Следы на песке Андреа Камиллери
        Детективы Андреа Камиллери
        Гениальность знаменитых сыщиков – не только в безупречной логике и холодном разуме, но и в способности прислушиваться к подсказкам подсознания. Вот почему инспектор Монтальбано не может выбросить из головы странный и пугающий сон, заставивший его проснуться с колотящимся сердцем.
        Монтальбано еще размышляет над символикой сновидения, когда обнаруживает на пляже рядом с домом изувеченный труп лошади, который бесследно пропадает спустя полчаса.
        Что это? Кому и для чего понадобилось так жестоко расправляться с беззащитным животным? Какие страшные события произойдут после? Сумеет ли Монтальбано предотвратить или хотя бы разгадать их?
        Читайте детектив культового итальянского автора Андреа Камиллери, пронизанный сицилийским колоритом и заставляющий с нетерпением ждать новых расследований хитроумного и меланхоличного инспектора!

        Андреа Камиллери
        Следы на песке

        1

        Он приоткрыл глаза и тут же зажмурился.
        Уже давно с ним такое происходит: не хочется просыпаться, но не потому, что надо досмотреть что-то приятное – приятное снится все реже. А чтобы подольше оставаться в темном, глубоком и теплом колодце сна, на самом дне, где никто не сможет его отыскать.
        Но он знал: сон уже ушел. И тогда, не открывая глаз, стал слушать шум моря.
        В то утро море слегка шелестело, подобно листве, в мерном ритме, говорящем о спокойствии прибоя. День обещал быть погожим и безветренным.
        Комиссар открыл глаза и посмотрел на часы. Семь утра. Приподнялся – и вспомнил, что видел сон, от которого в голове остались лишь разрозненные путаные картинки. Прекрасный предлог, чтобы еще немного потянуть с подъемом. Снова лег и прикрыл глаза, пытаясь восстановить последовательность рассыпавшихся кадров.

        Рядом с ним по просторной, поросшей травой пустоши идет женщина; он понимает, что это Ливия, но это не она, хотя и с лицом Ливии: тело чересчур пышное, с необъятными бедрами, так что она с трудом передвигает ноги.
        Он и сам ощущает усталость, будто после долгой прогулки, хоть и не помнит, сколько они уже в пути.
        Он решается спросить:
        – Далеко еще?
        – Уже устал? Даже ребенок не устал бы так быстро! Мы почти пришли.
        Голос не такой, как у Ливии: грубый и слишком резкий.
        Еще шагов сто, и они оказываются перед распахнутыми коваными воротами. За воротами все та же травянистая пустошь.
        Откуда и зачем здесь ворота, если, куда хватает глаз, не видно ни дороги, ни дома? Монтальбано хотел было спросить у женщины, но не стал, чтобы не слышать ее голоса.
        Ему кажется нелепым проходить через ворота, которые никуда не ведут, и он делает шаг в сторону, чтобы обойти их.
        – Нет! – восклицает женщина. – Что ты делаешь? Это запрещено! Господа могут рассердиться!
        Резкий голос оглушил его. Какие еще господа?! Но Монтальбано подчиняется.
        Едва они оказываются за воротами, пейзаж преображается: вместо пустоши – скаковое поле, ипподром с дорожками. Но зрителей нет, трибуны пусты.
        И тут он замечает: вместо ботинок на нем сапоги со шпорами, костюм как у заправского жокея, под мышкой – хлыст.
        Мадонна, да что им от него нужно? Он в жизни не ездил верхом! Может, разок, лет в десять: дядя тогда взял его с собой за город, где…
        – Садись на меня, – раздается резкий голос.
        Он оборачивается и смотрит на женщину.
        Это уже не женщина, а почти что лошадь. Она стоит на четвереньках, но копыта на руках и на ногах не настоящие, а сделаны из кости и надеты наподобие тапочек.
        На ней седло и удила.
        – Садись верхом, ну же! – снова говорит женщина.
        Он садится; та пускается вскачь, бешеным галопом. Тапатам, тапатам, тапатам…
        – Стой! Стой!
        Но та несется все быстрее. Тут он падает, левая нога застревает в стремени, кобыла ржет, нет, хохочет, хохочет, хохочет… Наконец кобыла со ржанием встает на дыбы, он выпутывается, и она скачет прочь.

        Как ни старайся, больше ничего не вспомнить.
        Комиссар открыл глаза, встал, подошел к окну, распахнул ставни.
        Первое, что он увидел, была лошадь, неподвижно лежавшая на песке, завалившись на бок.
        Сперва он зажмурился. Подумал, что все еще видит сон. Потом понял: лошадь на песке – настоящая.
        С чего бы ей подыхать перед домом комиссара? Наверняка, падая, лошадь издала слабое ржание, и этого хватило, чтобы ему пригрезился сон о женщине-кобыле.
        Он высунулся в окно, осмотрелся. Ни души. Рыбак, который каждое утро уплывает на лодке, превратился в черную точку на горизонте. На твердом влажном песке ближе к морю – следы копыт. Откуда идут, не видно.
        А лошадь-то явилась издалека.
        Комиссар быстро натянул штаны и рубашку, открыл дверь на веранду и вышел на пляж.
        Подошел, пригляделся. Внутри все заклокотало:
        – Подонки!
        Животное было залито кровью, череп проломлен железным прутом, по всему телу – следы долгих жестоких побоев. Тут и там зияли глубокие рваные раны. Очевидно, истерзанной лошади удалось вырваться из рук мучителей и она скакала очертя голову, пока не выбилась из сил.
        Комиссар был вне себя: казалось, попади ему в руки один из истязателей, того постигла бы та же участь. Он пошел по следу.
        Иногда цепочка следов прерывалась и вместо нее на песке виднелись отпечатки колен: бедное обессиленное животное припадало на передние ноги.
        Спустя почти три четверти часа он наконец добрался до места истязания.
        Песок здесь был истоптан и изрыт, подобно цирковой арене, и испещрен следами ботинок и копыт. Недалеко валялись лопнувшая длинная веревка, на которой держали лошадь, и три железных прута в пятнах засохшей крови. Комиссар попытался сосчитать разные отпечатки ботинок, но это оказалось непростым делом. Он предположил, что в истязании участвовали не более четырех человек. Еще двое стояли в сторонке и, покуривая, наблюдали за происходившим.

        Вернувшись домой, комиссар позвонил в участок.
        – Алё? Это…
        – Катарелла, это Монтальбано.
        – Ах, синьор комиссар, это вы! Что стряслось, синьор комиссар?
        – На месте Ауджелло?
        – Никак нет, еще в отсутствии он.
        – Если есть Фацио, соедини меня с ним.
        – Сиюмоментно, синьор комиссар.
        Прошло меньше минуты.
        – Слушаю, комиссар.
        – Фацио, срочно приезжай ко мне в Маринеллу и захвати с собой Галло и Галлуццо, если они на месте.
        – Что-то случилось?
        – Да.
        Комиссар оставил входную дверь незапертой и пошел прогуляться вдоль берега моря. Зверское убийство бедного животного всколыхнуло в нем волну глухой ярости. Он снова подошел к лошади. Присел на корточки, чтобы рассмотреть поближе. Ее били даже по брюху – наверное, когда вставала на дыбы. Монтальбано заметил, что одна из подков почти отвалилась. Он лег плашмя и дотянулся до нее рукой. Та держалась на одном гвозде, наполовину выпавшем из копыта. Подъехавшие тем временем Фацио, Галло и Галлуццо вышли на веранду и, увидев комиссара, спустились на пляж. Взглянув на лошадь, они не стали задавать вопросов.
        Фацио бросил:
        – Живет же такая мразь!
        – Галло, сумеешь подогнать машину, а потом проехать вдоль моря? – спросил Монтальбано.
        Галло самодовольно ухмыльнулся:
        – Плевое дело, комиссар.
        – Галлуццо, поезжай с ним. Проследите, откуда идут следы. Место, где избивали лошадь, найти несложно. Там железные пруты, окурки, может, что еще. Сами разберетесь. Аккуратно все соберите, я хочу, чтобы сняли отпечатки пальцев, взяли образцы ДНК – все, что нужно, чтобы узнать, кто эти мерзавцы.
        – А потом что будем делать? Заявим на них в службу защиты животных? – спросил Фацио, садясь в машину.
        – Думаешь, за этим ничего не стоит?
        – Нет, не думаю. Просто решил сострить.
        – По-моему, смешного тут мало. Почему они это сделали?
        Лицо Фацио выражало сомнение.
        – Возможно, это месть владельцу, комиссар.
        – Возможно. И все?
        – Нет. Есть еще одна версия, более вероятная. Я слышал…
        – Что?
        – Что с некоторых пор в Вигате проводят подпольные скачки.
        – И ты думаешь, убийство лошади может быть следствием какого-то инцидента на скачках?
        – А что еще думать? Нам остается только ждать того, к чему приведет это следствие, а оно наверняка к чему-нибудь приведет.
        – Но если нам удастся это предотвратить, будет лучше, не так ли? – сказал Монтальбано.
        – Конечно, но это будет нелегко.
        – Ну, начнем с того, что, прежде чем убить лошадь, ее должны были похитить.
        – Вы шутите, комиссар? Никто не заявит о пропаже коня. Это все равно что прийти к нам со словами: «Я один из устроителей подпольных скачек».
        – Что, прибыльное дело?
        – По слухам, там ставки на миллионы евро.
        – А кто за всем этим стоит?
        – Говорят, Микелино Престия.
        – Кто это?
        – Лет пятьдесят, немного не в себе. До прошлого года служил бухгалтером в строительной фирме.
        – Думаю, такое не по зубам чокнутому счетоводу.
        – Именно, комиссар. Престия – подставное лицо.
        – И кого он прикрывает?
        – Неизвестно.
        – Постарайся разузнать.
        – Постараюсь.

        Они вошли в дом. Фацио направился на кухню готовить кофе, а Монтальбано позвонил в мэрию – сообщить о трупе лошади на пляже.
        – Лошадь ваша?
        – Нет.
        – Давайте все проясним, уважаемый синьор.
        – А я что, темню?
        – Нет, но иногда человек говорит, что мертвое животное ему не принадлежит, чтобы не платить налог за вывоз трупа.
        – Говорю вам, лошадь не моя.
        – Допустим. Знаете, чья она?
        – Нет.
        – Допустим. Знаете, отчего она пала?
        Монтальбано решил ничего больше не говорить.
        – Не знаю, я увидел труп в окно.
        – Так вы не присутствовали при смерти животного?
        – Разумеется, нет.
        – Допустим, – сказал чиновник. И принялся насвистывать арию из «Лючии ди Ламмермур».
        Погребальная песнь лошади? Городские власти воздают последние почести?
        – И? – спросил Монтальбано.
        – Я размышлял, – отозвался чиновник.
        – О чем тут размышлять?
        – В чьем ведении находится вывоз трупа.
        – Разве не в вашем?
        – В нашем, если это статья 11, а если статья 23, то в ведении провинциальной санитарной службы.
        – Слушайте, вы вроде до сих пор мне верили, и я прошу продолжать в том же духе. Либо вы вывозите труп в течение получаса, либо я вам…
        – Да кто вы такой, простите?
        – Комиссар Монтальбано.
        Чиновник резко сменил тон:
        – Это, несомненно, статья 11, синьор комиссар.
        Монтальбано решил пошутить:
        – Так, значит, за вывоз отвечаете вы?
        – Однозначно.
        – Точно?
        Чиновник забеспокоился:
        – А почему вы спрашиваете?..
        – Не хотелось бы, чтобы местная санитарная служба решила, что вы неправы. Знаете, как бывает… Я за вас переживаю, не хотелось бы…
        – Не беспокойтесь, синьор комиссар. Это статья 11. Через полчаса труп увезут, обещаем. Мое почтение.

        Они выпили кофе на кухне, дожидаясь возвращения Галло и Галлуццо. Потом комиссар принял душ, побрился, переоделся, сняв испачканные штаны и рубашку, а когда вернулся в столовую, увидел Фацио – тот беседовал на террасе с двумя мужчинами, одетыми как космонавты, только что сошедшие с межпланетного корабля.
        На пляже, возле того места, где он обнаружил труп лошади, стоял фургон «Фьорино», задние дверцы закрыты: наверняка уже погрузили.
        – Комиссар, можете подойти на минутку? – позвал Фацио.
        – Вот он я. Здравствуйте.
        – Здравствуйте, – сказал один из «космонавтов».
        Второй лишь бросил на него недобрый взгляд.
        – Они не нашли труп, – встревоженно сказал Фацио.
        – Как это… – поразился Монтальбано. – Он же был тут!
        – Мы все осмотрели и ничего не нашли, – сказал тот, что пообщительнее.
        – Это что, шутка? Повеселиться решили? – угрожающе спросил второй.
        – Никто и не думал шутить, – сказал Фацио, начиная закипать. – И следи за языком.
        Второй открыл было рот, чтобы ответить, но передумал.
        Монтальбано спустился с веранды и пошел посмотреть на место, где лежала лошадь. Остальные двинулись за ним.
        На песке виднелись следы пяти или шести пар ботинок и две параллельные полоски от колес тачки.
        «Космонавты» тем временем залезли в фургон и уехали не попрощавшись.
        – Ее увезли, пока мы пили кофе, – сказал комиссар. – Погрузили на тачку.
        – Около Монтереале, примерно в трех километрах отсюда, с десяток лачуг, где живут мигранты, – сказал Фацио. – Сегодня устроят пирушку, наедятся конины.
        В этот момент подъехала служебная машина.
        – Мы собрали все, что смогли найти, – сказал Галлуццо.
        – А что вы нашли?
        – Три прута, кусок веревки, одиннадцать сигаретных окурков разных марок и пустую зажигалку «Бик».
        – Давайте так, – сказал Монтальбано. – Ты, Галло, двигай к криминалистам с прутами и зажигалкой. А ты, Галлуццо, бери веревку и окурки и вези к нам в контору. Спасибо за все, увидимся в участке. Мне надо сделать пару звонков.
        Галло замялся.
        – Что такое?
        – О чем просить экспертов?
        – Чтобы сняли отпечатки пальцев.
        Галло все еще медлил.
        – А если спросят, что случилось? Что сказать? Что мы расследуем убийство лошади? Да меня выпрут пинками под зад!
        – Скажи: случилась драка, есть пострадавшие, надо опознать нападавших.

        Оставшись один, он вернулся в дом, снял ботинки и носки, закатал штанины и снова вышел на пляж.
        История с мигрантами, похитившими лошадь, чтобы съесть, представлялась ему неубедительной. Сколько времени они с Фацио оставались на кухне, пока пили кофе и беседовали? Максимум полчаса.
        И за эти полчаса мигранты успели приметить лошадь, сбегать за три километра к своим лачугам, раздобыть тачку, вернуться, погрузить тушу и увезти?
        Но это невозможно.
        Разве только они увидели труп до того, как он открыл окно, а потом, когда вернулись с тачкой, заметили его возле лошади и спрятались неподалеку, выжидая.
        Метрах в пятидесяти борозды от колес заворачивали в сторону растрескавшейся цементной площадки – комиссар всегда помнил ее такой, с тех пор как приехал в Маринеллу. С площадки рукой подать до шоссе.
        – Минутку, – сказал он себе. – Пораскинем мозгами.
        Конечно, мигрантам удобнее везти тачку по шоссе, да и быстрее, чем по песку. Но разве они стали бы выставляться напоказ всем проезжавшим машинам? А если бы они повстречали полицейских или карабинеров?
        Их бы наверняка остановили, и пришлось бы отвечать на кучу вопросов. А то и до репатриации бы дело дошло.
        Нет, они не дураки.
        Тогда что же?
        Есть другое объяснение.
        Те, кто украл тушу, не мигранты, а свои ребята.
        Зачем они утащили труп? Чтобы его никто не нашел.
        Возможно, дело было так: лошади удалось вырваться, и кто-то погнался за ней, чтобы прикончить.
        Но ему пришлось остановиться: на берегу были люди – возможно, утренние рыбаки; они могли стать опасными свидетелями. Он возвращается обратно и сообщает шефу. Тот решает, что лошадь надо убрать. И устраивает фокус с тачкой. А он, Монтальбано, вдруг проснулся и спутал ему карты.
        Так что похитители туши и убийцы лошади – одни и те же люди.
        Да, именно так все и было.
        И конечно, на шоссе, за площадкой, стоял фургон, готовый забрать лошадь и тачку.
        Нет, мигранты тут ни при чем.

        2

        Галлуццо положил на письменный стол комиссара большой пакет с веревкой и второй, поменьше, с окурками.
        – Ты говоришь, там две марки?
        – Да, комиссар, «Мальборо» и «Филип Моррис» с двойным фильтром.
        Самые обычные. Он-то думал: вдруг редкая марка, которую в Вигате курят максимум человек пять.
        – Забери, – сказал он Фацио. – И сохрани. Вдруг пригодится.
        – Будем надеяться, – не слишком уверенно ответил Фацио.
        Вдруг дверь кабинета распахнулась, словно от взрыва бомбы, с силой шарахнув о стену. В коридоре на полу растянулся Катарелла с двумя конвертами в руке.
        – Я тут вам почту подносил, – сказал Катарелла, – да вот спотыкнулся.
        Трое в кабинете, оправившись от испуга, переглянулись и поняли друг друга без слов: вариантов только два. Можно либо устроить Катарелле выволочку, либо сделать вид, что ничего не было. Не сговариваясь, они выбрали второе.
        – Простите, что повторяюсь, но, по-моему, будет нелегко найти владельца, – сказал Фацио.
        – Надо было хотя бы сфотографировать, – сказал Галлуццо.
        – Разве лошадей не регистрируют, как автомобили? – спросил Монтальбано.
        – Не знаю, – ответил Фацио. – Мы ведь не знаем даже, что это была за лошадь.
        – В каком смысле?
        – В том смысле, что не знаем, была ли эта лошадь упряжной, племенной, верховой, скаковой…
        – Лошади мечутся, – подал голос Катарелла. Поскольку комиссар не предложил ему войти, он так и стоял на пороге с конвертами в руке.
        Монтальбано, Фацио и Галлуццо, опешив, уставились на него.
        – Что ты сказал? – спросил Монтальбано.
        – Я?! Ничего я не говорил, – ответил Катарелла, испугавшись, что зря открыл рот.
        – Ты же только что сказал! Что делают лошади?
        – Я сказал, они мечутся, синьор комиссар.
        – Где мечутся?
        Катарелла растерялся.
        – Где они там мечутся, когда мечутся, я вот и не знаю, синьор комиссар.
        – Ладно, оставь уже почту и иди к себе.
        Перепуганный Катарелла положил конверты на стол и вышел, опустив глаза.
        В дверях на него чуть не налетел вбегавший в кабинет Мими Ауджелло:
        – Простите за опоздание, мне пришлось заниматься малышом, он…
        – Извинения приняты.
        – А это что? – спросил Мими, увидев на столе веревку и окурки.
        – Забили железными прутами лошадь, – сказал Монтальбано. И рассказал ему всю историю.
        – Ты разбираешься в лошадях? – спросил в конце комиссар.
        Мими рассмеялся:
        – Да мне от одного их взгляда дурно делается!
        – Есть во всем участке кто-нибудь, кто понимает в лошадях?
        – По-моему, никого, – сказал Фацио.
        – Тогда отложим это дело. Чем кончилась история с Пепе Риццо?
        Это было дело, которым занимался Мими. Подозревали, что Пепе Риццо снабжает товаром всех «вукумпра»[1 - Выражение на искаженном неаполитанском диалекте, которое использовали бродячие торговцы-иммигранты, преимущественно выходцы из Африки; оно означает «Хочешь купить?». Прим. пер.] провинции и может достать любую подделку – от «Ролексов» до поло с крокодилом, CD и DVD.
        Мими нашел склад и получил у прокурора ордер на обыск.
        Услышав вопрос комиссара, Ауджелло рассмеялся:
        – Там была целая гора барахла, Сальво! Лейблы, ярлыки, метки – не отличить от оригинала! Сердце кровью обливалось…
        – Замри! – велел ему комиссар.
        Все ошарашенно уставились на него.
        – Катарелла!
        Крик был таким громким, что Фацио выронил из рук пакеты с вещдоками.
        Катарелла мигом примчался, опять поскользнулся перед открытой дверью, но успел ухватиться за косяк.
        – Катарелла, слушай сюда.
        – Слушаю, синьор комиссар!
        – Когда ты сказал, что лошади мечутся, ты имел в виду, что их метят?
        – Именно так, точнехонько, синьор комиссар.
        Вот почему негодяям было так важно забрать труп!
        – Спасибо, можешь идти. Вы поняли?
        – Нет, – сказал Ауджелло.
        – Катарелла хотел сказать, что лошадям выжигают клеймо с инициалами владельца или конюшни. Наш конь, видимо, лежал на том боку, где было клеймо, потому-то я его и не увидел. Вернее, мне и в голову не пришло искать клеймо.
        Фацио призадумался:
        – Надо полагать, мигранты…
        – …тут ни при чем, – закончил фразу Монтальбано. – Сегодня утром, когда вы уехали, я в этом убедился. Следы тачки не шли в сторону лачуг – через пятьдесят метров они повернули к шоссе. Где их наверняка ждал фургон.
        – Я так понимаю, – вмешался Мими, – они лишили нас единственной зацепки.
        – Так что выяснить имя владельца будет непросто, – заключил Фацио.
        – Разве только случай поможет, – сказал Ауджелло.
        Монтальбано замечал, что некоторое время назад Фацио утратил веру в себя и дела стали представляться ему неподъемно сложными. Похоже, и его настигла старость.
        Однако они здорово ошиблись, решив, что узнать имя владельца будет непросто.

        Комиссар обедал у Энцо, не удостаивая подаваемые блюда должным вниманием. Из головы не шла картинка простертого на песке изувеченного животного. И вдруг в голове возник вопрос, удививший его самого: «Конина – какова она на вкус? Никогда не пробовал. Говорят, сладковатая».
        Съел он мало, а потому отказался от послеобеденной прогулки по молу. Вернулся в кабинет, где ждали бумаги на подпись.

        В четыре часа зазвонил телефон.
        – Синьор комиссар, к вам там одна синьора, вроде как задарма.
        – Она что, не назвала себя?
        – Назвала, синьор комиссар, Задарма, я вот сейчас только вам назвал.
        – Ее так и зовут – Задарма?
        – Точно так, синьор комиссар.
        Задарма, ну и ну.
        – Сказала, что ей нужно?
        – Никак нет.
        – Проводи ее к Фацио или Ауджелло.
        – Нету их, синьор комиссар.
        – Ладно, пусть заходит.
        – Меня зовут Эстерман, Ракеле Эстерман, – представилась сорокалетняя высокая блондинка в жакете и джинсах. Распущенные волосы, длинные ноги, голубые глаза, крепкое мускулистое тело. В общем, в точности такая, какой можно себе представить валькирию.
        – Садитесь, синьора.
        Она села, закинув ногу на ногу. Странное дело, ее скрещенные ноги будто стали выглядеть еще длиннее.
        – Слушаю вас.
        – Я пришла заявить об исчезновении лошади.
        Монтальбано подпрыгнул на стуле, но замаскировал это резкое движение, притворившись, что раскашлялся.
        – Вижу, вы курите, – сказала Ракеле, указав на пепельницу и пачку сигарет на столе.
        – Да, но, думаю, кашель…
        – Я не про кашель, тем более что он притворный, но раз вы курите, значит, я тоже могу закурить. – И достала пачку из кармана.
        – Вообще-то…
        – …здесь запрещено? Вы же не будете поднимать шум из-за одной сигареты? Потом проветрим.
        Она встала, прикрыла дверь, снова села, взяла сигарету и наклонилась к комиссару, чтобы прикурить.
        – Слушаю вас, – сказала она, выпуская дым через нос.
        – Но простите, ведь это вы пришли, чтобы сказать…
        – Ну да. Но когда вы так неловко отреагировали на мои слова, я поняла, что вы уже в курсе. Это так?
        Пожалуй, эта глазастая заметит, как дрожат волоски в носу у собеседника. С такой стоит играть в открытую.
        – Да, это так. Но давайте по порядку.
        – Давайте.
        – Вы живете здесь?
        – Я в Монтелузе уже три дня, гощу у подруги.
        – Если вы живете, пусть временно, в Монтелузе, то по закону заявление надо подать…
        – Но я поручила лошадь человеку из Вигаты.
        – Имя?
        – Саверио Ло Дука.
        Черт! Саверио Ло Дука – один из богатейших людей на острове, а в Вигате он держал конюшню: четыре или пять породистых лошадей, которых он завел ради красоты, ради чистого удовольствия владеть ими, и никогда не посылал на скачки. Сам же он бывал там наездами и целые дни проводил с лошадьми. Друзья у него влиятельные, так что стоит проявить осмотрительность: того и гляди ляпнешь лишнее – как говорится, пустишь струю мимо горшка[2 - Колоритное выражение на сицилийском диалекте pisciare fora dal rinale (перевод аналогичного итальянского фразеологизма) часто встречается на страницах книг А. Камиллери и может означать, в зависимости от контекста, «ляпнуть невпопад; переборщить; замахнуться на что-то, не рассчитав свои силы; прыгнуть выше головы» и т.п.].
        – Позвольте уточнить. Вы захватили с собой лошадь, когда ехали в Монтелузу?
        Ракеле Эстерман удивленно посмотрела на него:
        – Конечно. Это было необходимо.
        – Почему?
        – Потому что послезавтра во Фьякке дамские скачки, их раз в два года устраивает барон Пископо ди Сан-Милителло.
        – Я понял, – соврал комиссар. Он ничего не знал об этих скачках. – Когда вы заметили, что лошадь пропала?
        – Я? Я ничего не заметила. Сегодня на рассвете мне позвонил из Монтелузы сторож конюшни Шиши.
        – Я не…
        – Простите. Шиши – это Саверио Ло Дука.
        – Но если вам сообщили об исчезновении на рассвете…
        – …почему я так долго тянула с подачей заявления?
        А она умная. Но эта ее манера заканчивать начатые им фразы порядком раздражала.
        – Потому что мой рыжий…
        – Рыжий? Это кличка?
        – Вижу, вы совершенно не разбираетесь в лошадях?
        – Ну…
        – Рыжими называют лошадей светлой масти. Мой жеребец – кстати, его зовут Супер – иногда убегает, приходится искать. Они поискали и в три утра позвонили сообщить, что не нашли. И тогда я подумала, что он не убежал.
        – Понял. Но, возможно, с тех пор…
        – Мне бы позвонили на мобильный. – Закурила вторую сигарету. – А теперь сообщайте плохую новость.
        – С чего вы взяли, что…
        – Вы ловко ушли от ответа на мой вопрос, комиссар, предложив рассказывать по порядку. Чтобы потянуть время. А это может означать только одно. Его похитили? С меня потребуют большой денежный выкуп?
        – Он дорого стоит?
        – Кучу денег. Это чистокровный английский скаковой жеребец.
        Что делать? Лучше сказать, все равно догадается.
        – Его не похитили.
        Ракеле Эстерман откинулась на спинку стула и, внезапно побледнев, замерла.
        – Откуда вы знаете? Вы говорили с кем-то на конюшне?
        – Нет.
        Монтальбано казалось, что он будто слышит, как в ее голове на бешеной скорости крутятся шестеренки.
        – Он… умер?
        – Да.
        Женщина придвинула пепельницу, вынула изо рта сигарету и тщательно потушила.
        – Его сбил…
        – Нет.
        Видимо, до нее не сразу дошло, поэтому она повторила тихо, для себя:
        – Нет. – Потом внезапно поняла: – Его убили?
        – Да.
        Она молча встала, подошла к окну, открыла его, оперлась локтями о подоконник. Плечи подрагивали. Женщина тихо плакала.
        Комиссар дал ей выплакаться, потом тоже встал и подошел к окну. Достал из кармана и протянул ей пачку бумажных платков. Потом налил в стакан воды из бутылки, которую держал на шкафу с картотекой. Ракеле выпила все до капли.
        – Еще налить?
        – Нет, спасибо.
        Оба сели на свои места. Ракеле выглядела успокоившейся, но Монтальбано опасался новых вопросов, например…
        – Как его убили?
        …Вот именно. Она задала трудный вопрос! Лучше бы он, вместо игры в вопросы и ответы, рассказал всю историю разом, с того момента, как открыл окно в спальне!
        – Послушайте… – начал он.
        – Нет, – сказала Ракеле.
        – Вы не хотите меня слушать?
        – Нет. Я поняла. Вы чувствуете, как вы вспотели?
        А ведь он сам этого не заметил. Эту женщину стоит пригласить работать в полицию, от нее ничто не ускользнет.
        – И что это означает?
        – Что, вероятно, его убили очень жестоко. А вам тяжело мне об этом говорить. Так?
        – Да.
        – Я могу его увидеть?
        – Это невозможно.
        – Почему?
        – Потому что тот, кто его убил, увез вашего жеребца.
        – Зачем?
        Вот именно, зачем?
        – Видите ли, мы предположили, что они украли тушу…
        Видимо, это слово ее задело, она на мгновение прикрыла глаза.
        – …чтобы мы не увидели клейма…
        – На нем не было клейма.
        – …и не узнали, кто владелец. Но это предположение оказалось ошибочным, потому что вы пришли заявить о вашей пропаже.
        – А раз они могли догадаться, что я подам заявление, зачем было его увозить? Вряд ли затем, чтобы подложить его ко мне в постель.
        Монтальбано опешил. При чем тут постель?
        – Можете пояснить?
        – Вы разве не смотрели «Крестного отца»?..
        – Ах да.
        В том фильме продюсеру подложили в постель отрезанную голову лошади. Он вспомнил.
        – А вы, случайно, не получали предложения, от которого невозможно отказаться?
        Она натянуто улыбнулась:
        – Предложений было много. На некоторые я отвечала согласием, на другие – отказом. Но ни разу не доходило до того, чтобы убивать лошадь.
        – Вы уже бывали здесь прежде?
        – Последний раз – два года назад, по той же причине. Я живу в Риме.
        – Вы замужем?
        – И да и нет.
        – Отношения с…
        – …мужем прекрасные. Я бы сказала, братские. И потом, Джанфранко скорее покончит с собой, чем убьет лошадь.
        – Не представляете, почему с вами так поступили?
        – Единственная причина – устранить меня с завтрашних скачек, на которых я бы наверняка выиграла. Но, по-моему, это перебор.
        Она встала. Монтальбано тоже.
        – Благодарю вас за любезность.
        – Не будете подавать заявление?
        – Теперь, когда знаю, что он мертв, это не имеет смысла.
        – Вернетесь в Рим?
        – Нет. Послезавтра все равно поеду во Фьякку. И потом останусь еще на пару дней. Прошу, дайте знать, если что-то выясните.
        – Надеюсь. Как я могу вас найти?
        – Я дам вам номер мобильного.
        Комиссар записал номер на листочке и положил в карман.
        – Вообще-то, – продолжила женщина, – вы можете просто позвонить подруге, у которой я гощу.
        – Дайте мне ее номер.
        – Вам известен номер моей подруги. Ее зовут Ингрид Шёстром.

        3

        – Вот так синьора Ракеле Эстерман мгновенно разбила в пух и прах все наши блестящие версии, – заключил Монтальбано, пересказав разговор.
        – И все наши проблемы остались там же, где и были, – сказал Ауджелло.
        – Во-первых: почему похитили и убили лошадь приезжей? – спросил Фацио.
        – Ну… – вмешался комиссар. – Может быть, у них зуб не на нее, а на Саверио Ло Дуку.
        – Тогда бы они убили одну из его лошадей, – возразил Мими.
        – Возможно, они не знали, что это не его лошадь. А может, как раз отлично знали и убили именно потому, что она не его.
        – Не понял логики, – сказал Ауджелло.
        – Представь: некто хочет навредить Ло Дуке. Подпортить репутацию. Если убьют его лошадь, дело не выйдет за пределы провинции. А вот если убьют вверенную заботам Ло Дуки лошадь женщины его круга, та, вернувшись в Рим, расскажет об этом всем и, прямо или косвенно, его опорочит. Мы же знаем, что Ло Дука направо и налево бахвалится своей неуязвимостью: мол, тут его все уважают, включая мафию. Как тебе?
        – Годится, – сказал Мими.
        – Логика тут есть, – признал Фацио. – Но, мне кажется, все это слишком смахивает на игру «рикошет».
        – Возможно, – согласился Монтальбано. – И во-вторых: почему они забрали тушу, сильно рискуя?
        – Все, что мы об этом думали, оказалось ошибочным. И, честно говоря, мне не идут в голову другие версии, – сказал Ауджелло.
        – А у тебя есть идеи?
        – Нету, – печально отозвался Фацио.
        – Тогда остановимся на этом, – сказал Монтальбано. – Когда на кого-то снизойдет озарение…
        – Минутку, – вмешался Мими. – Синьора Эстерман передумала подавать заявление. Так что мне интересно: на каком основании мы будем действовать?
        – Про основание, Мими, я сейчас растолкую. Но сперва позволь задать тебе один вопрос. Ты согласен с тем, что это дело может иметь серьезные последствия?
        – В общем, да.
        – Так вот, основание, само собой, неофициально, такое: попытаться как-то предотвратить возможные последствия. Какие? Мы не знаем. Как? Мы не знаем. Где? Мы не знаем. Когда? Мы не знаем. Если хочешь выйти из игры, в которой слишком много неизвестных, просто скажи мне.
        – Меня забавляют все эти неизвестные, – сказал Мими.
        – Рад, что ты остаешься. Фацио, тебе известно, где Ло Дука держит лошадей?
        – Да, комиссар. В Монсеррато, близ деревни Колумба.
        – Бывал там?
        – Нет.
        – Съезди завтра с утра, осмотрись, узнай, кто там работает. Возможно ли, чтобы один или несколько человек проникли туда и украли лошадь? Или им требовались сообщники из персонала? По ночам там спит только сторож? В общем, все, от чего, по-твоему, можно оттолкнуться.
        – А я? – спросил Ауджелло.
        – Знаешь, кто такой Микелино Престия?
        – Нет. А кто?
        – Бывший бухгалтер, чокнутый, подставное лицо устроителей подпольных скачек. Фацио тебе расскажет все, что знает, а дальше сам разберешься.
        – Хорошо. Но объясни, при чем тут подпольные скачки?
        – Не знаю, но не стоит это упускать из виду.
        – Можно, комиссар? – вмешался Фацио.
        – Говори.
        – Может, лучше нам с синьором Ауджелло поменяться заданиями? Видите ли, я знаю людей из круга Престии и…
        – Мими, ты согласен?
        – «Та иль эта, я не разбира-а-а-а-ю…» – замурлыкал Мими арию герцога из «Риголетто».
        – Тогда всем приятного вечера…
        – Минутку, – перебил Ауджелло, – не хочу выглядеть занудой, но у меня есть одно замечание.
        – Говори.
        – Возможно, мы ошибаемся, принимая за чистую монету все, что нам наговорила синьора Эстерман.
        – Поясни.
        – Она пришла и заявила, что нет ни малейшей причины, по которой могли убить ее коня, и все в том же духе. Но это только слова. А мы купились как дети. Но так ли все обстоит на самом деле?
        – Думаешь, стоит разузнать побольше о прекрасной синьоре Ракеле?
        – Вот именно.
        – Ладно, Мими, уговорил. Беру ее на себя.

        Прежде чем ехать в Маринеллу, он позвонил Ингрид:
        – Алло, дом Шёстром?
        – Ошибалься номер.
        Откуда она берет горничных?
        Проверил номер, который набрал по памяти. Номер был верным.
        Может, он зря назвал Ингрид девичьей фамилией? Вот горничная и не поняла.
        А как ее по мужу? И не вспомнить.
        Перезвонил:
        – Алло? Я бы хотел поговорить с синьорой Ингрид.
        – Синьоля нет дома.
        – А ты знать, когда синьоля дома?
        – Не знать, не знать.
        Повесил трубку. Позвонил на мобильный.
        – Телефон вызываемого абонента…
        Чертыхнулся и больше набирать не стал.

        Вставляя ключ в замочную скважину, услышал звонок. Открыл дверь и кинулся снимать трубку.
        – Ты меня искал?
        Ингрид.
        – Да. Мне нужно…
        – Звонишь, только когда тебе что-то нужно. Нет чтобы предложить ужин на двоих, пусть без продолжения, только ради удовольствия побыть вместе.
        – Ты же знаешь, это не так.
        – Увы, именно так. Кем мне побыть на этот раз? Утешительницей? Помощницей? Сообщницей?
        – Ничего такого. Хочу, чтобы ты рассказала мне о своей подруге Ракеле. Она с тобой?
        – Нет, во Фьякке, на ужине с устроителями скачек. А мне было неохота. Впечатлила она тебя?
        – Я спросил не из личного интереса.
        – Какие мы строгие! В общем, знай: Ракеле, как пришла, только тебя и нахваливает. Какой ты вежливый, понимающий, милый, даже красивый – но это, по-моему, уже перебор… Когда увидимся?
        – Когда скажешь.
        – Давай я приеду в Маринеллу?
        – Сейчас?
        – Почему бы и нет? Что там приготовила Аделина?
        – Еще не смотрел.
        – Так посмотри. И накрой на двоих на террасе. Я проголодалась. Через полчаса буду у тебя.

        Полная миска капонаты, с горкой. Шесть барабулек в луковом соусе. Хватит для ужина на двоих и еще останется. И вино есть. Он накрыл на стол. Было свежо, но безветренно. На всякий случай проверил, сколько осталось виски. Всего на два глотка. Ужин с Ингрид немыслим без доброй дозы крепкого алкоголя в конце. Монтальбано оставил все на столе и сел за руль.
        В кафе Маринеллы купил две бутылки, выложив вчетверо дороже обычной цены. Как только зарулил на улочку, ведущую к дому, увидел красное спортивное авто Ингрид. В машине ее не было. Позвал – она не ответила. Он понял, что Ингрид спустилась к морю, прошла вдоль стены и попала в дом с террасы через балконную дверь. Открыл дверь, но Ингрид не вышла навстречу. Позвал.
        – Я здесь, – послышалось из спальни.
        Комиссар поставил бутылки на стол, пошел к ней. И увидел, как Ингрид вылезает из-под кровати.
        – Ты что там делала? – удивился Монтальбано.
        – Пряталась.
        – Захотелось в прятки поиграть? – И тут он заметил, что Ингрид напугана, а руки у нее дрожат. – Да что стряслось?
        – Приезжаю, звоню, ты не открываешь, я решила зайти через террасу. Свернула за угол и вижу: из дома вышли двое. Я встревожилась и вошла, подумала, что… Потом испугалась, что они вернутся, и спряталась. У тебя есть виски?
        – Сколько пожелаешь.
        Они перешли в другую комнату, он распечатал бутылку, налил полстакана, она выпила залпом.
        – Мне уже лучше.
        – Ты хорошо их разглядела?
        – Нет, только мельком. Я отпрянула и укрылась.
        – Оружие при них было?
        – Не знаю.
        – Пойдем.
        Комиссар повел ее на террасу.
        – Куда они ушли?
        Ингрид растерялась:
        – Сложно сказать. Когда я снова выглянула, через пару секунд, их уже не было видно.
        – Странно. Светит луна. Ты должна была заметить хотя бы две удаляющиеся тени.
        – Никого не было.
        Значит, они притаились неподалеку и ждут его возвращения?
        – Я на минутку, – сказал он Ингрид.
        – Даже не думай. Я с тобой.
        Монтальбано вышел из дома – Ингрид висела на комиссаре, вцепившись в него мертвой хваткой, – открыл машину, достал из бардачка пистолет и положил в карман.
        – Ты заперла машину?
        – Нет.
        – Запри.
        – Давай ты, – сказала она, протягивая ему ключи. – Но сперва загляни в салон, вдруг там кто-то спрятался.
        Монтальбано осмотрел машину, запер, и они вернулись в дом.
        – Ты так напугана! Я тебя никогда не…
        – Знаешь, когда эти типы ушли, я зашла в дом и позвала тебя, ты не ответил, и я подумала, что они… – Прервалась, обняла его и поцеловала в губы.
        Отвечая на поцелуй, Монтальбано почувствовал, что дело принимает опасный оборот, и пару раз дружески похлопал ее по плечу. Она поняла и отстранилась.
        – Как думаешь, кто это?
        – Понятия не имею. Наверняка мелкие воришки. Подсмотрели, как я уходил из дому, и…
        – Не надо сочинять байки, в которые сам не веришь!
        – Уверяю тебя…
        – Откуда воришкам знать, что в доме больше никого нет? Почему они ничего не украли?
        – Ты помешала.
        – Да они меня не видели!
        – Зато слышали, как ты звонила в дверь и звала. Пошли ужинать, Аделина приготовила…
        – Я боюсь сидеть на террасе.
        – Почему?
        – Ты будешь легкой мишенью.
        – Ладно тебе, Ингрид…
        – Тогда зачем ты взял пистолет?
        Если начистоту, она была права. Но комиссар решил ее успокоить:
        – Послушай, Ингрид, с тех пор как я живу в Маринелле, а это уже много лет, никто никогда не приходил сюда с дурными намерениями.
        – Все когда-нибудь начинается. – И опять она была права.
        – И где ты хочешь ужинать?
        – На кухне. Отнеси все туда и закрой дверь на террасу. Но у меня пропал аппетит.

        Аппетит к ней вернулся после пары стаканов виски. Они умяли всю капонату и поделили барабулек поровну – по три на каждого.
        – Когда начнется допрос? – поинтересовалась Ингрид.
        – На кухне? Пойдем в комнату, там удобный диван.
        Они захватили початую бутылку вина и полбутылки виски. Уселись было на диван, но Ингрид тут же встала, пододвинула стул и положила на него ноги. Монтальбано закурил.
        – Начинай.
        – Я бы хотел узнать о твоей подруге…
        – Почему?
        – Потому что я ничего о ней не знаю.
        – Зачем тебе знать, если она не интересует тебя как мужчину?
        – Она интересует меня как комиссара.
        – А что она натворила?
        – Она – ничего. Но ты наверняка знаешь, что у нее убили лошадь, к тому же зверски.
        – Как?
        – Забили до смерти железными прутами. Но ты никому не говори, даже ей.
        – Я никому не скажу. А ты-то сам откуда узнал?
        – Видел своими глазами. Конь умер тут, у террасы.
        – Правда? Расскажи.
        – Да что тут рассказывать? Проснулся, открыл окно и увидел.
        – Ладно, а про нее тебе зачем знать?
        – Твоя подруга утверждает, что у нее нет врагов, и мне приходится сделать вывод, что коня убили, чтобы напакостить Ло Дуке.
        – И что?
        – Мне надо знать, так ли это на самом деле. Как давно вы знакомы?
        – Шесть лет.
        – А как познакомились?
        Ингрид расхохоталась:
        – Ты правда хочешь знать?
        – В общем, да.
        – Дело было в Палермо, в отеле «Иджеа». Время – пять вечера, я в постели с неким Вальтером, мы забыли запереться. И тут влетает разъяренная фурия. А я и не знала, что у Вальтера есть другая. Он как раз уже одевался и успел слинять. А эта – прыг прямо в кровать и давай меня душить. К счастью, из коридора вбежали двое постояльцев и оттащили ее.
        – И после всего этого вам удалось подружиться?
        – В тот же вечер я ужинала одна в ресторане отеля. Она подсела за мой столик и попросила прощения. Мы немного поболтали, сошлись на том, что Вальтер подлец и козел, появилась взаимная симпатия, и мы подружились. Вот и все.
        – И часто она гостит у тебя в Монтелузе?
        – Да. И не только по случаю скачек во Фьякке.
        – Ты ее много с кем познакомила?
        – Практически со всеми моими друзьями. И сама она много с кем познакомилась помимо меня. Например, у нее есть друзья во Фьякке, которых я не знаю.
        – А романы у нее были?
        – С моими друзьями – нет. А чем она занимается во Фьякке, я не могу сказать.
        – Она с тобой не делится?
        – Говорила о каком-то Гуидо.
        – Она спит с ним?
        – Не знаю. Он при ней вроде верного рыцаря.
        – И никто из твоих друзей к ней не подкатывал?
        – По этому делу? Да почти все.
        – Из этих «почти всех» кто упорнее всех?
        – Ну, Марио Джакко.
        – Может, подруга за твоей спиной…
        – …переспала с ним? Это возможно, хотя и не…
        – А может, этот Джакко из мести за то, что она его бросила, подстроил убийство ее коня?
        Ингрид не колебалась:
        – Исключено. Марио – инженер и уже год работает в Египте на одну нефтяную фирму.
        – Знаю, это была глупая версия. А с Ло Дукой какие у нее отношения?
        – Ничего не знаю о ее отношениях с Ло Дукой.
        – Раз она доверила ему коня, значит, они друзья. А ты сама знакома с Ло Дукой?
        – Да, но он мне противен.
        – Ракеле говорила с тобой о нем?
        – Иногда. Судя по всему, он ей безразличен. Вряд ли между ними что-то было. Если только Ракеле не скрыла от меня их связь.
        – Так уже бывало?
        – Ну, если верить твоим предположениям…
        – Не знаешь, Ло Дука в Монтелузе?
        – Приехал сегодня, как только узнал про коня.
        – Эстерман – это ее девичья фамилия?
        – Нет, это фамилия ее мужа Джанфранко. А сама она – Ансельми дель Боско, аристократка.
        – Она мне сказала, что с мужем у них братские отношения. Почему они не разведутся?
        – Развестись? Да ты что! Джанфранко – ревностный католик, ходит в церковь, исповедуется, у него в Ватикане какая-то важная должность – да он никогда не разведется! Думаю, они даже не оформили раздельное проживание.
        Она снова рассмеялась, но смех звучал невесело.
        – В общем, мы с ней в одинаковом положении. Я пойду пописаю, а ты пока открой еще бутылку виски.
        Ингрид встала. Ее качнуло вправо, потом влево, но она устояла на ногах, потом неуверенно двинулась вперед. Они сами не заметили, как прикончили всю выпивку.

        4

        Все закончилось тем же, чем всегда.
        Когда от второй бутылки виски оставалось на четыре глотка и они переговорили обо всем на свете, Ингрид сказала, что ужасно хочет спать и ей надо немедленно лечь в постель.
        – Я подвезу тебя в Монтелузу, ты совершенно не в состоянии вести машину.
        – Ты, что ли, в состоянии?
        И правда, у комиссара немного кружилась голова.
        – Ингрид, мне только умыться, и я готов.
        – А я думаю, что пойду в душ и лягу в кровать.
        – Мою?
        – А сколько здесь еще кроватей? Я быстро, – продолжила она сонным голосом.
        – Послушай, Ингрид, я не…
        – Ладно тебе, Сальво. Что на тебя нашло? Это ведь не в первый раз. И потом, ты ведь знаешь, мне нравится спать рядом с тобой невинным сном.
        Невинным сном, хрена лысого! Он слишком хорошо знал цену этой невинности: бессонница, вскакивание в ночи, обливания ледяным душем…
        – Да, но…
        – Это так эротично!
        – Ингрид, я ведь не святой!
        – На это и расчет, – со смехом отозвалась Ингрид, сползая с дивана.

        На следующее утро он проснулся поздно, голова гудела. Порядком набрался накануне. На простыне и подушке остался аромат ее кожи.
        Взглянул на часы: почти полдесятого. Наверно, у Ингрид дела в Монтелузе и она не стала его будить. Что-то Аделина задерживается…
        Потом вспомнил: сегодня суббота, домработница по субботам приходит к полудню, а с утра закупается продуктами на неделю.
        Встал, отправился на кухню заварить крепкого кофе, прошел в гостиную, открыл балконную дверь и вышел на террасу.
        Денек как с открытки. Ветер стих, все застыло под палящим солнцем, не оставившим нигде ни клочка тени. Даже море не шелохнется.
        Он вернулся в дом и вдруг заметил свой пистолет на журнальном столике.
        Странно. Что он тут делает?..
        Ему разом припомнился вчерашний вечер, рассказ перепуганной Ингрид про двух чужаков, забравшихся в дом, когда он отлучился за виски.
        Монтальбано вспомнил, что в ящике комода хранится конверт с заначкой в 200 или 300 евро (деньги на текущие расходы он снимал в банкомате и держал в кармане). Проверил: конверт на месте, деньги целы.
        Кофе сварился, он выпил одну за другой две чашки и продолжил обход дома, проверяя, не пропало ли чего.
        Спустя полчаса убедился: на первый взгляд, ничего не пропало. Но лишь на первый взгляд. В голове вертелась неприятная мысль: что-то исчезло, а он проглядел.
        Отправился в ванную принять душ и побриться, оделся. Взял пистолет, запер дверь, открыл машину, сел, положил пистолет в бардачок, завел мотор и… не тронулся с места.
        Он вспомнил, чего не хватает. Решил проверить. Вернулся в дом, прошел в спальню, снова выдвинул ящик комода. Воры украли отцовские золотые часы и не тронули лежавший сверху конверт – видимо, не поняли, что в нем деньги. Больше ничего украсть не успели, потому что услышали, как пришла Ингрид.
        И тогда он испытал два противоположных чувства. Гнев и облегчение. Гнев – потому что он дорожил этими часами, одной из немногих оставшихся у него памятных вещей. Облегчение – потому что это означало: те, кто забрался к нему, дилетанты и наверняка даже не знали, что влезли в дом комиссара полиции.
        Утром в конторе особых дел не было, так что он сбегал в книжную лавку за новой порцией детективов.
        На кассе обратил внимание, что все авторы – шведы: Энквист, Шевалль и Вале, Манкелль. Неосознанный жест симпатии в отношении Ингрид? Потом вспомнил, что ему нужны хотя бы две новые рубашки. Да и лишняя пара трусов не помешает. Пошел в магазин.
        Когда вернулся в участок, был почти полдень.
        – Ай, синьор комиссар, синьор комиссар!
        – Что стряслось, Катарелла?
        – Звонил я вам, синьор комиссар!
        – Зачем?
        – Вас все не видать было, вот я и растревожился, вдруг вы приболели.
        – Я в полном порядке, Катарелла. Есть новости?
        – Никак нет, синьор комиссар. Но комиссар Ауджелло, который вот прямо сей момент явился, так он мне сказал, чтобы я его упредил, как только если вы, значится, вернетесь в присутствие.
        – Скажи ему, я уже тут.
        Зевая, вошел Мими.
        – В сон тянет? Небось проспал и забыл съездить в деревню Колумба…
        Ауджелло поднял руку, чтобы его остановить, снова звучно зевнул и сел.
        – Малыш сегодня глаз не дал сомкнуть, ну и…
        – Мими, меня эта история уже порядком достала. Сейчас позвоню Бебе и спрошу у нее.
        – И сядешь в лужу. Беба все подтвердит. Дай договорить…
        – Говори.
        – Сегодня в пять утра – раз все равно не спится – дай, думаю, съезжу в деревню Колумба. Наверняка там начинают работать рано. Конюшню найти непросто. Ехать туда по шоссе в направлении Монтелузы. Километра через три идет налево грунтовая дорога через частные владения, она ведет к конюшне, огороженной забором. Проезд закрыт шлагбаумом, сбоку на столбе кнопка. Сперва хотел перемахнуть через шлагбаум.
        – Дебилизм.
        – Потом нажал на кнопку, из дощатого сарая вышел какой-то тип и спросил, кто я такой.
        – А ты?
        – Да у него манеры как у пещерного человека. Разговорами от него толку не добьешься. Тогда я сказал: «Полиция». Командным тоном. И он меня сразу впустил.
        – Так не годится. Мы не уполномочены…
        – Да ладно, он ни о чем не спрашивал! Даже не знает, как меня зовут. Был готов ответить на все мои вопросы, потому что решил, что я из полицейского управления в Монтелузе.
        – Но ведь Эстерман не заявляла о краже, как же ты…
        – Сейчас дойду. Мы из всей истории знаем от силы половину. Похоже, сам Ло Дука и подал заявление в полицейское управление Монтелузы, так что за всем этим явно кроется не столь простая история.
        – Почему в Монтелузу?
        – Конюшня наполовину на нашей территории, а наполовину – на территории Монтелузы.
        – А что за история?
        – Погоди, сначала я объясню, как устроена конюшня. Так вот, проходишь за шлагбаум, слева два дощатых сарая, один побольше, другой поменьше, и сеновал. В первом живет сторож, а во втором держат упряжь и все, что нужно для ухода за лошадьми. Справа в ряд – десять стойл для лошадей. Дальше – выход в огромный манеж.
        – Лошади всегда там?
        – Нет, их выводят пастись на луга Воскуцца во владениях Ло Дуки.
        – Так ты узнал, как все было?
        – Еще бы! Тот троглодит, его зовут… Погоди-ка. – Он достал листок из кармана и нацепил очки.
        Монтальбано похолодел:
        – Мими! – Это был почти крик.
        Ауджелло взглянул на него удивленно:
        – Что такое?
        – Ты… ты…
        – О господи, да что я натворил?
        – Ты носишь очки?!
        – Ну да.
        – С каких пор?
        – Вчера вечером получил и сегодня надел. Если раздражают, сниму.
        – Матерь божья, ты так странно выглядишь в очках!
        – Странно или нет, а очки мне нужны. Хочешь совет? Пойди и ты проверься.
        – Да у меня отличное зрение!
        – Как скажешь. А я вот заметил, что с некоторых пор ты, когда читаешь, отставляешь руку с листком.
        – И что это значит?
        – Что у тебя дальнозоркость. И не надо делать такое лицо! Пара очков – еще не конец света!
        Может, и не конец света, но явно конец расцвета сил. Надеть очки означает смириться со старостью, сдаться ей без малейшего сопротивления.
        – И как зовут троглодита? – резко сменил тему комиссар.
        – Фирруцца Антонио, он уборщик, временно подменяет сторожа, которого зовут Ипполито Варио.
        – А где сторож?
        – В больнице.
        – В ночь похищения сторожил Фирруцца?
        – Нет, Ипполито.
        – Так Варио – это фамилия?
        Он никак не мог не пялиться на Ауджелло в очках. Это отвлекало.
        – Нет, Варио – это имя.
        – Я уже ничего не понимаю.
        – Сальво, если ты не прекратишь постоянно меня перебивать, я и сам запутаюсь. Что будем делать?
        – Ладно, говори.
        – Так вот, той ночью, часа в два, сторожа Ипполито разбудил входной звонок.
        – Он живет один?
        – Господи, ну и занудство! Ты дашь мне договорить? Да, он живет один.
        – Извини. А может, тебе стоило выбрать оправу полегче?
        – Бебе нравится эта. Я могу продолжать?
        – Да-да.
        – Ипполито подумал, что это Ло Дука: вернулся из своих разъездов, и приспичило увидеть лошадей. Такое с ним уже бывало. Сторож взял фонарь и пошел к шлагбауму. Темень была – хоть глаз выколи. Подошел поближе к типу, что ждал у входа, и видит: не Ло Дука. Спросил, что тому надо, а вместо ответа на него наставили револьвер. Ипполито пришлось открыть замок на шлагбауме, тот тип забрал у него ключи, а потом оглушил его рукояткой револьвера.
        – Значит, больше сторож ничего не видел. Кстати, сколько у тебя диоптрий?
        Мими возмущенно вскочил со стула.
        – Ты куда?
        – Ухожу. Вернусь, когда перестанешь цепляться к моим очкам.
        – Ладно, садись. Клянусь, про очки больше ни слова.
        Мими сел:
        – На чем мы остановились?
        – Сторож раньше видел напавшего на него типа?
        – Никогда. Сторожа обнаружили Фирруцца и еще двое конюхов. Тот лежал связанный, с кляпом во рту и с сотрясением мозга.
        – Значит, Ипполито никак не мог позвонить Эстерман, чтобы сообщить о краже.
        – Ясное дело.
        – Может, это был Фирруцца?
        – Этот? Исключено.
        – Тогда кто?
        – По-твоему, это важно? Я могу продолжать?
        – Прости.
        – Фирруцца и остальные сразу заметили два пустых стойла и поняли, что увели двух лошадей.
        – Как двух? – опешил Монтальбано.
        – Именно. Двух. Коня синьоры Эстерман и коня Ло Дуки – они похожи.
        – Ты хочешь сказать, что они никак не могли выбрать и на всякий случай увели обеих лошадей?
        – Я спросил у Пиньятаро, и он…
        – Кто такой Пиньятаро?
        – Один из конюхов. Маттео Пиньятаро и Филиппо Сиркья. Пиньятаро утверждает, что из тех четверых или пятерых конокрадов хотя бы один разбирается в лошадях. Он заметил, что из сарая забрали упряжь, включая седла, для двух лошадей. Так что вряд ли воры действовали наугад – скорее всего, они знали, что делают.
        – Как их вывезли?
        – В специальном фургоне. Местами еще видны следы шин.
        – Кто известил Ло Дуку?
        – Пиньятаро. Он и скорую для Ипполито вызвал.
        – Значит, это Ло Дука велел Пиньятаро позвонить Эстерман.
        – Вот приспичило тебе выяснять, кто ей звонил! Можно хоть узнать почему?
        – Да я и сам не знаю. Что еще?
        – Это все. Тебе что, мало?
        – Да нет. Ты неплохо справился.
        – Спасибо, маэстро, за столь щедрую похвалу. Тронут до глубины души.
        – Мими, иди ты знаешь куда!
        – И как нам себя вести?
        – С кем?
        – Сальво, у нас не автономная республика. Наш участок подчиняется полицейскому управлению Монтелузы. Или ты забыл?
        – И что?
        – Расследование ведется в Монтелузе. Разве нам не надо поставить их в известность о том, как и где была убита лошадь синьоры Эстерман?
        – Мими, ты сам подумай. Наши коллеги ведут расследование, и рано или поздно они допросят синьору Эстерман. Верно?
        – Верно.
        – А синьора Эстерман наверняка передаст им слово в слово то, что узнала от меня о своем коне. Верно?
        – Верно.
        – Тогда-то коллеги из Монтелузы и прибегут к нам с расспросами. А мы им должным образом ответим – тогда, но не прежде. Верно?
        – Верно. Но почему сумма всех этих верных вещей дает неверный результат?
        – В каком смысле?
        – В том смысле, что наши коллеги могут спросить, почему мы сами не сообщили им…
        – О, мадонна! Мими, у нас нет заявления от потерпевшей, а они не известили нас о краже лошадей. Счет равный, ноль-ноль.
        – Тебе виднее.
        – Вернемся к теме. Когда ты пришел на конюшню, сколько лошадей было в стойлах?
        – Четыре.
        – Значит, когда явились конокрады, лошадей было шесть.
        – Да, но к чему эти подсчеты?
        – Это не подсчеты. Я пытаюсь понять, почему конокрады, раз уж они проникли на конюшню, не увели всех лошадей.
        – Может, им фургонов не хватило.
        – Ты ведь шутишь, да?
        – А ты сомневаешься? Знаешь что? На сегодня я сказал достаточно. Бывай.
        Он встал.
        – Мими, пусть не кардинально другую оправу, раз Бебе именно такие нравятся, но хотя бы немного посветлее…
        Мими чертыхнулся и вышел, хлопнув дверью.

        Что означает вся эта история с лошадьми? Куда ни кинь, везде что-нибудь да не сходится. Например: коня Эстерман похитили, чтобы убить. Но почему его не убили на месте, а довезли до пляжа в Маринелле? А лошадь Ло Дуки – ее тоже украли, чтобы убить? Где они этим занялись? На пляже в Сантоли или недалеко от конюшни? И если одну лошадь убили, а другую – нет, то что это должно означать?
        Зазвонил телефон.
        – Синьор комиссар, тут до вас вроде как синьора Стрёмстрём.
        А Ингрид что понадобилось?
        – По телефону?
        – Так точно, синьор комиссар.
        – Переключи.
        – Привет, Сальво. Прости, что утром не попрощалась, но я вспомнила об одном деле.
        – Ерунда.
        – Слушай, мне звонила Ракеле из Фьякки – вчера осталась там ночевать. Она согласилась выступить на лошади Ло Дуки, сегодня днем будет ее объезжать, поэтому снова заночует во Фьякке. Несколько раз повторила, что будет рада, если ты приедешь на нее посмотреть.
        – А ты все равно бы поехала, даже без меня?
        – Поехала бы, хоть и с камнем на сердце. Всегда езжу смотреть, как выступает Ракеле.
        Он прикинул так и эдак. Конечно, тамошняя надутая публика невероятно действует ему на нервы, но, с другой стороны, это отличная возможность получше разобраться в друзьях и возможных недругах синьоры Эстерман.
        – А в котором часу скачки?
        – Завтра в пять. Если ты согласен, я заеду за тобой в три.
        Значит, ехать сразу после обеда, на сытый желудок.
        – Ты что, два часа добираешься из Вигаты до Фьякки?
        – Нет, но лучше приехать хотя бы за час. Невежливо являться, когда дают старт.
        – Ладно.
        – Да? Видишь, я была права!
        – Ты о чем?
        – Ты запал на мою подругу.
        – Что ты, я согласился, чтобы лишний час побыть с тобой.
        – Какой ты жуткий лгун… Хуже, чем…
        – Да погоди! Что мне следует надеть?
        – Поезжай голышом. Нагота тебе к лицу.

        5

        Фацио – его не было видно весь день – явился в участок около пяти.
        – Как улов?
        – Неплохой.
        – Прежде чем раскроешь рот, хочу сказать, что Мими сегодня рано утром съездил на конюшню Ло Дуки и узнал много интересного. – И он рассказал, что выяснил Ауджелло.
        Когда комиссар умолк, лицо Фацио выражало сомнение.
        – Что не так?
        – Простите, комиссар, но не лучше ли нам связаться с коллегами из Монтелузы и…
        – И сдать карты?
        – Вдруг им следует знать, что одна из лошадей убита тут, в Маринелле, комиссар.
        – Нет.
        – Как скажете. Может, объясните почему?
        – Может, объясню. Это личное. Не могу забыть, с какой бессмысленной жестокостью убито бедное животное. Хочу посмотреть в глаза этим уродам.
        – Вы ведь можете пересказать коллегам, как убили лошадь! Во всех подробностях!
        – Одно дело пересказать, а другое – увидеть самому.
        – Комиссар, простите, что настаиваю, но…
        – Ты что, сговорился за моей спиной с Ауджелло?
        – Я?! – опешил Фацио.
        Комиссар понял, что сморозил глупость.
        – Прости, я весь на нервах.
        И правда. Он подумал, что сказал Ингрид «да», а у него уже пропало желание ехать во Фьякку и выступать там в роли очередного воздыхателя Ракеле.
        – Расскажи мне о Престии.
        Фацио все еще дулся:
        – Вы не должны были мне такое говорить, комиссар.
        – Еще раз прошу прощения, ну?
        Фацио достал из кармана листок. Комиссар понял: сейчас ему будут зачитаны полные персональные данные Микелино Престии и его компаньонов.
        Как некоторые собирают марки, китайские эстампы, модели самолетов, раковины, так Фацио коллекционировал персональные данные. Комиссар даже думал, что, вернувшись с работы домой, тот вводил в компьютер данные, собранные в ходе расследования. А в выходной развлекался их перечитыванием.
        – Могу? – спросил Фацио.
        – Да.
        В другой раз комиссар запретил бы ему это заунывное чтение под угрозой смертной казни. Но сейчас надо было загладить обиду. Фацио улыбнулся и начал читать. Примирение состоялось.
        – Престия Микеле, называемый Микелино, родился в Вигате 23 марта 1953 года, у ныне покойных родителей Престии Джузеппе и Ларозы Джованны, проживает в Вигате по адресу Абате Мели, 32. Женился в 1980 году на Сторнелло Грации, родившейся в Вигате 3 сентября 1960 года, родители Сторнелло Джованни и…
        – Может, пропустишь? – робко попросил Монтальбано, начиная потеть.
        – Это важно.
        – Ладно, продолжай, – смирился комиссар.
        – …и Тодаро Марианна. У Микеле Престии и Сторнелло Грации был сын Бальдуччо, погиб в возрасте восемнадцати лет, разбился на мотоцикле. Престия получил диплом счетовода и в возрасте двадцати лет был принят на должность помощника бухгалтера в фирму «Коццо и Рампелло», в настоящее время владеющую тремя супермаркетами. Спустя десять лет был повышен до бухгалтера. Уволился в 2004 году. В настоящее время безработный.
        Он аккуратно сложил листок и положил обратно в карман.
        – Это все, что о нем можно узнать официальным путем.
        – А неофициальным?
        – Начну с женитьбы?
        – Начинай откуда хочешь.
        – Микеле Престия познакомился со Сторнелло на одной свадьбе. Начал ее обхаживать. Стали встречаться, успешно скрывая от всех свой роман. Девушка забеременела и была вынуждена признаться родителям. Тогда Микелино берет на работе отпуск и исчезает.
        – Не хотел жениться?
        – Даже в мыслях не держал. Но не проходит и недели, как он возвращается в Вигату из Палермо, где прятался в доме у одного друга, и заявляет, что немедленно женится, чтобы исправить ошибку.
        – Почему он передумал?
        – Ему помогли.
        – Кто?
        – Сейчас объясню. Помните, я говорил, кто мать Сторнелло Грации?
        – Да, но я не…
        – Тодаро Марианна. – И многозначительно посмотрел на комиссара.
        Но тот оказался не на высоте:
        – А кто это?
        – Как – кто? Одна из трех племянниц дона Бальдуччо Синагры.
        – Погоди, – прервал его Монтальбано. – Ты хочешь сказать, что за подпольными скачками стоит Бальдуччо?
        – Не прыгайте, как кенгуру, комиссар, я еще ничего не сказал про подпольные скачки. Мы говорили о женитьбе.
        – Ладно, продолжай.
        – Тодаро Марианна идет к дядюшке: так, мол, и так, ее дочь – и так далее и тому подобное. Людям дона Бальдуччо хватило суток, чтобы отыскать Микелино в Палермо и привезти его ночью сюда, на виллу.
        – Похищение.
        – Можно подумать, дона Бальдуччо этим испугаешь!
        – Он ему угрожал?
        – По-своему. Два дня и две ночи его держали в пустой комнате без еды и воды. Каждые три часа в комнату входил тип с пистолетом, щелкал затвором, глядел на Микелино, наставив на него дуло, потом отворачивался и выходил, не сказав ни слова. На третий день заходит к нему дон Бальдуччо, извиняется за долгое ожидание – сами знаете, каков дон Бальдуччо, с его улыбочками и реверансами, – и тут Микелино падает перед ним на колени и, рыдая, просит оказать ему честь и позволить жениться на Грации. Когда малыш родился, ему дали имя Бальдуччо.
        – А потом какими были отношения между Бальдуччо Синагрой и Престией?
        – Спустя год после женитьбы дон Бальдуччо предложил ему оставить должность на фирме «Коццо и Рампелло» и работать на него. Но Микелино отказался. Ответил дону Бальдуччо, что ему страшно и он не справится. И тот оставил его в покое.
        – А потом?
        – Года четыре тому назад Микелино увлекся азартными играми. И тут синьоры Коццо и Рампелло обнаружили значительную кассовую недостачу. Из уважения к дону Бальдуччо они не стали на Микелино заявлять и просто его уволили. Но деньги потребовали вернуть. Дали три месяца сроку.
        – Он просил денег у дона Бальдуччо?
        – Само собой. Но тот послал его куда подальше. Обозвал пустым местом.
        – Коццо и Рампелло на него заявили?
        – Нет. Через три месяца Микелино явился к синьорам Коццо и Рампелло с пачкой наличных. Вернул все до последней лиры.
        – И кто же дал ему денег?
        – Чиччо Беллавия.
        Это имя он хорошо знал. Еще бы! Чиччо Беллавия был восходящей звездой в молодой мафиозной группировке, стремившейся переплюнуть старое поколение Куффаро и Синагра. Потом он предал товарищей и перешел под начало Куффаро, став их исполнителем.
        Так что за подпольными скачками стояла мафия. А иначе и быть не могло.
        – Микелино Престия сам обратился к Беллавии?
        – Наоборот. Беллавия заявился к нему лично, сказал, что узнал о его затруднительном положении…
        – Но Престия не должен был соглашаться! Взять эти деньги равносильно заявлению, что он заодно с врагами Бальдуччо!
        – Я же вам сразу сказал, что Микелино Престия – пустое место. Дон Бальдуччо с такими словами его и выпер. А из благодарности к Беллавии Микелино пришлось взять на себя организацию подпольных скачек. Не смог отказаться. Так что теперь он работает против дона Бальдуччо.
        – Вряд ли этому Престии светит спокойная старость.
        – Я тоже так думаю, комиссар. Вы по-прежнему считаете, что между убийством коня и скачками есть связь?
        – Даже не знаю, что ответить, Фацио. А ты – нет?
        – Сперва, когда вы показали мне мертвого коня, я сам заговорил о подпольных скачках, помните? А теперь мне кажется, они ни при чем.
        – Поясни-ка.
        – Всякий раз, когда мы строим предположение, оно оказывается ошибочным. Вы ведь решили, что коня приезжей увели, чтобы подставить Ло Дуку. И тут же выясняется, что увели коня и самого Ло Дуки. Тогда зачем было красть коня приезжей?
        – Согласен. А скачки?
        – Ло Дука, насколько мне известно, к скачкам не имеет никакого отношения.
        – Уверен?
        – Не на все сто. Руку на отсечение не дам. Но мне кажется, он не из таких.
        – Никогда не доверяй тому, что кажется. Например, разве ты мог десять лет назад предположить, что Престия станет организатором подпольных скачек?
        – Нет.
        – Тогда зачем говорить «он не из таких»? И вот еще что. Ло Дука налево и направо бахвалится, что мафия его уважает. По крайней мере, уважала – до вчерашнего дня. А знаешь, почему он так говорит? Знаешь, с кем он дружбу водит, кто его прикрывает?
        – Нет, комиссар. Но постараюсь выяснить.
        – Разузнал, где проводятся скачки?
        – Они каждый раз меняют место. Я узнал, что однажды скачки проводили у виллы Пансеки.
        – Пиппо Пансеки?
        – Именно.
        – Но, насколько мне известно, Пансека…
        – Пансека ни при чем. Возможно, он вообще ничего не знает. Он был в Риме, и сторож на одну ночь сдал землю в аренду Престии. Денег ему отвалили столько, что хватило на новую машину. А в другой раз скачки проводили около горы Красто. Вообще это бывает раз в неделю.
        – Минутку. Их всегда проводят по ночам?
        – Конечно.
        – Что, в темноте?
        – У них полно оборудования. Привозят с собой генераторы, как при киносъемках. Врубят софиты – и вокруг светло как днем.
        – А как они сообщают клиентам время и место?
        – У них важных клиентов, тех, кто делает крупные ставки, от силы тридцать-сорок человек, остальные – мелкая сошка, придут – хорошо, а нет – еще лучше. Толпа на машинах им ни к чему, слишком опасно, привлекает внимание.
        – И как они оповещают?
        – Шифрованными звонками.
        – И мы ничего не можем сделать?
        – С нашими-то возможностями?

        Комиссар посидел еще пару часов в конторе, потом сел в машину и поехал в Маринеллу. Прежде чем накрыть на террасе, решил принять душ. Выложил содержимое карманов в гостиной на журнальный столик. Обратил внимание на листок с номером мобильного телефона Эстерман. Пожалуй, стоит спросить ее кое о чем. Можно и завтра, когда они встретятся во Фьякке. А вдруг не получится? Кто знает, какая там будет толпа. Лучше позвонить сейчас, время не позднее. Он так и сделал.
        – Алло! Синьора Эстерман?
        – Да, кто говорит?
        – Комиссар Монтальбано.
        – Только не говорите, что вы передумали!
        – Насчет чего?
        – Ингрид мне сказала, что вы завтра приедете во Фьякку.
        – Приеду, синьора.
        – Я буду очень, очень рада. Не занимайте вечер: будет ужин, вы в списке моих приглашенных.
        О мадонна! Только не ужин!
        – Видите ли, завтра вечером у меня…
        – Не ищите дурацких предлогов.
        – Ингрид тоже останется на ужин?
        – Шагу без нее не можете ступить?
        – Да нет, просто она везет меня во Фьякку, и я подумал, что обратно…
        – Не волнуйтесь, Ингрид тоже остается. Почему вы позвонили?
        – Я?!
        Перспектива ужина – людские разговоры, которые придется слушать, тошнотворная стряпня, которую придется глотать, – напрочь вышибла из головы, что звонил-то он.
        – Ах да, простите. Я не хотел отнимать ваше время. Если завтра у вас будет пять минут…
        – Завтра будет полный бардак. А сейчас у меня есть немного времени, собираюсь на ужин.
        С Гуидо? Свидание при свечах?
        – Послушайте, синьора…
        – Зовите меня Ракеле.
        – Послушайте, Ракеле. Помните, вы говорили: сторож конюшни сообщил, что ваш конь…
        – Да, помню. Но, видимо, я ошиблась.
        – Почему?
        – Потому что Шиши – простите, Ло Дука – сказал, что бедняга сторож в больнице. И все же…
        – Я вас слушаю, Ракеле.
        – И все же я почти уверена, что он представился сторожем. Знаете, я еще спала, было раннее утро, накануне я легла поздно…
        – Понимаю. Ло Дука сказал, кому он поручил позвонить?
        – Ло Дука никому этого не поручал. Это было бы невежливо по отношению ко мне. Он сам должен был меня известить.
        – И он известил?
        – Конечно! Позвонил из Рима часов в девять.
        – А вы сказали, что его опередили?
        – Да.
        – Он как-то отреагировал?
        – Сказал, что, наверно, звонил кто-то из конюшни, по собственной инициативе.
        – У вас есть еще минутка?
        – Слушайте, я лежу в ванне, мне хорошо. Ваш голос, звучащий около уха, для меня сейчас как… Ладно, неважно.
        Ракеле Эстерман решила играть по-крупному.
        – Вы сказали, что после обеда звонили на конюшню…
        – Не совсем так. Мне звонил кто-то с конюшни, сообщил, что коня пока не нашли.
        – Представился?
        – Нет.
        – Тот же голос, что и утром?
        – Вроде бы… да.
        – Вы говорили Ло Дуке о втором звонке?
        – Нет. А надо было?
        – Нет, в этом не было необходимости. Хорошо, Ракеле, я…
        – Подождите.
        Последовало полминуты молчания. Их не разъединили, Монтальбано слышал ее дыхание.
        Потом она вполголоса сказала:
        – Я поняла.
        – Что вы поняли?
        – То, что вы подозреваете.
        – А именно?
        – Тот, кто звонил мне дважды, не с конюшни. Это был один из тех, кто украл и убил коня. Верно?
        Проницательна, красива и умна.
        – Верно.
        – Почему они так поступили?
        – Пока не могу сказать.
        Она помолчала.
        – Да, кстати. Есть новости о коне Ло Дуки?
        – След затерялся.
        – Как странно.
        – Хорошо, Ракеле, у меня больше нет…
        – Я хотела вам сказать еще кое-что.
        – Слушаю.
        – Вы… мне очень нравитесь. Мне приятно говорить с вами.
        – Спасибо, – смущенно выдавил Монтальбано, не зная, что еще сказать.
        Она рассмеялась. И он увидел, как она лежит голая в ванне и смеется, запрокинув голову. По спине пробежал холодок.
        – Завтра мы вряд ли сможем хоть минутку побыть вдвоем… Хотя, возможно… – Запнулась и смолкла, будто ей в голову пришла какая-то мысль.
        Монтальбано немного подождал, потом кашлянул, совсем как герои английских романов.
        Она вновь заговорила:
        – В любом случае я решила остаться в Монтелузе еще на три-четыре дня – по-моему, я уже вам говорила. Надеюсь, мы еще увидимся. До завтра, Сальво.

        Комиссар помылся и устроился ужинать на террасе. Аделина приготовила салат из осьминожек – хватило бы человека на четыре – и огромных королевских креветок, осталось заправить маслом, лимоном, солью и черным перцем.
        За ужином в голове крутились мысли о какой-то ерунде.
        Он встал, набрал номер Ливии.
        – Почему ты не позвонил вчера вечером? – первым делом поинтересовалась та.
        Стоит ли рассказывать ей, что он напился вместе с Ингрид и напрочь забыл о звонке?
        – Никак не мог.
        – Почему?
        – Занят был.
        – С кем?
        Вот пристала!
        – Как это – с кем? С моими людьми.
        – И чем вы занимались?
        Это его окончательно выбесило.
        – Устроили соревнование.
        – Соревнование?!
        – Кто круче соврет.
        – И ты, конечно, победил. В этом спорте тебе нет равных!
        Началась привычная, успокаивающая ночная болтовня.

        6

        Звонок отбил у него желание ложиться спать. Он снова сел на террасе, стараясь отвлечься, думать о чем-нибудь, кроме Ливии и истории с конем.
        Ночь была спокойной и темной, полоска моря еле различима. Вдалеке горел фонарь, который из-за темени казался ближе, чем на самом деле. Вдруг он ощутил между нёбом и языком вкус только что пожаренной в масле камбалы. Сглотнул слюну.
        Ему было десять, когда дядя в первый и последний раз взял его с собой на ночную рыбалку с фонарем, целый вечер потратив на уговоры жены.
        – А вдруг малыш упадет в море?
        – Да что тебе в голову лезет? Упадет – достанем. Нас ведь двое будет, я да Чиччино!
        – А вдруг замерзнет?
        – Ты дай нам свитерок. Замерзнет – наденем.
        – А если спать захочет?
        – Поспит на дне лодки.
        – Сальвуццо, а сам-то ты хочешь на рыбалку?
        – Ну…
        Да он ни о чем другом и думать не мог каждый раз, когда дядя собирался на рыбалку! Наконец тетушка уступила, завалив их тысячью советов.
        Ночь, помнится, была точь-в-точь как эта, безлунная. С моря можно было разглядеть каждый огонек на берегу.
        Через некоторое время Чиччино, моряк лет шестидесяти – он сидел на веслах, – сказал:
        – Зажигайте.
        Дядя зажег фонарь. Тот горел ярким голубоватым светом.
        Песчаное дно моря словно внезапно приблизилось к освещенной поверхности воды, он увидел замершую стайку рыбешек, уставившихся на слепящий свет фонаря.
        Прозрачные медузы, две рыбы, похожие на змей, ковылявший по дну краб…
        – Не наклоняйся так сильно, в море вывалишься, – тихо сказал Чиччино.
        Мальчик был так зачарован зрелищем, что даже не понял, как низко наклонился из лодки – временами лицо касалось воды. Дядя стоял на корме с десятизубым гарпуном на трехметровом древке, привязанным к запястью трехметровым шпагатом.
        – Зачем, – спросил он Чиччино тоже шепотом, чтобы не распугать рыбу, – в лодке еще два гарпуна?
        – Один для скал, другой для открытого моря. У одного зубья прочнее, у другого – острее.
        – А тот, что в руках у дяди?
        – Гарпун для песка. Он хочет наловить камбалы.
        – А где она?
        – Прячется в песке.
        – А как он видит рыб через песок?
        – Они чуть шевелятся, и глаза у них как две черных точки. Присмотрись и тоже увидишь.
        Он напряг зрение, но не разглядел черных точек.
        Лодку качнуло, послышался плеск гарпуна, с силой рассекшего воду, и голос дяди:
        – Поймал!
        На конце лески бешено билась большая, с его руку, камбала. Часа через два, поймав с десяток крупных рыбин, дядя решил передохнуть.
        – Проголодался? – спросил мальчика Чиччино.
        – Немного.
        – Приготовить поесть?
        – Да.
        Чиччино сложил весла, достал из сумки сковороду и газовую горелку, бутылку масла, кулек с мукой и еще один, поменьше, – с солью. Он ошарашенно смотрел на эти приготовления. Как можно есть среди ночи? Тем временем Чиччино поставил сковороду на газ, налил немного масла, обвалял в муке две рыбины и принялся жарить.
        – А ты? – спросил дядя.
        – Потом. Слишком большие попались, три в сковороду не лягут.
        Пока они ждали еду, дядя говорил, что при ловле гарпуном трудность заключается в преломлении. Но он понял только, что тебе кажется – рыба вон там, а на самом деле она гораздо дальше.
        Аромат жарившейся камбалы возбудил аппетит. Он съел свою рыбину, держа ее на клочке газеты, обжигая рот и руки.
        Прошло сорок шесть лет, но ему так и не довелось еще раз почувствовать тот вкус.

        «Миланцы убивают по субботам» – так называлась книга рассказов Щербаненко, которую он читал много лет назад. Убивали они по субботам, потому что в остальные дни были слишком заняты работой.
        «Сицилийцы не убивают по воскресеньям» – подходящее название для ненаписанного романа. Потому что сицилийцы по воскресеньям с утра идут всей семьей на мессу, потом навещают пожилых родителей и остаются у них на обед, после обеда смотрят по телику футбол, а вечером всей семьей идут есть мороженое. Где тут выкроишь время на смертоубийство?
        Комиссар решил, что можно наведаться в душ позже обычного: он был уверен, что Катарелла не потревожит его звонком.
        Встал, открыл балконную дверь. Ни ветерка, ни облачка.
        Прошел на кухню, сварил кофе, налил две чашки, одну выпил на кухне, вторую отнес в спальню. Взял сигареты, зажигалку и пепельницу, разложил на тумбочке, устроился в постели полулежа, подложив под спину пару подушек.
        Выпил кофе, смакуя каждый глоток, закурил и затянулся с особым наслаждением. Наслаждался, во-первых, вкусом сигареты после кофе, а во-вторых, тем, что нет рядом Ливии, потому что, когда она дома, в таких случаях неизбежно следует угроза: «Или ты немедленно тушишь сигарету, или я встаю и ухожу. Сколько можно говорить: не хочу, чтобы ты курил в спальне!» Приходится повиноваться. А сейчас хоть целую пачку выкури – и плевать на весь мир.
        – Может, стоит уже немного подумать о расследовании? – спросил его внутренний голос.
        – Слушай, оставь эту тему хоть ненадолго! – возразил он сам себе.
        – Для настоящего полицейского воскресенье – такой же рабочий день, как остальные!
        – Даже Бог отдыхал на седьмой день!
        Прикинувшись глухим, Монтальбано продолжал дымить. Докурив, он растянулся на кровати, прикрыв глаза в попытке вновь задремать.
        Ноздри защекотал легкий сладковатый аромат, вызвавший образ голой Ракеле, нежащейся в ванне…
        Он понял, что Аделина не сменила наволочку, на которой позавчера спала Ингрид, и тепло его тела высвободило аромат ее кожи. Комиссар продержался пару минут и поднялся с постели, чтобы избежать напрасных волнений плоти.
        Ледяной душ разогнал дурные мысли.
        – Почему же дурные? – вмешался внутренний голос. – Они приятные и даже желанные!
        – В вашем-то возрасте? – лукаво возразил ему Монтальбано.
        С одеванием возникла проблема.
        По воскресеньям Аделина не приходит, значит, обедать придется у Энцо. Но у Энцо обед подают не раньше половины первого. Выйдет он оттуда часа через полтора, то есть в два пополудни.
        Успеет ли заехать в Маринеллу, чтобы переодеться до приезда Ингрид? Эта истинная шведка наверняка явится ровно в три.
        Нет, лучше сразу одеться поприличнее.
        Но во что? На скачки-то можно явиться и в повседневном, а на ужин? Захватить с собой сумку со сменной одеждой? Нет, это глупо.
        Выбор комиссара пал на серый костюм, надетый всего дважды: на похороны и на свадьбу. Вырядился как на парад: рубашка, галстук, лаковые туфли. Посмотрелся в зеркало: ну и клоун!
        Скинул все до трусов и сел на кровать в расстроенных чувствах.
        Вдруг его осенило: надо позвонить Ингрид. Сказать, что ранен в голову, но, к счастью, пуля прошла по касательной…
        А вдруг она перепугается и рванет в Маринеллу? Ну и что. Встретить ее лежа в постели с перевязанной головой, бинтов-то дома завались…
        – Давай уже посерьезнее! – сказал внутренний голос. – Сплошные отмазки! Просто тебе не хочется с ними встречаться!
        – И что же, разве я обязан с ними встречаться? Где написано, что мне непременно следует ехать во Фьякку? – парировал Монтальбано.
        И все же в половине первого комиссар был у Энцо: в сером костюме и при галстуке, но с таким лицом…
        – Кто-то умер? – сочувственно спросил Энцо, увидев его в таком прикиде и с похоронной физиономией.
        Монтальбано вполголоса чертыхнулся, но отвечать не стал. Поел без аппетита. Без четверти три снова был в Маринелле. Только успел освежиться, как подъехала Ингрид.
        – Ты сама элегантность! – сказала она.
        Еще бы! Она-то в джинсах и блузке.
        – Ты и на ужин так пойдешь?
        – Ну вот еще! Переоденусь. Взяла все с собой.
        Почему женщинам легко снимать и надевать одежду, а для мужика это всегда геморрой?

        – Ты можешь ехать потише?
        – Да я еле ползу!
        За обедом он почти ничего не съел, но и это «почти ничего» подкатывало к горлу каждый раз, когда Ингрид входила в поворот как минимум на ста двадцати.
        – Где проводятся скачки?
        – Рядом с Фьяккой. Барон Пископо ди Сан-Милителло соорудил за своей виллой ипподром, небольшой, но отлично оборудованный.
        – А кто этот барон Пископо?
        – Кроткий и любезный синьор лет шестидесяти, занимается благотворительностью.
        – Деньги он кротостью заработал?
        – Деньги ему оставил отец, младший компаньон крупной немецкой сталелитейной фирмы, а он сумел пустить их в оборот. Кстати, о деньгах: наличные у тебя есть?
        Монтальбано опешил:
        – Вход платный?
        – Нет, но там ставят на победительницу. В каком-то смысле делать ставку обязательно.
        – Там что, тотализатор?
        – Ну что ты! Вырученные деньги пойдут на благотворительность.
        – А победительнице что-то полагается?
        – Победительница награждает поцелуем тех, кто на нее поставил. Но некоторые не соглашаются.
        – Почему?
        – Говорят, из галантности. На самом деле победительницы бывают страшны как смерть.
        – Ставки высокие?
        – Не очень.
        – Примерно по сколько?
        – Тысяча-две евро. Некоторые ставят больше.
        Ни хрена себе! Интересно, большая ставка для Ингрид – это сколько? Миллион? Он почувствовал, что вспотел.
        – Но я не…
        – Не захватил?
        – В кармане у меня от силы сотня.
        – А чековая книжка при тебе?
        – Да.
        – Так даже лучше. Чек – это элегантнее.
        – Хорошо. На сколько?
        – Выпиши на тысячу.
        Много в чем можно упрекнуть Монтальбано, только не в том, что он жмот и скупердяй. Но выбросить тысячу евро, чтобы поглазеть на скачки в окружении толпы придурков, – это ни в какие ворота не лезет!

        За триста метров до виллы барона Пископо их остановил парень в новехонькой ливрее – словно сошел с полотна семнадцатого века. Правда, лицо верзилы вносило в образ некоторый диссонанс: будто его только что выпустили из тюрьмы Синг-Синг после тридцатилетней отсидки.
        – На машине дальше нельзя, – изрек бывший каторжник.
        – Почему?
        – Все места заняты.
        – И что нам делать? – спросила Ингрид.
        – Идите пешком. Оставьте ключи, я припаркую машину.
        – Это ты виноват, что мы так поздно приехали, – посетовала Ингрид, пока доставала из багажника что-то похожее на сумку.
        – Я?
        – Да. Вечно ты со своими «потише», «не гони»…
        Машины по обеим обочинам. Машины на просторном дворе. Перед парадным входом на огромную трехэтажную виллу с башенкой стоял еще один субъект в ливрее, расшитой золотыми шнурами. Дворецкий, что ли? На вид никак не моложе девяноста девяти лет. Чтобы не упасть, оперся на нечто вроде пасторского посоха.
        – Здравствуйте, Армандо, – сказала Ингрид.
        – Здравствуйте, синьора. Все уже ушли, – отозвался Армандо надтреснутым старческим голосом.
        – Сейчас мы их нагоним. Возьмите вот это, – сказала она, протягивая пакет, – и отнесите в комнату синьоры Эстерман.
        Армандо подхватил рукой легкий пакет, качнувшись под его весом. Монтальбано успел его поддержать. Этот божий одуванчик того и гляди свалится, если ему муха сядет на плечо!
        Они миновали холл в духе викторианского десятизвездочного отеля; огромный зал, увешанный портретами предков; потом второй, еще больше первого, полный оружия и доспехов, три французских окна с видом на аллею. За вычетом каторжника и дворецкого, им не встретилось ни души.
        – А где остальные?
        – Они уже там. Быстрее.
        Аллея вела все прямо, потом расходилась на две.
        Едва они с Ингрид свернули на левую аллею, окруженную высоченной изгородью, как до Монтальбано донеслись шум голосов, восклицания и смех.
        Через мгновение они очутились на лужайке, уставленной столами, стульями и шезлонгами с зонтиками. Там было еще два длинных стола с напитками и закуской, возле них толклись официанты в белых смокингах. Чуть поодаль – дощатая будка с оконцем, за которым сидел кассир. К нему выстроилась очередь.
        На лужайке было не меньше трех сотен гостей обоего пола, кто – сидя, кто – стоя; они разбились на стайки, болтали и смеялись. Неподалеку виднелся так называемый ипподром.
        Наряды у всех были – что твой карнавал: кто-то вырядился наездником, а кто-то нацепил цилиндр, словно собрался на прием к английской королеве; некоторые были в джинсах и водолазках, иные косили под тирольцев, один (как показалось комиссару) был в форме лесничего, другой вырядился арабом, а третий разгуливал в шортах и вьетнамках. На женщинах были шляпы с полями шириной с посадочную площадку для небольшого вертолета; они были в мини или в столь длинных одеяниях, что проходившие мимо не могли не споткнуться с риском свернуть себе шею; одна дама была в темном платье-футляре, другая – в костюме наездницы девятнадцатого века; а девушка лет двадцати – в джинсовых шортах в облипочку, выставив напоказ роскошные буфера, щедрый дар матери-природы.
        Наглядевшись, он заметил, что Ингрид рядом нет. Растерялся. Ощутил сильнейшее желание развернуться, пройти обратно по аллее и роскошным залам виллы, добраться до машины Ингрид, усесться в нее и…
        – Да это же комиссар Монтальбано! – раздался мужской голос.
        Он обернулся. Голос принадлежал сухощавому долговязому типу лет сорока: колониальная куртка защитного цвета, шорты, гольфы, пробковый шлем, на шее бинокль. Еще и трубка во рту. Видимо, воображает, будто разгуливает по Индии эпохи британского владычества. Тип сунул комиссару потную рыхлую ладонь – на ощупь как влажный хлебный мякиш.
        – Как приятно! Я маркиз Уго Андреа ди Вилланелла. Вы родственник лейтенанта Коломбо?
        – Это лейтенант карабинеров из Фьякки? Нет, я не…
        – Я не про лейтенанта карабинеров, а про того, из телевизора: помните, в плаще, у него еще жена, которой никогда не видно…
        Просто придурок или нарочно придуривается?
        – Нет, я брат-близнец комиссара Мегрэ, – резко ответил он.
        Собеседник сник:
        – С ним я не знаком, простите. – И отошел.
        Несомненно, придурок, еще и слегка с приветом.
        Появился другой, одетый садовником, в замызганном вонючем фартуке, в руках лопата.
        – Вижу, вы новичок.
        – Да, я в первый раз…
        – На кого поставили?
        – Вообще-то я еще не…
        – Хотите совет? Ставьте на Беатриче делла Бикокка.
        – Я не…
        – Расценки знаете?
        – Нет.
        – Сейчас оглашу. Ставишь жалкую тысчонку – / Клюнет в лоб тебя девчонка. / Пять кусков – и вуаля, / Только губы подставляй. / А за десять – не вопрос, / Поцелует и взасос.
        Поклонился и ушел.
        Да что же это за дурдом? А предложение поставить на Беатриче делла Бикокка смахивает на недобросовестную конкуренцию…

        7

        – Сальво, иди сюда!
        Наконец он увидел Ингрид, та звала его и махала ему рукой. Он направился к ней.
        – Синьор Монтальбано. Хозяин дома, барон Пископо ди Сан-Милителло.
        Барон, худой и высокий, был одет в точности как один тип из фильма про охоту на лис. Только на том была красная куртка, а на бароне – зеленая.
        – Добро пожаловать, синьор, – произнес барон, протягивая руку.
        – Спасибо, – сказал Монтальбано, отвечая на рукопожатие.
        – Как вам у нас?
        – Отлично.
        – Я рад.
        Барон, улыбаясь, посмотрел на него и громко хлопнул в ладоши. Комиссар растерялся. Что ему надо сделать? Тоже хлопнуть в ладоши? Вдруг у этих людей так принято выказывать радость. И он тоже громко хлопнул в ладоши. Барон, слегка опешив, удивленно покосился на комиссара, Ингрид расхохоталась. А подоспевший лакей в ливрее протянул барону закрученную трубу. Так вот почему барон хлопал в ладоши – он звал лакея! Монтальбано зарделся от стыда, а барон поднес инструмент к губам и затрубил. Звук был громким, как кавалерийский сбор. Уши Монтальбано были в десяти сантиметрах от трубы, и в голове у него загудело.
        Все мигом стихло. Барон передал трубу лакею и взял у него микрофон.
        – Дамы и господа! Прошу минутку внимания! Напоминаю: через десять минут касса закрывается и ставки приниматься не будут!
        – Простите, барон, – сказала Ингрид, хватая Монтальбано под руку и увлекая за собой.
        – Куда мы?
        – Делать ставки.
        – Да я даже не знаю, кто участвует!
        – Послушай, фавориток всего две. Бенедетта ди Санто-Стефано и Ракеле, хотя она выступает не на своей лошади.
        – Какова эта Бенедетта?
        – Усатая карлица. Хочешь, чтобы она тебя поцеловала? Не валяй дурака и ставь на Ракеле, как я.
        – А Беатриче делла Бикокка?
        Ингрид застыла как вкопанная:
        – Ты с ней знаком?
        – Нет. Я просто хотел узнать…
        – Развратница. Сейчас наверняка трахается с конюхом. Всегда этим развлекается перед скачками.
        – Почему?
        – Говорит, что потом лучше чувствует лошадь. Ты знал, что гонщики «Формулы-1» слушают двигатель задницей? Беатриче чувствует лошадь своей…
        – Ладно-ладно, я понял.
        Они нашли свободный столик и заполнили чеки.
        – Подожди меня здесь, – сказала Ингрид.
        – Давай я схожу, – возразил Монтальбано.
        – Там очередь, а меня пропустят.
        Не зная, чем себя занять, он подошел к одному из столов с закусками. Всю еду аристократы уже смели. Видать, оголодали почище аборигенов Бурунди после засухи.
        – Что вам угодно? – спросил официант.
        – «Джей энд Би», неразбавленный.
        – Виски закончилось, синьор.
        Ему непременно надо было выпить для поднятия духа.
        – Тогда коньяку.
        – Коньяк тоже закончился.
        – Что есть из алкоголя?
        – Ничего. Остались фанта и кока-кола.
        – Фанту, – сказал он, погрузившись в уныние еще до того, как пригубил стакан.
        Ингрид прибежала с двумя квитанциями в руке, а барон протрубил второй кавалерийский сбор.
        – Пошли, барон зовет на ипподром. – И протянула ему одну из квитанций.
        Ипподром был небольшим и совсем просто устроенным: большой скаковой круг, обрамленный по обоим краям невысокой изгородью.
        Еще там были две деревянные вышки, пока что без наблюдателей. Шесть боксов, установленных в ряд перед стартом, пустовали. Гости могли свободно располагаться стоя вдоль периметра скакового круга.
        – Встанем здесь, – сказала Ингрид. – Поближе к финишу.
        Они облокотились об изгородь. Невдалеке на земле была проведена белая полоса – видимо, финиш, – с внутренней стороны круга у полосы стояла одна из вышек, скорее всего, предназначавшаяся для судей.
        На другой вышке появился барон Пископо с микрофоном в руке:
        – Прошу внимания! Господа судьи, граф Эмануэле делла Теналья, полковник Роландо Ромерес, маркиз Северино ди Сан-Северино, займите места на вышке!
        Легко сказать. На обзорную площадку вышки вела неудобная деревянная лесенка. Младший из них, маркиз, весил как минимум сто двадцать кило; полковник был восьмидесятилетней развалиной со старческим тремором, а у графа не сгибалась левая нога; так что четверть часа, которая потребовалась им на покорение вышки, можно было вполне засчитать как рекорд.
        – Как-то раз они карабкались три четверти часа, – сказала Ингрид.
        – Всегда одни и те же?
        – Да. Традиция.
        – Прошу внимания! Приглашаем милых амазонок занять с лошадьми назначенные им боксы!
        – Как распределяют боксы?
        – Жеребьевкой.
        – Почему не видно Ло Дуки?
        – Наверно, он с Ракеле. Она выступает на его лошади.
        – Ты знаешь, какой ей дали бокс?
        – Первый, ближе к внутренней части.
        – Иначе и быть не могло! – подал голос мужчина, стоявший по левую руку от Монтальбано и слышавший весь разговор.
        Комиссар обернулся: рядом с ним стоял потный тип лет пятидесяти, лысая башка сияет – аж глазам больно.
        – Что вы хотите сказать?
        – То, что сказал. С Гуидо Костой в роли интенданта они еще имеют наглость называть это жеребьевкой! – возмущенно заявил потный тип, удаляясь.
        – Ты поняла, о чем он? – спросил комиссар у Ингрид.
        – Еще бы! Обычные сплетни! Гуидо отвечает за жеребьевку, вот синьор и утверждает, что все подтасовано в пользу Ракеле.
        – А этот Гуидо, он…
        – Ну да, тот самый.
        Значит, здешнее общество в курсе их связи.
        – Сколько кругов они скачут?
        – Пять.
        – Прошу внимания! С этой минуты стартер может дать сигнал к началу скачек, когда сочтет нужным.
        Не прошло и минуты, как раздался пистолетный выстрел.
        – Стартовали!
        Монтальбано ожидал, что барон выступит в роли комментатора скачек, но тот молча положил микрофон и взял в руки бинокль.
        В конце первого круга Ракеле шла третьей.
        – Кто первые две?
        – Бенедетта и Беатриче.
        – Думаешь, Ракеле сумеет победить?
        – Сложно сказать. Знаешь, на незнакомой лошади…
        Послышались крики, на противоположной части круга засуетились люди.
        – Беатриче упала, – сказала Ингрид. И ехидно добавила: – Видимо, не успела дойти до нужной кондиции, чтобы почувствовать лошадь.
        – Дамы и господа, сообщаю вам, что амазонка Беатриче делла Бикокка упала, но, к счастью, обошлось без последствий.
        На втором круге вела по-прежнему Бенедетта, за ней шла наездница, которую комиссар не мог разглядеть.
        – Кто это?
        – Вероника дель Боско, она не опасна для Ракеле.
        – Почему Ракеле не воспользовалась падением?
        – Не знаю.
        В начале последнего круга Ракеле вышла на вторую позицию. Метров сто они, поравнявшись с Бенедеттой, шли ноздря в ноздрю, вызвав горячий энтузиазм зрителей – все орали как полоумные.
        Сам Монтальбано не выдержал и завопил:
        – Ракеле! Давай, Ракеле!
        Но метров за тридцать до финиша лошадь Бенедетты рванула вперед, будто у нее враз отросло двенадцать ног, так что у Ракеле не оставалось шансов.
        – Какая жалость! – сказала Ингрид. – На своей лошади она бы наверняка победила. Ты расстроен?
        – Ну, немного.
        – Особенно тем, что тебе не достанется поцелуя Ракеле, да?
        – А теперь что будет?
        – Барон зачитает результаты.
        – Какие результаты? Мы ведь уже знаем, кто победил.
        – Это интересно. Подожди.
        Монтальбано закурил. Трое или четверо стоявших рядом зрителей возмущенно отодвинулись.
        – Дамы и господа! – произнес барон с вышки. – Имею удовольствие объявить, что общая сумма ставок составила шестьсот тысяч евро! Премного вам благодарен!
        С учетом того, что присутствовало человек триста, и все сплошь благородных кровей, деловые и состоятельные, непохоже было, чтобы они сильно раскошелились.
        – Амазонка, набравшая высшее число ставок, – синьора Ракеле Эстерман!
        Аплодисменты. Ракеле проиграла забег, но принесла больше всего денег в кассу.
        – Прошу уважаемых гостей на время покинуть лужайку, пока на ней будут расставлять столы для ужина. Вы можете провести время в залах виллы.
        Последнее, что видели Монтальбано и Ингрид, уходя с ипподрома: двое официантов, подхватив полковника Ромереса, стаскивали его с вышки.
        – Сгоняю переодеться, – бросила Ингрид, убегая. – Увидимся через часок в зале предков.
        Монтальбано пошел в зал и уселся в кресло, чудесным образом оставшееся незанятым. Ему предстояло провести час, стараясь не думать о том, что он заметил, наблюдая за скачками, и что заставило его разнервничаться. Он стал хуже видеть, факт. Всякий раз, когда лошади бежали по второй половине круга, противоположной той, где он стоял, ему не удавалось разглядеть камзолы наездниц. Все сливалось, контуры расплывались. Если бы не Ингрид, он бы и не понял, что упала Беатриче делла Бикокка.
        – Ну и что тут странного? – спросил его внутренний голос. – Это старость, прав Мими Ауджелло!
        – Что за чушь ты несешь? – возразил ему Монтальбано. – Мими Ауджелло говорит, что во время чтения я отставляю подальше руку. Это дальнозоркость, у всех стариков такое бывает. А тут скорее близорукость, и возраст ни при чем!
        – А что при чем?
        – Возможно, усталость, временное ухудшение…
        – В любом случае пора пойти провериться…
        Дискуссию прервал неожиданно возникший перед креслом субъект:
        – Комиссар Монтальбано! Ракеле сказала, что вы здесь, но я никак не мог вас найти.
        Это был Ло Дука. Лет пятидесяти, высокий, суперухоженный, суперпокрытый салонным загаром, суперсверкающая улыбка, волосы с проседью супертщательно уложены. Все-то у него супер. Монтальбано встал, они пожали друг другу руки. Этот тип еще и супернадушен.
        – Давайте выйдем на воздух, – предложил Ло Дука. – Тут нечем дышать.
        – Но барон сказал…
        – Неважно, пойдемте со мной.
        Они снова прошли через зал доспехов и вышли через одно из французских окон, но вместо того чтобы двинуться по аллее, Ло Дука сразу свернул налево. Там был ухоженный сад с тремя беседками. Две были заняты, третья – свободна. Уже смеркалось, в одной из беседок горел свет.
        – Хотите, включу свет? – спросил Ло Дука. – Но лучше не стоит. Нас заживо съедят комары. Впрочем, это и так случится – во время ужина.
        В беседке было два удобных плетеных кресла и столик, на котором стояли вазочка с цветами и пепельница. Ло Дука достал пачку сигарет и протянул комиссару.
        – Спасибо, я предпочитаю свои.
        Они закурили.
        – Извините, я сразу к делу, – сказал Ло Дука. – Возможно, вам сейчас не хочется говорить о вопросах, связанных с работой, но…
        – Нет, что вы, прошу вас.
        – Спасибо. Ракеле, – начал Ло Дука, – сказала мне, что ходила в участок заявить о похищении своей лошади, но передумала подавать заявление, когда вы сообщили ей, что лошадь убили.
        – Ну да.
        – Вероятно, Ракеле была слишком потрясена, когда вы сказали ей, что лошадь убита с особой жестокостью, и потому оказалась не в состоянии быть более точной…
        – Ну да.
        – Но как об этом узнали?
        – Случайно. Лошадь умерла прямо под окнами моего дома.
        – А правда, что тушу потом украли и спрятали?
        – Ну да.
        – У вас есть предположения о причинах?
        – Нет. А у вас?
        – Возможно, да.
        – Скажите, если хотите.
        – Конечно, скажу. Если вдруг будет найден мертвым Руди, мой конь, то, скорее всего, окажется, что его убили, как и другую лошадь. Тут явная вендетта, комиссар.
        – Вы изложили эту версию моим коллегам из Монтелузы?
        – Нет. Ведь вы тоже, насколько мне известно, до сих пор не сообщили своим коллегам из Монтелузы о том, что видели лошадь Ракеле мертвой.
        Туше. Этот Ло Дука отлично фехтует.
        Надо действовать осторожно.
        – Вы сказали «вендетта»?
        – Да.
        – Можете выразиться яснее?
        – Да. Три года назад я крепко поссорился с одним из тех, кто ходил за моими лошадьми, и в приступе ярости ударил его по голове железным прутом. Я не думал его покалечить, но он остался инвалидом. Естественно, я не только оплатил все расходы на лечение, но и выплачиваю ему месячное пособие, равное его прежнему жалованью.
        – Но раз дело обстоит так, зачем этому человеку…
        – Видите ли, уже три месяца жена не знает, где он. У него не все в порядке с головой. Однажды он вышел из дому, бормоча угрозы в мой адрес, и с тех пор его больше не видели. Ходят слухи, что он прибился к уголовникам.
        – Мафиози?
        – Нет. Бандиты. Обычные преступники.
        – Почему же этот синьор не довольствовался кражей и убийством вашей лошади, но забрал и лошадь синьоры Эстерман?
        – Думаю, когда он уводил лошадь, то не знал, что она не моя. Наверно, узнал уже после.
        – И об этом вы тоже не сказали коллегам из Монтелузы?
        – Нет. И думаю, что не стану говорить.
        – Почему?
        – Это означало бы спустить всех собак на несчастного, в чьем недуге виноват я.
        – А мне почему решили рассказать?
        – Мне сказали, что вы, когда хотите понять, понимаете.
        – Раз я, по-вашему, такой понимающий, может, скажете, как зовут этого человека?
        – Джерландо Гуррери. Но дайте мне слово, что никому не назовете его имя.
        – Можете быть спокойны. Однако вы объяснили мне мотив, но не сказали, почему воры спрятали труп.
        – Полагаю, Гуррери, как я уже сказал, увел двух лошадей, думая, что обе мои. Но кто-то из сообщников сказал ему, что одна из них – лошадь Ракеле. Тогда они ее убили и спрятали труп, чтобы заставить меня терзаться сомнениями.
        – Не понял.
        – Почему вы так уверены, комиссар, что лошадь, которую вы видели мертвой на пляже, – Ракеле, а не моя? Скрыв останки, они сделали опознание невозможным. А оставив меня мучиться неуверенностью, они делают мое страдание еще горше. Я ведь сильно привязан к Руди.
        Правдоподобная версия.
        – Утолите мое любопытство, синьор Ло Дука. Кто сообщил синьоре Эстерман о краже лошади?
        – Я полагал, что это сделал я. Но выяснилось, что меня опередили.
        – Кто?
        – Возможно, один из конюхов. Ракеле ведь оставила сторожу номера телефонов, по которым можно ее найти. А сторож повесил этот листок у себя за дверью. Он и сейчас там висит. А разве это важно?
        – Да, очень.
        – Объясните-ка.
        – Видите ли, синьор Ло Дука, если с вашей конюшни никто не звонил синьоре Эстерман, значит, ей позвонил Джерландо Гуррери.
        – Но зачем?
        – Возможно, он думал, что вы до последнего будете скрывать от синьоры Эстерман факт кражи, надеясь отыскать лошадь в ближайшее время, пусть и ценой большого выкупа.
        – Иными словами, чтобы публично меня опозорить?
        – Это ведь вполне вероятная версия, вам не кажется? Но если вы скажете, что Гуррери, с его съехавшей крышей, не в состоянии так тонко мыслить, моя версия рухнет.
        Ло Дука призадумался.
        – Ну, – наконец сказал он, – историю со звонком мог придумать не Гуррери, а кто-то из преступников, с которыми он в сговоре.
        – И такое возможно.
        – Сальво, где ты? – донесся до них голос Ингрид.

        8

        Саверио Ло Дука встал. Монтальбано тоже.
        – Простите, что столь надолго вас задержал, но, сами понимаете, не хотелось терять такую драгоценную возможность.
        – Сальво, ты где? – снова позвала Ингрид.
        – Ну что вы! Это я должен искренне поблагодарить вас за то, что вы так любезно поделились со мной информацией.
        Ло Дука слегка поклонился. Монтальбано тоже.
        Пожалуй, и в девятнадцатом веке между виконтом Кастельфомброне, «чьим предком был Бульоне», и графом Ломанто (героями песенки квартета «Четра») не мог бы развернуться столь изысканный и изящный диалог.
        Они свернули за угол. Ингрид, сама элегантность, стояла в проеме французского окна, ища его глазами.
        – Я здесь, – подал голос комиссар, подняв руку.
        – Простите, мне придется вас покинуть, я должен встретиться с… – заторопился Ло Дука, ускоряя шаг и так и не назвав имени того, с кем собирался встретиться.
        В то же мгновение раздался гулкий удар гонга. Возможно, к нему поднесли микрофон: звук был такой, будто начинается землетрясение. Оно и началось.
        Из виллы донесся нестройный возбужденный хор голосов:
        – Зовут! Зовут!
        Людской поток хлынул и понесся, подобно лавине или вышедшей из берегов реке. Сталкиваясь, пихаясь, протискиваясь, спотыкаясь, через три французских окна на аллею выплеснулись горланящие мужчины и женщины. В одно мгновение толпа увлекла Ингрид и потащила вперед. Она оборачивалась, открывала рот, что-то кричала, но слов было не разобрать. Все это смахивало на трагический финал фильма-катастрофы. Ошеломленный Монтальбано сперва даже решил, что на вилле вспыхнул неистовый пожар, но веселые лица бешено несшихся вперед людей эту догадку опровергали. Посторонившись, чтобы его не затоптали, комиссар переждал, пока поток схлынет. Гонг возвещал о начале ужина. Что ж они так изголодались-то, эти аристократы, предприниматели и дельцы? Ведь буквально только что заглотнули два стола, сервированных закусками, а ведут себя словно после недели строгого поста.
        Когда волна спала и осталось только трое или четверо замешкавшихся – те неслись так, будто бегут стометровку, – Монтальбано отважился ступить на дорожку.
        Найдешь теперь Ингрид, как же! А может, ему стоит, вместо того чтобы тащиться на ужин, забрать у «каторжника» ключи от машины, залезть в нее и поспать пару часиков? Идея показалась ему превосходной.
        – Комиссар Монтальбано! – послышался женский голос.
        Он обернулся: из зала только что вышла Ракеле Эстерман. Рядом с ней стоял мужчина лет пятидесяти в темно-сером костюме, ростом со свою спутницу, с поредевшей шевелюрой и лицом идеального шпиона.
        Под лицом шпиона комиссар понимал совершенно невзрачную внешность, из тех, что после целого дня общения назавтра не можешь припомнить. Лица а-ля Джеймс Бонд – не шпионские, потому что их, раз увидев, не забудешь, а это грозит разоблачением.
        – Гуидо Коста. Комиссар Монтальбано.
        Комиссару Монтальбано стоило немалых усилий перестать пялиться на Ракеле и обратить взгляд на Косту. Он словно оцепенел, когда ее увидел. Ракеле была одета в нечто вроде черного мешка на тонюсеньких лямках, едва прикрывавшего колени.
        А ноги у нее длиннее и красивее, чем у Ингрид. Волосы распущены, на шее ожерелье из драгоценных камней, через руку переброшена накидка.
        – Пойдем? – спросил Гуидо Коста.
        У него был голос актера, озвучивающего порнофильмы, теплого и глубокого тембра, таким голосом женщинам шепчут на ушко непристойности. Видимо, этот никчемный Гуидо обладал тайными талантами.
        – Кто знает, найдем ли мы место, – сказал Монтальбано.
        – Не волнуйтесь, – сказала Ракеле, – у меня зарезервирован столик на четверых. Правда, найти Ингрид будет непростой задачей.
        Задача оказалась простой. Ингрид ждала их, сидя за зарезервированным столиком.
        – Я встретила Джоджо! – радостно воскликнула Ингрид.
        – Ах, Джоджо! – лукаво улыбнулась Ракеле.
        Монтальбано перехватил понимающий взгляд двух женщин и все понял. Джоджо – наверняка бывший дружок Ингрид. И те, кто говорит, что разогретый суп уже невкусный, возможно, в данном случае ошибаются. Он тут же испугался, что Ингрид взбредет в голову провести ночь с вновь обретенным Джоджо, а ему придется спать в машине до утра.
        – Ты не против, если я пересяду за столик Джоджо? – спросила Ингрид у комиссара.
        – Вовсе нет.
        – Ты такой душка.
        Она наклонилась и поцеловала его в лоб.
        – Но…
        – Не волнуйся. Я заберу тебя после ужина, и мы вернемся в Вигату.
        Подошел метрдотель, бывший свидетелем разговора, и убрал прибор Ингрид.
        – Здесь удобно, синьора Эстерман?
        – Да, Маттео, спасибо.
        Пока тот удалялся, она объяснила Монтальбано:
        – Я попросила Маттео зарезервировать нам столик на краю освещенной зоны. Немного неудобно, но зато нас не так будут атаковать комары.
        На лужайке были расставлены десятки столов на четыре – десять мест, под слепящим светом софитов, закрепленных на четырех железных вышках. Неисчислимые тучи кровососов из Фьякки и окрестностей наверняка уже слетались, ликуя, на этот «праздник огней».
        – Гуидо, прошу тебя, я забыла в комнате сигареты.
        Гуидо молча встал и направился к вилле.
        – Ингрид сказала, вы ставили на меня. Спасибо. Я должна вам поцелуй.
        – Вы отлично выступили.
        – На бедняге Супере я бы наверняка победила. Кстати, я потеряла Шиши – простите, Ло Дуку. Хотела вас с ним познакомить.
        – Мы уже познакомились и даже поговорили.
        – Ах да? Он изложил вам свою версию похищения двух лошадей и убийства?
        – Версию с вендеттой?
        – Да. Вы считаете ее вероятной?
        – Почему бы и нет?
        – Знаете, Шиши – настоящий джентльмен. Хотел любой ценой возместить мне потерю Супера.
        – Вы отказались?
        – Конечно. Разве тут есть его вина? Возможно, косвенная… Но бедняга был так расстроен… Еще и потому, что я его немного задела.
        – А что вы ему сказали?
        – Видите ли, он гордится тем, что на Сицилии все его уважают, говорит, что никто и никогда не отважился бы нанести ему обиду, и однако…
        Появился официант с тремя тарелками, расставил их и ушел.
        В тарелках был желтоватый супчик с зелененькими разводами, разило от него не то скисшим пивом, не то скипидаром.
        – Подождем Гуидо? – спросил Монтальбано. Не от хороших манер – просто желая собраться с мужеством, чтобы поднести ко рту первую ложку.
        – Не стоит, суп остынет.
        Монтальбано зачерпнул ложку супа, поднес ее к губам, зажмурился и проглотил. Надеялся, что суп окажется безвкусным, как те пустые похлебки, которыми потчуют бездомных. Но все было гораздо хуже. Суп обжигал пищевод. Видимо, его от души сдобрили муравьиной кислотой. На второй ложке у комиссара перехватило дыхание, и он приоткрыл глаза. Оказалось, Ракеле во мгновение ока съела все – перед ней стояла пустая тарелка.
        – Если вам не нравится, дайте мне, – сказала Ракеле.
        Неужели ей по вкусу эта жуткая бурда? Монтальбано протянул ей тарелку.
        Она ее подхватила, чуть наклонилась, вылила суп в траву и вернула тарелку ему:
        – У плохо освещенных столиков свои преимущества.
        Вернулся Гуидо с сигаретами.
        – Спасибо. Ешь супчик, дорогой, а то остынет. Он превосходный. Правда, комиссар?
        У этой женщины явно садистские наклонности.
        Гуидо Коста послушно и без возражений съел суп.
        – Правда, вкусно, дорогой? – спросила Ракеле.
        Под столом ее коленка пару раз заговорщически стукнулась о колено комиссара.
        – Неплохо, – просипел бедолага.
        Не иначе муравьиная кислота сожгла ему связки.
        Вдруг словно туча пронеслась перед софитами.
        Комиссар поднял глаза: комары. Через минуту сквозь шум голосов и смех стали различимы звуки шлепков. Гости осыпали себя пощечинами, хлопали ладонями по шее, лбу, ушам.
        – Куда же делась моя накидка? – спросила Ракеле, заглядывая под стол.
        Монтальбано с Гуидо тоже наклонились. Накидки не было.
        – Наверно, выронила по дороге. Схожу за другой, не хочу, чтобы меня съели комары.
        – Я принесу, – сказал Гуидо.
        – Ты святой. Знаешь, где она? Скорее всего, в большом чемодане. Или в ящике шкафа.
        Эти двое, несомненно, спят вместе, и у них доверительные отношения. Но тогда почему Ракеле так с ним обращается? Нравится, что он ей прислуживает?
        Как только Гуидо ушел, Ракеле сказала:
        – Простите.
        Встала. Монтальбано опешил.
        Ракеле преспокойно подняла накидку со стула – она на ней сидела, – набросила на плечи, улыбнулась комиссару и сказала:
        – Мне не хочется дальше есть эту гадость.
        Сделала пару шагов и исчезла в кромешной тьме, которая начиналась рядом со столиком. Монтальбано растерялся. Что делать? Идти за ней? Но она не звала. В темноте замерцало пламя зажигалки.
        Ракеле прикуривала, стоя в нескольких метрах от него. Возможно, у нее приступ хандры и она хочет побыть одна.
        Подошел официант, принес еще три тарелки. На этот раз жареная барабулька.
        До ноздрей вконец перепуганного комиссара явственно донесся душок от рыбы, скончавшейся неделю назад, – ни с чем не спутаешь.
        – Сальво, идите сюда.
        Он с готовностью отозвался на призыв, лишь бы сбежать от необходимости дегустировать тухлую барабульку. Все что угодно, только не это.
        Монтальбано подошел на красный огонек сигареты.
        – Побудьте со мной.
        Ему нравилось разглядывать ее губы, появлявшиеся и исчезавшие при каждой затяжке.
        Докурив, она бросила окурок на землю, раздавив его туфелькой.
        – Пойдемте.
        Комиссар повернулся, чтобы идти к столу, но услышал ее смех:
        – Куда вы? Я хочу попрощаться с Лунным Лучом. Завтра рано утром за ним приедут.
        – Простите, а как же Гуидо?
        – Он подождет. Что подали на второе?
        – Барабульку из улова недельной давности.
        – У Гуидо не хватит смелости отказаться ее съесть.
        Она взяла его за руку.
        – Пойдемте. Вы незнакомы с местностью. Я поведу.
        Рука Монтальбано с наслаждением ощутила теплое гнездышко ее ладони.
        – А где стоят лошади?
        – Слева от изгороди скакового круга.
        Они шли через лес, в полной темноте, он совсем не мог ориентироваться, и это раздражало. Того и гляди рога обломаешь. Но ситуация быстро переменилась: Ракеле положила руку Монтальбано на свою талию, прикрыв ладонью, и они продолжили путь полуобнявшись.
        – Так лучше?
        – Да.
        Конечно, лучше. Теперь рука Монтальбано наслаждалась вдвойне: теплом женского тела и теплом ладони, лежавшей поверх нее. Вдруг лесок кончился, и комиссар увидел широкую травянистую пустошь, в глубине которой дрожал бледный огонек.
        – Видите свет? Стойла – там.
        Стало лучше видно, Монтальбано попытался убрать руку, но она крепко прижала ее:
        – Оставьте руку. Вы не против?
        – Н-нет.
        Комиссар услышал, как она усмехнулась. Монтальбано шагал опустив голову и глядя под ноги – боялся оступиться или на что-нибудь наткнуться.
        – Не понимаю, зачем барон поставил эти бестолковые ворота. Сколько лет приезжаю, и ничего не меняется, – сказала вдруг Ракеле.
        Монтальбано поднял глаза. Увидел кованые ворота – они были распахнуты.
        С обеих сторон – ничего, ни стены, ни изгороди. Абсолютно бесполезные ворота.
        – Никак не пойму, зачем они, – повторила Ракеле.
        Комиссара вдруг охватило сильное чувство неловкости, причины которого он не мог понять. Как будто оказался там, где никогда не был, а у тебя ощущение, что ты там уже был.
        Когда дошли до конюшен, Ракеле отпустила руку Монтальбано, высвобождаясь из объятий. Из одного стойла высунулась голова лошади, почувствовавшей ее присутствие. Ракеле подошла, приблизила губы к уху, приобняла за шею и принялась что-то нашептывать. Потом не спеша погладила лошадь по лбу, обернулась к Монтальбано, подошла к нему и приникла долгим поцелуем, прижавшись всем телом. Комиссару показалось, что вокруг потеплело градусов на двадцать. Потом она отстранилась.
        – Это не тот поцелуй, которым бы я вас наградила, если бы выиграла.
        Монтальбано ничего не ответил – он был слишком ошарашен. Она взяла его за руку и повела.
        – А теперь куда?
        – Я хочу покормить Лунного Луча.
        Ракеле остановилась перед небольшим сеновалом: дверь была прикрыта, но достаточно было дернуть ручку, и она распахнулась. Дохнуло крепким ароматом сена. Женщина вошла, комиссар за ней. Как только он вошел, Ракеле снова прикрыла дверь.
        – А где тут свет?
        – Неважно.
        – Ничего же не видно.
        – Мне видно, – сказала Ракеле. И оказалась голой в его объятиях. Она разделась в один миг.
        Аромат ее кожи завораживал. Ракеле повисла на шее Монтальбано, впившись губами в его губы, опрокинулась на спину, увлекая его за собой на сено. Комиссар растерялся.
        – Обними меня, – приказала она изменившимся голосом.
        Монтальбано обнял. А она перевернулась на живот.
        – Садись на меня, – раздается резкий голос.
        Он оборачивается и смотрит на женщину.
        Это уже не женщина, а почти лошадь. Она стоит на четвереньках…
        Сон!
        Вот что вызвало чувство неловкости! Бессмысленная калитка, женщина-лошадь… На мгновение он оцепенел и отнял руки…
        – Что с тобой? Обними меня! – повторила Ракеле.
        – Садись верхом, ну же, – повторяет она.
        Садится; та пускается вскачь бешеным галопом…

        Было слышно, как она поднимается; вдруг зажегся тусклый свет. Голая Ракеле стояла у двери возле выключателя и смотрела на него. Вдруг она расхохоталась, как обычно, запрокидывая голову.
        – Что такое?
        – Ты смешной. Такой милый!
        Подошла, встала на колени и обняла. Монтальбано стал торопливо одеваться.
        Еще десять минут ушло на то, чтобы вытащить друг у друга сено, забившееся во все места, куда только можно было. Вернулись той же дорогой, шли молча, отстранившись. Говорить было не о чем.
        Потом, как и следовало ожидать, Монтальбано врезался в дерево. На этот раз Ракеле не выручила его и не взяла за руку. Только спросила:
        – Ушибся?
        – Нет.
        Они подошли к лужайке со столиками, и, пока были в неосвещенном уголке, Ракеле вдруг обняла его и шепнула на ухо:
        – Ты мне очень понравился.
        Монтальбано ощутил стыд. И обиду.
        «Ты мне очень понравился»! Да что это за выражение на хрен? Что оно значит? Синьора довольна оказанной услугой? Товар ее удовлетворил? Десерт от Монтальбано – вкусите райского наслаждения! Мороженому от Монтальбано нет равных! Вам понравятся пирожные от Монтальбано! Отведайте!
        Его разобрала злость. Ракеле, видите ли, довольна! Его эта история выбила из колеи. Что между ними было? Просто совокупились, и все. Как кони на сеновале. И он не смог, не сумел вовремя остановиться. Воистину, стоит хоть раз оступиться, и ты всякий раз будешь оступаться!
        Почему он дал себя увлечь?
        Пустой вопрос. Причина ему отлично известна: страх, пусть неявный, но постоянный, перед проходящими, утекающими годами. Сперва роман с двадцатилетней девушкой – даже имени ее не хочется вспоминать, – а теперь эта история с Ракеле. Жалкие, убогие и тщетные попытки остановить время. Остановить хоть на несколько секунд, в течение которых живо одно лишь тело, а голова погружена в великую пустоту безвременья.

        Когда они подошли к своему столику, ужин уже закончился. Официанты уносили приборы, выглядело все довольно уныло, часть софитов выключили. За столиками сидела лишь горстка людей, готовых и дальше отдаваться на съедение комарам.
        Ингрид ждала их, сидя на месте Гуидо.
        – Гуидо вернулся во Фьякку, – сказала она Ракеле. – Он немного раздражен. Сказал, позвонит тебе позже.
        – Хорошо, – безразлично отозвалась Ракеле.
        – Где вы были?
        – Сальво провожал меня попрощаться с Лунным Лучом.
        Услышав «Сальво», Ингрид усмехнулась.
        – Выкурю сигарету и пойду баиньки, – сказала Ракеле.
        Монтальбано тоже закурил. Курили они молча.
        Потом Ракеле встала и поцеловала Ингрид:
        – Приеду в Монтелузу завтра днем.
        – Как хочешь.
        Она обняла Монтальбано, коснулась губами его губ:
        – Завтра позвоню.
        Как только Ракеле ушла, Ингрид наклонилась через стол, протянула руку и взъерошила шевелюру комиссара.
        – У тебя вся голова в сене.
        – Может, поедем уже?
        – Поехали.

        9

        В залах оставалось от силы человек десять. Некоторые дремали, развалившись в креслах. Было еще не очень поздно, но, видимо, огненный супчик и тухлая барабулька произвели свое действие: кто отравился, а кто заполучил несварение, так что машин во дворе почти не осталось.
        Они прошли триста метров пешком, пока не увидели авто Ингрид, сиротливо скучавшее под миндальным деревом. «Каторжника» поблизости не было видно. Ключ он оставил в дверце.
        На полупустом ночном шоссе Ингрид чувствовала себя вправе держать среднюю скорость – не больше ста пятидесяти. Мало того: она обогнала на повороте фуру, когда навстречу летел другой автомобиль. Монтальбано уже мысленно представил себе газетный некролог. Но на этот раз решил не доставлять ей удовольствия и не стал просить ехать потише.
        Ингрид рулила молча, сосредоточенно, зажав губами кончик языка, но было заметно, что она не в своем обычном настроении. Заговорила она, только когда вдали показалась Маринелла.
        – Ракеле получила что хотела? – резко спросила она.
        – С твоей помощью.
        – В каком смысле?
        – Вы с Ракеле сговорились – видимо, когда переодевались к ужину. Она тебе сказала, что ей хочется – как там говорится – перепихнуться со мной. Ты и отошла в сторонку, выдумав несуществующего Джоджо. Так или нет?
        – Да-да, все так.
        – Тогда что с тобой?
        – Запоздалый приступ ревности, устраивает?
        – Нет, не устраивает. Это нелогично.
        – Логику оставь себе, у меня голова по-другому работает.
        – То есть?
        – Сальво, со мной ты строишь из себя святого, а с другими…
        – Ты же сама и разрекламировала меня Ракеле, уверен!
        – Разрекламировала?
        – Ну конечно! Знаешь, Ракеле, десерт от Монтальбано – это нечто, умереть не встать! Попробуй, сама узнаешь!
        – Да что за хрень ты несешь?!
        Они приехали. Монтальбано вылез из машины, не попрощавшись.
        Ингрид тоже вышла и загородила ему путь:
        – Злишься на меня?
        – На тебя, на Ракеле, на всю вселенную!
        – Послушай, Сальво, давай начистоту. Это правда, Ракеле спросила у меня, можно ли ей попытаться, и я отошла в сторону. Но правда и то, что, когда вы остались наедине, она не приставляла тебе ко лбу пистолет, чтобы добиться своего. Она предложила, ты согласился. А мог и отказаться, на этом бы все и закончилось. Так что злись не на меня и не на Ракеле, а только на себя.
        – Хорошо, но…
        – Дай мне договорить. Я поняла, что ты имел в виду под десертом. Тебе подавай чувства? Хотел объяснения в любви? Хотел, чтобы Ракеле страстно шептала: «Люблю тебя, Сальво. Ты единственный человек в мире, которого я люблю…»? Хотел прикрыться алиби чувств, чтобы перепихнуться и не так давило чувство вины? Ракеле честно предложила тебе… погоди, как это говорится… ах да, бартер. И ты согласился.
        – Да, но…
        – Хочешь еще кое-что узнать? Ты меня разочаровал.
        – Почему?
        – Я думала, что с Ракеле ты наверняка совладаешь. А теперь хватит. Прости за прямоту и спокойной ночи.
        – Это ты меня прости.
        Комиссар дождался, пока Ингрид тронется с места, махнул на прощание рукой, потом повернулся, открыл дверь, включил свет, вошел и остолбенел.
        В доме все было перевернуто вверх дном.

        Полчаса он пытался расставить вещи по местам, потом сдался. Без помощи Аделины все равно не справиться, проще оставить все как есть.
        Был почти час ночи, но сон как рукой сняло. Воры взломали дверь, ведущую на веранду, не прилагая особых усилий: когда Ингрид заехала за ним, комиссар не запер ее на ключ, а только захлопнул. Поднажали плечом – дверь и открылась. Он заглянул в чулан, где горничная держала инвентарь, – они и там успели пошарить. Ящик с инструментами открыт, содержимое разбросано по полу. Наконец он отыскал молоток, отвертку и три-четыре маленьких винта. Но когда попытался починить замок балконной двери, понял: ему и правда нужна пара очков.
        Как же он не заметил, что стал хуже видеть? Настроение, и без того поганое из-за Ракеле и кавардака в доме, стало и вовсе отвратительным. Тут он вспомнил, что в ящике комода у него хранятся очки отца, переданные ему вместе с часами.
        Пошел в спальню, открыл ящик. Конверт с деньгами был на месте, очешник – тоже. Он обнаружил нечто неожиданное: часы положили обратно. Нацепил очки – сразу стал лучше видеть. Вернулся в гостиную и стал чинить замок.
        Воры, хоть и неверно так их называть, ничего не взяли. Наоборот, вернули то, что забрали при первом визите.
        Этим знаком ему ясно давали понять: дорогой Монтальбано, мы проникли в твой дом не для того, чтобы красть, а чтобы кое-что отыскать.
        Нашли ли они эту вещь во время своего обыска – столь скрупулезного, что и полиции не снилось? И что это за вещь? Письмо? Он не держал дома важной корреспонденции. Документ? Что-то, касающееся какого-нибудь расследования? Он редко брал бумаги домой и всегда наутро относил обратно в контору.
        В общем, вывод такой: если не нашли, то обязательно вернутся и устроят еще один шмон, разрушительнее первого.
        Балконную дверь вроде удалось починить. Он попробовал дважды, и оба раза замок сработал.
        – Ну вот, когда выйдешь на пенсию, сможешь заняться мелким домашним ремонтом, – заметил внутренний голос.
        Он сделал вид, что не расслышал. Ночной воздух дохнул морем, и у него разыгрался аппетит. Накануне в обед он почти ничего не ел, а на ужин проглотил лишь две ложки супчика с муравьиной кислотой. Открыл холодильник: оливки свежие и вяленые, качокавалло, анчоусы. Хлеб подсох, но еще съедобный. И вина вдосталь. Он наложил на тарелку всего понемногу и понес на террасу.
        А ведь ворам – пока будем называть их так, сказал он себе, – пришлось порядком потрудиться, чтобы провести в доме такую ревизию. Значит, им было известно, что он за городом и вернется только поздней ночью. А кто был в курсе, что он собирается во Фьякку? Только Ингрид и Ракеле.
        Минутку, Монтальбано, не гони, а то тебя занесет хрен знает куда.
        Самое простое объяснение: за ним следят. Как только увидели, что он уехал, средь бела дня взломали балконную дверь. Да и кому быть на берегу в такой час? Вошли, прикрыли дверь и спокойненько делали свое дело весь вечер. Разве в первый раз было не то же самое? Дождались, пока он выйдет за виски, и залезли в дом. Конечно, за ним следили. Может, и сейчас глазеют из засады, как он тут наворачивает оливки с хлебом. Задолбали!
        Он ощутил острый дискомфорт, представив, что какие-то незнакомцы наблюдают за каждым его движением. Хоть бы нашли, что ищут, – может, отвалят уже на хрен.
        Покончив с едой, он встал, отнес на кухню тарелку, приборы, стакан и бутылку, закрыл на ключ балконную дверь, любуясь проделанной работой, и пошел в душ. Когда мылся, с головы слетела пара соломинок и, соскользнув по телу, исчезла в сливной воронке.

        Его разбудили охи и ахи перепуганной Аделины, явившейся к нему в спальню.
        – Ох, мадонна! Ах, матерь божия! Что ж тут было-то?
        – Воры, Аделина.
        – Воры у вас в доме?!
        – Похоже, что так.
        – И что украли?
        – Ничего. Кстати, окажи мне услугу. Пока будешь наводить порядок, проверь, не пропало ли что.
        – Хорошо. Кофе будете?
        – Конечно.
        Кофе он выпил в постели. И там же выкурил первую сигарету.
        Потом умылся, оделся, зашел на кухню выпить вторую чашку.
        – А знаешь, Аделина, вчера вечером во Фьякке я такой супец попробовал!.. Ты уж прости, но я в жизни такого не ел.
        – Правда, синьор комиссар? – Аделина заметно расстроилась.
        – Правда. Я и рецепт записал. Вот найду и тебе прочитаю.
        – Синьор комиссар, мне бы в доме успеть прибраться.
        – Не беспокойся, сколько успеешь – столько успеешь. А завтра продолжишь.

        – О, синьор комиссар! Как вы воскресеньице-то провели?
        – Во Фьякку ездил с друзьями. Есть кто в конторе?
        – Фацио в присутствии. Позвать?
        – Нет, я сам зайду.
        Фацио сидел в своем кабинете, который когда-то делил с напарником. Тот уже лет пять как уволился, а замену все не присылали. «В связи с нехваткой кадров» – так отвечал «синьор начальник» каждый раз, когда комиссар направлял ему письменный запрос.
        Фацио смущенно вскочил, завидев комиссара, – тот редко заходил к нему в кабинет.
        – Здравствуйте, комиссар. Что-то случилось? Мне зайти к вам?
        – Нет. Раз уж я должен подать заявление, мне и полагается явиться.
        – Заявление? – Фацио совсем смешался.
        – Да. Хочу заявить о краже со взломом. Или попытке кражи со взломом. Взлом точно был. Взломали все, что можно и нельзя.
        – Комиссар, я ничего не понял…
        – Ко мне домой залезли воры.
        – Воры?!
        – Нет, конечно, не воры.
        – Не воры?
        – Слушай, Фацио, не надо меня передразнивать, а не то я совсем распсихуюсь. Закрой уже рот и сядь. Я тоже сяду и все тебе изложу.
        Фацио сел прямо, будто аршин проглотил.
        – Так вот, однажды вечером синьора Ингрид… – И рассказал о первом проникновении, когда исчезли часы.
        – Ну, – сказал Фацио, – по мне, так это подростки залезли – стянуть что-нибудь, обменять на дозу.
        – Есть и вторая часть. Это сериал. Вчера после обеда, в три часа, за мной заехала синьора Ингрид на машине…
        На этот раз в конце рассказа Фацио молчал.
        – Ничего мне не скажешь?
        – Я размышляю. Ясно, что в первый раз они стащили часы, чтобы сойти за воров, но не нашли того, что искали. А во второй раз решили играть в открытую и вернули часы. Возможно, возврат часов означает, что они отыскали ту вещь и больше не вернутся.
        – Точно мы не знаем. Одно понятно наверняка: им позарез надо что-то отыскать. И если они еще не нашли, то попытаются опять, сегодня вечером, в крайнем случае завтра.
        – Я тут кое-что придумал, – сказал Фацио.
        – Говори.
        – Вы уверены, что за вами следят?
        – Процентов на девяносто.
        – В котором часу от вас уходит горничная?
        – В полпервого, без четверти час.
        – Можете позвонить ей и сказать, что заедете домой обедать?
        – Да, конечно. Но зачем?
        – Пока вы там, никто не залезет. В три прибуду я на служебном авто. Включу сирену, типа срочный вызов. Вы выбежите из дома, запрыгнете в машину, и мы уедем.
        – Куда?
        – Съездим проветримся. Если за вами следят, они поймут, что я увез вас по срочному вызову. И сразу приступят к делу.
        – И?
        – Они не будут знать, что неподалеку притаился Галлуццо. Я его сейчас отправлю и все разъясню.
        – Нет, Фацио, не стоит…
        – Комиссар, не спорьте. Тут дело нечисто, не нравится мне все это.
        – Ты представляешь, что они могут искать?
        – Вы сами понятия не имеете, а мне откуда знать?
        – Когда начнется процесс над Джакомо Ликко?
        – По-моему, через неделю. А почему вы спрашиваете?
        Некоторое время назад комиссар арестовал Джакомо Ликко. Тот был шестеркой у мафии, занимался выбиванием дани. Однажды он выстрелил в ногу торговцу, отказавшемуся платить. Запуганный торговец утверждал, что стрелял незнакомец. Но комиссар нашел массу улик, которые указывали на Джакомо Ликко. Комиссару предстояло выступить свидетелем в суде, и никто не знал, чем кончится дело.
        – А может, они ничего и не ищут. Может, это предупреждение: придержи язык в суде, потому что мы можем входить и выходить из твоего дома когда захотим.
        – И это возможно.

        – Алло, Аделина!
        – Слушаю, синьор комиссар.
        – Чем занимаешься?
        – Все пытаюсь в доме порядок навести.
        – Ты приготовила поесть?
        – Позже приготовлю.
        – Давай сейчас. К часу заеду пообедать.
        – Как скажете.
        – Что ты купила?
        – Две камбалы, зажарю в масле. А на первое – паста с брокколи.

        Вошел Фацио:
        – Галлуццо выехал. Он будет следить за домом со стороны моря.
        – Хорошо. Не говори никому, даже Мими.
        – Договорились.
        – Сядь. Ауджелло на месте?
        – Да.
        Он взял трубку:
        – Катарелла, вели комиссару Ауджелло зайти ко мне.
        Мими немедленно явился.
        – Вчера я ездил во Фьякку на скачки. Синьора Эстерман тоже выступала – на лошади, которую ей одолжил Ло Дука. Мы с ним имели долгий разговор. Он считает, это месть некоего Джерландо Гуррери, бывшего конюха. Никогда не слыхали о таком?
        – Никогда, – хором ответили Фацио и Ауджелло.
        – Стоит разузнать о нем побольше. Вроде как он связался с уголовниками. Займешься, Фацио?
        – Хорошо.
        – А что конкретно сказал Ло Дука? – спросил Мими.
        – Сию минуту изложу.

        – Не такая уж беспочвенная версия, – прокомментировал Мими, когда комиссар договорил.
        – Мне тоже так кажется, – добавил Фацио.
        – Но если Ло Дука прав, – сказал Монтальбано, – вы понимаете, что это означает конец расследованию?
        – Почему же? – спросил Ауджелло.
        – Мими, то, что Ло Дука рассказал мне, он никогда не расскажет коллегам из Монтелузы. У них на руках лишь заявление о похищении двух лошадей. Они не знают, что одну из них жестоко убили, ведь мы от них это скрыли. И у нас нет заявления от синьоры Эстерман. А Ло Дука недвусмысленно дал мне понять: он знает, что мы не общаемся с коллегами из Монтелузы. Поэтому, как ни крути, у нас нет ни одной зацепки.
        – И что теперь? – спросил Мими.
        – Теперь есть минимум два дела. Первое – разузнать побольше о Джерландо Гуррери. Ты, Мими, упрекнул меня в том, что я принял на веру слова синьоры Эстерман. Проверим и то, что мне рассказал Ло Дука, начиная с травмы Гуррери. Он ведь лежал в одной из больниц Монтелузы?
        – Я понял, – сказал Фацио. – Вам нужны доказательства подлинности рассказа Ло Дуки.
        – Именно.
        – Будет сделано.
        – Второе дело – важный элемент в версии Ло Дуки. Он утверждает, что никто пока не знает точно, которая из двух лошадей убита, его или синьоры Эстерман. Ло Дука утверждает, что так поступили, чтобы поджарить его на медленном огне. Одно мы можем сказать наверняка: никто точно не знает, какую из лошадей убили. Ло Дука сказал, его коня зовут Руди. Найти бы фотографию, чтобы мы с Фацио могли взглянуть…
        – Я, кажется, знаю, где ее раздобыть, – сказал Мими. И добавил, посмеиваясь: – Если верить словам Ло Дуки, для больного на голову этот Гуррери неплохо соображает.
        – В каком смысле?
        – В том смысле, что сначала он убивает лошадь Эстерман, чтобы держать в напряжении Ло Дуку, потом звонит синьоре Эстерман, чтобы Ло Дука не смог утаить от нее похищение лошади… Да он просто семи пядей во лбу, этот наш стукнутый!
        – Я сказал об этом Ло Дуке.
        – А он что?
        – Говорит, мол, вполне вероятно, Гуррери действовал по указке сообщников.
        Мими только хмыкнул в ответ.

        10

        Он собирался ехать в Маринеллу, когда зазвонил телефон.
        – Синьор комиссар! Ай, синьор комиссар! Тут вроде как до вас синьора Задарма.
        – По телефону?
        – Так точно.
        – Скажи ей – меня нет на месте.
        Только положил трубку, телефон снова зазвонил.
        – Синьор комиссар, там до вас один, а назвал себя Паскуале Чиррибирричо.
        Наверно, Паскуале Чирринчо, один из сыновей горничной Аделины – оба воры, то в отсидке, то на воле. Монтальбано был крестным отцом сынишки Паскуале.
        – Паскуале, тебе чего? Опять в тюрьму угодил?
        – Да нет, синьор комиссар, я под домашним арестом.
        – Что стряслось-то?
        – Синьор комиссар, сегодня мне матушка звонила, все рассказала.
        Аделина сообщила сыну-вору, что воры залезли в дом комиссара. Монтальбано не стал отвечать, ждал продолжения.
        – Я хотел сказать, что обзвонил своих.
        – И что разузнал?
        – Дружки мои ни при чем. Один сказал, что они не придурки, чтобы идти на дело в ваш дом. Так что либо это заезжие, либо вообще не наша категория.
        – Может, категория повыше?
        – Не могу вам сказать.
        – Ладно, Паскуале, спасибо тебе.
        – Стараемся.
        Значит, как он и думал, а теперь убедился – это не воры. В версию с заезжими он тоже не верил. Это кто-то, не принадлежащий к «категории» домушников, как выразился Паскуале.
        Комиссар накрыл себе на террасе, положил порцию пасты с брокколи и принялся за еду. Пока жевал, постоянно ощущал на себе чей-то взгляд. Часто бывает, что пристальный взгляд ощущается как зов, будто кто-то тебя окликнул, но ты не знаешь, кто и откуда, и начинаешь озираться.
        По безлюдному взморью трусил хромоногий пес. Утренний рыбак давно сошел на берег, лодка лежала на песке кверху днищем.
        Монтальбано поднялся, чтобы пойти на кухню за камбалой, и в то же мгновение его чуть не ослепила мелькнувшая вдалеке вспышка – солнце отразилось от стекла. Вспышка шла со стороны моря.
        «Но на море нет ни окон, ни домов, ни машин», – подумал он.
        Притворившись, будто берет со стола тяжелое блюдо, комиссар наклонился и поднял глаза, всматриваясь вдаль. На некотором расстоянии от берега виднелась неподвижная лодка, но ему не удалось разглядеть, сколько человек было на борту. Эх, будь он помоложе, различил бы даже цвет их глаз. С цветом глаз, конечно, перебор, но раньше он точно видел значительно лучше.
        В доме лежит бинокль, но и у типов, следящих за ним с лодки, наверняка тоже есть бинокль, и они поймут, что он их обнаружил. Пожалуй, стоит прикинуться, будто ничего не заметил.
        Он зашел в дом, потом снова появился на террасе с камбалой и сел за стол.
        Постепенно до комиссара дошло, что лодка уже была там с тех пор, как он открыл балконную дверь, чтобы накрыть на стол. Просто сразу он не обратил на нее внимания.
        Закончил обедать уже в третьем часу, принял душ. Вернулся на террасу с книгой, сел и закурил. Лодка не двинулась с места.
        Взялся за чтение; через четверть часа послышался нарастающий вой сирены. Он продолжил читать, словно это его не касалось. Звук все приближался, потом прервался у площадки перед входом в дом. Со своей позиции типы в лодке могли видеть и террасу, и площадку.
        В дверь позвонили. Монтальбано встал и пошел открывать. Фацио даже мигалку включил.
        – Комиссар, срочный вызов!
        К чему этот театр? Они ведь одни! Может, Фацио думает, что его еще и прослушивают? Это было бы слишком!
        – Я сейчас.
        Несомненно, с лодки все видели. Он закрыл на ключ балконную дверь, потом запер входную дверь и сел в машину.
        Фацио врубил сирену и рванул с места, взвизгнув покрышками, – Галло умер бы от зависти.
        – Я понял, откуда за мной следят.
        – Откуда?
        – С лодки. Думаешь, стоит предупредить Галлуццо?
        – Наверное. Позвоню ему на мобильный.
        Галлуццо ответил сразу.
        – Слушай, Галлуццо, я хотел сказать, комиссар обнаружил… Да? Хорошо, смотри в оба.
        Закончив разговор, он обернулся к комиссару:
        – Галлуццо уже просек, что те трое в лодке – фальшивые рыбаки, на самом деле они следят за вашим домом.
        – А сам-то Галлуццо где засел?
        – Помните напротив вашего дома недостроенный коттедж, уже лет десять как заброшен? Вот там он и сидит, на втором этаже.
        – А меня ты куда везешь?
        – Мы вроде собирались поглазеть на достопримечательности.

        Перед обзорной тропой (вообще-то пешеходной, но их на полицейской машине пропустили) Монтальбано велел Фацио притормозить, зашел в магазинчик и купил путеводитель.
        – Всерьез собрались заняться туризмом?
        Нет, но, хоть он и был тут много раз, всякий раз забывал время постройки, размеры, число колонн.
        – Поднимемся на вершину, – сказал комиссар, – и поедем вниз, а по пути будем осматривать храмы.
        Добравшись до вершины, они припарковали машину и пешком дошли до верхнего храма.
        «Постройка храма Юноны Люцины относится к 450 году до н.э. Длина здания – 41 метр, ширина – 19,55 метра, храм украшали 34 колонны…»
        Скрупулезно осмотрев храм, сели в машину; проехали несколько метров, остановились, припарковались и направились ко второму храму.
        «Храм Конкордии возведен в 450 году до н.э. Здание украшали 34 колонны высотой 6,83 метра, храм имеет в длину 42,1 метра, в ширину – 19,7 метра…»
        После осмотра повторилось все то же самое.
        «Храм Геракла – самый древний, построен в 520 году до н.э. Длина – 73 метра 40 сантиметров…»
        Изучили все досконально.
        – Будем смотреть остальные храмы?
        – Нет, – отрезал Монтальбано, которому прискучила археология. – Да что там с Галлуццо, уснул он, что ли? Уже почти час прошел!
        – Раз не звонит, значит…
        – Набери ему.
        – Нельзя, комиссар. Вдруг он сейчас караулит у вашего дома, а у него мобильник заиграет?
        – Тогда позвони Катарелле и передай мне трубку.
        Фацио подчинился.
        – Катарелла, есть новости?
        – Никак нет, синьор комиссар. Но звонила синьора Задарма. Грит, не могли бы вы сами ей перезвонить.
        Еще полчаса они провели, расхаживая туда-сюда перед храмом. Монтальбано все больше заводился. Фацио пытался его отвлечь.
        – Комиссар, почему храм Конкордии почти цел, а остальные – нет?
        – Потому что был такой император, Феодосий, он повелел разрушить все языческие храмы и святилища, кроме тех, которые приспособили под христианские церкви. Храм Конкордии стал христианской церковью, вот он и уцелел. Отличный пример терпимости. В точности как в наши дни.
        Но после культурного экскурса комиссар тут же вернулся к главной теме:
        – А вдруг те трое в лодке и вправду рыбаки? Пошли посидим в кафе.
        Ничего не вышло. За всеми столиками – туристы: англичане, немцы, французы и особенно японцы, фотографировавшие все подряд, даже камушек, застрявший в ботинке. Комиссара это раздражало.
        – Поехали отсюда, – нетерпеливо выпалил он.
        – И куда мы поедем?
        – На кудыкину гору…
        В это самое мгновение у Фацио зазвонил мобильный.
        – Это Галлуццо, – сказал он, поднося телефон к уху. – Хорошо, сейчас будем, – ответил он в трубку.
        – Что он сказал?
        – Чтобы мы срочно ехали к вам домой.
        – А больше ничего?
        – Нет.
        Обратно летели – никакому Шумахеру и не снилось, но без мигалки и сирены. Подъехали – дверь нараспашку.
        Вбежали внутрь.
        В комнате на петлях болталась вывороченная створка балконной двери.
        Галлуццо, бледный как смерть, сидел на диване. В руках пустой стакан из-под воды. Увидев их, встал.
        – Ты цел? – спросил Монтальбано, вглядываясь ему в лицо.
        – Да, но страху натерпелся.
        – Почему?
        – Один из двоих стрелял в меня, трижды, но промахнулся.
        – Да ну? А ты?
        – Я ответил. Думаю, задел того, который не стрелял. Но второй, тот, что при оружии, вытащил его на улицу – их там ждала машина.
        – Сможешь рассказать все с самого начала?
        – Да, вроде уже отпустило.
        – Виски будешь?
        – Не откажусь, комиссар!
        Монтальбано взял стакан, щедро плеснул в него и протянул Галлуццо. Фацио вошел обратно в дом с террасы с помрачневшим видом.
        – Когда вы уехали, они обождали полчаса, прежде чем высадиться на берег, – начал Галлуццо.
        – Хотели убедиться, что мы и правда уехали, – сказал Фацио.
        – На берегу долго стояли у лодки, озирались. Потом – прошел почти час – двое прихватили из лодки две больших канистры и направились сюда.
        – А третий? – спросил Монтальбано.
        – Третий поплыл на лодке в море. Тогда я выбрался из коттеджа и перебежал к левому углу дома. Когда выглянул, заметил у одного в руках фомку – он как раз взломал балконную дверь. Они вошли. Пока я размышлял, что делать, снова вышли на террасу, наверняка за канистрами, которые оставили снаружи. Я решил, что пора вмешаться, и выпрыгнул из засады, наставив на них пистолет со словами: «Стой! Полиция!»
        – А они?
        – Один из двоих, тот, что покрупнее, тут же выхватил револьвер и выстрелил. Я укрылся за углом. Потом увидел, как они убегают в сторону площадки перед входной дверью. Я – за ними. Рослый снова в меня пальнул. Я ответил выстрелом, и второй – он бежал рядом с ним – покачнулся, будто пьяный, рухнул на колени. Тогда верзила схватил его за шиворот и поднял, еще раз пальнув в меня. Они выскочили на улицу – там ждала машина с распахнутыми дверцами – и уехали.
        – Значит, – заметил Монтальбано, – они заранее спланировали путь к отступлению.
        – Послушай, – спросил Фацио, – почему ты не стал их догонять?
        – Пистолет заело, – ответил Галлуццо.
        Достал пистолет из кармана и передал Фацио:
        – Отнеси в оружейную и не забудь передать от меня горячий привет. Если бы те типы догадались, что я не могу стрелять, вряд ли я сейчас сидел бы тут и рассказывал, как было дело.
        Монтальбано двинулся в сторону террасы.
        – Я проверил, комиссар. Две полных двадцатилитровых канистры. Собирались поджечь дом, – сказал Фацио.
        А вот это уже новость!
        – Комиссар, как мне поступить? – спросил Галлуццо.
        – По поводу?
        – Те мои два выстрела. Если в оружейной спросят…
        – Скажешь, пришлось стрелять в бешеную собаку, а пистолет заело!
        – А вы что будете делать? – спросил Фацио.
        – Вызову мастера починить балконную дверь, – невозмутимо ответил комиссар.
        – Если хотите, я за час вам все починю, – сказал Галуццо. – У вас есть инструменты?
        – Пойди посмотри в чулане.
        – Комиссар, – снова подал голос Фацио, – нам надо условиться, что будем говорить.
        – Ты о чем?
        – Через пять минут могут нагрянуть наши или карабинеры.
        – С какой стати?
        – Но ведь была перестрелка, разве нет? Четыре выстрела! Наверняка кто-то из соседей сообщил в полицию…
        – На что спорим?
        – По поводу?
        – Никто никуда не звонил. Большинство из тех, кто слышал выстрелы, решили, что это либо мотоциклетные выхлопы, либо шалости мальчишек. А те двое или трое, кто понял, что стреляли из пистолета, люди опытные, знают, что к чему, и продолжают заниматься своими делами.
        – Тут все есть, – сказал Галлуццо, возвращаясь с ящиком инструментов. И принялся за работу.
        Когда он застучал молотком, комиссар сказал Фацио:
        – Пошли на кухню. Кофе будешь?
        – Да.
        – А ты, Галлуццо?
        – Нет, комиссар, а то ночью не усну.
        Фацио был встревожен и рассеян.
        – Беспокоишься?
        – Да, комиссар. Лодка, машина, непрерывная слежка, минимум трое участников – это неспроста. Похоже на мафию, если начистоту. Возможно, когда вы вспомнили о процессе над Джакомо Ликко, то не ошиблись.
        – Фацио, у меня тут нет бумаг по делу Ликко. Это можно было понять уже во время первого обыска. Раз сегодня вернулись, чтобы спалить дом, значит, хотят меня запугать.
        – А я вам что говорю!
        – Ты уверен, что это из-за Ликко?
        – А разве у вас есть сейчас другие крупные дела?
        – Крупных нет.
        – Вот видите! Точно вам говорю: за всей этой историей наверняка стоят люди Куффаро. Ликко – один из них.
        – И ты считаешь, что они могут до такого дойти из-за шестерки вроде Ликко?
        – Комиссар, шестерка или десятка, а он их человек. Не могут они его бросить. Если не станут защищать, могут лишиться доверия и уважения подельников.
        – И как они себе это представляют? Я наложу в штаны, прибегу в суд и заявлю: «Простите, граждане, ошибочка вышла, Ликко ни при чем»?
        – Да им не это нужно! Они хотят, чтобы вы в суде выглядели неуверенно. Этого довольно. А уж адвокаты Куффаро позаботятся о том, чтобы опровергнуть ваши доказательства. Хотите совет? Сегодня оставайтесь ночевать в конторе.
        – Не вернутся они, Фацио. Моя жизнь вне опасности.
        – Откуда вы знаете?
        – Они явились поджигать дом в мое отсутствие. Если бы хотели убить (не говоря уже о том, что меня в любой момент могли подстрелить с лодки из ружья с оптическим прицелом), они подожгли бы дом ночью, пока я сплю.
        Фацио призадумался:
        – Правда ваша. Вы нужны им живым.
        Но сомнения его ничуть не рассеялись.
        – Я вот чего не пойму, комиссар. Почему вы не хотите сообщить об этой истории?
        – А ты сам подумай. Ну подам я официальное заявление о попытке кражи со взломом. Только о попытке, ведь я не знаю, забрали что-то или нет. И знаешь, что случится в тот же день?
        – Нет.
        – В эфире выпуска новостей «Телевигаты» Пиппо Рагонезе во весь экран губки сложит куриной гузкой и давай вещать: «Слыхали новость? Воры могут безнаказанно проникнуть в дом комиссара Монтальбано!» – и тут же смешает меня с дерьмом.
        – Понятно. Но вы же можете приватно переговорить с начальником.
        – С Бонетти-Альдериги? Да ты шутишь! Он прикажет действовать согласно инструкции! И я по полной огребу позора. Нет, Фацио, дело не в том, что я не хочу, а в том, что я не могу этого сделать.
        – Вам виднее. Планируете сегодня заехать в контору?
        Монтальбано взглянул на часы. Было уже позже шести.
        – Нет, останусь здесь.
        Спустя полчаса Галлуццо, сияя, объявил: ремонт окончен, балконная дверь как новая.
        Аделина успела прибраться в гостиной, но в спальне все было еще вверх дном. Ящики наружу, содержимое вывалено на пол, одежда сорвана с вешалок, карманы вывернуты наизнанку.
        Минутку!
        Значит, то, что они искали, может лежать в кармане. Листок бумаги? Небольшой предмет? Нет, скорее листок бумаги. Так что мы опять вернулись к началу: процесс против Ликко. Зазвонил телефон, он снял трубку.
        – Это комиссар Монтальбано? – низкий голос с сильным местным акцентом.
        – Да.
        – Делай, что тебе положено, козел!
        Не успел ответить – бросили трубку.
        Первое, что пришло в голову: слежка продолжается, раз позвонили уже после ухода Фацио и Галлуццо. Но если бы сослуживцы присутствовали во время звонка, что смогли бы сделать? Ничего. Правда, в компании своих людей комиссар бы не так впечатлился звонком. Тонкий психологический ход, однако. Впрочем, тот, кто всем этим заправляет, явно светлая голова, как сказал Мими.
        А потом подумал: никогда ему не сделать, что положено, ведь он понятия не имеет, что звонивший имеет в виду.
        Блин, могли бы и объяснить!

        11

        Он вернулся в спальню наводить порядок. Не прошло и пяти минут – опять телефон.
        Комиссар схватил трубку и выпалил, прежде чем на другом конце провода успели открыть рот:
        – Слушай сюда, ты, мразь…
        – С кем это ты так нежно? – перебила его Ингрид.
        – Ах, это ты? Прости, я думал… Слушаю.
        – Судя по приветствию, вряд ли ты в подходящем расположении духа. Но все же рискну. Я просто хотела спросить, почему ты не отвечаешь на звонки Ракеле…
        – Это она тебя просила узнать?
        – Нет, я сама. Заметила, что она расстроена. Так почему?
        – Поверь, сегодня был такой день, что…
        – Поклянись, что это не отмазка.
        – Клясться не буду, но это не отмазка.
        – Ну ладно, а я-то думала, у тебя праведная реакция отторжения на женщину, которая ввела тебя во искушение.
        – Не стоит выставлять это в подобном свете.
        – Почему?
        – Я могу ответить, что, как ты мне объяснила, между мной и Ракеле имел место бартер. Если синьора Эстерман осталась довольна тем, что получила…
        – Да, конечно, еще бы.
        – …то и говорить не о чем, как ты считаешь?
        Ингрид словно и не слышала, что он сказал.
        – Так я ей передам, чтобы попозже перезвонила, так?
        – Нет. Лучше завтра утром на работу. Сейчас мне надо… выйти.
        – Ты ответишь?
        – Обещаю.

        Два часа трудов, нагнись-разогнись, собери-подбери, сложи-положи – и спальня снова обрела прежний вид.
        Пора бы перекусить, но нет аппетита.
        Уселся на террасе, закурил. И вдруг подумал: в этой позе, еще и с зажженным на террасе светом, он представляет собой идеальную мишень, да и темень хоть глаз выколи. Но он ведь заверил Фацио, что его не собираются убивать, не просто чтобы успокоить, а потому, что и сам был в этом убежден. Мало того, он и пистолет оставил в обычном месте – в бардачке.
        С другой стороны, если те решат стрелять, разве он сможет защититься? Пистолетом, который заклинит на втором выстреле, как у Галлуццо, против трех автоматов Калашникова?
        Может, все-таки уехать ночевать в контору? Да ладно!
        Стоит ему высунуть нос из участка, чтобы пойти поесть или выпить кофе, как из-за угла вырулит мотоциклист в наглухо задраенном шлеме и зарядит в него пару килограммов свинца.
        Окружить себя охраной? Да ни одной охране в мире ни разу не удалось предотвратить убийство, это признанный факт.
        Только трупов добавится: помимо назначенной жертвы полягут еще двое-трое ребят из охраны. И это неизбежно. Убийца точно знает, что делает. Возможно, он даже досконально все отрепетировал, а телохранители, которых учили стрелять только в ответ, то есть действовать лишь в целях обороны, а не нападения, и не догадываются о намерениях того, кто пристроился где-то рядом. А когда смекнут, спустя пару секунд, будет уже поздно: разница в пару секунд между нападающим и охраной и есть главный козырь убийцы.
        В общем, в голове того, кто пользуется оружием для убийства, на одну передачу больше, чем у того, кто пользуется им для защиты.
        И все же комиссар явно нервничал. Нервничал, но не был напуган. А еще чувствовал себя глубоко оскорбленным.
        Когда он увидел разгром в своем доме, то ощутил чувство стыда. И пусть это сравнение притянуто за уши, но он как будто понял, почему женщинам так трудно бывает заявить об изнасиловании.
        Его дом, то есть его самого, жестоко изнасиловали, обшарили, вывернули наизнанку чужие руки, и он мог говорить об этом с Фацио, только прикидываясь, будто шутит. Обыск, учиненный в доме, встревожил его гораздо сильнее попытки поджога.
        А потом этот хамский звонок. И дело даже не в угрожающем тоне и не в брошенном под конец оскорблении.
        Обиден сам факт, что кто-то может думать о нем как о человеке, готовом отступиться, испугавшись угроз, и действовать по чужой воле, как какая-нибудь мокрица или инфузория. Разве он давал им когда-то повод, хоть жестом, хоть словом, составить о нем такое мнение?
        И конечно, они на этом не остановятся. К тому же они еще и торопятся.
        «Делай, что тебе положено».
        Возможно, Фацио прав: все, что с ним происходит, должно иметь какое-то отношение к процессу Ликко. Он устроил Ликко ловушку, чтобы тот угодил за решетку, но в выстроенной схеме обвинения было слабое место, а он никак не мог припомнить какое. Адвокаты Ликко наверняка заметили это слабое место и поговорили с Куффаро. А те взялись за дело.
        Первым делом завтра с утра надо перечитать бумаги по делу Ликко.
        Зазвонил телефон. Он не стал отвечать. Телефон замолчал. Если за ним следили, то заметили, что он даже не встал, чтобы ответить на звонок.
        Когда собрался спать и зашел в дом, он решил не запирать балконную дверь: надумают нанести ночной визит – хотя бы не станут в третий раз взламывать замок.
        Принял душ, потом лег, и едва залез под одеяло, как снова зазвонил телефон. На этот раз он встал и ответил.
        Это была Ливия.
        – Почему ты мне не отвечал?
        – Когда?
        – Час назад.
        Значит, это звонила она.
        – Наверно, в душе был, не слышал.
        – Ты в порядке?
        – Да. А ты?
        – Я тоже. Хотела тебя кое о чем попросить.
        Опять. Сначала Ингрид, теперь Ливия. У всех к нему просьбы. Ингрид он ответил полуложью, Ливии тоже придется врать? У него сложилось новое присловье: «Кто любит приврать, тому бабы не видать».
        – Проси.
        – Ты занят в ближайшие дни?
        – Не очень.
        – Мне так хочется провести несколько дней с тобой в Маринелле. Завтра в три я бы могла сесть на самолет и…
        – Нет! – почти выкрикнул он.
        – Спасибо! – помолчав, ответила Ливия. И повесила трубку.
        Мадонна, как ей объяснить, что его «нет» – это крик души, потому что он боится вовлечь ее в проклятое дело, в котором сам по уши увяз?
        А если, допустим, Ливия будет с ним и те устроят показательную пальбу? Нет, Ливии тут сейчас не место.
        Перезвонил. Думал, она не ответит, но Ливия сняла трубку:
        – Просто мне стало любопытно.
        – Что?
        – Послушать, как ты будешь оправдываться за свое «нет».
        – Понимаю, ты огорчилась. Но и ты пойми, Ливия, дело не в оправданиях, поверь, а в том, что ко мне в дом трижды за несколько дней забирались воры и…
        Ливия покатилась со смеху.
        Интересно, что тут смешного?! Говоришь ей, что твой дом стал проходным двором для воров, а она! Не только ни слова в утешение – она находит все это комичным? Вот это понимание! Он начал закипать.
        – Слушай, Ливия, я не вижу…
        – Воры в доме знаменитого комиссара Монтальбано! Ха-ха-ха!
        – Если ты успокоишься…
        – Ха-ха-ха!
        Бросить трубку? Перетерпеть? К счастью, он почувствовал, что успокаивается.
        – Прости, но мне это показалось таким смешным!
        Вот и остальные так же отреагируют, если об этом станет известно.
        – Я расскажу тебе, как все было. Это забавная история. Они ведь и сегодня наведались.
        – И что украли?
        – Ничего.
        – Ничего?! Ну давай, рассказывай!
        – Три дня назад Ингрид пришла ко мне на ужин…
        Прикусил язык, но было слишком поздно. Случилось непоправимое.
        На другом конце провода барометр наверняка показывал надвигающуюся бурю. С тех пор как их отношения наладились, Ливия была одержима ревностью, которой раньше никогда не страдала.
        – И с каких пор вы завели такую привычку? – ехидно спросила Ливия деланно веселым голосом.
        – Какую привычку?
        – Ужинать вдвоем. Под луной. Кстати, ты и свечу на стол ставишь?
        Кончилось все скандалом.
        В итоге то ли из-за визита троицы поджигателей, то ли из-за анонимного звонка, то ли из-за размолвки с Ливией комиссар так разнервничался, что почти не спал – так, проваливался каждый раз минут на двадцать за раз. Проснулся совершенно оглушенным. Полчаса в душе и четверть литра крепкого кофе – и он снова мог отличить правую руку от левой.
        – Меня ни для кого нет, – бросил он, проходя мимо Катареллы.
        Тот понесся следом:
        – Вас нету по телефону или лично?
        – Нету меня, можешь ты это понять?
        – Даже для синьора начальника?
        Для Катареллы «синьор начальник» был инстанцией лишь на одну ступеньку ниже самого Господа Бога.
        – Даже.
        Он заперся на ключ у себя в кабинете. Ругаясь, убил полчаса, чтобы найти папку с бумагами по делу Джакомо Ликко.
        Два часа изучал дело, делал пометки.
        Потом позвонил прокурору Джарриццо – тот будет выступать в суде со стороны обвинения.
        – Это комиссар Монтальбано. Я хотел бы поговорить с прокурором Джарриццо.
        – Прокурор в суде, будет занят до обеда, – ответил женский голос.
        – Когда вернется, передайте, что я жду его звонка. Спасибо.
        Положил в карман листок с заметками и опять взялся за трубку:
        – Катарелла, Фацио на месте?
        – Не присутствует, синьор комиссар.
        – А Ауджелло?
        – Он присутствует.
        – Скажи ему, пусть зайдет.
        Вспомнил, что закрыл дверь на ключ, встал, отпер ее и очутился нос к носу с Мими Ауджелло – тот держал в руке журнал.
        – Чего это ты заперся?
        Если ты что-то делаешь, по какому праву кто-то спрашивает, почему ты это делаешь? Он ненавидел подобные вопросы. Ингрид: почему не ответил Ракеле? Ливия: почему не слышал звонка? И Мими туда же.
        – Мими, только между нами: я тут думал повеситься, но раз уж ты пришел…
        – Слушай, раз у тебя такие планы, а я их безоговорочно одобряю, я тут же испарюсь, чтобы не мешать. Продолжай.
        – Заходи.
        Мими заметил на столе папку с делом Ликко:
        – Уроки учил?
        – Да. Есть новости?
        – Да. Вот журнал. – И положил его на стол комиссара.
        Роскошный, выходящий раз в два месяца глянцевый журнал, на издание которого утекали немалые деньги налогоплательщиков. Назывался он «Провинция», с подзаголовком «Искусство, спорт и красота».
        Монтальбано перелистнул страницы. Жуткая мазня художников-дилетантов, мнивших себя местными Пикассо, убогие вирши за подписью поэтесс с двойной фамилией (как всегда бывает у провинциалок), житие и деяния некоего уроженца Монтелузы, ставшего вице-мэром городка в канадской глубинке, и, наконец, в разделе «Спорт» – целых пять страниц, посвященных «Саверио Ло Дуке и его лошадям».
        – Что там?
        – Белиберда. Но тебе вроде нужна фотография украденной лошади. Она на третьем фото. А на какой лошади выступала синьора Эстерман?
        – Лунный Луч.
        – Четвертое фото.
        Фотографии были крупными и цветными, под каждой стояла подпись с указанием клички лошади. Монтальбано достал из ящика стола большую лупу, чтобы рассмотреть детали.
        – Ты прямо как Шерлок Холмс, – съязвил Мими.
        – Тоже мне доктор Ватсон выискался.
        Он не нашел никаких различий между мертвой лошадью с пляжа и лошадью на фотографии. Впрочем, он совершенно не разбирается в лошадях. Единственный выход – позвонить Ракеле, но ему не хотелось делать это в присутствии Мими. Вдруг та решит, что он один, и переведет разговор на опасные темы.
        Но как только Ауджелло вышел и направился к себе, комиссар позвонил Ракеле на мобильный:
        – Это Монтальбано.
        – Сальво! Как здорово! Я тебе утром звонила, но мне сказали, что тебя нет.
        Он напрочь забыл, что клятвенно пообещал Ингрид ответить на звонок Ракеле. Придется сочинять очередную отговорку. У него даже стишок сложился: «Брехня порою / Спасает нас от геморроя».
        – Меня не было в конторе. Но как только вернулся и узнал про твой звонок, сразу перезвонил.
        – Не хочу тратить твое время. Есть новости в расследовании?
        – В каком?
        – Про убийство моей лошади!
        – Так ведь нет никакого расследования, ты же не подала заявления.
        – Ах вот как! – разочарованно вздохнула Ракеле.
        – Да. Разве что ты обратишься в управление Монтелузы. Ло Дука заявил туда о похищении обеих лошадей.
        – А я надеялась, что…
        – Ну извини. Послушай, мне тут случайно попал в руки один журнал с фотографией лошади, украденной у Ло Дуки…
        – Руди.
        – Да. По-моему, Руди точь-в-точь похож на мертвую лошадь, что я видел на пляже.
        – Конечно, они между собой очень похожи. Но не одинаковые. Например, Супер, мой жеребец: у Супера, моего жеребца, было необычное пятно, вроде треугольника, на левом боку. Ты его видел?
        – Нет, он лежал как раз на этом боку.
        – Поэтому-то они и похитили труп. Чтобы лошадь не опознали. Я все больше убеждаюсь, что Шиши прав: они хотят поджарить его на медленном огне.
        – Возможно.
        – Послушай…
        – Да.
        – Я хотела… поговорить с тобой. Увидеться.
        – Ракеле, поверь, я не сочиняю, но у меня сейчас очень сложно со временем.
        – Но ты же будешь есть, чтобы не умереть с голоду?
        – Ну да. Но я не люблю говорить за едой.
        – Всего пять минут, обещаю… после ужина. Мы можем увидеться сегодня вечером?
        – Пока не знаю. Давай так: позвони мне сюда, в участок, ровно в восемь, и я скажу, как и что.

        Он снова взял в руки папку с делом Ликко, перечитал, добавил пару записей. Несколько раз проштудировал свои доказательства против Ликко, стараясь смотреть на них глазами защитника: то слабое место, про которое он вспомнил, выглядело теперь уже не парой спущенных петель, а огромной дырой. Правы дружки Ликко: поведение комиссара в зале суда будет решающим. Прояви он хоть намек на сомнение, и адвокаты мгновенно расковыряют дыру до размеров судебной ошибки. Ликко спокойненько выйдет сухим из воды, еще и извиняться перед ним придется.
        Ближе к часу дня вышел из кабинета, направляясь в тратторию, и тут его окликнул Катарелла:
        – Синьор комиссар, извиняйте, так вы есть или вас нету?
        – А кто звонит?
        – Синьор прокурор Джарриццо.
        – Переключи на меня!
        – Здравствуйте, Монтальбано, это Джарриццо, вы мне звонили.
        – Да, спасибо. Мне надо с вами поговорить.
        – Можете заехать ко мне… погодите… в семнадцать тридцать.

        С учетом того, что накануне он почти ничего не ел, Монтальбано решил наверстать упущенное.
        – Энцо, я так проголодался!
        – Приятно слышать, синьор комиссар. Что вам принести?
        – Знаешь что? Не могу выбрать.
        – Позвольте, я за вас выберу.
        Комиссар уминал одно за другим кушанья Энцо, пока не почувствовал: если добавить к съеденному хотя бы мятную карамельку, он лопнет, как тот персонаж из фильма «Смысл жизни по Монти Пайтону». Ему было понятно: этот приступ обжорства случился с ним на нервной почве.
        Неспешно прошелся по молу, через полчаса вернулся в контору, но все еще ощущал перегруз в трюме. Его ждал Фацио.
        – Что нового за ночь? – первым делом спросил тот.
        – Ничего. А ты чем занимался?
        – Съездил в больницу в Монтелузу. Целое утро там потерял. Никто не желает говорить.
        – Почему?
        – Конфиденциальность, комиссар. Я же был там неофициально.
        – Так ты вернулся с пустыми руками?
        – Кто вам сказал?! – возмутился Фацио, доставая из кармана листок бумаги.
        – И кто же сообщил тебе информацию?
        – Кузен дяди одного моего кузена. Я узнал, что он там работает.
        Родственные связи, порой настолько дальние, что в любой другой части Италии их уже не признали бы таковыми, на Сицилии часто дают единственную возможность раздобыть нужные сведения, ускорить решение вопроса, выяснить, где находится исчезнувший человек, пристроить безработного сынка, заплатить меньше налогов, достать бесплатные билеты в кино, а также сделать множество других дел, о которых лучше не знать тому, кто не связан с вами узами родства.

        12

        – Итак. Гуррери Джерландо, родился в Вигате… – забубнил Фацио, держа перед глазами листок.
        Монтальбано чертыхнулся, вскочил, перегнулся через стол и вырвал листок у него из рук.

        Пока Фацио приходил в себя, комиссар скомкал листок в шарик и выкинул в корзину. Он слышать не мог эти нудные перечисления, которые так нравились Фацио, – они напоминали ему запутанную библейскую генеалогию: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его…
        – И как мне теперь быть? – спросил Фацио.
        – Расскажешь, что помнишь.
        – Но вы потом листок-то отдайте.
        – Ладно.
        Фацио подуспокоился:
        – Гуррери сорок семь, женат на… Не помню, записано на листке. Живет в Вигате на улице Никотера, 38…
        – Фацио, последний раз говорю: никаких персональных данных.
        – Ладно-ладно. Гуррери положили в больницу в Монтелузе в начале февраля 2003 года, точную дату не помню, записана на…
        – К черту точную дату. Еще раз скажешь, что записал на листке, – достану из корзины и заставлю тебя его съесть.
        – Хорошо-хорошо. Гуррери был без сознания, его привез один тип, имени не помню, но записал на…
        – Сейчас застрелю!
        – Простите, вырвалось. Этот тип работал вместе с Гуррери в конюшне у Ло Дуки. Заявил, что Гуррери случайно ударили тяжелым железным прутом, которым загораживают проход на конюшню. Короче, ему пришлось делать трепанацию черепа или что-то вроде того, потому что обширная гематома давила на мозг. Операция прошла удачно, но Гуррери остался инвалидом.
        – В каком смысле?
        – У него стали случаться провалы в памяти, отключки, внезапные вспышки ярости и все такое прочее. Я узнал, что Ло Дука оплатил ему лечение и консультации, но ему не то чтобы стало лучше.
        – Скорее, хуже, если верить Ло Дуке.
        – По больнице это все, но есть и другое.
        – То есть?
        – До того как поступить к Ло Дуке, Гуррери отсидел пару годков.
        – Вот как?
        – Именно. Кража со взломом и попытка убийства.
        – Звучит неплохо.
        – После обеда постараюсь разузнать, что о нем говорят в городе.
        – Ладно, валяй.
        – Простите, комиссар, можно мне забрать листок?

        В четыре тридцать Монтальбано выехал в Монтелузу. Через десять минут кто-то просигналил ему сзади. Комиссар прижался к обочине, чтобы пропустить торопыгу, но тот, медленно поравнявшись с ним, сказал:
        – У вас колесо спущено.
        Мадонна! И что теперь делать? Он за всю жизнь ни одного колеса не сменил сам! К счастью, мимо как раз проезжали карабинеры. Он поднял левую руку, те притормозили.
        – Нужна помощь?
        – Да, спасибо. Огромное спасибо. Я землемер Галлуццо. Не могли бы вы помочь мне заменить левое заднее колесо…
        – А вы сами не умеете?
        – Умею, но, к сожалению, у меня плохо действует правая рука и мне нельзя поднимать тяжести.
        – Мы поможем.
        Комиссар явился в кабинет Джарриццо с десятиминутным опозданием.
        – Простите, прокурор, такие пробки…
        Прокурор Никола Джарриццо – крупный сорокалетний мужчина, почти два метра ростом и почти два метра в обхвате, – любил беседовать, расхаживая по комнате, в результате постоянно натыкался то на стул, то на створки раскрытого окна, то на собственный письменный стол. Не то чтобы он плохо видел или был рассеянным, просто ему было тесно в обычном служебном кабинете, как слону в телефонной будке.
        Когда комиссар объяснил ему причину визита, прокурор немнолго помолчал. Потом сказал:
        – Не поздновато ли?
        – Для чего?
        – Заявляться сюда со своими сомнениями.
        – Видите ли…
        – Если б вы даже явились со стопроцентной уверенностью, все равно уже поздно.
        – Почему, простите?
        – Потому что все, что надо было написать, уже написано.
        – Но я пришел говорить, а не писать.
        – Без разницы. На данном этапе уже ничего не изменить. Наверняка будут еще новые факты, возможно даже важные, но они появятся в ходе судебного разбирательства. Ясно?
        – Куда уж яснее. Вот я и приехал вам сказать, что…
        Джарриццо прервал его, подняв руку:
        – Кроме того, я не думаю, что ваши действия корректны. Пока не будет доказано обратное, вы еще и свидетель.
        Все верно. Монтальбано облажался. Он поднялся со стула, внутри у него все клокотало.
        – Ну тогда…
        – Вы куда? Уже уходите? Обиделись?
        – Нет, но…
        – Сядьте! – велел прокурор, стукнувшись о раскрытую створку двери.
        Комиссар сел.
        – Мы ведь можем поговорить в чисто гипотетическом плане, – предложил Джарриццо.
        Что значит – в гипотетическом плане? На всякий случай Монтальбано решил согласиться:
        – Хорошо.
        – Так вот, повторяю, чисто гипотетически и только чтобы порассуждать вслух, предположим, что некий комиссар полиции, назовем его Мартинес…
        Монтальбано поморщился: ему не понравилось выбранное прокурором имя.
        – А нельзя назвать его иначе?
        – Это совершенно несущественно! Но раз уж для вас это важно, предложите имя, которое вам нравится, – раздраженно ответил Джарриццо, врезавшись в рубрикатор.
        Д’Анджелантонио? Де Губернатис? Филиппаццо? Козентино? Ароматис? Ни одно из имен, пришедших на ум, не подходит.
        Он сдался:
        – Ладно, пусть будет Мартинес.
        – Так вот, предположим, этот Мартинес, проводивший, и так далее и тому подобное, расследование по делу некоего Салинаса, назовем его так…
        Да что за пристрастие такое у Джарриццо к испанским именам?
        – Салинас вам подходит? …обвиняемого в том, что он стрелял в торговца, и так далее и тому подобное, замечает, и так далее и тому подобное, что в расследовании есть слабое место, и так далее и тому подобное…
        – Простите, кто замечает? – спросил Монтальбано, совершенно запутавшийся во всех этих «и так далее».
        – Мартинес, кто же еще? Торговец, назовем его…
        – …Альварес дель Кастильо, – с готовностью подхватил эстафету Монтальбано.
        Джарриццо секунду колебался.
        – Слишком длинно. Назовем его просто Альварес. Торговец Альварес, открыто противореча сам себе, отрицает, что узнал Салинаса в стрелявшем. Пока все сходится?
        – Сходится.
        – А Салинас утверждает, что у него есть алиби, о котором он не хочет сообщать Мартинесу. Тогда комиссар решает продолжать двигаться в избранном направлении, поскольку убежден, что Салинас не хочет говорить про алиби, потому что на самом деле у него нет алиби. Картина совпадает?
        – Совпадает. Но тут мне… Мартинесу приходит в голову: а что, если у Салинаса и правда есть алиби и он выложит его в суде?
        – Это приходило в голову и тем, кто был уполномочен дать ордер на арест, а потом направить дело в суд! – сказал Джарриццо, споткнувшись о ковер и чуть не рухнув на комиссара – тот вмиг представил, как кончит дни, расплющенный в лепешку этим «Колоссом Родосским».
        – И как они разобрались?
        – Провели дополнительное расследование, оно закончилось три месяца назад.
        – Но я не…
        – Мартинесу не поручали, потому что он уже выполнил свою роль. Итог: алиби Салинаса – это женщина, его любовница, с которой, по его словам, он был, когда кто-то стрелял в Альвареса.
        – Простите. Но если у Лик… если у Салинаса и правда есть алиби, это означает, что суд завершится его…
        – …осуждением! – ответил Джарриццо.
        – Почему?
        – Потому что в тот момент, когда защитники Салинаса достанут из шляпы это алиби, обвинение уже будет знать, как его опровергнуть. Кроме того, защитники не знают, что обвинению известно имя женщины, которая должна предоставить это запоздалое алиби.
        – А я могу узнать, кто она?
        – Вы? Комиссар Монтальбано, при чем тут вы? Если на то пошло, об этом должен просить Мартинес.
        Он сел, написал что-то на листке бумаги, потом поднялся из-за стола, протянув руку ошеломленному Монтальбано:
        – Рад был повидаться. До встречи в суде.
        Прокурор направился к двери, стукнулся о закрытую створку, чуть не снеся ее, вышел. Озадаченный комиссар кинул взгляд на листок бумаги, лежавший на столе. Там было написано имя: Кончетта Сирагуза.

        Он примчался в Вигату, влетел в участок и, опережая Катареллу, бросил ему:
        – Позвони Фацио на мобильный!
        Не успел сесть за стол, как зазвонил телефон.
        – Что стряслось, комиссар?
        – Бросай все, чем занят, и лети сюда.
        – Бегу.
        Выходит, они с Фацио шли неверным путем. Расследование по алиби Ликко проводил не он, Монтальбано, а карабинеры по поручению Джарриццо. И, конечно, Куффаро узнали от карабинеров об этом расследовании. А значит, как ни веди он себя в суде, на ход процесса это никоим образом повлиять не может.
        Так что все, что происходит: дом вверх дном, попытка поджога, анонимный звонок – не имеет никакого отношения к делу Ликко. Но чего же тогда от него хотят?

        Фацио, не проронив ни слова, выслушал заключения, к которым пришел комиссар после разговора с Джарриццо.
        – Возможно, вы правы, – сказал он в конце.
        – Убери «возможно».
        – Надо дождаться их следующего шага после того, как им не удалось спалить ваш дом.
        Монтальбано хлопнул себя по лбу:
        – Уже было! А я забыл сказать!
        – Что?
        – Анонимный звонок. – И он рассказал Фацио о звонке.
        – Проблема в том, что вы не знаете, каких действий они от вас добиваются.
        – Будем надеяться, что своим следующим шагом, как ты говоришь, они дадут нам понять. Тебе удалось что-то разведать о Гуррери?
        – Да, но…
        – Что такое?
        – Мне нужно еще время, хочу кое-что проверить.
        – Скажи как есть.
        – Говорят, месяца три назад его завербовали.
        – Кто?
        – Куффаро. Говорят, они взяли Гуррери на место Ликко.
        – Месяца три назад, говоришь?
        – Да. Это важно?
        – Не знаю, но что-то уж больно часто фигурируют эти три месяца. Три месяца назад Гуррери ушел из дому, три месяца назад выяснили имя любовницы Ликко, той, что предоставила ему алиби, три месяца назад Куффаро наняли Гуррери… Не знаю, что и сказать.
        – Если у вас все, – ответил Фацио, вставая, – я схожу поговорить с соседкой жены Гуррери, у которой на нее зуб. Она начала мне рассказывать, но вы позвонили, пришлось прервать разговор на полуслове.
        – Она успела что-то сообщить?
        – Да. Кончетта Сирагуза уже несколько месяцев…
        Монтальбано подскочил, вытаращив глаза:
        – Что ты сказал?
        Фацио испугался:
        – Комиссар, а что я сказал?
        – Повтори!
        – Что Кончетта Сирагуза, жена Гуррери…
        – Едрить твою налево! – выпалил комиссар, рухнув на стул.
        – Комиссар, не пугайте меня! Что случилось?
        – Погоди, дай опомниться.
        Он закурил. Фацио встал и прикрыл дверь.
        – Сперва я хочу кое-что узнать, – сказал комиссар. – Ты говорил: по словам соседки, пару месяцев назад жена Гуррери – и тут я тебя прервал. Продолжай.
        – Соседка сказала, что с некоторых пор жена Гуррери будто боится собственной тени.
        – А хочешь знать, когда Сирагуза стала такой пугливой?
        – Да. А вы знаете?
        – Три месяца назад, Фацио, ровно три месяца.
        – Откуда ж вы все это знаете о Кончетте Сирагузе?
        – Ничего я не знаю, но могу представить. А теперь я тебе расскажу, как все было. Три месяца назад кто-то из клана Куффаро сошелся с мелким жуликом Гуррери и предложил ему войти в семью. Тот поверить не мог своему счастью: все равно что получить контракт на постоянную работу после стольких лет временной занятости.
        – Простите, но такой тип, как Гуррери, который, кроме всего прочего, еще и на голову болен, – на что он сдался Куффаро?
        – Сейчас дойду до этого. Куффаро ставят Гуррери весьма серьезное условие.
        – То есть?
        – Чтобы Кончетта Сирагуза, его жена, предоставила алиби Ликко.
        Настала очередь Фацио опешить.
        – Кто вам сказал, что любовница Ликко – Сирагуза?
        – Джарриццо. Он не назвал мне имени, но написал его на листке и притворился, будто забыл листок на столе.
        – И что это значит?
        – Что Куффаро плевать на Гуррери, им нужна его жена. И ей волей-неволей приходится согласиться, хоть она и сильно напугана. Куффаро говорят Гуррери, что тому лучше убраться из дома, а уж они позаботятся о надежном укрытии.
        Комиссар снова закурил. Фацио пошел открывать окно.
        – А раз Гуррери, который теперь ощущает поддержку Куффаро, хочет отомстить Ло Дуке, они и предлагают ему свою помощь. Эту операцию с лошадьми устроили Куффаро, а не бедняга Гуррери. В итоге: три месяца назад Ликко получил алиби, которого у него прежде не было, а Гуррери – вендетту, о которой мечтал. И все жили долго и счастливо.
        – А мы…
        – А нас отымели через одно место. Но я тебе вот что еще скажу… – продолжил Монтальбано.
        – Говорите.
        – В определенный момент защитники Ликко привлекут Гуррери в качестве свидетеля. К бабке не ходи. Так или иначе они заставят его говорить в суде. А Гуррери поклянется: он-де всегда знал, что его жена – любовница Ликко, потому и ушел в гневе из дому, устав от вечных причитаний жены, продолжавшей плакать по своему ненаглядному, угодившему за решетку.
        – Ну, раз так…
        – А как еще?
        – …то лучше вам вернуться к Джарриццо.
        – И что я ему скажу?
        – То же, что сказали мне.
        – Да я лучше под пулю, но к Джарриццо ни ногой. Во-первых, он намекнул, что являться к нему некорректно. Во-вторых, кому он поручил дополнительное расследование, карабинерам? Вот теперь пусть с ними и якшается. А ты давай быстренько к соседке, разговор надо закончить.

        Ровно в восемь зазвонил телефон.
        – Синьор комиссар, тут до вас синьора Задарма.
        Он совершенно забыл о встрече! И что теперь, соглашаться или нет? Снял трубку, так и не решив.
        – Сальво? Это Ракеле. Ты разгреб свою кучу дел?
        В ее голосе слышалась легкая ирония, это его разозлило.
        – Еще не успел.
        Пошутить решила? Вот и получай.
        – Так у тебя получится освободиться?
        – Не знаю, может, через часок… Но тебе, наверно, будет поздновато для ужина.
        Надеялся, что она скажет: хорошо, увидимся в другой раз. Но Ракеле сказала:
        – Не волнуйся, я и в полночь могу поужинать.
        О пресвятая богородица, чем ему занять эти полчаса? В конторе дел не осталось. Зачем он решил все усложнить? И потом, у него вдруг разыгрался такой аппетит – просто людоедский.
        – Подождешь минутку на телефоне?
        – Конечно.
        Он положил трубку на стол, встал, подошел к окну и притворился, будто громко с кем-то переговаривается:
        – Говоришь, его не найти? Лучше перенести на утро? Ладно, договорились.
        Направился обратно к столу, но застыл на месте.
        В дверях стоял Катарелла и смотрел на него то ли обеспокоенно, то ли испуганно.
        – Вы не приболели, синьор комиссар?
        Монтальбано, не отвечая, махнул на него рукой: мол, уходи сейчас же. Катареллу как ветром сдуло.
        – Ракеле? Мне удалось освободиться. Где увидимся?
        – Выбери ты.
        – Ты на машине?
        – Ингрид мне оставила свою.
        А Ингрид-то! Всегда готова поспособствовать его встречам с Ракеле!
        – Ей она разве не нужна?
        – За ней заехал друг, он ее и назад привезет.
        Комиссар объяснил ей, где они встретятся. Прежде чем выйти из кабинета, прихватил с письменного стола журнал, который принес Мими Ауджелло. Пригодится на случай, если разговор с Ракеле вдруг свернет в опасное русло.

        13

        На парковке возле кафе он заметил, что машины Ингрид еще нет. Само собой, Ракеле задерживалась. Не было у нее той даже не шведской, а скорее швейцарской пунктуальности, что присуща ее подруге. Замялся, не зная, где лучше ждать, снаружи или в кафе. Ему было немного не по себе из-за этой встречи, глупо отрицать. Никогда прежде – а Монтальбано стукнуло уже 56 – комиссару не приходилось вновь встречаться с женщиной, совершенно ему чужой, после того как у них было быстрое – как бы это назвать? – плотское соитие, так сказал бы прокурор Томмазео. Настоящая причина, по которой он не хотел отвечать на ее звонки, состояла в том, что ему было неловко с ней говорить. Неловко и даже стыдно, после того как он показал этой женщине ту сторону себя, которая, по сути, ему не принадлежала.
        Что говорить? Как себя вести? Как держаться?
        Чтобы набраться храбрости, он вылез из машины, зашел в кафе и заказал на стойке у бармена Пино порцию неразбавленного виски.
        Только допил, видит – уставившись на входную дверь, Пино застыл, что твоя статуя: рот разинут, как у волхва, «увидевшего звезду», в одной руке стакан, в другой – тряпка.
        Он обернулся посмотреть.
        В дверях стояла Ракеле; она только что вошла.
        Умопомрачительно элегантная, пугающе красивая.
        Ее присутствие словно добавило яркости всем зажженным лампочкам. Пино превратился в мраморное изваяние, будучи не в силах шевельнуться.
        Комиссар пошел ей навстречу. Настоящая гранд-дама.
        – Здравствуй, – сказала улыбаясь, голубые глаза лучились искренней радостью. – Вот и я.
        Не стала целовать и не подставила щеку для поцелуя.
        На Монтальбано накатила волна благодарности: в одно мгновение он снова был в своей тарелке.
        – Аперитив?
        – Лучше не надо.
        Монтальбано забыл заплатить за виски, а Пино так и стоял, замерев в прежней позе, будто зачарованный.
        На парковке Ракеле спросила:
        – Ты решил, куда поедем?
        – Да. В Монтереале, на взморье.
        – По-моему, это по дороге на Фьякку. На твоей машине или возьмем авто Ингрид?
        – Давай на машине Ингрид. Можешь сесть за руль? Я немного устал.
        Это было не так, просто он слегка захмелел от виски. Возможно ли, чтобы два глотка виски ударили ему в голову? Или таково убойное действие гремучей смеси виски с Ракеле?
        Выехали. Ракеле рулила уверенно, быстро, но плавно. Долетели до Монтереале за десять минут.
        – Теперь показывай дорогу. – И внезапно, видимо, под воздействием той гремучей смеси, комиссар напрочь забыл дорогу.
        – Кажется, направо.
        Повернули на грунтовую дорогу и уперлись в сельский домик.
        – Вернемся назад и повернем налево.
        Опять не то: дорога закончилась перед складом сельскохозяйственного консорциума.
        – Видимо, надо ехать прямо, – сделала вывод Ракеле.
        Действительно, она оказалась права.
        Спустя десять минут они сидели за столиком ресторана, где комиссар бывал несколько раз – кормили там вкусно.
        Столик, который они выбрали, располагался под навесом, в самом начале пляжа. Шагах в тридцати лениво и еле слышно шелестело море. Высыпали звезды, на небе не было ни облачка.
        За другим столиком сидели двое мужчин лет пятидесяти, на одного из которых вид Ракеле произвел почти летальный эффект: поперхнувшись вином, тот едва не задохнулся. Приятель еле успел восстановить ему дыхание с помощью увесистых шлепков по спине.
        – Здесь подают белое вино, вполне подойдет как аперитив, – сказал Монтальбано.
        – Если составишь мне компанию.
        – Конечно. Ты голодная?
        – Пока ехала в Маринеллу из Монтелузы, еще не была, но сейчас – да. Наверно, это из-за морского воздуха.
        – Рад слышать. Признаюсь, женщины, которые не любят есть, потому что боятся растолстеть, мне не…
        Прервался. С чего это он разоткровенничался? Что вообще происходит?
        – Я никогда не сидела на диете, – сказала Ракеле. – Вернее, пока, к счастью, в этом не было необходимости.
        Официант принес вино. Выпили по первому бокалу.
        – Действительно хорошее вино, – сказала Ракеле.
        Вошла парочка лет тридцати в поисках свободного столика. Но как только девушка заметила, какие взгляды ее кавалер бросает на Ракеле, она мигом подхватила его под руку и увела с веранды в помещение.
        Снова появился официант и, наполняя пустые бокалы, спросил, что они желают заказать на ужин.
        – Тебе первое или закуски?
        – Либо одно, либо другое? – ответила вопросом на вопрос Ракеле.
        – Здесь подают пятнадцать видов закусок. Рекомендую попробовать все.
        – Пятнадцать?
        – Даже больше.
        – Несите закуски!
        – А на второе? – спросил официант.
        – Позже решим, – сказал Монтальбано.
        – К закускам подать еще бутылку вина?
        – Пожалуй, да.
        Вскоре стол был заставлен тарелками – казалось, булавку некуда воткнуть.
        Креветки большие и малые, кальмары, копченый тунец, жареные тефтельки из мальков, морские ежи, мидии и черенки; отварные ломтики осьминога; ломтики осьминога в соусе; анчоусы, маринованные в лимонном соке; сардины в масле, крошечные жареные кальмарчики; кальмары и каракатицы, заправленные апельсином и кусочками сельдерея; рулетики из анчоусов, начиненные каперсами; рулетики из сардин; карпаччо из рыбы-меча…
        Тишина, в которой они ели, иногда обмениваясь одобрительными взглядами по поводу вкуса и аромата, была нарушена лишь однажды, в момент перехода от рулетиков из анчоусов к осьминожкам, когда Ракеле спросила:
        – Что такое?
        И Монтальбано ответил, чувствуя, что краснеет:
        – Ничего.
        Парой минут ранее он отключился, любуясь, как ее рот открывается, когда она подносит к нему вилку, на мгновение обнажая розовое, как у кошки, нёбо; блестящие зубы сжимают, потом выпускают вилку; рот закрывается, губы ритмично двигаются в такт жеванию. При одном взгляде на этот рот кружилась голова. Внезапно Монтальбано вспомнил вечер во Фьякке, когда он зачарованно глядел на ее губы, освещенные огоньком сигареты.
        Когда они доели закуски, Ракеле протяжно вздохнула:
        – Боже мой!
        – Все в порядке?
        – Более чем.
        Официант подошел, чтобы убрать тарелки:
        – Что желаете заказать на второе?
        – А мы можем немного повременить? – предложила Ракеле.
        – Как будет угодно господам.
        Официант удалился. Ракеле сидела молча. Потом вдруг наполнила бокал вином, взяла пачку сигарет и зажигалку, встала, спустилась по двум ступенькам, которые вели на пляж, легким движением ноги скинула туфельки и направилась к морю. Остановилась у кромки прибоя, море лизало ей ноги.
        Она не велела Монтальбано следовать за ней, как и в тот вечер во Фьякке. И комиссар остался сидеть за столиком. Потом, минут через десять, увидел, как она возвращается. Перед тем как ступить на лестницу, Ракеле снова надела туфли.
        Когда она села за столик напротив него, Монтальбано показалось, что лазурь глаз Ракеле стала еще более искрящейся, чем обычно. Она посмотрела на него и улыбнулась. И тут из ее левого глаза выкатилась слеза.
        – Наверно, песчинка попала, – сказала Ракеле. Это была явная ложь.
        Официант возник словно ночной кошмар.
        – Господа уже выбрали?
        – А что у вас есть? – спросил Монтальбано.
        – Рыба, жаренная в масле, рыба на решетке, рыба-меч в любом виде по вашему желанию, барабулька по-ливорнски…
        – Мне только салат, – сказала Ракеле. И добавила, обращаясь к комиссару: – Прости, но больше я не съем.
        – Ну что ты. Я тоже возьму салат. Но…
        – Но?.. – повторил официант.
        – Добавь туда оливок, маслин, сельдерея, морковки, каперсов и всего, что придет на ум повару.
        – И мне то же самое, – попросила Ракеле.
        – Желаете еще бутылочку вина?
        В бутылке оставалось еще на пару бокалов.
        – Мне достаточно, – сказала она.
        Монтальбано покачал головой, и официант удалился, вероятно, слегка расстроенный скромными размерами заказа.
        – Прости, – сказала Ракеле. – Я встала и ушла, ничего тебе не сказав. Но… в общем, мне не хотелось плакать при тебе.
        Монтальбано молчал.
        – Иногда – к сожалению, довольно редко – на меня накатывает, – продолжила она.
        – Почему к сожалению?
        – Знаешь, Сальво, я вряд ли стану плакать от огорчения или от боли. Все держу в себе. Так уж я устроена.
        – В участке ты плакала, я видел.
        – Это было во второй или третий раз в жизни. И при этом, как ни странно, на меня накатывает неудержимое стремление расплакаться в некоторые минуты… счастья… Нет, пожалуй, это слишком громкое слово. Скорее, когда я чувствую внутри большой покой, умиротворение, когда все узлы распутаны… Довольно, не хочу наскучить тебе описанием своих душевных состояний.
        И на это Монтальбано ничего не сказал.
        Но тем временем он спрашивал себя, сколько же разных Ракеле живут в одной Ракеле. Та, с которой он познакомился в участке, – умная, рациональная, ироничная, сдержанная; та, с которой он имел дело во Фьякке, – женщина, которая цинично добилась желаемого и при этом оказалась способной в один миг раскрепоститься, утратив всякую трезвость, всякий контроль; та, что сейчас сидела перед ним, – женщина ранимая, признавшаяся ему, пусть не сказав это открыто, насколько она несчастлива, раз столь редкими для нее были мгновения покоя, мира с самой собой.
        Но, с другой стороны, что он знал о женщинах?
        «Вот извольте, этот список красавиц…», как исполнил бы моцартовский Дон Жуан, а списочек-то скудноват – раз-два и обчелся: один роман до Ливии, потом Ливия, потом двадцатилетняя девушка, имя которой даже вспоминать не хочется, и вот теперь Ракеле.
        А Ингрид? Ну, Ингрид – особая статья, но в их отношениях демаркационная линия между дружбой и чем угодно иным и правда весьма тонка.
        Женщин он за время своих расследований узнал, конечно, много, но это были знакомства при особых обстоятельствах, а женщины в таких случаях всегда старались казаться иными, чем они были на самом деле.
        Официант принес салат, освеживший язык, нёбо и мысли.
        – Хочешь виски?
        – Почему бы и нет?
        Заказали, им сразу принесли. Настало время поговорить о деле, беспокоившем Ракеле.
        – Я принес журнал, но оставил его в машине, – начал Монтальбано.
        – Какой журнал?
        – С фотографиями лошадей Ло Дуки. Я тебе говорил по телефону.
        – Ах да. И, кажется, я тебе сказала, что у моего коня было треугольное пятно на боку. Бедный Супер!
        – А как случилось, что ты увлеклась лошадьми?
        – Отец заразил своей страстью. Ты, конечно, не знаешь, но я была чемпионкой европейского уровня.
        Монтальбано изумился:
        – Серьезно?
        – Да. Дважды выигрывала конкурс на Пьяцца ди Сиена в Риме, побеждала на скачках в Мадриде и Лоншане… Славные были времена. – Она смолкла.
        Монтальбано решил играть в открытую:
        – Почему ты так хотела со мной увидеться?
        Она вздрогнула – не ожидала вопроса в лоб. Потом выпрямилась, и комиссар понял: перед ним снова та Ракеле, что была при первой встрече в участке.
        – По двум причинам. Первая – сугубо личная.
        – Расскажи.
        – Поскольку после моего отъезда мы вряд ли увидимся, я хотела объяснить тебе мое поведение во Фьякке. Чтобы у тебя не осталось искаженного впечатления обо мне.
        – Не надо ничего объяснять, – сказал Монтальбано, резко ощутив, как его вновь накрывает волной неловкости.
        – Нет, надо. Ингрид – а она меня хорошо знает – должна была предупредить тебя, что я… Не знаю, как сказать…
        – Если не знаешь, как сказать, то и не говори.
        – Если мужчина мне нравится, по-настоящему, глубоко – а такое со мной нечасто случается, – то я не могу не… начать с ним с того, что для других женщин – финишный рубеж. Вот. Не знаю, насколько я…
        – Ты отлично все объяснила.
        – А потом – два варианта. Либо я и слышать не хочу об этом человеке, либо стараюсь как-то удержать его рядом с собой, в качестве друга, любовника… И когда я сказала, что ты мне понравился (кстати, Ингрид передала, что тебя это огорчило), я не имела в виду то, что между нами произошло. Я имела в виду то, каков ты, твои поступки… в общем, тебя как человека. Понимаю, моя фраза могла быть неправильно истолкована. Но я не ошиблась, раз ты подарил мне этот вечер. И закроем эту тему.
        – А вторая причина?
        – Она касается украденных лошадей. Но я передумала и теперь не знаю, стоит ли тебе об этом говорить.
        – Почему нет?
        – Ты сказал, что не ведешь это расследование. Не хочу вешать на тебя лишние проблемы.
        – Тем не менее, если хочешь, расскажи.
        – На днях я ездила с Шиши на конюшню, там мы застали ветеринара за осмотром лошадей.
        – Как его зовут?
        – Марио Анцалоне. Отличный врач.
        – Не знаком. И что случилось?
        – Ветеринар в разговоре с Ло Дукой заявил, что не может взять в толк, почему украли Руди, а не Лунного Луча – лошадь, на которой я выступала во Фьякке.
        – Почему?
        – Он сказал, что если в шайке был знаток, то он, несомненно, предпочел бы Лунного Луча, а не Руди: во-первых, потому что Лунный Луч гораздо лучше Руди, а во-вторых, потому что Руди болен и вряд ли поправится – он вообще-то предлагал его усыпить, не дожидаясь предсмертной агонии.
        – А как реагировал Ло Дука, ты знаешь?
        – Да. Ответил, что слишком привязался к Руди.
        – Чем он болен?
        – Вирусным артериитом: эта болезнь повреждает стенки артерий.
        – То есть вышло так, будто воры влезли в шикарный автосалон и угнали дорогущее авто, прихватив заодно раздолбанную малолитражку.
        – Вроде того.
        – А болезнь заразна?
        – Да. Кстати, по дороге в Монтелузу я устроила Шиши головомойку: «Как же так? Ты обещал заботиться о моем коне, а сам выделил ему стойло рядом с больной лошадью?»
        – А прежде где ты его держала?
        – Во Фьякке, у барона Пископо.
        – И как оправдывался Ло Дука?
        – Сказал, что его лошадь уже миновала заразную стадию болезни. И добавил, что, хотя, с учетом обстоятельств, это лишено смысла, я могу позвонить ветеринару и тот подтвердит его слова.
        – То есть его лошадь умирала?
        – Ну да.
        – Так зачем было ее красть?
        – Потому-то я и хотела с тобой увидеться. Я все думала над этим и пришла к выводу, который противоречит тому, что сказал тебе Шиши во Фьякке.
        – А именно?
        – Украсть и убить хотели только мою лошадь, но, поскольку Руди как две капли воды похож на Супера, они не поняли, которая из них моя, и увели обеих. Хотели опозорить Шиши, так и вышло.
        Эта версия в участке уже звучала.
        – Ты читал вчерашние газеты? – продолжила Ракеле.
        – Нет.
        – В «Коррьере делль Изола» напечатали большую статью о похищении наших лошадей. Но журналисты не знают, что моя была убита.
        – Откуда же им знать?
        – Ведь во Фьякке все видели, как я выступала на чужой лошади! Наверняка у людей возникли вопросы. Супер побеждал во многих соревнованиях, его отлично знали в мире конного спорта.
        – На нем всегда ездила именно ты?
        Ракеле странно усмехнулась:
        – Если бы!
        Потом, помолчав, спросила:
        – Прости за любопытство: ты хоть раз бывал на настоящих скачках?
        – Впервые – во Фьякке.
        – А футбол тебе нравится?
        – Когда играет национальная сборная, иногда смотрю. Но мне больше нравятся гонки «Формулы-1» – возможно потому, что я так толком и не научился водить машину.
        – Ингрид сказала, ты много плаваешь.
        – Да, но не ради спорта.
        Они допили виски.
        – Ло Дука справлялся в полицейском управлении Монтелузы о ходе расследования?
        – Да. Сказали, новостей нет. Боюсь, их и не будет.
        – Не факт. Еще виски?
        – Нет, спасибо.
        – Что будешь делать?
        – Если ты не против, я бы поехала домой.
        – В сон клонит?
        – Нет. Но мне хочется понежиться в постели, вспоминая этот вечер.
        На парковке, прощаясь, оба внезапно ощутили желание обняться и поцеловаться.
        – Ты еще побудешь?
        – Дня три. Завтра позвоню – попрощаться. Ты не возражаешь?
        – Нет.

        14

        Комиссар открыл глаза: уже рассвело. В то утро он не стал тут же зажмуриваться, отказываясь принять новый день. Наверно, потому, что он проспал всю ночь крепким спокойным сном, с того момента, как уснул, и до тех пор, пока не проснулся, – в последнее время такое случалось с ним все реже.
        Он лежал, следя за изменчивой игрой света и тени, которую затеяли на потолке солнечные лучи, проникшие сквозь жалюзи. Прохожий на берегу превратился в фигурку а-ля Джакометти, словно сплетенную из шерстяных нитей.
        Комиссар вспомнил, что в детстве мог целый час просидеть, глядя в калейдоскоп – подарок дяди, – зачарованный постоянно меняющимися цветными формами. Дядя купил ему револьвер, в который заряжались темно-красные бумажные ободки в маленьких черных пупырышках: они вставлялись в барабан и при каждом выстреле издавали хлопок…
        Тут в памяти всплыла перестрелка Галлуццо с двумя поджигателями.
        Он подумал: странно, уже почти сутки, как те, что хотели от него неизвестно чего, не дают о себе знать. А ведь они спешили! С чего это вдруг решили ослабить удила? И тут же рассмеялся: никогда раньше ему не случалось использовать слова из конного лексикона.
        Было ли это следствием дела, которое он вел, или еще не улеглось впечатление от вечера, проведенного с Ракеле?
        Конечно, Ракеле – женщина, которая…
        Зазвонил телефон.
        Монтальбано мигом слетел с кровати – только бы ускользнуть от мысли о Ракеле.
        Была половина седьмого утра.
        – Ай, синьор комиссар! Это Катарелла звонит.
        Ему захотелось пошутить.
        – Как вы сказали, простите? – сказал он, изменив голос.
        – Катарелла это, синьор комиссар!
        – Какой комиссар? Это скорая ветеринарная помощь.
        – Пресвятая дева! Простите, ошибся я.
        Он тут же перезвонил:
        – Алё? Это витринарная помощь?
        – Нет, Катарелла. Это Монтальбано. Погоди, сейчас дам тебе номер ветеринарной помощи.
        – Да не нужен мне номер этой… витринарной!..
        – А что ж ты тогда им звонишь?
        – Сам не знаю. Простите, синьор комиссар, запутался я. Вы бы уж трубку-то повесили, а я снова начну.
        – Хорошо.
        Он перезвонил в третий раз:
        – Синьор комиссар, это вы?
        – Я.
        – Вы что же, спали?
        – Нет, рок-н-ролл танцевал.
        – Правда? Вы и танцевать умеете?
        – Катарелла, говори уже, что стряслось?
        – Труп нашли.
        Ну еще бы! Раз Катарелла звонит в семь утра, значит, свежий покойничек.
        – Мужчина или женщина?
        – Пол-то мужской.
        – И где нашли?
        – В предместье Спиночча.
        – Это где?
        – Не знаю я, синьор комиссар. В общем, сейчас Галло подберет.
        – Кого, покойника?
        – Никак нет, синьор комиссар, вас, лично и персонально. Галло приедет на машине и сам отвезет вас туда, в смысле на место, а место, стало быть, и есть в предместье Спиночча.
        – А что, Ауджелло не смог поехать?
        – Никак нет, поскольку, когда я ему позвонил, супруга его тогда же мне и ответила, что его дома нету.
        – А мобильного телефона у него разве нет?
        – Так точно, есть. Но мобильный вроде как выключен.
        Еще бы, станет Мими нестись куда-то из дому в шесть утра! Наверняка спит себе преспокойненько. А жене велел в случае чего всем вешать лапшу на уши.
        – А Фацио где?
        – Уже выехал с Галлуццо в вышеуказанную местность.

        Галло постучался в дверь, и комиссар с намыленным лицом впустил его:
        – Заходи. Пять минут – и я готов. Кстати, где это предместье Спиночча?
        – У черта на куличках, комиссар. За городом, километров десять от Джардины.
        – Что знаешь о покойном?
        – Вообще ничего, комиссар. Фацио позвонил и велел за вами заехать, вот я и заехал.
        – А дорогу ты хоть знаешь?
        – Теоретически. На карте глянул.

        – Галло, мы на шоссе, тебе тут не автодром в Монце.
        – Знаю, комиссар, я тихо поеду.
        Но не прошло и пяти минут, как пришлось напомнить:
        – Галло, я тебе что говорил – не гони!
        – Да я ж еле ползу, комиссар.
        Еле ползти – по разбитому шоссе, сплошь трещины, выбоины, колдобины и ямы, будто после бомбежки, да еще и пыль столбом, – для Галло означало держать скорость около восьмидесяти.
        Вокруг – унылый вид, иссохшая желтая земля, редкие чахлые деревца. Любимый пейзаж Монтальбано. Последний дом они миновали километр назад. По пути им встретились лишь повозка, тащившаяся из Вигаты в направлении Джардины, да крестьянин на муле, трусивший в обратную сторону.
        Проехав поворот, они увидели невдалеке служебное авто и ослика. Ишак, отлично понимая, что поживиться вокруг нечем, грустно стоял возле машины и не проявил к вновь прибывшим особого интереса.
        Галло вырулил на обочину, заложив такой крутой маневр, что комиссара резко мотануло, несмотря на ремень безопасности, и голова чуть не оторвалась от тела.
        Он выругался:
        – Ты что, не мог плавнее затормозить?
        – Здесь остановлю, комиссар, зато будет место для других машин, когда подъедут.
        Они вышли из машины. И тогда только заметили, что за служебным авто, на левой стороне шоссе, на земле, у торчавших метелок сорго сидели Фацио, Галлуццо и крестьянин; они перекусывали. Крестьянин достал из сумки пшеничный хлеб и кусок сыра и разделил по-братски.
        Ни дать ни взять сельская идиллия, прямо «завтрак на траве».
        Солнце уже порядком припекало, все сидели в одних рубашках.
        Завидев комиссара, Фацио и Галлуццо вскочили и спешно накинули пиджаки. Крестьянин остался сидеть. Но поднес руку к кепке, на манер воинского приветствия. На вид ему было никак не меньше восьмидесяти.
        Мертвец в одних трусах лежал ничком параллельно дороге. Чуть пониже левой лопатки зияла огнестрельная рана, окруженная небольшим пятном запекшейся крови. На правой руке вырван клок мяса. Над обеими ранами вились сотни мух.
        Комиссар наклонился рассмотреть свежую рану.
        – Собака, – сказал крестьянин, дожевывая последний кусок хлеба с сыром. Потом достал из сумки бутыль с вином, откупорил, глотнул, убрал назад.
        – Это вы его обнаружили?
        – Да. Утром, ехал мимо на осле, – сказал крестьянин, поднимаясь с земли.
        – Как ваше имя?
        – Контрера Джузеппе, и карты у меня не крапленые.
        Спешит доложить легавым, что у него нет судимостей. А как же он сообщил в участок из такой глуши? Почтового голубя, что ли, отправил?
        – Вы сами звонили?
        – Нет, сынок мой звонил.
        – А где ваш сын?
        – Дома, в Джардине.
        – Он был с вами, когда вы обнаружили…
        – Нет, со мной его не было. Он дома был. Спал еще, барчук. Счетовод он.
        – Но раз его не было с вами…
        – Разрешите, комиссар? – вмешался Фацио. – Наш приятель Контрера, как только заметил тело, позвонил сыну и…
        – Да, но как он ему позвонил?
        – Вот этой штукой, – сказал крестьянин, доставая из кармана сотовый телефон.
        Монтальбано поразился. Крестьянин был одет по старинке: фланелевые штаны, ботинки, подбитые железом, сорочка без воротника, жилет.
        Мобильный никак не вязался с руками в узловатых мозолях, смахивающими на рельефную карту Альп.
        – А почему вы сами нам не позвонили?
        – Во-первых, – ответил крестьянин, – я этой штукой умею только сыну звонить, а во-вторых, с какого хрена лысого мне знать ваш номер?
        – Мобильник, – опять вмешался Фацио, – синьору Контрере подарил сын: боится, что отец, принимая во внимание возраст…
        – Мой сын Козимо – засранец. Счетовод и засранец. О своем здоровье пусть печется, а не о моем, – заявил крестьянин.
        – Ты записал его данные и адрес? – спросил Монтальбано у Фацио.
        – Да, комиссар.
        – Тогда вы можете идти, – сказал Монтальбано Контрере.
        Крестьянин снова отдал честь и вскарабкался на осла.

        – Ты всех известил?
        – Сделано, комиссар.
        – Надеюсь, скоро подъедут.
        – Им не меньше получаса добираться, комиссар, в лучшем случае.
        Монтальбано быстро принял решение.
        – Галло!
        – Слушаю, комиссар.
        – Как далеко отсюда Джардина?
        – По такой дороге минут пятнадцать.
        – Поехали выпьем кофе. Вам привезти?
        – Нет, спасибо, – дружно отозвались Фацио и Галлуццо; они неплохо угостились хлебом с сыром.

        – Я кому сказал – не гони!
        – Да кто гонит-то?
        Минут через десять гонки с препятствиями на скорости под восемьдесят (кто бы сомневался!) машина уткнулась капотом в кювет; задние колеса едва не оторвались от земли.
        Операция по вызволению машины из кювета – поднажми-ка, давай-давай, за рулем то Галло, то Монтальбано, проклятия и крики, пот градом, мокрые рубашки – длилась полчаса. Левое крыло промялось и скребло о колесо. Хочешь не хочешь, а Галло пришлось сбавить скорость.

        В общем, когда, покончив с делами, они вернулись в Спиноччу, прошло более часа.

        Там уже были все, кроме прокурора Томмазео. Монтальбано забеспокоился. Когда еще тот подъедет, все утро из-за него потеряешь. Водит-то он хуже слепого, с каждым деревом здоровается.
        – Что слышно о Томмазео? – спросил он у Фацио.
        – Так ведь прокурор уже уехал!
        Он что, превратился в легендарного автогонщика Фанхио времен его мексиканской карьеры?
        – Ему повезло, доктор Паскуано подвез, – продолжил Фацио, – прокурор выдал разрешение убрать тело, а назад в Монтелузу он поехал с Галлуццо.
        Криминалисты уже отсняли первую серию фотографий, Паскуано велел перевернуть труп. На вид убитому было лет пятьдесят или немного меньше. На груди не было выходного отверстия от убившей его пули.
        – Знаешь его? – спросил комиссар у Фацио.
        – Нет.
        Доктор Паскуано закончил осмотр тела, ругаясь на мух, перелетавших с мертвеца ему на лицо и обратно.
        – Что скажете, доктор?
        Паскуано прикинулся, что не расслышал. Монтальбано повторил вопрос, в свою очередь прикинувшись, что не понял. Стягивая перчатки, Паскуано бросил недобрый взгляд на Монтальбано. Он взмок, лицо раскраснелось.
        – А что вам сказать? Отличный денек.
        – Превосходный, правда? А о покойнике что скажете?
        – Да вы назойливее этих мух! Какого хрена вы хотите от меня услышать?!
        Наверняка накануне вечером в покер продулся. Монтальбано понял: придется запастись терпением.
        – Давайте поступим так, доктор. Вы будете говорить, а я – вытирать вам пот, отгонять мух и иногда нежно целовать вас в лобик.
        Паскуано расхохотался и разом выложил:
        – Его убили выстрелом в спину. Вы это и без меня видите. Пуля осталась в теле. Это тоже вы без меня видите. Стреляли не здесь, и это вы тоже без меня поняли сами: никто не станет разгуливать в трусах даже по такому раздолбанному шоссе, как это. Мертв он уже – и на это у вас вполне достаточно опыта – не меньше суток. Насчет укушенной руки даже идиот поймет, что это собака. Вывод: не было никакой нужды заставлять меня распинаться на жаре, задыхаясь и теряя терпение. Я понятно излагаю?
        – Более чем.
        – Тогда желаю здравствовать всей честной компании.
        Развернулся, сел в машину и отбыл.
        Ванни Аркуа, шеф криминалистов, продолжал нащелкивать кассеты бесполезных фотографий. Из всей тысячи снимков будет от силы два-три толковых. Комиссару надоело, и он решил вернуться. Что тут еще делать?
        – Я поехал, – сказал он Фацио. – Увидимся в конторе. Двинули, Галло?
        Не стал прощаться с Аркуа; впрочем, тот с ним не поздоровался, когда явился. Взаимной симпатии они не испытывали.

        Пока он вытаскивал машину из канавы, пыль въелась в одежду, проникла сквозь рубашку и, смешавшись с потом, налипла на коже.
        Он не готов провести день в конторе в таком виде. И потом, уже почти полдень.
        – Отвези меня домой, – сказал он Галло.
        Открыв дверь, сразу понял: Аделина уже закончила уборку и ушла.
        Прошел в ванную, разделся, принял душ, бросил в корзину грязную одежду, пошел в спальню и открыл платяной шкаф – выбрать, во что переодеться. Заметил, что среди брюк висит пара в нераспакованном пакете из химчистки – наверно, Аделина забрала с утра. Их и надел, вместе с любимым пиджаком, а под него – одну из недавно купленных рубашек.
        Сел обратно в машину и поехал обедать к Энцо.
        Было еще рано, и в зале кроме него сидел всего один клиент. В новостях по телевизору передавали про труп, обнаруженный в камышах рыбаком в предместье Спиночча. По мнению полиции, это убийство: на шее мужчины обнаружены явные признаки удушения. Полагают, но это еще не подтверждено, что убийца зверски изувечил труп, разодрав его зубами. Расследование ведет комиссар Сальво Монтальбано. Подробности в следующем выпуске новостей.
        Телевидение, как обычно, выполнило свою задачу, сдобрив новость ошибочными или выдуманными деталями и подробностями, плодом чистой фантазии. А люди-то поведутся. Зачем журналисты так поступают? Чтобы убийство выглядело еще отвратительнее, чем оно есть? Им уже недостаточно просто сообщить о смерти, надо нагнать ужаса. С другой стороны, разве Америка не развязала войну, опираясь на вранье, бредни, измышления, сдобренные клятвами и заверениями со стороны высокопоставленных лиц и транслируемые телеканалами всего мира? А эти телеканалы, в свою очередь, норовят подлить масла в огонь. Кстати, чем кончилась история с сибирской язвой? Что это вдруг о ней перестали говорить?
        – Если другой клиент не против, можешь выключить телевизор?
        Энцо пошел спрашивать другого клиента.
        Тот заявил, обращаясь к комиссару:
        – Выключайте, мне все это на хрен не нужно.
        Пятидесятилетний здоровяк уплетал тройную порцию спагетти с моллюсками.
        Комиссар сделал такой же заказ. А на второе – любимую барабульку.
        Выйдя из траттории, решил, что в прогулке по молу нет нужды, и вернулся в контору, где его ждала гора бумаг на подпись.

        Когда комиссар расправился с бюрократической рутиной, было уже почти шесть. Он решил отложить остальное на завтра. Положил ручку на стол, и тут же зазвонил телефон. Монтальбано подозрительно на него посмотрел. С некоторых пор он все больше проникался уверенностью, что все телефоны наделены независимым разумом. Иначе как объяснить, почему звонки раздаются в подходящий или в неподходящий момент и никогда – в момент ничегонеделания?
        – Ай, синьор комиссар! До вас синьора Задарма звонит, соединить?
        – Да. Привет, Ракеле, как ты?
        – Отлично, а ты?
        – Я тоже. Ты где?
        – В Монтелузе. Но я уезжаю.
        – Уже возвращаешься в Рим? Ты же сказала…
        – Нет, Сальво, я еду во Фьякку.
        Внезапный и необъяснимый приступ ревности. Хуже того: необоснованный. Нет ни малейшей причины испытывать его.
        – Еду с Ингрид на разборку, – продолжила она.
        – Обуви? Одежды?
        Ракеле рассмеялась:
        – Нет. Буду разбираться с чувствами.
        Это означало лишь одно: она едет вручать Гуидо уведомление об увольнении.
        – Но мы вернемся сегодня вечером. Увидимся завтра?
        – Давай попробуем.

        15

        Не прошло и пяти минут, как телефон снова зазвонил.
        – Синьор комиссар! До вас тут доктор Пискуано.
        – По телефону?
        – Так точно.
        – Соедини.
        – Что это вы до сих пор не вынесли мне мозг? – Паскуано, как всегда, сама любезность.
        – С чего это?
        – Не хотите, что ли, узнать результаты вскрытия?
        – Чьи?
        – Монтальбано, это печальный симптом. Клетки вашего мозга распадаются все быстрее. И первый симптом – потеря памяти, вы знали об этом? С вами еще не случалось такого: сделаете что-то, а спустя мгновение забываете, что вы это сделали?
        – Нет. А разве вы не старше меня на пять лет, доктор?
        – Да, но возраст еще ни о чем не говорит. Попадаются и двадцатилетние старики. В общем, думаю, всем очевидно, что из нас двоих вы в большем маразме.
        – Спасибо. Так вы скажете, о каком вскрытии речь?
        – О сегодняшнем утреннем трупе.
        – Ну нет, доктор! Я все могу себе представить, но чтобы вы так быстро провели вскрытие! Прониклись симпатией к покойнику? Обычно вы тянете по несколько дней…
        – А тут у меня выдалась пара свободных часов, и я разделался с ним до обеда. По сравнению с тем, что я говорил утром, есть две небольшие новости. Во-первых, я достал пулю и отправил ее криминалистам, а те, разумеется, проявятся не раньше, чем пройдут очередные выборы президента республики.
        – Так не прошло ж еще и трех месяцев, как выбрали нынешнего!
        – Вот именно.
        Это правда. Комиссар вспомнил, как отправил им железные пруты, которыми забили лошадь, чтобы те сняли отпечатки пальцев, и до сих пор ни ответа, ни привета.
        – А вторая новость?
        – Я нашел в ране следы ваты.
        – И что это означает?
        – Означает, что тот, кто в него стрелял, и тот, кто выкинул его за городом, – два разных человека.
        – Можете получше объяснить?
        – Конечно, охотно, особенно с учетом возраста.
        – Чьего возраста?
        – Вашего, дражайший. Старость приводит еще и к этому – человек начинает медленее соображать.
        – Доктор, почему бы вам не увеличить…
        – Если бы! Возможно, мне бы больше везло в покер! Объясняю: судя по всему, кто-то стрелял в будущего покойника и серьезно его ранил. Друг, сообщник или кто он там, отвез его домой, раздел и попытался уменьшить потерю крови из раны. Но тот все равно вскоре умер. Тогда сообщник дождался темноты, погрузил его в машину и вывез за город, как можно дальше от дома.
        – Правдоподобная версия.
        – Спасибо, что поняли без дополнительных разъяснений.
        – Доктор, а особые приметы?
        – Шрам после удаления аппендицита.
        – Пригодится для опознания.
        – Кого?
        – Покойника, кого же?
        – Покойнику никто не оперировал аппендицит!
        – Так вы же только что сказали!
        – Видите ли, милейший, это еще один признак старения. Ваш вопрос был задан нечетко, и я предположил, что вы хотите знать мои особые приметы.
        Шутник нашелся, тот еще балагур. Забавляется, доводя Монтальбано.
        – Ладно, доктор, мы разобрались, я повторю вопрос развернуто, чтобы вам не пришлось слишком напрягать мозги, а то вдруг они не выдержат: у трупа, чье вскрытие вы сегодня производили, есть особые приметы?
        – Я бы сказал, что да.
        – Можете мне их назвать?
        – Нет. Предпочитаю в письменной форме.
        – А когда у меня будет ваш отчет?
        – Когда у меня будет время и желание его написать.
        Переубеждать его было бессмысленно.

        Он еще часок посидел в конторе, потом, поскольку ни Фацио, ни Ауджелло так и не объявились, уехал домой.
        Незадолго до того, как он лег спать, позвонила Ливия. И на этот раз разговор чуть было не кончился скандалом.
        Они перестали понимать друг друга на словах: как будто слова, которые они подыскивали в одном словаре, имели противоположные смыслы – в зависимости от того, кто их использовал, он или Ливия. И эти двойные смыслы были постоянной причиной размолвок, недопонимания, стычек.
        Но как только они оказывались вместе и им удавалось побыть в тишине, рядом, все менялось. Их тела сперва словно бы принюхивались, потом вступали в немую беседу, прекрасно все понимая без слов. Разговор состоял из мелких движений: то нога передвинется на несколько сантиметров, чтобы оказаться поближе к другой ноге, то голова слегка склонится к другой голове. И в конце концов эти безмолвные тела сливались в крепких объятиях.

        Спал он плохо, даже приснился кошмар, разбудивший его посреди ночи. Подумав, комиссар рассмеялся. Как это он прожил столько лет, ни секунды не думая о лошадях и конюшнях, а теперь даже во сне они не оставляют его в покое?
        Он на ипподроме с тремя параллельными дорожками. С ним начальник отделения Бонетти-Альдериги, облаченный в безукоризненный жокейский костюм. Сам он небрит и нечесан, одет неряшливо, рукав пиджака надорван. Чисто уличный попрошайка. На трибуне полно горланящих и жестикулирующих людей.
        – Ауджелло, наденьте очки, прежде чем сядете на лошадь! – приказывает Бонетти-Альдериги.
        – Я не Ауджелло, я Монтальбано.
        – Неважно, все равно наденьте! Не видите, что ли, – вы слепы как крот?
        – Не могу надеть, я их по дороге обронил – карман дырявый, – пристыженно отвечает он.
        – Оштрафовать! Он говорил на диалекте! – гремит голос в громкоговорителе.
        – Видите, что вы натворили? – журит его начальник.
        – Простите.
        – Берите лошадь!
        Он оборачивается и замечает, что лошадь бронзовая и припала на задние ноги, в точности как та статуя во дворе студии РАИ, итальянского радио и телевидения.
        – И как мне быть?
        – Потяните за гриву!
        Едва руки комиссара касаются гривы, как лошадь просовывает голову ему между ног, встает и поднимает его, а он соскальзывает вдоль шеи и оказывается верхом, но лицом к крупу животного, то есть задом наперед.
        С трибун слышен смех. Оскорбившись, он с трудом переворачивается, как можно крепче вцепившись в гриву, потому что лошадь, теперь уже из плоти и крови, расседлана и не взнуздана.
        Раздается выстрел, лошадь вылетает галопом, направляясь к средней дорожке.
        – Нет! Нет! – кричит Бонетти-Альдериги.
        – Нет! Нет! – вторят трибуны.
        – Это не та дорожка! – не унимается Бонетти-Альдериги.
        Остальные жестикулируют, но он видит лишь нечеткие цветные пятна – ведь очки потерялись. Понимает, что лошадь делает что-то не то, но как сказать ей об этом? И потом, было непонятно, почему дорожка не та.
        Он понял это спустя мгновение, когда бег лошади стал затрудненным. Дорожка шла по мелкому песку, как на пляже, и ее ноги увязали в нем с каждым шагом все глубже. Песчаная дорожка. Почему она попалась именно ему? Он пытается повернуть голову лошади налево, чтобы она перешла на другую дорожку. Но тут замечает, что остальные дорожки исчезли, как исчез и ипподром с оградой, и трибуна, и даже дорожка, по которой скакала лошадь, – и все вокруг превратилось в песчаный океан.
        С каждым шагом, дававшимся ей с огромным усилием, лошадь увязала все глубже: сначала ноги, потом живот и грудь. И вот она замерла, словно задохнувшись в песке.
        Комиссар попытался спешиться, но песок крепко держал его в плену. Тогда он понял, что погибнет в этой пустыне, и уже готов был разрыдаться, как вдруг в нескольких шагах от него возник человек, чье лицо он никак не мог без очков разглядеть.
        – Ты сам знаешь, как выбраться, – говорит человек.
        Он хочет ответить, но стоит открыть рот, как туда сыплется песок; он чувствует, что задыхается.
        Монтальбано проснулся, отчаянно хватая ртом воздух.
        Во сне причудливо перемешались вымысел и реальные события. Но что может означать этот бег по неправильной дорожке?

        В контору он приехал позже обычного: пришлось завернуть в банк – в почтовый ящик кинули письмо с угрозой отключить свет из-за просроченного платежа. Он же поручил эти платежи банку! Простояв почти час в очереди, вручил письмо служащему, тот поискал в базе и выяснил, что квитанция оплачена в срок.
        – Синьор, случилась накладка.
        – А мне что делать?
        – Не волнуйтесь, мы обо всем позаботимся.
        Он давно уже мечтал переписать конституцию. Раз уж этим занимается всякий встречный-поперечный, почему бы и ему не попробовать? Статья номер один («Италия – демократическая республика, основывающаяся на труде») в его редакции звучала бы примерно так: «Италия – непрочная республика, основывающаяся на накладках».

        – Ай, синьор комиссар! Вам конверт от икспертов, вот только что доставили!
        Вскрыл, пока шел в кабинет.
        Несколько фотографий лица покойника из предместья Спиночча, данные о возрасте, росте, цвете глаз… Никаких особых примет.
        Бесполезно просить Катареллу искать такое лицо в списке пропавших. Он убирал фото в конверт, когда вошел Мими Ауджелло. Снова достал фото и протянул ему:
        – Видел его когда-нибудь?
        – Это труп, который нашли в Спиночче?
        – Да.
        Мими нацепил очки. Монтальбано нервно заерзал на стуле.
        – Никогда не видел, – сказал Ауджелло, кладя фото и конверт и убирая очки в нагрудный карман.
        – Дашь примерить?
        – Что?
        – Очки.
        Ауджелло протянул ему очки, Монтальбано надел, и все вокруг расплылось, как на фото, снятом не в фокусе. Снял и вернул Мими.
        – В отцовских лучше вижу.
        – Не можешь же ты просить каждого встречного в очках дать тебе их примерить! Сходи уже к окулисту! Он проверит зрение и выпишет…
        – Ладно-ладно. Как-нибудь схожу. А что это тебя вчера весь день не было видно?
        – Да я и с утра и после обеда занимался делом того мальчугана, Анджело Веррузо.
        Мальчик – ему не было шести, – вернувшись домой из школы, расплакался и отказался от еды. После долгих уговоров матери удалось выяснить, что учитель завел его в подсобку и заставлял делать «гадкие вещи». Мать стала расспрашивать, и малыш рассказал, как учитель достал свое хозяйство и заставлял его трогать. Синьора Веррузо – разумная женщина и не думает, что учитель, пятидесятилетний отец семейства, способен на подобное, но, с другой стороны, у нее нет оснований сомневаться в словах сына.
        А так как она – подруга Бебы, то и рассказала обо всем ей. А Беба, в свою очередь, сообщила мужу. И тот поделился с Монтальбано.
        – Ну и как прошло?
        – Слушай, с бандитами легче иметь дело, чем с этими ребятишками! Невозможно понять, когда они говорят правду, а когда сочиняют. К тому же приходится действовать с оглядкой: не хочу подставлять учителя – стоит пойти молве, и ему конец…
        – А какое твое впечатление?
        – Учитель ничего такого не делал. Я не слышал ни одного высказывания против него. И потом, в каморку, о которой говорит мальчик, едва влезут ведро и пара швабр.
        – Тогда зачем мальчишка выдумал эту историю?
        – Чтобы отомстить учителю, который, возможно, его обижает.
        – Ни за что ни про что?
        – Какое там! Хочешь узнать о его последней проделке? Он нагадил на газетку, свернул ее в кулек и засунул в ящик учительского стола.
        – И почему только его назвали Анджело? Что у него общего с ангелом?
        – Когда он родился, родители и представить не могли, что вырастет из их отпрыска.
        – Он продолжает ходить в школу?
        – Нет, я посоветовал матери сказать, что мальчик болен.
        – Это правильно.
        – Здравствуйте, комиссар, – входя, приветствовал Фацио.
        Заметил фото мертвеца:
        – Можно мне взять одну? Хочу кое-кому показать.
        – Забирай. Что ты делал вчера после обеда?
        – Продолжал собирать сведения о Гуррери.
        – С женой говорил?
        – Еще нет. Зайду к ней сегодня в течение дня.
        – И что ты узнал?
        – То, что говорил вам Ло Дука, комиссар, отчасти подтвердилось.
        – То есть?
        – Гуррери ушел из дому больше трех месяцев назад. Все соседи слышали.
        – Почему?
        – Он разругался с женой, обзывал ее шлюхой и беспутной бабой и кричал, что никогда больше не вернется.
        – А он не говорил, что собирается поквитаться с Ло Дукой?
        – Этого они не слышали. Но и поклясться, что он такого не говорил, соседи не могут.
        – Может, соседка еще что-нибудь рассказала?
        – Соседка – нет, а вот дон Миникуццу – да.
        – Что за дон Миникуццу?
        – Зеленщик. Держит овощную лавку напротив дома Гуррери. Ему видно всех входящих и выходящих.
        – И что он сказал?
        – Миникуццу говорит, Ликко никогда туда не заходил, комиссар. Тогда как он может быть любовником жены Гуррери?
        – А что, он хорошо знает Ликко?
        – Спрашиваете! Да он ему дань платил! И еще одну важную вещь сказал Миникуццу. Однажды ночью он подумал, что плохо запер рольставни. Встал с постели и пошел проверять. А когда был у магазина, дверь дома Гуррери открылась и вышел Чиччо Беллавия, которого он хорошо знает.
        Как тут было не вылезти этому Чиччо Беллавии!
        – И когда это было?
        – Месяца три тому назад.
        – Значит, наша версия работает. Беллавия идет к Гуррери и предлагает ему сделку. Если его жена предоставит алиби Ликко, выдав себя за его любовницу, Гуррери наймут к себе Куффаро. Гуррери подумал-подумал и согласился, разыграв спектакль, будто навсегда покидает дом, поскольку жена наставила ему рога.
        – Надо признать, план неплохой, – отметил Мими. – И что, Миникуццу готов дать показания?
        – Ни боже мой! – ответил Фацио.
        – Так, значит, мы ни к чему не пришли, – сказал Ауджелло.
        – Однако кое-что необходимо уточнить, – возразил Монтальбано.
        – Что именно? – спросил Фацио.
        – Мы ничего не знаем о жене Гуррери. Ее так легко удалось уговорить, потому что они предложили денег? Или они ей угрожали? А как она поведет себя, когда узнает, что может попасть в тюрьму за лжесвидетельство? Она понимает, что рискует свободой?
        – Комиссар, – сказал Фацио, – я считаю, Кончетта Сирагуза – честная женщина, которую угораздило выйти замуж за преступника. В плане поведения я не слыхал о ней ничего дурного. Уверен, ее принудили. С одной стороны – тумаки, пинки, пощечины мужа, а с другой – то, что сказал ей Чиччо Беллавия. У бедняжки не было выбора.
        – А знаешь, что я скажу, Фацио? Возможно, это даже к лучшему, что ты еще не успел с ней поговорить.
        – Почему?
        – Потому что надо придумать, как загнать ее в угол.
        – Я мог бы туда пойти, – сказал Мими.
        – И что ты ей скажешь?
        – Что я адвокат от Куффаро, меня прислали проинструктировать ее, что следует говорить в суде, ну и дальше по ходу дела…
        – А вдруг они это уже сделали и она начнет подозревать?
        – И правда. Тогда отправим ей анонимку!
        – Уверен, она не умеет читать и писать, – сказал Фацио.
        – Тогда давайте так, – продолжал настаивать Мими, – я наряжусь священником и…
        – Кончай уже бред нести! Пока что никто не идет к Кончетте Сирагуза. Надо немного подумать, дождаться, пока нас осенит подходящая идея… Спешить некуда.
        – Идея со священником была подходящей, – заметил Мими.
        Зазвонил телефон.
        – Ай, синьор комиссар! Ай, синьор комиссар!
        Дважды? Наверняка «синьор начальник».
        – Начальник отделения?
        – Так точно, синьор комиссар.
        – Соедини, – сказал он, включая громкую связь.
        – Монтальбано?
        – Здравствуйте, синьор начальник, слушаю вас.
        – Не могли бы вы немедленно явиться? Простите за беспокойство, но дело очень серьезное и разговор не телефонный.
        Тон начальника был такой, что комиссар немедленно дал согласие.
        Повесил трубку, переглянулся с коллегами.
        – Когда он так говорит, дело наверняка серьезное, – заметил Мими.

        16

        В приемной начальника отделения Монтальбано, конечно же, столкнулся с синьором Латтесом, слащавым и церемонным шефом канцелярии. И что тот вечно ошивается в приемной? Время девать некуда? Шел бы уже к себе в кабинет – баклуши бить. При одном его виде у Монтальбано начинал глаз дергаться. Приметив комиссара, Латтес состроил такую физиономию, будто только что узнал, что выиграл в лотерею пару миллиардов.
        – Как я рад вас видеть! Ну до чего же приятно! Как дела, дражайший?
        – Хорошо, спасибо.
        – А супруга ваша?
        – Потихоньку.
        – А детки?
        – Растут, хвала Мадонне.
        – Воздадим хвалу Богородице.
        Латтес был убежден, что комиссар женат и имеет минимум двоих детей. После сотни тщетных попыток объяснить, что холост, Монтальбано сдался. А присказка «хвала Мадонне» в общении с Латтесом была обязательной.
        – Синьор начальник мне…
        – Постучитесь и входите, он вас ожидает.
        Постучался, вошел.
        На мгновение застыл на пороге, увидев Ванни Аркуа, сидевшего у письменного стола начальника управления. Что тут делает шеф криминалистов? Его тоже срочно вызвали? А почему? Уровень неприязни к Аркуа мигом зашкалил.
        – Входите, прикройте дверь и садитесь.
        Обычно Бонетти-Альдериги намеренно оставлял дверь открытой. Чтобы можно было ощутить расстояние между ним, начальником управления, и комиссаром крошечного участка. Однако сегодня «синьор начальник» повел себя иначе. За мгновение до того, как Монтальбано сел, он поднялся со стула и протянул ему руку. Комиссар начал буквально цепенеть от ужаса. Что должно было такого случиться, чтобы начальник стал обращаться с ним вежливо, как с нормальным человеком? Через пять минут ему зачитают смертный приговор?
        Комиссар приветствовал Аркуа легким кивком. С учетом теплоты их отношений, это можно было зачесть как бонус.
        – Монтальбано, я хотел вас видеть, потому что речь идет об одном деликатном деле, которое меня сильно беспокоит.
        – Слушаю, синьор начальник.
        – Так вот. Как вы наверняка знаете, доктор Паскуано провел вскрытие трупа, обнаруженного в предместье Спиночча.
        – Да, знаю. Но отчет еще не…
        – Я его поторопил. После обеда пришлет. Но дело не в этом. Дело в том, что доктор Паскуано проявил завидную прыть и, достав пулю из трупа, сразу отправил ее экспертам.
        – Он мне говорил.
        – Хорошо. Синьор Аркуа, изучив пулю, с удивлением… Но, возможно, будет лучше, если он сам расскажет.
        Ванни Аркуа говорить не стал. Вытащил из кармана запаянный пластиковый пакетик и протянул комиссару. Лежавшую в нем пулю слегка покорежило выстрелом, но в целом она хорошо сохранилась.
        Монтальбано не нашел в ней ничего странного.
        – И что?
        – Парабеллум девятого калибра, – сказал Аркуа.
        – Сам вижу, – слегка раздраженно отозвался Монтальбано. – И что дальше?
        – Такими стреляют только наши, – сказал Аркуа.
        – Нет, уж позволь тебя поправить. Не только полицейские. Еще карабинеры, налоговая полиция, вооруженные силы…
        – Хорошо-хорошо, – прервал его начальник.
        Комиссар прикинулся, будто не слышал, и продолжил:
        – …и все те уголовники, а их много, я бы даже сказал – большинство, которым удалось так или иначе раздобыть боевое оружие…
        – Это я отлично знаю, – сказал Аркуа, ухмыляясь так, что Монтальбано внезапно захотелось хорошенько его отметелить.
        – Тогда в чем проблема?
        – Давайте по порядку, Монтальбано, – сказал начальник. – То, что вы говорите, совершенно правильно, но надо полностью отмести малейшие подозрения.
        – Какие конкретно?
        – Что его убил один из наших. Вам поступали сведения о перестрелке в прошлый понедельник?
        – Не припомню, чтобы…
        – Так я и думал. Это все усложняет, – сказал начальник.
        – Почему?
        – Потому что, если об этом разнюхают журналисты, можете себе представить, сколько помоев, подозрений, наветов на нас выльется!
        – Просто надо сделать так, чтобы они не разнюхали.
        – Совсем не просто. Опять же, если этого человека убил один из наших, скажем, по личной причине, я хочу это знать. Мне тяжело, больно и неприятно думать, что среди нас может быть убийца.
        Монтальбано взъярился:
        – Я понимаю ваши чувства, синьор начальник. Но можно ли узнать, почему вызвали одного меня? Вы что же, думаете, что убийцу надо искать именно на моем участке и нигде более?
        – Так ведь тело нашли между Вигатой и Джардиной, а оба предместья находятся в вашем ведении, – сказал Аркуа. – Так что логично предположить, что…
        – Да ничего это не логично! Этот труп могли привезти туда из Фьякки, из Фелы, из Галлотты, из Монтелузы…
        – Не лезьте в бутылку, Монтальбано, – вмешался начальник. – То, что вы говорите, резонно, но ведь с чего-то надо начать, правда?
        – Да что вы пристеба… Почему настаиваете на том, что это может быть кто-то из полиции?
        – Вовсе я не настаиваю, – сказал начальник. – Моя цель – доказать со всей определенностью, что его убил не полицейский. Желательно до того, как поползут злые слухи.
        Он был, несомненно, прав.
        – Быстро не получится.
        – Что поделать. Сколько понадобится, никто нас не подгоняет, – сказал Бонетти-Альдериги.
        – Какие будут инструкции?
        – Во-первых, проверьте, со всей деликатностью, нет ли в барабанах пистолетов сотрудников вашего участка недостающих гильз.
        В это самое мгновение пол под ногами Монтальбано бесшумно разверзся, и он провалился в бездну вместе со стулом. Его как громом поразило. Комиссар еле сдержался, чтобы не выдать себя: не шелохнулся, не вспотел и даже не побледнел. Ценою как минимум года жизни даже выдавил из себя улыбку.
        – Что это вы заулыбались?
        – Так ведь следователь Галлуццо в понедельник утром дважды стрелял в напавшую на меня собаку. Он подвез меня домой в Маринеллу, и только я вылез из машины, а эта собака… Там и старший следователь Фацио был.
        – И что же, он ее пристрелил? – поинтересовался Аркуа.
        – Не понял вопроса.
        – Если пристрелил, мы постараемся ее найти, достанем пулю и поймем…
        – Что значит «если»? По-вашему, мои люди стрелять не умеют?
        – Отвечайте же, Монтальбано, – вмешался начальник. – Он попал в собаку?
        – Нет, промахнулся, а повторно выстрелить не смог, пистолет заело.
        – Можно мне взглянуть? – невозмутимо спросил Аркуа.
        – На что?
        – На оружие.
        – Зачем?
        – Хочу провести сравнение.
        Если Аркуа проведет сравнение, выстрелив из этого пистолета, все окажутся в полном дерьме: он, Галлуццо и Фацио. Надо любой ценой этому помешать.
        – Спроси в оружейной. Думаю, он еще у них, – сказал Монтальбано.
        Потом встал – бледный как полотно, ноздри раздуты, руки трясутся, безумный взгляд – и произнес дрожащим от возмущения голосом:
        – Уважаемый начальник, синьор Аркуа глубоко оскорбил меня!
        – Полноте, Монтальбано!
        – Именно, глубоко оскорбил! А вы были тому свидетелем, синьор начальник! И я прошу вас это подтвердить! Своей просьбой синьор Аркуа поставил под сомнение мои слова. Пистолет в его распоряжении, но и он, синьор Аркуа, в свою очередь, должен быть в моем распоряжении.
        Аркуа перепугался, что его и впрямь вызовут на дуэль.
        – Но я не имел в виду… – начал он.
        – Полноте вам, Монтальбано… – повторил Бонетти-Альдериги.
        Монтальбано добела сжал кулаки:
        – Нет, синьор начальник, прошу меня извинить. Мне нанесено смертельное оскорбление. Я готов исполнить все ваши приказания. Но если синьор Аркуа потребует оружие моего следователя, вы получите его вместе с моим прошением об отставке. И вытекающим из него публичным заявлением. Всего хорошего.
        И прежде чем Бонетти-Альдериги успел открыть рот, чтобы ответить, он развернулся к ним спиной, открыл дверь и вышел, поздравляя себя с успешно сыгранной трагической мизансценой. Он сделал бы блестящую карьеру в Голливуде. Может, даже «Оскара» бы отхватил.

        Ему срочно нужно было удостовериться в услышанном. Комиссар сел в машину и поехал к Паскуано.
        – Доктор на месте?
        – Да, но он…
        – Я сам зайду.
        В зале, где работал Паскуано, двери были с круглыми стеклянными окошками.
        Прежде чем зайти, он заглянул. Доктор мыл руки, халат испачкан кровью. Стол для вскрытий пустовал. Комиссар толкнул дверь.
        Завидев его, Паскуано разразился проклятиями:
        – Чтоб вам пусто было! И здесь будете меня преследовать? Располагайтесь на столе, я мигом вас обслужу! – И схватил костную пилу.
        Монтальбано попятился – с Паскуано лучше перебдеть.
        – Доктор, да или нет – и я уйду!
        – Клянетесь?
        – Клянусь. Покойнику из Спиноччи делали трепанацию черепа или вроде того?
        – Да, – ответил Паскуано.
        – Спасибо, – ответил комиссар, спешно ретируясь. Теперь у него было необходимое подтверждение.

        – Ай, синьор комиссар! Я вам сказать хотел, что…
        – Потом скажешь. Срочно вызови ко мне Фацио и ни с кем не соединяй! Меня ни для кого нет!
        Бегом явился Фацио:
        – Что такое, комиссар?
        – Входи, закрой дверь и садись.
        – Слушаю.
        – Я знаю, кто этот покойник из Спиноччи.
        – Правда?!
        – Гуррери. А еще я знаю, кто его убил.
        – Кто?
        – Галлуццо.
        – Вашу ж мать!
        – Вот именно.
        – Так мертвец – Гуррери? Значит, он один из тех двоих, что в понедельник собирались спалить ваш дом.
        – Да.
        – А вы уверены?
        – На все сто. Доктор Паскуано сказал, что нашел следы операции на голове, трехлетней давности.
        – А вам-то кто сказал, что покойник – Гуррери?
        – Никто. Сам догадался. – И рассказал о встрече с начальником и Аркуа.
        – Выходит, мы в полном дерьме, комиссар, – заключил Фацио.
        – Нет, мы близки к тому, но еще не окунулись.
        – Но если доктор Аркуа будет настаивать, чтобы ему выдали пистолет…
        – Это вряд ли. Начальник, скорее всего, велит ему оставить эту затею. Я там такую сцену закатил! Но… Слушай, мы ведь оружие на ремонт в Монтелузу сдаем, верно?
        – Да.
        – А пистолет Галлуццо уже отослали?
        – Нет еще. Я случайно сегодня утром заметил. Хотел сдать пистолет агента Феррары, его тоже заело, но ни Туртуричи, ни Манцеллы не было на месте, а они отвечают…
        – Этот гондон Аркуа не станет просить у меня оружие. Я ведь сказал, что его заело, он проверит все пистолеты, которые прибудут из нашего участка. Нам надо обязательно поиметь его до того, как он поимеет нас.
        – И как же?
        – Есть одна мыслишка. Пистолет Феррары еще у тебя?
        – Да.
        – Погоди-ка, я позвоню кое-куда.
        Поднял трубку:
        – Катарелла! Дозвонись синьору начальнику и соедини меня с ним.
        Соединили сразу, и он включил громкую связь.
        – Слушаю вас, Монтальбано.
        – Синьор начальник, прежде всего хочу сказать: я глубоко сожалею, что позволил себе сорваться в вашем присутствии и…
        – Рад слышать…
        – А еще я хотел сообщить, что высылаю синьору Аркуа запрошенное оружие…
        Запрошенное оружие. Звучит неплохо.
        – …чтобы он произвел любые проверки, какие сочтет нужными. Еще раз простите меня, синьор начальник, и примите мои самые искренние…
        – Принимаю, принимаю. Рад, что у вас с Аркуа все разрешилось благополучно. До свидания, Монтальбано.
        – Мое почтение, синьор начальник. – Повесил трубку.
        – И что вы собираетесь делать? – спросил Фацио.
        – Возьми пистолет Феррары, вынь из барабана два патрона и смотри не потеряй. Скоро они нам пригодятся. Потом положи пистолет в коробочку, красиво упакуй и отвези Аркуа с моими наилучшими пожеланиями.
        – А что мне сказать Ферраре? Если он не сдаст сломанный пистолет, ему не выдадут другого.
        – Пусть тебе в оружейной выдадут пистолет Галлуццо, скажи, что он мне нужен. И скажи им, что пистолет Феррары тоже у меня, пусть выдадут ему другой. А если Манцелла и Туртуричи потребуют объяснений, я им скажу, что сам хочу отвезти пистолеты в Монтелузу и устроить там разнос. Главное – потянуть время, буквально три-четыре дня.
        – А с Галлуццо что будем делать?
        – Если он в конторе, пришли его ко мне.
        Через пять минут явился Галлуццо:
        – Вызывали, шеф?
        – Садись, убийца.

        Закончив беседовать с Галлуццо, он взглянул на часы: слишком поздно, наверняка Энцо уже прикрыл лавочку.
        Тогда комиссар решил, не теряя времени, сделать последний оставшийся шаг. Взял фото Гуррери, положил в карман, вышел, сел в машину и поехал.
        Виа Никотера была не совсем улицей, а скорее узким и длинным проулком в квартале Лантерна. Под номером тридцать восемь значился обветшалый двухэтажный дом с запертым парадным. Напротив – овощная лавка, видимо дона Миникуццу, закрытая в этот час. Жильцы дома разорились на домофон; он нажал кнопку у таблички с надписью «Гуррери». Спустя мгновение раздался щелчок открывающегося замка, хотя его так и не спросили, кто там.
        Лифта не было, но и дом был небольшой, на каждом этаже по две квартиры. Гуррери жил на втором. Дверь была открыта.
        – Можно?
        – Заходите, – отозвался женский голос.
        Крошечная прихожая с двумя дверьми: одна вела в гостиную, другая – в спальню. Монтальбано сразу ощутил дух бедности, от которого сжалось сердце. Плохо одетая, непричесанная женщина лет тридцати ждала его, стоя в гостиной. Видимо, она вышла за Гуррери в ранней юности; наверняка тогда была настоящей красавицей – до сих пор, несмотря на все лишения, ее лицо и тело хранили черты былой красоты.
        – Чего вам? – спросила она.
        Монтальбано разглядел испуг в ее глазах.
        – Я комиссар полиции, синьора Гуррери. Меня зовут Монтальбано.
        – Я все сказала карабинерам.
        – Знаю, синьора. Давайте сядем.
        Они сели. Женщина примостилась на краешке стула, напряженная, готовая вскочить и убежать.
        – Я знаю, что вас вызвали свидетельницей по делу Ликко.
        – Да.
        – Но я тут не за этим.
        Она заметно приободрилась. Но страх еще таился в глубине глаз.
        – Тогда чего вам надо?
        Монтальбано запнулся. Он был на распутье. Не хотелось обращаться с ней жестоко – такой она была жалкой. Теперь, сидя рядом с женщиной, он не сомневался: бедняжку заставили назваться любовницей Ликко не подкупом, а побоями, насилием и угрозами. С другой стороны, полумерами и любезностью тут ничего не добьешься. Наверно, лучше все же устроить ей встряску.
        – Как давно вы не видели мужа?
        – Три месяца, примерно так.
        – И вестей от него не получали?
        – Нет.
        – Детей у вас нет, верно?
        – Нету.
        – Вы знакомы с неким Чиччо Беллавией?
        Глаза женщины опять наполнились животным страхом. Монтальбано заметил, что у нее слегка дрожат руки.
        – Да.
        – Он сюда приходил?
        – Да.
        – Сколько раз?
        – Два раза. Всегда при муже.
        – Вам придется пройти со мной, синьора.
        – Сейчас?
        – Сейчас.
        – Куда?
        – В морг.
        – А что это такое?
        – Туда привозят убитых людей.
        – Зачем?
        – Вам надо пройти опознание.
        Он достал из кармана фото:
        – Это ваш муж?
        – Да. Когда его сняли? Зачем мне идти?
        – Мы уверены, что Чиччо Беллавия убил вашего мужа.
        Она резко вскочила, схватившись за столик. Раскачиваясь, заголосила:
        – Проклятый! Проклятый Беллавия! Клялся, что ничего ему не сделает!
        Потом у нее подкосились ноги, и она без чувств рухнула на пол.

        17

        – Имейте в виду: времени у меня в обрез. И не берите в привычку являться без договоренности, – заявил прокурор Джарриццо.
        – Знаю и прошу прощения за вторжение.
        Монтальбано взглянул на часы:
        – Я приехал, чтобы рассказать вам вторую, весьма занимательную серию приключений комиссара Мартинеса.
        Джарриццо недоуменно уставился на него:
        – Что еще за Мартинес?
        – Уже забыли? Помните воображаемого комиссара, о котором вы в прошлый раз рассказали некую историю? Он еще вел дело рэкетира Салинаса, который ранил торговца, и так далее и тому подобное, помните?
        Джарриццо, чувствуя, что над ним смеются, недобро зыркнул на комиссара. Потом холодно процедил:
        – Теперь вспомнил. Слушаю вас.
        – Салинас говорил, что у него есть алиби, но не уточнял, какое именно. Вы обнаружили, что его защитники собирались заявить в суде, что в то время, когда Альвареса…
        – Господи! А Альварес кто такой?
        – Торговец, которого ранил Салинас. Так вот, защитники собирались заявить, что Салинас в то время находился дома у некоей Долорес, которая была его любовницей. А мужа Долорес и саму Долорес планировали привлечь в качестве свидетелей. Но вы мне сказали, что прокуратура намеревается опровергнуть это алиби, хотя у нее нет уверенности. И тут комиссар Мартинес, устанавливая личность одного убитого, обнаруживает, что это некий Пепито, мелкий воришка, прислужник мафии и муж Долорес.
        – И кто же его убил?
        – Мартинес полагает, что его убрал один мафиози, некто Беллавия, то есть, простите, Санчес. Мартинес задается вопросом: почему Долорес предоставила Салинасу алиби? Ведь она не была его любовницей. Тогда почему? Ради денег? Потому что ей угрожали? Или ее заставили силой? И тут ему приходит в голову одна мысль. Он идет домой к Долорес, показывает ей фото убитого мужа и говорит, что убийца – Санчес. И по реакции женщины Мартинес вдруг догадывается о неожиданной истине.
        – А именно?
        – Долорес действовала из любви.
        – К кому?
        – К мужу. Это кажется невероятным, но это так. Пепито – мерзавец, он дурно с ней обращался, часто поколачивал, но она его любила и терпела от него все. Санчес сказал ей, встретившись с ней наедине, что либо она предоставит алиби Салинасу, либо они убьют Пепито, которого у нее фактически похитили. Узнав от Мартинеса, что, хотя Долорес приняла условия шантажистов, Пепито все равно убили, она решила отомстить и призналась. Конец истории.
        Комиссар взглянул на часы:
        – У меня ушло четыре с половиной минуты.
        – Да, но, видите ли, Монтальбано, Долорес призналась воображаемому комиссару, который…
        – Она готова повторить все конкретному, а не воображаемому прокурору. А уж этого прокурора мы назовем его настоящим именем, то есть Джарриццо, хорошо?
        – Тогда другое дело. Позвоню карабинерам, – заторопился Джарриццо, – и отправлю их…
        – …во двор, – закончил за него Монтальбано.
        Джарриццо опешил:
        – В какой двор?
        – Во двор дворца правосудия. Синьора Сирагуза – пардон, Долорес – сидит в служебном авто, и с ней старший следователь Фацио. Мартинес не хотел ни на минуту оставлять ее одну после того, как она заговорила: опасается за ее жизнь. У синьоры при себе сумка с личными вещами. Сами понимаете, прокурор Джарриццо, женщине путь домой заказан, ее тут же уберут. Так что участок Мартинеса надеется, что синьора Сирагуза – пардон, Долорес – получит должную защиту. Всего наилучшего.
        – А вы куда?
        – Зайду в кафе, перехвачу бутерброд.

        – Вот Ликко и обосрался, – сказал Фацио, когда они вернулись в участок.
        – Ага.
        – Вы не рады?
        – Нет.
        – Почему?
        – Потому что я пришел к истине путем слишком многих ошибок.
        – Каких ошибок?
        – Назову тебе только одну, идет? Мафия не просто наняла Гуррери, как сказал ты и как я сказал Джарриццо, зная, что это неправда. Они держали его в заложниках, заставляя думать, что он на них работает. Чиччо Беллавия постоянно пас его и говорил, что делать. А если бы жена не дала нужных им показаний, они бы, недолго думая, прикончили его.
        – И что это меняет?
        – Все, Фацио, все. Взять, к примеру, кражу лошадей. Гуррери не мог быть организатором, он максимум лишь принимал участие в похищении. А значит, версия Ло Дуки про вендетту со стороны Гуррери отпадает. И уж конечно, не он звонил синьоре Эстерман.
        – Может, это был Беллавия?
        – Может, и он, но я убежден, что Беллавия – тоже исполнитель. И уверен, что из тех двоих, кто хотел поджечь мой дом, второй, тот, что стрелял в Галлуццо, – это Беллавия.
        – Так, значит, за всем стоят Куффаро?
        – Теперь у меня нет сомнений. Прав был Ауджелло, когда говорил, что у Гуррери не такие светлые мозги, чтобы организовать подобную махинацию; и прав был ты, когда утверждал, что Куффаро хотят добиться от меня определенного поведения в суде. Но и они допустили ошибку. Разбудили спящую собаку. А собака, то есть я, проснулась и укусила их.
        – Ах да, комиссар, забыл спросить: как там Галлуццо?
        – В целом нормально. В конце концов, он ведь стрелял в целях самозащиты.
        – Простите, но вы сказали Сирагузе, что ее мужа убил Беллавия.
        – Я и прокурору Джарриццо так сказал.
        – Да, но мы-то знаем, что это не он.
        – Что ты так паришься из-за этого уголовника? Мы знаем, что на нем висят минимум три убийства. Три плюс один будет четыре.
        – Да я не парюсь, комиссар, но Беллавия, конечно, скажет, что это не он.
        – И кто ему поверит?
        – А вдруг он расскажет, как все было на самом деле? Что Гуррери подстрелил полицейский?
        – Тогда ему придется рассказать как и почему. Придется рассказать, что они явились спалить мой дом, чтобы повлиять на мое поведение на суде против Ликко. Иными словами, ему придется втянуть в историю Куффаро. Думаешь, он на такое решится?
        По дороге домой на него накатил волчий голод. В холодильнике стояла миска с благоухающей капонатой и тарелка с побегами дикой спаржи, горькими, как стрихнин, заправленными только оливковым маслом и солью. В духовке томился каравай свежего пшеничного хлеба. Он накрыл на столике на террасе и расставил тарелки с едой. Сгустилась темнота. Неподалеку от берега виднелась лодка с фонарем. Комиссар взглянул на нее и почувствовал облегчение: теперь он точно знал, что с этой лодки никто за ним не следит.
        Он лег в постель и раскрыл одну из купленных шведских книжек. Главным героем там был его коллега, комиссар Мартин Бек, и Монтальбано очень любил его способ вести расследования. Когда дочитал и погасил свет, было четыре утра. Так что проснулся он только в девять, и то потому, что Аделина гремела на кухне посудой.
        – Аделина, сделаешь мне кофе?
        – Уже несу, синьор комиссар.
        Выпил мелкими глотками, смакуя, зажег сигарету. Докурил, встал и пошел в ванную. Одевшись и собравшись, зашел на кухню выпить, как обычно, вторую чашку.
        – Ох, синьор комиссар, я ж вам все забываю одну штуку отдать, – сказала Аделина.
        – Какую штуку?
        – Мне ее в прачечной вернули, когда я за вашими штанами заходила. В кармане нашли.
        Она взяла со стула сумочку, открыла, достала какой-то предмет и протянула комиссару. Это была подкова.
        Пока кофе лился ему на рубашку, Монтальбано вновь почувствовал, как земля уплывает из-под ног. Дважды за сутки, это уж слишком!
        – Синьор комиссар, что с вами? Рубашку испортили!
        Монтальбано буквально потерял дар речи. Изумленный, потрясенный, ошарашенный, он таращился на подкову.
        – Синьор комиссар, не пугайте меня! Что с вами?
        – Ничего, ничего, – с усилием выдавил он.
        Взял стакан, налил воды и выпил залпом.
        – Ничего, ничего, – повторил он Аделине; та все смотрела на него, держа в руке подкову.
        – Дай-ка, – сказал, снимая рубашку. – И свари еще кофе.
        – А не вредно вам пить столько кофе?
        Он не ответил. Походкой лунатика двинулся в гостиную с подковой в руке, поднял трубку, набрал номер участка.
        – Алё, полицейский учас…
        – Катарелла, это Монтальбано.
        – Что с вами, синьор комиссар? Голос у вас больно странный!
        – Слушай, меня сегодня с утра не будет в конторе. Фацио есть?
        – Никак нет, в отсутствии он.
        – Когда приедет, скажи, чтоб мне позвонил.
        Комиссар открыл балконную дверь, вышел на террасу, сел, положил подкову на столик и уставился на нее, будто никогда ничего подобного в жизни не видел. Понемногу пришло ощущение, что котелок снова начал варить.
        Первыми припомнились слова доктора Паскуано.
        Монтальбано, это явный признак старения. Клетки вашего мозга распадаются все быстрее. Первый симптом – потеря памяти, вы знали об этом? С вами еще не случалось такого – сделаете что-то, а спустя мгновение забываете, что вы это сделали?
        Именно что случалось. Еще как случалось! Подобрал подкову, положил в карман и напрочь забыл о ней. Но когда? Где?
        – Вот и кофе, – сказала Аделина, ставя на столик поднос с кофейником, чашкой и сахарницей.
        Он выпил чашку обжигающего черного кофе, глядя на пустой пляж. И вдруг увидел на пляже завалившуюся на бок мертвую лошадь. А вот и он сам, лег плашмя и дотянулся рукой до подковы. Та держалась на одном гвозде, наполовину выпавшем из копыта…
        Что же произошло потом? Потом случилось что-то, что…
        А, вот что! Фацио, Галло и Галлуццо вышли на террасу, и он поднялся с песка, машинально сунув подкову в карман.
        Потом пошел переодеться, закинул снятые штаны в корзину с грязной одеждой.
        Потом принял душ, болтал с Фацио, потом прибыли «космонавты», а труп исчез. Спокойствие, только спокойствие, Монтальбано. Надо выпить еще кофе.
        Так, начнем сначала. Утром несчастной умирающей лошади удается вырваться, и она отчаянно скачет по песку…
        Господи! Неужели песчаная дорожка из того ночного кошмара – об этом? И он неправильно истолковал свой сон?
        …и падает замертво у него под окном. Убийцам надо увезти и спрятать труп. Они находят тачку, фургон, перевозку, что-то такое. Явившись за тушей, они замечают, что комиссар проснулся, увидел лошадь и вышел на пляж. Тогда они прячутся, выжидая подходящего момента. И вот наконец удача: комиссар и Фацио – на кухне, оттуда пляжа не видно. Они посылают лазутчика; тот, убедившись, что хозяин и его гость мирно беседуют, подает знак остальным – мол, путь свободен, – а сам продолжает наблюдение. Туша мгновенно исчезает. Но тогда…
        Там осталось еще немного кофе?
        Кофейник был пуст, но он не решился попросить Аделину сварить еще. Встал, зашел в дом за бутылкой виски и стаканом и направился обратно на террасу.
        – С утра пораньше, синьор комиссар? – остановил его укоризненный голос Аделины: та наблюдала за ним с порога кухни. И снова он ничего не ответил. Налил и сделал глоток.
        Раз те наблюдали за ним, пока он разглядывал лошадь, значит, они видели, как он подобрал подкову и положил в карман. А это означает, что…
        …что ты был неправ, кругом неправ, Монтальбано.
        Не собирались они влиять на твои показания в суде против Ликко, Монтальбано. Суд против Ликко тут ни при чем.
        Им нужна подкова. Ее-то они и искали, когда перевернули дом вверх дном. Даже часы вернули, чтобы понял: в его дом залезли не воры.
        Но почему эта подкова столь важна?
        Единственный логичный ответ таков: пока она у него, в похищении трупа лошади нет никакого смысла.
        Но раз для них так важно добыть подкову, почему после неудачного поджога они оставили попытки?
        Проще простого, Монтальбано. Потому что Галлуццо подстрелил Гуррери и тот умер. Накладка вышла. Но они как пить дать заявятся снова.
        Он снова взял в руки подкову, чтобы изучить получше. Обычная подкова, каких он видел десятки.
        Что же в ней такого, что за нее уже заплатил жизнью один человек?
        Он поднял глаза на море, и тут сверкнула вспышка. Нет, никто не следил за ним в бинокль с лодки. Вспышка случилась у него в голове.
        Комиссар вскочил, побежал к телефону, набрал номер Ингрид.
        – Алё? Кто говолить?
        – Синьора Ракеле дома?
        – Ты ждать.
        – Алло? Кто это?
        – Монтальбано.
        – Сальво! Какой приятный сюрприз! Как раз собиралась тебе звонить! Мы с Ингрид хотели пригласить тебя сегодня на ужин.
        – Да, хорошо, но…
        – Куда пойдем?
        – Приходите лучше ко мне, я скажу Аделине, чтобы… но…
        – Почему ты все время говоришь «но»?
        – Ты мне вот что скажи. Твоя лошадь…
        – Да? – встрепенулась Ракеле.
        – Подковы у твоей лошади имели какие-то отличия?
        – В каком смысле?
        – Не могу сказать, я в том не разбираюсь, ты ведь знаешь… Может, на них что-то выбито, какой-то знак…
        – Да. Но почему ты об этом спрашиваешь?
        – Так, одна безумная мысль. И что за знак?
        – Ровно по центру дуги выбита маленькая буква W. Мне их делает на заказ в Риме один кузнец…
        – А Ло Дука для своих лошадей заказывает у того же…
        – Ну что ты!
        – Жаль, – вздохнул он с напускным огорчением. И повесил трубку. Не хотел, чтобы Ракеле начала задавать вопросы.
        Последний фрагмент головоломки, которую он собирал в уме с того самого вечера во Фьякке, встал на место и придал смысл картинке.
        Ему хотелось петь. А кто запретит? Затянул во весь голос из «Богемы» Пуччини: «Холодная ручонка, надо вам ее согреть…»
        – Синьор комиссар, что с вами творится-то сегодня? – изумилась горничная, примчавшись с кухни.
        – Ничего, Аделина. Кстати, приготовь-ка на ужин что-нибудь вкусное. У меня будет двое гостей.
        Зазвонил телефон. Ракеле.
        – Нас разъединили, – поспешно сказал комиссар.
        – Слушай, в котором часу нам приехать?
        – В девять подойдет?
        – Отлично. До вечера.
        Только положил трубку, как телефон снова зазвонил.
        – Это Фацио.
        – Я передумал, сейчас сам приеду, дождись меня.

        Он распевал всю дорогу: мелодия и слова крепко засели в голове. Когда доходил до места, дальше которого не помнил, начинал петь сначала.
        – «…Надо вам ее согре-е-е-еть…»
        Доехал, запарковался, прошел, напевая, мимо остолбеневшего Катареллы.
        – «Темно ужасно…» Катарелла, скажи Фацио, пусть немедленно зайдет ко мне. «…Мы ищем ключ напра-асно…»
        Зашел в кабинет, сел, откинулся на спинку кресла:
        – «Еще немножко-о-о…»
        – Что случилось, комиссар?
        – Фацио, закрой дверь и сядь.
        Достал из кармана подкову и положил на стол:
        – Рассмотри хорошенько.
        – Можно взять в руки?
        – Да.
        Пока Фацио разглядывал подкову, он снова принялся тихонько напевать:
        – «…И взглянет нам в окошко…»
        Фацио вопросительно посмотрел на него:
        – Подкова как подкова.
        – Вот именно. Потому-то они и сделали все возможное и невозможное, чтобы получить ее: вломились в дом, попытались устроить поджог, а Гуррери поплатился жизнью.
        Фацио вытаращил глаза:
        – Вот из-за этой подковы?
        – Так точно.
        – И она была у вас?
        – Так точно. А я напрочь про нее забыл.
        – Но это же самая простая подкова, ничего особенного!
        – В этом и заключается ее особенность: в ней нет ничего особенного.
        – И что все это значит?
        – Это значит, что убитая лошадь не принадлежит Ракеле Эстерман.
        И он снова негромко запел:
        – «Певец любви беспечный…»

        18

        Мими Ауджелло пришел поздно, и комиссару пришлось повторить ему все, что он уже рассказал Фацио.
        – В общем, – последовал комментарий Ауджелло, – подкова принесла тебе удачу. Помогла понять, что к чему.
        Монтальбано изложил обоим свою идею: устроить хитроумную ловушку, которая должна сработать как часы. Если сработает, в сети попадется много крупной рыбы.
        – Вы согласны?
        – А то, – сказал Мими.
        Фацио, как всегда, колебался:
        – Все должно произойти в конторе, тут нет возражений, комиссар. Но ведь тут будет и Катарелла!
        – И что такого?
        – Катарелла может провалить операцию. Предположим, он проводит Престию ко мне, а Ло Дуку – к вам. Вы же понимаете, что с ним надо как с ребенком…
        – Ладно, зови его сюда. Отправлю его с секретной миссией. Ты пока позвони, куда тебе надо, потом возвращайся. И ты, Мими, иди готовься.
        Оба вышли; спустя миллионную долю секунды в кабинет влетел Катарелла.
        – Катарелла, входи, закрой дверь на ключ и садись.
        Катарелла исполнил.
        – Слушай меня внимательно. Хочу поручить тебе одно деликатное дело, о котором никто не должен знать. Никому ни слова.
        Растроганный Катарелла заерзал на стуле.
        – Ты должен поехать в Маринеллу и занять наблюдательный пост в строящемся доме, том, что рядом с моим, на другой стороне улицы.
        – Синьор комиссар, я отлично знаю, где эта улица и где этот дом. А как займу я тот пост, дальше-то чего делать?
        – Захвати с собой листок и ручку. Будешь записывать всех, кто проходит по берегу мимо моего дома, и помечай: мужчина, женщина, ребенок… Когда стемнеет, возвращайся в контору со списком. И смотри, чтобы тебя никто не заметил! Это суперсекретная операция! Выдвигайся прямо сейчас.
        Под грузом огромной ответственности тронутый до слез оказанным ему доверием Катарелла зарделся как мак; от волнения у него перехватило в горле; он встал, отдал честь, щелкнув каблуками, с трудом справился с ключом, отпер дверь и вышел из кабинета.
        – Я все, – сказал Фацио, заходя в кабинет спустя несколько минут.
        – Микелино Престия вызван к четырем, Ло Дука – к половине пятого. А вот адрес Беллавии.
        Протянул листок, Монтальбано сунул его в карман.
        – Пойду проинструктирую Галло и Галлуццо, – продолжил Фацио. – Синьор Ауджелло просил передать, что у него все готово; в четыре он будет на парковке.
        – Отлично. Знаешь, что я тебе скажу? Пойду-ка я пообедаю.
        Поклевал закуски, макароны даже заказывать не стал. Пищевод словно судорогой свело. И петь расхотелось. Его вдруг охватило беспокойство по поводу послеобеденной операции. Все ли сработает как надо?
        – Синьор комиссар, что-то вы меня сегодня не порадовали.
        – Прости, Энцо, трудный день.
        Он взглянул на часы. Времени оставалось только на прогулку до маяка, без посиделок на скале.
        На месте Катареллы сидел агент Лаваккара, толковый юноша.
        – Ты понял свою задачу?
        – Так точно, Фацио мне все объяснил.
        Прошел к себе в кабинет, открыл окно, выкурил сигарету, закрыл окно, сел за стол, и тут в дверь постучали. Четыре десять.
        – Войдите!
        Появился Лаваккара:
        – Синьор комиссар, к вам синьор Престия.
        – Пусть зайдет.
        – Здравствуйте, комиссар, – входя, поздоровался Престия.
        Лаваккара прикрыл дверь и вернулся на пост, а Монтальбано встал и протянул вошедшему руку:
        – Садитесь. Искренне сожалею, что пришлось вас побеспокоить, но вы же знаете, как бывает…
        Микеле Престия. Сильно за пятьдесят, одет хорошо, золотые очки, на вид честный счетовод. Спокоен как удав.
        – Можете подождать пять минут?
        Стоит потянуть время. Он притворился, будто читает какую-то бумагу, то посмеиваясь, то хмурясь. Потом отложил в сторону и молча пристально уставился на Престию. Фацио сказал, что Престия – инфузория, марионетка в руках Беллавии. Однако нервы у него крепкие.
        Наконец комиссар решился:
        – К нам поступило заявление на вас от вашей жены.
        Престия вздрогнул. Заморгал. А рыльце-то в пуху: наверняка ожидал чего-то другого. Открыл рот, закрыл и наконец выговорил:
        – Моя жена? Заявила на меня?
        – Написала нам длинное письмо.
        – Моя жена?!
        Тот все не мог оправиться от потрясения:
        – И в чем же она меня обвиняет?
        – В систематическом дурном обращении.
        – Меня? То есть я ее…
        – Синьор Престия, советую вам не отпираться.
        – С ума сойти! Голова кругом! Можно взглянуть на письмо?
        – Нет. Мы уже отослали его прокурору.
        – Послушайте, комиссар, тут наверняка какая-то ошибка. Я…
        – Вы Престия Микеле?
        – Да.
        – Пятьдесят пять лет?
        – Нет, пятьдесят три.
        Монтальбано наморщил лоб, словно охваченный внезапными сомнениями:
        – Уверены?
        – Конечно!
        – Странно! Проживаете на улице Линкольна, 47?
        – Нет, я живу на улице Аббата Мели, в доме номер 32.
        – Серьезно?! Можете предъявить документы?
        Престия достал бумажник и протянул ему удостоверение личности; Монтальбано долго и пристально изучал документ. Иногда поднимал глаза на Престию, потом снова погружался в чтение.
        – По-моему, ясно, что… – начал было Престия.
        – Ничего не ясно. Простите. Я ненадолго.
        Комиссар встал, вышел из кабинета, закрыл дверь, пошел к Лаваккаре. Там уже сидел Галлуццо.
        – Приехал?
        – Да. Я только что проводил его к Фацио, – ответил Лаваккара.
        – Галлуццо, пошли со мной.
        Монтальбано вернулся в кабинет в сопровождении Галлуццо, напустив на себя виноватый вид. Дверь закрывать не стал.
        – Страшно сожалею, синьор Престия. Тут явный случай совпадения имен. Простите меня за причиненное беспокойство. Пройдите со следователем Галлуццо, вам надо подписать согласие. Всего хорошего.
        Он протянул руку. Престия что-то пробурчал под нос и вышел вслед за Галлуццо. Монтальбано почувствовал, как превращается в изваяние: вот он, момент истины. Престия прошел два шага по коридору и столкнулся нос к носу с Ло Дукой; тот выходил вслед за Фацио из его кабинета. Монтальбано увидел, как оба на мгновение замерли.
        Находчивый Галлуццо гаркнул жандармским тоном:
        – Так что, Престия, мы идем или нет?
        Престия, вздрогнув, двинулся дальше. Фацио легонько толкнул в спину Ло Дуку – тот застыл, проглотив язык. Ловушка сработала безупречно.
        – Комиссар, к вам синьор Ло Дука, – сказал Фацио.
        – Прошу, проходите. Фацио, останься. Садитесь, синьор Ло Дука.
        Ло Дука сел. Он был бледен: все еще не оправился после того, как увидел Престию выходящим из кабинета комиссара.
        – Не знаю, к чему такая спешка… – начал он.
        – Скажу через минуту. Но сперва официальный вопрос: синьор Ло Дука, вам нужен адвокат?
        – Нет! Зачем мне адвокат?
        – Как пожелаете. Синьор Ло Дука, я пригласил вас, потому что мне надо задать несколько вопросов по поводу похищения лошадей.
        Ло Дука деланно улыбнулся:
        – Ах, вот что? Ну, спрашивайте.
        – Тем вечером во Фьякке во время нашего разговора вы сказали, что кража лошадей и убийство предположительно коня синьоры Эстерман – это вендетта некоего Джерардо Гуррери, которого вы несколько лет назад ударили железным прутом, сделав его инвалидом. Поэтому и лошадь синьоры Эстерман забили до смерти железными прутами. Что-то вроде закона возмездия, если не ошибаюсь.
        – Да… кажется, я так и сказал.
        – Отлично. А кто вам сказал, что убийство лошади совершено железными прутами?
        Ло Дука выглядел растерянным:
        – Ну… думаю, синьора Эстерман… может, кто-то еще. И вообще, какое это имеет значение?
        – Это важно, синьор Ло Дука. Потому что я не рассказывал синьоре Эстерман, как была убита ее лошадь. И никто другой не мог этого знать. Я говорил об этом единственному человеку, который с вами не общается.
        – Это настолько несущественная деталь…
        – …что она и вызвала у меня первое подозрение. Признаюсь, в тот вечер вы сыграли мастерски. Не только назвали мне имя Гуррери, но даже высказали сомнение, что убитая лошадь принадлежала синьоре Эстерман.
        – Послушайте, комиссар…
        – Нет уж, это вы меня послушайте. Мои подозрения окрепли, когда я узнал от синьоры Эстерман, что именно вы настояли на том, чтобы ее лошадь держали в вашей конюшне.
        – Это было элементарное проявление вежливости!
        – Синьор Ло Дука, прежде чем вы продолжите, должен предупредить: у меня только что состоялся долгий и плодотворный разговор с Микеле Престией, который в обмен на определенную, скажем так, благосклонность к нему полиции предоставил мне ценные сведения о похищении лошадей.
        Попал! В яблочко! Ло Дука побелел как полотно, вспотел и заерзал на стуле. Он ведь своими глазами видел Престию после его разговора с комиссаром и слышал, как бесцеремонно обращался с ним полицейский. Так что на обман он купился, но все же попытался выгородить себя:
        – Не знаю, что там этот субъект мог…
        – Вы позволите мне продолжить? Знаете, я ведь нашел то, что вы искали.
        – Я? И что же я искал?
        – Вот это, – сказал Монтальбано.
        Сунул руку в карман, достал подкову и положил на стол. Это добило Ло Дуку. Его так качнуло, что он чуть не свалился со стула. Изо рта вытекла струйка слюны – до него дошло, что песенка спета.
        – Это обычная подкова, без отличительных особенностей. Я снял ее с копыта мертвой лошади. А на подковах лошади синьоры Эстерман выбита буква W. Кто мог знать об этой особенности? Уж конечно, не Престия, не Беллавия и не бедняга Гуррери. А вот вы знали. И предупредили сообщников. Так что, помимо туши, надо было обязательно достать и подкову, которую я подобрал, ведь с ее помощью можно доказать, что убитая лошадь не принадлежала синьоре, как вы хотели внушить всем вокруг. Это была ваша тяжело больная лошадь, которая либо пала бы сама, либо ее усыпил бы ветеринар. Только что Престия объяснил мне, что лошадь синьоры Эстерман принесет огромные деньги устроителям подпольных скачек. Но вы, конечно, сделали это не из-за денег. Тогда зачем? Вам угрожали?
        Ло Дука – он не мог говорить и весь взмок – опустил голову в знак согласия. Потом собрался с духом и произнес:
        – Они требовали у меня лошадь для подпольных скачек, я отказался… Тогда они показали одну фотографию, с мальчиком…
        – Достаточно, синьор Ло Дука. Я продолжу сам. Тогда, поскольку лошадь синьоры Эстерман очень похожа на одну вашу неизлечимо больную лошадь, вы замыслили мнимое похищение и жестокое убийство собственной лошади, собираясь выдать это за месть изувеченного конюха. Да как вы могли?! Где было ваше сердце?!
        Ло Дука закрыл лицо руками. Слезы градом катились сквозь пальцы.
        – Я был в отчаянии… Сбежал в Рим, чтобы не…
        – Хорошо, – сказал Монтальбано. – Послушайте. Все кончено. Только один вопрос, а потом вы свободны.
        – Свободен?!
        – Расследование веду не я. Вы подали заявление в отделение Монтелузы, верно? Так что я положусь на вашу совесть. Поступайте как сочтете нужным. Но мой вам совет: расскажите все моим коллегам в Монтелузе. Уверен, они сумеют замять историю с фотографией. Если этого не сделаете, вы окажетесь в полной власти Куффаро, и они выжмут вас, как лимон, а потом вышвырнут. А вопрос такой: вы знаете, где Престия прячет лошадь синьоры Эстерман?
        Монтальбано отлично понимал: этот вопрос – слабое звено в его замысле. Если Престия раскололся, он должен был рассказать, где они держат похищенного коня. Но Ло Дука был слишком потрясен и раздавлен, чтобы заметить странность заданного вопроса.
        – Да, – ответил он.

        Фацио пришлось помочь Ло Дуке подняться со стула и дойти до парковки.
        – Вы в состоянии сесть за руль?
        – Д-да.
        Отъезжая, тот едва не задел соседнюю машину.
        Фацио проводил его взглядом и вернулся в кабинет комиссара:
        – Что скажете, пойдет он в управление?
        – Думаю, да. Позвони Ауджелло и передай мне трубку.
        Мими сразу же ответил.
        – Ты следишь за Престией?
        – Да. Он едет в направлении Силианы.
        – Мими, мы узнали, где они прячут лошадь. Это в четырех километрах за Силианой, в конюшне на отшибе. Наверняка оставили кого-то на шухере. Сколько с тобой людей?
        – Четверо на джипе и двое в фургоне-перевозке.
        – Смотри в оба, Мими. Что бы ни случилось, звони сразу Фацио.
        Повесил трубку.
        – Галло с Галлуццо ждут меня в машине?
        – Да.
        – Оставайся тут, у меня в кабинете. Предупреди Лаваккару, пусть переводит на тебя все звонки. Будем держать связь через тебя. Напомни-ка адрес, что-то не могу найти.
        – Виа Криспи, 10. Там на первом этаже вроде как офис, две комнаты. В первой – вышибала. А сам он, если не в отлучке по мокрому делу, сидит в дальней комнате.

        – Галло, давай сразу договоримся. И смотри, на этот раз все серьезно. Чтобы никаких сирен и визга покрышек. Нам надо застать его врасплох. И останови не перед домом 10, а немного раньше.
        – А разве вы не с нами?
        – Я поеду за вами на своей машине.
        Добрались минут за десять. Монтальбано припарковался за служебным авто и вылез из машины.
        К нему подошел Галлуццо:
        – Комиссар, Фацио велел сказать, чтобы вы захватили пистолет.
        – Вот, уже беру.
        Открыл бардачок, достал пистолет и положил в карман.
        – Галло, оставайся в первой комнате и следи за вышибалой. А ты, Галлуццо, пойдешь со мной во вторую. Там нет запасного выхода, так что он не сбежит. Я войду первым. Еще раз: поменьше шума.
        На короткой улочке припарковано с десяток машин. Магазинов нет. Единственные живые существа – прохожий с собакой.
        Монтальбано вошел в дом. За столом – тридцатилетний верзила, погрузился в чтение спортивного журнальчика. Поднял глаза, увидел Монтальбано, узнал, резко вскочил, правой рукой расстегивая пиджак, чтобы достать револьвер, заткнутый за пояс брюк.
        – Без глупостей, – тихо сказал Галло, держа его на мушке.
        Верзила положил руку на стол. Монтальбано и Галлуццо переглянулись, комиссар повернул ручку двери дальней комнаты, открыл и вошел, следом за ним – Галлуццо.
        – А! – только и успел проронить, опуская руку с телефонной трубкой, лысый мужчина лет пятидесяти: в одной рубашке, хмурое лицо, глазки-щелки. Он не выглядел таким уж удивленным.
        – Я комиссар Монтальбано.
        – Вас я отлично знаю, комиссар. А его вы мне не представите? – ехидно заметил лысый, пристально глядя на Галлуццо. – Сдается мне, мы с этим синьором уже виделись.
        – Вы Франческо Беллавия?
        – Да.
        – Вы арестованы. Предупреждаю: ничему из того, что вы скажете в свою защиту, никто не поверит.
        – Вообще-то положено говорить иначе, – ответил Беллавия и расхохотался. Потом сказал, успокоившись: – Не дрейфь, Галлуццо, я, хоть и не возьму на себя убийство Гуррери, тебя сдавать не стану. Так за что вы хотите меня арестовать?
        – За кражу двух лошадей.
        Беллавия расхохотался еще громче:
        – Ого, вот уж напугали! Какие у вас доказательства?
        – Признание Ло Дуки и Престии, – ответил Монтальбано.
        – Славная парочка! Один с мальчиками спит, второй вообще полупсих!
        Он поднялся и протянул руки Галлуццо:
        – Ты, давай надевай наручники, устройте уже полный балаган!
        Галлуццо, стараясь не встречаться взглядом с Беллавией, надел на него наручники.
        – Куда везем?
        – К прокурору Томмазео. Пока будете ехать в Монтелузу, я туда позвоню и сообщу.

        Комиссар вернулся в контору, зашел к себе в кабинет:
        – Есть новости?
        – Пока нет. А у вас?
        – Арестовали Беллавию. Он не оказал сопротивления. Сейчас позвоню Томмазео из кабинета Мими.
        Прокурор был еще на месте. Поворчал, что комиссар не поставил его в известность заранее.
        – Все произошло за пару часов, прокурор, совершенно не было времени…
        – И какое выдвинуто объявление?
        – Кража двух лошадей.
        – Для такого типа, как Беллавия, обвинение, прямо скажем, слабоватое.
        – Знаете, прокурор, как говорят в моих краях? «Мушиная куча – мала, да могуча». Уверен, это он убил Гуррери. Если с ним хорошенько поработать – хоть он и крепкий орешек, – рано или поздно расколется.
        Монтальбано вернулся в кабинет; Фацио говорил по телефону:
        – Да… да… Хорошо. Сейчас передам комиссару.
        Повесил трубку и сказал:
        – Ауджелло сообщил, что видел, как Престия входит в дом рядом с конюшней. Но перед домом, помимо машины Престии, стоят еще четыре, так что Ауджелло полагает, у них там сходка. А раз вы хотите избежать перестрелки, он говорит, лучше обождать, пока остальные разъедутся.
        – И это правильно.
        Прошел час с лишним без звонков. Видно, сходка затянулась.
        Монтальбано не выдержал:
        – Звони Мими, спроси, что там у них.
        Фацио созвонился с Ауджелло.
        – Говорит, они еще в доме, не меньше восьми человек. Придется еще подождать.
        Монтальбано взглянул на часы и вскочил. Было уже полдевятого.
        – Слушай, Фацио, мне непременно надо ехать домой. Будут новости – звони.

        Примчался, отпер балконную дверь, накрыл на террасе.
        Едва закончил, в дверь позвонили. Пошел открывать. Ингрид и Ракеле явились нагруженные пятью бутылками – в трех было вино, в двух виски – и пакетом с тортом.
        – Кассата, – объявила Ингрид.
        Значит, у них серьезные намерения. Монтальбано пошел на кухню откупоривать бутылки и услышал телефонный звонок. Наверняка Фацио.
        – Ответьте вы, – сказал женщинам.
        Услышал голос Ракеле:
        – Алло! – Потом: – Да, это дом комиссара Монтальбано. А кто говорит?
        Внезапно он все понял и похолодел. Бросился в гостиную. Ракеле только что положила трубку.
        – Кто звонил?
        – Не сказали. Женщина. Повесила трубку.
        На этот раз он не провалился сквозь землю, но почувствовал, как потолок рушится ему на голову. Наверняка это была Ливия! И как теперь объяснить ей, что ничего особенного не произошло? Будь проклято то мгновение, когда ему пришло в голову пригласить их в гости! Он уже приготовился провести ночь за тягостным телефонным выяснением отношений. Расстроенный, вернулся на кухню, и тут снова зазвонил телефон.
        – Я сам! Сам подойду! – крикнул он.
        На этот раз звонил Фацио:
        – Комиссар! Дело сделано. Ауджелло арестовал Престию и везет его к прокурору. Забрали лошадь синьоры Эстерман, вроде бы она в отличной форме. Погрузили в фургон.
        – Куда ее везут?
        – В конюшню одного приятеля Ауджелло. Коллеги из Монтелузы уже в курсе.
        – Спасибо, Фацио. Мы действительно отлично потрудились.
        – Это вы молодец, комиссар.
        Он вышел на террасу, прислонился к косяку балконной двери и сказал женщинам:
        – После ужина я вам кое-что расскажу.
        Не хотелось портить застолье всякими объятиями, слезами и благодарностями.
        – Ну-ка, посмотрим, что нам приготовила Аделина.

        Примечание

        Как и все романы, главный герой которых – комиссар Монтальбано, этот тоже был навеян реальными фактами: убитой лошадью, найденной на берегу моря в Катании, и похищением нескольких скаковых лошадей из конюшни в окрестностях Гроссето.
        Думаю, нет нужды повторять, но я все же повторю, что имена персонажей и ситуации, в которые они попадают, – целиком и полностью плод моей фантазии; они не имеют никакой связи с реально существующими людьми.
        Так что, если кто из вас узн?ет в них себя, это будет лишь означать, что ваша фантазия намного богаче моей.

        А.К.
        notes

        1

        Выражение на искаженном неаполитанском диалекте, которое использовали бродячие торговцы-иммигранты, преимущественно выходцы из Африки; оно означает «Хочешь купить?». Прим. пер.

        2

        Колоритное выражение на сицилийском диалекте pisciare fora dal rinale (перевод аналогичного итальянского фразеологизма) часто встречается на страницах книг А. Камиллери и может означать, в зависимости от контекста, «ляпнуть невпопад; переборщить; замахнуться на что-то, не рассчитав свои силы; прыгнуть выше головы» и т.п.