Девушка в зеркале
Роуз Карлайл


        Доброта – это придурь.


  Айрис Кармайкл усвоила это с самого детства.


  Ее сестра-близняшка Саммер получает от жизни все: идеального мужа Адама, роскошный дом и яхту, любовь и восхищение окружающих. И наследство в сто миллионов долларов по завещанию отца тоже определенно получит «идеальная Саммер». А «лишняя близняшка Айрис» останется у разбитого корыта с неудавшимся браком, рухнувшей карьерой и испепеляющей завистью к сестре. Но ей выпал шанс все переиграть, когда Саммер попросила перегнать их семейную яхту через Индийский океан…


  …От берегов Таиланда отчалила яхта с двумя близняшками на борту. А на Сейшелах Адам встречает только одну убитую горем женщину, утверждающую, что ее сестра погибла в открытом океане. Но кто знает, которая из близняшек действительно мертва…




        Роуз Карлайл
        Девушка в зеркале


        Памяти моего брата, Дэвида Карлайла

        ROSE CARLYLE
        GIRL IN THE MIRROR

* * *

        Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.


        Rose Carlyle, 2020. This edition published by arrangement with Allen amp; Unwin and Synopsis Literary Agency
        © Артём Лисочкин, перевод на русский язык, 2021
        © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021



        Пролог

        Первые двенадцать дней нашей жизни мы были одним человеческим существом. Мозги нашего отца и красота нашей матери слились воедино в одном благословенном эмбрионе, единственном наследнике сказочного богатства Кармайклов.
        А на тринадцатый день мы разделились. Едва успели. Еще один день, и разделение было бы неполным. Мы с Саммер стали бы сиамскими близнецами – не исключено, что и делящими на двоих какие-то важные внутренние органы, – и в итоге нам светило либо остаться на всю жизнь прикованными друг к другу, либо подвергнуться хирургической операции по разделению, в результате которой обе мы могли остаться калеками.
        Но и без того то разделение в материнской утробе вышло далеко не идеальным. Мы с Саммер, может, и похожи друг на друга, гораздо сильней похожи, чем большинство близнецов, но мы – так называемые «зеркальные» близнецы, зеркальные отражения друг друга. Незначительная асимметрия лица моей сестры – ее правая щека чуть полнее, правая скула чуть выше – в точности воспроизведена на моем лице с левой стороны. Остальные не замечают этой разницы, но когда я гляжусь в зеркало, то вижу там не себя. Я вижу Саммер.
        Когда нам было по шесть лет, отец взял в собственной фирме «Кармайкл бразерз» длительный отпуск, и мы всей семьей отправились на парусной яхте в долгое плавание вдоль восточного побережья Австралии и далее в Юго-Восточную Азию. Наш родной городок, Уэйкфилд[1 - Хотя городок Уэйкфилд и одноименная река по соседству с ним в Австралии действительно есть (на самом юге), в данном случае городок вымышленный. Автор поместила его в жаркой северной части штата Квинсленд, на восточном побережье Австралии. (Здесь и далее – прим. пер.)], – последнее место, в котором можно искупаться без риска для жизни; дальше начинается территория, облюбованная крокодилами. Так что в этом плавании мы с Саммер и наш младший братец Бен б?льшую часть времени играли исключительно на борту нашей яхты.
        На «Вирсавии» мне нравилось абсолютно все. Яхта эта не серийная – построена она по индивидуальному проекту, и ее поджарый, со стремительными обводами алюминиевый корпус, вооруженный бермудским шлюпом[2 - Читателей, незнакомых с морскими и яхтенными терминами, отсылаем к глоссарию в конце книги; в тексте таких терминов довольно много.], по полной программе отделан ценными породами дерева: палуба тиковая, внутренняя меблировка из дуба… Но больше всего мне приглянулось оригинальное двойное зеркало в санузле. На верфи вставили два зеркала в угол строго перпендикулярно друг другу, да так аккуратненько, что едва различишь линию стыка. Когда я просто смотрелась в одно из зеркал, то, как обычно, видела перед собой Саммер. Но стоило нацелиться взглядом строго между ними, на еле заметную вертикальную линию в самом углу, как все вставало на свои места. Я видела в отражении свое истинное лицо.
        – Когда я вырасту, у меня в доме тоже будет такое зеркало! – сказала я как-то Саммер, глядя, как серьезного вида белобрысая девчонка в зеркале шевелит губами в такт моим словам.
        Саммер положила свою крошечную ручонку мне на грудь.
        – Но, Айрис, ты же вроде всегда любишь повторять, что у тебя все правильно… только наизнанку, типа как на левую сторону вывернуто.
        – Зеркала не меняют того, что внутри! – Я сбросила ее руку. – А потом, с чего это на левую? Это ведь у меня сердце с правой стороны!
        Мы представляли собой самый крайний случай «зеркальности», какой только видели наши врачи. И дело было не только в лицевых отличиях, практически незаметных без точных замеров кронциркулем. Сразу после рождения нам обеим сделали УЗИ, и тут же выяснилось: печень, поджелудочная железа, селезенка, да и вообще все мои внутренние органы расположены не на той стороне тела. Так-то врачи и определили, что мы разделились слишком поздно. Когда я лежала совершенно неподвижно и смотрела на свою голую грудь, то в такт ритмичному постукиванию внутри поднималась и опадала как раз ее правая сторона, неопровержимо доказывая, что сердце у меня расположено не там, где надо.
        У Саммер же все внутри было как полагается. Саммер оказалась без изъяна.



        Часть I
        Айрис




        Глава 1
        Зеркало

        Просыпаюсь в кровати Саммер, уткнувшись лицом в пухлые подушки, раскиданные по белоснежной ткани. От этого опять чувствую себя малолетней девчонкой, ради прикола поменявшейся местами с сестрой-близняшкой, однако все теперь по-другому. Теперь мы взрослые, а кровать – еще и Адама.
        Перекатываюсь на бок, оглядываю супружескую спальню. Все тут огромное и роскошное, все в мягких сливочных тонах, хотя ковер – цвета спелого персика. Есть что-то противоправное в том, что я лежу здесь, пусть даже Саммер с Адамом и в тысячах миль отсюда, даже не в Австралии. Кто-то, должно быть, сменил постельное белье после их отъезда, но я все равно чувствую запах Саммер. Пахнет она всякими невинными вещами: лосьоном от загара, яблоками, пляжем…
        Комната просто-таки дышит Саммер, и когда я вспоминаю, что это не она выбирала тут обстановку, невольно поеживаюсь, как от фальшивой ноты. Этот дом уже принадлежал Адаму, когда Саммер вышла за него – вскоре после того, как умерла его первая жена, Хелен. Все тут выглядит практически так же, как и в прошлом году, в день свадьбы Саммер. Словно моя сестра просто заполнила собой то готовое жизненное пространство, которое оставила после себя другая женщина. Она вообще человек неконфликтный.
        Широченная кровать пристроилась в выступе эркера, из окон которого открывается до неприличия шикарный вид на уэйкфилдский пляж. Не без труда усаживаюсь – кровать слишком мягкая – и кладу подбородок на изголовье красного дерева, купая лицо в свете восходящего солнца. Бирюза Кораллового моря смешивается с золотистыми осколками отраженных солнечных лучей. Хочется оказаться сейчас в воде, окунуться во все это разноцветие. Есть кое-что, что мне необходимо с себя смыть.
        В одну сторону отсюда, с края утеса, видна река Уэйкфилд, которая прорезает землю к северу от города, словно разверстая рана. Впрочем, Саммер всегда обожала эту реку. Поскольку это ареал обитания гребнистых крокодилов, купаться там нельзя. Сестра любит в полной безопасности глазеть на них с моста, который построил наш отец, – это был его самый первый строительный проект.
        В другой стороне с севера на юг простирается великолепный пляж, дикий и открытый океанским волнам. На полпути к линии прибоя прочие прибрежные обиталища напрочь затмевает один здоровенный особняк, изумляя публику претензией на викторианский стиль с почему-то византийским налетом. Это дом, в котором мы выросли, – по крайней мере, там мы жили до смерти отца.
        Моя мать, Аннабет, похоже, все еще спит в гостевой комнате, так что это мой шанс ознакомиться с законными трофеями Саммер. Доведись мне присматривать за домом, я не стала бы втискиваться в гостевую спальню, но Аннабет просто-таки упивается своей непритязательностью. Она и мне пыталась помешать завалиться здесь, когда я явилась вчера на ночь глядя, но я просто не смогла устоять.
        Выпутавшись из горы подушек и простыней, потираю босые пятки о толстый ковер. Март в Уэйкфилде – это еще разгар лета[3 - Наверное, стоит напомнить, что Австралия расположена в Южном полушарии, и наши весенние и летние месяцы там соответственно осенние и зимние.], и когда я начинаю неслышно кружить по комнате, теплый воздух целует мое обнаженное тело. Вчера в это же время я была в новозеландских горах, где зима уже выстудила утренний воздух первым морозцем.
        Одна стена огромного встроенного гардероба, почти комнаты, сплошь увешана платьями Саммер – просто в глазах рябит от шелка и кружев. Удивляюсь, что выдвижные ящики по-прежнему доверху набиты нижним бельем, хотя они с Адамом планировали провести за морем не меньше года. Бельишко – типичное для скромняшки Саммер, всё в цветочках-розочках, целомудренного фасона, что больше к лицу десятилетней девчонке, а не замужней женщине двадцати трех лет от роду. Его тут просто немерено, она наверняка и не заметит, если половина пропадет – хотя не то чтобы я мечтала прибрать что-то к рукам. Наверное, на яхте все ее шмотки просто не поместились.
        На яхте. На «Вирсавии». Вот в этом-то вся и загвоздка. Вот почему я чувствую себя так, будто мы с Саммер поменялись местами. Потому что Саммер – на «Вирсавии». А «Вирсавия» – не моя, она никогда не была моей и никогда не будет моей, но почему-то мне кажется, что так быть не должно. Такое чувство, будто Саммер спит в моей постели, на моей яхте.
        Сестра никогда не любила «Вирсавию», но теперь «Вирсавия» – это ее дом. Они с Адамом купили ее, купили честь по чести из оставшегося после отца имущества, и теперь владеют ею точно так же, как владеют домом, в котором я сейчас остановилась.
        А чем владею я? На глазах уменьшающимся банковским счетом, обручальным кольцом, которое мне больше на фиг не нужно, кое-какой меблишкой, которую я оставила в Новой Зеландии… Фортепиано, на котором я наверняка больше не буду играть… Да и инструмент по-любому был дешевый. У Саммер с Адамом есть получше.
        Подхватываю лифчик и трусики такого невинного вида, что это почти детское порно. От желтой хлопчатобумажной ткани в клеточку за версту разит школой-интернатом – хоккейными клюшками и холодными ваннами. Лифчик размера «DD», а я ношу просто «D», но он мне вроде впору. Влезаю в трусики. Хочу поглядеть, как Саммер во всем этом смотрелась.
        Когда уже застегиваю лифчик, где-то в глубине дома звонит телефон. Блин, он разбудит Аннабет! Похоже, придется смириться с необходимостью иметь дело и с ней, и с ее вопросами насчет того, почему я свалилась сюда как снег на голову. Вчера вечером я сделала вид, будто падаю с ног от усталости.
        Не успеваю даже подумать, как Аннабет врывается ко мне.
        – Здесь она, здесь, – говорит она в трубку, семеня через спальню в старомодной ночнушке. Ее светлые волосы, тронутые сединой, распушились и торчат во все стороны. Моя мать уже в том возрасте, когда требуются макияж и средства ухода за волосами, чтобы добиться той красоты, с которой она родилась; сейчас мама выглядит не лучшим образом. – Нет, нет, она уже встала… Ой, какой чудный лифчик, Айрис! У Саммер точь-в-точь в такую же клеточку.
        Ее сонные голубые глаза близоруко присматриваются ко мне. Она машет трубкой у меня перед лицом, словно я не увижу ее, если только не сунуть ее мне прямо под нос.
        Выхватываю телефон, шикаю на Аннабет, чтобы убралась из комнаты.
        – И дверь за собой закрой! – кричу ей вслед.
        Интересно, кто мне может звонить? Да кто вообще в курсе, что я вернулась в Австралию, не говоря уже о том, что я в доме сестры?
        – Алло? – Мой голос звучит опасливо, словно меня застукали там, где мне быть не положено.
        – Айрис! Слава богу, что ты там! – Это Саммер. Ее голос прерывают судорожные всхлипы. – Тебе придется мне помочь! У нас беда. Только ты сможешь нам помочь!
        Не могу до конца сфокусироваться, поскольку гадаю, не сдала ли меня с потрохами обмолвка Аннабет. Посягательства на личные шмотки порой способны пробудить у Саммер прямо-таки животные территориальные инстинкты. Но, похоже, моя сестра ничего не слышала. Твердит что-то про Адама – что-то насчет того, как я ей нужна, как я нужна Адаму… Он, мол, хочет, чтобы она сказала, что это его идея, и буквально молится на то, что я соглашусь.
        Взгляд упирается в вешалку с белыми деловыми рубашками Адама. Каждая хранит его очертания, словно шеренга невидимых Адамов одета в них, выстроилась здесь в гардеробе передо мной. Рубашки так широки в груди, с такими длинными рукавами… Снимаю одну вместе с плечиками, подношу к лицу. От нее пахнет гвоздикой. Представляю себе Адама в этом девственно-белом, подчеркивающем его смугловатую кожу, от которой словно постоянно пышет жаром…
        – Бедный малыш, у него пиписька распухла и покраснела, и из нее что-то сочится… Просто ужас! Крайняя плоть так растянулась… Он все время плачет.
        О чем это вообще она? Просто сгораю от любопытства. Мы, конечно, близняшки, но у нас все-таки не такого рода отношения. Никогда раньше не слышала, чтобы Саммер обсуждала чей-то пенис, не говоря уже о пенисе собственного мужа. Что еще за хрень там с ним приключилась?
        – Самое ужасное, что у него эрекция! Это очень болезненно. У малышей бывает эрекция, знаешь ли. Тут ничего сексуального.
        У малышей?
        – Погоди-ка, – говорю. – Так ты про Тарквина?
        – А о ком еще я могу говорить?
        Молчание.
        Тарквин. Еще одно сокровище, которое Саммер получила после смерти Хелен, до кучи с домом Хелен и мужем Хелен. Ребенок.
        Саммер – теперь мать Тарквина. Адам и Саммер сошлись на том, что Тарквин заслуживает нормальную семью, так что тот, видать, называет Саммер «мамуля». Или, по крайней мере, будет называть, если этот шкет в принципе когда-нибудь научится говорить.
        – Саммер, вообще-то я в курсе, что у маленьких мальчиков бывает эрекция, – замечаю я. – У нас с тобой есть младший братик, если ты вдруг забыла. Я уже видела такие вещи.
        Саммер искренне считает, что я ни черта не знаю про детей, постоянно растолковывая мне, что их нужно ежедневно купать, вовремя укладывать спать и тэдэ и тэпэ, словно полной дуре. Меньше всего мне сейчас хочется думать про Тарквинову пипиську, особенно если из нее что-то капает.
        – Поверь мне, лично я ничего подобного не видела, – заверяет Саммер. – Положение угрожающее. Может распространиться инфекция. Врачи говорят, что он может потерять пенис. Он может умереть! – Это слово прерывается всхлипом. – Ему нужна операция! Срочное иссечение крайней плоти. Его нельзя отправить самолетом домой. Его оперируют сегодня, здесь, в Пхукете. Мы в международном госпитале.
        Голос Саммер дрожит и сбивается. Она явно на грани истерики, в любой момент разразится криками и потоком слез. Из нас двоих именно Саммер обычно отличается уверенным спокойствием и благодушием, в то время как я – дерганая и стервозная; но когда действительно припрет, как раз именно я сохраняю ясную голову.
        И вот теперь вхожу в роль. Вешаю рубашку Адама обратно в шкаф, расправляю, разглаживаю. Никто и не поймет, что ее трогали.
        – Международный госпиталь – это уже обнадеживает, – авторитетно произношу я.
        – Да, – отвечает она. – Они тут так добры к нам…
        – Это хорошо, и хорошо, что позвонила мне, – отзываюсь я. Повторяю слово «хорошо», как мантру, успокаивая Саммер. – Естественно, чем смогу, помогу. Выходит, ты еще не говорила Аннабет?
        – Я не смогла… – Голос Саммер опять пресекается.
        – Ну давай тогда я скажу… Она уже сегодня может вылететь в Пхукет. Я вполне могу присмотреть за домом пару дней.
        Нет ответа.
        – Столько, сколько вам с Адамом понадобится, – щедро добавляю я.
        – Нет, нет, Айрис, нам нужна ты, а не мама.
        Голова у меня идет кругом. Саммер нужна я. Адаму нужна я. Но зачем? Опыт с младенцами у меня почитай что нулевой. У Тарквина уже есть оба родителя. Единственные родители, которых он знает, во всяком случае. На что я-то им сдалась?
        На миг представляю себя в Таиланде – как шатаюсь по Королевской марине Пхукета с ее флотилией суперяхт, потягиваю коктейли. Крепкие, а не ту невинную детскую бурду, которую заказывал нам отец, когда мы были малолетками. Наверняка ведь не все эти яхтсмены-миллионеры гоняются за тайскими девицами. Кто-то из них должен предпочитать блондинок.
        Но о чем это я размечталась? Тарквин заболел. Похоже, что у него отгнивает пенис. Времени на выпивку и флирт не будет. Сто пудов.
        – Мы попали в серьезный переплет, Айрис, и не можем рассказать обо всем просто первому встречному. Только тем, кому стопроцентно доверяем. – Саммер примолкает.
        – Ну, мне-то уж можно рассказать, – говорю я.
        – Конечно, – отзывается Саммер. – Как я только что сказала, это нужно держать в тайне. Дело в том, что разрешение на временный ввоз «Вирсавии» просрочено. Мы уже оформили выход из Таиланда. Приготовились к отплытию, но тут такие классные пляжи… В общем, подумали, что можно провести тут еще пару недель на тихой якорной стоянке и никто ничего не узнает. Мы и представить не могли, что Тарквин вдруг заболеет. Очень некстати! Если таможня узнает, что «Вирсавия» до сих пор в Таиланде, ее конфискуют. Народ здесь замечательный, но коррупция просто жуткая.
        Саммер подает это так, будто коррупция – типа какая-то болячка вроде малярии и что бедный Тарквин страдает не по причине какого-то их собственного косяка. Но мне слишком уж хочется узнать побольше, чтобы препираться с ней.
        – Так от меня-то ты чего хочешь?
        – Ой, Няшка, даже не знаю, как и просить тебя о таком большом одолжении!.. Адам – неплохой яхтсмен, но у него опыт в основном прибрежных плаваний. А ты сама знаешь, что такое открытое море. До Сейшел реально длинный переход, две недели как минимум, а конец сезона уже на носу. В апреле пойдут тайфуны, но мы по-любому не можем ждать до апреля. Нам нужно вывести «Вирсавию» из Таиланда прямо сейчас. Ты всегда была такой отличной яхтсменкой, Айрис!.. Мы оплатим тебе перелет, естественно, и Адам говорит, что ты можешь выбрать любые вахты, какие захочешь.
        Пока Саммер говорит, я отступаю обратно в ее спальню и подхожу к эркерному окну. Далеко внизу яркими искорками поблескивает вода, закручиваясь водоворотами вокруг побелевших от солнца камней. Просто не могу позволить себе поверить словам Саммер. Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я уже растаяла, просочилась через стекло и теперь лечу над океаном, обернувшись радостным оттенком аквамарина.
        Теперь на заднем плане – голос Адама. Низкий, глубокий, с характерными сейшельскими модуляциями. Не слышал ли он наш разговор всю дорогу? «Скажи ей, что я возьму на себя все ночные вахты», – подсказывает он. Голос становится тише, но по-прежнему смутно слышен. Прижимаю телефон посильнее к уху и прикрываю глаза, напряженно вслушиваясь.
        «Веришь или нет, но Айрис и вправду обожает рулить ночью», – отвечает Саммер. Когда она обращается к Адаму, ее голос становится ровным, плавным, чуть ли не игривым. Неудивительно, что я едва могу вытерпеть хотя бы несколько минут в компании своей сестры и ее мужа.
        Но, похоже, мне не придется провести особо много времени с ними обоими. Судя по всему, план состоит в том, что Саммер останется в Пхукете с Тарквином и его опухшими гениталиями, а я оставлю позади свою неудавшуюся работу, неудавшийся брак и неудавшуюся жизнь и двину через Индийский океан на яхте, которую любила с детства. И кто же отправится вместе со мной? Мой зять – богатый, красивый, харизматичный Адам Ромен!
        Представляю себе, как плыву на Сейшелы, в эту страну-мечту кокосовых пальм и идиллических пляжей, но я не простая туристка, поскольку мой муж – местный житель, так что это в некотором роде возвращение домой…
        Ну, не муж в моем случае. Зять. Хотя без разницы.
        – Конечно же, я хочу помочь! – говорю в трубку. – Но у меня тут куча собеседований насчет работы назначено…
        Это полная брехня – я пока даже и не начинала искать вакансии. Все пыталась придумать, как объяснить потенциальным работодателям, почему я ушла с последнего места работы.
        – И у меня куча неоплаченных счетов.
        Голос Саммер, когда проявляется вновь, звучит уже тише.
        – Мы всё оплатим, – заверяет она. – Перелет, долги, которые тебе нужно заплатить, – всё, что тебе нужно. Прости, Айрис. Я знаю, что тебе пришлось несладко, когда Ной тебя бросил. Я знаю, что некрасиво тебя просить… Если б я только не оказалась в таком отчаянном положении! Если б мы не оказались в таком отчаянном…
        Не такая уж частая ситуация, чтобы Саммер в чем-либо нуждалась. Всю нашу жизнь ее вполне устраивало то, что у нее есть; она всегда была вполне довольна собственной жизнью. Как, впрочем, и любой, у кого была бы такая жизнь. Но мне нельзя особо затягивать. Похоже, она реально расстроена – и через секунду ей стукнет в башку попросить кого-нибудь еще…
        – Я сделаю это, – говорю я. – Я сделаю это ради тебя, Няшка.
        Саммер радостно визжит в трубку.

* * *

        За какие-то несколько минут все распланировано. Адам уже нашел прямой рейс у себя на смартфоне. Я вылетаю из Уэйкфилда прямо сегодня утром. У меня всего час, чтобы собрать вещички и рассказать обо всем матери, прежде чем отправиться в аэропорт. Вечером я уже буду на Пхукете. На борту «Вирсавии».
        Голос Адама в трубке:
        – Какая у тебя дата рождения? Ой, блин, фигню спорол – естественно, и так знаю… А второе имя какое? Такое же, как у Саммер?
        – Нету второго имени.
        – Что, правда? Просто Айрис? Супер, мне же проще. Коротко и ясно. Повиси-ка на трубочке, зайка… Айрис… на сайте подтверждают бронирование.
        Он всегда называл меня зайкой? Эта мысль производит на меня сильный эффект. Я ощущаю ее буквально всем телом. Краснею от стыда – надо и вправду вылезти из клетчатых трусов Саммер.
        Но Адам уже прощается. На заднем плане Саммер спрашивает о прививках Тарквина, но у Адама нет ответов на ее вопросы. Он всегда такой рассеянный, что я просто диву даюсь, как это он ухитряется рулить турфирмой. Роль администратора в этой семье целиком и полностью лежит на Саммер. Он передает ей телефон, и она просит меня отправить справки о прививках Тарквина по электронной почте. Потом вешает трубку.
        Найти справки легко. Саммер держит их в папках в гардеробе. Меня поражает ее чрезвычайная организованность. Вся ее жизнь выложена здесь в письменном виде – есть даже папка с надписью «Любимые блюда Адама». Когда я вытаскиваю ее с полки, на пол падает руководство по сексу. «Тысячелетняя Камасутра». На вид довольно потрепанное.
        Можно рыться здесь хоть целый день, но мне пора пошевеливаться. Надо одеться, что-нибудь съесть, рассказать Аннабет про план. Мать едва успела уложить в голове мое неожиданное появление, и вот я опять исчезаю. Насчет Тарквина она тоже распсихуется. Мама относится к этому поганцу как к своему родному внуку.
        Но сперва я бросаюсь в ванную комнату, чтобы хотя бы одном глазком посмотреть, как Саммер выглядит в своих девчоночьих клетчатых трусишках. И вот тут-то я это и замечаю. Единственную вещь, которую Саммер изменила в доме.
        Две здоровенные зеркальные панели стоили, должно быть, целое состояние, и наверняка пришлось изрядно повозиться, чтобы их сюда вкрячить. На вид они больше дверного проема. Установили их очень аккуратно. Строго под прямым углом, стык практически незаметен. Даже лучше, чем те на яхте.
        Это меня ничуть не взволновало бы, не грызло бы изнутри, если б Саммер действительно мечтала иметь двойное зеркало. Мы же близняшки – нельзя винить ее за то, что ей захотелось того же, что и мне. Но Саммер всегда было совершенно плевать, кого она там видит в зеркале. Тема «зеркальных близнецов» ей всегда была глубоко по барабану. Насколько я понимаю, она установила эти зеркала просто потому, что они хорошо смотрятся. Прекрасно вписываются в интерьер, и при открытой двери спальни в них отражаются эркерное окно и океан за ним…
        Блин, даже те вещи, до которых Саммер никогда не было никакого дела, она получает первой!
        Напряженно всматриваюсь в стык поставленных углом зеркал. Девушка в зазеркалье напряженно смотрит на меня в ответ. На ней желтые трусики и лифчик Саммер, но это не Саммер. Левая щека у нее чуть полнее, левая скула чуть выше.
        Девушка в зеркале – это я.



        Глава 2
        Завещание

        Был момент, когда Саммер считалась единственным ребенком. У Аннабет есть эдакая богемная жилка, и она категорически отказывалась во время беременности делать УЗИ, пусть даже отцу отчаянно хотелось узнать пол младенца. И живот у нее был не слишком-то большой. Ничто не указывало на то, что там двое.
        В итоге выяснилось, что там девочка. Моя мать подхватила розового белобрысого младенца на руки и нарекла его именем, которое лелеяла всю свою жизнь: Саммер Роуз.
        И вот тут-то они и просекли, что на подходе еще и я. Отец явно почувствовал, что его рухнувшие было надежды возрождаются вновь – что все-таки есть шанс получить сына. Аннабет же просто надеялась, что мы не окажемся одинаковыми близнецами.
        Оба были сильно разочарованы. Мой отец, со свойственной ему железной логикой, предложил назвать нас Саммер и Роуз, но Аннабет не стала делить на двоих имя, которым уже одарила мою сестру.
        Позже в тот день кто-то принес моей матери охапку ирисов, и что-то в этих ершистых, ничем не пахнущих цветах, видать, ее зацепило, поскольку именно так меня родители и назвали. Аннабет всегда рассказывала эту историю, словно та была наполнена неким глубоким смыслом, но мне никак не избавиться от мысли, что она просто тупо оглядела больничную палату и назвала меня в честь первой же вещи, которая попалась ей на глаза, – просто потому, что всегда хотела, чтобы Саммер была Летней Розой[4 - Айрис (англ. Iris) – ирис; Роуз (Rose) – роза; Саммер (Summer) – лето.].
        С саквояжем в руке спешу из спальни Саммер и Адама вниз по ажурной просвечивающей лестнице, ступеньки которой словно висят прямо в воздухе. Я уже подрядила своего дядю Колтона подбросить меня в аэропорт, поскольку в последнее время у Аннабет совсем швах со зрением. Не разрешаю ей поехать со мной. После звонка Саммер я ухитрилась наскоро состряпать собственную полуправду, так что теперь мама в полной уверенности, что причина моего появления в Австралии – это необходимость срочно вылететь в Таиланд и помочь с «Вирсавией». Но она все равно буквально засыпала меня вопросами про Ноя.
        В компании дяди Колтона проще, хотя с возрастом его схожесть с отцом буквально вызывает оторопь. Когда я спускаюсь вниз, Колтон уже стоит бок о бок с моей матерью в просторной белой гостиной, где все залито солнцем из световых окон в крыше – очередная затея Адама. Оба разглядывают огромное фото новорожденного Тарквина на стене, где он куда больше натуральной величины. Тарквин на снимке тщедушный и заморенный, с дыхательными трубками в носу, и держит его не умирающая мать, а юная акушерка.
        Стоя рядом, мой дядя и моя мать оба выглядят одинаково блондинистыми и хорошо сохранившимися, и меня пронзает грязная мыслишка, что Аннабет вполне может привлечь такая поразительная реинкарнация ее супруга. Правда, зрение у нее такое, что вряд ли она способна в полной мере оценить сходство. У Аннабет макулярная дегенерация, так что все в ее мире отображается в низком разрешении.
        – Так все это, естественно, вещички Хелен – мебель, рояль? – интересуется дядя Колтон. Хелен была профессиональной пианисткой, и ее концертный «Стейнвей» по-прежнему занимает в гостиной Адама и Саммер почетное место. Он совершенно не вписывается в окружающую обстановку – черный и тяжелый, где все остальное легкое и светлое.
        – Насколько я понимаю, никто на нем не играет? – добавляет он.
        – По-моему, Саммер с Адамом надеются, что Тарквин научится. – Аннабет испускает тяжелый вздох. – Забавно, что у Саммер такой чудесный рояль, а играет-то у нас Айрис…
        «Забавно» – не совсем то слово, которое использовала бы лично я. Так и подмывает открыть крышку и пробежаться пальцами по этим девственным клавишам, позволить сладкой, теплой музыке наполнить пространство вокруг, но я уже опаздываю.
        По пути в аэропорт дядя Колтон пребывает в своем обычном занудном амплуа. Все бубнит и бубнит про то, каких чудесных девочек воспитывает Франсина да как хорошо Вирджиния успевает в школе, но как минимум половину я пропускаю мимо ушей. Его послушать, так можно решить, что Франсина – это его собственная жена, а не вдова его брата. Не одна из трех жен, которых тот благополучно бросил.
        В зале вылета, распрощавшись с дядей и оставшись наконец на собственном попечении, позволяю себе обычную развлекуху – выискиваю в толпе близнецов и действительно нахожу несколько пар. Большинство людей просто не замечают близнецов, даже одинаковых, как только те вырастают из той фазы, когда и одеваться принято одинаково. Некоторые близнецы так же похожи, как мы с Саммер, но им вполне хватило просто сделать разные прически и одеться по-разному, чтобы на них особо не пялились.
        Но мимо меня никогда не пройдут и другие близнецы. Я могу засечь даже разнояйцовых близнецов, поскольку выдает их отнюдь не внешность.
        Вот мимо проходят брат и сестра, совсем еще подростки, с одинаково глубокими меланхолическими глазами. Через несколько секунд они скрываются из виду, но я уже знаю. Она на полголовы выше, грациозная и женственная, в то время как он – все еще нескладный белобрысый пацан. Большинство людей подумают, что она на год или два старше, но это ничуть не волнует парня. Они только подхихикивают над этим на п?ру и ждут того дня, когда он перерастет ее на голову. Я-то уж разбираюсь в таких вещах.
        То, как они перешептываются на ходу, – улыбаясь, прижимаясь друг к другу головами, – это первый ключ; но выдает их в первую очередь то, что он несет ее дорожную сумку, как свою собственную. Ну кто из парней-подростков потащит сумку своей сестры? Брат-близнец, вот кто.
        Дальше – какая-то семья устраивается на сиденьях напротив меня. Мама, папа и две девчонки с одинаковыми лицами. Материковые китайцы. Я обычно не слишком-то хорошо угадываю этническую принадлежность, но китайских близнецов всегда можно отличить по торжествующим улыбкам их родителей: «Вот вам ваш закон иметь только одного ребенка! Съели?» Эта улыбка, похоже, не сходит у них с лиц до скончания их дней. Если вы спросите меня, то они просто чокнутые. Лично я постановила себе придерживаться этого китайского закона еще в четырнадцать лет. Вообще запретила бы себе иметь детей, если б не определенные сложности. Если б не завещание моего отца.
        Юные китаяночки уже вошли в ту фазу, когда близнецы отказываются одеваться одинаково, – одежда у них демонстративно разная. Одна в платье, другая в джинсах. У одной короткая стрижка, пусть даже ей это совершенно не идет. Она страдает за компанию.
        Хотя, как бы по-разному они ни выглядели, им неведомо, как перестать вести себя как близнецы. Вот их мать выуживает из сумки контейнер с едой и вручает обеим пару яиц вкрутую – Саммер тоже из таких, вечно пичкает чем-нибудь Тарквина, явно опасаясь, что в один прекрасный момент тот бухнется в голодный обморок. Близняшки тянутся за яйцами одним единым движением. Одна чистит яйцо от скорлупы, а вторая ждет, а потом все та же первая близняшка чистит и второе яйцо. Вдумчиво потрошит оба и отдает желтки сестре, оставив себе белки. И только тут обе начинают есть, словно по какой-то неслышной команде. Каждая закидывает содержимое левой руки в рот, потом правой. Обе синхронно жуют.
        Я, конечно же, и раньше уже встречала подобных близнецов. Хлоя и Зоя, мои подруги в юридической школе в Мельбурне, были как раз такого типа. У них были общие одежда, друзья, секреты. Они едва могли поверить, что я бросила свою сестру-близняшку в другом городе – Саммер осталась в Уэйкфилде и пошла учиться на медсестру. Обязательство на четыре года разлучиться с сестрой было одновременно и лучшим, и худшим решением в моей жизни. Да, постоянных сравнений со стороны окружающих мне удалось успешно избежать, но вот от собственных сравнений удержаться все равно не вышло – после отъезда из Уэйкфилда пришлось равняться на версию Саммер из социальных сетей, где она представала даже в еще более блистательном образе, чем в реальной жизни.
        Для того чтобы до конца понять отношения Хлои и Зои, мне хватило узнать, что всякий раз, когда у одной из них начинались месячные, второй тут же незамедлительно отправлялась эсэмэска. Лично я предпочитаю не знать, когда у Саммер «дела». И меня просто бесит, что изо дня в день она демонстративно надевает исключительно белые или светлые трусики, словно девушка из рекламы тампонов. Плюс мысль о месячных Саммер всегда напоминает мне про тот чертов конкурс красоты.
        Было ли время, когда мы с ней были как Хлоя и Зоя или как те близняшки, что сообща лакомились яйцами? Честно говоря, не могу припомнить. Саммер вполне могла быть той из них, которая чистила яйца и позволила своей сестре съесть оба желтка. Все всегда знали, какая она сердечная. Вечно помогала всяким убогеньким и несчастненьким. И как бы мы ни были похожи, Саммер почему-то всегда казалась красивей. Была у нее и какая-то внутренняя красота.
        В общем, если и было такое время, то последний поступок моего отца все безнадежно испортил. После его смерти мы с Саммер уже ничем не напоминали других близнецов. Отец ясно дал мне понять, что на двоих ничего не делится. Есть только одна жизнь, за которую нам придется побороться.

* * *

        Риджфорд Кармайкл, больше известный как Ридж – хотя у меня никогда не хватало духу называть его просто по имени, как я поступала с Аннабет, – представлял собой типичного «осси»[5 - «Осси» (англ. Aussie) – австралиец, обычно белый и гордящийся тем, что он коренной австралиец (невзирая на тот факт, что основу белого населения Австралии составляют потомки английских каторжников).], добившегося успеха в жизни исключительно благодаря собственным усилиям и гордящегося всем тем, чего люди во всех остальных странах обычно стыдятся: предками-каторжниками, необразованностью, тремя своими женами, каждая из которых была младше, блондинистей и плодовитей предыдущей…
        Еще с самого детства я знала, что «Кармайкл бразерз» – строительная фирма, но, похоже, у отца имелись и еще предприятия, так что до сих пор до конца не пойму, откуда к нему стекались все эти деньги. Он вечно проворачивал какие-то сделки с недвижимостью, кормил-поил политиков, постоянно мотался за границу… Это был мужчина могучего сложения, с грубым, обгоревшим на солнце лицом. И хотя он был больше чем на десять лет старше Аннабет, это ничуть не бросалось в глаза – Ридж оставался шумным и энергичным до самого последнего дня своей жизни.
        Отец рос круглым сиротой – ни родителей, ни даже каких-то дальних родственников. Детство его прошло по приемным семьям да сиротским приютам. Похоже, всё, что он знал о своем происхождении, это что кого-то из его предков переправили сюда из Англии за кражу пивной кружки в пабе.
        Наверное, как раз по этой причине отец был просто помешан на поддержании собственной династии. Когда ему исполнилось двадцать два, он вдруг выяснил, что у него есть младший брат, и оформил опеку над Колтоном, которому тогда было всего двенадцать. Отец отдал Колтона в лучший частный интернат Уэйкфилда. Колтон стал его протеже, а потом и деловым партнером.
        Отец не заводил детей, пока не нажил миллионы, а к тому времени его первая жена, Маргарет, уже порядком состарилась. После развода с ней отец не стал повторять прежнюю ошибку – нас с Саммер зачали в новом супружестве еще во время медового месяца. Когда после рождения нашего младшего брата Аннабет объявила, что с нее хватит, отец на сей раз сбежал к Франсине, которая на тот момент едва успела окончить католическую школу. Но я до сих пор так окончательно и не сознаю всех масштабов его одержимости населить мир.
        Таковы факты его жизни, но они далеко не в полной мере отражают то, что представлял собой отец. Наверное, чтобы описать его, достаточно сказать следующее: он не любил добрых и отзывчивых людей. Я выяснила это, когда в последний раз видела его живым.

* * *

        Вскоре после того, как нам с Саммер стукнуло четырнадцать, в начале декабря наша семья собралась за ужином в большом доме на Бич-Пэрейд. Аннабет рассказывала про свою встречу с каким-то бомжом. Незадолго до этого она повела нас с Саммер в «Биллабонг»[6 - «Биллабонг» – австралийский бренд одежды и снаряжения для активного отдыха и занятия серфингом и сноубордингом, представленный одноименной сетью спортивных магазинов.], чтобы мы выбрали себе всякие пляжные шмотки в подарок на Рождество, – многочисленные коробки в магазинной рождественской упаковке уже лежали под елкой. Подходя к торговому центру, Аннабет пожелала счастливого Рождества какому-то бродяге, от которого несло, как от помойного ведра, и протянула ему двадцатку. Тот без лишних слов выдернул купюру у нее из руки и направился прямиком в винный магазин.
        – Прямо у меня на глазах! – воскликнула Аннабет, в сердцах шмякнув отцу на тарелку щедрую порцию каннелони с индейкой. Тот приподнял тарелку, проверяя, не кокнул ли ее большой серебряный половник.
        – Так ты этому хрену прямо перед винным отделом башли всучила? – уточнил отец.
        – Я пытаюсь вырастить наших детей добрыми и отзывчивыми людьми! – гордо объявила Аннабет.
        – Доброта – это придурь, – сказал отец, а потом вдруг повернулся ко мне и подмигнул.
        Я заглотила наживку. Саммер всегда считалась красой нашей семьи – даже тогда я знала это, а Бен был единственным мальчиком, наследником. Но именно мне отец адресовал свою специфическую шуточку.
        Я внимательно изучила мать, брата, сестру. Аннабет, которой хватило ума дать деньги алкашу возле винного магазина. Бена, которому всего десять, слишком маленького даже для своего возраста, – такого неженку, что отец давно оставил любые попытки научить его охотиться, хотя по консервным банкам мой братец пулял уже на удивление метко. И Саммер – ну, Саммер есть Саммер.
        Но я-то Айрис, нежданная двойняшка, лишняя двойняшка, и, подмигнув мне, отец указал мне на мое новое место в семье. Излишней добротой не страдает. Не придурочная, как некоторые.
        Вот потому-то я всегда и думала, что спокойно могу рассчитывать хотя бы на законно причитающуюся мне долю семейных денег – хотя не то чтобы ожидала, что отец вскоре помрет. Любой другой глава семейства на его месте, скорее всего, особо не замечал бы меня, затерявшуюся в тени ангелоподобной сестрички, но мой отец, похоже, всегда ценил мой довольно циничный подход к действительности. Риджу была невыносима мысль о том, что его деньги могут пропасть втуне, а для того, чтобы не остаться с носом, требуются отнюдь не доброта с отзывчивостью, а изрядная доля уличной смекалки. Похоже, отец считал, что эта задача мне по плечу.
        К тому моменту наши родители уже развелись – что, наверное, частично объясняет произнесенные во всеуслышание за ужином заявления отца относительно умственных способностей Аннабет. Может показаться странным, что иногда он являлся к нам на ужин – через четыре года после того, как бросил нашу мать, – но дом на Бич-Пэрейд по-прежнему принадлежал ему. Позже, уже поступив в юридическую школу, я терялась в догадках, как, черт возьми, после двух разводов он ухитрился сохранить свою недвижимость в целости. Наверное, Аннабет предпочла в очередной раз проявить свою доброту, для своего же блага. А может, судьи просто побаивались Риджа Кармайкла – человека, владеющего половиной Уэйкфилда. В чем бы ни было дело, после своей смерти отец оставил своих трех жен и семерых детей без забот разве что о хлебе насущном и крыше над головой. А вот что касается его сказочного состояния, то здесь начинается самое интересное.
        Первые годы после развода мы продолжали обитать все в том же доме на пляже. Отец переехал к своей подружке, Франсине, жившей в пентхаусе в самом центре Уэйкфилда. У нее уже была двухлетняя дочка, которую звали Вирджиния. Все мы сошлись во мнении, что это дочь Франсины от первого брака.
        Когда отец женился на Франсине, фамилию Вирджинии изменили на Кармайкл. Я по-прежнему не задавалась вопросом, кем мог быть ее отец, хотя у матери наверняка имелись на этот счет собственные подозрения. Впрочем, Аннабет никогда и слова не сказала против бывшего мужа. Вела себя так, будто, для начала, ей жутко повезло быть женой такого человека, пусть даже женщиной она была очень красивой, с мягким характером – просто созданной для супружества, идеально подходящей мужлану вроде Риджа. Судить о том, что нашу мать что-то расстраивало, можно было только по тому, что она с еще большим пылом окунулась во всякие домашние дела – пылесос неистово бился о мебель, подушки яростно взбивались и летели обратно.
        К тому времени, как нам с Саммер исполнилось четырнадцать, Франсина с пулеметной быстротой нарожала еще троих детишек: Вики, Валери и Веру Кармайкл. Как и сама Франсина, девчушки оказались даже слишком уж блондинистыми, чтобы называться блондинками, – волосы у них были абсолютно белыми. Рождение четвертой дочки Франсины изменило расстановку сил. Теперь численный перевес оказался на их стороне, и Франсина стала все чаще вякать на ту тему, что неплохо бы поменяться домами. Как оказалось, Ридж владеет обоими. Ну конечно, кому хочется жить в квартире с четырьмя детишками – пусть даже если это многоуровневый пентхаус с садиком на крыше и плавательным бассейном! – но не знаю, насколько преуспела бы в этом Франсина, если б отец вдруг не умер.
        После того ужина, целуя отца на прощание, я стала упрашивать его взять меня с собой в намеченный отпуск, который он намеревался провести под парусами. После развода отец каждое лето отправлял Саммер, меня и Бена самолетом в Таиланд, но в тот год он брал с собой Франсину с ее выводком.
        – Я помогу вести яхту, папа! – взывала я тогда. – Я даже могу помогать с детишками!
        Отец расхохотался.
        – Оставайся здесь и помогай своей матери, – ответил он. – Не давай ей разбазаривать мои денежки.
        А через две недели с отцом случился инфаркт – прямо на причале возле пляжа на юге Пхукета. Медики констатировали смерть непосредственно на месте. Франсина говорила, что его тело пришлось доставлять на берег на тук-туке[7 - Тук-тук – трехколесный мотороллер, использующийся в Таиланде в качестве такси, легкого грузовичка и пр.], поскольку древний причал оказался слишком хлипким, чтобы выдержать вес «скорой».
        Через два дня Франсина со своими детьми вернулась в Австралию. Яхтсмены, живущие на своих лодках в Пхукете – разношерстная компания хиппи, морских волков и мечтателей со всех концов света, – дружно объединили усилия, чтобы помочь молодой вдове. Организовали переправку тела отца со всеми необходимыми формальностями, кормили и успокаивали детишек, перегнали «Вирсавию» обратно в марину и подняли ее на кильблоки, где она простояла в полном забвении следующие девять лет, поскольку никто в нашей семье не знал, что с ней делать.
        Я уже встречала таких людей, этих морских бродяг, путешествуя с отцом. Он мог иногда выпить с ними, но порой казалось, что общается он со всей этой компанией исключительно для того, чтобы собирать истории об их глупости: какие они «чайники» при работе с парусами и на швартовках, как невыносимо скучна их жизнь, как тайские торговцы обдирают их как липку… Добрые, отзывчивые люди, цедил он, словно хуже этого нет ничего на свете.
        И теперь я все поняла. Доброта – это придурь.
        На похороны отца Аннабет обрядилась в черный шелк, а Франсина – в черный атлас. Франсина, вся в жемчугах, возглавляла шествие призрачно-бледных дочек в одинаковых белых платьицах, их абсолютно прямые белобрысые волосенки были стянуты назад длинными черными лентами. Аннабет – повыше ростом, хоть и с куда менее величавой фигурой – прикрывали с флангов мы с Саммер в шитых на заказ льняных платьях и Бен в своем первом настоящем костюме. У Аннабет – всего трое детей, но у нее еще и мальчик. Франсина – новейшая, самая молодая жена, но Аннабет все равно красивей. А потом, у Аннабет имелся дом на пляже. Или, по крайней мере, как мы тогда думали.
        Маргарет на похороны не явилась. По-моему, она единственная из отцовских жен знала, что он на самом деле за фрукт. И мне это тоже предстояло узнать, прежде чем даже успела начаться заупокойная служба.
        Похоронный зал, в котором происходило прощание, принадлежал одному из тех оказывающих комплексные услуги предприятий, которые ставят своей целью никого не обидеть и в результате больше напоминают бездушный железнодорожный вокзал. Когда мы там появились, какой-то мужчина с тихим голосом и пугающе розовой кожей отвел Аннабет в сторонку. Объяснил, что гроб отца закатят на заупокойную службу на тележке. Мол, техника безопасности и все такое.
        Хотя по-любому не знаю, набралось бы у отца хотя бы шестеро верных друзей, чтобы нести гроб. На службу явились сотни людей, но они явно не были закадычными дружками отца. Помимо родственников, я никого из них не знала. Все улыбались и безмятежно болтали друг с другом. Никто не удосужился хотя бы ради приличия пустить слезу.
        Розовый человек спросил мою мать, не желает ли кто-нибудь из нас «взглянуть на покойного, прежде чем гроб будет закрыт для церемонии». Махнул рукой в сторону тихого коридора в глубине зала, в который продолжала вливаться толпа жизнерадостных скорбящих. Он, наверное, даже и не понял, что Аннабет – бывшая супруга. Выглядела она достаточно траурно, чтобы быть вдовой.
        – Мои дети еще слишком малы для таких вещей! – гордо ответила Аннабет и подтолкнула нас к остальным родственникам. Ее родители стояли в углу с моими тетями и дядями и несколькими кузенами и кузинами. Вид у всех был взопревший и скованный во взятых напрокат черных одеяниях. Всем явно хотелось втихаря почесаться. Январь в Уэйкфилде – сущее наказание, а жалкие потуги кондиционера ясно показывали, что его век давно на исходе.
        Я вовсе не собиралась шпионить, но мне нужно было убедиться, что отец действительно умер, и еще мне типа как жутко хотелось поглядеть на гроб на колесиках. Скрыться от бабушек и дедушек и выбраться в тот коридор оказалось проще простого. Я толкнула тяжелую, как в гробнице, дверь и оказалась наедине с телом своего отца.
        Умер он в тропиках, и, наверное, его забальзамировали, но в помещении все равно стоял ощутимый душок. Сразу припомнилась та собака, которую я видела – и обоняла – еще ребенком, дохлая собака, которая валялась в канаве на многолюдной тайской улице. Теперь я точно знала, что отец умер.
        Но все же подкралась ближе, пока не увидела его. Великий Ридж Кармайкл словно съежился, сократился до неподвижного, запертого в гробу трупа. Его тело казалось пустым, а лицо было жутко серым. Только волосы выглядели нормально. Ему недавно стукнуло шестьдесят, но в светлых волосах посверкивало лишь несколько серебристых прядок.
        В шестьдесят поздновато быть отцом маленьких детей, но и умирать еще рановато.
        Вокруг гроба моего отца стражами стояли высокие вазы, плотно набитые белыми цветами, – эмблемы любви. И не какими-то там первыми попавшимися. Кто-то потрудился отобрать исключительно розы и ирисы.
        Мои глаза наполнились слезами. Кто-то сделал это в честь меня и моей сестры-близняшки, его первых детей! Ни у кого из его последующих отпрысков не было цветочных имен.
        Я зарылась носом в ближайший букет ирисов и глубоко вдохнула. Я знала, что они не пахнут, но, сколько себя помню, всегда имела привычку нюхать цветы, в честь которых меня назвали. Я всегда жалела, что они не пахнут, как розы, и, наверное, что-то во мне упорно верит, что при должной настойчивости всегда получишь то, чего тебе страстно хочется.
        Пока я нюхала ничем не пахнущие цветы, вознагражденная лишь запахом смерти, за спиной вдруг фыркнула дверь с толстым уплотнителем, обдав меня потоком душного воздуха. Я оглянулась. Под гробом тележку накрывала драпировка, свисающая до самого пола. Это было единственное место, где можно спрятаться. Я быстро поднырнула под нее.
        И как раз вовремя. Услышав цоканье высоких каблуков, я вся сжалась. Мама всегда носила туфли на плоской подошве. Кто это?
        Неизвестная подошла к гробу и молча встала рядом. У меня перехватило дыхание.
        Потом дверь открылась опять, и послышался мягкий шелест шагов.
        – Франсина? – послышался голос моей матери. – Прошу прощения. Мне сказали, что Ридж тут один.
        Франсина и Аннабет всегда были вежливы друг с другом. Убийственно вежливы.
        – Нет, это как раз я должна извиняться, – отозвалась Франсина. – Я согласилась разрешить тебе на этот раз, но когда до этого дошло, то просто не смогла вынести, что вот сейчас они закроют… эту крышку, и я больше никогда его не увижу.
        – Я попросила о сущей мелочи, – произнесла Аннабет. – О десяти минутах наедине с отцом моих детей. Ты вполне могла себе это позволить. Скоро у тебя будет все, что было моим.
        – Как прикажешь это понимать?
        – Как думаешь, ты дашь мне время собраться, прежде чем вышибить меня пинком под зад из моего собственного дома?
        Меня плотно заклинило между колесами тележки. Пространства было недостаточно, чтобы спрятаться целиком, и носок одной туфли предательски высовывался из-под драпировки. Я еще плотнее сжалась в комок, обхватив себя руками и бесконечно медленно втягивая ногу. Мои ногти до боли впились мне в плечи.
        Голос Франсины поднялся, ее резкий акцент стал еще резче.
        – Уж не думаешь ли ты, что я знала про завещание? Естественно, я хочу дом, я не делаю из этого секрета. Твои дети уже почти взрослые, девчонки во всяком случае. Ты наверняка понимаешь, что твоя взяла, Аннабет. Твои двойняшки выскочат замуж и забеременеют, как только им стукнет восемнадцать – одна из них, по крайней мере, – и тогда ты получишь всё. Считай, что сорвала джекпот. Вирджинии всего шесть. Какая у нее надежда на то, что она обставит их с деньгами? Ты вполне можешь позволить себе отдать мне дом. Это ничто по сравнению с миллионами, которые тебя ждут. Ста миллионами, Аннабет.
        Я дернулась всем телом, потеряла равновесие и завалилась на каблуках назад, с глухим стуком ударившись спиной о какие-то железки. Застыла, но обе женщины, похоже, ничего не услышали. Теперь говорила моя мать, голосом, которого я никогда раньше не слышала, – холодным, ровным голосом.
        – Да как ты смеешь? – произнесла она. – Как ты смеешь хотя бы на секунду вообразить, что я стану подкладывать кому-то своих дочерей за деньги? Мои дети заслуживают лучшего! Франсина, даю тебе слово: Саммер и Айрис никогда и слова не услышат про это завещание. Если ты спишь и видишь, как бы подсунуть свою дочь-малолетку под какого-нибудь первого попавшегося мужика, то вперед – деньги Риджа твои, до последнего цента. Мы проживем и на те крохи, которые он нам оставил, не поступаясь собственным достоинством! Мои девочки выйдут замуж и заведут детей, только когда будут к этому готовы, когда сделают свой собственный свободный выбор, не запятнанный больными фантазиями Риджа. Никто из моих внуков не появится на свет, чтобы выиграть какой-то грязный приз! Чтобы воплотить мечты покойника!
        Леденящий смех Франсины заставил меня поежиться.
        – Прекрасная речь, Аннабет, – промолвила она. – Как добродетельно это звучит! Если хочешь помалкивать, дело твое, но такие большие секреты недолго остаются секретами. Я думаю, что мои дочери заслуживают знать правду. И верю, что они будут только рады постараться на благо семьи… если твои девицы будут достаточно долго держать ноги скрещенными, чтобы дать моим шанс. А теперь оставляю тебя наедине с отцом твоих детей.
        – Нет, – сказала моя мать. – Я и так тут слишком надолго задержалась.
        Что-то в ее голосе – я просто могла слышать, как ее глаза шарят по комнате, – заставило меня еще сильней затаить дыхание, сжаться в еще более плотный комок.
        И тут обе женщины вышли, и я опять осталась наедине с телом отца.
        Комната кружилась вокруг меня. Мой отец мертв, а моя мать стала совсем другим человеком, жестким и злым.
        Нам придется расстаться с домом на пляже. Это была моя первая мысль. Замужество, беременность, дети – в четырнадцать лет мне не хотелось даже думать о чем-то подобном. Аннабет только что сказала, что не хочет нам рассказывать, так что лучше я тоже сделаю вид, что ничего не знаю.
        По крайней мере, Саммер вовсе ни к чему это знать.
        Я всегда сознавала, что «Кармайкл бразерз» – многомиллионное предприятие и что дядя Колтон – всего лишь младший партнер. Львиной долей владел Ридж. До недавних пор владел…
        И вот теперь я выяснила истинный масштаб его владений. Дом на пляже, пентхаус, то, что моя мать назвала «крохами», – плюс сто миллионов долларов.
        Пока тянулась заупокойная служба, слова Аннабет и Франсины безостановочно кружились у меня в голове, и я высчитывала года. Восемнадцать – это тот возраст, когда по закону можно вступать в брак, для нас с Саммер – меньше чем через четыре года, но вот Бену ждать восемнадцати еще восемь лет, а Вирджинии так и все двенадцать. Если Саммер не узнает про завещание, тогда всяко не выскочит замуж и не обзаведется ребенком в восемнадцать. Не такого она типа барышня. А Бен… Ну, Аннабет с Франсиной, похоже, заранее сбросили его со счетов. Даже и словом про него не обмолвились, не удивлялись молчанию друг друга на этот счет. Похоже, все взрослые знали, что Бену никогда не стать отцом ребенка.
        Мой отец тоже это знал, осознала я. Раздражение отца, его подавленный гнев на моего младшего брата были каким-то образом связаны с этой загадкой.
        Погруженный в себя и в книжки даже в десятилетнем возрасте, Бен ничем не напоминал остальных из нас. Хотя обычно он был более послушным, чем мы с Саммер. Я чувствовала, что брат просто ждет, пока достаточно вырастет, чтобы пойти своей собственной дорогой. Как будто он настолько полно отвергал ценности отца, что предпочел не заморачиваться выяснениями отношений. Просто ждал, когда тот наконец уйдет.
        Я уже слышала, как отец бормочет что-то насчет «вымирания рода Кармайклов». Мне было трудно представить, как это соотносилось с ранними тихими бунтами Бена, но это была единственная часть диалога, которую я не поняла. Теперь я знала точно, что Ридж Кармайкл, великий основатель рода, не оставил состояния своему единственному сыну. И на семь частей тоже делить не стал. Подобно какому-нибудь средневековому феодалу, он хотел, чтобы оно оставалось единым и неделимым максимально большее число поколений.
        Отец завещал свою империю первому из своих семерых детей, который вступит в законный брак и произведет на свет наследника.

* * *

        Франсина была права в одном. Такие большие секреты неизбежно выходят наружу. Так или иначе, но к концу похорон Саммер уже все знала.
        В машине по дороге домой она прошептала мне на ухо:
        – Я не позволю папе управлять моей жизнью. Плевать мне на его деньги! Я не выйду замуж, пока по-настоящему не влюблюсь.
        А я подумала: «Флаг тебе в руки, сестренка. Главное, не спеши».
        Лично для меня гонка уже началась.



        Глава 3
        Подмена

        Уже темно, когда мой самолет садится в международном аэропорту Пхукета. Шагаю из неподвижной прохлады самолета в трясину тайской ночи, и тропическая влага плотно обхватывает меня со всех сторон.
        Направляясь к залу выдачи багажа, откровенно зеваю. Перелет был долгий, а я даже и на квинслендское-то время не успела перестроиться. Мои биологические часы по-прежнему выставлены на Новую Зеландию. Надо поправить и еще кое-какие настройки. Я свалилась с гор прямо в тропики, из пустынных снегов альпийской Новой Зеландии – в кишащий туристами Таиланд. Обливаюсь п?том на влажной жаре.
        И на пальце у меня до сих пор обручальное кольцо. По крайней мере, я избежала объяснений с Аннабет и всех этих криков и слез, которые неизбежно за этим последовали бы. Саммер не станет лезть в душу. Она и так все знает про нас с Ноем.
        Но теперь все это позади. В свой последний день в Новой Зеландии я отправилась в салон красоты и как следует побаловала себя – в качестве символического способа поставить на своих отношениях с Ноем жирную точку. Пролистала собственную страничку в «Фейсбуке», выискивая свои самые лучшие фото, чтобы показать мастеру, как я хочу уложить волосы и какой формы должны быть брови, но так и не нашла ни одной, на которой сама себе нравилась бы. В конце концов пришлось довольствоваться старой фоткой Саммер, которая завалялась у меня в бумажнике. Ну, хотя не такой уж и старой. Свадебной.
        – Сделайте как тут, – велела я девушке в салоне.
        – Боже, никогда бы не подумала, что это вы! – раскудахталась эта тупая корова. – Брови совсем другие… Так это вы та красавица-невеста? А муж ваш – так просто кинозвезда!
        Брови – это единственное, что позволяет людям хоть как-то отличить нас с Саммер друг от друга. У меня они толще и светлее. У Саммер же это две аккуратные темные черточки с эдаким капризным крутым изгибом – удивительный контраст к ее золотистым волосам. Но девушка в салоне творит чудеса. Воспроизводит их точь-в-точь.
        Естественно, я и думать не могла, что увижусь с Саммер сразу после того, как мне сделают новые брови и прическу. Мне несколько неловко, словно я тупо скопировала ее – в чем она меня, похоже, и так подозревает. Я в этом практически не сомневаюсь, хотя она никогда об этом и словом не обмолвилась.
        Уже тянусь за своей сумкой в толпе возле багажной ленты, когда чья-то сильная рука выхватывает ее у меня и я оказываюсь в мощных объятиях. Адам.
        – Няшка, – мурлычет он. – Господи, как мы рады, что ты здесь!
        Он утыкается лицом мне в шею и долго не отпускает.
        От него пахнет чем-то сладким и терпким, и его тепло застает меня врасплох. С Адамом я встречалась всего считаные разы, во время поездок домой по всяким семейным поводам вроде его женитьбы на Саммер, и все же он всегда ведет себя так, будто знает меня так же хорошо, как и мою сестру: называет меня нашим с ней общим прозвищем – Няшка-Двойняшка – и обращает ко мне их понятные лишь им обоим шуточки об остальной нашей родне. Неподвижно застываю и напоминаю себе, что я – его свояченица. Своя, да не совсем своя. Даже не сестра. Так что держим дистанцию по возможности.
        Заглядываю ему в глаза и изображаю радостную улыбку.
        – Адам! Рада тебя видеть. Думала, что меня встретит Саммер…
        Адам даже выше ростом, чем мне помнится, а голос у него такой низкий, что отдается вибрацией у меня в груди. Кожа у него замечательного красновато-золотистого оттенка – практически не темнее, чем у нас с Саммер, но его курчавые черные волосы и лучезарная улыбка ясно намекают, что Африка сыграла в его происхождении далеко не последнюю роль. Адам попал в Австралию еще подростком – единственный ребенок мотающихся по всему земному шару родителей – и запал на эту страну так плотно, что уговорил родителей тут остаться.
        Это как раз то, что способна отмочить лишь Саммер, после всех ее бесконечно сменяющих друг друга белокурых пляжных красавчиков, – этот как гром среди ясного неба брак с вдовцом, да еще и с ребенком на руках. Уроженец Сейшельских островов, страны, о которой я практически не слышала, Адам куда более эффектен и загадочен, чем любой австралийский муж местного розлива. Естественно, не стоит сбрасывать со счетов и то, что у него шикарное бюро путешествий и собственный особняк на Сиклифф-кресент, одной из наиболее престижных улиц Уэйкфилда, на самой верхотуре.
        – Кто-то из нас должен постоянно находиться с Тарком, – объясняет Адам. – Операция прошла хорошо, но есть подозрение на сепсис.
        Тон у него серьезный.
        Блин. Надо было первым делом озабоченно осведомиться про «Тарка». Хотя ладно, можно не заморачиваться – не сомневаюсь, что еще наслушаюсь про него от пуза.
        – Бедный маленький пупсик, – произношу я, старательно насупив брови.
        – Нам нужно поскорей вернуться к нему, – продолжает Адам. – Он еще не очнулся после наркоза. Я хочу быть с ним, когда это произойдет… Господи, ты просто вылитая Саммер, Няшка! Я так и не научился вас различать.
        Он обнимает меня опять, сдавливая в медвежьих объятиях. Его лицо у меня в волосах. Я готова поклясться, что когда он втягивает воздух в ноздри, то словно хочет вобрать меня в себя целиком.
        Но вот Адам уже широко шагает в сторону выхода, и я едва поспеваю за ним. Похоже, что мы двигаем прямиком в больницу. Уж не ждет ли меня всенощное бдение у кровати больного? Вот тебе и коктейли в марине…
        В заполняющей аэропорт толпе примерно поровну тайцев и «фарангов», как они нас здесь называют. Интересно, думаю я, когда выметаемся за двери, похожи мы с Адамом на мужа и жену? Со стороны всегда понятно, что они с Саммер пара, несмотря на контраст во внешности, но, наверное, дело в некоей супружеской благодати, излучающейся наружу, – в том, что отмечает их как принадлежащих друг другу.
        А что сейчас излучаем мы с Адамом? Неловкость? Когда бы я ни оказывалась рядом с ним, всегда было трудно избавиться от мысли о том, сколько Саммер успела рассказать Адаму про меня. О том, что он может знать даже без всяких рассказов. Женатый на ней, он словно видит меня голышом.
        Адам находит свободное такси, открывает для меня дверцу, помогает забраться на заднее сиденье.
        – Давай двигайся, – просит он с улыбкой, когда его бедро прижимается ко мне.
        Поерзав, пролезаю дальше по сиденью и опускаю стекло со своей стороны, чтобы вдохнуть ночь. Таксист как сумасшедший срывается с места. Адам в своем репертуаре – не сразу вспоминает название больницы.
        Пока мы направляемся к югу, пытаюсь обновить свою мысленную карту Пхукета после почти десятилетнего отсутствия. Жду не дождусь, когда наконец навещу свои излюбленные точки, выуживаю из памяти кое-какие тайские фразы. Но все изменилось. Узкие переулочки с тук-туками и пешеходами превратились в многополосные магистрали, забитые автомобилями. Все мои воспоминания залиты асфальтом. Даже запахи теперь другие. Я помню ночной жасмин, а не выхлопные газы и канализацию.
        Адаму надо много чего мне рассказать, но его слова – беспорядочная смесь больничного жаргона и сентиментальности. В отличие от Саммер, он старательно избегает любых определений пораженной инфекцией части тела, которая привела меня сюда. Из мути родительской одержимости выуживаю несколько полезных фактов. «Вирсавия» в хорошем состоянии, готова к выходу в море, затарена едой и запчастями. Саммер забила ее провизией в расчете как минимум на пару месяцев. Коротковолновая радиостанция сломана, аварийный радиобуй просрочен, но Адам купил портативный спутниковый телефон, так что можно будет загружать из интернета имейлы и прогнозы погоды, а также отправлять и принимать голосовые вызовы. Это все, что нам нужно для безопасного перехода.
        – Трудно подгадать удобное время для звонка, да и тарифы на голосовую связь запредельные, – говорит Адам, – так что, если ничего срочного, будем использовать электронную почту, не возражаешь?
        Вроде его и впрямь заботит, довольна ли я его приготовлениями. Как будто есть кто-то, с кем мне вдруг приспичит поговорить по телефону в течение нескольких ближайших недель. Или вообще хоть когда-нибудь.
        Похоже, Адаму пришлось более или менее освоить азы, требующиеся для поддержания лодки в рабочем состоянии, и вскоре я ощущаю спокойствие при мысли, что нас не ждет катастрофическая течь или потеря мачты где-нибудь на полпути между Пхукетом и Африкой.
        – Насколько я понимаю, с Ноем всё? – спрашивает Адам, наклоняясь ближе.
        Киваю.
        – У мужика явно что-то не в порядке с головой, – продолжает Адам, – но его потеря – это чья-то находка. Гарантирую, что ты не будешь оглядываться в прошлое с сожалением, Айрис. Саммер со мной полностью согласна. Ты слишком хороша для него.
        – Ну что ж, ты и должен думать, что я симпатичная!
        Сгораю от стыда за свою плоскую шуточку, но Адам лишь ухмыляется, словно я сказала нечто само собой разумеющееся.
        – Только не вздумай сказать что-нибудь в этом духе при моей жене, – шутливо предупреждает он. – «Симпатичная» – это слишком слабо сказано. Я знаю, что вы обе – настоящие королевы красоты.
        Королевы красоты? Рассказывала ли Саммер Адаму про тот конкурс?.. Его открытый взгляд успокаивает меня – он явно не понял, что затронул больное место. Но все же комплимент и вправду кажется отсылкой к тому памятному дню.
        Подкатываем к чистому, современному зданию. Адам ведет меня по тихим, хорошо освещенным коридорам в палату Тарквина, а я мысленно репетирую предстоящую роль озабоченной тетушки.
        Выясняется, что изображать какую-либо реакцию нет нужды. При виде моего хилого и мелкого – а он вообще по жизни такой – сводного племянника, который неподвижно лежит, прицепленный к каким-то аппаратам, меня натурально передергивает. Тарквин вроде ничуть не вырос с тех пор, как я видела его последний раз, на свадьбе Саммер, одетого в дурацкий карликовый смокинг. Он ползал по всему дому и двору, реально влезал во все дыры и катался по земле, пока его белая рубашечка не покрылась зелеными травяными пятнами. И вот теперь он болезненно неподвижен. Рыжеватые волосенки прилипли ко лбу, крошечные ручки и ножки кажутся холодными и ломкими, как спички…
        М-да, дело серьезное. Пускай Тарквин и паршивец, но моя сестра любит его. Это сын Адама. И вот они застряли в чужой стране, с дорогостоящей яхтой вдобавок… Я искренне рада, что могу хоть чем-то помочь. Хотя вдруг Тарквин помрет, пока мы с Адамом будем болтаться в море? Как прикажете утешать безутешного папашу?
        Вид у меня, видать, расстроенный, поскольку Адам по-братски стискивает меня за плечи.
        – Знаю, – говорит он. – Для нас это тоже оказалось серьезным ударом. Саммер едва держится.
        Но где же Саммер? Тарквин совсем один в этой стерильно голой палате. Спит или в отрубях после наркоза, но если б он очнулся, то никого рядом не оказалось бы.
        И вдруг меня обвивают прохладные, мягкие руки, а больничная вонь уступает место смешанному аромату яблок и пляжа.
        Саммер уже здесь.
        – Няшка! Я так по тебе скучала! Просто не знаю, как и благодарить тебя за то, что ты прилетела! – Ее голосок звенит серебром.
        Поворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. Ее синие, как море, глаза излучают тепло и спокойствие. Саммер не изучает меня – моя новая прическа и брови остаются незамеченными, – она просто заглядывает мне в душу. Уже далеко не впервые задаюсь вопросом: могу ли я в принципе сделать хоть что-то такое, что не встретило бы с ее стороны все того же великодушного и ненавязчивого всепрощения? Она настолько доверчива, что это меня просто убивает.
        – Мне так стыдно, – лепечет сестра. – Я поклялась не оставлять Тарквина ни на секунду, но вы, ребята, так долго ехали… Выскочила поп?сать; думала, что вы уже никогда не приедете!
        Адам нависает над нами, и я едва успеваю отпрянуть назад, чтобы не угодить в супружеские объятия. Он целует Саммер в губы – сердечным, пылким поцелуем. Глубокий сексуальный поцелуй, когда их сын лежит здесь в коме? Я едва могу на это смотреть. Потом он отпускает Саммер и смотрит на нее, словно бы видит впервые.
        Саммер и вправду настоящая красавица. Она прибавила килограмм-другой с тех пор, как мы виделись в Новой Зеландии пару месяцев назад, но прибавила в нужных местах. Вся такая мяконькая и золотистая, как персик, и, как всегда, не сознает собственного шарма. На ней выцветшие джинсовые шорты и хлопковая рубашка, которая показывает бронзовую ложбинку между грудями. Даже в таких затрапезных шмотках она выглядит как девушка из каталога – чувствую себя излишне расфуфыренной в своей красной мини-юбке и на каблуках. Ноги у Саммер мускулистые, загорелые, без изъяна. Мои, может, и потоньше, но кажутся кривоватыми и бледными.
        Хотя, вообще-то, один изъян все-таки есть. Саммер склоняется над неподвижным тельцем Тарквина, и я ухватываю взглядом длинное красное «S», змеящееся по внутренней стороне ее правого бедра и исчезающее в шортах. Никогда на могу смотреть на этот шрам на ноге у сестры без укола вины.
        Адам берет медицинскую карту Тарквина и, усевшись на стул рядом с койкой, углубляется в чтение. Так-так. Похоже, мы тут на всю ночь. Вообще-то трудно представить, что любящий отец способен оторваться от своего чада и пуститься через океан, когда его сын и наследник едва ли не при смерти…
        На хрена я вообще сюда приперлась? В самолете нормально не покормили, и из-за чувства голода все безумно раздражает. Тактично ли поинтересоваться насчет чего-нибудь горяченького и какого-нибудь удобного местечка, чтобы прилечь? Теперь Саммер и Адам перешептываются, и все, что я слышу, это «Тарк, Тарки, Тарквин»… Если это и не самое мерзотное имя на свете, то вы точно возненавидели бы его, проторчав хотя бы пять минут в одном помещении с этой парочкой. Но, по крайней мере, на сей раз у них действительно есть реальный повод для беспокойства, в отличие от обычных тем – типа не слишком ли много сахара в органических сухариках для детского питания, или не намазать ли этого мелкого мудилу кремом от солнечных ожогов еще разок.
        Трудно сказать, что сильнее бесит – их медленно кипящая любовная химия или их совместная одержимость маленьким засранцем. Саммер совершенно забыла, что Тарквин не ее собственный ребенок, хотя вы подумали бы, что тот факт, что он не шел в комплекте со стомиллионодолларовым подсластителем, должен был служить постоянным тому напоминанием. Вдобавок он ни капельки не похож на нее. Тарквин пошел в Адама, хотя медного цвета волосы у него наверняка от Хелен – привет от ее дальних предков-аборигенов.
        У Саммер никогда не было возможности познакомиться с Хелен, которая была по горло занята тем, что помирала от чего-то не знаю чего в больничной палате, в то время как Тарквин боролся за свою маленькую жизнь в отделении патологии новорожденных. Адам буквально не отходил от Хелен, так что впервые увидел своего отпрыска на фото, изображающем Тарквина на руках у медсестры, которое кто-то принес в палату Хелен. Через несколько месяцев Адам увеличил этот снимок и повесил на стену гостиной.
        Поскольку медсестрой на фото была Саммер. Так-то она и познакомилась с Адамом. Нянчилась с его сыном, пока тот наблюдал, как помирает его жена. Саммер была так мила с этим оставшимся без матери крысенышем, что Адам попросил ее стать крестной матерью Тарквина. Когда того выписали из отделения патологии новорожденных, они остались на связи, а потом и стали встречаться.
        Не знаю, что я надеялась найти в Таиланде. Думала, что мы будем развлекаться, как развлекались в свое время взрослые. Но реальность уже крепко цапнула нас своими зубами за одно место. Саммер по рукам и ногам повязана собственной семьей, не подступишься. Потихоньку крадусь к двери. Может, найду какой-нибудь ресторанчик неподалеку от больницы… Или бар…
        – Прости, Айрис, что так долго тебя тут продержали, – спохватывается Саммер. – Я приготовила тебе еду и постель на «Вирсавии». Пошли.
        После заключительного развратного поцелуя с Адамом она подхватывает мою увесистую дорожную сумку, и мы выметаемся из палаты.

* * *

        За дверями больницы – суматошные многолюдные улицы, полные света и магазинов, пешеходов и мотороллеров. Поворачиваются головы, когда мы с Саммер проходим мимо, естественным образом попадая в ногу. Мы из тех одинаковых близнецов, которых всегда замечают, когда бы мы ни оказались рядом. Саммер – девушка с обложки, бомба-блондинка. А я – ее зеркальное отражение.
        Когда я рассказываю людям про красоту Саммер, то ловлю на себе недоуменно-насмешливые взгляды. Это у меня такой завуалированный способ объявить, что я богиня? Как бы не так! Да, я почти копия Саммер, но, когда я без нее, ничего во мне такого особенного. Люди не сворачивают шеи, чтобы на меня поглазеть. Я всего лишь очередная более или менее симпатичная молодая женщина, которая явно прикладывает немалые усилия, чтобы сходить за таковую.
        Саммер же никакие усилия не требуются. Даже в мешковатом зеленом костюме медсестры, с убранными назад волосами и без макияжа она выглядит как картинка. Всё всегда при ней. Где бы ни оказалась, она – солнце в утреннем небе. Первая роза весны. А я – ее тень, ее двойник, ее бесплатное приложение.
        Саммер находит такси.
        – Януи-бич, – говорит она водителю. Название пляжа звучит знакомо, хотя я не могу с ходу сообразить откуда.
        Мы несемся по сверкающим улицам, и меня вновь поражает, насколько изменился Пхукет. Это словно вдруг встретить некогда красивую женщину, обабившуюся и заматеревшую с возрастом.
        Саммер перехватывает мой взгляд.
        – Знаю, – произносит она. – Того Пхукета, который мы любили, больше нет. Нам с Адамом просто невыносимо, какая тут давка. – Она стискивает мне руку. – Но все равно здорово, что ты здесь! Это… это правильно. Словно вдвоем будет легче избавиться от воспоминаний об этих местах.
        Мое сердце колотится слишком быстро уже не знаю, сколько времени, но как только Саммер произносит эти слова, оно замедляет бег, начинает стучать медленно и ровно. Может, теперь, когда мы вместе, мой пульс бьется в такт с пульсом сестры. Хотя что-то все-таки изменилось с того момента, как я видела ее последний раз… Изо всех сил пытаюсь понять, что именно.
        Она была так добра ко мне тогда, в Южных Альпах[8 - Южные Альпы – общее название горной цепи, протянувшейся вдоль западного побережья острова Южный в Новой Зеландии.], добра и сейчас. Саммер всегда полна доброты, всегда слепа к любому соперничеству, но почему-то это меня больше не напрягает.
        Такси направляется к югу, по автостраде, которой я напрочь не помню.
        – Януи-бич, – обращаюсь к Саммер. – Когда мы там последний раз были?
        Саммер пожимает плечами.
        – Не помню, – говорит она. – Все так изменилось… Януи-бич красивый, но теперь весь в ресторанах. Хотя некоторые перемены – только к лучшему. Все теперь говорят по-английски, и очень много магазинов с едой на западный вкус.
        Что-то во мне предпочитает в Таиланде разговаривать по-тайски и есть тайскую еду, но я не комментирую.
        – А почему вы не остановились в марине? – спрашиваю я.
        Саммер шепчет объяснения, наклонившись так близко, что ее дыхание щекочет мне ухо.
        – Слишком рискованно заходить на «Вирсавии» в марину, когда таможня уже оформила выход.
        Мои мечты о коктейлях и миллиардерах растворяются в наполненном влагой воздухе. Ах да, я же здесь не для этого… Я здесь, чтобы перегнать яхту. С Адамом.
        Съезжаем с автострады и начинаем крутить по столь забитым транспортом и людьми улочкам, словно на дворе ясный день. По оживленным пешеходным тропкам шатаются компашки западных мужиков с впечатляющими пивными животиками, со всякими напитками в руках. У входов в пабы – бордели? – околачиваются тайские девчонки, призывно извиваются в своих эфемерных платьишках, усыпанных блестками.
        – Это вообще законно? – спрашиваю я. – На вид им лет по двенадцать.
        – Большинство из них старше, чем выглядят, – отзывается Саммер, – но это нас и вправду тревожит. Вообще-то мы даже материально поддерживаем одну благотворительную организацию, которая помогает вывести малолетних девчонок из этой индустрии. Хотя не весь Пхукет такой, Няшечка. Остались еще неиспорченные места, а яхтенное сообщество – так это вообще блеск. Мы уже со многими перезнакомились, друзья не разлей вода. Трудно будет расстаться с ними.
        У Саммер «друзья не разлей вода» повсюду. Она может спокойно оставить их, поскольку знает, что в момент заведет новых, куда бы ни отправилась. Когда они с Адамом купили яхту, сестра поделилась со мной планами провести шесть месяцев в плавании вокруг Сейшельских островов, навестить многочисленных родственников Адама. Наплыв мужниной родни Саммер ничуть не страшит.
        Наконец сворачиваем на узенькую улочку, освещенную огнями ресторанов, и за ними начинает мелькать идеальный белый песок. В промежутках между хлипкими ресторанными халупами вижу черную сверкающую драгоценность – ночной океан. Андаманское море[9 - Андаманское море – полузамкнутое море Индийского океана, между полуостровами Индокитай и Малакка на востоке, островом Суматра на юге и Андаманскими и Никобарскими островами (которыми оно отделяется от Бенгальского залива) на западе.]. Сквозь открытое окно до меня долетает извечный свежий запах девственной природы.
        Саммер платит таксисту до неприличия большую сумму.
        – Это почти что мои последние баты[10 - Бат (тайский бат) – официальная валюта Королевства Таиланд.], – бросает она, прежде чем заскочить в круглосуточный магазинчик за какими-то последними припасами.
        Стаскиваю свои туфли на высоком каблуке и погружаю ноги в мягкий кристаллический песок. Даже ночью он теплый от солнца.
        Януи-бич. Название возвращается ко мне. Это здесь умер отец. Это здесь я оставила свои мечты. Это последнее на моей памяти место, где, помнится, я была счастлива – в тех яхтенных отпусках с отцом, после его развода.
        В тот раз, на Пасху, когда нам с Саммер было тринадцать, мы прошли до самых Андаманских островов, проведя две ночи в море. Отец поставил на вахту нас обеих – вести яхту сквозь ночную тьму, чтобы самому хоть немного поспать. Сказал нам, что сам впервые удостоился такой взрослой ответственности тоже в тринадцать и что очень многим этому обязан. Но Саммер порядком трусила, толку от нее было ноль, так что я отправила ее спать и повела «Вирсавию» сама.
        И выяснилось, что отец был прав. Я реально повзрослела в ту ночь. Под моим началом оказались двадцать тонн превосходной парусной лодки, которая откликалась на каждое мое движение, словно партнер в танце, а моими руками, настраивавшими паруса и отклоняющими румпель, руководил инстинкт, о наличии которого у себя я едва ли подозревала. Словно я была рождена, чтобы заниматься этим. Иногда при игре на фортепиано, особенно если никто меня не слушал и я просто играла, а не практиковалась перед экзаменом или выступлением, в руках возникало точно такое же чувство – они казались живыми и естественными, будто существовали отдельно от меня, будто знали о жизни и о том, как ее надо прожить, то, чего сама я не знала. На руле «Вирсавии» этим чувством было пронизано все мое тело – чувством, что оно само знает то, что делать, что я наконец-то живу полной жизнью, что все идет как надо.
        Когда над горизонтом забрезжил розовато-лиловый рассвет и отец появился на палубе, «Вирсавия», сильно накренившись, скользила по молочным водам Андаманского моря в галфвинд, пожирая мили. Перед тем как отправиться спать, отец зарифил геную, чтобы облегчить нам задачу, но я потихоньку, дюйм за дюймом, отпускала ее с закрутки; теперь она была полной, как мечта, и мы буквально летели над водой. Впереди, на западном горизонте, уже проглядывал темный приземистый силуэт. Остров Южный Андаман. Земля.
        Отец просто не поверил, сколько миль осталось за кормой, и когда солнце нагрело мне затылок, я грелась еще и в лучах редкой отеческой похвалы. Саммер, которая с заспанными глазами появилась со своей койки в кормовой каютке-«гробике», безропотно приняла саркастические упреки отца и поздравила меня, а Бен так и вовсе смотрел на меня широко открытыми глазами, словно на какую-то колдунью.
        «Когда-нибудь я возьму тебя на трансокеанский переход», – пообещал отец, и меня настолько переполняли эмоции, что я брякнула в ответ: «Нет, это я тебя возьму!» Бен и Саммер малость напряглись, и я подумала, что зашла слишком далеко, но отец лишь рассмеялся, хлопнул меня по спине и сказал: «Давай рули, шкипер, а я пока поджарю бекон».
        Я была на седьмом небе от счастья. Тогда не было никакой гонки за то, кто первой выйдет замуж, никакого завещания, стравившего нас с единокровными сестрами, никакой нужды иметь детей вообще. Теперь мне двадцать три, и впервые в жизни я чувствую себя старой. Просто не могу поверить, что с тех пор, как достигла брачного возраста, целых пять лет пустила коту под хвост и все еще не произвела на свет чудодейственного наследника. Даже последняя уродливая дурачина давно бы уже с этим справилась; и вот вам я, вся такая блистательная и красивая – ну, может, и не красивая, но вполне себе симпатичная – так по-прежнему и сосу лапу. Даже после ухода Ноя я несколько раз делала тесты на беременность – в надежде, что напоследок он оставил мне небольшой, но существенный подарок, – но дудки. Теперь моему браку стопроцентно конец, да еще и предстоит ждать целых двенадцать месяцев, прежде чем нас даже просто официально разведут. Полная катастрофа.
        Один лучик света, один проблеск надежды лишь в том, что, какой бы дурой я ни была все эти пять лет, Саммер оказалась еще большей дурой. Тогда, в четырнадцать лет, она вбила себе в башку, что не позволит этому завещанию управлять ее собственной жизнью. Вот и сейчас уверяет, что ее вполне устраивают те деньги, которые у них есть на двоих с Адамом. Да, по стандартам большинства людей этого более чем достаточно. Давайте посмотрим правде в глаза: они реально богаты. Только вот по сравнению с состоянием Кармайкла все их богатство – шиш да кумыш.
        И Саммер все твердит, что Тарквина «пока достаточно» и что она отнюдь не горит желанием подарить Адаму еще одного ребенка.
        Даже за сто миллионов долларов.

* * *

        Саммер появляется из магазинчика, хватает мою дорожную сумку. Напрягается под ее весом.
        – Прости, – говорю. – Не сообразила, что мы на якорную стоянку. Взяла бы поменьше вещей.
        – Нет проблем, – отзывается Саммер.
        Выхожу вслед за ней на пляж. Рестораны выставили на песок столики и стулья, целые полчища «фарангов» пьют и едят в полутьме, но мы проскальзываем мимо и оставляем их за темной отметиной из водорослей, нанесенных приливом. Сейчас отлив, вода ушла далеко, оставив широкую полосу сырого песка, и здесь, в темноте, мы наконец находим редчайшую вещь в Азии – полное уединение.
        Луна еще полностью не вышла, но над головой поблескивают звезды. Когда моя сестра бредет по песку впереди меня к черному силуэту у самого уреза воды, от нее отшатывается бродячая собака.
        – Узнаешь Соломона? – спрашивает Саммер.
        Это она про пса?.. Нет – вырисовывающийся впереди силуэт наконец сливается с моим воспоминанием об этом имени.
        «Соломон» – это наш тузик. Антикварная гребная дори, построенная из древесины новозеландского каури и выкрашенная в черный цвет под стать «Вирсавии». Лодочка поджидает нас на мелководье, тихо, как в засаде.
        В качестве тузика посудина эта не самая практичная. На остроконечной корме нет места для подвесного мотора. Странно, что Саммер с Адамом до сих пор не заменили ее обычной моторной надувнушкой. Гребец из Саммер аховый.
        Рука нащупывает планширь «Соломона» – гладкое дерево приятно греет кожу, и я чувствую, как детство призрачно мерцает вокруг меня в ночи. Все его лучшие моменты, до смерти отца. На этой лодке я научилась грести, задолго до Саммер и Бена. И тогда мы, дети, куда только на «Соломоне» не забирались! Исследовали на нем чуть ли не все окрестные пляжи и бухты, ручьи и гроты, никто нам в этом особо не препятствовал. Командовала, конечно же, я.
        И вот теперь «Соломон» принадлежит Саммер. Удивляюсь, что сестра додумалась поглубже воткнуть лапы якоря в песок на случай прилива. В таких делах от нее никогда не было толку – но, может, это сделал Адам…
        – Можно я сяду на весла? – невольно срывается у меня с губ.
        – Конечно, – отзывается Саммер. – Няшка, шкипер теперь ты! Мы с Адамом знаем, как здорово ты управляешься с парусами. Я уже рассказывала ему, как, когда мы были подростками, ты вечно гонялась вокруг буев с этими парнями из яхт-клуба. Мы и мечтать не можем давать тебе какие-то указания! Пока ты здесь, «Вирсавия» – твоя. Всё под твоим началом.
        Итак, на две недели или чуть больше под моим началом еще и Адам. Как бы не войти во вкус…
        Саммер укладывает в «Соломона» мою сумку, а я вытаскиваю из песка якорь и собираю якорный конец. Бросаем свои туфли на сумку и сталкиваем тузик на гладкую воду, прохладно и мягко обхватывающую лодыжки.
        – Залезай первая. Садись на корму, – командую я, придерживая для нее лодку, чтобы не качалась. Саммер подчиняется. Получается это у нее более ловко, чем когда-то, но «Соломон» все равно содрогается, пока она пробирается на кормовую банку.
        Направляю «Соломона» на глубокую воду, поддернув юбку. Саммер совершенно права, передав командование мне. Просто не могу удержаться, чтобы не взять бразды правления на себя, – тело само вспоминает тысячи привычных действий, от которых зависит наша безопасность на воде, просыпается мышечная память. Выведи «Соломона» на глубину, не позволяй днищу царапать по песку… Сначала посади кого-нибудь в лодку, нацель ее острый нос в сторону моря… Я запросто смогла бы все это проделать, даже если б на берег вокруг нас обрушивались волны – спуск тузика на воду в прибой меня даже приятно будоражит, – но сегодня вечером вода Андаманского моря тихая и гладкая, как в пруду. И все же хорошо припомнить свои морские навыки. Отталкиваюсь ногой от песчаного дна, одним ловким движением взлетаю на среднюю банку, хватаюсь за весла и отхожу от берега. Бросив взгляд через плечо, вижу впереди, в паре сотен метров, штук пять ярких звездочек – якорные огни. Несомненно, самый высокий из них сияет с топа мачты «Вирсавии».
        – Погоди! – кричит Саммер, но уже поздно. Мы уже на глубокой воде.
        – Что еще?
        – Это же было наше последнее прикосновение к земле на две или три недели, – говорит она. – Вроде полагается сделать что-то, типа как попрощаться…
        – Последнее прикосновение к земле?
        – С рассветом мы уходим, – объявляет Саммер.
        К лицу у меня приливает кровь. Никакого тебе больше занудного Тарквина, никакого шумного уличного движения, секс-туристов и малолетних шлюх! Я с восторгом ждала приезда на Пхукет, но ничего моего здесь больше не осталось. Буду только рада оставить его за кормой. Завтра я буду свободна. Завтра – только я и чудесный голубой океан. Я и…
        – Мы? – переспрашиваю я. – В каком это смысле «мы»? Разве ты не имела в виду меня с Адамом?
        – Ой, просто не могу поверить, что Адам ничего тебе не сказал! – восклицает Саммер. – В последнюю секунду пришлось поменять планы. Мы никак не рассчитывали на тайскую бюрократию. Выяснилось, что им требуется законный опекун, чтобы сидел с Тарки и одобрял дальнейшие медицинские действия, а единственный законный опекун – Адам. Так что ему пришлось остаться.
        Она только что буквально растоптала мою главную причину приезда сюда, и я надолго теряю дар речи.
        Лицо Саммер едва различимо в темноте – серый силуэт на фоне береговых огней, – но ей наверняка хорошо видно выражение моего лица. Отворачиваюсь к носу, словно пытаясь отыскать темную массу «Вирсавии» среди скопления стоящих на якоре яхт.
        – Ты расстроена, – говорит Саммер, – но разве ты не понимаешь, насколько это круче? В смысле, вы же с Адамом едва знаете друг друга. Да ты под конец этих недель просто волком взвыла бы!
        Адам не появится. Упавшее сердце подсказывает мне, что это он заманил меня сюда. Две или три недели наедине с Адамом – вдыхать его запах, смотреть в его непостижимые глаза, чувствовать сладкую дрожь при звуке его голоса…
        И все же это была бы мука. Братские шуточки-прибауточки, неуклюжая галантность, я вот-вот взорвусь запретным желанием… Непохоже, что он собирался бортануть Саммер только потому, что я лучше управляюсь с яхтой.
        Сестра сказала «мы», так что, наверное, и впрямь имела в виду, что отправится в этот переход вместе со мной, но подобная перспектива ее ни в коем разе не радует. Саммер привыкла во всем полагаться на Адама, и это его задача – безопасно и со всеми возможными удобствами доставить ее из одной точки в другую. Плавание на парусной яхте – это тяжелый физический труд, а Саммер, при всей ее природной грации, яхтсмен никакой, тормоз и неумеха.
        Постепенно просекаю, чего они от меня хотят. Делаю пустое выражение лица и поворачиваюсь обратно к Саммер. Продолжаю окунать весла в шелковистую воду.
        – Ты хочешь, чтобы я пошла на «Вирсавии» в одиночку? – спрашиваю я.
        – Ты же всегда говорила, что тебе этого хотелось, – отвечает Саммер.
        Да, что правда, то правда. Я вечно хвасталась своим умением управлять яхтой, а с «Вирсавией» вполне можно справиться и одному. Но одиночное плавание – это необходимость нести вахту круглые сутки, а спать урывками, вполглаза. Это долгие недели полнейшего одиночества, полнейшей изоляции…
        Может, как раз это мне сейчас и нужно? Оставить мою сестру и ее идеальную жизнь позади. Лицом к лицу встретить своих демонов там, в голубой пустоте…
        А вот фигушки! Я уже сожалею о своей достойной подростка браваде. Если Саммер думает, что я просто-таки мечтаю об одиночном плавании, то ща я опущу ее с небес на землю! Оставшись там совсем одна, я уже через полдня просто сойду с ума.
        – Да шучу я! – радостно кричит Саммер. – Ты и вправду думаешь, что я позволила бы тебе пересекать океан в одиночку, когда тебе и так уже пришлось несладко? А потом, я люблю тебя, Айрис! Я хочу быть с тобой! Не видишь, как это классно? Я буду полностью в твоем распоряжении до самой Африки. Только в твоем. У-у, Няшка! После того как мы так долго жили по отдельности, представляешь, как это нас опять сблизит? Я впервые от чего-то в таком восторге!
        Она забывает, где находится, и кидается обнять меня. «Соломон» опасно кренится. Кидаюсь всем телом на правый борт и посильней налегаю на весла, чтобы этот праздник воссоединения не знаменовался незапланированным купанием в морской воде.



        Глава 4
        Нежданчик

        Просыпаюсь в кокпите «Вирсавии», лежа на боку на плоской длинной подушке сиденья и уткнувшись локтями в теплые тиковые планки у себя перед носом. Мое тело покачивается в такт убаюкивающему ритму тропического моря, и легчайший береговой ветерок – отголосок ночного бриза – щекочет мои голые руки и ноги.
        Одеяла нет. Спала я в нижнем белье. Сажусь и впервые после приезда смотрю на Таиланд при дневном свете. Пляж Януи на рассвете тих и неподвижен, на песке в паре сотен метров от якорной стоянки темные точки – собаки. Сразу за пляжем берег достаточно густо зарос деревьями. Трудно связать эту идиллию с непомерно раздутым, пресыщенным мегаполисом, который я мельком углядела вчера вечером. Столики с пляжа убраны, рестораны скрыты за листвой.
        Другие яхты, стоящие на якорях по соседству, – сплошь океанского класса. У каждой на корме лениво колышется флаг – со своего места замечаю звездно-полосатый американский и британский «Юнион Джек». На одной из яхт австралийский флаг, как на «Вирсавии». Экипажи этих лодок наверняка еще спят внутри. Вполне можно вообразить, что я – единственный живой человек на всем белом свете.
        Саммер оставила в рубке миску с фруктами – чищу себе банан и выбираюсь на боковую палубу, чтобы выбросить кожуру за борт. В момент всплеска из-под корпуса выметаются темные силуэты. Прилипалы. Помню этих рыбок. Они постоянно сопровождали «Вирсавию» от одного залива к другому, ехали на халяву вместе с нами, прилепившись к корпусу и подкармливаясь выброшенными за борт объедками. Словно какая-то жутковатая придворная свита – куда королева со своей мантией, туда и они. Впрочем, банановая шкурка не в их вкусе – рыбки по-быстрому обнюхивают ее и уматывают туда, откуда появились.
        Неотрывно гляжу вниз, вбирая в себя изумрудное тепло моря. Мы заякорены на глубокой воде, но вода такая чистая, что можно различить белеющий сквозь ее толщу песок. Я спала в лучшей в мире постели. Кокпит «Вирсавии» длиной аккурат в мой рост, и позвякивание высокой оснастки, поскрипывание деревянных частей, пошлепывание волн о корпус – все эти звуки для меня куда приятней любой колыбельной.
        Саммер держит слово – обращается со мной как с главным лицом на борту, едва я поднялась на борт. Вчера вечером она торжественно вручила мне яхтсменскую фуражку Адама, на околыше которой золотыми нитками вышито «Шкипер». У них их тут целый набор. На ее фуражке – которая ей явно велика и сидит у нее на голове как дурацкий колпак, налезая на глаза и на уши, – написано «Матрос», а на крошечной детской фуражечке Тарквина красуется надпись «Юнга». Мою сумку Саммер отнесла в главную носовую каюту «Вирсавии», из которой успела убрать свои и Адама вещи, сама втиснувшись в крошечную кормовую каютку, которую мы с ней делили на двоих в детстве. Койка по правому борту здесь превращена в уютную колыбельку для Тарквина – или, наверное, лучше сказать, что колыбельку здесь просто восстановили, поскольку именно тут спал Бен, когда был настолько мал, что ему требовалась предохранительная решетка, как в детском манежике.
        Чтобы спуститься вниз, под палубу, мне пришлось переступить через два невысоких брандерщита, поставленных как раз в расчете на маленьких детей – один между кокпитом и рубкой, а другой между рубкой и трапом, спускающимся в салон. В центральном салоне, расположенном в средней, самой широкой части корпуса «Вирсавии», – камбуз открытой планировки, обеденная зона и кожаный диван. Все здесь выглядело привычно аккуратно и по-морскому, а сквозь бортовые иллюминаторы и прозрачные палубные люки, которые служат одновременно и световыми, внутрь просачивался свет звезд.
        Планировка «Вирсавии» довольно простая. Две кормовых двери салона ведут в спальные каютки – тесные, с низкими подволоками, втиснутые под рубку. На другом его конце – дверь главной носовой каюты, которая раскинулась на всю ширину корпуса – с полноразмерной двуспальной кроватью с бархатной обивкой и прочими удобствами; есть даже телевизор, привинченный к переборке. Последняя дверь, естественно, ведет в санузел с его двойным зеркалом.
        Пока я разбирала сумку, Саммер на скорую руку соорудила острый «ганг гари кай»[11 - «Ганг гари кай» – цыпленок с пастой из желтого карри и картофелем.] – помнит, что я обожаю тайскую кухню. Налила мне бокал вина, чтобы «отпраздновать воссоединение».
        – Жаль, что не при лучших обстоятельствах, – заметила я.
        – Но я так рада, что ты приехала ко мне! – Она едва не задохнулась от избытка чувств. – Ты лучшая в мире сестра! Давай сделаем сегодняшний вечер особенным. Тарки вне опасности. Он в хороших руках, и врач сказал, что через неделю или две его уже выпишут. Так что давай сосредоточимся на нас самих. – Она ненадолго примолкла. – Похоже, не слишком-то я тебе помогла своим приездом в Куинстаун[12 - Куинстаун – город на берегу озера Вакатипу на Южном острове Новой Зеландии, окруженный горами Южные Альпы.]…
        Это только моя сестра может винить себя в том, что мой обреченный брак окончательно распался! А должна бы вообще-то ликовать, получив убедительное доказательство тому, что была права всю дорогу.
        Саммер упорно придерживалась своего плана не рассказывать про завещание никому из тех, с кем встречается. При всех ее выдающихся внешних данных, покладистом характере и доброте с отзывчивостью бортовали ее уже не раз, и я уже видела, как она рыдает навзрыд по какому-нибудь никчемному утырку. И все же она ни разу не дрогнула. Даже Адаму ничего не сказала – только после свадьбы проговорилась, что за бонус к медовому месяцу он получил.
        Жаль, что я так же с самого начала не поступила с Ноем. Не хотела, чтобы завещание как-то повлияло на его решение жениться на мне, но он все жевал сопли, и я подумала, что это малость подстегнет события. Пару месяцев мы с Ноем встречались в Мельбурне, но потом он получил младшее партнерство в одной юридической фирме в своем родном городе в Новой Зеландии. Когда я позвонила Саммер, чтобы рассказать ей о его предстоящем отъезде, она и объявила, что они с Адамом только что обручились.
        Вообще-то тогда Ной не порвал со мной. В смысле, окончательно. Мы собирались немного пожить в разных странах и какое-то время встречаться с другими людьми, вот и всё. Я хотела, чтобы он хорошенько подумал и окончательно определился, но потом решила, что он должен быть полностью в курсе финансовой ситуации. Может, ему даже и не понадобилась бы эта должность в свете грядущего богатства. Мы могли бы тайком пожениться, завести ребенка и уже через год купаться в деньгах.
        Поначалу все шло по плану. На следующий день после того, как я рассказала Ною о грядущем богатстве, мы быстренько подали заявление о регистрации брака и через пару недель уже стали мужем и женой. Вслед за Ноем я переехала в Куинстаун и даже исхлопотала себе должность в его фирме. На самом-то деле мне на фиг не нужна была эта работа, но я не думала, что это надолго. К тому времени, как полечу обратно в Уэйкфилд на свадьбу Саммер, я буду уже беременна. Все вроде было на мази.
        Первый тревожный звоночек прозвучал, когда через несколько месяцев Ной не пожелал ехать на свадьбу Саммер. Что-то было не так, но я не понимала, что именно. Он разозлился, что я до сих пор не забеременела? Но видит бог, мы реально старались! А Саммер с Адамом отнюдь не гнали с ребенком. Они собирались купить «Вирсавию» и отправиться в кругосветку с Тарквином.
        Работа у юристов нервная, особенно у новоиспеченных партнеров, и я вполне могла проморгать пару откровенных вещей. Смутный запашок женских духов, мурлыкающий голос на заднем плане, когда Ной звонил и сообщал, что, мол, давай ужинай без меня, я опять задержусь допоздна, – такие мелочи не сразу замечаешь на фоне большой общей картины. Лори была его бывшей подружкой, школьной любовью. Когда они оказались в одной фирме, мне бы сразу понять, как все будет развиваться дальше. Но я-то решила не обращать внимания, так ведь?
        Короче говоря, у нас с Ноем даже секса уже больше не было.
        Приблизительно в это же время в гости прилетела Саммер. И пока находилась в Новой Зеландии, все пыталась убедить Ноя дать нашему браку еще один шанс. Мне эта затея не нравилась с самого начала. Стоит вам пообщаться с более привлекательной версией меня, с какой это стати вам держаться за такую, как я? Саммер старалась изо всех сил, но Ной собрал свои вещички и ушел, еще пока я отвозила ее в аэропорт.
        Я продолжала морочить себе голову, что могу остаться в Куинстауне и по-прежнему работать в его юридической фирме. Мы собирались оставаться друзьями, мы с Ноем. И с Лори. Все, типа, взрослые люди. А если я буду сохранять достоинство и проявлять профессионализм, или он увидит, как я встречаюсь с каким-нибудь классным новым парнем, то наверняка поймет, что теряет, и мигом прискачет обратно ко мне. Может, мы и не сойдемся опять на постоянно, но он мне был нужен поблизости хотя бы на месяц-другой. Черт, да одна ночь могла все решить! Разве чуть ли не у всех пару-тройку раз случается секс с бывшими, когда они вроде бы расстались навек? Это по-прежнему представлялось лучшей ставкой, чем пытаться искать нового мужа, все это время надеясь, что Саммер будет оставаться бездетной достаточно долго, чтобы я успела оформить развод.
        Но, как оказалось, работать под началом своего бывшего бок о бок с женщиной, с которой он тебе изменил, – опыт крайне унизительный, а насчет секса с бывшим – это еще бабушка надвое сказала. Ну кто знал? А когда все-таки ухитряешься заманить более или менее приличного парня, чтобы подразнить своего бывшего, как тот и говорит: «Ну вот и молодец, Айрис! Рад за тебя!» А твой новый ухажер лишь кривит губу: «Хочешь повыделываться перед своим бывшим? Больше мне не звони!»
        В общем, такая вот была у меня житуха в Новой Зеландии.
        Но, похоже, теперь, когда я здесь, на все это можно плюнуть и растереть. Обхожу «Вирсавию» по периметру палубы, проверяя, всё ли в порядке, и кажется, что я уже выбросила все свои проблемы за борт.
        Мы с отцом частенько мечтали об этом переходе, так что я знаю, что ждет впереди. Длинный прямик к западу через Бенгальский залив, после чего мы чутка спустимся к югу, чтобы пересечь экватор – шквалы, экваториальные штили, – а потом быстрый, сумасшедший бросок через западную часть Индийского океана под напором буйных юго-восточных пассатов. Земля на Сейшелах примерно в двух неделях хорошего хода.
        Время дорого. На исходе сезона восточный муссон теряет силу, и в длинной ветровой тени Таиланда, где мы сейчас, каждый день к полудню полностью скисает. В результате жутковатая неподвижность – жара, безветрие и мертвая зыбь. Во время одного из пасхальных отпусков мы каждый божий день по два часа, обливаясь п?том, болтались в дрейфе посреди живописного океана, словно какие-нибудь древние мореплаватели. Отец категорически отказывался запускать двигатель. Он был из тех, кого в парусных кругах именуют ортодоксами, – ничто не заставит такого человека двигаться под мотором или установить нормальный топливный танк; он уж лучше будет наблюдать, как его экипаж падает духом, даже если в экипаже у него одни дети. Особенно если это его собственные дети.
        Но, не считая излишней зависимости от парусов, «Вирсавия» просто превосходна. При своих шестидесяти футах[13 - 60 футов – чуть больше 18 м.] длины громоздкой она не выглядит – лодка эта поджарая и легкая, как породистая скаковая лошадь. Мачта у нее высокая, а бермудское вооружение позволяет достаточно быстро идти в лавировку. Здесь, в Таиланде, Саммер с Адамом полностью заменили такелаж, и все с иголочки новое. Стальные ванты и штаги так и сверкают в утреннем свете.
        Тут, на палубе, я более чем дома. В шикарной хозяйской каюте полно иллюминаторов и люков, обеспечивающих приток свежего воздуха, но теплой тропической ночью лично на меня и там все равно накатывает нечто вроде клаустрофобии.
        Вчера вечером я завалилась там спать, обессиленная после перелета, пока Саммер все пичкала меня едой и вином. Она пребывала в эдаком исповедальном настроении – словно пыталась заложить основу для нашего трансокеанского марафона, призванного вновь сблизить разбежавшихся в разные стороны сестер-близнецов. Вообще-то, когда я наконец вытянулась на кровати и перед глазами у меня все поплыло, то четко помню, что Саммер завела разговор о своей сексуальной жизни.
        – Он любит делать все медленно, – вещала она в тот момент. – Я никогда не чувствую, что меня торопят… Он зажигает свечи и дарит мне розы, и он отлично знает, как надо прикасаться к женщине. У него такой твердый…
        На самом-то деле Саммер просто не могла мне такого говорить, так ведь? Она же всегда такая чопорная… В полусне смысл ее слов уже доходил до меня с трудом, и я изо всех сил пыталась хоть как-то в него вникнуть.
        – Все эти сладкие вещи, которые он мне говорит, когда мы занимаемся любовью, – продолжала Саммер, – даже когда он входит в меня так глубоко, что становится больно… А когда он целует меня, то целует так, будто у него жажда. Говорит, что это все равно как целовать солнце…
        Стою на носу «Вирсавии» и пытаюсь убедить себя, что весь этот разговор мне просто приснился. Саммер никогда не говорит такие вещи! Хотя помню, как натянула подушку на уши, решительно настроенная больше не слушать. И тогда мне действительно приснился сон, поскольку я почувствовала, как чьи-то твердые губы прижимаются к моим, а я отвечаю на поцелуй, широко открывая рот, пусть даже и знаю, что нельзя этого делать, что это не Ной, что это не мой муж. Он пахнет так восхитительно пряно, а его сильные руки так крепко держат меня, намертво прижав мои к бокам, но мне все равно, я хочу этого! Его язык еще глубже проникает мне в рот, и с удивленной дрожью, отзывающейся покалыванием в спине, я чувствую, что язык его тверд, невероятно тверд – тверд, как камень…
        Это было уже слишком – вздрогнув, я проснулась в носовой хозяйской каюте, на роскошном лежбище Саммер и Адама. Свет не горел. Прошло, должно быть, несколько часов – Саммер, наверное, уже давно завалилась спать где-то на лодке. Отчаянно пытаясь стряхнуть этот ночной морок и заливаясь краской в темноте, я, спотыкаясь, выбралась наверх, где бросилась на первую попавшуюся подушку и провалилась в сон в лунном свете.
        Теперь вижу, что Саммер уже подняла «Соломона» на шлюпбалки в корме и убрала по-походному купальный трапик. Теперь из воды на борт без посторонней помощи не особо поднимешься, и у меня нету времени, чтобы тратить его на развлечения, но перед таким феерическим переходом просто я не могу так вот взять и сняться с якоря без какого-то рода церемонии. Влезаю на нависающие высоко над водой носовые релинги, откуда вижу черные звенья якорной цепи, уходящие в глубину. Невидимый подо мной, зарывшийся в грунт большой якорь «Вирсавии» – это единственная вещь, привязывающая меня к земле. Океан манит. Ветер поет. Поднимаю руки высоко над головой. И ласточкой кидаюсь в воду.

* * *

        Через час мы уже идем под парусами. Мою сестру разбудил либо всплеск, с которым я врезалась в воду, либо мой стук кулаком по корпусу, когда я вынырнула на поверхность. Она выскочила на палубу и сбросила мне трапик, сверкая восхищенными глазами.
        – Ты просто настоящая русалка! – воскликнула Саммер, протягивая руку, чтобы помочь мне перелезть через леера на боковую палубу, где я встала посреди расплывающейся у меня под ногами соленой лужи. – Ты в океане как дома! В твоих руках я чувствую себя в полной безопасности!
        Мы позавтракали вафлями с манго и маракуйей, я посмотрела прогноз погоды, Саммер последний раз позвонила Адаму, и мы снялись. Перед тем как выбрать лебедкой якорь, по примеру отца я заранее поставила грот, и «Вирсавию» стало потихоньку сносить от азиатского континента под парусом.
        Теперь отдаю с закрутки новенькую геную, а Саммер стоит на руле. Вот же балда – пыжится нацелить лодку строго по ветру. Когда ветер прямо с кормы, а каждая волна зыби переваливает «Вирсавию» с борта на борт, грот каждую секунду рискует подхватить напор воздуха с обратной стороны. Если такое произойдет, мы скрутим поворот фордевинд – увлекаемый гротом гик пулей перелетит над кокпитом к противоположному борту. На «Вирсавии» гик располагается аккурат на уровне головы, если кто-то по дурости вздумает стоять на кормовой палубе, а не сидеть в безопасности кокпита. При самопроизвольном повороте фордевинд гик может вас вырубить, выбросить за борт, а то и вовсе убить. Отец признавал, что это косяк проектировщика, но категорически отказывался поднять гик повыше, поскольку при этом пришлось бы и уменьшить площадь грота, что вызвало бы потерю скорости.
        Быстро вмешиваюсь, перехватываю румпель и слегка привожусь – меняю курс на такой, при котором «самопроизволка» нам уже не грозит. Ход стабилизируется, и мы набираем скорость. Идем в бакштаг – самый выгодный курс относительно ветра для «Вирсавии». Саммер с виноватым видом убирает оставшиеся после завтрака тарелки и отправляется вздремнуть, хорошо зная, что впереди долгие ночи, когда поспать особо не выйдет.
        Свежий бриз задувает через корму с северо-востока, и «Вирсавия», поддернув юбки, пускается в пляс на запад. Я на вахте, веду лодку «на руках», обшаривая взглядом голубой горизонт. Перед острым форштевнем «Вирсавии» вспархивают летучие рыбы, перепрыгивают через ее кильватерный след за кормой. У меня за спиной над Таиландом золотом встает солнце, а земля постепенно тает, превращаясь в размытую темную полоску.
        Быстро включаюсь в ритм, реагирую на порывы и закисания ветра, гребни и впадины воды, словно и не знаю, где кончается мое тело и начинается «Вирсавия». Румпель гудит песню океана. Еще только утро, а мы уже порядком углубились в море – окончательно вышли из ветровой тени Таиланда, и ничто теперь нас не остановит.
        Жаркое солнце ощутимо пощипывает голую кожу. Не теряю бдительности – наблюдаю за компасом, указателем вымпельного ветра, парусами, волной, – но мне практически нет нужды задумываться. Мои босые пятки словно прилипли к тиковому пайолу – я вновь обрела свойственную любому моряку способность стоять на раскачивающейся палубе, как на твердой земле. Ощущаю привычный привкус соли на губах.
        Вот для чего я рождена! Вот что такое настоящая жизнь!

* * *

        Под полуденным солнцем появляется Саммер, балансируя тарелкой с голубикой, камамбером и икрой. Похоже, что в нынешние времена в Пхукете можно купить все, что душе угодно.
        – В холодильник все не влезло, – объясняет она, – так что сделаешь мне большое одолжение, если все это подметешь. Давай включу автопилот, чтобы ты могла посидеть со мной в рубке.
        Прикусываю язык, прежде чем успеваю язвительно пройтись насчет «диванных» плаваний. Саммер права – абсурдно вести лодку «на руках» через весь океан. Большинство яхтсменов на длинных переходах используют авторулевого двадцать четыре часа в сутки, целыми днями прохлаждаясь в рубке, – лишь с какой-то периодичностью выглядывают наружу посмотреть, нет ли кого поблизости. Они могут от силы раз в час глянуть на картплоттер и всего раз в день накорябать что-нибудь в вахтенном журнале. Только редкое судно на горизонте или перемена направления ветра или погоды вынудит их выбраться в кокпит, чтобы перенастроить паруса. Отец был яхтсменом старой закалки, который обучил нас использовать как бумажные, так и электронные карты, но даже он жутко гордился нашим авторулевым, которого окрестил Дэйвом, и любил повторять всем встречным и поперечным, что Дэйв – это лучший моряк на нашей лодке. Однако отец все равно настоял на том, чтобы все мы обучились рулить вручную, и для меня это по-прежнему любимый способ вести лодку, поскольку только так можно в полной мере вытащить из ветра и волны весь заложенный в них
потенциал, по-настоящему сродниться с морем и воздухом.
        У «Вирсавии», что необычно для яхты таких размеров, управление румпельное, а не штурвалом, и когда я берусь за него рукой или зажимаю между коленями, управляя лодкой ногами, чуть сгибая их в сторону левого или правого борта с каждой накатывающей волной, океан словно дышит прямо сквозь мое тело. Но все это хорошо свежим утречком или ясной ночью, а не в разгар дня под истязающим азиатским солнцем. Саммер нажимает кнопку, Дэйв с гудением оживает, и я присоединяюсь к своей сестре за пиршеством в гостеприимной тени рубки. Окна из закаленного стекла дают нам панорамный обзор на море и небо, и мы сидим, привычно глядя мимо друг друга, обе машинально шарим взглядом по водной глади – настоящий моряк всегда на вахте, всегда готов ко всяким неожиданностям.
        – Тяжело оставлять так много добрых приятелей в Таиланде, – вздыхает Саммер, пока я набиваю пузо. – Но я знаю, что мы обязательно заведем новых друзей, куда бы ни отправились! Даже не верится, что раньше я не проявляла к яхтенной жизни особого интереса. Это еще одна вещь, за которую я должна благодарить тебя, Айрис! Это ведь ты открыла мне глаза на волшебство жизни на борту, и теперь я просто не могу представить себя без «Вирсавии». Моя жизнь – это рай!
        Земля теперь окончательно скрылась за кормой, и «Вирсавия», несмотря на ее ходкость, словно зависла в самом центре круга идеальной синевы. Саммер явно чувствует себя комфортно. Никто из нас не страдает морской болезнью, но раньше сестра всегда побаивалась открытого моря.
        – Но ты же не можешь позволить себе вечно жить на борту? – спрашиваю я. – Адаму ведь когда-то нужно вернуться на работу…
        Саммер оставила работу медсестры, когда вышла за Адама, взяв на себя заботы о Тарквине. Они могли это себе позволить, и они вполне могли позволить себе очень длительный отпуск, оставив турфирму на попечение родителей Адама, но их денег ведь не хватит на целую вечность?
        Саммер резко отводит взгляд.
        – Это… это я и пыталась объяснить вчера вечером, – говорит она. – По-моему, было бы нечестно пускаться в такое серьезное плавание, целиком и полностью не посвятив тебя в сложившуюся ситуацию, но я просто не сознавала того, насколько ты устала. Ты заснула прямо посреди нашего разговора.
        Ну вот – я уже почти убедила себя, что порнографические речи Саммер вчера вечером были лишь дурным сном, вызванным резкой сменой часовых поясов, однако ее стыдливый румянец подсказывает мне, что все это не только происходило в действительности, но и что Саммер собирается завести этот базар по новой.
        – Дело в том, – продолжает она, – что да, я знаю, что у меня уже была куча парней, может, даже и побольше, чем у тебя, но я не получала от этого того, что наверняка думают остальные. Не то чтобы я фригидна… скорее, скажем так, медленно разогреваюсь. Честно говоря, большинство моих парней… я даже не спала с ними. В жизни не подумала бы, что это все-таки произойдет – если ты понимаешь, о чем я.
        Ох, Саммер, недотрога ты наша! Типа как я обо всем этом ни сном ни духом! Ну разве можно быть такой добродетельной матроной, какую из себя всегда строила Саммер, без изрядной доли стыдливого ханжества?
        Хотя теперь мне кажется, что она просто раздевается передо мной, но кто я такая, чтобы перебивать? Заталкиваю в рот очередную пригоршню голубики и плотно закрываю его. Тема вызывает у меня некоторую неловкость, но все-таки надо выяснить, к чему весь этот разговор.
        – Даже когда мы с Адамом только поженились… Пойми меня правильно, мы были влюблены, но все происходило… не слишком быстро. Он был очень терпелив. Он чудесный человек.
        Насчет этого я тоже ничего не могу сказать. Ни согласиться, ни опровергнуть. Это та сторона чудесности Адама, которая мне совершенно неведома.
        – И только когда мы оказались в тропиках, все изменилось, – продолжает Саммер. Ерзает на сиденье, подтягивает саронг на бедрах, где он прилип к коже. – Теплые ночи, океан, то, как Адам пахнет, даже когда вспотеет, – все это меня буквально разожгло! Мы сами этого не ожидали, но вдруг ощутили такой голод друг к другу… Мы словно с ума сошли! Нам пришлось мчаться обратно на лодку и укладывать Тарквина в манеж. Мы едва могли дождаться, пока он уснет, едва могли усидеть на месте…
        Саммер примолкает. Неотрывно смотрит мимо меня в стекло рубки – с таким напряженным, таким сосредоточенным выражением на лице, что мне кажется, будто наперерез нам идет какое-нибудь большое судно, но по какой-то причине моя сестра не собирается меня предупреждать, а я почему-то не могу заставить себя посмотреть в ту же сторону. Просто не могу отвести глаз от ее лица, от ее ротика-бутончика, пусть у меня и чувство, что сейчас из него вылетят слова, пророчащие мою погибель.
        Вот тут-то это и происходит.
        – Так что это было всего один раз, примерно две недели назад… Ты же знаешь, что я особо не пью, но Адам купил эту бутылку розового шампусика, потому что, понимаешь, он вообще любит покупать мне все, что имеет отношение к розам. Так что мы в этой маленькой бухте недалеко от берега, сидим на носовой палубе, где слегка попрохладней, слегка поддувает ветерок, слегка накатывает волна с юга, и «Вирсавия» слегка покачивается…
        При каждом этом «слегка» Саммер тычет пальцем в бедро, словно ведет отсчет. Ее саронг распахнулся, и мне видно длинный шрам – вытянутое «S», ползущее по бедру наверх. После всех этих лет он по-прежнему выглядит свежей раной – Саммер уже упоминала, что недавно он опять открылся, как это часто бывает с порезами от кораллов. Интересно, думаю я, он хоть когда-нибудь потускнеет, заживет ли когда-нибудь должным образом?
        – И Тарквин наконец заснул, слава богу, поскольку я начинаю думать про Адама, про его тело, и словно моя «киска» берет верх над моими мозгами…
        В жизни не слышала, чтобы Саммер употребляла слово «киска» – по крайней мере, имея в виду свою собственную… ну, вы поняли. Произнося его, она словно мурлычет; это слово прямо-таки осязаемо повисает в пространстве между нами, щекоча воздух.
        – Все мое тело буквально трепетало! Я ощутила, как кровь бросилась мне под кожу, бросилась в груди, и что-то вроде как задергалось где-то внизу, глубоко внутри. Теперь я понимаю, почему люди сходят с ума по сексу, Айрис! Я должна была получить его прямо тогда, прямо там, на палубе! На соседней лодке пировала компания какого-то хулиганья, недалеко от нас, и солнце стояло еще высоко, был ясный день, но мне было плевать. Я сорвала с себя всю одежду, толкнула его на палубу и взобралась на него. Его большой, твердый… Господи, как это было классно! Мы занимались любовью прямо там, понаставив синяков об палубу, и наделали столько шуму, что, клянусь, половина Пхукета нас слышала, но мне было плевать – мне было плевать, даже если я умру!
        И теперь она смотрит мне прямо в глаза.
        – Наверное, ты уже поняла, что я пытаюсь сказать.
        Выходит, это еще не вся история. Есть и кое-что еще. Кое-что почище всего остального.
        – Я хочу, чтобы ты знала: мы этого не планировали, – объявляет Саммер. – Адам умеет предохраняться, но я застала его врасплох. У нас не оказалось ни одного презерватива на борту – на следующий день я сразу внесла их в список покупок. Я хочу, чтобы ты знала: это было только в тот раз, и все вышло случайно. Потому что я никогда не хотела этого делать, Айрис… никогда не хотела, чтобы у нас так с тобой вышло.
        Меня настолько увлекла замечательная история Саммер, я настолько размечталась, настолько была занята тем, что представляла себе стояк Адама, вздымающийся над носовой палубой, словно кнехт, что лишь теперь в натуре услышала, о чем она говорит. И вид у нее был такой виноватый, она так умильно хлопала глазами, так добро-придурочно переживала, что рушит мою жизнь, что я упростила ей задачу. Сама высказала то, что она не сумела заставить себя выразить словами.
        – Поздравляю. Ты беременна.



        Глава 5
        Конкурс

        Когда мы с Саммер узнали про завещание, я подумала, что теперь мы с ней сцепимся не на жизнь, а на смерть. На кону – сто миллионов долларов, за которые нам обеим предстояло побороться. Больше никого на дистанции не было. Даже если б и не имелось некоего секрета касательно Бена, то брат по-любому на четыре года моложе. У нас было четыре года, чтобы выйти замуж и родить, прежде чем ему стукнет восемнадцать.
        Бен открылся еще лет в двенадцать. Насколько я понимаю, взрослые и так уже всё знали. Бен, конечно, не щеголял в обтягивающих шортиках в блестку и не пытался обжиматься с другими мальчиками в школе, но почему-то все взрослые знали: Ридж Кармайкл стал отцом семерых детей, но так и не родил гетеросексуального сына.
        Роду Кармайклов предстояло оборваться. Это, должно быть, жутко бесило моего отца.
        Наверное, тот думал, что когда его не станет, все мы уже будем взрослыми, так что и в страшном сне представить не мог, что его дочери станут соревноваться за звание самой молодой невесты. Похоже, он просто не хотел, чтобы кто-то из нас повторил его ошибку, которая привела к разводу с Маргарет, – ошибку, выразившуюся в том, что дело продолжения рода он затянул настолько, что едва не опоздал. Ладно хоть у мужиков всегда остается вариант попробовать еще разок с женой помоложе – нам, девушкам, подобная тема не светит.
        На следующий день после похорон отца я прокралась в спальню матери и сцапала копию завещания. Запершись в туалете, торопливо зафотала все страницы на телефон, чтобы позже прочитать их в спокойной обстановке. Правила были изложены предельно ясно и четко. Мой отец оказался по-своему прогрессивным – сторонником равных возможностей. Внук-наследник необязательно должен быть мужского пола. Но он должен иметь полное право носить фамилию Кармайкл, и он должен быть первым.
        Пока этот самый внук не достигнет совершеннолетия, формально деньги остаются в доверительном фонде, но распорядителями его становятся родители наследника, так что получают практически неограниченные права использовать эти деньги, как их душе угодно. С одной лишь серьезной оговоркой: они могут тратить их на себя или на своих других детей, но не имеют права делиться ими с остальными из нас. У моего отца не было интереса подкармливать неудачников – «победитель получает все».
        Мы с Саммер могли бы просидеть в девках хоть до четвертого десятка лет, если б не Франсина и четыре наших единокровных сестры. На момент смерти отца они были совсем еще сопливыми девочками, но тем не менее оставались единственной надеждой Франсины.
        Несколько дней после похорон отца Аннабет и Франсина общались исключительно через адвокатов. В доме на пляже регулярно появлялся специальный курьер, приносивший солидные конверты под роспись. Аннабет скрывалась в спальне, чтобы прочитать их содержимое, и появлялась оттуда молчаливая, с красным лицом. Вела длинные беседы по телефону – я никогда точно не знала с кем, хоть и основательно поднаторела в искусстве подслушивания, – хныча по поводу душевной черствости Франсины, не дающей ей «достойным образом предаться скорби». Как-никак наша мать пробыла замужем за отцом дольше всех остальных.
        Но это ничего не изменило. В гостиной, где все еще сиротливо стояла рождественская елка – порыжевшая и осыпающаяся, как какой-нибудь куст в жаркой пустыне, – выросла гора коробок. Слезы матери уступили место гневу. Книги с размаху шлепались в коробки, кастрюли и сковородки со звоном летели в упаковочные ящики. Но, надо сказать, с хрусталем и стеклянной посудой она обращалась крайне аккуратно. Ни одной рюмки не разбила.
        Аннабет собирала вещи чуть ли не все лето – ради полной уверенности в том, что эта «разлучница», как она стала называть Франсину, не наложит лапы на какие-нибудь наши драгоценности или фарфор. Вот тогда-то я и выяснила, кто был отцом Вирджинии.
        – Ребенок должен быть рожден и зачат в законном браке, – долдонила Аннабет как-то в телефонную трубку, стоя на коленях перед коробкой с фужерами для шампанского. – Нет, это нельзя узаконить задним числом… Между бракосочетанием и рождением ребенка должно пройти как минимум девять месяцев, или же нужно предъявить медицинское свидетельство, что ребенок недоношен. И все же Вирджинию не исключили! Если это не мошенничество, то я уж и не знаю, как это назвать! Вики тоже. Вики родилась всего лишь через шесть месяцев после их свадьбы!
        Ее слушательница, видать, сказала что-то успокаивающее, поскольку тон моей матери изменился.
        – Да, да, я знаю, времени полно, – буркнула она. – Ей всего шесть. Нет, естественно, я не хочу, чтобы безвинное дитя несло наказание за грехи Риджа, но, честно говоря, Вирджиния – что за имя для незаконного ребенка![14 - Имя Вирджиния означает «невинность», «девственность», «чистота».] Могли бы с таким же успехом назвать ее Адюльтер!
        Сходный разговор имел место и на следующий день, и еще через день. Жаркая погода раздражала, Бен и Саммер постоянно цапались между собой и капризничали, и Аннабет начала искать любой повод куда-нибудь нас сплавить. Каждое утро отправляла нас на пляж со строгим наказом не возвращаться как минимум два часа, но мы редко выдерживали так долго. То забывали взять с собой воду, то у нас кончалась еда; как-то раз мы забыли защитный крем от загара, и тонкокожий Бен настолько сильно обгорел, что целую неделю не мог выйти из дома.
        Аннабет так отчаянно стремилась остаться одна, что заставила меня напроситься в компанию к Саммер, собиравшейся в гости с ночевкой к своей лучшей подруге, как это было заведено каждый год по окончании каникул. Летиция Букингем с ее мягкими коровьими глазами и черными кудряшками относилась к тому типу пригоженьких дурочек, в которых Саммер души не чаяла. Они были подругами еще с детского сада, но вот я просто терпеть ее не могла.
        Не довольствуясь ролью председательши родительского комитета, мать Летиции основала еще и Уэйкфилдский пляжный комитет – организацию, главная задача которой заключалась в том, чтобы поганить уэйкфилдский пляж всякими совершенно непляжными мероприятиями, заполняя его непляжной публикой в непляжных нарядах. Тем летом она уже успела замутить тут парад моды и конкурс молодых дарований. Мистер Букингем даже уложил на песок деревянные мостки, чтобы его супруга могла гордо расхаживать там на высоких каблуках, словно приклеенных к ее слоновьим пяткам. Я всегда держалась от подобных мероприятий как можно дальше, купаясь на самом дальнем конце пляжа, где никто не обращал на меня внимания.
        На следующий день после той ночевки миссис Букингем предстояло открыть Уэйкфилдский юношеский пляжный конкурс красоты – для девушек младше шестнадцати, чтобы и Летиция могла принять участие. У дверей дома Букингемов ожидали своего часа три широкие наплечные наградные ленты – золотая, серебряная и бронзовая, до кучи с золотой тиарой. Миссис Букингем гордо выставила их на всеобщее обозрение, словно свои личные трофеи.
        Я сразу представила себе миссис Букингем с тиарой на голове. Звали ее Селия, и меня всегда забавлял контраст между этим именем – классическим, утонченным – и внешностью миссис Букингем: этой мордой кирпичом и угловатым и неповоротливым, как автобус, туловищем. Она была как минимум лет на десять старше Аннабет, и их ровным счетом ничего не объединяло бы, если б их дочки не оказались не разлей вода. Раз уж на то пошло, то в роли ведущей конкурса красоты скорее ожидаешь увидеть как раз Аннабет – женщину все еще стройную и театрально красивую, а не какую-нибудь престарелую страшилу вроде Селии Букингем.
        Селия попивала капучино в своей огромной кухне, посматривая, как мы, девчонки, завтракаем и обсуждаем прогноз погоды. Информер обещал «ветрено», что представляло собой проблему для всех этих воздушных бальных платьишек и замысловатых причесонов. Я, недолго думая, высказала предложение переместить мероприятие в городской торговый центр и «оставить пляж людям, которые любят проводить время на свежем воздухе». Селия ожгла меня возмущенным взглядом.
        Аннабет уже предупредила нас, чтобы не возвращались домой до вечера, но это вовсе не означало, что мне обязательно предстояло торчать у Букингемов весь день. Можно было отправиться в мое обычное место на дальнем конце пляжа. Компания мне не требовалась – только я и океан.
        Но едва я попыталась улизнуть, как выяснила, что на меня имеются другие планы.
        – Твоя мать уже заплатила вступительный взнос, – объявила Селия, встав в дверях, непоколебимая, как носорог.
        Я перепробовала все возможные отмазки, начиная от тяжелого случая страха перед сценой до вроде бы совершенно непробиваемого лозунга «конкурсы красоты – это эксплуатация женщин», но Селия раздавила все мои аргументы, словно асфальтовым катком. Даже Саммер предала меня, отказавшись присоединиться к моему бунту.
        – Давай-ка лучше пойдем и как следует позабавимся, – сказала она. – Сделай это ради мамы. Сама знаешь, как тяжело дается ей этот переезд.
        На пляже уже вовсю хлопали на ветру многочисленные шатры, словно стая огромных чаек, готовящихся взлететь. Но теперь стихия вроде малость угомонилась. Позади кое-где просматривался и сверкающий солнечными искорками океан, свободный и дикий, но шатры почти полностью загораживали его – что, несомненно, на вкус Селии Букингем и являло собой истинный образец пляжного антуража.
        Зарегистрироваться на конкурс выстроилась длинная очередь девчонок. Все примолкли, когда Саммер, Летиция и я проходили мимо – «блатные», которым не требовалось маяться в очереди. Большинство из соперниц были примерно нашего возраста, может, разве что на год постарше. Симпатичные, но и не ах уж какие красотки.
        При мысли о невидимой миру битве, которую наверняка пришлось выдержать Селии против самой себя, я не удержалась от кривоватой ухмылочки. У Летиции, грациозной и бронзовой от загара, победа была бы уже в кармане, если б не юные гостьи, заглянувшие к ней в дом.
        Теперь Саммер с Летицией заполняли регистрационные бланки. Я прочитала свой. «А что такое „скромно и со вкусом“?» – поинтересовалась я, добравшись до пункта с требованиями к купальникам. Можно подумать, что конкурс красоты для малолетних девчонок вообще хоть как-то сообразуется со скромностью и вкусом…
        – Никаких бикини, – объяснила Селия.
        Вдоль помоста, по которому предстояло пройти конкурсанткам, уже кучковалась целая стая извращенцев, так что было облегчением узнать, что никто из них так и не узреет голых девчоночьих животиков. Но мы-то с Саммер взяли с собой только бикини! Предстояло срочно сгонять домой за закрытыми купальниками. Пока мы шли вдоль Бич-Пэрейд, Саммер позвонила Аннабет, поскольку нам было велено не являться без предупреждения.
        И тут я с удивлением услышала, что Саммер все-таки пытается отбояриться от этого конкурса красоты.
        – Я помогу тебе собирать вещи, мам, на сей раз обещаю, – говорила она. – Прости, что от нас было… не так много толку.
        Мне было вполуха слышно ответы Аннабет. Естественно, нам надо участвовать в конкурсе! Мы – самые красивые девушки во всем Квинсленде.
        В это блистательное жаркое утро волосы Саммер сияли расплавленным золотом, волнами спадая на ее загорелые плечи и опускаясь до самого пояса. На ней были коротенькие белые шортики, и в ее ногах хватало мышц и грации, чтобы ни у кого и язык не повернулся назвать их тощими.
        Это была совсем недавняя трансформация. Не знаю, заметила ли сама Саммер, но я-то видела, как мальчишки пялятся на нее. И мужчины. Ни у одной из нас еще не начались месячные, но Саммер уже выглядела как самая настоящая женщина. Лифчик она носила на размер больше, чем я, и чуть раздалась в бедрах, хотя мы по-прежнему могли запросто поменяться одеждой, все было впору обеим.
        – В этом-то и проблема, мам, – продолжала Саммер, смаргивая слезы. Тогда с ней это вообще частенько случалось, из-за всяких потерявшихся щеночков и прочей такой сентиментальной фигни. – Мы же не можем выиграть обе, верно? Только представь, как ужасно это будет для той, кому достанется второе место! – И тут же поспешно добавила: – Только ты не подумай, что я уже заранее уверена в результате! Там есть очень симпатичные девчонки.
        Из трубки донесся только смех Аннабет – чрезмерная скромность Саммер, похоже, нашу мать лишь изрядно потешила.
        И как мне самой не пришли в голову подобные аргументы? Ведь я опасалась того же, что и Саммер. Мы же двойняшки, в конце-то концов, – просто пуг?ло, как часто у нас возникали одни и те же мысли, – хотя мне никогда и в голову бы не пришло сделать вид, что мои опасения не чисто эгоистичные, что я и впрямь волнуюсь, как бы не задеть чувства своей сестры.
        Но в том-то все и дело. Саммер не делала вид, не притворялась.
        – Да никто не станет разделять вас, девчонки! – воскликнула Аннабет, едва мы добрались до дома. – Вы получите эту корону на двоих!
        Доброта – это придурь. Аннабет и вправду верила в свои слова. И, наверное, Саммер тоже верила, поскольку скоро ей предстояло совершить наидобрейший и наидурейший поступок в своей жизни.

* * *

        Обитая практически на пляже, мы с Саммер собрали целую коллекцию всевозможных бикини. Единственные имеющиеся у нас закрытые купальники предназначались для школы – скромные, белые и, естественно, одинаковые. Саммер уже вступила в длинную фазу отказа одеваться одинаково, даже дома, так что меня всегда удивляло, почему она помалкивает насчет этих белых купальников.
        Вернувшись на пляж, мы с важным видом прошлись по подиуму в вечерних платьях, предоставленных какой-то отстойной торговой сетью, спонсировавшей мероприятие, – примерно с тридцатью остальными соискательницами. Я пыталась не смотреть в толпу, изрядно разбавленную красными, как лобстеры, физиономиями похотливых старпёров.
        Потом мы переоделись в купальники. Дожидаясь своей очереди подняться обратно на помост, я обозрела своих соперниц. Сборная солянка: по-цыплячьи щуплые двенадцатилетние горемыки, мамаши которых использовали этот конкурс вместо продленки; реально симпатичные девчонки, но слишком робкие и зажатые, чтобы нормально держаться на сцене; уродины-мечталки…
        Единственное, что доставило мне удовольствие, это напрочь проигранная Селией битва по избавлению этого конкурса красоты от сексуальной составляющей. Старалась она изо всех сил, избрав в качестве судьи пожилую тетку, одну из своих подруг, и настаивая на скромных вечерних нарядах (ниже колена) и целомудренных купальных костюмах. Но все без толку. Одну из девчонок удалили со сцены, поскольку ее купальник открывал бедра чуть ли не до самых подмышек – но не раньше, чем та заслужила из толпы восхищенные присвисты. Селия тут же вооружилась микрофоном и сделала объявление, строго напомнив собравшимся, что все мы тут «школьницы, а не фотомодели». Но это лишь придало шоу еще более извращенный оттенок.
        Объявили десятерых финалисток: меня, Саммер, Летицию и еще семерых девчонок, про которых я сразу же подумала: ну да, подруги, мечтать не вредно. Селия вызвала нас обратно на сцену, и мы кружили по ней, пока не заболели ноги. Судья все никак не могла выбрать кого-то среди нас? Кто-то же должен был подсказать ей, что если на первое место претендуют две девушки, то второе место можно не назначать! Она может присудить Летиции третье и на этом успокоиться.
        Помост со сценой был высокий, я вся спарилась, жутко проголодалась и боялась, что под мышками и в шагу проступят пятна пота. И чем дольше мы кружили, тем настойчивей в голову проникало и совсем другое объяснение.
        Я никак не могла избавиться от этой мысли. Почему судьиха все ломает голову? Ответ был совершенно очевиден. Она выбирала между мной и Саммер.
        Ясен пень, разделить приз на двоих нам не дадут. Есть только одна золотая лента, только одна золотая корона.
        Саммер пофиг, кто победит, и это было заметно. Ее движения были плавными и естественными, на кругленьком личике, не оскверненном макияжем, сияла целомудренная приветливая улыбка. Победит явно она. И дело не в том, что грудь у нее чуть полнее, и не в соблазнительном изгибе бедер и таза. Просто у Саммер есть то, чего у меня никогда не было и не будет. Внутренняя красота. Как та хрень, про которую твердят на телевизионных конкурсах. Типа, истинная красота идет изнутри.
        Кому-то не хотелось, чтобы кто-нибудь из этих малолетних соплюшек разрыдался прямо на сцене, так что нас наконец отпустили к зрителям. Победительниц должны были объявить в любую минуту.
        Аннабет с Беном объявились, когда мы как раз искали место, где бы сесть. Моя мать нацепила на себя холодную публичную улыбку. И тут Бен бросил на меня взгляд – братский взгляд, полный жалости и дружеского сочувствия, – и я кое-что поняла. Несмотря на всю эту хрень, меня по-прежнему заботил результат. Я не хотела улыбаться и хлопать, пока Саммер сияет в своей золотой тиаре. Это будет позорище, каких свет не видывал.
        В голове созрел отчаянный план. Выше на дюнах виднелась старая общественная раздевалка с уборной. Селия Букингем уже танком перла к сцене. Аннабет с головой ушла в разговор с кем-то из мамаш.
        – Ща лопну, – бросила я Бену и со всех ног понеслась в сортир.
        Из раздевалки было не разобрать содержания объявлений по громкой связи, но до меня все равно доносились обрывки трубного голоса Селии, перебиваемого взрывами аплодисментов. Фантастика! Я пропускаю все самое интересное! Ради вящего реализма я присела в кабинке, спустив свой цельный купальник к лодыжкам и делая вид, что писаю. Еще пять минут, и все закончится. Свою ленту неудачницы я могу забрать и позже.
        Тут послышался дробный топот бегущих ног, и кто-то забарабанил в кабинку.
        – Дорогая! – задыхаясь, выкрикнула Аннабет. – Ты победила! Ты – королева красоты!
        Несмотря на недавнюю уверенность, она была явно удивлена. Просто-таки в изумлении.
        Я быстро натянула купальник и пулей вылетела из кабинки, забыв спустить воду. Я все-таки разделила первый приз с сестрой! Другие варианты даже не приходили мне в голову. Аннабет в конце концов оказалась права. То, что доброта – это придурь, вовсе не всегда означает, что доброта – это плохо. Все отлично! Первое место на двоих – это тоже здорово. Я неслась, как по воздуху. Как по облакам на седьмом небе.
        Но, подбегая к сцене, чуть не растянулась лицом вниз. Я увидела, что они объявляют победителей в обратном порядке, начав с третьего места.
        Саммер уже стояла там, перетянутая лентой, и лента была не золотая.
        И не серебряная.
        Серебряная лента была на Летиции. Она улыбалась, но ее темные глаза предательски поблескивали. Даже в своем восторженном состоянии я отметила это, поскольку просто не смогла сдержаться, чтобы хоть на минутку не побыть стервой, даже в момент триумфа. Мокрые глаза Летиции подсказали мне, что она рассчитывала на победу. Она вообще нормальная?
        Но даже еще более ненормальным был факт, что она обошла Саммер.
        И что я тоже ее обошла.
        Судьиха не только решила, что из двоих близнецов я красивее, – она поместила между нами еще одну девчонку! Словно хотела, чтобы весь пляж знал: выбрать было несложно.
        Глаза Саммер были сухи. Она наблюдала за мной, улыбаясь с искренней любовью, смотрела на меня своим солнечным, открытым взглядом. Ее манера держать себя была уже сама по себе в некотором роде победой. Я никогда не смогла бы сделать то, что она делала прямо сейчас.
        Я медленно поднялась по ступенькам на подиум. Развернула плечи. Приостановилась на полпути к своему месту, чтобы найти среди зрителей Бена и помахать ему, но и он, и Аннабет оба не сводили глаз с Саммер.
        Заняла свое место между побежденными. Судья выступила вперед с моей золотой лентой и тиарой. Сверкающей, как солнце, тиарой. Это было грандиозно!
        Селия все еще что-то вещала в микрофон, словно публике требовались какие-то дополнительные объяснения, словно та и так ни фига не видела. Слова вроде «очаровательная» и «прелестная» кружились вокруг меня счастливым облаком. Подо мной – восхищенные лица, хлопающие ладони.
        Я – Мисс Уэйкфилдский пляж. Я – королева красоты!
        Когда тиару водрузили мне на голову, я описала рукой широкий грациозный полукруг. Помахала всем, как это делают королевы красоты в телевизоре. Что заставило их выбрать меня? Саммер и вправду слишком толстая? Но все же говорят, что просто не могут нас различить!
        Все мои возражения против конкурсов красоты были напрочь позабыты. Я – самая красивая девчонка в Уэйкфилде!
        Я красивее Саммер.
        – Дамы и господа, – продолжала Селия, – представляю вам Мисс Уэйкфилдский пляж – Саммер Кармайкл!
        Короче, вот какая сестра у меня была. Пока я пряталась в туалете, объявили, что третье место присуждается Айрис Кармайкл, и Саммер поднялась на сцену и приняла за меня все унижение. Она знала, что победила, и при этом позволила мне надеть ленту, позволила получить корону. И она была таким добрым человеком, что подумала, будто мне понравится стоять там, впитывая славу, предназначенную ей, наслаждаться преклонением, быть любимицей толпы…
        Доброта – это придурь.

* * *

        Нам почти все сошло с рук. Но когда мы уже собирались двинуть домой, всё еще в купальниках и с лентами на плечах, Бен вдруг сказал:
        – У тебя кровь на ноге, Айрис.
        Смотрел он при этом на Саммер, естественно.
        Шрам на ноге у Саммер открылся опять, как это случалось время от времени? Нет, дело было не в этом. У нее начались месячные, просачиваясь сквозь ее белый купальник. Но было неважно, откуда шла кровь. Важно было то, что как только Бен это сказал, абсолютно все – Аннабет, Летиция, Селия, толпа идущих за нами девчонок – уставились на ногу Саммер. Все увидели шрам, длинный, красный и безошибочно узнаваемый даже под кровавой полосой. «S» – значит, Саммер.
        Все теперь знали, кто из двух близняшек кто. И все уставились на меня. На уродливую двойняшку в незаслуженной короне.
        – Саммер, дорогая, – послышался дрожащий голос моей матери, – какую чудесную вещь ты сделала для своей сестры!
        Я потеряла дар речи. Сорвала с себя ленту, с размаху нахлобучила тиару на голову сестры. А потом сорвалась с места и со всех ног побежала туда, куда мне отчаянно хотелось попасть весь день. К океану.



        Глава 6
        Заговор

        Таращусь на живот беременной Саммер. Все кончено. Мечта умерла.
        Мои глаза полны слез, и я старательно изображаю, будто плачу от радости. Может, Саммер на это купится. Когда ты добрый человек, то думаешь, что и все кругом тоже добрые.
        Дело даже не в деньгах. Потеря ста миллионов долларов, которых у меня никогда не было, пока не ощущается реальной. То, о чем я сейчас думаю, – это тот конкурс.
        Летиция Букингем расплакалась, когда стала второй после Саммер, и я тогда подумала: ты вообще в своем уме, подруга? Что за дурой надо быть, чтобы мечтать обойти мою сестру? И все-таки, вот вам я сама, девять лет спустя – куда б?льшая дура. Пусть даже моя сестра замужем – замужем за человеком, которому нравится быть отцом, – и пусть даже мой собственный брак окончательно развалился, я все еще верила, что все у меня срастется, что деньги в итоге окажутся в моих руках.
        Казалось, что они просто-таки обязаны быть моими!
        Заключаю сестру в объятия. Она пахнет и ощущается теперь по-другому – будто уже размякла, расплылась вокруг новой жизни, растущей внутри ее. Вся такая хрупко-податливая, словно переспелая, а к запаху яблок примешивается какой-то едва ли не грибной душок. От плодородия до увядания – всего один шаг.
        Когда Адам целовал ее в больнице там, в Таиланде, я почти почувствовала, что у них есть какой-то секрет. Он смотрел на нее так, будто она сделала нечто сверхъестественное. И, типа, так и оказалось.
        Ной спросил меня в нашу первую брачную ночь, не боюсь ли я беременности и родов, и я услышала у него в голосе, что он хочет поскорей со всем этим разделаться. Он не хотел наблюдать, как я раздуваюсь и лопаюсь. Адам, по-моему, испытывает совсем иные чувства. Он находит эту новую, пополневшую Саммер даже еще более желанной, чем всегда. Ее груди уже набухают, живот округлился.
        – Срок еще совсем ранний, – говорит Саммер. – Адам сказал, что со мной происходило то же самое, что и с Хелен, когда она забеременела, – вся эта реакция на запахи и вкусы, – так что я купила один из этих сверхчувствительных тестов и проверилась, даже не дожидаясь задержки. Вообще-то «дела» у меня должны были начаться только… – она мысленно подсчитывает, – три или четыре дня назад. Но я уже знала, что результат будет положительным. Просто знала.
        – Я так рада за тебя, Няшка! – восклицаю я. Кишки в животе закручиваются в тугой комок.
        Если б дело было только в деньгах, так нет же! Даже без этого наследства жизнь Саммер более чем идеальна. Она замужем за любовью всей своей жизни. Она в годовом отпуске на шикарной яхте. У нее скоро появится то, чего, как я сознаю, ей всегда хотелось. Ребенок.
        – Я тоже за тебя рада, Няшечка, – мурлычет Саммер.
        Что за чушь она несет? Сестра перехватывает мой недоуменный взгляд.
        – Отныне мы с Адамом будем тебя обеспечивать, – объясняет она. – Франсине теперь этих денег не видать, как собственных ушей. Поделиться с тобой наследством мы не имеем права, но можем отдать тебе свои собственные деньги – деньги Адама, наверное, мне следует уточнить. Мы проследим за тем, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Адам очень щедрый человек, я уверена, что скоро ты в этом сама убедишься.
        – Спасибо. – Едва не давлюсь этим словом. Чувствую себя словно какая-то престарелая пенсионерка, которой обещают подбросить деньжат на кефир. – Хотя с чего это тебя волнует Франсина? Вирджинии-то всего пятнадцать.
        – Давай не будем портить такой момент разговорами про нашу мачеху, – предлагает Саммер. – Как-нибудь потом тебе все про нее расскажу… Эх, Няшка! Как жалко, что я не могу клонировать свою жизнь! Как жалко, что у тебя нету Адама, «Вирсавии» и малыша! Но не переживай – обязательно наступит день, когда все это у тебя тоже будет, я просто знаю! У тебя будет все, что есть у меня! Я просто первая, вот и все!.. А пока что нам нужно составить план. Надо много чего утрясти.
        На миг мне кажется, что она хочет втянуть меня в мелочные детали своей беременности, свой план родов и всякую такую фигню. Меньше всего хочется обсасывать сейчас подобные вопросы. К счастью, сестра оказывается более прагматичной. Заводит речь о нашем переходе.
        Следующие две недели или даже больше кто-то из нас каждую минуту должен находиться на вахте, днем и ночью. Саммер так стелилась передо мной с того момента, как я поднялась на борт, что я размечталась, будто сама смогу выбирать рабочие часы, наслаждаясь усыпанными звездами вечерами и розовыми рассветами и оставив жаркие полуденные и «собачьи» ночные вахты своей благодарной сестричке. Но теперь я в море с беременной женщиной. Саммер в ее нынешнем состоянии нужно как минимум по-человечески высыпаться. Короче, все самые сложные задачи теперь на мне.

* * *

        С четырнадцати лет я старательно подыгрывала сладким мечтам Саммер, делая вид, будто завещание тоже не помешает мне выйти замуж по любви. Мол, как и Саммер, я и словом не обмолвлюсь про деньги никому из моих дружков.
        На самом же деле со дня похорон отца у меня уже был план. Как только мне стукнет восемнадцать, я моментально выскочу за кого-нибудь замуж. За кого угодно. Первой сорвусь со стартовой линии, чтобы раньше всех оказаться на финише с золотым ребеночком на руках.
        Приближалось мое восемнадцатилетие, и я как раз собиралась подкатить с подобным предложением к своему парню в то время, Кэшу[15 - Имя Кэш (Kash) произносится точно так же, как cash – деньги, наличные.] (имечко, кстати, просто идеально ему подходило), когда осознала свою ошибку.
        Дело в том, что подобное будущее отнюдь не вызывало у меня восторга. Деньги – это, понятное дело, классно, но предстояло связать себя супружескими узами с Кэшем, которого я выбрала исключительно за его предположительную готовность вписаться в мою схему – в остальном же в качестве спутника жизни он меня решительно не вдохновлял. Мне было бы совершенно наплевать, что у меня не будет сказочной свадьбы, которую так обожала воображать себе Саммер, но постыдный рывок в отдел регистрации браков, беременность и роды сеяли хаос во всем моем теле: какой восемнадцатилетней девчонке этого хочется?
        За пару недель до своего дня рождения, закосив под взбалмошную эксцентричную дурочку, я спросила Кэша, якобы в шутку: сколько денег ему надо предложить, чтобы он взял меня замуж и сделал ребенка?
        – Пятьдесят баксов, – без запинки ответил он. – Если мы будем женаты только на бумаге и мне, типа, не придется возиться с младенцем.
        Тут-то я и призадумалась. А стоит ли гнать? Саммер на тот момент ни с кем не встречалась. Мой изначальный план предусматривал, что сестра такая же, как я, что она тоже может тайно выйти замуж, как только ей исполнится восемнадцать, чтобы получить деньги.
        Но Саммер никогда так не поступила бы. Я знала это всем своим сердцем. Тайный скачок к алтарю – это не в ее духе. Она будет действовать открыто и по-честному.
        Выйдет замуж, только когда влюбится, и все у нее будет, как у добрых людей. Объявление о помолвке, толпа гостей, пышная свадьба… Все это с кондачка не делается.
        Короче, время у меня было. А до того, как восемнадцать исполнится Вирджинии, так и вовсе восемь лет. Имелись все шансы, что я найду кого-нибудь получше Кэша. Думалось, что в худшем случае просто выскочу за того, с кем буду встречаться на тот момент, когда Саммер объявит о своей помолвке. В лучшем же случае буду и в самом деле на тот момент влюблена.
        И вот теперь задним умом я сознаю, что Кэш вполне мог оказаться куда лучшим супругом, чем Ной. Такая вот, блин, ирония ситуации…
        После нескольких часов утомительных расшаркиваний (кто на свете всех милее, всех щедрее и добрее?) мы с Саммер утверждаем расписание вахт. Сестра уверяет, что просто обожает нести вахту в дневную жару и не против постоять допоздна, до наступления темноты. Это вот вставать в полной темноте ей влом, трудно вырваться из объятий сна. Так что ее первая вахта – с полудня до шести вечера, после чего я ее ненадолго подменяю, а она тем временем готовит ужин – нам обоим известно, что стряпуха-то она получше меня. Ужинаем рано, пока еще светло, и Саммер вновь занимает свой пост от заката до полуночи, а я тем временем успеваю пару часов вздремнуть. Потом она меня будит, и я сменяю ее до рассвета. От рассвета до полудня решаем по обстановке – смотря кто из нас сильнее устал.
        – Итак, я заставляю беременную женщину стоять на руле каждый день до полуночи на протяжении как минимум двух недель, – резюмирую я. – Это вряд ли делает меня «Сестрой года».
        – Надо же тебе когда-нибудь поспать! – расцветает улыбкой Саммер. – Все со мной будет хорошо. Ты почти такая же заботливая, как Адам.
        Постепенно включаемся в установленный распорядок дня и ночи, бодрствования и сна, солнца и света звезд, пока «Вирсавия» летит через Бенгальский залив. Отец словно по-прежнему на борту – мы инстинктивно следуем его старым правилам. Никогда не покидаем кокпит, не прицепив конец линя страховочной сбруи к леерам, которые идут по периметру палубы, а в качестве дополнительной меры предосторожности еще и вызываем друг друга наверх – отдыхающий член экипажа всегда следит за вышедшим на открытую палубу вахтенным. Хотя б?льшую часть времени с парусами вполне можно работать прямо из кокпита.
        И если во время вахты Саммер что-то требуется сделать на носовой палубе, обычно это делаю я. Вообще-то не думаю, чтобы она хоть раз покидала рубку во время своих бдений. Моя сестра – не большая любительница возиться с парусами. Это меня вполне устраивает. Все, что мне от нее нужно, – это пара глаз, пока я сплю.
        В первую неделю нашего перехода обнаруживаю кое-какие изменения на яхте – Адам тут кое-что усовершенствовал. Я всегда думала, что «Вирсавия» и без того идеальна, но должна признать, что холодильник увеличенного объема – это реально вещь. Благодаря ему кормежка у нас на борту просто-таки шикарная – никогда не думала, что такое вообще возможно на парусной яхте. Все свеженькое, и вечер за вечером Саммер подает все новые блюда тайской кухни, словно шеф-повар на океанском лайнере. А еще Адам установил дополнительный танк для пресной воды, так что вместо того, чтобы киснуть в собственном поту до прибытия в порт, мы с Саммер каждый день принимаем душ – быстрый, холодный душ, но это как раз то, что и нужно в тропиках.
        Саммер обычно принимает душ в полдень, прямо в кокпите, пользуясь тем, что на сотни миль вокруг нас ни единой души. Вытаскивает из гнезда шланг с простеньким ручным распылителем и угощает меня ежедневным стриптизом, причем больше никакого тебе девчоночьего бельишка в клеточку. Только откровенно блядские лифчики и кружевные стринги – белые, розовые и алые.
        – Это Адам мне купил, – воркует она, сбрасывая на пайол кокпита греховно-крошечный клочок атласа, нашпигованный стразиками. Пока холодная вода бежит по ее разгоряченной коже, Саммер подставляет свое роскошное тело, свой сплошной загар солнцу. Размазывает гель для душа «Дикая роза» по своим полным грудям и практически плоскому животику, и ароматная пена сползает к раздражающе аккуратной линии лобковых волос. Соски у нее уже раздулись от беременности, потемнели от розового к рубиново-красному.
        Ее свежее белье – всегда из одного комплекта, всегда «Victoria’s Secret» или «Agent Provocateur» – ждет, повешенное на румпель. Теперь я понимаю, почему она оставила свои целомудренные тряпки в Уэйкфилде. У нее кардинально изменились вкусы.
        Я когда-то тоже была сама не своя до нижнего белья, рылась в каталогах, прикидывала на себя самые экстравагантные штучки в самых шикарных магазинах. Но потом пришлось основательно залезть в долги, и моя коллекция заметно пострадала. Белые вещи потускнели, стали серыми, как вода после мытья посуды, чашечки бюстгальтеров скукожились, и частенько даже не удается подобрать лифчик в пару к трусикам.
        А вот то, что Адам оставил на лодке как есть – это откровенно крошечный для яхты таких размеров топливный танк. К счастью, для подзарядки аккумуляторов, от которых запитаны авторулевой, холодильник и, ночью, ходовые огни, вполне хватает солнечных батарей, так что топливо нам особо не требуется, пока хватает ветра, чтобы двигаться под парусами.
        Просто не могу не восхититься Адамом. Если б отец выказывал такое же внимание комфорту Аннабет, как Адам – комфорту Саммер, может, моя мать и не захотела бы избавиться от лодки. Может, отец вверил бы «Кармайкл бразерз» заботам Колтона – как, по его словам, собирался, – и все мы действительно выбрались бы на «Вирсавии» в Африку. Тогда, когда еще были одной семьей. До Франсины.
        Теперь на борту есть даже стиральная машина с отдельной сушилкой, установленные друг над другом в одном из шкафов возле санузла. На борту не хватает воды и электричества, чтобы использовать их в море, но Саммер уже забила своим использованным исподним вставленную между ними корзину, готовая заняться стиркой, как только мы попадем в порт.
        – Адам сделал мне сюрприз, – говорит она, когда я впервые открываю дубовую дверь и обнаруживаю ловко втиснутые за ней здоровенные белые кубы. Шепчет мне на ухо, словно «Вирсавия» может услышать: – Никому не говори, но это моя любимая штука на борту!
        Моя же любимая штука – это по-прежнему двойное зеркало. Обитая на яхте Саммер, среди принадлежащих Саммер вещей, питаясь стряпней Саммер, слушая про Адама, и про Тарквина, и про будущего ребенка, я почти чувствую, как исчезаю, растворяюсь во всем этом, словно в тропической жаре. Не снимаю с лица плавающей по нему улыбки восторженной тетушки, всегда готовая включить ее в полную силу, если Саммер вдруг возникнет передо мной, как чертик из табакерки, пока я несу вахту в кокпите, или отдыхаю внизу в носовой каюте, или перехожу от одного места к другому, – вот до чего сокращается жизнь в океанском переходе. Но в кабинке санузла я могу быть собой. Никаких улыбок. Вид у девушки в зеркале довольно жалкий, но она, по крайней мере, реальна.
        И как яхтсмен я по-прежнему лучше, чем Саммер. Каждый день мы включаем спутниковый телефон, чтобы загрузить прогноз погоды и имейлы от Адама – Тарквин потихоньку поправляется; на самом-то деле Саммер интересует исключительно последнее. Вахты она несет вполне себе ничего, но вечером после ужина я всегда рифлю для нее паруса, чтобы «Вирсавией» можно было без напряга управлять в темноте, а потом отдаю рифы, когда она будит меня в полночь на мою вахту. Муссон продолжает дуть сильно и устойчиво с кормовой четверти правого борта, и каждую ночь я наслаждаюсь моментом, когда Саммер уходит спать, – полностью распускаю паруса, и «Вирсавия», словно освободившись от поводьев, срывается с вынужденной рыси в неутомимый галоп к западу.
        Африка ждет.

* * *

        Несмотря ни на что, я счастлива за румпелем «Вирсавии». Могу напрочь забыть про Ноя и его новую пассию, Лори. Могу забыть про Саммер и Адама. Могу забыть про ребенка.
        Вокруг меня – лишь безмятежный ночной океан. Целую неделю мы не видели ни одного судна, ни единого признака человеческой жизни. Мачта у меня над головой мерно раскачивается среди парящих в небе звезд. В практически беззвучной темноте в пустую башку, почти лишенную скудных реальных ощущений, начинают пролезать странные фантазии. Как-то раз мы всю ночь словно катились под парусами под горку – казалось, будто океан наклонился, как огромная тарелка, и я не могла избавиться от ощущения, что нас несет туда, где я уже когда-то была раньше, много лет назад, что впереди – некая моя древняя прародина, скрывающаяся за пределами самых ранних моих воспоминаний. Другой такой ночью я, видно, задремала на вахте, поскольку как наяву ощутила запах Адама, его вкус, почувствовала его в кокпите рядом с собой, обхватившего меня своими крепкими мужскими руками, прижавшегося к моему рту этим странным твердым языком… А еще как-то раз почти убедила себя, что Саммер и Адам отдали мне «Вирсавию» – скромная компенсация за их чудовищное предательство. Я пересекаю на ней океаны, огибаю мыс Горн, веду «Вирсавию» сквозь пургу и
снег на не указанный на картах Юг, высматривая айсберги…
        Мои мечты – блажь безумной бабы, – безжалостно освещает трезвый свет дня. Саммер и Адам теперь обожают «Вирсавию» – они никогда мне ее не отдадут. Адам будет выполнять все тяжелые задачи на борту, а Саммер превратит «Вирсавию» в дом, нянчась с Тарквином и малышом, потчуя всякими вкусностями Адама, занимаясь с ним любовью каждую ночь… Они никогда не оставят тропики. Их жизнь будет вечным летом.
        На переходе с экипажем всего из двух человек вы нечасто видите друг друга. Один из вас постоянно несет вахту, а другой спит. Но мы с Саммер каждый вечер после ужина сидим в кокпите, и сестра буквально не закрывает рта.
        Я никогда не думала о нас как об отдалившихся друг от друга. Если завещание и вбило клин между нами, то Саммер блаженно об этом не подозревает. Она никогда не проявляла враждебности – даже тогда, когда я тайно вышла замуж за Ноя, обскакав ее со свадьбой, – но теперь и вовсе ведет себя со мной как со своей лучшей подругой. Почти как тогда в Куинстауне, но на сей раз это нечто большее. Здесь, на яхте, она просто пылинки с меня сдувает. Чествует, как королеву. Несмотря на весь тот кавардак, который я устроила из собственной жизни, в словах Саммер нет ни щемящей жалости, ни снисходительности.
        И все же эти ее разговоры – это малость чересчур. Она явно не ставит целью как-то меня задеть, но каждая затронутая ею тема откровенно рекламирует, как замечательно быть Саммер. Я всегда думала, что воспитывать ребенка умершей женщины – это только лишний геморрой, но, оказывается, в этом есть и свои положительные стороны. Адам настолько благодарен Саммер за то, что она так любит его драгоценного Тарквина, что всеми силами старается облегчить ей жизнь – постоянно организует нянек и сиделок, которые берут на себя значительную часть нагрузки, или сам забирает куда-нибудь Тарквина, чтобы дать ей «время для себя».
        А Тарквин – это наименее привлекательная часть жизни Саммер. Все остальное куда как лучше. Владелец турфирмы – это муж, каких поискать. Они успели пожить на борту «Вирсавии» всего ничего, но Адам уже успел показать им все мои излюбленные места, скрытые драгоценности Таиланда – карстовые островки залива Пхангнга, коралловые сады Суринских островов, Парадайз-бич, куда приходят купаться слоны… Пока на «Вирсавии» меняли такелаж, Адам свозил Саммер на самолете в Бирму на «второй медовый месяц», оставив Тарквина с няней. А ведь они и года еще не женаты!
        Но больше всего угнетает, что Адам – такой романтик. Я ничего не имела бы против, если б Саммер делилась со мной извращенными историями про экстравагантный секс на ночных пляжах, но тут нечто большее. Адам реально влюблен по уши. Полагаю, что смерть жены научила его, что жизнь преходяща, так что теперь он заваливает мою сестру ужинами при свечах, спонтанными подарками – драгоценности, парфюм, белье – и неспешными обольщениями, что всякий раз выглядят столь же свежо и едва ли не невинно, как на первом свидании.
        – По-прежнему кажется, что он немного робеет, когда целует меня, – рассказывала Саммер, – и все же его поцелуи такие властные! Он делает такие вещи, делать которые любой другой мужчина не осмелился бы, но это просто чудесно! Я даже не могу описать, что именно он делает. Давай просто скажем, что он любит доставить мне удовольствие. Его владение собой экстраординарно. Он сводит меня с ума.
        Сегодня вечером, однако, все по-другому. Мне приходится перебить болтовню Саммер, поскольку ветер меняет направление. «Вирсавия» становится медлительной, словно наконец утомилась, паруса хлопают.
        – Мы обогнали муссон, – объясняю Саммер. – Этот ветер будет только стихать, а вскоре переменится, и мы будем лишь тыкаться в него. Сейчас самое время резко отвернуть, чтобы пересечь экватор.
        Саммер пытается скрыть удивление. Приносит из рубки бумажную карту, расстилает на сиденье кокпита и придавливает оставшейся после ужина тарелкой.
        – Адам тут уже проложил курс, – говорит она. – Где мы сейчас?
        – Это не прямой переход с востока на запад, – говорю я, пренебрежительно склоняясь над картой.
        Но прокладка Адама вообще-то очень схожа с моим собственным планом перехода. Неплохо для новичка. Примерно на полпути через Индийский океан карандашная линия зигзагом падает к зюйду примерно на триста морских миль, а потом опять нацеливается строго на вест.
        Впрочем, ничего удивительного, что мы проложили практически один и тот же предварительный курс – это единственный логичный маршрут. В Северном полушарии муссон протащил нас настолько далеко, как только мог, но, к счастью для нас, как только он скисает, в Южном полушарии оживают юго-восточные пассаты. В конце марта – начале апреля они как раз набирают силу. Ветер и волны будут более буйными, чем здесь, на севере, и всю дорогу до Африки будет изрядно болтать.
        Проблема только в том, чтобы добраться до этих пассатных ветров. Экваториальная зона – это всего лишь три сотни морских миль в направлении с севера на юг, где шквалистые участки с непредсказуемым направлением ветра перемежаются длинными полосами мертвого штиля, а высокие волны катят во всех направлениях одновременно. Как это ни парадоксально, но в штиль парусные яхты гораздо сильнее валяет с борта на борт, чем при наличии ветра, налегающего на паруса, и во время нашего предыдущего семейного пересечения экватора, в Индонезии, это был единственный раз на моей памяти, когда меня все-таки укачало. Большинство яхтсменов идут под мотором прямо поперек зоны, и я планировала поступить так же, хотя для этого потребуется б?льшая часть запасов топлива «Вирсавии».
        – Жалко, что нельзя зайти куда-нибудь ненадолго, – лепечет Саммер. – Я с каждым днем чувствую себя все более уставшей.
        Я чувствую то же самое. Но сейчас мы очень далеко от цивилизации. До Мальдивских островов, ближайшей страны на карте, пришлось бы долго и мучительно проскребаться в бейдевинд. Они уже далеко позади.
        – Я тоже устала, – говорю. В затылке противно покалывает при мысли, что Саммер перенапряглась. Чем это может быть чревато на раннем сроке беременности? Вдруг у нее случится выкидыш? Для нее это будет ужасно, да и мне, похоже, толку с этого ноль. Не успею я и глазом моргнуть, как дорогая сестричка забеременеет по новой. Но что она там говорила насчет Франсины?
        Странно быть близнецами. Никто из нас и словом не помянул нашу мачеху с того самого дня, как Саммер обрадовала меня сообщением о собственной беременности, больше недели назад. Но буквально в ту же секунду я слышу от Саммер:
        – Мне по-прежнему нужно рассказать тебе про Франсину.
        Пока ставлю «Вирсавию» на новый курс, нацеливая ее нос на зюйд, Саммер уносит наши тарелки и карту вниз и появляется со своим «Айпэдом».
        – Вирджиния ведь у тебя в друзьях в «Фейсбуке», насколько я помню? – спрашивает она. – Ну, и какие последние новости от нее ты видела?
        Фейсбучные посты моей единокровной сестры представляют собой бесконечную серию дурацких мемов, которые обычно постит школота, но что-то не припоминаю, чтобы в последнее время видела у нее на страничке какие-то личные новости.
        – Может, она давно не заходила в «Фейсбук», – предполагаю я.
        Это замечание заслуживает переливчатого смеха Саммер.
        – Нет, – отзывается она. – Вирджиния нас типа как заблокировала. Там есть такой специальный фильтр, когда что-нибудь размещаешь. Все выглядит так, будто мы по-прежнему в друзьях, только вот ее посты от нас скрыты. Франсина сделала то же самое, а заодно и мелкие девчонки. Я ко всем заходила, и показываются только фотки профиля. Нам не видны никакие их обновления – ни в ленте, ни напрямую.
        – Не пойму, откуда такая уверенность, – говорю я. – Если ты не видишь их постов, то откуда знаешь, что они вообще что-то постят?
        – Спасибо Адаму, – отвечает Саммер, помахивая «Айпэдом». – Он практически не пользуется «Фейсбуком». У него нету даже фотки профиля. Так что, полагаю, когда Франсина велела Вирджинии всех нас заблокировать, то просто забыла про Адама. Она не могла знать, что я время от времени заглядываю в «Фейсбук» с «Айпэда» Адама, который постоянно залогинен на его аккаунт.
        – В каком это смысле «всех нас»?
        – Тебя, меня, наверняка Бена и маму, – перечисляет Саммер. – Мы все заблокированы, так что я не в курсе, что происходит.
        – И ты думаешь, это Франсина велела нашим единокровным сестрам так сделать?
        – Такова моя теория.
        – Да что там вообще может происходить? – удивляюсь я. – Дядя Колтон говорил, что у девочек все хорошо, Вирджиния отлично успевает в школе…
        – Ну, мне жаль, что приходится такое говорить, но Адам считает, что дядя Колтон тоже во все это впутан, – говорит Саммер. – Скажи мне, тебя никогда не удивляло, почему наш дядя – богатый, симпатичный мужик вроде нашего отца – до сих пор сам не женился и не завел детей?
        Припоминаю дядю Колтона, стоящего рядом с моей матерью, когда он приехал отвезти меня в аэропорт, и как хорошо они смотрелись вместе – оба хорошо ухоженные, элегантные и подтянутые. Какие чувства он может испытывать при виде красавицы-жены своего покойного брата – пусть даже и бывшей жены? И что ощущает Аннабет в компании брата ее покойного мужа? Неловкость? Или нечто более вдохновляющее?
        Но следующий вопрос Саммер – совершенно неожиданный.
        – А как насчет Франсины? Ведь ни единого сердечного дружка с тех пор, как умер папа! Почему? Внешностью бог не обидел, сорока еще нет, достаточно обеспеченная – хотя намного лучше бы себя чувствовала в этом плане, если б Вирджиния унаследовала деньги… Сама ведь знаешь, некоторым сколько денег ни дай – все им мало… Так как думаешь: она и впрямь все эти годы оставалась такой уж безутешной вдовой?
        Мать на моей воображаемой картинке притухает, и на ее месте рядом с Колтоном проявляется лицо Франсины. Более молодой, более блондинистой и более безжалостной. Отец предпочел Франсину Аннабет, так почему бы и Колтону не последовать его примеру?
        Хотя это что-то новенькое: не припомню, чтобы Саммер вообще когда-либо затрагивала подобные темы, не говоря уже о том, чтобы подозревать некую любовную связь – ну, или что там на самом деле, какие-то тайные шашни – между нашей мачехой и нашим родным дядей.
        – Так ты и вправду думаешь, что он трахает Франсину? – напрямик спрашиваю я.
        – Фу, как тебе не стыдно, Айрис! Нет, ничего такого я не думаю. Это была идея Адама. Я не люблю строить домыслы. Но сейчас покажу тебе то, что совсем не домысел… – Она водит пальцем по экрану «Айпэда».
        – Саммер, не хочу тебя расстраивать, но ты не можешь залезть в «Фейсбук» посреди Индийского океана.
        – Знаю, – бросает Саммер, – но Адам сделал скриншоты. Вот! – Она тычет мне экраном в лицо.
        Это страничка Вирджинии на «Фейсбуке». Моя единокровная сестра выглядит охрененно старше и симпатичней, чем когда я видела ее последний раз, на свадьбе Саммер в конце прошлого года. Обтягивающее платье на фотке профиля открывает ее новые изгибы. Вирджиния теперь мало чем напоминает прежнего альбиноса. Брови и ресницы у нее темнее, волосы вьются. Это делает ее больше похожей на нас.
        – Есть и еще картинки, – говорит Саммер, быстро чиркая пальцем по экрану. В голосе ее появляется какая-то новая, стальная нотка, а взгляд то и дело резко отлетает от экрана вбок, словно вид нашей единокровной сестры ей глубоко противен.
        На следующем скриншоте – группа молодых людей, позирующих на открытом ветру пляже. Песок черный как уголь, и за спинами у них вздымается огромная скала, похожая на льва, вылезающего из моря.
        – Эта фотка не со страницы Вирджинии, – объясняет Саммер. – Это из аккаунта Джейка, старого школьного приятеля Адама. – Она указывает на улыбающееся лицо на переднем плане.
        – Знаю этот пляж, – говорю я. – Это Львиная скала на Пиха-бич в Новой Зеландии.
        – Верно, – кивает Саммер. – Присмотрись получше.
        На переднем плане я никого не узнаю`, но платиновая блондинка в разноцветном бикини в задних рядах выглядит знакомо. Показываю на нее.
        – Думаешь, это Вирджиния?
        – Я в этом совершенно уверена, – отвечает Саммер. – Это я подарила ей этот цветастый купальник. А теперь глянь-ка сюда.
        Это еще одно пляжное фото – физиономия мальчишки-подростка крупным планом, такого же мелового блондина, что и Вирджиния. Снизу подпись: «Ричи стукнуло шестнадцать», а согласно именному тэгу на фотке отмечен некий Ричард Бишоп. Лицо занимает б?льшую часть кадра, но мне видно, что за спиной у сидящего парня стоит какая-то девушка. На виду только женский торс, голый, за исключением полоски радужной ткани, и худые руки, занесенные над мальчишескими плечами. Это застывшее на снимке движение выглядит одновременно и интимным, и каким-то неловким. Лицо девушки – за пределами кадра, но я подмечаю ослепительно-белые волосы.
        – Смотри, Ричард живет в Новой Зеландии! – Продолжая прокручивать скриншоты, Саммер делает ударение на последних словах.
        – Ричард Бишоп… Что-то знакомое. – Лихорадочно роюсь в памяти.
        – Бишоп – это девичья фамилия Франсины. Ричард – пасынок ее брата. Его настоящий отец неизвестно кто, так что у него фамилия отчима.
        Начинаю понимать враждебный тон Саммер.
        – Фигасе, – говорю. – Выходит, они с Вирджинией практически кузены. И что, встречаются?
        – Не знаю, насколько подходящее слово «встречаются», – кривится Саммер. – Как это ни противно, хотела бы я, чтобы они встречались, но только посмотри на ее позу. Посмотри на ее руки! Они должны лежать у него на плечах, но вместо этого зависли в дюйме от его тела. Она пытается не прикасаться к нему. Сразу видно, что он ее особо не вдохновляет. Вот и скажи мне, что за смысл встречаться с родственником, который тебе даже не нравится?
        Забираю «Айпэд» у Саммер и еще раз всматриваюсь в лицо Ричарда, занимающее чуть ли не весь экран. Похоже, что голова девушки намеренно отрезана при кадрировании. Увеличиваю руку, зависшую над плечом Ричарда, – левую. На ней кольцо со здоровенным бриллиантом.
        – Они обручены, – говорю я. – Франсина снюхалась со своим братцем, и они поженятся, как только Вирджинии стукнет восемнадцать. Они держат это в секрете от нас, чтобы мы не торопились. Хотя не знаю, что мы тут можем сделать. Они по большому счету не родственники, а даже если и в самом деле кузены, закон не запрещает сочетаться браком с кузенами.
        – Черт, – кривится Саммер. – Я надеялась, ты скажешь, что это незаконно. Или, по крайней мере, что это возможное препятствие бракосочетанию… Разве не для этого священник спрашивает, знает ли кто-нибудь причины, почему этих двоих нельзя сочетать браком?
        – Нет, – говорю я. – У тебя должна быть законная причина, по которой их нельзя сочетать браком. Вроде той, что один из них уже женат или замужем, или что этот брак кровосмесительный – но даже настоящие двоюродные не считаются инцестом. Только не в Австралии, да и, боюсь, в Новой Зеландии тоже. Но там вообще другие законы касательно вступления в брак…
        Волосы на затылке у меня вдруг встают дыбом. Я всегда думала, что в пятнадцать лет еще жутко рано думать о замужестве или женитьбе. И вот теперь вдруг припоминаю кое-какие особенности новозеландских брачных законов.
        – Так что типа как удачно, что я забеременела, – с облегчением произносит Саммер. – Иначе смотри, на что способна Франсина! Она собирается выдать Вирджинию замуж, как только ей исполнится восемнадцать.
        – Все гораздо хуже, Саммер, – медленно говорю я. – Разве не понимаешь? Новая Зеландия – вот что самое главное. Новая Зеландия – это их козырная карта! Мы всю дорогу думали, что у нас полным-полно времени, но Франсина уже вовсю вынашивала свой план, и дядя Колтон, наверное, тоже. Дело в том, что законный возраст вступления в брак в Новой Зеландии отличается от австралийского. С разрешения родителей – а я уверена, что уж с этим-то не будет никаких проблем – в Новой Зеландии можно сочетаться браком в шестнадцать. Когда, говоришь, у Вирджинии день рождения?
        Саммер выпрямляется на сиденье. Глаза ее округляются.
        – В мае! Вирджинии исполнится шестнадцать первого мая!
        А тут уже апрель на носу. Ясен пень – свадьба всего через месяц.
        Доброта – это придурь. Просто не могу поверить, что Саммер и Адам разгадали коварный замысел Франсины раньше меня, и все же они и не подумали проверить законный возраст для вступления в брак в Новой Зеландии. Так что в этом океанском вояже Саммер рискует беременностью в сто миллионов долларов. Если у нее случится выкидыш, то до свадьбы Вирджинии просто не будет времени зачать по новой. Всем известно, как охочи эти подростки до секса. Вирджиния залетит, не успеют еще разрезать свадебный торт.



        Глава 7
        Зона

        – Да что же ты такое творишь? Какого черта поперлась через океан в таком состоянии? – Вот мои следующие слова, обращенные к Саммер. – Столько всего завязано на эту беременность!
        Кладу «Айпэд» на сиденье кокпита и нацеливаю честный взгляд на свою сестру. Несмотря на мягкое свечение заходящего солнца, видок у нее аховый. Губы потрескались, под глазами круги.
        – Ай ладно, не будь такой старомодной! – отмахивается Саммер. – Вести активный образ жизни во время беременности полезно для здоровья. У кучи женщин случается выкидыш, даже когда они спокойно сидят дома. Я могла бы остаться в Таиланде и в результате потерять и ребенка, и «Вирсавию»! А потом, я отказываюсь жить по правилам, которые диктуют мне прихоти нечистой на руку мачехи. Даже если б я знала законный возраст для вступления в брак в Новой Зеландии, это все равно ничего не изменило бы. В смысле, мне плевать, что Франсина пытается надурить нас с деньгами. Меня больше заботит, что она собирается учинить с собственной дочерью! Как будто одного только замужества мало – Вирджинии придется лечь в постель с этим парнишкой и сделать ребенка! Это сексуальная эксплуатация малолетних! Натуральная торговля детьми!
        Праведница Саммер в своем репертуаре. Хотя почему-то мне кажется, что Вирджиния будет только счастлива, если ее продадут за такую уйму денег. Она уже выцыганила себе кольцо с таким же здоровенным брюликом, как на обручальном кольце Саммер, а аппетит приходит во время еды.
        Чувствую себя так, будто голову зажали в тиски. От мысли сразу о двух беременных сестрах почему-то ощущаю себя неким бесполым существом. Хотя нет, скорее даже мужиком – роль шкипера обязывает. Я почти не надеваю фуражку Адама с надписью «Шкипер», а вот Саммер носит свой несуразно здоровенный блин с надписью «Матрос» не снимая, даже когда сидит в рубке.
        До сих пор я несла ответственность за лодку, а не за экипаж. А ведь шкипер обязан еще и устанавливать правила на борту, особенно когда люди несут вахту в одиночку. И я хорошо помню, как Саммер радостно направила яхту строго по ветру, когда мы выходили с Таиланда. Ну какой из нее моряк?
        – Я должна была сказать это раньше, – говорю я. – Я знаю, что в основном ты так и поступаешь, но теперь хочу, чтобы это стало правилом: во время своих вахт ты не покидаешь рубки. Нам ведь ни к чему, чтобы ты где-нибудь навернулась в твоем-то состоянии? Если что-то понадобится, зови меня.
        Просто не могу поверить, что каждый вечер позволяла ей стоять на руле до полуночи, чтобы самой пару часов покемарить в нормальное время! Если деньги достанутся Вирджинии, тогда мне не перепадет ни крошки. Не видать мне тогда ни «Вирсавии», ни любой другой яхты, ни даже деньжат на кефир.
        – С настоящего момента я сплю только днем, – объявляю я. – Все темное время суток – на мне, вся ночь целиком. Тебе нужно отдыхать.

* * *

        Двое суток спустя мы по-прежнему в зоне. За все это время прошли всего лишь две сотни миль, в чем исключительно мой косяк. Мои упорные попытки двигаться под парусами во время ночных вахт заканчивались кучей ругани, легкими приступами морской болезни и практически нулевым продвижением. «Вирсавия» пьяно вихлялась на взбаламученной, словно в стиральной машине, воде, бесполезно хлопая лишенными ветра парусами. Те пару раз, когда под стук теплого дождя действительно вдруг поддувало, она так резко пришпоривала, будто какая-то великанская ручища прижимала паруса почти к самой воде.
        Саммер во время своих вахт постоянно шла под мотором, с полностью убранными от греха подальше парусами, покрыв заметно большее расстояние. Но даже если так, мы каким-то необъяснимым образом отдрейфовали на сорок миль назад к востоку. Я в недоумении, поскольку на картах в этом районе не обозначены какие-то сильные течения, но стараюсь не зацикливаться на этом. Главная задача сейчас – выбраться южнее, к пассатам. Тогда мы быстро наверстаем упущенное. Саммер полностью полагается на меня, равно как и ее не родившийся еще ребенок.
        Долгими ночами без сна, бесплодно пытаясь идти под парусами, я все никак не могла выбросить из головы мысли о Вирджинии. Я никогда не уделяла много времени своим сводным сестрам: когда у тебя есть двойняшка, на фиг тебе еще какие-то сестры, и по-любому все четверо из них – лишь бледные отражения Саммер.
        Вирджиния, в принципе, нормальная девчонка, разве что скучная, как не знаю кто. Настоящая серая мышь. Даже не знаю, какие у нее увлечения и что ее вообще интересует по жизни – помимо инцеста и воровства многомиллионных состояний других людей.
        Но я все равно испытываю к ней какие-то едва ли не материнские чувства – чувства, которые идут вразрез с моим стремлением взять под свое крыло Саммер. Вирджиния – все еще ребенок. Почему Саммер и Адам не выступили против этой помолвки? Если они – или я – не вмешаемся, дело кончится тем, что Вирджиния выскочит замуж за родственника и забеременеет совершенно без всякого толку.
        – Естественно, я хочу все это остановить! – говорит Саммер, когда я поднимаю этот вопрос в кокпите за ужином. Топтание на месте в ходе ее вахты убило ее кулинарный пыл. У пасты путтанеска[16 - Паста путтанеска (паста по-путански) – по сути, макароны с помидорами. Название обычно объясняется тем, что придумали это блюдо проститутки, поскольку готовится оно быстро и из простых ингредиентов, которые не требуют длительного процесса готовки и всегда есть под рукой.] какой-то странный железистый привкус, и Саммер едва прикасается к своей порции, хотя я по-волчьи сметаю свою подчистую.
        – Просто слишком уж много всего навалилось разом, – продолжает она. – Я только что сделала тест на беременность, мы уже оформили выход из Таиланда, а тут у Тарквина вдруг гной по всему подгузнику…
        – Стой, – говорю я, чуть не подавившись оливкой. – Я уловила суть.
        – Не забывай, мы не сознавали, что эта свадьба буквально на носу. И до первого мая по-прежнему гора времени, чтобы предупредить Вирджинию. Но понимаешь… – Саммер опускает веки и грациозно накрывает рукой свой маленький животик. – Это трудно описать. Я чувствую такое стремление защитить эту нарождающуюся жизнь! Кажется неправильным открывать существование этой малышки моим врагам – людям, которые желают мне зла, – когда она такая крошечная, такая беззащитная!
        Малышка. Она. Саммер пока не может знать пол будущего ребенка, но уже воображает дочку. Неудивительно, когда у нее уже есть такое исчадие, как Тарквин… Но эта мысль буквально разрывает меня изнутри. Наверное, потому, что этот ребенок будет «наследником Кармайкла», которого я всегда воображала мальчиком. Когда мы с Ноем пытались зачать, я считала практически само собой разумеющимся, что наше дитя будет мужского пола. Никогда не представляла себя матерью дочки. Никогда себе это не позволяла.
        Не свожу взгляда с загорелого живота Саммер, полуприкрытого золотистым саронгом, который она теперь надевает каждый день. Наверное, ее уже так раздуло, что другая одежда стала мала.
        Юридически ребенок Саммер, если там и впрямь девочка, приходится мне племянницей, но генетически это настолько же моя дочь, как и дочь Саммер. Мне суждено впервые испытать торжество, ощутить это упоительное волшебное чувство при виде своего отпрыска, своего генетического наследия не со своим собственным ребенком, а с ребенком Саммер! Я буду держать его на руках, вдыхать его запах и ощущать его вес, но сколько бы времени Саммер ни позволяла мне держать дитя на руках, мне все равно придется отдать его назад.
        Почему-то кажется, что Саммер украла его у меня.
        – Видок у тебя – краше в гроб кладут, Айрис, – говорит Саммер. – Тебе нельзя стоять вахты ночи напролет. Я в любом случае не собираюсь ложиться до полуночи. Иди и немного отдохни.
        Пытаюсь возражать, но Саммер непреклонна.
        – Я молодая, здоровая и в последнее время все равно долго не могу уснуть. Все, что я собираюсь делать, это сидеть здесь и наблюдать за обстановкой, пока Дэйв ведет лодку. – Она похлопывает по пульту авторулевого. – Обещаю позвать тебя, если вдруг что-то понадобится. И да: вообще-то я давно хочу тебе это сказать, или ты уже и так знаешь? Короче, если тебе захочется меня проконтролировать, ты всегда можешь увидеть меня по телику.
        Саммер машет рукой в сторону главной каюты.
        – Это ты о чем? – удивляюсь я.
        – Так ты не в курсе? Я думала, папа тебе говорил… В рубке установлена видеокамера, прямо над компасом, и она подсоединена к телевизору в каюте. Помнишь, как телик вечно не работал? Это потому, что папа не хотел, чтобы мы знали, как его включать. Он прятал пульт в запертом рундучке над кроватью – том самом рундучке, в котором я сейчас держу свое обручальное кольцо, понимаешь? Помнишь, как мы думали, будто папа доверяет нам самостоятельно стоять вахты? Так вот: он мог следить за нами, не вылезая из кровати.
        – Так что ты наблюдала за мной?
        Саммер смеется.
        – Ну конечно же, нет! Я даже не уверена, что эта штука до сих пор работает. И я сплю в кормовой каюте, забыла?
        Испытываю заметное облегчение. То время, что я провожу на руле, – особенно ночью, когда позволяю своим мыслям разбредаться в разные стороны, – это мое самое личное время. И куда больше этого времени, чем сама хотела бы признать, я провожу в мыслях об Адаме. Наверное, мои фантазии можно прочесть у меня на лице или в движениях тела. А если кто-то и способен «читать» меня, так это моя сестра-близняшка.
        Но при этом не оставляет и ощущение предательства. Не со стороны Саммер – она явно говорит правду. Со стороны отца. В ту ночь моей первой самостоятельной вахты в одиночку я наслаждалась ответственностью и уединением. А он шпионил за мной.
        Мне по-прежнему неуютно при мысли, что Саммер будет стоять на вахте допоздна, но я окончательно вымотана, и под конец сон берет верх над здравым смыслом. Завожу мотор, убираю хлопающие паруса, проверяю курс «Вирсавии» и заваливаюсь спать. Помоги мне бог – я оставляю свою тупую беременную сестру в полном одиночестве.
        – Разбуди меня в полночь, – приказываю я, как это делала до недавних пор, и она отвечает:
        – Конечно!

* * *

        Просыпаюсь в носовой каюте – как обычно, лицом вниз на широченной хозяйской кровати. Яркое солнце целует меня в затылок. Разгар дня. Мотор «Вирсавии» наполняет помещение легким гулом и вибрацией. Поднимаю взгляд. Угол падения полос солнечного света из бортовых иллюминаторов подсказывает мне, что мы по-прежнему нацелены на зюйд.
        Но что-то изменилось. Соскальзываю к краю кровати. Кое-как встаю на ноги на наклонившемся полу. «Вирсавия» больше не барахтается в штилевой полосе. Она кренится на правый борт.
        Присматриваюсь через иллюминаторы. Взбаламученные воды экваториальной зоны уступили место аккуратным рядам валов, катящих с юго-востока.
        Мы поймали пассат! Тело наполняется новой энергией, которой словно пропитан сам воздух вокруг. Подобно сотням поколений моряков до меня, я дрожу от восторга при мысли, что вырвалась наконец из гибельных объятий мертвого штиля. Сквозь прозрачный потолочный люк вижу, что Саммер уже поставила грот, но поставила паршиво. Парус хлопает, и лишь мотор несет нас вперед.
        Она должна была меня разбудить! Я бы все сделала как надо – отвернула бы к весту, вырубила мотор… А теперь мы лишь зря тратим и время, и топливо.
        Даже не помню, как утром спускалась вниз вздремнуть после ночной вахты. Последнее, что осталось в памяти, это что я отправилась спать на закате после пасты путтанеска, даже не озаботившись убрать тарелки, мало что соображая и жутко сонная. Но прежде чем повалиться на кровать, вдруг осознала, что во время вахты Саммер мы пересечем экватор, и двинулась обратно к трапу – напомнить ей, что это событие по традиции полагается отпраздновать: обычно после пересечения этой линии на карте моряки обливают друг друга из ведер соленой забортной водой, а некоторые и прыгают прямо в океан.
        – Я вообще-то беременная, в жопу такие развлекухи! – откликнулась из кокпита Саммер.
        Я не стала с ней спорить. Она, должно быть, сильно устала, раз уж употребляет подобные выражения.
        – Тогда не трудись будить меня на экваторе, – сказала я. Мне бы полагалось быть в полном восторге от возвращения в Южное полушарие, домой, но на тот момент мне была куда милее постель. – Ладно, попробую поспать до полуночи. Если только я тебе не понадоблюсь, конечно.
        – Споки-споки, Няшечка! – отозвалась Саммер.
        Но я что-то не помню, чтобы она будила меня в полночь… Вот она я, а за бортом белый день. Неужели моя уставшая беременная сестра всю ночь рулила лодкой?
        По телу пробегает холодок. Мотор продолжает гудеть, а «Вирсавия», которая всегда казалась мне живым существом, – теперь лишь некая холодная, жесткая, бездушная штуковина, безжизненная груда металла и древесины, тупо пробивающаяся к югу по бесконечному океану. Спотыкаясь, пробегаю через салон, поднимаюсь в рубку.
        Кокпит пуст.
        Хмуро шарю взглядом по носовой палубе, готовая устроить сестричке хорошую выволочку за то, что вышла туда одна – прямо после всех наших душещипательных бесед на тему безопасности. Но сердитое выражение пропадает у меня с лица, едва успев появиться, поскольку там ее нет.
        Ее нигде нет.
        Острые осколки льда впиваются мне в затылок. Как будто что-то… что-то чудовищное вцепилось в него и разворачивает мне голову назад. «Сама знаешь, куда надо смотреть!»
        И я смотрю. Всматриваюсь в океан за кормой до самого горизонта, шарю взглядом между двумя расходящимися и тающими вдали гребнями кильватерного следа «Вирсавии». Вода серо-свинцового цвета, и везде лишь эта нетронутая ядовитая серость.
        – Саммер! – кричу я. А потом все громче и громче: – Саммер! САММЕР!
        Гальюн. Ну конечно! Волна облегчения. Практически спрыгиваю в салон. Барабаню в дверь санузла, но она распахивается при первом же прикосновении. Из-за двойного зеркала на меня таращится мое призрачное лицо. Мое, а не Саммер.
        Нет сестры и в ее койке в кормовой каюте. Нет ее и в манежике Тарквина напротив. Нигде внизу под палубой нет и следа Саммер.
        Бегом взлетаю обратно на палубу. Не обращая внимания на болтающийся вправо-влево гик, на отсутствие спасательного жилета или страховочной сбруи, подныриваю под гик, чтобы еще раз оглядеться по сторонам. Напряженно всматриваюсь в каждый дюйм океана. Ничего.
        О чем я вообще думаю? Если Саммер где-то там, то прямо сейчас мы уходим от нее все дальше и дальше! Бросаюсь в рубку, вдавливаю красную кнопку. «Смена курса на десять градусов». Авторулевой с гудением заносит румпель вбок. «Вирсавия» отворачивает, зарывшись носом в набежавшую волну и вздрогнув всем своим шестидесятифутовым телом. Нажимаю еще раз, потом еще и еще, как можно быстрее, но не забываю считать. Восемнадцать нажатий, и вскоре «Вирсавия» уже на обратном курсе. Строго норд.
        Бросаюсь к мачте. По обеим сторонам к ней приделаны шарнирные шпеньки-ступеньки, которые надо откидывать вбок по мере подъема. Я как-то видела, как отец это делал. Лодка стояла у бона в марине, а Аннабет старательно выбирала один из фалов, задействованный в качестве страховочного конца, но от этой картины у меня все равно противно замирало в животе.
        Сейчас нет времени для страховочных концов. Со звоном отщелкиваю первые несколько ступенек и лезу наверх, но парус хлопает меня по лицу, загораживает обзор. Нужно подняться выше.
        Саммер, Саммер, где же ты?
        Мои ладони скользкие от пота, голые подошвы тоже – скользкие, как масло. Раздвинув коленки, бросаю взгляд под ноги. Палуба «Вирсавии», теперь крошечная, как спичечный коробок, размеренно ходит подо мной вправо-влево. Если упаду, мне конец. Ударюсь о палубу и моментально погибну. Или промажу и свалюсь в океан – и буду беспомощно смотреть, как «Вирсавия» беззаботно уходит прочь…
        Точно так же, как Саммер?
        Нельзя сейчас думать об этом! Нельзя останавливаться! Задержка может означать жизнь или смерть для сестры! Вытягиваю руку, чтобы откинуть следующую ступеньку, и пальцы срываются с острого металла. Надо бы слезть, найти какие-нибудь перчатки и туфли, чтобы защитить руки и ноги от этих кошмарных шпеньков, но у меня нету времени. Я должна подняться наверх! Должна найти ее.
        Толчок ногой. Перехват рукой. Еще и еще. Вся моя кожа кажется холодной и липкой. Мачта – бесконечная стремянка, уходящая в небо. И вот я на месте, на самом верху. Топ мачты – неразбериха из блоков, светодиодного огня, флюгера, кучи каких-то оковок. Все болтается и побрякивает. Верхняя часть паруса с хлопаньем мечется из стороны в сторону. Волнение на море усилено высотой, и ветер здесь тоже сильнее. Хватаюсь за жгут веревочных фалов, и они окрашиваются красным. Я обо что-то здорово порезалась, но не знаю обо что – даже этого не почувствовала.
        Все высматриваю, высматриваю, высматриваю… Саммер, ее золотистый саронг, ее желтые волосы, ее большую белую фуражку… Обшариваю взглядом океан во все стороны до самого горизонта. Вишу, прилепившись животом к передней части мачты и глядя назад. Изворачиваюсь всем телом, чтобы перевести взгляд в сторону носа. Кажется, что могу смотреть так хоть целую вечность. Море и небо одинаково серые. Напрягаю зрение в поисках хоть какой-нибудь цветной крупицы. Всего того, что может быть Саммер.
        Из-за облаков вылезает солнце, раскрашивая все в синий цвет. Огромные океанские валы, поблескивая своими крутыми боками, стройными рядами катят где-то далеко подо мной, один за другим, один за другим. Эти волны миллионы лет не останавливали свой бег. Не остановятся они и ради меня. Мачта раскачивается, словно дерево в бурю, и в животе поселяется гнездо свернувшихся змей. Изо рта вырывается поток рвоты, на секунду зависает в воздухе, прежде чем рассыпаться брызгами над водой и палубой внизу. Но я все равно смотрю.
        Ничего. Абсолютно ничего. Лишь сплошная синева, и ничего, кроме синевы.
        Океан поглотил Саммер без остатка.
        Движение за спиной. Хлопанье. Оборачиваюсь. Белая морская птица на уровне глаз. Здоровенная, как альбатрос. Перья у нее на голове отсвечивают желтовато-золотистым, словно корона. Это олуша, птица с юга. Узнаю ее, как привет из дома. Встретившись со мной взглядом, она резко отваливает, закладывает плавный вираж к горизонту. Вскоре это всего лишь пятнышко, темная точка на фоне яркого солнца.
        Я в Южном полушарии, и я совсем одна. Мое сердце громко выражает протест, словно живое существо, беспорядочно молотится, загнанно мечется в правой половине груди. Без Саммер оно сбилось с ритма. Похоже, оно уже знает правду.
        Я уже больше не близняшка. Саммер погибла.



        Глава 8
        Поиск

        Я все же продолжаю поиск. Методично, неутомимо, самозабвенно. В жизни ничего не делала с такой страстью! Ищу из последних сил, так что не понимаю, почему до сих пор жива.
        Не помню, как спустилась с мачты. Показалось, что прошли какие-то секунды – и вот я уже в рубке, корректирую курс «Вирсавии». Думай, прикидывай, куда сейчас ее направить, не забывай поднимать голову и осматриваться по сторонам, думай дальше! Измазываю вахтенный журнал кровью, высчитывая дрейф с учетом течения, жму на кнопки авторулевого и подворачиваю слегка к осту. Пока я тут чухаюсь, с каждой минутой Саммер сносит все дальше. Заставляю себя представлять себе сестру живой и невредимой, отчаянно поддерживаю в себе уверенность в том, что она по-прежнему держится на плаву где-то там, в этих тропических водах. Наношу радиус поиска на карту.
        Пустая подставка для телефона в рубке – тошнотворное, нереальное зрелище. Еще хуже, когда я заглядываю в выдвижной ящик штурманского стола – единственное другое место, в котором по трезвом размышлении он мог быть. Проверяю все места, в которых Саммер могла его оставить, выворачиваю ящики и рундуки наизнанку, оставляя после себя хаос. Ничего.
        Спутниковый телефон бесследно исчез.
        Как далеко помощь, даже если я и вправду найду его? Ближайшие страны – Мальдивы, Сейшелы, Мадагаскар, Сомали. Едва ли богатейшие страны мира. Есть ли у них поисково-спасательные самолеты? Есть ли у них хоть что-то поисково-спасательное?!
        – Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй! – Мой голос дрожит, когда произношу эти слова в микрофон УКВ-радиостанции, но я помню, что в таких случаях полагается говорить. Позывной «Вирсавии». «Человек за бортом!» Нашу широту и долготу, курс, скорость. Цифры считываю с экрана картплоттера.
        Хотя все это безнадежно. Мне нужна ПВ/КВ-радиостанция, но Адам предупредил, что она сломана. Не могу извлечь из нее ни писка. «Укавэшка» же работает только в прямой видимости земли или другого судна, а ни того, ни другого мы не видели с самого отхода из Таиланда. Держу ее включенной, но, естественно, никто не отвечает.
        Пытаюсь задействовать аварийный радиобуй, пусть даже, по словам Адама, он просрочен, – но он голимо мертвый. Мне даже не удается его просто включить.
        «Вирсавия» быстрее под парусами, чем под мотором, так что вырубаю движок и распускаю с закрутки геную. Резко наступившая тишина буквально наваливается на плечи. Я точно знаю, что одна на борту. И все же, составляя список первоочередных задач, включаю туда «поиск внутри лодки».
        Страховочная сбруя Саммер со спасательным жилетом валяется на полу рубки. Из горла вырывается сдавленный вой, когда я их вижу.
        Мне предстоит практически непосильная задача – еще раз все просчитать и убедиться, что я веду поиск в районе, в котором с наибольшей долей вероятности находится Саммер. Не думая о том, что она уже могла утонуть. Не думая о ней, как о «теле». За то время, которое Саммер способна оставаться в живых, я должна покрыть максимальную площадь. Мне нельзя думать об акулах. Мне нельзя думать об истощении, хотя я знаю, что Саммер должна постоянно двигаться, подгребать руками и ногами, чтобы держаться на воде. Но я заставляю себя помнить о гипотермии. На экваторе удушающе жарко, но даже здесь морская вода мало-помалу высасывает тепло из тела моей сестры.
        В голове всплывают кое-какие зловещие рассказы, слышанные еще в детстве. Припоминаются поддатые морские бродяги, чокающиеся коктейлями в марине и пугающие друг друга страшилками на тему «человек за бортом», не обращая внимания на то, что их полученные из третьих рук истории подслушивают детишки. Но я благодарна. Благодарна всем этим долбанутым пьянчугам, поскольку теперь знаю, сколько может продержаться Саммер. Какого-то человека как-то раз – всего лишь раз! – нашли живым через двадцать восемь часов, но это было в каком-то проливе, не в открытом океане, и вода в том районе была исключительно теплая. И все равно это сочли настоящим чудом.
        Жизнь словно распадается на отдельные кусочки. Воспоминания, краски – мельком увиденный через прозрачный люк белый парус, золотоголовая олуша – вспыхивают в мозгу четкими реальными картинками, словно наркотические глюки. На происходящее реагирую совершенно по-идиотски. Радуюсь странным и неуместным вещам. Наверное, хочется хоть чему-то радоваться. Чувствую странное удовлетворение от того, что я левша, поскольку порез на правой руке не мешает мне настолько, насколько мог бы. На полном серьезе горжусь, что «Вирсавия» идет так быстро, что я достойно справляюсь с этой спасательной операцией.
        Но сердце знает правду. Упавших за борт находят в голливудских фильмах, но в реальности все совсем по-другому. Даже если кто-то успевает заметить, как вы выпали за борт, развернуться и подобрать вас – это целая история, и не факт, что вас все-таки подберут, особенно на парусной лодке. Когда я сегодня проснулась, прошло почти двенадцать часов с того момента, как я последний раз видела Саммер. Так и не потревоженное ею, мое измотанное тело потребовало возместить недосып, отключилось так накрепко, что решение Саммер поставить грот, шум и смена направления качки, которые в другой ситуации заставили бы меня пулей выскочить на палубу, не сумели меня разбудить. Теперь я совершенно не представляю, когда она это сделала. Совершенно не представляю, где она упала за борт. И совершенно не представляю, как это вышло.

* * *

        К полудню я опять в зоне.
        Это дает мне ключ к тому, когда Саммер поставила парус. Ветровая граница, где юго-восточные пассаты уступают место экваториальной свистопляске, вряд ли сильно сместилась за день, так что если мне понадобилось шесть часов, чтобы вернуться в зону, то вполне разумно предположить, что и вышли мы из нее примерно за шесть часов до того, как я проснулась. В полночь или, может, даже чуть раньше, раз уж теперь мы движемся быстрее.
        Нужно как следует подумать. Саммер поставила грот после того, как вышла из зоны.
        Хотя погоди… Она не могла выпасть за борт после полуночи. В полночь сестра собиралась меня разбудить. Она никак не стала бы продолжать движение в мою вахту.
        Сужаю временной промежуток. Пожалуй, минут за сорок до полуночи, минут через десять после. С безумной приподнятостью перечерчиваю радиус поиска. Допуская неопределенный снос тела… пловца! – получаю радиус в пять морских миль.
        Теперь займемся геометрией. Площадь круга. «Пи-эр-квадрат». Слава богу, помню еще эту фигню.
        Получается площадь поиска в семьдесят восемь квадратных миль.
        Моя сестра провела в воде уже двенадцать часов. У нее еще двенадцать часов в запасе, чтобы выжить, шестнадцать самое большее, а через шесть часов сядет солнце. Не помню, сколько топлива в танке «Вирсавии», но осуществлять поиск под парусами на краю экваториальной зоны практически нереально. Я по-любому не могу заставить «Вирсавию» идти строго против ветра, а паруса заслоняют мне обзор.
        Только держись, Саммер! Только держись!
        Ставлю яхту на курс и засовываю пульт дистанционного управления авторулевым в карман шортов. Убираю в рюкзак УКВ-рацию и бутылку с водой, кидаю туда же несколько шоколадок, хотя и не могу представить, чтобы хоть какая-то еда опять полезла мне в горло. Убираю паруса и завожу мотор. Влезаю в страховочную сбрую с карабинами. Надеваю свою шкиперскую фуражку, вешаю на шею солнечные очки и бинокль.
        Опять лезу на мачту.
        На сей раз не страшно. Смерть кажется чем-то не заслуживающим внимания. Наверху пристегиваю себя к топу мачты, чтобы руки оставались свободными. Управлять «Вирсавией» по курсу можно и отсюда, используя дистанционный пульт.
        Теперь остается лишь смотреть.
        И думать.
        Девять лет моей жизни тают как дым. Девять лет эти сто миллионов долларов не давали мне покоя, но теперь они напрочь забыты. Все, о чем я могу сейчас думать, – это Саммер, моя сестра-близняшка, лучшая половинка моей души.
        Я люблю Саммер! В жизни никого так не любила, ни мужчину, ни женщину. И дело не в ее красоте, или доброте, или ее жизни, которую словно благословили где-то на небесах. Я люблю ее, потому что она моя сестра, и я убила бы ради нее, умерла бы ради нее, если б смогла!
        Я должна найти ее.

* * *

        Солнце прожигает свой путь по небу. Медленно опускается в постель из облаков, и краски моря постепенно смягчаются.
        Я все еще на топе мачты. Вода в бутылке кончилась. Пыталась сжевать шоколадку, но она оставила лишь вкус пепла во рту. Конечности едва откликаются на сигналы мозга двигаться. Я уже перепробовала все возможные позы, перемещая вес с одной ноги на другую, на руки, позволяя себе обвиснуть в страховочной сбруе. Все одинаково мучительно.
        Сейчас я ненавижу океан. Ненавижу синеву. Ненавижу солнце! Но не хочу, чтобы оно наконец село. Желаю, чтобы оно так же ярко сияло с самой вышины.
        Я уже проторчала на топе мачты целую вечность. И вечно буду оставаться здесь. Бряканье фалов о мачту – это звон цепей мертвеца. Паруса – это саван.
        Но я все таращусь на море. Высматриваю Саммер, ее сияющие волосы. Ясно вижу их у себя в голове, но больше нигде их нет.
        Мне теперь не нужны солнечные очки. Море меняет цвет – бледно-лиловая вода тускнеет, становится сиреневой, потом густо-синей, как индиго, почти черной. Лишь на западе – остатки розовато-золотистого мерцания.
        И вот я уже всматриваюсь в полную темноту.
        Лезть вниз – это смерть. И дело даже не в том, что руки и ноги сковало трупным окоченением, что обожженная солнцем кожа болезненно пульсирует, что глотка пересохла и воспалилась от плача, от тщетных попыток взывать к сестре. Хуже всего, что когда я касаюсь палубы, когда безвольной кучей валюсь у шпора мачты, то вынуждена окончательно признать непреложный факт: все кончено.
        Я потеряла Саммер.

* * *

        Но некий голос у меня в голове велит мне продолжать. Это холодный, ненавистный голос, и говорит он мне то, что я не желаю слышать.
        «Тебе нужно поспать, – нашептывает он. – Не лежи здесь, не кисни на палубе! Никого ты не найдешь в темноте. Иди и ляг в мягкую постель. Тебе нужны свежие силы. На рассвете опять займешься поиском».
        Может, Саммер каким-то образом сохранила тепло. Может, на ней было что-то теплое, когда она свалилась за борт. Может, что-то выпало вместе с ней, и она может частично высунуться из воды, хотя я уже проверила – ничего не пропало, не считая спутникового телефона. «Соломон» по-прежнему висит на шлюпбалках. Спасательный плотик все так же принайтовлен к палубе.
        Может, вода здесь теплей, чем я думаю. Может, организм Саммер хорошо справляется с потерей тепла.
        «Нельзя отступаться».
        Повинуюсь голосу, произносящему эти слова у меня в голове. Тащусь в рубку и включаю ходовые огни. Стрелка указателя уровня топлива болтается почти на нуле, но мотор продолжает работать. Вырубаю его. «Нужно сберечь топливо на завтра».
        Я ненавижу это «завтра»! Спотыкаясь на каждом шагу, спускаюсь в салон, а «Вирсавию», дрейфующую теперь по воле ветра и течения, начинает валять с борта на борт на неспокойном море.
        «Не здесь, – звучит все тот же голос. – Поспи на той чудесной широченной кровати. Отдохни хорошенько».
        Я должна доверять этому голосу: если мы вдруг и впрямь пересечемся курсами с каким-нибудь другим судном, его рулевой обязательно заметит тусклые ходовые огни «Вирсавии» и чисто с нами разойдется. Отец учил нас, что оставлять лодку без вахтенного непростительно, что это просто святотатство, но у меня нет выбора. Мне надо поспать. В любом случае с самого выхода из Таиланда мы не видели ни единого судна. Я весь день тщетно пыталась связаться хоть с кем-нибудь по УКВ. И прямо сейчас мы посреди одного из самых безлюдных океанов мира, в нескольких днях хода от оживленных судоходных путей. Никто тут не появится.
        Ввалившись в носовую каюту, врубаю свет. Мельком вижу свое отражение в экране телевизора.
        Телик! Кровь кидается мне в голову. Такое чувство, будто меня ударили в грудь. Видеонаблюдение! Что там говорила Саммер? Это живая картинка, или система еще и пишет? Сестра не была уверена, что эта штука даже вообще работает.
        Пульт! Саммер говорила, что он заперт в рундучке с ее обручальным кольцом. Отец никогда не говорил нам, где держит ключ, и она тоже не сказала. Ладно – вытаскиваю свой нож, который постоянно держит при себе любой нормальный яхтсмен, и втыкаю его в щель между выдвижным ящичком и проемом. С момента исчезновения Саммер прошло уже восемнадцать часов. Не стирается ли запись автоматически по прошествии суток? Понятия не имею, какие были в ходу технологии, когда отец устанавливал эту систему много лет назад. На что тут все пишется – на хард-диск?
        Тык, тык! Отчаянно бью ящик ножом, словно наемный убийца. Он слегка вылезает из проема – хватаюсь за ручку и, расшатав, наконец выдергиваю его. Ящик ударяется об пол, его содержимое разлетается во все стороны. Хватаю обручальное и помолвочное кольца Саммер, пока они не успели раскатиться по каким-нибудь щелям. Натягиваю их на пальцы все еще кровоточащей правой руки, чтобы не потерялись.
        Пульт! Нашариваю его, нацеливаю на телевизор, вжимаю палец в кнопку включения. Ноль эмоций.
        Батарейки! Батарейки сдохли. Вырываю их из отсека, и они со стуком разлетаются по полу. Мчусь в рубку. Под штурманским столом – целая колония батареек всех размеров.
        Прокручиваю каналы. Ничего, кроме «снега».
        И вдруг чернота. Но внизу экрана указаны дата и время. Девятнадцать часов, двадцать девятое марта. Живая картинка.
        Как перемотать? Тычу во все кнопки на пульте. Как мне заставить эту систему работать? У нее где-то должен быть мозговой центр.
        Снимаю телевизор со стены. За ним упрятан древний лэптоп. Провожу пальцем по трэкпэду, и экран компьютера освещается. Под иконкой «Домашнее видеонаблюдение» нахожу ту самую живую трансляцию, что проигрывается сейчас на экране телика, а в другом окне – семь файлов, каждый со своей датой. Щелкаю на самом недавнем, датированном вчерашним днем – двадцать восьмым марта.
        Начинаю смотреть с самого начала, с двадцати трех ноль-ноль. Короткими отрезками быстро проматываю вперед. Сплошная темнота.
        В пятнадцать минут двенадцатого кокпит освещается, и появляется Саммер.
        – Есть! – ору я. Она выглядит такой знакомой и такой живой, что я со вздохом облегчения опускаюсь на кровать, будто все в порядке, будто я нашла ее. А потом соображаю, свидетелем чего вот-вот стану. Смерти моей сестры.

* * *

        Надежда – это демон. Она играет с вами, флиртует, заигрывает, а потом, когда начинаешь доверять ей, бесследно исчезает. Умирает. Сначала умерла Саммер, а теперь умирает и надежда.
        Саммер стоит в кокпите в своих крошечных шортиках и здоровенной фуражке, озабоченно нахмурившись. Хотя ничем она не озабочена. Такое выражение появляется у нее на лице, когда она довольна собой. Сестра готовит сюрприз.
        Камера жестко закреплена на передней панели – палуба на экране располагается строго горизонтально, – так что трудно понять, на какой борт кренится лодка, пока Саммер ставит грот. Однако море позади кокпита, похоже, приподнято справа, а с левой стороны экрана проваливается вниз. Поскольку камера нацелена на корму, это означает, что поверхность воды выше с левого борта – или, вернее, лодка кренится на левый борт.
        Когда мы вышли из зоны, Саммер, должно быть, встретила западный ветер. Почему я не сказала ей, чего ожидать? Сознавала ли она, что это не то направление, что это не пассат? Видать, чисто случайно словила какой-то местный ветерок. Такое обычно ненадолго.
        Но Саммер этого не знает. Настраивает положение грота и гордо сидит, словно движение под парусами – это какое-то новое чудо, которое она сама изобрела.
        Проходит несколько минут. Саммер вскакивает и бежит к камере. Ее лицо увеличивается, заполняет собой чуть ли не весь экран, а потом пропадает из виду. Она скрылась в рубке.
        Появляется опять, к уху прижат спутниковый телефон.
        Саммер стоит лицом к носу. Ее лицо прямо перед камерой, огромное на экране. Глаза скашиваются на телефон. Она плотней прижимает его к щеке. На лице чистое блаженство. Наверное, это Адам.
        Почему он позвонил? Что-то случилось с Тарквином?
        Саммер запрыгивает на сиденье кокпита, вытягивается во весь рост, чтобы держать телефон повыше. Говорит в него. Насколько я могу судить, скорее кричит в него. Похоже, плохая связь.
        И вдруг какое-то вихляние. Саммер дергается всем телом, когда лодка встряхивает ее. Могу предположить, что происходит, но сестра в полном неведении.
        Ветер заходит! Она чувствует, что что-то не так, и реагирует худшим способом из возможных. Решает, что странное движение вызвано чем-то впереди, по курсу. Встает во весь рост на кормовой палубе для лучшего обзора. На ней ни страховочной сбруи, ни спасательного жилета.
        Хрясь!
        Запись без звука, но я буквально слышу убивающий ее сокрушительный удар, словно взрыв в своем собственном черепе. Грот подлавливает ветер с обратной стороны, «Вирсавия» скручивает самопроизвольный поворот фордевинд, и гик, перелетая на противоположный борт, со страшной силой бьет Саммер по голове. Ее тело тряпичной куклой летит в океан.

* * *

        Ее убило мгновенно. По-другому и быть не могло. Я произношу эти слова вслух, чтобы окончательно убедить себя, но знаю: все-таки остается шанс, что это не так. Ее могло только вырубить.
        И все-таки моя сестра не страдала. Без спасательного жилета наверняка захлебнулась и утонула, прежде чем пришла в сознание.
        Но я все равно ищу. Ищу весь следующий день. И весь день все та же мысль преследует меня: что не просто нет шансов найти Саммер живой – их и не было с самого начала. Высматриваю тело, хотя даже не знаю, продолжают ли мертвецы плавать на поверхности воды. Я ищу не потому, что у меня есть надежда. Ищу только по той причине, что единственная альтернатива – это не искать.
        Продолжаю поиски внутри яхты, пусть даже и понимаю, что Саммер не может быть на борту. На «Вирсавии» я знаю каждый дюйм, но ищу везде, просто чтобы хоть что-нибудь делать. После возвращения в зону, когда ветер скисает, убираю паруса и позволяю «Вирсавии» полностью остановиться, а потом, раздевшись догола и надев маску для подводного плавания, прыгаю в бирюзовую пустоту и плыву прямо под корпус, словно тело моей сестры могло застрять между фальшкилем и пером руля. В другой ситуации я сто раз подумала бы, прежде чем сделать такую глупость, сознавая риск того, что «Вирсавия» может опять набрать скорость, когда я под ней – яхта способна обогнать пловца и в самый легкий ветерок, даже с убранными парусами, – но теперь это меня практически не волнует.
        Пускай «Вирсавия» уплывает прочь. Пускай я останусь тут вместе с Саммер… Под лодкой тихо. Чистая вода нежно обволакивает тело, смывая кровь и пот куда-то в далекую голубизну.
        Но здесь тоже ничего. Даже прилипалы куда-то делись. Черный силуэт «Вирсавии» четко вырисовывается в стеклянной голубизне океана. Я могу вечно всматриваться в ее необъятную толщу. Вода такая прозрачная, что мои ноги болтаются словно прямо в небе, и я представляю тело своей сестры на его бесконечном пути вниз. Открываю рот и позволяю воде заполнить его, густой и соленой. Будет так легко упасть следом…
        Тишина – это тварь, готовая вцепиться в меня своими когтями. Я – единственный человек на всем белом свете.
        Подныриваю к противоположной стороне корпуса. Поверхность воды кажется отсюда зеркалом. И я проникла сквозь это зеркало в мир Саммер, мир глубины. Наверху, высоко надо мной, ослепительным дергающимся пятном маячит солнце.
        Выныриваю на поверхность, хватаюсь за перекладину купального трапика, отчаянно хватая ртом воздух. Прохладная вода вернула способность нормально соображать. Солнце силится прожечь мои плотно сжатые веки, за которыми плавает ярко-розовая пелена – разительный контраст долгим дням нескончаемой синевы.
        Я еще молодая, у меня вся жизнь впереди! Я опять хочу слушать музыку. Я опять хочу почувствовать, как клавиши фортепиано мягко подаются под пальцами. Хочу ощутить под ногами песок пустыни или снег. Хочу заниматься любовью с кем-нибудь.
        Я не хочу умереть здесь.
        Карабкаюсь обратно на борт.

* * *

        И все же безумие не отпускает. С каждым днем солнце все сильней жарит с беспощадного неба. Топливо кончилось, так что приходится вести поиск под парусами. Вода тоже на исходе, но я все равно не могу заставить себя нацелить нос «Вирсавии» в сторону Африки. Хотя наверняка все разумные сроки давно вышли. Сколько дней я уже занимаюсь поисками? Адам в Таиланде, наверное, просто места себе не находит. Вместе с Тарквином – ребенком, который уже потерял одну мать. Но лучше сейчас не думать про них.
        Опять обыскиваю «Вирсавию» и нахожу несколько банок колы и две бутылки вина. Они дают мне еще пару дней для поиска.
        Я могла бы слить все оставшуюся воду в раковину на камбузе, всю колу, все вино. От этой мысли гудит в голове. А что, если я все-таки сделаю это в минуту отчаяния? Обреку себя на медленную, мучительную смерть?
        Можно было бы открыть кингстоны и позволить «Вирсавии» заполниться водой. Привязать себя к койке, чтобы остаться внутри ее. Мы исчезнем без следа.
        Можно улечься на палубу и лежать, пока жаркое солнце не сделает свое гибельное дело.
        Можно двинуться на юг, в Антарктику.

* * *

        Мечтаю только о дожде.
        Ложусь спать в кормовой каютке, где едва можно выпрямиться во весь рост, на узенькой койке Саммер. Золотистый саронг, который я себе воображала на ней, бесприютно валяется в изголовье, по-прежнему пахнущий яблоками и белыми пляжами. Прижимаю его к лицу, а потом завязываю вокруг пояса. Ногтем процарапываю длинную кривую по внутренней стороне бедра – отметину, соответствующую шраму Саммер.
        Нам было восемь или девять, когда это произошло. Мы стояли на якоре возле одного необитаемого кораллового островка, просто-таки райского местечка, но отец был не в духе. Приказал нам, детишкам, отправляться на берег и оставаться там, «пока не вылетят летучие мыши». Как всегда, на весла села я.
        Нам пришлось грести через риф, чтобы добраться до берега, но мне казалось, что я знаю, где там проход. И буквально через секунду мое тело врезалось в воду. В темноте я вынырнула на поверхность, внутри перевернутого корпуса «Соломона». Сделала глубокий вдох, выплыла наружу – и оказалась в море крови. Саммер истошно кричала.
        Я поставила тузик на ровный киль, затолкала Бена обратно на борт и отправила его на «Вирсавию» за помощью. Несмотря на некоторые странности поведения Бена, я знала, что могу положиться на него. Весла были для него великоваты, но я давно обучила его, как грести, как «упираться спиной», когда нужно выгребать против ветра или волны. Как только убедилась, что у него все получается, повернулась к Саммер и потянула ее за собой к берегу. На пляже обернула ей ногу мокрым полотенцем, пытаясь остановить кровотечение.
        Позже все говорили, что я молодец, все сделала правильно, но я-то знала правду. Порезы от кораллов никогда не заживают. Саммер заработала шрам на всю свою жизнь, и в этом была моя вина. Вообще-то именно я заслужила этот шрам.
        Я превращу себя в Саммер. Я верну ее к жизни. Все, что мне нужно, чтобы воскресить свою сестру, – это сделать такой же шрам.
        Встаю в кокпите, где качка ощущается меньше всего. Достаю свой яхтсменский нож, и он зависает у меня над бедром. Рука по-прежнему болит, где я ссадила ее до мяса, забираясь на мачту. Я не хочу еще одну рану. Не хочу еще боли. Но я должна сделать это. Я должна вернуть Саммер.
        Нож уже легонько касается кожи, но я никак не могу заставить себя нажать посильнее. Что-то не так.
        Прежде чем из-под лезвия показывается кровь, останавливаюсь. Каким местом я думаю? Я вот-вот сделаю непоправимую ошибку!
        Я так привыкла представлять стоящую передо собой Саммер, что почти что вижу ее сейчас, как наяву. Я – ее зеркальное отражение, а она – мое. И я чуть было не нанесла шрам, который был бы зеркальным отражением ее шрама.
        Но я больше не хочу быть ее зеркальным отражением! Я хочу быть Саммер – правильной двойняшкой, той, что без изъяна, – но я в полной растерянности. Никак не могу сосредоточиться.
        В голове глухо пульсирует. Образ Саммер уже тускнеет у меня в памяти? Могу четко представить ее перед собой, но никак не выходит ступить в ее тело и посмотреть на этот шрам ее глазами. Я знаю, что наверху он изгибается назад, а внизу – в сторону колена, и знаю, что он похож на букву «S». «S» – значит, Саммер.
        Проверяю то, что наметила ногтем. Это не «S», это округлое «Z». И изобразила я его не на той ноге.
        Мне нельзя сейчас ошибиться. Беру шариковую ручку и рисую «S» вверх по внутренней стороне правого бедра, начиная снизу. Под конец кончик ручки залезает под трусики.
        Адам наверняка любит этот шрам. Саммер говорит, что он слеп к ее изъянам, но наверняка он и не видит в этом никакого изъяна. Это неотъемлемая часть Саммер, часть того сладкого, мягкого тела, которое он любит, но ему предстоит никогда не увидеть его снова.
        Покрепче перехватываю рукоятку ножа и опять рисую «S». На сей раз кровью.



        Глава 9
        Жертва

        В конечном счете я делаю это ради Саммер. Я должна оставить ее ради нее же самой. Я должна выжить и достичь земли, чтобы Адам знал, что с ней случилось. Знал, что смерть была быстрой. Что она не мучилась.
        С вялой медлительностью разворачиваю лодку на вест, но «Вирсавия» не ухватывает моего настроения. Срывается с места и, приплясывая, несется по океану. Идти отсюда легко и просто. Меньше недели.
        Хотя больше никакого управления вручную. Вид неба и океана вокруг не дарит мне прежнего кайфа. Я их ненавижу. Днями просиживаю в рубке и почти не слежу за окружающей обстановкой, пока до меня не доходит, что если мы врежемся в какую-нибудь рыболовную посудину, то я могу убить еще кого-нибудь.
        Я и так уже убила слишком много людей.
        Пытаюсь не думать про ребенка, но по ночам приходят кошмары. Дитя гниет внутри мертвого чрева своей матери, только и оставшегося после того, как конечности Саммер отпали, как тело разложилось вокруг него. Падаль для морских тварей.

* * *

        Составляю мысленные списки. Людей, которым придется рассказать. Людей, сердца которых я должна разбить.
        Адам.
        Тарквин.
        Аннабет.
        Бен.
        Мой брат сейчас в Нью-Йорке, изучает экономику в попытках добиться одобрения отца хотя бы после его смерти. Он примчится как можно скорее, чтобы утешить меня. Другие будут слишком растерзаны горем, чтобы думать о том, через что мне довелось пройти.
        Будут и другие люди, которым придется все услышать. Друзья и подруги Саммер. Летиция Букингем – до сих пор ее лучшая подруга, и у моей сестры есть бывшие коллеги по работе, которых я совсем не знаю.
        Мне придется все рассказать Франсине, Колтону и четырем моим единокровным сестрам.
        Мысль о фальшивом горе моей мачехи, ее тайной радости – это последняя капля.

* * *

        Стараюсь беречь воду, как только сознаю, что ее запасы подходят к концу, но ветерок слабенький, и продвигаюсь я небыстро. Веду обратный отсчет – оставшихся миль, воды, высчитываю суточную норму. Не могу поверить, какой транжирой была Саммер, ежедневно принимая душ, позволяя принимать душ мне! Нам следовало быть поэкономней с водой с самого начала. Теперь приходится серьезно ур?зать дневной рацион – это тоже вопрос безопасности.
        Кожа постоянно горит. В голове глухо пульсирует. Теперь я плачу без слез, облизывая губы сухим шершавым языком. Море – прохладная, мучительно манящая голубизна, вроде бы пей сколько влезет. Даже небо кажется пропитанным сыростью, словно росу можно пить прямо из него.
        Солнце – настоящая пытка. Я обещала себе сохранить вино напоследок, но одним жарким днем открываю бутылку и выпиваю ее до дна вместе с осадком. На следующий день приканчиваю вторую бутылку. Чтобы сократить нужду в жидкости, весь день сплю и просыпаюсь на закате. П?сать вроде иногда еще хочется, но больше уже нечем.
        Теряю связь с солнцем. Встаю с луной, теперь полной на вечернем небе. Разговариваю с ней. Разговариваю с «Вирсавией».
        «Вирсавия» казалась мертвой, когда я потеряла Саммер, но теперь она вновь оживает, будто пытается спасти меня. Я уже отказалась от полномочий шкипера, сдалась, оставила любые попытки цепляться за жизнь, но она продолжает неуклонно идти вперед, сохраняет меня в безопасности внутри себя. Корабль-матка. Она – моя третья мать, моя черная мать, после золотистой Аннабет и белобрысой Франсины. Когда я сплю, то словно плаваю в ее кротком чреве.
        Еще в детстве отец сказал нам, что Вирсавия – это жена царя Давида, мать царя Соломона. Саммер просто обожала библейские истории. Она с удовольствием объясняла всем, почему нашего авторулевого окрестили Дэйвом[17 - Дэйв – сокращенный вариант имен Давид или Дэвид.], а наш тузик называется «Соломон».
        А потом мы случайно услышали, как отец рассказывает компашке приятелей-яхтсменов подлинную историю. Он угощал их выпивкой в кокпите, а мы, детишки, подслушивали из салона. По словам отца, когда Давид встретил Вирсавию, она была женой какого-то другого человека, а Давид практически похитил ее и изнасиловал.
        Саммер пулей выскочила в кокпит. Вся в слезах. «Почему ты не изменил название?! – кричала она. – И ты еще и нашего авторулевого назвал в честь насильника! Я больше к нему и пальцем не прикоснусь!»
        Наши гости неловко захихикали. Отец велел Саммер заткнуться и не молоть чепуху, но она не останавливалась. Под конец он отправил ее спать без ужина.
        Я была просто на седьмом небе от счастья. Саммер так редко попадала в какие-то неприятности! А мне вообще-то понравилась история про Вирсавию. От жертвы изнасилования – до матери царей.
        И вот теперь я выпускаю тот гнев Саммер. Встаю в кокпите, где стояла она, пока орала на отца, и ору и ругаюсь, словно он тут передо мной. Словно я – это Саммер.
        Все слабости и изъяны Саммер всплывают в памяти, как бы мало их ни было. Ее мимолетные моменты гнева или опрометчивости. О мертвых – либо хорошо, либо ничего, но я не могу удержаться.
        Когда наши родители поведали мне историю, стоящую за моим именем – про случайно выбранный цветок, – Бен прикололся: хорошо, типа, что в палате роддома не оказалось петуний. Саммер подхватила эту шуточку и вскоре обнаружила, что та предлагает бесчисленное множество вариаций. «Привет, Тюльпанчик! – могла сказать она. – Как делишки, Бегония?»
        Это длилось месяцами. Саммер выискивала названия, даже еще более гадостные, чем «ирис». «Гортензия». «Хризантема». «Гладиолус». Она больше уже и не использовала мое настоящее имя, и другие ребята в школе последовали ее примеру. Я пыталась смеяться вместе со всеми, выдумывать в отместку имена для нее. «Осень». «Зима». Но это было уже не то. Не было того эффекта.
        Как раз Бен и положил всему этому конец. «Разве ты не видишь, что она терпеть этого не может? – крикнул он как-то Саммер. – Мало того, что все внутри у тебя на нужных местах и что у тебя имя лучше. Зачем еще издеваться над ней?»
        Осознав всю низость своего поведения по отношению ко мне, Саммер расплакалась. В итоге мне самой и пришлось ее утешать.
        Сейчас я не хочу думать о подобных вещах. Хочу, чтобы Саммер оставалась в памяти безупречным образцом совершенства. Даже если у нее и имелись какие-то слабости и недостатки, то все они были более чем простительны.

* * *

        Сейшельскую банку проходим под кровавой луной. Волны тяжело молотят о корпус, разлетаясь пенными брызгами, – на мелководье вода всегда неспокойная. Скоро на горизонте должна открыться земля.
        Уменьшаю масштаб карты на экране картплоттера, пока передо мной не оказывается весь Индийский океан с прилегающими к нему обширными участками Азии, Африки и Ближнего Востока. Знаю, что надо и дальше двигаться к намеченной цели. У меня кончается вода. И все же рука зависает над кнопкой смены курса.
        Кажется, что я так и должна оставаться в море – идти, не останавливаясь. К западу, на Мадагаскар. К северу, в Сомали, где хозяйничают пираты. На юг – в Южный океан с его чудовищными волнами. Куда угодно.
        Завтра мне придется сообщить страшное известие. Адам уже потерял жену. Как я найду нужные слова, чтобы сказать ему? Когда погибла Хелен, то, по крайней мере, спасли ребенка…

* * *

        По всему штурманскому столу в рубке раскиданы записочки моим почерком. «Левая щека полнее, левая скула выше». Никто никогда не замечал этих различий. Никто не мог отличить нас друг от друга. «Более густые брови». Но я уже изменила их рисунок. «Более тощая». Но я и буду более тощей после долгого океанского перехода.
        «Левша». Моя леворукость – это внешнее проявление зеркальности моих внутренних органов, но это не физический признак, всего лишь поведенческий. Правой рукой я пишу не слишком-то хорошо, но в данный момент она замотана повязкой. Никто и не будет ждать, что я буду способна ею что-нибудь написать.
        «Сердце и прочие внутренние органы – на противоположной стороне тела». Адам это знает?
        «Плавание под парусами. Игра на фоно`». В этих вещах я сильнее Саммер. Но «чайника» в парусном спорте изобразить достаточно легко. Притвориться плохой пианисткой – это уже сложнее. Наверное, безопасней просто держаться подальше от любых клавишных.
        «Готовка и дети». В этих вещах Саммер сильнее. Но это – не ядерная физика. Справлюсь, если понадобится. Что же до медицины и акушерства, то Саммер уже бросила это занятие.
        Различия между мною и Саммер, которые я не могу скрыть от окружающих, – это ее шрам и ее беременность. Шрам у меня уже есть.

* * *

        Не знаю, когда впервые у меня возникла эта идея. Наверное, на полуденной жаре. Я проснулась в черном чреве «Вирсавии», и снилась мне Саммер.
        Можно ведь и избежать всего того, что меня ждет… Избежать той жизни, в которой ни работы, ни дома, ни любви. «Вирсавия» будет моей. Адам будет моим. Деньги будут моими.
        Ребенок будет моим.
        Хоть и нет никакого ребенка.
        Наверное, эта идея всегда была со мной. Была ли она со мной, когда я писала все эти записочки, раскиданные сейчас по штурманскому столу? Была ли со мной, когда я карабкалась на мачту?
        Была ли эта идея со мной, когда я оставила собственную жизнь позади, чтобы подняться на борт яхты Саммер с мужем Саммер? Была ли она со мной, когда я, согнувшись в три погибели, пряталась под телом моего отца и узнала, что он предпочел не делить свое состояние?
        Когда я калечила себе ногу, то не думала об этом. У меня не было никаких планов. Это был чисто символический акт. Просто такой выразительный способ почтить память Саммер, примерно как татуировка.
        «У тебя не получится обмануть Адама». Да ладно, он не может отличить нас друг от друга, и он такой рассеянный, что просто не заметит, если я пару раз в чем-нибудь лажанусь! И теперь я знаю про жизнь Саммер практически все, даже про ее сексуальную жизнь. Во время нашего перехода она была более чем откровенна. Я столько всего наслушалась про Адама, что он даже проник в мои сны.
        Едва посмотрев видеозапись, я сразу стала переживать, что она потеряется, прежде чем кто-нибудь еще сумеет ее посмотреть. На лэптопе сохранились видеофайлы только за семь дней – должно быть, после этого срока отснятый материал автоматически стирается и постепенно заменяется новым. Так что я сразу переписала нужный ролик на DVD-диск, извлекла его из дисковода и убрала в рундучок в каюте. А сейчас обнаруживаю прореху в подкладке своей дорожной сумки и заталкиваю его поглубже туда.
        Искушение слишком уж велико. Я больше не буду беспомощной бабой, которая не способна удержать собственного мужа – даже такой приманкой, как состояние Кармайкла. Больше не буду маяться без работы, без дома. Аннабет никогда не доведется узнать, что Ной меня бросил. А тот – тот пускай себе изображает убитого горем мужа, если захочется.
        Роюсь в своей жизни, словно в мешке с приготовленным на выброс барахлом, высматривая то, что хотела бы сохранить. Ничего такого не нахожу. Некому даже оплакивать меня. Моей матери всегда была ближе Саммер. Человек, которого я люблю больше всех на свете, – наверное, вообще единственный человек, которого я сейчас люблю, – это мой брат, но какая разница Бену, кого из сестер он потеряет?

* * *

        В жизни не стала бы этого делать. В жизни не стала бы врать Адаму. Но меня беспокоит, как будет воспринято мое появление на Сейшелах – на лодке, которая принадлежит не мне, со скл?дной историей о том, как ее настоящая владелица сама свалилась за борт… Даже с этим диском все мои объяснения могут потеряться при переводе. Очень не хочу в итоге оказаться в африканской тюрьме.
        И еще мой паспорт. Просто не могу поверить, что я не оформила выезд из Таиланда! На тот момент эта подробность просто вылетела у меня из головы. У Саммер выездной штамп в паспорте, в документах на лодку – отметка таможни, а у меня – ни фига. Теперь это выглядит более чем стрёмно. Я убила столько времени, кружа в зоне и разыскивая Саммер, что все разумные сроки давно вышли, и это только прибавит подозрений. А до кучи ко всему придется еще и позвонить Адаму в Таиланд, чтобы огорошить страшным известием.

* * *

        Можно выдать себя сейшельским властям за Саммер, пройти таможню и паспортный контроль, сесть на самолет до Таиланда и рассказать все Адаму лично. В судовой роли нет никакой Айрис Кармайкл. Никому на Сейшелах даже не надо знать, что кто-то упал за борт.
        Вот только Адам – сам сейшелец. Страна эта крошечная, и у Адама там полно родственников. В своем горе он обязательно сорвется домой. Выяснит, что никто на Сейшелах не знает об исчезновении Саммер. Что он про меня подумает? Как минимум, что я повредилась головой.
        Пожалуй, все-таки можно сказать властям, что второй член экипажа выпал за борт, но что это была Айрис. В качестве Саммер я не попаду под какие-то подозрения, поскольку для них я – законная владелица яхты, все мои бумаги в порядке, я замужем за гражданином Сейшельских островов и сама имею право на местное гражданство. Они, конечно, откроют расследование, но не увидят в исчезновении Айрис ничего криминального, так что позволят мне выехать из страны, чтобы воссоединиться с мужем. И тогда можно будет сказать Адаму всю правду.
        Но что, если все это выплывет на публику? Богатые австралийские дамочки не каждый день выпадают в море из собственных яхт… Это наверняка попадет в местные газеты. Новость вполне может долететь и до Таиланда.
        Мне нельзя быть Айрис для Адама и Саммер для всех остальных. Он не сумеет скрыть своего шока и горя.
        Наверное, все-таки разумней будет раскрывать правду постепенно. Сначала скажу ему, что я Саммер, но что потеряла ребенка – Айрис, мол, выпала за борт, а я от перенапряжения потеряла ребенка. Это типа подготовит его куда как к худшим известиям. Позволит мне дождаться правильного момента, чтобы рассказать ему все от и до.
        В любом случае у меня не выйдет разыгрывать весь этот спектакль дольше нескольких дней. Пусть даже теперь я так хорошо знаю Саммер, пусть даже мне известны ее самые интимные секреты, не могу же я оставаться ею до скончания своих дней! Да, я вполне могу выдать себя за нее, но это не означает, что я этого хочу.
        Размышляю о той версии Саммер, которая как бы не погибла. У нее есть «Вирсавия», Адам и Тарквин, а у меня нет ничего. Даже если б она не была уже беременна, но по-прежнему оставалась в живых, у нее все равно оставалось время зачать ребенка – обойти Вирджинию, уже положившую глаз на деньги. И даже без этих денег у нее есть Адам, его деньги, его любовь.
        Я лишь сделаю всем доброе дело. Это будет по-настоящему добрый поступок по отношению к Адаму, Тарквину, Аннабет. По отношению к самой Саммер.
        До сих пор она погибла только для меня. В глазах всего остального мира Саммер по-прежнему жива и здорова.
        Закутываюсь в ее саронг, ложусь на ее кровать, вдыхаю ее яблочный запах, представляю на себе руки Адама. Каждую ночь, каждое утро, до скончания моих дней. Мы бороздим океаны на «Вирсавии»… Занимаемся любовью на носовой палубе, голыми под золотистым солнцем… Вместе воспитываем ребенка, наследника Кармайкла…
        Что произойдет, если я скажу правду? Что за жизнь ждет меня в родном Уэйкфилде? Да никакая жизнь меня там не ждет! Мне придется сесть в самолет и вернуться к своей матери, которая сейчас живет в доме Саммер. И чё толку? А как же Адам с Тарквином? Вообще-то это их дом. Адам не станет больше шататься по морям без Саммер и вряд ли захочет, чтобы я околачивалась у него под боком. Ему будет невыносим сам мой вид – живое напоминание о его потерянной любви.
        А вот «Вирсавия» ему больше не понадобится. Она – это место, где погибла Саммер. Может, Адам отдаст яхту мне, в конце концов, и я смогу вновь отправиться в путь и плавать по миру сама по себе?
        Предстоящие годы простираются перед моим мысленным взором. Остаток моей жизни, проведенный в кружении по океанам мира в поисках Саммер… Или я могу сама стать Саммер, и тогда вообще никто и не подумает ее искать. Айрис-то уже точно никто искать не станет. Никто не будет скучать по ней. Да, такой исход всех вполне устроит.
        Но я не могу этого сделать. Это слишком уж великая жертва. Моя жизнь, может, и пуста, но это моя жизнь. Я – это я.
        Франсина, конечно, будет торжествовать. И я ничегошеньки не смогу с этим поделать.

* * *

        Черт, есть же такая штука, как искусственное оплодотворение! Никак не могу выгнать эту мысль из головы. Когда ушел Ной, я думала, что все-таки залетела. У меня была повышенная чувствительность груди и все другие признаки, но потом начались месячные, а уж потом, естественно, никакого секса.
        Если б только я сохранила хотя бы единственный образец спермы Ноя! Только подумать, сколько ее мы собрали в презервативах и выбросили, прежде чем поженились! Ребенок родился бы позже, но иногда дети рождаются раньше или позже срока, разве не так? Это ведь не самая точная наука.
        Ной был бы доволен. Какой ребенок может быть нежеланным, когда он рождается с чеком на сто миллионов долларов во рту?
        Эх, удалось бы заманить Адама на свою сторону, прижать его аккуратненько к теплой стенке! «Саммер мертва, но ты должен делать вид, что я Саммер. Мне ничего от тебя не надо, кроме образца спермы. Я поделюсь с тобой деньгами».
        Но нет, это совершенно исключено. Это его окончательно доконает. Адам – парень прямой и честный, он не может быть хорошим актером. И, как и Ноя, его каким-то непостижимым образом совершенно не интересуют эти деньги. Они с Саммер залетели случайно.
        Может, разве что он пойдет на это, только чтобы помешать Франсине. А может, и нет…
        Нет, не стоит даже и рыпаться. Это практически нереально.
        Все равно бросаю свои собственные помолвочное и обручальное кольца за борт, и они бесследно исчезают во взбаламученной зелени кильватерного следа «Вирсавии». Сама не знаю, зачем я их так долго хранила – унылый крошечный изумрудик, который, по мнению Ноя, прекрасно подходит к моим глазам, всегда смотрелся рядом с бриллиантом Саммер жалкой безвкусицей. Стаскиваю ее кольца розового золота со своей правой руки и надеваю на левую[18 - В отличие от России, в большинстве стран мира супруги носят обручальное кольцо на левой руке.]. Не хочу их потерять.
        Это все равно что пройти сквозь зеркало.

* * *

        В свою последнюю ночь в море вплываю в сухую грозу. Ветер резко скисает, словно кто-то закрыл дверь, и море абсолютно гладкое. Паруса безжизненно обвисают, но черное небо пронизывают тысячи огненных стрел. Ни капли дождя.
        По привычке намереваюсь убрать всю электронику в духовку на камбузе, чтобы защитить ее от удара молнии, но спутникового телефона больше нет, а на все остальное мне совершенно наплевать. И уж определенно наплевать на «Айпэд» со скриншотами этой потаскухи Вирджинии. Пускай поджаривается. Пускай горит все синим огнем!
        Встаю на носовой палубе в темноте, одной ногой балансируя на кнехте – прямо там, где Саммер с Адамом заделали ребеночка. Торчу на носу, как громоотвод, максимально далеко от мачты. Ну давай же!
        Воздух трещит и рассыпается искрами. В ушах звенит от грома. Но меня не задевает. Я – ярмо вокруг своей собственной шеи. Я слишком проклята, даже чтобы просто умереть.

* * *

        При пустом топливном танке «Вирсавии» от грозы не убежать. Понаблюдав за метанием молний несколько долгих часов, засыпаю в кокпите и пробуждаюсь от холода. По-прежнему темно, но звезды на небе уже начинают тускнеть. Воздух слегка поглаживает голую кожу. Заставляю себя встать и поднять паруса.
        Первый свет встречает нас несущимися в сторону порта Виктории[19 - Виктория – столица, единственный город и порт Республики Сейшельские Острова, расположенной на архипелаге из 115 островов, самый крупный из которых – Маэ.] под диким жарким небом. Ветер все свежеет, а «Вирсавия» перегружена парусами, но мне невыносима мысль о том, чтобы взять рифы. Лодка взбрыкивает и взвизгивает, взрезая сгустившийся поток воздуха туго натянутыми струнами своих вант и штагов, но я жму дальше. Губы пересохли, в глотке пульсирует. Кожа горит огнем и настолько сухая, словно вот-вот превратится в пыль и обсыплется с тела.
        Силуэт острова Маэ, совсем недавно вырисовывающийся на горизонте зазубренной полоской, уже распадается на отдельные холмы, заросшие густым лесом. Не могу дождаться, чтобы забраться на них. Земля! Скоро я обрету твердую почву под ногами.
        Волны становятся битыми и беспорядочными. Море у меня за спиной окончательно впадает в ярость, как перед концом света. Небо теперь цвета бетона, вода матово тускнеет, но по-прежнему ни капли дождя. В моем теле тоже ни капли воды. Мое тело – иссохшая пустыня.
        Буквально понукаю «Вирсавию», чуть ли не подталкиваю ее всем телом. Теперь мне уже виден Сент-Анн – маленький островок, за которым громоздятся более высокие вершины Маэ. Сразу за ним – укрытие, тихая вода, порт.
        Пока мчимся к Сент-Анну, море вокруг ревет и клокочет. «Вирсавию» порой заносит, выставляет боком, как гоночный автомобиль. Мы никогда еще не шли под парусами так быстро, но у меня такое чувство, будто мы никогда не доберемся туда. Моя жажда – вот сила, что несет нас вперед.
        Но вот Сент-Анн уже по левому борту, мы поворачиваем и оставляем всю эту свистопляску позади. Мы почти на месте. С правого борта открывается плоский причал, а за ним городок, пристроившийся между морем и горой, – спокойный, приятный и самый обыкновенный. Цивилизация. Люди.
        Но «Вирсавия» мчится дальше. Мне бы давно убрать паруса – так долго ждала, и вот уже времени катастрофически не хватает! Перепрыгивая с одного конца кокпита на другой, кручу лебедки, матерясь, спотыкаясь о концы. Срубаю грот и теперь не могу контролировать яхту. Под одной лишь генуей она разбалансирована. Всем телом навалившись на румпель, перекладываю его полностью на правый борт, но никак не могу привести лодку к ветру. Сейчас я врежусь в остров! Сейчас воткнусь прямо в эти чертовы Сейшелы!
        Нужно быстро бросать якорь! Нет времени выбирать где. Из рубки истошно пищит сигнал, предупреждающий об опасном мелководье. Нельзя отдавать якорь медленно – полностью освобождаю тормоз лебедки и позволяю ему камнем лететь в воду под лязг пятидесяти метров цепи. Грохот такой, будто мы во что-то врезались. Вдруг сознаю, что я вся мокрая. Что буквально пропиталась водой и что по палубе тоже струятся потоки воды. Я даже не почувствовала, как хлынул дождь. Всасываю его с руки, но дождевые потеки на коже – соленые и мерзкие на вкус.
        Якорь все-таки забирает, зарывается в грунт под шквалистым ветром. Хватаюсь за линь закрутки генуи, бешено выбираю его лебедкой, наматывая парус на штаг, пока нас не сорвало с якоря, когда из УКВ доносится голос. Человеческий голос, по крайней мере. По-английски с сильным акцентом.
        – Яхта «Вирсавия», яхта «Вирсавия», вызывает служба портнадзора. Вы встали на якорь в запретной зоне. Прошу переставить судно.
        Нажимаю на тангенту.
        – Я без хода, – всхлипываю я. – У меня кончилось топливо! У меня кончилась вода! Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне! Моя сестра пропала. Моя сестра пропала в море!

* * *

        Из внутреннего ковша гавани появляется катер и направляется ко мне. Длинный, оранжевый. На носовой палубе – мужчины в военной форме. Десяток или больше. Это полицейские? Ныряю под палубу. Что я им скажу? Они собираются допрашивать меня?
        Я не принимала душ с тех самых пор, как потеряла Саммер. От меня несет, как от бомжа, одежда висит, словно на скелете. В двойном зеркале проявляется совершенно незнакомая личность. Рубиново-коричневая от загара, кожа шелушится. Исхудалая, с красными дикими глазами. Мокрые волосы прилипли к лицу и шее, драный саронг весь в грязи. Правая рука и правая нога забинтованы.
        Срываю повязку с ноги. Рана под ней почти зажила, превратившись в тонкую красную линию.
        Девушка в зеркале – ни Саммер, ни Айрис. Она неузнаваема. Взгляд у нее угрюмый, затравленный.
        Сейчас я, по крайней мере, смою хотя бы часть этой вони! Хватаю какую-то тряпку, дергаю вверх рычаг крана, но, естественно, ничего из него не льется.
        А тем временем гневно барабанят в корпус. Грубые мужские голоса, грохот каблуков. Они поднимаются на борт. Не могу же я их встретить в таком виде! Распахиваю дверцу шкафчика, хватаю флакончик духов Саммер. Опрыскиваю все тело. Запах Саммер. Яблок и пляжа.
        Чей-то низкий голос, со странным акцентом:
        – Капитан! Капитан! Это полиция!
        Бросаюсь наверх в кокпит. Сейчас я расскажу им всю правду!
        Выступаю на солнечный свет и не удерживаюсь на ногах. Чьи-то сильные руки тут же подхватывают меня. Сладкий запах гвоздики. Горячие слезы падают на мое лицо.
        – Саммер, Саммер, Саммер! – восклицает знакомый голос. – Слава богу, что ты цела! Ведь все уже сроки вышли! Я едва не умер, ожидая тебя! Больше никуда тебя не отпущу!
        Цепляюсь за обладателя этого голоса, и где-то внутри меня словно прорывает плотину. Все плачу и плачу. Просто разрываюсь напополам от рыданий.
        – Адам, – всхлипываю я. – Милый, все гораздо хуже, чем ты думаешь! Я потеряла свою сестру!
        В конечном итоге я делаю это ради Саммер.
        – Я потеряла Айрис, – только и повторяю я. – Айрис погибла!



        Часть II
        Саммер




        Глава 10
        Полиция

        Я – Саммер. Я – Саммер. Я – Саммер.
        Я – королева красоты, я жена, я мать, я первенец. Обмякаю в руках своего мужа, и порывистое красное тепло поднимается по моему телу, покалывающее и электризующее. Моя кожа словно тает, я почти растворяюсь в Адаме. Мы укутаны друг в друга, заливаем друг друга радостными слезами.
        Нет повода горевать. Идеальная семья в целости и сохранности.
        Неважно, что будет потом, – гораздо важнее то, что происходит здесь и сейчас. Я – лучшая из двух близняшек, и я любима. Адам держит меня так крепко, что мои ноги почти отрываются от палубы.

* * *

        Полицейский едва может дождаться, пока Адам поставит меня обратно, и на меня обрушиваются его вопросы. Кто я? Какие у меня дела на Сейшелах?
        – Меня зовут Саммер Роуз Ромен, – отвечаю я. – Я замужем за гражданином Сейшельских Островов. Это наша яхта.
        Полицейский ест меня взглядом с противоположной стороны кокпита. Стискиваю теплую руку Адама. Для такого крупного мужчины у офицера слишком узкий подбородок, слишком высокие скулы – лицо, из-под которого проглядывают кости черепа. Солнце отражается от его полицейского жетона и слепит мои глаза. Он чванливо расхаживает по кокпиту, грузный и бесцеремонный.
        – Так у вас гражданство? – громыхает у меня в ушах его голос. – Вы говорите по-креольски?
        Адам осторожно тянет меня на сиденье кокпита рядом с собой и стискивает мне руку в ответ. Отвечает за меня – непонятный набор звуков. Я должна это понимать? Научил ли меня Адам хоть как-то объясняться по-креольски?
        Есть сотни, тысячи вещей, которые мне полагается знать! А откуда?
        Я и представить не могла, что Адам окажется здесь! Что он вообще делает на Сейшелах?
        – Саммер? Саммер!
        Вздергиваю голову. Мне надо научиться узнавать свое имя!
        Мой муж качает головой, широко открыв глаза.
        – Это безнадежно, – говорит он. – Я едва узнаю свою жену. Только подумайте, что ей пришлось вынести! Она там была совсем одна. Сами видите – она совершенно не умеет управляться с лодкой. Это сестра у нее яхтсменка. Была яхтсменкой…
        Его голос надламывается.
        Полицейский кладет руку на плечо Адама и опять произносит что-то по-креольски, но на сей раз его голос звучит тише и спокойней. Они перешептываются, будто есть какой-то шанс, что я пойму. Или есть? Креольский очень похож на французский. Айрис изучала французский в школе, и из океана звуков начинают выскакивать отдельные фразы.
        Dans la mer – «в море». Bonne femme – «хорошая женщина».
        Нет, не думаю, что мне полагается хоть как-то понимать по-креольски. Я не должна знать этих слов.
        Позвякивание наручников на ремне инспектора. Он закуривает сигарету, затягивается, стряхивает пепел прямо на тиковый настил.
        Кто «хорошая женщина»? Я или та, что dans la mer?
        – Я понимаю, это тяжело, малышка. – Адам притягивает меня ближе, отечески кладет мне руку на колено. – Но можешь рассказать нам, где выпала Айрис? Где ее искать?
        Мне и не надо изображать какую-то реакцию. У меня вырываются судорожные всхлипывания, и я едва могу говорить сквозь тяжесть в груди.
        – Это было неделю назад… больше… в тысяче миль отсюда! – вскрикиваю я. – Я проснулась, и ее уже не было! Я искала! Искала день за днем. Искала до тех пор, пока не кончилось топливо. Искала, пока не кончилась вода!
        У инспектора полиции есть еще вопросы. Он выпаливает их мне на английском и креольском. Адам переводит. Другие мужчины молча вышагивают взад-вперед по палубе под жарким солнцем. «Вирсавия» содрогается под тяжелыми подошвами их высоких ботинок. Целая толпа их курит на носу, по очереди оборачиваясь на меня из клубов дыма.
        До сих пор я соврала лишь в одном, но это единственная часть, которая не вызывает у инспектора никаких вопросов. Все остальное подвергается сомнению. Наверное, я и впрямь выгляжу обманщицей с плохо состряпанной историей, ведь я так многого не знаю. В какой день недели исчезла моя сестра? Да я и понятия не имею, какой сегодня-то день! Инспектор устраивает целое представление из того, что в тот момент я спала, словно мне следовало не смыкать глаз на всем пути через Индийский океан. Мне, беременной женщине!
        – Давайте проверим вахтенный журнал, – предлагает Адам и движется в сторону рубки.
        – Да! – кричу я. С излишним энтузиазмом. Знаю, что вахтенный журнал подтвердит мою историю. Вчера вечером я потрудилась выбросить все свои сумасшедшие заметки, даже бумагу под ними – на случай, если на ней остались выдавленные следы, оставленные моей ручкой. Фуражку с надписью «Шкипер» тоже зашвырнула за борт, дабы иметь свободу выбора, пусть даже тогда была решительно настроена не откалывать этот номер. Но теперь нужно окончательно убедиться, что возле рубки случайно не завалялось каких-нибудь клочков бумаги. Все ли я выбросила за борт, что требовалось? Встаю, и у меня подкашиваются ноги. Адам кидается обратно ко мне, подхватывает меня на руки. Прижимаюсь лицом к его воротничку, его мягкой хлопковой рубашке. Прикрываю глаза и глубоко вдыхаю.
        – Моя жена беременна, сэр, – укоризненно говорит он. – Она только что прошла через суровое испытание. Айрис – это ее сестра-близнец. Нам с вами и не представить, что ей пришлось вынести. Она должна сейчас чувствовать так, словно у нее вырвали душу.
        Адам продолжает по-креольски, но полицейский инспектор перебивает его:
        – Я и сам близнец.
        Адам осекается. Я вздрагиваю. Чувствую, что этот человек видит меня насквозь. Он явно не западет на всю эту фигню про мистическую связь между двойняшками.
        – Отведите свою жену в тень, – велит инспектор. – Мы ведь не хотим, чтобы наша свидетельница рухнула в обморок? Принесите ей воды.
        – Здесь нет воды, – лепечу я. – Ни капельки не осталось.
        Позволяю своим ногам завихляться, когда Адам помогает мне перешагнуть через низенький брандерщит перед входом в рубку. В каком это смысле «свидетельница»?
        Инспектор проталкивается в салон, и я вижу, как он дергает вверх-вниз рукоятку крана на камбузе, вертит ее из стороны в сторону; все без толку. Исчезает в санузле – несомненно, чтобы попробовать кран и там.
        И вот теперь он топает обратно на палубу, задев меня плечом, выкрикивает какие-то приказы на креольском. Вид у него сердитый, на лице хмурая сосредоточенность. Остальные мужчины тянутся на корму, где пришвартован катер. «Вирсавия» кренится под их немалым весом.
        – Мы отвезем вас на берег, миссис Ромен! – рявкает инспектор.
        Встаю. Вот и всё. Он что-то заметил в санузле – и все понял.
        – Погоди, – бросает мне Адам. И обращается к инспектору по-креольски.
        Не могу понять, что вообще происходит. Я даже не уловила, как этого полицейского звать, и просто не могу представить, зачем он притащил на борт десять или двенадцать человек. Это обычная абордажная команда таможни или они явились за мной? Не могу прочитать флюиды, протянувшиеся между инспектором и Адамом. Они, похоже, затеяли нечто вроде соревнования, кто кого переглядит, но совершенно непонятно, закончится оно улыбками или мордобоем.
        Инспектор моргает первым. Опять подходит к нам и протягивает руку.
        – Миссис Ромен, – произносит он. – Итак, вы искали свою сестру, пока у вас не кончилась вода. Это просто чудо, что вы остались в живых! Вам следует позаботиться о себе и своем ребенке. Интеррогасьон, – он произносит английское слово «допрос» на французский манер, – может подождать. Для начала мы доставим вас в больницу.
        – Нет! – кричу я.
        Даже близко не допущу до себя врача, пока не расскажу Адаму всю правду про ребенка! Все до единого – Адам, инспектор, люди на боковой палубе – поворачивают головы и таращатся на меня.
        – Пожалуйста, мне всего лишь нужно попить и поесть! Я практически ничего не ела с тех пор, как это произошло, но я не хочу как-то задерживать ваше расследование. Будьте добры, возьмите вахтенный журнал на берег. Там записаны наши координаты, когда она исчезла.
        Я уже почти научилась. Не называй никаких имен. Говори просто «она». Изъясняйся туманно, словно тебе невыносима сама мысль об этом. Будто ты не можешь припомнить. Пусть увидят, как ты путаешься и запинаешься.
        Мужчины в форме один за другим спускаются в катер. Пока мы ждем на жарком солнце, инспектор раскрывает вахтенный журнал. Переворачивает страницу за страницей, исписанные аккуратным почерком Айрис с обратным наклоном – красноватые чернильные строчки чуть смазаны движущейся слева направо левой рукой. Ее последняя запись – в восемнадцать ноль-ноль двадцать восьмого марта. Точная и беспристрастная, широта и долгота указаны до трех цифр после запятой. «Движение под мотором строго на зюйд для пересечения экваториальной зоны. Ветер переменчивый, шквалистый. Ход шесть узлов. Море неспокойное».
        А следующая страница уже заполнена каракулями какой-то психбольной. Снятые с экрана GPS координаты нацарапаны вкривь и вкось, почти нечитаемы, перемазаны засохшей кровью. Поверх грубо набросанной схемы района начиркана решетка поиска, усеянная кривыми стрелочками. Никто не узнал бы в этих закорючках почерк любой из близнецов.
        Инспектор захлопывает журнал и ведет меня на боковую палубу. Катер болтается у нас под бортом довольно низко, но даже при всей моей слабости и жажде я могла бы вмиг спрыгнуть вниз. Но все-таки опираюсь на твердое плечо Адама – он хватает меня за левую руку, инспектор за правую, и оба осторожно опускают меня, словно куколку, прямо в протянутые снизу мускулистые руки. И вот я уже посреди моря мужчин – старательно пыхтя, они держат меня на весу, пока покачивающийся катер бьется о борт «Вирсавии».
        Что-то накатывает на меня изнутри, словно океанская зыбь. Получается! Я могу быть Саммер! То, чего я не знаю, – это лишь мелкие подробности. Адам кажется таким знакомым в моих объятиях, словно мы с ним сто лет женаты.
        Я вобрала в себе саму сущность Саммер. Ха, да я упражнялась в этом всю свою жизнь! Я и есть Саммер. И каждый мужчина в поле зрения из кожи вон вылезет, только чтобы мне помочь.
        Безумие, охватившее меня на борту «Вирсавии», будет моей лучшей подругой. Саммер ничего не помнит, Саммер, похоже, какая-то другая, Саммер все путает… Да естественно, путает! Там, в океане, она потеряла свою душу!
        Больше меня не с кем сравнивать. Нету больше никого с более полной грудью, более нежной улыбкой, с целомудрием, сочащимся из каждой поры… Близнецы с возрастом становятся все меньше похожи друг на друга, но теперь этого не произойдет. Саммер и Айрис вернулись к тому, с чего начали. Они опять одно человеческое существо. Одна девушка. И зовут ее Саммер Роуз.

* * *

        Спрыгиваю с полицейского катера на берег, и на сей раз головокружение реальное. Бетонный пирс абсолютно непоколебим, но я хочу, чтобы он раскачивался. Надо бы радоваться, что стою на твердой земле, но тело тоскует по ритму «Вирсавии». Прямо передо мной – заросшая травой площадка, отливающая яркой зеленью. Жирная почва так и пропитана влагой, меж стеблей травы проблескивают дождевые капельки. Спотыкаясь, устремляюсь к ней, в сопровождении неотвязного эскорта из Адама и инспектора, словно какая-нибудь знаменитость или арестант. Опускаюсь во все это мягкое великолепие, прижимаю лицо к зелени. Едва удерживаюсь, чтобы не втянуть в себя мокрую траву прямо вместе с землей.
        Грудь сотрясается от всхлипываний, но я слишком обезвожена для слез. Слышу мужчин у себя за спиной – их жалостливое бормотание, словно они видят перед собой раздавленного машиной котенка. И вот наконец Адам подносит мне что-то к губам. Бутылка.
        Все пью и пью. А когда уже готова лопнуть, лью воду себе на голову. Лицо, шея, все тело вдруг становятся прохладными и свежими. Волосы и саронг прилипают к коже.
        Утолив жажду, впервые обращаю внимание на окрестности. Мы на какой-то улочке – типичной тропической улочке, заполненной ярко одетыми людьми. Все таращатся на нас. Оглядываюсь по сторонам, почти что ожидая увидеть свою сестру-близняшку, стоящую среди них.
        Вперед выступает какая-то пожилая тетка с озабоченным лицом.
        – Простите, сэр, мадам, я из яхт-клуба, – обращается к нам она. Ее глаза мечутся между мной и Адамом, который поднимает меня обратно на ноги. – Мы слышали ваш радиообмен. Хотим выразить свое глубочайшее сочувствие. Милости просим вас обоих в яхт-клуб. Там есть душевые и еда, есть где прилечь. Чувствуйте себя как дома.
        – Спасибо, – отзывается Адам.
        – Не могу, – восклицаю я. – Я должна помочь полиции!
        – Саммер, от тебя никому не будет толку, если ты не займешься собой, – увещевающе произносит Адам. – У инспектора Барб? есть вахтенный журнал. Пусть себе расследует, что там ему надо. Тебе нужно поесть и отдохнуть. Ради ребенка.
        Перехватываю взгляд инспектора Барбе, ожидая от него возражений, но тот согласно кивает.
        – Не спешите, миссис Ромен, – говорит он. – А мы пока организуем поиск.
        Меня почти что несут по улице. Вокруг роятся какие-то люди, и я понимаю, что это люди Адама, сейшельцы. У каждого такое же открытое лицо, такое же мощное сложение. Все вокруг размыто от жары. Над головой нависают кокосовые пальмы. Минуем уличные ларьки, и теплый мясной аромат пропитывает и без того душистый воздух.
        – Еда, – бормочу я. – Еда.
        – Все нормально, еда есть в яхт-клубе, – отзывается мужчина, придерживающий меня за плечо, и я вздрагиваю – это уже не Адам. А Адам-то куда делся? Этот человек одет так же, ощущается так же, пахнет так же. Его низкий голос звучит так же певуче. Но глаза у него светло-золотистые – разительный контраст после темно-коричневых глаз-омутов Адама.
        – Не волнуйтесь, он побежал вперед, – продолжает мужчина. – Я – Дэниел. Я вас как раз туда и веду. Вы буквально через минуту опять будете вместе. Он сейчас организует, чтобы кто-нибудь заправил лодку и перегнал ее в марину. Ваши собратья-яхтсмены готовы помочь вам, отвезти топливо на тузике.
        Навстречу нам проталкивается пара в потрепанной одежде, мужчина и женщина. Оба седые, с задубевшей от солнца кожей. Мужчина несет канистру с соляркой. Ярко-голубые глаза женщины встречаются с моими. Взгляд у нее сочувственный, опечаленный и добрый, и я понимаю, что это и есть собратья-яхтсмены, готовые бескорыстно мне помочь – помочь несчастной беременной женщине, потерявшей сестру в море.
        Я знаю этот тип людей – безденежные морские бродяги, всегда готовые первыми протянуть руку помощи. Припоминаю, что сказал бы на это отец. Доброта – это придурь.
        – Вы тоже яхтсмен? – спрашиваю у Дэниела.
        – Нет, я двоюродный брат Адама, забыли? Мы разговаривали с вами по телефону после вашей свадьбы.
        Нарочно спотыкаюсь и покрепче опираюсь на его руку. Так он не будет ожидать ответа.
        Проходим мимо причальных бонов, нескольких лодок на кильблоках и поднимаемся на крытую террасу у самой воды, где за столиками скучковалась публика самого разношерстного вида. Обстановка шумная и по-свойски непринужденная, в наполняющем помещение гомоне проскакивают фразы на разных языках мира. Это, должно быть, и есть яхт-клуб. Меня провожают к столу. Еда и напитки появляются словно из ниоткуда. Ничего себе – стакан молока! Оно стекает мне в глотку, словно нектар. Запихиваю в рот горсть горячей жареной картошки, нарезанной длинной соломкой. Дэниел заказывает еще молока.
        Люди понемногу окружают нас, негромко перешептываясь. Все держат дистанцию. Это простая деликатность, или они слишком потрясены случившимся со мной, чтобы смотреть мне прямо в лицо? Даже Дэниел глядит в основном куда-то в пол.
        Похоже, все будет гораздо проще, чем я думала… Я уже перетащила инспектора Барбе на свою сторону пустыми водяными танками, и вряд ли кому-то так уж приспичит допрашивать беременную женщину. Если вдруг что пойдет не так, всегда можно просто заплакать или сделать вид, что я малость не в себе. Мне едва ли придется предпринимать какие-то серьезные действия.
        – …почти все его родственники здесь, – говорит тем временем Дэниел. – Он пытался держать вашу беременность в тайне, но сами понимаете – такой стресс… Адам просто места себе не находил после того телефонного звонка. Он пытался дозвониться до вас, чтобы рассказать про Тарквина, а потом целых двенадцать дней ни ответа, ни привета. Яхта опоздала почти на неделю, Саммер.
        Тарквин.
        Адам звонил мне насчет Тарквина.
        Долбаный подкидыш… Вот дура – совсем забыла спросить про своего пасынка… нет, сына. Господи, я даже не помню возраст этого поганца! И где, блин, он сейчас?
        Да уж, конкретно обосралась. Мне надо было возопить по Тарквину в ту же секунду, как я тут оказалась. «Где мой маленький мальчик? Дайте-подайте мне моего маленького мальчика!»
        Но это даже не самое худшее. Двенадцать, блин, дней, а я даже и не подумала прикинуть, что Адам мог мне говорить во время того звонка по спутниковому! Или что я ему говорила.
        Мои губы на записи двигались, но прочитать что-либо по губам с зернистой картинки видеонаблюдения практически нереально. Даже если я сумею каким-то образом пробраться обратно на яхту и проиграть тот диск – он по-прежнему спрятан за подкладкой моей сумки… подкладкой сумки Айрис! – это ничуть мне не поможет.
        Слышал ли Адам тот «хрясь», который убил мою сестру? Когда гик шмякнул ей по черепу? Он должен был услышать какой-то громкий шум, может, всплеск, а потом связь должна была оборваться, а попытки перезвонить – закончиться неудачей. А теперь он вот-вот узнает, что телефон тоже пропал… Как я собираюсь все это объяснить? Он-то думает, что говорил со мной, с Саммер, с той из близняшек, которая осталась в живых.
        Ясно одно: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Адам увидел эту запись.
        Так что же он все-таки мог говорить мне во время того звонка? Что-то насчет Тарквина? Они договаривались звонить только в самом крайнем случае… Что-то случилось с Тарквином?
        Дзынь! Роняю молоко на пол. Мои руки трясутся. Дэниел подхватывает меня, когда я тянусь за осколками стакана.
        – Оставьте, – говорит он. – Теперь больше ничего не ешьте и не пейте. Вашему организму нужно время восстановиться. Вам нужно как следует отдохнуть.
        Уже собираюсь выпалить что-то типа: «Тоже мне еще специалист нашелся!» – когда чей-то голос у меня за спиной произносит:
        – Доктор Ромен, ваша машина уже здесь.
        Доктор Ромен?! Господи, последнее, что мне сейчас нужно под боком, так это хренов доктор! Может он диагностировать фальшивую беременность прямо через стол?
        Вдруг обнаруживаю, что меня уводят из яхт-клуба. Едва сознаю, где я, но, уходя, озираюсь по сторонам. Сидящие за соседними столиками отводят взгляды.
        У террасы яхт-клуба нет стен – крышу держат ряды белых колонн, типа как где-нибудь в Древнем Риме. На ближайшей колонне, на уровне моих глаз – полоска высохших водорослей. Отметина уровня воды. Осматриваюсь и вижу похожие отметины на всех колоннах на одинаковой высоте. Прижимаю к зеленоватой полоске руку, и штукатурка под ней крошится.
        О боже, да я стою сейчас прямо под водой, по самые глаза в море! Тону, но не могу даже пошевелиться!
        – Это мне не чудится? – дрожащим голосом спрашиваю я. – Море заходило прямо сюда? Вот досюда?
        Оборачиваюсь и смотрю назад. Вода в гавани почти достигает края террасы. Отсюда мне видно бетонный пирс, а за ним – мачту «Вирсавии», раскачивающуюся в открытой гавани. Но как море может подниматься так высоко? У меня глюки?
        – Цунами, – коротко объясняет Адам. Нет, не Адам – Дэниел. – В две тысячи четвертом.
        Никак не могу перевести дух. Воздух вокруг обретает оттенок океанской зелени, и я напрочь застряла в ней, заякорилась ногами! Дэниел берет меня за плечи и направляет к выходу – вспышка солнечного света, – а потом в свою машину. Садится рядом со мной, а его шофер выруливает на дорогу.
        Не стоит спрашивать у Дэниела, что случилось здесь, сколько погибло людей. Я ведь едва не схожу с ума, потеряв всего одного человека. Но все-таки интересно: скольких друзей потерял Дэниел? Что пережили тут люди?
        Естественно, мне уже доводилось слышать рассказы про цунами – бывая на Пхукете, наслушаешься таких историй от пуза, – но каждый раз это было то, что случилось с какими-то другими людьми. Ничего не поделаешь, море так или иначе берет свою дань.
        Почему-то всегда казалось, что я исключение, что меня это никогда не коснется, но теперь в море пропала Айрис Кармайкл. Да, я почему-то до сих пор здесь, но это лишь вопрос времени. Заваливаясь в крепкие руки доктора Ромена, вдруг испытываю чувство, будто могу видеть будущее. Море еще предъявит права на своих мертвецов.

* * *

        Старательно балансирую на тонкой грани между легким помешательством от пережитого и откровенным психозом. Типа как слишком уж не в себе, чтобы внятно отвечать на вопросы, но недостаточно повредилась умом, чтобы сдать меня в дурку. Не перейду ли я эту грань, если аккуратно поинтересуюсь, где сейчас Тарквин? Или сделаю вид, будто напрочь забыла содержание того телефонного разговора?
        Представительский седан скользит по современной дороге, через сочный, ядреный лес. По тянущейся вдоль проезжей части пешеходной дорожке упруго шагают женщины в коротких маечках и мини-юбках. Вид у них свободный и счастливый, им удобно в их красивой одежде. Будь я сейшелкой, выскочила бы сейчас из машины и мигом затерялась в толпе.
        Но нет, мне нет нужды бежать. Все у меня получится. Мы с Адамом женаты всего ничего, и он никогда не мог отличить меня от моей сестры-близняшки.
        Мне нужно вернуться к Адаму. Почему он оставил меня со своим кузеном? Не понимаю, как это я ухитрилась не заметить, когда эта подмена произошла.
        И куда это Дэниел меня везет? Пожалуйста, только не в больницу! Спрашивать нельзя, но с глазу на глаз с врачом мне конец. Могу живо представить, как Дэниел подносит пальцы к моему животу, недоумение на его точеном лице, когда он пальпирует мою пустую матку.
        Я затащу его на смотровой стол, поверх себя, моя рука скользнет ему в штаны. «Доктор, сделай мне ребенка! Я поделюсь с тобой деньгами». У него в ДНК должно быть много чего от Адама. Никто ни фига не просечет.
        – Адам ждет нас в «Ля Бель Романс», – говорит Дэниел, читая что-то на своем телефоне. – А вашего сына он собирался закинуть до утра к моей матери. Адам говорит, что Тарквин просто жаждет повидаться с вами, но все равно считает, что пока это не лучшая мысль. Пока вы… – Дэниел неловко улыбается, – не будете больше похожи на саму себя.
        Напускаю на себя выражение «жаль, но ничего не поделаешь». Будто тоже отчаянно хочу повидаться с Тарквином, но так измотана, что спорить просто нету сил. Доктору видней.
        Век бы этого ребенка не видать.

* * *

        Про «Ля Бель Романс» я уже немало наслышана, Адам и Саммер частенько упоминали это название в разговорах. Адам в этот отель, принадлежащий его дедушке с бабушкой, регулярно подгоняет постояльцев – прежде всего новобрачных и пожилые парочки, желающие отпраздновать всякие годовщины совместной жизни. Это чуть ли не основное направление его бизнеса. Австралийские клиенты «Ромен трэвел» – публика далеко не бедная, но я почему-то всегда представляла себе некое незатейливого вида строение – тесное, грязноватое и основательно облупленное.
        Шофер Дэниела везет нас через крутые холмы центральной части Маэ, потом опять вниз в сторону противоположного побережья, и вот автомобиль сворачивает на бульвар, засаженный цветущим жасмином и высоченными пальмами. Свисающие с них кокосы – чудно`й двойной формы, словно все они пытались разделиться надвое и это им не удалось.
        Подъезжаем к самому настоящему дворцу. Парапеты и колоннады – привет из прошлой эры, и все же здание в безупречном состоянии, словно только что построено, и его белые стены так и сверкают на дневном солнце. Окружение самое идиллическое – идеально выкошенные газоны спадают к открыточного вида пляжу. И это реально настоящие павлины бродят среди фигурно постриженных кустов?
        – Да вы богач, – не сдерживаюсь я и сразу же чувствую, как у меня разгорается лицо.
        Дэниел улыбается.
        – Был бы богачом, если б у моих бабушки с дедушкой не было семерых детей, – говорит он. – А внуков на данный момент уже шестнадцать, так что у каждого лишь по маленькому кусочку всего этого великолепия, хотя да – с голоду и вправду не пухнем… Ой, простите! Погодите, давайте я вам дверь открою.
        Он выпрыгивает из машины, а я остаюсь наедине со своим мысленным образом шестнадцати Адамов и Дэниелов, каждый из которых владеет ломтиком этого рая.
        Моя дверца распахивается, но это не Дэниел – это Адам. Его голос мягок и нежен, но обращается он не ко мне.
        – Смотри-ка, кто тут, дружок, – воркует он. – Мамочка вернулась!
        Похоже, мы объявились раньше, чем ожидалось. Рядом с Адамом на зеленой лужайке стоит один из множества наследников всей этой роскоши. Стоит неподвижно, как статуя, и таращится на меня, словно на привидение.
        Тарквин.
        Мой типа сын.



        Глава 11
        Диск

        – Тарквин! Тарки!
        Кубарем вываливаюсь из машины, язык спотыкается на незнакомом прозвище. Разве это не ему полагается сломя голову мчаться ко мне в руки? Но он не двигается с места и даже – или это мне просто кажется? – съеживается и пятится назад, когда я сжимаю его во вполне добросовестной имитации любящих объятий.
        Тарквина я не видела практически с той свадьбы. В Таиланде пацан валялся в отрубях после наркоза, и было не похоже, чтобы он хоть сколько-нибудь вырос. Все это время я думала о нем как о грудничке, бесформенном комочке щенячьего жира, кое-как ворочающемся в тугих ползунках. Но нет, это самый натуральный мальчик, полностью сформировавшееся человеческое существо. Совершенно мне незнакомое.
        Что бы ему такого сказать? Как вообще прикажете разговаривать с ним? «Ути-пути-пуси» или «Как дела, молодой человек?» Мне нельзя ничего говорить на случай, если я брякну что-нибудь не то, так что храню молчание, прикрывая свою растерянность слезами. Цепляюсь за ребенка, желая, чтобы он обнял меня в ответ, и мысленно трепеща, чтобы он не выдал какую-нибудь бомбу вроде «Привет, тетя Айрис!». Поганец упорно выворачивается у меня из рук.
        Адам произносит своим певучим голосом:
        – Посмотри, это же мамочка! Тарки скучал по мамочке, правда?
        Беру пример с Адама.
        – Ну здравствуй, Тарки! – умильно пропеваю я, на октаву выше своего обычного тона. – Мамочка тоже по тебе скучала!
        Тарквин молчит, как проклятый. Адам продолжает ворковать:
        – Тарки теперь рад!
        Слава богу! Похоже, что это исчадие так и не научилось говорить. Остаюсь на стрёме – на случай, если его молчание объясняется просто конфузливостью, – но когда Тарквин начинает лепетать нечто вроде: «Орби-борби-борби», эта белиберда звучит для меня волшебной музыкой. Недостаток внимания к этим звукам со стороны Адама подсказывает мне, что он и не ждал услышать от своего отпрыска что-нибудь вразумительное и осмысленное. Тарквин не такой уж взрослый, как выглядит, – они просто обстригли его кудряшки, и он наконец-то ходит на своих двоих. В остальном это все тот же совершеннейший младенец.
        К счастью, Тарквина вскоре спроваживают с кем-то из родственников. От бессловесного ждать подлянки нечего, если у меня выйдет и дальше всякий раз при его виде изображать эмоции, кои ожидаются от безумно соскучившейся по своему чаду мамаши.
        Меня представляют целой компании родни со стороны мужа. Просто не могу поверить, сколько их, оказывается, у меня: бабушки, дедушки, тетушки, дядюшки, кузены со своими женами и детишками… Свезло: Адам – единственный ребенок в своей семье, и, помимо его родителей, которые сейчас в Австралии, я еще ни с кем из его родни не знакома. Но в любом случае Адам ограждает меня от всех трудных вопросов, объясняя, что его дражайшая супруга в шоке.
        Прохожу через блистательный вестибюль полированного мрамора и поднимаюсь по широченной лестнице. Роскошь в «Ля Бель Романс» вылезает за все мыслимые пределы – это даже не просто расточительная дороговизна, а нечто совершенно не укладывающееся в голове. Нас помещают в «бриллиантовый» люкс – наверное, самый шикарный в отеле. Я чертовски надеюсь на это, во всяком случае. Слово magnifique[20 - Magnifique – великолепный, блестящий, пышный, величественный (фр.).] словно специально введено в обращение, чтобы охарактеризовать висящую под потолком люстру.
        Дэниел меняет повязку на моей поврежденной руке, я долго принимаю душ и вскоре томлюсь в пурпурном шезлонге, пока слуги носят мне блюда с фруктами. Адам вьется вокруг, словно озабоченная сиделка, а Дэниел таится у него за спиной. Доктор непреклонен в том, что мне нельзя переедать, но со временем смягчается и позволяет мне заточить ломоть приправленной холодной баранинки.
        – По-моему, ты говорил, что твоя жена вегетарианка? – спрашивает он у Адама.
        – Я говорил, что одно время у нее и впрямь были вегетарианские устремления… – отзывается Адам, прежде чем я успеваю прийти в ужас.
        Саммер столько раз то ныряла в вегетарианство, то выныривала из него, что я давно перестала обращать на это внимание. Ела ли она мясо на борту? Точно ела? Да, она определенно несколько раз готовила мясные блюда.
        – Но сам же знаешь, как это бывает при беременности, – продолжает Адам, пожимая плечами. – Голод – не тетка.
        Беременности. Слишком поздно говорить Адаму, что у меня случился выкидыш. Почему я упустила подходящий момент? Наверное, потому, что это спасло меня от полицейского инспектора. Это, плюс пустые водяные танки, и оказалось тем, что не только усыпило его подозрения, но и даже вызвало некоторое сочувствие. Не будь я бедной беременной миссис Ромен, он отволок бы меня в кутузку. Не исключено, что он до сих пор вынашивает эту мысль, но, по крайней мере, у меня есть время, чтобы привести в порядок свою историю.
        Ладно, не будем заморачиваться. Выкидыш можно заработать и позже.
        Адам так нежен и внимателен, что по всему телу у меня пробегают мурашки, когда он опускается на корточки рядом с шезлонгом, наклоняется надо мной почти вплотную, сбрасывает распушившиеся пряди волос у меня с лица, сжимает мне руку. Но все это так платонически, так уважительно к моему горю! А доктор все кружит поблизости, словно какой-то океанский хищник, посматривая на меня своими золотистыми глазами. Я точно веду себя как беременная женщина?
        – Ты слышала меня, когда я звонил тебе тогда по спутниковому? – спрашивает Адам, прижимаясь своей щекой к моей. Он так близко, что мне не видно его лица. – Это было до того, как ты потеряла Айрис, или после?
        Мой мозг начинает вращаться внутри черепа. Что я должна сказать? Как он может не знать, упала Айрис за борт или нет, когда он мне звонил? Это вопрос-ловушка?
        Хотя погоди-ка… Есть настоящий подарок в этих его словах. Охренительно важная оговорочка, полностью освобождающая меня от ответственности.
        – Нет, – медленно произношу я. – Нет, я не слышала тебя, когда ты звонил мне по спутниковому телефону.
        Обнимаю его обеими руками за голову, продолжая прижиматься к нему щекой. Ощущаю намек на щетину, небольшую шероховатость на его гладкой коже.
        – А ты меня тоже не слышал?
        – Ни слова, – отвечает Адам. – Только какое-то шипение. А потом и вовсе тишина, словно связь оборвалась. Я пробовал перезванивать, но ничего не вышло.
        – Да, – говорю я. – Все верно, телефон вырубился. А потом я пошла спать, и я… она… она сказала, что будет держать телефон при себе, на случай если ты перезвонишь. После этого я не смогла его найти. Она, наверное, держала его в руке, когда… когда…
        – Не думай об этом сейчас! – моментально реагирует Адам, отшатываясь от меня на каблуках и хватая меня за руки. – Тебе это сейчас совсем ни к чему.
        Позволяю слезинке просочиться из глаза и стечь по щеке. Ура. Я успешно отбрехалась и от звонка, и от исчезновения телефона. Все просто чудесно срослось.
        Можно заодно даже развить тему, выяснить побольше. Ковать железо, пока горячо.
        – До сих пор не пойму… – задумчиво произношу я. – Зачем ты вообще звонил? Я думала, что спутниковый телефон только для каких-то экстренных случаев…
        – Знаю, – тут же откликается Адам, – но я хотел тебя обрадовать – сообщить, что мы будем ждать тебя здесь. И просто жутко захотелось опять услышать чудесный голосок своей женушки…
        Сразу припоминаю блаженный восторг Саммер, ее импульсивный прыжок на кормовую палубу. Ее отчаянное желание услышать мужа. Так что это любовь Адама, нужда Адама в Саммер – вот что нанесло ей смертоносный удар.
        Засовываю в рот очередной кусочек ананаса. Из трудного разговора я выкрутилась вроде неплохо, но как насчет диска? Диск никак не вписывается в историю, которую я только что рассказала.
        Я не выбросила его за борт вместе со своим изумрудным колечком и своими записочками на тот случай, если придется показать его полиции. Без Адама, по-моему, полиция может засомневаться в моей истории. А видеозапись – это реальное доказательство того, что моя сестра действительно упала за борт, что это был несчастный случай.
        Но присутствие Адама все меняет. Этот мой маленький страховой полис превращается в проблему. Наверное, я еще могла бы объяснить отсутствие фуражки с надписью «матрос», пусть даже Адам может подивиться, с какой это стати Айрис ее носила. Но я никак не могу объяснить тот факт, что за борт выпала девушка со спутниковым телефоном, когда теперь уверяю, будто сама приняла звонок.
        Блин, если б я только знала, что он ни хрена не слышал! Тогда могла бы заявить, что это Айрис ответила на звонок, и спокойно показать ему ролик. Теперь уже поздно метаться. Диск может все испортить. Ему тоже нужно исчезнуть.
        Звонит телефон Адама.
        – Да, это я. – Его голос напрягается, в нем появляются металлические нотки. – Боюсь, что вам надо приготовиться услышать…
        Адам поспешно выходит из комнаты, но сквозь открытую дверь мне слышны приглушенные причитания, протяжные и подвывающие. Женщина, чей голос доносится из трубки, – это моя мать.
        Кажется, что из меня слили всю кровь. Моя мать! Почему я не предвидела, что она может позвонить Адаму?
        Вот же вляпалась! Надо срочно вскочить с шезлонга, догнать Адама, который убежал с телефоном в конец коридора, чтобы сберечь мои уши от всех этих стенаний. Крикнуть в трубку, что это неправда. Она не мертва!
        Но я остаюсь там, где была. Нет, это правда. Аннабет потеряла дочь. Если ей важно, какую именно, если у матерей есть предпочтения – пусть даже они делают вид, будто все для них равны, – тогда я оказываю ей услугу.
        Я собиралась ломать всю эту комедию всего несколько дней, просто чтобы выбраться с Сейшел, но как мне теперь все отменить? То, что Аннабет может услышать именно такую версию случившегося, в расчет никак не принималось.
        Адам возвращается в комнату явно в растрепанных чувствах.
        – Прости, что это тебе пришлось сказать ей, – виновато лепечу я. – Надо было мне самой позвонить маме. Сейчас хотя бы брату позвоню…
        – Нет, – говорит он, – твоя мама уже ему перезванивает. Она сказала, что хочет сама.
        Припоминаю голос своего брата, его непоколебимую будничность. Очень хочу, чтобы он оказался здесь! Мне он нужен. Бен теперь – моя единственная родная душа, если говорить о нашем поколении. Девчонки Франсины, воспитанные в ненависти к нам, не в счет. Бен будет здесь буквально через пару дней. Примчится, как только сможет, я это точно знаю. Надо как-то продержаться до этого момента.
        Бен не узна`ет меня – только не в том виде, как я выгляжу в настоящий момент. А если и узнает, то какая ему, на хер, разница? Что одна сестра, что другая… Он тихий, робкий. Ничего лишнего по-любому не ляпнет.

* * *

        Уже под вечер прошу Адама отвезти меня на «Вирсавию», но он сопротивляется.
        – Предки сказали: живите тут сколько хотите. Никто нас из этого люкса не гонит, – говорит он. – Я думал, ты больше и видеть не хочешь эту чертову посудину.
        Мне нужно назвать какую-то причину. Не могу же я сказать, что меня задолбала компания его многочисленных родственников! Или что я просто скучаю без моря.
        – Это последнее место, в котором я была со своей сестрой, – проникновенно произношу я наконец. – Последнее место, где она была жива.
        Адам явно полон сомнений, но я не отстаю, и в конце концов он соглашается отвезти меня на лодку. Тарквин проведет ночь с родственниками. Дэниел даст нам свою машину.
        В машине я впервые оказываюсь наедине с Адамом. Пафосный шофер Дэниела, судя по всему, в данный момент занят чем-то другим. Теперь самое время все прояснить. «Дорогой, я потеряла ребенка». Это-то легко сказать, но что дальше? «Давай прямо сейчас заделаем другого?» Но тот ребенок был случайностью, и мое тело только что прошло через суровые испытания. Вдруг он захочет выждать?
        Все эти слова остаются непроизнесенными. Зато Адам всю дорогу до марины, где нас ожидает «Вирсавия», буквально не закрывает рта. Рассказывает мне, как едва не умер, когда «Вирсавия» опаздывала к намеченному сроку, как запаниковал, увидев меня на палубе, пока я пыталась самостоятельно справиться с лодкой. Как отлегло у него от сердца, когда нашел меня целой и невредимой и опять обнял меня…
        – Я помогу тебе справиться с этим, Саммер, – как ты помогла мне после потери Хелен!
        В основном же повторяются одни и те же слова: «Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!»
        Оставляем машину неподалеку от марины «Райского острова»[21 - Искусственный остров с магазинами, ресторанами, отелями, коттеджным поселком и яхтенной мариной, расположенный в Виктории неподалеку от берега и соединенный с ней мостом.] и идем пешком мимо вереницы ресторанов на открытом воздухе. Французских, турецких, бразильских, китайских… На фоне закатного неба полыхают неоновые вывески. В вечернем воздухе витают аппетитные ароматы.
        – Где хочешь поесть? – спрашивает Адам.
        Не могу даже думать о еде. Мне нужно каким-то образом остаться на лодке одной. Нужно срочно избавиться от диска. Но не могу же я сказать Адаму – давай, мол, иди, подкрепись без меня! Это же типа как наше великое воссоединение…
        Единственная причина, по которой Адам может хоть раз за весь вечер оставить меня в одиночестве, – это если ему приспичит в сортир. А я не могу забрать диск, пока он справляет нужду. Раненая рука слушается плохо, времени почти не будет, и он может что-нибудь услышать. На лодке можно ощутить движение, даже если просто переставить тяжелую сумку с места на место.
        Теперь перед нами супермаркет, лотки у входа завалены папайей и лаймом.
        – Ой, какая прелесть! – восклицаю я. – Разве нельзя поесть на борту? Я хочу побыть наедине с тобой.
        – Так уж и быть, приготовлю тебе ужин, красавица, – с готовностью отзывается Адам. – Так, что возьмем: пару стейков, каких-нибудь овощей и, может, еще апельсинового сока?
        Стейки – это супер. Явно нет нужды изображать из себя вегетарианку.
        – Давай ты сам? – предлагаю я. – А я буду ждать тебя на лодке.
        – По-моему, нам лучше держаться вместе, – колеблется Адам. – Тебе может быть сложно опять оказаться там одной.
        – Нет, нет, все со мной будет хорошо, – заверяю я. – Если что, у меня «земная болезнь». Мне сейчас нужно, чтобы покачивало.
        Сказанное совершенно не в духе Саммер – но это действует.
        – О’кей, – соглашается Адам.
        – До встречи, малыш! – небрежно бросаю я.
        Заставляю себя идти не спеша, пока он не скрывается из виду. А потом со всех ног мчусь по плавучему бону в сторону «Вирсавии». Ее мачта прямо впереди, но меня заносит не на те мостки. Черт! Я совсем близко, но не могу перепрыгнуть через три метра открытой воды, так что приходится опять бежать почти до самого супермаркета, чтобы выбраться на нужный бон.
        Наконец добегаю до яхты и врываюсь в носовую каюту, где выдергиваю дорожную сумку Айрис из рундука и дрожащими руками расстегиваю «молнию». Засовываю руку под подкладку, нащупывая диск. Ничего. Пропал? Могла полиция обыскать лодку и уже найти его? И когда я уже почти готова сдаться, пальцы натыкаются на холодный тонкий пластик. Выдергиваю диск, едва подавив радостный крик, и запихиваю сумку обратно в рундук.
        Когда выбираюсь в кокпит, на марину уже понемногу опускается ночь. Да, решение совершенно правильное. С полицией я вроде более или менее разобралась – или, вернее, разобрался Адам, – так что самое время этому диску пойти искупаться. Несколько напрягает, что он окажется в мелководной гавани, а не в бездонном океане, но морское дно есть морское дно. Никто тут не будет перекапывать его драгой.
        В марине тихо, но еще достаточно светло, и вокруг полно других лодок. В какой-нибудь из соседних могут быть люди, и кто-то в этот момент может смотреть прямо на меня. Бросать что-либо за борт в марине – строгое табу, так что это из тех вещей, которые другой яхтсмен обязательно отметит и запомнит. Кто-то может обмолвиться об этом при Адаме.
        Лучше подождать. Мужчины никогда быстро не оборачиваются в супермаркетах. Стремительно наступающая тропическая ночь с каждой минутой все плотнее укутывает меня своим покровом, прячет от посторонних глаз. Пускай как следует стемнеет.

* * *

        Вот, наконец, небо уже угольно-черное, и диск матово отблескивает, падая в хлюпающую черную щель между корпусом «Вирсавии» и боном. Соскальзывает в никуда.
        Шаги. Поднимаю взгляд. Адам быстро идет по бону ко мне.
        Он что-то заметил? Его лицо перекошено от ярости – или, может, от страха? – я пока не научилась читать выражения его лица. В руке у него мобильник.
        – Плохие новости, – бросает он. – Это Барбе.
        Влезает на борт и включает фонарик на телефоне. Согнувшись в три погибели, шарит лучом по кокпиту. На одном из продольных сидений, полуприкрытая мягкими подушками, – россыпь красных клякс. Кровь.
        Это от той ритуальной раны, когда я порезала себе ногу в память Саммер. Я стояла точно на этом самом месте. Просто не могу поверить, что прошла весь этот путь по океану и не выбрала минутки прибрать за собой!
        Адам светит фонариком мне в лицо, и моя нижняя губа дрожит.
        – Это ведь кровь, так? – спрашивает он.
        – Он ее видел? – говорю я вместо ответа. – Зачем он тебе-то насчет этого звонил?
        – Кто, Барбе? Нет, он ничего про это не знает. По крайней мере, по-моему, не знает, – отвечает Адам. – Я заметил кровь, пока он тебя допрашивал, но, похоже, никто из полицейских не обратил на нее внимания. Слава богу, они тут не садились. Тогда бы она оказалась прямо у них перед носом. А потом, со всеми этими разговорами с твоей мамой и возней с Тарком, просто из головы вылетело. Это же явно из раны у тебя на руке, или, может… ну не знаю – рыбья кровь… Вы там что, рыбу ловили? Но совсем ни к чему, чтобы у них возникали всякие такие мысли. Я еще тогда подумал, Саммер: лучше вообще ничего не рассказывай полиции про Айрис – в смысле, про все эти ее странные задвиги: стремление так же одеваться, копирование причесок… Не хочу тебя пугать, но полиция здесь не такая, как в Австралии.
        Адам проводит рукой мне по лицу, отбрасывает волосы с глаз. Вообще-то не просеку, что он понимает под «странными задвигами». Ну да, тогда, в Новой Зеландии, я сделала такую же прическу, как у Саммер, и ладно: это был далеко не первый раз, когда я показывала парикмахерше фотки Саммер в качестве образца – но ведь только для простоты дела! Что же касается шмоток, то я и вправду несколько раз пользовалась привычкой Саммер постить фотки ее новых нарядов в соцсетях, вместе с ценниками, – но лишь для того, чтобы выгодно отхватить нечто подобное на распродаже. Я никогда не намеревалась копировать ее!
        Хотя вряд ли есть смысл сейчас что-то доказывать Адаму. Мне нужно сосредоточиться на «здесь и сейчас». Что он там мне пытается сказать про полицию? Я уже начала думать, что враждебность инспектора Барб? ко мне существует лишь в моей виноватой голове – несмотря на мириады вопросов, он обращался со мной по-доброму, но, может, дела обстоят и не столь радужно.
        – Так в чем плохая новость? – спрашиваю я.
        – Даже не знаю, как тебе и сказать, – бормочет Адам.
        Его глаза – темные омуты, совершенно непроницаемы. Я приникаю к нему, тяну губы к его лицу. Люби меня, Адам! Защити меня!
        – Это маленькая страна, – продолжает Адам, все так же отводя глаза. – У них тут нет нормальной береговой охраны, всем в основном занимается полиция… и все-таки двенадцать дней, Саммер!
        – Да, – машинально отзываюсь я.
        – Я как раз хотел собраться с духом и это сказать. Никаких поисков не будет. У них для этого нет ресурсов.
        Он вообще серьезно? Да какие, в жопу, поиски?! Моя сестра погибла двенадцать суток назад, более чем в тысяче миль отсюда! Ее тело давно на дне океана.
        Даже не заморачиваюсь тем, чтобы принять убитый или удивленный вид.
        – Адам, я знаю, – говорю я. – Я искала ее сверх любых разумных пределов. Я знаю, что ее больше нет.
        Адам сочувственно стискивает мне плечо.
        – Так что ты просто проснулась и поняла, что ее нет на борту… – произносит он. – Есть какие-то мысли, при каких обстоятельствах она выпала?
        Приходится симулировать невежество.
        – Все, что я знаю, это что она была там, когда я пошла спать, а когда я проснулась, ее уже не было. Честно говоря, даже не хочется воображать какие-то подробности.
        – Я надеялся, что все-таки был один способ получить кое-какие ответы, – признается Адам, – но это оказался тупик. Мне не хотелось будить у тебя лишние надежды, так что я вернулся на яхту, пока ты была с Дэниелом, и просмотрел записи с системы видеонаблюдения, которую установил ваш отец. К несчастью, это старая система и хранит записи только за последнюю неделю, так что было уже слишком поздно.
        – Все нормально, – отзываюсь я. – У меня уже было время смириться с мыслью, что я так никогда и не узнаю, как это произошло. Может, так даже лучше.
        – Понимаю, – кивает Адам. – Нет смысла сходить с ума, теряясь в догадках. Даже если б ты знала, отчего Айрис выпала за борт, это все равно ничего не изменило бы.
        Адам долго не отпускает меня. Его шея – как раз на высоте моего лица, так что я вполне органичным образом утыкаюсь в нее носом. Потом он пристраивает меня в кокпите со стаканом апельсинового сока, словно какого-нибудь инвалида, и приносит ведро мыльной воды – похоже, что собратья-яхтсмены заправили и наши водяные танки. Тщательно отмывает кокпит от крови. Чтобы и малейшего следа не осталось.
        Он даже не спрашивает свою жену, откуда тут вообще кровь. Лишь высказал пару предположений, но не стал дожидаться ответа, какое из них верное. Не стал подвергать ее допросу по поводу обстоятельств исчезновения сестры. Он целиком и полностью ей доверяет. А вот к сейшельской полиции у него доверия нет. Реально боюсь спрашивать, что Адам имел в виду, когда сказал, что полиция здесь не такая, как в Австралии, но его решение замыть кровь говорит само за себя.
        Уверена, что после душа в «Ля Бель Романс» хорошо пахну, но сейчас, пока Адам занимается уборкой, все равно ныряю в душевую кабинку яхты, чтобы воспользоваться тем яблочным парфюмом. Распыляю его в воздухе и прохожу сквозь туманное облачко, вдыхая сладкий аромат.
        Девушка в зеркале выглядит гораздо лучше, чем утром. Ее лицо изменилось, словно прошли годы, но это уже неважно, поскольку сравнивать не с кем. Никто не спросит ее, кто она из пары сестер-близнецов.
        Адам жарит стейки, шинкует салат. Ужинаем в кокпите. Душистый бриз, несущий с собой аромат ночных цветов, идиллически пощелкивает фалами на мачтах. Наш разговор то и дело притухает, постоянно возвращается к уже сказанным словам, но этого и следовало ожидать. Никто не знает, что говорить в случае такой тяжелой утраты.
        Моя новая жизнь потихоньку встает на место, однако все лучшее еще впереди. После ужина спешу в каюту, чтобы сорвать с кровати грязные, просоленные простыни и лечь на свежую белоснежную ткань. Порывшись в выдвижных ящиках, нахожу набор чистого нижнего белья. Мягкий розовый атлас, ни разу не надеванный – мне приходится отрывать ярлычки с ценниками.
        Адам ждет, что я вернусь наверх, но я лишь проскальзываю в постель и жду. Сердце бьется так быстро, что я уверена – его видно сквозь грудную клетку.
        Весь день он гладил меня по волосам, стискивал мою руку, прижимался ко мне всем телом, но сексуальней всего было то, как он опустился на карачки и стал отмывать эту кровь. Адам – мой муж. Он любит меня.
        Адам неспешно входит в каюту, раздевается до боксерских трусов и падает на кровать рядом со мной. Его теплые, крепкие руки скользят по мне, и по коже у меня пробегает сладкий озноб, когда он притягивает меня ближе, зарывается лицом мне в волосы.
        – Саммер, сладкое ты мое солнышко! – мурлычет Адам. – Бедная ты моя, бедная! А теперь спи. Давай я тебя как следует обниму – со мной ты в полной безопасности. Ты и наше дитя.
        Пахнет он божественно. Все мое тело нетерпеливо пульсирует. Его теплая голая грудь прижимается к моей спине, и согнутые мускулистые ноги приникают сзади к моим бедрам.
        Жду, затаив дыхание, его первого хода, но ничего нового не чувствую. У Адама не встает. Это лишь чисто дружеские, платонические объятия, призванные утешить убитую горем женщину.
        Подыгрывай, сестренка! Прояви терпение.
        Пытаюсь высчитывать даты, но цифры беспорядочно скачут у меня в голове. Знаю только, что они не сойдутся. Все превосходно, за исключением одного. Катастрофически не хватает ребенка.



        Глава 12
        Стиральная машина

        Естественно, я знаю, кто я. Ничего я не забыла. Просто не могу забыть. Но нельзя позволять себе задумываться об этом, даже на миг – только не со всеми этими родственничками, кружащими вокруг, и когда Адам, Адам, Адам повсюду…
        Я знаю, кто я, поскольку, пусть даже родственники Адама – народ добросердечный, мне жутко хочется, мне просто нужно избавиться от их общества! Саммер спокойно спала бы в «Ля Бель Романс» в окружении семейства Роменов, где теперь каждый – ее новейший дражайший друг. Спала бы с Тарквином, свернувшимся у нее на руках.
        Я знаю, кто я, поскольку и не подумала позвонить Аннабет или Бену. Саммер не стала бы их избегать, практически прятаться от них. Разве не так она заманила в свои силки Адама – поскольку не сторонилась его горя?
        Знаю, кто я, поскольку, когда Адам прижимает меня к себе этой теплой ночью, его левая рука сонно проскальзывает у меня под мышкой и пристраивается аккурат на моей правой груди, и я вижу, как правая сторона моей грудной клетки пульсирует в такт ударам моего своевольного, лишенного любви, лживого сердца.
        Я – Айрис, ершистый сиреневый цветок, а не розовенькая округлая роза. Хорошо еще, что Саммер, когда она прикалывалась над моим цветочным именем, не пришло в голову вдобавок поизгаляться над тем, что «айрис» – это еще и радужная оболочка глаза, медицинский термин. Так вот: я еще и пара водянистых колец вокруг двух черных зрачков – окон моей пропащей души.
        Просыпаюсь в темноте, вся в поту и на полном боевом взводе, пробужденная не ночным кошмаром, а суровой правдой моей жизни наяву, которая пронзила мой сон, словно раскаленный клинок. «Вирсавия» покачивается под утренним бризом, и мне чудится, что я до сих пор в море. Сегодня я достигну земли и расскажу Адаму правду. Естественно, он поможет мне. Разберется с полицией, вызвонит своего кузена, доктора Ромена… И я не стану противиться медицинскому осмотру. Позволю доктору проверить себя с ног до головы.
        Как я могу продолжать в том же духе? Какой-нибудь катастрофический прокол просто неизбежен! Эх, попасть бы сейчас опять в Уэйкфилд… В гардеробе Саммер лежат папки, описывающие всю ее жизнь. При наличии столь исчерпывающего руководства я точно не наделала бы ошибок. Прочитала бы все до последней странички. «Любимые блюда Адама». «Тысячелетняя Камасутра».
        Если б я только не залилась с ног до головы этими яблочными духами! Или дело было в саронге, или в обручальных кольцах, которые уже были на мне, когда Адам заключил меня в объятия? Но даже от этого можно было бы как-то отбрехаться. Если б он только не говорил так любяще, не обнимал меня с такой теплотой, не пах так восхитительно!..
        Впрочем, я успела зайти уже слишком далеко. За борт давно ушло мое собственное уродливое колечко с позорным зеленым камушком – вместе с заметочками, заложившими основу моего плана. Если б только, исключительно из одной лишь любви к Саммер, я не порезала себе верхнюю часть бедра до самого паха! Тогда, как бы ни хотелось мне устроить этот спектакль, сколько б ни стояло для меня на кону, ничего у меня не вышло бы. Без шрама мне просто пришлось бы сказать правду.
        Адам никогда не женился бы на сестре своей погибшей жены, пусть даже похожей на нее как две капли воды, но, может, нашелся бы кто-то среди всех этих Роменов или прочих сейшельских мужиков – или еще где-нибудь в мире, – кто в один прекрасный день полюбил бы Айрис Кармайкл?
        Нет. Прямо сейчас она лежала бы здесь одна-одинешенька – никем не любимый носитель наихудших вестей. Или, пожалуй, без вмешательства Адама и вовсе сидела бы в кутузке. А может, он вообще спросил бы у Айрис, прямо при инспекторе Барбе, не принадлежит ли разбрызганная по кокпиту кровь его погибшей жене…
        А даже если б и не спросил, даже если б все прошло как можно лучше, даже если б Адам отдал мне «Вирсавию», даже если б первый же мужчина, попавшийся мне на глаза после моего появления на Сейшелах, без оглядки влюбился в меня, – Вирджиния все равно успела бы произвести на свет наследника к тому времени, как мне окончательно оформили развод.
        Победа осталась бы за Франсиной.
        За иллюминаторами уже брезжит золотистый свет, но Адам продолжает дремать. Выскальзываю из постели. Я уверена, что прятать больше нечего, хотя вот постельное белье, которое я сдернула с кровати вчера вечером, надо бы простирнуть. Адам вряд ли что-то просечет, но я-то знаю, что оно просто пропахло Айрис.
        Корзина для белья почти доверху набита стильным новеньким бельишком Саммер и старыми выцветшими трусиками Айрис, которые, полагаю, отныне я имею полное право выбросить. Теперь, когда мы в марине, электричества и воды хоть отбавляй. Самое время приступить к выполнению обязанностей идеальной жены Адама.
        Распахиваю дверцу «прачечного» отсека, за которой глянцево поблескивают два здоровенных агрегата. Как там выразилась Саммер – «моя любимая штука на борту»? Ей вообще всегда доставляли удовольствие самые обыденные вещи: завязав на себе миленький фартучек, стирать пеленки Тарквина, готовить любимые блюда Адама…
        В ноздри залетает запашок перепревших тряпок и какой-то кислятины. Легкий яблочный аромат теперь такой, будто эти яблоки основательно залежались и подгнили. Корзина стоит прямо на стиральной машине с верхней загрузкой. Снимаю ее на пол и тяну за крышку машины, но она не открывается. Вроде бы Саммер как-то говорила, что специально заблокировала крышку, чтобы та не долбилась вверх-вниз в море, но наверняка нетрудно догадаться, как ее освободить. Просовываю голову в узкое пространство между стоящей на полу стиральной машиной и подвешенной сверху сушилкой. На любой лодке всегда тесно, все приходится втискивать тютелька в тютельку. Склоняюсь над стиралкой, тянусь к ее задней стенке и уже нащупываю нечто вроде рычажка для открывания, когда это происходит.
        Он прижимается ко мне сзади. Его мускулистые бедра обжигают мои, и я чувствую, как что-то твердое тычется в полоску трусиков между ног.
        – Видишь, как ты раздразнила моего петушка! – почти что вскрикивает он с резкими нотками в голосе. – Вертишь передо мной своей сексуальной попкой!
        Просто не могу поверить, что это голос Адама! Разве он так когда-нибудь разговаривал с Саммер? Он знает! Он знает, что это я! Стиснув зубы, пытаюсь повернуться, чтобы встретиться с ним взглядом. Если игра окончена, я хочу встретить этот факт с гордо поднятой головой.
        Но он хватает меня за волосы и отворачивает мое лицо от себя. Шмякаюсь всем телом о крышку стиральной машины. Больно бьюсь подбородком о панель управления.
        – Да чё ты творишь?! – ору я. – Мне же больно!
        – Ты же сама хочешь этого… – пыхтит он. – Я ща тебя снасильничаю, и тебе это точняк понравится, грязная ты маленькая шлюшка! Ты же у нас любишь трах-жесткач!
        Давление на полоску трусиков между ног. Он даже не озаботился сдвинуть ее в сторону. Пихает прямо в ткань, и я чувствую, как она подается. Адам уже внутри меня.
        Я не могу дышать. Я не готова. Я зажата между его твердым телом и этой чертовой машиной. Он толкает сзади с такой силой, что, кажется, вся яхта ходит ходуном. Горячие пики простреливают из позвоночника прямо в мозг. Мои ноги едва не отрываются от пола.
        Мне уже плевать, что я якобы Саммер. Может, сейчас полагалось бы подыграть, но мне плевать. На все плевать. Чего-то такого никак не предполагалось! Адам не должен причинять боль Саммер!
        Он тянет меня за волосы, и мои бедра бьются о стальной край машины.
        – Прекрати! Остановись! – ору я. – Нельзя такого делать! Нельзя такого делать со мной!
        – Ты же сама это любишь… – шипит он. Не останавливается. Вроде как по-прежнему держит меня за волосы, но его руки каким-то непостижимым образом пролезают мне под лифчик. Ладони у него в мозолях, и соски сами собой реагируют на их шершавое прикосновение, хотя мое лицо все сильней горит от стыда.
        – Я чувствую, что ты хочешь этого, – жарко шепчет он. – Я знаю, что ты любишь это, гулящая ты моя женушка! Я-то видел, как ты вчера таращилась на этого копа! Знаешь, как круто ты смотрелась бы, трахаясь с полицейским?
        Его голос теперь звучит у самого уха – он тоже влез головой в пространство между двумя машинами.
        – Он в мундире, а ты совсем голая… Я-то видел, как ты уставилась на его наручники! Он бы затолкал тебя в камеру, а потом прижал к решетке и как следует отпердолил, а я бы смотрел!
        А может, он и не знает, что это я… Может, это просто какая-то мудацкая ролевая игра… А как же все эти рассказки Саммер про свечи и романтику?!
        Придется подыграть.
        – У-у, какой ты твердый! – издаю я стон самым своим саммеровским голосом. Сказала вроде бы самую безобидную вещь, но это вдруг сбивает его с ритма. Похоже, от меня ждали другого. Я играю не ту роль. Я не знаю свою роль!
        Ладно, попробуем что-нибудь еще.
        – Я хорошая девочка! – лепечу я. – Отпусти меня, и я буду вести себя хорошо!
        – Слишком поздно! – рычит Адам. – Надо было сначала подумать, а потом уже вертеть передо мной голой попкой, маленькая ты шлюшка!
        Так вот каких слов он от меня ждал… Облегчение перемешивается с горячим стыдом. Вот, выходит, какова сексуальная жизнь Саммер… Вот в чем правда…
        – Прости меня! – пищу я. – В следующий раз я буду хорошо себя вести!
        Адам набирает темп, втыкает сильнее и глубже, его пальцы впиваются мне в груди. Грязные слова так и сыплются мне на голову – шлюха, развратница, блядина, шалава… Похоже, мне нет нужды еще что-то говорить. Прикрываю глаза и притворяюсь, что я не здесь. Я всего лишь тело, нагнутое раком на стиральную машину. Я занимаюсь стиркой.
        Забываю обо всем, кроме необходимости покрепче держаться, но Адама, похоже, это не заботит. Наконец он ослабляет захват и откидывается назад, когда ритм его тела начинает брать бразды правления на себя. Сейчас он кончит.
        И тут моя кожа вспыхивает огнем, а по всему телу пробегает дрожь мучительного облегчения. Не могу скрыть теплых волн удовольствия, омывающих тело. А Адам извергается так вулканически, что, клянусь, едва ли не чувствую, как его горячий заряд выстреливает мне прямо в матку. Дело сделано.
        Разум у меня в голове – мой собственный, но тело – это тело Саммер. Когда Адам пришпиливает ее к стиральной машине и якобы насилует, она кончает. Может, как раз поэтому это ее любимая вещь на борту. Вон оно как…

* * *

        Адам под душем. Дверь, ведущая туда из салона, закрыта, и мне не хочется выяснять, заперта ли она. Может, Саммер сейчас юркнула бы за нее, вращая бедрами, и присоединилась к нему.
        Но сейчас я просто не могу заставить себя даже заглянуть туда. Кое-как перемещаюсь в носовую каюту и кидаюсь на кровать.
        У меня такое чувство, будто я уже вовек не отмоюсь, но Адам и не подозревает, что что-то не так. Радостно напевает под шум воды, отчаянно фальшивя.
        Впрочем, чего удивляться-то? Делиться экстравагантными подробностями половой жизни обычно не принято, даже с сестрами. Как там Адам это назвал? «Жесткий трах»? Не, «трах-жесткач». Словечко, конечно, пакостное, но это явно из области их совместных фантазий. Мужчины не говорят такого рода вещи, когда вас и вправду насилуют.
        Адам любит Саммер. У них будет ребенок. Он говорил грязные вещи, но его руки бродили по телу Саммер в нужных местах и нужным образом, и да, он был груб, но не настолько груб, чтобы навредить ребенку. Конечно, Саммер изложила мне изрядно отфильтрованную версию их сексуальной жизни, но в том, что она мне рассказывала, была значительная доля правды. Они просто повернуты друг на друге. Пусть и в довольно извращенной манере. Мне следовало бы знать, что не бывает идеальных мужчин. Поэтические слова, красивые жесты… Все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
        Самое паршивое во всем этом – это что я не хочу, чтобы он это делал. Меня никогда не пёрло от БДСМ, я никогда не видела нужды притворяться, что якобы не хочу секса или что кайфую, когда меня шлепают по ходу соития. Я ведь почти остановила его. Несколько слов могли бы вообще все это прекратить. «Я не Саммер. Я не та близняшка».
        Но то, что я теперь – Саммер, возобладало над всем остальным. Адам хотел меня. Он был внутри меня. Это мое тело вызвало у него стояк, мое тело заставляло его так двигаться. И если даже сама я этого не хотела, то мое тело было ничуть не против.
        Адам делал то, что любила Саммер. У них даже есть собственное дурацкое словечко для этого. «Трах-жесткач». У них должно быть и кодовое стоп-слово тоже, но она не произнесла его. Он не был удивлен, когда его жена кончила. Чмокнул ее во всклокоченные волосы и свалил в душ.
        Я сама загнала себя в подобную ситуацию. Это я заставила Адама делать то, что он никогда не сделал бы. Он нормальный мужик. Если б он знал, что натворил, то умер бы от стыда. И возненавидел бы меня, как никого другого.
        Теперь я не могу ему ничего рассказать.
        Никогда не смогу.
        Лежу на спине, задрав ноги над головой. Может, заодно и сила тяготения поможет… Вирджинии исполнится шестнадцать меньше чем через месяц. Не исключено, что это мой единственный шанс.

* * *

        Я не знаю условного стоп-слова Саммер.
        И не знаю никаких ее паролей. Как я думаю залезть в ее телефон, электронную почту, ее аккаунт на «Фейсбуке», ее банковский счет?
        Можешь ты забыть кодовое слово? Такое вообще бывает?
        Быстренько опускаю ноги в нормальное положение, когда Адам появляется из душа. Он гоголем ходит вокруг, весь такой небрежный и полностью занятый какими-то своими мыслями, пока я пытаюсь впервые как следует рассмотреть его обнаженное тело.
        На мне все еще это развратное розовое белье. Какой там цвет чистоты и невинности!.. В мире Саммер и Адама розовый – это лишь один из оттенков секса. Проскальзываю под простыню, прежде чем Адам успевает ухватить меня взглядом. Как бы ему не захотелось добавки… Но он почти не смотрит на меня. Натягивает «боксеры», одновременно глядя в свой телефон.
        – Мне нужно забрать Тарка, он сейчас дома у моей тети, – бормочет Адам. – По-моему, твое вчерашнее появление его чуть ли не испугало – ты так похудела, так сильно загорела… Мне показалось, что и у тебя самой были некоторые трудности…
        – Нет! – протестую я – хотя, конечно, он совершенно прав. После обнадеживающего открытия того факта, что любимый сынок по-прежнему и двух слов связать не может, мой страх перед Тарквином возвращается. Малец, может, и не способен сдать меня, но я совершенно не представляю, как вести себя в его присутствии.
        – Эй, все нормально, я все понимаю, красавица! – окликает меня Адам. – Со мной то же самое было, когда умерла Хелен. Смотришь на этого малютку и вроде понимаешь, что должен его любить, но самому так тяжко… Я видел это вчера у тебя на лице. Ты никак не могла с ним законтачить. Словно забыла, как это быть его мамой.
        Вид у меня, должно быть, такой же ошеломленно-испуганный, как я себя чувствую, поскольку голос Адама смягчается.
        – Малыш, я вовсе не хотел тебя обидеть, – негромко произносит он. – Давай не будем спешить с Тарком. И я по-любому не хочу тащить его на «Вирсавию» после всего, что произошло. Как-то это пока стрёмно. Ничего, если я ненадолго оставлю тебя в одиночестве? Заброшу пока белье в прачечную и прикуплю еще продуктов… Могу попросить Дэниела, чтобы побыл с тобой.
        – Да! – говорю я. – То есть нет! Да, оставляй, и нет – нет нужды присылать Дэниела.
        Доктор должен держаться подальше от моего тела! Не хватало еще, чтобы он полез со стетоскопом к моей груди. Могу представить себе его физиономию, когда он переместит инструмент с левой стороны моей грудной клетки на правую. Такое выражение на лице было у всех врачей, которые меня в жизни прослушивали. Не столько удивление, сколько удовольствие от возможности озвучить кое-какие медицинские термины, которые они не использовали со времен учебы в медицинском. «Декстрокардия! Правостороннее расположение сердца по-латыни», – торжественно объявляли они, причем все, похоже, были уверены, что до них я этого слова в жизни не слышала.
        Так что никаких больше Дэниелов. Единственно, чего мне сейчас хочется, это побыть одной.
        Адам протягивает руку к простыне и сдергивает ее. Я чувствую себя совершенно голой, когда его глаза шарят по моему телу. После испытанного в море я по-прежнему совершенно не похожа ни на Айрис, ни на Саммер. Кожа загорелая, грубая. Он прижимается лицом мне к животу, более плоскому, чем когда-либо. Жду, когда последует замечание о скелетной худобе и потере веса. Горе, милый, это все горе!
        Но вместо этого Адам бубнит мне прямо в живот, как в микрофон:
        – Ну как ты, Роузбад? Все хорошо, чудо ты мое?
        Роузбад? Розанчик?[22 - Роузбад (англ. Rosebud) – «розовый бутон», а также очередное «цветочное» имя.]
        Это у него такое прозвище для пупка Саммер? Лицо у меня, должно быть, полно изумления, но Адам этого не видит. Поворачивается, и вскоре я уже слышу его упругие шаги на трапе, ведущем в рубку.
        Чё еще за розанчик?
        Все, врубилась. Он обращался не ко мне. Роузбад-Розанчик – это кликуха их утробного плода… Меня чуть не выворачивает прямо на пол.
        Не успевает Адам ступить с яхты на бон, как я уже лихорадочно перерываю ящики в поисках «Айфона» Саммер. Нахожу его в шкатулке для драгоценностей, среди кучи ожерелий и серег, всё – розового золота. Адам, похоже, окончательно съехал на этой теме с розами. Ювелирка, розовое бельишко, а теперь вот еще и имя для зародыша… Это уже перебор.
        Адам реально любит Саммер. Прямо после грубого секса выразил сострадание ее горю, вызвался лично сгонять в прачечную и в магаз… Был нежен и внимателен. Если он просечет, что его Летняя Розочка больше не желает грубого секса, то прекратит. Проблема лишь в том, что мне нельзя слишком уж отличаться от той Саммер, которую он знал раньше.
        Телефон сдох, но я подзаряжаю его от розетки в каюте «Вирсавии», пока принимаю душ. Прошлепав голой в носовую каюту, едва не тянусь к своим собственным шмоткам.
        М-да, лучше бы не допускать подобных ошибок… Вываливаю все свои пожитки – одежду, книжки, косметику, свой телефон – из ящичков в носовой каюте и заталкиваю их в свою дорожную сумку, а потом натягиваю самое простое белье Саммер и скромную льняную сорочку. Переношу остальную одежку сестры в опустевшие ящики носовой каюты. В свое время все это буду носить.
        Включаю телефон Саммер, и передо мной вспыхивает окно ввода пароля, подсказывая, что надо ввести четыре цифры. Саммер наверняка использовала бы что-нибудь простое, что легко запомнить, но все равно возможных вариантов слишком много, чтобы перебирать цифры в случайном порядке. Я не могу позволить себе, чтобы ее телефон заблокировался.
        Так, что это может быть? День рождения Адама, день рождения Тарквина… Я их даже не знаю – кстати, надо бы выяснить точный возраст этого поганца. Наш собственный день рождения…
        Погоди-ка… Это ведь тот самый телефон, который был у Саммер еще до знакомства с Адамом, а она не из тех людей, которые постоянно меняют пароли.
        Свой день рождения сестра использовать не стала бы, тем более что он у нас один на двоих. Она вечно думала, будто кое-кто хочет взломать ее дурацкий телефон.
        Словно мне когда-то было интересно этим заморачиваться…
        По какому-то наитию жму «7-6-7-3», и «Айфон» открывается.
        Это один из тех близнецовых моментов, которые Бен всегда просит меня объяснить. Но я не могу объяснить, каково это быть близнецом – точно так же, как и он никогда не сможет растолковать, каково это им не быть. Просто всегда так было. Это все, что я могу сказать.
        Такое чувство, что я не просто угадала. Скорее, как будто бы вспомнила. Пароль у меня – а вернее, у Саммер – и впрямь очень простой: «ROSE».

* * *

        Адама не будет еще как минимум пару часов. Заряжаю телефон и «Айпэд», у которого такой же пароль. Я слишком осторожна, чтобы доверить бумаге все, что нужно запомнить, так что первоочередную инфу придется просто вызубрить. Начинаю с того, что прогоняю электронную почту через поиск по ключевым словам «день рождения».
        Итак, Адаму шестого июня стукнет тридцатник, а Тарквину в конце января исполнилось два годика. Помню, что высший материнский пилотаж – знать возраст своего чада в месяцах до тех пор, пока оно не окончит школу, так что несколько раз повторяю фразу: «Тарки – двадцать шесть с половиной месяцев», чтобы она навеки отпечаталась в голове. Господи, какая мерзость… Натуральная мамаша. Вылитая Саммер.
        Следующий вопрос: «На каком ты сроке?» На этот потрудней будет ответить… Я достаточно много общалась с беременными тетками, чтобы знать: правильный ответ всегда дается в неделях, как будто такие тонкости кого-то так уж охеренно волнуют.
        У Адама уже есть ребенок, так что, наверное, все эти сроки беременности должны у него просто от зубов отскакивать. С другой стороны, он жутко рассеянный, даже по мужским стандартам.
        Я же с этой стороной жизни знакома пока лишь чисто теоретически – с тех пор, как мы с Ноем пытались зачать ребенка. Решаю, основываясь на том, что рассказывала мне Саммер, что понесла она примерно седьмого марта. А сегодня десятое апреля.
        Подсоединяюсь к вайфаю марины, переключаю браузер в режим инкогнито и ищу калькулятор беременности. Выходит, что ребенок Саммер должен родиться двадцать восьмого ноября.
        Потом высчитываю, когда мне самой предстоит родить, если я сегодня залетела.
        На следующий год, первого января.
        Блин, даже год не совпадает! Такая, видать, у меня планида. Вечно со всем опаздываю.
        Играюсь с датами. Адам наверняка не помнит день, когда они с Саммер заделали ребеночка. Да и вообще – сколько правды в этой истории о любовных играх на палубе? Знает ли он примерную дату родов? Мужики вообще помнят такие вещи?
        Если верить «Гуглу», совершенно нормально, если ваш ребенок родится на пару недель раньше или позже расчетной даты. К тому времени, как Саммер достаточно переносит своего младенца, чтобы врачам пришлось спровоцировать роды, мой высерок будет как раз на подходе. Он может оказаться маленьким, но кто там разберет, недоношенный он или переношенный, поскольку вес и размеры новорожденных варьируются в достаточно широких пределах.
        Супер! Я получу его, такого маленького и хорошенького, и все будет выглядеть достаточно близко. Никто и не поймет разницы.
        Если только с нашей сегодняшней фееричной сшибкой все срослось… Что-то в том моем чудовищном спазме, когда Адам выплеснул в меня свое семя, заставило меня почувствовать себя способной к деторождению, несмотря на печальный предыдущий опыт. Словно мое тело успешно всосало его ДНК прямо в матку.
        При этой мысли по телу опять проносится горячая волна. Чувствую себя преданной своим собственным телом. Пока мой мозг настаивал на том, что грязные разговорчики Адама отвратительны, все остальное во мне буквально упивалось этим. Хотя кого волнует, что он там нес? Идеальный муж Саммер занимался со мной сексом. Безумным, горячим сексом. Дневным сексом на нашей роскошной яхте.
        Адам – лишь невинный исполнитель поставленной мною сцены, любящий муж, которого я виню в своих собственных фантазиях.
        Правда в том, что Адам не насиловал меня этим утром. Это я инициировала данную ситуацию – и винить надо меня. Это я заставила его делать то, чего он никогда не сделал бы. И есть только один способ помешать ему когда-нибудь это выяснить…
        Короче, я в этой игре до скончания своих дней.



        Глава 13
        Кровь

        Никто не оплакивает Айрис.
        Пока высчитываю всякие гинекологические даты, в «Айфон» потоком валится электронная почта Саммер. Одно из сообщений – от моего брата, и мне так не терпится его прочитать, что даже не могу попасть пальцем в нужное место на экране. Наконец открываю.


        Привет, Саммер!
        Мне жутко жаль слышать, что произошло. Мама мне вчера звонила, и я просто не мог поверить услышанному. Это ужасно, просто ужасно…
        Мама говорит, что похороны будут в Австралии. Она назвала это «похороны», хотя хоронить нечего. К сожалению, я не смогу быть там из-за моих выпускных экзаменов. Надеюсь, что ты поймешь.
        Я сам вызвался сообщить Ною. Насколько я понимаю, ты в курсе, что он бросил ее, но мама ничего не знает, и, может, ей и не к чему знать. Ной недавно связывался со мной. Они с Лори разбежались, и он вернулся в ту квартиру, так что ничего не намекнет маме, что у них что-то было. Я уже звонил ему – в общем, по крайней мере, тебе не придется этого делать. Предполагаю, на какое-то время он останется в Новой Зеландии, поэтому неприятное известие об их с Айрис разводе маме вроде не грозит – объявись Ной в Австралии, это неминуемо вылезло бы наружу.
        Дай знать, могу ли я чем-нибудь тебе помочь. Рад, что у тебя есть Адам, чтобы за тобой присматривать.
        Всего хорошего,
    Бен

        Перечитываю это письмо трижды.
        Бен даже не упоминает моего имени. Это словно письмо от какого-то дальнего кузена – того, кто встречал покойную от силы раз или два. Вежливое выражение сочувствия потерявшей близкого человека сестре.
        Слезы струятся по моему лицу, шлепаясь на экран «Айпэда». Я-то думала, что Бен – единственный человек, кто будет горевать по мне так, как горевал бы по Саммер! Я не видела его после его переезда в Нью-Йорк, но мы постоянно были на связи. Не столько по телефону, сколько через всякие мессенджеры. Он очень переживал за меня, когда ушел Ной, насколько вообще можно судить о таких вещах через набранный на экране текст.
        Бен не собирается появляться на Сейшелах. И, похоже, не спешит к нашей матери, чтобы ее утешить. Я погибла, а мой братец посылает жалкую отписку по «мылу»!

* * *

        Через час все еще выуживаю электронные письма Саммер, когда слышится стук в борт яхты, и я выхожу, чтобы увидеть стоящего на боне Дэниела, помахивающего ключами от машины.
        – Понимаю, что вам хотелось бы побыть одной, но Адам волнуется за вас, – говорит он. – Он в доме моей матери с Тарквином и просил вас привезти. Кстати, я уже посмотрел авиарейсы. Завтра можете вылететь домой с пересадкой в Коломбо[23 - Коломбо – столица Шри-Ланки.].
        – Домой? – удивляюсь я. – Разве наш дом теперь не здесь? Адам вроде собирался побыть с родней… Мы думали пробыть здесь до сентября.
        Я говорю что-то не то? Когда Саммер и Адам купили «Вирсавию», то собирались отплыть на ней на Сейшелы на полгода – но, может, беременность изменила их планы.
        – Но разве вы хотите и дальше плавать по морям? – удивляется Дэниел. – Адам боится брать на борт Тарквина после всего, что произошло. Саммер, прошу вас: не позволите ли все-таки отвезти вас к врачу? Я понимаю, вы не хотите, чтобы я вас осматривал, естественно, но у меня есть коллега, женщина, незамужняя…
        – Нет, – говорю я. – У меня все нормально.
        Но он постоянно ввинчивает эту тему в разговор. И внешне, и манерой говорить Дэниел очень похож на Адама, если не считать этих завораживающих золотистых глаз, но разум у него устроен совсем по-другому. Дэниел – человек проницательный и решительный, все схватывает на лету, зрит в самый корень. Нужно как-то отвлечь его.
        – Мне надо увидеть своего сына, – говорю я в конце концов. – Пожалуйста, отвезите меня к Тарквину.
        Через десять минут уже едем среди холмов. Дэниел сегодня без шофера, так что в машине мы одни. С ним мне почему-то спокойней, несмотря на постоянные намеки, что мне нужно показаться врачу. Наверное, это потому, что он никогда не встречался с Саммер. Так что когда Дэниел начинает расспрашивать меня, то застает врасплох.
        – Речь у Тарквина очень задерживается, – говорит он. – Я не особо силен в педиатрии. Это такого рода задержку вы бы ожидали при столь серьезном случае недоношенности?
        О господи! Медицинские темы! Не имею, блин, ни малейшего понятия.
        – О да, – говорю я. – Совершенно верно.
        – Сколько ему было недель?
        – Ему двадцать шесть с половиной месяцев. – Эти слова автоматически скатываются у меня с языка, но это не то, о чем он спрашивал. Сколько недель было Тарквину? Мало знать такого рода вещи, когда ты беременна… Ты должна еще и назубок помнить, насколько раньше срока этот задохлик появился на свет, даже два года спустя! А Саммер была прямо там, в отделении патологии новорожденных. Никак не могла этого не знать. – С ходу не припомню, – отсутствующе бросаю я.
        – Ладно, а как проходили роды? – спрашивает Дэниел. – Была ли какая-то родовая травма? Или матери делали кесарево?
        – Без понятия, – отвечаю я, беспечно поднимая руки вверх. – Все напрочь из головы вылетело!
        Дэниел резко сбрасывает газ, и его голова поворачивается ко мне, как на шарнире. Рискую бросить на него взгляд. Его золотистые глаза буквально ввинчиваются мне прямо в душу.
        – Из головы вылетело? – медленно повторяет он. – Как такое может быть?
        Его глаза блуждают по мне.
        Он знает. Знает! Или вот-вот догадается.
        Говорю первое, что приходит мне в голову:
        – Дэниел, я не беременна.
        Это срабатывает. Тарквин мигом вылетает у него из головы. Умоляю его не говорить Адаму, что я потеряла ребенка, и он заверяет меня, что неприкосновенность врачебной тайны священна.
        – Пусть даже мы с Адамом братья, я ничего ему не скажу, – обещает Дэниел, похлопывая меня по руке. Потом добавляет: – Подумать только, в довершение всего вы еще и перенесли выкидыш, совсем одна посреди океана!..
        Похоже, его реально пробирает дрожь. Он искренне сочувствует мне, моей потере. Останавливает машину, хотя припарковаться особо негде.
        Мы на перевале холма, почти в самой высокой точке Сейшел, и под нами раскинулся простор Индийского океана – настоящее пиршество синевы. Цвет, который, как мне казалось, я уже никогда не полюблю. И пусть даже прямо в данный момент я в полнейшем раздрае, меня отвлекает эта неземная красота. Здесь выше, чем на топе мачты, но ощущения те же самые. Вокруг – лишь голубой воздух и беспечное сияние солнца.
        – Сколько у вас было недель, когда вы потеряли ребенка? – спрашивает Дэниел.
        Да что же это, блин, такое с этой медицинской публикой – что за ненормальная зацикленность на неделях?
        – Срок был очень ранний, – отвечаю я. – Я только успела узнать, что беременна.
        Дэниел намекает, что после выкидыша у меня могут быть осложнения и что мне все равно надо понаблюдаться.
        – Лучше бы все-таки сказать Адаму… Вам не стоит пробовать забеременеть опять еще как минимум три месяца.
        Пропускаю этот совет мимо ушей, естественно. По какому-то вдохновению вешаю голову и выламываю руки, будто бы от стыда.
        – Жаль, что не знала этого раньше, – лепечу я.
        Дэниел стреляет в меня взглядом. Уж не прячется ли за его золотистыми глазами лукавая улыбка?
        – Вполне можно понять, – говорит он, немного помолчав. – Вы встретились после такой долгой разлуки… Но особо по этому поводу не беспокойтесь. Так скоро после выкидыша вряд ли стоит ожидать повторной беременности.
        Вот и еще одна причина не сообщать Адаму, что никакая я не беременная. Помимо того, что беременность доказывает, что я действительно Саммер, Адаму и в голову не придет предохраняться.
        Ну как я могу пройти через подобный кошмар и не получить в конце игры хоть какой-то утешительный приз? По-моему, сто миллионов долларов – вполне честная компенсация за жертвы, на которые пришлось пойти. Деньги будут нелишними, поскольку работа ни юристом, ни медсестрой мне уже не светит.
        Дэниел опять заводит мотор, и автомобиль скользит дальше, спускаясь к «Ля Бель Романс».
        – Итак, о чем мы там говорили до этого, дитя океана? – спрашивает он. – Ах да. О проблемах со здоровьем Тарквина. Давайте все-таки обсудим их…

* * *

        Но вопросы про Тарквина никогда не могут быть сложнее самого Тарквина. Уже дергаюсь, еще только вылезая из машины. Я и без того все запутала, заставив одного мужчину думать, что я беременна, а другого, что нет, а вот теперь должна еще и натурально вступить в бой с какой-то мелкой козявкой…
        Затормозили мы возле бунгало, стоящего в роскошном саду. Это дом матери Дэниела – или, как ее называет Адам, тети Жаклин. Высокая и статная, как статуя, с длинными, сложно заплетенными волосами и обворожительной улыбкой, она проводит нас в свою гостиную, где ожидает Адам с несколькими другими Роменами.
        – Мама приехала! – кричит Жаклин Тарквину, когда мы входим, но этот маленький бесенок уклоняется от меня. Зарывается в подушки дивана, пряча лицо и хныкая. Адам оторопело переводит взгляд с него на меня.
        Я планировала подхватить ребенка и так сильно сдавить его в объятиях, чтобы заглушить любые его протесты, но меня словно приморозило к месту.
        На выручку мне приходит Жаклин. Выдергивает Тарквина из его укрытия и с размаху впихивает мне в руки. Прежде чем я успеваю уронить его, наматывает вокруг нас разноцветную полосу ткани, привязывая его мне к животу.
        – Вот как детишки наказывают своих мам, когда те пропадают так надолго! – произносит она своим теплым музыкальным голосом, словно наказание со стороны собственного ребенка – это ах как восхитительно. – Он должен опять научиться вас любить. Бедняжка страдал в больнице, а вас там с ним не было. Он же не знает, через что вам довелось пройти…
        Черт. Я так и не задала ни единого вопроса про ту операцию. Стала бы Саммер сейчас разматывать пеленки, чтобы посмотреть, как заживает порезанная пиписька? Или это будет выглядеть стрёмно?
        Тарквин так и изворачивается внутри самодельной перевязи, и я моментально покрываюсь п?том. Совершенно исключено, что с этим бьющимся зверенышем, намертво пристегнутым ко мне, я продержусь хоть сколько-то долго. Буквально через какие-то секунды моя рубашка маслянисто прилипает к телу. Запах совершенно тошнотный. Я что, наступила на собачью какашку?
        И тут возня прекращается. Тарквин расслабляется и начинает гугукать. Жаклин смеется и хлопает меня по спине.
        – Так вот почему мы были таким букой, да, сладенький? – воркует она. – Теперь, когда мама опять здесь, можно ни о чем не беспокоиться. Ванная комната – дальше по коридору, слева.
        – Ванная? – недоумеваю я.
        – У вас что-то с обонянием? – озадаченно спрашивает тетя Жаклин. – Вам нужно поменять пеленки, мамаша! В ванной есть столик для пеленания. Держу его для внука. Там есть все, что нужно.
        Ну вот: я намертво примотана к другому человеческому существу, которое только что обосралось, и теперь мне нужно устранить последствия.
        – Ну и денек, ну и денек… – обморочно повторяю я, на неверных ногах заваливаясь в ванную, где пытаюсь сообразить, как справиться с тошнотворной задачей. Почему Адам не вызвался сделать это вместо меня? Разве матерям не полагается дать передышку, когда они беременны и убиты горем? Не говоря уже о том, что правая рука у меня так еще и не зажила. Неужели всем плевать, если я подцеплю какую-нибудь инфекцию?
        По крайней мере, сейчас на меня никто не смотрит – никто, не считая этого бессловесного исчадия, во всяком случае, – и упаковка одноразовых подгузников, которую я нахожу под столиком для пеленания – о радость! – оказывается с инструкцией на английском языке. Затаив дыхание, заставляю себя посмотреть на результат недавней хирургической операции. Уф! Дитяти натурально сделали обрезание.
        Надо как-то исправлять ситуацию, причем кардинально. Сколько еще подгузников мне предстоит поменять? Тарквин вполне уже взрослый, чтобы уметь пользоваться горшком. Я уверена, что есть ясли, где детей приучают к горшку, когда родителям эта премудрость не под силу, – по крайней мере у нас, в Австралии. Но тут… Может, оставить его с тетей Жаклин, пока она с ним не справится? Судя по ее виду, она способна решить эту задачу буквально за пару дней.
        Больше не могу задерживать дыхание. Делаю вдох и едва не отдаю концы. Можно ли использовать утреннюю тошноту как повод больше не менять подгузники? Хотя, блин, нельзя же упоминать про беременность при Дэниеле! Не хватало еще, чтобы он видел, как я вру Адаму…
        Короче, жизнь быстро идет на говно. Адам прётся от БДСМ, Дэниел в курсе, что моя беременность – фальшивка, а я ни хрена не знаю, как нянчиться с Тарквином…
        Нужно поскорей сбагрить дитя в ясли, но для начала надо как-то пережить сегодняшний день. А прямо сейчас – пережить эту смену подгузников. На хера вообще людям дети?
        «Ты быстро учишься», – повторяю себе. В один прекрасный день я выясню ответы на все эти вопросы. Выясню, что за проблемы со здоровьем у Тарквина и какой стороной приделывать этот чертов подгузник. Я понемногу вступаю в жизнь другого человека, но день за днем она все больше будет становиться моей собственной жизнью. Понадобится ли от меня хоть какое-то притворство уже через год или два?
        С чистым подгузником на жопе Тарквин – Тарки – весело пинается ногами и тянется к моей шее. Запихиваю использованный подгузник в мусорное ведро и беру его на руки.
        – Ну и денек, – бормочу я.
        – Мамамамама! – лепечет он.
        Это совершенно бессмысленная белиберда, но сейчас как раз в тему. Вываливаясь обратно в пределы слышимости, громко восклицаю:
        – Я тоже люблю тебя, малыш! Как хорошо, что мы снова вместе!


        Дом Жаклин – совсем недалеко от «Ля Бель Романс», и поначалу у меня складывается впечатление, что сюда принято заглядывать по-родственному, без всякого предупреждения. Ромены всех мастей льются в двери нескончаемым потоком, и для всех у Жаклин находится достойное угощение. И лишь когда узнаю слугу в форме из отеля, сознаю, что она подогнала сюда кейтеринговую службу из «Ля Бель Романс». Вскоре официанты уже буквально повсюду – следят, чтобы бокалы гостей были полны, устанавливают столы для обеда. С обильными закусками, среди которых жареная ветчина, индейка, устрицы и лобстеры… Обедаем al fresco[24 - На свежем воздухе (ит.).], в саду, в окружении кокосовых пальм все с теми же двойными орехами, висящими над головой.
        Спрашиваю про кокосы, только когда Адам куда-то отходит – на случай, если он уже мне про них рассказывал. Быть Саммер проще среди людей, с которыми я только что познакомилась.
        – Это дерево называется coco de mer, – объясняет Дэниел. – Местное, сейшельское. Считается афродизиаком, поскольку двойные орехи несколько напоминают, гм… женские формы.
        Теперь, когда он это сказал, мне этого уже не развидеть. Кокосы действительно похожи на попки, определенно женские. Дэниел так деликатно изъясняется… В голове мелькает мысль, что вот он-то уж точно не стал бы прижимать меня к стиральной машине и «сильничать». Но тогда я не ждала чего-то подобного и от Адама, так ведь?
        Вокруг полно и других его кузенов. Линия Роменов пошла в мальчиков, и семейное сходство настолько сильное, что двойники Адама и Дэниела буквально повсюду, вместе со своими симпатичными, хорошо одетыми женами и детьми. Все в последний момент побросали свои дела – для обеда в честь Адама и его молодой супруги. Повсюду бокалы с вином, и очень трудно не подхватить один из них.
        Но это также, постепенно сознаю я, и прощальный обед. После множества нескончаемых бесед о младенцах и детишках люди начинают расходиться, и женские прощальные объятия затягиваются чуть ли не на целую вечность. Мне говорят: «Жаль, что так мало пообщались» и «До встречи!»
        Пробираюсь к Адаму, который пинает мячик с Тарквином в углу сада.
        – Почему все думают, что мы уезжаем? – спрашиваю у него.
        – Потому что я уже купил билеты на самолет, – отвечает Адам. Он даже не смотрит на меня, произнося эти слова.
        Кровь кидается мне в лицо. Чувствую себя как в детстве, когда отец просто ставил нас перед фактом. Разве у меня нет права голоса по вопросу, в какой стране обитать? Я только начала понемногу расслабляться и получать удовольствие от Сейшел. Родня Адама никогда не встречалась с Саммер, и они такие приветливые, такие дружные, такие щедрые… Ничуть не похожие на Кармайклов.
        Чуть ли не силой заставляю себя остановиться и подумать. В голосе Адама – ни намека на сожаление или сомнение. Не это ли имела в виду Саммер, когда называла Адама властным? Может, он властный и за пределами спальни, и, наверное, моя сестра на это и клюнула… Может, именно так у Адама и Саммер все и происходит… Он принимает решения, а она им следует.
        И все же просто не могу не спросить:
        – Почему? Почему такая спешка?
        – Я не могу постоянно оставлять Тарка с тетей. – Адам пожимает плечами. – И давай посмотрим правде в глаза: после всего, что произошло, ни ты, ни я не сможем опять жить с ним на борту. Ты переживала на сей счет и до трагедии. А потом, есть и кое-что еще…
        Он берет меня за плечи и притягивает мое лицо ближе. Вот-вот поцелует меня, прямо у всех на глазах… но нет, он шепчет мне в ухо:
        – Кровь.
        – Кровь? – повторяю я. Хочу отвернуться, чтобы избежать его взгляда, но Саммер не стала бы такого делать. Заставляю себя неуклонно смотреть ему прямо в глаза.
        – Кровь в кокпите. Вдруг ее кто-нибудь заметил?
        – Но полиция-то не заметила, – возражаю я. – Ты сам был уверен, что они не обратили внимания. Если б обратили, то наверняка сказали бы что-то, прежде чем у нас появилась возможность прибраться.
        – А как насчет тех ребят из клуба, которые перегоняли для нас лодку?
        Он едва ли не шипит мне прямо в ухо. Не могу точно припомнить, в каком порядке все вчера происходило, но он, похоже, прав. Да, «собратья-яхтсмены» действительно перегнали лодку до того, как Адам смыл кровь.
        Припоминаю пронзительно-голубые глаза той тетки-яхтсменки. Вид у нее в тот момент был сочувственный, но теперь могу живо вообразить, как она дает против меня показания. Тот факт, что Адам так тщательно смыл кровь, может только все ухудшить.
        Можно ли опять достать диск, если он мне понадобится? Наверное, разве что при помощи аквалангистов, хотя вода в марине мутная, и через нее проходит сильное приливное течение. И придется объяснять, зачем я выбросила запись смерти своей сестры за борт…
        Я даже не уверена, что запись подтвердит, что это был несчастный случай. Меня могут обвинить в том, что я намеренно скрутила поворот фордевинд. Воспользовалась случаем, когда моя сестра встала во весь рост на кормовой палубе, и потихоньку подрулила кнопками автопилота, чтобы положить лодку на левый борт.
        – Сегодня эта история – в «Сейшелс нейшн»[25 - «Сейшелс нейшн» (Seychelles Nation) – ежедневная газета, выходящая в Виктории, считается главным общенациональным изданием Республики Сейшельские Острова.], – говорит Адам. – Сейшельцы – большие сплетники. Только представь, если вдруг что-то выплывет про завещание вашего отца! Людям может прийти в голову что угодно – может, что это Айрис была беременна, и гораздо раньше тебя. Я-то понимаю, что это полная психопатия, но больше никто тебя здесь не знает. Что, если кто-нибудь обмолвится, какими чудаковатыми заскоками страдала Айрис? Я просто хочу поскорей увезти тебя отсюда от греха подальше, малыш. У меня уже есть билеты. В первый класс. Вылетаем завтра.
        Трава у меня под ногами раскачивается, как океан. Лишь беспомощно разеваю рот в поисках слов. Заскоки? Кровь? Билеты?
        Но он прав. Лучше и вправду валить отсюда. Адам тоже так считает, а он даже не знает всей правды. Вдруг меня разоблачат? Ну кто поверит завистливой, чудаковатой Айрис, если она скажет, что ее беременная, а вскоре и несметно богатая сестра просто случайно свалилась за борт, а она столь же случайно заняла ее место в жизни?



        Глава 14
        Объявление

        Адам ведет меня ужинать во французский ресторан в марине. Углубляюсь в изучение меню, когда он задает мне вопрос, на который я даже не знаю, как и ответить.
        Уже убедила Адама, что сегодня нам лучше переночевать на яхте. Несмотря на то что произошло на «Вирсавии», я по-прежнему люблю ее. Я благодарна ей за то, что доставила меня на твердую землю, и хочу провести хотя бы последнюю ночь на ее борту.
        Адам согласился, но настоял на том, чтобы оставить Тарквина с Жаклин. Его горячность удивила меня – я никогда не задумывалась о том, на что может быть похожа жизнь на яхте, когда надо постоянно присматривать за младенцем, какую бдительность приходилось проявлять им с Саммер. Я встречала кучу людей, которые живут на яхте с маленькими детьми, и никто по этому поводу вроде не переживал.
        Но Адам – это человек, который только что потерял за бортом свою свояченицу, а его жена беременна. Мне просто нельзя оспаривать его решение убраться с «Вирсавии». Единственный способ покинуть Сейшелы – это по воздуху.
        Меню в «Ше Мари-Франс» просто сказочное – escargots, cuisses de grenouille[26 - Escargots (эскарго) – изысканное французское блюдо из улиток, подаваемое с белым сухим вином; cuisses de grenouille – лягушачьи лапки.], – но вкусы Саммер касательно еды куда более консервативные, чем у меня, так что обещаю себе, что попрошу обычный стейк. Через год буду заказывать, что, блин, только душа пожелает, но сейчас лучше держаться от греха подальше.
        – Так когда, говоришь, ждать ребеночка? – спрашивает Адам между глотками мерло.
        Я только разеваю на него рот, ожидая какого-то намека, что это не ловушка. Неужели Дэниел все-таки проболтался? Но манера Адама держать себя слишком уж искренняя, чтобы быть наигранной. Пару секунд он пристально смотрит на меня, а потом вешает голову.
        – Да, знаю, что сам должен помнить такие вещи… Мне следует быть более внимательным.
        Нет уж, милый, не надо тебе помнить такие вещи! Последнее, что ты должен делать, – это проявлять внимательность!
        – В декабре, – отвечаю я. Не могу рисковать, ответив «в январе». Если получится склонить его поверить в декабрь, то это уже могучий шаг в нужном направлении. Тогда просто остается надеяться, что дитя появится в надлежащий момент.
        Если только сегодня утром я действительно залетела.
        – Ах да, точно, в декабре, – бормочет Адам. – Знал, да забыл. – Лжец из него никакой, но это типа только в жилу. – Рождественский младенец!
        Одаряю его ослепительной улыбкой.
        – А то!

* * *

        На следующее утро Адам присоединяется ко мне под душем. Я уверена, что запирала дверь, но, видать, ошиблась. Он совершенно голый. Пытаюсь никак не реагировать при виде его впечатляющей эрекции. Саммер уже тысячу раз это видела.
        – М-м, заходи, но я вся в мыле, – говорю я, вновь распахивая дверь душевой. Пытаюсь поменять настрой.
        Мощная рука хватает меня, разворачивает и пришлепывает к стенке душевой кабины.
        Только не опять! По телу вновь пробегает страх, что он все знает, но я заставляю себя не паниковать. Это просто ролевая игра. Мне всего лишь надо выяснить условное стоп-слово.
        – Малыш, я сейчас не в настроении… – начинаю было я.
        – Заткнись, сексуальная ты сучка! – рычит он. Его пальцы проталкиваются внутрь меня. – Вижу я, в каком ты настроении! Я-то видел, как ты заигрывала с моими кузенами! Скольких из нас ты хочешь сразу?
        Что за навязчивая мысль – иметь меня одновременно с другими мужиками? Хочется рассмеяться, но теперь он уже входит в меня, толкает, и горячий румянец растекается по всему моему телу. Всё против меня! Даже мое собственное тело, похоже, с ним заодно – заставляет его думать, будто мне этого хочется.
        Его руки обхватывают меня, прижимают мои руки к бокам, мнут мои груди. Вода льется на нас обоих, слишком горячая. Грязные слова уже звучат устало – как такое вообще могло заводить Саммер? – и вскоре сменяются стонами и похрюкиванием. Мало того, что любовник из него тот еще, – Адам, оказывается, еще и «скорострельщик».
        Но я не могу позволить себе просто обмякнуть у него в руках. Издаю несколько писков и стонов а-ля Саммер, словно какая-нибудь малолетка. Пытаюсь двигаться вместе с ним, но он пришпилил меня так крепко, что просто не получается. И вот теперь это происходит снова. Мое тело в огне, и из меня вылетают звуки, которых я никогда не издавала раньше. Это прямо как судорожный припадок. Он никак не может не почувствовать такого!
        Все еще содрогаюсь всем телом, когда он споласкивается и хватает полотенце. Бормочет какой-то комплимент: «Ты просто великолепна, солнышко!», проводя мне рукой по спине, а потом оставляет меня в душевой кабинке одну. Просто в голове не укладывается, как все эти насильственные тычки вдруг уступают место нежности в тот момент, когда он испытывает удовлетворение. Все так же, как и вчера, – сплошь «простите-извините» да «я люблю тебя» после долбежки об эту чертову стиральную машину.
        Выхожу из душа и протираю полотенцем одно из запотевших зеркал. Передо мной проявляется Саммер – на ее грудях по-прежнему красные отметины от пальцев. Брови – две аккуратных темных дуги, а на внутренней поверхности бедра извилистая красная линия – тропа, ведущая в рай. Саммер все еще тощая после перенесенного в море, с торчащими ребрами и выступающими мышцами пресса, но она красива. Неудивительно, что Адам не может держать свои руки на привязи.
        Вскоре после этого появляется Дэниел. «Вирсавию» мы вверяем его заботам, так что Адам показывает ему яхту, пока я бесцельно шатаюсь туда-сюда по марине. Когда Саммер вызвала меня в Таиланд, я ринулась туда без оглядки, поскольку жаждала оказаться в шикарной марине с богачами, но теперь место стоянки «Вирсавии» кажется тюрьмой. Просто невыносимо оставлять ее здесь, не зная, когда я вернусь. Она неестественно неподвижна, намертво пришвартованная с носа и кормы к бону. Яхте больше под стать вольно покачиваться на якоре, грациозно выровнявшись по ветру и волне.
        Еще не слишком поздно. Можно еще как-то отделаться от Адама, вывести «Вирсавию» на открытый рейд и далее в океан… Кого волнует, куда я иду? Но они поймут – в тот же миг, как только увидят уходящую яхту, ее летящие на вольном воздухе паруса, – что это Айрис на борту. Различить близнецов позволяет не внешность. Поведение – вот что выдает тебя с головой.
        Во второй половине дня мы уже в самолете, летим навстречу стремительно надвигающейся ночи. То, на что ушли недели движения под парусами, укладывается в несколько коротких часов. В Коломбо такси мчит нас в какой-то манерный отель, где я с облегчением узнаю, что мы будем спать в одной комнате с Тарквином. Похоже, «трах-жесткач» мне сегодня не грозит. На следующий день садимся в самолет домой.
        Полет первым классом разительно контрастирует с переходом под парусами через океан. Это совершеннейшее расточительство, даже если тебе приходится притворяться кем-то другим. Начинаю понемногу расслабляться в своей новой роли. Адам – единственный человек, которого нужно дурачить, а он блаженно отвлечен совершенно иными заботами. Большинство наших разговоров сводятся к «здесь и сейчас»: не проголодался ли Тарквин, где такси, получила ли ты посадочный талон? Мне не требуются какие-то особенные знания, чтобы поддерживать такой разговор со своей стороны, главное – не изумляться пафосному уровню обслуживания. Постоянно приходится себе это напоминать. Саммер явно привыкла не стоять в очереди, получать все готовенькое и воспринимать как должное, когда персональный служащий аэропорта, провожающий тебя к самолету, приветствует тебя по имени. Пытаюсь не обращать внимания на еще одну пассажирку, потрясающую рыжеволосую красотку, которая, похоже, летит с целой свитой. Наверное, модель или актриса – готова поспорить, что Саммер ее бы точно узнала.
        Приходится также старательно изображать интерес к биологическим ритмам моего якобы сына. От меня и вправду требуется ежеминутный мониторинг потребления жидкости этой шмакодявкой? Он, наверное, и сам сообразит схватить поилку-непроливайку, которую мы постоянно держим в пределах досягаемости, а не помрет от жажды? Блин, если б мы не реагировали на каждый его чих, он, может, даже научился бы говорить! Насколько сложно произнести слово «пить»?
        Когда Адам заводит разговор о прошлом, то это пока лишь немногим сложнее. Он предается воспоминаниям о каких-то корешах, которых мы оставили в Пхукете, но мне едва ли нужно правильно помнить: то ли Брайан алкаш, а Грег бабник, то ли наоборот. Если что, мне и не следует быть слишком внимательной. Я – уставшая, придавленная горем беременная женщина, путешествующая с маленьким ребеночком на руках. Рассеянные улыбки и кивки – вот и все, что можно от меня ожидать в подобной ситуации.
        Хотя Тарквин – сущее наказание. Теперь я уже могу поменять подгузники без рвотных спазмов, но забыла засунуть хоть сколько-нибудь в ручную кладь, так что вынуждена украдкой побираться у бортпроводницы. Адам удивленно поднимает брови, когда я предлагаю Тарквину стакан воды вместо его поилки со специальным соком для младенцев.
        Но трудней всего мне дается бурный восторг от ужимок этого клопа. Чутка поздновато сознаю, что его манера склонять голову набок, когда пытаешься затолкать еду ему в пасть, – это из тех вещей, которые Саммер находила умилительными. Едва не захлебываюсь от избытка чувств, но, по-моему, это выглядит полнейшей липой. Я всегда втайне сомневалась, что Саммер и впрямь находит «Тарки» таким уж восхитительным, но теперь почти убеждаюсь, что, пожалуй, так оно и было. Поддерживать подобный уровень восторга на должной высоте, доложу вам, – крайне утомительно.
        После очередной выматывающей душу смены подгузников в туалете самолета смотрюсь в зеркало в двух дюймах от своего носа и внятно произношу: «Ясли». В данный момент «ясли» – самое классное слово во всем английском языке.
        – Яшли! – повторяет за мной Тарквин.
        Господи… Лучше бы следить за языком при этом бесенке!
        – Папа, папа, папа! – говорю я. – Можешь сказать «папа»?
        – Папа, – слушается Тарквин.
        – Папа! Правильно! Ты сказал «папа»! – восклицаю я. Засовываю мерзкий использованный подгузник под крышку контейнера для мусора и подхватываю малыша на руки.
        – Папа, – повторяет он.
        – Ого! Ты сказал новое слово, Тарки! Молодец! А можешь сказать «мама»?
        – Папа.
        – Правильно. Папа и мама. Тарки любит папу и маму.
        Несу его обратно к Адаму и проскальзываю в свое роскошное кресло. Испытываю такое облегчение, что на сей раз для разнообразия сажаю малого себе на колени и нежно прижимаю к себе – вот он, мол, какой, мяконький да тепленький. Адам развалился в своем необъятном кресле с пустым фужером от шампанского в руке, прокручивая на экране «Айпэда» фотки дорогущих спортивных автомобилей, которые он, похоже, недавно в него загрузил. Бутылка, исходящая испариной в ведерке со льдом, так и взывает ко мне. Раздосадованно прихлебываю свой апельсиновый сок. По крайней мере, у меня нет свойственной беременным теткам утренней тошноты, иначе пришлось бы отказаться и от голубого тунца, который сейчас проносит бортпроводница.
        – Тарки сказал «папа»! – сообщаю я Адаму. – Скажи еще раз, Тарки!
        Тарквин поворачивается и смотрит своему папаше прямо в глаза.
        – Яшли.

* * *

        Вроде пронесло. Адам прислушивается к Тарквину даже меньше, чем к собственной жене. Но я усвоила урок. Никогда больше не скажу при этом ребенке того, чем не хочу поделиться со всем окружающим миром! Поерзав, устраиваюсь в самолетном кресле поудобней. Теперь свои фантазии относительно яслей буду держать при себе.
        Как только опять окажусь в Австралии, мне предстоит зажить жизнью Саммер по-настоящему. Мечта станет реальностью. Больше никаких полицейских инспекторов с подозрительными взглядами, никакой больше крови, которую нужно срочно замыть! Не будет мужниных родственничков, выскакивающих из-за каждого угла. Не придется пыжиться, пытаясь поддержать свое медицинское реноме с Дэниелом Роменом. Адам б?льшую часть дня будет на работе. И – ясли. Все, что мне останется, – это весь день валяться у бассейна, выращивая в себе ребенка Адама. С каждым днем – все ближе к деньгам. Адам обязательно сделает меня беременной, если уже не сделал. Прикрываю глаза и позволяю себе воображать вещи, которые куплю, как только заполучу эти деньги. Платья, туфли, белье…
        Почти проваливаюсь в сон, когда Адам вдруг толкает меня локтем. Открываю глаза. Он тычет пальцем в свой «Айпэд», на экране которого читаю: «Видеозвонок: Аннабет Кармайкл».
        – Стой! – кричу я, но уже поздно. Адам чиркает пальцем по экрану, отвечая на вызов. Появляется лицо моей матери, размытое и слишком близко к камере.
        – Дражайшее сердце, – произносит Аннабет. – Прости, что беспокою. Это что, видеозвонок? – Тычет пальцем в свой экран. – Не знаю, как выключить камеру… Ну, по крайней мере можешь посмотреть на свой дом.
        Мельком вижу гостиную на Сиклифф-кресент: черный рояль, высокий белый потолок… Она водит камерой своего телефона по комнате.
        – А теперь я хочу, чтоб вы знали: меня не будет в аэропорту. Мне просто невыносимо ждать вас там в полном одиночестве.
        – Мы в самолете, – говорю я. Замечание совершенно излишнее, но я просто тяну время. Вид моей матери, материализовавшейся на экране Адама словно по волшебству, электризует меня. Она никогда не была способна различить нас с Саммер ни по внешности, ни по голосу, но при виде ее я почему-то чувствую неосознанное желание прикрыть лицо. Глаза у нее налиты кровью, под ними огромные мешки. Вид у нее скорбный.
        – Ну да, я знаю, что вы летите, – отзывается Аннабет. – Шри-Ланка на пять с половиной часов позади нас, но вы это и сами знаете. Если верить интернету, ваш самолет прилетит немного раньше, но кладем часа полтора, чтобы пройти таможню, а потом вам, наверное, придется подождать такси, да плюс пробки на пути из аэропорта…
        Аннабет продолжает долдонить в том же духе. Анализирует все возможные переменные, чтобы точно вычислить момент нашего прибытия на Сиклифф-кресент – словно все ее мучения закончатся, когда это наконец произойдет. К счастью, Тарквин отвлекает ее, размазав остатки своего последнего «перекуса» по всему экрану.
        – Нам пора закругляться, – намекает Адам. – Тарк что-то малость перевозбудился. Самолет скоро сядет. Будем дома, не успеете и глазом моргнуть, Аннабет.
        И отключает звонок.
        Лицо Аннабет исчезает, а с ним и мои пышные мечты. Я-то думала, что основные препятствия уже позади, но самое серьезное из них еще только мне предстоит. Моя мать.
        Мне уже казалось, что все будет о’кей, поскольку зрение у Аннабет реально никакое. Я войду на Сиклифф-кресент бок о бок с Адамом, с Тарквином на руках. С чего это ей подвергать сомнению, кто я такая?
        Выдавать себя за Саммер и без того трудно, но фальсифицировать беременность – это уж точно задачка не для всякого. Аннабет просто помешана на внуках. Настоящая фанатка этой темы, знает все напрожог. Ей захочется вызнать такого рода подробности, какие можно знать, только если ты в натуре беременная – все насчет этой утренней тошноты и бог знает чего еще. Эх, надо было получше изучить симптомы, которые мне полагалось бы иметь!
        С Адамом-то просто выдавать себя за беременную. Он воспринимает это как должное. Это для него не новость. И по-любому его не интересуют гинекологические подробности. Но с Аннабет это будет основная тема для разговоров. Она из тех людей, которые занимаются обратным отсчетом и вычисляют, когда утробный плод мог быть зачат. А ну как она что-нибудь бездумно брякнет Адаму? Тот, как попугай, повторяет свою строчку про «рождественского младенца» с тех самых пор, как я внедрила эту мысль ему в мозг, но если Аннабет действительно займется математикой, то вычислит, что рожать мне на самом деле не позже ноября.
        Лишь секунду назад я думала, что все у меня выгорит. Ждала в нетерпении, когда можно будет валяться беременной у бассейна в ожидании своего богатства. Почему я не посмотрела в лицо этим проблемам до того, как мы сели в чертов самолет? Все было бы гораздо проще, если б мы сюда вообще не возвращались. Да, нам пришлось валить с Сейшел из-за крови в кокпите, тех добрых яхтсменов и инспектора Барбе, но разве нельзя было податься куда-нибудь еще? Обратно в Таиланд? Черт, да прямо сейчас я бы с радостью прыгнула в самолет хоть до Сибири!
        Оставшуюся часть полета лихорадочно перебираю в голове различные стратегии. Рассказать Адаму то, что я уже прогнала Дэниелу, – что я типа как потеряла ребенка в море. Изобразить выкидыш прямо сейчас. Подбить Адама на романтическое бегство на Фиджи, с отъездом прямо завтра. Объявить, что я хочу развода через суд…
        Но все же: если у меня все-таки выйдет надурить свою мать, если я смогу отвадить Адама от грубого секса и записать Тарквина в ясли (кстати, а есть ли что-нибудь типа круглосуточного интерната для младенцев?) – то, может, все в итоге и срастется.
        Самолет приступает к снижению, а я так и не прихожу к окончательному решению, что делать. Все, что я знаю, – нужно убедить Адама не рассказывать Аннабет о моей беременности. Это обеспечит мне относительную свободу действий, а самое главное – позволит избежать неудобных вопросов, за которыми моя назойливая матушка уж точно в карман не полезет.

* * *

        Движемся к стойке паспортного контроля, а я все пытаюсь решить, каким образом убедить Адама держать мою беременность в тайне. Он уже отпустил несколько замечаний насчет того, как сильно Аннабет нуждается в этой хорошей новости, но меня отвлекает и приводит в смятение неожиданная мысль: а вдруг сейчас кому-то захочется взять у меня отпечатки пальцев – даже у одинаковых близнецов отпечатки пальцев не одинаковые…
        Пожалуй, подниму эту тему в самый последний момент, чтобы у него не было времени спорить. Скажу это в такси, по дороге – когда уже будем подъезжать к дому.
        Прохожу паспортный контроль. Приложить пальцы к сканеру отпечатков мне не предлагают. Да и вообще никаких таких сканеров не видать. Адам проносит Тарквина через таможню, и мы выходим в зал прибытия.
        Господи, просто не могу поверить, кто тут!
        – Ну разве это не мило со стороны твоего дяди? – произносит Аннабет, прижимающая к себе букет белых роз. – Я сказала ему, что мне невыносимо ждать одной в аэропорту, так что он сам привез меня сюда. И только посмотрите, кто еще составил мне компанию…
        Тон у моей матери ровный, но то, как она пренебрежительно машет рукой через плечо, предательски выдает ее негодование.
        – Ну разве не мило с их стороны?
        За спиной у Аннабет, все в черном, словно на какой-то вороньей свадьбе, выстроились остальные мои родственнички. Колтон, Вирджиния, Вики, Валери, Вера и Франсина. Какого хрена они тут забыли? Смерть моей сестры – это повод напроситься в гости? И на секунду не поверю, что они явились, только чтобы составить компанию Аннабет! Была ли Франсина ближе к Саммер, чем я сознавала, или она здесь, чтобы вынюхивать?
        Ситуация – кошмарней некуда. Приходится быть Саммер уже перед лицом всей моей родни. Нельзя проколоться даже в последней мелочи. Внимательные глаза повсюду.
        Они бросаются ко мне, окружают меня, душат объятиями и поцелуями.
        – О Саммер, дорогая Саммер, бедное ты наше дитя!
        Даже не могу понять, кто это говорит, – и никогда не оказывалась в такой мешанине самых разных духов. Мои единокровные сестры ведут себя так, будто я персонаж какой-то трагической пьесы. Вдруг попадаю в мертвую хватку своей мачехи. В своем коротеньком жакетике-болеро и узкой длинной юбке-карандашике Франсина кажется хрупкой, но сил у нее запросто хватит, чтобы натурально задушить меня. Я просто уверена, что ее рука уже у меня на животе – ощупывает его на предмет намеков на округление.
        – Алё, угомонитесь! – встревает Адам. – Жутко рад видеть вас всех, ребята, но будьте поаккуратней с Саммер.
        Поворачиваюсь к нему, чтобы отчаянно просигналить: «Нет!», но он и не смотрит на меня. Он смотрит на Аннабет.
        – Все гораздо сложней, чем вы думаете, – продолжает Адам. – До кучи ко всему прочему, Саммер еще и беременна.



        Глава 15
        Тест

        Франсина прижимает меня так крепко, что могу поклясться – она пытается выдавить из меня ребенка, как пасту из тюбика. Шесть существ женского пола вокруг меня чуть ли не лопаются от сердечного восторга, и восторг этот стопроцентно фальшивый.
        Мои единокровные сестры визжат от радости. Франсина мурлычет мне в ухо какую-то умильную пустопорожнюю чепуху. А моя мать пытается придать себе умиротворенный вид, хотя я знаю, что сейчас ей больше хочется пройтись колесом по всему аэропорту или закукарекать петухом.
        Адам был прав, что Аннабет нуждалась в какой-то хорошей новости. Будущий ребенок напрочь выбросил Айрис у нее из головы – либо так, либо она на таблетках. Она словно плывет на сияющем облаке. Объятия ее невесомы, как паутина, а глаза затуманены, словно перед ней не ее собственная дочь, а какое-то неземное существо.
        Просто не могу поверить, что думала, будто она с ходу засыплет меня гинекологическими вопросами. Выигрыш в лотерею – гораздо важней, и никто на сей раз не пытается этот факт оспорить.
        Это самый лучший момент в моей жизни! Забудь о той победе в конкурсе красоты, которую ты не заслужила, о том коротком купании в лести, пока твоя сестра парилась в унизительной бронзе! С этим ничего не сравнится!
        Из Франсины будто выпустили весь воздух. Это научит ее не появляться там, где ее не ждут! Она плачет, делая вид, что это слезы «ах как я за тебя рада». Даже не может толком строить фразы и лишь постоянно твердит: «Вот же счастливое дитя! Вот же счастливое дитя!»
        На сей раз ни единого шанса на то, что моя сестра вдруг выпустит кота из мешка. Больше никогда – вообще никогда – моя сестра-близнец меня уже не обставит! Я даже теперь не сестра-близняшка. И Няшкой меня больше называть некому. Я – Саммер Роуз, супруга Адама Ромена, мать наследника Кармайкла.
        Аннабет радостно напевает – какую-то детскую песенку, нечто вроде колыбельной. Забирает Тарквина из рук Адама и качает, словно тот сам новорожденный.
        Я в таком восторге, что обнимаю каждую из своих единокровных сестер трижды, заставляя их еще раз рассыпаться в поздравлениях. Когда отцепляюсь от Вирджинии, бросаю взгляд на ее руку, но кольца на ней нет. Она не хочет намекать нам о своих планах, но я буквально на вкус ощущаю ее разочарование. Ее улыбка слишком уж белозуба и неподвижна. Ладно, по крайней мере, пусть скажет спасибо: вовремя выяснила, что сошла с дистанции. Шестнадцать ей стукнет уже через две недели. Вирджиния была буквально на волосок от кровосмесительного брака, словно малолетка из какой-то глухой горной деревни, где в женихах одни только родственники.
        И вот тут-то и приходит в голову, что в моем плане по-прежнему есть один существенный изъян. Как и на том конкурсе, сейчас я лишь притворяюсь, будто я Саммер. И почти как наяву слышу голос своего брата, голос непрошеной правды: «У тебе кровь на ноге, Айрис!»
        Адам заключает меня в объятия, я вдыхаю его сладкий пряный аромат, но в этом почему-то нет обычного волшебства. Что-то во мне хочет оттолкнуть его прочь.
        Но я не могу. Ни в коем случае нельзя сейчас поворачиваться спиной к его триумфу. Даже если б я знала стоп-слово Саммер, то не стала бы его использовать. По крайней мере, до тех пор, пока последний кусочек общей картины не станет на место. Вот как только действительно забеременею, тогда реально все будет пучком.

* * *

        Первые дни в Австралии приходится туго. Аннабет сдала свой пентхаус до ноября, когда мы с Адамом отбыли в кругосветку под парусами, и вот теперь выясняется: она считает, что может и дальше жить с нами, пока не закончится договор аренды. Пытаюсь убедить ее поселиться в каком-нибудь отеле, но это непросто. Пробую вкручивать всякую фигню, что, мол, справляться с горем лучше в тишине и покое. Будь я Айрис, она вылетела бы у меня отсюда буквально через полчаса – в качестве же Саммер это гораздо сложнее. Как вообще добрые отзывчивые люди заставляют людей делать то, что им требуется? Ограничиваюсь намеками, что она типа как в тягость Адаму – пусть даже, сказать по правде, у него есть всякие чудны`е идеи насчет того, будто большие семьи должны жить вместе, что я могу списать лишь на его сейшельское происхождение.
        Поначалу прячусь от матери, пользуясь размерами дома, позволяющими держать ее на расстоянии. Как-то утром она зацикливается на том, как же это Ной будет справляться со своим горем, и настаивает на том, чтобы отправить ему посылочку с гостинцами, но с наступлением дня напрочь про него забывает и переходит на беспокойство по поводу воздействия всего этого стресса на моего нерожденного ребенка. На этом этапе прыгаю в бассейн прямо в одежде и плыву к его дальнему концу, дабы избежать ее вопросов, с чего это я совсем не прибавляю в весе.
        Но через несколько дней начинаю понемногу расслабляться. Я имею дело с женщиной, которая до сих пор категорически не признает, что Ридж изменял ей, пусть даже в его завещании провозглашается, что Вирджиния – его биологическая дочь. Реальность у Аннабет там, где ей самой удобно. И, вдобавок ко всему, потеря Айрис явно повредила ей мозг. Она словно парит посреди облака всякой неразберихи, переплывая от веселья к горю и обратно на протяжении единственной фразы.
        – Как чудесно, что ты опять дома, Тарки, – говорит она ребенку, – только вот по такой ужасной причине… Но твоей мамочке надо было вернуться ради дитятки… Ой, подумать только, новорожденный в доме аккурат под Рождество!
        Но мне все равно нужно, чтобы она убралась отсюда. Даже полнейший зомби способен сдуру набрести на правду, а потом, в последнее время Аннабет стала реально действовать мне на нервы – из-за того, что несет про Айрис.
        – Айрис была такая потерянная душа, – блеет она, не отрываясь от вытирания чумазой мордашки Тарквина. – Я надеялась, Саммер, что во время этого вашего плавания ты немного вправишь ей мозги – может, хотя бы слегка повлияешь на нее…
        В другой раз Аннабет разражается слезами прямо посреди завтрака.
        – По крайней мере, хоть вы с Адамом и дети целы и невредимы! – всхлипывает она. – Было бы гораздо хуже, если б это оказалась ты! Не то чтобы я ее меньше любила, но мы ведь с тобой всегда были так близки! Я никогда не понимала Айрис… И знаешь что, – добавляет моя мать, – когда Адам сообщил мне эту новость, то был такой обезумевший от горя, что на какой-то ужасный миг я подумала, что речь идет о тебе!
        Так что Аннабет пришлось убраться. Но, захлопнув дверцу ее такси и направившись обратно по подъездной дорожке к дому, вдруг соображаю: кто же теперь будет помогать мне с ребенком?
        Ну да, раньше надо было думать: когда в доме весь день только я и Тарквин, просто не поверите, каким прилипчивым он становится. Тарквин доволен только тогда, когда хотя бы крошечным кусочком своего тела соприкасается со мной, если только мы не рядом с оживленной дорогой – в этом случае он норовит удрать от меня с такой прытью, что просто диву даешься.
        Я ничуть не против постоянных обнимашек, но он жадно требует и прочих знаков моего внимания. Словно уверен, что если я подумаю на секунду о чем-то, кроме него, то существование его сей же момент прекратится. Меня никогда не манило материнство, но я полагала, что, по крайней мере, буду воспринимать его легче, постоянно торча в четырех стенах. Думала, что могу спокойно посидеть и почитать, пока у ребенка есть какая-нибудь игрушка, с которой он может тихо самостоятельно развлечься. Фигушки. Просто спокойно засесть с книжкой в одном доме с маленьким ребенком – не моги и думать. Ребенок сразу почувствует, что мама отдыхает, и тут же затравит тебя, как зверя.
        Стоит только Тарквину увидеть меня с задранными вверх ногами, как он сразу хватает детскую книжку с картинками и размахивает ею у меня перед носом. Если я не обращаю на него внимания, начинает ныть и молотит меня этой самой книжкой по башке. Поверите – ребенок, который не умеет говорить, желает, чтобы ему читали, блин, весь день напролет! А все эти дитячьи книжки с картинками такие предсказуемые… Плохих дяденек ловят, правда выплывает наружу, справедливость торжествует… У-ау! Челюсть свернуть можно.
        Одна из книжек Тарка, против которой я особо не возражаю, – это история про девочку, которая отправляется жить под водой в море. Иллюстрации жутковатые – океан черный и сверкающий, и как только эта девочка проскальзывает под поверхность воды, ее ноги превращаются в рыбий хвост, изукрашенный сапфирами и изумрудами. Все давно пришли к заключению, что я хочу забыть о своих суровых испытаниях в море, но когда я читаю эту историю, то мечтаю о «Вирсавии», тоскую по вспухающим вокруг океанским валам и соленым брызгам. Но Тарквин просто ненавидит эту книгу – когда я не обращаю внимания на его протесты и продолжаю читать, просто вырывает из нее страницу.
        Жизнь Саммер куда более скучна и занудна, чем я это себе представляла. У нее были красивые платья, но некуда было их надеть. Ну не могу же я заниматься домашним хозяйством во всех этих рюшечках и кружавчиках!
        Пока Тарквин бодрствует, почитать ее «Тысячелетнюю Камасутру» тоже не удается – благодаря его настроенному на материнский отдых радару, а днем этот поганец практически не спит: пока его уложишь, скорее удар хватит. Саммер, должно быть, безропотно приняла свой удел, раз уж, похоже, окончательно забросила все свои книги, даже экземпляры «Франкенштейна» и «Дракулы» в роскошных кожаных переплетах и прочую старомодную остросюжетку, что некогда занимала почетное место на ее книжных полках.
        Пока роюсь в них, в очередной раз испытываю побуждение задуматься об изъянах и грешках Саммер, как бы мелки они ни были. Не то чтобы ее литературные вкусы действительно были грехом, но я крайне недолюбливала их, когда была маленькой. Ее книжки реально пугали меня до смерти. Ее любовь ко всяким «ужастикам», столь противоположная ее в остальном девчоночьим вкусам, была, наверное, единственным, что роднило ее с отцом. Может, начало тому было положено в тот день, когда он взял нас на кармайкловский мост – уже после того, как тот был снят с эксплуатации, – и бросил живого цыпленка на кишащий крокодилами речной берег.
        Помню, как крокодилы лежали на солнце – неподвижные, холодные и терпеливые, когда хромающий цыпленок подбредал все ближе и ближе. И вот он уже совсем близко. Рывок и щелчок челюстей – как удар электрического тока. Крокодилы врезались друг в друга, дрались за приз, разрывали его на куски. Это кровавое безумие годами преследовало меня во сне, но Саммер настаивала на том, что это «естественный ход вещей» и что цыпленок погиб «более безболезненной смертью, чем большинство еды у тебя на тарелке». Я могла понять ее точку зрения, но все равно злилась на отца за то, что заставил нас на все это смотреть, и страстно желала забыть это происшествие. Но Саммер постоянно вытаскивала его наружу.
        Это один из тех немногих запомнившихся мне случаев, когда я всерьез разозлилась на Саммер – когда она поэтически разглагольствовала по поводу драматической кончины цыпленка. Она могла зачитывать вслух чернушные сцены из своих книжек, искренне поражаясь тому, что они меня пугают… Это те эпизоды ее короткой жизни, в остальном полной альтруизма и человеколюбия, на воспоминаниях о которых я себя порой ловлю. И ненавижу себя за это.
        С каждым днем все больше поражаюсь, почему Саммер не завела служанку, хотя дом на пафосной Сиклифф-кресент полон хрусталя и мрамора, на которых моментально видна любая грязь, а уж поддерживать в чистоте этот персиковый ковер, когда по нему постоянно ползает младенец, – это занятие на полный рабочий день и само по себе. Когда я вставила австралийскую сим-карту Саммер в ее телефон, то стала регулярно получать ее напоминалки. Каждое утро телефон несколько раз назойливо блямкает, подсказывая мне, что надо заскочить в «Маленького гурмана» за органическим черничным пюре для Тарквина или начать мариновать говядину для завтрашнего boeuf bourguignon[27 - Boeuf bourguignon (бёф бургинь?н) – блюдо французской кухни, тушенные кусочки говядины в густом винном соусе с различными добавками.]. Все это хорошо день или два, но потом я уже буквально на стенку полезла.
        Вывести Тарквина из дома – настоящий кошмар, но стоит мне впихнуть его в детское автомобильное креслице, как я действительно начинаю наслаждаться кружением по городу на новеньком белом «БМВ» Саммер. Доезжаю до самой окраины Уэйкфилда, чтобы купить тесты на беременность – пусть даже наверняка и слишком рано, чтобы начинать проверяться, – и использую по штучке каждое утро, прямо после того, как Адам уезжает на работу. Засекаю ровно минуту на своем телефоне, заставляя себя не смотреть на результат, пока не сработает таймер. Потом заворачиваю тест-полоску в туалетную бумагу, прячу в карман и выхожу к стоящему на улице мусорному баку, в который Адам по-любому не заглянет. Заталкиваю бумажку с полоской как можно глубже.
        Как-то вечером, вернувшись домой, Адам обнаруживает, что фильтр бассейна забит листьями, а я чуть ли не насквозь прожгла утюгом три его деловые рубашки. Мы с Тарквином валяемся на неубранной кровати в окружении детских книжек и побуревших яблочных огрызков.
        – Что это на тебя нашло? – вопрошает Адам, когда видит наглядную демонстрацию дела моих рук – рубашки я стратегически оставила на полу прожогами вверх. – За тобой никогда такого не водилось!
        Пытаюсь выжать слезу.
        – Я так устала в последнее время, – хнычу я. – Мне приходится выбирать, куда направить свою энергию: на уборку дома или удовлетворение сложных эмоциональных потребностей Тарквина.
        – Пожалуй, надо еще раз подумать насчет прислуги… – задумчиво произносит Адам. – Но я не хочу, чтобы посторонний человек трогал рояль Хелен. Пожалуйста, обещай мне это. Я очень ценю, как ты бережно с ним обращаешься.
        – Естественно, обещаю! – восклицаю я.
        – Ладно, тогда, – говорит он, – займись этим вопросом.
        Не мешкаю ни секунды.
        На черном лаке «Стейнвея» хорошо видна каждая пылинка, так что даже после того, как нанимаю служанку, лично надраиваю его каждый день, сопротивляясь при этом побуждению сыграть на этой проклятой штуковине хотя бы одну-единственную ноту, даже когда рядом никого, кроме Тарквина. Один миг слабости способен сдать меня с потрохами.
        В дополнение к самоличной уборке особняка, натирке рояля и уходу за бассейном, Саммер явно еще и убивала целые часы, чтобы каждый день подать Адаму ужин. Его любимые рецепты раздражающе сложны и требуют ингредиентов примерно из шести раскиданных далеко друг от друга специализированных магазинов. Адам не любит есть в ресторанах. Ставлю своей целью переучить его, но это дело небыстрое. У них с Саммер давно сложился удобный и уютный жизненный распорядок.
        А потом, остается еще и этот «трах-жесткач». Адаму он требуется и утром, и вечером. С каждым разом чувствую себя еще больше униженной – не тем, что он вытворяет со мной, поскольку, несмотря ни на что, мое тело всегда на это откликается, – а при мысли, что он занимался этим с моей сестрой. Вряд ли ей хотелось бы, чтобы я узнала про нее то, что знаю сейчас.
        Впрочем, в самом уж крайнем случае можно и остановить его. По-моему, я уже угадала секретное стоп-слово. Согласно моим сетевым изысканиям, большинство пар выбирают слово «красный» или какой-нибудь фрукт, а Адам с Саммер настолько лишены воображения, что наверняка выбрали бы самый очевидный из красных фруктов – даже если б и без того с ума не сходили от того, как она пахнет яблоками. Это слово крутится у меня на кончике языка, но я так и не произношу его. Каждый раз – это дополнительный шанс залететь.
        Но хуже секса только ясли – вернее, их отсутствие. Секс хоть быстро заканчивается. А даже всего один день дома с младенцем – это целая вечность.
        Когда Аннабет наконец свалила от нас, я тут же села на телефон, но только чтобы выяснить, что ни в одном дошкольном учреждении шаговой доступности нет свободных мест. Теперь рассматриваю несколько вариантов подальше от дома. Наконец один из детских садиков в получасе езды обещает освободить меня от исполнения материнских обязанностей на шесть часов ежедневно, включая выходные, по весьма умеренным расценкам. Шесть часов – это, конечно, кошкины слезки, но тут уж не до жиру. Ни одна школа-интернат в Австралии не принимает детей моложе восьмилетнего возраста.
        Когда Адам приходит домой, выдаю ему хорошую новость за ужином с confit de canard[28 - Сonfit de canard (конфи из утки) – утиные ножки, приготовленные методом конфи, что применительно к мясу, рыбе или птице означает их длительное томление в густом жире при относительно низкой температуре. В старину это был способ консервации скоропортящихся продуктов. Как и большинство некогда народных рецептов, теперь относится к «высокой кухне».] под великолепное бургундское, пару глоточков которого я втихаря хватанула в кухне.
        – Но разве тебе стоит возвращаться на работу сейчас, когда ты беременна? – удивляется Адам.
        Едва не давлюсь утятиной. По позвоночнику пробегает противный холодок при одной только мысли «вернуться» на работу. Стоит мне только сунуть нос в отделение патологии новорожденных, где от меня ожидают, что я блесну своими специальными познаниями, полнейший крах неизбежен. Вот еще одна причина, по которой надо поскорей залететь.
        – Конечно же, нет, – отвечаю я, малость опомнившись. – Там же ночные смены – зачем рисковать? Это по-любому не для беременных. Но как насчет Тарки? Он уже должен понемногу привыкать к общению со сверстниками, иначе будет отставать, когда пойдет в школу. Я бы и рада держать его при себе хоть вечность, – обхватываю себя руками за грудь – мол, никуда его не отпущу, – но ему нужно больше, чем я могу ему дать. Другие дети в его возрасте уже умеют читать и писать.
        Адам кривит лицо.
        – По мне, так пустая трата денег, – говорит он. – Платить за то, чтобы кто-то присматривал за твоим ребенком, пока ты сидишь дома, скучая по нему… А потом, ты же сама постоянно твердила, что недоношенные дети должны оставаться дома со своими матерями.
        Господи, как я ненавижу, когда он разыгрывает эту карту недоношенности! У Тарквина должно быть все самое лучшее – домашняя еда, бесполезные «натуральные» моющие средства, кроватка из натертого пчелиным воском эвкалипта, – только потому что он недоносок.
        – Это было мое невежественное мнение, – говорю я, – и нам вряд ли теперь приходится переживать насчет денег…
        – Давай не будем считать цыплят до осени, – перебивает Адам. У него словно аллергия на любые упоминания о наследстве Кармайкла, и он крайне редко присоединяется к моим фантазиям, как его можно потратить, словно мы можем сглазить наше будущее, если будем слишком много говорить на эту тему. – И это было не твое мнение, малыш. Ты говорила, что Уолтер, Майкл и Кэтрин все как один повторяли тебе, что недоношенные дети должны воспитываться дома.
        Киваю, будто бы знаю, что это за люди. Имена звучат пугающе авторитетно. Имена врачей? О боже, надо срочно поискать имена всех врачей и медсестер в этом отделении для новорожденных и хорошенько их запомнить! Моих старых коллег. Я могу нарваться на них где-нибудь в супермаркете. И вдруг Тарквину потребуется медицинский осмотр?
        – Ты поклялась, что в жизни не отдашь Тарквина незнакомым людям, – продолжает Адам. – Мы сошлись на этом. Ты убедила меня, что нам следует дать ему домашнее образование, так как же сюда вписываются ясли?
        Нам следует… О господи! Каким только местом думала Саммер?
        Но как мне тут спорить? Адам прав в одном – сам не знает, насколько прав. Нельзя полагаться на цыпленка, который еще не вылупился.

* * *

        Через две недели после возвращения в Австралию перед очередным полдником впихиваю Тарквина в его высокий стульчик, придвигаю к телику и открываю ванночку детского клубничного йогурта. В ноздри залетает какая-то мерзкая приторная вонь. Мчусь в туалет, перебарывая стремление немедленно блевануть.
        Я подхватила какую-то заразу? Использованная утром тест-полоска уже в мусорном баке, а я обещала себе проверяться не чаще раза в день. Но йогурты абсолютно свежие и вчера пахли нормально. Это я изменилась, а не они…
        Залезаю рукой на самое дно шкафчика в ванной комнате. Осталось всего три тест-полоски. Я специально скомкала коробочки, чтобы все выглядело, будто они уже сто лет тут валяются. «Только в порядке исключения, – говорю себе. – Потом опять по штуке в день». Разрываю упаковку, бросаю обертку на тумбу умывальника и бросаюсь к унитазу, чтобы пописать на полоску. Руки так сильно дрожат, что едва могу подсунуть тестовое поле под струю, и я забыла взять с собой сюда телефон, так что у меня нет таймера. Закрываю глаза и начинаю считать до шестидесяти, заставляя себе не спешить. Сколько раз я уже слышала это победное бибиканье и открывала глаза, только чтобы увидеть синий значок минуса?
        Ной всегда стоял рядом со мной, пока я делала тест, – когда мы с ним пытались зачать. Ждал под дверью туалета, пока я пи`сала, засекал для меня время, первым смотрел на полоску. Мягко сообщал результат. Обнимал меня и шептал, что надо попробовать еще разок.
        Я считаю так медленно, что решаю открыть глаза на счете «пятьдесят пять».
        Результат совсем бледный, но он есть.
        Я беременна.

* * *

        Воздух вокруг меня полон золотых пузырьков. Искристые и жизнерадостные, они сталкиваются между собой и пенятся, словно морская пена или шампанское. Я выиграла гонку! У меня теперь есть все, что было у Саммер. Отныне я и в самом деле Саммер!
        В гардеробе провожу рукой по обольстительным нарядам Саммер, полупрозрачному серебру, лучистому золоту, но меня тянет к скромному белому платью, украшенному красными розами. Это простенький летний сарафанчик – Саммер наверняка носила его с сандалиями и соломенной шляпкой, но я нацепляю к нему ее красные туфли на самом высоком каблуке. Крашу губы густо-красным и щедро обливаюсь ее яблочным парфюмом. Кружусь на месте, и подол тугим воздушным пузырем разлетается по сторонам. Кажется, что меня уносит куда-то вдаль.
        Тарквин внизу по-прежнему таращится в телевизор. Выдергиваю его из высокого стульчика, пристегиваю на заднем сиденье «БМВ» и везу вместе с его манежем и прочими причиндалами к отелю Аннабет. Я настолько зачарована этим голубеньким плюсиком, что едва способна соблюдать разрешенный скоростной режим. За стеклами машины – сияющее солнце и яркие краски.
        – Нам с Адамом нужен романтический вечерок на двоих, – объявляю я Аннабет, сгружая дитя в ее довольные руки. Ее номер в отеле усыпан недовязанными рукодельными проектами – всякими пинетками и шапочками пастельно-розовых и нежно-голубых тонов. Я не шмыгаю поспешно за дверь, как обычно, – теперь мне плевать на ее назойливые вопросы насчет моей беременности. Пусть даже сколько угодно стенает насчет Айрис, мне это сейчас до фонаря.
        Хотя моя мать этого не делает. Она уже облекла свои воспоминания об Айрис в более удобную форму. Уверяет меня, что они «никогда не ссорились», подпуская эту ремарку между столь же бредовыми замечаниями про то, как я «расцвела» с беременностью и что Тарквин «очень развит для своего возраста».
        Остаюсь на щедрые полчаса. Как примерная дочка, задаю ей кучу вопросов насчет ее занудных хобби и занудных подруг. А потом направляюсь в «Ромен трэвел».
        – Давай, – говорю Адаму, – в кои-то веки свали с работы пораньше!
        Неспешно идем по главной улице, держась за руки. Не могу удержаться, чтобы не вообразить, как я рассказываю эту новость Ною. Тот думал, это моя вина в том, что у нас так ничего и не вышло, и теперь я уже никогда не смогу ему сказать, что я не бесплодна, – это он слишком рано сдался. Нам просто надо было не оставлять попыток зачать – или, может, это он был у нас стерильный.
        Просто не могу удержаться, чтобы не заскочить в уютное малайзийское кафе. Адам может только подивиться, с какой это стати я в таком приподнятом настроении, хотя сомневаюсь. Никогда еще с такой полнотой не ощущала себя Саммер! Такой же счастливой, открытой, непринужденной. Никогда еще не чувствовала, что действительно живу полной жизнью! И это здорово.
        Когда Адам осведомляется относительно моего выбора еды – самого острого блюда в меню, – списываю все на беременность. Единственная кислая нотка вечера – это осознание факта, что теперь мне действительно нельзя вина. Обычно вечерком я втихаря выпивала бокальчик-другой до прихода Адама с работы, но теперь я беременна по-настоящему, так что пора завязывать.
        Хотя странно – в тот момент, когда я отказываюсь от вина, это до меня и доходит. Я беременна! Беременна не только ради победы в гонке, беременна не просто ради «выкуси, Франсина».
        Во мне растет ребенок.
        Везу Адама домой и бросаюсь в сортир, едва переступив порог. Мочевой пузырь уже реагирует на беременность. Я почти довольна при этой мысли. Это часть того, что делает происходящее реальным.
        Пока мою руки, смотрюсь в двойное зеркало. Настоящий образ ровно посередине, два вывернутых образа – по бокам. Саммер, Айрис, Саммер. Подношу руку к правой стороне груди. Несмотря на все события вечера, сердце бьется ровно.
        Может ли кто-нибудь и впрямь почувствовать, с какой стороны у меня сердце? Перемещаю руку влево. По-прежнему чувствую биение на этой стороне. Может, оно чуть слабее. А может, и нет.
        Изучаю свое лицо. Оно и вправду такое уж асимметричное? Я всегда считала, что моя левая щека полнее, левая скула выше, но, кроме Саммер, никто этого не замечал.
        Я всех напарила. Адама, Тарквина, Аннабет. Никто из них и раньше не мог отличить нас друг от друга, никто не может и сейчас.
        Словно я всю дорогу была Саммер.
        На тумбе раковины, на самом виду, – скомканная обертка от теста на беременность. Было большой ошибкой оставить ее здесь, но я почему-то не чувствую паники при мысли, что Адам может ее увидеть. Я уверена, что самые трудные времена позади и я уже хорошо натренировалась. Теперь я в состоянии отбрехаться от чего угодно. И все же не стоит создавать себе лишних проблем. Подбираю полоску, заворачиваю в туалетную бумагу. Уже заталкиваю ее на самое дно мусорного ведра, когда через дверь ванной проталкивается Адам.
        – Ах ты шлюшка! – выдыхает он. – С кем это ты тут трахалась, пока я был на работе?
        Юбка у меня до сих пор задрана до пояса; он хватает меня за трусики и сдергивает их до колен.
        – Серьезно, Адам, в туалете?
        Эти слова выскакивают из меня сами собой, и я напрочь забываю включить свой голосок покорной маленькой девочки. Черт, я звучу в точности как Айрис!
        Адам застывает, как камень. Господи, думаю я. Будь Саммер! Ты должна быть Саммер. Но мне невыносима мысль, что он «снасильничает» меня прямо здесь. Только не перед этим зеркалом.
        – Малыш, разве ты не видишь, что все изменилось? – мурлычу я. – Я как раз собиралась тебе сказать… С тех пор как я забеременела, все ощущается по-другому. Я собираюсь стать матерью. Ты должен быть помягче со мной. Хватит уже грубого секса.
        Но он хватает меня своими сильными руками, и тут я сознаю, что дверь захлопывается и меня прижимают лицом к зеркалу. Адам уже в полной боевой готовности, возится с молнией на ширинке.
        – Яблоко! – кричу я. – Яблоко!
        Он отпускает меня. Я поворачиваюсь. Адам переводит дух, и по лицу у него пробегает целая гамма эмоций: удивление, раздражение, недоумение… Даже нечто похожее на любопытство.
        – Ну не дуйся, малыш! – увещеваю я, засовывая руку ему в джинсы. – Сегодня вечером весь дом в нашем распоряжении. Давай не будем спешить. Я теперь мягонькая, кругленькая… Сейчас я приму душ, чтобы дать тебе время помечтать о новых способах, как меня совратить. Ты вообще сознаешь, что в последнее время совсем меня не целовал? Ты не целовал меня с… не знаю с каких времен.
        Это правда. Я так до сих пор и не дождалась ни одного из тех феерических поцелуев, о которых грезила, когда была Айрис.
        Встаю на цыпочки и сама целую его. Его губы остаются плотно сжатыми, и он неотрывно смотрит на меня, словно я дала ему по физиономии. Пользуюсь его изумлением, чтобы вытащить руку из его джинсов, подтолкнуть его к двери и запереть ее за ним.
        Все, больше мне не придется отбывать эту повинность с Адамом. Если ему так уж хочется секса, то пусть попробует соблазнить меня.
        Улыбаюсь девушке в зеркале. Она улыбается мне в ответ.
        – Завтра ты запишешь это исчадие в ясли, – говорит она.
        – А то, сеструха, – отзываюсь я.



        Глава 16
        Гонка

        Утро нежаркое, весеннее, и я быстро иду через уэйкфилдский пляж, демонстрируя выпирающий из бикини чудесно округлившийся животик. Тело у меня гладкое, фигуристое. Размер «DD» наконец-то мне точно впору.
        Последние семь месяцев были счастливой мечтой. Тест на беременность все изменил. «Трах-жесткач» остался в прошлом, а на следующий день Тарквин отправился в ясли. Когда появилось место в яслях поближе, готовых держать его у себя практически с утра до ночи, я быстренько сплавила этого клопа туда. Адам было запротестовал, но крыть ему нечем. Я вынашиваю наследника несметного состояния, и давайте посмотрим правде в глаза: предыдущая жена Адама не пережила беременности. Моя мать напомнила ему об ответственности и велела дать мне немного отдохнуть.
        Я – Саммер. Все у меня срастается.
        Адам думает, что я беру уроки фортепиано. Несколько месяцев я бренчала на рояле Хелен, выбирая пьески попроще и намеренно лажая. Играла нормально, только когда никого не было дома. Хотя с недавних пор могу играть и при Адаме. Наверное, не самые заковыристые произведения, но вполне себе сложные, чтобы гордиться собой. Он не музыкант, так что не испытывает никаких подозрений, что я больно уж быстро выучилась. Говорит лишь, что классно опять слышать музыку в доме.
        Игра на рояле – это единственная вещь, которая дарит мне то же ощущение, которое я испытывала за румпелем «Вирсавии»: чувство единения с каким-то великим древним ритмом. Кажется, что в инструмент переселилась душа «Вирсавии», душа океана. Он так и сверкает, большой и черный, посреди в остальном совершенно белёсой гостиной. В нашем доме столько стекла, что ослепительный солнечный свет проникает повсюду. Иногда я задергиваю шторы, чтобы дать отдых глазам, а потом играю песни моря и чувствую, как океан дышит у меня под пальцами.
        Все больше и больше думаю о «Вирсавии», но так и не могу решить, как она вписывается в мое будущее. Адам постоянно вякает насчет того, чтобы продать ее, но пока мне удается его отговорить.
        Каждый раз, когда я промахиваюсь и делаю что-то не в духе Саммер, то всегда могу сослаться на Айрис. Да, я захотела научиться играть на фортепиано, пусть даже не испытывая к этому интереса раньше, «в память о своей сестре». По той же причине и купаюсь каждое утро на уэйкфилдском пляже, как это делала Айрис, когда жила в Уэйкфилде. Все не только безоговорочно приняли подобную отмазку, но и почитают меня за это.
        – Как это трогательно, что ты настолько чтишь память твоей сестры! – с придыханием молвит Летиция Букингем, когда мы с ней заскакиваем выпить кофейку после одного из моих купаний. В свои двадцать четыре Летиция остается такой же гибкой и прелестной, какой была в четырнадцать, и такой же непроходимо тупой. – Ты ведь раньше никогда не любила море.
        – Айрис многому меня научила, – отзываюсь я. – Не думаю, что кто-то сознавал, насколько мудрой она была, пока мы ее не потеряли.
        – Но помнишь эту ее странноватую манеру копировать тебя? – говорит Летиция. – С тех пор как ты выиграла тот конкурс, она так жутко зави…
        – Да мы просто над тобой прикалывались! – перебиваю я. – Мы с Айрис частенько выдумывали всякую чепуху – посмотреть, поверишь ты или нет. На самом-то деле мы обе просто обожали одеваться одинаково.
        Больше мы кофе с Летицией не пили.
        Мало-помалу я превратила жизнь Саммер в свою собственную. Уже обучила Адама, как доставлять мне удовольствие в постели, списав изменение своих сексуальных вкусов на гормоны беременности. Натренировала его почаще обедать и ужинать вне дома, а иногда и самому готовить мне ужин, поскольку беременность – это так утомительно… Заменила наш сверхмягкий матрас на плотно набитый футон, а фото Саммер с новорожденным Тарквином на руках перекочевало в гостевую спальню. В одежонке медсестры я смотрюсь не наилучшим образом.
        Даже Тарквин – уже не тот кошмар, каким был раньше. Он заметно подрос и наконец-то самостоятельно пользуется туалетом, слава те господи. И теперь, когда я не привязана к нему весь день, мне уже не столь отчаянно хочется личного пространства. Предписанный Саммер младенческий рацион из всякой органической бурды прочно забыт – Тарквин буйно растет на тушеной фасоли из банки и бутербродах с ветчиной.
        То, что меня больше всего раздражало в Тарквине – его молчание, – я тоже понемногу научилась ценить. Есть что-то уютное в том, когда рядом с тобой тот, кто никогда не открывает рта и не критикует тебя, кто лишь восторгается тобой. И все думают, что я просто образцовая мать, поскольку я ничуть не паникую по поводу его задержавшейся речи. Теперь Тарквин иногда произносит отдельные слова – «мама», «папа», такого вот все рода. Все думают, что это тяжелые последствия его раннего появления на свет, но чем больше времени я с ним провожу, тем больше убеждаюсь, что малый он довольно смышленый.
        Так что вот какая у меня теперь жизнь. Утром, по пути на пляж, забрасываю Тарквина в ясли. Обедаю в одном из азиатских кафе на боковых улочках Уэйкфилда, всячески отваживая занудных подруг Саммер, когда те пытаются встретиться со мной за кофе. Мы с Адамом записались на курсы будущих родителей, но бросили их буквально после двух занятий – достали критические замечания относительно моего категорического отказа сделать УЗИ. Вообще-то с этими замечаниями я полностью согласна. Постоянно изображать из себя приверженку хиппозного культа, согласно которому рожать можно и под кустом в чистом поле, – это тоска зеленая, а моя акушерка, избранная исключительно за ее нелюбовь к медицинским вмешательствам и восторженное отношение к домашним родам, – это человеческий эквивалент скрипа ногтей по классной доске. Тот факт, что она изменила свое имя с Колин на Скайбёрд[29 - Колин (англ. Colin) – перепел; Скайбёрд (Skybird) – нечто вроде «птичка небесная». Подобные имена частенько давали своим отпрыскам «дети цветов» – хиппи.], говорит сам за себя.
        От Франсины и ее дочек – ни слуху ни духу с того самого момента, как они выяснили, что проиграли, пусть даже обитает эта семейка совсем недалеко от Сиклифф-кресент и в каких-то минутах ходьбы от уэйкфилдского пляжа. Вот тебе и охи и ахи Франсины тогда в аэропорту… Я несколько раз заглядывала на страничку Вирджинии через аккаунт Адама в «Фейсбуке» и довольна тем, что замысел детской свадьбы так никуда и не продвинулся. Вирджиния цветет и пахнет. Вечно постит селфи в спортивном снаряжении или в крошечных топиках и обрезанных шортиках, повиснув на руке у какого-нибудь улетного парня – каждый месяц нового. С каждым днем она выглядит все красивей.
        Днем я часами играю на рояле или зависаю возле бассейна, объедаясь сладостями. Живот мой удовлетворительно кругл, но неважно, как много я ем – люди по-прежнему отпускают замечания, что на восемь месяцев беременности я «никак не выгляжу».
        У Саммер-то срок уже на подходе.
        Мои ежедневные купания – это моя епитимья, мой способ почтить память Саммер, погоревать по девушке, смерть которой иначе и вовсе остается неоплаканной. Каждый день ныряю под воду – в тот мир, в котором теперь обитает Саммер. Неважно, сколько народу на берегу, – под водой ты всегда в полном одиночестве.
        Я и вправду очень ее люблю. Понимаю: то, что я сделала, – это нехорошо, но, думаю, она бы поняла. Я избавила ее мать, ее сына и ее мужа от нужды горевать по ней, а кому такого хочется? Ведь самое худшее в смерти – это знать, что те, кто тебя любит, будут страдать от горя. Мне это чувство неведомо – оплакивать меня оказалось некому. Даже мой брат и не подумал вернуться домой, чтобы выразить мне соболезнования по поводу смерти Айрис. Вообще-то до сих пор я практически и слова не слышала от своего живого и здорового братца. Чувствую себя единственным ребенком.
        Купаюсь совсем рано, когда солнце еще только показывается над горизонтом. Глубоко ныряю и разворачиваюсь под водой, как когда-то под днищем «Вирсавии» посреди океана, и поднимаю взгляд сквозь толщу воды на мир живых наверху. Я не сильна в физике – наверное, это имеет какое-то отношение к преломлению света сквозь разные среды, – но хотя солнце в эти утренние часы совсем маленькое и низко нависает над горизонтом, с океанского дна все равно кажется, будто оно прямо у тебя над головой, огромное и золотое. Вода голубовато мерцает надо мной, а солнце словно распухает и размывается по всему небу. И в этот момент я могу представить все так, как оно и должно быть. Я – Айрис, я похоронена в море, а моя сестра, красавица Саммер, – это полуденное солнце, которое заливает своими лучами весь мир.
        Но этим утром небо тяжелое и серое, а океан угрюм. Захожу в воду и ныряю на глубину, как и всегда, но из-под волн мне не видно солнца. Ненадолго зависаю над белым дном, ожидая, пока подводная тишина подарит мне покой. Но нет – виденный ночью сон опять вспыхивает у меня в голове, кошмарный сон. Мне снилось, что поверхность воды стала твердой – что это какая-то твердая черная плоскость, словно крышка рояля. Во сне я глубоко ныряю, но когда всплываю обратно к поверхности, то не могу пробиться сквозь нее. Поначалу кажется, что жесткая чернота, в которую я уперлась, – это корпус «Вирсавии», но как далеко я ни отплываю вбок, мне никак от нее не избавиться. Вода густая, как свинец. Я в ловушке.
        И вот теперь сердце у меня дико колотится, а ребенок бьется внутри, словно зверек, угодивший в силки. Мышцы живота сводит спазмом. Именно так и ощущаются схватки? Нужно сохранять спокойствие – это не может быть хорошо для ребенка! Отталкиваюсь от песка и плыву наверх, ожидая удариться головой о ту твердую штуковину из кошмара. Но вместо этого вдруг выскакиваю на свежий воздух, разбрасывая веера брызг. Жадно хватаю его ртом. Я на глубокой воде, и волны бьют в меня, нос и рот моментально полны воды, соленой, как слезы. Голова опять проваливается вниз. Дрожу, перед глазами все плывет, наваливается жуткая усталость.
        Всеми силами стараюсь удержаться на поверхности, заставляю себя ровно дышать, делать медленные, спокойные гребки в сторону берега. Вскоре я опять на мелководье – дрожа всем телом, направляюсь обратно в теплые объятия полотенца.
        Самое время прекратить всю эту дурь! Я беременная на большом сроке. Я больше не вольная птица – жизни моего мужа и наших двух детей прочно привязаны к моей. Это и есть материнство. Какой бы фальшивой ни была вся остальная моя жизнь, этот ребенок реален. С данного момента буду купаться только в бассейне.

* * *

        Днем я у бассейна – лежу, обвиснув в шезлонге и нацелив свой круглый живот в небо, – когда вдруг неистово барабанят в дверь. Сквозь стеклянные панели мельком замечаю увесистую ручищу, мясистый женский кулак.
        Это какая-то карга с курсов будущих родителей? Опять явилась брюзжать на меня? Но нет. Подойдя, вижу пришелицу сквозь стекло целиком. Это Вирджиния.
        Она коротко постригла волосы, как у мальчика. Одета как распустеха. Толстенная, как бочка. И она плачет.
        Открываю дверь, и Вирджиния врывается внутрь, спихнув меня с дороги, прежде чем захлопнуть за собой дверь и запереть ее на засов. Это просто случайное столкновение, но в голове у меня мелькает картина, как она толкает меня на пол. Она здесь, чтобы как-то навредить моему ребенку?
        И только тут я сознаю, что она беременна. Беременна на большом сроке.
        – Моя мать здесь? – спрашивает она. Голос ее дрожит. – Дядя Колтон или еще кто-нибудь здесь?
        Не хочу признаваться, что я дома одна.
        – Только служанка. И садовник, – вру я.
        – Ты общаешься с кем-нибудь из моих? – спрашивает Вирджиния. – Общаешься с моим дядей Эдгаром?
        – Никогда про такого не слышала. – По крайней мере, это правда.
        Моя единокровная сестра падает на колени, всхлипывая и трясясь всем телом, обхватывает меня за ноги.
        – Саммер, несмотря ни на что, мы же сестры! – завывает она. – Одна плоть и кровь! Ты должна мне помочь. Только ты можешь помочь! Не дай им этого сделать!

* * *

        Через десять минут мы сидим рядышком на кушетке, и Вирджиния набивает рот конфетками-змейками, которые таскает из своего розового рюкзачка. Она все еще плачет, но понемногу начинает хоть немного соображать.
        Выясняется, что она и впрямь первого мая выскочила замуж.
        – Я думала, что влюбилась, – всхлипывает она. – У нас так много общего! Мы оба любим манга[30 - Манга – японские комиксы.], а Ричи рисует даже получше меня, но после первой брачной ночи, после того… ну, ты понимаешь… как мы сделали это, все изменилось. Я поняла, почему у нас так много общего, – это потому, что мы родственники! У нас, может, и нет кровного родства, но я все больше видела в нем кузена. Он кажется мне почти братом! У тебя ведь есть брат, Саммер, так что ты наверняка поймешь! Как бы ты его ни любила, тебе ведь не хочется с ним трахаться?
        Из ее детского ротика это слово звучит совершеннейшей непристойностью. Вряд ли стоит поминать моего брата, чтобы донести до меня свою мысль. Я как-нибудь и так просеку.
        – С какой все это было целью? – спрашиваю я. – Ты же знала, что я беременна.
        – Мама сказала мне, что у тебя был выкидыш, – отвечает Вирджиния. – Она даже заставила меня написать тебе открытку с соболезнованиями!
        Так что брак заключили на упреждение – в надежде, что я выкину, или, может, в расчете на то, что я просто соврала насчет своей беременности. Франсина никогда не сдается без боя. Что ж, она была куда ближе к правде, чем думала…
        – Ну а как же все эти фотки у тебя в «Фейсбуке»? – интересуюсь я. – Две недели назад ты была вся такая загорелая и стройненькая, делала селфи в спортзале!
        – Мама знала, что ты найдешь эти фотки, – бубнит Вирджиния. – Им уже несколько месяцев. Мама сделала их все в один день с толпой мужиков-фотомоделей. Сказала им, что это для модного журнала.
        – Почему ты во все это вписалась? – спрашиваю я.
        – Постараюсь быть честной. Они меня не заставляли, – говорит Вирджиния. Заталкивает под себя ноги – девчоночий жест, совершенно противоречащий ее объемам матроны. – Я стояла там в отделе регистраций в Окленде и клялась быть с ним вместе до гроба. Это был мой шестнадцатый день рождения, жутко лил дождь, я даже ноги промочила. Пока выходила замуж, обмочилась от страху в буквальном смысле слова.
        Она презрительно фыркает, но это больше похоже на всхлип.
        – Мать отвела нас в гостиничный номер, а потом она и мои старпёры-дядья пировали в ресторане внизу, пока мы с Ричи… ну, ты понимаешь.
        – Господи, могу только посочувствовать, – отзываюсь я. «Дядья-старпёры» – это, должно быть, Колтон и брат Франсины – тот самый Эдгар, которого с какой-то стати так боится Вирджиния. Я не помню его, но почему-то представляю себе краснорожего гоблина с носом-картофелиной, обнимающегося с Франсиной над банкетным столом с сальным жареным поросенком и несколькими бутылками дорогого портвейна, пока Вирджиния с Ричи кувыркаются наверху. При мысли, что и Колтон был там, чувствую острую боль за свою мать. Она и вправду любит Колтона? Одной только мысли об этих подростках, неловко возящихся в постели, словно в каком-то детском порно, вполне хватает, чтобы вызвать у меня рвотный позыв.
        – На следующий день все было гораздо хуже. – Вирджиния открывает пакетик «Скорлупок»[31 - «Скорлупки» (англ. Pods) – фирменное название крошечных круглых печенек в виде тарелочек со сладкой помадкой, чисто австралийский продукт.] и чуть ли не целиком запихивает его содержимое себе за щеки. Говорит и при этом жует. – У мамы есть один из этих наборов по определению овуляции, и она каждый день заставляла меня п?сать на полоску. А тут сказала, что у меня прилив ЛГ[32 - ЛГ – лютеинизирующий гормон, играющий важную роль в работе репродуктивной системы. Повышение концентрации ЛГ свидетельствует о наступлении овуляции и готовности женщины к зачатию.], так что вынудила нас заниматься сексом аж три раза. В завтрак, в обед и в ужин. И каждый раз после этого заставляла меня стоять на голове!
        – Что-то не врублюсь, – говорю я. – Так он тебя практически насиловал?
        – Нет, – тихо произносит она. – В том-то все и дело. Я люблю Ричарда. А он любит меня. И этот секс был ничем не похож на то, чего я ожидала. Я осознала кое-что – то, что люди говорили мне всю мою жизнь, но я никогда не понимала. Наверняка уж тебе-то я не должна ничего объяснять. Вы с Адамом… теперь я понимаю, почему вы не хотели зачать ребенка, просто чтобы получить деньги.
        На миг забываю, что я Саммер и что предполагается, будто я знаю, о чем она толкует. Поскольку правда в том, что ничегошеньки такого я не знаю. Это та вещь, которую я никогда не понимала.
        – Что ты осознала?
        – Это ведь то, о чем монашки рассказывают в школе, разве не так? Оказывается, они были правы, в конце-то концов. Бог знает, откуда им-то известно… – Голос Вирджинии становится хриплым. – Секс – это таинство. Секс, лучший секс – это тот момент, когда ты соединяешься с другой душой и, может, создаешь новую жизнь. Вот почему они называют это «заниматься любовью». Если это так, если это что-то особенное, тогда ты делаешь самое святое дело на свете! Ты создаешь любовь!
        – И это ты чувствовала по отношению к Ричи? – спрашиваю я. Не знаю, хочу ли знать ответ.
        – Нет! – кричит Вирджиния. Свет проходит по ее лицу, словно она какая-то святая или ангел, но теперь она хмурится опять и разрывает новый пакетик «Скорлупок». – Мы обе знаем, что секс должен так ощущаться, но этого не было! Все было не так! И как могла моя мать не понять? Она занималась этим с дядей Колтоном черт знает с каких времен! Не думаю, что даже тело нашего отца успело остыть в земле. Меня не удивило бы, если б она занималась этим и с дядей Эдгаром тоже! Они настоящие варвары, оба! Ричи терпеть не может своего отчима. – Вирджиния нацеливает на меня свои маргариточно-голубые глаза. – Ты была права, Саммер, – произносит она. – Ни один ребенок не должен быть зачат за деньги. Эти деньги – это проклятие! Вот что я сделала своему ребенку! Я прокляла его!
        Моя единокровная сестра разражается такими судорожными всхлипами, что на всякий случай иду за ведром. Не хватало сейчас еще изрыгнутых «Скорлупок» на моем персиковом ковре.
        Оказывается, это еще не всё. После дня, посвященного напряженным постельным упражнениям согласно установленному взрослыми расписанию, Вирджиния и Ричи заперлись от этой ведьмы в своем гостиничном номере и пришли к соглашению, что их любовь никогда не состоится. Ричи галантно провел ночь на полу. Ну, или, может, просто окончательно исчерпал свои любовные ресурсы. На следующее утро Вирджиния попыталась сбежать, но Франсина поймала ее и потребовала исполнять долг перед семьей – быстренько прыгать в кровать для дальнейшего малолетнего кровосмешения.
        Однако Вирджиния была непоколебима. Они с Ричи договорились никогда больше не заниматься сексом, никогда больше не встречаться – типа как в качестве некоей очистительной жертвы, сделки с богами. Через два дня Франсина смягчилась, и они с Вирджинией улетели домой в Уэйкфилд, оставив незадачливого молодого на попечение разгневанного отчима.
        Но было уже поздно. Чрево Вирджинии оказалось на стороне Франсины. Малолетка все-таки залетела.
        Вирджиния не хотела делать аборт, но была глубоко несчастна, особенно после того, как случайно увидела меня на пляже с вываливающимся из бикини животом, и Франсине пришлось признаться, что никакого выкидыша у меня не было. Стыдясь встречаться со своими школьными подружками и даже собственными сестрами, бедняжка спряталась на чердаке дома на пляже, таращась в телевизор и обжираясь до тошноты.
        – Вот почему я намного толще тебя, – говорит Вирджиния, завистливо поглядывая на мой аккуратненький тугой животик. – Кстати, я знаю, что у тебя как минимум тридцать шесть недель. Мама подсчитала.
        Невольно вздрагиваю. Франсина явно думала, что Саммер не знала о своей беременности, когда отправлялась в плавание на Сейшелы, так что обсчиталась на две недели. У Саммер было бы сейчас тридцать восемь недель[33 - Айрис уже исходит из так называемого «акушерского» срока беременности продолжительностью сорок недель.] – до ее расчетной даты родов двадцать восьмого ноября осталось всего четырнадцать дней. Придется сообщить всем моим родственникам настоящую дату родов Саммер и оставить свои предыдущие попытки затолкать ее на конец декабря, поскольку, как я и опасалась, моя мать успела задать мне слишком много острых вопросов насчет того, когда ребенок был зачат. Так что и она, и Адам, и акушерка уверены, что сейчас мой срок – тридцать восемь недель, но это не так. У меня всего лишь тридцать три.
        – А у тебя сколько недель? – интересуюсь я. Впервые отдаюсь всеобщему помешательству скрупулезно высчитывать, у кого какой срок в неделях.
        – Завтра будет тридцать, – отвечает Вирджиния. – Я уже «погуглила». Если ребенок родится прямо сейчас, то отправится на вентиляцию легких или, в самом крайнем случае, на СИПАП[34 - СИПАП (от англ. Constant Positive Airway Pressure, CPAP) – поддерживающий режим искусственной вентиляции легких постоянным положительным давлением.]. У него наверняка будет дыра в сердце и кровоизлияния в мозгу. Проблемы на всю жизнь. Он может умереть.
        Не могу позволить себе риск влезать в подобные дискуссии. Я и понятия не имею, что такое СИПАП. Вирджиния не сводит глаз с пустого места на стене, где некогда висело мое фото с Тарквином на руках. Совершенно не представляю, что из сказанного ею соответствует действительности, но этот снимок всегда был пугающим напоминанием о том, что при родах что-то может глобально пойти наперекосяк.
        – Но с чего это ребенку рождаться прямо сейчас? – спрашиваю я. – Ты, может, малость лишку растолстела, но ты молодая, здоровая…
        – Вот потому-то я и здесь, Саммер! Разве ты не понимаешь? Маме плевать и на меня, и на ребенка! Ей просто невыносимо терять деньги.
        – Но это же не в ее власти? Я ведь сильно впереди тебя. – Чувствую холодок, когда произношу эти слова. Надо вести себя так, как будто мне все это совершенно пофиг, словно мой ребенок вот-вот появится на свет.
        – Дело не в том, кто первой зачал, – объясняет Вирджиния, – а в том, кто первой родит. Они по-прежнему могут победить, если как-то спровоцируют роды. Просто не знаю, на что они могут пойти. Мама постоянно твердит, что неплохо бы нам всем слетать в Таиланд, хотя уже клялась, что в жизни туда не вернется после папиной смерти, а потом я нашла у нее на ноуте открытую страницу – какого-то частного роддома в Пхукете. «Запишитесь на кесарево, выберите день рождения своего ребенка!» Разве неправда, что там можно получить все, что угодно, только плати?
        – Но теперь-то они не могут так поступить, когда ты их раскусила, так ведь? – спрашиваю я. – Ты из-за этого так испугана?
        – Они могут придумать что-нибудь еще. К примеру, подсыпать мне что-нибудь в еду, чтобы вызвать схватки. Дядя Эдгар хуже всего. Я всерьез подозреваю, что он может просто пнуть меня в брюхо! Спрячь меня, Саммер, спрячь меня, чтобы мой ребенок не пострадал! Я знаю, ты не позволишь ему родиться слишком рано. Я не ожидаю, что ты любишь меня, но знаю, что мы с тобой хотим одного и того же. Ты ведь тоже хочешь, чтобы мое дитя подольше оставалось внутри. И ты заслуживаешь этих денег. Вы с Адамом поженились по любви.
        Неуютные слова проносятся у меня в голове. СИПАП. Кровоизлияния. Дыры в сердце. Все эти дни, недели и годы, которые я провела, одержимая этим завещанием, я ни разу не задумывалась над тем, что будет, если наследник Кармайкла умрет.
        Все эти годы, прямо до того момента, как узнала, что Саммер беременна, я искренне верила, что мой ребенок и будет этим самым наследником. Собиралась обскакать Саммер – родить всего одно дитя и забрать чек. И хотя никогда не хотела детей, я не настолько уж воплощение зла, чтобы планировать его смерть.
        И вот слышанное некогда на лекциях в юридическом опять само собой всплывает в голове. Закон наследования – старинный британский закон, перенятый Австралией несколько веков назад. Нам пришлось заучивать старомодные словечки вроде «отписать», «отпрыски» и «последняя воля».
        Выкидыш или мертворождение не считаются, но если ребенок родился живым, даже на миг, он наследует. Ну а если все-таки вдруг помрет, его наследниками становятся родители. Вирджиния – несовершеннолетняя, так что контроль за деньгами получит ее законный опекун. Франсина.
        Помимо воли, с моих губ вдруг срывается:
        – Все, что надо, – это всего один вдох.
        Вирджиния вскрикивает, словно я провозгласила ее ребенку смертный приговор. Но это не ребенок Вирджинии, о ком я сейчас думаю. Это мой собственный.
        Я уже беззаботно заверила свою придурочную акушерку, что буду только рада «переносить». Поделилась с нею планами спровоцировать роды в середине декабря, если не рожу естественным порядком, – что мне по-любому не светит, раз уж мой настоящий срок истечет не раньше следующего года.
        Все выглядело просто идеально. Адам сочтет, что ребенок переношен, когда на самом деле он будет недоношен, – но не настолько недоношен, чтобы заполучить такие же проблемы со здоровьем, как у Тарквина.
        Однако есть во всем этом плане одна серьезная брешь. Да, я намеренно связалась с реально паршивой акушеркой, которая не цепляется ко мне с предложениями хотя бы разок сделать УЗИ (или, выражаясь ее словами, «засунуть моего ребеночка в микроволновку»), пусть даже плод для восьми с лишним месяцев буквально микроскопический. Скайбёрд всецело поддерживает мою идею домашних родов, подальше от всех этих врачей, сующихся к тебе со своими стетоскопами. Она кажется настоящим божьим даром, пусть даже если ее тускло-желтые дреды и недоверие к дезодорантам делают ее визиты далеко не праздником души.
        Но что, если что-то пойдет не так?
        Мне уже не раз звонили и писали по электронной почте прежние коллеги Саммер, пораженные моим очевидным отворотом от медицинской науки, и я их всех проигнорировала – удаляла имейлы, бросала трубку. Но теперь их предостережения возвращаются ко мне. Некая Нина, кем бы она там ни была, оказалась настолько настойчива, что я заблокировала ее номер, но она продолжила писать по «электронке». «Пожалуйста, Саммер, кто угодно, но только не Скайбёрд!» – взывала она. Через несколько месяцев после того, как я поудаляла к чертям все ее сообщения, Нина оставила в моем почтовом ящике написанную от руки открытку. «Я пытаюсь поддерживать твой выбор насчет естественных родов, дружок. Пожалуйста, сделай по-быстрому только один скан, чтобы исключить предлежание плаценты[35 - Предлежание плаценты – аномалии расположения плаценты, при которых, прикрепляясь в нижнем сегменте матки, она частично или полностью закрывает внутренний зев шейки матки.], иначе истечешь кровью до смерти!» Там еще много чего было написано, но я не стала читать остальное.
        Скайбёрд, полная всякой чепухи про фэншуй и «лотосовые роды»[36 - «Лотосовые роды» – практика оставления пуповины неразрезанной после родов, чтобы ребенок оставался прикрепленным к плаценте до тех пор, пока пуповина естественным образом не отвалится. Это обычно происходит в течение 3–10 дней после рождения.], казалась тогда просто идеальным вариантом. Когда я прогнала ей тему, что, мол, стетоскопы крадут энергию у плода, она клятвенно пообещала на время моих родов оставить свой в машине.
        Я выбрала худшую акушерку во всем Уэйкфилде.
        Громкий стук в дверь.
        Вирджиния с застывшим лицом хватается за меня.
        – Это мама! – шипит она.



        Глава 17
        Альбом

        Лихорадочно шарю взглядом по комнате – куда бы спрятать свою слоноподобную единокровную сестрицу. В голове проскакивает идиотская картина: она втискивается внутрь рояля, а я пытаюсь придавить ее крышкой.
        И тут, как назло, на моем «Айфоне» срабатывает напоминалка. Бросаю взгляд на экран. «Забрать Тарквина из яслей», – написано там. Тот, кто сейчас у входной двери, наверняка услышал треньканье телефона, пусть даже и не заметил нас сквозь стекло. Теперь уже не сделаешь вид, что никого нету дома.
        Никак не могу заставить себя даже просто слезть с кушетки. Ногти Вирджинии так впились мне в руку, что пригвоздили меня к месту. Ее трусость заразна. Мое тело конвульсивно сжимается, ребенок внутри окаменел от страха.
        Но следующий звук звучит для меня волшебной музыкой. Это пение Тарквина. «Мама-сама-мама-си!» – лопочет он.
        – Это не Франсина, – шепчу я. – Кто-то привел Тарквина домой вместо меня – может, Аннабет…
        Бросаю взгляд на распухшее тело Вирджинии. Перевожу его с двойного подбородка на слоновьи ляжки – ну и видок… Кожа нездорово бледная, вся в прыщах.
        – Моей матери плевать, как ты выглядишь! – говорю я. – И она тоже хочет, чтобы твой ребенок подольше из тебя не вылезал, врубаешься? Наше семейство – теперь твои лучшие друзья!
        Вирджиния согласно кивает. Мой внутренний спазм отпускает, и я направляюсь к двери. Это Адам.
        – Что это ты тут делаешь? – удивляюсь я.
        – Чего это ты запираешься? – сердито отвечает он вопросом на вопрос. – Забыла, что это я сегодня забираю Тарквина? На ужин придет Аннабет, так что можем заодно поговорить про день рождения Айрис и крестины.
        Ничего такого я не помню, но тут Адам замечает Вирджинию. Она словно прилипла к кушетке – руки обхватывают живот, глаза широко открыты, как у кролика. Адам недобро прищуривается. По моему телу пробегает еще одна нервная конвульсия. На какую-то долю секунды мой муж похож на хищника, изучающего жертву.
        – Ты беременна? Как у тебя может быть больший срок, чем у Саммер? – требовательно вопрошает он. – Ты замужем? Когда ты залетела?
        И что это приключилось с рассеянной памятью Адама? Он запрыгнул в самую суть вопроса за какие-то секунды! Похоже, что все-таки есть пределы его стыдливого отношения к деньгам. Одно дело – наплевательски относиться к тому, получишь их или нет. Другое – когда их вот-вот выхватят у тебя из-под носа, когда ты думал, что уже победил…
        Тарквин ковыляет ко мне и тычется головой мне под ложечку. «Диця твелнулась, – говорит он. – Диця велнулась». Гладит своей крошечной ручонкой по изгибу моего живота.
        Бугорки позвоночника плода можно прощупать уже прямо через брюшную стенку, чуть правей срединной линии, так что, формально говоря, дитя и впрямь отвернулось от Тарквина, располагаясь к нему спинкой, но понятия не имею, ему-то откуда это знать. Прицепить одно слово к другому – это для него большое лингвистическое достижение, но сейчас голова у меня занята куда более важными вещами.
        – Она не на большем сроке, чем я, – объясняю я. – Женщины различаются размерами, когда беременны. Я вот относительно худенькая…
        – А я жирная, – подхватывает Вирджиния. И словно чтобы подчеркнуть эту мысль, вытаскивает здоровенный шоколадный батончик и отхватывает от него большой кусок. – Да, я замужем, но не волнуйся, Адам, это вы выиграли гонку.
        Вирджиния выкладывает ему коварный план Франсины, жуя шоколадку, и еще раз заявляет, что намерена вынашивать дитя до положенного срока. Я все жду, что Адам прекратит жечь ее взглядом и выкажет обычное рыцарство, но вместо этого он говорит:
        – Если тебя так заботит здоровье ребенка, заканчивай жрать всю эту дрянь!
        Словно какой-то совершенно другой человек только что вошел в дверь, а не мой муж, который вышел из нее утром, – но, пожалуй, Адам говорит дело. Раздувающийся вес Вирджинии вполне может спровоцировать преждевременные роды, так ведь? По-прежнему не могу мыслить связно. Тарквин все трогает мой живот, распевая: «Диця велнулась!», и боль простреливает сквозь мое тело.
        – Прекрати, сладенький, – говорю я. – Маме больно.
        – Ужин готов? – интересуется Адам. – Аннабет будет здесь с минуты на минуту.
        – Сейчас всего половина пятого, я и понятия не имела, что она придет, и у меня гостья! – огрызаюсь я. – И я беременна на большом сроке! Чего ты ждал, банкета из пяти блюд? Можем в кои-то веки заказать что-нибудь на дом?
        Адам переводит взгляд с меня на Вирджинию, потом на Тарквина, который по-прежнему жизнерадостно распевает возле меня, хотя уже перестал меня трогать.
        – И зачем нам вообще обсуждать мой день рождения – то есть день рождения Айрис? – вопрошаю я.
        Наконец мой супруг приходит в чувство. Тот Адам, дух которого я вызвала к жизни за последние несколько месяцев – отлично выдрессированный муженек-помощник, – появляется вновь.
        – Прости, – произносит он, подхватывая Тарквина под мышку и запечатлевая виноватый поцелуй на моей щеке. – Естественно, можно и заказать. Сейчас покормлю Тарка.
        Другой рукой Адам обнимает меня за плечи.
        – Наверное, у меня более сильный стресс по поводу нашего будущего ребенка, чем я думал… Это порождает множество воспоминаний, знаешь ли… – Он мотает головой в сторону рояля. У Адама вообще привычка показывать на него, когда он упоминает Хелен; иногда мне кажется, что это ее гроб, стоящий посреди нашей гостиной. – Можем не обсуждать, как отпраздновать твой день рождения, если ты не хочешь, но Аннабет желает сделать что-нибудь в память Айрис, и осталась всего пара дней…
        – Все нормально, милый, – мурлычу я. Приникаю к его мускулистой туше и утыкаюсь носом в шею. – Прости, что огрызаюсь. По-моему, у всех нас сейчас стресс. И все мы хотим помочь тебе, Вирджиния.
        Вирджиния кивает, вся такая благодарная и готовая разрыдаться. Адам стоит, одной рукой обнимая меня, а другой держа своего сына. Мы, должно быть, выглядим сейчас просто суперски – идеальная семья, вот-вот станем очень богатыми… Если только Вирджинии вдруг не приспичит разродиться.

* * *

        Через пару часов Аннабет, Адам, Тарквин, Вирджиния и я сидим в окружении разбросанных повсюду пустых контейнеров от готовой еды, журналов, раскрытых на фотографиях крестильных нарядов, и пустых упаковок от «Скорлупок», когда я вдруг сознаю всю правду про Адама.
        С тех самых пор, как я сделала тот тест на беременность, наша сексуальная жизнь стала просто-таки восхитительной. Мне пришлось выбросить из головы всю эту брехню Саммер насчет вкрадчивых совращений при свечах, а Адаму – напрочь забыть про «трах-жесткач», но с тех пор, как мы это сделали, все расцвело между нами пышным цветом. Мой выпирающий животик ничуть не отвращает Адама, а что же до его тела, то это впечатляющий набор тугих мускулов, медово-золотистых и безупречных. Адам по-прежнему не целует меня, но в остальном он просто великолепный любовник – внимательный, изобретательный и просто тупо горячий.
        Однако все-таки что-то не так, и его свадебный альбом вынуждает меня открыть на это глаза.
        Ну кто знал, что надо обязательно свериться с собственным свадебным альбомом, чтобы сшить крестильную рубашечку для младенца?! Мне такое никогда и в голову не пришло бы, но Аннабет говорит, что хочет подобрать похожие кружавчики. Она приволокла с собой тонны образцов ткани, которые сейчас разложила перед собой на кофейном столике. Весь вечер вся ее болтовня крутится вокруг того, как не позволить Франсине наложить свои лапы на Вирджинию, и этой несчастной рубашечки. Моя мать находит обе эти темы одинаково увлекательными.
        – Тащи свои свадебные фотки, Саммер! – кричит Аннабет.
        Иногда мне кажется, что нечто подобное ждет меня до скончания моих дней – я только расслабилась, мой живот набит острым виндалу[37 - Виндалу – популярное блюдо индийской кухни: маринованная свинина или курятина со множеством острых специй.], и тут вдруг кто-то требует что-то, вынь да положь, а я и понятия не имею, как это сделать. Не имею, блин, ни малейшего представления, где могут быть свадебные фотки Саммер. Но за последние несколько месяцев я уже научилась кое-каким техническим приемам. Горе и беременность – вот мои главные оправдания того, чтобы не помнить, не знать и поступать не так, как от меня ждут.
        – Я слишком беременна, чтобы двигаться, – говорю. И, словно чтобы поддержать меня, мой живот твердеет, как периодически делал весь вечер. – Клянусь, что, если я вылезу из этого кресла, ребенок из меня просто выпадет!
        Адам просекает намек и быстро уходит на поиски фоток. Я и впрямь отлично его выдрессировала.
        Альбом – старомодного вида, в черной коже. Он достаточно большой, и когда Аннабет кладет его на кофейный столик перед диваном, из наших кресел, расставленных по всей гостиной, всем нам отлично видны вставленные в него снимки. Эта кожаная орясина совсем не в духе Саммер, и когда Аннабет открывает альбом, я начинаю понимать почему.
        Сразу под обложкой – два фото форматом на всю страницу. Обычный сюжет – тили-тили-тесто, жених и невеста, практически в одном и том же ракурсе. С одной стороны разворота через комнату сияет улыбка Саммер. Ее золотистые волосы каскадом спадают на плечи и на платье, так что едва видно замысловатую шнуровку лифа. Глаза Саммер – чистый аквамарин; благостное выражение ее невинного личика бьет меня, словно пощечина.
        И прямо тут же – другое фото. Платье – простой атлас, и золотисто-каштановые волосы невесты закручены на макушке. В глазах у нее какое-то загадочное выражение, почти траурное, словно она знает, что ей недолго осталось жить на этом свете. Это Хелен.
        У Адама с Саммер нет своего собственного свадебного альбома. Адам засунул сюда сразу обеих своих жен. Или это сделала Саммер – добавила свои фото в уже существующий альбом? Или совмещенный альбом был все-таки идеей Адама?
        Аннабет переворачивает страницы, и перед глазами у меня мелькают то Хелен, то Саммер, наслаиваясь друг на друга. Вторую свадьбу сыграли всего через два года после первой, и на Адаме все тот же костюм. По тем фото, на которых нет невесты, даже трудно понять, на каком из празднеств происходит дело. Но оба имеют место в саду Адама, когда всё вокруг в полном цвету, и на всех фото в качестве задника буйствует вихрь розоватых, слегка размытых красок на пару с лазоревым небом. Воздушная оранжевая кисея, в которую Саммер обрядила своих подружек-свидетельниц – нас было шестеро, – всего лишь на оттенок ярче, чем та персиково-розовая, которую Хелен избрала для своей свиты. Вообще-то, если б не ее бронзоватый цвет лица и светло-каштановые волосы, можно запросто принять Хелен за Саммер. Саммер симпатичней, но обе словно сделаны с одной колодки. У Адама определенно есть свой излюбленный тип женской красоты.
        Пожалуй, мужчины не проводят много времени, воскрешая в памяти день или дни своей свадьбы, но ему действительно приятно смотреть на все эти фотки со мной и его усопшей первой женой одновременно?
        Адам нагнулся над альбомом рядом с Аннабет, глядя на мелькающие снимки с выражением самодовольной гордости. Вот просто могу поклясться, что, по его мнению, две жены – это гораздо круче, чем одна.
        Предполагается, что мы с Адамом очень близки. Я вроде бы та жена, которая помогла ему справиться с горем. Мы занимаемся любовью в кровати, которую он делил с Хелен. Кстати, помимо матраса, я подумывала заменить и раму из красного дерева, но ее слишком сложно вынести по лестнице.
        Всегда казалось диким, что Саммер провела свою первую брачную ночь в постели Хелен, но я решила, что Адам был настолько открыт насчет Хелен и своих отношений с ней, что в этом не было никакой неловкости. Когда встречаешь свою настоящую любовь, то упоминаешь о бывших дружках и подружках без всякой ревности – вы вместе смеетесь над тем, какими ненормальными они все были. Но Хелен – не бывшая подружка. И даже не бывшая жена. Они не разводились.
        Молчание Адама о Хелен наводит на мысли о верности. На то, что он любил ее не меньше, чем любит Саммер. А может, даже и больше. Свадебный альбом явно не отправляет Хелен на свалку истории.
        Я всегда считала свою сестру настоящим подарком судьбы для любого мужчины, но, может, для Адама она была всего лишь одной из многих симпатичных девушек, когда он вдруг неожиданно овдовел. А Саммер была только рада стать его второй женой. На ней – чисто женские обязанности, на нем – принятие решений. Им было весело изобретать словечки вроде «трах-жесткач», и она любила Тарквина.
        Не то чтобы я видела себя в роли единственной женщины, которую Адам когда-либо любил, но все же не хочу чувствовать себя какой-то легко заменяемой деталью. Я почти чувствую, что Адаму абсолютно по барабану, с какой именно женой жить, пока она готовит, прибирается, присматривает за детьми и «даёт», когда ему только ни приспичит.
        Хотя Адам – в целом малый неплохой. Я уже сделала так, чтобы наши отношения катились как по маслу. Мы устраиваем друг друга в постели, с ним приятно общаться, он любит детей… Конечно, не тот идеал, которым я его считала, но я уже начала думать, что, может, вот он – парень, вполне подходящий для меня. Но это не так. И он никогда им не будет.
        Я даже не настолько уж хороша в тех вещах, за которые Адам меня любит!
        Сижу в своем бархатном кресле и глазею сквозь стекло на безразмерный бассейн, наблюдая, как граница между водой и воздухом потихоньку растворяется с наступлением темноты. Саммер любила свою жизнь, потому что та была идеальной, или потому что она просто была Саммер, всегда довольствовавшейся тем, что есть?
        – Саммер, – подает голос Адам, – разве не пора укладывать Тарквина спать?
        Тарквин, который уже подковылял к альбому, трет пальцами по фото. Поворачивается, указывает на меня и произносит громко и четко:
        – Ты не моя мама!
        Все таращатся на меня. Вирджиния, Аннабет, Адам. Совершенно не могу придумать, что бы такое сказать.
        Все, допрыгалась!
        – Ты не моя мама! – Тарквин жутко доволен собственными словами. Произносит их еще раз. Между его восклицаниями наступает звонкая тишина.
        Если кто-нибудь из них что-то заподозрит, то все кончено. Могут запросто последовать вопросы, на которые я не смогу ответить. Всего-то, что Адаму нужно сделать, это попросить меня описать день, когда мы с ним познакомились. Описать наш первый поцелуй. Описать нашу первую брачную ночь.
        А моей матери даже необязательно что-то спрашивать. Ей не нужно произносить какие-то слова. Она может сейчас просто пересечь комнату и положить руку мне на сердце.
        Глаза Тарквина сверлят меня. Он знает. Не знаю, откуда знает, но знает. Молодец, малыш, в самую точку…
        – Тарквин говорит! – восклицает Аннабет. – Талант! Только послушайте эти его новые слова!
        – А я и не думала, что он знает про Хелен, – замечает Вирджиния.
        – Ничего он не знает, – говорит Адам. – Мы договорились пока ему не рассказывать.
        Поворачивается ко мне – и опять это волчье выражение у него в глазах. Разозлился, поскольку решил, что я рассказала Тарку про Хелен? Или начинает сомневаться?
        – Он, наверное, подметил сходство, – влезает Аннабет. – Рыжинку в волосах.
        – Кстати, о первых женах, – перебивает ее Вирджиния. – Вы в курсе, Аннабет, что моя мать просто помешалась на мысли, будто у Маргарет был ребенок – после того, как папа ушел от нее к вам? Мама думает, что этот ребенок, который должен быть явно старше Саммер, сейчас уже мог сам обзавестись сыном или дочкой, так что, может, наследник Кармайкла давно уже родился… А еще мама опасается, что Бен тоже втайне обзавелся дитем у себя в Нью-Йорке. Я знаю, что он гей, но он все равно мог жениться и сделать ребенка, ради денег…
        – Франсина просто умом двинулась! – восклицает Аннабет. – Ридж бросил Маргарет, потому что она не могла иметь детей! Им обоим было хорошо за сорок. Если бы она забеременела, то сразу сказала бы ему, только чтобы сохранить брак.
        – Вовсе не обязательно, – возражает Вирджиния. – Она к тому моменту уже могла понять, что он за п…дюк.
        – Юная леди! – вскрикивает моя мать. – Нельзя говорить такие вещи про собственного отца!
        Вирджиния невозмутимо продолжает:
        – Причина, по которой он стал моим отцом, – в том, что натягивал мою чиканутую суку-мамашу, пока еще был женат на вас. Почему вы не можете посмотреть правде в глаза, Аннабет? Он же бросил вас, в конце-то концов! И ради кого? Ради моей матери, которая все эти годы втихаря трахалась с его братцем, пока дядя Колтон дурил вам башку! Ради моей матери, которая продает свою собственную дочь, как проститутку!
        Хочу обхватить Вирджинию за плечи, крепко обнять. Какой офигительный отвлекающий маневр!
        Вирджиния и Аннабет открывают дебаты, почему ребенок Маргарет, если таковой или таковая действительно существует, еще не заявил свои права на деньги. Вирджиния, глумливо передразнивая Франсину, очерчивает параноидальные теории своей матери, которые все противоречат одна другой. Может, Маргарет и ее ребенок просто не в курсе про завещание… Может, они не хотят, чтобы оно правило их жизнью… Может, они лишь посмеиваются в рукав, глядя, как мы пыжимся завести детей, хотя толку нам с этого ни на грош.
        Победу в споре одерживает Вирджиния, пусть даже явно ни во что подобное не верит. В очередной раз обдумываю слова отца: доброта – это придурь. Это уж точно не про Вирджинию. Она себе на уме – упорная, циничная и хитрая.
        И все же, несмотря на весь свой цинизм, Вирджиния повернулась спиной к деньгам и, как сама это видит, не побоялась ступить в волчье логово, чтобы совершить правильный поступок.
        Она любит своего будущего ребенка. Никто не стал бы винить ее, если б она возненавидела зачатого в кровном родстве высерка, но она его не ненавидит. Ее воспитала жадная психопатичка, но Вирджиния все равно предпочла поступить по справедливости. Рассказала все как на духу, выложила всю правду.
        И есть правда, которая Вирджинии неведома. Мой ребенок – незаконный, а значит, истинный наследник – это ребенок Вирджинии. Она заслуживает наследство уже хотя бы потому, что пришла сюда сдаваться, независимо от того, кто из нас родит первой.
        – По-моему, в конце концов ты получишь эти деньги, – говорю я. Выталкиваю себя из кресла. Сама не пойму, что на меня нашло. Слова вылетают у меня изо рта, прежде чем я успеваю осознать их смысл.
        – Саммер, что ты такое несешь? – подает голос Адам.
        Сама не знаю, что несу. Я забыла, что надо быть Саммер. Спазм сокрушает все тело, и я корчусь от внезапной муки. Тарквин начинает завывать, как сирена.
        – Что-то не так, – кое-как выдавливаю я. – По-моему, сейчас я потеряю ребенка.
        – Я знала, что ты на подходе! – Аннабет вскакивает с кушетки. – Не паникуй, лапочка! Сейчас я позвоню Скайбёрд. У меня ее номер в быстром наборе.
        – Нет! – кричу я. Если я сейчас что-то и знаю, так это что этот ребенок нуждается в акушерке получше, чем Скайбёрд. – Не звони ей! Я не хочу эту придурочную дебилку!
        Все кидаются ко мне, пытаясь успокоить.
        – У тебя все получится, Саммер! – восклицают они все разом. – Вполне естественно паниковать, но тебе же нравится Скайбёрд!
        Я весь вечер избегала думать о собственном теле, но боли в брюшной полости только усиливались. Моя мать засекла это даже с противоположного конца комнаты: у меня схватки. Ребенок рождается на семь недель раньше срока. Мысль о том, что роды у меня будет принимать обкуренная хиппи, которую для начала нужно бы хорошенько помыть, и без того достаточно сумасшедшая, даже если б ребенок появился в срок, но сейчас это уже полная катастрофа.
        Смотрю на Вирджинию. Деньги в настоящий момент ускользают у нее из рук – деньги, принадлежащие ей по праву, – но ее глаза полны сочувствия ко мне. Как это вышло, что голова у нее на нужном месте, а у меня нет? Она всю дорогу знала, что самое важное – это здоровый ребенок; я же осознала это только сейчас. А может, и вообще никогда не осознала бы, если б Вирджиния не явилась сюда со своей бескорыстной мольбой о помощи.
        Но еще не поздно все исправить. Сейчас мне плевать на все деньги на свете! Я собираюсь спасти свое дитя.
        – Никаких домашних родов! – объявляю я. – Слишком ранний срок. Надо срочно ехать в больницу!
        – Да все у тебя нормально, лапочка, – говорит Аннабет. – Тридцать восемь недель – это нисколечко не рано. Ребенок будет в порядке. Не веришь – спроси у Скайбёрд.
        – Нет! – кричу я. – Я сказала неправду! У меня всего тридцать три недели!
        Немая сцена. Все разевают на меня рты.
        Адам обнимает меня своими сильными спокойными руками.
        – У тебя тридцать восемь недель, Саммер, – настойчиво говорит он. – Давай не будем давать задний ход. Ты же всегда мечтала рожать дома. И у тебя, – он понижает голос, – у тебя наследник Кармайклов!
        – Адам, я потеряла ребенка! – выпаливаю я. Стараюсь не повышать голоса, но Вирджиния и Аннабет стоят прямо рядом с нами. – Я потеряла нашего первого ребенка прямо посреди океана! Это был кошмар. Я все пыталась сказать тебе, но так и не смогла. А потом забеременела снова и подумала, что не стоит расстраивать тебя понапрасну. Решила, что несколько недель не имеют значения, но это оказалось не так. Я за семь недель от срока. Нам срочно нужно в больницу!
        Адам напряженно смотрит на меня и столь же напряженно смотрит на Вирджинию. На ее живот.
        – Можно еще как-то остановить схватки? – спрашивает он, обращаясь к комнате.
        – Думаю, что можно, – отзывается Аннабет. – Воды у нее еще не отошли.
        Она тоже не сводит взгляда с живота Вирджинии.
        Вирджиния и вправду беременна всего тридцать недель? Она же вдвое больше меня! Глаза Вирджинии не отрываются от Тарквина, который подобрал обглоданную тушку цыпленка тандури и теперь бросает ее на ковер. По ярко-персиковой глади расползается оранжево-красное пятно.
        – Адам, подгоняй машину! – кричу я. – И чтобы никто не звонил Скайбёрд!
        Мне нужны настоящие врачи и медсестры, чтобы родить моего ребенка, и они нужны мне прямо сейчас!
        Адам кидается к входной двери.
        Целый товарняк боли врезается мне в живот, и где-то внутри меня что-то лопается. Отшатываюсь к роялю и ору. В голове проскакивает картинка: гроб моего отца, как я влезла под него, чтобы спрятаться. Но от боли нигде не спрячешься.
        Ноги уже мокрые, под ногами скапливается кровавая лужа. Тарквин вспахивает кровь куриной тушкой.
        – Тяп-тяп-тяп, – говорит он. – Дильцик ест птицку.
        Боль немного слабеет. Делаю глубокий вдох и выглядываю за окно. Мельком замечаю автомобильное колесо. Должно быть, подъехал Адам.
        Врачи проверят мне и сердце. Я уже потеряла и деньги, и Адама, и все остальное, но мне плевать. Все, что я знаю, это что нужно добраться до машины, пока опять не начались схватки.
        – Присматривай за Тарквином, – бросаю своей матери.
        Спотыкаясь, вываливаюсь наружу в розоватый вечерний свет. Машина не та – это какой-то серебристый седан, – но я все равно ожидаю, что внутри Адам. И тут открывается водительская дверца.
        Вылезает Франсина. В светло-голубом костюме и жемчужном ожерелье; вид у нее столь же змеино-ядовитый, как и всегда. Заметив меня, с силой захлопывает дверцу машины.
        – Где моя дочь? – требовательно вопрошает она, быстрыми шагами направляясь ко мне. – Я знаю, что у тебя там Вирджиния! Ты укрываешь беглого подростка. Это незаконно!
        – Прочь с дороги, Франсина! – ору я. – Я рожаю!
        Ее лицо искажается.
        – Врешь! – вопит она. – Не пытайся меня отвлечь!
        Новая стена боли обрушивается на мое тело. Перегибаюсь пополам, едва не опустившись на землю.
        – Адам! – кричу я.
        Да где же Адам? На миг ничего не существует, кроме боли, но когда я слегка прихожу в себя, Франсина впивается своими накрашенными когтями мне в плечи. Ее перекошенная физиономия всего в каком-то дюйме от моего лица.
        – Ах ты маленькая ведьма, – шипит она. – Только не корчи мне тут святошу! Где она?
        – Адам! Адам! – выкликаю я. Где же его машина?
        Никак не могу набраться сил, чтобы отбиться от Франсины. Она собирается навредить моему ребенку?.. Но вдруг я свободна. Кто-то оттащил ее от меня.
        Подлетает красный «Мустанг» Адама. Он выпрыгивает наружу и бежит ко мне. Подхватывает меня на руки.
        Бросаю взгляд назад на Франсину. Ее крепко прижимает к себе дядя Колтон. Наверное, он был с ней в машине. Она вырывается у него из рук с багровым от гнева лицом.
        – Посмотри правде в глаза, Франсина! Ты проиграла! – гаркает Колтон ей в ухо. – Саммер рожает. Самое время сдаться.
        – Ты в точности как твоя мать! – орет на меня Франсина, успевшая сломать длиннющий каблук, пока Колтон оттаскивал ее назад на газон. – Строишь из себя всю такую правильную, но просто хочешь денег! Мне жаль твоего ребенка, что у него такая мать!
        Отворачиваюсь, и Адам без всяких усилий несет меня к машине.
        Когда он опускает меня на сиденье, по новой бьют схватки. Каждая клеточка моего тела истошно вопит: «Тужься!», но я знаю, что тужиться нельзя. Дверь машины захлопывается, Адам запрыгивает за руль и срывается с места. У нас нет времени оглядываться назад. Мчимся в сторону садящегося солнца, кроваво просвечивающего в небесах.



        Глава 18
        Ребенок

        Едва успеваем доехать до больницы, как моя дочь начинает натужно выталкиваться из тела. Просто нет времени для медицинского осмотра, которого я так опасалась. Меня поспешно везут в родильное отделение. Она перекручивается, как штопор, показываясь наружу, и ее глаза встречаются с моими, когда она входит в мир.
        – Родилась личиком вверх! – восклицает врач. – Звездочет!
        Он сразу кладет ее мне на грудь, и она ворочается и мурлычет, как котенок. Обнимаю ее обеими руками. Сквозь ее порывистые движения ощущаю устойчивое биение ее сердечка.
        Моя малышка, может, и совсем крошечная, но она сильная. Она бодрая, нетерпеливая, дерзкая. А ее глазенки – словно две небесные звездочки, заглядывающие мне прямо в душу. Я понимаю, что все теперь по-другому. Знаю, что никогда не солгу ей.
        – Она сама звезда! – кричу во все горло. Напрочь забываю, что она наследница Кармайкла. Все, что я знаю, – это что люблю ее. И что все изменилось.

* * *

        Наутро после родов Адам приводит Тарквина знакомиться с сестрой. Мы в отдельной палате. Тут нет окон и довольно тесно, но мне все равно. Мое дитя в безопасности, и я избежала отделения патологии новорожденных. Мое тело – развалина, груди сочатся, и даже не хочу думать о том, что творится с прочими частями тела. Абсолютно все между шеей и коленями жутко болит, но мне все равно. Она стоит этого.
        Уже знаю, как хочу назвать ее, – Эстер. Это значит «звезда».
        Адам стоит в дверях с двумя букетами – один из ирисов, другой из роз, – и его улыбка шире, чем я когда-либо видела. Тарквин цепляется ему за ноги.
        Едва не вздрагиваю, припомнив, что Адам – отец Эстер, а Тарквин – ее брат. Кажется, будто она свалилась откуда-то с небес, будто она сама по себе, никак не связана с нами. У нее зеленые глаза и тоненькие черные волосики, и она не похожа ни на кого из нашей семьи. Я думала, что Адам предпочтет сына, но когда он забирает мою дочь у меня из рук, то просто сияет от радости.
        – Смотреть, как ты рожаешь, было просто изумительно, – говорит он. – Ты такая сильная!
        Припоминаю, что Адаму не разрешили присутствовать при родах Тарквина, которые представляли собой экстренное кесарево сечение. После того как мы бросили курсы будущих родителей, Адам, похоже, не проявлял особого интереса к приближающимся родам, но теперь он готов говорить на эту тему без умолку.
        – Видеть, как ты приносишь нашу дочь в этот мир… Понимаю, почему люди некогда поклонялись беременным женщинам! Ты была прямо как одна из тех богинь плодородия!
        – Что думаешь, Тарк? – спрашиваю я. – Твоя ма… Я действительно богиня?
        Я собиралась сказать «мамочка», но споткнулась на этом слове. Называть себя мамочкой – это из той горы вранья, которую я успела нагородить.
        И все же теперь я мать. Я впервые заслужила это имя. И я единственная мать, которую знает Тарквин. Сказать ему правду – значит опять лишить его близкого человека.
        Тарквин забирается ко мне на кровать и водит носом мне по животу, лопоча: «Мама, мама». Схватки, должно быть, вчера вечером кратковременно повредили мне разум, отчего мне показалось, будто он знает правду. Малыш просто обожает меня.
        – Чего хочешь первым делом? – спрашивает Адам. – Ремонт, или купим новый дом? Построим дом своей мечты? Или купим дачу где-нибудь, или новую машину каждому? Я подумываю о «Феррари» с открывающимся верхом, как раз для тебя…
        – Пока наш дом меня вполне устраивает, – отвечаю я. – И машины на самом-то деле меня на данный момент не особо заботят, но я хочу вернуть «Вирсавию» в Австралию. Давай наймем экипаж, чтобы ее перегнали домой.
        – А подходящее время, чтобы этим заморачиваться? У нас ведь теперь двое детей.
        – Я не предлагаю двинуть куда-нибудь за границу, – говорю я. – Просто хочу знать, что она под рукой.
        – Это что-то новенькое, – задумчиво произносит Адам, – но я подумаю. В любом случае вот последнее дело, которое нам надо сделать, чтобы удостоверить права на наследство. – Он протягивает мне какой-то бланк. – Нам нужно доказать, что фамилия ребенка будет Кармайкл. Тогда у Колтона не будет иного выбора, кроме как переписать все на нас.
        Кошусь на Адама.
        – И как тебе такое? Что у наших детей будут разные фамилии? Я знаю, что иначе никак, но все равно как-то странно…
        Адам пожимает плечами.
        – Давай просто со всем этим покончим, – говорит он и вручает мне ручку.
        Беру ее правой рукой. Кое-как калякаю: «Саммер Роуз Ромен». Я месяцами отрабатывала детские петельки Саммер, но впервые пишу ее имя в чьем-то присутствии. Так поглощена тем, чтобы случайно не накосячить, что сначала ставлю подпись и лишь потом прочитываю документ.
        Адам уже вписал имя ребенка: Роузбад Кармайкл.
        – Это еще что такое? – вопрошаю я. – Роузбад? Розанчик? Это что, шутка?
        – О чем это ты? – удивляется Адам. – Мы назвали ее Роузбад еще в тот самый момент, когда узнали, что ты беременна! Это имя, которое ты всегда хотела для девочки.
        Он даже не затрагивает всю эту тему потерянного посреди океана ребенка. Адам явно не готов поднимать ее сейчас. Только не в одной комнате с Тарквином.
        – По-моему, ты что-то не так понял, – говорю я. – Да, люди придумывают всякие экстравагантные прозвища для плода, но не вписывают их в свидетельство о рождении. Честно говоря, «Розанчик» звучало малость непристойно даже до того, как она родилась. Типа как «сиська».
        – Да ладно тебе, Саммер, мы уже сто лет назад обо всем договорились, – произносит Адам, аккуратно убирая бумагу в свой «дипломат». – Ты получаешь Кармайкл, я – Роузбад.
        – В каком это смысле я получаю Кармайкл?
        Адам укладывает нашу дочь обратно в ее колыбельку и подхватывает на руки Тарквина. Вот-вот унесет этот бланк в отдел регистрации. Но я уже сыта по горло всем этим распорядком «мужу видней».
        – Да плевать мне, что фамилия у нее будет Кармайкл! – выкрикиваю я. – Мы называем ее не в мою честь! Давай ей любую фамилию, какую хочешь, но Роузбад – только через мой труп!
        Глаза наполняются слезами. Я испытываю отвратное чувство, что если Адам выйдет из палаты, то спор мною проигран. Моя дочь станет Розанчиком Кармайкл, словно одним из бутончиков Летней Розы.
        – Полагаю, что ты хочешь назвать ее Айрис, – сухо произносит Адам.
        – Нет, – говорю я. – Айрис всегда ненавидела свое имя.
        Адам тяжело опускается на стул и ставит Тарквина на пол. Тот ковыляет к колыбельке и сосредоточенно смотрит на свою сестру.
        – Диця высла, – говорит он.
        – О’кей, – наконец кивает Адам. – Разумно. Так как ты хочешь ее назвать?
        – Эстер, – говорю я. – Это ей очень подходит. Больше никаких цветочных имен! Айрис росла под гнетом той мысли, что ее имя было образовано от моего, словно ее никто не ждал и в последний момент пришлось с ходу что-то придумывать. И «Роузбад» тоже, по-моему, из той же оперы. Эта малышка – новая, она наш шанс на новую жизнь.
        Адам изучает стену. Моя речь наверняка не имеет для него никакого смысла. Мы собираемся устроить противостояние по этому поводу? И денег тем временем, полагаю, тоже не получим? А меня это действительно колышет?
        Наконец Адам открывает «дипломат», вытаскивает подписанную бумагу и разрывает ее напополам.
        – Эстер Кармайкл, – произносит он. – А что, мне нравится. Схожу принесу другой бланк.
        Он встает, чтобы уйти, но прежде чем дойти до двери, разворачивается и идет обратно ко мне. Нависает над кроватью, его лицо так близко. Воздух густо наполняется ароматом корицы и гвоздики.
        Целует меня.
        За семь месяцев Адам так ни разу по-настоящему и не поцеловал меня, но теперь целует так, словно наших детей нет в комнате, словно во всем мире больше никого не существует. Губы у него твердые и крепко прижимаются к моим, словно он жаждет меня.
        – Это все равно что целовать ночное небо, – шепчет он. – Огромное тебе спасибо за дочь.
        Теперь мы оба смеемся, поскольку Тарк как-то ухитрился ввинтиться между нами, решительно настроенный не остаться в стороне от семейных объятий. Тычет в мой желеобразный живот своей крошечной лапкой.
        – Диця высла, – приговаривает он. – Диця высла опяць.
        – И Тарк вдруг заговорил, – улыбаюсь я Адаму. – Ну разве не классно? Все один к одному.
        Адам кивает, одаряет меня еще одним страстным поцелуем и торопится прочь. «Все равно что целовать ночное небо»… Я-то думала, что рассказы Саммер про романтические речи Адама – это в чистом виде фантазии, но, наверное, я просто не делала тех вещей – тех вещей а-ля Саммер, – которые приводили его в такое настроение. До нынешнего момента. Перекатываю его слова и его поцелуи в памяти.
        Однако Адам в своем репертуаре – вышел и оставил Тарка в палате. Хочу крикнуть ему вслед, но он уже наверняка за пределами слышимости. Роды прошли быстро и без осложнений, но я едва могу выбраться из кровати. Что же мне делать, если этот малый ударится в бега?
        К счастью, Тарк весь такой уютненький и размякший, тычется в меня головой под одеялом, словно и сам опять хочет стать новорожденным младенцем.
        – Полози дицу назад, – требует он.
        – Смешной ты, – говорю ему. – Как чудесно наконец-то слышать твои мысли. Дитяток нельзя положить назад.
        На белой больничной простыне – оранжевые разводы. Никто так и не додумался помыть Тарквину руки с прошлого вечера, когда он размазывал объедки цыпленка тандури по всему ковру, а Эстер начала свое драматическое явление миру. Что он тогда говорил? «Тяп-тяп-тяп. Дильцик ест птицку».
        О чем это он тогда? «Дильцик». Наверное, он хотел сказать «крокодильчик». Словно знал историю про то, как Ридж бросил живого цыпленка с кармайкловского моста. Не могла Аннабет ему рассказать? Вообще-то не тот сюжет, который она стала бы повторять.
        Вполне возможно, что это Саммер рассказала ему эту историю – или даже проделала то же самое, прихватив с собой Тарквина. Идея семейных развлечений не для всякого, но какого-то иного объяснения в голову не приходит. Была ли Саммер настолько сама не своя до подобной сцены, чтобы воспроизвести ее перед собственным малолетним ребенком? Это могло произойти не меньше года назад – еще до того, как они отправились в плавание из Австралии. Мог Тарквин помнить столь давние события? Настоящую Саммер он в последний раз видел еще совсем крохой. Наверняка он не может помнить.
        Прихожу к выводу, что воспоминания Тарквина о Саммер напрочь перепутались с воспоминаниями обо мне, что все это лишь туман во младенческой голове. Я-то думала, что когда он наконец действительно научится говорить, то будет упоминать лишь о настоящем. Наверняка не станет выуживать из памяти прошлое.
        Наверное, это Адам брал Тарквина недавно на мост. Может, они заскочили туда на обратном пути из яслей, и Адам просто забыл мне рассказать? Ну да – и у Адама чисто случайно оказался под рукой живой цыпленок… Совершенно исключено.
        Они, должно быть, просто говорили об этом. Это достаточно мрачная история, чтобы застрять у маленького ребенка в голове.
        – Тарк, – говорю я. – Ты видел, как крокодилы едят птичку?
        – Тяп-тяп-тяп, – отвечает Тарквин. Изворачивается, словно маленькая ящерица.
        – Тарк, – повторяю я. – Мне нужно знать: папа брал тебя на мост посмотреть на крокодилов? Ты видел дильчиков?
        Рот Тарквина захлопывается, и он пристально смотрит на меня своими большими глазами. Мой настойчивый тон испугал его? Заставляю себя сбавить обороты. Тру его маленькую спинку. Если я хочу получить от него правду, то торопиться не следует.
        Открывается дверь, и опять неспешно заходит Адам.
        – Ой, прости ради бога, оставил тебя с обоими детишками, – говорит он с ухмылкой. Подхватывает Тарквина под мышку, и оба исчезают за дверью.
        Но еще раньше я опять успеваю заметить то выражение в глазах Тарквина. «Ты не моя мама». На сей раз нет никакой ошибки. Он знает. Он помнит. И это лишь вопрос времени, когда он заставит себя понять это.

* * *

        Мы не трубим о рождении Эстер в соцсетях; я никому не отправляю эсэмэсок. Страшусь иметь дело с бесконечным потоком закадычных подруг Саммер. На каком-то этапе пришлось позволить Аннабет заглянуть ко мне, а родители Адама наверняка захотят прилететь из Сиднея, но вот, в общем-то, и всё. Я всегда воображала, как приглашу Франсину – полюбоваться, как она пытается скрыть свою злобу, но это у нас с ней уже позади. Вчера она и так осрамилась по полной.
        В начале дня Адам заскакивает с новым бланком на подпись. Из отдела регистрации направляется прямиком в «Кармайкл бразерз», чтобы разобраться с бумагами. За Тарквином присматривает Аннабет. Эстер почти весь день спит – мечта, а не ребенок. Хотя она совсем миниатюрная, в руках ощущается вес. Она уютная, нежная и мягкая, как пушинка. Глаза у нее такие красивые, что я просто не могу дождаться, когда она наконец проснется.
        Тем временем сооружаю послание по «мылу» Бену, набирая текст одной рукой, – другой баюкаю Эстер. Это занимает много времени, поскольку совершенно не представляю, как общаться с ним в качестве Саммер. Пробую непринужденность, задушевность, подколки, но никак не могу найти нужный тон. Почему-то на экране всякий раз появляется текст, который я написала бы, если б была сама собой.
        «Выродила дитятку наконец, и она офигительная! Ты теперь дядя! Скорей приезжай домой повидаться! Жду не дождусь, чтобы расписать тебе все в красках!»
        Жму и удерживаю кнопку «удалить», пока все это не исчезает. Бен моментально просечет, что это от Айрис, и я, естественно, не могу рисковать, приглашая его повидаться. Как Саммер сформулировала бы подобное известие? После той бездушной отписки, полученной тогда на Сейшелах, я так ни разу и не общалась со своим братцем – были еще несколько коротеньких имейлов, на которые я так и не ответила.
        С чего это он так затих? Вчера вечером, когда Вирджиния высказала предположение, будто Бен мог втайне завести ребенка, я только посмеялась. Теперь же теряюсь в догадках. Почему я всегда считала, что Бен не станет гнаться за деньгами, только лишь потому, что он гей? Он вполне мог жениться и заделать жене ребенка, при большой-то нужде…
        За семь месяцев Бен ни разу не удосужился позвонить. За семь месяцев так ни разу и не приехал повидаться со своей матерью или сестрой, которая потеряла свою половинку. Я знаю, что к учебе он относится очень серьезно – всю жопу надорвал, чтобы получить ту стипендию, – но разве с тех пор у него ни разу не было каникул?
        Сказал бы мне Бен, если б обставил меня с деньгами? Пожалуй, что нет. Может, он уже женат, с беременной женой, но не хочет давать мне наводку до рождения ребенка. Достаточно хорошо помню законодательство о доверительной собственности, чтобы понимать: если я получу деньги, а потом вдруг выяснится, что у Бена у первого появился ребенок, придется их вернуть.
        Звонит мой телефон. Это Колтон.
        – Поздравляю, любимая моя племяшка! – Голос у него гладкий, масленый. – Как там маленькая наследница? Назвали уже?
        – Эстер, – отвечаю ему. – Эстер Кармайкл.
        – Красивое имя, как раз для такой красотки!
        Ну до чего же дружелюбный мужик! Дружелюбие так и прет. Этот-то уж точно хорошо знает, с какой стороны хлеб у него маслом намазан.
        – Адам уже оформляет свидетельство о рождении, – сообщаю я.
        – О, можете не гнать, – так и лучась беззаботностью, отзывается он. – Лично мне до всего этого совершенно нет дела. Франсина требует провести анализ ДНК и всякую подобную чушь, но ей просто нужно себя перебороть. – Следует пауза. – Саммер… Полагаю, Вирджиния уже сказала тебе, что у нас с Франсиной типа как кое-что было, но я хочу, чтоб ты знала: вчера вечером я с ней порвал. Это ее представление в твоем доме открыло мне глаза. Мне никогда не следовало влезать во все эти их дрязги с твоей матушкой. Я хочу окончательно исполнить последнюю волю своего брата. Это последнее, что я могу для него сделать, и если честно, будет просто классно наконец-то сбагрить это дело с рук после стольких-то лет. У твоей малютки столько паёв и акций, что мне пришлось специально нанять еще двух сотрудников, чтобы вести ее инвестиционный портфель. Вообще-то я подумывал заскочить буквально сей момент, чтобы предоставить тебе доступ к первому траншу поступлений. Есть нечто вроде «черной кассы», средства из которой вы с Адамом можете тратить уже прямо сейчас. Пятьдесят штук или около того, а все остальное будет потихонечку
капать на протяжении последующих нескольких месяцев.
        В голове у меня гудит. Неужели все так просто? Что-то во мне хочет сказать «нет». Может, лучше вообще не трогать эти деньги, чем получить их, а потом выяснить, что придется отдать их назад? Все это выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой, но, по крайней мере, сейчас мне нет нужды хоть о чем-нибудь врать. Моя жизнь и жизнь Саммер – это наконец-то одно и то же.
        – Да, приезжай прямо сейчас, – отвечаю я. – Хорошо, что все сдвинулось с места. Мы с Адамом уже говорили о том, чтобы перегнать нашу яхту обратно в Уэйкфилд, а это обойдется недешево.
        – Ты только что родила и уже мечтаешь куда-то уплыть? – удивляется Колтон.
        – Я просто хочу, чтобы «Вирсавия» вернулась домой, – объясняю я. – Мне когда-нибудь захочется обучить Эстер ходить под парусами. И Тарка.
        – Ну что ж, боюсь, тебе придется с этим немного обождать, – замечает Колтон. – Я уже общался с Адамом, и первая порция средств отправляется прямиком в «Ромен трэвел».
        – Что? Нет! – говорю я. – Мы получаем деньги из агентства, а не вкладываем в него!
        Колтон фыркает.
        – О’кей, дело ваше, это ты теперь босс, Саммер. Ты и Адам. Он, во всяком случае, просил меня не забивать тебе голову всей этой фигней. Вы оба можете делать все, что вам заблагорассудится. Скоро увидимся.
        Он вешает трубку.
        Эстер все дремлет. В каком я жутком виде – явно не для приема посетителей! Даже в д?ше сегодня не была. Осторожно слезаю с кровати и опускаю Эстер в ее колыбельку со стеклянной стенкой, стараясь не разбудить ее. Она тихонько покряхтывает, когда дышит, – самый чудесный звук, который я когда-нибудь слышала! Ковыляю на деревянных ногах к персональной ванной комнате. Черт, Адам забыл поставить букеты в воду, и ирисы, лежа на металлической тележке, очень быстро завянут.
        Подхватываю их. У меня такое чувство, будто сегодня я получу все, чего хочу. Ирисы – густо-пурпурные, словно чуть сбрызнутые золотом. Они высокие, гордые и беззастенчиво выставляют себя напоказ.
        Может, они и не настолько красивы, как розы, но это мои цветы, и я люблю их. Всю свою жизнь пыталась нюхать их и не чувствовала никакого запаха. Почему бы не попробовать еще разок? Зарываюсь лицом в яркие лепестки и глубоко вдыхаю.
        Нет, все-таки есть какой-то слабенький аромат! Зелени и тепла, словно бы самой весны, и он до отказа наполняет мои легкие. Выдыхаю и втягиваю его опять. Пахнет всякими хорошими вещами – медом, пряностями, свежескошенной травой.
        Почему именно сегодня? Наверное, я просто воображаю себе этот аромат, но это неважно. Так пахнет счастье. Этот запах говорит, что все хорошо. У меня дочь. Адам любит меня. Наконец-то у меня все получилось…
        Я спиной к двери, мое лицо глубоко в цветах, в честь которых я названа, так что слышу его голос, прежде чем вижу его самого.
        – Эй!
        Резко разворачиваюсь на пятках. В дверях стоит Бен в помятой одежде, на спине – дорожный рюкзачок.
        – Я единственный человек в здравом уме на этой планете? Как это, блин, ты ухитрилась их всех одурачить?



        Глава 19
        Деньги

        Игра окончена. На сей раз без всяких вопросов. Бен знает. Мой мозг визжит: «Все отрицай!» – но я не могу. Это бесполезно.
        Впервые за много месяцев кто-то посмотрел на меня и увидел меня. Ему нет нужды о чем-то меня спрашивать и слышать мой голос. Он знал. Такое чувство, будто он пробудил меня от долгого сна и я наконец-то вспомнила, кто я такая.
        Вид у Бена повзрослевший, усталый и обалделый. Он стряхивает рюкзак с плеч и бросает на пол. Хочу обежать вокруг него и обнять брата, но выражение у него на лице останавливает меня.
        – Айрис, тупая ты корова, – шипит он. – Ты чё, блин, творишь?
        – Тебе не трудно закрыть дверь? – шиплю я в ответ. – И не разбуди Эстер, иначе явится медсестра.
        Бен захлопывает дверь. Его фигура, пусть даже со спины, так знакома – высокая, но хрупкая, с этими длинными нескладными конечностями; я сразу выцеплю ее взглядом даже в многотысячной толпе. Как мне вообще в голову пришло, что он меня не узн?ет?
        – Как ты могла сделать такое с мамой? – спрашивает Бен, поворачиваясь ко мне лицом.
        – А что я такого сделала? – отвечаю вопросом на вопрос. – Аннабет предпочитает Саммер. Если я раньше этого не знала, то теперь знаю. Ты бы послушал, что она говорит про Айрис сейчас, когда ее нет в живых!
        Глаза Бена встречаются с моими.
        – Про меня, в смысле, – с удивлением слышу я собственный голос. – Что она говорит про меня сейчас, когда меня нет в живых.
        Вид у Бена испуганный.
        – Господи, когда тебя нет в живых? Ладно, может, ты и права насчет нашей матери, но как же Адам? – Он опускается на стул и закрывает лицо руками.
        – Гм… Адам явно предпочитает Саммер. Как и Тарквин. Как, впрочем, и все остальные.
        – Не считая меня, – говорит Бен.
        – Ну, не так уж ты и был разбит горем, насколько я понимаю? Не забывай, я читала то письмецо по электронке, которое ты послал Саммер, когда я погибла! Ты даже имени моего не упомянул. А вообще-то, давай с самого начала: ты просто кинул мне «мыло»!
        – И теперь ты думаешь, что мне было плевать? Айрис, для такой смышленой девчонки ты можешь быть редкостной тупицей. Я не стал звонить или приезжать, и ты сочла, это потому, что мне было плевать на тебя? Да я лежал без сна каждую ночь, размышляя о том, как ты затерялась где-то там в темноте! Ты, которая так любила океан, которая всегда была такой сильной и храброй! Страдала ли ты? Долго ли боролась, раненная, пытаясь всеми силами удержаться на плаву? Была ли ты испугана? В отчаянии? Что достало тебя под конец – холод или истощение? Или… эх!..
        Бен крепко закусывает кулак. Я знаю, что именно он не может произнести. То, что его сестру сожрал какой-нибудь морской хищник. Эта мысль меня тоже преследовала.
        – Но все это действительно произошло с твоей сестрой – только не с той сестрой, про которую ты думал.
        – О, выходит, для меня никакой разницы?!
        – Ну, если что, то всем только хуже, что это была Саммер.
        Лицо Бена злобно кривится. Я просто чувствую его ярость.
        – Знаешь что, Айрис? Иди ты в жопу вместе со своей одержимостью Саммер! Я знаю, ты думаешь, что солнце светит прямо из ее непорочной маленькой попки, так что у тебя просто в голове не укладывается, почему это я не примчался ее оплакивать. А знаешь почему? Я подумал, что это было убийство. Просто чтобы ты знала. Я решил, что она тебя столкнула. И ни хера-то не мог с этим поделать. Я знал, что она отлично заметет следы.
        Скальп у меня начинает покалывать. Так вот что думает Бен о собственной родне – что мы готовы поубивать друг друга за деньги?
        – Что за нужда Саммер меня убивать? – спрашиваю я. – У нее было всё.
        – Может, ты была беременна…
        – Нет, – говорю я. – Это она была беременна.
        Перед глазами начинают мелькать красные пятнышки. Я не вынесу слов, которые вот-вот произнесет мой брат.
        – Я ничего такого не делала, Бен! – восклицаю я. – Ты должен мне поверить. Она просто упала.
        Бен закатывает глаза.
        – Может, закончишь уже, дебилка? Я знаю тебя, Айрис. Я провел всю свою жизнь, наблюдая за тем, как ты наблюдаешь за Саммер. И это ты-то убила ее? Да ты бы скорей вырвала свое собственное сердце! Но кто еще тебе поверит? Она была беременна, на кону сто миллионов долларов… Представляешь, что будет, если пресса раскопает всю эту омерзительную историю? Им точно понравится, как ты тогда задергалась и выскочила за Ноя – буквально через день после того, как Саммер обручилась с Адамом! Ты просто идеально себя подставила. Кстати, ты в курсе, что Ной сейчас тоже в городе? Не думаешь, что он может тебя узнать?
        Все, что я могу видеть, это кровь. Кровь в кокпите. Адам смыл ее. Он уже забыл про это?
        Бен прав. Я просто идеально себя подставила. Какой глупостью было выбросить запись с камеры в море! Если Адам когда-нибудь выяснит, кто я, и начнет размышлять насчет крови, мне конец.
        А церемония прощания-то уже завтра. Утром Аннабет объяснила мне, что отложила заупокойную службу по своей пропавшей дочери до моего дня рождения, «чтобы всем нам довелось пережить только один ужасный день». Она особо не советовалась со мной насчет церемонии, поскольку не хотела вызывать у меня стресс во время беременности, но мне и так должно быть ясно, что в ней могут принять участие и Ной, и Бен.
        – И что насчет отпрыска? – Бен презрительно машет в сторону колыбельки Эстер. – Это от Адама или от Ноя? Ты хотя бы знаешь?
        – Как ты смеешь впутывать во все это мою дочь! – кричу я сквозь слезы. – Мне очень жаль, что ты обломался с деньгами, но даже если ты кому-нибудь скажешь, это тебе все равно не поможет, поскольку Вирджиния тоже замужем и беременна. Или ты всех нас обскакал? У тебя уже есть ребенок?
        – И ты именно так и думаешь?
        – Не знаю, – говорю я. – Франсина так думает. Что, так и есть? Ты как раз поэтому здесь – чтобы потребовать бабло?
        Бен смотрит на меня с такой жаркой обидой, злостью и омерзением, что мне приходится отвернуться.
        – Чушь собачья, – слышу я из-за спины.
        Эстер ворочается во сне. Мое тело велит мне подойти и взять свое дитя на руки, но я не хочу, чтобы Бен смотрел на нее. Только не тогда, когда он в таком бешенстве.
        – Я дам тебе денег, – говорю я.
        – Поздно метаться, – медленно и холодно произносит Бен. – Подумай, Айрис. Подумай как следует. Если кто-нибудь и вправду тебя расколет, то деньги – это единственная вещь, которая может спасти тебя от тюрьмы.
        Опускаю взгляд на ирисы, теперь поломанные и обмякшие в моих руках. Резко шлепаю их на тележку.
        – Так вот как все будет? – говорю я. – Так вот как все теперь между нами будет? После того как ты тут так трогательно распространялся про свое горе и тоску, про все эти лежания без сна по ночам…
        Открывается дверь. Врывается Колтон.
        – Саммер! Принцесса моя!
        Попадаю в его медвежьи объятия.
        – И Бен! Батюшки-светы! Что ты делаешь в Австралии?
        Бен поспешно приглаживает волосы и пожимает протянутую руку Колтона.
        – Гм, я… я приехал на заупокойную службу, которую мама устраивает на день рождения Айрис. Я типа как собирался сделать Саммер завтра сюрприз, но… Ну… Увы, не могу. Мне надо успеть на ближайший самолет до Нью-Йорка. Так что, пожалуйста, не говорите маме, что видели меня. Долго рассказывать. Не хочу ее расстраивать. Я скажу ей, что приехать не получилось, что я опоздал на самолет.
        – Я все понимаю, конечно… – произносит Колтон с таким видом, что ни черта он не понимает. Мой дядя в костюме и при галстуке, в руке – тоненький кожаный «дипломат». – Жаль, что тебе приходится так рано уезжать. Надеюсь, ничего серьезного? Может, чем помочь?
        – Нет, нет, – спешит ответить Бен. – Это из-за универа, по учебе. Надо срочно возвращаться. Единственное, чем вы можете помочь, это никому не рассказывать про сегодня. И я знаю, что Саммер умеет хранить секреты. – Ему едва удается скрыть презрение в голосе. – Береги себя, Саммер. Мне пора. Даже не знаю, когда снова увидимся.
        Он идет к двери.
        Я потеряла брата. Могу понять по выражению его глаз, по тону его голоса, что теперь его для меня не существует. Я никогда уже его не увижу.
        Мне больше не нужны никакие деньги. Жутко хочется послать Колтона подальше – напрямую к Вирджинии, где бы она ни была, – пусть вписывает ее имя во все эти бумаги. Она заслужила эти деньги. Она вынашивает настоящего наследника. Она нахлебалась дерьма еще почище, чем я, и никакой ее вины в том не было.
        Да плевать, пусть даже и придется работать каждый день до скончания моих дней, чтобы свести концы с концами, – главное, я смогу высоко держать голову и спокойно посмотреть своему брату в глаза. Посмотреть в глаза собственной дочери.
        Но Бен прав. Дело не только в деньгах. Как я могла подумать, что отделаюсь от обвинений в убийстве, просто уехав с Сейшел? А как насчет австралийской полиции? Они вряд ли все так оставят. Не могу с ходу припомнить, к юрисдикции какой страны относится убийство, если оно совершено в море. Вроде это каким-то образом связано с местом регистрации судна…
        – Саммер, – говорит Колтон, – дитя издает странные звуки.
        Вздрагиваю. Колтон берет на руки мою дочку, покряхтывание которой становится более натужным, хотя она по-прежнему спит. Выхватываю ее у него из рук.
        Дверь открывается, и опять входит Бен.
        – Едва не забыл одну важную вещь. Я отправил тебе несколько имейлов, сеструха. – Последнее слово звучит крайне многозначительно. – Обязательно проверь почту. Тогда поймешь, как у нас обстоят дела.
        И он уходит, на сей раз по-настоящему.
        Колтон явно недоумевает. Пожимаю плечами, словно предполагая, что все это обычные семейные шуточки. Но я-то понимаю, что это значит. Вон оно как… Сообщение по электронке, в котором будет расписано, «как обстоят дела». Потому что деньги – это единственная вещь, которая может помочь мне избежать тюрьмы.
        Деньги за молчание. Бен шантажирует меня.
        Мне бы сейчас испытать облегчение, что он не планирует выдать меня, и, несомненно, его требования будут разумными, но это не то, что я сейчас чувствую. Все вокруг меня – палата, цветы, мой дядя – кажется голыми контурами, словно живу я в каком-то пустом мире. Больно было узнать, что Бена я больше не увижу и не услышу, но это гораздо хуже.
        Колтон вытаскивает из своего «дипломата» стопку бумаг.
        – Понимаю, время не самое подходящее… – начинает он. – Но постараюсь побыстрее.
        – Что-то не пойму, – говорю я. – Адам прямо сейчас едет к тебе в офис, чтобы забрать бумаги. Он тебе разве не говорил?
        – Да. – Колтон медлит. – Адам очень хотел все привести для тебя в порядок, но мне показалось, что лучше поговорить с тобой лично. Как я уже сказал, я решительно настроен все проделать как положено. Знаю, что ты не любишь иметь дело с деньгами, но теперь, как у распорядителя трастового фонда, у тебя есть определенная ответственность. В идеале, у вас с Адамом у обоих должно быть право подписи на счете «черной кассы».
        – Естественно, – киваю я.
        – Так вот: на данный момент установлено не так. У тебя действительно есть право расходовать его, как сочтешь нужным, но тебе требуется официальная виза, прежде чем перевести их в «Ромен трэвел»… А это вообще нормальные звуки?
        Эстер теперь натужно кряхтит при каждом вдохе, хотя по-прежнему не просыпается.
        – Наверное, ее нужно покормить, – говорю я. – А для этого мне типа как нужно уединиться. Она спит уже весь день, так что наверняка проголодалась. Может, просто оставишь мне все эти бумаги?
        – Адам вроде хочет как можно быстрее со всем разделаться, – произносит Колтон. – А я-то думал, младенцы никогда не спят… Мелковатая она какая-то, тебе не кажется?
        Кряхтение превращается в стон, словно Эстер пытается сказать мне что-то. Что-нибудь ласковое или что ей плохо?
        – Сколько времени? – спрашиваю я.
        – Три. Нет, почти четыре.
        Она проспала девять часов! И я на самом-то деле не убеждена, что она должна издавать подобные звуки. Поворачиваюсь спиной к Колтону и сосредотачиваюсь на личике своего ребенка. Цвет его вроде как изменился за последнюю минуту, даже за последние несколько секунд. Она почти серая.
        – Просыпайся, малышка, – шепчу я. Слегка встряхиваю ее, целую в крошечный лобик, но она не просыпается.
        – Что-то случилось! – говорю я. – Я не могу ее разбудить!
        Словно ветер врывается мне в уши. Палата темнеет. Срываю с малышки обертки, задираю рубашечку, чтобы обнажить ее крошечную грудь. Грудная клетка у нее вдавлена, словно ей не хватает воздуха. Каждый вдох сопровождается этим странным звуком.
        Это не выражение удовольствия. Это ее последние отчаянные попытки глотнуть воздуха.
        – Жми на кнопку! – кричу я. – Зови врача!

* * *

        Палата наполняется людьми. Колтон удерживает меня. Я хочу к своему ребенку, но на пути слишком много народу.
        – Что с ней случилось? Пустите меня к ней!
        – Нет, Саммер, не лезь туда, – говорит мой дядя. – Пусть ею врачи займутся.
        Ухватываю взглядом лежащую на столе Эстер. Голенькую, в крошечный ротик уже что-то засунуто, кругом какие-то медицинские приспособления. Не понимаю и половины того, что говорят, улавливаю лишь отдельные слова. «Экстренно». «Истощение». «Недоношенность»…
        Подходит медсестра.
        – У твоего ребенка проблемы с дыханием, Саммер, – ровным голосом произносит она. – Нам поможет, если ты уточнишь расчетную дату родов. У нас отражено, что ей тридцать восемь недель, но на вид явно меньше. Ты уверена насчет срока?
        – Я думала, вы знаете! Ей всего тридцать три недели! – отвечаю я. – Это из-за этого все проблемы?
        Медсестра ошеломляюще красива, ее глаза густо накрашены. Бросаю взгляд на бейджик с именем. Нандини Редди. Не припомню, чтобы среди знакомых Саммер была какая-то Нандини, но то, как эта женщина смотрит на меня…
        – О господи, Саммер, да что ты творишь? – восклицает она. – Тридцать три недели? Почему она не в отделении патологии новорожденных? Что на тебя нашло? Сначала Скайбёрд, а теперь у тебя тридцать три недели, и ты не удосужилась отправить ее в отделение? Ты что, не понимаешь, чем это может кончиться?
        Тут мне приходится перейти в наступление. Гордо выпрямляюсь.
        – Я только что родила, Нандини!
        – Нандини? – повторяет она. – Ты называешь меня Нандини?
        Она подступает ко мне и кладет обе ладони мне на лицо. Похоже, эта медсестра хорошо меня знает. Очень хорошо.
        – Не понимаю, что с тобой творится, подруга, – говорит она. – Твой ребенок будет в порядке, но ей надо в отделение. Мы тебя вызовем, когда ее состояние стабилизируется.
        Она и другие врачи и медсестры выкатывают столик с Эстер из палаты.

* * *

        Колтон добр ко мне. Обещает позвонить Адаму, а то и просто пойти и привести Адама. Но я не могу оторваться от него. Мне плевать, что он был любовником Франсины, что его дружелюбие может быть деланым. Обнимать его – это все равно что обнимать отца, а прямо сейчас отца мне очень не хватает. Если б Ридж был сейчас здесь, он сказал бы мне, что делать.
        Нандини расскажет всем в отделении патологии новорожденных, что Саммер ее не узнала. И всего-то будет достаточно, чтобы кто-нибудь бросил: «Как, ты не знала, что у нее есть сестра-близняшка? А ты уверена, что это не она?»
        Даже если никто такого и не скажет, в этом отделении я окажусь в окружении своих дражайших друзей, которых в жизни не встречала. Врачи и медсестры будут изъясняться на своем медицинском языке, ожидая, что я все пойму.
        Нечего мне там делать.
        И все же придется идти туда. Оправдаться нечем. Там мой ребенок. Мой больной ребенок.
        Перед входом в больницу – очередь такси. Можно улизнуть домой, прихватить свой паспорт – и прямиком в аэропорт. Потеря Эстер невыносима, но понимаю, что уже практически ее потеряла. С ней наверняка все будет в порядке – никто из врачей сейчас не паниковал, – но стоит всем решить, что я убийца, мне все равно не позволят увидеть дочь. Все кончено.
        Если я не появлюсь в отделении, они все равно догадаются. С чего это вдруг Саммер сторонится собственного ребенка? Людям станет любопытно. Люди начнут строить догадки. Кто-нибудь в конце концов сделает вывод.
        Выбор невелик: остается либо бежать, либо оказаться перед лицом собственной погибели.
        Денег уже не видать. Даже если у меня получится убедить дядю Колтона оставить мне бумаги, то Адам их еще не подписал, и в любом случае деньги отправятся не на мой личный банковский счет. Они уйдут в «Ромен трэвел», поскольку в этом браке всем командует Адам. Совсем недавно казалось, что по этому поводу стоит расстраиваться. Теперь мне на это совершенно плевать.
        – Может, мне позвонить твоему брату? – спрашивает Колтон. – Сказать ему, что Эстер неважно себя чувствует?
        – Нет, – бормочу я. Вытаскиваю свой телефон и обновляю папку «Входящие» в электронной почте, но там нет ничего от Бена. При этой отсрочке приговора у меня невольно вырывается всхлип. Я все на глазах теряю, но предательство брата стало последней каплей.
        – Все с ней будет хорошо, зайка, – утешает меня дядя. – Они сказали, что все пока нормально. Я побуду здесь с тобой, пока они не скажут, что ее можно повидать.
        – Спасибо, – говорю я, – но сейчас мне лучше побыть одной.
        Колтон делает еще несколько бесполезных предложений хоть как-то помочь, после чего ускользает.
        Это мой последний шанс. Мне нужно вырваться на свободу.
        Опускаюсь на стул и прокручиваю список контактов Саммер на букву «Н». Здесь нет никакой Нандини Редди, вообще ни одной Нандини. Но есть Нина Редди. Та самая медсестра, которая постоянно заклинала Саммер не привлекать Скайбёрд в качестве акушерки. Я представляла себе миниатюрную блондинку, русскую или испанку, но когда щелкаю на фотке профиля, увеличивая ее, то вижу красивое лицо в окружении черных волос, густую подводку глаз. Она. Нандини – это Нина.
        Нахожу письма от Нины в «корзине» электронной почты. Что некогда казалось грубым вмешательством в мою личную жизнь, теперь видится мне убежденной прямотой близкой подруги. Хотя я удалила все ее имейлы и заблокировала номер, с которого проходили эсэмэски, слова Нины проникают мне прямо в сердце. Я знала, что Скайбёрд – это катастрофа. Если б я пошла на эти домашние роды, где была бы прямо сейчас Эстер? Мне следовало только поблагодарить Нину, что вовремя предостерегла.
        Читая письма Нины, то и дело переключаюсь на папку «Входящие», все обновляя и обновляя ее, дожидаясь сообщения Бена, требований Бена. Письма так и нет, но, раз десять проверив почту, я уже знаю правду.
        Никуда я не уеду. Буду оставаться в подвешенном состоянии до самого горького конца.
        Мне никак не обмануть столько народу одновременно. Они сорвут с меня маску. Вот в чем этот конец. Но я не могу уехать.
        Не могу бросить своего ребенка.



        Глава 20
        Ночное небо

        – Миссис Ромен, можете пройти к ребенку.
        Медсестра приглашает меня последовать за ней. Из родильного отделения выходим вместе. Немного отстаю, пытаясь запоминать маршрут, когда она поворачивает то в одну сторону, то в другую. Наконец мы оказываемся перед двойными дверями, и я читаю надпись на табличке. «Отделение патологии новорожденных». Пришли.
        Толкаю двери, но они не открываются. Медсестра проводит карточкой по панели сбоку. Щелкает автоматический замок.
        – Сегодня вам выдадут родительскую карточку, – говорит она, пока мы проталкиваемся в двери. – Не забывайте про антисептик.
        Медсестра выдавливает какую-то жидкость из бутылочки, укрепленной на стене, протирает руки. Я делаю то же самое.
        Проходим еще по нескольким коридорам. Мельком ухватываю взглядом крошечных недоношенных младенцев в стеклянных ящиках – какие-то высокие аппараты громоздятся над ними, помигивая и попискивая. Запах антисептика смешивается с душком скисшего молока.
        Кто из этих младенцев Эстер? Жутко боюсь не узнать ее.
        Гомон голосов. Ко мне устремляются со всех сторон одновременно. «Саммер! С возвращением! Так рада тебя видеть! Прости, что не при лучших обстоятельствах!»
        Все накидываются на меня. Обнимают, хватают за руки, гладят по спине.
        Теряю дар речи. Теряю ясность мысли. Надо бы украдкой скользить взглядом по бейджикам, прислушиваться к именам. Но не могу.
        – Где мой ребенок?
        Это вызывает новую волну криков. Все пятятся назад, бормоча извинения.
        – Ладно, пока оставим тебя в покое, – обещают мне.
        Медсестра ведет меня дальше.
        Эстер замечаю моментально. Она лежит в инкубаторе, подсоединенная к путанице трубок и кабелей. Такая милая, беззащитная и безошибочно моя.
        – Прости меня, малышка, – шепчу я.
        Нина поблизости, постукивает пальцами по тачскрину. Приветствует меня печальной улыбкой.
        – Сатурация у ребеночка пошла вверх, – говорит она.
        Что это значит? Это явно важная новость, только вот хорошая или плохая?
        – Хм-м, – неопределенно мычу я, настроив тон на оба варианта.
        – Кислород девяносто восемь, пульс около ста двадцати.
        – Хм-м…
        Она берет меня за руку.
        – К вечеру снимем ее с ИВЛ.
        – Нет! – кричу я. – Пожалуйста! Разве нельзя что-нибудь еще сделать?
        Молчание. Нина таращится на меня.
        – Саммер, сейчас едва ли подходящее время для шуточек.
        Больше и слова не произнесу. Не имею ни малейшего понятия, что происходит. Почему они снимают мою дочь с этой самой ИВЛ? Она вот-вот умрет? Или ее выписывают?
        Мне просто надо знать.
        – Пожалуйста, объясни мне все, как будто я не медсестра, – прошу я. – Почему ты хочешь снять ее с этой штуки?
        Не хочу, чтобы меня раскрыли. Не хочу в тюрьму. Но я больше не могу. Я больше не могу быть Саммер.

* * *

        Больничный персонал терпелив. Консультант по вскармливанию демонстрирует мне, как пользоваться ручным молокоотсосом. Педиатр подробно рассказывает о состоянии Эстер. Ей просто нужно подрасти; через неделю-другую ее выпишут. Все с ней будет хорошо.
        Медсестра вечерней смены, которая, похоже, меня не знает, усаживает меня в глубокое кресло рядом с инкубатором и пристраивает Эстер, обернутую в детское одеяльце, у меня на груди. Всякие мониторы по-прежнему подсоединены к ее тельцу, но я все равно чувствую, как ее мягкая кожа прижимается к моей.
        – Это как у кенгуру, – объясняет медсестра. – Гораздо лучше, чем инкубатор. Физический контакт с вами позволяет ребенку расти.
        Требуется какое-то время, чтобы связаться с Адамом, но стоит мне это сделать, как он тут же сломя голову мчится обратно в больницу. Подслушиваю, как медсестра объясняет ему, что они хотят оставить меня тут на всю ночь. Она шепчет, но слышно достаточно хорошо.
        – Мы думаем, что ее память повредилась от стресса. Надо действовать осторожно. Даже после того, как вашу жену выпишут, вам придется каждый день привозить ее в больницу. Ей нужно все дни проводить тут с ребенком. Им надо время, чтобы привязаться друг к другу.
        Адам приходит и сидит со мной, поглядывая на заветный сверток у меня на груди озабоченными глазами. Кладет руку на спинку Эстер. Наша дочь словно в коконе между своими родителями, в тепле и безопасности.
        Посвящаю Адама в подробности о состоянии Эстер. Он рассыпается в извинениях, что не появился раньше, но я не позволяю ему винить себя.
        – Это я во всем виновата, – говорю я. – Я должна была сообразить, что ей нужен медицинский уход.
        – Просто не могу поверить, что у тебя был Колтон! – произносит Адам чуть позже. – Я обрыскал весь город, пытаясь его найти.
        – Почему ты так спешишь уладить денежные вопросы? – спрашиваю у него.
        Адам пожимает плечами.
        – Раннее появление Эстер на свет спутало множество наших планов.
        – Наших планов? – уточняю я. – В каком это смысле?
        – Моих и Аннабет.
        – С каких это пор у тебя общие планы с Аннабет?
        – С тех самых пор, как ты забеременела и как стала сама не своя после потери сестры.
        – И какого рода планы? – спрашиваю я.
        – Ну, завтра твой день рождения, а мы с тобой так до сих пор все не поговорили насчет поминальной службы по Айрис. Я запланировал один сюрприз, но теперь не уверен, что он тебе понравится или что он не пробудит плохих воспоминаний. Или что тебе вообще захочется что-то делать.
        – Просто расскажи.
        – Ладно, – говорит Адам. – Полагаю, теперь деваться некуда. Часть сюрприза заключалась в том, что на поминальной службе должен был появиться Бен, но не радуйся раньше времени, поскольку все сорвалось. Он опоздал на самолет, а теперь что-то стряслось у него в универе, и он не сможет приехать. А другая часть сюрприза – это то, что я намеревался сделать в то время, пока, как ты думала, я на работе, но теперь это сложно, поскольку мне нужно быть здесь, чтобы приглядывать за тобой.
        – Давай выкладывай, – повторяю я. – Терпеть не могу сюрпризов.
        – А я терпеть не могу хранить тайны, – говорит Адам. – Мне показалось, что сегодня утром ты почти догадалась. Дело в месте проведения поминальной службы.
        Он наклоняется ближе и гладит меня по волосам.
        – Мы доставили ее сюда почти вовремя. Она меньше чем в двух сотнях миль, в Кэрнсе[38 - Кэрнс – город в северной части австралийского штата Квинсленд, в тропиках, нередко называемый «воротами» Большого Барьерного рифа.]. Я мог бы перегнать ее сюда меньше чем за сутки. Дует свежий северо-восточный бриз…
        О чем это он толкует? Неужели о «Вирсавии»?
        Прикрываю глаза и вновь оказываюсь на воде. Ощущаю размеренный ритм волн под ногами. Вдыхаю запах океана, голубизны, соленых брызг.
        – Погоди! Так ты уже вернул ее, специально для меня? На мой день рождения? – Мой голос звучит достаточно громко, чтобы разбудить Эстер. Если б она не была такой хрупкой и уязвимой, не была так опутана всеми этими трубками, я бы вскочила и пустилась в пляс по комнате прямо с ней на руках.
        – Да. – Голос Адама полон теплоты. – Б?льшую часть пути ее вел перегонный экипаж, обратно до Таиланда и через Индонезию, но они уже улетели домой. Я собирался пройти последний отрезок сам. Таков был мой блестящий план. Бен должен был отвезти тебя на кармайкловский мост, и тут ты и увидела бы, как я поднимаюсь вверх по реке! Но теперь Бена здесь нет, мы не успеваем перегнать сюда «Вирсавию» к твоему дню рождения, и вообще теперь никакой это не сюрприз.
        – Сделай это! – велю я. – Отправляйся прямо сейчас. Отправляйся сегодня. Они продержат меня в больнице всю ночь. Это твой единственный шанс! Как только мы с Эстер окажемся дома, ты будешь нужен мне каждую секунду. Когда новорожденная будет просыпаться по ночам, да и кому-то надо присматривать за Тарквином. Могут пройти целые месяцы, пока у нас руки до этого дойдут.
        Адам колеблется. А что, если он понадобится мне, что если он понадобится Эстер – как же он может оставить нас одних? Но меня не переубедить. Не то чтобы меня так уж волновал мой день рождения, но план Адама – это такого рода красивый жест со стороны моего мужа, о котором я всегда мечтала.
        Только подумать, что она так близко и при этом так далеко, все еще на расстоянии суточного перехода! Чувствую себя так, словно, когда сошла с этой лодки, оставила на ней свою душу.
        – С Эстер все будет хорошо, – заверяю я. – Они хотят, чтобы я часами лежала здесь с ней на груди день за днем. Мне это только в радость, но тебе-то что тут делать – просто сидеть и весь день смотреть на меня?
        – Они считают, что ты до сих пор под воздействием сильного стресса, – говорит Адам. – Ты – мать моих детей. По-моему, я должен остаться.
        – Мне пришлось тяжело, – говорю я, – но сейчас я в полном порядке. С Эстер все будет нормально, и это главное. И сейчас мне самое время получить какое-нибудь хорошее известие. Езжай, Адам. Я хочу вернуть ее. Поезжай и пригони мне «Вирсавию».
        Он встает, но не уходит.
        – Знаешь, во всей этой истории с исчезновением Айрис я так и не могу понять одного, – говорит он. – Почему ты так долго искала ее? Она продержалась бы максимум сутки. Может, на второй день еще и оставался какой-то призрак надежды, но неделя… Ты должна была понимать, что это безнадежно.
        Припоминаю кровь, струящуюся у меня из руки. Солнечные ожоги. Все, о чем я могла думать тогда, это вода вокруг.
        – Я любила ее, – отвечаю я. – Я не сознавала, насколько, пока она не погибла. Я была такой ограниченной и мелочной, такой эгоистичной, а потом ее не стало и было уже слишком поздно что-то менять. Ты спрашиваешь меня, почему я так долго искала, но это не тот вопрос. По-настоящему надо было бы спросить: как это я сумела заставить себя прекратить поиски?
        Хватаю его за руку.
        – Адам! – восклицаю я. – Сможешь ли ты простить меня?
        – За что? – улыбается он.
        – Нет, на самом деле, – настаиваю я. – Я наделала столько ужасных ошибок, и я подвергла риску нашу дочь. Сейчас мне нужна уверенность в том, что все идет как надо. Мне нужно столько тебе рассказать…
        – Я прощаю тебя, – заверяет он. – Тебе не нужно просить прощения. Тебе даже не нужно рассказывать мне, что, по-твоему, ты сделала не так. Давай не будем все портить, оглядываясь назад.
        Адам целует меня на прощание.
        – Ночное небо… – бормочет мне в ухо.

* * *

        Я несколько месяцев с ужасом думала про отделение патологии новорожденных, но теперь, когда я здесь и никто не пристает ко мне с вопросами, кажется, что бояться больше нечего. Телесные ритмы Эстер словно синхронизировались с моими, когда мы лежим, уютно примостившись друг к другу. Вместе задремываем, просыпаемся опять.
        В начале вечера медсестра возвращает Эстер в инкубатор и отправляет меня на ночь обратно в палату.
        – Отдохните немного, – говорит она. – До утра не возвращайтесь. Ребенку нужно, чтобы вы хорошо себя чувствовали.
        В палате на раздаточной тележке меня поджидает ужин – подливка вокруг холодного мяса давно застыла, превратившись в какую-то сальную слизь. Постельное белье не поменяли, и я проходила в этой больничной рубашке весь день. Все тело кажется грязным. Я была настолько сосредоточена на Эстер, что даже не подумала о своих собственных нуждах. Со мной только та одежда, которая была на мне, когда начались роды. Заранее собрать все необходимое для больницы я не додумалась, так что нет даже зубной щетки и смены белья.
        Залезаю на кровать и, кажется, уже в тысячный раз проверяю электронную почту. Постоянно представляю, будто болтаю с Беном. «Слышь, а как ты меня раскусил? Ты понял, что это я, еще до того, как я повернулась?» Дружеская болтовня. Представляю, как мы вместе ржем над всем этим.
        Но этого никогда не произойдет. Пусть даже он и единственный человек на всем белом свете, который знает, кто я на самом деле, я не могу поговорить с ним. Как только получу его письмо, растолковывающее мне, «как обстоят дела», нашим отношениям окончательно наступит конец. И хотя именно я поступила непростительно, вовсе не это разрушило их. Разрушит их его письмо. Его требования.
        Чем дольше тянется молчание Бена, тем больше я позволяю себе на что-то надеяться. Может, он уже передумал. Может, я очень долго не получу от него вестей. Пока у меня нет его письма, дверь его прощения не захлопнута.
        Но теперь в точности припоминаю, что он тогда сказал. Бен не сказал, что пришлет мне имейл. Он сказал: «Я послал тебе несколько имейлов». Он уже это сделал.
        Просматриваю папку «Спам», папку «Соцсети»… Заглядываю на «Фейсбук» и в «Вотсапп». Ничего.
        И почему он назвал меня «сеструхой»? Он уже обращался ко мне по имени в присутствии Колтона. Это его «сеструха» прозвучало столь многозначительно… Не пытался ли он мне что-то сказать так, чтобы не понял Колтон?
        Почему Бен велел мне обязательно проверить почту?
        Блин, да я проверяю не тот аккаунт!
        Мне нужно залогиниться как Айрис. Вполне логично – что может быть безопасней, чем связываться по электронной почте с тем, кого давно нет в живых? Адам может прочесть электронные письма, адресованные Саммер, но никому не увидеть писем, адресованных Айрис.
        Тычу пальцем в экран, выхожу из учетной записи Саммер, вбиваю свой старый электронный адрес, но никак не могу вспомнить пароль. Через процесс восстановления пароля проходить боюсь. Не могу рисковать, чтобы в телефоне осталось какое-нибудь уведомление, что я пыталась зайти на аккаунт Айрис Кармайкл.
        Дома, во встроенном гардеробе, лежит дорожная сумка, которую я брала на борт «Вирсавии», так и не открытая – с тех самых пор, как мы вернулись с Сейшел. Мой старый телефон – в ней, вместе с моими прочими давно забытыми пожитками: позорными платьишками и помадой завистливо красных и коричневатых оттенков. Этот телефон постоянно залогинен на адрес моей электронной почты. Пароль сохранен автоматически.
        Батарея явно давно села. Наверное, телефон сдох. Но не уверена, что до моей электронной почты можно добраться каким-то иным способом.
        Адам собирался двигать прямиком в Кэрнс. Аннабет будет приглядывать за Тарквином в своем пентхаусе – она пару недель назад опять переехала туда. И Вирджинию пожить к себе пригласила.
        Дома никого не будет.
        Цепляюсь за мысль, что в поведении Бена нет абсолютно никакого смысла. Я что-то упускаю. Он вышел из палаты на несколько минут, а потом опять вернулся и сказал мне, что послал «несколько имейлов». Не просто одно сообщение.
        Мне нужно добраться до своего собственного телефона.

* * *

        Выйти из больницы без моего ребенка – словно вырвать сердце из груди. Я вернусь максимум через час, никто и не поймет, что я уходила, но все равно трудно заставить себя уйти. Силой вытаскиваю свое ноющее тело из кровати и заставляю свои ноги двинуться от Эстер в сторону выхода.
        Выхожу из палаты в больничной рубашке и тапочках. Платье и туфли – в пластиковом пакете. У меня ключи от дома, «Айфон» и немного наличных. Все остальное я оставила, даже бумажник Саммер. Остается надеяться, что персонал моего отделения подумает, что я в отделении патологии, а тамошний персонал решит, что я в палате. Если меня засекут, всегда можно сказать, что мне понадобилась чистая одежда, но я знаю, что это покажется странным. Недавних рожениц обычно не волнуют наряды.
        Пулей кидаюсь к лестнице, накидываю одежду прямо поверх больничной рубашки, меняю обувь. Превращаюсь из больной в посетительницу. У родов на семимесячном сроке есть свои преимущества – вид у меня довольно подтянутый. Поспешно сбегаю по двум лестничным пролетам, и вот я уже снаружи. Никто не удостоил меня даже взглядом.
        Чтобы попасть домой втайне от всех, даю таксисту адрес в нескольких домах дальше по дороге от нужного места. Хотелось бы выйти из такси еще дальше от дома, но оттуда ведет довольно крутой подъем, а ноги у меня еще слабенькие. С тех пор как Эстер появилась на свет, прошло лишь чуть более суток.
        Уже опускается ночь, когда я захожу на подъездную дорожку. Кругом тихо и сумрачно, хотя мне видно, как за окнами гостиной мерцают голубые сполохи. Адам, балда, должно быть, оставил включенным телевизор.
        Едва оказавшись за дверью, сразу же кидаюсь к пульту сигнализации, но Адам забыл ее включить. У входа – свежие цветы, на кухонной стойке разбросаны бумаги Колтона. Похоже, Адам в конце концов с ним пересекся.
        Бросаю ключи на бумаги и мельком замечаю корявый почерк Адама. Имя на бланке – Роузбад Кармайкл.
        Смотрю еще раз, желая, чтобы буквы сложились в «Эстер», молясь, чтобы это оказалось какой-то ошибкой. Я четко помню, как Адам разорвал этот бланк пополам. Когда он принес мне второй, проверила ли я перед тем, как подписать, что там написано «Эстер»?
        В гостиной гремит телевизор – мультяшные голоса, какая-то детская программа. Поворачиваю за угол. В мерцающей тьме, не сводя глаз с экрана, на ковре развалился Тарквин.
        Черт, здесь Аннабет! Придется все-таки прогнать отмазку про чистое белье. Почему это мать не забрала Тарквина в пентхаус? Разве не там она должна была присматривать за ним весь день?
        Или, может, Адам до сих пор здесь. Аннабет никогда не разрешает Тарквину смотреть телевизор.
        – Адам! – зову я.
        Тарквин поворачивается и замечает меня.
        – Ты не моя мама, – говорит он.
        – Верно, дорогой, – говорю я. – Хелен сейчас с ангелами.
        Сейчас у меня нет времени для подобных материй.
        – Мама теперь рада, – говорит Тарквин.
        – Где папа? – спрашиваю я, вырубая телик.
        Тарквин молчит.
        – Адам! – зову я опять. – Адам!
        По-прежнему нет ответа. Подхватываю Тарквина на руки и ношу его из комнаты в комнату. Адама где-то сморило? Чувствую холодок при мысли, что Тарквин мог убежать из дома один. Адам, наверное, окончательно вымотался.
        Я в футе от лестницы, когда звонит мой телефон. Это Адам. Отвечаю, и в ухо мне врывается порыв ветра. Голос Адама звучит откуда-то издалека, словно он звонит мне из глубокого космоса.
        – Привет, малыш! – орет он.
        – Где ты?
        – Примерно в четырех милях к югу от Кэрнса! – вопит он. – Прохожу мыс, так что связь может оборваться. Ветерок довольно свежий. Лодка реально прёт! Как Эстер?
        – Отлично, – говорю я. Все не могу решить, сказать ему, где я, или нет. Тарквин сонно притулился к моему плечу, но если он очухается и заговорит, объяснения неизбежны. Пытаюсь изобразить усталость.
        – Ладно, не буду тебя отвлекать. Они велели мне как следует отдохнуть.
        – Жду не дождусь, когда опять тебя увижу, малыш! – Адам дает отбой, и шум резко обрывается.
        Здесь должна быть Аннабет, но где? Она никогда не оставляет Тарквина одного.
        – Где баба? – спрашиваю я.
        – Нету, – говорит Тарквин.
        Звоню Аннабет. Она моментально отвечает и с ходу забрасывает меня вопросами про Эстер. Едва прорываюсь сквозь ее словесный понос.
        – Разве Адам не собирался забросить тебе вечером Тарквина?
        – Что? Нет. С какой это стати?
        – Мама, я все знаю про «Вирсавию», – многозначительно говорю я. – Я знаю, что Адам сейчас перегоняет ее для меня.
        Аннабет начинает восхищаться, какой все-таки замечательный муж Адам, перемежая свои восторги замечаниями, что пускаться в плавание в одиночку малость безрассудно с его стороны.
        Наверное, он нашел няньку. Медленно поднимаюсь по висящим в воздухе ступенькам ажурной лестницы, сгибаясь под весом Тарквина и послеродового недомогания. Позволяю Аннабет трещать дальше, надеясь, что она сболтнет что-то, что заполнит для меня пустые места.
        На противоположной от хозяйской спальни стороне лестничной площадки дверь в детскую настежь распахнута. Мы еще не покупали младенческую кроватку, но кроватка уже здесь, и она не Тарквина – с иголочки новенькая, только из магазина. Захожу, чтобы посмотреть получше. Кроватка застелена, с простынями и одеялком. Все украшено маленькими красными розанчиками.
        Роузбад.
        – Адам, должно быть, решил взять Тарки с собой, – продолжает тарахтеть Аннабет. – Я уверена, что на яхте до сих пор остался манежик.
        Моя мать взахлеб говорит про свою новую внучку. Она уже начала плести розовые кружева для крестильного платьица, и как я думаю, не слишком ли жарко для вязаных пинеточек?
        Наша с Адамом спальня пуста. Подхожу к гардеробу, ставлю Тарквина на пол и вытаскиваю свою старую дорожную сумку. Тарквин устал – он цепляется за меня, потирая глаза.
        Становлюсь на колени и открываю сумку. Мой телефон прямо на поверхности, лежит на куче завонявшихся шмоток вместе с зарядным устройством. Подползаю к стенной розетке и включаю его. Экран освещается.
        – Мне пора, мам, – говорю я в трубку и отключаюсь. Сажусь по-турецки рядом с розеткой. Тарквин на четвереньках ползет по комнате ко мне, словно это какая-то игра. Забирается ко мне на колени и зевает.
        – Дзиния, – говорит он. – Дзиния.
        Это слово превращается у меня в голове в имя. Вирджиния. Ну конечно!
        – Так за тобой Вирджиния присматривает, Тарк?
        – Дзиния.
        Ну естественно, Адам вполне мог попросить Вирджинию посидеть с Тарком! Она, должно быть, провела здесь прошлую ночь. Я еще не заглядывала в гостевую спальню – та на первом этаже, возле гаража. Вирджиния наверняка пялится в какой-нибудь ролик на «Ю-тьюбе», не обращая внимания на время, или спит.
        Не стоит сообщать ей, что я здесь. Пока не стоит. Пожалуй, получится выскользнуть обратно, не ставя ее в известность.
        – Давай-ка спи, малыш, – мурлычу я. Впервые в своей жизни Тарк делает то, что велено. Растягивается у меня на коленях и закрывает глаза.
        Одной рукой глажу его по волосам, другой включаю телефон. Щелкаю на значке приложения электронной почты. Ничего себе циферка: 208! Двести восемь новых писем, начиная с апреля. Большинство – от одного и того же отправителя. От Бена.
        Руки дрожат, когда я открываю самое свежее письмо, датированное сегодняшним днем.


        Наверное, ты гадаешь, зачем я посылал тебе все эти сообщения. Нет, ничего я не подозревал. Это было просто нечто вроде психотерапии, полагаю. Непохоже, чтобы у меня было еще с кем поговорить.
        Я хочу, чтобы ты знала: я не ненавижу тебя. Я всегда думал, что это Саммер получит бабло, но, по-моему, ты типа как заслужила эти деньги. Просто дело в том, что я не могу во всем этом участвовать.
        Сегодня ближе к вечеру я собирался выпить с Ноем пивка, и, полагаю, все-таки выпью, но потом улечу обратно в Нью-Йорк, и ты больше никогда обо мне не услышишь. Я хочу, чтобы знала: я никогда тебя не выдам. И что ты самая большая тупица, какую я только встречал.
        Люблю тебя вечно,
    Бен

        Слезы сыплются на экран. Вытираю их подолом платья. Естественно, это тот имейл, который и следовало ожидать от Бена. Не могу поверить, что ожидала требований, разговоров о деньгах, угроз меня выдать. Как я только могла подумать, что мой брат на такое способен!
        Мне бы сейчас испытать облегчение… Я опять выкрутилась и могу продолжить свое существование в роли Саммер. Но все, о чем могу сейчас думать, – это как я все-таки скучаю по брату, как мне его не хватает. И что все это время он слал мне письма.
        Открываю другое сообщение.


        Тут так много народу… В час пик мы набиваемся в сабвей, как сардины в банку. Но я чувствую себя совершенно одиноким, как посреди океана. Кажется, будто я – единственное человеческое существо, оставшееся в живых.

        Читаю третье, четвертое, пятое… Тарквин лежит у меня на коленях, тяжелый, горячий и неподвижный, дыхание у него медленное и ровное. Нужно выяснить, здесь ли Вирджиния, но я никак не могу оторваться от писем Бена. Они когтями вцепляются мне в сердце.


        Ты единственная понимала, каково это – быть гомосексуальным сыном Риджа Кармайкла…


        Ты-то знала, что мне совсем не интересно соревноваться за это наследство. Даже если б я не был геем, то все равно не стал бы плясать под дудку отца, только чтобы получить деньги, которые ему следовало бы разделить поровну между всеми нами…


        Когда я был маленьким, то всегда хотел, чтобы это мы с тобой были близнецами…

        Вновь и вновь Бен говорит мне, что после смерти отца я единственный человек, который любит его. Когда у них окончательно разошлись пути с моей матерью и сестрой? Он не вдается в подробности. Но ему просто невыносимо звонить Аннабет. Он на дух не переносит звонить Саммер. Без меня у Бена такое чувство, что у него не осталось вообще никакой родни.


        …кровь у нее на ноге. Я столько раз пытался тебе сказать, что она сделала это специально…

        Он имеет в виду Саммер? Что именно она сделала специально? Порезала ногу, когда наш тузик перевернулся? Зачем ей было это делать? Гоняю глазами по строчкам, пропуская слова. Здесь слишком много электронных писем, чтобы прочитать их абсолютно все, но мне нельзя идти на риск и брать телефон с собой в больницу, а я не знаю, когда у меня еще выпадет шанс прочесть их.
        Если Вирджиния дрыхнет в гостевой комнате, можно уложить Тарквина в детской и потихоньку смыться. Ничего такого с ним тут до утра не случится. Разве что Вирджиния подивится, каким это, блин, образом он самолично улегся спать, но она по-любому не догадается, что я была здесь.


        Я столько раз пытался тебе сказать, что она сделала это нарочно! Она просто наслаждалась твоим унижением.

        Нет, это он не про тузик.
        Про тот конкурс. Мне четырнадцать лет, я в купальнике и золотой короне, и все таращатся на меня, все думают: «Ты не выиграла. Вы хоть и близняшки, но ты уродина».
        Хочу возразить Бену. Да, Саммер нарочно дала мне победить, но он, похоже, считает, что и раскрыла она меня тоже нарочно. Как она могла так сделать, чтобы по ноге у нее побежала кровь? Он думает, что девчонки способны вызывать месячные по собственному желанию?
        Не знаю ответа. Не могу даже примерно представить, в чем он, но это не значит, что Бен ошибается.
        – Ты прав, Бен, – шепчу я. – Такой тупицы, как я, ты и вправду в жизни не встречал!
        Тарквин ворочается во сне. Кладу телефон, подсовываю под мальчишку руки и с трудом поднимаюсь на ноги. Он так вырос.
        Крадусь в его спальню и укладываю его в кроватку. Засовываю ему в руки его любимого плюшевого медведя, подтыкаю легкое одеяльце.
        Кем я пытаюсь быть?
        Я врала своей матери, своему брату, Тарквину, Адаму. Врала всем без исключения в Уэйкфилде. И все это для того, чтобы пытаться быть Саммер.
        Но что представляла собой Саммер? Никто не без греха, но я всегда упорно закрывала глаза на ее недостатки. Подколки насчет моего имени. Запугивание меня фильмами ужасов. Подчеркивание того факта, что она родилась первой, что все внутренние органы у нее на нужных местах. Мелкие безобидные грешки. Не то чтобы она делала это специально. Или все-таки да?
        На цыпочках крадусь обратно в хозяйскую спальню. Ночь уже полностью вступила в свои права, но эркерное окно серебрится от света. За ним встающая луна взрезала темный океан сверкающей дорожкой. Я почти вижу, как по этой жемчужной полоске скользит «Вирсавия», раскинув на бабочку грот и геную, словно огромные белые крылья. Бросаю взгляд на часы. Адам наверняка еще в нескольких часах хода к северу отсюда.
        Бен ничем не похож на Саммер. Начинаю думать, что он натурально ненавидел ее. И что Бен гораздо умней и проницательней меня.
        Забредаю в ванную комнату и встаю перед двойным зеркалом. В нем я лишь темный силуэт, освещенный со спины лунным светом, льющимся из спальни.
        – Я – Айрис, – произношу я вслух. – Я левша, и сердце у меня не с той… нет, с той, с нужной стороны тела, ведь «право» – это всегда правильно. Я играю на фортепиано и люблю море. Моя сестра погибла в марте, но у меня по-прежнему есть брат. А теперь я еще и мать. У меня есть ребенок, которому нужно, чтобы я была самой собой.
        Завещание моего отца ставило своей целью гарантировать, что его королевство останется единым и неделимым, но при этом разделило нечто куда более важное – его семью. Если б все семеро отпрысков Кармайкла унаследовали по кусочку семейного состояния, как это сделали многочисленные ветви клана Роменов, пожалуй, мы научились бы кооперироваться, чтобы сообща продолжать семейное дело. Ромены расширили сферу своего влияния, открывая бюро путешествий по всему земному шару, работая вместе, чтобы создать собственную империю. Если б отпрыски Кармайкла преодолели свои разногласия, чего бы мы могли достигнуть?
        Задачей завещания Риджа было вознаградить того из детей, кто сделает его дедом, – того, кто достаточно ценит семью, чтобы продолжить его линию. Вместо этого оно отравило семью, словно сильнодействующий яд. Отравило и мою собственную жизнь. Дошло даже до того, что я начала подозревать Бена в предательстве.
        И вот теперь я наконец-то выпускаю из себя этот яд, наполняю легкие свежим воздухом.
        Саммер была далеко не образцом совершенства. Она была самой обычной девушкой. Иногда она была недоброй. Наверное, могла быть и жестокой.
        Я должна сказать Адаму правду. Должна рискнуть всем. Даже если он возненавидит меня, я уверена, что он не сдаст меня полиции. Он будет знать, что я в жизни не убила бы ее.
        А если он и бросит меня – пусть так. Пусть забирает деньги себе. Он заслужил их. Пусть сам решает, хочет ли он, чтобы Эстер стала частью его жизни. Поскольку я тоже часть жизни Эстер. Это все, чего я попрошу. «Не забирай у меня мою дочь».
        Хотя надеюсь, он даст мне нечто большее. Знаю, это дико, но я хочу, чтобы частью моей жизни стал и Тарквин. Он – брат Эстер. Сколько бы я ни гнала на этого мальца все эти месяцы, он каким-то образом нашел путь к моему сердцу.
        Я больше не в силах врать, но вдруг у нас с Адамом получится создать новую правду вместе? Я могу любить его и Тарка так же, как любила их Саммер. Я могу любить Эстер так же, как Саммер любила свое дитя.
        Мысль о том, что Адам простит меня, представляется не настолько уж безумной. Даже гадаю, не простил ли он меня уже, может быть. А может, где-то в глубине души Адам давно знает. Я всегда считала, что он объявит мне войну, если догадается, если вдруг что-то заподозрит, но не исключено, что мое суждение ошибочно. Казалось, он был каким-то отстраненным, не таким задушевным парнем, как расписывала Саммер. Он несколько месяцев не целовал меня. Наверное, пребывал в раздумьях. Прикидывал, решал, что делать.
        А теперь, по-моему, окончательно решил. Придумал совершенно шикарный план, подготовил для меня обалденный сюрприз – пригнать «Вирсавию» домой. А после рождения Эстер говорил так любяще, гладил меня по волосам, вновь и вновь целовал меня… Что он там сказал, когда я попросила у него прощения? «Я прощаю тебя. Тебе даже не нужно рассказывать мне, что, по-твоему, ты сделала не так. Давай не будем все портить, оглядываясь назад».
        Саммер делилась со мной, что для Адама целовать ее – это все равно что целовать солнце, но это не то, что он говорил мне. Я оказалась для него чем-то другим, но столь же прекрасным. Ночным небом.
        Он знает.
        Мы можем уплыть отсюда. Можем отправиться на «Вирсавии» обратно на Сейшелы, вчетвером, все вместе. И двинуться оттуда дальше. Бесчисленные острова взывают ко мне, бесчисленные напоенные солнцем дни кокосовых пальм и легких бризов. Африканское побережье с бушующими вокруг его мысов штормами. Безмятежная Атлантика, темпераментные Карибы. Тихий океан в кружеве атоллов, сотканных на небесах… А когда опять вернемся домой, то, если захотим, можем в любой момент опять двинуться в путь.
        Какое-то движение у меня за спиной. Черный силуэт, тень в спальне. Врубаю свет. И тут вижу ее.
        Девушку в зеркале.
        Не себя.
        Саммер.
        За спиной у меня стоит Саммер.



        Глава 21
        Девушка в зеркале

        Резко разворачиваюсь на месте.
        Вот она, прямо передо мной. Из плоти и крови.
        Саммер.
        Глаза понемногу привыкают к яркому свету, и вскоре я не вижу ничего, кроме своей сестры. Она стоит, окруженная золотистым ореолом, живая и невредимая, ярче и красивей, чем прежде.
        Что, блин, происходит? Кто ее спас? Как она могла не послать нам хотя бы коротенькую весточку? Кто-то держал ее в плену? Пираты?
        – Как… как ты осталась в живых? – запинаюсь я.
        – Ты собиралась таскать Тарквина на руках всю ночь, Айрис? – отзывается Саммер. Ее аквамариновые глаза холодно изучают меня. – Я уже начала думать, что ты никогда не поставишь его на пол.
        – Что?! – Она за мной наблюдала? – Почему ты не…
        Она небрежно отмахивается, словно мои вопросы ничуть ее не колышут.
        – Так каково это – спать с моим мужем?
        Не могу дышать. Лицо горит. Она знает. Она знает про меня и Адама! Я готова провалиться сквозь землю.
        – Саммер, мне так жаль! – восклицаю я. – Я… я не могу объяснить. Я просто ничего не соображала. Как будто сошла с ума. Но я не пытаюсь хоть как-то оправдываться. Я знаю, что сделала непростительную ошибку.
        – Всего лишь одну ошибку?
        – Да, я сделала целую кучу ошибок. – Тупо смотрю на нее, теряясь в догадках, происходит ли все это на самом деле. – Вся моя жизнь была одной большой ошибкой. Но ты жива! С тобой всё в порядке! А как же… как же твой ребенок?
        Она в свободном платье, но я хорошо вижу очертания ее тела под одеждой. Она довольно фигуристая, как обычно, но явно не беременна.
        – Мы до этого еще дойдем, – говорит Саммер.
        – Ничего не понимаю, – растерянно лепечу я. – Я сама видела, как гик сбросил тебя за борт! И где я только тебя не искала! Где, блин, ты была? Как ты выжила?
        – По одному вопросу за раз, Няшечка. – Саммер надменно выпрямляется, заложив руки за спину и выпятив вперед локти. – Рада, что ты посмотрела мое маленькое реалити-шоу. Ты ведь никому об этом не рассказывала, насколько я понимаю? Но я знала, что ты обязательно его обнаружишь, и знала, что обязательно на него западешь. Тебе ведь так жутко хотелось в это поверить! Тупица Саммер не умеет рулить по-человечески. Тупица Саммер свалилась с лодки.
        Она продолжает говорить, но мне уже почти ничего не слышно. В ушах долбит, как молотом. Мозг готов воспламениться. Все, что произошло с того момента, как она погибла – с того момента, как она не погибла, – словно подбросили в воздух, а когда все это упало обратно, то стало совсем другим. Вся моя печаль о сестре. Жизнь, которую я сотворила себе без нее. Жизнь с Адамом. Куда это все сейчас движется?
        Сквозь этот туман пробиваются слова Саммер. Теперь она говорит про плавание: как шла под парусами день за днем в одиночку. Как будто это она осталась на «Вирсавии».
        – Ты бы в жизни не поверила, что я с этим справлюсь, так ведь, Айрис? Я вижу, что ты и сейчас в это не веришь.
        Пытаюсь уложить в голове ее слова. Где, когда, почему она шла в одиночку? Хочу спросить, но губы не в состоянии сформировать слова. Меня трясет. Хватаюсь за край раковины.
        Она здесь, она здесь, она жива! Эти слова вихрем кружатся в голове. Я совершенно зациклилась на них, а Саммер тем временем продолжает.
        В жизни не слышала, чтобы она говорила так и такие вещи. С такой злобой. Хотя нет, не злобой. Злорадством.
        Ненавистью.
        И еще кое с чем. С торжеством.
        Это явно не случайная встреча. Саммер не просто случайно здесь оказалась. Все это было запланировано. Реалити-шоу. Она специально сделала так, чтобы я нашла это видео.
        Сестра между тем рассказывает, как затопила яхту – какую яхту? – неподалеку от побережья Австралии. Как открыла кингстоны, как дожидалась, пока топ мачты не скроется под волнами. Но она говорит мне это не чтобы посвятить в какую-то тайну. Она хвастает. Она хочет уязвить меня.
        То, что она сказала, и без того достаточно плохо, но Саммер подводит к чему-то еще более худшему. К причине, по которой она это сделала. К своему плану.
        Я и хочу, и не хочу знать этого.
        И есть еще кое-что похуже любых слов. Это то, что она держит в руке. Она пытается спрятать это, держа обе руки за спиной, но я замечаю поблескивание черного металла.
        У Саммер в руке пистолет.

* * *

        Пол накреняется под ногами, как на судне в шторм. Тянет повалиться на колени, но пистолет за спиной у Саммер говорит мне, что нельзя. Все это не только ради унижения. И дело не только в деньгах. Саммер затеяла куда более серьезную игру. И теперь эта игра близится к концу.
        Мне нужно сделать так, чтобы моя сестра продолжала говорить. Надежда не оставляет меня, молюсь, что она не знает, что здесь Вирджиния. Беременный подросток – вряд ли такой уж серьезный спаситель, особенно в сравнении со взрослым человеком с пистолетом, но она все, чем я располагаю. Если выйдет потянуть время, есть шанс, что Вирджиния услышит нас. Может, вызовет полицию или подкрадется к Саммер со спины…
        – Я видела, как гик ударил тебя по голове! – говорю я. – Я видела, как ты упала в воду. Как такое вообще можно изобразить?
        Саммер криво ухмыляется.
        – Это был реальный головняк, Няшка. Терпеть не могу падать в море. Мне пришлось сделать аж девять дублей, пока все не стало выглядеть убедительно, а потом смонтировать запись и залить ее в общий материал. Можешь себе такое представить?
        – Но тебя так сильно ударило…
        – Ну, запись, которую ты видела, немного ускорена, и ты вряд ли сообразила бы, что под этой здоровенной фуражкой на мне был шлем, но да, до сих пор вспоминать стрёмно. Чуть шею себе не свернула. – Она крутит плечами. – Хотя сейчас со мной все нормально. Спасибо за заботу.
        – Но где ты была? Я обыскала на «Вирсавии» каждый уголок! Даже ныряла и проверяла под корпусом.
        Саммер смеется.
        – Я знала, что ты так и поступишь. Все твои действия были совершенно предсказуемы, но ты на много часов опоздала. Я давно уже успела смыться, пока ты видела сладкие сны в каюте. Фармацевтически усиленные сны.
        – Фармацевтически усиленные? – повторяю я. – Это ты о чем?
        – У меня нет сейчас времени на объяснения, сладенькая. Нам пора двигать. Не знаю, почему ты тут сегодня объявилась, но теперь, когда ты увидела то, что увидела, нам нужно этим в полной мере воспользоваться.
        – Нет, погоди, – говорю я. – Все это чушь какая-то. Куда ты отправилась? Кто тебя подобрал?
        – Никто меня не подбирал! Вся эта фигня, будто я полный «чайник» и ни черта не умею управляться с парусами, была рассчитана только на тебя. Не врубилась еще? Я накачала надувную лодочку, повесила на нее мотор, и только меня и видели. Это было несложно. Мне не требовалась ничья помощь.
        – Но мы ведь были в сотнях миль от суши! Ни на какой надувнушке столько не пройдешь.
        – Если верить картам на борту, мы и впрямь были в сотнях миль от ближайшей суши, да. И ты думала, что знаешь Индийский океан как свои пять пальцев.
        – Но, но… – Отчаянно пытаюсь придумать, что бы сказать еще, чтобы она продолжала что-то говорить. – Зачем ты заставила меня думать, что ты погибла? И нашу мать? И Адама?
        – Ты так до сих пор ничего и не поняла, Айрис? Да уж, как любил говаривать папа, доброта – это придурь…
        Моя сестра девять раз засняла, как гик бьет ее по голове. Чем-то опоила меня, забралась в надувную лодку с мотором и посреди ночи унеслась в никуда. Отправилась на островок, стертый с наших карт, где, похоже, ее ждала какая-то яхта. В одиночку проделала на ней весь путь до Австралии.
        И все это, будучи беременной?
        И тут как обухом по голове. До меня наконец дошло.
        – Никакая ты была не беременная, – произношу я. – И никогда не была беременной. Ты не можешь иметь детей.
        – Поздравляю, – улыбается Саммер. – Умничка!
        И нацеливает на меня пистолет.

* * *

        Стою, подняв руки и стараясь не пошатнуться.
        – Доставай телефон из кармана, – приказывает Саммер. – Или, я должна уточнить, мой телефон? Разбей его.
        Лезу в карман, вытаскиваю ее «Айфон». Мелькает мысль втихаря набрать кого-нибудь, но никак. Бью его об угол тумбы с раковиной. Экран идет трещинами.
        – Еще раз, – велит Саммер. – Сильнее. Ударь об кран.
        Шмякаю об кран. Потроха телефона разлетаются и падают в раковину. Когда поднимаю взгляд, в руке у Саммер другой телефон. Телефон Айрис. Мой телефон. Она перебрасывает его мне.
        – То же самое, – говорит она.
        Бью этот телефон сильнее. Молюсь, чтобы удары разбудили Вирджинию. В раковине – мешанина электронных деталей.
        – Насчет своих колец не беспокойся, – произносит Саммер. – Можешь их оставить. Это копии.
        Бросаю взгляд на ее левую руку. Ее бриллиант огранки «Принцесса» пускает лучики в тусклом свете. Я всю дорогу носила дешевую подделку.
        – Тарквин сказал мне, что видел тебя, – говорю я. – Ты брала его с собой на мост, так ведь?
        Теперь уже понимаю недоумение Тарквина насчет ребенка. «Диця велнулась. Диця высла опяць». Он думал, что его мать – это два разных человека или же что дитя входит в меня и выходит обратно? Малыш просил объяснений, но никто не слушал.
        – Бедный старина Тарк, – произносит Саммер. – Потерял свою идеальную крайнюю плоть, только чтобы мне удалось заманить тебя в Таиланд.
        Она отступает на шаг.
        – А теперь вниз.
        Выхожу из ванной в спальню. Саммер держится у меня за спиной.
        Останавливаюсь перед ступеньками лестницы. На противоположной стороне площадки дверь в комнату Тарквина открыта. Мне видно его неподвижную фигуру на кроватке. Растрепанные прядки золотисто-каштановых курчавых волосиков высовываются за прутья ограждения, всего в каких-то метрах от меня.
        Эх, добраться бы сейчас до него! Саммер специально дождалась, пока я его не уложу. Не хотела, чтобы он как-то пострадал. Она не станет стрелять, если он будет у меня на руках.
        Ствол пистолета вжимается мне в крестец.
        – Если я выстрелю прямо сейчас, – шепчет Саммер, – пуля проделает дыру в твоей матке. – Последнее слово она буквально выплевывает, словно само звучание его ей ненавистно. – Давай пошевеливайся, Няшка.
        Вниз по лестнице, потом к гаражу. С каждым шагом пытаюсь догнать мир, который перевернулся вверх ногами и вывернулся наизнанку. Саммер знает, где сейчас Адам? Нет никаких шансов, что он сможет мне как-то помочь, но Саммер может про это не знать. И она до сих пор и словом не обмолвилась о Вирджинии. Может, думает, что я тут с Тарквином совсем одна? Она и представить себе не может, что наша соперница тоже может быть здесь, нянчиться с ее ребенком.
        Саммер дожидалась, пока я рожу ребенка? Скрывалась где-то поблизости? Несколько часов? Дней? Недель?
        – Заходи в гараж, – приказывает она.
        Нам приходится пройти как раз мимо гостевой спальни. Дверь закрыта, и света за ней не видно. «Пожалуйста, пусть Вирджиния окажется там!»
        Мне нельзя ее во все это втягивать. Что, если она пострадает, что, если ее будущий ребенок пострадает? Можно просто пройти мимо, и Саммер не будет знать, что она там.
        Останавливаюсь возле двери.
        – Так вот что ты задумала, Саммер? – произношу я настолько громко, насколько осмеливаюсь. – Хочешь убить свою собственную сестру?
        Саммер фыркает.
        – Естественно, нет! Давай только без паранойи, Айрис. Пистолет и вправду заряжен, и я натренировалась с ним обращаться, но это просто на случай, если ты такая тупица, что сама еще об этом не догадалась. Если не будешь делать то, что я говорю, мне придется тебя пристрелить, но это лишь все усложнит. Я предпочла бы все решить полюбовно.
        – Да как такое вообще можно решить полюбовно? Ты целишься в меня из пистолета.
        – Считай, что это чисто партнерские отношения, – говорит Саммер. – Ты даешь мне – сдаешь мне в аренду – свою утробу, а я взамен позволяю тебе смыться, сохранив жизнь и достоинство. Подумай как следует, Айрис. Если продолжишь и дальше торчать здесь, то потеряешь абсолютно все. После того, что сделала, ты не будешь даже добрым воспоминанием. Наша мать возненавидит тебя, а Адам наверняка подаст на тебя в суд. И вот еще над чем подумай: я могу убить тебя прямо сейчас, и это будет идеальное убийство. Даже следствия никакого не будет. Для всех ты и так давно мертва.
        – Так чего же ты хочешь? – вопрошаю я. – Чего ты от меня хочешь?
        Поворачиваюсь к ней лицом. Мы прямо перед дверью Вирджинии, но я не позволяю себе смотреть в ту сторону. Даже одним глазком.
        – Убирайся. Вот и всё. Уходи и никогда не возвращайся. Я собираюсь проявить невиданную щедрость. Я готова отдать тебе «Вирсавию». Но не позволяй себе и тени сомнений. Только рыпнись не в ту сторону, и я тебя убью. Я опять шагну в свою собственную жизнь, даже если мне придется переступить через твой труп.
        Но есть и одна мысль, которая мне совершенно невыносима. Не могу даже думать об этом. Не могу. Но должна.
        Эстер.
        «Ну просыпайся же, Вирджиния!»
        – Вперед! – приказывает Саммер.
        Делаю шаг от двери, в сторону гаража. Из гостевой спальни – по-прежнему ни звука. Или Вирджиния просто трусит прийти мне на выручку? По крайней мере, она не может не вызвать полицию после того, как мы уйдем.
        Но Саммер – моя сестра-близнец. Трудно от нее что-нибудь скрыть.
        – Стой, – говорит она.
        Останавливаюсь.
        – Открой эту дверь.
        – Там никого нет, – говорю я. – Здесь только мы с Тарквином.
        – Открывай!
        Распахиваю дверь.
        – Прости, Вирджиния! – едва не рыдаю я.
        Комната пуста. Мы с Саммер осматриваемся по сторонам, и я понимаю, что мы думаем об одном и том же. Пространства под кроватью почитай что нет, комод совсем компактный. Спрятаться негде.
        На лице Саммер – презрительная насмешка.
        – Вирджиния? – повторяет она. – С чего это ты вообще взяла, что она здесь?
        – Кто-то же должен тут быть, – говорю я. – Адам не оставил бы Тарквина одного.
        Саммер разражается смехом.
        – Он оставил Тарквина со мной, дура ты наивная! – бросает она. – Еще не поняла? Адам в курсе. В курсе всего. Он вписан во все это с самого начала.



        Глава 22
        Мост

        Едем к северу, я за рулем. Саммер – на заднем сиденье «БМВ». Я знаю, что она прямо у меня за спиной, поскольку холодная сталь вжимается мне в затылок. Пистолет совсем маленький, но Саммер вдавливает мне его в кожу с неожиданной силой.
        Адам знает. Естественно, Саммер не сумела бы состряпать тот ролик в одиночку – они наверняка сняли его еще в Таиланде, до того, как я вообще ступила ногой на яхту. Игривый тон Адама по телефону, когда они с Саммер зазывали меня в Таиланд… его разговоры о моей красоте, когда он забирал меня в аэропорту… изначальный план, что я отправлюсь в этот переход с Адамом, который изменился ровно в тот момент, когда мне было уже не с руки давать задний ход… вся эта рассеянность, убедившая меня, что мне сойдут с рук любые ошибки… Все, что делал Адам, было лишь отвлекающим маневром, призванным усыпить мою бдительность. Частью игры Саммер. Их общей игры.
        – Куда ты меня тащишь? – спрашиваю я.
        – К реке, – отвечает Саммер. – Можешь взять «Вирсавию» и убраться еще до рассвета.
        Тьма сгущается, когда мы выезжаем из Уэйкфилда. Смотрю, как последние уличные фонари тают в зеркале заднего вида.
        – А ты куда подашься? – спрашиваю я. – После того как меня тут уже не будет? Вернешься туда?
        – Естественно, – отвечает она. – Не могу же я оставить Тарки на всю ночь одного. Но тебе не стоит волноваться о таких вещах, Айрис. У тебя сейчас своих забот полон рот. Ты-то не можешь шагнуть обратно в свою собственную жизнь, знаешь ли. Я всегда говорила, что у тебя нет жизни, но сейчас это и вправду так.
        Саммер собирается сохранить мне жизнь? Она даже не потрудилась убрать обломки телефонов. Это дает мне надежду. Моя сестра ведет себя не как тот, кому нужно замести следы преступления.
        Но вообще-то ей это и не требуется. Как Саммер сама сказала, если она и вправду меня убьет, даже следствия никакого не будет.
        Все, что ей надо сделать, это избавиться от моего тела.
        – Саммер, сохрани мне жизнь, – прошу я. – Я все сделаю.
        – Айрис, ты же моя сестра! Могла бы и получше меня знать. Не суди меня по собственным стандартам. Я сказала Адаму, что стоит Айрис увидеть пистолет, как она сделает все, что я скажу.
        Саммер сильней вжимает ствол мне в затылок.
        – Адам хотел убить тебя, – шипит она. – Тебе повезло, что его здесь сейчас нет. Я убедила его сохранить тебе жизнь. «Вирсавия» полностью заправлена. Можешь половину земного шара обойти без дозаправки водой и возобновления припасов. На борту есть наличные, десять тысяч американских долларов. На первое время хватит. Я позаботилась, чтобы ты не вернулась, Няшка. Страшно подумать, что Адам может с тобой сделать.
        – Конечно, – заверяю я. Не знаю, верить ли ей, но кажется безопасным просто подыгрывать. – По-любому «Вирсавия» – это все, чего мне всегда хотелось. По-моему, ты проявляешь щедрость после всего, что я сделала.
        Саммер сестрински стискивает мне плечо, но ствол не убирает.
        – Я знала, что ты поймешь, Няшечка, – говорит она. – Я говорила Адаму, что тебе можно доверять.
        Приказываю себе вести себя, будто жутко благодарна. Будто испытываю невероятное облегчение. Типа как не хочу больше быть Саммер. Типа как все, чего мне всегда хотелось, это уйти в моря.
        Очень хочется ей верить. Саммер получает назад свою собственную жизнь. Получает все. Адама. Тарквина. Получает – мне почти невыносимо думать об этом, – получает Эстер. Она должна быть уверена, что я никогда не вернусь. Что сделаю все, только чтобы она сохранила мне жизнь. Что единственное, чего я хочу, – это получить «Вирсавию».
        Саммер хорошо знает, что я эгоистичная, эксцентричная, материнские инстинкты мне не свойственны. Знает, что я недолюбливаю Тарквина. Знает, что я понимаю: Адама мне больше не видать как собственных ушей. Знает, что я никогда не хотела ребенка. Так что все пока неплохо, не так ли? Да, я проживу остаток своих дней на птичьих правах, призраком Айрис Кармайкл, непонятно по каким документам – но, по крайней мере, проживу.

* * *

        Сворачиваем с главной автомагистрали на проселочную дорогу, которая ведет к кармайкловскому мосту. Бросаю взгляд в зеркало заднего вида. Саммер откинулась на спинку заднего сиденья. Она перехватывает мой взгляд.
        – Тебе интересно, куда я спрятала ту надувнушку? – спрашивает она.
        – Наверное, – откликаюсь я, хотя, конечно, сейчас голова занята только мыслями об Эстер. Как убедиться, что все с ней будет хорошо? Как и дальше заставлять Саммер думать, что мне на нее совершенно наплевать? Нельзя сейчас упоминать ее имя. Если я скажу про нее хоть слово, Саммер поймет. Поймет, что я никогда не брошу своего ребенка.
        – Я сознавала, что ее надо очень хорошо спрятать, – говорит Саммер. – Ты вечно совала нос в мои шмотки. И я подумала, что единственная вещь, которой ты не будешь заниматься, – это всякие хозяйственные дела. Ты всегда была такой неряхой, но я все равно предупредила тебя, что заблокировала крышку стиральной машины, просто для полной уверенности.
        Едва уделяю внимание ее словам.
        – Так что лодка была там, – машинально произношу я.
        – Угу. Нам пришлось вытащить из стиралки все потроха, чтобы влезла. И из сушилки тоже, чтобы убрать туда подвесник с бензобаком. И тут ты пытаешься открыть ее, едва оказавшись в порту! Адам рассказал мне, на что пришлось пойти, чтобы тебя отвлечь. Смехота! Он пытался быть как можно худшим любовником, но ты все равно никак не могла насытиться.
        – Неправда, – говорю я. Она пытается унизить меня, и я вправду ощущаю укол стыда. Адам знал. Когда он засаживал мне и называл шлюхой и блядью, то это были не какие-то сексуальные игры с собственной женой. Он знал.
        – Ну, у тебя, должно быть, на редкость низкие стандарты, – усмехается Саммер. – Он даже никогда не целовал тебя, ни разу. Я заставила его пообещать.
        Открываю было рот, но тут же закрываю его. «Не говори этого, Айрис! У нее в руке пистолет».
        – У тебя никогда не было месячных, так ведь? – спрашиваю я. – Даже тогда на конкурсе.
        – Ну не умница ли? – отзывается Саммер. – Мне пришлось порезать себя, чтобы кровь потекла по ноге. Было достаточно просто дурачить маму, но я всегда думала, что в один прекрасный день ты можешь догадаться. У тебя только и разговоров было, какое у меня идеальное тело, а ты чуть ли не калека; только и разговоров, как мы едва не стали сиамскими близнецами. Как у нас с тобой могли быть одни внутренние органы на двоих. Это и навело меня на мысль – что, может, это как раз из-за тебя внутри у меня кое-что не так.
        – Я не калека! – возражаю я. – Да, все с другой стороны, но все равно работает как надо. Все на месте.
        Саммер буквально шипит мне в ухо.
        – У меня тоже всего хватало, – слышу я ее слова. – Пока ты от меня не отделилась. Я была одним целым. Но потом ты украла у меня кое-что. Украла у меня матку. И, честно говоря, мне было бы совершенно на это начхать, если б не выяснилось, что она стоит сто миллионов долларов.

* * *

        Даже без матки Саммер превосходна. Великолепна, обворожительна, тверда и блистательна, как металл. Настоящая сирена. И теперь я понимаю, откуда у нее эта красота. Она никогда не нуждалась в ком-то еще. Отсутствие матки каким-то образом делало ее более самодостаточной. Что такое детородное чрево, как не тоска по материнству, страстная нужда завести ребенка? Но Саммер не тоскует. Саммер не нуждается. Саммер просто берет.
        И она знает меня куда лучше, чем я сознавала. Знает все, что я пыталась держать от нее в тайне. Думает, что может запросто читать мои мысли. Или это на самом деле так?
        Саммер уверена, что мне плевать на ребенка. Уверена, что я мечтаю уплыть в моря. Или же просто делает вид, что уверена. Пока я считаю, что Саммер собирается отпустить меня живой, я слушаюсь. Да, в затылок мне вдавливается ствол пистолета, но если б я знала, что она собирается убить меня, то могла бы и рискнуть. Устроить аварию. Попытаться сбежать. Попробовать выбить пистолет у нее из руки.
        Вместо этого я подыгрываю. Тяну время. Пытаюсь догнать ее, придумать что-то, что Саммер не пришло в голову.
        Единственное, в чем я уверена, – это что сестра не знает, что Бен меня раскусил. Пытаюсь выдумать способ, как воспользоваться этим в свою пользу. Бен знает. Бен способен нас различить. Бена не напаришь.
        Прикусываю губу. «Молчи! Это ничего не изменит. Лишь поставит под удар Бена». Если она планирует убить меня, то наверняка убьет и Бена, задолго до того, как он сможет раскрыть ее преступный замысел. Слава богу, что Бен сейчас на пути в Нью-Йорк! Надеюсь, молюсь, что он сдержит свое слово и никогда не вернется. Если сегодня мне суждено умереть, нужно знать, что люди, которые мне небезразличны, в полной безопасности. Моя мать. Бен. Эстер.
        Саммер – моя сестра-близнец. Она сумела предсказать все, что я сделаю после ее исчезновения в марте. Верно угадала, что я займу ее место в жизни, забеременею, обставлю Вирджинию на пути к деньгам.
        Да, я пообещала, что никогда не вернусь, но кто поверит словам, сказанным под дулом пистолета?

* * *

        Кармайкловский мост громоздится впереди. Он давно уже закрыт для транспорта – главная дорога к северу пролегла дальше от побережья. Люди приезжают сюда только поглазеть на крокодилов. И никто не появится здесь ночью.
        Разрозненные сцены последних семи месяцев впрыгивают мне в голову. Никак не могу понять, сколько в той жизни, в которой я сознавала себя Саммер, было настоящим. Она и в самом деле днями напролет суетилась вокруг Тарквина, надраивала рояль Хелен и стряпала любимые блюда Адама – или все эти задачи были заготовлены только по мою душу? Все эти телефонные напоминалки, этот идиотский альбом на двоих жен – все это лишь подброшенные мне подделки? Адам взял на себя принятие всех семейных решений и сосредоточил все деньги на своем банковском счете, чтобы помешать мне оказывать любое влияние на жизнь Саммер, пока я поддерживала в ней огонь? Были ли рассказы Саммер про романтические обольщения хоть сколько-нибудь правдивей, чем тот позорный «секс-жесткач», который он испробовал на мне? Хочу спросить, но понимаю, что нельзя. Я этого так никогда и не узнаю.
        Но кое-что все-таки знаю и так. Саммер не любит ходить под парусами. Ее восторги насчет «Вирсавии», насчет Адама были враньем, чтобы заманить меня во всю эту схему. Все эти гламурные штришки, белье, ювелирка… Рояль, который они держали дома, хотя никто не умел на нем играть. Рассказы про обалденный секс. И я запала на это. На все это запала. Саммер была упёрта и непоколебима, как хищник, а я была ее добычей.
        – Тормози, – приказывает Саммер. – Подождем «Вирсавию» здесь.
        Автомобильная стоянка пуста. Заруливаю на первое попавшееся место. Отсюда мост виден не очень хорошо, но ниже по течению все как на ладони. Река, черно поблескивающая под почти безоблачным ночным небом, неторопливая и широкая, лениво катит свои воды к морю. Берег густо зарос манграми. Я знаю, кто там таится.
        Дальше по течению река поворачивает за излучину, так что океана отсюда не видно, но до самого моста река судоходна. Отец иногда подходил сюда на «Вирсавии».
        Луна высоко. Где-то там, в открытом море, Адам идет под парусами к нам. Он несет мне жизнь и свободу – или же смерть?
        Наверное, Саммер дожидается его, чтобы он проделал всю грязную работу вместо нее. Или мне и вправду позволят спокойно уйти?
        Кэрнс примерно в двухстах морских миль отсюда. «Вирсавия» – лодка быстрая, но все же не настолько. Она никак не может оказаться здесь до рассвета.
        Саммер не может этого не знать.
        И она никак не планирует проторчать здесь всю ночь.
        Есть что-то еще. Что-то не то во всех этих речах Саммер. Она слишком много мне рассказала. Вовсе не обязательно было выкладывать мне, как она срежиссировала свою собственную смерть. Могла бы выдумать какую-нибудь историю про чудесное спасение. Не было нужды посвящать меня в то, что у нее нет матки. Могла бы просто сделать вид, будто потеряла ребенка.
        И есть только одна причина, по которой она рассказала мне абсолютно все. Ей плевать, что я это знаю, неважно, что я знаю, – вот насколько она уверена, что я уже не увижу следующий рассвет.
        Моя сестра собирается убить меня.
        Неожиданно ощущаю спокойствие. Я была такой дурой, что типа как заслужила это. И не только за эти последние месяцы. За всю свою жизнь. Саммер дурила мне голову с тех самых пор, как нам исполнилось по четырнадцать лет. Со смерти отца. У нее никогда не было матки. Она ухитрилась держать это в тайне не только от меня, но и от Аннабет. Помню, как она просила мать покупать побольше тампонов, жаловалась на ломоту в теле. Ничто не намекало на какие-то неполадки. Она была методична. Последнее, что могло прийти кому-нибудь в голову, когда Саммер устроила целый спектакль при широком стечении публики со своими первыми месячными, – что все это было просто убедительно разыграно. Как лучше всего спрятать ложь, если не подать ее как унизительную случайность?
        У нее не было абсолютно никаких шансов получить деньги, если б я так не ревновала к ее жизни. В альтернативной вселенной Айрис Кармайкл рассказала бы всю правду, едва ступив на берег на Сейшелах. Кто знает, какое будущее ожидало бы ее? Первым человеком, попавшимся ей на глаза, был Дэниел Ромен. Это был мужчина, пожалуй, куда больше подходящий мне, чем когда-либо был Адам, – мужчина, который словно узнал меня с первого взгляда. Мужчина с золотистыми глазами, с которым я могла бы уплыть за моря в золотистый закат…
        – А теперь, – говорит Саммер, – ты должна пообещать мне, что никогда не вернешься назад. Мне страшно за тебя, Айрис. У Адама есть кое-какие нехорошие мысли.
        – Обещаю, – отзываюсь я. – Я всегда хотела только «Вирсавию». Я никогда не была создана для материнства.
        – Вылезай из машины, – командует Саммер. – Иди к мосту.
        Выбираюсь из-за руля и поворачиваюсь лицом к сестре.
        – Саммер, – говорю я, – я знаю, что «Вирсавия» не придет. Она хотя бы в Австралии?
        Зубы Саммер отсвечивают в свете звезд. Улыбка у нее холодная, змеиная, как у рептилии. Она размышляет, стоит ли заморачиваться и дальше пудрить мне мозг.
        Надо ли.
        – Ах да, конечно же, в Австралии, – говорит Саммер. – Завтра мы устраиваем на ней поминальную службу в твою честь.
        Притворство спадает. Есть только Саммер и я. Она смотрит мне прямо в глаза.
        Больше никакого вранья.
        – Саммер, я очень обо всем сожалею.
        – Нет смысла распускать сопли, Айрис.
        – А я и не распускаю сопли. Я проиграла. Знаю, что проиграла, но, пожалуйста, обещай мне одну вещь.
        – Я прослежу, чтобы ты упала уже мертвой, – перебивает меня Саммер. – Не дам им сожрать тебя живьем, пусть даже всегда мечтала на это посмотреть.
        При том, как она это произносит, я едва не опускаюсь на землю. Почти сдаюсь. Не могу произнести ни слова.
        – Иди, – говорит Саммер. – Пора.
        Иду к мосту. Мне холодно, но пот градом катит у меня по спине. В ногах слабость, и тело до сих пор болит после родов. Получится отсюда спрыгнуть? Перила по пояс, и в самом низу есть просвет, в который можно протиснуться. Падать метров десять, не меньше. Может, получится остаться в живых. Здесь достаточно глубоко, но я знаю, кто там еще есть. Просто заменю одну смерть на другую. Куда как худшую.
        – И еще, – говорю я. – Пожалуйста, обещай, что присмотришь за Эстер. Из меня вышла бы жуткая мать, но я и вправду люблю ее. Обещай мне, что все с ней будет хорошо.
        – О, не переживай, – откликается Саммер. – Я позабочусь о Роузбад.
        Она позаботится о Роузбад! Так же как позаботится сейчас обо мне…
        Припоминаю то, что недавно говорила Вирджинии. «Все, что надо, – это всего один вдох». Как Вирджиния тогда вскрикнула.
        Мне нужно посмотреть правде в лицо. Саммер не любит Эстер. Может, даже ненавидит ее. Как я могу оставить свою дочь в руках этой психопатки?
        Я так устала… Полностью вымоталась, просто лишь поднимаясь по подъему к мосту. Но знаю, что должна сделать.
        Я должна драться.
        – В одном ты сильно ошибаешься, – говорю я. – В одной мелочи. Это неважно, но думаю, тебе надо знать. Адам целовал меня. Очень долго не целовал, и я гадала, почему, – но потом стал. Все целовал и целовал. Так сильно прижимал свои губы к моим, так глубоко вталкивал язык, будто тосковал по мне…
        – Это я тебе такое рассказывала, – перебивает Саммер. – Ясно, что врешь.
        – Он делал это при людях, – говорю я. – Поспрошай медсестер в больнице. Поспрошай у Нины.
        Губы Саммер кривятся, глаза загораются. Я всерьез разозлила ее. Она отвлечена. Прицел сбился, дуло смотрит мне куда-то в плечо. Расклад паршивый, но больше у меня шансов не будет.
        Бросаюсь на нее. Вцепляюсь в пистолет.
        Я сумела застать Саммер врасплох, но она не отпускает. Еще крепче вцепляется в рукоять, когда моя рука смыкается вокруг ее пальцев. Хватает меня за волосы, резко тянет назад, выкручивает. Мой подбородок вздергивается вверх.
        Бросаюсь на нее. Падаем вместе. Обе сильно ударяемся о землю. Я сверху, пришпиливаю ее к земле. Все еще удерживаю пистолет поверх пальцев Саммер. Бью нашими руками о бетон. Изо всех сил. Она вскрикивает. Бью еще раз, сильнее. Пистолет отлетает в сторону. Останавливается на самом краю моста. Тянусь к нему, но Саммер резко бьет меня коленом в живот. Я взвизгиваю от боли, и теперь уже она сверху. Хватается за меня скрюченными пальцами, как когтями. Бью ногой в ответ, вцепляюсь в нее, оттаскиваю от пистолета.
        Мы деремся не на жизнь, а на смерть, и силы у нас идеально равны.

* * *

        Две девушки стоят на мосту. У обеих золотистые волосы и глаза цвета моря. Одна из них цепляется за перила. Ее тело болит от проигранной битвы, величайшей битвы во всей ее жизни. Она ощущает все это пустое пространство под собой, долгое падение в реку внизу и знает, что там, в этой реке, но не может смотреть вниз. Она не сводит глаз со своей сестры.
        Другая девушка стоит на середине моста, в самой его высокой точке. Тоже не сводит глаз с сестры. И целится из пистолета ей в голову.
        Со звоном разносится звук выстрела, разрывая ночь напополам, и девушка у перил вскрикивает, но не падает.
        Обмякает и падает та, у которой пистолет. Пуля угодила ей точнехонько в грудь. Ее сестра-близнец резко поворачивает голову на звук выстрела и видит, что на краю парковки стоит ее брат с винтовкой в руке.
        – Айрис! – кричит он.



        Часть III
        Айрис




        Глава 23
        День рождения

        Я – Айрис. Я – Айрис. Я – Айрис.
        Мой брат бежит ко мне, все еще с винтовкой в руке. Падаю в его руки.
        – Слава богу! – кричит он. – Вовремя я сюда добрался!
        Меня пробивает неконтролируемая дрожь. Тело моей сестры лежит на земле; на груди ее там, куда угодила пуля, распускается алый цветок. Кровь лужей собирается вокруг тела. Поворачиваюсь к Бену. Его так сильно трясет, что мы не можем удержать друг друга. Вместе опускаемся на землю.
        – Как, черт побери, ты меня нашел, Бен?
        – Это все Ной… Я… я… – Бен судорожно хватает воздух ртом. Его пальцы впиваются мне в плечи. Он так крепко закусывает губу, что я ожидаю увидеть на ней кровь. – Просто не могу поверить! Я только что убил Саммер! Я убил свою собственную сестру!
        – Но ты спас меня, Бен! У тебя не было выбора. Она вот-вот убила бы меня!
        – Знаю. Я догадался про ее план…
        Бен отпускает меня и ползет к ее телу. Да, это Саммер, лежит рядом с нами мертвая. Действительно мертвая. При виде ее Бен испускает вой. Хватает ее пистолет и перебрасывает через перила, а следом и свою винтовку. Снизу доносится двойной всплеск.
        – Господи, я всегда так ее ненавидел, а теперь вот убил! – кричит Бен. – Я в глубоком дерьме!
        – Думай, Бен, сейчас нам нужно думать! Что будем делать?
        – Быстро, нам нужно спрятать ее тело! Или мне позвонить в полицию и признаться?
        – Нет, погоди. Все будет о’кей. Мы с этим справимся, вместе… О господи, я уже думала, что мне конец! Послушай, кто-то знает, что ты здесь? Не думаю, что она сказала кому-нибудь, куда меня повезет. Адам где-то в океане, телефон там не берет. Он во многих милях отсюда. Время у нас есть. Сейчас середина ночи. Никто здесь не появится.
        – Нет, я никому не говорил, куда собираюсь. У меня не было времени. – Глаза Бена широко раскрыты, но слепы от паники. Он зарывается головой в ладони, испускает долгий стон и, запинаясь, произносит: – Я убийца… Я убил собственную сестру…
        – Но как ты узнал? Как ты меня спас? – спрашиваю я.
        – Я видел Ноя… Я говорил тебе, что собираюсь встретиться с Ноем. Он сказал мне, что ты не способна выносить ребенка. Вот потому-то вы и расстались.
        – Это полная чушь, – говорю я. – Мы пытались завести ребенка с того момента, как только поженились! Как раз поэтому-то и поженились.
        – Знаю, но Саммер убедила его, что ты так отчаянно пыталась помешать ему бросить себя, что соврала ему, будто способна иметь детей. Она предъявила ему доказательства. У нее были рентгеновские снимки, сканы УЗИ, чтобы доказать, что у тебя нет матки. Взяла с него клятву, что он никому не скажет – мол, ты никогда не простишь ее за то, что ему рассказала. Вот я и задумался – ведь Айрис же только что родила ребенка? Так что чье же тело было на тех сканах?
        – Саммер, – говорю я.
        – Верно, но Саммер сказала тебе, что беременна, сразу перед тем, как пропасть. Стоило мне понять, что она лжет – лжет о своей беременности, лжет о том, что способна иметь детей, – как я осознал, что ее единственный шанс получить наследство – это выдать чьего-нибудь ребенка за своего собственного. Вот тогда-то я и догадался, что она подставила тебя вместо себя и что на самом деле она не погибла. Все ее действия были направлены на то, чтобы заставить тебя сделать то, что ты сделала. Родить за нее ребенка. А как только ребенок родился, ты ей уже стала не нужна; ей требовалось, чтобы ты исчезла. Айрис, это был худший момент в моей жизни! А что, если б она успела тебя убить? Я звонил тебе, но сразу включался автоответчик. Я реально запаниковал, когда в больнице не смогли тебя найти. Так что бросился к ней в дом. Там было не заперто. Я нашел Тарквина, который спал совсем один, разбитые телефоны в ванной…
        – Ной был с тобой?
        Бен мотает головой.
        – Нет, я ему ничего не сказал. – Вытаскивает свой телефон. – Я звоню в полицию.
        – Бен, ты с ума сошел? Ты убил человека. Погоди минутку. Подумай.
        – Нет, Айрис, я не хочу, чтобы меня поймали на вранье. Я скажу правду.
        – Постой секундочку! Ты не просто раскроешься сам, ты раскроешь и меня. Все про меня всё узнают! Если увидят меня здесь, рядом с трупом Саммер, мне предстоят очень серьезные объяснения.
        Не могу пока прикинуть, что подумает полиция, но понимаю, что ни мне, ни Бену ничего хорошего не светит.
        – Я даже не понимаю, как ты догадался, что надо ехать именно сюда, – говорю я.
        – Это было проще всего, – бормочет Бен. – Как только я спросил себя, как Саммер убила бы Айрис, то уже знал ответ. Она, блин, была просто помешана на крокодилах.

* * *

        Мир развалился на кусочки. Цепляюсь за своего брата. Я жива, но настолько ничего не соображаю, что даже не могу испытывать благодарности к нему за свое спасение. Прямо рядом со мной – тело моей сестры. Ее труп.
        – Бен, ты выбросил оба ствола, как преступник.
        – Знаю, – говорит Бен. – Я не подумал.
        – Ты спас мне жизнь! – говорю я. – Я не могу просто смотреть, как тебя посадят в тюрьму.
        – Ты можешь дать показания, что Саммер целилась тебе в голову.
        – Да, и естественно, дала бы, но кто я такая? Кто твой свидетель? Тот, кто сам должен быть давно мертв! Тот, кто месяцами врал окружающим. Никто не поверит ни единому моему слову! Все подумают, что мы состряпали всю эту историю вместе.
        – Но разве ты не хочешь раскрыться? – Глаза моего брата буквально ввинчиваются в меня. – Я вообще-то решил, раз уж ты прочитала мои имейлы, что тебе хотелось бы раскрыться.
        – Дай подумать, – говорю я. – Все это так ужасно… Я так испугалась, Бен!
        Брат ждет.
        – Да, я хочу раскрыться, – произношу я наконец. – Отчаянно хочу раскрыться, но самое важное – это чтобы с тобой ничего не произошло. Я обязана тебе буквально всем. Господи, я замерзла…
        Пробую встать, но не могу. Опускаюсь обратно в руки Бена.
        – Я пытался дать тебе понять, Айрис, – говорит Бен. – Я всегда знал, что она играет с тобой, называет тебя всякими прозвищами, пугает ужастиками. И еще этот конкурс красоты… Она поставила тебя в унизительное положение – позволила надеть корону, а потом раскрыла твою истинную личность на глазах у всех, – и в то же время надурила всех нас, заставив поверить, что у нее месячные. Это было всего через месяц или около того после смерти отца, но Саммер уже закладывала основу для своей схемы. Она должна была знать, что не способна к деторождению – не исключено, что папа знал тоже, – но ухитрилась скрыть этот факт от мамы. Ей требовалось заставить тебя думать, что у нее нет никакого интереса к деньгам, чтобы усыпить твою бдительность. Должно быть, она здорово запаниковала, когда ты вышла замуж. Когда я узнал, что Саммер летала в Новую Зеландию, якобы пытаясь спасти твой брак, у меня было чувство, что она, наоборот, собирается вставлять вам палки в колеса, но я и подумать не мог, насколько далеко она способна зайти. Наша сестра была настоящим чудовищем.
        Медленно киваю. Правда ранит. Мне не хочется про все это думать. Мне нужно думать про Бена, своего брата. Я так долго пренебрегала им, что не могу позволить себе не обращать на него внимания хоть сколько-нибудь дольше. Опять пытаюсь подняться на ноги, и на сей раз у меня получается. Бен отодвигается от края моста и отводит от меня взгляд, опять в сторону парковки. Это мой шанс. Мне нужна уверенность, что Бена не арестуют. Делаю глубокий вдох и подхватываю труп своей сестры под мышки. Один хороший рывок, и ее голова и верхняя часть тела уже свисают за край моста, оставив на бетоне темный кровавый след. Отпускаю, приостановившись, чтобы перевести дух.
        Тело слегка дернулось? Нет. Явно нет. Бен убил ее. А я всего лишь прибираю за ним. Толкаю ее в ноги, она переваливается за край – и вот уже падает.
        Всплеск. Она уже в воде. Она с крокодилами. Вдруг вижу какое-то движение на берегу. Длинные черные силуэты соскальзывают в воду.
        – Что ты, черт, творишь? – орет Бен. – Теперь мы точно выглядим преступниками!
        – По-другому было никак, – говорю я. – Я знаю, что делаю. Нам нельзя раскрываться. Это будет катастрофа для нас обоих. Ты потеряешь свою стипендию. Даже если не окажешься за решеткой, это разрушит всю твою жизнь.
        Бен весь белый, как пепел.
        – Как ты могла так с ней поступить? – кричит он. – Подумай, что произойдет с ее телом!
        Мои глаза так и тянет к реке, но мне нельзя туда смотреть. Не хочу, чтобы Бен видел, как я смотрю, и в любом случае на луну накатило облако, окутав реку темнотой. Но я кое-что слышу. Возмущение воды. Удары сталкивающихся друг с другом хищников, шлепки, когда они крутятся через себя в воде, отрывая от добычи куски. Что-то закручивается и у меня в животе. Она еще жива? Чувствует ли что-нибудь? Каково это – быть сожранной заживо крокодилами?
        Сейчас нельзя позволять себе думать об этом. Это ничего не изменит. Важнее всего, что не останется никакого тела, никаких улик.
        – Я сделала это, чтобы тебе самому не пришлось этого делать, Бен, – говорю. – Потому что я люблю тебя. Теперь нам нужно держаться вместе. Ты единственный, кто знает, кто я, и так это и должно оставаться.
        Хватаю своего брата за руки и поднимаю его на ноги.
        – Ну давай же! Ключи в зажигании. Мне нужно вернуться к Тарки. Он сейчас там совсем один. Как ты сюда добрался?
        – На прокатной машине, – отвечает Бен.
        – А винтовка?
        – Это папина.
        – Кто-нибудь знает, что она была у тебя?
        – Нет. Я потихоньку пробрался в гараж нашего бывшего дома на пляже и взял ее из сейфа.
        – Никто тебя не видел?
        – Никто.
        – Отлично. А теперь залезай в машину – и поехали. И ни слова про все это ни по электронке, ни по телефону. Лучше, если мы вообще не будем упоминать про эту ночь. Возвращайся в Нью-Йорк.
        – Ты серьезно? – спрашивает он. – А как же Адам? Как с ним-то ты собираешься разобраться?
        – Адам? – повторяю я. – Не знаю, что и думать про Адама. Саммер сказала, что он в теме, но, может, просто хотела побольней уязвить меня… Сказала, что он мечтал о каких-то мерзких способах убить меня, но мне не верится, что это в его духе. Он был так добр ко мне…
        – Да ладно тебе, Айрис, разве это не очевидно? – говорит Бен. – Они запланировали это за годы. Все в жизни Саммер было устроено так, чтобы втянуть тебя. Я никак не мог понять, на черта они купили «Вирсавию», раз уж Саммер ненавидит ходить под парусами. Адам просто не может быть не замешан.
        – Даже если ты и прав, – возражаю я, – это вовсе не означает, что он пошел бы на убийство. Никто из них не знал, что сегодня вечером я объявлюсь там. Мне полагалось оставаться в больнице. По-моему, план Адама был в том, чтобы позволить мне взять «Вирсавию» и убраться восвояси. Я уверена, что небезразлична ему. Во всяком случае, не переживай насчет этого. Это мои проблемы, и я сама с ними разберусь.
        Бен такой чертов святоша, что скорей скажет правду, даже если это разрушит ему жизнь! Придется постараться, чтобы удержать его от признания. Это последнее, что я могу для него сделать. Она ведь все-таки могла убить меня.
        Да, так будет просто идеально. Я буду Айрис для Бена и Саммер для всех остальных. С Адамом действуем по обстановке. Каждый получит ту близняшку, которую больше любит.
        Я уже в машине, поворачиваю ключ, когда Бен стучит в боковое стекло. Опускаю его.
        – Знаешь, если б я тогда появился в больнице на несколько секунд позже, ты сейчас была бы мертва, – говорит он. – И я никогда бы про это не узнал. Саммер добилась бы своего.
        – В каком это смысле?
        – Я вас, девчонки, в жизни не мог различить! Никогда не получалось. Если б я не увидел, как ты нюхаешь эти ирисы, то никогда не угадал бы, кто ты.
        – Все равно не могу поверить, что ты угадал, – говорю я. – Я проделала такую большую работу… Ты просто гений, Бен.
        – Пожалуйста, не поздравляй меня, – сникает он. – Я постоянно думаю, что не дал ей ни единого шанса бросить пистолет. Просто пристрелил ее.
        – Да, это так, – говорю я. – А почему не дал?
        Бен саркастически хмыкает.
        – Если б это ты держала пистолет, я бы тебя уговорил. Но брось! Мы же говорим про Саммер. Эта сука пристрелила бы тебя, даже не моргнув глазом.

* * *

        В полдень моего дня рождения «Вирсавия» прибывает в уэйкфилдскую марину – как раз вовремя, чтобы провести на борту намеченную поминальную службу. Надо прокрутить все по-быстрому – я сегодня так пока и не добралась до больницы. Пришлось позаботиться о Тарки и выбросить остатки разбитых телефонов.
        Ночью моим первым порывом было посадить Бена на первый же рейс до Нью-Йорка, но брат решил не спешить. Всегда оставалась вероятность того, что кто-то сообщит, как слышал выстрел или нашел пятна крови на кармайкловском мосту, и если б это каким-то образом связали с Беном или его прокатной машиной, его поспешный вылет из страны выглядел бы для него не лучшим образом. От тела моей сестры мы надежно избавились, но крокодилы не едят винтовки. Представляется маловероятным, чтобы кто-то выудил винтовку моего отца из-под моста, но никогда ведь не знаешь… Так что Бен опять обменял билет и провел ночь у мамы. Мне крайне неловко принимать его на церемонии под фальшивой личиной, но это последняя вещь, которую я могу сделать для него после того, как он спас мне жизнь.
        Службу проводим в салоне. Сюда набилось девять человек, для яхты это целая толпа – до окончания церемонии мне не предстоит остаться с Адамом наедине, хотя не терпится выяснить его истинные чувства.
        Все сегодня наперебой врут про Айрис – трудно уловить суть. Священник, который в жизни ее не видел, задвигает нескончаемую и полную фактических ошибок речугу о многообещающей молодой юристке, карьера которой столь трагически оборвалась. Мама, все в том же черном платье, что и на похоронах отца, вещает о неких особых узах, связывающих ее со средним ребенком. Колтон с Вирджинией выражают горькое сожаление, что не успели узнать Айрис получше. Летиция Букингем лепечет, как классно было иметь в лучших подругах двух одинаковых близняшек. Ной, Адам и Бен говорят как можно короче.
        Моя мать заходится в траурном плаче, а я изо всех сил подвываю ей.
        Девять человек, чтобы оплакать чью-то жизнь, – не особо-то глубокий след оставила Айрис в истории человечества. В позвоночнике покалывает при мысли, что теперь она реально мертва. Никаких шансов воскреснуть. Я клятвенно пообещала Бену, что буду хранить случившееся в тайне во веки веков, аминь.
        Да, так всем будет лучше. Бен вернется обратно в Нью-Йорк, я буду жить в качестве Саммер, и никто даже и не заподозрит, что сделал Бен.
        После службы ко мне подходит Колтон.
        – Саммер, все деньги теперь в твоих руках, – говорит он. – У меня лишь один вопрос, только из чистого любопытства. Почему ты влезла в такие долги, чтобы купить «Вирсавию»? Если б у тебя не родился ребенок, у вас, ребята, были бы серьезные проблемы.
        – Но мы ведь всегда собирались обзавестись ребенком, – говорю я. У Колтона больше нет надо мной никакой власти. Без доверительного фонда в руках это всего лишь болтливый дядюшка, обычный семейный зануда. – Мы всегда рассчитывали получить эти деньги. Наверняка ты знал это. Это ведь я старшая.
        Глаза Колтона округляются, но теперь уже мама подзывает меня снаружи.
        – Саммер, пора ехать! Адам уже ждет тебя на палубе.
        Прощаюсь с Колтоном. Прощаюсь с Летицией и Вирджинией. Прощаюсь с Ноем.
        По пути на палубу через рубку обнимаю Бена.
        – Удачно долететь до Нью-Йорка! – говорю.
        На штурманском столе в рубке – букет белых ирисов. Зарываюсь в них носом и глубоко вдыхаю. Изображаю на физиономии выражение неземного блаженства. Нужно не забывать нюхать эту траву, пока мой безмозглый братец околачивается поблизости.
        А теперь самое время убираться с этого плавучего вертепа и отправляться на встречу с Роузбад.
        Выхожу на ослепительный свет и беру своего мужа за руку.
        Как здорово наконец быть одной личностью! Мой клон разорван на куски. Крокодилы уже переваривают ее искаженное тело – ее съехавшее набок сердце, ее сочащиеся груди, ее детородное чрево.



        Благодарности

        В сообществе яхтсменов-кругосветчиков хватает щедрых, находчивых и умных людей, и моей семье никогда не удалось бы успешно пересечь Индийский океан без помощи семейных экипажей таких парусных судов, как Gromit, Sophia, Utopia II, Simanderal, WaterMusick и Totem. Тешу себя надеждой, что кто-нибудь, прочитав этот роман, тоже вдохновится отправиться под парусом в моря. Если так, то sailingtotem.com – это отличное место, чтобы начать такое плавание.
        Спасибо всем моим друзьям, читателям и всем тем, кто взял на себя труд проверить «фактуру», в том числе Джессике Стивенс, Клиффу Хопкинсу, Вивьен Рейд, Крегу Ли, Мари-Поль Крегз, Саре Хайшип, Никки Даффи, Биэну Гилфорду и Шарлотте Гиббс. Все ошибки – исключительно на моей собственной совести.
        Я очень благодарна всем в издательствах «Аллен энд Анвин» и «Уильям Морроу», в первую очередь Джейн Пэлфримен, Али Лаву, Элизабет Коуэлл, Кристе Маннс и Анджеле Нэндли из «Аллен энд Анвин» и Лиз Штейн и Лауре Чиркас из «Уильям Морроу». Особое спасибо моему менеджеру по авторским правам в «Аллен энд Анвин», Мэгги Томпсон, и моему американскому литагенту Фей Бендер. Спасибо всем вам, что поверили в мою рукопись.
        Не могу не выразить признательность Новозеландскому обществу литераторов и программе «Творческая Новая Зеландия», одарившим меня таким замечательным наставником, как Дэн Мейерс, энтузиазм которого убедил меня продолжать писать, а также Писательскому центру Майкла Кинга, предоставившему мне творческую стажировку. Спасибо также всем моим собратьям-писателям из Оклендского университета, среди которых Эми Макдейд, Розетта Аллан, Хейди Норт и Паула Моррис. Спасибо ныне покойному Элвину Ричардсону, который взял меня в ученики, еще когда мне было девять лет от роду, и пообещал, что в один прекрасный день я стану публикующейся писательницей.
        Спасибо моим замечательным детям: Бену, который по моей просьбе всегда был готов подняться на мачту и вручную вел лодку долгими ночными вахтами; Мозесу, который самостоятельно стоял на руле, когда ему не исполнилось еще и десяти, и который знает все породы рыб до единой; Флоренс, которая перечинила множество всякого хитроумного оборудования и бесстрашно купалась с акулами. Спасибо также моей зажигательной тетушке Кэтрин и моей любимой маме Кристине.
        И, наконец, огромное спасибо вам, мои родные брат и сестра. Дэвид, когда я потеряла тебя, то мне показалось, что я близняшка, оставшаяся без своей второй половинки. А ты, Мэдди, научила меня жить опять. Что за дивная ирония ситуации: написать книгу про завистливых сестер, когда никакие братья и сестры в мире не были так свободны от соперничества, как ты, Дэвид и я. Это настолько же ваш роман, как и мой.



        Глоссарий яхтенных терминов и сленга
        (от переводчика)

        Интрига романа завязывается посреди Индийского океана, на парусной яхте, а главная героиня – опытная, влюбленная в море и паруса яхтсменка, от которой вряд ли услышишь на борту слова вроде «эта веревочка» или «вон та железная штучка». Да, у яхтсменов во всем мире свой собственный язык, так что, наверное, многим этот словарик (который отнюдь не претендует на роль серьезного морского словаря) поможет лучше понять, что же происходило на борту «Вирсавии».
        Кстати, автор этой книги, Роуз Карлайл, и сама отлично разбирается в яхтах – за плечами у нее не только переходы через Индийский океан, но и экспедиция под парусами из Новой Зеландии к заснеженным антарктическим островам. Для тех, кого особо интересует яхтенная тема и кто хочет живей представить себе «Вирсавию», с любезного разрешения Роуз называю здесь прототип этой лодки: Bougainvillea 62 (проект Чака Пейна, постройка верфи Kanter Marine) – всё почти то же самое, за исключением румпеля, который был позаимствован у чуть более крупной яхты Antarctic (META 65).


        Абордажная команда – при этих словах многим наверняка придут в голову пираты, летящие на палубу крючья, стрельба и резня, но сейчас все намного прозаичней: так называется группа сотрудников таможни или бойцов береговой охраны, высаживающаяся на остановленное в море подозрительное судно для проведения досмотра.
        Авторулевой (он же автопилот) – устройство, автоматически удерживающее судно на заданном курсе, обычно на том, на котором вы находились в момент активации системы, хотя более сложные системы, работающие в паре с электронным картплоттером, способны провести лодку по сложному маршруту, заданному на карте.
        Аварийный радиобуй – передатчик для подачи сигнала бедствия, пеленгуемого поисково-спасательными службами. Остается на плаву и продолжает посылать сигналы даже после затопления судна. Включается автоматически, но может быть активирован и вручную. Требует периодических техосмотров и подтверждения работоспособности сертифицированными службами. У «просроченного» буя, как в романе, могли и просто скиснуть батареи.
        «Бабочка» – способ постановки парусов на курсах фордевинд или полный бакштаг, при котором грот располагается на одном борту, а стаксель (генуя, геннакер) – на другом. Выглядит красиво, но требует от рулевого постоянного внимания, особенно при неустойчивом по направлению ветре.
        Бакштаг – курс, при котором ветер дует с одной из кормовых четвертей. На большинстве парусных яхт – самый «быстрый» курс.
        Банка: 1. Поперечная скамейка в небольшой открытой лодке, прежде всего гребной. 2. Мель в открытом море с большим перепадом глубин.
        Бермудский шлюп – самый распространенный на данный момент тип косого парусного вооружения с треугольным гротом, дополненным одной из разновидностей стакселя. Достаточно прост в обращении по сравнению с той же гафельной оснасткой.
        Бон – плавучий причал на мертвых якорях, обычная вещь в маринах.
        Брандерщит – съемная перегородка на входе во внутренние помещения лодки. Служит защитой от захлестывания их волной в свежую погоду, но зачастую выступает и как преграда, через которую маленьким детям затруднительно выбраться на палубу незаметно для взрослых.
        Бриз – береговой ветер, меняющий направление на противоположное в течение суток. За счет разницы температур на суше и на воде днем обычно дует в сторону берега, ночью – наоборот.
        Ванты – стальные тросы, удерживающие мачту с бортов (с носа и с кормы эта функция возложена на штаги).
        Вахта – промежуток времени, в течение которого один или несколько членов экипажа ведут судно, а другие отдыхают. На коммерческих и военных судах расписание вахт четкое, а на парусной яхте – как между собой договоритесь.
        Вахтенный журнал – очень важный документ, в котором периодически фиксируются координаты, погодные условия и вообще все события, сопутствующие плаванию. Записи в вахтенном журнале могут служить доказательством в суде.
        Вест – запад по-морскому. Термин обычно используется применительно к курсу.
        Вымпельный ветер – на самом деле не ветер, а направление и скорость потока воздуха относительно судна на ходу (кто помнит со школьных времен тему сложения векторов, тот поймет, о чем речь). Очень важный показатель при настройке парусов.
        Гальюн – туалет по-морскому. На небольших лодках обычно совмещен с душевой кабиной и умывальником.
        Галфвинд («полветра») – курс, при котором ветер дует примерно перпендикулярно курсу движения судна. Чуть помедленнее бакштага, зато все гораздо более предсказуемо.
        Генуя (генуэзский стаксель) – большой стаксель, нижняя кромка которого (шкаторина) уходит далеко в корму, за мачту.
        Гик – шарнирно прикрепленная одним концом к мачте поперечная рея, к которой сверху крепится грот.
        «Гроб» («гробик») – спальное место внутри корпуса лодки, полностью или частично «придавленное» сверху кокпитом, палубой или каким-то иным помещением. На небольших судах позволяет увеличить число спальных мест при ограниченности пространства. В крайнем варианте представляет собой нечто вроде норы, но так по старинке называют и каютки с ограниченной высотой подволока.
        Грот – главный парус, в случае с бермудским вооружением – треугольный. Крепится к мачте и гику.
        Дори – «народный» тип лодки с одинаково острыми носом и кормой, изначально рыболовной. Тузик из нее и вправду так себе – лодка относительно узкая, валкая и не особо грузоподъемная, зато достойно управляется с крутой прибойной волной и легко идет на веслах.
        Дрейф – в принципе, любой снос относительно грунта под влиянием ветра или течения. Кроме того, при движении на острых курсах (бейдевинд, галфинд, даже острый бакштаг) ветер не только тащит парусную лодку вперед, но и сносит ее вбок – это тоже дрейф. Этот показатель обязательно надо учитывать в дальнем переходе, чтобы не промазать в конечной точке миль на двадцать. Впрочем, современные яхтенные картплоттеры способны высчитывать его автоматически.
        Закрутка – приспособление для постановки и уборки парусов, позволяющее также брать рифы в любых необходимых пределах. Обычно ею оборудуются стаксель или генуя. При сматывании линя с барабана закрутки парус наматывается на носовой штаг или специальный жесткий обтекатель на нем, при выбирании шкота – наоборот. Есть закрутки и для грота – в этом случае парус наматывается либо непосредственно на гик, либо на специальный вал внутри его. Эти штуковины значительно облегчают работу с парусами, и при наличии закруток две девчонки вполне могли управиться и с 60-футовой лодкой.
        Заход ветра – изменение направления ветра. Явление обычно малопредсказуемое.
        «Земная болезнь» – после даже пары дней в неспокойном море вестибулярный аппарат и тело настолько привыкают к качке, что вас начинает «штормить» как раз на твердой земле. Некоторых, говорят, даже реально тошнит.
        Зюйд – юг.
        Камбуз – кухня на судне. На парусных яхтах чаще всего располагается в центральном салоне.
        Картплоттер – в принципе в простейшем виде это устройство имеется сейчас в любом смартфоне. На привязанной к GPS электронной карте видно ваше реальное местоположение, курс, скорость, пройденный путь и т. д., и здесь же можно проложить предварительный курс. Продвинутые системы для парусных лодок высчитывают еще и множество других важных показателей, в том числе скорость и направление истинного ветра на ходу, угол дрейфа и пр.
        Кильблоки – подставки для хранения судна на берегу, повторяющие обводы его подводной части. В случае с килевой парусной яхтой – довольно внушительное сооружение.
        Кингстон – термин, наверняка более известный большинству по выражению «открыть кингстоны», хотя это не более чем фигура речи. Никакой судостроитель в здравом уме не станет снабжать судно приспособлениями, позволяющими утопить его. Кингстоны – это технические отверстия со штуцерами в корпусе, предназначенные для забора и выпуска воды из контура охлаждения двигателя, выхлопа, сброса сточных вод и пр. Так что для того, чтобы «открыть кингстоны», нужно как минимум сорвать или перерубить подведенные к ним шланги или жесткие трубопроводы.
        Кнехт – двойная или одинарная вертикальная тумба с поперечиной, служащая для крепления швартовного конца.
        Ковш гавани – пространство порта, ограниченное волноломами, с достаточно узким входом.
        Кокпит – углубление в палубе, предназначенное для размещения экипажа. Нередко оборудуется продольными сиденьями.
        Курс – грубо говоря, направление движения судна (реальное или намеченное), хотя всяких курсов полным-полно в зависимости от точки отсчета: магнитного или истинного норда, направления ветра и пр.
        Лавировка – зигзагообразное движение против ветра курсом бейдевинд попеременно правого и левого галса, при котором паруса перемещаются с одного борта на другой.
        Леера – «мягкое» палубное ограждение из стальных или синтетических тросов на жестких стальных стойках.
        Лодка – так в определенных кругах давно принято называть любое плавсредство, начиная от крошечного тузика до шикарной парусной или моторной яхты.
        Марина – яхтенный порт, гавань для частных судов со всей необходимой инфраструктурой: заправкой топливом и водой, индивидуальным береговым электроснабжением, душевыми, туалетами, магазинами и ресторанами.
        Морская миля – 1,852 км (не путать с более короткой статутной, использующейся на суше и равной 1,609 км). Примерно равна значению длины минуты градуса меридиана на широте 45 градусов. См. также узел.
        Муссон – тропический ветер, возникающий на границе материка и океана и периодически меняющий свое направление – только, в отличие от бриза, в зависимости не от времени суток, а от сезона.
        Мэйдэй – международный сигнал бедствия, используемый в радиотелефонной связи (как SOS в радиотелеграфной). Никакого отношения к «майскому дню» не имеет – просто это словечко, повторенное трижды, легко опознать даже при сильных помехах.
        «На руках» – так говорят, когда ведут лодку вручную, без помощи автоматики. Сколько бы удовольствия ни доставлял этот процесс, на длинных переходах и он начинает надоедать, но в штормовых условиях сервоприводы авторулевого не всегда успевают отрабатывать неожиданные смены курса, и волей-неволей приходится браться за штурвал или румпель – например, чтобы бороться с резкими зарыскиваниями лодки на попутной волне, когда ее выставляет боком. Кстати, это явление называется брочинг, и Айрис столкнулась с ним на подходе к Сейшелам.
        Норд – север.
        Ост – восток.
        Пайол – пол по-лодочному, обычно в кокпите.
        Пассат – ветер, дующий в тропиках круглый год, в Южном полушарии – с юго-восточного направления, в некотором роде «гарантированный» ветер.
        ПВ/КВ-радиостанция – радиостанция диапазона промежуточных/коротких волн (1605–4000 кГц и 4–27,5 МГц соответственно). В отличие от УКВ, работающего практически лишь на расстоянии прямой видимости, по КВ при благоприятных условиях можно связаться с любой точкой земного шара.
        «Перегруженность парусами» – ситуация, при которой давно бы пора взять рифы, чтобы избежать поломок и других неприятных происшествий.
        Перо руля – поворотный плавник под днищем в корме, задающий направление поворота судна. Отклоняется либо штурвалом (через специальный привод), либо румпелем, установленным непосредственно на его оси.
        Планширь – верхняя кромка борта лодки.
        Подволок – потолок по-морскому.
        Предварительная прокладка – см. прокладка.
        Принайтовить – привязать, раскрепить тросовыми стяжками.
        Прокладка – нанесение на карту намеченного (предварительная прокладка) или же фактического курса (исполнительная прокладка). На парусных лодках, зависящих от ветра, эти линии на карте частенько не совпадают.
        Приводиться – подворачивать на ветер, т. е. в сторону, противоположную той, на которую вынесены паруса. Один из способов уменьшить ходовой крен при неожиданном заходе ветра.
        Разбалансированность. В идеале центр парусности и центр бокового сопротивления корпуса должны совпадать, что и происходит, если поставлены оба паруса. Но стоит убрать грот, как стаксель или генуя начинают стаскивать нос лодки под ветер, разворачивая ее вокруг фальшкиля, особенно при потере хода, когда от руля толку мало – с чем и пришлось столкнуться Айрис.
        Релинги – жесткое палубное ограждение из стальных труб, обычно располагается только в носу и корме, – периметр палубы между ними защищен леерами.
        Рифы (взять рифы, зарифиться) – уменьшить площадь парусов, когда нести полную парусность уже опасно. При наличии закруток – достаточно простой процесс, и, что самое главное, уменьшить площадь парусов можно ровно настолько, сколько требуется.
        Рубка – выступающая над палубой надстройка, на парусных яхтах обычно невысокая, нередко открытая с кормы и прикрытая разве что съемным брандерщитом. Если говорить о парусниках, то обычно встречается на относительно крупных лодках океанского класса.
        Румпель – рычаг, непосредственно связанный с осью (баллером) рулевого пера. Штука хоть и старинная, но на парусной лодке, пожалуй, и вправду лучше штурвала – отклик моментальный.
        Рундук (рундучок) – любой закрывающийся отсек на лодке, предназначенный для хранения мелких и крупных вещей. Может выглядеть и как сундук, и как шкафчик.
        Самопроизвольный поворот фордевинд («самопроизволка») – крайне неприятная штука. По сути, это даже не поворот, а просто резкое перебрасывание гика с одного борта на другой, которое, даже если никто и не подставит под него голову, может много чего порушить – порвать крепление гика-шкота, ванту или сам парус. Происходит это на курсах фордевинд и полный бакштаг, и при этом даже необязателен резкий заход ветра – достаточно и просто сильной бортовой качки. Кстати, по-английски гик именуется правильней: boom («бум»), что давно служит поводом для шуточек.
        Сбруя страховочная (в просторечии чаще именуемая «лифчик») – в свежую погоду совершенно необходимая вещь даже в прибрежных плаваниях. Напоминает сбрую верхолаза со страховочным концом, прикрепленным к лодке, при помощи которого выпавшего за борт можно вытащить обратно (или он может выбраться самостоятельно).
        «Собачья вахта» – имеется в виду самое противное во всех смыслах время несения вахты, обычно под утро, хотя в разных морских культурах этот термин трактуется по-разному.
        Скрутить – выполнить на парусной лодке любой поворот, связанный со сменой галса (переносом парусов с одного борта на другой).
        Срубить. Применительно к парусам – быстро убрать.
        Стаксель – треугольный носовой парус, передняя кромка которого (шкаторина) обычно служит носовым штагом.
        Судовая роль – документ, содержащий сведения о количестве и составе экипажа при приходе и отходе судна, особо важный при плавании, сопряженном с пересечением государственных границ.
        Такелаж – совокупность всех имеющихся на парусной лодке снастей, обеспечивающих работу парусов.
        Танк – так на море принято называть водяной или топливный бак. А вот емкость для сточных вод («серых» и «черных») – это уже почему-то «цистерна».
        Топ мачты – верхушка мачты, хотя на самом-то деле это целое сооружение: здесь расположены блоки фалов, огни, указатель вымпельного ветра, антенны, радиолокационный отражатель и еще много всякого добра.
        Тузик – шлюпка на небольшом судне, обычно для связи с берегом. Многие уже стали называть ее «динги», хотя этот английский термин – куда более многозначный. На большинстве парусных яхт тузиком обычно служит U-образная надувная лодочка с подвесным мотором.
        Уваливаться – отворачивать от ветра, т. е. в сторону того борта, на который вынесены паруса. Обычно это сопряжено с увеличением крена.
        Узел (единица измерения скорости) – одна морская миля в час. В старину за борт бросали поплавок лага и засекали время по песочным часам. С катушки в руках у матроса начинал разматываться линь с навязанными на нем узлами. Сколько узлов вышло за отмеренное время – такая и скорость. Отсюда и термин.
        «Укавэшка» – радиостанция УКВ-диапазона.
        Указатель вымпельного ветра (см. также вымпельный ветер) – в принципе обычный флюгер на топе мачты, но теперь все чаще снабженный электронным датчиком, позволяющим снять показания со стрелочного прибора или экрана картплоттера. Часто дополнен вертушкой анемометра (измерителя скорости ветра).
        Фал – снасть, предназначенная для постановки (подъема) парусов. Фалы обычно проложены внутри мачты, но при опущенных парусах неизбежно оказываются снаружи и в свежий ветерок колотятся об алюминиевые мачты, порождая неповторимую музыку марины. Фал можно также использовать и для подъема на мачту человека (хотя бы для страховки).
        Фальшкиль – выступающий плавник на днище парусной лодки. За счет тяжелого балласта значительно повышает остойчивость, а также препятствует боковому дрейфу на острых курсах (бейдевинд и галфвинд).
        Фордевинд: 1. Курс, при котором ветер дует практически с кормы. 2. Поворот на курсе фордевинд, при котором корма лодки пересекает линию ветра, а паруса переносятся на другой борт. См. также самопроизвольный поворот фордевинд.
        Форштевень – носовое продолжение килевой линии корпуса. То, чем лодка режет воду, грубо говоря.
        Ходовые огни – огни на борту, позволяющие не только засечь другое судно, но и понять, в какую сторону оно движется и кто кого должен пропустить (зеленый и красный огоньки на разных бортах выполняют в некотором роде функцию светофора).
        Чисто – применительно к расхождению встретившихся в море или на реке судов – разойтись на безопасном расстоянии, не прибегая к резким маневрам.
        Швартовка – не только процесс ошвартовки (собственно привязывания судна к причалу), но и подход к стояночному месту, что в битком набитой марине, даже еще и в сильный ветер, может оказаться крайне непростым делом. Пожалуй, самый нервирующий момент любого плавания, а также объект всеобщего внимания. Любой твой косяк будет долго и с удовольствием обсуждаться, пусть даже ты и краешком никого не задел. А при грамотной и красивой швартовке можно и аплодисменты сорвать.
        Шкипер – практически то же самое, что и «капитан», но применительно к частным некоммерческим и вообще относительно небольшим судам. Ответственность та же.
        Шкот – снасть для управления парусом. На стакселе крепится к свободному (шкотовому) углу паруса, в случае с гротом – к гику.
        Шпор мачты – нижний конец мачты, которым она упирается в палубу или крышу надстройки (обычно внутри корпуса есть еще промежуточная распорка-пиллерс, идущая до самого киля).
        Штаг – снасть стоячего такелажа, распирающая мачту в продольном направлении, с носа или кормы (в отличие от вант). В роли носового штага обычно выступает передняя шкаторина стакселя.
        Якорный огонь – белый огонь, видимый по горизонту на 360 градусов и показывающий, что судно стоит на якоре. На парусных яхтах обычно располагается на топе мачты.
        Артем Лисочкин


notes


        Примечания




        1

        Хотя городок Уэйкфилд и одноименная река по соседству с ним в Австралии действительно есть (на самом юге), в данном случае городок вымышленный. Автор поместила его в жаркой северной части штата Квинсленд, на восточном побережье Австралии. (Здесь и далее – прим. пер.)



        2

        Читателей, незнакомых с морскими и яхтенными терминами, отсылаем к глоссарию в конце книги; в тексте таких терминов довольно много.



        3

        Наверное, стоит напомнить, что Австралия расположена в Южном полушарии, и наши весенние и летние месяцы там соответственно осенние и зимние.



        4

        Айрис (англ. Iris) – ирис; Роуз (Rose) – роза; Саммер (Summer) – лето.



        5

        «Осси» (англ. Aussie) – австралиец, обычно белый и гордящийся тем, что он коренной австралиец (невзирая на тот факт, что основу белого населения Австралии составляют потомки английских каторжников).



        6

        «Биллабонг» – австралийский бренд одежды и снаряжения для активного отдыха и занятия серфингом и сноубордингом, представленный одноименной сетью спортивных магазинов.



        7

        Тук-тук – трехколесный мотороллер, использующийся в Таиланде в качестве такси, легкого грузовичка и пр.



        8

        Южные Альпы – общее название горной цепи, протянувшейся вдоль западного побережья острова Южный в Новой Зеландии.



        9

        Андаманское море – полузамкнутое море Индийского океана, между полуостровами Индокитай и Малакка на востоке, островом Суматра на юге и Андаманскими и Никобарскими островами (которыми оно отделяется от Бенгальского залива) на западе.



        10

        Бат (тайский бат) – официальная валюта Королевства Таиланд.



        11

        «Ганг гари кай» – цыпленок с пастой из желтого карри и картофелем.



        12

        Куинстаун – город на берегу озера Вакатипу на Южном острове Новой Зеландии, окруженный горами Южные Альпы.



        13

        60 футов – чуть больше 18 м.



        14

        Имя Вирджиния означает «невинность», «девственность», «чистота».



        15

        Имя Кэш (Kash) произносится точно так же, как cash – деньги, наличные.



        16

        Паста путтанеска (паста по-путански) – по сути, макароны с помидорами. Название обычно объясняется тем, что придумали это блюдо проститутки, поскольку готовится оно быстро и из простых ингредиентов, которые не требуют длительного процесса готовки и всегда есть под рукой.



        17

        Дэйв – сокращенный вариант имен Давид или Дэвид.



        18

        В отличие от России, в большинстве стран мира супруги носят обручальное кольцо на левой руке.



        19

        Виктория – столица, единственный город и порт Республики Сейшельские Острова, расположенной на архипелаге из 115 островов, самый крупный из которых – Маэ.



        20

        Magnifique – великолепный, блестящий, пышный, величественный (фр.).



        21

        Искусственный остров с магазинами, ресторанами, отелями, коттеджным поселком и яхтенной мариной, расположенный в Виктории неподалеку от берега и соединенный с ней мостом.



        22

        Роузбад (англ. Rosebud) – «розовый бутон», а также очередное «цветочное» имя.



        23

        Коломбо – столица Шри-Ланки.



        24

        На свежем воздухе (ит.).



        25

        «Сейшелс нейшн» (Seychelles Nation) – ежедневная газета, выходящая в Виктории, считается главным общенациональным изданием Республики Сейшельские Острова.



        26

        Escargots (эскарго) – изысканное французское блюдо из улиток, подаваемое с белым сухим вином; cuisses de grenouille – лягушачьи лапки.



        27

        Boeuf bourguignon (бёф бургинь?н) – блюдо французской кухни, тушенные кусочки говядины в густом винном соусе с различными добавками.



        28

        Сonfit de canard (конфи из утки) – утиные ножки, приготовленные методом конфи, что применительно к мясу, рыбе или птице означает их длительное томление в густом жире при относительно низкой температуре. В старину это был способ консервации скоропортящихся продуктов. Как и большинство некогда народных рецептов, теперь относится к «высокой кухне».



        29

        Колин (англ. Colin) – перепел; Скайбёрд (Skybird) – нечто вроде «птичка небесная». Подобные имена частенько давали своим отпрыскам «дети цветов» – хиппи.



        30

        Манга – японские комиксы.



        31

        «Скорлупки» (англ. Pods) – фирменное название крошечных круглых печенек в виде тарелочек со сладкой помадкой, чисто австралийский продукт.



        32

        ЛГ – лютеинизирующий гормон, играющий важную роль в работе репродуктивной системы. Повышение концентрации ЛГ свидетельствует о наступлении овуляции и готовности женщины к зачатию.



        33

        Айрис уже исходит из так называемого «акушерского» срока беременности продолжительностью сорок недель.



        34

        СИПАП (от англ. Constant Positive Airway Pressure, CPAP) – поддерживающий режим искусственной вентиляции легких постоянным положительным давлением.



        35

        Предлежание плаценты – аномалии расположения плаценты, при которых, прикрепляясь в нижнем сегменте матки, она частично или полностью закрывает внутренний зев шейки матки.



        36

        «Лотосовые роды» – практика оставления пуповины неразрезанной после родов, чтобы ребенок оставался прикрепленным к плаценте до тех пор, пока пуповина естественным образом не отвалится. Это обычно происходит в течение 3–10 дней после рождения.



        37

        Виндалу – популярное блюдо индийской кухни: маринованная свинина или курятина со множеством острых специй.



        38

        Кэрнс – город в северной части австралийского штата Квинсленд, в тропиках, нередко называемый «воротами» Большого Барьерного рифа.