Игры на раздевание книга 2 Виктория Мальцева
        ВСЁ НЕ ТАК, КАК КАЖЕТСЯ НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД, А ИХ ИСТОРИЯ НЕ ИМЕЕТ НИЧЕГО ОБЩЕГО С ПРИВЫЧНЫМИ РОМАНАМИ О ЛЮБВИ.
        КАЙ ЖИВЕТ ТАК, СЛОВНО ДИКТУЕТ МИРОЗДАНИЮ СВОИ ЗАКОНЫ.
        ВИККИ ЖЕ НАРУШИЛА САМОЕ ГЛАВНОЕ ЕГО ПРАВИЛО: РОДИЛАСЬ НЕ ТАКОЙ КАК ВСЕ.
        ЖИЗНЬ БУДЕТ УЧИТЬ ИХ СТОЛЬКО РАЗ, СКОЛЬКО ПОТРЕБУЕТСЯ, ЧТОБЫ ОНИ ОБА ПОНЯЛИ:
        “МЫ РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ.
        МЫ СОВПАДЕНИЕ.
        МЫ НОГИ И РУКИ ДРУГ ДРУГА, ГЛАЗА И УШИ, СЕРДЦЕ - ОДНО НА ДВОИХ.
        ТОЛЬКО ТАК - ОДНОЙ ПЛОТЬЮ, ОДНИМ НЕДЕЛИМЫМ ЦЕЛЫМ - МЫ СМОЖЕМ ВЫЖИТЬ”.
        СОГРЕВАЮЩАЯ СЕРДЦЕ ИСТОРИЯ О СЛОЖНОЙ, НО БЕССМЕРТНОЙ ЛЮБВИ.
        Игры на раздевание (15min#2)
        Виктория Мальцева
        Эпиграф
        КАКОЙ БЫ СИЛЬНОЙ НИ БЫЛА ЖЕНЩИНА, ОНА ЖДЁТ МУЖЧИНУ СИЛЬНЕЕ СЕБЯ. И НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ОН ОГРАНИЧИВАЛ ЕЙ СВОБОДУ, А ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ОН ДАЛ ЕЙ ПРАВО БЫТЬ СЛАБОЙ.
        ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК
        Пролог
        Наши дни. 6/06/ 2019
        IAMX 'This Will Make You Love Again'
        - Что случилось?
        - Кай разбился. Вылетел с автобана на своём Порше.
        Пауза.
        Пауза и пустота.
        - Когда?
        - Сегодня днём… Мы звонили тебе несколько часов подряд! Какого чёрта ты не брала трубку?!
        Белые магнолии плывут, растягивая хвосты в спектре солнечных лучей, размываясь в кометы. В лёгких спазм, но дыхание есть, невзирая на внутренний вопрос «Зачем?».
        - Викки? Викки! - доносится из трубки. - Виктория!
        - Говори дальше! - прошу её шёпотом.
        - Машина всмятку, Лейф сказал - металлолом.
        Она говорит о машине. Почему она говорит о машине? Почему не о человеке?
        - Кай? - и это в большей степени стон, чем вопрос.
        - Спокойно! Держи себя в руках, поняла? Он жив. Жив ещё…
        - Жив?
        Жив, жив, жив… в ушах шёпот с британским акцентом.
        - Да, но переломан… сильно.
        Такого ещё не было? Вот такого, как сейчас, разве не было? Из меня уходит кровь… куда? В землю. Земля вытягивает её через ноги, руки, через поры. Так быстро… И мне холодно. Мне так холодно… и страшно.
        Да… в тот раз, такого не было. Потому что Кай был… У меня был ещё Кай.
        - Да не ори! Дура! Не ори, слышишь! Жив он! Ещё жив! Хватай такси, тащи свою задницу сюда, в Ванкувер Дженерал Хоспитал… Успеешь!
        В это мгновение я падаю в пропасть, стою на коленях перед судьбой и раболепно молю её о снисхождении.
        - Успеешь! - отвечает она голосом Адити.
        - ??????????????Глава 1. Проволочное сердце
        Семнадцать лет назад
        Fade Into You Mazzy Star
        Мне было… двадцать два, и ходила я мимо этого сердца около года: ржавое, замызганное, выброшенное и более никому не нужное, оно день за днём валялось под ногами на перекрёстке у фонарного столба, рядом с кампусом - несколько колец из тонкой проволоки, поперечно обмотанных ею же и сдавленных чьими-то пальцами в форму сердца.
        В утренней спешке я чаще всего пролетала мимо, уже привычно здороваясь с ним взглядом, но иногда, в особенно задумчивые дни, размышляла о его судьбе: «Случайно потерялось или чья-то рассерженная рука выбросила тебя тут страдать в одиночестве?»
        И однажды я его подняла. Отряхнула от налипшего за месяцы дождей песка, не рассматривая, сунула в карман - подумала, ему будет неприятно, если стану оценивать. Даже не подумала - почувствовала.
        В тот же день произошла встреча.
        Это был день подведения итогов четырёхлетней учёбы в Университете Британской Колумбии - получение Диплома Бакалавра Биологии. Торжественно вручённый в мои дрожащие руки документ откроет для меня двери медицинской школы, а за ней и лечебных учреждений для прохождения резидентуры.
        Несколько часов спустя, а точнее почти уже ранним июньским вечером, скинув чёрное манто и дурацкую квадратную шляпу, я влезаю в городской автобус, вынимаю из кармана проездной и прикладываю к сканеру:
        - Спасибо! - улыбается водитель и получает ответ в виде моей лучшей «карманной» улыбки.
        В передней части автобуса всё свободно, но страх выглядеть невоспитанным эгоистом, нагло усевшимся в «пенсионерской зоне», так прочно въелся в каждого ванкуверца, что я уверенно шагаю в заднюю часть. Почти все места заняты кроме двух: рядом с улыбчивой пожилой женщиной, сверкающей пирсингом в носу и ушах, и возле спящего молодого человека.
        Не задумываясь о собственных мотивах, плюхаюсь в кресло рядом с парнем. Мой сосед дремлет, запрокинув голову на спинку, скрестив на груди руки и вытянув ноги под переднее сидение. Первое, что я замечаю - индейские кожаные браслеты на его запястьях, они необычны, потому что в традиционные ленты вплетены деревянные шарики различных оттенков - из разных пород дерева. Я стараюсь смотреть в окно, но взгляд сам собой цепляется за сидящего рядом, и я всматриваюсь в его умиротворённое сном лицо. Автобус выезжает на перекрёсток, оставив позади здания и деревья, заслонявшие до этого солнце, и останавливается. Свет, заполнивший салон, так ярок, а я сижу так близко, что, кажется, вижу каждую клетку кожи на лице парня, каждый волос пробивающейся на щеках щетины. Мне нравятся его брови: ровные, чёткие, в меру густые - такие же, как у меня, но на его лице они почему-то выглядят лучше, благороднее что ли. Я ещё не понимаю, что это, не осознаю, но чувствую уверенность и силу, безмятежность и покой: черты его лица словно знают, как сильно я этом нуждаюсь, и молчаливо обещают обо всём позаботиться.
        Автобус проезжает одну остановку за другой, я уже потеряла им счёт, совершенно не беспокоясь о том, где нахожусь и как долго мне ещё ехать. Внезапно он сворачивает, и молодой человек слегка наваливается на меня плечом. Прикосновение длится не более секунды, но производит неожиданный эффект: я, законченный интроверт, страдающий, к тому же, лёгкой формой гаптофобии, испытываю головокружительное удовольствие от обычного толчка плечом в общественном транспорте.
        Парень открывает глаза, и первое что ему попадается - это я. Тут случается другая странность: я не выношу чужих взглядов и всегда отворачиваюсь, но не на этот раз. Наверное, всё дело в зелени: никогда ещё в своей жизни я не видела настолько ярких зелёных радужек - изумрудных.
        Mazzy Star - Common Burn
        Мы долго смотрим друг на друга, замерев и боясь пошевелиться, нарушить что-то неопределённое, но интуитивно бесценное. В чувство нас приводит внезапный и почему-то как никогда пронзительный сигнал, оповещающий водителя о желании пассажира выйти на следующей остановке.
        Я не отвожу взгляд, а буквально отскакиваю им, как резиновый мячик, и прячусь в плетении тканевых волокон на своей сумке. Но периферическим зрением всё-таки вижу, как мой сосед весь собирается, усаживается ровно, подбирает ноги, пнув перед этим рюкзак под сиденье со своей стороны, чтобы не мешал моим ступням. А он мне и не мешал.
        У молодого человека настолько длинные ноги, что пространства между сидениями не хватает, чтобы их уместить, ему приходится либо максимально развести колени, либо занять часть территории соседа, то есть меня. Теперь мне становится понятным, почему несколько человек едут стоя, и никто не додумался усесться рядом с ним - мало места. А я села, потому что половины сидения мне вполне достаточно: мы, двое нестандартных пассажиров, идеально, так сказать, подходим габаритам этого автобуса именно в паре.
        Парень сладко зевает, прикрыв рот рукой, я решаюсь взглянуть на него, и мы снова смотрим друг на друга. Он будто бы чувствует себя неловко, но приносить извинения за релакс в общественном транспорте нет надобности. Или есть? Видимо нет, потому что он запускает пятерню в свои волосы, с целью придать им цивильный вид, и отворачивается к окну.
        Странное состояние: я расстроена и обрадована одновременно. Мне и хочется, чтобы он здесь был, и не хочется, и приятно, и страшно. С одной стороны жду внимания, с другой боюсь - такие ощущения для меня новость, совершенно непознанное, а потому пугающее состояние духа. Незнакомые молодые люди со мной обычно флиртуют или, как минимум, заговаривают. Исключение составляют лишь те, кто уже успел меня узнать: для них я не существую как объект, способный реагировать на внимание. И хотя к двадцати двум годам у меня уже довольно неплохо получается «не выделяться», общение с людьми всё ещё стремится к нулю.
        Лихорадочно пытаюсь вспомнить, где бы мы могли пересекаться с соседом по автобусному сиденью, но безрезультатно: я его не знаю. Он посматривает на меня искоса - нагло разглядывать не решается, но я чувствую, что именно это он и делает. Не зная, куда себя деть, начинаю суетиться и вынимаю из сумки… книгу.
        IAMX - The Chauffeur
        Сегодня моя соседка по комнате Адити всю ночь не спала - читала, терзая мою нервную систему светом Икеевского торшера, и напоминать ей, человеку с соответствующим, хоть и неоконченным, медицинским образованием, о роли мелатонина в качественном здоровом сне было бесполезно. А утром она бросилась в атаку с призывом:
        - Ты обязана ЭТО прочитать! Такая книга… ТАКАЯ книга! Мне жизненно необходимо её с кем-нибудь обсудить, или я сдохну от эмоций! Ты понимаешь?!
        Вообще, вот уже четыре года единственное, что я читаю - это литература одного жанра - научного - медицинского, но Адити неугомонна, суёт книжку мне в сумку со словами:
        - Прочти хотя бы первые семь глав, там такой момент будет, такой момент… такой герой!
        И вот, пытаясь унять панику, я вынимаю шедевр из сумки и вижу на обложке этого самого героя, обуреваемого страстью к неземной красоты мадаме на фоне эдемских цветов. Быстро раскрываю произведение ровно посередине: главное, чтобы сосед не успел рассмотреть обложку. Глаза в строчках, а мысли мои далеко… очень далеко.
        Внезапно слышу странное хмыканье. Поворачиваю голову: глаза незнакомца поблёскивают, рот растянут в улыбке, и вообще ему, похоже, очень весело.
        Мысленно окрестив невежу придурком, возвращаюсь к страницам из дешёвенькой бумаги и на этот раз действительно читаю…
        «… Родриго освободил из плена свой посох любви, купая при этом Эльвиру в бурлящем океане своих жадных поцелуев.
        И тут я ещё не соображаю, о каком посохе речь, поэтому продолжаю читать дальше:
        «Когда на посохе показалась жемчужина страсти, Эльвира взмолила Родриго о пощаде, и тот со звериным возгласом ворвался в её пещеру…».
        Тормозной путь у меня довольно долгий, но когда происходит окончательная остановка, с моей эмоциональностью приключается очередной коллапс: глаза едва не вылезают из глазниц, щёки в мегаскоростном режиме нагреваются до температуры готового к использованию утюга. Если меня сейчас перевернуть вверх ногами и опустить головой в ведро с водой, я её точно вскипячу.
        Пунцовая, тяну руку в опасной близости к незнакомцу, но сейчас меня вообще это не заботит, хватаюсь за шнур, дёргаю за него так, что едва не вырываю с корнем, требуя немедленно остановить автобус. Затем срываюсь к выходу. А мой сосед, тем временем, прикрыв рукой глаза, бесстыдно ржёт - его плечи и спина содрогаются в каком-то нервно-веселящемся ритме. Ещё успеваю заметить, что ему не только для ног не хватает места, но и плечи не умещаются в периметре спинки сиденья - маловато ширины.
        Отсмеявшись, он медленно, неторопливо, даже как-то вальяжно вытягивает свой рюкзак из-под сиденья, не без труда поднимается и направляется в мою сторону. Я отворачиваюсь и становлюсь ещё пунцовее - от стыда горят не только щёки и уши, но, кажется, и волосы тоже. Ну, Адити! Ну, зараза! Устрою же я тебе ночь со светомузыкой сегодня!
        Виновник расстройства моего духа становится прямо у меня за спиной, и коротюсенький путь до остановки превращается в пытку моего самообладания.
        К вопросу секса я отношусь… я к нему вообще не отношусь. Если учесть, что прикосновения близких вызывают дискомфорт, а контакт с посторонними - панику, секс, соответственно, давно вычеркнут из списка возможной активности. Моё будущее предрешено, жизнь распланирована и расписана едва ли не по минутам: я буду лечить детей. А годам к тридцати прибегну к методу искусственной фертилизации и рожу одного ребёнка. Возможно, двух. Поэтому интеракции с противоположным полом никогда не занимают ни моё время, ни сознание.
        Однако Адити уже удалось немного раскачать эту установку словами:
        - Как так, прожить жизнь и не испытать самое главное в ней удовольствие? Ты что? Совсем того… дурная?
        Сложно спорить с наличием в этой глубокой мысли некоего рационального зерна, но как представлю нависающую над собой обезьяну, одну из тех, что учатся со мной на курсе, мною тут же обуревает не страсть, а дикое желание уничтожить мужскую популяцию как таковую. Только папу можно было бы оставить, если б он был ещё жив.
        IAMX - Think of England (acoustic)
        Автобус останавливается, я выскакиваю, как ошпаренная и тут только соображаю, где нахожусь, и что успела проехать восемь-десять остановок мимо. Теперь нужно возвращаться: перебегаю дорогу, заныриваю под навес остановки и упираюсь взглядом в… шагающего прямо на меня соседа.
        Да что ж это? Не то, чтобы я его боялась, но всё это как-то… очень странно. И подозрительно.
        - Вы меня преследуете?
        - Нет, - улыбается.
        - Вам же нужно туда! - тычу рукой в направлении всё ещё виднеющегося «нашего» автобуса.
        - Я проспал свою остановку.
        У меня мурашки. По спине, рукам, ногам и даже волосы немного дыбом: потому что БРИТАНСКИЙ АКЦЕНТ! Мой любимый. Чеканность слов, грация в темпе и ритме интонаций, стройность фраз, а голос… он словно завязывается не в голосовых связках, а где-то значительно ниже - в грудине. Глубоко внутри этого громадного в сравнении со мной тела. Теперь, когда мы оба находимся в вертикальном положении, вопиющая разница в росте заставляет меня ощущать себя кнопкой.
        - Ладно, - говорю.
        Парень небрежно бросает рюкзак прямо на асфальт и, обняв себя руками, ждёт. Так же как и я. Так же, как и я, старается не смотреть в мою сторону.
        - А Вы тоже… обратно? - вдруг спрашивает.
        - Да.
        - Зачитались?
        Вот же наглец! Бесстыжий!
        - Не Ваше дело, - говорю, не поворачивая головы.
        - Зря Вы так… реагируете. Что естественно, то...
        - А что естественно? - тут уже я поворачиваюсь к нему всем телом.
        Он что? Начнёт мне сейчас толковать про посохи с жемчужинами? Или про огнедышащие пещеры? Или как там было?
        - Ваш интерес к…
        - Нет у меня никакого интереса! Это вообще не моя книга! Это подруга дала! Попросила… прочитать, - кажется, я загнала себя в логический тупик.
        Он пожимает плечами, продолжает глумиться взглядом:
        - Я не имею ничего против.
        Вот именно! Ещё бы он был против!
        Но акцент… я не перестаю жадно ловить интонации в голосе незнакомца, невзирая на стыд, возмущение, раздражение. Автобус прибывает очень скоро, я бегу в самый конец - только бы подальше от моего нравственного позора, и парень, Слава Богу, догадывается остаться в среднем секторе в ущерб себе - стоя, хотя рядом со мной есть свободные места.
        Странно, но я огорчена, и досадую на двусмысленность собственных желаний: всю поездку не прекращаю искать и находить глазами самую высокую фигуру в салоне. И она на месте, небрежно сложив руки на поручне, за который нормальные люди обычно держатся, чтобы не упасть. За всё время пути он ни разу не посмотрит в мою сторону, а я немо, глухо, прячась от самой себя, буду уговаривать Вселенную, чтобы высокий парень проехал хотя бы ещё одну остановку вместе со мной…
        Глава 2. Просветление
        Наши дни. 6/06/ 2019
        IAMX - Screams
        Вначале прихожу в себя. У меня снова был приступ, но сейчас мне плевать.
        Потом бегу.
        Долго бегу. Пока не приходит понимание, что направление не задано, коллапсирующий мозг не выдал команды. Я даже не знаю, что это за улица, что за дома вокруг и люди... все чужие. Чужие люди повсюду.
        С возвращением первых проблесков сознания пальцы набирают службы такси: милые леди, одна за другой приносят тысячи канадских извинений за отсутствие свободных машин в моей зоне.
        - Мне нужно в больницу! - рыдаю в трубку.
        - Извините, мэм, звоните в имёрдженси!
        Меня не покидает чувство нереальности происходящего:
        - Я ненавижу вас, - говорю ей, а самой страшно от внезапного спокойствия в голосе. - Ненавижу всех, всё, этот мир презираю и себя…тоже. Больше всего - себя.
        Но мозг работает. Хоть и лихорадочно, однако пытается соображать, потому что душ? необходимо быть в одном единственном чётко определённом месте, а душа - в теле. И тут я вспоминаю… что у меня есть машина. Да, я же теперь сама вожу. Где-то здесь, неподалёку, на гостевой парковке шестиэтажного дома с цветными магнолиями во дворе должна быть моя белая BMW.
        Сморю на трясущиеся пальцы, линии на потных ладонях, кладу их на руль: я в сознании и почти в норме, но в таком состоянии за руль нельзя.
        - Соберись, - приказываю себе вслух. - Хотя бы раз в жизни соберись! Один раз сделай хоть что-нибудь правильно!
        А руки всё трясутся. Ловлю собственный взгляд в отражении зеркала заднего вида. Какие же у меня глаза… карие. Какие они, к чёрту, бархатные? Дьявольские. Больные. Цвета помешательства.
        - Что смотришь? - спрашиваю.- Теперь только поняла? Теперь только, да? Когда всё, абсолютно всё перестало иметь смысл?
        Зубы стучат. Ног не чувствую - чёртова Арктика. И лететь никуда не нужно.
        Внезапно слышу негромкий стук по стеклу и тень, но моё тело даже не вздрагивает, а подскакивает, как резиновый мяч…
        Семнадцать лет назад. Июль
        The Verve - Bitter Sweet Symphony
        В день нашего бракосочетания я не могла оторвать от Кая глаз. Мне казалось, мои совсем не цепкие руки умудрились отхватить у судьбы самый большущий кусок счастья, и я заглотила его, не жуя, чтобы не отняли. Он весь, целиком, до самой последней крошки был во мне и распирал вечным, как я тогда была уверена, сиянием моего чувства.
        - Твой будущий муж - очень хитрый и расчётливый человек, Виктория, - сказала мама, зашнуровывая на моей спине дорогое кремовое платье. - Но надёжный. Лучшие браки получаются именно с такими, как он - умными, уравновешенными, сбалансированными. В этом возрасте у парней ещё дури хоть отбавляй, а у него трезвый, оценивающий взгляд на всё, без исключения - как у глубоко зрелого человека. С таких мужчин начинаются кланы…
        - Ты-то откуда знаешь, Боже мой! - звенела я смехом, сияла улыбками.
        - Опыт, дочь. Бесценный, наслоившийся за годы опыт. И твой отец был таким же. Если бы не умер, достиг бы очень многого, очень… А у вас вся жизнь впереди. Пусть она будет долгой!
        Мы познакомились… Чёрт возьми, я даже не могу сказать, когда именно. Это была череда встреч, где ни один из нас не знакомился с другим, но в определённой точке этого «незнакомства» мы уже прочно и безоговорочно друг друга знали.
        Однажды вечером, вскоре после конфуза в автобусе, Адити заявилась со свидания немного нетрезвой, но безобразно воодушевлённой:
        - Я нашла тебе работу.
        - Мне? Серьёзно?
        - Ага. В клинике, оказывающей деликатные медицинские услуги. А если говорить по-простому, то в венерологическом кабинете.
        - Да ладно!
        - Не крути носом! Первая работа, она, как и первая машина, должна быть такой!
        - Какой?
        - Непрезентабельной.
        - А сама чего не идёшь?
        - Это не вписывается в мою жизненную философию. А вот в твой долгосрочный план - вполне.
        Работа оказалась несложной: запись пациентов, документооборот, ответы на телефонные звонки. Зелёную медформу я носила гордо, но к практической стороне оказываемых медицинских услуг даже не прикасалась: для этого у нас имелся целый комплект дипломированных врачей и их ассистентов. Обнадёживающей частью моего трудоустройства являлось обещание администратора со временем повысить меня до ассистента. Но мне больше нравилось верить в то, что до этого моя карьера всё-таки не доползёт.
        Задрав руки кверху, я связываю свою чёрную длинную гриву в хвост, как вдруг колокольчики у входа вздрагивают, и в приёмную входит мужчина.
        ОН.
        И что мне сразу не понравилось, так это то, что я мгновенно его узнаю.
        С едва заметной улыбочкой ОН останавливается у стойки и пялится на меня, ожидая внимания:
        - Привет!
        - Добро пожаловать в нашу клинику, - мисс «сама учтивость». - Вам назначено, или вы хотели бы записаться на приём?
        - Хотел бы записаться.
        Думаю, в тот миг, когда мой мозг посетила коварная мысль, приёмную озарил свет от вспышки дьявольского предвкушения в моих глазах.
        - К которому из специалистов? - стараюсь максимально «потушить» свой энтузиазм.
        - ??????????????
        - А кто у вас есть?
        Перечисляю имена практикующих в нашей клинике андрологов- венерологов, а в голове стремительно зреет план отмщения.
        - Миссис Керрфут мне подойдёт, - делает он выбор, но… его улыбка смахивает на зловещую.
        «Какого чёрта?» - думаю. Разве не должен он стушеваться в таких пикантных обстоятельствах? Где бегающий потупленный взгляд, вкрадчивый голос, опущенные плечи жаждущего сжаться до размеров горошины грешника?
        И если до этой его наглости у меня и были микроскопические сомнения, попрекающие не так давно данной клятвой Гиппократа, то теперь…
        - Миссис Керрфут сможет принять Вас через три недели, если нет острых симптомов.
        - У меня острые… очень острые! - его лицо, наконец, приобретает подобие скорби, кулак нервно сжимает белую футболку на груди.
        На мгновение во мне поднимает голову сострадание, но память живенько так предъявляет наглое лицо этого поборника нравственности, его дёргающиеся от гомерического смеха плечи и мой конфуз несколько недель назад. Не знаю, за что я жаждала ему отомстить: за насмешку или за саму ситуацию в целом, но потребность отплатить той же монетой со значительным отрывом обгоняла здравый смысл:
        - Хорошо. Посмотрим, что можно сделать, - утешаю страждущего от венерической хвори пациента, сохраняя видимость профессионализма. - Я задам несколько вопросов.
        - Да, конечно! Сколько угодно, мисс…- приглядывается к бейджику у меня на груди, - мисс Виктория, вам эта одежда не великовата?
        Великовата. Но моего размера в магазине униформы не было, а мне нужно было срочно заступать, поэтому мои и без того малость детские плечи и руки утопли в необъятной рубахе.
        Сложно держать себя в руках, но ещё тяжелее скрывать раздражение, которое этот тип с самодовольной рожей всезнайки так бесперебойно генерирует в моём эмоциональном поле.
        - Ваше имя?
        - Кай.
        - Фамилия?
        Он на мгновение запинается, затем медленно произносит:
        - Керрфут.
        Мне кажется, из моих глаз сейчас посыплются огнеопасные искры и весь этот офис вспыхнет, как нефтяной склад.
        - Извините, но боюсь, здесь не место для шуточек и…
        Прямо перед моим носом на стойку дерзко ложится пластик водительской лицензии, на которой ровными английскими буквами ныне действующего алфавита указано: Kау Kerrfoot.
        - Однофамильцы, - совершенно спокойно и даже мягко сообщает пациент, пряча права в задний карман джинсов.
        Я записываю имя в анкету, прикрёпленную зажимом к картонному планшету, которые мы обычно выдаём клиентам для самостоятельного заполнения. Но вот этому кандидату на приём мне важно оказать максимальную помощь.
        - Среднее имя?
        - Его нет, вы же видели мою лицензию.
        - Возраст? - не могу перебороть себя и опускаю обязательные ВАШ и ПОЖАЛУЙСТА.
        - Двадцать три.
        - Адрес?
        А далее… а далее, следуют вопросы, из-за которых я могу потерять работу, но накал звона в моих ушах так силён, что голос разума услышать практически не реально:
        - Как часто живёте половой жизнью?
        Девица, сидящая в кресле у двери, мгновенно отрывает накрашенные глаза от книги и вонзает их в моего пациента. Но даже это не способно сбить меня с толку. А пациент, прищурив глаза, сообщает:
        - Часто.
        - К сожалению, в анкете нет такого варианта ответа. Более одного раза в неделю, более трёх раз в неделю, более пяти раз в неделю, более десяти…
        - Более десяти.
        Само собой, эта часть нашего диалога не могла остаться незамеченной - взгляды всех присутствующих в зале голов устремились на нас. И негодовать по поводу того, почему всем этим людям нельзя заниматься своими делами, а нужно совать свой нос в чужие дела, бесполезно.
        Я сбавляю громкость:
        - Какие у Вас симптомы?
        - Что? - спесь слетает с его лица.
        - Что Вас беспокоит?
        Он тянет с ответом и я, болея душой за качество сервиса клиники, ну просто вынуждена предлагать варианты:
        - Болезненное мочеиспускание?
        Кивает.
        - Зуд и жжение в уретре?
        Оглядываюсь на проход, ведущий к приёмным комнатам - не идёт ли кто из наших докторов: все эти вопросы имеет право задавать только врач и только в интимной обстановке врачебного уединения.
        - Гнойные выделения?
        Кивает. Глаза становятся больше, как и зрачки.
        - В каком количестве?
        - В большом количестве.
        - Повышение температуры тела, боли при акте дефекации?
        Меня несёт на крыльях злорадства. Причём на всех парах, да так, что я уже генерирую вопросы, которых нет и в принципе не могло быть в анкете:
        - Вступали ли Вы в половые связи с представительницами древнейшей профессии? - и меня даже не смущает пафосность формулировки моего «опросника».
        - Кай? Ты уже здесь? Почему не позвонил, сынок?
        Мать моя женщина… Вернее, эта женщина и в буквальном смысле моё прямое начальство - его мать?
        Пока я, уже даже не рефлексируя по поводу концентрации красного и буйства его оттенков на моём лице, прикрываю одной рукой глаза, а другой сминаю листок опросника, Миссис Керрфут подплывает всей необъятностью своей фигуры к Каю и тянется с поцелуем. Он вынужден согнуться едва ли не вдвое, чтобы её губы имели шанс дотянуться до его щеки.
        - Мам, я тороплюсь, - протягивает ей автомобильные ключи. - Всё сделали, я проверил - прогнал её по первому шоссе, стука больше нет. Масло поменяли, прокладки, заменили колодки, проверили тормоза. Пользуйся.
        - Спасибо, сынок! Выручил. Зайди ко мне хоть поешь!
        - Нет, я серьёзно опаздываю. Да и Лейф с Олсоном ждут в машине, я же твою гнал.
        - Хорошо, хорошо! В воскресенье жду вас с Дженной к обеду. Не забудь!
        - Хорошо.
        И, уже звеня колокольчиками входной двери, Кай Керрфут словно бы невзначай вспоминает обо мне:
        - Пока! На приём заскочу как-нибудь в другой раз, - подмигивает.
        Но меня всё это совершенно уже не волнует, потому что в голове застряло только одно имя:
        Дженна… Значит, Дженна.
        Глава 3. Первая вечеринка или месть, которой нет
        Семнадцать лет назад
        The Verve - Bitter Sweet Symphony
        В школе я мечтала о пробирках, мне казалось, нет занятия интереснее, чем разглядывать под микроскопом живые клетки, находить аномалии, патологии, проводить исследования. В итоге, поступила на факультет биологии. Именно там я и повстречала Адити - мою первую настоящую подругу. Мы не просто не были похожи, а будто прибыли на Землю с разных планет, однако, каким-то странным и даже чудесным образом не только говорили на одном языке, но и очутились в одной комнате общежития.
        Наша дружба началась с диалога:
        - Почему ты не снимаешь с шеи этот платок? Жарко же!
        На прямолинейный вопрос даю чистосердечный ответ:
        - Потому что в этом месте у меня уродливый шрам - не хочу пугать общественность.
        - Дай посмотреть.
        Я развязываю шёлковый шарф и выгибаю шею так, чтобы любопытству было удобнее себя удовлетворять.
        - Чёрт, это круто. Реально круто!
        - Ты считаешь? - удивляюсь её горящим глазам.
        - Ты же девушка с изюминкой! Парням нравится защищать слабых. А ты с этим отпечатком чего бы там ни было выглядишь так, будто именно тебе эта забота нужнее всех! Я Адити, - протягивает руку. - Тебе больше нравится кровать у стены или у окна?
        - Ты серьёзно мне уступишь?
        - Почему нет?
        - Когда-нибудь ты уступишь мне в чём-нибудь для меня важном, - подмигивает.
        Походы на вечеринки, все до единого, были моими ей уступками. Я не знала, какую цель преследовала Адити, таская меня на них, но она не могла и предположить степень моих мучений всякий раз, как я оказывалась в замкнутом пространстве, громыхающем музыкой и набитом незнакомыми людьми. Поэтому мои уступки случались крайне редко и только по той причине, что являлись частью моего собственного «Плана Социализации».
        - Викки, только ты своей непорочностью способна удержать меня от очередного грехопадения! - восклицает в одно прекрасное июльское воскресенье Адити. - Только оденься по-человечески!
        В результате долгих и мучительных споров мы сходимся на джинсах и блузке. Но когда Адити предъявляет мне жёлтые босоножки на высоченной танкетке с заявлением: «Твой рост может заинтересовать только педофилов!», у меня возникают подозрения, что миссия моя заключается вовсе не в избегании секса, а в удвоении его количества. Как бы там ни было, я соглашаюсь. Причин у меня для этого масса, и Адити совершенно не обязательно о них знать.
        Это была не первая в моей жизни вечеринка, но совершенно точно первая настоящая, когда хитросплетения человеческих симпатий внезапно становятся частью тебя - ты больше не аутсайдер.
        В квартире на тринадцатом этаже новой стеклянной высотки, расположенной в одном из недешёвых районов Большого Ванкувера - Китсилано, я сразу чувствую себя не в своей тарелке. На подобных мероприятиях со мной никогда не случается ничего хорошего.
        Я слышу голос. Среди всей какофонии звуков - орущей бестолковой музыки, смеха, возгласов, монотонного гула чьих-то историй, мои уши улавливают один особенный мужской голос. Необычный. Он громкий и глубокий, даже где-то грудной, но главное - терзающий нечто первобытное во мне своим тембром и породистым британским произношением. Такими голосами говорят рекламы дорогих автомобилей.
        Мои глаза рыщут в толпе, шарят и находят… ну конечно! В моей жизни не бывает простых случайностей, только сложные. Я не знаю, о чём они говорят, и успеваю выхватить лишь отрывок беседы:
        - Женщина умеет творить магию и красоту, её любовь - это солнечный зайчик, отражение света в воде, - говорит парень с татуировкой не злой, но опасной собаки на плече.
        - Как это, Лейф?
        - На самом деле, проще некуда: мужчина - солнце, женщина - вода, если солнце светит, его отражение в воде расцвечивает их мир бликами.
        Лейф обнимает свободной рукой сидящую рядом симпатичную девушку и кивает в сторону монитора, показывающего сменяющиеся изображения очертаний обнажённой пары - ничего пошлого, всё скрыто бледными цветными пятнами.
        - Если светит… - повторяет за ним девушка с волосами, похожими на паклю.
        - Да, Дженни, только если солнце светит, вода даёт жизнь.
        Дженни... Я сразу обратила внимание на её волосы: какая-то пародия на кудри. Волосы ведь тоже вьются по-разному, у Дженны настолько мелко и некрасиво, что её локоны, скорее, не локоны, а тусклые спутанные дреды. Вероятнее всего, она использует какую-нибудь выпрямляющую химию, чем только усугубляет ситуацию.
        - Каким светом будет светить твоё солнце, если вода плеснёт в тебя предательством? - негромко интересуется британский акцент.
        Не в шумной квартире в целом, но в этом тесном кружке сидящих на диванах людей виснет неловкая пауза. И мой незнакомец продолжает:
        - Если не знаешь, что ответить, я помогу: сначала будет один большой «пшшшшшшш», - он разводит руками, - потом несколько столетий ядерной ночи. В конце, если повезёт - очень тусклый свет. Потому что светить у тебя больше нет ни сил, ни желания.
        - Люди ошибаются, Кай! Никто не безупречен, такие вещи случаются…
        - Всему виной свободная любовь, свободные отношения, эмансипация, опять же - не мы это придумали, Кай! Скажи нашим родителям «спасибо»! - предлагает свой вариант Лейф. - Верность, честь и порядочность уже давно стали атрибутами рыцарской эпохи. Женщины равны в правах с мужчинами, все хотят секса и все хотят разнообразия…
        - Иногда нужно прощать, а в отдельных случаях это жизненно необходимо! - выдаёт красивая черноволосая девушка. - Ситуации бывают разные, и знаешь, я бы выбрала любовь и время рядом с любимым, а не принципы, которые делают всех несчастными.
        - ??????????????
        Кай молчит, затем с неподдельной тяжестью в голосе выдаёт:
        - Думаешь, так ты будешь счастлива? Предательство убивает всё. Предательство уничтожает всё. Предательство нельзя прощать! НИКОГДА НЕЛЬЗЯ ПРОЩАТЬ!
        В его последней фразе столько экспрессии, а может, виной всему его чеканный британский говор, но у меня на руках, шее и спине поднимаются невидимые волоски, ползут мурашки, да так резво, что я даже вздрагиваю.
        Британец чувствует мой взгляд и непроизвольно реагирует - находит меня. Мы смотрим друг на друга совсем недолго, и что для меня важно - он отводит глаза первым, причём резко, как будто с досадой, затем делает глоток из своей банки с пивом. Кто-то из ребят спрашивает:
        - И что дальше?
        - А дальше ничего, - отвечает.
        - Как это, ничего?
        - А вот так. Нечто в любой момент может превратиться в НИЧТО.
        - А НИЧТО в нечто! - добавляет та самая девушка, волосы которой похожи на паклю, и улыбается ему так, словно оборачивает, окутывает его собой.
        Но его взгляд снова обращён на меня - всего несколько мгновений зрительного контакта, но именно в этом ничтожно малом отрезке времени словно решается наше будущее, а мы двое замерли, застыли на месте, не дыша и наблюдая за тем, как судьба скрипит пером, вписывая в свою скрижаль наши имена, располагая их рядом, вместе.
        - Интересный этот парень, - тычу пальцем в моего автобусного незнакомца.
        - Да, классный, - соглашается Адити.
        - Голос у него необычный.
        - Голос? Да ты обрати свой девственный взор на эти плечи, руки, талию… мать честная! А губы? Это ж самые «целовабельные» губы, чтоб ты знала! Я только смотрю на них, а во рту уже сладко-сладко…
        Да, мой незнакомец хорошо сложен. Даже слишком. Мужского много не только в его голосе, но и в каждой детали впечатляющей пропорциями фигуры. Смятая вечеринкой футболка собирается влажными складками на его плечах и лопатках, вызывая желание протянуть руку и отлепить её от его кожи, снять и вышвырнуть вон, а затем внимательно изучить то, что он там под ней прячет.
        А может, это просто мартини шалит в моей не привыкшей к градусам голове?
        Hammock - Tether of Yearning
        Подумав эту мысль, я решаюсь выйти глотнуть воздуха на террасу. От открывшегося вида перестаю дышать: когда-нибудь, когда стану самым лучшим в Ванкувере, да что там, во всей провинции педиатром, куплю себе квартиру в Китсилано! И обязательно в высотке, на одном из верхних этажей, чтобы вот так, как сейчас, любоваться горами…
        Воздух в этот вечер совершенно прозрачен, что редкость в наших краях, и горная гряда на фоне залитого лилово-оранжевым закатом горизонта виднеется чётко, как на открытке. А под ногами - тёмные северные воды залива Беррард. Мне кажется, я даже вижу мерцающие вдалеке огни нашей столицы и моей тёзки Виктории на острове Ванкувер.
        Шум отъезжающего в сторону слайда балконной двери заставляет меня вздрогнуть и практически застыть: это Он. С его присутствием терраса сразу становится вдвое меньше. Или это я в страхе ожидаю ответа на мои глупости в клинике?
        Горы всё так же прекрасны, залив всё так же холоден, только небо становится более тусклым и света всё меньше, прямо как в картине недавно нарисованной этим парнем - жизнь после ядерной ночи.
        Я жду от него каких-нибудь обидных или, по крайней мере, едких слов. Но он молчит, в его руках сигарета и зажигалка.
        - Будешь? - предлагает мне.
        - Я не курю, - отвечаю, копируя его спокойствие в голосе, почти умиротворение.
        Он кивает, прикуривает, а я завороженно наблюдаю за мерцающим красным огоньком в его руках. Вечер безветренный, но дым медленно тянется в мою сторону, одевает меня облаком.
        - Извини, - и я обнаруживаю, что британский грудной голос может быть не только громким и тяжёлым, но и очень мягким и тихим. - Давай поменяемся местами? Тянет в твою сторону…
        Мне показалось, или это «Тянет в твою сторону» действительно было двусмысленным?
        - Давай, - соглашаюсь.
        Мы меняемся и в процессе успеваем обменяться короткими взглядами. Очень короткими, но у меня возникает ощущение такого тончайшего восторга, когда ты с придыханием наблюдаешь таинство, совершаемое в церкви.
        Он не курит. Этот парень точно не курильщик. Есть люди, способные складывать длинные числа в уме, целиком запоминать поэмы, прочитав их лишь раз, а затем пересказывать, произнося слова задом наперёд, я же гениально различаю запахи. Это часто помогает в диагностике в те редкие случаи, когда меня подпускают к пациентам - до полноценной практики ещё очень далеко. Так вот, я могу безошибочно определить заядлого курильщика, и даже сделать предположение о том, курит ли он травку, Мальборо или дамские с ментолом. И вот там, в автобусе, рядом со мной сидел парень, который не курит. И сейчас в его руках нет пачки, а только одна сигарета. Может, перенервничал и решил снять стресс? Или же его сюда потянуло сквозняком, как дым в мою сторону?
        Он чуть приподнимается на носках и искоса смотрит на меня. И я не выдерживаю - как обычно сбегаю: изо всех сил толкаю тяжёлый балконный слайд, но когда твои нервы на пределе, руки страдают слабостью. Не сразу, но очень скоро рядом с моей ладонью ложится его ладонь, и дверь легко отъезжает в сторону.
        - Спасибо, - бормочу.
        - Пожалуйста, - получаю спокойный ответ.
        Переживательная волна прибивает меня к берегу Адити, благо подруга ещё не успела обзавестись перспективным кавалером. Краем глаза я наблюдаю, как мой незнакомец тоже покидает балкон и занимает позицию неподалёку от нас, часто поглядывая в нашу сторону, причём так, будто слушает то, о чём мы говорим. Поэтому на вопрос Адити «Почему бы тебе с ним не замутить?» я отвечаю:
        - Потому что терпеть не могу, когда лица мужского пола отращивают волосы. Это уже не парень получается, а страшная девица!
        Адити прыскает смехом, не стесняясь ржать во всю глотку, а я, проявив неосторожность, наталкиваюсь на зелёный взгляд «страшной девицы». Что странно, он не злится и даже не обижается, он улыбается.
        Вот чудак! - думаю.
        И тоже улыбаюсь. Невольно. Мне действительно не нравятся парни с каштановыми волосами, тем более, длинными. А зелёный цвет глаз - самый нелепый и некрасивый. Сам по себе. Но вот странное дело: смешавшись в одно, все эти нелюбимые оттенки человеческого облика произвели на свет весьма горячего парня. Горячее не бывает.
        Глава 4. Озеро Сасамат
        RAFFERTY - Sweet Thing
        Озеро Сасамат не самое живописное из всего обилия и многообразия водоёмов, доступных жителям Большого Ванкувера, но определённо самое популярное у молодёжи. А всё благодаря поперечному канатному мостику и двум плавучим бетонным площадкам, сконструированным здесь для удобства любителей рыбной ловли, но достающимся им исключительно ранней весной и поздней осенью - вне купального сезона. Всё лето здесь оттягивается молодёжь.
        - В воскресенье едем на Сасамат, - сообщает из ванной Адити, перепачканная зубной пастой.
        - Нет. У меня дел полно: почитать хочу кое-что по ранней диагностике, да и к маме нужно съездить - в прошлое воскресенье были же на вечеринке. У тебя не одно, так другое…
        - Во-первых, диагностику читать ещё рано, в ближайшие годы мы будем учить анатомию и фармакологию, а Красавчик спрашивал, придёшь ли ты!
        - Какой ещё красавчик?
        - Тот, что отвёз нас после вечеринки в кампус в прошлое воскресенье - британец.
        К моим щекам приливает кровь…
        - Ну-ну, не блести так глазами, а то ослепну! - смеётся подруга.
        - Не верь всему, что кажется!
        - Кажется мне не это, а то, что твоей девственности придёт-таки долгожданный конец! Аллилуйя!
        Не имея своей машины, мы с Адити, прибываем к месту сбора всей компании с опозданием в полтора часа: автобусы - крайне ненадёжное средство передвижения.
        - С первой же зарплаты куплю себе машину, - злится Адити, вываливаясь из автобуса - её укачало.
        - Для начала было бы неплохо устроиться хотя бы на одну работу, - замечаю ей.
        - Отстань! - отмахивается.
        Плавучие пирсы мы находим быстро - Адити здесь не в первый раз, в отличие от меня. Платформы битком набиты молодёжью, негде яблоку упасть. Кругом гремит музыка - один проигрыватель старается переиграть другой, не умолкает девичий смех и басистый хохот ребят. Те, кому не нашлось места на разогретом солнцем бетоне, плавают кто на чём: на розовых фламинго, единорогах, альпака и просто надувных бубликах или матрасах. Пиво периодически извлекается из-под понтона, упакованное в рыболовное сито, редеет и прячется обратно - подальше от всевидящего ока полицейских, время от времени совершающих свои обходы с целью поимки отдыхающих, промышляющих незаконной ловлей рыбы, или молодёжи, злоупотребляющей горячительными напитками.
        Я ищу среди счастливых загорелых лиц знакомые и не сразу, но нахожу: девушка с паклей вместо волос тут, её подружка Марина также, и философ Лейф.
        - Вон наши, - тычет в их сторону рукой Адити, и я удивляюсь: когда это они успели стать «нашими»?«Наши» между тем активно двигают попами, чтобы освободить клочок места и для нас с Адити. Подруга смело обнажает свои сексуальные формы, втиснутые в открытый белоснежный купальник, я же долго сражаюсь с нерешительностью, убеждая себя в том, что раздеться сейчас необходимо, иначе стёба не избежать. И если в восемнадцать я искренне не понимала, что же со мной не так, то теперь, в двадцать два, будущий врач и взрослая женщина чётко осознавали недостаток сексуальности как в физическом своём воплощении, так и в духовном. Мне казалось, что на фоне всех остальных девушек я выглядела невидимкой: худая, маленькая, сложенная правильно, но без бонусов.
        - А где Кай? - озвучивает мой главный вопрос Адити.
        - Уехали с Олсоном за пивом - жарко сегодня, чуть не рассчитали запасы, - тянется на солнце Марина. - Скоро должны вернуться, а что?
        - Да ничего, - ведёт плечом Адити. - Просто заметила...
        - Мы с Олсоном вместе, - напоминает Марина с нажимом на вместе. - Имей в виду!
        А вот это уже было напрасно. Зная мою подругу, смазливый черноволосый Олсон, изрисованный татуировками, до этого момента не представлял для неё ни малейшего интереса, но вот теперь…
        - Да без проблем! - усмехается Адити. - А Кай свободен?
        Но к моему величайшему прискорбию ответить Марина не успевает, потому что самой тихой и незаметной фигурой коллектива всё же заинтересовались:
        - Слушай, ты! Да, ты, чёрненькая! Ты из Бразилии?
        - Нет, - отвечаю.
        - А откуда?
        - Отсюда.
        - А чего такая чёрная?
        - Такой родилась.
        - Да ни фига она не чёрная! Броуди, отвали от неё, а? - вступается Адити.
        - Да она мне на хрен не сдалась! Хотя… монахинь у меня ещё не было!
        Общественность перекатывается сальными смешками, я заливаюсь краской и напрягаюсь.
        - А ты из Бразилии? - Марина, кажется, впервые меня заметила.
        - Мой отец из Бразилии. Я родилась здесь, - отвечаю ей.
        - И мой из Бразилии, и я тоже родилась тут! Марина, - протягивает мне руку.
        - Виктория… Но мы уже встречались.
        - Встречались, но не знакомились. А это вот - моя подруга Дженна.
        - Очень приятно, - мы жмём друг другу руки.
        И Марина, поправляя свой невероятный сиреневый купальник, переключается на более ей интересное:
        - Броуди, тебе нужно окунуться: смотри-ка, весь п?том покрылся!
        Ребята поддерживают её не самую смешную шутку смехом - если у тебя уже сложился авторитет, то он всегда работает на тебя.
        - Это не пот! Это слёзы его внутренностей! - гремит уже знакомый бас с британским акцентом, и все головы устремляются в его направлении.
        Если бы не голос, я ни за что не узнала бы Кая: в солнечных очках, красной бейсболке задом наперёд и футболке с канадским кленовым листом и отрезанными рукавами. Он сбрасывает с плеча большую и, судя по напряжённым мышцам его рук, тяжёлую сумку, её тут же передают Марине и она отдаёт приказ:
        - Броуди, вынимай холодильник, пополнение прибыло!
        Броуди подплывает к нам, вытягивает сетку с оставшимися банками и, передавая её Марине, неожиданно снова вспоминает обо мне:
        - Слушай, а сколько тебе лет? Ты совершеннолетняя вообще?
        - Да.
        Сердце моё бьётся ускоренно, потому что внимание я не люблю.
        - А по виду так лет тринадцать, не больше. И сиськи не выросли. А что за дебильный платок у тебя на шее? Ты религиозная фанатка или что?
        - Ну как вода, Броуди? - внезапно интересуется Кай.
        - Вода? О, чувак! Она, как и Британская Колумбия - прекрасна!
        И прежде чем сам Броуди или кто-то из нас успевает что-либо понять, Кай резко опускается на край пирса и одним молниеносным, чётким движением ног переворачивает надувного фламинго вместе с Броуди, подняв при этом фонтан брызг и шквал воплей.
        Общественность смеётся всласть и от души, но громче всех, кажется, я. И только когда один быстрый, осторожный, посланный не только искоса, но и из-за укрытия солнечных очков взгляд на мгновение упирается в мою действительно детскую фигуру, я понимаю, что весь этот цирк был устроен из-за меня.
        Кай продолжает посмеиваться, всё ещё сидя на краю пирса и опасно наклонившись над водой, а мне хочется что есть мочи прокричать ему: «Вылезай! Он же тебя за собой утащит!». Я смотрю на взмахи рук плюющегося ругательствами Броуди и мысленно с хрустом их вырываю. Мне кажется, моё маленькое сердце перестаёт биться в тот миг, когда плохой парень приближается к хорошему, но все мои переживания были напрасны: аттракцион не был окончен - он в самом разгаре.
        Кай только выглядит неторопливым, на самом же деле он юркий, как ящерица. Полсекунды отделяет загребущие клешни Броуди от обидчика, но Кай резко вынимает ноги из воды и отпрыгивает на шаг назад. Не только наш островок, но и соседний загибается от смеха. Наполовину разозлённый, но отчего-то давящийся хохотом Броуди ударяет вертикально ладонью по воде, направляя даже не брызги, а натуральные струи в Кая, и, конечно же, окатывает всех нас водой. И что тут начинается! Настоящая вакханалия! Визг, смех, ругань и угрозы расправы, ныряющие в воду один за другим юные тела, фейерверк брызг и самый крутой драйв в моей жизни.
        Angus & Julia Stone - Cellar Door
        Спустя минуту Кай, довольный, мокрый и счастливо улыбающийся, остаётся на пирсе совершенно один… не считая меня. Он сбрасывает бейсболку, снимает очки, а дальше, мой мозг впадает в прострацию, наблюдая картину как в замедленной съёмке: его руки поднимаются кверху и медленно, не спеша стягивают тот кусок ткани, который остался от футболки после того, как ей отрезали рукава.
        Адити сочиняет поэмы, описывая пресс своих бойфрендов, сравнивая его то с овощной тёркой, то с рябью волн на осеннем заливе. А я с первого взгляда влюбляюсь в подмышки. Да, вот именно так, за доли секунды, пока руки этого парня подняты, и я могу видеть змеёй ползущие беспрерывные, витые линии мышц его рук, эстетически безупречно перетекающих в торс. Мне двадцать два, и я впервые в жизни смотрю на мужчину с сексуальным интересом.
        Раздевшись, Кай предлагает:
        - Пошли купаться?
        И только теперь я замечаю, что его волосы стали короткими - он постригся, оставив длинной только задорно вьющуюся чёлку. На открытой теперь шее, чуть пониже уха, а вернее за ним, ползёт ящерица, удивительно точно совпадающая с оттенком его глаз.
        - Я не умею плавать… - сознаюсь.
        Его губы растягиваются ещё шире, он проводит рукой по лицу, зажимая рот так, словно хочет спрятать в кулак упрямую улыбку:
        - В таком случае, у тебя есть повод взять пару уроков… у меня! В юности я подрабатывал инструктором на курсах красного креста, - сообщает с той же самой улыбкой, которую так и не смог спрятать.
        Бейсболка и очки быстро возвращаются на своё место, футболка ложится на загорелое плечо, мой рюкзак залетает туда же, а ко мне протягивается самая уверенная и надёжная рука:
        - Кай Керрфут!
        - Виктория Мело, очень приятно.
        - Пойдём на берег!
        - На берег?
        - На пляж - там учиться будем.
        Глава 5. Слова и действия
        По дороге нам встречаются люди - взрослые супруги, дети, группы молодёжи, ещё не нашедшей места для отдыха, девочки подружки, разглядывающие и видящие в нас пару. И мне нравится выражение их глаз, но ещё больше - та твёрдость, с которой мои ноги ступают по земле, уверенность, с которой я смотрю на всех, кто идёт навстречу.
        Причина, по которой моё восприятие мира сдвинулось в сторону нормальности, заключается в близости идущего рядом человека. Он улыбается, причём так, будто только что выиграл в лотерею. И парадоксальность происходящего в том, что мы не просто не успели друг друга узнать, а толком ещё даже не общались.
        Это не просто ощущение комфорта от нахождения рядом, а состояние защищённости, целостности и неуязвимости по отношению ко всему прочему столь агрессивному миру. От зелёных счастливых взглядов, посланных искоса, из-за тёмных очков, поверх них или через них, в моих внутренностях надуваются и лопаются радужные пузыри, и мне всё время хочется улыбаться.
        Я снова обращаю внимание на браслет на его запястье с индейской вышивкой-орнаментом, изображающим традиционные рисунки рыбы - символа едва ли не «всего» в наших краях.
        - Что это? - спрашиваю
        - Это - сложный и полный трагизма цикл жизни лосося. Рождение, путешествие в большую воду, продолжение рода - нерест, и последующая смерть.
        - Странно.
        - Что странно?
        - То, что ты его носишь. Ты ведь не индеец?
        - Нет. Но согласись, есть нечто глубоко сакральное в жизни этих рыб, и первые люди относились к нему соответствующе. Этот браслет подарил мне индеец, никогда не покидающий пределов своей резервации. Он был уверен, что меня ждёт сложная и насыщенная жизнь.
        Я поднимаю брови, улыбаясь и не зная, что делать, верить или нет, а Кай добавляет:
        - Он сказал, что я познаю всё, что может познать земной мужчина, и мой круг замкнётся: большая любовь, большая боль, большая жертва, мудрая любовь. «Мудрая любовь вернёт тебе самое ценное» - так он сказал и повязал на мою руку этот браслет. С тех пор я его не снимаю - боюсь упустить удачу, - улыбается так широко, что я понимаю: он во всё это верит.
        Angus & Julia Stone - Oakwood
        Мы добираемся до пляжа, находим свободное место на песке, складываем вещи и заходим в воду: я по грудь, а Кай, стоящий рядом - по пояс.
        - Ну давай… - поощряет меня он.
        - Что давать?
        - Ложись на живот и пробуй держаться.
        - Лечь могу, но как держаться?
        - Сделай большой вдох вот так, - он набирает своей необъятной грудью воздух, - и задержи дыхание. Будешь как поплавок!
        Я делаю, что он сказал, и опускаюсь в воду, действительно держусь какое-то время. Но вскоре лёгкие требуют обновить порцию воздуха: я успеваю выдохнуть, но не вдохнуть, и иду ко дну. Вернее, только собираюсь тонуть, как вдруг чужая ладонь прижимается к моему животу и удерживает на плаву.
        Мне не видно его лица - либо темнота, либо ослепляющая яркость июльского солнца, и я перестаю дышать, переживая одно из самых ярких мгновений в своей жизни. Это была вспышка, такая же, какие бывают на солнце, и ты горишь в ней, но никогда не сгораешь, потому что это не смерть, а жизнь, самая реальная.
        Знал ли он, нежно трогая мою кожу своими пальцами, что мужчина касается меня впервые? Что ни разу не целованная, скорее зажатая, чем осторожная, девица впервые подпустила к себе парня и выбрала именно его? Был ли её выбор случайностью, был ли его? Спустя время он признается, что почувствовал тогда нечто особенное, но не мог и предположить, во что, в итоге, всё выльется.
        А в моей памяти навсегда останутся волшебством вода и кожа, игра в случайность прикосновений, магнетизм ищущих друг друга взглядов; резкость и непривычность линий чужого тела, его массивность и потенциальная опасность, растворенная в плавности и аккуратности движений, инвазия его запахов; ясность и глубина зелени, выдавливающей из сознания осторожность, оставляющая тебя один на один с влечением.
        Кай всё время улыбался, и капли воды на его губах, казались горящими на солнце алмазами. Иногда он вспоминал о своей миссии, и, словно очнувшись, принимался много говорить, объясняя принципы удержания тела на поверхности воды, но слов его я не слышала, только голос. Его британский говор и выдаваемый связками тембр всё сильнее погружали в гипноз.
        Плавать я училась из рук вон плохо, но не потому что неумёха, а потому что инструктор мне очень нравился и не давал возможности сосредоточиться на процессе:
        - Ты безнадёжна! - со смехом подытожил Кай.
        Когда мы вернулись к ребятам, я больше не чувствовала себя неуютно, не на своём месте. Моя фигура каким-то чудесным образом обрела свою ячейку в этом дне, в этой компании, в общем фоне веселья.
        Чуть позже к нам подплыла семья гусей - парочка родителей и четверо уже немного подросших гусят. Девчонки, само собой, запищали своими материнскими инстинктами и принялись кормить семейство оставшимися от давно съеденной пиццы корками. Наевшись и потеряв бдительность, семейство направилось в центр озера, и на наших глазах идиллия едва ли не завершилась трагедией, потому что над гусятами закружил орлан. От стаи отбился гусёнок - верная жертва. Родители зажали между собой оставшихся, но не уплывали к берегу, не решаясь оставлять одного из своих детей. Я и раньше видела, как орланы крадут утят или гусят - это обычное дело весной и летом во всех парках, где есть озёра, и сейчас приготовилась к тому же.
        Девушки вокруг меня начали вставать, охая, причитая, кто-то уже плакал. Парни свистели, кричали, в надежде отпугнуть орлана, но тот, устрашающе расправив свои чёрные крылья, никуда не улетал, совершая всё новые и новые витки - попытки выхватить гусёнка из воды. Но малыш оказался настоящим борцом: точно рассчитав время, он нырял под воду всякий раз, как когти хищника оказывались в смертельно опасной с ним близости. Эта жуткая сцена превратилась в представление, концом которого могла быть только неизбежная смерть. Все знали: гусёнок либо выбьется из сил, либо ошибётся, а у величественно красивого орлана сил ещё очень много, как и опыта. Осознавая это, мы все притихли, застыв от понимания жестокости жизни и неизбежности разворачиваемой на наших глазах одной маленькой гусиной трагедии.
        - ??????????????
        Внезапно из нашей толпы вылетел камень, спустя время ещё один и ещё и ещё. Орлан издал разрезающий воздух пронзительный крик и, сойдя с привычной гусиной траектории, совершил один большой круг над озером и уселся на самой высокой ели.
        Только по возгласам и восторгам окружавших меня людей я поняла, что камни бросали Кай с Олсоном: пока остальные сочувствовали гусиной семье и ругали орлана, эти двое смотались на берег, набрали в футболку камней и отбили гусёнка. Кем был тот единственный, кому могла принадлежать своевременная идея действовать, а не смотреть, не вызывало сомнений.
        Глава 6. Первый раз
        Mr.Kitty - After Dark
        Традиция занимать воскресенья новой компанией продолжалась: на этот раз снова вечеринка и снова в просторной квартире в Китсилано, той самой, у которой есть чудесная терраса с видом на залив и западный Ванкувер.
        На этот раз я даже не стала сопротивляться - согласилась сразу же, как Адити, подмигнув, озвучила наши планы на выходные. В прошлое воскресенье Кай снова отвёз нас домой, и его забота не давала подруге покоя:
        - Он точно делает это не для меня, я такие вещи на лету схватываю, а так как нас всего две - остаёшься ты! - подмигивает. - Все мои индикаторы пищат: сегодня Викки распрощается с девственностью!
        Тот вечер не задался с самого начала: вечеринка, на которую мы прибыли, как водится, с опозданием, оказалась устроенной не просто так, а по случаю Дня Рождения. И не кого-нибудь, а Кая. А мы без подарка…
        Зато все остальные о них позаботились вовремя и от души: Кай только и успевал принимать поздравления и относить блестящие коробки с бантами в одну определённую комнату, в которой я сразу же заподозрила его собственную. Оставалось только выяснить, с кем ещё он живёт в этой квартире.
        Адити, совершенно не рефлексируя по поводу нашего конфуза с подарками, сразу заинтересовалась парнем по имени Олсон. Олсон довольно быстро заинтересовался Адити в ответ. Пока ими обоими не заинтересовалась горлопанистая Марина.
        Марина… Самая красивая из всех присутствующих: высокая, грациозная, идеально сложенная, обладательница безупречных черт лица и длинных волос. Она была не феей, она была королевой, уверенно носящей свою корону. Марина отлично знала, что красива и что её тело - услада для глаз всех присутствующих парней, да и девушек тоже - ею невозможно было не любоваться. Я следила за глазами Кая, уверенная, что он технически просто не может не быть в неё влюблён. И он смотрел на неё, когда слушал, что она говорит, и только.
        Марина была правильной со всех точек зрения личностью. Она жила понятиями, не терпящими полутонов: если друзья, то не важно, кто они - друзья всегда правы и их интересы в приоритете. Даже тогда, когда не правы. А если сталкивались интересы двоих, она принимала сторону того, кто в её рангах стоял выше.
        Дженна же всегда держалась особняком и для меня оставалась навечно тёмной лошадкой. В тот вечер она сидела рядом с Каем вполоборота, всем своим видом показывая полную свою к нему расположенность. За всё время, что я наблюдала их месте, она ни разу не совершила ни единого интимного жеста, только однажды легонько прикоснулась пальцами к его плечу, ища опору во время заливистого смеха. Я подумала, что если бы они были «вместе», то она непременно проявила бы это. Хоть как-нибудь. Но нет.
        - А что у Кая с Дженной? - спрашивает Адити у черноволосой красавица Марины, улучив момент.
        - Ничего. Наклёвывалось вроде что-то пару лет назад, но… не срослось.
        - Пару лет назад?
        - Да, они давно дружат. Самая крепкая дружба между мужчиной и женщиной на моей памяти, - подмигивает.
        НИЧЕГО. Между ними ничего - так эти двое вошли в мою жизнь, почти одновременно.
        В тот момент я и не подозреваю, что мы всё же дойдём до точки, где НИЧТО перерастёт спустя годы в НЕЧТО.
        От недостатка девичьего интереса Кай определённо не страдал - к нему всё время подплывала какая-нибудь нимфа, и пусть не интимными, но очень близкими к этому понятию жестами сообщала о своей заинтересованности. Но он не отвечал и, казалось, был равнодушен, всем своим видом говоря «Да знаю я всё!». Какое-то исконно женское чутьё сообщило мне, что ни одна из них не представляет для меня конкуренции, а вот та, которая ни разу не прикоснулась, вызывает ощущение принадлежности. Эти двое ни разу не совершили ничего такого, что заставило бы заподозрить их в связи, но у меня имелось стойкое ощущение, что он «её». Там же, на месте, я попыталась прочитать их невербальные жесты, мимику, то, как они обращались друг к другу, искала скрытый подтекст в словах, репликах, но так ничего и не нашла.
        Увидев меня, Дженна, в отличие от своей подруги Марины, даже не изобразила стандартной улыбкой холодное приветствие - просто отвернулась и, уложив свою ладонь Каю на плечо, начала что-то долго вещать ему на ухо, вынуждая склониться так, что это выглядело, словно он к ней льнёт. Мне стало ясно, что Дженна в противоположность своей подруги Марине предпочитает невербальную коммуникацию, и сообщение её гласит: «Этот парень мой, не подходи!».
        Позднее я много размышляла о том вечере, а вернее, о причинах, которые сподвигли меня на поступок, совершенно не вписывающийся ни в мои рамки, ни в нормы моего поведения, ни в моральные устои, ни в принципы, ни вообще хоть как-то, хоть каким-нибудь боком в меня. И со временем поняла: действительно, в тот вечер была провокация, на которую я попалась, но имела ли она определяющую роль? В любом случае, карты легли не совсем так, как задумывал шулер.
        Я до сих пор не знаю, что именно в тот момент стало решающим: алкоголь, острое нежелание умереть старой девой, тот факт, что малознакомый парень постриг свои волосы из-за моего высказывания, чудесный день на озере или контрольный удар в виде ладони девушки-пакли на его плече, но я решилась.
        - На вот, прими и расслабься. И действуй уже, а то видишь вон, конкуренты не спят! - злобно проурчала мне на ухо Адити.
        Неопытной, мне хватило одного бокала. Не то, чтобы развезло, но адекватность была уничтожена, что, в принципе, и преследовалось.
        Невзирая на то, что Марине удалось отбить своего черногривого Олсона, Адити не пала духом, поскольку никогда и нигде ещё не пропадала: нехватки внимания на её женскую долю не случалось, вот и на этот раз для неё очень скоро нашёлся подходящий кавалер. И только я буравила взглядом профиль парня, усердно занятого обсуждением с друзьями чего-то настолько занимательного, что он совершенно забыл обо мне. Чудесного дня на озере Сасамат как будто никогда и не было.
        - ??????????????
        - Это твой шанс, подруга. Сегодня или никогда, - подначивает Адити. Но я и без неё отлично оцениваю свои перспективы. Именно это и говорю себе, выходя на террасу: «сегодня или никогда».
        Кай появляется почти сразу, практически следом распахивает дверь и становится за моей спиной. Я не вижу его, но чувствую и знаю, что это он.
        - У тебя красивый голос, - говорю.
        Он молчит, и на короткое время я даже успеваю усомниться в собственном умении видеть и узнавать людей спиной, но в тот момент, когда уже готова обернуться, его голос мощью своих вибраций заставляет мои глаза закрыться:
        - Нравится - забирай себе, - произносит у самого моего уха.
        - Пойдём в твою комнату? - предлагаю ему.
        Pablo Nouvelle feat. Lulu James - All I Need
        Он не удивился, не оторопел. Немного замешкался - да, но не более того.
        - Пошли.
        Толпы полупьяных, полуобкуренных гостей делают короткий путь из гостиной в спальню долгим и даже выматывающим. За то время, пока мы продираемся сквозь руки, фразы, просьбы, обращённые к имениннику, я успеваю разогнаться до нервозности, стремительно приближающейся к срыву. Даже алкоголь не помогает. Хотя спиртное само по себе большой для меня риск: с одной стороны, расслабляет, с другой, значительно повышает неадекватность.
        Как только дверь комнаты за нами закрывается, погрузив в темноту, я слышу звук проворачиваемого в замке ключа, и последний щелчок заставляет всем телом вздрогнуть. Ощущаю движение, и через короткое время загорается ночник: довольно длинная, но недостаточно широкая для двоих кровать завалена подарочными коробками, пакетами, обёрточной бумагой уже распакованных презентов. Кай некоторое время смотрит на них, затем загребает обеими руками почти всё, что лежало, и на мгновение исчезает в гардеробной. Возвращается с вопросом:
        - Со светом или в темноте?
        В это мгновение в моих ушах уже не так громко звенит, потому что тривиальная уборка ослабила напряжение, и я успеваю не только столкнуться с его взглядом, но и частично его прочитать. Он смотрит на меня с тенью разочарования, будто до этого принимал за кого-то другого, и только теперь выяснил, что обознался.
        - В темноте.
        Кай протягивает руку к ночнику, и свет гаснет. За ту секунду, которая ему потребовалась, чтобы сделать это, я успеваю заметить наполненные гелием пластиковые сердца, плавающие над его столом и прилепленные скотчем к монитору компьютера.
        Внезапно меня одолевает острое желание сбежать. Прекратить всё. Мне плевать на самооценку и на собственный ежедневно дорабатываемый план социализации, меня тошнит от самого факта, что я заставляю себя делать это - я не выношу людей, и как бы тщательно меня не учили маскироваться, правда навсегда останется правдой - я их не выношу. Много лет после этой ночи я буду сожалеть о том, что не ушла, а потом… настанет момент прозрения, когда пойму, что именно в ту ночь ошибки не было.
        Глаза постепенно привыкают к темноте: Кай уже лежит поперёк кровати, свесив ноги. Кисти его рук расслаблены и лежат ладонями кверху на расстеленном под ним тёмном пледе. Моей решительности хватило только на то, чтобы позвать его сюда, но на большее… я даже не знаю, чем именно должно быть это большее, с чего начать? С какой стороны подойти к этому огромному чужому телу?
        Он будто слышит мои мысли и зовёт:
        - Иди сюда.
        Голос его настолько тихий и мягкий, даже в какой-то степени ласковый, что ранее увиденное в его глазах разочарование нивелируется: я его выбрала, и я ему доверяю. Доверяю, но при этом не могу унять тремор во всём теле, хоть и залила его изрядной порцией алкоголя. Моё сердце не бьётся, нет, оно как промышленный насос качает кровь. Каким-то чудом нахожу в себе силы сделать шаг к парню, но, очевидно, слишком нерешительный, потому что он поднимается, оставшись сидеть на кровати, и привлекает руками к себе. В таком положении - он сидя, я стоя - мы оказываемся почти одного роста. Почти.
        Он пахнет колой и ромом, мужской туалетной водой и ещё чем-то, что заставляет мои глаза закрыться. Температура его тела, по ощущениям, градусов на пять выше моей, и воздух, выдыхаемый его лёгкими, обжигает декольте моей блузки. Кай притягивает меня ещё ближе и оборачивает в свои большие руки, сомкнув их за моей спиной.
        И это происходит. Впервые в моей жизни. Настолько неожиданно и легко, что в какой-то момент я решаю, что сплю - ведь подобное возможно только во сне. Много лет множество различных специалистов учили меня управлять «этим», ослаблять натяжение внутренних струн, правильно дышать и уводить собственные мысли в «безопасную зону», но сейчас ничего из этого мне не нужно: я даже не плыву, я легко парю на волне схлынувших страхов, натянутости и напряжения.
        Кай кладёт на мой затылок ладонь, несильно прижав пальцы к шее, и я понимаю, что моё участившееся дыхание не связано с нервозностью - это нечто совсем другое. Он меняет положение руки и, прижав пальцы к моим выпирающим позвонкам, медленно проводит ею до самой поясницы. Из точки, расположенной в нижней части моего тела, будто разливается сладкая тёплая жидкость, попадает в вены и несётся вместе с кровью к мозгу... к сердцу.
        Ощущения, которые я испытываю, возвращают страх, но к нему теперь добавилось нечто новое - предвкушение. Я жду, что происходящее станет самым большим открытием за прожитые двадцать два года и принесёт мне радость.
        Наконец, я чувствую губами его дыхание и замираю. Первое прикосновение оказывается невесомым, но далеко не робким, затем его губы обнимают мои, прижимаются плотнее, я чувствую, как он один раз проводит по ним языком, будто пробует меня на вкус. Я стараюсь не думать, не судить, не взвешивать и не размышлять, а главное - отвечать. Раскрываю свой рот широко, впуская его, скольжу губами по его губам, повторяя его движения. И не забываю, что это - первый поцелуй в моей жизни, хоть и не такой, каким я себе его представляла. Не было в моём воображении алкогольного опьянения, полумрака, скрывающего мой стыд и его разочарование, не было гремящей музыки за дверью и смеха посторонних, совершенно не нужных в этот момент людей. Не было разрываемой фольги презерватива и обжигающей боли.
        Боль… Она не относилась к тому типу, от которого теряют сознание, но мне было хорошо известно, что и её можно было свести к минимуму, если б кто-нибудь поставил перед собой такую цель. Если бы всё это имело шанс случиться по-другому.
        Но всё произошло именно в тот раз и в том месте, именно так, как произошло, а не иначе, и на моё счастье женский мозг запрограммирован забывать и боль, и стыд и даже унижение, поэтому большую часть той ночи моя память не сохранила.
        - ??????????????
        Я только помню, как он сказал:
        - Господи, какая же ты… тебе не больно?
        - Нет…
        Я впервые впустила мужчину в своё тело. Первый раз в жизни. Мне не было страшно, когда его пальцы трогали меня в местах, где никто до него не прикасался. Не было страшно, когда его руки раздвигали мои бёдра. Было стыдно за собственную глупость и до слёз обидно за неё же, когда он совершал своё первое движение, и я, стиснув зубы, старалась не закричать.
        Глава 7. Утро
        IAMX - 'Happiness'
        Утро после первого в моей жизни секса наступает не радужно. Будят не поцелуи и жаркий шёпот ненасытного любовника, а сильная головная боль и переполненный мочевой пузырь. Никаких сплетённых рук и ног, объятий, лепестков роз и прочей воображаемой фигни. Мой первый сексуальный партнёр совершенно независимо от меня лежит на спине, запрокинув одну руку за голову, вторую уложив на собственный живот, и спит.
        Мой трезвый разум признаёт три вещи:
        1. Этот парень по-настоящему красив.
        2. Невероятно не столько то, что я оказалась способна с ним переспать, сколько то, что уснула на чужой территории.
        3. Я, не переставая, живу в иллюзиях, и мне жизненно необходимо избавляться от них, а не от девственности.
        Стараясь быть тихой, сползаю с постели и прихожу в ужас - мои бёдра перепачканы кровью так, словно я пережила не эпизод дефлорации, а полостную операцию. Лихорадочно ищу свои джинсы, нахожу и натягиваю так быстро, как могу - только бы скрыть этот кошмар. Но Кай, очевидно, успевает открыть глаза «вовремя», потому что в следующее же мгновение одеяло резко сдёрнуто с кровати, явив ужасающую картину. Нет, на постели нет пятен спермы, обнаружить которые я так страшусь - она осталась в заброшенном им в угол презервативе. Всё гораздо хуже: на серой простыне с сердечками и надписью «С днём рождения!», которую я смогла разобрать только теперь, даже не гордо алеет, а уродливо «пятнает» моя засохшая за ночь, а потому изменившая свой цвет на коричневый кровь. Я в ужасе от того, как её много, хоть и знаю, что в моём передержанном случае такое возможно - после двадцати двух лет дефлорация болезненна и может сопровождаться обильными кровотечениями.
        - Дерьмо… - это и было первым, что он сказал.
        Вторым было:
        - Неожиданно… Не думал, что ты любишь экстрим. У тебя женские дни? Нужно было предупредить. Без обид, но я не любитель извращений…
        Он осекается, а я натягиваю остатки своей одежды с суперскоростью и одним только желанием - бежать. Не имея сил даже взглянуть в его глаза своими, стремительно теряющими фокус то ли от обиды, то ли от стыда, я умудряюсь всё же пролепетать:
        - Извини.
        И зачем-то:
        - Пока.
        Как будто после этого кто-то хотел бы меня снова увидеть.
        Но, уже толкая дверь его комнаты, я слышу хриплое и злое:
        - Стой!
        Это «стой» придаёт мне ещё больше ускорения, и я вылетаю в гостиную, где вчера гремела вечеринка: на диване спит Лейф, сквозь открытую в другую спальню дверь виден лежащий на животе и укутанный в простынь Олсон. Больше я не успеваю ничего заметить, потому что бегу к входной двери, моля Бога, чтобы она не оказалась закрытой, но вполне чётко умудряюсь услышать:
        - А я тебе говорила! - Марина.
        - И что? Он и эту выгнал. Которую уже по счету?
        За дверью на мгновение останавливаюсь, чтобы собраться с мыслями, перевести дух и проверить, застёгнута ли на мне одежда. Успеваю даже саркастически усмехнуться и вынести вердикт: «А разве не это было планом? Секс без обязательств… Всё вполне гладко прошло, парень даже позаботился о предохранении, ну подумаешь, выгнал…».
        Но он не выгонял.
        Дверь распахивается от удара: Кай, зажав в районе паха обёрнутую вокруг бёдер простынь, с самым обескураженным выражением лица, на которое вообще способен мужчина, упирается в меня взглядом и от неожиданности теряется сам.
        На мгновение.
        Потому что доли секунды спустя мое правое плечо до боли сжато его свободной рукой, и он орёт в мое лицо, заставляя зажмуриться:
        - Я пошутил, ясно! Тупо пошутил! По-идиотски пошутил! У тебя что, не бывает тупых шу...
        Он не успевает доорать свой гнев, потому что я визжу, и визжу пронзительно: боли, ночной физической и утренней душевной, требовался выход. Он замирает, от неожиданности ослабляет хватку, и я выскальзываю, чтобы окончательно сбежать.
        В тот эпически провальный момент моей жизни мне было искренне наплевать на того, кто постелил на его кровать ту простынь - ясно же, не сам этот парень страдал сентиментальной любовью к собственным именинам.
        А Кай, для которого тот момент оказался не менее провальным, и не менее эпически, возымел на всю оставшуюся жизнь психологическую травму, вылившуюся в сексуальное извращение. Но о нём позже.
        - ??????????????Глава 8. Глупые шутки
        What a Day London Grammar
        В двадцать два у меня ещё не было мобильного телефона. Ну вот так, у всех уже был, а у меня ещё нет. Вещь дорогая, а звонить мне особо не кому, матери только или Адити. В общем, в планах телефон был, но до дела они не доходили.
        - Вик, это консьерж… там в холле кто-то тебя хочет! - голос Адити вынимает меня из глубинной депрессии, сожалений и жалости к себе.
        Я лежу на своей кровати у окна, свернувшись калачиком и укрывшись с головой большим одеялом, рядом стоит Адити и протягивает мне свой сотовый. Внезапно в её глазах проявляется понимание:
        - Ааа… это твоё воскресное недоразумение… наверное. Ну, ясно.
        И в трубку:
        - Её нет, она уехала и вернётся не скоро. Что значит, видел утром?! Утром ещё была, потом уехала. Куда-куда, к тётке в Калгари!
        От неожиданности я отрываю тяжёлую голову от подушки, сажусь на кровати и отмечаю, что мир ничуть не изменился: пока я рефлексирую по поводу своего фиаско, Адити всё так же прекрасна, активна и изобретательна. Ночные приключения чуть подпортили её макияж и укладку, но в целом она выглядит вполне жизнерадостной и довольной судьбой. В отличие от меня.
        - Что он сделал? - первый же вопрос.
        - Ничего. Он тут ни при чём.
        - Нет уж, извини! Если я участвую в этой мелодраме, то, по крайней мере, имею право знать состав преступления!
        - Он ничего не сделал…
        - Совсем ничего? - и тут нужно отметить её искреннее удивление: Адити ожидала от британца чего угодно, но только не бездействия.
        - Сделал, что должен был, и я ушла. Тема закрыта, Адити.
        Подруга мягко приземляется на край моей кровати:
        - Ты знаешь, в первый раз редко кто получает удовольствие…
        - Да не в этом дело!
        - А в чём?
        Адити не глупая девушка, и это - одна из причин её эксклюзивного билета в зону моего поражения:
        - Боже… только не говори, что ждала от него предложения руки и сердца!
        Я пытаюсь ответить, но… не могу - в горле ком, и все силы уходят на то, чтобы проглотить его без осложнений.
        - Ну ясно… - констатирует бывалый, не скрывая разочарования. - Я думала, ты умнее. Признаться, я удивлена, что он вообще сюда прискакал. Чего хочет?
        - Мне откуда знать?!
        - Ну-ну… - кивает и подходит к окну. - Да, это он, твой двухметровый британец. Стоит, подпирает свой Бьюик, тоже мне… принц на хромом коне!
        Затем с чувством добавляет:
        - Красавчик! Причём во всех смыслах: и девку самую упёртую уложил и лицо не теряет. Ну а внешне так и вообще: реально КРАСАВЧИК! Ну ладно, пойду узнаю, чего он хочет.
        - Не смей!
        И тут же выкручиваюсь:
        - Я же уехала! Он поймёт, что ты соврала!
        - Ох, детка… тебе точно двадцать два? Он и так знает, что никуда ты не уезжала, и стоит на самом видном месте как раз потому, что уверен - ты его видишь.
        - Не вижу.
        - Я сейчас выйду, и ставлю триста баксов, что ты подскочишь к окну!
        Баксы свои она не заработала, потому что к окну я не подскочила… а тихо и незаметно подкралась: ОН, действительно, стоял, подпирая поясницей машину, ту же самую, на которой подвозил нас пару недель назад.
        Адити подошла к нему, взглянула на наше окно, но, не обнаружив в нём меня, сосредоточилась на Кае. Говорили они недолго, и выяснить ей удалось только очевидное:
        - Он сказал, что обидел, но не уточнил, как. Так ты расскажешь или нет?
        И я рассказала. Как будущий медик будущему медику. Как женщина женщине.
        - Ты предложила ему секс?!
        - Да. А разве не ты говорила, что…
        - Чёрт, Викки! Я шутила! Нет, ну… чёрт, чёрт, чёрт! - она вскакивает с моей кровати, прижимая свои красивые пальцы к глазам, и качает головой.
        Я тоже поднимаюсь и держу себя руками, чтобы не распадаться на атомы. Отдышавшись, Адити кладёт руку на мою поясницу:
        - Не переживай, всё образуется. Смотри вон, под окнами же стоит… ждёт тебя. Значит, всё так и должно было быть.
        - Что я сделала не так?
        - Понимаешь, Вик… Секс на один раз - это самая крутая вещь на свете, но он - не всегда то, что нужно в данную минуту, и не то, что приемлемо с каждым. Вот Олсон, он на один раз, понимаешь? А Кай… нет, ну и он тоже вполне пригоден для одного раза, но… он другой и ищет другого, это же видно!
        - Как?
        - В его глазах.
        Я сжимаю голову руками. Сдавливаю её изо всех сил и ненавижу. Ненавижу за тысячи или миллионы грёбаных лишних нейронных связей, мешающих мне видеть то, что видят другие, не дающих полноценно жить среди них.
        - Этот парень… интересный. Даже мне он интересен не на один раз, жаль только нищий. Смотри на его Бьюик, смех один. Чем на таком корыте, лучше уж пешком!
        - Или на автобусе…
        Адити смеётся, и я невольно улыбаюсь, потому что машина у него, действительно, страшненькая. Внезапно обнаруживаю, как всё-таки важны в жизни другие люди. Одиночество - не самая правильная форма существования.
        Кай ещё долго не уезжал и теперь он точно знал, где наше окно, поэтому смотреть в него могла только Адити, я же - лишь осторожно поглядывать.
        В груди громыхало, душа рыдала, а он всё стоял. И пока стоял, я не спала - уснёшь тут, как же. Уехал в четверть первого ночи, и Адити, способная держать руку на пульсе даже сквозь сон, поинтересовалась:
        - Уехал?
        - Да.
        - Ему на работу к пяти утра. Он на стройке вкалывает.
        - Ты откуда знаешь?
        - Он живёт в одной квартире с другими ребятами: Олсоном, Лейфом, Мариной и Дженной. Я у Олсона спросила.
        - Надо же, прямо как в сериале «Друзья».
        - Так и есть, все они - его друзья.
        Вечером, около семи, Кай приехал опять. И я снова не вышла. Не из вредности: просто… мне ещё слишком тяжело. На этот раз он не стоял, подперев машину, а был в ней.
        - Он спит, - констатировала Адити, внимательно изучившая Бьюик через свой мини-бинокль. - Наверное, на стройке работать не то, что девок невинности лишать…
        - Ладно тебе, не язви.
        - Уже защищаешь? Ну-ну…
        На следующий день он придумал кое-что получше: заявился в приёмную клиники своей матери. Думаю, мне сразу понравился его взгляд - слишком серьёзный.
        - У Вас снова симптомы? - не менее серьёзно вопрошаю я, не отрывая глаз от своего компьютера.
        Он не отвечает. Просто стоит и ждёт, пока не посмотрю ему в глаза. Долго. И это напрочь выбивает из колеи, настолько, что я теряю уверенность в правильности выбранной стратегии.
        Я не вредничаю, просто всё это вместе - озеро, его руки на мне, ночь, боль, унижение и его упорное нежелание оставить меня в покое, особенно последнее - это слишком для меня. Это слишком много для человека, который с рождения варился сам в себе и своём мире, где других людей кроме него почти не было.
        Неожиданно на помощь приходит его мать:
        - Кай?! - её удивлению нет предела. - Что ты здесь делаешь, сынок?
        - Я на минуту, - бросает мне и направляется к матери, берёт её за локоть, приняв перед этим традиционный, по-видимому, поцелуй в щёку, и уводит. Как только они скрываются в её кабинете, я бегу к напарнице Сонате, раскладывающей лекарства для сегодняшних пациентов:
        - Соната! Передай, пожалуйста, миссис Керрфут, что у меня внезапно начались критические дни, я ужасно себя чувствую и ухожу домой!
        - Ладно… - выпучивает глаза Соната. - Таблетку Адвила дать?
        - Я уже приняла, спасибо.
        Терять эту работу пришлось бы в любом случае, так что, какая разница, когда? Отец хоть и давно умер, но в средствах мы с матерью никогда не нуждались - он позаботился обо всём заранее. И, выбирая профессию, финансовый аспект обучения я не принимала во внимание - и это тоже было улажено отцом заранее - у меня имеется массивный Образовательный План по государственной программе. Поэтому работаю я по большей части из принципа. В кампусе живу тоже из принципа, но только не моего - мать так решила. Собственно, именно благодаря этому её решению у меня и появился первый в жизни и единственный друг - Адити.
        На остановку не бегу, знаю уже: парень по имени Кай достаточно прыток, чтобы просчитать, где именно меня искать. А учитывая частоту, с которой ходят наши автобусы, шансы быть пойманной на остановке внушительны.
        Но всё это было лишь глупым оттягиванием неизбежного. Вечером его машина не появилась на нашей парковке, и я решила заглушить раздрай в душе бегом. Он поймал меня сразу же, как выскочила из парадного: легко схватил в охапку и поволок за угол - подальше от глаз консьержа. Я не кричала - знала, чьи это руки. Даже слишком хорошо знала их.
        Он поставил меня на скамейку, чтобы наши лица находились на одном уровне, и он мог бы беспрепятственно смотреть мне в глаза.
        И снова этот взгляд, от которого я чувствую себя кроликом. Я не знаю, как он это делает, но отвернуться не могу, смотрю в его изумрудную зелень и позволяю копаться в себе, а он, кажется, уже всю меня изрыл, что ищет только, не ясно.
        - Почему ты выбрала для этого меня? - наконец спрашивает.
        Глаза в глаза, и в голосе нет ни злости, ни злорадства, ни жестокости, которых я так страшусь. Нет враждебности. Есть мягкость и желание… быть понятым?
        - Есть более подходящие кандидаты? - отвечаю.
        Кай выдыхает и только теперь отводит глаза. А я вдруг понимаю, что дрожу.
        Он молчит, а я говорю себе за него: «Я рассчитывал на нечто большее между нами, а ты своей выходкой всё испортила». И сама же ему отвечаю «Я не пригодна для чего-то большего. Мой текущий терапевт считает, что мне нельзя заводить отношений. Я просто хотела узнать, что чувствуют люди во время секса». И он спрашивает дальше: «Узнала?».
        - Если бы ты предупредила… всё это было бы по-другому. Совершенно иначе, понимаешь?
        Я молчу, потому что теперь в горле ком и после разговора с Адити понимание, что виноват не он, а я… И отреагировал он так и только так, как мог нормальный парень - разочарованием, потому что понравившаяся девушка оказалась даже не легко доступной, а безнравственной. Потому что не ждёт и не ценит его желания прежде завоевать её. Что она - как все те, кого он выгнал.
        Внезапно Кай поднимает голову, и я вслед за ним тоже. Снова глаза в глаза:
        - Прости меня за слова, которые я тебе сказал.
        Я киваю. Он некоторое время молчит, затем выпаливает:
        - Переезжай ко мне?
        Я тоже беру время на «помолчать». Затем делаю предположение:
        - Ты ненормальный?
        - Моя мать - венеролог, я в принципе не могу быть нормальным! - смеется. - Переезжай!
        - Зачем мне это?
        - Говорят у меня красивые глаза - изумрудные!
        - Ну, с оттенком я бы поспорила. Как медик могу отметить, что цвет твоих глаз идентичен цвету застоя желчи в соответствующем пузыре.
        - Мне говорили, что девочки с медицинского не понимают романтику, но я подумать не мог, что настолько…
        Он всё ещё улыбается, а я думаю: не глаза твои пленяют, Кай, и даже не твой божественный голос, а что-то спрятанное глубоко внутри тебя. Что-то первобытно мужское, мощное, и чему я пока не нашла определения. Но обязательно когда-нибудь найду.
        Его взгляд как будто становится мягче, и в это мгновение я испытываю настолько мощное облегчение, состояние невесомости, почти эйфорию, что мне хочется обернуться в него, как в шаль, укутаться, и не отдавать никому. Кай, очевидно, всё это видит в моих глазах, на моём лице, чувствует или считывает - не важно, поэтому говорит фразу, решившую всё за меня:
        - Я очень долго искал тебя.
        Мне требуется время, чтобы сформулировать и произнести свой вопрос:
        - Меня?
        - Тебя.
        Пытаюсь дышать, а он, облизав губы, продолжает:
        - Я знаю, что с тобой нужно как-то по-другому, но пока ещё не понимаю, как… Приеду завтра, заберу тебя с работы и поедем ко мне - на одну ночь. Я не прикоснусь, обещаю. Слово даю. Мы просто проживём ночь вместе, и ты решишь, захочешь ли остаться ещё на одну. Идёт?
        Теперь мой мозг включился, работа кипит: жить с незнакомцем я не хочу, он совершенно чужой мне человек; квартира, где я пережила самое большое потрясение в своей жизни, вызывает отвращение и отторжение; ребята Лейф, Олсон и Марина - это новые чужие люди, и уже одно это для меня пытка; но есть Дженна и её фраза «Он и эту выгнал. Которую уже по счету?».
        - Идёт, - киваю.
        Кай кладёт руки на мою талию и мягко снимает со скамейки:
        - Уже поздно бегать. Иди домой, - мягко подталкивает в спину к крыльцу парадного. И я, как загипнотизированный кролик, послушно двигаюсь в заданном направлении.
        Глава 9. Теперь познакомимся
        Habits - Ugur Dag?d?r
        Голубой Бьюик появляется задолго до окончания моего рабочего дня. Миссис Керрфут, заметив его, как и я, выскакивает к сыну на улицу и задаёт вопрос, на который он отвечает: «Я здесь по своим делам, мам!» - читаю по губам. Возвращаясь к пациентам и проходя мимо стойки, она пристально вглядывается в моё лицо. Он ничего ей не говорил, ни слова - я видела.
        - Голодна? - спрашивает Кай, как только выхожу.
        Я киваю, и мы едем ужинать. Место оказывается более чем старательно выбранным - это панорамный ресторан на Бёрнебийской горе. Я никогда в нём не бывала и всегда завидовала тем парам и семьям, которые из него выходили: мир, в котором люди посещают подобные заведения, был для меня далёким, как звёзды других Галактик.
        - Часто тут бываешь? - спрашиваю, как только мы усаживаемся у окна с видом на Ванкувер, горную гряду и залив.
        - Сегодня - первый раз. Но гору эту люблю. Редко, но бывает, приезжаю сюда сам и просто сижу в одном особенном месте.
        - Около трёх елей?
        - Да, оттуда открывается самый удачный вид! - воодушевляется. - Тоже здесь бываешь?
        - Ещё реже, чем ты - у меня нет машины. Но такое случается иногда… я люблю это место за его простор, он настраивает мысли на правильный лад.
        - Да, - сосредоточенно кивает. - Ты выразила словами то, что я не смог.
        Кай почти не отрывает от меня взгляд, лишь изредка прерываясь на любование приглушёнными вечерней дымкой небоскрёбами уставшего за день города, заливом и вершинами гор на горизонте. В это не совсем позднее, но всё же вечернее время, солнечный свет уже не слепит и не мучает летним зноем, а мягко и ненавязчиво посыпает золотом наш стол, наши руки, воду в бокалах, лицо и чёлку парня, сидящего напротив меня. Он немного щурится, на несколько коротких мгновений широко улыбается, смущённо сжав при этом губы, и на его щеках появляются ямочки. Нонсенс! Как может сочетаться столь трогательная и по-детски милая деталь с таким большим и сильным телом, безнадёжно далёким и от детства, и от присущей ему чистоты?
        Мы заказываем стейки сёмги на гриле, обнаружив, что оба любим рыбу. После ужина я успеваю изрядно поварить себя в рефлексии на тему: «Должна ли я расплачиваться за свои блюда и напитки сама?» В конце концов, решаю, что лучше предложить, чем нет, но когда официант, наконец, появляется со своим сундучком и счётом, моя рука не успевает даже вытянуть из сумки бумажник:
        - Давай притворимся, что сегодня и в будущем в нашем с тобой мире понятия «эмансипация» не существует! - выпаливает мой компаньон резко и с раздражением.
        Я пытаюсь сообразить, почему он раздражён, и у меня уже почти получается, но для нормальных людей это, видимо, слишком долго:
        - Ты никогда не должна платить, если рядом есть я. Хорошо?
        - Ладно.
        - Отлично, - легонько кивает.
        Да, парень, лучше так: говори всё прямо, чётко и ясно. Так намного лучше:
        - Я не всегда понимаю иносказания и намёки, - опускаю глаза, стыдясь не своих ограниченных в общении возможностей, а ситуации в целом.
        - С этим никаких проблем, я буду стараться говорить прямо.
        Его рука тянется, чтобы коснуться моей кисти, но на полпути останавливается. Чуть позже, стараясь не акцентировать внимание нас обоих на этом неловком моменте, он возвращает свою руку на место.
        Он что ли чувствует меня?!
        Я могу смотреть ему в глаза.
        Мне никто не нужен, мне никто не нужен, мне никто не нужен.
        Или нужен?
        Мы приезжаем в уже дважды знакомую мне квартиру ближе к десяти вечера. Меня почти трясёт от перспективы опять войти в неё и увидеть лица людей, ставших свидетелями моего падения, но она оказывается совершенно безлюдной:
        - Ребята уехали на выходные на озеро Култус резвиться в аквапарке, так что сегодня ночью мы одни, - объясняет их отсутствие Кай, следя за моим, мягко говоря, нервно шарящим по квартире взглядом.
        В ванной я быстро прохожу ритуал «голова, тело, чистка зубов». Пока сушу волосы, рассматриваю гигиенические средства на полках, стараясь вычислить, какие из всего многообразия «его», а какие принадлежат остальным. У меня был только один шанс изучить его запахи - время недолгой прелюдии до момента боли, заполонившей весь мозг, но единожды познав их, я способна запомнить и всегда узнавать. Он использует шампунь, туалетную воду и крем после бриться одной марки - Armani Code - чёрные флакон, тюбик и баночка расставлены в разных местах на верхней полке. Между ними женские средства для волос и крема для кожи. Я выставляю флаконы шампуней в ряд на второй полке, соблюдая принцип радужной последовательности цветов и оттенков. Более мелкие флаконы и тубы с кремами - на нижней, чтобы не загораживали зеркало. На третьей и самой верхней оставляю четыре чёрных Armani Code - четвёртым оказался дезодорант. Я убираю чужие использованные бритвы в мусор и вытираю салфетками зеркало, чтобы не было пятен.
        Стук в дверь:
        - Ты в порядке?
        - Да.
        - Можно войти?
        Я отщёлкиваю замок на двери, и он просовывает своё нахмуренное лицо:
        - Если что-нибудь нужно, скажи… - его глаза замечают перемены, и только теперь я понимаю, что мои привычки лезут «на его территорию».
        Но реакция хозяина неожиданна:
        - Спасибо. Всегда ломал голову, почему, заходя в ванну, первым в голову приходит слово «хаос»?
        Я молчу, потому что не могу поймать мысль. Но он добавляет:
        - Спасибо, что навела порядок. Скажу оболтусам, чтобы придерживались придуманной тобой системы. И отдельное спасибо за «отдельную полку», - подмигивает.
        И добавляет уже серьёзнее:
        - Спасибо, что отделила мои принадлежности от всех остальных. Я буду рад, если твои поселятся рядом… на нашей полке!
        - ??????????????
        После меня в душ идёт он. Моется довольно быстро и в комнате появляется обёрнутым в одно только полотенце - в районе бёдер. Его плохо вытертое и местами мокрое тело вызывает во мне неприятные мысли и ощущения, и я тороплюсь отвести взгляд.
        - Извини, я сейчас оденусь, - обещает и выходит, прихватив вещи из своей гардеробной. Через пару минут возвращается уже в футболке и мягких спортивных штанах, укладывается рядом и, прежде чем выключить свет, спрашивает:
        - Что обычно ты делаешь перед сном?
        - Занимаюсь.
        - Чем?
        Я не знаю, как охарактеризовать выражение его лица, но такой тип улыбки определённо относится к категории «Игривых». Мне это не нравится:
        - Преимущественно чтением медицинской литературы, - сообщаю тоном, не оставляющим сомнений.
        - Окей, - говорит и больше не улыбается, - но сейчас каникулы, ты телевизор не смотришь?
        - Нет.
        - Я тоже. Тогда выключаем свет и спим?
        - Да.
        В темноте его близость кажется отдалённой, а этот вечер и вся предшествующая ему неделя - причудливой фантасмагорией, способной родиться только в такой больной голове, как моя. Глаза быстро привыкают к темноте, которая никогда не бывает полной в большом городе. Вначале я прислушиваюсь к звукам, в надежде уловить размеренность дыхания спящего рядом человека и расслабиться, но тишину в комнате нарушает лишь приглушённый своей дальностью гул автобана и редких сирен служебных машин, скрежет поезда, подъезжающего к станции скайтрейна. Так медленно и бесшумно, как только это возможно, я поворачиваю голову влево, чтобы взглянуть на парня рядом и убедиться в том, что он спит, но наталкиваюсь на блеск его открытых глаз и почти сразу слышу:
        - Спи! - шёпотом. - Всё будет хорошо. Теперь всегда всё будет только хорошо…
        Глава 10. Рождение «Нас»
        Good Weather For An Airstrike - Rescue
        Mazzy Star - Take Everything
        Halsey - Clementine
        Я просыпаюсь ранним утром: голубоватый тусклый свет уже очень хорошо освещает комнату с синими стенами. Некоторое время изучаю сосредоточенного индейца на фотографии, висящей на стене рядом с окном, стараясь понять, чем именно завораживает его взгляд. Догадываюсь - грустью, и в ту же секунду теряю к нему интерес: теперь мои глаза смотрят на облака, плывущие по сине-сиреневому морю. Это не моё окно, в моём болтаются от ветра или мокнут под дождём ветки пихты.
        Бесшумно поворачиваюсь и вижу: он обвил своё тело вокруг меня, не касаясь ни в одной точке. Его голова и правая рука расположены надо мной, необъятный, как горная Ванкуверская гряда, торс рядом, ноги согнуты в коленях под моими ногами. Он обёрнут вокруг меня одной большой буквой «С».
        Обещал не прикасаться, и слово своё держит.
        Я знаю, что не спит. Слышу шелест его мыслей, но слов разобрать не могу. Набираюсь смелости и медленно поворачиваю голову: его глаза открыты и смотрят в мои, лицо спокойное, но не безмятежное. Улыбки нет, однако я ощущаю, что он улыбается мне весь, целиком.
        Мы лежим и смотрим в глаза друг другу, наблюдая за тем, как с растущей яркостью света всё чётче и чётче проявляется рисунок радужки. Я вижу яркий изумрудный цвет, темнеющий к зрачку, и правильные, ровные волокна радужки.
        - Привет, - тихо говорит.
        - Привет, - отвечаю.
        - Как спалось?
        Я теряюсь, а он не настаивает на ответе.
        На кухне усаживаюсь на один из стульев, смутно соображая, что это, скорее всего, чьё-то место, а чужие места лучше не занимать. Хозяин, тем временем, быстро осматривает чистую миску с полки, затем тщательно моет её новенькой губкой и вытирает насухо бумажным полотенцем:
        - Ребята моют посуду в машинке, но она не всегда справляется с поставленной задачей, - поясняет свои действия.
        Я не знаю, стоит ли комментировать эту информацию, поэтому молча разглядываю кухню: качественные шкафы, остров с гранитной столешницей посередине, хорошая техника. Такого большого холодильника я ещё не видела - с двумя дверцами, как в обычном шкафу, и контейнером для воды.
        - Эту квартиру подарила мать, когда мне исполнился двадцать один год.
        - Добротная, - хвалю.
        - Да, хорошая, - вынимает из холодильника банку с йогуртом, достаёт с полки хлопья:
        - Хлопья с йогуртом будешь?
        - Буду.
        А куда мне деваться, если ничего другого не предложили?
        - Что ты обычно ешь на завтрак?
        - Хлопья, как все, только с молоком. Фрукты ещё.
        - Какие?
        - Любые. Просто фрукты.
        - Яблоки?
        - Можно и яблоки.
        Он кивает, откладывая часть клубничного йогурта в мою тарелку:
        - У меня сегодня только клубничный, у тебя нет аллергии?
        - Я люблю клубнику. Аллергии у меня совсем нет.
        - Это отлично, - кивает.
        Затем включает новостной канал, и мы синхронно проваливаемся в хронику мировых и местных Ванкуверских событий.
        - Ты обычно чай пьёшь или кофе? - спрашивает, не глядя.
        - Кофе.
        - Хорошо. Хочешь попробовать чай с мятой? Я завариваю только свежие листья - утром пьётся приятно и полезно ещё.
        - Попробую.
        - Отлично.
        Снова это отлично.
        Вдруг обнаруживаю его в прихожей зашнуровывающим шнурки на кроссовках:
        - Я на пять минут: мята закончилась, магазин недалеко.
        Бегу вслед шнуровать свои:
        - Я с тобой.
        И прежде, чем он успевает возразить, объясняю:
        - Не хочу оставаться в чужой квартире одна.
        На лестнице его спина загораживает мне весь обзор, и я, подскакивая вслед за ним, как Пятачок вслед за Винни, усердно пытаюсь понять, достаю ли макушкой хотя бы до его лопаток.
        По дороге мы больше молчим, изредка поглядывая друг на друга, и его взгляды сосредоточенные, серьёзные, но не злые. В Воллмарте находим мяту, по пути к кассам заходим в фруктовый отдел и набираем яблок и клубники.
        - Я думаю, сегодня пообедаем где-нибудь в хорошем месте, а вообще, чем ты питаешься в течение дня?
        - Чем получится.
        - А точнее?
        - Если есть выбор, покупаю овощные салаты, а если дома - готовлю их сама.
        После этих откровений мы направляемся в соответствующий отдел:
        - Бери, что нужно, - командует.
        И к фруктам добавляются овощи, причём мой спутник внимательно изучает всё, что я кладу в корзинку.
        - Ты - настоящее травоядное! - комментирует с улыбкой.
        И я снова не знаю, как реагировать:
        - Спасибо.
        - За что спасибо?
        Силюсь придумать адекватный ответ, перебираю в голове уроки о юморе и его уместности, в итоге пожимаю плечами:
        - За слова?
        Странное дело, но мой ответ его полностью удовлетворяет. Он довольно кивает, добавляет к покупкам коробку булочек с карамельной начинкой и примерно фунт желейных медведей. Надо сказать, в магазине я предположила, что медведи и булочки предназначались Марине и Дженне. Оказалось, этот парень размером с гору Гроус - сладкоежка. Пока коробка булок исчезала в его утробе, он десять раз поинтересовался, не желаю ли я попробовать эти «восхитительно нежные и в меру сладкие булки без красителей, консервантов и искусственных вкусовых добавок». Невзирая на все мои «нет» он всё же оставил две штуки с комментарием:
        - Я всей душой за здоровое питание, но мне слишком сложно накормить себя одной только травой. Поэтому допускаю некоторые послабления, - подмигивает.
        Мы, двое совершенно чужих людей, в этот со всех точек зрения неловкий и неуклюжий момент, ещё не знаем, что годы спустя приучим друг друга не только к овощам и сладкой выпечке, но и ко многим другим вещам. Что всё, что было до этого дня индивидуальным, станет «нашим». В тот момент, единственное, что мы оба ясно и чётко понимали, это то, что следующую ночь хотим провести вместе:
        - ??????????????
        - Ты останешься? - спрашивает, словно невзначай, допивая свой мятный чай.
        Чай мне понравился, и квартира с длинными узкими окнами и панорамным видом на залив теперь ассоциировалась не с унижением, а с согревающей мятой:
        - Останусь.
        - Работаешь сегодня?
        - По субботам мало пациентов, Соната справляется сама.
        - Отлично. Я тоже сегодня свободен. Тогда, может, сходим в кино?
        Я слишком долго размышляю над тем, как правильнее отказаться от предложения, как вдруг он выручает сам:
        - Если в кинотеатре тебе не комфортно, мы можем устроить свой собственный дома.
        - Да, дома лучше, - киваю, и мои губы самовольно растягиваются в улыбке, и я получаю:
        - Ты очень красивая, когда улыбаешься.
        И добавляет:
        - Сегодня - это в первый раз. Я впервые вижу твою улыбку с той ночи…
        Он смотрит в глаза своей необыкновенно яркой в утреннем свете зеленью, и мы ненадолго оба замираем. Он отмирает первым:
        - Отлично. Значит, кино посмотрим дома.
        Первую половину субботы мы проводим в парке королевы Елизаветы, любуясь на розы и другую растительность. Прежде, чем вернуться домой, снова заезжаем в магазин за продуктами, и по пути к кассам Кай внезапно разворачивается в обратном направлении:
        - Мне пришла в голову одна идея…
        - Какая?
        - Огоньки.
        Я подумала о свечах, но нет: в рядах товаров для дома и уюта мы находим электрические гирлянды. Он долго изучает коробки и, наконец, находит то, что искал:
        - Вот эти - то, что нужно, - сияет довольный.
        В его руках коробка с надписью «Гирлянда «Серебряный Дождь»».
        - Любишь дождь? - интересуется.
        - Да, - отвечаю.
        - Я тоже.
        Мы расплачиваемся, прихватив на кассе жевательную резинку и даже не взглянув на стенд с коробками презервативов.
        Глава 11. Куда приводят мечты
        Lana Del Rey - Brooklyn Baby
        Кай вооружается дрелью и клипсами, зажав парочку в зубах, забирается на стул и крепит горизонтальную часть гирлянды к потолку вдоль спинки дивана и прямо посередине комнаты.
        - Тебе помочь? - спрашиваю.
        - Придержи конец, - соглашается.
        Мы впервые делаем что-то вместе, и, невзирая на онемевшие от слишком долгого торчания вверх руки, я нахожу в этом нечто… успокаивающее, что ли?
        - Ну как тебе? - интересуется, как только мы заканчиваем.
        - Клёво! - искренне восторгаюсь, любуясь длинными струями мелких белых огоньков, тянущихся от потолка до самого пола.
        Кай долго гремит посудой в шкафах:
        - Не понимаю, куда девчонки подевали миски для попкорна!
        - Может, насыплем его в кастрюлю?
        Моё предложение его не впечатляет и он, подумав, приносит из своей комнаты два гигантских чертёжных листа, сворачивает из них кульки:
        - Высыпай сюда, - командует, - и представь, что это картонные вёдра!
        Я улыбаюсь, потому что мне нравится всё, что происходит в последние два часа. Да и вообще весь этот день. И ночь.
        Мои ноги не достают до журнального столика, на который Кай водрузил свои. Пару мгновений он размышляет, затем приволакивает из комнаты Дженны туалетный пуфик и ставит мне под ноги. Я даже не успеваю возмутиться:
        - Мы ей не скажем! А если и скажем - не слиняет. Ты какой жанр предпочитаешь?
        - Научную фантастику.
        - Одобряю.
        После недолгого совещания по поводу выбора фильма, мы даже слишком быстро сходимся на Звездных Войнах. Однако повторный просмотр шедевра оказывается не таким занимательным для Кая, как для меня, потому что он вдруг вспоминает:
        - Дженни как-то очень хвалила один фильм… только я не помню его название.
        Он звонит подруге, затем, выслушав инструкции, долго роется в её комнате и, в конце концов, приносит диск:
        - «Куда приводят мечты» - читаю на пластиковой упаковке. - Обложка красивая, актёр известный.
        - Я не видел, а ты?
        - И я.
        Вообще-то, тема жизни после смерти не моя - мне бы с текущей разобраться, да и не верю я в эти профанации, но новое всё же лучше, чем старое. Наверное.
        После долгого и скучного начала кино становится интересным, правда, больше для Кая, нежели для меня. Он так сосредоточенно всматривается в экран, что даже перестаёт жевать попкорн.
        - Хороший фильм, - заключает, как только на экране появляются титры.
        - Угу, - соглашаюсь. - Только я так и не поняла, зачем он полез в ад.
        - Как зачем? Чтобы спасти её.
        - Это понятно. Но она оказалась там не просто так. Зачем же нарушать установленный порядок? Правила должны быть для всех едины.
        - Без исключений?
        - Без, иначе что тогда? Хаос.
        - Нет уж, погоди. Ты считаешь, что Энни попала в ад заслуженно?
        - Конечно. Она совершила сразу два греха, в которых уже нельзя покаяться. Закон нарушен? Нарушен. Значит, должно быть наказание.
        - Погоди, какие ещё два греха?
        - Отчаяние и убийство.
        - Отчаяние - это грех?
        - По христианской вере - да.
        - Ты верующая?
        - Моя мать очень набожна…
        - А ты? Ты веришь или нет?
        - Скорее да, чем нет.
        - Как это возможно? У тебя же всё чётко: есть закон и порядок, есть чёрное и белое…
        - Ну… - пожимаю плечами, - в детстве я никогда не сомневалась в словах матери и священника, но в более старшем возрасте моя вера свелась к тому, что нечто разумное просто обязано быть, и быть НАД нами, потому что люди - существа слишком жестокие, чтобы существовать сами по себе. Оглянись назад, взгляни на историю человечества, на бесконечность войн в нашем мире, на истребление слабых - индейцев, например, и ты поймёшь, что без корректирующего, направляющего разума, мы давно уничтожили бы себя!
        - Значит, Бог есть?
        - Есть.
        - И отчаяние - это нарушение его законов, то есть грех, так?
        - Так.
        - Тогда объясни мне, почему мы, его подопечные, совершаем самоубийства? Каждые 40 секунд один человек лишает себя жизни добровольно, что даёт нам, в общей сложности, один миллион суицидов в год. Вдумайся, один миллион людей не справляется с тем, что он, Бог, им отвесил! Если его система существует, то она слишком далека от идеала, чтобы быть божественной! Ты не находишь?
        В его словах и мимике столько экспрессии и возбуждения, что я совершенно теряюсь, а он уже не может остановиться:
        - Если Бог - наш отец и создатель, то какого чёрта он посылает смертным и слабым людям столько боли, что они не в состоянии её вынести? Это - его ошибка, но наказывает он за неё нас же, своих подопытных? Это ли не маразм?
        - Не подопытных! - выпаливаю на выдохе. - И он не посылает никому боль! Он создал мир и населил его людьми. Он дал им всё, что нужно для жизни, и поручил самую малость - жить и любить. А вот в том, как мы живём и как любим, мы сами боги - все решения принимаем мы сами, все свои шаги и не шаги совершаем тоже самостоятельно. Бог не делал нас жестокими, завистливыми, жадными, он дал нам ум, чтобы выжить, а мы изобрели тысячи способов убивать друг друга! Он дал нам богатые лесами и водой земли, мы вырубили деревья и наши реки высохли…
        - Так, я понял. Да. Ты верующая.
        Спустя минут пять «остывания» в тишине он заключает:
        - Всё равно в его системе больше изъянов, чем смысла. И нелепые законы и устои не только можно, но и нужно нарушать - это одно из условий эволюции. Энни убила себя, потому что не смогла вынести боль от потери всех, кто был её смыслом. И я не представляю, как и кто, вообще, способен такое вынести и не прийти к тому же решению! А Крис молодец, я бы тоже пошёл.
        - ??????????????
        - Рискуя навечно остаться в Преисподней?
        - А смысл существовать, если рядом нет самого дорогого? Одиночество в раю?! Ты серьёзно?
        Я вообще не понимаю, о чём он. Меня больше волнует тот факт, что наши плечи соприкасаются, как однажды в автобусе, и это первый телесный контакт с той самой ночи. Не считая того единственного раза, когда он поймал меня в кампусе, ухватив за талию, и водрузил на скамейку.
        Глава 12. А теперь немного правды
        Dope Lemon - Best Girl [ Lyrics ] (Angus Stone)
        Перед сном, в полумраке позднего летнего заката, в тишине и размеренности нашего дыхания, меня вдруг одолевает нестерпимое желание признаться:
        - Я должна тебе кое-что сказать.
        - Хорошо.
        - Тебе это не понравится.
        - Возможно.
        - У меня аутизм. Одна из тех форм, которые не сразу заметны.
        - Я это понял.
        - Как? Когда?
        - Когда ты визжала на лестнице. Когда бегала от меня - всё время. Когда смотрю в твои глаза.
        Я впервые говорю с человеком, не являющимся профильным специалистом, о своей проблеме. Он не выглядит испуганным или сожалеющим:
        - В диагнозах не силён, но почувствовал: тут должно быть что-то… необычное.
        - Другие люди тоже будут это замечать. Твои друзья, например.
        Улыбаясь, он на мгновение закрывает глаза, потом, распахнув их, резко поднимается, чтобы повиснуть надо мной, но, словно вспомнив о границах, подаётся назад:
        - Викки, я понял, о чём ты, и вот мой ответ: не это меня волнует.
        Пристально вглядывается в моё лицо и ждёт, чтобы спросила:
        - А что волнует?
        - Я прошу тебя только об одном: никогда меня не обманывай. Сможешь?
        - Смогу.
        Да легче простого, знал бы ты, как тяжело лгать или лукавить, а главное, вовремя сообразить, что это необходимо сделать. Меня учили хотя бы замалчивать… но так и не выучили.
        - И ещё кое-что, - продолжает.
        - Что?
        - Не предавай. Сможешь?
        - Смогу! - решительно киваю.
        - Теперь скажи, чего хочешь ты.
        И я, не задумываясь, отвечаю:
        - Букву «С».
        - Не понял?
        - В постели вокруг меня - букву «С».
        Сообразив, о чём я, он довольно соглашается:
        - Хорошо. Я обещаю тебе «О».
        Пытаюсь представить себе, как это возможно, но получается неважно:
        - Ты гуттаперчевый, что ли?
        - Нет! - смеётся, причём как будто от души. - Для этого мне нужна твоя помощь!
        - Какая?
        - Позволишь к себе прикоснуться?
        Поскольку я не отвечаю ни «да», ни «нет», он протягивает ладонь, предлагая её направить. И я задумываюсь: куда? В каком месте я смогу вытерпеть его руку? Так и не дождавшись моего решения, Кай прижимает наши ладони к моей талии и придвигается ближе, не отрывая взгляда:
        - Ты никогда не смотришь людям в глаза, даже когда говоришь с ними. Но есть одно исключение - я. Мне позволяешь.
        Он прав, и я сама не знаю, почему именно с ним у меня это получается.
        - Ты не выносишь прикосновений, но тогда… справилась с ними. А позже убирала мои руки даже во сне. Ты научилась адаптироваться?
        - Всему можно научиться. Например, петь. Или сидеть в клетке. Говорить. Или молчать.
        - Верности не научишь.
        Кай поднимает руку выше - на рёбра, прижимает плотнее и всё время вглядывается в моё лицо - скрыть ничего невозможно.
        - Просто убери её или передвинь туда, где ей место, - предлагает, чувствуя, очевидно, моё напряжение.
        Я отнимаю его ладонь и кладу немного ниже шеи - мне интересно самой, как далеко моя психика уже впустила этого парня. Именно этого, без холода и разочарования в глазах.
        Он долго и пристально на меня смотрит, затем, наконец, спрашивает:
        - Что у тебя под этим шарфом?
        - Ничего.
        Кай выглядит странным, прижимает ладони и пальцы так, будто гладит, и мне это приятно. Настолько, что я закрываю глаза, а когда открываю снова - вижу его лицо прямо перед своим, губами ощущаю тепло выдыхаемого им воздуха.
        - Нет, - произносит шёпотом, - если я ещё могу сделать хоть что-то правильно, то это произойдёт не так и не здесь.
        С минуту спустя спрашивает:
        - Какое твоё самое большое желание на сегодня?
        - Я не знаю, что такое желания.
        - Желания, это то, чего тебе невыносимо хочется в этом отрезке времени, - объясняет.
        - А чего хочется тебе? Невыносимо?
        - Иметь такую волшебную пыль, которой можно было бы посыпать прошлое, чтобы стереть из него отдельные поступки и записать их заново.
        - ??????????????
        Глава 13. Юность стремительна и безрассудна
        За последние два десятилетия число людей с диагнозом «аутизм» стремительно растет во всем мире. «Например, в США этот диагноз ставится одному из 88 детей, а в Южной Корее одному из 38».
        «Какими нас видят люди с аутизмом» На сегодняшний день статистика аутизма в России не ведется.
        Nils Frahm - More
        Следующим утром я долго разглядываю каштановую прядь с медным отливом, красиво подгибающую свой конец - настоящая морская волна в осенней цветовой гамме. Не слишком высокий лоб, которым этот парень любит хмуриться, а у самых волос, ближе к виску, пятнышко - наверное, родимое.
        Вначале он мягко, по-доброму ухмыляется, затем приглашает:
        - Просто потрогай, если хочется!
        Я тяну руку к его волосам и неспешно, проживая всякое мгновение этого микроскопического в моей жизни отрезка, провожу по ним пальцами, возвращаюсь, пропускаю между них пряди, трогаю концы, рассматриваю на ладони. И я не знаю, что именно с ним происходит, но выглядит он теперь не так, как обычно, а очень странно и даже опасно: дышит слишком глубоко, местами шумно, смотрит не мягко, как раньше, и не только в глаза - его интересуют все части меня, а определённые особенно: губы, шея, грудь.
        Я паникую и уже хочу сказать ему об этом, как вдруг он резко переворачивается на живот, закрыв лицо своей широкой ладонью.
        -Эй?! - я теряюсь между паникой, страхом и… неловкостью, потому что догадываюсь, в чём его проблема, но понятия не имею, как себя вести.
        - Сейчас… дай мне минуту, - просит.
        И я лежу, как мышь, вжавшись в матрас, испытывая острое желание отодвинуться как можно дальше, а ещё лучше и вовсе сбежать из этой комнаты, из квартиры, из города и оказаться в безопасной односпальной кровати в моей комнате. И чтобы рядом была только Адити, у которой в принципе нет ничего такого, что необходимо было бы прятать.
        Да, мы пережили ночь и один эпизод секса в темноте и безмолвии: он просто делал то, что должен был, а я… я терпела, заставляя себя не малодушничать и дойти до конца.
        Он мужчина и должен притворяться, что любит, чтобы получить секс. Я женщина и должна притворяться, что хочу секса, чтобы иметь шанс получить от него немного любви - так меня учили. Тогда почему всё происходит иначе?
        Он ни о чём не просит и ничего не требует, ничего от меня не ждёт. Он не притворяется, а изучает меня так же точно, как и я его. К чему же всё это идёт, вернее, куда ОН нас ведёт?
        Внезапно в гостиной раздаётся смех, и только сосредоточившись на нём, я понимаю, что смеху предшествовали и голоса: другие жильцы этой квартиры вернулись.
        - Знаешь, ночью я размышляла над желаниями, - признаюсь, пользуясь поводом отвлечь соседа по кровати от его проблем. - Если была бы возможность выбирать, я бы хотела родиться инуиткой.
        - И жить в иглу?
        - Можно и в юранге, и в иглу - мне везде бы подошло.
        - Почему именно инуиты?
        - Людей мало, свои только все - они тебя хорошо знают, а ты их. Это жизнь совсем без страха и стресса. Выживать они умеют и почти не болеют.
        - Тебе было бы плохо.
        - Почему?
        - У них нет библиотек.
        - Я об этом думала: скорее всего, родись я в инуитской семье, меня не тянуло бы к книгам.
        - А к чему тянуло бы?
        - Просто к жизни. Они ведь одни из самых счастливых людей на Земле, ты знал? Радуются простым вещам, сытному обеду, например, хорошему улову. Живут они просто, тихо и мирно. Нет ни социальных течений, ни манипуляций, ни несправедливости. Вечной спешки нет, стресса тоже.
        - А что есть?
        - Охота и промысел - у мужчин, дела домашние и дети - у женщин. Каждую секунду свей жизни они на воле - полагаются только на себя и отвечают только перед самими собой.
        Он глубоко вздыхает и переворачивается на спину, из чего следует, что прятать ему больше нечего, но проверять это глазами у меня нет желания. Я прислушиваюсь к голосам и смеху за дверью, думая о том, как тяжело мне будет выходить из этой комнаты. Мои мокрые руки дрожат, и я прячу их под собой, свернувшись улиткой и представляя в уме, как листаю книгу. Неожиданно, моей ладони становится тепло и уютно - это он сжимает мою руку в своей:
        - Возможно, ты мне не поверишь, и у тебя для этого есть масса причин, но я действительно очень хотел бы, чтобы эта комната или не эта, а любая другая, но та, в которой ты будешь жить не одна, стала для тебя прочной, тёплой, закрытой от ветра юрангой. И ещё больше я хотел бы быть тем, кому ты позволишь в ней жить вместе с тобой.
        Кай поворачивает голову в мою сторону и смотрит. Слова, которые он только что произнёс, не просто греют меня изнутри, а растапливают, как камин. И даже того тепла, которое есть сейчас, мне хватит надолго. Наверное, поэтому я улыбаюсь. Невольно и широко.
        Он закусывает нижнюю губу, словно прячет улыбку, потом вдруг признаётся:
        - Я почему-то уверен, что у меня получится. Но только если ты поможешь.
        - Получится что?
        - Снять твои доспехи. За ними тебя почти не видно.
        - Знаю.
        Красиво, конечно, он мои уродливые наросты доспехами назвал. Но научиться доверять людям и любить их, разве не это важнее всего?
        - Я не смогу снять их без твоей помощи, Вик.
        Выползать из его спальни адски страшно и стыдно, но деваться некуда - всё равно придётся. Перед тем, как открыть дверь, он берёт меня за руку, просочившись своими длинными пальцами сквозь мои, практически спрятав мою ладонь, и подмигнув, негромко уверяет:
        - ??????????????
        - Всё будет хорошо! Ты же со мной!
        И вот вторая часть его речи перед нашим выдвижением мне как-то по-особенному сильно нравится. Однако мой эмоциональный апогей ещё впереди.
        Sasha Sloan - Dancing With Your Ghost
        - Судя по тому, как светятся его фонарики, Кай всё-таки нашёл свою Герду! - громко восклицает Марина.
        - Не только нашёл, но и сразу уложил! - скалится парень с татуировками на шее и руках - Олсон.
        - Захлопни пасть, идиот! - рявкает на него Кай своим британским говором, и от силы его голоса я вздрагиваю.
        Он это как будто чувствует, загребает обеими руками так, что я, кажется, бесследно исчезаю где-то в недрах его груди:
        - Да, я нашёл её. И любому, кто тронет словом, я голову откручу, а если, не дай Бог, пальцем…
        Мне как-то сразу становится хорошо. Ну очень хорошо. Вот совсем, совершенно полностью и без всяких оговорок ХОРОШО. Думаю, именно это испытывают люди во время оргазма.
        - Ууу… как всё серьёзно… - тянет Марина с широченной улыбкой, Дженна тоже вроде как улыбается, парни закатывают глаза, а татуированный монстр отвечает за всех:
        - Не кипятись, брат. Олсон всё понял и будет вести себя подобающе. Остальные тоже. Остальные?!
        - Привет, я Лейф, - тянет мне руку светловолосый Лейф, кажется, это он танцевал на столе и орал во всю глотку «мужской стриптиз не для слабаков!».
        - Я Марина, - кивает мне Марина и улыбается.
        - Мы уже знакомились, - повторяю.
        - Да, точно! Знакомились, - хохочет. - Ни фига не помню!
        - Дженна, - протягивает свою ладонь вторая девица, и я поражаюсь тому, насколько огромны её синие глаза.
        Они намного красивее моих. Её лицо красивее моего, но главное - оно умеет вовремя улыбаться. Она высокая, и её длинные ровные ноги идеально смотрелись бы рядом с парнем по имени Кай Керрфут - ему никогда не пришлось бы ставить её на скамейку, чтобы достать до лица. Эти двое, что называется, могли бы быть идеальной парой.
        И в связи с этим у меня вопрос: что я здесь делаю?
        Глава 14. Сладкая
        Зачастую слово «аутист» ассоциируется с образом ребенка, чаще мальчика, который не разговаривает и проводит всё время, смотря в одну точку и раскачиваясь из стороны в сторону. В реальности многие люди, независимо от возраста и гендера, имеют расстройства аутического спектра. Они ходят на работу, имеют семьи и ведут достаточно активную социальную жизнь.
        «Я живу с синдромом Аспергера» Анастасия Андреева 31 марта 2017 The Village
        Sasha Sloan - Older
        Днём с понедельника по пятницу я работаю, а вечерами живу у себя, причём совершенно одна, потому что Адити уехала в Мексику с не очень перспективным, но довольно щедрым, с её слов, ухажёром. Одиночество - всегда самая комфортная из всех форм моего существования, но не в этот раз.
        Мне плохо. Мне очень плохо. Наверное, именно так люди переживают абстинентный синдром - наркотическую ломку.
        В то мгновение, когда без пятнадцати семь в пятницу голубой Бьюик паркуется на служебном слоте нашей клиники, нечто в моей груди выстреливает с такой силой, что я машинально прижимаю ладонь к сердцу. Интересно, как люди ощущают инфаркт? Как будущий врач не могу не отметить, что румянец на моих щеках не характерен для пациентов, переносящих сердечный приступ.
        На этот раз я подхожу к нему сама. Он улыбается:
        - Привет!
        - Привет.
        - И всё-таки, ты очень красивая, когда улыбаешься!
        После немногословного, но уютного ужина вместе, он спрашивает:
        - Останешься сегодня у меня?
        И я, конечно, соглашаюсь.
        Ближе к сумеркам жители муравейника в Китсилано облачаются в спортивные майки и шорты, я остаюсь, в чём была.
        - По вечерам мы ходим размяться на спортивную площадку возле соседней Элементари Скул, - объявляют мне. - Баскетбол, волейбол, футбол…
        - … бейсбол, - продолжаю.
        - Нет, для бейсбола нам не хватает снаряжения! - посмеивается Олсон.
        На площадке взмыленные парни терзают баскетбольное кольцо, Марина, Дженна и я - бегаем по кругу на бейсбольном поле. Девушки обсуждают массу вещей, в которых я ровным счётом ничего не смыслю, и единственное, что мне удаётся выяснить, это род занятий обеих: Дженна художница, Марина тоже. Что может связывать двух художниц и одного будущего педиатра между собой? Кай, Лейф и Олсон уже закончившие учёбу программисты. Что может связывать одного программиста и одного врача?
        - Эй, розарий! - внезапно окликает нас Кай. - Как насчёт того, чтобы сыграть в прятки?
        - Мы только зааааа! - визжит Марина.
        - Я в деле! - хохоча, объявляет Дженна.
        Ну, прятаться тут действительно есть где: обширное сложной структуры здание школы, хозяйственные постройки, игровые и спортивные площадки, кусты, опять же…
        - Сыграем? - вглядываются в меня сощуренные зелёные глаза.
        - Почему нет? - пожимаю плечами, но, честное слово, нет во мне энтузиазма заниматься подобной ерундой.
        А зря. В школе меня не принимали в коллективные игры, если только в самой-самой начальной, когда моя «непохожесть» не так сильно бросалась в глаза. И вот, в возрасте двадцати двух лет, мне выпадает шанс узнать, что же такое азарт и связанная с ним возбуждённость.
        Мы играем раундами на время, разделившись на мужскую и женскую команды. Первый раунд девочки проигрывают, несмотря на определённо лучшие навыки в поиске потерянных вещей, а всё потому, что Олсон забрался на дерево, и искать его там ни одной из нас не пришло в голову. Во всех остальных раундах парни нас находят, и мы их тоже. Но выиграть отчаянно хочется (да хотя бы сравнять счёт!), поэтому мой мозг одержимо перебирает идеи и их комбинации, в то время как Марина и Дженна хохочут, легко позволяя себя обнаружить.
        В последнем заходе моя методика непрерывного движения вокруг здания отопительного корпуса отлично срабатывает, но отведённого ребятам времени на поиск ещё предостаточно, и, скорее всего, они сообразят, как меня найти и отловить. И вдруг я вижу очень низкую деревянную дверь, ведущую в полуподвальное помещение. Она поддаётся моей ладони, и я быстро и без лишнего шума проскальзываю внутрь. Это очень маленькое помещение, совсем крохотное, предназначенное для хранения садового инвентаря и мешков с солью.
        Ariela Jacobs - Saving Grace
        - Викки… - шёпот.
        Моё сердце готово выпрыгнуть из груди то ли от страха, то ли от неожиданности, то ли от разочарования - неужели нашли? Как вычислили? Как просчитали? И почему шёпотом?
        Я ошарашено вглядываюсь в темноту и едва различаю знакомое лицо:
        - Что ты здесь делаешь? - тоже шепчу.
        - Тебя жду!
        Ни единой секунды, он не даёт мне, чтобы хоть что-нибудь понять: притягивает меня, обхватив затылок и поясницу ладонями, прижимается всем телом и… губами к моим губам.
        Мир исчезает: шума нет, стен нет, меня нет, есть только нежность на моих губах. Сладость размером с Вселенную.
        Я не испытываю ни брезгливости, ни отвращения, напротив, раскрываю рот шире, впуская его, и закрываю только глаза, чтобы они не мешали разливаться тяжёлой горячей ртути внизу моего живота, проникать в вены и артерии, в самые тонкие сосуды, доводя мои ткани до состояния невесомости.
        Внезапно и душераздирающе быстро он отрывается, смотрит на моё лицо, а я на его приоткрытые влажные губы, и в этот момент мне кажется, что смерть вполне возможна от неудовлетворённого желания целоваться. Мгновенная остановка сердца по причине преждевременно прерванного поцелуя.
        Поэтому я тянусь сама, провожу языком по его нижней губе, чтобы не умереть и чтобы узнать, какой он на вкус…
        Мне представлялась самая высокая гора и какое-нибудь розовое цветущее дерево над нашими головами… разве не таким должен быть первый поцелуй? Кто бы мог подумать, что подходящим окажется вот такой чулан и момент, когда от страха и перевозбуждения у меня трясутся руки, когда вся я - натянутая до предела струна, готовая вот-вот лопнуть и оглушить мир своим звоном.
        - ??????????????
        Оказывается, поцелуй - это то, что он сейчас вытворяет. Если говорить об ощущениях, то… только не останавливайся, Кай!
        Господи, кто? Кто это придумал? И как я жила… раньше? Не зная…
        Не останавливайся, продолжай и дальше творить ЭТО губами на моей шее и… даже груди, мне плевать, только не прекращай того, что делаешь, потому что… потому что это - блаженство, растущее по какой-то нелепой ошибке не из сердца или мозга, а из точки, расположенной между моих онемевших ног.
        Наверное, если бы в этот момент он хотел от меня чего-то большего, чем поцелуй, он бы это получил. Несомненно получил бы, потому что девичья память очень легко отшибается, как следует из моей тотальной прострации.
        Но в его планы это не входило.
        Я практически лежу в его руках, когда он, снова оторвавшись, говорит, что нам лучше остановиться.
        «Что? Зачем? Почему? Как же так? Что угодно, но только НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ!» - вопит всё во мне, но сама я, к счастью, способна только произнести:
        - Ка-а-ай…
        Он улыбается всем, что у него есть, что пригодно для выражения самой искренней и самой полной улыбки на свете:
        - Это самый первый раз… ты впервые произнесла моё имя!
        Правда? Неужели ни разу до этого?
        Отдышавшись, Кай снова прижимается губами, но на этот раз целомудренно - к моему лбу. Сердечный ритм у него ускорен, как у младенца - сто сорок ударов в минуту - вдвое больше нормы для здорового взрослого человека, находящегося в состоянии покоя. Значит, он находится в «непокое».
        Я поднимаюсь, отстраняя его руки, поправляю одежду и волосы, но всё это - суета, призванная скрыть мой интерес к его «непокою»: да, я могу его видеть и даже в этой полутьме, и всё потому, что ткань на его шортах слишком мягкая и слишком прилегающая к телу.
        Не знаю, почему, но именно в этот момент я впервые осознаю себя женщиной. Этот парень не впервые возбуждён рядом со мной, но почему-то только теперь глубинный смысл его желания добрался до моего сознания. И я улыбаюсь, потому что быть желанной это так… жизнеутверждающе!
        Я поворачиваюсь, смотрю в его глаза и говорю ему мыслями, умоляя услышать:
        Что такое секс, я уже знаю, что такое поцелуй тоже. Но мне бы очень хотелось ещё узнать, что такое «любовь». Покажи мне её, а? Отломи кусочек пресловутой «мужской нежности», бережности, заботливости? Полюби меня! Хоть немного…
        Он не отводит глаз, смотрит и сморит, не моргая, и даже в темноте, где огромные зрачки не дают увидеть радужку, я тону в изумрудной зелени, и она говорит мне, что он всё слышал. Что понял. И он это сделает.
        Глава 15. Кто они?
        Человек с высокофункциональным аутизмом может работать, и даже работать в коллективе. На самом деле нам проще добиться успеха в работе, чем построить счастливую семейную жизнь
        «Я живу с синдромом Аспергера» Анастасия Андреева 31 марта 2017 The Village
        Cattle & Cane - Dancing
        Из всех терапевтов Алла работала со мной меньше остальных, а запомнилась больше всех. Главным образом, своими словами:
        - Девушки аутического спектра серьёзно отличаются от парней с тем же диагнозом. Если вторые чаще выбирают отшельнический образ жизни, то первым любовь и отношения нужны даже больше, чем нейротипичным (обычным, здоровым) людям. Не лишай себя возможности узнать счастье быть любимой и любить самой, Викки. Узнать, что такое нежность мужчины, сексуальность и сам секс. А забота для тебя имеет куда более важную роль, чем для всех остальных. Не всем ребятам с твоим диагнозом удаётся встретить подходящего человека, ещё меньше способны его удержать. Но я почему-то чувствую, что именно тебе должно повезти, Вик. Ты особенная!
        Эти её идеи плотно засели в моём мозгу с избыточными нейронными связями, однако опыт общения со сверстниками в школе, затем колледже и, в конце концов, институте, заставил убедиться в утопичности этой идеи.
        Короче, я, как и большинство мучеников, вынужденных не жить, а «справляться с жизнью» в обществе, выбрала безопасный и комфортный путь отшельничества.
        Ещё Алла сказала, что мой уровень эмпатии, как и положено, значительно ниже, чем у здоровых людей, но среди её пациентов с высокофункциональным аутизмом он самый высокий:
        - Ты сможешь отвечать мужчине на любовь правильно, интуитивно, и не пользуясь заученными схемами. Также я допускаю, что со временем он обнаружит в тебе даже большую сексуальность, нежели у нейротипичных женщин. Он будет счастлив с тобой, Викки.
        Это уже пятый вечер в квартире, возвращаться в которую было страшнее смерти. Как же так вышло, что я всё ещё тут? Даже Адити, обеспокоенная моим отсутствием, звонила Каю и справлялась, жива ли я, потому что, пребывая в сознании, всегда возвращаюсь туда, где привычно, а значит комфортно и безопасно. Кай с широченной улыбкой ответил, что жива, и даже дал нам поговорить.
        Теперь мы снова в полумраке, хотя за дверью спальни тысяча и один шум: телевидение, музыка, посуда и четыре голоса. Неожиданно обнаруживаю, что не только меня туда не тянет, но и Кая тоже. Уединились мы давно, сразу после вечерней «разминки», даже в душ не пошли: как только закрылась дверь синей комнаты, его губы прижались к моим. И сейчас, подозреваю, он не целует меня только потому, что уже больно.
        Внезапно я слышу:
        - Скажи всё-таки, что у тебя под этим шарфом?
        - Ничего.
        Он кивает, потом с минуту смотрит в сторону, как будто в окно, вдруг неожиданно склоняется, отодвигает шёлковую ткань в сторону и целует прямо в шрам.
        Я чувствую то, что объяснить не могу. Щиплет в глазах, но сбегать на этот раз почему-то не хочется. Кай вторгается туда, куда я никого не впускаю, но парадоксально другое - почему я позволяю ему?
        - Не надевай его, хотя бы когда мы одни. Будь собой! - внезапно просит.
        - Мне комфортнее так… когда он не бросается в глаза вперёд меня.
        Кай качает головой и улыбается:
        - Я хочу, чтобы рядом со мной тебе было так же спокойно, как и наедине с собой. И так же свободно.
        Прочитав в моих глазах недоверие, объясняет дальше:
        - Я знаю, как он выглядит, и да, ненавижу его за то, что когда-то тебе пришлось пережить боль, но для меня он - часть тебя, а значит…
        Вновь целует в шею, в самый эпицентр деформации на коже, и шепчет что-то неразборчивое, щекоча дыханием и настраивая на игривый лад. Затем я вдруг слышу обещание, которое мне очень нравится:
        - Когда-нибудь изобретут способ их убирать, и к тому моменту мы сможем себе это позволить. Если только ты захочешь.
        Дело было совсем не в обещании избавить меня от уродливого шрама в будущем, а в том, что это самое будущее далеко было расписано наперёд, но главное, в нём было отведено определённое место и для меня.
        - Скажи, твой акцент, откуда он?
        - Я родился и до четырёх лет жил под Лондоном - в городке Харлоу, графство Эссекс. Четыре года - это немало, так что моё британское произношение навсегда со мной! - улыбается.
        Я тоже улыбаюсь и признаюсь:
        - Не могу объяснить, что именно со мной происходит, когда я слышу твоё «еврибХОди» вместо «еврибАди»… но это та-а-ак красиво!
        - Хочешь научу? Следи за губами: EVERYBODY…
        Georgi Kay - Lone Wolf
        И вот я не знаю, что это - оттенок розового на его губах, их контуры или их движения, или же то, как живо мои собственные помнят их нежность - но я прилуняюсь или приземляюсь, а вернее «пригубляюсь», короче, оказываюсь там, где и должна была оказаться. Возвращаюсь домой.
        И в тот момент, когда уже осознаю себя лежащей на спине, зажатой близостью большого мужского тела, съедающего моё маленькое ладонями, пальцами, поцелуями, я понимаю, как легко и просто меня обманули! Если б только все обманы на Земле были такими же сладкими…
        - Твои родители приехали сюда из Бразилии? - спрашивает тихонько.
        - Только отец. Мать из Кореи. Они познакомились на курсах английского языка - учились вместе.
        - Твоя мать кореянка?
        Кай поднимается и с улыбкой вглядывается в моё лицо.
        - Да. Но я на неё не похожа. Во мне больше отцовских генов.
        - Немножко похожа… - он склоняет своё лицо ниже и мягко вдыхает, - глазами.
        - ??????????????
        Прислушиваясь к собственным ощущениям, вызываемым мягкими прикосновениями его губ к моим векам, я почему-то думаю о весне. Вижу много солнца и талый снег, обречённый снег. Снег, который станет водой, и воду, которая совсем недавно была снегом. Тонкие ручьи собираются в широкие, те вливаются в реки, а реки… они орошают землю, питают её. Землю, которая уже цветёт и обещает осенью плоды.
        - Расскажи, что именно ты уже успела заметить? В чём отличие от остальных?
        Вопросы, которые он задаёт, не задают обычные люди: уже в том, как он их формулирует, я вижу познания более глубокие, чем среднестатистическая осведомлённость людей об аутизме. Кай определённо изучал вопрос. Это очень хорошо. Так нам будет намного проще.
        - Звуки… похоже, для вас они не такие громкие, поэтому вам доступно больше музыки. Я совсем не могу слушать рок, например, он сводит меня с ума. Спокойная композиция с громким окончанием способна спровоцировать срыв - мелтдаун. Вы же спокойно слушаете очень тяжёлую и громкую музыку. Ещё кинотеатры, я в них не хожу. Там слишком много людей и слишком опасные для меня звуки.
        - В институте ведь тоже много людей?
        - Институт - это необходимость. Это то, на что я ежедневно себя настраиваю. Да, каждое утро - это работа с собой.
        - Как это происходит? Что ты делаешь?
        - Читаю свою мантру: «Викки, это продлится всего пять часов. Потом отдых: тишина и никого рядом». Я всегда обещаю себе отдых. Если отдыха долго нет, риск мелтдауна резко возрастает.
        Он сосредоточенно кивает.
        - Как часто это случается?
        - Мелтдаун?
        - Да.
        - В детстве часто. Сейчас - почти никогда. В последний раз…
        - На лестничной площадке?
        - Да. Ты ТАК понял?
        - Задумался. Потом понял, но не до конца. В школе, что было в школе?
        Я не хочу об этом вспоминать. А он смотрит. Долго и пристально.
        - Расскажи, мне важно это знать! - подбадривает.
        - Бывало по-всякому. Но в целом… нормально.
        - Что было самое плохое.
        - Ну… однажды мне высыпали мусор на голову из совка - пыль, крошки, чужие волосы... у меня случился самый жёсткий приступ в тот раз.
        - Кто это сделал?
        - Один парень, но наблюдали многие и мальчики и девочки - спланированная акция. Средней школе хотелось выяснить, как я на это отреагирую.
        Он отводит глаза, и я не могу прочесть реакцию. Этот человек - первый, кому я рассказываю о самом сильном мелтдауне в детстве, и это странно, потому что он тот, кто заставил пережить самое унизительное потрясение во взрослой жизни. А его, похоже, интересует не это: он снова мягко трогает пальцами шрам на моей шее.
        - В детском саду вылили на шею горячий чай. Случайно - так мама сказала, но в сад меня больше не водила. После этого случая я сразу в школу пошла, и что тогда случилось, совсем не помню.
        Кай понимающе кивает.
        - Мне повезло больше, чем остальным: я легко и быстро обучаюсь, - продолжаю. - Для меня социализация, такой же предмет, как математика: много теории и упорной практики, и вуаля - ты перестаёшь выделяться. Тайм менеджмент и система во всём - жизнь упорядочена, а значит, безопасна и спокойна - это и есть самая надёжная защита от приступов. Я хожу одними и теми же путями, ем одни и те же блюда, стараюсь надевать привычную и комфортную одежду, никогда не экспериментировать с цветами, но главное - придерживаюсь ритуалов в ежедневной рутине.
        - Но сложности всё равно остаются.
        - Да.
        - Что сложнее всего?
        - Я не понимаю флирт, юмор, шутки, сарказм, иронию. Вообще. Когда люди это обнаруживают, начинаются проблемы.
        - Стёб.
        - Да.
        - Я до сих пор учусь читать лица. Иногда получается, но чаще… нет.
        - Что именно получается?
        - Слёзы - это легко. Смех - легко, потому что люди щурят глаза, если есть складки кожи в уголках, вот здесь, - не касаясь, указываю на это место у его глаза, - значит, это настоящий смех. С улыбками самое сложное: их слишком много. И я никогда не могу определить, что они означают.
        - И попадаешь в неприятные ситуации.
        - Да.
        - Например?
        - Например, когда люди дают мне двусмысленные поручения. Грубый стёб я легко просчитаю логически, но тонкую игру… у меня почти нет шансов. Иногда, бывает, люди не имеют злых намерений, у них и мысли нет, поставить меня в неловкое положение, они просто по привычке играют словами, идеями, а я не жду подвоха и понимаю всё буквально. Попадаю впросак. Такое случилось вот, совсем недавно, - вздыхаю.
        - С Адити? - он улыбается. И в уголках его глаз есть небольшие складки. Искренность.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я многое знаю. Но ещё больше чувствую, Вик. И я хочу сказать тебе одну очень важную вещь: со мной ты в безопасности. В ПОЛНОЙ. Запомни это. Расслабься и почувствуй себя свободно. Я обещаю никогда с тобой не шутить, не острить, и не говорить загадками. Всё, что я чувствую, чего хочу и жду от тебя, я всегда буду проговаривать прямо. Рядом со мной твоя жизнь не должна быть челленджем, она обязана быть самым комфортным местом для отдыха и накопления сил для выхода в мир внешний.
        - А ты хочешь… мою жизнь рядом со своей?
        - А разве ты не видишь, что я делаю?
        - Я не могу определить твои эмоции по твоему лицу, а значит, судить о твоих намерениях, о своих перспективах. Я не могу верить всему, что ты говоришь, потому что меня слишком часто обманывали. Поэтому я совершенно не понимаю, что ты делаешь.
        - Я пытаюсь стать для тебя… всем.
        - Нескромно.
        - Зато прямо и честно - как я и обещал. У каждой женщины должен быть мужчина. Настоящий мужчина - тот, кто может быть всем: якорем, маяком, центром притяжения, залогом безопасности, гарантом спокойствия и сытости, источником тепла и комфорта, лучшим и единственным сексуальным партнёром, семьёй, домом, другом, советчиком, попутчиком…
        - Ты меня совсем не знаешь!
        - Я знаю главное: ты та, кто мне нужен. Я тот, кто нужен тебе. Отсюда и будем двигаться. Маленькими шагами, но стараясь не распыляться и не тратить время на бессмысленную ерунду.
        - Свидания?
        - Именно. Мне нравится, как ты мыслишь, - улыбается. - Викки, у меня нет времени на них. Совсем. Мне предстоит очень много работы, но… я не хочу тебя терять.
        - Мне это подходит. Я тоже не вижу смысла в растрачивании времени в парках на скамейке, если только твои ноги не отваливаются от усталости.
        Кай улыбается ещё шире:
        - Я же говорил: мы поймём друг друга.
        Меня понравился его практичный подход, и я согласилась переехать. Быстро и без лишних уговоров, но при одном условии:
        - Я больше не хочу секса.
        Мне нравились его руки, вернее то ощущение защищённости и тепла, которые они давали. Мне нравились его мягкие и нежные губы, черты лица, запах и особенно размеры его тела, но мои страхи были сильнее. Поэтому я выдала в высшей степени странное заявление, на которое Кай отреагировал ещё более неожиданно:
        - Ничего не будет, если ты не захочешь.
        Он не стал спрашивать, «почему?», «ах, неужели тебе не понравилось?» и не пытался убедить в гарантированной успешности нашей следующей попытки, нет, он ответил то единственное, что мне было необходимо от него услышать - выдал гарантию моей неприкосновенности, подтвердил НЕПОКОЛЕБИМОСТЬ границ моего комфорта. И дальше мой рыцарь мог бы добавить что-нибудь вроде «обещаю» или «даю слово», да что угодно, но он сказал:
        - Просто давай всегда будем рядом.
        Обычные слова, но они оказались способными на неожиданное: я согласилась. Я, которая в высшей степени асоциальное существо, до двадцати двух лет не целованная и ни разу не дружившая с мальчиком, согласилась переехать к незнакомому парню. У нас был не «просто секс» в ту пьяную ночь, каким-то чудом моё сознание пропустило в свой неприступный замок «чужеродные» эмоции. И они проросли, пустив глубокие надёжные корни. Или всё это случилось уже после того секса?
        Однако сейчас я могу с уверенностью сказать, что к двадцати двум годам мой аутичный мозг определённо освоил искусство лукавства, потому что, отказываясь от секса, я уже немного лукавила: зелёные глаза, губы, волосы, шея, руки, и то, что скрывала футболка Кая, и что будущие и не только медики относят к грудной клетке, вынимали из меня абсолютно новые чувства и совершенно незнакомые мысли. То, что молодому, здоровому и физически развитому парню изредка приходилось от меня прятать, ещё не вызывало ни мыслей, ни ощущений… но и это было не за горами.
        Глава 16. Поломанные кровати
        Outerskies x Gabriel James - Possibilities
        Кай сдержал слово: он не только не пытался склонить меня к близости, но даже не старался соблазнить. Только спросил:
        - Тебе где больше нравится, у окна или с краю кровати?
        - С краю.
        И хотя мой выбор не слишком устраивал любителя свободных пространств и знатного клаустрофоба, он улыбнулся и согласился:
        - Хорошо. Значит, я переезжаю к окну!
        Сказал и не переехал. Его высоченная и совсем не худощавая фигура заняла почти всю кровать, так что моё расположение особо не играло никакой роли - я как маленькая луна на орбите земли, могла лишь изредка устроить солнечное затмение.
        - Нужно купить новую кровать. Займусь этим завтра же, - заявил мой новоиспеченный парень, даже не оборачивая своё тело вокруг меня, оговоренной ранее буквой «С», а скорее просто подмяв под свой бок.
        В ту нашу не первую статистически, но первую ночь официально «вместе» мы оба долго не могли уснуть.
        - Адити со своим парнем разломали такую же точно кровать, как у тебя, - рассказываю, принюхиваясь к запаху его мыла и кожи и пытаясь понять, почему он так сильно мне нравится.
        Кай смеётся, сотрясаясь всем своим телом, и неосторожно комментирует:
        - Такая история, я думаю, имеется у каждого… все мы в определённом возрасте ломаем кровати!
        После этого он осекается, сообразив, что ляпнул не то, что следовало, нервно сглатывает, не находя подходящих слов, чтобы исправить, а я пугаюсь неожиданного чувства, пронзившего мою грудь и всё то, что в ней есть острым болезненным пониманием: «У этого парня были и другие девушки. Он проделывал с ними то же, что и со мной, и скорее всего с ними ему было приятней». Но очень скоро ненастье в моей голове развеивается, потому что Кай находит для нас обоих оправдание:
        - Редкая девушка сейчас так осторожна, как ты. Это необычайная ценность, по крайней мере, для меня. Редкий парень отказывается от того, что легко доступно, и совсем не задумывается о том, что этот багаж будет тянуть плечи, когда придёт время для настоящего.
        Слово «настоящее» мне понравилось. И про «тянуть плечи» тоже. Причём настолько, что я снова обрела дар речи:
        - Много их было?
        Кай на мгновение перестаёт дышать, и я уточняю:
        - Доступных? Как сильно тянет твои плечи?
        Я слышу, как ускоряется его сердцебиение, будто он вот-вот сядет на ракету и полетит в Космос.
        - Викки, - медленно, негромко, но достаточно чётко произносит, - ты мне очень нравишься. Не просто нравишься, это что-то другое…
        - Просто ответь, как много их? - наседаю, сама пребывая в шоке от собственной смелости.
        - Некоторое количество. Плечи тянет, но это посильный груз.
        Позже, лет пять спустя, Кай мне признается в том, что не весь его сексуальный опыт был удовольствием или хотя бы необходимостью. И подчеркнёт, что его связи и были именно опытом, в котором случались ошибки, самая большая из которых - неразборчивость.
        - Сейчас я хотел бы урезать свою статистику. Сократить до минимума.
        - А избавиться совсем? Быть у меня первым, как я у тебя?
        - Если бы мы встретились в пятнадцать - запросто, - улыбается, - но при тех же исторических данных это вряд ли возможно, Вик.
        Цифра пятнадцать меня напугала. Я в свои пятнадцать жила в виртуальных замках, будучи принцессой, и едва-едва узнала, что в природе существует такая пакость, как «месячные».
        - Тебе было пятнадцать?
        - Да.
        - А ей?
        - Тоже. Одноклассница.
        - И как?
        - Никак. Ей было больно, а мне стыдно.
        - А потом?
        - Потом лучше.
        - А взрослые женщины у тебя были? Старше тебя.
        - Были, но не намного старше. Совсем взрослые никогда не привлекали, - отмахивается. - Всегда было более чем достаточно сверстниц. Да и с ними проще.
        - На каждой вечеринке?
        - Ну… не на каждой…
        - Ясно, значит, на каждой.
        - Нет, Вик. Далеко не всегда.
        - Но вечеринки у вас бесконечные, насколько я знаю.
        - Это теперь, а раньше просто денег на них не было!
        - А с кем же ты сломал свою отроческую кровать?
        - Чёрт, Вик! Ты неугомонна! Может, хватит провокаций? Всё это было до тебя, какая разница?
        - Это твоя история, события, разрисовавшие твою личность!
        - Именно разрисовавшие, не более. Дурацкие рисунки, которые время выводит, как некачественные татуировки, - тут он тычет пальцем в место за ухом, где когда-то красовалась зелёная ящерица. Он вывел её недавно, но след до сих пор виден.
        - Эта татуировка была для девушки?
        - Вроде того, - кивает.
        - Это с ней вы разломали кровать?
        - С ней, - выражение его лица перестаёт быть игривым. Чем оно серьёзнее, тем пронзительнее печёт в моей груди.
        - Кто она?
        - Первая любовь, Викки. Чаще всего, это самый неуклюжий отпечаток на твоём сердце.
        - Дженна? - выдыхаю.
        Он тут же вскидывается, словно его ударили, и, всматриваясь в глаза, отрезает:
        - Почему сразу Дженна?!
        И тут же напоминает:
        - Дженна для меня только друг и компаньон.
        К «не Дженне» мой интерес не так беспощаден, однако он есть:
        - Расскажи, что случилось.
        - Она переспала с другим парнем. После этого мы расстались.
        - Само собой… - соглашаюсь. - Но, как же так? Как можно так?
        - С её слов, вроде как, по пьяни, по дурости. Это случилось в День её рождения: я работал, ребята отмечали. Так вышло, глупо и бестолково - так она сказала. Но, думаю, просто щадила моё самолюбие.
        - Она сама призналась?
        - Сама. Потому что знала: рано или поздно донесут другие, и я всё закончу, без вариантов. Измены нельзя прощать: это предательство, нож в спину, вылетевший из самого безопасного места, оттуда, откуда не ждёшь, поэтому беззащитен.
        - ??????????????
        - Почему ящерица?
        - Она говорила, что цвет моих глаз напоминает ей это животное.
        - Странно, что ты не вывел тату сразу, как вы расстались. Неприятное напоминание.
        - Не хотел выглядеть ещё смешнее: глупо разрисовывать себя из-за женщины, а потом всё стирать из-за неё же.
        Последняя фраза удивляет и бьёт одновременно:
        - Из-за женщины? - машинально уточняю.
        - Недостойной. Женщины бывают достойными, и нет. Так вот достойной можно и нужно отдавать всё, а недостойные должны проходить мимо и бесследно.
        - Для тебя она оказалась недостойной, а для своего парня, наверное, той самой. Просто ты был не её человек.
        - Я был её человек. Просто ей не хватило ума ценить то, что бесценно.
        Он сделал мне больно этими словами, и даже не заметил, не понял, как сильно мне хотелось верить в свою уникальность, в предназначенность его для меня, меня для него.
        - А я, чей человек я? - тихо спрашиваю.
        И до него доходит. Он молчит слишком долго - думает, затем выдаёт:
        - Викки, у нас всё будет хорошо. Я уверен в этом.
        Стало ли легче? Не очень. Мысль, что любить меня так, как когда-то он любил девушку, созданную для него, но предавшую, он больше не будет, съедала. Но не настолько, чтобы встать, развернуться и уйти в закат.
        - Что с ней стало потом? Ты знаешь?
        - Нет.
        - Все люди интересуются теми, с кем хоть что-нибудь связывало. Даже судьбой одноклассников.
        - Ты не интересуешься.
        - Я - особый случай.
        - Насколько особый? - смеётся.
        - Я странная, не как все, и ты об этом знаешь, - вздыхаю.
        - Ты не странная, ты необыкновенная, - обнимает крепче, пряча в своих огромных ручищах, и целует в макушку.
        Глава 17. Секреты
        Dutch Melrose - Stay Awhile
        Кай не обманул: на следующий день, вернувшись с работы, я застала его, Лейфа и Олсона собирающими новую икеевскую кровать размера «кинг». Это было первое, что он сделал для «нас».
        Во вторник Кай привёз из Суперстора продукты: двадцать упаковок замороженной пиццы, равиолли, такос - всё в полуготовности: заталкивай в микроволновку и ешь - всё просто. Но в среду я немо взвыла и отварила в большом количестве пасту - чтобы хватило на всех. Элементарно и быстро. А главное вкусно.
        Олсон и Лейф поглощали её вечером с громким довольным урчанием, даже Дженна похвалила, одарив своей неизменной мягкой улыбкой.
        - Ты не обязана тратить своё время на кормёжку этих оболтусов, - заявил, мягко говоря, не слишком довольный Кай, чем удивил.
        - Не трожь Женщину! - воскликнул Олсон, - Боже благослови тот миг, когда наш брат Кай повстречал эту чудную девушку!
        И Лейф поспешил с ним согласиться:
        - В кои-то веки нам повезло, так нет же! Нужно всё испортить?!
        И тут оба друга моего парня награждают его взглядами, которые, я думаю, можно толковать как «Можешь жениться, мы одобряем!».
        - Ей нужно учиться так же точно, как и тебе шевелить мозгами! - не теряет серьёзности Кай.
        - Ты сам-то её не отвлекай так уж интенсивно! - усмехается шутник Олсон.
        - А это уже - не твоё дело! - подытоживает Кай, стараясь подавить улыбку, и бросает на меня свой обычный укутывающий взгляд. Он мне подмигивает, а это, как мы договорились, означает, что у нас с ним есть секрет, который нельзя выдавать. Какой это может быть секрет? Не тот ли, что между нами совсем нет секса?
        - Кай, - зову его, как только остаёмся в нашей комнате наедине, - тебе причиняет неудобства то, что у нас нет…
        - Секса?
        - Да.
        - У меня постоянный, почти непрекращающийся секс в мозгах.
        - Ты намекаешь на свои фантазии? - хмурюсь.
        - Ну… наличие фантазий отрицать не буду, потому что обещал быть честным, но, вообще-то, я имел в виду другое, - усмехается. - Обычно парни говорят так «мне рвёт крышу от этой девочки», что означает: она нравится до такой степени, что ты готов на многие жертвы, лишь бы только она была с тобой. Теперь понятно?
        - Понятно. То есть, в целом тебе нормально?
        - В целом да, я в норме. Не переживай об этом. И о том, что я рвану искать утешения где-нибудь в другом месте, тоже. Верность для меня не последнее слово, Викки.
        И он произносит это с самым серьёзным лицом. Не улыбаясь.
        - Это важно для тебя, не так ли?
        - Это ОЧЕНЬ важно для меня. Ничего важнее этого нет, если речь идёт о моей девушке. И если ты когда-нибудь захочешь сбить меня с ног, я открываю тебе простой способ: измени мне.
        Вначале я ничего ему не отвечаю, а потом выдаю то, что не произнесла бы ни одна нормальная девушка:
        - Изменить - это вряд ли. Секс - боль и гадость.
        От этих слов он словно вздрагивает и молчит. А потом, когда мы засыпаем почти в полной темноте, он вдруг шёпотом говорит мне:
        - Люди получают от близости удовольствие, они этого очень хотят оба: и мужчина, и женщина. В этом не должно быть боли, а главное, безразличия...
        - ??????????????
        Глава 18. Побег
        BLOW - Dancing Waters
        Понедельник, вторник и среда проходят относительно сносно. А вот четверг…
        На четвёртый день моего официального пребывания в квартире Кая в статусе его девушки со мной случается очередной казус.
        Их слишком много. Они слишком шумные. У меня раскалывается от них голова. Почти всё своё время я провожу в комнате Кая, и это частично спасает. Частично, потому что у меня есть потребности: кухня и ванная комната. Каждая вылазка на общую территорию заканчивается трясущимися руками и нервозностью. Я успокаиваю себя перелистыванием страниц, когда Кая нет, а когда он есть, держусь изо всех сил.
        Это случилось в четверг вечером - я обнаружила себя. Вышла из своего укрытия с целью посетить ванную и услышала, как Кай просит Лейфа рассчитать девятнадцатое число в последовательности Фибоначчи, чтобы оценить правильность работы фрагмента программы. Я знала из практики, что процесс расчёта рекуррентной последовательности на обычном (не инженерном) калькуляторе, занимает больше времени, чем в моём мозгу. Мой мозг не сравнится с компьютером во многих других операциях, но конкретно в этой он быстрее:
        - 2584, если первые два числа в последовательности 1 и 0, или 4181, если первые два числа 1 и 1.
        Я просто ответила на вопрос, чтобы сэкономить время.
        И я слишком хорошо знаю это выражение лиц. Именно с таким лицом человеческие детёныши рассматривают животных в Зоопарке.
        - Спасибо, - благодарит меня Лейф, но рот его, как будто, плохо слушается.
        - Спасибо, - благодарит меня Кай.
        - Пожалуйста, - отвечаю им я и заканчиваю свой трёхсекундный путь из ванной в комнату Кая, уже имея план в голове.
        План побега.
        Моя нервная система на пределе, на грани мелтдауна. Второго за последний месяц и за последние пару лет.
        Торопливо складываю вещи в свой рюкзак и молча направляюсь снова в ванную. Девочки провожают меня глазами, но он Слава Богу не видит - объясняет что-то Лейфу, тыча карандашом в монитор. Выуживаю свою зубную щётку из ящика и, не выпуская её из рук, не поворачивая головы, шагаю прямиком к выходу. Его рука хватает меня за плечо, когда я уже успеваю засунуть ноги в кеды:
        - Ты куда?
        - Домой.
        Его глаза непонимающе всматриваются в мои:
        - Я думал, твой дом теперь здесь?!
        - Мне нужно домой.
        - Но ведь… мы же договорились! Мы договорились?
        - Прости, я поеду домой.
        - Хорошо, - выдавливает. От того, что ему приходится прятать свои эмоции, мне становится ещё хуже. - Стой здесь, я возьму ключи и отвезу тебя.
        - Спасибо, но я на автобусе.
        - На автобусе? Почти ночью? Ты серьёзно?
        - Да. Это будет тысяча семьсот шестьдесят седьмая поездка. Как видишь, у меня уже достаточно опыта в этом навыке. Считается, что потратив на какое-либо дело две тысячи часов, человек становится профессионалом, - рапортую, потому что факты, как правило, легко убеждают людей.
        - На автобусе ехать слишком поздно - тебе придётся ждать его около часа, - заглядывает в глаза, - ты же понимаешь это?
        - Да.
        - Жди меня. Через полминуты выедем.
        Четыре пары глаз следят за нами, четыре пары глаз изучают каждую нитку моей одежды и каждый волос на моей голове. Их мысли обо мне слишком громкие, я не могу это выдержать и выскальзываю за дверь, за ней сама собой случается лестница и дорога до остановки. Мне везёт - автобус приезжает сразу, так что мой неожиданный побег проходит в полнейшем комфорте. В Метротауне пересаживаюсь на свою ветку скайтрейна, задумываюсь и проезжаю остановку до конечной, затем обратно. В кампус добираюсь почти в полночь и обнаруживаю голубой Бьюик у самого входа. Он подпирает капот, глядя из-под нахмуренных бровей на меня. И я не вижу его глаз. Совсем. Там просто пятно. Он словно чувствует это, проводит обеими руками по лицу:
        - Что так долго?
        - Уснула.
        - В поезде?
        - Угу.
        Он понимающе кивает:
        - Почему убежала?
        - Так получилось… - и мне действительно сложно объяснить ему свои чувства, не говорить же про их царапающие глаза и слишком громкие для моих ушей мысли.
        - Понятно, - кивает. - Всё хорошо?
        - Да.
        - Когда мы сможем увидеться?
        - На этой неделе я работаю каждый день. Заканчиваю в семь.
        - В таком случае завтра после работы я заеду за тобой.
        - Хорошо.
        - Вик?
        - Да? - поднимаю на него глаза.
        - Хочешь ли ты видеть меня завтра после работы?
        И я совершенно искренне ему отвечаю:
        - Я не знаю.
        - Хорошо, - кивает. - Я приеду.
        Он приехал сильно заранее - в половине шестого. И почти до семи спал в своей машине, проснувшись ровно без пяти семь - наверное, у него где-нибудь спрятан будильник. К моменту моего выхода из клиники, он уже стоит, подпирая свой Бьюик.
        - Привет, - улыбается. - Как ночь прошла, как день?
        - Хорошо, спасибо. Как твои дела? - заученные формы вежливости - база повседневного общения здоровых людей.
        - Мои дела плохи, Викки.
        Теперь он уже не улыбается. Может ли это означать, что у него проблемы?
        - Что случилось?
        - Я ужасно спал.
        - Почему?
        - Рядом не было тебя.
        И я зависаю. Что такое флирт и как его одолеть - раздел, который я проигнорировала, хоть и прочитала. Проблема моего недоверия именно этой части самоучителя по адаптации аутиста в молодёжной среде заключалась в отсутствии логики предложенных методик. Инструкции не гарантировали определённых результатов: дождь либо будет, либо нет, комплимент либо означает, что ты нравишься собеседнику, либо является проявлением вежливости. Как же узнать, что именно у него на уме? Следить за мимикой, интонацией, связать с тем, что было сказано и сделано до этого, «читать по глазам». Всё это замечательно, но только абсолютно невыполнимо.
        - ??????????????
        Он не обижается на моё молчание, спрашивает сам:
        - Викки, ты скучала по мне?
        И я вновь даю единственно возможный ответ на заданный вопрос, потому что в моей голове никогда не бывает вариантов:
        - Я почти всю ночь о тебе думала.
        Он делает до странности долгий, почти судорожный вдох, что-то проглатывает, затем признаётся:
        - И я о тебе думал. Почти всю ночь. И очень скучал. И очень хотел, чтобы ты была рядом. С тобой спокойно, приятно и по-настоящему интересно. Ты мне очень нравишься, Викки.
        - Ты мне тоже, - сообщаю, глядя в траву.
        - Знаешь, мне сейчас очень хочется тебя обнять… жизненно необходимо практически.
        - Тогда обними, - поднимаю голову и смотрю прямо в его глаза - они зелёные. Такие зелёные, что от этой зелени нет ну никакого спасения.
        Кай подходит, оборачивает руки вокруг моей талии и поднимает. Мы с ним абсолютно не подходим друг другу физически, но он каким-то чудом умудряется сделать так, что это не мешает. Мне хорошо жить в его руках, спокойно - кажется, так он сказал обо мне. И приятно. И очень интересно.
        Интересно, что же будет дальше.
        А дальше, уже сидя в машине, он кладёт на мои колени коробку. В ней мобильный телефон, наушники, зарядное устройство и паспорт ко всему этому - всё новое и очень дорогое - я знаю, потому что давно изучаю модели и бренды, не в силах решиться на эту серьёзную покупку.
        - Щедрость - одно из ценных качеств в мужчине, - выдаю.
        - Этот жест не имеет отношения к щедрости, Викки: вчера мой мозг грозил разорвать мою черепную коробку переживаниями о том, где ты и что с тобой. Это не для тебя, а для меня. Не думай, что я буду донимать тебя, следить или ограничивать. Я просто хочу знать, всё ли с тобой в порядке. Пожалуйста, поднимай трубку, когда я звоню. Я знаю, что ты не любишь говорить по телефону…
        Интересно, откуда? Об этом я ему не говорила. Я очень хорошо помню, что, кому и когда говорю.
        - … но это будет только пара слов, обещаю.
        И ещё интересно, каким таким образом я существовала до этого момента без телефона и без человека, у которого «мозг грозит разорвать черепную коробку переживаниями о том, где я и что со мной». Жила себе как-то, ходила, ездила на автобусе.
        - Хорошо, я буду всегда поднимать.
        - Отлично! - с выдохом.
        Его любимое слово «отлично». Это уже пятьдесят четвёртое «отлично» с того момента, как мы знакомы.
        Глава 19. Литература и забота
        Вечер пятницы каким-то образом вновь заканчивается в квартире в Китсилано. И, уже проваливаясь в сон, храня на губах тепло бесчисленных поцелуев, я вдруг слышу произнесённый шёпотом вопрос:
        - Викки, ты Аспи?[1]
        - Да, - отвечаю, и что удивительно, что действительно совершенно для меня немыслимо, не теряю ни капли спокойствия и продолжаю дрейфовать в полусне, лишь краем удаляющегося сознания размышляя о том, как далеко сможет пробраться парень по имени Кай Керрфут.
        Вот так, шаг за шагом, он продвигался по известному только ему маршруту, и на каждой отчётной точке с меня спадала часть «доспехов», а по факту психологические наросты - страх, тревога, недоверие, замкнутость, отчуждённость, зацикленность. Чем больше времени мы проводили вместе, тем шире раскрывались мои глаза, тем ярче и светлее были картины, которые они могли теперь видеть. Происходящее было похожим на игру на раздевание: одерживая новые победы в сражениях с моей психикой, Кай не ждал, пока я сниму с себя проигранный слой - сдирал сам.
        Вторая попытка поселиться вместе оказывается более удачной, невзирая даже на то, что живу я в условиях, категорически противоречащих здравому аутистическому смыслу. Все мои ритуалы, принципы и законы уничтожены, но я с завидным энтузиазмом создаю новые. Самое ценное, что обрела моя жизнь в последние недели - это человеческое тепло рядом, в одних со мной простынях. Желанное тепло. Мужское. Я осознанно и неосознанно направляю свой потенциал на то, чтобы его сохранить.
        В сентябре Каю всё ещё не удаётся найти позицию с частичной занятостью по своей специальности, поэтому он вынужден продолжать работу на стройке. Поднимается он очень рано - в половине пятого утра, в пять выезжает, чтобы к шести быть на месте. В это время я обычно сплю и не слышу, как он уходит. Но однажды Вселенная будит меня необычайно рано, и не просто так, а чтобы выдать подсказку: мой парень начинает свой день не один - у гранитной стойки в коротком халате и с распущенными волосами колдует над мятным чаем Дженна. Заметив меня, Кай улыбается и похлопывает ладонью по сиденью ближайшего стула, приглашая сесть рядом. Я послушно усаживаюсь, и мы вместе наблюдаем за тем, как Дженна готовит моему парню ланч. Несмотря на то, что его улыбки настоящие, и им можно доверять, болезненный укол в груди говорит о неправильности происходящего.
        Напрасно я привыкла пропускать мимо ушей слова матери, которая, прознав о появлении первого в моей жизни бойфренда, предупредила:
        - Викки, заботься о нём!
        И наставлениям Адити с некоторых пор я тоже не слишком доверяю:
        - Сразу пометь территорию!
        - Я что, собака?
        С тяжелым вздохом подруга, как младенцу, разъясняет:
        - Дай понять этой курице Дженни, что мужик твой! Она же плавится, как свечка, каждый раз, как он проходит мимо - это видно невооружённым глазом! Клянусь своим будущим миллиардером, хлебнёшь ты ещё от неё! Лучше сразу обозначь границы.
        Логическим путём я прихожу к мысли, что вставать в пять утра одному, когда ещё темно и холодно, а все остальные спят, должно быть нелегко. Поэтому следующим же утром поднимаюсь вместе с Каем, чтобы помочь собраться на работу. Первое же, что он говорит:
        - Медицинское образование самое сложное - тебе нужен полноценный отдых, поэтому спи, сколько положено.
        - А Дженна? Она ведь тоже ещё учится?
        Кай бросает взгляд на вторую наседку и постановляет:
        - Совершенно верно, поэтому с пятницы и Дженна тоже не вылезает из своей комнаты раньше семи, да Дженни?
        Та не спорит. Я тоже. И мы обе поднимаемся в половине пятого в следующую пятницу. Видя такое положение вещей, он задается риторическим вопросом:
        - Что мне с вами делать?
        Они долго смотрят друг на друга, а уходя, Кай просит Дженну проводить его до машины. Выглядываю в окно и вижу, как нахмурены брови моего парня, когда он что-то ей говорит. Понятия не имею, что всё это может означать, но почему-то мне обидно. В конце их разговора он поднимает голову и долго ищет в высотке наше окно. Обнаружив, наконец, за стеклом меня, Кай широко улыбается, машет на прощание рукой, садится в свой смешной Бьюик и уезжает.
        После этого Дженна больше не поднимается провожать Кая по утрам, а я приобретаю литературу - целых две книги: «Как сохранить и обогатить Ваши отношения с молодым человеком» и «Секреты молодой семьи». В одной из них я нахожу идею о том, что женщинам нужно, чтобы о них заботились, а мужчинам, чтобы их уважали. Второй талмуд настаивает на том, что путь к сердцу мужа лежит исключительно через его желудок и накрахмаленные простыни. Обнаружив это очередное противоречие в учебном материале, я серьёзно расстраиваюсь, что не может быть скрыто от Кая. Он спросил, а я, будучи совершенно наивной и совершенно не понимающей важности женской хитрости девушкой, ответила, что именно меня так озадачило. Кай смеялся долго и вслух. Потом сказал:
        - Выбрось этот мусор в мусорное ведро - завтра утром я его вынесу. И ответь на один простой вопрос: зачем ты купила эту… «литературу»?
        - Чтобы научиться о тебе заботиться и не испортить наши отношения.
        - Ты серьёзно?
        - Конечно.
        - Мда… по лицу вижу, что серьёзно. Ну, во-первых, у нас с тобой не «отношения», а любовь, и это многое упрощает. А во-вторых, ты давным-давно обо мне заботишься. Как? Когда? Сегодня утром, например, когда приготовила для меня чай. Сегодня днём, когда спросила, говядину я хочу на ужин или курицу. И сегодня в пять, когда я забирал тебя из института, и ты бежала со всех ног к машине, переживая из-за того, что вас задержали, и мне приходится тебя слишком долго ждать. Но самое главное, самое важное и самое ценное, что сегодня случилось со мной за день, тоже произошло в пять часов - ты поцеловала меня при встрече.
        - ??????????????
        Я оторопело смотрю на довольную физиономию Кая, развалившегося в компьютерном кресле, и чувствую, как начинаю улыбаться.
        - И сейчас, - продолжает, - ты подойдёшь ко мне и снова меня поцелуешь, а я… я буду млеть и думать о том, какая же у меня самая заботливая в мире девушка! - наклоняется вперёд, хватает мою руку и тянет, а поймав, прижимает к себе.
        Мне приходят на ум слова моего терапевта Аллы:
        «Человека можно научить чему угодно. Абсолютно любому навыку. После всех занятий и примерно к сорока годам ты почти не будешь отличаться от остальных людей. Возможно, они будут ощущать твою «особенность», но ни одному из них и в голову не придёт твой диагноз».
        Уже в двадцать два я убедилась в том, что она права. Многое из того, чему меня обучали, работало. Многое я придумала сама: например, если с достаточно отдалённого расстояния смотреть людям в точку между бровей, они не замечают, что ты не смотришь в глаза.
        Но идеально всё равно никогда не будет.
        Глава 20. Развлечения
        Спустя неделю Кай ловит девочек за весёлым занятием - они мило надо мной подтрунивают, забавляясь моими реакциями, вернее, их отсутствием. Неожиданно для всех он хватает Дженну за предплечье и заталкивает в её комнату, где они недолго, но громко спорят. Выходит он ещё злее, чем был, и громко требует:
        - Не позволяй им это делать с собой!
        Да, заниженная самооценка - прямое следствие инклюзии - насильственной социализации - школы. Сейчас для подростков даже с высокофункциональным аутизмом государство предусмотрело программу дистанционного обучения, в пору же моих школьных лет такой возможности не было. А дети и подростки - самые жестокие существа на планете - очень быстро обнаруживают твою неспособность понимать шутки, подколы, игру слов, и очень быстро наделяют тебя ролью Игрушки. Ты - объект, способный веселить толпу своим неумением адекватно реагировать на то, что у всех остальных вызывает смех. И ты неизбежно теряешь баллы репутации, не знаешь, что такое уважение сверстников. Часть из них может и впечатлится твоими математическими успехами, феноменальной памятью, но умение плести правильный круг общения в школе важнее всех твоих мыслительных способностей, поэтому от девочки по прозвищу «Weirdo»[1] отвернутся все.
        Согласно самым последним исследованиям жертвы хронической школьной травли «Weirdo» почти всегда оказываются детьми аутического спектра. Чем более стёрта форма синдрома, тем меньше у ребёнка шансов быть вовремя диагностированным и понятым родителями и окружающими.
        В субботу и воскресенье у Кая есть возможность отработать часы по увеличенной ставке, и он соглашается, имея в своей голове планы, в которые не спешит посвящать меня. Я, как обычно, встаю с ним, чтобы помочь собраться, и на наш шум выплывает рассерженная Марина:
        - А потише нельзя? Единственный день, когда можно нормально выспаться…
        - Воскресенье есть ещё, - уточняю и получаю раздражённый вздох. Я опять вставляю реплики невпопад.
        - Мы с Дженни собрались по магазинам. Не хочешь с нами? - внезапно предлагает.
        Я воодушевляюсь: всё не так и плохо, если они зовут меня с собой.
        - Было бы замечательно! - улыбаюсь по-настоящему, а не потому, что этого требуют правила здоровых людей.
        Мои глаза находят Кая и ситуация сразу перестаёт казаться радужной: его челюсть совершает одно странное движение, как если бы он на мгновение стиснул зубы. Что это может означать? Он недоволен?
        - Ты хочешь, чтобы я осталась? - прямо спрашиваю.
        - Я хочу только одного: чтобы тебе было комфортно.
        - Мне комфортно пойти по магазинам с Мариной и Дженной.
        - В таком случае иди, - говорит мне, а смотрит на Марину. Долго смотрит. Затем переводит взгляд на меня и уже совершенно другим тоном добавляет, - конечно, иди. Развлекись! Увидимся вечером?
        - Да, - обещаю.
        Наш шопинг проходит быстро, но довольно успешно: я не могу припомнить ни одной двусмысленной ситуации, что может означать только одно: со мной не играли, воспринимали всерьёз. Когда возвращаемся домой, ещё нет и двенадцати дня. По неясной причине девочки отказались перекусить в кафетерии молла и предложили купить азиатской еды по пути домой. Обложившись коробками с китайской лапшой, Марина и Дженна заново пересматривают свои покупки, обмениваясь предположениями о том, с чем из существующего гардероба они будут сочетаться лучше всего. Затем Марина обращается ко мне:
        - Давно хочу спросить, Викки, каким средством для волос ты пользуешься?
        Я называю марку и добавляю:
        - Он стоит на полке в ванной, ты могла видеть его и раньше.
        - Серьёзно? Я была уверена, что ты используешь что-то эксклюзивное! Подумать не могла, что волосы могут так блестеть от обычного дешевого шампуня! Жаль только Кай не может этого оценить.
        - Почему? - спрашивает Дженна.
        - Ну как? Разве ты не помнишь? У его девушки волосы были до плеч - это его любимая длина, он сам говорил.
        У Марины улыбаются губы. Если бы я могла определить, улыбаются ли её глаза, мне было бы проще жить, но чего нет, того нет, поэтому я пытаюсь найти логическую связь между услышанным и тем, как Кай проводил рукой по моим распущенным волосам. Был ли он доволен? Или не был? Что это могло означать?
        - Он очень любил её. Очень. ТАК любят только раз в жизни. Первая любовь не повторится никогда!
        Она с грустью опускает глаза:
        - Ты не можешь изменить своё лицо, но хотя бы отрезать волосы до плеч - это прибавит тебе шансов.
        Мне хочется сказать: я аутистка, а не дура. Но вместо этого говорю:
        - Я могу отрезать свою гриву, не проблема. Но сделаю это только в том случае, если она мне надоест. Я это я, и никто больше, - отвечаю.
        - Ну и зря, - пожимает плечами Марина. - Мы ведь только помочь тебе хотим, да Дженни?
        Но Дженни не успевает подтвердить или опровергнуть свои благие намерения, поскольку дверь в нашу с Каем спальню открывается и из неё выплывает заспанный и одетый в одни только спортивные штаны Кай:
        - Ты дома? - вскакивает Дженна. - Хочешь чаю? Китайской еды? Отменили стройку из-за дождя?
        - Угу, из-за дождя, - подтверждает он, уперев свои голые руки в обеденный стол.
        Глаза Дженны и, подозреваю, не только её, смотрят на его грудь, живот и опускаются ниже до резинки низко опущенных штанов. Я тут же мысленно подтягиваю их примерно до его подбородка, а Кай поворачивает лицо ко мне:
        - Привет.
        - Привет.
        - Как отдохнула?
        - Хорошо, спасибо.
        Думать сейчас бесполезно, как и понять всех этих людей. Самое простое - собрать вещи и уйти к Адити, не забыть поблагодарить её за то, что она просто Адити и никто больше.
        - Я скучал, - внезапно говорит мой бойфренд. - А ты?
        - И я, - повторяю за ним, хотя скучать мне было некогда.
        - Тогда иди в нашу комнату, исправим ситуацию, - целует в губы, - и закрой, пожалуйста, плотно дверь. Я скоро.
        - ??????????????
        Поднимаюсь и выполняю сказанное. Едва дверь за мной захлопывается, я слышу голос Кая более похожий на усердно сдерживаемый ор. К нему добавляется совершенно не сдерживаемый ор Марины, и после хлопка дверью, от которого в нашей комнате отвалился кусок штукатурки, я решаюсь высунуть нос в гостиную:
        - Всё в порядке? - спрашиваю.
        Кай раскачивается на пятках, засунув руки в карманы, и улыбается:
        - Просто превосходно! Все счастливы и чувствуют себя более чем комфортно.
        - Вы ссорились?
        - Конечно, нет. Обсуждали ваши с девочками будущие развлечения: только самые комфортные для всех возможности.
        Я никогда ещё не видела, чтобы мышцы на его груди были такими напряжёнными и большими. А красные глаза Дженны для меня не новость - такое случается. Иногда.
        Глава 21. Ты уже часть меня
        Wanderer - Breathe
        В конце октября Кай продаёт свой голубой Бьюик и покупает тёмно-серый Мустанг - в стране эпидемия, поражающая исключительно мужские особи человеческого вида: эта дерзкая на вид модель авто уже есть у всех, включая Лейфа и Олсона, а мой бойфренд обзаводится ею последним. Я понимаю, зачем ему необходимо подрабатывать по выходным, и мне это неприятно - ведь времени «вдвоём» у нас почти нет.
        Счастливая улыбка на его лице, вероятно, свидетельствует о том, как важна для него покупка, а вечера, проводимые в новом авто с друзьями, наводят на мысль, что машина для мужчин важнее всего прочего - ребята гоняют по ночам на автобане. Я тоскую, и мне кажется даже, что, став обладателем новой машины, Кай Керрфут теряет ко мне интерес.
        - Что-то Кая совсем не бывает дома, - со вздохом констатирует Дженна.
        - Он очень щедрый и очень добрый человек - позволяет ребятам экономить на ренте, а самому уже совсем не осталось места в собственной квартире… - завершает её мысль Марина.
        Я долго размышляю над её словами и прихожу к выводу, что предназначались они мне лично и только мне - это ведь я живу в самом эпицентре его интимности - в его комнате.
        Это случилось в Хэллоуин: ребята уехали развлекаться в клуб, я осталась в квартире одна. Рассудив, что самому Каю неловко говорить мне о том, что я надоела, и моё нахождение на его территории давно ему в тягость, решаю отправить ему сообщение:
        Vikki: Переселяться к тебе было ошибкой. Прости, что не поняла вовремя, и возвращайся.
        Кладу подаренный сотовый на край его рабочего стола, выравниваю прямоугольный корпус телефона вдоль кромки столешницы и, водрузив на плечи рюкзак - всё, что у меня есть, отправляюсь восвояси привычным, но уже далеко не таким комфортным способом - на автобусе с пересадкой на скайтрейн - ехать-то далеко.
        Почему-то в тот вечер - вечер отчаянных и решительных действий - моё сознание проигнорировало букву «О». Каждую ночь, невзирая на поздние возвращения и наше сжавшееся до минимума общение, руки Кая до самого утра оставались вокруг меня обещанной заглавной «О» - у этого парня могла получаться исключительно заглавная.
        Разумеется, к моменту моего прибытия Кай уже на месте. Я бы и не заметила его, потому что привыкла к голубому Бьюику, но не узнать стоящую рядом с новой машиной высоченную фигуру невозможно. Я торопливо прячусь за широким стволом кедра, и не потому, что не хочу с ним говорить - раз приехал, значит, он порядочнее, чем я имела глупость предположить, и хочет всё-таки поговорить. Проблема вот в чём - весь полуторачасовой путь моя обида лила слёзы, лицо опухло, и это, скорее всего, его разозлит. К тому же, почему-то только теперь я вспоминаю, для чего он купил мне телефон.
        Не проходит и полминуты, как я слышу его - тихо опускается рядом на влажную холодной октябрьской ночью траву. Слёзы льются сами из моих глупых глаз, поэтому у меня нет ни малейшего шанса поднять голову и оторвать ладони от зарёванного лица. Ещё через мгновение, мне становится тепло и уютно - буква «О» снова вокруг меня.
        И мы молчим. Долго. Я успеваю успокоиться, отдышаться, и даже увидеть свет.
        - Прости меня, - тихо говорит сразу же, как я поднимаю голову. - Я знаю, где напортачил, и исправлю это.
        После этих слов он немного ослабляет свою хватку и укладывает подбородок на мою макушку:
        - Понимаешь, все парни - дети, и я не исключение. Хотелось вдоволь наиграться с новой игрушкой, пока она в моих руках - скоро ведь не будет.
        - Почему?
        - Продам.
        - Покупал зачем?
        - Машина почти новая, продавалась за полцены. Но сделка хоть и выгодная, всё равно пришлось влезть в долги - их надо отдавать, независимо от того, когда найдётся покупатель. А пока его нет, можем на ней покататься! У меня завтра выходной, хочешь, в Уистлер махнём?
        - Вдвоём?
        - Только ты и я.
        - Хочу… конечно.
        - Ещё раз бросишь телефон, я очень сильно разозлюсь, поняла?
        - Поняла.
        Мой нос начинает чесаться от пыли, и только теперь я замечаю, что на Кае пыльная и до ужаса грязная куртка, штаны тоже, сапоги - белые от пыли.
        - Ты был на работе?!
        - Конечно, а где же ещё? - удивляется.
        - Так, праздник же… все гулять уехали… в клуб. В гриме, костюмах и всё такое, я думала…
        Мне становится стыдно, а ему, скорее всего, неприятно.
        - Мне больно, Викки. Сейчас мне больно.
        - Я думала…- не могу высвободить мысль, потому что снова слёзы.
        И они становятся ещё обильнее после его согревающих теплом и смыслом слов, произнесённых шёпотом у самого моего уха в почти ледяном октябре:
        - Ты уже часть меня… разве не чувствуешь?
        - ??????????????
        Глава 22. Настоящий первый раз
        Nils Frahm - Says
        Чувства у меня есть, эмоции тоже, Кай. Куда сложнее понимать людей, и поверь, теперь уже очень страшно ошибаться. Слишком далеко ты продвинулся, слишком мало на мне осталось моей защиты.
        По дороге в Уистлер мы слушаем музыку и любуемся на нашу прекрасную провинцию. Машина действительно очень удобная и комфортная даже для путешествий на дальние расстояния:
        - Мне бы хотелось, чтобы ты оставил её себе, - признаюсь.
        - Не получится, - качает головой.
        - Но почему?
        - Деньги нужны для других целей.
        Вероятно, он говорит о проекте видео игры, над которой сейчас работают ребята всей командой.
        - Жаль…
        И поскольку у меня всё же маловато ума, а вернее, имеется переизбыток нейронных связей, я умудряюсь сначала выдать жуткую бестактность, и лишь потом это понять:
        - Мне показалось, ты из очень обеспеченной семьи, а твоя мать, она…
        - Именно поэтому я не желаю брать её деньги. Хочу все решения в своей жизни принимать сам, понимаешь?
        - Не очень…
        - Моя мать - женщина старой закалки, а они, женщины старой закалки, всегда лучше всех знают, как и кому жить. Особенно хорошо они это знают про своих собственных детей: где им учиться, с кем дружить, на ком жениться. Теперь понимаешь?
        - Понимаю.
        Лучше бы понимала до того, как разъяснили, но… пффф.
        В Уистлере фантастически красиво: вершины гор уже покрыты снегом, а в самом городке всё ещё догорает золотая берёзовая и багряная кленовая осень. На узких пешеходных улочках маленького островка Европы толпятся ванкуверцы - любители либо лыжного отдыха, либо скоростных спусков на горных велосипедах, либо хорошей пинты пива…
        Я отказываюсь подниматься в гондоле на вершину горы Уистлер, а Кай не настаивает:
        - Есть ещё куча вариантов, чем себя здесь занять. Можем прогуляться по магазинам, если тебе нужна красивая и хорошая одежда, можем просто побродить по городу, а можем смотаться на озеро Джоффр и покормить птиц. Выбирай! - улыбается, не выпуская мою руку из своей.
        - Я выбираю птиц.
        - И озеро, - завершает он мою мысль. - Окей, но вначале поедим.
        - Отлично, - говорю, и это моё первое «отлично». Не иначе от него набралась.
        Кай не выдерживает и улыбается:
        - Отлично!
        Первое из трёх озёр оказывается сказочно бирюзовым и неприветливо холодным. Сырой студёный воздух пронизывает мою тонкую куртку насквозь, но я молчу, не признаюсь Каю о своих проблемах, потому что не могу оторвать глаз от окружающей меня красоты.
        - Как так? Родилась в Ване, а окрестностей почти не знаешь? - смеётся надо мной Кай.
        В четыре часа дня солнечный свет уже почти не греет и тает на глазах , пропуская вместо себя сумерки.
        - Рискнём добежать до второго озера? Оно красивее и лазурнее этого раз в десять!
        - Рискнём! - соглашаюсь, перевозбуждённая уже увиденным.
        - А ты не замёрзла?
        - Нет, - вру!
        - Пальцы холодные, - замечает он.
        - А у меня всегда так.
        И это правда.
        Дорога сквозь густой северный лес, состоящий из мха и хвои занимает час. За это время я успеваю согреться - мы спешим увидеть второе озеро засветло.
        Как только выходим к нему, у меня перехватывает дыхание - даже фотографии национального парка Баффин с его эдемскими пейзажами так не впечатляли, как увиденное собственными глазами в полноте красок и своём первозданно диком облике холодное озеро Джоффр - второе из трёх братьев. Настолько прозрачной голубой воды не бывает даже в рукотворных бассейнах, а если добавить к ней остроконечное хвойное обрамление и горную гряду, обёрнутую пуховым белым облаком, то картина получится завораживающей.
        Именно так, с открытым ртом, забыв о холоде и не обращая никакого внимания на орошающие лицо капли мелкого дождя, я и стою, не в силах дышать и не способная найти слов, позволяющих излить мой восторг.
        Кай обнимает меня со спины, порыв ветра набрасывает мои волосы на его лицо, и он, вместо того, чтобы возмутиться и отбросить их в сторону, глубоко вдыхает, зарываясь носом где-то за моим ухом, и впервые произносит вслух те самые слова:
        - Я люблю тебя…
        - Ты сейчас это понял? - смеюсь.
        - Нет, понял давно… но, если бы ты только знала, как же ты пахнешь…
        После этих слов мне уже не до смеха, всё суетливое замерло, ощутив во всей полноте и ясности то мгновение, которое называют счастьем. Не так и много их было в моей жизни, но все до единого случались в объятиях Кая. Никто не умел обнимать меня так, как мой муж - он не держит руками, нет - он оборачивает в уверенность, умиротворение и покой. Хотя бы ненадолго, хотя бы на время даёт сладкое чувство защищённости, позволяет утонуть в беспечности.
        - У тебя волшебные руки! - говорю ему. - Знаешь?
        - Знаю. Но такими они умеют быть только для тебя! - улыбается.
        - Умеют? Или хотят?
        - Умеют. Викки, нам пора возвращаться, дождь скорее всего начался недавно, лес ещё не промок, но на обратном пути нам достанется воды. Пойдём!
        - Как же я люблю горы… - только выдыхаю в ответ.
        Но Кай не слушает мои восторги, высыпает принесённые нами ягоды сушёной клюквы на камень - кормить птиц с рук времени нет, нужно возвращаться - и тянет меня обратно на тропинку.
        Как он и говорил, воды нам достаётся вдоволь, особенно мне - куртка промокла насквозь, потому что не рассчитана на дождливую погоду.
        - Кто же надевает такие бесполезные вещи в горы?! - возмущается Кай, натягивая на меня свою куртку и оставаясь только в свитере. - И вообще, зачем их покупать?
        Я сопротивляюсь, но где уж мне с моими тонкими руками против его мускул и решимости.
        - ??????????????
        Angus & Julia Stone - Sylvester Stallone
        Мы добегаем до Мустанга, когда на парковке уже остаётся только наша машина и большой чёрный ворон, подбирающий следы в виде крошек и фруктовых огрызков, оставшиеся после городских жителей. Залезаем внутрь, Кай включает печку, но меня всё равно трясёт.
        - Раздевайся! - приказывает. - Снимай всё мокрое!
        Мокрым, действительно, оказазывается абсолютно всё, включая бельё. Кай опускает спинки сидений:
        - Ложись!
        И я подчиняюсь, не прекращая трястись то ли от холода, то ли от стыда, потому что на мне остались только мои мокрые трусы.
        - Всё снимай! - резко и даже немного грубо командует Кай. Он зол, но не слишком сильно, мне кажется.
        И я стягиваю остатки.
        Кай, голый и горячий, хоть и бежал до машины без куртки, вытягивается вдоль моего тела и прижимается ровно настолько, насколько нужно, чтобы отдать мне своё тепло, но не придавить, как котёнка.
        - Перестань краснеть, - шепчет в мою щёку, - в ночь с 25 на 26 июля я всё видел, и увиденное из моей памяти не вытравить даже кислотой. Так что, прекращай смущаться и согревайся!
        Он и не думал соблазнять и в самом деле хотел только согреть: растирал ноги и руки ладонями, затем вновь накрыл своим горячим телом, держась на локтях:
        - Ну как? Теплее?
        - Да! - признаюсь, прилипая к нему ещё плотнее.
        И это даже не удовольствие… это блаженство!
        - Ледышка! Маленькая ледышка! Но ничего, я тебя отогрею! - шепчет в мои губы, улыбаясь, а в этой улыбке зашифрованы далеко идущие планы, совсем не примитивного сексуального содержания.
        Однако же, невзирая на их непорочность, юность живет по своим собственным законам, и уже очень скоро я ощущаю бедром неизбежную мужскую реакцию на пусть непутёвое и замёрзшее, но всё-таки женское тело. Она не смущает меня, не пугает и не вызывает восторга. Она мне просто очень нравится… Она, или тот факт, что этот красивый, сильный, умный парень из сотен других выбрал аутичную меня, и только во мне в эту секунду так красноречиво нуждается. Не в Дженне, не в Марине, а во мне.
        И я целую его губы сама. Они оказываются необыкновенно мягкими в таком его пассивном состоянии. И Кай не отвечает, только закрывает глаза, прислушиваясь к моим неуклюжим прикосновениям. А мои ладони уже гладят его спину, ягодицы, и делаю я это не для него… а для себя. Мне непреодолимо хочется, даже нет, не так: мне жизненно необходимо ласкать его разгорячённые бегом… или не бегом мышцы.
        - Ты красивый… - признаюсь и не узнаю свой голос - он похож на писк тех птиц, которые выхватывали клюкву у рассыпающего корм Кая.
        BLOW - Dancing Waters
        Он дышит так глубоко и жарко, что я понимаю - ему тяжело. Смотрит в глаза, потом переключается на губы и, не прикоснувшись, но облизав пересохшие свои, снова вглядывается в меня:
        - Ты всегда можешь меня остановить. Всегда… - шепчет.
        Я киваю - говорить не могу, потому что боюсь спугнуть то, что растёт во мне, переливаясь радугой, как большой и хрупкий мыльный пузырь. Кай мягко раздвигает мои бёдра, заводит голени за свою спину и, ни на мгновение не разрывая наш зрительный контакт, вначале просто прикасается, затем мягко входит. Осторожно. Едва ему удаётся немного протиснуться внутрь, я вижу на его лице что-то страшное и блаженное одновременно, но он, снова облизнув губы, требует:
        - Если больно… говори, ладно? - выдыхает.
        Снова киваю, и мой теперь уже по-настоящему первый мужчина делает глубокий вдох, продвигаясь дальше. Он осторожен, но даже это, похоже, доставляет ему удовольствие: его глаза закрываются, голова чуть откидывается назад, потому что «контроль», очевидно, не всегда так просто удержать. Словно очнувшись, Кай снова распахивает глаза с вопросом:
        - Больно?
        Я отрицаю всякую боль, и хотя ощущение наполненности вызывает дискомфорт и немного страх, единственное, чего я хочу - чтобы он снова закрыл глаза, теряя себя, потому что ничего восхитительнее этого ещё не видела. Даже растворённая в горном озере бирюза никогда не сравнится с этим.
        Но он смотрит на меня, не отрываясь, и хрипло просит:
        - Помоги мне: впусти полностью...
        Я тянусь к его лицу, и он понимает без слов: целует, как тогда, в чулане. И двигается. А когда достигает нужной точки, берёт мою ладонь и кладёт в то место, где нас двое, но мы «одно». В этом жесте и в ощущениях на кончиках моих пальцев столько эротики, что моё либидо всё же сдвигается с мёртвой точки, а дальше летит вниз, как с горки: чем ниже, тем выше скорость падения в эйфорию.
        Я открываю рот в жажде его рта, выгибаюсь, чтобы быть ближе, двигаюсь навстречу, потому что его толчки приносят совсем не боль, они - наслаждение, и не только от физических ощущений, но и от того, как неподдельно сильно мужчине хорошо быть во мне. Крупные капли и тонкие водяные струи на запотевшем автомобильном стекле навсегда останутся в моей памяти ассоциацией с первой в жизни настоящей близостью с мужчиной. С моим Каем.
        Это был последний слой в нашей игре на раздевание: теперь я обнажена, уязвима, целиком и полностью беззащитна, безоружна и доступна во всех смыслах.
        Много лет спустя Кай признается, что в тот ноябрьский дождливый день, в столь уникальный и редкий в судьбе каждой пары момент, он выбрал себе жену. А у меня не было планов: я просто прижималась к нему, ища защиты и заботы, смутно осознавая, что моя жизнь больше никогда не будет прежней: если однажды этот парень решит оставить меня в прошлом, собрать себя заново вряд ли получится.
        Глава 23. Любовь
        Angus & Julia Stone - Draw Your Swords
        Всё сложилось в одно: его личность, внешность, голос, британский акцент и система убеждений.
        Если в моей жизни случалась неприятность, я говорила себе: зато у меня есть Кай. Я знаю, что наделила его ролью центра своей Вселенной, но сделала это только потому, что видела собственными глазами своё трёхмерное отражение в самой глубине его души, особенно отчётливо в те моменты, когда мы бывали близки.
        Он единственный из всех знал, как тяжело и как сложно мне проявлять эмоции, как делать это правильно и в удобоваримой для окружающих форме, если тебя рвёт на части. Он научил меня видеть, понимать, чувствовать окружающий мир, радоваться и даже общаться.
        Пару месяцев спустя я стала замечать, что друзья Кая смотрят на меня иначе: не с иронией и насмешкой, даже где-то с сарказмом, удивлением и сочувствием, а такими же глазами, какими Кай с самого начала смотрел на меня. Эти взгляды мне были неприятны, и я пряталась от них на его плече, в его глазах, в его руках. Он чувствовал, видел, хмурился, иногда даже злился на них:
        - Это не игры, Лейф. Тут всё намного серьёзнее.
        - Насколько? Неужели женишься на ней?
        После недолгой паузы я чётко слышу его ответ:
        - Возможно.
        Запах его кожи приобретает новую для меня характеристику - становится родным. И я не знаю, почему это происходит, но Кай начинает меняться. Его практичный подход к нашему «МЫ» всё больше видится иллюзией, потому что даже мой аутичный мозг способен видеть ЭТО: то, как он влюбляется. Быстро и до безумия красиво, забыв о нехватке времени, наполеоновских планах и друзьях, целях, мечтах, не отрывая глаз, не выпуская из рук…
        - Парень, тебе нужно остыть, ты на себя не похож! - твердит ему вполголоса Лейф.
        - Отвали.
        - Это просто девушка, одна из тысяч, которых ты ещё встретишь, а друзья и планы, наш проект…
        - Это не просто девушка, и не пяль на неё свои глаза, или я их выну из твоей черепной коробки, придурок!
        - Ты больной! Реально больной! Не нужна она мне! Загляни в зеркало, познакомься с психом! Ты кидаешься на людей, и не отлипаешь от этой девочки, которая… ладно... Всё-всё, успокойся!
        А потом, несколько месяцев спустя, на вечеринке мы с Лейфом готовим коктейли: он мешает, я режу фрукты. Его тягучие взгляды уже давно не новость для меня, но до этого момента он ещё ни разу мне не говорил:
        - Ты очень красивая.
        Сказано это было тихо. Так тихо, что даже я, стоящая к нему ближе всех, едва расслышала, но Кай в два прыжка рядом:
        - Давай я!
        Лейф смотрит на моего бойфренда в упор: Кай точно не мог услышать, но вот почувствовать...
        - Не помнишь, - негромко припоминает ему Лейф, - «ревнующий мужчина - неуверенный в себе мужчина» - кто это говорил?
        - Не помню.
        - А я помню: это был ты.
        У них поединок «взглядов» - иначе не объяснишь вызывающего всматривания друг в друга.
        Кай действительно не отлипает. Он всё чаще прогуливает сеансы совместной работы с ребятами или внезапно срывается с неё и приезжает ко мне, куда бы ни занесла будущего педиатра учёба. Наше излюбленное место - Бёрнебийская гора, и мы проводим на ней почти всё свободное время, которого мало, но оно есть и как раз потому, что Кай добывает его из наших графиков, выжимая по капле, выковыривая дыры, подкладывая динамит и посылая к чертям всё, о чём мечтал раньше сам.
        Следующим летом он не даст мне устроиться на работу:
        - Я хочу видеть тебя больше, чаще… мне мало! Мало тебя, понимаешь?
        И целует, действительно, как безумец, хватает на руки и сжимает ими, обещает никогда не выпускать.
        У него, такого большого и сильного, сделанного из всего самого мужского, что есть в природе, такие парадоксально нежные губы. На вид и на ощупь. В словах, произносимых ими, и в поцелуях, отдыхающих или беснующихся на моей коже. Я дохожу до точки, где начинаю сомневаться в собственном диагнозе, потому что ВИЖУ ВСЁ, и вижу чётко, не мучаясь ни сомнениями, ни неверием.
        Agnes Obel - It's Happening Again
        Я не должна понимать любовь, но почему-то понимаю её и бесконечно нуждаюсь в Кае. В каждом его прикосновении, взгляде, слове, дыхании. Внезапно и совершенно для себя неожиданно обнаруживаю, что все мои мысли рано или поздно, причём скорее рано, чем поздно, сводятся к одному и тому же: я думаю о нём в институте на лекциях, во время практики, когда осматриваю пациентов и вчитываюсь в истории болезней, я думаю о нём, когда бегу в лабораторию, когда возвращаюсь из лаборатории, когда глотаю свой кофе в кафетерии и жую пончик, потому что теперь я, оказывается, ем пончики. Не потому ли, что их любит Кай?
        Мне кажется, что красивее его лица нет, особенно в моменты, когда он, нависая надо мной, смотрит сверху вниз, когда дурачится, улыбаясь до ушей, когда смотрит искоса, уверенный, что не вижу. Любуется. И я любуюсь. Нам мало минут, часов, дней вместе. Чувств так много, что лёгким не хватает воздуха, глазам дня, рукам ночи, а в голову лезут глупейшие мысли вроде тех, когда представляешь себя одеждой на его коже.
        И сны все в обнимку, прилипнув друг к дружке, прижавшись до ломоты в шее и боли в плечах, мучаясь от духоты, но ни за что не соглашаясь расстаться.
        Распахнув глаза, я обнаруживаю себя в самой глубине изумрудного взгляда, в ласковых объятиях улыбки и важных для меня слов:
        - А утром ты ещё прекраснее…
        Кай трогает мои скулы, брови, губы, медленно отодвигает в сторону плед - хочет видеть всю. Он ничего не говорит, только смотрит, и под этим взглядом разворачивается моя женственность. То, как медленно его глаза скользят по моим юным изгибам, не скрывая восторга, не стыдясь пусть местами вызывающих, но вместе с тем исконно мужских желаний, заставляет меня чувствовать себя женщиной, умеющей возбуждать. Обязанной возбуждать.
        - ??????????????
        И мне это нравится…
        Но ещё больше мне нравится вначале неуловимый и едва осязаемый свет в его глазах, с каждым прожитым вместе днём перерождающийся в мощное и яркое сияние.
        Я не читаю романов о любви. Я не смотрю фильмов о любви. И принц в моей сказке скорее был Героем, нежели любовником, но внезапно очнувшееся во мне «женское» неустанно твердит «Это ОНА, Викки. Это любовь. Он видит тебя, чувствует. Он любит».
        Это «любит» было завораживающим. Оно жило не только в его глазах, но и в ладонях, губах, в изменившемся голосе. Оно врастало в меня его заботой. Он не просто отогревал меня, он делал гораздо больше - он учил любить, показывал, как.
        - Ну что? Целоваться будем?
        И я повторяла за ним, привнося своё. Не играла в игры не потому, что слишком глупа, а потому, что не считала нужным. Всё, что во мне было, я показывала ему: и нежность, и привязанность, и острую необходимость в его ладонях, словах, его времени.
        И он часто мне говорил:
        - Я доверяю тебе.
        А однажды выдал фразу, смысл которой от меня тогда ускользнул, но теперь, в сорок лет, стал прозрачным:
        - Я доверяю, а значит, могу чувствовать в полную мощь… отпустить себя.
        - И много той мощи?
        - Очень много.
        Он был слишком серьёзен в том мгновении, и одно это уже могло бы натолкнуть меня на размышления.
        Глава 24. Кто она?
        Она всегда была рядом с ним. Не просто рядом, а в прямом физическом и духовном смысле: Дженна - самый близкий друг и соратница моего Кая во всех его начинаниях.
        Закончив BCIT - технический институт, Кай сразу нашёл работу в IT - компании, одной из немногих в то время. Днём работал на неё, а ночью и в выходные - на себя. Кай Керрфут быстро сообразил, что в растущей отрасли есть все шансы добиться успеха, однако ему не хватало времени на собственные проекты. Не долго думая, он уволился с профессионального места работы и устроился в строительную фирму, где платили больше и позволяли работать парт-тайм - 2-3 раза в неделю. В свободное от стройки время он генерировал идеи, которые впоследствии превращал в проекты, требующие неимоверных инвестиций времени, труда и таланта, который был и у него, и у его бессменной помощницы - художницы по имени Дженна.
        Кай работал в те годы денно и нощно, и именно по этой причине его предложение жить вместе было таким скоропалительным - у него попросту не было времени на свидания, встречи, раскачивания и присматривания. Некоторые решения он принимал практически молниеносно - условия неустанно наращивающей свои темпы действительности вынуждали соображать быстро и ещё быстрее действовать.
        Он хотел девушку в свою постель, потому что, невзирая на напряжённый график, зажавший его в тиски своих требований, молодое тело просило жизни. И этой самой настоящей жизнью были до отказа заполнены наши ночи и не только они - мы находили друг друга и по утрам, и днём, если у меня не было лекций или дежурства в клинике. Мы стонали в его постели от переполняющего обоих экстаза, а потом я натыкалась на пьющую на общей кухне чай Дженну, спрятавшую свой нос в очередной книжке по допотопным методам анимации.
        Мой будущий муж предлагал идеи, а Дженна разбивалась в лепёшку, выжимая весь свой умственный и физический потенциал во имя их воплощения. Он годы напролёт не мог ей платить, поэтому она рисовала по ночам и в выходные, упорно оставляя на холодильнике свою часть платы за квартиру и общую еду. Её деньги так и лежали там нетронутыми в специальной коробке, а мне, как только я заикнулась о своей доле финансовых обязательств, рот тут же заткнули поцелуем, а потом добавили:
        - Ещё раз пискнешь об этом - я тебя вначале отлуплю, а потом займусь с тобой животным сексом!
        И мне моя женская интуиция подсказала, что нет никакой нужды в том, чтобы обижать мужское достоинство.
        Утро. У нас был секс, потом душ и снова секс, не выходя из кабинки. В обычные дни, если в квартире есть кроме нас ещё люди, я стараюсь не стонать и не издавать звуков, но в то утро, мы были одни, по крайней мере, оба были в этом уверены. Кай любил меня, чередуя жадность и нежность, поощряя мои стоны ласками, просил ещё, и я не сдерживалась, радуя его и себя тем, что и в этом нам удалось добиться согласованности. Ему было мало утра, мало душа, мало меня в эти редкие мгновения наедине, поэтому со словами, «Я съем тебя сегодня!» - он нёс меня из ванной на руках всё в том же направлении - в спальню, когда наше уединение оказалось мнимым - в кухне готовила завтрак Дженна.
        Каю, привыкшему жить в муравейнике, повезло больше - на его бёдрах полотенце, на мне же - только его руки, и я заливаюсь краской, едва не подавившись стыдом, повисшей в комнате неловкостью.
        - Всё нормально, всё хорошо, - шепчет мне Кай на ухо, пряча мою наготу собой.
        Минут двадцать спустя, за завтраком, Дженна с неподдельной улыбкой и теплотой в голосе говорит:
        - У тебя очень красивые волосы. И самые длинные из всех, что я видела.
        Непроизвольно я тут же тяну руки к мокрой гриве, болтающейся за спинкой барного стула, чтобы не намочить футболку - фен сломался, или сломали ребята с утра.
        - Спасибо, - бормочу, застигнутая врасплох.
        - А у меня вот такие - пакля, - вздыхает, едва не плача. Неужели из-за волос?
        - Нормальные у тебя волосы, - фыркает Кай.
        И я почему-то тут же прилипаю к нему своим изучающим взглядом.
        А он смотрит на неё. И я не вижу в его глазах ничего такого, из-за чего стоило бы ревновать или хотя бы волноваться, но брови его сведены, на лице озадаченность, и в моей груди почему-то покалывает.
        Я была полной дурой, потому что однажды спросила у них:
        - А кто та таинственная девушка, которая изменила Каю?
        - ??????????????
        Глава 25. Переезд
        - Он рассказал тебе? - удивленно спрашивает Марина.
        - Она давно умерла, - тихо отвечает Дженна.
        - А Кай об этом знает?
        Они переглядываются, затем Дженна отвечает:
        - Я думаю, да. Он в курсе.
        - А мне не сказал.
        Я заставляю себя прочувствовать трагедию, где случайная измена привела к гибели ещё не знавшей жизни девушки.
        - Она любила его?
        - Да, - отвечают мне.
        - Тогда почему это случилось?
        - По глупости, - повторяют мне то, что я уже знаю.
        - Как такое возможно по глупости? - искренне не понимаю.
        - В жизни возможно всё, и никогда не знаешь, где именно споткнёшься, - философски открывают мне глаза на сложную действительность, столь отличную от моего идеального мира.
        Через неделю я нахожу на диване в гостиной большой старый альбом с фотографиями. На обложке написано имя «Дженна».
        - Можно? - спрашиваю у неё.
        - Конечно, - отвечает с очень мягкой и дружелюбной, как мне кажется, улыбкой.
        Почти все фотографии вначале чёрно-белые, затем появляются и цветные: Дженна у Рождественской ёлки в костюме рыжей лисички, Дженна на Хэллоуин в костюме летучей мышки, Дженна с родителями в Мексике, на пляже, на катке, на площадке перед средней школой. На одном из фото рядом с ней стоит юноша. Очень высокий. И очень зеленоглазый. На следующем снова он - уже парень. И опять они вместе: он смотрит на неё, смеясь, она кривится в камеру. Дальше я ничего не успеваю увидеть, потому что цепкая рука резко выхватывает альбом:
        - Какого чёрта?! - шипит на Дженну.
        - Мы просто смотрели фотографии, Кай!
        - Убери это! - рявкает.
        Мне кажется, или он очень зол?
        - Кай? - зову, как только мы остаёмся наедине.
        - Да?
        - Что у Вас было с Дженной?
        - Ничего.
        - Вообще ничего?
        - Ну… кое-что было, а дальше я понял, что эта девушка не моя.
        - Как понял?
        - Просто понял. Глупо жертвовать дружбой ради того, что никогда не закончится чем-то б?льшим.
        - А что в твоём понимании большее?
        - Самое большее - желание иметь от женщины детей, растить и воспитывать их вместе, выпускать из гнезда, стареть рука об руку и также двигаться навстречу смерти, не боясь её и ни о чём не сожалея, потому что самый важный в жизни выбор ты сделал правильно.
        И я, святая простота, задаю ему главный свой вопрос:
        - А от меня ты хотел бы детей?
        И он, подумав, отвечает:
        - Да. Троих. Хочу, чтобы ты выносила и дала жизнь троим моим детям. В будущем. За это я обещаю всю свою жизнь носить тебя на руках в прямом и переносном смысле, - говорит, улыбаясь и сияя глазами.
        Моим ушам нравился этот мёд настолько, что я верила. И, как показала жизнь, не зря: так всё и было - до определённого момента Кай действительно носил меня на руках. А я без памяти любила его, одурев от чувств настолько, что даже недостатки этого парня казались мне уникальными особенностями, делающими его для меня эксклюзивным, единственным, кого мне захотелось впустить не только в свой мир, но и в своё тело.
        Я забеременела неожиданно, не запланированно: мой цикл дал сбой, «опасные» дни, очевидно, случились раньше, чем должны были.
        Беременность рушила планы, ломала жизнь и ставила под сомнение мечты и будущее отца ребёнка - Кая. Не было радости на его лице. Он вышел из комнаты, оставив меня наедине с домыслами, которые закономерно закончились слезами, поскольку нет ничего ужаснее мужчины, расстроенного тем фактом, что в твоём теле растёт его ребёнок.
        Однако он быстро вернулся, чтобы оправдаться:
        - Викки, пойми, для меня, для нас обоих, эта новость слишком неожиданная, чтобы…
        - Чтобы что?
        - Чтобы заставить себя среагировать правильно! Вовремя…
        - Я не буду делать аборт. Я оставлю его.
        Раскрываю дверцы его гардеробной и принимаюсь выгребать свои немногочисленные вещи, аккуратно складывая их в стопки на кровати. Его молчание изнуряет. Я оборачиваюсь и вижу, что Кай с потерянным выражением лица смотрит в окно. Он выглядит серым и опустошённым, но именно так, наверное, и выглядят люди, когда расстаются.
        Переместив стопки маек, трусов и джинсов в тот же рюкзак, с которым когда-то, как во сне, переселялась сюда, я забрасываю его на плечо и едва успеваю сделать шаг, как межкомнатная дверь громко захлопывается прямо перед моим носом. Я вижу только руку Кая, всей ладонью упирающуюся в дерево двери, потому что он стоит за моей спиной. От его молчаливого дыхания на моём затылке у меня случается мороз по коже, но молчит он не долго:
        - Это больно, Викки. Очень больно.
        И он не ждёт, пока я спрошу, что именно у него болит, уточняет сам:
        - Больно осознавать, что любимая женщина считает тебя ублюдком, способным толкать на убийство.
        Мы успели прождать ребёнка ровно две недели. На третью я проснулась с алым пятном на белье. Ультразвук показал, что плод умер ещё три недели назад - когда мы с Каем решали судьбу своего первого чада, у нас его уже не было.
        Кай утешал, но даже в его утешении нашлось место для «странности»:
        - Это так странно… Всего пару недель назад ты даже не думала о детях, а теперь так убиваешься…
        Не могу сказать, что я хотела ребёнка. Кай прав, до того момента мне не случалось даже думать о детях. Но после нескольких недель осознания себя беременной, вынашивающей жизнь, тяжесть этой потери крошила плечи.
        В конце декабря Кай радостно мне сообщает, что продал Мустанг и снял квартиру, где мы будем одни, и никто не сможет нам помешать:
        - Ни в чём! - добавляет со странным свечением во взгляде и в улыбке.
        - ??????????????
        Глава 26. Настоящая семейная жизнь
        Abel Korzeniowski - Table for Two
        Наша настоящая семейная жизнь началась задолго до своего официального старта в часовне парка Елизаветы, и случилось это в тот день, когда мы впервые выбрались в магазин Икея в Ричмонде. Кай и Викки заполняли комнаты своего самостоятельного жилища мебелью и утварью шведского демократичного бренда, совершая первые совместные покупки, принимая решения. Каю нравилось всё, что выбирала я, мне приходилось по душ? всё, на что указывал он. Мы не спорили, совсем. Нам было не до того: наши руки не отпускали одна другую, как и наши глаза не слишком усердно рассматривали Икеевские интерьеры. В отделе посуды мы купили десять совершенно разных тарелок и ни одной кастрюли, в отделе постельного белья два белых комплекта и один огромный синий плед, целуясь, повалялись на матрасах и выбрали кровать, единодушно сойдясь на мысли, что нам лучше всего подойдёт кинг-сайз максимальной жёсткости. Целуясь, мы выбирали ножи, ложки и вилки, стаканы и чашки, компьютерный стол для Кая и маленький туалетный столик для меня, ортопедическое офисное кресло легко и быстро нашло себе пару в уютном и мягком «бабушкином» кресле, в
котором «тебе будет удобно вгрызаться в твои медицинские атласы и трактаты». Мы купили полочки для ванной и шторку для душевой, огромный напольный светильник и рамку для нашей первой совместной фотографии. Заехали в цветочный и вынесли фикус, вспомнили о кастрюлях, вернулись в Икею, купили три штуки, а с ними вместе персидский ковёр и бокс для мусора.
        Икея доставила нашу «будущую жизнь» уже на следующий день, и ночью, почти под утро, засыпая умотанными почти до беспамятства икеевскими инструкциями по сборке, мы вдруг вспомнили, что нам не за чем будет завтракать - забыли про обеденный стол и стулья. А утром, уже завтракая в икеевском кафетерии, совместно решили, что нам не нужен телевизор, но просто необходим книжный шкаф.
        Мне запомнились те дни как одни из самых волшебных, когда, заставляя себя рассматривать рисунок на тарелках, я не могла оторвать глаз от профиля парня, так усердно сжимающего мою руку. Когда оценивала размер простыней и думала о том, для чего они предназначены. Ясно же ведь - не для сна. Какая разница, на чём спать? А вот любить друг друга…
        Он сказал, его любимый цвет - красный. Поэтому на следующий же день, после занятий, я бегу во все известные и неизвестные магазины эксклюзивного белья, чтобы найти правильный оттенок красного.
        Так, во мне окончательно рождается женщина. За красным бельём следуют кухонные полотенца и салфетки с вышивкой, миски и тарелки ручной работы, вазы и фигурки из «Звёздных Войн» - я вью гнездо.
        А Кай улыбается. И помогает мне.
        Он согласен разобрать и вынести новую икеевскую полку, чтобы поставить на её месте старинный китайский комод с гравюрами. Согласен подарить наш новый икеевский стол вечно голодному Олсону, чтобы водрузить на его месте высоченный зелёный стол в стиле «Прованс», а потом носиться со мной вместе по Ванкуверу, чтобы найти подходящие для него по высоте стулья. Мы покупаем сразу пять штук - себе и троим будущим детям. Однажды я жалуюсь на то, что в гардеробной мало полок и, вернувшись из института двумя днями позднее, обнаруживаю ещё семь - Кай смастерил именно там, где их и не доставало.
        В моём гнезде вкусно пахнет домашней едой, и Кай ни разу не вспоминает о том, что моё время мне нужно для учёбы. Он ни о чём не просит и ничего не требует, но, унюхав с порога ужин, расплывается в такой довольной улыбке, что я покупаю всё новые и новые кулинарные книги, заставляя ими на кухне собственноручно построенный Каем стеллаж.
        С работы он приходит невероятно грязным и адски уставшим, поэтому хорошо накормить его не обязанность, а моя физическая потребность. Да, я именно физически ощущаю его усталость, иногда вымотанность и даже отчаяние, что для основного дела остаётся так мало времени. И всеми силами стараюсь все эти трудности сгладить - несколько раз устраиваюсь на вечернюю работу, но Кай нервно меня выдёргивает оттуда со словами:
        - Тебе учиться нужно!
        - А тебе…
        - А я свою учёбу уже закончил, остальное - мои проблемы!
        - Как же твои… я думала…
        Он обнимает меня объясняя:
        - Я мужчина, я сильнее. А тебе ещё детей наших рожать! Поэтому береги себя и… просто учись.
        И я просто учусь, а Кай не позволяет даже стирать его рабочую одежду своим извечным хмурым:
        - Я сам!
        Но мне хватает и белой строительной пыли, рассыпающейся по квартире всякий раз, как мой парень возвращается с работы - я нарекаю её «проклятием». Пыль въедлива, но вот моё желание заботиться о нём, моём первом и единственном мужчине, кажется сладким на вкус.
        «Откуда это во мне?» - иногда спрашиваю себя, остановившись, словно очнувшись от морока. Но это был не морок, это была…
        Любовь.
        Настоящая, такая же, как у здоровых нормальных людей. Нейротипичных.
        Я к нему не просто привязалась, а приросла. Вот примерно так же, как прирастают черенки, привитые к стволу дерева. Мне всё время хотелось прикасаться, прижиматься, казалось, что его руки - это мои руки, его шея и спина - это мои шея и спина, а самое спокойное и умиротворяющее место на свете - это больше не кровать и подушка, а его плечо и размеренный звук биения сердца. Иногда я забывала о том, что мы не одни, могла подойти, прильнуть к груди щекой или сесть рядом и положить голову на любую доступную часть его тела, куда придётся, только бы чувствовать его.
        Это странно, но сумасшествие началось не сразу, а через несколько месяцев от того момента, когда мы впервые съехались. У всех нормальных пар порядок был другим: встретились, притянулись, полюбили, сошлись, потому что не в силах проживать минуты друг без друга.
        - ??????????????
        У нас же - всё наоборот.
        Поселились вместе, потому что… так захотел Кай. Почти приказал мне, а я, не терпящая приказов, упёртая, вздорная, дикая, неподдающаяся никому, кроме матери, поддалась.
        Почему? Ответа на этот вопрос у меня нет до сих пор.
        Но то, что началось потом, в январе, достигнув своего пика весной, я никогда не забуду, и если рассуждать разумно, уже из-за одного этого стоило рождаться.
        Мы оба сходили с ума везде, где для этого была возможность. И где не было тоже. Мне пришла тогда мысль, что это и есть то, что называют медовым месяцем, только у нас его острая форма длилась почти год, а стёртая не прекращалась до самого рождения дочери.
        - Я не могу ни на чём сосредоточиться! Так и останусь на всю жизнь строителем! Отпусти уже мои мозги! - молили меня опухшие от поцелуев губы.
        - Я их не держу! - смеялись мои в ответ, ничуть не менее опухшие.
        Я понимала, о чём он - сама столкнулась с той же проблемой - учиться стало неимоверно тяжело. Сколько ни читай, на каждом новом абзаце мысль, примагниченная утренними ласками, уплывает к Каю. Неимоверным усилием воли ты возвращаешь её на место, но уже в следующее мгновение всё повторяется. Мы спали не более четырёх часов в сутки, что противоречило здравому смыслу, но ни один из нас не мог противостоять никаким доводам разума: мы хотели друг друга, и чем больше получали, тем глубже развивалась зависимость.
        Глава 27. Интим
        Dutch Melrose - Stay Awhile
        Физически Кая было так много, что я чувствовала себя рядом с ним в безопасности. И ни разу не задумалась о том, что главная в моей жизни угроза может исходить от него.
        Я влюбилась. Без памяти, без здравого смысла, влюбилась за всех несостоявшихся ухажёров, пропущенные первые поцелуи, эмоции первого тинейджерского секса.
        Всё мое эмоционально-чувственное «богатство», лежавшее до этого нетронутым пластом, теперь взорвалось и вулканировало с неугасающей мощью.
        Провожу рукой по его волосам:
        - Это так красиво, когда волосы вьются… твои очень красивые. Я бы хотела, чтобы и у меня так же…
        - Твои тоже вьются! Немного на концах.
        - Совсем чуть-чуть, а так хочется, чтобы как у тебя!
        - Викки, - его голос меняется на более тихий, затем переходит в шёпот, - ты когда-нибудь каталась на американских горках?
        - Да.
        - Помнишь то чувство, когда резко падаешь вниз с самой верхней точки?
        Кай касается губами кожи на моей шее, но не статично, а медленно перемещаясь к затылку. Я наблюдаю за тем, как странно моя кожа и грудь реагируют на тепло выдыхаемого им воздуха.
        - Да. Это, кажется, называется «дух захватывает»?
        Он отвечает не сразу: проводит языком по коже шеи, заставив мою голову непроизвольно наклониться вперёд, и целует в то же место, одновременно выталкивая из лёгких воздух, настолько же горячий, как и он сам:
        - Это то, что я чувствую, когда смотрю… как твои совсем чуть-чуть вьющиеся волосы бьются о твою поясницу и мои пальцы, вдавленные в кожу твоих ягодиц, помогая тебе двигаться, а мне проникать глубже… и ещё глубже в тебя... Ты такая тёплая внутри, даже горячая, и… нежная… тепло и нежность вокруг меня… и я пью их, не отрывая глаз от твоих чёрных прядей, и чем больше пью, тем сильнее жажда, и вот уже в моей глотке адовая сушь и жара, я мучаюсь, но напиться смогу, только если ты обернёшься и дашь мне свои губы. И вот, ты оборачиваешься, и я пью жадно, торопливо, такими большими глотками, что иногда захлёбываюсь… Я называю это «состоянием полёта».
        Он откидывается спиной на кресло, берёт чашку со своим чаем и действительно жадно пьёт, а я, продолжаю открывать новые оттенки пунцового на своём лице, вглядываясь в зеркальные дверцы его гардеробной. Не сразу, но всё-таки замечаю в размытом отражении его пронзительный, почти змеиный взгляд.
        В сознание Кая, его мировоззрение кем-то (или же чем-то) была заложена уверенность в том, что союз мужчины и женщины уникален. Даже наш секс всегда имел оттенок некой сакральности: ничего пошлого, сумасбродного, а тем более извращённого - никаких отклонений от задуманного природой, естественно вытекающего из анатомии и физиологии пары. И никогда он не соглашался делать это в общественных местах, хоть я и предлагала в шутку, отказывался он со всей серьёзностью, усердно стараясь дать понять, что для него это недопустимо.
        Я называла его «консерватором», но это слово не имело ничего общего с истинной причиной его отказов.
        - То, что происходит между мужчиной и женщиной - таинство, и оно только для двоих. И дело даже не в том, что кто-то может увидеть их тела или что-то ещё - энергия, которая рождается в этот момент, она очень хрупкая. И очень ценная. И ты знаешь, она ведь появляется далеко не у всех и не всегда. Я впервые увидел её на озере Джоффр.
        У Кая были странности, не слишком много, но они были. Например, я ни разу в жизни не прикасалась к его члену губами или ртом. И не потому, что я невежа, сухарь или сексуально необразованный человек, вовсе нет: он сам мне не позволял, раз и навсегда обозначив свою позицию словами: «когда-нибудь ты будешь целовать моих детей!».
        Сам же он снизошёл до оральных ласк не с первого нашего раза и сделал это, руководствуясь далеко не идеей развития сексуальной стороны нашей с ним жизни, а всего лишь намереваясь любым способом добиться моего первого оргазма. И у него ничего не получилось ни в первый раз, ни во второй, ни в третий. Даже я, человек не опытный, а до недавнего времени ещё и абсолютно девственный, отметила неуклюжесть этих ласк и поняла, что на мне же Кай и учится, тренируется, ни разу, очевидно, не делая этого для других девушек. Очень скоро я получила подтверждение своим догадкам от самого Кая, доказывающего друзьям на одной из пьяных вечеринок, что подобные ласки для женщин негигиеничны:
        - Засовывать туда свой язык, это всё равно, что облизывать побывавший там до тебя член, парень! Ты только вдумайся! А сколько их там было?
        - Ох, чувак, не завидую я твоим девкам! - снисходительно посмеиваясь, отвечает на эту тираду Лейф.
        - Девки у меня были, да, а вот девушка нашлась только одна, - я не вижу его лица и не знаю, что на нём.
        - Викки… девственница? - округлив глаза, удивляется Лейф.
        - Да ну на фиг! - выражает недоверие Олсон. - Сколько ей? Двадцать два? Тебя точно развели парень!
        Шутка удалась, но никто из парней не ржёт, видя, в отличие от меня, лицо Кая, и что на нём, можно только догадываться. Спустя пару мгновений я слышу хлопок и шипение откупоренной банки с пивом, затем голос моего бойфренда:
        - ??????????????
        - Ещё по пиву, парни?
        Dutch Melrose - Because It Mattered
        Кай не сдавался и именно в ту ночь совершил свою попытку под номером далеко за двадцать, которая, наконец, завершилась требуемым результатом. Мы оба были немного одурманены алкоголем в той правильной степени, когда ясность мысли притупляется ровно настолько, сколько нужно для раскрепощения, но разум в состоянии фиксировать события и переживать их. Кай усадил меня на стол, не совершая никаких предварительных ласк, раздвинул мои ноги и просто стал смотреть. Я не могла прочесть выражения его лица, но кожей ощущала сексуальный жар, исходящий от его тела. Когда он поднял глаза, я увидела человека, напрочь забывшего все заложенные воспитанием ограничения. А после он ласкал меня и делал это с таким упоением, что эмоции, написанные на его лице и понятные даже мне, подтолкнули к тому краю, за которым начиналась наша полноценная сексуальная жизнь. Мне понравилось. Настолько, что в процессе я мёртвой хваткой вцепилась в его волосы, выгнулась дугой.
        Кай выглядел безумцем и счастливцем одновременно. Он вошёл так резко и так жадно, в такой исключительно мужской беспощадной манере совершая свои удары, что кончил почти сразу и впервые без защиты. Потом извинялся за несдержанность и заявил, что это был лучший секс в его жизни. Позднее у меня получилось ещё раз, и снова Кай выглядел так, словно выиграл золотую медаль на Олимпийских играх. Это стало происходить чаще и чаще, пока я окончательно не научилась испытывать полноценное удовольствие от каждой нашей близости.
        Однако одна странность в его голове всё-таки была. Единственная, которую я, как женщина, отнесу к извращению, а как врач - к варианту нормы.
        Некоторое время спустя, когда мы уже несколько месяцев жили вместе, Кай намекнул, что хочет «сделать это в особенные дни». Я сказала, что не понимаю, о чём он. А он сделал вид, что ничего не говорил. И повторил снова примерно через год. Я отказала, он молча кивнул, подняв вопрос годы спустя, когда мы были уже женаты, и откровенно сознавшись, что «одержим фантазией заняться со мной сексом во время месячных».
        Я сказала ему:
        - Ты больной?
        И он ответил:
        - Да. Все мы рано или поздно становимся больными.
        И я поняла, что он ранил себя в то наше первое утро сильнее, чем меня. У меня была обида, а у него чувство вины - неизвестно, что хуже. Сжалившись над всё ещё кровоточащей трещиной его души, я позволила ему секс в последние дни.
        Но он не оценил:
        - Это не то.
        - Почему не то?
        - Крови нет.
        - А ты хочешь моей крови?
        - Да. Я хочу быть перепачканным в ней, как тогда.
        - Тебя это заводит?
        Задумался:
        - Не знаю. Не совсем.
        - Тогда что?
        Он помрачнел и промолчал, не ответил, смирившись, что своего не добьётся, но я поняла, чего он хочет: второй шанс. Схожую ситуацию, где его рот не произнесёт тех слов, которые однажды произнёс.
        Вторых шансов не бывает, Кай.
        Нет его и у меня.
        Я тысячи раз проигрывала в своей голове тот проклятый день, не выпуская из рук нашего ребёнка, не отрывая от неё глаз, наплевав на Дженну, на тебя, Кай, на весь мир, но в реальности ничего не меняется.
        Потому что прожить ошибку заново и исправить её невозможно. Остаётся только одно: научиться с ней жить и, по возможности, хоть на сколько-нибудь стать счастливым.
        Глава 28. Подарки
        Alicks - Outside
        На Рождество Кай пригласил меня к своей матери. Если бы не тот факт, что мы с миссис Керрфут уже отлично друг друга знали (в связи с моей летней подработкой), то этот визит должен был бы считаться официальным знакомством с родителями моего бойфренда:
        - Мама, мы с Викки живём вместе, - неожиданно объявляет ей он.
        Достопочтенный доктор Камилла Керрфут, внезапно поняв, что девушка его сына - я, так сдавила свои совершенно не тонкие губы, что они почти исчезли из поля моего зрения. В её глазах не читалось неодобрение, нет, в них светилась испепеляющая злость.
        Совладав с первой волной негодования, она все же разжала свой рот, чтобы произнести:
        - Кай, можно тебя на минуточку, сын? Нам предстоит беседа наедине!
        На что Кай, ещё плотнее прижав к моей талии свою руку, ответил:
        - Мама, Викки - моя девушка. У меня нет от неё секретов, а тем более права обсуждать что-либо без неё, ведь это самый близкий человек. Разве не этому ты всегда меня учила?
        Вот так достойный сын своей матери чётко и недвусмысленно обрисовал ей непоколебимость своего решения.
        Она даже не предложила нам чай - проигнорировала важнейший принцип английского гостеприимства. Кай справился и тут: организовал всё сам, вручив мне чашки, заварник, сам извлёк из-под письменного стола расшитую синими цветами подушку и подложил под ноги матери. Этот его жест в тот момент вызвал у меня неприязнь, но теперь, будучи сама уже взрослой женщиной, я понимаю, как ловко и мудро он дал матери понять, что в его жизни она занимает то же почётное место, что и раньше, может рассчитывать на его поддержку и заботу, но на первом и главном теперь - его женщина, то есть я.
        А ещё, будучи юной и глупой, в том жесте я не прочла главного - почти уникальное умение Кая как в кокон окутывать в заботу. А ведь этому его научила именно она - его мать.
        Моя кротость мне помогла: Кай ей улыбался, улыбалась и я, и женщина с невыносимым характером не имела ни малейшего повода мне противостоять. Как бы тщательно она не искала причины завести разговор с Каем о том, что я неподходящая девушка - их не было. Как и возможности поговорить с ним наедине, поэтому она пыхтела, сверкала глазами, но неизменно молчала в моём присутствии. Я поняла, почему Кай так долго скрывал от неё «нас» - он не стыдился меня, он защищал. И позволил «знакомству» случиться лишь тогда, когда оно, во-первых, уже было неизбежным, а во-вторых, неспособным меня отпугнуть - уже слишком прочно к тому моменту мы были связаны.
        С его многочисленными и почти бесконечными кузинами было всё то же самое: чем с большим недовольством разглядывали меня их глаза, тем плотнее рука Кая прижимала меня к его необъятному в сравнении со мной телу.
        Первый снег в том году выпал третьего января:
        - С первым снегом! - объявляет мне об этом событии Кай, на волосах его капельки, бывшие пару минут назад снежинками, а губы, его слаще самого сладкого сахара губы, растянуты в улыбке.
        Он вынимает из кармана своей куртки небольшой свёрток. Я разворачиваю бумагу и нахожу в ней светло-серые носки с большими белыми снежинками.
        - Сумасшедший! - говорю, а у самой от восторга голос глухой, прерывистый.
        Эти пушистые носки я приметила в молле ещё месяц назад: они красовались на отдельном стенде рядом с другими расцветками, но именно от этой я долго не могла оторвать глаз, как и от их космической цены. За эти деньги можно купить двадцать пар носков отличного качества и даже не в Доллараме, а в Виннерсе, например. Но это был книжный магазин, в котором всегда существовал отдел канцелярии и мелочёвки, пусть и экстремально симпатичной на вид, но рассчитанной исключительно на тех, у кого не лады с бюджетной экономикой. Считать и экономно расходовать свой бюджет я отлично умею, но любоваться ведь никто не запрещал? Это бесплатно, поэтому я любовалась, пока Кай выбирал себе толстенную книгу по программированию, стоимостью, как пять пар этих божественно прекрасных носков.
        И вот они в моих руках, но недолго: Кай, присев передо мной, сидящей на кровати, на корточки, натягивает фантастическое меховое баловство на мои ноги.
        - Какие же они у тебя маленькие… - приговаривает. - Твои ноги… ступни. Размер явно не твой.
        А у меня пропал дар речи. Но почему-то появились слёзы. Кай поднимает глаза, видит это, пугается, обнимает и, целуя в лоб, спрашивает:
        - Что я сделал не так?
        - Ничего… Просто для меня никто ещё ничего подобного не делал!
        - Послушай, - начинает, затем держит паузу, что-то проглатывает, хотя ничего же не жевал, - никаких подвигов. Лейф разбил телефон, и мы заехали в молл, чтобы купить новый. Выбрали, и, пока он расплачивался, я заскочил в книжный посмотреть, что за новинки к Рождеству завезли, и увидел эти носки. Подумал: они бы очень уютно смотрелись на твоих вечно мёрзнущих ступнях, вон какие тёплые… Викки! - тут он как одержимый начинает целовать мои глаза, брови, щёки. - Я такой непроходимый осёл, Викки! Прости меня, а? Я исправлюсь!
        Полвечера после этого я размышляю о том, почему его глаза сразу после этого эпизода стали немного красными, а в голосе я отчётливо слышала обрывы, как если бы его связки сковывал какой-нибудь спазм, и что, вообще, он хотел мне всем этим сказать.
        - ??????????????
        На следующий же день Кай едва пролезает в дверь, с трудом удерживая перед собой огромный букет самых разнообразных и разноцветных цветов:
        - Я не знал, какие у тебя любимые, но, может быть, ты мне теперь расскажешь?
        И он стал дарить мне цветы довольно часто. Не такие большие букеты, конечно, а поскромнее, но делал это примерно раз в неделю. А ещё покупал плюшевых медведей, тапочки-единороги довольно недешёвого европейского бренда, затем перешёл на платья и даже ажурное бельё. От такого его внимания я в прямом смысле сходила с ума и совершенно не умела этого прятать, но Кай всегда оставался доволен. Ну, по крайней мере, он улыбался.
        Два года спустя, в свой двадцать пятый День Рождения я впервые получу ювелирное украшение.
        Кай, по уже ставшей правилом привычке, поднимает меня и водружает ногами на стул. Не произнося ни слова, вручает чёрную коробочку. Я раскрываю её и вижу то, что, в некотором роде, ожидаю - кольцо. Размер камня, скорее всего бриллианта, почти сразу заставляет меня начать сокрушаться о том, как много часов моему Каю пришлось работать, чтобы сделать мне традиционное предложение. Я поднимаю на него глаза с одним только словом:
        - Это…
        - Это не то кольцо, - обрывает меня он.
        И добрая половина гостей ресторана на Бёрнебийской горе выдыхает то ли разочарование, то ли облегчение. Мои глаза почему-то сразу упираются в улыбающееся лицо Дженны и похлопывающую по её колену руку матери Кая.
        - Это кольцо - подарок в твой День Рождения, давай помогу, - он вынимает золотой ободок из чёрной коробочки и натягивает на мой негнущийся от конфуза палец.
        Пока я изо всех сил собираю себя в кучу, чтобы не выкинуть что-нибудь странное и непонятное толпе гостей, приглашённых Каем для празднования моего двадцатипятилетия, включая всех его друзей, его мать, мою мать, подругу Адити и ещё дюжину неизвестных мне лиц, история продолжает развиваться:
        - «То» кольцо могло быть только в красной коробке, - вынимает из другого кармана алую коробочку, отщёлкивает крышку, и я вижу его: белый металл и довольно большой изумруд. - Вот это - для твоего безымянного пальца, - уточняет.
        В моей голове затмение. Я не понимаю, это игра или… сложная игра? А если вдруг правда, и всё по-настоящему, то почему он делает прилюдно такую интимную вещь, как:
        - Викки, я люблю тебя. Пожалуйста, позволь мне стать твоим мужем!
        Марина зажимает обеими руками рот, Адити - глаза, моя мать вытирает слёзы обеденной салфеткой, Дженна поднимает свою с пола (салфетку), а мать Кая массирует пальцами одной руки виск?.
        -Викки, - Кай обнимает ладонями мои щёки и принуждает смотреть только в его глаза. Я не знаю, что именно выражает его лицо, но он не смеётся и не улыбается - он чем-то обеспокоен. - Викки, пожалуйста, скажи что-нибудь? - просит.
        - Что?
        - Лучше «Да».
        Мне необходимо увидеть лица людей, чтобы понять, что происходит, и где я нахожусь, но Кай не даёт, держит мёртвой хваткой, заставляет смотреть только на него:
        - «Да», - снова подсказывает шёпотом. - Прости, что делаю это при всех, но так нужно. Просто ответь мне «Да»! Одно маленькое, такое короткое слово…
        И он целует. Прилюдно. Его губы скользят по моим, сжимают и, не отпуская, сжимают ещё крепче. Я чувствую его язык, и он просит, уговаривает, умоляет ответить ему:
        - Да, - произношу, как только он отрывается.
        Ресторан взрывается аплодисментами. Весь. И та часть посетителей, которые не являлись нашими гостями, тоже вытирает слёзы.
        Его руки дрожат, когда он надевает второе кольцо: два металла, холодный и тёплый, прозрачный камень и зелёный - рядом.
        - Мы хорошо смотримся вместе, - тихо определяет и смотрит в мои глаза, а мне приходит на ум, что я, кажется, научилась понимать его эмоции: он вымотан, ему всё это далось нелегко, и он один из всех знает, что репетиций не было. Что всё это было более чем реально, живо и непредсказуемо. Что это - наша с ним жизнь.
        Через полгода мы станем мужем и женой.
        Глава 29. В больнице
        Наши дни. 6/06/ 2019
        ATB - Desperate Religion ( Integra Chill mix )
        Около моей машины стоит молодой человек и уже не первый, по-видимому, раз задаёт свой вопрос:
        - Девушка, Вам плохо? Вы в порядке?
        Вечная девушка из-за роста, из-за худобы, из-за никогда не наживаемой мудрости.
        - Да, мне плохо, - отвечаю, проглотив ком в горле. - Мне очень плохо.
        - Я могу помочь?
        - Да.
        - Как?
        - Отвезите меня в Ванкувер Дженерал Хоспитал, там мой муж, он ждёт меня.
        - Хорошо, - кивает, - я отвезу. Пересаживайтесь на пассажирское сидение.
        Я смотрю на молодого человека, держащего обеими руками руль моего BMW - у него зелёные глаза - изумрудные, и каштановые волосы. Его даже можно назвать высоким и красиво сложенным. Но далеко не всякий мужчина выглядит сексуально за рулём. Здесь даже не имеет значение то, насколько он привлекателен сам по себе: всё дело в осанке, занимаемой позе, в положении головы и рук. Именно так, не вербально, мужчина способен сообщить, боится ли он окружающего мира или управляет им. Ансель определённо управляет, и делает это со вкусом. Но Кай… Кай выглядит за рулем так, словно диктует Мирозданию свои законы.
        В такие моменты, как этот, люди не думают об обидах.
        В такие моменты, как этот, они внезапно вспоминают о Боге, вернее, о том, что он может всё-таки существовать, и поскольку обращаться больше не к кому, просят о помощи именно его. Не столько о помощи, наверное, сколько о чуде.
        Поэтому я молюсь. Всё то время, пока мы едем по Ванкуверским пробкам, я вымаливаю жизнь у Бога, верить в которого отказалась шесть лет назад:
        Боже, если ты всё-таки есть, оставь мне хотя бы Кая! Нельзя толкать человека на самый страшный из всех доступных ему грехов, нельзя его так испытывать, нет в нас столько сил! Мы просто люди…
        И Бог был либо добр в тот день, либо особенно внимателен к отчаянным просьбам.
        Это самая большая больница в городе, вторая по величине в Канаде. Среди её профильных направлений - травматология и трансплантация органов. Когда-то я проходила в ней практику и молилась о том, чтобы никто из моих близких никогда в неё не попадал. Это одно из лучших лечебных учреждений, на её счету десятки тысяч сложнейших операций и спасённых жизней, но везёт не всем.
        Я не иду по больнице и даже не бегу, а ломлюсь, наталкиваясь на людей и истерично припоминая, где находится нужный мне блок, отделение, бокс.
        Когда вижу человека, с которым прожила больше семнадцати лет лежащим на больничной кровати в трубках, повязках, кислородной маске и пятнах крови, я не помню, почему сегодня утром мы не вышли из дома вместе, почему я была там, где была, а не с ним рядом, почему в тот злополучный мартовский день он был не со мной, а в чёртовой гостинице.
        Кай, похоже, без сознания. Запёкшаяся кровь повсюду - на волосах, на части свободной от бинтов кожи и на них самих. Только теперь я замечаю, что мой супруг в палате не один - с ним его Герда. В её руках ватный тампон и пластиковый контейнер с водой - она подчёркнуто осторожно стирает кровавые разводы с шеи и части груди моего мужа. Я останавливаюсь, как вкопанная, у дверного проёма, и не могу сдвинуться с места - ни миллиметра вперёд.
        Факт её нахождения здесь не удивителен, скорее, он закономерен, ожидаем, да практически неизбежен. Что меня удивляет и одновременно бьёт - это нежность, источаемая кончиками её пальцев, аккуратно водящих ватой по его груди. Я бы взяла бинт - он грубее и быстрее справится с задачей.
        Делаю шаг назад, два, три, и ещё несколько. Теперь я достаточно далеко от них, но по какой-то необъяснимой причине уйти не могу, как и оторвать глаз от рук Герды. Она оставляет вату в пластиковой ванночке и медленно, с чувством проводит освободившейся ладонью по волосам на груди моего мужа. Там где она касается его, ровно в тех же местах я ощущаю жжение, затем острую боль. Она совсем не такая, какой била меня смерть Немиа, это нечто совсем другое, иного уровня и масштаба. Ребёнок был родным, но мужчина в реанимационном боксе не только родной, он… смысл. Суть меня и всего во мне.
        Я начинаю двигаться и с каждым шагом делаю это быстрее. Мои щёки сухие, но я отчётливо слышу, как истошно воет моя душа - я здесь должна была быть всё это время, мои руки должны оттирать его кровь, мой язык и губы молиться о нём.
        И я молюсь без остановки, шепчу, раз за разом, все удержавшиеся в памяти молитвы и их обрывки, прошу об одном - о жизни.
        Шарю глазами по стенам в поисках контейнеров с перевязочным материалом, нахожу марлевые тампоны, антисептики для раствора, мою руки, обрабатываю санитайзером. Подхожу, отбираю у другой пары женских рук вату и выбрасываю. Не произнеся ни слова, она отходит в сторону, уступив мне моё законное место.
        И я отмываю его так, как только жена способна отмыть своего мужа от боли: пропуская сквозь пальцы любовь, покаяние, прощение и молитвы к Богу.
        - ??????????????
        Я слышу голоса: матери Кая, Лейфа, Дженны и даже Адити. Среди них есть и незнакомые, но фраза «она не в себе» произнесена кем-то из тех, кого я знаю. Мне всё равно.
        Вскоре мне говорят, что я должна покинуть помещение, потому что Кая будут готовить к операции.
        - К какой операции? - спрашиваю одну их двух женщин, ту, у которой лицо дружелюбнее.
        - Вам всё расскажет врач.
        - Где его найти?
        Мне объясняют, и я снова бегу, впрочем зря, потому что говорить со мной никто не намерен - все заняты и нервно твердят, что я «не могу здесь находиться». Я шарю глазами в поисках хотя бы одного знакомого лица - однокурсников во время учёбы в медицинской школе было много. Себастьян, парень из Квебека, никогда не учился вместе со мной, но мы проходили резидентуру в одной больнице и иногда пересекались. В эту минуту я жалею, что ни разу не удосужилась хотя бы выпить с ним кофе - он приглашал, и сейчас эти совместные воспоминания могли бы мне помочь. Вероятно, он читает немую мольбу в моих глазах, потому что легонько кивает и через время появляется с папкой в руках. Прежде чем дать мне ответы спрашивает:
        - Это твой муж?
        - Да.
        - Значит, я верно предположил. Видел вас однажды на снимке в газете.
        Я раскрываю папку с протоколами уже проведённых исследований, но Себастьян мудрее, чем я могла бы предположить:
        - Он в порядке, Виктория. Ничего угрожающего жизни нет: ни тяжёлых черепно-мозговых, ни кровотечений, ни серьёзных повреждений внутренних органов.
        - Что есть?
        - Ушиб мозга средней степени тяжести, сломанные рёбра, перелом бедра, многочисленные ушибы, гематомы.
        - Перелом бедра?
        - Да, там всё серьёзно - кость раздробило. Сейчас его будут оперировать.
        - Насколько серьёзно?
        - Вплоть до инвалидности.
        Инвалидность не смерть, я ехала сюда с другими мыслями, и сейчас рада даже таким новостям - главное, живой и будет жить.
        - Все травмы с левой стороны - машина, вылетев с трассы, приземлилась на левый бок - это был самый сильный удар, потом его крутило, но относительно удачно. Главное, не было лобового столкновения. И ещё момент: в его крови алкоголь. Много.
        Я закрываю глаза, Себастьян вынимает из моих рук папку:
        - Вы уже в разводе… или сейчас разводитесь?
        - Почему спрашиваешь?
        - Кто-то из родственников потребовал не пускать тебя к пациенту. Если официально вы ещё не разведены, их просьба незаконна.
        - Ещё не разведены!
        Он же не подписал мои бумаги, только забрал их, трубочкой свернул, так ведь? Ты же не подписал их, Кай?
        Кажется, я скулю где-то глубоко внутри: а что, если всё-таки…
        В любом случае, всё это не так важно, главное, что Кай вне опасности.
        В коридоре едва не получаю инфаркт, потому что в меня врезается нечто массивное:
        - Господи, Лейф, что ты здесь делаешь?
        - Ну… вообще-то, мой лучший друг попал в автокатастрофу.
        - Ты меня напугал!
        - Приношу свои извинения, не имел такого намерения. Я звонил тебе… несколько раз!
        - Два. Мой телефон был в беззвучном режиме.
        Он не спрашивает, где я была - глазами лучшего друга мужа уже вынесен обвинительный приговор.
        - Что произошло, ты знаешь? - спрашиваю его, потому что остальное сейчас не важно.
        И Лейф, очевидно, засунув своё мнение на мой счёт куда подальше, вполне мягко и даже в какой-то степени дружелюбно докладывает:
        - Обе тачки всмятку, но Слава Всевышнему, никто не погиб. Все покалечились. Так больше не может продолжаться, Викки.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Он был пьян. Самый серьёзный и разумный из всех, кого я когда-либо знал, гонял на своей тачке пьяным! Ты понимаешь? Могли погибнуть люди, не имеющие даже понятия о ваших проблемах, о чём он думал, вообще? Теперь его лишат прав, конечно, но в данной ситуации я бы благодарил провидение за то, что все живы.
        Сморщив лоб и сдвинув брови, Лейф качает головой:
        - Я знаю его почти всю жизнь: сесть за руль в таком состоянии - это не Кай. Это бред, нечто из ряда вон выходящее для него. Да ты и сама знаешь.
        Да я знаю. Мой муж со всем своим воспитанием, по сути, очень серьёзный человек, ответственный.
        - Всё это на двести процентов не моё дело, но Кай - мой лучший друг, поэтому молчать после случившегося не могу!
        Моя нервная система натягивается, как струна, готовясь к обороне, но Лейф выдаёт совершенно неожиданное:
        - Он любит тебя.
        Затем, набрав в грудь воздуха и хорошенько подумав, добавляет:
        - ??????????????
        - Он очень крепко тебя любит, Викки.
        - Это заметно, - я машинально перевожу взгляд на подпирающее жёлтую стену воплощение женственности и заботы. И волосы у неё как будто стали лучше - это, наверное, регулярный секс с моим мужем пошёл ей на пользу.
        - Ребята, я не понимаю, что происходит, - не унимается Лейф. - Клянусь, мне мозгов не хватает, чтобы врубиться, наконец, зачем вы оба это делаете?!
        - Попробуй изменить исходный тезис на «Он тебя не любит» - и всё тут же встанет на свои места, - предлагаю.
        - Верность данного утверждения пересмотру не подлежит, или я никакой на хрен не лучший друг, - морщится. - Кончайте сходить с ума! Вместе и поодиночке! Зачем вы так изматываете друг друга? Вам что, мало от жизни досталось?
        - Не мало, - едва слышно соглашаюсь.
        - Тогда зачем нервы друг другу рвёте? Кай совершенно слетел уже с катушек! Да я никогда в жизни таким его не видел: он же ни на чём не способен сосредоточиться, глаза стеклянные, как у зомби! А эта авария? Викки! Это же его крик, грёбаная попытка привлечь твоё внимание! Неужели тебе, женщине, это не очевидно? Вам же вроде как природой дано умение чувствовать такие вещи...
        Если бы… всем дано, кроме меня. Я бракована, но Кай обещал счастье, убеждал, что и у меня есть на него право.
        - Тебе нужно позаботиться о его тачке.
        - В каком смысле?
        - Ничего чересчур сложного или обременяющего - съездить на свалку и посмотреть, не остались ли в ней личные вещи, документы.
        Это не приходило мне в голову. Мой зонт от дождя? Да на кой он мне? У меня их двести штук - из каждой поездки по зонту! Мой кардиган и пара шарфов на случай, если я забуду замотать свою шею дома? Да разве мало у меня барахла! Пусть пропадает на свалке.
        В ответ на недоумение на моём лице он добавляет:
        - Прости, но у меня нет никакой возможности этим заниматься - дел по горло, все встречи Кая и не только теперь на мне. В машине должен быть его ноутбук и телефон - здесь их нигде нет, я уже искал.
        Я чувствую её взгляд спиной, оборачиваюсь - да, это она - мать моего супруга - Камилла Керрфут. Я знаю, ей есть, что мне сказать. Много чего. Собственно, именно по этой причине её губы побелели и почти исчезли от напряжения. Вижу, она держится изо всех сил, и когда Дженна покидает нас в направлении мелькнувшего за углом зелёного костюма медсестры, я слышу натуральное змеиное шипение:
        - На твоём месте я бы не осмелилась даже нос свой показывать здесь!
        Глава 30. You still cry sometimes
        Призываю максимум самообладания и для пущего раздражающего эффекта самоуверенно задираю брови:
        - Не приди я сегодня, ты бы год обзванивала родню и знакомых, жалуясь на бессердечность невестки. Так что, я здесь фактически для тебя, а ты опять недовольна.
        Мне кажется, её глаза сейчас лопнут:
        - Змея! Какая же ты змея! Господи… бедный, несчастный мой ребёнок, - на её глаза наворачиваются неподдельные слёзы, и совесть тут же вонзает в моё сердце свои когти.
        Я ненавижу эту женщину, более того, я презираю её как личность. И если раньше в моей голове не укладывалось, как так вышло, что именно она дала жизнь моему любимому мужу, умудрилась воспитать в нём мужчину, вырастить столь редкое нынче качество как умение заботиться, быть прекрасным мужем и отцом, то теперь, после его измены, всё встало на свои места. Он предал, и уже не в первый раз.
        Месть свекрови была безжалостна и ударила в самое яблочко:
        - Дженна, детка! - вопит едва ли не на весь коридор, как только та появляется на горизонте. - Не оставляй его, молю тебя! Ты ему сейчас очень нужна, так нужна! Твои руки исцелят его! Только правильная женщина обладает такой силой!
        Дженна поднимает на меня глаза, и в них шок.
        - Но… - смотрит в упор и ждёт, что я отвечу. А я не могу разжать рта: «правильная женщина» парализовала мозг. Да, вся беда в том, что я неправильная. С самого начала нашего брака… да что уж мелочиться - с момента нашего знакомства я занимала чужое место. И вообще, не стоило мне рождаться.
        - У него есть законная жена! - грудной нервный бас Лейфа оглушает наш серпентарий.
        - Уж лучше бы её не было… - едва слышно произносит не сдающаяся мать.
        - Думай, что говоришь, Камилла! Твой сын любит её!
        - Это не любовь. Это болезнь. Он болен! Мой ребёнок болен! Она как рак жрёт его, и не успокоится, пока не сожрёт до конца!
        Я обнимаю себя руками - интуитивно стремлюсь зажать рану, чтобы так сильно не кровоточила. Вся соль в том, что ненависть свекрови не беспочвенна - так и есть, я отравляю Каю жизнь.
        - Я попросила у него развод - он отказал, - неожиданно для всех и для себя самой выдаю откровения. - У меня к нему нет ни ожиданий, ни претензий, ни тем более требований. Так что ты совершенно напрасно так омрачаешь свою карму, желая мне смерти, Камилла. В твоём возрасте о ней уже стоит беспокоиться.
        - Ты попросила у него развод?! Так я и думал… - Лейф накрывает лицо рукой, издавая протяжный стон. - Я знал: он не мог вот так слететь с катушек без веской причины!
        Через время в полнейшей тишине серпентария добавляет:
        - И такой причиной могла быть только ты, Викки!
        В этот момент в коридоре появляется новая фигура в зелёном костюме и Дженна совершает рывок в её направлении, но в ответ получает:
        - Миссис Керрфут, простите, но мне нужно идти - другие пациенты ждут, есть и более сложные случаи. А вашего мужа прооперируют - тогда и поговорим о прогнозах! Настройтесь на позитивный исход, не переживайте!
        Ничего себе так фраза, да? Самая нормальная при таких вот обстоятельствах, а главное, обнадёживающая. Одно плохо: сказана не мне.
        А вообще-то доктор права: с кем спит мужчина, тот и жена. Кто дежурит у его постели - тот и заботливая голубка. Кто выедает дежурному врачу плешь тупыми повторяющимися вопросами, продиктованными страхом и немой просьбой утешить, внушить надежду на выздоровление и полную реабилитацию или что там ещё - тот и верная спутница жизни.
        Дженна разворачивается ко мне, и на ней словно лица нет:
        - Прости, - шепчет. - Они меня не пускали, ну и… я сказала, что жена… не проверяет же никто. Ему нужен был кто-то рядом, а тебя не было. Ты представь, он один и без сознания, переломанный весь… - её красные глаза вновь наполняются слезами, физиономия кривится в почти истерике.
        - Правильно ты всё сделала, Дженни! - предлагает свой вариант свекровь, чем вызывает у Лейфа очередной приступ негодования.
        - Всё нормально, - отвечаю главной в своей жизни проблеме.
        Спустя ещё пару часов нам сообщают, что операция прошла хорошо, а ещё через час Кая возвращают в бокс, обнадёжив, что скоро он должен прийти в себя. И мы ждём всем составом: я, Дженна, Камилла Керрфут, Лейф и совсем недавно присоединившаяся к нам Адити.
        Её кофе возрождает во мне жизнь, а может, это просто её присутствие?
        - Зачем ты сказала мне по телефону, что он умирает? - спрашиваю её.
        - Ничего подобного я не говорила! - вскидывает брови.
        - Ты сказала «успеешь» - такое говорят об умирающих людях!
        Адити нервно дёргает плечами:
        - Именно умирающим он и выглядел, когда мы с Лейфом сюда прибыли!
        - И вас впустили?
        - Конечно, Камилла об этом позаботилась.
        - Ясно, - говорю.
        - ??????????????
        Кай действительно вскоре приходит в себя. Понимаю я это по ажиотажу вокруг его постели: тут и медики, и все присутствующие родственники.
        Я не знаю даже, хочет ли он меня видеть после всего, думаю уйти - главное, что очнулся и будет в порядке, однако за стеной женских эмоций вдруг слышу тихое, хриплое, но уверенное:
        - Викки… Где Викки?
        Глава 31. Smile... you`re beautiful when smiling!
        Любовь Герды безропотна и безгранична, потому что именно её голос отвечает ему:
        - Она здесь.
        Теперь все они поворачивают головы, рыщут глазами в поисках меня, и я, преодолевая их взгляды и отрицательные на свой счёт мысли, иду к его постели. Вдруг снова слышу его голос:
        - Выйдите все. Быстро, - приказывает.
        Секунда, когда я вижу его глаза, в который раз переворачивает мой узкий и тёмный мир с ног на голову, убеждая в том, что ничего я не смыслю ни в людях, ни в их ко мне отношении - мне хочется залезть в его взгляд, как в тёплую норку, свернуться калачиком и мирно уснуть. Спрятаться.
        Кай снимает кислородную маску и улыбается пересохшими губами. Господи, он мне улыбается. Я подхожу ещё ближе, потому что теперь для меня полно места - все вышли, послушались. Кай сам находит мою руку и сжимает её. Тепло его ладони и пальцев, контраст силы и мягкости давно забывших физический труд рук становятся для меня ещё одним откровением.
        Я до скулежа отчаянно желаю стереть события последних месяцев. Если б только можно было всё вернуть если не в исходную точку, то хотя бы отмотать на полгода назад…
        - Кай… - слов, которые мне нужно ему сказать, много, но ком в горле мешает даже дышать, не то, что говорить.
        - Со мной всё будет в порядке, - его пальцы сжимают мою руку ещё крепче. - И с тобой всё тоже будет только хорошо, - обещает.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Дерьмово… в целом, но особенно где-то слева… в районе ноги.
        Я приподнимаю простынь, которой он накрыт, и вижу обширную повязку на его бедре. На фоне белой ткани расплылось бледное, розовато-коричневое пятно сукровицы. Размер повязки не оставляет сомнений - там перелом, возможно, и не один. В самое ближайшее время ему предстоят операции, а после них - до трёх недель лежачего режима и долгая реабилитация.
        - Я теперь инвалид? - спрашивает меня с каким-то надломанным сарказмом.
        - Вряд ли. Современная медицина способна на чудеса.
        Кай пытается улыбнуться, но я вижу, как тяжело ему это даётся - слишком много боли. Причём не только физической.
        - Лейф считает, мне нужно забрать вещи из твоей машины, - делюсь.
        - Не думаю, что тебе стоит тратить на это время. Там ничего ценного нет.
        - Он ищет твой ноутбук…
        - Понятно. Тогда помоги ему, - кивает.
        И мы зависаем в полнейшей тишине, глядя друг другу в глаза. Смотрим, не отрываясь, сжимая ладони.
        - Меня тошнит, - внезапно признаётся. - Сильно. Можешь позвать медсестру?
        - Конечно, но я могу и сама…
        - Просто позови медсестру, Вик, и…
        - Что? Что ещё? Говори!
        - Улыбнись. Ты очень красивая, когда улыбаешься… помнишь?
        Вряд ли. Но сейчас улыбаюсь, потому что такое количество доброжелательности в глазах самого близкого человека, не может не вызывать улыбку.
        - Сейчас езжай домой, хорошо? Уже поздно и тебе нужно отдохнуть и мне… тоже, - выдыхает.
        - Я вернусь завтра, - обещаю ему.
        Он согласно кивает, облизывая губы:
        - Не забудь про медсестру.
        Глава 32. Время надежд
        Тринадцать лет назад
        Hammock - Oh John (Reinterpretation) | Far Cry 5 : We Will Rise Again
        Я помню то время, время надежд. Время беспечной молодости, бурлящей идеями, планами, устремлениями. В тот период Кай хотел только три вещи: секс, еду и чтобы ему не мешали работать.
        И я помню день прорыва. Первый успех моего супруга пришёл к нему из Китая - накануне Чемпионата мира по футболу компания посредник заинтересовалась игрушкой для смартфонов с соответствующей тематикой. Самым смешным в этом событии оказался тот факт, что из всех реализованных проектов именно этот оказался самым простым и бестолковым. Однако после серии доработок он принёс Каю и команде первые сто сорок тысяч долларов. Команда в лице Лейфа, Олсона и Дженны отказалась от своей части гонорара, пожертвовав их Каю для рекламы и продвижения бренда Optix. Первый успех открыл и двери банков, так что уже через год свежесозданная компания выпустила более двадцати относительно успешных проектов, три из которых попали на первые места рейтингов.
        Он никогда и никому не показывал слабость. Кроме меня. Я видела его всяким: триумфующим, довольным собой, уставшим, кипящим идеями, разочарованным, уничтоженным, обозлённым, раздавленным - любым. Потому что при мне он не боялся быть самим собой, расслаблялся, отпускал себя, не тревожась о своей цельности.
        - Мне ни с кем не бывает так спокойно, как с тобой, Викки. Настолько хорошо, что глаза закрываются сами собой от удовольствия, - так он однажды описал мне проталины в «всегда-собранном-серьёзном-успешном-Кае», которые случались с ним только рядом со мной. - Каким-то неведомым образом ты - мой кабель к энергетическому центру Земли. Мой корень. Понимаешь?
        Откровенно, я мало что тогда понимала в его признаниях. Моим фокусом были его губы, глаза, руки. Кай смотрел на меня, и мне казалось, что в его глазах я действительно необыкновенная - так много было в них тепла и возбуждённого блеска. В такие моменты, когда он смотрел на меня вот так, с восхищением, мне казалось, мои ноги отрывались от земли, и я могла летать, улыбаясь миру. Как во сне. Как в мечте.
        Всё это было, и всё это прошло.
        Я никогда не воспринимала себя, как женщину, живущую в достатке. Осознание было внезапным. Однажды вечером мы с Каем прогуливались вдоль набережной Коал Харбор, и увидели на одной из современных, ослепляющих белизной яхт табличку «for sale». Кай заметил мой задержавшийся на ней взгляд и предложил неожиданное:
        - Хочешь, купим её?
        - А мы можем?! - с совершенно неподдельным восхищением интересуюсь я. В ответ получаю многозначительную улыбку.
        Это была большая красивая лодка современного дизайна. Продавец сказал, что мы будем первыми её владельцами. Кай серьёзно осматривал каюты, капитанский мостик, задавал вопросы и внимательно слушал ответы рассыпающегося улыбками агента. А я смотрела на своего мужа и больше не находила в нём принца, научившего меня плавать в один далекий, солнечный июльский день. Передо мной стоял преуспевающий взрослый мужчина и матёрый делец.
        В тот же год он приводит меня в дом на первой линии набережной залива в Китсилано: в моём распоряжении теперь восемь спален, две гостиные, одна из которых соединена со столовой, четыре ванные, бассейн, сад и гараж на четыре машины. Обустраиваем мы его вместе, но по большей части присутствие Кая в магазинах мебели Европейских брендов и облицовочных материалов формальность - он уже был одним из немногих первых владельцев только выпущенного планшета Apple, захватывающего всё его внимание мессенджером.
        Но иногда он всё же отвлекался, чтобы сказать, например:
        - Давай перестанем предохраняться?
        Кай берёт в руки чёрно-белый листочек тонкой бумаги - снимок аппарата УЗИ, и я не просто перестаю его понимать - а погружаюсь в потерянность. Попросив пару минут уединения, Кай плотно задвигает за собой слайд двери на террасу и прячется, повернувшись спиной. Всё, что я вижу - это яркий солнечный свет в его волосах и движение руки, прижимающей к глазам ладонь.
        На фото - эмбрион в одной из ранних стадий своего развития, у него гигантская, вытянутая голова и совсем крохотные ручки и ножки, уже чётко различимо лицо - нос, губы, неестественно высокий лоб. Я знаю, как он изменится через неделю, месяц, два. Мне известно, как будут расти и развиваться его органы, когда появятся волосы и ногти, в какой момент он поймёт, что можно сосать собственный палец - у меня наивысшая оценка по акушерству. Чего я не понимаю, так это того, почему такой крупный физически мужчина плачет, глядя на снимок, изображающий мой крохотный плод, и почему делает это тайком.
        Когда он выходит из своего укрытия, чтобы обнять меня, на его лице нет и следа того, что ввело меня в самое ненавистное состояние - непонимания. Кай улыбается, и я не задаю вопросов, потому что мне приятно тепло его рук, даже необходимо. Позже он зачем-то копирует снимок и аккуратно срезает лишнюю бумагу, примеряя его к своему бумажнику.
        Вскоре он красит ближайшую к нашей спальню в лавандовый цвет и спрашивает меня о расписании моих визитов к врачу, и на следующий приём мы едем вместе. Ещё в холле я замечаю блеск в его глазах и неугасающую улыбку. Громкое сердцебиение плода и вид сокращающегося сердца на экране аппарата УЗИ повергает моего супруга в то же состояние, в котором он уже успел побывать на террасе нашего трёхуровнего дома:
        - ??????????????
        - Никогда не думал, что это может оказаться настолько сильным потрясением, - признаётся мне вслух, видя моё недоумение и теперь уже не скрываясь.
        Но врач не реагирует на его признание, не улыбается и не поздравляет нас с новой ступенью развития нашего плода, как обычно полагается - я присутствовала на десятках ультразвуковых исследований по мере прохождения практики. Он выглядит сосредоточенным и нерадостным, сообщая нам:
        - Я бы хотел услышать мнение коллеги в связи с одним моментом.
        - Что-то не так? - сразу беспокоится Кай.
        - Да, в развитии плода я вижу отклонения от того, что мы считаем нормой. Однако я прошу вас прежде времени не переживать и дождаться мнения моего коллеги.
        Коллега является довольно быстро. Он также сосредоточен и невесел. Время, пока он водит по моему животу датчиком, кажется вечностью. В конце коллега многозначительно кивает и удаляется, предоставив право первой новости «нашему» доктору:
        - На двенадцатой неделе мы обычно проводим скрининг воротничковой зоны плода…
        - Вы видите жидкость? - перебиваю его.
        - Да… вот посмотрите сами.
        Звать коллегу было необязательно, я и сама вижу то, что вижу.
        - Что всё это значит? - не выдерживает Кай.
        - Без дополнительной диагностики это ничего не значит… - начинает врач.
        - Что у ребёнка возможен синдром Дауна, - объявляю я.
        - Да, но подчёркиваю: число ложноположительных результатов достигает 20%, а чтобы сказать наверняка необходим амниоцентез…
        - Что это? - уже рявкает Кай, пристально глядя на меня.
        - Пункция околоплодных вод.
        - Пункция, это значит прокол?
        - Да.
        - Это крайняя инвазивная методика! - не выдерживает врач. - В первую очередь Вам положен анализ крови, а через месяц «тройной тест».
        - Я знаю, - снова обрываю, перечисляя в большей степени для себя, нежели для кого-то ещё, - определение уровней эстриола, сывороточного альфа-фетопротеина и общего ХГЧ. И в случае положительного результата у нас останется 1 процент на то, что тесты ошиблись. Амниоцентез определит точно.
        - Вы тоже врач… - кивает врач.
        - Почти.
        - Специализация?
        - Педиатрия.
        - Отличные познания в перинатальной диагностике.
        - У меня хорошая память.
        Что я чувствую? Пока ещё ничего. Осознание придёт позже - за дверью кабинета УЗИ.
        В холле Кай долго стоит, подпирая спиной стену, и смотрит в потолок. Я не ищу его мимики, не пытаюсь уловить эмоции - и так всё понятно.
        - Прости… мне тяжело это принять, - сознаётся.
        Я смотрю в окно, вижу ровный зелёный газон и яркие пятна октября - жёлтые, оранжевые, красные. Разве мог родиться у «синдрома» здоровый ребёнок? Только очередной синдром. В это мгновение мне хочется умереть, но Кай вдруг говорит:
        - Мы не будем этого делать.
        Моё сердце замирает:
        - Чего?
        - Прокалывать тебя.
        - Почему?
        - Потому что это больно и страшно. Для тебя и для него. И это ничего не решит. Откровенно говоря, я не вижу смысла и в остальных анализах и исследованиях. Поехали домой.
        Так я поняла, что речи о прерывании не будет.
        Глава 33. Тройной тест
        В ноябре диагноз подтверждается тройным тестом, но у нас есть 1% надежды и известие о том, что пол у плода женский.
        Парадоксально, но именно Кай стал моим путём к принятию. Он нашёл самые правильные для меня слова:
        - Она наша. Моя и твоя. И мы будем любить её и беречь так же, как любят и берегут всех других детей.
        Услышать это, будучи обнятой его большими руками, означало многое. Очень многое.
        Кай ни разу не назвал нашего ребёнка больным, никогда не говорил о синдроме, как о болезни. И он действительно ждал её все оставшиеся месяцы и умудрялся делать это с любовью. Моя беременность не отличалась от тех беременностей, которые вынашивали здоровых детей - меня точно так же целовали в живот, обнимали, баловали вкусной едой, а главное, вниманием. Ладони Кая практически жили на моём животе, пока он медленно, но уверенно рос:
        - Подумай, ты сейчас её дом. Мягкий, тёплый, уютный дом, - говорит, улыбаясь. - Внутри тебя ей спокойно и совершенно не важно, будет она отличаться от других или нет.
        Вот он уже держит завёрнутую в розовое одеяльце новорожденную дочь и широко, искренне улыбается, несмотря на то, что мы с ним оба всё-таки надеялись, но наши надежды не оправдались: у Немиа синдром Дауна, и мы оба уже увидели это в чертах её маленького лица. Акушеры деликатно молчат, но эта деликатность нам не нужна: мы ждали, и мы давно всё приняли, но не переставали верить… в чудо.
        И чудо случилось, хоть и не то, на которое мы рассчитывали. Кай так и сказал:
        - Посмотри, какое чудо! Ты только погляди… какая она крохотная… - его пальцы поглаживают чёрные, как у меня, и вьющиеся, как у него, волосы дочери. - Она наша… в ней ты и я!
        И мне так… уютно в его взгляде. Так тепло и спокойно. Но ещё спокойнее от того, что моей вины в болезни ребёнка нет - виноваты гены Кая. В роддоме его мать признаётся, что у Кая был старший брат с такой же точно болезнью и набором других диагнозов, один из которых и убил его в возрасте пятнадцати лет. Кроме брата синдромом Дауна страдали и другие родственники Кая по отцовской линии.
        Сразу после родов Кай берёт на работе отпуск, вернее, сам себе его выдаёт. К уходу за новорождённым он относится серьёзно, даже серьёзнее, чем я.
        Ещё во время беременности мы решили, что кормить ребёнка лучше естественно. Однако когда дело дошло до практики, вопрос альтернатив встал ребром - мне было больно. То ли Немиа присасывалась чересчур усердно, то ли кожа на моей груди оказалась слишком нежной, но у меня появились трещины, ставшие ранами.
        Консультирующий меня семейный врач уверял, что все первородящие женщины проходят эти муки, со временем кожа на сосках станет более эластичной, трещины заживут и всё наладится. Но от боли у меня стреляло в висках, и когда Кай увидел мои слёзы во время кормления, сам забрал ребёнка со словами:
        - Мы попробуем смесь.
        На второй день моя налитая молоком грудь окаменела, на третий появились боли, на четвёртый врач диагностировал мастит и приказал отсасывать застойное молоко.
        - Как? - спросил Кай.
        - Лучше всего делать это естественно - ртом, если сможете, а если нет - в продаже есть специальные аппараты.
        Именно тогда я окончательно поняла, что всё-таки нашла своего принца. Пусть он выглядел совсем иначе - слишком брутальным и неформальным, но внутри он был принцем: добрым, честным, умеющим любить и заботиться.
        Кай был лучшим отцом, какие встречались на моём пути. Он превзошёл даже моего собственного, который просто любил и заботился, был мягок и справедлив, всегда участлив, Кай же умел укутывать своей любовью в кокон, плотно и тщательно подтыкая её концы в каждую возможную щель.
        «Ни один отец ещё не любил своё дитя так, как Кай любит Немиа!» - говорила его мать, и в кои-то веки была права. Любовь Кая к дочери жила не в словах и объятиях, а в поступках, в бесконечном времени, отданном маленькому человеку, в особенной, трепетной заботе. Этой ненормальной чрезмерной любовью Кай, скорее всего, неосознанно, стремился вернуть Немиа хотя бы часть того, что у неё отняли его гены. И он в этом преуспел. В целом. Я могу с уверенностью сказать, что Немиа была счастливым ребёнком, имеющим для многих завидное детство. У неё было абсолютно всё, что необходимо для жизни, роста и развития, начиная с материальной стороны - дом, одежда, развлечения, продолжая кружками и секциями для здоровых детей и заканчивая самым главным - бесконечной любовью родителей. Помимо всего этого Немиа получила ещё и целиком меня и всю мою жизнь без остатка: несмотря на то, что на горизонте уже убедительно маячил конец самой долгой учёбы из всех профессий, я оставила резидентуру и практику, чтобы целиком посвятить себя нашей дочери. Я доучусь спустя годы, но время уже будет упущено.
        Появление в нашей семье ребёнка с синдромом Дауна изменило многое. И вот здесь подруга Адити не подвела: в наших с ней отношениях и частоте встреч почти ничего не изменилось, по крайней мере, насколько это было возможно для меня - матери ребёнка. А вот Лейф с женой и Олсон с Мариной практически перестали проводить с нами время, всегда находя поводы, чтобы быть занятыми. Я не понимала что происходит:
        - Почему они так себя ведут? - спрашивала у мужа.
        - Потому что мир несовершенен, Викки.
        Да, ныне состоятельным друзьям появляться с нами на людях было не так удобно, как раньше, да и просто видеть ребёнка, не вписывающегося в открытку, ни у кого не было желания. А вот Адити не подкачала. Как и мой муж.
        - Кай относится к тому типу мужчин, которые рождаются для того, чтобы становиться мужьями и отцами, - однажды выдала его мать.
        И я была с ней согласна - это действительно так, но не ко всем жизнь справедлива, а к некоторым даже особенно жестока.
        - Я инвалидов плодить больше не буду! - сказал, как отрезал, мой супруг.
        - Это жестоко по отношению ко мне! - едва не рыдаю.
        - А к ним? К нашим детям?
        - В следующий раз сделаем аборт, если результат УЗИ окажется таким же!
        - Ну, допустим, у нас родится сын. Здоровый. Однажды он вырастет, женится, и вот ему говорят, что ребёнок, которого носит жена, болен. Что ему делать? Толкать её на убийство или растить инвалида? Я однажды встал перед этим выбором, и он едва меня не уничтожил. Ты желаешь этого своим детям?
        - Нет… но…
        - Тогда тема закрыта раз и навсегда. Если ты захочешь, мы можем усыновить или купить сперму в банке.
        - Где вся информация - слова донора! Ребёнок может родиться больным у любой пары и с любым набором генов!
        - В моём роду родилось уже трое с синдромом, и это только то, что нам известно. Я думаю, их было больше, просто такие вещи было принято замалчивать, - было его ответом.
        Вот так Кай словесно отказался стать отцом повторно. У нас появились блоки презервативов, правда, иногда он срывался и занимался сексом без них, но обламывал свой кайф выскальзывая на мой живот - так боялся новой беременности.
        А потом случилось несчастье - дети избили Немиа в школе. Бросали в неё камни и сухие ветки. Как это вышло и почему, никто так и не понял, но Кай всю свою горечь предъявил синдрому Дауна. От злости, обиды и чувства вины он едва ли не рвал волосы на своей голове, даже на работу не ходил - сидел с дочерью, залечивая её не столько физическую, сколько психическую травму. Мне тоже было бесконечно больно за своего ребёнка, но сама Немиа, как ни странно, уже на третий день попросилась в школу - очевидно, акт насилия не был для неё таким злом, каким оказался для нас, её родителей.
        О том, что в те дни мой муж Кай стерилизовал себя, не ставя меня в известность, я узнала случайно - обнаружила чек из клиники, проверяя наши счета.
        Глава 34. Тот день был его
        Dexter Britain - The Time To Run (Finale)
        Шесть лет назад. Мексика
        Мы разделили дни: по чётным я отвечаю за Немиа, по нечетным Кай. Поскольку особенный ребёнок требует особенного внимания, это означает, что для каждого из нас только половина отпуска является отдыхом.
        Тот день был его.
        Мы поссорились накануне и были оба на взводе. С утра по скайпу звонила Дженна, и они больше часа обсуждали дела. Это вовсе не было чем-то срочным, не терпящим отлагательства, никаких чрезвычайных ситуаций и тому подобного. Просто Герде захотелось пообщаться с боссом, а главное, воспользоваться своим особенным, не знающим границ правом доступа к его вниманию.
        - Кай! - одёргиваю его и получаю раздражённый взгляд. Он заканчивает беседу минут тридцать спустя, и мы выходим на пляж на час позже запланированного. Я злюсь, ненавидя тот миг, когда выбрала парня, имеющего столь прочную связь с «другом» женского пола.
        - Дженна такая же часть моей жизни, как и Лейф, почему тебя не бесят его звонки? - с вызовом интересуется поборник прав межгендерной дружбы.
        Потому что она женщина, Кай. Потому что я устала от её вечного присутствия, меня изъела ревность, потому что вам действительно всегда есть о чём поговорить. Двадцати четырёх часов в сутках не достаточно для бесконечных ваших совместных тем обсуждения!
        Вслух говорю:
        - Мы договорились разделить дни, пожалуйста, общайтесь по чётным числам сколько угодно.
        Я читаю книгу о роли игр с песком в развитии детей с синдромом Дауна, Кай следит за Немиа у бассейна. Но не проходит и часа, как он подходит с сотовым у уха и просит его заменить, потому что ему срочно необходимо подняться в номер и переслать Дженне важные файлы со своего ноутбука. Я демонстративно отворачиваюсь в сторону и затыкаю уши наушниками, подняв громкость едва ли не на максимум.
        Это было небольшое время, совсем недолгое. Десять минут, может быть, пятнадцать. Я шарю глазами вдоль бортика в поисках знакомой, расчерченной мышцами спины или шоколадной головы Немиа, но не вижу никого из них. «Наверное, пошли к морю или в туалет» - думаю, а сама встаю, ведомая каким-то древним, но всё же порядком атрофировавшимся инстинктом. Долго шарю глазами по кишащим в бассейне детям, прислушиваясь к звону в собственных ушах, как вдруг совсем близко от себя замечаю ментоловую ткань с принтом крошечных долек арбуза. Мой ребёнок под водой.
        Это был миг душераздирающего ужаса. За ним - понимание необратимости. Ничтожные минуты… если б только их можно было отмотать назад и поступить иначе.
        Моё тело трансформируется в безумца, владеющего навыками сердечно-лёгочной реанимации. И она бесконечна. Бесконечны мои действия, бесконечно отчаяние, бесконечны реплики стоящих вокруг меня зевак, смысла которых я не понимаю. И даже не пытаюсь, потому что в голове только: «Это моя Немиа! Это моё дитя! Мой ребёнок не дышит! Мой ребёнок не смотрит! Мой ребёнок больше не живёт…». Вскоре появляются люди в форме, меня хватают за руки, да так, что предплечья покроются синяками, но боли я не помню, потому что у меня срыв.??????????????
        Когда прихожу в себя, специалисты делают свою работу, а я, придавленная бетоном вины, перечисляю в уме то, чего моё дитя больше никогда не сделает: не побежит, не попросит мороженого, не притащит любимую книжку, не нарисует картину, которую обязательно нужно было бы повесить в родительской спальне на стене, ничего больше не скажет, в том числе и «мама, обними меня»…
        В глазах Кая вначале непонимание, затем… какая-то глубинная тоска, медленно расплавляемая болью. Он упал на колени и ждал, зажав рот рукой, наверное, молился, хотя и никогда не верил. Но после слов «девочка слишком долго пробыла под водой» его выдержка сломалась.
        Его руки отстранили всех и прижали к себе маленькое пустое тельце. Кай выл, как воют звери, но не громко, а глухо, неосознанно стремясь спрятать боль внутри себя. Он не соглашался отдавать нашу дочь ни медикам, ни полиции и не желал ни с кем делиться своим крахом. Он не был похож на человека. Даже на безумца не был похож. Произошедшее растёрло его в пыль. Покорёжило. Раздавило.
        Видеть это было… жутко, больно и страшно в той степени, которая находится за пределами человеческих возможностей. И вскоре я перестаю чувствовать, слышать, понимать, а потом снова закрываются мои глаза, руки зажимают уши.
        - У тебя шок, - сообщают мне на испанском тонкие губы коллеги неопределённое время спустя.
        Помню, как бегу в нашу комнату в отеле, залезаю под огромное одеяло, со всех сторон заворачиваю себя в него, закрываю глаза и делаю то, что делала в детстве в моменты приближения срывов: переношу себя в другой мир.
        Большинство аспи не понимают, что такое мечтать, я же преуспела в этом так, что мечты иногда не могла отличить от реальности. Мы втроём бежим по красивому берегу, где кроме нас - никого. Немиа посередине - держит за руку меня и своего отца - и это не Кай. Вместо него я вижу мужчину без лица, имени, без истории. Он никогда не причинял мне боль, прорывая девственную плеву, он не говорил, что моя ревность убила его ребёнка. И он, будучи в исступлении, не выл, спрашивая себя: «Зачем же я с тобой связался, проклятая аутистка?!».
        Пока я перелистываю воображаемые кадры, где мне легко и спокойно, Кай везёт нашу дочь в больницу, затем в морг, затем решает вопрос о переправке её тела в Канаду. В нашем отеле уже живут его мать и Дженна, Лейф, моя мать. Я бы хотела забыть, но до сих пор помню, как руки человека с лицом и именем с силой выдирают меня из постели и заталкивают в ледяной душ. Помню, как его губы в который раз мне повторяют: «Ты чувствовала себя плохо, приняла таблетку Адвила, уснула. Когда проснулась, сразу пошла искать ребёнка…».
        Лица, лица, лица. Полицейские, снова полицейские, и снова. Его мать, моя мать, Лейф, Дженна. Все лица без глаз. Их голоса слишком громкие, я закрываю уши и делаю то, чего не делала с детства: раскачиваюсь.
        Потом мне колют препараты, и я начинаю ходить. ?ду хоронить дочь. Я держусь прямо на кремации, не бросаюсь в истерику, не теряю сознания, и я не плачу. Все они шепчутся, с ужасом подтверждая друг другу, что я - мать и виновница детской смерти, не плачу. Кай больно сжимает моё плечо, выводя из зала для прощаний. Так больно, что я искренне желаю, чтобы он его уже выломал. Пустил мне кровь. Я устала. Устала не чувствовать, не понимать.
        Ane Brun - Stay
        Кай помогает мне сесть в машину, его пальцы обжигают болью локоть, в воздухе висит слово «развод». Оно самое часто повторяемое на похоронах и после них.
        Он всем отвечает «После» и отправляет меня в Европу «отдыхать». Где я совершенно закономерно нахожу для себя выход, дверцу, спрятанную в белой баночке со снотворным. Это первая попытка, вторую я совершаю дома, в Ванкувере, и очень смутно её помню. Там везде, повсюду человек, принимающий «вещества», лицо и имя которого я хотела бы стереть из памяти. Он нашёл меня в ванной совершающей финальный и самый дальний заплыв в своей жизни - на тот свет. Его собственное путешествие в долину беспечного забытья только-только подошло к концу, дорисовав, таким образом, моей самовольной точке хвостик и превратив её в запятую.
        Меня откачали и влили литры чужой крови. Ну, не совсем чужой: часть её принадлежала моему мужу, по счастливой или же несчастной случайности имеющего такую же группу, как и моя. Он держал меня за руки, целовал мои запястья и глухо шептал:
        - Как ты могла оставить меня здесь одного? Что мне тут делать без вас?
        Ещё позже наступит момент признания им своей вины, хотя этот факт никак не изменит реального положения вещей:
        - Прости меня… это был мой день, и не важно, насколько серьёзны дела, я должен был убедиться в том, что ты меня услышала!
        Не будь мои вены накачаны граммами сильнодействующих транквилизаторов, я бы возразила ему, что раньше, в моменты его обвинений, он утверждал, будто я прекрасно его услышала, потому что «посмотрела в глаза». Из этой версии вытекал вердикт: «виновата ты, потому что забыла о нашем ребёнке, и он утонул». Теперь же, когда я внутренне смирилась с обвинением и приняла единственно возможное в таких обстоятельствах решение, он явился с повинной и признанием в неспособности существовать «без нас».
        Наверное, я по-настоящему возненавидела его именно в тот момент. Однако это не помешало мне в дальнейшем спокойно наблюдать за тем, как усердно и упорно мой супруг сражается за «нас».
        - Как мы будем жить? - я задаю ему единственный волнующий меня вопрос.
        - Обыкновенно, как все: просыпаться по утрам и закапываться в рутине, ложиться вечерами в постель и засыпать, чтобы назавтра проснуться снова. И… мы будем заботиться друг о друге.
        И он честно отрабатывает свою заботу: куда-то меня возит, заставляет что-то говорить, слушать специалистов, глотать капсулы. Его пальцы больше не прикасаются ко мне и не причиняют боль.
        Однажды, после месяцев терапий, имевших определённые результаты, мы едем в ресторан на Бёрнебийской горе, едим блюдо дня - рыбную горку и мороженое. Он просит прощения. Это не в первый раз, и не во второй. Старается взять за руку, я вырываю, но в какой-то момент решаюсь вытерпеть его пальцы почти до конца, надеясь, что отстанет. Не отстал. Тогда, в ресторане, только по срывающемуся голосу поняла: он плачет, в глаза ведь больше не смотрела «с тех самых пор». Он и об этом просил, и просил не раз, но глаза не рука - вытерпеть не смогла бы. Это слишком острая боль. И она не в руке, а прямо в мозгу - там же, где и глаза.
        - Викки, я виноват… - повторяет.
        В который уже раз?
        - Викки, возвращайся! Помоги мне, подскажи, что сделать? Викки, чего ты хочешь? Хотя бы чего-нибудь ещё хочешь?
        И мне приходит в голову, что удачнее момента, чтобы «сформулировать свои желания» вряд ли представится:
        - Я бы хотела жить одна. Если это возможно.
        Он глубоко и тяжело вздыхает, как старик, затем, уже ровным голосом отвечает:
        - Я буду говорить прямо - так, как ты любишь, Вик. Сейчас ты не сможешь жить одна, потому что находишься, и ещё долго будешь находиться в группе суицидального риска. Позволить тебе это - всё равно, что убить тебя. С этим знанием я не смогу жить ни во время твоего «одиночества», ни после, когда всё произойдёт. И ещё одно, не менее важное обстоятельство: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Всё ещё и вопреки тому, что случилось, и даже тому, что больше для тебя не существую. Не знаю, сможешь ты это понять или нет, ведь люди, подобные тебе, любви не понимают, но сейчас я люблю больше, чем девять лет назад в односпальной квартире в Китсилано.
        Моё молчание - это и моё безразличие и действительно непонимание его любви, которая сильнее, чем в Китсилано.
        - Викки, сейчас ты должна спросить, чего хочу я! - его голос снова срывается.
        - Чего хочешь ты? - машинально, не отрывая взгляда от панорамы Ванкувера.
        - Я хочу быть твоим мужем. Я хочу быть им до самого конца. Я хочу видеть твои глаза, и я хочу иметь шанс получить когда-нибудь твоё прощение. Потому что, - он замолкает, сглатывает то большое, что мешало ему всё это время говорить, - потому что я полностью осознаю, насколько перед тобой виноват… перед нами обоими. Я… Я..., - он снова плачет, судя по неподдающемуся его желаниям голосу, - самую большую ошибку совершил я…
        - Когда связался со мной, - договариваю за него.
        Он молчит, слышу, как делает один глубокий вдох, затем пытается кашлянуть, вижу в отражении стекла, как закрывает руками лицо, отчаявшись справиться.
        - Это называется мелтдаун, - сообщаю ему, он ведь когда-то интересовался, что это и как происходит. - Препараты, которые ты мне покупаешь, очень от этого помогают. Попробуй.
        Ane Brun - Always On My Mind
        Он не отвечает, цвет неба на горизонте, у самой кромки воды залива, меняется с розового на тёмно-синий, люди за крайним столиком на террасе уходят, уходят и те, кто сидел посередине. Сейчас на террасе холодно, хорошо, что у нас место у окна внутри ресторана. Это тот же столик, за которым мы сидели тогда… уже одиннадцать лет назад. Он мне нравился - парень с широкими плечами и большой уютной грудью, единственный человек, которому мне не было больно смотреть в глаза.
        - Викки, - его голос снова поддаётся его командам. - Я действительно совершил ошибку, однажды влюбившись. И это не ты. Ты была и всегда будешь оставаться самой большой моей удачей в жизни. Я благодарен тебе за всё, что у нас было, и за то, что ещё есть. А есть очень многое, поверь, тебе только нужно найти в себе силы это увидеть. Я благодарен тебе за дочь, за все годы, когда ты была лучшей для неё матерью, и я сожалею, что мы вместе её не уберегли. Я никогда не прощу себе слов, которыми нанёс тебе настолько непоправимый урон. Я верю, что смогу всё исправить, мне только нужна твоя помощь, один я не справлюсь… пожалуйста, услышь меня! Викки… Помоги мне, моя Викки!
        Он предложил путешествия. Не отдых в отеле, который отныне и навсегда для нас обоих страшнее смерти, а именно путешествия с рюкзаком за спиной, термосом, а иногда и спальным мешком. Мы с относительным комфортом объездили Канаду, забирались в самые дальние уголки нашей прекрасной родины, как пешие туристы, живя в палатках и путешествуя в автотрейлере.
        Это помогло. Мы вернулись домой и стали жить, работать, ходить на кинопремьеры и даже заниматься сексом.
        Секс - отдельная и притом самая большая каюта в уже покрытой лаком липовой модели нашего семейного корабля. Секс перестал быть сексом, превратившись в рутину - потребность мужа и мою обязанность.
        Хотя, если хорошо подумать, то и мне он был нужен - как единственное сохранившееся средство ощутить близость и принадлежность, необходимость кому-то. В остальном же свою первоначальную функцию наши интимные встречи не выполняли: я забыла о том, что такое оргазм, несмотря на то, что мой муж довольно долго не сдавался. Иногда у него случались срывы: он прекращал свои и мои мучения на полпути и, не произнеся ни звука, но громко хлопнув дверью, уходил в дождливую ночь и до утра не возвращался.
        Однажды мы даже посетили специалиста, который выдал нам совет попробовать сексуальные игрушки. Отправились к другому, и тот поведал, что пережитая трагедия нанесла моему либидо непоправимый урон: сознание заблокировало центр удовольствий. Он даже провёл параллель с монашескими самоистязаниями - добровольным наказанием своего тела за человеческие грехи. Кай нашёл его рассуждения разумными, предложив мне в очередной раз попробовать психотерапию. И я в очередной раз согласилась спускать наш уже совсем неограниченный семейный бюджет на еженедельные встречи со светилом психо-науки, стоимостью триста пятьдесят долларов за один час лежания на его кушетке.
        Все те годы я жила в эмоциональном вакууме. Время шло, в моей душе ничего не менялось, но наши с Каем сексуальные трения прекратились: интим стал редким, я научилась убедительно играть страсть и симулировать оргазмы, а муж делать вид, что в них верит.
        Его фраза «мы будем заботиться друг о друге», сказанная в пиковый момент отчаяния, застряла в моём мозгу, сделав не только слепой и глухой, но и откровенно глупой.
        Конечно, теперь мне даже смешно думать о том, как наивно было полагать, что сорокалетний здоровый и физически привлекательный мужчина станет изнурять себя воздержанием или унижать мастурбацией во имя «заботы друг о друге». Хотя тот секс, который изредка между нами случался, был морально тяжелее и воздержания, и мастурбации вместе взятых.
        Неудивительно, что у него появилась женщина. Его соратница, помощница, одарённая художница, стоявшая с ним плечом к плечу у истоков создания дела всей его жизни. Она приложила руку к его успеху, к росту его личности, в то время как я зубрила очередной атлас по анатомии, или дежурила сотую ночь в клинике, или нянчила нашего общего ребёнка с синдромом Дауна.
        Глава 35. Планы и реальность
        Убитых словом добивают молчанием.
        Уильям Шекспир.
        Still Corners -The Photograph
        Когда мы познакомились, Кай водил и периодически разбивал старый, но приличный на вид Бьюик. Чуть позднее все парни от шестнадцати до шестидесяти заболели вирусом «Мустанг». Завёлся и у нас один, но Кай, принёс его в жертву нашему уединению. За Мустангом следовала вереница марок и никакого постоянства, пока мой супруг не приобрёл свой Порше 918:
        - Это была любовь с первого взгляда, - гордо завил тогда он.
        И мне дико захотелось услышать «Как с тобой!», как в сказках, как в романах о любви, которых я не читаю, но мечтать с детства так и не разучилась.
        Но он не сказал.
        Это было уже после ухода Немиа, и в тот день я удивилась сама себе, что вообще всё ещё думаю о подобных вещах, чего-то желаю, что в принципе способна на это.
        Наши дни. 07/06/ 2019
        Дома я долго не могу найти себе места, пока из всей какофонии болезненных мыслей не выделяется одна главная: что я здесь делаю? Разве тут я сейчас должна находиться? Как, вообще, я могла уехать и оставить его там одного… или не одного? Где были мои мозги?
        Мозги были на месте, проблема в том, как именно они привыкли мыслить: это Кай всегда пёкся о моих проблемах, лечил, таскал по специалистам, пробовал новые методики, и никогда ему не требовалась моя помощь. Просто такой была наша модель отношений, так распределились наши роли.
        Мысль о необходимости быть рядом с мужем в больнице быстро перерождается в потребность, не дающую ни есть, ни спать, но посреди ночи в госпиталь меня никто не впустит. В три утра мне приходит мысль о том, что Кай голоден. Причём я настолько одержима этой идеей, что весь остаток ночи готовлю всё лучшее, что умею. И уже в такси, пока водитель продирается сквозь утренние Ванкуверские пробки к свалке, где теперь обитает разбитый Порше, понимаю, что Каю в его состоянии всё это разнообразие лучше не есть, и что сам он наверняка попросит только свой обезжиренный греческий йогурт. Я прошу улыбчивого индуса заехать по пути в магазин, обещаю щедрые чаевые, он соглашается. В итоге, на свалку я добираюсь к десяти утра.
        Как всегда, Ванкувер находит самый подходящий момент, чтобы поливать меня дождём - изрядно промокшая, стою у потрёпанного деревянного домика, где должен обитать управляющий свалкой, и стучу в окно. Минут через пять потрескавшуюся белую дверь открывает заспанный светловолосый парень.
        - Я хочу осмотреть разбитый Порше 918 - это машина моего мужа, - говорю ему.
        - Да, конечно. Я вас проведу, - быстрыми движениями он протирает глаза. - Мне очень жаль, что такое несчастье случилось в Вашей семье. Как Ваш супруг?
        - Жив, это главное.
        Парень согласно кивает головой:
        - В машине было полно личных вещей, всё здесь, у меня - по ночам, бывает, в машины лезут бомжующие наркоманы…
        - Да, я понимаю. Спасибо, что осмотрели. Ноутбук мужа не нашли?
        - Нет, ноутбука не было. Кейс с бумагами, мужская куртка и женский плащ, кажется, пару зонтов, и по мелочи - сейчас принесу.
        Я озадачена, потому что знаю - Кай и шагу не ступал без своего компьютера.
        Машина выглядит жутко. Настолько, что увидев её, я машинально зажимаю рукой рот и забываю об ожидающем меня индусе и его такси: вся передняя часть разбита, верх покорёжен - очевидно, Кай успел несколько раз перевернуться. Водительской двери нет - скорее всего, её срезали спасатели, когда вынимали моего поломанного мужа. Я зачем-то плачу, хотя знаю - никто не умер. Наверняка Кай долго будет ходить с тростью, прежде чем современная хирургия окончательно отремонтирует его ногу, если сможет, конечно, но он жив, и именно это на сегодня - мой свет.
        - Мне очень жаль… - снова бормочет мой провожатый.
        - Дадите мне пару минут? - прошу.
        Я остаюсь наедине с бедой. Трогаю её измятый кузов, провожу ладонью по темному пятну на сиденье - оно влажное, кровь ещё не успела высохнуть. Она повсюду: на смятом потолке, руле, внутренней обивке салона. Господи, думаю, какое счастье, что спасатели и медики приехали быстро, иначе Кай умер бы от кровопотери. И шёпотом, как полоумная, благодарю этих людей за их работу, за добросовестность, за то, что поспешили помочь родному мне человеку, пока сама я развлекалась с другим.
        Сейчас я себя презираю. Не помогает даже заюзанный до дыр довод «он начал это первым». Больно и стыдно за всё, что случилось, за то, что ни один из нас не остановился вовремя.
        Ноутбук нахожу под сиденьем - Кай всегда прячет его именно в этом месте, чтобы наркоманы в подземке не разбили стекло. Поперёк корпуса трещина, но сам помощник моего супруга все ещё жив - как и положено вышел из спящего режима. Ввожу пароль - дата зачатия Немиа, и попадаю в святая святых - компьютер мужа. Узнаю бессменную заставку на рабочем столе, долго смотрю на неё и вдруг зависаю на мысли, что где-то в недрах этой плоской коробочки должно быть спрятано нечто очень для меня важное.
        - ??????????????
        По дороге в больницу я безрезультатно проявляю скрытые папки - как и учил меня мой супруг «на всякий случай», но кроме ценнейшей информации финансового характера, касающейся нас двоих, в них ничего нет. Ни писем, ни фотографий. Правда, ищу я не слишком усердно - все мысли заняты Каем и тем, что происходит в нашей с ним жизни сейчас. Я твёрдо решила, что должна в любом случае быть с ним рядом и днём, и ночью - плохо ему или нет, ухаживать за ним - моя обязанность. Однако в приёмной реанимационного блока чужие планы не согласны с моими:
        -Вам туда нельзя. Только члены семьи.
        - Я его жена!
        - Это просьба самого пациента.
        Смысл слов медсестры доходит с трудом, потому что кажется невероятным. Внезапно мой улиточный мозг осеняет догадка:
        - Понимаете, у меня со свекровью непростые отношения… очень сложные. Она меня, мягко говоря, ненавидит, но мой муж, он совершенно не...
        Она качает головой:
        - Мистер Керрфут просил передать Вам это, - протягивает файл с бумагами.
        Почему моя принимающая рука так дрожит, разве не этого я хотела? Всего несколько белоснежных, утоптанных мелкими чёрными буквами страниц и одна изящная, как и всё, что делают его руки, подпись: Кай Керрфут.
        Мы обошлись без суда. Но не потому, что я не претендовала на раздел имущества, а потому, что он был готов отдать всё сам.
        В моих руках не те жалкие два листа, которые подготовил мой адвокат. Вместо них - пять страниц, детально описывающих моё нынешнее материальное положение. И оно выглядит завидным - я понятия не имела, что у нас есть столько всего.
        Я не понимаю, что произошло. Меньше суток назад он держал меня за руку… или я держала его, но он точно хотел меня, ждал. Кай не привык быть тем, кому нужна помощь, роль слабого и нуждающегося для него в новинку… или же за ним уже есть кому ухаживать?
        - Один вопрос: мисс Дженне Хоуп разрешено посещать моего мужа?
        - Боюсь, мы не можем разглашать информацию такого рода.
        Она смотрит в глаза, и я замечаю отсутствие дежурной улыбки. Ещё секунду спустя медсестра совершает лёгкий, едва заметный утвердительный кивок головой. В моих ушах свист, скрип тормозящего на полной скорости поезда, скрежет разогретого до искр металла.
        Я разворачиваюсь и выхожу.
        В себя прихожу только на улице. Вспоминаю о пакете с едой, принесённой для мужа, теперь уже бывшего, и, не задумываясь, с чувством швыряю его в мусорный бак.
        И, наверное, судьбе было мало театральности в этом жесте, потому что мне навстречу она посылает тех, кого я меньше всего хочу видеть - Дженну и мать Кая. В моих руках его ноутбук - любая вещь должна возвращаться к хозяину, поэтому я молча подхожу к ним и отдаю компьютер, Дженна принимает, но не так безмолвно, как Камилла:
        - Спасибо, - тихо благодарит.
        Глава 36. Лети птица, лети. Теперь ты свободна
        Sigur Ros - Svefn-g-englar
        Tony Anderson - Darkest Night (Extended Version) ft. James Everingham
        Мне снится сон: Порше 918 цел, невредим и сверкает своей чёрной глянцевой краской. Машина отрывается от тротуара, вначале медленно, затем всё быстрее и быстрее отдаляется, однако на безжалостно прямой дороге ещё долго не скрывается из вида. Я смотрю на её вызывающе красивые, дерзкие линии, прикованная взглядом, будто под гипнозом: он уезжает, покидает меня. Едет к НЕЙ.
        Спешит ли?
        Что именно его там ждёт?
        Как сильно он в этом нуждается?
        Я просыпаюсь, и не сразу, а постепенно раскрываю свои глаза полностью - мир вокруг стал непривычно ясным и чётким, определённым. Я ощущаю ход времени, и он, оказывается, неумолим.
        Лети птица, лети. Теперь ты свободна.
        Стена, за которую я цеплялась и пряталась едва ли не всю свою жизнь, растворилась, и вот теперь мир развернулся передо мной, играя красками и возможностями, но ледяной ветер его враждебности заставляет дрожать и ёжиться, лихорадочно искать утраченную защиту, ставшую за годы привычной, а потому никогда не ценимой.
        Я вижу свои ошибки. Понимаю, что проживала свою жизнь в темноте и подчинении, и управлял моими мыслями и поступками не Бог и не дьявол, не человек, и даже не я сама. Это был страх. Мутный липкий страх получить от жизни новый удар. Новое разочарование.
        Я не знаю, почему этот город постоянно мне о нём напоминает. Его нет ни в поездах, ни на улицах, ни в кафе, но он везде. Майра - моя сотрудница сказала, что счастлива избавиться от мужа, почему мне не становится легче, почему?
        Потому что… любовь?
        С нынешними ценами на аренду Ванкувер оказался мне не по зубам, даже будучи штатным ассистентом Walk-in-clinic, поэтому я переселяюсь в квартиру поновее в современной высотке, но также в Бёрнаби. Теперь мне нужно подумать и о парковке. Оказывается, об этом тоже нужно думать! А это несколько дополнительных тысяч к моей годовой плате за аренду.
        И даже при существующем раскладе я догадываюсь, что моё новое достойно оплачиваемое место - невидимая забота Кая. Она всё ещё есть, всё ещё со мной.
        Адити крутит пальцем у виска и твердит, что деньги нужно брать, пока их дают. Все мои карты работают и регулярно пополняются. Но как можно брать деньги у мужчины, с которым расстаёшься? И которому изменяла. Все его достижения и деньги принадлежат только ему, они даже в большей степени принадлежат Дженне, но только не мне.
        Каждое утро я прохожу мимо забегаловки Denny`s и удивляюсь людям, забивающим столики в такую рань. Глядя на жирную жареную пищу в их тарелках, мои внутренности теряются между брезгливостью и позывами к рвоте - за годы жизни рядом с Каем я приучилась к здоровому питанию. Да, именно так: не я, врач по образованию, а он, программист и предприниматель, приучил нас к здоровому образу жизни.
        А ведь счастье в заботе. В осознании нужности, а если повезёт, то и необходимости твоего существования для другого человека. Счастье в приготовленном утром завтраке, сваренном кофе, в согретых ногах, в подоткнутом под твои бока одеяле, в тёплых руках и объятиях, в поцелуе при прощании на несколько часов. Счастье в продуманном и подготовленном за месяц до твоего дня рождения подарке, во взгляде, ожидающем твоей реакции при виде билетов в Париж, Рим или Токио.
        По ночам у меня бывают судороги: правая голень сводит с ума. Я жду, пока отпустит, нервно сучу ногой под одеялом, стараюсь уснуть и заспать приступ. Кай, когда был рядом, в такие моменты разминал мои мышцы, массировал, гладил ладонями, пока не расслаблюсь и не усну.
        Теперь только я понимаю: не было у нас заботы друг о друге, это Кай заботился обо мне. Его забота жила во всём, в каждой мелочи, даже в мебели и утвари нашего дома. Я пила из высоких и узких чашек, потому что люблю только горячий кофе, и именно такая форма посуды сохраняет температуру лучше всего. Я машинально брала их из шкафа на кухне, никогда не задумываясь о том, кто, когда и почему их там поселил. Но ещё чаще горячий свежесваренный именно по моему рецепту кофе уже ожидал меня по утрам в самой удобной чашке. Завтрак всегда готовил только Кай, на мне были ужины, большую часть из которых мы выходили в рестораны.
        Как, например, в тот недавний мартовский вечер, когда мы, двое супругов, погружённых в молчание, запутавшихся в собственных порванных сетях, сидели за крошечным столиком на импровизированной террасе итальянской кафешки Джованни, которая выставляет маленький жёлтый мотоцикл у входа. Это был один из тех весенних дней, когда солнечная и тёплая погода подаётся природой с закуской в форме непредсказуемого порывистого ветра: ты сидишь или идёшь, нежась в первых и таких долгожданных солнечных лучах, и вдруг совершенно неожиданно, словно ниоткуда нагрянувший ветер уже рвёт твои волосы и шарф, обжигает арктическим холодом.
        Мои голые ноги в балетках так сильно замёрзли, что я, не отдавая себе в том отчета, с силой вжимаю их друг в дружку, как будто это может мне хоть чем-нибудь помочь. Неожиданно Кай наклоняется, и через мгновение моя щиколотка уже не только в его руке, но и в совершенно иной дислокации - на его коленях. Не удостоив меня ни взглядом, ни словом, он быстро скидывает лаковые балетки на тротуар, прижимает мои ступни к своему животу и накрывает полами куртки. Тепло его тела - чистейший непревзойдённый кайф. Расслабляющий. Успокаивающий. Оберегающий.
        - ??????????????
        По тротуару мимо нас проходит молодая пара с ребёнком. Совсем юный отец несёт годовалого малыша, усадив его на своё бедро и удерживая одной рукой. Одетые очень скромно, они улыбаются друг другу счастьем, болтая о несущественном, и освещают мир вокруг себя своим внутренним светом.
        Эта семья - младенец и его родители, вчера только сами бывшие детьми, надламывают мою воссозданную на лекарствах и терапии выдержку. Я даже могу слышать её хруст. Ведь такая картина - простота, бедность и счастье - один из возможных, но безвозвратно ушедших сценариев нашей с Каем жизни. Он давным-давно заработал свой первый миллион. Первый быстро стал сотым или двухсотым (я не знаю цифр, потому что мне никогда не было до них дела), но он не принёс нам простого счастья, не дал света. Что было бы, роди я тогда в двадцать три? Родился бы ребёнок здоровым?
        Я смотрю на своё отражение в зеркале дешёвой ванной, рассуждаю: он сделал это, потому что задыхался рядом со мной. Ему нужен был воздух. Кислород, чтобы жить. Матери ведь для этого нас рожают, мучаясь от боли, чтобы дать жизнь?
        Я снова смотрю на своё отражение, оно отвечает: нет оправданий предательству. Любовь всё прощает, но после она умирает. Остаётся уродливая жизнь. Но матери дают нам жизнь в надежде, что мы будем счастливы, а счастье возможно только в объятиях любимого и любящего человека.
        Несмотря на плотность тумана, осевшего в моей голове после трагедии, я любила его.
        Все наши годы - и счастливые и несчастные, я любила его.
        Любила через боль, через отчаяние и злость, через ненависть.
        Глава 37. Что такое любовь?
        В последние семнадцать лет я никогда не знала одиночества - меня всегда окружали люди, иногда даже слишком много. В долгие студенческие годы мне случалось мечтать не только об отдельной квартире, но иногда о необитаемом острове, но с одним только условием: чтобы на нём меня поселили вместе с Каем.
        А теперь пустота давит, свобода душит.
        - Купи телевизор! - предлагает Адити.
        - Зачем? Я никогда его не смотрю.
        - Помогает от одиночества, проверенное средство.
        Но проверенное средство не срабатывает, и я иду в ближайший магазин покупать комнатный цветок. Буду поливать его раз в три дня, а он - смотреть на меня своими зелёными листьями. И вот, я шагаю по полумертвой улице Бёрнаби в обнимку с цветочным горшком, выглядывая из-за его листьев, и чувствую себя ущербной. Было время, когда я искренне верила, что несчастнее меня быть невозможно. Оказалось, ещё как возможно: сегодня, сейчас, в данную минуту, я, кажется, пробила дно и падаю дальше.
        С каждым днём мне всё тяжелее.
        В конце июня я улавливаю в комнате ожидания нашей клиники до изнеможения знакомый Armani Code. Мои глаза щиплет надеждой, хотя Кай давно им не пользуется, но ведь было время, когда этот аромат принадлежал только ему, и я не сдаюсь.
        Дежа вю - такое уже было - давно, много лет назад, только исход был иным.
        … я спускаюсь в холл больницы, где проходят мои практические часы, и улавливаю запах. Мужчина, пользующийся туалетной водой той же марки? Если б так, реакция не была бы настолько всеобъемлющей: учащённое сердцебиение, замедленные реакции, утяжелённые мысли и тепло внизу живота, тем жарче, чем лихорадочнее мои поиски. Я ищу его глазами и не могу найти.
        Но у меня есть его след, и я не могу ошибаться - это его запах: тысячи не тонких, а именно его мужских нот: волосы, кожа, тяжёлый сексуальный шлейф и гель для душа с ароматом Armani Code.
        Кай накрывает ладонями мои глаза, и моё сердце максимально приближается к инфаркту. Не от страха или неожиданности - от затопившего чувства радости: думаю, я так не радовалась даже собственному рождению. Через мгновение взлетаю, и запах, тот самый, ни с чем не сравнимый, который никогда и ни с кем не спутать, заполняет мои ноздри, бронхи, лёгкие, мозг. Кай целует шею, не губы. Делает это обрывисто, непристойно. Я не пытаюсь оттолкнуть, потому что мне, действительно, наплевать, кто на нас смотрит и, скорее всего, уже судит, как извращенцев. А безумец находит то, зачем пришёл - губы. И пьёт. Именно так, как и нашёптывал однажды на ухо: жадно и захлёбываясь.
        Могла ли я знать в то мгновение, что многие годы спустя, буду искать его точно так же - с замирающим сердцем и надеждой, но не найду? Могла ли я представить себе, что оттолкну его сама?
        Источником аромата Armаni Code оказывается отец растянувшего связки в суставе мальчишки - красивый, высокий, уверенный в себе мужчина.
        Час спустя, во время ланча, Майра - наш главный педиатр, вынимает из сумки детские рисунки - креативные работы, обклеенные пайетками и цветной бумагой, и, показывая их нам с Элис, жалуется:
        - Бесконечный поток школьной макулатуры!
        Мои глаза видят надпись на одном из помятых, испачканных бананом шедевров «Для мамы», и я начинаю ненавидеть. Не конкретную личность, а человечество вообще. За несправедливость, за боль, за неблагодарность. За слепоту и неумение по-настоящему ценить то, что у нас есть.
        - Ой, смотри, а этот забавный!
        В руках Элис бумажный медвежонок. Его лапки вырезаны отдельно и прикреплены к туловищу канцелярскими кнопками, поэтому подвижны и смешно болтаются. Мордочка по-детски трогательная, а в глазах-пуговицах грусть. И я чувствую, как слёзы затапливают мои глаза, сердце, душу, рвутся наружу обидой на судьбу, злой рок, собственную глупость, но я их сдерживаю. Как всегда зажимаю внутри и выхожу, унося своё многотонное горе подальше от людских безразличных непонимающих глаз.
        - Ооох, я не подумала! - закрывая за собой дверь, слышу запоздалые сожаления Элис.
        Я вытираю щёки и говорю себе:
        - Ты ещё можешь. Можешь! Нужно только принять решение.
        Да, я всё ещё могу родить, но тогда парень, по имени Кай, превратившийся за годы в мужчину, ставший мужем, а теперь и бывшим мужем, исчезнет из моей жизни окончательно и навсегда.
        Ты не замечаешь, как твой человек прорастает в тебя, становясь твоей жизнью. Не задумываешься над его жестами и поступками, относясь к ним, как к части повседневной рутины, а ведь они, по сути, и есть самое главное - его любовь и забота.
        Что такое любовь?
        Я долго смотрю в зеркальную стену соседнего здания, рассматривая отражение своей высотки. Моё воображение рисует в нём горы, их укутанные облаками верхушки, заснеженные изумрудные ели у подножия. Мои настоящие горы ждали меня в течение шести лет, и я никогда не задумывалась о том, что в моём окне они оказались не по счастливой случайности - кто-то поселил их там.
        Что останется от любви, если откинуть от неё страсть, имеющую свойство сгорать почти молниеносно?
        Забота.
        - ??????????????
        Любовь - это забота. И у меня был её океан.
        Как много я дала Каю? Какие-то мелочи. Он всегда от всего отказывался, шутил, смеялся, уверял, что хочет от меня лишь одного - чтобы я голая всегда ждала его в постели.
        На вопрос «Что тебе подарить?» он всегда расплывался в широченной улыбке и отвечал: «Себя!».
        И мне это было приятно! Так приятно!
        И я дарила ему «себя» во времена студенческого безденежья, в годы счастливого брака. Конечно, кроме «себя» были ещё новые кружки для кофе и брелки по цене автомобиля, на которые он только взглянет и тут же вернёт свой плотоядный взгляд мне.
        Я никогда не отказывала ему в сексе, случалось, мы даже делали это в последние дни месячных. Но даже это, скорее всего, не моя заслуга - это Кай был умелым любовником, пылким, нежным, так что я готова была с завязанными глазами броситься в любые эксперименты, если только моя рука будет зажата в его руке.
        А потом, когда умерла Немиа, и я спрашивала для галочки «Что ты хочешь ко Дню Рожения?», он больше никогда не шутил и отвечал «Просто будь рядом».
        Много ли он давал мне?
        Безмерно много, бесконечно, безлимитно.
        Tony Anderson - Chasm
        Я поражалась тому, как много он знает и умеет, ведь ни один человек просто физически не способен уместить столько в своей голове. Пусть он был специалистом в области IT, хотя сейчас она делится и разветвляется на бесчисленное множество направлений, часто почти не пересекающихся друг с другом, но он легко мог разворотить неработающую розетку и отремонтировать её, починить кран, задрать кверху капот своего старого заглохшего Бьюика и разобраться с проблемой, не дожидаясь эвакуатора.
        Однажды в институте на лекции по социологии преподаватель предложил нам задуматься о том, кого из коллег мы выбрали бы в попутчики на необитаемый остров. Раздал блокнотные листы и попросил вписать имя. Я отдала ему листок, на котором было выведено всего три буквы: КАЙ.
        Взглянув на него, преподаватель напомнил мне:
        - В нашем коллективе нет студентов с таким именем, Виктория! Или я что-то пропустил?
        - Совершенно точно, нет, Эд. Но ни с кем другим я не соглашусь жить на необитаемом острове!
        Он улыбнулся. Загадочно так, понимающе. И вернул листок с Каем мне:
        - Вам повезло, Виктория. Не каждому удаётся встретить такого человека. Многие проходят весь свой долгий жизненный путь, но так и не находят ни одного. Цените это.
        Цените.
        Люди безжалостно обезображивают прекрасное. Вместо любви часто остаётся даже не безразличие, а гигантское серо-буро-малиновое, всё покрытое шипами и наростами разочарование. Обида за обманутые ожидания, за не услышанные нужные слова и услышанные ненужные, не предложенные вовремя объятия, махровое безразличие к твоим потребностям, болям и неприятностям.
        Вынужденная необходимость передвигаться до работы на общественном транспорте и внезапно открывшаяся ясность мысли привели меня к новому развлечению - разглядыванию людей. В поезд входит пожилая пара, лет восьмидесяти, я поднимаюсь, чтобы уступить место одному из них, и мужчина садится, не предлагая супруге. К счастью, соседнее сидение тоже освобождают, и женщина тяжело опускается рядом, повернувшись к мужу спиной. Язык тела способен поведать о многом, например о смерти любви. Эти люди прожили свои жизни бок о бок, спали в одной постели, ели за одним столом, делили радости и огорчения, растили детей. И вот что осталось на склоне лет от когда-то соединившего их чувства: я не хочу каждое из доступных нам мгновений видеть тебя, быть рядом, любить. Свой путь до конечной точки я дойду в одиночку, а ты лишь досадный, не вызывающий ничего кроме раздражения попутчик.
        Две остановки спустя состаренный муж грубо тычет скрюченным пальцем свою жену в плечо - пора выходить. В моё кресло тут же падает юркая, резко пахнущая потом молодая девица, а я размышляю о том, что может быть и по-другому. Можно быть седовласыми и сморщенными, но держать друг друга за руку.
        На следующий день я еду в том же поезде, сижу на том же месте и вижу сидящую передо мной пару тоже пожилых людей. Мужчина кладёт ладонь на колено сидящей рядом супруги и что-то ей говорит, они улыбаются, глядя друг на друга, после чего он находит и сжимает пальцы её сморщенной руки своими. И в этом жесте я узнаю… Кая.
        Как же так могло случиться, что был человек твоим, и больше он не твой? Его рука больше не ищет твою руку, а глаза даже если смотрят в твою сторону, видят совсем другую женщину? И всё то тепло, нежность, заботу которые совсем недавно были твоими, теперь отдаёт ей?
        Глава 38. Диалог с пустотой
        SYML - "The Bird"
        Coldplay - O (Fly On) - Extended
        Август 2019
        Его номер телефона не обслуживается. Вот уже три месяца мы разведены, и нас больше ничего не связывает, кроме, пожалуй, воспоминаний, о которых хочется забыть. Обо всех ли?
        Я живу в век интернета, но интернет не живет в век меня. Отсутствие людей в твоей жизни освобождает в ней много места. Даже слишком много: в определенный момент ты озадачиваешься проблемой, куда его деть? И придумываешь себе задания: купить комнатный цветок, восстановить доступ к давно не работающему приложению.
        Я отношусь к тому типу людей, которые решают проблему утерянного пароля созданием нового почтового ящика. Сколько их скопилось за годы моей жизни - понятия не имею. Я так и не поняла, раздражала эта моя привычка Кая или веселила, но пароль на своём ноутбуке он выбирал так, чтобы я точно его вспомнила:
        - На этом устройстве хранятся данные наших банковских счетов, инвестиций в ценные бумаги и недвижимость по всему миру. Если со мной вдруг что-нибудь случится, вот в этой папке собраны пароли от всех моих аккаунтов, вот здесь - финансовые детали. А это - инструкция, как, что и куда вводить и зачем тебе это нужно.
        Я слушала его вполуха, а когда с ним действительно кое-что произошло, искала в его ноутбуке не ключи от наших финансов, а… я сама не знаю, что я искала.
        Нашла это месяцы спустя после развода - в августе, и не в ноутбуке, который давно вернула хозяину, а в своём имейле - одном из десятков. Приложение, отслеживающее мой цикл, после обновления запросило пароль, и я его, естественно, не вспомнила. Программа отправила меня в давно забытый почтовый ящик восстанавливать доступ, и я, ни на что не надеясь, в качестве пароля ввела имя Немиа. Сработало.
        Среди спама и непрочитанных уведомлений о датах моих овуляций и менструаций в самом конце страницы мелькнуло имя: Кай Керрфут. Его письмо, последнее, как я выясню позднее, было отправлено чуть менее трёх месяцев назад:
        10/06/ 2019
        Нога сводит меня с ума, Викки. Болит так, что хоть на стену лезь. Утешаюсь обещаниями докторов всё поправить, но, в конечном итоге, не всё ли равно?
        Моё сердце сбивается с ритма, и не может поймать его вновь - в груди бардак. Я прижимаю руку к грудной клетке, умоляя его утихомириться, но знаю, что ничего не выйдет. Дрожащей рукой навожу курсор на цифру «2», обозначающую вторую страницу входящих писем. Нажимаю, жду загрузку, и перестаю дышать: их много, и все они от моего мужа.
        Открываю первое попавшееся - одно из тех, которые в самой середине списка:
        22/03/ 2019
        Ты изменила мою личность, так же, наверное, как и я изменил твою. Ты научила меня любить. Не как тупоголовые самцы, а как любят безнадёжно приросшие друг к другу души.
        Я не знаю, зачем пишу тебе всё это. Вернее, почему пишу, знаю, а вот зачем отправляю… Наверное, это слабость. Наверное, уверенности в том, что давным-давно забытый ящик - это всё равно, что точка в бесконечной прямой, недостаточно. И моему сознанию нужен остров надежды, шанс, что однажды ты меня поймёшь.
        Я знаю, за что именно ты не смогла меня простить. И это далеко не смерть нашей дочери, которую, скорее всего, мы до конца никогда не простим самим себе и друг другу. Знаешь, иногда я думаю, что всё то, что случилось, было задумано с самого начала: её гибель должна была произойти. Будто дали нам её не навсегда, а только на время, и это тоже был лишь один из уроков, который мы не прошли. Провалили... Я провалил.
        У меня трясутся руки. Я понимаю, что нашла то, что искала. Что ещё не прочитала главного, но уже знаю, предвижу, чувствую, что то, что ждёт меня в этих письмах, снова перевернёт мой мир.
        Чашка чая с мятой помогает обрести относительный покой и придать мыслям нужное направление: мне необходимо прочесть все его письма в хронологическом порядке - это важно.
        Salt Of The Sound - Peace In The Storm (feat. Jameson Nathan Jones)
        Первая запись датирована сентябрём прошлого года:
        19/09/2018
        Викки, мы с тобой не опутаны верёвками совместного потомства, не затянуты ремнями обязательств, как другие пары, мы повязаны шёлковыми лентами. Никто не воспринимает их всерьёз, но разорвать их невозможно, потому что они и есть - родство душ.
        Ты всегда говорила нашим друзьям, что мы впервые встретились в автобусе, но это не так. Ты забыла нашу настоящую первую встречу.
        Это было осенью, в конце октября. Я стоял у окна в библиотечном зале и увидел тебя - ты лежала на траве звездой, раскинув руки и ноги по сторонам, закрыв глаза и бесстыже кайфовала на солнце… Никто в школе, в радиусе километра, не смел настолько наглеть. Многие курили, и не только курили, но чтобы так выставляться! Я и не догадывался, что не в траве дело, и даже не в пиве! Не понял, как попал в силовое поле твоего магнита, не сообразил, что меня затягивает, и чем ближе объект притяжения, тем меньше шансы выпутаться. Спустился, пересёк поле, осторожно, чтобы не потревожить твой кайф, скинул рюкзак и улёгся рядом. Помню, как почувствовал твой взгляд на своём лице: ты усердно меня рассматривала, а в щеке почти прожгла дыру, но я не реагировал, только слушал твои раздражённые мысли. Ты негодовала, кипела возмущением: “Что, мол, слепой? Не видишь черту? Окружность моего личного пространства? Чего припёрся? По какому праву вторгаешься?” А когда повернулся и увидел твои глаза, пожалел, что не сделал этого раньше: это было море, Викки, огромное, глубокое миндальное море.
        - ??????????????
        И мне, чёрт возьми, так понравилось в нём плавать...
        И я вижу тот солнечный день, ощущаю мягкость и холод влажной травы под своей спиной, даже ощущаю её запах. Яркий, слепящий, безжалостный свет и лицо лежащего рядом парня. Его глаза закрыты, и он не выглядит ни злобным троллем, ни нахалом, ни безбашенным дурачком. Он просто тащится от последнего тепла в году, впитывая его кожей, расслабленно подставляя ему своё тело и свои мысли. Они светлые, это точно: свет в разрезе и цвете его глаз, уже всматривающихся в меня из-под длинных ресниц, в невесомой улыбке, в линии скул, висков и в бровях - он в их безупречной ровности. Я отвернулась первой, и мы ещё долго так лежали, разглядывая изнутри свои собственные подсвеченные солнцем веки. Потом поднялись и, так же молча, не сказав друг другу ни слова, разошлись каждый в свою жизнь. Это был тот самый смеющийся юноша из детского альбома Дженны.
        Пять лет спустя я усядусь на свободное рядом с ним сиденье в автобусе, потому что за неделю до этого он разобьёт свою машину.
        06/12/2018
        Мы в такой спешке проживаем свои дни, в такой суете, что назавтра, порой, не способны вспомнить, что пережили вчера. Только самые живые и яркие моменты остаются в памяти, и часто это даже не события, а просто кадры, запечатлённые всеми пятью органами чувств картинки.
        Стоит мне закрыть глаза, как запах хвои, дождя и твоих волос заполняет мои ноздри, ветер обжигает лицо и пальцы, лезет за ворот куртки, и я запахиваю её плотнее вокруг тебя, спасая нас обоих от ледяной сырости ноября.
        В моих руках ты, на моих губах ты, в груди - ты, в мыслях… только ты.
        Узнала? Наш с тобой запоздалый Хэллоуин... на озере Джоффр.
        30/01/2019
        Я люблю твои распущенные волосы. Люблю, когда ты скалываешь их на затылке, чтобы не мешали, или собираешь в узел перед вечерним душем.
        Я люблю то, как ты пахнешь: утром свежестью, вечером собой.
        Я люблю твою нежность. Люблю те мгновения, когда ты бываешь ласковой.
        Ты хоть понимаешь, насколько ты красива? Любая… даже уставшая и расстроенная, огорчённая, измученная, ты всё равно красива. И красивее тебя нет, когда ты лежишь в нашей постели обнаженная, гладишь мою грудь или руки и произносишь моё имя.
        Я скучаю по тебе такой. Хотя «скучаю» - это совсем не то слово, нет в нём отчаяния и болезненности, давящего одиночества. Тоскую - более подходяще.
        Да, любимая, я тоскую по тебе юной и беспечной, ещё не знавшей боли, я тоскую по нам и нашей привязанности друг к другу, так похожей на связь сиамских близнецов.
        Помнишь, как мы держались за руки? Не знаю, заметила ты или нет, но мы всегда это делали, в любом месте и при любых обстоятельствах. Наверное, бешеный ритм нашей жизни давал нам слишком мало времени вместе, и мы действительно ценили его.
        Katie TRMVN
        5/03/2019
        Викки… Викки, Викки… Мечтаешь ли ты теперь о чём-нибудь? Я вот всё ещё на это способен, оказывается. Знаешь, о чём мои мечты? Уверен, ввиду многих причин и обстоятельств, но прежде всего по причине недавних событий даже не догадываешься. А все они, до единой, о тебе. Только о тебе. Я отрекусь от реальности и представлю, что ты рядом: я поцелую тебя, и ты ответишь, возьму на руки и понесу в то место, где мы будем счастливы. Просто дай мне тебя обнять. Закрой глаза на мгновение и забудь, кто ты, кто я, что с нами было. Почувствуй меня, не прячься, не отталкивай…
        7/04/2019
        Сегодня утром я заметил на твоей ноге небольшую царапину - скорее всего, ты зацепилась за какую-нибудь ветку - не смотришь ведь никогда под ноги. Викки, твоя рана не идёт у меня из головы - весь день стоит перед глазами. Мне даже физически паршиво - будто это меня поранили, причём где-то глубоко внутри. Проклятое беспокойство. С ужасом думаю о том, как смог бы пережить что-нибудь действительно серьёзное, какую-нибудь тяжело излечимую болезнь. О неизлечимых мой мозг отказывается думать в принципе.
        15/04/2019
        Сегодня твой День Рождения. Не знаю, откуда во мне столько самоуверенности, но я не ожидал, что ты захочешь провести его не со мной. Твои любимые цветы уже в вазе, ужин давно остыл - пять часов прошло. А может, это и к лучшему: ты ведь знаешь - я не гениальный повар, не повезло. Я придумал для тебя особенное поздравление, жаль, что ты не пришла. Жаль. Завтра я уезжаю, Викки. Скорее всего, надолго. Самое страшное - мною давно потерян контроль над тем, что сам же и начал, и теперь понятия не имею, что будет с нами, когда я вернусь. Наверное, уже ничего. Это так жутко, Вик. Помнишь, когда-то мы говорили о самых страшных способах ухода в мир иной, и ты сказала, что нет ничего ужаснее, чем застрять в пещере и в ней же умереть. Кажется, я сейчас именно там, в пещере - темнота, одиночество и давящие стены собственной глупости.
        Пока ждал тебя, почему-то вспомнил нашу вторую встречу. Я помню длинное чёрное платье, оно доставало до самых пят, едва ли не волочилось по грязной бетонной плитке остановки. Я помню белые розы на юбке и рукавах, неглубокий вырез, не дающий простора моей фантазии, но оставляющий бездну надежд, и помню то, как не мог оторвать глаз от твоей талии, борясь с диким необъяснимым желанием обнять её ладонями и узнать, сомкнутся ли мои пальцы. Необычная, необыкновенная, тонкая, ты была спрятана в экстравагантно безобразном платье. Мне захотелось купить тебе новое. Подарить сотни нарядов и надеяться на то, что однажды ты позволишь одеть себя ладонями, укрыть своим телом. Замечталось взять тебя на руки и, не останавливаясь, нести.
        «Куда?» - спросишь ты.
        И я отвечу: «Это не важно».
        1/05/2019
        Тебя нет, ты снова с ним.
        Я знал, что будет тяжело, но не отдавал себе отчёта в том, насколько. Не всякую боль можно вытерпеть, оказывается.
        Знаешь, со мной происходят странные, совершенно невообразимые для моей ситуации вещи: из всей какофонии душераздирающих эмоций, обуревающих моё порядком потрёпанное существо, ближе к полуночи выделилась одна неожиданная: оказывается, я беспокоюсь о том, укроет ли он тебя ночью, когда ты раскроешься. Не поверишь, не могу уснуть: чувствую на расстоянии как тебе холодно - он забыл, и ты мёрзнешь. Я не могу спать, зная, что ты мёрзнешь…
        2/05/2019
        Я должен тебе признаться в малодушии. Большая часть жизни прожита в заблуждениях, главное из которых - моя сила духа. Я оказался слаб, Викки. Слишком слаб. Постыдно, позорно слаб. Я не хочу сдаваться, но чувствую, как от меня отваливаются куски. Ревность разъедает меня, превращая в труху.
        - ??????????????Tony Anderson - Rise (feat Salomon Ligthelm)
        9/05/2019
        Я вдребезги пьян…
        Викки, я говорил тебе, что слаб? Кажется, говорил. Ты знаешь, сегодня я принял лекарство. Всё-таки принял. Нет, не угадала - не виски. Виски давно не помогает.
        Викки… Викки, моя Викки…
        Сколько лет? Сколько лет прошло с той самой нелепой и самой главной в нашей жизни ночи? Семнадцать? Семнадцать… Семнадцать лет мои руки не касались женщин, кроме одной - тебя. Викки, я даже не спросил её имя…
        Опускаю руки, и перечитываю снова:
        Сколько лет прошло с той самой нелепой и самой главной в нашей жизни ночи? Семнадцать? Семнадцать… Семнадцать лет мои руки не касались женщин, кроме одной - тебя. Викки, я даже не спросил её имя…
        И ещё:
        Семнадцать лет мои руки не касались женщин, кроме одной - тебя.
        И ещё.
        И ещё.
        И ещё.
        - ЧТО ЖЕ ТЫ НАТВОРИЛ, КАЙ?!! - и это не вопрос. Даже не стон. Это животный вопль моего отчаяния.
        Перед моими глазами чёртов отель. Чёртов отель и чёртов март. Письмо датировано маем - самый разгар моего «оживания» в объятиях Анселя.
        Мои пальцы безжалостно сдавливают глаза: Господи, Кай, что же ты натворил, ЧТО-ТЫ-НАТВОРИЛ?!!
        Тяжело читать сквозь слёзы, но и остановить агонию разума уже невозможно:
        28/05/2019
        Мне страшно оттого, что ты уходишь, хотя… я потерял тебя уже давно.
        29/05/2019
        Мои послания к тебе каким-то странным образом переродились в зависимость. Ну надо же! Мысль написать тебе стала вызывать у меня накаты чего-то подозрительно похожего на радость. Наверное, я окончательно слетел с орбиты, если радуюсь уже хотя бы такому способу прикоснуться к тебе.
        Так хочется поговорить. Ты знаешь, желающих разделить беседу уйма, и что парадоксально, от всех хочется сбежать. Всё это - не те лица.
        30/05/2019
        Я знаю, какое кино включу себе перед смертью - самые ценные кадры, увиденные моими глазами при жизни. Помнишь, в юности ты почти не стригла свои волосы? Они отрасли и доставали тебе до самой поясницы? Перед вечерним душем ты всегда собирала их в забавный клубок на макушке, а после него и случалось самое завораживающее: твоя рука резко стягивала заколку, удерживающую всю эту конструкцию, и она обрушивалась вниз, на спину, одной упрямой тяжёлой лавиной. Попробуй увидеть это моими глазами: твои женственные изгибы, нежность, тонкость, линии спины и талии, плеч и лопаток, и река твоих волос… Тебе случалось их распускать и в ванной, и в такие моменты меня накрывали маниакальные приступы разочарования, граничащего с бешенством. Но я говорил себе: спусти пар, парень! Она ведь даже не представляет, с каким нетерпением ты ждёшь её вечернего ритуала, не знает, с каким раболепием твои глаза наблюдают за каждым её движением.
        Я был жив, Викки, и хотел простых, даже примитивных вещей - секса со своей женой, разговоров с ней же о пустых или сложных вещах, планах, элементарных объятий, которые нужны и приятны обоим.
        Я и сейчас всё ещё жив.
        01/06/2019
        Я заметил, что после тренировок легче, будто мозгу остается меньше энергии.
        Хожу теперь в зал не дважды в неделю, а чаще. Гораздо чаще. Хех, ты знаешь, я даже стал пользоваться повышенным вниманием у противоположного пола! А ты приходила, и не заметила. Ты так давно меня не замечаешь, Викки. Который день спрашиваю себя: зачем ты приходила? Я подумал, хотела снова просить развод. А если нет? Почему ушла, не поговорив? Ведь хотела же.
        Шестого июня он отправил мне четыре письма. И шестого июня он разбился.
        06/06/2019
        Викки, только теперь я понял, как много для меня значило твоё присутствие рядом, хотя бы в одной со мной комнате. Мне кажется, это высшая форма близости, которая может возникнуть между двумя людьми, когда физическое существование порознь невыносимо. Дааа…. теперь забавно, как категоричен я был в юности…
        Хорошо помню, как едва ли не с пеной у рта доказывал Лейфу и Олсону что женщина, бывшая с другим мужчиной, перестанет для меня существовать. Как же я заблуждался... Сегодня, в сорок лет, я готов на всё, в том числе и признать собственную близорукость. Я много размышляю, чаще всего по ночам, обо всём. Передо мной дилемма - насколько боль, ревность и унижение способны перевесить моё желание быть рядом с тобой? Я посылал и продолжаю слать ко всем чертям советчиков, включая мать и моего психотерапевта, потому что ни один из них понятия не имеет о том, что у меня внутри. Только Лейф - он единственный не пристаёт со своим ценным взглядом со стороны, и мне кажется, он понимает. Единственный из всех понимает и не лезет мне в душу.
        «Никогда не предавай меня. Я не смогу простить. Просто знай это. Просто знай» - сколько раз он повторял мне в юности, когда всё только начиналось? Сотни? Тысячи раз? Я не слушала и не считала его просьбы, потому что никогда не верила в свою способность это сделать. Не существовало в моей голове сценария, событий, обстоятельств, в которых могло бы произойти то, что произошло.
        06/06/2019
        В тот день мне было очень плохо, потому что именно тогда она обо всём мне рассказала - призналась сама. Я был юн и наивен, думал, что сильнее боли не может быть, поэтому объявил ей, что никогда не прощу. Потом, когда не стало Немиа, я снова верил, что это предел - большего не вынесу. Теперь знаю: предела никогда нет. Нам остаётся лишь уповать на милосердие тех, кто решает что-то за нас над нашими головами. И ты знаешь, они слишком жестоки, чтобы называться Богами.
        - ??????????????Там, в автобусе, я узнал тебя не сразу - на пару мгновений позже - ты совсем не изменилась, особенно взгляд. У всех он меняется, Викки, но только не у тебя. По нему и узнал: глубокий идеальный мир внутри. Пёстрый, цветной, сказочный.
        Викки, ты привлекла меня сразу, но знаешь, девушки умеют звать глазами, а ты своими всегда говорила «Не подходи»! И я и не думал приближаться.
        Но упорство, с которым жизнь нас сталкивала снова и снова, заставило меня прислушаться.
        Вначале в школе - я подошел к тебе сам, вторгся в твой мир. Потом автобус, в котором я оказался лишь потому, что раздолбал накануне свою машину. Ты на ресепшн в клинике моей матери - это уже был перебор, а вечеринка в моей квартире стала контрольным в голову. То, что было дальше, к случайностям не имело отношения - я больше на них не надеялся: мы встречались потому, что я остро в тебе нуждался, хотя сам ещё этого не понимал.
        Викки, ты нужна мне. Нужна не меньше, а больше, чем тогда, когда у нас всё было…
        06/06/2019
        Викки, мне больно и стыдно в этом признаваться, но наш первый секс был просто сексом. Вернее, так я тогда думал. В то время у меня было много девушек, и ты входила в мою комнату одной из них, а вот вылетела моей женщиной, будущей женой. Я до сих пор не знаю, что случилось между нами там, на озере: твоё маленькое тело в моих руках, и волшебство в моих мозгах, руках, ногах - по всему телу, но я был уверен, что просто хочу тебя физически, как и многих других - сам не смог себя прочитать. Но это всё ещё не была любовь, я полюбил тебя не сразу, это случилось немного позже - когда мы начали жить вместе. А когда ты подарила Немиа жизнь, дала ей шанс, возможность родиться, и то, что ты делала для неё потом, открыло мне, что я вообще не знал до того момента, что такое любовь. Любовь - это не страсть и не влечение.
        Настоящая любовь рождается из признательности и благодарности, Вик. Это осознанное чувство, возникающее во всех твоих клетках, согласованное с сердцем, мозгом и другими частями тебя. И я всё ещё люблю и всё так же сильно, хотя на тебе сейчас, вероятно, его руки, и никто не может понять, почему я так и не простил одну, и раз за разом прощаю другую. Жду её. Несмотря ни на что жду и верю, что вернётся. Вернётся ожившей и снова сможет не только смотреть на меня, но и видеть.
        Викки, вернись ко мне… Я не знаю, как мы будем жить после всего, но и без тебя… не представляю… как это, возвращаться домой и не находить тебя? Даже если ты молчишь, даже если ненавидишь, как жить без твоего голоса? Без твоих распущенных перед сном волос?
        Чувство душит. Старое, хоть и сильное, но давно забытое, оно вернулось девятым валом - сбивает с ног, треплет во все стороны, бьёт наотмашь, и я понимаю, что не могу жить без него. Не умею, а главное - не вижу смысла.
        06/06/2019
        Вики, я срывался много раз. Впервые, когда сказал тебе про 15 минут.
        Сколько раз я хотел схватить твое лицо и прокричать в него: почему ты в это веришь? Вся моя жизнь перед тобой, как на ладони! Ты, моя жена, и как никто знаешь меня и мои принципы! Так почему же ты веришь?
        Потому что я, чёртов сукин сын, рассчитал всё так, чтобы ты поверила. Потому что знал, куда бить. Но надежда, что ошибся, жила всё равно. И я действительно ошибся, но не в тебе. Мне было двадцать два, Вик. Я подумать не мог, что это решение разрушит в будущем мою жизнь, убьёт ребёнка и уничтожит жену, любимую женщину.
        Он много раз пытался со мной поговорить. Это были десятки попыток, как только не начинался этот разговор, но итог всегда был один: моё «Я не хочу об этом говорить».
        Кай… без твоей нежности я не могу дышать, ты знаешь? Всё время думаю о твоих ладонях на мне… вспоминаю наш последний раз, мне так не хватало твоих рук… и тебя. Тебя целиком.
        Смотрю на отражение вечерних огней Ванкувера в каплях на оконном стекле, и вижу кадр из прошлого: Кай стоит на Римской улочке, склонившись над бумажной картой, потому что смартфоны и Google maps ещё не изобрели, сосредоточенно водит пальцем по расчерченным цветным квадратикам строений, а я тихо тону в облаке очарования: его вьющаяся с медным отливом чёлка слишком сильно отросла и то ли смешно, то ли сексуально нависает над его сосредоточенным лицом. Я наблюдаю за тем, как мягко ветер тревожит её игриво подкрученные пряди, и перестаю сдерживаться: тянусь и целую. И он не просит не мешать, не отталкивает и не жалуется на то, что я в который уже раз не даю ему разобраться с картой, а целует в ответ. Долго, сладко, потому что нам некуда спешить - у нас вся жизнь впереди.
        Глава 39. Попытка пробить бетон
        The Verve - Bitter Sweet Symphony
        Утром первое, что видят мои опухшие от сна и слёз глаза, это Кай. Он сидит на террасе, расслабленный, здоровый, смотрит на наши горы, раскачивая в руке бокал своего любимого белого вина. Подносит его к губам, делает глоток и одновременно замечает меня... вернее, чувствует мой взгляд, поворачивает голову и... я забыто сладко, всем своим существом, каждой доступной клеткой тону в его улыбке. В доме сэр Ричард Пол Эшкрофт во всю громкость орёт любимую песню Кая, и я, впервые в жизни ему подпевая "Cos' it's a bittersweet symphony this life... You know I can't change, I can't change, I can't change", поднимаюсь с постели, обматываюсь вязаным мексиканским пледом, купленным Каем в нашу самую первую поездку к морю, и направляюсь к нему, пританцовывая и размахивая длинными кистями бахромы. Толкаю слайд балконной двери и вижу, как Кай ставит бокал на стекло нашего балконного столика, готовясь встречать меня, освобождая руки. Подхожу, обнимаю его всегда такие крепкие и необъятные плечи, а он стискивает ладонями мою талию и целует в живот так же, как делал это тысячи раз... когда мы были одним целым.
        Жаль, что у меня нет террасы. Жаль.
        Я даже не звоню, я несусь в Китсилано, где по соседству с нашим бывшим особняком до сих пор живёт со своей женой и пятью детьми лучший друг моего мужа - Лейф.
        - Он уехал, Викки.
        - Куда?
        - Не знаю.
        - Знаешь. Скажи мне!
        - И что ты сделаешь?
        - Поеду за ним!
        - Зачем?
        Что за дурацкий вопрос, «зачем»?!
        - Мы сами с ним разберёмся по поводу «зачем», просто дай мне его адрес.
        - Вик… я не думаю, что тебе стоит это делать.
        - Почему?
        - Он успокоился… смирился. Выдохнул весь этот ваш мрак… если можно так назвать. Не береди ему душу. Ты почти сломала мужика, понимаешь?
        - Лейф, он первым это сделал!
        - Да, я знаю. Знаю, и не думай, что осуждаю тебя или его, не думай… Это всё слишком для меня сложно, я уже говорил. Но главное понять я всё-таки способен, а вот ты, похоже, нет.
        - И что же главное?
        - Даже если он изменил первым, это не означает, что ему не было больно, когда ты была с другим. Он ведь знал. Каждый раз знал, когда ты… была с тем. И Вик, я не представляю, как это можно выдержать. На его месте я бы ушёл сразу. На его месте, я рубанул бы эту ветку, как отсохшую, на неделю запил бы и забыл. Но знаешь…
        Он умолкает, чешет затылок, затем разворачивается и, стараясь поймать мои глаза, добавляет:
        - Мне его не понять, и судить не смею, потому что так, как он, я женщину никогда не любил. Мне многие нравились, даже бывал влюблён, в том числе и в тебя в юности! И я бы приударил за тобой, если бы Кай не застолбил место первым… Да я и сейчас не отказался бы! - подмигивает, затем резко делается серьёзным, - но всё это было бы совсем не тем, что отдавал тебе Кай. Я его лучший друг и могу с уверенностью сказать, что ты была самым главным ориентиром в его жизни… всегда. И я бы дал тебе его адрес или номер телефона, чтобы вы могли разобраться со своим дерьмом сами, но у меня его нет. Потому что мой лучший друг не дал мне свой адрес.
        И в этот момент я верю, Лейф не может мне врать.
        - Надолго он уехал?
        Лейф молча кивает.
        - Насколько?
        - Не имею представления. Сказал, что не знает сам. Может быть, полгода, может быть, год. Или два.
        - Наверное, он здесь. Никуда не уезжал, просто не хочет меня видеть.
        - Он в Азии, Вик. Где-то в Сингапуре и не только там. Это путешествие для одиночки. Для парня, которому нужно уже, наконец, подумать о себе.
        Лейф долго смотрит куда-то поверх моей головы и задумчиво резюмирует нашу беседу:
        - Вы оба однажды сделали свой выбор. Оба. Значит, так было правильно.
        И до меня вдруг только в это мгновение доходит, чего он добивался: это баланс, он выровнял его интуитивно, даже сам, наверное, до конца не осознавая, что именно делает и с какой целью. А результат: теперь мы на одной ступени, он выровнял счёт.
        Он один. Я знаю, что один, и чувствую, как ему плохо. Не потому, что рядом нет меня или другой женщины, он просто одинокий волк. Волк без стаи и шанса на потомство.
        Я ощущаю его боль на расстоянии, но не могу дотянуться, чтобы помочь. Он так решил. Разделил нас. Не я, он.
        Спустя неделю я снова еду к Лейфу:
        - Лейф, - плачу и не утруждаюсь скрывать, - мне нужно увидеться с ним… пожалуйста! Лейф!
        Мужчина тоже может дрогнуть. Лейф, сдвинув брови, рушит мои последние надежды:
        - Вик, я ни разу в жизни не сказал тебе неправды. Ни разу - не было нужды. И… мне больно всё это видеть, его, тебя…
        - ??????????????
        - Вы видитесь… - констатирую.
        - Да, конечно, он приезжает - дела компании. Но я понятия не имею, где он живёт. Как я понял - везде. Он путешествует, Викки. Сам.
        Глава 40. Мечты Викки
        TYMELAPSE - We Became Strangers
        Мне пришло в голову написать ему письмо. Послание вроде тех, которые он так долго и скрытно писал, обращаясь ко мне. Но в отличие от него, я своё письмо ваяла с твёрдым и единственным намерением отправить адресату:
        Мечты Викки
        Это утро. Обычное и необычное одновременно. Такое же, какие случались тысячи раз до этого, и какие будут происходить ещё десятки тысяч раз.
        Мы в нашей спальне, ты лежишь на спине, я рядом - частично на тебе, частично у тебя под боком. Твоя большая рука обнимает надёжностью и умиротворением мою спину. Она - моя бесконечная и непреодолимая китайская стена, и всё зло мира - за ней.
        Но мне этого мало, поэтому я подползаю выше, тянусь к твоему лицу и забавляюсь тем, как кружится при этом моя голова. Мне кажется, столько нежности я не испытывала к тебе даже в молодости. Будто влюбилась во второй раз, но теперь уже со всей силой и пониманием, свойственным только зрелости.
        Я целую твои веки, ресницы, брови, глажу волосы, шею, плечи, грудь. Когда заглядываю в глаза - в них изумрудное море, тёплое, ласковое, вечное.
        - Какие всё-таки у тебя красивые глаза! - говорю тебе, и ты плавишься от удовольствия.
        Наша спальня, постель - место, хранящее столько интимных воспоминаний, пропитавшееся нашими запахами, ставшее свидетелем той уникальной связи между двумя людьми, которая даруется далеко не всем, тонет в оранжевом зареве восходящего солнца, а я - в твоей улыбке и своей радости. Счастье в твоих глазах обнимается со спокойной глубинной грустью, и она ранит меня, заставляя тянуться к тебе, прижиматься всем телом с такой силой, будто это поможет коснуться твоей души. Я прячу лицо в изгибе твоей шеи, прижимаюсь губами к коже, не скрываясь, втягиваю носом запах твоих волос, перебираю их пальцами…
        Пусть весь мир исчезнет или хотя бы замрёт, но уж точно заглохнет: нет ни увещеваний, ни назиданий, ни плохо прикрытого осуждения, есть только мы. Ты лежишь головой к окну, и я безмятежно наблюдаю за тем, как робкие утренние лучи просвечивают золотом сквозь твои волосы. Нам никуда не нужно спешить, мы можем наслаждаться каждым мгновением этого утра и друг другом, проживая его во всей полноте, а не пролетая мимо. Я укладываю свою голову на твоё плечо, и мне тут же становится так хорошо и спокойно, так беспечно, так радостно, словно мы двое вдруг стали бессмертными, и будем жить вот так вечно: всегда рядом, всегда вместе и в благословенной заботе друг о друге.
        Чувство счастья, которое я ощущаю, настолько объемно, что, кажется, уже почти материально - я могу щупать его руками, водить ладонями по коже и даже нюхать. Мое счастье выглядит зрелым, а потому немного брутальным, но главное - непревзойдённо красивым. Оно только моё, и слеплено так и только так, как диктуют мои личные законы совершенства.
        У нас тихо как в Космосе - почти оглушающая тишина, если бы не твоё сопение под боком. Думаю, этот утренний свет и размеренность твоего дыхания, растворяющая надёжность плеча под моей щекой, запах тебя самого и твоего геля для душа - всё это квинтэссенция моего личного счастья. Но в том, как ты смотришь на меня, и как при этом улыбаешься, я вижу его отражение, а это означает, что мы делим самое главное, самое уникальное в природе явление на двоих: нас двое, а счастье одно - общее.
        Это мои мечты, Кай. Уверена, ты тоже о них не догадывался. Но знаешь, что важно? Я рисовала одна, а если ты добавишь своих штрихов и красок, выйдет намного лучше.
        Мы можем вместе нарисовать наше завтрашнее утро - нужно только захотеть. Собраться с силами и доступной мудростью, набраться решимости и друг друга простить. За всё.
        Он не ответил.
        Глава 41. В поисках истин
        Ещё через неделю я звоню Дженне. Мы договариваемся о встрече, и на её вопрос «Когда?» я отвечаю «Прямо сейчас». Наверное, именно моё нетерпение позволило ей сообразить, какие ответы мне нужны:
        - Между нами ничего не было. У него были женщины, разные, время от времени и иногда пачками, но всё это после нашей постановочной встречи в отеле.
        Постановочной…
        Теперь я смотрю в её глаза, и она добавляет, странно их прищурив, будто сморщившись:
        - Два-три месяца спустя. Да, я думаю, это началось уже после того, как он узнал о твоей связи… с этим парнем. Ансель, кажется?
        Ход нашего разговора способен ввести в состояние онемения любого, но в моём сознании, словно в витрине, вертится одно только слово «постановочной».
        - Что ты сказала про отель?
        - Что мы тебя разыграли: между нами ничего не было, кроме разговоров, да и те были бессодержательны и немногословны, потому что Кай был не в себе.
        - Зачем? - спрашиваю. - Зачем вы это сделали?
        - Не знаю. Спроси у своего мужа - это он всё придумал, спланировал и как по нотам разыграл. Мы ждали, что ты войдёшь в номер, и даже разделись по пояс и легли в постель. Я подумала, он хотел тебе отомстить за… что-нибудь.
        У меня темнеет в глазах. В душе ядерная зима. Нулевая точка, пустота, момент за мгновение до Большого взрыва, которому ещё только предстоит создать Вселенную.
        - А тебе когда-нибудь было интересно, кто отправил сообщение?
        Здесь важнее другое: могла ли жена, знающая своего мужа на протяжении семнадцати лет, предположить, что он сделал это сам?
        - У него руки тряслись, когда он набирал текст. Сорок минут на то, чтобы найти подходящие слова и ещё вечность, чтобы решиться. Вик, ты хоть раз в своей жизни задумывалась о том, как же, на самом деле, тебе повезло? Какой человек полюбил тебя?
        - О том, как сильно мне в жизни везёт, не тебе вести рассуждения.
        - Знаю я. Знаю все твои горести и беды, но ты представь хоть на секунду, что у тебя никогда не было Кая. Как много осталось бы в твоей жизни плохого и как много хорошего?
        Никто не знает.
        - Зачем ты мне всё это говоришь?
        - Истинная любовь в жертвенности, слышала когда-нибудь? По-настоящему ты любишь только в том случае, если способен отдать самое ценное, чтобы видеть любимого счастливым.
        В это мгновение гул кафе словно умолкает, поэтому голос Дженны звучен, разносится эхом по самым дальним закоулкам моей души.
        - Я делаю это ради него, - заключает.
        И спустя пару минут Дженна добавляет в своё оглушающее признание правды:
        - Слушай, Вик. Я совершенно искренне считаю, что ты, как женщина, Кая недостойна: не только не даёшь тепла, но и отнимаешь то, что было дано ему природой, разрушаешь его. Но жизнь - сука, и человека, которого я всю свою жизнь любила, и люблю, переклинило на тебе. Тебя он хочет, о тебе думает, тобой живёт. Все его поступки, даже самые сумасбродные имели всегда только одну цель - сделать твою жизнь лучше.
        Сделать твою жизнь лучше… Да, именно это всегда мой муж и делал. Он был рядом: угадывал, предупреждал, подстраивался. Его забота жила в каждом даже самом ничтожном предмете, населявшем наш дом, в каждом осколке утвари, клочке ткани. Он действительно все эти годы делал то, что когда-то пообещал, защищая, оберегая, заботясь. А я? А я не замечала, воспринимала как данность.
        Да, наш ребёнок умер. Да, мы оба были виноваты, но я больше. Да, то, что произошло, покалечило наши души, но мы оба были живы все эти годы. Мы жили, а я даже не заметила, как. Шесть лет из отпущенного нам не такого и большого срока, растаяли в боли, рассыпались песком немого безразличия, безвозвратно канули в недрах моего коматоза.
        - Он заслужил быть счастливым, поэтому я здесь, хотя мне и нелегко, - подытоживает Дженна сдавленным голосом. - Отпусти его. У нас всё только-только наладилось, но настолько всё хрупко… Я прошу тебя, не лезь, дай и ему возможность просто жить!
        Я не могу говорить, а она уже не может остановиться:
        - Восьмого сентября мы едем кататься на яхте. Думаю, он хочет сделать мне предложение... в мой День Рождения.
        Мои руки зажимают глаза, но сил нет даже плакать. Я просто сижу, осознавая поражение - я словно сегодня только родилась, вылупилась на свет Божий и увидела, что он не сошёлся на мне клином, есть и другие люди.
        Я не вижу, как уходит Дженна, в чувство меня приводит рука тормошащего за плечо официанта:
        - Простите, вы в порядке?
        В порядке ли я?
        - Да. В полном.
        Глава 42. Дружба
        Адити даже не пытается отпираться:
        - Кай спросил, замечала ли я когда-нибудь твой интерес к другим мужчинам.
        - И? Ты замечала?
        - Вспомнила о мальчишке, который поцеловал тебя на крыше института… на Хэллоуин, кажется?
        Кажется.
        Видит Бог, я была органична в своём одиночестве и нежелании делить мир внутренний с миром внешним. Но доверять оказалось так… приятно и… ценно? Возможность делиться своими заботами, радостями, восторгами будто расправляла лёгкие, позволяла совершать более глубокие и более насыщенные кислородом вдохи. Я дышала любимым - Каем, и я дышала другом - Адити.
        Что стало со мной теперь?
        - У тебя замечательная память, - хвалю, наблюдая за биением пульса в собственных висках. - И что дальше?
        - Далее ему пришла эта идея. Дикая, честное слово. Мы с Дженной пытались его вразумить, но он раздавил нас доводами.
        - Мы с Дженной?
        - Это был вынужденный альянс, и она, ты меня прости, нормальная оказалась. В какой-то момент мне даже стало стыдно, что мы с тобой так, не выбирая слов, годами мыли ей кости.
        - Нормальная оказалась… - машинально повторяю.
        - Да, совершенно нормальная. Добрая она и …
        - И?
        - И она очень переживает о Кае и делает не всё, что он скажет, а только то, что считает для него лучшим.
        Похоже, все вокруг друг о друге заботятся, и только я одна погрязла в эгоизме, заблуждениях, зациклилась на себе.
        - Я знаю о том, что ты подкатывала к Каю, - вспоминаю, что мир не так и безупречен.
        - Откуда?
        - Случайно мимо проходила, услышала. Представляешь, - усмехаюсь, но смешок выходит каким-то нервным, - надо же было мне в такой ответственный момент впервые за вечер захотеть в туалет !
        Лицо лучшей за всю жизнь подруги не белеет, не синеет и даже не зеленеет. Она только спрашивает:
        - Почему не сказала?
        - А зачем? Он ведь тебя отшил , так что, какие проблемы? Помнишь, кстати, что он сказал?
        - Напомни.
        - Что ты красивая девочка, но не в его вкусе.
        - Хорошая у тебя память, Вик, но не отличная. Он сказал: ты красивая девушка, Адити, но Викки идеальная. И добавил: «для меня». А потом ещё спросил, случалось ли мне по-настоящему влюбляться, и заявил, что это «окрыляет».
        - Однажды… так давно, что теперь и не верится, молодой парень по имени Кай уверял всех вокруг, что предательство прощать нельзя. Невероятно…
        Я смотрю на мокрое стекло кафе, отражение городских огней в каплях и вижу… ничего не вижу, кроме боли и безнадёжности.
        - Он был прав, - заключаю, старясь не раздражаться тем, как методично Адити щёлкает зажигалкой. - Наивно было надеяться, что однажды предавшая подруга не предаст повторно. А теперь всё это не важно.
        - Важно, и ещё как важно, потому что никто тебя не предавал. Особенно, подчёркиваю, это касается твоего мужа.
        - Он сказал, что это я должна была смотреть за ней! - взрываюсь, чувствуя, что в глазах жжёт.
        - А что он должен был сказать?! - восклицает Адити. - «Да, Викки, это моя вина, что ты оставила дочь без присмотра»? Он же тоже просто человек, Вик! И он так же, как и ты, потерял ребёнка, так же, как и ты прошёл все стадии принятия. Прошёл, живёт дальше и тебя держит, только ты у нас намертво застряла где-то в жалости к самой себе!
        Правда хлещет, обжигает, но я молчу и принимаю.
        - Господи, Вик! Да когда же до тебя дойдёт, что мир вовсе не обязан вращаться вокруг тебя? И, тем не менее, Кай все последние годы делал именно это - крутил его вокруг оси своей несравненной Викки!
        Наконец, она закуривает - даже мне становится легче, и я запахиваю ветровку плотнее - сегодня на террасе слишком холодно. Затянувшись сигаретой, единственная за всю мою жизнь подруга, продолжает свою беспрецедентно откровенную тираду:
        - Обычно сильные люди находят сильных, слабые паруются со слабыми. Вы с Каем как лебедь и бенгальский тигр - несовпадение, понимаешь?
        - В природе случаются исключения.
        - Только не такие. Чем занимается твой муж?
        - Разрабатывает компьютерные игры.
        - Давно уже нет. Все последние годы он занят развитием и исследованием искусственного интеллекта. Именно твой муж, а не кто-то другой, достиг в этой отрасли наибольших достижений. Результаты его работы обсуждаются на конференциях и в научных журналах. Он давным-давно уже не просто бизнесмен, а одержимый идеей учёный, уважаемый и ценимый другими. А теперь скажи мне, как давно ты интересовалась смыслом и образом жизни мужчины, столько лет делящего с тобой кров и постель? Когда в последний раз спросила его, чем он увлечён? Над чем работает? Чем живёт?
        Её пальцы нервно стряхивают пепел прямо на пол:
        - ??????????????
        - Я советую тебе подойти к зеркалу, заглянуть в свои глаза и искренне ответить на простой вопрос: как много ты ему даёшь и как много безвозвратно забираешь? Ты как бездонная воронка засасываешь его время, силы, отравляешь жизнь, лишая не просто радости, а даже возможности её испытывать. Он не живёт рядом с тобой, ты понимаешь это или нет? Он и дышит-то только по той причине, что нужен работе и друзьям, но только не самому близкому человеку - не собственной жене! Все устали спрашивать у него самого и друг у друга, какого чёрта он не разведётся с тобой. Ты словно многотонный булыжник тянешь его на дно к неминуемой гибели, и он знает об этом, однако всё равно добровольно не соглашается скинуть ярмо.
        Я не способна выдержать ни такой натиск правды, ни потерю единственного оставшегося в моей жизни живого человека. Встаю и собираюсь выходить из кафе, не желая ничего и никого больше.
        Мне приходит в голову мысль, что очень долгое, но слабо осознаваемое мною время я жила как желе, не понимая, что день сегодняшний запланирован только на сегодня, и он никогда не повторится, не даст шанса прожить себя заново - на этот раз осмысленно, ощущая ценность каждой его минуты.
        Я словно подняла голову, очнулась, вначале только приоткрыла свои глаза и почти сразу же распахнула их настежь, внезапно постигнув глупость и фатальность своей основной ошибки: главная жизнь, за которую я несу ответственность - моя собственная.
        - Знаешь, - говорю докуривающей сигарету бывшей подруге, - я только одного понять не могу: неужели мои взгляды в адрес чужого парня стоили всей этой грязной игры, боли, которую он мне причинил, выходя из отеля с женщиной, к которой я всю жизнь его ревновала?
        Некоторое время Адити смотрит на меня в упор, затем начинает хохотать. Долго и неадекватно. Люди в кафе оборачиваются на нас, но ей, похоже, наплевать. Успокоившись, она легко и непринуждённо уничтожает во мне остатки достоинства:
        - Ты так и не поняла? Мальчишка тут ни при чём! Всё дело в тебе! Чтобы разбудить тебя, твой муж купил тебе любовника, Виктория! Ты уникум! Тебе достался не просто один из самых обеспеченных мужиков, но ещё и самый щедрый! А я говорила, не разводись с ним!
        Глава 43. Ансель: Любовь
        Март 2019
        Lisa May - Another Love (Cover)
        Любовь не всегда гордо шествует или легко влетает в твою дверь. Иногда она тихо скребётся, как в моём случае, и ты подходишь к окну, видишь её:
        - Кто? Любовь? Рад встрече, но прости, сегодня я занят - зайди в другой раз.
        - Когда? - робко вопрошает она.
        - Может, через год? Два?
        И она, с грустью глядя в глаза, разворачивается и уходит, оставив в груди щемящее о себе напоминание.
        Уходит, чтобы вернуться через годы и постучать в дверь тяжёлым мужским кулаком.
        - Опять ты, Любовь? А зачем привела с собой этого щегла в дизайнерских ботинках?
        Она безразлично пожимает плечами, пока её спутник выносит вместе с петлями мою дверь.
        - Ты ненормальный, - говорю ему.
        - Это не предмет для обсуждения. Просто назови цену.
        - Цену счастья?
        - У всего есть своя цена.
        - Самое распространённое заблуждение в твоём мире.
        Он трёт запястье, и мне в глаза бросается блеск его часов, соседствующий с потёртыми кожаными ремнями.
        - Не хочешь думать, я сделаю это за тебя: сколько лет ты рисуешь?
        - Пишу картины. Какое отношение имеет моя история к вопросу?
        - Боюсь, что самое прямое. «Пишешь» ты вот уже семь лет, а толку ноль - ни славы, ни денег, ни даже экспозиции.
        Режет больно, но я улыбаюсь ему в ответ.
        - В тебе есть потенциал - назовём его талантом, но нет вектора движения.
        Помолчав, он добавляет:
        - Я знаю людей, которые умеют создавать бренд на пустом месте - Тиффани Соппер, например. Слышал о ней?
        Ещё бы не слышать: на её счёту самые громкие имена, самые успешные выставки, проекты.
        - Подумай, что может получиться, если умножить твои способности на её возможности. Услуги Тиффани недёшевы, а тебе потребуется серьёзный проект, но уже через год твоё имя будет знать весь Ванкувер, а за ним и Нью-Йорк.
        - Что если она влюбится в меня?
        Я жду самоуверенного смеха в лицо, но у него и на это уже есть ответ:
        - Значит, сделай так, чтобы не влюбилась. Просто дай ей немного радости. Сделай счастливой.
        А вот теперь уже я хочу ржать, и притом, в голос: кажется, моя первоначальная версия об извращённых играх пресытившихся людей разбилась вдребезги о тривиальную импотенцию:
        - Что, сам не в состоянии? - мне тяжело скрыть свою иронию и презрение, хотя чего только не случается на свете - может, его половые функции пострадали по причине какой-нибудь коварной болезни и теперь невосстановимы?
        - Допустим, - соглашается, не проявив при этом ни единой эмоции, даже глазом не моргнув.
        Тут одно из двух, думаю: либо у него с потенцией полный порядок, и он всё-таки ищет извращённых развлечений, либо настолько самодостаточен во всех прочих областях своей жизни, что неработающий член не способен сбить его с ног. А вот это уже достойно уважения.
        Он составлял свой план на ходу:
        - Викки нужны уроки рисования - очередная попытка её психотерапевта, но нам это на руку. Неподалёку от места её работы есть студия. Я позабочусь о том, чтобы они начали искать преподавателя живописи.
        - Но, я никогда не…
        - Рисовать можешь? Значит, разберёшься, как учить этому других.
        Моё лицо, очевидно, слишком откровенно выражает недоверие:
        - Ну, я не знаю… посмотри видео в YouTube. Это не сложнее прыжков с парашютом, - добавляет, зацепившись взглядом за одну из фотографий на моей стене.
        Но его женщина, оказавшись почти в ловушке, не реагировала на приманку.
        - Она не заинтересована, - объясняю ему ситуацию пару недель спустя.
        - Она вообще мало в чём заинтересована, - отвечает. - Для этого ты мне и нужен - заинтересуй! Продерись, пробейся, развей туман!
        - Нет никакого тумана, она меня видит, но не допускает мысли.
        Он молча кивает, долго смотрит сквозь оконное стекло вдаль, потом задумчиво говорит:
        - Значит, нужно, чтобы допустила.
        Я не знаю, что он сделал. Но вскоре взгляд её изменился, стал… ожидающим. И я сбавил обороты, притормозил, давая семени прорости, пустить корни. Чем меньше я проявлял активности, тем живее выглядела она, и уже очень скоро мне оставалось только протянуть руку и сорвать распустившийся бутон.
        А хозяин сада, тем временем, уже подготовил для своего цветка подходящую вазу - пентхаус в высотке на набережной даунтауна с видом на Коал Харбор. Всё, что требовалось от меня - заставить этот цветок благоухать.
        И мне это почти удалось.
        Пока я снова не облажался - дерьмо прорвало плотину и затопило мой разум. Я позвонил ему и сказал, что она сбежала.
        - Она сбегает, когда ей плохо. Ты её обидел, - констатирует, - а я нанял тебя для обратного.
        Да, в этом вся соль: ты меня НАНЯЛ. Я могу переспать с любой женщиной, любого возраста, национальности, внешности, не важно, в удовольствие или нет - это уж как получится. Но быть проституткой - это чересчур. Это нахрен выносит мозги. Да, всё дело в этом - мне поручили секс с этой женщиной, и это напрочь убило естественное влечение.
        - Я отправлю за ней такси, а ты думай, как всё исправить.
        Только в тот момент я окончательно понял, с кем имею дело - он всё держит под контролем, а я - слабое звено в его отлаженной системе.
        Я понял, что игра вышла за рамки сюжета в одно редкое совместное утро, когда, опаздывая на встречу, не смог отказать себе в желании поцеловать её на прощание. Не открывая глаз, она обвила меня руками и с силой притянула к себе, уткнулась носом в мою шею и продолжила спать.
        Виктория никогда не делала ничего подобного в ясном уме. И я вдруг понял, как сильно нужны ей объятия, как остро нуждается эта с виду зрелая женщина в защите, и в то же самое время ощутил нечто объёмное, щемяще поскрипывающее в груди. Я обнял её сонное тело в ответ, прижал к груди и стал целовать её лоб, волосы. И только услышав мой голос, она открыла глаза, вгляделась в моё лицо и отстранилась.
        - Уже уходишь? - слова, лишённые даже банального огорчения.
        В моей грудной клетке лопнула струна, повредив внутренности. Оглушённый свирепостью нежданной боли, я понял две вещи:
        Не мои объятия ей нужны.
        Я люблю. Её. Взрослую, поломанную, чужую жену.
        Это оказался самый болезненный вывод в моей жизни. Я потерял близких, научился выживать в условиях, не совместимых с жизнью, много и часто рисковал, видел болезни, нищету, боль и искренне считал себя чёрствым индивидуумом, с огрубевшей, невосприимчивой ни к боли, ни к яркости эмоций душой.
        До этого момента. Перед глазами цветные пятна, и алый среди них - ярче всех. Я вдруг понял, с какой махиной мне предстоит тягаться: дело вовсе не в его успешности и деньгах, а в том, на что он способен. Кай Керрфут - одно из громких глянцевых имён, парень, построивший IT империю, совершивший прорыв, и не один, заработавший миллиард, написавший книгу о бизнесе и потерявший ребёнка с диагнозом «синдром Дауна». Он муж. Он МУЖ.
        Я задал себе вопрос, изрезался о его острые края, но ответить так и не смог: нашёл бы я в себе достаточно мудрости и сил, чтобы сделать то, что сделал он? Человек, свернувший шею своей гордости, вручивший самое дорогое - любимую женщину - другому мужчине с одной только целью - помочь ей очнуться, ожить.
        Его легко можно было бы понять, если бы он не любил её, если бы руководствовался только долгом, но я видел его глаза в моменты, когда он говорил о ней. И в них не усомнишься.
        Сентябрь 2019
        Сейчас она просит о встрече в кафе, и я знаю, что речь пойдёт вовсе не о её чувствах ко мне.
        Я закрываю глаза и дохожу до точки, где мой язык боготворит её терпкую, приторно сладкую зрелость, глаза смиренно провожают ускользающую молодость, а губы просто просят любви.
        Я ментально на коленях, впервые в жизни молюсь Амуру и падаю.
        Это свободное падение в искажённом, не подчиняющемся ни одному из законов физики пространстве, путешествие в космическом тоннеле из одного измерения в другое, где, чем дальше ты от точки отрыва, тем ослепительнее свет и громче стук твоего собственного сердца.
        Глава 44. Ансель: Брауни
        - Ты помнишь нашу самую первую встречу? - спрашиваю её.
        - Да, ты был одним из десятков студентов в аудитории и вызывающе разглядывал мои ноги.
        - Нет, впервые мы встретились не в аудитории, и ты отлично это помнишь - такое нельзя забыть.
        - Какое, такое?
        - Уникальное событие: двое предназначенных друг другу людей пересеклись в одной точке и узнали один другого. Почувствовали, ощутили вибрации той самой энергии.
        - Красиво. Но я не помню.
        - Около двадцати мучеников собственного тела, зажатых в тесном помещении, а среди них - женщина, от взгляда которой мой член распирает ширинку. А между тем, я в этом одновременно неловком и звенящем эмоциями моменте не один - с сестрой. И вот представь, я, который никогда в жизни не реагировал на женщин так необузданно, сижу в клинике для стариков рядом со своей сестрой и прячу собственный пах, чтобы она не заметила моего конфуза. А женщина, она всё ещё здесь, и хотя я боюсь смотреть на неё, мне безумно этого хочется, но ещё больше - затащить её в укромное место, раздвинуть её ноги и… снять это дикое напряжение в паху.
        Я умолкаю, и во внезапно возникшей тишине слышу, каким предательски шумным оказывается моё дыхание.
        - Такое со мной случилось в первый раз в жизни… но не в последний. Потому что я встретил эту женщину снова.
        Мои веки опускаются. Я дышу, как дышится, потому что все усилия по сокрытию эмоций бессмысленны.
        - Двадцать семь лет я хожу по земле. В пятнадцать впервые переспал с девочкой. Потом их были… десятки. Всегда сверстницы или немногим младше меня - к тем, кто старше, никогда не влекло, чего нельзя сказать о них самих. Но всё это история до той встречи. Я помнил тебя, я запомнил. До мельчайших деталей, и даже хранил в памяти твой запах: когда ты закончила свои дела и прошла мимо меня к выходу, я сделал вдох, чтобы поймать и оставить себе хотя бы часть твоих клеток. И сделал это неосознанно. Знаешь почему?
        - Почему?
        - Потому что в те моменты, когда ты находишь нечто для себя ценное, то, что важнее всего, ты перестаёшь думать - тебя ведут инстинкты. Вы, женщины, называете их сердцем, но на самом деле это просто инстинкты. Я нашёл свою женщину, и не важно, как она выглядит и насколько старше меня - она моя, и решение это принято совсем не мной и не ею. Это просто данность, спорить с которой бесполезно. Такой спор и упорство способны принести только боль и разочарование.
        Я помнил. Я узнал. И это случилось задолго до всей этой пошлой игры, придуманной твоим мужем.
        - Знаешь, что на самом деле означает фраза на моей груди?
        - Что?
        - «Счастье не в том, чтобы иметь всё, счастье в умении получать радость от того, что есть».
        - Очень удобно иметь свой собственный язык: переводить с него иногда бывает очень выгодно.
        - Нет. Именно эти слова написаны на моей груди. И язык не выдуман - это иврит.
        - Иврит - язык моего мужа, - качает головой, опуская взгляд, - который я не смогла отличить от всех прочих языков мира. А он в совершенстве владеет не только им, но и португальским, - вонзает в меня свой карий и острый как лезвие взгляд - впервые за эту встречу. - Предыдущая версия твоей надписи нравилась мне больше, - доводит до моего сведения.
        - Иврит и мой язык тоже, но португальского я не знаю. Это то, что прислал мне твой муж, - я кладу на стол конверт. - Я не собирался брать и согласился с его предложением совсем не по той причине, в какую вы оба верите. Отдаю их тебе, потому что встретиться с ним у меня нет возможности: он всегда находил меня, не я его.
        Это толстый конверт, набитый до отказа: её муж щедрый человек, а удовольствия жены не могут быть дешёвыми.
        Она закрывает лицо руками, уперев локти в потёртое дерево столешницы, а перед моими глазами картины, нарисованные не мной - нашим недалёким прошлым.
        Я никогда не целовал женщинам ноги. Не думал, что буду тянуться губами к ступням, и как пришибленный кайфовать от вкуса её пальцев у себя во рту. Ей это нравится… а я, чёрт возьми, способен довести женщину до экстаза одним только этим. Но мне голодно. Всегда мало, вечно недостаточно. И я двигаюсь так медленно, как никогда, потому что впервые в жизни меня не интересует конечная точка - моё тело плывет в чувственном море, ловя одну за другой волны нежности, и не желает причаливать ни к какому берегу. Я взял в это путешествие женщину. Её губы - не просто губы, это мой путь в Эдем. Они рисуют на моей груди, плечах сложные детальные узоры, язык добавляет ярких красок, и мир перед моими глазами разливается акварелью. Я снова на берегу, мокрый, запыхавшийся, одуревший от удовольствия и спрятанных до этого собственных чувств.
        - Викки… - шепчу в её аккуратное ухо, - Викки…
        - Что? - спрашивает, также шёпотом и тяжело дыша.
        А у меня нет слов... ни слов, ни мыслей, чтобы выразить ими то, что чувствую, поделиться с ней, выплеснуть распирающую радость признаниями. Я бы спел ей песню, если б умел. Я бы написал для неё симфонию, и каждым тонким или тяжёлым звуком рассказал бы историю своего сердца. Я прижимаюсь лбом к её лбу и чувствую, как стекает пот по моим вискам и падает на её волосы. Мои клетки на её волосах, на коже и внутри неё… Эта мысль сводит с ума, превращая в дикаря с животными повадками. Я не помню, чтобы когда-нибудь так отчаянно желал оплодотворить женщину, не просто оставить в ней своё семя, но обнять её живот обеими руками и ждать пока оно прорастёт. Мне двадцать семь, и я, кажется, только теперь коснулся своими исхоженными ступнями вершины, являющейся моей собственной мужественностью. Я мужчина и хочу ребёнка. Я хочу его от женщины, принадлежащей другому. От человека, опирающегося в своих решениях на постулат, что разница в возрасте - это почти преступление. Я кладу ладонь на её живот и слушаю, как медленно успокаивается наше дыхание. Выждав время, она убирает мою руку и накрывается простынёй. Что в
ней, что? Почему этого нет у других, всех прочих? У тех, кто моложе, кто даже, может быть, красивее?
        - ??????????????
        - Я любил тебя, Брауни - произношу громко, чётко, уверенно. Почти с вызовом. - Просто знай: я всё ещё люблю. Прости, что не сказал раньше - чувствовал, что тебе это не нужно. А что нужно мне, вопрос третий.
        - Проблема в том, что я люблю не тебя, Ансель.
        - Я знаю, - киваю.
        В горле… обломок скалы с острыми краями - глотать нет никакой возможности, страшно даже пошевелиться. В сердце - пробоина. Дыра исполинских размеров.
        - Нет, не знаешь. Не знаешь, в чём разница между тобой и им: он никогда не позволил бы мне узнать об этом конверте. В его системе ценностей то, как он выглядит в глазах других людей, находится на самом последнем месте. На первом - всегда логика. И сейчас она сказала бы ему, что мне очень больно.
        Я пытаюсь выдавить «прости», но понимание, что снова совершил ошибку, не даёт разжать рот.
        - Я пойду, Ансель, - она поднимается, сгребая сумку со скамьи, так и не притронувшись к конверту. - Я желаю тебе счастья. Оставайся собой и найди женщину, способную ценить тебя, именно тебя.
        - И я желаю тебе счастья. Искренне, - поднимаюсь и выхожу вслед за ней.
        Сегодня, вероятно, официант этого каф? стал обладателем самых щедрых в истории чаевых.
        Глава 45. Всегда помни…
        Sierra Eagleson - Twenty One Pilots (Stressed Out Cover)
        В сентябре начались дожди. И хотя они - совершенно естественная среда обитания для моей души, ей становится как-то совсем уж тоскливо.
        В день Х я всё-таки вижу их на причале в Марине Коал Харбор - у нашей яхты. Кай, облачённый в полосатую футболку, белые шорты и тёмную бейсболку, опираясь на трость, перетаскивает продукты из внедорожника Дженны на борт нашей общей когда-то яхты. Дженна крутится рядом, выхватывая из его рук коробки и щебеча обеспокоенностью, наверное, по поводу его травмированной ноги. Издалека не расслышать.
        Смотреть на них больно - больнее, чем когда-либо, ведь теперь изменилось важное: раньше он был моим, а теперь стал её. Не сам ушёл, я отпустила… или толкнула.
        Наверное, даже больнее, чем читать злополучное сообщение, датированное двадцатым марта текущего года.
        Я стою у парапета набережной, возвышающейся на добрых десять метров над пристанью, и наблюдаю за тем, как моё счастье вьёт гнездо своего будущего не со мной. Герда всё же оказалась на своём месте, добро победило зло, воздав должное справедливости. Разглядывая линии судьбы на своих мокрых ладонях, я думаю о том, что перерыв на ланч давно подошёл к концу и мне пора возвращаться.
        Не хочу на работу. Не хочу.
        Но жизнь слишком редко бывает такой, как хочется, поэтому нам остаётся лишь двигаться дальше. Что я и делаю: шевелюсь, шаг за шагом передвигаю ноги в сторону автобусной остановки. Прислушиваюсь к пакостной боли мозоля, натёртого австралийской балеткой, и презрительно гоню мысль о сохранившемся в моей записной книжке номере телефона, обозначенного как «Ансель». Этот парень - перевёрнутая страница, часть жизни, которую никогда не забудешь, и всегда будешь мучиться от тянущего чувства «неправильности», задолжав, однако мужу благодарность за действительно редкий подарок. Ценный, как ни крути.
        Только ничего ты не понял, Кай.
        Вообще ничего! - хочется проорать на весь даунтаун.
        Не нужны мне такие подарки! Никакие не нужны! Я ничего не хочу... Я никого не хочу… кроме тебя! Кроме тебя-ааа!
        Нет, кое-чего всё-таки хочу: истошно так даже хочу, чтобы ты почувствовал меня! Оторвался от своей Герды и, взглянул на набережную и, отыскав среди десятков других мои глаза, послал бы всё к чёрту и рванул ко мне… чтобы обнять. Если б ты только знал, как же сильно хочется тебя обнять! Ощутить вокруг себя твои руки... Обволакивающее тепло и покой твоей груди…
        Домой идти страшно - какие только мысли не лезут в голову, и оставаться с ними в одиночестве жутко. В супермаркете сталкиваюсь с Лейфом: интересно, с каких пор он стал делать покупки самостоятельно? Да ещё и в Бёрнаби?
        - Викки, как ты?
        - Нормально, спасибо.
        - Ты так быстро пробежала мимо, - выжимает улыбку, - куда-то торопишься?
        - Да.
        Я смотрю то на свои носки, то на тележку с пачкой макарон и пучком свежей мяты, потому что глаза этого человека вызывают во мне смесь боли и отвращения. Именно отвращения, потому что его нежелание помочь после стольких лет дружбы… вернее того, что я считала «дружбой», вдавливает меня в липкую безнадёжность.
        - Ты обещал позвонить, когда он объявится, - холодно предъявляю.
        - Обещал, - кивает.
        - Я их сегодня видела. Загружали яхту продуктами - наверное, собрались на остров на все выходные. В общем, и правильно - в летнем доме давно никого не было…
        Лейф снова кивает, и теперь уже его взор устремлён в пол, стыдно либо неловко. Но он находит силы посмотреть мне в глаза:
        - Викки, я помню, что обещал… но не всё так просто, пойми!
        В тоне его голоса так много искренних сожалений, что внезапно меня осеняет догадка:
        - Это он тебе запретил?
        Лейф не отвечает, но все мои ответы в его глазах. А в моих - песок. Мелкий, скрипучий.
        - Викки, если тебе что-нибудь нужно, просто дай мне знать, ладно?
        - Ладно, - киваю и быстрым шагом несусь к выходу, - мне пора, прости!
        - Викки, - кричит вдогонку, и когда я оборачиваюсь, гремит своим басом: «Он любит тебя! Всегда помни!»
        В вечернее время всякая боль имеет свойство усиливаться - это закон. Мне бы как-нибудь протянуть до трёх утра - рубеж, за которым всегда простирается «долина облегчения». Моё время ещё не пришло. Не пришло, я знаю. И помню.
        Около восьми вечера мой телефон неожиданно высвечивает потерянное годы назад имя «Алла» - мне звонит мой любимый терапевт. И именно в этот момент я понимаю: «Бог всё-таки жив, и он обо мне тоже помнит».
        - Я думала, ты живёшь в Нью-Йорке, - говорю ей, - и больше не занимаешься практикой…
        - Так и есть, растворилась в семье! - смеётся. - Но по конференциям иногда всё же приходится ездить. Только вот прилетела и представляешь, меня должны были встретить, но… в общем, мне негде остановиться. Поможешь?
        - ??????????????
        Глава 46. Кай: «Аутистка»
        Raury - God's Whisper
        I won't compromise
        I won't live a life
        On my knees
        You think I am nothing
        I am nothing
        You've got something coming
        Something coming because
        I hear God's whisper
        Calling my name
        It's in the wind
        I am the savior
        (Sing it again!)
        Savior
        Savior
        (I can't hear you! What?)
        Savior (What?)
        Savior
        Сможет ли близкий человек простить непростительное? Сможет, если ты дашь ему повод просить прощения самому. Твоего прощения.
        Я ощущаю себя духовным бомжом, человеком, потерявшим ориентиры. Рабочий азарт давно испарился, оставив гадкое понимание иллюзорности прежних ценностей и целей. Главное, важное, всегда было рядом - семья. Скорость жизни, её неумолимо набирающий обороты темп сделали меня близоруким, и я упустил момент, когда мой дом начал рушиться. Его фундамент подточила банальность - женская ревность. И я, глупец, отмахивался от неё, как от назойливой безвредной мухи. Кто б знал, какими разрушениями обернутся её полёты.
        Её глаза я увидел в автобусе: сложные, умные, ищущие. Казалось, я даже мог видеть, как её торопливые мысли опережают одна другую - так много их, что они не умещаются в мозгу и поэтому мелькают в её тёмных зрачках. В этих глазах не было особенной красоты с традиционной точки зрения, но увидев их однажды, забыть уже никогда не сможешь: захочешь услышать голос, задать вопросы и узнать ответы. Почему, откуда в тебе столько серьёзности? Откуда грусть, ожидание, тревога? Чего ты ждёшь?
        Викки, всегда смущаясь и смеясь, говорила, что нас соединил алкоголь: не будь она так пьяна в тот вечер - ничего бы не случилось. Я никогда с ней не спорил, уверенный, что и она знает: спиртное не играло никакой роли. Её решение было принято задолго до того, как она вошла в мой дом - я это видел в её глазах, во взгляде, который открытым текстом внушал простую истину: я твоя, я пришла к тебе - принимай.
        А потом случился казус. В ситуации, когда совесть, мужское достоинство и просто честь раздирают тебя изнутри сожалениями о том, что ты не просто не знал, а не позаботился узнать, да чёрт возьми, хотя бы просто догадаться - ведь это было так предсказуемо, я не нашёл ничего лучше, как спрятаться за глупой шуткой. Конечно, я сразу понял, что у таких девушек, как она, секс во время месячных не реален - в ту ночь, будучи нетрезвым, не слишком старательным, аккуратным, и даже недостаточно нежным, я лишил её невинности.
        Это был первый шаг к пониманию главного. Второй произошёл сразу же за ним: её глаза расширились от ужаса и обиды, заблестели самым, наверное, гигантским разочарованием в её жизни, и в этой буре эмоций я вдруг разглядел такую бездну человеческой личности, редкую глубину, совершенно не свойственную всем тем, кого я встречал до неё, что одновременно и понял, чем именно она меня так притянула, и осознал, что обратного пути нет - я влюбляюсь. На этот раз глубоко и по-настоящему.
        А понял потому, что внезапно обнаружил в себе острую, даже болезненную потребность беречь, укрывать и ограждать от всего, что может принести этой девочке любую, хоть самую малую боль или просто расстроить.
        Помню, как прижал её к стенке, зная наперёд, что не отпущу, пока не сделаю счастливой. И именно в тот момент, в той самой главной точке моей жизни, я в первый раз ощутил себя не просто Каем, а мужчиной. В то время я и подумать не мог, какое горе ей принесу, и что она, именно она, а не кто-нибудь другой, окажется неспособной его вынести.
        Судьба игрива и непредсказуема: одним она дает слишком много, другим почти ничего. Одни меняют партнёров в течение всей жизни, оставаясь под конец своего века в одиночестве или же с самым последним, как это ни странно, совсем не подходящим человеком. Другие - счастливчики - находят «своё», кто-то раньше, кто-то позже, но только самые удачливые оказываются способными понять это сразу.
        Я понял. Каким-то чудом осознал, что странная, угловатая, неприметная, совсем не яркая девушка - моя. Мои друзья практически освистали мой интерес к «аутистке», но этим только подхлестнули готовность к действиям. Я знал о спектре аутизма практически всё, что можно было узнать, прежде чем совершить свой первый шаг. И сам не ожидал, что результат окажется настолько грандиозным.
        Я читал и смотрел. Всё, что смог найти в нашей библиотеке, что было доступно в сети. Французский фильм «Жизнь Уго» об аутизме дал ответ на мой главный вопрос: «Что мне со всем этим делать?».
        - Почему я не имею права любить, доктор? - спрашивает гениальный пианист и аутист Уго у своего психиатра.
        - Ты имеешь на это право, и это необходимо. Любовь способствует становлению личности, позволяет нам жить.
        Все мы хотим любить и быть любимыми. И люди с аутизмом - не исключение. После этой мысли мне тяжело смотреть, и сразу вспоминаются слова матери:
        - У тебя с детства синдром «Спасателя», не понимаю только, откуда он, и зачем нам нужен. Брак, это не только любовь. Вся эта студенческая дурь имеет свойство быстро заканчиваться, остаётся быт, бизнес, знакомства и друзья. Жену следует выбирать разумом, Кай.
        - С расчётом, верно?
        - ??????????????
        - Разумом.
        - Была ли ты счастлива, мама? Когда-нибудь?
        - Конечно! Спрашиваешь ещё!
        - Когда же?
        - Когда родился ты. Я любила тебя ещё в утробе, потому что чувствовала, кем ты станешь, что за личность во мне растёт. Матери всегда это знают, умеют видеть дальше, когда дело касается их детей. Я говорила тебе: выбери другую девушку.
        - А была ли ты счастлива, как женщина? Не как мать, подруга, сестра, жена, а как женщина?
        - Женщина - и есть все эти роли, сын.
        Я согласно киваю:
        - Конечно. Конечно. А в постели? Знаешь ли ты, как это, сходить с ума в постели?
        Её губы теряют цвет, глаза покрываются льдом:
        - Твои вопросы неуместны, Кай. Не смей…
        Я опускаюсь перед матерью на колени:
        - Я люблю тебя, ты знаешь. Уважаю. Берегу твоё благополучие и покой, как могу, как умею. Просто скажи мне, своему сыну, а заодно и себе хотя бы однажды ответь: распадался ли мир на атомы, когда руки отца были на тебе, мама?
        Она прикрывает глаза:
        - Нет.
        Я выдыхаю презрение:
        - Пустая жизнь, бессмысленная.
        Мать открывает глаза и смотрит в мои прямо, не по-матерински, а иначе - дерзко:
        - Я знаю, что это такое. Но руки принадлежали не твоему отцу.
        Простые решения - они на поверхности: любовница, о которой никто никогда не узнает, а может быть и не одна, и жизнь вновь наполнится красками. А то, что жена погибает… «ну так ты ведь не её мамочка?»- говорили мне многие. Да, я не её мать, я не больше, но и не меньше - я тот, с кем она рука об руку должна войти в старость.
        - Возможно, я не самый темпераментный мужчина физически, но мне не нужна любая какая-нибудь женщина, и даже на время и только физически. Мне нужна моя. Мне нужны тепло и радость в её глазах, нужна любовь в её ладонях.
        - Дженна? - подбрасывает особенное для себя имя моя мать.
        Дженна… Я знаю её, кажется, сотню лет. Слишком многое нас объединяет, слишком велико совпадение интересов и устремлений, слишком плотно наши жизни вросли друг в друга.
        И я даже люблю её, наверное, но далеко не тем видом любви, какая бывает между мужчиной и женщиной: так любят сестёр. Но Дженна не сестра…
        Глава 47. Кай: «Страдание матери»
        David O'Dowda - The World Retreats
        Викки не хватало уверенности в себе и напористости, смелости, но именно это и наделяло её той особенной женственностью, которые встречаются сегодня так редко. У неё не было ни претензий, ни ожиданий к миру, в котором кто-нибудь мог бы её полюбить, но именно это и ей было нужно больше всего - чья-то любовь. А я оказался Счастливчиком, сумевшим это понять.
        Она стала моей, и я погрузился в нежность. Такой концентрат, какой нигде больше не найдёшь. Когда мои друзья поняли, что именно я в ней увидел, уже было поздно - она была моей. Она была глубоко и безвозвратно моей. И мне снова хватило ума не злоупотреблять, не уродовать чувства и себя самого в её глазах. Я не был мужчиной, в традиционном смысле этого слова потребляющим женщину, я был садовником, ухаживающим и оберегающим действительно редкий цветок. Я тихо, и не привлекая внимания, давал ему искренность и брал взамен уникальную чистоту. Она не умела манипулировать, играть роли, хитрить, обманывать, и не понимала, когда обманывают её. Она любила открыто, говоря прямо о том, как сильно нуждается во мне, и я понял, что наш мир не способен её изменить, только сломать, покорёжить, и решил, что стану посредником между моей Викки и жестокостью мира. Она действительно была тонкой Венецианской вазой, которую легко разбить и невозможно переделать, но с каждым прожитым днём взрослела и становилась мудрее, понемногу училась не позволять людям ранить себя. А я однажды вдруг понял, что моя жена стала моим
лучшим другом - я не боялся жаловаться ей, признаваться в своих неудачах. Она всему находила разумные объяснения и, невзирая на свои особенности, как никто умела поддержать.
        В двадцать два в ней было слишком мало девушки и слишком много девочки, но наша жизнь вместе меняла её так быстро и так невероятно, что уже через год Викки превратилась в женщину, необыкновенно привлекательную физически. Она расцвела внешне, а то прекрасное, что было спрятано у неё внутри, открывалось новыми гранями. Она впускала меня всё глубже и глубже, совершенно потеряв всякую осторожность - доверилась мне полностью и без остатка. Ещё через год я окончательно понял, каким счастьем одарила меня судьба, и решил жениться.
        Викки была гениальна в том, к чему была предназначена - медицине. Коллеги, студенты, учителя - все твердили одно: у неё чутьё. Там где мозг и знания сдаются, она прибегает к уникальному - сердцу, и оно всегда ведёт её именно в ту точку, где обрывается чья-то жизнь. Многие, а я назову их злыми, завистливыми людьми, считали её успехи простой удачей, я же приписываю их её главной в жизни проблеме - синдрому Аспергера - она была и остаётся умнее многих.
        Но у нас родился ребёнок. Особенный ребёнок. Мой ребёнок. И моему ребёнку нужна была особенная забота, поэтому я, не сомневаясь, отобрал у Викки карьеру, обеспечив себе покой, а своей дочери лучший из возможных уход и самую любящую няню - её мать. Викки приняла моё решение со слезами, и хотя впоследствии она растворилась в материнстве и утверждала, что счастлива, среди множества своих ошибок, я чаще других вспоминаю именно эту. Но решающей была не она.
        Я помню своего брата, хоть мне и было всего три. Его лицо размыто, и я не вижу на нём ни широкой переносицы, ни доверчивых глаз, а только ЛЮБОВЬ. Любовь без условий, причин и закономерностей. Он отдавал мне свои конфеты, но забирал фантики, гладил по голове и складывал из своих пальцев драконов. Я верил всякому его слову, внимал каждой мысли, которые, как я сейчас понимаю, все до единой были лишены опостылевшей теперь логики и трезвости. Он любил меня безусловно, а я любил его за эту безусловность в ответ. Моя память хранила все эти годы его образ, хоть я и забыл, кем этот человек, этот ярчайший блик света в моём детстве, мне приходился.
        Мать напомнила в роддоме в момент, когда мы с Викки переживали окончательное подтверждение синдрома Дауна у Немиа, и в тот же день развенчала свой нимб:
        - У тебя был брат, Кай. Ему повезло ещё меньше, чем твоей дочери: в довесок к синдрому Дауна гены наградили его букетом неизлечимых болезней.
        И дальше она начинает перечислять:
        - Аномалия сердца, аномалия правой почки, диабет…
        Но я её прерываю:
        - Я помню его! Что с ним случилось?
        - Мы оставили его в Лондоне с моими родителями, когда переезжали в Канаду.
        - Почему?
        - Потому что с детьми-инвалидами иммигрантов в Канаду не принимали, сынок.
        - Где он сейчас? - спрашиваю в запале, мысленно бронируя билеты в любую точку мира.
        - Он прожил ещё почти пять лет и умер от сердечной недостаточности.
        В тот день я перестал уважать и любить женщину, давшую мне жизнь, ценить связанные с ней светлые воспоминания о детстве, которые всю свою жизнь с особой бережностью хранил.
        - Это всё твой отец! У его брата тоже был этот проклятый синдром. И не только это: в роду Керрфутов случались младенцы и похуже. И не только младенцы…
        - Что ещё может быть хуже? - спрашивает ошарашенная Викки.
        Жизнь покажет тебе, Викки, что может быть хуже. И она будет щедрой в своих уроках.
        Наверное, именно тот момент оказался самым душераздирающим в моей жизни. Даже не смерть дочери, а бесконечная глубина бездны, которую я со временем назову «страданием матери».
        - ??????????????
        Я много работал в первые недели после похорон: дела, заботы, люди, проекты - всё это отвлекало, позволяло забыться, сохранить рассудок, стремящийся съехать на незнакомую просёлочную дорогу, а потом ещё несколько раз повернуть и навсегда потеряться.
        Викки была всё это время одна в ледяных стенах нашего осиротевшего дома. Она запустила дела и, в каком-то смысле, даже себя, не отвечала на звонки подруги и приятельниц. Она не отвечала даже на мои звонки, а я ругал её и не только за это. Я приказывал ей взять себя в руки. Упрекал в чудовищных вещах, брезгливо напоминая причесаться, прилично одеться, помыться, однажды даже вымыл её сам, пока вдруг не увидел ЭТО и не понял, как был слеп.
        Это был даже не поздний вечер - стрелки часов давно перевалили за полночь, я только вошёл в наш дом, в очередной раз, заставив себя вернуться в место, где все последние недели только спал и мылся, ведь даже завтрак свой съедал где угодно, но только не дома.
        Она сидела на полу и, качаясь, мычала заунывный мотив. Прислушавшись, я понял, что это бразильская песня - колыбельная, которую Викки пела нашей дочери в младенчестве.
        Я помню, как делал те свои беззвучные шаги, приближаясь, перебирая в своей уставшей за день голове подходящие слова, чтобы упрёки выглядели не упрёками, а увещеваниями, я помню, как увидел свёрток в её руках - детские тряпки, замотанные в розовую пелёнку, купленную когда-то мной же для новорожденной дочери. Это был не просто свёрток, а кукла - младенец из тряпья.
        - Что ты делаешь? - с ужасом зашипел я на неё.
        А в ответ услышал тихое:
        - Бог умер…
        Да, именно в тот момент во мне что-то рухнуло - наверное, это была стена самомнения, загораживающая от меня правду, потому что я вдруг понял, каким чудовищем являюсь: моя жена медленно и уверенно сходила с ума, пока я, сосредоточившись на своей потере, регулярно выдавал ей указание “взять себя в руки”.
        Худшее заключалось в том, что сразу после произошедшего Викки убивалась от горя, но была ментально жива. Она, как и я, страдала, но оставалась в здравом уме, пока я её не обвинил.
        Я сказал ей правду. Прокричал её, бросил в лицо. И в тот же самый миг перестал для неё существовать.
        Какой прок от собственной правоты, от грёбаной истины, если она способна убить человека?
        Моя правда раздавила мою жену, уничтожила любящую женщину. Викки исчезла, спряталась. Её сокрушило не что-то одно, а совокупность событий, серия ожогов и ударов, от которых она перестала уворачиваться: смерть ребёнка, моё обвинение, безжалостная речь моей матери на похоронах, холодные взгляды родни и знакомых, шёпот и открытое осуждение.
        Я должен был сообразить, додуматься, сердцем почувствовать необходимость поддержать её, дать свою руку и позволить опереться. Но где уж мне - я был на неё зол. Я свирепствовал, ведь трагедия, смерть моей дочери, действительно случилась по халатности жены. В тот момент я ненавидел всё: «недоразвитый материнский инстинкт» или же «полное его отсутствие», «синдром Аспергера», вспомнил все свои к ней претензии за те годы, что мы успели быть родителями. Всё дерьмо, что успело осесть на дне моей души, теперь поднялось и мелькало перед глазами раздражающими воспоминаниями: не вовремя сменённый подгузник, недоученные буквы, синяки и ссадины от падений, которых можно было избежать. Я так думал.
        Теперь же, спустя шесть лет, ничего не вернув, а только потеряв ещё больше, я оглядываюсь назад и понимаю - Викки была превосходной матерью, лучшей из возможных. Она растила «особенного» ребёнка, будучи сама «особенной», отдавая свою любовь и делая его по-настоящему счастливым. Моя дочь улыбалась - это было важнее всего. Викки заботилась о ней, отдавая всё своё время, добровольно положив свою жизнь на алтарь последствий моих поломанных генов.
        Самое худшее, что могла сделать мать Викки для совершившей ошибку дочери, это оставить ей вместо поддержки немой, но оттого ещё более душераздирающий упрёк - она тоже умерла. От стресса, вернее, от инфаркта. Потом были журналисты, нашедшие в нашей трагедии громкие заголовки для своих газет. Я был вынужден вывести жену за пределы англоговорящего континента и спрятать в жаркой Италии, а вышло так, что устранил её с глаз, оставив один на один с нашим общим горем. «Благими намерениями устлана дорога в ад» - кажется, так говорят - что ж, мой «ад» не заставил себя долго ждать.
        Звонок Альбы - женщины, соединившей в себе роли помощника и домработницы, оставленной приглядывать за подозрительно тихой женой, поднял меня посреди ночи:
        - Ваша жена, мистер, - она упорно называла меня по-книжному «Мистером», хотя я не раз просил её использовать моё имя, ведь в реальной жизни этот официоз давно предан забвению, - она в больнице!
        - Что с ней? - спрашиваю, зная наперёд ответ.
        Да, я знал, потому что, по всей видимости, предвидел, предчувствовал, но ничего не сделал, чтобы предотвратить.
        - Я пришла в девять, как обычно, зашла, чтобы проверить её и мне не понравилась поза, в которой она лежала. Я позвала, она не ответила…
        - Короче!
        - Я вызвала неотложку, и её забрали.
        - Пульс есть? Ты проверяла пульс, Альба?
        - Доктор проверял: он есть, вернее, был…
        Был… Каким устрашающим может быть одно только слово. Слово, и ты в шаге от приговора.
        - …они считают, что она приняла снотворное.
        - Какого дьявола ты не называешь её по имени, Альба? Ты никогда не называешь её по имени! Никогда! Почему?
        После долгого, тяжёлого молчания на противоположном конце земного шара мне отвечает умудрённый жизнью и опытом женский голос:
        - Потому что у неё рак души. Она пустая внутри, разве Вы не видите?
        На моё счастье доза снотворного оказалась слишком маленькой, чтобы убить, но достаточно сильной, чтобы нанести ещё удар по уже уязвимой психике.
        Я попал в чистилище - место, где у меня было множество часов на размышления. Я думал о том, как так вышло, что у меня - умно-мудрого, не всесильного, но способного на многое, жена потеряла реальность. Не рассудок, а именно реальность - это было как раз то, о чём предупреждала её мать: Викки ушла глубоко в себя, настолько глубоко, что достать не мог ни я, ни опытный психиатр. Ни один из них.
        Потянулись долгие, изматывающие дни её терапии и моего отчаяния. Ей становилось лучше, специалист-обладатель множества сертификатов и лицензий, а также автор десятка научных работ перечислял сдвиги, нахваливал наши перспективы, но моей жены не было. Вместо неё даже не на меня, а всегда в сторону, смотрела чужая, изменённая женщина. Я искал в ней тепло, которым она так очаровала меня когда-то, но находил только отстранённость.
        Потом случился «второй раз». Она попыталась сбежать от меня, вскрыв вены. Я нашёл её случайно - потому что сходил с ума на свой собственный манер, топя сознание в алкоголе и кокаине. Если бы не банальная рвота, заставившая ломануться в ванную, Викки бы уже не было.
        Ужас, пережитый в те мгновения, когда я, давясь рвотными позывами, искал её пульс, умоляя Бога, которого уже успел возненавидеть, дать мне шанс, выбил всю дурь из моей головы, напомнив об ответственности.
        Я собрался. Собрал волю в кулак и заставил себя подняться над обстоятельствами, научился дышать тем, что есть, не убиваясь по утраченному и не ища предательски нового. Да, это «новое» заманчиво и почти на каждом шагу предлагало забыться, отвлечься и получить здоровые эмоции, поменять картинку.
        Я не позволил, не подпустил даже Дженни, зная наперёд, что именно она могла бы стать для меня самым действенным лекарством. Во-первых, ни одна женщина не заслуживает такой участи, а во-вторых, ответственность: я помнил, что когда-то давно взял на себя ответственность за девочку, нуждающуюся в любви больше, чем остальные.
        Да, я наивно называл это ответственностью, и так же наивно полагал, что смогу пережить в её жизни другого мужчину. Я не сумел понять, что моя неспособность отпустить её, забыть о ней - это и есть любовь.
        Глава 48. Кай: «Самое ценное»
        Bonaparte - Melody X
        Now you look for love in the times of hate
        How many swipes for a blow of fate
        You keep the light on
        You keep the light on
        You keep the night light on
        Every day is like the same old song
        Until everything right goes wrong
        You keep the light on
        You keep the light on
        You keep the night light on
        Hold your broken dream up high
        Oh you know you try
        Oh you know you try
        It's the worst case scenario lullaby
        Something's gotta change
        Something's gotta change
        Hold on
        Hold on
        Hold on to something good
        Меня нельзя назвать жалостливым или сердобольным человеком, умеющим глубоко сопереживать и готовым жертвовать чем бы то ни было ради спасения других или хотя бы помощи. Но вот первые люди (индейцы) всегда играли особенную роль в моей жизни, я совершенно иначе их воспринимал, выделяя среди всех остальных людей: слишком много в них мудрости и простых истин, способных перевернуть сознание с ног на голову и даже разрушить твой собственный ровно выстроенный мир иллюзий, возведённый на фальшивых ценностях.
        Это был один из тех тяжёлых, но, к счастью, не таких частых вечеров, когда я не мог собраться с мыслями и силами, чтобы вернуться в дом, где жила жена, похожая на зомби. Женщина, которую я любил.
        Моя привязанность и даже зависимость от неё были настолько сильны, что я не раз задавался вопросом: почему именно она? По какой причине из сотен других часто не менее, а даже более красивых, ярких, привлекательных сексуальных, остроумных и эрудированных я выбрал именно её? Я не смог найти ответ на этот вопрос ни в эпоху благополучия, ни в годы относительного спокойствия, и вот только теперь, почувствовав горечь потери, я, наконец, понял: искать причины бессмысленно, как и пытаться ответить на то, что не подразумевает ответов.
        Так вот в тот вечер, индеец, имени которого я даже не запомнил, отказался от пяти сотенных, заявив, что это слишком много, взял пятьдесят долларов и выдал:
        - Тебе не помогут доктора и науки: только ты сам, только в тебе ответ.
        - Не понял? - ответил ему я, хотя всё я понял. Если не в деталях, то в общих чертах точно: слишком большой опыт общения с первыми людьми.
        - Ты живёшь в боли и отчаянии, потому что страдает она. Не жди помощи от людей, она не придёт. Внешний мир не способен вам помочь. Но ты можешь. Весь ответ в тебе.
        - Как?
        - Ты знаешь. И знаешь давно. И даже пытался это использовать, но выбрал неверный путь. Чтобы показать любовь, нужно принести жертву. Что для тебя самое ценное?
        Я призадумался: ценностей в моей жизни довольно много, начиная с материальных, вовсе не свалившихся мне с небес на голову, и заканчивая достижениями, ради которых я жил, рос, учился, развивался, работал, лишал себя и близких многих очень важных вещей, таких, например, как время «вместе». Что из этого - самое важное для меня?
        - Я строю свою жизнь осознанно, поэтому ценных вещей у меня много. И я не знаю, что именно ты называешь ценностью: дом, машину или положение в обществе? Социальный статус? Богатство? Время? Возможности? Дружбу?
        Я останавливаюсь, а он, совершенно неожиданно улыбнувшись и сузив свои и без того раскосые глаза, говорит:
        - Ты почти у цели, продолжай!
        И я с ужасом осознаю: то слово, которое было последним и застряло непроизнесенным в горле именно по той причине, что я не решился внести его в список ценностей, от которых готов отказаться - и есть самое ценное для меня.
        Любовь.
        Индеец, не отрывая взгляда, улыбался так широко и довольно, что мне были видны его порядком изношенные и никогда не леченые зубы. Он читал мой ответ на моём лице - в выражении того отчаянного отрицания, которое было на нём написано.
        - Настоящая любовь способна проявить себя только в жертвенности. И лишь тебе решать, готов ли ты принести в жертву свою самую главную ценность.
        В тот момент я ещё не был готов. Не был. Самое дорогое не смог оторвать от себя даже мысленно. Но уже тогда понял: жертвовать всё равно придётся, это лишь вопрос времени.
        И я не был бы Каем Керрфутом, если бы не извернулся в своей жертвенности так, чтобы моя ценность, в конечном итоге, осталась бы при мне. Здесь требовался тонкий расчёт, комбинация, не допускающая ошибки, ни малейшего, ни единого промаха, иначе крах.
        - Почему я? - спросила Дженна, презирая, кажется, не только мою просьбу, но и меня самого.
        - Потому что ты единственная, к кому она когда-либо ревновала. Это должно её пронять.
        - Я думаю, измена мужа в любом случае выбьет её из зоны комфорта.
        - Не факт. Она слишком хорошо меня знает - может не поверить.
        - Не думаю, что твой кредит доверия настолько не знает границ, - скептически хмурится.
        - Мы с Викки почти всё нерабочее время проводим вместе. Если что и возможно в таких обстоятельствах, то только с тобой.
        Я знаю, как неприятна ей моя просьба, но когда речь идет о моей жене, я теряю не только адекватность, но и совесть.
        Но уже после того, как всё случилось, и я преуспел в саморазрушении, Дженна выдала свой вердикт:
        - Любящая женщина никогда так не растопчет своего мужчину, чтобы ни было. Ни одна приличная не побежит так легко и быстро раздвигать ноги, прикрываясь обидой!
        - Джен, ты ведь знаешь, как я люблю тебя. Но никогда! Слышишь? Больше никогда не смей так говорить о моей жене!
        - Не ори. Ты спросил, зачем я здесь. Это был вопрос ради вопроса, или ты рассчитывал получить ответ?
        - Ответ.
        - Он тебе известен. Причём был известен всегда. И как человек, любящий тебя не той разновидностью любви, какой ты любишь меня, я больше не могу на всё это смотреть! Просто смотреть не могу! Да, я люблю тебя. Люблю, как любит женщина мужчину, а не как друг!
        Я молчу, потому что мне нечего сказать. Она права, я знал. Это знание всегда было со мной, срослось, стало частью моего восприятия мира, некой само собой разумеющейся данностью. И я заметил, что с того дня, как я впервые попросил её распустить волосы, она больше их не собирает.
        - Дженна, когда-то давно я сказал тебе, что отныне для меня существует только одна женщина, с тех пор ничего не изменилось. Мой проект, какими бы ни были его результаты - это мой проект. Ты знаешь, что такое безусловная любовь?
        - Любовь без условий?
        - Когда любишь другого сильнее, чем себя. Когда то, что он чувствует, важнее того, что чувствуешь ты. Когда его боль острее твоей, когда ты, не задумываясь, готов отдать свою жизнь, только бы сохранить ту другую жизнь. Когда не важно, как глубоко вы упали и как сильно испачкались - ты продолжаешь любить. Любить в болезни, в нужде, в отчаянии, в горе. Ты просто любишь, и всё.
        - Так только мать любит своего ребёнка.
        - Не только: так мужчина любит свою женщину. Но женщина мужчину никогда. Ваша безусловная любовь предназначена только детям. В вас природой заложена потребность заботиться о них, а мы, мужчины, рождаемся, чтобы оберегать вас, женщин.
        Ломка, не сравнимая по своей тяжести с наркотической, накрывала меня всякий раз, когда она была с ним. И я знал, что он трогает. Ласкает. Проникает своей плотью в её плоть, а значит, и в меня, потому что эта женщина моя. Я не знал, что можно так сильно болеть, не имея ни единой физической раны. Я не знал, что возненавижу весь мир и себя в нём, не знал, что существует боль сильнее той, которую ты испытываешь, потеряв ребёнка. Она случается только с теми, кто осознанно, добровольно отдает самого близкого и нужного тебе как воздух человека - жену - в руки другого мужчины.
        Мы встречались, и я не мог смотреть на его губы, зная, что они делали с ней. Я думал о его члене. О его грёбаном члене. Я думал о нём, презирая и ненавидя себя, его, её, и всё живое на планете.
        Я желал ему смерти, глядя в его глаза и прося об услуге. Я покупал его, задыхаясь от боли.
        Иногда мне казалось, что это я сошёл с ума, и происходящее - всего лишь плод моего воспалённого воображения. И в этом воображении моя жена попросила развод.
        Она ребёнок. Недальновидный, наивный, импульсивный и такой уязвимый ребёнок. Получив игрушку, хочет сбежать с ней из дома. Говорит о разводе, а дальше что? Как долго просуществует её сказка? Не так и долго, даже если я смирюсь, задушу в себе всё живое и сделаю, что в моих силах - чудес не бывает. Она медленно, едва заметно, но увядает, и даже её детская душа не удержит его рядом дольше пары лет. И я знаю наверняка, что это будет последним событием в её жизни. Даже если окажусь рядом, даже если превращусь в дерево, запретившее себе чувствовать, и подам ей руку, она не протянет свою, чтобы опереться. Не захочет и не сможет.
        Я не знаю, за что люблю её и почему. Возможно это и не чувства вовсе, а воспоминания о нашей юности, о том какими мы были, что испытывали, глядя друг на друга. Я назвал её своей женщиной в то счастливое и беззаботное время, и она была ею все эти годы, но важнее то, что остаётся до сих пор. Независимо от того, как сильно изменилась её личность, насколько глубокие вмятины оставила на ней жизнь, как уродливо из-за них же искривилась её душа. Эта женщина моя, я несу ответственность за неё, за отсутствие её улыбок, за пустоту в глазах… за седину, уже коснувшуюся волос девочки, так и не увидевшей счастья. Её молодость уходит, оставляя мне рвущие душу сожаления о том, что я не дал ей ничего кроме боли.
        Глава 49. Куда же всё-таки приводят мечты?
        Викки. Один из дней будущего
        Fragment Jameson Nathan Jones
        Меня будит птица. Громкая и неугомонная. Я поднимаюсь, растирая пальцами жгущие недосыпом глаза, и выхожу на террасу. Ещё даже не начало рассветать, только темнота стала мягче, надела один из оттенков синего.
        Под утро поднялся ветер - соседняя терраса переливается тонким мягким звоном подвесок, составляя с поющей птицей необычный, но ладно звучащий ансамбль. Да, ведь ещё вчера обещали, что погода испортится, вспомнив, наконец, о майских дождях.
        Мой слух улавливает шелест, и у меня нет ни единой идеи, что бы это могло быть, поэтому подхожу к самому борту и оглядываюсь по сторонам: садовник в неоновой майке и тёмно-синем комбинезоне одевает в капельное облако огромные разноцветные кусты рододендронов на садовой территории дома - краски яркие, сочные, как на иллюстрации к детской библии. Как в фильме «Куда приводят мечты».
        Я смотрю на часы - 4:20. И, судя по легко различимой яркости оттенков цветущего мая, новый день уже крадётся, мягко и незаметно наполняя город светом.
        Но у меня до подъёма на работу есть ещё целых два часа, поэтому я вытягиваю ноги под своим тёплым одеялом - ночью опять раскрылась и немного подмёрзла.
        Мне снится сон:
        Кай сидит в кресле, а рядом с ним Дженна. Это необычные кресла. Я соображаю, что такие бывают в кинотеатре, и на их лицах сразу начинает мелькать свет кадров комедийного фильма, потому что они смеются. Она кладёт голову на его плечо, и её волосы больше не светлые, они тёмные прямые, затем каштановые вьющиеся, и лицо Дженны - больше не лицо Дженны, а женщины, которую я не знаю. И это не кинотеатр, это самолёт, салон которого заполнен мягким золотым светом. Женщина опускает свою руку Каю на запястье, а он смотрит на неё так, словно не узнаёт, но потом начинает ей улыбаться, и от его растущего к ней интереса у меня печёт в груди.
        Вдруг понимаю, что вижу всё это, сидя в зале ожидания аэропорта, причём жду уже так давно, что у меня совершенно онемели ноги. Мне скучно, я утомлена, поскольку происходящее в салоне самолёта мне больше недоступно, и я полагаю, что наказана за эмоции - ревность.
        Продолжаю ждать прибытия самолёта, и думаю о том, как рвану Каю навстречу, как обниму его и попрошу никогда не смотреть на других женщин тем взглядом, которым когда-то он смотрел только на меня.
        Объявляют его посадку. Люди толпятся у выхода из зоны прибытия, но на багажных каруселях нет ни одного чемодана, ни единой сумки. Родственники начинают беспокоиться, их вибрации проникают в меня, и я знаю, что медленно, но верно двигаюсь в сторону срыва.
        Когда безразличный женский голос эхом объявляет на весь аэропорт о том, что самолёт разбился, я нахожусь уже в точке невозврата в реальность, но моя мысль летит дальше: Кай мог не прочитать моё письмо и, в таком случае, он ничего не знает. Он ничего не знает! Я не успела, не смогла, не дотянулась, чтобы сказать ему главное: «Я люблю тебя!».
        Мой мозг взрывается во сне, и такое происходит со мной впервые. Я просыпаюсь с криком «Я люблю тебя!».
        После горячего д?ша руки перестают дрожать, как и ноги, как и всё прочее. Я уже опоздала на работу, но меня это не волнует - я не успела сказать ему главное.
        Беру такси и еду… не в аэропорт. Конечная точка моего пути - офис моего бывшего мужа. Почему я направляюсь именно туда - вопрос, на который у моего сознания нет ответа, но я серьёзно подозреваю, что он есть у подсознания.
        Золотой лифт, чёрный глянцевый стол Паолы, её улыбка, моё приветствие, долгий лабиринт коридоров и, наконец, конференц-зал.
        Я вижу его. Стоит, уперев обе ладони в стеклянную столешницу, и смотрит исподлобья на проекцию программного кода на стене. Коротко пострижен, на щеках уже даже не щетина, а почти борода - Кай Керрфут совершенно не похож на себя, но это он. Это его спина, плечи, руки с поднятыми до локтей рукавами кремового джемпера - кашемир - мой выбор.
        Рядом с ним стоит прислонённая к столу трость. Она символична: мой муж ранен. Глубоко ранен в душ?, и ему больно. Каждый день, каждый час, каждый миг он страдает. Сбитый лётчик. Мой лётчик, и не важно, что написали в наших паспортах поверх формально разорванного брака. Браки заключается на небесах, так ведь?
        Так.
        И я вижу в линиях плеч, рук, талии, обёрнутых в тонкий кашемировый джемпер, купленный мной тысячу лет назад, что этот мужчина мой. Кай Керрфут вот уже семнадцать лет мой муж, и не важно, что каждый из нас успел наворотить.
        Прижимаюсь лбом к толстому звуконепроницаемому стеклу двери, припоминая, как сама подала Каю идею создать безопасное место для обсуждений, когда конкуренты украли у него недоработанный продукт и первыми выпустили на рынок. На электронном замке высвечивается алая надпись «Sorry, the entrance is not currently in service. Please try southern doors» [Извините, данный вход в текущее время недоступен. Попробуйте вход с юга]. Да, там двери открыты - я могу видеть это отсюда, но идти туда… сил уже нет, поэтому сползаю по стеклу, стекаю вниз, свернувшись, съёжившись, как когда-то давно. В детстве.
        Это плохой знак. Это очень-очень плохой знак.
        IAMX - Alive In New Light
        Мне душно, тахикардия мешает дышать, мыслей почти нет, зато есть эмоции. Их так много… так много, что я едва справляюсь. Один внешний толчок и нити удерживающей меня адекватности разорвутся, выпустят наружу то, что ещё десять лет назад официальная медицина сняла с меня, как диагноз - синдром Аспергера. Да, я вхожу в 20% счастливцев, кому поставленный в детстве диагноз не подтвердили тесты, проведённые во взрослом возрасте. Так бывает, и по мнению психиатра не последнюю роль в моём более чем удачном вливании в общество сыграло наличие семьи и мужчины.
        Мужчины, опирающегося на стекло столешницы, потому что ему тяжело стоять. Мужчины, вынужденного передвигаться с тростью, потому что ходить без неё слишком больно. Мужчины, способного на немыслимое и неадекватное в глазах всех разумных существ, ради одному ему понятной цели.
        Первым меня замечает Лейф, и едва его губы произносят «Викки», Кай резко оборачивается. Я очень хорошо знаю это его выражение лица - видела в кабинете УЗИ, у бассейна, у ванны, из которой он меня выуживал. Наверное, оно должно означать «страх», но мне не ясно, чего он боится.
        Я стою на коленях на утоптанном офисном ковролине, прижавшись ладонями и лбом к толстенному стеклу и мне наплевать на то, что сделал с нами он, что сделала с нами я, и хочу только одного - его руки вокруг себя:
        - Обними меня!
        У него очень уставшие глаза - совсем не те, какими я их видела в последние годы. Он постарел, похудел, а во взгляде боль и мудрость. Я вижу, как его губы произносят моё имя, как он делает первый свой шаг, как падает и отскакивает от пола задетая им трость, как он вначале прикладывает к сканеру свою карточку, несколько раз повторяя «Я сейчас, Викки, всё хорошо, всё хорошо», и когда она не срабатывает, орёт кому-то «Чёртов ключ сюда, быстро!», как пытается разбить стекло двери, не реагируя на людей вокруг себя, и понимаю, что не только я в этом мире способна терять реальность - он тоже.
        Кончики его пальцев вжаты в стекло сильнее, чем ладони, он знает, что я умею читать движения губ, и этот звуконепроницаемый аквариум не мешает мне слышать, поэтому повторяет много знакомых фраз: «Викки, я здесь, Викки, всё хорошо, сейчас эту дверь откроют, и я обниму тебя, только смотри на меня, смотри мне в глаза!», но всё это бесполезно.
        Я отползаю в угол двери, поджимаю колени и зажимаю ладонями уши. Вокруг меня люди, они что-то говорят, и я даже различаю знакомые голоса - они слишком громкие:
        - Перестаньте шуметь! - кричу им.
        Это «слишком для моего маленького тела. Слишком, даже будь я величиной с планету. Будто меня кромсают лезвием бритвы, и не кожу, а всё моё существо». Давление внутри меня зашкаливает, кровь в висках не пульсирует и не стучит - она долбит, грозя проломить мою черепную коробку, мне не хватает воздуха, в груди вакуум. Все эмоции мира сконцентрированы во мне, я вулкан, который сейчас взорвётся. Свет меркнет, мир исчезает, голоса вокруг пронзительны, высокочастотны, невыносимо громки, но размываются, становятся тише и одновременно растягивают меня, как латекс, до предела, до точки, где дальше тянуть невозможно, и где возможен только оглушительный взрыв. Я закрываю глаза и…
        Мне страшно, страшно, страшно… мне адски, душераздирающе страшно быть парализованной.
        Что-то меня раскачивает: назад-вперёд, назад-вперёд, назад-вперёд.
        Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо…
        - Всё хорошо, всё хорошо…
        Это шёпот Кая. Его голос, его запах, тепло его груди под моими щеками и его руки вокруг, повсюду. Это он меня раскачивает назад-вперёд, назад-вперёд, назад-вперёд.
        - Всё хорошо, всё хорошо…
        - Вот, я нашла плед, - голос Паолы.
        - Давай…
        Он отнимает руки, чтобы, очевидно, взять у Паолы этот плед, и я вцепляюсь в его свитер.
        - Викки… - выдыхает, прижимаясь губами ко лбу. - Всё хорошо, Викки! Я здесь, я с тобой. Я всегда с тобой, ты же знаешь!
        Нет, не всегда. Далеко не всегда. В последние семь лет тебя не было. Не было.
        Я снова ощущаю его руки, он накрывает меня пледом с головой и продолжает раскачивать. Это стимминг, он искусственно создаёт его для меня, чтобы успокоить.
        - ??????????????Моё ухо до боли вжато в его грудную клетку, и я слышу каждый удар его сердца. Я считаю их: один, два, три… семь… и хочу поцеловать его сердце… поцелуй прямо в сердце, как инъекция адреналина. Мои руки задирают тонкую ткань джемпера, и я успеваю только раз прикоснуться губами к его коже - он не даёт мне целовать сердце глупейшим доводом из возможных:
        - … не здесь, моя Викки, не здесь.
        - Давай я помогу перенести её в твой кабинет? - голос Лейфа.
        - Она не позволит. Сейчас ей нужны только мои руки.
        - Она не в себе, даже не поймёт!
        - Поймёт. Я сам её отнесу, только помоги встать.
        - Тебе нельзя с твоей ногой, сдурел?
        Я чувствую движение и две пары рук вокруг себя, хочу сказать, что могу и сама… но не могу разжать челюсть. И у меня начинается дрожь.
        - Что с ней?
        - Мелтдаун. Эмоциональная перегрузка.
        - Жесть… Ты такое видел раньше?
        - После смерти Немиа много раз. Очень много.
        - Чёрт…
        Chasing Dreams - Home
        Я ощущаю твёрдый пол под собой, затем слышу щелчок закрытой двери, но руки Кая всё ещё вокруг - это главное. И это важно.
        Он снова раскачивает нас: назад-вперёд, назад-вперёд, назад-вперёд. И ещё гладит по голове. И целует мой лоб, виск?, просто голову.
        - Я только хотела поцеловать твоё сердце, - говорю ему.
        - Можешь сейчас. Здесь никого нет. Мы одни.
        Я поднимаю его свитер, и Кай больше меня не отталкивает, целую его в место, где под кожей, мышцами и рёбрами больше всего его сердца. Снова прикладываю ухо - бьётся, уже спокойнее, чем в тот раз. Значит, я права - мой «адреналин» помогает.
        Почему-то сейчас, когда всё, что меня заботит, это ритм биения моего сердца, которое физически не моё, я снова проживаю недавний звонок Лейфа:
        - Вик, он прилетает завтра. Пробудет неделю.
        Я вздыхаю. Так шумно, что Лейф всё понимает.
        - Викки, один из вас должен это делать. И на этот раз он не сможет, поэтому…
        - Я хочу, чтобы он был счастлив. Да, я желаю ему счастья.
        - Он не знает, как быть счастливым без тебя, и за последний год так и не научился.
        - Я не хочу лезть к ним, пусть строят новое.
        - Он один, Вик. Давно один.
        - Я видела их.
        - Да, ты видела, потому что... Он страдает, Вик. Всё отрицает, но я слишком давно его знаю - он в яме, и уже сам не выберется. Ты нужна ему, любая. ЛЮБАЯ! Понимаешь? Чистая, грязная, больная, здоровая, верная или предавшая - не важно. Он твой. Всегда был. И, похоже, всегда будет.
        - Ты мой? - спрашиваю.
        - Я твой.
        - Всегда был?
        - Всегда был, всегда буду.
        Его от природы громкий грудной голос сейчас очень тихий и очень спокойный. Он всё ещё меня раскачивает, но уже со значительно меньшей амплитудой. Поправляет мои волосы, приглаживает, и снова целует в лоб.
        А я вспоминаю о сердце. Снова прижимаюсь губами, и мне становится ещё легче, свободнее.
        Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я окончательно прихожу в себя и уже начинаю стыдиться того, о чём почти ничего не помню. Единственное, что хранит моя память - это поцелуй в сердце.
        - ??????????????- Прости меня за это, - прошу его.
        - Всё хорошо, тебе не за что просить прощения.
        Я поднимаю глаза и вижу его. Он смотрит на меня так же, как тогда в сквере у дома моего кампуса. Тогда он сказал, что не знает, как со мной обращаться, но понимает, что делать это нужно иначе, чем с другими. И он не назвал других здоровыми, что означало, меня он не считает больной.
        Кай всегда умел читать мои мысли:
        - Такое возможно с любым человеком, учитывая нагрузку. Это не считается, слышишь? Просто истерика, возможная у любого другого.
        Meeka Kates - The Waves
        Я киваю, прекрасно осознавая, почему он всё это говорит, но сейчас меня заботит не это:
        - Зачем ты это сделал?
        - Что именно?
        - Ты знаешь. Не вынуждай меня произносить вслух то, что не укладывается в голове.
        - Нам нужна была перезагрузка.
        - Не нам - только мне. Но ты выбрал плохой способ.
        - Он сработал, это главное.
        - Нет, не главное!
        Молчит, не спрашивает, что главное. Потому что знает сам. Знает, что ошибся.
        - Это стекло десять минут назад символично, Вик. Я стоял вот так за ним и бессильно смотрел на тебя шесть долгих лет. Молотил кулаками, пинал туфлями, орал, ломился всем своим весом - но ничего. Нужен был ключ, без ключа не откроешь.
        - Ты развёлся со мной.
        - Я дал развод, это разные вещи. Я обязан был заставить тебя жить, а жить - значит, принимать решения, и для этого нужна свобода.
        - Куда приводят мечты… Меня они привели в ад, но ты пришёл за мной. Всё-таки пришёл.
        Я вижу его глаза, и даже в такой неполноценной яркости вечернего зарева мне кажется, что так много изумрудной зелени ещё не было на Земле. Пронзительной, больной, страдающей, вонзающей тысячи тонких игл в потрёпанные ткани моего сердца. В изношенную сердечную мышцу.
        - Я приходил за тобой много раз. Но ты не слышала, и у меня не было выбора…
        - И ты послал за мной ЕГО.
        - И он своё дело сделал.
        Иглы входят ещё глубже: сделал ведь. А не должен был.
        - Почему ты так долго прятался от меня?
        - Не прятался. И так было нужно. Чтобы ты смогла заново научиться жить. Только так, Викки. Ты слишком сильно мне доверяла. Всегда. Парадоксально, но ты продолжала это делать, даже когда говорила себе и другим, что доверия больше нет. Ты годами не смотрела мне в глаза, но продолжала вкладывать в мои руки свою жизнь, судьбу, будущее. Ты разучилась не только жить, но и самостоятельно существовать. И не понимала сама, как это разрушало твою личность, убивало тебя.
        - А если бы всё вышло не так, как задумал великий стратег, что если бы я не смогла и… провалилась?
        Мы оба знаем, о каком провале речь. Из одного такого провала он вытаскивал меня в прямом смысле собственными руками и по локти крови. Кай кивает, показывая, что понимает, о чём я:
        - Вокруг тебя было множество людей, Викки. Твоё одиночество было иллюзорным и только для тебя одной: Лейф, Адити, твой любимый психиатр Алла и Дженна, и даже консьерж в твоём доме и ещё множество людей, которых ты не знаешь и никогда не узнаешь - все были вокруг тебя, и все они были моими глазами и ушами.
        - ??????????????Господи, я подозревала, что Лейф не просто так всё время попадался на моём пути. И даже знаю, почему этому стратегу не было достаточно только Адити - он никогда не доверял одному мнению. Но неожиданное возвращение Аллы в мою жизнь, регулярные встречи, беседы - я должна была догадаться!
        Мой муж нежно проводит большим пальцем по моим губам:
        - У меня всё было под контролем, за исключением одного, - вздыхает, но не перестаёт улыбаться.
        - Тебя самого?
        - Да. Как видишь.
        - Кай… - даже не знаю, как это сформулировать, - как мне жить с мыслью, что ты разбился нарочно, что и это - часть плана?
        - Нет, тебе не придётся, - усмехается. - Это вышло случайно. Действительно, случайно: мистер безупречность далеко не так безупречен, и у него немного сдали нервы. А теперь ещё и… - кивает на своё бедро, - мою «небезупречность» видно невооружённым глазом.
        - Ты получил моё письмо?
        - Получил.
        - Почему не ответил?
        - Ты должна всё очень хорошо взвесить, Викки.
        Я чувствую, он хочет сказать нечто важное:
        - Боюсь, я не самый правильный выбор для тебя, Вик. Я хочу, чтобы ты была счастлива, это самое главное.
        - Моё счастье - мне решать, где его искать.
        Он качает головой и переводит взгляд на лежащую на полу трость, затем отпускает меня и поднимается, подходит к панорамной стене, открывающей вид на Коал Харбор:
        - Ты должна смотреть на жизнь трезво. У тебя ещё есть время - несколько лет в запасе точно. Ты всё ещё можешь устроить свою жизнь полноценно - так, как тебе всегда было необходимо.
        Против солнечного света мне не видно его лица, но я впитываю каждой своей клеткой близость человека, ставшего за годы жизни родным. Каждая линия в его облике кажется мне в этот миг идеальной, и ни одна другая во всей Вселенной не способна её повторить.
        - А как мне было необходимо? - тихо спрашиваю.
        - Создай полноценную семью, роди здоровых детей.
        - А ты?
        - А мне есть, чем заняться. И я тоже постараюсь наладить свою жизнь, найду кого-нибудь.
        Последняя фраза хватает за горло и не даёт дышать:
        - Кай… наша жизнь много чего пыталась нам доказать… но я вынесла из всего произошедшего только один вывод - моя возможна только с тобой!
        Я чувствую, как он закрывает глаза. Такие важные, правильные, нужные слова, так странно и не вовремя мною произнесённые способны теперь, похоже, только на одно - причинять ему боль.
        - Ты как глыба, за тобой спрячешься, и не дует, - пытаюсь ему объяснить. - Только один человек может дать мне то, в чём я на самом деле нуждаюсь. Такой был, есть и будет только один - ты. Ты - моя ось, точка опоры.
        Он поднимает руку и подносит к лицу, я не знаю зачем. Мне не видно. Всё, что у меня есть - это силуэт его фигуры, опирающейся на трость, против ржавого солнечного света, бьющего в тонированное стекло здания.
        Я поддаюсь внутреннему зову, подхожу и прижимаюсь лбом к спине мужа. Да, хоть мы и разведены, он всё равно мой муж. Я чувствую его тепло - хоть и маленький, но всё же кусочек его спины в эту секунду принадлежит мне.
        Кай не отталкивает. Просто стоит. Я напрягаю слух, стараясь поймать ритм его дыхания, зафиксировать вдох или выдох, но здесь, где-то между его лопаток, совсем ничего не видно и не слышно. И я, отбросив в сторону весь груз и неоднозначность последних лет, словно ничего и не было, подсовываю руку под его ладонь.
        И ничего не происходит. В моих ушах шум, в глазах едкая кислота, в груди - смятение, но я не сдаюсь - толкаю свою руку в его раскрытую ладонь ещё плотнее. И один только мизинец Кая оживает, чтобы робко меня обнять. Это единственное крошечное движение заставляет мои лёгкие расправиться и сделать глубинный вдох, чтобы мгновением позже выдохнуть облегчение. Я не могу, не умею, а главное, не хочу проживать свои дни без этого человека. Он мой. Всегда был. Сам сказал.
        - ??????????????
        Его пальцы сжимаются, укрывая мою ладонь, согревая. Его рука держит мою, зажатую в кулак. Это то, как мы жили - я сама в себе, Кай - одевая меня собой. Я распрямляю ладонь, разворачиваю и сжимаю пальцами его руку - теперь только так: мы держим друг друга, а не он меня.
        Мне виден его сосредоточенный напряжённый профиль - вот так, как сейчас, он обдумывает только самые сложные задачи в своей жизни.
        - Знаешь, а меня ведь встряхнул вовсе не любовник, - сознаюсь, наконец.
        Кай поворачивается, и в моё лицо вонзается вопросительный взгляд, и именно вонзается, потому что слово «любовник» здорово заточило его края.
        - ...не он, а ты. Именно ты. Так страшно вдруг стало потерять!
        Да, не нужен был Ансель, встреча в отеле заставила протрезветь.
        - Скажи что-нибудь? - прошу.
        Кай очень долго собирается с мыслями. Так долго, что мои надежды успевают трижды умереть и заново родиться, но он, наконец, говорит это - то, что мне так необходимо было услышать, и только от него:
        - Мы оба здесь, а не где-нибудь ещё. И, что важно, не с кем-нибудь ещё. Каждый из нас пришёл сюда своими ногами и по собственной воле, имея перед глазами десятки других путей, лиц и возможностей. Их действительно десятки, даже сотни, но мы снова, и не сговариваясь, нашли дорогу, которая привела обоих в одну точку.
        Я прижимаюсь щекой к мягкой кашемировой ткани, желая на самом деле прорваться к нему - быть как можно ближе.
        - Что ж ты так плачешь-то? - спрашивает.
        - Я думала, уже всё! Совсем всё, понимаешь?
        - Почему?
        - Ты столько раз просил не предавать…
        - Ты не предавала, Вик. Это всё я. Меня во всем вини. Вали всё на меня. Я, зная тебя как никто другой, провёл этим путём.
        - Ты же обещал не лгать, не манипулировать… помнишь? - глотаю слёзы.
        - Помню. Всегда помнил. Но жизнь не всегда даёт нам шанс сдержать обещание, Вик, - вздыхает. - Ты, твоя жизнь, твоя радость важнее моего морального облика… и не только его. Важнее всего, вообще. Есть только мы друг у друга. Вдвоём против всего мира. И мы справимся.
        - Кай…
        Понятия не имею, что с моим голосом, но это «Кааай» прозвучало драматическим оперным пением. А вслед за ним впервые в моей и его жизни:
        - Я люблю тебя…
        Он замирает. Мы оба. Смотрим друг другу в глаза вечность, боясь пошевелиться.
        - Повтори… - просит очень тихо, но так… глубоко… таким хрупким голосом.
        - Я люблю тебя! - повторяю тоже тихо.
        - Ещё…
        - Я люблю тебя
        Его ладонь не просто ложится на мою щёку, а будто впервые прикасается. Он трогает большим пальцем мои губы, одновременно приближая лицо, и прикоснувшись своими губами к моим, снова просит:
        - … скажи это… ещё хотя бы раз…
        - Я люблю… тебя, - выдыхаю в его рот.
        В тот же миг он закрывает глаза, и у меня чувство, будто с его плеч лавиной сошла многолетняя тяжесть.
        Кай целует меня. Не так, как тогда в чулане, а как мужчина, семнадцать лет любящий одну и ту же женщину. Мужчина, переживший то, что нормальные люди не желают даже своим врагам. Мужчина, никогда не сдававшийся. Никогда. Чтобы ни произошло, он будет шагать или ползти в заданном самим же собой направлении, единственном по его расчётам верном. Самый упёртый человек из всех, что мне попадались. Непреклонный и абсолютно не поддающийся убеждению. Всегда и во все времена живущий исключительно по своему собственному разумению, никогда не отходящий от своих принципов.
        - ??????????????Я вспоминаю слова Дженны: «Тебе достался лучший мужчина на планете», и зависть в её глазах, пусть и не злобную, но всё же зависть. Он кажется ей идеальным, и не только ей - все вокруг убеждены в его неотразимости, в обречённости на успех, потому что он в этом мире ОСОБЕННЫЙ. И только мне известны все до единого его изъяны, промахи, слабости, поражения и пробоины. Я знаю, что способно сделать его слабым. Я знаю, в чём именно кроется его уязвимость, чего на самом деле он хочет от жизни и чего ждёт. Я знаю, что он, в конце концов, считает для себя главным.
        Да, он особенный, но далеко не лучший, а просто мой.
        - Я не Герда, никогда ею не была. Я, наверное, Снежная королева, а твоей Гердой всегда была Дженна. Всё это время она была рядом с тобой, Кай, а ты не заметил её. Ты ошибся.
        - Заметил. Но нет, не ошибся. Просто в нашей сказке Каю не суждено было любить Герду, он навсегда, навеки обещан своей королеве! - торжественно пропевает и целует в лоб, улыбаясь.
        Как бы ни обжигали холодом её снега, насколько свирепыми не были бы бури, Кай из последних сил будет идти вперёд, шаг за шагом продвигаться к ней, чтобы найти, обнять, поцеловать в лоб своим фирменным поцелуем и растопить лёд. Он найдёт способ, перевернёт мироздание, наплюёт на нормы, наступит на горло своим инстинктам, задавит естественное стремление защититься от боли, но отогреет свою королеву, вдохнёт в неё жизнь. А если поцелуев и объятий вдруг окажется недостаточно, он вырвет своё сердце, и вот таким, горячим и окровавленным, вложит в её грудь, чтобы его любовь снова понеслась по её венам, давая ей жизнь и надежду на лучшее.
        Осмелев, я вынимаю из его руки трость: она красивая, с замысловатой резьбой на малахитовых частях с гравировкой длинных, закрученных по спирали надписей. Мне даже не нужно рассматривать её ближе, чтобы знать: наверняка, цитаты Великих. Готова поспорить, ЕЁ подарок. Рассматриваю золочёный набалдашник и, конечно же, нахожу то, что искала:
        С любовью, Дженна.
        Мне горько, но я улыбаюсь. Улыбаюсь и отбрасываю невинное произведение искусства в сторону. И делаю это с силой, достаточной для появления выемки на тёмно-серой офисной стене.
        - Я куплю тебе новую, - даю обещание. - Напишу на ней: «С любовью от Викки. С благодарностью от Виктории. И ещё раз с любовью - от твоей жены». И ещё добавлю НАВСЕГДА.
        Его лицо меняется: грусть и озабоченность трансформируются в интерес, глаза будто совсем немного сощуриваются, губы сжимаются, стараясь не выдать улыбку.
        - Я не хочу её в нашей жизни. Совсем, понимаешь? Ни в офисе, ни в работе, ни в проектах, ни в дружбе. Я ревнивая, ты знаешь? Я очень ревнивая, просто знай это, я всю жизнь тебя ревную… ко всем, но больше всего к ней...
        - Её нет, Викки. И больше никогда не будет… - он прижимает ладони к моим щекам и смотрит в глаза так пронзительно, что мне почему-то хочется плакать.
        - Да?
        - Да.
        - Что с ней?
        - Я думаю, что всё в порядке.
        - Думаешь, но не знаешь наверняка?
        Он качает головой.
        - Где она?
        - Там, где должна была быть всегда - в своей собственной жизни.
        Я ощущаю бездну важнейших событий, произошедших без моего участия.
        - Это правда? Её больше нет… здесь?
        Снова качает головой.
        - Что ты сделал?
        - То, что должен был. Причём давно, Вик. Очень давно.
        - Семнадцать лет назад?
        - Девятнадцать.
        Я смотрю в уставшие зелёные глаза Кая Керрфута и, наконец, понимаю ВСЁ. Это понимание не оставляет больше ни единого вопроса, только глубинное облегчение. Удовлетворение на молекулярном уровне.
        - ??????????????Справиться с искренними слезами очень сложно, поэтому, буквально прорываясь сквозь них, я докладываю:
        - Ты знаешь, оказывается, моя карьера не так безнадёжна: меня помнят! До сих пор! Ты представляешь? Ты наверняка не в курсе, но хирург, который тебя консультирует, мой однокурсник! Он говорит, что мы можем избавиться от трости. И да, я видела план лечения - работы много... Но у нас ведь с усердием и верой в тебя нет проблем? Я уже запланировала, что и как мы будем делать, осталось только…
        Договорить не успеваю, потому что мои губы уже обхвачены его губами, обняты, обёрнуты, спрятаны от других. Обласканы, изнежены, напуганы и утешены, растревожены и не только они - в сердце, мозгу и внизу живота гремят фейерверки. Потому что таким на вкус может быть только один мужчина - любимый.
        James Droll - Twist My Arm
        Beyonce - Disappear
        Мы целуемся долго - дольше, чем школьники. А когда, наконец, отрываемся друг от друга, Кай не отпускает - крепко держит, укрыв руками, прижавшись щекой к моей щеке.
        - Мы столько всего наворотили… прости меня!
        - И ты меня прости!
        - За всё?
        - За всё.
        - В тот день ты несколько раз попросил «Поедем домой»…
        Вся эта душераздирающая сцена вновь предстаёт перед моими глазами: Кай вполоборота, его руки, как плети, отчаявшиеся прикоснуться, и только его голос, от которого мне не скрыться, и просьба:
        - Поедем домой. Поедем домой. Поедем, - повторяю фразу из прошлого вслух.
        Я закрываю глаза и чувствую жар, исходящий от тела мужчины, которого когда-то, давным-давно, выбрала себе в мужья. Кай дышит у моего уха, заставляя дрожать и медленно падать. Но теперь я знаю: каким бы ни было моё падение, его руки подхватят.
        - Я не боюсь стареть, - говорит шёпотом. - Я боюсь стареть в одиночестве, потому что моя половина подала на развод. Она сказала, что мы потеряли друг друга, и у нас не осталось ничего общего. А я думал, что у нас всё общее, включая зрелость и старость. Был уверен, что именно её рука будет сжимать мою в тот момент, когда ...
        - Думаешь, ты будешь первым?
        - Конечно!
        - Почему это?
        - Ну как же, разве ты не знаешь? Я никогда не уступаю первое место!
        Мы смеёмся от души - наверное, излишки эмоций нашли, наконец, свой выход. Мне так хорошо, что от концентрации счастья в груди на глаза наворачиваются слёзы:
        - Кай! - звонко зову его. - Кай… - уже тише и мягче, глубже, проникновеннее, - поедем домой?
        Его губы соскальзывают с моей щеки и прижимаются к моим губам, целуют так же, как в наш самый первый раз.
        - Поедем.
        - ??????????????
        Эпилог
        Однажды он заставил меня по-настоящему влюбиться и полюбил сам.
        Однажды он отдал мне свою уверенность, подставил плечо.
        Однажды он собрал меня из обломков, слепил заново, поставил на ноги и заставил ходить по земле.
        Однажды он толкнул меня, но упав, я не разбилась, а каким-то непостижимым уму образом начала дышать. Мумия ожила, снова став человеком, женщиной. И женщиной способной, как выясняется, чувствовать, желать, любить.
        Мой муж смотрит на меня, и от этого взгляда в моей груди разливается тепло, столько всего в нём. Таких взглядов не бывает в юности, они попросту невозможны. Жизнь, её укусы, удары и радости, наполняют наши глаза глубиной, недоступной в молодости. И то, что в двадцать лет не прощалось, простится в сорок, потому что важнее любви ничего нет. Что бы ни произошло, настоящая любовь переживёт.
        Он снова меня раздел. На этот раз извернулся, подцепил и сдёрнул такие наросты на моей душе, которые не были никому под силу - ни специалистам, ни мне самой. Только Кай Керрфут - самый неоднозначный и самый важный человек в моей жизни мог сделать подобное.
        И сделал: освободил мою душу и выпустил на свободу вольной птицей.
        Soko - First Love Never Die
        «Мы другие, но не хуже»
        Стив Саммерc, взрослый с синдромом Аспергера, написал пронзительное признание, которое опубликовано на портале Autismum.
        «Я аутист, и я устал. Устал от того, что меня отвергают. Устал от того, что меня игнорируют. Устал от того, что меня исключают. Устал от того, что со мной обращаются как с изгоем. Устал от людей, которые не понимают, что такое аутизм. От людей, которые отказываются принимать аутистов такими, какие они есть. Устал от чужих ожиданий, что я постараюсь и буду вести себя «нормально». Я не «нормальный». Я аутист. Хотите нам помочь? Слушайте аутичных людей. Приложите больше усилий, чтобы узнать об аутизме. Примите, что мы другие, но не хуже. Не пытайтесь превратить нас в плохую копию вашей идеи о «норме». Примите, что для нас нормально быть собой. Примите, что мы люди с такими же чувствами, как и все остальные. Пожалуйста, будьте добрыми и поддержите нас. Пожалуйста, проявляйте инициативу в общении с нами. Мы редко можем сделать шаг навстречу после целой жизни отвержения, исключения и травли… Я аутист, и я хочу, чтобы меня ценили и принимали таким, какой я есть»
        
        Бонус. Нелюбимая Дженни (15 min #3)
        НАМ БЫЛО ПО 15 ЛЕТ, КОГДА МЫ СКАЗАЛИ ДРУГ ДРУГУ СВОЁ ПЕРВОЕ "ЛЮБЛЮ".
        ЕДИНСТВЕННАЯ ОШИБКА УНИЧТОЖИЛА ВСЁ. МОЯ ОШИБКА.
        Глава 1
        Winona Oak - He Don't Love Me
        Впервые я увидела его на бейсбольном поле. Звучит красиво, не так ли?
        В реальности это был обычный и до омерзения мокрый вторник, один из последних в сентябре. Мы с матерью опаздывали в школу и, припарковавшись у обочины, бежали через раскисший песок спортивных полей начальной школы. Почти у самых стен моего блока, в самом углу бейсбольной сетки он и стоял: в красной толстовке, засунув руки в карманы джинсов и нахмуренно глядя себе под ноги, где в песочной жиже валялась его куртка - тоже красного цвета. Его мать стояла чуть поодаль - под навесом, и совершенно спокойно, не суетясь и никак не пытаясь повлиять на своего отпрыска, наблюдала. Её руки держали элегантную дамскую сумку, а лицо не выражало и тени замешательства.
        - Бедная женщина… - пробормотала моя мать.
        А я снова взглянула на одинокого, но упёрто не желающего идти в школу мальчишку.
        Нам обоим было по шесть лет.
        Вечером того же дня за ужином мать рассказала об этом происшествии отцу:
        - Я не представляю, как справлялась бы с подобным ребёнком! Это просто невыносимо, он же превращает её жизнь в сущий ад! У него точно аутизм!
        - Аутисты раскачиваются из стороны в сторону и считают рассыпанные зубочистки за долю секунды, а не треплют своим матерям нервы простым упрямством.
        - Возможно, ты и прав. Он не аутист, но очень странный, я точно тебе говорю!
        - Как его имя? Я знаю его родителей?
        - Кай Керрфут.
        - Оу…
        - Что, оу?
        - Это его отец британский хирург, сменивший практику на бизнес? Аарон Керрфут, кажется?
        - Я не знаю… - уже с меньшим количеством эмоций признаётся мать.
        Собственно, именно после этого родительского разговора я и выучила новое слово и дала мальчишке прозвище «Аутист», которое к нему благополучно приклеилось и не отлипало до самого восьмого класса. Об этой моей «заслуге» он так никогда и не узнал.
        Глава 2
        Парочку дней спустя нам с матерью пришлось наблюдать такую же картину ещё раз. Мать попросила:
        - Дженни, детка, ты не могла бы подойти к тому мальчику, взять его за руку и пригласить пойти с тобой в школу?
        - Зачем? - искренне не понимала я.
        - Его маме очень сложно с ним управляться. А ты такая красивая девочка, что он просто не сможет тебе отказать! Давай поможем ей?
        - Нет.
        И моё «нет» - безапелляционное «нет». И не потому, что у меня тоже упёртый характер, а потому, что в свои шесть лет я уже поняла, что такое красота, и как гордо необходимо её носить.
        - Доченька, ну пожалуйста!
        Мой нос вздёрнут выше всех остальных носов в школе, потому что практически все хотят со мной дружить, а я выбираю только тех, кто наиболее этого достоин. Да, я была звездой в своём Голливуде и оставалась ею до самого выпускного, включительно. «Аутист» и его грязные лапы (наверняка, грязные, а какие же ещё?) мог быть только ударом по моей репутации, поэтому:
        - Нет!
        На нет и суда нет. Но образ мальчишки в красном свитере оказался очень въедливым. Он не покидал мою голову даже тогда, когда я с презрением советовала подругам к нему не приближаться.
        Два года спустя нас, как всегда, перемешивают, и на этот раз, уже в третьем классе, мы с ним оказываемся на одной территории. Мне восемь лет, в сентябре исполнится девять, и я уже вовсю вырезаю сердечки, леплю их в дневник и учу это делать своих поклонниц - подруг. Уже очень скоро на наших страницах появятся не только стикеры, но и имена…
        Первым, что сдвинуло моё девичье сердце с точки покоя, были его математические способности. Это, чёрт возьми, впечатляло. В сравнении со всеми нами - двенадцатью «не аутистами», он решал любые примеры в голове, а не в столбик, и делал это практически молниеносно. Но ненавидел английский язык и упёрто не желал учить даже алфавит. Это привело к тому, что девятилетний мальчишка не умел читать, но решал сложнейшие задачи буквально на лету.
        Девочкам вроде меня всегда были интересны взрослые разговоры, поэтому когда его мать была вызвана на беседу с директором и нашей учительницей миссис Вендрамин, мои уши превратились в локаторы у двери в наш класс:
        - Мой сын не аутист, уверяю вас… - сдержанно, но безапеляционно утверждает его мать.
        - Мы этого не говорим! - спешит обозначить директор, - мы только просим разрешения провести диагностику. В первую очередь это необходимо для блага Вашего же ребёнка.
        - Можете проводить, я абсолютно не против. Но это напрасная трата времени и ваших ресурсов, потому что такую диагностику уже проводили и не раз, и не в школе, а соответствующие специалисты в соответствующем учреждении. Мой мальчик не аутист. Он пережил стресс - переезд на другой континент и разлуку с братом, которого любил, и таким упёртым поведением всего лишь демонстрирует взрослым своё сопротивление переменам.
        - В течение трёх лет?
        - Четырёх. Я же говорю, он очень упорный. Но подозреваю, протест вошёл у него в привычку. Он уже почти не помнит брата, но продолжает делать всё наперекор. Его терапевт считает, что всё это пройдёт к десяти-двенадцати годам.
        Она оказалась права: не знаю только, действительно ли тот прогноз принадлежал специалисту, потому что я и в девять лет и сейчас склонна думать, что главным психиатром Кая была его мать.
        Глава 3
        В пятом классе началась травля. Бездумно и совершенно без всякого злого умысла придуманная мною кличка «Аутист» стала доставлять Каю хлопоты. Хлопоты по избиению одноклассников: внезапно он потерял интерес к компании самого себя и начал драться. Его мать много и часто появлялась в школе, администрация уговаривала её перевести проблемного ребёнка на домашнее обучение, но женщина упорствовала не меньше своего сына:
        - Мой мальчик здоров и его место среди здоровых детей. Кай бьёт только тех, кто этого заслуживает. На Вашем месте, я направила бы свои усилия туда, где они действительно необходимы - на работу с родителями пострадавших. Объясните им, что оскорблять моего сына небезопасно!
        - Аплодисменты, - проговорила сквозь растянутые в улыбке губы учитель математики миссис Маллер - она обожала Кая. Он был для неё отрадой, редким фруктом в нашем огороде бестолковых овощей.
        В шестом классе Кай молотил обидчиков так, что за теми иногда приезжала скорая, но никто так и не умер и даже не был покалечен. Кая отстраняли от занятий, но он всегда возвращался, потому что закон позаботился о его праве на государственное образование.
        В восьмом у него появились друзья: Лейф - новенький долговязый мальчик, и… Я.
        К этому времени страницы с сердечками в моём дневнике уже тысячи раз исписаны именем «Кай» и обклеены различными версиями композиций с единственным его фото. Я вырезала его с группового снимка, где все мы так или иначе стоим вокруг него: он в центре и единственный виден целиком, очевидно, чтобы мне было удобнее многократно копировать, вырезать и клеить.
        Я подошла к нему сама, потому что риски стремительно росли: вокруг него уже слишком гулко жужжали другие… претендентки. Моё первое «привет» прозвучало на том же самом месте, где я увидела его впервые - на бейсбольном поле нашей начальной школы, пенаты которой мы покинули вот уже четыре года назад.
        Он остановился, подозрительно посмотрел в глаза и сказал:
        - Давно ждёшь?
        - Не очень.
        Это было чистейшим враньём: прождала я его больше двух часов, потому что именно в тот день их с Лейфом состязания по покорению баскетбольного кольца затянулись как никогда. А может быть, он заметил меня с площадки с самого начала и догадался, что явилась по его душу, потому и тянул. А если рассуждать глобально, то ждала я его уже как минимум пару лет. И если совсем уж честно, то с первого класса.
        - ??????????????Глава 4
        Официально познакомившись, мы сразу срослись: интересами, взглядами, душами. В нас был один ритм и одна волна одной частоты. Наши матери подружились, а отцы стали вместе делать деньги. А мы росли дальше и ходили в одну школу. Я бы сказала, что не расставались, но кроме наших игр и бесед существовали ещё уроки, спорт и дополнительные языки, коими нас мучили наши матери.
        С десятого по двенадцатый класс Кай был самым высоким и самым красивым мальчишкой в школе, девчонки заглядывались на него, а он не отрывал глаз от моих соломенных кудрей. Однажды кто-то назвал меня Гердой, а я млела от того, что желанный для всех Кай - мой. Он перестал быть изгоем и неожиданно обнаружил весёлый и лёгкий нрав, но при этом сохранив острый ум, пресловутое упорство во всём, к чему бы ни прикасался, и непоколебимое достоинство. Кай рос мужчиной, для которого «честь» была не последним словом в лексиконе.
        Чем старше мы становились, тем больше нас притягивало. Мы были уже не друзьями, а влюблёнными. Настолько ранними, что правоохранительным органам лучше не знать. Мне повезло, Кай и в максимально деликатных вопросах проявил ум и образованность: ни в пятнадцать лет, ни в последующие семь, что мы были парой, я так ни разу и не стала посетительницей женской консультации по причине нежелательной беременности. Он знал, что делал, и нёс за это ответственность.
        Теперь же я часто мечтаю о том, чтобы он хоть раз ошибся, а мне хватило бы ума его ошибку не убить. Сохранить. Но всё это только мечты, а жизнь пишет свои сценарии. И часто непредсказуемо.
        Его мать всегда была на моей стороне. Она настолько самоотверженно противостояла ЕЙ, так изобретательно бойкотировала, часто незаслуженно, что однажды даже моё чувство справедливости восстало:
        - Нам было по двадцать два. Вечеринка в мой День Рождения, его не было - работал, а я злилась, что не освободил главный день в году для меня. Напилась и совершила глупость - изменила. Он не простил.
        Она уставилась на меня подозрительно застывшим взглядом:
        - И что? Не ты первая, не ты последняя. Дура, что сказала ему! Все изменяют. Изменяют ВСЕ! Этот мир построен на изменах!
        - Мы доверяли друг другу и никогда не врали. Не было между нами лжи. Никогда. Он заслуживал знать.
        - Ничего он не заслуживал! Думаешь, у моего сына других девок не было? Я уверена, что были! Себе они всегда прощают эту маленькую слабость, но только не нам! Уж поверь венерологу с тридцатилетним стажем!
        - Никого у него не было. Он всегда был повёрнут на верности. А я была молодой, пьяной дурой. Идиоткой была. Не осознавала последствий.
        А ещё очень хотела узнать, как это бывает с другими. Вдруг лучше? Потому что у нас уже всё было… привычно. Хоть и очень хорошо. От добра добра не ищут, так ведь? Быть бы мудрой тогда, в глупой юности.
        - Даже если и не было, это случилось бы потом, когда ты осела бы дома с детьми! Они всегда ищут муз, которые будут вдохновлять их на новые свершения. Всегда попадётся какая-нибудь ущербная «Викки» и их «достоинство» восстанет из забвения готовым для подвигов. И не важно, сколько им лет: семнадцать или шестьдесят! Это всегда на них работает. Ты знала, например, что быку сколько коров не покажи, он способен осеменить всех. Но на одну и ту же у него встаёт только раз?
        - Нет, не знала.
        - Так вот теперь знай. И не заблуждайся, что мужик от быка сильно отличается.
        - Жестоко.
        - Правда жизни, детка. Не вешай нос - будет и на твоей улице праздник. Кай Керрфут будет на тебе женат. Слово даю. Он упёртый, но я его мать.
        - ??????????????
        Глава 5
        Пока мы были парой, я никогда не любила и не ценила Кая так сильно, как с того момента, когда он отверг меня. В двадцать два он был занудным и скучным, грыз ногти и не умел запускать бабочек в моём животе, не возил в путешествия, не совершал маленькие приятные жесты, как например, чашка кофе по утрам, плед для ног и тому подобные проявления заботы. Цветы и подарки дважды в год: на День Рождения и в День Святого Валентина. В тот год он решил «пошутить» и подарил мне чашку, на одной стороне которой был нарисован медведь, рассматривающий витрину в ювелирном со словами «Хотел подарить тебе дорогой подарок, но…», а на другой тот же персонаж с вывернутыми карманами. Это был предел моему терпению, точка невозврата: три дня в Риме для Марины от Олсона и неделя в Париже для очередной временной девицы от Лейфа, а самой красивой в институте белокурой Герде - чашка с нищим медведем. Ну и тоненький золотой браслет с сердечком, букет роз, шипами которых мне с остервенением хотелось отхлестать лицо моего бойфренда. Я, конечно, его не била, но глубинную обиду затаила. И эта обида проела своим ядом во мне дыру,
достаточно большую, чтобы сквозь неё ускользнуло моё счастье и моё будущее.
        Мысль о том, что такая девушка, как я, достойна большего, лучшего, посещала всё чаще. Мы начали ссориться, я требовала внимания и хотя бы иногда компаний и развлечений, он же твердил, что кроме меня ему никто не нужен, а развлечения будут, когда он «заработает свой первый миллион».
        - Когда это будет? Когда я буду седой и дряхлой? Представляю это фото: седовласая парочка на фоне Эйфелевой башни!
        - Чем это плохо?
        - Да тем, что самые яркие эмоции человек способен испытывать только в юности! Все нормальные люди путешествуют до семейной жизни, потом оседают, пока подрастут дети, и возвращаются в шляпах и с тросточками на второй заход - теперь уже за воспоминаниями. Ты же хочешь лишить нас их!
        В тот день я была пьяна, зла, чрезмерно самоуверенна, и понятия не имела о том, как сильно ранит Кая ровным счетом ничего не значащий для меня поступок, как изменит нашу судьбу, что со временем он превратит первую школьную красавицу в подурневшую и глубоко несчастную женщину, обреченную на одиночество.
        То была вечеринка по случаю моего дня рождения, которую мой бойфренд Кай помог подготовить - купил и привёз в клуб еду и выпивку. Но мне было мало: я хотела, чтобы в мой день он был РЯДОМ. А он выбрал работу, которую даже никогда не ценил достаточно, чтобы задержаться на ней.
        Моим апокалипсисом стал парень старше: в свои двадцать девять он незаурядно умён и опытен, стильно одет, водит дорогой и красивый автомобиль. Он не грызёт ногти, щедро угощает коктейлями моих гостей, таинственно улыбается и на мой интересующийся взгляд отвечает взглядом понимающим. Я приглашаю его на танец и целую первой, он не отвечает, но говорит, что у меня на редкость красивые волосы - он таких ещё не встречал, и называет меня Рапунцель.
        - Я Герда, - поправляю, с трудом шевеля языком.
        - Сколько тебе сегодня исполняется, Герда? - спрашивает, немного прищурившись.
        - Двадцать два! - хихикаю, как дурочка, и сама себя не узнаю - слишком это забытая для меня практика - флирт.
        - Двадцать два… - повторяет, глядя не на толпу танцующих перед нами, а словно сквозь неё. - В двадцать два я понял о себе кое-что фундаментальное… Знаешь, это важно - прислушаться к себе вовремя.
        Мне нравится всё, что он говорит, хоть я его и не понимаю. От него волнительно пахнет, и его красивое лицо вызывает непреодолимое желание целовать, что я и делаю - снова тянусь к его губам. И не попадаю: то ли слишком пьяна, то ли он снова увернулся.
        - Ну… раз уж у тебя сегодня День Рождения, что бы ты хотела получить в подарок?
        Этот парень не из нашей компании, но за те два часа, что я его знаю, возникло ощущение, что для него нет ничего невозможного. Я мечтаю о ноутбуке, и знаю, что для него это будет мелочь, но обида на Кая делает меня невменяемой:
        - Подари мне эту ночь! - заказываю.
        Он на мгновение прикрывает глаза, улыбка слетает с его лица, но я получаю своё:
        - Хорошо.
        Та ночь запомнилась самым сумасшедшим сексом в моей жизни и красивым номером в отеле. Я не ошиблась с выбором подарка: этот парень знал, как правильно обращаться с девушками, и не только в постели, но к моменту моего утреннего пробуждения его уже не было. Голова раскалывалась от выпитого накануне алкоголя, а сердце сжималось от ужаса осознания произошедшего: все наши друзья видели, как я целовала чужого мужчину, все видели, как уехала с ним.
        Глава 6
        - ??????????????В момент признания лицо Кая стало серым. Страшным. Я пыталась объяснить, он не перебивал, слушал. Просила прощения, уверяла, что сожалею, что споткнулась и больше никогда так не поступлю. Он ничего не отвечал. Только спросил:
        - Всё?
        - Всё, - мне действительно больше нечего было добавить. Вину свою я признала, что ещё?
        Он встал и вышел. Вернее, ушёл, но я была уверена, что вернётся. Семь лет почти с детства - это слишком много, чтобы вот так, одним махом, всё закончить, вырвать себя из любимого, а его из себя. Как только первая боль схлынет, он найдёт в себе силы простить. Кто не совершает ошибок?
        Но проходили дни, складывались в недели, а он не возвращался. Где он был - никто не знал.
        Я позвонила, он принял звонок. Глотая слёзы, предложила:
        - Измени в отместку! И вернись. Главное - вернись!
        И получила в ответ:
        - Уже. И не раз. Не помогает. Как только поможет, вернусь.
        Боли большей, чем в тот миг, я ещё не знала. И никогда-никогда до этого момента не осознавала во всей полноте и фундаментальности, кем именно являлся для меня Кай Керрфут. А был он всем, что связано со словом ЖИЗНЬ.
        Его не было три месяца, и каждый день я знала, что он это делает - пробует всех подряд, впервые в жизни дорвавшись до разнообразия.
        Вернулся он другим. Безвозвратно изменённым. В его глазах поселились дерзость и жестокость - те же, с которыми он молотил своих обидчиков в школе.
        Помню, как дрожала своим выбритым во всех важных местах телом не в силах согреться даже под тёплым одеялом - ждала его в нашей спальне - самой большой и светлой комнате с панорамным окном и выходом на террасу. Но он так и не пришёл - лёг спать на полу в единственной свободной и самой маленькой комнате с синими стенами и двумя узкими окнами. На следующий день Кай приволок себе из Икеи односпальную кровать, а я так никогда и не переставала ждать его, каждый вечер страдая от одиночества в нашей постели, но веря, что простит, тихонько войдёт, ляжет рядом, согреет, обнимет. В бессонные ночи я смотрела на дверь и говорила с ним мыслями, звала.
        Но он так и не пришёл.
        Просила прощения много раз, и даже однажды в прямом смысле на коленях, чем вызвала у него только раздражение. Год спустя, когда, казалось, падать было уже дальше некуда, он сжалился. На мой вопрос:
        - Скажи, что мне сделать, что? Только бы быть рядом, хоть иногда видеть тебя, иначе… понимаешь?
        Он ответил:
        - Мне нужен гениальный художник.
        Глава 7
        На следующий же день я забрала документы с курса программирования BCIT и записалась в студию рисования, а в следующем году поступила на курс анимации в том же институте. Кай снова оказался рядом, а у меня появилась надежда связать свою жизнь с ним хотя бы вот так - профессионально. Рисовала я с детства хорошо, но гениальности во мне никогда не было, и он об этом знал. Я заставила гения в себе родиться, работая по ночам, всеми силами стараясь довести свои руки и технику до совершенства. Моя юность закончилась в тот день, когда он назвал то единственное, что ему было от меня нужно. Но я никогда не жалела и почти добилась своего: он был рядом.
        Всё встало на свои места: Кай окончил институт, поработал четыре месяца в Фортните, успел продвинуться по службе и уволился со словами:
        - Жизнь слишком коротка, чтобы проживать её роботом.
        Он нанялся на стройку, дико уставал, но работал три дня в неделю, а остальные четыре, включая ночи, оставались целиком в его распоряжении. И он всё время думал. Его идеи фонтанировали быстрее, чем я успевала составлять план по их реализации. Лейф последовал примеру Кая - тоже уволился, но подрабатывал, в отличие от Кая, в фирме отца. Втроём мы начали наш первый проект - компьютерную игру по мотивам фэнтезийного бестселлера. Позже к нам присоединился и Олсон.
        Жизнь вместе, в квартире Кая, была не прихотью и не данью популярному в то время сериалу «Друзья», который никто из нас ни разу так и не посмотрел, хоть и сравнивали нас с ним почти постоянно, а была она прямым следствием острого недостатка времени на переезды, встречи, обсуждения по телефону.
        Мы засыпали там, где работали - вокруг Кая, кто где отключился, у кого где сели батарейки. И однажды я проснулась, обнаружив свою голову на его плече, вдыхая запах его кожи и геля, чувствуя всё то же, что и раньше, ни на йоту меньше, а только больше, глубиннее, болезненнее, теперь по-взрослому ценя каждое мгновение. В тот вечер мне показалось, что он если и не простил, то сделает это в ближайшее время, потому что ценит путь, который я уже успела пройти, и по которому буду идти до конца своей жизни.
        Кай работал, экран освещал его сосредоточенное лицо, он вершил в тот миг наши судьбы, а меня волновало только одно:
        - Кай, ты простишь меня когда-нибудь?
        - Давно простил, - ответил он так же шёпотом. - Спи.
        И поцеловал в лоб. Впервые за два года. В ту ночь я заснула самым спокойным и беспечным сном: праведным, прощённым, полным надежд.
        Жизнь налаживалась, счастье воссоединения с самым главным для меня человеком уже буквально маячило на горизонте, и в мою голову пришла идея закатить грандиозную вечеринку. Ребят пригласила много и всем разрешила приводить друзей: Кай никогда не был скупердяем - пива хватит на всех.
        Так в нашей обители появилась она - миниатюрная слегка пришибленная Аутистка.
        - ??????????????Глава 8
        Нет, в тот момент я ещё не знала о её пикантных проблемах, как и о том, какую роль она сыграет в моей судьбе. Он не видел её, вернее, видел глазами, как и все мы, но не более того. И я потеряла бдительность, подпустила её слишком близко, хотя устранить могла сразу, и помощники были:
        - Дженни, эта мелкая в жёлтой кофте… Кай смотрит на неё, - предупреждает Марина.
        Марина, абсолютно не владея всей информацией, но имея поразительное социальное чутьё, сумела просчитать практически с первого взгляда, что мой Кай и Аутистка споются. А я была слишком уверена в себе и не видела угрозы в тех, кого общество заклеймило диагнозом. Я боялась красивых и длинноногих, блистательных и остроумных, но игла со смертью всех моих надежд на своём конце оказалась в руках самого убогого создания, какое мне вообще довелось повстречать. Хуже только наркоманы на Хастингс стрит.
        - Разве только на неё он смотрит? - отшучиваюсь.
        - Не только. Но есть в его взгляде… нечто такое… Спорим, я сделаю так, что она исчезнет в ближайшие пятнадцать минут? С этой дурочкой даже напрягаться не нужно!
        Мы от души смеёмся:
        - Да кому она нужна?! Посмотри, там и женщины нет! На такую не то, что Кай, а хромой калека не посмотрит!
        - Не скажи… - тянет мудрая подруга, - если кто и посмотрит, то не хромой калека, а как раз таки твой Кай.
        - Почему это?
        - У неё симпатичное лицо и волосы красивые, длинные, а он любит волосы, Дженн.
        - Ты откуда знаешь?
        Она хмыкает.
        - Знаю. Просто знаю. Но опасность не в этом.
        - А в чём?
        - Тихая чудачка, забитая серая мышь… Если она хотя бы раз притянет его внимание, если он заметит её и поймёт, что ей как воздух нужен рыцарь, она станет его камнем преткновения!
        - Что за чушь?
        Марина и впрямь была откровенно пьяна в тот вечер:
        - Если и рождаются принцы в наши дни, то, по крайней мере, одного я знаю лично - это твой Кай. Рыцарь! Последний на планете. Больше не осталось. И ему тоже как воздух необходима принцесса, достойная его подвигов - чистая, незапятнанная, неискушённая. Понимаешь, о чём я говорю?
        - Нет.
        - Ну посмотри же на неё! Ты думаешь, она знает, что такое мужчина? Ставлю пять сотен, она даже не целованная, в отличие от своей подружки. И эта тоже меня бесит: положила глаз на Олсона и не снимает, хотя я ей уже дважды чётко дала понять - «мы вместе»! Сучка…
        - А! Ну всё понятно! Так и скажи, что на твоего красавчика Олсона покушается чужая опытная девица, и тебе срочно нужно положить этому конец! И не приплетай к своим интересам эту убогую!
        - Как хочешь… - соглашается Марина, сузив глаза и многозначительно выдыхая струю релаксирующего дыма - дразнит меня: открыто я не курю ни табак, ни травку, потому что Кай не выносит курящих девушек.
        - ??????????????
        Глава 9
        В тот вечер меня больше беспокоит то, откуда Марина, моя бессменная подруга, знает о том, что Кай в постели любит играть с женскими волосами. Они действительно его возбуждают, и он всегда просил меня распускать мои, когда они были волосами. Два года назад я сходила с ума от стресса, и мой организм не выдержал - эндокринная система дала сбой. Начались проблемы с щитовидной железой, что вылилось в склонность к лишнему весу, навеки сделав меня рабой диет, ногти стали слишком ломкими, чтобы отрастать, а волосы превратились в паклю. Когда-то первая красавица стала уродиной, не выдержав боли и сожалений о потере человека, который, как оказалось, был всем.
        Я думаю не о том, о чём следует думать, и когда Кай произносит свою гневную тираду о «непрощении предательства», впадаю едва ли не в кому, совсем забыв об Аутистке. В тот вечер, пока я рыдаю в когда-то «нашей» постели, повидавшей так много интимного и по-настоящему волшебного, Кай везёт её в числе многих домой. А я не имею понятия, что именно в этой точке как никогда близка к тому, чтобы потерять его навсегда.
        Я недооценила её, не увидела угрозу, потому что это действительно было очень сложно сделать. И только когда она, жалкая и растрёпанная, выбегала из его спальни, метнула в неё ядовитое ложью копьё:
        - Он и эту выгнал.
        Вслед за ней из спальни вылетел Кай. Настолько разломанным я его ещё не видела. И не только я - никто из нас. Он бежал за ней…
        Вернулся из холла в квартиру со стеклянными глазами. Марина раз десять спросила:
        - Что случилось, Кай?
        Но он не слышал. Стоял с открытыми, но невидящими глазами, прижавшись спиной к стене, и смотрел в одну точку - в окно. Его рука сжимала обёрнутую вокруг бёдёр простынь, а я не могла дышать, впитывая глазами его возмужавшее тело и понимая, насколько же, на самом деле, он красив.
        Красивый, но больше не мой… Другие глядят его ладонями, целуют его губы, засыпают в его объятиях…
        Зрелище душераздирающее даже для меня, привыкшей за последние два года к очень многому, но на моих глазах до этого момента с девками он не спал ни разу. В дом свой никогда их не приводил, хоть и имел десятками от злости, от боли, от обиды на меня
        В то утро ему было плевать, кто был свидетелем всей сцены, как сам он выглядел, и что мы все, включая меня, об этом думаем. Потому что он думал сам. Думал интенсивно - мысли мелькали в его стеклянных глазах со скоростью света. Час проторчал в д?ше, вышел вменяемым, оделся, выпил стакан воды, сгрёб со столешницы ключи и уехал.
        В его комнату мы с Мариной вошли вместе. Матрас был голым, на нём несколько небольших пятен. Простыней с надписями «Happy birthday» и сердечками, намекающими на мои живее всех живых чувства, которые мы с подругой выбирали, надеясь на оттепель и никак не ожидая, что он уложит в эту ночь на них не меня, а случайную мышь, не было. Настолько же случайную, какой оказалась моя измена чуть больше двух лет назад.
        - Ну… тут только два варианта, - нерадостно проговорила подруга, указывая на пятна. - Либо эта овечка легла с ним во время своей течки, либо он был у неё первым.
        Я закусываю до боли губу, потому что мы обе знаем: второе.
        - Извини, подруга, - ставит в известность Марина, - но перспективы у тебя не радужные.
        Наткнувшись на мой шокированный взгляд, она с невозмутимым и безжалостным видом добавляет:
        - А как ты хотела? Я предупреждала: от неё нужно избавляться. Теперь он её не отпустит. Это же очевидно.
        И почти сразу добавляет:
        - Надо же, до таких лет дожить девственницей! Сколько ей? Двадцать два? Это именно то, что ему было нужно, и сегодня утром он это понял.
        Глава 10
        Они разительно отличались от всех нормальных, обычных пар. Никогда не показывали своих чувств на людях, особенно он: всегда находился рядом либо зорко держал её в поле зрения, но ни поцелуев, ни объятий ей не доставалось. Так думала я, так думали все. И никто из нас не видел главного - он оберегал её и не от чего-то конкретного, а от всего мира и в первую очередь от нас. Увидеть это было сложно, проще - почувствовать.
        И я чувствовала.
        Когда она подходила к нему сама и клала голову на его плечо, чаще пряча лицо на его груди или втискивая в его подмышку, он менялся. Весь. Казалось, в нём наступало утро и первые мягкие лучи касались глаз, губ, рук, которые он поднимал, чтобы закрыть её от наших мыслей и слов, чтобы прижать крепче.
        Незаметный для всех жест, как много было в нём для меня боли.
        Но самым болезненным оказалось даже не её присутствие, не те редчайшие их объятия, которые случайно вылезали наружу и попадались нашим глазам, а смятые простыни на неубранной и хорошо видной в открытую дверь постели. Они рвали мне душу так, как не смогла ни одна из его длинноногих девиц: я слепла и видела в складках ткани, обнимавшей ночью их тела, написанное размашистым твёрдым почерком Кая слово ЛЮБОВЬ.
        Он влюблялся, делая это на наших глазах, с каждым днём уходя от прошлого и от меня всё дальше, и с каждым новым утром взгляд его становился чище, спокойнее, светлее.
        Он обрёл то, что искал: себя в ней.
        И теперь, в сорок лет, когда я уже умею видеть не только глазами и думать не только умом, мне ясно, что он, наверное, и был создан для неё. Только для неё одной и именно таким: большим, серьёзным, спокойным, сильным не только телом, но и духом, необычайно умным, способным поднять её на своих руках над злом и болью и пронести на тот самый берег.
        Он принадлежал ей задолго до их первой встречи, задолго до рождения его чувств, потому что ни разу за все семь лет нашей первой любви, он не смотрел на меня так, как вглядывался в её лицо в больнице: переломанный, раздавленный, уничтоженный морально, но несмотря ни на что нестерпимо и неприкаянно любящий. Глаза, волосы, губы: именно так и в таком порядке брёл его обречённо прощающийся взгляд по чертам Аутистки - мыши, загнанной в угол страха, депрессии и чувства вины.
        Она до сих пор не знает, что его татуировка - изумрудная ящерица - моя метка. Это я выбирала и рисунок, и место для него - самое нежное на его теле, тысячи раз целованное моими губами. Она не знала, потому что никогда не интересовалась художницей Дженной, всю жизнь идущей в ногу с её Каем, и если бы хотя бы раз вошла в мою комнату или, позднее, мой дом, чего я в некоторые особенно отчаянные моменты желала неистово, она бы это поняла, обнаружив зелёных ящериц повсюду.
        Они уже несколько лет жили вместе, когда Кай вывел тату. В тот же день я впервые напилась до беспамятства, прощаясь с надеждой. Позже пригляделась и увидела, что след всё-таки есть - очертания когда-то изумрудной ящерицы ещё видны и подумала, что это символично: я навсегда останусь следом не только на коже, но и в его душе. И пусть сейчас он счастлив с ней, однажды настанет мой день.
        И я ждала этого очень много лет. Слишком много. Умирая каждый день, каждый год хороня молодость.
        - ??????????????Глава 11
        А потом у них родился ребёнок.
        И я подумала: Господи, чему я завидовала все эти годы? Кай рядом со мной каждый день - я даже могу прикасаться к нему. Правда, всегда оглядываясь на черту, за которой начинается недопустимый сексуальный подтекст. А что есть у неё? Его больной ребёнок. Ребёнок, который уничтожил её карьеру, а ведь она была уникальна в том, что делала, и об этом знали все. Ребёнок, который объективно превратил красивую и насыщенную жизнь в бесконечный список тревог и обязанностей. Для человека настолько амбициозного, как Кай, перфекциониста до кончиков волос, это был удар под дых, но для неё он стал КОНЦОМ. Концом её целей, мечтаний, устремлений, планов.
        И я впервые задумываюсь о неоднозначности.
        Во всём.
        В человеческой жизни, оказывается, действуют те же законы, что и во Вселенной: масса может искривить время; однажды совершённая ошибка способна уберечь тебя от ещё большей ошибки; одна боль уберегает от другой боли, но в той точке, где решается твоя судьба, ты либо радуешься, либо страдаешь от сожалений, не подозревая, к чему в конечном итоге всё приведёт.
        В тот момент, когда Кай озвучил просьбу сыграть его любовницу в отеле, я долго не могла справиться с шоком и поверить, что она стала для него частью массы - безразличным волдырём, от которого он избавится так же легко и тонко, как избавляется от всех проблем. Я говорила себе, что Кай чудовище, бесчувственная машина и однажды может точно так же переступить и через меня… но в ту секунду моя душа ликовала - опостылевшей Аутистки наконец-то не станет! Она покончит с собой, это точно.
        И я согласилась. А согласившись, ужаснулась: моя болезненная одержимость Каем превратила меня в такое же чудовище, как он сам.
        А потом к нам присоединилась Адити - единственная и неизменная подруга Виктории, и пока Кай объяснял её роль в придуманной им схеме, до меня, наконец, дошло:
        - Она ни секунды не должна оставаться одна, Адити.
        - Да, конечно. Не останется, не беспокойся.
        - Ты ведь понимаешь, в чём опасность? - ровным тоном вопрошает он, то ли желая убедиться в адекватности одного из исполнителей, то ли проверяя её на пригодность.
        Кай сканирует её взглядом так же, как делает это с неблагонадёжными партнёрами, бизнес с которыми рискован, но прибылен, и его гениальность заключается в умении держать их на коротком поводке, контролируя каждый шаг.
        - Твоя жена суицидница, Кай - это знают все. И само собой, я не оставлю её ни на секунду, при любых рисках позвоню тебе или твоей охране.
        - Отлично, - он немного запрокидывает назад голову, не отрывая от её лица взгляд. - Но лучше всегда звони мне.
        Они долго смотрят друг другу в глаза, и я, помимо разочарования в ошибочности своих предположений, получаю ещё и шок от понимания: она тоже… Тоже одержима им. Мы обе.
        Кай Керрфут не интересен только одному человеку - своей жене. Не интересен, но нужен сильнее, чем нам, и именно в этом её сила.
        - Почему я? - теперь мне важно знать ответ на этот вопрос.
        - Другая женщина - это слабость, а ты Джен - предательство. Викки должна отреагировать предательством на предательство. Только так она это сделает. Только так.
        Задуманное было сыграно строго по плану - на то он и Кай Керрфут. Она пришла, увидела нас… и её ранение оказалось настолько глубоким и кровоточащим, что больно стало даже мне. В тот день. Но уже парочку недель спустя Виктория Керрфут бросилась с головой в удовольствия - начала изменять мужу с мальчишкой, и так увлеклась, что не заметила происходящего с Каем.
        Зато ЭТО увидела я...
        То, что двадцать лет тому назад было скрыто от моих глаз - муки преданного Кая. Его ломало сильнее, чем наркоманов… трясло, лихорадило. Его боль выступала п?том на висках, пролегала морщинами на лбу, прорастала его каштановые волосы сединами. Она лишала его не только выдержки, но и разума, толкая на безумства.
        «Вот и ты дурнеешь от боли неразделённой любви, Кай» - подумала тогда я, но в отличие от него искренне его жалела. Старалась быть рядом, а он не замечал, превратившись в зомби - живую мумию, ежедневно проспиртовывающую свои сухие мышцы алкоголем. Он забывал об обедах, и мне приходилось напоминать ему, маскируясь просьбами принести что-нибудь на ланч. Кай Керрфут, как робот, поднимался и шёл выполнять задание, потому что считал себя обязанным отдавать долг - я ведь выполнила его чудовищно безжалостное желание - притворилась любовницей… по-настоящему его любя.
        Она оживала, а он тихо умирал, глядя на то, как она расцветает. И при этом улыбался ей. Искренне, чёрт возьми…
        Двери лифта раскрываются, и я вижу, как он смотрит на неё - словно в мире больше нет ни единой живой души. Нет и меня, ожидающей его возвращения с буррито - моей заботой о нём: я вышвырну этот фастфуд в мусор, как и все предыдущие, потому что обедаю в ресторане внизу. Главное для меня - Кай вышел из офиса и поел сам. Но что бы я ни чувствовала и как бы ни заботилась о нём, все его мысли только о ней. Я думала, что и желания тоже, но…
        - ??????????????
        Никто из нас не ожидал, что он разобьётся и поставит в этой истории точку. Никто не верил, что он разведётся с ней. Особенно после того, как, едва вернувшись в сознание, позвал её, а затем выгнал всех, чтобы остаться с ней наедине. Она выходила из его больничного бокса уверенным шагом и улыбалась, а я подумала, что это конец - теперь они снова сойдутся. Его травма свяжет их ещё крепче, позволив хоть и временно, но забыть о том, что уже в прошлом, а в настоящем она нужна ему.
        Даже Камилла была уверена в этом, даже Лейф сказал «Теперь всё у них будет хорошо», но Кай, как всегда, удивил всех.
        Он подписал бумаги о разводе. Но передал их не с юристом:
        - Почему ты не отправил к ней своего адвоката? - спрашиваю, не веря своему счастью, захлёбываясь им.
        - Так надо, - отвечает. - И передай моей матери, что моё личное - это моё личное и обсуждению с тобой или кем-либо ещё не подлежит!
        Он резок со мной, груб, потому что в сердце ему больнее, чем в раздробленном бедре, и я прощаю его, приношу суп, мою его голову смоченным в тёплой воде полотенцем, дежурю у его постели, хочу позвать медсестру, когда он стонет во сне, пока вдруг не слышу, как его губы произносят имя «Викки»: эти стоны… не от боли.
        Я говорю его матери, что больше не могу за ним ухаживать, однако у неё свой взгляд на происходящее, и она снова умудряется убедить меня остаться. Камилла Керрфут - мать «особенного» сына уверена в том, что именно сейчас - моё время, шанс, который не повторится.
        И Дженни, сцепив зубы, остаётся.
        А он больше не шепчет её имя во сне… Ни разу не вспоминает бодрствуя, и надежда начинает возрождаться. Она расправляет свои крылья, когда Кай впервые мне улыбается в благодарность за любимый яблочный пирог, который она так и не научилась печь правильно. Когда-то давно… так давно, словно это было в другой жизни, я нарочно дала ей неверный рецепт: не имела она права уметь то, что многие годы делали для него только мои руки - радовать его и получать взамен бесконечность его Чувства. Чувства, которое не видит и не знает никого, кроме тебя…
        Глава 12
        Raised By Swans - There's Hope Yet
        День, которого я ждала почти двадцать лет, оказался неприветливо ветреным и пасмурным, хотя и тёплым - живя в Ванкувере ничего нельзя планировать заранее - почти всегда подведёт погода. Август был холодным, а в начале сентября на девять месяцев вернулись дожди.
        Наша морская прогулка оказалась недолгой, хотя день начинался хорошо - она пришла. Стояла, как вкопанная, смотрела и долго не уходила. Плакала, скорее всего, маленькая, незаметная мышь. Я сказала ей, что он собирается сделать мне предложение, но не призналась в том, что мечтаю сама в это верить. И однажды это случится, однажды, когда на земле больше не будет её.
        Мы не планировали заезжать ко мне после прогулки, даже неудачной, и когда Кай согласился на моё формальное предложение, я удивилась. Сколько раз звала - не соглашался, а тут вдруг:
        - Хорошо.
        «Хорошо» - это не «отлично», но тоже неплохо, так ведь?
        The Verve - Bittersweet Symphony
        Все и всегда хотят секса, но только не Кай Керрфут. Это был самый важный поцелуй в моей жизни, а он даже не возбуждён. Я стягиваю его шорты, ласкаю, пытаясь исправить ситуацию, хоть это и унизительно, но я слишком долго ждала, чтобы упускать свой шанс из-за гордости.
        У меня получается, и я, воодушевлённая этим сдвигом, рвусь в бой дальше: что может быть желаннее для мужчины, чем оральные ласки, так ведь?
        Он запрокидывает за голову руки и закрывает глаза - ему нравится, а я уже схожу с ума от размера и твёрдости напрочь забытого за двадцать лет органа - у меня не было никого. Никогда. Ни разу. Я делаю это почти впервые, и чувство голода по этому мужчине, способно убить меня именно сейчас - когда я его утоляю.
        Но когда он начинает во мне двигаться, попутно ища для своего травмированного тела относительно удобное положение, я чувствую, что давление внутри всё меньше - его эрекция ослабевает.
        Слёзы обильными каплями выкатываются из моих глаз - так мне больно: он жаждет только свою Викки, причём в любом виде: больном, невменяемом, запущенном и неухоженном, преступно халатном, безразличном, блудливом… - любом! И так было всегда. Почти.
        Дура…
        Дура, дура! Какая же ты дура, Викки, что довела его до этого… вот этого всего! И я дура, что позволила себе так низко пасть. Да, прогулки, ужины, совместные поездки - я веду, и он безвольно плетётся следом, зная наперёд, куда ведёт дорога. Господи, как же мы все изломали его, если он, такой упёртый и непреклонный, сейчас топчется по своим знаменитым принципам. Сколько бы женщин у него не было в последние месяцы, он ни разу не предал тебя, а сейчас предаёт. Потому что «предать по-настоящему он может только со мной». Что стало с тем стержнем, который когда-то казался вечной несокрушимой сваей?
        - Тебе просто больно, - ищу нам обоим оправдание.
        - Да, мне просто… больно, - глухо соглашается.
        И мы лежим, спрятавшись от пожирающей обоих безысходности в тишине. А потом Кай Керрфут, человек, лучше всех знающий, что такое контроль и самоконтроль, берёт себя в руки:
        - У тебя красивое лицо, - говорит, и я хочу верить, что не врёт. Гладит меня по волосам, распрямляет пряди, задумчиво проводит большим пальцем по скуле, губам, шее, затем резко притягивает к себе и целует. По-настоящему.
        Но боль и унижение от того, что он не хочет меня так, как способен мужчина хотеть женщину, слишком сильна, чтобы разомлеть от поцелуя, хоть и целует сам Керрфут, причём пребывая в трезвом уме.
        - Давай уже разберёмся с этим, - предлагает, ощущая мои сомнения. - Просто выясним раз и навсегда, могло у нас что-то получиться или нет.
        И мы выяснили.
        Глава 13
        В начале этого выяснения от его ласк все мои надежды подняли головы, задышали, запестрили кадрами будущего, о котором я мечтала с пятнадцати лет. Они наполнили моё сердце уверенностью, что всё возможно, время ещё есть. Мои руки и губы купали до боли знакомое, не забытое и так повзраслевшее за все мои прожитые в одиночестве годы тело в ласках, но... ему ничего не было нужно.
        Керрфут не мог допустить конфуза, ни моего, ни своего, поэтому приложил усилия. И мне даже было хорошо, примерно до того момента, как я поняла, что он не может кончить. Просто когда в комнате много света, ему слишком отчётливо видно, что я - не она.
        Lovely galpe
        Так что, мы оба выяснили: НЕ МОГЛО.
        Почему?
        Из-за допущенной двадцать лет назад единственной ошибки?
        А если бы я не изменила, и он всё равно встретил её? Прошёл бы мимо? Не заметил, не почувствовал?
        Что было бы?
        Если бы я не была такой дурой и не ударила его туда, где ему больнее всего, мы были бы парой к моменту их встречи. И тогда бы он предал меня. Или не предал бы, и сейчас у нас могло бы быть пять здоровых детей, как у Лейфа. Здоровых ли?
        Закончив со мной, Кай поднимается с постели, раскрывает сумку со сменной одеждой - сегодня вечером у нас бизнес встреча. Натягивает вначале носки, затем брюки, застёгивает ремень.
        И я это чувствую.
        Я чувствую, что всё не так, как должно быть. Каждой фиброй души ощущаю... неискренность? Фальшь? Розыгрыш?
        - Ну как, теперь ты довольна? - наконец, спрашивает.
        И у меня леденеют пальцы, потому что до сердца ещё не дошло - я продолжаю надеяться, не позволяя ему ничего понимать.
        А Кай беспощаден:
        - Всегда поражался твоей способности выглядеть святой. Даже когда против фактов не попрёшь, твоё лицо не перестаёт изображать наивную невинность! - усмехается.
        Невзирая на мои желания, до сердца дошло, и единственное, что мне сейчас поможет - это бутылка водки, лучше две, а за ними флакон яда.
        - Джен…
        Он поднимает на меня глаза, и по взгляду я понимаю, что это конец…
        - Что делала моя жена на пирсе в марине посредине своего рабочего дня?
        - Джен…
        Он поднимает на меня глаза, и по взгляду я понимаю, что это конец…
        - Что делала моя жена на пирсе в марине посредине своего рабочего дня?
        Глава 14
        Я бы и рада ответить, но не могу сделать даже вдох. А он уточняет:
        - Что она там искала в тот единственный день, когда я вспомнил, что у меня есть яхта?
        - Ты… видел?
        Он отвечает не сразу. Смотрит в упор. И от этого его взгляда нужна защита, но я ни физически, ни морально на неё не способна.
        - А ты как думаешь?
        Господи… сколько злобы в его глазах! Так он не смотрел даже тогда… в моей глупой юности.
        - Ты считаешь, можно не заметь в толпе человека, с которым прожил почти два десятка лет? Не заметить можно, не почувствовать нельзя.
        Кай был странным весь этот день, даже для самого себя чересчур молчаливым. Мой тёплый сентябрьский день наедине с мужчиной, единственным за всю жизнь любимым, оказался совсем не таким, о каком столько лет мечталось. Как же долго я его ждала, Кай! Как же долго я ждала тебя!
        - Ненавижу!
        - За что? - только и успеваю произнести, потому что слёзы душат.
        Он поднимается, подходит к окну, упирается поясницей в косяк - ему тяжело стоять без опоры:
        - За сучную сущность. Была бы ты дурой, мне было бы проще. Клянусь, было бы проще, потому что ненависть разъедает человека изнутри хуже обиды! Ты слишком умна, чтобы у меня был шанс верить в оплошность и по-доброму убрать тебя из своей жизни.
        - За что? - шепчу.
        Я знаю, за что. Но хочу, чтобы он выплеснул свою ненависть. И я готова в ней захлебнуться, только бы он освободился.
        - За то, что пыталась её убить, - спокойно отвечает.
        Он смотрит в глаза, руки на мгновение сжимает в кулаки, но сразу разжимает - возвращает контроль. Дышит часто и так напряжённо, что мышцы на животе выглядят каменными. Я смотрю на пряжку его ремня - в этом полусогнутом состоянии она впилась в кожу, и я не могу оторвать от этого места глаз.
        Да, я хотела её убить, потому что нет у меня больше сил.
        Нет их.
        Просыпаться каждое утро и заставлять себя ходить по земле не так просто. От мысли, что увидишь его в офисе, что снова услышишь голос, получишь ланч из его рук, а если повезёт, то и пообедаешь вместе, хоть и в компании других людей, становится легче, радость предвкушения наполняет энергией. Но потом наступает вечер, и он едет к ней, всегда возвращается к жене.
        Не может мужчина так сильно любить, не имеет права! Двадцать лет я жду жалкие крохи, но он не готов дать мне даже их! У Лейфа вот уже пять лет есть любовница в Торонто - отдушина, лекарство от быта и повод вспомнить, что он не только муж и пятикратный отец, но и мужчина. У Олсона женщины не переводились никогда, и только меня угораздило заболеть Каем - мужчиной, помешанным на верности. А ведь когда-то он был только моим, и тогда… не был так сильно нужен.
        Высокий, красивый, умный, среди тысяч девушек он нашёл единственную, не способную на предательство. Он был в ней уверен, а она предала - всего-то и нужно было, что надавить на нужные кнопки.
        У неё их много, и я нажала только на одну.
        Глава 15
        - Почему ты здесь? - искренне не понимаю его действий.
        - Чтобы закончить с тобой.
        - Это так важно именно сейчас? Ты не попытаешься её остановить? Уже много времени прошло - несколько часов, Кай…
        Он глубоко вздыхает, на мгновение закрывает глаза.
        - Рядом с ней сейчас её психиатр.
        У него всё под контролем… Но если бы он не увидел, не заметил её там, на пирсе, то… был ли у меня шанс?
        - Почему не ты?
        - Потому что рано.
        Он отрывается от стены, находит рубашку, просовывает руки в рукава, и я вижу, что спокоен - по жестокости в его глазах. В таком состоянии, как сейчас, он не человек - машина. Опасен, безжалостен, безошибочен. Я пытаюсь морально подготовиться к боли, но знаю, что бесполезно.
        - Моя жена - фатально уязвимый человек, и ты всегда об этом знала. Как и то, что её в прямом смысле можно убить словами. Я убил однажды. И вот уже шесть лет держу её за горло - иначе выскользнет.
        Он сморит в окно, застёгивая пуговицы, и ни один его мускул не выдаёт беспокойства - надежды, что сжалится, нет.
        - За ошибку наказан, - продолжает, - я люблю, меня не любят в ответ. И ты как никто другой знаешь цену этого наказания, - разворачивается, смотрит сощуренными глазами, и от его взгляда мой затылок пронизывает тупой болью.
        - Кай… - я пытаюсь остановить его, потому что знаю, бить будет больно, вынести бы…
        - Поздно.
        Глава 16
        Он поднимает с пола пустой презерватив, подходит, я думаю, что ко мне, и когда наклоняется, чувствую мощные толчки в сердечной мышце, но до меня ему нет дела - выдёргивает из коробки на прикроватном столике салфетку, по пути в ванную заворачивает в неё презерватив, выбрасывает в мусор и моет руки.
        Я закрываю глаза.
        Моет после меня руки. Долго, тщательно оттирает их мылом, держит под проточной водой, трёт полотенцем.
        Хирург в белых шёлковых перчатках, делающий единственный смертоносный надрез, задевающий одну за другой мои жизненно важные артерии, и ни капли крови не попадёт на белую ткань.
        Кай Керрфут - самый умный и неоднозначный человек из всех, кого я когда-либо встречала. Самый скрытный, опасный, непредсказуемый, чудовищный манипулятор, способный на изящную, но убиственную жестокость.
        Аутист, которого во взрослой жизни никто и никогда в этом не подозревал - так преуспел он в маскировке.
        Возвращается:
        - Я простил тебя за то, что раздвинула свои чёртовы ноги перед другим и впустила в себя его член. А я целовал тебя там…
        На его лице ад: зубы стиснуты, вместо глаз щели, плечи напряжены так, словно он готов ударить:
        - Она тоже! - напоминаю ему, хоть и задыхаюсь.
        - Я много раз прощал тебе твои попытки обидеть её, - продолжает шипеть. - Но попытку убить не прощу! Никогда! Не спишу на тупость! Не найду оправдания!
        Одно движение - он распрямляется, и от злости и опасности нет и следа - снова невозмутимость. Не человек - дьявол. Сатана, замаскированный созидательным спокойствием. Безразличие больнее всего.
        - Она не ты, - бросает.
        После всего поднимается и произносит слова, которым суждено стать клеймом на моей душ?:
        - Ты была самой большой ошибкой в моей жизни, Дженна.
        Я была не права. Как же я была не права, ещё тридцать минут назад полагая, что этот человек сломался. Его невозможно сломать. Ничем. Невозможно к чему-либо склонить или принудить. Никак.
        - Я всегда знал, кто придумал мне прозвище «Аутист», - заявляет. - И знаешь, прощение - это библейская вещь, поэтому она не может быть неправильной. Однако есть один очень важный момент: необходимо разделять людей на действительно допустивших ошибку и тех, кто за твоей спиной назовёт тебя «лохом». Есть только один способ это сделать: не прощать дважды. Я всегда даю людям второй шанс, Дженна. И у тебя был твой, и ты даже им однажды воспользовалась. Дело было не в твоей измене, а в том, что ты больше не относилась к категории людей, впервые допустивших ошибку.
        После недолгой паузы его лезвие продолжает двигаться к моему сердцу:
        - Позволь спросить, просто так, из спортивного интереса: на что надеется женщина, упорно лезущая в постель к мужчине, который давно и безнадёжно любит другую? Это вопрос с практической точки зрения, а если рассуждать с позиции высоких материй, то… я не уверен, вообще, что ты сама понимала свои действия, годами не теряя надежды просочиться в мою семью. Думала, наша с ней трагедия даст тебе шанс? Лазейку - возможно, но такое неуловимое чувство как «любовь» вряд ли, Дженн. А тебе ведь именно оно нужно, или нет? Или я всё ещё слишком высокого о тебе мнения? Ты знаешь, это поразительно, но столько лет тебя зная, даже я не смог просчитать до конца на что ты способна! Незаметно, тихо, тонко и по касательной ты прошла мимо и задела обоих: и меня, и Вик. Сделала это в уязвимой точке, и мы завертелись и не заметили, как убили свою дочь. Вот уже больше шести лет нас трясёт, мы варимся в таком дерьме, какое тебе и не снилось, а ты все ждёшь… пока она сварится? Не сварится, Дженн! Я не дам! Знаешь, почему?
        Он резко подходит, упирается обеими руками в спинку кровати над моей головой, и цедит сквозь зубы:
        - Потому что ЛЮБЛЮ! Любил тогда, когда вы крутили пальцем у виска, любил в тридцать, люблю в сорок, и в семьдесят тоже буду любить! Пока не сдохну!
        Глава 17
        Он убирает руки и отходит, вполне уверенно опираясь на свою больную ногу:
        - И знаешь, на этот раз я даже не стану ждать, что ты поймёшь!
        - А ты не понял, что и я буду любить тебя, пока не сдохну? - кричу ему.
        - Боюсь, Дженни, ты понятия не имеешь о том, что такое любить. И вот здесь самое время сказать тебе ещё кое-что про «Аутиста». Так вот, ты будешь смеяться, но в детстве я поверил тебе. И даже нашёл в библиотеке книжку про аутизм. В ней я почерпнул одну весьма интересную мысль: оказывается, для аутистов любовь - самая сложная эмоция, они не способны её понять. Так вот, когда ты стояла на углу поля, облизывая меня глазами и набираясь смелости произнести в мой адрес первое за годы жизни на одной территории слово, я решил, что буду любить тебя.
        Я чувствую, как ускоряется, затем сбивается мой сердечный ритм, потому что душа застыла в ужасе перед словами, которые ещё не произнесены, но смысл их уже известен.
        - Первое, - продолжает, - я подумал, что мне, как аутисту, неспособному даже понять, что такое любовь, будет всё равно, кого любить, второе - я решил дать тебе шанс. Сегодня у нас с тобой официальное closure поэтому я скажу тебе всё, и даже попрошу прощения.
        Я прижимаю к груди одеяло, стараясь в нём скрыться, спрятаться от очередного, самого глубокого пореза, но бесполезно, его уже не остановить:
        - Главное: прошу простить меня за то, что вовремя не поставил между нами реальную точку. Я позволил тебе остаться не только потому, что сжалился или был в шоке от того, что королева валялась в ногах, умоляя простить, нет: семь лет - слишком большой срок. Особенно для парня, который не только не пробовал своим членом других, но даже не целовал их. Да, Дженн, это тоже была любовь, но совсем не та, которая недоступна аутисту. Я позволил тебе остаться, потому что ещё очень остро нуждался в этом сам. А потом настал один прекрасный июньский день, когда я согласился с мнением собственной матери, что не аутист, и никогда им не был. Ты не представляешь, что это за жизнь, милая жестокая Дженни, ты понятия не имеешь о том, какой для них титанический труд просто жить среди нас!
        Он отворачивается, позволяя мне видеть только профиль, и улыбаясь, прищурив от удовольствия глаза, продолжает меня резать:
        - Мы встретились в автобусе. Но это было не впервые: Викки училась с нами в школе. А ты и не знала, правда? Никто не знал. Её не вспомнил ни Лейф, ни Олсон, ни ты - настолько незаметной она была. Моя Викки сделала себя прозрачной, невидимой, Дженн, чтобы жизнь так больно не лупила руками таких как ты, Марина, Олсон. За всё время только Лейф ни разу не произнёс ваше презрительное «аутистка»! И таких как Лейф, к сожалению, единицы.
        Моя Викки… Моя.
        Глубоко вздохнув, он продолжает:
        - Ровно через три недели после той встречи в автобусе я убедился, что аутизмом никогда не страдал. Случилось это на террасе квартиры в Китсилано, где я курил украденную у тебя сигарету. Да! И это тоже я всегда знал: ты курила. Курила и скрывала, потому что я, видите ли, этого не любил. Ха! Да плевать мне, Дженн, куришь ты или нет! Так вот, стоя на той террасе, сбрасывая пепел на кусты и глядя на Викки, я почувствовал то, что аутистам недоступно, но главное, понял это! За семнадцать лет моя жена ни разу не сказала, что любит меня, и никогда не скажет, потому что не понимает, что это. Но я знаю, что она любит. Её любовь - это необходимость во мне. И без меня она погибнет. Что если однажды я разобьюсь насмерть? Неизлечимо заболею раком? Она уйдёт вместе со мной, потому что сама жить не умеет. И сегодня я не с ней, потому что ещё рано - ей нужно научиться дышать самостоятельно. Как только у неё это получится, я вернусь и буду любить её дальше, а она, наконец, сможет осознанно мне ответить.
        Кай поднимается, заправляет рубашку в брюки:
        - А с тобой… ты ждала этого двадцать лет, сегодня я это тебе дал…прости, как смог, и теперь мы в расчёте.
        Закрываю лицо ладонями - слишком больно. А ему всё мало:
        - Ты даже художницей стала ради этого!
        - Я и программистом хотела быть из-за тебя! - рыдаю.
        - Да мне плевать, Дженн, кем ты хотела или не хотела быть! Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Нигде. Вопрос продажи своей доли бизнеса решишь с Лейфом. Я позабочусь о хорошей цене.
        Далее он спокойно бросает свои шорты, футболку и кроссовки в сумку, резко застёгивает на ней молнию, разворачивается и уходит:
        - Прощай.
        Я убираю от лица руки, вглядываюсь в его спину, жду, что остановится, что всё это окажется каким-то фарсом, чем-то таким, что мы с ним вместе изобразили почти год назад в отеле Трампа для его жены, но он не останавливается и не находит для меня больше ни одного слова.
        Я смотрю на его удаляющуюся фигуру и понимаю, что вижу её в последний раз. Стараюсь запомнить плечи, руки, шею, затылок, который она называла самым красивым. Её «мистер безупречность»… Потом он поедет в свою квартиру и отмоется от того, что было нашей прощальной близостью. Он не кончил, потому что его решение о моей дальнейшей роли в его жизни было давным-давно принято, я поняла это уже в тот момент, когда он надел презерватив на свой больше не способный оплодотворять член.
        Верить не хотелось… Так отчаянно не хотелось верить…
        - Это жестоко! Ты - чёртов садист! Бесчувственное животное! Аутист! Ты Аутист! Всегда им был и будешь!
        Он останавливается. Жду, что повернётся, но нет, только произносит последние в этой жизни для меня слова:
        - Я Кай Керрфут. И делаю то и только то, что считаю нужным. Правильным.
        Негромкий, но уверенный хлопок входной дверью.
        КОНЕЦ
        - ??????????????
        - ??????????????