Призрак из заброшки Евгеньевна Некрасова
        Призраки, ведьмы, монстры. Они живут рядом с нами, но большинство людей об их существовании не догадывается. Некоторым везёт - и они спокойно проживают свою человеческую жизнь, веря в законы физики и здравого смысла. Некоторым - нет.
        Героям этой книги не повезло тоже. Они оказываются в нехороших, опасных, проклятых местах, где встречаются с невероятным, с нормальной точки зрения, злом. И это зло голодно… Для читателей от 14 лет.
        Мария Евгеньевна Некрасова
      
        Призрак из заброшки
        Глава I
        В бетонном заборе с толстенным слоем городской пыли была такая пробоина, что можно было пройти насквозь не нагибаясь. Конечно, Серёга её проигнорировал и полез через забор. Разбежался с пяти шагов, поставил ногу на бетонную плиту, похожую на коробку из-под яиц из-за этих своих выпуклых ячеек. Перемахнул через забор и шумно плюхнулся на ноги по ту сторону.
        - Цирк приехал, - оценил Ваня. - Трепещи, заброшка, сейчас акробат не оставит камня на камне!
        Он уже стоял на территории вместе с остальными (что он, дурак, лезть через забор там, где можно спокойно пройти?) и рассматривал руины.
        Низкие корпуса красного кирпича уходили далеко, насколько хватало глаз. Как будто целый город, только необитаемый. Тут и там в небо тянулись трубы всех форм и размеров, от тоненьких ржавых до здоровенных, таких толстых, что вся компания проскочила бы со свистом, как Алиса в кроличью нору. На крышах низких корпусов - зелёный мох бесконечным ковром. Будто кто-то специально замаскировал, чтобы не было видно с вертолёта. Тут и там валялась арматура, битый кирпич, огромная ржавая коробка, возможно - бывший станок. И пожелтевшая непримятая трава выше пояса, намекающая, что никакой жизни здесь давно уже нет.
        - Просто хотел размяться перед тем, как ломать ноги на руинах цивилизации. - Серёга исподтишка потирал больную руку. Гипс давно сняли, а она до сих пор… Пройдёт.
        Ленка всё равно заметила. Подбежала, разгребая траву руками, будто плывёт, и стала отчитывать:
        - Дурак, тут железки везде торчат. Знаешь, как можно напороться?! - На бегу она споткнулась об одну под смешок Мышки, но устояла, ухватившись за забор. Мягкая пыль под вспотевшей ладонью тут же свернулась в комочки грязи. Ленка вырвала пучок травы, стала вытирать руку, но только хуже сделала: трава тоже была грязной и какой-то пыльной… - Салфетки есть?
        - Начинается… - Мышка плюнул в траву и пнул ногой Настю, потому что она была ближе.
        - Я причём?! - Настя сорвала рюкзак и погналась за Мышкой, размахивая этим рюкзаком над головой и опуская, только чтобы двинуть Мышке по ногам. Мышка удирал, хохоча, путаясь в высокой траве, почти скрывающей его целиком.
        Вся компания была знакома между собой не больше часа. Так бывает, когда переезжаешь в новостройки. Новый район, новые дома, все для всех новички и сами здесь новенькие. Чтобы почувствовать себя дома, нужно, чтобы рядом были друзья. Или хоть так: ровесники, с которыми можно замутить что-нибудь весёлое, например, полазить по во-он той загадочной заброшке.
        Идея была Мышкина, но поддержали её сразу все, Мышка не ожидал такого энтузиазма. Даже девчонки не испугались, наоборот: одна побежала за фотоаппаратом («Только дождитесь меня!»), другая принялась рассказывать, что заброшка эта - кондитерская фабрика, закрытая двадцать лет назад, что про неё в Сети куча страшилок, одна другой глупее… Вот откуда знает, а?
        Мышка пробежал шагов десять, пока заметил, что больше за ним никто не гонится. Сперва увидел, как лыбится Ваня, глядя на него, а уж потом обернулся.
        Настя стояла неподалёку, держа в опущенной руке оружие-рюкзак, и сосредоточенно разглядывала что-то на земле. Там, где своих ног-то из-за травы не видно. Мышка даже обиделся на секунду.
        - Я тут вообще-то! Очки протри!
        - Да погоди ты! - Настя присела на корточки, так, что было видать только её макушку со смешно торчащими в разные стороны кудрями-антеннами, и зашарила руками по земле. Вот это было уже обидно. Мышка завопил:
        - Кла-ад! - подбежал и дёрнул её за шиворот, чтобы села совсем.
        Она села, едва не кувыркнувшись спиной вперёд. Над травой взметнулся её кулак, уже испачканный в земле, зацепил по носу Ваню, подошедшего посмотреть, что там. Ваня коротко взвыл и отпрянул. А Настя только буркнула:
        - Ага… - и встала, сжимая в кулаке что-то маленькое.
        Ваня ещё держался за ушибленный нос, но, конечно, наклонился посмотреть. Подошли Серёга и Ленка. Мышке тоже было любопытно. Он их растолкал и уставился на грязную Настину ладонь.
        Серёжка. Грязная, потускневшая, с блестящим всё ещё камешком, старомодная, это было видно. К серёжке хотелось дорисовать пенсионерку в пушистом берете и обязательно с сумкой-тележкой.
        - Бабка какая-то потеряла. - Серёга взял и повертел в руках этот грязный кусок металла. Руки хотелось отряхнуть. Кому скажи: «украшение», - у виска покрутит. - Если здесь была фабрика, то тысячи человек работали. А если за всё время, то, может, и миллион. Думаю, сейчас таких находок будет… - он провел рукой по горлу, показывая, сколько именно, и хотел вернуть серёжку и вытереть руки, но Настя покачала головой:
        - На замочек посмотри.
        Замочек был как замочек: петелька, крючок, как на двери. Но Настя и Ленка смотрели на него странно и с какой-то опаской. Даже Мышка притих.
        - Застегнут! - шепнула Ленка. - Вырвали.
        - Может быть, - согласилась Настя. - А может, сама сорвала нечаянно. Грабитель бы с собой забрал, не стал бы бросать.
        - Ага: кувыркнулась, пробила башкой дыру в заборе и сорвала серёжку! - подхватил Мышка.
        - Да какая теперь разница, небось, сто лет прошло! Любите вы, девчонки выдумывать страшилки, сами себя пугать! - Ваня лукавил: заброшка его пугала. Огромная, как целый город, жутковатая даже издалека. Один бы он сюда в жизни не пошёл.
        - В любом случае, у тебя ещё будет куча возможностей пофантазировать и побояться. Пойдёмте уже!
        Настя кивнула, сунула серёжку в карман, и ребята пошли в сторону корпусов. Земли было толком не видать под этими зарослями, но мелкий мусор, какого обычно полно на таких заброшках, под ноги не попадался. Нет, арматуры, битого кирпича и всякого строительного хватало. А вот обычных человеческих следов: пластиковых бутылок, даже окурков, на земле не было. Ваня первый это заметил:
        - Давненько здесь не ступала нога человека.
        - Они прячутся в норы! - хихикнул Мышка.
        - Как ты, что ли? Да ну! Просто нелюбопытный нынче народ пошёл. Все в телефонах своих сидят, нос поднять ленятся! - последнее он прошамкал старушечьим голосом.
        Впереди был низкий одноэтажный корпус. Покоцанная старая стена без единой надписи, почти целая деревянная дверь. Даже крыльцо какое-то чистое, словно выметено, не вчера, но недавно. Металлические перила целы, не погнуты. Дверная ручка блестит, отполированная тысячами рук, и табличка на двери «Учебные классы».
        - Это точно заброшка, а? - Ленка вопросительно уставилась на дверь. - Я не хочу, чтобы выскочил какой-нибудь охранник и всыпал нам.
        - Охранник траву бы покосил… - Ваня рассеянно колупнул краску на перилах. - Совсем зажрались бродяги, даже на металлолом не срезали.
        - Новый район, не обжились ещё… - буркнула Настя. - Что-то мне уже не по себе.
        - Боишься, что этот, вырвавший серёжку у старухи, ещё здесь? Живёт в глуши, крылечко подметает… - Мышка вырвал пучок травы и замахал, будто правда пытается подмести крыльцо. Его кривляния никого не впечатлили, наверное, каждый думал об одном: заброшка какая-то не заброшенная. Как будто здесь и правда кто-то следит за бывшей фабрикой, не пускает бродяг мусорить и срезать перила на металлолом…
        - Может, ну его, а? У меня новый фильм закачан…
        - Не дрейфь, Ваня, в крайнем случае, убежим.
        Глава II
        Настя
        Насте нравился её двадцатый этаж. Игру - шечные машинки, как будто из магазина, люди-муравьи, собаки - совсем крошечные и совсем не опасные. И дома. Дома нормального человеческого размера. Если смотреть с балкона двадцатого этажа, они не нависали над ней угрюмыми, серыми, будто могильные плиты, камнями, нет. Они были почти нормальные, почти такие, как положено домам: чтобы окна на уровне глаз и крышу видно. Если смотреть прямо, далеко-далеко, где ниточка шоссе пересекает железнодорожный переезд с игрушечными поездами и совсем не видимыми людьми и собаками, уходит в щетину леса и пропадает там…
        Насте кажется, что если взять мамины очки, «дальнобойные», как она их называет, то за лесом, ещё чуть дальше по ниточке, можно будет разглядеть строительный рынок с его здоровенными яркими плакатами, кафешку с аляповатой вывеской (когда темнеет, на ней загораются лампочки), а уж за ней, в низине, в самой темноте, потому что ночью это шоссе не освещается, их старый дом.
        Он стоит у самого шоссе в длинном ряду таких же маленьких, уютных, провожающих машины далеко за город. Соседка - тётя Клава по утрам выносит к дороге вёдра со срезанными цветами и здоровенными розовыми яблоками. Садится рядом на раскладную табуреточку и ждёт, пока кому-то из проезжающих понадобятся цветы или яблоки. Сейчас уже, наверное, к цветам и яблокам добавились грибы из леса: маленькие баночки с солёными, бусы из сушёных и просто срезанные, разложенные на газетке прямо на земле. Немного: Тётьклава редко ходит по грибы, вот Настя с дедушкой…
        Пока он был жив, они пропадали в лесу весь август и половину осени, потому что кому-то всё-таки надо было ходить в школу. Настя без будильника вскакивала поутру, натягивала заготовленный с вечера «энцефалитный костюм», как дед его называл, - просто специальная одежда с защитой от клещей, бежала на кухню. Дед был уже там. Делал им в дорогу бутерброды с огурцом и варёной колбасой и ворчал, что Настя все грибы проспит.
        В младших классах она пыталась ставить будильник: на пять, даже на четыре утра… Нет, вставала, вскакивала, одевалась, выбегала на кухню, в надежде, что уж в этот раз она будет первой… Дед так же сидел там, помешивая ложечкой цикорий в чашке, и ворчал, что Настя долго спит. Долго, класса до третьего, она пыталась встать раньше деда, но задача оказалась невыполнимой.
        Они наскоро завтракали, дед заводил свой старый мотоцикл, «драндулет», как он его называл, и начиналась жизнь. Не та, где школа, уроки и сериал, потому что делать нечего, а другая, настоящая. Где мчишься на мотоцикле по почти пустому утреннему шоссе, с разгону влетаешь в лес. На лесных ухабах дед только чуть снижает скорость, чтобы близорукая Настя могла разглядеть, где прячутся грибы. У него шуршащая болоньевая куртка, которой, наверное, сто лет. Настя едет, вцепившись в неё, чтобы не свалиться на лесной дороге, и со всех сторон, и от самой куртки, к ней стекаются волшебные лесные запахи: хвоя, грибы, прелые листья. Дед ворчит: «Плохие грибы в этом году, сами в корзину не прыгают», - Настя смеётся, хотя слышит это в стотысячный раз. Это как пароль. Их пароль. Это значит, что дед заприметил грибную поляну, а Настя ещё не видит…
        Она бегает глазами, выглядывая из-за дедовой спины, бормочет глупое детское заклинание: «Грибочек-грибочек, айда ко мне в мешочек», - и оно всегда срабатывает, всегда! Настя различает на земле оранжевые шляпки, вопит деду в ухо: «Во-он!» Он ворчит, что оглохнет из-за неё, и это тоже его дежурная шутка-пароль, дед уже плохо слышит. Он тормозит, выдаёт Насте розовый малышачий кузовок, себе берёт здоровенный зелёный, и они бегут наперегонки срезать грибы.
        В лесу ещё было почти темно в это время, их полянку освещала только фара драндулета, и та вечно грязная, а дед видел всё. Соседи ворчали, что после них в лес ходить бесполезно, и это было правдой. Насте казалось, что от деда не спрячется ни один грибочек, что у него какое-то специальное грибное зрение или вроде того. Дед утверждал, что чует грибы, как пёс охотничий, Настя смеялась. Класса до пятого смеялась, пока не заметила, что дед и правда как-то замечает их с большого расстояния и почти в темноте. Может, это и было чутьё грибника, о котором пишут в интернете, может, ещё что-то.
        Они катались по лесу до самого обеда. Дед не успокаивался, пока не набивал полные кузовки и последний пакетик, завалявшийся в бесчисленных карманах его древней куртки. Тогда они садились на поваленное дерево или пеньки, что было, дед доставал приготовленные с утра бутерброды. Они уже успевали слежаться, пропитаться влагой огурца, приобрести тот волшебный вкус «подарка от лисички». Давно, когда Настя была совсем маленькой и дед ещё не брал её за грибами, он приносил ей оставшиеся бутерброды и говорил: «От лисички». Она верила, пока не выросла и не узнала секрет. Но вкус-то не изменился!
        Они ели, и дед рассказывал всякое интересное про грибы, лес и по сотому разу пересказывал, как он мелким заблудился в этом лесу, хотя лес был в разы меньше, чем теперь. Заблудился, вышел с другого конца, к железной дороге, да и сел на поезд, решив, что уж он-то до дому довезёт… Настя смеялась, потому что дед смешно рассказывал, жевала лежалый бутерброд и чувствовала, что вот это вот и есть настоящая жизнь. Не та жизнь школьной ботанички с вечно перемазанными ручкой ладонями. Не та, где самая большая опасность получить двойку или очередную колкость от школьных красавиц, ерунда это всё. Лес - это настоящее. Здесь можно пропасть, даже в таком маленьком, можно заблудиться и никогда не выйти, можно даже наткнуться на бешеную лисицу, от бешенства, между прочим, умирают. А можно кататься на верном драндулете полдня, чтобы вернуться домой с полными кузовками грибов.
        Настя любила лес. Конечно, благодаря деду. Мать даже ворчала иногда, что дедушка делает из ребёнка лешего или знахарку-травницу, а девочке учиться надо… Но это она всегда так. Просто, чтобы поворчать. Матери нужно ворчать, как Насте нужны дед и лес. Настя всегда хорошо училась, опять-таки благодаря деду. Он объяснял ей дроби на апельсине, откуда-то знал (или сам сочинял?) смешные стихи-запоминалки по русскому и географии, а однажды привязал к скейту взболтанную бутылку газировки, чтобы наглядно показать закон физики. Весь двор залил сладкой водой, и мать опять ворчала. У них даже был тайный язык, долго, до первого класса, пока Настя не пошла в школу и не поняла, что это английский. Рёву было!
        Всё кончилось минувшим летом. Крепкий лесной неубиваемый дед сгорел за месяц от какой-то стариковской болячки. Мать хотела отправить Настю в летний лагерь, чтобы она не видела этих раскрашенных медсестер с уколами и длиннющими акриловыми ногтями, которыми непонятно как в носу ковырять, не то что вскрыть ампулу с лекарством. Насте всё время хотелось рассыпать по столу иголки или пластиковые карточки, чтобы посмотреть, как они это собирать будут с такими ногтями. …Чтобы Настя не видела эту дыбу-капельницу с облупленной краской и это чужое уже лицо с разгладившимися морщинами, но странно ещё более старое от этого. Как будто дед нацепил хэллоуинскую маску и сейчас вскочит с воплем: «Бу!» Только нет.
        Конечно, ни в какой лагерь она не поехала. Выслушала всё «Родители кучу денег отдали за путёвку, а ты не хочешь» и даже «Дедушка болеет, тобой некому заниматься», - десятиклассницам приходится выслушивать и не такую чушь. Не обошлось без скандала, но Настя сумела настоять на своём и последний месяц провела с дедом. Ей, как маленькой, пытались втолковать, что он поправится, и она даже верила, потому что нельзя не верить. Она даже находила в себе силы рассыпать по столу всякие плоские мелочи, чтобы потроллить когтистую медсестру, тем более что деда это забавляло. Разыскивать в Сети смешные мемы и всякие документалки о путешествиях, чтобы посмотреть вместе. Дед засыпал в самом начале фильма: он быстро уставал в тот месяц и больше спал, чем бодрствовал. Иногда Насте было даже неудобно: человек устал, чего она лезет со своими глупостями. Но не лезть она не могла. Она как будто скребла ложкой по дну, но ведь и дед тоже скрёб.
        Но всё кончилось. Мать занавесила зеркала чёрными тряпками, примотала скотчем, потому что сквозняк. Скотч смотрелся нелепо, как их с матерью возня на кухне. Кажется, все полтора месяца они только и делали, что готовили: поминки, девять дней, сорок дней… Для Насти всё слилось в один огромный винегрет. Потом мать заявила, что не может больше жить в этом доме, что Насте нужно учиться, как будто она не училась, что надо продать дом и переезжать в город. Кажется, тогда Настя и поняла, что деда больше нет. И леса больше не будет. Не будет этих утренних поездок по безлюдной улице на драндулете.
        …Самое обидное, что драндулет-то Настя отбила. Мать хотела продавать всё и сразу, чтобы новый дом, новая жизнь. Настя вцепилась и стала вопить, что без драндулета никуда не поедет. Он как припрятанная Настей в шкафу с одеждой пачка цикория, который никто, кроме деда, не пил, он был напоминалкой, висячим разболтанным мостиком между «нету» и «был». Отец встал на Настину сторону, только побоялся, что ей из-за зрения могут не дать права, но у него-то они были. Драндулет поехал с ними в эту жуткую новостройку, подпирающую небо, и даже пережил первую ночь на улице под окнами. Отец с Настей по очереди выбегали на балкон, чтобы посмотреть с двадцатого этажа на эту крошечную блоху в заставленном машинами дворе. Наутро отец выяснил, что место на подземной охраняемой парковке не то что дороже драндулета, а стоит как полквартиры. Поэтому место у драндулета, конечно, будет, но под открытым небом и без всякой охраны. А уже после следующей ночи на улице от мотоцикла осталась только лужица масла на асфальте.
        Отец, конечно, орал, валил всё на работяг со стройки, которые вечно ковыряются в помойке в поисках строительного мусора и металлолома. Настя не хотела верить, но, скорее всего, отец был прав. Кому драндулет - мостик, а кому металлолома кусок, чтобы выручить немного денег. Насте тогда показалось, что это ее сдали в металлолом. Ну не ее, какую-то важную ее часть, без которой уже ничего не будет прежним. Ничего не осталось, кроме пакетика цикория, который так и переехал в новый шкаф в куче одежды. Отец, конечно, утешал, обещал новый мотоцикл, но они оба знали, что новый никому из них не нужен.
        …И улица станет ниточкой-шоссе с балкона двадцатого этажа, далёкой и почти невидимой. Настя любила свой двадцатый этаж: с нижних ничего бы не было видно: ни щетинок леса, ни игрушечного поезда, чей прадед когда-то отвёз её деда в короткое путешествие, добавив прабабке седых волос. Настя даже подумывала попросить на день рождения телескоп, чтобы видеть дальше, ещё дальше, не дом, так хотя бы лес.
        Первые дни она вообще не выходила из дома: не хотелось. Потом мать погнала в канцелярский магазин, потому что близилось первое сентября и Настю ждала новая школа. Она всё там возненавидела не с первого дня, а с нулевого, когда только записываться пришли. Возненавидела эти раскрашенные стены, изрисованные транспортирами, бумажными самолётиками и круглоголовыми детьми с неестественными улыбками; розоволосую завучиху, которая сказала: «Тебе здесь понравится», как будто вообще не допускала у человека право на своё мнение. Отдельно возненавидела форму, серую с дурацкой эмблемкой-нашивкой, как номер на робе заключённого. В старой школе было легче, привычнее. А теперь её не видно даже с двадцатого этажа.

* * *
        Настя спустилась во двор и несколько секунд просто стояла у подъезда, глядя на непривычно большие машины, домины, подпирающие небо, пластиковую детскую площадку, странно яркую в этой серости. Детей на площадке не было: никто не катался с пластиковой горки, не скрипел качелями, не топал, не швырялся песком. Тихо, как на кладбище. Только одинокая мамаша с коляской сидела напротив пустой песочницы, уткнувшись в телефон. Ничего удивительного: новый район, половину домов еще не построили, а бо?льшую часть построенных ещё не заселили. Настя с родителями одни на этаже, где четыре квартиры. И хорошо, и ладно.
        Напротив мамаши через площадку, вполоборота к Насте сидел старичок и перебирал в руках что-то мелкое. Вид у него был чудаковатый: чуб из седых волос дыбом над блестящей плешью, футболка с олимпийским мишкой, Настя только в кино такие видела, даже у деда не было, разве что очень давно. Синие растянутые треники с дыркой, потрёпанные, какие-то жёсткие на вид кроссовки и совсем нелепый здесь и сейчас наброшенный на плечи грязноватый медицинский халат.
        Старичок увлечённо перебирал что-то у себя на коленях и, кажется, напевал или бормотал под нос. Мамаша напротив не обращала на старичка никакого внимания: уткнулась в свой телефон, будто нет его здесь. Настя забегала глазами по площадке: где-то должен быть внук, за которым он присматривает, хотя откуда-то знала: нет здесь никакого внука. Старичок как будто явился из прошлого, не как все на свете старики с их старомодной одеждой и словечками, по-настоящему. Этому не хватало только шапочки-треуголки, сложенной из газеты. Тогда бы Настя точно сказала, что его вырезали из старого советского фильма и зачем-то посадили сюда.
        Старичок провёл кулаком по скамейке, будто разглаживает бумажку, поднял голову и подмигнул. Что-то внутри Насти шевельнулось, какой-то мелкий прохладный страх, он пискнул: «Беги!» Старичок опустил глаза к своей невидимой бумажке, а Настя ещё слышала, как колотится сердце где-то в голове и почему-то в горле… «Чокнутый», - решила Настя. Она не могла сказать, почему она так решила, что-то было в его мимике, в лице, даже если не смотреть на старую одежду. И, да: смотреть на таких неловко и страшновато. Но как же трудно оторваться…
        Мамаша на секунду подняла глаза на Настю, мол: «Чего тебе?» - и тут же опять уставилась в свой телефон. На старика она по-прежнему не обращала внимания: может, привыкла? Может, он здесь всегда, этакая местная достопримечательность?
        - А ты так умеешь? - старичок сказал это себе под нос, будто ни к кому не обращаясь. А Настя всё равно вздрогнула. Голос был высокий, какой-то не стариковский… Захотелось сорваться и убежать, но как-то неловко. Не то чтобы Настя робела перед стариками, но невежливо убегать, когда к тебе обращаются.
        - Иди, чего покажу! - он поднял голову и поманил Настю пальцем.
        Миллионам девчонок и мальчишек миллионы взрослых по миллиону раз талдычат: «Не разговаривай с незнакомыми, не подходи, если зовут. Особенно, если эти незнакомые сидят на детской площадке без детей». Настя уже большая. Она всё это слышала не миллион, а два миллиона раз. Она у себя во дворе, пусть и новом. На эту площадку выходят окна, наверное, тысячи квартир окрестных домов. У неё свидетель - мамаша с коляской. И ещё какое-то странное любопытство, которого нельзя ослушаться.
        Настя подошла к старику и присела рядом на лавочку. В лицо пахнуло стиральным порошком и цикорием. Настя хранила этот дедов пакетик в шкафу со своей одеждой. Наверное, сама же…
        - Смотри, какая красота. - На лавочке перед стариком лежала стопка разглаженных фантиков от конфет. Рядом - те же фантики, но свёрнутые в узкие полоски. Старик брал полоски по одной и, чудно переплетая, сгибая, где надо, собирал причудливое лоскутное одеяло, полоску пошире, состоящую из десятков маленьких, перегнутых-перекрученных между собой: будущую закладку для книги.
        В горле встал ком. По вечерам, не в этой квартире, а далеко и давно, за лесом, в прошлой жизни, когда все дела переделаны и ужин давно съеден, а ночной дожор только просыпается, они садились пить чай. Мать ворчала, но заваривала несколько маленьких чайников, чтобы каждому его любимый, отец кромсал колбасу на бутерброды, кусками с палец толщиной, а дед доставал жестянку с конфетами. Огромную, наверное, трёхлитровую с надписью «Мука», древнюю и грязноватую, но Настя считала её волшебной. Там всегда были конфеты, много, разных. Дед сам по выходным катался в торговый центр, набирал по горстке таких и сяких, чтобы дома ссыпать в эту бездонную банку, перемешать, потрясти, изображая какой-то музыкальный инструмент.
        Пока пили чай, дед собирал у всех фантики, складывал вот так же полосочками, а потом они с Настей сворачивали из них чудные косички: длинные тонкие или, наоборот, пошире, их использовали как книжные закладки или просто вешали поверх штор, красиво. Только были они недолговечны.
        Глотая упрямый ком, Настя берёт фантик и сворачивает в полосочку. Незнакомый чудной старик берёт у неё полосочку и вплетает в общую косу. Настя больше не видит перед собой ни детской площадки, ни ошалевшей мамаши, которая смотрит на неё круглыми глазами и, кажется, что-то говорит, и даже кричит, её больше нет. Насте кажется, что она помнит у деда и эту футболку с мишкой, и треники, а халат - это чтобы на солнце не обгореть, он только что в огороде работал, там солнышко злющее, Настя тоже вон обгорела с утра. Новенькая, ещё пахнущая краской лавочка превращается в покоцанный кухонный стол, оставшийся в прошлой жизни. Настя даже видит вытертые цветочки на клеёнке. Все хорошо. Всё как надо, как должно было быть, всё, как будто не случалось того, что не должно было… Она складывает фантики в тонкие полосочки и, кажется, даже чувствует послевкусие конфет. Такие она ещё не пробовала, дед всегда покупал что-то новенькое.
        …Миллионам девчонок и мальчишек миллионы взрослых по миллиону раз талдычат: «Не разговаривай с незнакомыми». Они болтали, наверное, несколько часов. Настя не помнит, о чём. Ни слова. Помнит, что было спокойно, что было легко, как раньше, а больше ничего. Даже не помнит, как этот старик ушёл, она как будто проснулась на лавочке с книжной закладкой, сплетённой из фантиков. Это был хороший сон.
        Мамаши уже не было, Настя и не заметила, как она ушла, вокруг носились дети, радостно перекрикиваясь, как будто рубильник включили, ведь секунду назад была тишина. Может, она правда уснула? Но косичка из фантиков лежала в руке.
        Зазвонил телефон: мать. Толком не проснувшись, Настя слушает, что ещё там, кроме канцелярщины, надо купить. И запоминает сразу, она умеет запоминать, для этого надо сочинять стихи, как дед учил. Забавный старикан. Чокнутый он там или нет, а Настю он утешил. Надо было хоть спросить, как зовут, да ушёл он незаметно.

* * *
        Поход в канцелярский магазин здорово прибавил настроения. Разве есть на свете человек, которому не нравится запах новеньких тетрадок, не нравится подолгу эти тетрадки перебирать, рассматривая рисунки на обложках, щёлкать кнопочками новеньких ручек, расписывать их на специальной бумажке рядом с кассиром и обязательно нарисовать там какую-нибудь ерунду, чтобы все смеялись.
        Дома Настя перебирала покупки и напевала под нос, раскладывая на столе новенькие ручки-тетради. Она даже прикупила красивых закладок для книг, они лежали отдельно в верхнем ящике, ждали своих учебников. Крокодил для физики (назову его Гоша, потому что у него такое лицо), павиан для химии, очковый медведь для литры, смешные рожицы для всего остального. Одной не хватало. Специально не хватало, Настя-то помнит, сколько у неё предметов, и что одна закладка уже есть. Она лезет в карман за косичкой из фантиков, которую они утром сплели со странным стариком. Но косички нет. Настя нащупывает в кармане только пачку маленьких бумажек. Достает.
        Фантики. Стопка фантиков, гладеньких, непримятых, будто выглаженных утюгом, это не косичка расплелась. Настя вспоминает, что странный старик брал фантики из такой же вот стопки, ещё тогда удивилась: гладкие фантики, либо правда утюгом гладил, либо в них вообще никогда не было конфет. Она нюхает фантик, и он пахнет краской. Ни тени сладкого запаха, но ведь он недолго живёт. …Те фантики они со стариком все извели на косичку. Но косички не было, была стопка фантиков.
        Какой-то странный сегодня день. Отличное настроение, между прочим, никуда не девается. Настя вертит в руках эти бумажки, соображая, как такое могло получиться. Да она даже не помнит, как старик ушёл, очнулась одна с косичкой в руках, сунула в карман… На всякий случай, Настя обшаривает остальные карманы и пакет из канцелярского магазина, уже зная ответ. Какая-то ерунда. Может, она и правда задремала, как старуха, на лавочке, и всё приснилось? Или снится до сих пор, поэтому у неё такое хорошее настроение?
        Настя плюхается за письменный стол, и пачка фантиков разлетается по столешнице. Странные. Она не видела таких. Ни одного знакомого сорта. Дед всегда покупал разные: и такие и сякие, ему было интересно, у него не было любимых сортов. Настя подносит один фантик к глазам и вглядывается в мелкий шрифт. Там обычно пишут: «Кондитерская фабрика такая-то город сякой-то»… Только с помощью лупы читает название кондитерской фабрики и забивает в поисковик. Свет мой, Гугл, скажи: не снится ли мне это?
        Гугл радостно выдаёт адрес фабрики с пометкой «Больше не работает». Настя, привыкшая узнавать всё и в деталях, долго ковыряется в поисковике. Так долго, что за окном начинает смеркаться, и мать покрикивает всё чаще: «Отстань от компьютера, зрение пожалей». В конце концов, Настя отстаёт, только для того, чтобы выйти на балкон. Там, не в той стороне, где дом, а чуть правее и гораздо ближе, чернеет в сумерках огромная территория бывшей кондитерской фабрики. Она не работает уже двадцать лет.
        Глава III
        Серёга толкнул дверь. Ободранный пятнистый линолеум, голубые стены с облупившейся краской и темнота, как будто окон нет. Ребята вошли за ним и оказались в маленьком тесном коридорчике, нелепом для этого большого со стороны корпуса. Дверь захлопнулась, оглушительно звякнув проржавевшей пружиной, кажется, что-то хрустнуло, и всё - темно. Несколько секунд в коридоре стояла молчаливая возня: кто-то вжикнул молнией рюкзака, кто-то хлопал по карманам… Ленка первая достала телефон и осветила облезлый линолеум под ногами.
        - Уф. Я уж думал, глаза лопнули. - Мышка тоже достал телефон и забегал лучом по облезлым стенам. Краска на стенах шелушилась, как кожа, обгоревшая на солнце. Из-под чешуек виднелся почти чёрный бетон. Потолок, весь в ржавых подтёках, уходил далеко вверх. Впереди в луче фонаря виднелась обшарпанная, когда-то коричневая дверь.
        - Идёмте уже, я так клаустрофобию заработаю. - Ленка прошла к двери, потянула за ручку. Дверь поддалась, на секунду в коридорчик проник дневной свет. Она открывалась бесшумно, без скрипа и лязганья давно истлевшей пружины. Вдруг Ленка пошатнулась, послышался странный звук, будто кто-то хихикнул, и дверь бесшумно захлопнулась.
        - Ой!
        - Чего пугаешь! - Настя подняла телефон. В луче зажмурилась побледневшая Ленка. Ручка осталась у Ленки в руках, щетинясь ржавыми саморезами. В двери зияли две дырочки, сквозь них в коридорчик попадал дневной свет, тонувший в свете телефонов. Всё было видно, как белым днём: стены, пол, потолок и Мышкин прыщ на носу, а всё равно казалось, будто где-то что-то прячется.
        - Хорош мебель ломать! - Серёга пальцами подцепил дверь, и ребята вышли в длинный светлый коридор.
        Огромные окна без единого стёклышка освещали картину разрухи. Облезлые стены, без рисунков и надписей, а всё равно какие-то грязные, даже пыльные, зашарканный линолеум, усеянный пожелтевшей бумагой и разноцветными корочками, похожими на обложки книг. Справа напротив окон - ряд поломанных дверей, когда-то коричневых, а теперь почти жёлтых, будто выгоревших на солнце. Торчащие из дверей шляпки саморезов намекали, что когда-то здесь были таблички, но их то ли сняли до закрытия, то ли растащили после.
        - Нет здесь никакой охраны. - Ваня пнул ногой бумажный мусор. - Иначе прибрались бы.
        Настя цапнула с пола какой-то листок и сразу захотела вытереть пальцы: он был мягкий от пыли, на бумаге от её пальцев остались белые следы. В воздухе кружилось маленькое пыльное облачко, освещаемое солнцем из окна. Ваня чихнул.
        - Кто за чем, а ботаничка за знаниями! - Мышка вырвал у Насти листок и, кривляясь стал читать:
        - Технология изготовления бисквитного теста!..
        Таких листков ещё валялось под ногами штук тысяча: с рисунками, с записями, этот, исписанный аккуратным почерком с двух сторон, наверное, чей-то конспект. Правильно, здесь же учебные классы. Потихоньку, носком кроссовка, чтобы не лезть больше пальцами в эту грязь, Настя ворошила листочки. Надо было резиновые перчатки захватить.
        Больше всего было конспектов или каких-то документов, судя по печатям, но Настю странно притягивали рисунки. Детские, настоящие, видно, что не кондитеры на лекциях исподтишка рисовали. Цветной карандаш, реже - фломастер, кривенькие тортики и конфеты, подписи огромными печатными буквами «Митя», «Вася», «Лена»… У «Мити» палочка в букве «и» повёрнута не в ту сторону.
        Смотреть на рисунки было почему-то жутковато, казалось, что с этими детьми случилось что-то плохое, если их рисунки оказались здесь, в этих грязных руинах, в этом мусоре. Их место на холодильнике под магнитиком-черепахой из Турции, в старой папке с верёвочками на антресолях, но не здесь…
        - Они, небось, уже пенсионеры. - Серёга подглядывал через плечо. - Переверни, жутковато выглядит.
        - При взбивании теста… Серый испугался нарисованных пирогов! Испугался, что не выдержит и слопает бумагу!.. - Мышка, наконец, прекратил читать конспект и с разбегу влетел в разбросанные по полу листки: - Не бойся, Серый, я тебя от них защитю! - Рисунки и конспекты ворохом разлетелись из-под его ног, подняв облако пыли. Мышка ещё и пробежался туда-сюда, взрывая бумагу, как сугроб.
        Настя отшатнулась, закашлялась, Серёга молча погнался за Мышкой, на ходу пытаясь дать пинка. Ленка щёлкала фотоаппаратом, не их, а стены, руины, вот это вот всё. Ваня молча крутил пальцем у виска. Под ногами бегущих рвались и пачкались ещё больше кривенькие тортики, нарисованные неизвестными детьми.
        - Хватит! - Насте казалось, что они делают что-то плохое, непоправимо плохое, о чём пожалеют потом…
        Мышка замер с поднятой ногой, вопросительно глядя на Настю. Серёга, вместо того чтобы отвесить ему пинка, тоже замер на ходу. Наверное, она крикнула это слишком громко, слишком… Слишком.
        - Тут ещё куча мест, где мы не были. - Настя кивнула на ряд закрытых дверей. - А вы всё пыль поднимаете. Мы так до утра всё не обойдём.
        - Не обойдём, - легко согласился Серёга. - Площадь-то огромная. Если Ванина собака и правда забежала сюда…
        - Пошли! - оборвал Ваня и дёрнул ближайшую дверь.
        Бывший учебный класс выглядел как бывший учебный класс. Несколько уцелевших парт (явно когда-то их было больше), сломанные стулья, шкаф без дверей с выглядывающими корешками каких-то книг. На стенах - пыльные плакаты с рекламой конфет двадцатилетней давности.
        - И здесь школа! - Мышка дурашливо взвизгнул и попытался запрыгнуть на руки Ленке.
        - Она достанет тебя везде! - подхватил Серёга. - Сейчас выскочит призрак училки и заставит тебя отвечать без шпаргалки! - Он взмахнул руками и, кажется, зацепил шкаф. С открытой полки прямо Серёге под ноги вывалилась какая-то книга.
        - Ну я ж говорил… - он поднял тяжёленький фолиант, открыл, скорее автоматически, чем от любопытства. - Альбом, ха-ха! У моей бабушки такой!
        Ребята подошли посмотреть. То, что держал в руках Серёга, действительно напоминало древний бабушкин фотоальбом, даже обложка похожа. Красный бархатный переплёт, внутри - плотные листы бедно-зелёного картона со специальными полукруглыми вырезами под фотографии. На первой странице от руки фломастером было написано: «Карамельщики».
        - Звучит как ругательство.
        - Замолкни, карамельщик!
        Напротив во весь лист красовалась чёрно-белая групповая фотография. Люди в белых халатах и смешных шапочках стоят вдоль ленты конвейера и улыбаются в камеру. Снимок был паршивенький и какой-то дырявый. Не смазанный, как часто бывает со старыми чёрно-белыми фотографиями, не с попавшим в кадр пальцем, размытым на полкартинки, не с капельками на линзе, какие пытаются выдать за призраков в старушечьих передачах про потустороннее. Именно дырявым. Белые халаты, как будто вырезанные на темном фоне цеха. Серые лица толком не разглядишь в этом жутком качестве. А некоторых людей просто нет. На их месте - белые пустые силуэты, как будто выжженные по трафарету какой-то химией.
        Несколько секунд ребята смотрели на эти странные дыры, даже Мышка молчал. Вроде ерунда: в каком старом альбоме не найдётся испорченного снимка? Тогда на телефон не умели щёлкать, целая история была: фотоплёнка, проявитель, фиксаж. Ну не удалась фотка, не выбрасывать же! Но от этого снимка было неуютно. Чужие люди, возможно, давно умершие, и точно, что давно старые, на древней фотографии. …И эти силуэты, как призраки. Как те, кого больше нет.
        - Эти что, плохо работали, что ли? - Мышка поскрёб пальцем белый силуэт, будто надеясь, что от этого проявится картинка. - Им сказали: «Халтурщики не достойны быть на страницах нашего священного альбома!» - и вытравили.
        Ленка потихоньку выдохнула, и, кажется, не она одна. Озвученная Мышкой мысль была проста, понятна, а главное - вероятна. Если чёрно-белая фотография, даже не «полароидная», то это ж какое время-то было! Ей бабушка рассказывала, как их не допускали на общую классную фотографию за бантики не того цвета. Да сама она сколько раз убирала в Фотошопе бывших подруг! А потом, когда мирились, возвращала обратно. Почему бы и нет? Просто «фотошопов» тогда ещё не было, приходилось действовать грубо.
        - Может, они с фотографом поссорились. - Она хихикнула, и все разом ожили. Мышка цапнул альбом, шлёпнул им Серёгу и помчался от него через парты. Серёга наугад взял другую книгу и побежал догонять, Ленка защёлкала фотоаппаратом, Настя и Ваня подхватили падающий шкаф, поставили и стали изучать содержимое.
        Парочка учебников, чьи-то конспекты и ещё несколько похожих альбомов. Должно быть, каждая бригада делала себе свой. Настя листала «Бисквитчиков». Тут были газетные вырезки, детские рисунки, дурацкие самодельные стихи и, конечно, старые чёрно-белые фотки. Много. По ним можно было наблюдать, как стареет каждый в бригаде: к середине альбома Настя уже начала их узнавать. И выжженный силуэт тоже. У «Бисквитчиков» такой был всего один, но почти на каждой фотке. И, кажется, это был один и тот же человек, потому что остальные присутствовали неизменно из года в год, как будто они там вообще никогда не болели, не увольнялись, не прогуливали. И только выжженный силуэт, Настя его уже узнавала. В косынке, в юбке, торчащей из-под халата, значит, женщина.
        - Как же она так накосячила-то, что её везде поудаляли? - Ваня смотрел через плечо, держа в руках другой раскрытый альбом. Серёга с Мышкой еще бегали.
        - Вряд ли об этом напишут в таком альбоме. Он же для истории и дурацких стишков, показать, какие все офигенные, а не наоборот.
        - У меня двое. - Ваня махнул своим раскрытым альбомом. - А в самом конце уже фотки без них.
        - Ну правильно: накосячили и уволились… - Настя пролистала свой альбом. Выжженная пропала где-то к середине и больше уже не появлялась. Странно всё-таки расправлялись с провинившимися работниками в прошлом веке.
        - Ты говорила, здесь люди пропадали. - Ваня сам не понял, зачем спросил. Наверное, эти навели на мысль.
        - Я говорила, что про это место куча страшилок, одна другой глупее. Но да: таких много. Ещё с тех времен, когда фабрика работала, да и после закрытия. «Работник кондитерской фабрики не вернулся домой»… Только, знаешь, первая половина таких баек пришлась на девяностые, когда фабрику продали в частные руки, а вторая - тоже на девяностые, когда её разорили и закрыли.
        - Думаешь, разборки владельцев?
        - Думаю, выдумки. Такое часто пишут, когда собираются что-нибудь ликвидировать. Типа опасно здесь, граждане, так что держитесь отсюда подальше, а мы от греха всё закроем, снесём или хоть продадим…
        - Я тоже читала. - Ленка нацелилась фотоаппаратом на убитую трёхногую парту. - Только там останки людей находили. Точнее…
        - Одежду! - Настя сказала это с ней хором. - В Интернете полно таких страшилок. «Такого-то числа такая-то работница кондитерской фабрики не вернулась домой. Не дождавшиеся родственники пошли на фабрику. Охрана утверждала, что она давно ушла, родственники уже собрались на поиски, но, пока возвращались по территории фабрики, нашли её одежду и обувь»…
        - А ещё сумку и много фантиков от конфет! - подхватила Ленка.
        - Ну ерунда же! - Настя задумчиво возюкала пальцем по очередной фотографии.
        - Значит, так хорошо на выходе обыскивали! - Мышка подскочил и, спрятавшись от Серёги под партой, отмахивался очередным альбомом. - Фабрика же, производство, выносить ничего нельзя, их и обыскивали на выходе. Вот и перестарались чуть-чуть. Отобрали всю одежду, и сумку, и обувь. А тётка со стыда сгорела так: «Пш - ш!», - и нету!
        - Дурак… - Настя вертела в руках альбом. - Эти истории все одинаковые, никакой фантазии! И ещё фантики: ну бред же!
        - У многих маньяков есть почерк, - заметил Ваня. - Так и норовят сделать что-нибудь странное: цветочек оставить или вот, например, фантик.
        - Тогда бы тела находили. А то получается, люди пропадали голышом, без денег и документов.
        - Типичные девяностые, - хихикнул Мышка.
        - Может, он хорошо их прятал, - не сдавался Ваня. - Может, мы сейчас…
        …Тут на него из-под стола вылетел Мышка, двинул «Карамельщиками», получил в ответ «Бисквитчиками», и сразу забылся плохой разговор.
        Глава IV
        Ваня
        В новых микрорайонах всегда неуютно. Ещё ничего нет: ни кофейни с пончиками, ни хоккейной коробки, ни друзей, с которыми можно торчать на этом пустыре, перекидываясь мемами из телефона. От этого чувствуешь себя бездомным. Даже занавесок на окнах нет у твоих новых соседей, не обжились ещё.
        По вечерам в окнах мелькают чёрные силуэты, подсвеченные одинокими тусклыми лампочками на потолке. Огромные дома, тысячи квартир, а у всех - по одной лампочке на сером потолке. Не отделали еще потолки, чтобы вешать люстры или что там ещё. Все под одинаковым светом под одинаковыми потолками.
        Если по-честному, то старый дом не многим лучше. Угрюмая пятиэтажка в хороводе таких же серых пятиэтажек, с маленьким двором, когда-то казавшимся огромным. Но там всё, как Ваня привык. Как ему надо. Хоккейная коробка, раздолбанная, изрисованная граффити, но привычная, Ваня каждый миллиметр клюшкой пропахал, а кое-где и носом. Старинное толстенное дерево, в развилке которого можно поместиться вчетвером и плевать сверху или кидаться желудями. Друзья, иногда полные придурки, а не иногда - просто придурки, но свои же. Человек в шестнадцать лет, конечно, хочет изменить мир, но не тот, что вокруг, а где-нибудь подальше, чтобы его самого не коснулось. Тот мир, где хоккейная коробка, дерево, надпись «Спартак» в подъезде, должен быть вечно, или хотя бы ещё полгодика и ещё чуть-чуть. А то в новых декорациях чувствуешь себя пусто.
        После развода родители разделили имущество: отцу - собака и старая квартира, матери - Ваня и новая квартира в этом необжитом человейнике. Не хотел ехать. Полгода упирался, юлил, отговаривался. «Не хочу менять школу в середине года, вот лето наступит, тогда…»; «Не хочу в этот каменный мешок, вот сделаешь ремонт, тогда…». Но лето наступило, и впервые в жизни Ваня был не рад. Ремонт был сделан с рекордной скоростью, и отступать оказалось уже некуда. Тогда Ваня придумал: «Не хочу ехать без собаки», - в надежде, что отец ни за что не отдаст своего обожаемого Скотти.
        Скотти - спаниель, древний, как мамонт, старше Вани, давно лишившийся слуха, но сохранивший склочный характер. Он любил раскидать свой корм на пороге кухни и никого не пускать. Его корм, его территория, он защищает своё, а вы как хотите. Чтобы попасть на кухню, приходилось ждать отца, спаниель слушался только его, и то через раз.
        Когда Ваня был маленьким, Скотти зажимал его в углу и отбирал печеньки. От отца потом получали оба: Ваня за то, что ест не за столом, Скотти за разбой. На прогулке он норовил подраться с каждой встречной собакой или сбежать за кошкой или птичкой, поэтому с поводка его не отпускали.
        В общем, тот ещё подарочек. Но отец этого пса любил. Потихоньку подкармливал под столом и даже позволял спать у себя в ногах. Ваня не понимал, за что, но был уверен, что отец его не отпустит, да и мать не захочет брать с собой, и они, ну, по крайней мере, Ваня с собакой, останутся дома…
        Не прокатило. Отец, конечно, удивился, когда Ваня сказал, что не хочет уезжать без собаки, но сам себе объяснил: «Ну да, вы же вместе росли», - и махнул рукой. Вот так, одним жестом разрушив Ванин привычный мир, заменив дом на неуютный каменный мешок, да ещё и с этой собакой. А может, ему самому наконец-то надоел старый брехун, кто его знает.
        Мать, которую Скотти совсем не слушался и кусал, наверное, тысячу раз за свою долгую жизнь, уже не пыталась возражать. От радости, что Ваня наконец-то к ней переедет, она была готова терпеть и не такое.
        И вроде ничего особенного, ничего страшного, а ехал Ваня как на казнь. Утром встал и уехал. Это было уже в конце лета, когда все друзья, как назло, разлетелись по лагерям и турциям, и некому даже сказать: «Пока», кроме чата в телефоне. Ваня разослал им всякие глупости, вроде: «Я еду в Магадан, это в новом микрорайоне», - собрал то, что мать не успела увезти вчера. Долго запихивал Скотти в переноску, и без покусов не обошлось. Отца будить не стал: он в курсе. Вызвал такси и поехал.
        …И, конечно, первое, что сделал старый склочник на новом месте - это пропал. Нельзя просто так взять и не создать человеку проблем, особенно, когда их и так по горло! Ваня ещё даже вещи не разобрал, хотя был уже вечер. Казалось, пока чемодан стоит на виду, ты здесь не навсегда. Глупость, а легче.
        Ваня сидел на новом, неудобном, не примятом, как надо, диване, листал в телефоне всякую ерунду. Хлопнула входная дверь, мать позвала его из прихожей. Она сама повела Скотти гулять («Может, наконец-то ко мне привыкнет»), и теперь стояла в дверях с обрывком поводка.
        - За крысой погнался старый хрыч! Здесь вот такущие крысы, Ванька! - она показала руками размер самого Скотти. - Звери. Никогда не видела раньше, не иначе новый магазин с собой привёз. - Она не выглядела расстроенной, скорее удивлённой. Должно быть, крыса и вправду была здоровенная. - Идём. Далеко не убежит с его-то лапами. Фигня этот поводок. - Она швырнула обрывок поводка на тумбочку и, пока Ваня обувался, искала, чем бы заменить. Вроде нашла какой-то ремень.
        Ваня побрёл за ней во двор, ругая про себя склочного пса и мать, хоть она и ни при чём.
        У подъезда на лавочке сидели бабульки, Ваня отстранённо подумал, что их, наверное, в комплекте привозят, чтобы к каждой лавочке своя бабка. Даже развеселился, хотя с чего бы. Отец убьёт!
        - Ты отцу пока не говори. - Кажется, мать думала о том же самом. - Далеко не мог убежать, найдём!
        По детской площадке шастали малыши, их мамаши чинно сидели на лавочках. Ваня пробежался туда-сюда, высматривая рыжую спину. Хотя нет, если бы собака, да еще и бесхозная, забежала на детскую площадку, мамаши подняли бы крик.
        С трёх сторон двор окружали многоэтажки. Если та крыса и правда была из магазина… Они зашли в магазин, в другой, сбегали в соседний двор и даже во двор только строящегося дома. Мать пытала прохожих и всё повторяла это своё: «Отцу пока не говори».
        За дворами был огромный пустырь, он просматривался, наверное, на километр вперёд. Трава, строительный мусор, далеко-далеко впереди какая-то огороженная территория, Скотти бы не добежал, он старый.
        …Потом они опять вернулись во двор, порасспросили всех бабушек на лавочке. Зря. Скотти они не видели, точнее, видели, как он с матерью выходил, а потом нет, зато настроения «прибавили»!
        - У меня тоже на днях собачка пропала, - поделилась бабулька в смешном сарафане с авокадо. - Всегда гуляла без поводка, всегда рядом была, от меня ни на шаг, а тут…
        - А у Федотовых кошка из окна выскочила, - добавила вторая, в тряпичных домашних тапочках. Выпрыгнула, приземлилась на лапки и - деру! Лена из дома-то выбежать не успела, как след простыл.
        - Будто кто-то нарочно сманивает! - закивала первая.
        Мать слушала, открыв рот, а Ваня думал, откуда они всё знают, дом-то новый, только заселились все, где-то вообще квартиры пустые, ещё никто никого в глаза не видел, а эти уже…
        - Откуда вы знаете?! - получилось глуповато и грубо. Но помогло: мать на него зашикала и повела прочь, искать собаку, а не болтать тут о грустном, ещё больше портя себе настроение. Что они вообще хотели добиться? Посочувствовать так? Теперь Ваня злился ещё и на бабулек.
        Они бродили по дворам дотемна, как заводные машинки: туда, сюда, по кругу. Никто не видел собаку.
        …Уже за полночь, уже дома, пытаясь уснуть на новом дурацком диване в новой дурацкой комнате, он ворочался и думал, что Скотти ему правда будет не хватать. Да, злющий склочный пёс, а Ваня не помнит себя без него. Это очень странно, когда уходит тот, без кого ты себя не помнишь. Жизнь изменилась. Всё уже не будет, как прежде.
        Ваня встал, подошёл к окну и бессмысленно уставился на пустой двор. Детская площадка освещалась аккуратненькими сине-белыми фонариками. Никого уже не было, кроме одинокого старика самого комичного вида. Больше всего Ваню поразил наброшенный на плечи грязноватый белый халат. Старикан сидел на скамейке и хлопал в ладоши, будто аплодирует невидимому артисту. Ваня даже прижался к стеклу, посмотреть, кто там ещё. Никого. Маленький двор из окна виден весь как на ладони.
        Он уже хотел отойти, пойти хоть чаю сделать, если не спится, но увидел кое-что ещё. Из-под закрытого магазина, из подвала, со стороны помойки, отовсюду к старику стекались-сбегались маленькие темные пятна, наверное, с ладонь величиной. Они передвигались прыжками, как белки, только без пушистых хвостов. Были хвосты! В свете фонарей их можно было разглядеть: тоненькие, лысые… Крысы! Странный старичок хлопками приманивал крыс.
        Хотелось протереть глаза и правда пойти хлебнуть чаю, а лучше кофе, Ваня всё равно теперь не уснёт. Но старик не отпускал. На секунду показалось, что он поднял глаза и подмигнул Ване, но это показалось, движение глаз он бы не разглядел с седьмого этажа.
        …Потом старик встал и пошёл прочь. Туда, в сторону пустыря, туда, где эта странная огороженная территория, куда они с матерью не пошли, потому что далеко, Скотти не добежал бы. Крысы бежали за стариком маленькой стайкой, как собачонки. Пустырь тонул в темноте, и дед с крысами будто утонул: сделал шаг - и нету, приснился. Ваня ещё видел несколько отставших крыс, а сам уже думал, что спит, что не бывает же так, в самом деле!
        Он ещё постоял, глядя на чёрное пятно пустыря, потом пошёл на кухню и долго пил кофе. Скотти пропал. Он погнался за крысой.
        Глава V
        Учебный корпус изнутри оказался маленьким и предсказуемо скучным. Ребята только заглянули ещё в добрый десяток точно таких же унылых, убитых классов, казавшихся просторными из-за отсутствующих парт. Прошли корпус насквозь и вышли с другого конца в пустой дверной проём. Здесь так же колыхалась нескошенная трава, впереди угрюмыми горами торчали другие корпуса, должно быть, из-за них казалось, что уже темнеет. Ваня задрал голову:
        - Кажется, дождь собирается.
        Небо действительно заволокло тяжёлыми, почти чёрными тучами. Темнело на глазах, хотя на дворе был белый день.
        - А я обещал вернуться домой засветло. - Серёга вытер лицо: первые капельки уже падали. В небе сверкнула молния.
        - Бежим, пока не ливануло! - Мышка нырнул в высокую траву и первый ворвался в следующий корпус.
        Последней бежала Ленка, и дождь уже лил, когда она нырнула за дверь с кривой табличкой «Бисквитный цех». Она вбежала, хлюпая мокрыми кедами, на пол с неё тут же налилась лужа.
        - Ну вот, заболею в школу не пойду.
        - А так хотелось! - дразнился Мышка. Он был сухой и очень собой довольный. Ленка подняла с живописного пола какой-то мелкий мусор, запустила в Мышку, но не попала.
        Когда-то здесь была жизнь. Огромное помещение, хоть в футбол играй, с огромными окнами и высоким потолком, выглядело странно тёмным, должно быть из-за туч на улице. Наверное, тут были станки, но сейчас от них остались только воспоминания и огромная площадь замусоренного пола. Мелкие бумажки, тряпки, в одной из которых угадывался бывший белый халат, даже цветочные горшки с землёй.
        - А бродяги здесь всё-таки есть! - Серёга пнул бывшую засаленную кепку. - Мы ворвались в чужую гардеробную.
        Ваня достал телефон и посветил под ноги. Похоже, Серёга прав. Барахло на полу было, в основном, одеждой. Грязные, когда-то белые халаты в ржавых пятнах, но это понятно: работники оставили, странно только, что здесь, а не в раздевалке, например. Куртка, джинсы, шуба, вроде…
        Когда в луч телефона попала шуба, Ленка взвизгнула и отпрыгнула назад.
        - Ты чего? - Ваня подошел ближе. Настя и Серёга уже доставали телефоны, чтобы тоже подсветить и разглядеть это, Мышка подошел так. Вспыхнуло еще два фонарика. Беспощадный белый свет показал то, что Ваня принял за шубу. Шкура собаки. Целехонькая, с тем, что когда-то было головой, хвостом, лапами, только пустая, будто выеденная изнутри. Она лежала распростёртой на чьих-то джинсах, будто шкура медведя у камина, только без стеклянных глаз, и от этого…
        - Уберите! - Ленка стояла шагах в пяти и старательно отворачивалась. - Меня сейчас вырвет.
        Все повыключали фонарики: кому охота на это смотреть. Темно стало почти по-настоящему, по-ночному, в окна проникал очень тусклый свет с улицы. На улице ударил гром.
        - Бродяги едят собак, - задумчиво сказал Серёга. - Ты не знала?
        - Кто тебе сказал, что я хотела это знать?
        - Ну это хотя бы не твоя? - спросил Мышка. Ваня молча замахнулся на него телефоном.
        - Пойдёмте отсюда, а? - Ленка и правда выглядела неважно. Мокрая, жалкая, трясущаяся то ли от холода, то ли от увиденного. - Сейчас из-за дождя эти, - она кивнула на бывшую собаку, - побегут домой, а тут мы…
        - И что они нам сделают?
        - Ой, смелый нашёлся! Откуда ты знаешь, сколько их, и что у них в башке, если собак едят! - Настя сперва ляпнула, а потом подумала о пропавших людях. Одно дело - читать страшилки в интернете, а другое - стоять в цеху заброшенной фабрики рядом с выпотрошенной собакой и знать, что тот, кто это сделал, может скоро вернуться. Ленка включила фонарик, посветила на пол и проснулась, как будто раньше не видела:
        - Одежда! Вы мне не верили, тут одежда!
        - Так! Хватит этих баек из интернета… - Настя сказала, чтобы обстановку разрядить, а сделала хуже.
        Ленка забегала лучом по грязным бесхозным тряпкам. Тут и там были странные ржавые пятна, похожие на старую кровь. Луч двигался хаотично, туда-сюда, рука у Ленки подрагивала. А всё равно пятна успевали отпечататься на сетчатке, всё равно успевали попасть в луч, как будто специально лезли на глаза.
        - Не сходите с ума, девчонки! На улице дождь. Может, я и смелый, но мне совсем не хочется промокнуть. - Серёга кивнул за окно.
        - Давайте хоть отсюда отойдём! - Ленка перешла на шёпот. В этом огромном полутёмном месте казалось, что их могут слышать из любого угла, что кто-то здесь уже может быть, кроме них.
        - Взять на заметку: не показывать Ленке дохлых животных. От этого она теряет голос. - Мышка включил фонарик на телефоне и пошёл вперёд, светя под ноги. Остальные молча двинулись за ним, стараясь не наступать на подножный мусор. Бывшую собаку обходили далеко, даже бесстрашный Серёга.
        - Всё-таки странное место для бродяг. - Он тоже перешёл на шёпот, наверное, это заразно. - Холодно, и место слишком открытое, вот что. Здесь полно кабинетиков, уютных закутков, может, даже без окон помещение найдётся. А эти - на открытом месте, как на ладони.
        - А кого им бояться-то?
        - Холода.
        В цеху и правда было прохладно. Наверное, дело в дожде, из-за него похолодало. По огромному помещению гулял сквознячок, маленький, ледяной, он будто забивался под кожу. И запах. Продуваемый пустыми окнами цех душил странным запахом железа, пота и карамели, как будто он въелся в стены и никак не может выветриться.
        - …И еще рисунков на стенах нет, - закончил Серёга.
        - Дались тебе эти рисунки!
        - А вот и дались! Любая заброшка - магнит для уличных художников, откуда ещё не прогонят-то! А здесь - ничего. Ни надписи, ни рожицы. Я сперва внимания не обратил, а потом подумал: «Что-то не то». Стал приглядываться специально: нет рисунков. А она сколько стоит, эта заброшка, лет двадцать? Да за это время…
        - Значит, нет у нас поблизости художников, вот и всё.
        - …А ещё бродяги сдали бы железо на металлолом. - Серёга кивнул на трубы, тут и там пересекающие цех.
        - Значит, не дотянулись, или недавно здесь… - Мышка вяло спорил, наверное, для того, чтобы поспорить. Луч его телефона пересекло что-то маленькое. Оно передвигалось по замусоренному полу короткими прыжками, за ним тянулась тонкая ниточка хвоста.
        - Крыска! - Мышка сказал это таким умильным голосом, что Ваня хрюкнул. - Видите, здесь всё-таки есть жизнь! Нормальная человеческая заброшка: бродяги, крысы, мусор всякий. И нечего выдумывать.
        Огромный неуютный цех уже остался позади. Ребята шли по длинному узкому коридорчику, утыканному дверями. На некоторых даже сохранились таблички.
        - Женская раздевалка, - прочёл Мышка на двери. - Всегда мечтал побывать. - Он толкнул дверь и вошёл.
        Помещение оказалось неожиданно маленьким, наверное, с комнату обычной городской квартиры. Крошечное окошко под самым потолком не давало никакого света. Но луча Мышкиного фонарика хватало, чтобы осветить всё. Остатки скамеек, крючков на стенах, нелепый цветочный горшок на высоком подоконнике и добрый десяток крыс, поедающих что-то внизу под батареей.
        - Фу! - Мышка выключил фонарь, и сразу стало темно. - Идёмте отсюда, конец моим иллюзиям! - на ощупь он стал подталкивать ребят к дверям, но только разбудил любопытство.
        - Что там? - Ваня вывернулся из Мышкиного захвата, достал телефон и посветил. Туда, под батарею, которую всякие уважающие себя бродяги срезали бы первым делом. Туда, где копошились крысы. Ваня-то не Мышка, Ваня сразу разглядел, что они ели.
        - Я домой. - Ваня пнул очередную тряпку под ногами, и ему на секунду стало легче от этих простых слов. Вот так вот запросто: «Я домой», - и всё. Больше не хотелось путешествовать по этой заброшке. Он нашёл, что искал. Лучше б не находил. Плевать на дождь, при чём тут дождь вообще?
        - Ты чего? - Мышка обернулся, светя телефоном в глаза. - Струсил, что ли?
        Всё-таки Мышка дурак. Ваня, конечно, мог бы ему объяснить, но слова не лезли. Да и не хотелось, не надо. А то ещё девчонки начнут его жалеть, это унижает. И вообще, не их это дело.
        - Не твоё дело. - Он обошёл Мышку, вышел в коридор и пошёл вперёд, должен же быть там какой-то выход.
        Все встали, будто нарочно пропуская его, скорее от растерянности: что на него нашло-то?
        - Ты что?
        - Обиделся, что ли?
        - Вань, коридор-то один. Вроде… Погоди, сейчас все дойдём.
        Наверное, надо было им объяснить, а то правда глупо как-то. Не хотелось. Навалилась такая апатия, хоть режь его, он не сможет выдавить из себя три слова: «Там моя собака».
        А остальные так и стояли, разинув рот, слушая, как удаляются по коридору Ванины шаги под шум дождя.
        - Дождь же! Да ты чего?!
        Шаги стихли. Несколько секунд ребята молча переглядывались, как будто спрашивая друг друга: что он там, уже выход нашёл, или передумал, или…
        Ваня коротко вскрикнул из темноты. Негромко, так, скорее от неожиданности, чем от испуга.
        - Ты чего? - Мышка направил на него луч.
        Ваня стоял шагах в десяти спиной к ребятам, просто стоял, наверное, вглядываясь во что-то впереди себя.
        - Да что там, алё! - Все будто разом ожили. Затопали, подбежали к Ване, включили фонарики на телефонах, хотя Мышкиного хватало, наперебой стали светить: на Ваню, на стену, на грязный пол… Он стоял, уставившись дальше в коридор, в пустое место, если не считать стен, пола и потолка да парочки дверей на пути…
        - И как вы объясните своё дурацкое поведение? - Серёга дёрнул его за рукав, и Ваня будто проснулся.
        - Я видел его!
        Четыре луча фонариков зашарили по стенам и полу. Никому не хотелось встретиться здесь с незнакомцем.
        - Кого? Бродягу?
        - Этого, с крысами. Он мелькнул и пропал, как тогда… - Все непонимающе уставились на Ваню. Ну да, они ж не знают! Кое-как, сбиваясь, он рассказал ребятам, что видел ночью из окна.
        - …и сейчас он был здесь. Вот так вот мимо меня прошёл. - Ваня провёл рукой, пересекая коридор и указав на стену.
        - Ну ты даёшь! - Мышка хихикнул и пнул стену ногой. На светлой краске остался грязноватый след. - Призрак прошёл сквозь стену, «Оскара» Ване!
        - Я тоже чуть не поверил, - улыбнулся Серёга. - У тебя было такое лицо. - Он вытаращил глаза и распахнул рот. - Прямо оживший Мунк.
        - Но я правда видел! И сейчас и тогда… - Они смеялись. Было не обидно, просто…
        - Я читала о нём. - Ленка сказала так серьезно, что эти двое тут же умолкли. - Призрак сторожа, не слышали? В общем, когда фабрика ещё работала, но уже еле дышала, был здесь сторож. Злющий был, всех на выходе обыскивал до трусов, да ещё и врезать норовил. Говорят, даже убил кого-то, только не смогли доказать.
        - Ты описываешь обычного магазинного охранника. - Мышка плюнул на стену, показывая, что он не верит, и наблюдал, как стекает плевок.
        - А когда фабрику закрывали, он объявил голодовку. То ли другой работы не было, то ли так привык здесь, что уходить не хотелось. Заперся в своей каморке и сидел там. «Никуда, - говорил, - не пойду, здесь мое место!»
        - И?
        - Сам как думаешь? Закрыли фабрику, не могли не закрыть. Взломали дверь в его каморку, вынесли этого вместе с креслом, а он - обратно. Уселся уже в пустой комнате с выбитой дверью, и за своё: «У меня тут голодовка, никуда не пойду». Ну а как из-за одного дурака заставить работать обанкротившуюся фабрику? Никак. Плюнули, закрыли, разошлись.
        - А этот?
        - Умер. В той же комнате. Пишут, что иногда у территории фабрики видят призрак.
        - Так, может, он и не умер вовсе. - Серёга задумчиво пинал чей-то бывший носок. - Так и живёт здесь, крысами питается…
        - Фу! Он же сквозь стену прошёл, о чём я вам толкую!
        - Ну это ты видел. - Мышка был неожиданно серьезным. - А мы - нет. В то, что здесь кто-то живёт, я верю…
        Шум дождя стих внезапно, и, как будто нарочно выбрав момент, впереди в темноте коридора кто-то негромко хмыкнул. Ленка взвизгнула, все разом направили телефоны вглубь коридора. Лучи освещали те же обшарпанные стены, пол, усеянный мусором, далёкий потолок в ржавых разводах, двери. Дальше была темнота, они ни во что не упирались, эти лучи, рассеивались и тонули.
        - Пойдёмте-ка обратно, а? - Серёга открыл очередную дверь, наверное, чтобы убедиться, что за ней никто не прячется. - Кто бы он там ни был, я не хочу с ним встречаться.
        - Да бомжара это, а ты и уши развесил. - Мышка опять плюнул под ноги. - Сидит, небось, и сам трясется: «Страшные подростки, укусят». Мы не укусим! Мы на экскурсию! - он крикнул это в коридор, громко, аж эхо ответило. Наверное, все разом, прислушались.
        - Тихо…
        - Говорю ж: боится, вот и не отвечает. Идём, выход должен быть рядом.
        - Я домой. - Повторил Ваня. Он развернулся и пошёл обратно. Серёга и девчонки, не сговариваясь, пошли за ним. Никому было неохота связываться с неизвестным в тёмной заброшке. Это только в кино дураки бегут на подозрительный звук, когда надо с воплями бежать в другую сторону.
        - Вы куда? Вон же выход! - Мышка пробежал несколько шагов, толкнул невидимую дверь и пропал.
        Ленка это заметила, потому что шла, всё время оборачиваясь на Мышку. Было страшновато за этого дурака, которого так и тянет куда не надо. Она крикнула остальным. Все обернулись и зашарили фонариками по стенам.
        - И куда он делся?
        - На улицу. Похоже, и правда… - В открытую дверь одного из кабинетов влетел маленький камешек, прямо Серёге под ноги.
        - Давайте сюда, Фомы неверующие! - Невидимый за высоким окном Мышка кричал с улицы. - «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт», - сказал муравей, подбегая к рельсам. Рядом выход, ну?
        Чувствуя себя полными дураками, ребята побежали обратно. Уже не думалось про загадочного невидимку, который хмыкнул там, в темноте, даже Ленка забыла о призраке. Выход-то вот он, рядом, Мышка-то на улице уже. Серёга толкал все подряд двери, пока не нашёл нужную.
        Они выскочили на воздух, в лицо пахнуло прохладным ветерком. Было ещё странно-темно из-за туч, но дождя уже не было. Только мокрая трава по пояс, противно, а всё равно.
        - Свобода! Спасибо, Сусанин! - Настя дурашливо завопила и побежала обнимать Мышку. Он стал удирать от неё кругами. Ленка смеялась и фотографировала корпус, совсем не страшный снаружи. Ваня, наверное, в тысячный раз повторил: «Я домой», но услышал его только Серёга. И понял. Он тоже не слепой.
        - Собаку нашёл?
        Ваня кивнул. Он хотел ещё что-то сказать, но слова застревали. Повернулся и пошёл.
        Глава VI
        Серёга
        Он был не злой, даже не пьющий. Просто иногда взрослые устают. Устают быть хорошими, устают притворяться, что всё в порядке, особенно, если никому это не нужно, как им кажется. «Просто ему стыдно, что у меня хорошая работа», - странно объясняла мать, натягивая повыше горловину свитера, чтобы скрыть шею. Стыдно, что у него самого нет работы, вот уже несколько лет. Так получилось. Все хотят многорукого выпускника «Хогвартса» и чтобы работал за похлёбку, а он человек, он так не может. Стыдно, что живут они чёрте где, что машина старая, что он в доме как будто и не хозяин без работы-то. Чтобы был «хозяин», надо периодически напоминать, кто в доме хозяин. И он напо - минал.
        Не сразу. Люди не слетают с катушек за один день. Просто усталость, как и злость, накапливается. Сперва мать его раздражала по мелочам: «Не мельтеши!», «Не мешай!», «Не трогай!». За этим следовали словечки, за которые девчонки в школе бьют по губам, но это же просто слова, на то он и взрослый, чтобы снимать стресс словами. У Серёги-то была тренировка, друзья, соцсети, а у него… Потом он швырнул на пол тарелку горячего супа («Недосолила!»), и Серёга с матерью долго отмывали стены. Потом долго извинялся, ссылаясь почему-то на футбол (кто-то кому-то проиграл), даже пытался помочь со стенами, но быстро передумал. И вроде ничего особенного, они даже со смехом об этом вспоминали потом. До того жаркого июльского дня, когда мать надела кофту с длинным рукавом. Серёга не хотел понимать, да он даже не заметил сперва, дня два она так проходила, пока до него дошло.
        Он носился с друзьями во дворе, гонял в футбол. Был уже вечер, а солнце жарило, все были без футболок, хотелось стащить с себя ещё и кожу, чтобы было не так жарко. И тут мать: идёт домой через двор, в этой кофте с длинным рукавом. Серёга и тогда не сразу понял. Просто подбежал, как обычно, просто спросил, потому что удивился, с него-то уже семь потов сошло, а она…
        - Тебе не жарко?
        Она изменилась в лице, как будто её поймали на чем-то нехорошем, её, не отца. …И горло тоже было закрыто. Тонким летним, но всё равно неуместным в этой жаре шарфом.
        Первой реакцией было: «Убью!» Короткое слово, как будто оно может что-то решить. Серёга бегом взлетел на свой третий этаж, мать бежала следом и кричала почему-то: «Ты не так понял!», - хотя понял он уже достаточно. Отец ждал их на пороге. Бритый, в кои-то веки, с пылесосом, чего вообще не бывает. Сказал:
        - Наконец-то вы дома! - повернулся спиной и пошел греть ужин. Трудно убить того, кто спиной к тебе греет тебе ужин. Мать ещё что-то нашёптывала ему в прихожей, что-то пыталась объяснить про «незлой», про «устал» и даже про «сами разберёмся». А что тут было объяснять!
        И лето скомкалось в неудачный черновик. Серёга уже не торчал дотемна во дворе, едва завидев мать, идущую от остановки, бежал с ней домой, чтобы быть рядом, чтобы не допустить, тогда ещё отец его всё-таки стеснялся. Потом, уже осенью, Серёга здорово сломал руку на тренировке, так сломал, что о тренировках, наверное, придётся теперь забыть. Вот тогда и началось по-настоящему.
        Всё вокруг: друзья, школа, соцсети, всё сжалось в одну крутящую боль, потому что рука болела. Серёга часто вскакивал ночью от этой боли, шёл на кухню за таблеткой и, проходя мимо родительской спальни, прислушивался в надежде услышать храп. Спящие люди не распускают руки.
        Иногда, когда погода позволяла, они с матерью гуляли до ночи, потому что боялись идти домой. Ужинали в кафешке, там же Серёга делал уроки. И это было неплохое время: они много болтали и полюбили греческую шаурму. Мать рассказывала бородатые анекдоты и всякое смешное о своей юности, всё, лишь бы не говорить об отце. Если Серёга настаивал, отмахивалась: «Он устал, он не злой», - и вот это вот всё, что ничего не объясняет. Она даже утешала его, его, Серёгу. Говорила, что это ненадолго, что всё проходит, всё кончается, они ещё будут вспоминать и смеяться.
        Однажды она заехала за ним после школы и куда-то повезла. Сказала: «Сюрприз», - он и не спрашивал. Это было уже зимой. Тут и там на улицах мелькали наряженные ёлки, гирлянды, а настроения не было. Серёга морщился от больной руки и старательно изображал улыбку, чтобы мать не расстраивать. Думал, что она везёт его покупать новогодний подарок. Какую-нибудь ненужную дребедень, телефон там или приставку. Ничего тогда не хотелось, в мире была только боль.
        Они заехали на какую-то грязную стройплощадку, мать вышла из машины, заставила выйти Серёгу, хотя холодрыга была та ещё, и торжественно показала куда-то в небо.
        - Мы убежим, - шепнула она, хотя кроме них там были только работяги. Они суетились под огромной серой новостройкой, одной из трёх таких же серых, унылых.
        - Дом ещё не сдан, но квартиры уже продаются. Так дешевле. Какой этаж хочешь?
        «Убежим»! Кажется, даже рука перестала болеть. Серый безликий домище как-то сразу представился своим. Серёга прямо увидел свою новую комнату, неважно, какие там обои, важно, что там спокойно, и не больно, и не вскакиваешь по ночам, прислушиваясь к чужому храпу. «Убежим», не «уедем», а убежим, потому что если найдёт - убьёт. Серёга думал об этом уже спокойно, без страха, как о причине и следствии. Серёга хотел высокий этаж. Самый высокий, чтобы видеть всё.
        Сто, нет, семьдесят шесть раз он приезжал сюда один. Иногда прогуливал школу, если уроков было много, ему же ещё надо было встречать с работы мать, а это другой конец города. Садился в автобус и приезжал. Смотрел, мечтал, привыкал. С любопытством разглядывал будущих соседей, которые, как он сам, смотрели, мечтали (часто вслух, громко, на всю стройку споря о цвете обоев или ещё какой неважной ерунде). Серёгу это забавляло. Он подолгу стоял напротив дома, уже его дома, смотрел на свои, уже застеклённые окна, и боль в руке отпускала. Он не сожалел, что надо будет менять школу, и о друзьях во дворе. С того дня, с самого лета, они все куда-то подевались, рассыпались, как мелочь из переломанной руки. Они не ссорились, нет, просто Серёге надо было домой, а они играли в футбол. Серёге надо было быть рядом с матерью, а они звали гулять. Когда случается беда, ты всегда остаёшься один.
        Он даже успел познакомиться с парочкой работяг со стройки. Они здоровались на ломаном русском и приглашали обедать к себе в вагончик, а не мёрзнуть тут. Серёга поначалу стеснялся: и отказываться неудобно, и разделять с работягами их последний «дошик», нередко один на двоих. Потом придумал: выходил на остановку раньше и покупал на всех свою любимую греческую шаурму. Они обедали в маленьком вагончике, болтали на адской смеси русского с английским и немного таджикским. Анзур даже научил его смешной песне, Серёга уже ни слова из неё не помнит, а напомнить некому, потому что Анзур пропал.
        Это было уже весной. Во дворе уже была детская площадка, подземная парковка, даже строительного мусора почти не было. Анзур с Билолом уже установили сантехнику в новенькой квартире с голыми серыми стенами, искаляканными неприличными рисунками, - строители разные бывают. Уже работал лифт, Серёга радостно влетел на свой двадцать пятый этаж, с тремя новенькими табуретками и пакетом шаурмы. Сперва он должен дождаться мастера, устанавливающего железные двери, а потом Анзур с Билолом покажут ему, как штукатурить стены. Он не хотел тянуть, ждать окончания ремонта, и мать не хотела. Им надо было бежать. Серёга всё сам сделает одной левой, он научится, он уже большой, только поскорее, только надо бежать…
        Билол был один. Он стоял на балконе и смотрел куда-то вдаль на большой город, ставший маленьким с этой высоты.
        - Он не убегал, Серёжа! - он сказал это вместо: «Здравствуй», и голос был не такой, как обычно. - Не убегал, не мог, не хотел, не заплатили нам ещё, чтобы убегать! - Он говорил скороговоркой, Серёга с трудом разбирал слова. - А этот лысый говорит: «Ничего не знаю!» Не знает он. «Сбежал, - говорит, - и все дела. По документам его здесь и не было». Что я его семье скажу! Почему начальникам плевать на людей?
        Серёга слушал, как облитый холодной водой, и пытался вникнуть, что ему втолковывает Билол.
        - Да что с Анзуром?
        - Пропал Анзур, Серёжа. Совсем пропал. Этот, как у вас называется, дьявол. Там, - он показал вперёд и вниз, на уходящий вдаль город. На шоссе, железную дорогу, лес. - Позвал его ночью. Я слышал, как он встаёт. Спрашиваю: «Куда?», а он мне: «Зовут меня», - говорит. Спрашиваю: «Кто?», а он не отвечает. Вышел и… - Билол махнул рукой и уставился в пол.
        Выходила какая-то белиберда, Серёга только понял, что Анзур вышел куда-то ночью и не вернулся.
        - Кто позвал-то?
        - Дьявол, так во-вашему? Бес, чёрт…Так бывает, Серёжа, когда дьявол зовёт. Ночью. Встаёт человек, идёт за ним, и всё, пропадает. Совсем пропадает. Я за ним шёл. Он мой друг. Он туда пошёл, туда… - Билол махнул рукой с балкона вдаль. За забор. А потом закричал. Я подбегаю - и никого. Дьявол забрал. Я искал, искал…Что я скажу его семье, Серёжа?
        Конечно, Серёга ему не поверил. Билол религиозен, у него всюду дьяволы. А может, это защитный механизм такой, чтобы не признаваться себе, что дьяволы среди нас. В носу щипало, чего уж там, взрослый Билол плачет, а ему нельзя? Анзура было жалко, они успели подружиться. Кому понадобилось убивать маленького нищего строителя, Серёга тогда не думал. Город большой, полно психопатов, уж он-то знал. И не сомневался, что скоро, вот-вот найдут тело и кому-то не поздоровится. Но Билолу он этого не сказал. Дьявол так дьявол, каждый по-своему прячется от реальности.
        Ещё пытался как-то утешать Билола, было отчего-то неудобно перед ним, ведь у него, Серёги, наконец-то всё налаживалось, а тут… Они даже пообедали, хотя кусок в горло не лез, и повозились со стеной, наверное, чтобы не говорить о плохом. После того дня Серёга Билола не видел. Уехал, наверное. Серёга бы точно уехал.
        Убегали несколько дней. Отец не выходил из дома, собрать вещи было целой историей. В воскресенье отпросились «в кино», чтобы купить-завезти мебель. В понедельник Серёга увёз свой компьютер «в ремонт», прихватив в школьном рюкзаке кое-что из вещей. Отец ещё ворчал, что не надо ремонта, починит сам. Во вторник, пока он был на кухне, Серёге удалось выпотрошить шкаф матери, получилось два чемодана, и он потихоньку отнёс их в машину. А уже в среду рано утром они уехали в школу и на работу, чтобы никогда больше не вернуться.
        Школу Серёга сменил еще неделю назад. Там, конечно, поворчали про конец года и про «подождите», но ничего, получилось. И класс принял новичка легко, без всяких там проверок на вшивость и глупых розыгрышей.
        Конечно, он ждал, что этот будет звонить, искать. Конечно, по-прежнему встречал мать с работы, ведь он мог подъехать туда и уже никого не постесняться. Конечно, они оба вздрагивали от каждого телефонного звонка, конечно, быстро перестали брать трубки, потому что ничего хорошего от него не услышишь. А всё равно стало гораздо легче. Страх, который, казалось, давно поселился в горле, не отступил, так, спрятался, но и этого хватало, чтобы спокойно дышать. По вечерам Серёга привозил мать с работы, они брали в ларьке греческую шаурму, ели, потом занимались штукатуркой своих серых стен. Сперва получалось кривенько, но Серёга не сомневался, что это вопрос времени. Все учатся, почему бы им с матерью не научиться.
        Только по ночам просыпалась крутящая боль. В руке, в спине и немного в виске, она не уходила, она не отставала, от неё не убежишь. И ещё приходил этот странный охранник. Он снился Серёге, точно снился, но снился реалистично, в уже знакомых декорациях. Он ходил вдоль забора заброшки, далёкой, только с балкона видать, но во сне Серёга видел её как на ладони. Бетонный забор, с огромной дырой, что можно пройти, не нагибаясь, трава по пояс, и этот в форме охранника. Он смотрел на Серёгу и нехорошо улыбался.
        - Где ты сломал руку, Серёга? Не ври, я всё знаю. - Он мял в руке фантик от конфеты и нюхал его, как маленький.
        Серёга спал, но в тех снах отчего-то не мог ему толком отвечать. Так бывает при сонном параличе, хочется завопить, а ты даже мычать не можешь. Серёга хотел кричать про тренировку и чтобы этот отстал, чего ему? Но не мог. Пытался распахнуть глаза, чтобы проснуться, в кошмарах такое иногда получается, проснуться в самый последний момент за секунду до того, как чудовище тебя догонит. Нет. Не выходило. Лежал, таращился, слушал его, как миленький, когда хотелось вопить и драться.
        - Кто сломал тебе руку, Серёга? Кто больше не хотел, чтобы ты ходил на тренировки? Кто не хотел, чтобы ты был сильнее его? Ты всё помнишь, всё помнишь, себе не ври.
        В руку и висок возвращалась выкручивающая боль, и Серёга опять и опять во сне пересматривал кошмар, бывший с ним наяву. Тогда, осенью. Он видел потёртый линолеум их старой кухни, табуретку с металлическими ножками, лицо… Он пытался кричать, но не мог, и это странно успокаивало: если не можешь кричать, значит, точно сон.
        Охранник непостижимым образом ухитрялся быть и там со своим забором, как будто смотришь одновременно на два разных монитора, один из которых полупрозрачный и за ним виден второй.
        - Ты боишься, Серёга. За себя, за неё. Я помогу тебе. У меня есть оружие, Серёга. Настоящее! Никто не знает, я знаю. Его тут много, ещё с войны. Я с тобой поделюсь. Ты найдёшь его, и ты сумеешь её защитить. Тебе никогда больше не будет страшно. Человеку с оружием ничего не страшно. Ты справишься даже одной рукой. Отыщи его…
        Серёга просыпался всегда на этом месте, распахивал глаза от боли в руке и упирал взгляд в окно. Он откуда-то знал, что охранник живёт там, далеко впереди, за битым забором, там, где новостройки заканчиваются неосвещённым чёрным пятном.
        Глава VII
        - Так разбегаются армии. - Мышка смотрел Ване вслед и картинно вздыхал. - Пойдём дальше или разбежимся с воплями от воображаемых монстров?
        Прозвучало и правда смешно. Девчонки хихикнули, как будто не сами удирали минуту назад от призрачного охранника. Серёге даже стало немного стыдно. Опасность, если она была, здесь на воздухе улетучилась, показалась выдуманной, глупой.
        - Там что? - Серёга показал на огромный корпус впереди, он смотрелся исполином на фоне низеньких соседей. Два этажа, всего два, по высоте были, наверное, с пятиэтажный дом, только длиннее. Все, не сговариваясь, потянулись туда.
        Табличка на дверях сбита, и сама дверь на одной петле. Мышка вошёл первым, светя под ноги. Пол был бетонный, весь украшенный ржавыми пятнами, как будто здесь только и делали, что поливали пол вареньем или грязной водой. В воздухе стоял странный металлический запах.
        - И чем это было при жизни? - Настя ковырнула ногой особо жирное тёмное пятно на полу. Оно въелось давно и прочно. Не то чтобы ей было любопытно, но этот странный запах…
        - Тебе лучше не знать! - хихикнул Мышка.
        - Я думаю, какое-нибудь варенье или что-то вроде. - Серёга тоже светил под ноги. Здоровенные окна в пол вообще не давали света. Это из-за грозы, из-за этих облаков. - Думаю, когда фабрику закрывали, вывозили оборудование, вот это вот всё, то навандалить успели будь здоров. Напроливать, насвинячить, наломать…
        Они вышли в огромный зал, наверное, бывший цех. Света здесь было чуть побольше, хотя всё равно темновато. Пол так же залит грязными пятнами, и опять какие-то тряпки на полу. Под потолком - здоровенные трубы. Ленка посветила и увидела какое-то шевеление прямо над головой…
        - Крыса! - Крыс было много. Они сидели на высоченной трубе под потолком, как голуби на проводах. Возились, попискивали, вроде, даже дрались… От этого казалось, что вся труба шевелится.
        - А ты как думала! Пора привыкнуть.
        Не то чтобы Ленка боялась крыс, но…
        - А что они тут едят? Карамельки двадцатилетней давности?
        - Давно бы доели уже… - Серёга увидел под ногами ленту неразрезанных фантиков, поднял и рассматривал в луче телефона. Яркие, красно-чёрные, будто не пролежали тут двадцать лет… Наверное, эти окна совсем не пропускают солнечный свет, вот и не выцвели. - Правда странно.
        - Да друг друга жрут небось! - Мышка цапнул с пола другую ленту фантиков. - Видал, какие жирные! В конце концов, останется только одна и завоюет мир! Ну и собак, конечно, бродячих.
        - Фу! Не справятся.
        - Справятся-справятся. - Серёга вспомнил собачьи шкурки. - Их же много.
        Как будто соглашаясь, крысы под потолком завозились, запищали, Ленка даже закрыла уши. Одна крыса неудачно шмякнулась сверху прямо ей под ноги и драпанула прочь.
        - Не пугайте, а?
        - Чего пугать, мы говорим как есть. Но ты не бойся: нас тоже много.
        Они шли по длиннющему бывшему цеху, подсвечивая под ноги. Фантики, ленты неразрезанных фантиков, они ещё пахли краской или это только казалось? Запахи могли прийти и с улицы, через огромные выбитые окна. Стены были чистые, в смысле неизрисованные, только стрелки-указатели со стёртыми пояснениями.
        Крысы под потолком пищали и возились и, кажется, тоже двигались вперёд. Ленка так и шла, светя не под ноги, а на потолок, на этих крыс. И ей казалось, что крысы организованно перемещаются вслед за ними.
        - Не свети, ты их приманиваешь! - Настя тоже смотрела на крыс.
        - Ерунда, не пойдут они на свет. - Ленка не хотела гасить фонарь, но телефон пискнул, сообщив, что осталось мало заряда, и сам погас. Сразу стало неуютно: она не видела, что там наверху делают крысы, казалось, они подкрадываются.
        - А если их много, могут, наверное, и человека сожрать… - Серёга сказал это задумчиво, будто своим ногам. Он не пугал, он правда так думал.
        - Прекрати!
        - Что? А, ну извините. Я думаю, их нужно гораздо больше для этого, так что…
        - Прекрати! - девчонки взвизгнули это хором, и Серёга замолчал.
        За цехом был выход в маленький узкий коридорчик. Тёмный, кажется, здесь не было вообще никаких окон.
        - Здравствуй, клаустрофобия! - Мышка направил луч на низкий потолок. За спиной послышался «шмяк», будто что-то упало на пол. Наверное, все обернулись в этот момент. Бывший цех был гораздо светлее того коридорчика, куда вёл их Мышка со своей клаустрофобией, но всё-таки там было слишком темно.
        «Шмяк!» - как будто упало что-то мягкое и небольшое, котёнок, которого прогнали со стола. «Шмяк, шмяк, шмяшмякшмяк»…
        - Что там?! - Кажется, Настя рявкнула это кому-то в ухо. Она изо всех сил вглядывалась в эту серую темноту, видела блеск труб и даже тряпку на полу - бывший белый халат.
        - Вода капает. - Мышка демонстративно прочистил ухо. - Не надо так нервничать, девочки, дырявая крыша, конечно, страшна, но это если дом твой, а так…
        - Да какая вода! Оно не журчит, не капает, оно… - Ленка прислушалась. «Шмяки» участились, как будто не один, а уже десятки котят спрыгивают на пол с высоты… - Крысы! Крысы спрыгивают на пол!
        - Точно! - Серёга выставил перед собой луч фонаря, но крысы туда всё равно не попадали. - То-то, думаю, странный звук! Хорош уже крыс бояться, девчонки, идём!
        Они двинулись дальше по этому тесному коридорчику. «Шмяки» за спиной продолжались. Здесь было чище и как-то спокойнее: под ноги реже попадался мусор, Мышка шёл впереди уверенно, будто знал, куда идти.
        - Здесь должен быть выход на лестницу. - Он толкнул невидимую дверь, и сразу стало светлее.
        Лестница была как лестница больше всего похожая на ту, что в подъезде, даже с перилами. Она освещалась огромными окнами в пол. Мышка, не задумываясь, побежал вверх.
        - Не провалиться бы… - Серёга задумчиво попробовал ступени на прочность. - Осторожно, девчонки, больно видок у неё древний.
        - А я лёгкий. - Мышка перегнулся через перила и показал язык. - Давайте сюда, здесь красиво.
        Не без опасений ребята поднялись по лестнице и вошли в такой же огромный темный зал. Но Мышка забегал по нему как восхищённый чокнутый, бросая луч фонаря то на одну, то на другую стену.
        - Не мельтеши! - Настя тоже направила луч на ближайшую стену. Хотя и без фонаря было видно: когда-то здесь и правда было красиво.
        Стены и высоченный потолок оказались выложены мозаикой, осыпавшейся, ветхой, с огромными дырами серого бетона в самых неподходящих местах. У медведя из сказки про Колобка не было глаз, а у Конька-горбунка половины морды. Кое-где не хватало огромных кусков, и всё равно, это уныние знало лучшие времена. Мозаику хотелось рассмотреть, сфотографировать, покрутить в руках так и этак, если бы это было возможно.
        Ленка щёлкала фотоаппаратом. Она шла вдоль стены, как маляр с кисточкой, стараясь ничего не упустить. Остальные рассматривали так, освещая каждую деталь, как будто это важно. И вроде ничего особенного, во многих старых постройках можно увидеть такую мозаику, и всё равно она завораживала.
        - А что здесь было-то?
        - Столовка. Вон остатки столов.
        Остатки столов валялись по полу тут и там, щетинясь в воздухе ножками. Серёга рассматривал мозаику, когда под ногами что-то блеснуло. Нагнулся: печатка. Мужская печатка с короной, старомодная и какая-то знакомая…
        Чуть слышно скрипнула дверь. Никто и не заметил сперва, все были заняты кто чем. Но дверь скрипнула ещё раз, и ещё…
        - Что там? - Серёга сунул печатку в карман и посветил в проход.
        - Сквозняк, - не глядя буркнул Мышка, но это был не сквозняк.
        Раздолбанная деревянная дверь на лестницу ходила ходуном, мелко-мелко постукивая о косяк. В самом низу, похоже, давно была прогрызена дырка. В неё лезли крысы. Одна за другой, цепочкой, потоком, одна за другой, как будто их манит, ведёт сюда кто-то невидимый.
        - У меня такое чувство, что они нас преследуют. - Ленка отошла в глубину зала, поближе к остальным.
        - Не говори ерунды: в столовку животные пришли, что тут такого! - всё-таки Мышка плохой шутник.
        - В столовку, где уже двадцать лет нет еды? Смотри, они даже нас не боятся…
        Крысы по одному забегали в зал и сбивались в кучу у входа на лестницу, как будто специально перекрывая выход. Они по-прежнему возились, пищали, дрались, в общем, вели себя как крысы, но в их действиях будто была какая-то организованность.
        - Что-то мне тоже неуютно. - Настя светила фонарём на эту стаю, всё прибывающую и прибывающую, они даже не разбегались от света! Серёга тоже направил туда фонарь.
        - Может, и правда напасть хотят… - он говорил это с сомнением, чувствуя, как это самое сомнение тает с каждым словом. Их уже было много. Сотня, две или три, ковёр, шевелящийся зубастый ковёр, растущий тонкой ниточкой из-под двери… А за дверью, там, на лестнице, зашуршало.
        Звук был, как будто что-то тяжёлое волокут по бетонному полу. Крысы шумят не так: они цокают коготками, пищат. А здесь было большое, солидное, тяжёлое…
        Ленка завопила. Кажется, Серёга тоже, такой силы был вопль. Настя вцепилась в Мышку:
        - Скажи, что здесь есть второй выход на лестницу! - И, не дожидаясь ответа, поволокла его вперёд в том направлении, где не было крыс, туда, где мог бы быть выход.
        Зал казался бесконечным, хотелось обернуться, но было боязно: а вдруг гонятся, вдруг рядом, сейчас надо сматываться, подальше, подальше, от крыс, от этого тяжёлого. Они шли, вроде, быстро, но невыносимо долго, оглушительно топая, и всё равно слышали, как за спиной цокают коготками крысы, как оглушительно шуршит нечто. Зал кончился. Ленка, как-то оказавшаяся впереди, толкнула ближайшую дверь, выскочила на лестницу. Битые ступеньки уже не пугали: вниз, вниз, вон отсюда!
        Глава VIII
        Ленка
        Многоэтажки завораживали своими размерами и молчаливой солидностью. Как слон в зоопарке, как Пизанская башня и Москва-сити. На ладошке пусть дуры фотографируют. Ленка надевала отцовский дождевик, волочившийся по земле, укладывалась в грязюку (А где на стройке чистое место найдешь? Там ракурс не тот.) и снимала снизу. Дома получались огромными серыми исполинами, уходящими в небо, нависающими над зрителем.
        Мать не одобряла её увлечения: «Что за занятие для девочки»; «Фотографов никто не любит, их все бьют». Что ж, она права. Если бы Ленка снимала людей, может, так бы оно и было. Никому не нравится быть застигнутым врасплох, быть снятым в невыгодном ракурсе, а Ленку тянуло к неожиданным решениям. Она могла торчать на стройплощадке вечно, суя объектив в каждый угол, щёлкая каждую деталь под ворчание матери. Хотя этот переезд она же и придумала: «Павлику нужна своя комната, и воздух нужен, в центре разве детей вырастишь? Есть у меня уже одна жертва урбанизации», - это про Ленку.
        Павлик из тех младших братьев, кто пока никак себя не проявляет, кроме ночных воплей, конечно, но это не такая уж и проблема. Ленка ещё сама не решила, как к нему относится. Из-за ночных воплей, например, можно санкционированно прогулять школу: «Я не выспалась, а сегодня контрольная, хочешь, чтобы у меня двойка была?», - а переезд, который тоже, как ни крути, из-за Павлика, увлекал, как всё новое.
        Ленка любила приезжать сюда с отцом, пока дом строился. Фоткать эти махины и причудливый строительный мусор, потихоньку убалтывать отца на высокий этаж. Мать хотела второй из-за детской коляски, но разве со второго что увидишь? А ей хотелось увидеть всё, запечатлеть всё, найти нужный ракурс для каждой пылинки. Пока отец ворчал, поскальзываясь на грязюке: «Вообще не продвинулись, не дай бог ещё на год затянут, я с ума сойду», - Ленка носилась (чаще ползала) по стройке и снимала, снимала…
        Чтобы вечером вдумчиво разбирать. Ленка усаживалась за компьютер, перекидывала файлы, наливала чай в термокружку (потому что он частенько успевал остыть) и рассматривала на экране фотки своего будущего дома и двора.
        Иногда в кадре оказывались люди. Ленку это расстраивало: во-первых, они там просто были не нужны, а во-вторых, она не помнила, чтобы они попадали в кадр в момент съёмки, значит, Ленка невнимательная, сама не видела, что снимала, увлекшись; ну или… Если честно, в первый раз она даже испугалась. На том снимке был дом, ещё не достроенный, ещё без крыши, с незастеклёнными окнами, но уже вытянувшийся во всю свою вышину. Рабочих не было и быть не могло, они с отцом старались приезжать в обед, чтобы Ленка могла пофоткать, никому не мешая. А человек в кадре был. Он торчал из пустого оконного проёма на самом верхнем этаже и как будто махал Ленке рукой.
        Сперва она просто расстроилась (не заметила, растяпа). С её точки, с земли, человек выглядел муравьём, не мудрено, что она не заметила. Решила убрать в Фотошопе, стала увеличивать снимок, крутила колесо мыши, пока злополучное окно не выросло во весь экран. Получился «портрет» в оконном проёме, как в рамочке. Отлично получились черты лица: резко, нипочём не скажешь, что снимок многократно увеличен. Старик. Глубокий старик, странно, что такие вообще работают на стройке. И форма на нём - другая, не рабочая, а похожа на форму охранника. И ещё сверху - наброшенный белый халат, непонятно зачем и откуда. Он посмотрел со снимка прямо на Ленку и подмигнул ей.
        Нет, показалось. Всё-таки показалось, она потом долго убеждала себя, что показалось. А тогда охнула, отпрянула от компьютера, спасибо, что не завопила, а то обязательно бы прибежал кто-нибудь из родителей, что она скажет? Щёлкнула мышкой: «Удалить», «удалить»! Сердце трепыхалось где-то в горле. Хорошо, что фотку можно удалить.
        Ленка свернула окно Фотошопа и долго таращилась на рабочий стол. Глупый пейзаж «по умолчанию», который менялся то ли в зависимости от времени суток, то ли просто когда хотел. Она поменяла тему рабочего стола на одну из своих старых фоток, пошла налила чаю вторую кружку, хотя первая так и стояла нетронутой, даже не остывшей. В общем, не сразу заставила себя вернуться к фоткам.
        Люди ещё появлялись. Иногда рабочие в ярких жилетках, но чаще этот приметный старик в белом халате. Как будто он специально хотел попасть в кадр, летал от этажа к этажу, от дома к дому, но ведь это же невозможно! Да и Ленка бы заметила… И что, в конце концов, он делал на стройке в этом своём белом халате? Почему-то халат удивлял больше всего. Чего только не попадёт в кадр иногда… Она листала фотки, и загадок только прибавлялось: этот в халате перемещался со скоростью пули. Три снимка подряд трёх разных домов, и на каждом, на разных этажах этот… «Дата создания файла», «Время» - ни минуты между снимками, секунды прошли!
        Ленка откинулась на стуле, ошалело уставившись на экран. Старик вёл себя прилично: больше не подмигивал. И всё равно, в лице было что-то странное, пугающее и притягивающее одновременно, не хотелось отводить взгляд. Неужели фантом? Ленка о них только слышала и, конечно, не верила. Все фантомы, призраки, потусторонние сущности, которые ей доводилось видеть на фотках в Интернете, на поверку оказывались капельками дождя, дефектами линз, ерундой, в общем, а не фантомами… Но тут-то целый человек, не пятнышко. То есть… Какой же он человек, люди не перемещаются с такой скоростью! И не подмигивают с экрана ошалевшему фотографу. Неужели ей и правда удалось сфотографировать что-то потустороннее? Чувствуя себя полной дурой, Ленка лезет гуглить «Призраки на фотографиях».
        …Уже весной, когда дом наконец-то достроили, Ленка ездила с отцом на новую квартиру, смотреть, как идёт отделка. Отделкой занимался злющий рабочий Билол. Он всё время ворчал о чертовщине и дьяволе, пока Ленка фоткала потрясающий вид с балкона. Ей удалось выпросить достаточно высокий этаж, и это было здорово. Бывший пустырь, бывшая стройплощадка теперь была почти настоящим двором. Ещё грязным, без детской площадки, без единого фонарика, но это и было здорово. Только на мониторе вдруг начали появляться посторонние фотки.
        Ленка даже не сразу заметила. Перебирала в очередной раз картиночки: вот двор с балкона, вот двор снизу, вот кусок бетонного забора, как удачно она его поймала, а эта дыра в бетоне, прям апокалипсис. Только надо чуть-чуть обрезать вот здесь, чтобы сместился центр композиции, и тогда… Она провозилась с этим забором несколько минут, пока не дошло: какой забор-то?! Они с отцом не ходили дальше двора и квартиры, а этот забор - он далеко. За двором, за пустырём, он огораживает территорию какой-то убитой заброшки. Ленка, конечно, видела и хотела там побывать, но с балкона не фоткала, тем более, так близко. Может, как-то всё-таки прицелилась, приблизила, сама того не помня… Ленка пролистала снимки. Заброшка красного кирпича была везде. Близко, очень близко, фотограф точно стоял за самим забором и даже, кажется, в глубине территории (был снимок, где фотограф стоит между двумя корпусами красного кирпича).
        Сперва не поверила: побежала к отцу. Тот у виска покрутил: «Не брал я твой фотоаппарат, ещё чего!» Ленка уже догадывалась, кто взял. Ну или кто эти фотки туда поместил. Почему-то о нём думалось уже без всякого страха: эффект экрана или как это там называется? Когда фотограф суёт объектив чуть ли не в пасть хищнику и не чувствует опасности: он-то хищника видит через объектив, как будто тот не живой, не настоящий, а просто картиночка на экране… То, что такие фотосессии кончаются плохо, Ленка, конечно, тоже знала. Но тогда об этом не думалось. Тогда думалось: «Что такого интересного он хочет ей показать, этот, в халате? Недаром же на фотках была та заброшка?»
        Глава IX
        Длинный просторный коридор почти не освещался: только маленькие окошки под самым потолком. Серёга шёл последним. Он захлопнул дверь на лестницу и налёг на здоровенный железный засов, широкий, плоский, как метровая линейка в школе.
        - Мышка, помогай!
        Мышка лихорадочно шарил в карманах. Увидев Серёгины старания, только ухмыльнулся:
        - Думаешь, это остановит крыс?
        Дверь и правда была деревянная, хотя выглядела надёжной: крепкой, небитой. Даже краска как будто не облупилась. Настя молча подошла и упёрлась плечом. Серёга тут же лязгнул засовом. Так спокойнее. Железный скрежет утонул в воздухе, и стало тихо. Коридор был широченный, просторный и какой-то чистый. Не было уже привычного мелкого мусора на полу. Древний протёртый линолеум поблёскивал в свете фонариков, будто его кто-то недавно мыл. Стены без единой надписи и не такие облезлые, как везде, краска здесь сохранилась лучше.
        - Проходная. - Мышка похлопал рукой по стене и вытер ладонь о штаны.
        - Ой, откуда ты знаешь? - Ленка, моментально успокоившаяся (крыс-то нет), щёлкала фотоаппаратом наугад. Щёлкать было нечего: никакой разрухи, никаких руин, если не считать окна без стёкол, но от этого они смотрятся только чистыми. На экране цифровой камеры проходная выглядела вообще как новенькая: ни пыли на стенах, ни вытертых светлых пятен на линолеуме, - красота.
        - Я, это… - Мышка вертел в руках маркер. - План видел! Думаете, вы одни, девчонки, читали об этом месте? Да я план скачал ещё месяц назад, всё изучить успел.
        - Покажи! А потайные места есть? Бомбоубежища там… - Серёга шагнул к Мышке, как будто тот сейчас же из кармана достанет пиратскую карту сокровищ. Мышка даже попятился.
        - Так это… Не в телефоне же.
        - И не распечатал?
        - Мы неожиданно собрались… Но потайные места есть. Запасные выходы, бомбоубежище… Огромный подвал на всю территорию! С выходами в любой корпус. И отсюда…
        - А я не видела… - Настя это сказала потому, что расстроилась: столько читать про фабрику и не найти главного: плана! Но Мышка неожиданно психанул:
        - Ты что, мне не веришь, да? Идём, покажу, идём! - он потянул Настю за рукав.
        - Идём! - подхватил Серёга. - Погоди, а здесь, вот здесь, есть какие-то потайные места? Ну тайники там, где работники ворованные конфеты прятали…
        Мышка хрюкнул так, что эхо разнеслось по коридору:
        - Чудак, это проходная! Там комната охранника! А если тебе хочется просроченных карамелек… - Он, наконец, нашарил в кармане маркер и нарисовал стрелку на чистой стене: - Для Вани. Вдруг передумает, начнёт нас искать. В подвале до утра блуждать можно. Говорят, он не только по всей территории, но и дальше, но это брехня, так, пугалка. Всех страшат подземные города. Там бункеры, чудовища… - он рассеянно покалякал маркером по стене, как будто расписывает, и дописал под стрелочкой: «Мы там».
        - Теперь Ваня точно поймёт. Других же дураков здесь до нас не было! - Серёга в очередной раз подумал, что стены и правда слишком чистые, что другие дураки обязательно бы их расписали, вон, как Мышка: незачем же, Ваня не вернётся, а он расписывает просто потому что маркер есть, потому что может.
        - Сюда! - Ленкин голос доносился из самой темноты, из глубины коридора. Её и видно толком не было, так, блестящая линза фотоаппарата на ножках. - Идите сюда, здесь такое… - послышались щелчки фотоаппарата, и ребята устремились вглубь коридора.
        Там, где кончались окна и начинался уж полный мрак, на полу лежал скупой треугольник света из-под приоткрытой двери. В шаге от него, не решаясь войти, скакала Ленка с фотоаппаратом и непрерывно щёлкала что-то за дверью.
        - Вот куда смели весь мусор из коридора! Вы когда-нибудь такое видели?
        За дверью, куда не решалась войти Ленка, должно быть, когда-то была комната охранника, о которой Мышка говорил. Сейчас это было похоже на помойку, мебельный склад и квартиру сумасшедшей старухи, которая не выбрасывает ничего, вообще ничего: вдруг пригодится?
        В глубине комнаты под самый потолок возвышалась пирамида из парт, стульев и кресел. Когда-то, наверное, у них были цвета, но сейчас все выглядели сероватыми, застиранными, как на старых цветных фотографиях. Маленькое окошко было зарешёчено и, конечно, без стекла. Под ним, в шаге от пирамиды столов и стульев, как берег в море мусора, был низенький диван - не диван, софа - не софа, что-то спальное и жёсткое на вид, покрытое когда-то клетчатым пледом. У изголовья стояла тумбочка с микроволновкой и треснутой чашкой. В ногах, там, где кончалась пирамида столов и стульев, на одной из парт - маленький телевизор с антеннами, торчащими в потолок. Всё остальное место занимал мусор и мешки с мусором, не чёрные, а всякие разноцветные, давно вылинявшие, но сохранившие рисунок. В глаза бросалась змея на пакете, обвивающая красное яблоко. И цифры «89».
        - Девяностые, говоришь? - Настя шагнула в комнату и почувствовала, как кружится голова, то ли от пыли, то ли… Воздух был тяжёлый, хотя комнатушка вечно проветривалась из разбитого окна. Запах кислятины странно смешивался с карамельным, чайным и почему-то железным.
        - Могила Плюшкина! - Серёга вошёл, прорываясь сквозь мусор (там было, наверное, по колено), и по-хозяйски вытряхнул один из пакетов. На пол радостно полетели фантики. Не лентами, неразрезанные, какие они видели раньше, а настоящие, из-под конфет, смятые на концах и гладенькие по центру, как будто только что кто-то развернул конфеты и бросил фантики в пакет. Они ухнули под ноги цветным холмиком, и Ленка защёлкала фотоаппаратом.
        - Точно Плюшкин! Это болезнь, я смотрела шоу. Они вообще ничего не выбрасывают и с помоек всё в дом тащат. У них не квартиры, а склад…
        - А по мне, так похоже на мою комнату. - Мышка пнул другой пакет, и под ноги вылетели коробки из-под тортов. Они были грязные, эти коробки, со следами крема, давно высохшими, размазанными по стенкам.
        - Может, сюда просто весь мусор с фабрики стаскивали? - Настя боялась трогать это, даже ногами, и в очередной раз пожалела, что не захватила резиновых перчаток. Ещё подцепишь какую-нибудь заразу от крыс.
        - Тогда точно стащили не весь. - Серёга, по колено в мусоре, копался в пакетах с любопытством археолога. Брезгливость? Это о чём вообще? Взрывая ногами неинтересные документы и пластиковые оболочки из-под булочек, он вытряхивал каждый пакет: с одеждой, с коробками из-под печенья, коробками из-под мармелада и фантики, фантики… Ленка следовала за ним с фотоаппаратом, непрерывно щёлкая горы мусора.
        - Серёг, ты что ищешь, а? - Мышка достал перочинный нож и зачем-то пытался выковырять клавишу из микроволновки. - Думаешь в мусоре клад найти? Ты же в бомбоубежище хотел?
        Серёга отбросил очередной пакет (обувь), шмякнулся пузом на пол и, светя телефоном, полез под диван.
        - Фу, ты что?! - Настя. Но какая разница?
        - Здесь комната охраны, соображаешь? - под диваном валялись древние тряпочные тапочки и пластиковая бутылка с ободранной наклейкой. Серёга разочарованно выбрался, пуская Ленку щёлкнуть этот унылый натюрморт. - Ну?
        У Мышки соскользнул нож, больно врезав по пальцу. Он сунул палец в рот и прошипел:
        - Пушку, што ли, ищешь? Оштавят её шдесь, шди! Пошле шакрытия всё, што могли, раштащили! Один мусор остался.
        Серёга пожал плечами и заглянул под склад столов.
        Ленка уже выбралась из-под дивана и продолжала щёлкать мусор на полу. Серёга уже накидал сверху тряпок и фантиков горочками, это уже снято, надо посмотреть, что дальше, следующий археологический слой. Потихоньку ногой она отгребла фантики… И продолжала фотографировать, не сообразив сразу, что такое нашла. Выглядело-то не страшно и даже красиво: лицевая часть черепа, выглядывающая из-под горы мусора, как будто кто-то был погребён в нём заживо…
        - Ле-ен! - Настя так и стояла в дверях, таращась на Ленкину находку. Ленка щёлкнула автоматически, а уж потом опустила камеру и увидела по-настоящему.
        На полу из-под горы мусора действительно торчало чьё-то бывшее лицо. Выглядело оно не страшным, а каким-то грязным, как будто кто-то распылил серую краску в кабинете биологии, и вот скелету досталось.
        - Ого! - Мышка отвлёкся от своего пальца и стал аккуратно ногой ворошить мусор пониже черепа. На свет показались рёбра, какая-то кость руки… - Этого на плане нет… Серёга! - последнее он пискнул, как настоящая мышка.
        Серёга выбрался из-под парт и уставился на находку. Он посветил телефоном, как Мышка, разгрёб ногой мусор вокруг, обнажив ещё тазовые кости, долго рассматривал металлическую коронку во рту. Она, пожалуй, и пугала больше всего. Из папье-маше не делают скелеты с коронками. Этот настоящий.
        - Я ж говорила: люди пропадают… Я это снимала, фу! - Ленка уткнулась в фотоаппарат, лихорадочно удаляя всё подряд, чтобы не завопить, чтобы руки не тряслись, чтобы уйти отсюда и забыть: стираешь фотку - стираешь память…
        - Погоди… - Серёга дотронулся до камеры. - Что ты там говорила про призрак охранника? Что умер на посту? Здесь?
        - Ну если здесь его комната… - кажется, Ленка прошептала это, но Серёга расслышал:
        - Похоже, это не байка из Интернета. Такое тоже случается.
        - Ты веришь в призраков? - Мышка с любопытством рассматривал скелет.
        - При чём тут призраки? Фабрику закрыли, охранник не захотел уходить, объявил голодовку и умер на посту: вот он. Страшная история без всяких призраков. Надо сообщить кому… Чтобы хоть похоронили.
        Настя шагнула назад в коридор, и остальные молча потянулись за ней. Никому не хотелось оставаться в комнате охранника.
        Глава X
        Мышка
        Мышка привык терять. Даже имя: ни один человек на свете уже давно не называл его Мишкой. Да он сам бы себя так не назвал. Маленький, меньше самой мелкой девчонки в классе. Зато с большими ушами, которые так оттопырены, что даже в пасмурную погоду на просвет горят ярко-розовым. Добавьте к этому огромные, не по-человечески длинные центральные резцы, и поймёте, почему нормальное имя «Мишка» оказалось утеряно этим человеком давно и навсегда. Да что там имя! Когда-то очень давно, лет десять назад, это больше, чем половина Мышкиной жизни, у него был настоящий дом. С мамой, брехастой собакой на цепи, грушевым садом, где хорошо играть зимой, потому что много укрытий, и прятаться от жары летом.
        Осенью, когда приходило время собирать груши, мама выносила в сад ноутбук, включала Мишке (тогда ещё Мишке) мультики, и они вместе, поглядывая на экран, собирали толстые глянцевые груши с тяжёлых веток. Одни мама кидала сразу в ведро на варенье, которое варила прямо там на костре. Они с Мишкой выносили в сад стол, Мишка вырезал из груш сердцевинки, мама неподалёку занималась сиропом для варенья. …Другие, покрепче, она как-то по-особенному вялила, и получались сладкие цукаты. Мишка лопал их всю зиму, даже в постель с собой таскал втихаря, чтобы ночью съесть под одеялом. От цукатов было сладко и спокойно, и всегда снились хорошие сны.
        Он плохо помнит то время, слишком мелкий был. Иногда даже кажется, что не было такого. Помнит только груши, мультик про глупого волка и мамин вылинявший платок. Что такого случилось, что он всё это потерял, он понял уже гораздо позже, классе, наверное, в пятом. А тогда не мог понять, за что его из привычного дома, из его сада с грушами в этот душный город.
        И вроде дом там был не хуже, на самой окраине, далеко от машин и автобусов (Мышка долго их побаивался, даже в школу бегал пешком, хотя всё время опаздывал). Вроде, бабка не злая, а, наоборот, даже позволяла Мышке больше, чем мать, и не заставляла работать в саду, потому что сада толком не было. Так: три битые жизнью вишни. А всё равно Мышка чувствовал, что потерял навсегда: дом, груши, мать. Жива, что ей сделается. Звонит на день рождения, Новый год. Даже шлёт коробки с цукатами, давно утратившими вкус, то ли в дороге, то ли мать просто разучилась. Мышка выбрасывает. Сперва в школе всех угощал, потом перестал после того случая.
        На физре Мышка всегда стоял последним. До третьего класса ещё надеялся, что пройдёт, что вырастет, а потом приказал себе не думать об этом. Вырасти это не поможет, а настроения не прибавит. Противный физрук Саныч и так не давал ему это забыть: всё время подкалывал: «Не играть тебе в баскетбол», - и всё такое. Кажется, он и придумал это прозвище «Мышка». Просто ляпнул однажды во время какой-то командной игры: «А Мышка-то у нас шустрый, вон сколько мячей забил один!», - похвалить хотел, не поругать, а все смеялись. И подхватили радостно: «Мышка!», «Мышка!». Так всегда получается. Одно короткое слово - и прежней жизни больше нет.
        В раздевалке, когда переобувался, попал ногой в мягкое. Думал, гадость какая-то, завопил на всю раздевалку: «Убью!», потому что ещё не мог смириться с «Мышкой» и потому что кто-то подложил ему в обувь это. Это оказались цукаты. Которые он два урока назад раздал всему классу. Мальчишки в раздевалке с любопытством косились на него, как он выковыривает это из ботинок, потом смеялись, громко, дружно, чуть ли не в один голос, как будто рядом стоит физрук и командует. Больше он не приносил цукаты в школу.
        Кажется, в тот день он и познакомился с Люсей. Брёл из школы через какой-то двор. На окраине города деревянные и панельные частные домики чередуются с многоквартирными каменными мешками с их общими дворами, полными ребятни. Старик сидел на лавочке у низкой постройки котельной и бросал в стенку теннисный мячик. Мышка даже притормозил. Странно было всё: и одежда старика, и странное расположение лавочки (они обычно развёрнуты во двор, к детской площадке, а тут - мордой в котельную, в стену, что это вообще?), и его занятие. Старик бросал мячик в стену, мячик чеканил и возвращался в руки. Старик ловил и бросал.
        - Как тебя зовут? - спросил он, не оборачиваясь. К носу подступили слёзы, слёзы человека, потерявшего имя. Не то чтобы Мышке хотелось жаловаться, просто терять надо уметь, потому что если не умеешь, терять всё равно заставят, а так ты хотя бы готов.
        - Мышка.
        Мышка ждал, что старик начнет хохотать, как эти в раздевалке, или хотя бы улыбнется, но нет. Он ответил:
        - А меня Люся. - И Мышка тоже не улыбнулся, хотя ему очень хотелось.
        Старик, должно быть, оценил, и больше они не говорили об именах. Никогда. Потому что оба понимали.
        - Что вы делаете?
        Люся продолжал чеканить мячиком о стену, и это странно завораживало, будто гипнотизировало.
        - Это упражнение боксёров и рукопашников. Смотри: становишься к стенке, я целюсь в тебя мячиком, ты уклоняешься, вот так. - Старик показал боксёрский «нырок», и Мышке захотелось попробовать. Он не спрашивал, какого невидимого мальчика Люся тренировал до него, просто встал к стенке и стал уклоняться от летящего мячика. У него получалось. Он чувствовал, что может. Может, если не дать отпор, то уклониться в драке, может не терпеть дольше насмешки, может больше не терять, может…
        Старик что-то бубнил про свою молодость и тренировки, про тренера, который придумывал всякие чудные упражнения, Мышка слушал вполуха. Он уклонялся от мячика: вправо, влево, нырок, нырок. Это было странное чувство: свободы, покоя и какой-то власти, пока не понятной Мышке.
        То ли старику было скучно на пенсии, что он целыми днями болтался по улицам, и всё время разным, то ли у них с Мышкой так чудесно совпали графики, видеться они стали довольно часто. Не специально, нет, никогда не договаривались о встрече, да и бабка бы не поняла. Просто бабка посылала Мышку в магазин за какой-нибудь несъедобной дрянью, крупой, например, а Люся оказывался в том же магазине с полным кульком «морских камешков». Они усаживались на лавочку, грызли конфеты. Люся что-то болтал о своём, Мышка легко рассказывал ему о школьных делах и проблемах, зная, что тот не будет смеяться.
        Просто Мышка прогуливал школу на пустыре у бывшей кондитерской фабрики: там тихо и трудно нарваться на случайных свидетелей, которые потом доложат бабке. А Люся оказывался там, да ещё и с металлоискателем. Они шастали по заброшке, как два подростка, и находили всякую мелочь: старые монетки, кольца, скрепки.
        Мышка никогда не мог вспомнить, о чём они говорили. С Люсей было интересно и как-то спокойно. С Люсей он чувствовал себя человеком, а не мышкой. И ещё он помогал пережить школу.
        В тот день физрук лютовал сильнее обычного. Мышке досталось и за рост, и за рваные кроссовки, и за то, что не может поймать мяч из-за спин более высоких одноклассников. Хотелось плакать, но Мышка просто двинул под коленку долговязому Лёхе. Потому что близко стоял и потому что долговязый. Двинул хорошо. Тот упал и взвыл, и все сразу переключили внимание с Мышкиного роста и рваных кроссовок.
        Потом, конечно, директриса долго распекала в кабинете, грозилась вызвать бабку, как будто она может что-то решить. Она передумала: пока бабка до школы дойдёт, помереть успеет. Потом ещё Лёхина мать названивала с угрозами, совсем дурная.
        Мышка брёл из школы, пиная камешки рваными своими кроссовками («А где я ему новые возьму? Мать уже давно не присылает денег, у неё новый сын».), и злился.
        Люся сидел на лавочке в каком-то незнакомом дворе и по-стариковски кормил голубей, отщипывая от несвежего, какого-то помятого батона. Голуби толпились вокруг тесной стаей, и Мышка с разбегу влетел в эту стаю, так чтобы вспыхнуло, вспорхнуло, чтобы шум крыльев…
        - Физрук? - Люся всё понимает, не то что эти. Мышка кивнул, сел рядом, отломил от правда несвежего, получёрствого батона и, жуя, стал рассказывать.
        Как лютовал физрук из-за роста, кроссовок, из-за того, в чём Мышка не виноват. Как он ненавидит этот город, с этой школой, бабкой и соседями, которые вечно докладывают ей, куда он пошёл и где его видели. Как вообще получилось, что он оказался здесь. Что, точнее, кто там у матери, что он, Мышка, стал лишним. Как физрук лишил его имени, и как это вообще терять, когда кажется, что ты потерял уже всё на свете.
        Люся не перебивал, только кивал иногда. А потом сказал: «Я знаю, что нужно сделать, только послушай внимательно». И Мышка слушал. Он не верил своим ушам, но Люсе-то поверил. Потом пошёл и сделал всё, что сказал ему Люся, не спрашивая, зачем. Он знал, что Люся на его стороне, что ему, Мышке, станет только лучше.
        Утром физрук в школу не пришёл. Мышка немного боялся, что его всё-таки найдут, хотя Люся заверил, что ничего не останется: всё растащат крысы. Разве что немного одежды, но она быстро превратится в ветошь, да и кто сумеет её отыскать на огромной площади бывшей фабрики!
        Конечно, ученикам всё сказали в последнюю очередь, наверное, через неделю. На урок вошла зарёванная директриса, цирк с конями, и сказала, что этот пропал без вести, а пока будет замена. Мышка чуть не засмеялся от этого «пока». Нет, он не боялся проговориться, он ведь так и не нажил себе друзей, кроме, конечно, Люси. Просто боялся выдать себя. Неуместной улыбкой, неосторожно брошенным словом о физруке в прошедшем времени, формально ведь он пропал.
        В районе ещё долго висели объявления о пропаже человека. Фотка физрука на них будто не пропечаталась, да и не было толком фотки. На зернистой печати древнего принтера - белый силуэт лица, будто выкрашенный по трафарету. Очень глупые объявления: как по такому найдёшь-то?
        Было, конечно, немного не по себе от того, что он сделал. Но Мышка успокаивал себя тем, что ведь он-то как раз ничего и не сделал. И Люся ничего не сделал. Вдвоём они просто заставили физрука оказаться в нужном месте в нужное время. И ничего не осталось. Мышка привык терять.
        Поначалу было даже странно видеть на месте физрука спокойную завучиху Ларису Петровну, которую даже малыши не боялись. Но никто же не жалеет о потерянном прыще на носу, об удалённом больном зубе. Да, Мышка не боялся это признать, ему стало легче.
        Это было классе в седьмом. У Мышки с тех пор сильно поубавилось проблем: он научился драться, и в классе его зауважали, уже давно никто не подкладывал цукаты в обувь, и не дразнил никто, только осталось это прозвище «Мышка», но Мышку оно больше не задевало. Даже грело, как память о физруке и наивном детстве. Иногда ему казалось даже, что и не было никакого физрука, не было того случая, потому что с Люсей они об этом не разговаривали. Виделись как прежде: от случая к случаю, болтали, уже не вспомнишь, о чём, а о физруке - нет. Как будто не было. Мышка бы и не вспомнил, если бы однажды на пустырь недалеко от бывшей фабрики не заехала строительная техника.
        Пустырь был через дорогу от Мышкиного старенького дома. Он сам толком не помнит, когда дорогу-то успели проложить, она возникла незаметно, постепенно, и обосновалась, будто всегда здесь была. Стройку было видать из Мышкиных окон. Бабка, уже совсем плохая, целыми днями торчала у этого окна, ворча: «Понастроят тут и нас снесут, куда деваться-то будем?» Мышка этих страхов не разделял, но стройка его бесила.
        Их с бабкой дом, древний, древнее бабки, деревянный, не имел никаких удобств. Каждое утро перед школой Мышка таскал воду из дальнего колодца. Каждый вечер после школы Мышка работал на дрова. Только на них и работал, развозя на велике еду по всему городу. Домой приползал без задних ног, конечно, не думая ни о каких уроках. В окно нагло светил прожектор со стройки, комнату не освещал, но по глазам долбил. Мышка лежал на своём древнем диване, унимая боль в ноющих мышцах, а сам только и думал, что вот эти, которые когда-нибудь поселятся в этих новых домах, не будут ни таскать воду, ни зарабатывать себе на дрова. Что это, как минимум, несправедливо, и вообще. Он их знать не знал, но уже ненавидел.
        Этого, конечно, было мало. Конечно, Мышка никогда ничего такого бы не сделал, если бы не Люся.
        Глава XI
        В бомбоубежище спускались молча и как-то тихо. Каждый старался не топать, не шуметь. На лестнице опять навалился этот странный запах: пота и железа. Он шёл как будто из-за спины, и Мышка то и дело оборачивался. У самой двери притормозил, чтобы нарисовать на стене очередную стрелку, и сразу нырнул под землю. Когда ребята спустились за ним, он захлопнул дверь и задвинул на тяжеленный засов.
        - А Ваня?
        - Что Ваня? - не понял Мышка.
        - Ваня как к нам попадёт, если ты дверь закрыл?
        - Да дома, небось, уже твой Ваня, чаи гоняет! Вас же, дурёх, от крыс берегу! - Мышка злился, как будто не сам минуту назад нарисовал стрелку. И как будто нервничал. В жёлтом пляшущем свете фонариков казалось, что у него дёргается лицо. Серёга задумчиво разглядывал засов:
        - Не ржавый. И бомжи на металлолом не выломали. Неужели им кто-то пользуется?
        - Зачем? - взвизгнула Ленка. - Ты нас запер?
        - Говорю же, крысы. И это… Там дальше много выходов, вот. - Мышка махнул рукой куда-то в темноту.
        За дверью послышалась возня: цокот коготков по камню и попискивание, оглушительное, будто со всех сторон.
        - Точно крысы… - Серёга пнул дверь. Хлипенькая, деревянная, разве в бомбоубежищах такие должны быть?
        - Они здесь повсюду. Идёмте уже.
        И вроде все уже давно привыкли к присутствию крыс, но отчего-то каждый старался идти быстрее. Узкий тёмный коридор, если растопырить руки, можно коснуться обеих стен одновременно. Тут и там в луч фонаря попадали трубы, в основном, под потолком, но были и ниже. И запах. Ни пыли, ни сырости, как бывает в подвалах, только эта странная смесь металла и пота. И ещё мокрой шерсти, но это, должно быть, от крыс.
        - Брешешь ты насчёт бомбоубежища. - Серёга запнулся о чей-то ботинок под ногами: чего здесь только не валяется! - Бомбоубежища так не строили, подвал и подвал.
        - Дальше, - буркнул Мышка. Впереди, насколько хватало света, был тот же узкий коридор. А за спиной послышался грохот.
        Ритмично, деревом по дереву, так могла громыхать только хлипкая дверь. Будто кто-то с той стороны дёргает ручку. От неожиданности Настя даже погасила фонарь. Как будто этот за дверью может увидеть свет.
        - Попались, - зашептал Серёга. - Охрана всё-таки есть. Или бродяги. Или… - Он запнулся, вспоминая свои сны. Этот странный мужик был в форме охранника. Он звал. Серёга не видел его наяву, но отчего-то был уверен, что он существует.
        В дверь заколотили уже кулаком. Вроде далеко, ребята успели пройти порядочное расстояние, а казалось, что совсем рядом, над ухом…
        - А говорили: «Нет никакого призрака»… - Ленка.
        - Призрак бы сквозь стену прошёл. Не ерунди, это кто-то живой. Ваня, может, вернуться решил?
        - Он бы крикнул… Хочешь пойти посмотреть?
        Никто не ответил. Только этот невидимый гость изо всех сил колотил в дверь. Из глубины коридора было слышно, как она трясётся, ходит ходуном, постукивая о хлипенькую рассохшуюся коробку. Как хрустит дерево под ударами, как…
        - Бежим! - Ленка драпанула вперёд, Мышка - за ней, но запнулся обо что-то под ногами и выронил телефон. Телефон неудачно шмякнулся о бетон углом и отлетел куда-то вперёд. Настя посветила на пол. Мелкие осколки стекла и пластика поблёскивали тут и там. Сам телефон улетел под низкие трубы и щетинился там треснутым экраном.
        - Чёрт! - Мышка полез, пригибаясь под трубами, протянул руку и добыл то, что осталось от телефона. - Не починю уже.
        - Вы где там? - Ленка кричала шёпотом, наверное, чтобы не привлекать внимание этого за дверью. Фонаря у неё не было, и оставаться в темноте одной не хотелось:
        - Хорош пугать!
        - Лен, это точно не крысы. - Мышка шуршал совсем рядом, и ужасно далеко в маленьком световом пятачке от Настиного телефона. Выбирался из-под трубы. Как же медленно! - И не призрак.
        Скудного лучика фонаря едва хватало, чтобы осветить трубы, ребят и пару метров пола. В дверь колотили. Стук разносился эхом по подвалу, от этого казалось, что он совсем близко. Было слышно, как брякает железный засов. Через несколько шагов уже догнали Ленку. Спокойнее ей не стало.
        - Человек бы что-нибудь орал. - Она говорила это серьёзным шёпотом, будто сама себе. - Типа: «Откройте, я знаю, что вы здесь, уши надеру»…
        - Не начинай!
        - Бежим, а?
        В полутемноте под ноги то и дело попадался странный мусор, мелькали трубы и стены в луче фонаря. Запах пота и металла, как будто гнался за ними, он не уходил, он прочно поселился в ноздрях. И стук не удалялся. Он как будто становился громче, не ближе, но громче. Короткие частые удары сменились редкими, более сильными. Тот, кто стоял за дверью, колотил целенаправленно, явно пытаясь её выбить.
        - Суровый охранничек… - Теперь Настя бежала впереди, освещая дорогу. Перед глазами мелькали тряпки, трубы, трубы, собственные ноги, она охнула, когда с разгону влетела в тупик.
        Телефон осветил обшарпанную сыроватую стену.
        - Ты говорил, тут есть выход? - она обернулась на Мышку. Тот тяжело дышал и рассеянно бегал глазами: трубы, стены, теснота… На бомбоубежище и правда не похоже.
        - Я…
        - Скажи честно: забыл план? Или не было никакого плана?
        Мышка кивнул:
        - Забыл. Он огромный, я ж не ботанка, чтобы наизусть зубрить такие простыни. Наверное, перепутал, и вход под другим корпусом…
        А в дверь колотили. Грохот и лязг засова звенели в ушах. Впереди - тупик. Ловушка.
        - Ты понимаешь, что ты наделал?! - Ленка вопила уже в голос. - Мы же застряли, мы же теперь…
        - Молодец! Хочешь сам разобраться с охранником? - Серёга смотрел в темноту, откуда доносился грохот. Выломает, чего гадать. Легко выломает и придёт… Кто? Он уже не был уверен насчёт охранника. Тот бы вопил и ругался…
        Настя молча шарила лучом по стене. Руки тряслись, но телефон держали. Пытались нащупать спасение, лазейку, как будто сейчас случится чудо, как будто…
        - Вот же дверь! - слева от Насти в стене тонула замусоленная дверь. Такая грязнющая, что заметишь не сразу. Деревянная, несерьёзная… Она толкнула, и ничего не произошло. - Заперто…
        - Давай я! - Серёга навалился на дверь всем весом, но та не шелохнулась. - Вот пришло кому-то в голову здесь двери запирать снаружи! - Он со всех сил саданул ногой, тонкая фанерка хрустнула, но устояла.
        - Если к вам ломятся бандиты, начните ломиться со своей стороны, это их обескуражит, - хихикнул Мышка.
        - Тихо! - Ленка почти визжала. - Слышите?
        В подвале было тихо. Резко, уже непривычно тихо: было слышно, как где-то капнула вода. Стук прекратился.
        - Ну вот, ушёл охранничек. Давайте обратно, спокойно выйдем через открытую дверь, чем эту ломать.
        Настя посветила в темноту. Луча едва хватало на несколько шагов…
        - Да тихо вы! - кажется, Ленка ревела. - Слушайте!
        - Что мы должны слушать?! Думаешь, он выломал дверь и идёт сюда? Он бы оглушительно топал и орал, и свет… - Мышка показал в проход. - Был бы свет! - он прокричал это громко, наверное, чтобы она не боялась.
        А она боялась. Не было треугольника света, какие даёт открытая дверь, но это не успокаивало. Из глубины коридора, из этой пыльной темноты слышался странный скрежет. Тот, что был наверху, в столовке. Как будто тащат по полу что-то тяжёлое. И запах. Запах усилился, здесь явно был кто-то, кроме них. Ленке казалось, что она слышит его дыхание, но дело не в этом. Она ощущала присутствие кого-то чужого. Чувствовала на себе взгляд. И ещё (наверное, всё-таки ей казалось) в глубине коридора кто-то сопел. Не как сопят люди, а как большие животные нюхают воздух.
        - Спокойно! - Серёга ещё раз саданул ногой в дверь, фанерка внизу хрустнула, отойдя на волосок. - Ещё чуть-чуть - и мы на свободе…
        - Погоди ты двери ломать! - Мышка вцепился в него, оттаскивая от двери. - Нет там никого! Идём обратно, выйдем как люди…
        - Люди здесь пропадают! - медленно проговорила Ленка. - А потом находят одну одежду, и ту по кускам! - Она тоже заколотила в дверь ногами, не слушая, что там болтают мальчишки. Дверь поддавалась. Не в смысле, открывалась, а в смысле, само полотно, двойная фанера, давно сгнившая, было бы что выбивать… Никакое это не бомбоубежище!
        Мышка оттаскивал Серёгу от двери, дальше по проходу, и тараторил, как ненормальный:
        - Ты что, правда, как эта, веришь в подземных монстров? Да крысы это по трубам шуршат…
        - Я не собираюсь проверять это на себе… - Серёга упирался, он был сильнее. Мышка норовил ухватить за больную руку, как будто знал, и всё тараторил свое: «Идём, идём!»
        Это было ненормально. Серёга сперва не понял, что именно, просто ощущение какой-то неправильности всего происходящего. За спиной девчонки колотили в дверь, Мышка не обращал на них внимания, будто так и надо, и потихоньку утаскивал Серёгу дальше в коридор, туда, где темно, туда, куда минуту назад ломился этот…
        - Да ты что?! - Серёга рявкнул, вырвал больную руку. Боль врезалась в плечо, и здоровая левая среагировала моментально. Дёрнулась как будто сама, врезалась в Мышкину скулу. Мышка охнул, не размениваясь на споры, дал сдачи, Серёга закрылся (даром, что ли, столько лет на тренировки ходил!), и дальше всё пошло по накатанной. Уклонялся, бил, уклонялся, бил. Спроси зачем-почему - получишь в челюсть. Поединок может прервать только тренер или победа. Где-то на задворках головы шевелилась мысль, что это всё неправильно. И ещё краем уха он слышал это шуршание.
        - С ума сошли! - Настя светила на дверь, но повернулась на возню и увидела драку.
        - Прекратите! - она дёрнула рукой с телефоном и заметила, как что-то блеснуло в темноте. Высоко, на уровне труб под потолком. Настя подняла телефон и завопила.
        На неё обернулась Ленка, Серёга на секунду отвлёкся, получил от Мышки, но это было уже не важно. За спиной шуршало оглушительно, будто кого-то волокут, нельзя было не обернуться, и он обернулся.
        Оно заслоняло собой весь коридор, весь проём, как будто даже поглощало весь свет, поэтому его заметили так поздно. Оно было огромным, скребло по потолку и стенам. Глаза отказывались распознавать человеческий силуэт, слишком здоровый, слишком кривой, неправильный. Огромная сгорбленная фигура приближалась из темноты, скребя спиной по потолку. Спиной, башка торчала немного вниз и вперёд, как у скаковых лошадей, которые стремятся к финишу. Старая побелка, шурша, осыпалась мукой на уродливую, как будто помятую голову, изрытую шишками и впадинами, на тёмно-серую неживую кожу. Это надвигалось, раскинув огромные руки с узловатыми, но толстыми пальцами, скребя по стенам с оглушительным шуршанием, будто волокут что-то тяжёлое.
        В нос шибануло по?том и металлом. Это дёрнуло широкими ноздрями, как будто само принюхивается. Тяж`лые веки дрогнули - моргнуло. Рот, до ужаса похожий на человеческий, дёрнулся в сторону. Как будто оно ухмыляется.
        В уши врезался длинный вопль, Настя даже не вздрогнула, так и стояла, примёрзнув ногами к полу, не в силах оторвать луч от этого, не в силах бежать. Кто кричал? Ленка? Серёга? Мышка или она сама? Какая разница! Она слышала только шуршание осыпающейся побелки, этот жуткий звук, перекрикивающий все на свете крики. И крыс! Крысы, которых не было слышно минуту назад, будто проснулись, запищали, завозились на трубах, зашуршали маленькими коготками. Это приближалось. На двух ногах, как люди, а всё равно в нём не было человеческого. Как будто огромная уродливая кукла, сделанная плохим мастером.
        - Бежим… - Серёга это прошептал - голос кончился. Попятился назад, в стену, в тупик, туда, откуда бежать некуда. Они в ловушке!
        Настя заколотила ногами в дверь, а ноги, будто чужие, еле поднимались. Дверь, хлипенькая, гнилая, вдруг стала прочной, непреодолимой, будто из железа. Пальцы разжались, не в силах удержать телефон. Он выскользнул, оглушительно шмякнулся на пол. Это вздрогнуло и глянуло прямо на Настю.
        Где-то далеко на полу, за трубами, маленький телефон освещал потолок. Лучик еле теплился, а Настя всё равно видела слишком много. Это было совсем рядом. В косом свете от упавшего телефона было видно его морду, немного походящую на человеческое лицо. Тяжёлые веки, огромные, будто надутые, они почти полностью закрывали малюсенькие поросячьи глазки. В них, как в огромных лужах, блестели, мелькали, суетились белые человеческие силуэты, будто выжженные, вытравленные на фотографиях. Много. Десятки, сотни, но близорукая Настя видела их все. Она даже слышала их голоса, крики, крики, они доносились со всех сторон, тоненькие, комариные, но такие отчётливые в этом тихом подвале.
        Крысы запищали-завозились, с труб посыпались ошмётки краски. Настя ударила в дверь, слабо, безжизненно, как будто силы выкачали разом. Никто из ребят больше не кричал, только оглушительно шуршало, приближаясь, это. Из-за него здесь крысы. Понимание навалилось сразу и всем весом, как будто в голове отдёрнули шторку: откуда столько крыс и что они здесь едят.
        В прошлой жизни соседка жаловалась на обнаглевшую мышь: «Сижу, чай пью. А эта - прямо на стол лезет. Сядет напротив и ждёт, что ей останется». И крысы ждут.
        Они оглушительно пищали. Запах пота и железа подступал к горлу тошнотой.
        Тёмное мелькнуло перед лицом. Рука, высотой, в Настин рост. Где-то на периферии очков в воздух взметнулись ноги. Мышка! Он завопил высоко, он завизжал, но это не перекрикивало возбуждённого писка голодных крыс.
        - Бегите же! - Серёга подтолкнул Ленку к двери, Настя не успела подхватить, и Ленка растянулась на полу.
        Вскочила, саданула в дверь. Серёга схватил Мышку за ноги, кажется, тянул на себя… Настя видела только дверь и это перетягивание Мышки, всё остальное - только пятна, пятна… Пятно побольше рвануло на себя мелкое, и новый вопль залил подвал, забегал эхом по стенам, оглушая и отрезвляя.
        …Он ещё стоял в ушах, когда большое пятно, чавкнув, вцепилось зубами в маленькое. Крысы под потолком запищали громче, засуетились, предвкушая ужин. Настя опять ударила в дверь, и та поддалась неожиданно легко. С размаху Настя вывалилась на что-то мягкое, взвыла, отпрянула назад, сзади подтолкнула Ленка, и Настя уже без препятствий взлетела вверх по лестнице, туда, где улица, где свет… За спиной топали Серёга с Ленкой, впереди откуда-то возникла Ванина спина.
        Глава XII
        Люся
        Леон любил свою работу. Кто-то из сотрудников, желая польстить, однажды сказал ему: «Ты делаешь миллионы детей счастливыми, просто сидя на проходной». Ну не так уж это и просто! Из того сотрудника Маленький потом вытряс кучу фантиков и две коробки из-под торта. Да, Леон делал детей счастливыми. Они вот не знают, а чтобы на столе были конфеты, надо целыми днями ловить на фабрике несунов, воров по-нынешнему, и это работа Леона.
        Несли страшно, как будто на дворе голод и блокада. Несли в носках, тапочках, накладных животах. Одного Леон несколько лет держал за толстяка, пока не вспорол его поролоновое брюхо, набитое тортами и пирожными. Вот куда ему столько! Он выл, как будто и правда режут, вопил, что в последний раз и даже что сам не знает, как оно сюда попало, все воришки одинаковые, все держат охрану за дураков.
        Под Новый год они вообще сходили с ума. Леон видел ноги, облепленные конфетами, примотанными пищевой плёнкой, несчитанное количество накладных животов, даже искусственные горбы с конфетами. Спекулянты хотели нажиться перед праздниками и несли, несли на продажу, как в последний раз. Что ж, для многих он становился последним. Кадровики перед праздниками не разгибались: бывало, за смену увольняли двоих, а то и побольше. Наверное, они тоже думали, что делают детей счастливыми.
        Один вообще озверел: сварганил себе целый костюм с руками, ногами и шеей, как у буйвола, всё набивал конфетами, как ходил, непонятно. Леон тогда не стерпел. В клочья изрезал спекулянтский костюмчик, выпотрошил, как свинью, весь пол уделал. Этот на проходной оказался последним, спешить было некуда. И, кажется, Леон тогда немного увлёкся. Вся проходная была усыпана конфетами, тряпками, этот, похудевший в несколько раз, кричал, что больше не будет, что Леон сошёл с ума… Он не сошёл, он просто ненавидел несунов, особенно таких, обнаглевших. И еще боялся, что вопли может услышать кто-нибудь из ночной смены. Девчонки любопытные, сквозь шум станков чёрт знает, что расслышать могут. Прибегут ещё, поднимут визг. Несуна Леон выключил ножкой стула, чтобы просто побыть в тишине. Тогда-то и пришёл Маленький.
        Он и был маленький, чуть больше котёнка. Выбрался у Леона из-за пазухи и сразу приступил к делу. Леон был настолько шокирован этим несуном и самим собой, что даже не удивился появлению странного Маленького. Он был похож на человека, только страшненький, с какой-то серой неживой кожей, и передвигался на четвереньках.
        Маленький своё дело знал. Спустившись на бетонный пол, робко, как все малыши, понюхал бесчувственное лицо несуна и вцепился молочными детскими зубами. Вцепился сразу куда надо: этот не успел ни очнуться, ни вскрикнуть. Леон так и стоял с открытым ртом, держа наготове свою ножку стула, и смотрел, как Маленький медленно по кусочку уничтожает зло.
        Был вечер, и вот-вот на смену должен был прийти ночной сторож. Леон оттащил тело с Маленьким в бомбоубежище, у охраны есть ключи от всех помещений, ну или почти от всех. Бомбоубежищем давно никто не пользовался, там было грязно и крысы, но Маленький мог хотя бы спокойно закончить дело. Мелькала мысль: а вдруг кто-то войдет, а вдруг учебная тревога впервые за тридцать лет, но это были глупые трусливые мысли.
        Он долго возился с замком, долго затаскивал этого (тяжёлый, хоть и без костюма), искал выключатель на стене, потому что боялся в темноте переломать ноги. Маленький так и висел на своей добыче, вцепившись зубами и ногтями, Леон странно боялся, что может где-то его обронить. Затащил. Шмякнул на пол, подняв пыль. Из-за трубы тут же высунулась любопытная крысиная морда, но Леон цыкнул на неё, и морда пропала. Маленький пировал, нисколько не отвлекаясь на Леонову возню. Надо было идти, скоро придёт ночной сторож. И Леон пошёл. Запер бомбоубежище, подёргал дверь, приклеил маячок-волосок к дверной ручке, на случай, если любопытный ночной сторож захочет заглянуть от безделья. Пустое. Пустые страхи, сюда уже много лет никто не заглядывал.
        Наутро, едва заступив, едва встретив толпу несунов, называющих себя работниками, даже чаю не попив, Леон побежал в подвал. Маленький справился на отлично. От несуна осталось только несколько окровавленных тряпок - бывшая одежда, ботинки и пустые фантики от конфет. Леона это позабавило: оказывается, Маленький, как все дети, тоже любил конфеты. Сам Маленький уютно спал под трубой, свернувшись на тряпках, оставшихся от несуна. Рядом попискивали две крысы и что-то доедали, должно быть, остатки пиршества. Леон откуда-то знал, что ничего они Маленькому не сделают, хоть и сами не многим мельче его, а не сделают, пусть только попробуют! Ещё он, кажется, подрос, но это, наверное, показалось: разве можно вырасти за одну ночь?
        Леон ошибался. Маленький действительно рос быстро, уж точно быстрее, чем положено детям. К концу месяца он был уже с собаку, а к весне его можно было принять за некрасивого, но человеческого подростка, даже прыщи были. Говорить он не мог, даже не мычал, молча таращился на Леона из-под век крошечными глазками-бусинками. И Леон сразу понимал: когда ему скучно, когда весело, а когда пора кормить. Конфеты просто так он не ел, только с мясом и то не всяким. К счастью, на фабрике хватало несунов, да и ел Маленький не так уж часто: того в костюме ему хватило до весны.
        Он был забавный, когда привыкнешь, Леон мог сказать, что полюбил его. В Маленьком он ценил чистоплотность: когда мамаша этого в костюме прискакала на фабрику искать своего сыночка, ей было нечего предъявить. Леон так и сказал: «Ушёл», - и точка. Маленький уничтожил всё, одежду превратил в тряпки, даже ботинки подъели крысы.
        Леон любил смотреть, как Маленький ест. Сперва, конечно, выключает звук, одним броском, одним укусом, как могут только хищники, за несколько секунд превращая живое в кусок мяса. Ну а потом спешить уже некуда. Маленький ел медленно, спокойно, даже аккуратно, стараясь не проливать крови, не пачкать пол, потому что иначе подбегали нетерпеливые крысы и лезли чуть ли не в рот, фу. Леон ценил его чистоплотность, его молчаливость, но не это главное. Молчунов не любят так, как Леон любил Маленького. Как охотник любит своё новенькое блестящее ружьё. Маленький был оружием. Безупречным, беспощадным и очень аккуратным, он уничтожал без следа.
        Конечно, Леон подумывал, откуда, например, он мог взяться, этот Маленький. В тот день он просто выскочил из-за пазухи, как будто всегда здесь жил, как будто Леон таскал его с собой все эти годы, просто не знал, не замечал. Но разве так бывает? В голову приходило буржуйское слово: «душа», но это уж полная глупость. Душа не ест мяса. В конце концов, Леон перестал задумываться, откуда, да и какая разница. Маленький был его чудом, его подарком, с ним было легко и спокойно, как с хорошим ружьём, только лучше, потому что следов не остаётся. У чудес не спрашивают, откуда они.
        Леон, дед Люся, как называли его молодые разгильдяи-работнички, не ждал добра от добра, не спрашивал, не думал, не искал. Жил, выполнял свою работу: делал детей счастливыми и уничтожал тех, кто этому мешает. Беда, как обычно, пришла неожиданно.
        Сперва случился этот бардак девяностых: на фабрику явились жулики и понатыкали везде камер. Даже в его комнатушке понатыкали, и на всей территории, даже в бомбоубежище. Маленького пришлось перепрятывать. Они со сменщиком потратили несколько вечеров, ища в этом стеклянном доме слепые зоны.
        Сменщик был обычным воришкой, ему слепые зоны были нужны для грязных дел, он думал, что Леон с ним заодно. Когда они вместе нашли подходящее место для тайника, для Маленького, сменщика пришлось срочно утилизировать, чтобы не проболтался о тайнике и не накидал туда ворованного. Маленький к тому времени уже скрёб спиной по потолку и с охранником справился быстро. Тайничок ему нашли хороший, в старом подвале, тесноватый, но кому тогда было легко!
        …А потом и вовсе случилась катастрофа: жулики, проворовавшись, решили фабрику закрыть.
        Леон, когда узнал, чуть с ума не сошёл: куда деваться? Дело даже не в том, что пенсионера никто больше на работу не взял бы, не в том, что идти ему было некуда, Леон к тому времени уже давно жил на работе, неважно, почему. Но Маленький! Куда было девать Маленького, он не выживёт один, без Леона, самостоятельность - не его черта. Да, он целые дни проводил один в своём подвале, только и ждал, пока Леон к нему спустится, приведёт что-нибудь поесть или так.
        Леон тогда заперся в своей каморке, забаррикадировался мебелью и орал, что никуда отсюда не пойдёт: здесь его дом, здесь его работа… Не ушёл. Не мог оставить Маленького. Даже умереть толком не смог.
        Это было ранней зимой. Заброшенная фабрика не отапливалась, даже электричества для обогревателя не было, откуда бы ему взяться. Леон стаскивал со всей фабрики старые столы, стулья, отпечатанные ленты фантиков, - всё, что можно сжечь. Выкладывал кострище на бетонном полу проходной, чтобы пожара не наделать, открывал двери, чтобы не угореть ненароком, и грелся.
        Кашель донимал его, наверное, с ноября. Сперва пытался лечиться таблетками и леденцами, оставшимися в комнатушке ещё от сменщиков, но это всё быстро кончилось. А новое - где взять? Нет фабрики - нет зарплаты.
        Костёр уютно трещал. Леон расположился рядом на низком стульчике и ворошил прутиком догорающую столешницу парты. Приступ кашля защекотал в горле, вырвался, орошая бактериями всё вокруг. Желудок сжал спазм, Леон кашлял так, что пламя костра подрагивало, а кашель всё не проходил, желудок сжимался, казалось, ещё кашлянешь - и вырвет. Только нечем. Совсем он ослаб.
        Маленький здорово подрос и уже начал кое-что понимать. На днях притащил Леону целую собаку. Они вместе разделывали, вместе жарили. Маленький только побаивался огня. Но после недолгих уговоров сел рядом с Леоном и наблюдал, как тот жарит мясо, насадив на прутик. Всё-таки люди быстро привыкают даже к страшному. Маленькому жареное мясо не понравилось, доедал сырое, осуждающе поглядывая на Леона. Оставшись тут без еды и лекарств, он не ходил на охоту уже много месяцев. Кашель донимал, по утрам немели руки, всё-таки ему было уже очень много лет. Слишком много для таких испытаний.
        Леон сглотнул. От собаки остались одни воспоминания. Маленький сидел чуть поодаль от костра и осуждающе поглядывал на хозяина. «На охоту не ходишь, а как же я?» - читалось в глазках-бусинках. Леон опять закашлялся, поворошил прутиком в огне и поджал ноги. Холодно, всё равно холодно, проходная с открытой дверью совсем не держала тепла. Маленького тоже потряхивало. Он не носил одежды и в плед кутаться отказывался наотрез - боялся. Чего? Кто ж его знает. Но даже плед, даже костёр не спасали Леона от зимнего мороза. А ведь только декабрь, что ж дальше-то будет?!
        В комнатушке охраны окно было заколочено фанерой. Леон заколотил ещё летом, когда стёкла выбило ураганом. Развести бы костёр там, сразу согреешься, да барахла много, можно наделать пожар. Маленький глянул на него из-под век, робко, быстро, как будто что-то выпрашивает. Оно и понятно: привык на всём готовом, привык, что… В старой газете, каких полно в комнатушках охранников, Леон прочёл однажды, как бабку съели её же собаки. Или коты? Давно было, когда он ещё не все газеты сжёг. Да и какая разница, старая байка-то, Леон её слышал много раз во всех вариациях: то собака съедает умершего хозяина, то сорок кошек. Вот как-то так смотрел на него Маленький.
        - Хозяев не едят, - сказал ему Леон и опять закашлялся. Спазм разрывал лёгкие, желудок и горло. Хотелось, уже хотелось спокойно умереть, чтобы не чувствовать боли, и голода, и этого взгляда на себе. Но как-то Маленький будет без него? Это останавливало, только это, больше уже давно ничего не осталось.
        - Я поправлюсь, - выдавил он, прокашлявшись. - Потерпи.
        Поправлюсь, только надо согреться. Мысли в голове плавали, как дохлая рыба по течению. Согреться, закрыть двери, тогда не будет сквозняка. А лучше перебраться в комнатушку, вместе с костром. Там всё заколочено, всё закрыто, там… Угореть? Не угорит, дверь приоткроет, пожалуй… Только встать надо. Ноги болят. И температура… У Леона остался градусник, в комнате охраны чего только нет. Вчера померял и сам себе не поверил. С такой температурой холодно не бывает.
        Кое-как, опираясь на свою низкую табуреточку, Леон встаёт и закрывает двери. Потом перегородку-ширмочку, отделяющую проходную от коридора. Окна нет. Только в комнате давно заколоченное. Маленький нервничает в своём углу, удивлённо таращится на огонь и хозяина. Одно дело, когда двери открыты - беги куда хочешь, другое сейчас, когда они в закрытой коробке с огнём.
        - Потерпи, - бормочет Леон. - Сейчас согреемся.
        Дым от костра быстро застилает весь коридорчик. Кашель опять хватает за горло, и Леон сгибается пополам в очередном приступе. Больно. Отчего же так больно и холодно? Кашель не отпускает, он жжёт изнутри. В горле будто поселился маленький огонёк, он щекочет, зудит и не даёт вздохнуть. Не удержавшись на табуретке, Леон сползает на бетонный пол. Холодно. Всё ещё холодно.
        Где-то уже далеко визжит Маленький. Голос доносится до Леона глухо, словно через подушку. «Той терьеры, - думает он, засыпая. - Это были той терьеры. В Ленинграде пятнадцать той терьеров насмерть загрызли квартирного вора. И при чём здесь вообще хозяйка?»
        Очнулся он уже глубокой ночью. Ничего не болело, и от жара, переходящего в озноб, остались одни воспоминания. И голода тоже не было. На полу в проходной ещё валялись остатки потухшего костра. Маленький чем-то шуршал в комнате. Леон заглянул, легко, не открывая дверь, и увидел себя на полу. Бледно-зелёного, жуткого, неживого. Маленький закапывал это в мусор: мешки с фантиками, мешки с одеждой, набрасывал сверху, скрывая тело от посторонних глаз. Хозяев не едят. Их хоронят.
        Глава XIII
        Многоэтажки упирались в серое небо и нависали над головой угрюмыми наблюдателями, совсем как на Ленкиных снимках. Мелкий дождик разогнал детей с площадки и бабушек с лавочек. На новеньких тоненьких фонарных столбах трепыхались уже размокшие от дождей бумажки: «Пропал ребёнок. Михаил Попов, 16 лет. 6-го сентября днём вышел из дома и не вернулся. Если вы располагаете какой-то информацией»… - дальше список телефонов. Листы были распечатаны на древнем чёрно-белом принтере. В зернистом изображении можно было разглядеть только белый силуэт головы и плеч, будто выжженный или обведённый по трафарету распыляющейся серой краской. Совсем как на тех снимках, что ребята видели на заброшке. Ещё и смеялись тогда: «Вон как расправлялись с плохими работниками!»
        - А ведь когда это развешивали, его уже не было. - Серёга, навьюченный рюкзаком, шёл впереди, рассеянно поглядывая на столбы. Они окружали двор хороводом, и на каждом - это объявление.
        - У него старенькая бабушка. - Ленка шла за ним и на объявления старалась не смотреть. - Может, она и не видела, что расклеивает. А эти, кто распечатывал… Да совести у них нет! Хотя, наверное, поначалу удивились.
        - Да чему удивляться! - Ваня. - Ты когда такое изображение в последний раз видела? У моей бабушки принтер лучше! Вот и решили, небось: «Лучше не сделаешь, так сойдёт».
        Все четверо знали, что дело не в принтере.
        - А как ты нас тогда нашёл? - Ленка догадывалась, что Ваня ответит, но отчаянно хотелось разрядить обстановку.
        - Известно как, по воплям… - он даже хмыкнул, но получилось неубедительно. Наверное, каждый из ребят думал: «А если бы Ваня не успел, не открыл бы дверь…»
        Страшно, чего уж там. Вроде белый день, а всё равно. Страшно вспоминать, страшно думать и говорить… Чего там говорить, когда все всё видели, и каждый не мог поверить даже своим глазам, своей памяти. И все понимали, что им тоже никто не поверит, остаётся действовать самим…
        Заброшка из красного кирпича маячила в дождевой пелене и приближалась с каждым шагом.
        - Ты уверена, что это сработает? - Настя спросила, наверное, в десятый раз. Ленка пожала плечами:
        - У нас нет выбора. Либо мы его, либо оно нас. А потом и весь район по кусочку. Видела, сколько там… - она хотела сказать: «Окровавленной одежды», - и запнулась. Не хотелось говорить. Суеверно не хотелось говорить о чудовище, будто это может его призвать. Хотя им того и надо.
        - А почему не серебряные пули, например? - Серёга все эти дни делал самострел. И сейчас потащил его с собой, хоть Ленка и отговаривала.
        - А ты видел, сколько там серебряных украшений? - Сказала, и самой стало нехорошо. Ту сережку, что она нашла у самого забора, Настя таскала в кармане несколько дней, пока нечаянно не наткнулась. Забыла, забудешь тут! И когда наткнулась, не поняла сразу. Вытащила, глянула, и еще рассматривала, соображая, откуда это, ни она, ни мать такого не носят. Память щадит хозяев. Подчищает лишнее, иногда слишком быстро. Подчищает, затирает, чтобы ты не думала о плохом, чтобы не сошла с ума раньше времени. Серёжку Настя спустила в мусоропровод. Ещё прислушивалась изо всех сил, как она там мелко стучит, падая, бесшумно приземляется туда, где никто не найдёт, слишком маленькая в огромном баке.
        Серёга притих, вспомнив печатку Анзура. Ребята прошли сквозь дыру в заборе, по коленям тут же зашлепала мокрая высокая трава. Все шли молча, не сговариваясь, к тому корпусу, где первый и последний раз видели это, хотя, наверное, оно могло быть где угодно.
        - Само приползёт, - буркнул Серёга, идущий впереди. Хотя никто ему ничего не говорил. - Учует и приползёт. Держитесь кучнее.
        Настя очень старалась «держаться кучнее», но тряпочные кеды быстро намокли, и она то и дело спотыкалась в траве. Перед лицом, как маятник, болтался шнурок Ленкиного рюкзака. Настя шла за ним, как загипнотизированная. Шаг, шаг, шаг… А потом опять запнулась, и мокрая трава ударила в нос.
        Она не упала, просто широко шагнула вперёд, но удержалась. А когда выпрямилась, ребята были уже на несколько шагов впереди.
        - Я здесь! - она крикнула, чтобы её подождали, меньше всего хотелось оставаться здесь одной, даже в пяти метрах от своих было неуютно.
        - Вижу. - Знакомый голос, но не ребят. До мурашек, до ужаса знакомый…
        Старик в белом халате брёл рядом с ней, как будто уже давно, как будто с ними сюда и пришёл. Олимпийский мишка на майке смешно ухмылялся с каждым его шагом. Сквозь моросящий дождь от старика особенно сильно тянуло цикорием и сладостями.
        - Вы…
        - Настя, подожди! - он смотрел на неё не хитро, не подмигивая, как ребёнку, как в тот раз, а спокойно и грустно, как на взрослую. - Настя, не делай этого!
        Ребята уходили вперёд, удалялись с огромной скоростью, огромной, как Насте показалось, она сама не поняла, что это не они, это сама Настя невольно замедляет шаги.
        - Настя, ведь это всё, что у меня есть. - Старик достал фантики. Аккуратненькие, разглаженные, яркие, будто только что разрезаны давно сгнившим древним станком.
        Он говорил не о фантиках. Он говорил о чудовище, Настя как-то сразу это поняла…
        - Это всё, - повторил он. - Ты ведь знаешь, каково это: скрести по дну. Знать, что вот-вот ещё чуть-чуть - и ничего не останется, ничего не будет, сгинет вся жизнь…
        Сырая трава растворилась перед глазами. Настя увидела плед на дедовой кровати, жёлтую, глянцевую руку, из которой тянулись хищные трубки капельницы, уходящие вверх… И ничего уже не будет как прежде. Ни леса, ни дома, ни глупо погибшего драндулета. Только запах цикория в шкафу…
        - Я не смогу без него! Не лишай меня его, Настя! - Голос гремел в ушах, и от этого подступали слёзы. Старик тоже. Старик так же… У него тоже есть… Пусть и чудовище, он его любит, в тот момент Настя это знала, как знала, что идёт дождь, хотя уже давно не чувствовала ни капель на лице, ни мокроты в ногах.
        - Пожалей старика, Настя!
        Что-то острое ударило в плечо, и дождь, и мокрая трава, и бесконечный красный кирпич заброшки, тонувший в дождевой пелене, - всё вернулось.
        - Настя! - уже нормальный голос, не тот. Серёгин? Или Ванин?
        К ней подбежала Ленка и стала трясти:
        - Ты чего? Ты как? Хорошо Серёга увидел, мы бы ушли!
        - Стоит столбом, сама с собой разговаривает. - Серёга. - Зовём - не откликаешься…
        Настя трясла головой, ещё пытаясь смахнуть наваждение. Что значит: «Сама с собой?» Они что, не видели?
        - Водички попей, расскажи толком. - Ленка торопливо открывала какую-то цветную газировку. Конечно, тёплую, конечно, успела взболтать. Бурая пена вырвалась наружу, брызнула на футболку и немножко в лицо. - Извини!..
        Настя молча взяла бутылку, глотнула.
        - Вы правда не видели? Старик…
        - Не было никого!
        - Ты одна стояла! Значит, он показывается не всем? Ваня, ты видел?
        Ваня покачал головой:
        - Стояла одна, говорила себе под нос.
        Газировка ущипнула рот и ноздри, Настя наконец-то проснулась:
        - Он любит его. Это… В подвале. Он будет его защищать!
        Все замерли с открытыми ртами, ожидая от Насти ещё чего-то важного, хотя что тут непонятно-то, всё равно надо идти. Первым ожил Серёга:
        - Говорил, не теряйтесь, держитесь кучнее! - он поправил рюкзак и пошёл вперёд к корпусу.
        Дверь была заколочена досками крест-накрест: кто-то здесь побывал после них. Почему-то Серёгу это не удивило. Он достал припасённый ломик и стал молча отрывать доски. Ваня хотел помочь и стал копаться в траве, в надежде отыскать подходящую железку, хотя догадывался, что никакой железки тут нет. Её не может быть, потому что все, кто мог, кто пытался отрывать тут железки на металлолом или так, все, кто пытался рисовать здесь граффити, они все просто не успели.
        В траве шмыгнула крыса, Ваня раздвинул стебли ботинком и увидел знакомую рыжую шкурку. Совсем недавно это было шерстью, длинной, волнистой и блестящей после шампуня (хотя купаться и чесаться Скотти ненавидел, только отцу давался). Мать собирала эту шерсть, относила прясть какой-то неизвестной бабульке, у которой ещё была прялка. Назад приносила клубки и вязала им с отцом всякое. Шарф из собачьей шерсти жутко кололся, но мать заставляла носить, потому что тепло. …Теперь это были неживые грязные сосульки. Только уши почему-то ещё выглядели шёлковыми, такими, как всегда, такими, как были…
        - Столько же и от тебя останется! - шепнул кто-то рядом. Ваня обернулся, но никого не увидел. В шаге от него Серёга курочил дверь, девчонки вполголоса о чём-то переговаривались, а источника странного голоса не было.
        - Ты же знаешь, как оно будет, сколько от тебя останется. Ты не видел того, что они видели, иначе бы испугался. Но ведь ты и сейчас боишься!
        Пальцы замёрзли. Ваня почувствовал, как их скрючивает, сводит: на руках, на ногах. Говорят, от страха цепенеют, а ему было просто холодно.
        - Иди домой, как тогда хотел. Иди…
        Нога дёрнулась, будто сама, Ваня обернулся и увидел выход. Дыра в заборе, такая крошечная отсюда, наполовину скрытая высокой травой, она казалась такой близкой, такой спасительной. Несколько шагов, несколько шагов, и всё будет хорошо. Опять всё будет хорошо!
        - Я думаю, он там! - это надо было сказать, чтобы смотаться. Ваня побежал к забору.
        Уже через несколько шагов он услышал топот за спиной, прибавил ходу, потому что надо, очень надо было бежать. Голоса как из-под воды окликали его, он не обращал внимания, он бежал, пока что-то не дёрнуло его за шиворот.
        Дождик закапал на лицо, серые тучи как будто опустились еще ниже. Трава колется.
        - Ты чего, Вань? - Ленка. - Его там нет, отсюда видно.
        - Ты его видел, да? - Настя.
        Ваня сел на траву, и сразу стало мокро. За спиной колотили железом по дереву, кажется, Серёга решил не мелочиться, а просто выломать эту дверь. Правильно: путей к отступлению будет больше. Ваня встал и пошёл обратно.
        В дневном свете, падающем из пустого дверного проёма, подвал выглядел не таким жутким. Ржавые следы на полу казались обычной грязюкой, тряпки - бывшая чья-то одежда - распиханы по углам, если не высматривать специально, то и не увидишь. Даже крыс нет, и это плохо. Там где тварь, там и крысы, значит, и её тут нет.
        - Прибежит, - опять буркнул Серёга будто сам себе. Он, конечно, включил фонарь: еще несколько шагов - и опять наступит темнота. В луче блестели разнокалиберные трубы, из стен сочилась влага. Серёга шёл первым.
        - Ну и где мы ходим? - Эхо уносило его голос в глубину подвала, туда, в темноту, куда не достаёт луч даже его Серёгиного дальнобойного фонаря. Долго выбирал, чтобы луч на много метров в любой темноте, чтобы всю нечисть видать. Ещё дольше ждал, пока придёт заказ, хватал телефон на каждое сообщение, да они из-за него столько дней тянули, не приходили сюда, из-за этого чёртова фонаря… В луче блеснула жёлтая табличка на форме охранника.
        - Стой! - Голос был громким и властным. Серёга замер, как по команде, разжал пальцы. Дальнобойный фонарь шмякнулся на пол и укатился куда-то в глубину, под низкие трубы, где не достать. Темно. За спиной вроде ещё должен быть маленький дневной свет от снятой двери, а всё равно темно.
        Охранник шагнул к нему из темноты, подошёл почти вплотную. В живот ткнулось что-то холодное. Серёга глянул и ахнул: автомат!
        Блестящий, чёрный в темноте, тяжёленький на вид, как в кино про войну…
        - Это оружие, - сказал охранник, как будто Серёга не заметил. - Знаешь, как плохо, как страшно быть безоружным? - От охранника пахло железом и старым автомобилем. У него были тёмные, совсем молодые глаза. И лицо. Знакомое? Серёга отстранённо подумал, что он на мушке и что у охраны такого оружия не бывает, где он взял-то?
        - Ты знаешь, как страшно быть безоружным. - Теперь он не спрашивал, а утверждал. В больную руку как будто впились невидимые клещи, она дёрнулась, как чужая, мазнув охранника по лицу. Серёга не почувствовал прикосновения. Только боль в руке.
        - Зачем ты хочешь лишить меня его? Оставь рюкзак. - Оставь! - он ткнул Серёгу дулом в живот. - Оставь!!!
        Вспыхнул свет, Серёга зажмурился и получил по лицу. Не больно, ладонью, но всё равно щека горела, и глаза…
        - Извини. - Это говорит Настя. - Ты выронил фонарь, а потом замер на месте. Это то, что я думаю?
        Серёга моргал, прогоняя разноцветные пятнышки в глазах. Настя стояла напротив, опустив зажжённый фонарь (слазила, достала?), вокруг поблёскивали трубы, сочились влагой стены, а никакого охранника не было. Серёга взял у неё фонарь и пошёл дальше.
        Подвал казался бесконечным. Вроде в прошлый раз покороче был, а тут… Ребята шли, шли, и никого вокруг, только крысы. Одна крыса, другая. Ленка как увидела, завопила, не от страха, от радости, что нашли! Где чудовище, там и крысы. Они всегда ходят за ним!
        Их становилось больше. Каждую секунду они выползали из-под труб, пикировали сверху, сливаясь в один шерстяной поток, они текли-бежали дальше по коридору…
        - Где твоя камера, Лена? Найди его… Он уже близко. И ничего не страшно, эффект экрана. Страшно, оно только в первый раз. Зато какой получится снимок! - Ленка обернулась. Говорившего видно не было. За её спиной шла Настя и опасливо поглядывала на крыс под ногами. Чего поглядывать, надо бежать!
        - Идём! - Ленка не ждала ответа, ноги сами понесли её вперёд. Она бежала, ловко обгоняя ребят, только немного боялась наступить на крыс, укусят ещё, но они ловко уворачивались. Она бежала за ними, за потоком, перекрыв собой длинный луч света. За спиной кто-то бросил: «Куда?» - еле слышно, неуверенно, как будто сам не знает, зачем они здесь.
        Крысы были быстрее. Ленка уже оставила своих далеко позади, бежала за серебристыми спинами, на ходу включая камеру на телефоне. С фотоаппаратом её бы не поняли, но телефон-то можно…
        Что-то тяжёлое ударило в живот, Ленка охнула и посветила. Труба. Трубы. Широченные, низко, на уровне пояса. Серебристый поток крыс устремлялся туда.
        - Найди его…
        Ленка обернулась и зажмурилась: в глаза ударил луч фонаря. Она выронила телефон, и кто-то схватил её за руку.
        Глаза слепило, даже сквозь закрытые веки. В руку, пониже локтя вцепилось как будто сразу несколько человек, каждый палец ощущался как целая кисть. Вцепилось и дёрнуло. По голове ударил глухой пустой металл, шаркнула, царапнув, краска на трубе. Руку выворачивало из плеча и тянуло-тянуло вниз! Только трубы мешали. Свободной рукой Ленка вцепилась в трубу, толстенную, не ухватить, попыталась оттолкнуться ногами и взвыла. Руку дёрнуло и будто обожгло текучей кипящей болью. С болью же пришло отрезвление, и в голову ударило простое слово: «Попалась!»
        Беспощадный Серёгин фонарь освещал, как днём, старые трубы, Ленкину вывернутую руку и здоровенную серую пятерню этого на её руке. Она была похожа на огромного паука, вцепившегося всеми лапами в свою жертву, чтобы впрыснуть яд. Попалась!
        Ленка взвыла, тихо, как ей самой показалось, и ей ответило только эхо. Облупленная краска шаркнула по лицу, что-то ударило в затылок.
        Она лежала на полу лицом вверх, перед глазами блестела труба с облупленной краской. Она двигалась! Рука-паук продолжала тянуть, причиняя огромную боль, уходящую в шею, и грязный пол шаркал по спине рывками. Это она, Ленка двигалась, её тащили туда, под трубы, туда, где спряталось это…
        Огромные пальцы, в несколько человеческих толщиной, перехватили её руку повыше локтя. Кожа на них была смуглой и грязноватой, будто ржавой в этом сыром подвале. На фалангах топорщились редкие чёрные волоски, толщиной, наверное, с хорошую леску, и ногти! Вроде обычные, человеческие, только огромные.
        Руку опять дёрнуло, обжигая болью, и труба над головой резко ушла влево. Ленка завопила и попыталась перекатиться на полу, чтобы вырваться. Плечо рвануло с новой силой, над ухом треснула ткань, боль врезалась в голову и пульсировала там, как будто её проталкивают ступкой-рукой. Она рванулась ещё, и что-то хрустнуло в руке. Перекатилась на живот, клюнув носом грязный пол, запоздало услышала, как глухо что-то ударилось о трубы, попыталась вскочить.
        В глазах забегали фонарики. Грязный подвальный пол поплыл цветными пятнами. Ленка запоздало глянула на свою руку (на месте!) и подумала, что, наверное, так и теряют сознание. Нельзя! Огромная лапа-паук высунулась из-под трубы по сустав и шарила по полу. Буроватые пальцы мелькали и переливались чёрным в луче фонаря. Ленка ещё помнила эту пасть, вроде человеческую, а увеличенную в несколько раз, будто это, играясь, показывает в лупу оскал.
        Боль пронзала плечо. Раз! Ленка кувыркнулась ещё на шаг, подальше от этого. Далёкий грязный потолок расплывался в глазах: нельзя вырубаться. Оперлась здоровой рукой на грязный, отчего-то горячий, пол, ещё раз перекатилась, ещё на шаг, подальше, подальше, ещё полметра, они могут спасти.
        В ушах шуршало и шумело, как будто падаешь в воду. Сквозь этот фоновый звук прорезался тонкий, разноголосый, но оглушительный писк. Крысы! Они здесь. Они ждут своего. По больной руке, по лицу, по ногам бежали маленькие лапки, царапаясь коготками. Они не кусались, нет. Отталкиваясь от Ленки как от чего-то неживого, они забирались на трубу, занимали места. Ждали.
        Труба шевелилась. Из глубины глухо колотили по железу и шуршали. На пол с шелестом сыпалась облезлая краска, в луче показалась вторая рука. На запястье в Ленкину ногу толщиной напряглась мышца. Оно вылезало.
        Ленка охнула: кажется, на крик уже не хватало голоса. Там, откуда, выходит звук, истерически колотилось сердце. Ленка опять попыталась вскочить, оперлась на больную руку: нет! Боль свалила на пол, шибанула в голову и глаза, серый подвальный мир поплыл, на этот раз от слёз. Пальцы вцепились в ногу.
        Щиколотку сдавило, как будто перетянули стальным тросом. Новые слёзы брызнули, капнув чёрным на серый запылённый пол. Нет. Ленка помнит Мышку, помнит, как долго, как оглушительно… Нет! Надо достать оружие! Она упёрлась свободной ногой, взмахнула руками, снимая рюкзак. Рывок получился сильный, рюкзак шмякнулся на пол и брызнул стеклом. В нос ударил запах бензина… Сойдёт!
        Внутренний голос заикнулся, что в рюкзаке блокнот для эскизов, паспорт и еще какая-то важная бумажка, о которой нелепо вспоминать здесь и сейчас. По животу мазнул бетонный пол, тварь притянула её к себе за ногу. Зажигалка! Ленка легко выдёрнула её из заднего кармана, чиркнула у самого рюкзака, пропитанного горючим… Даже искры нет. Зажигалку она потихоньку стащила у отца, проверила, конечно, но и тогда она зажглась не с первого раза. Ленка зачиркала ещё и ещё, но раздавались только тупые щелчки, говорящие, что всё.
        Ленка оттолкнулась свободной ногой, попыталась уйти в кувырок. Больно шаркнула головой об пол, по ноге скользнули когти, врезаясь маленькой болью, в свете телефона мелькнуло совершенно спокойное лицо Серёги.
        Они так и стояли, один за другим, с отрешёнными физиономиями, и не спешили на помощь. Замерли, как Настя тогда. Как Серёга. Они… Тварь потянула за ногу, Ленка завопила, и откуда-то взялся голос. Одна! Она теперь одна!
        Нет уж! Ленка схватила первое, что попалось под руку: мягонькое, тёплое - сойдёт, - и запульнула в Серёгу. Оно летело бесконечно долго, разворачивая в воздухе маленькие лапки, руля голым хвостом. Крыса! Прекрасно. Что такое крыса, когда ты бороздишь носом грязный пол, пока чудовище утаскивает тебя к себе. Ленка схватила вторую (кажется, получила по пальцам острыми зубками, но кого это волновало!). Щиколотку пронзила настоящая боль. Ленка швырнула крысу - и попала.
        Серёга вздрогнул, как будто разбудили, глянул на Ленку, моргнул и полез в рюкзак. Он копался там миллион лет. Ногу как будто дробили на тысячу маленьких осколков, Ленка отбрыкивалась вслепую, боясь обернуться. Где-то в темноте запоздало завопил Ваня.
        Огонь вспыхнул перед самым лицом, промелькнул и звонко разбился где-то под трубами. На секунду ослабла хватка, Ленка бы не успела сама, но её выдёрнули рывком, подтолкнули за спину. Она влетела в Настю, повисла на ней, вцепившись в плечи одной рукой. Второй как будто не было, только боль, растущая из шеи.
        - Проснись! - Ленка вопила это, наверное, чтобы проснуться самой, чтобы прийти в себя, помочь Серёге, а потом бежать! Настя моргнула и осовело глянула Ленке за спину:
        - Он здесь?
        - Да! - Ваня лихорадочно копался в рюкзаке, не сводя глаз с этого. Достал бутылку, чиркнул зажигалкой…
        Оглушительный вой, вопль, как будто хором вопят от боли тысячи людей, мужчин, женщин, все голоса сливались в один, разносились эхом по подвалу, полыхали заревом, освещая высокие тени на стенах. Перед лицом промелькнуло пламя: Ваня кинул свою бутылку, и звон её утонул в этом вопле, и с ним крысиный писк. По ногам пробежали маленькие лапки, одни, другие, Ленка уже не смотрела, не считала, только отстранённо подумала: «Крысы спасаются».
        Серёга опять толкнул её в спину:
        - Бежим! - И они побежали. В воздухе воняло бензином и палёной кожей, светло было, как будто врубили сотню оранжевых ламп, и дым. Дым догонял. Крысы спасались по трубам, лезли под ноги, Ленка уже не разбирала, куда бежит.
        - За что? - Голос был человеческий. Тот голос. Ленка бежала, не чуя больной руки, кашляла, видя перед глазами только крыс и лямку Серёгиного рюкзака. И всё-таки обернулась.
        Далеко позади, уже очень далеко, за пеленой дыма, ревущий столб пламени среди покарёженных труб упирался в потолок. Он выл, как тысячи людей сразу, он танцевал, обжигая жаром Ленке лицо, хотя далеко же, далеко, а кажется - рядом. Старик стоял спиной к ним, прямо перед этим живым костром. Стоял и смотрел, как смотрят люди на свой горящий дом, не в силах уже ничего сделать, и оторваться тоже не в силах. Ленка не поняла, откуда она это взяла, при чём здесь дом вообще, но тоже притормозила.
        - Бежим! - Настя дёрнула за больную руку. Ленка взвыла, но побежала.
        Эпилог
        - Ты мне так все грибы распугаешь! - Настя срезала толстенный белый и погрозила им Серёге, но тот не слышал. Он расставил пустые консервные банки на поваленном дереве и от души палил из новенькой пневматической винтовки. Банки разлетались с металлическим брякотком, у Серёги уже хорошо получалось. Давно надо было заняться биатлоном.
        - Он их подстрелит убегающими. - Ваня возился у мангала, отгоняя от сырых шашлыков толстого щенка лабрадора. Специально брал другую породу. Чтобы не такую кусачую. - А нет - так мяса много.
        Отмечали Ленкину победу. Её фотки убитой заброшки покорили если не мир, то пару миллионов человек точно. Конкурс был какой-то навороченный, с кучей профессионалов, она сама не ожидала, что выиграет, послала снимки наудачу и вот…
        Конечно, это Настя придумала пойти в лес, не сообразив, что с шашлыками много грибов не соберёшь, не будешь же с мангалом бегать, как дурочка, от дерева к дереву. Но на этой поляне ей повезло: тут и там торчали весёлые бурые шляпки. И вроде сухая поляна, не по-осеннему сухая, по всем законам природы здесь не должно расти ничего приличного! Чудеса. Чудеса случаются, теперь-то она это знала.
        …Все фантики, подаренные стариком, куда-то исчезли после того пожара. Настя искала-искала… Не чтобы найти, чтобы убедиться, что их больше нет. Это казалось таким удивительным и одновременно таким правильным: нет больше чудовища - нет старика, нет старика - нет фантиков.
        Территория старой фабрики выгорела почти полностью. Сухая трава по пояс, много бумажного мусора, и дождь не спас. Новостройки достаточно далеко, народу ещё не много живёт, да и день рабочий. Мало народу, мало свидетелей, пожарных вызвали поздно, когда совсем уже всё дымом заволокло. Вот и выгорела.
        Странного старика в белом халате больше никто не видел.
        Проклятое место
        Глава I
        Место, где ты живёшь
        Темнота давила на мозги. Пыльные полоски света, проникающие сквозь дырявую крышу, только ещё больше слепили. Киря медленно шёл по хлипкому полу: доски под ногами пошатывались и скрипели. Глазам было больно от этой полосатой темноты: тонкие лучики света на полу, а вокруг чёрный мрак. Под ногами валялись ошмётки пакли, гвозди, комки грязи с отпечатками подошв и собачьих лап. Домик давно растащили: когда-то здесь была и мебель, и отделка, а сейчас только голый сруб да мусор на полу. В маленьких окошках с огрызками подоконников даже не было стёкол.
        - Могила, - громко прошептал Васёк. Он посветил фонариком на мохнатые от пакли стены, и в луче мелькнул крысиный хвост. - Видал, какая здоровая! Что она здесь жрёт, интересно? Доски, что ли? С гвоздями!
        - Не болтай, - буркнул Киря. - Живёт она здесь. Тепло, тихо, людей нет. А питаться к соседям ходит. К тебе, например.
        - Подавится! У меня Феня крысоловка! На днях вот такую тварь на крыльцо притащила. - Васёк широко развёл руками, как рыбак, хвастаясь пойманной рыбой. - Надо будет - и твоего пса задерёт!
        - Ну-ну. Сегодня привести или завтра?
        Глаза уже привыкли к полумраку, и Киря потихоньку рассматривал комнату. Брёвна, пакля, доски. В углу - куча пустых пакетов и скомканных газет, наверное, крысы натащили для гнезда. На полу среди мелкого мусора - кокнутая тарелка с цветочками и следы, следы. Собачьи и человеческие.
        - Вась, а кто-то сюда ходит!
        - Десятый класс тут вечерами пасётся, больше некому! Неужто они проглядят такую хату?! Вроде недалеко, а на отшибе, никто не мешает. Печка вон ещё целая, грейся - не хочу…
        Киря слушал и пинал здоровенный висячий замок на крышке подпола. Кому пришло в голову запирать подпол на такой замок? А главное, он был не ржавый, не старый. Дужка вон отполирована, блестит… И петли! Петли у дверцы смазаны, Киря ткнул пальцем и тут же испачкался.
        Интересно, что там? Клад? Труп? Да ну, скорее всего, просто закрыли от десятиклассников. Участковый дядя Миша приехал и закрыл. Дом тоже когда-то был заколочен, но кто-то ведь оторвал доски. Десятиклассники, да. А в подпол замок срывать поленились, они не любопытные.
        От волнения Киря нарезал круги вокруг загадочной дверцы, даже прыгал, пробуя на прочность гнилые доски.
        - Васёк! Нигде ломика не видишь?
        - Что? - Васёк подошёл и оценил: - Хочешь отведать огурчиков двадцатилетней выдержки? А что, умно: в школу долго не пойдёшь!
        - Глупый! Неужели самому не интересно?
        Васёк кивнул и, хлопнув дверью, побежал искать, чем бы сковырнуть замок. Киря остался бродить по дому. Слазил за печку - может, кочерга найдётся вместо ломика? Нашёл пакет из-под чипсов и пустую бутылку: похоже, Васёк был прав насчёт десятиклассников.
        От тишины звенело в ушах. Васёк на улице не подавал признаков жизни - домой, что ли, побежал за ломиком? А совсем рядом по полу зацокали когти.
        Киря поднял голову. Собака. Погреться зашла. Грязно-рыжая, с порванной губой. Ничья. Видно, что ничья. На боках жирок, а в глазах растерянность и ужас. У домашних таких глаз не бывает. Собака стояла на пороге и молча скалилась порванной губой.
        - Заходи, грейся, - кивнул ей Киря. Собака попятилась и оскалилась ещё больше. На загривке её вздыбился колтун с бордовыми ошмётками болячки.
        - Да не бойся ты так, я не кореец! - Киря жалел бездомных собак. Была в этом какая-то чудовищная глупость: собака - и вдруг бездомная. Что ей без дома-то делать, что сторожить?
        Киря чуть отступил, показывая, что нападать не собирается. Псина подпрыгнула на четырёх лапах и залилась лаем. Она лаяла громко, надрывно, она звала своих.
        В темноте дверного проёма зашевелились разномастные пушистые спины. Одна. Две. Три… Не местные. Всех деревенских собак Киря знал: стоит выехать на велике, они тут как тут, выскакивают из дворов, спешат облаять. Нет, эти чужие.
        Рыжая псина скакнула в комнату с громким лаем, и за ней ворвалась целая свора. Собаки мгновенно окружили Кирю, лая наперебой, хвастаясь блестящими в полумраке клыками. Самый крупный, чёрный пес, должно быть вожак, чуть привстал на задних лапах и гавкнул прямо в лицо. Киря хотел присесть, будто поднимает камень, но побоялся: слишком близко к лицу маячили клыки. И с собой ни палки, ни камешка нет. Ногой он попробовал дотянуться до осколка тарелки на полу… Чёрный пёс щёлкнул зубами у самой щиколотки. На резиновом сапоге остались две неглубокие дырочки: ещё чуть-чуть, и прокусил бы.
        Киря отдёрнул ногу и потихоньку попятился к двери. Чёрный танцевал на задних ногах и щёлкал зубами около рукава. Совсем дикие псины. Порвут. И откуда их столько… Киря рявкнул, и собаки на секунду притихли, но тут же опять залились лаем. Выход был уже близко. Киря пятился, собаки лаяли и бросались. Перед самым лицом мелькнула пасть чёрной псины, Киря отпихнул её и рванул прочь. Чьи-то зубы вцепились в рукав - оглушительно треснула ткань, обнажив белую вату. Киря перемахнул через порог, влетел в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.
        Дверь держалась на одной петле, и коробка отставала. Закрыть плотно не получилось, остался зазор толщиной в руку. Псины наперебой просовывали туда морды и лаяли, оглушительно лаяли, напирали на дверь так, что она шаталась. Киря навалился, подёргал древний шпингалет (тоже на одном винтике) и всё-таки защёлкнул его. Теперь зазор остался с другой стороны, там, где не было дверной петли. Собакам туда не пролезть, а Кире надо сматываться. И где гуляет Васёк?!
        В комнате были окна без рам и стёкол - так даже лучше. Проще вылезти. Киря шагнул к ним - и нога провалилась. У самой двери пол был раздолбан: дыра с бахромой обломанных досок, да такая, что можно пролезть.
        Внутри темно. Киря достал фонарик, посветил. Подпол и подпол. Сруб, доски, земля. Собаки лаяли, с грохотом расшатывая дверь, - сматываться надо! Но Киря взял фонарик в зубы и зачем-то нырнул в дыру.
        Снизу дом выглядел ещё более уныло. Сруб кое-где подгнил, под ногами было полно мелкого мусора. Киря прополз несколько шагов и замер.
        В луч фонарика попалась чашка. Чашка и чашка: с цветочком, с ржавой каёмкой давно испарившегося чая, с блюдечком. Она стояла на импровизированном столике из доски, брошенной на два пенька. Доску аккуратно закрывала давно вылинявшая клеёнка. Там же была тарелка с ложкой, мытые, аж блестят. Здесь кто-то живёт? Здесь?!
        В углу зашевелилась гора тряпья. Киря вскрикнул, направил фонарик… Крыса. Деловая: вылезла на бывший рукав чьего-то ватника и стала умываться. Не боится. Киря зашарил фонарем по стенам.
        Подпол как подпол. Нормальные люди в таких банки хранят и картошку. А здесь был столик с клеёнкой, чашка, недоеденный крысами удлинитель и мятый плакат группы «Смайлики» на стене. Плакат Кирю потряс. Нет, сам плакат ничего особенного: подростки с гитарами. Но в том, что он висел здесь, под полом, прибитый маленькими проржавевшими гвоздиками, была неумолимая правда: здесь кто-то жил. Нет, не десятиклассники. Они не слушают такое. У Кириной матери есть ещё пленочные кассеты с записями этой группы. Говорит, любила в школе. Кирю пыталась подсадить ещё в прошлом году, но песенки показались ему слишком детскими. Какие уж тут десятиклассники!
        Кружку, допустим, просто могли забыть. Отец вон тоже ходит по дому с вечнозелёной кружкой чая и забывает её в самых неожиданных местах. Потом ищет, ругается.
        Удлинитель в подполе тоже у многих есть, чтобы лампочку включать, и даже столик с клеёнкой ерунда - мало ли какие у кого подставки для банок! А плакат - это плакат. У Кири тоже висят плакаты в комнате над столом, где он делает уроки, сидит в Интернете. Где рубится в стрелялки… Плакат отмечает место, где проходит твоя жизнь. В подполе.
        Киря ковырнул улыбающуюся физиономию парня, и ржавые гвоздики посыпались под ноги мелкой дробью. Плакат чинно спланировал на сапоги. По ногам пробежал холодок, Киря вздрогнул и отфутболил плакат в угол крысе. Парень с гитарой улыбался. Крыса цапнула бумагу и шумно, пятясь рывками, стала затаскивать в гору тряпья. «Смайлики» шуршали, и хозяин их не шёл из головы. Мальчишка или девчонка? Сколько ему лет теперь, если жив? Он здесь прятался или его здесь заперли? Судя по дыре в полу и замку на крышке подпола…
        На досках чернели крошечные точки-шрамы от гвоздиков. А между досок торчал кусок ветоши. Тайник за плакатом? Киря вцепился в тряпку и рванул на себя. Что-то тяжёленькое и плоское. Книга? Тетрадь?
        - Кир, ты тут? - Над головой с грохотом открылась дверь, шмякнулся на пол отлетевший шпингалет и затопали-затопали сапоги. Киря выдёрнул находку, затолкал под куртку (если книга, то здоровенная) и крикнул:
        - Внизу! Тут такая дырень в полу, зря за ломом бегал!
        - А я и не нашёл! - довольно сообщил Васёк. - Батя задевал куда-то.
        - Собак видел?
        - Нет. А что, были?
        - Да они тут, похоже, могилу стерегут. Лезь, что покажу.
        - Хорош заливать-то! - За спиной шаркнула болоньевая куртка - Васёк лез под пол.
        Киря шуганул крысу и отобрал плакат. Может, и не могила. Ляпнул, чтобы не думать о плохом одному. В дыре между брёвен возникла щекастая физиономия Васька, Киря с ходу сунул плакат ему под нос:
        - Смотри! На стене висел!
        - Погоди ты! - Васёк включил фонарь и уставился на плакат: - Ха! У меня дядька до сих пор их слушает! Дай отнесу ему, пусть порадуется старичок. - Он цапнул плакат из рук и поскрёб пальцем. - Грязненький…
        - Он здесь висел на стене. Понимаешь?
        - Висел? - Васёк шагнул вперёд и задел полой куртки чашку на блюдце. Чашка глухо шмякнулась о земляной пол, Васёк оглянулся, посмотрел, а повернулся уже с совсем другим лицом:
        - Да не, Кирь, ерунда… - Он мямлил неуверенно и глядел под ноги. - Это десятиклассники, наверное.
        - Десятиклассники слушают «Смайликов»?!
        Васёк покачал головой:
        - Правда бред. Может, от бывших хозяев остался?
        - Не знаю, кто здесь раньше жил, но то, что плакат в подполе и чашка с тарелкой…
        - Сектант! Конца света ждал! Они и не такое слушают!
        - Тогда бы получше замуровался и запасы сделал. А вот заложник… Мальчишка вроде нас с тобой…
        Васёк задумчиво ворошил ногой гору тряпья. Крыса забралась на самую вершину и шипела оттуда. Странно, что одна. Они обычно стаями ходят.
        - Слушай, что ты прикопался к этому плакату?! - Что мы вообще здесь забыли? Ну залезли, ничего интересного. Можно идти.
        Что ребята забыли в заброшенном доме на самом краю деревни, они и сами толком не знали. Виной всему были каникулы и электрический апокалипсис, который длился третью неделю. Что-то, никто не знает что, случилось на станции, и вся деревня осталась без света. Не горели лампочки в туалете, не работали Интернет и телевизор. Ребята и маялись от безделья. Они уже успели подраться с половиной школы, наколоть дров, наверное, всем наличествующим бабушкам, а Киря - ещё и перечитать половину школьной программы по литературе. Васька все каникулы звал его в поход в лес, осень выдалась тёплая. Но Кире было лень. Зато в заброшенный дом на краю деревни его вдруг потянуло со страшной силой. Как увидел, так и с ума сошёл, побежал на чужих ногах, таща упирающегося Ваську. Сто лет ходил мимо этого дома, было нелюбопытно, что там внутри. А сегодня загорелся. В старых домах всегда есть какая-то тайна. Вот они и нашли на свою голову. И всё из-за дурацкого электричества.
        Нет, иногда электричество включали. На час или два в день. Тогда деревня вымирала: все бежали домой запускать стиральные машинки, сидеть в Интернете, да просто читать не при свечах - темнело уже рано. Сеть перегружалась, и свет опять вырубался. Так и жили третью неделю.
        Киря откопал в кладовке ещё бабушкины толстенные свечи и жёг их на чердаке, читая или просто глядя в окно. Если кто-нибудь подходил, Киря целился в него из отцовской винтовки. Незаряженной, конечно, патроны мать от него спрятала давно и навсегда. В освещённом окне Кирю прекрасно было видно с улицы, и гости поначалу шарахались. А потом рассказывали матери, какого хулигана она вырастила. Мать орала, грозилась отобрать винтовку и гонялась за Кирей по дому, размахивая мокрым полотенцем. Так и коротали вечерок.
        Из дома выбирались молча. Васёк с плакатом впереди, за ним - Киря. Он всё оглядывался, ища собак. Куда они испарились? Если бросались на Кирю в доме - значит, считают эту территорию своей. Тогда они должны быть где-то поблизости, просто зашухарились где-нибудь в огороде.
        Находка, книга или тетрадь, топорщила куртку. Киря достал на ходу, развернул ветошь…
        - Что это за гроб? У моей бабушки такой!
        - Там нашёл… - Васёк с любопытством наклонился над находкой, да Кире и самому было интересно, он таких не встречал. В руках он держал здоровенный старый ноутбук с клубком проводов и блоком питания.
        - Сдох небось от сырости! - Авторитетно заявил Васёк. - Аккумулятор точно окислился, сам подумай!
        - А вдруг нет? Может, железо ещё продать можно.
        - Да кому нужен этот антиквариат!
        Васёк, скорее всего, был прав, но Киря поспешно затолкал ноутбук за пазуху.
        - Переберу дома, - с вызовом сказал он. - Всё равно делать нечего.
        Глава II
        Дневник американского шпиона
        Всё-таки здорово идти вечером с фонарём по тёмной улице, где всё давно тебе знакомо. Неосвещённые дома чернеют в темноте, одинаковые на посторонний взгляд, а ты по силуэту, по запаху, по голосу цепной собаки узнаёшь, где чей.
        Дом физички Ринпалны самый маленький в деревне и самый шумный. У неё трое детей и собак столько же, днём и ночью шум, лай. Электричества нет, а в окнах иллюминация, как на праздник, - свечи. Во дворе громыхают на ветру вертушки из пластиковых бутылок, а вот ещё и ветряные колокольчики повесили…
        Дом школьного завхоза Коляна, напротив, велик и угрюм, как спящий медведь. Только в окне сараюхи - золотое пятнышко свечи.
        У Васьки три старших брата, так у него не двор, а гараж: «Волга» целая, «Волга» наполовину разобранная, мотоциклов препарированных и на ходу несчитано. Васькин дом пахнет пирогами на всю улицу, и белая кошка патрулирует периметр, шипя на прохожих как сторожевая.
        А Кирин дом самый обычный. Просто дом. Он выглядит так, как положено Кириному дому: крыльцо, терраса, вишня под окнами. Из-за веток за стеклом блестит огонёк свечи: отец сидит в своём кресле, читает газету. Рядом ещё одна фигура: мать с кроссвордом, и силуэт кота торчит на подоконнике.
        Звякнула цепь, из будки вылез Пират, зевая и потягиваясь. Вильнул хвостом. Киря выпустил его на ночь и пошёл в дом.
        Родители со своими газетами-кроссвордами ломали глаза с одной свечой. Киря достал вторую, зажёг, стало светлее. Мать кивнула, типа, «спасибо», но всё-таки поворчала:
        - Зря свечи разбазариваешь. Мало осталось.
        - В магазинах их уже нет, - поддержал отец. - Всё смели. И батарейки, и свечи. А это безобразие ещё неизвестно сколько продлится, - он кивнул за окно на слепой фонарный столб и уткнулся в свою газету.
        - Да ладно вам!.. - Киря припрятал за спину трофейный ноутбук и попятился из комнаты.
        Дома было тепло, хоть в трусах ходи: мать опять кипятила бельё на печке. Киря завернул на кухню, сцапал котлету со сковородки и полез к себе на чердак. У него там и комната, и мастерская, и кабинет, и склад боеприпасов: отцовская винтовка без патронов, самодельные ножи с резными ручками и куча петард, о которых никто не знает. На столе бардак, Киря смахнул его на диван: хорошо, когда всё рядом! Свечей, правда, осталось мало, а батарейки пока есть. Киря подвесил над столом карманный фонарь как лампочку и занялся ноутом.
        Из клавиатуры вытряхнулась тонна крошек: белый хлеб, чёрный, крупинки соли… Вот так сидел человек, запертый в тёмном подполе, пялился в ноут и ел как все. Как будто всё в порядке.
        - Может, он фээсбэшник был! - Киря сказал это громко и вслух, как будто себя подбадривал. - А детский плакатик - для прикрытия. Или шпион американский! Прятался такой у бабушки в подполе, гамбургеры свои жевал. А потом разъелся до двух центнеров, пробил с размаху дыру в полу и ушёл, только и видели! А технику забыл второпях. Или оставил сообщнику, но тот почему-то не пришёл…
        Эта идея понравилась Кире, он перебирал ноут и в красках представлял, что такого секретного и важного там найдёт, когда наконец дадут электричество и можно будет пошарить в шпионских файликах!
        Техника сохранилась на удивление хорошо. Ничего не окислилось в сыром подполе, ничего не отошло, а то Киря уже воображал, как будет нагревать паяльник в печке. Нет, не придётся, и слава богу. Он только разобрал ноутбук, сдул крошки, протёр куллер и собрал обратно. Включить бы скорее…
        Электричество врубали обычно по вечерам, часиков в семь-восемь. Киря воткнул ноут в розетку и стал ждать. Погасил фонарик, чтобы не тратить батарейки. Где же ты, электричество, явись!
        За окном вспыхнул уличный фонарь, на столе замигала невыключенная лампа. Старый ноут оживал. Он заводился с непривычным шумом и даже скрипом (плохо почистил куллер), а Киря от нетерпения приплясывал у стола:
        - Давай уже врубайся!
        Ноут грузился очень долго. На обои американский шпион поставил знакомый деревенский пейзаж: школа - его, Кирина, школа. Деревянная, одноэтажная, не похожая на городские. Вишни во дворе совсем маленькие, прутики ещё. А на фоне школы - физичка Ринпална, только молодая, и три пацана - Кирины ровесники. Ринпална стоит чуть в стороне и как будто их за что-то отчитывает, лицо у неё недовольное. А эти ржут! На дворе весна, травка из грязи пробивается, вишни-прутики выпускают первые листья. Вот тебе и американский шпион!
        Киря защёлкал мышкой по папкам: игрушки, музыка, рефераты… Ноут точно принадлежал школьнику, возможно, даже кому-то из этих, с фотографии, - и чего Киря навоображал! Жил себе парень. Был у парня ноут, потом он его спрятал в подполе и плакатиком замаскировал. Зачем? А зачем у Кири за стеллажом тайничок с петардами? Чтобы мать не нашла. Значит, в ноуте что-то такое есть…
        Текстовых файлов было мало, и все контрольные-рефераты. Но если бы, например, Киря что-то прятал, он бы назвал попротивнее и поскучнее, например «Реферат о ленточных червях», - кто ж по доброй воле полезет такое читать? Киря полез. Файл о ленточных червях был действительно про червей. И даже «Реферат по физике» не обманул. А вот вордовский файл с названием «Лес» оказался странным. Парень - хозяин ноута, то ли вёл дневник, то ли пробовал себя в роли писателя.

* * *
        Иногда мне кажется, что ничего на самом деле не было, просто я сбрендил и мне мерещится всякая чушь. Но я прекрасно отдаю себе отчёт в происходящем и понимаю, как дошёл до жизни такой. Я помню день и час, когда всё началось, только боюсь, не сумею описать тот день, когда всё это закончится.
        Это было в начале мая, когда снег уже сошёл, а лужи ещё не высохли. На майские праздники Ирина-физичка потащила наш класс в трёхдневный поход, обещая показать аномальную зону. Лично я не верил в это, а Толстый с Ломом вообще смеялись. На аномальную зону купились только девчонки: они всю дорогу перешёптывались и травили страшные истории, одна другой глупее. Про медведя-людоеда, который якобы жил прежде в нашем лесу. Говорили, убил кучу народу, а потом их всех нашли заваленными упавшими деревьями. Прямо в одном месте. Медведь же любит мясо с душком и сразу не ест: положит куда-нибудь и ждёт, пока не запахнет.
        - Чего же он эту кучу народу не съел? - спрашиваю.
        - Может, их было слишком много! Медведь просто не успевал подъедать всех, кого убил. Они ж территорию свою охраняют, медведи-то!
        До аномальной зоны мы добрались под вечер. Уставшие, голодные, по уши в грязи, с одной мыслью: «Когда привал?», мы вышли на полянку, и сразу стало тихо. Птицы не пели. Три шага назад орали как резаные, извещая о наступлении вечера. А как мы вышли на полянку, так и всё - тишина. Ещё вокруг той полянки не было ни одного живого дерева. Сухостой - дрова для лесного пожара - окружал всю поляну рядов в пять-шесть. Как будто здесь специально распыляли яд, уничтожающий всё живое. Трава тоже не росла, хотя место солнечное. Вся поляна была покрыта только сухой грязью. Мрачноватое местечко.
        Девчонки зашептались, но быстро притихли. Лом шепнул: «Кладбище!» - и мы с Толстым только закивали, это и правда было как кладбище. Только холмиков не хватало и памятников… Где-то в лесу прокричала большая птица, и опять наступила тишина.
        Ирина оценила наши обалдевшие рожи и спросила:
        - Ну как? Я эту поляну ещё в том году нашла. Главное: прошла мимо, ничего не заметила. А дома перебирала фотографии, смотрю: ух ты! Необычное место, правда?
        - Про сухостой леснику сказали? - спросил практичный Толстый.
        - В том-то и дело, Саша! Знаешь, что ответил лесник? «Нельзя, - говорит, - здесь сухостой убирать, молодые деревья дальше гибнуть начнут!» Круг видите? Овал? - Поляна была окружена сухими деревьями. - Вот прежде он был уже. И тоже стояли сухие деревья. Их убрали - засохли следующие. Те убрали - на другой год ещё ряд деревьев засох. И всегда вокруг этой поляны сухостой. Она и поляной-то не всегда была…
        - Это всё вам лесник рассказал? - не поверил Лом.
        - Ты сейчас сам у него спросишь. Мы у него ночуем, я договорилась.
        Я так подробно всё описываю, потому что меня знобит, даже пальцы. И ещё когда вспоминаешь, время летит быстрее и на душе легче.
        До лесника мы шкандыбали ещё с полчаса. Лично я устал как собака, даже ноги натёр, чего со мной в походах уже давно не бывало. Девчонки ворчали, что Ирина просто придумала эту аномальную зону, чтобы нас отвлечь от усталости, и я был с ними согласен: ну сухостой, ну птицы молчат - в лесу всякое бывает!
        К землянке мы подошли уже в темноте, спотыкаясь и подсвечивая фонариками лица снизу, чтобы медведь боялся. Просто одурели от усталости. Ввалились в землянку всем табором: какая же она тесная! Буржуйка, кровать, сундук, большой стеллаж с барахлом занимали почти всё место. Если мы все уляжемся на полу вповалку - не поместимся. Чем Ирина думала? За столом сидел лесник и поглядывал хитро, как Дед Мороз на детском утреннике.
        - Здравствуйте, ребятишки!
        Мы захихикали. Наверное, не я один подумал про Деда Мороза. Лесника я знал: раз в месяц или чуть реже он появлялся в магазине, чтобы набрать полный рюкзак крупы, сигарет и чем там ещё затариваются лесники. К магазину он подъезжал на лошади - а на чём ещё по лесу ездить? Мы, деревенские, лошадь только и видели, что его, дядь Сашину, больше у нас лошадей никто не держит.
        Ирина тут же развила бурную деятельность: посадила девчонок чистить картошку, нас троих отправила за водой с напутствием: «Сбегаете и ставьте снаружи палатку, здесь мы все не поместимся». Толстый пытался протестовать: ему хотелось спать в тепле и уюте, но у Ирины разговор короткий: выгнала, пригрозив, что в следующий раз вообще не возьмёт.
        Мы спустились к ручейку, светя фонариками. Ноги в сапогах ныли, в лицо бросалась первая весенняя мошкара. Сразу за ручейком росли низенькие молодые сосны, должно быть, дядя Саша только насадил. И сквозь них было прекрасно видно ту аномальную поляну.
        Сухие стволы серебрились и блестели в темноте. Голые ветки тянулись в небо костлявыми пальцами.
        - Жутковато, а? - толкнул меня Толстый. Я засмотрелся - и чуть не упал в ручей. Взмахнул руками, уцепился за Толстого и устоял.
        - Да вон как он испугался! - поддел Лом, и мне пришлось срочно ему врезать, чтобы помалкивал. Лом, конечно, не стоял столбом, врезал в ответ, Толстый, понятно, полез разнимать…
        Нас прервал крик. Жуткий, с хрипом, я ни на секунду не подумал, что это Ирина или кто-то из девчонок. Да и доносился он не со стороны землянки.
        Я отпустил Лома, наступил в ручей и стал вглядываться сквозь сосны в аномальную поляну. Лом направил туда свой фонарище-прожектор - бьёт на полдеревни, только у него такой есть. Освещённые мёртвые стволы теперь казались чёрными. Ветки не шевелились на ветру, никакого движения на поляне тоже не было.
        - Точно оттуда кричали? - спросил Толстый.
        Мы синхронно кивнули в ответ.
        - Я слышал, если потревожить покойника, он издаёт страшный крик.
        - А-А-А-А-А! - Я кинулся на Толстого и с удовольствием уронил его в ручей.
        - До утра же не высохнем! Ирина ни свет ни заря опять погонит. Я не хочу полдня ходить в мокрых штанах!
        - Почему полдня? - усмехнулся Лом. - После обеда я подойду к тебе и скажу «А-А-А-А-А-А!» - и ты опять будешь ходить в мокрых штанах!
        - Вы что там, утонули? - За спиной возникла Ирина и потащила нас в землянку сушиться.
        У лесника была керосиновая лампа и портянки на печке. Он как будто сошёл со страниц детских сказок. Маленькую буржуйку мы с Толстым тут же завесили своими шмотками, она стояла как навьюченный осёл. Ирина выдала нам по миске картошки с тушёнкой, и несколько минут в землянке стояло разноголосое чавканье. Ну а потом все полезли к леснику с расспросами:
        - Дядь Саш, а правда, что поляна аномальная?
        - Я в суеверия не верю, я просто знаю, откуда они берутся. Там место нехорошее. Кто там заночевал, либо в ту же ночь пропадает, либо долго потом не живёт.
        - Почему?
        - А шут его знает! Только я здесь не первый год за лесом гляжу. Что видел, то рассказываю. Полянка уж очень привлекательная: ни ветра, ни ухабов, ручей недалеко. Палатку поставить, костёр разжечь - милое дело. Вот и находят ее на свою голову туристы. Лет десять назад парочка заночевала, а утром пропала - как не было. Палатка стоит - людей нет. Тогда же студенты приезжали из города: одного через месяц застрелили, про остальных не знаю. В прошлом году парень пропал из соседней деревни. Точно так же: лёг спать на поляне, а утром не нашли.
        - А вы сами там ночевать не пробовали?
        - Днём-то я туда хожу. Деревья сухие мне покоя не дают - вредитель там, что ли, какой завёлся? А ночью, детки, надо спать. - Он притушил керосинку и разлёгся на огромном сундуке, как бабка из кино про войну.
        Ночевать пришлось снаружи: с Ириной не спорят. Я засупонился в спальник, чтобы один нос торчал, и наконец-то согрелся. Толстый справа от меня ворочался, как гора, Лом слева без умолку болтал о покойниках.
        - Вы правда думаете, что это место аномальное, покойнички кричат, люди пропадают? Я читал о таких местах, но чтобы у нас…
        - А что мы, рыжие? - возмутился Толстый.
        - Может, и не рыжие. В том году две старухи из леса не вышли. В позапрошлом… Может быть, они бродят до сих пор в тех сухих соснах, а выйти не могут. Нестабильная топография, я читал.
        - Не выдумывай. Тайга есть тайга. Каждый год кто-нибудь да уходит.
        - А почему уходит-то, ты не думал? Эти старухи здесь тысячу лет прожили, небось каждую травинку знают…
        - Это невозможно!
        - Всё равно. Опытный человек так просто в лесу не заблудится. Тут нужен ещё какой-нибудь фактор.
        - Аномальная зона с нестабильной топографией, потревоженные покойнички… Ещё инопланетян приплети!
        - Инопланетяне, может, и ни при чём. А такие зоны если и бывают, то на заброшенных погостах или просто местах, где кого-то убили. Мёртвые не хотят, чтобы их тревожили, вот и водят-плутают, глаза тебе отводят. И ходишь как дурак в трёх соснах, и не можешь выйти… Откуда, думаете, бабкины сказки про лешего? Ещё в древности это заметили, придумали себе объяснение: леший, мол, водит. А то не леший. То, может, покойничек, убитый сто лет назад, свежей крови хочет! - Лом взвыл и кинулся через меня на Толстого.
        Спальник мешал мне вскочить и навалять обоим. Я шевельнулся, ненароком заехав Толстому в глаз…
        Глупые мы, в общем, были тогда. А я был самый глупый, потому что, когда эти двое достали меня со своей вознёй, я вылез из палатки и, завернувшись в спальник, пошёл к ручью. Сел, умылся, попил. Посмотрел в темноту на ту поляну, но без фонаря ничего не увидел. Они бесились, а мне было как-то странно тревожно. Вот так, без видимой причины.
        Мать рассказывала, как ещё в студенчестве пришла она как-то вечером в общежитие. В комнате никого, обе соседки куда-то ушли. И как-то ей нехорошо стало, непонятный страх какой-то накатил. Вроде всё знакомо, всё привычно, людей вокруг полно, только в стену стукни - прибегут. А всё равно… Всю ночь, говорит, так и просидела, трясясь. А утром узнала, что в комнате прямо над ней убили парня. Там какая-то глупая история была, с пьянкой и поножовщиной. Главное, никто ничего не слышал, вот странность! А она чувствовала. И я тогда, сидя у ручья, кажется, чувствовал что-то похожее.
        Мимо меня проплыло что-то непонятное. Я выловил и тут же с отвращением отбросил: волосы! Длинный седой пук мокрых волос, фу! Сполоснул руки, вернулся в палатку.
        Эти двое уже притихли. Я застегнул спальник и слушал, как в землянке болтали и смеялись девчонки. Как Ирина пыталась их утихомирить, как рявкал на всех дядя Саша. Потом я уснул. Наверное. Мне снилось, что я встаю, надеваю сапоги и, завернувшись в спальник, бреду к аномальной поляне. Долго иду, продираясь через молодые сосны, низкие ветки меня царапают. Прихожу и вижу костёр. У костра старуха сидит, ворошит золу палкой, на меня не смотрит:
        - Зачем ты пришёл?
        - Не знаю… Захотелось.
        - Уходи отсюда, здесь не место таким, как ты.
        - Завтра уйду.
        - Некоторые думают, что могут уйти, когда захотят. - Она подняла голову, и я увидел, что у неё нет лица. Дырка, обрамлённая соломенными волосами.
        Я вздрогнул. Она крикнула:
        - Беги!
        И я открыл глаза.
        В палатке было темно и тихо. Снаружи шелестела трава, как будто ходил кто-то лёгкий, маленький.
        - Кто там?
        Шаги прекратились. Ещё не проснувшись толком, я рванул на себя молнию, выскочил из палатки в темноту…
        Никого не было. Приснилось, наверное.
        Я никому из мальчишек не рассказывал про тот случай, про тот сон. За все три недели, что прошли от того похода до экзаменов. Разговор первым завёл Лом, он захотел ещё раз туда наведаться. Толстый поддержал, хотя боялся больше всех. И меня самого странно тянуло на ту поляну. Любопытно, и страшно, и надо наконец выяснить - может, это был просто сон и ничего больше? Поэтому, когда Лом предложил пойти туда после экзаменов, я сразу согласился.

* * *
        Фонарь на улице моргнул и вырубился. То же самое сделала настольная лампа. Киря поспешно свернул файл и выключил ноут. Несколько секунд, пока машина вращала мозгами, он смотрел на фотку на заставке. Толстого сразу было видно, а вот кто из остальных двоих автор дневника… Или всё-таки это не дневник, а сочинял человек на досуге. Надо бы фотку физичке показать - может, она… Ноут мигнул и выключился, скрыв фотографию.
        Засыпал Киря тяжело. Было душно и холодно одновременно, и темнота кругом, такая привычная, сегодня давила и оглушала. Внизу топал отец. Мать лязгнула заслонкой печи, шумно закрыла от котов дверь на кухню - кончен день. Киря плотнее закутался (холодно!) и думал о том парне с ноутом. Он жил в деревне, ходил в Кирину школу, физичку знал… А Киря о нём не слышал! Дело было не так давно, вряд ли парень успел сильно измениться с тех пор. Штука в том, что Киря не узнал никого из мальчишек на той фотке. Не видел он их взрослыми, нет в деревне ни похожего на парня с фотки толстяка, ни Лома, ни безымянного автора дневника. Уехали?
        По комнате пробежал сквознячок. На окне колыхнулась занавеска: это отец идёт на чердак покурить. У Кири здесь маленькая комната, а весь остальной чердак - просто чердак. Там всякий хлам, инструменты и отцовская курилка. Ночью отцу лень выходить на улицу, да и холодно уже. Сейчас за стеной скрипнет ступенька, хлопнет дверь и обязательно грохнется жестяное ведро с газетами и щепками. Каждый раз отец его роняет, без этого никак. Киря прислушался: три, два, один… Тихо. Замешкался отец. Три, два, один… По комнате опять пробежал сквозняк, а дверь всё не хлопала. Окно, что ли, не закрыто на чердаке? Вот тебе и холодно!
        Было ужасно лень, но Киря всё-таки встал и, стуча зубами, выбежал из комнаты. Фонарик не взял! Спотыкаясь о чердачный хлам, Киря пробрался к серому прямоугольнику окна, подёргал ручку: закрыто. Зря вставал. А сквозняк-то откуда? Киря вернулся к себе, подёргал там окно - тоже заперто. А сквозняк нагло сифонил по ногам. Крыша, что ли, прохудилась? Киря плюхнулся на кровать, закутался посильнее и закрыл глаза. Надо спать. Завтра уже в школу.
        Сквозняк тихонько просвистел мимо уха. Что-то лёгкое шмякнулось со стола и покатилось по полу - ручка, наверное, или отвёртка. Откуда ж так дует?! Киря поводил рукой у стены за головой, у пола под кроватью - ничего. Наверное, всё-таки крыша.
        Шмяк! - опять что-то упало со стола. Шмяк, шмяк, шмяк… Коты, что ли, в комнату пробрались? Киря сел на кровати. Сероватый лунный свет из окна кое-как освещал стол: отвёртка, ручка, ноутбук, куча проводов, свеча, фонарик болтается над столом. Киря включил. Несколько секунд он жмурился от света, потом привык, посмотрел вокруг. Котов в комнате не было: ни под кроватью, ни под столом, Киря даже на шкаф заглянул - нету. И упавших предметов под столом не было тоже.
        - Спать пора, - сказал он сам себе вслух. - И не читать на ночь дневники сумасшедших. - Выключил фонарь и нырнул под одеяло.
        Шмяк! - со стола упала, судя по звуку, отвёртка и медленно покатилась в Кирину сторону. Он зашарил рукой по полу, но не нашёл.
        - Коты! Уймитесь! - Котов в комнате не было, и Киря это знал. Он закутался плотнее, зачем-то плюнул в темноту и укрылся с головой. Даже сквозь одеяло он слышал, как предметы падают со стола, и говорил себе, что это от сквозняка, что они просто закатываются далеко, а завтра всё найдётся. Сон потихоньку подкрадывался, Киря уже дремал, когда услышал стук в окно.
        «Ветка», - подумал он и тут же сел на кровати. Какая ветка, когда под окнами только низенькая двухметровая вишня, а тут чердак!
        Стук повторился. Стучали намеренно. Рукой или палкой, конкретно так стучали, это был не случайный звук. Чердак. Метров шесть от земли. Киря торопливо продирал глаза: темно было и в комнате, и за окном. Стук. Кире показалось, что он видел, как мелькнула за окном палка. Ребятам, что ли, не спится? Не, они бы камешек кинули. Ещё стук. На этот раз Киря точно разглядел палку, вскочил, дёрнул раму на себя - что там ещё?!
        - Да не пугайся уж так! - Внизу стояла фигура в тёмном дождевике с капюшоном, натянутым по самые брови. С длиннющей палкой, которой подпирают ветки деревьев. На палку бы ещё лезвие косы - и здравствуй, инфаркт!
        - Разбудила? Я хотела сказать, что завтра вам к третьему уроку… - Директриса. Ночью пришла в чёрном плаще и с палкой. Настоящий кошмар школьника. - Ирина Пална заболела, и физики не будет. А я, как назло, не успела телефон зарядить, и городской не работает почему-то… Кирилл, можешь ребятам позвонить сказать, чтобы я по огородам не шастала, как смерть в ночи? - Она поправила капюшон.
        Киря только заметил мелкий моросящий дождик. Он уже весь промок и торчал по пояс в окне, мокрый и ошалевший.
        - Конечно, Лидь Васильна. Я в «Вотсап» напишу.
        - Вот и ладно. А то я как представлю, что весь класс обхожу и стучу в окна… Спокойной ночи, Кирилл. Только не забудь, ладно? - Она быстро вышла за калитку, Киря ничего сказать не успел. Несколько секунд он смотрел, как директриса седлает велосипед и уезжает, светя тусклой маленькой фарой.
        Она уехала, и Киря наконец закрыл окно. Включил фонарик над столом, набрал сообщение «Физики не будет» в классный чат. На столе валялась всё та же отвёртка, карандаш и всё барахло, какое было. На полу - ничего. Киря смел всю мелочь в ящик стола, закрыл его и улёгся спать.
        Невидимые предметы падали со стола всю ночь. Иногда Киря просыпался и слышал этот звук. Под него засыпал и слышал его сквозь сон. В семь заверещал будильник, Киря переставил его (к третьему же уроку) и только тогда заметил, что предметы перестали падать.
        Глава III
        Заблудишься - не приходи
        В школу Киря пришёл разбитый и невыспавшийся. В тёмном классе никого ещё не было. Киря бросил рюкзак, уселся на подоконник и стал смотреть на улицу. Дома напротив школы жили своей жизнью. Во дворе завхоз белил деревья. Васькин брат в своём дворе возился с садовым шлангом. По улице трусил Кирин Пират (нагулялся), за ним, сгорбившись и странно тряся головой, быстро шла баба Таня.
        Кире всегда было неловко смотреть на неё, будто он виноват, что она такая. Странно одета: джинсовая юбка в пол, какая-то бесформенная кофта, похожая на пустой мешок, на голове платок неопределённого цвета. Очень худая, и двигается нарочито неуклюже: как будто мальчишка напялил женские шмотки и кривляется, изображая старуху. Вроде у неё где-то есть дом, но она там давно не живёт. Ходит по улицам, бормочет под нос. Сердобольные соседи её подкармливают. Говорят, её сына нечаянно убили на охоте, с тех пор она такая.
        - Здорово! - Васёк шумно кинул рюкзак на парту и по стульям прошёл к Кире. - Ну как твой ноут-динозавр? Труха?
        Киря рассказал ему о ноуте и дневнике. Но друга, похоже, история не впечатлила:
        - А дальше-то что?
        - Об этом мы узнаем сегодня вечером. Придёшь ко мне?
        - А как же! Машина неведомо сколько лежала в сыром подполе, и ничего ей не было? Ты гонишь! Только за тем и зайду, чтобы посмотреть на это чудо.
        Но вечером Васёк не пришёл. Отзвонился и сказал, что идёт с отцом на рыбалку. Киря даже не обиделся: если хочет человек, то пусть идёт. Он уселся поудобнее, раскрыл ноутбук и стал ждать, когда включат свет.

* * *
        И вот кончился последний экзамен, мы вырвались из школы с опухшей головой и ощущением праздничной лёгкости. Лом промычал: «Всё», Толстый молча достал бутерброд, а я сразу побежал домой собираться.
        Дома меня уже поджидали рюкзак, сапоги и мать с тарелкой супа:
        - Сделал дело - гуляй смело. Только недолго.
        - Мы в поход собрались, вообще-то.
        - Опять ваша Ирина неугомонная?
        - Не, втроём…
        - Тогда чтобы до обеда был дома! Заблудишься - лучше не приходи!
        Я хихикнул из вежливости и принялся за суп.
        В окно нашей кухни виден низенький дом Толстого напротив. Его бабка мыла крыльцо, отмахиваясь тряпкой от назойливого петуха. Петуху приглянулись горошины на бабкином платье, и он не думал отступать. Получил тряпкой раз, получил другой. Горошины, должно быть, выглядели очень аппетитно, петух расправил крылья и кинулся в атаку… И получил на голову ведро грязной воды. Он затряс головой, туловищем и хвостом, как собака, вылезшая из реки, воинственно шаркнул лапой, но бабка Толстого уже подхватила ведро и ушла в дом, беззвучно ругаясь.
        С улицы во двор вошёл Толстый, шуганул петуха, взбежал на крыльцо и показал мне кулак. При дневном свете оттуда не видно моё место за столом, я проверял. Но Толстый знал, что я дома, обедаю и пялюсь от скуки на его двор. Поэтому он показал мне кулак, покрутил у виска, сделал «большие уши» сперва ладонями, а потом крышками от бидонов, стоявших на крыльце. При этом он корчил рожи. Красиво и самозабвенно, я так не умею. Я взял из раковины замороженную курицу, нацепил на неё посудную мочалку вместо балетной пачки и стал изображать в окне «танец маленьких лебедей». Толстый беззвучно заржал и удрал в дом.
        За спиной покашляла мать:
        - Поел? Давай брысь отсюда!
        - Я тебя тоже люблю.
        Я скинул в раковину курицу и тарелку и пошёл одеваться. За окном тянулась наша узенькая улица, конечно, она называется Центральной. В доме напротив за тёмными стёклами Толстый, как и я, собирался в поход. Через два дома (мне отсюда не видно) собирался Лом. Мы толком не знали, куда идём. Нас тянуло к неведомому и страшному, потому что мы глупые были. Сейчас пишу - и самому страшно, а тогда… Ничего мы тогда не боялись, нам было любопытно, и всё. Любопытство кошку сгубило.
        В лесу кричали птицы, как будто утро, а не ночь, гулял ветерок, в общем, всё говорило о том, что мы ещё далеко от той поляны.
        - Может, здесь остановимся? - ныл Толстый. - Далась вам эта аномальная поляна! Может, и нет там ничего такого. Физичка показала приманочку, чтобы резвее бежали, а вы купились.
        - Вот мы и хотим это выяснить! - буркнул Лом. - Впрочем, тебя никто не держит, можешь идти домой.
        Толстый обиженно засопел. Я тоже устал, но помалкивал: спорить с Ломом занятие неблагодарное. Да и место то меня тянуло к себе. Я не знаю, что это было: простое любопытство или правда магия аномальной зоны, но мне до скрежета зубовного хотелось ещё раз побывать на той поляне. И мой сон…
        - Слышишь, Лом! А тебе ничего тогда не снилось? Ну в том походе, помнишь?
        - Да муть какая-то.
        - Старуха?
        - Да вроде.
        - Говорила «Уходи отсюда поскорее!»?
        - Ты что, подглядывал?
        - Ой! Ребят, может, не пойдём? - Толстый даже остановился. - Мне тоже снилась та старуха…
        - Угу. - Лом шумно наступил на сухую ветку. - Я, если хотите, узнавал про ту поляну. Отец говорит: там жил людоед. Настоящий, из страшных сказок. Вот вам и старуха без лица. Сожрал.
        - Шуточки у тебя! - ворчал Толстый.
        А я поверил. Лом так просто глупости говорить не станет. И отец его тоже не из болтунов.
        - В войну такое было, я читал. Когда людям жрать нечего, они как звери друг на друга кидаются.
        - Не-а. Это был людоед не от голода, а от любви к искусству. Ещё до революции жил. И выходил на промысел по ночам. Мог в дом забраться так, что никто не слышал. Так встаёшь утром - а бабки нет. Или ребёнка. Только весь двор кровью изгваздан. Сперва на волков думали, да только не было в лесу волков. Как только этот дядька у леса поселился, весь зверь тут же и ушёл. И собаки каждую ночь выли, пока не околели все. Они ведь чуют.
        - Ты говорил, он на той поляне жил.
        - Лес тогда меньше был. А может, он и правда жил в лесу, какая разница. Людоед был, факт. Отцу его прабабка рассказывала, а она видела, как люди пропадали. Как их потом находили обглоданными, только зверя никакого не было. Зато был колдун…
        - Он ещё и колдун?!
        - Может, враки, - пожал плечами Лом. - Время-то какое было: если ты чем-то отличаешься от других, то сразу - колдун! А он всё травки собирал, и мясо варил, и все пытался им всех накормить. И если кто ел, тот пропадал бесследно. Съеденных находили - то, что от них осталось. А тех, кто сам у колдуна обедал, не находили вовсе.
        - Ты говоришь, он был людоед… Кто ж к нему пойдёт!
        - Ходили, куда деваться! За лечением, приворотами-отворотами. Колдун в деревне тогда был обычным делом. Только нашей деревне не повезло - наш ещё и людоед был.
        - И что, прям видели, как он кого-то жрёт? И ничего ему не сделали?
        - Я тоже не понял этот момент. Отец говорит, что людей находили обглоданных и думали все на того мужика, потому что зверя в лесу не было. Думаю, он был оборотень или вроде того. Сторонились его все. Потом в революцию его убили и дом сожгли. Поэтому то место до сих пор выжженным кажется.
        Все замолчали. И лес как-то сразу стих: не пели птицы, не трещали ветки, и ветер не дул. Лом повел вокруг своим фонариком и сказал:
        - Пришли.
        Мы стояли аккурат в центре той поляны. Место и впрямь выглядело будто выжженное - как я раньше не понял? Я не знаю, когда мы успели сюда добраться: минуту назад вокруг были живые деревья и звуки леса. Толстый робко смотрел на оцепление из мёртвых деревьев и бубнил под нос:
        - Как мы здесь оказались?
        - Спокойно, Санёк! Дядя Лом всех спасёт. Здесь разожжём костёр. Нечисть боится огня, я читал. Палатку поставим поближе. Спать будем по очереди.
        - Зачем? - ворчал Толстый. - Ну если ты уверен, что знаешь правду, чего тебе ещё, а?
        Лом так и замер с рюкзаком на одной лямке:
        - А тебе самому не интересно, Толстый? В твоей родной деревне, у тебя под толстым носом такая поляна, а ты… Может, в нашей жизни уже не будет ничего интереснее. Может, наша деревня больше ничем таким не отличится. Может, был колдун. А может, не было, может, здесь химическое оружие испытывали и завтра мы все умрём, как обещал лесник… Может, у нас тут Припять в миниатюре, а мы живём и не знаем!
        - И ты хочешь проверить это не только на себе, но и на нас.
        - Трусов не держу, - Лом широко повёл рукой, показывая на ночной лес.
        Мы ставили палатку, Лом воевал с костром. Обычно он зажигает с одной спички, а тут возился, наверное, полчаса. Мы уже палатку поставили, а он всё возился. Поджигал бумажку, бумажка гасла. Поджигал ещё раз, бумажка загоралась, подносил к хворосту - гасло всё. При том, что ветра не было, ни ветерочка, что само по себе аномально.
        - Сырое, что ли, всё? - ворчал Лом, ковыряясь в рюкзаке.
        - А я говорил, пошли отсюда!
        Толстого он не слушал. Он достал из рюкзака стеклянную бутылку с накручивающейся пробкой и плеснул на ветки:
        - Сейчас как миленький загорится!
        Запахло бензином. Костёр действительно вспыхнул. Пламя взметнулось почти на метр, но тут же осело и загорелось ровно, как надо. Поляна и мёртвые стволы озарились жёлтым светом, и наши тени у костра вымахали размером с дом. На секунду мне показалось, что их больше трёх, но пригляделся: нет, всё нормально.
        - Водички принесите, - нарочито небрежно бросил Лом, и я понял, что ему тоже не по себе.
        - А сам?
        - За костром следить буду. Боишься - так и скажи.
        - А кто не боится? Ты?
        - Как вы мне надоели! - Лом взял котелок, фонарь и пошёл через поляну к ручью. Надеюсь, хотя бы в правильную сторону пошёл. Там ходу минут пять, заблудится Лом только так.
        - Эй, я с тобой! - Толстый вскочил и буквально вприпрыжку пошёл за Ломом. Я сообразить ничего не успел, как остался один на этой чёртовой поляне. Вообще правильно - должен же кто-то следить за костром, но всё равно было неуютно.
        Несколько минут я слушал шаги Толстого и Лома. Они чавкали по грязи, хрустели ветками, оглушительно в ночной тишине. И мне было спокойно от этих звуков. Потом мне показалось, что звук не отдаляется, и это было странно.
        Он не отдалялся. Совсем, ни капельки. В десяти шагах от меня среди мёртвых деревьев хрустели ветки и чавкала грязь. Вот уже несколько минут кто-то за деревьями будто маршировал на одном месте. И идущих было больше двух!
        Звук разливался по поляне, две, три, десять пар ног шагали где-то за деревьями. Ребята не оставили мне фонарик, и я вглядывался в темноту из-за костра. Костёр только поглощал свет.
        Ветки уже хрустели где-то у меня за спиной, и впереди, и справа, и слева, невидимые ноги подходили ближе. Я обернулся. Вход в палатку призывно чернел, но прятаться я отчего-то побоялся. Пока я снаружи, хотя бы вижу, что происходит. Я только отодвинулся от костра к палатке, чтобы прикрыть спину, ежели что.
        Шаги приближались. Быстро, ещё несколько секунд - и я увижу, кто там идёт. Точно, что не двое. Человек десять или больше быстро шли ко мне из леса.
        И вдруг раздался вопль!
        Оглушительный, визгливый, он разнесся по лесу и ответил сам себе эхом. Он доносился из-под земли, и я почувствовал, как она завибрировала под ногами.
        Я подпрыгнул, нырнул в палатку и одним рывком застегнул молнию. Земля как будто ещё тряслась, я не сразу сообразил, что это мои собственные ноги. Я сидел на корточках в палатке у застегнутого входа, и меня трясло.
        Кричали совсем рядом. Будто из-под костра или из-под меня самого. Может, это я кричал? Не…
        Снаружи палатки засвистел ветер, и ветка корябнула по стенке. Сверху вниз одним резким движением, как будто собралась вспороть мою палатку… Только не было веток вокруг. Палатка стояла посреди поляны…
        Шаги раздавались уже совсем рядом. Кто-то будто бродил вокруг палатки и - раз! - споткнулся о растяжку. Верёвка глухо спружинила, брякнула как струна, под чьими-то ногами часто-часто захрустели ветки, под чьей-то решительной рукой вжикнула молния…
        Я выкатился в темноту навстречу невидимому врагу. Я вскочил на ноги и стал вертеть головой, как ненормальный: кто здесь?!
        Вокруг была темнота. В шаге от меня тлел костёр. На тёмной поляне стояла тишина, ни ветерка, ни шевеления. Несколько секунд я стоял и слушал, вцепившись в трос палатки. Трос был не натянут. На земле поблёскивал выдернутый колышек. Мой невидимый гость споткнулся или я сам сейчас выдёрнул?
        В костре шумно шевельнулись угли. Я повернулся: старуха!
        Она сидела так же, как в прошлый раз: с палочкой у костра. Белая прядь выбилась из-под платка.
        - Я же тебе говорила, чтобы ты сюда не совался. - Голос у нее был скрипучий, нечеловеческий. - Кто сюда придёт, здесь и останется. Беги! - Она кинула в меня головёшкой.
        Я поймал, обжегся и распахнул глаза.
        Я сидел у костра спиной к палатке. Земля вокруг была истоптана. Следы большие, человеческие следы, размера, наверное, сорок пятого, точно не мои. На прогнувшемся тросе болтался выдернутый из земли колышек. Я потянулся воткнуть - и увидел свою руку. В ладони, в самом центре, наливался белый волдырь ожога.
        В шею мне дунуло прохладой, в ноздри ударил странный запах сухой кожи и полыни. Похоже, но не так резко пахнет от стариков. Что-то шаркнуло по моей куртке, как будто пытались схватить, но не удалось. Сзади! За спиной мирно стояла палатка. Я заглянул внутрь - пусто.
        Луна была высоко-высоко. Она была полной и светила, наверное, ярче костра. Впереди замаячил огонёк фонарика. Наконец-то!
        - Живой? - Лом сверкнул фонариком мне в глаза. - Ну вот и молодец. А Толстый испереживался, как ты тут без нас… - Лом болтал как ни в чём не бывало и прилаживал над костром котелок с водой. Толстый ковырялся в рюкзаке.
        Через несколько минут в котелке над костром уже уютно бурлила гречка с тушёнкой. На палках вокруг сохли наши сапоги. Я сидел на брёвнышке, завернувшись в спальник, цедил чай из горячей железной кружки, чесал босые ноги о засохшую грязь и не мог поверить, что это та поляна, с которой надо бежать.
        - А может, старуха - это просто старуха, - философски заметил Лом. - Померла тут где-нибудь и ходит теперь всех гоняет. Кто не своей смертью умер, те и становятся призраками.
        - Думаешь, заблудилась и не вышла из леса?
        - Или зверь какой задрал. Вы видели её лицо?
        Мы с Толстым закивали. Я отчего-то подумал про росомаху. Видел однажды, что она делает со зверем, попавшим в капкан. Честно говоря, видел только кровь, шерсть и пару косточек. Всё остальное выела росомаха. Завалить парня вроде меня ей всё-таки слабо, а старуху, думаю, осилит. Медведь опять же… Он ещё голодный в мае, ягод нет.
        Толстый задумчиво шевелил дрова в костре:
        - Мне кажется, тут другое. Лес ведь каждый год кого-нибудь забирает. В том году две старухи ушли. В позапрошлом - парень из города… Да если бы они все в призраках ходили, тут бы уже было не протолкнуться!
        Я молча расправлялся с кашей. Эти двое спорили об аномальных зонах и мёртвых бабках.
        - Вот если, например, кого-то зарезали да ещё не похоронили - тогда да, он может стать призраком. А зверь задрал - дело житейское.
        - А место-то при чём?
        - Энергетика. Двести лет назад здесь кого-то убили, потом сто девяносто лет назад ещё кого-то, и это всё копится, копится… И когда земля уже хорошенько пропитана кровью…
        - Да ну, фигня! Вся земля - одна большая могила.
        - Ты не понимаешь. Должно так совпасть, чтобы и место, и время, и чтобы не за что, и… - Толстый сник. - Сам не знаю.
        - Но местечко и правда стрёмное, - поддержал его Лом.
        А мне уже было уютно, как дома перед теликом. Тепло, хорошо, и даже банальная каша с тушёнкой на воздухе в лесу в тысячу раз вкуснее.
        Лес молчал. Казалось, он слушает этот глупый разговор. Ветки не шумели на ветру, не пели птицы. Когда Толстый и Лом замолкали, у меня звенело в ушах от тишины.
        - …А то оказалось поместье Салтычихи, и в этом пруду она утопила кучу народу, вот тебе и стоны по ночам! Вода - она же как зеркало, портал в мир мёртвых.
        Я перевернул свои сапоги над костром: ещё чуть-чуть, и высохнут. По телу разливалось приятное тепло. Я подобрал ноги под себя, плотнее завернулся в спальник. Голоса Лома и Толстого слышались издалека, будто я под водой, а они уплывают от меня на лодке. Ноздри щекотал запах тушёнки и костра. Одежда будет пахнуть им ещё долго. На голову будто надели тяжёлую мягкую шапку. Мне было тепло.
        - Ну слава богу, тут люди есть! Привет, ребятки! Не возражаете? - Лом поперхнулся кашей, а Толстый вытаращил глаза. К нашему костру подсел дядька самого дикого вида: всё лицо его закрывали борода и чёлка, только два глаза поблёскивали в темноте.
        - А я заблудился, думал, уже не выйду. Как вы, местные, здесь ориентируетесь?
        - Здрассте. - Лом гостеприимно протянул ему ложку, а Толстый спросил:
        - Вы городской?
        - Не местный, - коротко ответил дядька, а я опять заметил, что даже не вижу его рта. Ложка с кашей исчезла в бороде и вернулась пустой. Дядька счастливо зажмурился:
        - М-м… горяченькое. Я вас сейчас тоже угощу. - Он торопливо полез в карман, достал промасленный свёрток и развернул. В свёртке лежали раздавленные плоские пирожки, видно было, что дядька долго таскал их в кармане. - Берите-берите. Мне бабка с собой много напекла.
        Отказываться было неудобно. Пирожок был слишком масляный и странно пах диким мясом. Этот запах ни с чем не спутаешь. Отец Лома иногда угощает нас котлетами из лося. Вот у них похожий запах, но не совсем то.
        Лом и Толстый не глядя заглотили по пирожку, промычав «спасибо». А я уже наелся. Видя, что дядька наблюдает, отвлекал его вопросами, чтобы потихоньку выкинуть надкусанный пирожок:
        - Вы охотник?
        - Бывало по молодости, ходил с ребятами. Очень уважал это дело.
        - А теперь что же? - Я метнул пирожок в костёр, и он вспыхнул, будто состоял из одного масла.
        - А теперь я не тот, глаза не те, да что там! - Он махнул рукой и со звоном кинул ложку в пустой котелок.
        Я будто проснулся от этого звона. Взглянул ещё раз на нашего гостя: странно он был одет. Вроде всё как у людей: штаны, рубашка, сапоги, а какие-то не такие, не как у всех. И еще он отбрасывал две тени.
        Я подумал, это игра света, специально пересел поближе к нему: будет у меня так же или нет? Нет, у всех была одна тень, и только у нашего гостя две. А Толстый и Лом клевали носом у костра и ничего не замечали.
        Проснулся я от холода. Костёр давно погас. Я лежал босиком на бревне у холодного кострища, и меня трясло. Ребят рядом не было - дрыхнут небось в палатке, не стали меня будить. Я размял замёрзшие пальцы на ногах и потихоньку встал. В ногах забегали иголочки, и голова закружилась. Уже рассвело. Часы показывали половину пятого. Птицы непривычно молчали - ах да: аномальная поляна. Чёрные деревья окружили меня. Под ногами была голая глина и ни травинки живой. Наши сапоги так и висели на рогатинах над кострищем. У самой палатки прямо на земле валялась майка Толстого. Интересно, на голую землю роса выпадает? Я подобрал майку - мокрая, с налипшей жёсткой шерстью (у Толстого жутко приставучий пес) - и пульнул в открытую палатку.
        Никто не завопил. И даже не буркнул сонно: «Отвали!» Я встал на четвереньки и залез в палатку: никого не было.
        Спальники ребят лежали неразвернутыми на голом тряпичном полу. У стены стояли рюкзаки. Не ложились? Ушли куда-то ночью, не взяв меня? А может быть, этот без лица, наш ночной гость?.. От растерянности я шарил руками по палатке, ища неизвестно что. Потом выскочил и завопил на весь лес:
        - Толстый! Лом!
        Даже эхо мне не ответило. Ноги коченели, и пальцы на руках тоже. Меня трясло.
        - Отошли на минутку. Сейчас придут. - Я сказал это вслух и упёрся взглядом в торчащие над кострищем сапоги. Не ушли бы мальчишки босиком. Что-то случилось, и этот, который ночью приходил…
        Я тогда отчего-то вспомнил про снежного человека, в газете читал. Его так и описывали: большие ступни, много волос на лице. Он в лесу хозяин, и если ему что не понравится, может тебя сожрать. В той газете было несколько глупых историй о таких встречах: один бросил окурок и три часа плутал по лесу, каждый раз возвращаясь к своему окурку, пока не догадался подобрать. Тогда и вышел из леса. А рядом с окурком он видел здоровенный человеческий след. Другой по ошибке срубил живое дерево, а наутро нашли одни косточки и огромные следы с налипшими шерстинками. Третий просто поставил палатку в неподходящем месте, тогда снежный человек показался ему сам и велел убираться. Этот третий очень подробно описывал свою встречу, у него в психушке теперь много времени на эпистолярные упражнения…
        Дома на диване эти истории казались мне чепухой, а тогда, на холодной поляне, стоя босиком на земле, я не мог понять, от чего трясусь, от холода или страха.
        Я заставил себя обуться, собрать палатку и вещи ребят, взвалил это всё на себя и пошёл прочь от этого места. Когда они вернутся (мне казалось, что никогда), увидят - палатки нет, то поймут, что я пошёл домой.
        За пределами поляны орали птицы, шелестели листья на ветру, мне сразу стало легче. Даже казалось, что нет никакой аномальщины, ребята просто меня разыграли. Сейчас Толстый выскочит из кустов… Не выскочил.
        Я вошёл в деревню навьюченный и запыхавшийся. Часы показывали всё так же половину пятого - ударил я их, что ли, в лесу? Почти сразу на меня выскочил Толстый, босой и без майки. Выхватил у меня свой рюкзак, бормоча: «Давай, пока мать не увидела», - и умчался вдаль. Я так ошалел, что не успел ничего спросить.
        Дома меня встретили сосед дядя Коля с винтовкой и мать с оторванным куриным крылом. Они сидели во дворе и озабоченно переговаривались.
        - Хорошо, что ты пораньше вернулся. - Мать увидела меня и взмахнула оторванным крылом. - Ночью волки приходили. Чего им весной неймётся?! Видал? - Крыло я уже успел разглядеть детально: Белуха, моя любимая курица. Она правда была похожа на кита.
        - Да совсем озверели! - ворчал дядя Коля. - Ты не расстраивайся, починю я тебе инкубатор, будут к осени цыплятки. Вот Шамана с цепи утащили… Может, и не волк, а кто покрупнее. Эх, жаль пса!
        Шамана было и впрямь жалко. Пес был огромный, в холке мне по пояс. Дяди-Колина гордость и охотник хоть куда. Я не представлял себе волка, способного с ним справиться. Хотя они стаями нападают…
        Я бросил вещи и пошёл проверять, добрался ли до дома Лом. На стук никто не отозвался - рано ещё, что ли? Часы встали, и я понятия не имел, сколько там натикало. Толкнул дверь, вошёл. Первое, что бросилось в глаза, - здоровенные часы над кухонным столом. У них был дурацкий позолоченный браслет, как будто великан снял их с руки и повесил на стеночку в этом кукольном доме. Они показывали половину пятого.
        Я потихоньку прошёл к комнате Лома, толкнул дверь. Мне навстречу тут же выскочил ошалевший Лом и зашипел:
        - Шмотки принес?
        Я протянул ему рюкзак. Лом цапнул и, бросив: «Вечером зайду», вытолкнул меня в коридор.
        Уходил я медленно, нарочито скрипя половицами и громко топая во дворе. Уже за калиткой услышал в спину старушечий голос: «Часы встали - к покойнику». У Лома нет бабки, и по соседству бабок тоже нет. Я подумал, что мне просто показалось.
        Глава IV
        Лес потревожили
        Назавтра после школы Киря пошёл к физичке расспросить о хозяине дневника. Во дворе его встретил физичкин Серёга и радостно сообщил:
        - А мать болеет!
        - А то я не знаю! Пусти, дело есть.
        - Да она и нас-то к себе не пускает, говорит, заразная. «И нечего вам, - говорит, - школу пропускать».
        - Да ты что, санитарка злая, что ли?!
        - Ничего не знаю. Вали отсюда, а то мне тоже влетит! - Серёга частенько нарывался. Знал, паршивец, что училкиного сынка бить не будут. Но проучить-то можно? Киря наклонился к нему и зловеще прошептал:
        - А знаешь, что у неё?
        - Точно, что не ковид, - вздохнул Серёга. - Я доктора уже спрашивал.
        - Правильно, у неё кое-что похуже. У неё трупный вирус!
        Серёга с любопытством наклонил голову.
        - Про трупный яд что-нибудь слышал? Говорила тебе мама: «Не трогай дохлого крота». Почему? Потому что в нём трупный яд. А сама-то она почти каждый день трупы режет!
        - Какие?! - На физиономии Серёги был такой восторг, что Киря вдохновенно продолжил:
        - Учеников! Шучу. Ну курицу там или мясо она же готовит! Это всё тоже трупы. И пока они сырые, в них есть трупный яд! Вот и представь, что она резала курицу и порезалась сама.
        - И заразилась?
        - Да!
        - Она что, умрет? - недоверчиво спросил Серёга.
        - Хуже! Если живой человек заражается трупным ядом, он превращается в зомби!
        - Круто! - взвизгнул Серёга и умчался делиться новостью с сёстрами. Вот они-то ему и всыплют за такие глупости.
        Васёк пришёл вечером почитать странный дневник. Пока ждали электричества, Киря пересказал ему «краткое содержание предыдущих серий». Друг был скептиком:
        - Глупости! Если б такая поляна была, вся деревня бы об этом судачила, и мы бы знали.
        - Но бывает же, что человек в лесу пропадает. Почти каждый год!
        - Так это везде так. На то он и лес: кто замёрзнет, кто заблудится, кто медведицу встретит. Поляна тут ни при чём.
        - А старуха? И этот в бороде?
        - Вот в такие сны я верю! Мне однажды покойная бабка приснилась. Сказала: «Вася, шапочку надень». А наутро мне сосулина на башку свалилась - вот такая! Был бы без шапки - точно бы череп раскроила!
        - Помню! Ты ещё в школу не ходил, мы над тобой ржали. Хорошо, а эти-то отчего сбежали, по-твоему?
        - От того и сбежали с поляны, что кошмары снились. Я б тоже сбежал. Братец рассказывал, как однажды уснул в тайге у костра, и ему приснилось, что он никогда больше отсюда не выйдет. Так он вскочил и так рванул оттуда, что за пять минут из леса выскочил! Я думаю, это защитная реакция организма такая. Мобилизация. Подсознание само тебе показывает всякие страшилки, чтобы ты перестал валять дурака и сделал, что требуется для выживания. Ну как от кошмара просыпаться за минуту до звонка будильника. Тут не кошмар важен, а то, что вставать пора.
        У Кири тоже такое было, и он почти согласился:
        - Ну ладно, а волки?
        - А почему в деревне не могут озоровать волки? Может, сон к тому и был… - Васёк замолчал, пересел за стол у окна и стал философски рассматривать улицу через прицел винтовки:
        - Удобно тут у тебя! Враг не пройдёт! - Он дурачился, а Кире и впрямь было неуютно в последние дни: электричества нет, холодает, физичка заболела как раз, когда нужна… Апокалипсис прямо.
        - А ты что будешь делать, если правда придёт враг?
        - Завязнет на наших дорогах. Брательник на «Волге» вчера увяз, полночи выталкивали. Скорее бы подморозило уже…
        - Ну это смотря кто придёт. Некоторым твои дороги до фени.
        - Ты что, правда каких-то снежных людоедов ждёшь? Совсем крышу потерял, ужастиков начитавшись?
        Под окнами взвыл Пират. Не взвыл, а взвизгнул, будто болонке на хвост наступили. Киря прилип к стеклу. Уже давно стемнело, во дворе можно было различить только светлые доски будки да истоптанную блестящую грязь. Васёк сорвал подвешенный фонарь, и ребята рванули вниз.
        Во дворе уже стояла мать и светила фонарём куда-то в огород. У ног её валялась убитая курица. Киря заглянул в будку. Пират сидел, забившись в угол, и таращился виноватыми круглыми глазами. Киря вытянул его за цепь, посветил… Вроде цел. Мать всё так же светила в огород - неужели волка искала? Они приходят иногда зимой, но сейчас ещё не зима…
        - Видела кого?
        Мать дёрнула плечом:
        - Да мелькнул в огороде серый хвост. Вася, ты в следах разбираешься? - Она направила луч под ноги, Киря и без Васька узнал продолговатый волчий след:
        - Есть. Рано вышли в этом году. Мам, я возьму Пирата в дом?
        Мать кивнула, и, как по команде, на улице зажёгся фонарь. Свет его бил далеко, освещал и дом, и двор, и часть огорода. Из-за пустой грядки, как из окопа, выглядывала узкая серая башка, ослеплённая светом фонаря.
        Пока Киря думал, что это хороший повод выпросить назад патроны для винтовки, мать схватила палку и застучала по бочке для дождевой воды. Звук получался металлический, противный, тут любой сбежит. Волк подпрыгнул и рванул прочь по грядкам.
        - Вот наглая морда, а?! Вася, домой один не ходи. И ты один не ходи его провожать. Отца дождитесь, пускай вас конвоирует. Надо же, а? Вроде и не зима ещё… - Она ушла в дом.
        Киря отстегнул Пирата и пошёл за ней. Последним плёлся Васёк и в унисон с матерью бубнил под нос про осень и обнаглевших волков. А Киря думал, что у того парня из дневника тоже деревню атаковали волки. Разные бывают совпадения, но от этого было жутковато.
        Пирата они затащили с собой на чердак - для компании. Врубили ноут и наконец-то стали читать.

* * *
        Вечером Лом не зашёл. И Толстый растворился в своем доме, как не было. Я полдня торчал на кухне у окна, собирал с дядей Колей инкубатор, а Толстый ни разу не вышел на крыльцо. Не было видно и его пса: на пустой конуре болтался обрывок цепи.
        - У Толстого тоже пса утащили?
        - Не видел, - пожал плечами дядя Коля. - Мог ведь и сам сорваться и удрать. Со зверем шутки плохи. - Он в сто первый раз проверил температуру в инкубаторе, сказал «всё» и ушёл.
        Мать уехала в город за новым замком, я был один, и часы на моей кухне тоже показывали половину пятого. Я болтался по дому, по привычке поглядывая на вставшие часы, и ждал ребят.
        Скоро в дверь постучали. Я крикнул: «Заходи!» - но никто не зашёл.
        - Оглох, что ли, Толстый? - Я выскочил в коридор и рванул дверь на себя. Смеркалось. Где-то далеко выла собака. А за дверью никого не было.
        Я шагнул в тёмный двор: никого. Где-то совсем рядом в самое ухо бормотал старушечий голос:
        - Она открыла на стук - никого нету. Только сквознячок задел её, как плечом, будто кто-то прошёл в комнату. В ту же ночь свекровь и померла. Так смерть приходит.
        Я не успел удивиться, как ошалел от свежего ночного воздуха! От него сосало под ложечкой и хотелось выть, рыдать и петь во весь голос. Я спрыгнул с крыльца, выскочил за калитку и побежал.
        Над деревней стояла огромная луна, и трава серебрилась в её свете. Высокие стебли щекотали мне ноги и лицо, я бежал, рассекая их носом. Подходящее слово «эйфория», но всё равно не то. Я чувствовал всё вокруг яснее и сильнее. Мой маленький мир - деревня на три улицы - стал совсем моим, словно я проглотил его и наслаждаюсь послевкусием. Со всех сторон ко мне летели запахи: травы, молока, печного дыма, дерева. Живые вишни во дворах пахли совсем не так, как живые яблони, а в горках сухих дров каждое полешко имело свой запах. Я чувствовал, как в заборе подгнивают две доски, а на подоконнике в ближайшем доме чудесным пурпурным цветом зацветает фиалка. Я слышал запах пота, снов, земли и множества мелких трещин на руках: тётя Катя спала, умаявшись в огороде. В каждом доме, перебивая друг друга, тикали часы, в каждом, кроме трёх домов. Отчего-то меня это не волновало. Мне хотелось бежать, чтобы трава хлестала по физиономии, кричать и громко петь. Мне было хорошо.
        Небо стояло выше, чем обычно, а по земле я едва не скрёб животом. Ладони кололи прошлогодние сухие травинки, но отчего-то было не больно, а щекотно. Я пробежал всю улицу, пока не осознал, что стою на четвереньках. В лунном свете я не узнал своих рук. Пальцы стали короче, ногти длинные и чёрные, каждый сам длиной с палец. Мои три волосины на руках разрослись в густую бурую шубу, покрывающую всё тело. Её можно было взъерошить, напрягая мышцы на боках и в холке. У меня была холка! Во рту непривычно мешали крупные клыки и язык, длинный-длинный, я мог легко достать им до носа и накрыть переносицу. Если скосить глаза, как будто кривляешься, можно было разглядеть широкую звериную морду, чёрную носопырку с огромными ноздрями и собственный язык, гуляющий по этой носопырке… Я так и замер на бегу.
        Звериное тело, которое я рассматривал изнутри, было моим собственным. Но в нём было здорово! Я не мог заставить себя отвлечься от накативших запахов, звуков, от этой лунной эйфории и странной щекотки в животе, чтобы осознать и хоть испугаться для приличия. Мне было не страшно, мне было хорошо. Я не бежал, я летал. Кто сказал, что медведи неуклюжие? Кто сказал, что медведи косолапые? Даже когда я стоял на земле, меня не покидало ощущение невесомости и единения с миром. Я был частью этой деревни, её воздухом и землёй, и, наверное, думал, что сплю. Во сне очень похожие ощущения…
        С параллельной улицы потянуло зверем и железом. Мелкая собака заметалась у конуры, выгнула спину и дёрнулась как в последний раз. Тренькнула цепь, звено разомкнулось, и побежали-побежали по сухой земле мелкие лапки. Беги, псина! Спасайся, зверь уже близко.
        Зверь торопливо трусил огородами в сторону дома, откуда сбежала псина. Медвежий запах тяжёлым тулупом окутывал запахи человеческие. Машинное масло, дым от костра, вспоротый червяк на рыболовном крючке, земля, сырая вода из-под земли. Наверное, так пахнут все деревенские мальчишки весной. Это были мои родные запахи, от которых становилось легко и спокойно. Это был мой друг.
        Я побежал ему навстречу, рассекая носом пахучую траву. Вспугнутые жуки маячили у меня перед глазами и садились на голову. Звёзды были дальше, но ярче, я видел небо чётко, как в книжке по астрономии.
        В сарае завизжала свинья. Она чуяла приближение зверя и металась, снося перегородки загона. Её желтоватые копытца буксовали в навозе, а щетинки на теле стояли дыбом. Я слышал, я чувствовал, какие они, оказывается, длинные, эти щетинки, не с палец даже, а с ладонь. Всю жизнь в деревне живу, а не замечал. Зверь, пахнущий как мальчишка, бежал на визг. Страх только раззадоривал его. У меня у самого сносило крышу от чужого адреналина: хотелось бежать, кувыркаться и ловить мошек ртом. И малинки. Эх, не поспела ещё!
        …Лом чувствовал другое. От него потянуло слюной и яростью так, что я даже притормозил. Он был другой, Лом. Не такой, как я. Его шерсть на холке стояла жёстким гребнем, его глянцевая губа обнажила клыки в оскале. Он не был рад новому телу, его не интересовали мошки и даже малина. Он был голоден, и визг свиньи только придавал ему скорости.
        При мысли о сыром мясе меня по-человечески затошнило. Я даже испугался, что проснусь не вовремя, не досмотрев такой волшебный сон. Я уже подбежал к дому, зашёл через калитку, выломав нечаянно несколько досок, и увидел, как с другой стороны Лом лезет через забор.
        В доме проснулся человек. Заскрипела провисшая сетка кровати. Ноги с огромными шишками у больших пальцев коснулись облезлого дощатого пола. Рука стянула со стула штаны, звякнув пряжкой ремня. А зверь-мальчишка ничего не замечал! Он бежал к сараю, опьянённый адреналином свиньи, он бежал к сараю и топал так, что, наверное, в доме было слышно. А человек уже влез в жёсткие кирзовые сапоги, взял винтовку и задёргал защёлку на двери.
        Грохнула дверь сарая. Лом с разгону пробил её глупой башкой и оказался в западне. Сарай был не сараем, а старым строительным вагончиком из какого-то металла. Только дверь была дощатой, а стены головой не пробьёшь.
        Человек выскочил на крыльцо. В глаза мне шибанул свет фонарика, и через секунду грохнул выстрел. В сантиметре от моего уха от бревна в поленнице отлетела здоровенная щепка.
        Мир замолчал. То есть я оглох от выстрела. Человек в сапогах беззвучно шевельнул рукой - перезаряжает. Я спрятался за поленницу, вскарабкался по дровам и перевалился через забор. Воздух завибрировал - ещё один выстрел. Распахнулась калитка, и человек в тяжёлых сапогах побежал за мной.
        …А балбесина Лом в сарае, ничего не видя и не слыша вокруг, счастливо потрошил свинью. Меня тошнило от запаха крови, мочи и пороха, но убегать было нельзя: Лом в ловушке. Как только человек потеряет меня из виду, он пойдёт проверять, как там скотина. А там - здрасьте: мой друг откушать изволят. Чавкает и жмурится, не слыша даже выстрелов, иначе давно бы удрал.
        Я убегал не торопясь, дразня человека с ружьём, чтобы дать Лому спокойно уйти. Я залегал в траве и выскакивал перед самым носом. Человеку было трудно одновременно светить фонариком и целиться. Чтобы выстрелить, он отпускал фонарь, и тот повисал на запястье в верёвочной петле. Человек стрелял в темноту. Он был беспомощен, а я всё видел и, казалось, даже слышал его мысли. А может быть, он так ругался, что до меня доносились вибрации воздуха.
        Лом ел со вкусом, не торопясь, как воспитанный мальчик. Я скакал оленем по траве, окончательно оглохнув от выстрелов, и ворчал про себя: «Ещё вилочку возьми, балда!»
        По дальней улице к нам бежал ещё один зверь. Запах крови разбегался по деревне веселыми ручейками и не мог не привлечь Толстого. Через несколько секунд хрустнули доски в заборе, тяжёлые лапы громыхнули по жестяному полу вагончика. Мои друзья встретились, и я животом почувствовал: сейчас будет драка. Толстый претендовал на половину свиньи, Лом не хотел отдавать добычу. Я даже увидел краем глаза, как блеснули в темноте клыки.
        Я скатился в канаву и затих. Человек искал меня фонариком: лезвие луча ходило по траве туда-сюда. В сарае рычали. В сарае вздымалась шерсть на холках, обнажались в оскале клыки до белых дёсен и гулко капала на железный пол слюна. Серебристые клыки продырявили звериную шкуру, и мальчишка под ней взвизгнул так, что человек с ружьём наконец оглянулся на сарай. Я торопливо выбрался на траву, и тут же грохнул выстрел. Мимо.
        Лом в сарае поборол Толстого и выбирал место, куда бы цапнуть. Я крикнул им: «Бегите!» - и медвежий рёв разнёсся по деревне. Это теперь мой голос. Лом в сарае навострил уши и на секунду ослабил хватку. Толстый вывернулся и, вместо того чтобы бежать, сам навалился на Лома.
        Из домов уже выходили соседи: кому понравится канонада под окнами среди ночи! И этот мой вопль… Многие были с ружьями. Ноздри мои окончательно забил запах пороха и железа. А мальчишки всё дрались. А я всё отвлекал людей: бегал по траве, то выскакивая, то прячась.
        …Когда выстрелы грянули сразу с трёх сторон, я понял, что доигрался. Горячий металл вонзился мне в бок и в лапы. Трава защекотала раны, и запах пороха навалился на меня глухой ватной шапкой. Я почувствовал, как Толстый и Лом наконец-то удирают из ловушки-сарая. Мне стало спокойнее.
        Люди светили фонариками в глаза и окружали меня тесно-тесно - я мог бы махнуть лапой и оторвать кому-нибудь нос. Я отчего-то не понимал, о чём они говорят: вроде по-русски, а ни слова не разберёшь. Страшно быть в чужой шкуре. Один переломил ружьё: добьёт!
        Я поднялся на лапы. Боль резанула в груди и отдалась в голову, но я устоял. Люди отшатнулись одной большой волной, в хороводе лиц я увидел мать. Она что-то сказала этому, который переломил ружьё, и притопнула на меня, будто отгоняет собачонку. Я оттолкнулся и прыгнул в темноту.
        Кое-как, хромая на две ноги, я добрался до своего двора и спрятался в дровяном сарае. Улёгся на тёплых досках и чувствовал, как потихоньку отпускает боль и затягиваются раны. Нос мой сам докладывал обстановку: Лом пошёл гулять по деревне, сытый и довольный. Толстый забрался в курятник к дяде Коле, а сам дядя Коля с ружьём ещё ищет Лома в соседском дворе. Шумно было, как днём. Во дворе, где Лом потрошил свинью, собралось человек десять с ружьями. Я не понимал, о чём они говорят, но догадывался: ищут диких зверей для расправы. Было странно думать, что зверь - это я.
        Почему так? Тогда я винил во всем аномальную поляну и ещё немножко надеялся, что сплю. Раны быстро затягивались, боль отпускала, и с каждой минутой мне всё больше казалось, что сейчас прозвенит будильник.
        Я слышал, как пришла мать, заглянула в мою комнату и заворчала над пустой кроватью. Потом опять ушла к этим, с ружьями. Искала меня. Утром, если это не сон, кто-то получит втык и комендантский час.
        Мне вдруг стало так себя жаль: ни за что получил три пули и в придачу - друзей-хищников. И не так уж это здорово - медвежья шкура: что хорошего, когда любой готов тебя пристрелить?! А ты даже не понимаешь, о чём они говорят, пока целятся! И за что мне это? И как чешутся раны!
        Ходить было уже не больно. Я потихоньку выбрался из сарая, кое-как забросал грязью свои кровавые следы во дворе, потом долго пытался отмыть лапы в луже. Когда хлопнула калитка, впуская мать, я лежал в своей кровати, вцепившись в уже голые коленки и укрывшись с головой. Меня знобило. Я так и не понял тогда: приснилось мне или нет. Не помнил, как превратился обратно. Если меня правда не было полночи, мать всё равно не станет будить. Нотации подождут до утра.

* * *
        - Ну вот, а ты говоришь - волки. Медведь! Оборотень! Жаль, физичка к себе не пускает. Хотел ей фотку показать…
        - Думаешь, она расскажет тебе продолжение и не надо будет электричества ждать?
        - Думаю, она скажет, правда это или так, сочинял парень на досуге. Она же их знала!
        - Сочинял, я тебе говорю. Оборотень не помнит себя в звериной шкуре. А этот всё так детально описывает… И с чего им оборотнями становиться - их в лесу никто не кусал!
        Из-под стола выскочил Пират и с лаем бросился на окно. Мальчишки прилипли к стеклу. В тёмном дворе на чёрной грязи были хорошо видны блестящие серые спины. Три или четыре. Они неспешно протрусили мимо дома и скрылись в огороде.
        - Знаешь, что я думаю? Если зверьё из леса выходит, значит, кто-то потревожил лес. Может, всё-таки есть в дневнике доля правды? Аномальная поляна, к примеру.
        - А почему волки вышли только сейчас?
        - Сам посуди: мы читаем дневник, бередим прошлое, то место в лесу, оно чувствует колебания в ноосфере…
        - Да ну, бред!
        - И ничего не бред! Во всяких там передачах про потустороннее всегда говорят: привидения являются к тем, кто в них верит. Вспомнишь о потустороннем - вот и оно!
        - Ну да, если во всякую муть верить, она начнет мерещиться!
        - А волки нам тоже померещились?
        Васёк пожал плечами и засобирался домой.
        Глава V
        Волки не ушли
        - Чёртовы электрики! - Отец подобрал здоровенную палку и закинул на плечо, как удочку. Они с Кирей уже проводили Васька и шлёпали по грязи домой. В луч фонаря то и дело попадались продолговатые волчьи следы. - Это всё из-за света, - ворчал отец. - Когда тут и там окна светятся, зверь видит огонёк и не лезет. А когда темнота - думает, что никого нет или спят все, и тогда идёт на промысел. Все хищники же ночью охотятся, вот и приспособились.
        Волков было много. Пока до Васька дошли - двух увидели прямо на дороге. Несколько секунд звери стояли в луче фонаря, слепо таращась на людей, пока отец не шуганул. И всюду были следы. Во дворах голосили собаки, кто-то уже отвязывал свою, кто-то плотнее запирал дверь курятника, впереди раздался выстрел…
        - К утру уйдут, - сказал отец и потихоньку отсыпал Кире патронов из кармана. - Матери не говори. И, сам понимаешь, это на крайний случай.
        Киря, конечно, закивал: на крайний, а на какой же ещё… Наконец-то у него появились патроны!
        К утру волки не ушли. Выпал снег, и Киря ещё из окна увидел наглые продолговатые следы: две дорожки от калитки к огороду. За забором по улице тоже тянулись цепочки следов, три или четыре. Эти были грязные, буроватые на белом снегу. Кровь. От соседского забора отшатнулась кудлатая тварь и потрусила по дорожке. Не боится!
        Пират вылез из-под дивана и вопросительно поскрёб лапой дверь. Выпускать его не хотелось. Ещё меньше хотелось куда-то идти самому. В школу с винтовкой, пожалуй, не пустят, а идти безоружным, когда тут волки шляются…
        Киря привязал Пирата на верёвку, вывел во двор. Пока выгуливал, позвонил Ваську:
        - В школу идёшь?
        - А что, уже мороз?
        - В окно выгляни!
        - Волк… Под окном сидит, на меня, зараза, смотрит. Это что, прикол такой?
        - Да нет, Вась, это волк. Посиди дома, книжечку почитай.
        - Я лучше ружья почищу, если брат не запер. - И отключился.
        Отец уже уехал на работу: машины во дворе не было. Мать вышла на крыльцо, звеня капканами. Киря не знал, что они вообще в доме есть: отец редко выезжал на охоту и брал только ружьё. Мать оценила Пирата на верёвке:
        - Вот правильно, не отпускай его. И сам никуда не ходи. Эти твари, похоже, бешеные, - она кивнула за забор. По улице беспечно трусила парочка волков.
        - Почему?
        - Если зверь средь бела дня выходит к людям, он точно психикой повредился. Или оголодал. Да только рано им ещё голодать-то: осень - жирные зайцы, жирные мыши. Ещё никто не околел от холода и не забился под снег.
        Киря мысленно с ней согласился. И опять подумал про растревоженный лес. А где тогда остальные животные?
        Над домом, оглушительно стрекоча, пронеслась стая сорок. Она была огромной, как туча. Сороки закрыли небо чёрными крыльями, сразу стало темно. И орали. Орали, как будто их ловят за хвосты невидимые руки. Долго, наверное пару минут, огромная стая улетала прочь от леса. Киря смотрел и думал, что спит. Он такое видел только в кино про войну и всякий там апокалипсис. Пират на верёвке задрал башку и завыл.
        Наконец небо прояснилось: сороки улетели. Мать так и стояла, ошарашенно глядя вверх:
        - Никогда такого не видела. Охотников они так не боятся. Волки, теперь сороки… Будто лес потревожили.
        Это «лес потревожили» царапнуло нервы. Киря всматривался в далёкие кроны сосен и говорил себе: ерунда. Всякое может быть, но точно не оттого, что он читает этот чёртов дневник. Или оттого?
        Мать погнала Кирю в дом, но он захотел поставить капканы, и она не стала спорить. Один они поставили у курятника, один почти у самого дома. А больше капканов и не было. Пират таскался за ними с растерянной мордой. Иногда он садился на хвост и подвывал. Говорят, собаки чуют беду.
        Уже в доме мать выдала Кире коробку патронов:
        - Отцу не говори. И, сам понимаешь, на банки не разбазаривай.
        Киря уже забыл, когда последний раз он стрелял по банкам.
        На чердаке было прохладно и от этого неуютно. Киря только сел у окна, как услышал выстрел. Второй, третий… За окном ничего не происходило, но и так ясно: старики, женщины, кто остался дома, проснулись окончательно и отстреливали бешеных волков.
        Небо опять закрыла гомонящая стая. Свиристели вроде. Когда их целая туча, одну птичку не разглядеть. Они орали звонко, высоко, будто сотням котов наступили на хвосты. Котов, кстати, не видно. Киря не поленился спуститься с чердака в комнаты и обыскать все излюбленные кошачьи места. Нету. Ушли гулять, глупые, попадутся волкам…
        На кухне мать крутила настройку древнего радиоприемника. И где только нашла, не говоря уж о том, где взяла к нему батарейки. Приёмник шипел, иногда для разнообразия выдавал какую-нибудь попсу, но мать не сдавалась.
        - Чёрт-те что! - пожаловалась она. - Передают всякую муть, а мы тут сидим…
        На улице грохотали выстрелы. Мы тут сидим, а надо хватать винтовку и бежать мочить волков, мстить за кошечек! Киря так и сделал. Потихоньку, не хлопнув дверью, вышел во двор… И буквально наткнулся на волка!
        Тварь стояла в шаге от него и морщила нос в оскале. Киря вскинул винтовку. Рука тряслась, он ещё ни разу не убивал. Волк скакнул в сторону и припустил прочь, за сарай. Знает ружьё. Точно не бешеный, бешеному было бы всё равно. Киря запульнул камешком в сарай, и волк драпанул оттуда огородами.
        Тут и там слышались выстрелы. Винтовка оттягивала руку. Киря огляделся: вроде во дворе волков больше нет - и вышел за калитку.
        По улице шла баба Таня своей жутковатой вихляющейся походкой. Шла себе вдоль домов, конечно, безоружная. За ней бежала целая вереница волков.
        Вот тогда Киря испугался! Он не раз видел в кино, как людей разрывают волки, но живьём, средь бела дня, да на собственной улице… К тому же в кино не показывают самое страшное. Один из волков чуть прибавил скорости и поравнялся с бабой Таней. Сейчас! Сейчас вожак одним броском свалит жертву, и тут же остальные волки как муравьи облепят её и будут рвать, рвать, каждый в свою сторону… Киря зажмурился и пальнул в воздух. Когда он открыл глаза, баба Таня лежала лицом на земле и держалась за плечо. Стая стояла хороводом вокруг и шевелила ноздрями.
        Киря опять вскинул винтовку и потихоньку пошёл к бабке мимо волков. Они скалились, но пятились. Добычу отдавать не хотели, но знали, что такое ружьё. К ним нельзя поворачиваться спиной. А как, когда стоят они хороводом вокруг бабы Тани, а тебе к ней и надо? И тогда Киря выстрелил ещё.
        Волки неохотно отбежали на несколько метров. Баба Таня сидела на земле и ошарашенно мотала головой:
        - Это что же такое?! Это мне за мои грехи… - Рукой она зажимала плечо. Киря шагнул к ней, и в нос шибанул резкий запах аммиака: давненько не мылась бабка. А на лицо она была вовсе не бабкой: может, лет на двадцать постарше матери.
        Хлопнула калитка. Из ближайшего дома выскочила тётя Лена - жена школьного завхоза - и стала бабку поднимать:
        - Идёмте-идёмте, я врача уже вызвала… Киря, марш домой! Тебя мать обыскалась.
        Мать уже бежала к нему по улице с двустволкой наперевес:
        - Идём телевизор смотреть. Электричество дали.
        Они успели к местным новостям. Противный курносый парень вещал, что в тайге случилась невиданная миграция зверей и птиц. Озерки атакует росомаха, Болшево - волки, и, возможно, виной всему засушливое лето с лесными пожарами.
        - Животные оголодали, - вещал этот тип, - и теперь ищут более кормовое место. Возможна эпидемия бешенства: они подходят слишком близко к жилью, это ненормально для дикого зверя. Соблюдайте осторожность, прививайте собак…
        - Бред, - оценила мать, и Киря с ней согласился. - Нормальное было лето, не хуже прочих. А такой миграции я, сколько живу, ни разу не видела.
        - Они не бешеные, мам. Они ружья боятся.
        - Ты давай не геройствуй! Если зверь правда бежит из леса, то сам уйдёт. Одно дело, когда во двор лезут и нападают…
        - Они ж на бабу Таню напали!
        За окнами стихли выстрелы, похоже, все прилипли к телевизорам и смотрели эти глупые новости. Журналисты понятия не имеют, что такое случилось в лесу, что никто там оставаться не хочет. Но высказаться-то надо!
        - Мам, а когда медведь спать ложится?
        - А как жрать ему нечего будет, так и ляжет. Брусника в лесу еще стоит, так что, может, и медведя дождёмся.
        Вместо медведя пришёл Васёк, деловой, с тяжёлой лопатой для обороны, и объявил, что хочет почитать дневник вместе с Кирей. Киря, кажется, даже забыть успел о злополучном дневнике. Но, конечно, включил старенький ноут.

* * *
        Вечером ко мне опять постучали. Я сидел один (Толстый и Лом с утра куда-то уехали без меня), и тут раздался стук.
        - Заходи по одному!
        Никто не зашёл. Я прошёл в коридор и выглянул в окно. Стемнело, мать засиделась у соседки. Над входной дверью горел маленький фонарик из консервной банки (мы на «труде» делали), а у двери никого не было.
        Я вышел на улицу и втянул носом волшебный запах летнего вечера. Люди не бывают так счастливы, как я - медведь. Земля стремительно приблизилась к лицу, и травинки защекотали ноздри. Я взревел от восторга, плюхнулся мордой в траву и стал валяться, дёргая лапами и кривляясь, как собака.
        В сараюхе у дяди Коли дремали тёплые кролики, по-кошачьи поджав лапки и смешно втянув головы; физичка у себя дома валялась в постели, читала какую-то ерунду и хихикала.
        По соседней улице уже бежали мальчики в звериных тулупах, у меня под ложечкой засосало от этого жуткого сочетания запахов: мальчишки, запертые в тела зверей: задерут кого-нибудь, расшалившись, утром ничего не вспомнят. Я побежал за ними.
        В доме, куда спешили Толстый и Лом, не было никакой скотины. За низким окошком с выстиранными на реке занавесками стояла старинная металлическая кровать с шишечками. На кровати уже много лет лежала бабка, нос мой не пощадил запах ни жутких пролежней, ни мочи. Бабкина дочка спала в другом конце дома: она не успеет!
        Я перелез через забор и встал на пути мальчишек-зверей. Где Толстый, где Лом, я легко различил по запаху, а выглядели они совершенно одинаково. И одинаково не узнавали меня. Я встал на дыбы и вздыбил шерсть, показывая, что в дом их не пущу. Рыкнул погромче, чтобы в доме проснулись, но до ушей моих донеслось только ровное дыхание спящих. А дальше всё произошло быстро и некрасиво.
        Угольно-чёрные когти сверкнули прямо перед моим носом, в лапу врезалась острая боль, а по спине шваркнуло что-то тяжёлое. Я заревел и услышал, как в доме шаркают тапочки, как открывается дверь кладовки и появляется на свет охотничий карабин, зарядов нам всем хватит. Я попытался вывернуться, но Лом больно вцепился мне в шею и прижал к земле. Он всегда был самым сильным из нас.
        Тапочки шаркали по коридору, легко неся мою смерть. «Медведь», девять миллиметров. Женщина называется! Толстый заметался у крыльца, будто забыл, куда бежать. Я забуксовал задними лапами, силясь вырваться, а Лом будто не слышал! Он ломал меня со звериным усердием и не собирался отвлекаться.
        Грохнул выстрел. Ноздри мои тут же залепил запах крови, такой же слоёной: к стейку из мальчишки добавили медвежатинки. Уши заложило. Я мотнул башкой, оттолкнулся задними лапами, рванул вперёд, оставив у Лома в зубах кусок своей холки. По вибрации земли я чувствовал, что Лом бежал за мной. Ещё выстрел. Я перелез через забор и притаился в кустах.
        Земля молчала. Никто не бежал, не дрался, только маленький крот в огороде усердно работал лапами. Женщина в тапочках спустилась с крыльца и рассматривала моих друзей. «Только не добивай, только не добивай!» - нашёптывал я про себя. Рыкнул, чтобы её отвлечь, и опять грохнул выстрел. Стреляли уже с улицы. Стреляли в меня. Сосед напротив услышал пальбу и прибежал на помощь. А я, такой осторожный обычно, и не заметил. Пуля прошла, едва не задев мою спину, я вскочил и рванул прочь. Я не видел, что случилось с Толстым и Ломом. Этот с ружьём гнал меня до самого дома.
        Он и во двор за мной ворвался, но я нырнул в дровяной сарай, оттуда пробрался в котельную и через неё вошёл в дом.
        Мать не спала. Она сидела в своей комнате и шелестела страницами журнала. Ждёт меня. А я такой… Увидит - сама пристрелит. Я потихоньку прокрался на кухню, кое-как протиснулся в подпол и притаился там среди банок с компотами.
        На огурцы напала плесень, а наглая мышь, на которую мать уже полгода расставляет мышеловки, подгрызала бочку с капустой. Я сказал ей: «Доживу до зимы, кота возьму. Чтоб здоровенный был, как росомаха!» Звуки получились странные, как будто большая собака то ли рычит, то ли мурлычет, то ли пытается сказать «мама». Мышь убежала. Наверху пахло мыльной водой и жжёной пылью: мать только закончила мыть посуду и выключила телевизор. В кухне на столе валялся пучок свежесрезанной зелени и забытый хлеб.
        А этот с ружьём не ушёл! Он хлопнул дверью, он ворвался в мой дом и долго-долго что-то говорил матери. Она отвечала, судя по всему, не соглашаясь, он убеждал и носился по комнатам туда-сюда, будто что-то искал. Меня искал. А мать, наверное, не верила, что в её доме целый медведь сидит в подполе, свернувшись в три погибели. Таких безбашенных в природе не бывает. Они спорили и ходили по дому туда-сюда, наверное, целый час, я даже задремать успел.
        Проснулся от холода: уже человеческое тело продрогло на земляном полу. Потихоньку вылез из подпола и перебрался к себе. Ох влетит кому-то с утра!
        Думаю, мать тогда и догадалась, что я больше не я. Это если в книжке читать - не верится, а если у тебя под носом шастает зверь, а сын где-то ходит лунными ночами, а потом оставляет в квартире тонны шерсти, а во дворе - следы, если полдеревни видели медведя, который прибежал к тебе… Думаю, тогда мать и догадалась.
        …Она растолкала меня только в обед и, не говоря ни слова о минувшей ночи, велела собираться.
        - К дедушке поедешь на недельку. Меня опять в командировку гонят.
        Ездить к деду я тогда любил. У него совсем маленький домик в посёлке за речкой. Мать всё хочет забрать деда к нам. Но он отбрыкивается, говорит, что пока сам способен за собой проследить. Живёт один, с собакой. У него много книг про охоту и русская печка на полкомнаты, у нас такой нет. Мне нравится сидеть на печке даже летом и читать какой-нибудь фолиант про охотников и зверей.
        Я быстро собрался, выскочил во двор, где дядя Коля уже заводил мотоцикл. Мать сидела в коляске. Я дал ей свой рюкзак, сам запрыгнул дяде Коле за спину, и мы помчались. Пролетая мимо дома Толстого, я подумал, что неплохо бы зайти узнать, как он там. И Лом тоже. Но отчего-то я постеснялся просить дядю Колю. А у деда выяснилось, что зря.
        Мы вошли, и на меня тут же выскочила Найда, диван ходячий. Когда-то она была настоящей охотничьей лайкой, но пятнадцать лет любви к пирогам сделали из неё пародию на собаку. Она выкатилась на порог, чтобы облаять меня но, увидев, села на хвост и замерла с открытой пастью. Я наклонился её погладить, но Найда взвизгнула и драпанула прочь, унося колбасное тело на коротких кривых лапах.
        - Найда, ты чего? - Дед изумлённо проводил её взглядом и подозрительно уставился на меня: - Чего псину пугаешь? Ну заходи, заходи, я её привяжу. Стареет, чудить стала последнее время. Всё как у людей…
        Он прошёл мимо нас во двор, а мать проводила меня в дом и стала прощаться, ссылаясь на свою командировку.
        - Да! У меня кое-что для тебя есть, - и достала из-за спины ноутбук.
        Я даже глаза протёр от удивления. Эта штука во всей деревне была только у Толстого. Его мать держала ларёк, и какой-то сто первый знакомый поставщик ей уступил ноутбук за приемлемую цену. Ну как приемлемую - моей матери год пришлось бы работать.
        У меня в руках оказалась чёрная плоская штука с кучей проводов и мышкой, а я не знал, с какого конца за неё хвататься. Да можно ли? Крышка была не новая: на чёрной поверхности белые катышки клея. У Толстого на этом месте прилеплен пластырь, где ручкой выцарапано «Саша»… Меня как током ударило. Я ковырнул катышки клея, нашёл ещё царапину на корпусе и следы собачьих зубов на проводах…
        - Ма-ам…
        - Сашина мама просила тебе передать…
        Я развернулся и рванул к двери. Мать меня опередила: поднырнула под рукой и встала, заслоняя собой дверной проём:
        - Сиди дома. Пожалуйста… Я знаю, тебе тяжело, но жить-то надо. Дед за тобой присмотрит.
        У меня защипало в носу. Толстый был мой друг. Я не помню дня без него, даже в детском саду. Когда я болел, Толстый забегал ко мне. Он всегда знал, что я пялюсь в окно на его двор, и показывал что-нибудь смешное… Я вдруг понял, зачем эта ссылка к деду, и взвыл:
        - Почему ты сразу не сказала?!
        - Я думала, ты знаешь.
        Знаю! Знаю же! Я видел, я слышал. Просто успел привыкнуть, что раны у нас легко затягиваются. Я не думал, что будет так…
        - А ты?! Ты сама…
        - А я считаю, что тебе сейчас лучше побыть с дедом, пока всё утрясётся. Ты же знаешь Сашину бабушку: вы, «дружки-хулиганы», всегда у неё будете виноваты. Незачем тебе сейчас это выслушивать. Я вернусь, и мы поговорим. Она стояла, подперев собой дверь, и ждала, пока я проревусь и хорошенько разобью кулаки о стену. Я ревел и лупил стену, мать стояла у двери, чтобы я не сбежал. Было противно, что она это видит. Я вскарабкался на печку и отвернулся к стене.
        Я смотрел на обои (у нас такие же), и мне казалось, что ничего на самом деле не было. Что вот сейчас я услышу за спиной шаги Толстого: он потопчется, подкрадётся и рявкнет в ухо: «Рота, подъём!»
        За ним войдёт Лом и скажет: «Чего ты там разлёгся, выходи». Я выйду, и мы вместе пойдём на школьный двор, где собираются вечерами все ребята. Мы будем болтать, петь песни, подерёмся немного, если надо, пока за Толстым не прискачет бабка. Мы только увидим издали её силуэт в платке - и брызнем в разные стороны, потому что бабка Толстого не любит, когда внучок задерживается на улице. А нас, тех, кто его задерживает, в такие моменты считает личными врагами.
        Тогда, размазывая сопли по обоям, я ещё не знал, как мне быть дальше. Но вечером взял ноут и всё это записал, просто чтобы не забыть.
        Глава VI
        Такие бывают
        Электричество вырубилось, когда на улице уже стемнело. За Васьком пришёл его брат. Они вышли, а через пару минут с улицы раздался вопль.
        Кричали так, будто кого-то едят живьём. Кричал Васёк. Киря выскочил с фонарём и влетел отцу в спину. Отец слепо водил ружьём в темноте. Увидев луч, оживился, отобрал у Кири фонарь и побежал вглубь двора к курятнику.
        У курятника на земле сидел Васёк и завывал. Его братец присел рядом на корточках и, чертыхаясь, лязгал железом. Капкан!
        - Я только шуганул его! И попался! - цедил Васёк, морщась от боли.
        Сзади подбежала мать с телефоном, выяснять, кому нужна «Скорая». Отец отправил её домой и сказал, что отвезёт Васька сам. Он раскрыл капкан и оценил:
        - Перелом, точно. Сейчас машину подгоню.
        Киря напросился с ними.
        Он плюхнулся на переднее сиденье и сразу стал крутить настройки радио: не может же быть, чтобы совсем ничего не было известно про миграцию волков. На заднее сиденье Лёха-брат шумно грузил Васька. Киря украдкой подглядывал в зеркало. Пробитая капканом Васькина нога раздувалась на глазах, и Васька никак не мог найти, куда бы её пристроить. Отец открыл ворота и сел за руль, шумно хлопнув дверью:
        - Не суетись, Васёк. Не травмируй конечность. А вы с матерью в другой раз предупреждайте! Чья была идея?
        Киря пожал плечами. Если отец ещё не видел, что творится в деревне…
        - Курятник, между прочим, выпотрошен дочиста, - добил отец. - Одни перья вокруг. Так что зря вы старались. Мать не знает ещё.
        - Зря мне ногу раздробило?! - возмутился Васёк и смачно щёлкнул Кирю по уху.
        А по радио между тем поймались местные новости:
        В области наблюдается невиданная доселе миграция животных и птиц. Сегодня сотрудники МЧС исследовали тайгу на предмет пожара и докладывают: возгорания не обнаружено. Ходят слухи, что миграция вызвана полевыми испытаниями в лесу химического оружия или сбросом в реку ядохимикатов. То и другое не более чем домыслы. Сейчас в лесу работает специально приглашённая бригада экологов. Причина миграции животных будет установлена в ближайшее время. Пока местным жителям рекомендуется соблюдать осторожность, выходя на улицу, и обезопасить домашних животных.
        - Бред, - ворчал отец. - Работают они! Вот вы, мальчишки, сегодня хоть один вертолёт видели?
        Вертолётов никто не видел. Машина шла по неосвещённому шоссе мимо леса. Косматые сосны торчали из темноты, в лучах фар бежала раздолбанная дорога.
        Из головы не шёл странный дневник. Волки пришли в деревню, когда Киря начал его читать. Глупость, конечно, - но вдруг? Машину потряхивало на дорожных ямах, и Васёк на заднем сиденье подвывал:
        - Где мы?
        - В машине! - цыкал на него Лёха.
        - Скоро приедем! - хором успокаивали Киря с отцом. Киря повернулся глянуть, как там Васёк, и тут же получил удар в плечо.
        Что-то громко ухнуло на капот, и машина встала. Широкий ремень соскользнул и впился ребром, даже сквозь куртку было больно. Непристёгнутый Васёк кувыркнулся с заднего сиденья и взвыл. Лёха запоздало вцепился в него и клюнул носом подголовник. Отец схватил фонарь и выбежал на дорогу. Киря за ним.
        Моросило. В свете фар по пробоине на дороге бежал ручеёк буроватой воды. На капот «Волги» дождём прибило здоровенный клок шерсти. Под колёсами никого не было. Отец осматривал машину:
        - Миша. Вынырнул как из-под земли.
        Киря оглянулся в поисках сбитого медведя. Справа и слева от неосвещённой дороги чёрной стеной стоял лес. На обочине у самого склона серебрилась в темноте шерсть.
        - Не подходи! - Отец отстранил Кирю и посветил в сторону сбитого зверя. Киря успел разглядеть здоровенную башку, бурую, с проседью и слипшуюся от крови шерсть на боку. И ещё лапу с когтищами длиной в палец.
        - Идём, живо! Будет нам от лесника! - Отец быстро потушил фонарь, буквально затолкал Кирю в машину и газанул так, что Васёк опять кувыркнулся с сиденья.
        - Медведя сбили. Скоро приедем, - буркнул отец вместо извинений. Васёк бубнил под нос что-то нелестное, но Киря не слушал. Из головы не шла здоровенная медвежья лапа.
        - Видал, какой?! Морда седая…
        Отец кивнул.
        - Я не знал, что такие бывают.
        - Теперь будешь знать… Вася, ты как? Держись! Я однажды в тайге в капкан попался, вот это был экстрим! Почти сутки с палочкой шкандыбал, пока к людям не вышел. Нога была вот такая и всех цветов радуги. Как не отняли?!
        …А одна моя знакомая чуть медведю не попалась однажды. Пошли мы с ней малину собирать. Малинник нашли богатый, стеной стоял. Разошлись метров на десять. Я один куст обдираю, она другой. И слышу: она с кем-то разговаривает. Подхожу потихоньку сзади, а она не замечает, рвёт малину, что-то доказывает, якобы мне. А из кустов ей отвечают: «Угу, угу…» Да ещё чавкают так, малиной-то! Больше всего я на это обиделся. «Неужели, - спрашиваю потом, - я так чавкаю?» А она: «А на кого мне ещё думать?» Всю жизнь в деревне живёт, а медведя в кустах не узнала. Ох мы удирали оттуда!
        Васька с Лёхой хихикали сзади, а Киря эту историю слышал тысячу раз, причём от обоих родителей. Отец просто забалтывал их.
        В травмпункте они проторчали битый час: сначала очередь, потом очередь на рентген, потом очередь за снимком и к врачу… Когда Васька с гипсовым лубком запихнули в машину, была уже глубокая ночь. Отец за рулём едва не клевал носом, Васька сразу уснул, и Лёха с ним. Киря держался бодрячком. Он смотрел в темноту, ища на обочине сбитого медведя: как он там, жив ли? Но медведя больше не было.
        Оказавшись дома, Киря попросил отца не глушить машину, сбегал за ноутом, поколдовал с преобразователем и прикуривателем и устроился читать на водительском сиденье.

* * *
        В этот раз не зажилось мне у деда. Он ещё с порога странно на меня посмотрел, что-то пробурчал под нос и ушёл привязывать Найду. Обычно обниматься лезет да расспрашивать, как живу… Нет. Найда пропала в первую же ночь - собаку не обманешь, она понимает, кто пришёл. И дед, кажется, тоже понял. Или мать шепнула. А может, это я додумываю… Раньше мы болтали об охоте, оружии, о рыбалке, смотрели вместе футбол и чинили старую резиновую лодку, которая уже состояла из одних заплат, но важен сам процесс! В этот раз всё было не так.
        Первые дни дед разговаривал со мной коротко и сухо: «Наколи дров», «Купи молока», «Спокойной ночи». На третий день я не выдержал и сам завёл разговор об охоте. Ну как об охоте:
        - У дяди Коли Шамана с цепи утащили. То ли волк, то ли медведь…
        - Знаю. - От этого «знаю» у меня мороз по коже прошёл. Будто и правда знает. - Мне в армии ещё один парень рассказывал… Может, брехал, но за ним такого не водилось. В общем, повадился к ним в деревню волк по ночам шастать. Сперва скотину таскал, его всё поймать не могли… А однажды старуху цапнул. Она вышла ночью во двор, а на неё из кустов - волк! Отбили. Он её, конечно, помял, но не смертельно. А на следующую ночь старуха та пропала. Вот так же вышла ночью - и с концами. Искали-искали - без толку. А волк пуще прежнего лютовал, вот только не каждый день…
        - Как это?
        - Только в полнолуние он выходил, только тогда пропадала скотина. И вот мой сослуживец с соседями выследили этого волка, когда он в курятник забрался, стали стрелять. А он пуль не боится! В него палишь - он бежит, в него палишь - он бежит. Только от выстрела в голову лёг наконец волк. А утром на том месте нашли тело парня, который пять лет назад в армию ушёл и не вернулся. Думали, дезертир, домой не суётся, боится, что поймают, а он… А ещё на следующий день объявились пропавшая бабка и парень, что год назад пропал и никто не знал, где он. И никто из них не помнил, что с ними было всё это время. Где жили, что делали… - Дед выжидательно глядел на меня. Наверное, у меня было очень виноватое лицо.
        - Оборотни?
        - Я не очень верю. Особенно в то, что они не помнили, где были. Просто совесть у них не чиста, вот и помалкивали. Ну заколдовал их этот дезертир, а как помер - так и кончено.
        - Ну почему? Может, они правда…
        - Тот парень говорил, что у оборотней своя иерархия. Есть Альфа - вожак стаи. Волки же стаями ходят. Если он тебя укусил, ты станешь зверем. Бетой. И когда Альфу убивают, Бета снова становится человеком. Только якобы не помнит ничего…
        - А если Бета кого-нибудь укусит?
        - Будет Гамма, Шмамма или труп. Не в том дело. Дело в том, что убили главного, и остальные сразу стали людьми.
        Мне тогда показалось, что дед всё про меня знает.
        - А если этот Альфа сам давно уже труп, а тебя превратил? Что тогда?
        - Как превратил? Во сне, что ли?
        Я пожал плечами. А дед продолжил:
        - Не знаю. Точно скажу, что Альфа всегда вожак. Убьёшь вожака - остальные станут людьми…
        - А если это не волк, а зверь-одиночка? Лиса, например, или медведь?
        - Ну не родился же он таким! Кто-то всё равно его обратил, тот и Альфа… Тебе скучно, небось, со мной! Иди почитай что-нибудь. - Он достал из стеллажа толстенный красный фолиант самого потрёпанного вида.
        - Я тут прибрался немножко. И нашёл вот. Если ты интересуешься… - буркнул дед на мой незаданный вопрос и ушёл к себе.
        Конечно, я полез читать. Книга была про оборотней. В основном рассказики-побасёнки. Про охотника, который много дней выслеживал волка, а когда наконец подстрелил, увидел вместо зверя свою жену. Про медведя, который терроризировал всю деревню, а когда какой-то смельчак отрубил ему палец, то наутро увидел своего друга без пальца. В книжке говорилось, что оборотни быстро регенерируют и убить их можно, только раздробив голову или повесив - в общем, прервав работу мозга. А рана затянется в первые же сутки - и всё. Непонятно только, почему у того мужика-медведя палец не отрос.
        Но были в ней и полезные вещи. Например, «Руководство оборотня». Я узнал, что превратить человека в зверя можно по-разному: заклятие, укус, звериная шкура или, самое интересное, звериное мясо. Ох, дорого обошлись нам с ребятами пирожки незнакомца на той поляне! Это, кстати, и объясняет, почему я не превратился в оборотня до конца. В отличие от Толстого и Лома, я помню себя в медвежьей шкуре и совершенно не хочу никого убивать. Мысль о сыром мясе вызывает у меня брезгливость, как у всех людей, даже когда я зверь. Толстый и Лом сглотнули свои пирожки с медвежьим мясом, а я только надкусил. Отсюда и разница.
        Спал я плохо. Мне всё снилась та поляна, такая же, как наяву: хоровод сухих деревьев чёрными скелетами окружал голую землю без единой травинки. Только наш костёр светился в этой огромной чёрной чаше. Я сидел у костра один, и казалось, что деревья подступают ко мне, сужая круг. Хотелось бежать, но я отчего-то не мог, так бывает в снах. Я изо всех сил пытался хотя бы встать, когда рядом возник тот старик с заросшим лицом.
        - Это ты сделал с нами? - спросил я. - Зачем?
        - Затем! Я бы вас, живых, ещё в школе учил не лезть к мёртвым! - пробубнил он сквозь бороду. У него был жутковатый рычащий голос, но я его понимал. Как будто всю жизнь так разговаривал. - Сколько раз вам говорили, чтобы вы убирались с моей поляны! Сколько раз вас прогоняли оттуда! Вы сами виноваты! - Он помолчал. - Но ты не такой, как твои друзья. У тебя сильная воля, ты один осознаёшь себя зверем. Это очень важно, знать, что ты зверь…
        «Пирожки!» - мелькнуло у меня. Очень захотелось сказать, что это не воля сильная, а просто готовит кто-то паршиво. Пирожки с медвежатиной… Старуху, которая их испекла, я надеюсь, он выдумал. Не та же это бабка без лица? Она ведь, наоборот, прогоняла нас с поляны…
        - Ты должен стать вожаком! - бубнил старик. - Возьми мою силу, спаси стаю.
        - Какую ещё силу?
        - Она прямо под твоим костром. Возьми силу, стань вожаком, спаси стаю! Зверь без стаи хуже пса бездомного.
        - Медведи же одиночки?
        - Обычные медведи - да. А ты не просто медведь. Ты Зверь. Зверь без стаи…
        Я проснулся от ужаса, что таких, как я, ещё целая стая. Дед уже звенел на кухне чайной ложечкой. Я ворвался к нему, ошалевший со сна, и спросил:
        - Ты не слышал про колдуна-людоеда? Которого в семнадцатом году застрелили?
        - Ну не такой я старый! Умойся поди… - Дед смеялся и жевал бутерброд, и я на секунду поверил, что всё в порядке.
        А когда вернулся, умытый-одетый и успевший пожалеть, что спросил, дед мне и выдал:
        - Был, говорят, колдун в вашей деревне. Травки собирал, заговоры делал, всякие отвороты-навороты. Моя бабка по молодости к нему обращалась, не говорила зачем. От неё и знаю. Знаю, что скотина в вашей деревне не приживалась. Коровы, свиньи сами удирали как от пожара. Только куры и жили, и то если запирать хорошо. Знаю, что зверя в лесу толком не было. И во всём винили этого колдуна. Дескать, он в полнолуние в медведя превращается и идёт убивать. Неужто сам не слышал про медведя-людоеда?
        - Который всех деревьями заваливал?
        - Ну вот. А чего спрашиваешь?
        - Я думал - страшилка.
        - Да я тоже. Мало ли кого медведь заломает, чего сразу «оборотень»?
        - Может, колдуна просто не любили, вот и сваливали на него всё?
        - Колдунов никто не любит. В революцию зашли к нему и пристрелили вместе с матерью.
        - А вдруг он правда оборотнем был?
        - Колдуном точно был. Потому что умирал долго. Когда умирает ведьма или колдун, он должен кому-то передать свою силу, иначе не умрёт. Я сам такое видел. Бабка уже в нашей деревне три дня маялась, всё норовила за руку схватить кого из родственниц. А они не дуры - у бабки той очень плохая слава была. Так и маялась, не передав силу, пока кто-то не догадался крышу разобрать.
        - Это зачем?
        - Сам толком не знаю. То ли они так силу на ветер пускают, то ли… В общем, бабке той помогло, сразу померла.
        - А колдун?
        - А тот, говорят, так никому и не передал. Говорят, припрятал где-то, где теперь лес. И деревья в том месте не растут, и зверьё не ходит.
        - А что припрятал?
        - Может, предмет какой. Волшебную палочку. - Дед засмеялся, хлюпая чаем, допил и встал: - Всякое бывает в жизни. Я старый и ничему не удивляюсь.
        Кажется, это был наш единственный нормальный разговор за то время, что я у него проторчал, пережидая материну командировку. Да и была ли та командировка?
        Я теперь очень скучаю по деду. Пишу и боюсь больше не увидеть его живым.
        Это был очень длинный и тяжёлый лунный месяц. Я скучал по Толстому, боялся, что я следующий. Читал про оборотней и думал. У меня было время подумать. Мы, оборотни, становимся собой только в полнолуние. Две-три ночи, а потом - всё. Остальное время, когда луна не полная, ты не зверь, не человек, а так…
        Страшно признаться, но я скучал по тем ночам, когда был зверем. Не могу сказать, что мне это нравилось: когда у тебя есть слух и зрение, ты не говоришь «мне это нравится», - просто живёшь. В ночи, когда луна не полная, я не слышал даже того, что творится в соседней комнате. Как можно жить таким глухим?!
        Животные ушли: и кошки, и собаки. Идёшь по улице, а лая не слышно, тихо так, будто деревня вымерла. Остались только куры-кролики. Им не так просто сбежать, да и мозги не позволяют. И мыши ещё. Эти обнаглели: могли прямо при тебе залезть на стол, посмотреть, что ты ешь и много ли им останется.
        Старик не отставал. В каждом сне я видел ту поляну и старика. Он всё повторял: «Возьми мою силу», «Возьми мою силу». То угрожал, то уговаривал. И во всех окрестных стариках мне мерещился он. Колдун-медведь. Ещё я думал о стае… Если мы с Ломом не единственные звери в деревне, то этак и деревни скоро не останется.
        С дедом я кое-как протянул неделю, пока мать не забрала. Оказавшись дома, первым делом побежал к Лому.
        Мой друг сидел в кресле у окна, уставившись в книжку неподвижными зрачками. Я ворвался и хотел его обнять, но он поднял глаза - и я замер. Это был не Лом. Лицо вроде то же, но какое-то сдувшееся, худое, со впалыми щеками и цвета серого. Говорят, у покойников такие лица.
        Он смотрел сквозь меня как робот - и хоть бы уголки губ дрогнули. Его лицо не выражало вообще ничего. Не лицо, а маска. Навсегда застывшая. Я видел чучела в зоологическом музее: набитые опилками шкуры со стеклянными глазами - вот так Лом и выглядел.
        - Скучаешь по Толстому? - Я уселся на стул рядом, отобрал у Лома книжку и запулил в угол. Нормальный Лом сорвал бы с меня кепку и тоже бы куда-нибудь запулил. Лом, скучающий по Толстому, дал бы мне по шее и сказал: «Вали отсюда, баклан». А этот сказал:
        - Привет.
        Вот так: «Привет» - и всё. И сидит такой, сквозь меня смотрит. Хотелось зажать ему нос и рот, чтобы лицо хоть что-то выражало и обрело хоть какой-то цвет, кроме серого. Я помахал перед его лицом ладонью: он вообще жив ещё? Нормальный Лом схватил бы мою руку, проворчал бы что-то вроде: «Фу, где ты ею ковырялся!»… А этот сказал:
        - Прекрати.
        Вошла его мать и ужасно мне обрадовалась. Стала расспрашивать про деда и звала пить чай. Я вышел с ней на кухню, только чтобы задать один-единственный вопрос, но она меня опередила.
        - Ты его расшевели, ладно? - Она суетливо расставляла чашки, наверное, чтобы на меня не смотреть. - Как Саши не стало, он такой и ходит. «Доброе утро», «спокойной ночи», «да», «нет» - весь словарный запас. А лицо видел? Краше в гроб кладут.
        - К врачу надо.
        - Участковый говорит «депрессия», в город надо везти. На той неделе отпрошусь с работы, и поедем уже. Сил больше нет это терпеть. Зомби, а не парень. Ты сам-то как?
        Я сказал, что нормально. Мать Лома кивнула и опять зазвенела чашками у шкафа, чтобы не встречаться со мной взглядом. Над кухонным столом висели дурацкие часы с огромным браслетом, будто великан с руки снял. Они показывали половину пятого.
        Глава VII
        Ты веришь в эти сказки?
        Проснулся Киря к обеду, по привычке глянул в окно. Снег размыло дождём. Получилась мёрзлая каша, размятая материными дворовыми валенками и вся истыканная длинными волчьими следами.
        Никуда не торопясь, он оделся, попил чаю, взял под мышку трофейный ноутбук и пошел к физичке.
        - И нет у неё никакого зомбивируса! - выскочил физичкин Серёга и повис у Кири на руке. - Зачем соврал? Я уже и чеснок приготовил, и ложечку серебряную заточил - хочешь, покажу? Мне за неё бабка такое устроила!
        - Погоди ты! Мать дома?
        Серёга молча указал на дверь комнаты и отвалился.
        Физичка сидела в кресле у окна и что-то читала.
        - Кирилл? Один! С ума сошёл? Я вам задание на двери повешу, когда волки уйдут. Отдыхай пока, видишь, что творится!
        - Я ведь даже знаю, кто в этом виноват. - Киря раскрыл перед ней заряженный ноут с той самой фоткой.
        - Ух ты! Откуда это у тебя?
        - Нашёл. Вы их помните?
        - Да, конечно, помню. Этого мальчика нечаянно застрелили, - она показала на Толстого.
        - Так это бабы Танин сын?
        - Нет, с чего ты взял. Его родители уехали сразу после того случая. А бабы Танин сын вот. Они с Ломовым пропали через месяц. Легли дома спать вечером, а утром - нет парней. До сих пор ищут. Баба Таня тогда умом и повредилась. А родители Ломова недавно от нас переехали, может быть, ты их и помнишь… - Она ещё что-то говорила про родителей Лома, Киря не слушал, ему надо было бежать. Он захлопнул ноут и, бросив «спасибодосвидания», рванул на выход. У самой двери кое-что вспомнил:
        - А поляна-то? Ну та, аномальная, которую вы нашли?
        - Ты веришь в эти сказки? - улыбнулась физичка. - Нет, поляна была. Жутковатая, ничего на ней не росло. Дядя Саша, лесник, там много лет вредителя травил и вылечил в конце концов. Сейчас там уже заросло всё.
        Киря кивнул и побежал домой. Дочитать надо было, а потом с вопросами лезть!

* * *
        Наверное, это чудовищно, но как я был счастлив, когда над деревней снова взошла полная луна! Мой человеческий мозг прекрасно помнил, что за эйфорией наступит утренняя депрессия, что меня могут убить, в конце концов… Но кусочек звериной души во мне, тот злополучный огрызок пирожка, ревел от восторга.
        Мать заперла дверь на амбарный замок снаружи. Я слышал, как она залезает в окно, и смеялся про себя, и ничего не мог с собой поделать. Я вышел через котельную, оттуда в сарай, из сарая на волю, легко сломав старую дверь, - и заревел громко, не в силах сдержать свой восторг!
        Луна. Знаешь, как пахнет луна? Она пахнет пылью, холодом, росой и тяжёлыми столетними соснами в лесу. А ещё страхами и снами, ватным одеялом, сшитым бабушкой задолго до твоего рождения, старыми книгами и скрипучей доской в полу. Она пахнет домом. От этих запахов нельзя не реветь.
        Я побежал по серебристой траве, догоняя луну и ревя в голос. Мыши-полёвки разбегались от меня, взлетали вспуганные жучки. Дома тянулись ко мне своими запахами, и я уже слышал, как выходит на охоту Лом.
        Он был другой. Совсем другой. Он был сильнее и злее. Я раздувал ноздри, силясь учуять следы мальчишеских запахов под медвежьим тулупом. Книга. Пыльные страницы старой книги, над которой Лом просидел весь лунный месяц. Это было всё, что осталось в нём человеческого. Звериная шкура плотно приросла, я слышал запах голода и ярости, они опережали Лома далеко, заглушая жалкий запах пыльных страниц.
        Скотины в деревне почти не осталось. Куры тревожно хлопали крыльями и метались по сараям. Глупые! Лом шёл не за ними! Луна освещала хрупкие домишки-коробочки, даже двери не во всех заперты на ночь. Зверь вздыбил шерсть на холке и потянул носом. Тяжёлые лапы, взрыхляя на ходу землю, бежали убивать. Язык вывалился из пасти. Его кончик мелко дрожал и капал слюной.
        Лом свернул в ближайший двор, где в старом домике под окном спала на железной кровати парализованная старуха. Я читал, что оборотни начинают со слабых. Со стариков и детей. Еще я знал, что оборотень становится настоящим только после того, как попробует человеческой крови. Лом помнил, что не убил бабку в прошлый раз, и хотел закончить начатое.
        Я погнался за ним. Я настиг его уже под окном: несколько брёвен, пара движений могучих лап - и слабый запах мальчика с книжкой навсегда исчезнет из-под звериной шкуры. Я перехватил его, когда он уже лез в окно. Наподдал лапой, сдёрнул. Лом, похоже, не замечал меня раньше, был слишком занят мыслью о бабке. На меня глянули два изумлённых глаза - и здоровенная туша взвилась на дыбы.
        Морду мою тут же пронзила боль: Лом вцепился клыками прямо в переносицу, и это было невыносимо. Я заорал как человек и, кажется, потерял сознание. Лом всегда был сильнее меня.
        Очнулся я от выстрела. Пуля вошла мне под ребро. Я вскочил и помчался прочь на трёх ногах. Из дома, оставленного позади, пахло ужасом, кровью и странным покоем, с которым я не знаком. А Лом был уже далеко.
        Я торопился. Рана в боку колола, но надо было бежать. Лом, попробовавший крови, уже стал зверем и моим вожаком. Такие правила. Зверь без стаи хуже бездомного пса, и если Альфа-зверь (это больше не мой друг Лом) прикажет идти с ним убивать, я должен буду подчиниться. Если сам не успею стать вожаком. Поэтому я спешил. Боль от пули проходила быстро: добежав до леса, я уже не хромал.
        Лес жил своей жизнью. Лиственные деревья, закрытые от солнца угрюмыми хвойными соседями, только раскрывали первые бледные листочки. Рыжая белка промчалась по сосне, цокая коготками, и нырнула в дупло. Там, на подстилке из пуха, тоненько, почти неслышно человеческому уху, пищали розовые слепые бельчата.
        Прочь от меня, вперёд и в стороны веером разбегались звуки и запахи: зайцы драпали, сверкая чёрными пятками. Поджав хвосты, уходила волчья стая; даже медведица с медвежонком от меня удирала. С верхушки сосны запоздало вспорхнула сорока и улетела в сторону деревни. Я даже присел на минутку, чтобы дать им всем разойтись. В огромной тайге только мыши меня не боялись. Маленькие, а понимают, что зверюге вроде меня зубочистки не нужны.
        Лапы колола опавшая хвоя, языку во рту было тесно из-за отросших клыков. Мир зверя ниже и шире: даже звёзды будто приспустились вместе с небом, чтобы я мог разглядеть.
        Я торопился, я гнал вперёд все свои четыре лапы. Какой это кайф - пользоваться всем, что тебе дано, - а то на двух, как инвалид. Я бежал дальше, в тайгу, откуда тонким лезвием тянулся мне навстречу запах волшебной поляны. Я знал, отчего там гибнут деревья, я спешил их спасти, а заодно и себя, и деревню, и стаю. Стае нужен вожак, даже если она состоит только из меня и Лома. Стаю нужно уводить. Подальше из деревни, от людей с ружьями, подальше в тайгу, подальше от тех, кому мы можем причинить вред.
        Запах силы заполнял поляну, как вода озеро, я без труда нашел источник и стал копать передней лапой. Я видел это во сне двадцать семь раз так ясно, как вижу теперь, я не мог ошибиться. Даже знал, какая там глубина, и рыл не торопясь, чтобы не устать раньше времени.
        Когда умирает колдун, ему надо кому-то передать свою силу. Без этого не умрёт, будет мучиться. Если никого подходящего поблизости нет, колдун передаёт силу любому предмету, хоть камню или палке. И тогда следующий, кто за неё возьмется, сам станет колдуном.
        Колдун, который обратил меня в зверя, умер быстро и некрасиво, от чужой руки. От пули в голову, как подобает зверю. А рядом только и были что кочерга да старенькая мать, которую застрелили секундой раньше. Да, в лицо. Да, это она нас прогоняла… А потом убийцы сожгли дом и двор, и очень долго на это место никто не ходил - боялись.
        Доски и брёвна давно истлели, а кочерга осталась лежать, только теперь уже под землёй. Сила, исходящая от неё как лучи, не даёт расти ни траве, ни деревьям, не даёт покоя припозднившимся туристам, неконтролируемая, бесхозная, она разрушительна. А я возьму. Я стану вожаком. Лучше я, чем бывший Лом.
        Когти скребнули по металлу, и тонкая искра кольнула палец как удар тока. Кочерга отлично сохранилась - что ей, железке, сделается? Я аккуратно взял её зубами и почувствовал, как щекочут во рту мелкие искорки.
        Тайга зашумела тысячью новых звуков, свежие запахи нахлынули на меня водопадом. Я услышал, как далеко на трассе заглох грузовик, как шумит самолёт в небе, а в моём родном доме нервно ходит из угла в угол мать, поглядывая в окно. Мне надо было спешить.
        Ужасный снежный человек, людоед, колдун-оборотень - и как мы его только ни обзывали - стоял передо мной, сложив руки на груди, и мелко кивал:
        - Зверю нужна стая. Стае нужен вожак. Лом больше не твой друг-мальчишка, а настоящий зверь, попробовавший крови. Он должен был стать Альфой… Но у тебя есть больше. У тебя есть сила колдуна, сила зверя и воля человека. У меня последнего не было. Теперь ты Альфа. Ты справишься.
        Я хотел что-то спросить, но развернулся и побежал, потому что должен был бежать. Меня ждала деревня, меня ждала маленькая стая, и я торопился. Со всех сторон ко мне разноцветными лучами тянулись запахи, и я носом чуял, как уже далеко на поляне выклёвываются почки на когда-то сухих деревьях.
        Лом залёг в овраге и мелко трясся. Его окружали люди с ружьями. Под ногами у них суетилась моя мать и орала, я не понимал, что конкретно, но догадывался. Она думала, что Лом - это я. Из-за неё никто и не решался стрелять, хотя все смеялись.
        Я успел. Я заревел так, что в окрестных домах задребезжали стёкла, и мужики с ружьями синхронно направили на меня фонари. Столько лучей, я думал, ослепну.
        Лом драпанул из оврага, но далеко не ушёл: встал в сторонке за спинами людей и вопросительно уставился на меня. Вот остолоп! Стоит кому-нибудь обернуться… В мою сторону грянул выстрел, но я был готов. Залёг в траве и потихоньку пополз назад. Мать повисла на руке у дяди Коли и пыталась ему втолковать, почему стрелять нельзя. Остальные смеялись, что-то бормотали. Кто-то нарочно пальнул в воздух. Я лежал. Лучи фонарей шарили по траве в поисках мишени, я вжался в землю и через губу забормотал:
        «Пусть глаза явное не увидят, ноги мимо пройдут, дела мои не увидят, не найдут».
        Откуда я это узнал? Слова пришли ко мне вместе с колдовской силой. Звуки выходили всё такие же странные, как игривое ворчание большой собаки. Но, кажется, у меня получилось. Толпа с ружьями рассеянно перекинулась парой слов и вяло разбрелась по своим домам. Один даже споткнулся о Лома, но ругнулся и обошёл, будто это какой-нибудь пенёк.
        Мать осталась. Она стояла на месте и вертела головой. Я знал, что она ищет меня, но не может увидеть. От неё пахло ирисами и молочаем.
        - Ты домой собираешься? Или пулю в лоб захотел? - сказала она какому-то дереву. Вообще-то я не разбирал, что она говорит, но это было очень похоже. Я вышел. И мы пошли домой.
        Всю дорогу мать что-то доказывала, явно мне, но смотрела при этом в другую сторону. Не так на неё действует моя магия. Может, оттого, что она меня знает как облупленного? Лом плелся за нами, точнее за мной, и вид у него был совершенно потерянный. Я втягивал носом его запах, силясь нащупать того мальчика с книжкой, - нет, не вышло.
        Потом был длинный день, и я пытался многое объяснить матери, но она всё твердила: «Тебя застрелят, тебя застрелят», - и не хотела ничего слушать. А вечером и вовсе заперла меня в погребе, чтобы не выскочил на луну.
        Я не обиделся. Ничего. Я бы тоже запер. Я сижу среди банок и думаю, как быть дальше. Среди старых газет, которыми переложена картошка, я нашёл плакат группы «Смайлики». Вот за ним и будет мой тайник. Я положу ноутбук на полку и прикрою плакатом, чтобы любопытный нашёл сразу. А нелюбопытные мне не нужны… Мать жалко, ужасно жалко, но я теперь вожак…
        Я всё обдумал. Я дождусь, пока она уснёт, переползу под полом в соседнюю комнату, там в полу давно треснула доска. Её-то я и выломаю вместе с парой-тройкой соседних. Я теперь сильный, даже сильнее Лома. Перед тем как уйти, я потихоньку на цыпочках подойду к спящей матери. Стереть ей начисто память о том дне, когда она догадалась, я уже не смогу, раньше надо было. Но кое-что сделать можно, чтобы она не сразу бросилась меня искать.
        «Как ты забыла, как первые шаги ходила, так отныне и до веку забыть тебе этого человека. Как на ноже дым не держится, на тебе тоска не держится. Забудешь, не вспомнишь, не скажешь, не сможешь».
        Я повторю это много раз, пока не почувствую, что хватит. Тогда я уйду.
        А ты, кто прочтёт эти записки… Знай, я уже в пути. Ведь ты легко нашёл мой тайник, ноги будто сами привели, и ещё, наверное, подумал, какую фигню я слушаю. Нет, не слушаю, что нашёл, тем и залепил. Ты, кто запустил ноутбук Толстого или выломал жёсткий диск. Ты знай, всё так и было. И в тот день, когда мы встретимся… Я не прошу тебя убивать. Это очень трудно, лично мне ещё ни разу не приходилось, хотя к тому времени, как ты это прочтёшь, возможно, всё изменится. Ты просто знай, что я готов. Знай, что освободить оборотней, вернуть пропавших людей можно, только убив Альфу. Я никого не убивал, но Альфа - это я. Так получилось. Моя задача - оберегать стаю, пока кто-нибудь не пристрелит меня. Тогда всё закончится, и звери снова станут людьми. Я готов.
        Знай, что целиться нужно в голову, иначе толку не будет. Мы очень живучи. И бойся стаи: звери ни черта не соображают, они будут до последнего защищать хозяина. Так что лучше нам встретиться днём. Я не прошу тебя убивать… Но знай, если вокруг тебя творится что-то странное: ни с того ни с сего вырубается электричество, сам собой переключается телевизор, падают по ночам предметы, если из леса бежит зверьё, а из деревни - скотина, значит, я где-то рядом.
        Глава VIII
        Морок
        На улице выпал свежий снег, Киря шёл, скрипя, и оставлял глубокие, черноватые от земли следы. Волки по дороге не попадались, вообще было тихо вокруг, будто деревня вымерла. Киря прошёл её всю, но только и встретил что бабку - школьного завхоза. Она укутывала деревья во дворе и распевала во всё горло, будто и правда осталась одна во всей округе.
        Жутковато было в этой пустой деревне. Смеркалось, а в домах не было света. Редкие точки свечей в окнах только добавляли картине мрака. Чёрный лес стоял впереди тяжёлой стеной.
        У заброшенного дома сидели бездомные собаки. Должно быть, пришли из соседних деревень, когда началась вся эта заваруха. После нашествия волков их осталось всего две. Киря только цыкнул, и они забились под крыльцо. В доме гулко постукивали шаги.
        Киря потихоньку вошёл. В угрюмом полуразрушенном доме с выбитыми окнами было совсем темно. В глубине комнаты кто-то шумно возился и покряхтывал, звеня железом.
        Киря включил фонарь и увидел сгорбленную спину бабы Тани в этой нелепой серой хламиде. Старуха сидела на корточках и, громыхая замком, отпирала крышку подпола. Киря кашлянул, но она не услышала. Отпирала замок и бормотала под нос: «Мама уже пришла, молока принесла»… Киря стоял у неё за спиной, а ей было всё равно.
        - Баба Таня! Темнеет уже!
        - Мама пришла…
        - Идём отсюда, баб Тань!
        Старуха будто не слышала. Она ковырялась ключом в нелепом навесном замке на подполе и говорила с невидимым собеседником:
        - Потерпи, мой хороший. Ещё ночь-другую - и всё. А там на рыбалку с дядь Колей пойдёшь, а хочешь - со мной в лес: брусника-то стоит ещё…
        Слушать это было стыдно и отвратительно, Киря даже закрыл уши ладонями. Отпёрся замок, старуха открыла крышку подпола с гулким стуком и полезла вниз. Киря направил фонарик в проём, чтобы баба Таня ноги не переломала. Она легко спустилась по раздолбанной лестнице и стала хлопотать у столика с вылинявшей клеёнкой. Она доставала из свёртков еду и выкладывала на тарелочки, предлагая невидимому сыну:
        - Теть Маша пироги пекла и тебе передать велела. Попробуй рыбник. Очень удачный. Похудел ты чего-то…
        Зрелище было не для слабонервных. Киря отошёл в другой конец дома к входной двери и посветил фонарём во двор, разглядывая голубые сугробы. Бездомные собаки уже вылезли из-под крыльца и стояли у порога, виляя хвостами. Ясно, кому достанется ужин невидимого бабы-Таниного сына. Киря стоял в дверях, а собаки лебезили у ног, роняя слюни и просовывая в проём нетерпеливые носы.
        В доме хлопнула крышка подпола - баба Таня выбралась. Зазвенело железо замка, и собаки пулей влетели в дом. Не дождавшись, пока старуха запрёт подпол, они вбежали в соседнюю комнату, где была дыра в полу, и полезли есть. Киря так и стоял в дверях и то услышал, как под полом зачавкало.
        Стемнело. Слепые дома стояли как чёрные проталины в снегу. Баба Таня ещё бродила по дому, бормоча под нос. Собаки шумно завозились, даже чавкать перестали. Похоже, назревала драка: из-под дома раздавался визг, лай, грохот, и в конце концов две псины выскочили Кире под ноги, чуть не сбив его, и драпанули прочь. Одна гналась за другой - халявный ужин не поделили.
        Киря возил лучом фонарика по бывшему двору заброшенного дома и представлял, что вот эта развалина, должно быть, была дровяным сараем, а здесь курятник стоял… У самого крыльца почти под ногами мелькнула здоровенная чёрная тень.
        Киря отшатнулся назад, в дом, споткнулся о торчащую доску в полу и рухнул на спину. В темноте заброшенного дома чуть белел дверной проём. Киря вскочил, навалился на хлипенькую дверь, закрыл на задвижку. Ржавая, она поддалась с трудом - и держалась-то на одном винтике…
        За дверью, совсем рядом, раздался рёв. Не волчий вой - что, Киря волка не слышал! Этот звук был громче, ниже, будто не волк, а целая стая взвыла в унисон. Ноги коченели от этого звука. Киря вцепился в ружьё. Спокойно! Патроны есть. За спиной зашаркали шаги: ах да, баба Таня! Она шаркала к двери своей кривляющейся походкой, ничего не видя и не слыша вокруг. Киря поймал её за руку:
        - Стойте!
        В дверь ударило что-то тяжёлое. Кусок доски тут же отлетел в дом и царапнул Кирю по ноге. Сквозь дыру было видно светлое пятно сугроба, которое тут же закрыла здоровенная тень. Киря направил туда фонарик и тут же опустил. Морда зверя не помещалась в пробоине из одной доски. Киря успел углядеть кожаную ноздрю величиной почти с кулак, белоснежный клык и бурый густой мех. Он вскинул ружьё и пальнул.
        От грохота заложило уши. Баба Таня вцепилась в Кирино плечо стальными костлявыми пальцами и что-то беззвучно забормотала. Пробоина в двери опять засветила синим снегом - неужели попал?!
        Киря подскочил к маленькому окошку в прихожей, давно выбитому, и высунул фонарь наружу. Никого. Снег у двери истоптан огромными медвежьими следами. Они вели вдоль стены за дом, туда, где, Киря думал, стоял дровяной сарай. Котельная!
        Парень из дневника писал, как через дровяной сарай пробирался в котельную, а оттуда в дом! Киря отпрянул от окна и помчался по дырявому полу, светя фонариком:
        - Где котельная?!
        Баба Таня поспешно шаркала за ним и только бубнила что-то под нос. Из прихожей вели три двери. Одной из них вообще не было. За другой была комната с дырой в полу. Киря дёрнул третью дверь и кубарем полетел с лестницы вниз. Ружьё осталось где-то на верхних ступеньках, фонарь укатился и блестел у стены, белым кругляшом освещая кусок пакли в стене. Над головой возвышалась печка, чуть дальше зиял чёрный дверной проём. Из проёма дуло.
        Киря вскочил на ноги и зашарил по лестнице, ища ружьё. В темноте ничего не было видно, а чтобы взять фонарь, надо было пройти два шага к пустому дверному проёму.
        - Осторожно, там ступеньки, - запоздало пробубнила баба Таня откуда-то сверху. Киря отвлёкся на неё и тут же услышал за спиной шумное посапывание.
        Он оглянулся. В дверях стоял зверь.
        Его башка занимала весь дверной проём. Бурые шерстинки поблёскивали в темноте. Из-под чёрной губы белели клыки. Глаза были маленькие, в красных сеточках сосудов, чёрные зрачки закрывали радужку. Зверь прижимал уши и скалился.
        Когти, с палец длиной, оглушительно царапнули по деревянному полу. Киря смотрел на зверя как загипнотизированный. Не выдумка. Не фантастика. Не литературные упражнения скучающего школьника. Киря до последнего не хотел верить, но зверь пришёл сам.
        Ружьё! Киря захлопал ладонью по лестнице и нащупал его, но выстрелить не успел. Зверь встал на дыбы и бросился на него… Что-то тяжёлое ударило в голову, гулко хлопнула дверь, и Киря рухнул на пол, больно приложившись ногой о ступеньку.
        - Медведь! - В темноте над ним стояла тонкая фигура бабы Тани. Ружьё блестело в её руке, в двери вместо щеколды торчала кочерга, а зверя не было.
        - Где он?
        - В дом проскочил. Это за грехи мои…
        В дверь ударило. Киря услышал, как треснули доски от удара огромной лапы, - надо бежать! Он подобрал фонарь, схватил за руку бабу Таню и потащил её в чёрный дверной проём. Если верить дневнику, он ведёт в сарай, точнее то, что от него осталось, а оттуда - на улицу.
        В луче фонаря мелькали доски, грабли, земляной пол и здоровенная дыра в двери: не сможешь отпереть - через неё пролезешь. Киря встал на четвереньки и вылез на улицу. Баба Таня - за ним. А зверь уже поджидал во дворе.
        Только здесь, на снегу, было видно, какой он огромный. Медведь. Чёрная проталина на белом снегу, гора…
        - Медведь, - бубнила баба Таня.
        Киря забрал у неё ружьё и вскинул его. Вдоль забора галопом к ним мчался еще один зверь. За ним вереницей тянулась целая стая. Они ж, медведи, одиночки! Стая. Звери были такие же, бурые с проседью, как тот, которого они с отцом сбили на машине. И тогда Киря ещё не хотел верить, что они бывают. А теперь… В голову. Их нужно бить в голову.
        Рука тряслась. В тишине было слышно, как хрустит снег под могучими лапами подбегающего зверя. Пальцев Киря не чувствовал. Руки ниже локтя будто затекли, если бы Киря их не видел, решил бы, что их просто нет. Он стоял как загипнотизированный, смотрел на зверя в прицел и не мог шевельнуть пальцем. Палец как чужой, отказывался давить на курок. Ноги будто вросли в снег, и руки занемели. Медведь, который преследовал их в доме, тоже оцепенел. Минуту назад он ломился в дверь, а теперь стоял столбом, и снежинки падали ему на нос. Стая замерла на месте, уставившись на Кирю.
        Один из медведей поднял огромную седую башку и заревел.
        Звук врезался в мозг тупым сверлом, у Кири в глазах темнело от этого рева. Он отчего-то вспомнил, как летом ходил купаться с ребятами и руками поймал вот такого ротана. Он даже ощутил щипание воды в носу и злое июльское солнышко на спине. Здорово обгорел тогда. Он слышал запах костра, который жгли тем же вечером у реки, ухи в старом, ещё дедовом, котелке, чувствовал росу под босыми ногами и слышал голоса ребят.
        - Медведь! - из оцепенения его вывел голос бабы Тани. Зверь будто этого и ждал. Он встал на дыбы, мазнув Кирю тяжёлым боком, и попёр на старуху. Ружьё, выбитое зверем, крутанулось в воздухе и приземлилось на медвежью башку.
        Кажется, бабу Таню это и спасло. Она успела сесть и схватить оружие.
        …А Киря опять оказался в минувшем лете. Он увидел туман в огороде, такой густой, что еле видны собственные пальцы в пятнах от молочая. Он услышал утренних петухов, грохот жестяных вёдер у колодца… А потом грохнул выстрел.
        Киря хотел повернуть голову, но не мог. Тело будто вросло в землю, и взгляд прилип к чёрной крыше дома напротив. В ушах ещё звенело от выстрела, но скоро перестало, и Киря услышал незнакомый голос:
        - Я ведь за тобой шёл. Думал, с нами в лесу тебе будет лучше, чем так. Всё правильно. Лучше ты. Дай мне руку, я должен кое-что отдать…
        Баба Таня бубнила в ответ что-то непонятное. Киря стоял, уставившись на крышу, и мысли его путались, кажется, он читал про себя стихи, пытаясь одновременно слушать разговор и понять, что вообще произошло. Иногда ему казалось, что он падает в бездонную темноту. Взгляд был прикован к этой крыше, Киря не мог разглядеть даже снег под ногами. А когда он очнулся, был уже белый день.
        Эпилог
        - Эй, парни! Где ведьма живёт?
        Киря махнул на новенький бабы-Танин дом и с любопытством пригляделся к незнакомцу. Чёрный костюм, пыльная машина. А на улице чистый снег, дядька явно приехал издалека. Слух о том, что в деревне появилась ведьма, разнёсся по округе с невероятной скоростью. Днём и ночью к бабе Тане съезжались люди, и всем она помогала.
        - Вон тот высокий вас проводит! - Киря кивнул на Лома, бредущего по дорожке навстречу. Лом, то есть дядя Женя, уже успел наведаться в город, куда переехали его родители, но жить решил остаться здесь, в родной деревне.
        Баба Таня теперь выглядела гораздо лучше. Не было на её лице следов былого безумия, и вообще… Как она заколдовала участкового - загадка, но вопросов к ней у полиции даже не возникло. Бывшего медведя с человеческим именем Миша похоронили на местном кладбище и даже отпели в церкви. Киря осторожно надеялся, что баба Таня вообще не поняла, кого она застрелила в ту ночь. Говорят, тело опознала физичка по следам ожога на ладони, и она же занималась похоронами.
        Стая бывших зверей на следующий же день разъехалась по домам. Настоящие звери вернулись в лес, правда, не сразу. Несколько дней в деревне было страшно выйти из дома из-за мигрирующих волков. Но скоро всё устаканилось. Даже перебои с электричеством остались в прошлом.
        Машина подобрала Лома и, взвизгнув, помчалась к дому бабы Тани.
        - Не верю я в этих ведьм! - Васёк еще скакал на костылях и беспечно поглядывал в сторону нового дома, выросшего за одну ночь. - Надувает людей старуха. Зубы заговаривает, лапшу вешает…
        - А дом?
        - А ты внутри был? Может, она покрасила фасад, и всё.
        - А люди? Те, кто к ней ездит аж из города!
        - Глупые, вот и ездят!
        - А она сама? Ты помнишь, какой она была?
        - Посттравматическая стрессовая реакция, я читал. В таком состоянии не то что ведьмой - королевой шахматной себя возомнишь!
        Киря махнул рукой: спорить с Васьком - пустая затея. Этот скептик до сих пор считает, что всё в Мишином дневнике - вымысел. Просто какого-то парня нечаянно застрелили. В деревнях такое бывает - какая тут мистика?
        Ребята брели домой по свежим блестящим сугробам. Белый снег покрыл всё вокруг, запорошив следы недавних битв.
        Следы в темноте
        Глава I
        Овраг
        Невидимые челюсти вцепились в мой бок и дёрнули изо всех сил. Сон вылетел из головы, я распахнул глаза. Даже, кажется, треск услышал: опять! Ночь. На телефоне половина второго. Да я и трёх минут не проспал! Почему это всегда приходит неожиданно и всё норовит выдернуть из сна?!
        Боль сверлила в боку. Зубы, или что там, впивались в меня и тянули в темноту. Нет, шевелиться нельзя, только хуже сделаешь. Я подтянул ноги к подбородку и вцепился в матрас: вот так! Попробуй теперь, сдвинь меня с места! Но это не желало так просто отдавать добычу. На этот раз оно вцепилось мне в ногу, дёрнуло… Дёрнуло, дёрнуло, дёрнуло… Мама!
        Я прикусил кусок спальника: от крика сразу проснётся Кит и начнёт, как всегда, разглядывать мои вены, бить по щекам… В конце концов покрутит у виска и даст снотворного, а этого мне совсем нельзя. Нельзя засыпать слишком крепко. Нельзя раздеваться перед сном, нельзя… Да ничего мне уже нельзя! Можно только бояться и ставить крестики в календаре: день прожил - и слава богу.
        Ногу не отпускали. Я, кажется, даже слышал, как хрустнула кость, но только сильнее вцепился в матрас. Главное - остаться на месте, не дать себя унести. Если не идти на поводу у минутной боли, не поддаваться, это уйдёт, я знаю. Подёргает за ноги, понюхает, полижет и уйдёт, я всё-таки невкусный для него. Для кого? Понятия не имею. Даже не знаю, зверь это или птица. По ощущениям, вроде похоже на гигантский птичий клюв…
        Как будто подтверждая мою догадку, где-то в лесу закричала сова. Из окошка палатки пахнуло холодом, зашумели деревья снаружи. За сутки я уже в который раз подумал: случись что, здесь нас будут искать в последнюю очередь. Скорее, вообще никому не придёт в голову ехать сюда, в огромный лес, где до ближайшей деревни не знаю сколько, но грибников не встречал. От станции мы добирались на попутке, наверное, час, а потом ещё столько же шлёпали пешком. Вот занесло-то! И ведь сами, сами на карте искали лесок подальше, чтобы никто даже случайно не нашёл наш секрет. Мой секрет. И вот как всё обернулось. Если что - никто нас тут не найдёт.
        Нога уже онемела, и я почувствовал, что замёрз. Зубы стучали. Заледенели даже сжатые кулаки… А хватка ослабла. Значит, на меня напала птица. Они не вгрызаются, они клюют… Или всё-таки зверь? Я привычно зажмурился и закрыл глаза руками: если птица, то странно, отчего сразу не начала с самого вкусного, с глаз? По пальцам ударили, как ножом. Ещё и ещё… Привет пернатым. Я закрывал руками глаза, стараясь не оставить ни щёлочки. Невидимый клюв долбил упорно, царапая руки, кажется, мне залило кровью лицо. Я подтянул ноги ещё выше, уткнул в них физиономию, закрылся сверху руками, и свежая боль ударила меня в колено.
        Вот тварь! Лети домой к своим птенцам, я невкусный, вот привязалась! Невидимый клюв хватал то за пальцы, то за коленку, силясь добраться до глаз. Я лежал, свернувшись в клубок, и молился, чтобы это поскорее закончилось. Я всегда молюсь, когда оно приходит. В окопах не бывает атеистов, на войне как на войне. Даже убежать не могу, потому что не убежишь. Как в любом бою: откроешься - получай под дых, только не рукой, а клювом или зубами… А главное: не видишь, кто перед тобой, можно только гадать по силе укуса. Сегодня зверь, завтра птица, и ты не видишь её и не знаешь, когда она придёт… Остаётся только свернуться клубком и молиться.
        - Уходи, уходи… - Слова молитвы бежали в уме как будто сами, вслух я шептал это нелепое: «Уходи», - и ещё думал о Ваське: как он там без меня? Я крепкий, я и не такое выдержу, а он… Господи, пусть у Васьки всё будет хорошо. Я выдержу, лишь бы он сам…
        Клюв воткнулся под лопатку. Я взвыл и на секунду отнял руки от лица. Птице этого хватило, чтобы полоснуть меня по виску, ещё б миллиметр, и прощай глаз. Слёзы кольнули где-то в носу: Ваську жалко. Зачем я оставил его одного в лесу, он же не сможет один, он же маленький! Пусть Васька будет молодцом! Пусть у него всё будет в порядке, пусть… Я, кажется, уже молился вслух, жуя несчастный спальник, когда птица лениво стукнула в плечо и притихла.
        Меня снова обдало холодом. Под кожей будто бегали маленькие льдинки, и тонна зимней одежды меня не спасала. Улетела тварь? Необязательно. Если бы я хоть что-то видел, а так… Нет, я не буду раскрываться, пока не пойму, что птицы больше нет рядом. К тому же холодно. Я свернулся ещё плотнее и натянул спальник на голову. Мне последнее время вообще неохота раскрываться. Если бы в школу не гнали, я бы так, свернувшись, и лежал целыми днями. Не надоело бы! Когда тебя могут убить в любую минуту, такая ерунда не может надоесть.
        Классе во втором, когда по утрам не хотелось в школу, я мечтал о собственной комнате в четвёртом измерении. Этаком пространственно-временном кармане, не знаю, как правильно назвать. Из любого времени, из любого места шагнул в сторону - и ты уже там. В малюсенькой комнате, чтобы только диван помещался и компьютер, конечно. Комната отдыха, комната для тайм-аута: сиди себе, хоть весь день, никто тебя не найдёт, никто не хватится. Потому что вернёшься ты из неё в то же самое время и место, откуда пришёл.
        Здорово? Я вот мечтал о такой. Потом подрос и понял, что шуточки с субъективным временем добром не кончатся, что состарюсь я быстро, может быть, даже слишком… А сейчас мне плевать! Я снова, и гораздо, гораздо больше, чем тогда, мечтаю о такой волшебной комнате. Чёрт со мной, что я там быстро состарюсь. Ведь пока я там, ничего не случится. Это же здорово: пространственно-временной карман, да я бы с удовольствием там состарился, если бы у меня такой был!.. Там никто не достанет, и я хотя бы высплюсь.
        Кит сопел в полуметре от меня, даже не проснулся. А если бы и проснулся, какой от него толк? Нет, Кит хороший друг. Из тех, кто сперва согласится поехать с тобой в лес дождливой осенью, а потом уже спросит зачем. Он не верит во все эти мистические штучки и меня последнее время держит за сумасшедшего. А я, кажется, и правда схожу с ума. Пару месяцев назад, когда мы оставили Ваську в этом лесу, Кит сказал: «Надеюсь, ты наконец-то вернёшься на землю?» Я был бы рад, но как? Как это вообще можно, спокойно жить, ходить в школу, ругаться с отцом, зная, что за много километров от тебя Васька пропадает в лесу? Здесь полно хищных зверей и птиц, здесь болото, наверное, здесь… Я не смог. Я уговорил Кита вернуться забрать Ваську, если ещё не поздно. Место, где мы его оставили, конечно, никто не запомнил, я специально не запоминал, не рассчитывал, что вернёмся… Мы блуждали уже вторые сутки, с перерывами на ночёвку, и надежда найти Ваську таяла с каждым часом. Ещё я почти перестал спать.
        Я свернулся покрепче и в очередной раз почувствовал себя огромной мокрицей. Они сворачиваются в такие серые шарики, будто великан козявки катал. Вот этим самым я себя и почувствовал. Бросил Ваську. Птичку боюсь так, что вставать не хочется. Не хочется - и не буду. Я уже привык засыпать в одежде (её труднее прокусить) и свернувшись так, что никто не подступится. Я привык, и от этого хотелось выть больше всего. Я бросил Ваську. Бросил Ваську - от этих двух слов сосало под ложечкой и стучало где-то в животе. Я боялся, что Васька нас не дождётся, не доживёт. И сам себя спрашивал: «Чем ты думал, когда сам же привёз его сюда?»
        Думать об этом было невыносимо. Мне захотелось вскочить и прямо сейчас бежать в лес одному и без Васьки не возвращаться. Ночь длинная, я найду. Ещё вернуться успеем до того, как проснётся Кит. Фонарик у меня хороший, не заблужусь. Страшно? Страшно, когда Васька один неизвестно где. Я его найду, и всё будет хорошо.
        Я разогнул пораненные, затёкшие ноги, боль резанула коленку, но тут же прошла. Надо идти. Потихонечку расстегнул «молнию» спальника (Кит нервно всхрапнул), выбрался в предбанник. Нашарил фонарик в рюкзаке, сапоги (надеюсь, мои) и ступил в ночь.
        По лицу тут же ударил ветер и горсть осенних листьев, как пощёчина: ищи давай иголку в стоге сена. Пальцы сейчас же скрючило от холода, даже мыслишка предательская мелькнула: «Скорее назад в палатку!» - но нет. Хватит терять время, надо искать. На цыпочках я отошёл от палатки и включил фонарик. Наконец-то рассмотрел свои руки: думал, тварь до кости исклевала, а нет, пустяки. «У страха глаза велики» - это про меня. Руки как руки. Красные, шершавые, чуть подпачканы кровью, несильно, будь фонарь послабее, я бы не заметил. Пара царапин всего. Нельзя ж так всего бояться!
        Позади послышался шорох целлофана. Разбудил Кита! Или ветер? Я направил луч на палатку. Целлофановый тент развивался на ветру. Плохо закрепили. Но шуршал не только он, мне показалось, я слышал звук застёжки или…
        Изнутри палатки правда дергали «молнию» и как будто лупили в брезент кулаком. Нервно так дёргали. Стучали, как будто очень, очень торопятся. Ну да, проснулся Кит, увидел, что меня нет, заволновался, спешит искать.
        - Я здесь! Не доламывай застёжку. - Прятаться уже не было смысла.
        Кит задёргал бегунок ещё сильнее и почему-то не ответил.
        - Я здесь, глухая тетеря!
        Сразу два кулака врезались в стену палатки, что-то зашуршало внутри…
        - Эй, ты не молчи там!
        На входе уже открылась малюсенькая щель, но бегунок, похоже, заклинило.
        - Кит! - Звон бегунка, и больше ничего.
        - Да что происходит?! - Я рванул «молнию» и получил в лицо залп холодного воздуха.
        Из палатки на меня вылетела огромная чёрная птица, может быть, ворон, кто их ночью разберёт. Она мазнула меня крыльями по лицу и пропала в темноте. Я отшатнулся, больно ударился копчиком и сел в грязь. Перед глазами поплыли цветные пятна. «Птица. Это всего лишь птица», - я твердил про себя, чтобы успокоиться. Сердце стучало в ушах. Как она проникла туда? Мы же застегнулись на все застёжки? И как там Кит?
        Я притушил фонарик и осторожно заглянул в палатку. Цветастый горб-спальник плавно вздымался и опускался, и никакие птицы не мешали ему. Вот сон у человека! Я даже позавидовал. Разбудить, что ли? Всё не одному маяться. Пусть идёт со мной искать Ваську, в конце концов, мы вместе в это влипли, вместе и выплывать. А он - спит. Хотя ночью, пожалуй, Кит не пойдёт. А то и меня не пустит. Скажет: «Совсем ты сбрендил!» - и будет прав. Я действительно совсем сбрендил.
        Потихоньку выбравшись из палатки, я сто раз проверил, хорошо ли застёгнута «молния», отошёл, стараясь не шуршать листьями, и только тогда включил фонарик. Там, где мы оставили Ваську, был овраг и, кажется, заброшенный погост. Кит подозрительно посматривал на низенькие, давно заросшие холмики, слишком аккуратные, чтобы не быть рукотворными, но молчал. Я тоже молчал, потому что не хотел его пугать, а сам думал, что в таком месте Ваську точно никто не найдёт. За двое суток мы прочесали, наверное, две трети этого леса, мне осталось совсем чуть-чуть. Может быть, управлюсь до утра, и поедем домой. Я сверился с компасом и решительно свернул вправо.
        В самой чаще ветра почти не было, я слышал каждый листик под ногами и каждый шорох в кустах. В Интернете пишут, что зверь здесь водится, но мы лично с Китом не видели ни одного. А если всё-таки есть? Я даже замер на несколько секунд, чтобы получше осветить все кусты вокруг. Если здесь водится кто-то крупнее белки, то как раз сейчас, по закону подлости, ему самое время выскочить на меня. Я один, без Кита…
        В кустах как будто что-то мелькнуло, мелко зашуршали осенние листья под чьими-то шустрыми лапками. Явно мелочь. Надо идти. Я направил вперёд луч фонаря и услышал новую порцию шорохов. Кто-то впереди торопливо уходил, ломая ветки. Эти шаги были уже тяжёлые, как в ботинках на толстой подошве. Неужели человек? Ну и что, даже если так? Может, оно и к лучшему, что здесь встречаются люди. Не так страшно.
        - Эй, кто здесь? - Собственный голос показался далёким и каким-то жалким. Несколько секунд я стоял и прислушивался, но никто не ответил. И даже не шуршал больше листьями. Но мне нужно было именно туда, откуда послышались шаги. Я выждал ещё немного и пошёл. Интересно, кто там и почему прячется? Может, такой же ненормальный трус, как я? Даже ответить испугался? Или бомж какой-нибудь, зачем ему незваная компания? Ещё, говорят, сектанты любят такие места, где можно без свидетелей провести какой-нибудь ритуал с жертвоприношениями. Они бы, конечно, предпочли кладбище, но ведь и здесь где-то есть заброшенный погост.
        Я думал всё это и шёл вперёд за лучом фонаря, туда, откуда слышал шаги. А может, всё-таки крупный зверь? Пройдя несколько метров, я зашарил лучом по кустам. Где мой невидимый спутник? Шагов больше не было слышно, значит, ушёл он недалеко. Может, это Кит за мной шпионит? Скорее всего, так оно и есть, где ещё такого дурака найдёшь, гоняться за мной ночью по лесу?
        - Кит! - позвал и тут же передумал. Я ведь не так далеко ушёл от палатки, вдруг он там спит себе и ни о чём не подозревает. А тут я ору из леса…
        Никто не отозвался. В луче фонарика кривлялись ветки, поблёскивала грязь и мокрые опавшие листья. Никого живого. Я медленно шёл, оглядываясь на каждый свой шаг, казалось, что ветки хрустят не только под моими ногами. Скорость пешехода в лесу два-три километра в час. Да нам столько и осталось того леса! Вперёд!
        С этой мыслью я решительно ступил на особо громкую ветку. Она хрустнула так, что зубы заболели, а земля на секунду ушла из-под ног. За одной веткой хрустнула другая, третья… Я уже осознал, что скатываюсь в яму, а ветки ещё хрустели за спиной пулемётной очередью. Из-за толстого слоя одежды я почти не чувствовал их, только слышал хруст и уже гадал, сумею ли выбраться из той ямы.
        Звуки стихли разом, даже птицы замолкли. Я лежал на земле и смотрел, какое светлое, оказывается, небо в ночном лесу. Над отвесными чёрными стенами оврага плыла светло-серая полоса неба. Слава богу, я уж испугался, что угодил в волчью яму. Хотя откуда им тут взяться-то! А овраг - не беда. Из оврага как-нибудь выберусь.
        Я сел и стал нашаривать вокруг упавший фонарик. Выключился, конечно, выключился, по закону подлости, иначе никак. Под руки попадались ветки, камни, даже обломки каких-то железок и осколки (а я-то вообразил, что мы далеко от цивилизации!). Я загребал руками, как экскаватор, и всё попадалось не то. Плюнул, стянул перчатку и тут же схватил в кулак здоровенный кусок стекла!
        Боль врезалась почему-то в обе ладони, я отбросил стекляшку и заткнул царапину скомканной салфеткой. Вот и сходили в поход! Несколько секунд я просто сидел, вглядываясь в чёрное дно оврага: вдруг блеснёт где-нибудь мой фонарик? Корпус металлический, что ж ему не блеснуть? Царапина болела, я зачем-то сильнее сжимал кулак, хотя от этого становилось только хуже. А наверху шелохнулись сухие листья.
        Я поднял голову. На краю оврага на фоне светлого неба чернели стволы. Мне показалось, я видел какое-то движение там, между ними, но сколько ни вглядывался, деревья оставались неподвижными. Нервный я стал последнее время! Ох, какой нервный! Фонарь вот найти не могу, хотя не мог он здесь далеко укатиться. Осторожно рукой в перчатке я ощупывал дно оврага. Ветки, камни, корни. Поползал на карачках туда-сюда, не мог он, правда, далеко закатиться. Вот остаться наверху или зацепиться за что-нибудь на стене оврага - запросто. И почти наверняка так и произошло. Вот радость-то! Теперь мне выбираться вслепую.
        На ощупь я нашёл какой-то выступ в стене оврага, поставил ногу. Схватился за длиннющий корешок, торчащий из земли, подтянулся… и рухнул навзничь! В лицо мне посыпались комья земли, да много так! Я увёртывался, даже отряхиваться успевал, а земля сыпалась и сыпалась, как будто надо мной ковш экскаватора. Как будто, вырвав этот корень, я обвалил всю стену оврага. Корень я ещё держал в руке. Комья земли летели в лицо, как мокрые пощёчины, я еле увёртывался, а под ногами уже была приличная насыпь. Что ж, легче будет вылезать. Где-то наверху опять хрустнула ветка. Но это всё обвал, и внимания обращать не стоит. Я всё-таки инстинктивно глянул в ту сторону и опять заметил движение среди стволов. Ветер. Обвал. Ерунда, надо выбираться. Фонарик я теперь точно не найду.
        Землёй меня засыпало по колено, пришлось побарахтаться, чтобы встать на насыпь. Стена оврага после обвала стала ещё более отвесной, как будто её заровняли великанской лопатой. Я пощупал землю здоровой рукой, поймал на макушку несколько запоздалых комьев. Нет, здесь не вылезти. Надо пройти дальше по дну оврага, может, найдётся более пологая стена. Кое-как продираясь сквозь насыпь, я побрёл вперёд. Из стен торчали коряги, впереди поблёскивали серые стволы с ободранной корой. Бурелом. По нему-то и выберусь. Первые минуты я не видел почти ничего, кроме этих стволов, но скоро из-за туч показалась луна, и овраг показался мне во всей красе.
        И кто из нас решил, я или Кит, что здесь не ходят люди?! В метре от меня на земле валялась белая тряпка, чем-то перепачканная. Я зачем-то шевельнул ее носком сапога, и пятна, подсвеченные луной, показали свой цвет. Ржаво-красный цвет крови. Я еще соображал, что бы это значило, а глаз уже отметил, что тряпка когда-то была чьей-то майкой, просто ее разодрали на бинты. Рядом валялся пустой аптечный пузырёк тёмного стекла. Ничего страшного. Просто кто-то здорово поранился здесь в овраге, вот и всё. Вон сколько острых сучков! Потом ему полегчало, он снял бинт и ушёл, а тряпки остались. Здесь же никого нет!
        Хрустнула ветка. На этот раз впереди, в самом буреломе, я аж подпрыгнул, так близко был звук. Луна освещала поваленные стволы, сухие ветки, ковёр пожухлых и недогнивших листьев с пробивающимися запоздалыми травинками. Особняком стоял засохший куст борщевика. И могу поклясться, что секунду назад он был ещё целым! Зонтики его ещё покачивались на обломанных ножках, как маятники. Здесь точно кто-то был и выскочил передо мной!
        Зверь. Это зверь. Если испугался меня, значит, некрупный, а то пришёл бы сам разбираться, что я делаю на его территории. Всего лишь зверь. И он убежал. Я сел на землю и уговаривал себя, наверное, даже вслух, что это зверь и бояться нечего. Да и что бы там ни было, оно уже ушло и оставило мне бурелом, чтобы спокойно вскарабкаться наверх.
        Осторожно одной ногой я наступил на поваленный ствол и попробовал его на прочность. Вроде ничего, держит. Подёргал ветки повыше - сойдёт, вцепился, подтянулся… И еле успел отскочить, чтобы здоровенное бревно не рухнуло на меня. Остатки подгнившего ствола свалились мне под ноги и рассыпались ошмётками. Надеюсь, они не все такие? Следующую ветку я выбирал долго. В конце концов, нашёл поцелее, но она оказалась слишком короткой, чтобы до неё дотянуться. Тогда я стал карабкаться по стене, лишь иногда опираясь на поваленные деревья. Одно чуть не уронил себе на ногу, другое скатилось само и устроило ещё один обвал. Воевать в темноте с сухими ветками - то ещё удовольствие. Я зажмуривался, отворачивался и всё равно исцарапался весь. А самое главное: мне казалось, что я и на миллиметр не приблизился к свободе. Как будто овраг проседал подо мной, хотя под ногами был уже добрый метр пройденного пути, его верх казался таким же далёким.
        Где-то закричала птица, и луна ушла за тучи. Я выкинул наконец-то скомканную окровавленную салфетку, которую держал всё это время, вцепился в очередную ветку, шагнул. Наверху кто-то хмыкнул так близко и отчётливо, как будто ждёт меня на краю оврага и не верит, что я выберусь сам.
        - Кто здесь?
        Сухие листья шаркнули под чьей-то ногой, и снова всё стихло. Кит, что ли, за мной шпионит?
        - А я тут застрял!
        В ответ наверху захихикали. Негромко, но высоко, точно Никита меня выследил! Вовремя он!
        - Эй, Кит! Ты, чем прятаться по кустам, дал бы руку или… Ногу…
        Там наверху сделали шаг, и до меня как-то сразу дошло, что никакой это не Кит. Кит выше ростом и не носит на голове такого дурацкого цветастого платка по самые брови…
        Я отпустил корешок, который держал, съехал на пузе вниз и рванул через бурелом дальше, по дну оврага. Стволы и корни под ногами я перепрыгивал каким-то чудом, ни разу не споткнулся тогда. Нашла нас! Добралась! Ничего, мы ещё посмотрим, кто из нас раньше найдёт Ваську!
        За себя я, конечно, тоже боялся. Боялся и летел через бурелом, как по гладкому асфальту. Боялся и думал: где-то ведь кончается этот овраг. Что тогда? Она спустится за мной? Обязательно спустится, я видел, как она неспешно бредёт по краю оврага, а я там бежал, и мы двигались наравне. Я был в ловушке. В любой момент она могла спуститься, и тогда… Она просто играла со мной, как сытая кошка с едой, даже не с мышкой, а куском, например, варёной курицы. Мышка хоть бегать умеет.
        Я бежал и боковым зрением продолжал видеть её платок, как я прежде-то не заметил, идиот, она небось меня вела от самой палатки! Откуда она взялась, я уже себя не спрашивал.
        Луна стояла высоко в небе, а впереди показалась серая от листьев отвесная стена оврага. Приплыли! Кончился овраг! Чёрный цветастый платок мелькнул наверху, я заметил, что он стал ещё ближе ко мне, может быть, на пару шагов. Стены оврага стали ниже. Впереди маячил тупик, а я всё бежал и притормозить не мог, как тут затормозишь! У самой стены я даже зажмурился, поднажал, сделал несколько тяжёлых быстрых шагов по размытой земле, вцепился на ощупь в какой-то корень и выбрался.
        Под ногами уже была ровная земля, вокруг лес, а в метре от меня была она. Я нырнул в кусты и побежал напролом, не считая царапающих веток. Не спотыкался я просто чудом, казалось, что самые разлапистые коряги в лесу специально сползаются мне под ноги. Я смотрел только на чёрный платок в метре от себя и молился, чтобы он отстал. Деревья сгущались передо мной, я боялся, что сейчас не впишусь, рухну, и она меня тут же схватит. Вытянул руки и летел на ощупь, пока не выскочил на поляну, где стояла наша палатка.
        Навстречу мне выбежал Кит. Он махал руками и что-то кричал, я не слышал что. Приближался к нему, но не слышал лучше. Остановился я только тогда, когда заметил, что платка больше нет рядом.
        Глава II
        Местные
        - Вот же неймётся людям! Выловить бы по одному! - Кит сплюнул на песок розовую слюну и посмотрел на меня так, будто я во всём виноват. Видок у него был аховый: нос разбит, над глазом наливается здоровенная слива, на неделю как минимум. Кулаки ободраны, будто стену каменную лупил. - …Так ведь они только стадом ходят, бе-е! - Он показал язык в сторону посёлка, где, скорее всего, и жили наши обидчики. И ведь приличный с виду посёлок: аккуратные новые домики и целая улица навороченных таунхаусов. А сами - шпана шпаной, как в старых детских фильмах!
        - Спорим, теперь не отвяжутся?! - ворчал Кит, загребая из реки водички с песком, чтобы отмыть руки. - Каждый день нас тут караулить будут, а может, и в лагерь явятся. А всё ты!
        Я умывался в реке и рассматривал своё помятое отражение: вроде ничего, отделался разбитой бровью. До Кита мне было далеко.
        - Чего я-то? Сам не захотел никого с собой брать: «Да ну их, настучат ещё!» Пошли бы большой компанией, фиг бы кто к нам привязался.
        - Настучат! Помнишь, что в прошлый раз было?
        В прошлый раз нас тут поймали тёпленьких: Лёха, воспитатель нашей группы, пошёл купаться после отбоя и наткнулся на своих. На нас. Я думал, такие глупые ситуации бывают только в кино: непонятно, кто кого застукал. И если бы один придурок (Сашкой звать) не побежал к Лёхе первым и не начал оправдываться, то всё бы обошлось. Но что сделано, то сделано: нагоняй с донесением родителям получили все, а кое-кто чуть не вылетел из лагеря, потому что попался не в первый раз.
        Кит приложил к больному глазу камешек из реки:
        - Тёплый, чёрт… Теперь точно стукнут! Над нами пол-лагеря хохотало. - Он кивнул на решётчатый забор в паре сотен метров от нас. Между лагерем и берегом реки - ни куста, ни деревца. Через голое скошенное поле было прекрасно видно, как на заборе висит малышня и, кажется, горячо обсуждает постыдно короткую драку между нами и местными, которую только что видели. Надеюсь, они хотя бы болели за нас.
        Пересчитывать раны, когда на тебя пялятся, было неуютно, как будто ты случайно уселся в праздничный торт на сотню человек и подвернул ножку. Обычно мы сбегаем купаться под откос, дальше по берегу, то место от забора не видно. Но в этот раз местные пришли к реке раньше нашего… Долго рассказывать. Мы сидели на берегу напротив самого лагеря, как на ладони. Битые и злые.
        - Ну и пусть! - Я поднял камешек, демонстративно швырнул в сторону забора и, конечно, не добросил. - Нам-то что? Домой всё равно не выгонят. Сколько там, говоришь, путёвки стоили?
        - Да не, я так. - Кит опять потрогал заплывающий глаз. - Сходили окунулись! - Он загоготал так противно, что я понял: расстроился.
        Я в детстве думал, что «местные» - это ругательство. Приедешь в лагерь, тебе сразу: «За территорию не ходи, местные побьют»; а если в лагере пропадёт или сломается что-то ценное, говорят: «Местные балуют». Мы с Китом каждое лето куда-нибудь ездим, у него отец торгует путёвками в детские лагеря… И везде эти местные! Мне кажется, они специально селятся рядом с лагерями, чтобы всех там доставать.
        - Давай, - говорю, - хоть стёкла им побьём для острастки. А то ведь правда не отвяжутся. Узнаем, где живут…
        - Я видел дом! - Кит вскочил, сверкая опухшей своей физиономией, и выставил вперед скрюченный палец. - Вон туда они побежали, к убогой избушке. Она небось заброшена давно, вот они там и кучкуются! Набирай камней! - Сам присел и поспешно стал собирать камни в снятую майку.
        Убогий бревенчатый домик стоял чуть на отшибе, как будто сторонясь раскрашенных новеньких избушек и таунхаусов. На их фоне он и правда здорово выделялся, как будто забыли снести. Но вид имел вполне жилой: занавески на окнах, в огороде парник и какая-то ботва…
        - Ты уверен?
        - Точно тебе говорю, туда они побежали!
        К нам домишко был ближе всех, и к лагерю - тоже, удирать будет удобно. Я набил карманы камушками и побежал за Китом, который уже хромал по песку вершить правосудие. Камень в окно - и бегом. Ой, а как он побежит, хромой-то?
        - Погоди! - кричу. - Давай хоть велики в лагере возьмём, у тебя нога!
        Кит только отмахнулся и прибавил скорости, как будто показывая, что нога ему не помеха. А я уже засомневался в своей идее. Вот всегда так: сперва ляпну, а потом жалею.
        - Да подожди ты! Слушай, ну не все же они в одном доме живут?!
        - Не дрейфь, Котяра, будешь толстый и красивый. Какая тебе разница? Проучим одного, другим неповадно будет. Я видел, как они бежали сюда, а кто из них тут живёт, не всё ли равно?
        Я пощупал камни в кармане. Чем ближе мы подходили к злополучному дому, тем больше я сомневался: стоит ли? Вот кто тянул меня за язык? На заборе лагеря висела мелкота, предвкушая зрелище, точно ведь стукнут! Но Кита было уже не остановить. Он вприпрыжку прибежал к щербатому дощатому забору, раздражённо оглянулся: «Ну где ты?» - и присел, как будто его так не видно из дома.
        Окна были наглухо зашторены, но в заборе не было половины досок. Если бы эти в доме захотели, они бы нас увидели. Но к окнам пока никто не подходил.
        - Тщ! - Кит потянул меня за майку, заставляя пригнуться. - Обходи с той стороны, а я здесь. Бросим камни одновременно, чтобы сразу с двух сторон зазвенело. Ух они забегают! - Он побрякал камнями в майке и выбрал один. - Иди уже!
        Я послушно пополз вдоль забора на другую сторону и вполз прямехонько в заросли репейника. Укрытие было хорошее, я присел и раздвинул лопухи, ожидая команды.
        - Давай! - Кит махнул рукой, и тотчас послышался звон. Надо же, сразу попал! Я швырнул один камень не глядя (мимо), полез за вторым, и тут в доме хлопнула входная дверь.
        На порог вышла женщина. Платок на ней закрывал пол-лица так, что возраста не разберёшь. Она рассеянно уставилась прямо на меня, но, кажется, не видела. Губы её шевелились, но я не слышал ни воплей, ни ругательств, будто она сама с собой разговаривала или напевала. А где все? Ну эти, которые, Кит говорил, побежали в этот дом?
        С другой стороны дома послышался такой топот Кита, что я сразу очнулся и решил, что пора удирать. Кинул второй камень наугад, услышал, как со звоном посыпались стёкла. Вскочил, оставив репейнику хороший клок своих волос, и рванул к лагерю. А тех, местных, в доме-то и не было! Хотя, может, просто не захотели выходить. Женщина что-то крикнула мне вслед, но кто же прислушивается к проклятьям в спину!
        Я бежал к забору и думал, что меня она точно запомнит и точно в лагерь явится искать. Шевелюра у меня приметная: белобрысая, а сейчас на солнышке выгорела - вообще седой стала. Запомнит! Как пить дать, запомнит! Из-за моего дурацкого языка мы с Китом можем запросто уехать домой раньше срока, сколько бы там ни стоили путёвки. Вот всегда я так! На днях Егору сказал, что он придурок, прям при его бабушке. Узнал много новых ругательств, а подзатыльник получил такой, что до сих пор голова гудит. Трудно жить балаболам. Но весело!
        Мелочи у забора уже не было, похоже, все ушли на обед. Сейчас и нас хватятся! А Кит, кажется, ещё не пришёл. Странно, он же убежал вперёд меня… Я потихоньку шёл вдоль забора к перелеску, наверняка Кит ждёт меня там, чтобы не светиться в скошенном поле.
        У деревьев меня окликнули.
        - Наконец-то! А то мы ждём-ждём, неудобно вас как-то по одному лупить. И так много чести! - Между березами стоял долговязый парень, в спортивной куртке на голый торс и девчоночьих красных кедах. Из-за этих кед я его и запомнил, а то лица у всех местных какие-то одинаково сизые, не различишь.
        За спиной у «Кед» стоял парень в тельняшке и двое мелких без особых примет. Мне даже весело стало: надо же, подкрепление вызвали: полчаса назад мелкий в этой компании был только один. Напротив, ко мне спиной, стоял Кит и теребил в руке камешек.
        - Вы что это хулиганите, стёкла вздумали бить в чужом посёлке? - «Кеды» некрасиво сплюнул под ноги и вопросительно уставился на Кита.
        - А что, дует? - спрашиваю.
        - Я те ща дуну! - Парень в тельняшке рванул на меня с кулаками, но «Кеды» его удержали.
        - Погоди ты, не горячись! Просто интересно, чем люди думали…
        - А ты чем думал, когда на берегу пристал? - проворчал Кит и с лёту получил от «буйной тельняшки». Конечно, дал сдачи, конечно, получил ещё. «Кеды» и мелкие сначала пытались разнять, но, кажется, специально зацепили меня по носу, и кулаки мои среагировали сами.
        Дальше плохо помню. Я врезал разок «Кедам», а потом пытался достать мелких, пока затылок мой не встретился с землёй. В небе закружились верхушки деревьев, по лицу неловко мазнула чья-то нога, «Кеды» сказал: «Хватит», - и мы с Китом опять остались пересчитывать раны. Ещё одна короткая бесславная драка. Вторая за час, причём с теми же самыми.
        - Не, ну ты видел? - Кит присел на корточки, опершись на ствол спиной. Его глаз, подбитый на берегу, заплыл окончательно, разбитые кулаки опять закровили. Вид был жутковатый, Лёхе на глаза лучше не попадаться.
        - Просто им скучно жить в деревне, вот они и цепляются к городским.
        - Да ну! - Кит потрогал подбитый глаз. - Давай, что ли, ребят из лагеря соберём…
        - Стенка на стенку? Нас тогда точно выгонят. Если в драке не убьют.
        - Вот они где! Вас весь лагерь ищет! - Сашка подкрался, как тот капец. Он стоял по другую сторону забора и старательно вдавливал свою физиономию между прутьями.
        - Тебе чего? - Кит повернулся к нему лицом, и Сашка отпрянул. Я бы тоже отпрянул.
        - Ой! Никита, кто тебя, а? - Сашка даже оглянулся, будто опасаясь, что Китов обидчик ещё где-то прячется и вот-вот выскочит, чтобы Сашке тоже досталось.
        - Не бойся, - говорю. - Они уже ушли.
        Кит раздражённо зыркнул на него, неужто хочет отыграться на Сашке?!
        - Кто надо. Чего хотел?
        Сашка поймал его взгляд и на всякий случай отошёл от забора:
        - Так, в столовку идите. Только потихоньку, как будто вы там и были. Вас уже ищут все… Ну Никит, правда, кто? Вась, хоть ты скажи!
        Я промолчал, потому что я не «хоть».
        - Будешь много знать, такой же красивый будешь. Пошли. - Последнее Кит бросил мне и полез прямо через забор.
        Лагерь как будто вымер. Никто не носился по дорожкам туда-сюда, малышня не выскакивала из кустов с брызгалками, на баскетбольной площадке не стучал мяч, даже на стадионе никого не было. Ну и что, что время обеда! Обед - дело добровольное и совсем не такое, чтобы обезлюдел весь лагерь. Мы брели к столовке, а я ловил себя на дурацком страхе: сейчас зайдём, а там - никого.
        У самой столовки всё-таки нашлись два живых человека. Они ревели в голос, изредка обмениваясь короткими тумаками с расстояния вытянутой ноги. Я прибавил шагу, потому что один из них явно был Егор. Приметный парень, здоровенный, выше и шире даже нашего физрука. То, что он выл, как малявка, рядом с ним и гримасы корчил такие же, могло означать только одно…
        - Вот ведь злобный карлик! - прошипел Кит и рванул бегом. Странно, что на рёв еще не сбежались воспитатели, значит, мы успели к самому началу. Вечно мелкоте неймётся!
        Кит подскочил к парочке первым и тряхнул малявку за шиворот:
        - Так! Быстро отдал ему банку!
        При слове «банка» Егор нервно обернулся и вопросительно глянул на нас типа: «Где?» Отчего-то мне всегда неловко смотреть ему в глаза. Я быстро уставился на мелкого, будто он меня очень интересует.
        - Уже! - Мелкий всхлипнул и поднял физиономию, украшенную здоровенным фингалом.
        - Чёрт… Где болит, говори. Руки-ноги гнутся? Пошевели пальцами…
        Мелкий опасливо косился на Кита, украшенного синяками, но сопротивления не оказывал. Только всхлипывал, размазывая по лицу грязь, похоже, Егор успел его и в земле повалять.
        - Тебя мама учила не связываться с придурками? - спрашиваю.
        Егор не расслышал меня, потому что опять заревел, как сто бизонов, а малолетка неоригинально ляпнул:
        - Я пошутил.
        - Ну и дурак. - Кит подтолкнул его в спину. - Получил, пойдём теперь к медсестре сдаваться. Только быстро.
        - Я сам. - Мелкий вырвался и дал стрекача, будто боялся, что Егор или мы побежим догонять. Бежал он в правильном направлении, так что всё нормально.
        Егор стоял к нам спиной и выл, прижимая к себе пакет с драгоценными своими банками. Обычными металлическими из-под всякой там кока-колы. Они у него всегда с собой в этом замусоленном пакете с порванной ручкой, завязанной узлом. Егор даже спит, говорят, с пакетом в обнимку. Что с него, дурачка, взять! Где он эти банки находит в лагере, который день и ночь убирают тучные стада техничек, - загадка. Подозреваю, что он так и приехал со своим пакетом. Однажды, когда мы пошли купаться с его группой, Егор чуть не погиб из-за такой вот банки. Увидел на дне и пытался достать, пока трусы за корягу не зацепились. Ревел потом, потому что так и не достал. Уходить не хотел, еле уволокли.
        Киту нравится думать, что Егор эти банки сдаёт. Так хоть какая-то польза есть, а значит - и какая-то логика в Егоркином поведении. Но это всё Китовый трусливый оптимизм. Мне, может, тоже хочется думать, что все инвалиды в метро вечером расправляют подогнутые ноги и едут домой ужинать. А вот чтобы Егор добровольно отдал кому-то банку, даже за деньги, я себе не представляю. Это не заработок, это страсть. Ненормальная, больная, как все страсти. Только ещё и дурацкая. Так-то Егор хороший парень, добрый, если святое не трогать. Но угадайте, какое любимое развлечение у малышни в лагере и за что получил конкретно тот пацан?
        - Злобный карлик! - Кит сплюнул мелкому вслед, а Егор успокоился, как по команде, и разулыбался нам:
        - Вы купались?
        - А? Чёрт, волосы-то мокрые! - Кит зло потянул себя за чёлку и выжал на нос пару капель.
        - Нет, - говорю. - Вспотели просто, бегали. В столовку с нами пойдешь?
        Егор покачал головой и ушёл, брякая своими банками. Призывать его к порядку, говорить: «Думай иногда, кого бьёшь», - было бы глупо. Егор старше нас, а читает по слогам.
        Кит толкнул дверь, и я не услышал привычного столовского гвалта, но удивиться не успел, вошёл. Все были здесь. Несколько сотен человек сидели за столами - не стучали ложками, не болтали, как все нормальные люди, а, кажется, пялились на нас. Кит, ничего не замечая, уже шёл к нашему столу, а я так и застрял в дверях, неудобно, когда на тебя все смотрят. Я уставился в ответ поверх голов типа: «Чё пялитесь!» - а сам слушал Китовы шаги, такая была тишина. Но кто-то в конце концов стукнул ложкой, кто-то разочарованно брякнул: «Живые». Мне стало смешно, я захихикал, кто-то подхватил, и столовка тут же наполнилась нормальными человеческими звуками вместо этой похоронной тишины.
        У нашего стола Кита уже отчитывал Лёха. Меня увидел:
        - И тебя касается! Поедите - сразу ко мне. Пока без вещей. Родителям долго за вами ехать, успеете собраться.
        - Лёш, да ты что! Мы только на минутку вышли!..
        - Я всё сказал. Жду. - И ушёл с таким видом, будто у него дел много.
        - Остынет! - подмигнул мне Кит и пододвинул поднос с обедом. - Держи, я тебе уже взял. Здесь, говорят, в первую смену кто-то пропал, вот все и стали параноиками. Будем ныть, что вышли на минутку за улетевшим мячом. Простит, он отходчивый.
        - А вы что, у забора в футбол играли? - Только сейчас я заметил Сашку. Этот балбес сидел прямо рядом со мной и пальцами выуживал ягоды из компота.
        - Да! - Мы рявкнули это хором с Китом, потому что нечего всяким Сашкам правду знать.
        - А подрались-то с кем?
        - Между собой. Понял?
        - Так бы и сказали. А то Лёха весь лагерь на уши поднял, меня вот послал вас искать… В ту смену в нашей группе, и правда, двое мальчишек пропало. Одного нашли потом мёртвого.
        Сашку мы уже не слушали. Кит вдохновенно налегал на картошку, а я ковырялся в тарелке и думал, что домой не хочу. Не наотдыхался ещё. Мне и здесь неплохо. Есть, конечно, свои минусы. К речке, вот, приходится сбегать, потому что режимом предусмотрено два купания в неделю, да и на те Леху не уговоришь. Этот человек будет счастлив тогда, когда мы все разляжемся по кроватям и заткнёмся. И чтоб до конца смены! Думаю, он бы и еду нам в постель приносил, лишь бы не рыпались никуда. Когда его нанимали воспитателем, похоже, не предупредили, что работать придётся в детском лагере, а не в доме престарелых. Вот он и злится.
        - …А живот у него был вспорот очень странно: ни на зубы, ни на нож не похоже, а как будто руками рвали. Все кишки…
        - Фу! Чё за столом рассказываешь?! - Я залепил Сашке подзатыльник и локтем опрокинул тарелку. Красная лужа борща стекала со стола мне на штаны. Вот и поели.
        - Псих! Дуй за тряпкой давай! Я правду говорю, а ты дерёшься!
        - Сам знаю, куда мне дуть! Поговори ещё!
        Кит изумлённо уставился на нас обоих: он, похоже, и про кишки не слышал, был занят своими мыслями. Я, конечно, пошёл за тряпкой, выслушивая в спину, какой я псих. А когда вернулся, застольная беседа о трупах была в разгаре.
        - Ты видел? Ну, кишки, живот вспоротый, что там ещё… Ты же здесь вроде с первой смены кукуешь. Должен был видеть!
        - Нет, - насупился Сашка. Кит пожал плечами, о чём, мол, тут говорить, и занялся своей картошкой.
        - Но мне Лёха сам рассказывал! - не сдавался Сашка. - Он врать не будет!
        Мне даже смешно стало.
        - Он, - говорю, - чтобы ты за территорию не ходил, и не такое соврёт. Погоди, сейчас послушаем, что он для нас с Китом придумал. Я тебе перескажу, вместе посмеёмся.
        Сашка надулся, а я вытер стол, отнес тряпку, сел и стал ждать Кита. Есть больше не хотелось, не люблю, когда мне за столом про кишки рассказывают.
        - А что ж тогда вторую смену собрали и лагерь не закрыли? - Похоже, Кит просто дразнил наивного Сашку.
        - Так поймали одного. - Сашка тут же забыл, что надулся, и с удовольствием продолжил: - Из местных. Только он ещё до суда в камере повесился. Потому что не виноват.
        - Не виноват, так чего бояться?
        - Много ты понимаешь! Тело второго мальчика не нашли. Убийца бы не забыл, куда спрятал. А самое главное, я слышал: человек не мог нанести такие раны. Да и зверь…
        - А кто ж тогда? И что в тех ранах особенного?
        - Не знаю, но…
        - Не знаешь, не говори!
        - Только парень умер не от ран, а от испуга.
        - Кишки наружу, а умер от испуга? - влез Клязьма. - Я б от такого испуга…
        - Дурак! Раны уже потом нанесли, а помер он целёхоньким.
        - Откуда знаешь? На вскрытии был?
        - Рассказывали. - Сашка пробормотал так жалобно, что мы засмеялись.
        Я тогда подумал, что это очередная лагерная страшилка. Этакий детский фольклор, в котором правда, может, и есть, но весьма в умеренном количестве. Мальчики, может, и пропали, но нашлись, например, где-нибудь в автобусе по дороге домой. А Киту было интересно:
        - И кто, по-твоему, его так напугал?
        Сашка сразу сделал серьёзное лицо и выдал:
        - Думаю, это какая-то потусторонняя сущность!
        - Красная рука! - крикнул Клязьма (всё-таки за общим столом никуда не деться. Все тебя слышат и всегда готовы поддержать разговор). Мы заржали, но Кит неожиданно нас одёрнул:
        - Погодите вы! Мне ведь отец тоже что-то такое рассказывал про эти места. Я сам не верил, но когда вторую историю подряд слышишь про один и тот же лагерь…
        Даже я навострил уши. Кит ничего такого не говорил, когда мы сюда уезжали.
        - Так вот, один парень стоял у корпуса администрации… Высоченный стеклянный корпус, я специально проверил на днях, там до сих пор окно не вставили…
        - Разбилось?
        - Ага. Причём как будто само изнутри. Во всяком случае, те, кто был в здании, признаваться не спешат. И осколок, значит, рухнул прямо на того парня. Шейные позвонки ему перебил, почти обезглавил. И знаете, что самое интересное? В метре от того места, где всё произошло, под дёрном нашли прикопанного глиняного человечка. Без головы.
        Я отодвинул стакан с компотом: теперь уже и пить не хотелось. Санёк тоже вынул из стакана мокрые пальцы и даже не облизал:
        - Магия вуду? Здесь, в лагере?
        - Я тоже не очень верю, - пожал плечами Кит. - Может, совпадение. Мало ли по лагерю всяких глиняных поделок раскидано без рук - без ног. Только стекла в том окне до сих пор нет, можешь проверить. И поделка, говорят, была особенная. У неё были приклеенные волосы, очень похожие на волосы того парня…
        - Да ну, фигня! - Клязьма встал и демонстративно начал собирать тарелки, он дежурил сегодня. - Это древняя магия рабов.
        Мне стало смешно, а Кит, похоже, оскорбился. Сашка встал на защиту:
        - Ну и что! Все магии древние, и у всех есть первооткрыватели, что с того? Теперь их используют все, кому не лень. Вон в битве экстрасенсов…
        - Уймись! - цыкнул Кит. - Хотя Клязьма правда ерунду говорил.
        - А ты ту куклу видел? - не унимался Клязьма. - Чёрт с ним, со стеклом…
        - Можно поискать, - пожал плечами Кит. - Вряд ли её кто-то взял на память. Скорее всего, выкинули в яму - и всё. Только я не пойду! Мне как-то фиолетово, верите вы мне или нет. Оно не стоит того, чтобы копаться в мусоре.
        - Ну и не болтай тогда, - пробубнил Клязьма и ушёл со своими тарелками. Могу поклясться, что он тогда поверил и, может быть, даже собирался навестить здоровенную мусорную яму на задворках лагеря. Но замечен не был, так что не считается.
        К Лёхе мы шли, обсуждая эту историю. Кит показал мне выбитое окно и место, где, по его прикидкам, всё случилось. Место как место. Подъезд без козырька, наверняка парень заходил или выходил по каким-то своим делам, а тут… Не свезло. Я зачем-то вглядывался в штукатурку на стене, сам не понимал, зачем, пока не увидел малюсенькие красные крапинки. Хотя нет, ерунда, мне тогда так показалось. Случись что, кровищи было бы побольше. Хотя, может, её затёрли давно…
        - Скажи честно, что ты всё выдумал. Ну почему, например, я не слышал? Если бы такое было, шумиха была бы на всю страну! В Интернете бы точно…
        - Не было тогда ещё Интернетов, деточка, - не моргнув глазом, сообщил Кит. - Этой истории лет двадцать. Просто отец увидел знакомое название на путёвке и вспомнил. Он же сто лет этим занимается, про каждый лагерь страшилок понарасскажет, только спроси.
        - Так бы и сказал… Погоди, а стекло?
        - А что стекло? - пожал плечами Кит. - По-твоему, в здании администрации не может быть выбито стекло?
        Лёха встретил нас на улице и кивнул, пошли, мол. Мы побрели в его комнатку, оклеенную плакатами и календарями двадцатилетней давности. В комнате еле помещались кровать, стол и стул, такие же древние. Лёха уселся на стул, оставив нам только возможность топтаться в проходе.
        - Что ж, родителям я вашим позвонил, но выгонять пока не буду. Смотрите, чтобы в последний раз!
        Мы заверили его, что раз самый что ни на есть последний, и уже собирались сматываться, довольные, что легко отделались. Но Лёха не может без нотаций:
        - Я смотрю, вы с местными успели познакомиться. - Он провёл пальцем у меня над бровью, а Кита щёлкнул по распухшему носу. - Вот за это у меня в другой раз и вылетите. Это не шутки.
        - А что? - прикинулся шлангом Кит.
        - А то! О пропавших пацанах вам уже небось доложили? Мало вам?
        - Так ведь поймали того…
        - Сего! Поймали не поймали, а с местными лучше не связываться, ясно?
        Мы хором рявкнули: «Да!» - и побежали восвояси.
        Глава III
        Стук
        Я проснулся от стука в стену. Звук доносился как будто со всех сторон, негромкий, но уверенный стук. Как будто кто-то идёт вдоль корпуса и ведёт палкой по ребристой стене… И по крыше. И по полу снизу. Звук доносился отовсюду сразу, у меня мурашки забегали от него.
        Ребята спали. Я отчего-то робел даже сесть на кровати: лежал и гадал, что бы это могло быть. Не вставая, глянул в окно, и там ждала новая странность: на улице не горел фонарь! Ни один. Лагерь просто утыкан этими дачными фонариками, которые днём заряжаются от солнца. И с чего бы им не гореть?
        Стук приближался. По стене из дальнего конца палаты он потихоньку усиливался, подходил всё ближе, мне уже казалось, что этот с палкой стоит прямо напротив меня за стеной. Неужели правда местные явились? Да ну, с чего бы, спят небось у себя там давно. Хотя испорченные фонари - это на них похоже.
        Я осторожно толкнул Кита на соседней кровати, но он только повернулся на другой бок, проворчав что-то вроде: «Ща как дам!» Ну и ладно! Придётся одному пойти посмотреть, кто там стучит среди ночи?
        На крыльце я споткнулся и чуть не расквасил себе нос, такая была темнота. Фонари действительно погасли во всём лагере. Я на ощупь спустился с крыльца и пошёл по стеночке вдоль корпуса. Стук усиливался. Казалось, вот сделаю ещё шаг и уткнусь в спину того, кто стучит. Я уже обошёл корпус и оказался с той стороны, откуда звук был слышен лучше всего, именно отсюда я его слышал, когда проснулся. С той стороны нет окон, так что я мог не бояться, что меня увидят из палат.
        Я прислонился к длинной стене корпуса и смотрел вдоль неё, но только и видел, что границу между улицей и стеной. А звук был рядом. Как будто источник прямо подо мной, как будто… Из палаты казалось, что стучат снаружи, а теперь, похоже, наоборот. Чушь какая-то. Я уже собрался возвращаться, не такой я любопытный, чтобы искать на неосвещённой улице невидимого дятла. Но тут в шаге от меня мелькнула чья-то белая майка.
        Вот буквально перед носом: только что был один, а тут… Белое пятно в темноте хорошо было видно. Хозяин майки уходил от меня торопливыми шагами, и стук тотчас прекратился. Местные! Надо же, до чего дурные, попёрлись ночью в лагерь, чтобы в стенку постучать. Мне тогда не пришло в голову, отчего, например, майка только одна, эти же всегда компанией ходят. Или почему они стучали, а не кинули камень в окно. Я так обрадовался, что странным звукам в ночи нашлось простое объяснение, что драпанул за белым, не думая.
        - Стой!
        Майка прибавила шагу, и я тоже побежал. Под ногами ни черта не было видно, да и вокруг - так себе. Робкий свет отражали стены белых корпусов, но не так уж их было много. Я бежал за белым пятном и думал: если этот выскочит за территорию, мне за ним бежать или ну его? Это здесь он один, а там… Огребать ни от местных, ни от Лёхи больше не хотелось. Белый свернул в перелесок. Я напоролся ногой на корень, но старался не отставать: за перелеском будет забор, «майка» его перемахнёт, и прости-прощай…
        Пятно удалялось. Я поднажал, хоть это и было нелегко, под ноги то и дело попадались корни, пеньки, да и распоротая нога болела. А перелесок всё не кончался. По моим прикидкам, нам уже давно пора было выскочить к забору, наверное, «майка» заблудился в темноте и забирал чуть в сторону. Я влетел лобешником в какой-то ствол, схватился за ушибленное место, а когда отнял руку, «майки» передо мной уже не было.
        …А впереди, в сотне метров от меня горели костры.
        Много-много маленьких костерков, вместе они складывались в причудливый рисунок или даже надпись, но я так и не смог ни прочесть, ни разглядеть толком, что же это изображено. Костерки весело потрескивали. От них тянуло дымом и хвойными ветками, кто их жжёт-то на территории лагеря, и на территории ли? Я тогда подумал, что сплю. Ущипнул себя, ойкнул, и тут кто-то сзади быстро зашагал в мою сторону.
        Я рванул сначала вперёд, но к кострам уж совсем не хотелось бежать. Рванул назад - там хрустнула ветка. Похоже, этот, сзади, специально гнал меня в сторону костров, как собака зайца. Спотыкаясь о корни, я сделал крюк и, думая, что обманул невидимого преследователя, ушёл в чащу. Место было незнакомое. Перелесок-то малюсенький, днём насквозь просматривается, а тогда я совсем потерялся и не представлял, в какой стороне лагерь, в какой забор. Летел наугад. Под ногами хрустели ветки, а я гадал, только ли мои это шаги или чьи-то ещё. Стволы больно шаркали по плечам, а я летел, не разбирая дороги. Пока впереди не показался белый корпус первой группы.
        Эта махина стояла вообще в другом конце лагеря, как я ухитрился по перелеску сделать такой крюк, до сих пор не понимаю. А тогда тем более было не до того. У корпуса мирно прогуливался Егор, побрякивая своим пакетом с банками. С азартом дорвавшегося грибника он шевелил траву кривой палкой и заглядывал в каждую мусорку. Увидев меня, улыбнулся и помахал.
        Светало. В перелеске проснулись птицы и орали, кто во что горазд. Кеды моментально намокли от росы, стало холодно. Точно не сплю. Я помахал Егору в ответ и опять бегом помчался к своему корпусу. Меня же в любой момент могли хватиться! Да и вообще, странно это всё.
        Утром Лёха утроил бдительность. Я сквозь сон слышал, как он заходит в палату, стоит тихо-тихо, смотрит. Чего высматривает? А потом он подошёл к моей койке и от неё - на улицу в ближайшую дверь, но тут же вернулся. Следы! Ночью меня где только не носило, конечно, я натащил грязи. Я на щёлочку приоткрыл глаза, оценить палево, но Лёха меня уже засёк:
        - Открывай глаза, бить не буду.
        Я ещё полежал, делая вид, что не слышу и вообще не понимаю, к кому обращается Лёха. Но когда это прокатывало?
        - Кот, хватит притворяться! Открой глаза и посмотри, как ты спалился. У нас, кажется, был с тобой разговор вчера?
        Пришлось смотреть. От входной двери до моей кровати лежала хорошая дорожка грязи. Такая, что не отмажешься. Ребята потихоньку просыпались и с любопытством смотрели на меня, интересно же, что я придумаю и куда вообще ночью ходил.
        - И где ж ты был? Только ври убедительно.
        Я и не стал врать:
        - Ночью в стенку стучали. Я выходил посмотреть, но он убежал.
        - Кто?
        Я только плечами пожал: откуда мне знать, кто, если он убежал?
        - Просил же врать убедительно! Похоже, придётся тебя отправить домой.
        - Стучали-стучали, - не моргнув глазом заявил Кит. Санёк молча закивал, поддакивая. - Я поленился, а Васька вышел.
        - И?
        - Я почти спал, лень было расспрашивать.
        Ребята захихикали, но Лёха, кажется, поверил.
        - Говорил вам, не связывайтесь с местными! Он один был? Ладно, разберусь. А вы двое, - он посмотрел на нас с Китом, - теперь будете подходить ко мне каждые полчаса и отмечаться. Раз пропустите - поедете домой. Я не желаю бегать за вами по всем окрестностям днём и ночью.
        - Что, и ночью подходить?
        - Смотря как вести себя будете, - не моргнув глазом ответил Лёха. - И убери за собой! - Он кивнул на глиняную дорожку к моей кровати и вышел.
        Я пошёл за шваброй, а когда вернулся, все накинулись на меня с вопросами:
        - Что, правда кто-то стучал?
        - Правда-правда, я тоже слышал!
        - Да ну, тебе приснилось! Я полночи не спал, не слышал ничего. Как Кот выходил, помню, но никто не стучал.
        Кит странно посматривал на меня, было видно, что он тоже ничего не слышал, а Лёхе соврал из солидарности. Я заметал шваброй следы и не верил своим глазам. Следы были не одни!
        Вот мои: подошва ёлочкой, сороковой размер, всё правильно. А вот ещё одни: подошвы нет, босая нога. И размерчик посолиднее. Кто-то из ребят, что ли, ночью подходил? Или сам Лёха наведывался посмотреть, не убежал ли я? Было бы похоже, но что-то в этих следах было не то. Я даже швабру отставил, чтобы получше разглядеть. Пальцы ног на тех следах располагались как-то странно…
        - Чего разглядываешь? - Кит свесился с кровати посмотреть на след, и у него глаза округлились. - Кто тут ещё босиком шлялся?
        - Не знаю, - говорю. - Видишь, какой странный след.
        Ребята притихли и уставились на следы. Сашка подошёл с видом знатока и закивал:
        - Это ведьмино копыто. Видишь, средний и безымянный пальцы срослись? Такое часто бывает, особенно у женщин. Считается признаком колдовской силы.
        Все разом смолкли и уставились почему-то на меня. Было слышно, как в своей комнате через две стены щёлкает мышкой Лёха.
        - Это, по-твоему, женская нога? - очнулся Кит. - Мой сороковой поменьше будет! - Он поставил свою ногу рядом со следом для наглядности - правда меньше.
        - Да Лёха это! - крикнул Клязьма. - Больше некому. Косолапый, большеногий и с ведьминым копытом…
        - Что, правда такой?
        - Не приглядывался. Но посуди сам, кто ещё?
        Клязьма меня почти убедил.
        Глава IV
        Контуженая
        Некоторые говорят: «Я не верю во всю эту мистику-шмистику, не видел привидений и сглазов не боюсь. Меня нельзя сглазить, раз я в это не верю». Ерунду говорят. Незнание законов не освобождает от ответственности. Особенно законов природы. Я вот в физике не силён, а бутерброд у меня падает маслом вниз не хуже, чем у профессоров физфака. Или вот кирпич. Ну теоретически, если кто-то добрый столкнёт его мне на голову с крыши, то кирпичу будет всё равно, знаю я физику или нет, верю в неё или считаю мракобесием. А главное - так всегда было. И задолго до рождения Ньютона предметы и люди падали с высоты, вот в чём штука. Даже когда учёных сжигали на кострах, земля все равно вертелась. Но это я так, от расстройства.
        К вечеру у меня жутко разболелся живот. Еле дошёл до палаты, плюхнулся на кровать и тихо корчился. Лёха дал мне таблетку, но легче не становилось. В животе как будто поселился единорог и рвался на волю, пробивая себе путь рогом. Я отчего-то вспоминал рассказ Сашки про того парня, которого нашли с распоротым животом: ни человек ножом, ни животное, а как будто рвали руками. Вот что-то похожее я тогда чувствовал.
        В глазах было темно, а на лбу - мокро. Краем уха я слышал, как в палате бурлит жизнь: кто-то за чем-то приходил, кто-то зачем-то уходил, все норовили поделиться со мной новостями, как будто всё в порядке. Наверное, час я так пролежал, пока Лёха не сообразил вызвать «Скорую». Синее расплывчатое пятно с дыркой вместо лица мужским голосом сказало: «Аппендицит», - а дальше начался мрак.
        Я пересчитывал кочки и бугорки, по которым проезжала машина «Скорой», уговаривал себя, что это «лежачий полицейский», а значит, дорога уже асфальтовая и скоро приедем. Но мы всё ехали и ехали, а живот мой всё рвали на части. Я в красках представлял себе того парня в лесу, и казалось, что я уже выгляжу похоже. Синее пятно впереди иногда оглядывалось на меня, показывая дырку вместо лица. Оно что-то бубнило, и я даже ему отвечал. А сам только считал ухабы и мысленно просил меня пристрелить. Отчего-то казалось, что если попрошу вслух, мне не откажут.
        Потом мы всё-таки приехали, мне даже стало легче от того, что больше не трясёт. Ещё помню - лифта ждали долго и лифтёрша (противное розовое пятно) возмущалась, что её отвлекли от чая. Она склонилась надо мной так низко, я даже почувствовал, как щекочутся ярко-рыжие волосы.
        - Не знаю его. Из лагеря, что ли?
        - Бу-бу-бу, - ответил синее пятно-врач. Я тогда подумал, что он говорит, как другие врачи пишут - не разобрать. Значит, матёрый. Вылечит.
        - Ну да, из лагеря. Контуженую трогать - других дураков нет. Когда вы её уже подожжёте?
        - Бу!
        - Верь не верь, а что ни лето, так ребят из лагеря к нам везут с острым животом, а то и чем похуже. Эй, пионер! - Она похлопала меня по щекам. - Признавайся, трогал Контуженую? Эту… Марьпалну? Яблоки небось воровал, да?
        Я сказал, что не знаю никакой Марьпалны и яблоки ещё зелёные. Лифтёрша довольно хмыкнула:
        - Что ж вас вожатые-то не учат, что с местными связываться нельзя!
        - Бубубу, - возразил доктор.
        - И ничего не выдумываю! Отчего, по-вашему, её хибару до сих пор не снесли? Торчит, как бельмо, в элитном посёлке. Думаете, ей вариантов не предлагали? Предлагали, да предлагатели быстро кончились. Вы травму спросите, сколько у них агентов-шмагентов перебывало? Я тот год только и возила, что на второй этаж.
        Тут мы, наконец, приехали. Рыжие волосы лифтёрши уплыли, по глазам резанул свет ламп. Откуда-то из-за головы женский голос крикнул: «Острый живот приехал!» Звучало по-дурацки, но я в тот момент был совершенно согласен с формулировкой. А потом почти сразу меня отпустило.
        Я видел странный сон. Как будто бегу по перелеску с Лёхой, Китом и всеми нашими на зарядку. И вижу в кустах ноги. Подхожу, а там тот парень с распоротым животом. Лежит, смотрит, как живой, и ни тени боли на его лице. «Ты, - говорит, - зря с Контуженой связался. - А голос, как у лифтёрши. - Берегись теперь». Я говорю: «Не знаю я никакой Контуженой, мы в посёлке только с парнями дрались». А тут Лёха подходит, берёт меня за руку и ворчит, оттаскивая: «Сколько раз говорить, не связывайся с местными».
        Проснулся я уже утром. Живот побаливал, но терпимо. Открыл глаза - никого. Палата на четверых, и я один. Окно рядом. Я глянул: ничего себе, мы вчера проехали! А мне казалось, петляли целый час! За окном торчали одинаковые крыши таунхаусов и покосившийся домик, в котором мы били стёкла. Даже забор лагеря было видать. Надо же! Совсем рядом.
        Я смотрел на ботву в огороде и ситцевую юбку (верхняя половина склонилась над грядкой). В голову стучалось что-то важное, но я плохо соображал. Вспомнил лифтёршу и её: «Не трогай Контуженую», - и гадал, не приснилась ли? Парень-то с распоротым животом понятно, что приснился. Когда у самого болит живот, хоть вой, и не такое приснится. А вот лифтёрша и какая-то Контуженая, чей дом, как бельмо в элитном посёлке… Не шучу, я на эту Контуженую смотрел целый час, а до меня всё не доходило. Мне было легко после вчерашнего и тяжело после наркоза. Голова не хотела думать о плохом, но голос лифтёрши упорно стоял в ушах, а цветастый зад Контуженой маячил перед глазами.
        Я однажды палец порезал, сильно, до кости. Смотрю и думаю: «Так не бывает». Отрицание - защитный механизм стариков и смертников. Вроде и вот оно, а я не верю.
        Глава V
        Сосед
        Первые дни в больнице я почти не помню, всё время спал. Иногда открывал глаза, потому что приходил доктор или сестра опять совала под мышку градусник. Иногда я просыпался просто так, но за окном была ночь, и приходилось засыпать опять.
        День на четвёртый палату стали осаждать родители и Лёха с ребятами. Ко мне ещё никого не пускали. Санитарка бегала с записками туда-сюда и медленно зверела. Мать писала, что они будут рядом до моей выписки, уже сняли квартиру в таунхаусе почти у меня под окнами. Кит ограничился лаконичным «выздоравливай». Только Лёхе хватило ума передать мне рюкзак со шмотками, зубной щёткой, телефоном и всем необходимым.
        Я радостно копался в рюкзаке, а санитарка ещё стояла над душой, ей надо было убедиться, что мне не прислали никакой запрещённой еды. В куче барахла нашёлся бумажный пакет, хорошенько замотанный скотчем. В рюкзак я такого не клал, но мало ли… Было жутко любопытно, и пакет я, конечно, вскрыл.
        Сперва на пододеяльник посыпалась грязь. Я прицыкнул на нехорошее предчувствие и дорвал бумагу. На одеяло вывалился кусок глины. Повертев это в руках, я всё-таки разглядел в куске человечка с хорошим пучком волос на голове. Волосы мягкие, точно не синтетика. В животе у куклы была ямка, будто след от иглы…
        Не дав мне толком осознать, что это вообще такое, санитарка начала брезгливо стряхивать глиняную крошку с моего одеяла. На человечка она смотрела так, будто мне прислали живую змею.
        - Гадость какая! Нашли куда поделки передавать, здесь послеоперационное отделение, а не санаторий! Дай сюда, выкину! - Она так требовательно протянула руку и так это сказала, что я дал. Завернул обратно в пакет с дурацкими котятами и дал. Сейчас и писать такое боязно, а тогда просто вложил пакет в протянутую руку. Санитарка сунула мой пакет в карман и вышла.
        В рюкзаке нашёлся телефон, я успел по нему соскучиться. Битый час ковырялся в настройках просто так, потому что мне это нравилось. Потом поочерёдно врубал игрушки, уже старые, давно надоевшие, но тогда мне жутко нравилось в них играть. Соскучился. Меня никто не трогал, и я сам не заметил, как уснул.
        Свет ламп щипал глаза, я видел только его и потолок. Сам, кажется, лежал на столе. Рядом цокали по полу каблуки, до меня доносились голоса:
        - Вот хирургам-то подарочек от волков!
        - От волков? Откуда у нас волки?
        - Ну может, кабан какой… Или собака так озверела. Проснётся - расскажет.
        - Там грязи - полная рана, просто битком. Сепсис там, а не проснётся.
        Разговаривали женщины, судя по голосам, немолодые. Кажется, они обсуждали меня, но при чём тут собака, волк и какой-то сепсис? Живот болел немилосердно. Я пытался спросить: «Что со мной?» - но не услышал собственных слов.
        - Будет труп, опять скажут: «Врачи виноваты».
        - Нам-то что?
        - За державу обидно.
        Я подумал, раз эти две - не врачи, моё дело совсем плохо. Боль в животе резанула так, что хотелось орать, но я физически не мог издать ни звука. Судя по разговору, я точно в больнице, и меня покусала какая-то собака. Но это чушь, я же помню, как сюда попал. А почему так больно и что эти две несут?
        - Ладно, мне ещё этаж мыть. Убирай.
        Громыхнуло жестяное ведро, и лампочки на потолке сдвинулись. Вперёд, вперёд и вперёд. Я понял, что меня куда-то везут, хотя по-прежнему ничего не видел вокруг, кроме этих лампочек. Даже не видел, кто везёт. Хотел спросить, и опять не смог даже открыть рот. Свет вспыхнул перед лицом, тотчас погас, и стало темно и холодно. Ужасно болел живот.
        Меня как будто парализовало. Хотелось вскочить, завопить, а я не мог даже пошевельнуться. Меня окружала темнота, и мелкие щипки холода продирались сквозь кожу, заглушая боль. Я продрог. В морг меня отправили, что ли? Очень похоже: здесь холодно, и я не могу пошевелиться. Мама! Как там называется это состояние, когда человек кажется мёртвым, а сам вполне себе живой? Живой, а его хоронят?
        Я пытался уговаривать себя, что такое было только в глубоком Средневековье, с его средневековой медициной и такой же диагностикой. В современности это просто невозможно, но факты - упрямая вещь. Я в холодном тёмном месте, и я не могу говорить и двигаться!
        Осознав это, я стал дёргаться изо всех сил, ну то есть пытаться, и орать тоже. У меня было чувство, что я хочу вырваться из собственного тела, которое стало чужим и тяжёлым. Каменные руки и каменные ноги не хотели слушаться, но мёрзли, отчаянно мёрзли, как живые. Я напряг связки, выдавил из себя какой-то мычащий звук и сразу открыл глаза.
        За окном шёл дождь. Уличный фонарь подсвечивал капли и белые бугры подушек на пустых кроватях. На одной шевельнулась тень… Ничего, просто ветка за окном. Холод не проходил. Изнутри меня как будто разрывали тысячи мелких ледышек. Я дотянулся и стащил одеяло с соседней кровати. Тёмное, колючее, без пододеяльника, но кого это волнует, когда такой дубак. Я закутался в два одеяла и попробовал уснуть, но не смог. Я отчаянно мёрз, как будто лежу в сугробе, а не в тёплой больнице. А за окном сверкнула молния.
        Обычно я не боюсь гроз, но тут в голову полезла всякая ерунда. Молния ведь может ударить куда ей вздумается. Внизу, в одном из таунхаусов, мои родители. А я здесь, может быть, я не зря оказался один в пустой палате. Если рассказы про ведьму - правда, то точно не зря. Пока я один, сюда может ударить молния, и случайные люди не пострадают. Только неслучайные. Только я. Ведьмы, они ведь умеют управлять стихией.
        Громыхнуло так, что задребезжали стёкла. Я плотнее закутался (холод не проходил) и вслух зубубнил дурацкую присказку: «Огонь-вода, не тронь меня». Это, кажется, осам говорят, но я другой не знаю. Молния за окном сверкнула ближе. Я ведь не боюсь гроз. Совсем не боюсь… Холодно. Я сидел на кровати (всё равно не уснуть), кутался, стучал зубами, бубнил свой нехитрый заговор. А в углу напротив застонали.
        Я так вздрогнул, что в животе кольнуло. От этого вырвался непрошеный вопль и потревожил моего соседа в углу. Он опять застонал, и я разглядел кое-как, на какой кровати он лежит. Свет фонаря с улицы туда почти не попадал, вот я и не увидел сразу. Наверное, его привезли, пока я спал. В темноте был виден только белый пододеяльник и тёмные волосы на подушке.
        - Вы как там? Я вас не видел. Медсестру позвать?
        Сосед что-то промычал, потом чётко сказал: «Кукла!» - и захрипел, как в кино. Я не знал, что живые люди так могут. Конечно, вскочил (боль в животе опять резанула, но ходить было можно), подбежал к нему. Парень как парень. Лёхе нашему ровесник. Закрыт одеялом до подбородка и весь утыкан капельницами. Надо, наверное, позвать медсестру. Я уже развернулся, а он сказал:
        - Стой! Не уходи, а то она меня достанет.
        - Кто? Да я просто медсестру позову…
        - Нет никакой медсестры. Не уходи, слышишь?
        Я подумал, что парень бредит, мне под наркозом и не такое виделось. Решил не спорить и потихоньку попятился к дверям, бормоча: «Конечно-конечно».
        - Стой! - взревел мой сосед. В этот момент я уже дёрнул ручку двери, и мне стало по-настоящему страшно.
        Дверь была заперта. Я дёрнул, потянул, толкнул, дёрнул-потянул-толкнул, дёрнулпотянултолкнул… Дверь была как будто замурована, она вообще не двигалась. Не шаталась, не ходила ходуном, когда дёргаешь ручку. Она стояла намертво, куском дерева, вросшим в стену, а этот на кровати ещё громче орал:
        - Не уходи!
        Я подумал, что на такие вопли медсёстры должны сбежаться сами, и прислушался. Где ты, где, долгожданный стук каблуков по коридору, появись, пока я не сошёл с ума в компании буйного!
        - Ты ещё здесь?
        Молния за окном сверкнула совсем близко. В коридоре было тихо-тихо, я прислонил ухо к замочной скважине и услышал белый шум. Как в телефонной трубке. Что ж такое? Отчаявшись, я разбежался и долбанул в дверь плечом. Боль моментально отозвалась в животе, а уж потом в ключице, но чёртова дверь так и не шелохнулась.
        Я забарабанил в неё кулаками и завопил почему-то:
        - Я здесь! - Как будто кто-то меня искал. Ах да, сосед.
        Он даже успокоился, услышав мои вопли. Шумно выдохнул, шевельнулся…
        - Эй, мы заперты. И медсестру не дозовёшься… Апокалипсис прям.
        Он шевельнулся странно, мне показалось, что он махнул рукой. За окном опять сверкнула молния. И этот ещё… Чем я-то могу помочь? Ему и воды, наверное, нельзя, если он после операции.
        - Что с вами?
        Он, казалось, меня не слышал. Лежал и что-то бубнил в потолок, от наркоза ещё не отошёл, точно. Я стоял, прислонившись к двери, одним ухом слушая тишину в коридоре, а другим - соседа. Слов было толком не разобрать, я выхватил только: «лес», «ведьма», «хана». А потом он распахнул глаза, блестящие в темноте, и совершенно чётко произнёс:
        - Береги куклу.
        Я опять подумал, что он бредит, и он, будто подтверждая мои слова, забубнил так монотонно, будто рэп читает: «Глина, волосы - чушь, глина, волосы…»
        На меня опять накатил холод, за окном громыхнул гром. Молния сверкнула прямо в окна и осветила лицо моего соседа. Зрачков у него не было.
        Наверное, мне показалось тогда, но подойти посмотреть я уже не решился. С криком я вскочил на свою кровать и подобрал ноги, как будто от мышки спасаюсь, глупо. Тогда я шумно опрокинул тумбочку (ну явись же, медсестра, хоть на грохот падающей мебели!) и стал отвинчивать ножку - какое-никакое оружие. Меня продирала дрожь, то ли от холода, то ли от происходящего. Ножка поддавалась плохо, засаленная годами, она выскальзывала из рук. Я взял полотенце, и пошло веселее.
        Сосед всё ещё бубнил про глину и волосы, а я наконец-то отвинтил ножку. Винт из неё торчал тоненький и длинный - то, что надо. Заточить бы ещё… На пробу я ткнул ножкой в ладонь и взвыл, не рассчитав удара. Кровь моментально залила простыни, я намотал полотенце на руку, чтобы остановить. Жёсткое, вафельное, оно больно впивалось в рану. Свободной рукой я сжимал ножку от тумбочки. Холод, продиравший меня до костей, казалось, усилился. Я смотрел на соседа, не зная толком, чего от него ждать. Казалось, если он захочет, легко встанет и доберётся до меня. Но он только нервно мотал головой, как будто потерял меня из виду. И всё бубнил свое: «Глина-волосы-чушь». Я сидел и потихоньку пальцем пробовал остроту винта на ножке тумбочки. Так и уснул с этой ножкой.
        Глава VI
        Больница
        Проснулся я от телефонного звонка. Мать радостно сообщила, что молния ночью повредила трансформатор и весь посёлок теперь без электричества. «Телик не посмотришь, ноут надолго не включишь, делать нечего, идём к тебе телефоны заряжать. Готов?» Шуточки у неё иногда, не соскучишься. Я сказал, что готов и чтобы они поторапливались, потому что… На этом месте я проснулся окончательно. Распахнул глаза и сам испугался собственных рук. Та, что держала телефон, замотана вафельным полотенцем с просочившимся пятном крови. Другая - ещё сжимает ножку табуретки винтом наружу. Как я во сне не поранился - чудо… А кровать в дальнем углу была пустой.
        Огляделся - никого, я один в палате. Похоже, моего соседа увезли ночью, а я не слышал. Санитары, наверное, долго ржали над моим видом.
        - Что-то случилось? - Ах да, мать на связи.
        - Нет, - говорю, - нормально всё. Приходите скорее, у меня тут скукота.
        Это я, конечно, соврал, чтобы не пугать раньше времени. Придут - сами увидят, что меня тут держат взаперти… Я отключился и быстро подскочил к двери: если ночью здесь кто-то был, может быть, он не запер дверь, когда уходил? Нет такого порядка, чтобы пациентов под замок, мы не в психушке. И туалета в палате тоже нет. Еще я ужасно хотел есть, пить и одеяло потолще: мёрз как цуцик, пальцев на ногах не чувствовал. Завернулся в одеяло, какое было, пошлёпал к двери, толкнул, дёрнул. Дверь по-прежнему была заперта. Что за ерунда?
        Я стал стучаться и вопить, но, когда замолкал и прислушивался, коридор отвечал мне белым шумом. Разве такое бывает? Чтобы в длиннющем больничном коридоре не было ни души, ни шороха, ни писка. Ночью дежурная медсестра, допустим, спала, а сейчас белый день, а больница не подаёт никаких признаков жизни. Да ко мне уже почти сутки никто не подходил! Ночные санитары, забравшие соседа, - не в счёт. Если он вообще был, сосед. Я не видел, как его привозили, как увозили. Приснился, может?
        С перепугу я так вмазал в дверь ногой, что живот разболелся. Зато я кое-что придумал. Странно, что раньше не догадался.
        Я вытряхнул из рюкзака барахло, нашел нож и просто скрутил пластину допотопного больничного замка. Сломать личинку оказалось сложнее (молотка-то нет!), пришлось долбить ножкой табуретки. Упрямая личинка поддалась не с первого раза. Я так по ней грохотал, что на шум уже должна была сбежаться вся больница, но никто не пришёл. Когда я выломал, наконец, личинку, сдвинул ножом язычок и вышел, в коридоре было так же тихо.
        Дежурной медсестры за столом не было. За приоткрытой дверью кухни никто не мельтешил и не гремел кастрюлями, даже вода в туалете не шумела. Туалет я навестил первым делом. Потом вернулся в коридор. У двери кухни стояли холодильники с двусмысленной надписью «для пациентов», я, конечно, полез. Что можно, что нельзя, мне никто не сказал, так что ж теперь, сидеть голодным? Наверняка мать ещё вчера передала мне что-то съедобное.
        В холодильнике почти ничего не было. Одинокое яблоко, явно давно забытое, и бумажный пакет с накарябанной карандашом моей фамилией. Старательно не думая, куда делись все пациенты вместе с продуктами, я вытащил пакет, развернул…
        На руки мне выпал кусок сухой глины с приклеенными волосами. Дурацкая поделка! Я ж её вчера в руках держал, дал санитарке выкинуть. Наверное, перепутала, сунула в холодильник. Вот и поели. Я стал звонить матери, чтобы поесть принесла, вдруг забудет. Последние дни всё кувырком… Куклу я автоматически сунул в карман треников.
        Трубку не брали. Ну да, у них же электричество вырубило! Телефон, небось, разрядился…
        Я рассеянно прошел по коридору. Сунулся в ординаторскую (никого), на лестницу выглянул, но не стал спускаться, боялся пропустить мать. Заглядывать в палаты я откровенно побоялся: сейчас сунусь, а там пусто. Я один на всём этаже, с чего вдруг? И доктор не приходил уже сутки, разве так бывает?
        Первый час я бродил по коридору туда-сюда, иногда выглядывая на лестницу: не идёт ли мать? И хоть бы кто-нибудь протопал или хоть лифт зашумел - тихо. От нечего делать я нажал кнопку вызова лифта. Вместо звука работающего механизма раздался резкий звонок: ну да, больничные лифты управляются изнутри. Сейчас кто-то познакомится с лифтёршей… Но и лифтёрша ко мне не торопилась. Из шахты не доносилось ни звука, что за чертовщина! В конце концов я вышел на лестницу, спустился в холл. Диван, пальма в кадке. Куча бахил в углу. И опять никого. Дёрнул входную дверь - заперто.
        Тут меня переклинило, я начал дёргать все двери подряд: «Для персонала», «Ординаторская», «Главврач»… Некоторые были заперты, другие поддавались и открывали пустоту. В комнатах не просто никого не было, там не было жизни. Я не сразу понял, отчего мне так показалось, а сейчас дошло. Открытые шкафы, тумбочки, - всё в комнатах пустовало. Ни бумаг на столе, ни курток на вешалке, ни частокола папок в шкафу за стеклом. Все ушли, а я остался, вот как выглядели комнаты. В открытой кабине лифта стоял одинокий стул. Я угнал лифт на свой этаж и пошёл ломиться в палаты: неужели я здесь правда один?!
        Большинство палат было заперто, но те, куда я попал, встретили меня тишиной. Даже кровати были не везде. Что же случилось, куда все девались и почему оставили меня? Я прогулялся ещё по этажам (везде было заперто) и спустился в холл дожидаться мать. Вообще, ей давно уже пора было появиться, тут всего-то сто метров пройти. Но мало ли какие дела могут задержать в доме без электричества. Электричество! Наверное, молния зацепила и больницу, вот и пришлось в срочном порядке всех эвакуировать! В темноте небось не прооперируешь… А почему меня забыли?
        Казалось, это чей-то дурацкий розыгрыш или сон. Я даже ущипнул себя: сколько можно спать-то?! Ладно, сейчас мать придёт… Я глянул на телефон: с момента, когда звонила мать, прошло уже часа четыре. Долго же она собирается! Набрал её номер, послушал, что аппарат абонента выключен, и вспомнил про чёртову молнию. А если что-то случилось? Мне тогда казалось, что случиться может всё, что угодно. Я сидел один в абсолютно пустой больнице, не зная, почему и как это получилось, а мать всё не шла. Несколько раз я поднимался в свою палату, чтобы посмотреть из окна на таунхаусы, не видно ли, где родителей? Домишки стояли тесно, такие одинаковые, и на балконы никто не выходил.
        Я переоделся в уличное (всё равно здесь не останусь), собрал рюкзак и снова спустился в холл, дожидаться мать. Я мог бы пойти к ним сам, но понятия не имел, где конкретно обосновались родители. К тому же я боялся разминуться с матерью. Я забрался с ногами на диван, показав язык невидимой санитарке (даже мечтал, чтобы она выскочила и дала мне по шее), положил под голову рюкзак и опять уснул.
        Проснулся от того, что луна за стеклянными дверями больно бьёт в глаза. На улице была глубокая ночь, где-то в деревне лаяли собаки. Несколько секунд я привыкал к темноте, потом разглядел на стене выключатель, щёлкнул… Света не было. Ну да, поэтому все и уехали, оставив меня здесь. Садовые фонарики на улице, подзаряженные за день солнышком, ничего толком не освещали, только светили в лицо, создавая ещё больший мрак.
        Я достал телефон, чтобы подсветить: двенадцать пропущенных вызовов! Надо же так крепко уснуть! Все были от матери. Она ведь собиралась ко мне, а почему не пришла? Случилось что? Ладно, если звонила, значит, телефон у неё заряжен. Я набрал мать и опять услышал про «аппарат абонента выключен». Сердце заколотилось так, что его звук отдавался в телефонной трубке. Что за… И тут я услышал шаги.
        Кто-то лёгкий, женщина или ребёнок, бодро бежал вниз по лестнице, перескакивая ступеньки. Я нырнул за диван и тут же подумал: «Вот глупость, это наверняка мать ищет меня по всей больнице!» Ну и что, что я лежал у самого входа: во-первых, темно, а во-вторых, мимо спящего легко пройти, не заметив. Но выбрался я не сразу. Вскакивать и кричать: «Мам, я здесь», - было отчего-то боязно. Я осторожно высунулся и стал смотреть на дверь чёрной лестницы, кто бы там ни был, мимо меня не пройдёт.
        И тут меня накрыл приступ кашля. В горле свербило так, что я боялся выплюнуть лёгкие. Кашель мой эхом разносился по пустой больнице, перебивая шум шагов. Ещё я подумал, что, кто бы там ни был на лестнице, теперь он меня точно заметит. А раскашлялся я не на шутку, аж слёзы выступили. В какой-то момент мне показалось, что меня держат за горло: воздуха не хватало.
        Я хрипел, а шаги приближались. Вот сейчас откроется дверь… Дверь действительно хлопнула, но не та, на которую я смотрел. Не помню, чтобы здесь был ещё один выход… Если мать (а это, скорее всего, она) опять меня не найдёт, мне несдобровать. Я, наконец, прокашлялся, подхватил рюкзак и побежал к лестнице, подсвечивая дорогу телефоном. Видно было прекрасно, даже песчинки на серой напольной плитке. Я потянул дверь на кондовой дребезжащей пружине и оказался на чёрной лестнице.
        Здесь было темнее, чем в холле, окошко между пролётами совсем маленькое, и лунный свет почти не проникал.
        - Мам…
        - Я здесь. - Голос доносился будто из-под земли. Никаких посторонних дверей видно не было: лестница вверх, лестница вниз, в подвал… Туда она, что ли, отправилась? Проскочила выход, бывает. А почему не торопится выходить? Я спустился к подвалу и подёргал дверь:
        - Мам! - Заперто.
        На всякий случай я постучал ногой и прислушался. За дверью был белый шум, как в телефонной трубке. Не знал, что в помещениях такое бывает. Показалось?
        - Мам, ты здесь?
        Тишина. Похоже, я и правда перележал в больнице. Но в любом случае кто спускался по лестнице и хлопнул дверью? Я подумал, что мать спустилась с этажа на этаж, но вспомнил, что все двери, кроме нашего отделения, были заперты. Я пробежал пару этажей вверх, но быстро выдохся. Отрезанный аппендикс напомнил о себе, и мне пришлось сесть на ступеньку передохнуть. На лестнице было тихо, я только своё дыхание и слышал. Дышалось тяжело, и шов побаливал. Я сидел и шарил по углам лучом телефона. Не знаю, что я хотел увидеть, но тут сзади кто-то легонько потянул меня за рюкзак.
        Вопль вырвался сам собой, я даже не понял сразу, что ору. Рванул вперёд, споткнулся, протаранил подбородком пару ступеней, вскочил… Телефон я держал впереди себя, как щит. И в голубом свете луча никого не было. Я завертелся на месте, как собака за своим хвостом, освещая обзор телефоном. Никого.
        - Эй! Я таких шуток не люблю.
        Тихо. Я пощупал рюкзак за спиной: «молния» застегнута. Опять показалось? Каких только вымышленных чудищ не встретишь ночью на пустой лестнице! В свет луча на полу попали чьи-то грязные следы, - бахилы надевать надо. Что-то меня в этих следах смутило, но я не стал вглядываться, решил, что с меня хватит. Стал спускаться и всё равно на полдороге понял: хозяин следов ходил босиком. Я чётко видел пальцы, причём два из них… Чушь, чушь, хватит, хватит!
        Первым делом я вышел обратно в холл, там светлее. Уселся на подоконник и попробовал ещё раз позвонить матери. «Аппарат абонента выключен», - кто бы сомневался. Вообще, пора было валить из больницы, даже если на лестнице была мать, она рано или поздно соберётся домой. Дойду до посёлка, там разберусь. Хоть бы номер дома скинула, чем звонить двенадцать раз!
        Ворча, я дёрнул ручку входной двери: конечно, заперта! Прекрасно, прекрасно, я заперт ночью в пустой больнице, мои родители неизвестно где, а телефон у них не отвечает…
        Вот я болван! Как будто мне больше позвонить некому! Совсем здесь в больнице одичал. С этой мыслью я стал набирать номер Кита. Ну и что, что второй час ночи, у меня экстренный случай. Трубку взяли сразу:
        - Ну? - Конечно, я его разбудил.
        - Кит! Меня заперли в больнице одного, представляешь? У них с электричеством что-то, все и уехали. Скажи Лёхе, чтобы сказал моим, чтоб… Выручай, в общем! Я, конечно, могу высадить стеклянные двери…
        - Какие двери? - Голос у Кита сонный-сонный, ясно, ничего человек не соображает. - Какие двери, когда тебя ещё вчера выписали?
        - Да никто меня не выписывал! Я здесь, в больнице, один…
        - А что ты там делаешь? - Я пообещал себе, что прибью Кита, как только окажусь на свободе. Пока крикнул ему: «Спи!» - убрал трубку и решительно оглянулся в поисках чего-нибудь тяжёлого. Дома меня, конечно, по головке не погладят, но не сидеть же здесь, пока не починят электричество?
        Для начала я всё-таки поковырял замок ножом, но чёртова пластина сидела на очень мелких винтиках, мой нож был толще. Придётся бить стекло. В холле стояли цветы на длинных металлических подставках. Я разгрузил одну, взял за ножку и попробовал на вес: то, что надо!
        …Уже размахнулся, чтобы как следует садануть подставкой по стеклянной двери, и тут меня накрыл новый приступ. Кашлять в этот раз не хотелось и не моглось, горло как будто сдавила невидимая рука. Я решил, что это от волнения: не каждый день я линяю из больницы и бью там стёкла. Пальцы разжались сами собой, подставка звонка брякнула об пол. Я присел на пол и хватал воздух ртом, но его отчаянно не хватало. Уличные фонарики забегали перед глазами цветными пятнами. Знакомый голос где-то за спиной сказал: «Береги куклу», - и я шмякнулся головой об пол.
        Легко стало почти сразу. Голова болела нещадно, зато стало можно дышать. Я ещё лежал какое-то время, ни о чём не думая, просто наполняя лёгкие кислородом. Совсем расклеился я в этой больнице, уже в обмороки падаю. Надо вставать и выбираться отсюда. Сейчас ка-ак!.. Но едва я встал, горло опять стиснула невидимая рука. Присел - стало хуже. Тогда я растянулся на полу и сразу задышал. Что за ерунда?! Если я буду лежать, то сегодня отсюда не выберусь. И завтра и… Когда там все соизволят вернуться? Я вертелся на полу, ища удобную позу: рюкзак мешал. Тогда я его снял, отпихнул, и меня накрыл новый приступ удушья. А не надо было делать резких движений! Я корчился так и этак, пытаясь лечь поудобнее, но невидимая рука по-прежнему сжимала горло, и перед глазами заплясали цветные фонарики. Я запрокинул голову, больно ударился о рюкзак, и тот гулко свалился на пол. Тогда мне сразу стало легче. Несколько секунд я просто дышал и наслаждался тем, что дышу. А потом попробовал встать.
        Голова болела, и отчего-то гудели ноги, но дышал я нормально. Вот ведь невезуха! Бегом-бегом отсюда, на волю в пампасы! Я уже потянулся к своей подставке, но тут за спиной послышались шаги.
        Конкретные такие шаги, тяжёлые, бряканье ключей, кашель… Я потянулся за телефоном, но меня первого ослепили лучом фонарика:
        - Кто здесь?
        - Я. - Трудно было придумать более глупый ответ, и я развил тему: - Проснулся - на этаже никого. Меня должны были скоро выписать, может, потому и забыли…
        Охранник в синей форме разглядывал меня с таким сомнением, будто я залез грабить больницу. Моя подставка, аккуратно приготовленная у двери, в луч его фонарика не попадала. А вот рюкзак…
        - Что в рюкзаке?
        - Вещи же! Зубная щётка там… Домой вот собрался, а тут заперто везде.
        Я плохо видел его лицо, но мог поспорить, что он мне не верит.
        - Фамилия?
        Я сказал. Охранник велел мне ждать и удалился, брякая ключами. Не знаю, где он искал мою фамилию, но ждать мне пришлось столько, что казалось, будто больничный журнал заложили в фундамент и залили бетоном, а охранник его выдалбливал. Наконец он вернулся и зашарил ключами в замочной скважине:
        - Иди уже, Вася. Спать надо меньше.
        Я бросил: «Спасибо!» - и мухой вылетел в ночь, пока этот подозрительный не заметил опрокинутую подставку. В лицо тут же ударил свет фар, а навстречу мне как из-под земли выскочил отец:
        - Наконец-то! Я уже в больнице все окна обстучал, пока этого охранника добудишься… Здравствуй. Чего днём-то не вышел, я тебя здесь с обеда караулю.
        Отец меня малость ошарашил. Хотя здорово, что он приехал меня встречать, а то куда бы я пошёл-то.
        - Мать сказала - придёт, я её и ждал, пока не уснул…
        - И пропустил все звонки! Ясно. На работу её вызвали срочно. Вот она и попросила тебя встретить. Небось, звонила предупредить, а кто-то трубку не брал.
        - Сказал же!..
        - Ладно! - Отец открыл машину и буквально затолкал меня на переднее сиденье. - Едем, посмотришь, как мы обустроились. Матери здесь нравится, хочет остаться до конца отпуска. Ты как, не против?
        Глава VII
        Рыжий
        Проснулся я от очереди сообщений: «Абонент мама звонил вам полночи, да так и не дозвонился». Похоже, мать добиралась до Москвы электричкой и собрала по дороге все заглушки. Я набрал её номер и опять услышал про «аппарат абонента выключен», что за ерунда?! Надо отца спросить, может, он дозвонился? Встал я не сразу. Голова кружилась, и воздуха как будто не хватало, хоть я и лежал в шаге от распахнутого окна.
        В квартире, которую сняли родители, обстановочка была спартанская, точнее, почти никакой. В моей комнате: кровать, стол, стул, в большой - диван и телик, на кухне - плита и стол. А всё остальное - место, чтобы в футбол играть. Квартира была огромная, здесь вполне могла встретиться парочка футбольных команд и ещё болельщикам бы место осталось. Из моего окна на втором этаже была видна часть посёлка, берег да кусок лагерного забора. На больницу выходили окна большой комнаты, я пошёл туда будить отца. То есть сперва потихоньку сел, дождался, пока отбегают перед глазами цветные пятна… За сутки, оказывается, можно приноровиться ко всему. Встал, постоял, пока голова не перестала кружиться, и пошёл на чужих, ватных ногах.
        Диван в большой комнате был уже сложен. Откуда-то издалека доносился треск масла на сковородке и запах жареного. Тут и потеряться недолго! На кухне отец.
        - Как спалось на новом месте? - Он стоял ко мне спиной и жарил что-то на газовой плитке. Ну да, электричества нет.
        - Нормально. Слушай, ты с матерью когда созванивался последний раз? Мы уже сутки друг другу дозвониться не можем.
        - Не звонил. - Отец поставил передо мной тарелку, спихнул туда половину яичницы со сковородки. - На электричку вчера посадил и за тобой поехал. Набрал разок тебя, тут-то телефон и сдох. - Он уселся за стол и загрёб на вилку желтковый глаз. - Погоди, дозвонишься ещё. У неё сейчас небось совещание какое, вот и отключила телефон. Не просто же так из отпуска выдёрнули!
        Я сделал вид, что согласился, но на душе было неспокойно. Есть не хотелось, хоть я и не ел уже тысячу лет. Из вежливости ковырялся в тарелке и думал обо всём этом. О больнице, о Контуженой, о следах, топоте, моём странном соседе и о том, что мы с матерью никак созвониться не можем. Может, это всё и правда чреда глупых совпадений, и вся мистика-шмистика имеет рациональное объяснение. Как то, почему я остался один в больнице. Выписали меня ещё позавчера вечером, а выгнать забыли в суматохе. Больница действительно осталась без электричества из-за той грозы, так что пришлось срочно перебираться в город. Про меня просто забыли, вот и всё. Вспомнили, позвонили родителям. Но всё равно было не по себе. Это всё дурацкие совпадения.
        В окно ударил камешек. Отец подскочил, как будто из нас двоих это он - мальчишка с глючным телефоном, и его друзья зовут на улицу таким первобытным способом. Он прилип к окну и вглядывался куда-то, словно и впрямь искал знакомые лица своих облысевших друзей.
        - Никого. Местные балуются.
        Я тоже глянул в окно. Не знаю, куда смотрел отец, но я сразу же увидел рыжую макушку около забора. Местный, из компании «Кед»… И что ему надо? По шее? Ну, за этим в гости не ходят. Хотя кто их знает, местные нравы…
        Рыжий с независимым видом попинал камушек на дороге, поднял, замахнулся и тут увидел меня. Несколько секунд он пялился, будто гадая, я это или нет, а потом нерешительно махнул рукой типа: «Выходи».
        Дружков его поблизости не наблюдалось, но это ничего не значит, они могли прятаться… Не могли! Ни кустов, никаких подходящих мест для засады в поле зрения не было. Разве что они очень далеко… И как узнали-то, где я живу?!
        Я сглотнул остатки яичницы и решил, что лучше выйти сейчас, а не ждать, пока внизу соберётся вся компания.
        - Пойду, пожалуй. - Мне уже стало любопытно, с чего вдруг Рыжий завалился ко мне один. Шпана ходит стаями, а нетипичное поведение всегда настораживает. Я оделся, взял у отца ключ от калитки и быстренько спустился во двор.
        Двором это можно было назвать с большой натяжкой: три метра - дорожка до калитки, а всё остальное - газон. Рыжий висел на калитке и делал вид, что меня не замечает. Калитку я открыл, вышел, захлопнул, прокатив Рыжего на двери (лёгонький!). Не заметить меня после этого было тяжело, но он старался.
        - Чего тебе? - спрашиваю.
        Рыжий пожал плечами. Хочет в молчанку играть? Его право.
        - Ну раз ничего, то я пошёл. - И потянулся ключом к замку. Тогда Рыжий грубо хлопнул меня по руке:
        - Погоди! Мог бы и спасибо сказать… И вообще, с тебя сто баксов!
        Поворот был неожиданный. Нет, я слышал о сельских нравах и бытовом рэкете, но чтобы так внаглую…
        - Это кто придумал? - спрашиваю. - Твой дружок в девчачьих кедах? А сам чего не зашёл, побоялся? Или ты у него шестеришь? - Драться с Рыжим совсем не хотелось, я после операции был неважный боец. Но его требовалось отлупить быстро и сразу. Пусть поймёт, что не на того напал. Начнёшь выспрашивать, почему да за что, не отвяжешься. Потому что, если спросил, значит, допускаешь возможность, что ты ему чего-то там должен.
        Рыжий глянул на меня странно: без злости, а с любопытством и жалостью, так новенькие глядят на Егора.
        - Не горячись ты, оперированный. Ты совсем ничего не понял?
        Я понял и ударил первым. Рыжий ловко ушёл от удара, и я врезал кулаком в решётку забора. Прутья дзынькнули, палец хрустнул, как печенье под ногой, боль тотчас отдалась в животе. Мазила! Я сунул кулак между колен и старательно сглатывал слёзы. Рыжий в это время бегал вокруг меня и приговаривал:
        - Подожди беситься, дай сказать! - Будто его перебивали.
        Палец синел на глазах. Я шёпотом ругался на решётку и ждал от Рыжего сдачи, но её не было. Что-то совсем на него не похоже! Минуты через две только, не меньше, я смог выдавить из себя слова без слёз:
        - Ты чего?
        Рыжий сочувственно глядел на мой палец. Точно не собирался бить! Я что, опять уснул?
        - Ладно. - Он взял меня за плечо. - Я пошутил про деньги. Пойдём, поговорим где-нибудь, тут небось из каждого окна пасут.
        Я молча кивнул. Рыжий повернулся спиной и пошёл вперёд меня в сторону реки. Я подумал, может, там нас его дружки поджидают, но отчего-то сам себе не поверил.
        - Ты меня-то не бойся, тебе есть теперь, кого бояться! - рассуждал Рыжий. - О Контуженой небось ещё в больнице наслушался?
        Я опять кивнул, хоть он и не мог видеть.
        - Эта. - Рыжий махнул рукой куда-то в неизвестность. Я догадался, что он показывает на старый дом. - Она ведьма. Настоящая, понимаешь? Может пожар тебе устроить или что похуже. Стройка, - он кивнул на таунхаусы, - знаешь, сколько раз горела? Контуженой, видишь ли, не нравилось, что у неё под окнами техника гремит.
        - Что же теперь, поджигать?
        - Дурак, что ли? Она ведьма, понимаешь? Ей ничего поджигать не надо, она только захочет, и всё само сгорит. Первый пожар вообще не смогли определить, как начался. Загорелось - и всё. Ни следов поджога, ничего вообще.
        - А второй?
        - Прораб с сигаретой уснул. Выжил! Только выскочить успел, как деревянные стены рухнули.
        - Ну вот, а говоришь, ведьма!
        - Дурак! - неоригинально выдал Рыжий. - Да что с тобой, дураком, говорить!
        Мы вышли на берег. Рыжий уселся на бревно и смачно плюнул в воду. Я с интересом ждал продолжения, но Рыжий демонстративно смотрел в реку.
        - Чего надулся? - говорю. - Продолжай уже.
        А Рыжий вдруг повернулся и двинул мне в нос.
        - Так ты всё-таки за этим меня позвал?! - Я вскочил и врезал ему, сидящему, с ноги в подбородок и добавил сверху. Такая злость меня разобрала, даже не на него, а на себя. Купился, как маленький, вышел «поговорить» с тем, с кем только и можно что драться. Что я хотел услышать? Да бред это всё! Он ездил мне по ушам, а сам небось поглядывал, когда подойдут его дружки. Их, кстати, не было видно.
        - Ну и где твои друзья?! - Я сплюнул на песок, поближе к его физиономии. - Опаздывают, да? Я-то думаю, что это он мне по ушам ездит…
        - Погоди! - Рыжий сел и уставился на свои руки, как на чужие. - Ты куклу, случайно, не выкинул?
        Вот уже второй человек за последние дни говорит мне об этой дурацкой кукле. Я, конечно, читал про магию вуду, но это же бред. Да и откуда той магии взяться в наших пампасах?
        - Нет вроде, - говорю. - Дома лежит. Ты давай, не финти…
        - Тащи сюда! - приказал Рыжий. - Если мать ещё не выбросила. Я тебе лучше покажу. Я таких кукол по всему посёлку находил, с тех пор как упустил свою… Тащи, чего стоишь?!
        Бегом я, конечно, не бросился. К тому же у меня назрел вопрос:
        - А ты, между прочим, откуда знаешь?
        - А кто тебе, по-твоему, её в рюкзак сунул? Не спрашивай, как мне это удалось. - Он потёр разбитый нос, вытер кулак о джинсы… Мне отчего-то его жалко стало, и я сказал:
        - Пойдём вместе. - Если пойдёт, значит, не обманывает. Мне так почему-то казалось.
        Рыжий поупирался, поворчал: «Это мне, что ли, надо», - но пошёл, украдкой вытирая лицо. Правильно, у меня отец дома.
        - Эта Контуженая, она ведь не просто так, - уверял меня Рыжий по дороге. - Она правда такая.
        - В смысле, с головой не дружит?
        - В смысле, воевала. Ну и с головой… Её правда контузило, понял? Зрение потеряла, комиссовали её. А дома - никто не ждал. Сёстры решили, что им одного калеки хватит - отец у них старенький был, уже неходячий. Ну и завели её в лес подальше, как в сказках прям. Бросили. Возвращаются, а дома уже враги с винтовками. Даже в дом не дали войти, прямо у калитки их уложили.
        - А отец?
        - Выжил. Эти, которые в дом залезли, даже ночевать не остались, пограбили и ушли. Похоже, его просто не заметили.
        - И как она из леса…
        - В том-то и дело! Вернулась сама, представляешь?! Жила с отцом до конца войны, потом одна. Похоже, там-то в лесу у неё и открылся этот ведьмин дар. Жить захочешь - и не такое откроется! Говорят, она даже что-то видит. Не буквально, а так, внутренним взором. Сумела же как-то из леса выйти!
        Я вспомнил этот пустой взгляд, устремлённый прямо на тебя, вот она разгадка… И повезло же человеку с сёстрами!
        - То-то она так людей не любит.
        - Ага! В прошлом году ей переехать предлагали. Посёлок раньше другим был, это теперь, вишь, понастроили. А стояли домишки, как у неё, обычные, старенькие. Всё снесли, она осталась. Ей сто раз предлагали переезжать, а она…
        - Знаю. Все агенты попали в больницу с травмами. Слушай, а тамошняя лифтёрша тебе не родственница?
        Из-за лифтёрши Рыжий неожиданно обиделся:
        - Не веришь, твое дело. Только скажи, что ты не веришь, и я уйду. Что мне, больше всех надо, что ли?!
        Я, конечно, не сказал, и Рыжий приободрился:
        - Тогда бегом, пока мать не выкинула! У меня предчувствие…
        - Что, тоже экстрасенс? - не выдержал я и нажал на звонок.
        Отец не ждал меня так скоро, да ещё и с гостем. Вышел такой в трениках, увидел Рыжего с разбитой физиономией и решил не стесняться своего вида.
        - Ты чего это? Нагулялся?
        - Мы на секунду, пап. - Я протащил Рыжего в свою комнату. Отец шёл за нами и, казалось, как-то странно смотрел на меня.
        Еще с порога я увидел то, чего боялся Рыжий. Мой рюкзак валялся на кровати выпотрошенный, и в куче барахла я не увидел приметного бумажного пакета с котятами.
        - Телефон искал, - объяснил отец. - Мой-то сел давно…
        Я молча переворошил кучу на кровати - пакета не было. Краем глаза смотрел, как вытягивается у Рыжего лицо. Кажется, только присутствие отца мешало ему бежать копаться в мусорном ведре.
        - Тут пакетик был…
        - С глиной? Я выкинул, извини. Зачем он тебе?
        Я побежал к помойке, потому что иначе Рыжий бы меня опередил. Он всё равно первый ворвался на кухню, дёрнул дверцу шкафа под раковиной и осторожно, держа за края рваный пакет, вытащил куклу.
        - Видишь царапину на лице? - Он плюхнул глину прямо на стол (отец пока не видел) и показал на кукольную голову, утыканную песчинками, волосками, исчерканную мельчайшими трещинками, как это бывает со всеми необожжёнными поделками из глины.
        - Допустим. Со стола убери.
        Из комнаты к нам шёл отец, ему тоже было интересно, что за ценный такой комок грязи, который и выкинуть нельзя. Рыжий торопливо завернул куклу:
        - Пойдём на улицу, поговорим спокойно.
        Отец ещё не закрыл за нами дверь, а Рыжий уже рассказывал мне о той загадочной царапине на лице. По его, выходило, что он не сам меня ударил только что на берегу, а сделал это потому, что отец сильно швырнул куклу головой в ведро.
        - И так во всём, понимаешь, во всём! Её нельзя ронять, царапать, даже просто хранить там, где мало воздуха. Сам задыхаться будешь. Это как смерть Кощеева на игле, только хуже, потому что далеко не спрячешь. А ты её в рюкзак…
        Я вспомнил приступы удушья в больнице и сегодня с утра. Верить Рыжему не хотелось, в конце концов, он сам меня ударил. Но приступы-то были, пока кукла лежала в рюкзаке. Я вертелся, елозил по полу с рюкзаком на спине, и кукла внутри тоже болталась. Приступы проходили, когда она переваливалась поближе к верху, к свежему воздуху. А мой аппендицит…
        - Дай-ка! - Я взял у него свёрток и осмотрел глиняное пузо: вот она, вмятина от иглы, я ж её видел, просто забыл…
        - Ага, с иголкой нашёл, - подтвердил Рыжий. - Они все попадаются с иголками, реже - сломанные, тогда хана. Тебе ещё повезло.
        Мы опять пришли на берег и уселись на брёвнышко у самой воды. Я подумал, если Рыжий так спокойно говорит о таких странных вещах - точно разыгрывает. Но мне бы хотелось тогда, чтобы он меня разыгрывал. Так понятнее, и вообще.
        - Где, - спрашиваю, - попадаются? Ты их вёдрами, что ли, собираешь, как яблоки, да?
        Рыжий пожал плечами:
        - Чаще всего, в перелеске. Причём в одном и том же квадрате, я тебе потом покажу. Думаю, там какая-то волшебная земля, иначе Контуженая давно сменила бы место. Я ж их откапываю, иголки вынимаю. Наверняка она замечает. В том году двоих нашёл с иголками. В этом тоже…
        - И куда деваешь?
        - Тебе первому отдал, уж больно шевелюра приметная. А так разве поймёшь, где чья? Прикапываю в правильном месте, они тогда перестают действовать. Теоретически. Так-то разве узнаешь?
        - А её не боишься?
        Рыжий так на меня посмотрел, что сразу стало ясно: не боится. Надо же, а я его за труса держал!
        - А остальные? Как вообще посёлок до сих пор жив, с такой соседкой? За разбитое стекло!..
        - Сторонимся… Кстати, что это вам приспичило ей стёкла бить?
        Я рассказал. Хотя мог бы и не рассказывать, Рыжий перебил меня:
        - Ну да, Витёк любит заманивать москвичей к ней на участок. Очень удобно, вроде и сам не виноват… - Он зло уставился на воду и в десятый раз, наверное, пока мы тут сидели, потрогал шею. Прям нервный тик! Ещё я подумал, что он банально поссорился со своим Витьком, а нет, так мы бы здесь и не сидели.
        - Он добегаться так не боится, Витёк твой?
        - Боится, наверное. Мы все чего-нибудь боимся, правда? Это ж не повод отказывать себе в развлечениях.
        Тут я был готов с ним согласиться. А всё равно звучало по-дурацки: куклы какие-то, ведьмы-ветеранки. Не хотелось мне верить Рыжему. Потому что если поверишь, то хана.
        Я представил, как через несколько лет иду с этой куклой, например, в армию. В ранец убрать нельзя - задохнёшься, придется нести так. Засмеют - полбеды, но ведь каждому захочется потрогать, повертеть в руках, а у меня потом синяки будут. А если скажешь: «Не дам», - покажешь слабину, то всё. Будут забавляться, как мелкота над Егором с его банками. Выкрадут и начнут швырять по казарме от одного к другому, а ты бегай между ними, как дурак, потому что разобьётся кукла - и ты разобьёшься. Или без затей нечаянно сядут сверху, тогда вообще никто не поймёт, от чего ты умер. Правильно Рыжий сказал: игла Кощеева, только ещё хуже.
        - И как мне теперь?
        Рыжий опять потрогал шею.
        - Да прикопаем по правилам - и всё. Только тебе придётся подождать, новолуние ещё не скоро… - Он увидел мою перекошенную физиономию и добил: - И не забудь, что Контуженая будет искать куклу, почти наверняка. Я точно не знаю, но скорее всего она за ними возвращается в тот перелесок. Иначе я бы больше находил.
        Я вспомнил топот на лестнице и как там кто-то потянул меня за рюкзак. Может быть, то и была ведьма? Да ну, бред, откуда ей знать, что кукла у меня?! Хотя кому она ещё нужна… А кто тогда приходил ко мне ночью в лагерь, когда никакой куклы ещё не было?
        - Слушай, а у этой Контуженой ноги большие?
        - Не приглядывался. А что?
        Я рассказал ему про след «ведьминого копыта» в лагере и в больнице. Рыжий крепко задумался. Минут пять в реку плевал с отрешённой физиономией и всё трогал шею. Я уже решил, что он забыл, но тут он очнулся:
        - Знаешь, я что думаю? Жертвы проклятий становятся ближе к миру мёртвых. Могут слышать голоса или видеть что-нибудь странное. Мёртвые к ним тянутся, потому что уже держат за своих, понимаешь?
        - Обнадёжил!
        - Да ладно тебе! Сказал же, прикопаем, и забудешь… А мертвяки только в сказках страшные. В жизни - наоборот: могут, например, предупредить об опасности или даже спасти, если у тебя протекция хорошая.
        - Чего?!
        - Ну в семье ведь умирал кто-нибудь, правда? Бабушка там…
        - Была бабушка! Только я её почти не помню…
        - А она тебя помнит. И очень заботится, чтобы ты, балда, не лез, куда не надо, и не делал, чего не надо… Предупреждает, понимаешь?
        - Что-то я её не видел.
        - Вот дурной! Она что тебе, должна явиться и сказать прямым текстом?! Это просто, что ли, по-твоему?! Нет, дорогой, она предупредит так, как сочтёт возможным, с помощью знаков, знамений, просто попросит тех, кто умер где-то поблизости и недавно…
        - Так следы-то откуда?
        - Следы, может быть, и ведьмины. А вот то, что ты выходил и она тебя не застала…
        - Понял-понял! Это меня, значит, мертвяки выманили. - Как-то складно у Рыжего всё получалось. - А ты меня не дуришь?
        Вместо ответа Рыжий взял у меня свёрток, развернул. На колени ему выпал кусок глины с волосами. В нём с трудом можно было разглядеть фигуру человечка, но Рыжий осторожничал, будто у него в руках и правда что-то живое. Он взял глиняную руку и несколько минут дышал на неё, чтобы разогреть. Я смотрел, не вмешивался. А Рыжий: раз! Резко, двумя пальцами согнул там, где у бесформенной кукольной руки должно было быть запястье.
        - Жди.
        Я уже догадывался, чего конкретно ждать, и уселся нарочито смирно, положив руки на колени. Если я так буду сидеть и никуда не рыпаться, то ничего не случится. Я медитативно уставился на воду, а потом и вовсе закрыл глаза. Никуда не залезу, ни с кем не подерусь, запястье будет цело, и Рыжий обломается со своим розыгрышем. И тут меня хлопнули по спине:
        - Вот ты где?! А я его ищу! Отец твой сказал… - Дальше я уже не слушал. Потому что от неожиданности клюнул носом реку. Вынырнул, схватился за бревно. Подтянулся и уже почти вылез, но в последний момент поскользнулся и больно мазнул по бревну запястьем. Левым. Тем самым, которое согнул Рыжий.
        Первым делом я стянул мокрую майку и запустил в Кита. Будет знать, как подкрадываться. Рыжий вскочил с бревна и теперь суетливо заворачивал куклу в бумагу с котятами, опасался, что Кит увидит. Правильно, я сам не очень-то верю пока, а то, что Кит не поверит, - можно не сомневаться.
        - И тебе здравствуй. - Кит поймал мою майку, тряхнул-расправил и повесил на куст. - Мы тебя в лагере ждём-ждём, я уже и у отца твоего побывал…
        Рыжий исподтишка протянул мне свёрток:
        - Только не забудь, это очень важно. Я, пожалуй, пойду. - Он трусливо глянул на Кита и так драпанул от нас по берегу, что песок летел из-под пяток. А Кит как будто и не заметил его.
        - Видок у тебя бледноватый после больницы. Идём уже, в лагере обсохнешь!
        Я не стал спорить, в лагерь так в лагерь. К тому же в больнице я жутко соскучился по нашим.
        Глава VIII
        Лес
        У корпуса нас окружили ребята. Все наперебой расспрашивали о больнице, а Сашка и Клязьма делились новостями:
        - Лёха нас сегодня в лес ведет, прикинь? Прямо на него не похоже!
        - Да это Лена придумала! Представляю, сколько ей пришлось его уговаривать!
        Лена - воспитатель девчонок. Девчонки в первую смену не пропадали, поэтому Лёхиной паранойей она не страдала. Зато отличалась активностью и занудством, я уверен, что Лёха поддался её уговорам, чтобы только отвязаться.
        Ребята уже собирались у корпуса с рюкзаками, как будто не в лес ближайший, а пешком в Москву собрались.
        - Ой, а ты чего мокрый? - заметил Сашка.
        Я уже сам успел забыть. Солнышко хорошо припекало, и мне было нормально в мокрых штанах, а майка в руке уже почти высохла.
        - В реку свалился от радости, когда меня увидел, - ответил за меня Кит и подтолкнул меня в спину. - У меня там на кровати спортивки валяются.
        Я кивнул и пошёл переодеваться. В палате уже никого не было. Я быстро скинул мокрые штаны, отнёс в сушилку, к обеду высохнут. А когда вернулся в палату, на моей кровати сидел какой-то пацан. Пацан как пацан, мне ровесник. Новенький, что ли? В середине смены?
        - Привет, - говорю. - Ты новенький?
        Пацан смотрел на меня такими круглыми глазами, будто у меня нос на боку или там третья рука…
        - Не. Я тут… По соседству.
        - Из другой группы, что ли? Ну давай знакомиться. Я Васька или просто Кот.
        Пацанчик пожал протянутую руку, но имени своего называть не спешил. Он вообще был какой-то зашуганный. Не приняли его, что ли, в другой группе, вот и драпанул к соседям? Всякое бывает. Новеньких и у нас в школе любят потравить.
        - Я Володя, - выдал он спустя полминуты. - Ты куда-то собираешься?
        - В лес идем.
        - А это у тебя что? - Он кивнул на мой свёрток. Мне на секунду стало даже не по себе: что это все так интересуются моим свертком?!
        - Так, деталь одна для отцовой машины… А хочешь, с нами пойдём? В лес, а? Скажи, из какой ты группы, я договорюсь?
        - Не… - Пацан встал и направился к выходу. - Я пойду лучше, ты собирайся.
        - Как хочешь. Ну заходи тогда.
        - Ага. Если что, я тут, по соседству.
        - Да в какой ты группе-то?
        - Рядом. Мы скоро увидимся. Только деталь свою здесь оставишь, и увидимся. - Он быстро вышел, а я так и стоял со штанами Кита в руках, соображая, что это было. Парень из местных, что ли? Похоже, если номер группы не назвал. А чего хотел? Ненормальный какой-то.
        Тогда я, наконец, оделся и повертел в руках пакет с куклой: брать с собой, не брать? Да ну, в лесу ещё потеряю… Звери сожрут. Уже тумбочку открыл, хотел сунуть свёрток туда, но в последний момент меня что-то остановило. Вот как будто за руку взяли: «Не клади». Тогда я сунул куклу в карман штанов и пошёл.
        Лёха поймал меня на выходе:
        - Ты с нами, пациент? Смотри, не теряйся. Я уже позвонил твоему отцу, он дал добро. В палате есть кто ещё?
        Я помотал головой и побежал к своим. Нелегко даётся Лёхе этот поход! Интересно, он всем родителям звонил или только моему? Лёха между тем пересчитал всех по головам (спасибо, хоть парами не построил), поскандалил с кем-то из опоздавших девчонок и наконец сказал, что можно идти. Сам он пристроился в хвосте (впереди шла Лена), и я чувствовал его взгляд у себя на затылке. Иногда я даже оборачивался и встречался с ним глазами. «Шаг в сторону - расстрел при попытке к бегству», - вот что читалось в его взгляде.
        Сашка всю дорогу расспрашивал меня про больницу и хвастался, что сам ни разу туда не попадал. Кит цыкал на него и делился новостями из дома (кто из наших одноклассников куда поехал и как там вообще). Я сам не заметил, как мы дошли до леса.
        Позади виднелись раскрашенные таунхаусы, крыша больничного корпуса и ещё малюсенький кусочек лагерного забора. Лёха вышел вперёд и выдал нам суперкраткий курс молодого туриста:
        - Шаг в сторону - билет домой. Вопросы есть?
        Клязьма, конечно, поумничал:
        - Плацкартный или купе? А может, на самолёт? Ну если я широко шагну?
        - А за широкий шаг - у нас белый билет! - крикнула Лена уже из леса.
        Недосохшую майку я оставил в сушилке, о чём тут же пожалел. Оголодавшие лесные комары набросились на меня с такой яростью, будто я один тут гуляю. Лена впереди что-то вещала про север и мох, Лёха в хвосте прожигал меня взглядом. Я отмахивался от комаров, они ухитрялись прокусывать даже повязку на животе. Честно говоря, первые полчаса в лесу я только и видел, что комаров и затылки девчонок впереди. По дороге Лёха велел собирать хворост, но мне было как-то не до этого.
        - А того парня, кстати, в этом лесу нашли. - Сашка ловко скакал туда-сюда за сухими веточками и ни к кому особо не обращался. А я, признаться, уже успел забыть эту историю. Вот честно! Всё-таки люди быстро забывают всё страшное.
        - Какого?
        - Не ори, Лёха услышит! Который в первую смену пропал, я же рассказывал, помнишь?
        - Ты его тут видел? - включился Кит.
        Сашка обиженно засопел, я даже не успел сообразить, о каком таком парне речь.
        Девчонки между тем приглядели поляну для костра и вон то брёвнышко, чтобы сидеть. Сашка с Китом пошли за брёвнышком. Мне, как прооперированному, Лёха велел собирать хворост в поле зрения, а сам занялся костром.
        Когда Сашка с Китом притащили бревно, Лена отправила их за следующим, посадочных мест явно не хватало. Мне она сказала: «Хватит хвороста, посиди», - хотя я только и успел поднять пару веточек. Рядом с Лёхой уже громоздилась приличная куча хвороста, опять всё сделали за меня. От нечего делать я стал подсовывать Лёхе бумажки из рюкзака. Он ворчал, что пока не надо, но принимал и поджигал.
        Наконец костёр разгорелся. Ребята принесли ещё брёвен, и я сразу пересел к Сашке и Киту, подальше от зануды-воспитателя. Ребята не обратили на меня внимания, они шёпотом заканчивали какой-то дурацкий разговор, начатый, похоже, ещё в лесу.
        - Убедился, Фома неверующий?!
        - Нет, - стоял на своём Кит. - Там ничего не написано. Может, он в то дерево на квадроцикле въехал.
        - По ухабам и буреломам?
        - Ну и что? В этом посёлке психопатов, как деревьев в лесу. Как раз по дереву на каждого…
        - Нельзя так говорить…
        - Хорошо, мой впечатлительный друг, пусть это будет волк, росомаха, чёрт с ним, маньяк пусть будет. Но никакой мистики…
        - А мне не хотите рассказать? - Надоело подслушивать.
        Кит подпрыгнул, как будто сам чего-то маньячил и его застукали. Нет, он бы всё равно мне рассказал, но тогда почему-то растерялся.
        - Мы лучше покажем. - Сашкин театральный шёпот, похоже, слышали все. - Пойдём! - Он неосторожно вскочил, и Лёха тут же среагировал:
        - Куда это вы собрались?
        - За хворостом. Я ему говорю, что хватит, а он…
        - Хватит, - подтвердил Лёха. - Лучше вон шашлыки нанизывайте. - Он подтолкнул нам рюкзак с мясом и шампурами и продолжил рассказывать Лене какую-то ерунду, над которой смеялись только девчонки и он сам.
        - Ну и глупо, - ворчал Сашка, нанизывая мясо. - Всё равно все узнают и все увидят. Сейчас кто-нибудь в кусты пойдёт…
        - У Лёхи, пожалуй, сходишь, - парировал Кит. - Котяра, блин, это мои последние треники! - Он шлёпнул меня по колену, и только тогда я почувствовал жжение. Синтетические широкие штаны мирно тлели от шальной искорки, мне только тепло было, и всё. А теперь, когда палёная ткань коснулась кожи…
        Я вскочил с воем и принялся хлопать по штанине руками. Кит швырял в меня землёй, кто-то из девчонок схватил первую попавшуюся бутылку, но я успел прочесть: «жидкость для розжига» - и ловко увернулся. Сашка вопил: «Снимай, снимай», - а я не слушал и всё пытался затушить штаны руками. Наконец Лена отыскала у себя бутылку минералки и щедро облила мою ногу.
        Палёная синтетика воняла утюгом. Я задрал штанину, ерунда: парочка маленьких красных пятен, быстро заживёт. Нога и не болела толком… Правая, на которой штаны горели. А вот левую жгло как огнём. Я даже штанину потрогал, может, и эта занялась? Нет, порядок вроде. А нога болела. Я закатал треники: на левой ноге, которой не касался огонь, было здоровенное красное пятно, от щиколотки до колена.
        - В крапиву, что ли, лазил? - буркнул Кит.
        А я, уже не стесняясь никого, достал из правого кармана свой бумажный свёрток. Бумага не горела, а вот фигурка от жара, должно быть, чуть размякла с левой стороны. Глиняная нога была горячей и мягкой.
        - Что это у тебя? - Кит полез руками, но я его оттолкнул и перепрятал сокровище в другой карман.
        - Отсядем подальше.
        - Давно пора. Ты, Котяра, малость одичал после больницы. Я тебя боюсь.
        Я сказал, что сам себя боюсь, и сунул в карман кусок холодного мяса, чтобы охладить кукольную ногу. Кажется, я и правда схожу с ума. Кусок говядины со спичечный коробок величиной целиком закрывал размякшую ногу куклы. Моей собственной левой ноге от этого становилось легче и прохладнее. А кукла теперь лежала в правом кармане.
        Сашка с Китом притихли. Девчонки достали гитару, кто-то уже что-то пел. Запахло шашлыком, быстро-то как. Я сидел и слушал, как отпускает больную ногу, даже комаров перестал замечать. Или они сами отстали, испугавшись дыма от костра?
        - Там венок, - ни с того ни с сего поведал Сашка, когда я уже успел забыть о разговоре. Лёха протянул нам по шампуру, со смешной озабоченностью спросил меня: «А тебе-то можно?» Я с благодарностью принял и утвердительно ответил уже с набитым ртом. Лёха отвернулся, а я опять успел забыть про какой-то там венок.
        - Венок с фоткой пацана в лесу, слышишь? - не отставал Сашка.
        - Угу. На квадроцикле, что ли, влетел?
        Кит захихикал, а Сашка посмотрел на меня, как на врага, и сказал:
        - Ничего смешного. Идём. - Он потянул меня так решительно, что я подвинулся: проще посмотреть, он же не отстанет! Сунул Киту свой шампур и, пригибаясь, чтобы Лёха не увидел, драпанул за Сашкой в лес. Лёха за спиной пел что-то лирическое, перекрикивая всех остальных. Мне хотелось верить, что он закрыл глаза.
        Сашка тянул меня в какие-то колючие кусты, а я всё ещё думал, что за венок такой и что за пацан. Чтобы лезть сюда на квадроцикле, надо вообще не иметь ума или подвеску иметь такую, что ума не надо. Я споткнулся о корень, чуть не влетел в тонкое деревце, на котором висел венок, и забыл про все квадроциклы.
        На маленькой лиственнице висел тяжёлый венок с чёрной лентой и цветной фоткой. Пацан, мне ровесник. Лицо его мне показалось знакомым.
        - Видал? - Сашка кивнул на венок.
        - Знакомая физиономия…
        - Дурак, это парень, который пропал в первую смену. Здесь его тело нашли, помнишь, я рассказывал? И спал он на твоём месте.
        Зачем он это сказал, я не понял. Попугать, что ли, хотел? Но пацана я тотчас же вспомнил, он приходил ко мне час назад. Этот странный в палате, который не знал номера своей группы. Я прилип к фотке и целую минуту разглядывал с разных ракурсов, мало ли что? Нет, точно он.
        - Чушь какая-то. У него брата не было?
        - Сестра младшая. А что?
        - Он ко мне в палату приходил час назад.
        - Такое бывает. - Сашка кивнул с таким пониманием, будто не удивился. - Мёртвые могут наведываться к живым, чтобы предупредить о чём-нибудь… Что он тебе сказал?
        - Чушь не пори! Просто похож. Да и не сказал он ничего информативного. Всё не мог вспомнить, из какой он группы. Говорил: «Я здесь, по соседству, мы скоро встретимся»…
        - Вот видишь! - Сашка испуганно уставился на меня. - Точно предупреждал! Как можно встретиться с мертвяком, если сам живой? Только… Тебе что-то угрожает! Ещё что-нибудь говорил?
        Я прикусил язык и поверил Сашке. Вот венок, вот фотка. Рядом с лагерем, по соседству. Скоро встретимся, значит… Нет, он сказал: «Только оставь свёрток здесь, и мы сразу встретимся». Я не оставил. В последний момент будто за руку отвели. Значит, парень и правда предупреждал?
        - Чего притих? - Сашка испуганно поглядывал то на меня, то на венок. - Он должен был ещё что-то сказать, что-то конкретнее, там: «Не садись в жёлтый автобус», а? - Это звучало как полный идиотизм, но было правдой. Я отмахнулся:
        - Всё нормально. Пойдём, нас, наверное, уже хватились. - И поплёлся по кустам к костру. Всё и правда было нормально, куклу я взял с собой, нигде не оставлял, мне ничто не угрожает…
        - Ты не бойся! - Сашка продирался за мной и ещё пытался успокаивать: - Может, тебе показалось, может, и правда кто похожий, а?
        Такой он Сашка и есть: сперва страшилок понарасскажет, а потом успокаивает.
        - Может быть. - Я сказал, хотя как такое может показаться? Разве что меня кто-то разыгрывает? Ну, допустим, фотку на венке и визит парня легко устроить. Шаги на лестнице, с аппендицитом просто не повезло… Но вот ожог, ожог на левой ноге, это, извините, как? Нет. К тому моменту я уже не просто верил. Я знал, что влип, причём по уши… Из-за дурацкого разбитого стекла. Интересно, этот на фотке чем провинился?
        К костру я вернулся притихший и злой. Лёха ничего не заметил, а Кит умял мой шашлык, но до этого ли мне было? Я ждал, когда Кит спросит: «Ну как?» - или что-то вроде того, но он не спросил, и хорошо. Я с чистой совестью мог молчать, смотреть на огонь и думать: когда это всё кончится? А главное - чем? Если ко мне уже мертвяки в гости захаживают, есть над чем подумать, правда? К Киту вон никто не приходил. Я вдруг подумал: «А почему? Стёкла же вместе били?» Думал-думал, и выходило, что не почему! Я не мог сказать, что насолил Контуженой больше, чем Кит, и почему я должен огребать за двоих, мне было не ясно. Может, это всё правда дурацкий розыгрыш и Кит - инициатор? Я его, конечно, сто лет знаю, но именно поэтому… Нет, ерунда, Кит бы давно спалился на какой-нибудь ерунде. Просто мне не повезло. Просто я один из нас двоих оставил кусту репейника свои волосы.
        Остаток дня я почти не помню. Мы жарили шашлыки, что-то пели, во что-то играли, опять жарили шашлыки… А когда, наконец, пришли в лагерь, нас ждал сюрприз.
        Сашка первый влетел в палату, да так и встал в дверях, не давая никому войти. Я по инерции наскочил на него, всё-таки протолкнул внутрь и увидел. В палате был бардак. Нет, не так: в палате явно был обыск, но полицейские вместе с понятыми нас не дождались. Перевёрнуто было всё: матрасы, тумбочки, выпотрошены сумки, и даже подушки лежали отдельно от наволочек. Содержимое сумок и тумбочек валялось на полу одной живописной кучей, тут же громоздились матрасы с кроватей и одеяла без пододеяльников. Я присел на голую кровать и увидел, что моей тумбочки нет. На её месте валялась теперь гора щепок, будто топором рубили.
        - Ничего себе!
        - Хорошо погуляли.
        - У кого что пропало? Надо Лёху позвать…
        Ребята обводили палату ошалевшими взглядами и ныряли в кучу вещей на полу, выискивая свои. А я уже знал, что ничего не пропало.
        В палату влетел очумевший Лёха, огляделся и, выкрикнув: «Разберёмся!» - побежал обратно. Через секунду он вернулся, будто что-то забыл, бросил мне: «За тобой отец пришёл», - и уже сбежал окончательно.
        Я не спешил. Зашёл в сушилку, переоделся, попутно осмотрев каждый сантиметр штанов и майки: вдруг там булавка или что там втыкают ведьмы, чтобы сделать тебе гадость. Сказал всем: «Пока», - хоть почти никто и не ответил, все разгребали гору барахла на полу. А когда вышел, отец с порога вцепился в мой рукав и потащил восвояси:
        - Не могу связаться с матерью. Уж бабушке, деду позвонил из лагеря, никто до неё дозвониться не может. Прокатимся в город, ладно?
        Глава IX
        Дорога
        Посёлок показался мне до безобразия длинным, я весь извертелся, ожидая, пока отец наберёт скорость. На скорости было отчего-то удобнее сидеть, рана от операции меньше болела и ожоги… И ушибленный о решётку палец, и рука… Обо мне как будто вспомнили все болячки разом, я извёлся весь, пока не выехали на шоссе. На скорости было легче.
        Вдоль дороги уже загорались фонари, куда девался день? Отец нервно рулил, объезжая мизерные ямки и даже, кажется, камушки. А я отчего-то был спокоен за мать, даже странно. Ещё утром волновался, а теперь… Теперь мне казалось, что уж с родителями ничего мистического и просто плохого не может случиться. Особенно с матерью. Что может произойти с человеком, который, выходя из дома, сто раз проверит, выключен ли газ, целы ли набойки на каблуках, не истёк ли срок годности у газового баллончика и достаточно ли близко он лежит, ежели что. Да у неё топлива в машине никогда не бывает меньше чем полбака! Если стрелка показывает половину, это ужас-ужас, надо срочно заправиться, а то обсохнем прямо на шоссе. Меня эти привычки жутко бесят, а отец вообще старается с ней не ездить, но сейчас, что может случиться с таким человеком?
        Вот я и ехал спокойный, как шланг: мать в городе, отец со мной, кукла… Кукла! Я пощупал карман, тот, где она была все это время, но мог бы этого не делать. На мне были узкие джинсы, в их карманы и брелок-то еле влезал. А кукла осталась в лагере в просторных трениках Кита.
        В голову шибанула паника, я завопил отцу:
        - Стой! - И он резко встал, будто перед ним пешеход. Несколько секунд он ещё смотрел на дорогу, похоже, и правда, высматривал невидимого пешехода. Потом вопросительно глянул на меня. И что ему сказать?
        - Я кое-что важное забыл. Давай вернёмся.
        Несколько секунд отец молча смотрел сквозь меня. Я знал, что в голове его открывается окно «яндекс-пробок». Час туда, час обратно, потом ещё сколько-нибудь, и утром мы въедем в самый затор…
        - Что, интересно, ты мог забыть? Все документы у меня, телефон твой вот… - Он тронулся с места, чтобы прижаться к обочине, а я уже внутренне запаниковал: неужели не вернёмся!
        - Это правда очень важно.
        - Я тебя слушаю.
        И что прикажете говорить? Наверное, надо было быстро придумать какой-нибудь чужой и очень ценный гаджет, который срочно требовалось доставить в Москву больной бабушке, но у меня как будто соображалка отключилась.
        - Ну я…
        - Говори уже! Хочешь до утра тут простоять?! - Это он из-за матери психовал.
        - Кит просил кое-что передать домой.
        - А до конца смены не подождёт его грязное белье?
        - Ну, пап, это очень срочно!
        - Сутки потерпит. Никто ведь не думал, что ты уедешь сегодня, правда? А если дома всё в порядке, мы все вместе вернёмся завтра-послезавтра. Устроит тебя?
        Такого глупого провала у меня, пожалуй, ещё не было. Всё-таки страх способен начисто лишить рассудка. Отец уже тронулся с места, а я ещё раздумывал, как заставить его повернуть. Первый шанс я уже упустил, и теперь мне требовалось что-то совсем уж фантастическое. Отец, что отец, он собрался домой и едет себе. Чтобы развернуть его в лагерь, лагерь должен по меньшей мере гореть, а отец - везти в цистерне-прицепе последнюю в округе воду. Тогда, может, и согласился бы…
        За окном мелькали фонари. Отец рассказывал какую-то ерунду, наверное, чтобы не уснуть, а я чувствовал себя как тот Кощей, у которого ларец спёрли. Со смертью, ага. Причём Иван-царевич, чтоб ему пусто было, уже в пути. И в любой момент… Я прикидывал, что такого он может мне сделать, и тихо паниковал от разнообразия вариантов. Кит может не глядя скомкать штаны и сунуть в пакет с грязным бельём. Тогда я себе что-нибудь сломаю или задохнусь. Кит может всё-таки достать пакет и банально выбросить. На помойке меня поджидают собаки, вороны или жуткая смерть под ковшом экскаватора. Куклу можно разбить (необожжённой глине много не надо) и просто нечаянно сломать так, что ни один хирург не пришьёт мне отломанного. Сжечь на той же помойке. Утопить под дождём, просто забыв пакет на улице. И, в конце концов, до куклы может добраться Контуженая. Утром увижу мать, сяду в электричку и поеду в лагерь один. Скорее доеду, а то пока отец соберётся…
        Под капотом странно щёлкнуло, панель приборов засветилась всеми огоньками сразу. Отец чертыхнулся и вырулил на обочину.
        «Началось!» - Я аж подпрыгнул от этой мысли. А вслух проворчал:
        - Говорил же: вернёмся.
        - Тебя никто за уши не тянул, - огрызнулся отец и стал нашаривать фонарик в бардачке.
        Я уже знал, что нам оттуда не выехать. Поломка может быть какая угодно, да только автосервис далеко, и дурака, чтобы нас туда отбуксировать, ночью не встретишь.
        - Иди держи фонарь!
        И я пошёл держать фонарь. Поломку заметили сразу: ролик натяжителя разлетелся от старости, и ехать нам было не на чем. В городе это было бы ерундой: я бы сам сбегал в «Автозапчасти», выбрал нужный ролик и заменил. Не с закрытыми глазами, даже с отцом, но заменил бы. Ночью же на пустой трассе о таком даже мечтать было неумно.
        Отец остался на дороге ждать чуда, а мне велел сидеть в машине и помалкивать. Он прошёл чуть вперёд по обочине и встал под фонарем, чтобы его было видно с дороги. Машин не было совсем, кто нас тут подберёт?!
        Я устроился на переднем сиденье, подобрав ноги, и стал себя ругать за то, что не уговорил отца повернуть в лагерь. Нет бы сказать: «У меня живот болит», - слова абсолютно волшебные, и так они способны остановить даже пассажирский самолёт (ну если бы отец был пилотом), а с учетом того, что я на днях из больницы… Упустил. Или просто надуться, проворчать: «Ну и ладно, обойдусь», - и демонстративно уставиться в окно. Отец бы повернул в лагерь из принципа, как бы ни торопился в свою Москву, он всегда покупается на этот фокус. Ничему его мать не учит!.. И сломались бы мы тогда у самого лагеря, в посёлке, где сколько хочешь машин, а может, и магазинчик запчастей найдётся…
        Отец стоял под фонарём и даже руки не поднимал: за десять минут на шоссе так никто и не появился. Вдоль обочины шевелились на ветру высоченные сосны. В темноте они казались гуще, так сразу не поймёшь: лес или просто полоса у дороги. В окно постучали.
        У машины стояла девушка, лет на пять меня старше. У неё были красивые рыжие волосы и здоровенный синяк на скуле. Откуда она появилась, я не заметил. На всякий случай, глянул в зеркало: машин за нами по-прежнему не было. Девушка опять постучала в окно, мелко барабаня пальцами, как будто спешила. Я сперва опустил стекло, а уж потом подумал: может, не стоило? Ночь, трасса…
        - Здравствуйте. Я тут сломалась…
        Похоже, девчонка плохо разглядела меня в темноте, но всё равно было лестно, что ко мне обращаются за помощью. Лестно-то лестно, а что я сделаю-то?
        - Тут недалеко! - Она по-своему истолковала моё молчание. - Всего пять шагов. Мне бы только машину вытащить, а дальше…
        - Вы в яму, что ли, съехали?
        - Ну да! - Вот тебе и синяк на скуле. А я, признаться, не видел ничего, даже не заметил, как она подошла. Может, теперь так машины грабят? Деньги-документы отец взял с собой… Хорошая мысль - позвать отца!
        - Сейчас! У меня отец рядом… - Я вышел, хлопнул дверью (пусть угоняют, а я посмеюсь!). Стоя девушка была выше меня на голову и уже могла бы разглядеть, что перед ней подросток, но звать отца всё равно не захотела.
        - Не надо, мы справимся. - Она взяла меня за руку и, раньше чем я успел возразить, быстро потащила вниз по склону.
        У меня перед глазами только мелькали заросли лопухов, кусты, деревья. Ничего себе она улетела! Если, конечно, не врет. Вопить «пап!», когда тебя уже волокут в кусты выручать девушку, было всё-таки неловко. Я высматривал машину, но видел только деревья, мусор и ветки под ногами, даже аварийные огоньки нигде не горели.
        - Эй, погодите! Надо всё-таки отца позвать, хотя толку… Мы ведь сами тут сломались…
        Сзади послышался визг тормозов, жуткий грохот и почему-то бряканье цепи. Девчонка резко встала, и я влетел носом в её спину. Потом оглянулся и увидел, как тяжёленький кузов, радостно мигающий аварийкой, катится кубарем вниз по склону. Колёса мелькали, как лапы здоровенного диковинного животного. Казалось, что оно так играет. На том месте, где секунду назад стоял наш автомобиль, всё ещё тормозила фура.
        Водитель выпрыгнул из кабины (мне показалось, что на ходу) и побежал вниз к нашей машине. Наверное, он думал, что там есть люди. Отец тоже бежал к машине и меня, конечно, не видел в темноте среди кустов и деревьев. Наверное, тоже думал, что я там. Я хотел крикнуть ему и почувствовал, что мою руку отпустили.
        - Вот и приехали! Отец расстроится… - Я повернулся к девушке, но её больше не было. Ни впереди, ни справа, ни слева, я ещё минуты три вертел головой: куда ж она подевалась? И где её машина, которую надо вытаскивать? Я даже сделал несколько шагов дальше в заросли, пока не запутался в кустах и не понял: машина бы тут всё поломала. Не было никакой машины!
        - Васька! - В пятидесяти метрах от меня отец пытался открыть помятую дверь нашей перевёрнутой легковушки. Даже фонарик не включил, иначе бы давно увидел, что меня там нет. Грохот стоял такой, будто он чеканит по двери кувалдой. Надо было бежать, чтобы успокоить его, а я стоял, как дурак, будто в землю врытый, и всё думал: «А где девчонка-то? Где машина?» Пока тормозил, ноги среагировали вперёд головы и всё-таки побежали в нужную сторону. Надо было крикнуть, но голос пропал, как в страшном сне. Я поднял руку и помахал, хотя вряд ли отец смотрел в мою сторону.
        - Васька!
        Я не смог выдавить из себя никакого ответа. Бежал к отцу, пока не запнулся о какую-то проволоку. Растянулся на земле и буквально носом уткнулся в еловый венок.
        - Я здесь, пап! - Я всё ещё валялся на земле, уставившись на еловые лапы, переплетённые грязной лентой. На обочинах много таких венков. Без имени, без фотки и даты. Но тогда, лежа на пузе в двадцати метрах от перевёрнутой машины, я точно знал, кому повесили этот. Похоже, не в этом году дело было: вон как всё вокруг заросло.
        - Васька, жив? Ты как здесь?!
        - Вышел.
        Отец сгрёб меня в охапку и так держал долго-долго. Я даже успел кое-как осознать произошедшее и заодно изучить лицо водителя фуры. Он стоял в шаге от нас, курил и деликатно отворачивался, что-то бормоча под нос. Вроде не пьяный, а вот не заметил машины, мигающей аварийкой…
        - Посидите у меня в кабине, пока дэпээсников ждём. - Голос у него был молодой. А на вид не скажешь. Я бы дал ему лет сорок.
        Отец что-то пробубнил в ответ. Я так понял, что он согласился, и побежал вперёд, бросив: «Мне нужно позвонить!» Отец ещё кричал что-то из-за спины типа: «Осторожнее там», - а я уже отыскивал номер Кита. Ну и что, что ночь! Моё дело не терпит.
        - Где пожар на этот раз? - Голос у него был не сонный, уже хорошо.
        - Я у тебя свёрточек забыл в трениках.
        - Видел. Там что-то бьющееся? Я долбанул нечаянно, извини. - Он говорил об этом так спокойно, как будто там и правда дурацкая глиняная поделка. Кривая чашечка маме на Восьмое марта. Детский сад, вторая группа, Вася К.
        - Что ж ты!.. Не выкинул хотя бы?
        - Не, в тумбочке лежит.
        Уже хорошо.
        - Сделай одолжение, разверни сейчас и посмотри, что там конкретно отколото.
        - Тебе делать нечего?
        - Кит! Я тебе всё объясню при встрече. Не телефонный разговор. Просто сделай, не спрашивая зачем.
        В трубке послышалось шуршание, Кит разворачивал свёрток. Я замер, как у врача на осмотре.
        - Что за дрянь?!
        - Конкретнее, Кит, конкретнее!
        - Да почти пополам разломлено… Держится на одном корешке… Это что, кукла вуду, что ли? С волосами…
        Я так и присел, где стоял. Представил себе смерть под колёсами фуры. Гружёная - сорок тонн. Да мне бы и одной за глаза хватило…
        - Ты что, веришь в эту фигню?
        - Потом, Кит. Я хочу, чтобы сейчас ты потихонечку нагрел её в сушилке и слепил, как было. Только очень осторожно, лады?
        - Ты чего, Котяра, совсем спятил? Ночь на дворе! Да хоть бы и день…
        - Кит! Сделай, что просят, а? Объяснения потом.
        - Да ну, глупости! Спи давай! - И он отключился.
        Я так и стоял, прижимая к уху мёртвую трубку, потому что не мог так сразу поверить в такое лёгкое и быстрое предательство. Кит просто не понял, как всё серьёзно, надо было сразу ему объяснить… Я опять нажал «позвонить», но Кит, похоже, отключил телефон.
        Глава X
        Ночь
        Кабина фуры оказалась неожиданно просторной. За двумя передними сиденьями, как в поездах, была полка. Георгий (водитель фуры) торопливо сбросил оттуда ворох грязных тряпок, припрятал куда-то под сиденье и велел:
        - Ныряй, поспи. А мы с отцом дэпээсников подождём. - Голос у него был очень усталый.
        Он плеснул мне чаю в крышку здоровенного металлического термоса, сунул пакет с колотым печеньем и голубой флисовый плед с мишками. Я отчего-то подумал, что дальнобойщика, наверное, бабушка в рейс собирала. Очень эти мишки нелепо смотрелись на фоне грязноватой кабины, пахнущей дерматином и топливом.
        Я принял у Георгия горячую крышку. Чай в ней был налит до краёв, а руки у меня ещё тряслись. Конечно, я плеснул на штаны и даже не почувствовал кипятка.
        Отец сидел впереди и смотрел на меня в зеркало. Взгляд у него был скорбный и невидящий, как на похоронах.
        - Хочешь, вернёмся?
        Я покачал головой, я уже ничего не хотел. Меня задавила такая апатия, будто я всё-таки попал под эту фуру и уже ничего не могу ни чувствовать, ни хотеть. Пальцы с трудом удерживали крышку термоса. Я вернул её Георгию, пробубнил «спасибо» и отвернулся к стене.
        Спать тоже не хотелось. Отец и Георгий молчали, наверное, чтобы мне не мешать, а меня пугала эта тишина, от неё уж совсем не до сна становилось. Я лежал и рассматривал обивку салона: рубчик чёрный, рубчик красный, дыра, бахрома… Потом отец захрапел, и через несколько минут к нему присоединился Георгий. Потом в кабине стало светлее, а на улице зачирикали птицы и воздух посвежел, даже прохладно стало.
        …Телефон показывал четыре утра. Перед моим лицом лежала отцовская сумка. Быстро, чтобы не передумать, я стянул оттуда ключ от съёмной квартиры в таунхаусе, немного денег и блокнот. Написал записку, оставил на сумке, чтобы отец на неё сразу наткнулся.
        Когда вылезал из машины, конечно, всех разбудил, но быстро нашёлся и буркнул: «Я скоро». Ещё минут десять простоял у фуры, ожидая, пока отец с Георгием опять уснут. Боялся, что именно сейчас, не вовремя, приедут дэпээсники, и тогда меня хватятся.
        Попутка поймалась на удивление быстро и взялась отвезти меня почти до самого лагеря. Молодой парень на «Жигулях» сперва возмутился, что я лезу на заднее сиденье, потом спросил, не сбежал ли я из лагеря, и я ответил, что сбежал, но сейчас передумал. Парень ещё рассуждал о том, что: «Правильно, а то дома заругают, вот я в твои годы тоже…» А я уже засыпал на заднем сиденье. Успел подумать: «Отчего мне не спалось раньше, ведь во сне совсем не страшно умирать».
        Глава XI
        Собака
        Стемнело за окном быстро, как будто солнце выключили. В посёлке во всех домах горел свет (быстро же починили электричество!), только в доме Контуженой зияли чёрные окна. Ей небось лампочки не нужны… Я тоже сидел в темноте. У меня был здоровенный телик в полстены с домашним кинотеатром и кучей дисков. Ещё вчера я бы включил его просто из любопытства, а теперь мне это и в голову не пришло. Я забрался с ногами в кресло у окна, прижал к себе свёрток с куклой и нацелился так просидеть всю ночь. Мне хотелось стать невидимкой. Хотелось, чтобы все разом позабыли обо мне и вообще об этой квартире в таунхаусе или хотя бы об этом кресле. Нет меня, ясно? Точнее, нас нет.
        Далёкий перелесок серебрился на ветру, в одном из дворов поблёскивал костерок да мелькали светоотражающие полоски на одеждах. Похоже, кто-то затеял шашлыки. Где-то шумела газонокосилка, и даже какая-то музыка с улицы доносилась до меня сквозь толстый стеклопакет. Было странно осознавать, что вокруг кипит жизнь, когда у меня такое. Я был один в пустой огромной квартире с вай-фаем и прочими благами цивилизации. Я мог всю ночь долбиться в онлайн-игрушки и даже погонять в футбол (в прихожей завалялся хозяйский мячик, а места было в избытке). Не хотелось. Даже не думалось об этом. Если уж совсем честно, я не мог ни шуметь, ни развлекаться, ни даже думать о чём-то, кроме глиняной куклы. Кроме того, что произошло вчера и что вообще происходит. Мне как будто отрезали какой-то важный орган: ногу, почку, а судя по всему, голову. Дали в руки и сказали: «Носи так, а то обратно не пришить».
        Я вертел куклу в руках и невольно высматривал на ней следы поломки. Целый день склеивал. Залез в лагерь через забор, когда все ещё спали, только Егор бродил по территории, громыхая своими банками. В палате быстро нашёл свой сверток, Кит даже не проснулся. Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь… Отнёс куклу в сушилку, чтобы глина от тепла стала мягкой, и весь день склеивал под шепотки Клязьмы и Сашки и язвительные замечания Кита.
        С Китом мы разругались вдрызг. Он, когда увидел, сказал, что я помешался на своем дурацком куске глины, а я, понятно, что ему нельзя доверить даже такой дурацкий кусок. В конце концов, из-за него меня чуть не переехала машина. Об одном жалею, что не выдержал тогда и рассказал Киту обо всём. О кукле, о Контуженой, об аварии, конечно, и о том, почему она случилась. Не стал говорить только, откуда у меня кукла, я ведь Рыжему обещал. Кит, конечно, мне не поверил. «Это, - говорит, - эффект плацебо, только наоборот. Внушаем ты очень, вот и понавнушал себе ужасов».
        После обеда ко мне в сушилку пришёл Егор и предложил помощь. Я догадался, кто его на это подбил и на что этим хотел намекнуть. Пошёл и врезал Киту хорошенечко. Мало, правда, Сашка вовремя нас разнял.
        Вечером позвонила мать и радостно сообщила, что попала в больницу с каким-то отравлением, но бабушка с дедом уже привезли ей зарядку для телефона и всё, что нужно, так что мы можем не дёргаться, она сама к нам скоро приедет. Я спросил: «Что ж они нам-то не сказали, отец с ума сошёл!» - и услышал то, что всегда говорят в таких случаях: «Наверное, не хотели вас пугать». Бабушки иногда отжигают. Матери я сказал, что отец всё равно уже в городе, так что пусть лучше звонит ему. То-то ему было весело приехать в пустую квартиру! Про аварию говорить не стал, пусть лучше отец сам…
        В общем, так и прошёл день. Я поссорился с Китом, склеил куклу, узнал, где пропадала мать. Отец позвонил позже, когда я уже перебрался в таунхаус. Убедился, что я в порядке и доехал, доложил, что сам добрался, и про мать, будто я не знаю… Не ругал, но, похоже, обиделся.
        …В кухне я нашёл полбанки кофе, полпакета молока и коробку сахара. Налил себе кружку сырой воды и грыз сахар, размачивая. Это вкусно, если запивать. И успокаивает. Хотя я всё равно пугался этого хрупанья в ушах: мало ли что может случиться под шумок.
        Вдоль забора деловито трусила кудлатая собака. Она остановилась прямо у меня под окнами, у навеса, куда на ночь выставляли мусорные баки, но, похоже, мусор её не интересовал. Собака села, уставившись прямо на меня, задрала башку и завыла. Никогда их прежде не боялся, но на эту спокойно смотреть не мог. Чего она? Говорят, собаки воют к покойнику…
        Я задёрнул занавеску, не вставая с кресла, и плотнее прижал к себе Ваську. Ну да, как ещё называть глиняную фигурку, сделанную по твоему образу и подобию? Не то чтобы слепили очень похоже, но какая разница? Мне тогда уже начало казаться, что он живой, что у него есть характер. Неодушевлённый предмет не может так регулярно находить себе неприятности.
        Под окном зажёгся фонарь. Свет его проник в кухню и попал на моё кресло. Я замер, как олень в лучах фар. Собака выла, как в страшных фильмах. Чёртова псина, шугануть её, что ли? Я открыл окно и стал шикать на собаку, но она была так увлечена своей песней, что не слышала меня. Что ж, сама напросилась. Радуясь, что хоть кто-то отвлекает меня от дурных мыслей, я не спеша выбрал литровую пивную кружку из хозяйской коллекции (этих кружек там была, наверное, сотня, на полках под самым потолком. Пришлось поставить на стол табуретку, чтобы достать), набрал водички похолоднее, открыл окно:
        - Заткнись, кому говорят!
        Водяной шлейф описал красивую дугу в воздухе и приземлился у собаки между передних лап. Псина захлопнула пасть и удивлённо понюхала лужу. Мне показалось, что она даже пожала плечами. Лакнув из лужи бесцветным языком, она опять задрала башку, готовясь завыть. Похоже, что на неё не попало ни капли. Но это мы поправим! Во мне проснулся снайперский азарт, я быстро наполнил следующую кружку, плеснул…
        Что-то тяжёлое и пёстрое мелькнуло перед глазами и чуть было не улетело вслед за струёй воды. Я успел. Я сообразил в последний момент, высунулся по пояс из окна и схватил свой драгоценный свёрток. Выпущенная кружка мелькнула в луче фонаря, упала в темноту и шумно разбилась об асфальт. Собака вскочила на лапы и удивлённо отпрянула - наконец-то!
        В доме тоже услышали. Кто-то хлопнул оконной рамой, кто-то крикнул: «Хулиганьё!» Самое время было закрыть окно и прикинуться ветошью да подумать, как теперь быть с разбитой хозяйской кружкой. А я стоял у открытого окна, освещённый фонарём, прижимал к себе Ваську и думал, что и в этот раз обошлось. Не уронил, не разбил, жить пока буду. Может, Кит прав: я и впрямь слетел с катушек?
        Когда внизу хлопнула дверь подъезда (похоже, кто-то из соседей вышел посмотреть, в чём дело), я, наконец, очнулся. Закрыл окно, отодвинул подальше кресло, чтобы фонарь на меня не светил… Кит, небось, уже спит себе, а я сиди тут, бойся. Чего? Да всего! Уронить куклу, забыть куклу, оставить на ночь на подоконнике и поздно проснуться, когда её уже расплавит солнце. Ввязаться в драку с куклой в кармане, чтобы её на кусочки раздробило… Оказывается, на свете есть куча способов умереть. А Кит живёт и не знает. Говорит, что я помешался.
        В глубине квартиры упало что-то тяжёлое. Я вцепился в свёрток и долго вглядывался в темноту дверного проёма. Темнота казалась осязаемой, будто там повесили чёрную штору или встал кто-то очень большой в чёрном. Тишина. Я прислушивался, как мог, но если бы тогда хоть ветерок зашелестел листьями на улице, у меня, наверное, случился инфаркт. Кажется, я даже слышал белый шум, как в телефонной трубке. Как тогда в больнице.
        Прижимаясь к стене, я потихоньку пошёл в комнату, откуда донёсся звук. Окна в комнате были большие, и света от уличных фонарей проникало много, но всё-таки недостаточно. Я прекрасно видел центр комнаты, даже рисунок на ламинате, но все углы оставались тёмными и диван… Он и так чёрный, а в темноте на нём мог запросто кто-нибудь сидеть, я бы не увидел его. Зиял чернотой проём в следующую комнату. Скорее всего, упало именно там…
        Я крался вдоль стены, полируя спиной обои. Все злодеи в кино нападают сзади. Обернёшься, а там… Я старался не оборачиваться, а когда не выдерживал, видел только стену и темноту в углах.
        По улице проехала машина, из крана капнула вода, и снова тихо. Я подошёл к дверному проёму и быстро щёлкнул выключателем. В комнате никого не было. На полу у кровати валялась отцовская сумка, забыл, надо же! Скорее всего, она и громыхнула. Господи, ну нельзя же так бояться каждого шороха! На всякий случай я прошёл дальше, в коридор, врубил там свет и несколько секунд зачем-то разглядывал обивку входной двери. Даже в глазок заглянул - никого. Совсем сбрендил, что тут говорить!
        В кухню я возвращался, громко топая и везде включая по пути свет. Никого тут нету, я один, нервные клетки не восстанавливаются! Кажется, я выкрикивал это вслух. Совсем осмелев (или струсив?), врубил телик на полную громкость, так, что у самого уши заложило. По трубе тут же застучали соседи: здравствуй, жизнь, я по тебе соскучился! Я нарезал круги по ожившей квартире, заглядывая в углы, доказывая себе, что бояться тут нечего. Но чем больше я храбрился, тем больше меня щекотало чувство, будто я забыл что-то важное…
        Васька! Я раз пятнадцать прошёл мимо кухонного стола, где оставил его. Даже успел стянуть ещё пару кусков сахара. Развернувшись, где стоял, я рванул опять к кухонному столу и распахнул глаза: свёртка не было!
        Чтобы осознать этот факт, мне понадобилась, наверное, минута. Минуту я стоял и хлопал глазами перед кухонным столом. Внутренний голос отчаянно шептал, что неплохо бы просто поискать, прежде чем впадать в панику. Свёрток мог банально упасть на пол… Столешница была стеклянной, и я, не нагибаясь, видел, что на полу никакого свёртка нет. Достала! Всё-таки. Она меня достала! Сам виноват. Надо было хватать Ваську и сразу ехать домой. Ну и что, что вернулся бы за полночь! Теперь вообще не вернусь…
        Я прислонился к стене, и тут что-то коснулось моей спины. Не завопить было сложно, но я сдержался. Обернулся: никого. Схватился за спину и тут же нащупал твёрдый бумажный свёрток. Васька! Наверное, я его автоматически сунул под майку и забыл. Нашёлся! Я достал сверток и готов был его расцеловать. Сам же забыл и уже напридумывал похитителей.
        И тут раздался звонок. В дверь!
        Началось. Дождался. Надо было сразу ехать домой, а не оставаться здесь на ночь…
        Крадучись, будто мои шаги можно расслышать через железную дверь, я подошёл к глазку и… Не заглянул. Я знал, кого я боюсь там увидеть, и отчего-то думал, что она тоже может разглядеть меня с той стороны двери. Я боялся встретиться с ней глазами. Я боялся незрячих глаз, которые могут видеть сквозь лес, а может, и сквозь стены. Надо быстро выключить телик! Путь думает, что меня нет!
        Пока я на цыпочках бегал искал пульт, меня всё-таки засекли. В окно ударил камешек. На ведьму это уже не похоже! Я выключил лампочку на кухне и осторожно из-за шторы глянул на улицу. Внизу под самым фонарём, не скрываясь, стоял Рыжий.
        Тьфу ты, блин, напугал! Я уже хотел распахнуть окно и крикнуть ему, чтобы поднимался, но что-то остановило меня. Странное внутреннее «стой», которое не позволило мне оставить Ваську в палате, когда мы уходили в лес. Оно опять появилось. Но это же просто Рыжий! Или нет?
        Отчего-то мне тогда настойчиво не хотелось открывать ему дверь. Не от того, что ночь на дворе, не от того, что просто так в гости ночью не ходят (значит, там что-то срочное, к чему я не готов). Не поэтому. В горле шевельнулся ком - клубочек страха за хрупкий кусок глины, от которого теперь зависит моя жизнь. Я просто боялся впускать Рыжего, я видел в нём непонятную угрозу. Да что он может сделать?! А вот не знаю, но это-то и страшно. Просто мой мир столько раз перевернулся за последние дни, что я уже не знал, где свои, а где чужие.
        Рыжий вглядывался в окно, а потом пошёл в подъезд. Там вроде кодовый замок, а он открыл дверь спокойно, хотя из-за козырька я его манипуляций не видел, но… Нет, лучше не пускать!
        В коридор я всё-таки вышел. Прилип к глазку и стал ждать. Мне казалось, опасность должна выдавать себя взглядом или видом. Хотя знал, что нет. А всё равно прилип. Рыжий взлетел на этаж, будто за ним черти гнались, и затрезвонил в дверь. Я не хотел его пускать тогда, но у меня сработал какой-то неведомый рефлекс: человек торопится - пусти, потом разберёшься. Рука сама потянула задвижку, ноги сами сделали шаг назад. Рыжий влетел и захлопнул за собой дверь, а ещё спиной к ней прижался, как в кино про погоню.
        - Тщщ! Она меня заметила!
        Объяснять мне не пришлось.
        - Она где-то здесь?
        - У тебя под окнами! Шутка… - Рыжий прошёл в комнату, плюхнулся на то, что подвернулось, и попал на пол. - Во дворе она у себя. А я к тебе огородами бежал, чуть не наступил на неё, прикинь!
        Фонарь за окном освещал встрёпанную шевелюру Рыжего и надорванный рукав на несвежей футболке. Это зрелище меня неожиданно успокоило: я пошёл на кухню, включил чайник, крикнул Рыжему, чтобы топал сюда, и уселся грызть недоеденный сахар.
        - Ты чего это, меня чаем вздумал поить?
        - Кофе. Больше нет ничего.
        - К чёрту кофе, нам идти надо. Ночь сегодня подходящая, новолуние. Если хочешь избавиться… - Он поискал глазами Ваську и прямо уставился на него. - У тебя тут небось и совочка детского нет. И я не захватил ничего. А, ладно, пошли! По росе земля мягкая… - Он порылся в кухонных ящиках и достал деревянную лопатку для жарки. - Палка-копалка! Сойдёт. Ну пошли уже! Меня, знаешь ли, не премируют за ночные прогулки.
        Он был так уверен, что я вот сейчас встану и с ним пойду, как будто всё уже решено. Меня он не спрашивал, хочу я избавиться от Васьки или нет. По его выходило, что есть единственное верное решение, и я его, конечно, принял, иначе и быть не могло…
        - Котяра, ты что? - Мы не включали света на кухне, и я молчал, но Рыжий как-то заметил мои колебания. Подошёл, поигрывая лопаткой, заглянул в глаза, близко, будто бить собирается. - Кот, ты нормальный? Я тебе говорю, пошли! - Он говорил это так нахраписто, а глазки были неуверенные, как у торговца, который вламывается в квартиру и навязывает свое барахло.
        Я даже улыбнулся.
        - Спасибо, Рыжий. Давай в другой раз.
        - Какой в другой раз? - Он так и замер с этой дурацкой лопаткой. - Сегодня новолуние. Я сегодня и вырвался. Следующее через месяц, алё! Да и ты уезжать собрался вроде…
        Звучало убедительно. Для лохов, которые покупают всякое барахло у гуляющих по квартирам торговцев. А я вот не знал, слушать его или нет. Хотя вру: я не сомневался. Я был уверен, что закапывать Ваську нельзя ни в коем случае. Я к тому времени уже убедился: если его зарыть в землю, я тут же отправлюсь следом. Когда его проткнули булавкой, я загремел в больницу с аппендицитом. Когда его припекло костерком, у меня появился ожог. Когда его разбили…
        - Решайся уже! Мне тут особо некогда… - Рыжий всё больше походил на торговца. Мне не нравилось его рвение, совсем не нравилось: «Новолуние сегодня»; «Только вырвался»… Да какое Рыжему до меня дело?! И, кстати, о том, что я приеду из города именно сегодня, никто не знал.
        - Ты откуда вообще узнал, что я здесь?
        - Дружок твой сказал.
        - Кит?! Вы же друг друга терпеть не можете!
        - Так и ты его тоже теперь не жалуешь, а?
        - Какая разница! - Хотя если Рыжий знает даже о нашей ссоре с Китом, то не врёт. Был он в лагере. Оттуда и узнал. И всё равно: что за нездоровый интерес к моей кукле?!
        - Идём уже! Время не резиновое! Нам пять километров топать! Ты без меня не найдёшь.
        «Это самое выгодное предложение, в магазинах дороже», - пронеслось в моей голове. Нет, мне решительно не нравился Рыжий!
        - Слушай, вот тебе что за дело до меня?
        - Помочь хочу. Да ты что, Котяра, я ж тебе эту куклу приволок! Ты не веришь мне?! Совсем тебя запугали.
        - Не твоё дело. А мне последнее время одни только мертвяки помогают.
        - Но помогают же! - Рыжий ни капельки не удивился «мертвякам». Даже не моргнул. Я понял: ему было важно меня убедить закопать куклу, и какая разница, что я там болтаю?!
        - Слушай, хватит. Сегодня я никуда не пойду, усвой, пожалуйста, это. Спасибо за помощь. - Я встал, готовый его выпроваживать.
        Но Рыжий был с этим не согласен:
        - С ума сошёл?! Ты без меня то место не найдёшь! Ты уедешь завтра!
        - Так оставь телефончик. Вообще, какая тебе разница?!
        - Не могу. Не прогоняй меня, Васька, тебе же хуже будет!
        А вот это уже была угроза. За неё и по шее дать не грех. Я шагнул к Рыжему, но он разгадал мой манёвр и драпанул к выходу:
        - Дурак, я ж тебя спасти хочу!
        Квартира была длинная, но, пока я гнался за Рыжим, так и не придумал ответа. Уже с лестницы он ещё раз крикнул: «Дурак», - и всё. Я осознал, что больше не слышу его топота, и дверь подъезда тоже не хлопнула.
        - Ещё раз явишься - точно получишь! - крикнул я пустой лестнице и захлопнул дверь. Потом сразу побежал на кухню, проверять, как там Васька. Васька был на месте. Он лежал на кухонном столе, чёрная глина выделялась на блестящей стеклянной столешнице. Закопать - ишь, чего удумали! Да я сам кого хочешь закопаю. Я теперь учёный.
        Глава XII
        Тварь
        Я проснулся от грохота. Кресло, подпирающее дверь, ходило ходуном. Тяжёлые лапы с той стороны ритмично долбили по полотну, и кресло приплясывало от ударов. Удар - прыжок, удар - прыжок. Оно отпрыгнуло сантиметров на пять, прежде чем я вскочил и вцепился в него со своей стороны. Придвинул, сел. В окно светил уличный фонарь, часы на телефоне показывали половину второго. Я поспал всего полчаса, и этот сон мог стоить мне жизни. Хлипкая дверь из ДСП ритмично ударялась о спинку моего кресла. Тварь с той стороны визжала и поскуливала, для неё это была всего лишь игра. Если бы ей захотелось, она бы снесла эту чёртову дверь двумя ударами.
        Ногой я притянул к себе тумбочку, где ночевал Васька, и сунул куклу под майку. Так будет сохраннее, если тварь всё-таки ворвётся. Дверное полотно стучалось о моё кресло. В окно скреблась ветка. Я сидел, упершись ногами в пол, прижимая к себе Ваську, и молился, чтобы это всё поскорее закончилось.
        Кресло отлетело на добрый метр от двери, когти шваркнули по дверному полотну, щёлкнула дверная ручка. Тварь! Значит, не приснилось? То есть приснилось, но… Снова громыхнуло кресло, по полу цокнули когти, совсем рядом со мной. Тварь подпрыгнула, дыхнув мне в лицо тухлятиной, прихватила меня за майку, и я физически ощутил её зубы на своём горле.
        Я распахнул глаза, сон улетучился, как не было. Часы на телефоне показывали половину второго. Тварь теребила майку в зубах, а у меня перед глазами забегали цветные круги. Она держала за горло Ваську, а не меня, но я чувствовал его боль, как свою. Переносицу и виски как будто намазали ментолом, так бывает, когда проваливаешься в обморок. Только отключиться мне сейчас не хватало! На ощупь я схватил двумя руками слюнявую челюсть, провёл рукой вниз, к шее, нажал и оттолкнул… Тварь взвизгнула. Я глотнул воздуха, и в глазах тут же прояснилось. Под ноги удачно попался стул, я схватил его, замахнулся, но Тварь оказалась проворнее, только когти шкрябнули по полу - и нет её.
        Я смотрел за перемещением ножек кресла по полу. Сантиметр, два, пять… В комнате было уже светло: вот и ещё ночь пережили. Я прижал к себе Ваську и смотрел, как Тварь с той стороны двери прорывается сквозь мою хлипенькую баррикаду.
        Тяжёлая туша распахнула дверь, плюхнулась на четыре лапы и деловито оглядела комнату. Мне показалось, что Васька даже шевельнулся у меня под майкой. Вот уже третью неделю Тварь с удивительным упорством пытается его сожрать, демонстрируя при этом чудеса сообразительности. Она открывает двери, шкафы, выдвигает ящики… Из-за неё, Твари, я уже весь в мелких царапинах, и один крупный шрам обещает остаться… Но тут я сам виноват: не надо было вбегать во двор, не убедившись, что собак вокруг нету.
        Я нащупал на подоконнике пульверизатор (мать цветы поливала и оставила) и наставил на Тварь как пистолет:
        - Брысь!
        Тварь вздохнула и плюхнулась на пол в дверях, скорчив при этом умильную рожу: «Ну пусти!» Тогда я нажал на курок. Струйка воды метко брызнула в кожаную ноздрю, где легко поместился бы мой большой палец. Тварь обиженно взвизгнула, неуклюже вскочила и поцокала прочь, виляя задом. Наконец-то! Когда я уже повешу на дверь крючок?! Кучу нервов сэкономил бы, да никак руки не дойдут. А всё отец!
        Нет, я сам просил собаку. Но это было давно, до Васьки. Отец долго отмахивался, а после той аварии понял что-то своё и купил Тварь. Я из лагеря приехал - она дома. Сюрприз! Не знаю, какой она породы, но когда этот щеночек встает на задние лапы, мы лицом к лицу получаемся. Тварь.
        Ещё месяц назад я бы до потолка прыгал от такого подарка, а тогда уселся в прихожей и заревел. Хорошо, мать не видела. На собачьей морде прямо написано было: «Ваське хана». И я тогда не обманулся. Тварь, конечно, грызет ботинки, мебель, всё, что положено, но Васька, похоже, цель её жизни. Она днём и ночью дежурит у меня под дверью, чтобы проскользнуть, улучив момент, и стащить вожделенный свёрток. Стоит мне выйти, Тварь врывается в пустую комнату и ищет-ищет, где спрятан Васька. Однажды нашла, но я стараюсь об этом не вспоминать. Скажу только, что мне пришлось приклеивать Ваське голову, а сам я опять видел мертвяка. Тварь и ящики стола выдвигать научилась… Так что теперь я всегда беру Ваську с собой.
        Часы на телефоне показывали полшестого утра. Я уже не помню, когда высыпался последний раз, кому каникулы, а кому… Надо сегодня же повесить на дверь крючок. Отца, что ли, попросить, пусть купит? Я, признаться, не очень-то рвусь выходить из дома последнее время. На улице всякое может произойти. Иногда мне кажется, что это вообще большое чудо, то, что мы всё еще живы.
        Я встал, скрипнув кроватью, и тотчас за дверью раздалось требовательное поскуливание. Рано же ещё! Но нет, встал - будь добр гулять! Я пытался донести до матери, что неплохо бы пристроить Тварь в хорошие руки, но она и слышать ничего не хочет. «Это твоя собака, я в своё время о такой могла только мечтать», - прямо за отцом повторяет. Она сама сейчас чувствует себя неважно, ещё после больницы в себя не пришла. Говорит, когда рядом собака, ей становится легче. А я сражайся. Баррикадируй дверь, ходи в туалет с куклой, мечтай о дверном крючке, а это, как выяснилось, не так-то просто. Одного Ваську дома не оставишь - Тварь сожрёт, а на улице - тоже хватает опасностей. Последний раз, например, нас чуть не сбил мотоциклист.
        Тварь требовательно поскуливала в коридоре и звенела своим поводком. Вот кто её этому научил? Не в кино же она видела, как собаки приносят хозяевам поводок, чтобы намекнуть на прогулку. В другое время я бы, наверное, порадовался, что мне досталась такая умная Тварь, а тогда… Тогда поправил кресло, баррикадирующее дверь, достал свёрток с Васькой и задвинул поглубже на шкаф, чтобы видно не было. Вдруг матери приспичит у меня убраться? Выкинет же! Вообще она уже лет пять себе такого не позволяет, но и на старуху бывает проруха. В последнее время все вокруг дружно сошли с ума (один отец со своим подарочком чего стоит!), так что не будем рисковать.
        Оделся я быстро, Тварь, штурмующая мою комнату, не давала расслабиться. Бочком протиснулся в коридор, чтобы собаку в комнату не впустить, пристегнул поводок и выкатился по лестнице во двор.
        На улице было свежо и пусто, только птицы орали как ненормальные и одинокий дворник с газонокосилкой примерялся к траве под окнами первого этажа. Сейчас как заведёт жужжальник свой в шесть утра, сразу получит за шиворот ведро воды. У меня бы получил. Я уже не помню, когда последний раз высыпался по-человечески, меня будить - опасно для жизни. Тварь знает. И всё равно ломится ко мне в комнату по нескольку раз за ночь и потом целый день.
        Газонокосилка взревела почти над ухом, я аж подпрыгнул. Хотел уже высказать дворнику, что он не прав, а потом увидел, что шумит не только дворник. Во двор заезжал старенький «Мерседес» Никитиного отца. Эта штука с дизельным двигателем тарахтит, как трактор, даже Тварь моя вздрогнула, услышав звук. На заднем сиденье, заваленном барахлом, сидел Кит и таращился прямо на меня. Приехал, значит.
        После того случая в лагере я не очень-то хотел с ним разговаривать. Но пойти поздороваться с его отцом было надо, а то неудобно как-то. Я подсёк поводок, выдернув Тварь из-под куста, и пошёл к парковке.
        - Ну и зверюга у тебя! Пап, смотри! - Кит выскочил из машины и побежал тискать мою Тварь. Я поймал себя на том, что не расстроился бы, если бы она испугалась этого резкого придурка и тявкнула своим басом, перебудив вторую половину двора. Кит бы в штаны, может, и не навалил, но всё равно приятно.
        - Откуда она?! - Кит теребил Тварь за брыли и уже по локоть вымазался в слюнях. Вид у него был совершенно счастливый, да и Тварь не возражала особо.
        - От родителей, откуда…
        Никитин отец помахал мне с парковки и стал выгружать из машины барахло, не обращая на нас внимания. Я тоже ему помахал. Приличия соблюдены, можно уходить.
        - Я домой…
        - Погоди ты! Всё ещё дуешься? У меня для тебя потрясающая новость, только никуда не уходи, хорошо?
        Я пожал плечами, а Кит вскочил на ноги и, отбиваясь от слюнявых объятий Твари, побежал к машине. Он поднял с земли вытащенный отцом рюкзак, стал потрошить… Ждать не хотелось. Ну что он мне может показать? Наверняка какую-нибудь ерунду, диплом компьютерного кружка, самострел, глупости всё это. Мы последнее время живём в разных мирах, и я не про лагерь и город. Пару месяцев назад я бы, конечно, впечатлился и самострелом, и дипломом, и собственной Тварью. Сейчас же для меня всё на свете либо ерунда, либо угроза Ваське, как Тварь, например. И что бы там ни вытряхнул из рюкзака Кит, нам просто нечего обсуждать.
        Тварь с любопытством смотрела в Китову сторону. Вот ей было интересно, что за кожаный такой: прибежал, потискал, теперь в рюкзаке копается, может, пожрать даст? Кит лихорадочно копался в рюкзаке, поглядывая на меня: не ушёл ли? И я ушёл. Дёрнул поводок и побежал к подъезду: неинтересно мне, да и некогда… Васька дома один. Кит что-то кричал мне вслед, но я успел хлопнуть дверью подъезда и ничего не расслышал.
        Мать встретила меня в прихожей. Судя по её виду, она встала, нет, вскочила секунду назад и побежала…
        - Ты с собакой ходил? - У неё было заспанное лицо и совершенно ошалевшие глаза. - Кто же тогда в твоей комнате?
        «Васька!» - кажется, вслух я этого не сказал. Сунул матери поводок и, не разуваясь, ворвался к себе. Васька, Васька там один, не знаю, что слышала мать, но что, если…
        Комната казалась пустой, только окно распахнулось от ветра, должно быть, я плохо закрыл. Мать из прихожей ворчала про грязные лапы. А я полез этими грязными лапами на стул, чтобы снять Ваську со шкафа. Встал, протянул руку и только тогда увидел ее.
        Ворона. Всего лишь ворона влетела в открытое окно и заинтересовалась крошечным блестящим камушком на Васькином лице. Очищать глину, перед тем как куклы лепить, вряд ли входило в привычки слепой ведьмы. Этот камушек у Васьки был на месте глаза, но только один.
        Ворона сидела на шкафу в десяти сантиметрах от меня и не улетала. Угольный блестящий глазок с любопытством разглядывал мою физиономию над шкафом. Глянцевый острый клюв, с палец длиной и толщиной, аккуратно щипнул Ваську за живот и заинтересованно приоткрылся. Внутри ворочался короткий чёрный язык. Я смотрел в этот открытый клюв, как, наверное, смотрят в дуло пистолета: чернота, темень, смерть. Да ну, это всего лишь птица!
        Я замахнулся и, как пощёчину, залепил вороне под зад ладонью. Ворона каркнула, что-то ударило меня в плечо, но я успел схватить свёрток с Васькой и сунуть под майку. За спиной скрипнула дверная ручка, это вошла мать, но мне хватило, чтобы споткнуться и рухнуть навзничь с табуретки. Я ещё летел, а по лицу хлопали чёрные крылья, меня снова кольнуло в плечо. Мать кричала: «Кыш!» - и размахивала собачьим поводком. Карабин больно стеганул меня по глазу, и наконец моя спина встретилась с полом. Я даже сгруппироваться успел, так медленно падал. Почти не ушибся. Лежал и смотрел, как ворона мечется по комнате, громко каркая, как мать, размахивая тем же поводком, выгоняет её в окно и как, радостно лая, скачет вокруг Тварь.
        - Вы чего здесь? - Отец вошёл аккурат в тот момент, когда ворона всё-таки улетела. Мать с поводком он застал на подоконнике, Тварь - на столе у окна, а меня - лежащим посреди комнаты ботинками кверху.
        Глава XIII
        Кит
        Ворона долбанула меня в плечо, причём дважды. Я нашёл похожие царапины на Ваське, замазал и понадеялся, что это всё. В поликлинику мать меня, конечно, погнала, мол, надо сделать укол от столбняка… В общем, утро я провёл в очереди к врачу. А когда вернулся, меня уже поджидал Кит.
        Он сидел на кухне, теребил за ухо Тварь, а в свободной руке держал кружку с чаем (судя по его страдальческой мине, кружка была не первая и даже не третья). В промежутках он отвечал на расспросы матери про лагерь. Она отчего-то решила, что это её болячки мне отдых испортили. А больницы моей как будто и не было. И теперь с сожалением слушала рассказ Кита о том, какой зануда Лёха и какая гадость эта столовская каша.
        - Пришёл! Ну как ты?
        - Жить буду. А этот че припёрся? - Я кивнул на Кита, но должного эффекта не последовало. Воспитанный человек сказал бы: «Могу и уйти», - и ушёл бы восвояси, а Кит только сделал загадочное лицо.
        - Увидишь. - Покосился на мать и потеребил свой рюкзак, намекая, что там какая-то страшная тайна. Мать поняла. Сказала: «Ладно, секретничайте», - и ушла к себе. Кит дождался, пока щёлкнет дверная ручка в её комнате, и достал из рюкзака пожёванную газету:
        - На, болезный. И не говори потом, что ты не видел.
        - Сам такой. - Хотя обижаться тут было не на что. Плечо мне, конечно, перевязали, но рука теперь плохо поднималась, да и двигалась с трудом. В общем, я возненавидел ворон после того случая.
        Газета была не московская, судя по бумаге и незнакомым физиономиям на первой полосе. Кит ткнул пальцем в заметку и откинулся на стуле с видом триумфатора.
        Это был некролог, и фотка женщины рядом показалась мне очень-очень знакомой. Я стал читать статью, уже догадавшись, о ком речь. Взгляд мой почему-то всё время соскальзывал в сторону на фотку, сколько я ни пытался сосредоточиться на чтении. Глаз мой выхватывал только отдельные фразы: «на девяносто шестом году жизни»; «ветеран войны»; «героиня труда» - что там обычно пишут, когда умирают старики. С фотки на меня смотрела Контуженая, без платка, закрывающего пол-лица, она совсем не была похожа на ведьму. У неё даже имя человеческое было - Мария Павловна.
        - Чего притих, Котяра? Скорбишь?
        - Думаю. Обычная бабулька, вроде. Не из Африки, даже не с юга. Вон написано, что она родилась в Вологодской области. Откуда у неё это всё? Вуду…
        - Так ты всё ещё веришь?! - Наверное, в этот момент я так взглянул на Кита, что он сам поверил. И выдал что-то правдоподобное:
        - Так бабки любят всякую магию-хиромантию. Может, телика насмотрелась, может, в газете объявление прочла, а может, ей правда голоса в голове нашептали, контузию-то никто не опровергает!
        - Она слепая была.
        Кит пожал плечами:
        - Какая теперь разница? Главное, всё кончилось. Выкинь свой кусок глины и вернись, наконец, к нормальной жизни. Я новую игрушку принёс… - Он повертел перед моим носом коробкой с диском.
        Мне так захотелось ему поверить, что я уже оттянул ворот майки и полез за Васькой, чтобы широким жестом отдать куклу Твари. Чтобы убедиться. Чтоб раз - и всё: обрубить, не вспоминать, не задавать в пустоту глупых вопросов. Умерла так умерла.
        Васька у меня в ладони будто похолодел, хотя в кухне была жарища. Я тоже почувствовал какой-то странный холодок внутри. Ком в горле, который не оставлял меня все эти недели, будто стал больше… Глупости! Надо покончить с этим одним махом: раз!..
        Быстро, чтобы не передумать, я выдёрнул Ваську из-под майки и швырнул Твари. Она ловко поймала зубами и радостно закрутила башкой: добилась, чего хотела, сбылась мечта идиота! Так бы мои мечты сбывались…
        Я смотрел, как щенячьи молочные клыки-иголочки крошат сухую глину в муку, и физически чувствовал кукольную боль. В мой собственный бок будто впивались невидимые челюсти, и дышать опять стало трудно. Тварь шваркнула куклу на пол, и у меня в ушах загудело, как от удара по голове. Боль была несильной, такой, будто на тренировке, где удары принято лишь обозначать. Чтобы ощутить в полную силу всё, что делала с Васькой Тварь, мне понадобился бы нож или кастет и парочка бандитов. Но кое-что я всё-таки чувствовал.
        - Дай сюда! - Я отобрал у Твари Ваську и заметил, что руки у меня трясутся. Кит покрутил мне у виска и уставился в газету с некрологом, будто раньше не читал. Мне было плевать. Я дышал на глиняную куклу, разогревая материал и заглаживая-замазывая раны. Бок, там, где у меня рёбра, был вообще разодран, и на затылке такая вмятина… Может, всё-таки пронесёт? Господи, пусть пронесёт, спасали же меня прежде те, кого Ты прибрал. От б?льших повреждений спасали. В конце концов, ведьма же умерла, почему тогда… Кит зашебуршил газетой. Я поднял голову и увидел дату.
        - Погоди! Это ведь не сегодняшняя?
        - Ну да, вчерашний номер. Умерла она позавчера, а что?
        А всё. Я убрал куклу под майку, как было (Господи, пусть в этот раз пронесёт!). Плечо, покусанное вороной, ещё болело. Слишком болело, чтобы поверить в чудо.
        - А то. Иди ты знаешь куда, Кит, со своими игрушками!
        Он ещё что-то говорил про то, что я придурок и окончательно сбрендил после больницы. Что никакой магии вообще не бывает, а я себе всё придумываю, и неизвестно, откуда у меня этот кусок глины.
        - Ты бы лучше повнимательнее за ним следил, - говорю, - когда тебе его на сутки доверили. Может, я бы и меньше сбрендил тогда.
        Но Кит меня не слушал, он бесился:
        - Где ты её вообще взял?!
        - Рыжий принёс. При тебе, между прочим.
        - Не знаю я никакого Рыжего. Ты правда свихнулся с этим куском глины…
        В общем, я его выгнал. Газету оставил себе, потому что не верил ни Киту, ни глазам своим, мне надо было видеть эту газету. Игрушку Кит оставил нарочно, чтобы я хоть на что-то отвлёкся. Я сперва и думать о ней не хотел, мне и так было о чём подумать. А потом как-то успокоился, забаррикадировал дверь креслом, зарядил диск…
        Герой игры носился по катакомбам, мочил врагов, искал клады. Я давил на клавиши и думал, что вот она, долгожданная свобода, а я сижу, как дурак, и не могу решиться. Не выдержав, щёлкнул Ваську по лбу и через полминуты сам приложился лбом о подставку для клавы, когда полез под стол за упавшим телефоном. Может, совпадение? А кто его теперь-то знает, совпадение или нет? Кто его вообще знает, почему так и спасёт ли меня смерть злодея, как бывает в сказках? Когда Рыжий настаивал на том, чтобы Ваську закопать, я ему не верил. Не верил, что иначе будет хуже.
        Глава XIV
        Трое
        Вечером родители ушли в гости. Звали с собой, но куда я с Васькой-то? Одного тоже не оставишь - дома Тварь. Я так и сидел у себя, забаррикадировавшись верным креслом, и долбился в игрушку, оставленную Китом. Мать сказала их рано не ждать, и я предвкушал полночи компьютерной игры. Если, конечно, не усну.
        Часов в одиннадцать раздался звонок. Отец из гостей просил занести ему флешку с каким-то фильмом. Я бы ни за что не пошёл, но разве от него отвертишься! «Тут, - говорит, - две автобусных остановки всего. Заодно с собачкой выйдешь. Не гулял ещё небось?» Возразить было нечего: с собачкой я, и правда, ещё не гулял.
        Ваську я оставил на шкафу. Памятуя об утреннем происшествии, десять раз перепроверил, закрыты ли окна-двери, даже подёргал вентиляционную решётку на кухне: вдруг у нас крысы водятся! Я уже предполагал самое невероятное, дальше только вторжение инопланетян. Лучше перебдеть. С утра вот не подумал о вороне и был наказан.
        Тварь радостно скакала вокруг меня и рвала поводок в разные стороны. Две автобусные остановки мы прошли очень быстро, я всё-таки боялся, что Васька дома один, и поэтому спешил. Отец сам открыл мне дверь. Вышел на лестницу, увлекая за собой еще пяток весёлых гостей. Начался обычный спектакль: «Это мой сын, это мой пес!» - «Надо же, как вымахал» (от незнакомых людей); «Как в школе дела?» (летом-то!). Потом, наконец, вышел хозяин и стал приглашать нас с Тварью войти. Я решил, что пора сматываться: быстренько вручил отцу флешку (он, похоже, успел забыть, зачем меня звал) и сбежал, соврав, что уроков много. Кажется, мне поверили.
        Обратно я летел ещё быстрее, даже Тварь еле поспевала. За горло держал непонятный страх. Честно говоря, он меня и не отпускал последний месяц, но в тот раз был сильнее, чем обычно. Я просто знал: случится что-то плохое. И оно случилось. Я смотрел под ноги и по сторонам, обходил далеко все компании, какие встречались, даже лужи зачем-то обходил.
        Они буквально вынырнули из-под земли. В метре, нет, в шаге от моего подъезда. Я уже ключи достал, когда меня тронули за плечо.
        - Куда спешим? - Трое. Лет на пять старше меня, а рожи такие, что и днём лучше обойти. Один держал меня за плечо, крепко, но не сильно. У двоих руки были в карманах. Интересно, что там у них? Ножи или кастеты? Хотя какая разница, эти и ручками поколотят, мало не покажется.
        - Домой. Собачка не в настроении гулять. Опять на прохожих бросается.
        Они заржали, и я их понял: врать надо красивее. Тварь, ошалев от такого количества новых товарищей по играм, скакала на кривых ногах и пыталась лизнуть каждого в лоб, не ниже. Я её, конечно, удерживал, но такого восторга на собачьей морде не могла скрыть даже темнота.
        - Телефончик дай позвонить. Очень надо.
        Я думал, это анекдот такой. А нет, они и правда промышляют телефончиками. Я бы и дал, учёный, даже карманы ощупал автоматически. Да только телефона у меня с собой не было.
        - Не взял. Забыл.
        - Ночью пошёл гулять, а телефон забыл? А если найду?
        И вот тут я сделал глупость: вместо того, чтобы развернуться и бежать, открыл бипером дверь подъезда. Резкое движение спровоцировало ответку, и что-то царапнуло меня по ребру. Я даже успел проскочить в подъезд. Дёрнул дверь на себя, понадеявшись, что они не успеют протиснуться за мной.
        …А потом я ударился затылком об пол, получил в челюсть, и перед глазами опять забегали цветные пятна. Три тени молча обыскивали мои карманы, а я радовался, что не взял с собой Ваську. Его бы они разбили или сломали просто для того, чтобы разбить или сломать. Тварь повизгивала и скакала по мне, кажется, всё ещё норовя лизнуть кого-нибудь из этих придурков. На прощание меня ткнули в рёбра ножом, и я, наконец, отключился.
        Эпилог
        Лес как будто уснул: не шумели деревья на ветру, даже ветки под ногами не хрустели. Сапоги чавкали по невидимой грязи, под лучом Китова фонарика я видел метра на два впереди - и всё. Тварь носилась по кустам в дурацкой жилетке со светоотражающими полосками. Жилетку я позаимствовал из отцовского багажника.
        - Ты сам виноват, - авторитетно заявил Кит, втыкая в землю ржавую сапёрную лопатку. - Учи её, чтобы тебя охраняла. А то что за собака получается?
        - Жалко… Маленькая ещё.
        - Как её зовут-то?
        - Не знаю. Надо у матери спросить.
        На самом деле, мать мне, конечно, говорила, как зовут Тварь, да и сама при мне, наверное, звала её тысячу раз, просто я не запомнил. Для меня это была Тварь.
        - Ну вот тебе нужник, наслаждайся. - Кит почтительно отстранился от выкопанной ямки. - Заклинание читать будешь?
        - Иди ты!
        Друг меня понял и действительно отошёл ещё метра на два, только и видно было среди деревьев тонкую полоску света. Я и правда собирался читать заклинание, и нечего ему было подслушивать. Васька под майкой заледенел, и мне холодило живот. Я достал его и быстро, чтобы не передумать, швырнул в ямку. «Пусть проклятие, обращённое против меня, будет предано земле, как предана земле эта кукла». Дурацкое заклинание, но другого в Интернете не нашлось.
        Я ведь так и не смог связаться с Рыжим. Обзвонил всех из лагеря, поспрашивал, ни у кого не то что телефона его не было, они вообще отказывались вспоминать, кто такой Рыжий. Я даже ещё разок съездил в лагерь сам. Полдня болтался по посёлку, получил по шее от «Кед» и компании. Но даже они не смогли припомнить никакого Рыжего. Хотя, может быть, просто вредничали.
        Ваську я присыпал монетками (так надо) и быстро-быстро забросал землёй вперемешку с прошлогодними листьями. Тварь увидела и, приняв за игру, сама начала расшвыривать землю задними лапами. Мне в лицо залепила здоровенный комок, и даже Киту, кажется, досталось.
        - Ты скоро?
        - Идём уже.
        Мы брели по ночному лесу. Коротенький лучик Китова фонаря освещал метра два впереди - и всё. Лес молчал, только невидимая грязь чавкала под ногами. Я рукавом вытирал лицо, испачканное Тварью, и думал, что ком в горле потихоньку рассасывается.