Сорняки Александр Михайловский
        Писатель, приехавший за спокойствием и вдохновением в далекое захолустье, не может приняться за работу. Помимо скрипов и шорохов старого дома, ему не дает покоя вопрос о том, кем или чем были примяты прошлой ночью сильно разросшиеся во дворе сорняки.
        Александр Михайловский
        Сорняки
        В память о Михаиле, владельце дома, где появился этот рассказ
        I Собака
        Посреди дикой пустеющей провинции я не смог найти благодатной для творчества тишины. Однако с застоем все же удалось справиться, но иначе. Невольно.
        В городе, кишащем людьми и событиями, порой мне недостаёт спокойствия, чтобы написать хоть строчку. Тонкое писательское чутье может выбить из колеи даже самая незначительная для черствого обывателя мелочь. В случае потрясений писать возможно, только если они похожи на кратковременные вспышки яркого света и сопровождаются удивлением. Когда они напоминают испепеляющий зной и становятся сопоставимы по постоянству с рутиной - это идет во вред творчеству.
        На этот раз я снял дом в одном из захолустий на самом западе страны. После бесконечного путешествия на поезде в компании беснующихся от безделья детей и утомительного общества здешнего таксиста, мое необжитое пристанище с подозрительными стуками, шорохами и пауками, казалось желанным местом долгожданного отдыха.
        Фасадом дом выходил на улицу с грунтовой дорогой. Сзади располагался узкий длинный двор. Со всех сторон, кроме фасада, к участку примыкали территории соседей, огораживающие от шума близлежащих дорог. На удивление, собачьего лая в округе тоже слышно не было. Заборы между участками были невысокими, хорошо просматривалась сельская панорама, прерываемая только вольготно разросшимися у меня огромными сорняками.
        Спальня была на втором этаже. Перед сном я читал, полусидя в кровати, чтобы отвлечься от непривычной обстановки и беспокойных поскрипываний ветшавшего дома. Каждые несколько минут строчки плыли перед глазами, съезжали друг на друга, а буквы сбивались в кучу. Я всякий раз пересиливал себя и продолжал перечитывать все те же слова, пока усталость не довела меня до безразличия к чуждой обстановке и посторонним звукам.
        Утром я пытался подняться с кровати, но снова уснул. Меня разбудил звонок. В телефоне бился дрожащий голос владельца дома.
        - Добрый день. Не разбудил вас? Забыл сообщить вчера… Буквально накануне вашего приезда холодильник сломался, черт его знает что случилось… Давайте полцены вам что-ли скину, а то неудобно так.
        Пока он складывал свои сбивчивые слова в подобие законченной фразы, я встал и подошел к окну. Нервные конвульсии его голоса и мое стойкое ощущение недосыпа уже начинали раздражать, но, выглянув во двор, я вдруг отвлекся. Густую стену сорняков во дворе что-то сильно примяло. Что-то крупное… Что-то неочевидное, если окинуть окрестность подозрительным взглядом. Тогда конвульсии владельца я дополнил своими.
        - Добрый день, Михаил… Холодильник - это ничего… Но тут… знаете, ваши разросшиеся сорняки во дворе ночью что-то сильно примяло, что-то большое, и я не могу понять, что именно их…
        - Может собака соседская через забор перелезла и в траве возилась, играла? - уже спокойнее произнес владелец.
        - У них разве есть собака? Я что-то не заметил ее, лая тоже не слышал.
        - Загляните к ним через забор, здоровая собака у них, рыжая, на медведя похожа.
        Я спустился и подошел ближе к забору соседей, чтобы осмотреть их участок целиком.
        - Я вижу только всякие собачьи принадлежности, но самой собаки нет.
        - Да бегает может где, черт ее знает, в одном дворе повалялась, в другом…
        - Ну ладно, понятно… дом еще скрипит у вас как-то сильно, что-то щелкает периодически, постукивает…
        - Вы в старых домах давно бывали? Хоть один дом помните, где не было такого? - произнёс он с интонацией торгующегося лавочника.
        Возникшее рутинное обсуждение приземлённых вопросов вернуло мне ощущение обыденности происходящего.
        Во дворе было по-прежнему так безмятежно тихо в отличии от гремящего старостью дома, что я решил позавтракать на крыльце, обдумать планы на день и здесь же приняться за работу. Каких-либо конкретных идей для рукописи пока не было, но неработающий холодильник вынуждал меня отправиться за свежими продуктами и, видимо, за вдохновением для рассказа. Зайти бы еще к соседу с собакой, чтобы загадка сорняков окончательно перестала перетягивать на себя часть необходимого в работе внимания.
        Я шел по ухабистой пыльной дороге. Изредка мне навстречу неслись гремящие гнилые корыта. По обеим сторонам дороги устало высились останки недоизнасилованных сооружений прежнего мира.
        У одного из подобных артефактов, полуразрушенной кирхи, возилась группа тощих рабочих в одинаковых выгоревших робах. Здесь я решил начать сбор своего материала.
        - Парни, а чем заняты тут, что строите?
        - А мы с города приехали, с лечебницы, реабилитацию проходим, помогаем двор церкви разобрать и подготовить все для реставрации.
        Шея и руки откликнувшегося парня были покрыты бесчисленными шрамами и татуировками в форме кругов разных размеров, а иссохшее жилистое тело казалось и изможденным, и несгибаемым одновременно.
        Подражая грубости и прямоте селян, я бестактно спросил:
        - А от чего реабилитацию проходите?
        - А по-разному. У кого ширево, у кого синька, у кого ещё что.
        - А у тебя?
        - Шизуха, как говорят, но в ремиссии, иначе не болтал бы я тут с вами, не пустили бы - натужно заулыбался он.
        - Приглядывает тут за вами кто? - не показывая опаски, невзначай спросил я.
        - Да, Серега Хромой. Он вона там, за сигаретами отошел, меня за старшего оставил.
        Его бойкие глаза жадно осматривали меня. Угловатые черты лица, туго обтянутого загорелой кожей, выдавали в нем бескомпромиссность и жестокость. Он напоминал степную хищную птицу.
        Полки магазина полнились товарами недельной давности, а продавщица мясного отдела была достойна звания повелительницы мух. Она ревностно следила за каждым моим движением. Я даже начал думать, что выгляжу подозрительно, но потом понял, что с недоверием здесь смотрят за каждым вошедшим.
        Мой взгляд упал на истекающий талой водой холодильник. Повелительница заметила мой интерес и сразу кинула в то место на пол тряпку. Уверенным и привычным движением ноги она вытерла лужу, не отходя от прилавка. И спросила меня, взявшись сразу после тряпки за нож, не желаю ли я что-нибудь приобрести. В непродолжительном диалоге я изобразил приветливого и добродушного парня, а после невзначай спросил, есть ли где в закромах мясо посвежее. На ее пухлом лице проступила улыбка, вульгарно зарумянились щеки и заблестел золотой зуб.
        - Я себе отложила вообще-то, но с тобой поделюсь!
        Через минуту я держал приятно холодившее руку сегодняшнее мясо в целостной упаковке. Домой я отправился с ощущением, что материал для рассказа потихоньку настигает меня.
        У соседнего дома на ступеньках сидел старик. Он заливал остатки горючего в керосиновую лампу из небольшой запачканной канистры. Я собирался пройти слишком близко к нему, и воспитание вынудило поздороваться.
        - Вы, получается, через стену снимаете, да? - прищуриваясь от солнца и причмокивая произнес старик.
        - Да. А у вас, я слышал, собака есть?
        Сосед переменился в лице, его глаза заблестели от наворачивающихся слез.
        - Жалко так его, красивый был пес, на медведя говорили похож, но добрый, послушный - мухи не обидит. Неделю как схоронил беднягу.
        - Простите, не знал.
        - Ничего-ничего - дед достал загрубевшими пальцами застиранный платок из кармана жилета - щенком его подбирал, бродяжничал неуклюжий с раненой лапой. Он, говорили, породистый, но наполовину, так может и выгнали, а мне то что до этих пород. Он живой ведь, ласковый, лохматый и верный.
        Старик увидел на моем лице что-то между жалостью и сочувствием, но в основном это была встревоженность.
        - Собака, значит, мертва… - подумал я. За рукопись я сегодня точно не сяду.
        II Ритуал
        Несмотря на ночь полную скрипов и шорохов, я проснулся практически без остатка вчерашней тревожности и был готов приняться за работу, а сорняки вновь распорядились иначе. Они были примяты ещё сильнее, но уже не хаотично. Тут же позвонил Михаил.
        - Слушайте, что-то не везёт нам совсем. Мне сообщили, что у вас там свет в районе могут отключить, на ремонт. Фонари на батарейках почему-то все быстро садятся там, поэтому, если вдруг что, на крыльце есть керосинка, но пустая. Надо докупить горючее.
        - Спасибо, что сообщили, буду знать, Михаил - возникла пауза. - Знаете, сорняки снова что-то примяло, ещё сильнее прежнего и теперь в форме идеальной окружности.
        - А, так понятно теперь! Это Витька Конь, сосед с той стороны улицы. Он на заводе местном работает и листы металла оттуда тащит, на цветмет. Круглые, прямоугольные, всякие. И видать бросает у нас, пока перекур у него. Через лес, помню, ходил все, чтоб не видел никто, через Лёнькин двор залезал, тот что справа от нас, а они собутыльники, тому все одно было, если ему нальют потом. Затем через наш двор пёрся. Батя мой покойный устал гонять его.
        За завтраком, сидя на крыльце, я приметил, что в образовавшееся пространство посреди сорняковой стены аккурат попадал Витькин участок, как бы намекая на его причастность к противодействию моей спокойной писательской деятельности. Ничего. Доберусь до него, пообщаюсь.
        По пути за керосином для лампы я, проходя кирху, вглядывался в одинаковые худощавые силуэты, снимавшие разбитую черепицу. Татуированного вроде не было. Вдруг он, подтверждая, что я правильно распознал его хищную природу, беркутом налетел на меня сзади.
        - Ты тоже его видел? - выпучив стеклянные жёлтые глаза, бросил он.
        - Кого? Витьку?
        - Какого Витьку? Того, что мертвец или калека? Подожди… там разросшиеся сорняки, так ведь? Пригорок там еще? Камни там в углу крупные, по окружности выложи их - проговорил он беспокойно с заметным оттенком помешательства - после заката выложи их и все, тихо будет.
        Вчера я почти поверил в его ремиссию и рассчитывал в ближайшие дни на содержательную и питающую писательское воображение беседу, но сейчас он настойчиво тараторил одному ему понятный монолог, схватив меня за рукав своими цепкими пальцами. Мне пришлось сделать вид, что я спешу, и решительным движением освободиться из сжатых костлявых кулаков. По дороге до магазина я позабыл практически все, что он успел мне наговорить, но упомянутые им разросшиеся сорняки и камни по окружности все-таки смогли пустить корни в моей памяти.
        На обратном пути я решил навестить Витьку Коня, чтобы обсудить с ним запрет на трансфер цветных металлов через территорию моего суверенного двора. Я настойчиво постучал в его хлипкую облупившуюся дверь. Вскоре из-за нее послышались усталые старческие вздохи. Потом - звон упавших на пол ключей. Еще через пару минут ключ начал размеренно биться о дверь в попытках разместиться в замочной скважине. Когда дверь открылась, я без лишних слов понял, что старик, у которого на обе руки приходится три с половиной пальца, едва-ли до сих пор подворовывает с завода листы и в ночи тащит их через лес и соседские дворы. Повисла неловкая пауза, и я решил все же сделать старания деда по открыванию двери менее бессмысленными, одновременно разобравшись с подозрениями насчет оставшегося соседа.
        - А не знаете, Леонид где-то здесь живет?
        - Лёнька что-ли? На той стороне жил, помер в том году, спился - тихо прохрипел дед.
        - Помер…
        - А чего он вам, родственник?
        - Да так, знакомый… давний… ну отца моего - на ходу выдумывал я.
        Я поблагодарил деда, мы попрощались. Судя по звукам, он еще пару минут провел в попытках вновь закрыть почти напрасно открытую дверь.
        Однозначная непричастность всех потенциальных виновников моего беспокойства свела на нет скудный набор разумных гипотез происходящего. Вернувшись домой, я решил осмотреть место, где были примяты сорняки, с задней мыслью последовать совету психа и выложить камни по периметру той окружности.
        Приближаясь к дому, я включил фонарик на телефоне. К моменту, когда я выбрался во двор, аккумулятор неожиданно сел, хотя еще по дороге домой заряда было более половины. На крыльце я нащупал керосинку и в темноте решал загадку по её наполнению.
        Набравшись решительности, я стал прорываться сквозь тьму, замысловато сплетенную с сорняковой чащей. Тусклое керосиновое пламя не давало мне упасть, но не спасало ни от попадания лицом в плотную паутину, ни от жгучих крапивных ожогов. По мне что-то начинало ползать. Происходящее степенно распаляло в груди распирающее чувство ярости.
        Заросли резко оборвались. Могучие сорняки с деревенеющими несгибаемыми стеблями послушно лежали, образуя трехметровый в диаметре круг. Ровно там же находился упоминаемый психом пригорок, которого ни с крыльца, ни со второго этажа из-за зарослей не было видно. Его пик, по совпадению, приходился на самый центр окружности. Я разместил на нем лампу. Тусклый свет будто воспрял и стал чуть лучше справляться с густой темнотой.
        В самом углу у забора действительно лежала замшелая груда плоских камней. Я начал понимать, что псих мог так хорошо знать это место, если только сам тут бывал.
        Пока я укладывал сырые и скользкие щербатые камни, свет привлекал крупный рой мошкары, комаров, мотыльков и бражников. Все они бились в беспорядочных движениях вокруг огонька, оставляя после себя длинные ожившие тени, становившиеся похожими в темноте на фигуры людей и животных.
        Впервые с момента моего прибытия где-то в округе завыла собака, которую, как эхом, поддержали другие. Легкий и далекий гул разбавил насыщенный шелест листвы, превратившись в слиянии с воем в стену всезаполняющего лейтмотива, под который тени то заводили архаичные ритмичные танцы, то упивались сценами кровавой охоты, войн и жестоких убийств. А жертвы их посвящали Предкам-Богам. Последний камень замкнул собой круг. Тусклое пламя под мелодию жизни и дикие пляски разгорелось в погребальный огонь, заполнив собой весь солнечный круг из примятых растений.
        И в лампе иссяк керосин.
        Сквозь густую сорняковую поросль и непроходимую тьму меня несла только жажда расправы над татуированным беркутом. Из-за ожогов крапивой я уже не чувствовал ног, глаза заливало едким потом, а зуд от копошащихся под рубашкой насекомых начинал сводить с ума.
        Он изначально мне не нравился! Шрамы эти с татуировками в виде кругов, а тут меня значит своими кругами решил запугать. Не мертвая же собака тут траву приминает, и не трехпалый ворюга привалы с добычей устраивает. Доберусь до него завтра! Где же их тут держат? Уж не в самой ли разваливающейся кирхе живет кучка сумасшедших, которые пользуются халатностью некоего хромого Сереги, чтобы сбегать по ночам и кошмарить других?!
        Перед самым крыльцом я все же упал и напоролся рукой на подлый скрюченный гвоздь. Рана была глубокая и грязная, но из-за злости я не чувствовал боли. При входе в дом я машинально ударил по выключателю, щедро измазав его кровью. В доме очень кстати появился свет.
        После перевязки раны заснулось очень быстро. Яростная злоба, переходящая в ненависть, заглушила собой все эти скрипы, стуки и шорохи. Единственное, что отвлекало - непривычное жужжание заработавшего холодильника.
        III Шрам
        Еще в полусне злость все сильнее питала желание высказаться. После пробуждения я уже не мог оставаться в постели. Голова тяжелела - тексту в ней становилось тесно.
        Залпом выпив кружку здешней кофеподобной жижи, я, забыв о голоде, ране на руке и планах, несколько часов от начала до конца начисто выкладывал строками мозаику событий последних нескольких дней. К пяти вечера я закончил рукопись. Еды на обед снова не было.
        Я наспех собрался в магазин, путь в который лежал через кирху, где виновных ожидала расправа. Разметая своим бойким топотом придорожную пыль, я все быстрее приближал неизбежное. Доберусь и до Сереги-надзирателя, и до этого психа, никакой ремиссии у него не будет, никакой реабилитации.
        Во дворе кирхи никого не было. Неподалеку стоял заведенный микроавтобус с проржавевшим дном. Вокруг него бойко сновал хромой молодой парень с засученными рукавами и сигаретой в зубах. Я обратился к нему.
        - Серега? - с несвойственной мне нахальностью бросил я.
        - А, что такое?
        - Уже уезжаете?
        - Дак уж пять часов, психам домой пора, на ужин, лекарства и баиньки.
        Он будто окатил меня холодной водой, в ушах зашумело, мне стало неуютно в собственном теле, по которому пронеслось несколько волн жгучих покалываний.
        - Вы так каждый день?
        - Ну по будням только. Не здесь же их оставлять. К пяти утра приезжаем, в пять вечера уезжаем. Поработают, нагуляются, устанут. Тихие потом на выходных, послушные - красота.
        Я в удивленном ступоре попрощался с Хромым и задумчиво наблюдал, как он ковыляет к кабине и садится за руль. К окну микроавтобуса изнутри руками и лбом прислонился мой старый знакомый. На ладонях у него тоже были вытатуированы крупные черные окружности. В щель приоткрытого окна сквозь шум заведенного мотора он сказал мне “спасибо”. Автобус уехал, подняв за собой пыль грунтовой дороги. Я стоял в этом непроглядном облаке, и только когда оно осело, я вспомнил, что шел в магазин.
        Солнце начинало садится, я был опустошен и ни о чем не думал. Рана на руке ныла вместе с крапивными ожогами. Вдруг раздался звонок. В трубке я услышал расслабленно-ироничный голос Михаила.
        - Ну что, все в порядке у вас? Как сорняки там? Разобрались кто хулиганит? Собака? Сосед?
        - Да-да, и собака, и сосед… - понимая всю абсурдность этого заключения, проговорил я.
        - Ну вот видите, я говорил же вам. Пригрозить им обоим надо, чтоб не лазили больше! В том году тоже, накидал кто-то камней на участок, я уж разбираться не стал, пожалел подлецов и время свое тоже. Камни только в угол в кучу свалил, черт, думаю, с ними.
        На удивление я добился желаемого результата, хотя нашел совсем не то, что изначально искал. Ночью я правил рукопись, устраняя из нее следы прежней гипотезы происходящего, а следующим утром уже собирал вещи с целью отправиться дальше. Большее потрясение произойти конечно может, но в совокупности с уже описанным оно рискует перейти в разряд зноя, а не вспышки. Истинного же спокойствия и умиротворения здесь добиться уже не получится. Хотя в доме с прошлого вечера не было слышно ни единого шороха, а сорняки на участке воспряли и распрямились, будто ничего из описанного никогда и не было. Единственное оставшееся у меня свидетельство и напоминание - округлый шрам на правой руке.