Конфедерации был израсходован на семнадцатый день войны, и то, что Юг до сих пор живет и воюет, - чудо, по сравнению с которым библейские хлебы и рыбы просто ярмарочный фокус! Вот русский офицер не даст мне соврать - почему в прошедшую войну был дурно снабжен Севастополь?
        - Недостаток железных дорог, - немедленно отозвался Алексеев, - припасы приходилось доставлять воловьими упряжками… Долго!
        - Вы видите Юг, - заметил Норман. - Вообще, поскреби Конфедерацию, найдешь Россию… и наоборот. Кстати, именно поэтому нашим странам стоит дружить. Двое больных с одинаковым диагнозом всегда поймут друг друга, да еще и рецептами поделятся. Один мой знакомый, янки из Нью-Йорка, сильно страдавший от ревматизма, рассказывал мне, как однажды ночью к нему забрался вор… впрочем, история, где фигурируют клистирные трубки, явно не для дамских ушей… Сколько, по-вашему, на Юге железных дорог? Так вот - есть места, где с востока на запад ведет одна. И стоит янки ее повредить…
        - Невозможно! - ахнула Берта. - Абсурд. Это мы стоим под Вашингтоном, а не они - под Атлантой!
        - Я же не говорю, что, к примеру, Шерман завтра каким-то чудом возьмет Атланту, - пожал плечами капитан, - но диверсии на дорогах были. Помните рейд Эндрюса? Северяне его зовут «большой паровозной гонкой». Два десятка сорвиголов чуть не оставили армию Теннесси без снабжения - всего лишь захватив паровоз и сжигая за собой мосты. Даже теперь у наших солдат не хватает пищи и одежды не потому, что у нас всего этого нет, - а потому что нам приходится выбирать, доставить им патроны или галеты. И со всем, что не влезает на поезд, приходится - как это говорили под Севастополем? - vola tyanut! Но если бы не было морской блокады, мы и на потерю Виксбурга бы чихали. Какая была бы разница, кто ходит по Миссисипи, если бы из Галвестона в Саванну ежедневно выходило полсотни грузовых шхун? Конфедерацию душит не столько отсутствие внешней торговли, с этим мисс Берта управится шутя, сколько прибрежной торговли между штатами. И чтобы руда из Флориды потекла в Южную Каролину, нужно, чтобы вокруг портов и между ними не было блокадных станций янки. А они есть. Их ровно четырнадцать… и тринадцать работают как часы.
        - А еще одна? - жадно спросила Берта.
        - Это мы. Чарлстон. Скажите спасибо мистеру Алексееву…
        - Спасибо, сэр.
        Ни смешинки, ни восторженности.
        - Это план «Анаконда». Петля на шее Конфедерации. Четыре морские блокадные зоны, одна речная. Удавка. Все остальное - Макклеллан, Грант, Шерман, Роузкранз - всего лишь палач, выбивающий из-под ног осужденного табурет. Даже взятие Балтимора не поменяло ничего. Просто в зоне ответственности Североатлантической блокадной эскадры прибавилась одна станция. Часы продолжают отсчет.
        - Изменилось, - заметил Алексеев, - им придется размазывать те же корабли на большее число станций. Удавка стала тоньше.
        - Тем сильней она в нас врезается. Длинней побережье - больше мест для высадки. Мы потеряли Норфолк, Порт-Роял, Новый Орлеан, Галвестон переходит из рук в руки… Судьба этой войны решается на море. Эх, если бы у нас было хоть что-то, похожее на флот… Но русская эскадра ушла - пугать английских купцов.
        - Но мистер Алексеев остался!
        - Но что один, самый лучший, корабль сделает с «Анакондой»?
        Алексеев хотел ответить, но - не успел.
        Вокруг серело и посверкивало золотым шитьем южное общество. Беседовали джентльмены - с повязками и лубками, проездом из огня в полымя. Люси Холкомб-Пикенс служит приятным дополнением к мужскому обществу - тем более что на ней новое платье, протащенное через тело страшной «Анаконды». Скорее всего, одним из присутствующих. Что ж, это зрительное подтверждение того, что флоту янки можно утереть нос! Рядом - старший помощник. Неужели Адам и здесь повторяет очередную литанию старпома, вроде: «Пшеничная мука, солонина, лимоны, гвозди номер десять?» Нет. Лезет за отворот сюртука, выуживает ладанку. Белокурый локон… Невеста. Сколько ей придется ждать? Жених уходил в практическое плавание по Балтике - а где оказался?
        Вот Джек Гамильтон, строитель и командир броненосной батареи, о чем-то спорит с офицером - у того перебинтовано горло. Занятно - один говорит, другой в ответ пишет - одновременно. Губернатор - бывший, но южане сохраняют это звание пожизненно, - Пикенс, муж прекрасной Люси, стоит у окна, словно к чему-то прислушивается.
        Человек, который начал войну, хотя и не желал ее. Теперь в отставке… но влияние убавилось ненамного.
        Тяжелое гудение слышно сквозь любые трубы. Знакомое гудение. Берте вспомнился отцовский полигон. Что-то следовало сделать или сказать, но ту секунду, что оставалась до удара, она так и простояла, глядя, как перед ней смыкаются мужские спины. Берта всего и успела - вскинуть к лицу руки. Спустя мгновение - звенящий хруст стекол.
        Миг - и остались пороховая гарь да холод, что рвется в разбитое окно. Некоронованная царица Юга копается в окровавленной руке мужа золоченым перочинным ножичком… вынимает занозу?
        - Берта, отвернись…
        Поздно. Отвести глаза она не успела. Кровь… Сознание попыталось устоять, но так и померкло - на позиции. Чьи руки ее подхватывали? Наверное, русского, потому что водой в лицо брызгал Норман. Отчего-то запомнилось его дурацкое обещание привезти десять галлонов нашатырного спирта.
        Потом - провал. До самой воронки. Ветер цепляется за платье, норовя сбросить в яму, на месте которой утром стоял дом. Красивый, кирпичный, в три этажа. Беленые ставни, плющ вокруг парадного… Теперь - ничего. Даже голых стен без крыши и перекрытий, как бывает после корабельных мортир. Даже печной трубы - эти остаются после большинства пожаров. Ничего. Только вал из грязи и мусора, а внутри яма, глубже любого подвала. Нет смысла раскапывать.
        У воронки стоит отец. Рядом - фигура в сером, золотой галун на рукавах - офицер из форта. Фигура в темно-зеленом - русский. Фигура в черном - Норман.
        - …бомба, - вещает отец, - в пересчете на пироксилин больше тысячи фунтов. Пересчитывать на черный порох у меня желания нет… Да и серой не воняет. Душок, скорее, азотистый. Так что, скорее всего, двадцать дюймов.
        - Двенадцать? - с надеждой переспрашивает артиллерист.
        - Двадцать. Никак не меньше.
        - Тут кто-то жил? - русский рассматривает воронку, в которой ветер шевелит обрывок ткани. Кажется, такого цвета были шторы на окнах…
        - Семья. Старик с невесткой, трое внуков. Сын воюет в Виргинии. Ему напишут.
        Час спустя над крышами вознесся еще один столб из дыма и пламени. Еще через час - третий. Четвертый поднялся в гавани. К тому времени Берта успокоилась и принялась за дело, надеясь хоть немного сократить грядущее ночное бдение. Падающий на город гром отмечал часы, но не заставил поставить ни единой кляксы.
        - Берта, ты слышала? Очередной снаряд разорвался на дороге, как раз запруженной беженцами. Несчастные! Еще несколько минут, и они были бы в безопасности. Это ужасно! Ужасно!
        Услышав новость, Берта подняла голову и отложила перо.
        - Ма-а? Да, жалко. Но - поделом. Нечего бегать. Мы люди, а не крысы.
        - Горацио тоже не хочет уезжать… И в форт переселяться - тоже. Но почему?
        - В форт… Ма-а, на свете нет человека, что разбирался бы в пушках лучше, чем отец. Если он не затолкал нас в самый глубокий каземат, это может означать одно: куда бы бомба ни попала, спасения нет. А попасть она может куда угодно. Янки совершенно не целятся. То ли не могут, то ли не хотят.
        - Но почему нельзя уехать?
        - Сначала уедем мы. Потом вывезут завод. Потом уйдут солдаты. А потом янки просто перетащат свою громыхалку. Нет уж! Будем жить, как жили. И надеяться, что наши мужчины уберут эту штуку. Сколько бы дюймов в ней ни было!
        Ближе к вечеру явился отец - со стрельбища, и брат Дэниэл - с броненосца. Оба довольны.
        - Придется терпеть обстрел, - сообщил отец с торжеством.
        - Но недолго, - уточнил брат.
        - Вы нашли пушку?
        - Трудно было не найти - над островом Моррис встают дымки. Зря мы его сдали в сентябре. Теперь придется брать обратно.
        - Придется похлопотать, - пожал плечами брат, - зато потом отоспимся. И хорошо бы уговорить русских. Втроем веселее: мы, «Невский» и «Чикора».
        - Но у них же нет брони! И пушек…
        - Будут. По крайней мере, пушки.
        Неяркие зимние дни сменяются непроглядными ночами, над фарватером по утрам висит непроглядная мокрая пелена. Рай для блокадопрорывателей! Формально можно было бы снимать блокаду: вывезти испанского консула на внешний рейд, официально составить протокол о том, что кораблей блокады не видно в течение суток… Увы, речь идет уже не о блокаде: город официально осажден и бомбардируется. Взрывы гремят, как метроном. К ним привыкли, иные часы по разрывам бомб проверяют. И анекдоты рассказывают:
        - Хорошие ли артиллеристы янки?
        - Очень хорошие! Попасть в женщину или ребенка куда трудней, чем в верфь или завод…
        Страх отступает перед смехом. Перед гневом. Перед заботами. Чарлстонцы не молятся, чтоб чаша миновала, только исполняют долг старательней, а живут - ярче. Балы, гремящие на улицах военные оркестры, обеды и ужины. Обычное гостеприимство превратилось в вызов врагу. На неприятельские снаряды Чарлстон отвечает ароматным дымком кухонь.
        Но больше всех чадят броненосцы конфедеративного флота, «Пальметто Стэйт» и «Чикора». Недавно мирно парившие на позициях, корабли словно с цепи сорвались. На внешнем рейде от темна до темна продолжается тяжеловесный таранный балет. Пожалуй, именно в эти дни вкус чарлстонцев поменялся бесповоротно. Их сердца изменили белокрылым парусникам, еще недавно - пока гавань не покинул последний русский клипер - казавшимся олицетворением удали и морского умения.
        Теперь место парусов заняли чернильные плюмажи над трубами, скошенные вперед и вниз носы, заваленные внутрь стены казематов. На полном ходу корабли зарываются носами в волны, но вода бессильно стекает с выгнутых, как спина недовольного кота, палуб. Это вам не северные мониторы! Созданные на пределе возможностей государства, броненосцы Конфедерации действительно красивы - красотой, что порождает утилитарное стремление конструктора выжать до донышка каждую тонну водоизмещения, каждый дюйм брони или орудийного калибра, каждую лошадиную силу.
        Броня тонковата? Что ж, на то есть рациональный наклон. Пусть круглые ядра дульнозарядных орудий рикошетят, словно бильярдные шары. Маловат калибр орудий? Зато они нарезаны и стянуты тремя стальными кожухами каждое. Снаряды невелики, но злы, да и стрелять можно так часто, как получится. За два года войны ни одну семидюймовку Уэрта еще не разорвало. Чего никак не скажешь об орудиях федеральных, с ними главный вопрос не в том, разорвет ли их, а в том, на котором выстреле. К сожалению, Северу не приходится экономить ни пушечный металл, ни - канониров.
        Для ближнего боя у «Пальметто Стэйт» есть и главный калибр, снятый с потопленного в прошлый штурм монитора янки. Этот стреляет редко, но может неплохо предварить удар главным оружием близнецов: тараном.
        В нанесении удара они и тренируются, кружа вокруг своей увеличенной копии. «Александр Невский» выполз из дока. Совершилось обратное превращение: бабочка стала гусеницей. Бывший фрегат не похож на отчаянную белоснежную птицу, что нанесла первый удар федеральному монитору. В обновленном корабле не осталось ничего хрупкого. Это больше не морской странник - это боец, что вправе поучать южных коллег. Он раз вступил в безнадежный бой - кровь текла по палубам, - но победил. Именно тараном.
        Что чарлстонская эскадра склонна учиться на чужом опыте - честь и хвала. Так что стоило мистеру Алексееву помянуть читанные им в недавнем гардемаринстве «Несколько отрывков из опыта начальных оснований пароходной тактики» адмирала Бутакова, как он был немедленно допрошен. Имя героя Крымской войны, выигравшего первый в мире бой пароходов, оказалось известно. Слово за слово, и вот капитан Такер медленно тянет:
        - Да, об этом мы и позабыли… Наверстаем! Вы не прочитаете ли нескольких лекций по русской теории пароходного боя?
        Алексеев потирает глаза. Догадывается, что до своего обиталища опять не дойдет. Эх, не впервой! Вестовой привык: если командира к ночи нет на месте, значит, заснул у Пикенсов. Туда и следует явиться поутру… Взваливать на себя новую работу не хотелось. Все время уходило на корабль - и на дипломатию, без которой эскадра лежала бы на дне в виду форта Салливен, и вся история русского атлантического похода была бы завершена. Но то же искусство дипломатии сдержало отказ. Во-первых, союзники действительно нуждаются в помощи. Во-вторых, посланник Стекль давно уши прожужжал, что если дипломат говорит «нет», то он и не дипломат вовсе. Пришлось мыслить по-конфедеративному: как заменить одно другим, как убить одним выстрелом двух уток. Пусть и ледащих.
        - Лекции тут не помогут, - заявил он, глядя в глаза союзнику самым честным взглядом, какой был припасен в арсенале, - нужны учения. Корпус, машина и пушки еще не всё. Помните историю «Атланты»?
        Удар ниже пояса… Ничего. Союзнички заслужили. Пару месяцев назад в Саванне - городе и порте южней Чарлстона - завершили новый броненосец. И прямо со стапеля бросили в бой против блокадной эскадры. Надежда флота Конфедерации, красавица «Атланта» - что она смогла с неумелым экипажем? Два раза промахнуться по противнику, сдуру сесть на мель - в родных-то водах! Каземат перекосило, одни пушки смотрели в облака, другие - в воду… Ни стрелять, ни удрать. Спустили флаг. Даже корабль взорвать не озаботились. Теперь его осваивают янки.
        - Учения? Во время войны?
        - Да, разумеется. Мне все равно придется осваивать перестроенный корабль. А потому я был бы рад, если бы ваши броненосцы составили «Невскому» компанию. Настоящий соперник всегда предпочтительней воображаемого. А русские упражнения по групповому таранению совершенно безопасны…
        Если верить адмиралу Бутакову, конечно. Чего не следует знать союзникам - так это того, что русский флот пока не провел ни одних учений по этой методике. За отсутствием таранных кораблей. Впрочем, система работает. А то, что среди маневрирующих кораблей то и дело поднимается бело-зеленый фонтан от двадцатидюймовой бомбы, - тоже хорошо. И обстановка ближе к боевой, и снаряд падает не на жилые кварталы. Среди ведущих эту войну не все джентльмены, но на федеральной батарее острова Моррис такой нашелся. Предпочел высокой вероятности убийства женщин и детей низкую - поражения военной цели. И это еще одна причина, почему каждое утро три броненосца обязаны начинать тяжеловесные игры, несмотря на то, что на русском корабле еще идет достройка каземата. Рабочие с верфи и матросы трудятся бок о бок, а командиру приходится чередовать команды военно-морские и строительные. И за «Самый полный!» следует «Вколачивайте гвозди номер пять!»
        Рядом, неизменно - Адам Филиппович Мецишевский. В настоящем бою он уйдет из штурманской рубки в кормовую, чтобы корабль не потерял разом командира и старпома. Но здесь и сейчас - тоже учится. Он, пожалуй, единственный, кто понимает, насколько все происходящее внове для самого командира.
        Вот по правой стороне вырос приземистый каземат «Чикоры». С учетом поправки - спасающей корабли от взаимоистребления - точно перед носом бывшего фрегата. Не уйдет! На этот раз. Впервые!
        - Пятьдесят восьмая попытка - успех, - констатирует старший помощник, - занести в бортовой журнал: «В пятнадцать часов тридцать одну минуту условно уничтожен броненосец США «Чикора».
        - К чему так хвастаться, Адам Филиппович?
        - А к тому, что нас они уничтожили семь раз. И не поленились внести в журналы. Я их видел.
        - Ну и отлично. Во-первых, это им поднимает настроение. Во-вторых, еще раз доказывает, что адмирал Бутаков прав, и одиночный корабль, даже более быстрый, особых шансов на таранение подвижного и способного управляться неприятеля не имеет. В-третьих, наши южные друзья тоже не лыком шиты: эффективность их тактики показывает, что «Чикора» и «Пальметто Стэйт» теперь из отдельных кораблей превратились в сплаванную пару, наловчились создавать общие угрозы. Заметили - «Чикора» обычно действует как загонщик? Черт побери!
        На этот раз разрыв пришелся почти вплотную к борту. Вода обрушилась на рубку.
        - Спасибо янки, - Мецишевский приподнял уголки тонких губ, - охладили. А то мы поддались торжеству. Смотрите, при нынешнем курсе условно уцелевший броненосец условного противника создает угрозу. И дым валит жирный - значит, форсировали машины.
        - Он теперь один. Попробуем пропустить торопыгу и поймать в борт, - склонился к переговорной трубе: - Николай Федорович, реверс не повредит машине?
        Выслушал ответ из глубин.
        - Значит, сегодня мы их не поймаем. Не стоит губить механизмы ради учений… Балтийского завода под рукой нет.
        Значит - руль влево до упора. Широкая - увы - дуга циркуляции. Настоящей брони пока нет, и избавившийся от обузы мачт, рей и большей части надводного борта корабль чуть из воды не выпрыгивает. В машине свежая смена кочегаров, в топки летит лучший из местных сортов угля… Покатый нос вспарывает воду. Красота. И ход - как на мерной миле. Да, без парусов лучше!
        Вечером, когда корабль ошвартуется у пирса, командир уйдет к себе в салон. Уронит голову на руки. Снова один! На службе - царь и бог. Да, его учат - трудно не заметить старательной опеки старшего помощника. Черная дуэнья при южной девице, ни дать ни взять! Да и не он один. Обижаться не на что - как «Невский» пока лишь заготовка для боевого корабля, так и он, мичман Алексеев, - лишь сырье для боевого капитана.
        Пытался как-то поговорить с нижними чинами по-старому, накоротке, но без панибратства - как на ретирадной батарее. Так новый ее командир, из унтеров, отозвал в сторонку и объяснил, что - неуместно.
        - Вам теперь надлежит разговаривать в одну сторону-с. Ни у кого даже мысли возникать не должно, что ваши слова можно оспорить. Можно допустить, редко, ответ на вопрос. И только, но и этим злоупотреблять не следует. Вы не подумайте, господин командир, что я ретроградствую. Парус или пар, всякий матрос и офицер должен быть в любую минуту готов исполнить ваш приказ. Не рассуждая-с. Может возникнуть такая необходимость - а для того, чтоб в решающий момент вам не приходилось объяснять, что да почему, в людях следует выработать привычку.
        Пришлось согласиться. Морские обычаи продиктованы хрустом ломающихся шпангоутов, скрежетом киля по мели, шумом врывающейся в пробоины воды… шелестом волн над головами тех, кто никогда не вернется в порт.
        Вот и еще один обычай, который господа офицеры не против нарушить… только не получается. Запрет капитану появляться в кают-компании. Офицеры, даже морские, - всего лишь люди. Им тоже хочется побыть, хоть недолго, без недреманного начальственного ока. Шутка в том, что кают-компания пока не доделана. А официально предложить командиру явиться на товарищеский ужин в местную ресторацию - можно. Увы, командир или занят так, что неловко отрывать, или спит.
        Евгений попытался припомнить - приходилось ли ему когда-нибудь так работать? Скажем, перед экзаменами? Нет. Он ведь в году учился ровно. Одна из причин, почему кадета Алексеева отправляли в увольнение без сопровождения взрослых - редкая для Морского корпуса привилегия. Понятно, на счет чего ее относили прочие кадеты…
        А он шел в оперу - за корпусом была постоянно абонирована ложа. Сидел в библиотеках. Что еще делать отпускному кадету с пустым карманом? Что бы ни говорили слухи, а все, что было у его семьи, - пенсия капитана 2-го ранга Ивана Максимовича Алексеева. Который, между прочим, небольшим ростом и курносостью весьма смахивал на императора Павла, - однако дурацких слухов, по счастью, не удостоился…
        Пальцы на затылке пляшут, ерошат волосы. Сжимаются в кулаки, бьют по столу. Так - чуть легче? Ненамного. Зато - как пружина высвободилась. Мичман подошел к двери. Щелкнул замок. И - по лицу словно волна пробежала.
        - Как я устал держать неподвижную морду! В гардемаринской каюте, право, было веселей. Что ж, ребята, вы ведь наверняка послеживаете сверху, как я тут справляюсь? Что ж, начнем нашу газету. Вот пан Адам любуется локоном невесты…
        Лицо Алексеева исполнилось светлой печали и лучезарных мечтаний. Руки нежно держат на раскрытых ладонях невидимый медальон.
        - …а вот он отчитывает бригаду, не успевающую к сроку. А вот он передает парусное хозяйство в порт…
        Полсотни образов перетекают один в другой. Под занавес - сладкое: рожа временного командующего эскадрой капитан-лейтенанта Копытова, узнавшего, что брошенный на прикол до конца войны мальчишка выводит в океан корабль, несмотря на все потери ставший лишь сильней…
        Снова щелкает замок. Гардемарин-пересмешник исчез, за столом сидит суровый молодой командир. Гора бумаг? Почти отдых. Почти сон. Стальное перо гладко бежит по исписанным листам, оставляя пометы. Отчет доктора. Сегодня в госпиталях никто не умер. Двое признаны ограниченно годными к службе. Кстати, не забыть вечером обойти, спросить, нет ли жалоб. А то к здоровым каждое утро, а пострадал человек за отечество - и нет его, выходит? Не годится. Отчет артиллериста… тоже недавний механик. Новая партия снарядов вызывает сомнение. Как нет поясков и поддонов? Опять?! После трех рекламаций, после обращений к Пикенсам, губернатору Бонэму и военно-морскому секретарю Мэллори?
        Сон из головы словно вентилятором выдуло… Вот, кстати, еще одно нововведение: искусственная тяга. Нужно в обязательном порядке оборудовать топки. Иначе одно попадание в трубу - и прощай, скорость… Но это можно сделать спокойно. А вот интендантство, похоже, слов не понимает. Остается способ капитана Копытова. Раз уж в России, которую Европы изображают восточной сатрапией, решительная газетная кампания оказалась сильным средством проталкивания стратегического решения - бог велел проверить, насколько сильна власть писак в американской демократии.
        Алексеев потер руки. Впереди маячила очередная полезная пакость. Он уже знает, с каким заголовком выйдет завтра «Чарлстонский вестник».
        «Атланта» - предана и проклята». И ниже, шрифтом помельче: «Русский офицер заявляет: храбрый экипаж пошел в бой безоружным!» А ниже - красочные описания стрельб болванкой без поясков… да, в присутствии нашего корреспондента. Тот, что характерно, в сером, с сержантскими нашивками на рукаве. Сержант тяжелой артиллерии. Так у американцев называются гарнизонные части. Так что все, происходящее внутри и снаружи пушки, расписывает профессионал. Пришлось убить четверть часа - но из статьи удалось выкинуть все сложные слова, и насовать образы. Снаряд крутится в полете, как блохастая собака, и отпрыгивает от брони, как каучуковый мяч. А уж точность этого снаряда удалось сравнить и с играющим в дартс пьяницей, и со слепым стрелком, вздумавшим разрядить ружье, чтоб не тащить домой заряженное.
        Вот так, мистеры поставщики негодных болванок. Теперь ваш ход… Если сможете придумать, как избежать суда Линча. Жаль, не удастся посмотреть, как людей, из-за которых в погребах больше половины боезапаса - «испорченно-практические», не годные даже для пристрелки, вываляют в смоле и перьях. Остальные снаряды - бесполезные против брони бомбы.
        Есть еще последний запас, о нем и вспоминать не стоит, пока не будет решаться судьба корабля. Настоящие бронебойные, с завода Уэрты. По пять на ствол. Вместо положенных трехсот…
        Стук двери.
        - Вашбродие! Евгений Иваныч!
        Вестовой привычно для беглой речи съедает в словах уставные длинноты.
        - Что?
        - Тут какой-то мериканец на железном бревне заявился. Говорит, потопил нас… Ну, ладно «Чикора» или «Пальма», эти, хоть и мелочь, боевые корабли. А этот… ну, безумец. А старший наш, Адам Филиппович, с ним по-доброму так беседует…
        - Да, - решительно сказал Алексеев, потирая виски, - бревна, топящие корабли, - это слишком. Спасибо, что сообщил. Пойду посмотрю.
        Первый же взгляд через ограждение крыши каземата совершенно проясняет ситуацию. Возле самого борта действительно пристроилось «железное бревно» - а вернее, бывший паровозный котел, ныне гордо именуемый подводной лодкой «Американский ныряльщик». Алексееву эту штуковину - совершенно, кстати, секретную - показали сразу по прибытии в Чарлстон. И сообщили, что лейтенант Пайн угробил в ныряющей бочке чертову дюжину человек. Больше желающих рискнуть нет… разве изобретатель явится сам и покажет, как с подлодкой обращаться - без утопленников в каждом выходе. И раз «бревно» на плаву, а из люка выглядывает украшенное шекспировской бородкой лицо под короткополой цивильной шляпой…
        - Мистер Ханли, полагаю? Позвольте представиться: мичман русского флота Алексеев Евгений Иванович. Командир этого корабля… не капитан! Вы правда уверяете, что условно уничтожили мой корабль?
        - Разумеется! Поднырнул - значит, мог нанести удар миной по днищу… Да, сэр, вы правы. Я Ханли, и перед вами - моя лодка. Отличная посудина, если обращаться с должной аккуратностью.
        Старший помощник кивнул.
        - Но если бы вы ударили миной по днищу… Возможно, вы и потопили бы корабль, но выбраться бы не смогли!
        Изобретатель насупился.
        - Возможно. Вы можете предложить лучший способ атаки?
        - Да, - объявил Мецишевский, - ударить миной в борт. Ниже брони.
        - Пробовали. И что? «Нью-Айронсайдз» до сих пор плавает.
        - Значит, взяли слишком высоко. То есть ударили все-таки по броне.
        - Я обдумаю ваши слова. А теперь…
        Алексеев прервал разговор.
        - А теперь не желаете ли подняться на борт, сэр? В конце концов, вы меня условно потопили - даже если условно погибли, будучи затянуты в пробоину.
        - Разумеется, я нанесу вам визит. Но после того, как «Американский ныряльщик» будет вытащен на берег и как следует проверен…
        Через час мистер Хорэйс Лоусон Ханли - черный цивильный костюм, трость, шляпа и энтузиазм - пил чай в капитанском салоне. И разъяснял, что случайные волны не опасны: распоряжение приварить к корпусу башенки высотой в фут и уже в них устроить люки.
        - Фут - это маловато. Мы, например, куда большую волну поднимаем.
        - Если я еще увеличу башенки, лодка перевернется. Лучше опасность, что можно предотвратить должной осмотрительностью, чем конструктивный риск: или погибнешь, или нет - но ничего, что зависело бы от тебя… Кстати, я собирался отработать погружение с дифферентом на нос, этакий клевок, но передумал. Если атака снизу слишком опасна, стоит попробовать ваш способ. Подкрасться и ударить в борт! Завтра попробую - на вас. Вместо боевого заряда снаряжу шестовую мину петардой…
        Алексееву представилось, как «Невский» получает торпеду под бочок. Вдруг Ханли перепутает и вместо безобидной шутихи возьмет шестовую мину с настоящим зарядом? Этот может. Башенки же приделал после того, как восемь человек отправились на дно всего-то из-за того, что в половине кабельтова прошел нежданный блокадопрорыватель. Случайность, для Чарлстона обычная.
        - Но почему нас? Неужели вам не проще проводить учения со своими?
        - Боятся. Трусы! - Ханли вскочил и забегал от стены к стене. Стакан с чаем, разумеется, полетел на пол, только острые брызги разметались. - Но вы, русские, доказали свою храбрость.
        Вот именно! Доказали! И теперь имеют право не участвовать в сомнительных опытах… Пока Алексеев пытается обойти вопрос. Вместо согласия посоветовал увеличить безопасность лодки, оснастив башенки иллюминаторами, а воздух забирать в высокую и узкую трубу. Можно даже сделать обмен воздуха принудительным - хоть и на ручном приводе…
        Изобретатель не слушает, хрустит башмаками по стеклу.
        - Итак, атака завтра, капитан?
        Тут встал и Алексеев. Тяжело, словно прибавив три десятка лет, облокотился о стол.
        - Я. Не. Капитан. - Слова падают важные, отдельные. - До капитана, сэр, мне служить и служить… Я мичман, энсин по-вашему, на которого свалилась ответственность за крупный боевой корабль. Возможно, я дую на воду… но если вы вздумаете пырнуть вверенный мне корабль бомбой, неважно, боевой или учебной, я открою по вашей лодке огонь. Вам - ясно?
        - Вполне. Вот уж не думал, что русский окажется трусом!
        Ханли повернулся на месте - заноженные стеклом каблуки сняли с дощатого пола стружку, - прошагал к выходу. И, уже отворив дверь, обернулся. В глазах сверкает озорная искра.
        - В качестве постскриптума, сэр коммандер. А из чего вы собрались стрелять по моей лодке? Из винтовок? Пушки вы не сможете нацелить так низко!
        Дверь тихонько скрипнула. Алексеев невесело улыбнулся. Вот, кажется, еще один недруг… И черт с ним! Но…
        Он плюхнулся за стол.
        - Действительно, чем остановить подводную лодку? - пробормотал. Рука раздумчиво ухватила подбородок. В голове крутятся беспокойные мысли. Отражение подводной атаки… пушки бессильны… Нужно новое оружие! А кто лучше всего разбирается в корабельном вооружении, как не капитан ла Уэрта?
        Суровое лицо командира озаряет улыбка. Это, конечно, дурная работа, но визит к Уэрта означает действительную пользу. Шестовые атаки уже были, и верно - не из винтовок же их отбивать…
        Парадный подъезд. Черный привратник.
        - Масса Хорас ждет вас, сэр.
        На самом деле ла Уэрта - Горацио. Он же испанец! На бумаге его имя отличается от имени изобретателя подводной лодки на целых две буквы. Но городскому говору не прикажешь, и для черных слуг что Хорэйс, что Горацио - все одно масса Хорас. Даже Хораас: это ведь Чарлстон. Здесь разговаривают не торопясь и к делу переходят не сразу. Вот и капитан ла Уэрта сперва представил гостя жене - «а с моими детьми вы ведь знакомы!».
        Точно. Один в гавани норовит пырнуть в бок тараном, другая забрала сорок пушек, а вернула шесть. Правда, больших.
        Может быть, из-за этого куда-то ушли светские искристые слова. Только «рад снова вас видеть, мисс Берта». И:
        - Отчего вы не покинули город? «Болотный черт»…
        - Он мне совсем не мешает.
        - Но вы ведь боитесь крови.
        - Крови - да. А смерти - нет!
        Неодобрительный взгляд из-под густых ресниц. Неужели - правда? Хотя… девушка, наверное, еще не понимает, что такое - смерть. Как и гардемарин Алексеев какой-то месяц назад…
        А потом он произнес волшебные слова: «Мне нужно совершенно особое оружие», - и вот за ужином, под снисходительными взглядами дам, рисует наброски орудий и странное существо: Змей Горыныч наоборот. Головы словно срослись над исчерканной чернилами бумагой - зато туловищ целых три.
        - Это, скорее, крепостное ружье…
        - Да. Нам нужно что? Чтобы пуля пробила тонкий слой воды и котельного железа.
        - Тонкий? Для атаки такого корабля, как «Невский», я бы шел на пяти метрах.
        - Шест с миной наклонен вниз. Так что - не больше, чем на трех. Пуля столько пройдет…
        Что было на столе? Не вспомнить. Но - было. Кажется, Уэрта-старший пенял дочери, что та на тарелку только любуется. Что совершенно пристало девице, но не годится адмиралтейскому секретарю.
        - Вот уговорю мистера Мэллори призвать тебя во флот! И прослежу, чтобы ты принимала питание по установленным нормам…
        Потом на стол водрузили большое, пузатое нечто.
        - Сейчас испытаем чайную машину - как вы ее называете, samovar. Конфедеративная модель, увы. Почти без железа. Чтобы печи не стояли, я решил обжечь немного керамики.
        - И правильно сделал, - Берта улыбается. - Русские сейчас в моде… выручка позволит нам заказать у «Тредегар Айрон» новый пресс. Кстати, капитан Ханли к нам тоже заглядывал. Просил рассчитать максимальный безопасный заряд для шестовой мины. Жаль, что я ничего не понимаю в гидравлике… Очень милый человек.
        Ее брат расхохотался.
        - Это Хорэйс Лоусон Ханли - милый? В дамском обществе - может быть, но на верфи… Совершенно несносен! Зато инженер - что надо. Кстати, Юджин, вы с ним очень плодотворно поругались. Он переделывает минный шест, киль, башенки. Проектирует вентиляционную трубу. Не желаете взглянуть? Он оставил некоторые наброски.
        Шорох бумаг. Резкие, точные штрихи, короткие примечания. Да, этот противник опасней янки и англичан, вместе взятых. Хотя бы потому, что он уже в базе. Кажется, мысли выскочили на язык. Вот мистер Уэрта-младший уже дает советы по дуэльному делу.
        - А у вас так далеко зашло? Тогда - не рекомендую ходить без оружия. Лучше всего - купите «ремингтон». И несколько сменных барабанов. Ханли человек горячий, как наскочит…
        - Капитан Ханли - джентльмен. Если он пожелает решить дело свинцом, он пришлет секундантов.
        Когда девушка бросается защищать симпатичного ей человека - она прекрасна. Но ее брат тоже прав. Отчасти. А еще он явно привык спорить с младшей сестрой. Потому стоит на своем…
        - Несомненно. Но Ханли принимает слишком близко к сердцу все, что связано с его изобретениями. Потому - «ремингтон»! С «кольтом» больше мороки, да и барабаны не меняются. Кроме того, «ремингтон» отлично пригодится при абордаже.
        В том, что создатель подводной лодки - натура увлеченная и кипучая, сомневаться не приходится. Но по той же причине он явится убивать любого врага, если тот помешает работам по главному детищу. А вот доказать, что его паровозный котел с самоварной трубой - опасное оружие, пожелает почти наверняка.
        - Вы правы, револьвер мне понадобится. Но - очень большой. Я не верю ни в попытку убийства, ни в дуэль по правилам. Зато, полагаю, после всех переделок мистер Ханли вздумает испытать «Ныряльщика» в атаке.
        - Корабельный револьвер?
        Уэрта-старший доволен. Улыбается.
        - Что ж, молодой человек, у меня найдется то, что вам нужно. Только… Я прослежу, чтобы Ханли снарядил шест вместо мины чем-нибудь безобидным. Чем-нибудь, что даже сослепу не перепутать с миной. Скажем, бочонок с краской. Полагаю, условное утопление «Невского» более чем удовлетворит его честолюбие. Полагаю, вы согласитесь на условную дуэль?
        И были чертежи на салфетках - потом они отольются тушью по белой бумаге. И были спор, и смех. Дотемна. Решения. Например, такое: с утра мисс Берта отправляется на рынок. Чувствует себя дура дурой. Да еще время от времени хихикает. Надо же - явиться во фруктовый ряд с циркулем для калибровки ядер! Продавцам не до смеха: еще никто так придирчиво не выбирал фрукты, равно отвергая слишком большие и слишком мелкие, прося показать товар со дна корзин и обещая за обычные плоды - если подойдут - совершенно несусветные деньги.
        Вот у этой девушки, кажется, то, что надо. Персики. Самые поздние. Семь из десяти… И достаточно много: ослик, повозка гружена доверху.
        - Вот эти я возьму. Тысячу наберете? Замечательно! Джеймс, проследи за погрузкой. А эта южная краса - вам.
        Белокурая девчонка рассматривает портрет миссис Пикенс на казначейском билете. Сто долларов. Фермерская дочь, наверное, такой бумажки еще и не видела.
        - Мисс ла Уэрта… - смущается. - Это ведь не для еды, да? Это как-то связано с пушками?
        Берта понижает голос до драматического шепота:
        - Угадала. Но не кричи об этом на весь рынок. Здесь полно ушей, способных этой же ночью податься на остров Морриса.
        - А ваши…
        - Слуги? Отец всем выписал вольные. Чем бы ни закончилась война, они при своем останутся. Смысл бегать?
        - Ясно… - белокурая думает.
        - Юная леди, вы желаете перещеголять меня в щедрости?
        - Нет, мисс ла Уэрта! - странно, простое обращение звучит в устах девушки почти как воинское звание. Как «капитан» или даже «полковник»! - Но ведь это для флота… Денег не надо! Просто - победите.
        Поворачивается и идет к пустой повозке.
        А мисс ла Уэрта стоит с сотенной купюрой в руке, смотрит вслед… Дура дурой! Хорошо, Эванджелина растормошила. И постанывающий под тяжестью сочных плодов экипаж повернул - к порту. Милая, совершенно пристойная картина: патриотичная девица решила угостить союзников персиками последнего урожая.
        - Всплываем! - Ханли взялся за рычаг опорожнения носовой цистерны.
        - Но, сэр… Они СТРЕЛЯЮТ!
        - Если бы они хотели нас утопить, они бы это сделали. Не знаю, что там стучит по обшивке - но оно явно не способно пробить даже тонкое котельное железо… Всплываем. Джентльмен должен уметь проигрывать. Опорожнение цистерн по счету три! Раз…
        На этот раз - никаких ручных насосов. Шипит сжатый воздух, вытесняя воду из балластных цистерн. Вот и борт корабля, до которого так и не удалось добраться.
        - Эй, на «Невском»! Чем вы стреляли, если не секрет?
        - Тайну за тайну! Что у вас на шесте?
        - Бочонок с краской.
        - А картечницу зарядили персиками. Специально подбирали… Знаете, как нелегко было подобрать пятьсот персиков - точно под двухдюймовый калибр? Ну, остальные тоже не пропадут… Не желаете ли угоститься тем, что не пришлось по вкусу «кофемолке»?
        - Нет пока. С вашего позволения я повторю атаку несколько раз. Мне все-таки нужно отработать удар под броневой пояс…
        Весь день заполнен маневрированием по внутреннему рейду. Дважды в воде расплывается багряное пятно - будто под винт попал кит или крупная акула. Четырежды подводная лодка честно всплывает, не добравшись до добычи.
        И вот снова - салон. Корзинка персиков на столе: некондиция. Три невеселых человека. Капитан и его помощник, узнавшие, что их великолепный корабль можно разменять на пару паровозных котлов с винтами. И третий, что до вечера успел умереть четырежды. Пусть и условно… Хорэйс Ханли недоволен детищем. И не понимает, что совершил революцию в деле защиты побережий.
        - Я не слишком задел вас своей недавней напористостью, сэр? - спрашивает тускло. - Простите, капитан, но сочетание двух главных страстей - любви к техническому прогрессу и любви к отечеству - ужаснейшим образом отразились на моих манерах. И ради чего?
        Неприятно смотреть, как активный, деловитый человек превращается в мямлящую тряпку. А ведь подбадривать товарищей по корпусу у кадета Алексеева когда-то получалось неплохо. Особенно если нужно было их подбить на какую-нибудь каверзу… Это вышло почти само собой, чуточку против воли: шаг вперед, ясный, дружеский взгляд в глаза, правая рука на плече собеседника - а левая за спину, и пальцы скрещены. Слова - за них потом будет стыдно.
        - Вы хорошо поработали, сэр… Даже здесь, на учениях, вы потеряли тридцать шесть человек - а уничтожили более шестисот.
        - Я создал оружие самоубийц…
        - Нет, сэр! Оружие героев. Позвольте напомнить вам слова вашего же - американского и южного - вождя: «Дерево свободы требуется поливать кровью тиранов и патриотов». Но от вас зависит, чтобы этой крови патриотов понадобилось меньше. Потому - дорабатывайте машину! В ней нуждается не один Юг. В ближайшую встречу я поговорю с посланником Стеклем о приобретении чертежей улучшенного образца для нужд русского флота…
        Теперь обе руки сложены за спиной, в голосе деловой ледок, перехваченный у того блокадопрорывателя, как его… а, Норман Сторм.
        Ханли просветлел. Наговорил кучу восторженных слов, озарился несколькими гениальными идеями - о, сугубо предварительными! - и исчез за дверью. Даже надкушенный персик забыл. За ним заторопился и Мецишевский, по извечной для старшего помощника суете. Уходя, показал поднятый кверху большой палец. Поляк, шляхта. Наверняка в крови - крылья за спиной, склоненная пика, смерть или слава впереди…
        Алексеев с отвращением осмотрел руки. Словно гальюн драил… Пора бы понять, что время проказ прошло. Что грозило однокашнику, послушавшему друга Женьку? Наряд-другой, не больше. В крайнем случае - самое страшное! - отняли б день от отпуска. А Ханли угробится сам и потащит за собой других. И вместо волны, красной от краски, чей-то борт лизнет волна, красная от крови.
        - Ладно, - пробормотал Евгений, - сами кашу заварили - сами и расхлебаем. Думай, голова…
        Новый «Александр Невский» оказался на удивление просторен. Иные матросы радовались свободным кубрикам. Унтера обживались в каморках с парусиновыми стенами - не хуже прежних офицерских кают. Так отчего бывший кондуктор по артиллерийской части, а ныне командир погонной батареи, прапорщик по адмиралтейству Гришин, оглядев офицерские хоромы, потемнел, как грозовая туча?
        - Что хмуришься, Пантелеймон Григорьевич? Я местом доволен. Хотя и остался в прежнем состоянии. Да еще и чужим делом седую голову забиваю. Мое дело паруса, не пушки. Что поделать - случай выпал вам, канонирам.
        - Лучше б его не было, того случая. Корабль не подрос, людей убавилось. И каких людей! Со старшим артиллеристом прежним мы и Волынский люнет прошли, и Малахов курган. Не будь приказа, Севастополь бы не оставили. А капитан, знаешь, на «Авроре» в Петропавловске против союзной эскадры стоял. Британцам с французами не по зубам был Федоровский! А тут - на краю земли, от каких-то янки…
        Сжался могучий кулак, способный забить в пушку заряд не хуже банника, а с банником - разметать роту ворвавшихся на батарею французов. Разок и пришлось, свидетельство тому - Георгиевский крест, единственная матросская награда, которую можно носить офицеру. Хотя бы потому, что этот крест и есть пропуск к офицерскому званию. Что требуется по Морскому уставу для того, чтобы унтер при надобности превратился в прапорщика? Восемь лет непоротой спины. А что гарантирует спину, даже по суду? Серебряный или золотой крестик с ездецом, поражающим змея.
        Теперь половина кают-компании - с такими крестами. Так и должно быть: как раз восемь лет прошло с недоброй памяти Крымской войны. Вот и засверкали золотыми погонами и украсились фуражками те, кто на Малаховом кургане, при Свеаборге, Одессе и Петропавловске не посрамил матросской бескозырки.
        Разместил нехитрые пожитки… все равно пусто. И свет - раньше падал сверху, сквозь решетки световых люков, настоящий, солнечный. Теперь - глухие стены и масляная лампа, что днем, что ночью. Запах свежесмоленого дерева. Толстая дубовая подкладка, на которой пока не лежит броня. Что-то это напоминало…
        Что именно, Пантелеймон Григорьевич понял, царапнув фуражкой о низкий потолок. Что поделаешь, рост. На Малаховом, в блиндажах, не раз и лбом доводилось припечатываться.
        На верхних палубах фрегатов он и забыл, каково это - толстый дощатый настил над пушками. Так было и на «Невском» - если не считать того, что на ретирадную батарею временами относило из невысокой трубы дым, все было почти так же, как и до Севастополя. Началась война - и все повторилось, словно время двинулось вспять. Победа, потом железные корабли врага, перед которыми паровой фрегат не лучше, чем парусник перед пароходами в Крымскую.
        Был фрегат, и не стало фрегата. Стал казематный броненосец, пусть пока и без брони. Крепость. Что ж, крепости ему защищать не впервой! Ну, раз такой расклад… Гришин снял фуражку. Перевернул. Одним движением вырвал распиравший верх обод, заломил обмякшую тулью назад, по-нахимовски. В траншеях, блиндажах да казематах сподручней. И потолок реже царапать, и голову при ударе защитит верней. А главное, Павел Степанович так носил…
        Прозвонил колокол. Две склянки. Пора в капитанский салон, на совет. Молодой прапорщик с сединой на висках шагнул за порог своего нового обиталища - и на этот раз ему не понадобилось пригибаться.
        Командир бывшего фрегата, а ныне недостроенного броненосца, окинул взглядом военный совет. Прежде такого кабинета не было даже у адмирала. Да, у Лесовского были окна - отгороженные парусиновыми выгородками под жилье штабных чинов. Мебель в стиле ампир дополнялась двумя чугунными чудищами на поворотных станках. Злые языки спорили - то ли ретирадную специально создали под «цареныша», то ли Лесовский не доверяет унтерам, боится, что пропьют судовой хронометр…
        Теперь ни адмиральского салона, ни окон, ни шестидесятичетырехфунтовок: все перемололи в труху чужие ядра, все срезали и отдали на дрова и в переплавку. На месте старого салона - ничего, только воздух над блиндированной палубой да дымок из новой, двухслойной, скошенной назад трубы.
        У стола - лучшего каролинского дуба, но плотницкой работы, рубили мастера с верфи - как в былые времена, люди пополам. На одной стороне - «старые» господа офицеры по адмиралтейству. На другой вновь произведенные. У тех, что из унтеров, поблескивают матросские Георгиевские кресты. У тех, что вышли из корабельных недр - и взяли их с собой наверх, - офицерские награды без бантов и мечей. Ни георгиевской ленточки, ни темляка при кортике. По уставу не положено!
        Жаль, если раскол на чистых и нечистых начнется снова. Теперь не скучный переход. Теперь война…
        Нужно найти слова. Точней, повернуть первые, почти уставные - так, чтобы люди выбрали риск, бой - и единство! Это тебе не конструкторов в жестянках на таран посылать.
        Взгляд на хронометр. Прошло всего четырнадцать минут - а кажется, четырнадцать часов. Взгляд скользит с циферблата на крышку… «Мичману Лесовскому - в память о совместной службе. Лучше шторм, чем штиль! Товарищи-гардемарины». Хронометр оставили человеку, который наверняка выживет. Передаст реликвию семье адмирала… Ошиблись. Через несколько дней - бой. Снова без брони лезть на мониторы и береговые батареи. Совет колебался - но дело решило упоминание о товарищах, которые воюют… а не расстреливают паровозные котлы персиками! Только вот теперь старший помощник задержался.
        - Господин капитан, разрешите вопрос! Теперь, когда совет распущен… Неужели есть новости с наших кораблей? От посланника? Или союзники сообщили? Я понимаю, не говорить команде могут быть соображения, но раз уж вы сказали - действуют успешно, то, возможно, и какие подробности узнать?
        Алексеев развел руками:
        - Никаких подробностей. А источник мой вот.
        Адам Филиппович недоуменно принял в руки вчерашний номер «Ричмондского вестника». Что командир аккуратно изучает каждый номер, все знают. И сами просматривают. Взгляд зашарил по страницам… Неужели вчера просмотрел - такое? Увы, нигде ничего. Даже в самом мелком шрифте. А ведь успехи русских крейсеров наверняка были бы на первой полосе, и крупно!
        - Вот, - ноготь Алексеева отчеркивает строчку в коммерческих новостях - все-таки первая полоса! - Здесь.
        - Состояние гаванского рынка? «Хлопок поднялся на тридцать пунктов и продолжает расти…»
        - Именно, Адам Филиппович. Хлопок растет - значит, наши гуляют на торговых путях! Крупнейший поставщик хлопка уже не Юг… Индия! А раз продолжает расти, значит, дела с перехватом наших товарищей у Королевского флота обстоят нерадужно.
        У Берты ла Уэрта с утра - новая работа. Обойти конторы, потребовать хлопок - по официальной правительственной цене. Со всех понемногу. Испанцы, датчане и голландцы ругались. Свои - молча открывали склады. Потом перед Бертой оказывалась типовая бумага. Заем, хлопковый, на нужды флота, десять процентов годовых…
        Притворный вздох.
        - Я не имею права подписывать адмиралтейские бумаги… Вот эти мы приготовили заранее, отец подписал. Осталось проставить сумму - в тысячах фунтов хлопка…
        А вот печать она поставить может. Раз, другой… На третий - никаких бумаг. Лишь хитрый прищур. Несколько слов по-немецки - чтоб прошли мимо черных ушей.
        - Я верно догадался, фройляйн?
        - Да, майн герр.
        - Тогда уберите бумаги. Я дарю флоту сто тысяч фунтов. В конце концов, бомба может и на мой дом упасть, разве нет?
        А потом - довезти белое золото до верфи. Расстояние - меньше мили, но эта миля тонет в крике погонщиков и стоне мулов. «Если бы у нас было железо!» Тогда между верфью и торговым портом пролегли бы рельсы. Увы, до войны никто не удосужился. А и провели бы ветку - так за полтора года войны все рельсы успели бы превратиться в броню, пушки или паровые машины.
        Вот - порт. Оцепление в серо-зеленых шинелях тяжелой артиллерии. Алые кепи, алые воротники. Вот - низкая, срезанная едва не до самой воды, палуба русского корабля. Это очень хорошо, что низкая! Ограждение срублено, вместо него укладывают хлопок. Зато внутри - баркасы и гички. Борт к борту. Брат, что-то объясняющий сухопутному артиллеристу.
        - …грести будут русские. Когда шлюпки упрутся в отмель, вода вам будет выше, чем по колено. Дно - песок. Пляжная прогулка…
        В декабре. Пусть и каролинском. Льда нет, и хорошо - значит, в следующем году будет урожай персиков. Но высаживаться придется в самое злое, зябкое утро, в какое часовые поверх шинели норовят завернуться в одеяло и из грозных защитников превратиться в нахохленные кульки с ружьями.
        С крыши каземата доносится павлинье карканье, как обозвал свой голос русский капитан. Там тоже укладывают белое золото. У орудийных портов и смотровых щелей рубок пока нет броневых ставен, а тюки хлопка спасут хотя бы от пуль.
        А вот и брат. «Пальметто Стэйт» поднимает пары. Им - прикрывать русского своей броней.
        - Ну вот и все, сестра. Думаешь, ты зря с утра на ногах? Скоро начнется, и начнется интересное. Помашешь мне с крыши?
        Барометр поднимается. Значит, скоро молочное марево тумана развеется, и люди на кораблях смогут, обернувшись, увидеть, как провожает их город.
        А потом на гавань опустится новый занавес. Пороховой.
        Лоцманская проводка… Капитану даже повторять команды не приходится - только стоять рядом. Сейчас рискует тонкой шкурой «Невского» другой. Вот ударила батарея Грегга. Полгода назад - конфедеративная, сегодня - федеральная. Сейчас не важно, в чьих руках она будет завтра. Дробь всплесков - но разрывов нет. Сплошные ядра. Принимают за броненосец. Надо бы увеличить ход, быстрее проскочить опасное место. Но отдать команду капитан сейчас не может. Не раньше, чем примет командование на себя.
        - Рекомендую повысить ход до полного.
        Лоцман морщится, но бросает в трубу машины:
        - Полный вперед.
        Это броненосец мог бы себе позволить пройти под огнем медленно. Да и в нынешнем виде наполовину переоборудованный фрегат в состоянии перенести не один десяток попаданий малокалиберных ядер этой батареи. Но на палубе, плечо к плечу, грудь к спине - как сельдь в бочке - сводный батальон десанта. Все - уроженцы Чарлстона. Все - добровольцы. Им первым врываться на берег, сквозь огонь и воду.
        Янки стреляют вяло, не стараются. Хорошо… Видимо, приняли за настоящий броненосец: форма корпуса уже та. Значит, считают, что их ядра не смогут причинить вреда… Еще три минуты в зоне обстрела. Две. Одна…
        Удара он не почувствовал - слишком несолидно пудовое ядро по сравнению с четырьмя тысячами тонн корабля. Но стоит повернуть голову - и взгляд ловит разлетающуюся щепу, разбросанное прикрытие… Руки за спину!
        - Повреждения?
        Да, именно в такой последовательности должен спрашивать капитан.
        - Только один баркас.
        - Ясно. Потери?
        Число - американцев. И два русских имени. Не насмерть. Слава богу, не насмерть… Впереди форт Вагнер. Молчит. Северяне не ждали атаки с востока, со стороны моря. Теперь - увалиться к краю фарватера, чтобы десанту грести поменьше. Лоцман командует: «Средний ход». «Малый». «Самый малый»… Все. Больше ни фута. Дно, конечно, мягкое, в прилив можно будет сняться… если застрявший корабль доживет до прилива. Поворот - лагом к острову. Грохот падающих вниз якорных цепей. И сразу:
        - Принимаю командование кораблем на себя. Десанту - начать высадку!
        Хлопок валится на скошенные дубовые борта - и вслед за ним в воду срываются шлюпки. Началось.
        Ждать… Вот чего Пьер Густав Тутан Борегар совершенно не переносит! Даже когда командуешь нормальным сражением, и ровные ряды полков, увенчанные яркими полотнищами знамен, перед тобой как на ладони - все равно хочется вылететь вперед и раздавать команды, летать вдоль строя, слушать музыку боя и исправлять его рисунок - на месте, в огне. А стоять в тылу, и выслушивать гонцов, и пытаться понять, что же впереди происходит, по шуму стрельбы… Хуже не придумаешь. А сегодня светит именно это: командование вслепую.
        Лезть в заросли с первой волной высадки - потерять управление. Поэтому, когда десантная флотилия спустила шлюпки, он остался на корабле - выбрав союзнический. «Невский» больше, и командующий береговой обороной Чарлстона не стеснит русских моряков. Опять же, как бы ни натянуты были отношения с Алексеевым - это лучше, чем стоять на посудине Такера! По крайней мере, если в кабаке встречаются солдаты и матросы Конфедерации, нередко доходит до кулаков. Но если в тот же кабак заглядывают русские - никаких ссор! Хотя бы потому, что они равно пьют со всеми… и бьют исключительно зачинщиков. А потом следят, чтобы те попали на гауптвахту по принадлежности. К своим. Те накажут не за то, что дрались, а за то, что затеяли свару при русских.
        Нет, он не опустился до того, чтобы самому вращать рукоятку, засыпать в бункер патроны или наводить на врага изрыгающую пламя шестерку стволов. Встал рядом с митральезой и принялся отдавать команды:
        - Прошерсти кусты справа. Теперь возьми левее, они носы повысовывали…
        Знание русского не нужно - наводчик из испытательной команды завода Уэрты. Первые распоряжения были - со скучающим видом. Генерал облокотился на хлопковое прикрытие, прищурившись, проследил, как пули выбивают фонтанчики из песчаных брустверов янки. Почти как залп… только чуть растянутый во времени. И послушный.
        Дружные щелчки по толстому дереву, глухие удары о тюки хлопка. Долгий визг рикошетящей пули. К кому-то зовут врача. Но шестихоботное рыло - без команды - ведет вдоль ветвей облако из щепок, листьев и росы. Вот вниз упало тяжелое. Снайпер? Неважно. С берега снова летят пули, но свинцовый ливень он встречает под крышей.
        - Кажется, скорострелки перехвалили.
        Борегар обернулся. Русский коммандер. Руки заложены за спину. Лицо каменное. Почему все моряки старательно копируют манеру Джона Буля? Мальчишка впервые ведет корабль в сражение. С чего бы ему оставаться и внешне бесстрастным? Есть вполне уместные в бою чувства - ярость, азарт, гордость. И у мистера Алексеева внутри наверняка кипит. Иначе не задавал бы глупых вопросов.
        - Ваше превосходительство, не желаете подняться в штурманскую рубку? Обзор лучше, а амбразура не столь широка. А эту мы закроем… Потери при картечницах достигли шести человек.
        - Этого делать нельзя. Выстрелы придают бодрости десанту.
        - Ясно. Тогда я прикажу открыть огонь и из орудий.
        Раньше не мог? Нет. Это следовало обговорить на берегу. Увы, армия и флот готовили высадку практически по отдельности. Зря. За соперничество - вовсе не глупое, оно заставляет людей быть лучше - придется платить жизнями солдат и моряков.
        - Отлично. Сделайте это, сэр!
        Долго ждать не пришлось: сначала корабль легонько тряхнуло от залпа, потом - от упавших на время перезарядки боевых ставней. Пока не броневых, но неплохо держащих пули. Адскому косильщику на мгновение сбило прицел, но он продолжил тяжкий труд, взбивая брустверы янки попышней, словно заботливая мать - подушки отходящих ко сну чад.
        Наконец там, у песчаного пляжа, десант посыпался со шлюпок в воду. Последние шаги… Поверх голов, густо - пули поддержки. Еще выше - «практические» болванки из четырех пушек Уэрты, выпущенные с высоким прицелом. Их судьба, никого не сразив, тускло хлюпнуть, на мгновение взбаламутив тину притаившегося за песчаной полосой и редким кустарником болота… Все ради того, чтобы рвущиеся к берегу артиллеристы слышали за спиной знакомые голоса. Чтоб им было чуточку веселей.
        Зато работу скорострелок - пусть и настолько же бесполезную, только треск да щепки от невысоких деревьев - они видят. Что еще важней, этот треск слышат и янки. Прямо над головами. Пока под ногами хлюпает, десант идет молча. Но вот промокшие ботинки ступили на сухой песок - и начинается настоящая атака. Офицеры и знамена вперед! Знаменитый «клич мятежников» из тысячи глоток.
        Теперь - не попасть в своих. Голос Алексеева:
        - Орудия - дробь!
        Митральеза продолжает заливаться. Верно, она же не пушка…
        - Прекратить огонь, - распорядился Борегар, довольный, что последняя команда досталась ему. Все-таки картечница - чудо. Батальон стрелков она, конечно, не заменит - хотя бы потому, что не в состоянии пойти в штыки и выкурить врага из заболоченного леса. Зато ни одна рота, как ни учи, не сможет мгновенно переносить огонь, следуя за указующим перстом офицера.
        Генерал дотронулся до стволов. Готов отдернуть руку от жара, но ладонь ощущает лишь нежное тепло. Машина смерти ластится, как кошка, словно догадывается, что рядом - один из людей, от которого зависит ее судьба. Командир расчета, инженер-оружейник, пусть и в мундире капрала - разочарован.
        - Всего толку вышло, что руки погреть. Ну, еще, кажется, снайпер. Но патронов извели… И времени. Столько мучились с ограничителем!
        - Ограничитель - это что?
        - Вот, - ловкие руки поворачивают митральезу, звонко щелкает металл, и на ладонь Борегару ложится тяжелая штуковина из стального кружева, - моя работа. Патент взял, хотя и пополам с Уэртой. Его общая идея, моя разработка. Между прочим, если б нам станки из Балтимора не поставили…
        - То что?
        - То этой штучки бы не было, и эту леди - хлопок по казенной части картечницы - заклинило бы на пятом десятке выстрелов. В среднем. Кстати, и теперь иногда патроны заедает. Но какая разница? Стреляли здорово, а результат - зря лес изуродовали. Если у янки кого и убило, то на их стрельбу это не повлияло никак.
        Борегар упрямо склонил голову. В такие минуты он становился похож на маршала Пеллисье. Не столько «бородкой крестоносца», сколько способностью выслушать приказ - хоть императора Наполеона, хоть президента Дэвиса - и поступить по-своему. За это и не любим в Ричмонде.
        - Повлияло, разумеется. Они стреляли, да… вопрос - куда?
        - По нам.
        - Верно. А не будь нас, били бы по лодкам, по бредущим к берегу солдатам - а здесь подлое дно, за башмаки хватает. Мы не убивали янки, мы спасали жизни наших ребят. Так что картечницы я у вас возьму. Все, что изготовите.
        Поймал недоуменный взгляд. И - делать все равно нечего - снизошел до объяснения:
        - Это не просто хорошее в инженерном смысле, эффективное оружие. Не знаю, как у вас вышло, но впервые с тех времен, как неизвестный оружейник выковал первую шпагу, я вижу перед собой не просто новейшее средство истребления себе подобных, но оружие джентльмена…
        Чем больше говорил, тем больше уверялся в своей правоте. Действительно, что такое митральеза Уэрты? Кофемолка, да - но кофемолка-леди, капризная и нежная. В руках джентльмена - страшное оружие, в руках дикаря - бесполезная обуза, заевшая на первых выстрелах. То, что для боя нужен расчет из двух человек - не страшно. Благородные воины былых времен, взять хоть Роланда, а хоть и Сида Кампеадора, не обходились без оруженосцев. Зато, располагая такой малой помощью, успешно сражались против многих.
        Митральеза отлично ложится на характер южанина. В начале войны многие записывались в полки рядовыми лишь потому, что джентльмену неловко командовать другими джентльменами. Иные до сих пор крутят носами, не желая принять хотя бы взвод. Зато от скорострелки откажутся вряд ли. Тем более, у нее искренний и благородный характер. Стреляет прямо - не умеет выковыривать из нор тех, кто зарылся в землю, но если враг осмелится подняться в атаку - поможет остановить. Итак, это оружие сдерживания, а не убийства. Защиты, а в старые времена фехтование именовалось «искусством защиты» именно из стремления облагородить науку о протыкании, разрезании и нарубании ближнего в лапшу…
        Через минуты, что кажутся часами, от берега приходит лодка с первыми докладами - и с ранеными. «Наступление развивается». Тех, кому не судьба шагать по дрожащей под башмаками земле вперед, тащат вниз - лазарет ниже ватерлинии, там безопасно. Снова лязгают якорные цепи. Небронированному кораблю следует отойти за спины более защищенных товарищей, потом за мыс. Поддержать атаку батареи Грегга, занятие позиции «Болотного черта»…
        Тех же, кто остался на берегу, ждет новая работа. Нужно устроить батареи прежде, чем явятся бронированные чудовища северян. К острову идут новые лодки - и на этот раз среди серых мундиров гарнизонных солдат белеют пятна русских рубах. Команда, что поможет с пушками. Следует признать - не вслух - новые орудия те освоили с удивительной легкостью. Может быть, оттого, что капитан заставил их вызубрить составленные конструктором наставления наизусть?
        Глаз краем задел угловатый силуэт. «Пальметто Стэйт» и «Чикора» сидят в засаде - точно за разнесенным в щебень фортом Самтер. С батарей янки их видят прекрасно - но дострелить ничем не могут. А вот флот заметит не вдруг… Над трубами - малозаметный дымок. Котлы прогреты, но давление до полного не поднято. Зря, что ли, две недели танцевали с «Невским» по внешнему рейду, причем русский корабль изображал противника? Что ж, остается надеяться, что «безопасные упражнения в навыке таранения», разработанные русским адмиралом по фамилии Бутаков, пошли флотским на пользу. «Невский» поспешно уходит внутрь, в гавань. Успеет? Его толстая деревянная обшивка не рассчитана на близкое знакомство с мониторами. Но это не означает, что он не примет участия в предстоящем бою. Если все пойдет по плану, янки скоро получат еще один сюрприз, тоже русский. Вот он! С берега замерцала яркая звездочка. Гелиограф.
        Над «Чикорой» взлетел красный вымпел. Видят врага. Карты сданы… и на этот раз они краплены Югом!
        Прапорщик по адмиралтейству Гришин бой принял на берегу. Да, почти Севастополь. Только землица другая, скорей, похожая на чухонскую - дряблая, чавкающая под ногами. И все-таки возвышенное местечко нашлось: сложенный из бревен и мешков с песком рукотворный холм, некогда служивший корректировочным постом при осаде форта Вагнер.
        Он идею-то и подал - припомнил, как запертые в гавани парусные корабли били через холмы и курганы вперекидку. Так что, едва десант сорвал изорванное пулями звездно-полосатое знамя со стен форта Вагнер, на одном из земляных бастионов немедленно развернулся русский корректировочный пост. А дальше, на мысе Каммингс Пойнт, поспешно готовится к бою главный аргумент, который должен решить исход дня. Так что следовало просто продержаться. Двум небольшим броненосным таранам и одному здоровенному, но пока не броненосному придется отразить атаку полноценной северной эскадры из шести мониторов и одного большого броненосца. «Нью-Айронсайдз» снова показал неуязвимые железные бока!
        Ход и исход последовавшего сражения предопределили не флотоводцы, а инженеры. Расчет на малые дистанции боя сыграл с американскими кораблестроителями дурную шутку. Мониторы не были рассчитаны на падение снарядов сверху. Ну а вторую часть шутки придумал сам адмирал Далгрен, разработав гладкоствольное орудие, способное одинаково хорошо стрелять при любом угле возвышения.
        Его южный соперник, ла Уэрта, получил готовые болванки - и высверлил их по-своему, уменьшив калибр, зато снабдив нарезами внутри и кольцевыми стяжками снаружи. А еще он поменял снаряд. Вместо хрупкого чугуна - липкое железо.
        Амбразуры в скошенных бортах броненосцев конфедеративного типа нисколько не мешают задрать ствол орудия хоть в зенит. Станки и крепления тоже рассчитали на подобное художество. И вот теперь спрятавшийся за островом русский корабль безнаказанно изображает гаубичную батарею. Которая, против всех довоенных рассуждений, с восьмого залпа достигла накрытия - и больше не выпускала головной монитор из рощи фонтанов.
        Если бы у снарядов были пояски… И неважно, произошло ли вредительство из жажды наживы, сочувствия делу Севера, простой нехватки сырья или было попыткой упростить технологию в надежде дать больше снарядов измученному неравной борьбой флоту. Важно одно: накрытия никак не переходили в попадания. Рассеивание оказалось просто чудовищным! А случайный снаряд, удар которого должен был оказаться для монитора тяжелым или фатальным, не преодолел слабую броню - ни палубную, ни на крыше башни.
        После боя адмирал Далгрен осмотрит вмятину. И задаст загадавшему очередную загадку миру вопрос:
        - Чем они стреляли?
        Вмятина окажется продолговатой. Бракованный снаряд ударился о броню плашмя! Но интересно Далгрену станет после боя. Теперь же он отдает приказ запутавшемуся в облаке разрывов «Монтоку» немного отвернуть… Увы, головной монитор не разглядел сигналы флагмана.
        Кораблю ничего не угрожало, но стофунтовая болванка вызвала град из заклепок, что ранили несколько человек и повредили точную механику механизмов наведения. Всего одна заклепка - и напротив громадной пятнадцатидюймовки заела броневая ставня, лишив корабль самого мощного и совершенно исправного орудия.
        Увы, с болотистого берега внутрь надвигающихся железных коробок не заглянуть, а потому Гришину ничего не остается, кроме как корректировать недолеты и перелеты, фиксировать накрытия и попадания. На душе скребут кошки от осознания, что вся русская стрельба для толстокожих янки - что горох об стену.
        А потому, когда монитор выстрелил по вышедшей на перехват «Чикоре», Гришин ожидал лохм пробитой брони, пожара… Ничего! Одиннадцати дюймов оказалось недостаточно. Ядро помяло железные полосы, некоторые сорвало - и тяжело соскочило вниз. Этого не должно было быть… но случилось. Экипаж монитора боялся своих пушек, а не врага. Потому орудия зарядили всего лишь десятой частью номинального заряда.
        Итак, монитор сделал ход - броневая ставня опущена, единственное орудие заряжают. Очередь «Чикоры». Залп! Точно такие же одиннадцатидюймовки, только схваченные поверх стальными обручами. Полный заряд! Вот только броня в башне монитора не чета конфедеративной. Железо то же, но никаких полосок. Сплошное - и вдвое толще.
        Результат - вмятина.
        У обеих сторон есть три-четыре минуты. На «Монтоке» пытаются привести в порядок главный калибр. Чтобы устранить заклинивание, нужно - всего ничего - выйти из-под толстой брони. И, не обращая внимания на душ с осколками, выбить вредоносный кусок железа. Такое делали, и не раз… И даже обходилось без убитых. Статистика: пушка Уэрты в самых умелых руках стреляет раз в две минуты. Орудие Далгрена - раз в три-четыре. Несколько матросов во главе с лейтенантом сунулись было на палубу… им позволили выйти. А потом из штурманской рубки «Чикоры» хлестнули очереди.
        Когда упал последний из храбрых янки, капитан конфедеративного броненосца снял фуражку. После чего сообщил в воздух:
        - С абордажами покончено, джентльмены…
        В башне «Монтока» теоретическими измышлениями не баловались. Просто увеличили заряд последней рабочей пушки до половины штатного… Теперь следовало лишь ожидать, который из кораблей успеет выстрелить первым. Лучшей оказалась выучка у команды монитора. В каземате «Чикоры» образовалась неаккуратная дыра. Сколько орудий ответят? Одно - и мимо! Что ж, пушки свое дело сделали - пришла пора наносить таранные удары. И уворачиваться…
        Суровый Джек Такер, оправдывая прозвище, поднял сигнал: «Ринуться на врага и потопить его». И броненосцы ринулись - бросая в топки ветошь, заливая подшипники ледяным маслом, удалось поднять ход аж до шести узлов. В первой атаке им не получилось ударить ни один из мониторов, куда более коротких, чем русский фрегат, но кораблям северян пришлось уворачиваться, и вместо ровной линии образовалась куча. Теперь численный перевес означал всего лишь вероятность, что из дыма выглянет свой. И, того и гляди, получит «дружественное» ядро…
        Спустя два часа гелиограф промерцал: «Броненосцы отходят». Если бы… Пылающий остов «Пальметто Стэйт» едва успел приткнуться к берегу, над развороченным казематом вился сигнал об общем отступлении флота. «Чикора» потеряла руль и, хотя еще держится на плаву, отойти сможет разве с поверхности на дно. Так что сигнал предназначается «Невскому»… а тот уперся рогом и запрашивает лишь поправки!
        Гришин трижды передавал приказ об отходе, и трижды ответом становился залп из болванок - в дым, наугад - и требование поправок. Пришлось передать патетическое, из головы:
        «Флотилия Чарлстона уничтожена. «Невскому» отходить. Отомстите за нас!»
        Прапорщик если и преувеличил, то ненамного - «Чикора» начала садиться носом, из носового порта выкинули белое полотнище. Шлюпки? Были. Спущенные с северных кораблей. На маленьком броненосце целых не осталось…
        У северян потери не меньше, но размазаны по многим кораблям. Долго не покажутся в море «Монток», «Нэхэнт» и «Вихокен». Первый избит «Чикорой», у второго разорвало пятнадцатидюймовку, третий получил удар тараном - по касательной, но клепаные швы разошлись и фильтруют воду. Помпы справляются, но и этот монитор идет чиниться. Впрочем, с острова видно лишь то, что сравнительно целые корабли отворачивают в море.
        «Невский» наконец снялся с якоря, но уйти не успевает. Расстрела в упор не будет - но ему и с десятка кабельтовых не выдержать. А вдоль фарватера торопится «Нью-Айронсайдз», и - вот беда - в состоянии работать всем бортом. Пока стальная гора молчит. Не желает попусту тратить ядра на то, что кажется другим броненосцем того же размера. В американском флоте привыкли пробивать броню в упор. Идет осторожно, по середине фарватера - у янки лоцмана нет, приходится пользоваться картами.
        Вот броненосец поравнялся с фортом Самтер. Там, в руинах, сидит человек - как сидел и в прошлый штурм. Перед ним - рукоять подрывного устройства. Провода уходят в воду. Там, на самой большой в гавани Чарлстона глубине, затоплен паровозный котел, очень похожий на лодку Ханли. Заполнены водой балластные цистерны, и герметичная емкость дремлет на дне. У нее ни винтов, ни храброго экипажа - зато в объемном чреве прячутся двадцать тонн лучшего пироксилина, смешанного для пущей мощности с селитрой.
        В августе большая мина не сработала: человек у рукоятки решил, что топить янки миной слишком подло. Теперь, в декабре, при адской машине состоит человек, что неделю назад вместо дома обнаружил воронку. Он ждет. Вот над русским кораблем опадает и вновь взлетает сигнальный флаг. Пора. Рукоять переброшена. Контакт замкнут. Долгое мгновение - и посередине «Нью-Айронсайдз» встает столб из воды и песка. Выше борта, выше коротких мачт - да чуть не выше солнца. Корпус броненосца взгорбился, как у сердитого кота, и осел в воду вместе с поднятой взрывом водой. Корабли, построенные без водонепроницаемых переборок, случись им разломиться пополам, умирают быстро.
        Не спасся ни один человек. На глубине семи морских саженей упокоились матрос Джон П. Бобб из Нью-Гэмпшира, которому три дня оставалось до истечения срока службы; сразу четыре моряка, носящих фамилию Браун; негр Джеймс Ф. Коллинз, капитанский повар; канонир Джекоб Эдж, на год опередив судьбу, определившую бы ему при ином развитии событий смерть от сердечного заболевания; и даже первый, возможно, в истории ВМФ США моряк-филиппинец Джозеф Астор, завербовавшийся во флот всего-то полтора месяца назад… И еще 440 человек.
        Вместе с ними на дно легли две стопятидесятифунтовые нарезные пушки Пэррота, четырнадцать гладкоствольных одиннадцатидюймовок - и тысяча тонн брони. Трудная работа для водолазных команд, но вполне выполнимая. Жаль, для того, чтобы одеть в броню «Александра Невского», и этого металла недостаточно.
        Эскадра Далгрена упрямо идет вперед. Янки - такие. Упертые! И хорошо понимают - случись флоту отступить, кампанию на острове Моррис придется начинать сначала.
        - Сигнал, немедля! - лицо Алексеева словно мрамор, но пальцы сложенных за спиной рук сжимаются и разжимаются, точно щупальца кальмара. - «Подводной лодке: спасибо!»
        Борегар кивает. Разумно. Есть в молодом человеке чувство слова, и слова своевременного.
        Северяне разваливают строй. Гремят огромные орудия - но не по «Невскому», по волнам. Среди невысоких грив мелькает похожий на бревно объект с двумя смотровыми башенками. Ханли упрямо ползет в атаку на двух узлах мускульного привода. И все еще могучая эскадра северян дает задний ход… Кончено. Еще гремят пушки «Невского», посылая вдогонку все те же «испорченно-практические». Но - сражение окончено. Победа. Которой не случилось бы, не вложи в нее каждый все - и без оглядки.
        - Как вам понравился морской бой? - тон Алексеева делано-безразличен. Внутри-то наверняка клокочет. Следует сказать что-нибудь историческое, но чувство слова подвело, и Густав Тутан Борегар всего лишь повторяет старое изречение Веллингтона:
        - Пронесло, а могло быть и хуже…
        - Точнее не скажешь, - соглашается молодой нахал. После чего крестится - широко и не в ту сторону, как все схизматики. Впрочем, какая разница? Кто сказал, что Господь не мятежник? Или - не русский…
        Остатки северных полков стоят на голом островке среди болота, плечо к плечу. Первый Южной Каролины и аж Пятьдесят четвертый Массачусетский. Штыки в ножнах у пояса. Приклады ружей - у правого башмака. Над головой - звезды и полосы, иссеченные пулями.
        Они слышат голоса тяжелых морских орудий - и не теряют надежды. Несмотря на совершенно безнадежное положение, в которое загнали себя сами. Теперь им кажется, что правильней было бы держаться за траншеи, до половины залитые солоноватой водой, и за стены фортов, неплохо разрушенные федеральной артиллерией в прошлом месяце. Пусть серый прибой захлестнул стены и брустверы - примкнуть штыки и продать шкуру подороже ничто не мешало. Кроме страха перед слитным, ни на что не похожим воплем, перед солнечным огнем на остриях штыков. Но среди замешательства твердо звучали голоса офицеров:
        - Назад! Равняйся! - и снова: - Все назад!
        Они так и отходили: ровными рядами, отстреливаясь. Потом сзади, словно сбитый с ног, но не успокоившийся драчун, под колени подкатилось болото. За месяцы осады в нем довелось пересчитать каждую кочку - и надо же, внезапность! Линии развалились, полки превратились даже не в стада - у стада хоть вожак имеется - в неуправляемые скопища людей, пытающихся вылезти на сухое место.
        Место нашлось. И топи вокруг - вполне проходимы. Вот только пока офицеры навели порядок, полки оказались в окружении. Жиденьком… Но вы попробуйте прожить четыреста шагов по пояс в трясине под метким огнем!
        Вот и остается стоять. В подсумках по три десятка бумажных патронов. Ружья - не брошены. Стрелять - без толку. Четыреста шагов трясины для старых бельгийских ружей - преграда не хуже каменной стены. Винтовки конфедератов бьют куда дальше. Положение - гаже не выдумаешь, но от моря разносятся глухие раскаты, и полки не спешат складывать знамена к сапогам победителей. Стоят. Ждут. Умирают.
        Угрозы со стороны изолированных на болоте частей нет. Так рассудил командующий высадкой. Генерал Вильям Бут Талиаферро, что еще полгода назад форт Вагнер защищал, теперь взял свое обратно, и, будьте покойны, так просто назад не отдаст. Но раз угрозы нет, к чему переводить патроны? Оставленные для наблюдения за забравшимся в ловушку противником роты даже не получили приказ вести огонь. Стоят, перешучиваются. Кто-то нашел время сменить промоченные при высадке носки на сухие. Это башмаков у Конфедерации не хватает. Обувь - забота правительственная, вот с ней и обстоит, как с прочими правительственными делами. Носками занимаются женщины - и уж они для своих мужчин расстарались. У иных солдат по десять пар…
        Неленивые найдутся всегда.
        Вот солдат в сером надрывает зубами патрон, засыпает заряд в ствол. Туда же отправляется бумага - пыж. Теперь пуля. Теперь прибить шомполом. Надеть капсюли на шпеньки. Вскинуть винтовку к плечу…
        - Что вы делаете, сэр?
        Окрик заставляет опустить оружие и встать во фрунт. Только после этого глаза докладывают, что перед тобой - русский союзник. А у кого еще в Чарлстоне черные кителя? Моряк. И, раз у него есть время прогуливаться по острову…
        - А мониторы что, ушли?
        - Ушли.
        Кривится, как и д?лжно регулярному офицеру, которому отвечено вопросом на вопрос. По взъерошенным пшеничного цвета усам видно: охотно дал бы в ухо. Но союзнику не имеет право. А потому просто повторяет:
        - Так что вы делаете, рядовой?
        Давненько в слово private не вкладывали такого сарказма. Да, тут тебе не человеки-автоматы, тут армия добровольцев. Эти, может, и не умеют носки тянуть на парадах, зато вкус победы распробовали. А на английский - бессмысленный - вопрос солдат Конфедерации всегда готов дать английский же - очевидно-бессмысленный - ответ:
        - Стреляю, сэр.
        - Куда, рядовой?
        - В ниггеров, сэр.
        На деле - в ту белую сволочь, что гонит их на убой. Но ведь не каждая пуля в цель. А при промахе по офицеру пуля сама выбирает жертву в плотном строю двух полков, которые очень не хотят сдаваться южанам. Потому что полки эти - черные!
        Не то чтобы черных солдат не водилось в армии Конфедерации. Но в южных полках не смотрят на происхождение солдата. Богатый плантатор, зажиточный фермер, горожанин-хитрец, белый голодранец, промышляющий охотой на белок, свободный негр и раб, получивший волю в обмен на винтовку, - все стоят в одном строю.
        У северян, - которые, провозгласив свободу чернокожих Юга, собственных рабов освободить не удосужились, - подход иной. Зачем ставить людей второго сорта в равные условия с прочими? А значит, создаются отдельные цветные войска - с белыми офицерами. И отправляются туда, где климат похуже. Или нужно копать побольше. В общем, остров Моррис вполне подходит.
        - Сдаться предлагали?
        - Ради ниггеров Эйби Линкольна снова мочить ноги? Без приказа?
        Проще выпросить у товарища по роте еще десяток зарядов и продолжить расстрел беззащитных людей. Впрочем, пока враг не сдался - он враг.
        Прапорщик Гришин раздумывал недолго.
        - Найдется белая тряпица?
        - Для союзника у нас найдется все… Правда, полезете в болото, сэр?
        Полковник Эдвард Хэллоуэлл знал, что обречен. Рано или поздно какой-нибудь Джонни все-таки возьмет верный прицел… А что потом?
        - Держитесь, парни. Даже если меня убьют, держитесь. Скоро вечер. За нами пришлют лодки… Помните - мы сражаемся за свободу. А дело свободы непобедимо, если не сдаваться.
        Говорить в тишине было тяжело. Особенно в тишине, наступившей после радостных воплей победителей. В тишине, нарушаемой только редкими щелчками выстрелов - и постоянными стонами раненых. Знаменосец ругается на чем свет стоит - пуля чиркнула у него по черепу, застряла под кожей. Боль, должно быть, сильная, но стонать при знамени могучий капрал себе не позволяет. Ругаться - другое дело. Все солдаты ругаются, разве нет?
        Он припомнил, как во время одной высадки старуха-каролинка в голос пожалела бедных мальчиков-лейтенантов. Мол, молодые еще.
        - Чего их жалеть? - поинтересовался тогда полковник. - Я и сам был лейтенантом. Золотые деньки…
        - Попадут в плен, повесят их, - объяснила женщина, - за то, что привели ниггеров. За то, что черные солдаты будут убивать, грабить и насиловать…
        - Мои - не будут, - отрезал Хэллоуэлл. Он верил в то, что говорил. И тогда, и теперь. Что сказать? Воспитан квакером, квакером и останется. Даже если взялся за оружие. Убийство - грех, который может смыть только служение свободе… А из каких людей составлен полк! Что ни имя, то легенда.
        Увы, достойный человек часто не замечает чужих недостатков… Так и достоинства квакера-полковника не помешали одному из его подчиненных отослать домой два жемчужных ожерелья и кое-что из столового серебра, взятых во время высадок во Флориде. Не все южане успели убежать, не все успели припрятать добро. Но сбор трофеев с мятежников - это ведь не грабеж? А насилий и убийств действительно не было…
        Но сейчас полк, овцы и козлища, стоит стеной - и это главное! Да, как просто было полгода назад - развернуть знамена, примкнуть штыки, рвануться вперед за вождем на коне.
        - Завтра мы будем ночевать в форте Вагнер! Есть ли здесь человек, который в это не верит?!
        - Нет!
        Потом - атака, должность командира полка в наследство от убитого товарища, два месяца окопного сидения… Но хуже всего - теперь. Когда редкие пули выхватывают людей из рядов, давая оставшимся в живых прочувствовать боль каждой потери, каждой раны.
        Когда квакеру плохо, он ждет искушения. Враг рода человеческого не может не проверить человека на прочность. Так и случилось. Змий явился под белым флагом перемирия. Черный мундир, серебряный крестик на черно-рыжей ленте. Говорит с чудовищным акцентом, слова - самые простые. Пруссак? А, русский!
        Русские представлялись Хэллоуэллу чем-то далеким и очень экзотическим. Вроде персов. Или японцев. А надо же - человек как человек. Ни рогов, ни копыт. Но главное - он сторонник рабства! Худший, чем тираны из Чарлстона и Ричмонда. Те угнетают негров, которые, хоть и заслуживают свободы, но белым людям не ровня. Но русские крестьяне ведь белые!
        Пару лет назад ходили слухи, что с этим позором человечества покончено. В газетах пишут, что русские лишь несколько видоизменили рабство, переименовав его из krepostnichestva в вовсе уж непроизносимое vremennoobiazannoye sostoyanie. Как будто неудобоговоримое имя демона помешает христианину ненавидеть сатанинское ярмо и любить Бога!
        И полковник презрительно бросает:
        - Мы умрем, но не предадим дело свободы.
        Прапорщик Гришин происходит из военнопоселенцев Вологодской губернии, ему этого пафоса не понять. Пожимает плечами: хотите помирать, так помирайте, и бредет по пояс в болотной жиже - к своим. У него еще немало дел на острове. Например, следует непременно навестить позицию Болотного Черта…
        - Не сдались? - уточняют у него на сухом песке.
        - Не хотят.
        - Тогда мы продолжим… Да, не хотите сухие носки, сэр? Для союзников нам ничего не жалко! А что не сдаются, сэр, это даже хорошо. Янки будет занятие - ниггеров вывозить: осторожно, всю ночь. Потом цветных все равно отправят переформировывать, и мы их не увидим с полгода. Вполне достаточно! А возьми вы их в плен, их кормить бы пришлось. Того и гляди нам бы пайки порезали!
        Говорливый джонни оглянулся. Полез в подсумок:
        - Опять закончились! Парни, ну ссудите еще десяток патронов!
        Потери 54-го Массачусетского полка составили около половины личного состава. Полк дождался ночи и ушел на корабли, унеся всех раненых. Убитые остались на поле боя - и содержимое их карманов досталось победителям, которых интересуют не деньги-золото, а бумаги. Может, сыщется что-то важное, даже секретное. Не пренебрегли и проверкой писем из дому. Тут у южан глаза на лоб и полезли.
        - Почему он не бросил ЭТО в болото? - недоумевал один. - А если бы попал в плен?
        - То Борегару пришлось бы повесить мерзавца! Как жаль, что подонок получил честную пулю… - сокрушался другой.
        - Северяне опять запели бы о южных зверствах, - заметил третий, но завершил решительно: - И пусть бы скрежетали!
        Наконец письмо, вызвавшее бурю, просмотрел сам командующий. По мере чтения брови Пьера Густава Борегара поднимались все выше - под самый козырек кепи.
        «Дорогой, мы каждый час вспоминаем о тебе, с умилением глядя на подарки, которые ты присылал нам в прошлом году! Теперь, когда газеты пишут, что падение Чарлстона неизбежно, стоит, наверное, напомнить, что в серебряном сервизе из Фернандины не хватает некоторых предметов, а жемчужное ожерелье из Сент-Огустина - ты же знаешь, Элиза с ним не расстается - просто требует таких же серег и хотя бы одного кольца! Впрочем, зная твою предупредительность…»
        Далекая супруга северного офицера все-таки не до конца доверяла предупредительности мужа. Что именно требуется славной семейке из Бостона, было подробно расписано на трех листах.
        - Жаль, что мы не можем повесить мертвеца… Скажут, надругательство над павшим врагом!
        Борегар на мгновение задумался. Острый галльский разум, не раз заставлявший менять в ходе боя хорошие планы на лучшие, решение отыскал быстро.
        - Джентльмены, стыдитесь. Мы не воюем с мертвыми. Мы не воюем и с женщинами, сколь бы алчны они ни были. Полагаю, мы должны отослать это письмо по адресу. Вместе с должными извинениями по поводу того, что серьги и кольца из ушей и с пальцев наших жен и дочерей по большей части отправились за море, в оплату за оружие и лекарства.
        Он быстро набросал несколько строк.
        - Доставьте это на почту… Отставить. Доставьте это на почту, но сперва загляните в редакцию «Чарлстонского вестника». Да, слово в слово, и хотя бы на вторую полосу…
        Посмотреть места сухопутных боев Алексеев выбрался лишь через три дня - когда телеграф отстучал из окрестностей Порт-Рояла, что большая часть северной эскадры там, принимает уголь и боезапас. А значит, можно дать волю любопытству. Отнюдь не пустому - времени по-прежнему в обрез. Но посмотреть на орудия Блэйкли - оба, что удалось вывезти из Англии до охлаждения отношений, - значит взглянуть в глаза будущему противнику. Если война хоть немного затянется, есть вероятность встретить такие на вражеских броненосцах. Нарезные, высверленные под странный калибр в двенадцать и три четверти дюйма, пушки обжились на возрожденной батарее форта Грегг.
        Ну а после, конечно, неизбежное паломничество к поверженному северному титану. Вот батарея с единственным орудием. «Болотный черт» - первая пушка, что разорвалась в августе, имела прозвание «Болотного ангела», так эта куда злей - сбит с лафета подрывными зарядами, лежит на боку. Длинный, вовсе не мортирный ствол. Колумбиада Родмэна, вот что он такое! Разом и пушка, и мортира, и гаубица. Пойманный черт бессильно вытянулся по земле и служит сиденьем полудюжине десантников. Солдаты батальона тяжелой артиллерии в бывшем сером и русские матросы в бывшем белом после боя в болоте почти неразличимы. Разве только последние пока сигары курить не приладились. Вот одного угостили… так крошит ножом себе в трубку. Американцы не возражают - мало ли какие у людей бывают причуды?
        Зато против - вновь произведенный прапорщик по адмиралтейству. Собственно, почти подпоручик - представление к ордену заработал. Но в душе остался артиллерийским унтером. Ему вид матроса не при деле - острый нож. Сразу послал человека за краской… зачем, спрашивается? Сам заглядывает в огромное дуло. Матерится внутрь, рассчитывая на эхо. В ответ - тишина.
        - Зараза северная… - возмущается и тут же делает противоречивый вывод. - Вот бы такую на наш корабль!
        - Нет уж. Для нее «Невский» маловат. И заряды только трофейные… Нет, отдадим на завод.
        - Уэртам? - щурится. - Дело, Евгений Иваныч. Пусть переплавят во что-нибудь приличное. Из чего можно убивать не только баб с детишками… Эй, ты зачем черную краску притащил? Не годится! Белую давай или хоть желтую. Ну, господин капитан, скажу вам, не тот матрос пошел, не тот. Только человек море понять успеет - а его назад, в деревню. То ли дело было прежде… Служба была!
        - Верю, Пантелеймон Григорьевич. Не было б службы, не держали б Севастополь год… И все же - что вы людей попусту гоняете? Зачем нам краска?
        - Да ничего такого, вашбродь, - прапорщик по адмиралтейству ответил на упрек привычно и лишь потом вспомнил, что он теперь тоже офицер. Замялся. Потом повторил: - Ничего такого, господин командир. Просто захотелось трофей чуток украсить. Вот этот оболтус и займется. Что хорошо в нынешнем матросе - грамотные. А кто нет, того учат…
        Колумбиада уйдет в переплавку. И лишь стеклянные пластинки дагерротипа сохранят ее - выставленную для обозрения на площади - между портом и заводом Уэрта, как раз на половине дороги. Рядом… а кто только не снимался! Вот самая именитая компания: губернатор с женой, русский посланник - с супругой и без, мистер и миссис Пикенс, генерал Борегар, Алексеев. А к пушке уже прицеплены тали. И в сторонке, вне кадра, рядом с высчитывающим что-то инженером - мисс ла Уэрта. Разобиженная! Чуть-чуть не успела увезти добычу, теперь приходится время терять. А ведь одна такая колумбиада - это пять нарезных семидюймовок. У нее сотни людей и лошадей простаивают…
        Уж она и не подумает фотографироваться! Зато проволочет пушку по городу. И горожане последний раз увидят надпись не на снимке, на чугуне. Желтую на черном. Чарлстонцы не знали русского языка. Но приписать пониже русского художества перевод оказалось совсем не сложно. Да и за несколько дней, что пушка позорилась на площади, горожане заучили надпись наизусть: «Она стреляла по Чарлстону. Больше не будет».
        Интермедия
        Тихий океан
        Тихий океан больше Атлантического почти в два раза и куда как злей. Но эскадра вице-адмирала Попова подошла к рейду Сан-Франциско почти день в день с явлением Лесовского у Нью-Йорка. Вот только навстречу попался не грозный монитор, а маленькая брандвахта. Для полного счастья, американцы приняли шедший передовым клипер «Абрек» за прославленный южный капер «Алабаму». Похожи. А потому вместо того чтобы постараться уйти под защиту форта Алькатрас, храбро ринулись на перехват (так было и в нашей истории).
        Капитан 2-го ранга Константин Павлович Пилкин о войне ничего не знал. Инструкция требовала считать североамериканцев союзниками. А те - стреляют всем бортом и не холостыми. Что ж… Ветер в сторону берега - и врага. А «Абрек» готовился к роли разрушителя торговли. И готовился всю свою службу именно к этому: поворот на противника, абордажные партии - наверх, летят крюки и сети, гремит «Ура!» Какая разница, если противник вовсе не напоминает разоруженного по Парижскому трактату купца? На русском флоте тех времен отлично понимали, что любое соглашение соблюдается Владычицей морей ровно до тех пор, пока способствует защите ее торговли. А потому захват купца с пушками - которым и был американский корабль - тоже отрабатывали.
        Дальнейшее напоминало сцену из лучших пиратских времен. Стук деревянных корпусов, крюки и абордажная сеть. Схватка. Сорванный флаг, разметавший по палубе некогда гордые звезды и полосы. Два капитана, у каждого находится вопрос другому:
        - Вы что, не «Алабама»?! - у американца.
        - Какого хрена?! - у русского.
        Недоумение было недолгим. Захваченные газеты быстро разъяснили, какого.
        Потом его действия назовут единственно верными. Мелкие пушки брандвахты не слишком опасны, а вот тяжелые орудия форта… Пилкин успел повоевать в Крымскую - под Петропавловском - и прекрасно понимал, насколько трудно выкурить укрепившегося на берегу противника. Но - день пришел, взошла звезда счастливых и наглых. Чужой флаг над обоими кораблями. Семафор в сторону крепости - «Мною захвачена «Алабама». Русские моряки, врывающиеся на батареи неприступной скалы. Распахнутые казематы. Нет, убийц да воров Пилкин освобождать бы не стал, - но в крепости содержались не преступники, а военнопленные. Русский военно-морской гюйс достаточно напоминал флаг Конфедерации, чтобы поднять его на стенах рядом с Андреевским флагом - и так встретить остальные корабли эскадры.
        На следующий день вице-адмирал Попов принял капитуляцию безоружного Сан-Франциско и занял город десантом. Сказка закончилась? О нет, только началась.
        Первый подарок: федеральное казначейство. И - золото! Город не успел отправить выкупленную за зеленые бумажки добычу на восток [1 - Да, читатель, так оно и было, отчего в Сан-Франциско и боялись «Алабамы». Риск нападения одиноким деревянным кораблем на прикрытый отличным фортом город велик - но и куш был баснословен.]. Тридцать миллионов долларов золотом… Златолюбивый и авантюристичный народ Калифорнии и без того колебался - иных чересчур ярых сторонников Конфедерации правительству Линкольна пришлось арестовать и поместить… ну, разумеется, в Алькатрас.
        Теперь Попов получил карманное правительство, крохотную, но совершенно настоящую армию Конфедерации из освобожденных пленных и местное население, неотрывно глядящее на полные «желтым дьяволом» пригоршни русских.
        Адмирал не подвел. Никаких налогов. Большие военные заказы. И - никакой измены: конфедераты ведь законная воюющая сторона, не так ли?
        Казалось, после такого везения непременно должна наступить черная полоса. И она пришла - в дыму и пламени, охватившем город. После первых докладов Андрей Александрович Попов почувствовал себя Наполеоном… ничего приятного! Но у Наполеона не было паровых помп, слаженных экипажей - и местного населения, живо помогающего бороться с огнем. Пламя угасло, над городом взошел налитый кровью от дыма глаз полуденного светила… Над городом, что окончательно превратился из враждебного в союзный. Даже история Москвы двенадцатого года - русский моряк не против потрепать языком за дармовой выпивкой - пошла на пользу: сторонники Севера никак не могут отделаться от обвинений в поджоге…
        И за темной полосой вновь пошла солнечная, да такая, что любой романист, измысливший подобное везение для героев, будет заклеймен как любитель размещать в кустах рояли. По счастью, история не боится подобных обвинений! (* Нижеизложенная история полностью правдива…) Примерно через две недели после того, как русская эскадра вошла в город, он получил еще один подарок. Североамериканское правительство прислало.
        Когда все тот же удачливый Пилкин доложил, что им спасен терпящий бедствие пароход САСШ «Аквила», который отныне является законным призом, вопрос о грузе ему задали исключительно из бумажного интереса. Как добыча хороший океанский пароход гораздо полезней любого груза: из него можно сделать угольщик или даже вспомогательный крейсер.
        - Вспомогательный крейсер, господа, это хорошо… - командир «Абрека» сделал театральную паузу и обрушил на офицеров эскадры сногсшибательную новость: - А монитор не хотите? Вот!
        И припечатал адмиральский стол грузовой декларацией.
        В которой черным по белому значилось, что груз парохода «Аквила» - не что иное, как монитор САСШ «Команч». Разобранный, но полностью комплектный. Инструкция по сборке прилагается [2 - Автор опять ничего не придумывает. Все, написанное ниже, - правда, только правда, вся правда. Корабль с монитором в трюме действительно налетел на камни возле Сан-Франциско 14 ноября 1863 года, что не помешало американцам груз вытащить и собрать, несмотря на подмокшие инструкции. В результате получился вполне боеспособный корабль. Последней его боевой кампанией стала аж испано-американская война 1898 года. Ну, на сей раз он достался русскому флоту.]…
        Почему корабль не послали своим ходом, Попов, сам кораблестроитель, догадался, как только глянул на чертежи. Противень, на нем горшок башни. Хорошая волна живо на дно загонит. Вот и пришлось американцам разбирать боеготовый корабль в Нью-Джерси, грузить на мореходное судно… Но если собрать чудище - русских из Сан-Франциско сможет выкурить только сильная броненосная эскадра! Значит, у Тихоокеанской эскадры скоро освободятся связанные беспокойным городом руки. Можно думать о дальнейших операциях. Следует выбрать, какая точка на карте будет удостоена следующего визита: Лос-Анджелес или Сиэтл?
        Интермедия
        Перемышль
        Ура живым, и павшим - слава!
        За бой победный, страшный бой,
        Когда Гурко повел нас лавой
        Рвать пополам австрийский строй.
        Враги дугой нас охватили,
        Гремели залпы, словно гром.
        Сверкнули сабли, зарубили -
        И понеслись мы напролом.
        Сражалась стойко венгров сила,
        Но не смогла нас удержать.
        Стеной нам путь загородила
        Вторая линия мадьяр.
        И вновь драгуны не сплошали,
        Опять в атаку понеслись,
        И снова сабли засверкали,
        И снова кровью напились.
        Начальство нас не оценило,
        Но упрекать лишь в том могло,
        Что не боялись мы могилы
        И нас три четверти легло.
        Места те памятны остались,
        Где мы второго ноября
        Сказать по правде - лихо дрались
        За Веру, Родину, Царя.
        Глава 3
        Гром над Гаваной
        На острове Моррис - суета. Союзники устраиваются. Первый приказ генерала Талиаферро: «Чужих окопов не занимать!» Их-то янки наверняка накроют при следующей бомбардировке - как раз на случай, если защитники города поленились. Не дождутся. Известно: один джонни, одна лопата, один день - стрелковая ячейка. Два дня - или два солдата в сером, на выбор - траншея. Три - траншея с бруствером и деревянной опалубкой. Четыре - крытые блиндажи в несколько накатов с амбразурами… Но все это будет за день, если джонни уверен, что завтра драка.
        Больше всего рытья - вокруг пушек. Сперва - окоп, потом - настил с непременным уклоном в три градуса в сторону противника, чтобы пушку после выстрела накатывал не расчет, а собственный вес. А то сдвинь ее, голубушку: орудие Блэйки с лафетом весит, словно небольшой железнодорожный состав, вагонов так из шести-семи. Одно хорошо: рядом Чарлстон, руку протяни, и уж лопат да заступов у солдат в избытке. По уставу же такая роскошь полагается только саперам.
        - Вы не жалеете, что не выбили большие пушки для корабля? - генерал весел, что и понятно: победа, да еще новое оружие. - Мы, на берегу, под любой бомбардировкой не утонем. А вам важно сделать в противнике дыру первыми.
        Но у русского мичмана нет настроения спорить. Проще сказать, что тринадцатидюймовые чудовища для «Невского» слишком велики. Нет, корабль не утонет, но деревянный набор может попросту разойтись от чудовищной отдачи.
        - А как быть с мониторами?
        - Обойдемся уэртовскими семидюймовками. Мониторам хватит, а вам не так жаль их нам отдавать: сами льете и сверлите. А таких, английских, до конца войны не будет.
        - Точно. И эти еле успели вывезти… Все бумаги остались в лапах Джона Буля [3 - Реальный факт, хотя в нашей истории Великобритания войны КША и не объявляла.]. Ну, я к ним приставил толкового офицера. Так что моряки зря суетятся. Видите человека, что орудует шомполом в стволе? Лейтенант флота Ван Зандт. Желает составить полный чертеж орудия. Я разрешил. Почему нет?
        Пока Алексеев жмет руку «толковому офицеру», моряк вытащил из черного зева приспособление: на конце шомпола оказался курвиметр. Снял показания - и лишь тут заметил начальство. Вытянулся, вскинул руку к кепи:
        - Сэр!
        - Продолжайте, лейтенант. Кстати, вы знакомы с нашим союзником?
        - Виделись у Уэрта… Коммандер, - энсином или мичманом Алексеева практически не называли, - вы ведь артиллерист? И при прорыве блокады командовали батареей?
        - Да.
        - Тогда вот вам загадка: что будет, когда наши сухопутные коллеги забьют порохом вторую камору?
        - Вторую камору? - Алексеев удивился. - Не припомню таких орудий. У русских пушек такого не бывает. Позволите посмотреть?
        Решительно лезет в наброски, которым еще предстоит стать чертежами. Вполуха слушает речения лейтенанта:
        - Английские картузы во вторую не лезут, как банником ни уминай. Я решил, что, раз так, туда не следует закладывать ничего. Пока меня слушают, но командир батареи ждет чертежа. Говорит: измеришь вторую камору, нам нашьют мешочков под картузы - и попробуем англичаночку по-настоящему. Считает, что малые картузы были, но их, как и бумаги, просто не смогли вывезти. Что думаете, коммандер?
        А что думать? У орудия на схеме тонкие стенки. Очень тонкие! И как не разрывает… А эти хотят подложить туда пороха. А то и гремучего хлопка.
        Рука сама сгребает наброски:
        - Лейтенант, следуйте за мной.
        Решительный шаг, загадочная полуулыбка.
        - Куда, сэр? И отдайте бумаги… я вам не подчинен! Вы даже не офицер Конфедерации!
        - Угу. Зато я знаю, кто может разобраться, зачем в пушке вторая камора. В пяти милях от вас находится гений артиллерии! Почему вы не обратились прямо к нему?
        Лейтенант мнется. Подстегнуть:
        - Ну!
        - Видите ли, капитан Уэрта-старший - мой непосредственный начальник. Он ведь не просто промышленник. Он еще и начальник Морского артиллерийского бюро. И я хотел представить ему чистовые чертежи…
        - …разорванной пушки?
        Спустя час они стояли в кабинете директора артиллерийского завода и заодно начальника Морского артиллерийского бюро Конфедерации капитана Горацио ла Уэрты. На стол легли бумаги - и над заводом разорвался заряд истинной испанской ярости. Да, по сравнению с la furia roja и динамит слабоват…
        - Варвары! Убийцы! Джеймс, тащи парадный мундир! И шпагу…
        Картина - хрестоматийная. Благородный дон в гневе. Величественный человек - рост Дон Кихота, осанка Сида, серебро седины, золото мундирного шитья - собирается предавать свинцу и мечу оскорбителей чести. Прекрасная черноволосая дева висит на правой руке, что не мешает капитану шарить в ящике стола:
        - Где мой «кольт»? А, вот. Отлично!
        - Я все зарядила. Но пап, ты ведь пошлешь формальный вызов? Полагаю, Юджин согласится стать секундантом…
        Горацио ла Уэрта успокоился. Погладил дочь по голове. Из-под густых ресниц сверкнул сердитый взгляд. Но разнос, если и будет, так не при чужих!
        - Родная моя, ты о чем? Я всего лишь желаю навестить командующего и поговорить с ним об уровне подготовки гарнизонных артиллеристов. Если явлюсь в парадной форме и при оружии, это сразу настроит его на серьезный лад. Вы что, подумали, что я буду убивать щенка, который чуть не загубил полсотни душ расчета? Так этот еще из лучших… Но, джентльмены, вы были совершенно правы, когда оторвали меня от дел. Если забить заряд в то, что вы называете второй, или малой, каморой, орудие наверняка разорвет. Подозреваю, что его разорвет и в том случае, если эту емкость просто запаять.
        - Почему?
        - Вспоминайте физику, молодые люди. Как относится давление газа к занимаемому им объему?
        Алексеев хлопнул себя по лбу. Уэрта-старший, как всегда, прав. Если вторая камора остается пустой, то самое страшное и опасное давление, возникающее в первое мгновение взрыва, упадет практически вдвое. И не нужны многотонные стяжки! Но…
        - А скорость снаряда не упадет?
        - Упадет, а вместе с ней и способность пробивать броню, - кивнул Уэрта, засовывая руки в рукава поданного личным слугой мундира, - но чем длинней ствол, тем меньше. То есть делать таким образом мортиру - глупо, гаубицу или колумбиаду - допустимо, а пушку - можно, если она не крепостная. Или если у тебя не хватает металла - вот как у нас…
        Вот так, мягко, и нужно было говорить перед строем батальонов тяжелой артиллерии. Но Алексеева - понесло.
        Сначала была просьба генерала Борегара.
        - Вас, русских, любят. А наших моряков не послушают. Потому я прошу от вас услуги…
        Потом - долгая беседа с Горацио ла Уэртой о том, что именно нужно сказать. И черные глаза, отчего-то не дающие отступить.
        - Да. Я это вобью в их головы. Если для этого нужен бешеный русский - что ж, считайте, такой у вас есть.
        Эффект можно было описать мягче - и не в присутствии целого батальона тяжелой артиллерии. Лицо генерала Талиаферро попеременно принимает все оттенки знамени Юга - краснеет, белеет, темнеет до синевы. Солдаты - не лучше.
        Гарнизон фортов Вагнер и Грегг застыл в жестком строю. Перед ними - руки сомкнуты за спиной в замок, ноги шире плеч, взгляд выше голов строя - русский коммандер. Моряк и иностранец. Царский ублюдок - по слухам. Сорвиголова, родившийся слишком поздно: ему бы во времена великих флибустьеров… Ветеран, которому нет двадцати, мичман, занимающий ранговую должность.
        Какую точно - не скажешь. Но корабль у него больше и грозней знаменитой «Виргинии», первым же броненосцем Юга командовал целый коммодор - за неимением адмирала.
        Ветер треплет плюмаж парадной шляпы, задувает в ворот сюртука. Шинель он сбросил на руки вестовому. Вид несколько опереточный… но для Америки самое то. Пусть видят перед собой офицера европейского флота. Флота с традицией. Командира корабля…
        - Джентльмены, генерал Борегар попросил меня прочитать вам нечто вроде лекции по баллистике. Не уверен, что мои слова пойдут впрок. Судя по тому, что я успел услышать, солдаты и офицеры полков конфедеративной тяжелой артиллерии в обращении с нарезными орудиями демонстрируют свойства опоссума с гранатой: они куда опасней для себя самих, чем для врага…
        Слова падают злые, искренние. Тяжелые артиллеристы стоят, гоняют по лицам желваки, но ответить - даже если бы было разрешено отвечать - им нечего. Русский бьет по живому, бьет безжалостно. Это даже не плеть надсмотрщика на плантации - это британская морская девятихвостка с кусочками свинца в плетях. Каждое слово оставляет в душе кровавый шрам… но заставляет запомнить наставление. Намертво.
        Как следует обращаться со сложной техникой. Как следует подходить к переданным моряками наставлениям по стрельбе. Что такое вообще огонь навесом и отчего правильнее увеличивать дальность огня увеличением возвышения ствола, чем увеличением заряда.
        Они стоят, слушают. Им проще - им вся эта наука действительно пригодится, быть может, через считаные часы. А еще они знают, что другим частям тяжелой артиллерии торжественная порка еще предстоит.
        Их командир слушает не пушечную мудрость. И зол, скорей, на Борегара, отдавшего воинов Юга на расправу чужаку. Впрочем, если у того, и верно, был выбор между своими флотскими и русским… Густав-Тутан намекнул - раз дело дошло до Уэрты, скоро обо всем узнает морской секретарь Мэллори и не преминет на ближайшем совещании у президента макнуть армию поглубже. Долг платежом красен: уж больно часто сухопутные вояки язвили по поводу неудач флота. И если бы только вояки! Джосайя Горгас, создатель военной промышленности Юга, охотно готов выдернуть из-под флота заводик-другой. И если морские заводы выполняют заказы армии во вторую очередь, то армейские на нужды флота не работают вообще. Но уж если Мэллори наносит контрудар… В прошлом году он отбил Сельму. Что ему понадобится в этом? Огаста?
        Потому лучше подать пример офицерам и терпеливо слушать русского. Каждая колкость - насквозь! Шею бы свернуть молокососу! Но… ни одной лишней. Каждая - к месту. Каждая - не гвоздем, заклепкой на оба уха - вбивает в мозг пушкарские истины. «Из нарезного орудия нельзя стрелять абы чем: засорятся нарезы, и его разорвет». «Из нарезного орудия можно стрелять двойным зарядом и тяжелой болванкой. По вражескому броненосцу, если иначе не пробить брони. А если садить на разрыв десятки раз куда-то вдаль - не следует удивляться». И постоянным рефреном: «Лучшие пушки мира заслуживают и лучших артиллеристов!»
        И если у русских такие мичманы… Какие у них тогда адмиралы? И не является ли американская междоусобица для этих людей в лучшем случае схваткой двух хунт за какой-нибудь Гондурас? Если не войной зулусов с готтентотами. Несмотря на все пушки Уэрты. Потому что пушки - это пушки. Но любое оружие - ничто без людей, которым этим оружием сражаться.
        Возможно, генералу стало б чуть легче, если бы он знал, что русский каждым словом бьет - в себя. То, что вся Конфедерация называла победой во второй битве за форт Вагнер, для Евгения Алексеева стало чудовищным поражением. Бой, в котором он впервые командовал кораблем… и чуть-чуть его не потерял. «Александра Невского» от верного потопления спасла конфедеративная мина. Ну и как после этого было отказывать тому же Борегару в сущей мелочи - принять на свою голову раздражение тех, кто виноват ровно в том же, что и он сам?
        Сказать им в лицо - правду, которая полностью относится и к нему, мичману Алексееву. Мальчишке, непригодному для капитанской рубки. Школяру, склонному к дурацким шуткам, увлекающемуся через меру и не способному к холодному рациональному мышлению. Фигляру, научившемуся изображать капитана… но не ставшего им.
        Слова падали, прибивали к земле, разили насмерть - тех, кто должен подняться другими людьми или сдохнуть. Евгений Алексеев выносит приговор не полкам тяжелой артиллерии - себе. Совершенно не замечая, что наживает врагов, почитателей и подражателей - батальонами! Вот генерал Талиаферро сменил оскал на улыбку. Принял решение: когда русский «хлопконосец» будет удирать от янки под защиту его батарей, они немного запоздают с открытием огня. Исключительно для пользы дела, чтобы подпустить преследователей поближе. В голове складываются строки боевой инструкции…
        Которую командир батареи, что окажется ярым «алексеевцем», и начнет с тренировки личного состава «для приближения к русским», перешлет через голову непосредственного начальника самому Г.-Т. Борегару. А уж тот, тонко улыбнувшись в наполеоновские усы, исправит несколько слов. После чего двое суток будет пребывать в солнечном настроении, несмотря на зимнюю слякоть. Подставлять под расстрел хороший корабль, пусть и союзнический, Конфедерация себе позволить не может. Зато показать русскому, что в армии Юга есть генералы, разбирающиеся в артиллерии получше его, - другое дело. А коммандер Алексеев, если не дурак, оценит. У него есть чутье на сообразность, на момент - но вовсе нет чувства такта! Пусть прочувствует свою манеру на собственной же шкуре. Поймет - хорошо. Окажется идиотом, которого лишь временами осеняет свыше, - плохо, но лучше знать, что на порт базируется, по его же словам, опоссум с гранатой. А примет как должное - останется смириться, что на море завелся свой Борегар. Несносный, но эффективный.
        Миссис ла Уэрта сегодня спокойна. Масса Хорас больше не портит глаза. Мисс Берта последние недели все меньше сидит с бумагами… зато ходит по порту и верфи. Не место для такой красавицы - но на все один ответ: война. И что она сделала из правильной жизни? Но на верфи спешно достраивают три новых броненосца. Они заменят «Чикору» - а кто заменит ушедших на нее мужчин? Броненосцам нужны механики. Так что мисс Берта уже не столько секретарь, сколько заместитель отца. Переписка досталась ее подруге, ту пришлось выдергивать из госпиталя… и она не выглядит слишком уж удрученной! Так что отец прикрыл натруженные глаза, сын просто дремлет в кресле, отогреваясь от сырости внешнего рейда. А дочь и сестра перебирает заголовки. Ждет отцовского кивка… но иногда начинает читать и не дождавшись.
        А что делает Джеймс? Верно, подпирает собой стену. Ему газеты интересны не меньше, чем массе Хорасу. Вот «Чарлстонский вестник»: желтая бумага, самый мелкий шрифт. Полей нет. Котировки хлопка… Голова массы Хораса чуть наклоняется. Как можно не читать котировки хлопка? Хлопок - это Юг. Даже если на порох его теперь идет больше, чем на корабли. И вот новость: на вокзале не узнали приехавшую из Ричмонда миссис Чеснат. Пишут - потому что она не покупает контрабандных платьев, ходит в старых. За два года самое красивое истреплется. Совершенно не извиняет клушу-билетершу и ее начальство. Леди всегда можно узнать. Лицо, руки, говор… И как не назвать безглазую дуру белой сволочью? Может, мисс Берте придется куда-нибудь ехать… и ее тоже не узнают и обхамят? Тратить на порт приличные платья ей мать не позволяет. По делам ходит в домотканине… уже считает формой. Покрасила ореховой скорлупой. От траура осталась черная повязка на рукаве. Как у мужчины! Общество проглотило.
        Заголовки, заголовки… Кивок. Ровный голос Берты:
        «Чарлстонская ассоциация экспортеров хлопка приняла решение наградить экипаж подводной лодки «Американский ныряльщик» за героическую атаку на броненосец Союза «Нью-Айронсайдз», выплатив экипажу премию в размере ста тысяч конфедеративных долларов. Еще сто тысяч будет передано капитану и изобретателю нового могучего оружия на строительство нового, более совершенного подводного корабля. Мы все надеемся, что дальнейшие успехи мистера Ханли позволят покончить с блокадой порта».
        Вот что значит долго злить южных джентльменов! Ведь целый месяц с того болотного острова подарочки прилетали. И совсем не все в воду. Пятнадцать домов - как исчезло. Только «бух» - и ничего нет, от крыши до подвала! А во всем квартале стекла вылетают… так до сих пор обратно и не вставили. И правильно. Янки с одного острова выбили - так они на другом сидят, подальше. Летом стреляли из «Болотного ангела». И верно, ангел: никакого вреда, шум. Да и стрелял лишь два дня. Зимнюю пушку прозвали «Болотным чертом». Этот был зловреднее, людей убивал хороших, и хороших негров. А что будет следующим летом? Янки упрямые…
        Так пусть знают - если чарлстонцев раздразнить как следует, их гнев выше деревьев встанет! И выше крыш. И выше… Да тот столб, наверное, в Вашингтоне было видно. И стекла, у кого еще остались, едва не вынесло. Но - едва. Дрожали, о раму колотились, а уцелели. Все-таки Хорас Ханли хоть и не каролинец - настоящий джентльмен, а не сорванец, что бьет соседям окна из рогатки. Пусть большой и подводной.
        Но вот «Вестник» отложен в сторону. В руках Берты другая газета, «Ричмонд Инкуайер». Бумага как бы не похуже. А еще столичная! Заголовки, заголовки… Вот снова про морские дела:
        «Слухи, приписывающие уничтожение федерального броненосца подводной лодке, совершенно беспочвенны. Хорэйс Лоусон Ханли, безусловно, мужественный человек, сам многократно заявлял, что не успел провести атаку, а в гибели броненосца виноват либо удачный выстрел с русского корабля «Александр Невский», вооруженного отличными пушками ла Уэрты, либо внутренний взрыв непонятной причины».
        Врут в столице! Масса Юджин говорит, это не он. Говорит, его потопить могли. В его-то броненосце от брони - только цвет. Краска!
        А вот белая бумага, и буквы в ярд. «Нью-Йорк таймс». Откуда? Северяне меняются: с острова Фолли на остров Морриса лодочки запускают. Газеты, кофе, шоколад. Обратно - табак, фрукты, газеты. В них - опять про бой на рейде и опять по-другому…
        «Все опровержения ничтожны!
        Мы понимаем конфедеративных писак - им хочется, чтобы мы успокоились. Тогда «Ныряльщик» беспрепятственно потопит еще один-два наших корабля, а то и больше. Может быть, тогда до адмиралов-республиканцев дойдет, что прятать голову в песок - не лучший способ борьбы с подводной опасностью.
        Кто еще сто лет назад мог представить, что человек сможет подняться в небо? Но двадцать лет назад австрийские аэростаты впервые уронили на мятежную Венецию бомбы, а теперь надутые водородом шары и «колбасы» превратились в обычное оборудование артиллерийской позиции, и генерал Макклеллан отзывается о них как о совершенно незаменимой помощи, позволяющей заглянуть за холмы и стены, прямо в глубь вражеских окопов. «Они только что крыши не поднимают!» Понятно, что в перестрелке солдат, который видит врага, всегда победит незрячего.
        Но если мы привыкли к тому, что люди, подобно птицам, парят в небесах и сбрасывают оттуда донесения, почему тот факт, что человеку удалось нанести удар из морских глубин, вызывает такое отторжение?
        Неужели лишь потому, что это сделали наши мятежные сограждане с Юга?
        Все в Чарлстоне видели боевое погружение «Ныряльщика». В конце концов, Ханли получил двести тысяч долларов только частных инвестиций, и мы не можем не подозревать, что правительственные как минимум не меньше. Итак, конфедераты тратят на подводную игрушку средства, на которые они могли бы вооружить пару пехотных полков или построить небольшой броненосец. Почему?
        Нам остается лишь заключить: оттого, что она доказала свою пользу…»
        Надо будет потом исхитриться, спросить массу Хораса, как все было. А если уж он не знает, так даже черт в обмен на душу только наврет…
        После всех слухов о русском он никак не ждал, что разговаривать придется именно с Юджином Алексеевым. Что ж, выходит, иные чистюли не брезгают грязной работой. Только, верно, потом руки долго моют… Человек, нажавший кнопку, отправившую «Нью-Айронсайдз» разом в небеса и на дно, слушает - и ждет, когда русский перейдет к делу. И все-таки для начала - извинения.
        - Я должен быть вам благодарен: вы спасли мой корабль. С хлопковой броней против стальной мы бы продержались недолго. Вместо этого я отобрал у вас славу. Совершенно осознанно.
        - Черт с ней, со славой, приятель. У меня собственный счет к янки. И «спасибо» забери… Но деньги - на бочку. Как в газетах написано: сто тысяч.
        Алексеев бы отдал. Но деньги - не его. Деньги - штата Южная Каролина. Все, что штат на словах отдал мистеру Ханли. Не так уж много, с одной стороны. С другой - состояние. Вот только разговаривать он начал с джентльменом. А перед ним… совершенно из плутовского романа персонаж! С ним и беседовать следует соответственно.
        - Не шутите. Сто тысяч - это на всех. Включая генерала Борегара и полсотни человек, которые делали мину. Теперь они думают, что мину «Ныряльщик» тащил за собой. На веревочке. Но денег заслуживают, не так ли?
        - Кнопку нажал я. Проклятье, я убил полтысячи человек! Я понимаю, двести долларов за голову - немало, но не я придумал эту цифирь! Во время прошлой драки парень при кнопке просто на нее не нажал… и тогда генерал нашел меня. Я не ждал золотого дождя. Но раз уж он случился…
        - Половина. Пятьдесят тысяч. И - ни слова. Ваше молчание - вопрос любви к Отечеству. Если же патриотизма вам не хватит…
        Руки русского договаривают за язык. Теперь вот он старательно умыл кисти и брезгливо стряхнул несуществующие капли. Минер кивнул. Сейчас с ним разговаривают по-хорошему. Но Конфедерация умеет уговаривать и по-плохому. Упрячут в каземат до конца войны… безо всякого суда. Подписи коменданта достаточно.
        - Деньги мы выплатим в любом случае. И после войны вы можете рассказать все. Собственно, вам предлагают столько именно за молчание. Иначе, поверьте, больше десяти тысяч вам не получить. И торговаться я не могу - сразу предложил все, что выделили на вашу долю. Ну? По рукам?
        Возможно, рука русского офицера, в отличие от лапищи человека-при-кнопке, не напоминает медвежью лапу. Но попытка сжать ее до боли закончилась с обратным результатом. Еще одна алексеевская штучка, достойная гардемарина, а не капитана. Последняя?
        Вот и все… На «Александр Невский» встала последняя, десятая, семидюймовка. В трюмы и на палубу грузят хлопок. В одну из ненастных январских ночей корабль выскользнет на морской простор. В которую? Знает только капитан. Его ждет поход, далекий и долгий… а ведь без мистера Алексеева и Чарлстон не тот! За кем будет поутру являться в особняк Пикенсов сверкающий белоснежной форменкой вестовой? Кто будет брать приступом острова и сердца, разносить гарнизонные полки, сталкиваться лбами с отцом или мистером Ханли? И кто будет… разорять клумбу перед ее домом?!
        - Мистер Алексеев! Добрый вечер. Это что у вас в руках?
        Руки даже за спину не спрятал. И кому это? Не ей - неприлично дарить девушке цветы с ее же клумбы. Хотя… забыла. Январь! Цветов на розовых кустах нет, одни колючки. Тем более, дарят обычно букеты. А это…
        - Венок.
        - И ради кого, если не секрет, вы искалечили растение? Если это нужно для победы, я не против. Хотя могли бы и попросить.
        - Я виноват. Я задумался… Врезался в куст. Он колючий и зеленый, и я решил, что он отлично подойдет. Прошу прощения…
        Покраснел.
        - Не прощу, пока не скажете, для кого вы плели это шипастое украшение. Интересно.
        - Если я скажу, что я хотел немного наказать свои руки, вы мне поверите?
        - Не знаю. За что вы с ними так?
        - За шкодливость и непоседливость. Вы заметили, я их стараюсь сцепить, или за спину сунуть, или и то, и другое?
        - Да. Но я видела и то, как вы ими размахиваете в споре. Не прячьте их. У вас поющие руки, мистер Алексеев. Они скажут больше, чем слова… по крайней мере, дамам. И это все? Наказание собственных конечностей за болтливость?
        Руки коммандера вырвались на свободу и, разумеется, выдали с головой…
        - Значит, не все. Говорите.
        - Что ж… Дело не только в руках - но и во всем моем характере. Эти самые шкодливость, непоседливость… Они мешают стать хорошим капитаном, а «Александр Невский» достоин наилучшего. Вот я и собирался как следует попрощаться с собой прежним. Даже венок на воду пустить. Чтоб дороги назад не было.
        - А вы не можете стать хорошим капитаном, оставив при себе эти свойства? Или хотя бы сохранив их для берега?
        - А если они вырвутся в походе? В прошлом бою… - он задохнулся и недоговорил. «Я чуть не погубил корабль и команду. Без толку. И не имею права рисковать повторением такого», - этого он не сказал. - В прошлом бою мои выходки принесли лишь вред.
        - Ошибка! - Берта подняла указательный палец кверху. - Одна из ваших выходок, та, что с благодарностью… оправдалась. Очень. Брат говорит, блокадные по каждому бревну стреляют, и пары держат выше экономических… что бы это ни значило, это плохо для янки и хорошо для нас. Потому что брат этим доволен. Ой, и вы улыбаетесь, как кот на рыбку! Вот так лучше. Так что не отказывайтесь от характера, которым вас наградил Всевышний. Помните, что сказано про зарывание таланта в землю? Найдите способ приспособить дар к морской службе, а не топите… да, как котенка. А то вы напоминаете артиллериста, который отказывается от нарезной пушки оттого, что не умеет с ней обращаться.
        Алексеев улыбнулся.
        - Не ждал от вас… про котят. Мне почему-то казалось, что у вас в доме даже домашние любимцы - стальные и дульнозарядные.
        - А кошки как раз дульнозарядные… Ртом едят. И очень часто - серенькие. И вообще - мама немка, я тоже немка наполовину… Марте и Берте можно быть сентиментальными! А деловая хватка у меня от отца. Испанская практичность. Вот, кстати, о практичности: давайте сюда венок. Да, вам он больше не нужен, я запрещаю вам топить котят, слышите? Зато мне он очень пригодится. Зачем? Не скажу! Мучайтесь неизвестностью, сударь…
        Увы, разговор скоро пришлось окончить: у него остались дела на корабле, у нее - на заводе. Мальчишка… Вот только он ей нравится. Именно таким - нахальным, непредсказуемым и чуточку застенчивым. А значит, пусть таким и остается! А недоплетенный венок… куда бы его деть? Руки колет даже сквозь перчатки!
        Вечернее дыхание моря - в сторону берега. Элементарная физика: воздух над сушей за день прогревается сильней, чем над океаном, - вот и уходит наверх, а ему на смену торопится морской, холодный. Потому парусники, что еще решаются на прорыв блокады, появляются в гавани после заката и уходят - в рассвет. Это маленькие плоскодонные кораблики, обычно шхуны, совершенно невзрачные, зато Юг может их строить десятками - леса довольно, дерево вниз по реке плывет само. Их было бы больше - но на верфях не хватает рабочих рук. Большая часть суденышек сумеет сделать до конфискации хотя бы один рейс - и окупить не только свою постройку, но и работу над теми шхунами, которым не повезет сразу.
        Потери в экипажах? Только те, что первым рейсом не добираются до испанской Кубы, датских Виргинских островов, голландской Гвианы. Там парусник немедля меняет флаг, а моряки и капитаны превращаются - вот какие чудеса творит круглая печать! - в испанцев, датчан и голландцев. В плен брать нельзя. А корабль… В Чарлстоне ждет новый!
        Даже клотики мачт этих трудяг ниже, чем трубы самых маленьких броненосцев, а уж за казематом «Александра Невского» их может спрятаться сразу несколько.
        Однако в то утро рассвет окрасил нежным пурпуром паруса совсем иного корабля. На батареях дар речи потеряли, когда увидели, как среди тихого плеска волн и шепота утреннего бриза, оставив за спиной отставшую погоню, мимо могучих фортов идет красавец, рядом с которым давешние русские фрегаты - неуклюжие карлики.
        Большой клипер. Один из первых последних, как это ни странно звучит. Парусник, который - пока - экономически эффективнее пароходов. Выжиматель ветра, винджаммер. Не быстроходная скорлупка, бегающая за чаем, - большой, солидный корабль, приспособленный к доставке внушительных количеств груза. Эти корабли успеют стать стальными гигантами, втрое больше «Невского», их парусами будут управлять вспомогательные машины, их экипаж снизится до нескольких человек… Они будут пенить воды еще десятилетия, заняв нишу перевозок на дальние расстояния - такие, что пароходам не хватит угля в ямах. Высшая точка развития, непреходящая слава. Прощание парусов с морем.
        А паруса подняты все - от нижних, прозванных по именам мачт, до «небесных», царапающих небо. По реям стоит команда - сотня умелых людей. Пока у них нет машин-осликов, и работать с парусами приходится руками… А главное сейчас - то, что над кормой винджаммера вьется алое полотнище с косым крестом - военно-морской флаг Юга! Никогда у Конфедерации не было таких красавцев. Но вот откуда-то взялся!
        Впрочем, чем выше поднимается солнце, тем скорей флаг над парусником теряет цвета - пока окончательно не превращается в русский Андреевский. На берег начинает сходить команда, и город наводняет гортанная голландская речь. Городской призовой суд коротко разбирает дело: винджаммер под флагом Королевства Нидерландов досмотрен русским клипером «Алмаз». Порт назначения: Саутгемптон, вражеский. Груз: чилийская селитра - сырье для производства пороха и удобрений, военный. Вердикт: задержание правомочно, груз подлежит конфискации. Корабль также может быть взят как приз, но, учитывая сотрудничество экипажа, будет отпущен за небольшой выкуп. И, разумеется, не пустым. Вражеский транспорт превратился в прорыватель блокады. Если повезет, он окупит неудачный рейс, доставив в Роттердам груз отборного хлопка. А нет, решение будет принимать иной призовой суд - северный, британский или французский. Между тем несколько тысяч тонн селитры превратятся сперва в азотную кислоту, потом в гремучую хлопчатку, которая станет начинкой для мин и снарядов.
        Русский призовой экипаж будет веселиться, спуская призовые деньги, и ненадолго задержит выход фрегата в море. Мичман Алексеев опять придумал штуку, а добрый юмор стоит некоторой подготовки, не так ли? Пусть его натура покажет, на что способна. Еще раз. Решающий. Потому - в лучшей ресторации снят отдельный кабинет, и в нем засели два необычных мичмана - командир большого корабля с печатью сплетен на высоком челе и оставшийся безлошадным начальник призовой партии.
        Николай Римский-Корсаков - герой. Куда там блокадопрорывателям… То же самое - бесплатно! Целый клипер, набитый селитрой… Даже слава далекого адмирала Семмса и легендарной «Алабамы» чуть потускнела. Слухи и газетные статьи не пощупаешь. К тому же Семмс не пишет музыки!
        Правда, все, что наигрывают оркестры Юга, - написано до похода. Мальчишке пришлось вести парусник вокруг мыса Горн и уворачиваться от вражеских крейсеров, да еще посматривать за иноязыкой командой - вдруг чего удумают. Тут не до муз, ему хочется одного - отоспаться. Конечно, после того, как угостит застрявшего в порту товарища. Время будет: когда еще русский корабль завернет в Чарлстон…
        Правда, есть более веселый вариант, чем торчать в симпатичном городе и переносить впечатления от похода на разлинованные, со скрипичным и басовым ключами листы.
        - Евгений Иванович… - Три месяца назад Алексеев был Женькой, но теперь он командир фрегата, к которому обращается с просьбой младший - не по званию, по выслуге. Ровно на две недели. - У тебя вакансия на «Невском» найдется? Хотя бы в призовой экипаж?
        Алексеев молчит, перебирает пальцами. Наконец роняет:
        - Нет. Ты, друг мой, кадровый, корпусной. Офицерская кость. Должен стать старшим, иначе неуместно, - а старший помощник у меня именно такой, какой и должен быть. Если начистоту… Понимаешь, я сейчас прыгаю выше головы. Штатно-регулярно. Рано мне водить «Невский». А иначе никак. Честь корпуса, черт бы ее побрал. И мне нужен нынешний старший - правильный солидный человек, пусть и понюхавший не соленых брызг, а угольной пыли да горелого масла.
        - Понимаю, - у капитана-мысгорновца девятнадцати лет - нет выше подвига для парусного моряка, чем прорваться из Атлантического океана в Тихий сквозь бесконечный встречный шторм - уголки губ подрагивают. Ничего, сейчас пилюлю сменит конфета… да что там конфета - торт.
        Если, конечно, он выдержит удар. Потому что Мецишевского пополам не разорвать, и от подчиненного приходится требовать куда большего хладнокровия, чем от себя.
        Николай молчит. Повторяет:
        - Понимаю. Что ж, ради чести корпуса - придется ждать. Кстати…
        И вот у него в руках - целый ворох разноцветных бумажек. Многие отпечатаны лишь с одной стороны, но все - имеют хождение. Деньги военного времени.
        - Это твоим «черным орлам». Тоже не сам придумал, подсказали… Потом отдашь. Русский офицер, даже прапор, должен выглядеть соответственно, а корабельная казна не бесконечна.
        Снова молчание. Музыка - «нашего русского героя!» - меню… Даже странно, что в трижды расстрелянном городе сохранилось столь уютное местечко. О войне напоминают разве оконные рамы, заклеенные промасленной бумагой. Алексеев поймал удивленный взгляд.
        - Конфедеративное стекло, - объяснил, - не вылетает при обстрелах, да и дешевле. Кстати, читал газеты? Ты упомянут в приказе морского секретаря как «доблестный союзник, оказавший неоценимую помощь». Здесь это ценится, как у нас ордена.
        - Газету к кителю не прицепишь, - зол, но светский разговор поддерживает.
        - Зато в послужном списке будет смотреться лучше, чем иная «дипломатическая» висюлька.
        - Угу. Но не станешь же на рауте объяснять, отчего воевать воевал, а мундир девственен… Так, вот и меню. Суп из ложной черепахи - это как? Конфедеративные устрицы? Сами явились, по мобилизации? Или в рот прыгают - из патриотизма?
        - Нет. «Конфедеративные» - значит, поддельные. Из кукурузы, яиц и еще чего-то. Привыкай. Я пробовал, правда, не здесь.
        - Фу! Моветон-с.
        - Почему? Хорошая шутка. Для чарлстонцев главное - показать, что никакая блокада не заставит их отказаться от благородных привычек.
        - Нет уж, обойдемся без кукурузы, тем более, тут и настоящие есть, за пять долларов. Похоже, я проем половину призовых. Так… Шампанское у них настоящее. Так и написано, и подчеркнуто жирно. И коньяк.
        - Ну, Норман опять прорвался… Ходит в героях. Как и ты… - ага, дернулся. Царапнуло. Ничего, товарищ. Стерпишь несносного однокашника в кабаке - будем считать, что твоей выдержки хватит и в море.
        - Капитан трампа? Хотя, если он каждый месяц рвет блокаду… Да-с. Что тут еще настоящего? А, вот: гаванские сигары.
        - Дымом сыт не будешь.
        - Так остальное…
        - Обычное. Не привозное.
        - То есть телячий стейк будет не из кукурузы?
        - Нет. Рыба тоже, даже морская.
        - Уфф. Я уж думал, придется стреляться. На винджаммере капитан оказался чертовски неприхотливым мужиком - жрал одну солонину с сухарями, как вся команда. Прихожу сюда - а тут устрицы из кукурузы. Кошмар!
        А нервы на взводе. Дернул головой. Да-с, тяжеловат взгляд у джентльмена за соседним столиком. Спину буравит. Средних лет человек со шкиперской бородкой печально цедит контрабандный коньяк сквозь зубы. Между рюмками бормочет под нос:
        - Ее расстреляли… Норману повезло, русскому тоже, а «Ласточка» лежит на дне… Пятнадцать дюймов, в упор. На берег пару щепок выбросило, и все… Эх!
        Сосед замолк, уставившись в сомкнутые руки, покрытые вздутыми жилами вен. Римский-Корсаков отвернулся. Сжал губы.
        - Он о чем?
        - Кому-то при прорыве не везет, перехватывают. И не все задирают лапки по первому сигналу кораблей блокады. Здесь, знаешь ли, не Север. Честь стоила не дешевле денег. А после визита нашей эскадры соотношение изменилось. «Ласточку» я видел. Триста тонн, боковые колеса, две трубы, тринадцать узлов. Узкая, как змея, хрупкая, как стекло. И в эту щепку всадили четыреста фунтов взрывчатки…
        Николай кивает. Он не был в бою за остров Морриса, и это не в его глазах навек отпечатался профиль чужого броненосца, еще не ушедшего в воду, но разбитого на половины, когда снизу ударил кулак большой мины. Зато помнит, что гораздо меньшие бомбы сделали с «Невским», - видел. А фрегат - большой. Большое же корыто, известно, долго тонет. Что ж, хватит. Похоже, нервы у товарища крепкие. Покрепче ваших, мистер Алексеев. Пора переходить от горьких закусок к десерту…
        - Представил? Ну вот, а за соседним столиком - капитан похожей скорлупки. Посмотри, как струхнул. Еще бы, он и капитан, и судовладелец. Что потопление, что плен - убыток, разорение. Как раз перед твоим приходом один из лучших попался. Останавливаться не захотел, теперь кормит рыб… Правда, суденышко у этого, - Алексеев не тычет пальцем в труса, только головой мотнул, - покойную «Ласточку» на мерной миле уделало бы, как орловский рысак крестьянскую клячу. Называется - «Летучая рыба», и точно - почти летает. Пятьсот тонн, но два винта и машины на тысячу сил. Восемнадцать узлов дает.
        - При каком ветре?
        Сразу видно - служил на клиперах.
        - Под парами. Парусов нет вообще, но это - не суть. Как ты относишься к тому, чтобы снова выйти в море?
        - Но ты говорил…
        - Так я ж не собачью вахту на «Невском» предлагаю. Хочешь собственный корабль? Так вот: если ты сейчас сунешь капитану свою долю призовых, вряд ли он устоит. Пушки союзники передадут в долг, с уведомлением посланника. Ну… решайся!
        Тогда Николай Андреевич - решился. Теперь вот сидит, перышком бумагу пачкает: когда письмо доберется до России - бог весть.
        «К музыке я сделался равнодушен… Брат Воин, ты оказался прав: отстав от «ворон»-музыкантов, я вдруг увидел, что морское дело мне по душе. Именно новое, паровое! Прежде, на клипере, я был настроен служить честно - но, по правде, лишь тянул лямку. Что такое клипер для гардемарина? Тоска! Если прикажут спустить ялик, передать пакет на фрегат адмирала, радуешься! Остальное время скучаешь. Спасался тем, что перечитал всю библиотеку, а на вахтах, когда ветер ровный и с парусами работы нет, любовался морем. Особенно хорош океан ночью - ныряющая среди кучевых облаков луна, ровный ветер пошевеливает волну, а вода светится, что кошачьи глаза…
        Теперь, напротив, занят так, что, не поверишь, дышать забываю. Скоро поход - пока письмо до тебя доберется, я, верно, уж и вернусь в Чарлстон, - а потому приходится переделать множество дел, о которых я и на шканцах приза никакого понятия не имел, да вот пришлось убедиться, что главная работа командира - на берегу.
        Что мне пытались подсунуть в качестве бронебойных! Нечто чугунное, ни поясков, ни поддона, ни острия. Летит - вертится, как городошная бита! От такого снаряда не то что одиннадцатью дюймами катаного железа - зонтиком можно закрыться. И это на нашего интенданта можно жаловаться, а тут даже не то что союзники - частные поставщики. Не брать? Иного не предлагают… Тут появляется «коммандер Алексеев» и с нарочитой ленцой в голосе, это он каролинский акцент усвоил, южанам приятно, затруднение устраняет. Потом еще мне разъясняет: мол, снаряд плохой, но цели бывают разные, а дать только лучшее Юг не может… Нету…
        Почему Евгений Иванович «коммандер», если мичман по-английски «энсин»? А у русских мичманов по две звездочки на погонах, у конфедеративных коммандеров - по две на вороте. Не всегда удобно объяснять различие. И не всегда выгодно…
        Так вот, о походе: мы выходим завтра, одновременно по разным рукавам фарватера. Даже если письмо шпионы прочитают, все уже совершится, потому, описывая очередную алексеевскую штуку, я ничем не рискую. Итак, завтра, перед самым рассветом…»
        Римский-Корсаков отложил перо. Вздохнул и поднес письмо к свече. Задумчиво любовался, как огонь подбирается к пальцам… Потом торопливо прихлопнул яркое, но неблагодарно цапнувшее кормящую руку существо. На пол улетел уголок, на котором можно было прочесть обрывки строк. Впрочем, если бы агенты северян и добрались до обгоревшего клочка бумаги, ничего б он им не поведал, кроме даты, подписи и недовольного: «… дется сже…»
        Артур-Станислав-Август Вилькатовски - именно так, без опостылевшего «ий» на конце шляхетной фамилии и отчества, зато со всеми данными при крещении именами - протер глаза. Есть там что, в тумане, или нет? Может, дозорные спят? Кричать не хочется. Этой ночью будет жирная дичь, не спугнуть бы. Но просмотреть, упустить - еще большая досада. Схваченный прорыватель блокады - это деньги. Большие деньги! Хлопок на Севере дорог и с каждым днем все дороже. Белое золото, так легко превращающееся в алую кровь. А он, Артур, жаждет и золота, и крови!
        Русской крови. Царские сатрапы в очередной раз - пятый, шестой? - делят исстрадавшуюся Речь Посполиту. Никак не могут понять, что место им - на востоке, за Киевом и Смоленском, а лучше - за Уралом. Жаль, русских поблизости нет: пять кораблей ушли в океанские просторы охотиться на английских купцов. Смириться с этим позволяет лишь то, что после их художеств хлопок поднялся на нью-йоркской и лондонской биржах до небес.
        Англичан Вилькатовски не жалко. Тоже тираны, тоже сатрапы… не лучше русских. Вот американцы-северяне хорошие люди. Выловили, обогрели, на доходное место назначили! Воевать разом за Родину и за полный кошелек весело. Эх, если б еще в родной Жемайтии, где хуторянки сговорчивы, а их мужья либо слишком тупы, либо слишком жадны, чтобы поймать удалого молодца, что приходит не с пустыми руками… Но и в Штатах можно неплохо гульнуть, если есть доллары.
        Один раз он успел побывать почти богачом! В такую же туманную ночь завелись веселые доллары. Тогда им удалось захватить шхуну с хлопком… Капитан наплевал на негласный приказ адмирала Далгрена - захватывать по возможности суда, идущие в порт, а не из порта. Корсеты, духи, хлороформ, шампанское, винтовки - все хорошо, но хлопок дороже! По наружным ценам. Если бы приз можно было продать в Чарлстон - другое дело, там все наоборот.
        К мятежникам-конфедератам Вилькатовски особой вражды не испытывал. Ну, хотят люди сохранить чернокожих у себя в холопах… их дело! Но раз воюют на стороне русских - на дно их. А лучше - в ближайший порт, на призовой аукцион.
        Ненависть к русским - другое дело, жжет сердце, как горчица в носках - пятки. Тем горячей, что к ней примешивается неосознанная обида на отца, который все решил за сына… Он-то в горячие дни тридцатых годов сидел мышью, скреб перышком в русском посольстве в Англии. Там и имя сыну подыскал, там и решил во что бы то ни стало сделать из отпрыска морского офицера. Когда Артуру сравнялось двенадцать, отец дослужился до статского советника, дворянские грамоты были в порядке - и Морской корпус получил нового кадета.
        Прощаясь - Артур думал, до каникул - велел служить честно.
        - Те, кто умер за царя, в Варшаве на площади стоят, - заметил, - а те, кто бунтовал, хоть и живы многие, но лягут в чужую землю. Помни!
        Уже тогда покашливал. Туберкулез, оба легких… Сыну не сказал, не хотел тревожить. Может, и зря - у того из-за переживаний не было бы времени на чтение «Колокола», тайно кочующего по кадетской казарме. Не было бы полудетских клятв: «Не порознь, вместе!» Русские однокашники, казалось, тоже ненавидят деспотию, и он среди них был - свой. Вместе мечтали о реформах, о конституции… Потом - гардемаринские погоны, балтийский сырой ветер в лицо. Тяжелый голос капитана:
        - Плавание - не практическое. Нам поставлена задача…
        Восторг на лицах однокашников. Которые не хотели, не желали понять, что ловля контрабанды - это петля на шее свободы. Ведь в этом году главным товаром стали винтовки для сражающейся Польши!
        Он еще пытался разговаривать, спорить. Не верил, что ласковые щенки выросли и превратились в животных иной породы. Особенно трудно было расстаться с иллюзиями насчет Римского-Корсакова. Он так похож на поляка - и двойной фамилией, и страстным чувством к музыке. Подумать только, симфонию писал. А что говорил?
        - Артур, подумай. Уйдем мы - придут пруссаки. Бисмарк на этот счет определенно высказался. И кому от этого станет легче?
        - Но мы сможем поднять знамена, дать бой!
        - И долго вы продержитесь?
        Вилькатовский - тогда еще так - вздыхал, жалея, что не хватает чувства слова. Да, он не Костюшко! Тогда решил - пусть Николая уговаривает русский. Вот выйдет свежий номер «Колокола»… Наверняка попадется с контрабандой. Тогда и станет ясно, как расставить правильные слова: «свобода», «Европа», «культура», «права»…
        Тогда на перехват идущему от шведских берегов суденышку пришлось спускать катер. На клипере не захватишь: маленькое, верткое и наверняка попытается уйти к мелям. В глаза кадету Корсакову взглянул - аж холодок по спине. Жажда погони, волчий азарт, ожидание победы… Все промелькнуло, пока Николай вскидывал руку к козырьку:
        - Есть догнать и взять!
        Это можно было стерпеть, это было дикое, необузданное, широкое, чему место в степях за Уралом. Понятное в полуварваре, а главное - неиспорченное. Но вот товарищ вернулся… и лицо у него было уже не волчье - собачье. Принес! Не поноску, не утку - сотню винтовок, ящики с патронами и полдюжины душ польских к престолу Матери Божией. На юркой скорлупке были не контрабандисты, патриоты. Отстреливались до конца. Ни один не сдался…
        Снова рука к козырьку, снова ликующий голос - а у самого словно хвост собачий по бокам бьет. Истинно пся крэв!
        А потом был «Колокол». Изданный отчего-то не в Лондоне, а в Цюрихе. Голос старшего помощника, слова, рвущие сердце злыми иглами. В корпусе приходилось читывать пушкинское «Клеветникам России». Герцен отписал в прозе, слабее - но отозвался не на минувшую битву, а на ту, что шла здесь и сейчас.
        Тогда он начал понимать - лучший русский остается русским. И ему делать рядом с ними нечего. Решение далось не сразу. Тем более, корабль шел в порт, и вреда от него повстанцам больше не было. Зато был Петербург. Стены Корпуса словно переспрашивали - может, останешься? Ты здесь дома! Или - был дома?
        Он три раза писал прошение об отставке и три раза рвал. А потом… приказ явиться на корабль. Атлантика, то штормящая, то штилюющая, как и душа гардемарина Вилькатовского. И наконец американские пушки. Они-то и решили все.
        Если уж нация, расколотая борьбой, подняла голос и меч в защиту Польши, не должна ли так поступить и расколотая душа? Когда русские корабли бросились убегать от трехбашенного монитора, он вскочил на фальшборт - вокруг кричали, смазанный взгляд ухватил удивление на лицах, - потом был удар о воду, соленый вкус на губах, отчего-то осипший голос - так, что не крикнуть. Американцы все-таки заметили.
        Дальше? Просто. Английский в Корпусе вколотили неплохо.
        - Я не русский. Я поляк, - и обязательное: - Костюшко. Пуласки. Кржижановский. Конституция. Свободу чернокожим невольникам! - тут иные янки отчего-то поморщились. - За вашу и нашу свободу!
        И был Нью-Йорк - дымные громады, зевающие пустыми окнами. Офицер, подбирающий - напрасно - слова попроще:
        - Польша далеко. Враги есть и здесь. Нам нужны моряки. Драться с русскими? Легко. Ваша бывшая эскадра сойдет? Отлично. Пишите: Южно-Атлантическая блокадная эскадра, корабль… Да сами пусть решают!
        Так он и оказался перед гаванью Чарлстона. Новая служба понравилась, и даже американцы, живо сократившие фамилию до короткого Вилкат. Еще шутили - мол, почти Wildcat. Дикий Кот. Вполне индейское прозвище. Ну и что? Это ведь не навеки. Теперь, когда на стороне Речи Посполитой несокрушимый союз из Англии, Франции, Австрии и Соединенных Штатов, победы ждать не долго. Будет, куда вернуться. Героем - и богачом, если по сторонам не зевать и не упустить серую тень.
        Есть тень, есть! Кричит гудок, и на прорыватель летит:
        - Неизвестный корабль, назовите себя и остановитесь для досмотра!
        Расчет на носу ворочает колумбиаду. И кто додумался впихнуть на старый пароход эту громадину? Во-первых, каждый выстрел грозит разорвать ветхий корпус отдачей. Во-вторых, если чудище попадет, не будет никакого приза. Парни у пушки это понимают, потому первый выстрел - по инструкции, под нос. От грохота закладывает уши, в ноздри шибает пороховым дымом, но глаза - видят. Удача! Не парусник, большой пароход! Из тумана вырывается низкая передняя палуба, покатая, как спина полосатого кита. Приземистая надстройка с заваленными внутрь бортами, скошенная назад труба… И волны его качают медленно, солидно!
        Рядом благоговейное:
        - Я такого еще не видал. Да на нем хлопка на миллион!
        Да, тот беглый негр не соврал, когда сказал, что джонни грузят три прорывателя блокады, и один из них очень большой. Медленно поворачивается орудие.
        - Неизвестное судно, остановитесь, назовите себя…
        В голосе вахтенного - отчаяние. Такой приз - и пустить на дно? Или упустить? Скорость у него больше, как бы узлов не четырнадцать. Зря волнуется. Этот одно попадание колумбиады, скорее всего, переживет…
        - …остановитесь, или откроем огонь на поражение. Назовите себя, оста…
        - Корабль флота российского «Александр Невский»!
        Летящий в воду хлопок открывает орудийные порты. Вспышки… Короткая мысль: «Но ведь не похож!» Грома нарезных семидюймовок Артур Вилькатовски не услышал.
        Для него был тяжелый удар. Темнота. Пустота. Потом - покачивание. Слова - английские, но выговор иной. В глазах - фигура. Даже не в форме - простая моряцкая одежда, коротко стриженная борода…
        - Я-а-анки? Тебе повезло, что тебя заметили. А еще больше - что мы сегодня хорошо поработали… Иначе не смогли бы спустить шлюпку.
        Вдали - пламя. Там стоял «Хаусатоник».
        - А мониторы?
        - А пока они подойдут… Ну, добро пожаловать в плен!
        Плен… Вот про это он наслушался. Мятежники морят пленных голодом! А еще в лагерях вши, и болезни, и… Проклятый холопий язык вспомнился сам собой:
        - Ja russkiy. S Nevskogo… Понимаете? Я и по-вашему говорю негладко.
        - Это верно. А еще на тебе синие штаны. У русских же белые… Что-то не верится, что ты напялил трофей…
        Кисти хватают, намертво. Могли бы не напрягаться, у него нет сил сопротивляться. Неловкие пальцы споро шарят по карманам.
        - Шоколад! Любишь сладкое. Купил задорого, скажешь? Табак… Огайский, мусорный. Ха, в Чарлстоне виргинский продается за жестяные центы. Нет, ты не с «Невского». Другая птица! Сдадим в порт, там разберутся.
        - Русский капитан объявление вывешивал, что объявляется награда за голову…
        - Много? - в голосе Артура звенит гордость обреченного.
        - Десять центов. Жестянками.
        - По центу на брата… Не так уж и мало, - хохотнул сидящий на руле мятежник. - Ну что, ребята? Стоит взять награду, или пусть Конфедерация кормит изменника?
        Молчание. Взмахи весел. Голос рулевого:
        - С точки зрения янки, мы тоже мятежники, хотя присяги и не нарушали… Парень дерьмо, но он тоже сражается за свободу. Пусть его обменяют - посмотрим, которая свобода больше по вкусу Господу…
        Возражений не последовало. Пленный поляк-северянин никого не удивил. Его ждала баржа - до лагеря военнопленных. По городу шел, опустив голову - чтоб москали не узнали. И все-таки краем глаза - увидел!
        Адам Мецишевский - под глазами набухли мешки, волосы взъерошены, словно только что хватался за голову в ужасе, отчаянии или изумлении, приостановил посреди улицы экипаж и болтает с сидящими в коляске дамами… Галантные жесты, звонкий смех. Похоже, устал как пес, но царской службой - доволен.
        Осталось отвернуться и сплюнуть. Что ж, восстание не закончено! Пройдут месяцы - и Артур Вилькатовски вновь ощутит под ногами палубу боевого корабля. И тогда они - два поляка на чужбине - вновь взглянут друг на друга сквозь прицелы орудий. Даже если сами и не будут стоять у тяжелых, рассчитанных на пробитие толстой катаной брони, пушек. А еще… Еще, пожалуй, нужно сделать так, чтобы в растерзанном Отечестве узнали, кто служит тирании - как царской, так и южной рабовладельческой.
        Между тем Гражданская война идет не только в Новом Свете, и даже там сходились в схватке - ирландец с ирландцем, немец с немцем, поляк с поляком и русский с русским.
        Да, было и такое. Вот, например, бригадный генерал Джон Турчин - он же Иван Турчанинов. Гроза дикси! Раз уже был под военным судом, но освобожден - под аплодисменты кровожадной пенсильванской публики. Эти спокойные, практичные люди никак не могли забыть украденных кур и индюков, заляпанные кровью раненых сараи - утеснить хозяев южные генералы не позволили. Тот отомстил славно - после визитов бригады Турчина пара южных городков просто перестала существовать. Нет, люди остались… и печные трубы. Все, что нельзя было унести, пожрал огонь. Да и люди остались не все - иначе с чего суд?
        Только вчистую оправданный генерал отчего-то заперся наедине с бутылкой… Которую так и не распечатал. Расстегнул кобуру, взглянул в вороненую точку. Стреляться с пьяных глаз… до такого плебейства не опустятся даже нынешние сослуживцы по армии Союза. Пусть ты навек распрощался с царем, дезертировал из русской армии - попросту не вернувшись из отпуска. Но воевать с Россией? А теперь дела повернулись именно так, и каждый убитый здесь джонни-мятежник, быть может, высвобождает британского или французского солдата на Рейне или Дунае - где он получит все шансы уложить рязанского или пензенского мужика… Это вовсе не трагедия для землевладельца Джона Турчина, но что делать бывшему офицеру Генерального штаба Ивану Турчанинову?
        Не носи он теперь синий мундир - мог бы надеть серый. Даже теперь пробраться на Юг несложно. Там поймут, русские им теперь союзники. Но стрелять в нынешних товарищей?
        В северном Мэриленде подобную проблему решал другой человек. Бригадный генерал Мигер. Человек-легенда. Человек-знамя, за которым пошли в огонь американской междоусобицы тысячи ирландцев.
        - Юг - союзник Англии, - говорил он еще несколько месяцев назад, - и, сражаясь за Союз, мы бьемся с врагом ирландской свободы.
        За ним шли. У них было свое, зеленое с золотой лирой, знамя, и старый боевой клич «Faugh-a-Ballagh!» был достойным ответом на улюлюкающие завывания южных мятежников. Они верили - сегодня Юг, завтра Канада, послезавтра Зеленый остров. Родина, на которую они вернутся освободителями. Мистер Линкольн обещал, хоть и обтекаемо…
        И вот цена его намеков! Отныне Север - союзник ненавистной Британии.
        И вот - рожки сыграли тревогу, ирландская бригада построена. Перед строем вынесены знамена - зеленое с золотой лирой и звездно-полосатое. Генерал Томас Мигер обращается к солдатам:
        - Меня продали и предали. Нас всех продали и предали - как англичане всегда продавали и предавали ирландцев, если не переходили к прямой резне. Я ошибся, решив, что англосакс-протестант, живущий в Америке и избранный демократическим путем, чем-то отличается от англосакса-протестанта, живущего на Британских островах и унаследовавшего власть. Я погубил множество отличных парней. Простите меня, если можете.
        Он склонил голову. Строй молчал.
        Томас Фрэнсис Мигер выпрямился.
        - До сегодняшнего дня мы сражались под двумя знаменами, но теперь пути этих знамен разошлись. И вам, парни, следует решить, за которым из них идти дальше. Я больше не буду говорить вам про свободу Родины. И, тем более, призывать верить «честным» политикам. Но я собираюсь отомстить тем, кто меня - и, увы, всех нас - надул, и из-за которых погибло немало добрых ирландцев по обе стороны фронта. Если кто-то считает меня предателем - может пристрелить сейчас. Имеет право.
        Строй молчал.
        - Хорошо, - продолжил Мигер, - тогда…
        Он подошел с зеленому знамени. Встал на колено - а потом подломил и второе. Впился губами в вышитый шелк.
        - Прости, нас, Эйре! Нас снова надули.
        Могучий рывок - и знамя отделено от древка. Треск - и разорвано пополам. Ирландской бригады более не существует.
        Время последнего приказа. Кто с «честным» Эйбом и старыми соратниками по славной армии Потомака - строиться под звездами и полосами. Кто с ним - строиться поодаль, походной колонной.
        - Надеюсь, те, кто останется, не будут стрелять нам в спину. Позже вы получите шанс прикончить нас в честной драке… Ах, да - кто предпочтет выйти из чужой свары - доброго пути, и не попадаться!
        Одна из лучших бригад армии Потомака прекратила существование. На сторону Юга перешел неполнокровный полк, у Севера осталось несколько рот. Остальные… кому повезло, не попался! Кому не повезло, да пережил пытку - расстрел дезертиров обедневший на людей Север позволял себе все реже и реже - отправлены на Запад. Гонять индейцев по прериям. А что? Туда и пленных конфедератов, бывает, направляют. Должен же кто-то охранять поселенцев от кровожадных дикарей, на чьих землях нашли золото или должна пройти железная дорога?
        Спустя две недели пароход русского императорского флота «Василий Буслаев» наставлял две небольшие пушки на северный угольщик, собиравшийся пополнить запасы угля в Порт-Рояле. Сначала захват. Потом - сопровождение приза к ближайшей безлюдной бухте. А там начинается гонка.
        Корабль - выбросить на мель. С ним на берег отправляется всего один человек. Коренной чарлстонец, а по штатному расписанию - толкач. Его цель - раздобыть лошадь, добраться до ближайшей станции. Потом - самое трудное… это вам не корабли перехватывать! Нужно найти людей и мулов. Нужно найти воинскую команду - рабочих прикрыть. Команду, что будет разгружать корабль - и должна успеть сделать это раньше, чем на горизонте замаячат корабли блокады, а сквозь ленивые волны рванется морская пехота Соединенных Штатов. Обычно они хоть немного, да опаздывают. Что у них за душой? Голенькие «Fortitudine» да «Per Mere, Per Terram»? У толкача же к патриотизму прибавляется личный интерес. Пятая часть прибыли. Остальное - русским, тем, кто работал на берегу, ополчению штата, что прикрывает работу. Солдатам нужно. Очень нужно. Почти у каждого - семья. А сколько получает рядовой? Тринадцать долларов в месяц - бумажками и жестянками. Для примера: бифштекс в приличном заведении стоит пять. А если корабль удастся обобрать полностью, семье не придется сидеть на кукурузе. Даже если добыча - угольщик! На угольщике, кроме
самого угля, тоже много интересного. Паровая машина. Или медная обшивка - тысячи снарядных поясков и поддонов. На берегу знают: дешевый корабль толкач выбрасывать на берег не будет. Его потопят. Или, если на борту «Буслаева» от пленных дышать нечем, - отпустят вместе со всеми невольными попутчиками.
        А северяне на каждую призовую гонку тратят все тот же уголь. Много. Больше, чем поглотит самая прожорливая топка. Извольте подсчитать - для того, чтобы доставить кусок угля из-под Нью-Йорка в Порт-Роял, из которого снабжается Южно-Атлантическая блокадная эскадра, нужно пройти пять сотен миль. Сжечь уголь. Потерять дни на ожидание попутного ветра. Отвлечь корабли и людей. Износить машины. А заодно - медленно, но верно поднимать страховую ставку. До тех пор, пока тот же коммодор Вандербильт не стукнет кулаком по столу. И не сообщит морскому секретарю Союза Гидеону Уэллсу, что с него хватит! И если у правительства нет крейсеров для эскортирования, он вооружит собственную эскадру. После чего к счетам за фрахт прибавит счета за защиту перевозок…
        А толку?
        Как только выясняется, что у транспорта есть эскорт, со стороны моря показывается «Александр Невский», еще не бронированный, но вооруженный полностью. Бортовой залп - «дважды счастливый» - семь семидюймовок. Дальность - еще семерка! - семь тысяч ярдов. Больше трех миль. На деле русские на такую дистанцию не стреляли - но с половины того открывали огонь уверенно. Это сперва отучило северян ставить на корабли эскорта гладкоствольные пушки любого калибра, потом заставило сбиваться в большие конвои, важно шествующие вдоль берега под прикрытием монитора. Это от них и требовалось!
        Что натворили русские, южане сразу и не поняли. Просто в один прекрасный день вместо трех десятков кораблей в цепи блокады осталось шесть, и все мониторы куда-то исчезли. Чтобы «Пальметто Стэйт» и «Чикора» не позволяли себе лишнего, изредка показывал султан дыма одинокий «Нэхэнт», и только.
        Ждали, что грозная броневая сила покажется в ином месте. Готовились к бою форты и батареи Мобайла, гарнизон Уилмингтона спал не раздеваясь. Недалеко от Ричмонда, кусая губы, готовил броненосец к неравному бою капитан Реймонд ла Уэрта. Река Джеймс - не море и даже не Миссисипи. Мониторы будут подходить по одному, а у него броня с рациональным наклоном, две нарезные десятидюймовки отцовской работы и таран. Машины подвели, всего две по двести сил, но ему бить сверху вниз, и к силе машин прибавится сила течения… И не забыть, когда - не если - придется тонуть, сделать это на фарватере. Пусть янки повозятся!
        Но проходили дни, потом недели - а клепаные чудища нигде не показались. Словно их потопили! Наконец стали приходить доклады с побережья. Ополчение, посматривая с берега в сторону моря - не будет ли и здесь высадки? Не замыслили ль янки недоброе против местных солеварни, мельницы, хлопкового склада? - приметило низкие силуэты с прямоугольниками башен среди транспортов, везущих на блокадные станции уголь, продовольствие и всякий прочий припас.
        Иначе северянам никак: не приставишь к конвою монитор, рано или поздно из предрассветного марева вынырнет юркий «Буслаев», сосчитает эскорт, лавируя между разрывов, потом надвинется угловатая тень «Невского», от которого ни удрать ни защититься. У русского нет брони. Он осторожен, в ближний бой не суется. Потому можно, бросившись в атаку, отогнать его от конвоя… но корабль, что выполнит этот отчаянный номер, берега не увидит - если не прикрыт броней.
        Завидев монитор, русские скучнеют и уходят мористее - туда, куда «противню с сырной головой» путь заказан.
        Выходит, что блокада-«Анаконда» никого больше не душит, с трудом дышит сама. У блокадных флотилий теперь одна мечта - русского догнать! Но вторая серия мониторов, «Диктаторы», тоже не годится в охотники - у них парадный ход шесть узлов. Русские выжимают побольше - четырнадцать большой и шестнадцать маленький. До вооружения было восемнадцать, но с пушками он столько ни разу не показывал…
        Пришлось морскому секретарю США Гидеону Уэллсу просить президента о политическом решении. В конце концов, англичане едят американское зерно? Так пусть помогут не только оружием. А то, глядишь, и поставки зерна окажутся под угрозой…
        Британский лев размышлял недолго. Русские и пруссаки надежно заперты на Балтике, итальянский флот разгромлен - смешно сказать! - австрийским. Да и защита торговых путей всегда входила в число жизненных интересов Империи. Потому Джон Буль порылся в необъятных закромах и нужные корабли, сильные, быстрые и мореходные, отыскал. Тут ведь броненосцы не нужны. Хватит и быстроходных фрегатов…
        Которые выйдут в поход тем быстрей, чем чаще среди жертв русского крейсера будут попадаться английские корабли…
        Первый выстрел «Сити оф Балтимор» благополучно проигнорировал, как и реющий на короткой голой мачте сигнал с требованием остановить машины и лечь в дрейф. Но когда граната с точно выставленной трубкой разорвалась точно перед носом, торопливо сбросил пары и изъявил готовность принять призовую партию.
        Дальше? Привычная процедура. Шлюпку на воду, досмотровая партия поднимается на борт… Только на этот раз вдоль борта жертвы толпятся зеваки. Пассажиры! Публика уже поняла, что страшный русский крейсер их топить не собирается. Да, «Невский» все чаще называют именно так - ну не смотрится фрегатом нечто без парусов, по форме напоминающее не то гроб, не то утюг. Теперь с палубы английского корабля на это русско-конфедеративное чудище пялятся зеваки. Вот леди наводит театральный бинокль… Который иных смущает сильней, чем пэрротовские или армстронговские жерла!
        - Так что, Евгений Алексеевич, кого на досмотр пошлете? Из механических кого?
        Молодой капитан - леди с «Винчестера» одобрили бы блондина в черном сюртуке, да сквозь щель рубки немного разглядишь, даже в бинокль - одну руку заложил за пояс, другую вскинул в жесте нарочитого удивления.
        - А вы, Дмитрий Иванович, разве по-английски разучились уже?
        - Так у меня язык-то того-с. Портовый. Капитанам трампов - куда как сойдет, а тут… Боюсь, обходительности не хватит.
        Алексеев ощутил мгновенное колебание. Выбор… Нет. Решил себя приспосабливать, а не переделывать, - стоит приспособить и остальных. Таких, какие они есть. Опять же, никак нельзя выказать недоверие офицерам из унтеров. После боя за остров Морриса на корабле установилось взаимное уважение без счетов, кто благородие - но с нижних палуб, а кто сверху, но лямку от рядовых тянет… А еще заслать к просвещенным именно этого мокрого прапора - хочется, хоть лопни! Просто ради того, чтоб они послушали смесь каролинской тянучки с солидным поморским оканьем…
        - Трамп, пассажирский - какая разница? Или вам сегодня нездоровится? Тогда, конечно, ступайте к доктору. А партию и Гришин сводит.
        То есть - еще один бывший унтер с солдатским Георгием. Расклад обозначен, и следует ожидаемое:
        - Никак нет, я здоров. Теперь же веду партию…
        И вот шлюпка уходит… Стоит взяться за трубу - поглядеть на лица англичан. Вот партия поднялась на борт. Встречают… Партия разделилась: часть лезет внутрь корабля, начальник отправился проверять судовые бумаги. Жаль, стены капитанской каюты никакая линза не возьмет!
        Но вот - матросы поднялись снизу. Появился и мокрый прапор, за ним капитан-британец - ох и злой! Говорит зло. Десант берет ружья на изготовку. Что-то не заладилось? Ладно, мы своих не бросаем, если что, разберемся на борту. А пока - грубить, так грубить - под носом непослушного корабля чертит полоску фонтанчиков «кофемолка».
        Между тем мокрому прапору приходилось несладко. Нужно было решать… причем поперек начальства. Вот она, запись в судовом журнале:
        «Отпущен под выкуп в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, подлежащих выплате после войны, о чем составлен надлежащий протокол…» А вот и сам протокол. Капитан подсовывает бумаженцию так, чтобы в глаза бросалась подпись капитана первого ранга Бутакова. И ведь не знает, зараза, что на «Невском» сжимает и разжимает кулаки всего лишь мичман.
        Но, помимо этой записи, есть и иная - в грузовой декларации. Которая гласит, что основной частью груза парохода «Сити оф Балтимор» являются предметы снабжения гарнизонов британской Вест-Индии. Продовольствие, амуниция, обмундирование, всякая всячина, потребная в гарнизонном быту. И, в дополнение к военному грузу, - больше ста пассажиров. Их, как и команду, по морскому закону нужно или брать себе на борт, или отпускать вместе с кораблем. Почему командир «Осляби» предпочел вариант с выкупом, обычно применяемый к судам, пусть и неприятельским, но несущим только пассажиров или нейтральный, ничем не вредный воюющей стороне груз, - ясно. Почему военный груз поместили на грузопассажирский корабль, на котором немало женщин и детей, - нет.
        Мокрый прапор вздохнул. Раз решение принимать ему, так все будет строго по уставу. Ну или по трактату - какая, собственно, разница? А капитаны пусть потом сами разбираются - кто больше прав.
        - Дрянь у вас машина, - сообщил англичанину Дмитрий Иванович. - На приз не годитесь. Потому - сажайте пассажиров и экипаж в шлюпки, свозите на борт… крейсера. Ясно?
        Даже на чужом языке не вышло назвать корабль фрегатом. Фрегат - это паруса, наполненные ветром или свисающие, и пушки в две палубы, и линьки с плетками, не без них. Теперешний «Невский» - дым, стелющийся по крыше каземата, бурун, чуть-чуть не захлестывающий низкий нос на экономическом ходу, и плещущий чуть не до каземата - на полном. Ну и, после царского-то указа, - человеческое обхождение с матросом. Порка - только по суду, мордобой отменен… Ну, кое-кто решил, что под это дело можно и загулять. А что молодой командир грозится судом - так молодой, добрый! По мордам никого ни разу не обидел! Не Степан Степаныч Лесовский, царствие ему небесное, тот был суров…
        И ведь почти дал слабину Евгений Иванович. Но - почти. Подергал пальцами, покатал желваки. И озвученный трибуналом приговор - утвердил. Алексеев в деда пошел; Николай Незабвенный, по декабрьским событиям, правление с виселицы начал. А внуку, значит, пришлось с расстрельной команды. Одна душа, только и виновная, что перепила сверх меры и на корабль вернулась не к вечеру, а с утра, на небо отправилась [4 - В нашей истории живому С.С. Лесовскому хватило угрозы - и обошлось не висельником, а дезертиром.]. Как говорят союзники-конфедераты, дерево свободы следует поливать кровью тиранов и патриотов. Стоит добавить - и дураков, которые считают, что вежливое обращение означает конец дисциплины.
        Так что - всяк делай, что д?лжно. А повиниться за цыганский табор на палубе можно и тогда, когда однотрубный пароход с белоснежной надстройкой получит несколько залпов болванками и нехотя зароется в воду. И даже не в рубке - в капитанской каюте. С глазу на глаз.
        Извиняться, оказывается, не за что - Евгений Иванович доволен. Даже не щурится. Наоборот, раскрылся весь, сияет. На столе - ворох трофейных газет. Поднялся навстречу:
        - Штатских разместили? Ну и отлично!
        Когда услышал осторожные намеки про Бутакова-второго, мол, не вышло б ссоры, ну махать обеими руками:
        - Иван Иванович по-другому поступил? А что такого? У нас корабли разные, и решения тоже. Он может крейсировать месяцами - паруса же! Потому ему лишние рты - сокращение рейда, дурная забота. Он прав! А мы идем бункероваться, и как раз в нейтральный порт. Ну, три дня потерпим тесноту. Главное, чтобы мятеж не подняли, ничего не отвинтили…
        А вот это забота старшего помощника! Который заодно вынужден беспокоиться и о том, чтобы новости из взятых на призе газет не просто дошли до команды, но сделали это правильным образом.
        Адаму Филипповичу Мецишевскому, и верно, начинает казаться, что на борту нужен отдельный помощник по политической части. Чтобы разъяснял происходящее. Иначе моряки поймут все сами, и не обязательно так, как требует государственный интерес.
        Хорошо хоть корабельный священник помогает. Вот кто-то пожалел «баб с детишками».
        - А британцы в Крымскую, на севере, кого жалели? Деревни жгли, монастыри из пушек расстреливали. Вовсе не волновались тем, что русских баб с детишками на мороз гонят, в лапы зверей лютых, волков да росомах. Так что мы еще добрые… Вот взяли бы око за око!
        - А как насчет левой щеки, батюшка?
        Такой вот экипаж. Между боевой учебой нашлось время и для обычной: «Аз, буки, веди»… Так что Евангелие читали все. Тем более, корабельная библиотека погибла, и на «Невском» остались лишь книги церковные и медицинские.
        - А так и есть: подставить левую щеку - значит, сохранить веру в человеков. Но при том нигде не сказано, что тех же человеков не надо наставить на путь истинный понятным для них способом. То есть сначала семижды семью дюймами, а там можно и другую щеку. Добрым словом и главным калибром оно как-то доходчивей получается, чем просто добрым словом…
        А потом были газеты, вывешенные для ознакомления нижних чинов - прежде всего с карикатурами. Англичане и французы постарались, после них никакой пропаганды не нужно.
        Вот тощий, лохматый медведь с надписью «Ru- ssia» вдоль шкуры, за спиной, словно ружье у охотника, «глаголь» виселицы, в лапах - поводки. Со сворки рвутся собачонки: Румыния, Сербия, Черногория, Словакия, Чехия. Турецкий павлин и венгерский олень изображены с куда большей симпатией…
        Вот казаки - куда лохматей и зверообразней того мишки - раскуривают гнутые турецкие трубки среди гор трупов. «В Буде - мир и порядок». Приблудная собачонка лижет из лужи кровь.
        Вот - уже против собственного флота. Снова медведь - с выражением детского любопытства на морде топит лапой игрушечные кораблики под звездно-полосатыми флагами. Мальчик в матроске, подозрительно напоминающий Линкольна, ревет. А на борту настоящего, большого британского корабля настоящие, взрослые джентльмены мило беседуют:
        - А что, сэр, у русских есть флот?
        - Можно сказать, что есть - до тех пор, пока в Америке нет британского…
        Вот еще рисунок: зверообразный казак сжимает вырывающуюся красотку в конфедератке, пруссак задирает юбку венгерке, а британский гвардеец и француз-зуав спешат на помощь! Близехонько им топать до Вислы и Нарева, с Рейна-то и Дуная. Только на душе все равно - осадок, а разъяснять сущность вражеской пропаганды - ему, Мецишевскому.
        Тем более, в свежих газетах есть новость, что затмевает любые рисунки. Капитан объявил на построении - «Ура!», верно, было слышно за горизонт. Но и это нужно разъяснять. Не лично каждому - и не успеть, и много чести, да и слушать офицера будут куда хуже, чем своих, кто в павы не выбился и дальше тянет кондукторскую службу. Вот этих Адам Филиппович и собрал. После чего принялся излагать в?дение, что следует заронить в матросские головы.
        - Рисунки, конечно, со зла и вранье, - говорил старший помощник, - но взбеленились враги на правду. Которая такова: в России отменено временнообязанное состояние. Через сто лет после провозглашения вольностей шляхетных и народ дождался - не отмены рабства, а настоящей свободы. Отчего именно теперь? Посмотрим, как это происходило. Сначала Польша, потом Литва, потом - вся империя. Понятно, связано с бунтом в Царстве Польском. Так за что награжден народ? За то, что остался верен. Значит, шумело только панство, да и то не все - меня вы отлично видите, а я, как ни крути, и поляк и пан. Значит, бузили только худшие людишки из одного сословия… Те, кто жил с холопьего пота, - я вот, по иному обыкновению, саблей кормлюсь. Им и определено наказание, а верным - награда…
        Зная отчизну, Мецишевский, конечно, понимал - все не настолько просто. Между строк видно, что отряды под бело-красными знаменами между собой разнились и нередко сходились в смертельной схватке. Одни бились за землю и волю, другие - за то, чтоб от можа и до можа ломали перед ними шапки польские, литовские, украинские хлопы и за порку только благодарили. Верховой пожар не мог пойти дальше Литвы, низовое же тление могло растечься по всей империи. Что поделать, великая Речь Посполитая, кроме поляков, никому не сдалась, а за полоску пашни любой крестьянин за вилы или косу возьмется. Так что, верней всего, «добрый белый царь» попросту решил, что дать окончательную волю собственному народу куда дешевле, чем содержать в мятежных губерниях сильные гарнизоны. Разумеется, это тление осталось незамеченным и безымянным.
        И все-таки одно имя проскочило в газеты. Калиновский! Не посоветовавшись с капитаном и батюшкой, на такой тонкий лед он бы не вступил. Но теперь…
        - Хороший был человек, - сказал старший помощник, - так и говорите, так оно и есть. Молодой, восторженный. За счастье народное дрался, чтоб всем и каждому, без обид. Ну а банду кормить надо… Грабить пришлось. Сперва и панских закромов хватало и вежливых просьб под наставленные косы, потом легкий хлеб закончился, пришлось и к бедному люду в клети заглянуть. Опять же, солдат убивал, окаинился. Миловать такого не с руки. Казнен, и верно. А помолиться за душу, через которую до царя донеслось, можно и нужно…
        Так вот и пролетели три дня - в хлопотах. Но когда Гавана, жемчужина испанской Вест-Индии, встретила побеспокоивший давних обидчиков корабль одобрительными взглядами старинных фортов, дел только прибавилось.
        Тем более, любые хлопоты - с оглядкой. В море, в трех милях от гордых, хотя и устаревших, стражей, торчит североамериканский крейсер. Из гавани его не видно, но он есть. Один. Вряд ли больше - на Кубу телеграфный кабель пока не протянули, и северный консул никак не может оповестить блокадные эскадры, что главный противник явился, но надолго не задержится. Значит, неприятности воспоследуют, неясно только, какие.
        Североамериканский консул, и верно, засуетился. Первое, что сделал, обнаружив у пирсов два русских корабля, - подал протест. Военные корабли не должны торговать, а коммерческие не могут быть вооружены. Парижский трактат! Соединенные Штаты Америки этот договор не подписывали, но Россия-то подмахнула. Портовое начальство вежливо слушает - и разводит руками. Продавать судовое имущество можно… Хлопок является формой защиты, документы в порядке. И уголь военный корабль любой воюющей стороны имеет право принять. Один раз! А крейсера Севера, иные, по несколько раз бункеровались. Испания строго нейтральна и не желает, чтобы победоносная Конфедерация потом спросила с нее компенсацию землей тропических островов. Ведь неизвестно, чем закончится война в Европе, а в Америке места битв куда ближе к Вашингтону, чем к Ричмонду! Пока, безусловно, пока. И никакого оружия! Только уголь, только почта, ну и деньги за хлопок. Кстати, хороший хлопок. Не нуждается ли Север в полутора тысячах тонн белого золота? Нет? Досадно. Да, разумеется, на всю стоянку - сутки. Испания строго нейтральна!
        Потому кубинцам приходится пошевеливаться. Впрочем, покупателей и поставщиков предупредили заранее. Все готово, все ждет. Ни следа обычного кубинского «маньяна» - «завтра», что так и норовит растянуться на месяцок. Чудеса, что прежде были под силу лишь дону Дублону, сегодня творят сеньорита Песета и мистер Доллар - не жестяной, хлопковый. У пирса скопились краны, подводы, грузчики. В одну сторону - тюки, что еще недавно защищали и наполняли трюмы, в другую - мешки с углем. Многовато, но у русских нет парусов, значит, им приходится жечь топливо постоянно. И все-таки… несколько монет меняют владельца, и содержимое одного из мешков оказывается вывернутым наружу. Такая спешка! Под запачканной антрацитовой пылью тканью - рыжеватая земля, что никак не может быть каменным углем. Зато железной рудой с близлежащих рудников - вполне…
        У начальника над портом - честные глаза человека, хапнувшего взятку больше сенаторской.
        - Разумеется, я проверю лично. Разумеется, представитель Соединенных Штатов не может быть допущен к досмотру корабля враждебной страны… И, между нами, это всего один рейс!
        Один рейс - но по объему это один процент годового вывоза блокированной Конфедерации. Он явно хорошо подготовлен преспокойно живущими в Гаване представителями мятежников. Но как ни готовься - а и у кубинских продавцов, и у капитана с помощником заботы плеснут через край. Завершать сделку придется в сумерках, а то и ночью. Это шанс, возможно - единственный.
        Телеграфа у консула нет. Зато гелиограф имеется!
        С мостика отлично видны алые с синим крестом флаги над русскими кораблями. Это на корме белые, но стоят они к морю носом. Значит, основной план - два быстрых тарана, разбитые рули кораблей противника, и пусть потом дипломаты разбираются, - пошел прахом. Вот из-под конического колпака боевой рубки русского крейсера высверкнул блик. Дежурный офицер изволит любоваться на противника в трубу или бинокль? Пожалуйста, есть на что посмотреть.
        Буруны пены бьют из-под кожухов, которыми закрыты колеса. Высокие мачты и трубы чуть склонены назад, и корабль выглядит стремительным и стройным. Собственно, он таков и есть, и короткие ряды артиллерийских портов по бортам совершенно не портят впечатления, что неизменно производит во всяком порту флагман пассажирской линии Корнелиуса Вандербильта, скромно названный в честь владельца. Собственно, бывший флагман. Над кормой реет военный флаг - синее полотнище со звездами по числу штатов, и никаких полос! Корабль подарен правительству, теперь на нем военная команда. Быстрый ход, солидное вооружение, но никакой брони. Чем же заниматься «Вандербильту», как не ловить невооруженных, но юрких блокадопрорывателей и охотиться на слабые крейсеры южан?
        Все бы хорошо, но на сей раз добыча попалась неправильная. Обычно приходится ловить черных котов темной ночью. И на этот раз впереди ночь… но ловить доведется сибирского тигра! Перехватить русский корабль, что успел уничтожить монитор и патрульный пароход с куда большими, чем на бывшем лайнере, пушками, скорости хватает. А дальше? Первый же снаряд, попавший в колесо, превратит «Вандербильт» в мишень. Пристреливаться по неподвижному противнику всегда проще.
        Потому крейсер северян и вовсе оставил позицию. Аккуратно встал к пирсу недалеко от противника и известил портовые власти о намерении пополнить запас угля. Нарушение морского права? Это в первый раз - нарушение, а в десятый добрая традиция. А русские пусть радуются - раз американец вошел в гавань и встал на погрузку, до вечера не снимется. Не придется выжидать сутки со времени его ухода, исполняя правило, мешающее кораблям бросаться в погоню немедленно после выхода врага. Так что, становясь к соседнему пирсу, «Вандербильт» словно сообщает «Невскому»: «Не буду я тебя перехватывать. Себе дороже».
        Вот и стоят враждебные корабли едва не борт о борт.
        Между - шлюп испанской береговой охраны. Защита чисто номинальная - поверх низкого борта переглядываются главные калибры.
        А потому - орудия на «Невском» заряжены тройными зарядами и лучшими бомбами с ударной трубкой. За толстым деревом боевой рубки выхаживает командир корабля. Руки сложены за спиной, но пальцы выбивают дробь: нервничает мичман Алексеев. То ли атаки ждет, подлой и противозаконной. То ли беспокоится о том, как обстоят дела на берегу, где отдувается старший помощник.
        Штабс-капитан Мецишевский откинул деревянную крышку. Глаза смазал маслянистый блеск слитков. Вот она - разница в стоимости между привезенным и отправленным. С Конфедерацией торгуют за золото? Теперь часть его вернется в Чарлстон. Часть уйдет в оплату за хлопок. Остальное - в оплату работ по «Невскому». А кое-что останется и в корабельной казне… Даже жаль, что этот рейс - первый и последний. «Невский» наконец привезет в Чарлстон достаточно сырья и денег, чтобы получить броню.
        - Было приятно иметь с вами дело, сеньор. Жаль, что командир не смог сойти на берег. Но - я понимаю. И по той же причине не наношу визит сам…
        Покупатель хлопка безулыбчиво доброжелателен. Разница в цене между Чарлстоном и Гаваной - пятикратная. Но между Гаваной и Лондоном - ничуть не меньше. Тем и сладко положение невоюющей страны в залитом огнем и кровью мире.
        - Если бы вы возобновили прорывы, скажем, через полгода, - продолжает испанец, - я мог бы обеспечить любой ваш аппетит в железной и медной руде. Здесь богатые залежи, просто в шаге от Гаваны! Если будет спрос, можно начать разработку…
        Адам Филиппович развел руками.
        - Спрос будет. Не мы, так другие корабли… Половина трюма всякого блокадопрорывателя остается за правительством, так что «Essence of cogniaс» туда не загрузят… А чем именно мы будем заниматься через полгода - не угадаешь. Война.
        Испанец вежливо кивает. Все! Раскланялись. Теперь доставить бы без происшествий. Ночная Гавана - привычно. Куча янки на берегу - досадно. Но вот тяжелая карета, в которой прячется ящик с золотом, - дело другое. Тут от тени будешь шарахаться! А уж если со стороны порта гремят выстрелы…
        - Наши, Адам Филиппович!
        И беги не беги - успеешь только к шапочному разбору. А потому - встать. Занять оборону. И ждать, чем кончится битва в порту. В конце концов, золота в карете - на новый крейсер.
        Капитан «Вандербильта» не мог устоять перед искушением. Ведь что такое «Александр Невский»? Это один процент от годового ввоза-вывоза Конфедерации в неделю, за которую он способен обернуться между Чарлстоном и Гаваной. В году же, заметим, пятьдесят две недели… Перехватить? Тут два варианта. Или русский удерет, или развернется. И если первый случай обещает умеренную трепку администрации Линкольна в газетах и насмешки над блокадными эскадрами, то второй обернется либо купанием в бархатных водах зимних Кариб, либо скандалом.
        Прищурь глаза - увидишь заголовки: «Русский крейсер гонится за американским!», «Кто кого блокировал?» И подмога ранее трех суток не явится. Зато консул предложил план. Жаль, что с тараном в корму не вышло, идея хорошая. Удача, провал ли, всегда можно сказать, что удар - случайность, что на «Вандербильте» вышло из строя управление…
        Но нет, значит, нет. Придется ждать ночи - и играть грязно. Для начала тихо прогреть машины, отдать швартовы. Двинуться мимо бразильского корабля, медленно, осторожно, на цыпочках. А потом… Если у русского, и верно, в трюмах медь и железо - это скандал, и открытие огня в нейтральном порту вполне сойдет с рук.
        Когда ночь разорвали первые выстрелы, Алексеев понял - не зря конфедераты ставят на броненосцы мощное носовое вооружение. Вот и на бывший паровой фрегат поставили… Из двенадцати пушек три могут бить по носу, столько же по корме. И если ради этого две центральные пришлось приподнимать и мучиться, пытаясь во время пристрелки отделить их попадания от прочих, да выслушивать от Гришина постоянное «лучше бы оставили, как раньше». Зато теперь, когда толстый корпус дрожит, как лист кальки на весу, - великолепная троица отвечает в упор, не целясь. С вечера они с артиллеристом пошушукались и решились. В каждой пушке - тройной заряд. И разрывной снаряд увеличенного веса. Тот самый, о котором капитан Уэрта говорил:
        - Только однократно. Только в упор. Лучше - по броненосцу, который иначе не пробить. Можно - если вас таранят, чтоб до машин достать. И если пушку разорвет - не удивляйтесь.
        Зато эффект! Залп - и три снаряда устремляются к противнику. Мимо? Не на такой дистанции. Вот их рыла врезаются в нос вражеского парохода, рвут тонкое железо… Они рассчитаны на схватку с округлой броней мониторных башен, у них тупые головки из вязкого железа - для того, чтобы снаряд, встретив броню под углом, довернул и пробил ее под прямым углом. Горацио Уэрта называет это нормализацией. Хорошо, янки пока до такого не додумались, и рациональный наклон служит конфедеративным броненосцам верой и правдой [5 - Голь на выдумки хитра. Южане действительно придумали нормализацию снаряда еще в середине XIX века. Потом ее вторично изобрели немцы - в 1940 году, после знакомства с французским танком Somua, корпус которого, кстати, вполне напоминает уменьшенный корпус «Виргинии».]. Сейчас все эти изыски ушли с пороховым дымом. Не понадобились. Было бы время полета снаряда побольше, можно было бы ногти грызть, пытаясь угадать: сработает ли хоть одна ударная трубка? И если да - то где?
        А так - долгая секунда. Вспухшая от удара изнутри палуба американца. Медленно падает бизань-мачта, из портов и люков валит дым… «Вандербильт» пока держится на плаву, еще снуют люди у больших стофунтовых пушек Пэррота. Одно попадание по ватерлинии - и «Невский» застрял в Гаване, а там и интернирован. Американцы умеют сражаться до последнего снаряда… не лучше русских. Злой дым заслоняет смотровую щель, глаза слезятся - но довольный клекот «кофемолок Уэрты» оставляет надежду, что наводчики видят хоть что-то. Вот одна поперхнулась патроном, замолкла, но вторая продолжает опустошать короба. Хорошо, что поставил две: оружие хорошее, но не слишком надежное. Впрочем, картечнице нужно купить всего две минуты. Носовые пушки лихорадочно глотают картузы с тщательно подобранным зарядом - снизу самый крупный порох, потом чуть помельче… Если перемешать, орудие разорвет. Его и так может разорвать!
        Залп. Корабль тяжело сотрясается. В переговорных трубах торопливое, Гришина:
        - Второе орудие, трещина. Продолжаю огонь уменьшенным зарядом…
        Одновременно - голос старшего механика:
        - По носу - фильтрация воды.
        Тут нужно успеть проорать:
        - Отставить! Второе орудие дробь. Погонной батарее - малые заряды, простые бомбы! - в первую, и во вторую, с надеждой:
        - Слезы?!
        - Струи! Аварийная команда вышла.
        Последняя картечница замолчала. Значит, теперь враг ответит… Алексеев вновь поднял взгляд к щели - там, размытый едким дымом, освещенный пламенем пожаров, упал вниз усеянный звездами синий флаг. Сбит? Нет, на его место ползет белый. Кончено! Алексеев кривится. Мощь полного выстрела семидюймовок Уэрты видел целый город. Сорвалась хорошая проделка. Впрочем, когда он оборачивается к стоящим в рубке офицерам, лицо безмятежно:
        - Повреждения? Потери?
        Слушает доклады, отдающие тяжелой работой. Но пожар тушат, поступление воды не превышает мощности помп, тяга доведена до полной… Потом левая рука сама стягивает фуражку, правая поднимается ко лбу и кладет медленный крест. Двое - осколками пушки, четверо - щепой, один в машине обварен насмерть из сорванной трубки… Снова будет печальная служба - в море. Груз принят, пора прорываться домой. Везти руду для будущей брони и медь для снарядов. А что на помпах - это нормально, трампы так, бывает, месяцами ходят. Пока помпы в состоянии откачать воды больше, чем ее поступает, - чего бояться? Впереди гостеприимные верфи Чарлстона, в котором заканчивают обдирать разломанный остов «Нью-Айронсайдз». Вместе с тем, что взято в Гаване - за хлопок и кровь, - выйдет достаточно железа и золота, чтобы ранней весной верфи покинул не хлопковый, а нормальный, железный броненосец.
        Вот тогда судьба «Анаконды» и решится окончательно!
        А прапорщик Гришин будет стоять при расколотом орудии и упорно требовать у самого ла Уэрты:
        - Почините ее!
        На все объяснения, что заварить лопнувший по длине ствол в Чарлстоне нельзя - даже у Круппа, даже в Англии! - будет следовать одно:
        - Хорошая пушка, точная. Да что там - лучшая она у нас была! И она не виновата, это канониры картуз с мелкозерным порохом вогнали, в спешке-то… Так она только и взяла, что подносчика да заряжающего. Брызнула бы в стороны - вся погонная батарея сейчас бы рыб кормила. Почините ее, капитан. Хотя бы под половинный заряд! Больно точная.
        Он хлопал по чугунному стволу, словно кавалерист - по шее коня, сломавшего ногу. Капитан Уэрта не нашелся, что ответить. Совершенно не ожидал, что к пушке кто-то будет относиться как к живому существу. Держаться за нее, даже сломанную и разбитую. Привык к другому… К идиотам, которые из невежественного интереса сунут в воздушную камеру заряд пироксилина.
        Потому - растерялся, потому - молчал, а русский, почувствовав слабину, говорил все громче…
        - Отец? Что тут? Мистер Гришин, добрый день!
        Еще и дочь из-за спины выскакивает. Не хватало, чтоб Берта заразилась одушевлением неодушевленного и начала относиться к изделиям, как к котятам. И не пускать очевидный лом в переплавку!
        - О какой пушке речь? Номер два? Заводской… - девочка приложила руку ко лбу, но цифры выдает без запинки.
        - Точно, - подтвердил Гришин, - именно она.
        - Покажите повреждение. Это? И только? Ясно… Мистер Гришин, я лично займусь вашим орудием. Уверяю вас, через две недели получите назад как новенькое. Да, решительно обещаю!
        - Но…
        - Никаких но, па-а. Конечно, лично заботиться о каждой пушке я не могу, но эта - не каждая. В качестве исключения. Тем более, я точно знаю, чт? нужно делать!
        Если это так, то старому дураку пора на покой. Не столько из-за того, что дочь обошла, хотя ее никто не учил ни баллистике, ни сопротивлению материалов - сколько из-за того, что не разглядел в девочке артиллерийского гения. Если это не так… Гнать ее с завода! Не хватало еще в семье артиллериста-экспериментатора.
        Но вот русские довольно кивают и отдают смертельно раненного бойца похоронной команде… да что за мысли! Обычной рабочей команде с завода.
        Дочь шепчет на ухо:
        - А знаешь, что я придумала, па-а?
        И что? Заварить трещину, поверх посадить обсадку толщиной с обычное орудие? И новые тройные стяжки. Весить будет побольше «Болотного черта». Нет, она говорит…
        - Разорванное изделие - в переплавку. Новая пушка получает тот же номер, в паспорт вносятся новые характеристики - якобы после ремонта. Только русским не говорить. Хитрая я, правда?
        - Нет, - недоверчивый взгляд. - Ты у меня умная, дочь. И никуда я тебя из конторы не отпущу. А вместо этого постараюсь уговорить мистера Мэллори официально назначить тебя ко мне заместителем. Хоть жалованье будет на иголки…
        Берта важно кивает. Потом, не выдержав, виснет на шее. А что? Не смотрите, что у Горацио ла Уэрты голова в седине - он еще крепок, как скала. Вполне в состоянии донести дочь до экипажа. Вот с женой похуже. Марта, родив шестерых - а выжило трое, - несколько раздалась вширь. И весит, словно кованое ядро к одиннадцатидюймовке…
        Орудие номер два, левое носовое, сделает еще не одну сотню выстрелов. Его не разорвет, и оно всегда будет самой точной пушкой «Александра Невского»!
        Интермедия
        «Сентябрьские пушки»
        Начало мировой войны в сентябре 1863 года - не первый из периодических всемирных военных пароксизмов человечества, но первый, о котором мы можем с уверенностью сказать: его начало не позднее сентября того года было абсолютно предопределено. Сентябрь был последним сроком… к чести Европы, она держалась до последнего.
        К 1863 году напряжение дошло до предела, кризисы следовали непрерывной чередой, и если не один, то другой неизменно привел бы к началу войны - войны, в которую неизбежно втягивались все державы, имеющие сколько-нибудь заметный вес.
        Теперь можно только гадать, как выглядели бы воюющие коалиции, если бы война была спровоцирована не Индийским, Польским и Франкфуртским кризисами, а каким-нибудь иным сочетанием - например, голштейнским, венецианским, балканским… Тогда, вероятно, мы увидели бы Австрию и Пруссию, в едином строю выступающими против Дании, поддержанной Швецией и Норвегией; Францию, вместе с Италией наступающую на Вену; русские эскадры, базирующиеся на Нью-Йорк и вместе с североамериканцами перехватывающие английские суда…
        Что, если бы Франц-Иосиф предпочел попытке объединения Германии надежное удержание границ? Тогда, во Франкфурте, он был действительно велик: и когда объявил о присоединении Австрии к Германскому таможенному союзу, и когда согласился разделить высшую власть с высоким съездом, отдав в руки собрания государей вопросы войны и мира для всей Германии, но в особенности - когда он бросил Галицию под ноги немцам - всем немцам мира…
        Его жест был понят. Восстановление Польши… Старинная, феодальная щедрость. Кость либеральным партиям. Смертельный удар Пруссии и болезненный - России. Готовность идти до конца. И - главное.
        Вена показала, что лоскутная империя для нее - лишь предмет торга. А Германия - превыше всего. На съезд приехал император Австрии - его покинул кайзер Германии и венгерский король… Под громовое «Хох!» над Европой нависла тень империи Карла Пятого. Война… немцы не думали, что коалиция с Францией и Великобританией может не то чтобы проиграть - встретить значительное сопротивление.
        Отсталая Россия, бедная маленькая Пруссия, слабейшая из великих держав. Серьезный ли это враг? Никто в те дни еще не мог представить силу казнозарядной винтовки Дрейзе… Но в Европе был человек, готовый играть в войну с любыми шансами - и он привел народ на бойню. Когда французы двинулись на Рейн, а австрийцы - на Вислу, на занятый французами Рим и на австрийскую Венецию рванулись гарибальдийские полки.
        Потом в войну вступят и иные государства, но именно в решающие сентябрьские дни определился рисунок двух могучих коалиций: англо-франко-австрийской Армонии и русско-прусско-италийского Аккорда.
        Сторонам американской войны, которую в Штатах соединенных упорно называют «войной за Союз», а в конфедеративных - «войной за Отделение», выбирать не пришлось. Север мог предоставить Великобритании хлеб - что восполняло в торговле империи потерю хлеба русского, и остро нуждался в продукции британских заводов. Юг мог ссудить союзникам только некоторые технические идеи и бесценный опыт двух лет войны против вчетверо сильнейшего противника.
        Нужно заметить что, если Крупп и Обухов сразу приняли присланные ла Уэртой чертежи со значительным интересом и, не поменяв конструкцию пушек, снаряды конфедеративного типа одобрили после первых же испытаний, то генералы оказались значительно более косными. Школа штыкового боя довела русских до Дуная. Первым применил конфедеративный опыт Гурко… обогатив новыми элементами… Тем не менее приходится признать, что генералы Аккорда в тактике были вынуждены опираться на переводные наставления, доставленные редкими прорывателями блокады, и отставали от заокеанских фронтов на год-полтора. Так продолжалось до того, как над залитой кровью Европой не взошла звезда Белого генерала. Сам Хрулев, впрочем, скромничал, говоря:
        - Я что… Это все русский солдат. Ребятушки все сами придумали. Мне только примечать оставалось… И перебежку, и охотничьи команды - все сами придумали, я лишь дозволил.
        Что касается стратегии, то у Аккорда был Мольтке, со временем возглавивший объединенный Генеральный штаб. Фронт Армонии дрожал, но упорно цеплялся за берега Рейна и Дуная. Быстрой схватки не вышло, и в ход пошла позабытая с далекой Тридцатилетней войны стратегия измора: победит тот, кто выложит на мировую доску последний золотой, последний снаряд и выставит последнего солдата. Великие державы влезали в долги и раздавали посулы, изощренная дипломатия искушала профессиональнее Мефистофеля, и в костре мирового пожара, треща, занимались все новые поленья: Дания, Швеция, Румыния, Турция, Персия, Сербия…
        Интермедия
        Прощание
        Генерал оглянулся. Со стороны укреплений Балтимора доносились привычные звуки ружейной перестрелки, изредка басисто ухали пушки. Прежде им отвечал звон стекол… только в этом городе стекол больше нет. Ничего, вставят.
        Над давешним балконом, как символ расколотого надвое сердца, свисают два знамени - звезды и полосы, и южный крест.
        - Это вы, мисс!
        - Это вы, генерал! Уходите?
        - Ухожу. Янки снова угрожают железной дороге…
        Это правда. Угрожают. Любимый прием молодого Наполеона, что на деле оказался молодым Кутузовым. Любимое занятие Макклеллана - занять угрожающую позицию, подставить собственную коммуникацию - и ждать действий старого Тома Джексона. Который, понятно, начинает атаки. Хорошо начинает и неплохо заканчивает - только вот осторожный Мак ни разу не бросил в сражение больше половины сил разом. Помнит Геттисберг! Зато закапываться в землю умеет не хуже Седого Лиса. Так что Север получил за полгода полдюжины славных трепок - но вовсе не скис духом.
        Когда сводки не сообщают о тысячах убитых и покалеченных, пережить сообщение о том, что очередная схватка за железную дорогу Балтимор - Винчестер окончилась отступлением армии Севера, тамошней публике как-то проще. Увы, несмотря на рассыпной строй, потери в наступлении все еще велики, и то, что на каждого убитого северянина погибает всего один южанин - несомненное свидетельство того, что как тактик Каменная Стена стоит выше противников.
        Увы, армия Северной Виргинии отдала один корпус - треть всех сил! - на Запад. Десять тысяч человек за полгода полегли в боях, не меньше - задерживается, не спеша возвращаться из отпусков. Помогают едва сводящим концы с концами семьям. Увы, есть и прямые дезертиры, и эти тоже исчисляются тысячами. Может, их пока и меньше, чем у северян… Но даже если бы их не было совсем - это ничего принципиально не изменило бы.
        Разведка уверяет, что на сей раз Макклеллан выдвинул к Фредерику сто пятьдесят тысяч солдат при четырехстах орудиях. Еще одна армия, хотя и меньше раза примерно в три, осаждает гарнизон Балтимора. Что ж - одна бригада кавалеристов поводит их за нос достаточно, чтобы гарнизон успел на выручку основным силам. Мака ждет очередное неудовольствие, вот только за него придется заплатить городом.
        Впрочем, за полгода висения на волоске из рельсов из города удалось вывезти все промышленное оборудование и всех людей, что согласились продолжить на нем работать, - в Шарлотте, Чарлстоне, Саванне, Сельме.
        Балтимор придется оставить. Конфедерация как-то пережила падение Нового Орлеана и Виксберга… что ж, и этот удар выдержит.
        Весело идут по брусчатке полки 1-й мэрилендской бригады. Его старой бригады. Думают, что в наступление. Так и есть, так и есть. Только город останется янки, и брать его снова - нецелесообразно.
        - Вы опять победите. Не понимаю - если вы все время выигрываете, почему война еще не закончилась? Или это из-за англичан?
        Может, и из-за них. Но в первую очередь из-за Макклеллана. Все победы падают, как камни в море - круги газетной шумихи… и никакого следа на противнике.
        - Снимите наш флаг, мисс. Когда завтра в город войдут юнионисты, они могут и не понять вашей вежливости.
        Фырканье.
        - Я сама его сшила. Специально, чтобы почтить людей вроде вас - расходящихся со мной в убеждениях… но достойных уважения. И вы предлагаете…
        Да. Если на что и повлияли победы - так это на степень ожесточения врага. А еще среди войск, осаждающих Балтимор, есть черные полки…
        - Да. И хранить его вам тоже не стоит.
        Неожиданно серьезно кивнула. Флаг, провисевший на балконе несколько месяцев, исчез. Осталось только звездно-полосатое полотнище, мимо которого и шагают к вокзалу последние защитники города.
        Значит, осталось последнее дело. Сойти на газон. Конечно, не английский, сквозь дерн пробиться можно - но к чему разрывать траву, когда можно сделать еще шаг и разорить клумбу?
        Городская земля… Он ведь не фермер, ему такая и положена - смесь песка с навозом и угольной золой. Мешочек для нее он загодя приготовил - как все его солдаты. Стоит носить мешочек у сердца, чтобы потом, вернувшись, положить обратно.
        Только придется ли вернуться? Подкреплений не будет, напротив, промышленность выдергивает из солдатских рядов все больше людей. Это если не считать дезертирства. Так что… Сегодня Балтимор, завтра Фредерик, послезавтра - Чанселлорсвилль, а там и Ричмонд… Но это не означает, что янки не придется заключить мир до того, как все закончится. Вот только…
        Рука корпусного генерала армии КША Стюарта Мэрилендского - не путать со знаменитым Джебом - разжалась, выронив влажные комья туда, откуда он их взял. Не стоит себя обманывать. Он не вернется в родной город… Никогда!
        Глава 4
        Берта и слон
        О чем мечтают девушки в шестнадцать лет, особенно на Старом Юге? О женихах. То есть о нарядах, общем восхищении, о вкусной еде, от которой не раздавалась бы талия - и об убавлении дюймов, о мороженом летом, о лете зимой, о том, чтобы соседская дурочка, вокруг которой вьются кавалеры, дурой себя и выставила… То есть, в конце концов, о женихах.
        Берте Вебер ла Уэрта полных девятнадцать, и «ла» при ее фамилии не отбрасывают, все чаще пишут с заглавной, а рабочие попросту считают прозвищем или уменьшительным именем. «Берта-Ла». «Мисс-Ла». Англоязычный Чарлстон знает толк в артиклях… Впрочем, это лишь отблеск славы отца. Что такое «Уэрта»? Сначала нарезное орудие, которое - единственное в мире - не разрывает! Потом, конечно, завод, коптящий небеса доменными печами и машинами, приводящими прокатные станы, прессы и сверла. Затем - чуточку печальный человек с подслеповатым прищуром… у него последнее время сильно сдали глаза. Слепота подкрадывалась понемногу, тратила месяцы и годы… янки оказались быстрей. Взрыв. Волна жара. Огонь, подступающий к сверлильным цехам. Усталое сердце, не выдержавшее жара.
        Дочь не плакала. Было некогда. Отец поставил Берту поближе к прохладе реки, откуда она направляла в огонь людей и воду, глядя поверх голов на дым и пламя, чтобы не видеть тех, кого выносили из огня. Цеха удалось спасти.
        Потом… Доклад мистеру Мэллори она переписывала четыре раза - но в Ричмонд отправилась бумага, которую не задело ни слезинки. Сухая, деловая… обычная. Все и продолжилось - обычно. Те же бумаги, которые она прежде готовила как секретарь, теперь пришлось подписывать. А в прочем…
        Старший брат, Реймонд, написал, что не может оставить мостик корабля, закрывающего врагу дорогу на Ричмонд вдоль реки Джеймс, какому-нибудь обормоту. Младший, Дэниел, взял отпуск с броненосца, но засел за разработки. Берта сунулась было с текучкой, но тот лишь отмахнулся:
        - Не мое.
        Его - исчерченный ватман, грохот на полигоне.
        - Разорвало?
        - Да, но мы многое узнали… Теперь бы догадаться, что именно…
        Ее - поставка орудий, все еще дульнозарядных, армии и флоту. Охота за сырьем. Попытка закрыть немногими людьми многие дыры. Да и то…
        Вот чеканит шаг по улицам родного города батарея в новенькой серой, с иголочки, форме. Лошадей - нет. Тяжелые орудия сверкают сталью длинных стволов на железнодорожных платформах. Янки выбили усталую армию Ли из Мэриленда? Что ж, им будет интересно переходить Потомак под огнем дальнобойных пушек. Теперь не три стяжки, как в начале войны, - триста три, и в семь слоев. Зато пять дюймов дотягиваются на пять же миль. Да, проще увеличить калибр. Но у Юга не хватает металла, и приходится нехватку руды заменять смекалкой.
        Как обходится завод без полутора сотен квалифицированных работников? Две бессонные недели - и наконец из Северной Виргинии приходит поезд. На котором приезжает смена. Те, кто уходил воевать полгода назад. Их мундиры - заплата на заплате, их башмаки… Подметки еще можно подвязать к верху, и это лишь потому, что артиллерия не пехота. А еще, прежде чем усталые люди встанут за станки и чертежные доски, им придется вывести «северных партизан». Иными словами, вшей. Факт есть факт - южная армия не водила знакомства с «серыми спинками» первые два года войны. Были южные паразиты - они куда как злей кусаются, но не переносят тиф. Что тех, что других исправно изничтожали позаимствованные у русских союзников жаровни. Которые уменьшили срок службы серых мундиров, но увеличили - солдат.
        Север - у этих вошь завелась в первой же кампании - немедленно воспроизвел полезное в лагерной жизни приспособление. Только не с русской - или южной - широтой души, а с чисто новоанглийским расчетом. Научно обоснованная температура оставляла синие мундиры в целости. Вши при этом дохли… не все. Скоро вывелась порода, воспринимающая санитарную обработку как дурную погоду, при которой следует поджать лапки и спокойно ждать лучших времен.
        Через месяц-другой начинали возвращаться те, кто ушел недавно. После госпиталей. В конторе можно видеть целую коллекцию костылей, ножных протезов Хангера, самого пиратского вида рук-крюков, каучуковых челюстей, серебряных черепов и платиновых носов. Берта печально шутит, что к концу войны на заводе на четыре головы будет приходиться три руки и лишь одна нога - на пятерых.
        Время мчится, как разгоняющийся на мерной миле корабль, и пусть осажденный Чарлстон не осажденный Севастополь, уж два-то месяца за мирный год годятся. И вот - усталая девушка в сером. На левом предплечье - черная траурная повязка. Так о чем она мечтает? Только ли о том, чтобы «Тредегар Айрон» вовремя поставил стосильный локомобиль?
        Нет. Проскакивает - сквозь боль утрат, сквозь ежедневные хлопоты и важные дела. Мечта… или тень мечты? Для девушки со Старого Юга - новая. Прежде - несбыточная. Прежде - немыслимая. Только где оно, это прежде? Нет, и не будет больше, даже после войны. Почти все верят, что там, за тяжелой победой ждет былое. Почти все чувствуют, что это - не так. И продолжают поддерживать дело, не первый год сводящееся к праву самим определить - каким будет мир, что наступит, когда утихнет эхо последнего выстрела.
        Она мечтает о почестях, славе, признании. Словно… словно юноша!
        Такова шутка судьбы. Если бы не боязнь вида крови, Берта смогла бы заняться женской работой в госпитале. Осталась бы такой же, как подруги, что одна за другой выскакивают замуж. Частенько - за ими же вылеченных джентльменов. А почему нет? И когда мужчина лучше оценит женское терпение, скромность, верность, упорство, чем на госпитальной койке? Те, кто работает сестрами милосердия - а кое-кто и медицинскими, - стали лишь женственнее. Впрочем, мисс ла Уэрта не была бы самой собой, если бы временами ее не одолевали циничные мысли на тот счет, что брак сестры милосердия и ее пациента - всего лишь стыдливая попытка скрыть все малоприятные подробности, с которыми медсестра вынуждена знакомиться по мере ухода за тяжелобольным. Берте не хотелось бы, чтобы в основе ее семейной жизни лежали грязные простыни и ночные горшки…
        Думать так было некрасиво. Она-то не смогла! Взялась за то, что показалось по силам… и вот результат.
        Но даже мистер Мэллори, сердечно благодаря ее за броню для нового корабля или береговую батарею, выражает благодарность заводу. А не ей. Ей изредка достается комплимент за аккуратность. Будто она по прежнему лишь ведет переписку. Каждое письмо из Ричмонда проливается ледяным маслом на раненое сердце, как на подшипники усталой машины. Тогда кажется, что взрыв - лишь страшный сон, а отец задержался в конторе… И только отпиленные ручки директорского кресла поутру напоминают, куда ей отныне следует пристраивать кринолин. Деловая мебель не рассчитана на дамские наряды.
        И вот, среди неотложных дел и грохота полигона мелькают короткие и яркие, как всполохи выстрелов, мечты. Ее принимает президент Конфедерации, целует руку - слишком джентльмен, чтобы пожать, - говорит… Что? Пламя погасло. Вот парадный строй, хотя форма на солдатах грязна и изорвана. Она идет мимо, придирчиво, словно цех, осматривая людей. За спиной - тяжелый лязг шпор свиты. Офицер вскидывает саблю в салюте… Пламя погасло. И снова под безукоризненной прической - все мысли только о Деле.
        Дома? За обедом сияющий Дэниэл рассказывает, что патрульного янки догнать опять не удалось, но на память о встрече ему подарили-таки внушительную дыру в корме. Явившийся спасать брандвахту монитор стрелял не так точно и ретировался, стоило береговым батареям выразить ему свое неодобрение. А капитан Сторм именно под канонаду и прорвался в порт. Кажется, он использует далекую пальбу в качестве визитной карточки.
        - Опять тряпичный груз? - ворчит Берта.
        - Не будь к нему так строга, сестренка. Вторая половина - хлороформ.
        - Но и первые триста тонн можно было бы наполнить с большей пользой.
        - Но на кого тогда прикажешь любоваться усталым морякам после боя?
        На Берту, конечно, что ни надень - хороша. Днем. А вечер… Даже если позвать гостей, скользнет мимо. Разве что сообщит с усталой изысканностью:
        - В конторе со всем не управилась. С вашего позволения поработаю чуть-чуть наверху.
        И до поздней ночи сквозь распахнутые настежь окна ее комнаты будут колыхаться голубоватые крылья газового пламени. Когда-то родители решили, что свечи в детской слишком опасны… Если окна не открыть, огонь быстро выест кислород, газ начнет коптить. Повернуть внизу кран, как в старые времена, и оставить непослушную дочь без света мать не смеет. И пропади оно пропадом, дело Юга, но упрямое «надо» и глаза - точно такие, как были у отца, до тех пор пока он не загубил их о чертежи да бумаги, - останавливают руку. А слов упрямая девчонка давно не слышит. Если, конечно, они не касаются поставок руды из Флориды и того нового метода охлаждения, который, говорят, позволит каждую неделю высверливать и нарезать не два, а три тяжелых орудия.
        О том, что война когда-нибудь закончится, дочь пока не думает. Тогда братья оставят боевые корабли, а национализированный завод вернется в семью. И Берте ничего не останется, кроме как, запоздав на несколько лет, искать мужа. Что до красоты, то без детской непосредственности ее милое личико превратилось в лик античной статуи. А на статуях, как известно, не женятся… Но если дома мать молчит, это не означает, что она не обронит словечко-другое, навещая подруг. В особенности тех, у которых нет дочерей на выданье.
        Шаг на ступеньки - и хорошая южная девушка превращается в почетного джентльмена. Это обед, деловая встреча. Жен и дочерей не приглашают, но именно поэтому Берта может, не нарушая правил приличия, явиться в это общество без сопровождения. Дело есть дело! Только поведение приходится менять очень резко, но за три года и не к такому привыкнешь. Так что в обеденную залу особняка Пикенсов она входит уверенно и неторопливо. Так, чтобы все, кто пришел, увидели нового собеседника.
        На мебели - склад из шляп и тростей, хотя обычно, явившись к обеду, джентльмен отдает их лакею - ну, или оставляет на стойке, если в доме маловато прислуги. Но на этот обед приходится являться, словно с визитом - за столом присутствует дама. Берту не считать! Она ведь и на других деловых обедах бывает. В отличие от Люси Холкомб. Пару лет назад именно миссис Пикенс вынесла вердикт - как именно должна вести себя юная леди, взявшаяся за мужское дело. По большей части правила свелись к тому, чтобы не мешать джентльменам вести дела и при этом блюсти свою честь. Единственным же средством для этого было - вести себя как еще один джентльмен. Так что после милостивого кивка королевы Юга тросточка мисс ла Уэрты тоже пристраивается в укромное местечко. Только шляпка остается на голове.
        И вот - руки пожаты, темы намечены. Но за самим обедом разговор все-таки идет не о важных делах. Под иные и кусок в горло не полезет! Потому разговор зашел о новых боевых наградах Юга - и деловую девушку ждал сюрприз. Начало обсуждения она слушала молча и вполуха, надеясь встрять в беседу более практичную. Что же до медалей и венков за доблесть - идея ввести хоть какие-то вещественные награды витает в воздухе давно. Идет четвертый год войны, и вот правительство одного из мятежных - спасибо, Берта достаточно знает законы… и достаточно взрослая, чтобы понимать, что народ, не имеющий мужества восстать против переживших свое время законов, не заслуживает свободы - штатов наконец озаботилось украшением мундиров своих воинов, а заодно и союзников. Медаль сочли недостаточной, орден - монархическим по духу. Но пока в других штатах ломали голову, в Южной Каролине нашли выход. Вальтер Скотт Юга, Уильям Гилмор Симмс, предложил использовать опыт республиканского, рабовладельческого и, заметим, весьма в Европе почтенного государства - Рима. Так высшим знаком отличия штата стал венок. Куда выше, если от
лаврового венка Цезаря пошли императорские короны!
        Если бы не личное обаяние писателя и оратора, все закончилось бы несколькими минутами смеха. И верно, какие венки? Воображение сразу рисовало встречи заслуженных ветеранов, головы которых украшают конструкции, достойные египетских фараонов: десяток металлических венков, сияющих золотыми листьями лавра, дуба, пальмы, хлопка, репейника - любой растительности, что покажется изобретательным американским головам достаточно почетной. Иные предлагали ввести к парадной форме обыкновенный штатский цилиндр, на который всю красоту и нанизывать.
        По счастью, у мистера Симмса, помимо интуиции, отлично развит здравый смысл. Как говорит он сам: «Именно поэтому я и не гений…» В литературе, возможно, это плохо. Зато в государственных делах - точно наоборот. Решили, что венок должен быть обычным, из листьев, и увенчивать голову героя лишь во время награждения. Зато мундир не хуже ордена украсит уменьшенная копия из золоченой жести. А чтобы злые языки не могли объявить, что каролинцы пожалели денег на большой золотой венок, приложить к награде солидную ренту. Практично: герой может быть беден. К чему создавать искушение продать награду?
        - Наши герои - не то, на чем д?лжно экономить! - торжественно провозглашает губернатор Пикенс. Давно не действующий… но в общении-то звание сохраняется, так же, как у отставных военных. - Теперь, это, конечно, будут бумажки. Но после войны…
        Придет время их оплачивать золотом. Ой, что будет! Берта иногда подумывала, что если бы целью мистера Линкольна было не единство разделенного дома, а просто большая пакость южным братьям, ему стоило бы немедля - и не прекращая войны - признать независимость Конфедерации. И подождать ровно год. Тот самый «год после признания независимости Соединенными Штатами Америки», который украшает всякую конфедеративную банкноту. И посмотреть, чт? правительство Юга скажет недовольным гражданам, ожидающим получить золото в обмен на бумажки… в том числе и те, что с портретом Люси Пикенс.
        - Вручать награду будут непременно в Чарлстоне, - Чарлз Макбет, мэр, лучится довольством, - так решили в Коламбии. Заслуги города, славная оборона… Мы, правда, заслужили! Я полагаю, делать это нужно на официальной церемонии. И, разумеется, венчать героев должна красивая девушка, символизирующая Южную Каролину.
        - Я на эту роль не гожусь, - откликнулась хозяйка, единственная, кроме Берты, дама за столом, на обеды, в отличие от ужинов, жен не приглашают, - я не всегда на месте: у Фрэнсиса то заботы на плантации, то дела в Ричмонде.
        «…и к тому же символизирую весь Юг, а не один штат!» - продолжила про себя Берта.
        - Одно время я вообще подумывал оставить политику, - сообщил губернатор, - но мои европейские связи все еще нужны стране.
        Особенно русские. Хотя и германский блокадопрорыватель - не такое уж редкое явление в порту, хотя - событие. А вот русские… С одной стороны, их немного. Один «Александр Невский», да и тот больше чем наполовину построен руками чарлстонцев. Но этот стоит флота. Брат объяснял: то, что построили северяне, - броненосное, конечно, но не флот, а флотилия. Нечто для обороны берегов. Результат: одинокий броненосный крейсер захватывает господство в глубоких водах! И будет его удерживать, пока не встретит более сильного врага… или пока у него не закончатся цилиндроконические снаряды с медными поясками. Тогда он вернется в порт. И ей нужно будет выдать эти снаряды. Иначе корабль уйдет в море с чугунными ядрами, не способными расколоть слоистую броню мониторных башен. Уж она-то знает русского командира. Не будет мичман Алексеев отстаиваться за спинами береговых батарей! Вот только вблизи берегов, там, где ходят мониторы, грозный корабль превратится из льва, стремящегося к схватке, в шакала, ее избегающего.
        Но старые запасы все вышли. А новых как нет, так не будет еще год. До очередного рудника… Где же раздобыть медь на пояски?
        - …сделать живым воплощением Южной Каролины за милое личико? Нет. Нужно, чтобы это тоже стало наградой.
        - Милую девицу с набором общественных заслуг? Где найти сейчас столь редкое сочетание? - Ну у мэра Чарлстона и шутки! Впрочем, здесь обед и мужской разговор. Следует не краснеть, а сдержанно - и не смущенно! - улыбнуться.
        - Чарлз, вы забыли о госпиталях. Там - оплот нашего духа, не меньший, чем армия. И самоотверженность сиделок ничуть не уступает доблести тех, кто сдерживает ярость наших врагов на залитых кровью полях!
        Симмс даже когда молчит - внушителен. А если говорит… Ухоженная белоснежная борода лишь слегка касается подбородка, оставляя лицо достаточно открытым, чтобы на нем читались острый ум и прямая, как штык, воля. Человек, умеющий ставить цель - и достигать ее. Он - трибун. Чета Пикенсов - дипломаты. Интересно наблюдать, как они ведут разговор вдвоем. Муж - истинное воплощение отставного политика, вернувшегося к делам исключительно ради блага страны. Глубокие борозды, прорезавшие одутловатое лицо, сегодня выглядят прямыми, жесткими, словно шрамы. Статуя пожилого патриота, выбрасывающая проблемы одну за другой и безжалостно, с ходу, отметающая предлагаемые решения.
        - Хороший совет, сэр. Но, полагаю, нам нетрудно узнать, как отнесутся работающие в госпитале замужние дамы к тому, что символом штата станет девица, выполняющая тот же высокий долг? Люси, дорогая, ты лучше знакома с настроениями в женских обществах.
        Собственно, в некоторых из этих обществ миссис Пикенс председательствует.
        - Как к еще одной жертве на алтарь родного штата, конечно! Вы думаете, что женщины Юга не способны прощать мужчин?
        - За что?
        - За непреднамеренную обиду. Поверьте, в госпиталях самая тяжелая работа ложится на плечи замужних дам. Девицам доверяют не всё, приличия есть приличия. Право, стоит поискать других героинь.
        Муж с женой перебрасывают слова, как волан ракетками. И вот один джентльмен вспомнил, что многие достойные девицы заняты в промышленности. Теперь за ткацким станком стоит отнюдь не только голытьба… Ох, не стоило вам, сэр, произносить это слово в присутствии писателя! Бывали времена, когда Уильям Симмс и числился в обществе как белый бедняк. Собственно, ему доводилось удостаиваться и прозвания «белой сволочи» - особенно от черных в расшитых золотом ливреях. Но «сволочь» - не то слово, которое способно оказаться в голове леди. Даже такой, как мисс ла Уэрта. Нет - тем более такой…
        Заметьте, умник и патриот не станет с дураком стреляться. Бровью не шевельнет. Разве чуть-чуть прищурится. Зато начиная с завтрашнего дня в «Вестнике Чарлстона» появятся новые статьи. Одни - про подвиги добровольцев, до войны промышлявших охотой на белок. Другие - о тех, кто сворачивает бумажные патроны, сортирует почту, не спит возле телеграфного аппарата. Или просто растит для армии хлеб, когда мужчины уходят в огонь.
        Вот он и напоминает, что патриотизм, честь и достоинство определяются отнюдь не количеством невольников на плантации. И на ткацких фабриках трудятся не только аристократки. Иные девушки сразу с четырьмя станками управляются! А те, кто сворачивает патроны, шьет форму… они что, не помогают Делу? Когда мистер Симмс говорит - с ним соглашаются. Ведь он - один из тех, кто создал из кучки сварливых штатов - государство. А из людей, часто говорящих на разных языках, - нацию.
        Год назад он приветствовал и войну с прежними лицемерными друзьями - Англией и Францией.
        - Если мы выживем в этой схватке, мы не будем нуждаться в иноземных костылях, - так он говорил, и черные буквы на желтой бумаге местного производства ему вторили, - ни в промышленности, ни в литературе! Пора нам поставить себе целью изучить все существенные особенности своей нации, а нашему народу выйти вперед и, не смущаясь, занять подобающее место среди великих держав Европы, воспитать в себе чувство национальной гордости…
        А то, что любимого конька ему сегодня подсунули Пикенсы - так у них на то наверняка есть достойная причина.
        Между тем джентльмены принялись перекидываться короткими репликами:
        - Верно.
        - И есть - лучшая.
        - И уж никак не назовешь - миленькой. Зато красивой - вполне.
        - Не поспоришь… Завидовать? Будут - как всем и как всегда.
        Ничего такого явного, как переглядывания… но выглядит как заговор.
        - Вы о чем, джентльмены?
        Поэт улыбается:
        - О том, что представлять Южную Каролину следует особе, рядом с которой нельзя поставить никого иного… А вы, мисс ла Уэрта - именно таковы!
        Она молчала минуты две. Внутри бушевали чувства, достойные яростных семинолов. Открыть рот - и выпустить на волю индейский вопль? Благовоспитанные леди так не поступают…
        Она забыла, каково быть - южной девушкой. Какая это забота и ответственность - готовить новый наряд. И ведь впереди - не бал, не званый ужин, не охота и не пикник на природе. Важное государственное мероприятие! Ну… достаточно важное. Главное - ее заметили. Дали… должность. Собственно, именно так дела и делаются на Юге: можно сколько угодно говорить о демократии, но на деле любые рекомендации летят в корзину для бумаг. Правильную же кандидатуру изустно назовет один из членов собрания. Мол, по его мнению, с делом бы вполне справился такой-то господин, троюродный племянник… Вот тут должна прозвучать хорошо знакомая фамилия!
        А вот каково переносить компанию Люси Холкомб Пикенс, она прежде не знала. Лучше бы вклад красы Юга в общее Дело ограничился подаренными царем драгоценностями и сотней патетичных речей. Вторая сотня отвлекает от работы.
        Все бы хорошо, и слова правильные… Но ей что, мамы мало?
        И не только ей. Даже Норман Сторм не в состоянии выстоять перед напором. Северный шторм колеблется перед южной бурей. Недолго. В руках капитана возникает записная книжка.
        - Все, что потребуется. Если надо - выпишу из Лондона и Парижа через мадридских друзей. Кстати, вы не находите, что нынешняя мода с кринолинами противоречит античному духу предстоящей церемонии? А из какого материала вы предпочитаете нижнюю юбку?
        Такое оружие срабатывает безотказно даже против миссис Фрэнсис Пикенс. В Чарлстоне, пожалуй, есть лишь одно исключение - поверни голову, и прочитаешь в темных глазах смертную тоску пополам с беспокойством за завод.
        Четыре года назад мисс ла Уэрта никогда не подумала бы, что разговор про туалеты может быть скучен. Зато четыре года назад она не могла бы, прикрыв глаза, воочию увидеть, как стопа бумаг на директорском столе растет - так быстро, что вот-вот потолок пойдет трещинами, и нежный побег конфедеративной бюрократии вырвется навстречу солнцу и ветру. Вот несут кожаный мешок с почтой… а вот мисс Грейди - непослушные золотистые локоны выбиваются из прически, и ей приходится склонять голову набок - аккуратно выписывает буквы, которые поочередно показывает стрелка телеграфного аппарата. Потом нажимает кнопку и проворачивает ручку, посылая по проводам - медным, но ведь не снимешь! - сигнал о подтверждении приема. Передавать она пока умеет только с клавиатуры: кнопка, поворот ручки. Снова. Снова. И так - весь текст. Ключом гораздо быстрей, но девочка появилась в конторе всего три дня назад и не знает кода Морзе. Ничего, освоится. Армии снова нужны солдаты, а потому почтмейстер и телеграфист - отныне занятия женские.
        Потому мисс Грейди совершенно не стесняется платья из коричневого голландского шелка, к тому же купленного готовым: это служебная одежда, шить самой некогда. До войны такое отказалась бы носить ее горничная, но теперь даже такая одежда на вес золота. Так что, прежде чем взяться за перо, девушка-телеграфист натягивает нарукавники. А там - как всегда: входящий номер, когда получено, от кого. И только после внесения в книгу бланк отправляется в папку. Которая будет пухнуть и пухнуть - пока Берта наконец не прорвется в контору и не утащит добычу домой. Работать, увы, придется вечером, и распахнутое окно быстро выстудит комнату…
        Предчувствие холода пробежалось вдоль спины, заставило руки сцепиться в замок. Норман, разумеется, заметил:
        - Вам холодно? Стоит велеть затопить камин.
        - Это у меня руки зябнут. Все время, мистер Сторм, - с пожара. Того, когда погиб отец.
        Норман склонил голову - наполовину в знак согласия, наполовину, чтобы выразить соболезнование. Последнее время он все реже вспоминает умненькую девочку, с которой перемывал кости «огнеедам» - партии войны - накануне бомбардировки форта Самтер. Ее место понемногу занимает другая. Более сильная, а значит, и более интересная. Вот сейчас - та, прежняя, не договорила бы. Эта - сама начала тяжелый разговор. Зачем? Желает выговориться? Или?
        - Причину катастрофы установили?
        - Внутренний взрыв. Я едва не забыла вас предупредить: проверяйте уголь, прежде чем набить им ямы своего блокадопрорывателя. Нам приходится перелопачивать все топливо, но если бы не магниты, были бы еще взрывы. Мина в чугунном корпусе, по виду неотличима от куска антрацита…
        Холодная лайка чуть-чуть не трется - ладонь о ладонь.
        - Благодарю, я буду осторожен. Зато теперь я знаю, мисс Уэрта, что вам привезти! Хотите муфту? Большую. Теплую…
        Норман никогда не добавляет «ла». Привык по старой памяти. Похоже, он до сих пор считает ее очень серьезным ребенком. Девочкой, которую приятно побаловать подарком. Прежде ей хватало для счастья книги или отреза на платье. Теперь…
        Она ответила быстрей, чем подумала:
        - Лучше достаньте где-нибудь триста тонн…
        - Медной руды? Она слишком дешева, - как всегда, саркастичен. А в уголках глаз грусть. Он-то, может быть, и привез бы. Даром. Увы, блокадопрорыватель - не только капитан. Собственное хотение Нормана ограничивает мнение полусотни человек экипажа, в котором последний кочегар получает больше серебряных долларов, чем полковник воюющей армии - бумажных. Есть еще и связи на берегу: поставщики, покупатели… Прочные нити, которые тянут за собой шестисоттонный корабль, как бечевка в мальчишеских руках - игрушечную лодочку. Правительство расписало грузы самого надежного из частных прорывателей блокады на полгода вперед, половина трюма, причитающаяся частной инициативе, тоже связана форвардными контрактами. Сколько места Норман держит на непредвиденный случай? Двадцать тонн? Две? Кофр в капитанской каюте?
        Но все это вовсе не означает, что не следует разыгрывать обычную сцену. Из привычки и в надежде, что на этот раз ответ окажется неожиданным.
        - Возьмите медь в чушках. Или листовую!
        - Увы! Поверьте, в Испании и Португалии медяка не сыщешь и в кармане нищего. Франция не умеет лить стальные орудия, а потому всасывает медь и олово с нейтральных рынков так, что красный металл по цене догоняет белый… А толку? Его все равно нет.
        - Угу. Похоже, придется перенимать прусскую систему.
        О ней Берта знает два месяца: толстый кофр с бумагами стоит под отцовским столом. Она помнит, как баюкала на руках первый снаряд, пачкающийся маслом и свинцом, - куда тяжелее ребенка. Толстая свинцовая оболочка, а не медный поясок: вот решение господина Круппа. А как изменился голос опытного орудия! Стал по-немецки отрывист и куда как басовит. А потом был грохот. Брат Дэниэл, с хохотом показывающий дыру в шляпе: это был тридцатый выстрел, и он позволил себе выглянуть из окопа, в котором прятался расчет. Брат показывал осколок ствола, изнутри покрытый серым налетом, словно пушку карандашом исчиркали.
        - Чуть не половина оболочки на стенках остается! Вот пушки и рвет. Может, у Круппа нарезка другая?
        В тот день она в первый раз разревелась в конторе. Закрыла кабинет изнутри, полчаса никого не пускала. Испортила три носовых платка. Дважды выругалась перед зеркалом: по-английски и по-немецки - и продолжила жить. Так, словно снарядов прусской системы не существовало в природе.
        Пушки ла Уэрты не должно разрывать!
        Так было при отце. Так должно быть и при ней.
        Тем более там, далеко, в море - смотрят сквозь щели рубки веселые карие глаза. Мичман русского флота. Мистер Алексеев - для нее, вслух. Про себя… про себя тоже. Друг, такой же, как и мистер Сторм. Конечно, в своем роде. Этот не будет критиковать Юг - он в гостях. Зато он может хоронить недостатки в цветнике перед ее домом. Может остаться ночевать после совещания, прямо в кресле, и ему придется принести плед. Может рассказывать истории из морской жизни, и руки будут красноречивее, чем голос.
        А еще он может управляться с огромным броненосным кораблем, «лодка» ли это, как пишет он сам, «крейсер» - как классифицируют «Александра Невского» англичане, «таран» - так корабль называют «Чарлстонский вестник» и «Ричмондский Инкуайрер», или «рейдер», как его прозвали янки. Может выйти в бой, когда броня еще не установлена и каждый вражеский снаряд несет гибель - и вернуться с победой.
        Дать этому человеку чугунные ядра - куда ни шло. Он будет знать, что почти безоружен, и снова, как в безбронные времена, изо льва обратится лисой. Но свинцовые снаряды… Он ведь не сможет просто отдать приказ подавать к орудиям опасную дрянь. С него станется встать рядом с пушкой.
        Русские делают один залп в две минуты. Опытное орудие разорвало на тридцатом выстреле. Значит, через час боя - а если не повезет, то и раньше - на корабле может прогреметь взрыв снаряда, которому не нужно пробивать броню, потому что он внутри. И там не будет окопчиков для осторожного расчета. Будет ровная палуба, залитая…
        Берта пошатнулась. Не успела оглянуться - а капитан попался, хуже, чем под северную брандвахту с пятнадцатидюймовками.
        - Мистер Сторм, что вы делаете! Все вопросы с церемонией вам нужно решать со мной! Видите - наша девочка так устала на своем заводе, что на ногах не стоит… - Люси Холкомб на мгновение задумалась. - И выглядит совсем прозрачной… До вручения наград у нас месяц? Вот и хорошо. Что ж, я намерена лично проследить, чтобы ты, дорогая, достаточно отдыхала каждый день!
        Позже Берта отметит, что опека пошла делу на пользу. Пришлось учиться передоверять дела. И понять: десяти часов в день на дела вполне достаточно. Даже во время осады.
        Настал день церемонии. Уже примерен наряд из контрабандного шелка - ампир, никаких кринолинов, зато талия где-то под мышками. Миссис Пикенс уверяет, что в нем куда больше русского или прусского, чем французского. Русских на берегу мало, да и те - мужчины происхождения самого простецкого. Не спросишь. Алексеев, оперный завсегдатай, ответил бы… на кого смотреть, там, в опере, если не на наряды дам?
        Несколько часов - и она станет живым воплощением родного штата. Дух захватывает, как перед первым выходом в свет. Тогда все оказалось вовсе не так страшно… и не так восхитительно, как казалось из детства. Люди вокруг остались те же, лишь отношение изменилось. Общество стало внимательней и строже. Наверное, и теперь будет именно так.
        Топот.
        - Мисс Берта, это к вам.
        А к кому еще может быть в этом доме посыльный с телеграфа? Да не городского, а заводской конторы?
        - Мисс ла Уэрта… Я не виноват! Мне говорят, неотложно.
        Просила - не беспокоить. Разве небо упадет на землю, а гром небесный поразит всех янки… Или, наоборот, враги войдут на улицы. Но вот - мальчишка стоит, сжимая в руках бланк. И он, конечно, не виноват. Зато те, кого она оставила на хозяйстве, получат головомойку.
        Помнится, после гибели отца некоторые рвались в исполнительные директора. А как доходит до дела, так сколько ни инструктируй - и часу не обойтись без «мисс Ла».
        Глаза привычно пробегают текст - с конца. Начало можно не читать, там могут быть одни эмоции, которых - спасибо Люси Пикенс - она боится пуще гремучей змеи в постели. Главное во всякой телеграмме - подпись. Под этой стоит: «Дж. Дж. Джонс». В памяти всплывает кургузый клетчатый пиджак, бесформенная шляпа, которую владелец отчего-то зовет стетсоном, дешевая сигара в уголке рта. Человек, который до войны прогорал три раза, из авантюризма. Во время - два, из патриотизма. В первый раз - от того, что обмундировал и вооружил батальон. Второй - построив обувную фабрику точно накануне падения Виксбурга. Янки захватили Миссисипи, и завод оказался без сырья: бычьи шкуры остались гнить в Техасе. На новое дело не нашлось ни цента. И что? В город приходит русская эскадра. И вот мистер Джонс меняет стетсон на морскую фуражку. Теперь он - лучший из толкачей «Александра Невского»!
        Что такое толкач? Когда крейсер берет приз, он не может отправить его в Чарлстон - да и в любой другой порт Конфедерации. Блокада. Это крейсер может вырваться на свободу, а если в погребах есть снаряды с медными поясками - так помоги, Господи, тем, кто дерзнет загородить ему дорогу! Но тихоходный и безоружный транспорт будет перехвачен и снова вернется к врагу. А потому всякий приз ждет отмель вдали от порта. Скрип днища по песку или скрежет по камням - в самый прилив. Чтоб намертво. Чтоб - не снять. И в то самое мгновение, когда корабль, содрогнувшись, встает окончательно, заканчиваются полномочия призового экипажа и начинается работа толкача. Человека, который должен реализовать груз.
        Он должен разгрузить корабль и снять с него все ценное раньше, чем янки сделают это невозможным. А потом продать. Награда - пятая часть стоимости добычи за вычетом накладных расходов. Много? А вы представьте: вы стоите на галечном пляже, мокрый до пояса. Один. За спиной у вас - похожая на дохлого кита туша, которая завоняет порохом блокадной эскадры, если ее не разделать за несколько часов, да осознание того, что в случае провала второй попытки вам не предоставят. Джонсу - может быть, он продал десять кораблей, а кроме доверенности капитана на право спасения и распоряжения грузом, у него в карманах тугой кошель и револьвер Ле Мата. Так что толкач готов разбрасываться золотом и свинцом - в расчете на быстрый и богатый урожай.
        Место? Любимое алексеевское: участок берега между Чарлстоном и Саванной. Здесь железная дорога идет практически параллельно берегу. Недостаток тоже есть: под боком Порт-Роял, угольная база северян. Но этот толкач - лучший. Так что шансы вытащить груз раньше, чем явится патрульный корабль, - хорошие. Главное, не упустить. В прошлый раз руду упустили. Правда, всего тысячу тонн, и железной.
        Вот и до шапки дело дошло. Берта с трудом подавила вскрик. «Копии: Атланта, Огаста, Сельма, Ричмонд…» Ну, да. Толкач заинтересован в том, чтобы продать добычу подороже. Вот только меряться будут не только и не столько деньгами. В прошлый раз дело дошло до стрельбы. Правда - дуэльной. Инженер, которого послала Берта, всего лишь второй лейтенант. Из Огасты явился целый капитан, пусть и сухопутный. И отобрал груз как старший по званию. В ходе спора о грузе использовались выражения, которые мисс Ла пересказывать не стали. Достаточно было упомянуть, что после подобных выражений дуэль между джентльменами стала неизбежной. Увы, морской артиллерист проиграл, и очень некрасиво: срикошетившая от некстати подвернувшегося валуна пуля рассекла бедняге место немного пониже спины. Ничего страшного, только за чертежной доской ему неделю-другую не сидеть, да и наклоняться будет весьма болезненно.
        Первая мысль - попросить брата. С трудом оторвавшиеся от чудесной - или ужасной? - бумаги глаза в надежде обратились к открывающему вид на гавань окну. Увы, короткий взгляд разрушил недостойное намерение перевалить работу на родные плечи. «Пальметто Стэйт» напоминает о своем существовании лишь столбами дыма на горизонте. Кого-то прикрывает. Проводы, встреча, минная постановка - какая разница? Пусть теперь в порту обитает четыре броненосца, а не один, как год назад, после гибели «Чикоры» - работы прибавилось. С тех пор как «Тредегар Айрон» принялась поставлять паровые машины и винты, верфи Чарлстона спускают каждую неделю по два небольших крейсера-прорывателя. Правительство Конфедерации не подписывало глупых европейских договоров о разоружении торговых судов. Так что всякий торговец теперь немного капер. Даже мистер Сторм озаботился установкой пары четырехдюймовок. Мало ли в море безоружных кораблей?
        Но у маленьких корабликов обычно и добыча невелика. Другое дело - русский броненосный крейсер. Но даже «Александр Невский» меньше своей нынешней добычи. Британский пароход. Шесть тысяч тонн! А груз… Такой груз, что у девушки из хорошей семьи руки потеют!
        Значит, и теперь молодчик из Огасты явится. И что, подобно Линкольну, перебирать командующих в поисках средства от страшного капитана, как янки - от Седого Лиса Ли? Но у северян всегда находится еще одна армия, а у нее нет второго медного корабля! Значит, ошибиться нельзя.
        Правило, известное всякой юной леди, которая со временем станет хозяйкой. Желаешь, чтоб работа была выполнена хорошо и наверняка? Берись сама. Все остальное выйдет худо и неверно. Хорошо. Распоряжения арендовать пару платформ, пассажирский вагон и - шесть, не меньше! - вагонов для лошадей можно отдать уже сейчас. Но - кого отправить с поездом?
        Уступить медь Огасте - вложить камень в протянутую руку. Сможет она смотреть в глаза Алексееву? «Веди своих людей на верную смерть - из-за того, что мне хотелось почестей». И не просто вложить камень, а еще и решить - который. Бессильное ядро или опасный снаряд прусской системы?
        Но… что будет твориться после ее отказа? Берта на мгновение представила, как лучшие семьи города наскоро - до церемонии осталось часов пять - грызутся, выпихивая вперед дочерей. Как главным критерием становится возможность влезть в платье, которое она, Берта, уже никогда не наденет… Нет. Такого тоже допустить нельзя.
        Из-под пера выскакивает торопливая, неряшливая строчка.
        Записка. Той, которая способна разрешить и не такое. В руку посыльного - тяжелая монета.
        - Это же бак!
        Он не сказал - настоящий. Но довоенное серебро не узнать трудно.
        - Твой. Но беги со всех ног.
        Спустя несколько минут Люси Холкомб Пикенс получит записку:
        «Не могу - медь. Прости, если можешь. Берта».
        И это все о глупых мечтах, признании и славе!
        Если дочь требует костюм для верховой езды, посылает на вокзал распоряжение подготовить вагоны и не забыть прибавить к поезду на Саванну второй локомотив - и какой-то вовсе секретный пакет коменданту, мать заметит. Попробует остановить. Как бумага - пулю, и масло - огонь.
        - Но ма-а, если бы Тому Джексону представилась возможность разбить врага - неужели он не отложил бы награждение? А то и отменил. Как ты думаешь, если бы на третий день Геттисберга его пригласили на награждение в Ричмонд - что бы он выбрал? Вот и я думаю, что он повернулся бы спиной ко всей Конфедерации, а лицом - ко Кладбищенскому холму и пушкам янки. И вообще, может, без этой меди «Пальметто Стэйт» потопят!
        Истинная правда. Но почему она сначала подумала о русском и только потом, подбирая аргумент для матери, вспомнила о брате? Заниматься самокопаниями - некогда. Нужно собираться. Тем более, кроме матери есть еще Джимс. То есть Джеймс Уэстон, конечно, - но свое имя дворецкий коверкает старательней, чем имена белых джентльменов. Куда более серьезное препятствие! Тень отца, как и она. Пусть желчная, косноязычная и темнокожая.
        - Молодая хозяйка, вы что, одна в дорогу собрались?
        Мать - просто хозяйка. Главная, когда нет мужчин. Но через неделю после того, как стало ясно - братья контору не примут, а завод в руках Берты ведет себя смирно, как хорошо объезженный конь, за очередным семейным ужином Джимс возник за спиной девушки. Точно так же, как годами стоял за плечом отца - что дома, что в гостях, не доверяя службу никакому лакею. Что он скажет - известно наперед. Потому ответ получает еще до вопроса.
        - Я не могу взять Эванджелину. Там стрелять будут.
        Будут. Запросто. Если патруль янки застанет транспорт неразгруженным. Вот чем - не угадаешь. У севера много разных пушек. Последнее время к ним прибавились и английские. И на патрульном корабле может оказаться все, что угодно.
        - Куда ты одна, хозяйка? Что скажет про меня там, наверху, масса Хорас? Что я пушек янкиных испугался? Мне будет стыдно, хозяйка. Я ведь хотя и негр, а южанин…
        - Джимс, не шути.
        - А я и не шучу! Да что мне ихние ядра, хозяйка? Я прежнему хозяину, давно это было, однажды дегтярную мазь в сапоги пролил… И мне после этого ядер бояться?
        Да, она и для него - тень отца. Больше Джимс ни с кем не шутит.
        - Я не сомневаюсь, что вы храбры. Но вы - мужчина.
        - Нет, хозяйка. Я мужчина у себя дома, у своей Клары я мужчина. А тебе я - слуга. Твой отец был умный, он мне объяснил - подчиняться не позорно, позорно подчиняться дуракам…
        Сколько славословия ни слышала Берта в адрес своего отца, а глаза потеплели именно сейчас. Джеймс один из немногих, кто судит о ее отце как о человеке. Только как о человеке…
        - Вы… ты не слуга, Джеймс. Ты помощник… нет - друг. Не возражай - кто, как не друг, станет мне помогать после того, как твое освобождение два года как подписано? Вы - свободный черный джентльмен, Джеймс. И были бы таковым, даже если бы отец не подписал ваше освобождение два года назад. Так что извольте вести себя соответственно. Даже если исполняете обязанности дворецкого. Впрочем, если вы решите прогуляться на побережье, прихватив ружье, я охотно оплачу еще один билет. Но сама в вагон - ни ногой.
        Дворецкий кивает.
        - Тогда я пойду за ружьем, молодая хозяйка. И за Эванджелиной. Верхами вам к побережью раньше поезда не поспеть.
        - Так я на поезде поеду.
        Джеймс Уэстон подавил вздох. Вот она, жизнь под одной крышей с умненькой девочкой. Лет с пяти любимое развлечение - загадки загадывать. Вот и теперь - словно бы ответила. Косится хитро.
        - На поезде, но не в вагоне?
        - В вагоне, Джеймс. В грузовом!
        - Одна?
        - Почему одна? С конем! Сено в стойле мягкое, а серое платье почти не жаль.
        По светским понятиям, лошадь - вполне приличествующая леди компания. Хороший конь за хозяйку постоит не хуже иного джентльмена. Зубы и копыта стоят кулаков.
        Поезд пофыркивает, котел прогрет. Но Джеймс и не думает уходить от двери. Не раньше, чем ее закроет станционный служитель. Он, как всегда, говорит нескладно, зато продумать успел гораздо больше, чем хозяйка. Вот сверток с едой на дорогу. Вот томик Теннисона… сколько месяцев она не перечитывала одну из любимых книг? Пусть англичане теперь враги… какая разница, он прежде всего - поэт.
        Проводы… Эванджелина ревет, временами заглушая паровоз. Мама, после того как расцепила руки, просто стоит столбом. А вот и еще провожающий. Норман Портер Сторм, один из самых лихих блокадопрорывателей. Обычно говорят - везучих. Но, как говорят русские, «раз везение, два везение - надо же когда-нибудь и умение?» Норман хороший капитан. Может быть, даже лучший - из штатских.
        - Капитан Сторм? Вы что, променяли корабль на паровоз?
        Улыбка прячется под аккуратными усиками.
        - Пока нет. Я тут вообще оказался случайно… вы ведь не поверите, если я солгу, что прибыл сюда исключительно засвидетельствовать свое почтение и пожелать удачи в пути? Увидев вас, решил попросить денег в долг… Ну вот, хотя бы вы улыбнулись. То, что вам при этом вздумалось сбежать в какую-то дыру между Саванной и Порт-Роялом, совершенно не извинило бы моего отсутствия. Вовсе наоборот: я никак не мог допустить, чтобы у самой патриотичной красавицы Чарлстона мерзли руки. Вот.
        - Какая большая… Какая теплая… А мягкая!
        Этого достаточно. Берту не интересует ни парижский ярлычок, ни русский мех. Какая разница, сколько границ и фронтов пересекла вещь, если она в состоянии выбить из больших грустных глаз искорку счастья? Оказывается, внутри леди-заводчицы еще сидит девочка-подросток. Которая прижимает подарок к груди, словно куклу или книгу, смотрит сверху вниз и торопливо нахваливает подарок. Словно капитан Сторм может решить, что он ей не нужен, и отобрать назад.
        - …и она мне очень-очень пригодится. Потому что я кое-что забыла прихватить с собой.
        Хитро щурится. Ну, это не для него, это для дворецкого. Который еще не привык к играм в безнадежную угадайку.
        - Что забыли, хозяйка?
        - Теперь неважно. У меня есть большая теплая муфта! Значит, то, что я забыла, лишний груз.
        Гудок. Время на игры истекает. И вот капитан напускает на себя рассеянный вид и сообщает:
        - Да, совсем запамятовал: на муфте хорошее не закончилось - вам записка… Мисс Уэрта, почему Джимс на меня так смотрит?
        - Так вы отдадите мне записку, мистер Сторм, или я обязана прежде оплатить вам почтовый сбор?
        Отменная контрабандная бумага, чуточку надушенная. Аромат ст?ит вензеля: записка от миссис Пикенс. «Я этого боялась. Не беспокойся: я понимаю, что твой отъезд не легкомысленность, а жертва. Кто не поймет, пожалеет. С вручением наград тоже что-нибудь изобретем. Люси». Слова, которые мало что значат. Кроме одного: мисс ла Уэрту в обществе по-прежнему будут принимать. Если не как девицу, то как заводчика…
        - Вам составить компанию? Смею полагать, я пригожусь.
        - Разве что в пассажирском вагоне.
        - Ну, нет. Я вообще не люблю подкармливать железнодорожные компании - конкуренты, как-никак. Но вы меня увидите, и достаточно скоро.
        Звонок. Прощальная улыбка. Просунутая в смыкающуюся дверь коробка. Контрабандный шоколад? Нет, всего лишь выпечка - свеженькая, домашняя. Откуда такое чудо у холостяка? И еще: как он намерен явиться на место действия? И чем именно помочь?
        Берте остается сидеть в полутьме и размышлять - пока на нужной станции ее не освободят из добровольного заточения. Что до сдобы, то ее фигуре ничего не грозит. У нее есть помощник, что уже обнюхивает сладости…
        Она успела. Увы, это ничего особого не значило - бедняга, оцарапанный ниже спины, тоже явился вовремя. Охота за призами - что охота за золотом. Участок застолбить мало. Его следует еще и удержать. Тем более что соперников ждать недолго. Если, конечно, поезд из Саванны подошел по расписанию. Да, вот и конкурирующая фирма.
        Джонс стоит в сторонке, смотрит на дело рук своих. Разумеется! Пусть право преимущественной покупки приза за государством, вот они - разные лики Конфедерации. Каролина и Джорджия, армия и флот… Только зря толкач ждет аукциона. В ход идут совсем иные аргументы.
        Двое в сером, но разговор вовсе не похож на беседу героя-жениха с патриоткой-невестой. Хотя капитан одет с иголочки, галун на руках ярок и не истрепан, на воротнике ярко сверкают три шпалы, а девушка прячет руки в огромной росомашьей муфте. Мех не самый красивый, зато теплый и прочный. Берта в поезде заметила: вещь точно по маменькиному вкусу. «Лучше дешевая ткань, чем дурной пошив». Лошадь в поводу у слуги… Это деловой визит. Это просто деловой визит… Тогда почему тяжесть муфты так успокаивает?
        - Вы ссылаетесь на мистера Горгаса? Я апеллирую к мистеру Мэллори. Ладно… тут шесть тысяч тонн. Я добрая. Хотите шестьсот?
        - Мисс, зачем вам столько меди? Она ведь зеленеет.
        - На снаряды.
        - Ярче сверкают? Армии нужны пушки. Не новомодные нарезные глупости, которые разрывает на третьем выстреле, а старые, добрые, бронзовые «Наполеоны». Которые могут стрелять чем угодно, хоть кусками плуга - был случай, и некоторым янки не поздоровилось…
        - Солдаты на суше могут убивать врагов и из железных пушек. Моряки снарядами без поясков - нет. Броня, сэр.
        - Моряки без поясков могут выбирать цели по силам. Мониторы ничему не мешают, кроме самомнения чарлстонцев. Зато ваши железные пушки рвет… Расчеты их боятся.
        - Не мои.
        - И ваши тоже… Я видел отчеты!
        - Интересно, какой предатель показал вам секретный документ Морского артиллерийского бюро?
        В ответ - ухмылка.
        - Те, кто имел право это сделать, мисс. Так или иначе, бронзовые пушки нужны армии. И она их получит.
        - Допустим. Сколько вы хотите?
        Если он скажет: «половину», она, пожалуй, протянет руку - а пожимать или целовать, пусть сам решает. И если явится третий опоздавший - пусть капитан из Огасты прострелит ему мягкое место пониже спины!
        - Все. Я не намерен тратить ценное сырье на женские игрушки. Или спорить. У меня приказ доставить груз на завод бронзового литья в Огасте. Я так и поступлю. Если желаете, можете потом попытаться оспорить решение Призового суда Саванны.
        Отвернулся. Посыпались распоряжения. Но - левая рука Берты сдвигает муфту к плечу и перехватывает правую за запястье, правая - чуть согнута в локте. Иначе не удержать тяжелый груз.
        - Обернитесь, сэр. Я не желаю стрелять вам в спину. Мне нужен этот груз. И, если желаете, можете потом попытаться оспорить решение Призового суда Чарлстона!
        Капитан, действительно, повернулся:
        - Ого! Мисс, вы выбрали оружие не по руке. Мне ничего не угрожает: вы продырявите лишь облака…
        Сказал - и пожалел. Ствол опустился почти под ноги… теперь, при изрядном везении, девица может и попасть. Даже если не удержит тяжеленный револьвер. Но главное - ее слуга и хорошее охотничье ружье в крепких мужских руках. Еще мгновение назад оно казалось всего лишь инструментом для защиты взбалмошной юной леди от диких зверей - да и диких людей, от начала войны встречаются и такие, начиная беглыми неграми и заканчивая дезертирами из обеих армий. А теперь… И ведь черномазый знает, каково смотреть в пустой зрачок смерти. Знает - и смакует каждое слово…
        - Я попаду, масса. Хозяйка, как Джимс должен застрелить красивого белого жентмуна? В голову? В грудь? Или в живот, чтобы помаялся?
        Кобура расстегнута, но рука не успеет метнуться к рукоятке. Капитан не одинок! Его джорджианцы - истинные южане, всегда готовы отстоять свою честь и достояние, и они не могут оставить командира в беде. Длинное мгновение, в течение которого капитан никак не мог решиться метнуться в сторону или попытаться выхватить пистолет, а Берта не решилась произнести обрекающие слова или нажать на спуск - и вот на верного дворецкого смотрит полдюжины стволов. А он - улыбается:
        - Какой почет для бедного негра! Ради этого стоило ехать в такую даль. Но не беспокойтесь: даже если меня продырявят, как шумовку моей бедной Клары, я успею сделать в красивом офицерском мундире большую гадкую дырищу.
        Содержащийся в мундире человек развел руки в стороны. Заговорил - и куда пропала недавняя жесткость?
        - Мисс, не стоит принимать так близко к сердцу медный спор. Вы ведь пожалеете своего слугу, правда? Да и я не так плох, как, наверное, кажусь… И опустите оружие. Этот револьвер для вас слишком тяжел…
        - Да. Я устаю, - сообщила Берта. - Не смогу держать - нажму на спуск. Пять раз подряд. Хоть раз, да попаду, а там хоть трава не расти.
        Голос тусклый, рука начала подрагивать… Капитан вздохнул. Жить хочется. Потом, всегда можно сказать, что не хотел стрелять в женщину… И ведь действительно - не хочется. Совсем.
        - Пополам?
        Никогда не умел читать в женских глазах. Всегда хватало слов и долларов. Да и что прочтешь в черных, как зрачок пистолета, точках?
        - Всё.
        Сцена, разыгравшаяся на Дальнем Юге, вполне достойна Дальнего Запада. И кто решил все проблемы и спас всех? Как и положено в истории про Дальний Запад, кавалерия! Они вылетели на пляж, ощетинившись карабинами и револьверами. И вот уверенный, командный, голос требует:
        - Опустить оружие! Да, и вы, мисс. Какого черта здесь творится?
        - Лейтенант, вы очень вовремя появились. Эта девица пытается сорвать поставку ценного сырья…
        - Этот мужлан пытается оставить флот без…
        Снова голос. Другой, совсем другой… но похожая сила иногда слышалась в словах отца и старшего брата.
        - Тихо. По очереди. Мисс?
        - Сэр, видите корабль? Он набит медью…
        - Знаю. Мне передали записку… А вот и автор… Добрый день, Джонс. У вас тут семеро разбойников наседают на юную леди с одним слугой, а вы даже не потрудились достать из кармана коллекционный «Ле Мат»?
        - Я все ждал, что они начнут повышать цену. Но так и не услышал ни слова про доллары. И куда катится мир? Но я рад, что ты успел, Юджин.
        И вот с коня соскакивает офицер. В петлицах - одна шпала. Всего второй лейтенант, всего лишь ополчения. Но пустой рукав видавшего виды мундира - правый! - говорит лучше всяких нашивок: этот человек успел повидать врага. А его всадники… Старики и мальчишки, а держатся, что регулярная часть. И говорит - правильное:
        - На все споры о судьбе груза накладываю запрет. До тех пор, пока вся руда не окажется на берегу. Рабочие будут: я объехал все плантации в часе езды отсюда… Десять процентов, как всегда?
        Джонс кивнул. В этом заключался один из секретов успеха: он делился долей. Щедро. Впрочем, на сей раз он услышал дополнение:
        - И пять процентов сверху… если удастся вытащить все. Платит… Покупатель. Который выяснится позже.
        - Принято.
        Оказывается, конкуренты в чем-то могут и согласиться…
        Начинается знакомая песня про бронзовые бабахи. Капитан сорит красивыми словами: обтюрация, нарезы, износ ствола - все, что у бронзовых дульнозарядок отсутствует. Мальчики смотрят на яркий мундир почти как девочки - с обожанием. А на нее… Поглядывают. Уши у нее, конечно, немного отбиты на стрельбище - зато полигон научил читать по губам.
        - Красивая…
        - Ага, но для тебя - стара…
        Так-то, мисс заводчица. Так что - переводи взгляд на стариков. Эти ворчат, что проверенное оружие верней. Что нынче многовато вдов… и много женщин тащат на себе хозяйство. Что эта вроде своя, хоть и городская. Но каролинка, а не из какой-то Огасты. И надо бы нашептать командиру, чтоб оставил девчонке немного меди. Армия может предпочитать «Наполеоны», но морской завод кормит людей. Далеких, но соседей. Городскую, но родню…
        Однорукий хмурится:
        - Все разговоры о судьбе не вытащенного на берег имущества запрещаю. Кто против, может убираться и жаловаться - хоть в Коламбию, хоть в Ричмонд. Это приказ.
        Капитан из Огасты разыгрывает удивление:
        - Вы мне приказываете, сэр? Позвольте напомнить, я старше по званию.
        - Ну и что? Ты на нашей земле, приятель. И поэтому решать буду я. Знаешь, мы тут, в Южной Каролине, два раза приказали убираться куче больших шишек. И за право так поступать платим не торгуясь, - лейтенант похлопал по пустому рукаву, - и, если надо, набавим цену.
        Несколько слов. Но недоросли с карабинами вспомнили, чем отличается орел со сломанным крылом от индюка…
        Потом стали подходить негры с плантаций, и стало не до словесных битв. Снующие лодки, цепочки людей, передающих мешки с рудой к подводам - через отмель и пляж, по которым не проехать. Крик надсмотрщиков, настороженные взгляды в сторону моря.
        И, что страшней всего, - сердитый Джимс:
        - Хозяйка, так нельзя. «Кольт» массы Хораса тяжелый, не для ваших ручек. Чем плохи коротышки?
        - «Дерринджеры»? Я их забыла… не ругай глупую! Вот и думала - как быть, а Норман как раз притащил муфту. Пригодилась!
        Но вот над горизонтом встает жирный угольный дым. Две трубы - или два корабля? Нет, корабль один, но большой. Хорошо хоть не монитор… Над гладью бухты разносится тяжелый раскат. Сейчас в бухте встанет столб от разрыва… Нет. Холостой выстрел. Карабины в руках ополчения смотрят в неправильную сторону. На море, не на рабочих. А что плетка или дубинка надсмотрщика, часто - такого же негра, перед одиннадцатью дюймами северной пушки? Тут и револьвер смотрится несолидно. Да и сами надсмотрщики… как бы ни были свирепы, но под пушками не бывали.
        Струсили не все, но мгновения растерянности обратили упорядоченное тело рабочей команды в человеческое стадо, бегущее к берегу. Чужой корабль стремительно растет, толпа врезалась в подводы. Теперь неважно, сколько жизней унесет давка и будут ли это только слуги… Главное - отступить сквозь получившееся месиво не сумеет и дивизия ветеранов, не то что рота ополчения.
        Теперь, когда паника началась, беглецов не остановит и блеск отточенной стали. Снова тяжелый гул - и снова нет разрывов. Пугают. Пока им этого достаточно. Ополченец лет четырнадцати, что безотлучно торчит рядом с командиром, важно сплевывает на песок:
        - Мазилы…
        В глазах восторг и ужас разом. Лейтенант не спешит разочаровывать мальчишку, его взгляд обегает пляж. Полоса песка, спереди море, позади болото. Плохо, но янки пока не видят цели. Работы сорваны, и надолго. Корабль - надежно сидит на мели, его не потопишь. Разбить в куски? Долго, а главный калибр ведет отсчет до заветного выстрела, на котором ему взбредет разорваться. Поэтому патруль уйдет. Отправится дальше вдоль берега. Доложит на блокадной станции, и вот тогда можно ждать других гостей. Бронированных. Которые вполне могут себе позволить канонаду, достаточную, чтобы несколько тысяч тонн руды равномерно разбросало по дну залива.
        Впрочем, пока мониторы придымят из Порт-Рояла, паника уляжется. От станции подойдут люди с завода, и не только люди. Сорок восемь лошадей - это, конечно, мало. Очень мало для того, чтобы протащить по разбитой подводами дороге хороший сюрприз для одиннадцатидюймовой слоистой брони…
        Корабль прекратил огонь, но не уходит. Вот от темного силуэта отделились черточки поменьше. Шлюпки! Взмахи весел, словно тысяченожки решили идти в ногу…
        Корабль прекратил огонь. Ополчение укрылось за подводами, обложилось мешками с рудой, орудует шомполами, подсыпает порох на полки, надевает капсюли на шпеньки. Молодые кентавры горят азартом. Вот один, забывшись, ссыпает в ствол порох из второго патрона. Лейтенант не видел - перебросился несколькими словами с молодцем из Огасты.
        - Рядовой, вы зарядили карабин дважды.
        Молчат. Смотрят. Ну да: приличная на первый взгляд девица, а первой заговаривает с неизвестными молодыми людьми… А ведь в городе все привыкли.
        - Что случилось, мисс? - вот и их командир. Нашел время и для нее.
        - Вот этот солдат зарядил оружие дважды. Может разорвать.
        - Ясно. Дикки?
        - Я…
        - Оружие к осмотру.
        Крейцер навинчен на шомпол - одним движением. Шомпол в дуло! Пуля на ладони. Порох. Снова пуля…
        - Благодарю, вы спасли жизнь одному из моих оболтусов. Но янки скоро подойдут достаточно близко, чтоб в них попасть, мы начнем стрелять - и получим в ответ. Не пора ли вам уйти в тыл?
        - Там каша. Спасибо, сэр, за заботу, но здесь уютней. Даже если начнут стрелять по-настоящему.
        Лейтенант кивает. Выбор у девушки небогат.
        - Понятно. Тогда, мисс…
        - Берта ла Уэрта, - она помолчала. Видимо, ждала, что он узнает имя. После паузы добавила: - Из Чарлстона.
        Протягивает руку. Не для пожатия, не для поцелуя, серединка на половинку. Что хочешь, то и делай. Ну, что сделает южный джентльмен?
        - Юджин Баттерфилд, к вашим услугам. Из «Трех Вязов». Мы, знаете ли, не слишком хорошо знаем городских… «Кольт» - отца, брата?
        - Отца.
        - Разрешите взглянуть?
        Морская модель 56-го года, посеребренные бока, рукоять слоновой кости. Оружие дорогое, красивое - до войны стоило бы не меньше трех сотен… И все-таки - уставное. На барабане выбито: «USN». Номер из первой сотни. Револьвер содержался в порядке, стрелял редко.
        - Ваш отец - морской офицер?
        - Капитан.
        А их в довоенном флоте - по пальцам перечесть. Адмиралов же тогда вовсе не было. Понятно, почему ее в городе знают.
        - Оружие для вас слишком тяжело… но не безнадежно. На будущее, если понадобится из него стрелять, старайтесь найти опору. Сейчас, например, вполне сойдет бруствер. Так. Хорошо. Цельтесь в тот мешок. Спуск у этой модели тяжелый, но постарайтесь не дергать…
        Фонтанчик песка встал рядом с целью. Берта приуныла:
        - Мимо…
        - Вы удержали оружие. Сил на спуск хватило. Остальное - практика. Пока же прячьтесь за мешками. Вам незачем подставляться под пули…
        И отвлекать офицеров от работы. Берта была согласна, что ей в бою делать нечего, и поначалу честно свернулась за укрытием. Рядом, как утес, воздвигся Джеймс:
        - Я постреляю с жентмунами, хозяйка?
        А почему бы и нет?
        Потом был голос, как высверк стали:
        - Можно.
        Ружейный треск, такой несолидный по сравнению с привычным голосом бога войны. Она видела лишь приклады, шомпола, обрывки бумажных патронов… Потом пришел ответ - далекий тугой грохот. Не холостой! Близкий удар. Тишина… Вновь треск винтовок. Еще удар взрывчатого молота. Над укрытием - тонкий свист осколков мешается со словами, которые Берте слышать нельзя! Кто-то упал, и правильно было бы - перебороть себя, метнуться на помощь, перевязать. Но… она захлопнула глаза раньше, чем в них потемнело, и только губы вознесли беззвучную молитву. Не за себя, но за того, кому она не в силах помочь по слабости своей… Привычные слова помогли, выстрелы и стоны словно притихли. Берта шептала… и ей было скорее стыдно, чем страшно.
        Но голос-клинок отрубил:
        - Прекратить огонь.
        Тогда она замолчала, чтобы шепот никто не расслышал.
        - Они уходят. Пусть спокойно заберут раненых.
        Два слова - голос великана. Остальное - обычная речь лейтенанта Баттерфилда:
        - Мисс Берта, вы как?
        - Хорошо…
        Она встала, оперлась о бруствер и принялась рассматривать уходящую к горизонту черточку.
        - Я не видела… они были на корабле?
        - Парни крепкие, - сообщил Джеймс, - не струсили. Я знаю, хозяйка, что их солдаты крепкие. А что моряки - не знал. Их масса Дэн гоняет… И масса Южин… Вот глупый Джимс и думал - трусы. Оказывается, нет.
        - Да, - Берта погрустнела, - я не такая страшная.
        - Нет, страшная! Они только не поняли еще…
        Со стороны моря донесся раскат. Джимс не привык заслонять собой прежнего хозяина, замешкался - и Берта успела увидеть смерч из песка и дыма, выросший перед бруствером. Ударил тугой воздух, голову дернуло, будто за волосы… Братья в детстве себе такого не позволяли!
        Рука сама поднялась к уху - убрать возникшее неудобство. Отдернулась, перепачканная липким, влажным, теплым… красным!
        Короткий вскрик, темнота. Холодные капли на лице.
        - Мисс Берта? Все хорошо, они ушли…
        Значит, можно открыть глаза? На серой ткани платья - черные пятна… Свет снова померк.
        Опять дымы. Но флаг! Синий Андреевский крест на алом полотнище! И вообще, чарлстонец не узнает этот корабль, только ослепнув! Выгнутая, как спина недовольного кота, палуба, три наклоненные трубы, невысокая мачта - только наблюдателя держать… Блокадопрорыватель - от киля до клотика. Норман Сторм, как и обещал, явился и несется к берегу, словно за ним морской царь с трезубцем наперевес гонится. Нет, не к берегу… Возле сидящего на мели транспорта останавливается как вкопанный. Летят кошки. Мгновение - и корабли сцеплены намертво, а экипаж принимается опустошать трюмы чужого приза, словно своего. Между тем тали бухают на воду катер. Из трубы рвется дым, потом и огонь: словно спичкой чиркнули. На носу выпрямилась в полный рост фигура в белом. Капитан Сторм на фоне черного облака - как и всякий шторм. Театрально, но эффективно. Хотя промочить ноги ему все-таки придется: причал здесь пока не построен…
        Разумеется, хлебнувшими воды туфлями не обошлось. Мистера Сторма обдало до пояса, но подобные мелочи не мешают ему вести разговор, словно на паркете в гостиной общих знакомых. Теплый вихрь комплиментов - какое счастье, что она сумела привести себя в порядок! Спрятала в складке то, что видеть не может, и булавкой заколола. И поврежденное ухо прикрыла. Серьги теперь не для нее. Да и выбор причесок сократился… Между тем Норман, не переводя дыхания, переходит к делу:
        - Итак, у вас есть шестьсот тонн медной руды, - капитан просто лучится довольством, - ну, или будет через пару часов. Когда янки вернутся, меня здесь и след простынет. Впрочем, руда эта не моя и никогда моей не будет. Я не собираюсь нарушать закон… Но я намерен взять солидную фрахтовую плату за срочность и за риск. Эти шестьсот тонн все равно что в порту заказчика. Э-ээ… Джонс? Ты что такой мрачный? У тебя что, не взяли груз?
        - Нет. Не то чтобы не хотят, но мешают друг другу. А командир ополчения вообще приостановил реализацию… Я бы провосту пожаловался… но этот парень и есть местный провост. Заодно.
        - Так, - Норман ухватил ситуацию. Улыбнулся… От такой улыбки мороз по коже. - Значит, я сейчас получу контракт на доставку еще не проданной руды, порто-франко. В порту суд и решит, кому она достанется.
        - Шесть тысяч, - отозвался Джонс, - больше не могу. Это и так половина моей скромной доли в том грузе, что утянет твоя скорлупка.
        - Мало, - отозвался блокадопрорыватель. - Очень мало… Мне нужно минимум двадцать. Но не от вас, а от представителей правительства. В любой порт, какой они укажут. Точнее, в тот, фрахт до которого окажется выгодней.
        У Берты перехватило дыхание. Так вот она, помощь Нормана Сторма! Груз попадет в порт… Только в который? И решение Призового суда оспорить удастся вряд ли. Но даже если удастся - то не раньше конца войны.
        Капитан из Огасты - понял. И успел первым:
        - Двадцать пять, порто-франко Саванна. Оплата золотом.
        За пушки Ричмонд платит, увы, бумагой. Русские деньги - за переоборудование «Невского» - почти закончились. Алексеев не будет торговаться за снаряды, но обдирать союзника как липку? И все-таки… Резервов хватит, чтобы сказать:
        - Тридцать, порто-франко Чарлстон.
        - Сорок.
        Норман улыбается. Скотина! Мог бы хоть морду скорбную сделать… Надо же, на помощь явился! Сорок пять тысяч золотом она не поднимет.
        - Мисс ла Уэрта… - улыбка становится извиняющейся. Мерзавец. Пусть и на порог не является! - Меня устроят русские бумаги по текущему курсу. Поверх сорока тысяч золотом, разумеется.
        Немыслимые слова! Кто знает, сколько обязательства русского казначейства будут стоить после войны? Хотя… сколько-то будут. В отличие от Конфедерации, Россия, победившая или поверженная, на глобусе останется. А главное, русских расписок у нее накопилось немало…
        - Пятьдесят, десять - русскими обязательствами.
        Капитан-Огаста молчать не желает:
        - Шестьдесят, двадцать - бумагами штата Джорджия.
        - Фрахт за леди из Чарлстона, - констатирует Норман. - Дж. Дж., вы были правы. Иногда внутренняя торговля доходнее внешней.
        - Для тебя, - ворчит толкач. - Я только что понял - я работаю из чистого патриотизма. И чтобы не отваживать тебя от внутренней торговли. Ты явился очень своевременно. И взял на седьмой части груза столько, сколько я не получу, продав весь…
        - Вы что, женские чары посчитали? - капитан-оружейник так горячится, что и джентльменом быть перестал. Да и был ли? В ответ мистер Сторм спокойно, тоном заезжей знаменитости, читает лекцию:
        - Я посчитал русский крейсер. Поддержание его боеспособности я рассматриваю как долговременную инвестицию. Если он не будет шалить на угольных путях наших северных друзей, мне придется забыть про шутки вроде сегодняшней. Помимо прочего, действия коммандера Алексеева хорошо поднимают русские бонды… Мисс Уэрта, вы не в обиде?
        - Как можно обижаться на акулу, которая тебя съела?
        - Что вы, я дельфин и только что приткнул вас к берегу. Просто я веду дела открыто и честно.
        - Когда вам выгодно.
        - Разумеется. Или вы не извлекаете прибыли из завода?
        Берта задумалась. Помотала головой:
        - Нет. Все, что получается выкроить, отдаю за новые станки. Стране нужны тяжелые пушки! Вы почему переглядываетесь?
        За спиной - ропот. Конкурент молчит, командир ополчения тоже, но у солдата-американца всегда имеется мнение. И на сей раз оно таково: какая-то девица, которая не может удержать револьвер и в обморок валится по два раза на день, пытается отобрать медь у неплохого парня, который всего лишь хочет наделать хороших, памятных еще по мексиканской войне орудий. А ей нужно непонятно что. Конечно, если им показать правое ухо, точнее, половину… только вот тогда ее прогонят в тыл. Или, еще верней, погрузят на посудину Нормана и отправят в Чарлстон.
        На лицах вокруг - осуждение. Даже верный Джеймс отводит глаза. Ему стыдно за хозяйку-трусиху, недостойную наследницу Горацио ла Уэрты. Только Норман спокойно сообщает лейтенанту:
        - Мисс ла Уэрта всегда падает в обморок от вида крови. И когда у губернатора занозу из пальца достают, и когда вокруг обожженных после взрыва доменной печи складывают. Полагаю, особенность натуры. Хорошо, что это проявляется только после дела. Вообще, если бы не ее пушки, Чарлстон давно бы пал. И Саванна, и Уилмингтон, и Мобайл… Видите ли, сэр, из наших пушек броню мониторов берут только нарезные. Заводы же Уэрты нарезают каждую десятую такую пушку. И выпускают какие-то штуковины, без которых прочие девять орудий разорвало бы при первом же выстреле.
        Лейтенант не верит. Зря. Доказательства ползут медленно - лошадей треть от штата, на дороге приходится наводить порядок и заново организовывать перепуганных людей, - но рано или поздно доберутся.
        - Шутите?
        - Нет. Спросите у любого артиллериста.
        - Зачем? Мисс Уэрта, это что, правда? Что только ваши пушки могут топить мониторы?
        - Да, - соврала Берта, - и только снарядами с медными поясками.
        Язык во рту ворочается? Вот и хорошо. А стыд глаза и выест - так не сейчас. Позже. Когда она отберет руду у армии. Когда она обеспечит защиту руды от янки. И если с первым неясно, то второе случится скоро. Если не подведут заводские - часа через три.
        Но какое все-таки облегчение, когда б?льшую часть работы делают другие! Мешки с рудой снова ползут в сторону железной дороги, лопаты переворачивают песок. В порту корабль бы уже опустел, здесь - едва тронут. Для полного счастья северяне, что осматривали выбросившийся на берег пароход, не поленились затопить трюмы. Так что груз сильно потяжелел, да и доставать его стало куда трудней. Так что сейчас ее работа - посматривать, чтобы за спиной не сговорились.
        Хорошо, что конкурент греет у костра руки. У Берты тоже зябнут, а в муфте - холоднющий «кольт». Рыжее пламя пляшет на лице капитана. В голосе - только усталость.
        - И все-таки, зачем вам пушки?
        - Медь. Кстати, за мое упрямство благодарите именно Джосайю Горгаса. Я ему предлагала две железные пушки взамен одной бронзовой. Не согласился.
        - Причина была.
        - Да. Стяжки тяжелые. Нужно много лошадей, лошадей не хватает. Даже теперь, когда с переправой через Миссисипи стало полегче.
        - То есть он прав?
        - Прав, но со своей стороны. Однако есть и моя правда. Флот.
        - А скорее - братья. Или жених.
        - И это - правда. Тем хуже для вас - если попытаетесь отобрать у меня медь.
        - Снова будете блефовать с револьвером? Теперь-то я знаю, что вы боитесь крови.
        - Да, боюсь. Но вас застрелю. А потом, конечно, упаду в обморок…
        Слова негромкие - как же они пролетели сквозь стук лопат? Рота каролинской милиции врывается в землю. Еще вчера они бы ворчали. Теперь… Кровь внушает почтение. А один опытный человек превращает беспечных новобранцев в людей, что используют опыт четырех лет войны.
        Под лопатами рождаются не редкие ячейки - длинная, изломанная множеством углов траншея.
        В ход идут и мешки с рудой, но эти - артиллеристам, пушки к утру не окопать, значит, следует хотя бы выложить бруствер. Деревянные настилы - грубые, но крепкие, чуть скошенные в сторону моря - готовы. На развертывание тяжелых орудий обычно отводятся сутки. А есть одна ночь. Успеют ли? Но мальчишки рады - рыть приходится «как под Фредерикой», по-настоящему. Вдруг и дело будет настоящее? Шанс доказать отцам и старшим братьям, что и они - воины, защищающие родной штат. Старики ворчат - это «по-настоящему» для них означает либо дурную работу, либо кровавую баню. Уж лучше первое…
        А их командиру приходится еще посматривать за парочкой. Как опоссумы в мешке: нес двоих, донес одного… Ну вот опять - у девчонки в голосе проскакивает злая решимость, как у протестанта, готовящегося согрешить. Поставить собственное спасение на то, что его правота перед Господом выше, чем правота того, кто вот-вот получит пулю.
        Однорукий лейтенант это слышит, а капитан из Огасты - нет. А потому командир ополчения роняет - для своих сопляков - несколько фраз. И топает к костру греть единственную руку.
        - Капитан… вы ведь военного производства? Впрочем, что я несу… Кадровый капитан сейчас должен быть по крайней мере полковником. И вас быстро вернули из армии в Огасту? И с тех пор… да вы до вчерашнего вообще слона видали?
        - Вот примерно после таких слов я и стрелялся с чарлстонским инженером. Только то, что у вас одна рука…
        - Да, я инвалид. Инвалид и девчонка - все, что наскребла Южная Каролина. А Джорджия, вижу, по-прежнему бережет «сынков Джо Брауна»… Знаете, сэр, я просто отдам приказ моим мальчикам - что седым, что безбородым. И если трепыхнетесь - вместо дуэли выйдет расстрел. Груз - да, перехваченный флотом, пусть и союзным, - находится у берегов штата Южная Каролина. А представитель штата здесь я. И я имею полное право наложить на него арест - до тех пор, пока судьбу важного товара не решит губернатор.
        Берта кивает. Хороший вариант. Губернатор Бонхэм - не Браун, он интересы Конфедерации учитывает, но и он сначала раздаст спорное имущество своим. А прочим - что останется.
        - Но он наверняка отдаст медь в Чарлстон! - капитан из Огасты понял, чт? означает решение судьбы меди в Коламбии.
        - Правильно сделает. А то вы нальете пушек… и сложите на склад. И табличку повесите: «Только для войск из Джорджии!»
        - Это неправда, - эти слова она произнесла тихо, разглядывая муфту, но вот подняла голову, и голос окреп: - Точнее, правда - про Брауна, но пороховые мельницы в Огасте никому не жалели пороха, и медный завод тоже принадлежит армии, а не штату. Чарлстон не выстоял бы в августе и сентябре, если бы поставки не приходили… не по расписанию - по первому требованию. Но что толку в порохе, если снаряд полетит медленно и неточно? Пушки наших кораблей превратятся в дверные молотки, способные лишь колотить по броне врага. Такие же бессильные перед броней, как и бронзовые «Наполеоны». Потому… потому, прости меня, Господи, но я не могу отдать больше, чем половину руды, что осталась на этом корабле.
        И прости, Господи, за то, что, когда могла взять все, отдала так много. Но ведь, не будь армии, флоту нечего было бы прикрывать с моря… Ну, капитан? Согласен? Да. А куда тебе было деваться…
        А там, где из песка пытаются создать подобие укреплений, - иной разговор:
        - Может, не придут?
        - Явятся снова - получат снова.
        - Куда им деваться - груз видели. Только явится не патрульный корабль. Янки… Они осторожные, но деятельные. Так что - обычная процедура. Обход, досмотр, обстрел - ну, тут мы первые начали, - доклад. Начальник станции услышит про медь, поймет, как его взгреют, если упустит… И пошлет нормальные силы. Транспорт - принять груз. Транспорт с войсками. Пару кораблей поддержки. Возможно, монитор. Если будет монитор - все, закончить работы они не дадут…
        Утро принесло дымы на горизонте.
        Еще час тяжелой работы для одних и напряженного ожидания для других. И вот - можно считать. Раз, два… Два колесных парохода - легли поодаль, угольчатая башня монитора… Винтовой пароход… Еще один… Вчера эта сила смела бы любое сопротивление, и с призом поступила - по усмотрению. Скорее всего, точно так же, как капитан Сторм: подогнали мелкосидящий пароход борт о борт да сняли груз. Вот только за ночь на берегу кое-что переменилось. За пехотными позициями высится бруствер, из-за него сурово глядят жерла двухорудийной батареи. Главный аргумент Берты ла Уэрта. Она сама не умеет стрелять из пушек. Но люди, стоящие у этих орудий, - калибр у них странный: 6,4 дюйма или 16,2 сантиметра, если считать по-немецки, зачем-то отцу такая странность понадобилась, - «видали слона». И под Балтимором, и под Фредерикой, и везде. По кораблям им стрелять, наверное, немного непривычно. Но они справятся. Если янки не захватят пушки.
        - Они их не возьмут, мисс Уэрта!
        Лейтенант морщится. Мальчишка… ему вообще и не следовало бы здесь быть. Но… Должен кто-то перезаряжать револьверы однорукого солдата? Зато получает паек. Лишний рот долой с бедной семьи, отдавшей армии троих.
        - Если нас не перемолотят с землей.
        Лицо оруженосца сохраняет прежнюю восторженность. Да, быть разорванным на куски тяжелым снарядом кажется ему завидной долей. Не так давно ветрянкой переболел - так удовольствия получил больше, чем страданий. Кто сказал, что заболеть за Отечество менее почетно, чем получить рану?
        Невооруженные корабли остановились. Еще несколько минут, и начнется. Девушка ушла на батарею. Да, платье с кринолином не для окопов. Даже в амазонке и на обширной артиллерийской позиции - не слишком удобно…
        На бруствер из мешков - на сей раз с обычным песком - лег револьвер. Потом - подзорная труба.
        - Буду смотреть. Право, если бы не артиллерия, мне следовало бы отворачиваться при любой схватке!
        Здесь - свои. Привыкли, что «мисс Ла» может заявиться на стрельбы. Иные пользуются, что свободна, подходят поговорить. Заводские вопросы. Личные… На иных следует рассердиться, а сил злиться нет. Впрочем, безразличный тон пронимает даже лучше.
        - Вас, мистер, следует метлой гнать с позиции. У вас через три дня свадьба, а вы изволите тут голову подставлять. Что скажет ваша Кэт, если вам немного не повезет? Что, подносчиков на замену не было? Ладно. Шестьсот, единовременно… Только извольте остаться в живых - на похороны не дам ни цента.
        Шести портретов Люси Холкомб на хороший праздник хватит. Но вот про «гнать с позиции» сказала зря. Теперь завелся Джеймс. Вспомнил, что состоит не при отце…
        - Отошли бы вы в тыл, мисс Берта. Жентмуны с завода про бой всё вам перескажут. Конь - это хорошо, но он не при вас, а с антилерийскими ломовыми… Что в городе-то болтать будут?
        - Она у меня еще осталась, репутация? - Берта вздыхает. Каково старому слуге-то? То - тень самого массы Хораса теряет сознание, то ребенок лезет в пекло… И, что самое странное, имеет на это полное право.
        - Она у вас выше небес Господних. Вы к Пикенсам каждую неделю ходите.
        Ходила, так будет верней.
        - На обеды, Джеймс. На обеды, не на ужины. К тому же… я вовсе не уверена, что меня пустят на порог в следующий раз. Хотя очень на это надеюсь. Ради завода…
        Оглянулась на знакомый звук: орудия зарядили и накатывают для выстрела. Руки привычно зажали уши… Больно!
        Батарея оказалась для мониторов неприятным сюрпризом. Подзорная труба позволяла разглядеть подробности - весьма обнадеживающие. Первый залп лег мимо, с перелетом… но второй попал. Наставления русских ветеранов не прошли даром. Во втором парном залпе один снаряд взбил фонтан недолетом. Но еще один отрикошетил от волн и ударил в носовую часть монитора. Броня выдержала слабый удар. Потом было попадание в башню… опять рикошет, на сей раз в пользу янки. И еще.
        Мониторы уверились в безнаказанности, легли лагом к берегу - и тут их фортуна кончилась. Снаряд - сотня с лишним фунтов стремительной стали - ударил не в башню - в едва заметную над водой полосу борта. Только прищурить глаза - встанут картины с полигона: развороченная железная плита, перемолотая в щепу деревянная подкладка занимается огнем… Там, на мониторе, дерева нет. И гореть, верно, нечему. Но тогда почему заслонки больше не обнажают готовые к выстрелу жерла?
        А снаряды падают и на батарею. Там… лучше не отнимать от правого глаза подзорную трубу, а левый не открывать. Главное, что выстрелы и заряды оказываются в стволах вовремя, и наводить пока есть кому. Похоже, расчеты увлеклись - почти как во время испытаний на скорострельность. Это хорошо… и плохо. Хорошо, что увесистые снаряды и заряды к ним кажутся почти невесомыми, хорошо, что выстрелы чаще, чем раз в две минуты. И плохо. Почему… она не знала. Нет, знала. Командиры орудий перестали думать и продолжают упорно долбить одного и того же врага.
        От пароходов вновь отделились многоножки шлюпок. Новая цель. Что там говорил отец? Томик Морского устава лежит в ящике стола… да и поздно его теперь перелистывать. А вот вспомнить…
        День, когда старший брат, постаревший на половину десятилетия, выслушивал последние наставления. Когда отец ронял тяжело и коротко:
        - И запомните, сэр, крепче молитвы Господней: сколько бы ни было вражеских боевых кораблей, вы атакуете транспорт с войсками. Их - всегда будет больше. Потому вам не следует играть в честный бой: корабль против корабля. Бейте тех, кто пришел захватить нашу землю. Теми, кто их желает защитить, вы сможете заняться потом. Если уцелеете.
        Тогда мама не удержалась. Заплакала. И Берта запомнила невиданные в счастливом доме слезы - а заодно и слова. Слова, которым настало время превратиться в огонь и сталь.
        Берта набрала в грудь побольше воздуха. Командовать не впервой: на полигоне мисс секретарю тоже доводилось отдавать распоряжения полуоглохшим людям. Ничего, слышали.
        - Бить по шлюпкам! Бить по десанту!
        Услышали. И, как привыкли на полигоне, послушались. Зазвучали команды - правильные, не девичьи выдумки.
        Заряд - шрапнель… Трубка… Прицел… И вот под безоблачным небом вспухают мимолетные облачка, проливающиеся дождем из пуль. Залп. Залп. Залп…
        Но вот и редкое, но солидное слово мониторов. Удар, словно молот Тора, вбивает в землю по уши. Тишина… Не оглядываться! И только сотрясение земли говорит, что одно орудие все-таки отвечает врагу. Столб воды поднимается вдали, у кораблей. А десант выпрыгивает из лодок…
        - Бить по десанту!
        Она больше ничего не знает. Кроме того, что ополченцев - рота, а по пляжу делает первые шаги… полк? Неважно. Их много! И шлюпки возвращаются к кораблям…
        Прямо впереди - вышедшие из пены морской неровные синие цепи. Никаких линий, никакой попытки построиться под огнем из-за брустверов. Часть синего прибоя бежит, пригибаясь, вперед… но вот цепь остановилась. Винтовки показали зрачки. Замерцали огоньки, злые и неяркие, как утренние звезды. Но мимо - вперед, вперед - бегут те, кто только что шел позади.
        Сменяющие друг друга волны… Прекрасно, как шторм за окном. Безудержно, как потоп. Не сдержать ни мужеством, ни дамбой, а ковчег ушел - с шестьюстами тоннами медной руды! Командовать - нечего. Только смотреть и встретить судьбу. В револьвере пять патронов… Врагу - только четыре.
        Синие цепи растут. Видно, что в атаку идет морская пехота - по белым брюкам и белым же крестам перевязей. Белые косые кресты на синем фоне - русский флаг наоборот, в геральдике означает врага. А еще - в перекрестие удобно целиться.
        Земля теперь вздрагивает лишь от отдачи. Янки боятся задеть своих. В мир начинают возвращаться звуки. Синие, верно, орут свое «Хуррэй!», но их же снаряды превратили грозный боевой клич в монотонное «Хэй-хэй-хэй…» - спокойное, уверенное и тем более страшное. За спиной истошное:
        - Трубку на картечь! Двойной заряд!
        Гром - и просека в неожиданно загустевших синих рядах. Кажется, к ним подбегают сзади. Но - линии встали. Пора. Рукоять «кольта» холодит руки. Упереться поудобней, как учил Юджин-сухопутный. Задержать дыхание. И спокойно, стараясь не дернуть, выжать спусковой крючок. Раз, другой, третий, четвертый. «Кольт» с последним патроном снова лег на мешок. Больше она ничего не может сделать. Лишь смотреть, как синие шеренги вскидывают оружие. Слушать треск выстрелов, глухой стук - о мешки с рудой. Вскрики позади. Смотреть, как напротив из рядов вываливаются убитые и раненые, их место занимают другие… Как против линии из песка, болотных кустов и мешковины встает другая - из мужества и презрения к смерти.
        Она не видела струйки, вытекающей из виска того, кто недавно сжимал в руках подходящее оружие, - иначе пришлось бы падать в обморок. Глаза научились лгать. Во спасение? На погибель? Не важно. Главное - в руках старая добрая «Кентукки», точно такая, как та, из которой отец и братья учили ее стрелять. Семья когда-то, в шестнадцатом веке, начинала жизнь в Новом Свете охотой на крокодилов. Кто знал, что девочка будет в азарте боя выцеливать самую опасную дичь - ту, у которой тоже есть винтовка? Главное, «Кентукки» - не револьвер. Стреляет один раз, но заряжается быстро. Так, вынуть шомпол. Проверить, не заряжено ли уже оружие. Не то рванет… Нет, пусто. Засыпать порох в ствол. Быстро и осторожно затолкать обшитую кожей пулю. Кожа - вместо поясков. Быстро порвется? Да. По сравнению с настоящей армейской винтовкой «Кентукки» бьет слабо и недалеко. Зато она полегче… И точная! Из нее можно попасть белке в глаз за триста шагов, а синяя линия замерла в полусотне.
        Выстрел. Зарядить. Еще выстрел. Еще. Смотреть - попала, не попала? Не ей. Мушка сама ловит лица. Даже выбирает. Молодые. Красивые… Это - морская пехота США! Почему они стоят? Штыки примкнуты. Один бросок - и ей придется использовать последний патрон в барабане «кольта», ведь честь дороже рая. Но они стоят. Значит, если постараться, то и спину покажут.
        Почему не слышно команд однорукого лейтенанта? Его зовут Юджин, совсем как Алексеева, Юджин Баттерфилд, хотя генералу с Севера и не родня… Почему молчит офицер из Огасты?.. забыла имя… Где голоса командиров орудийных расчетов? Но рядом ахают винтовки, и ее «Кентукки» не стоит молчать.
        Вот рядом выстрелы посыпались подряд и быстро - кто-то вспрыгнул на лафет и, принимая заряженные товарищами винтовки, принялся посылать в северян пулю за пулей… Недолго. Упал. На его место вскарабкался следующий, чтобы свалиться под колеса орудия через четыре удара курка.
        Синяя стена утратила монолитность. Запестрела брешами - и отхлынула. Словно задержавшаяся против обыкновения волна поняла, что ей пора возвращаться в море. Тогда Берта снова схватила револьвер, и последняя пуля отправилась в спину невезучему парню, который не нашел в себе сил на последние полста шагов…
        Сколько времени прошло до того, как раздался голос, она бы не сказала. Уцелевшая пушка выстрелила все заряды в сторону моря и смолкла. Руки в который раз провернули заново снаряженный барабан. Новых атак нет, частые подарки с моря лениво перекапывают песок. Укрепления? Да нет уже никаких укреплений. Если уж мониторы смогли в прошлом году за сутки снести форт Самтер, что им наскоро вырытые укрепления? Впрочем, с окопами им пришлось повозиться подольше.
        От парохода с рудой на поверхности моря не осталось вообще ничего. Не страшно. Большая часть груза - ниже. Руда не горит. А что тонет - неважно. В прошлом августе Север оставил у южного берега потопленный монитор - так с него двадцатипятитонные пушки вытащили, нарезали, укрепили по системе Уэрты и поставили на «Чикору». Руду доставать полегче будет…
        Но вот - голос. Голос извне. Голос, которого на берегу прежде не было:
        - Лейтенант Пиркс, второй полк тяжелой артиллерии Южной Каролины… Кто здесь старший по званию?
        Тишина.
        - Парни, у вас что, совсем не осталось офицеров? Так кто здесь командует?
        Она обернулась. Лейтенант… Целенький. Новенький. С обеими руками. И явно - не один.
        - Кто у вас командует?
        Тишина. Потом короткое:
        - Она…
        - Мисс? - лейтенант-артиллерист удивлен. Не всякий день увидишь на позиции девчонку с отстреленным ухом, у которой рука отказывается выпустить рукоять флотского «кольта».
        - Ла Уэрта. Отправьте кого-нибудь на станцию, пусть поторопят Чарлстон: мне нужны снаряды, семь дюймов. Полный боекомплект… Докладывайте.
        Лейтенант озирается. Полоса аквамарина с темным пятном выброшенного транспорта - море. Пляж, что покрыт телами в синих и серых мундирах. Странная девушка, раздающая приказы, стоит, словно окостенев. Будто говорить больше не о чем…
        - А! - хлопает себя по лбу лейтенант. - Вы - та Уэрта. Все сделаем, мисс Ла.
        Берта слышит, но не понимает. Теперь она вся - глаза. Понемногу начинает понимать, что за черные пятна на песке рядом с неподвижными людьми - внутренний цензор отказывает. Дыхание перехватывает… но зубы впились в нижнюю губу. Глаза зло сощурены. Ресницы прикрыли лишнее. Остались темные полоски на белом песке пляжа. Люди? Нет. Снаряды. Много точных снарядов для флота. С медными поясками и поддонами!
        Интермедия
        Алая трава Виксберга
        Две недели по берегам Миссисипи и Теннесси стелились пахнущие серой облака, три дня гремел гром. Потом залпы в который раз смолкли - и окруженные пошли на прорыв.
        Никакого рассыпного строя - для изысков не осталось места. Только ряды людей, только сверкание штыков над головами, только надвинутые на глаза козырьки кепи, словно от дождя. Стены из людей. Ходячие валы Виксберга. Люди, потерявшие надежду - но не мужество.
        Две недели назад на помощь осажденным спешили три армии - где они? Где Шерман? Где Мид? Где сам Грант?
        Разбиты. Опрокинуты. Реки запружены минами, и канонеркам Севера не подать помощи своим солдатам. Они стояли, когда у них закончилась говядина, и хлеб, и крысы с кошками, - пока были порох и снаряды. От них никто такого не ждал: ни собственное командование, второпях бросавшее на помощь все, что удавалось наскрести, ни враг. Разве что Джордж Томас, их командир. «Скала Чикамоги». Человек, который спас что-то, когда спасать было нечего. Генерал, которому пришлось подбирать ошметки армий - Роузкранца, а потом и Гранта. Сделать из беглецов - воинов, из трусов - храбрецов.
        Три месяца он держал осаду. Не штурмы и бомбардировки вынудили его оставить укрепления. И не всесильный голод.
        Пока у защитников Виксберга оставалась надежда на помощь извне - они стояли. Теперь надежда исчезла - и скала сорвалась с места, разбрасывая все заслоны, как гнилой плетень.
        Томаса сторожил Джонстон - очень умный, очень распорядительный и чрезмерно осторожный. Разумеется, он отступил. Лучше бы там был Лонгстрит - но старый боевой конь был нужен против Гранта. А мозговитый Джо все просчитал. Он оставил - нарочно, что ли? - на пути голодных янки обоз. Не артиллерийский. Провиантский.
        Прежде, чем Томас оторвал солдат в синем от вожделенной кукурузы - а три месяца назад они овощным концентратом брезговали, - прошло три часа. Три решающих часа. Армия Теннесси, сбивая ноги, перекрыла путь. Идти северянам некуда.
        Но они - идут.
        - Потому, что ими командует виргинец…
        Голос за спиной - кажется, полковник Винейбл - не прав. Мужество - не монополия Юга, а Север переменился в этой войне не меньше. Вперед идут не беглецы первых месяцев войны, а ветераны, над головами которых вьются изрешеченные пулями знамена, и клекочет орел… Да, живой орел, герой поневоле, за лапу привязан к насесту. В этом весь Север! Они сражаются не за выживание страны, не за право на образ жизни. И уж, конечно, не за свободу негров. Хотя сама идея об освобождении чернокожих недурна…
        Единство Союза? Словесная труха. После Геттисбергского послания Ли не раз слышал, как жаловались пленные северяне:
        - Вам теперь есть за что драться… А нам?
        Но есть еще слава полков, корпусов и бригад, чувство общности с людьми, шагающими в том же строю, гордость и достоинство. Два года назад этого не было. Теперь есть. Юг за три года войны создал государство и армию… на флот сил не хватило, так ветром русских принесло.
        У янки было государство - которому сам Ли почел бы за честь служить, что до распада страны и делал. С флотом, теперь ясно, ничего у них не получилось. Но вот армию они создали. И теперь солдаты этой армии идут вперед. Хорошо шагают. Широко. Молча, и оттого лишь более грозно.
        Их следует расстрелять из пушек - и пушки армии Теннесси заходятся в кашле. Их мало, и они невелики. Остальные - подбиты, брошены, отстали. Не артиллерия решит судьбу дня. Подходят все новые полки. Наполеон, говорят, знал поименно старую гвардию… Старик Ли, увы, не столь крепок памятью. Но тем, кто проходит сейчас мимо, предстоит останавливать врага во встречной схватке. И им понадобится каждая капля мужества, которую может придать солдатам командующий.
        Значит, пришло время последнего резерва.
        - Я хочу, чтобы каждый солдат знал: я здесь, с вами! - и, тихо, человеку с золотом на рукавах и большими звездами на вороте: - Какая это бригада?
        - Техасская, сэр!
        Хорошая часть. И все-таки бригада - это мало. А потому…
        - Техасцы всегда впереди!
        Шпоры щекочут брюхо коня, мелькают кричащие ряды. Не это ли так любит Гикори Джексон? Впереди который по счету решающий бой. Он определит, сможет ли Конфедерация удержать чашу весов еще несколько месяцев. Так пусть Господь судит, стоит ли продолжать бесконечные усилия… Вот будет пуля в лоб - а с ней покой и отдых…
        Вот и первые шеренги. Поднять шляпу, помахать солдатам, чтоб видели - командующий действительно с ними.
        - Держи генерала! Назад его! Береги Седого Лиса!
        Чьи-то руки перехватывают уздечку, держат стремя…
        - Совсем сдурел! Что мы будем делать, если его убьют?
        И вот снова - командный пункт на пригорке, спешащие мимо, в битву, полки…
        От техасской бригады не осталось и трети. Конь осторожно ступает по победному полю. Вот палка-сигнум, на которой сидел орел из плоти и перьев, рядом бьется перепуганная птица. Древние сравнивали воинов в храбрости с орлами, но нынешние сражения может выдержать только человек.
        Вот солдаты… да, из техасской бригады, но и из других тоже. Почти как тогда, после Геттисберга и атаки Джексона. «Дивизия построена», а в строю нет и трети. Но Джексон докладывал лично, а Грегг, заменивший командующего во главе техасцев, отрапортует разве на Страшном суде…
        Они слышали о новой награде - венках. Нашелся и знаток античности. А потому…
        - Это вам, сэр.
        Венок - не из золота или серебра, не из ветвей благородных деревьев и прекрасных цветов, - на этот венок пошла трава поля боя, скупо политая кровью его солдат и вражеской, без счета.
        Генерал Ли: Старуха Ли, Король-Землекоп, Масса Роберт, Седой Лис… Так менялось его прозвище.
        Он оставил восточный театр - по просьбе президента. Тогда ему казалось, что Джексон - доросший до собственной армии, хотя расставаться с ним было что руку себе отрубить - сумеет удержать Мэриленд достаточно долго, чтобы он, Ли, успел отбросить янки на западе и вернуться.
        Вернуться не довелось. У Севера всегда находилась еще одна армия, еще один генерал, еще один речной флот. Что ж, янки, убитые здесь, не пойдут в атаку в Глуши и на Полуострове…
        Интермедия
        Адмиралтейство
        Вид на Неву. Вниз по реке торопится канонерская лодка… Быть может, именно вид маленького, но воинственного суденышка заставил человека в мундире с большими эполетами нахмуриться. Русский флот снова прижат к фортам Кронштадта. Из десяти выстроенных по американским чертежам мониторов потеряно три, из них от огня противника - один. А еще бешеный Попов в Сан-Франциско и ублюдок в Чарлстоне.
        Его высочество генерал-адмирал может сколько угодно болтать, что Алексеев царю не сын. Но… породу не подделаешь. Похож! Ну и ладно, прижил некогда наследник-цесаревич ребеночка с фрейлиной да сунул обер-офицерской семье. Житейское дело. К Его Величеству претензий - никаких. А вот к милейшему Краббе, к Николаю нашему Карловичу - море неразливанное. Да, теперь на коне: полный адмирал, морской министр! Как иначе - план его с посылкой американских эскадр выстрелил, да так, как никто не ожидал. На британских коммуникациях - пушки гремят, в конторе Ллойда колокольчик бьет, еле успевает пущенные русскими крейсерами на дно суда отсчитывать. Западный берег Америки - захвачен, а противодействовать британцы не смеют: некогда подписали договор о взаимном ненападении на этих самых берегах. В океане друг на друга охотиться - пожалуйста, а десанты высаживать - ни-ни. Мы не трогаем владения Русско-американской компании, вы - Канаду…
        Хороший договор заключили британцы. В Ванкувере солдат меньше, чем на Аляске. Чего не учли, так того, что флаги РАК заплещутся над Сан-Франциско и несколькими городками поменьше. А в ответ можно лишь по традиции атаковать Петропавловск. Который, как и в Крымскую, пришлось эвакуировать.
        Попов где-то даже монитор достал! Там это - сила. Здесь… Здесь, слыша о подвигах товарищей, молодежь рвется под британские и французские пушки. Ну, за ними присмотр есть - геройствовать без нужды не будут. А что делать с царенышем в Чарлстоне? Копытов, кстати, большой молодец, надо поддержать его последнее представление. Дорос до ранговых погон, дорос! Придумал верно: оставил мальчишку ремонтировать разбитый вдребезги фрегат. Белый крест на шашку он заработал, корабль, хоть и в ремонте, - на плаву… В городе - добрые знакомые. Чего бы не служить спокойно?
        Нет. Сначала он срезает фрегат до корвета, - он мичман, ему и так и так много, а как отчитываться в Петербурге? Этого-то виноватым не выставишь. Потом участвует в какой-то заварушке прямо в гавани, лезет с деревянным кораблем на броненосцы. Хорошо, жив. Из Ричмонда отзываются восторженно! Потом начинает ходить через блокаду, на крейсерство. Хорошо? Плохо! Обычный крейсер машину пускает, когда нужно кого-то догнать. А этот и мачты срезал. Потому он снует через североамериканские эскадры, как челнок, туда-сюда. То, что в Кронштадте и Петербурге люди седеют от одних мыслей, что придется явиться перед монаршие очи с сообщением о гибели сына… А кто виноват?
        Все Николай Карлович! Секретность развел. Капитаны и команды не знали, что в Америку идут. А знали б, Алексеева удалось бы аккуратненько выдернуть… Увы! Теперь, по сведениям, «Александр Невский» в доке, его бронируют. Если судить по срокам работ Балтийского завода, полгода провозятся. И хорошо. А пока закончат, в Чарлстон прорвется из Архангельска клипер с новым командиром броненосного крейсера. Ну не лодкой же классифицировать корабль о дюжине тяжелых орудий! А новый капитан за Алексеевым присмотрит.
        Адмирал рассматривает стальную гладь Невы. Доволен. Так все продумал! Не догадывается, что бронировку «Невского» Юг - всем миром, это единственный корпус и машина такого класса, которая у них есть, - закончит меньше чем за два месяца. Могучий корабль отправится в поход, и новый рейд не станет рутинной операцией по истреблению северных угольщиков!
        Глава 5
        Броня на броню!
        На этот раз «Александр Невский» входит в бухту днем. Линия блокады отнесена от причалов на двадцать миль. Боятся! Не русского крейсера - лодок Ханли. Новая модель, у которой винт вращают не люди, а сжатый воздух, как раз столько и проходит. Но ведь надо еще вернуться!
        Так что ловчая сеть блокады близ Чарлстона - тонкая и дырявая. А если и попадется навстречу чужой корабль, горн пропоет боевую тревогу - и крейсер охотно продемонстрирует богатырскую силу. Равных ему здесь нет. На британских фрегатах, отправленных ловить «Невского», нет брони. Мониторы северян? Вот следы от недавней встречи: вмятины, есть и пробитие первого слоя. Но внутрь каземата - ни осколка, ни щепки. Даже увеличенными зарядами стрелять не пришлось, зато башня монитора стала не просто сыром, а сыром эдамским: с большими дырками! В кают-компании обсуждают казус: когда принятых со шлюпок янки пересчитали, оказалось, что потерь у них не было. Царапины и легкие контузии не в счет. И это при том, что дырок в броне удалось наделать никак не меньше пяти десятков. Везунчики! Главное же - пока возились с монитором, конвой спрятался за береговыми батареями. И в этом виноват не храбрый эскорт, а командир крейсера. Надо на стене каюты написать: «Пока на дистанции огня есть хоть один транспорт, все снаряды - ему».
        Нет худа без добра - расправа с настоящим «диктатором» тоже должна принести пользу. Корабль проверен боем с броненосным противником. Экипаж приобрел уверенность. Повреждения - устранимы, впереди - разрушенный, но не побежденный форт Самтер. Там, среди груд кирпича и камня, прячутся семидюймовые пушки. Конфедеративный стандарт!
        «Невского» здесь знают и любят, Андреевский флаг - «северный крест», как его прозвали южане, - знают. Над фортами острова Салливен мелькает слепящая звездочка гелиографа. Пароль. Сигнальщик, не высовываясь из рубки, чуть поправляет угол собственного зеркала, ловит солнце, споро щелкает решеткой. Точки, тире… Отзыв. Приветствие. «Добро пожаловать домой!»
        В кильватере, как привязанный, держится «Буслаев». До пирсов еще полчаса - если идти экономическим. Но к чему жалеть уголь на последних милях? Потому корабли вернутся на несколько минут раньше. Машинам - стоп. Теперь - госпожа инерция массы, а масса у крейсера, даже выжравшего почти все топливо, никак не меньше четырех тысяч тонн. Сказываются былые тренировки в гавани - возвращаться с рейда приходилось каждый день. Зато теперь - нос замер в считаных дюймах от причала, на берег летят швартовые концы. Глупая лихость? Тренировка? Просто знак, что в порт вошел достойный представитель великой морской нации?
        Конечно, можно было бы встать и зрелищней: с машиной на полном до конца, с водой, вскипающей за кормой от реверса… Но есть такое слово: кавитация. Такое упражнение способно повредить винт, шестерни привода и, главное, машину. Винт - это медь и долгие недели, если не месяцы, ожидания заказа из Ричмонда. Шестерни может починить завод Уэрты, но - вместо пушек. А машина… Ее восстановить некому. Так стоит ли могучему крейсеру мучиться одышкой? Может быть, на «Виргинии» именно долихачились? Право, странно - первый южный броненосец при постройке располагал машиной в состоянии, близком к идеальному. А все отчеты о бое пестрят упоминаниями о поломках в сердце корабля.
        На пирсе… празднично. Оркестр слегка запыхался, но «Боже, царя храни» исполняет вполне прилично. Своим крейсерам они играют «Боже, храни Юг». Мелодия одна и та же, позаимствованная у англичан. Теперь можно сказать - трофей.
        На берегу… Дэниэл ла Уэрта, другие моряки конфедеративной флотилии. Знают, за чем явились. Кормовой флаг монитора! Согласно обычаям войны в Америке, полотнище будет торжественно разорвано в клочья. Корабль сдался, пусть и тонущий - значит, его знамя обесчещено, и новые мониторы, что готовятся к спуску на стапелях Севера, не получат имя погибшего.
        А вот и неожиданность. Посланник Стекль! Тоже встречает. Вряд ли он явился из Ричмонда только для того, чтобы поздравить экипаж с успешным возвращением из боевого похода. Славного похода, нужно признать. Полдюжины угольщиков, монитор - семидюймовки действительно неплохо берут одиннадцатислойную броню эриксоновских башен, войсковой транспорт, успешная перестрелка с тремя британскими фрегатами - как только те убедились, что «Невский» бронирован, отступать пришлось иной стороне. Британцы вовсе не стремились на таран или в ближний бой. А слова посланника и вовсе радуют:
        - Командование Конфедерации официально уведомило меня, что военные силы Союза оставили несколько важных пунктов на побережье. Рад поздравить, господа: деятельность вашего корабля оказывает стратегический эффект на театр борьбы наших союзников, что весьма способствует русской дипломатии…
        Перед старшими офицерами посланник держит речи поскромней:
        - Да, северяне оставили несколько баз на территории Конфедерации. Явно из-за проблем со снабжением. Но, уходя, они аккуратнейшим образом убрали за собой. Например, адмиралтейство в Пенсаколе теперь - просто гладко выметенный плац. Это еще далеко не поражение - просто соответствующую зону патрулирования принимает на себя ямайская эскадра Королевского флота. И все же это отвлечет некоторые силы из Европы, то есть от России…
        С глазу же на глаз Эдуард Андреевич и вовсе теряет кураж. Зато доверительно цапает за локоток, преданно смотрит в глаза, как могут разве собаки и дипломаты.
        - Евгений Иванович, - говорит, - приказывать вам не могу… Никто не может, кроме государя императора и капитана Копытова, а тот, если верить газетам, вообще крутится возле Цейлона. Но могу кое-что рассказать - а что делать с информацией, решать вам. Начну с того, что, подвизаясь на североамериканском поприще много лет, я обзавелся некоторыми источниками информации… не вполне светского характера, но весьма точными. Некоторые из них ведут в Вашингтон. А некоторые - через Вашингтон! - в Ричмонд. Грубо говоря, я знаю, что те знают, что эти знают… Не всё, но многое. И среди этого многого я обнаружил то, что может быть чрезвычайно интересно вам, Евгений Иванович, и полезно нашему многострадальному Отечеству…
        Про отечество, что характерно, распространяется урожденный австрийский подданный. У конфедератов тоже что ни огнеед, то родом с севера… Но - почему нет? Тем более, его должность вовсе не требует класть живот, а вести приятный, гладкий, как морская галька, разговор. Херес - точнее, трофейное шерри, англичане отчего-то поменяли первую букву в испанском слове - сам льется в рот, сосновое кресло, по конструкции - вылитый лафет мортиры, уютно поскрипывает.
        Впрочем, посланник ароматный напиток не столько пьет, сколько дегустирует, оттенки тонкого вкуса и запаха приправляют беседу. Так можно контролировать - не собеседника, себя. Кроме того, бокал - отличное средство занять суету рук, а полный бокал - гарантия того, что тебе не плеснут чего покрепче. Этому стоит поучиться.
        А еще Эдуард Андреевич рассказывает весьма интересные вещи. И если агентурная разведка - шпионство презренное! - приносит такие вести, значит, не зря порядочный человек марал руки много лет кряду.
        Итак, Петр Великий и Александр Суворов были правы. Союзник - не свой, всегда себе на уме. Вот конфедераты - милейшие люди, и дерутся неплохо. Но что творит их правительство? Заключает тайный договор с императорской Мексикой о взаимной гарантии границ. Формально - с нейтральным государством. На деле - с оккупационным режимом, сидящим на чужих штыках. Французских. Да, южанам никак не нужен лишний фронт. Так что - сошло бы. Только вот Стекль уверяет: сразу после подписания договора не меньше половины лягушатников погрузятся на корабли. Русской же армии совсем не хочется увидеть, к примеру, Иностранный легион - в Валахии.
        Поэтому «Александру Невскому» было бы очень уместно сделать то, что небронированные корабли исполнить не могут: сорвать договор. К примеру, хорошая демонстрация с обстрелом мексиканских портов могла бы убедить Наполеона Третьего, что южане договор подпишут - а русских союзников не уймут. И к чему ему тогда злить уже своих союзников сепаратными переговорами, если от них не будет ни малейшей пользы?
        Вообще-то за такое предложение следовало бить морду. Прилюдно. А потом пристрелить подлеца на дуэли за одну мысль о том, что русский морской офицер способен обстреливать порты нейтрального государства. Увы, второго Стекля никак не имеется. Так что приходится в воображении умыть руки, стряхнуть тяжелые грязные капли… Руки, однако, изобразили жест прямо перед носом дипломата.
        - Да, мерзко, - отозвался тот, - но в истории есть, знаете ли, интересные примеры. Вот, например, рейд Горацио Нельсона на Копенгаген. Никакого объявления войны! Только внезапный огонь сильнейшего флота мира и, в дополнение к сотням орудий, торчащих из бортов, - ракеты. И что в итоге? Колонна на Трафальгарской площади.
        - Дурной памятник дурному человеку, - процитировал Алексеев. - Знаете, Эдуард Андреевич, я рад, что не нахожусь на посольской службе. Это, очевидно, не мое призвание. Но я попробую что-нибудь придумать.
        Увы, что-нибудь придумать, не зная ни сил противника, ни сроков, ни портов отправки, не получалось. А идти громить все, что в состоянии плавать… И посоветоваться не с кем. Что скажет Адам Филиппович, ясно наперед. Николай Федорович с ним согласится, но по другой причине. У одного личная честь превыше всего, у другого честь Родины и флага.
        А тут вестовой… Приглашение. Генерал Борегар желает что-то обсудить. Отлично! Возможно, оказывая небольшую услугу союзникам, удастся отвлечься от черных мыслей о грызне наверху. Уж Густав-Тутан - без Пьера, это имя командующий обороной Чарлстона отчего-то не любит - человек ясности кристальной. У него всегда есть план, который назавтра сменится другим, не худшим… Иногда такая перемена и за час происходит! Но если идея достаточно хороша, она имеет шансы прожить достаточно долго. Такой вот отбор, почти дарвиновский. Что хорошо - по настроению генерала легко судить, на какой стадии пребывает идея. Сейчас, например - план явно на восходе. Борегара распирает энергия, он любит весь мир - даже врагов, которые, конечно, не устоят и сыграют в поддавки…
        Сегодня его благодушие просто безгранично: он протягивает обеими руками кобуру с револьвером, о котором по континенту только что сказок не рассказывают. Револьвер «Ле Мата»!
        - Из последней партии, - объясняет Борегар и приглаживает усики а-ля Наполеон Третий, - едва успели привезти из Франции до внезапной ссоры… Это всё коварные островитяне! Им только дай стравить приличных людей между собой. Но дело не в этом. Коммандер, вам удалось резко ослабить блокаду побережья, и это не должно остаться без награды. Ваше правительство далеко, наше возмутительно неторопливо. Потому - не откажитесь принять, в знак дружбы и боевого братства. Я слышал о попытках абордажа со стороны янки и решил, что эта машинка вам может сослужить недурную службу!
        Разумеется, сразу потащил стрелять. С особым удовольствием продемонстрировал работу нижнего ствола, бьющего картечью.
        - Хороший сюрприз, а в корабельной тесноте от такого не увернешься. Подозреваю, что у Семмса такого не было, иначе он подавил бы мятеж… Ну, хорошая штучка?
        Алексеев искренне согласился. Оружие ему понравилось. Генерал же немедленно напустил на себя таинственный вид.
        - Очень рад! Увы, покаюсь - этот великолепный револьвер всего лишь повод поговорить на стрельбище, без лишних ушей. Как вы знаете, я креол. Человек с французской кровью, рожденный в Америке. Вот именно, я в первую очередь гражданин своего штата, но кровь и язык помогают завязывать связи. Француз всегда предпочтет иметь дело с человеком, общим ему по языку и равным по культуре. Дружба же чувство прочное, и не всегда его разрывает объявленная правительством война… Иными словами, коммандер, я кое-что узнал, и это должно оказаться вам полезным. Я некоторое время колебался, ведь разгласить полученные в конфиденциальной беседе между добрыми друзьями сведения - неприлично. Но когда я увидел, как этот боров Стекль пытается толкнуть вас на верную гибель, я решил: один друг не должен обижаться, если его слова спасут другого моего друга.
        Обычно Алексеев не без удовольствия отдавал должное галльскому витийству. Но теперь пришлось встрять:
        - Этот «боров» - русский дипломат, ваше превосходительство!
        - Да, разумеется! Простите, не желал затронуть ваши патриотические струны. Но вот не смог удержаться! Он ведь искренне думает, что он хитрый паук, сидящий посреди паутины, - а на деле Стекль всего лишь прилипшая к нитям жертва, которую настоящий паук не жрет лишь из желания приманить добычу покрупнее. И эта добыча - вы, друг мой, и ваш корабль! Видите ли, мой источник сообщает, что у Метамороса вас ждет засада. Достаточно сильная, чтобы уничтожить «Невского». Мой источник промолчал бы, но ему довелось видеть нашу армию в деле, и он догадывается, сколько вы сумеете натворить. В общем, он будет весьма рад, если «Александр Невский» предпочтет уцелеть. Это и в интересах Конфедерации, и, в конечном счете, России и вашем. А Франции потенциальные потери англичан и янки, в общем-то, безразличны. Кроме того, говоря начистоту, армия Второй империи не слишком покрыла себя славой… и ей вовсе не улыбается отдать все лавры флоту. Иными словами, наши враги грызутся, и это наш шанс! Сначала выжить, потом победить. Я, разумеется, не могу вам приказывать, но я вас предупредил. Прочее - на ваше усмотрение.
        Борегар замолчал и не без интереса смотрел, как спрятавший руки за спину, нахохлившийся, будто от холода, русский офицер расхаживает вокруг. Но вот кисти снова сложены на груди, и по виду вновь - бодр.
        - Спасибо, ваше превосходительство. Непременно учту при планировании операций!
        Да, этот учтет. Мышление у него быстрое и острое… И пусть возвращается живой! Единственный способ для Густава Тутана Борегара иметь такого ученика, что догонит и пойдет дальше, и не ревновать его к фортуне и славе - выбрать моряка. Да и что славы в том, что лев воспитает львенка? А тут кит! Кит-убийца, джентльмен в черно-белом… Да, на русского моряка похоже!
        Борт покрыт лесами. Вот оно, преимущество брони из полос: для ремонта даже в док заходить не нужно. Рабочие облепили выбоины, как муравьи. Разбирают броню, восстанавливают дубовую подложку. Стучат топоры, гремит клепка. Дерево и железо, прошлое и будущее - рядом, в одном корабле…
        И - девушка в сером. Сама… нет, навестить Уэрту он собирался. Но…
        - Michman Алексеев! Мне нужно с вами поговорить, Evgeniy Ivanovich…
        Он как друг семьи и сотрудник погибшего отца давно стал для нее мистером Алексеевым! Изредка мелькает даже не вполне приличное «Юджин» - что делать, если люди способны понять, каково это - терять близких, и не сметь обернуться, прервать работу… Боевую. Спасательную.
        У него на «Невском» погибли только друзья… но ведь и они оставили в сердце пустоту. У Берты погиб отец. Ей было неизмеримо хуже. Она девушка - а реветь смела разве в подушку. Все, чем смог помочь Алексеев, - правильно помолчать рядом, через очередную кальку. Бдение по умершему - испанский обычай, это он узнал потом. Никто не говорил ни слова - кроме чертежей.
        Сначала была схема бронирования «Невского»… а потом Берта принялась разворачивать другие. Ствол трижды усиленной семидюймовки. Новый практический снаряд с поддоном из мягкого дерева и распорным клином из дуба. Как ни смешно, дерево не так уж плохо заменяет в нарезах медь. Точность таких снарядов куда выше, чем у простых болванок, только вот банить стволы приходится после каждого выстрела. Для учебы - отлично, а для боя по-прежнему нужна медь. Вот - нормализующий колпачок. Вот - наброски замк? для казнозарядного варианта орудия. Вот разрез - картина разрушения брони под обстрелом разными типами снарядов. Вот - осколочный снаряд, а вот - шрапнель…
        Возможно, девушка и желала возрыдать на широкой мужской груди, да Алексеев знаков не заметил. Да и стало ей чуть легче. Так он неделю ходил к Уэрта - якобы по делам, а вообще - помолчать вместе.
        Да, он был слишком джентльменом, потому, верно, так и остался всего лишь другом. Вон Норман предложил плечико для обплакивания. Берта не воспользовалась, но запомнила, кто вел себя как мужчина с женщиной, а кто - как товарищ с товарищем. Хотя… какая разница? Любовь на войне - глупость. И все-таки у нее изредка проскакивает - то Юджин, то Евгений, то Ойген. То ли товарищ, то ли брат… А тут даже не привычно-повышающее южное «коммандер». Потрудилась поломать язык отчеством…
        - Что случилось, мисс ла Уэрта?
        Она оглянулась, словно…
        - Об этом говорить с вами должен был брат… но письмо морского секретаря, разумеется, шло через меня. Потому… Дэниэлу было бы тяжело об этом говорить даже просто союзнику. Мистер Алексеев… Письмо подписано мистером Мэллори, но по стилю судя - а я его хорошо изучила, написано президентом… - Берта помотала головой. - Я не о том. Надо коротко. Они там, в Ричмонде, знают о том, что предложил вам Стекль. Они понимают, что в интересах России сорвать перевозку французских войск из Мексики в Европу. Они не знают, насколько на самом деле тяжела или легка обстановка на Рейне и Дунае. Зато они знают - если французы ударят из Мексики в Техас, рухнет вся Конфедерация к западу от Миссисипи. Насколько это правда, не знаю. Но они желают, чтобы вы знали: если Конфедерация рухнет, враги России получат не десятки, а сотни тысяч врагов на европейский фронт. Возможно, у нас в Америке не слишком умелые солдаты и генералы, но их у Линкольна много. Они…
        Берта ударила затянутым в перчатку кулачком по броневому борту. Хорошо, с разворота. Тяжелые волосы на мгновение подались вверх и вбок.
        - Что у вас с ухом?
        - Неважно! Они… Они там все… - не положенные леди слова застряли в горле, - глупцы. Думают, что можно победить людей, решивших стоять до конца. Потому… Я исполнила неприятный приказ, Evgeniy Ivanovich. Передала, что просили. А вы на эти слова не оглядывайтесь!
        Развернулась… Резко. Да уха почти нет! Выглядит… она права, неважно.
        Важно, что каждый француз, вернувшийся в Европу, получит шанс убить русского солдата. Каждый француз, оставшийся в Мексике, получит шанс убить солдата Конфедерации.
        Выбор ясен… но союзники дышат на ладан. Не врут! Алексеев охватил руками голову. Именно знакомство с Бертой позволило ему заглянуть в статистику. Такого не подделать… просто не додуматься. Конфедерация перекрыла любые теоретические пределы мобилизации в четыре раза - и все еще не голодала и продолжала сражаться. Россия, увы, на такое близко не способна. Даже под железной рукой Николая Первого - она не выдержала и десятой части той нагрузки. Да и в эту войну… И миллиона не мобилизовали - беспорядки. Хуже, чем янки.
        Но именно потому лишняя соломина на хребтине империи вовсе не нужна! Там и так рядком бревна: Дунайский фронт, Балканский, Кавказский, Персидский, Шведский, Северный. Хорошо, Попов на американском Западе так англичан развлекает, что у них ни сил, ни времени не остается ни на набеги к Камчатке, ни на блокаду Аляски.
        И вот теперь мичману придется решать вопрос, который тяжел был бы и для канцлера. Или… Великого князя. Евгений криво ухмыльнулся. Эта гримаса у него прежде никогда не выходила. Как ни поступи, слухи пойдут. И, хочешь не хочешь, старшего начальника нет. Переложить груз не на кого. Что ж, не впервой простому русскому офицеру держать судьбу империи на плечах.
        Что ж, да будет так. Всё - на себя. И всё - на «Невского». Он крепкий корабль, не такое вынесет. Команда… Им нужно сказать. Все? Почти все. Убрать грязь, не более того. Но это - после выхода в море. А до этого мы просто готовимся к походу. Очередному. Рутинному.
        Снова сверкающий огнями зал. Драпировки собирали по всему городу. Поторопился Римский-Корсаков насчет утраты интереса к музыке, поторопился. Рояль под тонкими пальцами Берты ла Уэрта гремит «Невским полонезом». На крупные произведения у мичмана нет времени, но те, что выбегают из-под проснувшегося пера… Не верится, что веселая музыка написана человеком, еженедельно ставящим голову на кон. Да хотя бы слышавшим слово «война». А Николай только руками разводит, будто в чем-то виноват - мол, пишется только это. Впрочем, сегодня будет что-то новенькое. Берта придирчиво рассматривает ноты, словно это чертеж новой гранаты. «Я не знаю, насколько хорошо это взрывается, но у меня нет лишних станков. Придумывайте деревянный корпус. Поражающую способность нарастим, поместив в него немного картечи…» И ведь придумывают!
        - Коммандер Корсаков, такое не следует играть с листа. Тем более, у меня теперь слишком мало практики. Чтобы разучить такую пьесу, нужно время… Быть может, вы сами?
        Николай все понимает. Завод… Берта выкроит время - урывками, в течение месяца или около того. За это время он уйдет в новый поход. А так хочется увидеть реакцию публики сейчас! Тем более что из похода можно и не вернуться. Да и от просьб не отвертеться.
        И вот зал наполняет музыка… Совсем другая.
        Чего в ней больше? Гордость, надежда, боль. Неостановимая, неудержимая мощь, рвется из-под клавиш - в море. Терзать врага клыками семидюймовок, бить в борт шестовыми минами, просто таранить - во всю мощь машин, перемноженную на инерцию тяжелого корпуса. Но при этом - выжить и взять курс домой, потому что на берегу - ждут. Не выйдет - уходить под волны с развевающимися флагами, потому что возвращение с позором немыслимо. Ни для уходящих, ни для провожающих.
        «Прощание с крейсером»… Да, так и придется идти… Меж двух путей к бесчестью выбирать третий, ведущий к гибели. Затих последний аккорд.
        - Мистер Алексеев, а вы, оказывается, не способны чувствовать музыку!
        Люси Холкомб смотрит серьезно и сочувствующе.
        - Почему, миссис Пикенс?
        - Потому что вы улыбаетесь.
        Остается пожать плечами.
        - Николаю не говорите. Я очень рад, что он, найдя себя на флоте, не забыл прежнего увлечения. Может быть, оттого и не слышу самой музыки - мне довольно того, что он пишет. А чувствователи найдутся… Видите Адама Мецишевского? Вот уж кто на небесах!
        А как не быть на небесах? Музыка, сочиненная товарищем, - прекрасна, но весть с Родины стократ милей. Его помнят! Ему пишут… Несмотря на все мятежи и войны. Нет, прямо сейчас он читать письмо не будет. Потом. Когда можно будет остаться наедине с листом бумаги, словно с далекой невестой. Может быть, когда в ушах смолкнут зовущие к смерти и славе аккорды, он сможет расслышать шепот милой!
        Ремонт окончен. Рука мисс заместителя директора в руке русского коммандера. Он только легонько сжимает пальцы. А мог бы и поцеловать…
        - Благодарю вас. Корабль как новый!
        Берта начинает отвечать… на полдороге понимает, что английский для таких выкрутасов не годится. Приходится переходить на немецкий и испанский. Которые мистер Алексеев тоже немного знает… и это хорошо.
        - Исполняйте свой долг, сэр. И… не оглядывайся! Помни: что бы там ни было в Техасе, Чарлстон выстоит. Мы будем ждать.
        Рука взлетает к полям шляпы.
        Вот и все, что она может себе позволить, зная, что предстоит кораблю. И еще смотреть, как прямая спина удаляется во тьму вместе со шлюпкой. Он, и правда, ни разу не оглянулся. Как положено капитану, стоял в рост, не шевелясь. А она ни разу не взмахнула шляпой. Хочется - размахивать и кричать. Нельзя. Блокада! Нужно тихо. Сегодня «Александру Невскому» не до заурядных стычек. Приходится идти домой…
        Мама, конечно, будет против.
        - Завтра тебе с утра в контору. Может, поспишь?
        Но руки ложатся на клавиши. Конечно, даже открытое окно не донесет звуков до выхода из бухты. Но Берте-то какая разница? Она провожает крейсер и его командира. Здесь и сейчас…
        Растаяли в ночной тьме форты, но в ушах почему-то стоят звуки рояля, крутятся слова, которые начал набрасывать один из механиков. «Валькирии любят смелых…» Да, нордическая мифология сейчас в моде, спасибо Вагнеру. Но лейтенанту Алексееву не нужна любовь языческой похоронной команды. Ему довольно девушки в сером. Такой, какая есть. Всей, до кончиков перепачканных чернилами пальцев и уха, с которым произошло что-то нехорошее. Верно, пушку разорвало на полигоне… Впрочем, об этом следует забыть - до возвращения. Если придется вернуться.
        С утра, по склянкам - общее построение. Молодой, но проверенный походами командир, подобно Суворову, у которого всяк солдат должен знать свой маневр, объясняет обстановку - для всех, от юнги до старпома. Кому нужны детали, уточнит отдельно.
        - Этот поход - важен. Все, что было прежде, - подготовка. Разведка доносит: в порту Метаморос происходит погрузка французских войск на транспорты. Их хотят привезти в Европу и бросить против наших братьев-солдат на Дунае. Можно было бы сорвать им сосредоточение транспортов, но - Метаморос выбран не случайно. Тогда французы начнут наступление в Техас против наших союзников, а тем тоже нелегко. Перед выходом конвой получит эскорт. Эскорт рассчитан на то, что мы не рискнем атаковать: это несколько броненосцев. Но мы не будем выбирать между гибелью русских солдат и предательством союзника. Мы поступим единственным достойным для русского моряка образом. Невзирая на численность эскорта, перехватим конвой после выхода в море и уничтожим его в морском бою…
        Никакого «ура». Простое, деловитое молчание. Вечером рядовым - двойная винная порция. Офицерам - размышления. До района перехвата еще далеко. Вот и гадают, с кем доведется встретиться. Иные, конечно, лишний раз перепроверяют боевой пост.
        Но командиру никуда не деться от попыток угадать врага.
        Итальянский флот ушел на дно, не выходя из Бриндизи, русский Балтийский жив-здоров, но носа дальше Маркизовой лужи не высовывает, прусский… он есть? Итак, что в этих условиях французы могут послать в Мексику? Все, что вздумается. Но один корабль - вряд ли, слава у «Невского» достаточно грозная, да и, если верить Борегару, многие во Франции предпочли бы запугать русских без боя… вот уж что не выгорит. Хватит. Теперь не Крымская! Итак, по меньшей мере два корабля, мореходных - лучше однотипных. Из этого и стоит исходить.
        Итак, что есть под рукой у адмиралов Наполеона Третьего?
        Класс «Мажента». Хорошие, сильные корабли. В море себя ведут отлично. Толстая, по европейским меркам, броня. Французам не приходится наращивать толщину из соображений дурной металлургии. Пушки в два ряда, по пятьдесят две на корабль. Похожие были на «Невском» до переоборудования. Даже по старой классификации эти броненосцы можно с натяжкой назвать линейными кораблями. С учетом защиты - красивейшие и сильнейшие в мире. А еще на них удобные капитанские и адмиральские апартаменты. То есть они попросту просятся в дальний поход. Правда, это для русского флота переход через Атлантику дальний. Для французов - рутина, для британцев - почти каботаж.
        Так, теперь недостатки.
        «Маженты» больше русского рейдера в полтора раза… а вот машина собственной, французской постройки ровно той же мощности, что и английская на «Невском». То есть хуже при равном обслуживании, а Николая Федоровича тут не обойдешь. Кажется, не зря морское ведомство извело на эту машину сотни тысяч фунтов. Пушки - много, но слабые, с первого раза броню не пробьют точно. Шанс на победу только при таране или в затяжном бою, а уступая в скорости, нельзя надеяться ни на то, ни на другое. Французы обязаны предполагать, что русский крейсер, едва завидев такую силищу, переложит рули и уйдет, как от стоячих. Конвой, конечно, цел останется, но шанс утереть союзникам нос - пропадет. Многим во Франции срочно нужен успех, но мексиканские полки вовсе не дают гарантии успеха на Рейне или Дунае.
        Нужна победа на море…
        Значит, тип «Мажента» - хороший корабль для миссии, но не идеальный.
        Что есть еще?
        Старички. Первые мореходные броненосцы мира. Тип «Глуар». Они слабей, в тридцать шесть пушек, но быстрее. И их много. Можно отправить к берегам Мексики сразу три. По огню выйдет то же, что и с «Мажентами». По броне чуть хуже, но для трижды укрепленных семидюймовок Уэрты - разницы никакой. Скорость… они тоже примерно одинаковые! Но «Глуары» старше, машины изношенней. Значит, и скорость и удобство говорят в пользу «Мажент». Что ж, возможность проверить умозаключения предоставится, и скоро.
        Но сначала нужно отобрать у северян ходкий угольщик…
        Ожидание - штука неприятная. «Буслаев» - под конфедеративным флагом - ходил к Метаморосу, проявлял естественный интерес и необычайную наглость. Николай вообще желал устроить минную атаку, и отговорить не удалось. Пришлось приказывать.
        - Мичман Римский-Корсаков!.. - и так далее. Пришел в чувство, работает хорошо.
        Французы там, грузятся. Сорвали все графики, и «Невскому» приходится дрейфовать с едва прогретыми машинами, тратить уголь, скаредно считая каждую лопату: вот эта на бой, а эта на обратный путь. Трофейный угольщик давно отпущен.
        В ящике стола - письмо. Извинения перед Адамом. Если конвой перехватить не удастся, командование «Невским» переходит к нему. Подарок генерала Борегара проверен, перебран, вычищен. Пригодится при абордаже? Нет, с появлением скорострельных митральез попытка абордажа есть попытка самоубийства. Вот для этого - пустить пулю в лоб - «Ле Мат» подойдет не хуже любого другого револьвера. Если конвой благополучно минует засаду, он, Алексеев, жить не сможет. Получится, пытался вылезти сухим из воды, а нырнул с головой. Хотел остаться чистеньким перед всеми и в результате предал своих. Джефферсон Дэвис прав: если рухнет Трансмиссисипи, остальные фронты Конфедерации посыплются следом, и войско Макклеллана может увидеть поля Фландрии или венгерскую пушту… Но это все - когда и если, а двадцать тысяч французских солдат готовятся к отплытию сейчас. Потому… Зарядить камору под курком? Пожалуй, нет. Если что, повернуть барабан недолго.
        Кажется, враг атаку на порт не то что ждет - провоцирует. Корветы отгоняют приставучего разведчика с ленцой, словно от мухи отмахиваются. Войска поднимаются на транспорты с торопливостью заартачившегося мула.
        - Вашбродь, на марсе «Буслая» читают.
        Значит, вернулся. Раненько… Но первые же сигналы приводят в замешательство. Потом на борт, по старой привычке, влезает сам капитан верткого суденышка.
        - Порт Метамороса пуст. Ни трампов, ни эскорта. Нас объегорили!
        Скорее, обниколаили, но это мог бы сказать вслух гардемарин-однокашник, а не командир маленького соединения. Сам не пускал в разведку ночью. Вот французы и вышли в темноте, тихо… Все верно. Раз решились идти - для них главное не морской бой, а солдаты на Рейн и Дунай. Теперь они рисковать не желают. А придется.
        У конвоя парадный ход шесть узлов. «Невский» и «Буслаев» могут сутками держать вдвое больше. Понятие кривой преследования известно. Риск упустить врага есть, но небольшой… Только топлива жалко до зубовного скрежета!
        Адам Филиппович Мецишевский докладывает из резервной рубки о готовности перехватить управление, если с носовой что случится.
        Из боевой рубки ничего не видно. Но с марса докладывают: «Буслаев» видит противника, отходит назад. Вот он, занимает позицию пеленга чуть позади по правому борту. В бою будет прятаться за непробиваемый каземат. Его дело начнется, если конвою будет отдан приказ о рассредоточении. Зато все ясно. Туман рассеялся, игра началась. Никаких больше «я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь…» Теперь - грохот машин и орудий, маневры и контрманевры.
        «Глуары». Три. Невысокие мачты, почему-то все с прямыми парусами - а совсем недавно, казалось, в голову гардемарина Алексеева вбивали: «Глуар» несет вооружение барка… И очертания носа немного другие. Значит, что-то новенькое, и чего от этого новенького ждать - неясно.
        Отступать некуда. У французов за спиной конвой, честь и карьера. Алексеева в каюте ждет дареный - словно с намеком - «Ле Мат». Или-или. Победитель получает все. Трескучие журналистские фразы, но на сей раз каждая из них правдива.
        Потому внимания на чужие броненосцы - не обращать! Весь огонь пушек, всю силу машин - транспортам. Вражеские броненосцы выходят на дистанцию огня, ядра бьют по каземату градом. Ничего, ученые! Дураков, что прислонились бы к толстой деревянной подкладке, - нет. А прежде бывали. Отбыли в лазарете контузию, встали в строй. Пока ничего страшного нет - по «Невскому» бьют круглые ядра. Такими мог стрелять прежний «Невский», а его орудия рассчитаны на броню британского «Уорриора». Скорее всего, и французы могут пробить четыре с половиной дюйма сплошной катаной брони. В каземате «Невского» - восемь, но слоистой, более слабой. Выдержит ли? Или, точней, как долго выдержит?
        Рявкают погонные орудия. Попадание, опять номер два, меткая-чиненая! Пароход с войсками окутывается дымом, спускает флаг… И что с ним делать? По международному закону следует немедленно прекратить огонь, остановиться. Выслать шлюпку с десантом… На худой конец, пройти борт о борт и, взяв слово с капитана, что он сам придет в Чарлстон и сдастся, оставить корабль в покое. И французам, в отличие от американцев - что северян, что, увы, южан, верить будет можно. Только останавливаться или менять курс - нельзя. Иначе уйдут другие. Да-с, полез в политику - плати своей честью… В конце концов, «Ле Мат» никуда не денется, а сине-красные полки не должны попасть на Рейн!
        - Не вижу сигнала, - объявил Алексеев, - никак не рассмотрю… Бить, пока на дно не соберется!
        А один из сторожей лезет на таран. Значит, руль вправо, до упора. Машинный телеграф на самый полный. В трубу - спокойное:
        - Таран. Машину не жалеть!
        Такова судьба механиков. Не знать, что происходит наверху - только давать мощность, что бы ни произошло, и быть вечно виноватым в том, что не хватило одной лошадиной силы на одну минуту… А если все пройдет гладко, никто особо и не поинтересуется, чего стоило выжать из машины все возможное и чуточку сверху.
        Алексеев все-таки поинтересуется. Потом. После боя. Если будет кому интересоваться и у кого. А теперь он сказал главное. Таран. Значит, в топки летит ветошь и льется масло. Такое же масло, только ледяное - на подшипники. Мощность на индикаторах медленно, но верно ползет от максимальных проектных четырех тысяч лошадиных сил к четырем с половиной. И тут корабль вздрагивает всем корпусом… Это еще не таран, это лишь попадание. На телеграфе выскакивает странное: «Самый малый».
        Слова, что рвутся в переговорный раструб, в истории подкорректируют. Нет, их просто не запишут - ответа нет, труба мертва. Корабль снова трясет. Мечется огонь в лампах. Приходится принимать решение самому. А что думать? Раз таран, значит, полный до такого удара, что свалит с ног. Котлы бы не сдвинуло…
        Одиночным кораблем нанести удар сохранившему управление врагу нелегко. Вот результат всех маневров - две батареи, борт в борт, как в славные времена Ушакова. Летят щепки и осколки. Но что за вред от сплошного кованого ядра? Не повезло - подбита пушка, лафет заклинен. На шестнадцать железных шаров «Невский» отвечает шестью снарядами. Теми, на которые конфедераты, плача, переводили сталь и, что страшней, ресурс станков - сначала вытачивали корпус болванки снаружи, а потом, почти как пушку, высверливали полость изнутри. В этой полости ждут команды ударного взрывателя пятьдесят фунтов пироксилина.
        Залп! Борт француза пробит, видны аккуратные дыры… Неужели это все? И взрыватель… Выставлен на пять секунд!
        Из портов француза вырывается пламя. Корабль рыскает на курсе. Из-за плеча звучит почти просительное:
        - Только добить…
        Искушение велико, так что подарок Борегара - к месту. Напоминать о судьбе забывших долг.
        - Цель - транспорты.
        На них врагов побольше. И они вовсе не беззащитны. Только дай ступить на берег да ноги размять - разом докажут! Потому охваченный огнем корабль проносит мимо. В трубу летит:
        - Полный. Разошлись…
        Над мачтой одного из целых - и приставучих! - французов вьется сигнал. Раньше не было… Трампы начинают расползаться в стороны. Значит, это «конвою - рассредоточиться»? Что ж, половина дела сделана. Теперь нужно успеть убедить побольше транспортов, что им в одиночку ни до Европы, ни до той же Ямайки не добраться. Обратно в Мексику или на дно!
        Что ж, пушки работают. Зато рукоять телеграфа ходит слишком легко, да и Николай Федорович прекратил лаяться. Вот и хорошо. Ситуация штатная, не хватало от куска гнутого железа зависеть! Кроме команд пожарных и аварийных, на крейсере есть и команды аварийной связи, что устроят живую цепочку между носовой рубкой и машинным отделением и передадут старшему механику, что машину можно больше не насиловать. Просто полный по возможности…
        В дымовой трубе, увы, перфорации любимого французским флотом шестнадцатисантиметрового калибра. Тут и двойной кожух не спасет… Скорость падает. Приходится выбирать транспорт покрупней и надеяться, что остальным для того, чтобы прекратить поход, хватит страха близких разрывов и небольших повреждений. Кроме того, именно теперь приходит время «Василия Буслаева». От корветов он уйдет, транспорты догонит. Броненосцы, увы, остаются разбираться с «Невским», даже горящий держится поодаль. Видимо, рассчитывает потушиться и расквитаться.
        Два целых врага близко подходить опасаются. Даже если видят, что систершип «Невского» пробил, результат никак не прибавляет бодрости. Зато они зашли с наветрия и демонстрируют огонь на рикошетах. Русские тоже так умеют - но не с подветренной стороны и не коническими снарядами! Потому приходится продолжать ставшую привычной навесную пристрелку.
        Доклады о повреждениях стекаются в рубку, как в копилку. Вот рухнул боевой марс. Нет шести человек, а с ними картечницы. Заклинена броневая ставня у одного из орудий. Центральное ретирадное обходится уменьшенным расчетом - в открытый порт залетело ядро, ударило в поданные к следующему выстрелу картузы с порохом. Хорошо, что каждый выстрел подается из-под палубы. Отметить корабельного интенданта приказом, представить к награде. Как его зовут-то? Совершенно неприметный офицер, от повышений отказался… Еще, помнится, чуть не запил после ошибки с зарядами для разорвавшейся семидюймовки.
        Тогда он подал наверх нужный вес, но слишком мелкий порох. Такой дает более сильное давление внутри ствола. Но Адам Филиппович с ним поговорил как человек… а Алексеев потребовал придумать что-нибудь, чтобы подобная история не могла повториться в принципе. Теперь картузы разного веса и разного пороха не только мечены разным цветом, но и хранятся в разных отделениях.
        С кормы несет паленым. Докладывают: все в порядке, всего лишь краска, но дым затягивает в орудийные порты, цели почти не видно. Ответ… французские броневые плиты крепче английских, на двух кабельтовых обычным зарядом не пробиваются! А вечно бить тройным - остаться без пушек. Так что теперь - бомбы, авось разнесут все, кроме брони. И - ждать темноты, а под покровом ночи улизнуть. Соединиться с «Буслаевым»… Тогда и решать: закончилась ли операция, и если да, то чем?
        По палубам, сверху вниз - радостный вопль. На одном из преследователей заваливается мачта. От нее торопливо избавляются, но тут позади вспыхивает зарево. Под громовое «Ура!» рука сама стягивает фуражку. Горящий броненосец не был поврежден легко. Просто команда пыталась отстоять корабль и продолжить бой - до конца.
        Потом расскажут, что, сочтя пожар не слишком опасным и желая продолжить бой, французский капитан слишком поздно отдал приказ о затоплении погребов. Пламя достигло пороха раньше, чем вода. Желая помочь товарищам, корабль погиб - и у уцелевших не хватило духа продолжать бой. Сражение при Метаморосе завершилось.
        Немилосердно жжет тропическое солнце. Над закопченными бортами усталого броненосца - стук топоров. Команда наспех заделывает пробоины, пока - деревом. Корабль идет в Галвестон, единственный порт Конфедерации, до которого хватает запасов угля. Чем интересен порт? Во-первых, это морские ворота Техаса, края мужественных скотоводов, способных десятками противостоять тысячным ордам Санта-Анны. Во-вторых, из него блокадопрорыватели зачастую ходят не в нейтральные порты, а в другие порты Конфедерации. Правда, это в основном правительственные суда. В-третьих, его брали янки… но как захватили, так и отдали. То, для чего каролинцам понадобилась помощь русских союзников, техасцы проделали сами - без броненосцев, без тяжелых пушек. Достойные люди, с которыми весьма интересно будет познакомиться.
        На крыше каземата шепчет песню тропиков теплый ветер, дрожит от жара над покрытыми копотью железными плитами. На крыше броня самая тонкая, всего один дюйм, но по ней звенят башмаками все, кто свободен от вахты и ремонтных работ. Бока каземата прикрыты восемью дюймами, но плиты там точно такие же, только над дубовой и тиковой подкладкой аж четыре слоя - длинными полосами крест-накрест. Там - двухдюймовые плиты встык, самое толстое железо, какое только прокатывают в Конфедерации.
        И какая разница, если недавно ровные бока броненосного крейсера покрыты горелыми пятнами и выбоинами, сквозь которые, словно солома из рваного тюфяка, лезут острые щепы? Внизу-то хуже. Никакая вентиляция не спасает. Железо кусается жаром. Вот потому никаких босых ног, обычных на деревянных кораблях, и старший помощник нарушение обычаев не то что не пресекает - поощряет.
        Сейчас он выкроил минутку и вновь занял пост по боевому расписанию - совершенно пустую резервную рубку. Кому охота жариться в железной коробке? Разве тому, кто не желает чужих глаз. Это у капитана есть личный салон, старшему же помощнику уединение не положено.
        А вот и письмо. То, которое Адам Филиппович Мецишевский перечитывает, наверное, в десятый раз. Пытается отыскать в душе хоть какие-нибудь чувства, кроме смешанного с разочарованием удивления, да горькой, детской обиды. Такой пронзительной, что слезы на глаза не наворачиваются: плакать нужно кому-то, а кто пожалеет, когда самый близкий человек, оказывается, понимает тебя не больше, чем ножка от стула, и куда меньше, чем подушка. В которую ты и разревешься, как только добежишь до кровати.
        Слова. Всего лишь слова, добравшиеся до тебя за тысячи миль, через недобрые моря и перекопанные линиями траншей земли.
        «Если надумаешь вернуться - знай, грязный изменник, удавку для тебя я уже намылила! Ни пули, ни кинжала, ни даже яда ты недостоин… Из-за таких, как ты, Отчизна остается в рабских оковах».
        Бумага бьется в руке плененной птицей. Какая разница? Он знает злые строки наизусть. А капитан, к сожалению, славно выучился читать чужие лица.
        - Дома плохо, Адам Филиппович? Но Варшава же тыл…
        Про то, что из-за этого тыла три континента полыхнули, как чаши с пуншем, не уточнил. И верно - не было бы Польши, нашелся бы другой повод.
        - С родителями все хорошо, - откликнулся Мецишевский.
        Алексеев уловил недоговоренность. Вот холера ясновидящая!
        - А-аа что невеста-а? Ждет?
        Последнее время Алексеев, когда беседует вне службы, растягивает слова. Обычные русские слова, но на тех же звуках, что смакуют в своей речи чарлстонцы. В борта хлещет мелкая зыбь, хлесткая, словно отвешенные узкой девичьей рукой пощечины. Белая кожа, белое платье, белые цветы грушевого сада… Где женщина, где родина? Перемешались. И ведь известно: вернуться, обнять - постучит кулачками в грудь и простит своего негодяя. Что женщина, что страна. Она не виновата. Ее подучили.
        Только капитан Сторм, лев чарлстонских ужинов, прав. Не стоит опираться на хрупкую трость. Не стоит верить записному мошеннику. И не стоит жениться на дуре!
        Адам разжал руку. Письмо отправилось на свободу, навстречу небу и волнам. Это хорошо, это очень хорошо, что отныне старшего помощника броненосного крейсера «Александр Невский» на берегу никто не ждет. Теперь по волнам жизни его ведет только честь. А к деве в белом он вернется - не к глупой соседке, а к несчастной, обманутой родине, которую истинные предатели вынудили сражаться против собственных интересов. Вот с ними он посчитается. За все. Как в старые времена вольностей и усобиц. Огнем и мечом!
        Серьезное лицо.
        - Не ждет, Евгений Иванович. В том и дело. Не ждет… но ответа заслуживает. Вечером напишу.
        Слова найдутся. Выльются на бумагу. Такие, что пойдут ходить в списках, выплеснутся на газетные страницы. Морской офицер, сам того не подозревая, сделает решительный шаг в большую политику.
        Вот и порт, странная помесь Одессы с Кронштадтом: вольная торговая крепость. Причал, к которому ошвартовался крейсер, - остатки разбитого в давний штурм парохода северян. Гарнизон с серебряными звездочками на шляпах. Тут и намек на прозвище Техаса - Штат одинокой звезды, и знак того, что в этот штат вторглись янки. Деловитая суета. Корабль принимает уголь. Боеприпасов нет. Нормальных пушек на укреплениях Галвестона - тоже. Есть - нечто из времен Крымской войны. Яркая бронза сверкает под южным солнцем, расчеты упражняются в чистке.
        Чем эти люди вообще держатся? Мужество ничем не поможет, если на внешний рейд явится полдюжины «диктаторов», а то и двухбашенный «Миантономо». Конечно, храбрая пехота сумеет отстоять остров. Только город при этом превратится в руины.
        Позволить янки снести Галвестон нельзя. В городе - госпиталь, куда с «Александра Невского» свозят раненых. Большинство просят оставить на корабле, но если доктор говорит, что для выздоровления нужен берег - значит, на берег. Больница получит все нужные лекарства, с избытком - так, чтоб заодно с одним русским можно было поставить на ноги пару техасских парней. Но Алексеев, поговорив с каждым раненым, жмет руку начальнику госпиталя и исчезает. Его дело - передать пару тяжелых орудий береговой обороне, оставить инструкции, велеть слушать русских канониров, как на ноги встанут. Пороха в Техасе в избытке. Снаряды - а хоть и болванки без поясков! - отольют. В общем, приятные хлопоты. Командирская доля. Завидная, если позабыть про револьвер в ящике стола. Не пригодился! Мало того, что пара полков просто ушла на дно вместе с транспортами, мало того, что уцелевшие тоже получили по снаряду-другому и не обошлись без раненых и убитых, что суда разбрелись по портам Мексиканского залива чуть не по одному на гавань - так некоторых лягушатников занесло на Кубу. Интернированы! Во вражеских газетах, конечно, шумиха
и вопли: «Massacre!» Резня, значит. И рядом, непременно - упоминание о злом гении южных морей, Евгении Алексееве. Даже лестно: в прошлый раз таких эпитетов удостоился сам Нахимов, за Синоп. Отдельные нейтральные газеты как смягчающее обстоятельство выдвигают то, что у молодого человека, очевидно, личный счет к французам и британцам. За деда. Эх, было бы время заехать в Арканзас, пустить пулю в лоб желтому писаке, с которого все началось…
        Вот Адама Мецишевского газеты не склоняют. Зато кому прикажете следить, чтобы доктор не отдал союзникам все снадобья из корабельной аптеки? Старший помощник! Кто должен проследить, чтобы поступила плата за пушки? Старший помощник! Кто должен придумать схему, благодаря которой эта плата поступит не бумажками? Он же, и быстро! Собственные фантики правительство Конфедерации берет неохотно. Как иначе: каждый штат может при необходимости допечатать еще. К тому же каролинцы отчего-то больше доверяют купюрам с портретом Люси Холкомб, чем тем, которым довелось родиться под прессом в Остине.
        Что выбрать? Есть хлопок. Но тогда нужно заходить в нейтральный порт, продавать «судовое имущество». Демонстрировать всему миру перфорацию в борту Евгений Иванович явно не пожелает. Значит…
        - Простите…
        Ну вот. Один погружен в собственные мысли, другая спешит. Результат - черный сюртук штабс-капитана Мецишевского возвышается над опрокинутой корзиной со снятыми бинтами. Кровь, гной…
        И, между прочим, последние приличные брюки. Пообносились не только конфедераты! Кусок неплохого сукна - испанцы тоже умеют ткать шерсть, или английскую таскают контрабандой - лежит в каюте. Все недосуг навестить портных. А девчонка - видно только белое покрывало на голове, да слышно тоненький голосок - собирает заразный ужас обратно в корзину. Руками без перчаток.
        Вспомнилось - про трупный яд. Сказал.
        - Сказки, - донеслось в ответ из-под ног. - Страшилки глупые. Но что зараза - верно, нам пироговские инструкции еще в прошлом году привезли. Но, вы, сэр, не бойтесь за товарищей. У нас все хорошо. Я это все хорошенько выстираю и прокипячу!
        - Но…
        В уме не вяжется. Страна хлопка стирает и кипятит использованные бинты! Так что часть хлопот побоку, корзину на плечо - а личико с носом-картофелиной, зеленые кошачьи глаза и выбившаяся из-под покрывала морковного цвета прядь расскажут все сами. Тогда и выяснится, не лучше ли рискнуть, и все-таки попробовать даже тяжелых довезти до Чарлстона - сквозь качку, сквозь тряску зыби. Но тоненький голосок говорит разумные вещи:
        - У нас, в Техасе, почти нет ткацких фабрик. Поэтому ваты - сколько хочешь, чесалки для хлопка чуть по-другому приспособить, и все. А бинт - это ткань… Не хватает. Но у нас все чисто, стерильно. Часами кипятим… Не беспокойтесь за ваших мальчиков. В?ходим.
        И это уверение почему-то стоит дороже официальных заверений главного врача. А еще выясняется, что медсестра по имени Грейс - ирландка, а потому католичка.
        - И солдатам у нас пайки выдают, всем. И морякам…
        Медицинские же сестры, выясняется позже, сидят на половинном. И семьи солдат - тоже. Говорят, хотели вовсе пайки для гражданских отменить, но в воздухе потянуло мятежом, а в порт прорвался очередной пароход с продовольствием…
        Вечером довольный Алексеев слушает доклад. На место пушек поступит отменно ликвидный груз, который союзники с руками оторвут: обувь. А подсказала все та же рыжая медсестра.
        Католическая церковь попалась маленькая и не слишком похожая на костел - так, дом молельный. Но там оказалась Грейс. Как развязался разговор, и не вспомнить, зато ирландка, у которой родственники, похоже, по всей стране - и все пишут! - навела на идею. Всего лишь пересказала письмо родственницы из Теннесси. О том, как лед по ночам схватывает лужи, застывает тончайшим стеклом, осколки которого режут босые ноги солдат.
        - Брат Падди, тот, что недавно был в отпуске - специальном отпуске, сэр! Сам Том Джексон сказал: если наши женщины будут рожать от трусов, а не от солдат, - за что нам воевать? И отправил домой на целый месяц! Да, он женат на моей сестре, но живут они в Алабаме, по ту сторону реки. Скоро маленький будет… Так вот, он по ту сторону Миссисипи, и ботинок им точно не хватает. Выдают какой-то ужас: хлопковый верх на деревянной подошве! Все потому, что по большой реке ходят янки, и ни скот перегнать, ни кожи перевезти! У нас и фабрику построили. Армия по эту сторону реки в хороших башмаках и сапогах, а остальные разуты. Это просто ужасно!
        Осталось не полениться и обувную фабрику навестить. И предложить неплохую цену - пусть и местными бумажками. А что еще может им предложить правительство? Так что сто тонн обуви для серых полков уютно пристроились в трюме, чуть повыше балласта.
        - У нас были небольшие потери. А медицинский персонал не справляется. Я завел разговор в госпитале… Хорошо, Адам Филиппович, что ты не при револьвере. Потому что врачей им самим не хватает, и медицинских братьев - тоже. Но вопрос нужно решать. Так что у тебя новая головная боль: четыре девушки. Да, на боевом корабле. Вообще-то и двух хватило бы, но потому и нужны четыре: чтобы всегда держались хотя бы по две. Нужно обеспечить каюту… ну и с личным составом поговорить. Чтоб поняли - случись что, эти будут врачу инструменты подавать, повязки накладывать, тащить их, беспомощных, к шлюпкам - через две палубы. А придется - и на дно со всеми идти. Потому про то, что у них под фартуками и косынками - забыть напрочь. Всем, включая господ офицеров. В конце концов, мы - не парусный крейсер, в порту бываем каждую неделю… Потерпят!
        И вот штабс-капитан от адмиралтейства Адам Мецишевский хватается за голову. Он, правда, в ужасе - но не удивлен. А уж как услышал одно из имен… Ну, нашел. Ну, спросил рыжую, что она вообще на корабле делает.
        - Воюю за Конфедерацию и Зеленую Эйре. - Выяснилось, что девчонка умеет не только щебетать. Слова выходили до комичного важными. - Я слышала, у вас в Каролине есть леди, что пушки льет, и береговой батареей командовала. Вот она - да! А я что… Никакой разницы с госпиталем, только качает немного. Ну, еще петь могу. Вы ведь, говорят, по вечерам поете? И не беспокойтесь! Тут все - мои подруги. Я за ними в три глаза смотреть буду… Верите?
        И ведь действительно - пела, да еще как! А хлопоты свелись к лишнему докладу по утрам и мелким просьбам: того не хватает, да этого. Сердитое зимнее море доставляло куда больше забот, старалось выбить заплаты из продырявленных бортов, волны с размаху били корабль по низкому носу, норовило заглянуть в каземат.
        А потом был привычный запрос с острова Салливен, и гавань, среди которой, словно залетевшая на ночной огонь бабочка, складывает лиселя русский корвет.
        На пирсе - черно от мундиров, глаз слепит сверкание эполет. Даже странно! Откуда-то взялся целый капитан 1-го ранга. Знаком… Да! С акварели с героями Севастополя! Рука взлетает к козырьку. Вот и ответное представление:
        - Бирилев Николай Алексеевич. Прислан принять команду над броненосным крейсером «Александр Невский». Кстати, под шпицем весьма высоко ценят ваши успехи, Евгений Иванович, - сразу стал официальным. - Высочайшим указом велено, в ознаменование успешного командования боевым кораблем столь высокого класса и отбытия ценза по нахождению в море - произвести мичмана Алексеева, минуя звание лейтенанта, в капитан-лейтенанты Русского императорского флота. Также, в ознаменование отличного мужества и храбрости, выказанных при командовании фрегатом «Александр Невский», несмотря на полученные раны, наградить его орденом Святого Георгия четвертой степени. Поздравляю, капитан-лейтенант!
        Как внезапно! Хотя этого следовало ожидать. Значит, он хозяин на крейсере только до того, как на борт взойдет новый капитан. Что ж, корабль ему, и верно, велик. И то, что на замену прислан сам Бирилев - награда немногим меньше самого Георгия! Значит, правильным кораблем новый «Невский» получился. Достойным одного из лучших капитанов. Служить же под началом Николая Алексеевича - точно не будет скучно! Руки приходится сжать в замок, чтоб не егозили. Достоинство и еще раз достоинство. Ты все еще командир крейсера. Только вот сердитый зимний ветер протягивает насквозь.
        - Полагаю, вы пожелаете ознакомиться с кораблем и личным составом.
        - Безусловно…
        Но сначала - капитанский салон. И разговор… Новый командир с чего-то сумрачен. Быть может, беспокоит севастопольская рана?
        - Я привез нескольких офицеров для замещения должностей, положенных офицерам Морского корпуса… - Бирилев осекся. Верно, заметил стиснутые до побеления костяшек кулаки. - Не волнуйтесь. Штабс-капитан Мецишевский останется старшим помощником и числиться отныне будет по Корпусу морских офицеров, а не инженеров-механиков. Не волнуйтесь ни за прапорщиков, ни за механиков. Первым открыт путь в мичманы флота, вторые тоже не забыты. Старшему, кстати, в обход традиций высочайше определен в награду орден Святой Анны с мечами. Полагаю, вам самому следует порадовать сослуживцев. Так что не беспокойтесь, Евгений Иванович, никто не обижен. В Адмиралтействе подумали обо всем… одного предусмотреть не смогли. Ваших подвигов славных! И что мне теперь с вами делать?
        - А что со мной делать? - удивился Алексеев. - Сейчас перетащу пожитки в офицерскую каюту, по новой должности. Какую определите.
        - Какую определю… Давайте, Евгений Иванович, начистоту.
        На стол пиковой дамой ложится бумага. Приказ. Хороший! И верно, никто не забыт. И там, черным по белому - «рекомендуется к назначению на должность артиллерийского офицера». И это - не подмена на безрыбье, это настоящее назначение! Это - не мостик. Эта должность не будет висеть на плечах сводом небесным. Хорошая, боевая, работа. Самое то!
        Но - лишь рекомендуется… Перворанговый палец вжимается в бумагу пониже главного: даты. Руки - под стол! Иначе будет видно, что свежепроизведенного капитан-лейтенанта колотит, как в лихорадке.
        - Полгода назад.
        - Именно. Это было писано до ваших броневых походов. Одно дело принять, по сути, новый корабль у молодого офицера, который командовал небронированным корветом… на «Невском» же двенадцать пушек? Значит, по классификации он корвет, уж без брони - точно. И совсем другое - оставить под своей командой того, кто провел броненосный корабль сквозь пламя нескольких боевых походов. По уму, так вас следовало бы на «Невском» оставить, присвоив или вам - ранговые погоны, или корабль классифицировав как броненосный корвет. Но - есть приказ. И, начистоту, отказаться от такого корабля я просто не могу. Это песня! Но вы у меня за спиной… на любой должности… Понимаете?
        Алексеев встал. Прошелся по салону - чужому, раз приказ предъявлен. Взял со стола сигару - конечно, кубинскую, еще с первого, неброневого, похода, начал крутить в пальцах. Приходилось говорить самому то, за что другого бы возненавидел. Бирилев теперь долго будет ему неприятен - да война не женитьба, приязнь тут без надобности.
        - Вполне. Я… неуместен на «Невском». Так?
        - Вы точно сформулировали.
        - Тогда… Южане достраивают несколько блокадопрорывателей. Один из них винтовой, и может быть оборудован наподобие «Буслаева»… С удовольствием составил бы компанию Римскому-Корсакову.
        - Нет. Я понимаю, вы еще не сообразили… вы теперь капитан-лейтенант, Евгений Иванович, - новый командир «Невского» поджал губы. - Ну, из устава… Вам корвет положен или фрегат. По цензу. Чем мельче командовать - в выслуге не учтется.
        - Так я не ради выслуги!
        - Понимаю. Море! Когда плавать и воевать, как не молодым! Но со мной этих молодых… И я должен дать им цензовые должности. Вот мой лейтенант N - специально не назову фамилии, во избежание тяжелых чувств - он может принять легкий корабль и отлично с ним справится. Или я ему дам батарею, но тогда придется утеснить, скажем, прапорщика Гришина. А ведь он сейчас над батареей начальствует! К переводу на плутонг наверняка готов, но не на пушку.
        Алексеев сел. В руках - половинки сигары. И как разломал, она ж толстая?
        - Так что, выходит, я в чарлстонском отряде - пятое колесо?
        - Именно так, - подтвердил Бирилев. - Сказано жестко, но точно. Потому я прошу: Евгений Иванович, завтра с тобой Стекль будет говорить - прими его предложение. И у меня над душой стоять не будешь, и не соскучишься, и карьере польза, и отечеству. Ей-ей!
        Бирилев не договорил. «А главное, я доделаю работу Копытова. Вытащу тебя из огня. Не знаю, верно ли ты цареныш - но ты скакнул через три строки табели разом, и Граббе говорил о тебе вкрадчиво так…» «Цареныш» не отвечает. Вновь вскочил. Лампа отчеканила на стене профиль с николаевского червонца. Сцепил руки в замок, глядит исподлобья. Наконец роняет:
        - Я не могу принять решения во вред кораблю. Если я мешаю командиру - должен просить о переводе. Потому - не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие. Я соглашусь с должностью, которую мне предложит посланник. А теперь - прошу извинения, мне нужно некоторое время поработать в моей каюте. Привести в порядок бумаги перед передачей корабля.
        И вышел - из командирского салона, который только что перестал быть его салоном. Бирилев тяжело облокотился о стол, вздохнул. Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться: он только что обрел очень неплохие шансы во благовремении получить под команду флотилию на Каспии. Если Алексеев не поймет…
        Увы, до такого понимания годы, а пока - лампа горит всю ночь напролет, но наружу ничего не видно. Только шум вентиляции, только рука набрасывает статистику. Новый капитан должен понять, что за корабль ему достается! Собираются в столбики точки и палочки - отдельно парусники и пароходы, отдельно потопленные артогнем, затопленные и сожженные после сдачи, отпущенные после досмотра нейтралы, боевые корабли, отделавшиеся повреждениями, - и те, которым уйти не удалось. И, конечно, как венец славных дел - «Фландрия». Погибший французский броненосец назывался именно так. Новый тип, несколько месяцев как со стапеля. Погиб - нелепо и случайно. Его не добивали, гоняли транспорты. Тут тоже хорошо: часть вернулась в порты Мексики, по одному-два судна в каждый, часть попряталась на Ямайке или Мартинике, иные интернированы на Кубе. А броненосец… Просто удачное попадание, просто пожар, просто не смогли унять, просто не дошли до порта, просто рванули погреба, просто еще несколько сотен людей, и неплохих людей, ушли на дно. Алексеев поймал себя на том, что повторяет слова популярной в Чарлстоне песенки. Да, славно
потрудились. А что натворит на этом крейсере настоящий командир, который действительно заслужил мостик? То-то! И хватит скулить…
        Сколько ни жги лампу, даже вовсе не ложись - утро настанет. А с утра - передавать корабль. Прощальное построение. Рука - мертвая, словно кусок жести - к козырьку. Глаза сухие!
        После такого и благообразная физиономия Эдуарда Андреевича Стекля кажется вполне отвратительной. Усы, сросшиеся с бакенбардами, сосульки редких напомаженных волос на невысокой лысине. То ли кит, то ли сом, то ли Наполеон времен Святой Елены. А еще - целый барон. Целых полгода, хотя знает - две недели. И крестик на шее появился.
        - …с гибелью капитана Уэрты и ряда других, не менее достойных офицеров конфедеративный флот испытывает острый недостаток в специалистах. Потому они запросили русского посланника - то есть меня! - о возможности направления в их распоряжение русского морского офицера соответствующего ранга. Вы, капитан-лейтенант, отлично прижились в Чарлстоне, приняты высшим обществом Юга… Лучше вас никто не подойдет! Пора вам повидать Ричмонд.
        Сначала, конечно, снова портной - пошить три комплекта парадной формы, про запас. Выкающие лейтенанты и мичманы, словно не один Корпус закончили. Как же - враг Линкольна на море номер один, легендарный пират. И шепотки: «Уж больно высоко прыгнул - и это только начало… Кажется, слухи не врут!» Право, неподцензурные газеты - зло.
        Перестук колес по широкой колее. Вот интересно - почему у Конфедерации один стандарт полотна железной дороги, русский, а у Союза - другой, европейский? Строили-то еще во времена, когда были одной страной. И вот на тебе… Может, поэтому Джексон в Мэриленде и не удержался: все грузы для его армии приходилось перегружать по три раза. Зато Макклеллан попросту тянет за собой новую ветку с северной колеей. Патрули, опорные пункты, колючая проволока… Поезда с мортирами на платформах. И позиции, которые конфедератам приходится оставлять одну за другой - потому, что если останешься, тебя перетрут - спокойно, методично и без особых потерь. Скоро же отходить будет некуда… Армия упрется спиной в столицу!
        В вагонах - все больше офицеры, возвращающиеся в части из отпусков и ранений. Пока поезд идет по Южной Каролине, все хорошо. Но вот в окне замелькали названия станций Каролины Северной, а заодно и снежинки… Словно родиной повеяло! Как тут не выскочить на перрон? А заодно - размять ноги, подымить сигарой, отдохнуть от общества дипломатов-попутчиков. Ничего дурного Алексеев не ждал - кроме естественного любопытства по отношению к иностранному союзнику. Увы, американцы, что северные, что южные, плохо разбираются в иностранной форме. Даже натрезве. А уж с пьяных глаз…
        - Ба, янки! При па-аго-о-онах!
        Что тут сказать? Парень с одинокой шпалой на воротнике возвращается в действующую армию. Доживет ли до следующего отпуска? Почему бы и не выпить на дорогу доброго кукурузного виски, которое по сути - дрянной самогон? Теперь вот теребит висящую поперек живота кобуру. Хорошо, он не один, так что друзья ему мешают.
        - Джонни, это моряк…
        - Это моряк-я-а-анки! Дже… - запнулся, но выговорил точно, не как черные слуги: - Дже-н-т-л-мены, вам не видно? Паго-о-ны!
        - Джонни, это русский моряк…
        - Да хоть китаец… Я-а-а-анки всех гребут! Немцев, например… Отпустите, дже-н-т-л-мены. Не буду стрелять! Сдадим шпиона ополчению? Пусть повесят! Хоть душу отведут.
        Ну, кобуру оставил в покое, и ладно.
        - Джонни, русские за нас.
        - За нас только мы… Если ты за нас, ты из какого штата?
        Что ж, на этот вопрос можно и ответить.
        - Капитан-лейтенант Алексеев… Южная Каролина, Чарлстон. А вы, второй лейтенант, откуда?
        Знакомый акцент приводит пьяного в чувство.
        - Точно, их говор. С них все началось… Четыре года назад! «Защитим южную сестру», «встанем рядом», «права штата»… И где теперь права штата, если ополчение гонят в Виргинию без приказа губернатора? Эх… И все-таки погоны, капитан ты или лейтенант, сними. Северная штучка.
        Только тут подскакивает сопровождение - ловкий человек в цивильном сюртуке, поношенном ровно настолько, чтоб не принимали за шпиона с Севера. Да и колокол предупреждает о скором отправлении. Пора в вагон.
        Барон Стекль не склонен принимать произошедшее как шутку.
        - Похоже, это повод для беседы с нашими союзниками. Впрочем, в Ричмонде умеют отличить иностранцев от северян.
        В столице, от перрона, - расписание: визит к морскому секретарю, аудиенция у президента, приемы, приемы, приемы… Голова кругом, но где же дело? Не считать же таковым награждение очередным изобретением союзников, Морским венком. Но это, наверное, расскажет мистер Мэллори. На описание Берты - похож. Разве говорит - вовсе не так, как пишет: вместо рубленых фраз окатистые, вместо лаконичности велеречивость. Или это дань дипломатии? Точно, после первых комплиментов язык становится проще - но речь вовсе не заходит о задании! Руководитель всея Южного флота спрашивает:
        - Вы сейчас из Чарлстона. Как там мисс Уэрта? Еще не собралась за вас замуж?
        Хорошо, руки заняты, а то б вышел международный скандал. А так… проколоть пахучую кубинскую красавицу с одного конца, отрезать с другого. Старательно попыхать дымом. И - тактика готова.
        - Спасибо, господин морской секретарь, что напомнили об этой милой девушке… - и, резко: - Ей ухо отстрелили.
        - Что?
        - Полгода назад, в бою за выброшенный на берег трамп с медной рудой. В отчетах этого не было? Вы, мистер Мэллори, кажется, до сих пор полагаете, что мисс ла Уэрта всего лишь секретарь отца… Но капитан ла Уэрта погиб, а его дочь тянет на себе завод - единственный в Конфедерации, заметьте, который не просто льет пушки, а делает укрепление стволов, одинарное, двойное и тройное. Все тяжелые пушки - ее, лучшие снаряды - ее. В моей победе над французским конвоем половина заслуги - ее. Но венок присудили мне, а ей не досталось ничего, и любой офицер может, бросив: «Женщина!» отвернуться от нее, как от пустого места. Оставив флот без снарядов.
        - Но - она женщина.
        - И что? Выбирайте, сэр - или завтра я забуду ваш Морской венок, невзирая на прилагающуюся к нему ренту… Нет, не на подоконнике, что вы! Светлейший князь Горчаков дипломат, а я моряк и даже, если верить галльским и северным газетенкам, пират. Так что - в гальюне. И наплевать на международный скандал… Причина которого до президента, безусловно, дойдет. Альтернатива: чин для мисс ла Уэрта. Пусть небольшой. Но - настоящий…
        Морскому секретарю деваться некуда. Главные успехи флота - вот они. «Александр Невский», при небольшом умении, в глазах Джефферсона Дэвиса станет проектом, с русскими совместным. Или… Снова насмешки, снова - не вырвать специалистов из армии. И так ведь приходится слышать: «Это у русских есть флот. А у нас так… контора Мэллори». Что ж, цена невелика… Но почему не поинтересоваться?
        - Кто вас так против меня настроил? - морской секретарь не подозревает, что честным ответом будет его собственное имя. Его письма и распоряжения, пусть и в пересказе трех Уэрта - отца, сына, дочери. - Это все интриги с целью подчинить флот армии. Поймите, у меня нет власти присваивать звания. Да и у президента нет. Недавно, чтобы повысить двух весьма достойных моряков, пришлось обращаться за утверждением к сенату. И речь шла всего-то о второй звезде!
        То есть о звании коммандера. Интересно, а как теперь будут коверкать звание недавнего «коммандера» Алексеева? У капитан-лейтенанта погон гладкий. Но, так или иначе, торговля началась. Пожалуй, в конгресс лезть и правда не стоит. Значит…
        - А первую звезду тоже присваивают через парламентскую процедуру? Каждого командира батальона пропускают через прения?
        Флотский лейтенант у южан соответствует сухопутному капитану. Алексееву стало смешно: капитан-лейтенант по русской Табели тоже соответствует пехотному капитану или, в кавалерии, ротмистру. А какие ведет беседы… И продавливает присвоение чина, равного своему. Сам мистер Мэллори никакого противоречия не находит. То ли как демократ видит перед собой популярную фигуру. То ли как дипломат - представителя союзников. То ли как мужчина - влюбленного юношу…
        Какая любовь? Симпатия, совместная работа. Пожалуй, дружба. Хотя и уверяют, что между мужчиной и женщиной такого не случается. Но морской секретарь медленно кивает.
        - Нужна только подпись президента, и я - заметьте! - ее легко получу. И - хорошо сказано: «За вклад в обеспечение победы при Метаморосе»… Вот так, - он замялся, переходя на выспренний стиль: - Полагаю, получая высокую награду, вы не забудете еще раз упомянуть плодотворное сотрудничество со службами и кораблями нашего флота?
        Снова попыхивает сигара - нужна пауза в разговоре. Несолидно соглашаться слишком быстро. А просто молчать… Евгений Алексеев не играет на нервах союзника, не торгуется. Он и не тугодум. Виновата плотная толстушка, что никак не желает разгореться как следует.
        - Пробовали трубку?
        Алексеев отвлекся от высасывания дыма из сигары. Мэллори устал ждать - и снова стал самим собой. Вот и хорошо.
        - Пробовал, сэр. Виргинский трубочный превосходен. Увы, кубинские сигары мне пришлись больше по вкусу.
        Пусть трубка позволяет все те же долгие действия: выколотить, набить, раскурить. Но за табаком, доставленным по суше, не стоит привкус моря - и пороха, сожженного в битвах за власть над волнами! Ну вот, дым пошел - ароматный, вкусный… Теперь можно ответить и на волнующий морского секретаря вопрос.
        - Разумеется, я дам самый лестный отзыв как промышленности и снабжению, так и товарищам по оружию, служащим на кораблях Конфедерации. Кстати, сэр, а для чего вам, собственно, понадобился морской офицер? Не пора ли перейти к делу?
        - А вы нужны не мне, - сообщил морской секретарь. - Армии… Ослы суют мне палки в колеса, а я им помогаю. Начистоту - тянет им нагадить, но как поймешь, насколько это вылезет боком Югу… Вот и теперь - у меня просят морского артиллериста, лучшего. Обещал, а отдавать некого, разве мисс ла Уэрта… и то нужна. Обратился к русскому посланнику, но не ожидал, что получу вместо цента доллар.
        Мистер Мэллори продолжает речь, но главное ясно: задачу будет ставить не он. В ближайшем будущем Евгению Алексееву предстоит познакомиться с легендарным командиром армии Северной Виргинии Джексоном Каменной Стеной…
        Привычка привычкой, война войной: не всякий день удается разобраться со всеми делами на службе. Вот и теперь вместо газет приходится просматривать письма.
        Очередь дошла до толстого пакета из Ричмонда… что там? Что пишет мистер Алексеев? Он ведь теперь служит под началом самого Каменной Стены. Занимается очень важным делом, совершенно секретным - не от нее. Трудно утаить от директора завода, производящего тяжелые орудия, а заодно и снаряды, что отныне их главной целью станут не корабли врага, а полевая армия. Правительственный заказ отвернулся от бронебойных снарядов в сторону гранат и шрапнели. Официально русский капитан готовит оборону реки Джеймс от федеральных мониторов… только болванки игнорирует полностью, зато просит картечь! И с братом ухитрился ни разу не увидеться.
        Кроме цифр - что прислать, между предложениями по улучшению конструкции станков - столичные новости. Ричмонд пустеет. Как ни странно, женщины исчезают с улиц почти в той же пропорции, что и мужчины: в тыл уходят госпитали и правительственные учреждения, город покинуло множество выздоравливающих офицеров - эти вернулись в огонь. Получать новые раны, не залечив старых.
        Ушли на дальний Юг прокатные станы «Тредегар Айрон»… на несколько недель встало производство корабельной брони. Миссис Чеснат снова болеет, ее муж разрывается на части, пытаясь дотащить до Ричмонда подкрепления. Они есть, и это удивительно! Сенат обещал свободу всякому чернокожему, что пойдет в армию добровольцем, или на завод - за солдатскую плату. В конгрессе спорили, дрались… Решило все внезапное появление командующего, Роберта Ли, и пары других генералов. Даже его поддержка не сразу обеспечила победу. Седого Лиса чуть насмерть не заговорили, по крайней мере, он охрип. А тут новый вопрос:
        - Но какова будет реакция армии на подобное пополнение?
        - Реакция будет единодушной…
        Ли приостановился, припал к стакану с водой… и в это время Пэт Клиберн, ирландская душа, заорал что есть мочи:
        - Подкрепление!!!
        Похоже, масса Роберт для того и выдернул бравого генерал-майора из окопов под Мемфисом. А потом «клич Клиберна» покатился по армиям Юга. Лучше всего дела с пополнением в Трансмиссисипи. Юг, как и Север, готов обещать добровольцам землю - в Аризоне и Нью-Мексико. Название в руку - вот как раз мексиканцев там селить и доведется. Там, в Техасе, поднят не один полк из бравых чиканос. И пусть старые добрые гринго твердят, что в среднем они воюют лучше, первый солдатский венок за храбрость получил именно мексиканец!
        Алексееву удалось описать все очень смешно. Даже секретарь заглянула на хохот из кабинета - ну и получила дополнительную работенку: переписать из алексеевской эпистолы историю принятия закона о негре-солдате и развесить в местах отдыха рабочих, вместе с газетами. Подействовало! Люди смеялись, прекрасно понимая, что уж их-то, опытных, Берта армии не отдаст. Ну, разве сержантами и офицерами при черных батареях.
        А сам Евгений Иванович - просто Евгением порядочная девушка молодого человека и в мыслях называть не должна, - если верить письмам, просто неплохо проводит время на природе, словно выехал на пикник. Разве изредка проскакивает: «Мы услышали гром и поспешили укрыться под деревом… Но это были пушки Макклеллана, и никто не промок». Зато в тылу у изнемогающих южных дивизий появилась новая позиция: земляные валы, прочные настилы с уклоном к противнику, чтобы пушки было проще возвращать в боевое положение после отката и перезарядки. Между позициями орудий - мешки с песком, чтобы при попадании сохранить расчеты соседних пушек. Чуть позади - ямы-погреба с толстыми деревянными дверьми, способными удержать большинство осколков. Все готово… нужна лишь сама батарея!
        Берта вздыхает. Пакет от мистера Мэллори, значит, просто очередное задание. Правда, толстый. Неужели кто-то опять изуродовал ее пушку так, что разорвало, и внутри отчет? Или, наоборот, уложил одним снарядом сотню янки и делится опытом? Нож вскрывает послание… Что там?
        Лист необычно толстой бумаги, под ним - пара вышитых накладок на воротник. Вместо привычного косноязычного приказа вроде «доставить надлежит шесть укрепленных орудий припасом Мобайл. Исполнение доложить…» глаза ловят нормальные, вежливые, хоть и казенные, слова: «Настоящим ставлю вас в известность, что Президент, в соответствии со своими конституционными полномочиями, присваивает вам звание лейтенанта Флота Конфедеративных Штатов, со старшинством в чине с 13 февраля 1865 года…»
        Слово «вы» написано с маленькой буквы… Ну да ничего, Мэллори это писал сам, не диктовал секретарю. Это Роберт Эдвард Ли в состоянии написать короткое деловое письмо на три строки, уместить в нем по комплименту в начале и конце, а ради пущей ясности применить, скажем, время прошедшее, совершенное, продолженное. Увы, в этом воюющем мире всего один такой джентльмен. Ну, есть еще генерал Борегар и кэптэн Алексеев: им английский не родной, а точно выражать отношение ко времени для военного человека очень важно.
        - Это кому, молодая хозяйка?
        Джеймс никогда не забывает добавить «молодая», чтобы маму не обидеть. А ответить не получается… не выходит даже дышать. Только руки прикладывают нашивки к вороту. Платье как раз серое. Так что - только пришить.
        - По мне, красиво, мисс Берта. Только кто же… или до больших столишных жентмунов дошло?
        Берта и кивнуть не может по-человечески, только улыбается. Шире, чем положено воспитанным девицам. Да попросту до ушей! В уголках сияющих глаз поблескивает…
        Ну, здоровенному черному джентльмену реветь не с руки, если мокроглазая компания нужна - и Эванджелина сойдет. Да и хозяйка поддержит наверняка: говорит, что немецкая сентиментальность требует слез. А радость можно выплеснуть и вполне достойным мужчины способом. Например, выскочить на улицу и побежать по улице с воплем:
        - Лейтенант! Мы лейтенант флота!
        Навстречу открываются окна, шарахаются экипажи. Подскочит и сопляк из внутреннего охранения. Полиция-то почти вся в армии.
        - Эй, ты что творишь?
        Получит ответ - на всю улицу - и, ухмыляясь, отойдет в сторону. Какой дурак прикажет слугам радоваться за хозяйку потише? Разумеется, до тех пор, пока эта радость не слишком обижает других белых леди и жентмунов.
        Потом Джимс будет говорить, что массе Дэну и массе Раймуну пора становиться капитанами или хоть коммандерами - не только по должности, но и по званию. А то младшая сестренка догнала. Того и гляди обойдет. Непорядок!
        Утро встретило Берту головной болью, стаканом красного вина и исполненной укоризны физиономией верной Эванджелины. Что осталось в памяти? Все. Вчера - на ночь глядя - ее понесло представляться адмиралу Такеру. Да, Суровый Джек командует уже тремя броненосцами, и он, конечно, старший морской начальник Конфедерации в городе. Кажется, у моряков было какое-то совещание: по крайней мере, у Такера обнаружился брат и оба других капитана. Потом был ресторан… и она формально ввалилась туда на правах еще одного джентльмена в сером. На деле имелся брат - и хорошо. Нашивки нашивками, а пересуды пересудами. И все-таки - когда-нибудь она заглянет туда одна! Потом… Когда в городе привыкнут. И когда расползется то, что владелец ресторации, верно, рассказывает иным клиентам доверительным шепотом:
        - Адмирал - мы с ним были вот так, как теперь с вами! - так вот, адмирал возьми да и скажи мне на ухо: «Питер, сегодня все отлично! Я желаю твоему заведению только процветания. Скажи, пойдет ли ему на пользу револьверная стрельба в зале, кровь и бездыханные тела?»
        И ведь правда, так и сказал. Только не на ухо и не так выспренно. А дальше ресторатор рассказывает клиенту, что мисс ла Уэрта теперь - морской офицер, а потому по достойным джентльмена заведениям может ходить одна. И если кто-нибудь решит, что это - повод вести себя недостойно в ее присутствии, - то вот…
        Твердая рука командира чарлстонской эскадрой набросала несколько строк. «Настоящим приказываю лейтенанту флота Берте ла Уэрта пристрелить любого, кто вздумает обращаться к ней недостойным леди и офицера Конфедерации образом». Число. Подпись. Круглая печать нашлась у казначея одного из броненосцев.
        - Только не убивай слишком уж часто… - проворчал Суровый Джек. Достаточно громко, чтобы все, кому надо - услышали.
        А ей и не хочется. Настрелялась! И вообще, ну их, такие гулянки. Нет, было весело. И она отлично помнит, как брат высадил ее около дома - джентльмены отправились продолжать совещание. Она - спать. Но голова все равно раскалывается…
        - Джеймс велел подать вам это, мисс Берта. Массе Хорасу всегда помогало.
        Стакан красного вина. Каждый глоток чуть щекочет горло. А голова, и верно, стала полегче. Может, потому и хватило сил вытерпеть нотацию. Мол, звезды в петлицах - мужские игрушки, а твое дело - жениха подбирать. Война-то, глядишь, с недели на неделю кончится, а мужчин вернется куда как меньше, чем ушло.
        Может, именно поэтому гудящий от удивительной новости завод дождался лишь короткого:
        - Продолжаем как обычно… Ничего не изменилось, джентльмены.
        На деле - как раз изменилось. Почему-то пониже стала гора бумаг, хватило времени обойти цеха. Что в них делают - неважно. Важно, чтобы на складе продукция не накапливалась. Кто опережает - тех навестить коротко, чуть придержать, напомнить, что Конфедерации нужно сырье, посоветовать внимательнее следить за качеством. Кто отстает - на тех извести времени побольше. Вот и теперь - основные стволы в наличии, стяжки тоже, а насадить одно на другое - не успевают.
        И вот - цех с огромной печью, в которой, как индейка в духовке, жарится деталь. Все просто: от жара стяжка расширится, можно будет засунуть в нее ствол. Зато, остывая, сожмется - и стиснет в объятиях казенную часть орудия, да так, что разрывы заряда в каморе будут лишь ослаблять эту силу, а не испытывать ствол на прочность.
        Огненный зев велик, страшен, манящ. Заглянуть? Только через толстое стекло. Все оттенки алого… И - вопрос:
        - Нельзя ли засунуть в печь несколько деталей сразу? Кажется, она достаточно велика…
        Начинается спор. Это хорошо, значит, предположение не безумно. Остается напомнить:
        - И учтите - производство я вам снижать не позволяю. Ухитритесь усовершенствовать печь, не прерывая работу. Зато я вам патент помогу оформить. И сразу куплю…
        Газеты пестрят радостными новостями: в Гааге коалиции сели за стол переговоров, хотя перемирия пока не заключают. И представитель Конфедерации допущен и ходит на все заседания! Это признание - уже и врагами. Дипломатам Севера пришлось утереться: хлебный поводок мистера Линкольна действует, лишь пока продолжается война. Как только она закончится, Британия получит русский хлеб…
        На улицах - улыбки, и только Берта поджимает губы. Пустая трескотня - перелистано. А вот хлопок - это важно! Пусть и некому кивнуть из кресла, за спинкой которого возвышается Джеймс. Хлопок опять упал. В черных рамках - сообщения о гибели русских крейсеров. «Алмаз» - перехвачен французами у берегов Юкатана, «Варяг» - так и не ушел от трех фрегатов возле Цейлона, «Ослябя» ушел от преследователей во льды Гудзонова залива и исчез в белом безмолвии. Вероятно, затерт, раздавлен. Потом найдут вмерзшие в лед доски… Только «Александру Невскому» пока везет. Также в Чарлстон прибыл новый русский клипер с невыговариваемым названием…
        Вот тут Берта коротко улыбнулась:
        - «Ushkuinik». И что тут сложного? Но война идет плохо. Макклеллан миновал Колд-Харбор… Без боя! Теперь у него дор?г - на выбор.
        - Молодая хозяйка очень мрачная. Я вот думаю, слишком мрачная. - При пустом отцовском кресле Джеймс изредка позволяет себе реплики, хотя и весьма почтительные. - Я вот вижу, что Югу не больно хорошо приходится. Но как поживают янки, не знаю… Может, им не сильно веселей нашего?
        - Веселей, - сообщила Берта. - Они даже шпионов присылают - одетых с иголочки. Никак не могут поверить, как мы обносились. Думают, им нужно проникать в общество щеголей, а видят только поношенные мундиры. Норман, и тот полгода как предлагал мне новую шляпку…
        - Но мисс Берта, ты бы ее не взяла!
        - Разумеется. И все же… Нет, до победы еще далеко!
        Джеймс промолчал. С его точки зрения, все идет неплохо. И чего молодая хозяйка боится? Война, конечно, закончится. Вернется масса Раймун со своей хозяйкой, масса Дэн не будет пропадать так много на кораблях и, может быть, наконец приведет в дом невесту. А «мисс Ла», наконец, станет прежней Бертой, отвлечется от завода и приищет себе жениха!
        Никак не поймет, что нет никакой «прежней Берты», а та, что есть - время от времени поглаживает ворот, словно боится, что оттуда исчезли золотые звезды. Что она желает своей Родине побед - но боится окончательной победы. Кем она станет, когда наступит мир? Неужели всего лишь «миссис Кто-то-там»…
        Берта отложила газеты. Взялась за перо, придвинула лист бумаги. Быстрый взгляд ловит напряженность в позе камердинера.
        - Короткое личное письмо, Джеймс. Моим глазам не повредит. Не сильней, чем пироксилиновый дым на полигоне.
        Джеймс остается невозмутим, но чуть расслабился. Да, насчет «короткое» - наивная девичья хитрость. Разве что будет три страницы, как вчера. А не пять, как третьего дня…
        Сердито стучит дождь. Звонко! Он не треплет палатку - лупит в стекло… Работа почти окончена, осталось подготовить отчет. Бывшее некогда управлением «Тредегар Айрон» здание теперь превратилось в Артиллерийско-геодезическое управление Армии Северной Виргинии. Потому за столом сидит не русский капитан-лейтенант, а временный - «for War», как написано в представлении - полковник конфедеративной армии. Здесь его возраст никого не удивляет, иные дослужились до трех звезд на воротнике к девятнадцати, а до двадцати дожил не всякий. Зато, по крайней мере, не примут за янки. Было бы обидно получить пулю от своих…
        Алексеев отложил заполненный мелким ровным почерком лист. Берта пишет каждый день, по меньшей мере по две страницы. Да, Чарлстон живет! А Ричмонд прозябает, о чем и приходится писать в ответ - тоже не меньше двух страниц. Одну он пишет с утра, другую вечером. Словно издает утреннюю и вечернюю газеты! Раньше были доклады погибшим друзьям, теперь их место заняла мисс ла Уэрта. Она-то жива и отвечает. Только… вот каково ей читать послания, которые, пусть и набиты шутками и анекдотами, отсчитывают время до гибели Юга? Словно метроном. Не секунды, дни или недели - мили. Хотя… Если чуть прищурить глаза, можно увидеть ответ: рука, прижимающая прядь к искалеченному уху, негромкий, но уверенный голос:
        - Чарлстон вас дождется.
        Потому что этот город - не Новый Орлеан, не Галвестон, не Мобайл и даже не Ричмонд. И не город вообще. Ждет Берта, а городу попросту некуда деваться.
        Сейчас на севере грохочет очередная битва. Джексон Каменная Стена перенял тактику Хрулева: ночь, ножницы режут колючую проволоку, в чужие окопы летят гранаты. Дальше - работа для револьверов и холодного оружия. Победа в схватке, похожей на абордаж, достается более умелому и более храброму. Но чьей бы ни оказалась траншея к утру, сзади или сбоку есть другая такая же. Янки идут, пока перед ними никого нет, а увидев противника, врываются в землю, словно сурки.
        Здесь, в Ричмонде, вымели последние сусеки. После долгих дебатов - насколько тяжела оказалась гиря, опущенная на весы примером России? - через конгресс прошел закон о негре-солдате. Сущность проста. Хочешь свободы для себя и семьи, а то и гражданства? Так докажи, что ты американец, а не африканец: возьми винтовку и защити свою страну.
        Интересно, чего ждали политики? Видимо, никак не того, что руку за ружьем протянут четверо из пяти невольников. Два месяца день-деньской по улицам топают маршевые роты: черные - в сером. А кто будет растить хлеб для армии? Так что многие остаются на месте, только отныне обязаны помогать в поимке дезертиров и слушаться бывших хозяев - а то и, страшно подумать, соседей, белых бедняков - как офицеров ополчения.
        А сколько их получили вместо винтовки лопату? Точнее, сохранили, превратившись из мобилизованного правительством на фортификационные работы имущества в трудовые части. У Алексеева под командой было почти пять тысяч таких, и работали свободные люди отнюдь не спустя рукава. Они получили выбор - свобода с Севером или свобода с Югом - и сделали его сами. Заодно привыкли к воинской команде, сделали по десятку учебных выстрелов. Теперь не шестьдесят первый, ружей, хотя бы дульнозарядных, хватает на всех. Были бы люди.
        Но он знает, чт? ждет армию Северной Виргинии - в том случае, если все пойдет по планам. А планы рушатся. Еще месяц назад по городу прошли батальоны тяжелой артиллерии - понадобились там, на севере. Это вам не наспех сколоченные маршевые роты из недавних невольников! Алые кепи, серые с отсинью шинели, блеск медных пуговиц. Как они печатали шаг! Шли по струнке, не заваливали… Но если из города ушла бригада Крачфилда, кто остался? И что будет в том случае, если планы Томаса Джексона рухнут окончательно?
        Это он не пишет даже Берте. Зато тихо, исподволь, напоминает газетчикам и политикам о Москве и Наполеоне. Последнее время такие речи начинают встречать все больше интереса. Хоть какая надежда на то, что в случае если Каменная Стена рухнет, синие дивизии не окажутся в Европе. Может быть, это плохие дивизии. Но их много. Очень много!
        Колоколов не было - давно превратились в полевые орудия, в пояски на снарядах. Ближе к путям их неплохо заменили паровозные гудки - протяжные, полные тревоги, словно машины перепуганы, того и гляди замечутся, поднимутся на дыбы… Их можно понять - враг появился там, где не ждали.
        Был всего лишь - запыхавшийся человек. Была бумажка с закорючкой-факсимиле. Сухие после бессонной ночи над бумагами глаза разобрали главное: «всем, способным носить оружие…»
        Значит, Макклеллан все-таки оказался достаточно хитер и достаточно силен. Поднять управление - пятнадцать человек, из них шесть офицеров. «Ле Мат» - на пояс. Кортик - без крестика белой эмали, все недосуг заказать, зато с черно-оранжевым темляком. Шляпу… строки писем Берты смеялись над конфедеративным страусиным пером, выдернутым из индюка. Но неписаные обычаи южной армии сложились с традициями русского морского офицерства. Тут уж деваться некуда - хочешь не хочешь, а форму одежды ты должен нарушить. Жертвой стало кепи, вправду уродливая штука.
        Что потом? Улицы. Спешащие люди. Алексеев и не думал, что в Ричмонде осталось столько мужчин! Прятались - на заводах и в учреждениях. Работали за себя и трех парней на передовой. Конечно, на вокзале оказались и господа с белым билетом - не все, и уж точно не те, кто медицинское заключение купил. Были и черные слуги. Вспомнился Уэртов дворецкий Джеймс. Подойди янки к Чарлстону - он что, остался бы в стороне? Вряд ли.
        Форма? У тех, у кого есть форма, и оружие есть. Для остальных открывает двери арсенал. То, что не пригодилось ополчению. Но даже гладкоствольные мушкеты времен Отечественной войны - не беда. Вокруг собирается не армия, толпа. Умереть - и то сумеют не все… Или это морские предубеждения? Все-таки на море воюют люди, работающие с машинами, и результат боя определяется слаженностью действия машин и умением их верно применить…
        Толпа размыкается перед вороным конем, знакомый всадник роняет четкие команды. Черная борода, холеные усищи, надвинутая на умный лоб шляпа - преемник павшего в прошлом году Джеба Стюарта, Уэйд Хэмптон принял командование защитой города на себя. Маленькая свита мгновенно исчезает, в коротких выкриках рождаются добровольческие полки и легионы - на одну операцию. Вот он летит мимо… Нет, придерживает коня. Виделись в Белом доме - только он, конечно, запомнил русского, в черном и без шляпы.
        - Полковник, артиллерист? Отлично. Видите - я здесь, но не при корпусе. Придется поработать ополчению… У меня не хватает командира бригады. И эту дыру заткнете вы! Черт, почти как в шестьдесят первом…
        Только с той стороны на сей раз будет не малообученная толпа, а ветераны потомакской армии. Кажется, впереди бойня! Можно сказать, что ты моряк. Что ты русский. Но… зачем тогда ноги принесли тебя сюда, где фыркают паровозы?
        - Слушаюсь, сэр. В шестьдесят первом вы им задали!
        - Точно. Да вы чарлстонец! И венок на груди… Значит, сегодня мне везет! А янки нет.
        Гримасу человека, потерявшего от пуль янки двух сыновей, родного и приемного, трудно назвать улыбкой. Оскал - вот так будет верней!
        Бригада? Кусок толпы, разделенный на подобия полков. На формирование - часы, если не минуты. Но командиры рот выбраны добровольцами. Горячие лица жаждут драки. Офицеры управления живо занимают должности выше, нижние чины становятся сержантами и порученцами. Теперь можно попытаться построить бригаду. Вышло? Попробуем сдвинуть с места. И это смог? Теперь доведи до вагонов…
        Потом? Алексеев вспоминал обрывки, похожие на картины, набросанные полуслепым мастером: все верное, все живое, все дышит угольным дымом, промозглым ветром, пороховой гарью. Вкус земли на губах, хруст песка меж зубов.
        Скрежет тормозов. Склизкая насыпь. Люди, еще недавно лишь чуть помятые, в мгновение ока обращаются в изгвазданные по уши фигуры. Чехлы долой! Ричмонд нашел достаточно флагов, которые теперь, освященные вражескими пулями, превратятся в боевые знамена.
        Всадник - мундир внутреннего охранения, в руке карабин.
        - Они разрушают пути… - и зачем-то прибавляет: - Я здешний учитель.
        В бинокле - суетящиеся во влажной мороси синие тени.
        Янки еще не врылись в землю… Значит - атака. То, что у него под командой вместо бригады, похоже на прусский ландвер времен Блюхера: «умеют исполнять два маневра - беспорядочное наступление и безудержное бегство». Что ж, можно испробовать первое. Знамена вперед. Строить линию. Странно, что вбитая в Морском корпусе шагистика пригодилась. Теперь…
        Пули свистят не страшней тяжелых снарядов. И вообще, для русского моряка ходить в штыковую - нормально. Бирилев ходил, десять пушек взял на штык под Севастополем. Вот рядом рухнуло знамя… кто-то поднял.
        - За мной, за мной! В штыки!
        Борегар рассказывал про Булл-Ран - первую битву, в которой с обеих сторон сражались неопытные, неорганизованные армии. Если наступающие остановятся, значит, побегут. До штыков не дойдет, но если янки покажут тыл, тогда и настанет пора стрелять. В спины. А пока… Знамя упало. Рядом - инерция сильного тела. Офицер - на вороте по звезде с каждой стороны - бросает поводья, ловко соскакивает с коня. Сущий кентавр!
        - Генерал говорит - ваша бригада покрыла себя славой. Наступаете, как ветераны…
        Подхватывает знамя, сообщает:
        - Майор Тарлтон. Откомандирован в ваше распоряжение…
        И падает навзничь. Шелк опадает вслед за ним, к древку не тянется ничья рука… Если его никто не подхватит, бригада побежит. Пока люди видят знамя бригады - они идут за ним. Без знамени останутся сами по себе. Отдельные полки, роты, солдаты. И им станет куда труднее делать шаг в бесконечность, пропитанную тающим на лету снегом и пулями.
        Древко словно само в руку легло, зато полотнище оказалось неимоверно тяжелым. То ли от падающей с конфедеративно-серых небес влаги, то ли от крови тех, кто нес его в начале пути.
        - За мной!
        Удар. Наплывающая тьма. Чьи-то руки, понесшие знамя с Андреевским крестом дальше. Там, впереди - две блестящие полоски металла. Полотно железной дороги. Широкое. Русского стандарта!
        Чарлстонский эшелон прорвался в город, ското-сбрасыватель отработал по назначению: пытавшиеся отвернуть примерзшие гайки северяне с путей кеглями полетели. Из окон и с платформ стреляли на обе стороны, словно люди в синем были бизонами. У бизонов не бывает карабинов Шарпа? Тогда это казалось безразличным. Отцовский «кольт» снова выплюнул четыре заряда. Потери? Да, есть. Отправятся с этим же поездом в Чарлстон. И раненые, и убитые. Но пушки уходят на позиции - те позиции, о подготовке которых она столько читала. Те позиции, на которые в полном порядке отступила истрепанная армия. Армия, которая не удержалась бы, не пронесись над траншеями и блиндажами шелест тяжелых снарядов.
        И было - как во сне. Серо-ореховый строй, и президент, неизменно элегантный, неизменно галантный… Руку он все-таки поцеловал! Три дня прошли в делах и почестях. Ее и ее эшелон спасло ополчение. Она - спасла армию. Армия спасла столицу.
        На третий день после победы вышли газеты с подробностями. Там - плачьте! - списки погибших. Неполные, ох и неполные. Там - гордитесь! - описания подвигов. Понадобились… Почему? Но там было и другое. Необычное. Необъяснимое. На убитом одноногом янки были найдены бумаги. Приказы. Непостижимые. Страшные, достойные Аттилы.
        Ворваться в Ричмонд. Сжечь город. Убить президента. Перебить его кабинет и несколько иных жизненно важных для Конфедерации персон… Убитого звали Ульрик Далгрен, адмиралу Далгрену, недавно изгнанному с поста командующего Южно-Атлантической эскадрой за провалы в деле морской блокады Юга, он приходился сыном. Может быть, поэтому среди жизненно важных лиц значился и «военный преступник, русский капитан Алексеев».
        Под приказом стояли подписи.
        Подлинные подписи - в чем журналисты убедились, а дипломаты нейтральных стран и союзников Конфедерации могут убедиться, как только пожелают. Также всем заинтересованным лицам предлагаются дагерротипы с указанных бумаг.
        Стало интересно - а как к такой славе относится Алексеев? Но он куда-то пропал… а ведь перед рейдом был в городе! Неужели Далгрен-младший отчасти преуспел? Визит в русское посольство ничем не помог. Барон Стекль разводит руками:
        - Ищем, мисс.
        Такой найдет! Нет, все самой… И лично - в том числе. Кровь? Теперь она умеет правильно прищуриться и не увидеть ничего лишнего! Только сейчас половина Ричмонда - госпиталь. Ополчение выполнило свой маневр: наступление беспорядочное. Наступление кровавое. Но - слава Господу! - наступление победоносное.
        Мелькают больницы. За спиной - неслышное: «Кто говорит - боится крови?» Боится, сестрички, боится. Просто научилась не видеть. Для вас, к примеру, возле операционной кювета с ампутированными руками и ногами. Для нее - с чем-то непонятно-неважным. До тех пор, пока она не получит ответа на вопрос.
        - Русский капитан, мисс? Не видели.
        Так везде. Не видели. Не встречали.
        Неужели опоздала? Но ведь нельзя разом передавать батареи и разыскивать раненого… кого? Друга. Да, друга и боевого товарища! Она лейтенант, он капитан, тут все в порядке. И дело - сначала. Русские воины это хорошо понимают. «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»
        Но вот наконец:
        - Русский? Бредит тут один непонятными словами, и вроде не поляк… Он полковник, но ведь капитаны, бывает, превращаются в полковников!
        Да. Он. Без сознания. Дышит.
        - Его можно перевозить?
        - Да. Но лучше - в хороший госпиталь.
        - В Чарлстоне хорошие врачи. Путь по железной дороге он вынесет?
        По той самой дороге, которую он отстоял.
        - Да.
        - Тогда я его забираю…
        Поставить в известность мистера Мэллори или посланника Стекля ей и в голову не пришло.
        И вот - перестук колес. Та-тан, та-тан, та-тан… Все хорошо, все хорошо, только много убитых и раненых. А еще больше тех, кто остался на батареях. Целованную Джеффом Дэвисом руку теперь хоть не мой никогда. Но и Джефферсон Дэвис, и Джексон думают, что это - последний подвиг завода Уэрты. Думают, что производство встанет. Или хотя бы снизится. А вот и нет! Сейчас много добровольцев с плантаций, и не всем же им редуты рыть. Конечно, квалификации у бывших слуг с плантаций никакой. Но что-то можно придумать. Например, разделить работы на операции попроще. Конечно, придется перестроить производство. Может, будет спад - но временный. А потом удастся даже нарастить выпуск!
        - Мисс Берта, он очнулся!
        Значит, бегом к постели больного друга. Белое от потери крови лицо. Приподнятые уголки губ. Присмиревшие руки.
        - Ты… приехала… за мной?
        - Вот еще! Я привезла на батареи Ричмонда новые пушки. Целый эшелон. И артиллеристов. Но искала тебя сама. В том числе.
        - В том числе меня или в том числе искала?
        - И то, и то…
        Пыталась расспросить о сражении. В его исполнении выходит весело. Потери даже не удалось точно подсчитать - у импровизированных частей не было точных списков. Но название уже вошло в историю. Рядом с атакой Барксдейла, атакой Пиккета, атакой Мартиндейла в анналы военной истории войдет атака Алексеева. Неудачная. Захлебнувшаяся. Но - яростью и упорством отвлекшая северян от разрушения полотна.
        И поезд с пушками - ее поезд - успел проскочить. А потом… потом подошла кавалерия. Уэйд Хэмптон, как и Джеб Стюарт, может погибнуть, но не проиграть битву. Разбитые орды Аттилы-Киллпатрика откатились, разбитые и обескровленные, обратно за ощеренную колючей проволокой линию окопов янки. Так что мистер Алексеев заслуживает наилучшей сиделки. Такой, что не будет отвлекаться от обязанностей ради того, чтобы очаровать раненого героя.
        Значит, Грейс. С «Невского» прекрасная ирландка сошла по простой и честной причине: пару месяцев назад они с Адамом Мецишевским навестили костел. Как сказала сама ирландка:
        - Ирландцев гибнет очень много. Мы храбрый народ. А где еще найдешь жениха-католика? Да еще такого, чтобы был родовитей коннахта, нахальней лейстнерца, терпеливей мунстерца и упрямее ольстерского шотландца?
        Потом стала вникать в историю русско-польских отношений. Выяснила, что начали клятые москали: отбуцкали армию короля Крака, поймали несчастного цмока и пропахали на нем борозду пограничную. Еще пословицу обидную сочинили: «Помни, ляше, по Буг наше».
        Москву они тогда, правда, еще не построили и вообще, если верить профессору Костомарову, были не москалями, а украинцами… Кто кого больше обижал в последующие века, понять невозможно - мало того что хроники перевычищены по сто раз, так и горят неплохо. Ясно было одно: общность исторических судеб с Зеленым островом начала проявляться только с конца восемнадцатого века, когда ослабевшую Речь Посполитую разорвали на клочки три великие державы, доказав тем самым, что известная мудрость о том, что слабому государству проще выжить при нескольких сильных соседях, чем при одном, не всегда справедлива.
        Итак, Польшу и поляков угнетали втроем - но большая часть восстаний и ненависти пришлась на долю России. Государства, которое позволило доставшемуся ей куску Польши сохранить язык, конституцию, сейм, армию… Которая строила там за русский бюджет дороги и дома. И просила в обмен одного - польской верности. Ее и получила.
        - Против своих королей мы тоже всегда бунтовали, - кривился Мецишеский, - один шляхтич - рыцарь. Два - дуэль. Три - мятеж! Так и потеряли отчизну. Так чего было ждать русским? Только мы, нормальные поляки, надеялись… Особенно после декабря. Царь Николай навел порядок в России - отчего королю Николаю было не навести порядка в Польше? Вымести бунтовской дух, построить нормальное государство - и тогда двинуть эскадроны под красно-белыми прапорами против немцев. Увы, так не случилось. Но целый день на варшавских улицах честь воевала с анархией - и проиграла лишь после удара в спину [6 - Великий князь Константин, располагая верными присяге частями, освободил таковые от присяги. А русским полкам велел не мешаться в «усобную польскую драку». Так восстание, подготовленное куда хуже той же Сенатской, разгорелось в Русско-польскую войну 1830-1831 годов.]. Мятеж победил… Теперь наши права порезали, Польша всего лишь часть России. Но кое-чему мы научились. Не верить болтунам и не верить врагам России. Но я - ломоть отрезанный!
        Так говорил человек, чье «письмо к бывшей невесте» читали на открытии сейма в Галиции. После чего сейм приговорил: призвать добровольцев вступать волонтерами в русскую армию. Иные горланили против - но сейм на сей раз был не шляхетским и без права вето.
        Были. Кричали. Доходило до абсурдного:
        - С немцами мы потеряем разве жизнь, а с москалями - душу!
        Ну, это смотря с какими немцами. Австрийцы - те хотя бы католики, но эти отказались даже от Галиции - верно, от бедного края никаких доходов, кроме убытка. А пруссаки… Фридрих Второй прихватил кусок - там треть поляков позабыла и веру, и язык. Душу, может, и сохранили… Но стали немцами. Он на такое не согласен! По счастью, нашлись горячие сердца, при которых водились холодные головы. Редкое сочетание! Но под сводами львовского сейма прозвенел ответ:
        - За то, чтоб у моей прекрасной Отчизны было будущее, и душу заложу!
        Под таким Мецишевский бы подписался. Да он и так сделал свое дело: написал. Пусть и длинней, зато как тяжко было мятежной партии голосить против самых ярких, самых звонких имен польской вольности!
        «Костюшко понял, что с Россией бороться не следует, дал слово императору Павлу, хотя мог бы нарушить без особого ущерба чести, ведь враги этого достойного государя распространяли слухи о безумии царя. Пуласки… хотел того или нет, был союзником России, когда вел первые эскадроны американской кавалерии против англичан в отчаянную атаку под Саванной, в которой и сложил голову…» Ну-ну! Теперь эти имена написаны на знаменах по обе стороны фронта. Не только в Америке!
        «Нам следует помнить, что те, кого мы зачастую именуем москалями, себя зовут русскими - как звала себя литовская шляхта, пока не приняла польскую культуру… Именно эти люди дали лучшие примеры посполитой доблести! Или у них были «москальские» души? Если мы, оставаясь в империи, сохраним свою душу и увлечем «москалей» нашей культурой - Польша протянется до Амура! И русское правительство этому нисколько не препятствует».
        Адам рассказывал все, о чем знал, - горячо и сбивчиво. Грейс тогда уяснила, что полякам с русскими повезло малость побольше, чем ирландцам с англичанами: землю не отняли, веру не запретили. А остальное… разобраться в этом нельзя. Можно только выбрать сторону среди разделенного народа. Ту, на которую зовет сердце. Так и сказала:
        - Мне не важно, кто у вас прав. Я просто люблю тебя…
        С этого и следовало начинать, не так ли?
        С корабля миссис Мецишевской пришлось уйти. А вместо госпиталя - принять санчасть завода. Так она оказалась в идущем на Ричмонд эшелоне. И у постели Алексеева, который за время пути узнал немало о том, какой у него хороший был старший помощник… и каким славным капитаном, оказывается, был он сам.
        Потянулись недели выздоровления. К тому времени когда Алексеев, осторожно опираясь на трость, вышел погулять под августовским солнышком, рейд Киллпатрика - Далгрена стал историей. На Севере демократы использовали историю для того, чтобы вычистить радикальных республиканцев из коалиционного правительства. Военный секретарь Стентон арестован - не за преступный приказ, но за попытку командовать армией в обход Верховного главнокомандующего. Командовавший кавалерийским корпусом, что совершил рейд, Киллпатрик изгнан в отставку - позорным образом, словно вор, прогнан сквозь строй солдат, которых едва не сделал убийцами.
        Зато одноногий Ульрик Далгрен остался обманутым героем. Инвалид, не сложивший оружия, патриот, преданный собственным командованием… Человек, согласившийся выполнить бесчестный приказ ради родной страны. Почти икона.
        У города появились новые герои. Частью русские, частью свои. Прорыватели блокады ушли куда-то на задний план. Теперь в моде командиры крейсеров. Те, кто оттягивает неприятельские силы вдаль от города. Те, кто захватывает суда под носом у северных, британских и французских боевых кораблей. Давно стала историей «Алабама». Славный корабль не потоплен врагом, его сгубил мятеж команды, состоящей из англичан. Говорят, Семмс застрелил пятерых… Но южный крест был спущен, и ему на смену пришло полотнище противоположных цветов - с красными крестами на синем. Вражеский - и не только по выверту политики, но и по правилам геральдики!
        Из прежних кумиров благосклонным вниманием общества продолжает пользоваться лишь Норман Сторм Портер. Уж больно лихо ходит по пылающим морям! Даже закон об обязательном занятии половины трюмов военными грузами не привел его в уныние.
        - Лекарства тоже дают неплохую прибыль, - объясняет капитан всем желающим, - а вторая половина вся моя. И уж теперь ни один злой язык не скажет, что я не выполняю долга перед Конфедерацией.
        Один находится немедленно. Но произносит обвинение тихо. Для двоих.
        - Вы неплохой гражданин, только и всего. Долг, закон… И ничего от себя. Ваши прибыли почти не упали. А что будет после закона о роскоши?
        Мистер Портер смеется. Да, странная троица сейчас прогуливается вдоль берега реки - или уже гавани? Вода тут не пресная и не соленая - а хорошо перемешанная колесами и винтами пароходов. Девушка, которой прилично гулять одной, - в сопровождении «кольта». Моряк, раненный в сражении на суше. И другой - наверное, последний штатский призывного возраста в городе.
        - Сверну дело, - признается Норман, - и придумаю что-нибудь другое. В начале войны можно было неплохо погреть руки на военных поставках, но с нынешней мобилизацией… Может быть, попробую поохотиться за призами. Согласитесь, с моими навыками глупо записываться в серые ряды простым солдатом. Как моряк я гораздо нужней…
        Да, Юг делает все сам. Вот только людей не хватает. Моряков - тоже. С суши отзывают!
        - Полагаю, адмирал Такер будет рад. Не желаете броненосец? На стапелях аж четыре свеженьких.
        - Чудищ с шестью машинами и столькими же валами? Нет, увольте. К тому же крейсер банально доходнее.
        - Вы слишком меркантильны, мистер Портер.
        - Можно и так сказать. А можно сказать, домовит. И, кстати, не женат… Ой! Ревнуете?
        - Никоим образом… Просто вот такой неуклюжий.
        Мистер Алексеев улыбается. Действительно, не корноухую же девицу ревновать самому красивому джентльмену Старого Света. И на деда Евгений Иванович по-прежнему похож. А что капитану Портеру на туфлю тросточкой оперся… Не случайно, разумеется. Просто, кажется, он взял на себя функцию отсутствующего Дэниэла. Брат опять в море.
        Так что русский капитан - это всего лишь дело. Да, брат. По оружию. Закончится война - уйдет, как и корабль, которым он уже не командует, как и дюжина отцовских пушек - туда, в холодные туманы Балтики, к сверкающим снегам Петербурга, о которых столько рассказывала Люси Холкомб. А вот о кандидатуре мистера Портера стоит поразмыслить. Война не вечна, и муж, которому наплевать на условности общества, может оказаться как нельзя кстати. Может, они вместе создадут пароходство: Норману морская часть, Берте береговая…
        Мисс ла Уэрта мотает головой. Снимает шляпу - девушке нельзя, офицеру можно! Начинает обмахиваться, вместо веера. Сейчас не время думать о глупостях. Война продолжается, и Конфедерации нужен лейтенант, а не невеста. Потому стоит поделиться с Алексеевым заводскими новостями. Может, он опять придумает штуку, которая поднимет производительность процентов на пять?
        И все-таки осторожные расспросы начались. Вот, например, Грейс - теперь ее в поезд, идущий на войну, не возьмешь. Сияет изнутри, поглаживает живот. Счастливая… Может быть, она знает, как разглядеть в себе любовь?
        - Как понять? А просто. Скажи, согласна ли ты будешь провести остаток дней, штопая носки этого человека…
        Ну, штопанье носков - преувеличение. Но все же… Берта примерила это на себя - и с ужасом поняла, что ей совершенно не хочется в ком-то растворяться. Хочется быть собой. Не погулять еще годик, а именно оставаться собой. Гордиться «цыплячьими потрохами» на рукавах, делать важную работу для своей страны… И почитать в жизни главным именно это, а не ожидание с моря человека, пусть и самого дорогого.
        Значит… нет?
        По крайней мере, нет пока. Война длинная, и уж во время войны лейтенант ла Уэрта куда полезнее для дела Конфедерации, чем еще одна замужняя дама. А то и вдова.
        А выздоравливающий офицер между тем хромает по батарее Грегга.
        - Ну, как поживает наша леди?
        Леди весом в тридцать пять тонн молчит. Целей на горизонте нет. Вот и приходится за молчунью отвечать командиру расчета:
        - Отлично, сэр. Недавно получили новый станок и теперь играемся с мортирной стрельбой легкими зарядами. Если янки снова высадятся, их никакие окопы не спасут… А вторая англичанка уехала в Уилмингтон…
        Алексеев рассеянно кивает. И - лезет на бруствер. Короткая боль стоит того, чтобы выпрямиться навстречу морскому ветру и чаячьему граю. Нет, его война - там. Туда он и направится. Как, на каком корабле - еще не придумал, но это сейчас не важно. Главное - он вернулся к морю и городу, в котором есть кому его ждать. И пусть мисс ла Уэрта сама не меняла ему повязок, она разговаривала с ним - каждый долгий день болезни. Делилась новостями и трудностями, рассказывала заводские и гарнизонные случаи, заставляя забыть о ране.
        Следовало признаться самому себе - некто Евгений привык к обществу темноволосой девушки со звездами на вороте. Настолько привык, что хотел бы… Да. Вот именно. Чтобы она всегда была рядом. По крайней мере, на берегу. И, кстати, капитан-лейтенанту жениться можно. Жалованья, и того хватит семью содержать, а ведь есть еще капитал с призов… Хотя, сколько ни считай рубли в загашнике, с состоянием Уэрта ему не равняться. И нечего руками размахивать! На правду обижаются только дураки. Тем более, для Берты деньги явно не главное.
        Или капитан-лейтенант русского флота, армейский полковник Конфедерации - временное звание, кажется, попросту забыли отменить - и георгиевский кавалер изволит трусить? Нет? Значит, завтра. И будь что будет.
        Тяжелую буковую трость сменила легкая ротанговая. Алексеев уже почти не хромает. Выздоровел? Тогда почему так рассеян? Обычно слушает внимательно. Ему же интересно… Так повелось - с больничной койки. Тогда новости с завода Уэрты были для него, как говорят русские, светом в окошке. Теперь - привык и ждет продолжения бесконечной истории, которая - для нее и для него - никогда не будет скучной. А она может себе позволить полчаса прогулки - и болтовни! Работа неожиданно сделалась легче, чем всегда. Может быть, оттого, что в цехах больше не ждут, пока явится мисс Ла, а приносят готовые патентные заявки и торгуются за долю прибыли.
        Вот и можно болтать, по-девчачьи - но на мужские, деловые темы. С тем, кто никогда не обратит ее слова во вред Югу… как не обратил когда-то слова русского посланника. Из двух измен он выбрал риск и честный бой - и выиграл. Джентльмен до мозга костей. Куда там чарлстонцам…
        И все-таки сегодня он рассеян. Да еще парадную форму зачем-то надел. Здесь его отличат от янки и при погонах!
        - Мисс ла Уэрта…
        Молчит. При первых встречах и то был поразговорчивей. Что на него нашло?
        - Я вас люблю. Окажете ли вы мне честь стать моей женой?
        Мостовая уходит из-под ног… Думала, незаконному принцу не нужна корноухая девица? Думала, время терпит до подписания мира? Думала… А чем думал он? И выхода нет, и нет иного ответа… Ну, смелей!
        - Нет, - вышептала, но тут же добавила громко, отчетливо, как положено офицеру флота. - Разумеется, нет.
        Как он ни владеет собой, но руки… Трость хрустнула, будто тростинка.
        - Благодарю за определенный ответ. Надеюсь, мои неуместные слова не обидели вас. Честь имею!
        Делает шаг в сторону. А Берта только и может, что стоять на месте. Почему она не слышит выкриков газетчика? А он - лезет в карман за жестяной мелочью, читает выпуск-молнию. Даже обидно! Говорил, любит! А теперь вперился в строки… Скомкал в руке. Обернулся. Обломок трость держит как дубинку, словно вот-вот ударит - не ее.
        - Ты права. Ты всегда права, Берта. Не судьба. Не нам, не мне… Прости, мне нужно в порт. Сейчас же!
        И ушел. Быстрым, почти строевым шагом. Тем, который все еще доставляет боль…
        Что ж… Ей тоже следует узнать новости… Пара железных долларов для газетчика. Вот в руках лист желтой бумаги. Глаза сразу выхватывают крупный шрифт:
        «Бой русского крейсера с британской эскадрой у Гаваны! Подробности из первых рук!»
        Интермедия
        Генерал-бобер
        Ричмонд давно видно в хороший бинокль. Приелось зрелище, но ничего не поделаешь, приходится смотреть. Пройти осталось какие-то мили… но эти мили растянулись на месяцы. Наконец Каменной Стене стало некуда пятиться! Но кто знал, что он настолько глубоко зароется в землю? Впрочем, умница Мак, обозрев поле предстоящего боя, спокойно констатировал:
        - Севастополь. Полгода, джентльмены, и Джексон уйдет сам. А пока… Посмотрим, кто копает глубже.
        Армия взялась за лопаты, и с удовольствием! Лучше долбить подмерзшую землю под командованием Макклеллана, чем ходить в лобовые атаки под командованием Гранта… «Безоговорочная капитуляция», конечно, мастер маневра, но не может не убить о стену пять-десять тысяч солдат для простой проверки - крепко ли врылись конфедераты. Нормальным генералам для этого отчего-то хватает наблюдения с воздушных шаров и ночной разведки.
        На последних выборах в конгресс Мак выкинул занятную штуку: предложил солдатам по собственному желанию объявить, за кого они голосовали. Результаты немного отличались от официальной статистики. Раз так в десять, и не в пользу республиканцев. А ведь голоса солдат ст?ят куда дороже голосов штатских. Так что теперь у Соединенных Штатов нет Конгресса, а Сенат распущен на каникулы. Что до президента… Тайный уговор стал явным: мистер Линкольн спокойно дослуживает второй срок, воссоединяет страну - а следующий - Мак. Уж он проследит, чтоб солдата не надули, как теперь приглядывает, чтоб не убили. Он обещал, что всякий солдат получит двойной гомстед, и даже без символической платы. Тем больше людей подается в армию Севера. Пусть в Европе - бойня, и оттуда пополнения не дождешься. Пусть в тылу трусы и тайные друзья Юга - им бы юбки вместо штанов носить! - бегут на Запад, на индейские территории и к русским. Многие жители Канады сделали выбор в пользу круглой суммы в долларах и трехсот двадцати акров собственной земли перед скромными посулами вербовщиков королевской армии. Восемьдесят тысяч канадцев влились
в армию США. Хорошее подкрепление!
        Что до Линкольна, то ему теперь делать нечего, кроме как шутки шутить. Выборы он, конечно, выиграл - после того, как стал единым кандидатом от республиканцев и демократов разом. Что ничуть не помешало ему отделать будущего преемника словно конкурента… Недавно вся страна повторяла: Макклеллан, генерал-бобер. Впору подозревать, что Джо Хукеру тоже от честного Эйба досталось [7 - Слово «хуке» с неких пор стало обозначать проститутку. А вот бобер, «бивер», тогда еще не был пошлостью… Так что шутка мистера Линкольна и в нашей истории была не злой, и приклеила к его будущему сопернику на президентских выборах, как вагон к паровозу, всего лишь образ недалекого трудяги.].
        Бобровая страсть к блиндажам и крытым траншеям неплохо помогает от южной шрапнели… Но что случилось с Маком? Почему он отдал приказ о лобовой атаке?
        Дивизия лежит в траншеях - сельдям в бочке просторней. Бригады тренировались в штурме южных позиций. Ждут. Свисток - и им придется броситься вперед, под точный огонь не слишком скорострельных «энфилдов» и стрекот беспощадных «кофемолок Уэрты». В отличие от северных «гатлингов» их почти не заедает. Правда, у Севера пулеметов больше. Шансов нет - ни победить, ни выжить. Сколько раз Грант и Шерман бросали синие шеренги вперед на окопанных южан, пришло время и армии Макклеллана отведать кошмара обреченных атак… В прошлом году еще удавалось, устлав телами нейтральную полосу, ворваться в чужие траншеи. В этом - и выжить удается мало кому. В кошмарной бойне под Мемфисом из остатков пошедших в атаку дивизий не удалось составить и рот. Но, верно, аболы в Вашингтоне требуют крови, причем крови белой…
        Командир дивизии - напился пьян и валяется у себя в палатке. Что ж, не всякий может просто встать и отдать жизнь за Союз. Не всякий верит, что командующий вовсе не сошел с ума, а придумал неимоверно хитрое. Не догадаться, что. Приказали подготовить атаку… Что ж. Армия поверит полководцу. Пока он ни разу не обманывал, и даже против Ли - при Антьетаме и на полуострове - потерял меньше, чем положил мятежников. Джексона в Мэриленде - измотал и вышвырнул. До Ричмонда - дошел. И ничего, почти все живы. А резервы всегда можно взять из необъятного вашингтонского гарнизона.
        В общем, в роте «F» пьяных трусов нет. Есть пессимисты, что прикалывают к мундиру записку с именем - на случай, если тело иначе будет не опознать.
        Вот полковник сунул свисток в рот, смотрит на часы. Сколько осталось жить? Минуту? Меньше? Приходится повернуться к роте. Суровые лица. Может быть, нам нужно умереть, чтобы покончить с длящейся пятый год бойней. Что ж… дело солдатское.
        Свисток. Страх куда-то уходит, я ору обычное наше «Хуррэй», вскакиваю на бруствер. Оборачиваться не надо, я чувствую порыв роты спиной, да и уши глохнут от дружного крика. У нас пять секунд - до свистка, когда выжившим можно будет залечь, хоть ненадолго прикрывшись от неумолимого огня из окопов. Пользы, с точки зрения, потерь - никакой, лежащий солдат плохая цель для пулемета, но отменная - для шрапнелей. Зато с точки зрения «дойти-дорваться» - польза несомненная. Короткий рывок сделать проще, чем длинный. Да и заставить себя встать для быстрого броска тоже проще. Так что… Сердце отбивает секунды. Сегодня не было подготовки, и южане немного растерялись. Хорошо. Один бросок будет наш… Проснулись! Рядом тяжело хлюпает… значит, один из парней остается позади. Ну! Свисток?
        Вместо команды залечь - тяжкое сотрясение земли. На месте позиций джонни - чудовищный всплеск земли, словно палкой по воде ударили. Над брызгами растут, раскачиваясь, кроны деревьев из дыма.
        Да, умный Мак подготовил эту атаку! А нас послал не на убой, а так… забрать в плен уцелевших.
        Цепь встала. У иных - рты раскрыты.
        - Ребята, - кричу им, - похоже, сегодня мы перемажемся в грязи, как свиньи. Но Ричмонд - наш!
        Мы орем, как безумцы, и - почти - как мятежники. Ног под собой не чуем, несемся вперед. Те парни в сером, что еще живы, и не думают сопротивляться. Победа! Неужели всё?
        Увы, над головой поднимаются разрывы. Потом мы узнаем, что умники-саперы взорвали только пехотные позиции, хотя и на протяжении мили, и что южане успели развернуть к месту прорыва трижды скрепленные, трижды пр?клятые пушки Уэрты. И все-таки - что такое батарея без прикрытия? Ни пехоты, ни «кофемолок», что норовят прихватить синие линии во фланг - так, чтобы каждая пуля находила две-три жертвы. Только шрапнель - издалека, и картечь - в упор. Потом - штыки! Мы на позициях и разглядываем чудовища, которые так досаждали нам последние два года…
        Так 4 июня 1865 года мы вошли в Ричмонд…
        Были баррикады на улицах, были пожары - и что бы ни долдонили джонни, и Белый дом, и Арсенал они подожгли сами, а там как-то само пошло. Трудно тушить город, в котором в тебя целится каждое окно. В огне и дыму перемешались части, из всех цветов остался - черный. И все-таки целые сутки хозяевами Ричмонда были мы, армия Потомака. Командующий сдержал слово, вошел в мятежную столицу.
        В далекой Гааге от грозных известий бледнели русские и северогерманские дипломаты, и русского канцлера князя Горчакова вытаскивали из зала заседаний на носилках - американский штык достал сердце царского сатрапа и в Старом Свете! [8 - Назавтра князь ожил и скакал козленочком, как молоденький. Дипломатия-с. Вскрытые архивы подтверждают: что на востоке Конфедерация ослабела и может потерпеть поражение. Поскольку правительство Юга решительно обещало продолжение войны даже в худшем случае - с опорой на новые индустриальные районы в Техасе и Южной Каролине, хотя и констатировало вероятную потерю Виргинии по причинам военным и Северной Каролины по причинам политическим.]
        Добрые вести позволяли держаться в аду городских боев, поддерживали наше мужество. Мы слышали о бегстве Джефферсона Дэвиса, о гибели Каменной Стены, о падении важнейших зданий и заводов. Мы побеждали! Мы не пали духом и тогда, когда среди пепла и сажи замелькали чистенькие мундиры чарлстонского гарнизона. Мы тоже умели строить баррикады - а трофейные пушки неплохо противостояли крепостной артиллерии города Отделения [9 - Secessionville. Прозвище Чарлстона, с которого началось отделение Юга. Буквально - Отделенск, Сепаратоград, Незалежненск…]. Мы повидали и алые кепи полков тяжелой артиллерии, и мундиры полков внутреннего охранения. Мы отбили атаки черных мятежников - вояк, дравшихся за хозяев удивительно храбро, но неумело [10 - После закона о негре-солдате можно говорить, пожалуй, только о бывших хозяевах черных солдат Конфедерации.]. Мы слышали голос «миссис Блэйкли», пытающейся нащупать позиции наших Пэрротов и Армстронгов.
        А потом наши батареи смолкли, и пришло ужасное известие - Седой Лис, каким-то чудом пролетев половину континента, был здесь! Он вышел на реку Чикахомини, обрушился на наши тылы, сковал и разбил резервы, разрушил железную дорогу, с таким старанием перешитую на узкую, северную, колею.
        Отличное состояние железнодорожной сети Юга сыграло с нами злую шутку: сто тысяч южан, которые, казалось, готовились к взятию Нового Орлеана, вдруг ударили нам во фланг и тыл. Наш «Наполеон», разумеется, выкрутился. Несколько маршей - и вот он снабжается не по железнодорожной ветке, а по реке Джеймс… Увы, нам пришлось оставить мятежную столицу. Но мы уходили, твердо зная, что скоро вернемся - и на этот раз навсегда. Юг - толстое дерево. Но у «молодого Наполеона» в достатке настойчивости, и зубы у северного бобра - крепкие. Его зубы - мы. Что с винтовкой, что с пушкой, что с лопатой. Нам ударили в спину - честные враги в сером, так называемые союзники из-за океана, пораженцы в тылу. Но мы никогда не забудем, как входили в поверженный Ричмонд. Не забудем, что эта страна была единой - и она будет единой, рано или поздно, так или иначе!
        Голосуйте за Макклеллана!
        Интермедия
        Конструктор
        Каково отцу хоронить ребенка?
        И каково писать об этом официальный отчет?
        А вот приходится. Фразы «множественные пробития каземата, обширные затопления, погружение броневого пояса, пожары, нарастающий крен, детонация погребов» звучат для конструктора примерно как для хирурга «шестнадцать колотых, семь огнестрельных, пробиты оба легких, задета печень - и голову оторвало».
        Французский флот выступал в большинстве, использовал новейшие корабли, но результатом стал лишь обидный урок. Прекрасные корабли, которые никогда не планировалось посылать в колонии, - избиты. Ремонтировать руины имеет смысл лишь из соображений престижа… Для дальних морей на стапелях достраивается другая модификация, поменьше, подешевле, зато с увеличенным парусным вооружением - устаревшая прямо на стапеле. А все почему? Потому, что победы успокаивают. И не только марсовы лавры Крыма, но и минервины лавры. Мсье де Лом, вы создали французскому флоту привычку - полагать врага отсталым технически.
        Моряки готовились к бою, исходя из горделивой максимы: наши пушки и корабли - лучшие. И к этому приучил их не кто иной, как месье Дюпюи де Лом.
        Он за десять лет дважды менял облик корабля основного боевого класса! Он первым во Франции построил железный корабль, первым в мире паровой деревянный линейный корабль и - броненосец! И вот, отстал. Хотя должен был догадаться, что - пора. Так ведь и русский царь догадывался. Собирался строить паровые корабли линии, один даже успел заложить, всего через два года после спуска первого такого же французского корабля…
        Но - не успел. И вот - русские сквитались. Наверное, строитель батарей Кинбурна тоже сжимал зубы в бессильной ярости, когда на черноморскую крепость надвигались неуязвимые броненосные батареи.
        Что ж, русские начали с чистого листа - и преуспели, он тоже сможет. Нужно торопиться, тогда есть шанс вновь перехватить первенство и встать не только впереди русских или - географическая новость! - американских конфедератов, но обойти и извечного, главного соперника, последнее десятилетие упорно притворяющегося другом. Великобританию! Как бы ни повернулась политика, главный враг Франции на море - один.
        Время чертежей еще не пришло, но перо Станислава-Шарля-Анри-Лорана Дюпюи де Лома летит над бумагой, порождая новые профили. Среди них - корабли, похожие на мониторы, но с высоким бортом, мореходные. Корабли, у которых артиллерия разнесена и устроена ромбом - две тяжелые пушки в носу и корме, две по бортам. И, конечно, корабли с центральным казематом! Если верфи загрузить полностью, через два года у Франции будет никак не меньше пяти новых броненосцев с тяжелыми орудиями… только вот вся пушечная бронза уходит на Рейн и Дунай. Месье Дюпюи на мгновение даже позавидовал немецким, русским и конфедеративным союзникам: эти сами льют стальные нарезные пушки и не кланяются при этом лягушатникам! Хотя… есть еще одна страна. Соединенные Штаты не стяжали в этой войне особых лавров, но пушки Пэррота показали себя вполне неплохо. И пусть американцам самим не хватает заводов, это не означает, что они не построят новые за французские деньги. Конечно, лучше было бы строить заводы во Франции, но в империи уже не хватает рабочих рук…
        Глава 6
        Его величество Ройял Нэви!
        Лучшая броня, лучшие пушки, лучшие машины. Да и, в конце концов, большее корыто дольше тонет. А еще британских броненосцев было целых три. Все, что было у русских, - боевой опыт и грозная слава. А еще - вера в пушки, которые не разрывает!
        Точно отмеренные заряды, аккуратно выставленное возвышение. Восемь залпов - до накрытия, десять - до попадания.
        Вот головной, под вице-адмиральским флагом, запарил и начал отставать. Над «Невским» проносится могучее «Ура!» Значит, осталось два. Один на один, двенадцать нарезных семидюймовок Уэрты против восьми девятидюймовок Армстронга. Правда, действует на обоих кораблях ровно половина артиллерии: шесть и две соответственно. Возвышенное расположение центрального погонного и ретирадного орудий русским почти не мешает. Приноровились.
        Но девять армстронговских дюймов в упор - не по слоистой броне «Невского». Зато враг подошел достаточно близко, чтобы попытаться… Над голой - любители парусов морщились: «Крысиный хвост!» - мачтой взлетает сигнал. Пришло время, и из-за надежной защиты железных боков товарища выскочил «Василий Буслаев»… Вычищенное и покрытое лучшей тропической обмазкой днище. Заклепанные клапаны, взбивающие воду в пену винты. Никто не знает, сколько узлов выжал храбрый кораблик на той трети мили, что стала для него мерой доблести…
        Полный борт восьмидюймовок - в упор! И еще раз, не столько вдоль, сколько сверху вниз, в горящую руину, на которой выше ватерлинии ничего целого или живого. Но проваливающийся под воду нос бывшего блокадопрорывателя успел коснуться нежного, тонкого железного борта - под бронепоясом.
        Таран на хрупкий, истинно гоночный корабль не сумели приспособить даже полубезумные гении с завода Уэрты. Зато пристроили шестовую мину. Триста фунтов пироксилина ушли в небо, вода рванулась провожать. Корабль, оседающий носом. Корабль, заваливающийся на борт. Размен фигур! По шлюпкам на этой войне стрелять пока не принято. Только с «Буслаева» спускать нечего и некому, с британца - некогда. Над волнами недолго держится купол днища с облепившими его людьми. Кончено!
        Теперь - один на один. Враг рвется на пистолетный выстрел. Уже можно прочитать гордое название: «Эйджинкорт». Залп… Щепа летит по каземату, но расчеты возвышенных носового и кормового казематов не тронуты. Ответ… Подбили! Отвечает только одно орудие врага… По палубам русского корабля летит: «Вспомним Метаморос!» Тоже ведь стояли против трех. И выстояли!
        Начался страшный бой к борту - как в старые, парусные времена. Бомбические орудия батареи «Эйджинкорта» бьют в броню «Невского», словно в дверь стучат. Ногами. С разбега, в прыжке. Громко, страшно - и без единого промятия. Из броневых рубок русского крейсера размеренно стрекочут «кофемолки». На броневую крышу англичанам и носа не высунуть, труба - решето. Потом одна из картечниц перенесла огонь на орудийные порты главного калибра…
        Сколько сменилось расчетов у наполовину открытого орудия?
        Но «чемоданы» с гремучим порохом - может быть, из того хлопка, за который нейтральные испанцы поставляют Конфедерации английские машины - продолжают лететь, попасть же в идущий борт о борт корабль нетрудно. Броня обоих кораблей решительно проиграла состязание главному калибру, и теперь, как во времена Ушакова и Нельсона, решается - кто первый накидает в противника достаточно железа, чтобы тот сломался и выкинул белый флаг. Или пошел на дно, отстреливаясь до конца.
        «Счастливых снарядов» в этом бою не случилось. Русские семидюймовки выбрасывали снаряды чуть реже, чем раз в две минуты, - помогало ручное заряжание, мешали усталость расчетов и потери. Британские восьмидюймовки рявкают чаще - у них шире жерла, но легче снаряды. Единственное орудие главного калибра бьет - сквозь броню и подкладку, прямо по пушкам, механизмам и людям - раз в четыре минуты.
        «Эйджинкорт» избитый, горящий, кренящийся - отвернул. Только для того, чтобы «Невского» догнал второй английский броненосец, «Минотавр». На нем - минус котел. На русском крейсере - минус труба и частичное разрушение искусственной вентиляции. И снова - борт о борт, а у этого целы оба больших клыка… Залп. Ответ. Залп. Ответ. Люди из аварийных, пожарных и связных команд становятся к пушкам, заменяя убитых комендоров и подносчиков. Залп. Залп. Вспышка, но не попадание. Разорвало! Сказалась особенность снарядов системы Армстронга с мягкими цинковыми выступами, которые следует аккуратно завинчивать в пушку вдоль нарезов. Мало что долго, так в горячке боя немудрено мягкий выступ немного примять. Кто-то из английских артиллеристов ошибся, и вот результат - у отличного броненосца больше нет главного калибра по обращенному к врагу борту.
        Легче не стало. К этому времени в счет шли и бомбические пушки - точно такие, как те, на которые принято списывать успех Нахимова при Синопе. Разрывные снаряды залетали в прорехи броневого борта - здоровенные, что ворота сарая, взрывались огнем и осколками… Гладкие восьмидюймовки сделались вполне эффективны! Они и всадили недостающие до потопления двадцать снарядов в истекающую огнем и паром руину.
        К этому времени «Александром Невским» никто не управлял. На месте носовой рубки вознеслась странная скульптура из лохматящихся железных полос. Кормовая была почти цела, но старший помощник Мецишевский командовал только установленной в рубке картечницей. Трубы и телеграф вышли из строя, связная цепочка разорвана. Там, внутри истерзанного корпуса, кто-то еще боролся с огнем, а машина, точно в бою трехлетней давности, упорно тащила плавучий костер в сторону берега, что временного командира вполне устраивало. До своих не дойти - так почему не выброситься на нейтральный, кубинский, берег?
        Возможно, выброситься бы и удалось. Но огонь добрался до погребов. Владычица морей одержала трудную победу.
        Капитан 2-го ранга Адам Мецишевский пришел в себя, когда его втащили на борт рыбацкой лодки. Испанцы видели бой… и решили немного утереть нос англичанам, избавив нескольких храбрецов от плена. Потом это станет местной легендой, одно суденышко в россказнях превратится в целую флотилию. Русские туристы будут обходить выбеленный солнцем памятник над могилой русских моряков, читать имена. Гиды особо укажут на имя Николая Римского-Корсакова - блестящего офицера, гениального композитора, чья мелодия оборвалась на увертюре. Напомнят, что в составе русского флота всегда будет находиться миноносец или торпедный катер его имени. Они покажут поднятые со дна пушки «Невского», якорь «Буслаева», макет шестовой мины. Это будет. Годы спустя.
        А пока капитан Мецишевский жив и не в плену… Не один. Еще - пятнадцать человек. От трех с лишним сотен экипажа!
        Англичане отделались легче. У одного из уцелевших кораблей - дыра в котле и разрыв пушки главного калибра, другой - вовсе калека, чинить и чинить. До визита в док годятся разве в плавучие казармы для собственных экипажей и пленных с «Невского». Кстати, в этом вопросе просвещенные мореплаватели весьма щепетильны: спасти поверженного противника - дело чести. Тем более обязательное, что неприятель при этом попадает в плен. И - дополнительная пощечина союзникам: в отличие от французов, англичане не только победили, но и проявили благородство! Спасли русских, теперь можно отправить их в метрополию. Офицеров примет морской лорд и в долгой речи превознесет их мужество, умение и заслуги. Почему? В этой войне было слишком мало морских сражений. А Великобритания не должна выглядеть второстепенным союзником, только и способным выставить на поле боя отлично обученный и оснащенный, но очень небольшой экспедиционный корпус. Кроме того… с русскими идут переговоры. И подобное отношение покажет, что на Даунинг-стрит склонны заключить мир, - а иначе переловят даже лучшие русские крейсера!
        Но и это - в грядущем. Теперь Мецишевский, с трудом подбирая редкие испанские слова, засевшие в памяти после рейсов по прорыву блокады, сказал:
        - Гавана. Найти… - хорошо, что вспомнил имя поставщика железной руды, - сказать: «Русские, «Невский», нужно Чарлстон». Получить доллары. Много. Три сотни.
        Рыбаку столько не выловить в жизни. Но кубинец деловито уточняет:
        - Зеленые спинки? Серые? Синие?
        - Золото.
        Испанец думает. Неужели мало?
        Нет.
        - В Гаване северные гринго, - сообщает, - два крейсера. Риск, понимаешь? Пятьсот долларов. Тогда я отвезу вас в Южную Каролину сам. Не Чарлстон, бухта рядом. По рукам? Взял бы дешевле, но если нас поймают, у меня отберут баркас.
        Неделю спустя Мецишеский стоял навытяжку и слушал начальственный разнос.
        - Ру-усски-е-е-е… - у адмирала Такера местный выговор прорезался. - Понимаю. Национальное. Но вы, мистер Ханли?
        - У меня тоже должок, - изобретатель подводной лодки в штатском, но стоит ровно и подбородок с элегантной, хоть и чуточку недоухоженной бородой вздернул высоко, - не к англичанам. От нашего правительства… За аванс по «Айронсайдз» я еще не расплатился.
        - Расплатились. Сполна. Янки так боятся ваших лодок, что отнесли линию блокады на двадцать пять миль от порта. Блокада Чарлстона теперь и юридически, и фактически ничтожна. Недаром в Мобайле и Уилмингтоне строят еще по три «Ныряльщика». У вашего оружия есть репутация, мистер Ханли.
        Хорэйс Лоусон Ханли аж позеленел:
        - Репутация, построенная на лжи, не может вечно приносить дивиденды. Рано или поздно она выйдет боком… Вы, адмирал, как христианин и джентльмен не можете со мной не согласиться. Мне надоело топить только списанные лоханки! Моим парням надоело ходить в море на пустые прогулки! Дайте нам дело. Дайте нам показать, чего стоит подводная лодка. Пожалуйста, сэр!
        Командующий эскадрой обороны Чарлстона промолчал. Сделал шаг вбок. Посмотрел в глаза.
        - Теперь вы, мистер Мецишевский. Понимаю - корабль, на котором вы долго служили, боевые товарищи… Прочие эмоции. От жены нахватались? Подай ему номер шестьдесят четвертый прямо со стапеля и все четыре подводные лодки! Право, беременные леди поскромней. Персиков там в марте захотят или ананасов маринованных… Вы морской офицер, должны понимать, что мое дело - защищать Чарлстон. А не отдавать значительную часть сил на авантюру…
        Спорить с Такером не приходилось. Да, авантюра. Только в изложении Алексеева она казалась пусть и рискованной, но вполне осуществимой. Действительно, что имелось в качестве вводной? Кингстон на Ямайке. В порту, как мухи в патоке, - два лучших английских броненосца. Оба - дышат на ладан. Их и так чинить не один месяц. Но починить можно. И тогда что - здравствуй, «Анаконда»? Та же змеюга, лишь пятнышки другие? А вот если уложить эту парочку на дно, да при этом еще покорежить… Англичане умеют поднимать корабли. Но провозиться им придется достаточно долго. Возможно, достаточно долго, чтобы дождаться, когда на Рейне или Дунае затрещит.
        Дальше - начинался обзор наличных сил.
        Первыми шли броненосцы. Их в Чарлстоне четыре, и три новых - защищенней и грозней, но, увы, никак не мореходней и не быстрее старой доброй «Чикоры». Все те же пять или шесть узлов… Да и то, что на Юге наловчились хоть какие судовые машины строить - чудо!
        Пройти мимо укреплений Кингстона они, быть может, и смогли бы. А вот преодолеть путь от Чарлстона до Ямайки - никак.
        Вторыми рассмотрели блокадопрорыватели и крейсеры. Легкие корпуса, мощные - для их размера - машины. Ни большую пушку поставить, ни броню навесить. Воевать могут, но только с купцами. Зато по морю - куда угодно, и быстро.
        - Они, - сказал тогда Алексеев, - только оружие нужно другое.
        Обдумали ракетные станки. Хорошо, дешево, в Конфедерации делают. По весу - легко. Недостатки: бьют неточно и заряд слабый. То есть поджечь город ими можно. Потопить броненосец - нет.
        - Нет, - сказал тогда Мецишевский, - я города не жгу. Что еще? Мины?
        Если бы «Эйджинкорт» и «Минотавр» куда-то плавали - да, почему бы и не мины? Конечно, минировать незаблокированный порт против морского права, но всегда можно сказать, что опасный груз попросту перевозился в Галвестон и был смыт с палубы в шторм. Почему около Ямайки? А заблудились… Русские вообще не морская нация…
        Вот тогда к двум заговорщикам присоединился третий. Мистер Ханли. Который спокойно сообщил, что он готов утопить все, что плавает. Для чего немедленно переоборудует одну из лодок на старый манер - с людьми, крутящими вал.
        - У новых лодок, что на сжатом воздухе, - радиус, - сообщил печально, - а так… Если бы можно было Кингстон подтянуть к Чарлстону! Переместить, так сказать, ближе к центру круга…
        Теперь и не вспомнить, кто предложил сделать центр круга - то есть района действия пневматических лодок, подвижным. Идея была безумной… ее честно пытались утопить. Но она всплывала, как пробка!
        «Ныряльщик» Ханли, даже усовершенствованный, не намного больше хорошего баркаса. Подвесить все четыре имеющиеся в Чарлстоне штуки на шлюпбалки блокадопрорывателя, подойти к Ямайке. Двадцать пять миль до Кингстона лодка преодолеет за пять часов. Если подойти засветло, удирать придется в утренних сумерках, в самую собачью вахту.
        Изобретатель потирал руки. Не терпелось по-настоящему доказать годность своего детища. А кроме того…
        - Решайтесь, джентльмены! Кстати, шкура «Нью- Айронсайдз» стоила сто тысяч золотых долларов. Я тут поспрашивал у коммерсантов, во сколько они оценят уши или хвосты «Эйджинкорта» и «Минотавра». Цифры мне понравились.
        - При чем тут деньги? - удивились русские, один из которых был еще и поляком.
        - При том. Что-то мне подсказывает, что русская казна устала от выходок капитан-лейтенанта Алексеева… Да и капитан 2-го ранга Адам Мецишеский в полтысячи долларов обошелся. Золотых, между прочим!
        На это возразить было нечего. По технической стороне вопросов тоже не возникло. Как ни странно, но более сложные лодки на сжатом воздухе пользовались у южных моряков заслуженной любовью и уважением. В отличие от аппаратов на мускульной тяге, они пока не угробили ни одного человека, хотя тонули не реже раза в месяц. Все дело в маленьком клапане, позволяющем выпустить воздух из большого баллона в кабину пилота.
        Так что, оказавшись в отказывающемся всплывать аппарате, подводник не паникует. Действия отработаны доброй сотней учений. Сначала - вырвать скобу, освобождающую притороченный к корпусу буй. Так лодку быстрей найдут, и, если самому выйти не получится, достанут раньше, чем у пилота закончится воздух. Потом - поворот рукоятки, шипение, ржавый запах сжатого воздуха. Столбик ртути в манометре внутреннего давления, бегущий вверх. Вот он догоняет столб давления забортного. Все. Карандашом - запись в журнал: «Покидаю лодку…» Взгляд на часы. В журнал - часы с минутами. Саму тетрадь - в кожаный мешок, мешок - под приборную доску. Отвернуть люк - основной, в смотровой башенке, или запасной, что сбоку, если угораздило застрять на дне вверх ногами. Набрать в легкие побольше воздуха, откинуть люк. Вытерпеть встречный поток воды - и всплывать.
        Работа пилота подводной лодки перестала быть подвигом, но люди-то в отряд набрались самоубийственно храбрые. Что они получили вместо громкой славы и страшной смерти? Рутину «боевых» выходов с задачей попугать янки смотровой башенкой? Мелкие просьбы портового начальства. «У вас же есть остекленный люк в днище? Гляньте, где «Генерал Ли» посеял якорь! Премия пятьдесят долларов!» Стоило Ханли намекнуть на поход в глубокие воды да на веселые доллары - строй сделал шаг вперед. А уж как стало известно, что экспедицию поведет кэптэн Алексеев…
        Увы, лодок мало. Нужен корабль, который мог бы незаметно проскользнуть к Ямайке. И очень быстро удрать! Блокадопрорыватель! А лучшие корабли этого типа - правительственной постройки. Вот и приходится клянчить у конфедеративного флота новинку. Прямо со стапеля! Увы, Суровому Джеку вожжа под хвост попала.
        - …Итак, вы собирались покончить с собой, пусть и способом, который ваша разлюбезная католическая церковь не осудит… Что вы скажете Грейс, кэптэн? Наврете, что вернетесь?
        - Правду, сэр. Что ухожу в бой.
        - А смысл этого боя? Ну?
        Такер задает вопрос Мецишевскому - но отвечает ему Алексеев. Капитанская привычка. Младший по званию привык, что командир - он. Вот и выручает бывшего подчиненного.
        - Доказать, что мы и с гибелью «Александра Невского» не прижаты к берегам и портам, сэр. Подобная акция теперь, в свете открывшихся переговоров, может иметь значительный политический вес, сэр!
        - Перебиваете старшего по званию, кэптэн? Мальчишка. Ваши эполеты доказывают ваше мужество и ваш талант, но не делают вас старше. Вы говорили о политике… Что ж, открою тайну - ко мне заглядывали из русского посольства. И особо просили, чтобы я помог пережить войну одному молодому человеку, который достаточно погеройствовал. Мол, после войны России пригодятся живые львы, орлы и прочая… геральдическая фауна. Догадываетесь, о ком шла речь? И я полагаю, что посланник имеет куда больше прав определять именно политику страны, чем простой капитан без корабля.
        Алексеев тяжело, без наигрыша, вздохнул.
        - Не хотелось приводить этот аргумент, - сказал, - но приходится. Я имею определенное право судить о выгоде Российской империи. И, если прижмет, шагать через рекомендации господина посланника.
        Шагнул, протянул руку. Блеснуло золото.
        Не взятка - маловато одной монетки даже для самого продажного адмирала. Но на этой монете был - профиль.
        - Николаевский червонец, - пояснил Алексеев. Или принц Евгений? - и я не намерен посылать людей на смерть. Только вести за собой. Кажется, этот образ действий соответствует понятию о чести морского офицера.
        Суровый Джек оперся руками о стол, осмотрел исподлобья команду из иноземцев и штатских. Полированный дуб обиженно скрипнул.
        - То есть все ваше отнекивание?
        - Вам, сэр, понравилось бы, если б вас все считали бастардом? Пусть и высокорожденным? Получать незаслуженные чины и ордена? Или изображать простого офицера, когда - здесь или сейчас - нужен представитель династии?
        А Такер-то в стол смотрит, не в глаза «мальчишки»! Наконец признает:
        - Нет.
        Это адмирал понять может. Легко. Всякий южный джентльмен - немного король, и главы хороших семей истинно по-королевски числятся под номерами. Уэйд Хэмптон Второй, например… Что интересно, эта молодая аристократия сосуществует с демократией, почти не пересекаясь. У джентльменов есть множество других дел, кроме как в выборах участвовать! Война - другое дело.
        Адмирал опускается в кресло, притягивает лист бумаги. Ковыряет пером в чернильнице, словно там вместо чернил - желатин. Хотя… кто знает, из чего делают конфедеративные чернила? Пишет. Задумывается. Отодвигает бумагу.
        - Если вы без толку свернете башку, это ничего хорошего не даст. Я хотел бы верить, что вы вернетесь, но - не бездоказательно. Итак, кэптэн, вводная: вы на мостике «Невского». Вас перехватывают два «Эйджинкорта». Ваши действия… На размышление - три минуты.
        Так нечестно! Алексеев… павшие товарищи… Как можно ставить задачу, подразумевающую, что погибшие со славой - не справились? Но Евгений просит позволения закурить. Извлекает портсигар, нож, спички… Движения неторопливы и точны, словно все мысли посвящены раскуриванию гаванской сигары. Вот дым повалил, словно крейсер на экономический ход вышел. И наконец слова:
        - Какой у меня боекомплект?
        - Ваш обычный.
        - Мой? Отлично. Значит, держусь на дистанции, на которой броня еще держит, как можно дольше. Заряд - двенадцать, возвышение на максимум, снаряд - шрапнель с дистанционной трубкой.
        - Что? Шрапнель? На море?
        - Угу. У «Эйджинкортов» часть пушек на палубе, сверху не закрыта. А еще у них нет боевых рубок… Когда броня начинает трещать, разворачиваюсь и иду на пистолетный выстрел. Добивать или тонуть - ну и надеяться, что отвернут.
        - Безумие… - но бумагу к себе притянул. Небрежно черкнул закорючку. - Номер шестьдесят четвертый - ваш. Не продаю, так что поднимете флаг Конфедерации. Лодки - ваши. Капитан - Мецишевский, старший по званию. Командир флотилии подводных лодок - Ханли. Командует операцией - временный полковник армии КША Алексеев… Временное морское присваивать некогда. Обойдетесь сухопутным!
        Дело сделано.
        Только теперь придется идти к Грейс. Она ирландка, она поймет. Мужчина должен уходить - в море или на войну. А вот…
        - Евгений, а что ты скажешь Берте-«Ла»?
        - Ничего… Я ее не видел неделю. А раз наше оружие - лодки, то мне завод Уэрты не понадобится.
        - Но кроме завода?
        Алексеев останавливается. Медленно, по складам, выговаривает:
        - Ни-че-го. Она сказала: «Нет». Я намерен уважать ее решение.
        - Даже если выйдешь в адмиралы? Получится - союзники точно тебе лавровый венок на воротник предложат.
        - Она ясно ответила, Адам. И количество шитья на рукавах тут ничего не значит.
        На переделки - одна ночь. Изменить шлюпбалки, переделать тали, протащить паропроводы от машины к установленным вдоль бортов вместо пушек компрессорам - лодки сжатым воздухом «бункеровать». Палубу подкреплять не приходится - отдачи у компрессора нет. Из гавани исчезли затемно. Зато рассвет встретил стремительное суденышко в открытом океане, одинокое и свободное, гордое свежей надписью на белоснежном борту: «Гаврило Олексич» [11 - Новгородский воин, соратник Александра Невского. В битве на Неве верхом на коне вскочил по доскам на палубу шведского корабля, был сброшен в реку, но выплыл, вернулся и корабль таки истребил - не без помощи товарищей.]. Это вместо планового «Чикахомини».
        И вот - снова буруны за кормой, ветер в лицо, враг - впереди. Снова все ясно и понятно… не то, что на берегу. Даже то, что на берегу. А что неясно - можно спросить. Вот мистер Ханли и спрашивает. Интересно ему…
        - Капитан, так вы и правда… сын царя?
        Мецишевский делает вид, что сосредоточенно разглядывает волны прямо по курсу. Словно его начавшийся разговор не касается вовсе и ушей у него нет.
        - Насколько мне известно, нет. И, по правде говоря, жить с клеймом «цареныша» мне совсем не хочется. Но какой у меня был выбор? Либо - спустить врагу смерть товарищей, позволить затянуть удавку на шее союзника… и пустить слухи, что меня берегут. Либо - сыграть на головы с сильнейшим противником - но свою игру… и пустить слухи, что мое влияние слишком велико для простого капитан-лейтенанта. И что должен выбрать человек чести?
        Ответом стало рукопожатие:
        - Мне нравится ваш подход, сэр! Впрочем, иначе меня бы здесь не было…
        Уходит - в сотый раз проверять рукотворных рыб, инструктировать пилотов. В последний момент один из американцев все-таки заболел осторожностью, и его заменил русский доброволец. Изобретатель ему уделяет тройное внимание - но разве оно заменит полсотни настоящих погружений?
        А на мостике начинается новый спор славян между собою. Командующий соединением сложил руки на груди - жест спокойствия, - но пальцы молотят по предплечьям… Нервы.
        - И все-таки зря ты с нами пошел. Что будет с Грейс, если ты не вернешься?
        - Не зря. Я неплохо помню свои чувства после… того письма. Общество мистера Ханли - не лучший вариант для мужчины, который сомневается в собственной правильности. Того и гляди потянет на подвиги. Что теперь - лишнее. Со всех сторон.
        Алексеев дотрагивается до звезд на вороте серого сюртука. Мягкий жест, нежный… да он его от мисс ла Уэрты подхватил! Неужели у них все кончено?
        - Дело не в подвигах. Дело в том, что я… Думал только о себе. А нужно было - о ней. Нет! Вру, - рука Евгения словно комара на щеке припечатала. - О себе и о ней - вместе. И не в том смысле…
        - А в этом: как два человека могут ужиться и остаться каждый - собой. Вот почему меня Грейс отпустила? А потому что знает - ей не нужен муж, который не ушел бы с оружием в зеленые поля моря. Сражаться за себя и друзей. Мы ведь, кажется, не просто сослуживцы и товарищи по Корпусу?
        Кивок.
        - Ну и как я мог не пойти с тобой? Для чего нужны старшие возрастом друзья? - пожимает плечами Мецишевский. - Быть рядом! Подсказать. Убедиться. Вот за этим я и иду - убедиться, что с Евгением Алексеевым все в порядке. Кстати, если ты дозволишь англичанам нас утопить - то не в порядке. Тогда придется брать за загривок, как котенка, и вытаскивать.
        - Адам, вспомни наши походы. Всегда на волоске!
        - Так, на волоске. Но ты замечательно умеешь заниматься гимнастикой на волоске и бегать по лезвию. Настолько, что будь ты цирковым артистом, тебя б уволили, не заплатив за пару последних выступлений.
        - Вот как? - он не улыбнулся. Наоборот, подпер лоб щепотью. - Неужели ты хочешь сказать, что я бы не рисковал?
        - Не хочу. Рисковал бы. Но так, что публика не волновалась бы. Совсем.
        Над мостиком - хохот. Заливистый. Громкий. Потому Хорэйс Ханли прерывает инструктаж и сообщает:
        - Ну вот, стоит оставить этих вдвоем, как они опять что-то придумывают. И ведь, глядишь, не расскажут… А интересно!
        И тоже смеется - заразительно. Серьезным он будет через два дня, в сгущающихся сумерках. Слова будут падать короткие и сухие:
        - Погода ясная. Хорошо. Больше шансов отыскать вас в темноте…
        Потом над головой ворочается люк, и последний, командирский, «Ныряльщик» уходит в воду, разворачивается на курс - к Кингстону, где прячутся - от непогоды, не от врага - британские броненосцы-подранки. С «Олексича» видят прощальное мигание огонька в иллюминаторе пилотской башенки.
        Потом? Ожидание. Хронометр адмирала Лесовского. Там, во тьме, всего двое русских и шестеро южан - но удар наносит именно эскадра Лесовского, и не иначе. Заодно там, во тьме, незримо присутствует элегантный Густав Тутан Борегар. Вначале неугомонный креол невзлюбил русских и переменил мнение лишь после того, как заметил: русский капитан старательно перенимает его манеру поддерживать в подчиненных боевой дух, пытается воспитать в себе чутье своевременности, так помогающее наносить удар в тот момент, когда противник не готов выдержать атаки. Возможно, генерал не заметит кусочков своей манеры в этой операции - хотя бы потому, что в ней так много от других полководцев Юга.
        Инженерная подготовка, ставка на технику - штука не только флотская. Роберт Ли победил под Чаттанугой и Ричмондом благодаря железнодорожному маневру, внезапно перебросив целую армию через половину континента. Создание силы из ничего? Поклон Уэйду Хэмптону. Соотношение сил? При таких шансах на суше мало кто полез бы драться. Ну, Шеридан. Ну, Кастер. Но полезть в драку и выиграть - только Каменная Стена.
        В лучах масляной лампы медленно ползет по кругу секундная стрелка. Неужели - ничего? И ведь не услышать! Двадцать миль - это далеко. Быть может, там, за горизонтом, ухают главным калибром, прокатываются трескучими молниями винтовочные залпы, частят батальным боем скорострельные пушки. Не слышно! Даже подрыва мин, и то не слышно. Словно мир вернулся в эпоху до изобретения пороха: ты бесшумно выпускаешь стрелу и, затаив биение сердца, ждешь - попадет не попадет. Но видно только тень Голубых гор, закрывающую звезды. И - зарево.
        Еще мгновение назад - только слабое отражение света звезд. Теперь - далекие сполохи.
        - Ура!!! - русские, американцы… Кричат почти одинаково. Орут, воют и улюлюкают, хотя десятикратно предупреждены. Только такого - не ждали.
        - Не орать! - вот Мецишевского точно слышно в Кингстоне. А после его окрика - слышно тишину…
        Если во тьме притаились патрульные корветы, чего им стоит растерзать колесный пароход? Тем более что в Кингстон идти нет смысла. Выступить против силы, уничтожившей базу и два поврежденных, но способных стрелять броненосца… Все равно! Поход не был напрасным. Но стрелка начинает описывать другие круги. Обрекающие круги времени расчетного возвращения. Теперь главное - дождаться. А потом еще и уйти от погони. Что нужно кого-то искать и догонять, враг скоро поймет.
        Ночь - прохладна и снисходительна. Плеск волны о борт, чуть слышный шум от машины - словно там, внизу, сдерживает дыхание могучий зверь. И - искорка среди волн. Потайной фонарь отвлекается от созерцания заключенного в медную луковицу безвременья, разворачивается к морю. «Мы здесь! Мы ждем! Идите к нам!»
        Скрипят тали. Стекает с железной обшивки вода. Люк откинут. Хорэйс Ханли делает несколько жадных вдохов. И…
        - Не знаю!
        - Чего не знаете, сэр? - бровь Алексеева привычно взлетает кверху, будто собеседник может ее разглядеть.
        - Что там происходит, у этих лайми… огонь просто летает в воздухе, как снег в виргинскую метель. Пока буду жить, не забуду… Мы почти дошли, когда впереди грохнуло, и началась стрельба. Но уйти, не пристроив мину? Ну, ткнули что-то куда-то. Хороший был взрыв, но на нас и внимания особого не обратили. Даже обидно! Надо будет спросить у парней… Хотя… Мне было светло, но я ничего не видел. Как только из гавани выбрался. Ну а там по звездам и компасу… Дайте закурить, а?
        Пока он говорит, к лодке прикручивают паропроводы. Вокруг фыркает горячий воздух, на носу сняли осколок прежнего шеста и ставят новый. Потом мину. Мина взведена! Все. «Гаврило Олексич» больше не безоружен. Вот очередная волна вновь подмигивает. «Мы здесь! Вы нас ждете?»
        Потом звезды закрывает высокая тень, в глаза бьет слепящий луч прожектора, и бомбы с британского корвета рвут в клочья тонкий борт. Разлетается в щепу гребное колесо, в пробоины хлещет вода. Со шлюпбалок падает в темную воду сосискообразное тело «Ныряльщика». А хронометр адмирала Лесовского продолжает отсчитывать секунды, исполняя свою, механическую работу. Останавливаться ему пока рано…
        В директорском кабинете заводской конторы завода Уэрты девушка в сером перекладывает бумаги из папки в папку. Происходит странное… и она никак не может понять, что. Казалось, еще несколько дней назад шел нескончаемый поток приказов, инструкций, требований, рекламаций, отчетов… Ничего. Можно открыть симпатичную папку, которую только что приносила мисс секретарь. Пересмотреть входящие. Это приятно. Там письмо из армии генерала Ли - статистика выстрелов. Отлично! Стволы работают без продыха, но разрывов нет. Рекламаций нет. Новыми станками довольны. Патронов с латунными гильзами для новых «кофемолок» хватает. Короба для стреляных гильз - собраны, потеря сырья не превышает пяти процентов.
        Сразу видно - масса Роберт - истинный джентльмен. Вежлив и аккуратен!
        Вторая бумага… Доклады с побережий. Принято выбросившихся на берег парусников - пять, пароходов - два. Груз взят полностью, с пароходов сняты механизмы. Отлично. Руда и медь теперь идут с конфедеративных рудников, но - третья бумага - «Тредерар Айрон» вновь пустил главные мощности и напоминает о номенклатуре. Значит, цены вырастут. Зато крупнейший металлургический завод Конфедерации отныне обретается в Коламбии, значит, возить пушечные стволы на обжимку-укрепление им будет не так далеко. Что еще? Мистер Мэллори - о чудо! - согласен на прибавку к жалованью рабочих морских заводов. Аж на два доллара в месяц. Хорошо! Тем более, цены перестали лезть вверх. Куба сообщает об открытии новых рудников… Тоже хорошо. А, вот - доклад о формировании маршевых батарей. Все - железнодорожные, лошадей и кавалерии не хватает. Тоже - норма. После закона о негре-солдате специалистов приходится отдавать только на офицерские должности, и из армии возвращается больше умелых людей, чем уходит. О таком и мечтать не приходилось!
        Вот именно - все замечательно! Почти неделю. Куда-то подевалась обычная обстановка пожара, совмещенного с наводнением. Привычная, как воздух… нет, как вода! Вот именно: привыкла мисс ла Уэрта, что ее с головой захлестывает, и научилась дышать водой. А теперь, когда вода спала, оказалась выброшенной на берег рыбой.
        Ну и что, плевать в потолок? Вчера пробовала - пристроила ноги на стол, старательно расправила юбку, чтобы видно было только каблуки да подошвы, откинула голову… Никакого удовольствия. Значит… Шляпу надвинуть на лоб, трость под локоть - вперед! Сначала склады. Вдруг снова кто-то производит больше или меньше, чем остальные? В игру под названием «совершенствование производства» можно играть вечно, а ей как раз хочется интересного дела.
        На складах - все ровно! Ровно дневной запас всего, что завод делает сам. Сырья и привозных комплектующих - месячный. Значит, нужно искать новенькое в цехах. Но и там кипит работа.
        - Эти прессы будут усовершенствованы, мисс. Да, именно так, здорово, правда? Вот чертежи…
        А мисс лейтенант хлопает глазами. Это вам не размеры печи прикинуть на глазок! Но инженер в звании майора артиллерии ждет от нее понимания. Совета. И что можно сказать?
        - Вы начальник цеха, сэр, и я вам полностью доверяю. Даже смотреть не буду… Это ваш маневр! Желаю лишь знать - насколько это поднимет производительность? Насколько мне подтянуть остальных?
        Человек, не бледневший под пулями янки, краснеет. Цифру, конечно, называет, но сразу после…
        - Мы тут с коллегами посовещались и решили, что сможем сделать это одновременно. Не беспокоя вас попусту.
        Руки сами в кулаки сжимаются.
        - Я что, уже ничего не решаю? Значит, так: всем явиться ко мне в кабинет через… допустим, два часа. С чертежами и разъяснениями. И моральной готовностью принять маршевую батарею. Ясно?
        Когда «мисс Ла» говорит так, любой ответ, кроме - «Да, мисс!», означает даже не маршевую батарею - увольнение с весьма вероятной мобилизацией в пехоту… Прежде бывало всякое, и у чернильницы на директорском столе оказывались взведены оба курка, а ствол разворачивался в сторону посетителя. Но теперь власть девушки в сером неоспорима.
        Так что через два часа директорский стол оказывается покрыт простынями чертежей и набросков. Берта, конечно, привыкла читать чертежи - еще когда начинала помогать отцу в поиске полезных патентов. Но это! Да тут половина обозначений непонятны - а легенда подписана неразборчиво и мелко. Между тем пальцы подчиненных бегают по схемам - это туда, это сюда, тут провести транспортер, а тут пневматическую трубу. Здесь пар под давлением, тут горячая вода, тут оборотная, чтобы сэкономить уголь… Что? Где? Глаз не успевает следить. Осадить бы сразу, велеть говорить медленней и обстоятельней - но поздно. Минута растерянности - и теперь вместо простого «говорите четче» выйдет «я дура и ничего не понимаю».
        Что делать? Ну… позориться так позориться. Палец тыкает в одну из непоняток.
        - Что будет, если здесь - сломается?
        Сейчас они ответят: «Мисс директор изволила ткнуть в окно». Позор!
        Но над чертежом склоняются головы. Слышно:
        - Ага, вырастет давление.
        - Тут клапан не выбьет?
        - Выбьет, … - слово, которое приличной леди знать не следует. - К чертям снесет. И пойдет кислота.
        - А тут у нас нитрование хлопчатки…
        - Ух, - говорит один.
        - Ой, - хватается за голову другой.
        - Черт побери… - подводит итог третий. - Мисс, вы совершенно правы. Вы позволите нам представить новый вариант - скажем, недели через две? Или нам ждать выходного пособия?
        А кто будет производство тянуть?
        - Через три недели. Время, как ни странно, терпит, с заказами мы справляемся. Только извольте подготовить документацию… поразборчивей. И в следующий раз любые усовершенствования - через меня.
        - Конечно, мисс лейтенант. Мы поняли… Хороший урок!
        Знают, какое обращение ей больше нравится… Потянулись к выходу. Вот теперь - можно! Без особого ущерба для репутации «мисс лейтенанта».
        - Джентльмены, я вынуждена констатировать, что мне становится тяжело за вами угнаться. Похоже, мне придется попросить у каждого из вас некоторое количество уроков… Директору следует понимать, что делают его люди и машины!
        Почему-то они приободрились - хотя только что получили лишнюю работу. Или… им тоже становится скучно?
        Берта не узнает, что как только начальники цехов гурьбой покинут кабинет, один из них зло скривился:
        - Ну что, радуетесь? Берту-«Ла» запутали… Мисс лейтенант уроков просит! Она же нас пожалела. Знаете, как мы смотрелись? Толпа солидных мужчин и девчонка, которая им линейкой по рукам надавала, как нерадивым детишкам в воскресной школе… Вот и решила поддержать настроение, чтоб вы не скисли.
        - А ты, значит, испортил?
        - Нет. Она дочь самого Горацио Уэрты, поймите вы! Домашняя, тихая… Сидела, слушала… То, что вы в университетах учили - с пеленок. Вместо гувернантки - тогдашний начальник сверлильного, помните этого парня? Да, шесть патентов! В него и влюбилась. Обычное дело - в учителя. Потом война, батарея. Как мы с ним стояли при втором Манассасе! Там он и остался. Герой! А я…
        Хлопнул левой рукой по пустому правому рукаву. И ушел - работать. Совершенно не подозревая, что только что превратил «мисс Ла» из ученицы - в экзаменатора.
        А Берта и довольна. Учеба - тоже полезное дело. Итак, немного времени занято с толком. Что еще в хозяйстве нуждается в зорком глазе? Полигон! Уж там всегда интересно.
        Увы, брат Дэниэл так не считает.
        - Берта, - говорит, - уйди. Опасно!
        - С каких это пор мне тут опасно? Я аккуратная, спокойная. В окопчике постою. На время выстрела - пригнусь. Ну ты же знаешь!
        - Берта, сегодня, случись чего, окопчик не спасет. Как офицер офицеру приказать не могу, но как брат сестру…
        Сгреб в охапку и увел прочь. И, наверное, был прав. Грохотало - куда там давнему «Болотному черту». Вечером брат с удовольствием рассказывал про станок для большой ракеты со шрапнельной головкой, при этом очень напоминал отца. Берта смеялась… Зато ночью - опять бессонница. Душу терзало желание действовать. Тушить пожары, ставить батареи, добывать людей, пускать станки… Увы! Берта вдруг поняла, что на заводе - не нужна. Исчезни, улети с порывом ветра - огорчатся, но продолжат работу, и успешно.
        Это было непривычно и чуточку страшно. Захотелось выговориться, возрыдать в плечико. Только - кому? Домашним? Нет, они привыкли, что Берта - сильная, отцовский воз тащит, а надо - горы своротит. Мама опять начнет плакать… Не годится! Раньше были письма к Алексееву. Все проблемы, вываливаясь на бумагу, становились несерьезными и чуточку смешными. Стоп. В городе есть дама, которая в состоянии устранить любое затруднение - пока оно касается людей, а не машин. Люси Холкомб Пикенс! Если она пообещает что-нибудь придумать - неважно, что, значит, придумает. И, что бы она ни изобрела - общество это примет и не подавится. После пляжа - вытащила, а ведь женские языки для будущего девицы пострашней штыков морской пехоты. Стоило обществу заметить, что Берта даже вечером не убирает волосы в прическу… Сколько старых моралисток решили, что никакие заслуги не прикроют уродства - и их дочерям достанется лишний жених? Что ж - они свое получили. Теперь про покалеченное ухо знают все - зато не видит его никто. Вот только чужие женихи ей не нужны.
        По счастью, Пикенсы снова в городе.
        Уже немного непривычно, подлетев ко крыльцу, направляться не в обеденный зал, где надлежит собираться джентльменам для деловых разговоров, а в чайную комнату - как даме. Впрочем, если бы в обеденном зале шел действительно важный разговор, хозяйку дома следовало бы искать именно там. Люси Холкомб тоже исключение из правил! Пусть и в другом роде.
        Что ж - царский подарок, настоящий русский самовар, исходит теплом. Чай - разумеется, настоящий, китайский. И - обычные для юной девицы слова:
        - Миссис Пикенс! Я не знаю, что мне делать и что со мной происходит…
        Вот дальше - отличия. Рассказ не сбивчив, напротив - точен и деловит, точно доклад мистеру морскому секретарю. В остальном - обычная история. Но даже в нее Берта ла Уэрта ухитрилась влипнуть необычно. Но раз влипла - значит, она по-прежнему - хорошая южная девочка. И это по-настоящему хорошо. А проблема - не стоит и жестяного цента.
        - Все правильно, успокойся, - сказала Люси. - Так и должно быть! Думаешь, жены плантаторов только и крутятся как белки в колесе и для себя ни минутки не выкраивают? Если да, так они плохие хозяйки! Вспомни, чему тебя учили… Так всегда бывает - первые недели, или месяцы, или годы. Или если случается что-то из рук вон.
        - Так ведь война…
        - Так ты и к войне завод приспособила. Теперь можешь поспать. Вылезти на званый ужин. Вообще пожить для себя и… - Люси осеклась. Улыбнулась. - Чуть не сказала: «И для детей». Обычно я это замужним дамам рассказываю, когда у них дом начинает крутиться сам собой. Или плантация. У тебя целый завод, но ты и с ним управилась. Разве что замуж пока не вышла, но это-то дело уже недолгое.
        Берта подняла волосы над искалеченным ухом… но уж Люси Холкомб не проведешь.
        - Что ухо! Говорю, отбоя не будет. Заводчики, финансисты, железнодорожные магнаты в очередь встанут. А уж политики… Не всякий сможет разом выиграть выборы - и хорошо управлять городом или штатом. Ты - сумеешь. Так что жди, скоро вокруг станут увиваться проходимцы, предлагающие, часто искренне, и руку, и сердце, и даже мошну. Только ради того, чтобы получить возможность гордо поставить свое имя под твоей, дитя мое, работой. Тебе такой муж нужен?
        - Нет.
        - Тебе нужен человек, который делал бы то, чего не можешь ты. Чьим именем ты гордилась бы не меньше, чем своим, - и славу которого вы приумножали бы вдвоем, наперегонки и каждый по-своему… Такие бывают. Я нашла - мистера Пикенса. Ты тоже найдешь. Не сомневайся.
        Еще много слов - правильных, вставляющих вывихнутую душу на место.
        Благодарить… После этой беседы было как-то трудно просто сказать - «спасибо за совет». Подобрать слова Берта не успевает. Потому как пришло время для нового разговора. Куда более серьезного…
        - Берта, спасибо.
        - Мне-то за что? Это вы меня выручаете… Все время.
        - За то, что ты есть. Ты даже не представляешь, как мне тебя не хватало…
        Странно, не правда ли? А ведь так и есть. Быть лучшей, вне сравнения, вне соперничества… Это лишало цели. После Петербурга, после губернаторских выборов - о чем было мечтать, чего добиваться? Выборы мистер Пикенс выиграл довольно легко. Раскол и война были не остановлены, но это Люси Холкомб никогда не считала женским делом. Оставалось… уйти. Спрятаться в поместье, растить дочь, вспоминать путь к вершине.
        Так было - пока в гавань Чарлстона не влетела, ломая все расчеты, русская эскадра. Пока юная дебютантка не взялась за револьвер и не получила в подарок украшенные звездами петлицы на стоячий воротник.
        Сперва Люси была к ней добра, потому что она была неизмеримо, недостижимо ниже. Потом - от радости, что рядом есть непокоренные вершины. Потом… Мисс ла Уэрта не представляет себе, что, заглянув на чай примерно так с месяц назад, могла и яду отведать! А как же… вторая. Вторая, которую Люси Холкомб - не затмить и не догнать. Взлетела в небеса мортирной бомбой… девочка, как тебе будет больно падать! В день, когда на мирном договоре просохнут подписи и Конфедерация будет праздновать День отделения! Для нее, для Берты, тогда осыплются звезды с Южного Креста… но оттого ее жалко!
        Она - тоже лицо Юга, но что толку одной стороне монеты ревновать другую? Люси Холкомб - мирный Юг, страна хлопка, плантаций и ферм. Берта ла Уэрта - Юг войны, народ в сером, угольный дым, броня, трубы завода… Она стала такой - тогда, в шестьдесят четвертом. На медном пляже… Стала второй. Всегда второй, ненадолго второй. Потому что мир всегда - первый…
        Каблуки Берты простучали вниз, из-за окна донесся перестук пролетки. Миссис Пикенс сделала глоток, только теперь заметив вкус чая… Долгие странствия и прорыв блокады не пошли на пользу напитку. Преувеличенно старательно поставила чашку. Девочку жалко… но что может заменить искореженной душе войну? Разве что море!
        Мысль показалась здравой, а на ужине навстречу попался правильный человек… и как раньше не приходил на память!
        Снова - свободное время. И хорошо! Тем более, у капитана Портера есть разговор. Серьезный. Он так и говорит:
        - Мисс Уэрта, - опять пропустил «ла», негодяй, - я прошу выслушать меня крайне серьезно… Война так или иначе закончится, обе стороны при последнем издыхании, что у нас в Америке, что в Европе. Завод вернут вашей семье, вернутся с броненосцев братья… Я понимаю, вы сейчас видите свое будущее так же, как и до войны - жених-умница, тихое семейное счастье за книгами… Поверьте мне - вы не сможете так жить, вы отравлены мужским миром - нашивками, котировками хлопка… властью! Но вы девушка, вы захотите мужа и детей. В глазах нашего общества это вещи несовместимые. Вы не годитесь в жены доброму южному джентльмену… но есть еще я!
        Он перевел дух и продолжил:
        - Да, я. Пощечина общественному вкусу, зато не позволил обществу исковеркать собственную жизнь и - скажите только «Да!» - обеспечу и вам счастливую судьбу! Выходите за меня замуж, Берта. Погодите, не отвечайте. Знайте: я никак не стесню вас - ни в делах, ни в чем угодно другом, пока я в море, а вы на берегу. Я предлагаю вам свободу и возможность остаться собой. Ради вас же самой не отвергайте этого предложения!
        - Мистер Портер…
        - Ради вас - а не Конфедерации! - я готов даже совершать безумные глупости. Я переоборудую корабль в крейсер.
        - Поздно.
        - Что?
        - Вам, Норман, это следовало сделать в начале войны. Или в середине. Или год назад. Но теперь… Знаете, - в ее хитром прищуре скользнуло непривычное, чисто девичье лукавство, - я понимаю деревенский обычай мелких джорджианских плантаций. Там девица на выданье не говорит «да» раньше, чем скажет «нет» трижды, иной раз все тому же джентльмену. Но вам это не грозит. Нет, мистер Портер, я не буду вашей женой. Вы подходите только по одному пункту, который сами и назвали.
        Норман кивает. Он не выглядит слишком разочарованным.
        - Ждал этого, но попробовать стоило… А два остальных, если не секрет?
        - Сущие пустяки. Мой жених должен быть безусловно храбрее меня - это пункт второй. И я должна его любить - это пункт третий.
        Спустя неделю газеты заполонили красочные описания ямайского пожара. Материалы перепечатали из британских газет, только проклятия заменили славословиями. Горящий контрабандный хлопок - удар подводных лодок почему-то пришелся по большому транспорту, который, пылая, разнес огонь по всему порту, всему городу, по всей равнине - до самых отрогов Голубых гор. Были еще какие-то взрывы. Броненосцы остались невредимы, но, выходя в море из ставшей негостеприимной бухты, столкнулись. Теперь один ожидает подъема, другой с трудом добрался до Санто-Доминго и интернирован испанскими властями.
        Из четырех подводных лодок уничтожено две. Англичане также сообщали, что один из корветов охранения был торпедирован шестовой миной мористее порта, но успел расстрелять похожее на блокадопрорыватель судно, занимавшееся спуском подводных лодок. По крайней мере, у него были разбиты гребные колеса, отмечались пожары. Дальнейшие поиски в этом районе результатов не дали. Правда, кое-кого англичане подняли из воды.
        Газеты требовали показательного расстрела военных преступников - поджог города вполне сойдет за бомбардировку, а бомбардировать порт без установления блокады и официального предупреждения - против правил, установленных сильнейшим флотом мира!
        Но - залп не прозвучал. Зато перед ост-индскими базами Ройял Нэви начали устраивать заграждения из сетей, пока - простых, рыбацких. И вот - до затаившего дыхание Чарлстона доходит короткий список. В море подобрано пять человек, захвачен один из пилотов подводных лодок. Один - русский… Офицеров нет.
        Грейс даже не плачет. Просто тычется в плечо и воет. Тихо, страшно. Словно и не человек вовсе. Пришлось отстранить. Отвесить оплеуху. Потом для равновесия - вторую. Третью - оттого, что первые две хорошо пошли…
        - Дура! У них были шлюпки! Они уже раз выплыли на кубинский берег - может быть, на этот раз добрались до Санто-Доминго. Ты их знаешь! Да они по-индейски [12 - Саженками.], из чистой вредности… Чтоб мы тут даром ревели!
        - Но ты…
        - Я тоже дура! Не могла разобраться, кого люблю…
        А потом были дни, уже не пустые. Была Грейс. Была миссис Ханли - вот уже год как неугомонный изобретатель отдал руку и тот кусочек сердца, что не занят подводными лодками. Были жены и женщины матросов. И она повторяла, уже спокойно:
        - Они вернутся. Я это знаю. И не поверю в другое, пока не увижу могил.
        Говорила - и верила себе. После того как вышел второй срок - запас хода, самого экономического. После того как вышел запас пищи и воды. После того как жены и невесты героев Кингстонского похода надели траур. Она радовалась каждой непонятной вражеской потере. Пропал монитор - значит, потоплен, а не залит через технический люк в дурную погоду. Исчез британский фрегат - это Алексеев, а не проделки Великого Кракена и не дурная погода. Непонятный взрыв сотряс набитый десятью тысячами тонн северного зерна «Грейт Истерн» - никак не самовозгорание, а шестовая мина с подводной лодки…
        Каждый день, с самого утра, Берта Вебер-ла-Уэрта шла в гавань. Короткий вздох: «не сегодня». Потом - ноги несут в контору, где «мисс Ла» работает и учится.
        С ней пыталась говорить мать. С ней пыталась говорить Люси Пикенс!
        - Берта, не стоит так ждать человека, которому ты сказала «нет».
        - Откуда вы знаете? Слухи врут. Я сказала «да»… и второго жениха терять не намерена!
        Потом в Гааге был подписан договор, вернулся из Виргинии старший брат… Берта передала снова обратившийся в семейное дело завод в крепкие и надежные руки. В доме хозяйничала старшая невестка… Девушку в сером это не интересовало. Так же, как и мир, вспыхнувший яркими цветами новых нарядов. Она имела право носить звезды - и наряд тоже менять не стала. Только теперь, явившись к причалам с утра, торчала в порту до вечера. За спиной ворчала Эванджелина. Обед - достойный леди и миллионерши, родня акциями не обидела - приносили горячим, на водяной бане. «Военное лицо Юга» упрямо глядело на восток, в сторону моря… Любопытные иностранцы стали стекаться, глазеть на городскую диковинку. Временами к небу взлетали облачка сгорающего магния - но на вспышки фотокамер девушка в сером обращала не больше внимания, чем некогда - на разрывы северных бомб. Фотографии запечатлели прекрасный печальный образ, так и не испорченный старостью - Берта не дожила двух лет до тридцатилетия.
        А потом на острове Моррис - дорогую городскую землю практичные американцы пожалели - встал небольшой памятник, у которого охотно фотографировались туристы и к которому непременно приносили свежие цветы моряки с русских крейсеров-стационеров…
        Здесь обязан быть разрыв страницы, причем такой, чтобы нельзя было прочитать дальнейшее, не перелистнув страницы.
        Так - не было.
        Потому что так быть - не могло.
        Потому что бог все-таки помогает правым!
        Итак, Берта день-деньской, явившись к причалам с утра, торчит в порту до вечера. «Военное лицо Юга»… Любопытные иностранцы стекаются поглазеть на городскую диковинку.
        Две недели. Какой-то щелкопер отправил душещипательный репортаж в сентиментальный Северогерманский союз… там всласть порыдают, уплатив за газету добрые пфенниги. Почему нет?
        На пятнадцатый день после того, как Чарлстон узнал об окончании войны - для Юга, несомненно, победоносной, раз он сохранил свободу, - она задержалась в порту чуть позже обычного - до самого заката. Как раз достаточно, чтобы увидеть, как, растопырив крыльями бабочки косые паруса, что заменили в долгом рейде разбитую машину, в гавань Чарлстона бесшумно влетает «Гаврило Олексич» с тремя «Ныряльщиками», висящими вдоль бортов на шлюпбалках. На всех шестнадцати узлах! Звонко ахает единственная восьмифунтовка - для салютов ее и ставили! - и сонная, мирная батарея Грегга отвечает воскресшим героям!
        На причале, словно по мановению волшебной палочки, возник оркестр, взревела медь - да, медь, и яркая! - начищенных труб, и над волнами понеслась мелодия «Боже, царя храни» со словами гимна Конфедерации, уже поправленного, звучащего не мольбой о победе, а благодарственным гимном:
        Волей Твоей - Правда сильней!
        Шли миллионы на нас в смертный бой!
        Но флаги пали их!
        Орды бежали их!
        Чести высокой знак - что мы с Тобой!
        Чести высокой знак - что мы с Тобой!
        Вот с борта брошены швартовы, подан трап. И Евгений Алексеев - живой, хоть и осунувшийся от трудной боевой работы и половинных рационов, сходит с корабля, как и положено командиру соединения, предпоследним. Улыбается.
        - Мисс ла Уэрта? Счастлив вас видеть. Прошу меня простить за былое - четыре месяца назад я был мальчишкой, - сообщил весело, - да и теперь не вполне повзрослел. Но как-то сообразил, что у умной взрослой девушки есть множество интересов, отличных от моих, и понять, как был глуп, комичен и самонадеян. Тем не менее вы нас встречаете… Значит, мое общество вам по-прежнему приятно или хотя бы полезно. Мы, как прежде, друзья?
        - Друзья? - переспросила Берта. - Можно и так сказать. Видишь ли, я почти три месяца была твоей вдовой. И кто я получаюсь теперь?
        Лейтенант ла Уэрта прищурилась. Хитро-хитро, довольно-довольно. Словно выиграла главное свое сражение. Хотя противник, вот вредина, совершенно не сопротивлялся!
        Ни плакать, ни хлопаться в обморок не стала. Только еще разок, тихонько, повторила свое: «Да». В корабельной церкви зашедшего для переоборудования в броненосный крейсер «Осляби».
        Вместо интермедий:
        Худой мир
        Он почти стал англичанином. Обратный эмигрант, слишком едкий, чтобы его терпели на любой половине Разделенного дома. Впрочем, так теперь говорят только здесь, в Британии. В Новом Свете все проще. Молодой народ - с одной стороны. Мятежники - с другой. Теперь они второй раз за тридцать лет подписывают мир… А ему придется сочинить на эту тему что-то острое для «Панча». Но что? Редактор просит не трогать правительство, Конфедерацию с ее рабством, Север, которому опять не дали добить старого врага. И, конечно, русских!
        А что с ними делать, если их десант - нежданный, невозможный, но куда более сильный, чем вся армия метрополии, разбил биваки в курортных местечках и покалывает предместья ежиными иглами штыков. Но пушки замолчали, теперь воюют дипломаты. А ему остается, сунув руки в карманы, мерить шагами улицы и надеяться, что лондонский воздух - свежий, но с примесью угольного дымка - принесет идею. Война войной, а ежемесячный фельетон вынь да положь. За него, кстати, платят дороже, чем за книги, в которых он упорно избегает снисходительного тона по отношению к Северу бывшей Родины, да еще отказывается поливать грязью Юг. Для эмигранта это не разные страны, а кусочки одной.
        Вот посольство Соединенных Штатов. Гордый флаг, на котором лишних одиннадцать звезд. У Конфедерации крест украшают уже семнадцать - и три из них тоже лишние. И мятежники, и пограничные штаты давно сделали выбор, но знамена хранят память и амбиции - и не позволяют подписать настоящий мир. В прошлый раз это было «постоянное перемирие». Теперь его собираются назвать «вечным». Да, вечным - пока не чихнет прусская канонерка где-нибудь в Марокко… Пусть на этот раз королю и досталось - тем верней он станет прислушиваться к стареющему Бисмарку. И остается лишь ждать, когда к словам «мировая война» припишут номер «третья»? Лет через двадцать - наверняка. Он до нее доживет. И, как бы ни сложились дела в других частях света, можно быть уверенным: Северную Америку опять пересечет фронт, и солдаты в «полевом ореховом» схватятся с армией в хаки. Двадцать лет назад сражались братья. Теперь закончилась схватка кузенов. Это будет битва второго поколения, живущего раздельно. Может быть, хотя бы после этого северные и южные американцы станут друг другу чужими людьми - и смогут ужиться?
        У Сити настороженный вид, словно у пса, который никак не может понять - то ли его спустят на дичь, то ли пнут под ребра. Может быть, завтра будет мир, и начнется нормальная торговля - а может, по улицам поскачут казаки, и вовсе не в парадном строю. И пусть себе боятся! Он не боялся команчей… А что казаки? В первую войну вдоль Миссисипи гуляли куда более кровожадные ребята. Например, всадники Куантрилла. Эти умели вырезать город подчистую. По крайней мере, всех мужчин. Юг терпел разбойников, хотя и не признавал частью своей армии. А как-то под конец войны за Отделение банды пришли в Техас на зимовку - их собрали вместе какой-то байкой, а потом познакомили с «кофемолкой Уэрты». Американцы - нация статистиков. Он припомнил любопытный факт: на теле одного из «всадников», некоего Джесси Джеймса, насчитали сто двадцать семь пулевых ран…
        Унылые мысли, а фельетон нужен веселый. Такой, чтобы за искренним смехом люди забыли о собственных бедах. Или настолько же злой. А потому - не заглянуть ли в кофейное заведение? Чашка жгучего напитка способна прочистить мозги! Решено. Хотя, конечно, чашечка кофе в центре Сити обойдется в небольшое состояние. Так что стоит сделать еще сотню шагов, миновать Темпл-бар и вступить на спесивые камни Стрэнда. Цены те же, но здесь хотя бы подадут лучшее. Человек, у которого есть время выбраться на Стрэнд, сумеет оценить напиток. И, разумеется, следует не пожалеть ног и шиллингов, выбрать правильное заведение.
        За кассой по традиции - красивая девушка. Раньше, до Первой мировой, это была единственная женщина в заведении, разве только под вывеской кафе обустраивался дом терпимости. Теперь среди посетительниц - женщины-служащие. И сама леди-мэр заглядывает в подобные заведения… но не в это. Здесь не подают сладости, под потолком вьется табачный дым. Клиенты, одетые по последней деловой моде, не обсуждают дела - молчат за доброй сигарой. Кусочек старой доброй Англии, которую он нашел так поздно.
        Впрочем, иные все-таки беседуют. В пепельнице курится сигара, в руке чашка, добрый знакомый роняет привычные слова - да хоть и о погоде. Джентльмены остаются верны себе в любых обстоятельствах! Вот двое… в штатском. Скорее всего, моряки. Скорее всего, в немалых чинах. И говорят так спокойно, словно русские подводные лодки не пялятся рачьими глазами перископов на набережные Темзы. Верно, этим броненосец все еще - «у королевы много», а тысяча матросских душ - строчка в статистике. Неужели они ничему не научились?
        Захотелось уйти, но чутье, без которого нет журналиста, тащило за соседний с моряками столик, ноздри щекотал сладкий дух сенсации. Для начала - подслушать обрывки разговора, а там видно будет. Возможно, именно вид этих спокойных господ после очередного номера «Панча» будет вызывать у сдержанных лондонцев улыбки - или сжатые кулаки. Он еще не решил.
        - …нам придется пошевеливаться. На самом деле я почти рад такому обороту дел. Конечно, адмиралтейскую верхушку сметет - но флот останется. И впервые с семнадцатого века начнет играть всерьез. Против соперника, который может выиграть что-то большее, чем малую стычку. Мы слишком успокоились. Превратились в Сфинкса, что раз за разом подсовывает одну и ту же загадку. Что ж - вы сделали то, что прежде удавалось только де Рейтеру: ваши корабли ходят по Темзе. А я должен это терпеть…
        - Простите ребят - им интересно. Я их просил далеко в реку не заплывать, но - не послушались…
        Плечи говорившего взлетели вверх. В манере, которую большинство англичан много раз видели, но не могли узнать. Потому что видели-то - на карикатурах! Столицу Британской империи посетил тот, кто и усадил упрямого Джона Буля за стол переговоров. Адмирал Невозможное. Сам Алексеев! Здесь. Да, вот и на сигарной полке тлеет черная гаванская его любимого сорта. Вот и вся мистика: журналиста сюда приманило никакое не чутье, а сладковатый дым Америки - почти незаметный оттенок кубинского табака среди африканских сортов. Адмирал курит только гаванские сигары… а последний десяток лет, после того, как осколок пробил легкое, не затягивается. Глупая стычка на краю света. Пройди чилийская сталь чуть левее - и кто завершил бы эту бойню?
        А что «просил» - нет, не рисовка. Если нужно, адмирал Алексеев умеет приказывать, но - не любит. Считает, что у его людей головы есть, пусть думают. Даже задачи ставит в виде: «Я бы вам рекомендовал…» Были случаи, когда корабли шли в безнадежный бой ради соблюдения маленького подпункта таких рекомендаций. Больше сделаешь - сильней отзовется.
        Адмирал между тем продолжает:
        - …встретиться было очень приятно. Рад, что в случае продолжения кампании мои коммуникации были бы атакованы столь изящным способом.
        Его английский - по-прежнему тягуч, как у уроженца старого Юга. Здесь его скорее примут за шотландца. А противники - прощаются. Рукопожатие.
        - Возможно, в следующей войне мы будем союзниками.
        Улыбка русского.
        - Почему бы и нет? Салочку за Севастополь мы вам вернули.
        Англичанин остается невозмутим. Знаменитая неподвижность верхней губы… Или все-таки чуть треснула?
        - Значит, для вас это спорт?
        Русский снова серьезен:
        - Нет. Но есть лишь два способа надежно обезопасить себя от реванша. Либо истребить врага под корень, чтоб памяти не осталось. Либо - сделать другом. Других средств нет. Сейчас Британия располагает хорошими шансами на дружбу с Россией. Но совершенно не обязательно сохранит их, если решит сыграть еще раунд того, что вы называете Великой Игрой…
        Англичанин не ответил. Повернулся и вышел. Что ж, это возможность. Подойти, представиться…
        - Итак, вы меня узнали.
        - Еще бы! Возможно, это будет лучшее интервью за всю мою карьеру. Позволите?
        Адмирал Невозможное делает приглашающий жест. И вот - сигара тлеет в подставке, официант подскочил, повинуясь электрическому звонку, принял заказ. За окном - привычная жизнь Стрэнда, горбатые омнибусы, зажатые меж объявлений сэндвичмены, нарядная публика. Внутри - человек, который мог все это превратить в смесь из щебня, щепы и крови. Не стал.
        - Вы знаете, каковы будут условия мира? Чем Англии придется поступиться ради мира?
        - Ничем, - руки Алексеева летают над столиком. Не находит нужным сдерживаться перед американцем? - Дружба может начаться с разбитого носа… но не с ограбления. Тем более урок преподан.
        - Вы о разрушении прибрежных городов?
        - Журналист, и верит газетам? Всего лишь зданий, причем пустых. Один к одному - за каждый сожженный британским десантом дом во Владивостоке, Петропавловске, Новоархангельске, других эвакуированных поселениях приморской области и Аляски.
        - Но это лишило тысячи людей крыши над головой. Вы свои города эвакуировали. Британия же рассчитывала на русское великодушие.
        - Ошиблась. Не скажу за всех русских, в семье не без урода… но у меня и моих офицеров хорошая память. Говорите, мы эвакуировали города? Верно. Не догадаетесь, почему?
        - Очевидно, вы не рассчитывали на достойное поведение британской армии.
        Алексеев сложил руки на столе перевернутой лодочкой: угадай, что внутри.
        - Верно. Не рассчитывали. Видели образчики в Крымскую и Великую. Государь счел необходимым заранее спасти людей и убрать источник ненависти. Именно благодаря мудрому решению Его Величества я имел возможность разрушить дома после высадки - а не, скажем, снести их внезапным артиллерийским налетом. Вместе с обитателями. Конечно, можно было провести такую акцию и в Новой Зеландии, но в Дувре, согласитесь, урок вышел наглядней.
        - Тогда почему не в Лондоне? Предел наглядности!
        - Снести Лондон?! Ни в коем случае. Разрушенный город - ничто, пустыня. А вот город, который мы лишь можем разнести - настоящий, живой… очаровательный! Он напоминает Чарлстон - настолько, насколько мать может напоминать дочь, а Чарлстон я очень люблю. И открывает нам, России, возможности куда большие, чем простое территориальное расширение. В этом и заключается польза от совершения невозможного - оно становится сбыточным, хоженым… В понятных вам, американцу, словах это фронтир. Вечный, неисчерпаемый. Невозможного всегда больше. И всегда найдутся беспокойные души, готовые проложить путь остальным. Такие за мной и идут. На таких я могу опереться, не оглядываясь…
        Русского адмирала понесло. Остается кивать, хмыкать, марать блокнот да гадать, настолько излияние искренне. Но вот Алексеев остановился.
        - Начинаете скучать? Прошу прощения. Давайте оставим скользкую тему репрессалий. У меня и так прочная репутация чудовища, хотя я не брал в заложники женщин и не жег города без объявления войны, как украшающий Трафальгарскую площадь Нельсон.
        - Давайте. Обратимся к будущему… Следующая - Франция?
        - Почему? - Евгений Алексеев вскинул плечи чуть не до ушей. А ведь адмиралу пошел шестой десяток… Интересно, болит ли у него спина?
        - Это единственная держава, не поплатившаяся за осаду Севастополя. Я слышал, вы говорили, что вернули Британии «салочку».
        - Подслушали? - Вокруг глаз русского адмирала собрались веселые морщинки.
        - Просто слушал. Вы не слишком приглушали голос.
        - Ну и правильно, как еще собирать сенсации… На самом деле главная цель - достигнута. Да, так и напишите. Отныне ни на суше, ни на море ни одна страна не имеет решающего превосходства. Я думаю, это очень хорошо. В таких условиях приходится заботиться о союзниках, и подлость не будет вознаграждаться. И в этом, кстати, заключается общий интерес всех держав - создание мира, в котором преуспевали бы джентльмены, а не подлецы.
        Алексеев вжал кнопку вызова. Немедленно объявился официант с очередной чашечкой. Адмирал принюхался. Вздохнул.
        - Сойдет. И по цвету - старый «ореховый», не нынешний защитный. А в конце войны южане и дубовой корой форму красили. Черные мундиры, черные знамена с косым крестом. «Небегущие». Вы знаете, что это индейская традиция? Но вот оказалась полезной в современной войне - надлежащим образом пересмотренная, разумеется. Южанам, при их соотношении сил с соседом, приходится делать ставку разом на новейшую технику и массовый героизм…
        Он отхлебнул светло-коричневый напиток. Снова вздохнул. Вот и повод выжать из Невозможного простое, человеческое, близкое обывателю.
        - Вы пьете кофе с молоком?
        - Скорее, молоко с кофе… испанский рецепт, жена выискала. Настоящий мне нельзя, а я привык. Еще с Чарлстона. Вот и приходится пить такой. Или желудевый. Жена уверяет, что гадость, а я в ту войну привык.
        - Тогда вы будете непобедимы.
        Снова хитрый прищур:
        - Куда мне до Седого Лиса. Но ведь и у него бывали неудачи… Да и Геттисберг… Я на его месте не решился бы так рискнуть. Хотя у него тогда был Джексон. Борегар, Джексон, Ли… Знаете, так вышло, что своими учителями я считаю сухопутных генералов. Прежде всего - этих троих.
        Беседа бежит, как минутная стрелка - неторопливо, но количество чистых листов в блокноте быстро уменьшается.
        - Вы много говорите… В том числе много политического. Не боитесь, что вас уволят в отставку?
        - Не боюсь - знаю. Уволят назавтра по заключению мира. Меня это не огорчает, в отставке совсем неплохо! Я там был четыре раза, а уж сколько в бессрочном отпуске и за штатом - не сосчитать никому, кроме адмиралтейских писарей. Флот? Есть Генеральный морской штаб. Есть морской министр. Они хороши… не достаточно, а в превосходной степени.
        - В мирное время?
        Снова половина улыбки:
        - И в военное. Впрочем, когда становится действительно интересно, меня зовут… Очень любезно, да.
        Остается разве хмыкнуть. Алексеевское «интересно» для остальных означает «безнадежно». Но русский адмирал словно не замечает козней и интриг… Или притворяется?
        - Не притворяюсь.
        Вот оно! Волшебник морей демонстрирует чтение мыслей!
        - Но приходить на все разрушенное…
        - Не все. У меня надежная гавань. Князя Алексеева можно отправить в отставку. Но княгиня непотопляема.
        Так оно и есть. Николаевский завод, Алексеевский-Невский, нефтепромыслы в Баку. Генерал в юбке. Впрочем, у русских для женщин предусмотрены отдельные чины. «Дама в чине обер-гофмейстерины». Портрет императрицы у сердца. Орден Святой Екатерины - бросила пару миллионов на госпитали. Награды, почитающиеся мужскими - Святой Станислав, Святая Анна, даже Святой Андрей. Личная подруга императрицы, крестная мать царских внуков…
        - Кстати, это правда, что ваша супруга предпочитает, когда ее называют не «ваша светлость», а по-американски, «лейтенант Алексеева»?
        - Неправда. Президент Джонстон еще сколько лет назад присвоил ей капитана. Тем более, капитанов и полковников в Конфедерации - полным-полно. Так что, когда мы бываем в Чарлстоне и Ричмонде, Берта цепляет на воротник три звезды… Точно, как Ли.
        - А адмиралом капитан Алексеева стать не желает? Например, русским?
        - Так ее русский чин полному адмиралу и соответствует. А по имени… ей вполне достаточно звания, которое носил ее отец. Дело ведь не в количестве мишуры на плечах, в петлицах и на рукавах.
        Алексеев между тем достал часы, тяжелый, старинный хронометр. Цепочка золотая, корпус медный. Память?
        - Но я пока не в отставке. Дела! Господин журналист, не прогуляетесь ли со мной до Темзы?
        Два квартала, переулок. Но их еще надо пройти. Пусть лицо адмирала вполне сойдет за англосаксонское, но манера, манера… И все же - никто не оглядывается, хотя по улице шествует существо куда более достойное внимания, чем слон, крокодил или даже русский медведь. Вот и Темза. Черная речная вода - даже в солнечный день глубже, чем на дюйм, не заглянешь - размыкается, выпуская серое обтекаемое тело. Подводная лодка!
        С рубки падают сходни. И раньше, чем налетает толпа зевак, адмирал Алексеев скрывается в рубке, а рубка - под непроглядной гладью. Впрочем, довольно скоро из воды высовывается перископ, ворочается из стороны в сторону, словно лодка машет на прощание ладонью. Вот и все. В ближайшие двадцать лет жизнь в Европе будет довольно скучной. А что потом? Новая мировая война, третья? Или все-таки «мир джентльменов», разыгрывающих на волнах четырех океанов небольшие кровавые игры по благородным правилам? Кто знает… Зато одно репортерское чутье знает точно: размер гонорара, который можно сорвать за недавнее интервью. И, уж конечно, сумма будет проставлена не в фунтах, а в гинеях! Журналист-эмигрант достаточно долго живет в Англии, чтобы чувствовать разницу!
        Послесловие от автора
        Вот вы и прочитали эту книгу. Впрочем, если вы залезли сразу в конец и читаете для начала послесловие, тоже не беда! Настала пора и автору сказать несколько слов - в ответ на вопросы, которые, быть может, у читателя возникли.
        Для начала скажу, что автор практически ничего не придумал. Кое-что немножко поменял, не без того… Ради изменения истории, а то и в художественных целях. Но целиком из головы не брал ничего. Мир романа, надеюсь, получился достаточно похожим на настоящее прошлое - я очень старался. И все же въедливый критик наверняка найдет огрехи. Тут уж как ни вылизывай, все равно знаток найдет, за что зацепиться, даже если автор будет делать это до старости. Так что автор вынужден заметить, что его роман - все-таки художественное произведение и, если снисходительность критика не позволяет признать его целиком историческим, рассматривать как приключенческую фантастику в декорациях раннего стимпанка.
        И все же - вернемся к истории!
        Первое и главное: в нашей истории Джексон Каменная Стена был смертельно ранен при Чарселлорвилле, южане проиграли сражение при Геттисберге - а англичане успели задержать ультиматум, который Россия могла только отвернуть. Мировой войны не случилось - и она произошла лишь половину столетия спустя.
        Второе, и значительное. Капитана ла Уэрты - не было. Нет, гениальный изобретатель-артиллерист у Юга был, и семидюймовки тройного усиления - тоже. Я ничего не придумываю… полностью. Создал их Джон Мерсер Брук, начальник Бюро артиллерии и гидрографии, переписку которого, изданную университетом Южной Каролины, я использовал при создании книги. Мне понадобился иной персонаж, и исторический Брук превратился в ла Уэрту - человека, старше по возрасту и чину, заполучил взрослых сыновей и дочь. У Брука тоже была дочь, но в годы войны она была маленькой. Исторический Брук не погиб на пожаре - хотя пожар был, здоровье тридцатишестилетнего коммандера было явно покрепче, чем капитана, которому за пятьдесят. Работал Брук преимущественно в Ричмонде и Норфолке (до оккупации последнего Севером). Завод, послуживший прототипом завода Уэрты в нашей истории, тоже существовал, я перенес его из Шарлотты в Чарлстон. Что касается образа Берты ла Уэрта, замечу, что он также возник не на пустом месте, но здесь я умолкаю и предоставляю читателю строить догадки самому. Так интересней.
        Евгений Иванович Алексеев - реальное историческое лицо, возможно, знакомое читателю по описаниям совсем других времен, а именно Русско-японской войны. Там его все больше изощренно (или безыскусно) клянут. Что поделать, из капитана, намотавшего по глобусу пять одних только кругосветок, вышел не слишком хороший флотоводец. Собственно, эта книга и возникла как ответ на вопрос: а что должно было случиться, чтобы Алексеев превратился из хорошего моряка - в великого флотоводца? Надеюсь, показать начало иного пути мне удалось.
        Адам Филиппович Мецишевский - не существующий в нашей истории третий сын Филиппа Неружа Мецишевского, инженер-полковника Войска польского, что погиб в ноябрьские дни 1830 года, во время антирусского восстания в Варшаве. Погиб, исполняя данную русскому царю присягу, как еще многие честные офицеры - одних генералов полегло шестеро. Когда-то в центре Варшавы стоял памятник - «семи генералам», точнее, шести генералам и полковнику. Теперь его нет - снесли, и нынешняя Польша почитает героями клятвопреступников, через присягу переступивших… польское внутреннее дело! А вот в России пусть вспомнят семерых верных, которым теперь и цветов возложить некуда…
        Мауриция Гауду,
        Станислава Потоцкого,
        Юзефа Новицкого,
        Игнация Блюмера,
        Станислава Трембицкого,
        Томаша Сементковского
        и Филиппа Мецишевского.
        Аминь.
        Вот я и сказал, что хотел - о книге. Осталось похитить еще немного внимания - ради благодарности тем, кто помог мне в работе над книгой. Александр Геннадьевич Прибылов, Сергей Васильевич Клюев, Сергей Расфатович Плетнев, Сергей Викторович Акимов, Евгений Юрьевич Белаш, Александр Юрьевич Романов, Родривар Тихера (по его желанию упомянут под форумным ником), Геннадий Борисович Варшавьяк, Александр Юрьевич Кулькин, Олег Вячеславович Тихонов, Александр Федорович Спесивцеви все, кто читал, критиковал и подбадривал - спасибо!
        Спасибо и Альберту Станиславовичу Кукушкину, который немало помог при работе с первыми главами, но сворачивание сотрудничества с которым принесло книге более пользы, нежели вреда.
        Еще хочу, не называя имен, поблагодарить прекрасную пару, чья семейная история послужила мне образцом для истории любви Берты ла Уэрта и Евгения Алексеева.
        Спасибо, коллеги. И вам, читатель, спасибо за внимание.
        Минск,
        2010 г.
        notes
        Примечания
        1
        Да, читатель, так оно и было, отчего в Сан-Франциско и боялись «Алабамы». Риск нападения одиноким деревянным кораблем на прикрытый отличным фортом город велик - но и куш был баснословен.
        2
        Автор опять ничего не придумывает. Все, написанное ниже, - правда, только правда, вся правда. Корабль с монитором в трюме действительно налетел на камни возле Сан-Франциско 14 ноября 1863 года, что не помешало американцам груз вытащить и собрать, несмотря на подмокшие инструкции. В результате получился вполне боеспособный корабль. Последней его боевой кампанией стала аж испано-американская война 1898 года. Ну, на сей раз он достался русскому флоту.
        3
        Реальный факт, хотя в нашей истории Великобритания войны КША и не объявляла.
        4
        В нашей истории живому С.С. Лесовскому хватило угрозы - и обошлось не висельником, а дезертиром.
        5
        Голь на выдумки хитра. Южане действительно придумали нормализацию снаряда еще в середине XIX века. Потом ее вторично изобрели немцы - в 1940 году, после знакомства с французским танком Somua, корпус которого, кстати, вполне напоминает уменьшенный корпус «Виргинии».
        6
        Великий князь Константин, располагая верными присяге частями, освободил таковые от присяги. А русским полкам велел не мешаться в «усобную польскую драку». Так восстание, подготовленное куда хуже той же Сенатской, разгорелось в Русско-польскую войну 1830-1831 годов.
        7
        Слово «хуке» с неких пор стало обозначать проститутку. А вот бобер, «бивер», тогда еще не был пошлостью… Так что шутка мистера Линкольна и в нашей истории была не злой, и приклеила к его будущему сопернику на президентских выборах, как вагон к паровозу, всего лишь образ недалекого трудяги.
        8
        Назавтра князь ожил и скакал козленочком, как молоденький. Дипломатия-с. Вскрытые архивы подтверждают: что на востоке Конфедерация ослабела и может потерпеть поражение. Поскольку правительство Юга решительно обещало продолжение войны даже в худшем случае - с опорой на новые индустриальные районы в Техасе и Южной Каролине, хотя и констатировало вероятную потерю Виргинии по причинам военным и Северной Каролины по причинам политическим.
        9
        Secessionville. Прозвище Чарлстона, с которого началось отделение Юга. Буквально - Отделенск, Сепаратоград, Незалежненск…
        10
        После закона о негре-солдате можно говорить, пожалуй, только о бывших хозяевах черных солдат Конфедерации.
        11
        Новгородский воин, соратник Александра Невского. В битве на Неве верхом на коне вскочил по доскам на палубу шведского корабля, был сброшен в реку, но выплыл, вернулся и корабль таки истребил - не без помощи товарищей.
        12
        Саженками.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к