Ночь без конца Агата Кристи
        Молодой и бедный, но чрезвычайно амбициозный Майкл Роджерс мечтает о счастье и идеальной жизни. И когда он встречает красавицу Элли и влюбляется в нее с первого взгляда, ему кажется, что на его стороне само Провидение. Тем более, что Элли богата и уже купила отличный участок земли, чтобы построить там прекрасный дом. Казалось бы, все мечты Майкла исполняются. Но дело в том, что над этим участком, который известен в народе как Цыганское подворье, по старинной легенде, висит давнее проклятие, причем не одно. Испокон веков здесь время от времени происходили страшные вещи. Но разве задумываешься о каких-то там бабкиных россказнях, когда на кону стоит счастье всей жизни? А цыганские проклятия тем временем начинают сбываться…
        Агата Кристи
        Ночь без конца
        Норе Причард,
        от которой я впервые услышала легенду о Земле цыгана
        В череде бегущих лет
        Мы рождаемся на свет.
        Ночью ль, днем - так мир сложён -
        Кто-то к горю был рождён.
        Днем ли, в ночь - так мир сложён -
        Кто-то к счастью был рождён:
        Полны света их сердца,
        А другим - ночь без конца.
        Уильям Блейк. «Прозрения невинности»[1 - Пер. И. М. Бессмертной.]
        AGATHA CHRISTIE
        ENDLESS NIGHT

* * *
        AGATHA CHRISTIE and the Agatha Christie Signature are registered trademarks of Agatha Christie Limited in the UK and/or elsewhere. .
        Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
        
        Книга первая
        Глава 1
        «В моем конце - мое начало…»[2 - Начальные слова одного из «Квартетов» американо-английского поэта, драматурга, литературного критика Т. С. Элиота (1888 - 1965).] Мне часто приходилось слышать, как произносят эту цитату. Звучит она неплохо - только что же означает на самом деле?
        Существует ли вообще такая особая точка, в какую можно уставить палец и сказать: все началось как раз в тот день, в такой-то час, в таком-то месте и с такого-то события?
        Неужели эта моя история могла начаться в тот момент, как я заметил на стене паба «Святой Георгий и Дракон» объявление о продаже с молотка дорогостоящего поместья «Башни» с указанием площади владения в акрах, протяженности дороги в милях и фарлонгах[3 - Фарлонг - мера длины, равная ? мили (201,16 м).] и даже снабженного весьма идеализированным изображением поместья, каким «Башни» могли быть лет этак восемьдесят-сто тому назад?
        Тогда я не был занят ничем особенным, просто прогуливался по главной улице Кингстон-Бишопа, местечка не особой важности, стараясь как-то убить время. И заметил объявление о продаже. Что это было? Судьба, что ли, со своими грязными шуточками?! Или золотое рукопожатие Фортуны? Можно посмотреть на это и так, и сяк.
        Или, скорее, можно было бы сказать, что начало всему было положено, когда я встретился с Сантониксом, во время наших с ним разговоров; стоит мне закрыть глаза, и я вижу его пылающие щеки, чуть слишком ярко сверкающий взгляд, движения его сильной и в то же время хрупкой руки, набрасывающей горизонтальные планы и вертикальные проекции, рисующей эскизы домов. Особенно одного дома, такого красивого дома, такого дома, какой было бы так замечательно иметь!
        Моя мечта о доме, хорошем и красивом доме, о таком доме, какого я никогда не мог и надеяться иметь, вплыла в мое сознание и в мою жизнь именно тогда. Это стало фантазией, которую мы лелеяли вместе, - дом, какой Сантоникс построит для меня, если доживет…
        Дом, где - в моих мечтах - я жил с любимой девушкой, дом, где, словно в глупенькой детской сказке, мы «жили бы долго и счастливо». Все это - чистейшая фантазия, но она-то и зародила во мне мощную волну желаний.
        Или же, если эта история - история любви, а она - могу поклясться! - и есть история любви, почему бы не начать ее с того момента, как я впервые увидел Элли, стоящую в тени темных елей Земли цыгана?
        Земля цыгана. Да, пожалуй, лучше будет начать с этого, с того момента, когда я отошел от объявления о продаже, слегка поежившись, потому что тут как раз темная туча наползла на солнце, и я, довольно беззаботно, задал вопрос местному жителю, не очень старательно подстригавшему живую изгородь неподалеку от паба:
        - А что это за дом такой, эти «Башни»?
        До сих пор вижу перед собой странное выражение на лице старика, искоса взглянувшего на меня, и слышу его слова:
        - Дак у нас тут его и домом-то никто не зовет. Разве так его звать надо? - Старик неодобрительно фыркнул. - Тут уж тыщу лет как люди не живут, а «Башнями» его только тогда и звали. - Он снова фыркнул.
        Тогда я спросил старика, как он сам называет это поместье, и снова глаза на его старом, с глубокими морщинами лице метнулись от меня в сторону, как это бывает, когда говоришь с сельскими жителями - они стараются не смотреть прямо тебе в лицо, предпочитая глядеть поверх твоего плеча или куда-то за угол, будто видят там что-то, чего не видишь ты.
        - В нашей округе его прозвали Земля цыгана, - сказал старик.
        - Почему же его так прозвали?
        - Да какие-то истории тут ходят… Я не больно-то знаю. Одни одно говорят, другие - другое. - Затем он продолжил: - Во всяком разе, тут то и дело несчастные случаи случаются.
        - Несчастные случаи? С машинами?
        - Да всякие… В наши-то дни больше с машинами. Это скверное место, скажу я вам, да и поворот там крутой, понимаете?
        - Ну, - возразил я, - вполне понятно, что, если там поворот опасный, могут быть несчастные случаи.
        - Сельский совет повесил там предупредительный знак, да только знак этот ни к чему хорошему не приводит, нисколечки не приводит. Как бились машины, так и бьются.
        - А при чем тут цыган? - спросил я его.
        Взгляд старика снова скользнул прочь, и ответ его был весьма туманным:
        - Опять же, разное рассказывают. Когда-то эта земля, говорят, цыганам принадлежала. Их оттуда прогнали, а они возьми да и наложи на эту землю проклятие.
        Я рассмеялся.
        - Ага, - произнес он. - Хорошо вам смеяться, а только вот, по правде, есть места, всамделе проклятые. Вы, городские умники, про это не знаете ничего, а на этом месте проклятие точно наложено. Там в карьере людей убивает, когда они за камнем для стройки приходят. Старый Джорди как-то ночью свалился с краю вниз, да и шею себе сломал.
        - Пьяный был? - предположил я.
        - Может, и пьяный. Он не прочь был пропустить стаканчик-другой, это уж так… Да только много пьяниц падают, и здорово падают, а это им надолго вреда не приносит. А Джорди - тот сразу шею себе сломал. Там, - он указал пальцем себе за спину, на поросший соснами холм. - На Земле цыгана.
        Да, думаю, так все и началось. Не то чтобы я тогда обратил на это такое уж большое внимание. Просто это мне запомнилось. Вот и всё. Я думаю - то есть когда я берусь думать про это как следует, - что я несколько преувеличивал, «закручивал» в уме этот сюжет. Не уверен, тогда же или позже, я спросил, остались ли еще цыгане в этой округе. Он ответил, что в наши дни их всюду осталось мало. Полиция всегда перегоняет их с места на место, объяснил он. Я спросил:
        - Почему же никто не любит цыган?
        - Дак они же все воры, - неодобрительно произнес старик. Потом вгляделся в меня попристальнее. - А в вас-то самом, случаем, цыганской крови нету? - с подозрением спросил он, уставившись прямо мне в лицо.
        Я ответил, что, насколько я знаю, нет. По правде говоря, я немного похож на цыгана. Возможно, оттого-то меня так заинтриговало название «Земля цыгана». И я втайне подумал, стоя там и улыбаясь старику, беседа с которым меня позабавила, что, может, и в самом деле есть во мне капелька цыганской крови?
        Земля цыгана. Я пошел по вьющейся вверх дороге, что вела прочь из деревни и вилась все дальше вверх, сквозь темные деревья, и наконец дошел до вершины холма, откуда я мог видеть далеко вокруг. Я увидел море и корабли на нем. Вид был изумительный, и я подумал - ну, просто, как такие мысли приходят в голову, - а что, если б Земля цыгана была моей землей? Как это было бы? Просто так… Мысль эта была смехотворна. Когда я снова проходил мимо старика, подстригавшего кусты изгороди, он сказал:
        - Если вам цыгане понадобились, дак тут, конечно, старая миссис Ли живет. Майор ей коттедж дает, чтоб жить было где.
        - Какой майор? - спросил я.
        Старик ответил голосом, полным возмущенного удивления:
        - Дак майор Филпот, кто ж еще?
        Казалось, он ужасно расстроился, что это мне неизвестно! Я сообразил, что майор Филпот был, по-видимому, местным Богом. Миссис Ли, очевидно, каким-то образом от него зависела и жила на его попечении. Представлялось, что Филпоты живут здесь всю жизнь и, так или иначе, управляют жизнью деревни.
        Когда я попрощался с моим стариком, пожелав ему хорошего дня, и направился прочь, он сказал:
        - У нее последний дом в конце улицы. Вы, может, ее там, у дома, и увидите. Не любит внутри домов сидеть. Как у кого цыганская кровь есть, дак они это не любят.
        Вот так я и пошел вниз по дороге, тихонько насвистывая и думая о Земле цыгана. Я успел почти забыть о том, что мне было сказано, когда увидел высокую черноволосую старую женщину, пристально глядящую на меня поверх живой изгороди сада. Я тотчас понял, что это не может быть кто иная, как миссис Ли.
        - Говорят, вы можете рассказать мне о Земле цыгана, что там, вверх по дороге.
        Женщина уставилась на меня сквозь спутанную челку густых черных волос и проговорила:
        - Нечего тебе с этим делом вязаться, молодой человек. Лучше меня послушайся. Забудь о ней. Ты - красивый парень. На Земле цыгана никогда ничего хорошего не видали, и ничего хорошего от нее ждать не приходится.
        - Я вижу, она продается, - произнес я.
        - Ага, верно, и большим дураком будет тот, кто ее купит.
        - И кто же может ее купить?
        - А строитель какой-то собирается, да и не один. Она ведь задешево пойдет. Сам увидишь.
        - Отчего же задешево? - с удивлением спросил я. - Такое прекрасное место…
        На это женщина не захотела ответить.
        - Допустим, строитель купит ее задешево, что он там станет делать?
        Она усмехнулась тихонько, вроде бы про себя. Смешок прозвучал как-то неприятно, зловеще.
        - Снесет старые развалины и, конечно, станет строить. Может, двадцать, может, тридцать домов построит, и каждый - с проклятием на нем.
        Я пропустил мимо ушей последнюю часть предложения и откликнулся прежде, чем успел себя остановить:
        - А ведь жалко будет. Очень жалко.
        - А тебе-то что за печаль? Вот уж им-то радоваться не придется, тем, кто эту землю купит, и тем, кто кирпичи и раствор будет класть. Какой-то дурень на лестнице оскользнется, какой-то грузовик с грузом разобьется, какая-то черепица с крыши дома свалится и попадет куда надо. Да и деревья тоже, может, станут валиться под порывами ветра… Ох, вот увидишь! Никто ничего хорошего не получит от Земли цыгана! Им всем лучше оставить ее в покое.
        Женщина энергично покачала головой, потом тихо, как бы про себя, повторила:
        - Не видать удачи тем, кто сунется на Землю цыгана. И так было всегда.
        Я рассмеялся. Она вдруг заговорила очень резко:
        - Не смейся, молодой человек. Может случиться так, что смех твой слезами обернется. Никогда там не было счастья - ни в доме, ни на земле.
        - А что случилось с домом? - поинтересовался я. - Почему он пустовал так долго? Почему дали ему разрушиться?
        - Те, кто жили в нем последними, поумирали. Все умерли.
        - От чего они умерли? - полюбопытствовал я.
        - Лучше это не ворошить, не поднимать об этом разговор. Только после этого никто не хотел приехать сюда, чтобы в нем жить. И он был оставлен во власти плесени и гнили. Теперь про всё это забыто, да так оно и лучше.
        - Но вы могли бы рассказать мне его историю, - произнес я, пытаясь к ней подольститься. - Вы же всё знаете.
        - Я не рассказываю сплетни про Землю цыгана. - Тут ее тон изменился, она заговорила хнычущим голосом нищей уличной гадалки: - Я скажу тебе, что тебя ждет, мой красавчик; посеребри мне ручку, и я предскажу твою судьбу. Ты - из тех, кто вскорости далеко пойдет.
        - Да не верю я в эту чепуху про предсказания судьбы, - ответил я, - и серебра у меня нет, во всяком случае, лишнего.
        Она подошла ко мне поближе и сказала льстивым тоном:
        - Дай сейчас шесть пенсов, всего шесть пенсов. Я сделаю это для тебя, красавчик. Как это? Совсем нет ничего? Я сделаю это за монетку в шесть пенсов - ты такой красивый мальчик, и язык у тебя на месте, и обращение хорошее… И может быть, ты далеко пойдешь.
        Я выудил из кармана шестипенсовик - не потому, что вдруг поверил в ее дурацкие суеверия, но оттого, что мне почему-то нравилась старая плутовка, хоть я и видел ее насквозь. Миссис Ли выхватила у меня монетку и сказала:
        - Теперь давай сюда руку. Обе.
        Взяв обе мои руки в свои иссохшие морщинистые клешни, она уставилась на мои раскрытые ладони. Минуты две женщина молчала, не сводя с них неподвижного взгляда. Затем резко выпустила мои руки, чуть ли не отталкивая их от себя, отошла на шаг и резко заговорила:
        - Если ты понимаешь, что для тебя хорошо, а что - плохо, ты уберешься подальше от Земли цыгана сейчас же и навсегда. Никогда сюда не возвращайся. Это самый лучший совет, какой я могу тебе дать. Не возвращайся.
        - Почему - нет? Почему - не возвращаться?
        - Потому что, если вернешься, тебя здесь могут ждать горе, утраты, опасность. Забудь, что когда-то ты видел это место. Я тебя предупреждаю.
        - Ох, ради всего…
        Но она уже отвернулась от меня и шла прочь, к своему дому. Вошла внутрь и захлопнула дверь.
        Я не суеверен. Я, конечно, верю в удачу - а кто не верит? Но только не в кучу предрассудков насчет старых развалин и проклятий на них. И все-таки у меня осталось неприятное чувство, что зловещая старуха действительно разглядела что-то на моих ладонях. Я раскрыл их перед собой и внимательно на них посмотрел. Что мог кто бы то ни было «прочесть» на ладонях чьих бы то ни было рук? Сущая чепуха эти предсказания судьбы - просто трюк, с целью выманить у тебя деньги, плату за твое дурацкое легковерие. Я поднял взгляд к небу. Солнце скрылось, погода, казалось, стала теперь совсем другой. Какая-то появилась тень, что-то опасное. «Вроде бы приближается гроза», - подумал я. Задувал ветер, листья на деревьях показывали свою изнанку. Я засвистел, чтобы поднять настроение, и зашагал по дороге через деревню.
        Еще раз я взглянул на объявление, возвещающее продажу с молотка поместья «Башни». Даже записал дату аукциона. Мне еще никогда в жизни не приходилось бывать на аукционах, где продавалась недвижимость, и я про себя решил приехать на этот. Будет интересно посмотреть, кто купит «Башни». То есть интересно посмотреть, кто станет владельцем Земли цыгана. Да, думаю, именно тут все и началось. В моей голове зародилось фантастическое представление. Я приеду и притворюсь перед самим собой, что стану принимать участие в торгах, предлагая свою цену за Землю цыгана. Стану бороться за нее с местными строителями! Они все отвалятся, потеряв надежду купить поместье «задешево». Я сам его куплю и отправлюсь к Рудольфу Сантониксу и скажу: «Построй мне дом. Я купил для тебя участок. И я найду девушку - замечательную девушку, и мы с ней будем жить там долго и счастливо».
        У меня часто бывали такие мечты. Естественно, никогда ни к чему реальному они не приводили, но забавляли и приносили радость. Радость! Радость - боже мой… Если б только мог я знать!..
        Глава 2
        По соседству с Землей цыгана я в тот день оказался по чистой случайности. Я вел арендованную машину - вез пассажиров из Лондона на аукцион, где продавался не дом, а его содержимое. Дом был огромный. Он стоял на окраине городка и был как-то по-особому уродлив. Я вез туда пожилую пару; из того, что я расслышал из их разговора, их заинтересовала там коллекция папье-маше, что бы это папье-маше собой ни представляло. Единственным случаем, когда мне пришлось слышать это слово, было упоминание о папье-маше моей матери, связанное с мытьем посуды. Она тогда сказала, что миска для мытья посуды, сделанная из папье-маше, гораздо лучше пластмассовой - в любой день и час. Казалось таким странным то, что богатые люди вдруг захотели поехать куда-то далеко специально, чтобы покупать такие вещи.
        Тем не менее я сохранил в памяти этот факт и решил, что посмотрю в словаре или почитаю где-нибудь про то, что такое папье-маше на самом деле. Такое, ради чего люди считают возможным нанять машину, поехать за город, на сельскую распродажу, и участвовать в торгах. Мне тогда было двадцать два года, и я успел, так или иначе, понабраться довольно значительного количества кое-каких знаний; например, многое знал об автомобилях, был неплохим механиком и аккуратным водителем. Как-то, в Ирландии, мне пришлось работать с лошадьми. Однажды я угодил в компанию наркоманов, но скоро разобрал, что к чему, и вовремя от них свалил. Работать шофером в первоклассной фирме по аренде шикарных автомобилей вовсе не так уж плохо. На чаевых можно хорошо заработать. И обычно не слишком тяжело. Только вот сама по себе работа очень скучна.
        Как-то раз, на летнее время, я нанялся собирать фрукты. Платили маловато, но мне там ужасно нравилось. Я много всякого перепробовал. Служил официантом в третьеразрядной гостинице, спасателем на летнем пляже. Продавал энциклопедии и пылесосы и кое-какие другие вещи. Приходилось и садоводческую работу в ботаническом саду выполнять, и я узнал кое-что про цветы.
        Никогда я нигде надолго не задерживался. Зачем? Почти все, чем я занимался, мне было интересно. Что-то было труднее делать, что-то - легче, только на самом деле это меня не пугало. Я ведь на самом-то деле не лентяй, только что-то постоянно не дает мне покоя. Мне хочется всюду побывать, все повидать, все поделать. Мне хочется что-то отыскать. Да, вот в чем дело. Мне хочется что-то найти.
        С тех самых пор, как я окончил школу, я хотел что-то найти, только еще не знал, что это должно быть. Просто это было что-то такое, что я пытался отыскать каким-то, мне самому неясным, не удовлетворяющим меня способом. Это что-то находилось где-то. Рано или поздно я все об этом узнаю. Возможно, это будет девушка… Девушки мне нравятся, но пока что ни одна из тех, кого я встречал, не задела за живое… Она тебе нравится, всё в порядке, но потом ты с радостью идешь к другой. С ними было так же, как с разными работами, какие я брался выполнять. Какое-то время все хорошо, потом понимаешь, что сыт по горло и надо переходить к другой. Так я и переходил с одного на другое с того самого времени, как школу окончил.
        Очень многие не одобряли мой образ жизни. Думаю, вы назвали бы их моими доброжелателями. Но это было как раз потому, что они ровно ничего про меня не понимали. Они хотели, чтобы я завел себе постоянную хорошую девушку, скопил денег, женился на ней, остепенился и поступил на постоянную хорошую работу. И так - день за днем, год за годом, бесконечно замкнутый мир, аминь. Нет уж - не для вашего покорного слуги! Должно же быть что-то получше этого. Не только же эта покорная защищенность, старое доброе благополучие, плетущееся куда-то без мысли и без цели! Ведь, несомненно, в мире, где человек способен запустить спутник в самое небо, где люди уже громко говорят о полетах на звезды, должно существовать что-то такое, что побуждает тебя действовать, заставляет твое сердце биться сильнее, что стоит искать - хоть весь мир обойти, но найти! Раз, помню, шел я по Бонд-стрит[4 - Бонд-стрит (Bond Street) - главная торговая улица лондонского Уэст-Энда, с элитными бутиками и магазинами.]. Это было, когда я официантом работал и шел заступать на смену. Шагал и смотрел на мужскую обувь в витрине. Ох и ботиночки там
были - не вшивенькие! Как в газетной рекламе говорится: «Что сегодня носят успешные мужчины» - и картинка - успешный мужчина, о котором речь идет. Можете мне поверить - он обычно выглядит как настоящий прохвост. Ох и смешила меня такая реклама, честно, смешила…
        От ботинок я перешел к следующей витрине. В этом магазине продавали картины. В витрине - всего три картины, искусно украшенные, с драпировкой из мягкого бархата какого-то неопределенного цвета по углам золоченых рам. Ну, в общем - сладкие слюни, если вы понимаете, что я хочу сказать. Я не из тех, кого живопись так уж интересует. Зашел как-то раз в Национальную галерею - просто из любопытства. Ну и тощища, скажу я вам! Огромные, ярко раскрашенные картины сражений в горных долинах между скал или изможденные святые, сплошь утыканные попавшими в них стрелами. Портреты великолепных, жеманно улыбающихся дам, кичащихся своими шелками, кружевами и бархатом. Я тогда сразу же решил, что это Искусство - не для меня. Но картина, на которую я теперь смотрел, как-то отличалась от всех. Картин в витрине было всего три. Одна изображала пейзаж, красивый, только я бы сказал - вполне повседневный. На другой была женщина, нарисованная так удивительно, что и понять трудно было, что это - женщина. Думаю, это то, что называется art nouveau[5 - Art nouveau - фр. «новое искусство» (ар-нуво, тж. модерн) - направление в
европейском искусстве и архитектуре, распространившееся особенно в последней четверти XIX - первой четверти XX в.]. Мне непонятно, зачем такое. А вот третья картина была картина моя. Ничего такого особенного на ней не было, если вам понятно, что я хочу сказать. Она была… как бы мне ее описать? Она была вроде как совсем простая. Много свободного пространства и в нем несколько огромных расширяющихся колец, одно вокруг другого, если можно так сказать. Все - разных цветов, таких цветов, что и ожидать никак было нельзя. И там и сям - отдельные, чуть намеченные пятна цвета, которые, казалось, вроде ничего не означают. Только на самом-то деле они каким-то образом что-то означали. Хорошо описывать у меня не очень получается. Только могу сказать одно: на эту картину хочется смотреть и смотреть.
        Так я и стоял там, с каким-то странным ощущением, будто со мной случилось что-то необыкновенное. Кстати, про те замечательные ботинки: мне хотелось бы такие носить. Ну, я что хочу сказать, я вообще-то очень слежу за тем, как я одет. Люблю быть хорошо одетым, чтоб впечатление хорошее производить, но ни за что в жизни не стал бы всерьез думать о том, чтоб пару ботинок себе на Бонд-стрит покупать. Я же знаю, какие фантастические у них там цены. Пара башмаков может стоить целых пятнадцать фунтов! Ручная работа, или что там еще, так они объясняют, чтоб было понятно, что оно стоит того. По сути - просто деньги на ветер. Конечно, классная обувь, да только ведь и за класс можно здорово переплатить. А у меня голова все-таки правильно на плечах привинчена.
        Зато вот эта картина… Сколько она может стоить? Я задумался. Предположим, я бы решил эту картину купить?.. Ты - псих, сказал я себе. Тебя же не интересуют картины, вообще не интересуют. Вообще-то это было верно. Но эту картину я хотел… Хотел, чтобы она была моя. Хотел повесить ее и смотреть на нее, сколько захочется, и знать, что она принадлежит мне! Чтобы мне вдруг захотелось иметь картину - да это бессмыслица какая-то! И все равно - я, скорее всего, это не потяну. По правде говоря, в тот момент я был как раз при деньгах. Удачно на лошадку поставил. Но картина вполне может стоить целую уйму денег. Фунтов двадцать? Двадцать пять? В любом случае, что за беда, если я спрошу? Не съедят же они меня, верно? Я вошел, чувствуя прилив агрессивности, готовый к обороне.
        Внутри все было очень приглушенно и величественно. Казалось, приглушена даже сама атмосфера этого помещения. Неопределенный цвет стен, неопределенный цвет бархатной кушетки, сидя на которой можно было смотреть на картины. Человек, немного похожий на образец идеально одетого мужчины из газетной рекламы, подошел, чтобы меня обслужить, и заговорил приглушенным голосом, соответственно всему антуражу. Странным образом, он не вел себя со мной высокомерно, как обычно бывает в высококлассных бонд-стритовских магазинах. Он выслушал все, что я ему сказал, затем вынул картину из витрины и дал мне ее рассмотреть, держа картину на фоне стены столько времени, сколько мне для этого было нужно. Мне тогда пришло в голову - как это порой бывает, когда ты вдруг точно понимаешь, как все происходит, - что к картинам не применимы те же правила, что применимы ко всяким другим вещам. Кто-то мог зайти куда-то - вроде этого места - в потрепанном старом костюме и в рубашке с замахрившимися манжетами, а оказаться миллионером, пожелавшим пополнить свою коллекцию. Или он мог зайти, одетый в новое да дешевое - вот вроде меня, -
но почему-то вдруг загоревшись такой охотой купить картину, что сумел собрать деньжат, пусть даже сплутовав для этого.
        - Прекрасный образец творчества этого художника, - сказал человек, державший картину.
        - Сколько? - с живостью поинтересовался я.
        - Двадцать пять тысяч, - ответил он своим тихим голосом.
        Я хорошо умею сохранять невозмутимое выражение лица. Ничего не показал. Ну, по крайней мере, думаю, что не показал. Он добавил к сказанному какое-то имя, оно звучало как иностранное. Имя художника, решил я, и что картина только что прибыла на продажу из какого-то загородного дома, где жившие там люди даже понятия не имели, что это такое. Я держал марку.
        - Деньги большие, но ведь его картина того стоит, я полагаю, - произнес я.
        Двадцать пять тысяч фунтов. Хорошенький смех!
        - Да, - вздохнул человек. - Да, это верно.
        Он очень осторожно опустил картину и отнес ее обратно в витрину. Взглянул на меня, улыбнулся и заметил:
        - У вас хороший вкус.
        Я почувствовал, что мы с ним, в общем-то, понимаем друг друга. Поблагодарил его и вышел на Бонд-стрит.
        Глава 3
        Я не очень много знаю о том, как надо про все записывать, то есть я хочу сказать, о том, как бы это делал настоящий писатель. Например, вот этот факт про картину. Ведь это вообще ни к чему не относится. Что я хочу сказать, так то, что ничего ведь из этой истории не вышло, ни к чему она не привела, и все-таки я чувствую, что она как-то важна, что она занимает какое-то свое место. Она - одно из случившихся со мною событий, которое что-то для меня значило. Так же, как что-то значила для меня Земля цыгана. Как что-то для меня значил Сантоникс.
        Я пока про него совсем немного сказал. Он был архитектор. Вы, конечно, уже сами могли догадаться. Архитекторы - это тоже что-то такое, с чем я никогда особых дел не имел, хотя о строительстве кое-что знаю - не так уж много. Сантоникса я встретил во время моих разъездов. Как раз когда я шофером работал, богачей возил по всяким местам. Раз или два даже за границу возил: пару раз в Германию - я немного знаю немецкий, и один или два раза во Францию - какое-то представление о французском у меня тоже имеется, а один раз - в Португалию. Пассажиры мои обычно были люди пожилые, которые деньгами и плохим здоровьем обладали, как правило, в равном количестве.
        Когда возишь по всяким местам таких людей, приходишь к мысли, что деньги вовсе не такое великое благо, в конечном-то счете. Со всеми их неожиданными сердечными приступами, с кучей флаконов с малюсенькими пилюлями, которые надо то и дело принимать, с постоянным раздражением из-за еды и обслуживания в отелях. Большинство богачей, которых я знал, были явно несчастны. И своих забот у них тоже хватало. Налоги, помещение денежных средств… Слышишь ведь, как они друг с другом разговаривают или с друзьями. Заботы! Вот что почти половину из них убивает. Да и сексуальная жизнь у них тоже не ахти. У них либо заводятся длинноногие сексапильные жены-блондинки, которые где-то на стороне издеваются над ними со своими дружками, либо они оказываются женаты на сварливых уродинах, страшных, как исчадия ада, с которыми где сядешь, там и слезешь. Нет уж, дудки, я лучше останусь таким, как есть. Майкл Роджерс ездит, чтобы увидеть мир, и слезает, где и когда сам захочет, вместе с красивыми девушками - если захочет!
        Конечно, всего у меня вечно было как-то в обрез, но я привык с этим мириться. Жизнь была забавна и увлекательна, и я был бы доволен, если б она шла так же забавно и дальше. Впрочем, я думаю, что был бы доволен в любом случае. Такое настроение ведь свойственно юности. Когда юность собирается с тобой распрощаться, забавы уже не забавны.
        За всем этим, я думаю, крылось другое - нехватка кого-то или чего-то… Но, чтобы продолжить то, о чем я говорил, - был там у меня один старикан, я часто возил его на Ривьеру. Ему на Ривьере дом строили. Вот он и ездил - смотреть, как там дела идут. Архитектором был Сантоникс. Не знаю, какой он был национальности. Сначала я решил, что англичанин, хотя имени такого странного до тех пор не слыхал никогда. А теперь думаю, он не англичанин был. Скорее скандинав какой-нибудь. Человек он был больной, я это сразу увидел. Молодой, очень светловолосый и худой, а лицо какое-то странное, вроде искривленное. Две стороны этого лица как-то не соответствовали одна другой. Он порой терял терпение, разговаривая со своими клиентами. Вы бы могли подумать, что раз они ему платят, то должны и музыку заказывать, должны командовать и говорить жестко. Только это было наоборот. Говорил жестко и командовал Сантоникс, и он всегда был совершенно в себе уверен, а вот они - нет.
        Помнится, стоило нам приехать, тот мой старикан просто кипел и пенился от ярости, когда увидел, как там дела идут. До меня обычно доносились обрывки разговоров, когда я стоял поблизости, чтобы помочь в случае чего, выполняя свои шоферские и всякие другие мелкие обязанности. Всегда можно было ожидать, что моего мистера Константина удар хватит или сердечный приступ.
        - Вы не сделали того, что я говорил, - чуть ли не визжал он. - Вы потратили слишком много денег. Гораздо, гораздо больше денег. Мы договаривались не так. Это обойдется мне значительно дороже.
        - Вы совершенно правы, - отвечал Сантоникс. - Но эти деньги необходимо потратить.
        - Они не будут потрачены! Они не будут потрачены! Вы должны держаться в рамках, определенных мною! Понимаете вы это?
        - Тогда вы не сможете получить такой дом, какой хотите, - сказал Сантоникс. - Я знаю, что вы хотите. Дом, какой я для вас строю, будет таким, какой вы хотите. Я в этом совершенно уверен, и вы сами тоже в этом совершенно уверены. Избавьте меня от этой мелочной мелкобуржуазной экономии. Вам нужен дом высочайшего класса, и вы его получите, и станете хвалиться им перед вашими друзьями, а они станут вам завидовать. Я не строю домa кому попало, я вас предупреждал. Дом - это больше, чем деньги. Этот дом не будет таким же, как дома других людей.
        - Это будет ужасно. У-жа-сно!
        - О нет! Беда в том, что вы сами не знаете, чего хотите. Или, по крайней мере, всякому может так показаться. Но на самом деле вы прекрасно знаете, что вам нужно, только не можете представить это в своем воображении. Не можете это четко увидеть. Зато я это знаю. Это как раз то самое, что знаю я. К чему люди стремятся и чего они хотят. У вас есть острое чувство качества. Я намерен дать вам качество.
        Он часто говорил им такие вещи. А я обычно стоял там и слушал. Так или иначе, но мне было понятно, что тот дом, какой он строил там, среди сосен, с видом на море, будет не таким, как обычные дома. Одна его половина совсем не выходила на море, как это обычно бывало. Она глядела в противоположную сторону - вверх, на неизменный изгиб линии гор вдали, вверх, на проглядывающее меж вершинами холмов небо. Это было совсем необычно и очень увлекательно.
        Порой Сантоникс со мной разговаривал, когда я там дежурил. Он говорил:
        - Я строю дома только для таких людей, для кого хочу строить.
        - То есть для людей богатых?
        - Они должны быть богаты, иначе не смогли бы заплатить за дом. Но деньги вовсе не главное, что мне от этих домов хочется получить. Меня не это заботит. Мои клиенты должны быть богаты, потому что я хочу сделать такой дом, который будет стоить тех денег. Видишь ли, одного дома недостаточно. Он нуждается в обрамлении. В оправе. Это не менее важно. Как рубин или изумруд. Красивый камень - это всего лишь красивый камень. Он не ведет тебя никуда дальше. Он ничего не означает, он не имеет ни формы, ни смысла, пока у него нет оправы. А оправа должна иметь красивый драгоценный камень, достойный ее. Ты видишь, я беру оправу из ландшафта, где она существует сама по себе. Она не имеет смысла, пока в ней не появится мой дом, с гордостью красующийся в ее объятиях, точно настоящая драгоценность.
        Он взглянул на меня и засмеялся:
        - Не понимаешь?
        - Пожалуй, нет, - медленно произнес я. - И все-таки - как-то, по-своему, - кажется, понимаю…
        - Такое вполне может быть. - Сантоникс смотрел на меня с любопытством.
        Мы снова приехали на Ривьеру через некоторое время, когда дом был уже почти окончен. Не стану его описывать - все равно не сумел бы сделать это как надо, - только это оказалось что-то совершенно особенное, и он был прекрасен! Я мог это видеть. Это был дом, которым человек мог гордиться, гордиться, показывая его другим, гордиться, глядя на него без посторонних, гордиться, живя в нем… может, с кем-то, очень подходящим. И тогда, неожиданно, Сантоникс сказал мне:
        - А знаешь, я мог бы построить дом тебе. Я бы знал, какой дом тебе хочется.
        - Да я и сам не знал бы, - честно признался я, покачав головой.
        - Вероятней всего, ты сам правда не знал бы. А я знал бы - за тебя. Жаль, тысячу раз жаль, что у тебя на это денег нет.
        - И никогда не будет, - сказал я.
        - Не говори так, - возразил Сантоникс. - Родиться в бедности вовсе не значит в бедности остаться. Деньги - удивительная штука. Они идут туда, где они желанны.
        - Я не очень сметлив.
        - Тебе честолюбия не хватает. Честолюбие в тебе еще не проснулось, но, знаешь, оно в тебе есть.
        - Ох, ладно, - откликнулся я. - Когда-нибудь, когда я разбужу свое честолюбие и обзаведусь деньгами, я явлюсь к тебе и скажу: «Построй мне дом!»
        Тут он вздохнул. Потом сказал:
        - Я не могу ждать… Нет. Не могу позволить себе ждать. У меня остается мало времени. Еще один дом. Или два дома. Не больше. Не хочется умирать молодым… Но иногда приходится. На самом деле, думаю, это не так уж важно.
        - Придется мне поскорей разбудить свое честолюбие.
        - Нет, - не согласился Сантоникс. - Ты здоров. Ты хорошо проводишь время. Не меняй свою жизнь.
        - Да я не смог бы, даже если б попытался.
        Тогда я считал, что это так и есть. Мне нравилось, как я живу, я хорошо проводил время, и со здоровьем у меня всегда было все в порядке. Мне пришлось возить уйму людей, которые много и усердно работали, заработали уйму денег, а к ним в придачу язву желудка и коронарный тромбоз и кучу других проблем из-за этой усердной работы. Я мог работать не хуже других, ну и что в результате? А честолюбия у меня не было, или мне казалось, что у меня его нет. У Сантоникса-то, я думаю, оно было. Я мог видеть, как проектирование домов, их строительство, вычерчивание планов и всякие другие вещи, которые мне не вполне были понятны, буквально вытягивали из него это его честолюбие. Ну, начать с того, что он ведь не был физически сильным человеком. У меня зародилась такая несусветная идея, что он просто убивает себя раньше времени, вкладывая столько труда, чтобы подстегнуть это свое честолюбие. Я не хотел так работать. И всё тут. Я не доверял работе, не любил работу. Я считал, что это самое худшее из всего, что человеческий род для себя, к сожалению, изобрел.
        О Сантониксе я думал очень часто. Он, кажется, сумел заинтриговать меня больше, чем кто-либо другой из тех, кого я знал. Одна из самых странных вещей в жизни, как мне думается, - то, что человеку запоминается. Мне кажется, человек выбирает, что ему запомнить. Что-то в нем, должно быть, выбирает. Сантоникс и его дом стали одной из таких вещей, и картина на Бонд-стрит, и посещение развалин старого дома - тех «Башен», и то, как я услышал рассказ о Земле цыгана, - все это были вещи, какие я предпочел запомнить! Иногда - девушки, которых я встречал, и поездки в некоторые места за границей, когда я возил туда своих клиентов. А клиенты были все одинаковые. Скучные. Они всегда останавливались в отелях одного и того же рода, ели всегда одинаковую пищу - скучную, без всякого воображения.
        Во мне по-прежнему жило то странное чувство ожидания чего-то, ожидания, что что-то вот-вот будет мне предложено или что-то со мною случится - не знаю, какое из этих двух описаний подходит лучше. Думаю, на самом-то деле мне хотелось найти девушку, подходящую мне девушку - под этим я не имею в виду славную девушку, подходящую для того, чтобы на ней жениться и остепениться, какую имела в виду для меня моя мать, или мой дядя Джошуа, или мои друзья. В то время я ничего не знал про любовь. Все, что я тогда знал, был секс. Казалось, все мое поколение только это и знает. Мы слишком много об этом говорили, как мне представляется, и я слышал об этом слишком много и принимал это слишком всерьез. Мы не знали - ни мои друзья, ни я сам, - как это будет, когда это с нами случится. Любовь то есть. Мы были еще юными, в нас играла юная мужская сила, и на девушек мы смотрели, оценивая их формы, их ноги и их взгляды, какие они на нас бросали; и мы думали про себя: «Согласится или нет? Не потрачу ли я тут время зря?» И чем больше девушек тебе удавалось «сделать», тем больше ты хвастал, и тем более крутым парнем тебя
считали, и тем более крутым считал себя ты сам.
        В действительности мысль о том, что все это никак не сводится только к сексу, не приходила тогда мне в голову. Наверное, рано или поздно это случается со всеми, и ко всем она приходит неожиданно. Ты ведь не думаешь так, как ты воображал, что будешь думать. «Эта девушка, наверное, как раз девушка для меня… Эта девушка будет моей…» Во всяком случае, я чувствовал совсем не так. Я не знал, что, когда это случится, это случится так нежданно-негаданно. Что я скажу себе: «Вот девушка, которой я принадлежу. Я - ее. Я принадлежу ей. Целиком и полностью. Навсегда». Мне и не снилось, что это так будет. Разве не сказал как-то один из старых комиков - это потом стало у него довольно избитой шуткой: «Я был однажды влюблен, и, если б я почувствовал, что это опять мне грозит, клянусь, я бы тотчас эмигрировал!» Так это было и со мной. Если б я знал, если б я только знал, что это значит, к чему это все приведет, я бы тоже эмигрировал. То есть если б ума хватило.
        Глава 4
        Я не выбросил из головы свой план поездки на аукцион.
        До аукциона оставалось три недели. У меня были еще две поездки на Континент[6 - Континентом на Британских островах называют континентальную Европу.] - одна в Германию, другая во Францию. И вот, когда я был в Гамбурге, дело дошло до критической точки. Начать с того, что мне был просто отвратителен клиент, которого я вез, да и его жена тоже. Они отличались тем, чего я больше всего терпеть не мог. Оба были грубы, ни с кем не считались, неприятны внешне, и, я думаю, именно из-за них развилось во мне ощущение, что мне стала уже невыносима жизнь, требующая постоянного низкопоклонства. Не думайте, я был вполне аккуратен; я думал, что не вытерплю с ними более ни дня, но я им этого не говорил. Ничего хорошего не выйдет, если портить отношения с фирмой, которая тебе работу дает. Так что я позвонил к ним в отель, сообщил, что заболел, и телеграмму в Лондон дал о том же. Написал, что могу оказаться в карантине и что разумнее всего прислать другого водителя мне на замену. Никто не мог бы возложить на меня вину за это. Никто не стал бы настолько беспокоиться обо мне, чтобы наводить дальнейшие справки; подумали
бы только, что у меня, видимо, слишком высокая температура, чтобы и дальше сообщать о себе. А потом я явлюсь в Лондон и начну плести байки о том, как тяжело болел. Только я не был по-настоящему уверен, что так сделаю. Был сыт по горло шоферской тягомотиной.
        Тот мой бунт стал важной поворотной точкой в моей жизни. Из-за этого и из-за некоторых других причин я появился в назначенный день в помещении, где шел аукцион.
        «Если не будет продано по частному соглашению», - гласила наклейка на первоначальном объявлении. Однако объявление все еще оставалось на месте, значит, поместье не продано по частному соглашению. Я был так взволнован, что едва сознавал, что делаю.
        Как я говорил, мне еще никогда не приходилось бывать на публичных аукционах, где продавали недвижимость. Меня почему-то обуревала идея, что они должны возбуждать небывалый интерес, но это оказалось вовсе не увлекательно. Ни в малой мере. Аукцион вызывал такую смертную скуку, какой я не испытывал ни на одном из представлений, что я посещал до того. Он проходил в какой-то полумрачной атмосфере, и всей публики там было лишь шесть-семь человек. Аукционист резко отличался от аукционистов, каких мне доводилось видеть ведущими распродажу мебели или других подобных вещей: то были крепкие на вид мужчины с веселыми голосами, с речью, полной шуток и прибауток. Этот же удручающе монотонным голосом хвалил поместье, описывая его площадь в акрах и еще какие-то его черты вроде этого, а затем нерешительно перешел к торгам. Кто-то предложил пять тысяч фунтов. Аукционист устало улыбнулся, вроде как услышав неудачную шутку, нисколько не смешную. Потом произнес несколько комментариев. Последовало совсем немного других предложений. Вокруг меня стояли в основном местные жители. Один, похоже, был фермер, другой, как я
догадался, был явно кем-то из конкурирующих строителей; присутствовала там, кажется, и пара юристов, и еще один человек - он, видимо, чувствовал себя здесь чужаком, приехал из Лондона, был хорошо одет и выглядел профессионалом. Не уверен, что он действительно участвовал в торгах, хотя, может, и предлагал какую-то цену. Если да, то очень тихо, большей частью - жестами. Во всяком случае, предложения очень быстро иссякли, аукционист меланхолическим тоном объявил, что резервная цена не была достигнута и вся эта волынка закончилась.
        - До чего же скучное предприятие, - обратился я к человеку явно местного вида, выходившему из помещения одновременно со мной.
        - Да они всегда так и проходят, - откликнулся он. - На многих приходилось бывать?
        - Нет, - ответил я. - Фактически в первый раз.
        - Из любопытства пришли? Не заметил я, чтоб вы цену предлагали.
        - Куда мне! Я просто пришел посмотреть, как дело пойдет.
        - Ну, вот так оно и идет, очень часто. Знаете, они ведь просто хотят посмотреть, кто заинтересован.
        Я вопросительно на него взглянул.
        - Я бы сказал, из всех только трое в деле, - сказал мой новый приятель. - Уэзерби из Хелминстера. Он, понимаете, строитель. Потом, «Дакэм и Кум», они участвуют от имени какой-то ливерпульской фирмы, как я понимаю; и еще темная лошадка из Лондона, я бы сказал, юрисконсульт какой-нибудь фирмы. Конечно, может, там и побольше их было, только, на мой взгляд, эти главные. Поместье задешево уйдет. Все так говорят.
        - Из-за его репутации?
        - О, вы, значит, слыхали про Землю цыгана, да? Да про это только деревенские болтают. Сельскому совету эту дорогу тыщу лет назад надо было переделать - это же ловушка смертельная!
        - Но у этого места и вправду дурная репутация?
        - Говорю вам, это просто суеверие. В любом случае, как я уже сказал, настоящее дело пойдет теперь за кулисами. Люди пойдут делать свои предложения. Я бы сказал, его могут ливерпульцы забрать. Не думаю, чтоб Уэзерби достаточно высокую цену дал, он любит по дешевке покупать. Сейчас много недвижимости на рынок под строительные участки выходит. В общем-то, не так уж много теперь таких, кто может позволить себе купить поместье, снести разрушенный дом и на его месте новый себе построить, правда ведь?
        - Да, кажется, это теперь не так уж часто случается, - согласился я.
        - Слишком тяжело. С теперешними налогами, да то с тем, то с другим, и домашнюю прислугу тут днем с огнем не сыскать. Нет, люди скорей заплатят за роскошную квартиру в городе, где-нибудь на шестнадцатом этаже современного дома. Громоздкие, неуклюжие загородные дома - настоящая обуза для рынка.
        - Но ведь можно построить современный дом. Требующий не таких больших затрат труда.
        - Конечно, можно, только это дело дорого обойдется, а людям не очень по душе жить в глухомани.
        - Ну, кому-то, может, и по душе, - сказал я.
        Он засмеялся, и мы расстались. Я пошел дальше, хмурый и озадаченный. Ноги сами выбирали свой путь, мое сознание в этом не участвовало. Не замечая, куда иду, я шел меж деревьев по дороге, ведшей к вересковой пустоши.
        Так я дошел до того места, где впервые увидел Элли. Как я уже говорил, она просто стояла у высокой ели и выглядела так - если только мне удастся это объяснить, - будто секунду назад ее там не было, будто она только что материализовалась, так сказать, из той самой ели. На ней было что-то из темно-зеленого твида, волосы у нее были золотисто-каштановые, цвета осенней листвы, и виделось в ней что-то нереальное. Я заметил ее и остановился. Она глядела на меня, чуть приоткрыв губы. Вид у нее был немного испуганный. Думаю, у меня у самого тоже был испуганный вид. Мне хотелось что-то сказать, но я не очень знал - что сказать. Потом произнес:
        - Простите. Я… я никак не думал напугать вас. Я не знал, что тут кто-то есть.
        Она заговорила, и голос ее был очень мягок и нежен, похож на голос маленькой девочки, хотя и не совсем. Она сказала:
        - Это ничего. Все уже хорошо. Я хочу сказать - я ведь тоже не думала, что здесь кто-то может быть. - Она оглянулась вокруг и пояснила: - Это очень глухое место. - И плечи ее слегка вздрогнули.
        В тот день задувал довольно холодный ветер. Но, возможно, ветер тут был ни при чем. Я шагнул на пару шагов ближе к ней.
        - Страшноватое местечко, правда? - заметил я. - С развалинами старого дома в этом виде, хочу я сказать.
        - «Башни», - задумчиво проговорила она. - Так он назывался, верно? Только ведь я что имею в виду - башен тут никаких, кажется, и не было вовсе.
        - Думаю, это просто название такое, - предположил я. - Просто люди называют свои дома именами - вот как эти «Башни», - чтоб повеличественней звучало, чтоб поважнее выглядеть, чем на самом деле.
        Элли посмеялась, совсем недолго.
        - Думаю, так оно и было. А теперь, - сказала она, - вы, возможно, знаете, а я не уверена - это поместье продается или выставляется сегодня на аукцион?
        - Да, - ответил я. - Я как раз иду сейчас с этого аукциона.
        - О! - Это прозвучало испуганно. - А вы… вы… заинтересованы?
        - Я вряд ли смог бы купить развалины старого дома с несколькими сотнями акров покрытой лесом земли, - ответил я. - Класс не тот.
        - Оно продано? - спросила девушка.
        - Нет. Резервная цена не была достигнута.
        - О, понятно. - В ее голосе звучало облегчение.
        - Вы тоже не собирались его покупать, ведь так? - спросил я.
        - О нет! - сказала она. - Конечно, нет. - Однако все это ее явно волновало.
        Я поколебался, но потом выпалил слова, которые так и рвались у меня с языка.
        - Я делаю вид, - признался я. - Я не могу купить его, конечно, ведь у меня никаких денег нет, но я заинтересован. Я бы хотел его купить. Я хочу купить его. Смейтесь надо мною во весь рот, если вам так хочется, но так оно и есть.
        - Но разве эти руины не слишком ветхие, слишком…
        - О да, - согласился я. - Я же не имею в виду, что хочу его таким, какой он теперь. Я хочу его снести, вывезти все это прочь. Этот дом был уродлив, и, я думаю, этот дом был, скорее всего, печален. Но само место - оно ведь не уродливо и не печально. Оно прекрасно. Посмотрите сюда. Пройдем немножко в эту сторону, под этими деревьями. Взгляните на вид, что отсюда открывается - вон туда, на холмы и на пустошь. Видите? Вот здесь тоже - уберем ветви и откроем перспективу… А теперь пройдем сюда…
        Я взял девушку под руку и перевел ее, так сказать, на второй румб компаса. Если мы и вели себя не по правилам, она этого не замечала. Во всяком случае, я держал ее под руку совсем не «так». Я просто хотел показать ей то, что видел сам.
        - Вот, - произнес я. - Вот отсюда вы видите, как склон устремляется к морю и где - вон там - выступают скалы. Между нами и всем этим находится поселок, только нам он не виден из-за холмов, что громоздятся ниже по склону. А еще можно посмотреть в третью сторону - на туманную лесистую долину. Теперь вы видите - если срубить тут деревья, сделать широкие аллеи и расчистить пространство вокруг дома, какой замечательный дом можно на этом месте построить? Вы же не станете ставить его там, где стоял старый дом. Сдвинете на пятьдесят или на сто ярдов правее - вот сюда. Именно здесь можно было бы построить дом - чудесный дом. Дом, созданный гениальным архитектором.
        - А вы знаете много гениальных архитекторов? - спросила девушка с сомнением.
        - Я знаю одного, - ответил я.
        И тут я принялся рассказывать ей про Сантоникса. Мы уселись бок о бок на ствол упавшего дерева, и я заговорил. Да, я принялся рассказывать этой тоненькой, из леса возникшей девушке, которую никогда не видел прежде, и я вложил в то, что рассказывал ей, все, что было у меня в душе. Я рассказал ей о мечте, какую человек может - пусть и не сразу - создать.
        - Этого не случится, - сказал я. - Я понимаю это. Такое просто не могло бы случиться. Но вообразите это себе. Вдумайтесь в это, как вдумываюсь я. Вот тут мы срубим деревья, а вон там мы распашем и сделаем посадки - рододендроны и азалии, и мой друг Сантоникс приедет сюда. Он будет сильно кашлять - мне кажется, он умирает от чахотки или чего-то такого, - но он сумеет это сделать. Он смог бы успеть это сделать, прежде чем умрет. Он смог бы построить самый прекрасный дом на свете. Вы даже не представляете, какие он строит дома. Он строит дома для людей богатых, но это должны быть люди, которые хотят такой дом, какой он считает правильным. Я не имею в виду правильным в принятом смысле. Это такие дома, о которых люди мечтают, которые должны стать их воплощенной мечтой. Чем-то совершенно чудесным.
        - Мне бы хотелось иметь такой дом, - сказала Элли. - Вы заставили меня его увидеть… Да, в таком доме было бы прекрасно жить. Все, о чем человек мечтал, - осуществилось. Можно было бы жить здесь и быть свободной, не стесненной, не запутанной другими людьми, побуждающими тебя делать то, чего ты делать не хочешь, и удерживающими от того, что тебе так хочется делать. О, мне так надоела моя жизнь среди людей, которые меня окружают, и вообще всё!
        Вот так это и началось. Элли и я - вместе. Я - со своими мечтами, Элли - с ее бунтом против жизни, какую она вела. Мы вдруг смолкли и взглянули друг на друга.
        - А как вас зовут? - спросила она.
        - Майк Роджерс, - ответил я. Потом поправился: - Майкл Роджерс. А вас?
        - Фенелла. - Она помолчала, колеблясь. Потом сказала, взглянув на меня с каким-то беспокойством: - Фенелла Гудман.
        За этим ничего не последовало, но мы продолжали смотреть друг на друга. Нам обоим хотелось увидеться снова, но в тот момент мы не знали, как за это взяться.
        Глава 5
        Ну вот так оно все и началось у нас с Элли. На самом деле все это развивалось не так уж быстро, ведь у каждого из нас были свои тайны. У каждого имелось что-то, что хотелось скрыть от другого, так что мы не могли говорить друг другу всего о себе, как могли бы в ином случае, и поэтому мы то и дело неожиданно натыкались вроде бы на какой-то барьер. Мы не могли сразу пойти в открытую и спросить: «Когда же мы снова увидимся? Где я смогу найти вас? Где вы живете?» Так как, понимаете, если вы задаете такие вопросы другому человеку, вас могут запросто спросить о том же.
        Фенелла выглядела обеспокоенной, когда называла свою фамилию. Настолько, что я на миг подумал, что это, возможно, не настоящее ее имя. Чуть было не решил, что она только что его придумала. Но я, конечно, понимал, что такое невозможно. Сам ведь я дал ей свое настоящее.
        В тот день мы даже не знали, как нам проститься друг с дружкой. Возникла какая-то неловкость. Сильно похолодало, нам нужно было потихоньку спускаться прочь от «Башен», а дальше-то что? Довольно неловко и нерешительно я спросил:
        - Вы остановились где-то поблизости?
        Она ответила, что остановилась в Маркет-Чадуэлле. Маркет-Чадуэлл - рыночный городок недалеко от этого места. Я знал, что там есть большой отель - три звезды, и догадался, что Элли, видимо, остановилась именно в нем. Она, почти с той же неловкостью, тоже спросила:
        - А вы здесь живете?
        - Нет, - ответил я. - Я здесь не живу. Я сюда только на один день приехал.
        И тут между нами воцарилось неловкое молчание. Она слегка вздрогнула - ветер был несильный, но холодный.
        - Нам лучше пойти, тогда нам будет теплее. Вы как… Вы - на машине или поедете автобусом или поездом?
        Она сказала, что оставила машину в деревне, и добавила:
        - Но со мною все будет в порядке.
        Казалось, Элли немного нервничает. Я подумал, может, она хочет от меня отделаться, но разве я не знал, как с этим справляться? Я предложил:
        - Давайте пройдем вниз, как раз до деревни, хорошо?
        Тут она бросила на меня быстрый благодарный взгляд. Мы стали медленно спускаться по извилистой дороге, на которой произошло столько автомобильных аварий. Когда мы свернули за очередной поворот, какая-то фигура выступила из-под темных ветвей ели. Она появилась так неожиданно, что Элли сильно вздрогнула и произнесла: «Ой!» Это была та старая женщина, которую я видел недавно в саду перед ее домом, - миссис Ли. Сегодня она выглядела гораздо более дикой, ее черные спутанные волосы развевались по ветру, плечи укрывал красный плащ; повелительная поза, в какой она остановилась перед нами, делала ее выше ростом.
        - Что это вы такое тут делаете, мои драгоценные? - вопросила она. - Что привело вас на Землю цыгана?
        - Ой, - снова произнесла Элли. - Мы ничье владение не нарушили, нет?
        - Это как раз может быть. Тут раньше цыганская земля была. Цыганская земля, а нас выгнали прочь отсюда. Вам тут ничего хорошего не добиться, и ничего хорошего не выйдет для вас, если будете шататься тут, на Земле цыгана.
        Элли не собиралась спорить - не было в ней никакой воинственности. Мягко и вежливо она сказала в ответ:
        - Мне очень жаль, если нам нельзя было сюда заходить. Но я думала, что это поместье сегодня продается.
        - И беда тому, кто его купит! - сказала старуха. - Ты меня послушай, моя красавица, потому что ты очень красивая. Беда придет к тому, кто эту землю купит - кто бы он ни был. Проклятие лежит на этой земле, давнее проклятие, оно было наложено много-много лет назад. Держись от нее подальше. Не имей никакого дела с Землей цыгана. Смерть да опасность принесет она тебе. Уезжай домой по морю и никогда не возвращайся на Землю цыгана. Не говори после, что я тебя не предупредила.
        - Мы же ничего дурного не делаем!
        - Да ладно вам, миссис Ли, - вмешался я. - Не надо так пугать молодую даму. - И я повернулся к Элли, намереваясь ей кое-что объяснить. - Миссис Ли живет в деревне. У нее там домик. Она предсказывает судьбу и провидит будущее. Все так, миссис Ли? - обратился я к ней шутливым тоном.
        - У меня есть этот дар, - просто ответила она. - У нас у всех он есть. Посеребри мне ручку, и я всю правду тебе скажу, молодая дама, я твою судьбу предскажу.
        - Боюсь, мне совсем не хочется, чтобы мне предсказали мою судьбу.
        - А это было бы очень разумно. Узнать что-то про будущее. Знать, чего избегать, знать, что тебя ждет, если не остережешься. Давай! У тебя в кармане много денег. Много денег. Я знаю такое, что тебе разумно будет узнать.
        Я уверен - стремление услышать предсказание своей судьбы прямо-таки неизменно живет в каждой женщине. Я заметил это довольно давно, у девушек, с которыми был знаком. Почти всегда мне приходилось платить за то, чтобы они могли войти в будку гадалки, если я водил их на ярмарку. Элли открыла сумочку и положила на ладонь старой женщины две полукроны[7 - Крона - английская монета достоинством в пять шиллингов. Шиллинг - ^1^/^20^ фунта стерлингов (существовал до денежной реформы 1971 г.).].
        - Ах, моя красавица, вот теперь ты правильно решаешь. Послушай, что тебе матушка Ли скажет.
        Элли стянула перчатку и положила маленькую, изящную руку ладонью вверх на ладонь старухи. Та уставилась вниз и забормотала себе под нос:
        - Что я тут вижу? Что я сейчас вижу?
        Вдруг она резко выпустила руку Элли.
        - На твоем месте я бы бежала отсюда со всех ног. Беги - и никогда не возвращайся! Это я тебе уже говорила - только что, и это правда. Я опять это увидела - на твоей ладони. Забудь про Землю цыгана, забудь, что ты ее когда-то видела. И дело не в развалинах старого дома - тут вся земля проклята.
        - Да у вас просто мания какая-то по этому поводу, - грубо прервал ее я. - В любом случае молодая дама не имеет никакого отношения к этому поместью, она просто пришла сюда прогуляться. Она вообще этой округой не интересуется.
        Старая женщина не обращала на меня никакого внимания. Она мрачно произнесла:
        - Я с тобой говорю, моя красавица. Я тебя предупреждаю. Твоя жизнь может быть счастливой - только ты должна избегать опасности. Не приближайся к местам, где грозит опасность или где лежит проклятие. Уезжай туда, где тебя любят, где о тебе заботятся, где тебя берегут. Тебе надо жить в безопасности, надо остерегаться. Иначе… Иначе… - Она содрогнулась. - Мне не нравится это видеть. Мне не нравится то, что я вижу на твоей руке.
        Неожиданно странным, резким движением миссис Ли сунула две полукроны обратно в руку Элли, бормоча что-то так тихо, что мы едва смогли это расслышать. Похоже было, что она бормотала: «Это жестоко… Это жестоко - то, что случится…» Резко повернувшись, она решительно и быстро зашагала прочь.
        - Какая ужасающая женщина, - выговорила Элли.
        - Не обращайте на нее внимания, - сказал я сердито. - Она все равно уже наполовину выжила из ума - так мне думается. Она просто хочет вас отпугнуть. Тут у них существует какое-то особое чувство именно к этому куску земли.
        - А тут не было ли аварий? Ничего плохого тут не случалось?
        - Да как тут не быть авариям? Вы посмотрите только на изгибы и узость этой дороги! Сельский совет давно следовало расстрелять за то, что они ничего по этому поводу не делают. Конечно, тут вечно будут аварии. Даже предупредительных знаков недостаточно.
        - Только аварии? Других несчастных случаев не было?
        - Послушайте, - взялся я ее разубеждать. - Людям нравится коллекционировать бедствия. Всегда имеется уйма бедствий, которые можно коллекционировать. Так выстраиваются истории о каком-нибудь месте.
        - И это - одна из причин, почему эта недвижимость уйдет задешево?
        - Ну, думаю, такое возможно. То есть если уйдет к местным. Только я не думаю, что к местным уйдет. Я ожидаю, что его купят под строительный участок, - сказал я. - А вы дрожите. Не надо дрожать. Ну-ка, давайте пойдем быстрее, это нас согреет, - добавил я. - Может, вы хотели бы, чтобы я вас оставил прежде, чем мы до деревни дойдем?
        - Нет. Разумеется, нет. С какой стати?
        Тогда я очертя голову совершил стремительный бросок:
        - Послушайте. Я собираюсь завтра в Маркет-Чадуэлл. Я… Я предполагаю… То есть я не знаю, будете ли вы еще там… Я хочу что спросить… есть ли возможность… снова вас увидеть?
        Я волочил ноги и отворачивался, чувствуя, как краска заливает мне лицо. Во всяком случае, мне так казалось. Но ведь если я ничего не скажу сейчас, как же я смогу все это продолжить?
        - О да, - ответила Элли. - Я не уеду в Лондон до вечера.
        - Тогда, может быть… вы согласитесь… то есть я хочу сказать, я думаю, это, конечно, дерзость…
        - Вовсе нет.
        - Тогда, может быть, вы согласились бы прийти выпить со мной чаю в кафе? Оно называется, по-моему, «Грустный дог». Оно вполне приличное, - продолжал я, - то есть… - Я никак не мог найти нужное слово и произнес слово, которое раза два при мне употребила моя мать: - Оно вполне благопристойное.
        Тут Элли рассмеялась. Думаю, это слово в наши дни прозвучало довольно своеобразно.
        - Не сомневаюсь, что там очень мило, - сказала она. - Да. Я приду. Около половины пятого вам будет удобно?
        - Я буду ждать вас, - ответил я. - Я… Я рад. - Я не стал уточнять, чему я рад.
        Мы уже подошли к последнему повороту дороги. За ним начинались дома деревни.
        - Ну, тогда - до свидания. До завтра, - сказал я. - И не думайте больше про то, что наговорила вам эта старая ведьма. Ей просто нравится людей пугать - мне так кажется. Да и в голове у нее не все дома, - добавил я.
        - А вам не кажется, что это место вызывает какой-то страх? - спросила Элли.
        - Земля цыгана? Нет, мне так не кажется, - ответил я. Я ответил, пожалуй, чуть слишком решительно, но я и правда не чувствовал, что оно вызывает страх. Я считал, как считал и прежде, что это место очень красиво - красивая оправа для красивого дома…
        Ну, вот так прошла моя первая встреча с Элли. На другой день я был в Маркет-Чадуэлле, ожидая Элли в кафе «Грустный дог», и она пришла. Мы с нею пили чай, и мы разговаривали. По-прежнему мало говорили о себе, то есть не говорили о том, как живет каждый из нас. Мы говорили больше всего про то, о чем думаем, что чувствуем; а потом Элли бросила взгляд на свои часики и заявила, что ей надо уходить - ее поезд в Лондон отправляется в пять тридцать…
        - А я полагал - у вас здесь машина? - удивился я.
        Она взглянула на меня немного смущенно и ответила, что, мол, нет-нет, вчера это была не ее машина. Она не стала объяснять, чья это была машина. Тень смущения снова наползла на нас обоих. Я поднял вверх палец - показать официантке, чтобы принесла счет, заплатил и сразу прямо спросил Элли:
        - Я смогу… смогу когда-нибудь увидеться с вами опять?
        Элли не смотрела на меня. Она смотрела вниз - на столик. И сказала:
        - Я пробуду в Лондоне еще две недели.
        Я спросил:
        - Где? Когда?
        Мы договорились встретиться в Риджентс-парке[8 - Риджентс-парк (англ. Regent’s Park) - букв. Парк регента - большой парк (площадь - 170 га) в северо-западной части Лондона, бывшее место королевской охоты. Назван в честь принца-регента, впоследствии (с 1820 г.) - короля Георга IV (1762 - 1830). Парк известен своими садами - Зоологическим и Ботаническим. Открыт для публики с 1838 г.] через три дня. Погода стояла чудесная. Мы немного перекусили в ресторанчике на открытом воздухе, погуляли в Саду роз[9 - Сад роз королевы Мэри (Queen Mary’s Gardens) создан в Парке в 1930 г.] королевы Мэри, посидели там на шезлонгах и говорили, говорили… С этого дня мы стали рассказывать друг другу о себе. Я рассказал Элли, что учился в хорошей школе, но в остальном мне нечем похвастаться. Рассказал ей о разных работах, какими пришлось заниматься, правда, не обо всех, и о том, как ни на одной надолго не задерживался, ни к чему надолго не привязывался, как меня одолевало беспокойство и я переезжал с места на место, пробуя то одно, то другое. И вот странно и забавно - ее привело в восторг то, что она услышала.
        - Это так не похоже! - сказала она. - Так замечательно не похоже!
        - Не похоже? На что?
        - На меня.
        - Вы - богатая девочка? - спросил я, поддразнивая ее. - Бедная маленькая богатая девочка?
        - Да, - призналась Элли. - Я - бедная маленькая богатая девочка.
        И она заговорила - как-то отрывочно - о своем происхождении из богатой семьи, об удушающем комфорте, о скуке, о практической невозможности самой выбирать себе друзей, невозможности вообще делать что-то по собственному желанию. Порой, глядя на людей, которые, по всей видимости, наслаждались такой жизнью, она чувствовала, что не способна на это. Мать ее умерла, когда Элли была еще в младенческом возрасте, и отец снова женился. А потом, через несколько лет, умер и он. Я так понял, что Элли недолюбливает свою мачеху. Та жила в основном в Америке, но обычно много путешествовала.
        Мне казалось просто фантастикой, когда я ее слушал, что какая-то девушка в наши дни, в нашем веке может вести такой замкнутый, такой затворнический образ жизни. Конечно, она ходила на вечеринки, посещала спектакли и концерты, но такое могло быть и полсотни лет тому назад - судя по тому, как она об этом говорила. У нее не было совсем никакой личной жизни, ничего увлекательного! Ее жизнь отличалась от моей, как мел отличается от сыра! Конечно, слушать об этом было по-своему интересно, только мне такая жизнь представлялась бессмысленной.
        - Так у вас практически нет собственных друзей? - спросил я. - А как же насчет молодых людей?
        - Их для меня подбирают, - произнесла она горько. - Все они смертельно скучны.
        - Это почти как в тюрьме сидеть, - сказал я.
        - Очень на то похоже.
        - И совсем нет собственных друзей?
        - Теперь есть. У меня есть Грета.
        - А кто это - Грета?
        - Она сначала приехала как au pair[10 - Au pair (фр.) - помощница по хозяйству, обычно - иностранка, работающая за квартиру и стол, одновременно обучающаяся языку.]… нет, пожалуй, не совсем так. Сначала у нас жила девушка из Франции - целый год, для моего французского. А потом приехала Грета, из Германии, для немецкого. Грета - совсем другая. Все стало по-другому после ее приезда.
        - Вы очень привязаны к Грете? - спросил я.
        - Она мне помогает, - объяснила Элли. - Она на моей стороне. Она так все устраивает, что я могу теперь делать, что хочу и ездить куда хочу. Она даже может для меня солгать. Я бы не смогла уехать, чтобы побывать на Земле цыгана, если б не Грета. В Лондоне она составляет мне компанию и присматривает за мною, пока мачеха находится в Париже. Я пишу ей два-три письма, и если уезжаю куда-нибудь, Грета ей каждые три-четыре дня отправляет по письму, чтобы на каждом был лондонский штемпель.
        - А почему, кстати, вам захотелось побывать на Земле цыгана? - спросил я. - Для чего?
        Элли ответила не сразу.
        - Это мы с Гретой устроили, - сказала она наконец. - Грета просто замечательная, знаете. Она придумывает всякие вещи. Она порождает идеи.
        - Как она выглядит, эта ваша Грета?
        - О, Грета красивая. Она - высокая, она - блондинка. Она все умеет.
        - Я думаю, вряд ли она мне понравится, - сказал я.
        Элли рассмеялась:
        - Ну что вы! Она вам обязательно понравится. Я уверена, что понравится. Она к тому же очень умна.
        - Не люблю очень умных девушек. И мне не нравятся высокие блондинки, - заявил я. - Мне нравятся девушки небольшого роста, с волосами цвета осенней листвы.
        - Я думаю, вы просто заревновали к Грете, - упрекнула меня Элли.
        - Может, и так. А вы сильно к ней привязаны, разве нет?
        - Да, я действительно сильно к ней привязана. Моя жизнь стала совсем другой благодаря ей.
        - И это она предложила, чтобы вы отправились в то место? Зачем, хотел бы я знать? Не так уж много можно посмотреть или сделать в той части света. Я нахожу ваше решение совершенно загадочным.
        - Это наш секрет.
        Элли выглядела довольно смущенной.
        - Ваш с Гретой? Ну мне-то скажите!
        Она покачала головой.
        - Должна же я иметь хоть какие-то собственные секреты, - возразила она.
        - А ваша Грета знает, что вы со мною встречаетесь?
        - Она знает, что я с кем-то встречаюсь. И всё. Грета не задает вопросов. Она видит, что я счастлива.
        Потом наступила неделя, когда я не видел Элли. Из Парижа вернулась ее мачеха и еще кто-то, кого она называла дядя Фрэнк, и она объяснила - почти мимоходом, - что готовится празднование ее дня рождения в Лондоне, большой вечерний прием.
        - Я не смогу уходить из дома, - предупредила она меня. - По крайней мере, всю следующую неделю. Зато после этого… После этого все будет по-другому.
        - Почему же после этого все будет по-другому? - спросил я.
        - Тогда я смогу делать то, что хочу.
        - Как обычно - с помощью Греты?
        Тон, каким я говорил о Грете, всегда вызывал у Элли смех. Она каждый раз говорила мне:
        - Это же глупо - так ревновать к Грете. Вам надо как-нибудь с ней познакомиться. Она вам понравится.
        - Мне не нравятся властные девушки, - возразил я упрямо.
        - А почему же вы решили, что она властная?
        - По тому, как вы о ней рассказываете. Она вечно что-то устраивает, организует.
        - Она очень расторопна, - пояснила Элли. - Она прекрасно умеет все организовать. Поэтому моя мачеха так на нее полагается.
        Я поинтересовался, что это у нее за дядя Фрэнк.
        Она сказала:
        - На самом деле я не так уж хорошо его знаю. Он был мужем сестры моего отца, так что он не настоящий родственник. Мне кажется, он всегда был чем-то вроде перекати-поля и раз или два даже попал в беду. Ну, знаете, как люди обычно говорят о ком-нибудь, намекая на что-то…
        - Что, не принят в обществе? Мерзкий тип?
        - Да ничего такого реально «мерзкого» он вроде бы не совершал, но вечно попадал в какие-то скандалы, как мне кажется. С финансами. И поверенным в делах, адвокатам и разным другим людям приходилось его оттуда вытаскивать. И платить за всё.
        - Вот оно что! Паршивая овца в семействе, - заметил я. - Думаю, мне с ним полегче было бы поладить, чем с вашей образцовой Гретой.
        - Он умеет быть очень приятным, если захочет, - сказала Элли. - Он прекрасный собеседник.
        - Но на самом деле он вам не нравится? - сразу задал я ей прямой вопрос.
        - На самом деле… пожалуй, все-таки нравится… Дело в том, что иногда… Ох, не знаю, как это объяснить. Иногда я чувствую, что не понимаю, что он думает, что планирует.
        - Он что, из тех наших «планировщиков», кто ничего не пускает на самотек?
        - Я по-настоящему не знаю, что он за человек, - повторила Элли.
        Она никогда не предлагала мне познакомиться с кем-нибудь из членов ее семьи. Иногда я подумывал, не стоит ли мне самому как-нибудь заговорить с ней об этом. Но я ведь не знал, как она относится к этому предмету. В конце концов я просто задал ей прямой вопрос.
        - Послушай, Элли, - начал я, - тебе не кажется, что мне надо бы познакомиться с кем-нибудь из твоей семьи? Или ты считаешь, что лучше не надо?
        - Я не хочу, чтобы ты с ними знакомился.
        - Я понимаю, что не очень-то…
        - Да я совсем не то имела в виду, нисколечко не то! Просто они устроят скандал, а я не выношу скандалов.
        - А я иногда чувствую, что наши отношения превращаются в какую-то тайную связь. Я начинаю выступать в довольно неприглядном свете, ты не находишь?
        - Я уже достаточно взрослая, чтобы иметь собственных друзей, - заявила Элли. - Мне почти уже двадцать один год. И когда мне исполнится двадцать один год, никто не сможет меня остановить. Но сейчас, понимаешь… Ну, я же говорю, будет ужасный скандал и меня отправят куда-нибудь подальше, чтобы я не смогла с тобою встречаться. Будет… О, послушай, ну пожалуйста, пожалуйста, давай оставим все так, как есть сейчас!
        - Мне все годится, что годится тебе. Мне только не хотелось бы ничего делать тайком.
        - Мы ничего не делаем тайком. Просто у меня есть друг, с которым можно разговаривать, говорить ему разные разности. Кто-то, с кем можно… - Она вдруг улыбнулась. - Можно вместе фантазировать. Ты даже не представляешь, как это замечательно.
        Да, этого у нас хватало - фантазий, хочу я сказать. Наши встречи все чаще и чаще принимали такой оборот. Иногда начинал я. Более часто это бывала Элли; она говорила:
        - Давай предположим, что мы купили Землю цыгана и теперь строим там дом.
        Я много рассказывал ей о Сантониксе и о домах, какие он строил. Старался описывать ей, какими были эти дома и как Сантоникс размышлял о разных вещах. Не думаю, что такие описания мне так уж хорошо удавались - я не очень умею красиво что-то описывать. У Элли, без сомнения, сложилось собственное представление об этом доме - нашем доме. Мы не говорили о «нашем доме», но думали о нем именно так.
        Итак, мне предстояло не видеться с Элли более недели. Я снял со счета все свои сбережения (их было не больно много) и купил для Элли колечко с трилистником[11 - Трилистник - эмблема Ирландии.] из какого-то зеленого ирландского болотного камня. Сделал ей подарок ко дню рождения. Оно ей очень понравилось, и Элли выглядела совершенно счастливой.
        - Прелестное, - сказала она.
        Элли носила мало драгоценностей, но, когда она их надевала, я не сомневался, что это настоящие алмазы, изумруды и тому подобные штуки. Но ей понравилось мое ирландское колечко.
        - Это будет мой самый лучший подарок на день рождения. Он уже нравится мне больше всех, - заявила она.
        После этого я получил от нее второпях написанную записку. Элли собиралась уехать за границу со своей семьей, на юг Франции, сразу после дня рождения.
        «Но не беспокойся, - писала она. - Через две-три недели мы вернемся, на этот раз - по пути в Америку. И все равно, так или иначе, мы с тобой снова увидимся. У меня есть что-то совсем особенное, о чем мне надо с тобой поговорить».
        Я беспокоился и чувствовал себя не в своей тарелке, не видя Элли и зная, что она уехала за границу, во Францию. К тому же у меня были кое-какие новости о недвижимости на Земле цыгана. Очевидно, поместье все же было продано по частному соглашению, но информация о том, кто его приобрел, была очень скудна. В качестве покупателей называли какую-то лондонскую адвокатскую фирму. Я пытался получить дополнительные сведения, но у меня ничего не вышло. Фирма, о которой шла речь, оказалась весьма уклончивой в ответах. Я, естественно, не пытался подойти к ее руководству, просто подружился с одним из клерков, так что смог получить лишь немного довольно расплывчатой информации. Поместье было куплено для очень богатого клиента, который предполагал сохранять его как выгодное помещение денег, поскольку эта земля станет гораздо дороже, когда данный округ будет более развит.
        Очень трудно добиться нужных сведений, если имеешь дело с высококлассными фирмами. Все - дo смерти секретно, будто они Эм-Ай-5[12 - Эм-Ай-5 (MI 5 - Military Intelligence) - секретная служба безопасности (военная контрразведывательная служба Великобритании).] или что-то в этом роде! Все и каждый действуют от имени кого-то, кто не должен быть назван, о ком нельзя даже говорить! Вступление во владение - тоже мне «тайна»!
        Меня охватило ужасное беспокойство. Я перестал размышлять обо всем этом и отправился повидаться с матерью.
        Я очень долго не приезжал ее повидать.
        Глава 6
        Моя мать жила все на той же улице, где прожила последние двадцать лет, - на улице, где стоят однообразные, скучные, вполне респектабельные дома, не обладающие ни красотой, ни значительностью. Переднее крыльцо было тщательно побелено и выглядело совершенно как всегда. Дом значился под номером 46. Я нажал кнопку звонка. Мать открыла мне дверь и осталась стоять в дверях, глядя на меня. Она тоже выглядела совершенно как всегда. Высокая, угловатая, прямая, волосы с проседью разделены посередине прямым пробором, рот с тонкими губами жестко сжат, глаза глядят на мир с вечной подозрительностью. Во всем облике - железная твердость. Однако в том, что касалось меня, в ней - где-то глубоко - крылась некоторая мягкость. Мать никогда ее не выказывала, если только могла, но я обнаружил, что в ней эта мягкость есть. Она не переставала желать, чтобы я изменился, но ее желания никогда не могли воплотиться в жизнь. Выхода не было: между нами установился вечный пат.
        - О! - сказала мать. - Так это ты.
        - Да, - ответил я. - Это я.
        Она чуть посторонилась, давая мне пройти, и я вошел в дом и направился в кухню. Мать последовала за мной и остановилась, не спуская с меня глаз.
        - Много времени прошло, - проговорила она. - Что ты делал?
        - То да сё, - сказал я.
        - А-а, - протянула моя матушка. - Как всегда, значит?
        - Как всегда, - согласился я.
        - И сколько же мест ты сменил после того, как я видела тебя в последний раз?
        Я на минуту задумался. Потом ответил:
        - Пять.
        - Когда же ты повзрослеешь?
        - Я уже совсем взрослый. Я сам выбрал свой путь, свой образ жизни. А как все шло тут, у тебя? - спросил я.
        - Тоже как всегда, - сказала мама.
        - В полном здравии и всё такое?
        - У меня не хватает времени на то, чтобы болеть, - отмахнулась она. Потом резко спросила: - Ты для чего пришел?
        - А я что, прихожу обязательно для чего-то?
        - Обычно так оно и бывает.
        - Никак не пойму, - сказал я, - почему ты так неодобрительно относишься к тому, что мне хочется посмотреть мир.
        - Водя шикарные автомобили по всему европейскому континенту! К этому сводится твое представление о том, как можно посмотреть мир?
        - Разумеется.
        - Вряд ли тебе удастся добиться успеха на этом пути. Во всяком случае, если станешь бросать работу, предупреждая об этом в тот же день, и объявлять себя больным, покинув клиентов в каком-то варварском городишке.
        - А как ты-то об этом узнала?
        - Мне позвонили из твоей фирмы. Спрашивали, не знаю ли я твоего адреса.
        - Зачем я им понадобился?
        - Думаю, они хотели тебя снова взять на работу, - сказала мама. - Только не представляю почему.
        - Потому что я хороший водитель и нравлюсь клиентам. В любом случае я же не мог ничего поделать, раз заболел, верно?
        - Ну, не знаю, - отвечала моя матушка.
        Она явно считала, что я мог что-то поделать.
        - Почему же ты не явился к ним, когда вернулся в Англию?
        - У меня нашлись дела поважнее.
        Брови ее взлетели вверх.
        - Много нового в голову взбрело? Новые дикие идеи на ум полезли? Какие работы ты с тех пор выполнял?
        - На автозаправке. Механиком в гараже. Временным клерком. Посудомоем в низкопробном ночном клубе.
        - То есть уже под горку катишься, - заключила моя матушка с мрачным удовлетворением.
        - Вовсе нет, - возразил я. - Это всё - часть плана. Моего собственного плана.
        Она вздохнула:
        - Что ты будешь - чай или кофе? Есть и то и другое.
        Не подумав, я ляпнул «кофе» - мол, я уже перерос привычку к чаепитию.
        Мы сидели за столом, перед нами стояли чашки, а мама вынула из противня домашний кекс и отрезала нам обоим по ломтику.
        - Ты изменился, - вдруг сказала она.
        - Я? Как это?
        - Не знаю. Но ты изменился. Что случилось?
        - Ничего не случилось. Что могло случиться?
        - Ты какой-то возбужденный.
        - Я собираюсь ограбить банк, - сказал я.
        Она была не настроена воспринимать шутки и заметила только:
        - Нет, этого я не боюсь - это не твое.
        - Почему нет? Кажется, в наши дни это довольно легкий способ быстро разбогатеть.
        - Это потребовало бы слишком много труда, - рассуждала мать. - Тщательного планирования. Больше работы ума, чем тебе обычно нравится делать. И недостаточно безопасно.
        - Ты решила, что все про меня знаешь, - упрекнул я ее.
        - Нет, не решила. На самом деле я ничего о тебе не знаю, потому что мы с тобой такие разные, как мел и сыр. Но я знаю, когда ты что-то задумываешь. А теперь ты что-то задумал. Что это, Микки? Может, это девушка?
        - С чего ты взяла, что это - девушка?
        - Я всегда знала, что наступит день и это обязательно случится.
        - Что ты имеешь в виду, говоря, что наступит день? У меня была уже целая куча девушек.
        - Это было не то, о чем я говорю. Это было просто так, как бывает у молодых людей - от нечего делать. Ты просто опыта набирался с девчонками, ничего серьезного у тебя не было - до сих пор.
        - А ты считаешь, теперь у меня это серьезно?
        - Так это девушка, Микки?
        Я не смог выдержать ее взгляд. Отвел глаза.
        - Вроде бы.
        - Что это за девушка?
        - Мне подходит, - сказал я.
        - Ты собираешься привести ее сюда, ко мне?
        - Нет.
        - Вот так, да?
        - Нет, не так. Не хотел бы оскорбить твои чувства, но…
        - Ты моих чувств не оскорбляешь. Ты не хочешь, чтобы я ее увидела, потому что я могу вдруг сказать: «Не делай этого». Разве не так?
        - Я никакого внимания не обратил бы. Если б ты так сказала.
        - Может, и нет. Только это тебя все равно где-то внутри поколебало бы. Потому что ты берешь на заметку то, что я говорю, и думаешь над этим. Есть какие-то вещи, которые я про тебя угадываю, и может так случиться, что угадываю правильно, а ты это понимаешь. Я - единственный человек на свете, кто способен поколебать твою уверенность в себе. Что, эта девушка - негодяйка, которая как-то сумела взять над тобою власть?
        - Негодяйка?! - я засмеялся. - Ты бы ее видела!.. Ну, ты меня насмешила!
        - А что тебе от меня нужно? Тебе ведь что-то нужно - как всегда.
        - Мне нужно немного денег.
        - У меня ты их не получишь. Зачем они тебе? На эту девицу потратить?
        - Нет. Хочу купить себе первоклассный костюм, чтобы в нем жениться.
        - Ты собираешься на ней жениться?
        - Если она согласится.
        Это ее потрясло.
        - Если б ты хоть что-то мне сказал! - произнесла она. - Это тебя сильно затронуло, я вижу. Вот этого я всегда и боялась! Что ты выберешь себе неподходящую девушку.
        - Неподходящую девушку! Да будь я проклят! - заорал я. Я разозлился.
        И я ушел из ее дома, хлопнув дверью.
        Глава 7
        Когда я вернулся домой, меня там ждала телеграмма - она была отправлена из Антиба[13 - Антиб (фр. Antibes) - курортный город во Франции, на Лазурном берегу, второй по величине после Ниццы.]:
        «ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ ЗАВТРА 4.30 ОБЫЧНОМ МЕСТЕ»
        Элли изменилась. Я сразу же это увидел. Мы, как всегда, встретились в Риджентс-парке и поначалу были какими-то чуть-чуть странными и неловкими друг с другом. У меня было кое-что такое, что я собирался сказать ей, и я был в сильном волнении - как это выразить. Полагаю, любой мужчина бывает в таком состоянии, когда готовится сделать предложение руки и сердца.
        И Элли тоже была какая-то странная из-за чего-то. Наверное, она придумывала самый милый и добрый способ, как сказать мне «НЕТ». Только я почему-то не думал, что она так скажет. Вся моя вера в жизнь основывалась на том факте, что Элли меня любит. Но теперь в ней виделась какая-то новая независимость, новая уверенность в себе, и я вряд ли мог объяснить это тем, что она просто стала на год старше. Еще один день рождения не может вызвать такую перемену в молодой девушке. Она со своим семейством побывала на юге Франции и немножко рассказала мне об этом. Потом, довольно неловко, сказала:
        - Я… Я видела там тот дом - дом, про который ты мне рассказывал. Который тот твой друг-архитектор построил.
        - Как - дом Сантоникса?
        - Да. Мы один раз съездили туда на ланч.
        - Как же вам удалось это сделать? Твоя мачеха знает человека, который в нем живет?
        - Дмитрия Константина? Ну, не то чтобы знает. Но она познакомилась с ним и… ну… Грета все это для нас устроила, и не приходится удивляться, что мы взяли и поехали туда.
        - Опять эта Грета! - произнес я, позволив обычному раздражению прозвучать в моем голосе.
        - Я же тебе говорила - Грета прекрасно умеет все такое устраивать.
        - Ну хорошо, хорошо. Итак, она устроила, чтобы ты вместе с мачехой…
        - И дядей Фрэнком, - добавила Элли.
        - Совсем по-семейному, - произнес я. - Надеюсь, и Грета тоже?
        - Ну, нет, Грета не поехала, потому что… - Элли колебалась. - Кора - моя мачеха, - она не совсем так к Грете относится.
        - Грета - не член семьи, она бедная родственница, так? - догадался я. - Эта девушка фактически au pair. Грете это должно быть временами неприятно.
        - Она не au pair. Она для меня вроде компаньонки.
        - О! Дуэнья, чичероне, шапероне, гувернантка! Много хороших названий.
        - Ох, будь добр, помолчи, - сказала Элли. - Я же хочу тебе рассказать. Я теперь понимаю, что ты имел в виду, когда говорил о твоем друге Сантониксе. Это совершенно замечательный дом. Он… он совсем непохожий! И я вижу теперь, что, если б он построил дом для нас, это был бы чудесный дом.
        Элли произнесла эти слова, как бы совершенно не сознавая этого. Для нас, сказала она. Она отправилась на Ривьеру и заставила Грету устроить так, чтобы можно было увидеть дом, который я описывал ей, потому что ей хотелось более ясно представить себе дом, который, в нашем воображаемом мире, мы построили бы для себя, дом, который построил бы для нас Сантоникс.
        - Я рад, что ты так к этому относишься, - сказал я.
        А Элли спросила:
        - Ну а ты? Чем ты занимался?
        - Только своей скучной работой, - ответил я. - Еще побывал на скачках и поставил кое-какие деньги на аутсайдера. Ставка - тридцать к одному. Всё поставил, до последнего пенни. И аутсайдер выиграл, да как! Кто сказал, что мне не светит удача?!
        - Я рада, что ты выиграл, - сказала Элли.
        Однако сказала она это без особого энтузиазма; ведь поставить всё, что у тебя есть на этом свете, на аутсайдера и выиграть с этим аутсайдером в ее мире ничего не значит. Совсем не так, как в моем.
        - А еще я пошел и повидался с матерью.
        - Ты практически никогда не говорил о своей матери.
        - А зачем?
        - Разве ты ее не любишь?
        Я задумался.
        - Не знаю. Порой думаю, что - нет. В конце концов, ведь, взрослея, человек перерастает своих родителей. Матерей и отцов.
        - Думаю, ты ее любишь, - возразила Элли. - Иначе ты не говорил бы так неуверенно, что нет.
        - Я ее побаиваюсь, - признался я. - Она слишком хорошо меня знает. То есть знает мои самые худшие стороны.
        - Ну кто-то же должен, - утешила Элли.
        - Что ты этим хочешь сказать?
        - Кто-то из великих писателей сказал, что ни один человек не бывает героем в глазах своего слуги[14 - «Ни один человек не бывает героем в глазах своего слуги» (англ. No man is a hero for his valet) - пословица, иногда приписываемая О. Уайльду.]. Наверное, надо бы, чтоб у каждого был свой слуга. Иначе будет очень тяжко постоянно поддерживать в людях хорошее мнение о себе.
        - Ну, Элли, у тебя и идеи! - воскликнул я и взял ее руку в свои. - Ты все обо мне знаешь?
        - Думаю, да, - ответила она, сказав это очень спокойно и просто.
        - Я никогда тебе много про себя не говорил.
        - Ты имеешь в виду, что вообще ничего не говорил. Ты всегда захлопывался, словно раковина. Но это другое. Я очень хорошо знаю, какой ты - ты сам.
        - Не уверен, так ли это, - произнес я и продолжил: - Сказанное вслух, это прозвучит довольно глупо, но… Я люблю тебя, Элли. Кажется, говорить об этом поздновато, верно? То есть я хотел сказать - ты ведь давно это знаешь, практически с самого начала, ведь так?
        - Да, - ответила Элли. - И ты ведь это про меня тоже знал давно, разве нет?
        - Проблема в том, - сказал я, - что нам теперь с этим делать? Все будет не так просто, Элли. Ты хорошо знаешь, кто я такой, чем занимался, какую жизнь вел. Я пошел повидать мать и снова видел ту узкую, мрачную, респектабельную улочку, на которой она живет. Этот мир не похож на твой, Элли. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь заставить их встретиться друг с другом.
        - Ты мог бы отвести меня познакомиться с твоей матерью.
        - Мог бы. Но, пожалуй, не хочу. Это прозвучит довольно сурово и, думаю, на твой взгляд, даже жестоко, но, видишь ли, нам - тебе и мне - предстоит поразительно странная жизнь вместе. Это должна быть совсем новая жизнь, она должна стать «местом встречи» - той почвой, где смогут встретиться мои бедность и невежество с твоими деньгами, культурой и знанием жизни общества. Мои друзья станут считать тебя зазнайкой, твои друзья сочтут меня не подходящим для приличного общества. Так что же мы предполагаем делать?
        - Я скажу тебе, и скажу совершенно точно, что мы предполагаем делать, - заявила Элли. - Мы будем жить на Земле цыгана, в новом доме - в доме нашей мечты, - который твой друг Сантоникс для нас построит. Вот что мы будем делать. - И она добавила: - Сначала мы поженимся. Ведь ты это собирался сказать?
        - Именно это я собирался сказать. Если ты уверена, что согласна.
        - Все очень просто, - заверила меня Элли. - Мы сможем пожениться на следующей неделе. Я же теперь совершеннолетняя, понимаешь, и могу поступать как хочу. Это же все меняет! Я думаю, ты, пожалуй, прав насчет родственников. Я ничего не скажу своим, а ты ничего не скажешь твоей маме. Во всяком случае, пока все это не свершится. А тогда они могут сколько угодно падать в обморок - это уже ничего не изменит.
        - Это замечательно, Элли, это просто чудесно. Но есть одно обстоятельство. Мне неприятно говорить тебе об этом, но… Мы не сможем жить на Земле цыгана, Элли. Где бы мы ни построили дом нашей мечты, это не будет на Земле цыгана. Потому что она уже продана.
        - Я знаю, что она продана, - сказала Элли. И тут она рассмеялась: - Ты не понимаешь, Майк, - лицо, купившее Землю цыгана, это я!
        Глава 8
        Я сидел там, на траве у ручья, посреди цветов - водяных лилий и всяких других, среди окружавших нас узеньких дорожек и каменных ступеней к воде. Повсюду вокруг было множество других людей, и мы с Элли были такими же, как все они. Молодые пары, обсуждавшие свое будущее. Я всё смотрел и смотрел на нее - молча: я не мог вымолвить ни слова.
        - Майк, - сказала Элли. - Есть еще кое-что. Кое-что такое, что мне надо тебе сказать. Кое-что о себе самой то есть.
        - Тебе совсем не надо мне ничего говорить, - возразил я. - Никакой необходимости в этом нет.
        - Ну да. Только я должна. Мне следовало сказать тебе об этом давным-давно, но мне не хотелось, потому что… Потому что я боялась, что это может тебя оттолкнуть. Но это немного объяснит тебе про Землю цыгана.
        - Ты ее купила? - спросил я. - Но как ты смогла это сделать?
        - Через адвокатов. Обычным путем, - сказала Элли. - Понимаешь, это абсолютно надежное вложение капитала. Земля окупится. Мои поверенные были просто счастливы по этому поводу.
        Я вдруг почувствовал себя как-то странно. Странно было слышать, как Элли, нежная и застенчивая Элли, рассуждает с таким пониманием и уверенностью, характерными для делового мира, о покупке и продаже!
        - Ты купила ее для нас?
        - Да. Я обратилась к своему поверенному, не к семейному. Рассказала ему, что я хочу сделать, добилась, чтобы он тщательно вник во все это. Я все устроила, и теперь начало положено. Там были еще два претендента, но они не так уж отчаянно боролись и не собирались так уж много платить. Очень важно то, что все это должно было быть устроено и готово к подписанию, как только я достигну своего совершеннолетия. Все подписано и завершено.
        - Но ведь обычно необходимо предварительно внести залог или задаток - что-то в этом роде. У тебя хватало денег на это?
        - Нет, - призналась Элли. - Предварительно у меня еще не было права распоряжаться большими суммами, но ведь, разумеется, существуют люди, готовые ссудить тебя деньгами. И если ты обратишься в новую фирму юрисконсультов, они захотят, чтобы ты и дальше нанимала их для совершения сделок, когда станешь распоряжаться унаследованными деньгами, так что они идут на риск, что ты падешь мертвой прежде, чем наступит твой день рождения.
        - Ты говоришь обо всем этом с таким деловым видом, - заметил я, - что у меня просто дух захватывает!
        - Оставим дела в покое, - остановила меня Элли. - Мне надо вернуться к тому, что я хочу тебе рассказать. Я, в общем-то, уже рассказала тебе об этом, но ты, кажется, этого еще не осознал.
        - Я не хочу знать. - Мой голос зазвучал громче - я почти кричал. - Не говори мне ничего. Я не хочу ничего знать о том, что ты сделала или кого ты любила или что с тобой случилось.
        - Но это же совсем не то! - воскликнула Элли. - Я не поняла, что ты испугался, что я буду про это говорить. Нет, ничего такого и нет вовсе. Никаких тайн про секс. Нет и не было никого - только ты. Все дело в том, что я… знаешь… я богата.
        - Так это я знаю. Ты мне уже сказала.
        - Да, - согласилась Элли с едва заметной улыбкой. - А ты тогда переспросил - «бедная маленькая богатая девочка?». Но в некотором смысле можно сказать, что это больше чем богатство. Видишь ли, мой дедушка был неимоверно богат. Нефть. Главным образом нефть. Ну и всякие другие дела. Жены, которым он выплачивал алименты, все умерли. Остались только мой отец и я, так как два других его сына погибли. Один - в Корее, другой - в автокатастрофе. Так что все это было доверено невероятно важному и огромному трастовому фонду, и, когда мой отец скоропостижно скончался, все это перешло ко мне. Отец заранее позаботился обеспечить мою мачеху, так что она больше ничего не получила. Все это стало моим. Ну, вот так и получилось, что я теперь - одна из самых богатых женщин в Америке.
        - Боже милосердный! - произнес я. - А я и не знал… Да, ты права, я не сознавал, что… настолько.
        - Мне не хотелось, чтобы ты знал. Я не хотела тебе говорить. Поэтому я выглядела испуганной, называя свое имя и фамилию - Фенелла Гудман. Наша фамилия пишется Г-у-т-е-м-а-н. Я нарочно произнесла ее не очень ясно, ведь я думала, что ты мог слышать фамилию Гутеман, и она тогда прозвучала как Гудман.
        - Да, - сказал я, - мне попадалась фамилия Гутеман, но я не обратил на нее внимания. Однако не думаю, что в тот раз, услышав ее, я бы ее вспомнил. Полно ведь людей с похожими именами.
        - Вот почему меня всегда так ограждали, вечно держали за стенами и заборами, вот почему я жила, словно в тюрьме. Вот почему меня охраняли детективы, а молодые люди подвергались проверке и оценке, прежде чем допускались ко мне, хотя бы просто поговорить. Если я позволяла себе с кем-то подружиться, моим хранителям надо было убедиться, что эти друзья не были неподходящими. Ты не представляешь, что за ужасную, ужасную жизнь арестантки я все это время вела! Но теперь с этим покончено, и если ты не против…
        - Разумеется, я не против, - ответил я. - Нам будет очень интересно жить. И фактически, если хочешь знать, ты никак не можешь оказаться слишком богатой девушкой для меня!
        Мы оба рассмеялись. И Элли сказала:
        - Что мне в тебе нравится, так это то, что ты умеешь совершенно естественно воспринимать разные вещи.
        - Кроме того, - продолжал я, - я предполагаю, что тебе приходится платить на все это большущий налог, никак не иначе. В этом - одна из приятнейших сторон моего образа жизни. Любые деньги, какие мне удается получить, идут в мой карман, и никто не может взять их оттуда.
        - У нас будет наш дом, - сказала Элли. - Наш дом на Земле цыгана. - При этих словах она вдруг зябко повела плечами.
        - Тебе не холодно, моя дорогая? - спросил я, взглянув на залитый солнцем сад.
        - Нет, - успокоила меня Элли.
        На самом деле было довольно жарко. Мы просто наслаждались теплом. Почти так, будто находились на юге Франции.
        - Нет, - повторила Элли. - Мне не холодно. Это из-за той женщины. Из-за цыганки. Помнишь, в тот день?
        - О, не думай о ней! - сказал я. - Она все-таки ненормальная.
        - Ты думаешь, она на самом деле считает, что на той земле лежит проклятие?
        - Я думаю, что все цыгане такие. Ну, знаешь, такие, что любят вечно шум устраивать и страху нагонять насчет проклятий и всякого такого.
        - А ты много про цыган знаешь?
        - Вовсе ничего, - честно признал я. - Послушай, Элли, если тебе не хочется жить на Земле цыгана, мы купим дом где-нибудь еще. На вершине горы в Уэльсе. На побережье Испании или посреди итальянских холмов. А Сантоникс сможет построить там дом для нас с таким же успехом.
        - Нет, - возразила Элли. - Я хочу, чтобы это было именно там. Там я впервые увидела, как ты поднимаешься по дороге, неожиданно выйдя из-за поворота, а потом ты остановился и не сводил с меня глаз. Мне этого никогда не забыть.
        - И мне тоже, - откликнулся я.
        - Так что там ему и быть. И твой друг Сантоникс нам его построит.
        - Надеюсь, он еще жив, - произнес я с каким-то болезненным чувством. - Он ведь уже тогда был очень болен.
        - О да! Он жив! Я съездила его повидать.
        - Ты съездила его повидать?!
        - Да, когда мы были на юге Франции. Он находился там в санатории.
        - С каждой минутой, Элли, ты изумляешь меня все больше и больше! То, что ты делаешь, с чем справляешься…
        - Мне кажется, он - человек замечательный, - сказала Элли. - Но может привести в ужас.
        - Он что, тебя напугал?
        - Да, напугал. По некоторой причине.
        - Ты с ним говорила о нас?
        - Да. О да! Я все ему про нас рассказала. И про Землю цыгана, и про дом. Тогда он мне сказал, что нам придется идти на риск, договариваясь с ним. Что он очень болен. Сказал, что надеется, что в нем осталось еще достаточно жизни, чтобы поехать осмотреть место, вычертить планы, представить себе вид дома и сделать наброски. Сказал, что, по сути, не против, если придется умереть до того, как дом будет построен. Но тут, - добавила Элли, - я сказала ему, что он не должен умирать, пока дом не будет закончен, потому что я хочу, чтобы он увидел, как мы будем там жить.
        - И что же он на это ответил?
        - Он спросил, понимаю ли я, что делаю, выходя за тебя замуж. И я ответила, что, разумеется, понимаю.
        - А дальше?
        - Он сказал, что хотел бы знать, понимаешь ли ты, что делаешь, женясь на мне.
        - Отлично понимаю, - заявил я.
        - Он сказал: «Вы всегда будете знать, куда идете, мисс Гутеман». Он сказал: «Вы всегда будете идти туда, куда хотите, ибо вы сами избрали себе этот путь. Но Майк, - сказал он, - может избрать неверную дорогу. Он еще недостаточно повзрослел, чтобы понимать, куда идет». А я сказала, - продолжала Элли, - «со мной он будет в полной безопасности».
        Элли обладала великолепной уверенностью в своих силах. Впрочем, я разозлился на Сантоникса за его слова обо мне. Уж слишком он показался мне похожим на мою мать. Она вроде бы всегда знала обо мне больше, чем я сам о себе знал.
        - Я знаю, куда иду, - заявил я. - Я иду той дорогой, какой хочу идти, и мы с тобой идем по ней вместе.
        Элли заговорила о делах и рассуждала вполне практично.
        - На Земле цыгана уже начали сносить развалины «Башен». Как только чертежи планов будут готовы, все придется делать в большой спешке. Нам надо торопиться. Так говорит Сантоникс. Можем мы пожениться в следующий вторник? - спросила Элли. - Это хороший день недели.
        - И никого при этом не будет, - сказал я.
        - Кроме Греты, - возразила Элли.
        - К черту Грету! Не место ей на нашей свадьбе. Ты и я, и никого больше! Добудем необходимых свидетелей прямо на улице.
        Я действительно считаю - оглядываясь теперь назад, - что это был самый счастливый день моей жизни.
        Книга вторая
        Глава 9
        Сказано - сделано, и во вторник мы с Элли поженились. Это выглядит неожиданно, может, даже поспешно, если выразить это так кратко, но дело в том, что просто таков был ход вещей. Мы решили пожениться - и поженились.
        Это было лишь одной частью целого, не просто концом романтической повести или волшебной сказки: «И вот они поженились и с тех пор жили вместе долго и счастливо». Мы поженились, и мы оба были счастливы, и для нас с Элли действительно наступило замечательное время, пока все остальные не ополчились на нас и не стали устраивать нам всяческие затруднения и поднимать шум, а нам пришлось в связи со всем этим принимать решения.
        А «целое» на самом-то деле было необычайно просто. В своем стремлении к свободе Элли до сих пор очень умно заметала следы. Практичная Грета предпринимала все необходимые шаги и всегда стояла на страже за ее спиной. Я же довольно скоро обнаружил, что реально в этом семействе никто из тех, кому следовало ужасно заботиться об Элли, не интересовался ни самой Элли, ни тем, что она делает. У нее была мачеха, целиком погруженная в свою светскую жизнь и любовные связи. Если Элли не желала последовать за мачехой в какую-нибудь определенную точку земного шара, никто ее к этому не принуждал. У нее имелись соответствующие гувернантки и горничные и высокопрофессиональные учителя, а если ей хотелось поехать в Европу, то почему бы и нет? Если ей захотелось отпраздновать свой день рождения в Лондоне, опять-таки - почему бы и нет? Теперь, когда Элли вступила во владение своим огромным состоянием, она стала в семье абсолютной хозяйкой положения в том, что касалось траты ее собственных денег. Пожелай она виллу на Ривьере или замок в Испании на Коста-Брава, или яхту, или что-либо подобное, ей достаточно было бы лишь
упомянуть об этом, и кто-то из многочисленной свиты, постоянно окружающей миллионеров, тотчас бросился бы воплощать ее желание в жизнь.
        Грета, как я понимал, представлялась членам семьи восхитительной добровольной помощницей, фактически - марионеткой в их руках. Компетентная, способная эффективно организовать любые мероприятия, достичь необходимых договоренностей, несомненно услужливая и очаровательная по отношению к мачехе Элли, ее дядюшке и нескольким кузинам и кузенам, постоянно толкущимся вокруг. Элли обслуживали по меньшей мере трое поверенных в делах, судя по тому, что она время от времени позволяла себе мельком обронить в разговоре. Ее окружала внушительная финансовая сеть банкиров, юрисконсультов, распорядителей трастовых фондов. Это был незнакомый мне мир, промельки которого я мог улавливать лишь время от времени, главным образом из того, что Элли порой небрежно роняла в беседе. Ей, естественно, и в голову не приходило, что я не мог ничего знать о таких вещах. Она выросла среди всего этого и, естественно, заключила, что это известно всему свету, что все представляют себе, что это такое и как оно работает.
        По правде говоря, эти промельки особых черт жизни каждого из нас неожиданно оказались тем, что в начале нашей совместной жизни доставляло нам более всего удовольствия. Говоря без обиняков - а я говорил себе обо всем без обиняков, так как это был единственный способ смириться с моим новым образом жизни, - бедняки реально не представляют себе, как живут богатые, а богачи совершенно не представляют себе, как живут бедные, и увидеть это воочию было поистине увлекательно для обеих сторон. Однажды я, довольно неловко, спросил:
        - Послушай, Элли, неужели и вправду будет большой скандал из-за всей этой истории? То есть, я хочу сказать, из-за нашего брака?
        Элли поразмышляла немного - без особого интереса, должен заметить, - и ответила:
        - О да! Они, вероятно, поведут себя ужасно. - Потом добавила: - Очень надеюсь, тебе не будет слишком уж неприятно.
        - Мне не будет слишком неприятно - с чего бы вдруг? Но тебе-то? Они не станут с тобой грубо вести себя? Не попытаются запугивать?
        - Думаю, все так и будет, - сказала Элли. - Но ведь нет нужды их слушать. Суть в том, что сделать они все равно ничего не смогут.
        - Но попытаются?
        - О да! Они попытаются, - сказала она. И добавила: - Скорее всего, они попробуют от тебя откупиться, предложат дать отступного.
        - Дать отступного? Мне?
        - Зачем такой потрясенный вид?! - воскликнула Элли и улыбнулась счастливой улыбкой маленькой девочки. - Это же так прямо не называется. - Потом продолжила: - Откупились же от первого мужа Минни Томпсон.
        - Минни Томпсон? Это та девушка, которую называют «нефтяной наследницей»?
        - Ну да, она самая. Она сбежала из дома и вышла замуж за спасателя, который раньше работал на пляже.
        - Слушай-ка, Элли, - с трудом произнес я, - я тоже как-то был спасателем на пляже в Литлхэмптоне.
        - Ой, правда? Вот забавно! Постоянно?
        - Конечно, нет. Только одно лето, и всё.
        - Жаль, что ты так волнуешься. Не надо, - сказала Элли.
        - А как все это происходило - по поводу Минни Томпсон?
        - Им пришлось поднять предлагаемую сумму до двухсот тысяч долларов - думаю, на меньшую он просто не соглашался. А Минни, надо сказать, по мужчинам всегда с ума сходила, да и вообще она слабоумная.
        - У меня просто дух захватывает, Элли, - сказал я. - Мало того, что я приобрел жену, я еще приобрел что-то такое, что в любое время могу продать за солидную сумму наличными.
        - Совершенно верно, - подтвердила Элли. - Пошли за любым адвокатом с большими связями, скажи, что желаешь поговорить по важному делу. Он обустроит тебе развод и оговорит размер алиментов, - объяснила она, продолжая мое образование. - Моя мачеха уже четыре раза выходила замуж - и очень много от этого получила. - И тут моя жена воскликнула: - Ох, Майк, ну почему это так тебя шокирует?!
        Странная вещь, но меня это действительно шокировало. Я чувствовал какое-то резонерское отвращение к коррумпированности современного общества в его наиболее обеспеченных кругах. В Элли для меня всегда было столько от маленькой девочки, она была так проста и наивна, почти трогательна в своем отношении ко всему окружающему, что я был поражен тем, насколько хорошо она оказалась приспособлена к сугубо земным делам и сколько всего принимала как само собою разумеющееся. И тем не менее я понимал, что, по сути своей, мое мнение о ней совершенно правильное. Я очень хорошо знал, что за создание моя Элли. Знал ее простоту и наивность, ее нежность, ее любовь, ее естественную доброжелательность. Это ведь не означало, что она не должна знать о всяких других вещах. То, что было ей известно, то, что она воспринимала как само собою разумеющееся, касалось лишь небольшого ломтика человеческого общества. Элли почти ничего не знала о моем мире, о мире, где перехватывают друг у друга работу, где существуют ипподромные шайки, банды наркоманов, жестокие опасности жизненной борьбы без правил, где жизнь «крутых парней» идет
по принципу «хочешь жить, умей вертеться», и я хорошо знал их жизнь, прожив среди них все свои взрослые годы. Элли не знала, каково это - быть воспитанным в честной и респектабельной семье, но вечно испытывающей нужду в деньгах, где мать работает так, что кожа на пальцах рук оказывается стертой до кости во имя этой респектабельности, поскольку мать решила, что респектабельность поможет сыну добиться в жизни успеха. Каждое пенни достается там тяжким трудом, тщательно сберегается; и какая же горькая злоба поднимается, когда твой веселый беззаботный сын упускает благоприятные возможности или на бегах - вняв надежной подсказке - ставит все, что у него имеется, на потенциального победителя. При ставке тридцать к одному!
        Элли с таким же удовольствием слушала про то, какую жизнь я вел, как я слушал про ее жизнь. Мы оба исследовали чужую для каждого страну.
        Оглядываясь теперь назад, я понимаю, какую чудесно счастливую жизнь вели мы с Элли в те ранние дни нашего брака. В то время я воспринимал их как нечто само собою разумеющееся, и она относилась к этому точно так же. Мы оформили наш брак в Бюро актов гражданского состояния в Плимуте. Фамилия Гутеман не так уж редко встречается. Никто - ни репортеры, ни кто бы то ни было другой - не знал, что наследница состояния Гутемана находится в Англии. Периодически в газетах появлялись неясные сообщения в один абзац о том, что ее видели где-то в Италии или у кого-то на яхте. Нас поженили в кабинете главы бюро, в присутствии его сотрудника и пожилой машинистки, выступавших в качестве свидетелей. Регистратор произнес перед нами небольшую серьезную и страстную речь о серьезной ответственности, налагаемой на каждого из нас семейной жизнью, и пожелал нам счастья. И мы вышли оттуда свободными и женатыми. Миссис и мистер Майкл Роджерс! Неделю мы провели в приморском отеле, а затем уехали за границу. Мы провели три восхитительные недели, путешествуя по воле собственного воображения и не жалея затрат.
        Мы поехали в Грецию, мы поехали во Флоренцию, оттуда - в Венецию, полежали на Лидо[15 - Лидо - главный остров в цепочке песчаных островов, отделяющих Венецианскую лагуну от Адриатики. Славится своими пляжами, находится в 20 минутах езды на моторном катере от Венеции.], затем поехали на Французскую Ривьеру, а оттуда - в Доломитовые Альпы. Теперь я уже перезабыл половину названий тех мест, где мы с Элли побывали. Мы летели самолетом, фрахтовали яхту или нанимали большой, красивый автомобиль. И пока мы так прекрасно проводили время, Грета, как я мог судить со слов Элли, оставалась на передней линии фронта, как всегда держа оборону.
        Она путешествовала по-своему, отсылая письма и разные открытки, оставленные ей Элли.
        - Нас, конечно, ждет грозный час расплаты - день страшного суда, - говорила Элли. - Они налетят на нас, как целая туча стервятников. Но до тех пор мы с тобой вполне можем радоваться жизни!
        - А как же Грета? - спросил я. - Разве они не обозлятся на нее, когда все обнаружится?
        - О, конечно, - ответила Элли. - Но Грете это безразлично. Она - человек стойкий и надежный.
        - А разве это не может помешать ей найти другую работу?
        - А зачем ей другая работа? - удивилась Элли. - Она приедет и будет жить с нами.
        - Нет! - сказал я.
        - Как это - «нет», Майк?
        - Мы же не хотим, чтобы кто-то жил с нами.
        - Грета не станет нам мешать, - убеждала меня Элли. - И будет очень полезна. На самом деле я просто не знаю, как могла бы без нее обойтись. Я хочу сказать, что ведь это она со всем справляется и все организует.
        Я нахмурился:
        - Не думаю, что это мне понравится. Кроме того, мы же хотим, чтобы это был наш с тобою дом, дом нашей мечты, Элли; в конце концов, мы хотим его для себя.
        - Да, - ответила она. - Я понимаю, что ты хочешь сказать. Только все равно… - Она колебалась. - Понимаешь, это будет очень жестоко по отношению к Грете. Ей совсем негде жить. В конце концов, она прожила со мною, делая для меня буквально все, целых четыре года. И сам посмотри, как она помогала мне и всякое такое.
        - Я не потерплю, чтобы она то и дело встревала между нами!
        - Но она же совсем не такая, Майк! Ты ведь даже еще не знаком с нею!
        - Нет! Нет, я понимаю - я и вправду с ней еще не знаком, но… но дело не в том, нравится она мне или не нравится. Нам надо побыть вдвоем, наедине, Элли.
        - Майк, дорогой мой, - нежно произнесла она.
        На этом разговор на время прекратился.
        В ходе нашего путешествия мы встретились с Сантониксом. Это было в Греции. Он жил в рыбачьем домишке на берегу моря. Меня потряс его болезненный вид. Сантоникс выглядел гораздо хуже, чем год назад, когда я виделся с ним в последний раз. Он очень тепло приветствовал нас обоих - и Элли, и меня.
        - Значит, вы двое все-таки сделали это?! - произнес он.
        - Да, - ответила Элли. - И теперь нам смогут построить наш дом, правда ведь?
        - У меня здесь, с собой, чертежи для вас, планы, - сказал Сантоникс, глядя на меня. - Она ведь говорила тебе, наверное, как она меня раскопала, вытащила на свет и дала мне свои… указания. - Он тщательно выбирал слова.
        - О нет! Не указания, - возразила Элли. - Я только умоляла.
        - Ты знаешь - мы купили ту землю! - сообщил я.
        - Да, Элли мне телеграфировала. Прислала мне десятки фотографий.
        - Разумеется, вам надо приехать и самому сначала посмотреть участок. Он может вам не понравиться, - сказала Элли.
        - Он мне очень нравится.
        - Вы не можете знать это наверняка, если вы его не видели.
        - Но я видел его, девочка! Я слетал туда пять дней назад. Встретился там с одним из ваших длиннолицых юристов - с англичанином.
        - С мистером Крофордом?
        - Да, с ним. Операции фактически уже начаты. Очищают площадку, убирают развалины старого дома… фундаменты, канализационные трубы… Когда вы вернетесь в Англию, я буду вас там встречать.
        Он достал чертежи, и мы сидели, беседуя и разглядывая наш будущий дом. У него среди вертикальных проекций переднего фасада и боковых частей дома, среди массы горизонтальных планов и других чертежей был даже черновой набросок акварелью нашего будущего жилища.
        - Тебе нравится, Майк?
        Я набрал в грудь побольше воздуха и вымолвил:
        - Да. Это он. Это - абсолютно - он!
        - Ты достаточно часто говорил о нем, Майк. Когда у меня, бывало, разыгрывалось воображение, мне представлялось, что то место тебя просто околдовало. Ты превратился в человека, влюбленного в дом, какого никогда не смог бы иметь, никогда не смог бы увидеть, какой мог вообще никогда не быть построен.
        - Но он будет построен, - сказала Элли. - Он ведь будет построен, правда?
        - Если будет на то Божья воля… или воля дьявола, - сказал Сантоникс. - Тут от меня ничего не зависит.
        - А разве тебе немного не… не лучше? - неуверенно спросил я.
        - Послушай, вбей наконец в свою тупую голову, что мне никогда не станет лучше! Это предрешено.
        - Чепуха! - заявил я. - Люди то и дело находят разные средства и способы вылечиться. Врачи - просто мрачные животные. Бросают пациентов как умирающих, а те над ними смеются и натягивают им нос и живут еще полсотни лет.
        - Меня восхищает твой оптимизм, Майк, но мое заболевание иного рода. Тебя кладут в больницу и меняют тебе кровь, и ты возвращаешься, получив некоторую отсрочку, обретаешь некоторый запас времени, чтобы жить. И так далее, и каждый раз все больше слабеешь и слабеешь.
        - Вы очень мужественный человек, - сказала Элли.
        - О нет! Совсем не мужественный. Когда что-то твердо определено, тут уже мужества не требуется. Все, что ты можешь сделать, это найти себе утешение.
        - В строительстве домов?
        - Нет, не в этом. У тебя остается все меньше жизнеспособности и поэтому, понимаете, строительство домов становится не легче, а труднее. Силы постоянно слабеют. Тем не менее утешения существуют. Порой весьма необычные.
        - Мне тебя не понять, - признался я.
        - Конечно, Майк, тебе невозможно это понять. Не знаю даже, поймет ли Элли. Она могла бы. - Сантоникс продолжал, говоря не столько с нами, сколько с самим собой: - Две вещи идут вместе, бок о бок одна с другой. Слабость и сила. Слабость увядающей жизнеспособности и сила тщетного могущества. Видите ли, не имеет уже значения, что ты делаешь сейчас! Ты все равно близок к смерти. Так что ты можешь делать всё, что тебе заблагорассудится. Никто не может отсоветовать тебе, ничто не может тебя удержать. Я мог бы шагать по Афинам, расстреливая мужчин и женщин, чьи лица оказались бы мне неприятны. Представьте-ка себе это!
        - Полиция все равно тебя арестовала бы, - возразил я.
        - Разумеется. Только - что они могли бы со мною сделать? Отнять у меня жизнь? Но жизнь у меня будет и так в скором времени отнята властью гораздо более великой, чем власть закона. Посадить в тюрьму лет на двадцать-тридцать? Это выглядело бы довольно иронично, не правда ли? - у меня ведь нет этих двадцати-тридцати лет, чтобы отсидеть срок. Полгода-год-полтора - вот самое большее. Нет ничего такого, что кто бы то ни было может со мной сделать. Так что в тот промежуток времени, что мне оставлен, я - король. Могу делать все, что хочу. Иногда эта мысль невероятно кружит голову. Только… только вот, понимаете ли, соблазнов не так уж много; ведь нет ничего такого, необыкновенно экзотического или беззаконного, что мне хотелось бы сделать.
        Расставшись с Сантониксом, мы поехали в Афины. В машине Элли сказала мне:
        - Странный он человек. Знаешь, порой я начинаю чувствовать, что он меня ужасает.
        - Ужасает? Рудольф Сантоникс? Почему вдруг?
        - Потому что он не такой, как другие люди. Потому что в нем, где-то глубоко, кроется… ну, не знаю… какая-то безжалостность, какое-то высокомерие. И мне кажется, он пытался сказать нам, что от сознания того, что он скоро умрет, его высокомерие все возрастает. Предположим, - говорила Элли, глядя на меня с живейшим волнением и с таким выражением лица, словно она совершенно поглощена этой мыслью, - предположим, он построил нам наш прекрасный замок, наш прекрасный дом на холме у края обрыва, там, среди сосен; предположим, мы собираемся там жить. Мы приезжаем, и он встречает нас на пороге, он нас тепло приветствует, вводит нас в дом, а потом…
        - Потом, Элли?
        - Потом, предположим, он входит следом, медленно закрывает за нами двери и у порога приносит нас в жертву. Перерезает нам горло… или что там еще такое делают?
        - Ты меня пугаешь, Элли! Что за мысли у тебя в голове?!
        - Наша беда в том, Майк, что мы с тобой живем не в реальном мире. Мы мечтаем о фантастических вещах, которые, возможно, никогда и не сбудутся.
        - Не нужно думать о жертвах в связи с Землей цыгана.
        - Наверное, все дело в названии и в проклятии.
        - Да нет там никакого проклятия! - выкрикнул я. - Все это ерунда. Забудь. Выкинь из головы.
        Это было в Греции.
        Глава 10
        Кажется, это случилось на следующий день. Мы были в Афинах. Неожиданно на ступенях, ведущих в Акрополь, Элли встретила каких-то знакомых. Они сошли на берег с одного из лайнеров, совершавших эллинские круизы. Женщина лет тридцати пяти отделилась от группы туристов и бросилась к Элли с возгласом:
        - Как?! Вот уж никогда в жизни!.. Неужели это ты - Элли Гутеман?! А я и не представляла! Ты тоже на круизе? Что ты тут делаешь?
        - Нет, - отвечала Элли, - я просто здесь остановилась.
        - Подумать только! Просто чудо - встретиться здесь! А Кора тоже с тобой? Как она?
        - Нет. Кора, я полагаю, в Зальцбурге.
        - Ну-ну.
        Женщина смотрела на меня, и Элли спокойно сказала:
        - Разрешите вас познакомить: мистер Роджерс, миссис Беннингтон.
        - Здравствуйте. А ты здесь надолго, Элли?
        - Завтра я уезжаю.
        - Какая жалость! Ох, мне надо идти, не то потеряю свою группу, да еще и не хочу ни слова из лекции пропустить… Тут они так тебя гоняют, знаешь, я просто замертво валюсь в конце дня! Может, встретимся и выпьем где-нибудь?
        - Не сегодня, - отказалась Элли. - Мы едем на экскурсию.
        Миссис Беннингтон поспешила прочь - присоединиться к своей группе. Элли, поднимавшаяся вместе со мной к Акрополю, повернула назад и снова направилась вниз.
        - Ну вот. Это, в общем, решает дело, ты не думаешь? - спросил она меня.
        - Что это решает?
        Элли ответила не сразу, минуту или две она шла молча. Потом со вздохом сказала:
        - Мне придется написать сегодня же.
        - Кому написать?
        - Ох, ну Коре, и дяде Фрэнку, и, я думаю, дяде Эндрю.
        - Кто это - дядя Эндрю? Он кто-то новый.
        - Эндрю Липпинкот. На самом деле он мне не дядя. Он мой главный опекун или попечитель - как хочешь, так это и называй. Он адвокат, очень известный.
        - И что ты собираешься писать?
        - Я собираюсь написать им, что вышла замуж. Я не могла так, вдруг, сказать Норе Беннингтон: «Разрешите мне представить вам моего мужа». Начались бы ужасающие бесконечные вопли и возгласы, и «Никогда в жизни не слышала, что ты замужем! Расскажи же мне всё-всё, моя дорогая…», и так далее и тому подобное. И только справедливо, чтобы моя мачеха, и мой дядя Фрэнк, и дядя Эндрю первыми узнали об этом. - И она снова вздохнула. - Ах, ну и ладно. Мы с тобой успели так прекрасно провести время до этого дня.
        - Что они скажут, что сделают? - спросил я.
        - Поднимут бучу, я думаю, - ответила Элли свойственным ей спокойным тоном. - Не будет иметь значения, если и поднимут. И у них хватит благоразумия понять это. Думаю, придется нам с ними встретиться. Мы могли бы поехать в Нью-Йорк. Тебе хотелось бы? - она вопросительно взглянула на меня.
        - Нет, - сказал я. - Нисколько не хотелось бы.
        - Тогда они, вероятно, приедут в Лондон. Или некоторые из них. Не знаю, понравится ли тебе это больше, чем поездка в Нью-Йорк.
        - Мне не понравится ни то ни другое. Я хочу быть с тобой, хочу видеть, как поднимается вверх наш дом - кирпич за кирпичом, - как только туда явится Сантоникс.
        - Мы же всё это можем. В конце концов, семейные встречи не так долги. Возможно, одного великолепного большого скандала окажется достаточно. Разделаемся с этим за один раз. Либо мы летим туда, либо они летят сюда.
        - А мне казалось, ты упомянула, что твоя мачеха в Зальцбурге…
        - О, это я просто так сказала. Прозвучало бы странно, если б я ответила, что не знаю, где Кора. Да. Мы отправимся домой и встретимся там со всеми. Майк, я надеюсь, тебе не будет слишком уж неприятно.
        - Неприятно что? Твое семейство?
        - Тебе не будет слишком неприятно, если они дурно к тебе отнесутся?
        - Я считаю, что должен заплатить эту цену за то, что женился на тебе, - ответил я. - Я это вынесу.
        - Ведь есть еще твоя мама, - задумчиво произнесла она.
        - Ради всего святого, Элли, не собираешься ли ты попытаться устроить встречу твоей мачехи, в ее рюшках да побрякушках, с моей матерью - женщиной с улочки на задворках города?! Что они могли бы сказать друг другу, ты себе представляешь?
        - Если б Кора была моей родной матерью, у них много нашлось бы такого, что они могли бы сказать друг другу, - возразила Элли. - Пожалуйста, не будь так одержим идеей классовых различий, Майк!
        - Я? - Я не верил своим ушам. - Как там у вас, в Америке, говорится? Я родом не с той стороны улицы, так?
        - Незачем писать это на плакате и вешать его себе на шею.
        - Да я же не знаю, как надо правильно одеваться, - с горечью объяснил я. - Я не умею правильно рассказывать о разных вещах, не знаю реально ничего о картинах, о музыке, об искусстве вообще. И теперь только учусь, кому давать на чай и сколько давать.
        - А тебе не кажется, Майк, что это делает всё гораздо более увлекательным для тебя? Мне так кажется.
        - В любом случае ты не станешь втягивать мою мать в твой семейный круг.
        - Я не предполагала никого никуда втягивать, но я считаю, что мне следует повидаться с твоей матерью, когда мы вернемся в Англию.
        Это меня взорвало.
        - Нет! - вскричал я.
        Элли испуганно смотрела на меня.
        - Почему же нет, Майк? Почему все-таки? Я хочу сказать, не говоря ни о чем другом, ведь это просто грубо - не пойти к ней. Ты сообщил ей, что женился?
        - Нет еще.
        - Почему?
        Я не ответил.
        - Разве не проще всего - сообщить ей, что ты женился, и, когда мы вернемся в Англию, привести меня к ней?
        - Нет, - повторил я. Это «нет» прозвучало уже не с таким взрывом, но было явно подчеркнуто.
        - Ты не хочешь, чтобы я с ней познакомилась.
        Конечно, я не хотел. Думаю, это было вполне очевидно. Но менее всего мог бы я объяснить почему. Я просто не видел возможности это объяснить.
        - Ты думаешь, я ей не понравлюсь?
        - Ты никому не можешь не понравиться. Но это будет не… ох, я не знаю, как это выразить. Она может расстроиться, может смутиться. В конце концов, ну… я женился не по своему статусу. Это устаревший термин, но он подходит. Ей может не понравиться именно это.
        Элли медленно покачала головой:
        - Неужели кто-то может еще думать так - в наше время?
        - Конечно. Многие так думают. И в твоей стране тоже.
        - Да, - согласилась Элли. - В каком-то смысле это верно, но… Если кто-то там добивается успеха…
        - Ты хочешь сказать, если кто-то заработал много денег.
        - Ну, дело не только в деньгах.
        - Да нет, - сказал я. - Именно в деньгах. Если у человека становится много денег, им восхищаются, его ставят в пример, и уже не важно, откуда он родом.
        - Ну, это ведь повсюду так, - заметила Элли.
        - Прошу тебя, Элли, - сказал я. - Очень прошу - не ходи повидаться с моей матерью.
        - Я все равно считаю, что это недобро и обидно.
        - Ничего подобного. Позволь мне самому знать, что лучше для моей собственной матери. Она расстроится. Говорю тебе - она расстроится!
        - Но ты должен сообщить ей, что женился.
        - Хорошо, - уступил я. - Это я сделаю.
        Я сообразил, что много легче написать матери из-за границы. В тот же вечер, когда Элли взялась писать дяде Эндрю, и дяде Фрэнку, и своей мачехе, я тоже принялся писать свое собственное письмо. Очень короткое.
        «Дорогая мама, - писал я, - надо было написать тебе раньше, но я чувствовал себя как-то неловко. Три недели тому назад я женился. Это произошло довольно неожиданно. Она очень красивая девушка и очень милая. У нее много денег, что порой несколько осложняет положение. Мы собираемся построить себе дом где-нибудь в сельской местности. А в настоящий момент мы за границей, путешествуем по Европе. Всего тебе наилучшего, твой Майк».
        Результаты, принесенные нашей вечерней корреспонденцией, оказались различными. Моя мать ждала целую неделю, прежде чем ответить. Ее письмо было замечательно характерно для нее:
        «Дорогой Майк, я была рада получить твое письмо. Надеюсь, ты будешь очень счастлив. Мама».
        Как предсказывала Элли, со стороны ее семейства было проявлено гораздо больше волнений и суеты. Мы разворошили настоящее осиное гнездо всяческих неприятностей. Нас атаковали репортеры, требуя новостей о нашей романтической свадьбе, газеты публиковали статьи о романтическом бегстве наследницы Гутемана, посыпались письма от банкиров и адвокатов. И, наконец, были назначены официальные встречи. Мы встретились с Сантониксом на Земле цыгана - на строительной площадке, посмотрели там планы, обсудили всякие вещи и, убедившись, что дело пошло, приехали в Лондон, сняли апартаменты в отеле «Кларидж»[16 - «Кларидж» (Claridge’s) - пятизвездочный отель высшего класса в центре Лондона, в р-не Мейфэр.] и приготовились, как говорится в книгах о жизни прошлых веков, подвергнуться кавалерийским атакам.
        Первым прибыл мистер Эндрю П. Липпинкот. Это был пожилой человек, на вид сухой и педантичный. Он был высок, худощав и отличался учтивой и обходительной манерой вести себя. Родом он был из Бостона, и по его речи я никогда не сказал бы, что он американец[17 - Бостон - крупнейший город американского региона, известного под названием Новая Англия; столица штата Массачусетс. Речь жителей Новой Англии, особенно Бостона, ближе всего к британскому варианту английского языка.]. Договорившись заранее по телефону, он пришел к нам в отель в двенадцать часов. Я видел, что Элли нервничает, хотя она очень хорошо это скрывала.
        Мистер Липпинкот поцеловал Элли и протянул мне руку с приятной улыбкой.
        - Ну, Элли, дорогая, ты выглядишь прекрасно. Цветешь, я бы сказал.
        - А вы как, дядя Эндрю? Как вы добрались? Самолетом?
        - Нет. Я совершил приятнейшее морское путешествие на лайнере «Куин Мэри». А это - твой муж?
        - Да. Это Майк.
        Я подыграл им, во всяком случае, думал, что подыграл.
        - Как поживаете, сэр? - спросил я.
        Потом спросил, не выпьет ли он чего-нибудь. Мистер Липпинкот вежливо отказался и сел в кресло с прямой спинкой и золочеными подлокотниками, по-прежнему улыбаясь, переводя взгляд с Элли на меня и обратно.
        - Ну, молодые люди, и потрясли же вы нас! - произнес он. - Все так романтично, а?
        - Мне так жаль! - сказала Элли. - Простите меня, пожалуйста! Мне правда жаль.
        - Неужели? - довольно сухо поинтересовался мистер Липпинкот.
        - Я думала, так будет лучше всего.
        - Я не вполне разделяю твое мнение, моя дорогая.
        - Дядя Эндрю, вы же сами прекрасно понимаете, что, сделай я это любым другим образом, произошел бы ужасающий скандал.
        - Почему же вдруг произошел бы этот ужасающий скандал?
        - Вы же знаете, как они себя повели бы, - сказала Элли. - Да и вы тоже, - обвиняющим тоном добавила она. И продолжила: - Я получила два письма от Коры. Одно - вчера и одно - сегодня утром.
        - Тебе следует сделать скидку на некоторую взволнованность корреспондента, моя дорогая. Это только естественно в данных обстоятельствах, тебе не кажется?
        - Это мое дело - за кого я выхожу замуж, и как, и где.
        - Ты, разумеется, можешь так думать, но, как ты сама обнаружишь, женщины в любой семье весьма редко соглашаются с этим.
        - В действительности я просто избавила всех от бездны хлопот.
        - Ты можешь так говорить.
        - Но ведь это правда, вы согласны?
        - Но ты применила множество разных видов обмана - не правда ли? - в чем тебе помогала особа, которой следовало бы лучше понимать, что она делает.
        Элли покраснела.
        - Вы имеете в виду Грету? Она делала лишь то, что я ее просила делать. Они очень из-за нее расстроены?
        - Естественно. Ни она, ни ты никак не могли бы ожидать ничего иного, не так ли? Она занимала место особо доверенного лица.
        - Я - совершеннолетняя, дядя Эндрю. Я могу делать всё, что хочу.
        - А я говорю о том периоде времени, когда ты еще не достигла совершеннолетия. Обманы начались еще тогда, не правда ли?
        - Вы не должны винить Элли, сэр, - вмешался я. - Начать с того, что я не понимал, что происходит, и поскольку все ее родственники находились в другой стране, мне было не так просто с ними связаться.
        - Я хорошо усвоил, - сказал мистер Липпинкот, - что Грета отправляла определенные письма и сообщала определенную информацию миссис ван Стёйвесант и мне именно так, как ее просила делать Элли, и выполняла она эту работу чрезвычайно компетентно. Вы знакомы с Гретой Андерсен, Майкл? Я могу вас называть «Майкл», поскольку вы - муж Элли?
        - Конечно! - ответил я. - Зовите меня Майк[18 - Выражение «зовите меня так-то», особенно если предлагается сокращенный вариант имени, обычно означает предложение, адекватное русскому «перейти на ты», и не принято в высшем обществе.]. Нет, я не знаком с мисс Андерсен…
        - В самом деле? Мне это представляется удивительным. - Он вгляделся в меня долгим задумчивым взглядом. - Я полагал бы, что она должна была присутствовать на вашей свадьбе.
        - Нет, Греты там не было, - сказала Элли, с упреком взглянув на меня, и я неловко заерзал на стуле.
        Глаза мистера Липпинкота все еще задумчиво смотрели на меня. Это вызывало у меня неловкость и беспокойство. Казалось, он собирался сказать что-то еще, но затем передумал.
        - Боюсь, - сказал он минуту или две спустя, - что вы оба, вы, Майкл, и ты, Элли, будете вынуждены принять определенное количество упреков и критических замечаний.
        - Думаю, они напустятся на меня всей компанией.
        - Весьма вероятно, - согласился мистер Липпинкот. - Я только старался подготовить почву, - добавил он.
        - Но вы ведь на нашей стороне, дядя Эндрю? - спросила Элли.
        - Тебе вряд ли следует просить предусмотрительного адвоката зайти так далеко. Жизнь научила меня, что это мудро - принимать то, что называется fait accompli[19 - Fait accompli (фр.) - свершившийся факт.]. Вы двое влюбились друг в друга, и поженились, и, как я понял с твоих слов, Элли, приобрели некую собственность на юге Англии, и уже начали там строительство дома. Следовательно, вы предполагаете жить в этой стране?
        - Мы хотим, чтобы наш дом был здесь, да. Вы возражаете против того, чтобы мы так сделали? - спросил я. В моем голосе слышались сердитые нотки. - Элли вышла замуж за меня, она теперь британская подданная. Так почему бы ей не жить в Англии?
        - Нет никаких причин возражать против этого. Впрочем, нет никаких причин возражать против того, чтобы Фенелла жила в любой стране, в какой ей угодно. Или даже чтобы имела недвижимость сразу в нескольких странах. Дом в Нассау[20 - Нассау (Nassau) - (зд.) столица Багамских островов.] принадлежит тебе, не забывай, Элли.
        - А я всегда считала, что это дом Коры. Она вечно ведет себя так, будто он - ее.
        - Однако права на него принадлежат тебе. Тебе также принадлежит дом на Лонг-Айленде, когда бы тебе ни вздумалось его посетить. Кроме того, ты являешься собственницей большого числа богатых нефтью участков на нашем Западе.
        Тон мистера Липпинкота был приятно-дружеский, однако у меня возникло ощущение, что слова его, каким-то любопытным образом, направлены мне. Неужели они имели целью вбить клин между Элли и мной? Я не был в этом уверен. Ведь не так уж благоразумно слишком настойчиво подчеркивать мужу, что его жена владеет недвижимостью по всему миру и вообще сказочно богата. Скорее уж, подумал я, ему следовало бы принизить права Элли на владение недвижимостью, и количество денег, и всего остального, чем она обладала. Если я, как он, очевидно, полагал, охочусь за приданым, то его слова как раз лили воду на мою мельницу. Однако я понимал, что мистер Липпинкот - человек проницательный и тонкий. Было бы очень трудно в тот или иной момент уловить, куда он клонит, что таится в его голове, за его приятной и ровной манерой общения. Или же он намеревался, как-то по-своему, вызвать у меня чувство беспокойства, дать понять, что мне предстоит прямо-таки публично быть обвиненным в охоте за богатой невестой?
        Он обратился к Элли:
        - Я привез довольно много юридических документов, которые тебе нужно будет просмотреть вместе со мною. Многие из них ты должна будешь подписать.
        - Разумеется, дядя Эндрю. В любое время.
        - Как ты выразилась - в любое время. Никакой спешки нет. У меня есть в Лондоне еще кое-какие дела. Я пробуду здесь дней десять.
        Десять дней. Я задумался. Это долгий срок. Мне не очень хотелось, чтобы мистер Липпинкот оставался здесь целых десять дней. Он выглядел достаточно дружелюбным по отношению ко мне, хотя и не скрывал, что, как можно было бы сказать, воздерживался от определенных суждений по некоторым пунктам. Однако я в тот момент задавался вопросом, не является ли он на самом деле моим врагом. Если он и вправду мой враг, он не из тех, кто станет раскрывать свои карты.
        - Ну что же, - продолжал мистер Липпинкот, - раз мы все познакомились и пришли, как можно заключить, к согласию насчет будущих дел, мне хотелось бы недолго побеседовать с этим твоим мужем, Элли.
        А та ответила:
        - Вы можете побеседовать с нами обоими.
        Она была готова к бою. Я положил ладонь ей на руку повыше локтя:
        - Не кипятись, детка, ты ведь не наседка, защищающая своего цыпленочка. - Я мягко подтолкнул ее к двери в стене, ведущей в нашу спальню. - Дядя Эндрю хочет разобраться, что я за человек, - сказал я. - Имеет полное право.
        Я очень мягко протолкнул ее сквозь двойные двери в спальню, закрыл обе и вернулся в комнату. Это была большая красивая гостиная. Вернувшись, я взял стул, сел напротив адвоката и сказал:
        - Порядок. Валяйте.
        - Разрешите мне говорить с вами откровенно, - начал он, - более откровенно, чем я мог позволить себе говорить при этой милой девочке, опекуном которой я являюсь и которую нежно люблю. Возможно, вы еще не осознали, не полностью оценили это, Майкл, но Элли - девушка необычайно добрая, милая и всячески достойная любви.
        - Тут вы будьте спокойны. Я в нее по уши влюблен.
        - Это вовсе не то же самое, - произнес мистер Липпинкот своим сухим тоном. - Я надеюсь, что наряду с влюбленностью вы сумеете также осознать, какое по-настоящему прелестное и в чем-то очень ранимое существо Элли.
        - Я постараюсь, - пообещал я. - Не думаю, что придется так уж сильно стараться. Она же классная девчонка, Элли, это точно.
        - Так я продолжу говорить то, что собирался сказать. Я выложу свои карты на стол с предельной откровенностью. Вы совсем не из тех молодых людей, кого мне хотелось бы видеть мужем Элли. Мне хотелось бы, как хотелось бы и всем членам ее семьи, чтобы она вышла замуж за кого-то из ее окружения, ее собственного круга…
        - Другими словами - за какого-нибудь франта из «сливок общества».
        - Нет, дело не только в этом. Сходное происхождение желательно, как я полагаю, в качестве основы семейной жизни. Но я подхожу к этому не так, как снобы. В конце концов, Герман Гутеман, ее дед, начинал жизнь рабочим в доке. А закончил как один из самых богатых людей в Америке.
        - Так, знаете, я ведь мог бы сделать то же самое, - заявил я. - Мог бы стать одним из самых богатых людей в Англии.
        - Все возможно, - согласился мистер Липпинкот. - А у вас есть к этому стремление?
        - Дело не просто в деньгах, - сказал я. - Мне хочется… хочется достичь чего-то, что-то делать и… - Я запнулся и замолк.
        - То есть, скажем так, стремления у вас есть? Ну, это, должен сказать, уже очень хорошо.
        - Я начинаю при огромном неравенстве ставок[21 - Майкл использует здесь терминологию скачек.], - продолжал я. - Я начинаю с нуля. Я - ничто и никто, и я не притворяюсь, что это не так.
        Он одобрительно кивнул.
        - Очень откровенно и прекрасно сказано. Ценю. Ну а теперь вот что, Майкл, - я не являюсь родственником Элли, но я действовал и действую как ее опекун, как доверительный собственник, назначенный ее дедом, управляющий ее делами, ее состоянием и ее инвестициями. Следовательно, я несу за все это определенную ответственность. Посему я хочу знать всё, что могу узнать о муже, которого она себе выбрала.
        - Хорошо, - сказал я. - Вы можете навести обо мне справки и, я думаю, довольно легко узнать всё, что вас интересует.
        - Совершенно верно, - согласился мистер Липпинкот. - Таков был бы один из способов выяснить. Мудрая предосторожность, к которой следовало бы прибегнуть. Однако на самом деле, Майкл, мне хотелось бы узнать все, что возможно, из ваших собственных уст. Мне хотелось бы услышать ваш собственный рассказ о том, какова была ваша жизнь до сих пор.
        Конечно, мне это не понравилось. Думаю, он понимал, что мне это не понравится. Никому в моем положении такое понравиться не могло. Ведь у каждого просто вторая натура - выставлять себя в наилучшем свете. Я еще в школе поставил это своей целью и так и продолжал, стараясь кое о чем прихвастнуть, рассказывал что-то, слегка преувеличивая истину… Я не стыдился этого. Я считаю такое вполне естественным. Считаю, что это из разряда таких вещей, какие необходимо делать, если хочешь чего-то в жизни добиться. Чтобы привести побольше доводов в свою пользу. Люди воспринимают тебя так, как ты сам себя подаешь, а я вовсе не хотел походить на этого парня у Диккенса. Это читали по телевидению, и я должен сказать, ох и хорошая байка сама по себе. Юрайя-как-его-там этого парня звали[22 - Имеется в виду Юрайя Хип (в традиции российской словесности более известный как Урия Гип), один из персонажей романа Ч. Диккенса «Дэвид Копперфильд».], он вечно везде болтался - такой приниженный, покорный да смиренный, ладошки всё потирал, а на самом деле все хитрил да козни строил, укрывшись за этой своей смиренностью. Я не хотел
быть таким.
        Я был всегда готов прихвастнуть, знакомясь с парнями, или привести доводы в свою пользу в разговоре с предполагаемым работодателем. В конечном счете, у всякого человека имеется лучшая сторона и сторона худшая, и ничего хорошего нет в том, чтобы эту худшую показывать и без конца о ней бубнить. Нет, я всегда выказывал свою лучшую сторону, описывая, чем занимался вплоть до последнего дня. Но мне не представлялось возможным проделывать такие штуки со стариной Липпинкотом. Он вроде бы пренебрежительно отнесся к идее частным образом навести обо мне справки, однако я вовсе не был уверен, что он этого действительно не станет делать. Так что я выложил ему правду - в неприкрашенном, голом, можно сказать, виде.
        Убогое происхождение. Не стал прятать тот факт, что у меня был пьяница-отец, но хорошая мать, взявшаяся за буквально рабский труд, чтобы я мог получить образование в хорошей школе. Не стал я делать секрета и из того факта, что вел жизнь перекати-поля, переходя с одного места работы на другое, меняя род занятий. Мистер Липпинкот был прекрасным слушателем, если вы понимаете, что я имею в виду. Тем не менее я то и дело замечал, как он проницателен, как искусен. Всего лишь незначительные вопросы время от времени, какое-нибудь замечание, которое я, в спешке, неосторожно принимал или отвергал…
        Да, я постоянно чувствовал, что мне надо быть настороже, двигаться, так сказать, на цыпочках. Прошло десять минут, и я страшно обрадовался, увидев, как он откинулся на спинку кресла и допрос инквизитора - если это можно так назвать, - казалось, завершился. Но это не было похоже на допрос инквизитора, вовсе нет.
        - У вас несколько авантюрное отношение к жизни, мистер Роджерс… Майкл. Это не так уж плохо. Расскажите-ка мне побольше о том доме, что вы с Элли строите.
        - Ладно, - согласился я. - Это недалеко от городка, который называется Маркет-Чадуэлл.
        - Да, - сказал он. - Я знаю, где это находится. Кстати говоря, я заезжал туда - взглянуть на это место. Вчера, если быть точным.
        Это меня немного напугало. Это лишний раз показывало, какой он хитроумный человек, до чего он может успеть добраться, пока ты об этом и подумать еще не успел.
        - Это красивое место, и дом, который мы там строим, тоже будет красивый. Архитектор - это парень по имени Сантоникс, Рудольф Сантоникс. Не знаю, слышали ли вы о нем, но…
        - О да! - откликнулся мистер Липпинкот. - Это имя среди архитекторов широко известно.
        - Он выполнял работы и в Штатах, как мне кажется.
        - Да, он многообещающий и талантливый архитектор. К сожалению, кажется, его здоровье оставляет желать много лучшего.
        - Он думает, что он при смерти. Только я в это не верю. Я верю, что его вылечат, что он снова будет здоров. Доктора… Они ведь могут что угодно сказать…
        - Надеюсь, ваш оптимизм оправдается. Вы - оптимист.
        - Да. В том, что касается Сантоникса.
        - Надеюсь, сбудется все, чего вы желаете. Могу сказать вам, что я считаю - вы купили очень хороший земельный участок, это прекрасная собственность.
        Мне подумалось, что очень любезно было со стороны старика употребить местоимение «вы». Он не подчеркнул, что Элли купила эту землю совершенно самостоятельно.
        - Я проконсультировался с мистером Крофордом…
        - С Крофордом? - Я слегка нахмурился.
        - Мистер Крофорд из фирмы «Рис и Крофорд» - это английская солиситорская фирма. Именно мистер Крофорд провел эту сделку. Фирма весьма солидная, и я так понял, что собственность была приобретена за весьма низкую цену. Могу сказать, что это меня несколько удивило. Я знаком с теперешними ценами на землю в этой стране и должен признаться, что был немного растерян, не зная, как объяснить столь малую цифру. Думаю, сам мистер Крофорд был этим удивлен. И я задался вопросом, не известно ли вам что-нибудь о том, почему это поместье оказалось таким дешевым. Мистер Крофорд не выдвинул никаких предположений на этот счет. По правде говоря, он выглядел немного смущенным, когда я задал ему этот вопрос.
        - Ну, понимаете, - ответил я, - на нем проклятие лежит.
        - Прошу прощения, Майкл, что вы сказали?
        - Проклятие, сэр, - повторил я и объяснил: - Предостережение цыгана, что-то в этом роде. Эта земля известна в той окрyге под именем «Земля цыгана».
        - А-а. Легенда?
        - Да. Она довольно путаная, и мне неизвестно, сколько там деревенские придумали, а сколько - правда. Там произошло убийство или что-то такое - давным-давно. Какая-то история про то, как муж застрелил двоих других, а потом сам застрелился. По крайней мере, таков был оглашенный вердикт. Только ходят всякие другие слухи, другие версии. Не думаю, что кто-нибудь по-настоящему знает, что там реально произошло. Это все было ведь ужасно давно. Поместье с тех пор меняло владельцев четыре или пять раз, только никто надолго там не задерживался.
        - Ах, - произнес мистер Липпинкот, оценивая рассказ по достоинству. - Интересный образец английского фольклора. - Он с любопытством взглянул на меня. - А вы с Элли не страшитесь этого проклятия? - Он произнес эти слова легким тоном, с едва заметной улыбкой.
        - Конечно же нет! - заявил я. - Ни Элли, ни я никогда не поверим в подобную чепуху. Фактически это просто удача, раз из-за этого мы получили землю задешево.
        Едва я это сказал, мне в голову пришла неожиданная мысль. В каком-то смысле это была удача, но тут я подумал, что при всех деньгах Элли, при ее недвижимости и всем прочем, какое значение для нее могло иметь, достаточно дешево или слишком дорого надо было уплатить за этот кусок земли? А потом я возразил сам себе: нет, я не прав. В конце концов, ведь ее дед был когда-то рабочим в доке, и он сумел стать миллионером. Любой человек этого типа всегда будет стремиться купить дешево, а продать дорого.
        - Ну что же, - проговорил мистер Липпинкот, - я не суеверен, а вид с вашего участка открывается совершенно великолепный. - Он помолчал, колеблясь. - Я только надеюсь, что, когда вы соберетесь переезжать туда, чтобы жить в вашем новом доме, Элли не услышит слишком много россказней о тех легендах, что витают вокруг.
        - Я постараюсь удержать подальше от ее ушей всё, что смогу.
        - Деревенские жители очень любят повторять такие истории всем и каждому, - сказал мистер Липпинкот. - А Элли, не забывайте, не столь тверда, как вы, Майкл. Она легко поддается влиянию. Только в некоторых отношениях. Что напоминает мне… - Он замолк, не закончив то, что начал говорить, и постучал пальцем по столу. - Теперь я собираюсь поговорить с вами о том, о чем говорить мне довольно трудно. Вы только что упомянули, что не знакомы с этой Гретой Андерсен.
        - Нет. Как я уже сказал, я с ней еще не встречался.
        - Странно. Очень любопытно.
        - Да? - Я вопрошающе смотрел на него.
        - Я бы полагал, что вы во что бы то ни стало должны были с ней познакомиться, - медленно произнес он. - Много ли вы о ней знаете?
        - Я знаю, что она у Элли довольно давно.
        - Она у Элли с тех пор, как самой Элли исполнилось семнадцать лет. Она занимала должность, предполагающую высокую ответственность и доверие. Поначалу она прибыла в Штаты в качестве секретарши и компаньонки. И сопровождала Элли - то есть была для нее кем-то вроде дуэньи, когда миссис ван Стёйвесант, мачеха Элли, уезжала из дома, что, надо сказать, было явлением весьма частым. - Тон его был особенно сух, когда он говорил об этом. - Грета, как я понимаю, девушка хорошего происхождения, у нее прекрасные рекомендации, она наполовину шведка, наполовину немка. Элли, естественно, стала очень к ней привязана.
        - Я так и понял, - признался я.
        - В некотором смысле, я полагаю, Элли оказалась даже слишком привязана к ней. Вам не слишком неприятно, что я так говорю?
        - Да нет. Почему мне может быть неприятно? Я, между прочим, тоже… тоже пару раз сам так подумал. Грета то, да Грета это… Я был… ну, я понимаю, что мне нечего совать нос в это дело, только я был сыт по горло этой Гретой.
        - И тем не менее Элли не выражала желания познакомить вас с Гретой?
        - Знаете, - сказал я, - это довольно трудно объяснить. Но, я думаю, она и вправду предлагала это - очень мягко, раз или два, только… понимаете, мы были слишком поглощены тем, что вот так встретили друг друга. Кроме того… ох, ну ладно, - думаю, я просто не хотел знакомиться с Гретой. Не хотел делить Элли ни с кем другим.
        - Понимаю. Да, я понимаю. И что же, Элли не предлагала, чтобы Грета присутствовала на вашей свадьбе?
        - Да, она это предложила.
        - Но… Но вы не захотели, чтобы она пришла? Почему же?
        - Не знаю. Я правда не знаю. Я просто чувствовал, что эта Грета, эта девушка или женщина - кто она там, - которую я никогда не видел, вечно всюду лезет. Ну, вы знаете, все-то она в жизни Элли организует, посылает письма и открытки, выступает в качестве самой Элли, разрабатывает ее маршруты и передает все это ее родным. Я чувствовал, что Элли как-то очень зависима от Греты, что позволяет Грете руководить ею, что она делает все, чего хочет Грета. Я… Ох, простите, мистер Липпинкот, мне, вероятно, не следовало все это говорить. Скажем, я просто и явно ревновал Элли к этой Грете. Во всяком случае, я взорвался и заявил, что не хочу, чтобы Грета была на нашей свадьбе, что свадьба - наше с Элли дело и ничье больше. И вот так мы отправились в Регистрационное бюро, и сотрудник регистратора и его машинистка стали нашими свидетелями. Я признаю - это было низко с моей стороны отказаться от присутствия Греты, но мне хотелось, чтобы Элли была только со мной.
        - Понимаю. Да, я вас понимаю и полагаю - если мне позволительно так сказать, - что вы поступили мудро, Майкл.
        - Так вы тоже недолюбливаете Грету, - сообразительно заметил я.
        - Вряд ли вы можете использовать здесь слово «тоже», Майкл, поскольку даже еще не знакомы с ней.
        - Да, я понимаю, но - я что хотел сказать, что если слышишь так много о каком-то человеке, то уже можешь составить какое-то представление о нем, какое-то суждение. Ох, да ладно, называйте это чистой ревностью! А вам-то почему она не по душе пришлась?
        - Дело не в предубеждении, - начал мистер Липпинкот, - но вы - муж Элли, Майкл, а меня счастье Элли затрагивает до глубины души. Я не считаю, что влияние, какое Грета оказывает на Элли, сколько-нибудь желательно. Она слишком много на себя берет.
        - Вы думаете, она попытается посеять между нами раздор? - спросил я.
        - Я думаю, что не имею права говорить ничего подобного.
        Старик сидел, глядя на меня с осторожностью, и глаза его моргали, словно глаза морщинистой черепахи.
        Я не знал, что еще сказать. Он заговорил первым, тщательно выбирая слова:
        - Тогда, значит, не было предположения, что Грета приедет и станет постоянно жить вместе с вами?
        - Нет и не будет, насколько это зависит от меня.
        - Ах, значит, вы так настроены? Эта идея обсуждалась.
        - Элли упоминала что-то в этом духе. Но ведь мы только что поженились, мистер Липпинкот. Мы хотим, чтобы этот дом - наш новый домашний очаг! - был наш, был для нас двоих. Конечно, я думаю, она будет временами приезжать и оставаться. Это было бы лишь естественно.
        - Как вы выразились, это было бы лишь естественно. Но вы, вероятно, понимаете, что Грете предстоит столкнуться с некоторыми трудностями в том, что касается ее будущего найма на работу. Я имею в виду, что проблема не в том, как думает о ней Элли, а в том, что чувствуют по ее поводу те, кто ее нанимал и облек столь высоким доверием.
        - Вы хотите сказать, что вы или миссис ван Как-ее-там не станете рекомендовать ее на такую же должность, какую она занимала?
        - Они вряд ли захотят это сделать, ограничатся лишь удовлетворением сугубо законных требований.
        - И вы полагаете, она пожелает явиться в Англию и жить за счет Элли?
        - Мне не хотелось бы слишком настраивать вас против нее. В конце концов, все это - мои собственные домыслы. Мне не нравится кое-что из того, что она делала, и то, каким способом она это делала. Я полагаю, что Элли, с ее щедрой душой, будет огорчена при мысли, что она, так сказать, во многом нарушила виды Греты на будущее. Она может импульсивно начать настаивать на том, чтобы Грета приехала жить с вами.
        - Я не думаю, что она будет настаивать, - медленно выговорил я. Но все равно, тон у меня был довольно встревоженный, и, думаю, Липпинкот это заметил. - Но не могли бы мы… то есть Элли, я хочу сказать, как-то на пенсию ее, что ли, отправить?
        - Нам не стоит именно так это называть, - объяснил мистер Липпинкот. - В назначении пенсии кроется понятие соответствующего возраста, а Грета - молодая женщина, и, могу сказать, очень интересная молодая женщина. По-настоящему красивая, - добавил он неодобрительным, осуждающим тоном. - И она очень привлекательна для мужчин.
        - Ну что ж, может, она замуж выйдет, - предположил я. - Если она всем этим обладает, что же до сих пор замуж не вышла?
        - По-моему, были мужчины, которых она привлекала, но она, видимо, не сочла их достойными. Впрочем, ваше предложение вполне здравое. Думаю, его каким-то образом можно будет осуществить, так, чтобы это ничьих чувств не оскорбило. Это может выглядеть как нечто абсолютно естественное, поскольку Элли достигла своего совершеннолетия и уже вышла замуж, в чем ей существенно помогла добрая поддержка Греты. Теперь она, в порыве благодарности, помещает на ее банковский счет определенную сумму денег. - Слова «в порыве благодарности» мистер Липпинкот произнес таким кислым тоном, что тон больше походил на лимонный сок.
        - Ну, тогда всё в порядке! - весело сказал я.
        - И снова я вижу, что вы - оптимист. Будем надеяться, что Грета примет то, что ей предложат.
        - А почему нет? Она будет просто ненормальная, если откажется.
        - Ну, не знаю, - усомнился мистер Липпинкот. - Я бы сказал, конечно, что это будет весьма необычно, если она откажется и они с Элли сохранят дружеские отношения.
        - Вы думаете… Что вы думаете?
        - Мне хотелось бы увидеть, что ее влияние на Элли сломлено, - сказал мистер Липпинкот и поднялся на ноги. - Надеюсь, вы станете помогать мне и сделаете всё, что в ваших силах, чтобы добиться осуществления этой цели.
        - Еще бы я не стал! - воскликнул я. - Очень мне надо, чтобы эта Грета вечно торчала у нас на глазах!
        - Вы можете изменить свое мнение, когда ее увидите, - предостерег мистер Липпинкот.
        - А я так не думаю, - возразил я. - Я не люблю властных особ женского пола, какими бы знающими и умелыми они ни были и какими бы красивыми ни оставались всегда и во всем.
        - Спасибо, Майкл, что вы столь терпеливо меня выслушали. Надеюсь, вы доставите мне удовольствие пообедать со мною - вы оба. Во вторник вечером, если возможно? Кора ван Стёйвесант и Фрэнк Бартон, вероятно, будут тогда уже в Лондоне.
        - И мне придется встретиться с ними, я думаю?
        - О да! Это будет совершенно неизбежно. - Он улыбнулся, и на этот раз его улыбка показалась мне более искренней, чем была раньше. - Вам не следует слишком расстраиваться, - посоветовал он. - Кора обойдется с вами очень грубо. Фрэнк будет всего лишь бестактен. Рубен пока еще не приедет.
        Я не знал, кто такой Рубен. Еще один родственник, предположил я.
        Я прошел к дверям в спальню, распахнул их и позвал:
        - Выходи, Элли! «Допрос с пристрастием» окончен.
        Элли вошла в гостиную, бросила быстрый взгляд на Липпинкота и сразу же - на меня, потом подошла к старику и поцеловала.
        - Милый дядя Эндрю, - сказала она, - я вижу: вы были добры к Майклу.
        - Видишь ли, моя дорогая, если б я не был добр к твоему мужу, ты вряд ли стала бы пользоваться моими услугами в будущем, не так ли? Я просто резервирую свое право время от времени предложить вам пару-тройку советов. Вы еще, знаешь ли, очень молоды, вы оба.
        - Хорошо, - кивнула Элли. - Мы будем терпеливо их выслушивать.
        - А теперь, моя дорогая, я хотел бы сказать пару слов тебе, если можно.
        - Значит, теперь мой черед быть третьим лишним, - произнес я и тоже отправился в спальню.
        Я нарочито звучно закрыл за собой обе двойные двери, но, войдя, тут же снова тихонько открыл внутреннюю дверь. Я был не так хорошо воспитан, как Элли, и испытывал некоторое беспокойство от жажды узнать, насколько двуличным мог оказаться мистер Липпинкот. Однако в действительности там и слушать-то было нечего. Он выдал Элли пару-тройку мудрых советов. Он сказал, что ей придется понять, что мне может быть трудно быть неимущим мужем богатой жены, а затем принялся прощупывать ее насчет помещения какой-то суммы денег на счет Греты. Элли приняла это с энтузиазмом и сказала, что сама собиралась просить его об этом. Он также предложил, чтобы она вложила дополнительную сумму в обеспечение Коры ван Стёйвесант.
        - Особой необходимости в том, чтобы ты это сделала, нет, - пояснил он. - Она уже весьма существенно обеспечена алиментами от нескольких мужей. И ей, как ты знаешь, выплачивается доход, хотя и не очень большой, из трастового фонда, оставленного твоим дедом.
        - И все же вы считаете, что я обязана назначить ей еще?
        - Я не думаю, что существуют какие-либо законные или моральные обязательства, чтобы это сделать. Но я полагаю, что ты найдешь ее гораздо менее надоедливой и, я бы сказал, менее злобной, если так сделаешь. Я бы сделал это в форме увеличения ее дохода, что ты легко сможешь отменить в любой момент. Если ты обнаружишь, что она распространяет злобные сплетни про Майкла или о вашей совместной жизни, знание о том, что ты можешь это отменить, удержит ее от выращивания наиболее ядовитых колючек, какие она прекрасно умеет сажать.
        - Кора меня всегда терпеть не могла, - сказала Элли. - А я всегда это понимала. - Потом она спросила, довольно робко: - Вам понравился Майк, правда, дядя Эндрю?
        - Он показался мне чрезвычайно привлекательным молодым человеком, - ответил мистер Липпинкот. - И я вполне могу понять, как случилось, что ты вышла за него замуж.
        Это, думаю, было самое лучшее, чего я мог ожидать. Я никак не был человеком его типа и прекрасно это понимал. Я тихонько прикрыл дверь, и через минуту за мной пришла Элли.
        Мы с ней стояли, прощаясь с Липпинкотом, когда раздался стук в дверь. Вошел коридорный, принесший телеграмму. Элли взяла ее и открыла. Мы услышали негромкий, удивленный и радостный возглас.
        - Это Грета, - сказала Элли. - Она прибудет в Лондон сегодня вечером и завтра придет повидаться с нами. Как чудесно! - И посмотрела на нас обоих. - Правда ведь?
        На нее глядели две кислые физиономии, и она услышала два вежливых голоса. Один произнес: «Да, действительно, моя дорогая». Другой: «Конечно».
        Глава 11
        На следующее утро я вышел за покупками и вернулся в отель несколько позже, чем намеревался. Я нашел Элли сидящей в центральном холле, а напротив нее - удобно расположившуюся высокую белокурую молодую женщину. То есть - Грету. Обе болтали взахлеб.
        Я никогда не мог похвастать умением описывать людей, но все же сделаю попытку описать Грету. Начать с того, чего никто не смог бы отрицать: Грета, как говорила мне Элли, действительно была очень красивая и к тому же, как неохотно признал мистер Липпинкот, очень интересная женщина. Эти две вещи ведь не совсем одно и то же. Если вы говорите, что кто-то - интересная женщина, это не означает, что сами вы ею восхищаетесь. Мистер Липпинкот, как я понял, Гретой не восхищался. И все равно, когда Грета входила в холл отеля или шла по ресторану, мужчины поворачивали ей вслед голову. Это был нордический тип блондинки, с волосами цвета спелой пшеницы, отливавшими чистым золотом. Она укладывала их высоко надо лбом, по моде тогдашнего времени, так что они не свисали прямыми прядями вниз вдоль щек, по традиционной манере Челси. Грета выглядела такой, какой и была, - уроженкой Швеции или северной Германии. Словом, пришпиль ей пару крыльев, и на любом бале-маскараде она вполне могла бы сойти за валькирию[23 - Валькирия - в германо-скандинавской мифологии - крылатая дева, сопровождающая павших в бою героев в
Вальхаллу - небесный чертог бога Одина, рай для погибших доблестных воинов.]. У нее были чистые, ярко-голубые глаза и восхитительный цвет лица. Приходилось это признать: она была - супер.
        Я прошел через холл туда, где они сидели, присоединился к ним и поздоровался с обеими, надеясь, что моя манера достаточно естественна и дружелюбна, хотя чувствовал себя довольно неловко. Я ничего не мог с этим поделать: мне не всегда удается хорошо играть роль. Элли тотчас сказала:
        - Ну, наконец-то, Майк! Это Грета.
        И я ответил - кажется, это прозвучало довольно шутливо, но не очень радостно, - я ответил:
        - Очень рад наконец познакомиться с вами, Грета.
        А Элли произнесла:
        - Как тебе хорошо известно, Майк, если б не Грета, мы с тобой никогда не смогли бы пожениться.
        - Мы все равно как-нибудь это устроили бы, - возразил я.
        - Нет, если бы мое семейство навалилось на нас всем скопом, как целая тонна угля! Так или иначе, они бы ухитрились все поломать. - И попросила: - Грета, скажи мне, они, наверное, повели себя с тобой просто ужасно? Ты же ничего не писала и не говорила мне об этом.
        - Неужели я не понимаю, - спросила Грета в ответ, - что писать счастливым молодоженам в самый их медовый месяц не следует?
        - И все-таки, они очень на тебя обозлились?
        - Конечно. А как ты себе это представляешь? Но я была к этому готова - могу тебя заверить.
        - Что они говорили? Что сделали?
        - Абсолютно всё, что могли, - весело отвечала Грета. - Начав с увольнения, естественно.
        - Да, думаю, это было неизбежно. Но - но что ты-то сделала? В конечном счете, они же не могли не дать тебе рекомендаций?!
        - Разумеется, могли. В конечном счете, с их точки зрения, я занимала должность, требующую высокой степени доверия, и я этим доверием постыдно злоупотребила. - И она добавила: - К тому же еще и получала от этого удовольствие.
        - А что ты собираешься делать теперь?
        - О, меня уже ждет работа. Надо только приступить.
        - В Нью-Йорке?
        - Нет, здесь. В Лондоне. Секретарская.
        - Но у тебя всё в порядке?
        - Элли, милочка моя, как же может у меня быть не всё в порядке, после того как ты послала мне такой прелестный чек, в ожидании всего, что может произойти, когда начнется заваруха? - Английский язык Греты был очень хорош, почти без малейшего следа акцента, только она употребляла много просторечных выражений, которые не всегда звучали уместно. - Я немножко посмотрела мир, обосновалась в Лондоне да еще накупила кучу вещей.
        - Мы с Майком тоже накупили кучу вещей, - заявила Элли, улыбнувшись при этом воспоминании.
        И правда. Мы очень здорово воспользовались возможностью сделать покупки на Континенте. Было просто замечательно, что мы могли платить долларами - никаких тебе мелочных казначейских ограничений! Парча и ткани для дома - в Италии. И картины мы тоже купили - в Италии и в Париже, платя за них, как мне казалось, просто баснословные суммы. Целый мир открылся мне, мир, который, как я считал, никогда не мог встретиться мне на моем пути.
        - Вы оба выглядите потрясающе счастливыми, - сказала Грета.
        - Ты ведь пока еще не видела нашего дома, - проговорила Элли. - Он будет замечательный. Он будет как раз такой, о каком мы мечтали, правда, Майк?
        - А я его видела, - сообщила Грета. - В первый же день, как вернулась в Англию, я наняла машину и отправилась туда.
        - Ну? - произнесла Элли.
        И я тоже произнес:
        - Ну?
        - Ну-у, - раздумчиво протянула Грета. Она покачивала головой, глядя то на Элли, то на меня.
        Казалось, Элли просто убита горем, так ужасно это ее поразило. Но ведь меня не проведешь. Я тотчас понял, что Грета нас разыгрывает, немного подсмеивается над нами. Если мысль позабавиться на наш счет и не была такой уж доброй, ей не хватило времени пустить корни. Грета рассмеялась - смех у нее был звонкий, музыкальный. Люди в холле стали оборачиваться, чтобы посмотреть на нас.
        - Жалко, что вы не видите собственных лиц! Особенно ты, Элли. Но я же должна немножко подразнить вас, совсем чуть-чуть. Это замечательный дом, прелестный. Ваш архитектор - гений.
        - Да, - согласился я. - Он - что-то совершенно необычайное. Подождите, пока вы с ним не познакомитесь.
        - Я уже познакомилась с ним. Он был там в тот день, что я приезжала. Да, он человек необычный. Несколько пугающий, вам не кажется?
        - Пугающий? - удивился я. - В каком это смысле?
        - О, я не знаю. Он вроде бы смотрит сквозь тебя и… видит тебя насквозь, до другой твоей стороны. Это всегда выбивает из колеи. - Потом она добавила: - Он выглядит не очень здоровым.
        - Он болен. Очень болен, - сказал я.
        - Какая жалость! А что с ним? Туберкулез или что-нибудь в этом роде?
        - Нет, - ответил я. - Не думаю, что это туберкулез. Кажется, это как-то связано с… ох, это связано с кровью.
        - О, я понимаю. Врачи ведь теперь могут практически все, если сначала не прикончат тебя своими попытками тебя вылечить. Но давайте не будем думать об этом. Давайте думать о доме. Когда же он будет закончен?
        - Можно думать, что совсем скоро, судя по тому, как все идет. Я никогда даже представить себе не мог, что дом способен расти так быстро, - признался я.
        - О, это всё деньги, - неосторожно пояснила Грета. - Две рабочих смены, премии и все остальное. Ты сама, Элли, даже не знаешь, как прекрасно иметь все те деньги, что имеешь ты!
        Но я-то знал! Я учился, учился, я узнал очень много за несколько последних недель. Я ступил, в результате нашего брака, в совершенно иной мир, и изнутри этот мир оказался совершенно не таким, каким виделся мне снаружи. До сих пор в моей жизни наивысшим представлением о богатстве были два удачных выигрыша подряд. Неожиданные деньги в руках - и я трачу их как можно скорее, на первую попавшуюся шумную тусовку с ребятами. Грубый факт, конечно. Неотесанность моего класса. Но мир Элли совершенно иной. Он вовсе не таков, каким я его себе представлял. Мол, в нем просто все больше и больше самой высокой роскоши. А дело вовсе не в более просторных ванных комнатах и более вместительных домах, не в более ярком электрическом освещении и лучших электрических устройствах и обильной еде и быстрых автомобилях. Не в том, чтобы швыряться деньгами ради того, чтобы швырять деньги и выставляться перед всеми сразу и каждым в отдельности. В отличие от всего этого, мир Элли оказался на удивление прост. Той простотой, какая приходит, когда вы перестаете тратить деньги лишь для того, чтобы их истратить. Вам же не нужны три
яхты и четыре машины, и вы не можете есть чаще трех раз в день, и если вы покупаете действительно стоящую картину за наивысшую цену, вам, вероятно, понадобится не больше, чем одна такая в комнате. И всё тут - ничего сложного. Все, что у тебя есть, - просто самого лучшего качества, и не очень много, не столько потому, что всё - самое лучшее, сколько потому, что не существует причин, чтобы, если тебе понравилось или понадобилось что-то конкретное, ты не смог бы это получить. Не бывает таких моментов в твоей жизни, когда ты сказал бы себе: «Боюсь, я не могу этого себе позволить». И вот это, каким-то странным образом, способствует такой удивительной простоте, но как - я не мог понять. Мы с Элли подумывали о картине французского импрессиониста, кажется, это был Сезанн. Мне пришлось старательно заучить это слово, я все время путал его со словом «tzigane», что, как я понимаю, означает цыганский оркестр[24 - Tzigane - цыган, цыганка, цыганский (особенно если речь идет о венгерских цыганах).]. А потом как-то, когда мы прогуливались по улицам Венеции, Элли остановилась взглянуть на уличных художников. В целом
они делали ужасные картины, специально для туристов. Картины были все похожи друг на друга. Портреты с огромными рядами сверкающих зубов и белокурыми волосами, свисающими на шею.
        И тут она купила совсем маленькую картину, просто как бы взгляд мельком - вид сквозь улицу на какой-то канал. Человеку, который ее написал, понравилось, как мы с Элли смотримся, и она купила картинку за шесть фунтов в пересчете на английские деньги. Самое потрясающее в этой истории то, что я понял - желание Элли купить эту картинку за шесть фунтов было точно таким же страстным, как желание купить Сезанна.
        Точно так же случилось однажды и в Париже. Элли вдруг сказала мне:
        - Как было бы забавно - давай возьмем настоящий хороший хрустящий французский багет и съедим его со сливочным маслом и сыром, знаешь, из тех, что заворачивают в листья!
        Так мы и сделали, и Элли, я думаю, получила от этого больше удовольствия, чем от обеда, который прошлым вечером обошелся нам в двадцать фунтов - в пересчете. Сначала я никак не мог этого понять, потом до меня стало доходить. Не очень складно получилось, когда я вдруг стал понимать, что брак с Элли - вовсе не только забавы да игры. Ты должен выполнять домашние задания, делать уроки. Тебе приходится учиться тому, как правильно входить в ресторан, что заказывать, как правильно давать чаевые и когда, по какой-то причине, надо дать больше, чем обычно. Нужно запоминать, что следует пить с какой едой. Мне приходилось делать это по большей части с помощью внимательного наблюдения. Незачем было спрашивать об этом Элли - она бы не поняла. Она сказала бы: «Но, Майк, дорогой, ты можешь пить все, что тебе самому хочется! Какая важность, если официант считает, что надо пить именно такое вино именно с таким блюдом?» Это не было важно для нее, потому что она ведь родилась посреди всего этого, но для меня это имело огромное значение, так как я не мог поступать просто «как мне самому хочется». Я оказался
недостаточно прост. То же - с одеждой. Тут Элли смогла гораздо больше помочь, тут она больше понимала меня. Она просто вела меня в нужные места и там велела мне отдаться на волю персонала.
        Конечно, я еще не выглядел как надо и не говорил как надо. Но это уже не имело слишком большого значения. Я приобвык, понял, что к чему, так что я уже мог выдержать экзамен у таких людей, как старина Липпинкот, а чуть позже, предположительно, и у мачехи Элли и у ее дядюшек, когда они появятся. Однако на самом деле в будущем это должно было стать уже совсем не важно. Когда дом будет окончен и мы туда переедем, мы окажемся вдали от всех. Он мог бы стать нашим царством. Я посмотрел на Грету. Она сидела напротив меня. Интересно, что она по правде думала о нашем доме? Очень хотелось бы знать. Во всяком случае, он был таким, каким я хотел. Меня он полностью устраивал. Мне хотелось поехать туда и пройти по нашей частной тропе под деревьями вниз к бухточке и уединенному, укрытому скалами пляжу, который будет нашим собственным пляжем, потому что никто не сможет пройти к нему со стороны суши. Это будет в тысячу раз лучше, думал я, чем далеко протянувшийся пляж на фешенебельном морском курорте, усеянный сотнями лежащих тел. Мне были не нужны бессмысленные богатые вещи. Я хотел - вот были слова из моего
личного словаря - я хочу, мне нужно… Я ощущал, как все чувства во мне вздымаются, словно волны. Я хотел, мне нужна была замечательная женщина и замечательный дом, какого ни у кого больше не могло быть, и я хотел, чтобы мой замечательный дом был полон замечательных вещей. Вещей, принадлежащих мне. Все это будет принадлежать мне!
        Элли сказала:
        - Он задумался о нашем доме.
        Кажется, она уже дважды предлагала мне, чтобы мы перешли в столовую. Я взглянул на нее с нежностью.
        Попозже, в тот же день - это было уже вечером, когда мы переодевались, чтобы пойти обедать, - Элли спросила меня довольно неуверенным тоном:
        - Майк, тебе… тебе ведь понравилась Грета, правда?
        - Конечно, - сказал я.
        - Я бы не перенесла, если б она тебе не понравилась.
        - Но она мне понравилась, - заверил я ее.
        - Я не совсем уверена. Думаю, из-за того, что ты почти не смотришь на нее, даже когда с ней разговариваешь.
        - Ну, мне кажется, это потому… потому что я нервничаю.
        - Нервничаешь? Из-за Греты?
        - Да, знаешь, она внушает какой-то уважительный страх.
        И я рассказал ей, как подумал, что Грета похожа на валькирию.
        - Только не на такую толстую, как в опере! - заметила Элли и рассмеялась. Мы засмеялись оба. А я продолжал:
        - Тебе хорошо - ты знаешь ее уже сто лет. Но она все-таки, самую малость… ну, я хочу сказать, она такая энергичная, такая практичная, такая умудренная опытом. - Я сражался с целым рядом слов, которые, казалось, выражали совсем не то, что было нужно. - Я чувствую… Я чувствую, что при ней я выгляжу в невыгодном свете.
        - О, Майк! - Элли вдруг почувствовала угрызения совести. - Я понимаю - у нас так много есть всего, о чем можно поговорить. И старые шутки, и всякие старые случаи, и всякое другое. Я думаю… да, я думаю, именно это заставляет тебя немного стесняться. Но вы скоро подружитесь. Ты ей понравился. Ты ей очень понравился. Она сама мне это сказала.
        - Послушай, Элли, она, вероятно, в любом случае тебе так сказала бы.
        - Ну уж нет, никогда. Грета очень откровенна. Ты ведь ее слышал. Те вещи, какие она сегодня говорила.
        Это было правдой. Грета не стеснялась в выражениях, разговаривая за ланчем. Она обращалась больше ко мне, чем к Элли:
        - Должно быть, вам порой казалось странным, что я так поддерживала Элли, тогда как вас я даже в глаза не видела. Но я была так зла - так обозлена за ту жизнь, какую они заставляли ее вести… Вся, словно в коконе, в этих их деньгах, в их традиционных взглядах. У нее никогда не было ни шанса повеселиться, хорошо провести время, пойти или поехать куда-то реально одной и делать, что захочется. Ей хотелось взбунтоваться, только она не знала, как это сделать. Вот так и вышло… да, правда, я побудила ее к восстанию. Я предложила ей присмотреться к недвижимости в Англии. Тогда, сказала я, как только ей исполнится двадцать один год, она купит себе свою собственную недвижимость и скажет прости-прощай всей нью-йоркской компании.
        - У Греты всегда есть просто замечательные идеи, - сказала Элли. - Она думает о таких вещах, какие мне никогда бы и в голову не пришли.
        Какие это слова тогда, в разговоре со мной, произнес мистер Липпинкот? «Она слишком сильно влияет на Элли»? Я задался вопросом, правда ли это. Как ни странно, я на самом деле так не думал. Я чувствовал, что у Элли, где-то в глубине, есть некий стержень, который Грета, при том, что она так хорошо знала Элли, так и не сумела оценить по достоинству. Я был уверен: Элли всегда примет те идеи, какие совпадут с идеями, которые она хотела бы иметь сама. Грета научила ее восстать, но Элли сама стремилась восстать, только не знала, как это сделать. Однако я чувствовал теперь, когда все лучше ее узнавал, что Элли - из тех очень простодушных людей, что обладают совершенно непредсказуемыми внутренними ресурсами. Я считал, что Элли будет вполне способна занять свою собственную позицию, если пожелает. Дело в том, что она не так уж часто этого желает, и тут я подумал, как это трудно - понять каждого. Даже Элли. Даже Грету. Даже, может быть, мою мать… То, как она смотрела на меня - глазами, полными страха.
        Мне интересен был мистер Липпинкот. Когда мы все очищали невероятного размера персики, я сказал:
        - Мистер Липпинкот, мне кажется, воспринял наш брак и в самом деле очень хорошо. Я даже удивился.
        - Мистер Липпинкот - старая лиса! - заявила Грета.
        - Ты всегда так говоришь, Грета, - упрекнула ее Элли. - А я считаю - он очень милый. Только очень строгий и правильный и всякое такое.
        - Ну и продолжай так считать, раз тебе так хочется, - откликнулась Грета. - Сама я не стала бы доверять ему ни на пару дюймов!
        - Не доверять ему?! - воскликнула Элли.
        Грета покачала головой:
        - Я знаю: он - истинный столп респектабельности и надежности; он - всё, чем должен быть адвокат и доверительный собственник.
        Элли рассмеялась и спросила:
        - Ты хочешь сказать, что он присвоил или растратил мое состояние? Не глупи! Там же кругом тыщи аудиторов, и банков, и проверок, и всяких таких вещей.
        - О, на самом деле, я надеюсь, тут с ним все в порядке. Только все равно. Такие вот люди и растрачивают, и присваивают. Очень надежные. А потом все говорят: «Я бы в жизни ничему такому не поверил про мистера А. или про мистера Б. Вот уж о ком можно было бы подумать такое в самую последнюю очередь!»
        Элли, подумав, возразила, что для таких бесчестных поступков, по ее мнению, скорее подошел бы ее дядя Фрэнк.
        - Ну, конечно, он и выглядит как мошенник, - ответила ей Грета. - Это с самого начала мешает ему приняться за такие дела. Всё это добродушие, дружелюбие, веселость… Но ему никогда не стать мошенником по большому счету.
        - Он брат твоей матери? - спросил я. Я вечно путал, кто есть кто среди родственников Элли.
        - Он - муж сестры моего отца, - пояснила Элли. - Она его бросила и вышла замуж за кого-то другого, и умерла лет шесть или семь назад. А он, так или иначе, застрял в нашей семье.
        - Их целых три, - любезно добавила Грета, стараясь мне помочь. - Три, можно сказать, присосавшиеся пиявки. Родные дядюшки Элли погибли: один - на войне в Корее[25 - Корейская война - конфликт между Северной Кореей и Южной Кореей в 1950 - 1953 гг., в котором на стороне Южной Кореи участвовали войска США, Великобритании и некоторых других стран, а на стороне Северной Кореи (неофициально) - добровольцы из Китая и СССР.], другой - в автокатастрофе, так что у нее остались сильно поврежденная мачеха, так называемый дядя Фрэнк - дружелюбный прихлебатель в семейном доме, дальний кузен Элли - Рубен, которого она зовет дядей, но он всего лишь седьмая вода на киселе, а еще Эндрю Липпинкот и Стэнфорд Ллойд.
        Совершенно потерявшись, я спросил:
        - Кто это - Стэнфорд Ллойд?
        - О, это еще какой-то тип доверительного собственника, правда, Элли? Во всяком случае, он управляет твоими инвестициями и прочими делами в этом роде. Что вряд ли может доставлять ему много хлопот, потому что, когда у вас столько денег, сколько у Элли, они сами по себе не перестают зарабатывать все больше и больше денег, так что никому слишком много трудиться для этого не приходится. Такова вся окружающая Элли компания, - заключила Грета. И добавила: - Не сомневаюсь, что вы довольно скоро с ними встретитесь. Они явятся сюда - взглянуть на вас.
        Я издал стон и взглянул на Элли. А Элли произнесла, очень мягко и нежно:
        - Ничего, Майк. Они ведь опять уедут.
        Глава 12
        И они приехали. Никто из них не задержался надолго. Во всяком случае, не в тот раз. Не в их первый приезд. Они явились взглянуть на меня. Я обнаружил, что мне трудно их понять, поскольку все они, разумеется, были до мозга костей американцы. Это были люди такого типа, с которым я оказался знаком недостаточно хорошо. Некоторые из них были довольно приятны. Дядя Фрэнк, например. На его счет я был совершенно согласен с Гретой. Я не стал бы доверять ему ни на ярд[26 - То есть Майк больше, чем Грета, доверяет Фрэнку - 1 ярд равен 36 дюймам.]. Мне и в Англии попадались такие типы. Это был крупный мужчина с небольшим брюшком и с мешками под глазами - это придавало ему вид человека беспутного, что было недалеко от истины, как мне представляется. Он понимал толк в женщинах, а еще больше - в том, что ему выгодно. Дядя Фрэнк раз или два одалживал у меня деньги - небольшие суммы, чтобы как-то продержаться денек-другой. Я подумал, дело не в том, что ему понадобились деньги; он хотел меня испытать, посмотреть, легко ли я даю деньги в долг. Для меня это вышло довольно затруднительно, я никак не мог решить, как
тут лучше всего поступить. Лучше было бы отказать наотрез или выказать великодушие, какого я вовсе не испытывал? Послать бы ко всем чертям этого Фрэнка, подумал я.
        Больше всего меня интересовала Кора - мачеха Элли. Она оказалась женщиной лет под сорок, стройной, в хорошей форме, с крашеными волосами, слащавая и довольно несдержанная в манерах. С Элли она была прямо сахар с медом.
        - Не обижайся на меня за те письма, что я тебе писала, Элли, милочка моя, - говорила она. - Ты должна признать, что это явилось для нас ужасным шоком! Так выйти замуж… Так тайно… Но, конечно, я понимаю, это Грета так настроила тебя, научила именно так это сделать.
        - Вы не должны винить в этом Грету, - сказала Элли. - Я не хотела огорчить вас всех так сильно. Мне просто подумалось… ну, чем меньше шума…
        - Ну да, Элли, милая, в этом что-то есть… Все наши деловые мужчины просто позеленели от гнева. И Стэнфорд Ллойд, и Эндрю Липпинкот. Думаю, они перепугались, что все станут упрекать их за то, что они не смотрели за тобою получше. Но, конечно, они же никакого представления не имели, каким окажется Майк. Они ведь не ожидали, что он будет таким очаровательным. Я и сама не ожидала.
        Она улыбнулась мне сладчайшей улыбкой, такой фальшивой, каких я в жизни своей еще не видал! И я подумал, что если какая-то женщина на свете по-настоящему ненавидит мужчину, то это она - Кора, и ненавидит она меня. Я подумал, что ее слащавость с Элли вполне понятна. Эндрю Липпинкот вернулся в Америку и, несомненно, сказал ей несколько предостерегающих слов. Элли продавала какую-то свою недвижимость в Америке, поскольку она определенно решила жить в Англии, однако намеревалась выделить крупную сумму на обеспечение Коры, чтобы та могла жить там, где пожелает. Никто почти не упоминал о муже Коры. Я так понял, что он уже убрался куда подальше, и притом не в одиночестве. Больших алиментов от него не предвиделось. Последний брак Коры был заключен с человеком на много лет ее моложе и привлекавшим ее не столько своими финансовыми, сколько физическими достоинствами.
        Коре необходимо было обещанное обеспечение. Она была женщиной с расточительными вкусами. Не могло быть сомнений, что старый Эндрю Липпинкот намекнул ей достаточно ясно про возможность прекращения поступлений в любой момент, если Элли захочет или если Кора настолько забудется, что позволит себе слишком ядовито покритиковать молодого супруга Элли.
        Кузен Рубен, или дядя Рубен, не счел нужным совершить путешествие. Вместо этого он написал Элли приятное, ничего определенного не говорящее письмо, что он надеется - она будет очень счастлива, но сомневается, что ей понравится жить в Англии. «Если тебе там не понравится, возвращайся немедленно в Штаты. Не думай, что тебя здесь некому радостно встретить. Ты будешь встречена с радостью. Не сомневайся, что тебя с радостью встретит твой дядя Рубен».
        - Судя по его словам, он довольно симпатичный, - заметил я.
        - Да-а, - задумчиво протянула Элли. Она, казалось, была не очень уверена в этом.
        - А ты хоть кого-нибудь из них любишь? - спросил я. - Или мне не следует тебя об этом спрашивать?
        - Ты, конечно же, можешь спрашивать меня о чем угодно. - Однако она все-таки минуту или две мне не отвечала. Потом сказала, решительно и бесповоротно: - Нет. Думаю, я их не люблю. Это выглядит странно, но, я полагаю, это оттого, что ни один из них не настоящий мой родственник. Мы связаны только общей средой обитания, не родственными узами. Никто из них не связан со мною плотью и кровью. Я любила моего отца, любила то, что помнила о нем. Мне думается, он был человеком слабовольным, и дедушка в нем разочаровался, потому что у папы голова плохо была приспособлена для бизнеса. Он не хотел вообще входить в деловую жизнь, заниматься делами. Он любил уезжать во Флориду, заниматься там рыбной ловлей и всякими такими вещами. А потом, через какое-то время, он женился на Коре, и Кора мне никогда особенно не нравилась… впрочем, и я Коре тоже. Родную свою маму я, разумеется, не помню. Я любила дядю Генри и дядю Джо. С ними было весело. Пожалуй, даже веселее, чем с папой. Он, как мне кажется, был в некоторых отношениях довольно молчаливым и немного грустным человеком. А мои дяди наслаждались жизнью. Дядя Джо,
кажется, был немножко необузданный, знаешь, как бывают необузданны люди просто потому, что у них много денег. Во всяком случае, это он разбился на машине. А другого убили, когда он сражался на войне. Дедушка к этому времени был уже очень болен, и для него стало ужасным ударом, что все три его сына умерли. Ему не нравилась Кора, и он не очень жаловал своих более дальних родственников. Дядю Рубена, например. Он говорил - никогда не знаешь, что Рубен затевает. Вот почему он все подготовил, чтобы поместить все деньги в трастовый фонд. Очень большая часть ушла музеям и больницам. Он хорошо обеспечил Кору и мужа своей дочери - дядю Фрэнка.
        - Но больше всего он оставил тебе?
        - Да. И я думаю, это его все-таки чуть-чуть беспокоило. Он сделал все, что мог, чтобы за моим состоянием хорошо присматривали.
        - Дядя Эндрю и мистер Стэнфорд Ллойд. Адвокат и банкир.
        - Да. Я предполагаю, он опасался, что я не смогу самостоятельно должным образом заботиться о моем состоянии. Удивительная вещь - он допустил, чтобы я вступила во владение наследством сразу, как достигну совершеннолетия. Он решил не держать его в трастовом фонде до моего двадцатипятилетия, как делают очень многие. Наверное, потому, что я - девушка, а не мужчина.
        - Это странно, - сказал я. - Мне кажется, в таком случае должно бы быть совсем наоборот?
        Элли покачала головой.
        - Нет, - возразила она. - Я думаю, дедушка считал, что молодые мужчины все легкомысленны и необузданны, вечно что-то выпрашивают, а блондинки со злостными намерениями ими завладевают. Он, наверное, считал, что пусть лучше у них будет достаточно времени, чтобы они сначала перебесились. У вас в Англии ведь так говорят, да? Но мне он как-то сказал: «Если девушка будет отличаться здравым смыслом, он проявится у нее уже в двадцать один год. Нечего заставлять ее ждать еще четыре года - никакой разницы не будет. Если же она окажется дурой, то и через четыре года будет такой же дурой». Он тогда сказал еще, - тут Элли взглянула на меня и улыбнулась, - что не думает, что я - дура. И он сказал: «Ты, может, не очень-то много знаешь о жизни, Элли, но ты обладаешь хорошим здравым смыслом. И особенно - в понимании людей. Думаю, он тебе никогда не изменит».
        - Я ему, скорее всего, не понравился бы, - задумчиво произнес я.
        Честности у Элли было - хоть отбавляй. Она не стала пытаться меня разуверить, и то, что она сказала, несомненно, было чистой правдой.
        - Да. Он пришел бы в ужас. То есть поначалу. Ему нужно было бы к тебе привыкнуть.
        - Бедная Элли! - вдруг сказал я.
        - Почему ты это сказал?
        - Я как-то раз уже говорил тебе это, ты помнишь?
        - Да. Ты сказал - бедная маленькая богатая девочка. И был, кстати, совершенно прав.
        - На этот раз я имел в виду другое, - объяснил я. - Я не имел в виду, что ты - бедная, потому что богата. Мне хотелось сказать… - Я колебался, подыскивая слова; наконец решился. - У тебя слишком много народу. Висят на тебе. Толкутся вокруг тебя. Слишком много людей, которые все чего-то от тебя хотят и в то же время вовсе тобой не интересуются, о тебе не заботятся. И это - правда, да?
        - Мне кажется, дядя Эндрю действительно обо мне заботится, - сказала Элли не совсем уверенно. - Он всегда был со мною ласков, всегда мне сочувствовал. Другие - нет, ты совершенно прав. Они только хотят… им всегда нужны всякие вещи.
        - Они приходят, приезжают, и попрошайничают, и живут на твой счет, ведь так? Занимают деньги, требуют расположения, втираются в доверие. Хотят, чтобы ты вытаскивала их из всяческих ям, и чего там еще… Они же все висят на тебе, висят, висят и висят!..
        - Я считаю все это вполне естественным, - спокойно ответила Элли. - Но теперь со всеми ними покончено. Я переезжаю жить в Англию и не буду слишком часто с ними видеться.
        В этом она, конечно, ошибалась, но пока еще этого не понимала. Через некоторое время Стэнфорд Ллойд явился один. Он привез целую кучу бумаг, документов и прочего на подпись Элли, и ему нужно было ее согласие на инвестиции. Он беседовал с нею об инвестициях, об акциях и о недвижимости, какой она владела, и о том, как распорядиться трастовыми фондами. Для меня все это было настоящей китайской грамотой. Я не мог тут ни помочь, ни что бы то ни было посоветовать Элли. Не мог я и помешать Стэнфорду Ллойду ее обманывать. Я надеялся, что он этого не станет делать, но как мог такой невежественный человек, как я, быть в этом уверен?
        В Стэнфорде Ллойде было что-то такое, что казалось слишком уж хорошим, чтобы быть правдой. Он был банкиром и выглядел именно как банкир. Он был вполне хорош собой, несмотря на то, что вовсе не был молод. И он был предельно вежлив со мною и, хотя явно думал обо мне всякие гадости, старался этого никак не выказать.
        - Ну вот, - вздохнул я, когда он наконец отправился восвояси. - Это последний из всей банды.
        - Ты о них не очень высокого мнения, правда?
        - Мне думается, эта твоя мачеха - Кора - самая двуличная сука из всех, каких я в жизни встречал. Извини, Элли, наверное, мне не следовало так выражаться.
        - Почему же нет, если ты так думаешь? Мне кажется, ты не так уж не прав.
        - Ты, вероятно, была очень одинока, - предположил я.
        - Да, я была одинока. У меня были знакомые девочки моего же возраста. Я ходила в престижную школу, но я никогда не была по-настоящему свободна. Только я подружусь с кем-нибудь, им, так или иначе, удается как-то нас разлучить, и они подсовывают мне какую-то другую девочку взамен. Понимаешь? Все было подчинено «Светскому календарю» - есть у нас такой справочник лучших семейств Америки. Если бы кто-нибудь нравился мне достаточно сильно, чтобы устраивать из-за этого скандал… Но мои чувства никогда не заходили так далеко. Не было никого, кто мне действительно так сильно нравился бы. До тех пор, пока не явилась Грета, и тогда все изменилось. Впервые за все время кто-то искренне меня полюбил. Это было чудесно! - Лицо Элли мягко светилось.
        - А мне хотелось бы… - начал я, отвернувшись к окну.
        - Хотелось бы… чего?
        - Ох, даже не знаю… Вероятнее всего, мне хотелось бы, чтобы ты так сильно не полагалась на Грету.
        - Она тебе не нравится, Майк.
        - Нет, нравится, - поспешно запротестовал я. - Правда нравится. Только тебе надо понять, Элли, что она… ну, она мне совсем чужая. Может быть - давай посмотрим правде в глаза, - я немного тебя к ней ревную. Ревную, потому что… ну, раньше я не понимал, как тесно вы с нею связаны.
        - Не ревнуй. Грета - единственная из всех - была ко мне добра, она единственная, кто заботился обо мне, пока не появился ты.
        - Но ты встретилась со мной, - сказал я, - и вышла за меня замуж. - И тут я снова повторил то, что уже говорил ей: - И после этого мы будем жить с тобой долго и счастливо.
        Глава 13
        Я пытаюсь как можно лучше - насколько способен, хотя это вряд ли о многом говорит, - обрисовать людей, вошедших в нашу жизнь, то есть, точнее говоря, вошедших в мою жизнь; ведь в жизни Элли они, конечно, уже существовали. Мы ошибались, надеясь, что они исчезнут из жизни Элли. Но они остались. Однако тогда мы еще этого не знали.
        Следующим событием нашей жизни стала ее английская часть. Наш дом был окончен - мы получили телеграмму от Сантоникса. До этого он просил нас не показываться там примерно с неделю. Потом пришла телеграмма. В ней говорилось: «Приезжайте завтра».
        Мы отправились туда и прибыли как раз к закату. Сантоникс услыхал, как подъехала наша машина, и вышел нас встретить. Он стоял прямо перед домом. Когда я увидел наш дом - наш дом, уже законченный, - что-то у меня внутри словно подпрыгнуло, подпрыгнуло так, словно хотело вырваться наружу из-под моей кожи. Это был он - МОЙ ДОМ, - и я его наконец получил! Я крепко сжал руку Элли повыше локтя.
        - Нравится? - спросил Сантоникс.
        - Супер! - сказал я. Глупо было произнести такое, но он понял, что я имел в виду.
        - Да, - согласился он. - Это лучшее из всего, что я сделал… Он обошелся вам в уйму денег, но он действительно стоит каждого потраченного пенни. Я превысил свои расчеты по всем статьям. Давай, Майк, возьми свою молодую жену на руки и перенеси ее через порог. Только так и следует входить, когда ты вступаешь во владение вместе с женой!
        Я покраснел. Потом поднял Элли на руки - она была совсем легонькая - и, как предлагал Сантоникс, перенес ее через порог. Перешагивая его, я чуть запнулся и увидел, что Сантоникс нахмурился.
        - Ну, вот так, - сказал он. - Будь добр с нею, Майк. Береги ее. Заботься о ней. Не допусти, чтобы с нею случилось что-то дурное. Сама она не может о себе позаботиться. А думает, что может.
        - Почему это со мной может случиться что-то дурное? - спросила Элли.
        - Потому, что это дурной мир и в нем много дурных людей, - сказал Сантоникс, - и вокруг вас тоже есть дурные люди, моя девочка. Я знаю. Я видел кое-кого - одного или двух из них. Видел их здесь, на площадке. Приезжают, всюду суют свой нос, вынюхивают всё повсюду, точно крысы - никакой разницы! Простите мне столь бранные слова, но кто-то же должен был вам это сказать.
        - Они не станут нас беспокоить, - сообщила ему Элли. - Они все вернулись в Штаты.
        - Может быть. Но оттуда - всего несколько часов самолетом, как вам известно.
        Он положил руки ей на плечи. Теперь это были очень худые, очень бледные руки. Сантоникс выглядел ужасно больным.
        - Я бы сам присмотрел за тобой, девочка, если б мог. Но я не смогу, - сказал он. - Теперь мне уже недолго осталось. Тебе придется отражать удары самой.
        - Оставь свои цыганские пророчества, Сантоникс, и проведи нас по дому. Покажи нам его весь - до последнего дюйма!
        Мы обошли весь дом. Некоторые из комнат оставались еще пустыми, но большинство вещей, которые мы купили - картины, мебель, занавеси, - были уже здесь.
        - Мы еще не придумали ему имя, - сказала вдруг Элли. - Не можем же мы называть его «Башни» - это смешное название. Как это место называлось по-другому, ты ведь как-то говорил мне, Майк? «Земля цыгана», кажется? - спросила она у меня.
        - Мы не станем его так называть, - резко отозвался я. - Мне это имя не по душе.
        - В здешних местах его все равно повсюду будут называть именно так.
        - Да они тут просто почти все - невежественные и суеверные люди, - заявил я.
        А потом мы втроем сидели на террасе, глядя на закатное солнце и на открывавшийся нам вид, и придумывали нашему дому имена. Получилось что-то вроде игры. Начали мы совершенно всерьез, но затем стали предлагать самые глупые названия, какие только способны были выдумать. «Конец пути» и «Восторг души», как названия пансионов. «Вид на море», «Светлый дом», «Сосны». И тут вдруг стало темно и холодно, и мы вошли внутрь. Занавеси мы задергивать не стали, просто закрыли окна. Провизию мы привезли с собой. На следующий день должен был прибыть нанятый за дорогую цену штат домашней прислуги.
        - Им может здесь не понравиться, и они вполне могут заявить, что это место слишком глухое. И все уедут, - сказала Элли.
        - И тогда вы им предложите двойную оплату, чтобы они остались, - довольно уверенно предположил Сантоникс.
        - Вы что же, полагаете, что каждого можно купить? - спросила Элли.
        Но сказала она это явно в шутку, со смехом.
        Мы привезли с собой pate en croute[27 - Паштет в пленке (фр.).], французский багет и больших красных креветок. Мы сидели вокруг стола, ели, и смеялись, и разговаривали. Даже Сантоникс выглядел здоровым и оживленным, и глаза его горели вроде бы неуемным возбуждением.
        И тут это случилось - совершенно неожиданно. В стеклянную дверь, разбив стекло, влетел камень и упал на стол. Он разбил еще и бокал - осколок стекла порезал Элли щеку. С минуту мы сидели словно парализованные, затем я вскочил, бросился к двери, отпер задвижку и выбежал на террасу. Никого не было видно. Я вернулся в комнату.
        Взяв бумажную салфетку, я наклонился над Элли и стал стирать струйку крови, ползущую у нее по щеке.
        - Он тебя поранил… Ничего, милая, это не страшно. Это совсем крохотная царапина от осколка стекла.
        Мои глаза встретили взгляд Сантоникса.
        - Зачем кто-то мог это сделать? - спросила Элли. Она, казалось, была совершенно озадачена.
        - Это мальчишки, - сказал я. - Знаешь, такие юные хулиганы. Они, видимо, знали, что мы въезжаем. Я бы сказал даже, что тебе повезло - это был всего лишь камень. У них ведь могло оказаться духовое ружье или что-то вроде того.
        - Но почему им вздумалось делать такое с нами? Почему?!
        - Не знаю. Просто скотство какое-то.
        Элли вдруг встала из-за стола. Она сказала:
        - Я испугалась. Я боюсь.
        - Мы все выясним завтра, - попытался я ее успокоить. - Мы еще недостаточно знаем о здешних жителях.
        - Неужели это потому, что мы богаты, а они бедны? - спросила Элли. Она обращалась не ко мне, а к Сантониксу, будто он мог знать ответ на ее вопрос лучше, чем я.
        - Нет, - раздумчиво ответил Сантоникс. - Думаю, дело не в этом…
        А Элли сказала:
        - Это потому, что они нас невзлюбили. Невзлюбили Майка и невзлюбили меня. Но почему?! Потому что мы счастливы?
        Сантоникс снова отрицательно покачал головой.
        - Нет, - сказала Элли, словно соглашаясь с ним. - Нет. Здесь что-то другое. Что-то, чего мы не знаем про Землю цыгана. Любой, кто решится жить здесь, будет ненавидим, его станут преследовать. Может случиться, что в конце концов они выживут нас отсюда…
        Я налил в бокал вина и подал ей.
        - Не надо, Элли, не говори так! - взмолился я. - Вот, выпей это. То, что случилось, - отвратительно, но ведь это просто глупость, грубая шутка.
        - Не думаю… - возразила Элли. - Не думаю… - Она пристально смотрела на меня. - Кому-то понадобилось выгнать нас отсюда, Майк. Выгнать нас из дома, который мы построили, который мы любим.
        - Мы не позволим им выгнать нас отсюда, - пообещал я. И добавил: - Я позабочусь о тебе. Никто и ничто не причинит тебе зла.
        Элли снова обратилась к Сантониксу:
        - Вы должны бы знать. Вы были здесь, пока дом строился. Никто никогда вам ничего не говорил? Мол, приходили, швыряли камни, пытались воспрепятствовать строительству?
        - Ну, человеку ведь может всякое померещиться, - ответил Сантоникс.
        - Тогда, значит, бывали несчастные случаи?
        - При строительстве дома всегда бывают несчастные случаи. Ничего серьезного или трагического. Рабочий падает с лестницы, кто-то роняет груз себе на ногу, еще кто-то занозит палец и тот воспалится…
        - И ничего, кроме этого? Ничего, что могло бы быть сделано намеренно?
        - Нет, - ответил Сантоникс. - Нет. Клянусь вам - нет!
        Элли повернулась ко мне:
        - А ты помнишь ту цыганку, Майк? Какой странной она тогда была… Как предостерегала меня, чтобы я не приезжала сюда!
        - Да она просто малость ненормальная, у нее крыша набекрень съехала, - заявил я.
        - Мы построились на Земле цыгана, - сказала Элли. - Мы сделали то, что она не велела нам делать! - Потом она вдруг топнула ногой. - Я не позволю им выгнать меня отсюда. Я никому не позволю выгнать меня отсюда!
        - Никто не выгонит нас отсюда, - заверил я ее. - Мы будем здесь счастливы.
        Мы произносили все это, словно бросая вызов судьбе.
        Глава 14
        Вот так и началась наша жизнь на Земле цыгана. Другого имени дому мы найти не сумели.
        - Мы будем называть его Землей цыгана, - сказала Элли. - Напоказ! Пусть знают. Будет вроде вызова, тебе не кажется? Это - наша земля, и пусть та цыганка с ее предостережением катится куда подальше!
        Она снова стала самой собой - живой и веселой, как прежде, - уже на следующий день, и очень скоро мы занялись хлопотами по устройству домашнего очага и принялись знакомиться с окрестностями и с соседями. Мы с Элли спустились вниз по дороге к коттеджу, в котором жила старая цыганка. Я подумал, что было бы неплохо, если б мы застали ее копающейся в своем огороде. Тот единственный раз, что Элли ее видела, был, когда она предсказывала нам судьбу. Если б Элли увидела, что она - самая обыкновенная старуха, копает в огороде картошку… Но мы ее не увидели. И коттедж цыганки оказался заперт. Я спросил у соседки, не умерла ли старая женщина, но та покачала головой.
        - Она, должно быть, ушла. Она, знаете, временами куда-то уходит. Она ведь настоящая цыганка. Из-за этого долго оставаться в домах не может. Уходит бродить, потом возвращается обратно. - Женщина постучала себя пальцем по лбу: - У нее тут, наверху, не все дома.
        Чуть погодя она спросила, пытаясь как-то прикрыть любопытство:
        - А вы - из того нового дома, что выше по дороге, да? Того, что на верхушке холма только что построили?
        - Да, верно, - ответил я. - Мы вчера въехали.
        - Дом ваш чудесно выглядит, - сказала женщина. - Мы все ходили смотреть, когда он строился. Совсем другое дело, правда ведь, видеть такой дом вместо тех мрачных деревьев, что там раньше росли? - И она спросила Элли: - А вы - дама из Америки, да? Мы так про вас слыхали.
        - Да, - подтвердила Элли. - Я - американка. Или, вернее, была. Но теперь я замужем за англичанином, так что стала англичанкой.
        - И вы приехали сюда, чтобы здесь жить?
        Мы сказали, что так оно и есть.
        - Ну, надеюсь, вам здесь понравится. Наверное, понравится.
        Тон у нее был неуверенный.
        - А почему может не понравиться?
        - Ну, место уж очень глухое, знаете, там, наверху. Людям часто не нравится жить в таких глухих местах, посреди густых деревьев.
        - Земля цыгана, - сказала Элли.
        - Ах, так вы знаете, как это место в нашей округе зовут, вот оно что! Но дом, который там раньше был, назывался «Башни». Не знаю почему, там ведь ни одной башни не было, по крайней мере, в мое время.
        - Мне кажется, «Башни» - глупое название, - сказала Элли. - Я думаю, мы по-прежнему будем называть его Землей цыгана.
        - Если так, нам надо сообщить об этом на почту, не то нам не смогут доставлять письма, - сказал я.
        - Да, ты прав - не смогут.
        - Впрочем, мне вдруг подумалось - разве это имеет какое-то значение, Элли? - спросил я. - Разве не гораздо приятней будет, если мы вообще не станем получать никаких писем?
        - Это может вызвать массу осложнений, - возразила Элли. - Мы даже не сможем получать наши счета.
        - Это была бы замечательная идея! - настаивал я.
        - Вовсе нет! Явились бы судебные приставы и встали лагерем вокруг нас, - трезво рассудила Элли. - И кроме того, мне не понравится не получать никаких писем. Я хочу получать письма от Греты.
        - Не будем о Грете, - сказал я. - Давай-ка пойдем знакомиться с округой.
        И мы отправились знакомиться с деревней. Кингстон-Бишоп оказался очень приятной деревушкой, с довольно приятными людьми, которых мы встречали там в лавках. Ничего зловещего в нашей округе не обнаружилось. Но нашим слугам здесь не очень нравилось. Тогда, через некоторое время, мы устроили так, чтобы наемные автомобили отвозили их по выходным в ближайший приморский город или в Маркет-Чадуэлл. Они не выказывали большого энтузиазма по поводу местоположения нашего дома, но дело было не в суеверии - это их не беспокоило. Я же говорил Элли: никто не может сказать, что в нашем доме бродят привидения - ведь он только что построен.
        - Нет, - согласилась Элли. - Дело не в доме - тут всё в порядке. Это всё снаружи. Это - дорога, там, где она изгибается, вьется вокруг деревьев, и в том ужасно мрачном закоулке леса, где стояла эта женщина, заставившая меня чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности.
        - Ладно, - сказал я. - В будущем году мы, возможно, вырубим те деревья и насадим вместо них кучу рододендронов или чего-нибудь еще в этом же роде.
        Мы продолжали строить планы.
        Приехала Грета и провела с нами весь конец недели. С энтузиазмом хвалила наш дом и поздравляла нас обоих с тем, как замечательно подобрана наша мебель, картины и занавеси и вся цветовая гамма. Она вела себя очень тактично. Когда выходные закончились, она заявила, что не хочет дольше нарушать наш медовый месяц, тем более, что ей все равно нужно вернуться на работу. Элли просто наслаждалась, показывая Грете наш дом. Я мог ясно видеть, как моя жена к ней привязана. Я старался вести себя благоразумно и приятно, но был рад, когда Грета уехала назад в Лондон: ее присутствие требовало от меня слишком большого напряжения.
        Прожив там две недели, мы были приняты местным обществом и познакомились с местным Богом. Как-то, перед вечером, он явился к нам с визитом. Мы с Элли спорили о том, где надо сделать цветочный бордюр, когда наш корректный - а по мне, так какой-то ненастоящий - слуга вышел к нам из дома и объявил, что майор Филпот ждет в гостиной. Тогда-то я и прошептал Элли чуть слышно: «Бог!» А Элли спросила, что я хотел этим сказать.
        - Это местные жители так к нему относятся, - пояснил я.
        Итак, мы вошли в гостиную, и нам навстречу встал майор Филпот. Это был человек лет шестидесяти, неприметной внешности, одетый в обычную для загородной жизни и довольно потрепанную одежду; волосы его, с сильной проседью, заметно поредели на макушке; над верхней губой топорщились короткие, жесткие усики. Он извинился, что его жена не может нанести нам визит - она не совсем здорова, объяснил он. Усевшись снова, майор принялся болтать с нами о том о сем. Ничто из того, что он говорил, не казалось ни примечательным, ни особенно интересным. Однако майор обладал удивительным умением сделать так, что в его присутствии все чувствовали себя легко и свободно. Он лишь слегка касался самых разных сюжетов. Он не задавал прямых вопросов, но очень скоро в его голове сложилось четкое представление о том, что особенно интересует каждого из нас. Он беседовал со мной о рысистых бегах, а с Элли - о том, как разбить здесь сад и какие растения лучше всего принимаются в здешней почве. Он один или два раза побывал в Штатах. Он выяснил, что, хотя Элли не очень по душе посещать скачки, она любит ездить верхом. И он
рассказал ей, что если она соберется держать у себя лошадей, то сможет проехать по особой тропе через сосновый лес, которая выведет ее на такую часть вересковой пустоши, где можно прекрасно пустить лошадь в галоп. Затем мы подошли к разговору о нашем доме и о россказнях про Землю цыгана.
        - Я вижу, вам известно местное название, - сказал он. - И, видимо, местные суеверия по этому поводу тоже.
        - И цыганские предостережения в изобилии! - сказал я. - В невероятном количестве. Более всего - от старой миссис Ли.
        - Да что вы?! - поразился Филпот. - Бедная старушка Эстер! Неужели она вам досаждала?
        - Она что, малость не в себе? - спросил я.
        - Не настолько, насколько любит демонстрировать. Я чувствую себя более или менее за нее ответственным. Это я поселил ее в том коттедже, - признался он, - только она не очень-то благодарна мне за это. Я привязан к старой плутовке, хотя она порой бывает несносна.
        - Своими предсказаниями?
        - Да нет, не обязательно ими. А что, она предсказывала вам ваше будущее?
        - Не знаю, можно ли это назвать предсказанием будущего, - ответила ему Элли. - Скорее это было предостережение, чтобы мы сюда не приезжали.
        - Мне это представляется довольно странным. - Щетинистые брови майора Филпота взлетели вверх. - Она обычно медоречива в своих предсказаниях судьбы: красивый незнакомец, свадебные колокола, шестеро деток, горы счастья и куча денег - и все это у вас на ладони, моя красивая дама. - Майор вдруг довольно похоже изобразил цыганское нытье старухи гадалки. - Цыгане часто стояли здесь табором, когда я был мальчишкой, - сказал он. - Видно, тогда-то я и привязался к ним всей душой. Конечно, они склонны к воровству, но меня всегда к ним влекло. Если не ждать от них, чтобы они были законопослушны, то они - народ вовсе не плохой. Ох и много жестяных плошек цыганской похлебки я успел съесть, когда еще в школе учился! Моя семья чувствовала себя как-то обязанной миссис Ли - ведь она спасла жизнь одному из моих братьев, когда тот был ребенком. Выловила его из пруда, когда он под лед провалился.
        Я сделал неловкое движение и сшиб со стола стеклянную пепельницу. Она разлетелась на куски.
        Я подобрал осколки, майор Филпот мне помогал.
        - Я думаю, на самом деле миссис Ли совершенно безопасна, - заключила Элли. - Ужасно глупо было так перепугаться тогда.
        - А вы перепугались, да? - Брови майора снова высоко поднялись.
        - Меня вовсе не удивляет, что она тогда перепугалась, - сказал я. - Это было больше похоже на угрозу, чем на предостережение.
        - На угрозу? - переспросил он с недоверием.
        - Ну, на мой слух, это прозвучало именно так. А потом, в первый же вечер, как мы сюда приехали, случилось кое-что еще!
        И я рассказал ему про камень, влетевший в гостиную, разбив стеклянную дверь террасы.
        - Боюсь, в наши дни довольно много юных хулиганов развелось вокруг, - сказал он. - Хотя здесь, у нас, они не так уж многочисленны - во всяком случае, у нас не так худо, как в других местностях. Но все же, к сожалению, иногда такое случается. - Майор Филпот взглянул на Элли. - Мне очень жаль, что вас напугали в первый же вечер по приезде сюда. Это просто безобразие, то, что случилось!
        - О, я уже оправилась от этого испуга, - утешила его Элли. - Но ведь это еще не все. Было еще кое-что… еще кое-что. Оно случилось вскоре после первого происшествия.
        Я рассказал майору и об этом тоже. Однажды утром, спустившись вниз, мы обнаружили на террасе мертвую птицу, пронзенную насквозь ножом, а при ней небольшой обрывок бумаги с малограмотной запиской: «Убирайтесь отсюда если понимаете, что для вас хорошо».
        Тут Филпот по-настоящему рассердился. Он сказал:
        - Вот об этом вам следовало заявить в полицию.
        - Мы не хотели, - ответил я. - Ведь в конечном счете это лишь настроило бы того человека - кто бы он ни был - еще более против нас.
        - Ну, всему этому должен быть положен конец, - заявил Филпот. Вдруг он заговорил как мировой судья: - Иначе - вы же понимаете - люди станут это продолжать! Подумают, что это весело, забавно. Мне так кажется. Только… Только это выглядит не просто как забава. Гадко… Зловеще… Не похоже, - он говорил словно с самим собой. - Вряд ли похоже, чтобы кто-то имел какую-то обиду на кого-то из вас, личную обиду, хочу я сказать.
        - Нет, - ответил я. - Такого быть не может. Мы оба здесь чужие.
        - Я займусь этим, - пообещал Филпот.
        Он поднялся, собираясь уйти, и оглядел все вокруг.
        - А знаете, - сказал майор, - мне нравится этот ваш дом. Я-то думал, что он мне не понравится. Я - добропорядочный обыватель, старый консерватор, знаете ли, из тех, для кого придумано название «стародум». Мне по душе старые дома и старые строения. Мне не нравятся все эти, похожие на спичечные коробки, словно производственные здания, поднимающиеся теперь по всей стране. Огромные коробки, вылитые пчелиные ульи. Мне нравятся здания с какими-то украшениями на них. С какой-то грацией. Но мне понравился ваш дом. Он очень прост и, по-видимому, очень современен, но в нем есть форма и свет. И когда вы смотрите из него наружу… ну, вы видите вещи иначе, чем видели их до сих пор. Очень интересно. Кто его архитектор? Англичанин или иностранец?
        Я рассказал ему про Сантоникса.
        - М-м-м, - произнес он. - Кажется, я читал о нем где-то. Могло это быть в журнале «Дом и сад»?
        Я сказал, что он широко известен.
        - Мне очень хотелось бы встретиться с ним как-нибудь. Хотя, боюсь, я не знал бы, о чем с ним разговаривать. Я совсем не разбираюсь в искусстве.
        Потом он попросил нас назначить день, когда мы могли бы прийти к нему на ланч и познакомиться с его женой.
        - Тогда вы посмотрите, понравится ли вам мой дом, - сказал он.
        - Я думаю, это старый дом, - предположил я.
        - Построен в тысяча семьсот двадцатом году. Хороший период. Первый дом на этом месте был елизаветинский[28 - Елизаветинский стиль в архитектуре - стиль времен королевы Елизаветы I. Елизавета I правила Англией и Ирландией с 1558 г. по 1603 г.], он сгорел примерно в тысяча семисотом, и новый был построен на его месте.
        - Вы, значит, так всегда тут и жили? - спросил я. Я, конечно, не имел в виду лично его, но он меня понял.
        - Да. Мы здесь с елизаветинских времен. Порой процветали, порой терпели крах, продавали землю, когда дела были плохи, снова ее выкупали, когда дела поправлялись… Я буду рад показать его вам обоим, - сказал Филпот и, взглянув на Элли, улыбнулся: - Я знаю, американцам нравятся старинные дома. А вот вы, скорее всего, будете от него далеко не в восторге, - предупредил он меня.
        - Ну, я не стану делать вид, что разбираюсь в старинных вещах, - сказал я.
        И майор решительно зашагал прочь. В машине его ждал спаниель. Машина была потрепанная и побитая, старой модели, и краска местами уже потерлась, но у меня к этому времени образовалось новое понимание ценностей. Я сознавал, что в этой части света он все равно был Господом Богом и что он уже поставил на нас с Элли печать своего одобрения. Я мог это видеть. Элли ему явно понравилась, и я был склонен думать, что и я тоже, хотя замечал, что он время от времени окидывал меня оценивающим взглядом, пытался быстро составить суждение о чем-то таком, с чем до сих пор ему встречаться не приходилось.
        Когда, проводив его, я вернулся в гостиную, Элли осторожно складывала осколки стекла в мусорную корзину.
        - Мне так жалко, что пепельница разбилась, - сказала она. - Она мне нравилась.
        - Ну, можно ведь найти такую же, - утешил я, - она ведь не старинная.
        - Я знаю! А что тебя так испугало, Майк?
        Я на миг задумался.
        - То, что сказал Филпот. Это напомнило мне то, что со мной случилось, когда я совсем еще мальчишкой был. С моим дружком мы тогда с уроков сбежали и отправились на местный пруд - на льду покататься. Лед нас, маленьких идиотов, держать не желал. Дружок мой провалился и утонул прежде, чем кто-либо успел его вытащить.
        - Как ужасно!
        - Да! А я совсем забыл об этом, пока Филпот не рассказал про своего брата.
        - Он мне нравится, Майк. А тебе?
        - Да, очень. Интересно, что у него за жена.
        Мы отправились на ланч к Филпотам в начале следующей недели. Их дом в георгианском стиле[29 - Георгианская архитектура - общий термин для обозначения всей архитектуры XVIII в., т. е. периода правления королей Георгов: Георг I (1714 - 1727), Георг II (1727 - 1760), Георг III (1760 - 1820).], белый, с довольно красивыми очертаниями, не представлял собою ничего особенного. Внутри он несколько обветшал, но выглядел вполне комфортным. На стенах длинной столовой висели портреты, которые я принял за портреты предков. Большинство из них были очень плохи, хотя, если б их почистить, возможно, они смотрелись бы лучше. Был там один - портрет светловолосой девушки в розовом атласном наряде, - который привлек мое внимание. Майор Филпот улыбнулся и сказал:
        - Вы выбрали нашу самую лучшую. Это же Гейнсборо, и притом очень хороший, хотя его героиня в свое время стала причиной целого ряда неприятностей. Были сильные подозрения, что она отравила собственного мужа. Возможно, эти подозрения - просто результат предубеждения, так как она была иностранкой. Джервейс Филпот случайно познакомился с нею где-то за границей.
        На ланч были приглашены еще несколько соседей - познакомиться с нами. Доктор Шоу, показавшийся мне очень доброжелательным и очень утомленным человеком. Ему пришлось спешно уйти, прежде чем мы покончили с едой. Был там викарий - молодой и все принимающий всерьез, и пожилая дама с устрашающе командным голосом, которая выращивала декоративных собачек корги. И была там еще высокая, красивая, смуглая и темноволосая девушка по имени Клаудиа Хардкастл, которая, казалось, жила исключительно ради лошадей, хотя в этом ей очень мешала аллергия - она страдала от яростных приступов сенной лихорадки.
        Они с Элли как-то сразу хорошо сошлись. Элли обожала ездить верхом, и ее тоже беспокоила аллергия.
        - В Штатах у меня аллергия была в основном на крестовник[30 - Крестовник - невысокая сорная трава или кустарник (до 30 см) с мясистым облиственным стеблем.], - сказала она. - Но иногда и на лошадей тоже. Только теперь аллергия не очень меня беспокоит, потому что у докторов появились такие замечательные штуки и они дают их вам от самых разных видов аллергии. Я дам вам некоторые из моих капсул. Они ярко-оранжевые. И если вы не забудете принять одну перед выездом, вам и одного раза чихнуть не придется.
        Клаудиа Хардкастл сказала, что это было бы чудесно.
        - А вот от верблюдов мне еще хуже бывает, чем от лошадей, - сообщила она. - В прошлом году я была в Египте, так слезы потоками лились по моим щекам всю дорогу вокруг пирамид.
        - А некоторые так реагируют на кошек, - откликнулась на это Элли.
        - И на подушки.
        Они продолжали разговор об аллергиях.
        Я сидел рядом с миссис Филпот, высокой, худой и гибкой женщиной, говорившей, в перерывах между кушаньями, которые она поглощала с завидным аппетитом, исключительно о своем здоровье. Она дала мне полнейший отчет о своих разнообразных недомоганиях и о том, как озадачены были ее случаем многие выдающиеся представители медицинской профессии. Периодически она отклонялась от темы и из вежливости задавала мне вопросы, например чем я занимаюсь. Я сумел уклониться от ответа, и тогда она сделала не очень настойчивую попытку выяснить, кого я знаю. Я мог бы вполне правдиво ответить: «Никого», но счел за благо воздержаться, тем более, что она вовсе не была снобом и не очень стремилась все это узнать. Миссис Корги - настоящее имя этой дамы я не разобрал - была гораздо более упорна в своих расспросах. Я отвлек ее разговором о всеохватном беззаконии и невежестве ветеринарных врачей. Все сложилось вполне приятно и прошло совершенно спокойно, хотя и скучновато.
        Позже, когда мы совершали довольно беспорядочный обход сада Филпотов, Клаудиа Хардкастл пошла со мной рядом.
        - Я слышала о вас от моего брата, - без всяких предисловий сообщила мне она.
        Я удивленно взглянул на девушку. Я не представлял себе самой возможности знакомства с каким-либо из братьев Клаудии Хардкастл.
        - Вы уверены? - спросил я.
        Казалось, мое удивление ее забавляет.
        - Между прочим, это он построил ваш дом.
        - Вы хотите сказать, что Сантоникс - ваш брат?!
        - Сводный. Я не очень хорошо его знаю. Мы редко встречаемся.
        - Он замечательный, - сказал я.
        - Да. Некоторые так о нем и думают, я знаю.
        - А вы - нет?
        - А я никогда не бываю уверена. В нем сочетаются две стороны. Было время, он просто катился вниз… Никто не хотел иметь с ним никакого дела. А потом… он, казалось, совершенно изменился. Он стал преуспевать в своей профессии - преуспевать неожиданно и необычайно. Похоже было, что он стал просто… - она замолчала, подыскивая слово, - просто одержимым.
        - Я думаю, такой он и есть - именно одержимый!
        Потом я спросил ее, видела ли она наш дом.
        - После того, как он был закончен? Нет.
        Я сказал, что ей надо побывать у нас и посмотреть дом.
        - Должна предупредить вас - он мне не понравится. Я не люблю современные дома. Мой любимый период - времена королевы Анны[31 - Королева Анна (Queen Anne, 1665 - 1714) правила Англией, Ирландией и Шотландией с марта 1702 г. по август 1714 г. Первый монарх Соединенного Королевства Великобритании.].
        Клаудиа сказала, что собирается предложить кандидатуру Элли в гольф-клуб. И что они собираются выезжать верхом вместе. Казалось, они с Элли успели подружиться.
        Когда Филпот показывал мне свою конюшню, он сообщил мне парочку сведений о Клаудии.
        - Прекрасно охотится верхом с собаками, - сказал он. - Жалко, что жизнь себе испоганила.
        - Неужели?
        - Вышла за богатого, на много лет старше ее. За американца. Ллойд его звали. Не сложилось. Расстались почти сразу. Вернулась и взяла свою старую фамилию. Не думаю, чтобы снова вышла замуж. Стала мужененавистницей. Жаль.
        Когда ехали домой, Элли сказала:
        - Скучновато, но мило. Милые люди. Мы будем очень счастливы здесь, Майк, правда ведь?
        Я ответил:
        - Да, правда. - Снял руку с руля и положил на руку Элли.
        Приехав, я высадил Элли у самого дома и отвел машину в гараж. Идя назад, к дому, я услышал негромкое треньканье гитары Элли. Гитара у нее была довольно красивая - старинная, испанская, стоившая, видимо, целую уйму денег. Элли обычно тихонько пела под эту гитару, тихим, проникновенным голосом, очень приятным на слух. Я не знал большинства тех песен, что она пела. Отчасти это были американские спиричуэлы, как я понял. Другие - старинные ирландские и шотландские баллады - нежные и довольно печальные. Это была вовсе не поп-музыка и даже не что-то, на нее похожее. Может, это были народные песни.
        Я обошел дом, поднялся на террасу и остановился у стеклянной двери, прежде чем войти.
        Элли пела одну из моих самых любимых. Не знаю, как она называлась. У нее был надолго запоминающийся, простенький, нежно-печальный мотив; Элли сидела, низко склонив голову над гитарой, и, перебирая струны, выпевала слова тихо и проникновенно.
        Так уж создан человек -
        в счастье ль, в горе ль - жить свой век,
        Если это мы поймем -
        Мир без страха мы пройдем.
        В череде бегущих лет
        Мы рождаемся на свет.
        Ночью ль, днем - так мир сложён -
        Кто-то к горю был рождён.
        Днем ли, в ночь - так мир сложён -
        Кто-то к счастью был рождён:
        Полны света их сердца,
        А другим - ночь без конца[32 - У. Блейк «Прозрения невинности» (см. тж. прим.1).].
        Элли подняла глаза и увидела меня.
        - Почему ты так смотришь на меня, Майк?
        - Как - «так»?
        - Ты смотришь на меня так, будто ты меня любишь…
        - Конечно, я тебя люблю. Как же еще мне смотреть на тебя?
        - Но о чем ты в тот момент думал?
        Я раздумчиво и правдиво ответил:
        - Я думал о тебе, о том, как я впервые увидел тебя - стоящей под темной елью.
        Да, я вспоминал тот первый момент встречи с Элли, удивление, взволнованность…
        Элли улыбнулась мне и тихонько пропела:
        Ночью ль, днем - так мир сложён -
        Кто-то к горю был рождён.
        Днем ли, в ночь - так мир сложён -
        Кто-то к счастью был рождён:
        Полны света их сердца,
        А другим - ночь без конца.
        Человек в своей жизни не распознает по-настоящему важных моментов - до тех пор, пока не станет поздно.
        Тот день, когда мы съездили на ланч к Филпотам и так счастливо возвратились домой, был именно таким моментом. Но тогда я этого не понял - понял лишь потом.
        Я попросил:
        - Спой-ка ту песенку про Муху.
        И Элли перешла к веселому танцевальному мотиву и запела:
        Бедняжка Муха,
        Твой летний рай
        Смахнул рукою
        Я невзначай.
        Я - тоже муха:
        Мой краток век,
        А чем ты, Муха,
        Не человек?
        Вот я играю,
        Пою - пока
        Меня слепая
        Сметет рука.
        Коль в мысли сила,
        И жизнь, и свет,
        И там могила,
        Где мысли нет,
        Так пусть - умру я,
        Или живу, -
        Счастливой мухой
        Себя зову[33 - У. Блейк «Муха» (The Fly). Пер. С. Маршака.].
        Ох… Элли, Элли!
        Глава 15
        Поразительно, как в этом мире все оборачивается совершенно не так, как ты ожидаешь!
        Мы въехали в наш дом и стали в нем жить и удалились от всех - именно так, как я намеревался, как планировал. Только, разумеется, мы не смогли удалиться от всех. Всё, от чего мы бежали, снова нахлынуло на нас - и через океан, и всякими другими путями.
        Ну, прежде всего - эта трижды клятая мачеха Элли. Она без конца слала письма и телеграммы и просила Элли ездить встречаться с агентами по продаже недвижимости. Она была так очарована нашим домом, утверждала она, что во что бы то ни стало должна иметь недвижимость в Англии. Ей, видите ли, очень нравится каждый год проводить пару месяцев в Англии. И незамедлительно, вслед за своей последней телеграммой, она прибыла собственной персоной, и пришлось возить ее по округе с кучей ордеров на осмотр поместий. В конце концов она более или менее остановила свой выбор на одном доме, всего в пятнадцати милях от нас. Нам вовсе не хотелось такого соседства, сама идея была нам отвратительна - но мы ведь не могли сказать ей об этом. Или, вернее, я имею в виду, что и скажи мы ей, что мы против, это вряд ли ее остановило бы, если б она захотела его купить. Мы не могли запретить ей приезжать сюда. Элли не была готова пойти на это, и я это понимал. Однако, пока она ожидала отчета землемера, пришли еще телеграммы.
        Дядя Фрэнк, как можно было из них понять, снова угодил в какую-то переделку. Какая-то нечестность, мошенничество, и понадобится крупная сумма денег, чтобы его вызволить. Начался бурный обмен телеграммами между Элли и мистером Липпинкотом. А затем обнаружилось, что произошел скандал между Стэнфордом Ллойдом и Липпинкотом. Скандал из-за каких-то капиталовложений Элли. В моем доверчивом невежестве мне представлялось, что Америка вроде бы находится очень далеко. Я никогда не сознавал, что родственники Элли, ее деловые партнеры не задумываясь готовы прилететь самолетом в Англию всего на одни сутки, а затем отправиться тем же путем обратно.
        …Первым слетал туда и обратно Френсис Ллойд. Затем прилетел Эндрю Липпинкот.
        Элли пришлось поехать в Лондон, чтобы встретиться с ними. Я не понял сути тех финансовых событий. Думаю, каждый из этих людей был очень осторожен в выражениях. Но тут было что-то связанное с оформлением трастовых фондов на имя Элли и зловещим предположением, что то ли мистер Липпинкот задержал это дело, то ли Стэнфорд Ллойд задерживает расчеты.
        Во время затишья меж этими волнениями мы с Элли отыскали нашу Беседку. Дело в том, что мы еще толком не исследовали наше поместье - только ту его часть, что непосредственно примыкала к дому. Мы обычно ходили по дорожкам через лес, чтобы выяснить, куда они ведут. И вот однажды мы пошли по тропинке, которая так заросла травой, что сначала мы ее даже не заметили. Однако мы прошли по ней, и в конце концов она вывела нас к тому, что Элли назвала Беседкой. Это было что-то вроде белого, смешного, похожего на маленький храм домика. Оказалось, что Беседка в очень неплохом состоянии, так что нам ее вычистили и покрасили, и мы поставили там диван, стол и несколько стульев и угловой буфет, куда поместили чашки с блюдцами, бокалы и несколько бутылок вина. На самом деле все это было приятно и весело. Элли сказала, мы попросим расчистить тропинку и облегчить доступ к Беседке, а я сказал - нет, так гораздо забавнее, если никто, кроме нас, не будет знать, где она находится. Элли решила, что это очень романтично.
        - Вот кому мы точно не скажем, так это Коре, - заявил я. Элли со мною согласилась.
        Это случилось, когда мы с нею возвращались оттуда - не в тот первый раз, а позднее, когда Кора уже уехала и мы надеялись снова пожить спокойно. Элли, вприпрыжку бежавшая по тропинке впереди меня, вдруг споткнулась о корень, упала и растянула лодыжку.
        Пришел доктор Шоу и сказал, что растяжение серьезное, но что Элли, вероятно, сможет передвигаться нормально уже примерно через неделю. Тогда Элли послала за Гретой. Возражать я не мог. Ведь действительно в доме не было никого, кто мог бы должным образом за нею ухаживать. То есть такой женщины. Слуги наши в этом смысле никуда не годились, да и в любом случае Элли нужна была Грета. Так что Грета явилась.
        Она явилась, и для Элли это, разумеется, стало истинным благословением. И для меня, пока так оно и шло. Грета всё наладила и добилась, чтобы наши слуги, а следовательно, и все наше хозяйство, работали как надо. Наши слуги, примерно в это же время, заявили, что уходят. Они утверждали, что место очень уж глухое, но я думаю, им сильно досаждала Кора. Грета разместила объявление и почти сразу же нашла другую пару. Грета занималась лодыжкой Элли, развлекала больную, приносила Элли то, что - как она знала - могло ей понравиться: такие книги, фрукты и прочее, о чем я и знать не знал, и ведать не ведал. И казалось, что они ужасно счастливы вместе. Элли была просто в восторге, что видится с Гретой. И так или иначе, но получилось, что Грета не уехала. Она осталась. А Элли сказала:
        - Ты ведь не станешь возражать, правда, если Грета останется на некоторое время?
        Я ответил:
        - Да нет. Нет, конечно нет.
        - Это так хорошо и удобно, что она здесь, - объяснила Элли. - Ты знаешь, есть столько всяких женских дел, которые мы можем делать вместе! Тут так одиноко, когда нет рядом другой женщины.
        Каждый день я замечал, как Грета все больше и больше забирает управление домом в свои руки, отдает приказания, строит из себя главную в доме. Я делал вид, что мне нравится, что Грета с нами, но однажды, когда Элли лежала в гостиной с приподнятой ногой, а мы с Гретой были на террасе, между нами неожиданно вспыхнул скандал. Я не помню, какие именно слова его вызвали. Что-то сказанное Гретой пришлось мне не по вкусу, я резко на это ответил. Разгорелась шумная ссора. Голоса наши возвысились. Грета, не жалея слов, высказала всё злое и недоброе обо мне, что только могло прийти ей в голову. Я тоже выдал ей по первое число: она получила не меньше моего. Сказал ей, какая она властная, всюду сующая свой нос особа, что она слишком сильно влияет на Элли, что я не потерплю, чтобы она командовала Элли без отдыха и срока. Мы орали друг на друга, и тут вдруг Элли, ковыляя, вышла на террасу, взглядывая то на меня, то на Грету, и я произнес:
        - Дорогая моя, прости, пожалуйста! Мне ужасно стыдно!
        Я зашел в дом и снова уложил Элли на диван. А она сказала:
        - Я не понимала, Майк, я совсем не понимала, как тебе… как тебе на самом деле невыносимо, что с нами Грета.
        Я принялся ее утешать и успокаивать, говорил, что ей не стоит обращать на это внимание, что я просто сорвался, что это - мой несдержанный характер, что я иногда бываю раздражителен. Я объяснил, что дело всего-навсего в том, что я считаю Грету слишком властной. Вероятно, это довольно естественно, потому что она просто привыкла распоряжаться. И под конец я сказал, что вообще-то Грета мне очень нравится и дело только в том, что я расстроен и волнуюсь. И все кончилось тем, что я практически умолил Грету остаться.
        Между нами в тот раз произошла по-настоящему бурная сцена. Думаю, множество других людей в доме тоже могли это слышать. Наш новый слуга и его жена наверняка всё слышали. Когда я сержусь, я здорово кричу. Должен признаться, тут я и вправду малость переиграл. Со мною такое бывает.
        Грета, казалось, целиком сосредоточилась на заботах о здоровье Элли, постоянно указывая, что ей не следует делать то одно, то другое.
        - Видите ли, она на самом деле не отличается таким уж хорошим здоровьем, - сообщила она мне.
        - У Элли всё в порядке, - возразил я. - Она всегда прекрасно себя чувствует.
        - Нет, Майк. Она очень слабенькая.
        Когда доктор Шоу снова пришел посмотреть лодыжку Элли и, кстати говоря, сказал, что с ногой у нее все хорошо и она уже может ходить, но перевязывая лодыжку, если соберется идти по пересеченной местности, я спросил у него, довольно глупо, как свойственно мужчинам:
        - У нее ведь не хрупкое здоровье, ничего такого, доктор Шоу, а?
        - Кто говорит, что у нее хрупкое здоровье?
        Доктор Шоу был из тех врачей, что в наши дни встречаются все реже и реже, и в нашей округе был известен как «Шоу Оставим-это-Природе».
        - Ничего нездорового - насколько могу судить - я у Элли не вижу, - сказал он. - Всякий может растянуть лодыжку.
        - Я имел в виду не ее лодыжку. Я хотел узнать, может, у нее что-то не так с сердцем или еще с чем?
        Он поглядел на меня сквозь верхнюю часть очков:
        - Только не начните придумывать всякие вещи, молодой человек. Что заставило вас подумать об этом? Вы, по-моему, не из тех, кто беспокоится о женских недомоганиях.
        - Это только то, что мне мисс Андерсен сказала.
        - Ах, мисс Андерсен! А что ей об этом известно? Она медик по профессии?
        - О нет!
        - Ваша жена, - начал он, - весьма богатая женщина, во всяком случае, если верить местным сплетням. Но, разумеется, некоторые люди воображают, что все американцы - богачи.
        - Она богата, - подтвердил я.
        - Так вот, - продолжал он, - вам нужно запомнить следующее: богатым женщинам во многих отношениях достается хуже всех. Тот или иной врач начинает прописывать им порошки и таблетки, стимуляторы или таблетки для повышения тонуса или успокоительные, то есть как раз то, без чего им было бы гораздо лучше обойтись. Тогда как сельские женщины значительно здоровее, потому что никто не заботится об их здоровье так, как эти врачи.
        - Она действительно принимает какие-то капсулы или что-то в этом роде, - сказал я.
        - Я ее обследую, если хотите. Мог бы, кстати, выяснить, что за пакость ей прописали. Могу предупредить сразу - бывало, что я говорил людям: «Выкиньте все это в мусорную корзину».
        Прежде чем уйти, он побеседовал с Гретой.
        - Мистер Роджерс попросил меня обследовать миссис Роджерс. Я не смог найти ничего, опасного для ее здоровья. Я полагаю, что большее количество упражнений на свежем воздухе может пойти ей на пользу. Какие медикаменты она принимает?
        - У нее есть таблетки, которые она принимает, когда устает, и другие, чтобы спать, если ей требуется их принять.
        Они с доктором отправились посмотреть рецепты, выписанные для Элли. Элли тихонько улыбалась.
        - Всего этого я не принимаю, доктор Шоу, - сказала она. - Только капсулы от аллергии.
        Шоу взглянул на капсулы, прочел рецепт и, сказав, что они безвредны, перешел к рецепту снотворных таблеток.
        - Какие-то проблемы со сном?
        - Никаких, после того как мы переехали за город. Мне думается, я ни одной снотворной таблетки не приняла с тех пор, как я здесь.
        - Ну что же, это прекрасно. - Он потрепал ее по плечу. - Ничего плохого я у вас не нашел, моя дорогая. Склонны немного тревожиться временами, я бы сказал. Только и всего. А капсулы эти довольно мягкие. Масса народу их теперь принимает, и никакого вреда этим людям они не приносят. Можете их продолжать, но снотворные таблетки оставьте в покое.
        - Не знаю, чего я вдруг взволновался, - сказал я Элли в порядке извинения. - Думаю, это Грета.
        - Ох, - произнесла она в ответ, рассмеявшись. - Грета так суетится из-за меня. Сама она никогда никаких лекарств не принимает. - И пообещала: - Мы все перевернем вверх дном и большинство этих штук повыкидываем прочь.
        Элли очень легко знакомилась с соседями, и большинство из них теперь становились ее друзьями. Клаудиа Хардкастл приезжала к нам очень часто, они с Элли периодически отправлялись поездить верхом. Сам я верхом не ездил - я всю жизнь имел дело с автомобилями и всякими механическими устройствами. Не имел ни малейшего представления о лошадях, несмотря на то, что как-то раз, в Ирландии, недели две выгребал навоз из конюшни. Но я втайне надеялся, что когда-нибудь, когда мы будем в Лондоне, я пойду в роскошную конюшню со скаковыми лошадьми и научусь правильно ездить верхом. Я не хотел начинать обучение здесь. Здешние жители, скорее всего, стали бы надо мной смеяться. Я счел, что езда верхом, видимо, полезна для Элли. Казалось, она просто наслаждается ею.
        Вместе с Клаудией Элли как-то отправилась на торги и, по совету подруги, купила там для себя лошадь, каурую, по имени Конкер[34 - Конкер (англ. Conquer) - Побеждать.]. Я уговаривал Элли быть поосторожнее, когда она выезжает верхом одна, но жена посмеялась надо мною в ответ.
        - Я езжу верхом с трехлетнего возраста, - заявила она.
        Так что Элли отправлялась верхом два, а то и три раза в неделю. Грета поощряла ее выезды верхом, хотя сама тоже ничего не понимала в лошадях.
        Грета обычно уезжала на машине в Маркет-Чадуэлл, за покупками.
        Как-то за ланчем Грета вдруг сказала:
        - Ох уж вы с вашими цыганами! Сегодня утром мне встретилась ужасного вида старуха! Стояла посреди дороги, я ее чуть не переехала. Вот так просто - встала перед машиной, и всё! Пришлось резко остановиться. А я, между прочим, ехала вверх по холму.
        - Как это? Да что ей было нужно?
        Элли слушала наш разговор, но не произносила ни слова. Мне тем не менее подумалось, что вид у нее был встревоженный.
        - Наглая паршивка! Она посмела мне угрожать! - сказала Грета.
        - Угрожать вам?! - резко спросил я.
        - Ну, она велела мне убираться отсюда. Она заявила: «Тут цыганская земля! Уезжайте. Уезжайте вы все обратно, откуда приехали, если хотите быть в безопасности». И она подняла кулак и погрозила мне. И продолжала: «Если я прокляну вас, вам не будет ни счастья, ни удачи во всю вашу жизнь. Нечего покупать нашу землю и дома на ней строить. Нам не нужны дома там, где должны стоять шатры!»
        Грета много чего еще наговорила. Потом Элли сказала мне, чуть нахмурившись:
        - Все это звучало совершенно невероятно, тебе так не показалось, Майк?
        - Я и вправду подумал, что Грета несколько преувеличивает, - ответил я.
        - Это прозвучало как-то не совсем похоже на правду. Интересно, не добавила ли Грета что-нибудь в эту историю сама?
        Я поразмыслил.
        - А зачем ей что-то добавлять, что-то придумывать? - Потом вдруг спросил: - А ты сама, Элли, ты не видела нашу Эстер в последнее время? Например, когда выезжала верхом? Скажи-ка!
        - Эту цыганку? Нет.
        - Что-то я не слышу в твоем голосе уверенности, Элли, - заметил я.
        - Мне кажется, я мельком видела ее среди деревьев, знаешь, так, выглядывающей из-за стволов, но всегда не настолько близко, чтобы я могла быть уверена.
        Но однажды Элли вернулась из поездки верхом бледная и дрожащая.
        Старуха вышла из-за деревьев. Элли осадила лошадь и остановилась - поговорить с цыганкой. Она рассказала мне, что старуха потрясала кулаком и бормотала что-то себе под нос. Элли сказала:
        - На этот раз я рассердилась и заявила ей: «Что вам здесь нужно? Этот участок больше вам не принадлежит. Это наша земля, и здесь наш дом». Тогда старуха сказала: «Ей никогда не быть вашей землей, она никогда не будет вам принадлежать. Я предупредила вас один раз и предупреждаю второй. Я не стану предупреждать вас в третий. Уже недолго осталось - могу вам это сказать. Я вижу Смерть. Смерть стоит за твоей спиной, за левым плечом, и Смерть тебя возьмет. А лошадь, на которой ты скачешь, - у нее одна бабка белая. Ты что, не знаешь, что скакать на лошади с одной белой ногой сулит беду?! Смерть я вижу, и великолепный дом, что вы тут построили, падет в руинах!»
        - Этому надо положить конец! - сердито воскликнул я.
        На этот раз Элли не смеялась. Они обе - и она, и Грета - выглядели встревоженными. Я сразу же отправился вниз, в деревню. Первым делом я подошел к коттеджу миссис Ли. Я колебался, но там не было света, и я прошел дальше, в полицейский участок. Я знал сержанта - начальника полиции. Сержант Кин был солидный, вдумчивый человек. Выслушав меня, он сказал:
        - Мне очень жаль, что у вас возникли такие неприятности. Она очень старая женщина и может быть очень надоедливой. Однако до сих пор у нас с нею не было никаких серьезных происшествий. Я поговорю с нею и велю ей от вас отстать.
        - Будьте так любезны, - сказал я.
        Он с минуту поколебался, потом проговорил:
        - Мне не хотелось бы внушать вам подозрения, мистер Роджерс, но - насколько вам, возможно, известно - нет ли здесь, по соседству, кого-то, кто, в силу самых тривиальных причин, может иметь что-то против вас или вашей жены?
        - Я бы счел это в высшей степени сомнительным. А что такое?
        - У старой миссис Ли в последнее время полно денег, и я не знаю, откуда они у нее появляются…
        - Что же вы предполагаете?
        - Может так случиться, что кто-то ей платит - кто-то, кто желает выжить вас отсюда. Был один такой случай - очень много лет назад. Она взяла деньги у кого-то из нашей деревни, чтобы спугнуть отсюда соседа. Делала точно то же самое: угрозы, предостережения, обещания сглазить… Деревенские жители - народ суеверный. Вы бы очень удивились, узнав, сколько деревень в Англии имеют собственных тайных ведьм и, так сказать, колдунов. Она получила предупреждение и с тех пор больше не пыталась заниматься этим. Но могло случиться, что она опять взялась за старое. Очень уж деньги любит. Люди многое готовы сделать за деньги.
        Но я не принял его идею. Я сообщил Кину, что мы здесь абсолютно чужие.
        - У нас просто не было времени завести врагов, - объяснил я.
        Я пошел назад, к дому, встревоженный и озадаченный. Повернув за угол террасы, я услышал тихие звуки гитары Элли, и в тот же момент высокая темная фигура, стоявшая у стеклянной двери, двинулась мне навстречу. На миг я решил, что это - цыганка, потом успокоился, узнав Сантоникса.
        - Ох, - произнес я, чуть отдуваясь, - так это ты! Откуда ты вдруг выскочил? Мы ничего не слышали от тебя целую вечность!
        Он не ответил мне сразу. Схватил меня за руку повыше локтя и оттащил подальше от стеклянной двери.
        - Так она здесь, - сказал он. - Я не удивлен. Я так и знал, что она приедет, раньше или позже. Зачем ты ей это позволил? Ее присутствие здесь опасно! Тебе следовало бы это знать!
        - Ты имеешь в виду Элли?
        - Да нет же, нет! Не Элли. Ту, другую. Как там ее? Грета?
        Я удивленно воззрился на Сантоникса.
        - Тебе известно, что такое Грета, или нет? Она явилась, не правда ли? И тут же всем завладела. Вы от нее никогда не отделаетесь. Она явилась, чтобы остаться.
        - Элли растянула ногу, - сказал я. - Грета приехала поухаживать за нею. Она… Я думаю, она скоро уедет.
        - Ты ничего не понимаешь в таких людях. У нее с самого начала было намерение приехать сюда. Я это понял. Я ее раскусил еще раньше, когда она сюда приезжала - когда дом только строился.
        - Мне казалось, она была так нужна Элли, - пробормотал я.
        - О, конечно, ведь она пробыла у Элли какое-то время, верно? Она знает, как управлять Элли.
        Именно так говорил и Липпинкот. А в последнее время я сам мог видеть, как это происходит.
        - Она нужна тебе здесь, Майк?
        - Ну не могу же я выкинуть ее отсюда?! - раздраженно возразил я. - Она - давняя подруга Элли. Ее лучшая подруга. Что я, черт возьми, могу здесь поделать?
        - Да, думаю, ты ничего не можешь здесь поделать, правда ведь?
        И он посмотрел на меня. Это был очень странный взгляд. Сантоникс был странный человек. Никогда нельзя было толком понять, что его слова означают на самом деле.
        - Ты хоть сам-то знаешь, куда идешь, Майк? - спросил он. - Хоть какое-то представление имеешь? Иногда мне кажется, что ты вообще ничего не понимаешь.
        - Разумеется, я все понимаю, - заверил его я. - Я делаю то, что мне хочется.
        - Неужели? Сомневаюсь. Я сомневаюсь, знаешь ли ты сам, чего тебе хочется. Мне страшно за тебя - из-за Греты. Понимаешь, она сильнее тебя.
        - Не пойму, как ты мог в этом разобраться. Тут дело не в силе.
        - Разве? А я думаю, именно в ней. Грета - из сильных людей, из тех, кто всегда добивается своего. Ты не хотел, чтобы она была здесь. Ты ведь так говорил. Но вот она здесь, и я наблюдал за ними. Как они сидят вместе, здесь, обе - у себя дома, болтают, смеются, поселившись вместе навсегда. А кто же ты, Майк? Аутсайдер? Неужели не аутсайдер?
        - С ума ты сошел - говорить такое? Как это - я аутсайдер?! Я - муж Элли, и никто иной!
        - Ты - муж Элли или Элли - твоя жена?
        - Да ты совсем рехнулся! - возмутился я. - Какая же разница?
        Вдруг плечи его как-то опали, опустились, словно вся энергия его покинула, и он вздохнул.
        - Никак не могу пробиться к тебе, - горько сказал Сантоникс. - Не могу достучаться - ты меня не слышишь. Не могу добиться, чтобы ты понял. Иногда мне думается, ты все понимаешь, но иногда кажется, что ты вообще ничего не знаешь, ни о себе самом, ни о других.
        - Послушай, Сантоникс, - сказал я. - Я так много всего от тебя принимаю. Ты - замечательный архитектор, но…
        Выражение его лица вдруг странно изменилось - как ему всегда было свойственно.
        - Да, - сказал он. - Я хороший архитектор. Этот дом - лучшее, что мне удалось сделать. Я почти совершенно - насколько это возможно - им доволен. Тебе ведь хотелось именно такой дом. И Элли тоже хотела такой, чтобы жить в нем с тобой. Она его получила. Получил его и ты. Отошли прочь эту другую женщину, Майк, пока не стало слишком поздно.
        - Как могу я огорчить Элли?
        - Эта женщина держит тебя там, где ей угодно.
        - Послушай, - сказал я. - Мне вовсе не нравится Грета. Она действует мне на нервы. На днях я даже ужасно с нею разругался. Но тут все совсем не так просто, как ты думаешь.
        - Нет, с нею ничего не может быть просто.
        - Те, кто называют это место Землей цыгана и говорят, что на ней лежит проклятие, может, в чем-то и правы, - сказал я. - В этих легендах что-то есть. У нас тут цыганки ошиваются, выскакивают из-за деревьев и кулаками грозят и предостерегают, что, если мы не уберемся отсюда, нас постигнет ужасная злая судьба. Здесь, на этом самом месте, которое должно бы быть добрым и прекрасным!
        Эти последние слова прозвучали очень странно, будто это не я, а кто-то другой их произнес.
        - Да, должно бы быть таким, - сказал Сантоникс. - Должно быть. Но не может, ведь правда, раз что-то злое им завладевает?
        - Вряд ли ты можешь верить в…
        - Есть много странного в том, во что я верю… Мне кое-что известно про зло. Разве ты не осознал, разве не почувствовал, что и во мне отчасти живет зло? И всегда жило. Поэтому я всегда знаю, когда оно рядом со мной. Только не всегда точно знаю - в ком… Я хочу, чтобы дом, который я построил, был очищен от зла! Понимаешь ты это? - Тон его стал угрожающим. - Ты это понимаешь или нет? Мне это важно.
        Затем все его поведение вдруг изменилось.
        - Ладно, - сказал он. - Хватит болтать всякую чепуху. Давай лучше войдем и повидаемся с Элли.
        Так что мы вошли в гостиную через стеклянную дверь, и Элли приветствовала Сантоникса с огромным удовольствием.
        В этот вечер мой друг выказал всю свою обычную манеру поведения. Не видно было больше никаких театральных эффектов, ничего наигранного. Он стал самим собой, обаятельным, легким, беззаботным. Чаще всего он обращался к Грете, отдавая именно ей, как бы в особый дар, все свое обаяние. А обаяния в нем было хоть отбавляй. Всякий мог бы поклясться, что она произвела на него глубочайшее впечатление, что она ему очень нравится и он всячески старается понравиться ей. Это заставило меня осознать, какой Сантоникс действительно опасный человек, насколько больше в нем такого, чего я раньше ни на миг не заподозрил.
        Грета всегда охотно откликалась на восхищение ею. Она тоже выказала себя в наилучшем свете. Она умела, когда нужно, притушить свою красоту, в иных случаях - раскрыть ее во всем блеске. В тот вечер как раз так и случилось: она была такой красивой, какой я ее еще никогда не видел. Улыбалась Сантониксу, слушала его, будто завороженная, а я в это время задавал себе вопрос: что же кроется за этой его манерой? С Сантониксом ведь никогда не знаешь. Элли сказала, что, мол, она надеется, он останется у нас на несколько дней, но он покачал головой - ему придется на следующий день уехать.
        - Вы снова что-то строите, вы заняты?
        - Нет, - сказал Сантоникс. - Я приехал из больницы. Меня еще раз подлатали, - объяснил он. - Но, вероятно, уже в последний раз.
        - Подлатали? А что они вам делают? - поинтересовалась Элли.
        - Выкачивают из моего тела дурную кровь и заливают хорошую, свежую, красную.
        - Ой! - Элли чуть-чуть поежилась.
        - Не волнуйтесь, - успокоил ее Сантоникс. - С вами такое никогда не случится.
        - Отчего же такое смогло случиться с вами?! - воскликнула Элли. - Это так жестоко!
        - Вовсе не жестоко, нет, - возразил Сантоникс. - Ведь я слышал, как вы только что пели:
        Так уж создан человек -
        в счастье ль, в горе ль - жить свой век,
        Если это мы поймем -
        Мир без страха мы пройдем.
        Я иду сквозь мир без страха, потому что знаю, зачем я здесь. А для вас, Элли, другие слова:
        Днем ли, в ночь - так мир сложён -
        Кто-то к счастью был рождён:
        Полны света их сердца…
        Это - вы, Элли.
        - Мне очень хотелось бы идти сквозь мир без страха, - сказала Элли.
        - Вы не чувствуете себя в безопасности?
        - Я не люблю, когда мне угрожают. Не люблю, когда меня проклинают.
        - Это вы о вашей цыганке говорите?
        - Да.
        - Забудьте об этом. Забудьте об этом на сегодня. Будем веселиться, - предложил он. - Элли, ваше здоровье! Долгой вам жизни… а мне - быстрого и милосердного конца… и доброй удачи нашему Майку… - Тут он замолк, подняв бокал в сторону Греты.
        - Да, - сказала Грета, - а что же мне?
        - А вам - то, что вам суждено. Вероятнее всего - успех? - полувопросительно добавил Сантоникс чуть ироническим тоном.
        Он уехал рано утром на следующий день.
        - Какой-то он странный, - сказала Элли. - Я никогда его не понимала.
        - А я никогда не понимаю и половины из того, что он говорит, - признался я.
        - Он знает много всего, - добавила Элли задумчиво.
        - Ты хочешь сказать, он знает будущее?
        - Нет, - ответила она. - Я не это имела в виду. Он знает людей. Я уже как-то говорила тебе об этом. Он знает людей лучше, чем они знают себя сами. Из-за этого он их иногда ненавидит, а иногда - жалеет. Впрочем, меня он не жалеет, - раздумчиво проговорила она.
        - С чего бы это вдруг ему тебя жалеть? - возмутился я.
        - Ну, потому… - Элли не закончила.
        Глава 16
        На следующий день, перед вечером, случилось так, что, быстро шагая через самую темную часть леса, где тень сосен казалась более зловещей, чем в других местах, я увидел на подъездной аллее высокую женскую фигуру. Поспешно и совершенно импульсивно я сделал шаг в сторону от дороги, сочтя само собою разумеющимся, что это - наша цыганка. Однако я тут же остановился, даже чуть попятившись от неожиданности. Это была моя мать. Это она стояла там - мрачная, высокая, седовласая.
        - Боже милостивый! - сказал я. - Как ты меня напугала, мам… Что ты тут делаешь? Приехала повидаться с нами? Мы ведь частенько тебя к нам зазывали, не так ли?
        На самом деле - не так. Я разок послал ей приглашение - не очень теплое - и тем ограничился. И выражения при этом выбрал так, что мог быть почти уверен, что мать это приглашение не примет. Я не хотел, чтобы она приезжала сюда. Я никогда не хотел, чтобы она побывала здесь.
        - Правильно, - сказала она. - Я наконец приехала взглянуть на вас. Убедиться, что у вас все хорошо. Итак, это и есть тот великолепный дом, что вы построили? Это великолепный дом, - произнесла она, глядя за мое плечо.
        Мне почудилось, что я расслышал в ее голосе едкую неодобрительность, какой и ожидал от нее.
        - Он слишком великолепен для таких, как я, а, мам? - спросил я.
        - Я этого не говорила, сынок.
        - Но ты это подумала.
        - Ты не для такого был рожден, и ничего хорошего не получается у того, кто не считается со своим положением и прыгает выше себя.
        - Никто никогда ничего не добился бы, если бы тебя слушался.
        - Да уж, я знаю - ты всегда так говоришь и так думаешь. Да только я не видела, чего хорошего принесло честолюбие хоть кому-нибудь. Это из тех фруктов, что оборачиваются плодами мертвого моря у тебя во рту.
        - Ах, ради бога, не каркай! Лучше пойдем наверх. Пойдем, ты своими глазами посмотришь наш великолепный дом и тогда сможешь воротить от него нос сколько тебе угодно. И пойдем, увидишь мою великолепную жену тоже, и тоже сможешь воротить от нее нос - если решишься!
        - Твою жену? Так я ее уже видела.
        - Как это - ты ее уже видела? - резко спросил я.
        - Так она, значит, тебе не сказала, а?
        - О чем?
        - Что она приходила повидаться со мной.
        - Приходила повидаться с тобой?! - Я был совершенно обескуражен.
        - Да. Так она и стояла там, в тот день, звонила в дверь и выглядела чуточку испуганной. Она красивая девочка и очень милая, хоть и одета была в эти их модные наряды. И спрашивает: «Вы ведь мама Майка, да?» А я говорю: «Да, а вы кто?» - «А я его жена». А дальше говорит: «Я просто должна была прийти повидаться с вами. Как-то неправильно выглядит, что мне нельзя познакомиться с мамой Майка». А я говорю: «Пари держу, он-то сам не хотел, чтоб вы…» А она заколебалась, молчит, а я и говорю: «Вам незачем мне про это рассказывать, девочка, я ведь своего мальчика знаю, и знаю, чего он хочет, а чего - нет». И тут она говорит: «Вы думаете, он… вероятно, стыдится вас, потому что вы и он - бедные, а я - богатая, но это вовсе не так. Он совсем, совсем не такой. Правда, это вовсе не так. Поверьте». Ну, я опять говорю ей: «Вам незачем мне про это рассказывать, девочка. Этого недостатка у него нет. Майк не стыдится своей матери, он не стыдится своего происхождения. Он не стыдится меня. Он меня, скорее всего, боится. Видите ли, я слишком много о нем знаю», - сказала я ей. А ее это, кажется, позабавило. Она говорит:
«Мне думается, матери всегда так чувствуют - что они знают все о своих сыновьях. И, я думаю, сыновей всегда смущает это их знание!» Ну, я сказала, что до некоторой степени это может быть правда. «Когда вы молоды, вы всегда стараетесь сыграть на публику. А я вот вспоминаю себя, когда была ребенком и жила у тетки. На стене, где стояла моя кровать, в золоченой раме был огромный большущий глаз. И слова: „Ты, Господи, зришь меня“. Ох и мурашки же по моей спине бегали - сверху донизу, когда я спать ложилась».
        - Элли следовало сказать мне, что она ходила повидаться с тобой, - заявил я. - Не понимаю, зачем ей было делать из этого такой секрет. Ей надо было сказать мне.
        Я разозлился. Я очень сильно разозлился. Я ведь даже не представлял себе, что Элли будет хоть что-то держать в секрете от меня.
        - Может быть, она немножко боялась того, что сделала, но с чего бы ей бояться тебя, мой мальчик?
        - Пойдем же, - снова предложил я. - Пойдем, посмотришь наш дом.
        Не знаю, понравился ей наш дом или нет. Думаю - нет. Она прошла по комнатам, высоко поднимая брови, затем зашла в гостиную, выходившую на террасу. Там сидели Элли и Грета. Они только что вернулись с прогулки, и на Грете еще был красный шерстяной плащ без рукавов, накинутый на плечи. Моя мать посмотрела на них обеих. Просто стояла не двигаясь и смотрела, словно к месту приросла. Элли вскочила и пошла к ней через комнату.
        - О, это же миссис Роджерс! - воскликнула она. Потом, обернувшись к Грете, добавила: - Это мама Майка, приехала взглянуть на наш дом и на нас. Как приятно, правда? А это - моя подруга, Грета Андерсен.
        И Элли протянула обе руки и взяла мамины руки в свои, а мама во все глаза смотрела на нее, а потом, через ее плечо, так же - на Грету.
        - Понятно, - пробормотала она, как бы про себя. - Понятно.
        - Что же вам понятно? - спросила Элли.
        - Мне было интересно, как тут у вас все складывается. - Она посмотрела вокруг. - Да, это прекрасный дом. Прекрасные занавеси, прекрасные кресла и прекрасные картины.
        - Вам надо выпить чаю, - сказала Элли.
        - Но вы вроде бы уже закончили чаепитие.
        - Ну, чаепитие - это как раз то, что вполне может никогда не кончаться! - сказала Элли и повернулась к Грете: - Я не стану звонить. Ты не выйдешь на кухню - заварить нам свежего чаю?
        - Конечно, дорогая, - ответила Грета и вышла из комнаты, бросив на мою мать пронзительный и почти испуганный взгляд через плечо.
        Мама села.
        - А где же ваши вещи? - спросила Элли. - Вы побудете у нас? Я очень надеюсь, что побудете!
        - Нет, девочка, не побуду. Я уезжаю вечерним поездом, и времени у меня - полчаса. Я просто хотела заглянуть сюда и на вас посмотреть. - Потом сказала, довольно поспешно, будто хотела до возвращения Греты успеть высказать это: - Знаешь, милая, тебе нечего беспокоиться, я уже рассказала ему, как ты ко мне приходила - познакомиться и нанести визит.
        - Прости, Майк, что я тебе не сказала, - решительно произнесла Элли, - только я подумала, что лучше мне промолчать.
        - Она же пришла по доброте душевной, понимаешь? - объяснила мне мать. - Ты на хорошей девушке женился, Майк. И она красивая. Да, очень красивая. Простите меня.
        - Не поняла, - произнесла чуть озадаченная Элли.
        - Простите меня за то, что я думала, - проговорила моя мать и добавила с несколько смущенным видом: - Как ты говоришь, все матери таковы. Всегда склонны с подозрением относиться к своим невесткам. Но когда я тебя увидела, девочка, я поняла, что ему повезло. Мне даже подумалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Так-то!
        - Какая нелепость! - возмутился я. Но я улыбался. - У меня всю жизнь был прекрасный вкус!
        - Ты хочешь сказать, что у тебя всю жизнь был предорогой вкус, верно? - спросила моя матушка, бросив взгляд на парчовые занавеси.
        - Но ведь я же не стала хуже оттого, что я - «предорогой вкус»? - улыбаясь, спросила Элли.
        - Заставляй его время от времени беречь деньги, - посоветовала мама, - это пойдет только на пользу его натуре.
        - Я не желаю, чтобы улучшали мою натуру! - возразил я. - Главное преимущество, когда заводишь себе жену, в том, что жена считает всё, что ты делаешь, совершенством. Разве не так, Элли?
        Элли снова выглядела веселой и счастливой. Рассмеявшись, она сказала:
        - Ты превзошел самого себя, Майк! Такое самомнение!
        Вернулась Грета с чайником. Мы поначалу чувствовали себя немного неловко и только начали освобождаться от этого чувства. Странным образом, когда Грета вошла, напряжение тут же ушло. Мама моя стойко отвергала все настояния Элли остаться, и та через какое-то время перестала настаивать.
        Мы с Элли прошли с мамой по извилистой въездной аллее до самых ворот.
        - А как вы его назвали? - спросила она вдруг.
        Моя жена ответила:
        - «Земля цыгана».
        - Ах, ну да, ведь тут, у вас, цыган полно вокруг.
        - Тебе-то откуда это известно? - спросил я.
        - А я видела одну, когда к вам поднималась. Ох и странно же она на меня поглядела!
        - Она не страшная на самом-то деле, - сказал я и тотчас объяснил: - Немножко с придурью, только и всего.
        - Почему ты говоришь, что с придурью? Она странно выглядела, когда смотрела на меня. У нее что-то есть против вас, какая-то обида или еще что?
        - Я не думаю, что это что-то реальное, - сказала Элли. - Мне кажется, она это всё вообразила себе. Что мы вытеснили ее с ее земли или что-то в этом роде.
        - А я так думаю, она просто денег хочет, - предположила моя мать. - Цыгане - они такие. Большой шум всегда устраивают про то, как их тут принизили да там надули. Только шум этот сразу затихает, как только в их зудящих ладонях деньги зазвенят.
        - Вы цыган недолюбливаете, - сказала Элли.
        - Они же воры. Постоянной работы не признают и рук своих подальше от чужих вещей никогда не держат!
        - Ох, ну ладно, - произнесла Элли, - нас уже все это теперь не волнует.
        Мама попрощалась с нами, потом вдруг спросила:
        - А кто эта женщина, что с вами живет?
        Элли рассказала, что Грета была с ней три года до ее - Элли - замужества, что, если бы не Грета, жизнь ее превратилась бы в сплошное несчастье.
        - Грета делает все возможное, чтобы нам помочь. Она замечательный человек, - говорила Элли. - Я бы не знала, как… как жить дальше без нее.
        - А она живет с вами или в гости приехала?
        - Ну, как… - Элли старалась избежать прямого ответа. - Сейчас она живет с нами, потому что я растянула лодыжку и нужно было, чтобы кто-нибудь за мной поухаживал. Но теперь я уже в полном порядке.
        - Молодоженам, когда они только начинают жить вместе, лучше всего жить одним, - высказалась моя мать.
        Мы стояли у ворот, глядя, как она решительно шагает вниз по дороге.
        - Какая сильная личность твоя мама, - задумчиво произнесла Элли.
        Я был зол на жену - по-настоящему зол, потому что она взяла и разыскала мою мать без моего ведома и нанесла ей визит, ничего мне не сказав об этом. Но, когда Элли повернулась ко мне и стояла так, глядя мне в глаза и приподняв одну бровь, а на губах у нее играла странная, полузастенчивая-полудовольная улыбка маленькой девочки, я не мог не смягчиться.
        - Какая же ты ловкая маленькая обманщица! - упрекнул я ее.
        - Ну, видишь, иногда приходится быть такой!
        - Все равно как в шекспировской пьесе, которую я видел однажды. Ее ставили в той школе, где я учился. - И я смущенно процитировал: - «Она лгала отцу, так сможет и тебе».
        - А кого ты играл? Отелло?
        - Нет. Я играл отца девушки. Потому и запомнил его речь. Я думаю, это были единственные слова, которые надо было произнести.
        - «Она лгала отцу, так сможет и тебе», - задумчиво повторила Элли. - Я никогда не лгала отцу, насколько могу припомнить. Может быть, потом пришлось бы…
        - Не думаю, что он хорошо отнесся бы к тому, что ты вышла за меня, - предположил я. - Нисколько не лучше, чем твоя мачеха.
        - Да. Я тоже не думаю. Я думаю, он был привержен традициям. - Тут она опять улыбнулась своей странной улыбкой - ну, совсем как маленькая девочка. - Так что, видимо, мне пришлось бы стать как Дездемона, обмануть своего отца и сбежать с тобой.
        - Почему тебе так хотелось повидать мою мать, Элли?
        - Дело не в том, что мне так уж хотелось ее повидать, - призналась она. - Просто я ужасно нехорошо себя чувствовала из-за того, что ничего для этого не делаю. Ты не так уж часто говорил о своей матери, но мне все равно было понятно, что она всегда делала для тебя всё, что могла. Выручала тебя во всяких ситуациях и тяжело работала, чтобы дать тебе школьное образование получше и всякое такое. И я решила, что это так низко и так похоже на зазнайство богачки - не подойти к ней поближе…
        - Ну, это была бы вовсе не твоя вина, а моя - целиком и полностью.
        - Да, - согласилась Элли. - Я могу понять, что тебе, скорее всего, не хотелось, чтобы я пошла ее повидать.
        - Ты что, думаешь, у меня комплекс неполноценности из-за матери? Это не соответствует истине. Это вовсе не так, Элли, я тебя уверяю.
        - Конечно, - задумчиво проговорила Элли. - Теперь я это знаю. Это потому, что тебе не хотелось, чтобы она слишком по-матерински тебя поучала.
        - Меня поучала?
        - Ну, - сказала Элли, - я ведь вижу, что твоя мама из тех, кто прекрасно знает, что следует делать другим людям. Я имею в виду, что она захотела бы, чтобы ты нашел себе определенного характера работу.
        - Совершенно верно, - согласился я. - Постоянную работу. И чтобы остепенился.
        - Теперь это вряд ли могло иметь большое значение. Но, должна сказать, это очень хороший совет. Только он никогда не будет пригоден для тебя, Майк. Тебе не нужно постоянство. Ты не хочешь остепениться. Ты хочешь ездить и видеть разные вещи и делать разные вещи. И добраться до самого верха.
        - Я хочу остаться здесь, в этом доме, с тобою.
        - Возможно - на какое-то время. Но я думаю… Я думаю, ты всегда будешь хотеть вернуться сюда. И я тоже. Я думаю, мы будем приезжать обратно каждый год, и - я думаю - здесь мы будем счастливее, чем где-нибудь в другом месте. Но тебе захочется поездить по разным местам. Тебе захочется путешествовать, видеть разное и покупать разные вещи. Может быть, придумаешь, как по-новому разбить здесь сад. А может, мы поедем и посмотрим на итальянские сады, на японские сады, ландшафтные сады всех существующих видов…
        - Ты рисуешь необычайно увлекательную жизнь, Элли. Прости, что я рассердился.
        - Я не против, сердись, пожалуйста. Я же тебя не боюсь. - Потом, нахмурившись, она сказала: - Твоей маме не понравилась Грета.
        - Грета многим не нравится.
        - В том числе и тебе.
        - Послушай, Элли, ты все время это повторяешь. Это неправда. Я просто немного ревновал тебя к ней, вот и всё. А теперь у нас с ней очень хорошие отношения. - И я добавил: - Думаю, она заставляет человека как-то защищаться.
        - Мистер Липпинкот тоже недолюбливает Грету, правда? - сказала Элли. - Он полагает, что она слишком сильно влияет на меня.
        - А она влияет?
        - Удивляюсь, почему ты спрашиваешь. Да, думаю, скорее всего, влияет. Но ведь это только естественно. Грета - доминирующая личность, а мне нужен был кто-то, кому я могла бы доверять, на кого могла бы опереться. Кто-то, кто смог бы за меня постоять, защитить меня.
        - И постараться, чтобы ты смогла добиться своего? - засмеявшись, спросил я.
        Мы вошли в дом рука об руку. В тот предвечерний час было почему-то довольно темно. Наверное, оттого, что солнце только что ушло с террасы, оставив ощущение нежданно наступившей темноты.
        Элли спросила:
        - Что с тобою, Майк?
        - Не пойму, - ответил я. - Что-то меня вдруг дрожь пробрала, прямо мурашки по коже.
        - Гусиная кожа? Так, кажется, это правильно называется? - откликнулась Элли.
        Греты нигде не было. Слуги сказали, она пошла прогуляться.
        Теперь, когда моя мать узнала все про мою женитьбу и повидалась с Элли, я смог сделать то, что давно хотел. Я послал ей чек на большую сумму. Написал, чтобы она переехала в квартиру получше и купила себе нужную мебель, какую захочет, и всякое такое. Разумеется, у меня были сомнения насчет того, примет она чек или нет, ведь эти деньги я не заработал, и я, по чести, даже вида сделать не мог, что они мои. Как я и ожидал, она прислала чек назад, разорвав его надвое, с нацарапанной припиской: «Не желаю иметь с этим никакого дела. Ты никогда не изменишься. Теперь я это знаю. Да помогут тебе святые Небеса!» Я швырнул все это Элли под нос.
        - Вот видишь, что за человек моя мать?! - воскликнул я. - Я женился на богатой и живу за счет богатой жены, и старая воительница этого не одобряет!
        - Не надо так волноваться. Очень многие люди так настроены, - постаралась утешить меня Элли. - Она это переживет. Твоя мама очень любит тебя, Майк, - добавила она.
        - Тогда зачем она все время пытается заставить меня измениться? Переделать по своему образу и подобию? Я - это я. Я не чей-то образ и не чье-то подобие. Я не маленький маменькин сыночек, чтобы мать меня лепила, как ей вздумается. Я - это я. Я уже взрослый. Я - личность!
        - Ты - это ты, - сказала Элли. - И я тебя люблю.
        А потом, возможно чтобы меня отвлечь, она сказала кое-что, сильно меня обеспокоившее.
        - Что ты думаешь, - спросила она, - о нашем новом слуге, Майк?
        Я совершенно о нем не думал. Что вообще можно было о нем думать? По правде говоря, мне он нравился больше, чем наш прежний слуга: тот даже не пытался скрывать свое непочтительное отношение к моему низкому социальному статусу.
        - На мой взгляд, он вполне годится, - сказал я. - А что такое?
        - Знаешь, я вдруг подумала: не секретный ли он агент?
        - Секретный агент? Что ты имеешь в виду?
        - Ну, частный детектив. Я подумала, дядя Эндрю мог такое устроить.
        - Зачем это ему?
        - Ну как… Опасается похищения или чего-нибудь в этом роде. В Штатах у нас всегда были охранники, особенно в сельской местности.
        Ну вот - еще один недостаток в обладании большими деньгами, о котором мне ничего не было известно!
        - Что за гадкая придумка!
        - Ну, не знаю… Думаю, я к этому привыкла. Разве это имеет какое-то значение? Обычно этого просто не замечаешь.
        - А жена его тоже в этом?
        - Наверное, а как же иначе? Впрочем, готовит она прекрасно! Я предполагаю, что дядя Эндрю или, возможно, Стэнфорд Ллойд, кто-то из них, придумав это, заплатил нашим прежним, чтобы они ушли, и подготовил этих двоих так, чтобы они сразу откликнулись на объявление и получили это место. Это было бы совсем не так уж трудно.
        - Ничего тебе об этом не сообщив?! - Я по-прежнему не мог этому поверить.
        - Они никогда и не подумали бы мне сообщать. Я ведь могла устроить такой скандал! Но, все равно, я же могу и ошибаться насчет наших новых слуг. - И продолжала мечтательно: - Дело просто в том, что ты обретаешь что-то вроде шестого чувства в отношении таких людей, которые постоянно тебя окружают.
        - Бедная маленькая богатая девочка! - яростно произнес я.
        Элли нисколько не обиделась.
        - Мне кажется, это очень точная характеристика.
        - Сколько же всего я то и дело узнаю о тебе, Элли! - заметил я.
        Глава 17
        Какая загадочная вещь - сон! Ложишься спать с беспокойными мыслями о цыганках и тайных врагах, о частных детективах, подсаженных к тебе в дом, и о возможности похищения, и о сотне других неприятностей, тебе грозящих, а сон уносит тебя прочь от всего этого. Ты путешествуешь где-то очень далеко и даже не знаешь, где побывал, но, просыпаясь, ты попадаешь в совершенно иной, новый мир. Никаких волнений, никаких страхов. Вместо всего этого, проснувшись семнадцатого сентября, я был охвачен радостным возбуждением.
        - Чудесный день, - убежденно заявил я самому себе. - Этот день обязательно будет чудесным.
        Я нисколько в этом не сомневался. Я был похож на тех ребят в рекламных объявлениях, что предлагают вам поехать куда угодно и сделать что угодно. Я прокрутил в голове собственные планы. Еще раньше я договорился с майором Филпотом встретиться на распродаже в одном поместье, что около пятнадцати миль отсюда, где обнаружились кое-какие очень неплохие вещи, и я уже отметил два или три пункта в каталоге. И был радостно возбужден из-за всего этого.
        Филпот очень здорово разбирался в стильной - особенно в старинной - мебели, и в серебре, и во всяких таких вещах, но не потому, что был натурой художественной - он был человек спортивного склада, - а просто потому, что знал. Весь его род в этом здорово разбирался.
        За завтраком я еще раз просмотрел каталог. Элли спустилась к столу в амазонке. Теперь она выезжала верхом почти каждое утро, порой - одна, порой - с Клаудией. У нее осталась американская привычка на завтрак пить кофе и апельсиновый сок и почти ничего не есть. Мои же вкусы теперь, когда не было больше причин их так или иначе ограничивать, стали очень похожи на вкусы викторианского сквайра! Мне нравится, когда на серванте стоит целая куча разных горячих блюд. В это утро я ел почки и сосиски и еще бекон. Восхитительно!
        - А что вы собираетесь делать, Грета? - спросил я.
        Грета сказала, что должна встретиться с Клаудией Хардкастл на вокзале в Маркет-Чадуэлле, чтобы ехать в Лондон на «белую распродажу». Я спросил, что это значит.
        - Там и вправду должно присутствовать что-то белое? - уточнил я свой вопрос.
        Грета взглянула на меня с презрением и объяснила, что белая распродажа означает распродажу таких домашних вещей, как столовое и постельное белье, и одеяла, и простыни, и полотенца, и скатерти, и так далее и тому подобное. И в известном магазине на Бонд-стрит бывает очень выгодно делать покупки во время таких распродаж - ей прислали оттуда каталог.
        А я сказал Элли:
        - Ну, если Грета сегодня едет в Лондон, почему бы тебе не подъехать в Бартингтон и не встретиться с нами в ресторане «Георг»? Старина Филпот утверждает, что там прекрасно кормят. Он предположил, что ты, может быть, захочешь подъехать. К часу дня. Проедешь через Маркет-Чадуэлл и примерно через три мили повернешь на Бартингтон - там, по-моему, знак есть.
        - Прекрасно, - сказала Элли. - Я приеду.
        Я помог ей сесть в седло, и моя жена тронулась в путь, удаляясь сквозь гущу деревьев. Она любила ездить верхом и обычно выбирала какую-нибудь из извилистых дорожек, выводящих на безлесное плато Даунса[35 - Даунс (The Downs) - известковые холмы на юге и юго-востоке Англии.], где, прежде чем направиться домой, пускала лошадь в галоп. Оставив Элли меньшую машину - такую легче припарковать, - я взял большой «Крайслер» и поехал в Бартингтон-Манор, куда явился как раз к началу торгов. Филпот был уже там. Он занял мне место.
        - Тут есть вполне приличные вещицы, - сказал он. - Пара хороших картин. Ромни и Рейнольдс[36 - Джошуа Ромни (1734 - 1802) - английский живописец и график, неоклассицист; Джордж Рейнольдс (1723 - 1792) - знаменитый английский художник-портретист, создатель «великого стиля» портрета, сделавшего Англию того времени законодательницей мод в этом жанре.]. Не знаю, интересует ли вас это?
        Я отрицательно покачал головой. В тот момент мои вкусы принадлежали исключительно современным художникам.
        - Здесь присутствуют несколько дилеров, - продолжал Филпот. - Двое - из Лондона. Видите вон того, тощего, с поджатыми губами? Это Крессингтон. Он тут хорошо известен. А вы - без жены?
        - Да. Она не очень любит распродажи. Да и в любом случае я не очень-то хотел, чтобы она была здесь сегодня.
        - О? Почему же?
        - Собираюсь сделать Элли сюрприз. Вы не обратили внимания на лот номер сорок два?
        Филпот заглянул в каталог, а потом посмотрел в конец зала.
        - Гм, тот ящичек из папье-маше для писем и письменных принадлежностей?.. Да, вполне красивая вещица. Один из лучших образцов изделий из папье-маше, какие я видел. И для писем, и письменных принадлежностей - такие ящички очень редки. Маленькие, для ручной работы, просто на столы ставить - такие часто встречаются. Но этот - ранний экземпляр. Никогда еще таких не видел.
        Ящичек был инкрустирован мозаикой, изображающей Виндзорский замок[37 - Виндзорский замок (Windsor Castle) - официальная загородная резиденция английских королей в г. Виндзоре. Замечательный исторический и архитектурный памятник. Строительство замка началось еще при Вильгельме Завоевателе (William the Conqueror, 1027 - 1087), в 1070 г.], а по бокам его цвели розы, чертополох и клевер[38 - Чертополох и клевер (трилистник) - символы Ирландии.].
        - Он в прекрасном состоянии, - сказал Филпот, с любопытством взглянув на меня. - Никогда не подумал бы, что такое в вашем вкусе, но…
        - О нет, - ответил я. - Эта штука чуть слишком цветастая и дамская для меня. Но Элли нравятся такие вещицы. У нее день рождения на следующей неделе, и я хочу этот ящик ей подарить. Будет ей сюрприз. Поэтому мне не хотелось, чтобы она знала, что я участвую сегодня в торгах. Но, знаете, я ничего не смог бы подарить ей такого, что понравилось бы ей больше, чем этот ящик. Я в этом уверен. Она будет по-настоящему поражена.
        Мы вошли в зал, заняли свои места, и торги начались. Цена столь желанного мне папье-маше оказалась весьма высокой. Оба лондонских дилера, казалось, никак не хотели выпустить его из рук, хотя один из них был настолько опытным и сдержанным, что едва можно было разглядеть чуть заметное движение его каталога; аукционер же пристально за этим следил, неукоснительно соблюдая процедуру. Я купил еще чиппендейловский[39 - Томас Чиппендейл (1718 - 1779) - крупнейший мастер английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма.] стул красного дерева, с подлокотниками и резной спинкой, решив, что он будет хорошо смотреться у нас в холле, и невероятного размера парчовые занавеси в хорошем состоянии.
        - Ну, вы, мне кажется, получили сегодня большое удовольствие - настроение у вас прекрасное, - заметил Филпот, поднимаясь на ноги, когда аукционист завершил утренние торги. - На вечерние торги сегодня думаете вернуться?
        Я покачал головой.
        - Да нет. Во второй части распродажи нет ничего такого, что мне приглянулось бы. В основном мебель для спальни, ковры и прочее в том же роде.
        - Да, я так и подумал, что вы вряд ли заинтересуетесь. Ну что же… - Он взглянул на часы. - Нам лучше поторопиться. А что Элли? Согласилась встретиться с нами у «Георга»?
        - Да, она будет там.
        - А… гм-м… мисс Андерсен?
        - О, Грета отправилась в Лондон, - сказал я. - Она поехала на что-то такое, что называют белой распродажей. С мисс Хардкастл, как мне кажется.
        - Ах да, Клаудиа, помнится, что-то об этом говорила на днях. Цены на простыни и прочие такие вещи стали в последнее время просто фантастическими. Знаете, сколько стоит теперь полотняная наволочка на подушку? Тридцать пять шиллингов! Раньше ее можно было купить всего за шесть.
        - Как хорошо вы разбираетесь в покупке домашних принадлежностей! - воскликнул я.
        - Да я просто вечно слышу, как моя жена жалуется на теперешние цены, - улыбнулся Филпот. - А вы сегодня выглядите - лучше не бывает, Майк. Жизнерадостны, как никогда.
        - Да всего лишь потому, что удалось купить этот ящичек из папье-маше. Или, во всяком случае, отчасти поэтому. Просто я утром проснулся - и почувствовал себя бесконечно счастливым. Вы же знаете, бывают такие дни, когда всё на свете кажется правильным, всё - в полном порядке.
        - Гм-м, - произнес Филпот. - Берегитесь. Это может быть морок - помрачение разума. Морок считают дурным знаком.
        - Да? Это, кажется, в Шотландии так считают?
        - Такое настроение бывает перед несчастьем, мой мальчик. Так что лучше притушите-ка свою бьющую ключом радость.
        - Ох, ну не верю я в эти глупые предрассудки!
        - Как и в предсказания цыганки, а?
        - Мы что-то не видели нашу цыганку в последнее время, - сообщил я ему. - Да, пожалуй, уже с неделю или даже больше.
        - Может, она опять уехала куда-то, - предположил Филпот.
        Он спросил меня, не подвезу ли я его к ресторану на своей машине, и я обещал.
        - Не имеет смысла ехать на обеих, - сказал майор, - вы ведь сможете высадить меня здесь на обратном пути, верно? А как Элли? Она на своей машине приедет?
        - Да, я оставил ей ту, что поменьше.
        - Надеюсь, в «Георге» не ударят в грязь лицом и хорошо нас накормят. - И майор Филпот признался: - Я ужасно проголодался.
        - А вы что-нибудь купили? - спросил я его. - Я был слишком возбужден, чтобы видеть что-то вокруг.
        - Конечно, когда участвуешь в торгах, надо все свои мысли сосредоточить на том, что ты делаешь. Надо следить за тем, чем заняты дилеры. Нет. Я попытался пару раз забросить удочку, но все там было много выше возможностей моего кошелька.
        Я понял, что, хотя Филпот владел в этой округе неимоверным количеством земли, его фактические доходы были не так уж велики. Можно было бы сказать о нем, что он - человек бедный, но крупный землевладелец. И только продав значительную часть своей земли, он мог бы располагать свободными деньгами. Однако он не желал продавать свою землю - он ее любил.
        Мы подъехали к ресторану «Георг» и обнаружили на стоянке перед ним массу машин. Возможно, это приехали люди с аукциона. Однако машины Элли среди них не было. Мы вошли внутрь, и я оглядел все вокруг, но Элли пока еще не появилась. Впрочем, ведь было только самое начало второго.
        В ожидании, когда подъедет Элли, мы зашли в бар - немного выпить. Ресторан был практически переполнен. Я заглянул в столовый зал - наш столик пока сохранялся за нами.
        Вокруг было довольно много знакомых мне лиц - все из этих мест, а за столиком у окна сидел человек, которого я явно знал, но никак не мог припомнить - где и когда мы познакомились. Я подумал, что он не местный, так как одежда его была не похожа на одежду здешних жителей. Разумеется, в мое время мне приходилось сталкиваться с огромным количеством самых разных людей, и мне вряд ли легко было бы каждого из них сразу вспомнить. Насколько я мог судить, на торгах этого человека не было, хотя, странным образом, там тоже было одно лицо, которое показалось мне знакомым, но я не смог определить, кто это. Лица - мудреная штука, если не можешь связать их с местом и временем, когда ты их видел.
        Богиня - управительница обеденного зала, шурша всегдашним черным шелком платья в подчеркнуто эдвардианском стиле, подошла ко мне и спросила:
        - Вы скоро сядете за свой столик, мистер Роджерс? Есть один или двое ожидающих.
        - Моя жена подъедет через пару минут, - ответил я.
        Затем я вернулся к Филпоту, подумав, что Элли, возможно, проколола шину.
        - Видно, нам лучше войти в зал, - сказал я. - Тут, кажется, несколько обеспокоены нашим промедлением. У них тут просто целая толпа собралась. Боюсь, Элли - не самый пунктуальный человек на свете.
        - Ах, - откликнулся Филпот в своей старомодной манере, - дамы всегда специально стараются заставить нас ждать, не правда ли? Хорошо, Майк, если вы считаете, что так надо, войдем и возьмемся за ланч.
        Мы вошли в зал, заказали бифштекс и пирог с почками - этого не было в меню - и принялись за еду.
        - Не очень хорошо со стороны Элли так подвести нас, - сказал я и добавил, что, вероятно, это из-за того, что Грета в Лондоне. - Знаете, она так привыкла, что Грета помогает ей соблюдать договоренности, всегда обо всем напоминает, вовремя ее отправляет и всякое такое.
        - Она так зависима от мисс Андерсен?
        - В этом отношении - да.
        Мы продолжали есть и перешли от бифштекса и пирога с почками к яблочному пирогу, а все это завершили стыдливым кусочком фигурного пирожного.
        - Неужели она напрочь забыла о нашей встрече?! - вдруг всполошился я.
        - Вероятно, вам лучше позвонить домой.
        - Да, вы, пожалуй, правы.
        Я вышел к телефону и позвонил. Трубку взяла повариха, миссис Карсон.
        - Ах, это вы, мистер Роджерс… Миссис Роджерс еще не вернулась домой.
        - Как это - не вернулась домой? Откуда не вернулась?
        - Она еще не вернулась из поездки верхом.
        - Но она уехала после завтрака. Не может же она ездить с самого утра до сих пор?!
        - Она больше ни о чем не говорила. Я ожидала, что она вернется.
        - Что же вы мне сразу не позвонили, не дали мне знать об этом?
        - Ну, видите ли, я же не знала, где вас застать. Не знала, куда вы поехали.
        Я сказал ей, что я в ресторане «Георг», в Бартингтоне, и дал ей номер телефона. Ей надо будет позвонить сюда, как только Элли возвратится или о ней станет что-нибудь известно. Затем я вернулся к Филпоту. Тот по моему лицу понял, что что-то случилось.
        - Элли не вернулась домой, - проговорил я. - Она отправилась верхом после завтрака. Она делает это почти каждое утро, но такая прогулка обычно длится полчаса-час.
        - Ну, не надо волноваться, пока нет насущной необходимости, мой мальчик! - сказал он добросердечно. - Ваш дом ведь стоит в очень уединенном месте. Возможно, ее лошадь захромала и она идет домой пешком, ведя ее в поводу. Через всю эту пустошь и плато над лесом. А там не встретишь никого, с кем можно было бы передать какое-то известие.
        - Если б она передумала, если б изменила свои планы и решила заехать к кому-то, она позвонила бы сюда и оставила для нас сообщение.
        - Ну, не стоит пока ничего страшного про нее придумывать, - сказал Филпот. - Давайте сразу уйдем отсюда, поедем и посмотрим, что мы сможем выяснить.
        Когда мы вышли из ресторана и направлялись к стоянке, оттуда как раз выезжала машина. В ней сидел человек, которого я заметил в обеденном зале у окна, и вдруг меня осенило, кто это такой. Это был Стэнфорд Ллойд или кто-то очень на него похожий. Интересно, что он тут делает? Неужели он приехал повидать нас? Тогда почему же не дал об этом знать? Странно. А в машине рядом с ним сидела женщина, очень похожая на Клаудиу Хардкастл, но ведь та, разумеется, была с Гретой в Лондоне - они делали покупки? Все это меня здорово обескуражило…
        Когда мы отъезжали, Филпот пару раз бросил на меня взгляд. Встретившись с ним разок глазами, я произнес:
        - Ну ладно, вы же сами сказали утром, что мое настроение грозит бедой.
        - Не надо думать об этом. Элли могла упасть и растянуть лодыжку или что-нибудь еще в этом роде. Впрочем, она же хорошая наездница, - сказал он. - Я видел ее. У меня нет ощущения, что с нею могло на самом деле случиться несчастье.
        - Несчастный случай может произойти всегда, - возразил я.
        Мы ехали быстро и наконец выехали на дорогу, что шла выше плато над нашим поместьем. Теперь мы внимательно оглядывали все вокруг, то и дело останавливались и расспрашивали встречных. Мы обратились к человеку, копавшему торф, и от него получили первое известие.
        - Видел лошадь без всадника, это уж точно, - сказал он. - Может, часа два тому, а то и дольше. Поймать бы, да только она в галоп пустилась, как я поближе подошел. А так - никого не видал.
        - Лучше нам домой поехать, - предложил Филпот. - Там могут быть новости об Элли.
        Мы поехали, но новостей там не было. Мы разыскали грума и отправили его обойти пустошь - возможно, он отыщет там Элли. Филпот позвонил к себе домой и отправил оттуда одного из своих людей, с той же целью. Мы с ним пошли по тропе через лес - по той самой, по которой Элли часто выезжала, и вышли по ней на плато.
        Поначалу там нигде ничего не было видно. Тогда мы пошли вдоль кромки леса, там, где на плато выходили другие дорожки, и так… мы ее нашли. Мы увидели что-то похожее на кучку смятой одежды. Лошадь пришла назад и стояла рядом с этой кучкой, пощипывая траву. Я бросился бегом. Филпот - следом за мной, гораздо быстрее, чем я мог ожидать от человека его возраста. Он от меня не отставал.
        Это была Элли. Она, съежившись, лежала там бесформенной кучкой; ее маленькое, совершенно белое лицо было обращено к небу.
        - Не могу… - сказал я. - Я не могу… - И отвернулся.
        Филпот подошел и встал на колени рядом с ней. Почти сразу поднялся на ноги.
        - Разыщем доктора, - сказал он. - Шоу. Он ближе всего. Только… Я думаю, это бесполезно, Майк.
        - Вы хотите сказать… она мертва?
        - Да. Нет смысла делать вид, что это не так.
        - О господи, - произнес я, отворачиваясь от него. - Не могу поверить. Только не Элли!
        - Ну-ка, - сказал Филпот. - Выпейте это.
        Он вытащил из кармана фляжку, отвинтил крышку и протянул фляжку мне. Я сделал из нее хороший долгий глоток.
        - Спасибо, - сказал я ему.
        Тут подошел грум, и Филпот отправил его за доктором Шоу.
        Глава 18
        Шоу приехал в потрепанной, облезлой машине - в старом «Лендровере». Я подумал, что он, видимо, ездит на нем в дурную погоду навещать больных на одиноко стоящих фермах. Он едва взглянул на нас обоих - сразу пошел и наклонился над Элли. Потом вернулся к нам.
        - Она умерла три или четыре часа назад, - сообщил он. - Как это произошло?
        Я рассказал ему, что Элли в это утро, как обычно, поехала верхом после завтрака.
        - Не было ли с ней в последнее время других несчастных случаев во время верховой езды?
        - Нет, - ответил я. - Она хорошо держалась в седле.
        - Да, я знаю - она прекрасная наездница. Я ведь ее раз или два видел. Как я слышал, она ездила верхом с детства. Мне просто хотелось знать, не было ли какого-нибудь неприятного случая в последнее время, который мог как-то сказаться на ее нервах. Если лошадь вдруг испугалась и бросилась в сторону…
        - С чего вдруг лошади пугаться? Это спокойное животное…
        - У этой лошади ничего дурного не замечалось, она очень мирного нрава, нисколько не пугливая, - заметил майор Филпот. - А у Элли… есть какие-то переломы?
        - Я пока еще не обследовал ее тщательно, но у меня не создалось впечатления, что у нее имеются физические травмы. Возможны внутренние повреждения. Мог быть и шок, я полагаю.
        - Но нельзя же умереть от шока! - воскликнул я.
        - Бывали случаи, что люди умирали от шока. Если у нее было не очень здоровое сердце…
        - В Америке упоминали, что у нее не очень здоровое сердце, - по крайней мере, говорили о какой-то слабости.
        - Гм-м… Я не мог обнаружить каких-либо следов этого, когда ее обследовал. Но ведь у нас не было кардиографа. Во всяком случае, сейчас нет смысла рассуждать об этом. Мы всё узнаем позже. После коронерского следствия. - Шоу с сочувствием взглянул на меня и сказал: - А вы отправляйтесь-ка домой и ложитесь в постель. - И он похлопал меня по плечу.
        В сельской местности люди странным образом материализуются из ниоткуда: к этому времени вокруг нас собралось три или четыре человека. Один - хайкер, путешествовавший на попутках - сошел с большой дороги и, заметив нашу группу, подошел к нам, другая - розовощекая женщина, видимо направлявшаяся на ферму и избравшая короткий путь по старой, заброшенной дороге. Они восклицали и обменивались замечаниями.
        - Бедная, бедная… Совсем молодая дама!
        - Да уж, совсем молоденькая! Лошадь, видно, сбросила, да?
        - Ну да, с лошадьми никогда не знаешь, чего ожидать.
        - Да это миссис Роджерс, та дама из Америки, верно? Которая теперь в «Башнях»…
        Обмен репликами продолжался до тех пор, пока все не вскрикнули от удивления, пораженные словами пожилого дорожного рабочего:
        - Так я, должно, видел, как оно случилось! Должно, видел, вот этими своими глазами!
        Доктор резко к нему повернулся.
        - Что вы видели? Как это случилось?
        - Да видел, как лошадь понеслась через всю эту плато.
        - А вы видели, как дама упала?
        - Да нет. Нет, этого не видал. Она ехала по краю леса, когда я ее увидал, а после-то я опять спиной поворотился и камни стал тесать для дороги. А когда я глаза-то поднял, смотрю - а там лошадь одна скачет. Я и не подумал, что там плохое что случилось. Я подумал, может, та дама слезла да как-то и упустила лошадь-то. А лошадь не в мою сторону поскакала, а в другую.
        - И вы не видели, что дама на земле лежит?
        - Нет. Я не очень хорошо вдаль вижу. Я и лошадь-то разглядел, потому как она напротив неба выделялась.
        - А дама ехала одна? С ней никого не было? Или рядом?
        - Никого рядом. Нет. Совсем одна она ехала. Ехала не очень от меня далеко. Мимо меня, в ту сторону. Думаю, она к лесу направлялась. Нет, никого с нею не видал. Только лошадь.
        - Может, это цыганка ее напугала, - предположила розовощекая женщина.
        Я резко к ней повернулся:
        - Какая цыганка? Когда?
        - Ох, это могло быть… Это могло быть три или четыре часа тому назад, когда я утром по дороге шла. Примерно, может, без четверти десять я увидела ту цыганку. Ту, что в коттеджах живет, в деревне. Я не очень близко была, так что не совсем уверена, да ведь тут у нас одна только эта цыганка ходит повсюду в красном плаще. Она шла вверх по дорожке между деревьями. Кто-то мне рассказывал, что она вроде как всякие гадости говорила бедной молодой американочке. Угрожала. Твердила, что с нею плохое случится, если она из этого места не уедет. Очень зло ей угрожала, как я слышала.
        - Цыганка, - повторил я. И потом - самому себе, хотя произнес это вслух: - Земля цыгана. И зачем только я когда-то увидел эту землю?!
        Книга третья
        Глава 19
        I
        Совершенно необычно то, как трудно мне вспоминать, что происходило потом. Я имею в виду последовательность событий. Видите ли, до того времени всё в моей памяти выстраивается совершенно четко. Я немного сомневался, с чего именно начать, только и всего. Но с того момента получается так, словно вдруг упал нож, разрезав мою жизнь на две половины. То, как я продолжал жить с того момента, как умерла Элли, представляется мне теперь чем-то таким, к чему я совершенно не был готов. Толчея людей, против моей воли вторгшихся в мою жизнь, мешанина стихий и событий, какие сам я больше никак не мог контролировать. Все происходило не со мной, а вокруг меня. Так, по крайней мере, тогда казалось.
        Все и каждый были ко мне очень добры. Вот это, как мне думается, я помню лучше всего. Я ходил как потерянный, плохо соображая и не зная, что делать. Грета, помнится, оказалась совершенно в своей стихии. Она в полной мере обладала потрясающей, свойственной женщинам способностью взять на себя контроль за ситуацией и вполне справлялась с этой задачей. То есть, я имею в виду, справлялась со всеми мелкими, не очень важными делами, которые кто-то обязан делать. Я был бы на это не способен.
        Мне представляется, что первым ясно запомнившимся мне событием после того, как увезли Элли и я вернулся в свой дом - в наш дом - в этот ДОМ! - было то, что приехал доктор Шоу и поговорил со мной. Не знаю, сколько времени прошло до тех пор. Доктор был спокоен, добр, благоразумен. Он просто объяснил всё четко и мягко.
        Приготовления. Помню - он употреблял слово «приготовления». Что за отвратительное слово, как отвратительно всё, что оно обозначает! То, что в нашей жизни обозначается великими словами - любовь - секс - жизнь - смерть - ненависть, - вовсе не является тем, что управляет нашей жизнью. Управляет ею то, что нам приходится с трудом переносить, то, о чем мы и думать не думаем, пока оно не случится с нами. Гробовщики, приготовления к похоронам, коронерские расследования… А слуги задергивают занавеси, опускают жалюзи. Почему надо опускать жалюзи, если умерла Элли? Что за глупость!
        Вот почему, помнится, я испытывал такую благодарность к доктору Шоу. Он расправлялся с подобными вещами так добросердечно и разумно, мягко объясняя, почему такие вещи, как коронерское расследование, совершенно необходимы. Говорил он довольно медленно, как мне запомнилось, чтобы быть уверенным, что я воспринимаю то, что он говорит.
        II
        Я не представлял себе, каким бывает коронерское расследование. Я никогда ни на чем таком не присутствовал. На мой взгляд, оно оказалось каким-то вовсе нереальным, совершенно непрофессиональным. Коронер был маленький суетливый человечек в пенсне. Мне надо было дать свидетельские показания по идентификации - опознать Элли, описать, когда и как я видел ее в последний раз за завтраком, ее отъезд на обычную утреннюю верховую прогулку и нашу договоренность о встрече в ресторане за ланчем.
        - Она, как мне показалось, выглядела совершенно как всегда - в добром здравии, - сказал я.
        Свидетельские показания доктора Шоу были спокойными, не позволяющими сделать окончательный вывод. Серьезных повреждений нет; вывих ключицы, синяки и ссадины, обычные при падении с лошади, отнюдь не серьезного характера. Не похоже, чтобы она двигалась после падения. Смерть, по его мнению, была практически мгновенной. Нет никаких специфических органических повреждений, какие могли вызвать смерть, и он не считает возможным дать иное объяснение, чем смерть от остановки сердца, вызванной шоком. Насколько я сумел разобраться в медицинском жаргоне, которым они пользовались, Элли умерла просто потому, что ей не хватило воздуха - от удушья, в результате какого-то вида асфиксии. Все ее органы были в порядке, содержание желудка нормальное.
        Грета, которая тоже давала показания, несколько более настойчиво подчеркнула, как она сказала еще раньше доктору Шоу, что Элли страдала какой-то формой болезни сердца три или четыре года тому назад. Ей никогда не приходилось слышать более конкретных упоминаний, но родственники Элли время от времени говорили, что сердце у Элли не очень здоровое и ей не следует слишком напрягаться и переутомляться. Ничего более определенного она никогда не слышала.
        Затем мы перешли к тем людям, которые видели или находились поблизости, когда это несчастье произошло. Первым был тот старик, что копал торф. Он видел, как дама проехала мимо, на расстоянии примерно пятидесяти ярдов от него. Он знал, кто она такая, хотя никогда с ней не разговаривал. Это была дама из нового дома.
        - Вы узнали ее по внешнему виду?
        - Нет, сэр, не точно по ее внешнему виду, но я узнал лошадь, сэр. У нее белая шерсть над копытом, на левой ноге. Раньше она принадлежала мистеру Кэри из Шеттлгрума, это тут, недалёко. Никогда ничего о ней плохого не слыхал, только что она спокойная и нрава хорошего. Подходящая, чтоб даме ездить.
        - А как вела себя лошадь, когда вы их увидели? Не взыгрывала, никаких неприятностей не причиняла?
        - Да нет, довольно спокойно шла. Утро-то хорошее было.
        Народу вокруг было совсем немного, говорил старик. Он не заметил, чтобы многие проходили. Эта дорога через пустошь не очень теперь используется, только как самый короткий путь на одну из ферм. Ее пересекает другая, примерно на милю подальше. Он заметил одного-двух прохожих в то утро, но особого ничего сказать про них не сможет. Один из них ехал на велосипеде, другой шел пешком. Они были от него слишком далеко, да и все равно, он не многое обычно замечает. Пораньше, сказал он, еще до того, как увидел ту даму на лошади, он заметил старую миссис Ли, или так ему показалось. Она шла по дороге в его сторону, а потом с дороги сошла и в лес свернула. Она часто ходит через пустошь и то входит в лес, то обратно из леса выходит.
        Коронер спросил, почему миссис Ли не явилась в суд. Ему было известно, что ее вызывали повесткой. Однако ему сообщили, что миссис Ли несколько дней тому назад покинула деревню - никто точно не знал, когда именно. Она не оставила своего адреса. Этого у нее в обычае не водилось - она часто уходила и возвращалась, никому ничего об этом не сообщая. Так что в этом не было ничего необычного. Один-два деревенских жителя даже заявили, что, по их мнению, она исчезла еще до несчастного случая. Коронер снова обратился к старику:
        - Тем не менее вам кажется, что вы видели именно миссис Ли?
        - Ну, это вот как, - объяснил он. - Уверен, что не могу сказать, чтобы точно. Не хочу говорить, что определенно она. Та женщина высокая была и шагала решительно, и плащ на ней был красный, какой миссис Ли, бывает, носит. Только я ведь особо-то не смотрел. Занят был своим делом. Могла быть она, и какая ни есть другая тоже могла быть. Кто может сказать?
        Что до остального, старик все время повторял то, что рассказал нам: он видел, как дама проехала мимо, он и раньше часто видел, как она проезжала. Никогда особого внимания не обращал. Только потом увидел, как лошадь галопом скачет одна. Вид у нее был такой, вроде ее что-то напугало. Он сказал: «По крайней мере, могло так быть». Он не мог сказать, в какое время все это случилось. Могло быть в одиннадцать, а то и раньше. А лошадь он увидел много позже. Казалось, она возвращается в лес.
        Затем коронер снова вызвал меня и задал мне еще несколько вопросов про миссис Ли. Миссис Эстер Ли из коттеджа «Виноградная лоза».
        - Вы и ваша жена знали миссис Ли по внешнему виду?
        - Да, - ответил я. - Хорошо знали.
        - Вы с нею разговаривали?
        - Да. Несколько раз. Или, вернее, - уточнил я, - это она с нами разговаривала.
        - Она когда-нибудь угрожала вам или вашей жене?
        Я помолчал минуту - может, две - и медленно сказал:
        - В каком-то смысле - да, угрожала. Только я никогда не думал…
        - Вы никогда не думали - что?
        - Я никогда не думал, что она на самом деле имеет все это в виду.
        - Говорила ли она так, будто у нее была причина питать особую неприязнь к вашей жене?
        - Моя жена как-то раз говорила мне об этом. Она сказала, что, по ее мнению, эта цыганка испытывает к ней особую ненависть, но сама она не понимает почему.
        - Не случалось ли так, что вы или ваша жена когда-нибудь выгоняли ее из вашей усадьбы или грубо с нею обошлись каким-то иным образом?
        - Вся агрессия шла с ее стороны, - ответил я.
        - Не создавалось ли у вас время от времени впечатления, что она психически неуравновешенна?
        Поразмыслив, я согласился:
        - Да, создавалось. Я подумал, что ей представляется, что земля, на которой мы построили наш дом, принадлежит ей или принадлежит ее племени - или как там они его сами называют. Что у нее навязчивая идея, просто какое-то наваждение по этому поводу. И мне казалось, ей становится все хуже и хуже, это наваждение охватывает ее все сильней и сильней.
        - Понятно. Она никогда не пыталась применить какие-либо насильственные действия по отношению к вашей жене?
        - Нет, - неторопливо произнес я. - Несправедливо было бы говорить о ней такое. Все это было… ну, как сказать… как бы вроде цыганского предсказания: «Тебя постигнет беда, если не уберешься отсюда. Проклятие ляжет на вас, если не уедете прочь».
        - А слово «смерть» она произносила?
        - Да, по-моему, произносила. Но мы не принимали ее всерьез. По крайней мере, - снова уточнил я, - я не принимал.
        - Вы полагаете, что ваша жена принимала?
        - Боюсь, иногда принимала. Знаете, эта старая женщина порой могла вызвать сильную тревогу. Но я не думаю, что она может реально отвечать за то, что говорит или делает.
        Долгая процедура закончилась заявлением коронера, что он откладывает расследование на две недели. Всё указывало на смерть в результате несчастного случая, но не было достаточных свидетельств того, чем был вызван несчастный случай. Коронер откладывает расследование до тех пор, пока не получит показаний миссис Эстер Ли.
        Глава 20
        На следующий день после расследования я пошел повидать майора Филпота. И прямо, без обиняков, сказал ему, что хочу узнать его мнение. О ком-то, кого старик, копавший торф у дороги, принял за миссис Эстер Ли, направлявшуюся в лес в то самое утро.
        - Вы же знаете эту старую женщину. Вы как считаете, она действительно способна устроить такой несчастный случай преднамеренно, по злому умыслу?
        - На самом деле я не могу никак в это поверить, Майк, - ответил он. - Чтобы решиться на такое, надо иметь очень сильный побудительный мотив. Месть за какую-то личную травму, вред, причиненный лично тебе. Что-нибудь такое. А что же такое могла Элли ей когда-нибудь сделать? Ничего!
        - Я знаю, это предположение выглядит просто сумасбродным. Тогда почему же она постоянно являлась к нам таким странным образом, со своими угрозами Элли, с требованием, чтобы Элли убиралась отсюда? Казалось, что у цыганки возникла к ней особая неприязнь. А она раньше никогда не встречалась с Элли, даже не видела ее никогда. Кем была для нее Элли, как не абсолютно незнакомой американкой? Здесь нет никакой предыдущей истории, никакой взаимной связи.
        - Я знаю, знаю, - согласился Филпот. - Ничего не могу поделать - у меня такое чувство, Майк, что тут есть что-то, чего мы не понимаем. Я не знаю, много ли времени проводила в Англии ваша жена до того, как вы поженились. Может быть, она когда-нибудь какое-то, достаточно долгое, время жила в этой части страны?
        - Нет. В этом я уверен. Все это так трудно… Я ведь, на самом деле, ничего не знаю об Элли. То есть с кем она была знакома, куда ездила. Мы просто… встретились. - Я заставил себя остановиться и взглянул на Филпота. - Вы ведь не знаете, как случилось, что мы встретились, правда? Нет, конечно, - продолжал я, - вам ни за что не догадаться и в тыщу лет, как мы встретились! - Тут вдруг, против собственной воли, я расхохотался. Потом взял себя в руки и замолк. Я почувствовал, что близок к истерике.
        По спокойному, сочувственно-терпеливому лицу майора я видел, что он ждет, пока я приду в себя. Это был человек, всегда готовый помочь. Тут не могло быть сомнений.
        - Мы встретились здесь, - сказал я. - Здесь, на Земле цыгана. Я прочитал объявление о продаже «Башен» и пошел вверх по дороге, к вершине холма. Мне было любопытно взглянуть на это место. И вот так я ее впервые увидел. Она стояла там, под деревом. Я ее напугал… а может, это она меня напугала. Ну, во всяком случае, так оно всё и началось. Так и получилось, что мы приехали жить в этом невозможном, прoклятом, несчастном месте!
        - А вы что же, все время чувствовали, что оно будет несчастным?
        - Нет… Да… Нет, по правде говоря, я не знаю. Я никогда этого не признавал. Никогда не хотел признавать. Но думаю, что Элли знала. Думаю, она все время боялась. - Потом, очень медленно, я сказал: - Думаю, кто-то намеренно стремился ее напугать.
        Тут Филпот спросил, довольно резко:
        - Что вы хотите этим сказать? Кто стремился ее напугать?
        - Предполагается, что та цыганка. Только я как-то не очень в этом уверен. Конечно, как вам известно, она подстерегала Элли, говорила ей, что эта земля принесет ей несчастье. Что ей надо уехать отсюда.
        - Ну и ну! - сердито воскликнул он. - Жаль, вы мне мало говорили об этом. Я бы поговорил с Эстер. Сказал бы ей, что нельзя делать такие вещи.
        - Почему она это делала? - спросил я. - Что могло ее вынудить?
        - Как очень многим людям, - стал объяснять Филпот, - ей нравится показывать, какую важную роль она в жизни играет. Ей нравится либо предостерегать людей, либо предсказывать им судьбу, предрекая им счастливую жизнь. Ей нравится делать вид, что она знает будущее.
        - А если предположить, что кто-то дал ей деньги? - задумчиво сказал я. - Мне говорили, она любит деньги.
        - Да, деньги она всегда любила. Если кто-то заплатил ей… Вы ведь это предполагаете? Кто мог внушить вам такую мысль?
        - Сержант Кин, - признался я. - Мне самому такое никогда в голову бы не пришло.
        - Понятно. - Филпот с сомнением покачал головой. - Не могу поверить, что она намеренно старалась напугать вашу жену так, чтобы вызвать эту катастрофу.
        - Возможно, она не рассчитывала на фатальный исход. Возможно, она просто сделала что-то, чтобы лошадь напугать. Петарду взорвала, или листом белой бумаги хлопнула, или еще что… Хотя, знаете, иногда я подозревал, что у нее и вправду возникла какая-то личная неприязнь к Элли, причина которой мне неизвестна.
        - Это звучит как явная натяжка.
        - А эта земля никогда ей не принадлежала?
        - Нет. Возможно, цыганам не разрешали на этой земле останавливаться, и, вероятно, не один раз - цыган ведь вечно отовсюду гонят. Только я не думаю, что они на всю жизнь сохраняют чувство обиды из-за этого.
        - Нет. Такое предположение тоже было бы натяжкой, - согласился я. - Но у меня все же остается вопрос: если по какой-то не известной нам причине ей заплатили?..
        - По не известной нам причине - по какой же?
        Я на пару минут задумался.
        - Все, что я скажу, прозвучит просто фантастично. Скажем, как предположил сержант Кин, кто-то заплатил ей, чтобы она делала то, что делала. Чего мог хотеть этот кто-то? Скажем, этот кто-то хотел, чтобы мы оба убрались отсюда. Он сосредоточил усилия на Элли, потому что меня не напугаешь так, как можно напугать ее. Ее пугали, чтобы заставить ее - а через нее и меня - покинуть это место. Если так, то должна быть какая-то причина желать, чтобы эта земля снова попала на рынок. То есть, скажем, кому-то, по какой-то причине, понадобилась наша земля. - Я остановился.
        - Это вполне логичное предположение, - отозвался Филпот. - Но я не вижу причины, по которой она может кому-то понадобиться.
        - Ну, может быть, залежи какого-то важного минерала?
        - Гм… Сомневаюсь.
        - Клад какой-нибудь, что-то вроде этого? Ох, я понимаю, все это звучит абсурдно. Или, скажем, надо отмыть плоды крупного ограбления какого-нибудь банка…
        Филпот по-прежнему отрицательно покачивал головой, но теперь уже не так яростно, как вначале.
        - Остается единственное другое предположение, - сказал я, - если заглянуть чуть дальше вглубь, как вы только что сделали, - за спину миссис Ли, на ту персону, что заплатила миссис Ли. Тут-то и может оказаться неизвестный враг или врагиня Элли.
        - Но у вас даже в мыслях нет, кто бы это мог быть?
        - Нет. Она ведь здесь никого не знала. В этом я уверен. У нее не было никаких связей с этими местами. - Я встал. - Спасибо, что выслушали меня.
        - Мне очень жаль, что я не смог быть вам более полезен.
        Я вышел за дверь, ощупывая пальцами лежавший у меня в кармане предмет. Затем, приняв неожиданное решение, повернулся на каблуках и снова вошел в комнату.
        - У меня есть кое-что, что мне хотелось бы показать вам, - обратился я к Филпоту. - По правде говоря, я собирался отнести это в полицию и показать сержанту Кину - посмотреть, что он на это скажет. - Я сунул руку в карман и вытащил оттуда камень, обернутый в клочок измятой бумаги с напечатанными на ней словами. - Камень этот влетел сегодня утром в окно комнаты, где мы обычно завтракали, разбив стекло, как раз когда я спускался по лестнице. Один раз нам в окно уже бросали камень, когда мы только приехали. Не пойму, тот же самый это человек или нет.
        Я развернул бумагу, в которую был обернут камень, и положил ее перед Филпотом. Это был грязный клочок грубой бумаги. На нем, довольно тускло, были напечатаны слова. Филпот надел очки и склонился над бумагой. Сообщение на клочке было коротким: «Твою жену убила женщина». Вот и все, что там было сказано.
        Брови майора взлетели высоко на лоб.
        - Потрясающе! - поразился он. - А первое сообщение, которое вы получили, тоже было напечатано?
        - Теперь уже не помню. Это было просто предостережение. Чтобы мы убирались отсюда. Не помню даже, как это точно было сказано. Во всяком случае, тогда казалось - это просто хулиганы безобразничают. А это - это не совсем то же самое.
        - Вы полагаете, его бросил кто-то, кому что-то известно?
        - Вполне возможно, что это всего лишь проявление глупой, злобной жестокости типичного анонимщика. Вы же знаете, в деревнях такие довольно часто получают.
        Он вернул мне бумагу.
        - Я все же думаю, ваша интуиция правильна. Нужно отнести это сержанту Кину. Ему должно быть больше, чем мне, известно про эти анонимные штуки.
        Я застал сержанта Кина в полицейском участке, и он был явно заинтересован.
        - Ох и странные же вещи здесь у нас творятся, - сказал он.
        - Как вы думаете, что это означает?
        - Трудно сказать. Может быть, злобная выходка с целью обвинить какую-то конкретную особу.
        - А это не может быть просто обвинение миссис Ли? - спросил я.
        - Нет. Не думаю - тогда это было бы выражено как-то иначе. Могло так случиться - и мне хотелось бы, чтобы так оно и было, - могло случиться, что кто-то видел или слышал что-то. Слышал шум, или вскрик, или лошадь бросилась прочь как раз мимо кого-то, и этот человек увидел или встретил какую-то женщину сразу после того. Только, похоже, это выглядит как про другую женщину, а не про цыганку, потому как все ведь и так думают, что цыганка замешана в этом деле. Так что это, похоже, про другую женщину говорится, совсем другая имеется в виду.
        - А как насчет цыганки? - осведомился я. - О ней-то есть какие-то вести? Ее разыскали?
        Сержант медленно покачал головой.
        - Нам известны некоторые места, куда она обычно уезжала, когда исчезала из деревни. В Восточной Англии, в той стороне. У нее друзья там, из их цыганского клана. Они говорят, она не приезжала, не была там. Но ведь они в любом случае так сказали бы. Они же, знаете, захлопываются, как моллюски какие-нибудь, замолкают, и все тут. Только ведь ее там хорошо знают, узнают по виду, но никто ее не видал. Да я и сам думаю, не может она уехать так далеко - в Восточную Англию.
        В том, как он произнес эти слова, мне послышалось что-то странное.
        - Я не совсем понимаю, - произнес я.
        - А вы вот как на это взгляните. Она боится. У нее имеется вполне основательная причина бояться. Она угрожала вашей жене, она ее напугала, а теперь, скажем, вызвала несчастный случай, и ваша жена погибла. Полиция станет ее разыскивать. Ей это известно. Она где-то укроется, «заляжет в берлогу», как у нас говорят, - и ищи ее свищи! Она отойдет так далеко, как только сможет, чтобы быть подальше от нас, но будет избегать показываться людям на глаза. Так что общественным транспортом она пользоваться ни за что не станет - побоится.
        - Но вы ее разыщете? Она ведь женщина с поразительной внешностью.
        - О да! Со временем мы ее разыщем. Такие вещи требуют некоторого времени. То есть если это произошло именно так.
        - А вы считаете, что это произошло иначе?
        - Ну, вы же знаете, каким вопросом я задавался все это время. Не платил ли ей кто-нибудь за то, что она говорила вам и вашей жене?
        - Тем сильнее в таком случае она могла стремиться исчезнуть с глаз долой, - подчеркнул я.
        - Но кто-то еще тоже должен был к этому стремиться. Вам следует подумать и об этом, мистер Роджерс.
        - Вы имеете в виду человека, который ей платил? - медленно проговорил я.
        - Да.
        - Если предположить, что это была… была женщина, которая ей платила…
        - И если предположить, что кто-то еще имеет представление об этом. И этот кто-то начинает посылать анонимки. Эта женщина тоже станет бояться. Знаете, ведь она могла вовсе не иметь в виду, что такое может случиться. Тем не менее она побуждала цыганку так напугать вашу жену, чтобы та решила уехать из этих мест. Она могла вовсе не иметь в виду, что это кончится смертью миссис Роджерс.
        - Нет, - согласился я. - Смерть не имелась в виду. Цель была просто запугать нас. Запугать мою жену и запугать меня настолько, чтобы заставить нас уехать отсюда.
        - А теперь - кто оказывается запуган? Женщина, которая вызвала несчастный случай. А это и есть миссис Эстер Ли. Поэтому она, скорее всего, соберется явиться с повинной, не так ли? И даже признается, что ей платили за то, чтобы она это делала. И она упомянет некое имя. Скажет, кто ей платил. И кому-то это очень не понравится, не так ли, мистер Роджерс?
        - Вы говорите об этой неизвестной женщине, которая платила цыганке и существование которой мы с вами более или менее постулировали, даже не зная, была ли там действительно такая особа?
        - Ну, мужчина или женщина… давайте скажем - кто-то действительно ей платил. И этот кто-то захотел бы заставить ее умолкнуть, и как можно скорее, не правда ли?
        - Неужели вы считаете, что она мертва?
        - Такую возможность нельзя исключить, вы не находите? - сказал Кин и вдруг заговорил на совсем другую, как мне вначале показалось, тему: - Вы знаете тот домик вроде беседки, мистер Роджерс, что стоит в самой верхней части вашего леса?
        - Да, - ответил я. - А что такое? Мы с женой велели его отремонтировать и немного навести там порядок. Обычно мы с нею время от времени туда поднимались, правда, не очень часто. В последнее время определенно не были. Почему вы спрашиваете?
        - Ну, мы там вели охоту - розыск, вы же знаете. И заглянули в эту Беседку. Она была не заперта.
        - Да, - я нисколько не удивился. - Мы не беспокоились о том, чтобы ее запирать. Там ничего ценного нет, просто немного старой разрозненной мебели.
        - Мы думали, может, старая миссис Ли ею пользовалась, но никаких следов этого не обнаружили. Однако мы нашли там вот что, я все равно собирался вам это показать. - И он выдвинул ящик стола и достал оттуда маленькую изящную зажигалку в золотом корпусе. Зажигалка была дамская, и на корпусе красовался инициал из небольших алмазов. Буква «К». - Это ведь не вашей жены зажигалка, нет?
        - С инициалом «К»? Нет, она не могла принадлежать Элли. И мисс Андерсен - тоже не могла. Ее имя Грета.
        - Зажигалка была там, наверху, кто-то там находился и ее выронил. Классная вещь - уйму денег стоит.
        - «К», - произнес я, задумчиво повторив инициал. - Не могу припомнить, кто был у нас, чье имя начиналось с этой буквы, кроме Коры. Это мачеха моей жены, миссис Кора Стёйвесант, но, сказать по чести, я просто не представляю ее карабкающейся вверх, к Беседке, по нашей заросшей тропинке. Да и вообще, она не гостила у нас с довольно давних пор. Около месяца. И не помню, чтобы я когда-нибудь видел, как она пользуется этой зажигалкой. Впрочем, скорее всего, я бы и внимания не обратил. Мисс Андерсен может знать.
        - Ну что ж. Возьмите ее с собой и покажите ей.
        - Возьму. Но если так, если она принадлежит Коре, странно, как это мы с Элли ее не заметили, когда бывали в Беседке после ее отъезда. Там ведь очень мало вещей. Такую штуку легко было бы заметить на полу. Она ведь на полу была?
        - Да, совсем рядом с диваном. Конечно, любой желающий мог воспользоваться этой Беседкой. Удобное местечко, знаете, подходящее для влюбленной парочки, чтоб в любое время встречаться. Это я про местных говорю. Только у них таких дорогих вещей не будет, это уж точно.
        - Есть еще Клаудиа Хардкастл, - припомнил я. - Однако сомневаюсь, чтобы у нее могло быть что-то настолько вычурное. Да и что бы ей делать в нашей Беседке?
        - Она ведь была очень дружна с вашей женой, не так ли?
        - Да, - ответил я. - Думаю, здесь она была самой близкой подругой Элли. И конечно, понимала, что мы не станем возражать против того, чтобы она пользовалась нашей Беседкой в любое угодное ей время.
        - А-а, - протянул сержант Кин.
        Я очень пристально посмотрел ему в глаза.
        - Вы же не думаете, что Клаудиа Хардкастл враждебно относилась к Элли, а, сержант? Это было бы полным абсурдом.
        - Кажется, нет никаких причин, чтобы она так к вашей жене относилась. Только вот с дамами никогда ведь не знаешь…
        - Мне думается, - начал я и остановился, поскольку то, что я собирался сказать, должно было прозвучать довольно странно.
        - Да, мистер Роджерс?
        - Мне известно, что Клаудиа Хардкастл была замужем за американцем - за американцем по фамилии Ллойд. Фактически оказалось, что это фамилия главного попечителя моей жены - Стэнфорда Ллойда. Но в Америке, наверное, сотни Ллойдов, да и в любом случае, если это один и тот же человек, это будет простое совпадение. И как это может быть связано с тем, что происходит?
        - Да, не похоже на то. Но все-таки… - Он замолк.
        - Странно вот что. Мне показалось, что я видел Стэнфорда Ллойда здесь, в тот самый день… в день катастрофы. За ланчем в ресторане «Георг», в Бартингтоне…
        - И он не заезжал повидать вас?
        Я покачал головой:
        - Он был с дамой, которая, на мой взгляд, была очень похожа на Клаудиу Хардкастл. Но это, скорее всего, было ошибкой с моей стороны. Я полагаю, вам известно, что это ее брат построил наш дом?
        - А она проявляет интерес к вашему дому?
        - Нет. Я думаю, ей не очень нравится тот архитектурный стиль, в котором ее брат создает свои дома. - И я поднялся на ноги. - Ну что же, не стану больше отнимать у вас время. Постарайтесь отыскать цыганку.
        - Мы не прекратим поиски. Могу заверить вас в этом. Она нужна и коронеру тоже.
        Я попрощался и вышел из полицейского участка. И знаете, как это часто бывает, когда только поговоришь о ком-то, этот человек сразу попадается тебе навстречу, Клаудиа Хардкастл выходила из здания почты, что напротив полиции, как раз когда я шел мимо.
        - Мне так ужасно жаль Элли, Майк, я больше ничего не скажу. Это жестоко, когда люди говорят тебе всякие такие вещи! Но это… только это! - я не могла не сказать.
        - Я понимаю, - сказал я. - Вы очень хорошо относились к Элли. Помогли ей почувствовать себя здесь как дома. Я очень вам благодарен.
        - Есть одна вещь, о которой я хотела вас попросить, и я подумала, что, видимо, лучше всего сделать это сейчас, прежде чем вы уедете в Америку. Я слышала, вы скоро уезжаете?
        - Как только смогу. Мне еще о многом надо здесь позаботиться.
        - Ну, это всего лишь… если б вы выставили дом на продажу, я предположила, что вы тогда сделали бы это еще до отъезда… А если так, то… мне бы очень хотелось, чтобы вы сначала предложили его мне.
        Я смотрел на нее во все глаза. Ну и удивила же она меня! Я от нее ни за что в жизни такого не ожидал бы.
        - Значит, вы хотите его купить? А я-то думал, вам не нравится такой архитектурный стиль.
        - Рудольф, мой брат, говорил, что ваш дом - лучшее из всего, что он сделал. А уж он-то знает. Я понимаю, что вы захотите продать его за очень большую цену, но я в состоянии ее заплатить.
        Я не мог не подумать о том, как это странно. Клаудиа никогда ничем не выказала, что ей хоть чуточку нравится наш дом, когда она в него приезжала. И я задумался о том, о чем пару раз уже задавал себе вопрос: как же она на самом деле относится к своему сводному брату? Неужели она в действительности была так сильно к нему привязана? Я ведь почти не сомневался, что она его недолюбливает, возможно даже, просто терпеть не может. То, как она высказывалась о нем, безусловно, звучало очень странно. Однако, какими бы ни были ее чувства к нему, он определенно что-то для нее значил. И значил что-то важное. Я медленно покачал головой.
        - Понимаю, вы и вправду могли подумать, что я захочу продать поместье и уехать отсюда из-за смерти Элли, - сказал я. - Только фактически это вовсе не так. Мы жили здесь и были счастливы, и именно в этом доме я буду помнить ее лучше всего. Я не продам Землю цыгана - ни за какие деньги! Можете быть в этом совершенно уверены.
        Наши глаза встретились. Мы словно боролись друг с другом. Потом она опустила глаза.
        Я набрался храбрости и заговорил снова:
        - Это, конечно, меня не касается, но вы ведь раньше были замужем. Имя вашего бывшего мужа - Стэнфорд Ллойд?
        Клаудиа с минуту смотрела на меня молча. Потом резко ответила:
        - Да.
        Повернулась и пошла прочь.
        Глава 21
        Неразбериха… Вот всё, что я могу вспомнить, оглядываясь назад. Бесконечные вопросы газетчиков… просьбы об интервью… потоки писем и телеграмм… умело справляющаяся с ними Грета…
        Первым поразительным и даже пугающим событием было то, что родственники Элли оказались вовсе не в Америке, как мы предполагали. Настоящим потрясением для нас было обнаружить, что большинство из них находятся в Англии. Мы бы, вероятно, скорее поняли, если б здесь находилась Кора Стёйвесант. Она - женщина непоседливая, вечно метавшаяся между США и Европой, то в Италию, то в Париж, то в Лондон, то обратно на Палм-Бич или на Запад - на ранчо: туда, сюда и бог знает куда. В самый день гибели Элли она находилась не далее как в пятидесяти милях от нас, все еще продолжая подыскивать себе недвижимость в Англии. Она спешно прилетела в Лондон на несколько дней, побыть там и посетить новых агентов по продаже недвижимости, чтобы получить новые ордера на осмотр домов, и объезжала округу, осмотрев за тот день полдюжины выставленных на продажу домов.
        Стэнфорд Ллойд, как выяснилось, прилетел в Лондон тем же самолетом, якобы для участия в какой-то деловой встрече. Они узнали о смерти Элли не из наших телеграмм, посланных в Соединенные Штаты, а из публичной прессы.
        Отвратительные пререкания разгорелись из-за того, где следует похоронить Элли. Я считал, что совершенно естественно было бы похоронить ее здесь, где она погибла. Здесь, где мы с нею жили.
        Однако родственники Элли яростно ополчились против этого. Они хотели, чтобы тело было перевезено в Америку и похоронено с ее предками. Там, где были упокоены ее дед и отец, мать и другие родные. На самом деле, если всерьез подумать, приходишь к выводу, что это естественно.
        Ко мне приехал поговорить об этом Эндрю Липпинкот. Он изложил суть дела очень здраво.
        - Элли никогда не оставляла никаких распоряжений о том, где она хочет быть похоронена, - подчеркнул он в заключение.
        - С какой стати? - горячо возмутился я. - Сколько ей лет-то было?! Двадцать один год! Кто в двадцать один год думает, что он скоро умрет? Тогда ты еще не задумываешься над тем, где ты хочешь быть похоронен! Если б мы когда-нибудь задумались об этом, мы захотели бы, чтобы нас похоронили вместе, даже если умрем в разное время. Только кто думает о смерти в расцвете жизни?!
        - Очень справедливое замечание, - сказал мистер Липпинкот. Потом продолжил: - Боюсь, вам тоже придется поехать в Америку, знаете ли. Есть очень много деловых интересов, в которых вам следует разобраться. Этого требует бизнес.
        - Что за деловые интересы? Какой еще бизнес? Что мне за дело до всего этого?
        - Вам, по-видимому, будет очень большое дело до всего этого. Разве вам не известно, что по завещанию вы - главный бенефициарий, лицо, получающее практически все доходы от ее собственности?
        - То есть потому, что я ее ближайший родственник или что-то в этом роде?
        - Нет. По ее завещанию.
        - Я даже не знал, что она сделала завещание.
        - О да! Элли была очень деловая женщина, несмотря на свою молодость. Понимаете, она просто вынуждена была стать такой. Она ведь жила посреди всего этого. Она написала завещание тотчас, как достигла совершеннолетия, и почти сразу после того, как вышла замуж. Оно было помещено у ее адвоката в Лондоне, с условием, что один экземпляр будет послан мне, в Соединенные Штаты. - Он помолчал немного, потом продолжил: - Если вы приедете в Соединенные Штаты, что я вам советую сделать, я полагаю, что вам также следует передать ваши дела в руки солидного адвоката с известной репутацией.
        - Зачем?
        - Затем, что в случае владения очень крупной собственностью, большим количеством недвижимости, акций, контрольных пакетов в различных индустриальных компаниях, вам понадобится квалифицированный профессиональный совет.
        - Я недостаточно квалифицирован, чтобы разбираться в таких вещах, - признал я. - По правде, совсем неквалифицирован.
        - Я вполне вас понимаю, - ответил Липпинкот.
        - А не мог ли бы я поручить все это вам?
        - Могли бы.
        - Прекрасно. Так почему же нет?
        - Все-таки, я полагаю, вы должны быть представлены отдельно. Я уже действую в интересах некоторых из родственников Элли, и здесь может возникнуть конфликт интересов. Если вы оставите дела в моих руках, я позабочусь, чтобы ваши интересы были защищены посредством представительства весьма компетентного адвоката.
        - Спасибо, - сказал я. - Вы очень добры.
        - Если мне будет позволено проявить некоторую бестактность… - Он выглядел несколько смущенным, а мне было очень приятно представить себе Липпинкота бестактным.
        - Да?
        - Я должен посоветовать вам быть предельно осторожным всегда, когда вам придется что-либо подписывать. Любые деловые документы. Прежде чем что-либо подписать, прочтите это весьма тщательно, со всеми подробностями.
        - Будет ли смысл такого документа, о каком вы говорите, ясен мне, если я тщательно его прочту?
        - Если вам не все в таком документе будет ясно, вы передадите его вашему юрисконсульту.
        - Вы предостерегаете меня на все случаи жизни или от кого-то конкретно? - спросил я с неожиданно вспыхнувшим интересом.
        - Это не такой вопрос, на какой я мог бы должным образом ответить, - заявил мистер Липпинкот. - Но я все же решусь зайти довольно далеко. Там, где речь идет о крупных денежных суммах, нельзя доверяться никому.
        Так что он предостерегал меня от кого-то вполне конкретного, но не собирался называть имена. Я это понял. Может быть, он имел в виду Кору? Или у него были подозрения - и скорее всего, весьма давние подозрения - насчет Стэнфорда Ллойда, этого процветающего банкира, просто брызжущего дружелюбием, такого богатого и беззаботного, который недавно заехал в наши места «по делам»? А может, это дядя Фрэнк, способный подойти ко мне с вполне приемлемыми на вид документами? Я вдруг увидел себя, бедного невежественного простофилю, плавающим в озере, кишащем зловещими крокодилами с фальшивыми дружескими улыбками на мордах.
        - Наш мир, - сказал Липпинкот, - довольно зловещее место.
        Вероятно, ничего глупее произнести было нельзя, но я вдруг задал ему вопрос:
        - А что, смерть Элли кому-то выгодна?
        Он тотчас уставился на меня, пораженный:
        - Это очень странный вопрос. Почему вы об этом спрашиваете?
        - Не знаю. Просто он вдруг пришел мне в голову.
        - Она выгодна вам, - ответил он.
        - Ну конечно. Это само собою разумеется, - сказал я. - На самом деле я хотел спросить, кому еще это выгодно.
        Мистер Липпинкот молчал. Довольно долго.
        - Если вы хотели спросить, - ответил он наконец, - предусматривает ли завещание Фенеллы выгоду для определенных персон в виде наследства, то это действительно так, в очень малой доле. Несколько старых слуг, старая гувернантка, одно или два благотворительных отчисления, но ничего особенно существенного. Имеется завещание для мисс Андерсен, но и оно не очень велико, так как - вы, вероятно, знаете об этом - Элли уже отписала мисс Андерсен весьма значительную сумму.
        Я кивнул. Элли говорила мне, что она подготавливает эти документы.
        - Вы - ее муж. Других близких родственников у нее нет. Но я так понимаю, что вы вовсе не это имели в виду?
        - Я сам точно не знаю, что имел в виду. Но, так или иначе, мистер Липпинкот, вам удалось вызвать у меня подозрения. Подозрения неизвестно к кому, неизвестно почему. Но - подозрения. И в финансах я ничего не понимаю, - добавил я.
        - Да, это совершенно очевидно. Позвольте мне сказать только, что я точно не знаю, не подозреваю никого конкретно. Когда человек умирает, обычно проводят проверку всех его дел. Это может произойти быстро, а может быть отложено на несколько лет.
        - То есть вы хотите сказать, что кто-то из других родственников может подложить мне свинью и сорвать все дело вообще? Заставить меня, например, подписать отказы от прав… или как это там у вас называется?
        - Если дела Фенеллы, предположим, окажутся - к счастью для кого-то - не в полном порядке, в каком они, как я полагаю, должны быть, тогда - да, можно сказать, что ее безвременная смерть, скорее всего, станет очень выгодной для кого-то. Мы не будем называть имен… для кого-то, кому легче всего скрыть свои следы, имея дело с таким, да позволено мне будет сказать, простодушным человеком, как вы. Я захожу достаточно далеко, но у меня нет желания продолжать разговор на эту тему. Это будет недостаточно беспристрастно.
        Потом состоялась заупокойная служба в маленькой церкви, не занявшая много времени. Если б я мог не присутствовать там, я так и поступил бы. Я ненавидел всех собравшихся снаружи, вокруг церкви, и с любопытством глазевших на меня. Их любопытные глаза. Грета протащила меня через все происходившее. Я думаю, до сих пор я не осознавал, какой она сильный, надежный человек. Она сделала все приготовления, заказала цветы, все организовала. Теперь я гораздо лучше смог понять, как случилось, что Элли стала настолько зависима от Греты. Не так уж много таких Грет на свете!
        В церкви были главным образом наши соседи - с некоторыми из них мы даже были едва знакомы. Но я заметил одно лицо, которое раньше уже видел, только в этот момент никак не мог вспомнить где.
        Когда я вернулся домой, Карсон сказал мне, что в гостиной меня дожидается джентльмен, который желает со мной увидеться.
        - Сегодня я ни с кем не могу видеться. Отошлите его прочь. Вам вообще не следовало впускать его в дом.
        - Простите, сэр. Он сказал, что он - родственник.
        - Родственник?
        Карсон протянул мне визитную карточку.
        Поначалу она ничего мне не подсказала. Мистер Уильям Р. Пардоу. Я повертел ее в руках, потом передал Грете.
        - Вы, случайно, не знаете, кто это может быть? - спросил я. - Его лицо кажется мне знакомым, но не могу вспомнить, где я его видел. Вероятно, это кто-то из друзей Элли.
        Грета взяла из моих рук карточку и взглянула на нее.
        - Ну конечно, - сказала она.
        - Кто это?
        - Дядя Рубен. Дальний родственник Элли. Что-то вроде кузена. Она наверняка вам о нем рассказывала.
        Тогда я понял, почему его лицо показалось мне знакомым. У Элли, в ее гостиной, было несколько фотографий ее родственников, небрежно расставленных по комнате. Вот почему это лицо было мне известно. Но до сих пор я видел его лишь на фотографии.
        - Пойду к нему, - сказал я.
        Я вышел из комнаты и зашел в гостиную. Мистер Пардоу поднялся мне навстречу и произнес:
        - Майкл Роджерс? Вы, возможно, не слышали моего имени, но ваша жена была моей кузиной. Она всегда называла меня «дядя Рубен», но мы с вами так и не познакомились. Я впервые оказался в Англии с тех пор, как вы поженились.
        - Разумеется, я знаю, кто вы, - ответил я.
        Я не очень представляю себе, как описать Рубена Пардоу. Это был крупный, крепкого сложения мужчина с широкими плечами и широким лицом, выражение которого было каким-то странно отсутствующим, словно он постоянно думал о чем-то другом. Однако, поговорив с ним некоторое время, начинаешь ощущать, что он постоянно настороже и винтики у него работают лучше, чем ты ожидал.
        - Мне не нужно говорить вам, как я был потрясен и как велико было мое горе, когда я услышал о безвременной смерти Элли.
        - Давайте обойдемся без этого. Я не в состоянии говорить об этом.
        - Да-да, конечно. Я вас понимаю.
        Он явно мне сочувствовал и был человеком приятным, но что-то в нем вызывало у меня чувство смутного беспокойства. Тут как раз вошла Грета, и я спросил:
        - Вы ведь знакомы с мисс Андерсен?
        - Конечно. Как поживаете, Грета?
        - Не так уж плохо, - отвечала та. - А вы давно из-за океана?
        - В общей сложности неделю или две. Путешествую.
        И тут до меня вдруг дошло. Не сдержавшись, я ворвался в их разговор:
        - А я ведь вас на днях видел.
        - Правда? Где же?
        - На торгах, в поместье Бартингтон-Манор.
        - А-а, теперь я вспомнил! - сказал он. - Да-да, я, кажется, заметил там ваше лицо. Вы сидели рядом с человеком лет шестидесяти, с темными усами.
        - Верно, - сказал я. - С майором Филпотом.
        - Вы, казалось, были в прекрасном настроении, - заметил он. - Вы оба.
        - Никогда не бывал в лучшем, - отозвался я. И повторил в странном удивлении, какое с тех пор всегда испытывал: - Никогда в жизни не бывал в лучшем.
        - Разумеется. Ведь вы тогда еще не знали, что произошло. Это ведь было в самую дату несчастного случая, не так ли?
        - Да, мы должны были встретиться с Элли за ланчем.
        - Трагедия, - сказал дядя Рубен. - Настоящая трагедия.
        - Я понятия не имел, - сказал я, - что вы находитесь в Англии. Думаю, и Элли тоже представления об этом не имела? - Я помолчал, ожидая, что он на это ответит.
        - Нет, - ответил он. - Я ей не писал. Не знал, сколько времени пробуду в Европе. Но фактически я покончил с делами раньше, чем предполагал, и подумывал о том, чтобы после торгов, если позволит время, заехать повидаться с вами.
        - Вы прилетели из Штатов по делам?
        - Ну, отчасти - да, отчасти - нет. Коре нужен был мой совет по поводу одной-двух проблем. Одна касалась того дома, что она подумывает купить.
        Тут-то он и сообщил мне, где Кора в Англии остановилась. И опять я признался:
        - Мы об этом не знали.
        А он сказал:
        - На самом деле она в тот день остановилась совсем недалеко отсюда.
        - Недалеко отсюда? В отеле?
        - Нет. Она остановилась у подруги.
        - Я не знал, что у нее имеются друзья в этой части света.
        - Фамилия этой женщины начинается на Хард… Хард… как-то. А, вот как: Хардкастл.
        - Клаудиа Хардкастл?! - Я был удивлен.
        - Да. Она была близкой подругой Коры, когда жила в Штатах. Кора прекрасно ее знала. А вам об этом не известно?
        - Мне известно очень мало. Я ничего не знаю о семействе. - Я взглянул на Грету. - А вы знали, что Кора знакома с Клаудией Хардкастл?
        - Не думаю, чтобы я когда-нибудь слышала, как Кора о ней упоминала. Так вот почему она в тот день не появилась!
        - Ну да. Она ведь собиралась с вами в Лондон, за покупками. Вы должны были встретиться на вокзале в Маркет-Чадуэлле…
        - Да… и она не явилась. Она позвонила к вам домой, когда я уже ушла. Сообщила, что неожиданно приехал кто-то из Америки и она не может уйти из дома.
        - Интересно, - заметил я, - был ли этот «кто-то из Америки» и вправду Кора?
        - Очевидно, да, - сказал Рубен Пардоу и покачал головой. - Все стало так запутано!.. Я так понял, что расследование отложено?
        - Да, - подтвердил я.
        Дядя Рубен осушил свою чашку и поднялся, чтобы уйти.
        - Я не стану долее вас беспокоить, - сказал он. - Если я вам понадоблюсь, я остановился в отеле «Маджестик» в Маркет-Чадуэлле.
        Я ответил, что вряд ли он может нам понадобиться, и поблагодарил за предложение.
        Когда он ушел, Грета спросила:
        - Интересно, что ему нужно? Зачем он приехал? - И затем, очень резко, добавила: - Хоть бы они все вернулись поскорей туда, откуда явились.
        - Интересно, действительно ли тот человек, которого я видел в ресторане «Георг», был Стэнфорд Ллойд? Я ведь его только мельком заметил.
        - Речь ведь шла о том, что он был с женщиной, очень похожей на Клаудиу? Значит, это, скорее всего, был он. Он явился увидеться с ней, а Рубен приехал повидать Кору. Какая жуткая неразбериха!
        - Мне это ужасно не нравится - подумать только, все они крутятся здесь, и именно в этот день!
        А Грета сказала, что так оно обычно и происходит: она, как всегда, была бодра и полна здравого смысла.
        Глава 22
        I
        Дома, на Земле цыгана, делать мне больше было нечего. Я оставил Грету управлять домом, а сам отплыл в Нью-Йорк, завершить оставшиеся там дела и принять участие в церемонии, в какую - как я с величайшим страхом ожидал - должны были превратиться покрытые отвратительной позолотой похороны Элли.
        - Ты отправляешься в джунгли, - говорила мне Грета. - Будь осторожен. Не дай им заживо содрать с тебя кожу.
        Она оказалась права. Это действительно были джунгли! Я почувствовал это сразу, как только попал туда. Я ничего не знал о джунглях - о джунглях такого рода. У меня была выбита почва из-под ног, и я это понимал. Я не был здесь охотником, я был тем, за кем шла охота. В подлеске вокруг меня скрывались люди, охотившиеся за мной. Вероятно, мне порой просто мерещилось что-то в этом роде. Но иногда мои подозрения оправдывались. Я помню, как обратился к адвокату, которым снабдил меня мистер Липпинкот (тот оказался человеком предельно любезным и обращался со мной так, как, по-видимому, хороший врач обращается с серьезно больным пациентом). Я сообщил ему, что мне посоветовали избавиться от некоторой недвижимости в горной местности, документы на право владения которой оказались недостаточно четкими.
        Он спросил меня, кто это посоветовал, и я ответил - Стэнфорд Ллойд.
        - Ну что же, надо этим заняться. Такой человек, как мистер Ллойд, должен знать.
        Через некоторое время адвокат сказал:
        - Ничего нечеткого в ваших документах на право владения этой недвижимостью я не обнаружил. Не вижу смысла спешно продавать земельные владения, как, по всей видимости, советует вам мистер Ллойд. Держитесь за них.
        Тогда у меня возникло чувство, что я был прав. Все и каждый в этой компании за мною охотились. Все они знали, какой я простофиля, когда дело касается финансов.
        Похороны были великолепными и, на мой взгляд, совершенно ужасными. Изобильно позолоченными, как я и предполагал. На кладбище - масса цветов, само кладбище - как публичный парк, и все положенные атрибуты траура богатых людей выражены в монументальном мраморе. Я совершенно уверен, что Элли возненавидела бы все это. Но, я думаю, ее семейство имело на нее какое-то право.
        Через четыре дня после моего прибытия в Нью-Йорк я получил известие из Кингстон-Бишоп. Тело старой миссис Ли было обнаружено в заброшенном карьере на дальней стороне холма. Она была мертва уже несколько дней. Несчастные случаи там бывали и раньше, и в окрyге говорили, что карьер следует огородить, но ничего так и не было сделано. Последовал вердикт о смерти в результате несчастного случая и новая рекомендация Совету огородить карьер. В коттедже миссис Ли были найдены деньги - триста фунтов, спрятанные под половицами. Вся сумма была в однофунтовых бумажках.
        Майор Филпот добавил к сообщению постскриптум: «Я уверен, вы будете огорчены: вчера, во время охоты, Клаудиа Хардкастл была сброшена лошадью и погибла на месте».
        Клаудиа - погибла?! Я не мог этому поверить! Это потрясло меня просто ужасно. Две женщины - в каких-то две недели - погибли, сброшенные лошадьми! Это показалось мне совпадением почти невероятным.
        II
        Мне не хочется застревать на том времени, что я провел в Нью-Йорке. Я оказался чужаком в совершенно чуждой мне атмосфере. Я все время чувствовал, что должен постоянно сохранять осмотрительность - как в том, что говорю, так и в том, что делаю. Той Элли, которую я знал, той Элли, которая принадлежала мне одному, здесь не существовало. Я мог видеть ее теперь исключительно как молодую американку, наследницу огромного состояния, окруженную друзьями, разнообразными знакомыми и дальними родственниками, девушку из рода, насчитывавшего в этой стране уже пять поколений. Она явилась оттуда, как могла бы явиться комета, вдруг осветившая мою территорию.
        «Возвращайся же туда, откуда ты явилась, Элли», - говорил я про себя.
        И снова и снова привязчивый, простенький мотив песни, которую так часто напевала Элли под гитару, приходил мне на память. Я все еще видел, как ее пальцы перебирают струны:
        Днем ли, в ночь - так мир сложён -
        Кто-то к счастью был рождён…
        И я думал:
        «Это и правда сказано о тебе, Элли. Ты была рождена к счастью и для счастья. У тебя было счастье - на Земле цыгана. Только длилось оно недолго. А теперь все кончилось. Ты вернулась обратно, туда, где, видимо, не так уж много было счастья, где жить было не очень радостно. Но ты теперь у себя дома. Ты теперь среди своих».
        И вдруг я подумал - а где же буду я, когда придет время умереть мне? На Земле цыгана? Возможно. Моя мать могла бы приехать и проследить, чтобы меня уложили там в могилу, если она к тому времени будет еще жива. Но я не мог и подумать о том, что мама может умереть. Мне гораздо легче было думать о своей собственной смерти. Да, она приедет и присмотрит, чтобы меня похоронили. Может быть, суровость ее лица немного смягчится. Но я отогнал от себя мысли о матери. Мне не хотелось о ней думать. Не хотелось ни быть рядом с ней, ни видеть ее.
        Впрочем, последние слова не совсем верны. Вопрос вовсе не в том, чтобы не видеть ее. Когда речь идет о моей матери, то вопрос всегда в том, чтобы она не видела меня. Вопрос о ее глазах, видящих меня насквозь, о тревоге, словно миазмы охватывающей меня при этом. Я размышлял о матерях:
        «Матери - дьявольские существа. С чего это они взяли, что знают всё о своих детях? Ничего подобного! Они не знают! Моя мать должна бы гордиться мною, радоваться за меня, быть счастливой от того, чего я смог достигнуть! Она должна бы…» Тут я с мучительным усилием заставил себя прекратить думать о матери.
        Сколько времени пробыл я за океаном? Даже не могу припомнить. Казалось, мне пришлось целую вечность ходить с осторожностью, под пристальным наблюдением людей с притворными улыбками на губах и враждебностью в глазах. Каждый день я твердил себе: «Я должен пройти через это. Я должен пройти через это, и тогда…» Эти два последних слова я повторял постоянно. Повторял в уме, про себя. «И тогда…» Это были два слова о будущем. Я повторял их так же, как когда-то повторял другие два слова: «Я хочу…»
        Все вокруг лезли из кожи вон, чтобы быть со мною полюбезнее да поприветливее, потому что я был богат. По условиям завещания Элли я стал чрезвычайно богатым человеком. И чувствовал себя при этом очень странно. У меня были капиталовложения, в которых я не разбирался; я владел акциями, облигациями, домами, землей. И я не имел ни малейшего представления, что мне со всем этим делать.
        За день до возвращения в Англию я долго беседовал с мистером Липпинкотом. Даже про себя, в уме, я никогда не думал о нем иначе, называя его именно так - мистер Липпинкот. Он так никогда и не стал для меня дядей Эндрю. Я сказал ему, что подумываю отобрать у Стэнфорда Ллойда право управлять моими инвестициями.
        - В самом деле? - Его седые брови поднялись высоко на лоб. Проницательные глаза смотрели внимательно, но лицо оставалось бесстрастным. Интересно бы знать, что в самом деле означало его «в самом деле?».
        - Как вы думаете, это будет правильно? - спросил я.
        - Я полагаю, у вас есть основательные причины для этого?
        - Нет, - ответил я. - У меня нет основательных причин. Только какое-то чувство. Я надеюсь, что вам я могу говорить всё?
        - Любые ваши сообщения будут, естественно, считаться конфиденциальными.
        - Хорошо, - сказал я. - Просто я чувствую, что он - мошенник.
        - Ах вот как, - мистер Липпинкот с интересом взглянул на меня. - Должен заметить, что ваша интуиция, возможно, имеет под собой основания.
        Так я узнал, что мои подозрения оправдались. Стэнфорд Ллойд занимался жульническими махинациями с облигациями и инвестициями Элли и кто знает с чем еще! Я подписал доверенность и отдал ее Эндрю Липпинкоту.
        - Вы охотно соглашаетесь взять это на себя? - спросил я.
        - Во всем, что касается финансовых вопросов, - ответил мистер Липпинкот, - вы можете доверять мне абсолютно. В этом отношении я сделаю для вас всё, что в моих силах. Не думаю, что у вас возникнут причины быть недовольным моим управлением.
        «Что же он точно имеет под этим в виду?» - задавал я себе вопрос. Что-то крылось за его словами. Думаю, он хотел дать мне понять, что я ему не нравлюсь, не нравился никогда, но в том, что касается финансов, он будет делать для меня все возможное, потому что я был мужем Элли. Я подписал все необходимые бумаги. Он спросил, как я возвращаюсь в Англию.
        - Летите?
        - Нет, - ответил я. - Отправлюсь морем. Мне нужно некоторое время побыть в одиночестве. Надеюсь, морское путешествие пойдет мне на пользу.
        - И вы намерены теперь поселиться… где именно?
        - На Земле цыгана, - сказал я.
        - Ах так! Вы предполагаете постоянно жить именно там?
        - Да.
        - Мне подумалось, что вы, скорее всего, можете захотеть выставить это поместье на продажу.
        - Нет! - снова сказал я, и это «нет!» прозвучало несколько резче, чем мне бы хотелось. У меня не было намерения расстаться с Землей цыгана. Земля цыгана была частью моей мечты - мечты, которую я лелеял с тех пор, как был еще совсем зеленым юнцом.
        - Кто-нибудь приглядывал за домом, пока вы находились здесь, в Штатах?
        Я сказал ему, что оставил Грету Андерсен управлять домом в мое отсутствие.
        - Ах да, - отозвался мистер Липпинкот. - Конечно - Грета.
        И снова что-то крылось за тем, как он произнес имя Грета, но я не стал к этому придираться. Если она ему не нравится - значит, она ему не нравится. Так всегда и было. После его слов наступило неловкое молчание. И тут я передумал. Решил, что должен кое-что ему сказать.
        - Она была очень хороша с Элли. Очень добра к ней, - проговорил я. - Грета за ней ухаживала, когда Элли болела. Я… я просто не знаю, как мне отблагодарить ее за всё. Я очень хотел бы, чтобы вы это поняли. Вы просто не знаете, какой она себя показала. Вы просто не знаете, как она мне помогала, сколько всего взяла на себя, когда погибла Элли. Просто не знаю, что бы я делал без Греты.
        - Да-да, конечно, - произнес мистер Липпинкот. Слова его звучали более сухо, чем можно было бы вообразить.
        - Так что, видите ли, я очень многим ей обязан.
        - Весьма компетентная молодая особа, - сказал мистер Липпинкот.
        Я встал, попрощался и поблагодарил старика.
        - Вам не за что меня благодарить, - ответил он, как всегда, сухо и бесстрастно. Потом добавил: - Я написал вам короткое письмо. Отправил его авиапочтой на ваш адрес - в Землю цыгана. Раз вы отправляетесь морем, вы, вероятно, найдете его там, ожидающим вашего прибытия. - И прибавил: - Желаю приятного плавания.
        Я вдруг спросил его, довольно нерешительно, был ли он знаком с женой Стэнфорда Ллойда - женщиной по имени Клаудиа Хардкастл.
        - А-а, вы подразумеваете его первую жену. Нет, я с ней никогда не был знаком. После развода он снова женился, но и этот брак закончился разводом.
        Ну что тут скажешь?
        Вернувшись в гостиницу, я обнаружил там телеграмму. Меня просили приехать в некую больницу в Калифорнии. В телеграмме сообщалось, что мой друг, Рудольф Сантоникс, спрашивал обо мне. Ему недолго осталось жить, и он пожелал увидеть меня перед смертью.
        Я поменял свой билет на более поздний рейс и вылетел в Сан-Франциско. Сантоникс был еще жив, но жизнь покидала его очень быстро. Врачи сомневались в том, что он придет в сознание перед смертью, однако он очень настойчиво просил, чтобы я приехал. Я сидел там, в его больничной палате, глядя на него, глядя на то, что казалось лишь оболочкой, оставшейся от человека, которого я хорошо знал. Он всегда выглядел больным; в нем всегда виделась какая-то прозрачность, болезненность, хрупкость. Теперь он лежал неподвижно, словно неживая, сделанная из воска фигура. Я сидел подле него и повторял про себя: «Я хочу, чтобы он заговорил со мной. Хочу, чтобы заговорил. Хочу, чтобы сказал мне что-нибудь. Сказал хоть что-нибудь перед смертью».
        Я чувствовал себя очень одиноким. Таким ужасно одиноким! Сейчас я ушел от врагов. Я приехал к другу. К моему единственному настоящему другу. Он был единственным человеком, который что-то обо мне знал. Кроме мамы, конечно. Но я не хотел думать о маме.
        Пару раз я поговорил с медсестрой, спрашивал ее, не могут ли они что-то сделать, но та только головой покачала и уклончиво ответила:
        - Он может прийти в сознание, но может и не прийти.
        И так я сидел и сидел там. Потом наконец он пошевелился и вздохнул. Сестра приподняла его, очень мягко, осторожно. Сантоникс взглянул на меня. Я не мог понять, узнаёт он меня или нет. Он смотрел на меня, но как-то так, вроде он смотрит мимо и дальше - за меня. Потом вдруг выражение его глаз изменилось. «Он узнал меня! Он меня видит!» Сантоникс сказал что-то, едва слышно, и я наклонился над кроватью, чтобы расслышать его слова. Однако они казались вовсе не теми словами, какие могли иметь какое-то значение. Затем его тело напряглось, будто от спазма, и передернулось, он откинул голову назад и выкрикнул: «Ты, идиот проклятый! Зачем ты не пошел другой дорогой?!»
        Замолкнув, он упал без чувств и… умер.
        Я не понял, что он хотел сказать. Не понял даже, знал ли он сам, что произносит.
        Вот так я видел Сантоникса в последний раз. Не знаю, услышал бы он меня, если б я сказал ему что-нибудь. Мне хотелось бы еще раз сказать ему, что дом, который он мне построил, это самое лучшее, что было у меня в жизни, самое лучшее для меня на всем свете. Этот дом стал для меня важнее всего. Странно, что дом мог значить так много. Думаю, он стал для меня вроде как символом. Чем-то, чего ты очень хочешь. Чем-то, чего ты желаешь так сильно, что даже не знаешь, что это такое. Но Сантоникс понял, что мне было нужно, и дал мне это. И я это получил. И теперь возвращался к этому - в мой дом - домой!
        «Возвращаюсь домой…» Только об этом я и мог думать, когда взошел на корабль. Об этом и - поначалу - о том, что смертельно устал… А потом - все нарастающая волна счастья, сочившегося, как казалось, из самых глубин… Я возвращался домой… Я возвращался домой…
        Моряк из морей вернулся домой,
        Охотник с гор вернулся домой…[40 - Строки из стихотворения Р. Л. Стивенсона «Реквием» (в рус. пер. «Завещание», пер. А. Сергеева. Полный текст: «К широкому небу лицом ввечеру/ Положите меня, и я умру,/ Я радостно жил и легко умру,/ И вам завещаю одно - / Написать на моей доске гробовой:/ Моряк из морей вернулся домой,/ Охотник с гор вернулся домой,/ Он там, куда шел давно».]
        Глава 23
        I
        Да, это было то самое, что я делал. Теперь все было кончено. Завершена последняя битва, борьбе конец. Последняя фаза пути.
        Казалось, столько времени прошло, моя беспокойная юность осталась так далеко… Далеки дни моего «я хочу, я хочу». Но времени прошло не так уж много. Меньше года…
        Лежа на своей койке в каюте, я вспоминал все, что произошло. И думал.
        Встреча с Элли - наши свидания в Риджентс-парке - наша женитьба в Бюро актов гражданского состояния - дом - Сантоникс, строящий его - дом в завершенном виде. Мой. Весь - мой. И это был я - я - я, такой, каким я хотел быть. Каким всегда хотел быть. Я обрел всё, чего хотел, и я возвращался ко всему этому - домой.
        Перед отъездом из Нью-Йорка я написал одно письмо и отправил его авиапочтой - хотел, чтобы оно пришло до моего приезда. Написал я его Филпоту. Почему-то у меня было такое чувство, что он сможет понять, хотя другие - вряд ли смогут.
        Легче было написать, чем сказать. Во всяком случае, ему следовало знать. Конечно, знать следовало всем. Некоторые не смогут понять, но мне думалось, что он-то сможет. Он ведь своими глазами видел, как близки были Элли и Грета, как зависима от Греты была Элли. Я думал, он способен осознать, насколько и я стал зависим от Греты, как невозможно мне будет жить одному в доме, где я жил с Элли, без кого-то, кто мог бы мне помогать. Не знаю, сумел ли я выразить все это вполне хорошо. Но я старался как мог.
        «Мне хотелось, чтобы вы были первым, кто узнает об этом, - писал я ему. - Вы были к нам очень добры, и, я думаю, вы - единственный человек, кто сумеет понять. Мне страшно представить себе, как я буду жить в одиночестве на Земле цыгана. Я думал об этом все время, пока был в Америке, и решил, что, как только вернусь домой, я попрошу Грету выйти за меня замуж. Она - единственная, с кем я могу по-настоящему говорить об Элли - вы это, конечно, понимаете. Она может отказаться выйти за меня, но я надеюсь, что она согласится… И тогда получится, что мы как бы опять все трое по-прежнему вместе…»
        Я трижды переписывал письмо, прежде чем смог сказать в нем то, что хотел. Оно должно было прийти за два дня до моего возвращения.
        Когда мы подходили к Англии, я вышел на палубу. Смотрел, как приближается берег. И я думал - как жаль, что Сантоникса нет со мною. Мне так хотелось, чтобы он был рядом. Мне хотелось, чтобы он знал, как все сбывается: все, что я задумал, - все, о чем мечтал, - все, чего желал.
        Я стряхнул с себя Америку, стряхнул мошенников и льстецов, всю эту бесчисленную шатию ненавистных мне людей, которые наверняка так же ненавидели меня и смотрели на меня сверху вниз за то, что я родом из таких низших слоев! Я возвращался с триумфом. Я возвращался к сосновому лесу и к опасно извивающейся вверх по Земле цыгана дороге, к дому на вершине холма. К моему дому! Я возвращался к двум самым желанным вещам. К моему дому - дому, о котором мечтал, который задумал, которого жаждал превыше всего на свете. И к замечательной женщине… Я всегда знал, что в один прекрасный день встречу замечательную женщину. И я ее встретил. Я ее увидел, а она увидела меня. Мы соединились. Замечательная женщина. С первого момента, как только я увидел ее, я понял, что принадлежу ей, принадлежу ей, целиком и навсегда. Я был весь её. И теперь наконец-то я возвращался к ней.
        Никто не видел, как я приехал в Кингстон-Бишоп. Было почти темно, я приехал поездом и пошел со станции пешком, кружной объездной дорогой. Мне не хотелось встречаться с жителями деревни. Во всяком случае, в тот вечер.
        Солнце уже совсем село, когда я поднимался по дороге к Земле цыгана. Я сообщил Грете время своего приезда, и она была там, в доме, ожидая меня. Мы покончили с хитростями и уловками, покончили с притворством - я же притворялся, что я ее недолюбливаю!.. И я посмеивался, думая про себя о роли, той роли, какую старательно играл с самого начала. Нелюбовь к Грете, нежелание видеть ее в гостях у Элли, видеть ее живущей в нашем доме. Да, я очень старался. Должно быть, все и каждый были обмануты моим притворством. Я вспоминал ссору, которую мы с Гретой разыграли на террасе так, чтобы Элли это услышала.
        Грета поняла точно, что я такое, с первой минуты нашего с ней знакомства. У нас обоих с самого начала не было ни малейших иллюзий друг о друге. У нее был точно такой же образ мыслей, что у меня, точно такие же стремления. Нам нужен был целый Мир, нисколько не меньше! Я вспоминал, как раскрыл перед нею всю душу при первой нашей встрече в Гамбурге, рассказав ей о своей неистовой жажде обладать вещами. Мне не нужно было скрывать от Греты свою безудержно алчную жажду жизни - ее жажда жизни была ничуть не менее алчной и неуемной. Она сказала:
        - Для всего того, что тебе необходимо для жизни, нужны деньги.
        - Да. Только я не вижу, каким образом мог бы их раздобыть.
        - Да-а, - сказала Грета. - От трудов праведных не наживешь палат каменных. И ты не тот человек, чтобы праведно трудиться.
        - Трудиться! - воскликнул я. - Да мне пришлось бы трудиться годы и годы. Я не желаю ждать. Я не хочу стать к тому времени пожилым человеком. Ты ведь знаешь историю про того парня - Шлимана, - как он работал, вкалывал, сделал себе состояние, чтобы мечту всей своей жизни воплотить, и отправился в Трою, и раскопал ее, и нашел могильники Трои. Он осуществил свою мечту, но ему было уже целых сорок лет. А я не желаю ждать, пока стану пожилым. Стариком. Одной ногой уже в могиле. Я хочу всего этого сейчас, пока молод, пока силен. И ты ведь хочешь того же, разве не так?
        - Так. И я знаю, как ты сможешь это сделать. Это легче легкого. Меня удивляет, как ты сам не подумал об этом раньше. Ты же довольно легко можешь увлечь девчонку, правда? Я это вижу. Я это чувствую.
        - Ты думаешь, мне нравятся девчонки? Или когда-нибудь нравились по-настоящему? Есть только одна девушка, которая мне действительно нужна. Ты. И ты знаешь, что я принадлежу тебе душой и телом. Я это понял, стоило мне тебя увидеть. Я всегда знал, что встречу такую девушку, как ты. И встретил. Я принадлежу тебе. Я - твой.
        - Да, - сказала Грета. - Думаю, так оно и есть.
        - Мы оба хотим от жизни одного и того же.
        - Я же сказала тебе - сделать это легко. Легче легкого. Все, что тебе придется сделать, это жениться на богатой - одной из самых богатых девушек во всем мире. И я смогу открыть тебе к этому дорогу.
        - Ну, это уже фантастика!
        - Нисколько не фантастика. Это легко и просто.
        - Нет, - сказал я. - Мне это не подходит. Я не хочу быть мужем богатой жены. Она станет покупать мне всякие вещи, и мы с нею будем делать всякие вещи, и она будет держать меня в золоченой клетке, но такая жизнь не по мне. Я не желаю быть рабом в золотых оковах.
        - Тебе и не надо им быть. Это ведь вовсе не то, что должно длиться долго. Просто - какое-то нужное время. Жены, знаешь ли, умирают.
        Я ошеломленно уставился на нее.
        - Ну вот, теперь ты шокирован.
        - Нет, - возразил я. - Не шокирован.
        - Я так и думала, что ты не будешь шокирован. Я думала, может, тебе уже приходилось… - Она вопросительно взглянула на меня.
        Однако я не собирался ей отвечать; я уберег еще какие-то остатки инстинкта самосохранения. Существуют ведь некоторые тайны, о которых никому не следует знать. Не то чтобы очень важные тайны, но мне не нравилось о них думать. Особенно - о первой из них. Глупость, конечно. Ребячество. Большого значения не имело. У меня возникло по-ребячьи страстное желание иметь классные наручные часы. Один парнишка… мой школьный дружок… получил их в подарок. А я их захотел. Просто ужасно захотел. Стоили они кучу денег. Ему их подарил его богатый крестный. Да, я хотел их ужасно, но думал, что никогда у меня не будет никакой возможности иметь такие. А потом наступил день, когда мы пошли с ним на пруд, на коньках кататься. Лед был еще недостаточно крепкий, чтобы нас выдержать. Только мы, маленькие идиоты, заранее об этом не подумали. Поняли, когда это случилось. Лед треснул. Я кинулся к нему. Он держался. Он провалился в трещину и держался за ледяной край, который резал ему руки. Я-то, конечно, кинулся к нему, чтобы помочь вылезти, но как раз когда подъезжал, увидел, как сверкают часы на его руке. И подумал: «А если
он уйдет под воду и утонет?..» Подумал, как это будет легко…
        Вспоминается, будто я почти бессознательно расстегнул ремешок, схватил часы и, вместо того чтобы тащить его из полыньи, толкнул его голову под воду… Просто подержал его голову под водой. А он не мог так уж сопротивляться - его же под лед затянуло. Люди увидели и пошли к нам. Они-то думали, что я пытаюсь его вытащить! И они его через какое-то время вытащили, с некоторым трудом. Попробовали сделать искусственное дыхание, да только уже поздно было.
        Я спрятал свое сокровище подальше, в потайном месте, где время от времени хранил разные вещи. Вещи, которые не должны были попадаться на глаза маме. Мама ведь могла спросить, где я их взял. Но часы все же попались ей на глаза, когда она зачем-то рылась в моих носках. И спросила меня, не Пита ли это часы. Я сказал - что ты, конечно, нет! Я их у одного парнишки в школе выменял.
        С мамой я всегда очень нервничал - чувствовал, что она слишком много обо мне знает. И из-за тех часов нервничал, когда она их нашла. Думаю, она меня подозревала. Знать-то, конечно, она не могла. Никто знать не мог. Но она порою так на меня смотрела… Странно смотрела. Все ведь думали, что я пытался Пита спасти. А я убежден, что она так не думала. Я убежден, что она - знала. Ей не хотелось знать, но беда ее как раз и была в том, что она знала обо мне слишком много. Иногда я чувствовал себя немного виноватым, но потом это чувство прошло, довольно скоро.
        А еще уже позднее, в военном лагере. Во время вневойскового военного обучения. Вместе с парнем по имени Эд мы были в одном местечке - вроде игорного заведения. Мне ужас как не везло, я продулся дочиста. А ему такая удача привалила! Он поменял свои фишки, и мы с ним потопали в лагерь, я - пустой, а он с набитыми карманами. Карманы у него просто раздулись от бумажек. И тут пара крутых парней вывернули из-за угла, и прямо к нам. У них оказались пружинные ножи, и они с ними здорово управлялись. Меня резанули по руке у плеча, а Эд получил настоящую рану - он от нее даже сразу на мостовую свалился. Потом послышался шум - приближались какие-то люди. Крутые смылись. Я понял - если смогу по-быстрому… И я смог по-быстрому! Рефлексы у меня отлично работают. Я обмотал руку носовым платком, вытащил нож из раны Эда и снова пару раз воткнул этот нож куда повернее. Эд охнул и кончился. Разумеется, я был испуган. Испугался на минуту, может - на две, а потом понял, что все со мною будет в порядке. Так что я почувствовал… ну, я, естественно, почувствовал, что горжусь собой, ведь я соображал и действовал
исключительно быстро! А еще я подумал: «Бедный старина Эд! Ты всегда был дураком». Мне почти не потребовалось времени на то, чтобы переложить деньги из его карманов в мои. Ничего на свете нет важнее быстродействующих рефлексов, если надо ловить свой шанс! Беда в том, что хорошие шансы попадаются нам навстречу не так уж часто. Некоторые люди, насколько я могу представить, пугаются, осознав, что убили кого-то. Но я не испугался. В тот раз - нет.
        Только вы учтите, это вовсе не такое дело, какое хочется повторять слишком часто. Кроме тех случаев, когда это действительно стоит делать. Не знаю, как Грета почувствовала во мне что-то такое. Но она как-то узнала. Я не хочу сказать, что она конкретно знала, что я убил двух человек. Но, думаю, она понимала, что мысль об убийстве не может меня ни шокировать, ни расстроить. И я спросил:
        - Так что же это за фантастическая история, Грета?
        А Грета ответила:
        - Я имею прекрасную возможность тебе помочь. Я могу познакомить тебя с одной из самых богатых девушек в Америке. Я более или менее присматриваю за нею. Живу с нею вместе. Пользуюсь большим влиянием на нее.
        - Ты полагаешь, она хотя бы взглянет на такого, как я? - воскликнул я. Я не мог поверить в это ни на миг. - С какой стати богатая девушка, которая может выбрать себе любого сексуально привлекательного мужчину из своего круга, положит на меня глаз?
        - Ты сам очень привлекателен сексуально, - заявила Грета. - Девчонки на тебя, конечно, бросаются, ведь так?
        Я усмехнулся и сказал, что в этом плане у меня все не так уж плохо.
        - А у нее ничего подобного никогда не было. За нею слишком хорошо приглядывали. Молодые люди, с которыми ей разрешалось знакомиться, были исключительно светские, приличные, скучные мальчики, сыновья банкиров или магнатов. Ее воспитали так, чтобы она заключила выгодный брак с кем-то из денежного класса. Они все смертельно боятся, что она встретит кого-то, кто польстится на ее деньги. Но, естественно, ее больше интересуют именно такие люди. Они же для нее - совсем новые. Что-то, чего она раньше никогда не видела. Тебе придется разыграть перед нею хорошую пьесу. Тебе придется влюбиться в нее с первого взгляда и вскружить ей голову. Это будет не так уж трудно. У нее никогда не было никого, кто попытался бы по-настоящему увлечь ее, к тому же еще и сексуально. А ты вполне способен на это.
        - Я мог бы попытаться, - неуверенно сказал я.
        - Мы могли бы это устроить, - отозвалась Грета.
        - Ее семья вмешается и все сразу прекратит.
        - Да нет, - возразила Грета. - Они и знать об этом ничего не будут. Пока не станет слишком поздно. Пока вы не поженитесь.
        - Значит, в этом и заключается твой замысел?
        Так мы с нею разговаривали обо всем этом. Планировали. Но не в деталях, это вы учтите. Грета уехала обратно в Америку, но связи со мной не теряла. А я продолжал работать на разных работах. Я уже успел рассказать ей про Землю цыгана и про то, как об этой земле мечтаю, а она сказала, что это место прекрасно подходит для того, чтобы затеять там романтическую историю. И мы построили наш план так, чтобы моя встреча с Элли произошла именно там. Грета поработает над Элли, чтобы той захотелось иметь дом в Англии и уехать подальше от семьи, как только достигнет совершеннолетия.
        О да! Мы все это устроили. Грета - великий планировщик. Не думаю, что сам я мог бы так все спланировать, однако я знал, что сумею сыграть свою роль как надо. Мне всегда нравилось играть какую-нибудь роль. Вот так это и случилось. Так я и встретился с Элли.
        Все это было очень занятно. По-сумасшедшему занятно, потому что ведь тут всегда был риск, всегда существовала опасность, что ничего из этого не выйдет. Особенно сильно я нервничал, когда нужно было встречаться с Гретой. Понимаете, мне надо было чувствовать уверенность, что я себя никогда не выдам, глядя на Грету. Поэтому я старался вообще не глядеть на нее. Мы договорились, что мне лучше всего невзлюбить Грету, сделать вид, что я ревную Элли к ней. Я все это сыграл как надо. Мы изобразили ссору - ссору такую, что Элли ее услыхала. Не знаю, не переиграли ли мы тогда, самую малость… Впрочем, не думаю. Иногда я начинал волноваться, что Элли может что-то заметить, но не думаю, что замечала. Впрочем, не знаю. На самом деле - не знаю. Я никогда ничего не знал об Элли.
        Мне было очень легко заниматься любовью с Элли. Она была такая прелестная. По-настоящему прелестная и нежная. Просто иногда я ее побаивался, потому что она делала всякие вещи, а мне про это не говорила. И она знала много всякого, а мне и не снилось никогда, что она такое может знать. Но она меня любила. Да, она любили меня. Мне думается… временами… я тоже ее любил…
        Я вовсе не имею в виду, что это хоть как-то было похоже на то, что с Гретой. Грета - женщина, которой я принадлежал, которая мною владела. Она была воплощенный секс. Я был создан для нее, и мне все время приходилось сдерживать себя. Элли была совсем другая. Знаете, я просто наслаждался, живя с нею. Да, это звучит ужасно странно теперь, когда я оглядываюсь назад. Я по-настоящему наслаждался, живя с нею вместе.
        Я записываю это сейчас, потому что так я думал в тот вечер, когда приехал обратно из Америки. Я вернулся домой покорителем мира, получив все, чего так жаждал, несмотря на риск, несмотря на опасности, несмотря на то что пришлось совершить очень неплохое убийство, хоть я и сам это о себе говорю!
        Да, это было коварно задумано; мысль об этом раза два приходила мне в голову, но ведь никто не смог ничего разобрать, так ловко мы это сделали. Теперь весь риск остался позади, все опасности позади, и вот он - я, иду вверх по дороге к Земле цыгана. Иду наверх, как когда-то, в тот день, когда впервые увидел на стене паба плакат и отправился взглянуть на развалины старого дома. Шагал наверх и свернул за поворот…
        И как раз в этот момент - это случилось как раз в этот момент - я увидел ее. То есть я увидел Элли. Как только свернул за поворот в том опасном месте, где происходили несчастные случаи. Она стояла там, на том самом месте, где стояла раньше - в тени огромной ели. Точно так, как она стояла там, когда вздрогнула, увидев меня, и я тоже вздрогнул, увидев ее. Там, где мы с нею впервые взглянули друг на друга и я подошел и заговорил с нею, играя роль молодого человека, неожиданно, с первого взгляда, влюбившегося в девушку. И сыграл эту роль тоже очень неплохо! Ох, говорю вам, я прекрасный актер!
        Но я никак не ожидал встретить ее сейчас. То есть я же никак не мог встретить ее сейчас, правда ведь?! Но я ее видел, смотрел на нее… И она смотрела - смотрела прямо на меня. Только вот - это-то как раз меня и напугало - это меня ужасно напугало. Это было, понимаете, так, будто бы она смотрит на меня, но меня не видит! То есть я хочу сказать, я же знал, что она не может стоять там. Я же знал - она умерла и тело ее похоронено на кладбище в США. Но все равно, я ее видел, она стояла под елью, и она глядела на меня. Да нет, не на меня. Она так глядела, словно ожидала меня увидеть, и в глазах у нее светилась любовь. Такая же любовь, какую я увидел в ее глазах в один прекрасный день, когда она перебирала струны своей гитары. В тот день, когда она спросила меня: «О чем ты думал?» А я спросил: «Почему ты спрашиваешь?» И она ответила: «Ты смотрел на меня так, будто ты меня любишь». А я произнес какую-то глупость, вроде «Конечно же, я тебя люблю».
        Я замер на месте. Я замер прямо там, на дороге. Меня била дрожь. Я громко сказал:
        - Элли!
        Она не шелохнулась. Она так и стояла там, глядя… глядя прямо сквозь меня. Вот что так напугало меня, потому что я не хотел этого знать. Нет, я не хотел этого понимать. Она глядела прямо на то место, где я стоял, - не видя меня! И тогда я бросился бежать. Я бежал, как трус, всю оставшуюся часть дороги, наверх, туда, где сияли огни моего дома, бежал до тех пор, пока не вытащил себя из глупой паники, охватившей меня. Это же был мой триумф! Я вернулся домой. Это я - тот охотник, что с гор вернулся домой - обратно в свой дом, обратно к тем вещам, которых жаждал более всего на свете, к замечательной женщине, которой принадлежал душой и телом.
        Теперь мы с ней поженимся и заживем в Доме. Мы добились всего, ради чего играли в эту игру. Мы победили… Победили без особого труда.
        Дверь не была заперта на засов, я вошел и, громко топая по полу, направился в библиотеку. Там была Грета. Она стояла у окна, поджидая меня. Ох и прекрасна же она была! Она была самой великолепной, самой прекрасной из всех вещей, какие мне приходилось в жизни видеть. Она была вылитая Брунгильда[41 - Брунгильда (тж. Брюнхильда) - героиня германо-скандинавского эпоса, встречается в песнях Старшей Эдды и в Песни о Нибелунгах. Это дева-воительница, дочь короля (в Песни о Нибелунгах - королева) необычайной красоты. Она наделена сверхъестественными способностями, она же и валькирия.], сверхвалькирия, с сияющими золотом волосами. Ее аромат, ее вид, ее вкус, всё сплошь было - секс. А мы с нею так долго были лишены этого, если не считать редких, от случая к случаю, встреч в Беседке.
        Я вошел и шагнул прямо в ее объятия - моряк, из морей вернулся домой, туда, куда шел давно! Да, это был один из самых замечательных моментов в моей жизни.
        II
        Вскоре мы спустились с небес на землю. Я сел к столу, и Грета подтолкнула ко мне небольшую кучку писем. Я, почти автоматически, выбрал оттуда одно, с американской маркой. Это было авиаписьмо от Липпинкота. Мне было интересно, что старик вложил в это свое письмо, о чем ему понадобилось мне написать.
        - Ну вот, - произнесла Грета, глубоко, с удовлетворением, вздохнув. - Мы с тобой это сделали!
        - День победы, да еще какой! - отозвался я.
        Мы смеялись, смеялись как сумасшедшие. На столе стояло шампанское. Я открыл бутылку, и мы выпили за здоровье друг друга.
        - Этот дом - просто чудо, - сказал я, оглядывая все вокруг. - Он даже прекраснее, чем мне помнилось. Сантоникс… Ох, я же еще не сказал тебе. Сантоникс умер.
        - О господи! - воскликнула Грета. - Какая жалость! Так он и вправду был болен?
        - Ну конечно же, он был болен. Мне всегда ужасно не хотелось про это думать. Я поехал повидать его, когда он умирал.
        Грета чуть вздрогнула.
        - А я бы на такое не отважилась. Он что-нибудь тебе сказал?
        - По-настоящему - ничего. Он сказал, что я проклятый идиот. Что мне надо было пойти другой дорогой.
        - А что он имел в виду? Какой другой дорогой?
        - Не знаю, что он имел в виду. Думаю, он просто бредил. Сам не понимал, о чем говорит.
        - Ну, этот дом - замечательный монумент в его память, - сказала Грета. - Я думаю, мы от него никогда не откажемся, ты так не считаешь?
        Я пристально смотрел на нее.
        - Конечно считаю. Не думаешь же ты, что я мог бы жить где-то в другом месте?
        - Мы не можем жить здесь все время, - сказала Грета. - Не сможем проводить здесь весь год, похороненные в этой дыре, в этой глухой деревушке!
        - Но ведь это как раз то место, где я хочу жить - где я всегда собирался жить!
        - Но, в конце концов, Майк, у нас же теперь столько денег - мы с тобой получили чуть не все деньги на свете! Мы можем ездить куда угодно! Можем объехать весь Континент… Можем поехать в Африку, на сафари. У нас будут всякие приключения. Мы будем ездить и искать всякие вещи, интересные, волнующие картины. Разве ты не хочешь, чтобы наша жизнь была полна приключений?
        - Да, я думаю, ты права. Только мы всегда будем возвращаться сюда, правда?
        У меня возникло странное ощущение - странное ощущение, что что-то где-то вдруг пошло не так. Ведь тут было все, о чем я когда бы то ни было мечтал. Мой Дом и Грета. Мне больше ничего не было нужно. Я больше ничего не хотел… Но Грета - хотела. И я это увидел. Это у нее только начиналось. Она начинала алчно хотеть все больше вещей. Начинала понимать, что может их иметь. Меня охватило странное, жестокое предчувствие беды. И меня стала бить дрожь.
        - Что с тобой, Майк? - спросила Грета. - Ты весь дрожишь. Ты простуду подхватил или еще что-нибудь такое?
        - Не в этом дело, - сказал я.
        - Что случилось, Майк?
        - Я видел Элли.
        - Как это - ты видел Элли?!
        - Когда шел вверх по дороге и свернул за поворот… и там была она - стояла под елью, глядя на… то есть глядя в мою сторону.
        Грета смотрела на меня во все глаза.
        - Не смеши меня, Майк. Тебе… Тебе это все померещилось.
        - Человеку тут вполне может всякое померещиться - в конце концов, это ведь Земля цыгана. Элли стояла там в самом деле, глядя… то есть выглядя совершенно счастливой. Совсем такая, какой была, будто… всегда была там и собирается всегда там быть.
        - Майк! - Грета схватила меня за плечо и принялась меня трясти. - Майк, не надо говорить такие вещи. Ты что, выпил перед тем, как возвращаться домой?
        - Нет, я ждал, пока дойду сюда, к тебе. Я же знал, что у тебя будет для нас шампанское.
        - Ну хорошо. Давай забудем про Элли и выпьем за здоровье друг друга.
        - Это была Элли, - упрямо повторил я.
        - Ну, разумеется, никакой Элли там не было! Просто игра света или что-нибудь в этом роде.
        - Это была Элли, и она там стояла. И смотрела - искала меня и на меня смотрела. Только она не смогла меня увидеть. Грета, она никак не могла меня увидеть! - Я повысил голос. - И я знаю почему. Я понимаю, почему она не могла меня увидеть!
        - Что ты имеешь в виду?
        И вот тогда я впервые прошептал, еле слышно:
        - Потому что там был не я. Меня там не было. Ей нечего было видеть там, кроме бесконечной ночи. - Тут я закричал, панически громко: - Ты ведь помнишь, Грета - «Полны света их сердца, А другим - ночь без конца!» НОЧЬ БЕЗ КОНЦА. Это - у меня, Грета. Это - я. Ты помнишь, Грета, - спросил я, - как она сидела на том диване? Как любила играть на гитаре и петь тихонько, нежным своим голоском эту песню? Ты должна это помнить. - И я пропел еле слышно: - «В череде бегущих лет / Мы рождаемся на свет. / Ночью ль, днем - так мир сложён - / Кто-то к горю был рожден. / Днем ли, в ночь - так мир сложён - / Кто-то к счастью был рождён». Это Элли, Грета. Она была рождена к счастью и для счастья. «Полны света их сердца, / А другим - ночь без конца». А это - про меня. Это знала про меня моя мама. Она понимала, что я рожден к ночи без конца. Я тогда еще не погрузился туда. Но она уже знала. Знал и Сантоникс. Он понимал - я иду по этой дорожке. Но так могло и не произойти. Был такой момент, всего лишь один момент, в тот раз, когда Элли пела эту песню. Я мог бы быть совершенно счастлив - разве не так, Грета? - женатый
на Элли. Я же мог продолжать жить в браке с Элли.
        - Нет, не мог, - возразила Грета. - Знаешь, я никогда не думала, что ты способен потерять самообладание, Майк. - Она снова грубо потрясла меня за плечи. - Очнись!
        Я пристально посмотрел на нее:
        - Извини, Грета. А что я такое говорил?
        - Кажется, они тебя здорово достали там, в Штатах. Но ты же со всеми делами справился, разве не так? Я имею в виду инвестиции и прочее, ведь всё в порядке?
        - Все устроено, - ответил я. - Все устроено в лучшем виде для нашего будущего. Для нашего великолепного, грандиозного будущего!
        - Ты говоришь очень странно. А мне хочется узнать, что пишет в своем письме Липпинкот.
        Я пододвинул его письмо поближе к себе и вскрыл конверт. В конверте не было ничего, кроме вырезки из газеты. Не из свежей газеты. Вырезка была старая, уже довольно потертая. Я с удивлением уставился на нее. На снимке была улица. Я узнал эту улицу по довольно грандиозному зданию на заднем плане. Улица была в Гамбурге, по ней, навстречу фотографу, шли люди. Двое на переднем плане шли под руку. Грета и я. Значит, Липпинкот знал. Он все это время знал, что я был уже знаком с Гретой. Должно быть, кто-то когда-то прислал ему эту вырезку, без всякой задней мысли. Может, просто позабавиться - вот, мол, взгляните, мисс Грета Андерсен прогуливается по гамбургской улице. Он знал, что я знаком с Гретой, и я вспомнил, как он дотошно расспрашивал меня, встречался или не встречался я с Гретой Андерсен раньше. Я, конечно, это отрицал. А он знал, что я лгу. Тогда он и стал относиться ко мне с подозрением.
        И я вдруг испугался Липпинкота. Он не мог, конечно, заподозрить, что это я убил Элли. Но в чем-то он меня подозревал. Может, даже в этом.
        - Смотри-ка, - обратился я к Грете. - Он знал, что мы с тобой знакомы. Знал об этом всю дорогу. Я с самого начала терпеть не мог этого старого лиса, а он всегда не терпел тебя. - И я добавил: - Когда он узнает, что мы собираемся пожениться, он начнет подозревать.
        Но тут я понял, что Липпинкот, зная, что мы с Гретой знакомы, наверное, подозревал, что мы с Гретой собираемся пожениться, подозревал, что мы - любовники.
        - Майк, перестань вести себя как до смерти перепуганный кролик! Да, я так и сказала - до смерти перепуганный кролик. Я восхищалась тобой. Я всегда тобой восхищалась. Но сейчас ты на моих глазах разваливаешься на куски! Ты пугаешься всех и каждого.
        - Не говори мне такие слова!
        - Но это же правда!
        - Ночь без конца!
        Ничего другого мне в голову не пришло. Я все еще не совсем понимал, что это означает. Ночь без конца. Это значит - чернота, нескончаемый мрак. Это значит, что меня там нельзя увидеть. Я мог видеть умерших, но они не могли видеть меня, хотя я-то был живой. Там, на дороге, не было человека, любившего Элли. Он по собственному желанию вошел в этот мрак - в ночь без конца. Я наклонил голову еще ниже - ближе к земле.
        - Ночь без конца, - повторил я.
        - Прекрати повторять это! - взвизгнула Грета. - Поднимайся! Будь же мужчиной, Майк! Не поддавайся этим суеверным фантазиям!
        - Что же я могу с этим поделать? - спросил я. - Я запродал свою душу Земле цыгана, ты разве не поняла? Земля цыгана никогда не была безопасна. Ни для кого. Она не была безопасна для Элли, не безопасна и для меня. Скорее всего, она не безопасна и для тебя.
        - Что ты хочешь сказать?
        Я поднялся на ноги. Я двинулся к ней. Я ее любил. Да, я все еще любил ее - последним напряженным плотским вожделением. Но любовь, ненависть, вожделение - разве все это не одно и то же? Три в одном, и одно - в трех? Я никогда не смог бы возненавидеть Элли, но я возненавидел Грету. Наслаждался ненавистью к ней. Ненавидел ее всей душой, и с бурным радостным желанием - я не мог ждать, не мог искать безопасных путей, я не хотел больше ждать - подвигался к ней все ближе и ближе.
        - Ты грязная сука, - проговорил я. - Ты - ненавистная, прекрасная, золотоволосая сука! Для тебя здесь нет безопасности, Грета. Нет безопасности от меня. Ты понимаешь? Я научился наслаждаться - наслаждаться, убивая людей. Я был радостно возбужден в тот день, когда знал, что Элли поехала верхом на той лошади прямо к своей смерти. Я наслаждался убийством все утро, но ведь я до сих пор так и не приблизился к самому убийству. А это совсем другое дело. Мне нужно больше, чем просто знать, что кто-то умрет из-за капсулы, проглоченной во время завтрака. Мне нужно больше, чем просто столкнуть старуху в карьер. Я хочу воспользоваться собственными руками.
        Теперь Грета испугалась. Грета, кому я принадлежал с первой минуты нашей встречи в тот день, в Гамбурге, когда я встретил ее и решил сказаться больным, бросить работу и остаться там с ней. Да, тогда я принадлежал ей душой и телом. Но теперь я ей больше не принадлежал. Теперь я стал самим собой. Теперь я входил в совсем иное царство, по сравнению с тем, о котором раньше мечтал.
        Грета была испугана. Как мне нравилось видеть ее испуганной! И я сжал руками ее шею. Да, даже теперь, когда я сижу здесь и пишу все это о себе (что, учтите, очень радостное занятие) - писать все о себе и через что вам пришлось пройти, и что вы чувствовали и думали, и как вам удалось всех провести… да, это просто чудесно делать такое… да, я был замечательно счастлив, когда убил Грету…
        Глава 24
        После этого мне на самом деле остается не очень много сказать. Я имею в виду, что все тут же дошло до высшей точки. Думаю, человек забывает о том, что всё не может стать еще лучше, если ты уже получил всё. Я долго сидел там, в библиотеке, - просто сидел. Я не знаю, когда Они пришли. Не знаю, все ли Они пришли одновременно… Они ведь не могли быть там всё это время, иначе Они не дали бы мне убить Грету. Но я заметил, что первым из них был Бог. Я не хочу сказать, что это был настоящий Бог. Я немного путаюсь. Я говорю про майора Филпота. Он мне всегда нравился, всегда был со мною хорош. Думаю, в чем-то он был и вправду вроде Бога. То есть если бы Бог был не сверхъестественным существом где-то наверху, на Небесах, а человеческим существом. Он ведь человек справедливый, майор Филпот, очень справедливый и добрый. Он заботился о разных вещах и о людях тоже. Очень старался все, что может, для людей сделать.
        Не знаю, много ли ему было известно обо мне. Мне помнилось, с каким любопытством он смотрел на меня в аукционном зале, когда сказал, что у меня, возможно, «морок». Интересно, отчего он в тот день подумал, что у меня мог случиться морок?
        И потом, когда мы вместе стояли над той кучкой смятой одежды, лежавшей на земле, которая была - Элли в своей чудесной амазонке… Интересно, знал ли он уже или хотя бы мог вообразить, что я имел к этому какое-то отношение?
        После смерти Греты, как я уже сказал, я просто сидел в своем кресле, уставившись на бокал из-под шампанского. Он был пуст. И все было очень пусто, страшно пусто - по-настоящему пусто. Горел только один светильник, который зажгли мы, Грета и я, но он был в углу комнаты. Он давал мало света, а солнце… мне кажется, солнце, должно быть, село уже давно. Так я просто сидел там и задавал себе вопрос о том, что же случится дальше… Задавал его себе с каким-то тупым интересом.
        Потом, как мне представляется, стали появляться люди. Вероятно, сразу появилось много людей. Они входили очень тихо, или, пожалуй, я просто никого не слышал и не видел.
        Наверное, если б со мною был Сантоникс, он подсказал бы мне, что надо делать. А Сантоникс умер. Он не пошел той дорогой, которой пошел я. Так что он не смог бы мне помочь. На самом-то деле мне помочь не мог никто.
        Чуть погодя я заметил доктора Шоу. Он подошел так тихо, я сперва едва понял, что он тут. Он сидел совсем близко ко мне и вроде бы чего-то ждал. Через какое-то время я подумал, что он ждет, когда я заговорю. И я сказал ему:
        - Я вернулся домой.
        Там, позади него, ходили еще какие-то люди, двое или трое. Казалось, они тоже ждут, ждут чего-то, что он собирается делать.
        - Грета умерла, - сказал я. - Я ее убил. Думаю, вам лучше убрать отсюда труп, как вы считаете?
        Кто-то где-то вдруг включил вспышку. Должно быть, полицейский фотограф фотографировал труп. Доктор Шоу обернулся и резко сказал:
        - Рано еще.
        Он снова повернулся ко мне. Я наклонился поближе к нему и сказал:
        - Я видел Элли. Сегодня вечером.
        - Неужели? Где же?
        - У дороги, она стояла под елью. В том месте, знаете, где я впервые ее увидел. - Я на миг умолк, потом добавил: - Она-то меня не видела, потому что меня там не было. - Чуть погодя я пожаловался: - Это меня расстроило. Расстроило очень сильно.
        А доктор Шоу спросил:
        - Он находился в капсуле, да? Цианид - в капсуле? Вы это дали Элли в то утро?
        - Капсула была от ее сенной лихорадки, - объяснил я. - Она всегда принимала одну утром, от аллергии, если выезжала верхом. Мы с Гретой открыли одну или две штуки, набили порошком от ос из садовой кладовки и снова соединили половинки. Мы в Беседке с нею это сделали. Ловко, верно? - Тут я вдруг рассмеялся. Только смех получился какой-то странный. Я сам это расслышал. Он был похож на удивительное писклявое хихиканье. Я продолжал: - Вы ведь проверили все те штуки, что она принимала, помните? Когда она лодыжку растянула. Снотворные таблетки, капсулы от аллергии. Сказали, что все они безопасны. Никакого вреда не причиняют.
        - Никакого вреда, - сказал доктор Шоу. - Они были совершенно безвредны.
        - Это было сделано довольно умно, вы не находите? - спросил я.
        - Вы очень умно придумали, да. Но оказались недостаточно умны.
        - Все равно, я не понимаю, как вы это обнаружили.
        - Мы это обнаружили, когда произошла вторая смерть, смерть, которая не должна была случиться - вы ее не планировали.
        - Смерть Клаудии Хардкастл?
        - Да. Она умерла так же, как Элли. Упала с лошади на охотничьем поле. Клаудиа тоже была здоровой девушкой, но упала с лошади и умерла. Видите ли, времени в этом случае прошло совсем немного. Ее подняли почти сразу, и запах цианида был достаточно ощутим, чтобы можно было судить об этом. Если б она пролежала на открытом воздухе часа два, как Элли, там ничего не осталось бы - ничем бы не пахло, нечего было бы обнаруживать. Впрочем, я не вижу, каким образом Клаудиа получила эту капсулу. Если только вы не оставили ее в Беседке. Клаудиа ведь бывала там, заезжала туда время от времени. Там нашли отпечатки ее пальцев.
        - Наверное, мы были довольно небрежны. Набивать капсулы - не такое уж нехитрое дело. - Потом я добавил: - Вы подозревали, что я имел какое-то отношение к смерти Элли, да? Вы все? - Я поглядел вокруг, на расплывчатые в полутьме фигуры людей. - Наверное, вы все.
        - Ну, довольно часто это знаешь. Только я не думал, что мы сможем здесь что-то сделать.
        - Вам надо было меня предостеречь, - с упреком сказал я ему.
        - Я не полицейский, - ответил доктор Шоу.
        - Кто же вы тогда?
        - Я врач.
        - Врач мне не нужен, - заявил я.
        - Это мы еще посмотрим.
        Тогда я посмотрел на Филпота. Его я спросил:
        - А вы что тут делаете? Пришли меня судить? Председательствовать на моем процессе?
        - Я всего лишь мировой судья. Это не в моей компетенции, - сказал он. - Я пришел как друг.
        - Мой друг? - Его слова меня поразили.
        - Как друг Элли.
        Я этого не понял. Ничто из происходящего не имело для меня никакого смысла, однако я не мог не чувствовать, каким значительным лицом я стал. Все собрались вокруг меня! Полицейские и врач. Шоу и Филпот - а он ведь, по-своему, очень занятой человек. Все это было чрезвычайно сложно. Я стал терять счет происходящим событиям. Понимаете, я вдруг очень устал, очень. Вообще часто случалось, что я вдруг уставал и засыпал…
        И эти нескончаемые приходы и уходы. Приходили люди - посмотреть на меня, самые разные люди. Адвокаты, кажется, поверенный и с ним еще другой адвокат и врачи. Несколько врачей. Они меня раздражали, и я не желал отвечать на их вопросы.
        Один из них все спрашивал меня, хочу ли я чего-нибудь. Я сказал - да, хочу. Я сказал, мне нужно только одно - шариковая ручка и много писчей бумаги. Понимаете, мне захотелось написать обо всем этом, как это все случилось. Захотелось рассказать им, что я чувствовал, что я думал. Чем больше я думал о самом себе, тем более интересным это мне казалось. Потому что я был интересен. Я действительно был человеком интересным и делал интересные вещи.
        Врачи - во всяком случае, один доктор - сочли, что это хорошая идея. Я сказал:
        - Вы же всегда позволяете людям давать письменные показания, так почему бы мне не записать мои показания? А когда-нибудь, возможно, и все смогут это прочитать.
        Они позволили мне это сделать. Я не мог долго писать без остановки. Быстро уставал. Кто-то, я слышал, произнес фразу «не в полной мере способен отвечать за свои действия - неполная вменяемость», а кто-то еще не согласился. Чего только тут не услышишь! Иногда они даже не думают, что ты слушаешь. Потом мне надо было предстать перед судом, и я захотел чтобы мне привезли мой лучший костюм, потому что мне предстояло играть там важную роль.
        Кажется, они раньше все-таки поручали агентам следить за мною. Какое-то время. Тем новым слугам, например. Думаю, их нанял или навел на мой след Липпинкот. Они разузнали слишком много всего про нас с Гретой. Странно, после того как Грета умерла, я почти о ней не думал. После того как я ее убил, она вроде бы перестала для меня что-то значить.
        Я попробовал вернуть то ощущение радостного торжества, которое возникло, когда я ее задушил. Но даже этого у меня не осталось - оно ушло…
        Однажды, совершенно неожиданно, они привезли мою мать повидаться со мною. Она стояла в дверях и смотрела на меня. Но она смотрела уже не всегдашним тревожным взглядом, как раньше. Я думаю, она смотрела только с печалью. Было не много такого, что она могла мне сказать. Да и что мог я сказать ей? Вот все, что она сказала:
        - Я старалась, Майк. Я изо всех сил старалась тебя оберечь. И мне не удалось. Я всегда очень боялась, что это мне не удастся.
        А я сказал:
        - Все нормально, мам. Тут твоей вины нет. Я сам выбрал себе дорогу, какую хотел.
        И тут вдруг я подумал: «Так вот о чем говорил Сантоникс! Он тоже боялся за меня. И он тоже ничего не смог сделать. Никто ничего не мог поделать - кроме, пожалуй, меня самого… Не знаю. Не уверен. Но то и дело вспоминаю… вспоминаю тот вечер, когда Элли спросила меня: „О чем ты думал, когда так смотрел на меня?“ И я спросил: „Как - так?“ - „Как будто ты меня любишь…“»
        Я думаю, что я по-своему любил ее. Мог бы ее полюбить. Она была такая… полная света Элли. Света и счастья…
        Думаю, моя беда в том, что я слишком хотел иметь множество разных вещей - всегда хотел. И хотел получать их легко - легким алчным хищным путем.
        В тот первый раз, в тот первый день, когда, приехав на Землю цыгана, я встретил Элли, мы, спускаясь вниз по дороге, наткнулись на старую Эстер. И это навело меня на мысль - то есть это ее предостережение Элли навело меня в тот день на мысль платить ей. Я понимал, она из тех, кто за деньги готов сделать все, что угодно. Я буду платить ей. Она станет предостерегать Элли, пугать ее, заставит ее чувствовать себя в опасности. Я тогда подумал, что это может помочь потом, когда Элли умрет, представить все так, будто она погибла от шока. В тот первый день - теперь я это знаю, я в этом уверен - Эстер была по-настоящему испугана. Она по-настоящему испугалась за Элли. Она предостерегала ее, велела ей уехать прочь, не иметь никаких дел с Землей цыгана. Она, конечно, предостерегала ее не иметь никаких дел со мною. Я тогда этого не понял. Элли тоже не поняла.
        Неужели Элли боялась меня? Я думаю, так оно и было, хотя сама она этого не понимала. Она понимала, что там что-то ей грозит, понимала, что существует какая-то опасность. Сантоникс тоже знал, что во мне кроется зло, так же, как знала это моя мать. Вероятно, они все трое это знали. Элли понимала это, но не придавала значения, никогда не придавала этому значения. Как странно. Очень странно. Теперь-то я понимаю. Мы были очень счастливы вместе. Да, очень счастливы. Жалко, я тогда не понимал, что мы счастливы… У меня был шанс… Наверное, каждому человеку в жизни выпадает хороший шанс. Я повернулся к своему шансу спиной.
        Кажется удивительно странным, правда ведь? - что Грета совсем не имеет никакого значения.
        И даже мой красивый дом не имеет значения.
        Только Элли… Но Элли уже никогда не найти меня: НОЧЬ БЕЗ КОНЦА.
        Вот и конец моего рассказа.
        «В моем конце - мое начало» - так люди всегда говорят.
        Но что это на самом деле означает?
        И где же по-настоящему начинается моя история? Надо постараться и подумать…
        notes
        Примечания
        1
        Пер. И. М. Бессмертной.
        2
        Начальные слова одного из «Квартетов» американо-английского поэта, драматурга, литературного критика Т. С. Элиота (1888 - 1965).
        3
        Фарлонг - мера длины, равная ? мили (201,16 м).
        4
        Бонд-стрит (Bond Street) - главная торговая улица лондонского Уэст-Энда, с элитными бутиками и магазинами.
        5
        Art nouveau - фр. «новое искусство» (ар-нуво, тж. модерн) - направление в европейском искусстве и архитектуре, распространившееся особенно в последней четверти XIX - первой четверти XX в.
        6
        Континентом на Британских островах называют континентальную Европу.
        7
        Крона - английская монета достоинством в пять шиллингов. Шиллинг - ^1^/^20^ фунта стерлингов (существовал до денежной реформы 1971 г.).
        8
        Риджентс-парк (англ. Regent’s Park) - букв. Парк регента - большой парк (площадь - 170 га) в северо-западной части Лондона, бывшее место королевской охоты. Назван в честь принца-регента, впоследствии (с 1820 г.) - короля Георга IV (1762 - 1830). Парк известен своими садами - Зоологическим и Ботаническим. Открыт для публики с 1838 г.
        9
        Сад роз королевы Мэри (Queen Mary’s Gardens) создан в Парке в 1930 г.
        10
        Au pair (фр.) - помощница по хозяйству, обычно - иностранка, работающая за квартиру и стол, одновременно обучающаяся языку.
        11
        Трилистник - эмблема Ирландии.
        12
        Эм-Ай-5 (MI 5 - Military Intelligence) - секретная служба безопасности (военная контрразведывательная служба Великобритании).
        13
        Антиб (фр. Antibes) - курортный город во Франции, на Лазурном берегу, второй по величине после Ниццы.
        14
        «Ни один человек не бывает героем в глазах своего слуги» (англ. No man is a hero for his valet) - пословица, иногда приписываемая О. Уайльду.
        15
        Лидо - главный остров в цепочке песчаных островов, отделяющих Венецианскую лагуну от Адриатики. Славится своими пляжами, находится в 20 минутах езды на моторном катере от Венеции.
        16
        «Кларидж» (Claridge’s) - пятизвездочный отель высшего класса в центре Лондона, в р-не Мейфэр.
        17
        Бостон - крупнейший город американского региона, известного под названием Новая Англия; столица штата Массачусетс. Речь жителей Новой Англии, особенно Бостона, ближе всего к британскому варианту английского языка.
        18
        Выражение «зовите меня так-то», особенно если предлагается сокращенный вариант имени, обычно означает предложение, адекватное русскому «перейти на ты», и не принято в высшем обществе.
        19
        Fait accompli (фр.) - свершившийся факт.
        20
        Нассау (Nassau) - (зд.) столица Багамских островов.
        21
        Майкл использует здесь терминологию скачек.
        22
        Имеется в виду Юрайя Хип (в традиции российской словесности более известный как Урия Гип), один из персонажей романа Ч. Диккенса «Дэвид Копперфильд».
        23
        Валькирия - в германо-скандинавской мифологии - крылатая дева, сопровождающая павших в бою героев в Вальхаллу - небесный чертог бога Одина, рай для погибших доблестных воинов.
        24
        Tzigane - цыган, цыганка, цыганский (особенно если речь идет о венгерских цыганах).
        25
        Корейская война - конфликт между Северной Кореей и Южной Кореей в 1950 - 1953 гг., в котором на стороне Южной Кореи участвовали войска США, Великобритании и некоторых других стран, а на стороне Северной Кореи (неофициально) - добровольцы из Китая и СССР.
        26
        То есть Майк больше, чем Грета, доверяет Фрэнку - 1 ярд равен 36 дюймам.
        27
        Паштет в пленке (фр.).
        28
        Елизаветинский стиль в архитектуре - стиль времен королевы Елизаветы I. Елизавета I правила Англией и Ирландией с 1558 г. по 1603 г.
        29
        Георгианская архитектура - общий термин для обозначения всей архитектуры XVIII в., т. е. периода правления королей Георгов: Георг I (1714 - 1727), Георг II (1727 - 1760), Георг III (1760 - 1820).
        30
        Крестовник - невысокая сорная трава или кустарник (до 30 см) с мясистым облиственным стеблем.
        31
        Королева Анна (Queen Anne, 1665 - 1714) правила Англией, Ирландией и Шотландией с марта 1702 г. по август 1714 г. Первый монарх Соединенного Королевства Великобритании.
        32
        У. Блейк «Прозрения невинности» (см. тж. прим.1).
        33
        У. Блейк «Муха» (The Fly). Пер. С. Маршака.
        34
        Конкер (англ. Conquer) - Побеждать.
        35
        Даунс (The Downs) - известковые холмы на юге и юго-востоке Англии.
        36
        Джошуа Ромни (1734 - 1802) - английский живописец и график, неоклассицист; Джордж Рейнольдс (1723 - 1792) - знаменитый английский художник-портретист, создатель «великого стиля» портрета, сделавшего Англию того времени законодательницей мод в этом жанре.
        37
        Виндзорский замок (Windsor Castle) - официальная загородная резиденция английских королей в г. Виндзоре. Замечательный исторический и архитектурный памятник. Строительство замка началось еще при Вильгельме Завоевателе (William the Conqueror, 1027 - 1087), в 1070 г.
        38
        Чертополох и клевер (трилистник) - символы Ирландии.
        39
        Томас Чиппендейл (1718 - 1779) - крупнейший мастер английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма.
        40
        Строки из стихотворения Р. Л. Стивенсона «Реквием» (в рус. пер. «Завещание», пер. А. Сергеева. Полный текст: «К широкому небу лицом ввечеру/ Положите меня, и я умру,/ Я радостно жил и легко умру,/ И вам завещаю одно - / Написать на моей доске гробовой:/ Моряк из морей вернулся домой,/ Охотник с гор вернулся домой,/ Он там, куда шел давно».
        41
        Брунгильда (тж. Брюнхильда) - героиня германо-скандинавского эпоса, встречается в песнях Старшей Эдды и в Песни о Нибелунгах. Это дева-воительница, дочь короля (в Песни о Нибелунгах - королева) необычайной красоты. Она наделена сверхъестественными способностями, она же и валькирия.