Гарридо Антонио, Скриба- библиотека РусЛит

Скриба Антонио Гарридо
        Эта книга - настоящий подарок для любителей исторической прозы Умберто Эко и Жака Ле Гоффа. Тысячу лет назад, в эпоху «темного средневековья», бессмысленно жестокого и поголовно безграмотного, юной Терезе, скрывающей тайну своего происхождения и причины бегства из дома, предстоит многое пережить, прежде чем она станет скрибой (секретарем) и получит покровительство личного советника Карла Великого. Раскрывая убийства и распутывая интриги, Тереза и ее наставник все ближе подбираются к таинственному документу, которому суждено предопределить судьбу христианства.
        Антонио Гарридо
        Скриба
        Год 799 от Рождества Христова.
        Крепость Вюрцбург. Саксония.

И пришел дьявол, чтобы остаться.
        «Не знаю, зачем я пишу. На прошлой неделе умерла Берта, и скоро, возможно, я присоединюсь к ней. Сегодня мы ничего не ели. Того, что отец приносит из скриптория, нам не хватает. Повсюду пустота. Город умирает».
        Тереза положила вощеную табличку на пол и прилегла на голую кровать. Прежде чем уснуть, она помолилась о душе своей подруги и уже в полудреме вспомнила страшные дни, которые предшествовали голоду.
        Ноябрь
        1
        В День Всех Святых в Вюрцбурге так и не рассвело. Первые поденщики, в потемках покидая свои жилища, по дороге на поля указывали друг другу на небо, грязное и вздувшееся, словно брюхо огромной коровы. Собаки выли, предчувствуя бурю, но мужчины, женщины и дети - целая крестьянская армия - устало продолжали брести, как неживые. Немного погодя клубящиеся черные тучи полностью закрыли небосвод и оттуда низверглись такие потоки воды, что даже много повидавшие на своем веку люди тряслись в ожидании конца света.
        Тереза еще дремала, когда к ней вбежала мачеха. С ужасом услышав, как град молотит по крыше чердака, грозя вот-вот пробить ее, она поняла, что нужно торопиться. В мгновение ока женщины побросали в котомку сыр, хлеб и кое-что из одежды, закрыли окна и двери и присоединились к толпе несчастных, спешивших укрыться в верхней части города.
        Когда они поднимались по извилистой улице, Тереза вспомнила, что забыла дома вощеные таблички.
        - Иди, я сейчас вернусь.
        Несмотря на крики Рутгарды, она тут же растворилась среди похожих на мокрых крыс крестьян, бежавших в обратном направлении. Многие проходы уже превратились в бурные потоки - по ним неслись сломанные корзины, обломки дров, мертвые куры и обрывки одежды. Тереза миновала кожевенный двор, перебравшись по повозке, которая застряла между двумя затопленными жилищами, спустилась по одной из старинных улочек и оказалась на задах своего дома, где и застала парня, пытавшегося взломать дверь. Неслышно подойдя сзади, она резко толкнула его, но парень, вместо того чтобы убежать, бросился к другому дому и исчез в окне. Тереза выругалась и поспешила внутрь. Она достала из сундука письменные принадлежности, вощеные таблички и Библию в изумрудном переплете, спрятала все это под плащ, перекрестилась и что было мочи, насколько позволяла вода, побежала туда, где ее ждала мачеха.
        Некоторые улочки по пути к собору уже потонули в грязи, и крыши напоминали плавающие в луже сухие листья. Чуть позже вода полностью поглотила причудливые лабиринты убогих домишек на окраинах, довершив тем самым картину разорения.
        В следующие дни, несмотря на молитвы, ливни и бури превратили поля в болота. Потом пришел черед снегопадов. Майн замерз, сковав рыбачьи шлюпки, метели замели перевалы, которые связывали Вюрцбург с долинами Аквисгранума[1 - Латинское название г. Ахен. (Здесь и далее - прим. перев.)], и подвоз продуктов и товаров прекратился. Морозы погубили урожай, скот начал гибнуть. Мало-помалу запасы провизии были исчерпаны, и голод стал расползаться по окрестностям как огромное масляное пятно. Кое-кто за бесценок продал свои земли, а кое-кто, не найдя покупателей на землю, - свою семью.
        О глупцах, сбежавших из-под защиты крепостных стен в леса, ничего не было слышно. Некоторые в отчаянии вручили свою судьбу Господу и бросились с обрыва.
        Ходить по улицам Вюрцбурга стало трудно и даже опасно - или в грязь упадешь, или дом на тебя обвалится, поэтому все старались передвигаться подальше от жилищ. Но вообще-то жители предпочитали сидеть по домам в ожидании чуда, и только дети, не слушая взрослых, собирались у помойных ям поохотиться на крыс, из которых можно было приготовить жаркое. Если удача им улыбалась, они сообщали о своем подвиге песнями и радостными криками и с гордостью проносили по главной улице палки с насаженной на них добычей.
        По прошествии двух недель в крепости появились первые покойники. Те, кому повезло, были похоронены на кладбище около деревянной церкви Санта-Адела, но скоро нашлись добровольцы, которые стали закапывать мертвецов на берегу реки, как во время чумы. Иногда трупы раздувались, словно жабы, однако обычно благодаря крысам до этого не доходило. Многие дети от слабости заболевали, но отчаявшиеся матери не могли раздобыть для них ничего, кроме воды. К концу месяца запах смерти пропитал весь город, над которым целыми днями разносился погребальный звон.
        Зато в Сан-Иоанн-Беато, древней римской крепости, превращенной безногим Уилфредом в графскую резиденцию, были и фрукты, и овощи, так как находившиеся в ее стенах сад и огород по-прежнему плодоносили. Был там и скотный двор, а потому вегетарианскую диету, к которой обитателей крепости вынудили обстоятельства, удачно дополняли сыр и яйца. Кроме того, Уилфред столь мудро распорядился потреблением пшеницы и производимых из нее продуктов, что запасы их если и убывали, то не слишком быстро.
        Конечно, графа Уилфреда огорчала разница в положении своих приближенных, живших в относительном довольстве, и остальных прихожан, которые во всем испытывали острую нужду, однако он смиренно принимал помыслы Всевышнего, будучи убежден, что несчастья - плата за греховное поведение. Несколько лет назад он испытал это на себе, когда в горах случился обвал и его придавило камнями. В конце концов слуги его вытащили, но гангрена уже началась, и ноги пришлось ампутировать. Увидев в этом наказание Господне, он принял духовный сан и стал священником в церкви, выстроенной в крепости по приказу его отца, однако, вступив в наследство, оставил службу и занялся управлением графством.
        Дабы смягчить последствия голода, Уилфред приказал поделить пшеницу между теми, кто своим поведением этого заслуживал, временно освободил колонов от работ, которые они обязаны были выполнять за пользование его землями, и отложил до лучших времен взимание десятинного сбора, однако этих мер оказалось недостаточно.
        Графству постоянно требовались рабочие руки, пусть и в небольшом количестве. Женщин нанимали редко и мало - или на кухню, или для услады мужчин, однако, к счастью для Терезы, ее служба в церковных мастерских считалась полезной для процветания крепости, и она, наряду с другими работниками, получала модий[2 - Древняя мера объема жидкостей и сыпучих тел, равная в древнеримской системе мер приблизительно 9 литрам] зерна в неделю.
        Вообще работа в пергаментной мастерской возбуждала в Терезе противоречивые чувства. Ей невыносимы были наглые взгляды кожевников, их сальные шуточки по поводу ее груди и якобы нечаянные прикосновения, но все это вознаграждалось теми минутами, когда она наконец оставалась наедине с рукописями. Она собирала принесенные из скриптория листы и, вместо того чтобы соединять их в тетради, погружалась в чтение. Полиптихи, Псалтыри, учения отцов церкви и языческие кодексы скрашивали тяжесть работы и пробуждали мечты о том, что ее удел - не только печь пироги и мыть котлы, что ей уготована иная, более завидная участь.
        Ее отец Горгиас служил переписчиком в епископальном скриптории, расположенном неподалеку от мастерской, куда ее взяли ученицей. Она получила это место благодаря чужому несчастью - предыдущий ученик, Ферруцио, по оплошности перерезал себе сухожилия на руке, и Горгиас предложил заменить его Терезой. Пергаментный мастер Корне с первой минуты был против, объясняя свое несогласие неустойчивым женским характером, склонностью женщин к ссорам и сплетням, их неспособностью ворочать тяжелые тюки и ежемесячными недомоганиями. Все это, на его взгляд, не годилось для работы, которая в равной мере требовала и познаний, и сноровки. Однако Тереза свободно читала и писала, что, несомненно, имело немалую ценность там, где наблюдался избыток мускулов и недостаток талантов. В результате, благодаря своим способностям и посредничеству графа, она получила это место.
        Когда новость дошла до Рутгарды, та невольно вскрикнула. Если бы Тереза страдала каким-нибудь недугом или в чем-то отставала от подруг, она бы еще поняла, но ее падчерица была девушка привлекательная, может, немного худая на вкус местных парней, но широкобедрая и полногрудая, а уж такими ровными белоснежными зубами, как у нее, вообще мало кто мог похвастаться. Любая другая на ее месте нашла бы себе хорошего мужа, нарожала кучу детей и жила как у Христа за пазухой, так нет же - она собирается запереться в старой мастерской и потратить свою молодость на никому не нужные церковные дела да в придачу стать предметом сплетен, которых ни одной жене священника пока не удавалось избежать. Но хуже всего то, что подтолкнул Терезу к такому решению не кто-нибудь, а ее собственный отец, задуривший ей голову всякими бредовыми идеями. Да разве другие могут быть у человека, который живет прошлым, вечно тоскует по своей родной Византии и без конца рассуждает о пользе знания и величии древних авторов, превознося их так, будто они подарили ему тарелку турецкого гороха? Но пройдут годы, и однажды, увидев свое дряблое
тело и беззубый рот, она пожалеет, что не нашла мужчину, который кормил бы ее и оберегал.
        Однако в ту страшную зиму Рутгарде пришлось признать, что только благодаря пшенице, получаемой Терезой за работу, они ложились спать не с пустым желудком.
        В последнюю пятницу января Тереза проснулась раньше обычного. В добрые старые времена она вставала на заре и шла кормить кур, но теперь кормить было нечем и некого. Тем не менее она чувствовала себя счастливой: буря, разрушившая чуть ли не все предместье, пощадила их дом, отца и мачеху.
        В ожидании рассвета она свернулась клубочком под одеялами и мысленно, шаг за шагом, прошла все испытание, до которого оставалось несколько часов. Неделю назад, когда она попросила устроить его, Корне с раздражением сказал, что еще ни одна женщина не была у них подмастерьем, а когда она напомнила, что по цеховым нормам любой ученик по прошествии двух лет вправе требовать перевода на это место, он рассердился еще больше.
        - Любой ученик, который в состоянии поднять тяжелый тюк, - заявил он, и трудно было понять, чего в его словах больше - гнева или презрения.
        Тем не менее вечером в четверг Корне появился в мастерской и угрюмо сообщил, что готов удовлетворить ее просьбу, но только если испытание будет проведено немедленно.
        Сообщение одновременно и обрадовало, и обеспокоило Терезу, так как она не понимала причин, заставивших Корне столь внезапно изменить свое решение. Однако девушка чувствовала себя готовой к предстоящей проверке: она безошибочно различала пергаменты, изготовленные из кожи ягненка и козы, умела натягивать и очищать влажные шкуры лучше самого Корне и настолько мастерски убирала оставшиеся на них следы от стрел и укусов, что кожи из-под ее рук выходили белыми и чистыми, как попка новорожденного. А это было главное, так чего же волноваться?
        И все-таки, когда пришло время подниматься, по спине Терезы пробежала нервная дрожь.
        Девушка на ощупь встала, сняла потертое одеяло, отделявшее ее убогий тюфяк от родительского, накинула его на себя, подвязала веревкой и, стараясь не шуметь, вышла на улицу. На дворе она облегчилась, плеснула в лицо холодной водой и бегом возвратилась в дом. Там она зажгла масляную лампадку и присела на большой сундук. Колеблющийся огонек слабо осветил маленькую прямоугольную комнату, где с трудом помещалась вся семья. Посередине горел очаг, вырытый во влажном земляном полу.
        Огонь ослабел, и холод давал о себе знать, поэтому Тереза подбросила немного торфа и поворошила палкой остывающие угли. Потом она взяла закопченный котелок и только начала выскребать остатки жидкой каши, как за спиной у нее раздался знакомый голос.
        - Можно узнать, какого черта ты тут делаешь? Ну-ка, живо в постель!
        Тереза обернулась и посмотрела на отца. Как она ни старалась, все-таки разбудила его.
        - Это из-за испытания. Я не могу уснуть, - извиняющимся тоном тихо сказала она.
        Горгиас потянулся и подошел поближе, что-то бормоча себе под нос. Огонь осветил худое костистое лицо и копну спутанных седых волос. Он сел рядом с Терезой и привлек ее к себе.
        - Испытание тут ни при чем, дочка. Это все из-за холода, который в конце концов всех нас погубит, - негромко произнес он, растирая ей руки. - И брось выскребывать котелок, такое даже крысы есть не станут. Мать найдет тебе что-нибудь на завтрак. А еще - кончай нас стыдиться и вешать одеяло посреди комнаты как занавеску, лучше укутывайся в него, будет теплее.
        - Я вовсе не стыжусь, а вешаю его, чтобы не мешать вам, когда читаю, - сказала Тереза, хотя это была неправда.
        - Мне все равно, зачем ты это делаешь, но однажды утром мы найдем тебя холодную, как сосулька, и тогда уже будет не важно, обманываешь ты меня или нет.
        Тереза улыбнулась и снова взялась за котелок - разговаривая, отец наскреб еще немного каши со стенок.
        - И все-таки, папа, уверяю тебя, я проснулась не из-за холода, а от волнения. Вчера, когда Корне согласился устроить испытание, взгляд у него был какой-то странный, и я забеспокоилась.
        Горгиас ласково улыбнулся, потрепал ее по волосам и заверил, что все будет хорошо.
        - Ты разбираешься в пергаментах лучше самого Корне. Конечно, он сердится, потому что его сыновья, которые работают уже десять лет, до сих пор не в состоянии отличить ослиную шкуру от кодекса святого Августина. Ну ничего, скоро ты получишь несколько листов, прекрасно их переплетешь и станешь первой в Вюрцбурге женщиной-подмастерьем, нравится это Корне или нет.
        - Даже не знаю, папа… Не думаю, что он позволит, чтобы какая-то новенькая…
        - Ну и пусть не позволит, это его дело! Конечно, Корне распоряжается в мастерской, но владелец ее все-таки Уилфред, и он тоже там будет, не забывай.
        - Дай-то Бог! - воскликнула Тереза, вставая.
        Начинало светать. Горгиас тоже поднялся и потянулся, словно кот.
        - Ладно, я сейчас соберу инструменты и провожу тебя - не годится молодой симпатичной девушке в такой час ходить по крепости одной.
        Пока Горгиас собирался, Тереза любовалась чудесными снежными узорами на крышах и мягким янтарным цветом, в который рассвет окрасил убогие домишки. В их слободе, прилепившейся у крепостных стен, хлипкие деревянные постройки стояли так тесно, словно пытались выпихнуть друг друга и захватить лишний клочок земли, тогда как наверху монументальные прочные здания гордо вздымались вдоль улиц и вокруг площадей. Тереза никак не могла смириться с тем, что такое прекрасное место превратилось в огромное кладбище.
        - Пресвятой архангел Гавриил! - воскликнул Горгиас. - Наконец-то ты надела свое новое платье!
        Тереза кокетливо улыбнулась. Несколько месяцев назад, когда ей исполнилось двадцать три года, она получила в подарок от отца чудесное платье насыщенного голубого цвета, каким бывает небо в разгар лета, но не носила его, берегла для торжественного случая. Прежде чем уйти, она склонилась над тюфяком, на котором дремала мачеха, и поцеловала ее в щеку.
        - Пожелай мне удачи, - прошептала она.
        Та кивнула и что-то пробормотала, но, оставшись одна, стала молиться, чтобы Тереза не выдержала испытание.
        Отец и дочь быстро поднимались по дороге мимо кузниц, причем Горгиас старался идти по середине, чтобы быть подальше от углов, за которыми мог прятаться кто угодно. В правой руке он держал факел, левой обнимал Терезу, прикрывая ее своим плащом. По пути им повстречались караульные, спускавшиеся к оборонительным стенам, и вскоре они добрались до верхней точки крепости, дошли до соборной площади, обогнули собор, и за баптистерием их взглядам открылось большое и приземистое деревянное здание мастерской.
        До входа оставалось несколько шагов, когда из ближайшего темного закутка к ним метнулась какая-то тень. Горгиас даже не успел среагировать, ему удалось лишь оттолкнуть в сторону Терезу. Сверкнул нож, и факел покатился вниз по улице, пока не угодил в какую-то выбоину. Тереза закричала, а потом в страхе бросилась к мастерской и что было мочи принялась колотить в дверь. Скоро она сбила костяшки пальцев, но продолжала стучать и кричать, слыша, как у нее за спиной двое мужчин дерутся не на жизнь, а на смерть. Потом она стала лупить в проклятую дверь ногами, но все равно никто не откликался. Если бы она могла, она бы вышибла ее и выволокла наружу тех, кто находится в доме. Отчаявшись, она собралась бежать за подмогой и в этот момент услышала голос отца, который умолял ее немедленно уходить отсюда.
        Тереза не знала, что предпринять. В этот момент соперники, катаясь по земле, скрылись за небольшой насыпью. Тут девушка вспомнила о стражниках, с которыми они недавно встретились, и бросилась вниз по улице в надежде догнать их. Однако, не пробежав и половины пути, остановилась в нерешительности: даже если она их найдет, согласятся ли они ей помочь? Так же бегом она вернулась на площадь и увидела двух мужчин, суетящихся возле окровавленного человека. Подойдя поближе, она узнала Корне и одного из его сыновей, которые пытались поднять безжизненное тело отца.
        - Господи, Тереза! - вскричал Корне. - Скорее скажи моей жене, чтобы согрела воду. Твой отец тяжело ранен.
        Спотыкаясь, Тереза поднялась к дому мастера и крикнула, что ей нужна помощь. Когда-то это здание использовалось как амбар, но в прошлом году Корне приспособил его под жилье. Вскоре в окне показалась толстая полуодетая женщина со свечой в руках. Лицо у нее было заспанное.
        - Ради всех святых, что за крики? - спросила она, крестясь.
        - Там мой отец, о Боже, да быстрее же! - в отчаянии всхлипнула Тереза.
        Женщина буквально скатилась по лестнице, одновременно стараясь натянуть на себя одежду. В этот момент вошли Корне с сыном.
        - Неужели вода еще не готова? - прорычал он. - И нам нужен свет, как можно больше света!
        Тереза бросилась в мастерскую и среди разбросанных на столах инструментов нашла несколько масляных лампадок, однако они оказались пустыми. Наконец под горой лоскутов и обрезков она обнаружила пару свечей, но одну от волнения тут же выронила, и та закатилась куда-то в темноту. Пришлось довольствоваться одной, и Тереза поспешила ее зажечь. Тем временем Корне с сыном освободили от кож один из столов и положили на него Горгиаса. Мастер приказал Терезе промыть раны, пока он будет искать подходящие ножи, но девушка его не слышала. Поднеся свечу поближе, она в ужасе рассматривала жуткий порез у отца над запястьем. Ей никогда не приходилось видеть ничего подобного. Кровь текла ручьем, пропитывая одежду, кожи, рукописи, и Тереза не представляла, как ее остановить. Одна из хозяйских собак подошла к столу и принялась слизывать с пола красные капли, но вернувшийся в этот момент Корне пинком отогнал ее.
        - Свети сюда! - велел он.
        Тереза выполнила приказание. Мастер сорвал с ближайшей рамы растянутую на ней кожу, разрезал ее на полоски и связал так, что получился длинный жгут.
        - Сними с него одежду, - последовал следующий приказ, - а ты, женщина, принеси наконец эту проклятую воду.
        - Боже мой! Как же это случилось? - в испуге спросила жена Корне. - С вами-то все в порядке?
        - Кончай причитать и тащи этот чертов котелок! - Мастер в сердцах стукнул кулаком по столу.
        Тереза начала раздевать отца, но жена Корне молча отстранила ее и сама принялась за дело. Покончив с одеждой, она обтерла его обрезком шкуры, смоченным в теплой воде. Корне внимательно осмотрел раны, обнаружив еще несколько порезов на спине и плечах, но больше всего его беспокоила правая рука.
        - Держи вот так, - сказал Корне, подняв руку Горгиаса вверх.
        Тереза сделала, как он велел, не обращая внимания на кровь, которая испачкала и ее платье.
        - Беги-ка в крепость, - сказал мастер, обращаясь к сыну, - и позови врача. Скажи, пусть приходит скорее.
        Парень убежал, а Корне повернулся к Терезе:
        - Я дам тебе знать, когда нужно будет согнуть ему руку в локте и прижать к груди, понятно?
        Тереза кивнула, не отрывая взгляда от отца. По щекам ее струились слезы.
        Мастер завязал жгут над раной, несколько раз обернул его вокруг руки и сильно затянул. Лицо Горгиаса задергалось, будто он начал приходить в сознание, но это оказалась обычная судорога. Правда, кровотечение наконец прекратилось. Тогда Корне подал знак, и Тереза согнула руку так, как он велел.
        - Ну вот, самое страшное позади. Другие раны менее опасны, хотя посмотрим, что скажет врач. Наверное, его еще и били, но надеюсь, кости целы. Давай-ка его укроем, пусть согреется.
        В этот момент Горгиас зашелся спазматическим кашлем, который явно причинял ему боль. Приоткрыв глаза, он увидел плачущую Терезу.
        - Ну, слава Богу, - сказал он слабым, прерывающимся голосом. - С тобой все в порядке, дочка?
        - Да, отец, - всхлипнула Тереза. - Я хотела попросить помощи у караульных и побежала искать их, но не нашла, а когда вернулась…
        Тереза не закончила фразу, задыхаясь от рыданий. Горгиас взял ее за руку, притянул к себе и попытался что-то сказать, но снова закашлялся и потерял сознание.
        - Ему нужно отдохнуть, - сказала жена Корне и мягко отстранила Терезу. - А ты перестань плакать, слезами горю не поможешь.
        Девушка покорно кивнула. Она подумала, что надо бы сообщить мачехе, но решила пока этого не делать. Лучше до прихода врача прибраться в мастерской, а когда он осмотрит раны и скажет свое мнение, тогда можно будет рассказать о случившемся. Тем временем Корне наливал в лампады масло из глиняной плошки.
        - Иногда мне хочется намазать его на какую-нибудь черствую корку, - признался он.
        Наконец последняя лампада была наполнена, и помещение стало похоже на освещенную факелами пещеру. Тереза начала собирать разбросанные между столами и рамами ножи, иглы, деревянные молотки и глиняные горшки. Затем, как обычно, рассортировала инструменты по назначению, тщательно протерла их и разложила по полкам. После этого проверила, чисто ли ее рабочее место, сколько осталось мела и пемзы, и вернулась к отцу.
        Ей казалось, прошло очень много времени, прежде чем появился Ценон, хирург, - грязный, неопрятный человечек, от которого пахло пoтом и дешевым вином, почему он, наверное, и засыпал на ходу. На плече у него висел большой мешок. Ни с кем не поздоровавшись, он быстро огляделся и прямиком направился к Горгиасу. Подойдя к столу, врач достал из мешка маленькую металлическую пилу, несколько ножей и шкатулку, откуда извлек иглы и моток тонкой бечевки. Все это он разложил на животе у раненого и попросил еще света. Потом поплевал на руки, пытаясь отчистить засохшую на ногтях кровь, и взялся за пилу. Когда врач поднес инструмент к отцовскому локтю, Тереза побледнела, однако, к счастью, он всего лишь собирался разрезать наложенный Корне жгут. Вновь началось кровотечение, но Ценона это нисколько не обеспокоило.
        - Хорошо сделано, хотя и туговато, - сказал он. - Еще жгуты есть?
        Корне подал ему длинную кожаную полоску, и врач не глядя взял ее, так как глаза его были прикованы к Горгиасу. Он умело затянул жгут и начал колдовать над раненой рукой с таким бесстрастным видом, словно фаршировал индюка.
        - Каждый день одно и то же, - произнес он, не поднимая головы. - Вчера на нижней улице старой Берте выпустили кишки, а два дня назад бондаря Зидерика нашли с разбитой башкой возле собственного двора. А все ради чего? У него и красть-то нечего, дети ходят голодные.
        Похоже, Ценон хорошо знал свое дело. Он накладывал швы с ловкостью умелой мастерицы, но в то же время постоянно плевал на нож, таким образом очищая его. Покончив с рукой, он перешел к другим ранам, на которые наложил темную мазь из большой деревянной чашки. Наконец забинтовал руку льняными тряпицами с какими-то подозрительными пятнами, заверив, что они только-только выстираны.
        - Ну что ж, - сказал он, вытирая руки об одежду, - все готово. Позаботьтесь о нем, и через пару дней…
        Тереза, которая во время операции стояла поодаль, теперь подошла к столу.
        - Он поправится?
        - Возможно, и да, а возможно, и нет. - И врач громко рассмеялся. Затем порылся в мешке и достал небольшую бутылку с темной жидкостью. Тереза думала, там какое-то лекарство, но Ценон вытащил пробку и сделал большой глоток.
        - За святого Панкратия! Этот ликер и мертвого поднимет. Хочешь попробовать? - Он поднес сосуд к носу Терезы.
        Девушка покачала головой, отказываясь. Врач протянул бутылочку Корне, и тот с удовольствием тоже глотнул пару раз.
        - Ножевые раны как дети: делают их одинаково, а получаются всегда разные. - Ценон снова засмеялся. - Выздоровеет он или умрет, от меня не зависит. Рука зашита хорошо, но рана глубокая, возможно, задеты сухожилия. Сейчас остается только ждать, и если через неделю рука не загноится, вполне вероятно, он выживет. На-ка, держи, - сказал он, доставая из кармана небольшой мешочек. - Насыпай ему на рану порошок четыре раза в день и не промывай ее.
        Тереза кивнула.
        - Что касается моего вознаграждения… - врач слегка шлепнул Терезу ниже спины, - не волнуйся, мне заплатит граф Уилфред. - И он в очередной раз расхохотался, собирая инструменты.
        Тереза покраснела от возмущения. Она терпеть не могла подобные вольности, и если бы Ценон только что не помог отцу, она запустила бы бутылкой с вином в его дурацкую голову. Однако она даже сказать ничего не успела, потому что врач ушел, мурлыча какую-то мелодию.
        Тем временем жена Корне успела сходить на чердак и вернулась с масляными лепешками.
        - Одну отдашь отцу, - сказала она с улыбкой.
        - Благодарю вас. Вчера мы съели только котелок жидкой каши, - пожаловалась девушка. - С каждым днем еды все меньше. Мачеха говорит, нам еще везет, а сама почти не встает с постели от слабости, представляете?
        - Что делать, дочка. У всех одно и то же, - ответила женщина. - Если бы Уилфред не ценил так высоко книги, мы бы сейчас ногти грызли от голода.
        Тереза взяла лепешку и осторожно откусила, словно лепешка была живая и девушка боялась причинить ей боль. Затем откусила побольше, упиваясь сладостью меда и ароматом корицы, глубоко вдохнула, чтобы надолго сохранить запах, и облизала губы, боясь потерять хотя бы крошку. Часть лакомства она спрятала в карман для мачехи. На какое-то мгновение она устыдилась, что наслаждается такой вкусной едой, когда отец без сознания лежит рядом, но голод оказался сильнее угрызений совести, и она опять полностью отдалась восхитительному вкусу горячей лепешки. В этот момент Горгиас снова закашлялся.
        Девушка обернулась и увидела, что отец приходит в себя. Она подбежала к нему со словами, что ему нельзя подниматься, но он ничего не слышал, казался чем-то встревоженным и без конца озирался, будто что-то искал. Корне заметил это и тоже подошел.
        - Мой мешок? Где мой мешок?
        - Успокойся, Горгиас, вон он, возле двери, - сказал Корне и махнул туда рукой.
        Горгиас с трудом слез со стола. Нагнувшись, он застонал и на несколько секунд застыл от боли, но потом все-таки открыл мешок, заглянул внутрь и здоровой рукой стал судорожно ворошить письменные принадлежности. Он не переставая чертыхался, то и дело оглядывался по сторонам и наконец в ярости вывалил содержимое мешка на пол. Перья и палочки для письма, испачканные в разлившихся чернилах, раскатились во все стороны.
        - Кто его взял? Где он? - кричал Горгиас.
        - Что ты ищешь? - спросил Корне.
        Горгиас, с искаженным от злобы лицом, только взглянул на него, но ничего не ответил и принялся опять шарить по полу и выворачивать туда-сюда мешок. Убедившись, что в нем ничего нет, он поднялся, доковылял до ближайшего стула, в изнеможении упал на него, закрыл глаза и начал молиться о спасении своей души.
        2
        Ближе к полудню голоса молодых работников вернули Горгиаса к жизни. До этого он сидел молча, с поникшей головой и отрешенным взглядом, не слыша ни советов Корне, ни ласковых слов Терезы. Однако постепенно выражение его лица становилось все более осмысленным, и вскоре он поднял глаза в поисках Корне. Мастер был доволен, что тот немного оправился, но стоило Горгиасу спросить, кто на него напал, тут же замкнулся и заявил, что ничего не знает.
        - Когда мы подоспели, твой обидчик уже убежал, кто бы он ни был.
        Горгиас тихо выругался и тут же скривился от боли, затем встал и начал бродить по мастерской, как загнанный зверь, пытаясь вспомнить лицо нападавшего, но ничего не получалось - утренняя полутьма и неожиданность атаки обеспечили ему анонимность. Тогда Горгиас решил пойти в скрипторий и там спокойно обдумать случившееся.
        Вскоре после ухода Горгиаса, при котором работники старались вести себя тихо, мастерская вновь наполнилась привычным шумом. Самым молодым велели засыпать землей следы крови и вымыть стол, а подмастерья, ворча, приводили в порядок все остальное. Тереза коротко помолилась за здравие отца и старательно принялась за работу. Прежде всего она убрала мусор, накопившийся за вчерашний день, затем отобрала наиболее поврежденные остатки кожи и отнесла их в специальную бочку, где они должны гнить, пока бочка не наполнится. К сожалению, это уже произошло, так что пришлось перетаскивать содержимое в большие глиняные кувшины для вымачивания. Из вымоченных, размятых и прокипяченных кожаных обрезков делают клей, которым подмастерья пользуются во время работы. Закончив, она набросила на себя мешок, чтобы уберечься от дождя, и направилась к водоемам, расположенным в убогом внутреннем дворе.
        Там она остановилась и внимательно все осмотрела.
        Семь квадратных водоемов располагались вокруг центрального колодца таким образом, чтобы шкуры можно было без труда перекладывать из одного в другой в соответствии с процессом их обработки, который состоял из разрезания, очистки и выскабливания. Девушка окинула взглядом уже обработанные белесые кожи, плававшие в воде как грязные тела. Она терпеть не могла проникавшую повсюду кислую вонь этого места.
        Однажды, когда вдруг сильно похолодало, она попросила Корне на несколько дней освободить ее от работы, поскольку сырость в сочетании с едкими испарениями были очень вредны для ее легких, но в ответ получила лишь оплеуху и издевательские шуточки. С тех пор она никогда ни о чем не просила. Подоткнув юбку, вздохнув так глубоко, как только могла, и задержав дыхание, она спустилась в водоем и начала передвигать клейкие морщинистые полотнища, пока хватало сил.
        Вдруг девушка почувствовала, что кто-то подошел сзади.
        - По-прежнему нос воротишь? Считаешь, он таких запахов недостоин? Ну еще бы, нос мастерицы по пергаментам - это вам не шутка!
        Тереза обернулась и наткнулась на язвительную ухмылку Корне. Дождь струился по его лицу, беззубые десны влажно поблескивали. От него, как всегда, пахло ладаном, который он использовал, чтобы заглушить собственный запах немытого тела и грязного белья. При других обстоятельствах она бы с удовольствием сказала, что о нем думает, но сейчас прикусила язык и молча склонила голову. После стольких жертв она не имеет права обращать внимание на его издевки. И если он намерен под любым предлогом не допустить ее до испытания, то ему придется сильно потрудиться, чтобы такой предлог найти.
        - Представляю, - продолжал мастер, - как ты себя чувствуешь: отец ранен… ты напугана и взволнованна, это понятно… Мне кажется, сейчас не самый подходящий момент для столь важного испытания, поэтому, учитывая уважение, которое я питаю к твоему отцу, я готов отложить его на какое-то разумное время.
        Тереза с облегчением вздохнула. Корне прав: окровавленный отец до сих пор стоит у нее перед глазами, руки дрожат, и хотя она ощущает в себе достаточно сил, перенос испытания был бы очень кстати, ей действительно нужно успокоиться
        - Конечно, не хотелось бы нарушать наши планы, но я благодарна вам за предложение, несколько спокойных дней мне не помешают, - сказала она.
        - Несколько дней? Нет, нет, - улыбнулся он, - если мы перенесем испытание, то только на будущий год. Таковы правила, и ты прекрасно это знаешь. Да ты посмотри на себя - на тебе лица нет… На мой взгляд, такое решение - самое правильное.
        К сожалению, возразить тут нечего. Если кандидат отказывается от испытания, следующего он должен ждать ровно год. Тем не менее она надеялась, что в связи со сложившимися обстоятельствами Корне сделает для нее исключение.
        - Ну так как? - поторопил мастер.
        Тереза не знала, что ответить. Ладони у нее вспотели, сердце колотилось. Предложение Корне казалось разумным, но кто знает, что может произойти за эти двенадцать месяцев! В то же время, если она сейчас провалится, вторую попытку ей уже никогда не предоставят. Во всяком случае, пока Корне стоит во главе мастерской, поскольку он наверняка использует ее провал как доказательство своего любимого изречения: женщины и животные нужны только для того, чтобы рожать детей и возить грузы.
        Время шло, оба молчали. Мастер в нетерпении стал барабанить пальцами по пустому бочонку. Тереза уже собиралась отказаться, но в последний момент все-таки решила доказать Корне, что она искуснее любого из его сыновей. Кроме того, если она действительно хочет стать подмастерьем, то должна уметь преодолевать трудности. Даже по какой-то причине не пройдя испытание сейчас, она через несколько лет попытается сделать это снова. В конце концов, Корне уже в летах и к тому времени может умереть или заболеть, хотя в глубине души она понимала - во главе мастерской в Вюрцбурге будет стоять только он, и никто другой; это так же очевидно, как то, что снег всегда заметает следы. И все-таки она вскинула голову и решительно сказала, что готова к сегодняшнему испытанию и примет любой его результат. Лицо Корне осталось бесстрастным.
        - Хорошо. Если ты так хочешь, начнем представление.
        Тереза кивнула и направилась в мастерскую, однако уже у входа снова услышала голос мастера.
        - Можно узнать, куда ты направляешься? - спросил он таким тоном, что девушка вздрогнула.
        Ноздри его раздувались и трепетали, как у лошади. Тереза в растерянности смотрела на него. Она шла к своему рабочему столу проверить инструменты, необходимые во время испытания.
        - Я собиралась наточить ножи, пока не пришел граф, приготовить…
        - Граф? А при чем тут граф? - прервал ее мастер, якобы удивленный.
        Тереза онемела от неожиданности. Отец заверил ее, что Уилфред обязательно будет присутствовать.
        - Ах да! - Корне сделал очередную гримасу. - Горгиас говорил мне, но вчера я побывал у графа, и он был так занят, что я счел излишним отвлекать его по столь ничтожному поводу. К тому же я рассудил, и надеюсь, справедливо, что, коль скоро ты готова к любым неожиданностям, отсутствие графа нисколько тебе не помешает. Или помешает?
        Вдруг Тереза поняла, что Корне помог отцу, а ей предложил перенести испытание не из милосердия или уважения к нему. Он сделал это, поскольку будущее мастерской, да и его собственное, тесно связано со скрипторием. Надо же быть такой наивной, чтобы пусть ненадолго, но поверить в его добрую волю! Теперь придется расплачиваться за эту глупость, а в такой ситуации она не дала бы за все свои знания и вязанки сырых дров. Потеряв всякую надежду, девушка поникла головой и приготовилась к неизбежному, но в этот момент в голову ей пришла счастливая мысль.
        - Наверное, вы не знаете, - доверительно произнесла она, - а вот отцу точно известно, что граф, будучи в курсе моих успехов, пожелал не только присутствовать на испытании, но и приобрести мой первый пергамент, на котором я, согласно общепринятым правилам, должна поставить свой знак.
        Тереза молилась, чтобы Корне поверил в эту ложь, тогда не все будет потеряно.
        Похоже, так и произошло, поскольку глупая ухмылка тут же исчезла с его лица. Конечно, он сомневался, но если желание Уилфреда действительно таково, идти ему наперекор рискованно. Хотя, что бы там граф ни говорил и ни думал, это не имеет никакого значения, поскольку девица испытание не выдержит. Во всяком случае, пока он тут мастер.
        Тереза ждала, когда Корне созовет работников. Ученики и подмастерья тут же побросали свои дела, и вскоре двор превратился в сцену. Самые молодые, отпихивая друг друга, старались усесться впереди всех. Один парень толкнул другого, и тот ко всеобщему удовольствию свалился в водоем, вызвав страшный гвалт. Подмастерья устроились в углах под навесами, прячась от дождя, а молодежи все было нипочем. Кто-то притащил корзину яблок и раздал самым нетерпеливым, чтобы немного успокоить их. Похоже, всем, кроме Терезы, результат предстоящего испытания был известен. Наконец Корне несколько раз хлопнул в ладоши и обратился к импровизированной публике:
        - Вы, конечно, знаете, что сия юная девица попросила принять ее в наш цех. - При этих словах раздался хохот. - Так вот, она, - Корне указал на Терезу, одновременно почесывая мошонку, - считает себя умнее всех вас, и моих сыновей, и даже меня. Пусть от простого собачьего лая она сразу наложит в штаны и побежит прятаться под кровать, но у нее хватает дерзости претендовать на работу, которую по природе своей способны выполнять только мужчины.
        Теперь уже хохотали все без исключения. Какой-то особенно наглый парень швырнул огрызок яблока, и тот угодил Терезе прямо в лицо. Другой кривлялся, изображая испуганную девушку, а остальные радостно аплодировали. Наконец Корне прекратил всеобщее зубоскальство и продолжил свою поучительную речь.
        - Итак, женщина желает выполнять мужскую работу… Кто-нибудь может мне объяснить, как при этом она собирается заботиться о муже, готовить, стирать, заниматься детьми? Или она приведет всю эту свору сюда? - Парни снова захохотали. - А летом, когда настанет жара, когда ее тело будет обливаться пoтом и рубашка прилипнет к груди, что прикажете нам делать? Отводить глаза и сдерживать желания, или в награду за наши усилия она все-таки разрешит нам полакомиться?
        Новый взрыв смеха был ему ответом. Парни перемигивались, подталкивали друг друга локтями и от души хлопали в ладоши. И тут Тереза вышла вперед. До сих пор она молчала, но терпение ее наконец кончилось, и она не желала больше терпеть насмешки.
        - Как я буду ухаживать за своим мужем, это моя забота. Что же касается моей груди, которая не дает вам покоя, то я непременно попрошу вашу жену уделять вам больше внимания, поскольку вам явно его не хватает. А теперь, если вы не против, я хотела бы начать испытание.
        Корне задохнулся от ярости. Он не ожидал такого отпора, а тем более - того, что слова Терезы вызовут благосклонные улыбки парней. Тогда он выбрал в корзине с яблоками самое гнилое, подошел вплотную к девушке, медленно откусил, разжевал и поднес слюнявую кашицу к ее губам.
        - Нравится?
        Тереза скривилась от отвращения, и Корне, довольный, улыбнулся. Тут он заметил внутри гусеницу и, по-прежнему улыбаясь, откусил испорченный кусок, а остаток бросил как можно дальше. Сосредоточенно жуя, он собрал свои космы в неряшливый хвост и подошел к водоему, куда угодило яблоко.
        - Вот твое задание, - сказал он, отодвигая деревянную решетку, которая закрывала часть водоема. - Представишь мне готовую кожу и станешь тем, кем ты так мечтаешь быть.
        Тереза стиснула зубы. В обязанности учеников входило лишь счищать с кож мясо и готовить их к дальнейшей обработке, но если Корне хочет, чтобы она сделала все от начала до конца, что ж, пусть так и будет. Она подошла к краю и посмотрела на толстый слой крови и жира, покрывавший воду. Затем в поисках предназначенной ей кожи стала палкой раздвигать ошметки, отделяющиеся под воздействием извести, однако ничего не нашла и вопросительно взглянула на Корне.
        - Она внутри, - с ухмылкой заявил тот.
        Тереза снова повернулась к водоему, самому глубокому из всех. Сюда складывали кожи сразу после живодерни. Она аккуратно сняла сапоги и поставила их рядом, потом подобрала юбку и ступила в воду, одновременно задержав дыхание. В воде плавали куски кожи и свернувшаяся кровь вперемешку с разной грязью, без которой при вымачивании не обойтись. Под пристальными взглядами сгрудившихся вокруг парней она погрузилась в воду до пояса и от холода невольно застонала.
        Подождав несколько секунд, она набрала побольше воздуха и погрузилась под воду, а когда вынырнула, голова ее была покрыта жиром. Тереза что-то выплюнула, обтерла грязь с лица и стала продвигаться дальше, отводя в стороны плававшую вокруг мерзость. От извести тело под одеждой жгло, она промерзла до костей, но продолжала сосредоточенно продвигаться вперед, хотя вода доходила ей уже до подбородка. Дождь бил по лицу, и она, словно слепая, дрожащими руками нащупывала под водой, за что бы ухватиться, босые ноги утопали в иле и сгнивших кожах. Вдруг она на что-то наткнулась и остановилась как вкопанная. Сердце колотилось, но она заставила себя успокоиться и ощупала предмет ногой, однако что это такое, не поняла. Поддавшись минутной слабости, она даже решила отказаться от испытания, но вспомнила об отце и тех людях, которые верили в нее, сделала глубокий вдох и снова погрузилась в воду. От холода заломило виски, но она все-таки дотронулась до этой непонятной вещи. Поверхность была тошнотворно скользкой, однако Тереза подавила спазм и продолжала ощупывать клейкую массу, пока не наткнулась на ряд
выпуклостей, похожих на мелкую гальку. Она несколько раз провела по ним рукой и наконец поняла, что это ряд зубов. От ужаса она чуть было не открыла глаза, но вовремя сдержалась, иначе известь выела бы их. Она выпустила челюсть и вынырнула, хватая ртом воздух, с красным от натуги лицом. Пока она кашляла и отплевывалась, перед ней возникли остатки огромной сгнившей коровьей головы.
        Тем временем зрители, не удовлетворенные мучениями девушки, подошли к водоему с намерением еще поиздеваться над ней. Один протянул руку, якобы помогая вылезти, однако стоило Терезе ухватиться за нее, как она получила сильный толчок и снова оказалась в воде. Тут во дворе появилась жена Корне, которая наблюдала всю эту сцену и теперь спешила к девушке с сухой одеждой. Отстранив парней, она вытащила ее, дрожавшую, словно собачонка, укутала одеялом и повела в дом, однако на пороге их остановил голос мастера.
        - Пусть переоденется и возвращается в мастерскую.
        Когда Тереза вернулась, то обнаружила на скамье, служившей ей рабочим местом, скомканную коровью кожу. Она разгладила ее с помощью деревянной лопатки, удалила остатки воды, внимательно осмотрела и поняла, что кожу поместили в известковый раствор только на этой неделе, так как на внутренней стороне частично остались мясо и жир, а на внешней кое-где шерсть. Видимо, корова погибла от волчьих зубов, поскольку на коже были видны многочисленные укусы. Кроме того, она обнаружила следы гнойников, какие часто бывают у старых животных. На такую кожу и крысы не польстятся, подумала она.
        - Разве не ты хотела стать подмастерьем? Сделай из этого пергамент, который ты так мечтала показать Уилфреду, и станешь, - ухмыльнулся Корне.
        Тереза понимала, что это невозможно, но промолчала. Потребуется несколько дней, чтобы с помощью едких растворов и воды отчистить кожу, но она не собиралась сдаваться. Засучив рукава, она принялась щетинистым скребком удалять остатки мяса, которые не успели съесть насекомые. Затем перевернула кожу на другую сторону и начала энергично соскребать шерсть, постоянно промывая кожу водой, после чего отжала ее и разложила на скамье - посмотреть, где еще требуется чистка. После этого она собралась достать из специальной шкатулки кислоту, но с удивлением обнаружила, что шкатулка исчезла. Корне, поминутно улыбаясь, следил за ее работой. Иногда он отходил, будто вспоминал о каких-то более важных делах, однако вскоре возвращался. Тереза старалась не обращать на него внимания. Она понимала, что исчезновение шкатулки не случайно, но решила не тратить время на поиски. Вместо этого она взяла немного золы, смешала ее с навозом, оставленным мулами прямо у входа, и втерла полученную смесь в кожу, а потом специальным кривым ножом полностью отчистила ее от шерсти, что, правда, потребовало немало усилий.
        После этого она наконец позволила себе перевести дух. Теперь нужно натянуть кожу на раму, чтобы получился своего рода гигантский бубен, а это сложная задача, поскольку в наиболее поврежденных местах она может порваться. Девушка приспособила к краям будущего пергамента небольшие камешки, обернутые кожей и похожие на толстые коровьи соски, и привязала к каждому веревку. Затем укрепила кожу на раме и начала растягивать, пользуясь идущими от «сосков» веревками, а убедившись, что слабые места выдержали, вздохнула с облегчением. Теперь нужно высушить кожу у огня и подождать, пока она окончательно растянется, после чего можно обрабатывать ее ножом. Она подвинула раму к очагу, горевшему в центре мастерской, где было не только самое теплое, но и самое светлое место, поэтому вокруг на скамьях лежали наиболее ценные кодексы, нуждавшиеся в восстановлении.
        Сидя возле огня в ожидании, Тереза размышляла, откуда могла взяться эта кожа. Крупного рогатого скота почти не осталось, только у Уилфреда было несколько голов. Возможно, Корне приобрел корову у одного из графских управляющих с единственной, судя по состоянию кожи, целью - устроить ей испытание, которое невозможно выдержать.
        В этот момент мастер подошел к очагу. Он провел пальцем по сочащейся влагой коже и недовольно взглянул на Терезу.
        - Вижу, ты стараешься. Может, чему-нибудь и научишься, - сказал он, указывая на растянутую кожу.
        - Я делаю все, что могу, господин, - ответила девушка.
        - И эта дрянь - лучшее, на что ты способна? - с ухмылкой спросил Корне, доставая из чехла нож и поднося его к коже. - Видишь эти отметины? Тут обязательно порвется.
        Тереза знала, что этого не произойдет: она внимательно все изучила и натянула так, чтобы избежать разрывов.
        - Ничего не случится, - с вызовом сказала она.
        И тут же почти физически ощутила ярость Корне. Очень медленно он стал водить кончиком ножа по натянутой коже, как разбойник кинжалом - по горлу жертвы. Наконец острие проткнуло кожу, оставив на ней тончайший разрез. Тереза со страхом наблюдала, как оно остановилось возле одной из опасных точек и начало давить на поверхность. В отблесках огня глаза Корне сверкали, рот приоткрылся, обнажив беззубые десны.
        - Пожалуйста, не надо! - взмолилась Тереза.
        В этот момент Корне вонзил нож в кожу, и она разорвалась на мелкие кусочки, которые, словно сухие листья, посыпались им на головы и спланировали прямо на очаг.
        - Ох, какая жалость! - запричитал Корне. - Похоже, ты неправильно натянула кожу, а значит, придется тебе оставаться ученицей.
        Тереза сжала кулаки, лицо ее исказила злобная гримаса. Она претерпела холод и унижение, она нянчилась с этой никуда не годной кожей, чтобы ее потом можно было хоть как-то использовать, она душу вложила в это испытание, и вот теперь Корне обрекает ее вечно выполнять работу для недоумков только потому, что она женщина.
        Злость еще кипела в ней, когда Корне схватил ее за руку и со смехом произнес прямо в ухо:
        - Ты всегда сможешь заработать на жизнь, разминая кожу какому-нибудь пьянчужке.
        Этого Тереза уже не могла вынести. Она резко вырвала руку и собиралась уйти, но Корне преградил ей дорогу.
        - Ни одна шлюха себе такого не позволяла, - прошипел он и ударил ее по лицу.
        Тереза хотела защититься, но Корне опять крепко схватил ее, а когда она стала вырываться, толкнул, она поскользнулась, упала и ударилась о раму, возле которой еще недавно работала. Громоздкая конструкция зашаталась и с грохотом свалилась на горящий очаг. Раскаленные угли разлетелись повсюду, превратив мастерскую в подобие кузницы, - искры роились в воздухе и падали на ближайшие к очагу скамьи. Несколько угольков угодили на кодексы, и в мгновение ока огонь охватил все полки.
        Корне попытался предотвратить пожар, но было уже поздно, потому что какой-то умник поспешил распахнуть двери и свежий воздух быстро раздул пламя. Огненные языки уже начали лизать крышу, сделанную из ветвей и дерева, а сухие листья заставили их взвиться до небес. Корне только успел убрать несколько тюков с готовыми пергаментами, как большая горящая ветвь упала туда, где стояла ошеломленная Тереза. Не обращая на нее внимания, он крикнул работникам, чтобы те брали все самое ценное, что попадется под руку, и бежали на улицу. Парни с радостью повиновались и, сталкиваясь друг с другом и хватая первые попавшиеся инструменты, устремились к выходу - так уносится в преисподнюю похищенная дьяволом душа. Один из них подбежал к девушке и хотел оттащить ее от огня, но, когда понял, что та уже пришла в себя, махнул на нее рукой.
        Когда Терезе удалось подняться, мастерская напоминала ад; пламя пожирало все на своем пути и уже подбиралось к ней. Вдруг наверху раздался треск, и она подумала, что крыша сейчас обвалится, однако, приглядевшись, заметила, что огонь будто остановился: видимо, сырость и снег мешали его распространению. Девушка огляделась и поняла, что единственная возможность спастись - попасть во внутренний двор, так как выход на улицу был отрезан. Слева под полкой она увидела груду кодексов и, не раздумывая, схватила столько, сколько могла унести, накинула на голову еще влажную после купания в водоеме одежду, выскочила во двор и стала соображать, как оттуда выбраться. Вскоре она заметила в одном из углов вьющийся по стене виноград, по которому можно забраться на крышу, а оттуда перебраться на навесы возле собора. Сняв плащ, она завязала в него кодексы и уже собралась карабкаться наверх, как в мастерской раздался крик.
        Тереза кинула тюк и бросилась внутрь. Дым слепил глаза, раскаленный воздух не давал дышать. За огненной стеной она различила съежившуюся от страха и отчаянно кричащую жену Корне. Наверное, огонь застал ее на чердаке, и она оказалась в ловушке. Приблизившись к девушке, насколько это было возможно, несчастная завизжала, словно свинья под ножом; одежда ее уже загорелась. Тереза попробовала подойти поближе, но в этот момент крыша над очагом затрещала и толстые ветки, составлявшие ее основу, начали ломаться. Тут она заметила, что на них лежит огромный слой снега. Схватив валявшуюся поблизости деревянную лопату, девушка стала с силой бить по ветвям. Снова раздался треск, но она, задыхаясь, не останавливалась до тех пор, пока часть крыши не обвалилась. Обрушившаяся в проем снежная лавина частично погасила пламя, и жена Корне могла теперь выйти из огненного плена.
        - Пойдем же, ради Бога, скорее! - закричала Тереза.
        Женщина открыла глаза, перестала визжать, подошла к Терезе, поцеловала ей руку и неуклюже, переваливаясь на толстых ногах, побежала к водоемам.
        3
        Придя в скрипторий, Горгиас заметил, что наложенная Ценоном повязка насквозь пропиталась кровью. Здоровой рукой он размотал тряпицы, положил раненую руку на освещенный стол и попытался пошевелить пальцами, что удалось ему с большим трудом. Поскольку кровотечение было сильным, он попробовал зажать шов, но боль помешала ему это сделать. Открытая рана пульсировала, словно сердце находилось в руке, а не в груди. Обеспокоенный, он попросил слугу снова позвать врача и, пока тот не пришел, погрузился в размышления о случившемся.
        Покинув мастерскую, он убедил сына Корне, что чувствует себя гораздо лучше, и отослал назад, хотя отец велел его сопровождать. Очень довольный, что можно побездельничать, парень быстренько убрался восвояси. На самом деле Горгиас был по-прежнему слаб, но ему хотелось в одиночестве осмотреть место, где его ранили. Он осуществил свои намерения, однако не обнаружил ничего, что помогло бы разгадать загадку.
        В одном он не сомневался: напавший на него человек знал о бесценном пергаменте.
        Скрип двери вывел Горгиаса из задумчивости. Посланный им слуга, попросив разрешения, вошел в комнату; сним прибыл врач, весьма недовольный.
        - Избави меня Бог от этих ученых мужей! Кичатся своими знаниями, а от любой болячки начинают причитать, как старухи по покойнику, - проворчал он, поднося лампадку к ране.
        - Я еле шевелю пальцами, и кровь не останавливается, - пожаловался Горгиас.
        Врач удостоил руку не большим вниманием, чем мясник, скручивающий голову петуху.
        - Скажите спасибо, если ее не придется ампутировать. Черт возьми, что вы этой рукой делали? Переписывали Библию?
        Горгиас не ответил. Конечно, он сам виноват, не надо было двигать ею во время недавних поисков. Врач тем временем рылся в своем мешке.
        - Проклятье, у меня не осталось спорыша[3 - Спорыш (птичий горец) - лекарственное растение, которое, в частности, улучшает свертываемость крови, ускоряет заживление ран, обладает противовоспалительным действием.]! При вас ли порошки, которые я вам прописал? - спросил Ценон, одновременно заглядывая в мешок пациента.
        Горгиас вырвал у него 1ёмешок:
        - Я забыл их в мастерской, потом кого-нибудь попрошу принести.
        Врач удивленно пожал плечами - он не ожидал такой реакции.
        - Как знаете… Однако должен вас предупредить: из всех ран меня беспокоит только рука. Если не будете осторожны, через неделю она станет ни на что не пригодной, даже на корм свиньям. А если потеряете руку, то потеряете и жизнь, не сомневайтесь. Сейчас я укреплю шов, нужно прекратить кровотечение, потерпите.
        Горгиас скривился, но не столько от боли, сколько потому, что не мог не признать правоту врача.
        - Неужели поверхностная рана может быть столь опасной?..
        - Еще как может, даже если вы считаете иначе. Умирают ведь не только от чумы и золотухи, наоборот, кладбища забиты здоровыми людьми, погибшими от порезов и мозолей: сначала небольшая лихорадка, потом какие-то странные судороги, и прости-прощай. Возможно, вы не знакомы с учением Галена[4 - Гален (ок. 130 - ок. 200) - древнеримский врач. Дал первое анатомо-физиологическое описание целостного организма. Учение Галена было канонизировано церковью и господствовало в медицине в течение многих веков.], но я на своем веку повидал столько мертвецов, что за несколько месяцев могу определить, когда тот или иной субъект отправится в могилу.
        Закончив манипуляции с раненой рукой, врач собрал инструменты и в беспорядке побросал их в мешок. Тогда Горгиас приказал слуге выйти и подождать снаружи. Тот молча повиновался.
        - Задержитесь на минуту, - сказал раненый. - Я хочу попросить вас об одном одолжении.
        - Если это в моих силах…
        Горгиас удостоверился, что слуга их не слышит.
        - Я бы предпочел, чтобы граф ничего не знал о том, насколько тяжело я ранен. Я тружусь над одним документом, который вызывает у него особый интерес, и его наверняка встревожит мысль, что работа может задержаться.
        - Но так оно и есть, вы не сможете держать перо по меньшей мере еще недели три, и то в том случае, если не будет ухудшения. А поскольку граф оплачивает мои труды, согласитесь, мне не пристало его обманывать.
        - Я и не прошу вас обманывать, просто не распространяйтесь о том, когда следует ожидать моего выздоровления, а я уж найду способ закончить работу. Что касается оплаты ваших трудов…
        Горгиас сунул левую руку в карман и достал несколько монет:
        - Здесь больше, чем вам заплатил бы граф.
        Врач взял поблескивающие в свете лампады монеты, внимательно осмотрел их, и глаза его загорелись от жадности. Затем он поцеловал металлические кружочки, спрятал их в свой мешок и, не сказав ни слова, направился к выходу, однако у двери остановился и повернулся к Горгиасу:
        - Отдыхайте и ждите, пока рана затянется. Помните, что здоровье уносится галопом, а возвращается шагом. Если появятся гнойники, немедленно дайте мне знать.
        - Не беспокойтесь, я выполню все ваши указания. А теперь, если вас не затруднит, позовите сюда слугу.
        Подмигнув на прощание, врач исчез. Когда слуга вернулся в скрипторий, Горгиас пристально на него посмотрел. Тщедушный нескладный паренек выглядел не слишком сообразительным.
        - Сейчас ты пойдешь в пергаментную мастерскую и скажешь моей дочери, что мне нужно лекарство, которое дал врач, она знает. Но прежде передашь графу, что я жду его в скриптории.
        - Граф еще спит, - пробормотал юноша.
        - Так разбуди его! - закричал Горгиас. - Скажи, он мне срочно нужен.
        Слуга, часто кивая, закрыл за собой дверь, и его быстрые шаги скоро замерли вдали.
        Горгиас огляделся и отметил, что все вокруг пропитано сыростью. Лампады едва освещали скамьи, на которых стояли, придавая скрипторию какой-то фантастический вид. Из единственного узкого оконца, забранного прочной решеткой, слабый свет падал на гигантский деревянный стол, где царил невообразимый хаос: кодексы, чернильницы, перья и палочки для письма валялись вперемешку с резцами, скребками и губками. В помещении был еще один стол, в отличие от первого совершенно пустой. В крепком шкафу с двумя лампадами по бокам хранились наиболее ценные кодексы, на чьих корешках поблескивали кольца, от которых шли прикрепленные к стене цепи. На верхних полках отдельно стояли обычные Псалтыри и огромные арамейские Библии; на остальных груды непереплетенных томов, различных посланий, сборников писем, грамот и описей пытались отвоевать пространство у полиптихов и цензов, где содержались сведения о расчетах и торговых сделках.
        Он все еще размышлял об утреннем нападении, когда дверь, скрипнув, медленно открылась и факел на несколько мгновений ослепил его. Когда слуга отступил, в ярком свете возникла странная короткая фигура и надтреснутый голос произнес:
        - Мой дорогой Горгиас, что вынудило вас так срочно послать за мной?
        В этот момент раздалось хриплое рычание и крупный пес, оскалившись, направился к Горгиасу, потащив за собой другого. Поводья натянулись, и необычная повозка, в которую были впряжены животные, с трудом покатилась, скрипя грубыми деревянными колесами, однако по приказу хозяина собаки тут же остановились. Горгиас различил голову Уилфреда, уродливо склоненную к правому плечу. Тот бросил поводья, протянул руки, и собаки немедленно принялись лизать их.
        - С каждым днем мне все труднее удерживать этих дьяволов, - сказал он, - но одному Богу известно, что бы я без них делал. Моя жизнь была бы скучнее, чем у засохшей оливы.
        Прошло много лет, но необычный вид графа по-прежнему пугал Горгиаса. Уилфред был прикован к этому сооружению на колесах, на котором он ел, спал и справлял нужду с юных лет, когда ему ампутировали обе ноги.
        Горгиас отвесил приветственный поклон.
        - Оставьте церемонии и скажите, что случилось.
        Вместо ответа переписчик отвел взгляд. Он так торопился поговорить с графом, а теперь не знал, с чего начать. Вдруг один из псов сдвинулся с места, повозка резко дернулась и заскрежетала. Воспользовавшись моментом, Горгиас опустился на колени, чтобы осмотреть колеса и выиграть время, пока не найдутся нужные слова.
        - Наверное, из-за тряски выпала какая-нибудь заклепка, доски разошлись и могут отлететь. Вы бы показали сиденье плотнику.
        - Но для этого меня нужно поднять, что не так-то просто, а сам я не в состоянии.
        Извиняясь за бестактность, Горгиас махнул рукой, и Уилфред не мог не заметить повязку.
        - О небо, что с вами произошло?
        - Ничего, так, ерунда, - соврал Горгиас. - По дороге к мастерской какой-то чудак слегка меня поцарапал. Позвали врача, и он настоял на том, чтобы завязать руку; вы ведь знаете этих коновалов: боятся, им не заплатят, если они ничего не перевяжут или не заклеят.
        - Вы правы, но скажите, можете ли вы двигать рукой?
        - Немного больно, но ничего, разработается.
        - Итак, вы хотели срочно видеть меня…
        - Разрешите, я присяду. Это касается документа. Я продвигаюсь не так быстро, как хотелось бы.
        - Ну что ж, aliquando bonus dormitat Deus[5 - Иногда и Бог дремлет (лат.).]. Главное - не продвигаться быстро, а прийти вовремя. С чем же связано это отставание? Вы мне ничего не говорили, - произнес он, пытаясь скрыть досаду.
        - Не хотелось вас беспокоить. Думал, сам разберусь с перьями, но я слишком их заточил, и чернила стекают не так, как надо.
        - Не понимаю, у вас ведь десятки перьев.
        - Да, но не гусиных. Гусей, насколько вам известно, в Вюрцбурге не осталось.
        - Продолжайте работать с теми, какие есть, не вижу особой разницы…
        - Все дело в том, как стекают чернила. Если слишком быстро, можно испортить весь лист. Вы ведь помните, я пользуюсь пергаментом из кожи неродившегося теленка. Его поверхность настолько нежная, что любая погрешность в обращении с пером может привести к непоправимым последствиям.
        - А почему вы не используете пергамент иного типа?
        - Учитывая ваши намерения, это невозможно.
        Уилфред поерзал на сиденье.
        - И что же вы предлагаете?
        - Я собираюсь, используя подходящее клейкое вещество, сделать чернила более густыми и надеюсь через пару недель этого добиться.
        - Поступайте, как считаете нужным, но если вам хоть немного дорога ваша голова, документ должен быть готов к установленному сроку.
        - Я уже начал заниматься чернилами, не волнуйтесь.
        - Хорошо. Кстати, если уж мы здесь, мне хотелось бы взглянуть на пергамент. Не будете ли вы так любезны принести его…
        Горгиас стиснул зубы. Он не мог признаться в том, что случилось во время нападения.
        - Боюсь, это невозможно.
        - Как невозможно? Что это значит?
        - Его тут нет, я отнес его в мастерскую Корне, - в очередной раз соврал он.
        - Какого черта? Ведь там любой может его увидеть! - вне себя закричал Уилфред.
        - Простите, святой отец. Конечно, нужно было посоветоваться с вами, но вчера поздно вечером я заметил, что одна страница немного повреждена. Не знаю, из-за чего это произошло, но в таких случаях следует действовать немедленно. Мне потребовалась кислота, которой обычно пользуется Корне, однако, зная ваши опасения, я решил не вызывать у него подозрений своей просьбой и сам отнес документ в мастерскую. Кроме Терезы, там никто не умеет читать, и еще один текст среди сотен других вряд ли привлечет чье-то внимание.
        - Звучит правдоподобно, но я не понимаю, почему в таком случае вы здесь, а не в мастерской. Заканчивайте там все свои дела и возвращайте его назад в скрипторий. И не называйте меня святым отцом, умоляю, я уже много лет не ношу сутану.
        - Как прикажете. Сейчас соберу инструменты и немедленно отправлюсь, но прежде я хотел бы обратиться к вам с одной просьбой.
        - Говорите.
        - Эти дни… которые мне нужны для приготовления новых чернил…
        - Да?
        - Если ваше сиятельство позволит, я бы предпочел не приходить в скрипторий. Дома у меня есть все необходимое, и там гораздо спокойнее. Кроме того, мне придется переночевать за крепостными стенами, в лесу, мне нужно там кое-что найти.
        - В лесу? В таком случае я попрошу praefectus[6 - Наместник (лат.).] выделить вам караульного для охраны. Если сегодня утром на вас напали внутри крепости, представьте, что может произойти за ее пределами.
        - Благодарю, но не вижу в этом необходимости. Я хорошо знаю лес и попрошу Терезу сопровождать меня.
        - Ну и ну! - расхохотался граф. - Вы все еще смотрите на свою дочь как на малютку, а она уже давно привлекает мужчин не хуже течной самки. Если саксы учуют девушку, вы и перекреститься не успеете. Так что позаботьтесь о документе, а я позабочусь о вас. К вечеру вам пришлют караульного.
        Горгиас решил не перечить. Правда, он собирался посвятить ближайшие два дня поискам напавшего на него человека, а с караульным за спиной это будет непросто, однако сейчас беседу надо заканчивать, чтобы не пробуждать в Уилфреде еще больших подозрений. Собирая инструменты, он заговорил о другом:
        - Как вы думаете, когда прибудет король?
        - Карл Великий? Через месяц, возможно через два. С последней почтой пришло сообщение о скорой отправке обоза с провизией.
        - Но нигде не проехать.
        - Я знаю, однако рано или поздно придется попытаться, запасы уже на исходе.
        Горгиас кивнул. С каждым днем им выдавали все меньше зерна, а скоро вообще ничего не останется.
        - Ну что же, если вы больше ни о чем не хотите попросить…
        Граф натянул поводья, щелкнул кнутом, и повозка тяжело стронулась с места. Он уже был у выхода, когда ворвался слуга, крича так, словно за ним гнался дьявол:
        - Боже милостивый, мастерская! Там пожар!
        4
        Увидев остатки мастерской, Горгиас взмолился, чтобы Тереза не осталась под обломками. Внешние стены сгорели, крыша обвалилась, отчего огонь стал еще ярче, превратив здание в пылающий костер. Зрелище привлекло уже немало любопытных, и они всё прибывали. Наиболее отважные пытались помочь раненым, спасти какие-то вещи, потушить горящие угли. Придя в себя, Горгиас заметил Корне, склонившегося над какими-то балками. В перепачканной одежде, с изможденным лицом, он походил на нищего. Горгиас решительно направился к нему.
        - Слава Богу, вы тут. Вы не видели Терезу?
        Мастер резко повернулся, словно при нем упомянули дьявола, сделал прыжок и чуть не вцепился Горгиасу в горло.
        - Это все твоя проклятая дочь! Да сгорит она до последней косточки!
        Горгиасу удалось вырваться в тот момент, когда какие-то два парня подскочили разнять их. Они попросили извинить Корне за эту вспышку, но Горгиас подозревал, что это был не просто порыв отчаяния. Тем не менее он поблагодарил парней за добрые намерения и продолжил поиски.
        Обойдя все вокруг, он обнаружил, что огонь не только погубил мастерские и жилище Корне, но и перекинулся на крыши соседних хлевов и амбаров. К счастью, ни скота, ни зерна в них не было, поэтому потери ограничились одними постройками.
        Он заметил также, что каменная стена вокруг мастерских не пострадала, поскольку Корне, которому надоели постоянные грабежи, в свое время распорядился заменить ею деревянный частокол. Благодаря такой предусмотрительности огонь не достиг пространства между стеной и водоемами.
        В этот момент чья-то дрожащая рука дотронулась до его спины. Это оказалась Бертарда, жена Корне.
        - Какое несчастье, какое страшное несчастье, - запричитала она со слезами на глазах.
        - Бертарда, ради Бога, вы видели мою дочь? - с нетерпением воскликнул он.
        - Она спасла меня, слышите? Она меня спасла!
        - Слышу, слышу, но где она? Она ранена?
        - Я сказала, чтобы она туда не входила, чтобы плюнула на книги, но она не послушалась…
        - Бертарда, умоляю, скажите, где моя дочь! - И он начал трясти женщину за плечи.
        Та пристально посмотрела на Горгиаса, но взгляд ее блуждал где-то далеко.
        - Мы выбежали из мастерской, спасаясь от огня, - начала она. - Во дворе она помогла мне забраться на стену, а когда убедилась, что я в безопасности, сказала, что ей нужно вернуться за кодексами. Я крикнула, чтобы она не ходила, чтобы тоже лезла на стену, но вы же знаете, какая она упрямая. Сквозь бушующее пламя она вошла в мастерскую, но вдруг раздался сухой треск и крыша рухнула. Вы понимаете? Она меня спасла, и тут все обрушилось…
        Горгиас в отчаянии ничком рухнул на землю и остался лежать недвижим среди развалин и запустения. Тлеющие угли трещали, рассыпая кучи искр, серый дым медленно поднимался к небесам, возвещая о беде.
        Если бы в нем оставалась хоть капля здравого смысла, он подождал бы, пока пожар закончится, но даже секунда промедления казалась ему немыслимой, и он двинулся вперед сквозь беспорядочные нагромождения столбов и брусьев, чувствуя, как огонь обжигает легкие, жар проникает до костей, а глаза режет от дыма. Сквозь тучи искр и пепла он едва различал свои руки, но его ничто не могло остановить. Отшвыривая ногами какие-то обгоревшие подпорки, полки и рамы, он шел и шел, громко повторяя имя Терезы. Вдруг, в очередной раз заплутавшись в дыму, он услышал сзади отчаянный крик о помощи. Горгиас резко развернулся и прямо по горящим углям бросился на голос, но это оказался двенадцатилетний Иоганн Пискортос, сын кожевника Ханса. Горгиас, проклиная все на свете, бросился к нему и обнаружил, что тело его обожжено, а ноги придавлены тяжелой балкой.
        Было ясно, что если сейчас же ему не помочь, он погибнет, и Горгиас, напрягшись, раздвинул набросанные поверх доски, однако балка не поддавалась. Тогда он оторвал кусок от своей повязки и прикрыл лицо мальчика, защищая от дыма.
        - Иоганн, послушай меня. Мне нужна помощь, чтобы вытащить тебя отсюда. У меня ранена рука, и я не могу один сдвинуть эту балку. Вот что мы с тобой сделаем. Ты умеешь считать?
        - Да, господин, до десяти, - сказал он с гордостью.
        - Чудесно. Ты будешь дышать через эту повязку и после каждых пяти вздохов как можно громче кричать свое имя. Понял?
        - Да, господин.
        - Хорошо, тогда я пойду за подмогой, а заодно принесу кусок пирога и вкусное яблоко. Ты любишь яблоки?
        - Пожалуйста, не оставляйте меня, - заплакал мальчик.
        - Я тебя не оставлю, просто позову кого-нибудь на помощь.
        - Господин, не уходите, пожалуйста, - взмолился он, хватая Горгиаса за руку.
        Горгиас взглянул на мальчика и чертыхнулся. Он понимал, что даже если найдет кого-то в помощь, ребенок их не дождется - тут почти нечем дышать. Иоганн так или иначе погибнет, сгорит или задохнется, не важно. И он, взрослый мужчина, ничего не может поделать, кроме как пойти за помощью.
        Внезапно Горгиас нагнулся, схватился за балку обеими руками, присел и изо всех сил начал тянуть, так что спина хрустнула, однако он не остановился, словно от этих усилий зависела не только жизнь мальчика, но и его собственная. Он почувствовал, как швы на раненой руке стали лопаться, разрывая кожу и сухожилия, и все-таки продолжал свои судорожные движения.
        - Ну же, проклятущая, давай! - кричал он.
        Вдруг раздался треск, и балка сдвинулась на пару пальцев. Горгиас сделал глубокий вдох, в очередной раз глотнув дыма, еще поднапрягся, и балка приподнялась над мальчиком примерно на ширину ладони.
        - Ну же, Иоганн, выбирайся!
        Мальчик перекатился на бок, но тут силы оставили Горгиаса, и балка опять рухнула на землю. Чуть-чуть отдышавшись, он взвалил на плечи обессиленного ребенка и вынес его из этого ада.
        На площади, куда жители сносили раненых, Горгиас увидел Ценона, склонившегося над мужчиной с обожженными ногами. Ланцетом он быстро вскрывал волдыри и тут же выдавливал из них жидкость, как сок из винограда. Ему помогал служка с испуганными глазами, который с сомнительной ловкостью прикладывал к ранам какую-то маслянистую мазь. С Иоганном за спиной Горгиас направился к Ценону, осторожно положил мальчика на землю и попросил заняться им. Бросив на ребенка быстрый взгляд, врач покачал головой.
        - Я ничем не могу помочь, - твердо сказал он.
        Горгиас схватил его за руку и отвел в сторону.
        - Не обязательно говорить это при нем, - процедил он. - Все равно помогите ему, а там уж как Богу будет угодно.
        Ценон усмехнулся.
        - Вы бы о себе лучше заботились, - сказал он, указывая на окровавленную руку. - Дайте-ка я посмотрю.
        - Сначала мальчик.
        Ценон скривился, но все-таки склонился над раненым. Потом позвал своего помощника и взял у него из рук мазь.
        - Свиной жир, лучшее средство от ожогов, - пояснил он, смазывая обожженные места. - Графу не понравится, что я трачу его без толку.
        Горгиас промолчал. Все его мысли были заняты Терезой.
        - Где-нибудь еще есть раненые? - наконец спросил он.
        - Конечно. Самых тяжелых отнесли в церковь Сан-Дамиан, - промолвил врач, не глядя на него.
        Горгиас тоже склонился над мальчиком и погладил его по голове. Тот в ответ попытался улыбнуться.
        - Не слушай этого живодера, - пошутил он. - Вот увидишь, ты поправишься. - И не дожидаясь ответа, распрямился и направился в церковь на поиски дочери.
        Церковь Сан-Дамиан была невысокой, но крепкой и надежной. Ее построили из тесаного камня, и сам Карл Великий выразил удовлетворение тем, что фундамент здания, воздвигнутого во славу Господню, столь же прочен, как вера в него. Перед входом Горгиас осенил себя крестным знамением и вознес молитву за спасение Терезы.
        Сразу за порогом в нос ударил запах горелого мяса. Он взял один из факелов, подвешенных в галереях, и направился к трансепту[7 - Поперечный неф, пересекающий под прямым углом основные (продольные) нефы.], освещая по пути маленькие часовни, расположенные в боковых нефах. Дойдя до клироса, он увидел за алтарем набитые соломой мешки для раненых. Там же он заметил Эрика - живого, веселого паренька, который вечно торчал в мастерской в ожидании какого-нибудь поручения. Теперь же он лежал с обожженными ногами и душераздирающе стонал. Того, кто находился с ним рядом, Горгиас не признал - вместо лица была запекшаяся корка. Возле центральной апсиды он увидел Никодема, одного из подмастерьев Корне, который исповедовался сам себе, за трансептом - толстого человека с повязкой на голове, из которой торчали одни уши, а у него за спиной - обнаженного юношу, в котором Горгиас узнал Целиаса, младшего сына Корне. Глаза у него были полузакрыты, шея неестественно вывернута; видимо, он умер в страшных мучениях.
        Никто из присутствующих не знал, где Тереза.
        Тогда Горгиас упал на колени и стал молиться о душе своей пропавшей дочери. Поднявшись, он собирался продолжить поиски, но силы внезапно покинули его. Сотрясаемый дрожью, он привалился к колонне, однако взгляд его затуманился, потом все поглотила темнота и он без сознания рухнул на землю.
        В полдень звон колоколов привел его в чувство. Постепенно пелена с глаз исчезла, и расплывчатые прежде фигуры стали четкими, словно их прополоскали в чистой воде. Он тут же увидел свою жену Рутгарду, пытавшуюся улыбнуться, хотя лицо у нее было заплаканное. Чуть дальше Ценон возился с какими-то склянками. Вдруг руку пронзила такая боль, что он подумал, не отрезали ли ее, но оказалось, она на месте, да еще аккуратно перевязанная. Тем временем Рутгарда приподняла его и подсунула под спину мягкую подушку. Тут Горгиас заметил, что он по-прежнему находится внутри церкви, в одной из часовен.
        - Тереза не появилась? - спросил он.
        Рутгарда с горечью посмотрела на него, заплакала и уткнулась лицом в плечо.
        - О Боже, что произошло? - воскликнул он. - Где моя дочь? Где Тереза?
        Ответом ему было молчание. Вдруг в нескольких шагах от себя он заметил накрытое простыней неподвижное тело.
        - Ценон нашел ее в мастерской под рухнувшей стеной, - всхлипывая, сказала Рутгарда.
        - Нет! Ради всех святых, нет! Это неправда!
        Горгиас поднялся и подбежал к телу. Из-под савана с каким-то нелепым белым крестом торчала обожженная то ли рука, то ли нога. Горгиас резко сдернул покрывало, и глаза его округлились от ужаса. Перед ним лежала обуглившаяся фигура, опознать которую было невозможно, и у него еще оставалась бы надежда, если бы не чудом сохранившиеся голубые лохмотья - все, что осталось от любимого дочкиного платья.
        Как только наступил вечер, люди начали собираться к церкви на похороны. Дети болтали и смеялись, уворачиваясь от шлепков взрослых, а самые нахальные даже передразнивали плачущих женщин. Несколько одетых в темное старух столпились вокруг Брунильды - вдовы, которая содержала дом терпимости и всегда была в курсе событий. На сей раз она заинтриговала своих товарок известием о том, что мастерская загорелась из-за дочери переписчика и что жертвы - это еще полбеды, а истинное несчастье - потеря съестных припасов, которые Корне прятал в амбарах.
        Постепенно присутствующие разбились на кучки, обсуждая количество раненых, их ожоги и причины пожара. Время от времени какая-нибудь женщина перебегала от одной кучки к другой, не в силах сдержать любопытство и даже улыбаясь в предвкушении новых слухов. Тем не менее, несмотря на всеобщее возбуждение, прибытие графа Уилфреда было воспринято с удовольствием, поскольку дождь усиливался, а мест, где можно было бы спрятаться, на всех не хватало.
        Как только церковные двери открылись, подмастерья поспешили занять лучшие места. Мужчины всегда садились у алтаря, оттесняя женщин и детей назад. Корне с женой уселись в первом ряду, предназначенном для родственников погибших. Рядом с ними на мешках с соломой устроились два их раненых сына. Тело младшего, Целиаса, завернутое в льняной саван, лежало рядом с телом Терезы на столе перед алтарем. Горгиас и Рутгарда отклонили приглашение Уилфреда и сели чуть дальше, желая избежать новой стычки с Корне.
        Граф ждал у входа, пока все прихожане займут свои места. Когда разговоры стихли, он ударил кнутом, и собаки подвезли его по одному из боковых нефов к трансепту. Там два церковных служителя помогли переместить повозку за алтарь, надели на собак кожаные капюшоны и развязали ремни, которыми граф был привязан к сиденью. Затем с Уилфреда сняли его обычное облачение и надели белый подрясник, подпоясанный особым шнуром, поверх - расшитое одеяние с серебряными колокольчиками по нижнему краю, а на голову - пышный убор из дамаста. После этого привратник омыл ему руки в специальной чаше и поставил рядом с сосудами, где хранится миро, скромный похоронный потир. Два канделябра слабо освещали саваны погибших.
        Толстый священник с трудом подошел к алтарю с Псалтырью в руках, благоговейно открыл ее, послюнил указательный палец и начал службу с чтения четырнадцати стихов, как предписывал устав монастыря святого Бенедикта. Затем он пропел четыре псалма и следом еще восемь, после чего прочитал литанию и заупокойную молитву. Потом слово взял Уилфред, и одного его присутствия оказалось достаточно, чтобы пересуды на время стихли. Он пытливо вглядывался в присутствующих, словно пытался найти виновника трагедии. Вот уже два года, как он не надевал одежды священника.
        - Возблагодарим же милосердного Господа за то, что он до сих пор испытывает к нам сострадание, - возвестил граф. - Привыкнув получать от жизни одни удовольствия и предаваться наслаждениям, вы легкомысленно забыли, зачем пришли в этот мир. Вы напускаете на себя благочестивый вид, возносите молитвы, подаете милостыню и потому воображаете, будто все, чем вы владеете, - плод ваших усилий. В своем ослеплении вы желаете женщин, не похожих на ваших жен, завидуете тем, кто обласкан судьбой, и ради вожделенного богатства готовы даже отрезать себе уши. Вы полагаете, что жизнь - это пир, на который вас пригласили и где для вас приготовлены самые изысканные кушанья и напитки. Но лишь будучи невежественным, обладая эгоистичным разумом и уязвимой душой, можно забыть, что наши жизни - во власти Отца Небесного. И как глава семьи порет детей за непослушание, как судья повелевает отрезать язык лгуну или отрубить руку охотнику, преступившему закон, так и Господь карает тех, кто забывает его заповеди, и кара эта ужасна.
        По церкви пробежал шепоток.
        - Голод стучится в наши двери, - продолжил граф, - проникает в наши дома и отнимает у нас детей. Дожди заливают поля, болезни губят скот. А вы ничего не делаете, только жалуетесь! У Господа свои замыслы, и он посылает вам знак, но в ответ слышит лишь ропот. Молитесь, пока ваши души не очистятся от злобы и зависти, и возносите в своих молитвах хвалу Господу! Он забрал Целиаса и Терезу из созданного вами греховного мира, и теперь, когда их души вырвались на свободу из развращенного тела, вы рыдаете, как женщины, и рвете на себе волосы. Я призываю вас одуматься, ибо они - не последние. Господь указывает вам путь. Забудьте о своих страданиях и трепещите, поскольку в этом мире вы не попадете на пир, которого вожделеете. Вымаливайте прощение, и тогда, возможно, вы очутитесь на Его пиру, а те, кто отвергнет Его, будут прокляты на веки вечные.
        Уилфред замолчал. С годами он понял, что упоминание вечного проклятия всегда оказывает нужное воздействие независимо от того, по какому поводу произносится речь. Однако Корне нахмурился и выступил вперед.
        - С вашего позволения, - громко произнес он. - С тех пор как я впервые причастился, я считаю себя добрым христианином: по утрам молюсь, по пятницам пощусь, заповеди выполняю. - Он оглянулся, словно в поисках одобрения. - Сегодня Господь забрал у меня Целиаса - здорового, крепкого, хорошего парня. Я повинуюсь Божьему промыслу и умоляю Его не оставить душу моего сына, а также мою, моих домочадцев и всех присутствующих. - Тут он сглотнул и повернулся к Горгиасу. - Но виновница этого несчастья не заслуживает того, чтобы мы молились о смягчении уготованной ей кары. Она не имела права переступать порог моей мастерской. Если Господь прибегает к смерти, чтобы чему-то научить нас, мы должны воспользоваться его уроком. И если Ему дано судить мертвых, то мы должны судить живых.
        Церковь содрогнулась от криков.
        - Nihil est autem tam volucre quam maledictum, nihil facilius emittitur, nihil citius excipitur, latius dissipatur[8 - «Нет ничего столь быстрого, как хула, ничто так легко не слетает с языка, ничто так быстро люди не подхватывают, ничто так широко не распространяется» (лат.). Цицерон. Речь в защиту Планция.]! - воскликнул Уилфред. - Несчастные невежды, разве вы не знаете, что нет ничего быстрее и проще, чем оклеветать человека, ибо клевета распространяется и воспринимается лучше всего? Я слышал, в чем обвиняют Терезу, но никто из вас не знает правды о случившемся. Избегайте лжи и низких поступков, потому что нет такой тайны, которая рано или поздно не раскрылась бы. Nihil enim est opertum, quod non revelabitur: et occultum, quod non scietur[9 - «(Ибо) нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано» (лат.). Мф., Х, 26.].
        - Лжи, говорите? - Корне в негодовании всплеснул руками. - Да я сам испытал на себе гнев этой дочери Каина. От ее ненависти вспыхнул огонь, разрушивший мою жизнь, и я не боюсь говорить об этом здесь, в Божьем храме. Целиас подтвердил бы мои слова, если бы не погиб по ее вине, но это могут подтвердить все, кто там был, и клянусь Всевышним, они это сделают, когда Горгиас с семьей предстанут перед судом. - Не дожидаясь разрешения Уилфреда, он взвалил на плечи тело сына и в сопровождении домочадцев покинул церковь.
        Горгиас подождал, пока церковь окончательно опустеет. Он хотел поговорить с Уилфредом насчет погребения Терезы, другого подходящего момента может и не представиться. Кроме того, его страшно поразили слова Уилфреда. Он знал от Рутгарды, что Терезу, по слухам, считают виновницей пожара, но предостережения графа заставляли предполагать что-то другое. В ожидании мужа Рутгарда на улице обсуждала с соседками предстоящие похороны. Горгиас застал Уилфреда ласково треплющим своих собак и в который раз поразился, как безногий человек с такой легкостью управляется с этими чудовищами.
        - Я очень сожалею о вашей потере, - сказал Уилфред, горестно покачивая головой. - Ваша дочь была действительно хорошей девушкой.
        - У меня больше ничего не осталось, в ней была вся моя жизнь. - И глаза Горгиаса наполнились слезами.
        - Многие полагают, что нет ничего страшнее собственной смерти, но это не совсем верно. Со смертью ребенка родители тоже превращаются в ходячих мертвецов, и чем более пуста их жизнь, тем она тяжелее - такова злая ирония судьбы. Но ваша жена еще молода, и, возможно, вы могли бы…
        Горгиас отрицательно покачал головой. Они уже много раз пытались, но Господь не пожелал одарить их еще одним ребенком.
        - Единственное мое желание - похоронить Терезу как истинную христианку, ибо она таковой и являлась. То, о чем я собираюсь просить, трудно выполнить, но я умоляю вас внять моей просьбе.
        - Если это в моих силах…
        - В последнее время я видел ужасные вещи: обнаженных мертвецов вдоль дорог; трупы, брошенные в навозные ямы; тела, извлеченные из могил отчаявшимися голодными людьми. Я не хочу, чтобы подобное произошло с моей дочерью.
        - Конечно, но я не понимаю, каким образом…
        - Кладбище во внутреннем дворе церкви. Я знаю, там покоятся только духовные лица и знатные люди, но я прошу вас об этом как о высочайшей милости, ведь я столько сделал для вас…
        - Я для вас тоже, Горгиас, но это совершенно невозможно. На кладбище уже нет места, а могилы в часовнях принадлежат церкви.
        - Я знаю, но я думал об участке около колодца, там еще никого не хоронили.
        - Но ведь там почти голые камни.
        - Это не имеет значения, я вырою могилу.
        - Такой рукой?
        - Найду кого-нибудь в помощь.
        - Все равно ваша мысль не кажется мне удачной. Люди не поймут, почему девушка, обвиненная в убийстве, покоится рядом со святыми.
        - Но как же так? Ведь еще несколько минут назад вы ее защищали.
        - Да, защищал, - кивнул он. - Один из раненых работников, Никодем, видимо, чувствуя приближение смерти, попросил исповедать его и, перечисляя свои грехи, заодно рассказал о случившемся. Похоже, все происходило не совсем так, как описал Корне.
        - То есть Тереза не является виновницей пожара?
        - Этого тоже утверждать нельзя, тут много неясного. Но даже если обвинение Корне ложно, доказать это будет очень трудно. Я должен соблюдать тайну исповеди, а остальные работники скорее всего поддержат Корне. Я не думаю, что Никодем выживет, но даже при благоприятном исходе он наверняка откажется от своих слов, ведь он работает на Корне.
        - А Корне - на вас.
        - Мой дорогой Горгиас, иногда вы недооцениваете власть Корне. Да, люди его не уважают как работника, но они боятся его семьи. Некоторые жители уже испытали на себе его ярость. Его сыновья обнажают меч с той же легкостью, с какой отрок - свой член.
        - Но вы же понимаете, что моя дочь не могла этого сделать, вы же знали Терезу. Она была доброй и милосердной девушкой! - И слезы опять полились у него из глаз.
        - Да, и упрямой, как мул. Послушайте, Горгиас, я высоко ценю вас, но не могу выполнить вашу просьбу. Мне искренне жаль.
        Горгиас задумался. Он понимал Уилфреда, но не мог допустить, чтобы тело его дочери осквернили, бросив в навозную яму.
        - Ну что же, ваше сиятельство, мне остается только одно. Если я не могу похоронить дочь в Вюрцбурге, придется ехать в Аквисгранум.
        - В Аквисгранум? Вы, наверное, шутите. Нигде не проехать, и даже если вы раздобудете повозку с волами, саксы разорвут вас на части.
        - Все равно я так поступлю, пусть это будет стоить мне жизни.
        Горгиас выдержал взгляд Уилфреда. Он знал: граф нуждается в его услугах и не допустит, чтобы с ним случилось несчастье.
        - Не забывайте, за вами документ, - наконец произнес Уилфред.
        - А за вами - похороны.
        - Не испытывайте судьбу. Если до сих пор я защищал вас, как сына, это еще не дает вам права дерзить мне, - сказал он и опять принялся поглаживать собак. - Надеюсь, вы помните, что именно я приютил вас, когда вы пришли в Вюрцбург и побирались на улицах, выпрашивая кусок хлеба. Именно благодаря мне вас вписали в реестр свободных горожан, хотя у вас не было необходимых для этого документов и оружия, и именно я дал вам работу, которая до сих пор вас кормила.
        - Я не настолько неблагодарен, чтобы забыть об этом, но минуло уже шесть лет, и мне кажется, своей работой я с лихвой отплатил вам за помощь.
        Уилфред строго взглянул на Горгиаса, но затем лицо его смягчилось.
        - Мне очень жаль, но я не могу вам помочь. Корне уже наверняка донес судье о случившемся, и с моей стороны было бы безрассудством заниматься похоронами человека, которого могут обвинить в убийстве. И еще одно. Позаботьтесь о себе, потому что Корне не оставит вас в покое, можете не сомневаться.
        - Но почему? Ведь во время пожара я был с вами в скриптории…
        - Вижу, вы еще не знаете сложные законы Каролингов, а надо бы, если вам дорога собственная голова.
        Уилфред ударил кнутом, и собаки уверенно двинулись вперед, будто знали, куда нужно везти хозяина. По боковому проходу они доставили повозку в роскошно убранные покои. Горгиас, повинуясь указаниям графа, последовал за ними.
        - Здесь обычно останавливаются самые знатные гости: князья, епископы, короли. А в этом маленьком зале хранятся все капитулярии[10 - Капитулярия - закон, распоряжение франкских королей из династии Каролингов.] нашего короля Карла со дня его коронации. Тут же мы храним сборники древних франкских законов, декреталии и акты Майских собраний[11 - Майские собрания - проходившие в мае ежегодные собрания всех мужчин королевства Каролингов, которые имели оружие.]… Короче говоря, все писаные нормы, по которым живут франки, саксы, бургунды и лангобарды. А теперь дайте-ка я посмотрю…
        Уилфред подкатил к низкой полке, видимо, специально сделанной такой высоты, и начал перебирать один за другим тома в переплетных досках. Наконец он остановился у какого-то истертого тома, с трудом вытащил его и стал перелистывать, смачивая пальцы кончиком языка.
        - Ага, вот оно. Capitular de Vilis. Poitiers, anno domine 768. Karolus rex francorum[12 - Капитулярия Вилиса. Пуатье, 768 год. Карл, король франков (лат.).]. Разрешите, я прочитаю: «Если свободный человек нанесет вред жизни или имуществу человека, занимающего равное ему положение, и по той или иной причине будет не способен ответить за свой проступок, семья виновного понесет такое же наказание, какое должен был понести он».
        Уилфред закрыл книгу и вернул ее на полку.
        - Моя жизнь в опасности? - спросил Горгиас.
        - Не знаю, но не думаю. Я давно знаком с Корне. Он эгоист и, вероятно, может быть опасен, но он еще и проныра каких мало. Мертвый вы ему ни к чему, его интересует ваше имущество. Вот его семья - другое дело. Они - выходцы из Тюрингии, из Верхней Саксонии, а тамошние обычаи сильно отличаются от франкских.
        - Ну, если ему нужно богатство… - Горгиас с горечью усмехнулся.
        - Самая большая опасность заключается в том, что по суду вы можете попасть на рынок рабов.
        - Сейчас меня это не волнует. Когда я похороню дочь, тогда и решу, как этой опасности избежать.
        - Ради Бога, Горгиас, поторопитесь. Подумайте хотя бы о Рутгарде, она ведь ни в чем не виновата. Вам нужно подготовиться к защите, а в случае необходимости - и к бегству. Люди Корне будут преследовать вас, как собаку.
        Горгиас опустил голову. Если Уилфред не разрешит погребение здесь, ему придется везти тело в Аквисгранум, но этому, если верить графу, могут помешать родственники Корне. Остается одно - доказать невиновность Терезы, и тогда Уилфред не станет противиться.
        - Тереза будет похоронена сегодня ночью во внутреннем дворе церкви, а вы, ваше сиятельство, займетесь судебным разбирательством. В конце концов, моя свобода гораздо нужнее вам, чем мне.
        Граф дернул вожжи, и псы угрожающе зарычали.
        - Послушайте, Горгиас. С тех пор как вы начали работать над пергаментом, я снабжал вас едой, ради которой многие пошли бы даже на убийство, и по причине такого к вам отношения вы теперь перегибаете палку, причем до такой степени, что я подумываю о пересмотре наших договоренностей. Конечно, ваши знания и умения мне необходимы, но, предположим, несчастный случай, болезнь или хотя бы этот суд помешают вам завершить начатое дело. Неужели вы полагаете, что я откажусь от своих планов и ваше отсутствие воспрепятствует их выполнению?
        Горгиас понимал всю шаткость своего положения, однако ему ничего не оставалось, как продолжать давить на Уилфреда. В противном случае он окажется в навозной яме вместе с Терезой.
        - Не сомневаюсь, что в конце концов вы кого-нибудь найдете, никто не может помешать вам это сделать. Но родным языком этого переписчика должен быть греческий; он должен знать обычаи древнего императорского двора, владеть искусством дипломатии не хуже каллиграфии, уметь отличать пергаменты из кожи еще не родившегося и новорожденного ягненка и, конечно, держать рот на замке. Много ли вы знаете таких людей? Двоих, может, троих? И возьмется ли кто-нибудь из них за столь сомнительное поручение?
        Казалось, Уилфред вот-вот зарычит не хуже своих псов. Его покрасневшая от гнева, неестественно вывернутая голова выглядела еще уродливее, чем обычно.
        - Чего вы хотите? Чтобы мы все угодили в ад?
        - Нет, этого я не хочу.
        - Тогда какого черта вы вбили себе в голову, будто я могу помочь вам? Я представляю в Вюрцбурге закон. Меня поставил сюда Карл Великий.
        - Но сейчас решать должны вы. Неужели хранитель тайны, которая изменит будущее христианского мира, отступит из боязни вызвать раздражение простого монарха?

*****
        Как только Рейнхольд и Лотария узнали последние новости, они тут же пришли в церковь Сан-Дамиан помочь с похоронами Терезы. Лотария была старшей сестрой Рутгарды, а после ее брака с Рейнхольдом связь между двумя семьями стала еще прочнее. Все подготовив, Горгиас дал знать Рейнхольду, что тело можно переносить. Рутгарда и Лотария пошли вперед, чтобы начать приготовления, но Горгиас и Рейнхольд, воспользовавшись найденными в церкви носилками, скоро догнали их.
        Дома Горгиас положил тело Терезы на тюфяк, где она всегда спала. Взгляд его застыл на покойнице, глаза покраснели от слез. Он не мог представить, что никогда больше не порадуется ее улыбке, не увидит ее живые глаза и порозовевшие щеки, что от ее прелестных черт останется лишь безобразный череп.
        Ночь предстояла долгая, холод пробирал до костей, и Рутгарда, прежде чем заняться делами, предложила подкрепиться чем-нибудь горячим. Горгиас развел огонь в очаге, и Рутгарда поставила разогреваться сваренный накануне суп из репы, добавив в него воды и принесенный Лотарией кусочек масла. Сама Лотария тем временем прибиралась в углу, который показался ей подходящим для обряжения покойницы. Несмотря на пышные формы, она двигалась с ловкостью белки, и в мгновение ока место было очищено от разных инструментов и утвари.
        - Ваши дети знают, что ночью вас не будет дома?
        - Да, Лотария им сказала, - вмешался Рейнхольд. - Наверное, не стоит этого говорить, но моя жена - настоящее сокровище. Как только она узнала о случившемся, тут же побежала к акушерке попросить флакончик душистого масла. Иногда мне кажется, что она соображает лучше многих мужчин.
        - Наверное, у них это семейное. Рутгарда тоже очень разумная женщина, - сказал Горгиас.
        Рутгарда улыбнулась. Муж редко говорил ей приятные слова, но он был на редкость порядочным человеком, и она гордилась им.
        - Хватит нас расхваливать, сходите лучше за дровами, пока я занимаюсь покойницей. Когда закончу, скажу, - проворчала Лотария.
        Рутгарда налила в миску суп и подошла к Горгиасу.
        - Видишь, он со мной согласен. Вы соображаете лучше многих мужчин, - повторил Рейнхольд.
        Оба с жадностью набросились на еду. Затем Горгиас внимательно осмотрел единственный в помещении сундук и начал вынимать оттуда вещи.
        - Что ты ищешь?
        - Думаю, из него можно сделать гроб. У меня есть еще несколько досок, они тоже пригодятся.
        - Но у нас нет другого. Нельзя же бросать вещи на пол, - воспротивилась Рутгарда.
        - Можно положить их на постель Терезы, а потом я куплю тебе еще лучше, не волнуйся, - сказал Горгиас, опустошив сундук. - Когда закончите с телом, завяжи в одеяло все самое нужное: еду, посуду, одежду, инструменты, а я займусь книгами.
        - Боже мой! Что еще случилось?
        - Ничего не спрашивай и делай, как я говорю.
        Горгиас попросил Рейнхольда помочь ему, и вдвоем они вытащили сундук наружу. Пока Рутгарда выполняла указание мужа, Лотария занялась своим делом. Конечно, она не в первый раз обряжала покойника, но никогда не видела, чтобы кожа отваливалась кусками, как кора эвкалипта. Она осторожно сняла остатки одежды, вымыла теплой водой почерневшее обожженное тело, побрызгала его пахучим кардамоновым маслом и завернула до плеч в льняную простыню. После этого из какой-то сильно поношенной юбки вырезала ножом ровный лоскут, чтобы украсить саван. Когда она закончила, Рутгарда уже собрала все необходимое.
        - Хотя она и не была моей дочерью, я всегда любила ее как родная мать, - сказала Рутгарда со слезами на глазах.
        Лотария промолчала. То, что Рутгарда не могла забеременеть, само по себе было несчастьем, а тут еще потеря падчерицы - какие уж тут слова…
        - Мы все ее любили, - все-таки произнесла она. - Она была хорошая девушка, хотя и странная. Ну все, пойду позову мужчин.
        Она вытерла руки и крикнула Горгиаса и Рейнхольда. Те вернулись с переделанным из сундука необычным гробом.
        - Некрасивый, но ничего, сойдет, - сказал Горгиас и отнес гроб к тому месту, где лежала Тереза. Он с горечью посмотрел на дочь и повернулся к Рутгарде. - Я разговаривал с Уилфредом. Он предупредил, что Корне наверняка донесет на нас.
        - На нас? Но чего хочет этот плебей? Чтобы нас изгнали отсюда? Или признания, что Тереза не должна была входить в мастерскую? Ради Бога, неужели мы еще недостаточно наказаны?
        - По его разумению, видимо, нет. Наверное, он хочет возместить ущерб, причиненный пожаром.
        - Но как он хочет его возместить, если у нас даже есть почти нечего.
        - То же самое я сказал Уилфреду, но согласно франкским законам они могут отнять у нас все, чем мы владеем.
        - Да? И чем же мы владеем, если все наше добро уместилось в этом тюке?
        - Они могут забрать дом, - подала голос Лотария.
        - Дом взят внаем, - сказал Горгиас, - и это действительно очень плохо.
        - Почему плохо? - нетерпеливо спросила Рутгарда.
        Горгиас пристально посмотрел на жену и на несколько секунд задержал дыхание, собираясь с духом.
        - Потому что нас могут продать на рынке рабов.
        От ужаса Рутгарда застыла с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, а потом уткнулась лицом в колени и разрыдалась. Лотария укоризненно покачала головой и начала выговаривать Горгиасу за такие поспешные выводы.
        - Я сказал, что они могут так сделать, но это не значит, что у них получится, - попытался оправдаться он. - Сначала они должны доказать вину Терезы. Кроме того, Уилфред сказал, что поможет нам.
        - Поможет? - сквозь всхлипывания с сомнением спросила Рутгарда. - Этот калека?
        - Он обязательно поможет. А ты пока перенеси все вещи в дом к Рейнхольду, чтобы ни у кого не возникло соблазна свершить суд по своему усмотрению. Оставь какой-нибудь битый горшок да пару драных одеял. Можно вытрясти из тюфяков солому и сложить вещи туда, так ты привлечешь меньше внимания. Потом вы с Лотарией и детьми запритесь у них в доме, а мы с Рейнхольдом займемся похоронами. Вернемся на рассвете.
        Оставшись один, Горгиас уселся на гроб и стал ждать, когда стемнеет. Он сказал Рейнхольду, что придет во внутренний двор церкви после заката, так что теперь ему оставалось лишь охранять тело да дожидаться первых звезд. Спустя несколько мгновений перед его мысленным взором предстала фигура Терезы. Он вспомнил Константинополь, эту жемчужину Босфора, вспомнил времена удачи и благополучия, радости и счастья. Как они далеки, и как горьки эти воспоминания! Никто в Вюрцбурге даже представить не может, что Горгиас, скромный переписчик из скриптория, некогда был патрицием в первом городе мира, далеком Константинополе.
        Он вспомнил рождение дочери - персикового цвета живой комочек, дрожащий у него в руках. Несколько недель после этого вино и мед лились рекой. Он разослал сообщения во все концы империи, повелел воздвигнуть алтарь на задах своей усадьбы и приказал слугам отметить радостное событие богатыми подношениями. Даже титул вельможи в свое время не принес ему такого полного удовлетворения. Жена Отиана сожалела, что не подарила ему сына, но он не торопился. В этой девочке текла его кровь, кровь Теолопулосов - самого знаменитого в Византии торгового рода, который уважали и боялись от Дуная до Далмации, от Карфагена до Равеннского экзархата[13 - Равеннский экзархат - византийская провинция, образованная в конце VI в. н. э. на северо-востоке Италии. Управлялась наместником - экзархом.], далеко за границами владений Теодосия[14 - Теодосий III (715 - 717) - византийский император.]. Времени много, будут еще дети, и залы наполнятся смехом и топотом маленьких ножек. Они молоды, вся жизнь впереди. По крайней мере, он думал именно так…
        Вторая беременность обернулась страшным несчастьем. Лекари объясняли смерть Отианы какой-то необычайной мягкостью плода… Проклятые невежды! Они даже не сумели облегчить ее страдания.
        На несколько месяцев он погрузился в отчаяние. В каждом углу он видел жену, слышал ее смех, ощущал запах ее духов. Наконец, по совету братьев, он решил сбежать от снедавшей его тоски в древний Константинополь. Купил дом с большим садом неподалеку от форума Траяна и поселился там со своими слугами и кормилицей.
        Тереза росла в окружении книг и рукописей, которые были ее единственным увлечением и средством от всех болезней, неведомым ни одному врачу. Титул патриция и дружба с доверенным придворным императора открыли ему двери в библиотеку Софийского собора - самое крупное хранилище христианских знаний. Каждое утро он приходил сюда вместе с Терезой, и пока девочка играла с фазанами, он перечитывал Вергилия, выписывал цитаты из Плиния или декламировал Люциана[15 - Люциан (125 - 192) - древнегреческий писатель.]. В шесть лет малышка начала интересоваться, чем занимается отец. Устроившись у него между колен, она просила дать ей один из кодексов, над которыми он работал, и Горгиас в конце концов уступил. Сначала, чтобы просто занять ее, он давал ей поврежденные листы, но вскоре заметил, что дочь удивительно точно и аккуратно повторяет все движения его руки.
        С течением времени невинное, казалось бы, развлечение стало серьезным поводом для беспокойства. Тереза почти не играла с другими девочками, а если и играла, то расписывала их одежду украденными на птичьем дворе перьями. Горгиас рассказал обо всем Реодракису, хранителю библиотеки, и тот не только убедил посвятить дочку в секреты письменности, но и сам вызвался быть ее наставником. Так Тереза научилась читать, а чуть позже провела первые линии по вощеной табличке.
        Когда ей было шестнадцать, от столь полюбившегося ей чтения пришлось отказаться. Императрица Ирина убила своего мужа, императора Юстиниана. За его смертью последовали бесконечные расправы над теми, кто осмеливался сопротивляться новоиспеченной императрице, многие были задержаны и казнены. Кроме прямых противников, гнев императрицы распространялся и на тех, кого с Юстинианом связывали политические и деловые отношения, - они тоже могли оказаться на кладбище.
        Однажды ночью его друг, бывший придворный, появился у него в доме с парой лошадей. Если бы не он, Горгиас с дочерью на следующий день были бы казнены. Они убежали сначала в Салоники, потом в Рим и, наконец, в холодные германские земли.
        Но почему он вспомнил все это именно сейчас? Зачем ворошить печальное прошлое, когда и так больно?
        «Проклятая судьба, похожая на жестокую бурю. Ее капризы опустошили мою душу, вырвав то, что ей принадлежало. Мерзкие вериги, путь, ведущий к наказанию. Возьми меня с собой, и я подарю тебе свою ненависть. Подойди и обними меня».
        Он закрыл глаза и заплакал.

*****
        Несмотря на то что копать было тяжело, вскоре после полуночи могила была готова. В этот час все служители церкви мирно спали, и Уилфред смог тайно провести погребение. Он не велел ставить над могилой ни креста, ни какого-либо другого знака, чтобы никто не узнал о произошедшем.
        - Что касается документа… - начал граф.
        Горгиас взглянул на него покрасневшими от слез глазами. Под этим взглядом Уилфред склонил голову и оставил Горгиаса наедине с его горем.
        5
        В ту ночь северный ветер выстудил Вюрцбург до последнего закоулка. Мужчины торопливо затыкали щели и разжигали огонь в очагах, женщины пытались согреть детей среди тюфяков, и все молились, чтобы припасенных дров хватило до утра.
        Люди смиренно терпели холод и все-таки кое-как засыпали возле кучки раскаленных углей, но Тереза даже не пыталась это сделать. От плача веки у нее распухли, воспаленные глаза еле различали стены хижины, где она нашла пристанище, кожа до сих пор пахла дымом, а обгоревшая одежда напоминала о пережитом кошмаре. Девушка в очередной раз разрыдалась и стала просить у Господа прощения за свои грехи.
        В памяти опять пронеслись картины происшедшего: ухмылки парней из мастерской; гнилая кожа в водоеме; испытание, за которое она столько боролась; ссора с Корне и, наконец, страшный пожар. От одних воспоминаний волосы поднимались дыбом, но она не уставала благодарить небо за то, что осталась жива.
        Господи, если бы еще и Клотильду удалось спасти!
        Она иногда заставала эту девушку у амбаров возле мастерской или роющейся в кучах мусора. Насколько она знала, ее родители погибли еще в начале зимы, и с тех пор она бродила вокруг церкви, ни в ком не находя сочувствия. Тереза прикинула, что Клотильда должна быть ее возраста или немного моложе. Какое-то время назад девушка исчезла, и Тереза ничего не знала о ней до самого пожара.
        Она помнила, что решила вернуться в мастерскую после того, как помогла жене Корне забраться на стену. Когда она вошла, пламя гуляло по крыше, а все помещение напоминало огромный огненный лес. Она уже собирала последние книги, когда увидела Клотильду. Скрючившись на полу, девушка махала руками, отбиваясь от льющегося с крыши раскаленного угольного дождя. У ее ног валялось несколько яблок. Несомненно, она воспользовалась суматохой и проникла в мастерскую в поисках какой-нибудь еды.
        Тереза попыталась вытащить ее, но девушка сопротивлялась, причем лицо ее кривилось от боли - кожа была обожжена и покраснела. Оглянувшись, Тереза увидела под одним из столов голубое платье, в котором ей пришлось нырять в водоем. Оно до сих пор было сырое, и Тереза протянула его девушке. Та, торопливо скинув свои лохмотья, переоделась. От влажной ткани ей стало легче, но в этот момент крыша треснула, сверху посыпались балки. Тереза стала тянуть девушку к выходу, но та, перепугавшись, бросилась в противоположную сторону. Крыша над ней рухнула, и Клотильда оказалась погребенной под горящими обломками.
        Потом Тереза неслась вниз по склону, то и дело спотыкаясь и чувствуя затылком дыхание дьявола. Увидев тропинку, идущую вдоль стены, она свернула на нее, перелезла через стену и оказалась сначала в зарослях кустарника, а затем в каштановой роще, где обычно паслись свиньи. Там оказалась хижина свинопасов, где Тереза и спряталась. Она плотно закрыла за собой дверь, словно хотела преградить путь несчастьям, и без сил сползла по стене на пол, спиной ощущая колкость ветвей и холод скрепляющей их глины.
        Сгоревшие книги, разрушенная мастерская, несчастная погибшая девушка… Больше она никогда не осмелится посмотреть Горгиасу в глаза. Она опозорила его самым жестоким образом, каким только дочь может опозорить отца, но еще хуже то, что она его разочаровала. Она плакала, пока слезы не разъели щеки, бормотала слова прощения, умоляла Господа, чтобы он совершил чудо и вернул все назад. Она одна виновата: если бы не ее безумное желание стать тем, кем она не должна быть, ничего бы не случилось. Правы те, кто говорит, что место женщины - дома, у очага, рядом с мужем, а ее предназначение - рожать детей и укреплять семью. Вот Бог и наказал ее за дерзость.
        Она проснулась, дрожа от холода. Тело затекло, в висках стучало, ноги не держали, будто она шла всю ночь напролет, грудь заложило, а в горло словно впивались шипы. Когда она немного пришла в себя и открыла скрипучую дверцу, оказалось, что уже рассвело. Место выглядело пустынным, и тем не менее Тереза внимательно огляделась.
        С шумом взлетела стая скворцов. Зелень деревьев и чистота неба поразили Терезу. На мгновение каштановая роща показалась ей прекрасным ухоженным садом, она наслаждалась запахом сырой земли и ласковым прикосновением ветерка.
        В желудке заурчало, и она вспомнила, что со вчерашнего дня у нее маковой росинки во рту не было. Отвязав от пояса кожаный мешок, она выложила на пол вощеную табличку и бронзовую палочку, которую использовала для письма. Еще в мешке нашлось яблоко, завернутое в льняной платок. С наслаждением жуя его, она продолжала вытаскивать свои богатства: маленькое прочное огниво, резное костяное распятие, пузырек с душистым маслом для пергаментов и моток пеньковых ниток, которыми она сшивала листы.
        Решение далось ей с трудом, но она все-таки приняла его: убежать как можно дальше от Вюрцбурга, где никто никогда ее не найдет. Может быть, на юг, в Аквитанию, а может, на запад, в Неустрию[16 - Аквитания - герцогство в средневековой Франции; Неустрия - область в средневековой Франции.]; говорят, там есть аббатства, которыми управляют женщины. Если повезет, можно добраться и до Византии. Отец всегда говорил, что когда-нибудь она снова встретится со своими бабушкой и дедушкой Теолопулос. Конечно, она едва их помнит, но уж в Константинополе непременно их отыщет. Она будет много трудиться и обязательно добьется успеха. Будет изучать грамматику и поэзию, как хотел Горгиас, и тогда, возможно, осмелится вернуться в Вюрцбург, чтобы встретиться с отцом и попросить у него прощения за свои грехи.
        А пока она сложила немудреные пожитки в мешок и обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на город. В двадцать три года ей предстояло начать новую жизнь.
        Попросив у Бога благословения и поддержки, она по узкой тропе углубилась в чащу.
        Через два-три часа она совершенно обессилела. Примерно пять миль она прошла по тропе, соединяющей Вюрцбург с Аквисгранумом, но с первыми горными отрогами тропа исчезла под снежными заносами. Насколько хватало глаз, всё - от булыжника до высокого холма - было покрыто белой пеленой, лишавшей ее ориентиров, потому что деревья и утесы были похожи друг на друга.
        Решив немного передохнуть, Тереза села на поваленный ствол и с беспокойством посмотрела на небо. Погода в последнее время была неустойчивой, и теперь, похоже, собиралась буря. Она надеялась найти по дороге орехи и ягоды, но кусты от холода засохли, и ей пришлось довольствоваться огрызком яблока, который она предусмотрительно положила в мешок. Вдруг горизонт пронзила молния, деревья закачались, небо потускнело и приобрело пепельный цвет. Скоро полил дождь. Тереза попыталась укрыться среди скал, но все равно вымокла насквозь.
        Прижимаясь к скалистому выступу, она поняла, насколько эфемерны были ее намерения. Мечты мечтами, но она никогда не доберется ни до Аквитании, ни до Неустрии, ни тем более до далекой Византии. У нее нет ни еды, ни денег, ни родственников, к которым можно обратиться за помощью. Она не умеет обращаться ни с мотыгой, ни с плугом, ни разу не собирала виноград и не может приготовить даже простую похлебку. Единственное, чем она занималась, это изготовление никому не нужных пергаментов, а ими на жизнь не заработаешь. Ну почему она упрямилась и не слушала свою мачеху! Нужно было учиться тому, что написано на роду всем женщинам. Умей она прясть, шить или стирать, непременно нашла бы себе поденную работу в Аквисгрануме и скопила денег, чтобы с каким-нибудь караваном добраться до Неустрии.
        Но она все равно попробует, наймется в батрачки или поищет место ученицы кожевника. Что угодно, только не публичный дом с его нехорошими болезнями.
        Дождь усиливался, и Тереза решила перебраться в какое-нибудь более надежное укрытие. Кроме того, в Вюрцбурге, возможно, ее уже хватились, а у дороги ее ничего не стоит найти. Тут она вспомнила о небольшой каменоломне в получасе ходьбы отсюда - там стояла старая печь для обжига извести и не менее старый дом. Она знала это место, так как несколько раз приходила туда за известью, необходимой для выделывания кож. Дом принадлежал вдове Ларссон, грубой и суровой женщине, которая управлялась на каменоломне вместе с сыновьями. Зимой, когда строительство прекращалось, они перебирались в Вюрцбург, значит, там можно укрыться и переждать непогоду.
        Около полудня Тереза подошла к каменоломне. Ей хотелось побыстрее спрятаться от дождя, и тем не менее она замедлила шаг, напрягая слух и внимательно всматриваясь вдаль.
        Каменоломня, располагавшаяся на склоне горы, напоминала громадный щербатый рот. В нижней ее части стояла печь для извести - сплюснутая, похожая на веретено башня, размером чуть больше тех, в которых пекут хлеб. Вверху у нее была круглая дыра, служившая трубой, а с боков - еще четыре для вентиляции. Дом стоял на берегу реки, подальше от известковых паров, образующихся при сжигании, а за ним теснились амбары, которые использовали как склады.
        Тереза не двинулась с места, пока не убедилась, что поблизости нет ни вдовы Ларссон, ни ее сыновей, однако дверь в дом оказалась приоткрыта, и она засомневалась, стоило ли сюда приходить. На ее слабый стук никто не откликнулся, и девушка все-таки решила войти - будь что будет. Подняв с земли палку, она толкнула дверь плечом, но та не поддалась. Лишь с третьей попытки дверь с шумом распахнулась, и ее взгляду предстала пустая комната. Тереза вошла, закрыла глаза и так постояла несколько минут, наслаждаясь покоем. От едкого запаха извести саднило горло, однако сейчас это ей даже нравилось. Дождь молотил по крыше, ветер хлопал оторвавшимися досками, но теперь непогода была уже не так страшна.
        Как во всех постройках в этих местах, в доме не было окон и свет сочился сквозь проем для дыма, оставленный в сложенной из ветвей крыше. Когда глаза привыкли к полутьме, она заметила, что все в комнате перевернуто вверх дном, табуреты опрокинуты, посуда разбросана по полу. Она не придала этому значения, решив, что сюда забрался какой-нибудь зверь. Ни еды, ни одежды в доме не оказалось, и она, чтобы отвлечься, стала собирать валявшиеся повсюду вещи. В одном углу обнаружилась целая гора деревянных чурбаков, из которых вдова Ларссон делала башмаки.
        Многие семьи находили себе в мертвый сезон дополнительные занятия, и Ларссон с сыновьями от них не отставали. Тереза обратила внимание на необычный инструмент, лежавший на одной из рабочих скамей. Это был огромный нож с металлическим кольцом на острие, скрепленным, в свою очередь, с другим кольцом, еще более мощным, привинченным к скамье. Таким образом, нож мог вращаться вокруг острия и почему-то напомнил Терезе подвесной мост.
        Она однажды видела, как вдова Ларссон ловко с ним управлялась: сначала закрепила рукоятку на специальной подставке, а затем, точными движениями поднимая и опуская нож, обтесала чурбачок так, чтобы он приобрел форму башмака.
        Из любопытства Тереза тоже решила рискнуть. Она нашла подходящий кусок дерева и положила рядом с инструментом. Потом двумя руками начала поднимать рукоятку, намереваясь закрепить ее, но та соскользнула, и нож со всего маху упал на скамью. Слава Богу, она действовала обеими руками, иначе одну наверняка потеряла бы. Вторая попытка удалась, и она все-таки попробовала свои силы в изготовлении башмаков.
        После этого Тереза принялась поднимать и расставлять табуреты, но мысли ее были уже в Аквисгрануме. Первым делом она пойдет на рынок и обменяет огниво и палочку для письма на какую-нибудь еду, например на фунт хлеба и несколько яиц, а если поторгуется, то и на кусок копченого мяса. Затем отправится в квартал ремесленников и поищет там работу в кожевенной мастерской. Она никогда не была в Аквисгрануме, но предполагала, что в городе, который Карл Великий выбрал в качестве своей резиденции, такой квартал обязательно должен быть.
        Вдруг сердце у Терезы упало.
        Сомнений быть не могло - снаружи раздавались голоса, и они приближались.
        В испуге она бросилась к дверям. Неужели это семейство Ларссон? Сквозь щель она смутно разглядела две фигуры, направлявшиеся к дому. О Боже! Похоже, это мужчины, к тому же вооруженные, и через пару секунд они будут тут. Нужно срочно прятаться. Она вспомнила о груде чурбаков и укрылась за ними как раз в тот момент, когда незнакомцы вошли в комнату. Спрятав голову в коленях, она молилась, чтобы ее не обнаружили. Однако у пришельцев были другие заботы - они сразу направились к очагу и попытались развести огонь.
        Из своего укрытия Тереза видела, как они сняли оружие и насадили на меч пару белок, намереваясь их зажарить. При этом они хохотали, размахивали руками и толкали друг друга, будто пьяные. Один, высокий и тучный, настоящая гора жира, покрытая шкурами, был занят, похоже, только тем, чтобы устоять на ногах и со всего маху не брякнуться об пол. Второй, худой и беспокойный, то и дело почесывал веснушчатое лицо и поводил носом, словно зверь, вынюхивающий добычу. Тереза подумала, что если бы крысы ходили на двух лапах, они были бы очень на него похожи.
        В какой-то момент толстый сказал что-то веснушчатому, и тот схватился за нож, но вовремя остановился, и оба снова расхохотались. Когда они успокоились, Тереза вдруг осознала, что они говорят на чужом языке, а значит, спасти ее может только чудо, так как это не воины, зашедшие сюда из Вюрцбурга, а саксы - язычники, готовые убить любого, кто окажется у них на пути.
        В смятении Тереза неловко повернулась, и один из чурбаков с грохотом упал на пол. Девушка затаила дыхание, но толстый лишь равнодушно обернулся на шум и продолжал жарить добычу, а вот веснушчатый заинтересовался, взял горящую ветку, вынул нож и медленно направился в ее сторону. Тереза закрыла глаза и скрючилась так, что кости заломило, но незнакомец уже схватил ее за волосы и даже слегка приподнял над полом. Она кричала и брыкалась, пытаясь вырваться, пока сильный удар не заставил ее замолчать. Ощутив вкус крови, она поняла, что кроме своих убийц ей больше ничего не суждено увидеть.
        Веснушчатый поднес к Терезе факел и принялся изучать ее, как охотник, который обнаружил лису в поставленном на кроликов капкане. Хотя лицо девушки и пострадало от удара, общая картина, по-видимому, его удовлетворила, и он плотоядно улыбнулся. Затем взгляд его скользнул ниже, к полной, упругой груди и широким бедрам. Наконец он спрятал нож, схватил ее за руку, вытащил на середину комнаты, спустил штаны, и перепуганная Тереза увидела его пульсирующий волосатый член. Девушку словно парализовало - она и представить не могла, что под штанами прячется такая жуткая штука. От ужаса она даже обмочилась и готова была умереть со стыда, однако пришельцев ее несчастье еще пуще развеселило. Пока толстый держал ее, веснушчатый срывал с нее одежду.
        Увидев в красноватых отблесках углей ее живот, веснушчатый не смог сдержать очередной хищной улыбки. Бледная кожа контрастировала с темным треугольником, и яростное желание пронзило его. Тогда он поплевал на член, потер его и нацелил на Терезу. Девушка закричала и, проклиная своих мучителей на чем свет стоит, непонятно как вырвалась, бросилась к своему прежнему укрытию и начала лихорадочно искать в мешке бронзовую палочку. Если та отыщется, у нее появится возможность спастись, однако палочка никак не находилась.
        Слава Богу, в тот момент, когда веснушчатый собирался наброситься на нее, пальцы нащупали нужный предмет, и Тереза выставила миниатюрное оружие навстречу своему врагу, который замер в нескольких сантиметрах от металлического острия. Толстый в недоумении наблюдал за происходящим, словно собака, ожидающая знака хозяина, однако веснушчатый, не произнеся ни слова, зашелся смехом. Затем схватил кувшин и с жадностью начал пить, расплескивая жидкость, и тут же, без передышки, хлестнул Терезу по лицу - палочка взлетела в воздух.
        В мгновение ока девушка оказалась распростертой на скамье, и ненавистный сакс уже тыкался ей в лицо слюнявым ртом. Запах алкоголя не давал дышать. Возбужденный вином, он искал в складках одежды собственный член, одновременно прижимая руки жертвы к скамье у нее над головой. Тереза попыталась сжать ноги, однако мучитель с силой раздвинул их. И вдруг она заметила, что его правая рука находится как раз под гигантским ножом. Ей нужно было высвободиться всего на несколько секунд, и тогда она приподняла голову и поцеловала сакса в губы. Мужчина опешил, чем она моментально и воспользовалась: толкнула подставку, на которой был закреплен нож, и страшное орудие упало на руку сакса с такой силой, что пальцы отлетели и кровь хлынула рекой.
        Пока он барахтался на полу, как раненая свинья, Тереза бросилась к двери и убежала бы, если бы толстый не заступил ей дорогу. Девушка попыталась увернуться, однако он с неожиданной ловкостью схватил ее за волосы и занес нож. Она замерла в ожидании смертельного удара, но в этот момент сакс как-то странно хрюкнул, глаза у него закатились, он зашатался и упал сначала на колени, а потом лицом вниз. Тут Тереза увидела торчащий у него из спины огромный кинжал, а за упавшим телом - юного Хооса Ларссона, протягивающего ей руку.
        Хоос вывел ее на улицу и вернулся в дом, откуда некоторое время раздавались душераздирающие крики, после чего он вышел с окровавленными руками. Подойдя к Терезе, он накинул на нее свой шерстяной плащ.
        - Все кончилось, - сиплым голосом сказал он.
        Тереза взглянула на него полными слез глазами и вдруг поняла, что едва одета. Щеки ее зарделись, и она постаралась как можно плотнее запахнуться в плащ. Молодой человек, смущаясь, помог ей.
        Хоос Ларссон показался ей симпатичным. Может быть, излишне суров, однако заботливый и с хорошими манерами. Она давно его не видела и даже не вспоминала о нем, а теперь он оказался ее спасителем. Правда, он наверняка отведет ее в Вюрцбург, где она предстанет перед судом. Но это не важно, лишь бы отец ее простил.
        - Пойдем в дом, тут мы замерзнем, - предложил он.
        Тереза отрицательно покачала головой.
        - Тебе нечего бояться, они мертвы.
        Она снова покачала головой. Туда она не войдет, даже если будет умирать от холода.
        - О Боже! - в сердцах воскликнул Хоос. - Тогда пойдем под навес. Огня там нет, но хотя бы от дождя укроемся.
        Не дожидаясь ответа, юноша подхватил Терезу на руки и отнес под крышу. Там он ногами сгреб немного соломы и осторожно посадил на нее девушку.
        - Мне нужно заняться трупами, - сказал он.
        - Пожалуйста, не уходи.
        - Я не могу их там оставить, кровь может привлечь волков.
        - А что ты собираешься с ними делать?
        - Похороню, наверное.
        - Похоронишь этих убийц? Их следует бросить в реку, - сказала она, нахмурившись.
        Хоос рассмеялся, однако, почувствовав недовольство Терезы, подавил смех.
        - Извини, но это вряд ли получится. Там такой лед, что его только киркой пробить можно.
        Тереза, пристыженная, промолчала. В пергаментах она, конечно, разбирается, а вот обо всем остальном почти ничего не знает.
        - Но даже если бы река была не замерзшая, - добавил он, - все равно не стоило бы этого делать. Они наверняка входили в какой-то передовой отряд, и рано или поздно вода вынесла бы их к своим.
        - Разве тут есть еще саксы? - со страхом спросила Тереза.
        - Тут, возможно, и нет, но где-то поблизости - наверняка. Перевалы прямо-таки кишат ими. Я три дня потерял, огибая горы.
        Огибая горы… Значит, Хоос пришел из Аквисгранума и не знает, что случилось в Вюрцбурге. Тереза почувствовала облегчение.
        - Зато ты появился более чем кстати, - сказала она, наблюдая, как Хоос трет руки снегом, чтобы смыть кровь.
        - Я со вчерашнего дня брожу по окрестностям, - объяснил он. - Уже собрался было переночевать в печи, но, когда подошел, заметил в доме свет и понял, что это те два сакса. Мне не хотелось с ними встречаться, и я решил подождать под навесом, пока они уйдут. Утром они исчезли, но я все-таки пошел в лес проверить, а когда вернулся, оказалось, они тебя схватили.
        - Возможно, они ходили на охоту, у них было несколько белок.
        - Возможно. Но ты-то что тут делаешь?
        Тереза покраснела. Она не ожидала такого вопроса.
        - Меня буря застала неподалеку, - хрипло сказала она и откашлялась. - Я вспомнила про этот дом и пришла, а потом они появились неизвестно откуда.
        Хооса такой ответ не удовлетворил, он по-прежнему не понимал, зачем девушка забрела в эту глушь.
        - А теперь что мы будем делать? - спросила она, пытаясь отвлечь его внимание.
        - Я пойду копать, а тебе нужно заняться лицом, оно все в крови, - заметил он.
        Юноша направился к дому, и Тереза долго смотрела ему вслед. Да, они давно не встречались, он стал более мужественным, но не потерял привлекательности, и волосы по-прежнему вьются. Хоос единственный из сыновей вдовы Ларссон не был каменотесом. Тереза знала об этом, так как его мать кичилась тем, что он является рыцарем Карла Великого. Об этой должности Терезе было известно только то, что у нее очень странное название. Она прикинула, что Хоосу примерно двадцать семь лет. В этом возрасте у мужчины обычно бывает уже парочка детей, но вдова Ларссон никогда не упоминала о внуках.
        Через какое-то время Хоос вернулся под навес и с усталым видом отбросил палку, которой копал землю.
        - Эти люди больше не причинят нам вреда, - сказал он.
        - Ты весь промок.
        - Да, льет как из ведра.
        Тереза промолчала.
        - Хочешь есть? - спросил Хоос.
        Она кивнула. Будь ее воля, она бы съела целую корову.
        - Когда я пробирался над оврагом, то потерял лошадь вместе с поклажей, но на худой конец внутри есть парочка белок, так что решай: или мы идем в дом, едим и греемся, или остаемся здесь и гибнем от холода.
        Тереза недовольно поджала губы. Ей до смерти не хотелось туда возвращаться, но и под навесом больше оставаться нельзя, тут Хоос прав. Она нехотя встала и последовала за ним, однако у самого порога ее пробрала дрожь. Хоос украдкой взглянул на нее - не стоит в открытую проявлять свою жалость, ногой распахнул дверь, подождал, пока она не убедилась, что комната пуста, потом обнял за плечи, и они наконец вошли.
        Тепло придало им сил не хуже горячей похлебки. Хоос подбросил еще дров, и рассыпавшиеся искры немного разогнали темноту. Запах жареных каштанов и мяса щекотал ноздри, возбуждая и без того волчий аппетит. Тереза оглядела прибранное помещение и расстеленное у огня одеяло и впервые после пожара почувствовала себя в безопасности.
        Она еще не успела насладиться теплом, когда Хоос принес готовое кушанье.
        - Эти люди знали, где разжиться едой, - сказал он. - Ну-ка, подожди минутку. - Он поднялся и скоро вернулся с какими-то вещами в руках. - Я снял это с саксов, прежде чем закопать. Посмотри, может, тебе что-нибудь пригодится.
        Однако Тереза, пока не проглотила последний кусок, даже не взглянула на одежду, но потом все-таки выбрала довольно потрепанный жакет из темного сукна и прикрыла им ноги. Хоос посетовал, что она не взяла еще один, шерстяной, так как на нем оказались пятна крови, зато оставила себе нож, которым толстяк пытался убить ее.
        После еды они молча слушали стук дождя по крыше, затем Хоос встал и сквозь щель выглянул наружу. Ночь еще не наступила, однако небосвод уже потемнел.
        - При таком ливне саксы ни за что не вылезут из своих берлог.
        - Конечно, - согласно кивнула девушка.
        - А ты случайно не дочка переписчика? Тебя зовут…
        - Тереза.
        - Точно, Тереза… Ты иногда приходила сюда за известью для обработки кож. Помню, когда мы виделись в последний раз, у тебя на лице было столько прыщей, что оно походило на пирог с ягодами. Ты сильно изменилась. По-прежнему работаешь ученицей в пергаментной мастерской?
        Тереза помрачнела, недовольная сравнением своего лица с пирогом.
        - Да, но только я уже не ученица, я прошла испытание и стала подмастерьем, - зачем-то соврала она.
        - Женщина-подмастерье? Пресвятой Боже! Разве такое бывает?
        Тереза привыкла разговаривать с парнями, у которых ума хватало только на то, чтобы кидаться камнями в собак, поэтому она промолчала и свернулась калачиком под жакетом, откуда тайком посматривала на Хооса. Он был примерно на голову выше всех знакомых молодых людей, выглядел сильным и крепким, наверное, от прежней работы на каменоломне. А еще он показался ей похожим на тех огромных лохматых собак, которые с ног до головы вылизывают малышей и терпеливо сносят их шалости, но в мгновение ока разорвут на куски любого, кто осмелится поднять на них руку.
        - А ты чем занимаешься? - наконец нарушила молчание Тереза. - Твоя мать не упускает случая похвастаться тем, что ты служишь при дворе.
        - Ну, - усмехнулся он, - ты же знаешь, то, что матери рассказывают о своих детях, в лучшем случае лишь наполовину правда, а другой половиной следует восхититься и тут же о ней забыть.
        Тереза рассмеялась. Действительно, отец так ее превозносил, что она иногда краснела от стыда.
        - Три года назад, - продолжил Хоос, - я, благодарение судьбе, отличился в одной из военных кампаний Карла Великого. До него дошел слух об этом, и по моем возвращении он предложил присягнуть ему на верность.
        - А что это значит?
        - Если коротко, это значит стать вассалом короля, преданным воином, которого в любой момент можно призвать под свои знамена.
        - Воином? Как те, что служат у наместника Вюрцбурга?
        - Не совсем так, - улыбнулся Хоос. - Эти несчастные продают себя со всеми потрохами за жалкие гроши, а у меня есть собственные земли.
        - Я думала, у воинов не бывает собственных земель, - удивилась Тереза.
        - Попробую тебе объяснить… Становясь вассалом короля, человек обязуется верно ему служить, а король, в свою очередь, - щедро оплачивать его службу. Я, например, получил от него двадцать актов[17 - Квадратный акт - римская мера площади, равная 1470,72 м^2^.] пахотной земли, сорок - необработанной, которые скоро тоже будут вспаханы, и пятнадцать актов виноградников. Так что я мало чем отличаюсь от обычного землевладельца.
        - Но тебе ведь приходится воевать…
        - Конечно, однако военные кампании обычно начинаются в конце лета, когда урожай уже убран. Тогда я готовлю снаряжение, набираю тех, кто отправится вместе со мной, и по первому зову являюсь к королю.
        - У тебя и рабы есть?
        - Рабов нет, есть колоны, это вольные люди. У меня их двадцать девять, включая детей. Один я не в состоянии обрабатывать столько земли, но, слава Богу, в Аквисгрануме хватает неимущих со всех концов королевства - из Аквитании, Неустрии, Аустрасии, Лангобардии… Они приходят сюда в надежде разбогатеть, а оказываются без куска хлеба. Выбор большой, нужно только не ошибиться и сдать землю в аренду достойным людям.
        - Выходит, ты богат?
        - Нет, хотя был бы не прочь. - Он снова улыбнулся. - Колоны - люди бедные. За пользование землей они отдают мне часть урожая и каждую неделю выполняют какие-нибудь работы: расчищают дороги, чинят изгороди, иногда помогают с пахотой, но богатства на этом не наживешь. Любой антрустион[18 - Антрустион - вассал из свиты короля, королевский дружинник.] гораздо богаче меня.
        - Скажи, а Аквисгранум красивый?
        - Конечно, насколько может быть красив рынок, если ты при деньгах. На любой улице народу больше, чем во всем Вюрцбурге, ничего не стоит потеряться. Лавки, некоторые размером не больше ковра, жмутся друг к другу, и чего в них только нет: мясо, инструменты, пряжки, еда, в одной и той же могут предложить все - от горшка меда до окровавленного меча.
        Кривые улочки, словно сотканные дрожащими руками и по сто раз пересекающие одна другую, загромождены лачугами, тавернами, публичными домами. Тут и там среди этого лабиринта разбросаны маленькие площади, состоящие, кажется, из одних углов, где воришки, калеки, пьяницы, бродяги и собаки сражаются за место под солнцем. В конце концов все улочки, как ручейки, сливаются в одну широкую, по которой вполне может пройти конница, а она, в свою очередь, упирается в большую базилику. Рядом с ней возвышается величественное здание из черного кирпича - дворец Карла Великого.
        Тереза слушала как зачарованная, на мгновение ей даже показалось, что она видит далекий родной Константинополь.
        - А есть там форум, цирк, устраиваются игры, состязания?
        - О чем ты?
        - Вспомнила Византию. Там мраморные здания, мощенные камнем улицы, сады, фонтаны, театры, библиотеки…
        Хоос удивленно поднял брови. Он подумал, что Тереза шутит, что такое бывает только в сказках.
        - Вовсе нет, - упрямо сказала она и отвернулась.
        Ей все равно, есть в Аквисгрануме сады с фонтанами или нет, но обидно, что он ей не верит.
        - Если бы ты только попал в Константинополь… - мечтательно произнесла она. - Я хорошо помню Софийский собор, такой огромный, что в него может поместиться целая гора. Помню ипподром Константина, длиной целых два стадия, где каждый месяц устраивают игры и состязания возниц. А по стенам каменной крепости Теодосия, которые способны выдержать натиск любой армии, мы даже гуляли, потому что они очень широкие. Еще там есть освещенные фонтаны, в которых вода бьет прямо из-под земли. Помню пышные императорские парады, когда воины движутся нескончаемым потоком, а впереди выступают нарядно украшенные слоны. Да, если бы ты попал в Константинополь, ты бы понял, что такое рай.
        Несколько мгновений Хоос не мог вымолвить ни слова. Понятно, что все это выдумки, но надо же такое вообразить! Фантазии Терезы потрясли его.
        - Конечно, в рай попасть было бы неплохо, - наконец сказал он, улыбаясь, - но я пока умирать не собираюсь. А кто такие возницы?
        - Они управляют повозками, куда впряжено несколько лошадей. Не такими, которые обычно тянут волы, а маленькими, легкими и быстрыми, как ветер.
        - Ну и ну! А слоны?
        - О, слоны… Их нужно видеть, - рассмеялась она. - Это животные величиной с дом, с такой толстой и твердой кожей, что ее даже копьем не проткнешь. А вот они своими гигантскими торчащими изо рта бивнями запросто могут проткнуть кого угодно. Ноги у них огромные, как стволы деревьев, а нос похож на длинную толстую змею. - И Тереза снова рассмеялась, глядя на ошарашенного Хооса. - Но, несмотря на устрашающий вид, они слушаются своих наездников, которых на параде обычно бывает шестеро, и ведут себя не хуже дрессированных лошадей.
        Хоос пытался сохранить серьезный недоверчивый вид, но не выдержал и тоже рассмеялся.
        - Ну все, на сегодня хватит, давай немного отдохнем. Завтра нужно добраться до Вюрцбурга, - сказал он.
        - А ты зачем сюда пришел? - спросила Тереза, словно не слыша его.
        - Спи лучше.
        - Но я не хочу возвращаться в Вюрцбург.
        - Да? И чего же ты хочешь? Дожидаться здесь новых саксов?
        - Конечно, нет. - Лицо ее затуманилось.
        - Тогда перестань говорить глупости и ложись спать, а то утром тебя не добудишься…
        - Ты мне так и не ответил, - настаивала Тереза.
        Хоос, который уже улегся у огня, нехотя приподнялся:
        - Скоро из Франкфурта в Вюрцбург отправятся два судна с провизией. На них прибудут две важные персоны: некий Алкуин, священник бриттов, и Павел Диакон, начальник папской канцелярии. Король хочет оказать им достойный прием и потому послал меня сюда.
        - Разве священник - такая уж важная персона?
        - Этот священник - да, по крайней мере для Карла Великого. Алкуин - необычный человек. Он прибыл ко двору несколько лет назад и с тех пор все время идет в гору. Он помешан на образовании и письменности, и Карл Великий потакает всем его капризам.
        Тереза представила двух священнослужителей в темных одеяниях на борту величественного судна, скользящего по реке, и пожалела, что не сможет присутствовать при их прибытии, так как письменность ее тоже очень интересовала.
        - А бури им не помешают?
        - Это не твоего ума дело, да и не моего тоже, - несколько смущенно сказал Хоос, - поэтому ложись и спи.
        Тереза замолчала, однако сразу уснуть не смогла. Конечно, Хоос отличается от других парней, но то, что спас ее именно он, - простая случайность. К тому же ей казалось странным, как это человек в его положении путешествует по горам один и без оружия. Неосознанно она сжала рукоятку спрятанного под одеждой ножа и только тогда закрыла глаза. Через несколько минут, мечтая о недоступном пока Константинополе, она уснула.
        Проснулась Тереза раньше Хооса. Тот спал очень крепко, поэтому она тихо встала, подошла к двери, выглянула в щелку и, ощутив свежесть утра, рискнула ступить на укрывший землю белоснежный ковер. Дождь кончился, и повсюду царил мир.
        Когда она вернулась, Хоос еще спал. Повинуясь безотчетному импульсу, она прислонилась к его плечу, и покой спящего передался ей. Вдруг она поймала себя на том, что представляет себя вместе с ним в каком-то далеком городе, солнечном и жарком, где никто не укоряет ее за пристрастие к чтению и письму, где можно вволю наговориться с понравившимся тебе юношей и где никто не слышал о несчастьях, внезапно изменивших ее жизнь. Но тут она вспомнила об отце и устыдилась своей трусости и эгоизма. Разве может дочь строить воздушные замки, если ее грехи навлекли на отца бесчестье? Ответ был ясен, и она поклялась когда-нибудь вернуться в Вюрцбург, покаяться в содеянном и вернуть отцу уважение, которого была не вправе его лишать. Затем она взглянула на Хооса и подумала разбудить его и попросить довести ее до Аквисгранума, но вовремя сдержалась, понимая, что никакие мольбы тут не помогут.
        Дрожащими пальцами она коснулась его волос и, чувствуя себя виноватой и перед ним, прошептала «прощай», затем осторожно поднялась и огляделась. Рядом с окном лежали вещи, снятые с трупов, - одежда и принадлежности для охоты, и она решила вслед за Хоосом тоже осмотреть их.
        В складках плаща она обнаружила деревянную коробочку с огнивом, трутом и осколком кремня, несколько янтарных бусинок от четок, нанизанных на нитку, и сухую рыбью икру. Все это она спрятала в свой мешок. Полусгнивший ремень Тереза отбросила, а вот маленький мех для воды взяла, равно как и огромные сапоги, которые с трудом, но все-таки натянула поверх башмаков. Затем она направилась туда, где лежало оружие.
        Тереза вспомнила, что Хоос почистил его, а раскладывая, объяснил, что саксы очень ловко обращаются со скрамасаксом - широким кинжалом, которым они иногда пользуются как коротким мечом, и, наоборот, не умеют управляться с франсиской - легким топором, который так любят франкские воины.
        Пройдя мимо лука, она остановилась перед смертоносным скрамасаксом, и стоило взять его в руку, как по телу пробежала дрожь. Терезу оружие пугало, но, если она хотела куда-то добраться, что-то нужно было иметь. В конце концов она остановилась на плоском легком ноже и уже взяла его, но тут взгляд ее упал на кинжал, который Хоос положил отдельно.
        В отличие от грубых саксонских кинжалов у этого по обе стороны лезвия был нанесен узор, заканчивавшийся у серебряной рукоятки с изумрудом. В отблесках огня металл холодно поблескивал, и Тереза подумала, что эта вещь бесценна.
        Она взглянула на сладко спящего Хооса, и сердце ее сжалось от стыда. Он спас ей жизнь, а она ведет себя как воровка. Несколько мгновений девушка колебалась, но все-таки оставила саксонский кинжал и взяла другой, с узором. Затем она подхватила мешок, еле слышно попросила прощения, накинула на себя позаимствованную у саксов шкуру и шагнула в жестокий рассветный холод.
        Когда Хоос проснулся, Тереза была уже далеко. Он искал ее в каменоломне, на окраине леса, даже поднялся вверх по реке, но наконец сдался. Он был очень опечален тем, что ее ждет, но еще больше - тем, что она украла его драгоценный кинжал.
        6
        Горгиас проснулся от страха, дрожащий, весь в поту; он не мог примириться с тем, что несколько дней назад похоронил дочь. Он обнял лежащую рядом Рутгарду, а потом ему представилась Тереза - улыбающаяся, в новом платье, счастливая после пройденного испытания, осуществившая свою мечту и ставшая подмастерьем. Но тут же он вспомнил о нападении, о том, как дочь спасла ему жизнь, об ужасном пожаре, бесплодных поисках, раненых и погибших… Он вновь пережил то мгновение, когда нашел тело Терезы, и разрыдался. От дочери остались лишь обрывки ее любимого платья.
        Съежившись под какой-то тряпицей, он еще долго всхлипывал и спрашивал себя, сколько же им придется тесниться у родственников и спать на голых досках, которые Рейнхольд каждый вечер клал на земляной пол, не имея даже охапки соломы, чтобы сунуть под голову.
        Конечно, Рейнхольд и Лотария были удивительной парой. Хотя привычное течение их жизни было нарушено, они очень ласково относились к Горгиасу и Рутгарде, старались, чтобы гости не очень скучали по своему удобному старому дому. Горгиас радовался за свояка, который был плотником: его работа не зависела от капризов погоды, и даже в самые трудные времена кому-то нужно было починить прогнившую крышу или сломанное колесо, что не давало умереть с голода.
        В какой-то момент Горгиас даже ощутил зависть - не к заработкам Рейнхольда, а к простоте его натуры. Единственным желанием свояка было накормить ребятишек и уснуть рядом с женой, а он сам растрачивал жизнь на никому не нужные пергаменты, вместо того чтобы наслаждаться присутствием дочери. Рейнхольд любил повторять, что счастье - не в размерах дома, а в том, кто тебя в нем ждет, и, судя по его семье, он был прав.
        Рутгарда занималась племянниками, убирала, шила, готовила еду, когда было из чего готовить. Освободившись от домашних забот, Лотария целыми днями трудилась у Арно, одного из самых богатых людей в округе, куда нанялась прислугой. Горгиас же, когда в скриптории было не много работы и раненая рука позволяла, помогал свояку плотничать. Тем не менее он понимал, что нельзя злоупотреблять гостеприимством родственников, которые из-за них тоже могут пострадать, и что нужно искать другое место для жилья.
        Течение его мыслей прервал громкий плач одного из малышей. За ним разревелись остальные, так что Лотарии и Рутгарде вместе пришлось их успокаивать, промывать глаза и переодевать во все чистое. Затем женщины разожгли огонь и подогрели остатки каши, которую в другое время прямиком отправили бы в свинарник. Горгиас тоже поднялся, полусонный, что-то пробурчал в качестве приветствия, порылся в сундуке, вытащил оттуда фартук, предназначенный для работы в скриптории, и надел его. Занимаясь этими нехитрыми делами, он ругнулся - других слов для раненой руки у него не нашлось.
        - Ты бы попридержал язык, - упрекнула его Рутгарда, указывая на детей.
        Горгиас опять что-то пробурчал и, позевывая, направился к огню, стараясь не наступить на разбросанные повсюду пожитки. Затем он умылся и пошел на запах каши.
        - Опять кошмарный день, - посетовал Горгиас.
        - Слава Богу, в скриптории не очень холодно.
        - Я, наверное, сегодня туда не пойду.
        - Вот как? А куда же ты пойдешь? - с удивлением спросила жена.
        Горгиас ответил не сразу. Он собирался заняться кражей, совершенной при нападении на него, но не хотел говорить об этом Рутгарде.
        - В скриптории не осталось чернил, похожу по лесу, может, найду немного орешков[19 - Видимо, имеются в виду дубовые чернильные орешки, из сока которых изготавливали чернила.].
        - Так рано?
        - Позже дети все съедят.
        - Оденься потеплее, - сказала Рутгарда.
        Хорошая все-таки ему досталась жена! Горгиас с нежностью посмотрел на нее, обнял и поцеловал в губы. Затем взял мешок с письменными принадлежностями и направился к постройкам возле собора.
        Поднимаясь по спящим улочкам, Горгиас вновь и вновь задавался вопросом, кто же украл у него пергамент, и словно заново переживал нападение: притаившаяся в темном закутке тень, которая неожиданно набросилась на него, сверкнувшие над краем плаща холодные светло-голубые глаза, резкая боль в руке - и темнота.
        «Светло-голубые глаза», - с горечью произнес он. Если бы за каждую пару таких глаз, встреченных на улицах Вюрцбурга, ему давали горсть зерна, он за неделю наполнил бы свой амбар.
        Вдруг ему пригрезилось, что нападение было простой случайностью, отчаянной попыткой умирающего с голода добыть кусок хлеба. Тогда документ уже давно валяется где-нибудь на дороге, испорченный дождями или изгрызенный животными. Однако глупо об этом мечтать. Вор наверняка знал, что похищенная им вещь бесценна, но кто же так страстно стремился завладеть пергаментом?
        Несколько священнослужителей и слуг имели доступ в скрипторий, но вряд ли они представляли себе важность документа, если только не слышали разговоров об этом Уилфреда. Горгиас решил составить список подозреваемых, который поможет ему выработать план по возвращению пергамента.
        Он вошел в церковь через боковую дверь, ведущую во внутренний двор. Там он недолго помолился и поплакал о Терезе, перекрестил землю, в которой она лежала, и через хозяйственные помещения, ни с кем не поздоровавшись, быстро прошел в скрипторий.
        В помещении было пусто, никто не мог ему помешать. Он закрыл дверь и ставни и зажег стоявшие на столах свечи. Когда царивший в комнате сумрак рассеялся, он вытащил из мешка принадлежности для письма и восковую табличку, с которой тупым концом палочки стер предыдущие записи. Затем поудобнее устроился на табурете и, размяв руки, принялся составлять список.
        Он занимался этим довольно долго, кого-то вписывая, кого-то стирая, но ни одно имя полностью его не удовлетворяло. Рана снова дала о себе знать, однако он не обращал на это внимания, так как главным для него было вернуть пергамент. Закончив работу, он опять внимательно просмотрел все имена.
        Первым в списке значился Генсерик, коадъютор[20 - Помощник и заместитель епископа в римско-католической церкви.] и секретарь Уилфреда, высохший старик, которого, если бы не постоянно исходивший от него запах мочи, можно было принять за одну из статуй в крытой церковной галерее. Иногда он исполнял обязанности викария, то есть вместе с Уилфредом участвовал в управлении графством и проверке денежных документов.
        За ним шел Бернардино - испанский монах крошечного роста, который тем не менее твердой рукой вел все хозяйство, то есть мог бывать где угодно и знать о существовании пергамента.
        Следующим стоял Касиано, молодой регент, тосканец по происхождению, чей сладкий голос почему-то всегда напоминал Горгиасу о падших женщинах. По должности ему разрешалось заходить в ту часть библиотеки, где хранились Псалтыри и антифоны[21 - Антифоны - вид церковных песнопений.], чем он нередко и пользовался. Кроме того, он был одним из немногих, кто умел читать, что навлекало на него серьезные подозрения.
        И наконец, последним был Теодор, добродушный гигант, правда, с более светлыми глазами, чем запомнились Горгиасу. Он был на все руки мастер и благодаря своей силе иногда сопровождал Уилфреда в его поездках по крепости.
        Горгиас убрал из списка своего помощника Иеремию, предыдущего переписчика Эмиля, придворного лакея Бонифатия и наставника послушников Цирила. Трое последних умели читать, но Бонифатий был почти слепым, а двум другим Горгиас полностью доверял.
        Все остальные, находившиеся на службе у Уилфреда, или вообще были неграмотными, или не имели доступа в скрипторий.
        Поглаживая раненую руку, Горгиас перечитал написанное: Генсерик, старик-коадъютор; карлик Бернардино; Касиано, регент; здоровяк Теодор… Любой из них мог организовать нападение, включая, кстати, Корне, о котором он тоже не забывал.
        Горгиас пытался разгадать загадку, когда раздались удары в дверь. Он спрятал табличку и поспешил открыть, однако щеколда не поддавалась. Удары не стихали, кто-то требовал впустить его, и Горгиасу пришлось поднатужиться, чтобы дверь со скрипом открылась. Это оказался Генсерик, который тут же словно облизал взглядом все помещение.
        - Можно узнать, почему такая спешка? - с досадой спросил Горгиас.
        - Простите за беспокойство, но Уилфред попросил навестить вас. Дверь оказалась заперта, и я подумал, вдруг что-то случилось.
        - Ради всех святых, что может случиться? Просто в скриптории накопилось много работы, вот и все. Зачем Уилфред прислал вас?
        - Граф хочет вас видеть немедленно. В своих покоях, - уточнил он.
        «В своих покоях…» По телу пробежала дрожь.
        Насколько ему было известно, только Генсерик имел доступ в покои Уилфреда. Слуги говорили, даже дороги туда никто не знает. Горгиас нахмурился. Он не представлял, зачем его зовут, но ничего хорошего это не предвещало.
        Он намеренно неторопливо привел в порядок свои рабочие инструменты и собрал документы, которые, по его предположениям, могли понадобиться для встречи с Уилфредом. Когда он закончил, коадъютор, еле передвигая ноги, двинулся в путь. Горгиас, следуя за ним на почтительном расстоянии, ломал голову над причиной неожиданного свидания. Они прошли мимо трапезной, амбаров для хранения зерна, пересекли крытую галерею и направились к залу капитула, расположенному неподалеку от часовни послушников. В глубине часовни начинался проход, который соединял ее с залом капитула. Ведущая туда массивная дверь обычно была заперта. Тут Генсерик остановился.
        - Прежде чем мы продолжим путь, вы должны поклясться, что никогда ни словом не обмолвитесь о том, что увидите, - сказал Генсерик.
        Горгиас поцеловал висящий на шее крест:
        - Клянусь перед ликом Христа.
        Генсерик кивнул, затем достал из рукава кусок ткани и протянул ее Горгиасу.
        - Я должен попросить вас надеть это, - отнюдь не просительным тоном приказал он.
        Горгиас повиновался и надел на голову что-то вроде капюшона.
        - Теперь возьмитесь за этот конец и внимательно слушайте мои указания, - добавил Генсерик.
        Ничего не видя, Горгиас вытянул руки и ухватился за конец веревки, которую старик завязал у него на запястье. Проверив, хорошо ли сидит капюшон, и лязгнув чем-то железным, Генсерик объявил, что они отправляются в путь. Внезапно веревка натянулась, и Горгиас неверными шагами двинулся вперед, то и дело спотыкаясь. Так он и шел, следуя немногословным указаниям Генсерика и раненой рукой касаясь стен. В какой-то момент он почувствовал, что стены стали влажно-скользкими, чего раньше он ни в одном здании не замечал, и подумал: где же они находятся, ведь пройдено уже немало? По пути они миновали по меньшей мере четыре двери и узкую лестницу, прошли мимо уборной, которую он опознал по характерному запаху, а теперь спускались по длинному откосу, перешедшему в скользкий и неровный подъем. Вскоре веревка ослабла, значит, они пришли. Затем он услышал скрежет открываемого засова и хриплый голос графа.
        - Входите, Горгиас, прошу.
        Генсерик ввел по-прежнему незрячего Горгиаса, дверь закрылась, и помещение погрузилось в напряженную тишину.
        - Думаю, мой дорогой Горгиас, вы ломаете голову, зачем я позвал вас…
        - Это так, ваше сиятельство, - задыхаясь под капюшоном, промолвил Горгиас.
        - Ну что ж, я удовлетворю ваше любопытство, но прежде хочу напомнить: никогда, даже под страхом вечного проклятия, вы не расскажете о том, что здесь увидите или услышите, понятно?
        - Я дал слово.
        - Хорошо. Знаете, как это ни парадоксально, но иногда чем самоотверженнее служишь Богу, тем больше испытаний он тебе посылает. Сегодня вечером, - продолжил он, - когда я лег спать, мне вдруг стало нехорошо. Такое со мной не впервые, но на этот раз боль была столь сильной, что пришлось прибегнуть к услугам врача. Ценон считает, болезнь от ног распространяется по всему телу, и никакого лекарства, по-видимому, нет, или он его не знает. Единственное средство - соблюдать полный покой, пока боль не отступит. Ради Бога, снимите же капюшон, вы похожи на осужденного!..
        Горгиас повиновался.
        Его взору открылось помещение, в давние времена служившее, наверное, оружейным залом. Теперь здесь были лишь голые каменные стены с единственным алебастровым окном, сквозь которое сочился слабый сумеречный свет. На самой мощной стене, являвшейся, по сути, слегка обтесанной скалой, виднелся след от распятия, некогда осенявшего огромную кровать под каменным сводом. На кровати, среди груды огромных подушек, лежал Уилфред. Он хрипло дышал, словно придавленный невыносимой тяжестью, которая превратила его лицо в распухшую неподвижную маску. Слева от него находился столик с остатками завтрака, рядом со столиком - сундук, на нем - пара риз и сутана из грубой шерсти. В ногах кровати стоял хлипкий стул. На другом конце зала он разглядел стол с письменными принадлежностями и вырубленную в стене нишу. Больше в помещении ничего не было.
        Он удивился, не увидев ни какого-нибудь кодекса, ни Библии, но, когда глаза его привыкли к темноте, он обнаружил еще один зал, поменьше, где находился личный скрипторий Уилфреда.
        Неожиданно раздавшееся угрожающее рычание заставило его отступить.
        - Не бойтесь, - улыбнулся граф. - Бедняги немного волнуются, но они не опасны. Проходите и устраивайтесь.
        Прежде чем принять приглашение, Горгиас удостоверился, что зверюги привязаны к повозке Уилфреда. Он заметил также, что Генсерик покинул зал.
        - Как скажете, - промолвил Горгиас, не отводя взгляда от собак.
        - На самом деле это вы должны мне что-то сказать. Мы не виделись шесть дней, и я ничего не знаю о ваших успехах. Вы принесли пергамент?
        Горгиас вдохнул и медленно выдохнул. Хотя он и приготовил объяснение, казавшееся ему убедительным, голос все равно предательски задрожал.
        - Даже не знаю, как начать, ваше сиятельство… - Он кашлянул. - Должен вам кое в чем признаться, потому что меня это весьма беспокоит. Помните, мы говорили о чернилах?
        - Помню, но смутно. Что-то насчет их густоты?
        - Именно так. Как я вам объяснял, они слишком быстро стекают с перьев, которые имеются в моем распоряжении. В результате получаются брызги, а иногда даже кляксы. Поэтому я решил приготовить новую чернильную смесь.
        - Да, что-то припоминаю. Ну и?
        - Я долго думал и вчера вечером рискнул попробовать. Я прокалил ореховую скорлупу, растер ее в порошок, смешал с чернилами, добавил для густоты каплю масла, а также золу, сало и чуть-чуть квасцов. Конечно, сначала я испробовал полученную смесь на другом пергаменте.
        - Конечно, - повторил граф.
        - Я сразу почувствовал, что перо легко скользит по поверхности. Буквы получались тонкие, блестящие, гладкие, словно кожа девушки, и черные, словно агат. Однако, когда я взялся за основной пергамент, написанный унциальными[22 - В унциальном, или маюскульном письме все буквы одинаковой высоты, поставлены обособленно, словно размещаются между двух мысленных линеек. Слова унциального текста не разделены, надстрочные знаки отсутствуют.] буквами, случилось несчастье.
        - Несчастье? О чем вы говорите?
        - В соответствии с важностью документа буквы требуют тщательной обработки, края их должны быть очень ровными и четкими, и делать это нужно до того, как будет нанесен последний слой талька, или подсушивающего порошка.
        - Ради всего святого, перестаньте поучать меня и объясните, что произошло!
        Горгиас нахмурился. Придется солгать, чтобы объяснить отсутствие документа.
        - Мне очень жаль, не знаю, можно ли простить подобную глупость. Я совсем не спал и забыл, что несколько дней назад уже использовал тальк. Из-за него пергамент стал непромокаемым, и когда я начал подправлять заглавные буквы…
        - Что же, что?
        - Все было испорчено, вся работа пошла к черту, будь она проклята!
        - Пресвятой Боже! Но вы ведь говорили, что справились с трудностями, - сказал Уилфред, пытаясь приподняться.
        - Я был так доволен, что не обратил внимания на тальк, - продолжал сочинять Горгиас. - Из-за него пергамент перестал впитывать чернила, и они растеклись по всей рукописи.
        - Не может быть, - недоверчиво произнес граф. - А палимпсест? Вы не подготовили палимпсест?
        - Я мог попытаться, но если бы я начал скоблить кожу, остались бы отметины, а в подобных манускриптах это недопустимо.
        - Покажите мне документ. Ну, чего вы ждете? Покажите! - закричал граф.
        Горгиас нарочито неуклюже вытащил измятый кусок кожи и протянул Уилфреду, но взять не дал: вместо этого он отступил на несколько шагов и порвал кожу на мелкие клочки. Увидев это, Уилфред взвился, будто его подожгли изнутри:
        - Вы что, с ума сошли?
        - Вижу, вы все еще не поняли, - в отчаянии вскричал Горгиас. - Документ пропал, неужели не ясно? Пропал!
        Уилфред издал какой-то гортанный звук, и лицо его исказилось от ярости. Он пытался с постели дотянуться до валявшихся на ковре обрывков пергамента, но потерял равновесие и, если бы не Горгиас, свалился бы на пол.
        - Думаете, если у меня нет ног, я тоже ни на что не гожусь, как и вы? Уберите от меня свои лапы, проклятый бездарь! - зарычал он.
        - Успокойтесь, ваше сиятельство. Этот документ пропал, но я уже начал работать над новым.
        - Над новым, говорите? И что вы предпримете на этот раз? Положите в пасть собаке или сварите и потом разрежете ножом?
        - Умоляю вас, ваше сиятельство, успокойтесь. Если нужно, я буду работать день и ночь, и в скором времени у вас будет этот документ, клянусь.
        - А кто вам сказал, что я располагаю этим временем? - спросил Уилфред, устраиваясь поудобнее. - Папский посланник может прибыть в любой момент, и если у меня не будет документа… Боже мой, вы не знаете этого прелата! Я даже думать не хочу, что нас ждет.
        Горгиас не переставал корить себя за непредусмотрительность. Если бы на следующий после пожара день он сказал Уилфреду, что документ сгорел, все было бы просто, но от отчаяния это не пришло ему в голову. Хотя… О, небо, кажется, он придумал! В случае прибытия римской миссии раньше назначенного времени Уилфред сможет отговориться тем, что пергамент погиб при пожаре. Горгиас набрал в грудь побольше воздуха и снова обратился к Уилфреду.
        - Когда, вы говорите, должен прибыть прелат?
        - Не знаю. В последнем письме он сообщал, что собирается отплыть из Франкфурта в конце года.
        - Возможно, из-за плохой погоды они задержатся, - предположил Горгиас.
        - Возможно, а возможно, он явится уже сегодня, и тогда мне несдобровать!
        Горгиас еще сомневался, стоит ли поделиться своей мыслью, но в конце концов изложил ее графу.
        - Что, вы говорите, нужно делать? - недоверчиво спросил тот.
        - Я говорю, если посланник приедет раньше, чем будет готов документ, вы можете сказать, что оригинал сгорел в мастерской Корне. Так мы выиграем время.
        - Все ясно. Скажите, а кроме предложения обмануть папского прелата, у вас нет никакой другой гениальной идеи?
        - Я всего лишь пытался…
        - Ради Бога, Горгиас, хватит без конца пытаться что-то сделать, лучше хотя бы раз в жизни сделайте что-нибудь хорошо!
        Горгиас опустил голову, понимая, как глупо было предлагать Уилфреду обманывать прелата. Когда он опять взглянул на графа, лицо у того было задумчивое. Наконец он что-то пробормотал, но Горгиас не понял, и граф повторил снова, уже четче:
        - Возможно, я был с вами слишком строг. Вы ведь не по собственной прихоти растратили столько времени впустую.
        - Конечно нет, ваше сиятельство, - с удивлением произнес Горгиас.
        - А эта ваша мысль… насчет пожара. Такое ведь действительно могло произойти…
        - Конечно, - согласился Горгиас, немного успокоившись.
        - Ну, хорошо. А как вы думаете, через три недели документ будет готов?
        - Несомненно.
        - Тогда закончим этот разговор, и сейчас же приступайте к работе. Надевайте капюшон.
        Горгиас кивнул, опустился на колени, поцеловал морщинистые руки Уилфреда и неловко натянул капюшон. Ожидая прихода Генсерика, он почувствовал, что сердце впервые за долгое время перестало выпрыгивать из груди.
        Хотя обратный путь тоже проходил вслепую, он показался Горгиасу короче. Сначала он объяснял это тем, что Генсерик шел быстрее, но по мере продвижения понял, что коадъютор выбрал другую дорогу, так как не было ни вони, ни лестниц, которые он хорошо запомнил. В какой-то миг он подумал, что Генсерик сменил маршрут из осторожности, поскольку в это время суток весь дом кишит слугами, но, когда коадъютор велел ему снять капюшон, он с удивлением обнаружил, что оказался в совершенно неизвестном месте.
        Горгиас внимательно осмотрел маленькую круглую залу, в центре которой находился алтарь с потрескивавшим над ним факелом. В колеблющемся свете были видны каменные блоки стен и подгнивший деревянный потолок. Между балок можно было различить размытые изображения на темы Священного писания, слегка потемневшие от пламени свечей. По-видимому, это помещение было христианской криптой, хотя, судя по состоянию, его можно было принять за подземную тюрьму.
        В одной из стен оказалась вторая дверь, запертая на задвижку.
        - Что это за место? - Горгиас не скрывал своего удивления.
        - Старинная часовня.
        - Я вижу. Не спорю, тут очень интересно, но сейчас я должен заниматься совсем другим, - сказал он, теряя терпение.
        - Всему свое время, Горгиас… Всему свое время. - И коадъютор изобразил подобие улыбки.
        Затем он достал из сумки свечу, укрепил ее на краю каменного алтаря, зажег, направился к замеченной Горгиасом второй двери и отодвинул огромную задвижку.
        - Проходите, прошу вас. - Горгиас колебался, и старик прошел вперед. - Или следуйте за мной, если вам это больше нравится.
        Горгиасу пришлось подчиниться.
        - Я присяду, с вашего позволения, - продолжил Генсерик. - От сырости кости болят. И вы садитесь, прошу вас.
        Горгиас нехотя подошел. Застарелый запах мочи, исходивший от Генсерика, вызывал тошноту.
        - Полагаю, вы задаетесь вопросом, почему я привел вас сюда.
        - Именно так, - сказал Горгиас, с трудом сдерживая гнев.
        Генсерик улыбнулся, но ответил не сразу.
        - Это связано с пожаром. Плохо дело, Горгиас. Слишком много погибших… и что еще хуже, слишком много потерь. Уилфред, наверное, уже говорил вам о намерениях мастера Корне?
        - О том, что он хочет обвинить меня?
        - Он не просто хочет вас обвинить. Возможно, мастер - человек грубый, жестокий и безрассудный, но он маниакально настойчив и всеми способами будет стараться, чтобы вы расплатились кровью, никакого иного искупления он не признаёт. Его жажда мщения недоступна вашему пониманию.
        - Граф говорил мне совсем о другом, - сказал Горгиас, все больше волнуясь.
        - О чем же он вам говорил? О том, что материальное возмещение смягчит его гнев? Или он удовлетворится тем, что получит, продав вас и вашу семью в рабство? Нет, друг мой, и еще раз нет. Корне не из такого теста. Возможно, я не столь утончен, как Уилфред, зато чую зверя по запаху. Слышали вы когда-нибудь о крысах из Майна?
        Горгиас в удивлении покачал головой.
        - Эти крысы объединяются в огромные семьи. Самая старая выбирает жертву, не важно, какого размера, трудно с ней справиться или нет, терпеливо ее выслеживает и в подходящий момент напускает весь клан, который разрывает ее на куски. Корне - именно такая крыса, и вы даже не представляете, насколько опасная.
        Горгиас не мог вымолвить ни слова. Уилфред говорил ему о каролингских законах, штрафах в качестве компенсации и возможности того, что Корне предаст его суду, но ничего похожего на то, что он услышал от Генсерика.
        - Но Корне должен понять, что я уже понес наказание… Кроме того, закон обязывает его…
        - Корне должен понять? - Генсерик расхохотался. - Ради Бога, Горгиас, спуститесь с небес на землю! С каких это пор закон защищает беззащитных? Хотя кодекс рипуариев[23 - Рипуарии - один из франкских народов.] основан на справедливости, а реформы Карла Великого - на христианском милосердии, они не защитят вас от ярости Корне, будьте уверены.
        Горгиас вновь ощутил приступ тошноты. Этот безумный старик так и будет сыпать дурацкими историями про крыс и ни на чем не основанными предсказаниями, а его ждет работа, которой конца не видно. Он резко встал, давая понять, что разговор окончен.
        - Простите, но я не разделяю ваших опасений и, если вас не затруднит, хотел бы вернуться в скрипторий.
        Генсерик покачал головой.
        - Эх, Горгиас, Горгиас… Не хотите вы меня понять. Послушайте еще минутку и всю жизнь будете мне благодарны, - сказал он снисходительно. - Вы знаете, что Корне - сакс?
        - Сакс? - удивленно повторил Горгиас. - Я думал, его детей крестили.
        - Он крещеный сакс, но сакс, никуда от этого не денешься. Когда Карл Великий завоевал эти земли, он заставил саксов выбирать между обращением в христианскую веру и виселицей. Я присутствовал на многих таких обращениях, и, хотя они приходят ко мне на мессу и соблюдают великий пост, уверяю вас, в их венах по-прежнему струится яд греха.
        В волнении Горгиас непроизвольно с силой ударил по стулу костяшками пальцев.
        - Известно ли вам, что они до сих пор приносят жертвы? - добавил Генсерик. - Перерезают горло бычкам на перекрестках дорог, занимаются содомией, совершают самый страшный инцест - с собственными сестрами, и Корне - один из них. Уилфред знает об этом, но не знает об обычаях их предков. Согласно одному из них, faide, смерть ребенка может быть отомщена лишь убийством виновного в этой смерти. Таковы обычаи саксов.
        - Но сколько же можно повторять, что в пожаре никто не виноват, это несчастный случай? - с раздражением вскричал Горгиас. - Уилфред может это подтвердить.
        - Успокойтесь, Горгиас. Речь совсем не об этом и не о том, что действительно случилось тем утром. Важно только одно: Корне обвиняет вашу дочь. Она мертва, и вы скоро последуете за ней.
        Горгиас посмотрел на Генсерика. Его обволакивающий взгляд, казалось, проникал внутрь.
        - Значит, вы привели меня сюда для того, чтобы объявить о моей смерти?
        - Чтобы помочь, Горгиас. Я привел вас сюда, чтобы помочь.
        Спустя несколько секунд старик поднялся, сделал Горгиасу знак оставаться тут и направился из кельи в крипту.
        - Подождите, мне нужно кое-что найти.
        Сквозь открытую дверь Горгиас видел, как Генсерик бродит туда-сюда по крипте. Наконец он вернулся с большой зажженной свечой и поставил ее на выступ у двери.
        - Возьмите, - сказал он и бросил Горгиасу какой-то предмет.
        - Восковая табличка?
        Вместо ответа Генсерик отступил на несколько шагов и быстрым движением запер дверь, оставив Горгиаса в келье.
        - Что вы делаете? Откройте немедленно!
        Он не сразу понял, что, колошматя по двери, ничего не добьется, только повредит пальцы. Стоило ему прекратить это бесплодное занятие, тут же раздался голос Генсерика, как никогда ласковый.
        - Поверьте, для вас это лучше всего, здесь вы будете в безопасности, - проворковал он.
        - Сумасшедший старик, вы не можете удерживать меня тут. Граф с вас шкуру сдерет, если узнает.
        - Наивный человек! - По-видимому, при этих словах Генсерик улыбнулся. - Неужели вы до сих пор не поняли, что Уилфред все это и придумал?
        Горгиас не поверил.
        - Вы бредите. Он никогда…
        - Молчите и слушайте! На столе вы найдете палочку для письма. Напишите, что вам нужно: книги, чернила, документы… Я вернусь после вечерней мессы и заберу список, а до тех пор можете делать что хотите, времени у вас предостаточно.

*****
        Сначала Горгиас почувствовал легкое покалывание, потом раненая рука заболела.
        Он в сердцах швырнул на убогую постель вощеную табличку, которую дал ему Генсерик, и подошел к единственному узкому оконцу, откуда сочился свет. Там он осторожно снял повязку, чтобы не содрать подсохшую корку, и увидел, что вся рука воспалилась, стала лиловой, а на швах появились гнойники. Конечно, нужно было бы обратиться к Ценону, но сейчас он не мог этого сделать. Единственное, что его немного утешило, - отсутствие гнилостного запаха. Кончиком палочки для письма он слегка отколупнул самые сухие струпья и промокнул оказавшуюся под ними желтоватую жидкость. Затем снова наложил повязку и помолился о том, чтобы рука зажила без осложнений.
        В течение первого часа он просто ждал, потом стал смотреть в крошечное оконце, через которое не пролез бы даже ребенок, но, как ни старался, ничего разглядеть не мог. Хотелось его разбить, но он сдержался. Вот прозвонили колокола, возвещающие о поздней мессе; наверное, жена уже отправилась в капитул, обеспокоенная его отсутствием, и он представил, чего ей там наплетут.
        Конечно, заманчиво думать, что Генсерик прав и его заточили сюда по приказу Уилфреда, дабы защитить от Корне или следить за продвижением работы над документом. Но почему сюда, где сам граф вряд ли сможет наблюдать за ним? Почему не в скрипторий, где есть все необходимое, или не в покои графа, где он все время был бы под его личным присмотром? Уилфред ведь не знает о нападении, а если, по словам коадъютора, пеклись о его безопасности, то в скриптории он был бы защищен ничуть не хуже.
        Уже в сумерках раздался лязг задвижки. Он подумал, это граф, но запах мочи за версту выдавал Генсерика. По обыкновению размеренно и спокойно тот приказал ему отойти в глубину комнаты. Не сдвинувшись с места, Горгиас спросил о жене, но вместо ответа получил тот же приказ. Пришлось повиноваться. Вскоре в нижней части двери показался вращающийся механизм, в котором Генсерик оставил кусок хлеба и кувшин с водой. Он велел взять все это и положить список необходимых вещей.
        - Сначала вы ответите на мой вопрос, - заявил Горгиас.
        Прошло несколько секунд, показавшихся ему вечностью. Затем хлеб и вода исчезли, где-то хлопнула дверь, и до рассвета все погрузилось в тишину.
        Утром Генсерик явился, мурлыча какую-то песенку, и сообщил, что с Рутгардой все в порядке, он заходил в дом ее сестры.
        - Я сказал, вы несколько дней будете работать в скриптории, и, знаете, она восприняла это совершенно спокойно. Я дал ей два хлеба и немного вина и пообещал, что, пока вы будете у нас, она будет каждый день получать столько же. Кстати, она просила передать вам вот это.
        Горгиас не отрываясь следил за вращающейся полкой. Рядом со вчерашними хлебом и водой лежал небольшой вышитый платок - платок Рутгарды, который она всегда носила.
        Он осторожно взял его и спрятал на груди, затем с жадностью откусил хлеб. Генсерик из-за двери торопил его. Не переставая заглатывать большие куски, Горгиас составил пространный список, куда намеренно не включил подсушивающий порошок, потом сделал вид, будто просматривает его, и наконец положил табличку на полку и толкнул к Генсерику. Тот внимательно прочитал написанное и не говоря ни слова, исчез.
        Час спустя он вернулся, нагруженный листами, чернильницами и другими письменными принадлежностями, сообщил, что будет приходить каждый день - проверять, как идут дела, приносить еду и убирать испражнения, пообещал ежедневно навещать Рутгарду и покинул крипту, оставив Горгиаса наедине с инструментами.
        Он сразу принялся за работу. Прежде всего он убедился, что документ, который нужно переписывать, лежит там же, куда он его спрятал. Он выбрал среди принесенных Генсериком кодексов один, повернулся спиной к двери, чтобы его движения были незаметны, очень осторожно извлек из корешка сложенный вдвое пергамент, расправил его на столе и медленно прочитал:

«IN-NOMINE-SANCTAE-ET-INDIVIDUAL-TRINITATIS-PATRISSCILICET-ET-FILII-ET-SPIRITUS-SANCTI
        - -
        IMPERATOR-CAESAR-FLAVIUS-KONSTANTINUS»[24 - Во имя Пресвятой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа Император Цезарь Флавий Константин (лат.).]
        Сколько раз он читал это, а еще чаще писал.
        Он перекрестился и первым делом внимательно осмотрел кожу, на которой ему предстояло делать копию. Несмотря на размер, ее вряд ли хватит для двадцати трех листов на латыни и двадцати на греческом. Затем осторожно провел пальцами по расположенной внизу пергамента императорской печати: равноконечный крест над лицом римлянина. Вокруг печати шло имя: Гай Флавий Валерий Аурелий Константин, или Константин Великий - первый император христианского мира, основатель Константинополя.
        Согласно легенде обращение Константина в христианскую веру произошло четыре века назад, во время сражения при Пуэнте-Сильвио. Незадолго до наступления римский император увидел парящий в небесах крест и, вдохновленный видением, повелел вышить на штандартах христианский символ. Сражение было выиграно, и Константин отказался от язычества.
        Горгиас просмотрел документ, в котором было два разных текста.
        Первая часть, «Confessio», повествовала о том, как Константин, в ту пору больной проказой, отправился на Капитолий к языческим жрецам, которые посоветовали ему вырыть яму, налить туда кровь только что окрещенных младенцев и искупаться в ней. Однако предыдущей ночью Константину было видение, согласно которому ему надлежало отправиться к папе Сильвестру и отречься от язычества. Он так и поступил, стал христианином и излечился.
        Во второй части, «Donatio», рассказывалось о том, как щедро Константин отблагодарил римскую церковь за свое исцеление. Он признавал превосходство папы над патриархами Антиохии, Александрии, Константинополя и Иерусалима. А для того чтобы утвердить не только духовное, но и материальное величие папы, Константин передал ему в дар базилику Святого Иоанна Латеранского, город Рим, всю Италию и западные территории. И наконец, не желая нарушать предоставленные папе права, Константин воздвиг в Византии новую столицу, откуда он и его потомки управляли восточными территориями.
        Этот дар, несомненно, в огромной степени способствовал распространению христианства.
        Очень осторожно Горгиас разделил пергамент на листы, из которых потом будут составляться тетради, аккуратно сложил каждый лист пополам и проверил, чтобы все были пронумерованы. После этого окунул перо в чернила и начал копировать текст на пергамент с печатью. Закончил он, только когда день уступил место ночи.
        7
        Незадолго до полудня Тереза доела последний кусочек соленой рыбьей икры, порылась в мешке в поисках еще чего-нибудь съедобного и, не найдя, облизала пальцы. Затем глотнула воды, огляделась и присела отдохнуть. Дорога была ей хорошо известна, но снег превратил знакомые места в белое, без единого пятнышка, полотно, скрывшее все прежде четкие тропинки.
        Покинув каменоломню, она постоянно вспоминала рассказ Хооса Ларссона о его путешествии и старалась идти так, как шел он. Еще она вспомнила, что он назвал саксов ленивыми и беззаботными людьми, чье присутствие ничего не стоит обнаружить благодаря громким песнопениям и ярким кострам. Вообще, по его мнению, выжить в этих краях не так уж сложно: нужно только быть хитрым, как загнанный зверь, перемещаться скрытно, забыть о привычных путях, не разжигать огонь, прислушиваться, не взлетели ли где вспугнутые птицы, и присматриваться к следам на снегу. Если все это соблюдать, любой, кто знает дорогу, сможет преодолеть перевалы.
        «Любой, кто знает дорогу…» - с грустью подумала она.
        Обычно в Аквисгранум ходили по западной дороге, по пути пересекали Майн, через четыре дня достигали места его впадения в Рейн, а еще через два - и самой столицы. Но если верить Хоосу, из-за саксов, бродивших по берегам обеих рек, при таком маршруте можно было угодить прямиком в ловушку.
        С другой стороны, в разгар зимы, когда снег все прибывает, двигаться к югу, к Швабским горам или Альпам, - настоящее безумие.
        Тереза поглядела вверх, на неприступные вершины. Горы Рён и Тюрингенский массив являлись естественной северной границей графства Вюрцбург. Именно через них пробирался Хоос из Аквисгранума в аббатство Фульда. Горы переходили по ущелью Вейра, но зимой оно покрывалось льдом. Правда, по словам Хооса, его можно было миновать, проделав несколько лишних миль к западу.
        Хотя Тереза никогда не бывала в Фульде, она прикинула, что доберется до ущелья за два дня, значит, придется ночевать в дороге. Она перекрестилась, сделала глубокий вдох и направилась к горам.
        Тереза шла легко и быстро, не сводя взгляда с вершин, которые с каждым шагом казались все дальше. Она уже выпила всю воду и съела все найденные по пути орехи и ягоды. Девушка без помех преодолела несколько миль, но потом вдруг захромала. Легкое покалывание превратилось в острую боль, из-за которой ей пришлось остановиться. Снега было по колено, надвигались сумерки. По-прежнему глядя на далекие горы, она вздохнула. Если она собирается сегодня добраться до ущелья, нужно поторопиться.
        Тереза пошла вперед, но тут услышала конское ржание и замерла от страха. Затем медленно обернулась, ожидая увидеть врага, но, к своему удивлению, никого не обнаружила. Спустя мгновение ржание повторилось, к нему добавилось громкое рычание. Она разбросала мешавший ей снег, метнулась к ближайшим скалам, спряталась и вдруг с ужасом увидела на снегу собственные следы. Теперь любой, кто их заметит, обнаружит ее. Она спрятала голову в колени и застыла в ожидании, затем осторожно огляделась. Хотя вокруг по-прежнему было пустынно, она поняла, что шум доносится из оврага рядом с дорогой.
        Несколько мгновений Тереза колебалась, но наконец решилась. Она покинула убежище, на четвереньках доползла до края оврага и плашмя бросилась в снег. Отдышавшись немного, она осмелилась высунуть нос и увидела, как стая волков дерется за внутренности лежащей на дне лошади. Несчастное животное храпело и из последних сил било копытами по воздуху, но часть кишок была уже разбросана по снегу.
        Не раздумывая, девушка начала кричать и махать руками, будто это ее раздирают на части. Услышав крики, волки замерли, но тут же угрожающе зарычали. Мелькнула мысль, что на нее действительно могут напасть, поэтому она нагнулась, схватила валявшуюся у ног сухую палку и изо всех сил принялась размахивать ею над головой. В какой-то момент палка задела крону дерева, и с ветвей тяжело упал снег. Один из волков испугался и убежал, остальные не сразу, но тоже последовали за ним.
        Убедившись, что они не вернутся, Тереза начала спускаться в овраг.
        Это оказалось труднее, чем она думала, и когда она добралась до низа, лошадь уже агонизировала. Все тело ее было покрыто ранами, причем некоторые совсем не походили на оставленные волчьими зубами. Девушка пыталась облегчить ее страдания, сняв подпругу, но ей это не удалось - животное крупно задрожало, пару раз всхрапнуло и после коротких судорог замерло на снегу.
        Невольная слеза скатилась по щеке Терезы. Смахнув ее, она отвязала дорожные мешки и принялась рассматривать их содержимое. В первом оказались плащ, кусок сыра и сумка с нацарапанной на ней надписью «Хоос». Находка ошеломила ее. Несомненно, это та самая лошадь, которую он потерял, пробираясь над оврагом, отсюда и непонятные раны. Девушка откусила сыр и с удовольствием продолжила осмотр. В том же мешке нашлись обработанная кожа кабана, горшочек с джемом, пузырек с маслом, два металлических капкана и склянка с какой-то вонючей жидкостью. Она принялась за джем и забыла обо всем на свете. В другом мешке лежали еще несколько кож непонятно каких животных, запечатанная амфора, пучок павлиньих перьев и ящичек с принадлежностями для бритья. Наверное, он вез подарки родственникам, но, потеряв лошадь, решил не тащить их на себе.
        Конечно, кое-что из найденного ей пригодилось бы, но идти будет труднее, к тому же ее могут обвинить в воровстве. Поэтому она взяла только еду и масло, завязала мешки, выбралась из оврага и продолжила путь.
        До входа в ущелье Тереза добралась еще засветло и поняла, что подняться по нему невозможно, значит, придется ночевать в горах, а завтра идти на восток в поисках дороги на Тюрингию. По словам Хооса, она начиналась с причудливого нагромождения скал.
        Девушка надеялась перетерпеть холод, но, когда ноги совсем замерзли, поняла, что нужно разжечь костер; набрала немного веток, сверху положила трут и ударила огнивом по кремню. Трут занялся, но ветки не загорелись, видимо из-за сырости. Тогда она положила сверху ветки посуше, на них - трут и повторила все сначала, опять безрезультатно. Трута оставалось еще на пару попыток, но Тереза решила не делить его, а использовать сразу - вдруг получится.
        Она достала пузырек с маслом и полила на ветки. Когда те пропитались, она положила тонкие щепки и кусочек кожи под трут и помолилась, чтобы костер наконец разгорелся.
        С третьего удара из кремня, словно по волшебству, вылетели сотни искр, с четвертого трут вспыхнул. Тереза принялась раздувать слабые язычки пламени, лизавшие щепки. В какой-то момент огонь почти потух, но мало-помалу окреп и перекинулся на смоченные маслом ветки.
        В ту ночь она спала спокойно, ей было тепло, снились отец, вся семья, мастерская и Хоос Ларссон - благородный, сильный, мужественный. В конце сна она даже его поцеловала.
        Незадолго до рассвета Терезу разбудил ливень, и она вымокла так, словно побывала в реке. Укрывшись под ближайшим дубом, она переждала непогоду, но, как только дождь кончился, опять сильно похолодало.
        Постепенно тучи рассеялись, и солнце робко осветило гребни гор. Тереза расценила это как знак судьбы. Перед дорогой она помолилась за здоровье отца и мачехи, за упокой бедной лошади Хооса, поблагодарила Господа за подаренный ей еще один день жизни, завернулась в плащ, съела немного сыра и, промокшая, отправилась в путь.
        Примерно через три мили девушка начала сомневаться, правильно ли она идет. Дороги превратились в тропинки, которые то исчезали, то появлялись на белоснежном покрывале. Тем не менее она упрямо продолжала брести непонятно куда.
        В полдень путь ей преградил бурный поток. Тереза пошла вдоль него, ища, где бы перебраться, и очутилась у небольшого озера. Тут она остановилась, завороженная зеркальной гладью, где отражались ели и другие деревья, похожие на огромное войско, их блестящей крапчатой от снега листвой, журчанием воды и сильным запахом смолы, который вместе с холодным воздухом глубоко проникал в легкие.
        А в животе уже урчало от голода.
        Зная, что ничего не найдет, Тереза тем не менее сунула руку в мешок и еще раз переворошила все вещи. Потом решила попробовать то, что делают местные ребята: нашла под камнями дождевых червей, насадила парочку на крючок, который соорудила из заколки для волос, привязала его к вытащенной из одежды шерстяной нитке и забросила как можно дальше в воду. Если повезет, она пообедает жареной форелью.
        Вдруг в нескольких шагах, в зарослях кустарника, она увидела что-то похожее на большую лодку. Хоос ничего об этом не говорил, но ей было известно, что на таких лодках перевозят грузы. Раздвинув ветки, она забралась в лодку, которая затрещала под ногами. Нос судна при помощи жерди был прикреплен к канату, протянутому между берегами. Наверное, для того, чтобы во время выгрузки и загрузки товаров лодку не унесло течением, подумала Тереза. Не обнаружив пробоин, она решила попытаться снять судно с мели и перебраться на другой берег.
        Девушка подошла к увязшей части лодки, уперлась спиной в корму и изо всех сил стала толкать. Ноги по щиколотку ушли в ил, но лодка даже не сдвинулась. Она пробовала снова и снова, до дрожи в руках и ногах, и наконец, сдавшись, бросилась на землю и разрыдалась.
        Сколько раз после бегства из Вюрцбурга она плакала, и не сосчитать! Тереза вытерла слезы и подумала, не отказаться ли от своей безумной затеи, не вернуться ли и не попросить ли прощения у Уилфреда, Бога, у всех, у кого нужно. По крайней мере, она опять будет с семьей и, возможно, с ее помощью сумеет доказать, что не виновата в пожаре. Однако она тут же вспомнила о погибшей девушке и поняла, насколько безумна мысль о возвращении. Нет, если уж ей позволено прожить еще немного, она должна попасть на другую сторону озера.
        В отчаянии Тереза нашла небольшой камень и швырнула по направлению к противоположному берегу. Камень пролетел примерно четвертую часть озера, то есть около ста шагов. Нет, в такой холод нечего и думать о том, чтобы перебраться вплавь. Значит, нужно искать какой-то мост.
        Она уже собиралась идти, как вдруг подумала, что вполне могла бы воспользоваться канатом. Он привязан к огромным деревьям и наверняка выдержит ее. Правда, на середине он сильно провисает, но воды не касается.
        Решившись, Тереза вошла в воду. От холода она судорожно вздрогнула, но не остановилась. Когда дно из-под ног ушло, она подпрыгнула, уцепилась за канат руками и ногами и поползла, как гусеница.
        Сначала все шло хорошо, но после примерно трети пути натяжение стало ослабевать, и Тереза оказалась в опасной близости от воды. Тогда она поплыла, держась за канат, а когда он опять выровнялся, снова забралась на него. В этот момент мешок раскрылся и огниво упало в воду. Тереза попыталась схватить его, но течение оказалось более проворным. Выругавшись, она поползла дальше и через некоторое время, показавшееся ей вечностью, ступила на твердую землю.
        Ноги не держали, и она рухнула на прибрежные плоские камни, теплые по сравнению с ледяной водой и насквозь промокшей одеждой. Отдышавшись, но сильно дрожа, она разделась и отжала вещи. Вдруг ее внимание привлек какой-то блеск неподалеку. Не может ли это быть огниво, подумала она, и хотя предположение было совершенно невероятным, быстро оделась и подошла. Оказалось, это раки, копошившиеся на бесформенном теле какого-то воина.
        Возможно, сакс, но, может быть, и франк, мелькнуло в голове.
        Ужасная рана тянулась от левого уха до основания шеи, изможденное лицо в кровоподтеках, щиколотки будто вывернуты, живот раздут, словно старый бурдюк. Рана была явно от скрамасакса, висевшего у него на поясе, и Тереза даже подумала, не взять ли его, но не стала, так как всем известно, что души умерших в течение трех дней находятся рядом с телом.
        Немного отступив, она наблюдала за пиршеством, отчасти с отвращением, отчасти с любопытством, и вдруг подумала, что раки очень вкусные, если их приготовить. Однако тут же вспомнила о потерянном огниве и решила осмотреть тело. Палкой она раздвинула раков, но, видимо, несчастного уже кто-то ограбил, поскольку кроме других раков и засохшей грязи она ничего не нашла.
        Тем не менее Тереза продолжала рыться в одежде убитого, как вдруг ее схватили и подняли в воздух. Она закричала и стала брыкаться, словно в нее вселился бес, но тут чья-то рука зажала ей рот. Тогда она принялась яростно царапаться и в ответ получила оплеуху, болтаясь над землей, будто тряпичная кукла.
        - Чертова девка! Только попробуй крикнуть, и я вырву тебе язык!
        Тереза попыталась, но у нее ничего не вышло.
        На нее угрожающе смотрел старик, кажется, только что вышедший из преисподней. Лицо словно кем-то изгрызено, всё в гнойниках, сквозь редкие волосы видны царапины и грязь, серые глаза того и гляди пробуравят насквозь. У стоящей рядом собаки клыки тоже будь здоров.
        - Спокойно, дочка. Мой пес, Сатана, кусает лишь тех, кто сам на это напрашивается. Ты одна?
        - Да, - пробормотала она и через мгновение пожалела о своих словах.
        - Что ты искала у этого мертвеца?
        - Ничего, - она опять прикусила язык.
        - Так уж и ничего? Ну-ка, снимай башмаки и ставь их сюда, - приказал старик. - Как тебя зовут?
        - Тереза. - Она выполнила его приказание.
        - Хорошо. А теперь давай это. - Он показал на мешок, висевший у нее на плече. - Можно узнать, что ты тут делаешь?
        Тереза не ответила. Старик открыл мешок и принялся изучать его содержимое.
        - А теперь слушай, - продолжил он. - Мне все равно, что ты тут делаешь, откуда идешь, одна ты или нет и что ты искала у этого мертвеца, но здесь полно саксов, и если ты закричишь или выкинешь еще какую-нибудь глупость, пикнуть не успеешь, как Сатана прокусит тебе глотку. Понятно?
        Тереза кивнула. Можно было бы попытаться убежать, но без башмаков это безумие, наверное, потому старик и приказал ей разуться. Она отступила на несколько шагов и внимательно на него посмотрела. На нем был сильно изношенный плащ, подвязанный на поясе и не закрывавший длинные костлявые ноги. Оставив в покое мешок, он поднял с земли палку с колокольчиком на конце. Только тогда Тереза поняла, что это прокаженный.
        Больше она не раздумывала. Стоило старику отвести взгляд, как она повернулась и бросилась бежать, но скоро поскользнулась, упала и сразу почувствовала на спине горячее дыхание собаки. Смирившись, она ждала смертельного нападения, однако животное не двигалось. Тем временем старик подошел и протянул покрытую струпьями руку. Тереза отпрянула.
        - Боишься моих болячек? - рассмеялся он. - Саксы тоже боятся. Ладно, вставай, они нарисованные.
        Тереза присмотрелась к язвам, которые вблизи казались просто пятнами, но все равно не поверила. Тогда старик потер руки друг о друга, и язвы исчезли.
        - Теперь видишь, что я не лгу? Ну ладно, садись и успокойся. - Старик вернул ей мешок. - С такими пожитками далеко не уйдешь.
        - У вас точно нет проказы? - неуверенно спросила она.
        - Конечно нет! - Старик опять рассмеялся. - Но этот трюк не раз спасал мне шкуру. Вот, смотри.
        Он зачерпнул из воды горсть песка, добавил темной краски, растер до однородной массы, капнул еще какой-то жидкости и намазал руки.
        - Обычно я еще добавляю клейстер, чтобы прилипало, когда высохнет. Для саксов прокаженные страшнее любого войска. - Он взглянул на труп. - Только не для этого… Мерзавец хотел украсть у меня шкуры. Пусть теперь разбирается с дьяволом… Кстати, с каких это пор ты грабишь покойников?
        Тут старик нагнулся и тоже принялся рассматривать убитого. Он, в отличие от Терезы, обнаружил привязанный изнутри к поясу небольшой мешок, открыл его, удовлетворенно улыбнулся и спрятал в складках одежды. Затем снял с шеи подвески со странными бурыми камнями, взял скрамасакс, вложил в ножны вместе со своим и, наконец, перевернул тело. Не найдя больше ничего интересного, он так и оставил его лежать среди камней.
        - Ему это уже не понадобится, - сказал он. - А теперь рассказывай, что ты тут делаешь.
        - Это вы его убили?
        - Я - нет, вот он. - Старик дотронулся до ножа. - Наверное, этот парень следил за мной, но вместо того чтобы убить, попытался утащить у меня шкуры, дурачок.
        - Шкуры?
        - Ну да, там, в повозке. - Старик махнул рукой назад.
        Взглянув туда, Тереза обрадовалась: если есть повозка, значит, должна быть и дорога.
        - Этот идиот сломал колесо, пойду попробую починить, а тебе нужно быстрей уходить отсюда, он наверняка путешествовал не один. - С этими словами старик отдал Терезе башмаки, повернулся и направился к лесу.
        - Подождите! - Она обулась и побежала за ним. - Вы едете в Фульду?
        - Что я потерял в этом городе святош?
        - Но вы знаете дорогу?
        - Конечно, так же хорошо, как саксы.
        Тереза замолчала и пошла за ним. Походка у него была совсем не старческая, а зубы, хотя и неровные, но абсолютно целые и очень белые. Наверное, примерно ровесник отца. Мужчина склонился над сломанным колесом и начал что-то делать, но вскоре остановился и взглянул на Терезу.
        - Ты мне так и не ответила, зачем тебе понадобился этот мертвец? Проклятье! Посмотри, что ты сделала с рукой! - воскликнул он, стирая кровь с глубоких царапин, оставленных ногтями Терезы. - Решила, дьявол пришел за тобой?
        - Я иду в Фульду, - хрипло проговорила она. - Увидела тело, подумала, может, у него есть огниво. Свое я потеряла, когда перебиралась через озеро.
        - Говоришь, перебиралась через озеро? Ну-ка… подай мне тот молоток. Значит, ты идешь из Эрфурта?
        - Ну да, - соврала она и подала ему инструмент.
        - Тогда ты должна знать Петерсонов. У них пекарня недалеко от собора.
        - Конечно, знаю, - опять соврала Тереза.
        - Ну и как они? Я их с лета не видел.
        - Думаю, хорошо. Мы с родителями живем далеко от города.
        - А… - Ответ его явно не удовлетворил. Он сильно ударил по вставленному клину, и колесо соскочило с оси.
        Тереза вздрогнула. Вряд ли он ей поверил.
        - А теперь самое трудное, - сказал старик. - Видишь спицу? Она сломана, и эта тоже. Чертовы деревяшки! Одну придется заменить, а другую попробую починить с помощью пары брусков. На, держи колокольчик, и как только я ударю молотком, сразу звони. Пусть саксы слышат не только стук, но и музыку прокаженных.
        Тереза отметила, что старик распряг лошадь и подложил под оставшиеся колеса камни, чтобы повозка не скатилась вниз. Из задней ее части он достал новую спицу и сказал, что всегда возит одну запасную, так как в пути делать новую из дуба очень сложно. Прежде чем пройтись по одному из концов теслом, он сравнил ее с остальными.
        - Долго придется возиться?
        - Надеюсь, нет. Если делать все, как полагается, то до вечера: придется снять все четыре обода и поменять спицы. Это не очень трудно, поскольку ободья сделаны из ясеня, но потом нужно вставить оси, язычки и сами спицы… Вообще-то работенка противная! Поэтому я просто подпилю концы и забью спицы молотком. Давай, звони.
        Тереза затрясла палкой с привязанным к ней колокольчиком, и тот зазвонил. Удары молотка разнеслись по всему лесу. Девушка попыталась заглушить их и затрясла сильнее, но это было бесполезно.
        Потом они поели и немного поговорили. Старика звали Алтар, он был охотником и жил в лесу, в деревянной хижине с женой и Сатаной. Зимой охотился, а летом продавал шкуры в Аквисгрануме. Она сказала, что сбежала от выгодного, но нелюбимого жениха, и попросила помочь добраться до Фульды, но Алтар отказался. Починив повозку, он распрощался с Терезой.
        - Уже уходите? - спросила девушка.
        - Да, возвращаюсь домой.
        - А я?
        - Что ты?
        - Мне что же делать?
        Алтар пожал плечами:
        - То, что давно должна была сделать: вернуться в Эрфурт и выйти замуж за человека, которого якобы ненавидишь. Он наверняка не так уж плох.
        - Скорее я выйду замуж за сакса, - сказала она с такой убежденностью, что сама поразилась собственной наглости.
        - По мне, так можешь делать что угодно. - Алтар запряг лошадь и стал убирать камни, удерживавшие повозку. - Возможно, поблизости бродят еще несколько, тебя ищут, - и он указал на мертвеца. - Мы пойдем к реке, лошадь попьет, и только нас и видели.
        Тереза повернулась и поплелась прочь. Вокруг толпились деревья, темные и неприветливые, как на кладбище, и слезы поползли по щекам. Вскоре она остановилась, понимая, что в одиночку не выживет. Алтар, по-видимому, неплохой человек, иначе он не отпустил бы ее просто так. К тому же он женат и знаком с какими-то Петерсенами. Возможно, он позволит ей пойти с ним.
        Она вернулась и наплела, какая она искусная швея и кухарка, но на Алтара это, судя по всему, не произвело впечатления.
        - Еще я умею выделывать кожи, - добавила Тереза.
        Старик искоса взглянул на нее, думая про себя, что помощь ему не помешает. Для такой работы нужна ловкость, а у жены после лихорадки руки почти не двигаются. Он взглянул еще раз и недоверчиво покачал головой. Тереза может оказаться избалованной девчонкой и только осложнить ему жизнь. Да и непонятно, как объяснить жене ее появление.
        Он убрал последний камень и взгромоздился на повозку.
        - Послушай, ты мне нравишься, но от тебя только лишние хлопоты, корми тебя, пои… Извини и возвращайся домой, авось твой жених простит тебя.
        - Я не вернусь.
        - Поступай как хочешь. - И он ударил лошадь кнутом.
        Тереза не знала, что сказать. Вдруг она вспомнила о капканах, найденных возле лошади Хооса.
        - Я вас отблагодарю.
        Алтар вздернул бровь и с усмешкой взглянул на нее.
        - Не думаю, что у тебя получится. Да и стар я для таких дел.
        Девушка пропустила его замечание мимо ушей.
        - Вы только посмотрите на свои капканы… Они старые и ржавые, - сказала она, глядя на него снизу вверх.
        - Я тоже, однако пока еще на что-то гожусь.
        - А я могу достать вам новые, я знаю, где их найти.
        Алтар остановил лошадь. Конечно, новые капканы не помешают, но его больше беспокоила судьба девушки. Тереза рассказала о встрече с волками и о содержимом дорожных мешков, а также о том, где все произошло.
        - Уверена, что это было в том овраге?
        Тереза кивнула, и Алтар задумался.
        - Проклятье! Залезай сюда, поедем. Я знаю одну тропу, которая приведет нас примерно к тому месту. И переоденься, а то умрешь и не успеешь показать, как туда добраться.
        Тереза залезла на забитую тюками повозку и вскоре уже покачивалась в такт движению лошади. Она увидела шкуры бобра, оленя и одну совершенно никудышную волчью. Некоторые выглядели обработанными, но большинство кишели насекомыми и были в сгустках крови, словно их только утром содрали. Вонь стояла невыносимая, поэтому она отодвинулась, сколько могла, поискала шкуру поприличней и накрылась ею. Сзади оказался прикрытый засаленной тряпкой горшок, откуда доносился умопомрачительный запах сыра.
        Тереза обхватила руками живот, стараясь сдержать голодное урчание, затем откинулась назад, закрыла глаза и перенеслась в Вюрцбург. Она вспомнила, как зимой по утрам отец поцелуем будил ее и они шли разжигать печь, сооруженную за овчарней, какой жар шел от углей, когда она читала отцу тот или иной манускрипт. Интересно, видел ли Алтар когда-нибудь книгу…
        Девушка взглянула на Сатану. Пес бежал за повозкой с таким умным видом, каким не мог похвастаться ни один знакомый ей парень. Время от времени он приближался к лошади и на лету хватал куски мяса, которые бросал хозяин. Тут кишки снова заурчали, и Тереза спросила, нельзя ли чего-нибудь поесть.
        - Думаешь, мне еду на тарелочке приносят? Всему свое время. А пока возьми эти шкуры и начинай их обрабатывать. Скребок там, под дугой.
        Тереза беспрекословно подчинилась: подвинула к себе самый набитый тюк, развязала веревки, разложила на коленях одну из шкур и мужественно принялась ее чистить. Туча насекомых тут же разлетелась по всей повозке. Покончив с первым тюком, она сразу взялась за второй, а когда и этот был готов, Алтар указал на третий.
        - Потом почистишь капканы, чтобы блестели.
        Тереза поплевала на засохшую грязь и с головой погрузилась в новую работу. Отдраивая это старье, она недоумевала, как старик может быть столь искусным охотником, поскольку ничем иным объяснить наличие такого количества шкур было невозможно. Когда с заданиями было покончено, Тереза окликнула Алтара, и тот, внимательно всё осмотрев, от удивления даже остановил лошадь, а потом впервые приветливо улыбнулся.
        - Отлично, дочка. Теперь можно и подкрепиться.
        С этими словами он направился к задней части повозки, принес оттуда небольшой матерчатый мешок и положил его на землю. Сатана тут же подбежал, облизываясь, но хозяин оттолкнул его и повернулся к Терезе:
        - Поднимись на этот холм и хорошенько оглядись. Если увидишь или услышишь что-нибудь необычное - огонь, людей, конское ржание, - полай несколько раз.
        - Полаять? - недоверчиво переспросила Тереза.
        - Ну да, полаять, разве ты не умеешь?
        Тереза попробовала, как ей показалось, без особого успеха, однако Алтар остался доволен.
        - Ну, давай быстрее и колокольчик возьми.
        Пока Тереза взбиралась на холм, Алтар нарезал сыр и хлеб, почистил пару луковиц и позвал девушку.
        - Все спокойно, - сообщила она.
        - Хорошо. Если и дальше будем двигаться так же, к полудню доберемся до оврага. А поесть нужно сейчас, чтобы больше не останавливаться. Кстати, под капканами есть немного вина, и, если хочешь, надень что-нибудь еще, ты, наверное, замерзла.
        Охотник опять вскарабкался на повозку и стегнул лошадь. Тереза тоже влезла наверх и, даже не благословив еду, набросилась на нее, отдавая должное и извлеченному из-под капканов вину.
        Немного погодя они пересекли болотистый лесок, и тут лицо Алтара посуровело, он весь напрягся - вздрагивал от любого звука, беспрестанно крутил головой, то и дело слезал с повозки и осматривался.
        Сатана уже не отставал от них и с поднятыми ушами и опущенным хвостом внимательно следил за хозяином, словно чуя невидимую опасность.
        Примерно через сотню шагов пес начал лаять. Алтар бесшумно остановил повозку, спустился, прошел немного вперед, дал знак Терезе молчать, потянулся к скрамасаксу и исчез в зарослях кустарника.
        Тереза заволновалась, привстала на цыпочки в надежде что-нибудь разглядеть, но сбитые в кровь ноги не давали долго стоять в такой позе. Она не знала, в чем дело, но в любой момент ожидала чего-то ужасного. Вскоре вернулся Алтар с перекошенным от тревоги лицом.
        - За мной, скорее.
        Тереза спрыгнула с повозки и последовала за Алтаром в чащу. Охотник петлял, как кот, преследующий добычу, и она с трудом поспевала за ним, хотя тот отводил в стороны ветки, расчищая ей путь. Толстый слой опавшей листвы и топкая грязь, оставшаяся после недавних дождей, затрудняли их продвижение. Кое-где кустарник был такой густой, что даже на расстоянии ладони Тереза не видела ничего, кроме спины Алтара. Вдруг тот обернулся и, приложив палец к губам, медленно отступил. Глазам девушки предстала страшная картина: два окровавленных тела, застывшие в смертельном объятии, а неподалеку, в канаве, изувеченный труп третьего.
        - Это не сакс, - сказал Алтар, трогая ногой того, что лежал внизу.
        Девушка не ответила. Несмотря на грязь, она узнала эту одежду, потому что видела ее в доме Ларссонов. С замиранием сердца она приблизилась к причудливо обнявшимся телам, медленно отодвинула того, что был сверху, и в глазах у нее потемнело. Если бы не Алтар, она бы упала. На земле лежал Хоос - человек, который недавно спас ей жизнь.

*****
        Лишь несколько секунд спустя Алтар заметил, что Хоос Ларссон дышит. Они с Терезой перетащили его к повозке, и старик внимательно изучил его раны. Девушка вопросительно смотрела на него, но Алтар молчал.
        - Говоришь, он тебя спас? - наконец спросил он.
        Тереза, плача, кивнула.
        - К сожалению, нам придется оставить его тут.
        - Вы не можете так поступить. Если мы его бросим, он умрет.
        - Он в любом случае умрет. Взгляни на это колесо, - старик указал на починенную спицу. - Вас двое, я да еще поклажа… Мы и мили не проедем.
        - Тогда давайте снимем шкуры, - предложила Тереза.
        - Шкуры? Да ты что! Это мой хлеб на весь следующий год.
        Алтар был настроен решительно, и Тереза поняла, что должна переубедить его, если хочет помочь Хоосу.
        - Человек, которого вы намереваетесь бросить, - рыцарь короля. Если вы спасете ему жизнь, то будете сыты до конца своих дней, да и ваша семья тоже.
        Алтар оставил мертвого сакса, взглянул на бездыханного Хооса и в сердцах сплюнул.
        Как ни неприятно это признавать, но девушка, похоже, права. Он обратил внимание на изысканную одежду и обувь юноши, однако счел их ворованными и, видимо, поторопился. Теперь, еще раз внимательно все осмотрев, он с удивлением обнаружил выпачканное в грязи кольцо с крестом - символом Карла Великого; такие король дарил только доверенным людям. Последний раз он видел подобное кольцо в Аквисгрануме, где жил, пока не перебрался в лес.
        Он непроизвольно ругнулся. Возможно, этот молодой человек действительно занимает то положение, о котором говорит Тереза, но его нынешнее состояние лучше от этого не становится. Правда, они могут успеть довезти его до Аквисгранума, а там будь что будет. Алтар снова чертыхнулся и направился к лошади, которая искала что-то под снегом.
        - Вдруг еще и не помрет, - пробормотал он в раздумье.
        Тереза радостно кивнула.
        «По крайней мере, не раньше, чем мне заплатят», - продолжил он про себя.
        Тереза пошла пешком, иначе пришлось бы расстаться с драгоценным товаром. Алтар, не переставая сыпать проклятьями, то и дело подбадривал лошадь кнутом и велел Терезе на подъемах изо всех сил подталкивать повозку.
        Правда, бoльшую часть пути он шел рядом с ней. Девушка призналась, что капканы, о которых она говорила, принадлежат Хоосу Ларссону, но Алтару это было все равно. Они двигались без остановок, хотя иногда их все-таки задерживало сломанное колесо. Капканы оказались на месте - рядом с лошадиным скелетом, из чего Тереза заключила, что волки - животные не из пугливых.
        Пока Алтар спускался за ними в овраг, девушка занялась Хоосом. Старик сказал, что сломанные ребра могли повредить легкие, поэтому она положила его на спину на тюки со шкурами.
        Дышал он еле-еле.
        Умыв ему лицо, она подумала, почему он изменил маршрут. Возможно, преследовал ее, чтобы вернуть украденный кинжал, который она тут же нащупала под одеждой. Вскоре вернулся Алтар, нагруженный капканами.
        - Их оказалось даже больше, чем ты говорила, - сообщил он, очень довольный. - Непонятно только, как их увезти.
        - Но мы ведь не бросим его…
        - Успокойся, дочка. Если он действительно вез такой груз, я из кожи вон вылезу, но добьюсь, чтобы он мне заплатил, когда поправится.
        После еды они продолжали двигаться по направлению к горам. Алтар рассказал, что раньше жил в Фульде и, как все остальные жители, трудился в аббатстве. Они с женой Леонорой взяли в аренду маленький земельный надел и построили на нем хороший дом. По утрам они обрабатывали собственный участок, а после обеда, в качестве арендной платы - земли аббатства. Позже им удалось приобрести еще немного невозделанной земли, всего двадцать югеров[25 - Югер - древнеримская мера площади, равная примерно 2518 м^2^.], но этого хватало, чтобы прокормиться. Бог не послал им детей, видимо, в наказание за то, что они слабо в него верили. Как любой трудолюбивый крестьянин, Алтар умел многое, но ни одним ремеслом не овладел в совершенстве: ловко обращался с топором и теслом, сам делал мебель, каждую осень вместе с женой ремонтировал крышу. Годы шли, и он рассчитывал до конца своих дней прожить в Фульде, но когда однажды ночью кто-то перелез через изгородь и попытался украсть его единственного вола, он схватил топор и с ходу ударил вора по голове. Это оказался сын аббата - полусумасшедший парень, к тому же большой любитель
выпить. После похорон Алтара схватили и судили. Никто его не слушал, так как двенадцать человек под присягой показали, будто парень перелез через ограду в поисках воды, а он не мог доказать, что они лгут. У него отобрали все имущество и приговорили к изгнанию.
        - Узнав приговор, Леонора заболела черной меланхолией, - продолжил охотник. - Слава Богу, подружки предложили поухаживать за ней, а я отправился в горы. Мне помогли двое соседей, которые хорошо меня знали: Рудольф дал старое тесло, а Викус - пару капканов, я должен был их вернуть вместе с добытыми шкурами. Я нашел пристанище к югу от Фульды, в горах Менц, - он указал на ближайшую гору, - в пещере: загородил дорогу туда, приспособил ее под жилье и перезимовал, расставляя капканы и изготавливая всякие охотничьи приспособления. Когда я пришел за Леонорой, оказалось, что некоторые из тех подонков признались в лжесвидетельстве, однако к тому времени мои земли уже засыпали солью. Аббат отказался продать мне семена и дать в аренду новый участок и даже пригрозил наказать тех, кто осмелится укрыть меня в своем доме. Тогда мы с Леонорой решили переселиться в пещеру и до смерти жить в одиночестве.
        - И вы больше ни разу не были в Фульде? - спросила Тереза.
        - Конечно, был, - улыбнулся старик, - иначе как бы я продавал свои шкуры? Аббат вскоре после той истории окочурился, старый таракан, новый уже не угрожал мне, но прошлое так и не вернулось. Я езжу в Фульду обменять мед на соль или сало, здесь этого нет. Раньше Леонора ездила со мной, но теперь у нее плохо с ногами, ничто ведь даром не проходит.
        К вечеру густые леса сменились более суровой местностью, деревья встречались все реже, и ветер стал их постоянным спутником.
        Когда они уже почти добрались до пещеры, наступила ночь; почва здесь была такая каменистая, что Тереза удивлялась, как это колеса окончательно не сломались. Алтар велел ей крепко держать Хооса, но, несмотря на все ее усилия, из-за тряски он впервые застонал.
        Возле огромной гранитной скалы Алтар остановил лошадь, слез с повозки, пару раз крикнул и начал насвистывать какую-то простенькую мелодию.
        - Можешь выходить, дорогая, - сказал он и опять что-то просвистел, - но я приехал не один.
        Из кустов выглянуло толстое улыбающееся лицо, раздался нелепый возглас и зазвучала та же песенка, после чего показалась приземистая, ковыляющая вразвалку женщина.
        - Что привез мне мой принц? - воскликнула она, бросаясь в объятия Алтара. - Какую-нибудь драгоценность или духи из восточных стран?
        - Вот твоя драгоценность, - пошутил он, прижавшись низом живота к ее животу, и женщина захохотала как сумасшедшая.
        - А эти двое кто? - удивленно спросила она, указывая на Хооса и Терезу.
        - Видишь ли, - пробормотал он, приподнимая брови, - его я спутал с оленем, а она влюбилась в мою шевелюру.
        - Ну что ж, - снова рассмеялась она, - тогда пойдемте внутрь, скоро здесь станет чертовски холодно.
        Хооса перенесли в пещеру и положили на шкуры; груз пока оставили снаружи.
        Тереза сразу заметила, что вверху проделана дыра для дыма, а под ней устроено что-то вроде кухни, и горящий в ней огонь обогревает все жилище. Леонора предложила им яблочный пирог, которому они с удовольствием отдали должное. Мебели было немного, но Тереза все равно чувствовала себя как во дворце. За ужином Алтар рассказал, что у них есть еще одна пещера, которую они используют как амбар, и хижина, куда они переселяются, когда становится теплее. После еды Тереза помогла Леоноре убрать со стола, а потом потеплее укрыла Хооса.
        - Ты будешь спать здесь. - Женщина прогнала козу и шуганула кур. - А за юношу не беспокойся: если Господь его любит, он ему поможет.
        Тереза согласно кивнула и легла, гадая, преследовал ли ее Хоос из-за кинжала или нет.
        Спала она очень плохо: воспоминания о пожаре в мастерской, о гнусной выходке Корне и гибнущей в огне несчастной девушке, сменяя друг друга, роились в воспаленном мозгу. Ей приснились два сакса - полулюди, получудовища, которые схватили и изнасиловали ее, потом приснились волки, которые, покончив с лошадью Хооса, пытались разорвать на куски и ее. В какой-то момент появился сам Хоос - он тайком следил за ней, а затем стал медленно подносить к ее шее украденный кинжал. Порой она даже не знала, снится ей это или чудится, но, как только она собиралась открыть глаза, перед ней возникал отец, и она успокаивалась, пока на смену прежнему не приходил новый кошмар.
        В этой пещере, где слышались лишь уханье совы да потрескиванье огня, Терезе было трудно думать. Тем не менее, дожидаясь рассвета и перебирая в памяти все свои грехи, она решила, что свалившиеся на нее несчастья не случайны, что это предупреждение, сигнал, посылаемый Господом, наказание за ее ложь.
        Она обманула Корне, заставив его поверить, будто граф собирается присутствовать на испытании; обманула Хооса, сказав, что работает подмастерьем, а не простой ученицей; обманула Алтара, придумав эту свадьбу, хотя на самом деле убегала от наказания.
        Неужели мастер прав, и любая женщина - вместилище лжи и разврата, порочное с рождения существо, живущее лишь из милости Всевышнего? Сколько раз она спорила с теми, кто считал дочерей Евы состоящими из одних недостатков - они и слабые, и несдержанные, и непостоянные, и похотливые, но теперь она сомневалась в своих убеждениях.
        А может быть, ее ложь - проделки дьявола? Разве не он обманом соблазнил первую женщину? И не он ли превратил ненависть Корне в пламя пожара?
        Но кого она пытается обмануть? Как бы она ни страдала, она совершила то, что совершила. И что делать, когда Хоос проснется? Сказать, что в темноте случайно взяла кинжал вместо предложенного им грубого скрамасакса?
        Одна ложь тянет за собой другую, еще более серьезную.
        И она безутешно разрыдалась, а когда выплакала все слезы, пообещала себе и своему отцу никогда больше не лгать. Конечно, он ее не слышит, но теперь уж она его не подведет.
        8
        Чуть только рассвело, Тереза решила, что пора подниматься. Сначала ее удивили спящие Алтар и Леонора, но вскоре она сообразила, что в этих краях ритм жизни совсем иной. Она накинула плащ, которым укрывалась ночью, и тихонечко подошла к Хоосу. Тот дышал глубоко и ровно, и это ее успокоило. Было холодно, поэтому она вернулась к горящим углям и слегка их раздула. Шум разбудил Алтара, он с хрустом потянулся и издал неприличный звук. Еще не до конца проснувшись, он ласково обнял Леонору.
        - М-м-м… Уже встала? - пробормотал он, почесывая сначала промежность, затем бороду. - Если тебе нужна вода, вверх по тропинке есть речка.
        Тереза поблагодарила, оделась, обошла лошадь, которая вместе с другими животными ночевала в пещере, и через маленькую дверцу вышла наружу. Сатана залаял и побежал за ней, виляя хвостом. Как и предсказывала Леонора, сильно похолодало. Тереза поплотнее закуталась в плащ и огляделась.
        Напротив входа стояла повозка, которую Алтар, видимо, разгрузил. Чуть поодаль находился загон, огороженный колючими ветками, сейчас пустой. Повсюду высились горы стружек, вперемешку валялись остатки дров, поленья разных размеров, клинья и деревянные молотки. Ничего похожего на огород не было. По дороге ей попались три вымазанных глиной деревянных сооружения. Удивившись, она обогнула их и наконец дошла до маленькой холодной речки.
        Начав приводить себя в порядок, она заметила, что у нее начались месячные. Сатана тут же принялся ее обнюхивать, так что пришлось на него прикрикнуть и отогнать. Речка оказалась полноводной, поэтому она хорошенько умылась и лишь потом воспользовалась куском ткани, который всегда носила с собой на случай женского недомогания. Перекрестившись, она отправилась в обратный путь.
        К ее возвращению Алтар уже выгнал скотину из дома; Леонора занималась Хоосом.
        - Как он? - спросила Тереза.
        - Дышит хорошо и ведет себя спокойно. Я как раз грею воду, чтобы помыть его. Иди помоги мне.
        Тереза сняла воду с огня и принесла мыло. Заметив, что Леонора собирается раздевать Хооса, девушка покраснела.
        - Что ты стоишь как неживая? Стаскивай с него штаны, - приказала Леонора.
        Тереза повиновалась, и вскоре Хоос остался в облегающих шерстяных панталонах, а затем и вовсе без них. Заметив, что Леонора опустила глаза, она тоже отвела взгляд.
        - Давай мыло, и побыстрее, а то он замерзнет.
        Тереза опять залилась краской. Она никогда не видела обнаженных мужчин, ведь двоюродные братишки не в счет. Правда, был еще сакс, пытавшийся изнасиловать ее. Девушка передала мыло Леоноре, и та принялась тереть Хооса как ощипанную курицу. Когда женщина попросила поддержать раненого, Тереза невольно взглянула на его живот и на сей раз не отвернулась. Ее поразили мягкие волосы вокруг члена, и она подумала, что, к стыду своему, даже не представляла, какой он большой. Следующей ее мыслью было, что Леонора станет стыдить ее, если заметит такой интерес, но, прополаскивая повязки, не удержалась и взглянула снова.
        - У него сломано ребро, видишь? - Леонора указала на красноватую выпуклость на уровне груди. Затем приложила к ней правое ухо и довольно долго слушала. - Но хрипов нет, это хорошо.
        - Он поправится?
        - Думаю, да. Принеси еще воды, а я его переверну. Примерно год назад на Алтара упало дерево и сломало ему несколько ребер. Он здорово струхнул, но уже через две недели носился как ящерица.
        - Все так и было, - подтвердил только что вошедший Алтар. - Ну что у него, моя королева?
        - Сломанное ребро и сильный удар по голове.
        - Думаю, одного твоего завтрака будет достаточно, чтобы все поправить.
        - Ты все готов поправить с помощью еды! - И Леонора, смеясь, толкнула мужа.
        Когда туалет Хооса был закончен, все сели за стол.
        Завтрак действительно был великолепный. Леонора сначала подала соленое мясо с салом, грибами и луком, затем слегка поджаренный козий сыр и, наконец, вино, которое, по ее словам, помогало переваривать пищу.
        - Сейчас еще попробуешь сладости, - пообещал Алтар.
        Тереза с удовольствием отведала слоеного пирога с медом и миндалем и даже попросила рецепт, а потом с грустью посмотрела на Хооса.
        - Если Леонора им занимается, можешь о нем не беспокоиться, - сказал Алтар. - А теперь пойдем, поможешь мне.
        Алтар объяснил, что зверей зимой становится гораздо меньше, рыбы вообще нет. У них еще есть маленький участок более-менее плодородной земли, но до весны там тоже делать нечего, а потому в это время года он плотничает, чинит все, что требует починки, и занимается изготовлением инструментов.
        - Но главное - я делаю чучела, - с гордостью заявил охотник.
        По склону они поднялись до расщелины, словно прорубленной в горе топором. У этой пещеры вход был более низкий и узкий, и Терезе пришлось пригибаться. Алтар, с факелом в руке, шел вперед так уверенно, словно знал дорогу наизусть.
        Вскоре проход расширился, и они очутились в просторном помещении, напоминающем церковный неф.
        - Красиво, правда? - В голосе Алтара прозвучали хвастливые нотки. - Раньше мы тут жили, но, когда Леонора заболела, перебрались в другую пещеру, так как эту, к сожалению, обогреть невозможно. А вот шкурам холод только на пользу, поэтому все свои трофеи я храню здесь.
        Алтар поднял факел повыше, и из полутьмы показались целая стая лисиц, парочка хорьков, олени, совы и бобры, застывшие в каких-то странных, неестественных позах. Девушка смотрела на искаженные морды, сверкающие глаза, вывернутые, словно в безмолвном зловещем танце, лапы. Старик пояснил, что в молодости освоил искусство таксидермии и что многие богачи непрочь иметь дома таких хищников, якобы убитых во время опасной охоты.
        - Мне не хватает только медведя, - добавил он, - и тут ты мне поможешь.
        Тереза кивнула, полагая, что речь идет об изготовлении чучела, и даже когда выяснилось, что медведя нужно сначала убить, она все равно не поверила и молила Господа обратить все в шутку.
        Целое утро они трудились в пещере.
        Алтар занимался чучелами, Тереза - инструментами. Старик до блеска начищал своих любимцев, попутно объясняя, что за хорька и лису в Фульде можно получить два динария и купить на них пять модиев пшеницы. За сову дадут меньше, так как чучела птиц делать легче, но на пару ножей и кастрюлю хватит. Вот медведь - совсем другое дело. Если удастся его убить, он отвезет чучело в Аквисгранум и продаст самому Карлу Великому.
        - Как же его убить?
        - Пока не знаю, но, если мы его найдем, что-нибудь придумаем.
        В полдень они вернулись домой голодные, и Леонора сразу предложила им вино и сыр.
        - Оставьте место для всего остального, - предупредила она.
        Остальным оказались фрикадельки с засахаренными фигами, пирог с птичьим мясом и горячий компот. Леонора сказала, что Хоос просыпался, поел бульона и снова заснул.
        - Он что-нибудь говорил? - спросила Тереза.
        - Нет, только стонал. Может, к вечеру разговорится.
        После обеда Алтар вышел облегчиться и глянуть на животных. Тереза помогла убрать посуду, доски, служившие столом, и чурбаки, заменявшие стулья. Пол подметать не пришлось, так как Сатана вылизал его дочиста. Она уже хотела убрать остатки еды, но Леонора ее остановила.
        - Не знаю, чем ты занимаешься, но уж точно не домашним хозяйством, - уверенно заявила она.
        Тереза сказала, что любит читать, и женщина уставилась на нее, словно на какое-то невиданное существо. Тогда девушка объяснила, что с малых лет бывала в школах и скриптории, а когда подросла, стала ученицей в пергаментной мастерской.
        - Не много твоей матери от тебя помощи, - с упреком произнесла Леонора.
        - Но теперь, когда я попробовала ваши блюда, мне очень хочется научиться их готовить, - сказала Тереза, надеясь подольститься к хозяйке.
        Леонора от души рассмеялась, а потом стала поучать свою гостью, мол, девушка, не умеющая готовить, в глазах мужчин хуже, чем плоскогрудая.
        - Правда, с этим у тебя все в порядке, - добавила она.
        Тереза взглянула на свою грудь, потом на Хооса, и внутри стало горячо и щекотно. Затем она подпоясалась, чтобы было удобнее заниматься делами, и обратила внимание, что ее и без того округлые бедра под складками ткани стали еще пышнее. Когда Хоос поправится, подумала она, приготовлю ему какое-нибудь необыкновенное кушанье. Леонора будто прочитала ее мысли.
        - А он красивый, и сложен очень хорошо. - И женщина насмешливо подмигнула ей.
        Тереза в который раз покраснела и улыбнулась, но поспешила вернуться к безопасной теме кулинарных рецептов.
        Вечером Леонора рассказала, какую еду готовит в разное время года. Зимой, пока слабые животные не начали сами гибнуть от холода, их забивают, и она готовит блюда из внутренностей, а также коптит, солит и вялит мясо. Правда, основную часть мяса дает все-таки охота, которая начинается с наступлением весны. Леонора подробно описала грибы, которые нужно очень хорошо знать, прежде чем употреблять в пищу, и всячески расхваливала обычную и цветную капусту и артишоки, да и вообще пользу овощей.
        - Они очень хороши, хотя от них и пучит, - со смехом сказала она и, словно в подтверждение своих слов, с шумом выпустила воздух.
        Потом Леонора заговорила о том, что настоящая хозяйка должна уметь приготовить из любых остатков вкусную еду, для чего существует множество способов, например приправы. У нее самая любимая - гарум[26 - Гарум - излюбленная приправа древних римлян из полуразложившейся рыбьей требухи с солью.], которая превращает даже несъедобное блюдо в чудо кулинарного искусства.
        - Лучший гарум привозят из Испании, - пояснила она, - но он такой дорогой, только богачам по карману. Несколько лет назад один римский торговец научил меня делать его из рыбьей требухи, которую сначала долго замачивают, а потом просушивают, соли и масла. Однако не всякая рыба для этого годится. Из кишок тунца и осетра получается неплохо, но я предпочитаю анчоусы, выходит гораздо вкуснее. В гарум еще можно добавить вино, уксус, а если есть деньги, то и перец.
        - Но ведь он и так хорош, зачем что-то в него добавлять?
        - Эх, дочка, дочка, - для разнообразия, как в любви. Сначала всё кажется хорошо, а потом начинает хотеться чего-то новенького. Посмотри на нас: тридцать лет женаты и по-прежнему тянемся друг к другу. Да во всем так. Походи три дня в одной одежде, и даже слепой от тебя сбежит, а приколи к ней цветок да причешись по-новому, и за тобой толпой повалят.
        - Мне не нужно, чтобы за мной толпой валили, - презрительно отозвалась Тереза.
        - Не нужно? А о чем же еще думает двадцатилетняя девушка?
        - Ну, не знаю. О своей работе, о семье… Мужчины меня не интересуют, - ответила она, умолчав, что ей уже двадцать три.
        - То-то ты уставилась на мошонку этого парня, когда я его мыла…
        Тереза так покраснела, что думала, на всю жизнь останется пунцовой.
        - Вы меня научите это делать? - якобы не понимая, о чем речь, спросила она.
        - Что? Мыть его?
        - О Господи, конечно нет. Я говорю о гаруме.
        - Ах, это. Конечно, научу, и еще многому, что тебе может пригодиться, - улыбнулась Леонора.
        Поджаривая репу, она завела разговор о вине. Не о том слабом и пресном, которым обычно утоляют жажду, а о том, которое пьют по торжественным случаям: хмельном, душистом, искристом, рубиновом, делающем робкого красноречивым, а трусливого - храбрым. О том, каждая капля которого уже таит в себе грех.
        - Я такого никогда не пробовала.
        - У нас есть одна амфора, да случая подходящего нет. Если убьете медведя, тогда и откроем.
        К вечеру вернулся довольный Алтар - он нашел следы зверя.
        - Эта скотина в той же берлоге, что и в прошлом году, - торжествующе заявил он. Бросив на пол пожитки, он звонко шлепнул Леонору по заду, словно в бубен ударил, и расхохотался.
        Они поужинали овощным супом и засоленными кабаньими ребрами, запивая их разбавленным вином. Алтар съел целых две тарелки, так как весь день расставлял капканы и готов был быка проглотить, не то что суп.
        - Это Тереза приготовила, - сообщила Леонора.
        - Вот это да! Видишь, как здорово, что я привез ее сюда поработать! А как наш больной? Проснулся, наконец?
        - Однажды открыл глаза, но не знаю… Может, по-прежнему голова кружится, все-таки его сильно ударили…
        - Да, наверное, в мозгу все перепуталось. Пойду взгляну на него.
        Пока Леонора убирала со стола, они вместе подошли к Хоосу, и девушка сменила у него на лбу влажный платок. Он сразу открыл глаза, взглянул на нее и, кажется, узнал, но тут же веки у него опять смежились. Алтар прочистил ухо и приложил его к груди раненого.
        - Хрипов не слышно.
        - Это хорошо?
        - Конечно, значит, сломанное ребро не проткнуло легкое. Завтра попробуем его поднять, пусть немного походит.
        Хооса бережно укутали, животных загнали внутрь, вход хорошенько закрыли, пожелали друг другу спокойной ночи и улеглись.
        Через несколько часов Тереза почувствовала, как Сатана лижет ей лицо. Еще не рассвело, но Леонора уже приготовила еду, и Алтар, напевая, бродил по пещере.
        - Медведь, медвежонок! Жареный будешь не хуже, чем поросенок! - выводил он, посмеиваясь, хотя его интересовала только шкура, мясо медведя на самом деле несъедобно.
        Они позавтракали и тепло оделись. Алтар вооружился луком со стрелами и тремя капканами, на плечо повесил сеть, а Терезе дал арбалет.
        - Думаю, этого хватит. Вечером у тебя будет новая теплая накидка, дорогая!
        Леонора рассмеялась, несколько раз поцеловала мужа, погладила Терезу по голове и пожелала им удачи.
        Когда они вышли из пещеры, занималась заря. День был холодный и ясный, что Алтар расценил как добрый знак. Лошадь брать не стали, поскольку медведь мог почуять ее и насторожиться. Тереза призналась, что ей страшно, но охотник успокоил ее:
        - Тебе не придется ничего делать, только сторожить.
        - А этот странный лук зачем?
        - Ты имеешь в виду арбалет? Я приобрел его у одного воина из Аквисгранума. Я тоже никогда ничего подобного не видел, но действует он хорошо, я тебя научу с ним обращаться.
        Алтар упер один конец арбалета в землю, ногу - в дугу, и обеими руками натянул тетиву, пока она не вошла в особые гнезда.
        - Это не игрушка, так что будь осторожна. Вот тут упор, тут спуск. Кладешь стрелу в паз и крепко держишь двумя руками.
        Тереза подняла оружие вверх, но удержать в таком положении не смогла.
        - Слишком тяжелое, - пожаловалась она.
        - Обопри о землю, - проворчал старик, - и запомни: во время охоты использовать его ты сможешь всего один раз, потому что снова зарядить не сумеешь, поэтому целься как следует и стреляй в брюхо, понятно?
        Тереза кивнула, легла на землю и навела арбалет.
        - Постарайся, чтобы руки не дрожали.
        По совету Алтара она оперлась о толстый гнилой ствол и по его сигналу выстрелила. Стрела просвистела в воздухе и скрылась в чаще.
        - Давай еще попробуем, - недовольно произнес охотник.
        Два следующих выстрела оказались столь же бесславны, а после четвертой попытки Алтар велел прекратить это занятие.
        - Пойдем, пока совсем не рассвело.
        По пути Алтар рассказал, что медведи спят с конца ноября и до таяния снега.
        - Люди считают, они спят, как сурки, но на самом деле сон у них очень чуткий, поэтому двигаться надо осторожно.
        - А вдруг там окажется не один, а больше?
        - Вряд ли. Медведи обычно зимуют поодиночке, так что не беспокойся.
        Некоторое время они шли молча, пока Алтар не заметил, что пес так и норовит залезть Терезе под юбку, хотя девушка то и дело его отгоняет. Наконец он не выдержал и спросил, не спрятана ли у нее там еда.
        - Нет, - пролепетала она.
        - А какого же черта пес там все время что-то вынюхивает?
        - Не знаю… - Девушка зарделась еще сильнее.
        - Так вытаскивай, что там есть, не то медведь тоже это почует.
        Тереза, совсем смутившись, молчала. Ей не хотелось говорить о начавшейся менструации, но Алтар, слава Богу, сам догадался.
        - Вот проклятье. Надо же было тебе потечь именно в тот день, когда мы пошли на охоту.
        Вскоре они добрались до места, где находилась медвежья берлога. Она оказалась на косогоре, а вход в нее - прямо над оврагом, поэтому добраться туда было очень трудно.
        - У входа натянем сеть. Потом я подожгу несколько веток, Сатана начнет лаять, медведь проснется, попытается убежать, угодит прямиком в ловушку, где я его из лука и подстрелю. А ты подождешь над входом в берлогу, там он тебя по запаху не обнаружит. Может, ты мне и понадобишься.
        - Понадоблюсь?
        - Если увидишь, что я один не справлюсь, стреляй и, ради всех святых, на этот раз не промахнись.
        Пока Алтар собирал ветки, Тереза начала подниматься наверх. Примерно на полдороге девушка споткнулась, и камни с шумом покатились вниз. Старик выругался и дал ей знак идти тихо. Когда она наконец добралась, Алтар уже сложил у входа целую гору хвороста. Затем он натянул сеть, зажег костер и вскоре вернулся с горящей веткой.
        Укрывшись за скалой, он жестами велел ей тоже спрятаться. По густому дыму Тереза поняла, что долгожданный момент уже близок, и бросилась на землю. Вдруг Сатана начал лаять как одержимый, разбрасывать лапами камни и крутиться, пытаясь поймать собственный хвост. Девушка подумала, он взбесился, но тут пещеру потряс громкий рев.
        Сердце у Терезы сжалось. Она схватила арбалет и направила его на вход, но даже лежа руки у нее дрожали. Спустя несколько мгновений откуда ни возьмись появилась огромная туша и с сопением и пыхтением бросилась на сеть. Запутавшись, зверь в ярости принялся рвать ее зубами и когтями, утробно рыча. Сатана в возбуждении визжал, лаял и наскакивал на медведя, не обращая внимания на страшный оскал. Вдруг сеть загорелась, огонь перекинулся медведю на брюхо, тот взвыл от боли и поднялся на задние лапы, пытаясь высвободиться. Тереза подумала, он обнаружит ее, но зверь поскользнулся, упал, перевернулся и страшно заревел, открыв во всю ширь гигантскую пасть. Тереза зажмурилась, однако другой вопль заставил ее тут же открыть глаза. Как раз в этот момент Алтар выстрелил. Стрела вонзилась рядом с медвежьей лопаткой. Зверь опять взревел и повернулся. Охотник понимал, что нужно торопиться, иначе огонь повредит шкуру, поэтому снова пустил в ход лук. Теперь стрела попала в брюхо - медведь в последний раз взвыл, медленно поднялся и наконец рухнул словно бесформенная гора.
        Спустя несколько секунд Тереза поднялась с земли. Она еще дрожала, но уже могла дышать. Зверь, теперь безобидный, лежал, вытянувшись во весь свой огромный рост. Вид у него был внушительный - блестящая шкура, мощные лапы. Она хотела спуститься, но Алтар не разрешил.
        - Я скажу, когда будет можно, - заявил он. - Эти зверюги даже мертвые опасны.
        Сам он приблизился к добыче с топором в одной руке и длинной палкой - в другой. Остановившись примерно в трех шагах, он палкой потыкал медведя, но тот не шевельнулся. Тогда он размахнулся и с силой опустил топор на медвежью шею.
        Несколько минут Алтар созерцал свой трофей.
        К счастью, огонь лишь слегка опалил заднюю часть туши, разрез на шее был аккуратный, а следы от стрел незаметны. Старик велел Терезе идти к нему и помочь снять шкуру. Да, добыть медведя оказалось проще, чем он думал.
        Прежде чем спуститься, Тереза вынула из арбалета стрелу и завернула ее в тряпку, как учил Алтар. Она прошла уже половину пути, когда новый рык заставил ее замереть.
        Сначала она не поверила своим ушам - вот он лежит, мертвый, и тем не менее скала сотрясалась от рева. Со всех ног она опять бросилась наверх, спряталась и с ужасом увидела, как из пещеры вышел второй медведь и накинулся на Алтара. Тот отошел на несколько шагов, размахивая топором, но зверь продолжал наступать, и в конце концов старик оказался на краю оврага, словно в ловушке. Медведь будто понял это и тоже остановился перед последним броском. Алтар попытался убежать, но поскользнулся, и топор полетел вниз.
        Смерть казалась неизбежной.
        Зверь поднялся на задние лапы, став вдвое выше Алтара, сделал пару шагов вперед и издал такой рык, будто внутри у него сидел сам дьявол. В этот роковой миг Сатана бросился между медведем и хозяином и начал лаять. Зверь приостановился и вдруг ударил пса лапой, распоров ему шею. Тереза поняла, что пора действовать. Она вытащила стрелу, вложила ее в паз арбалета, вытянулась на земле во всю длину и навела оружие на голову медведя, но, вспомнив слова Алтара, прицелилась в коричневатое брюхо.
        Затем она сказала себе, что у нее только одна попытка, и, закрыв глаза, выстрелила.
        Стрела пронзила воздух и исчезла из вида. Сначала она подумала, что попала в цель, но, приглядевшись, с ужасом заметила, что стрела вонзилась в одну из задних лап зверя.
        Алтара ждала неминуемая гибель, и тут случилось чудо. Ступив на раненую лапу, медведь потерял равновесие и с размаху свалился на левый бок. Он предпринял еще одну попытку подняться, но опять поскользнулся и скатился к краю оврага, отчаянно перебирая в воздухе лапами, словно предчувствуя, что его ждет. Вдруг удерживавшие его камни покатились вниз, и он свалился вместе с ними.
        Тереза не сразу пришла в себя, а потом побежала вниз к Алтару, который, похоже, до сих пор не понимал, что произошло.
        - Вот проклятье, целых два медведя.
        - Я прицелилась, как вы учили, но у меня не получилось…
        - Не переживай, девочка, ты все сделала правильно… Ну надо же, целых две скотины… - повторил старик.
        Он почесал голову и с грустью взглянул на Сатану. Затем снял плащ и осторожно завернул его.
        - Хороший был пес. Сделаю из него чучело, чтобы он всегда был со мной.
        Весь день они снимали шкуру с первого медведя, а когда закончили, Алтар решил проделать то же самое и со вторым.
        - В конце концов, нужно всего лишь спуститься в овраг.
        - А это не опасно?
        - Ты подождешь меня здесь, - сказал охотник.
        Он отложил в сторону пожитки и начал спускаться по боковой тропинке, которая вела прямо на дно. Вскоре он вернулся, чем-то нагруженный.
        - У него была чесотка, поэтому шкура плохая, но я принес часть головы - глаза уж больно хороши.
        Дома их ждала приятная новость: Хоос поднялся и уже сидит за столом.
        За ужином Тереза заметила, что Хооса больше интересуют тушеные овощи, чем рассказ об охоте. Однако, проглотив последнюю ложку, он поблагодарил Алтара за то, что тот спас ему жизнь.
        - Это ее надо благодарить, она уговорила забрать тебя оттуда.
        Взглянув на Терезу, Хоос помрачнел, и Леонора почувствовала, что тут что-то не так.
        - Спасибо, - сухо произнес он, - однако после того как я спас ее, она должна была, по меньшей мере, отплатить мне тем же.
        - Конечно, - подтвердил Алтар. - Этой девушке можно доверять, - смеясь, добавил он и ткнул ее в бок.
        Хоос предпочел заговорить о другом: - Ваша жена сказала, вы давно тут живете.
        - Да, и надо признаться, совсем не скучаем по городским сплетням и пересудам… Нам здесь хорошо, мы одни, делаем и едим, что хотим. - Он глотнул вина. - А как вы себя чувствуете?
        - Более-менее ничего, но лежать больше не хочу.
        - Вам нужно беречься, по крайней мере пока ребра не срастутся, иначе при любом движении можно повредить легкие.
        Хоос кивнул. Он чувствовал, как при каждом глотке в его внутренности словно впиваются шипы. Допив вино, он попрощался и вернулся в постель. Когда женщины убрали посуду, Алтар расстелил шкуру, а медвежьи головы положил на бочонки. Потом он загнал животных в пещеру и с грустью вспомнил, как Сатана всегда помогал ему.
        Следующий день выдался пасмурным и ветреным. Для прогулок неподходящий, подумал Алтар, значит, можно заняться трофеями. Он напоил животных и убрал оставшуюся с вечера грязь, а когда вернулся в пещеру, Тереза и Леонора уже встали. Позавтракали молча, чтобы не разбудить Хооса. Потом Алтар взял шкуру и головы и попросил Терезу пойти с ним.
        - Мне нужно привести себя в порядок, - смущенно сказала девушка.
        Алтар понял, что это связано с менструацией, и не стал настаивать.
        - Когда закончишь, приходи в другую пещеру, поможешь мне.
        С этими словами он взвалил груз на плечо и ушел, а Тереза с выданными Леонорой чистыми тряпками направилась к речке. Когда она вернулась, Хоос уже проснулся, и Леонора заметила его обращенный к девушке сердитый взгляд.
        - Я должна пойти покормить животных, - сказала она. - Если вам что-нибудь понадобится, позовите меня.
        Оба кивнули, и женщина вышла. Хоос попытался подняться, но в груди сильно кольнуло, и он снова лег. Тереза села рядом.
        - Тебе лучше? - Она чувствовала себя виноватой и не знала, как начать разговор.
        Хоос ответил не сразу.
        - Когда ты сбежала, я тебя не очень-то интересовал… - наконец произнес он.
        Возразить ей было нечего, поэтому она молча достала из своего мешка завернутый в какую-то тряпицу кинжал.
        - Даже не знаю, как это получилось, - пробормотала она со слезами на глазах.
        Лицо Хооса оставалось бесстрастным. Он взял кинжал, спрятал его под одеяло, потом закрыл глаза и повернулся на другой бок.
        Тереза поняла: никакие ее слова или поступки его не переубедят. В конце концов, если бы с ней поступили подобным образом, она бы вела себя точно так же. Тем не менее она вытерла слезы и дрожащим голосом попросила у него прощения, но, не получив ответа, вышла с опущенной головой.
        По дороге во вторую пещеру она столкнулась с Леонорой. Та спросила, почему у нее красные глаза, но Тереза прошла мимо, будто не слыша. Вернувшись домой, Леонора задала тот же вопрос Хоосу.
        - Это не ваше дело, - сказал он.
        Леонора обиделась.
        - Послушай-ка меня хорошенько, молокосос. Мне безразлично, откуда ты идешь и какие у тебя титулы, но если бы не эта девушка, которую ты заставляешь плакать, ты был бы мертв, а потому веди себя подобающим образом, не то я переломаю тебе остальные ребра.
        Хоос ничего не ответил. Никто не должен знать, почему он отправился искать сбежавшую от него Терезу.
        Декабрь
        9
        Конечно, изготовление чучела не могло совсем отвлечь Терезу от грустных мыслей, но все-таки она ненадолго забыла о злополучном кинжале. Сначала Алтар делал каркас для будущей огромной фигуры. К стволу, служившему основой, он приделал два поменьше, наподобие задних лап, и попросил ее на время убрать шкуру, чтобы проверить равновесие. Затем, немного изменив положение конечностей, окончательно закрепил их гвоздями.
        - В конце еще можно будет привязать их, - сказал он, видимо, не совсем уверенный в прочности сооружения.
        Терезе он велел тщательно выбрать из шкуры всех блох, очистить ее от остатков жира и вымыть с мылом. Девушке это не составило труда, так как в мастерской Корне она именно этим и занималась. Закончив, она насухо вытерла шкуру и натянула ее на раму проветриваться.
        - Головы тоже чистить и мыть? - спросила она.
        - Нет, подожди немного. - Старик слез с табурета и положил молоток на пол. - Это особое дело.
        Он сел на камень, зажал одну из голов между ног и принялся внимательно ее рассматривать. Удостоверившись, что кровь уже не идет, он вынул нож и сделал вертикальный разрез от макушки до шеи, а горизонтальный - по задней части шеи, так что получилась будто бы перевернутая буква «Т». Затем с силой потянул кожу из двух крайних нижних точек и оголил череп.
        - Положи его в чан, - попросил Алтар.
        Тереза положила, налила туда горячей воды, известь стала бурлить и разъедать оставшиеся на кости ткани. Алтар тем временем проделывал то же самое с другой головой.
        Через несколько часов каркас был готов, и Алтар насадил сверкающий череп на верхушку ствола. Получившаяся фигура была похожа на жуткое огородное пугало, однако старик остался доволен.
        - Когда шкура будет готова, закончим, - сказал он.
        Возвращаясь в пещеру, они прошли мимо тех странных деревянных сооружений, и Тереза спросила, что это такое.
        - Это ульи, - объяснил Алтар. - Деревянные ящики обмазывают глиной, чтобы пчелы зимой не мерзли.
        - А где же пчелы?
        - Внутри. Весной я открою ульи, и снова будет мед.
        - Я люблю мед.
        - Кто же его не любит… - рассмеялся Алтар. - Жалятся, конечно, как черти, зато меда на весь год хватает. И не только меда. Видишь эти старые соты? - спросил он, поднимая крышку с пустого улья. - Тут воск, можно делать прекрасные свечи.
        - Я не видела в пещере свечей.
        - Потому что мы их почти все продаем. Только если болеем или что-то в этом роде, тогда зажигаем. Бог создал ночь, чтобы спать, иначе мы были бы не людьми, а совами.
        Тереза попросила немного воска для табличек, лежащих у нее в мешке, чтобы поупражняться в письме, но Алтар наотрез отказался давать.
        - Но я ведь верну его в целости и сохранности… - пыталась переубедить его девушка.
        - Тогда ты должна его заработать.
        Они закрыли улей и пошли дальше.
        Леонора встретила их аппетитно приготовленным зайцем. Хоос ужинал вместе со всеми, и они с удовольствием за это выпили. После ужина Алтар с жаром расхваливал новые капканы, а потом предупредил, что собирается заняться чучелом погибшего пса и хочет делать это в одиночку, иначе не сосредоточишься. Перед уходом он пообещал Терезе дать ей немного воска, если та найдет подходящие глаза.
        - Глаза? - удивилась девушка.
        - Для медведей… - пояснил охотник. - Настоящие уже сгнили, нужно их чем-нибудь заменить. Конечно, лучше всего подошел бы янтарь, но сгодятся и камешки, которые можно найти в реке. - Он вынул из мешка несколько камней и показал ей. - Примерно такие, только более гладкие. Обмазать их смолой, и не отличишь.
        Закончив мыть посуду, Тереза сказала Леоноре, что собирается на реку.
        - А почему бы Хоосу не сходить с тобой? Немного свежего воздуха ему не повредит.
        Хооса такое предложение удивило, однако Терезу еще больше удивило то, что он это предложение принял.
        Из пещеры они вышли вместе, но потом до самой речки Тереза шла впереди. Дойдя до места, она принялась искать нужные камни.
        - Может, этот подойдет, - вдруг сказал Хоос.
        Девушка сравнила его с уже найденными и с огорчением вынуждена была признать, что камень Хооса более гладкий и более подходящей формы.
        - Слишком маленький, - с ходу придумала она и отдала камень обратно.
        Хоос положил его в свой мешок и почему-то в памяти всплыл тот день, когда она от него убежала.
        Тогда он уже собрался было прекратить поиски, но вспомнил, что девушка интересовалась дорогой на Аквисгранум и он подробно ее описал. Возможно, именно там беглянку и нужно искать. Он пошел кратчайшим путем, надеясь опередить ее, и совершенно забыл, что заходить на враждебную территорию опасно, а когда вспомнил, было уже поздно - он угодил в засаду, и целых три сакса набросились на него.
        И вот теперь он делает вид, будто не замечает ее, хотя она спасла ему жизнь.
        Он наблюдал, как внимательно Тереза рассматривает камни, как ее пальцы легко и быстро ощупывают их, как она смачивает их водой, чтобы лучше определить цвет, как взвешивает их на руке, будто сравнивая с одной ей известным образцом. Вдруг она обернулась, и ее глаза янтарно сверкнули.
        Хоос так и не понял, что же произошло, но внутри все сжалось, и им овладело беспричинное волнение, хотя он уже познал и зрелых, и молоденьких, и замужних, и девственниц.
        Но Тереза была другой. Ее не интересовали ни супружество, ни дети, ни еда, ни тряпки. Она рассуждала о вещах, ему неизвестных: окнигах, путешествиях, иных землях, иной жизни. С одной стороны, его это раздражало, с другой - привлекало.
        Когда девушка поправляла волосы, Хоос вдруг увидел, что она по-своему красива.
        Конечно, она не походила на тех высоких упитанных блондинок, которых он знал раньше, но ее смуглая кожа, волнистые волосы и искренняя улыбка заставляли сердце биться необычно быстро.
        Он пребывал в задумчивости, когда Тереза, пытаясь дотянуться до какого-то камня, поскользнулась и упала в реку. Хоос тут же бросился в воду и вытащил ее, но, выпрямившись, почувствовал в груди сильное жжение. Они взяли собранные камни и отправились назад. На этот раз Тереза шла рядом, и он спросил, довольна ли она своими находками. Девушка ответила, что более-менее, и весь путь до ульев они проделали молча.
        - Зимой их обмазывают глиной, чтобы пчелы не погибли, - с важным видом сообщила Тереза.
        - Я не знал, - сказал Хоос, умолчав о боли в груди.
        - Я тоже, - улыбаясь, призналась девушка. - Это Алтар мне рассказал. Похоже, он неплохой человек, как ты думаешь?
        - Мы здесь благодаря ему.
        - Видишь тот улей? Алтар обещал дать мне немного воска обмазать табличку. - Она подошла к улью и открыла крышку.
        - А что такое табличка? Что-то вроде лампадки?
        - Нет. - Тереза даже рассмеялась. - У меня это деревянная дощечка размером с обычный круглый хлеб, но бывают больше или меньше. Если ее покрыть воском, на ней можно писать.
        - Ясно, - сказал Хоос, хотя на самом деле не совсем понял, о чем говорит Тереза.
        - Смотри-ка, вот эта масса, наверное, и есть воск.
        - Лучше закрой крышку, пусть старик сам тебе даст, если обещал.
        Тереза нехотя повиновалась. Конечно, хорошо бы иметь табличку как можно скорее, но Хоос прав. Сначала Алтар должен одобрить собранную коллекцию камней.
        - Сейчас переоденусь и пойду к нему в другую пещеру. Это удивительное место! Хочешь пойти со мной?
        - Я сегодня уже нагулялся, - грустно сказал Хоос. - Иди одна, а я лучше полежу и сменю повязки.
        - Хоос…
        - Да?
        - Я не знаю, почему я его украла… Мне правда жаль.
        - Да ладно, не волнуйся. Просто больше никогда так не делай.
        Сменив одежду, Тереза отобрала из всех камней четыре самых подходящих по форме и размеру и отправилась в пещеру. Если их раскрасить, думала девушка, они будут как настоящие.
        Вход оказался закрыт. Решив, что Алтар внутри, она толкнула дверцу и вошла. И действительно, старик трудился над каркасом, к которому он добавил две передние лапы, тоже из дерева.
        - О, ты уже здесь! - удивленно воскликнул он. - Ну, как тебе кажется?
        Тереза взглянула на неуклюжую конструкцию.
        - Ужасно, - выпалила она.
        Алтар принял это за одобрение.
        - Так и должно быть, - уверенно сказал он. - Чем страшнее, тем дороже… А ты зачем пришла?
        - Камни для глаз принесла. - Девушка показала ему свои находки.
        Алтар внимательно их рассмотрел и положил в ящик, где хранились ножи, щипцы и скребки.
        - Сгодятся, - решил он.
        Тереза помогла старику натянуть готовую шкуру на каркас. Затем они зашили ее, заполнили пустые места сеном и тряпками, приладили череп и тоже обшили его шкурой. Получилась огромная унылая кукла.
        - На хищного зверя не похоже, - вынужден был признать Алтар.
        Они поправляли чучело и так и эдак, но выходило только хуже, ведь Алтар никогда не имел дела с такими большими фигурами. Наконец старик выругался и вышел немного проветриться.
        В ожидании его возвращения Тереза размышляла, почему у медведя такой жалкий вид, и поняла, что сено и тряпки опускаются в брюхо, оставляя грудь и плечи полыми, передние лапы бессильно висят, а голова с закрытой пастью все время клонится вниз. Казалось, будто зверя только что вынули из петли.
        Она вышла поделиться с Алтаром своими мыслями, а не найдя его, вернулась в пещеру и на свой страх и риск взялась за переделку.
        Когда Алтар вернулся, то замер от изумления. Теперь лапы медведя были угрожающе подняты над головой, благодаря чему сено оказалось в нужном месте - около плеч, и уже никуда не смещалось. В задних лапах Тереза заменила сено тряпками из грубой ткани, и они стали гораздо более прочными.
        - А если мы набьем сена между шкурой и тряпками, не будет никаких бугров, которые видны сейчас, - пояснила девушка.
        Алтар молча созерцал плоды ее трудов. Оказывается, Тереза еще вставила в пасть палку, и зверь приобрел совсем устрашающий вид. Он не мог поверить, что это свирепое и прекрасное животное - то самое пугало, которое он в сердцах бросил чуть более часа назад.
        Домой отправились поздно, усталые, но довольные. По дороге остановились около ульев и набрали воска для Терезы. По возвращении Алтар смачно поцеловал Леонору и тут же принялся рассказывать об их успехах.
        - У меня новости не такие хорошие, - посетовала женщина. - Боюсь, молодому человеку стало хуже.
        Они подошли к лежащему на постели Хоосу. Его бил озноб, он с трудом дышал. Леонора показала им тряпку со следами крови.
        - Его рвало, или он кашлял? - уточнил Алтар.
        - Не знаю, по-моему, все вместе.
        - Если кашлял, это дурной знак. Хоос, ты меня слышишь? - Алтар наклонился прямо к уху юноши.
        Тот кивнул.
        Охотник положил руку ему на грудь:
        - Тут болит?
        Хоос снова кивнул.
        Алтар поморщился и покачал головой. Кровь в мокроте означала только одно - какое-то ребро проткнуло легкое. Узнав, что Хоос ходил на реку и залезал в воду, он крепко выругался.
        - Если причина в этом, мы ничего не сможем сделать, - сказал он, отойдя с женой в сторону. - Только молиться и ждать утра.
        Всю ночь Хоос кашлял и стонал. Леонора и Тереза по очереди дежурили возле него, но лучше ему не стало. Лихорадка совсем изнурила юношу. Алтар понял, что, если не показать его врачу, через несколько дней он умрет.
        - Собери что-нибудь поесть, мы едем в Фульду, - сказал он жене.
        Спустя несколько часов все было готово. Алтар погрузил на повозку чучело медведя, наполовину сделанную вторую голову, тюк со шкурами на продажу и еду. Взял он с собой и найденные Терезой камни. Хооса Ларссона устроили посреди повозки на тюфяке. Наконец охотник распрощался с женой.
        - Надеюсь, мы еще увидимся, - сказала Тереза Леоноре, с трудом сдерживая слезы.
        - Он поправится, - тоже сквозь слезы ответила та и поцеловала девушку.
        Первый день путешествия прошел без приключений. Останавливались только по необходимости - быстро проглотить пирог с олениной да облегчиться. Хоос по-прежнему был в жару и без сознания. Ночь провели возле какого-то ручья, дежуря по очереди. В часы бодрствования Тереза закончила обшивать шкурой вторую медвежью голову, а когда вставила каменные глаза, получилось чудесно; во всяком случае, в темноте ей так показалось. Утром они продолжили путь, и вскоре после полудня вдали показались дымки Фульды.
        Даже с такого расстояния аббатство произвело на Терезу большое впечатление. На обширном холме десятки разномастных построек, казалось, спорили друг с другом за каждую пядь земли, где можно было вбить кол или поставить ограду. Домишки, хижины, склады и амбары теснились вперемешку с мельницами и загонами для скота, и разобраться в этом нагромождении приезжему не стоило и пытаться. Посередине возвышались стены, защищавшие монастырь - гигантское сооружение такого же темного цвета, что и каменные глыбы, на которых оно стояло.
        Постепенно узкая тропа превратилась в широкую дорогу, по которой крестьяне и скот в беспорядке двигались туда-сюда. Над полями здесь и там возвышались одинокие строения с плетеными обмазанными глиной крышами, чьи колючие изгороди свидетельствовали о богатстве и силе их хозяев. Наконец они достигли берега реки Фульда - границы между извилистой дорогой и южным входом в город.
        Бесконечная вереница крестьян ждала своей очереди, чтобы перейти мост. Алтар надвинул на лицо капюшон и поставил лошадь в самый конец.
        За переезд они отдали стражнику горшочек меда, о чем Алтар очень сокрушался, так как двумя милями ниже реку можно было перейти вброд, однако с повозкой, чучелом и раненым Хоосом он на это не решился. Тереза молчала, слегка подавленная сутолокой, криками, запахами еды и скота, который, казалось, чувствовал себя вольготнее, чем люди. На время она забыла о своих несчастьях, засмотревшись на продавцов тканей и съестных припасов, на таверны, устроенные прямо на пивных бочках, и воришек, сновавших среди лотков с яблоками, в изобилии стоявших у больших въездных ворот. Все это было так не похоже на то место, где она последнее время жила, что на мгновение ей показалось, будто она опять очутилась в Константинополе.
        Алтар въехал в город по боковой дорожке, дабы избежать толчеи ремесленников, миновал рынок и по широкой улице поднялся к площади, куда сбегались десятки улочек и переулков. Там им пришлось остановиться и подождать, пока пройдет какая-то процессия и скопившиеся повозки смогут продолжить путь к вершине холма.
        Тут Алтар сказал Терезе, что одна его знакомая приютит их.
        - Только Леоноре не говори, - с хитрой улыбкой попросил он.
        Девушка удивилась, но промолчала. Охотник велел присмотреть за повозкой, пока он разузнает, что да как, и направился к группе мужчин, которые чему-то смеялись, стоя вокруг кувшина вина. Поздоровавшись с ними так, будто знает их всю жизнь, и о чем-то поговорив, он вернулся озабоченный. Похоже, его знакомая перебралась в предместье. В этот момент стоявший перед ними возница щелкнул кнутом, и все снова тронулись.
        Немного не доезжая до монастыря, Алтар свернул в узкую улочку, пересек ее и поехал в противоположную от города сторону. Чем дальше, тем жилища становились более ветхими и темными, а запахи еды и приправ сменились стойким запахом прокисшего вина. Возле какого-то покосившегося дома Алтар остановил лошадь. Тереза обратила внимание, что дверь раскрашена яркими красками, да и сам дом, хотя и требует починки, развалюхой никак не назовешь. Старик без стука вошел внутрь, а когда вернулся, на лице его сияла улыбка.
        - Слезай, нам сейчас приготовят поесть, - сообщил он.
        Они сняли чучела и прочую поклажу и перенесли Хооса в дом.
        10
        Хельга Чернушка оказалась веселой и разбитной проституткой. Едва поздоровавшись с Алтаром, она тут же показала ему язык, задрала юбку, демонстрируя аппетитные колени, запечатлела на его щеке звонкий поцелуй да еще назвала «мое сокровище». Потом спросила, что это за жеманную невесту он с собой привез, и шутила бы дальше, если бы не заметила раненого. В тот же миг она забыла все свои глупости и занялась Хоосом, словно в этом состоял смысл ее жизни.
        Она рассказала Терезе, что служила в таверне, пока не поняла, что терпеть пьяных посетителей гораздо выгоднее, чем пьяницу мужа, а потому, овдовев, продала дом и купила собственную таверну, которая ее и кормит. Ее прозвали Чернушка, поскольку и глаза, и волосы у нее были черные, как головешка. Разговаривая, она непрерывно смеялась, отчего на щеках образовывались весьма соблазнительные ямочки. Румяна скрывали слегка постаревшую кожу, но, несмотря на морщины, она все еще была привлекательной женщиной. Меняя Хоосу повязки, Хельга Чернушка расспрашивала Алтара о жене, и девушка поняла, почему тот просил ничего не говорить Леоноре.
        Тереза даже не представляла, что у гулящей женщины может быть такое доброе сердце. В Вюрцбурге она ни одной из них не встречала и удивилась, повстречав в Фульде, совсем рядом с аббатством. Хельга спросила Алтара, откуда у Хооса раны, тот высказал свои предположения, и женщина задумалась.
        - Единственный врач здесь - один монах из монастыря, - наконец произнесла она, - но он пользует только бенедиктинцев. Остальным приходится отдавать себя на растерзание брадобрею зубодеру.
        - Тут рана непростая, - возразил Алтар. - Нужен кто-то, кто понимает.
        - Ты мне уже говорил, дорогой… Но я не могу прийти в аббатство с незнакомым мужчиной, а ты - тем более: если тебя узнают, сразу спустят собак.
        Алтар в задумчивости стал дергать себя за бороду. Хельга Чернушка права. Многие до сих пор обвиняют его в смерти сына аббата. Значит, придется звать цирюльника.
        - Его зовут Маурер. По утрам он навещает больных, но к полудню обычно уже сидит в таверне на рынке, где спускает все до последнего обола.
        Алтар попросил Терезу сложить все вещи Хоосу под кровать и пойти с ним. Хельга осталась с больным.
        - Мы ведь собираемся на рынок, - вдруг хлопнул он себя по лбу. - Я и забыл, что нам есть что продать.
        Им пришлось встать с краю, так как все лучшие места были уже заняты. Люди толпились возле лотков с едой, глиняной посудой, инструментами, семенами, тканями и корзинами, обмениваясь друг с другом самыми разными товарами. Правда, приходили сюда скорее поглазеть и поболтать, потому что продавалось здесь каждую неделю одно и то же. Алтар поставил повозку около стены, чтобы сзади что-нибудь не стащили, водрузил на нее чучело, а рядом, на подставку из палок, положил медвежью голову.
        Затем он спросил Терезу, умеет ли та танцевать, и хотя девушка сказала, что нет, все равно велел ей влезть наверх и повертеть задом. Сам он достал охотничий рог и трижды в него дунул. Сначала подбежали только чумазые мальчишки, которые начали передразнивать неловкие движения Терезы, но потом подошли еще люди, и вскоре около повозки образовался целый кружок любопытных.
        - Меняю твоего великана на свою жену, - предложил какой-то беззубый крестьянин. - У нее ногти, как когти.
        - Прости, но моя жена - тоже зверь… - рассмеялся Алтар.
        - Говоришь, эта тварь - медведь? - спросил кто-то издалека. - У него и яйца-то не видны.
        Собравшиеся расхохотались.
        - Подойди поближе и увидишь, как он твои откусит.
        Все снова покатились со смеху.
        - Сколько просишь за девушку? - раздался третий голос.
        - Девушка-то его и убила, поэтому можешь представить, что она сделает с тобой.!
        Снова смех.
        Какой-то паренек бросил в них капустой, но Алтар схватил его за волосы и дал такого тычка, что все остальные приутихли. Один из торговцев пивом, вероятно, решил подзаработать и перекатил свою бочку к повозке, за ним потянулись пьянчужки.
        - Этот медведь задрал двух саксов, прежде чем мы его убили, - сообщил Алтар. - Их скелеты валялись у него в берлоге. Еще он убил мою собаку и ранил меня, - приврал охотник, указывая на старый шрам на ноге. - А теперь всего за один фунт серебром он может стать вашим.
        Услышав цену, некоторые зеваки развернулись и ушли. Лучше уж они за фунт купят шесть коров, или трех кобылиц, или даже двух рабов, чем залатанную шкуру медведя. Оставшихся тоже, видимо, больше интересовал незамысловатый танец Терезы, чем выставленный товар.
        Однако какой-то женщине в одежде из дорогих шкур зверь, похоже, понравился. Ее элегантный спутник тут же послал слугу справиться насчет цены.
        - Скажи своему хозяину то, что уже слышал, - фунт за чучело, - заявил Алтар и снова подул в рог.
        Слуга побледнел, но хозяина известие ничуть не огорчило, и он снова послал слугу предложить половину стоимости.
        - Передай, что за такие деньги я не продам даже лисицу. Если хочет произвести впечатление на даму, пусть раскошеливается или сам идет на охоту, а меня нечего за нос водить.
        Услышав такой ответ, парочка отошла и смешалась с толпой, однако Алтар заметил, что через несколько шагов женщина обернулась и опять взглянула на чучело. Старик усмехнулся и стал собирать пожитки.
        - Пора пропустить стаканчик, - пояснил он Терезе.
        Но, прежде чем уйти, он успел провернуть пару дел: одну шкуру бобра продал торговцу шелком за золотой, а другую обменял у пекаря на три модия пшеницы. Затем нанял двух пареньков следить за чучелом, пригрозив, что им несдобровать, если по возвращении обнаружится какая-нибудь пропажа. В таверне они сели у окна, откуда была видна повозка. Алтар спросил два стакана вина и хлеба с сосисками, а пока они ели и пили, Тереза поинтересовалась, почему он не хочет снизить цену.
        - К таким делам нужно подходить с умом, - ответил Алтар, одним махом проглотив свою порцию. - Первым делом надо знать, кто твой покупатель, и тут мне повезло. Человек, заинтересовавшийся медведем, - один из самых богатых в Фульде: он может купить сто таких чучел, и у него еще останутся деньги на покупку тысячи рабов. А она… не представляю, что там у нее между ног, но она всегда получает то, что ей приглянется.
        - Может, вы и подходите с умом, но медведь по-прежнему не продан, а если бы цену снизили, мы сейчас уже праздновали бы.
        - Чем мы и займемся. - Алтар рассмеялся и подмигнул, указывая на дверь, куда как раз входил человек, о котором они только что говорили.
        Он подошел и придвинул к столу табурет. Его спутница осталась снаружи восхищаться огромной тушей медведя.
        - Вы позволите? - спросил вновь пришедший.
        Алтар, почти не глядя, кивнул, и тот осторожно уселся. Тут же подлетел хозяин таверны. Пока важному гостю подавали сыр и вино, Тереза искоса его разглядывала. Пальцы унизаны кольцами, прилизанные усики, одежда, хотя и пышная, в пятнах от еды. Мужчина налил себе вина и долил Алтару, так что выплеснулось через край.
        - Тебе не нравятся мои деньги? - прямо спросил он.
        - Так же, как тебе - мой медведь, - ответил Алтар, не поднимая взгляда от стакана.
        Мужчина вытащил кошель и положил на стол. Алтар взвесил его на руке и положил обратно.
        - Мои поденщики зарабатывают по полфунта в год, - сказал мужчина, презрительно скривившись.
        - Потому я и не работаю поденщиком, - парировал Алтар.
        Мужчина в ярости схватил кошель и вышел поговорить со своей спутницей. Через несколько минут он вернулся и с силой ударил ногой по столу, за которым еще ели Тереза и Алтар. Затем вытащил два кошеля и бросил их прямо в остатки еды.
        - Здесь фунт серебром. Надеюсь, ты и твоя девка сумеете им распорядиться, - сказал он, обращаясь к Терезе.
        - Не беспокойтесь, господин, спасибо, - с достоинством ответил Алтар и не торопясь допил остатки вина.
        Мужчина вышел. Женщина поцеловала его и вкрадчиво рассмеялась, а двое слуг тем временем перетаскивали чучело на другую повозку. Один из нанятых Алтаром пареньков пытался помешать им и тут же схлопотал оплеуху. Выйдя из таверны, старик дал ему обол за храбрость.
        - Слушай, парень, не знаешь, где найти Маурера, цирюльника?
        Прежде чем ответить, мальчишка попробовал обол на зуб и, очень довольный, спрятал его. Затем по узким улочкам он проводил их до другой таверны, в паре кварталов от рынка. Там паренек нырнул внутрь, и вскоре появился пузатый человек с изрытым оспой лицом, который и оказался тем, кого они искали. Алтар слез с повозки, рассказал, в чем дело, и договорился о цене за осмотр раненого. Маурер вернулся в таверну и вышел оттуда с какой-то сумкой. Оба влезли на повозку, и все отправились к Хельге Чернушке.
        Несмотря на исходивший от него запах вина, брадобрей действовал на удивление ловко. Он побрил Хоосу торс, протер его какими-то маслами, тщательно ощупал на уровне сосков, обратив особое внимание на температуру тела и образовавшуюся опухоль. Фиолетовый оттенок кожи заставил его горестно покачать головой. Приложив к ране костяную трубочку, он послушал легкие, а затем, склонившись прямо к лицу больного, проверил его дыхание, которое нашел неровным и частым. Маурер прописал припарки, а кровопускание счел бесполезным.
        - Больше всего меня беспокоит лихорадка, - заявил он, складывая ножи и разноцветные точильные камни. - У него сломаны три ребра. Два, похоже, срастаются, но третье проткнуло легкое. Правда, к счастью, оно вошло и вышло. Рана заживает хорошо, хрипы слабые. Но вот лихорадка… это плохой признак.
        - Он умрет? - спросил Алтар и тут же получил от Чернушки подзатыльник. - Я хотел сказать… Он выживет?
        - Если опухоль не спадет, лихорадка усилится. Есть всякие растения, помогающие в подобных случаях, но, к сожалению, тут я вам не советчик.
        - Если дело в деньгах…
        - Нет-нет, вы мне хорошо заплатили, и я сделал все, что в моих силах, - сказал он, покончив со скромным угощением, которым обычно родственники больных потчуют врачей.
        - А эти растения, о которых вы говорили… - решила уточнить Чернушка.
        - Не надо было мне о них упоминать. Кроме укропа от запоров и крапивы от кровотечений, я больше ничего не знаю.
        - А кто знает? - вмешалась Тереза. - Монастырский врач? Давайте пойдем туда вместе, возможно, вам удастся убедить его поговорить с нами.
        Брадобрей почесал плешь и с грустью посмотрел на девушку.
        - Вряд ли врач, которого вы имеете в виду, вам поможет - он умер в прошлом месяце.
        У Хельги от неожиданности посуда вывалилась из рук, Алтар тоже удивился, а Тереза была просто сражена. Все трое почему-то верили, что врач из монастыря займется Хоосом Ларссоном, хотя никогда не произносили это вслух.
        - Попробуйте поговорить с аптекарем, - предложил Маурер. - Его еще называют брат травник. Он упрям, как мул, но если добавить к своим просьбам немного провизии, он, возможно, и снизойдет. Скажите, вы от меня. Мы с ним приятели, и он меня уважает.
        - А вы сами не могли бы?.. - продолжала настаивать Тереза.
        - Сейчас неподходящий момент. В начале месяца в Фульду прибыла посланная Карлом Великим духовная миссия. Ее возглавляет один британский монах, которому король поручил провести церковные реформы, и, как говорят, он явился с кнутом. - Маурер отхлебнул вина. - Стоит кому-нибудь шепнуть, что я иногда зарабатываю изгнанием злых духов, и меня сразу обвинят в ереси и повесят на первой же сосне. Этот британец поставил вверх дном весь монастырь, поэтому будьте осторожны.
        Маурер покончил с припарками и накрыл Хооса одеялом. На прощание он объяснил, как найти аптекаря, а Хельге Чернушке - как делать растирания, чтобы не повредить рану. Затем пожал Алтару руку и благопристойно удалился.
        После его ухода все погрузились в молчание.
        Хельга попудрила лицо и начала убирать помещение, куда скоро должны были прийти посетители. Алтар решил, что сейчас самое время отправиться в кузницу починить колесо.
        Тереза осталась с Хоосом, то и дело вытирая ему пот. Что-то нашептывая, она мягко водила тряпкой по лицу, изогнутым бровям и закрытым векам; молилась, чтобы озноб не разбудил его. Вдруг девушка почувствовала, как влага, которую она стирала, наполнила и ее глаза, словно они оба испытывали одинаковые страдания. В этот миг она поклялась, что, если это будет зависеть от нее, Хоос Ларссон никогда не умрет. Она сама отнесет его в монастырь и умолит аптекаря вылечить его своими травами.
        Когда в тот вечер Тереза опять увидела Чернушку, то приняла ее за какую-то чужую женщину. Распущенные волосы, убранные разноцветными лентами, уже не выглядели седыми, губы стали пунцовыми, а краска на лице выгодно подчеркивала ее пухлые щечки. Глубокий вырез приоткрывал пышную грудь, слегка обвисшую, но приподнятую корсажем. На ней была широкая юбка с нарядным поясом, на шее - яркие бусы, призывно позвякивавшие при каждом шаге. Женщина села и налила себе полный стакан вина.
        - Ну что ж, будем ждать, - сказала она, глядя на Хооса. Заметив лишнюю складку на животе, она небрежно подтянула повыше пояс.
        - Не думаю, что эти припарки ему помогут. Нужно показать его аптекарю, - гнула свое Тереза.
        - Сейчас ему нужно отдохнуть, а завтра посмотрим, что делать. Алтар сказал, ты хочешь остаться в Фульде.
        - Да, хочу.
        - А еще он сказал, у тебя нет семьи. Как же ты собираешься зарабатывать на жизнь?
        Тереза покраснела. Она и правда об этом не подумала.
        - Ну-ну… - пробормотала Чернушка. - Скажи, ты еще девственница?
        - Да, - чуть ли не прошептала смущенная девушка.
        - Впрочем, у тебя это на лице написано, - Хельга покачала головой. - Если бы ты была шлюхой, было бы проще, но всему свое время. Что с тобой? Тебе не нравятся мужчины?
        - Они мне безразличны. - Тут Тереза взглянула на Хооса и поняла, что это неправда.
        - А женщины?
        - Конечно нет! - Она в возмущении вскочила.
        Хельга Чернушка откровенно расхохоталась.
        - Не бойся, принцесса, Бог нас тут не услышит. - Она глотнула еще вина, взглянула на девушку и утерла губы, размазывая краску. - Но ты должна кое-что понять. Еда стоит денег, одежда стоит денег, кровать, на которой сейчас спит этот юноша, тоже стоит денег, если только сама не используется для заработка.
        Тереза не сразу нашлась что ответить.
        - Завтра я начну искать работу - пойду на рынок, в поле. Наверняка что-нибудь отыщется.
        - А что ты умеешь? Вдруг я тебе помогу.
        Тереза сказала, что в Вюрцбурге работала в кожевенной мастерской и умеет немного готовить, имея в виду немногочисленные уроки Леоноры. О своем умении писать она не упомянула. Когда Хельга спросила, чем именно она занималась в мастерской, Тереза ответила, что изготавливала пергаменты, сшивала тетради и переплетала кодексы.
        - Здесь нет кожевенных мастерских, каждый занимается этим как Бог на душу положит. Возможно, в аббатстве и делают пергаменты, но я точно не знаю. И много ты зарабатывала таким трудом?
        - Мне каждый день давали зерно, ученикам денег не платят.
        - А, так ты только учишься! Сколько же получает обычный поденщик?
        - Один или два динария в день, и им тоже дают еду. - Тереза не хотела доказывать, что она уже настоящий мастер по кожам.
        Хельга Чернушка кивнула. Плата едой или товарами - везде обычное дело. Однако когда Тереза добавила, что модий пшеницы, который она получала, равен одному динарию, женщина рассмеялась.
        - Видно, ты никогда не бывала на рынке. Смотри. - Она отодвинула в сторону кувшины и начала катать шарики из хлебных крошек. - Один фунт серебром равен двадцати сольдо. - Она разложила шарики в два ряда, по десять в каждом. - Один сольдо равен двенадцати динариям. - Она скатала еще несколько, но сбилась со счета и смахнула все на пол. - Сольдо сделаны из золота, а динарии из серебра, так?
        Тереза смотрела вверх, словно искала что-то на потолке, и вдруг выпалила:
        - Если двенадцать динариев равны одному сольдо, а двадцать сольдо - одному фунту… - Она пошевелила пальцами. - То один фунт равен двумстам сорока динариям!
        Чернушка удивленно взглянула на нее и подумала, что девушка знала ответ заранее.
        - Так и есть, - кивнула она, - двумстам сорока динариям. На один динарий можно купить четверть модия пшеницы, или треть модия ржи, или полмодия ячменя, или модий овса. Но их еще нужно смолоть, а каменные жернова дорогие как черт, поэтому, если найдешь работу, пусть тебе лучше платят хлебом, чем зерном. Динарий соответствует двенадцати хлебам весом два фунта каждый - одному человеку вполне достаточно.
        - И что дальше с ними делать?
        - Один для еды, девять обменяешь на рынке, а еще два, если останешься здесь, отдашь мне за проживание. Полфунта мяса или рыбы стоит примерно полдинария, или шесть пшеничных хлебов. Еще три можно обменять на соль, излишки которой ты всегда обменяешь на что-нибудь другое. Если тебе здесь не нравится, спросим у соседей, за такую цену наверняка найдется комнатка.
        - Но мне ведь нужны и другие вещи - одежда, обувь…
        - Ну-ка, повернись, я на тебя посмотрю… На первое время я могу тебе что-нибудь дать. Конечно, ярд шерстяной ткани стоит сольдо, но поношенную можно купить за три динария. Очистишь ее от насекомых, подлатаешь, и будет как новенькая. Вчера, например, я купила старую шерстяную ливрею, а это четыре или пять ярдов, вполне хватит на две-три вещи. Я дам тебе кусок, сошьешь себе что-нибудь.
        Тереза ничего не сказала, так как последние фразы прослушала. Жуя кусок черствого хлеба, она смотрела на Хельгу и думала, что, несмотря на грубый язык и отнюдь не изысканные манеры, сердце у этой женщины золотое.
        - Хоос, - добавила Хельга, - пусть остается, пока не выздоровеет. Правда, мне нужна кровать, так как иногда клиентам хочется поразвлечься, но вы можете устроиться позади дома на сеновале.
        Тереза поцеловала ее в щеку, и Хельга растрогалась.
        - Знаешь, когда-то и я была красивой, - горько усмехнулась она, - но это было очень, очень давно…

*****
        За ужином Алтар на чем свет стоит ругал весь цех кузнецов, а особенно того хапугу, который чинил ему колесо.
        - Эта скотина запросил с меня сольдо, - жаловался он. - Немного добавить и можно купить новую повозку.
        Затем старик заявил, что завтра возвращается в горы.
        Чернушка почти не разговаривала. Краска на лице размазалась, и она стала похожа на пугало. Глаза у нее закрывались, поскольку она слишком много выпила, но стакан из рук не выпускала.
        Убрав со стола, Тереза пошла на сеновал к Хоосу. Растирая ему грудь и спину, как велел Маурер, она заметила, что лихорадка вконец извела его. Ночью спать не пришлось, поскольку Хооса трижды рвало.
        Под утро она задремала, но ее разбудило кряхтенье Алтара, запрягавшего лошадь. Тереза помогла Хоосу подняться, чем, по-видимому, смутила его, и дойти до отхожего места. Пока он облегчался, девушка взяла кусок приготовленного Хельгой пирога, надеясь отдать его аптекарю, а потом попросила Алтара довезти их до аббатства. Старик согласился, ему все равно было по дороге.
        С Чернушкой она не попрощалась - та была настолько пьяна, что не могла даже подняться. Повозка блестела как новенькая, поскольку кузнец, которого Алтар ругал на чем свет стоит, не только починил колесо, но и почистил ее. Тереза устроилась рядом с Хоосом и хорошенько укрыла его, чтобы уберечь от холодной росы. Наконец Алтар взмахнул кнутом, и лошадь осторожно двинулась вперед.
        На улочках появлялись жители, спешившие в поля. Повозка направлялась к южной части аббатства, где, по словам цирюльника, находился огород, в котором обычно трудился аптекарь. Наверное, было еще очень рано, поскольку за колючей изгородью не было видно ни одного поденщика.
        - Приехали, - сообщил старик, слез с повозки и помог посадить Хооса на ближайший пень.
        Терезу пробрала дрожь - то ли от холода, то ли оттого, что она опять оставалась одна. Девушка взглянула на Алтара, протянувшего ей руки, и обняла его, а когда отстранилась, глаза ее блестели.
        - Я никогда вас не забуду, охотник на медведей. И Леонору тоже, передайте ей.
        Алтар утер глаза, потом порылся в карманах, вытащил мешочек с монетами и протянул Терезе:
        - Это все, что удалось выручить.
        Тереза застыла с открытым ртом.
        - За твою голову медведя, - добавил он.
        Старик махнул на прощание Хоосу, стегнул лошадь и медленно растворился в утопающих в жидкой глине улочках.
        Спустя несколько мгновений зазвонившие к заутрене колокола возвестили, что новый день в монастыре начался. Вскоре через небольшую дверцу вышли несколько монахов и начали слоняться по огороду. Те, что помоложе, лениво выдергивали сорняки, а самый старый, высокий и нескладный, внимательно осматривал кусты, время от времени ласково поглаживая их. Тереза решила, что это и есть аптекарь - не только из-за возраста, но и потому, что одежда у него была из шелковистой, а не из грубой ткани, как у послушника. Высокий монах медленно переходил от одного куста к другому, пока не дошел до места, где стояла Тереза. Тут она и подала голос.
        - Кто здесь? - спросил монах, пытаясь разглядеть ее сквозь изгородь.
        Тереза сжалась, как напуганный кролик.
        - Брат травник? - тонким голоском спросила она.
        - Кто его ищет?
        - Меня послал Маурер, цирюльник. Ради Бога, помогите нам.
        Монах раздвинул ветки изгороди, увидел согнувшегося пополам, чуть не падающего с пня Хооса и тут же велел двум послушникам перенести его внутрь. Тереза молча шла за ними через какие-то дворы, пока они не остановились у приземистого здания с запертой на грубый висячий замок дверью. Монах достал из рукава ключ, и после двух попыток дверь со скрипом отворилась. Послушники положили Хооса на стол, предварительно убрав с него какие-то глиняные миски, и по указанию монаха вернулись в огород заниматься прополкой и чинить изгородь. Тереза осталась у порога.
        - Не стой там, - сказал монах, собирая пузырьки, банки и колбы, в беспорядке громоздившиеся по обе стороны стола. - Значит, вас прислал Маурер, цирюльник? И попросил помочь вам?
        Тереза решила, что поняла, в чем дело.
        - Я принесла вам вот это, - и протянула приготовленный Хельгой Чернушкой пирог с мясом.
        Монах глянул на него, но, не особенно заинтересовавшись, отложил в сторону, после чего опять повернулся к столу. Приводя в порядок склянки, он спросил Терезу, отчего лихорадка, а когда услышал про рану в легком, недовольно поджал губы.
        После этого он отодвинул что-то похожее на сушилку и деревянный пресс, взял весы и флакон, в который налил определенное количество воды из находящегося в помещении колодца. Затем направился к огромной полке, где стояли десятки глиняных сосудов, и принялся что-то там искать. По тому, как он щурил глаза, Тереза поняла, что ему трудно разобрать написанные названия.
        - Ну-ка, посмотрим… Salix Alba… Salix Alba[27 - Белая ива (лат.).]… - приговаривал он, чуть не тыкаясь носом в посудины. - Знаешь, здоровье - это целостность тела, природное равновесие, основанное на горячем и жидком, то есть на крови. Потому и говорят sanitas[28 - Здоровье (лат.).], то есть sanguinis status[29 - Состояние крови (лат.).]. - Он взял какой-то сосуд, осмотрел его и поставил на место. - Причины всех болезней следует искать в четырех составляющих человеческого организма: вкрови, желчи, слизи и меланхолии. Когда их естественное состояние нарушается, развивается болезнь. Кровь и желчь порождают острые заболевания, слизь и меланхолия - хронические. И куда они задевали кору белой ивы?
        - Salix Alba. Вот она, - сказала Тереза.
        Монах с удивлением взглянул на нее, затем направился к указанной банке и убедился, что это именно то, что он искал.
        - Ты умеешь читать? - недоверчиво спросил он.
        - И писать тоже, - гордо ответила девушка. Монах приподнял брови, но промолчал.
        - У него мокрота в легких, - пояснил он, - и лечить это можно разными способами. Существует столько микстур, настоек и отваров, что на выбор самого подходящего средства уйдет немало времени. Взгляни вот на это. - Аптекарь вынул из банки кусочек коры. - Ивовая кора, настоянная на молоке, снимает жар, но таким же свойством обладает ячменная мука, разведенная в теплой воде, или шафран с медом. Каждое средство действует по-разному, в зависимости от того, в каких пропорциях смешаны его составные части, и каждый больной реагирует тоже по-разному, в зависимости от природы его внутренних органов. Бывает, люди со слабыми или ранеными легкими выздоравливают словно по волшебству, а у якобы здоровых они каждую весну воспаляются. Вот так… Чем занимается этот юноша?
        - У него земли в Аквисгрануме, - сказала Тереза и добавила, что остановилась у Хельги Чернушки, пока не найдет какую-нибудь работу.
        - Интересно, - только и произнес монах. Оставив на полке банку с ивовой корой, он подошел к печи и разжег огонь с помощью светильника. - Господь насылает на нас болезни, но Он же дает нам лекарства для исцеления. И если для того, чтобы попасть в рай, мы изучаем Его откровения, то для того, чтобы излечить болезнь - квасцами или жидкостью из желез крайней плоти бобра, - нужно изучать Эмпедокла, Галена, Гиппократа и даже Плиния. Подержи-ка эту настойку, - велел он Терезе.
        Девушка взяла сосуд, куда монах налил какую-то темную жидкость. Ее беспокоило, что он так много рассуждает, поскольку в любую минуту мог появиться королевский посланник, о котором говорил Маурер, и выгнать их из монастыря прежде чем начнется лечение.
        - А если есть разные средства, почему бы не использовать их все? - спросила она.
        - Alibi tu medicamentum obligas[30 - Целительное средство само тебя выбирает (лат.).]. Дай-ка мне это. -
        Монах добавил какой-то светлый порошок и взболтал раствор, который стал мутно-белым. - Медицина предполагает умеренность во всем, от начала до конца. У истоков этого искусства стоял Аполлон, а продолжил дело отца Эскулап. Позже мудрый и осторожный Гиппократ поднял медицину на небывалую высоту. До сих пор мы основываемся на его методах лечения: размышление, наблюдение и практика.
        Тереза начала терять терпение.
        - И как вы собираетесь его лечить?
        - Правильнее спросить не «как», а «когда». Ответ же зависит не от меня, а от него. Он должен оставаться здесь, пока это не произойдет… если вообще произойдет.
        - Не думаю, что вы поступаете правильно. По словам цирюльника, на прошлой неделе в аббатство приехал один иностранец, посланник Карла Великого, и если он так суров, как говорят, боюсь, вам не поздоровится.
        - И что же он мне сделает?
        - Не знаю. Обвинит в том, что помогаете чужому. Насколько мне известно, в аббатстве лечат только своих…
        - Как его зовут?
        - Тоже не знаю. Помню только, что это монах из какой-то другой страны.
        - Я имею в виду раненого.
        - Извините, - смутилась девушка. - Ларссон. Хоос Ларссон.
        - Ну что ж, господин Ларссон, приятно познакомиться. А теперь, когда мы друг другу представлены, можно и делом заняться.
        Тереза слабо улыбнулась, но тут же вновь заволновалась.
        - Если по какой-то причине этот человек выгонит Хооса раньше, чем вы его вылечите, я себе этого никогда не прощу.
        - А почему ты так плохо о нем думаешь? Насколько я знаю, этот чужестранец - вовсе не дьявол, просто он хочет навести в аббатстве порядок.
        - Но цирюльник говорил…
        - Ради Бога, забудь ты о цирюльнике. И еще, ради твоего спокойствия уверяю тебя, что посланник Карла Великого не узнает о пребывании тут Хооса.
        - Пожалуйста, поймите меня, я так переживаю. Вы обещаете, что, если Хоос останется у вас, он поправится?
        - ?groto dum anima est, spes est. Пока есть жизнь, есть надежда.
        Тереза подумала, что такое добросердечие должно быть вознаграждено, вытащила данный Алтаром мешочек с монетами и протянула его аптекарю, который обратил на него не больше внимания, чем на пирог.
        - Убери это, ты отплатишь мне иначе. Приходи завтра после терции, спроси свечника и скажи, что брат Алкуин ждет тебя. Попробуем найти тебе работу.

*****
        Когда Тереза рассказала обо всем Хельге, та не поверила своим ушам.
        - Аптекарь наверняка замышляет что-то дурное, - заявила она.
        - О чем ты?
        - Спустись с небес, дуреха. Насчет тебя что-то замышляет.
        - Он показался мне честным человеком. Сам пирог не стал есть, отдал послушникам.
        - Может, он уже до этого брюхо набил.
        - Да что ты, он худой как жердь! Послушай, - Тереза смущенно улыбнулась, - а о какой работе он говорил?
        - Ну, если этот аптекарь живет, как все монахи, то может взять тебя в служанки, потому что молиться-то они молятся, но грязь разводят не хуже свиней. Повезет, так станешь кухаркой, тоже неплохой заработок. Только я тебе откровенно скажу: не понимаю, почему он хочет заставить такую деликатную девушку мыть отхожее место, когда для этого есть десятки других, более подходящих! Ну ладно, иди и будь осторожна, задницу береги.
        Все утро они готовили еду и убирали таверну, где стояли бочки, которые служили столами, несколько табуретов и скамья; кусок ткани отгораживал кухню от остальной части помещения. Возле очага помещались железная жаровня, два треножника, котел, миски, сковороды, видавшие виды кувшины и тарелки, которые неплохо было бы помыть. Хельга объяснила, что раньше она хранила вино в кухне, но там без присмотра его попивали, поэтому теперь она держит его в самой таверне. Позади находился амбар, где лежало зерно и содержался скот, а по ночам хозяйка занималась там своим делом.
        В полдень они съели по несколько ложек того, что приготовили для посетителей, и снова заговорили о произошедшем в монастыре. Потом Хельга Чернушка предложила пойти на главную площадь посмотреть на Борова - человека, совершившего тяжкое преступление. Сейчас причешемся, сказала она, и неплохо повеселимся, глядя, как парни кидают в него капустой и репой, а по пути купим какое-нибудь благовоние для тела. Тереза согласилась, и скоро они, мурлыча под нос незамысловатые песенки, вышли из дома.
        11
        Хотя побои превратили тело Борова в один сплошной синяк, все-таки можно было различить, что лицо у него морщинистое и абсолютно голое, откуда, видимо, и пошло его прозвище. Он стоял на коленях, привязанный к столбу, под надзором двух вооруженных мечами стражников. Тереза подумала: он, наверное, слаб умом и не очень разбирается в происходящем, судя по выражению лица и глазам - испуганным, но лукавым. Десятки людей окружили преступника, осыпая его проклятьями и угрозами. Какой-то парень науськивал на него собаку, но та повернулась и убежала. Хельга Чернушка купила у бродячего торговца две кружки пива и искала, откуда удобнее смотреть представление, но, когда женщины стали показывать на нее пальцем, решила отойти подальше.
        - Он родился дурачком, сейчас ему тридцать, и никто никогда не думал, что он может быть опасен, - сообщила Хельга, устраиваясь на какой-то невысокой стенке.
        - Опасен? А что случилось?
        - Он всегда был тихим, но на прошлой неделе на берегу реки нашли девушку, к которой он часто приставал, - голую, с раскинутыми ногами и перерезанной шеей.
        Тут же вспомнив, как саксы пытались ее изнасиловать, Тереза одним глотком выпила пиво и попросила Хельгу вернуться домой. Женщине не хотелось уходить, так как в Фульде уже давно никого не привязывали к позорному столбу, однако она согласилась, надеясь сполна позабавиться в день казни. На обратном пути они остановились возле благовоний, которые Хельга Чернушка использовала для своих любовных утех. Она выбрала один флакон с сосновым запахом, другой - с более насыщенным и резким, похожим на ладан. Вместо платы за товар торговец почему-то подмигнул Чернушке и сказал, что зайдет.
        Вскоре после их прихода в таверну заявились двое пьяных и пили дешевое вино, пока у них не кончились деньги. Когда они ушли, Тереза предложила пойти в монастырь справиться насчет Хооса, но Хельга посоветовала дождаться назначенной встречи с аптекарем. Вечером ввалились три юнца, которые долго ужинали и хохотали, затем пришли пятеро поденщиков, насквозь пропахших пoтом. Они сели возле огня, взяли много пива и отпускали сальные шуточки насчет того, кто из двух женщин быстрее скинет нижние юбки. Отпустив им выпивку, Хельга оставила Терезу при кухне, а сама пошла за какими-то подругами. Вернулась она под руку с двумя размалеванными, ярко одетыми женщинами, которые сразу уселись поденщикам на колени и принялись визжать и хохотать в ответ на их ласки. Один сунул руку под юбку своей милашке, и та притворно вскрикнула, якобы негодуя. Другой, уже навеселе, предложил своей выпить, но вместо этого вылил ей вино за вырез платья, и девушка, вместо того чтобы прогнать его, оголила грудь. Тереза решила, что пора уходить, но один из посетителей заметил это и преградил ей путь. К счастью, Чернушка успокоила
пьяного, пообещав ему на ухо безумную ночь, а Терезе велела запереться на чердаке, где хранилось вино.
        Вскоре девушка поняла, что на чердаке в публичном доме спокойно не уснешь. Сверху ей было видно, как одна из женщин, стоя на коленях, возвращала к жизни член своего партнера. Когда цель была достигнута, он заставил ее встать, прижался к ее животу и начал судорожно двигать задом. Наконец он пару раз резко вздрогнул, чертыхнулся и без сил упал на белеющее в темноте тело проститутки. Вскоре вошла Хельга Чернушка в сопровождении продавца благовоний. Оба рассмеялись, увидев спящую пару. Торговец хотел разбудить их, однако Хельга не позволила. Потом они бросились на постель, но, слава Богу, накрылись плащом, так что их тел видно не было.
        Когда Тереза наконец уснула, ей приснился Хоос Ларссон, причем обнаженный, как и она сама. Во сне он ласкал ее волосы, шею, грудь - всю целиком, и она проснулась в испуге от каких-то неведомых ощущений. Успокоившись, девушка попросила прощения у Господа за свое неосознанное прегрешение.
        Утром Тереза сначала привела в порядок таверну, напоминавшую поле боя, затем приготовила завтрак и съела его в одиночестве, так как у Чернушки с похмелья не было аппетита. Поднявшись наконец, женщина ополоснулась в грязном тазу, пожаловалась на холод и дала Терезе перед уходом несколько советов.
        - Главное - не говори, что знакома со мной, - наказала она напоследок.
        Тереза поцеловала ее на прощание и подумала, что уже сказала аптекарю, где остановилась. В аббатство пришлось бежать бегом, так как колокола вовсю звонили к началу терции. У главного входа ее встретил толстый нелюбезный монах, который очень удивился тому, что услышал.
        - Да, я свечник и есть, только я не понимаю, с кем тебе нужно встретиться? С аптекарем или с братом Алкуином?
        Тереза, полагая, что аптекарь и брат Алкуин - одно лицо, тоже удивилась, а дверь тем временем закрылась. Девушка снова постучала, но свечник не открыл, пока ему не пришлось выйти самому выбросить мусор.
        - Если будешь надоедать, прогоню палкой, - пригрозил он.
        Тереза не могла сообразить, что делать. Сначала она решила оттолкнуть монаха и проскользнуть внутрь, но потом решила, что лучше предложить ему мясо, которое она принесла аптекарю. Когда свечник увидел аппетитно поджаренные отбивные, глаза у него заблестели.
        - Ну, решай скорей, кто тебе нужен, - сказал он, хватая мясо.
        - Брат Алкуин, - ответила Тереза, поняв наконец, что свечник - недалекого ума человек.
        Одну отбивную монах сразу начал есть, а другую спрятал в рукав сутаны. Затем он впустил Терезу, запер дверь и велел девушке следовать за ним.
        Вместо того чтобы пойти в огород, как ожидала Тереза, свечник миновал птичники, отпихивая путающихся под ногами кур и петухов, конюшни, кухню и амбары и направился к величественному каменному зданию, выгодно отличающемуся от остальных. Он постучал в дверь, а пока ждал ответа, пояснил:
        - Тут останавливаются всякие знатные гости.
        Им открыл служка, чье темное одеяние контрастировало с бледным лицом. Он взглянул на свечника, кивнул, словно давно их ждал, и попросил Терезу следовать за ним.
        Они миновали какие-то помещения и поднялись по лестнице, которая привела их в зал с богато украшенными шерстяными коврами стенами и резной мебелью. На большом столе, по кругу, лежали толстые книги, и сквозь алебастровые окна на них падал слабый свет. Служка велел ей подождать и ушел. Спустя несколько минут появилась высокая фигура аптекаря, одетого в изумительный белый плащ с вышитым поясом, украшенным серебряными пластинами. Тереза смутилась, так как не меняла одежду со времени пожара в Вюрцбурге.
        - Прости меня за вчерашний наряд, хотя, может быть, скорее нужно извиняться за сегодняшний, - улыбнулся он. - Пожалуйста, садись.
        Аптекарь устроился в деревянном кресле, Тереза - на табурете рядом с ним. Какое-то время монах внимательно смотрел на нее. Она тоже рассматривала его старое худое лицо с очень светлой кожей, тонкой, как луковая шелуха.
        - Почему меня привели сюда? И почему вы одеты, как епископ? - наконец спросила Тереза.
        - Ну, не совсем как епископ, - опять улыбнулся он. - Меня зовут Алкуин Йоркский, я простой монах, даже не священник, но иногда служба вынуждает меня надевать это претенциозное одеяние. Что касается этого места, то я тут временно проживаю вместе с моими служками, хотя вообще-то меня разместили в здании капитула, расположенном в противоположной части города, но это не имеет значения.
        - Я вас не понимаю.
        - Прости, я виноват перед тобою, мне нужно было еще вчера сказать, что я не аптекарь.
        - Нет? А кто же вы?
        - Боюсь, тот самый посланник, о котором ты так плохо отзывалась.
        Тереза вздрогнула. Она решила, что судьба Хооса Ларссона висит на волоске, но Алкуин успокоил ее:
        - Не надо волноваться. Неужели ты думаешь, я действительно хочу его выгнать и не стану лечить? Что касается моей собственной персоны, то я не собирался тебя обманывать. Аптекарь умер позавчера, внезапно, попозже мы об этом поговорим. Волей случая я неплохо разбираюсь в травах и прочих лекарственных средствах, и когда вчера ты неожиданно застала меня в огороде, я был занят только тем, как помочь твоему другу.
        - Но потом, позже…
        - Позже я не хотел тебя беспокоить, подумал, учитывая твое состояние, правду говорить не стоит.
        Тереза помолчала немного.
        - Как он?
        - Слава Богу, гораздо лучше. Мы обязательно навестим его. А сейчас давай поговорим о том, что привело тебя сюда, - о твоей работе. - Он взял со стола одну из книг и начал осторожно ее перелистывать. - «Phaeladias Xhyncorum» Дионисия Ареопагита. Настоящее чудо. Насколько я знаю, одна копия есть в Александрии и одна - в Нортумбрии. Ты ведь говорила, что умеешь писать, да?
        Тереза кивнула.
        Монах ударил в ладоши, и появился служка с письменными принадлежностями. Алкуин аккуратно поставил их перед девушкой.
        - Мне бы хотелось, чтобы ты переписала этот параграф.
        Тереза закусила губу. Да, она умела писать, но всегда писала на вощеных табличках, так как пергамент был слишком дорогой и его нельзя было тратить попусту. По словам отца, секрет заключается в правильном выборе пера: оно не должно быть ни слишком легким, иначе линии будут неровные, ни слишком тяжелым, иначе почерк утратит быстроту и изящество. Поколебавшись, Тереза выбрала старое гусиное и сначала прикинула его по весу. Затем внимательно осмотрела кончик, по которому будут стекать чернила, и, найдя его чересчур тупым, заострила ножичком. Подготовив перо, стала изучать пергамент.
        Она взяла самый мягкий. С помощью дощечки и металлической палочки провела несколько незаметных линеек, чтобы писать ровно. Затем положила текст на пюпитр, окунула перо в чернила, глубоко вздохнула и принялась за работу.
        Рука у нее дрожала, и первые буквы оказались тесно прижатыми одна к другой, но потом перо заскользило, как лебедь по воде, и буквы получались гладкие и блестящие. И вдруг, в начале восьмой строки, она посадила кляксу, и лист оказался испорчен.
        В первый момент она решила всё бросить, но потом, стиснув зубы, продолжила свой труд. Когда текст был закончен, Тереза соскребла чернильное пятно, сдула с листа получившуюся пыль, высушила его и вручила Алкуину, который не переставал наблюдать за ней. Монах изучил пергамент и строго посмотрел на девушку.
        - Не очень хорошо, но приемлемо, - заключил он и опять вернулся к тексту.
        Тереза смотрела, как он читает. Глаза у него были потухшие, бледно-голубые, будто выцветшие, какие обычно бывают у глубоких стариков, хотя по виду она дала бы ему не больше пятидесяти пяти.
        - Вам нужен скриба - секретарь? - осмелилась спросить она.
        - Да. Раньше моим помощником был Ромуальд, монах-бенедиктинец, который повсюду меня сопровождал, но вскоре по прибытии в Фульду он заболел и умер за день до аптекаря.
        - Сожалею, - только и произнесла Тереза.
        - Я тоже, - отозвался Алкуин. - Ромуальд был моими глазами, а иногда и руками. В последнее время зрение у меня ослабело, и если по утрам я еще могу разглядеть рыльце шафрана или разобрать непонятный почерк, то к вечеру на глазах словно появляется пелена и я вижу гораздо хуже. Тогда Ромуальд читал мне или писал под мою диктовку.
        - А сами вы писать не можете?
        Алкуин поднял правую руку и показал Терезе. Кисть сильно дрожала.
        - Это началось четыре года назад. Иногда дрожь распространяется и на локоть, тогда я даже пить не могу. Поэтому мне нужен кто-то, кому я мог бы диктовать. Обычно я записываю события, свидетелем которых являюсь, чтобы потом, вспоминая и размышляя, не забыть ни одной подробности. Кроме того, мне хотелось бы переписать кое-какие тексты из библиотеки епископа.
        - А в аббатстве разве нет переписчиков?
        - Конечно есть - Теобальдо из Пизы, старик Бальдассаре и Венансио, но все они не настолько молоды, чтобы сопровождать меня целый день. Есть еще Никколо и Маурицио, однако они не умеют читать.
        - Как это?
        - А вот так. Чтение - сложный процесс, требующий усердия и определенных способностей, которыми обладают далеко не все монахи. Как ни странно, бывают такие, кто мастерски переписывает тексты, не понимая их содержания, но они, конечно, не могут писать под диктовку. Выходит, одни умеют писать, вернее, переписывать, но не умеют читать; другие, наоборот, немного читают, но писать не научились. Есть еще и такие, кто умеет и читать, и писать, но только на латыни. Если исключить также тех, кто путает «l» и «f», или пишет слишком медленно, или часто делает ошибки, или просто не любит эту работу и постоянно жалуется на боль в руках, то почти никого и не останется. К тому же не все могут, да и не хотят, оставлять свои обычные обязанности, чтобы помочь приезжему.
        - Так вы все-таки монах?
        - Скажем, был им, но сейчас, находясь на этой должности, не выполняю все законы ордена.
        - А что у вас за должность? - спросила Тереза и тут же прикусила язык.
        - Я бы назвал ее учителем учителей. Карл Великий почитает культуру, а во франкском королевстве ее не хватает, поэтому он поручил мне распространять образование и слово Господне во всех его землях, включая самые удаленные. Я расценил это как большую честь, но должен признать, он возложил на меня чрезвычайно тяжкую обязанность.
        Тереза в недоумении пожала плечами. Она по-прежнему не понимала, чем занимается Алкуин, но, если он готов помочь Хоосу, придется согласиться на эту работу. Тут монах сказал, что пора навестить раненого. Прежде чем выйти из зала, он накинул на Терезу плащ, желая уберечь от нескромных взглядов.
        - Странно, что вы думаете, будто я способна помогать вам. Вы ведь ничего обо мне не знаете.
        - Я бы не был столь категоричен. Например, я знаю, что тебя зовут Тереза и ты умеешь читать и писать по-гречески.
        - Но этого недостаточно.
        - Ну что ж, я могу добавить, что ты происходишь из Византии, несомненно, из богатой, но разорившейся семьи; что еще несколько недель назад ты жила в Вюрцбурге и работала в пергаментной мастерской; что тебе пришлось бежать оттуда по причине внезапно вспыхнувшего пожара и что ты девушка настойчивая и решительная, если отдала свечнику две отбивные только за то, чтобы он тебя пропустил.
        Тереза промямлила что-то невразумительное. Откуда Алкуин может все это знать, если она даже Хоосу Ларссону не рассказывала никаких подробностей? В голове мелькнула мысль, не повстречалась ли она с самим дьяволом.
        - Я знаю, о чем ты думаешь, но нет, Хоос мне ничего о тебе не говорил.
        Тереза испугалась еще больше.
        - Тогда кто?
        - Иди, не останавливайся, - улыбнулся ее спутник. - Правильнее было бы спросить не «кто», а «как».
        - Я вас не понимаю, - на ходу призналась Тереза.
        - Любой, обладая соответствующим опытом и наблюдательностью, мог бы это установить. - Теперь уже Алкуин приостановился, чтобы лучше объяснить. - Например, на византийское происхождение указывает твое греческое имя Тереза, редкое для здешних мест. Твое произношение, в котором есть что-то и от романского, и от греческого языков, не только подтверждает данное предположение, но и указывает, что ты живешь в этих краях уже несколько лет. К тому же ты легко прочитала надпись на банке с лекарством, в целях безопасности сделанную по-гречески.
        - А насчет богатой, но разорившейся семьи? - Девушка снова остановилась, и Алкуин снова заставил ее идти вперед.
        - Ну что ж, логично предположить, что ты вряд ли происходишь из семьи рабов, поскольку умеешь читать и писать. К тому же на твоих ладонях нет следов, оставляемых грубой, тяжелой работой. А вот отметины на ногтях и следы порезов между большим и указательным пальцами левой руки как раз характерны для тех, кто выделывает пергаменты. - Они пропустили процессию послушников. - Следовательно, твои родители были достаточно богаты, чтобы дать дочери превосходное образование и не заставлять ее работать в поле. Однако одежда у тебя бедная и поношенная, да и обувь не лучше, значит, по каким-то не известным мне причинам от бывшего благополучия твоей семьи ничего не осталось.
        - Но откуда вы знаете, что я жила в Вюрцбурге?
        Процессия прошла, и они двинулись дальше.
        - Совершенно очевидно, что ты не из Фульды, если не знакома с аптекарем. Следовательно, из какого-то близлежащего города, поскольку в такую погоду ты вряд ли добралась бы сюда издалека. Это могут быть Аквисгранум, Эрфурт или Вюрцбург. Если бы ты жила в Аквисгрануме, я бы об этом знал, так как сам оттуда. В Эрфурте нет пергаментной мастерской, остается только Вюрцбург.
        - А по поводу пожара?
        - Должен признать, тут я рискнул, по крайней мере, назвав его причиной твоего бегства. - Он свернул и продолжил путь. - Твои руки все в мелких ожогах, одежда тоже прожжена, причем следы везде очень похожи, из чего я сделал вывод, что причина у них одна и та же. По виду и многочисленности этих отметин ясно, что получены они на пожаре, в лучшем случае - от какого-то сильного пламени, поскольку они разбросаны по всей одежде - и спереди, и сзади. Ожоги на руках еще не зажили, значит, случилось это недели четыре назад.
        Тереза смотрела на Алкуина во все глаза, по-прежнему не слишком доверяя его словам. Хотя объяснения звучали весьма разумно, она не представляла, как можно столько рассказать о человеке, просто взглянув на него. Ей пришлось ускорить шаг, огибая садик, расположенный перед каким-то приземистым зданием.
        - Но как вы узнали насчет отбивных? Когда я ему их давала, мы были одни.
        - Это-то как раз проще простого, - рассмеялся Алкуин. - Проводив тебя до двери, этот обжора вытащил вторую отбивную и в один присест слопал ее. Я наблюдал за ним из окна, дожидаясь твоего прихода.
        - Однако это вовсе не доказывает, что я ему их дала, тем более в качестве платы за вход, - возразила Тереза.
        - Ну что ж, попробую доказать. По уставу ордена бенедиктинцам запрещено есть мясо, разве только больным, но свечник абсолютно здоров. Следовательно, отбивные ему дал кто-то, не живущий в монастыре. Когда он подошел к зданию, то уже жевал, что странно, так как шла дневная месса, а здесь едят всего дважды, перед утренней и вечерней. Вот тебе объяснение насчет отбивной, а что это была именно отбивная, я понял, увидев, как он выплюнул кость. Кроме того, вчера ты в качестве подарка принесла мне пирог с мясом, поэтому логично было предположить, что сегодня ты повторишь свой поступок. - Он наклонился и поправил гнувшийся к земле салат-латук. - Если тебе этого недостаточно, скажу еще, что, прежде чем переписывать текст, ты вытерла руки о тряпку, и на оставшееся на ней масляное пятно тут же слетелись мухи. Не думаю, что столь образованная девушка намеренно явилась бы к аптекарю с грязными руками.
        Тереза была потрясена. Ей стоило большого труда поверить, что Алкуин - все-таки не колдун. Однако она ничего не успела сказать, так как, судя по характерному запаху, они пришли в монастырскую больницу.
        Алкуин предупредил, что посещение будет коротким.
        Больница представляла собой обширную темную залу с двумя рядами кроватей, на которых лежали в основном монахи, по дряхлости уже беспомощные. Была еще маленькая комната, где отдыхали те, кто за ними ухаживал, и еще одна, где размещали больных со стороны. Алкуин сказал, что они лечат местных жителей, хотя ей говорили совсем другое. Вскоре появился толстый монах и сообщил, что Хоос вставал облегчиться и немного походить, но быстро устал и лег, и что он позавтракал пшеничным хлебом и вином. Алкуин остался недоволен и велел впредь давать раненому только ржаной хлеб, однако обрадовался тому, что со времени его последнего визита крови в мокроте больше не было. Пока Алкуин обходил других пациентов, Тереза подошла к Хоосу, лежавшему под толстой шкурой с мокрым от пота лицом. Она слегка прикоснулась к волосам юноши, и тот открыл глаза. Она улыбнулась, но Хоос не сразу узнал ее.
        - Говорят, ты скоро поправишься, - подбодрила его Тереза.
        - Еще говорят, здешнее вино очень полезное. - Он тоже улыбнулся ей. - А почему ты в одежде послушника?
        - Мне так велели. Тебе нужно что-нибудь? А то я тут ненадолго.
        - Единственное, что мне нужно, - это выздороветь. Не знаешь, сколько мне придется здесь пробыть? Ненавижу священников еще больше, чем врачей.
        - Наверное, пока не вылечишься. Я слышала, не меньше недели, но я буду навещать тебя. С сегодняшнего дня я тут работаю.
        - В монастыре?
        - Ну да. - Она снова улыбнулась. - Не очень понимаю, кем, но думаю, скрибой, секретарем.
        Хоос слабо кивнул. Он выглядел очень усталым. В этот момент подошел Алкуин и справился о его самочувствии.
        - Я рад, что тебе лучше. Если так и дальше пойдет, через неделю будешь охотиться на котов, другой живности в окрестностях нет, - пошутил он.
        Хоос через силу улыбнулся.
        - А теперь нам пора идти.
        Терезе очень хотелось его поцеловать, но она ограничилась нежным взглядом. Перед уходом Алкуин подробно рассказал больничному служителю, какое лечение сегодня требуется Хоосу. Затем они с Терезой направились к выходу из аббатства. По дороге Алкуин рассуждал о том, что основы любой науки, или теория, способствуют ее применению, или практике, а знание обоих компонентов - теории и практики - улучшает ее повседневное использование.
        - Во всяком случае, так происходит в медицине. И в письменности, - добавил он.
        Терезу удивляло, что один человек может владеть двумя столь разными искусствами, каковыми являются медицина и письмо, но, убедившись в его даре ясновидения, она больше не задавала вопросов.
        На прощание Алкуин сказал, что ждет ее завтра рано утром.
        Вернувшись в дом Хельги Чернушки, Тереза застала ее на кровати всю в слезах. Таверна была перевернута вверх дном, стулья разбросаны, повсюду валялись разбитые стаканы и кувшины. Девушка попыталась утешить ее, но Хельга обхватила голову руками, словно боялась показать лицо. Тереза обняла подругу, не зная, что еще предпринять.
        - Нужно было убить этого козла, как только он меня ударил, - наконец произнесла она, всхлипывая.
        Тереза намочила тряпку, чтобы стереть с ее лица засохшую кровь. Один глаз у Хельги опух и не закрывался, губы были разбиты, но плакала она не столько от боли, сколько от ярости.
        - Дай я хотя бы тебя помою, - сказала Тереза.
        - Будь он тысячу раз проклят!
        - Но что случилось? Кто тебя избил?
        Чернушка снова безутешно заплакала.
        - Я беременна, - пробормотала она. - От одного подонка, который чуть не отправил меня на тот свет.
        Хельга рассказала, что с ней такое не впервые, хотя она всегда строго следовала советам акушерок. Нужно раздеться догола, вымазаться медом, вываляться в пшенице, аккуратно собрать прилипшие к телу зерна и смолоть их, но не справа налево, как обычно, а наоборот. Испеченным из этой муки хлебом нужно накормить мужчину, с которым собираешься совокупляться, и тем самым лишить его семя силы, но она, видимо, плодовитее целой стаи крольчих, и вот теперь, несмотря на все меры предосторожности, она опять забеременела.
        Двум первым детям она позволила умереть сразу после рождения, как обычно поступают все одинокие матери. Другие беременности прервала с помощью одной старухи и утиного пера. Но в этом году она сошлась с Видукиндом, женатым дровосеком, которому, похоже, было все равно, что она проститутка. Во всяком случае, он говорил, что любит ее, и они резвились в постели, как молоденькие, а однажды он даже пообещал развестись и жениться на ней.
        - Поэтому, когда случилась задержка, я не беспокоилась, думала, это его обрадует. Но стоило мне рассказать, как он рассвирепел, будто у него и души-то никогда не было, стал меня бить, обзывать шлюхой и обвинять в коварстве. Проклятый обманщик… Пусть у него причиндалы его сгниют, и пусть жена наградит его рогами вместо детей!
        Тереза сидела рядом с Хельгой, пока та не перестала плакать. Позже она узнала, что Видукинд и раньше бил ее, но так сильно - никогда. Еще она узнала, что многие матери, не имея средств к существованию, предпочитают убивать своих новорожденных детей, чем отдавать их в рабство.
        - Но этого мне хотелось бы родить, - призналась Хельга, поглаживая живот, - а то после смерти мужа я не произвела на свет ничего, кроме трудностей и несчастий.
        Потом они вместе прибрались в таверне. Тереза сказала, что Хоос оправляется от ран, но пока должен побыть в монастыре. Еще она добавила, что Алкуин Йоркский объясняет странное состояние юноши болезнью, которая поразила город.
        - Он прав, это какая-то удивительная болезнь, от нее страдают только богачи, - сообщила Хельга Чернушка.
        В полдень они поели жидкое овощное пюре, смешанное с ржаной мукой, а остаток дня проговорили о беременностях, родах и детях. Уже вечером Хельга призналась, что стала проституткой поневоле, а не для заработка. Вскоре после смерти мужа к ней в дом явился какой-то неизвестный, изнасиловал ее и исчез, бросив одну на полу. Когда соседи узнали об этом, то перестали с ней разговаривать. Она не могла найти работу и пришлось заняться этим позорным ремеслом.
        Легли они рано, так как у Хельги болела голова.
        Еще не рассвело, когда Тереза вышла из таверны, взяв с собой таблички для письма, покрытые новым воском. Всё вокруг было в инее. На первом же углу ветер заставил ее плотнее запахнуть данный Алкуином плащ. Вскоре, боясь опоздать в первый же рабочий день, она припустила бегом. Свечник сразу узнал ее, впустил и проводил до здания для знатных гостей, где у входа ее уже поджидал Алкуин.
        - Не принесла сегодня отбивные? - улыбнулся он.
        Они пришли в тот же зал, что и накануне, но сегодня он показался Терезе светлее и уютнее благодаря нескольким большим свечам, горевшим вокруг стола. Она также заметила, что на пюпитре лежат кодекс, ножик, несколько очиненных перьев и стоит чернильница.
        - Твое рабочее место. - Алкуин махнул в сторону пюпитра рукой. - Будешь копировать тексты. Выйти можно только с разрешения и обязательно в сопровождении кого-либо. Когда я извещу епископа Лотария, что беру тебя в помощницы, мы переберемся в здание капитула. - Он отошел и вернулся с двумя стаканами молока. - В полдень мы коротко навестим Хооса. Есть можешь на кухне, только заранее предупреди меня. Если в мое отсутствие тебе что-нибудь понадобится, обратись к любому из моих помощников. Теперь я должен заняться другими делами, а ты, прежде чем я начну диктовать тебе, перепиши несколько страниц из этого кодекса.
        Тереза с любопытством полистала его. Кодекс был толстый, недавно изготовленный, в кожаном переплете с золотым тиснением и прекрасными миниатюрами. По словам Алкуина, это был очень ценный экземпляр «Ипотипосов» Климента Александрийского - копия итальянского кодекса, переведенного с греческого Теодором из Пизы. Как и многие другие кодексы, он передавался из аббатства в аббатство, где его переписывали. Девушка заметила, что буквы в нем не такие, как обычно, - мельче и удобнее для чтения. Алкуин объяснил, что это новая форма письма, которую он довольно долго осваивал.
        Рассматривая текст, Тереза вдруг подумала, что он ничего не сказал о вознаграждении за ее работу. Конечно, он лечит Хооса, и она не хочет быть неблагодарной, но, когда кончатся деньги, вырученные за медвежью голову, ей нечем будет платить за еду и жилье. Девушка не знала, как спросить об этом, но Алкуин, казалось, опять прочитал ее мысли.
        - Что касается оплаты твоего труда, - сказал он, - то я буду давать тебе ежедневно два фунта хлеба и овощи. Кроме того, ты можешь оставить себе этот плащ, и я обещаю достать тебе новые башмаки, чтобы ты не мерзла.
        Тереза сочла это достаточным, так как прикинула, что будет занята только до ужина, а ужин в монастыре бывает не очень поздно. Значит, она еще сможет помогать Хельге Чернушке в таверне.
        Она села к пюпитру и начала писать. Алкуин, надевая шерстяной плащ, наблюдал за ней.
        - Если в мое отсутствие ты захочешь повидать Хооса, обратись в служке и покажи ему это кольцо. - Алкуин дал ей скромное бронзовое колечко. - Он тебя проводит. Я вернусь через пару часов и проверю, как твои успехи. Тебе нравится суп?
        - Да, очень.
        - Скажи на кухне, чтобы тебе приготовили ужин. - Он ушел и оставил ее наедине с текстом.
        Алкуин объяснил, что распорядок дня в монастыре подчинен церковным службам, которые происходят каждые три часа. День начинается на рассвете с примы, и после завтрака монахи расходятся по работам. В девять служат терцию, и именно этот час будет началом ее трудового дня. В двенадцать, сразу после обеда, все собираются на сексту, в три часа - на нону, в шесть - на вечерню, в девять, после ужина, бывает последняя служба. Окончание ее работы будет зависеть от того, сколько листов она переписала за день.
        Тереза обмакнула перо в чернильницу, перекрестилась и начала писать, вкладывая душу в каждую букву. Она старалась точно копировать все линии, наклон, расположение, размер… И когда страница наполнилась прекрасными значками, которые сложились в слова, а слова - в исполненные глубокого смысла строки, она вспомнила отца, вдохновлявшего ее на достижение благородных целей. Ей стало грустно и захотелось оказаться рядом с ним, но она прогнала печаль и продолжила свою работу со всем усердием, на какое была способна.
        12
        «Haec studia adulescenciam alunt, senectutem oblectant, se-cundas res ornant, adversis perfugium ac solacium praebent, de-lectant domi, non impediunt foris, pernoctant nobiscum, peregrinantur, rusticantur»[31 - «Эти занятия нашу юность питают, в старости нас утешают, в счастье нас украшают, в несчастьях убежищем и утешением служат, восхищают нас дома, не мешают в пути, ночи с нами проводят, переселяются с нами, с нами едут в деревню» (лат.). - Цицерон. Речь в защиту поэта Архия. VII, 16. Пер. С. П. Кондратьева.].
        - Нет, нет и еще раз нет! - в раздражении воскликнул Алкуин, обращаясь к молодому человеку, которого епископ дал ему в помощники. - Прошло уже три дня, а ты все еще не научился! Сколько раз тебе повторять, что перо нужно держать перпендикулярно пергаменту, иначе ничего не получится!
        Послушник опустил голову, пробормотав какое-то извинение. За сегодняшний день он уже второй раз получал нагоняй.
        - И вот еще, смотри. Нужно писать не «haec», а «h?c», и не «praebent», а «рr?bent», парень! «Pr?bent»! Кто, ты думаешь, разберет эту… тарабарщину? Ну ладно, - заключил он, - закончим на сегодня. Уже пора ужинать, мы оба устали, продолжим в понедельник. Ты отдохнешь, сосредоточишься, я успокоюсь, тогда и вернемся к этому.
        Юноша понуро встал. Ему не нравилась эта работа, но епископ приказал помогать Алкуину во всем, о чем тот попросит. Он насыпал немного гипсовой пыли на только что посаженную кляксу, чтобы промокнуть ее, но только хуже размазал. Увидев, что ничего не вышло, он собрал свои инструменты и, небрежно вытерев их, сложил в деревянный ящик. Затем сдул остатки белой пыли, а прилипшие к кляксе кусочки гипса смел маленькой кисточкой. Подточил перо, слегка прополоскал его, оставил на пюпитре рядом с кодексом и побежал за Алкуином, который уже исчез в коридоре, ведущем к старинному перистилю соборного капитула.
        - Учитель, учитель! - закричал юноша. - Ведь в понедельник состоится казнь!
        - Казнь? Пресвятой Боже, я и забыл, - сказал Алкуин, в задумчивости почесывая затылок. - Ну что ж, даже если мы не знаем, в чем обвиняют преступника, наш долг - навестить его в этот страшный час. Епископ будет?
        - Со всем соборным капитулом, - ответил горе-помощник.
        - Тогда во вторник, парень, после завтрака.
        - А вы разве не идете на ужин?
        - Нет. От вечерней еды не только в желудке тяжесть, но и чувства притупляются. К тому же я должен закончить «De Oratione»[32 - «О молитве» (лат.).], - он показал свиток, который нес под мышкой. - Да пребудет с тобой Господь.
        - И с вами, отец. Спокойной ночи.
        - Кстати… - добавил Алкуин, - тебе не кажется, что кодекс нужно убрать на полку?
        - О, конечно, конечно! - воскликнул послушник, который почти бежал за ним. - Спокойной ночи, отец. Я сейчас же уберу.
        Монах направился в отведенные ему при соборе комнаты. Он был чрезвычайно раздосадован. Этот парень возится с кодексом уже несколько дней, а переписал всего четыре страницы. С такой скоростью он не сделает копию вовремя. Алкуин решил при ближайшей же встрече сообщить епископу, что собирается взять на работу Терезу, так как выделенный ему послушник никуда не годится.
        Пересекая перистиль, он остановился и огляделся вокруг.
        По-видимому, епископство Фульды подверглось последним реформам Карла Великого, который в своем Institutio Canonicorum[33 - Институт каноников (лат.).] повелел объединить все церковные строения вокруг собора и дворца епископа, чтобы члены капитулов вели общую жизнь.
        Скопище построек разного стиля и назначения вокруг небольшого собора показалось ему странным, но еще больше удивило то, что епископ Фульды избрал в качестве своей резиденции старинное римское двухэтажное каменное здание. Наверху размещались одиннадцать маленьких отапливаемых комнат, выходивших в общую галерею с видом на внутренний двор. Внизу находились винный погреб, еще две небольшие галереи, несколько комнат с теплым деревянным полом, хлев, кухни, пекарня, кладовая, амбар для зерна и больничка. Возможно, не ему судить, но это здание ничуть не походило на скромное жилище главы церковной общины. Правда, нехорошо критиковать того, кто оказал ему такой теплый прием. Епископу Фульды явно льстило его присутствие, а тем более - интерес, проявленный им к сокровищам монастырской библиотеки.
        Был уже поздний вечер, когда он пришел в предоставленную ему келью. Он мог бы переночевать и в здании для знатных гостей, но ему больше нравилась тесная келья, где он был в одиночестве, чем просторное помещение, которое он вынужден был делить с другими. Он помолился, разулся и решил воспользоваться этими минутами покоя, чтобы поразмышлять о событиях минувшего дня.
        День выдался трудный, но не такой, какие обычно случались в его далекой Нортумбрии. Ни в Фульде, ни в Аквисгрануме ему не нужно было вставать к заутрене, а после ранней мессы его ждал вкусный завтрак, состоявший из лепешек с медом, копченого сыра и яблочного сидра. Однако его здешние обязанности ничуть не походили на те, которые он так истово исполнял в соборной школе Йорка. Там он вел уроки риторики и грамматики, управлял библиотекой и скрипторием, собирал кодексы, делал переводы, организовывал доставку книг из далеких монастырей Ивернии[34 - Иверния, или Гиберния - древнее название Ирландии.], принимал новых послушников, устраивал дебаты и оценивал успехи учеников.
        Как это было давно!
        И вдруг откуда-то явились воспоминания о детстве в Британии, такие яркие, словно он снова был ребенком.
        Он родился в христианской семье, в Нортумбрии, в прибрежном поселке Уитби, чьи немногочисленные обитатели жили за счет даров моря и маленьких огородов, разбросанных у стен старинной крепости.
        Он вспомнил эти дождливые, сырые, холодные места, где пахнет влагой и солью, где он каждое утро просыпался от неумолчного шума волн.
        Родители считали его пугливым и робким, так как он предпочитал рассматривать семена и раковины, чем бросаться камнями с другими мальчишками. А когда он стал предсказывать, сколько рыбы наловит та или иная лодка и чей дом будет разрушен очередной бурей, они вообще сочли его странным.
        Бессмысленно было объяснять, что он просто смотрит, какие у кого сети и в чьем доме столбы и балки сгнили сильнее. По мнению всех жителей, этот долговязый паренек был отмечен дьяволом, а потому родители решили отправить его в соборную школу Йорка, чтобы там его душу излечили и наставили на путь истинный.
        Учителем к нему приставили Альберта Йоркского - кривоногого монаха, который был нынешним директором школы и учеником предыдущего, графа Эгберта Йоркского, и к тому же родственником семьи Алкуина. Возможно, поэтому он принял юношу как сына и приложил все силы, чтобы направить в нужное русло его необычный талант. От него Алкуин узнал, что Англия - это гептархия, состоящая из четырех саксонских королевств - Кента, Уэссекса, Эссекса и Сассекса на юге острова, и трех английских - Мерсии, Восточной Англии и Нортумбрии, где они жили, - на севере.
        Он с удовольствием изучал грамматику, риторику и диалектику - так называемый trivium[35 - Тривий (лат.).]; арифметику, геометрию, астрономию и музыку - quadrivium[36 - Квадривий (лат.).], и еще, согласно англосаксонской традиции, - астрологию, механику и медицину.
        «Saeculares et forasticae philosophorum disciplinae»[37 - «Светские и языческие учения философов» (лат.).], - не один раз повторял Альберт, стараясь убедить его, что светские науки - не более чем измышления дьявола, которыми он смущает христиан, чтобы те забыли Слово Господне.
        - Но сам Григорий Великий[38 - Григорий I Великий - папа римский с 590 по 604 г.] в своем «Толковании Песни песней» разрешает заниматься этими науками, - возражал ему шестнадцатилетний Алкуин.
        - Однако это не дает тебе права весь день читать такую лживую книгу, как «Historiae Naturalis»[39 - Естественная история (лат.).].
        - Неужели вы бы меньше сердились, если бы я читал «Etymologiae», или «Originum sive etymologiarum libri viginti»?[40 - «Этимологии» (краткое название), или «Двадцать книг этимологий или происхождений» - полное название сочинения святого Исидора Севильского (лат.).] Ведь если сравнить два эти труда, можно заметить, что святой испанец основывался на энциклопедии Плиния в том, что касается структуры некоторых его книг. И не только Плиния, но также на сочинениях Кассиодора и Боэция, Целия Аурелиана об Асклепиаде из Вифинии и Соране Эфесском, на трудах Лактанция и Солина и даже «Prata» Светония.
        - Да, но он рассматривал их с христианской, а не с языческой точки зрения.
        - Язычники - тоже дети Божьи.
        - Но служат-то они дьяволу! И не противоречь мне, иначе я выкину за окно все тридцать семь томов, один за другим!
        На самом деле Альберту было не так уж важно, чем именно зачитывается Алкуин, потому что юноша был честным христианином. Кроме того, он был способным и прилежным учеником и в теологических спорах побеждал самых знающих монахов, доказывая тем самым, что его увлечение языческими текстами, несомненно предосудительное, не является препятствием в постижении божественной мудрости.
        Со временем Алкуин проявил себя знатоком письменного слова. Он изучал разнообразные тексты и кодексы и мастерски извлекал из них отдельные фрагменты, создавая причудливые мозаики, исполненные глубоких знаний и ярких оборотов речи. Он даже сам занялся поэзией, и в тысяче шестистах пятидесяти семи стихах «De sanctus Euboriensis ecclesiae»[41 - «О святой церкви Эвборейской» (лат.).] не только изложил всю историю Йорка, его епископов и королей Нортумбрии, но и кратко пересказал таких авторов, как Амброзий, Атанасий, Августин, Кассиодор, Иоанн Златоуст, Киприан, Григорий Великий, Иероним, Исидор, Лактанций, Седулий, Аратор, Ювенций, Венанций, Пруденций и Вергилий, чьи произведения хранились в библиотеке под присмотром брата Эанвальда.
        Он писал не переставая.
        Позже его школьные работы, благодаря ясному выразительному слогу, стали использовать для обучения других. Он рискнул применить «Категории» Аристотеля к «Десяти категориям» святого Августина, а каноническое произведение «Disputatio de vera philosophia»[42 - «Трактат об истинной философии» (лат.).] стало настольной книгой Карла Великого. И это не считая литургических текстов, теологических трудов, толкований Священного писания, поэтических и агиографических произведений.
        Сочиняя, он наслаждался.
        Когда Альберт, сменив Эгберта, стал архиепископом Йоркским, освободилось место директора соборной школы. На эту должность претендовали несколько кандидатов, но Алкуин считался бесспорным фаворитом. Ему исполнилось тридцать пять, и он недавно был рукоположен в дьяконы.
        Затем сам король саксов Эвальд послал его в Рим получить мантию для нового архиепископа и добиться для Йорка статуса столицы. По пути назад, в Парме, он познакомился с Карлом Великим, и соборная школа была навсегда забыта.
        Однако ему по-прежнему нравилось предугадывать события, пользуясь своей редкой наблюдательностью.
        Воспоминания о прошлом сменились мыслями о Борове. Сейчас пятница, а казнь назначена на вечер понедельника.
        В капитуле ему сообщили, что обычно публичные казни происходят на главной площади по вечерам, когда они могут собрать наибольшее количество народа. Вероятно, осужденный совершил нечто ужасное вроде ограбления в доме какого-нибудь знатного горожанина или поджога чужого имущества. Согласно законам, только эти два вида преступлений карались смертной казнью, хотя, конечно, бывали и исключения, в зависимости от социального положения преступника, а иногда и жертвы.
        Он понимал, что подобные деяния должны сурово наказываться, но не разделял пристрастия некоторых судей к публичным казням. В бытность свою директором Йоркской школы он участвовал во многих судебных заседаниях, которые иногда, к сожалению, заканчивались смертным приговором, но на казни никогда не присутствовал. Теперь же он пообещал епископу сопровождать его, поэтому пока лучше выкинуть это из головы и почитать Вергилия.
        Субботнее утро было очень холодным. После примы Алкуин встретился с епископом в маленькой трапезной, устроенной рядом с кельями для гостей. Здесь было тепло и пахло свежеиспеченным хлебом.
        - Да ниспошлет вам Господь хороший день, - приветствовал его Лотарий. - Пожалуйста, садитесь рядом со мной. Сегодня у нас чудесный пирог с тыквой.
        - Добрый день, ваше преосвященство. - Он поблагодарил за угощение и взял маленький кусочек. - Я хотел бы поговорить о юноше, которого вы мне предоставили для копирования и записей, племяннике библиотекаря.
        - Да, а что случилось? Он вас не слушается?
        - Нет, что вы. Он трудолюбивый, аккуратный, возможно, немного рассеянный, но, несомненно, старательный.
        - Так в чем же дело?
        - Просто он для такой работы не годится, и не потому, что молод. Когда ваше преосвященство порекомендовали его в качестве помощника, я согласился, но теперь понимаю, что не стоило этого делать.
        - Ну что ж, объясните, почему он вам не подходит, и попробуем решить этот вопрос.
        - По многим причинам, ваше преосвященство. Прежде всего, он не знает минускульное письмо, использует старое латинское - только заглавные буквы, без знаков препинания и пробелов между словами. Кроме того, ему испортить пергамент - раз плюнуть. Не далее как вчера он на одном листе поставил сразу две кляксы. И наконец, он не знает греческого. Да, он полон энтузиазма, но мне нужен настоящий писец, а не ученик.
        - Возблагодарите Господа, что у нас есть хотя бы этот юноша - послушный, с хорошим почерком. А греческий вы и сами знаете, зачем кому-то еще его знать?
        - Я уже говорил, ваше преосвященство, зрение меня подводит. Издалека я могу отличить стрижа от ласточки, а вблизи, особенно к вечеру, с трудом отличаю одну букву от другой.
        Епископ поскреб бороду и рыгнул.
        - Даже не представляю, как вам помочь. Среди членов капитула нет никого, кто знал бы греческий. Может быть, в монастыре…
        - Там я уже спрашивал, - покачал головой Алкуин.
        - Значит, придется смириться с тем, что есть.
        - Возможно, и нет.
        Епископ удивленно поднял брови.
        - Пару дней назад я случайно познакомился с одной девушкой, которой требовалась помощь. Как ни странно, она не только умеет читать, но и очень хорошо пишет.
        - Девушка? Но вы ведь согласны, что женщина не способна к наукам, письму и риторике? Или она привлекла вас по каким-то иным, более земным причинам? - И он хитро подмигнул Алкуину.
        Тот нахмурился:
        - Уверяю вас, нет, ваше преосвященство. Мне нужен секретарь, и ее появление здесь - настоящий подарок судьбы.
        - Ну что ж, если это ваш каприз, поступайте как знаете. Только пусть не бродит по ночам и не смущает служителей церкви.
        Алкуин был доволен. Он выпил немного вина и взял еще кусочек пирога. Вдруг он вспомнил о преступнике и спросил Лотария, за что его должны казнить.
        - Мне кажется, вам эта казнь не по душе, - осмелился предположить епископ, набивая рот очередным огромным куском. - Когда я вас пригласил, вы не выказали особого интереса, и должен признать, брат Алкуин, меня это обеспокоило.
        - Смиренно прошу простить меня за то, что не разделяю вашего пыла… - Алкуин положил себе немного сыра… - Но мне всегда претило отношение к смерти как к развлечению. Возможно, если я узнаю подробности произошедшего, то лучше пойму вашу позицию, однако в любом случае не тревожьтесь понапрасну: япойду с вами на казнь и буду молиться о душе преступника.
        Лотарий с досадой оттолкнул от себя кусок пирога.
        - Actio personalis moritur cum persona[43 - Право на личную жалобу умирает вместе с личностью (лат.).]. У нас в Фульде духовенство уважает закон, как, надеюсь, и у вас в Британии. Наше скромное присутствие не только приободрит преступника в его последний земной час, но и внушит должное уважение толпе, которая, насколько вам известно, склонна следовать примерам, несовместимым с учением Спасителя.
        - Восхищен столь похвальными намерениями, - сказал Алкуин, - однако считаю, что подобные представления лишь развлекают народ и потакают его низменным инстинктам. Разве вы не видели, с какими гримасами на лицах они рукоплещут агонии осужденного, не слышали грязных ругательств в адрес того, кто корчится на виселице, не обращали внимания на сладострастные взгляды, затуманенные вином?
        Епископ перестал жевать и с укором посмотрел на Алкуина:
        - Послушайте, что я вам скажу. Этот ублюдок убил девушку, находившуюся в самом расцвете юности. Он надругался над ее девственностью и перерезал ей горло серпом.
        Алкуин поперхнулся и еле проглотил взятый кусок. Он даже не предполагал, что преступление было настолько тяжкое.
        - Это действительно ужасно, - наконец произнес он, - но я ничего не знал. Если всё так, то наказание…
        - Любезный брат, не мы, скромные служители Господа, диктуем законы, а члены капитула при Карле Великом. Кроме того, я не понимаю, что вы можете предложить взамен вынесенного заслуженного приговора.
        - Нет, нет, пожалуйста, не надо превратно истолковывать мои слова. Я, как и вы, считаю, что преступление требует справедливого наказания, соответствующего тяжести совершенного деяния. Просто сегодня утром, после мессы, я разговаривал с капелланами, и их замечания привели меня в замешательство.
        - О чем же они говорили?
        - Они говорили, что лучше бы этому дурачку, то есть, как я понял, осужденному, вообще на свет не родиться. Вы понимаете, что они имели в виду?
        - Вы же сами сказали, что речь шла об этом идиоте. Не вижу в их словах ничего странного, - заявил Лотарий и положил себе еще пирога.
        - Я действительно спросил у них о Борове, кажется, так его называют. Они рассказали: он дурачок с рождения, но до убийства никогда не причинял никому ни малейшего беспокойства. Иногда, правда, люди его пугались, но это было связано с его внешностью, а не с поведением. Никто и представить не мог, что этот человек способен на столь жестокий и отвратительный поступок.
        - Так оно и есть. По-видимому, дорогой Алкуин, вы знаете об этом деле больше, чем говорите.
        - Мне известно только то, о чем я сейчас рассказал вам. Но я, например, не знаю, как была установлена его вина. Его застали, когда он напал на девушку? Кто-нибудь видел его там или, может быть, нашел его перепачканную кровью одежду?
        Епископ встал и резко отодвинул тарелку:
        - Habet aliquid ex iniquo omne magnum exemplum, quod contra singulos utilitate publica rependitur[44 - «Всякое примерное наказание, распространяемое на многих, заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой» (лат.). - Тацит. Анналы. XIV, 44. Пер. А. С. Бобовича.]. Это чудовище виновно. Его судили и вынесли приговор, и как любой добрый христианин я надеюсь, что вы одобряете намерение отправить его в ад.
        Такая реакция епископа удивила Алкуина. Он не собирался оценивать его действия, просто задал несколько вопросов, однако вынужден был признать, что вел разговор неподобающим образом. На самом деле у него не было никаких причин оспаривать мнение Лотария.
        - Дорогой отец, искренне прошу вас простить меня, - повинился он. - Можете рассчитывать на мое присутствие, если по-прежнему считаете это необходимым.
        Лотарий посмотрел на него сверху вниз.
        - Надеюсь видеть вас там, брат Алкуин. И советую больше беспокоиться о жертвах, чем об убийцах. Ни для них, ни для их защитников нет места в Царствии Небесном, - сказал он и вышел, не попрощавшись.
        Спустя какое-то время Алкуин окончательно уверился в том, что вел себя непростительно глупо. Теперь Лотарий будет считать его высокомерным британцем, стремящимся не столько заниматься делами, сколько демонстрировать собственное превосходство. Но хуже всего было то, что рано или поздно это противостояние обязательно выльется в какую-нибудь неприятность.
        После завтрака он направился в сторону кухонь, чтобы взять пару яблок перекусить в полдень. Выбрав свои любимые - спелые, желтые и душистые, он пошел в библиотеку, расположенную в противоположной, южной части здания, окнами во внутренний двор. Как ему сказали, епископ распорядился устроить ее там, чтобы защитить от ветра и сырости.
        Открыв дверь, он с удивлением обнаружил Терезу, сидящую на единственной в помещении скамье. Девушка водила пером по воздуху, словно писала на воображаемом пергаменте, но делала это так изящно, что движения больше походили на танец. Алкуин подумал, она упражняется, хотя у нее и так были несомненные способности, необходимые для столь тонкого искусства, как копирование текстов.
        - Добрый день, - прервал он ее странное занятие. - Мне казалось, сегодня ты не должна была приходить.
        Девушка вздрогнула и уронила перо на стол. Несколько мгновений она, застыв, смотрела на Алкуина, а потом вдруг вскочила как ужаленная.
        - Я… я практиковалась, - стала оправдываться она. - Мой отец говорит, если должным образом заниматься, можно добиться всего, чего захочешь.
        - Да, обычно так и бывает, если много заниматься… и еще если сильно верить. Для достижения успеха необходимо верить в то, что делаешь. Кстати, тебе нравится твоя работа? Ну, изготовление пергаментов?
        Девушка молчала, щеки ее зарделись.
        - Не хотелось бы показаться неблагодарной, но я занимаюсь этим только потому, что хочу быть поближе к книгам.
        - Я ценю твое чувство вины, хотя тебе не в чем себя винить, - сказал Алкуин. - Божественное провидение каждому определяет его место, но кто сказал, что тебе предопределено переплетать книги, пусть даже ты делаешь это весьма умело?
        Несколько мгновений девушка стояла с опущенной головой, но вдруг лицо ее озарилось.
        - Мне очень нравится читать! В любую свободную минутку я берусь за книгу и тогда, мне кажется, попадаю в другие страны, говорю на других языках, проживаю другие жизни. - Глаза ее блуждали, словно она пыталась все это представить. - Наверное, ничего лучше на свете не существует. Иногда я даже представляю, будто сама пишу - не переписываю чужие тексты, а записываю собственные мысли. - Она вдруг замолчала, боясь, что сказала глупость. - Даже не знаю… Моя мачеха считает, у меня ветер в голове, нечего, мол, заниматься мужским делом, нужно выйти замуж и родить детей.
        - Никому не известно, что нужно. Возможно, Господь уготовил тебе именно такой путь. Сколько тебе лет? Двадцать два? Двадцать четыре? Посмотри на меня. Мне уже шестьдесят, а я простой учитель. Я немногого достиг, но я счастлив исполнять обязанности, возложенные на меня Господом.
        - Значит, от меня это не зависит? Я хочу сказать, Господь уже решил, какое меня ждет будущее?
        - Вижу, ты еще не читала «О граде Божием», иначе знала бы то, что святой из Гиппона[45 - Августин Блаженный.] так ясно изложил в своем труде: наша судьба предначертана звездами, их расположением и движением.
        - А вы можете ее определить?
        - Это не так просто. Нужно разработать твой астральный прогноз, а для этого нужно знать точный момент твоего рождения, в каком положении тогда находилось Солнце, и многое другое и долго над этим работать.
        Тереза была растерянна. Вдруг она нахмурилась и снова села на скамью.
        - Но не означают ли ваши слова, что звезды могущественнее Божественного провидения?
        - Это не совсем так. К тому же это утверждаю не я, а сам святой Августин, который в своих текстах задается вопросом, чем же являются звезды, если не орудием Господа, Его творением, зеркалом Его намерений. Творец вложил в нас душу не для того, чтобы мы стали рабами своей судьбы. Он наделил нас свободной волей, отличив тем самым от четвероногих, от диких зверей, населяющих наш мир. И эта воля подсказывает тебе, что ты должна быть настойчивой в своих стремлениях, что ты лучше послужишь Господу, если будешь заниматься чтением и письмом, а не сшивать листы и обрабатывать кожи, растрачивая на это жизнь.
        - Отец всегда говорил мне то же самое. Конечно, другими словами, но примерно то же… А вы могли бы учить меня? - вдруг спросила Тереза.
        - Учить? Чему?
        - Но вы ведь сказали, что вы учитель. Тому же, чему вы учите своих учеников.
        Сначала Алкуин засомневался, но потом мысль ему понравилась. В конце концов решили, что после работы пару часов будут изучать trivium и quadrivium, так как читать и писать Тереза умела прекрасно. Покончив с основными науками, перейдут к изучению священных текстов. Неожиданно Алкуин поднялся, словно вспомнил что-то.
        - Не хочешь ли немного прогуляться? - предложил он.
        - А переписывать?
        - Возьми с собой пару дощечек, мы найдем им применение.
        13
        Однако ушли они не сразу - Алкуин попросил Терезу немного подождать, пока он поговорит с епископом.
        В епископских покоях его встретил личный секретарь Лотария - сгорбленный старик, которому, казалось, даже сутана была тяжела и причиняла боль костям и суставам. Узнав, что привело сюда Алкуина, он кряхтя поднялся и уполз за красные занавеси, но вскоре вернулся.
        - Его преосвященство примет вас вечером. Он занят с посланником, прибывшим из Аквисгранума. - Но мне необходимо его видеть.
        - Повторяю: он занят. Кроме того, сейчас неподходящий момент. Похоже, казнь придется отложить, и он находится в раздраженном состоянии.
        - Отложить? Но почему?
        - Карл Великий скоро прибудет в Фульду с посланной из Рима миссией, и с нашей стороны было бы неуважением лишить его удовольствия присутствовать на этом спектакле.
        - Прекрасно! - Алкуин не скрывал своего удовлетворения услышанным. - Кстати, вчера я сломал перо и хотел бы заменить его. Не подскажете ли, где можно найти гусиные перья?
        - Гусиные перья? Не представляю. Эти дела находятся в ведении главы канцелярии, однако в данный момент он на площади, следит за последними приготовлениями к казни. Но если вы пойдете в «Кошачью таверну», там кто-нибудь подскажет, где их взять. В окрестностях многие разводят кур и уток.
        Кур и уток! Эти птицы годятся только на кухне. Неужели никто тут не знает, что для письма нужны именно гусиные перья? Кстати, он уже не раз слышал о «Кошачьей таверне». Видимо, это очень известное место, если сам епископ расхваливал ему медовуху, которую там подают. Алкуин поблагодарил секретаря и вернулся к Терезе.
        Как только они вышли из здания, начался слабый дождь, и Алкуин накинул капюшон. Спустившись по лестнице, они тут же смешались с толпой, которая с раннего утра бурлила на соборной площади. Тереза, шедшая чуть позади Алкуина, с любопытством рассматривала узкие улочки, где среди лотков с разнообразным товаром толклись нагруженные тюками люди, продавцы скота, торговцы, безнадежно пытающиеся найти себе место и гоняющие воришек, и просто зеваки. Алкуин купил дюжину орехов и сказал, что обжигает скорлупу, толчет ее, смешивает с маслом, и получаются превосходные чернила. Затем по улице, сплошь заставленной кузницами, они дошли до знаменитой таверны.
        Аппетитный запах еды и слышный даже издали гвалт подсказали им, что они у цели. Таверна помещалась в большом нескладном доме из красноватого дерева с маленькими оконцами и занавешенной лоскутным одеялом дверью. Только они собрались войти, как одеяло откинулось и появилась женщина с оголенной грудью. От нее разило вином, ноги заплетались. Заметив Алкуина, она прикрылась одеждой, бессмысленно улыбнулась, пробормотала что-то вроде извинений и бросилась бежать вниз по улице, выкрикивая какие-то глупости. Алкуин перекрестился, велел Терезе накинуть капюшон и плотнее запахнуть плащ и решительно вошел в таверну.
        Оказавшись внутри, Тереза вспыхнула от смущения, так как представшая ее глазам картина напоминала ад. Все - и мужчины, и женщины - до непристойности откровенно предавались похоти и чревоугодию под развеселые звуки свирели. В глубине, за двумя бочками, которые, вероятно, служили и прилавком, сидел игравший на свирели слепой, неприятно скаля беззубый рот. Опустив глаза, Алкуин направился к мужчине с густой бородой и замасленными руками, судя по всему, владельцу таверны. Тереза на некотором расстоянии следовала за ним.
        - Что вам принести, отец? - спросил мужчина, подавая посетителям очередную порцию пива.
        - Я от епископа. Меня прислал его секретарь.
        - Сожалею, но медовуха закончилась. Приходите перед закрытием, тогда подвезут еще.
        По-видимому, священнослужители пополняют здесь запасы напитков, решил Алкуин. Когда он объяснил, что интересуется не медовухой, а гусями, мужчина расхохотался:
        - Этого добра в домах у реки сколько угодно. А что, готовится какой-нибудь праздник?
        В этот момент раздались жуткие вопли. Обернувшись, Алкуин и хозяин таверны увидели, что все присутствующие сгрудились вокруг одного из столов и передают из рук в руки деньги.
        - Драка до первой крови! - выкрикнул мужчина и бросился к толпе.
        Алкуин подошел к Терезе, поглощенной необычным зрелищем. Драка до первой крови - он слышал о таких, даже видел учеников, которые в них участвовали, но сам никогда не присутствовал. Насколько он знал, подобные сражения заканчивались, когда один ранил другого. Алкуин посоветовал Терезе записать все, что она увидит.
        Тем временем для дерущихся очистили место. Один - толстый, как шар, с буграми мускулов на предплечьях, другой - рыжий и такой пьяный, будто он один выпил все хранившееся в таверне вино. Они кружили один вокруг другого, словно волки, выслеживающие добычу, с ожесточением рыча и пытаясь нанести удар. Зрители вопили с не меньшим ожесточением.
        Несмотря на кажущуюся неповоротливость, толстяк ловко отразил удар скрамасакса и заставил рыжего отступить, а сам переложил нож в другую руку. Тереза царапала что-то на табличке в ожидании близкого окончания поединка, однако ни один из участников не осмеливался нанести решающий удар. Смертоносные лезвия мелькали в воздухе, напоминая молнии, и наконец толстяк сделал резкое движение и стал теснить рыжего в угол. Казалось, он вот-вот проткнет его, однако рыжий выглядел совершенно спокойным, словно не за жизнь свою дрался, а забавлялся с ребенком. Он просто отступил, насколько было возможно, и продолжал выделывать своим оружием замысловатые движения. Ставки тем временем росли.
        Толстяк начал сильно потеть, движения его замедлились. Наверное, он думал, что, приперев противника к стенке, добьется преимущества, поэтому толкнул стол, преграждая ему путь, но рыжий отпрыгнул и избежал ловушки. Тогда толстяк схватил его за руку, в которой у того был скрамасакс, однако рыжий, сопротивляясь, крепко ухватил его свободной рукой и держал так несколько секунд. От напряжения вены у него вздулись и стали похожи на посиневших дождевых червей. Дикие возгласы и улюлюканье не смолкали ни на минуту, но, когда рука у толстяка неожиданно хрустнула, все сразу замолчали, словно ощутили присутствие дьявола. Тогда рыжий крикнул что-то нечленораздельное, и оружие сверкнуло у него над головой. В мгновение ока он метнулся к толстяку и тут же отступил, будто ничего не произошло. Затем выпрямился и спокойно опустил руки.
        Толстяк стоял неподвижно, словно удивляясь, что хочет, но не может ничего сказать. Вдруг из живота у него хлынула кровь, и он рухнул, как марионетка, которой обрезали поддерживавшие ее нити. Рыжий издал победный клич и плюнул на поверженное тело, тогда как недавние зрители бросились помогать раненому. Проигравшие проклинали судьбу, выигравшие тут же принялись тратить шальные деньги на проституток. Рыжий уселся подальше от разгулявшейся компании, неторопясь пригладил волосы и с презрительной ухмылкой смотрел, как толстяка уносят в заднюю часть таверны. Затем спросил кувшин вина и выпил всё до последней капли. Потом потребовал хлеба с сосисками и заявил, что угощает всех пивом.
        Алкуин велел Терезе подождать, а сам подошел к победителю еще с одним кувшином вина, оставленным кем-то на столе.
        - Впечатляющий поединок. Разрешите предложить вам глоток вина? - сказал Алкуин и, не дожидаясь ответа, сел.
        Рыжий высокомерно взглянул на него, потом припал к кувшину и опустошил его.
        - Не вздумайте читать мне проповеди. Если вам нужна милостыня, выходите в круг, берите нож, и пусть Бог защитит вас, - сказал он и взялся считать монеты, который кто-то принес ему в счет выигрыша.
        - Я думал, толстяк расправится с вами, но ваше безукоризненное владение скрамасаксом давно у всех на устах, - польстил своему собеседнику Алкуин.
        - Послушайте, я уже сказал, что не подаю милостыню, поэтому убирайтесь, пока не надоели мне.
        Алкуин понял, что надо говорить напрямик.
        - Если быть откровенным, меня интересует не драка, а мельница…
        - Мельница? А при чем здесь мельница?
        - Вы ведь там работаете, правда?
        - Ну и что? Это всем известно.
        - Видите ли, капитул хотел бы приобрести там зерно. Это выгодное дело, если взяться за него с умом. С кем можно было бы об этом поговорить?
        - Вы сами из епископата и не знаете, с кем поговорить? Не люблю обманщиков! - И он потянулся за оружием.
        - Успокойтесь, - поспешил остановить его Алкуин. - Я не знаю, потому что недавно прибыл сюда. Зерно предназначается для епископата, но это частное дело, и я хотел бы приобрести его, прежде чем missi dominici[46 - Королевские посланцы (лат.).] станут проверять амбары. Никому об этом не известно, и мне бы хотелось, чтобы так продолжалось и дальше.
        Рыжий отпустил рукоятку скрамасакса. Приезжий говорил о судьях, которых Карл Великий регулярно посылал в разные земли для решения судебных дел самого высокого ранга. Последний раз они приезжали осенью, поэтому, возможно, монах и прав.
        - А я-то тут при чем? Поговорите с хозяином.
        - С хозяином мельницы?
        - Мельницы, реки, этой таверны и половины города. Его зовут Коль. Вы найдете его на рынке, в лавке, где он торгует зерном.
        - Эй, Ротхарт, ты что, решил померяться силой с монахом? - прервал их разговор человек, который принес монеты.
        Алкуин подумал, что Ротхарт - имя рыжего, но оказалось, на языке германцев оно именно «рыжий» иозначает.
        - А ты, Гус, всё шутишь. Когда-нибудь я снесу тебе голову, поставлю вместо нее тыкву, и твоя жена будет только довольна, - ответил Ротхарт своему дружку. - Что же до вас, то, если не собираетесь больше идти за вином, освобождайте место одной из шлюшек, а то они заждались.
        Алкуин поблагодарил его за внимание, сделал знак Терезе, они вышли из таверны и отправились на рыночную площадь.
        - Куда мы теперь идем? - спросила девушка.
        - Поговорить с хозяином мельницы.
        - Мельницы, которая в аббатстве? - Тереза почти бежала за Алкуином, шедшим все быстрее.
        - Нет. В Фульде три мельницы: две принадлежат епископату, хотя одна находится в аббатстве, а третья - некоему Колю, судя по всему, первому богачу графства.
        - Я думала, вам нужны перья.
        - Были нужны, пока я не познакомился с мельником.
        - Разве вы его раньше не знали? Я слышала, вы не спрашивали, а утверждали, что он работает на мельнице. И зачем вам покупать зерно?
        Алкуина вопрос, похоже, рассердил.
        - А кто тебе сказал, что я собираюсь его покупать? И я не был знаком с мельником. Я определил, чем он занимается, по муке, которая не только выпачкала его одежду, но и забилась под ногти.
        - А что такого необыкновенного в этой мельнице?
        - Если бы я знал, мы бы сейчас туда не направлялись, - ответил Алкуин, по-прежнему не замедляя шаг. - Просто я никогда не видел, чтобы мельник ел ржаной хлеб. Кстати, что ты записала на табличках?
        Тереза остановилась и стала искать в мешке ту, которую использовала. Она собиралась прочитать написанное, но, увидев, что Алкуин не собирается ее ждать, побежала за ним и стала читать вслух на ходу.
        - Толстяк был ранен в живот. Рыжий ждал, пока тот устанет, чтобы броситься на него. Выигрыш составил около двадцати динариев. Да, я это не записала, но толстяк, вероятно, ранен не очень тяжело, так как сам вышел из таверны, - с удовлетворением закончила она, ожидая похвалы.
        - И на это ты потратила время? - Алкуин оглянулся, чтобы посмотреть на нее, и продолжил путь. - Я ведь просил записать все, что увидишь ты, а не то, что в состоянии увидеть и пересказать любой дурачок. Ты должна научиться обращать внимание на мелочи, на незначительные подробности, на события, которые проходят незамеченными и кажутся пустяковыми, а на самом деле дают наиболее интересные сведения.
        - Я вас не понимаю.
        - Ты обратила внимание на муку? А на его башмаки? Запомнила, какой рукой он нанес удар?
        - Нет, - призналась Тереза, чувствуя себя глупой и никчемной.
        - Начнем с рыжего. Он выглядел совершенно пьяным, но на самом деле только прикидывался и неспеша выбирал жертву, поскольку, когда делали ставки, ни разу не сбился со счета.
        - Понятно.
        - Он присмотрел сильного, но не очень ловкого противника, которого до этого прощупал его дружок Гус - без оружия, так, просто руками помахали. Кстати, Ротхарт не начал поединок, пока Гус не сообщил, что ставки повысились.
        - Этот Гус показался мне странным, но я не обратила на него внимания.
        - Что касается суммы, которую ты записала, то двадцать динариев - это много…
        - Можно купить целую свинью, - сказала Тереза, вспомнив свои разговоры с Хельгой Чернушкой.
        - …но не очень, если нужно всех угостить и заплатить двум проституткам, которые так долго ждали. Тем не менее башмаки у него из тонкой кожи, несомненно, сделанные на заказ, золотая цепь и кольцо с камнем. Слишком дорогие вещи для мельника, ставящего на кон собственную жизнь.
        - Возможно, он занимается этим каждый день.
        - Если бы это было так и он каждый день выигрывал, об этом все знали бы, и не нашлось бы ни противников, готовых погибнуть, ни игроков, готовых выбросить деньги на ветер. Если же он выигрывает не всегда, его уже должны были убить. Нет, наверняка существует какое-то другое объяснение тому, что он носит дорогую обувь и вместо пшеничного ест ржаной хлеб.
        - Но в таком случае…
        - В таком случае нам известно, что он работает на мельнице, что он левша, ловок в обращении с ножом, хитер и с деньгами.
        - А почему левша? Вы заметили, какой рукой он нанес толстяку удар?
        - Мне и не нужно было это замечать. Кувшин он держал левой рукой, выигрыш подсчитывал левой, и меня хотел ударить тоже левой.
        - Но какое все это имеет значение?
        - Может быть, и никакого, а может быть, имеет отношение к болезни, поразившей город.

*****
        Пока они шли к рынку, Алкуин сказал, что смерть его помощника и аптекаря, похоже, не была случайной. Уже несколько человек умерли точно так же, в страшных мучениях, а поскольку у него есть немного свободного времени, он решил докопаться, что происходит.
        В лавке с зерном изможденный и кривой на один глаз человек сообщил, что Хансер Коль недавно ушел, но если они поторопятся, то застанут его на мельнице, поскольку ему нужно заложить в амбар только что полученный груз ячменя. Он объяснил также, что если они выйдут из южных ворот и пройдут пару миль по реке в направлении гор, то окажутся в скалистой местности, где и расположена мельница.
        Поблагодарив торговца, они пересекли весь город до южных ворот, двинулись вверх по течению реки и довольно быстро преодолели указанное расстояние. Тереза, едва дыша, спросила своего спутника, как ему удается не уставать, но ответа не получила. Когда они наконец добрались до места, девушка была без сил.
        Они постояли немного, любуясь пейзажем с мельницей, которая величественно возвышалась над расщелиной, пробитой в скале бушующим потоком.
        Терезу поразил неумолчный и раздражающий скрип мельничного колеса, пробивавшийся сквозь столь же неумолчный шум воды. Подойдя поближе, она увидела, что колесо расположено не на реке, а на канале, количество воды в котором регулируется примитивным шлюзом.
        Алкуин с интересом рассматривал саму мельницу, почти как всегда трехэтажную. На первом этаже находились зубчатые механизмы, благодаря которым движение колеса передавалось на вертикальную ось, проходившую через все сооружение. На втором, основном, располагались два насаженных на ось каменных жернова с бороздками - один неподвижный, другой движущийся, - которые и мололи зерно. На третьем находились помещение для зерна и большая воронка. В нее насыпали зерно, оно по трубе попадало в отверстие, просверленное в верхнем жернове, а затем перемалывалось.
        Рядом с мельницей располагались небольшое прочное жилище, скотный двор и амбар, где, видимо, и хранилось зерно. Все постройки были обнесены изгородью.
        - Странно, что мельница находится так далеко от города. Наверное, потому и дом каменный - чтобы защитить хозяина и его семью, - заметил Алкуин, указывая на здание.
        - Зачем мы сюда пришли? Объясните, пожалуйста, не то я могу сморозить какую-нибудь глупость.
        - Я не хотел говорить тебе раньше, поскольку это только догадки, но я подозреваю, причина болезни кроется в пшенице. - Он вынул из кармана несколько зерен и передал их Терезе. - Для того чтобы это доказать, мне нужно исследовать зерно, поэтому я сделаю вид, будто хочу купить его, и попытаюсь убедить хозяина дать мне немного на пробу.
        - Думаете, пшеница отравлена?
        - Не уверен, но ты на всякий случай держи рот на замке.
        В этот момент бродившие по скотному двору собаки начали лаять с таким остервенением, словно их били палками, и тут же в дверях появились двое мужчин, вооруженных луками.
        - Чего вам тут надо? - спросил одетый получше, держа их на прицеле.
        Тереза предположила, что это и есть Коль, а Алкуин, похоже, в этом не сомневался.
        - Добрый день, - поприветствовал он их, подняв руки и показывая тем самым, что он без оружия. - Я пришел поговорить о деле. Можно войти? Здесь чертовски холодно.
        Мужчины опустили луки.
        Их впустили не на мельницу, а в дом, так как, по словам одетого похуже, видимо, слуги во избежание пожара на мельнице огонь не зажигали. Коль велел ему принести чего-нибудь поесть. Тот кликнул свою жену, и она со всех ног бросилась выполнять приказание. Вскоре женщина вернулась с хлебом, сыром и кувшином вина, и все четверо сели за стол.
        - Ничуть не разбавлено, - с оттенком гордости произнес Коль, отхлебнув из стакана. - Так о чем вы хотели потолковать?
        - По моей одежде вы уже, наверное, поняли, что я из аббатства. - Алкуин поднял стакан за здоровье присутствующих. - Однако должен признаться, что представляю не аббата, а короля Карла Великого. Через две недели или даже раньше король прибудет в Фульду, и мне хотелось бы принять его со всеми подобающими почестями. К сожалению, в последнее время наши запасы зерна сильно сократились, а то, которое осталось, уже подпорчено. В городе тоже ничего нет, вот я и подумал купить немного у вас, скажем, четыреста модиев, а?
        Услышав такую цифру, Коль поперхнулся, закашлялся и подлил себе еще вина. Четырехсот модиев хватило бы, чтобы накормить целую армию. Несомненно, очень выгодная сделка.
        - Это будет дорого стоить. Думаю, вам известны цены на зерно: модий ржи стоит три динария, модий ячменя - два и модий овса - один. Может быть, вы купите муку…
        - Нет, я предпочел бы зерно.
        Коль кивнул. Конечно, в аббатстве свои две мельницы, зачем же тратить лишнее.
        - И когда вы хотите его получить?
        - Как можно раньше. Нам ведь еще нужно время, чтобы смолоть пшеницу.
        - Пшеницу? - От удивления Коль даже встал. - Мне кажется, о пшенице речь не шла. Я могу продать рожь, ячмень, овес и, если хотите, полбу, но пшеницу выращивают только в аббатстве, и вы наверняка это знаете.
        Конечно, он знал и сейчас раздумывал, как ответить.
        - Я знаю также, что пшеница в аббатстве иногда пропадает, а потом оказывается на рынке, - наконец сказал он. - Четыреста модиев - это шестнадцать тысяч динариев…
        Коль шагал из угла в угол, не сводя глаз с Алкуина. Он понимал, что это риск, но ради такого богатства стоило на него пойти.
        - Давайте поговорим завтра. Сегодня я должен присутствовать на казни и все равно ничего не смогу решить.
        - Можно посмотреть мельницу?
        - Сейчас там работают, как-нибудь в другой раз.
        - Простите мою настойчивость, но мне хотелось бы…
        - Мельница как мельница, и я уже сказал, там работают.
        - Ну что ж, тогда до завтра.
        Когда они вышли, Тереза спросила, удалось ли что-нибудь выяснить, но Алкуин отделался невнятной фразой о не слишком удачном дне, а чуть позже добавил, что ему обязательно нужно попасть внутрь мельницы, однако пока настаивать он не стал, чтобы не вызвать подозрений.
        - Ты заметила, сколько у него лошадей? - спросил он. - Шесть, не считая запряженных в повозку.
        - И что это означает?
        - Хотя бы то, что мельницу охраняют шесть человек.
        - Слишком много?
        - Слишком.
        Неожиданно Алкуин остановился, будто его неожиданно осенила какая-то мысль, затем вернулся и, удостоверившись, что никто их не видит, перелез через изгородь, прошел на скотный двор и начал что-то искать в дорожных сумках, повозке и разбросанной по земле соломе. Стоя на коленях, он позвал Терезу. Девушка подбежала и вытащила вощеную табличку, полагая, что нужно сделать запись, однако Алкуин отрицательно покачал головой:
        - Ищи такие же зерна, как те, которые я тебе дал.
        Они ползали среди навоза, но вдруг на мельнице раздался непонятный шум, и они предпочли побыстрее скрыться.
        В аббатство они вернулись промерзшие, но быстренько отогрелись горячим супом. Алкуин торопился вернуться к работе, однако Тереза попросила сначала навестить Хооса. Алкуин уступил, и они направились в больницу.
        Их встретил уже знакомый монах, однако его всегда улыбающееся лицо сегодня было встревоженным.
        - Рад вас видеть. Вам передали сообщение?
        - Нет, а что случилось? - спросил Алкуин.
        - Ради Бога, пойдемте скорее. Два новых больных с теми же симптомами.
        - Гангрена ног?
        - У одного уже начались судороги.
        Мужчины поспешили к агонизирующим пациентам - отцу и сыну, до болезни работавшим на лесопилке. У отца почернели также нос и уши. Алкуин попробовал поговорить с ними, но они бредили и несли какую-то чушь. Он велел немедленно дать им слабительное.
        - И пусть пьют молоко с угольным порошком - столько, сколько смогут.
        Оставив монаха готовить препараты, Алкуин и Тереза пошли к Хоосу, однако кровать его оказалась пустой. Они поспрашивали других больных, но никто не знал, куда он делся, посмотрели в отхожем месте, в соседней трапезной и внутреннем дворике, где прогуливались те, кто шел на поправку. Хооса нигде не было, он исчез.
        - Но этого не может быть, - жалобно сказала Тереза.
        - Мы его найдем, - пообещал Алкуин, хотя и не представлял, как.
        Он посоветовал девушке вернуться домой и постараться успокоиться. Сам он собирался в библиотеку, но сказал, что, если Хоос появится, ей тут же сообщат. Они договорились встретиться завтра утром. Тереза поблагодарила Алкуина за хлопоты, однако, попрощавшись с ним, не смогла сдержать слезы.
        Весь остаток дня Тереза провела на сеновале, чтобы избежать расспросов Хельги Чернушки, но к вечеру решила прогуляться по ближайшим улочкам. Медленно бредя вдоль них, она пыталась понять, почему на сердце так тяжело и почему ее бросает в дрожь, стоит только вспомнить о Хоосе. Каждое утро она умирала от желания увидеть его, поговорить с ним, почувствовать на себе его взгляд. На глаза снова навернулись слезы. Почему ее жизнь превратилась в одно сплошное наказание? Почему она потеряла все, что любила, за какие грехи?
        Тереза шла куда глаза глядят, размышляя, где теперь Хоос и что с ним произошло. Во время последней встречи он еле передвигался по внутреннему дворику, а было это только вчера, так что убежать он точно не мог.
        Незаметно она ушла довольно далеко от наиболее оживленных улиц. Было холодно, и она накинула капюшон, пытаясь спрятать замерзший нос, а когда, наконец, огляделась, поняла, что очутилась в каком-то узком и темном, пахнущем гнилью закоулке.
        Где-то лаяла собака, однако большинство домов казались брошенными, словно их хозяевам надоело жить в таком мрачном месте, и они исчезли, даже не закрыв окна…
        Тереза испугалась и пошла обратно, как вдруг в конце закоулка появилась чья-то фигура в капюшоне. Девушка надеялась, она исчезнет, но фигура не двигалась.
        Она постаралась не поддаваться панике, убеждая себя, что ничего страшного нет и с ней ничего не случится, и продолжала идти вперед, однако сердце билось все сильнее. Фигура оставалась молчаливой и неподвижной, как статуя. Девушка опустила глаза и ускорила шаг, но, когда она поравнялась с человеком в капюшоне, тот бросился к ней и попытался удержать. Она хотела крикнуть, но ей зажали рот, и получился лишь слабый стон. В ужасе и отчаянии она укусила нападавшего за руку, тот взвыл, и от звука его голоса девушка замерла.
        - Чертовка, ты что, хочешь мне руку откусить? - взвился мужчина, облизывая укушенное место.
        Тереза не верила своим ушам - его тембр, его интонации… Выходит, это вовсе не неизвестный.
        - Хоос, это ты?
        Конечно, это был он, и Тереза не раздумывая бросилась в раскрытые ей объятия. Затем он откинул капюшон, и девушка увидела его улыбающееся лицо, а он тем временем гладил ее волосы, вдыхал ее запах. Тем не менее спустя несколько минут он сказал, что здесь опасно и нужно уходить.
        - Но где ты был? - всхлипнула она. - Я думала, больше никогда тебя не увижу.
        Хоос признался, что шел за ней и что сбежал из аббатства, так как должен немедленно вернуться в Вюрцбург.
        - Но ты еле держишься на ногах.
        - Поэтому мне нужна лошадь.
        - Это же безумие, саксы убьют тебя. Разве ты не помнишь, что они с тобой сделали?
        - Забудь об этом и помоги мне.
        - Но я не знаю…
        - Послушай, - перебил ее Хоос, - я должен быть в Вюрцбурге на следующей неделе. Я рисковал жизнью, спасая тебя, а сейчас я сам нуждаюсь в твоей помощи. Добудь мне лошадь.
        В его взгляде светились решимость и отчаяние.
        - Хорошо, но я ничего не смыслю в лошадях. Придется спросить Чернушку.
        - Чернушку? Кто это?
        - Уже забыл? Женщина, у которой мы остановились, когда приехали в Фульду. Теперь я у нее живу.
        - Не думаю, что стоит это делать. У тебя разве нет денег? Алтар ведь дал тебе целый мешочек.
        - Но я отдала их Чернушке за жилье и еду, у меня осталась всего пара динариев.
        - Проклятье! - он стиснул зубы.
        - Давай спросим Алкуина, вдруг он поможет.
        Хоос даже рассердился, услышав это имя.
        - Ты с ума сошла? Почему, ты думаешь, я сбежал из аббатства? Не верь этому человеку, Тереза, он совсем не такой, каким кажется.
        - Почему? Он был очень добр к нам.
        - Я не могу сейчас это объяснить, но ты должна мне поверить и не иметь с ним никаких дел.
        Тереза не знала, что и думать. Она верила Хоосу, но и Алкуин ей нравился.
        - Так как же нам быть? О, твой кинжал! - вспомнила она. - Можно попробовать продать его. Уверена, на эти деньги ты запросто купишь лошадь.
        - Если бы он был цел, но его украли, скорее всего, - эти проклятые монахи, - с горечью произнес Хоос. - Не знаешь, кто тут торгует лошадьми и упряжью?
        Тереза покачала головой. К тому же ему пока незачем ездить верхом, это опасно для раны. Вдруг Хоос остановился - у него была одышка, будто у старика, и он схватился рукой за грудь.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Это не важно. Черт возьми, мне нужна лошадь! - выкрикнул он сквозь кашель и прямо-таки рухнул на лежащий ствол. Тереза испугалась, не открылась ли рана.
        - Знаешь, я только что вспомнила… Сегодня я была в одном месте, где есть лошади, - неожиданно для себя выпалила она.
        Хоос встал и с нежностью взглянул на нее, затем взял ее лицо в ладони, медленно потянулся к ней и поцеловал. Терезе показалось, она умирает. От жара его губ все ее тело дрожало, она закрыла глаза и отдалась во власть наполнившего ее наслаждения. Потом слегка приоткрыла рот, и его язык скользнул внутрь. Когда она медленно отстранилась, щеки ее пылали, а сверкающие глаза были как никогда прекрасны.
        - Что же будет со мной, когда ты уедешь? - спросила Тереза.
        Хоос снова поцеловал ее, и все опасения, словно по волшебству, рассеялись.
        Они шли к таверне Хельги Чернушки, целуясь на каждом углу, будто воришки, которые боятся, что их застукают. После каждого поцелуя они начинали тихо смеяться и ускоряли шаг - до следующего угла. В таверну они вошли с заднего хода, чтобы Хельга их не заметила, сразу поднялись на сеновал и вновь принялись целоваться как сумасшедшие, однако, когда Хоос начал ласкать ей грудь, Тереза отстранилась. Затем она принесла ему поесть, накрыла одеялом и велела ждать. Если все сложится удачно, через несколько часов она вернется с лошадью.
        Девушка понимала, что это безумие, но тем не менее взяла с собой свечу, огниво, трут, немного сырого мяса и кухонный нож и направилась к городским воротам, не зная, открыты ли они и пропустят ли ее. К счастью, основная охрана была у южного выхода, а здесь полусонный стражник не только не остановил ее, но даже махнул на прощание рукой.
        По дороге к мельнице девушка вспоминала губы Хооса, его жаркое дыхание на своих щеках, и внутри все сладко замирало. Она торопилась дойти, пока светит луна, и очень надеялась, что собаки ее не почуют, а если и почуют, то мясо отвлечет их, пока она пойдет к лошадям. Тереза была уже у мельницы, а луна еще не скрылась, так что про огниво и трут можно позабыть. Собак не было видно, однако на всякий случай она разбросала часть мяса на главной дороге, а часть - на боковой тропинке.
        В конюшне Тереза обнаружила всего четырех лошадей, как ей показалось, спящих. Она осторожно осмотрела их, но так и не решила, которая подходит больше всего. Вдруг послышался лай, сердце у нее забилось, она метнулась в угол, укрылась соломой и в страхе замерла. Через несколько секунд лай стих, и только тут она поняла, какой ужасный поступок чуть было не совершила.
        Что она здесь делает, как вообще могла решиться на кражу, спрашивала она себя, и вынуждена была признать, что даже ради Хооса не имела права предавать себя и своего отца, который воспитывал ее совсем иначе.
        Она чувствовала, что вела себя недостойно, но была не в состоянии объяснить, почему оказалась на мельнице. А ведь ее могли схватить и судить за кражу, могли даже вынести смертный приговор. Да, она не оправдала ожиданий Хооса и теперь уже не оправдает. Она плакала от стыда за свои намерения, затем попросила прощения у Господа и взмолилась, чтобы Он ей помог.
        Тереза была перепугана. Любой шум, будь то всхрап лошади или скрип дерева, заставлял ее вздрагивать в ожидании неминуемой поимки. Она проползла между ног лошадей, пробираясь к выходу, и вдруг с ужасом увидела четырех мужчин, направлявшихся к стойлам.
        Наверное, их насторожил собачий лай.
        Тереза вернулась назад и опять спряталась в соломе. Один из пришедших начал похлопывать лошадей по спине, и те, перепугавшись, громко заржали. Копыта одной из них процокали прямо у ее лица, и девушка чуть не вскрикнула, но вовремя сдержалась. Наконец мужчина выбрал себе лошадь и галопом поскакал к зарослям кустарника. Тем временем трое других разгружали повозку и перетаскивали ее содержимое на мельницу. Терезу удивило, что они выбрали такое неподходящее время и работали в темноте, даже без факелов, но тут она сообразила, что, возможно, эти мешки и зерно, которое искал Алкуин, напрямую связаны друг с другом.
        Когда все трое куда-то отлучились, она, не думая о последствиях, приблизилась к повозке. На ней еще оставалась пара мешков. Девушка надрезала ближайший, вытащила горсть зерна и бегом вернулась на конюшню.
        Мужчины вскоре вернулись. Тот, что подошел первым, обнаружил прореху и обвинил второго, этот тоже в долгу не остался, и они заспорили, пока третий, видимо главный, пинками не разогнал их. Первый ушел, возвратился с факелом и передал его главному, который в свете пламени оказался рыжеволосым. Оставшиеся мешки унесли, и двор опустел - в конюшню больше никто не зашел.
        Тереза подождала еще немного и бросилась вниз по тропинке, представляя бегущего по пятам рыжего. Она прекрасно помнила, как зарезали толстяка в таверне, и воображала, что вот сейчас этот человек выскочит из-за дерева и размозжит ей череп. Даже у крепостных стен она не чувствовала себя в безопасности.
        Когда Тереза подбежала к дому Хельги Чернушки, сердце колотилось где-то в горле, так как от самой мельницы она неслась без остановки. Войдя опять же через задний ход и убедившись, что Хельга еще в таверне, она бесшумно поднялась на сеновал. Увидев ее, полусонный Хоос встрепенулся и обрадовался, но, узнав, что она вернулась без лошади, сразу помрачнел.
        - Я пыталась, честное слово, - извиняющимся тоном произнесла девушка.
        Хоос выругался сквозь зубы, однако сказал, чтобы она не волновалась, завтра утром он что-нибудь придумает.
        Тереза поцеловала его в губы, и он ответил на поцелуй.
        - Подожди немного! - Тереза оторвалась от него, быстро встала и спустилась в таверну.
        Вскоре она вернулась, напевая какую-то песенку, с таинственным видом подошла к Хоосу, поцеловала его и широко улыбнулась.
        - У тебя будет лошадь, - возвестила она.
        Оказывается - хотя Хоос, наверное, был бы против - она спросила у Хельги Чернушки насчет тех денег, которые отдала ей вперед за еду и жилье, и попросила вернуть ей часть, обещая к февралю заплатить даже больше.
        - Сначала она отказалась, но я напомнила, что у меня есть работа, и сказала, что она получит на одну пятую больше, чем сейчас. Наконец, я ее уломала, однако она захотела узнать, на кой мне сдались эти деньги.
        Хоос с тревогой взглянул на Терезу, но та его успокоила: придумала, мол, нужна лошадка, чтобы сопровождать Алкуина в дальних прогулках, и Хельга не только поверила, но и посоветовала, где купить подешевле. В результате она вернула пятьдесят динариев - половину ранее уплаченной суммы. На эти деньги можно купить лошадь, упряжь и еды для путешествия.
        - А она не спросила, почему ты не хочешь сопровождать его пешком?
        - Я сказала, это мое дело.
        Когда догорела последняя свеча, Хоос попросил Терезу остаться с ним, и она согласилась, не пытаясь разобраться, почему. Он мягко обнял ее, укрывая от холода, и хотя им скоро стало жарко, объятия они так и не разомкнули.
        Хоос был очень нежным и внимательным, именно о таком мужчине она всегда мечтала. Он баюкал ее, покрывая поцелуями, неспеша ласкал ее тело, забираясь в самые потаенные места, окутывал своим дыханием, и она чувствовала, как внутри возникает незнакомое пьянящее возбуждение, заставляющее заливаться румянцем стыда.
        Никогда раньше она не испытывала такого смешения застенчивости и настойчивости, страха и желания, но даже не пыталась разобраться в себе.
        - Пока не надо, - попросила она.
        Однако Хоос не слышал, продолжая целовать ее, лаская затвердевшие соски, живот и спускаясь все ниже и ниже. Она наслаждалась прикосновениями его рук, а он - ее гладкой и упругой грудью. Когда он раздвинул ей ноги, она задрожала, а когда вошел в нее - изогнулась от боли. Однако желание оказалось сильнее, и она прижалась к нему так, словно никогда не собиралась отрываться. А потом… потом она отдалась на волю его ритмичных движений и пожиравшего ее огня.
        Он двигался то медленнее, то быстрее, все с большим напором, и в конце концов страсть так захватила ее, что даже мелькнула мысль, не вселился ли в нее дьявол. Когда Хоос кончил, Терезе не хотелось отпускать его.
        - Я люблю тебя, - прошептал он и в который раз сжал ее в объятиях.
        Она закрыла глаза и мысленно попросила, чтобы он повторял это как можно чаще.
        Утром, когда Хоос прощался с ней, она ничего не слышала, кроме того, что он ее любит.
        14
        В воскресенье не нужно было идти в скрипторий, поэтому Тереза привела в порядок сеновал и перемыла на кухне всю посуду. После завтрака она решила сходить в аббатство узнать, не нашелся ли Хоос, чтобы не возникло никаких подозрений. Она помнила каждый его поцелуй, ощущала на теле его запах, словно умастилась какими-то особыми благовониями.
        Хоос Ларссон…
        Перед отъездом он пообещал, что по возвращении они отправятся в Аквисгранум и станут жить вместе на его землях.
        Тереза представляла себе эту жизнь: днем она будет заниматься хозяйством, а по ночам - обнимать Хооса. Все утро она предавалась сладостным мечтам, забыв на время и о Хельге, и об Алкуине.
        Когда Чернушка поднялась, Тереза успела уже четыре раза вымыть таверну. Женщина жаловалась на жжение в животе и решила заглушить его глотком вина, после чего ее вывернуло наизнанку. Застав на кухне Терезу, она удивилась, так как не помнила, что сегодня воскресенье. Спотыкаясь, она добрела до лохани и слегка сполоснула глаза.
        - Не идешь сегодня к монахам? - спросила она, снова прикладываясь к вину.
        - По воскресеньям они только молятся.
        - Наверное, потому, что им больше нечего делать, - с завистью произнесла Хельга. - А я вот, черт возьми, даже не знаю, что сегодня приготовить.
        И женщина начала шуровать на кухне, снова перевернув вверх дном всю посуду. Наконец она выбрала какой-то горшок, положила туда все овощи, которые удалось найти, добавила кусок соленого сала и налила воды из кувшина. Когда варево уже стояло на огне, она плюхнула туда еще коровий язык.
        - Свеженький, только вчера один из гостей принес, - похвасталась она.
        - Если ты и дальше будешь кормить меня как на убой, придется украсть у тебя одежду, - шутливо пригрозила Тереза.
        - Странно, что с твоим птичьим аппетитом у тебя хоть какая-то грудь видна.
        Когда Хельга сняла горшок с огня, Тереза вновь занялась уборкой кухни.
        - И не забывай, что в моем состоянии мне нужно беречься, - сказала Чернушка, поглаживая слегка округлившийся живот.
        Тереза улыбнулась. Интересно, оставит ли она свое занятие, когда пузо у нее станет размером с арбуз?
        - А как женщина беременеет? - неожиданно спросила девушка.
        - Что за глупый вопрос? Что значит «как»?
        - Ну, я не знаю, я имела в виду… может ли это случиться с первого раза…
        Хельга сначала удивилась, а когда поняла, расхохоталась.
        - Зависит от того, хорошо ли тебя поимели. Вот так скромница! - И Чернушка наградила ее звонким поцелуем.
        Тереза залилась румянцем и принялась еще ожесточеннее оттирать въевшуюся ржавчину, моля Бога, чтобы этого не произошло. И хотя Хельга сказала, что пошутила и беременность зависит от многих причин, девушка не успокоилась и, стараясь скрыть волнение, еще долго возилась на кухне.
        Потом они говорили о Хоосе. Когда Хельга спросила, правда ли она его любит, Тереза даже рассердилась - в своих чувствах она не сомневалась. Еще Чернушка расспрашивала о его семье, богат ли он и хорош ли как любовник. На последний вопрос Тереза отвечать не стала, но улыбнулась.
        - Ты наверняка беременна, - смеясь, подколола ее подруга, за что и получила кочаном салата по голове.
        По дороге в монастырь Тереза размышляла о беременности Хельги Чернушки, а потом представила себя, круглую, как бочка, с беспомощным ребенком внутри и без средств к существованию. Погладив свой плоский живот, она содрогнулась и пообещала, что, как бы ей этого ни хотелось, никакой близости с Хоосом до свадьбы больше не будет.
        Свечник, строго наказанный за отбивные, немедленно пропустил ее. Тереза надела данный Алкуином плащ, накинула капюшон и стала похожа на послушников, которые ходили из одного здания в другое. Увидев ее, больничный служащий удивился, но, когда узнал, что она пришла с разрешения Алкуина, поделился своими мыслями насчет Хооса.
        - Я готов повторять снова и снова: он ушел по собственной воле, других объяснений быть не может.
        - Почему же меня не известили? - с наигранным возмущением спросила Тереза.
        - А я почем знаю! Может, потому, что никому не хочется быть покалеченным.
        Терезе такое предположение не понравилось, и она подумала, не этот ли монах украл у Хооса кинжал, пока тот лежал в постели. Монах же сделал вид, что не заметил ее недовольства.
        - Если мои слова тебя не устраивают, иди и разбирайся с Алкуином, - сказал он, махнул рукой в сторону скриптория, отвернулся и стал помешивать какое-то снадобье.
        Тереза сомневалась, стоит ли следовать данному совету. Хоос не доверял Алкуину, хотя до сих пор тот выполнял все свои обещания. Кроме того, она должна вернуть Хельге Чернушке деньги, взятые для покупки лошади. А еще эти зерна, которые она стащила во время ночной прогулки на мельницу… Они лежали в кармане, и Тереза все-таки решила показать их, а заодно поговорить о деньгах. Девушка столкнулась с Алкуином в дверях скриптория. Он куда-то собирался и, судя по всему, не ожидал ее увидеть, однако поздоровался очень приветливо.
        - К сожалению, твой друг…
        - Я знаю, я была в больнице.
        - Не понимаю, что с ним случилось. Если бы у меня было время… но я должен решить несколько чрезвычайно важных вопросов.
        - А Хоос разве для вас ничего не значит? - Теперь ей пришлось имитировать обиду.
        - Конечно, значит, и я обещаю сегодня же вечером заняться этим делом.
        Тереза кивнула, якобы удовлетворенная, и вытащила из кармана украденные на мельнице зерна. От удивления Алкуин вытаращил глаза и разинул рот.
        - Где ты их взяла?
        Она рассказала, естественно, не упомянув о лошадях. Алкуин поднял с земли палочку, пошевелил зерна, велел положить их обратно в карман и при первой же возможности как следует вымыть руки. Затем они направились к аптеке.
        Убедившись, что она пуста, Алкуин закрыл двери и окна, зажег свечи и попросил Терезу выложить все до единого зернышка на металлическую тарелочку, а также вытряхнуть на нее оставшиеся в карманах пыль и чешуйки. После этого он опять напомнил, что нужно вымыть руки.
        - Нет ли у тебя каких-нибудь неприятных ощущений в желудке? - спросил он.
        Девушка покачала головой. Неприятные ощущения у нее были, но совсем иного рода - ведь она впервые провела ночь с мужчиной.
        Алкуин поставил все свечи рядом с тарелочкой, и она засверкала, как солнце. Зерна тоже золотились в колеблющемся пламени, отблески падали и на его лицо, поскольку он придвинулся так близко, словно хотел что-то учуять. Он попросил Терезу подать ему с ближайшей полки пинцет и две белые глиняные плошки и осторожно переложил все зерна в одну из них.
        Затем он начал не торопясь осматривать, обнюхивать и переворачивать каждое зернышко, будто совершал какой-то странный ритуал. Когда во второй плошке было уже примерно три четверти зерен, он вскрикнул, вскочил и поднял пинцет с зажатым в нем черным зернышком. Очень довольный, он показал его Терезе и рассмеялся, но та, ничего не понимая, даже не улыбнулась. Тогда Алкуин снова сел и положил находку на металлическую тарелочку.
        - Придвинься, - сказал он, - и посмотри внимательно на форму и цвет.
        Тереза послушно взглянула. Зернышко было темное, изогнутое, как рожок, и напоминало обрезанный ноготь.
        - Что это? - Она не видела в нем ничего необычного, зерно как зерно.
        - «Когда ветер колышет хлеба, Kornmutter бродит по полям и разбрасывает повсюду своих сыновей - ржаных волков».
        Тереза удивленно смотрела на него.
        - Kornmutter, или мать зерен, - продолжил Алкуин. - Богиня, в которую верят язычники с севера. С самого начала у меня были такие подозрения, но странно, что это случилось с пшеницей.
        - Я ничего не понимаю…
        - Посмотри еще раз. - Алкуин снова подцепил темную крошку пинцетом. - Это не зернышко, а спорынья - род галлюциногенного гриба, который продолжает существовать, даже покинув место своего обитания. - Алкуин достал из-за пояса нож, надрезал спорынью и показал Терезе беловатую внутреннюю часть. - Гриб живет в колосьях, паразитируя на них и отравляя тех, кто имеет несчастье проглотить его. Симптомы всегда одинаковые: головокружения, жуткие видения, гангрена конечностей и мучительная смерть. Я тысячи раз исследовал зерна ржи и не обнаружил даже намека на спорынью, но мне и в голову не приходило, что она может оказаться в пшенице. Я стал подозревать это только после смерти моего несчастного помощника Ромуальда.
        - А почему вам это не приходило в голову?
        - Возможно, потому, что я не Бог, или потому, что этот гриб не растет в пшеничных колосьях, - удрученно ответил Алкуин. - Смотри, наш экземпляр гораздо меньше, чем те, которые бывают в колосьях ржи. Только недавно, заметив, что болезнь поражает лишь состоятельных людей, я понял, что нужно искать в пшенице.
        Тереза взяла нож и слегка поковыряла спорынью, похожую на мертвое насекомое.
        - Если причина болезни именно в этом… - сказала она.
        - Несомненно, так оно и есть…
        - …то новых смертей можно избежать, предупредив мельников.
        - К сожалению, этого недостаточно, поскольку мы одновременно предупредим преступника, продающего зараженную пшеницу, что поняли причину смертельного недуга.
        - Но люди, по крайней мере, откажутся от пшеничного хлеба.
        - Вижу, ты не представляешь, на что способен голодающий - он готов есть отбросы, гнилье, больных животных. К тому же болезнь поражает не только богачей - сегодня, например, заболели два бедняка. Если мы обо всем расскажем, пострадают торговцы, мельники, пекари и еще сотни семей, которые живут за счет пшеницы, но главное, преступник, поняв, что его ищут, тут же смелет все зерно, и яд неизбежно распространится повсюду. Нет! - Он строго посмотрел на Терезу. - Единственный выход - обнаружить преступника, пока не появились следующие жертвы. А потому ты должна поклясться сохранить все в тайне.
        Тереза взяла протянутое Алкуином распятие, прижала его к груди и поклялась, понимая, что в случае нарушения клятвы ее душа будет навеки осуждена.
        Вымыв плошки, они покинули аптеку и направились к собору, то и дело укрываясь в портиках и галереях, будто их преследовали. Когда они остановились перевести дух, Тереза спросила, что еще известно об этом ядовитом грибе, и Алкуин сказал, что в соборной школе Йорка они не раз страдали от этой напасти.
        - Но причиной всегда была рожь, - повторил он.
        Как раз когда его назначили библиотекарем, заболели несколько монахов. Время было голодное, пшеница закончилась, и из Эдинбурга привезли рожь. Хлеб из нее получался темный и горьковатый, но все-таки лучше, чем из полбы. К тому же он не так быстро черствел, и его какое-то время можно было хранить. Но люди начали умирать. Согласно своей должности он занимался библиотечными фондами, классифицировал кодексы и тексты законов, регистрировал эпистолы, свидетельства и картулярии, составлял каталог полиптихов, следил за документами, предоставляющими титулы и привилегии, за пожалованиями, буллами и предписаниями, просматривал анналы, хроники и соборные акты, а также вел учет подорожных, рыночных и прочих налогов. Благодаря этому он заметил, что использование привезенной ржи совпало с началом загадочного заболевания. Однако только после смерти четвертого послушника к нему обратились за помощью.
        - К тому времени была заражена уже половина монастыря, - с горечью произнес Алкуин. - Мы назвали эту болезнь Ignis Sacer, или священный огонь, из-за страшного жжения, которое ощущалось в руках и ногах. Я обнаружил спорынью среди зерен ржи и проверил ее смертельное воздействие на собаках. Через несколько лет болезнь возвратилась, но тогда мы поняли, как от нее защититься.
        - Вы нашли лекарство?
        - К сожалению, нет. Стоит яду попасть в организм, и он распространяется там, словно вода по песку. С этого момента судьба больного зависит от Божьей воли и от количества ядовитого вещества. Однако мы стали исследовать зерно, прежде чем употреблять его в пищу.
        Они продолжали свой путь к городу, где Алкуин хотел посмотреть записи о снабжении местной мельницы зерном. В аббатстве он такие записи уже просмотрел и намеревался проделать то же самое на мельнице Коля.
        - Не понимаю, зачем нам епископская мельница, если спорынья была найдена у Коля, - сказала Тереза, пытаясь вникнуть в расследование.
        - Спорынья… Спорынья была высохшая, мертвая, - сказал Алкуин, поднимаясь по ступеням собора, - хотя и не утратила своей смертоносной силы. Данный факт указывает на то, что зерно было собрано больше года назад, так как эти грибы живут примерно год.
        - Но данный факт не отрицает того, что нашлась она именно у Коля.
        - В конце концов, несомненно, зерно попало к нему, но он утверждает, что не выращивает пшеницу, и я проверил это по разным документам.
        - Однако, когда вы предложили купить у него пшеницу, он не отказался, а обещал подумать.
        - Интересное соображение, - улыбнулся Алкуин, - и заслуживает того, чтобы над ним поразмыслить, особенно если учесть, что цель наших изысканий - избежать новых смертей. А теперь подожди меня, я поговорю с епископом и вернусь.
        Тереза присела на соборную лестницу, подальше от оборванцев, споривших за места около портика. Ее внимание привлекли стражники, которые разбирали стоявшие на площади лотки.
        - Что они делают? - спросила девушка у нищего, задумчиво смотревшего на нее. Тот ответил не сразу.
        - Истязание готовят, - наконец произнес он. - Недавно пришли и стали копать посреди площади. - И он указал на средних размеров яму.
        - Это для эшафота?
        - Да уж точно не пруд роют! - Нищий рассмеялся, показав единственный зуб. - Подайте, Христа ради!
        Тереза достала из кармана пару орехов, но оборванец, увидев их, лишь плюнул и отвернулся. Девушка пожала плечами, сунула орехи обратно и направилась к стражникам. Под их присмотром два пеона расширяли и углубляли и без того огромную яму, в которой легко поместилась бы лошадь. Мужчины перебрасывались шутками, но, когда Тереза спросила, что они копают, один из стражников не слишком вежливо предложил ей убираться подальше.

*****
        Алкуин встретил Лотария на дороге, ведущей из трапезной. После обычных приветствий епископ спросил, как продвигаются его писания.
        - Не слишком хорошо, - пожаловался Алкуин, - но мои занятия сейчас беспокоят меня меньше всего.
        - А что же вас беспокоит?
        - Вам известно, что я прибыл в аббатство по желанию Карла Великого.
        У Лотария сделался скучающий вид. - Наш монарх отличается истовым благочестием в делах божественных и справедливостью в делах земных, поэтому он повелел мне проверить, как исполняются правила, предписанные святым Бенедиктом. К превеликому огорчению, я установил, что монахи свободно выходят из монастыря, посещают рынки, болтают во время церковной службы, спят вместо посещения вечерних месс, а иногда даже едят мясо.
        Лотарий кивнул. Он прекрасно знал натуру монарха, поскольку именно благодаря ему стал епископом, но пока не стал останавливать Алкуина.
        - И хотя мы должны быть снисходительны к таким грехам, как приверженность удовольствиям, ибо человек слаб, но нельзя допускать и тем более потакать развращенности тех, кто призван следить за нравственностью и служить примером для других.
        - Простите, мой дорогой Алкуин, но к чему вы клоните? Вам ведь известно, что епископат не имеет к монастырю никакого отношения.
        - В Фульде поселился дьявол! - Алкуин перекрестился. - Не Сатана, не Азазель, не Асмодей или Белиал. Люцифер не нуждается в князьях тьмы для осуществления своих коварных замыслов, не нуждается в жертвоприношениях и иных ритуалах. Церковнослужители, заслуживающие лишь презрения, недостойные называться посланниками Господа, - вот орудие достижения его мерзких целей.
        - Я по-прежнему ничего не понимаю, но, клянусь мантией святого Мартина, ваши слова начинают меня беспокоить.
        - Простите, Ваше Преосвященство. Иногда я размышляю вслух, забывая, что собеседнику не всегда понятны мои мысли. Постараюсь изъясняться точнее.
        - Будьте так добры.
        - Примерно пару месяцев назад до Карла Великого дошли вести о происходящих в монастыре нарушениях. Вы знаете, что каждое аббатство - это своего рода маленькое графство: оно располагает землями, с которых аббат ежемесячно получает ренту, в основном натурой. Одни крестьяне несут ему ячмень для изготовления пива, другие - полбу, третьи - пшеницу, четвертые - шерсть для сутан, пятые - инструменты и орудия труда, кто-то приводит баранов, свиней или уток, а большинство расплачиваются своим трудом.
        - Так и есть. В нашем епископате происходит примерно то же самое.
        - Как вы знаете, в Фульде основная часть арендаторов занимается выращиванием пшеницы, а поскольку своих мельниц у них нет, они везут зерно в аббатство, которое оставляет себе часть муки в качестве платы за помол.
        - Продолжайте.
        - Дело в том, что в течение последнего времени десятки местных жителей по неизвестной причине заболели и умерли.
        - И вы думаете, болезнь связана с аббатством.
        - Я пытаюсь это выяснить. Сначала я считал, это какой-то вид чумы, но теперь мне кажется, что причина у нее иная.
        - Скажите, чем я могу вам помочь.
        - Благодарю, ваше преосвященство. Мне хотелось бы посмотреть полиптихи за последние три года.
        - Епископата?
        - Нет, всех трех мельниц. Полиптихи аббатства уже у меня в келье. Кроме того, мне нужно разрешение на доступ в скрипторий для моего помощника.
        - Полиптихи епископата вы можете попросить у моего секретаря Лудовика, а вот что касается мельницы Коля, вы вряд ли их достанете. Он ничего не записывает, все держит в голове.
        Алкуин расстроился, так как не предполагал подобного препятствия.
        - Что касается моего помощника… - Он явно не хотел напоминать, что речь идет о женщине.
        - О, конечно, он может сопровождать вас. А теперь прошу меня извинить.
        - Последнее, что я хотел вам сказать… - Алкуин задумался на минуту.
        - Говорите, я тороплюсь.
        - Насчет этой болезни… Не сталкивались ли вы с чем-то подобным? Скажем, несколько лет назад…
        - Нет, я ничего не помню. Возможно, кто-то когда-то и умер от гангрены, но, к сожалению, такое случается, не мне вам объяснять.
        Алкуин поблагодарил епископа, стараясь скрыть разочарование, и направился к поджидавшей его Терезе, которая так и сидела, уставившись на яму в центре площади. Алкуин сообщил, что сегодня они поужинают здесь, так как будут работать до ночи. Тереза удивилась, но вопросов задавать не стала, только попросила разрешения сходить в дом Хельги за теплыми вещами. Они договорились встретиться на этом же месте, когда колокола зазвонят к ноне.
        Дверь в таверну оказалась закрыта, так же как и задний вход и ставни. Дом выглядел пустым, однако Тереза несколько минут ходила вокруг, заглядывая во все щели, пока какой-то беззубый мальчишка не дернул ее сзади за плащ.
        - Моя бабушка тебя зовет, - заявил он.
        Тереза глянула в том направлении, куда указывал мальчик, и заметила, что кто-то машет ей из окна. Она подхватила ребенка на руки и побежала к дому. Дверь сразу открылась, и Тереза увидела старуху, которая жестами велела ей побыстрее заходить. Как только девушка переступила порог, старуха заперла дверь на прочный деревянный брус.
        - Она здесь, - сказала хозяйка.
        Несмотря на темень, Тереза увидела лежащую на полу Хельгу Чернушку. Глаза у нее были закрыты, лицо в крови.
        - Спит, - пояснила старуха. - Я пошла попросить у нее немного соли и вот что увидела. Опять этот козел. Когда-нибудь он ее убьет.
        Тереза робко приблизилась. От виска до подбородка лицо пересекал жуткий порез. Девушка тихонько погладила подругу по голове и решила, что с этим нужно кончать. Она попросила старуху присмотреть за Хельгой до следующего утра и протянула ей динарий, но та не взяла. Затем Тереза вернулась в таверну, открыла хуже всего державшийся ставень и через окно полезла за своими вещами.
        В назначенный час она стояла на условленном месте, нагруженная, как мул. За спиной у нее был тюк с одеждой, кое-какой едой, вощеными табличками и тюфяком, который в свое время подарил ей Алтар. Когда Алкуин узнал, что ей больше негде жить, он попытался ее успокоить.
        - На улице ты ведь тоже не можешь остаться, - заключил он.
        Решили, что несколько ночей Тереза может провести в местной конюшне, пока не подыщет новое жилье. Затем она рассказала Алкуину о несчастьях Хельги Чернушки.
        - Но она проститутка, я ничем не могу ей помочь.
        Тереза пыталась переубедить его, говорила, что она хорошая женщина, что она беременна, тяжело ранена и ей срочно нужен врач, но Алкуин оставался непреклонен. Тогда Тереза решилась.
        - Если вы не хотите ей помочь, это сделаю я. - И снова закинула тюк за спину.
        Алкуин не знал, как быть. С любым другим помощником ему не удастся сохранить тайну, и слухи о его находке непременно расползутся по всему епископату. Он не мог это допустить и остановил Терезу, решительно взяв ее за руку:
        - Я поговорю с женщиной, которая ведает тут всем хозяйством, но ничего не обещаю. А теперь накинь капюшон и пойдем.
        Оставив вещи в конюшне, Тереза отправилась в скрипторий, который был меньше монастырского, но теплее и с более удобными пюпитрами. Алкуин достал четыре толстых тома, положил их на большой стол, внимательно просмотрел оглавления, дал один Терезе и велел искать те места, где говорится о купле-продаже зерна.
        - На самом деле я не знаю, что ищу, возможно, какое-нибудь указание на то, что аббатство, епископат или Коль когда-то приобрели партию отравленной пшеницы.
        - Неужели здесь об этом будет написано?
        - По крайней мере, здесь будет запись о покупке зерна. Насколько мне удалось выяснить, зерно, выращиваемое в Фульде, никогда не являлось причиной эпидемий, следовательно, оно должно быть привезено из каких-то других мест.
        Тереза отметила, что в полиптихе речь идет о купле-продаже не только продуктов, но и земли, а также о взимании ренты и налогов, о назначении на разные должности и еще о многом…
        - Вряд ли кто-нибудь тут разберется, - пожаловалась она.
        Они поужинали луковым супом, не прерывая работу. Медленно перелистывая книгу, Тереза нашла несколько записей о покупке ячменя и полбы, но ей не попалось ни одной о покупке пшеницы.
        - Не понимаю, в чем дело, должны же мы что-нибудь найти, - недоумевал Алкуин.
        - Но у нас нет полиптихов Коля.
        - Да, это плохо, поскольку в тех, которые есть, о его приобретениях ничего не говорится.
        - И как же быть?
        - Что-то мы должны найти, обязательно должны, - повторил Алкуин, снова раскрывая полиптихи.
        Они опять внимательно просмотрели их, и опять безрезультатно. Наконец Алкуин сдался.
        - Можно мне побыть тут еще немного? - спросила Тереза, которой очень не хотелось идти нюхать навоз.
        Алкуин удивился.
        - Хочешь продолжить поиски?
        Тереза кивнула.
        - Тогда я немного посплю, - и он указал на скамью.
        Алкуин кое-как устроился на жестком ложе, заскрипевшем под его тяжестью, прикрыл слезящиеся глаза и начал шептать молитвы, вскоре перешедшие в негромкий храп. Его вид успокаивающе действовал на девушку, но вскоре она вернулась к работе - взяла первый том и начала внимательнейшим образом его изучать. Она обращала внимание на то, кто сторожил амбары, на записи о починке мельниц и доходах, полученных от продажи пшеницы в разное время года. Однако по прошествии часа буквы стали походить на беспорядочно снующих насекомых.
        Тереза оставила чтение и начала думать о Хоосе. Возможно, он спит, а возможно, бодрствует, как она, вспоминая предыдущую ночь, мечтая вновь увидеться с ней и вместе отправиться в Аквисгранум. А вдруг ему холодно? Если бы она была рядом и могла обнять его!
        Скрип дерева вернул ее к реальности. Она обернулась и увидела, что Алкуин опять ворочается на неудобной скамье, по-прежнему похрапывая.
        Тереза снова взялась за чтение, время от времени отрываясь от него, чтобы поскрести уже пустую тарелку. Она медленно продвигалась вперед, как вдруг что-то странное привлекло ее внимание, но дело было не в тексте. Она пододвинула свечу к первому из сдвоенных листов и кончиками пальцев провела по той части поверхности, которая по цвету и на ощупь явно отличалась от остальных. Затем взяла еще одну свечу. Несомненно, тут пергамент был более гладким, светлым и мягким.
        Ее пальцам было знакомо это ощущение. Она еще раз ощупала первый лист. Он не был разорван, следовательно, его не добавляли позже других и не отрезали от тетради, в которую подобные сдвоенные листы сшивались. Второй лист, в отличие от первого, был такой же шершавый и темный, как все остальные, и такой же старый.
        Этому могло быть только одно объяснение, и Тереза его знала, поскольку сама десятки раз проделывала подобное. Если пергамент при письме оказывался чем-то испачкан, нужно было соскрести не только появившееся пятно, но и весь верхний слой, и тогда лист опять становился как новенький и был готов к повторному использованию. Конечно, он был тоньше и цвет его менялся. Рукопись, сделанная на очищенном таким образом пергаменте, называлась палимпсест.
        Тереза снова посмотрела на лист. Буквы на нем тоже выглядели несколько иначе, чем на соседних. Несомненно, эта запись была сделана гораздо позже остальных.
        Интересно, почему пришлось соскребать предыдущий текст со всего листа?
        Девушка подумала, не разбудить ли Алкуина, но решила подождать. Вдруг она вспомнила, что в мастерской Корне, пытаясь прочитать уничтоженный текст, они насыпали на следующий лист золу и с ее помощью находили отпечатки букв. Иногда это не удавалось, поскольку отпечатки букв нового текста накладывались на предыдущие. Поэтому все писцы знали, что, прежде чем начинать работу на уже использованном листе, нужно положить на следующий лист табличку и тем самым защитить его от новых отпечатков.
        Тереза взяла из очага горсть золы, перекрестилась, насыпала золу на нужный лист, мягкими круговыми движениями растерла ее до тонкого серого порошка, затем легонько подула, поднесла подиптих к свету, и перед глазами ее возник текст, который она тут же переписала на вощеную табличку.
        «Февральские календы года 796 от Рождества Христова.
        По приказу Беоция Нантского, аббата Фульды, под покровительством Карла, прозванного Великим, короля франков и римского патриция.
        Графству Магдебург продано по сниженной цене шестьсот модиев пшеницы, двести модиев ржи и пятьдесят модиев ячменя.
        Аббатству заплачено сорок золотых сольдо, как повелевают законы Божьи.
        Да убережет Всемогущий Господь Магдебург от напасти»
        На остальной части листа отпечаталась запись о прокладке дороги, совпадавшая с той, что была сделана на очищенном от грязи листе.
        Радость захлестнула Терезу, она разбудила Алкуина и немедленно поведала о своем открытии.
        - Ради Бога, тише, ты всех перебудишь, - в полусне пробормотал он.
        Пока девушка излагала подробности, Алкуин внимательно изучил полиптих, а потом с удивлением посмотрел на нее.
        - Но тут ведь говорится не о покупке, а о продаже. И потом, такая цена… Всего сорок сольдо, это чересчур дешево.
        - Однако тут упоминается какая-то напасть, и если бы речь шла о чем-то незначительном, эту запись не стали бы так тщательно прятать, - возразила девушка.
        - Но проданное зерно могло быть и не связано ни с какой эпидемией. Хотя подожди, дай подумать… Магдебург, Магдебург… Два года назад… Боже правый, ну конечно!
        Алкуин бросился в библиотеку, принес последние постановления Карла Великого и начал быстро перелистывать их, словно точно зная, что ему нужно.
        - Вот, нашел - декрет об оказании помощи, датированный январем того же года, - скороговоркой произнес он. - Здесь указывается, когда и по какой цене следует поставлять продукты в графство Магдебург. И я помню, что вскоре после этого на берегах Эльбы, на границе с Остфалией, начался какой-то мор.
        - А почему был издан декрет?
        - В одну из самых страшных зим, какие только здесь помнят, саксы осадили Магдебург и сожгли все запасы зерна. Голод продолжался до тех пор, пока к городу не подошли войска Карла Великого, который повелел присылать в Магдебург зерно из соседних графств по цене гораздо ниже обычной. Однако причина эпидемии так и не была установлена.
        - Но зачем соскребать текст в полиптихе и при этом оставлять нетронутым декрет?
        - Затем, что это разные вещи. В декрете просто говорится о помощи, а вот по записи в полиптихе можно установить связь между аббатством и загадочной болезнью.
        - Но эта связь ограничивается продажей зерна.
        - Тем не менее теперь нам есть за что зацепиться, и этот кончик нити вполне может оказаться хвостом дьявола…
        - …потянув за который, мы сможем вытянуть его целиком.
        15
        Приткнувшись в углу конюшни и укрывшись вместо одеяла сладковатым запахом навоза, Тереза хотя бы во сне наслаждалась близостью Хооса. Рано утром ее разбудили лошади, которые ходили по стойлам, всхрапывали и тихонько ржали. Потянувшись и кое-как вытащив из волос солому, она раздвинула какие-то тряпки, приспособленные вместо занавески, и пошла к поилкам умываться. Холодная вода приятно освежила лицо, и тут она заметила Алкуина, в нетерпении поджидавшего ее.
        - Не понимаю, сколько можно наводить красоту. Пойдем, у нас много работы.
        Оказывается, после ее ухода он наведался в аббатство и поговорил с парой монахов, которые могли что-то знать. Спросонья они вспомнили не так уж много, но сказали, что Беоций, предыдущий аббат, неожиданно сошел с ума и преждевременно скончался.
        - Это случилось вскоре после продажи зерна. Между казначеем, отвечавшим также за снабжение аббатства, и приором началось соперничество из-за того, кто будет его преемником, и в конце концов победил приор. Больше я от монахов ничего не добился, но сам потом выяснил, кто отвозил проданное зерно. Как ни странно, Боров оказался не так уж глуп.
        По дороге в библиотеку они взяли на кухне кашу и молоко. Тереза поставила завтрак на поднос, который с трудом нашла среди гор посуды. Ее удивило, что в хозяйственных помещениях царит такой беспорядок.
        - Я тоже обратил на это внимание, - признался Алкуин. - Или слишком много работы, или рук не хватает.
        Тереза воспользовалась моментом и напомнила ему о Хельге Чернушке.
        - Она могла бы быть здесь полезна - хорошо готовит и редкостная чистюля.
        - Проститутка - и чистюля? Падшая женщина, которая спит с мужчинами за деньги?
        - Во всяком случае, на кухне у нее гораздо чище, чем здесь. Если вы пристроите ее сюда, то тем самым поможете ей покончить с нынешним постыдным занятием. К тому же я говорила, что она беременна. Ребенок ведь не виноват, что у него такие родители.
        Алкуин молчал. Согласно общему мнению дети проституток с рождения были отмечены дьяволом, но он считал это нелепицей. Наконец, кашлянув пару раз, он пообещал поговорить с епископом.
        - Но я ничего не обещаю, - добавил он. - А теперь займемся работой.
        В скриптории он достал огромный чистый лист, разложил его на столе и начал что-то небрежно записывать, словно этот пергамент ему подарили и он мог делать с ним что угодно.
        - Давай тщательно все взвесим. С одной стороны, несколько человек умерли, съев зараженное зерно, которое, судя по всему, перемалывалось на мельнице Коля или по крайней мере побывало на ней.
        Тереза кивнула.
        - С другой стороны, два года назад значительное количество зерна было продано в Магдебург, где незадолго до продажи или вскоре после нее вспыхнула загадочная эпидемия, распространившаяся на все графство. К сожалению, люди, которые могли бы хоть чем-то помочь, или умерли, как бывший аббат Беоций, или арестованы и приговорены к смертной казни за убийство, как Боров.
        - Не забывайте, что не так давно продажу зерна кто-то попытался скрыть.
        - Верно подмечено. - Алкуин замолчал, размышляя. - По моему мнению, эпидемия в Магдебурге, приписываемая жителями города тяжелой осаде, на самом деле была вызвана зараженным зерном. Мельники графства наверняка знали, что зерно ядовито, но в условиях той страшной зимы предпочли употребить его в пищу, чем умереть от истощения.
        Когда в графство пришли войска Карла Великого и голод кончился, зараженное зерно, вероятно, было сожжено.
        - Я вас внимательно слушаю.
        - Но не могло ли случиться так, что оставшееся зерно, вместо того чтобы сгореть, вернулось в Фульду на тех же повозках, на которых в свое время было оттуда отправлено? Для любого торговца из Магдебурга это дельце было весьма выгодным, так как он получил доход с негодного товара, но еще выгоднее было оно для покупателя из Фульды, так как по низкой цене он приобрел зерно, которое затем можно продать втридорога.
        - Даже зная, что оно отравлено?
        - Это нам вряд ли когда-нибудь удастся установить. Возможно, он купил его, ничего не подозревая, а возможно, знал, но надеялся потом его как-то очистить.
        - Если бы он так поступил, никто не умер бы.
        - По крайней мере, понятно, что зерно перешло из рук в руки.
        Тереза была увлечена этим делом и чувствовала себя причастной ко всем сделанным открытиям. Алкуин же, нахмурив брови, тщательно обдумывал следующий шаг.
        Он попросил Терезу отнести полиптихи в библиотеку и дать ему еще немного поразмышлять. Наконец, допив молоко, он посмотрел за окно, словно его интересовало, какая там погода.
        - Знаешь что? Пришло время поговорить с Боровом.

*****
        По дороге Алкуин рассказал Терезе, что в Фульде нет тюрьмы и обычно преступников держат под открытым небом, но какой-то неизвестный, несмотря на охрану, закидал Борова камнями, даже в голову попал, поэтому префект распорядился перевести его на скотобойню, чтобы не испортить предстоящее представление.
        У входа дремал посиневший от холода караульный. Когда Алкуин потряс его за плечо, тот дыхнул на него густыми винными парами и очнулся ровно настолько, чтобы преградить им вход. Однако услышав, что душа его попадет прямиком в ад, все-таки открыл дверь.
        Алкуин с факелом шел впереди, Тереза за ним. Вокруг было очень темно и сыро и так сильно пахло гнилым мясом, что девушке пришлось расстаться с утренней кашей. Алкуин открыл окно, выходящее во внутренний двор, и в слабом свете, сочившемся сквозь щели в неплотно пригнанных досках, они увидели разбросанные повсюду перья, остатки костей и шкур.
        Затем факел осветил узкий коридор, по которому животных вели на заклание. В глубине его они различили темную скорченную фигуру, закованную в цепи и похожую на попавшего в капкан зверя. Когда они приблизились, Тереза поняла, что несчастный справлял нужду тут же. Алкуин, казалось, ничего не замечал и, подойдя к осужденному почти вплотную, тихо поздоровался. Боров не ответил.
        - Ты не должен меня бояться! - Алкуин протянул ему взятое на кухне яблоко.
        Боров продолжал молчать, лишь глаза поблескивали в свете пламени. Алкуин заметил у него на голове две раны, несомненно, от ударов камнями.
        - Как ты себя чувствуешь? Тебе что-нибудь нужно? - пытался разговорить его Алкуин.
        Дурачок, явно напуганный, сжался еще сильнее.
        Алкуин поднес факел, чтобы получше рассмотреть раны, и вдруг Боров подскочил к нему, пытаясь ударить, однако Алкуин успел отодвинуться, и цепи помешали преступнику дотянуться до него.
        - Нам лучше уйти, - сказала Тереза.
        Не обращая на нее внимания, Алкуин опять поднес факел и на сей раз заставил Борова отступить, чем окончательно перепугал его.
        - Успокойся, никто не собирается причинять тебе вред. Откуда у тебя это?
        Осужденный словно онемел.
        - Хочешь есть? - Алкуин обтер яблоко и положил на пол рядом с Боровом.
        Тот несколько секунд колебался, потом скрюченными пальцами с трудом поднял его и быстро спрятал.
        - Ты боишься отвечать? Не хочешь разговаривать?
        - Не думаю, что он будет с вами разговаривать, - вдруг произнес подошедший сзади караульный.
        Тереза и Алкуин удивленно взглянули на него.
        - Не будет? А почему вы так уверены? - с вызовом спросил Алкуин.
        - Потому что неделю назад ему отрезали язык.

*****
        Назад Алкуин шел с низко опущенной головой и еле-еле, будто к ногам у него были привязаны булыжники. Впервые Тереза слышала, как он ругался. У входа в епископский дворец они увидели Лотария, беседующего с богато одетой женщиной. Алкуин хотел подойти, но епископ жестом попросил его подождать. Вскоре он распрощался с собеседницей и подошел сам.
        - Что привело вас сюда? И разве вы не видите, с кем я разговариваю?
        Алкуин склонился и поцеловал кольцо на руке епископа.
        - Простите мое невежество. Я не подумал, что могу помешать важной беседе.
        - В следующий раз думайте и ждите, сколько нужно, а то я не успел обсудить все, что хотел, с этой дамой, - проворчал епископ.
        - Мне очень жаль, но я должен срочно поговорить с вашим преосвященством, а здесь не самое подходящее место, - извиняющимся тоном произнес Алкуин. - Кстати, может быть, вы просветите меня и объясните, зачем на площади роют яму?
        - У вас будет возможность это узнать, - улыбнулся Лотарий. - Думаю, вы голодны, поэтому давайте поедим и заодно поговорим о том, что вы собирались мне сообщить.
        Алкуин простился с Терезой, договорившись встретиться с ней позже на кухне. Придя в трапезную, он поразился обилию стоявшей на столе еды.
        - Будьте добры, проходите и располагайтесь, - пригласил епископ. Алкуин сел рядом с ним и поприветствовал других присутствующих. - Обычно вы едите немного, но сегодня, надеюсь, нагуляли аппетит, так как стол нынче отменный. Голова барашка чудо как хороша, а от одного взгляда на эти птичьи шейки прямо слюнки текут.
        - Вам известно, ваше преосвященство, что я весьма умерен в еде.
        - Да, и это заметно, вы похожи на червяка! Взгляните на меня - крепкий, упитанный, и если уж мне суждено заболеть, так точно не от голода.
        С этими словами епископ встал, благословил трапезу и вместе с приглашенными прочитал молитву. После этого он руками разорвал на куски баранью голову и раздал мясо своим приближенным, не умолкая ни на минуту.
        - Это очень вкусно, Алкуин, вы даже не представляете, какого удовольствия себя лишаете - нежные слойки, пирожки с олениной, сыр с орехами, сладкий турецкий горох с айвой. Уверен, в своей Нортумбрии вы не пробовали ничего подобного.
        - А я уверен, вам известно, что устав ордена бенедиктинцев запрещает подобное обжорство.
        - Ну конечно, устав ордена бенедиктинцев! Молись и умри от голода… К счастью, мы не у вас в монастыре, - рассмеялся Лотарий и взял себе еще кусок баранины.
        Алкуин удивленно поднял брови, но промолчал. Положив себе немного турецкого гороха и овощей, он оглядел собравшихся. Напротив капеллан Амброзий, как всегда, со зверским видом поглощал голубей. Справа, за многочисленными яствами, он заметил учителя философии и теологии, который жевал так громко, что заглушал разговоры сидящих рядом. Чуть дальше двое почти беззубых стариков с выцветшими глазами отбирали друг у друга последний кусок слоеного пирога.
        Епископ бросил остатки со своего блюда собаке, в нетерпении ожидавшей подачки, и положил себе новые кушанья.
        - Скажите, - он вдруг оторвался от еды, - а что это за срочное дело, о котором вы упоминали?
        - Речь идет о Борове.
        - Ах, опять о нем! И что на сей раз?
        - Мне хотелось бы поговорить об этом наедине.
        Алкуин внимательно посмотрел на епископа. Его тщательно выбритое лицо, гладкое, толстое и мягкое, выражало какое-то поросячье удовольствие. Ему было лет тридцать пять, возраст несколько странный для столь ответственной должности, но, поскольку он был родственником Карла Великого, в этом не было ничего необычного.
        По сигналу Лотария все поднялись, и Алкуин подождал, пока зала совсем опустеет.
        - Пожалуйста, покороче, Алкуин. Мне нужно переодеться перед казнью.
        - Перед казнью? Но разве вы ее не отложили? - Алкуин был поражен.
        - А теперь распорядился провести ее пораньше, - ответил епископ, не глядя на него.
        - Покорнейше прошу меня простить, но именно об этом я и хотел с вами поговорить. Вам известно, что кто-то отрезал Борову язык?
        Лотарий соизволил наконец посмотреть на Алкуина:
        - Конечно, весь город об этом знает.
        - И что вы думаете по этому поводу?
        - Полагаю, то же, что и вы: что какой-то неизвестный лишил нас удовольствия послушать, как тот будет визжать.
        - А его - возможности говорить, - спокойно добавил Алкуин.
        - Да, но кого интересуют объяснения убийцы, наверняка лживые?
        - В том-то все и дело. - Прежде чем произнести следующую фразу, Алкуин задумался. - Вполне вероятно, кто-то не хотел, чтобы этот человек заговорил. Скажу больше…
        - Больше?
        - …Не думаю, что Боров - преступник, - решительно заявил Алкуин.
        Лотарий сердито взглянул на него, развернулся и начал ходить туда-сюда, оставив это неожиданное заключение без ответа.
        - Уверяю вас, он ее не убивал, - рискнул продолжить Алкуин.
        - Прекратите нести чушь! - Епископ резко остановился и взглянул ему прямо в лицо. - Сколько раз вам повторять, его нашли рядом с жертвой, с серпом, которым он ее зарезал, перепачканным в крови этой несчастной девушки.
        - Однако это не доказывает, что убил ее именно он. - Алкуин по-прежнему был спокоен.
        - Попробуйте объяснить это ее матери, - огрызнулся епископ.
        - Если бы я знал, кто она, я бы попробовал.
        - Вы вполне могли это сделать совсем недавно. Та женщина, с которой я беседовал, когда вы так некстати вмешались, и есть ее мать. Жена Коля, хозяина мельницы.
        Алкуин онемел от неожиданности. Конечно, выводы делать пока рано, но это открытие во многом противоречило его предыдущим умозаключениям, зато лишний раз доказывало, что казнить собираются невинного.
        - Ради Бога, послушайте меня! Вы единственный можете остановить это безумие. Тот, кого обвиняют, не в состоянии даже удержать серп. Вы видели его руки? У него же с рождения изуродованы пальцы, я сам в этом убедился.
        - Каким образом? Вы к нему ходили? Кто вам позволил?
        - Я пытался получить разрешение у вас, но секретарь сказал, вы заняты. А теперь ответьте, как Боров, который с трудом двумя руками удерживает яблоко, мог удержать серп, да еще совершить им убийство?
        - Послушайте, Алкуин, возможно, вам нет равных в преподавании, вы знаток письменности, теологии и еще тысячи разных вещей, но не забывайте, что вы всего лишь дьякон. Здесь же, в Фульде, нравится вам это или нет, именно я решаю, что делать, поэтому советую забыть свои дурацкие теории и заняться столь интересующим вас кодексом.
        - Сейчас меня интересует только одно - предотвратить готовящееся бесчинство. Уверяю вас, Боров не…
        - А я вас уверяю, он убил ее! И если ваше единственное доказательство - его искалеченные пальцы, то можете начинать молиться. Ничего другого вам не остается, поскольку он все равно будет казнен.
        - Но ваше преосвященство…
        - Разговор окончен, - резко сказал епископ и захлопнул у Алкуина перед носом дверь в свои покои.
        Понурый, Алкуин вернулся к себе в келью. Он был уверен, что Боров не убивал девушку, но его уверенность основывалась на одном-единственном эпизоде с яблоком.
        Он сокрушался по поводу своего глупого поведения. Нужно было не убеждать Лотария, а добиться переноса казни, выиграть время и найти более убедительные доказательства. Можно было настоять на том, чтобы подождали прибытия Карла Великого, или на том, что нанесенные Борову раны не позволят зрителям в полной мере насладиться представлением. Но теперь выхода не было. Он располагал парой часов для предотвращения, казалось бы, неизбежного.
        И тут его осенило.
        Он снова оделся, быстро покинул келью и вместе с Терезой поспешил в аббатство.
        В аптеке он попросил девушку вымыть большую глиняную миску, а сам занялся стоящими на полках флаконами и пузырьками. Некоторые он открывал и нюхал, пока не остановился на одном с надписью «Lactuca virosa»[47 - Латук дикий (лат.).]. Алкуин достал оттуда твердую беловатую массу и положил в миску. Он давно не пользовался этим гипнотическим снадобьем, которое приготавливалось из сока дикого салата-латука и имело разное действие. Взяв порцию размером с орех, Алкуин растолок ее в порошок, затем отвинтил на своем кольце крошечную крышечку, засыпал порошок внутрь и снова завинтил. После этого они привели в порядок полки, поставив всё как было, и быстро вернулись в город, однако двери епископского дворца оказались закрыты. Тереза попрощалась, так как обещала Хельге пойти вместе с ней на казнь, и Алкуин один направился на площадь.
        Придя в таверну, Тереза нашла Хельгу уже готовой к выходу, накрашенной, причесанной и в хорошем настроении. Порез на лице она замазала мукой, смешанной с водой и слегка подкрашенной землей, из чего Тереза сделала вывод, что он не очень глубокий. Чернушка приготовила пирожки - не хотелось тратиться на бродячих торговцев, и хотя вид у них был неказистый, пахли они аппетитно - медом и корицей. Женщины завернулись в широкие шерстяные плащи, чтобы не промерзнуть, стоя на площади, нагрузились провизией и даже вином, крепко заперли двери и отправились. По пути Тереза рассказала о произошедшем на скотобойне, но Хельга, к ее удивлению, только порадовалась, что Борову отрезали язык.
        - Жаль, яйца не оторвали, - посетовала она.
        - Алкуин считает, он невиновен, и его смерть ничего не изменит.
        - Что может знать этот святоша? Как бы он не испортил нам праздник. - Женщины, взявшись под руки, заторопились к площади.
        Незадолго до захода солнца над городом поплыл похоронный звон. В центре площади был выгорожен круг диаметром примерно тридцать шагов, внутри которого находились похожая на могилу яма, три деревянных стола и три стула. Десяток вооруженных палками мужчин следили за зрителями, которые уже стали собираться возле ограды, и торговцами, расставляющими свои лотки. Толпа все прибывала, и через несколько минут ограда скрылась за шевелящейся массой, свистом и криками требующей начала представления.
        Когда колокола смолкли, на площади появилась многочисленная процессия.
        Открывал ее воин в черном на лошади, за ним следовали богато одетые люди, чьи костюмы казались особенно роскошными по сравнению с лохмотьями сопровождавших их слуг. Далее шли несколько рабов, старавшихся попасть в такт глухим ударам, извлекаемым ими из барабанов. За ними на телеге везли преступника, сзади шел палач. Он развлекался тем, что подбирал всю гниль, которую бросали из толпы, и размазывал ее по лицу осужденного. Замыкала шествие стая веселящихся мальчишек.
        Несколько минут спустя появились священнослужители во главе с епископом Лотарием. В правой руке он держал позолоченный посох, в левой - украшенное серебром распятие. На нем были нарядные одежды из красного сиглатона, поверх - туника из бокарана[48 - Сиглатон - вид шелковой ткани; бокаран - шерстяная ткань.], на голове - митра из льняной ткани, возможно, не слишком подходящая к случаю. Остальные были облачены в шерстяные пенулы[49 - Пенула - древнеримский плащ без рукавов.] и обычные белые одежды священников. Епископ сел рядом с человеком в черном, который, поднявшись, приложился к его кольцу. Помощник принес бокалы с вином. Третий стул занял судья.
        Площадь потонула в криках, когда тащившие телегу волы миновали ограду и направились к яме. Остановив их, палач схватил осужденного и швырнул его на землю. Крики переросли в рев, и самые разные предметы градом посыпались на телегу, заставив палача и погонщика укрыться под ней. Когда толпа немного утихла, палач подтащил осужденного к ближайшему от ямы столбу и привязал за шею веревкой. Проверив ее прочность, он сделал жест рукой, и всадник в черном кивнул, удовлетворенно глядя на застывшего перед смертью убийцу.
        Алкуин пришел на площадь последним. Он локтями проложил себе дорогу в толпе и перепрыгнул через ограду, пригрозив отлучением от церкви стражнику, который пытался заступить ему дорогу. Приближаясь к тому месту, где располагались высшие чины здешней общины, он разглядел, что человек в черном - это Коль, хозяин мельницы и отец убитой девушки. Алкуин встал за спиной у Лотария, как раз напротив палача. Он обратил внимание, что Коль выглядит гораздо хуже, чем тогда, на мельнице, когда они разговаривали. Его жена, в окружении других женщин, стояла чуть поодаль, и темные круги под глазами свидетельствовали о свалившемся на нее страшном горе. Судя по всему, даже казнь виновного не облегчит страдания этой семьи.
        Алкуин думал, как лучше подсыпать снадобье в вино Лотарию, когда вновь зазвучали барабаны. Трое сидевших за столом встали, и епископ заговорил:
        - От имени мудрейшего и благороднейшего Карла Великого, короля франков, монарха Аквитании, Аустрасии и Ломбардии, римского патриция и завоевателя Саксонии. Признать виновным в омерзительном убийстве и других ужасных преступлениях Фредегария, более известного как Боров, человека с темной душой, посланника и ученика дьявола. Я, Лотарий Реймский, епископ Фульды, хозяин этих земель, представитель короля, выразитель его власти и правосудия, повелеваю и приказываю, с позволения Господа, приговорить преступника к самому страшному истязанию. Прах же его пусть будет развеян по полям в назидание тем, кто осмеливается оскорблять Господа и верных ему христиан.
        Толпа в возбуждении завыла. По сигналу Лотария палач отвязал осужденного от столба, связал ему руки за спиной и пинками начал подталкивать к яме.
        Казалось, Боров не понимает, что сейчас должно произойти. Оказавшись на краю, он попытался вырваться, но палач толкнул его на землю и ударил ногой по голове. Теперь Боров являл собой бесформенную дрожащую массу. Толпа визжала, словно огромное стадо свиней. Два парня, вооруженные камнями, прорвались за ограду, но тут же были схвачены стражниками и выдворены вон. Когда стало немного тише, палач поднял Борова и несколько секунд удерживал его на ногах. Затем Лотарий выступил вперед, с выражением брезгливости перекрестил осужденного и приказал палачу начинать.
        Обезумевшая толпа снова завизжала. Казалось, еще мгновение, и люди снесут ограду и разорвут преступника на части.
        Алкуин воспользовался суматохой, отвинтил крышечку на кольце и всыпал снадобье в бокал, откуда пил епископ. Никто этого не заметил, однако Лотарий обернулся, когда Алкуин еще не успел убрать руку. Времени на раздумья не было, поэтому он поднял ее и предложил тост.
        - За справедливость! - воскликнул он и протянул епископу его бокал, а сам взял другой.
        Лотарий удивился, но выпил всё до капли.
        - За справедливость, - повторил он.
        Палач схватил преступника и столкнул на дно ямы. Гвалт стоял такой, что можно было оглохнуть. Боров с трудом встал на ноги, пуская слюни, как младенец, с блуждающим взором и слезами на глазах. Собравшиеся потрясали кулаками и требовали крови. Тогда палач взял палку и что было мочи ударил осужденного по спине. Кости хрустнули, словно сухой хворост, и он рухнул на колени. К яме подошли еще двое мужчин с огромными деревянными лопатами, и толпа восторженно заревела. Они встали возле кучи песка и принялись молча засыпать Борова. Тот пытался выбраться из ямы, но мужчины ударами загнали его обратно. Один концом лопаты удерживал его на месте, другой продолжал закапывать живьем. Толпа, близкая к приступу всеобщего помешательства, изрыгала проклятия и ругательства после каждого взмаха лопаты. Боров не оставлял попыток освободиться из рук своего мучителя, однако ноги ниже колен были уже засыпаны, и он бился, словно угодивший в капкан кролик.
        Вскоре песок достиг лица. Боров начал отплевываться и, выпучив глаза, отчаянно вертеть головой. Он сплюнул еще пару раз, но работа шла быстро, и вскоре песок полностью накрыл его.
        На несколько секунд воцарилось молчание, затем песок зашевелился, и вдруг появилась голова осужденного, извергавшего из себя отвратительное песочное пюре. Он с шумом втянул воздух, словно это был его последний вдох, и толпа в изумлении ахнула.
        Тут епископ встал и сделал какой-то жест Колю, но тот не понял, что от него требуется. Зато Алкуин понял, что снадобье начало дейстовать.
        Лотарий почувствовал, как перед глазами поплыл туман, ноги ослабели и сухой жар опалил гортань. Он попытался ухватиться за Коля, но у него не получилось, попытался что-то сказать - тоже безрезультатно. Он едва успел перекреститься и рухнул во всю длину, сдвинув с места стул и стол.
        Толпа замерла, а палач повернул голову, оставив Борова без внимания. Коль заметил это и вмешался:
        - Кончай с ним, дурак несчастный!
        Палач не двигался. Тогда Коль подскочил к яме и вырвал у него лопату.
        Он уже собирался нанести смертельный удар, но Алкуин встал между ним и осужденным.
        - Неужели вы осмелитесь пойти против Господа, ниспославшего нам знак? Он желает продлить мучения преступника! - закричал Алкуин так громко, как только мог.
        Толпа, очнувшись, взвыла.
        - Когда Лотарий оправится, мы снова придем сюда и насладимся казнью! - опять прокричал он.
        Толпа уже не выла, а ревела.
        - Это вы? - воскликнул Коль. - Монах с мельницы!
        - Убийца должен заплатить за свое преступление, но по закону санкционировать его казнь должна власть, - заключил Алкуин.
        Коль попытался ударить Борова, но Алкуин перехватил его руку.
        - Господь этого не желает, - веско сказал он, крепко держа лопату.
        Возбуждение не утихало, и толпа продолжала вопить. Наконец, Коль плюнул на осужденного, взял под руку жену и в сопровождении слуг удалился. За ним последовали члены капитула, обескураженные происшествием с Лотарием, но несколько успокоенные обещанием Алкуина обязательно наказать преступника.
        Последними, под градом угроз и ругательств, площадь покинули Боров и стражники, вернувшиеся в тюрьму на скотобойне.

*****
        Хельга Чернушка была сердита. Мало того, что казнь не состоялась, так еще какой-то мальчишка, стоило ей на минутку отвлечься, украл сумку с пирожками. Тереза предложила купить на ближайшем лотке горячую булку, и Хельга, сразу повеселев, согласилась. Пока Тереза искала по карманам монетки, Хельга торговалась с продавцом. Наконец она выбрала круглую и большую, как хлеб, и договорилась с пекарем, что расплатится, когда тот в очередной раз придет в таверну. Чернушка совсем успокоилась, и они, смеясь, в один миг уплели булку, оказавшуюся такой вкусной, что Чернушка тут же принесла другую, еще больше, с медом и засахаренными каштанами.
        Когда и с этой было покончено, Тереза заметила, что у Чернушки все лицо в муке - и вокруг рта, и под носом, словно белая бородавка, и на шраме, что было очень кстати, так как Хельге не удалось замазать его полностью. Тереза сказала ей об этом, но женщина только рассмеялась. Кстати, даже от смеха рана у нее не кровоточила, и девушка рискнула спросить, откуда она взялась.
        - Я еще не встала, когда услышала удары в дверь, - охотно начала рассказывать Чернушка. - Я даже не успела спросить, кто там, как получила удар ногой в бок и кучу тумаков. Проклятое животное! Сказал, если я решусь оставить ребенка, он мне еще и живот вспорет.
        - Но почему он так себя ведет? Что ты можешь ему сделать?
        - Боится, я его выдам.
        Чернушка объяснила, что виновных в супружеской измене приговаривают к семи годам покаяния, заключающегося в ежедневном соблюдении поста, хотя можно и откупиться.
        - А он так любит поесть, - с сожалением добавила Хельга. - Но думаю, больше всего его страшит, что жена с ним разведется, а плотницкая мастерская, для которой он валит лес, принадлежит его тестю. Знаешь, я, пожалуй, так и поступлю - выдам его, хотя мне это ничего не даст. С таким шрамом никто не станет мне платить. Кому охота резвиться с меченой проституткой?
        - Не преувеличивай, - подбодрила подругу Тереза, - уже почти ничего не видно, утром было гораздо хуже.
        - Порез глубокий только здесь, - указала Хельга куда-то за ухо, - но все равно я теперь ни на что не гожусь, да и лет мне немало.
        Тереза оглядела ее. Чернушка права. Перед ней стояла стареющая женщина, сильно поседевшая, с дряблым, морщинистым телом. При такой внешности лицо в синяках уже не имело особого значения.
        - В любом случае ты не должна больше этим заниматься, да еще беременная.
        - Ах, не должна! - Хельга горько усмехнулась. - А что же я буду есть? У меня нет священника, который меня обхаживает и платит за какие-то каракули.
        - Ты можешь поискать другую работу, - сказала Тереза, пропустив мимо ушей ее замечание. - Ты прекрасно готовишь, этот захудалый булочник тебе в подметки не годится.
        Хельге было приятно это слышать, но тем не менее она печально покачала головой. Уж она-то знала, что никто не возьмет на работу проститутку, да еще беременную.
        - Пойдем в епископат, - предложила Тереза.
        - Ты с ума сошла? Нас оттуда пинками выгонят.
        Однако Тереза взяла подругу за руку и попросила довериться ей. По дороге она рассказала о своем разговоре с Алкуином насчет работы.
        У входа в собор они спросили Алкуина, и тот немедленно явился. Увидев Хельгу Чернушку, он очень удивился, но быстро совладал с собой и поинтересовался, откуда у нее рана. Хельга чистосердечно все рассказала, не упустив даже грубых и непристойных деталей. Когда она закончила, Алкуин велел обеим следовать за ним.
        На кухне он познакомил их с Фавилой - такой толстой женщиной, будто на ней было надето не одно платье, а пятьдесят. Алкуин пояснил, что она распоряжается стряпней и настолько же добра, насколько и толста. Женщина смущенно улыбнулась, но, когда узнала, с какой просьбой пришел Алкуин, выражение ее лица резко изменилось.
        - Здесь в Фульде Чернушку все знают, - заявила она. - Шлюха - она и есть шлюха, и нечего ей делать у меня на кухне.
        Хельга повернулась, чтобы уйти, но Тереза остановила ее.
        - Никто не просит тебя спать с ней, - язвительно произнесла девушка.
        Алкуин достал пару монет, положил на стол и пристально посмотрел кухарке в глаза.
        - Ты забыла, что есть слово «прощение»? Разве Иисус Христос не навещал прокаженных, не прощал палачей, отвернулся от Марии Магдалины?
        - Я не такая святая, как Иисус, - пробормотала Фавила, однако монеты взяла.
        - Пока епископ болен, эта женщина будет работать у тебя. Да, она беременна, поэтому не нагружай ее сверх меры, - добавил Алкуин. - А если кто-нибудь в чем-нибудь тебя упрекнет, скажи, это мое решение.
        - Слишком уж она нежная. У меня восемь детей, и последнего я родила вот тут, - она постучала по столу, куда Алкуин положил монеты. - Иди смой с себя краску и начинай чистить лук. А девушка? Она тоже останется на кухне?
        - Нет, она работает со мной, - сказал Алкуин.
        - Но если нужно, я могу помочь, - предложила Тереза.
        Алкуин ушел, оставив женщин разбираться с ужином. Лотарий поправится через пару дней, и ему нужно, не теряя ни минуты, приниматься за расследование.
        Январь
        16
        Фавила была из тех женщин, которые по любому поводу брюзжат и без конца едят, что бы ни произошло. Она была вечно недовольна не только грязью в очаге и нерасторопностью своей помощницы, но и разными мелочами, над которыми другой только посмеялся бы. Ворчание всегда сопровождалось поеданием булок, пирогов или хлеба, сдобренного маринадом, и в результате кухня сияла всем на радость. Она обожала детей и вскоре уже с таким жаром говорила о будущем ребенке Хельги Чернушки, что Терезе казалось, будто беременна кухарка, а не ее подруга.
        - Сколько ни думаю, все равно не понимаю, как плод размером с дыню проходит через отверстие величиной со сливу, - говорила Фавила Хельге и тут же предлагала ей пирожок, чтобы та немного порозовела.
        Хельга, со своей стороны, старалась угодить ей, стряпая блюдо из остатков обеда, тушеной моркови и сельдерея. Фавиле оно очень нравилось, и обе женщины оставались совершенно довольны друг другом, словно были знакомы всю жизнь.
        Вечером того дня, когда Хельга осталась работать на кухне, Тереза, устраиваясь среди соломы, радовалась за подругу. Затем она перенеслась мыслями к Хоосу, и сладкая дрожь пробежала по шее, спине и ногам. Она представила его сильное, крепкое тело, его жаркие губы на своей коже, и желание обожгло ее. Но уже в следующий миг она почувствовала себя виноватой и взмолилась, чтобы время шло быстрее и ей не приходилось больше предаваться греховным помыслам, возникающим в его отсутствие. Она очень тосковала по нему и готова была идти искать его куда угодно, если он не вернется. Вдруг она поняла, что со времени его отъезда ни о чем другом и не думала.
        Хельга Чернушка не привыкла ни рано ложиться, ни рано вставать, однако на следующее утро проснулась ни свет ни заря, хорошенько вытерла лицо и сменила яркую вызывающую одежду на темную и просторную, которая скрадывала фигуру. Покинув амбар, где ей разрешили переночевать, она направилась на кухню, пока пустую, бросила в рот кусочек сыра и принялась за уборку, покачивая животом и что-то напевая. Когда Фавила пришла на кухню, то не сразу узнала свою помощницу - аккуратную, гладко причесанную, пахнущую свежестью, а не раздражающе сладкими духами, которые так любят проститутки. Единственное, что осталось в этой симпатичной женщине от вчерашней Чернушки, - шрам на щеке.
        Тереза появилась как раз к завтраку и успела смахнуть с волос солому, прежде чем Хельга и Фавила подняли ее на смех.
        - Если хочешь помогать, бери пример с Хельги, она с рассвета трудится, - упрекнула ее Фавила.
        Тереза лишь порадовалась, что ее подругу с первого дня оценили по достоинству.

*****
        Прежде чем навестить Лотария в его покоях, Алкуин попросил у Господа прощения за то, что подсыпал епископу вредное снадобье, однако иного способа спасти Борова, которого, по его мнению, можно было обвинить разве что в недостатке ума, он не нашел. Теперь ему предстояло облегчить состояние Лотария с помощью микстуры из лопуха. Алкуин несколько раз встряхнул пузырек, взбалтывая жидкость, и направился к епископу, возлежавшему на пышной кровати под балдахином. Лотарий то и дело постанывал, под глазами, ставшими размером с фасолину, набрякли мешки. На вопрос епископа о том, что с ним случилось, Алкуин ответил, что не знает, однако предложил лекарство, которое больной послушно выпил и вскоре почувствовал облегчение.
        - Думаю, вас эта отсрочка обрадовала, - сказал он, садясь в постели. - Но будьте уверены, Боров в любом случае умрет.
        - Все в руках Господних, - уклончиво произнес Алкуин. - Сейчас меня больше интересует, как вы себя чувствуете.
        - Гораздо лучше. Слава Богу, вы знакомы с медициной, тем более что пока у нас нет врача. Так вы точно не знаете, отчего это могло произойти?
        - Возможно, вы что-нибудь съели.
        - Надо поговорить с кухаркой, еду мне готовит только она, - забеспокоился епископ.
        - А может быть, что-нибудь выпили. - Алкуин попытался уберечь Фавилу от незаслуженных обвинений.
        В этот момент кухарка как раз и вошла, покачивая телесами. Ее сопровождал паренек с подносом, уставленным разнообразными кушаньями. Лотарий сначала взглянул на женщину с некоторой опаской, но, разглядев содержимое подноса, забыл о своих страхах, однако спросил разрешения у Алкуина. Тот, разумеется, был против подобного изобилия, но епископ все-таки отдал должное жаркому из голубей. Пока Лотарий обсасывал косточки, а Фавила терпеливо ждала вердикта своей стряпне, Алкуин решил рассказать ему о Хельге Чернушке.
        - Проститутка? Здесь, в епископате? Как вы осмелились это сделать? - От собственного крика Лотарий закашлялся.
        - Она была в отчаянии, один мужчина ее избил…
        - Пусть трудится где-нибудь в другом месте, а здесь мы должны служить примером, - и положил в рот еще кусочек голубя.
        - Эта женщина вполне может измениться, - вмешалась кухарка. - Не все проститутки одинаковы.
        Услышав такие слова, епископ поперхнулся, осторожно вынул изо рта кость, а остальные выплюнул на поднос.
        - Конечно, они не одинаковы! Одни распутничают где придется, другие - на улице, третьи - в лесу, четвертые - на кладбище, но все получают деньги через одно и то же место, - епископ ткнул себя между ног.
        - Ей не обязательно работать на кухне для священнослужителей, она может работать тут, во дворце, - предложил Алкуин.
        - Неужели кто-то, кроме Фавилы, способен приготовить таких вкусных голубей?
        - Голубей готовила не я, а она, - сказала женщина.
        Лотарий взглянул на остатки жаркого, затем на пирожки с яблоками. Наверное, это тоже изделие Хельги Чернушки, поскольку Фавила никогда таких не пекла. Отведав один и найдя его восхитительным, епископ задумался.
        - Ну хорошо, только пусть не выходит из кухни, - наконец пробормотал он.
        Фавила, еле сдерживая улыбку, ушла, оставив Лотария наслаждаться пирожками. Затем епископ встал и без всякого стеснения начал облегчаться, одновременно разглагольствуя о прощении и отпущении грехов. Когда он все-таки замолчал, Алкуин поинтересовался полиптихами епископата, и вот тут красноречие Лотария неожиданно иссякло. Он лишь сухо сообщил, что в интересующее Алкуина время еще не был епископом и незнаком с подробностями покупки и продажи продуктов, однако направил его к казначею, который знает все досконально.
        В оставшиеся утренние часы Алкуин сводил воедино все имеющиеся факты. Он еще не закончил, когда, за несколько минут до назначенного срока, появилась Тереза.
        - Я очень благодарна вам за Хельгу, - сказала она.
        Алкуин не ответил, зато попросил поразмышлять вместе с ним. Девушка сосредоточилась.
        - Значит, - подытожила Тереза, - если я правильно поняла, виновного во всех смертях нужно искать среди этих людей.
        - Виновного в распространении болезни. Не забывай, что убийца девушки тоже пока на свободе.
        Тереза еще раз просмотрела составленный Алкуином список. Первым в нем значился Коль - поскольку зараженное зерно нашли на его мельнице, он являлся главным подозреваемым. Следом шел Ротхарт, рыжий работник Коля, обладатель дорогих башмаков, золотой цепи и кольца с камнем, которые простому мельнику вряд ли по карману. Последним стоял Боров - пусть даже он не убивал девушку, но в дело с зерном вполне мог быть замешан.
        - Вы никого не забыли? - спросила Тереза.
        - Можно было бы включить еще двоих, но человек, который во время эпидемии стоял во главе аббатства, пару лет назад умер, а о том, кто внес исправление в полиптих, нам ничего не известно, кроме того, что он умеет писать.
        - Выходит, всего четверо.
        - Может быть, и больше, но пока мы их не знаем, а потому давай займемся этими четырьмя. - Алкуин подвинул свечи к столу. - Если вполне вероятно, что Коль, или Ротхарт, или они оба замешаны в этом деле, то не менее вероятно и то, что исправление в полиптих внес кто-то, находящийся в епископстве или аббатстве. Мне кажется, человек, который обещал сжечь оставшееся в Магдебурге зерно, а сам, похоже, нажился на нем, - тот же самый, кто повинен в нынешних смертях. Боров знал об этом, но в силу умственной отсталости не понимал, что это значит. По прошествии времени, по какой-то неизвестной нам причине преступники стали бояться, что он распустит язык, и отрезали его. Осмелюсь даже предположить, что именно они убили девушку, а вину свалили на несчастного идиота.
        - Тогда Коля придется исключить - не станет же он убивать собственную дочь.
        - Ты права, потому я и сказал «предположить». К тому же разве не проще было бы убить самого Борова, чем пытаться обвинить его в убийстве?
        - Конечно, проще.
        - И тем не менее Боров никого не убивал.
        - Значит, нужно искать какой-то другой мотив.
        - Да, другой мотив, почему необходимо было убить девушку. - Алкуин поднялся и стал ходить из угла в угол.
        - А полиптих? Это мог сделать кто-то из монахов, умеющий писать и имеющий доступ в скрипторий.
        - Не совсем так. В аббатстве полиптих находится в ведении приора, в епископате - субдиакона, но к нему также имеют доступ члены капитула, так как именно они проверяют поступление и расходование продуктов, в том числе и зерна на мельнице.
        - Никогда не понимала, как организована жизнь в монастыре.
        - Согласен, организация довольно сложная, но любопытная. Прежде всего, нужно помнить, что существуют четыре вида монахов. Анахореты, или отшельники живут в полном одиночестве, наедине с Богом и молитвами. Сарабаиты живут по двое, по трое или поодиночке, не подчиняясь ни Господу, ни кому-либо другому, кроме себя самих. Их закон - удовлетворение собственных желаний; все, что им нравится, - свято, что не нравится - запретно. Есть еще гироваги, которые бродят из одного ордена или монастыря в другой, являются рабами своих страстей и еще хуже сарабаитов. И наконец, кенобиты, верные Господу, живущие по уставу монастыря и послушные аббату.
        - Значит, монахи Фульды - кенобиты.
        - Именно так.
        Тереза, захваченная рассказом, придвинулась к столу.
        - Обычно монастырем или аббатством управляет аббат, а в его отсутствие - приор, и тогда это уже называется не аббатство, а приорат. Кроме них в управлении может участвовать еще один человек - субприор, а иногда и еще один. Далее следуют деканы, которые следят за посещением монахами служб и выполнением ими своих обязанностей, капеллан, занимающийся библиотекой и канцелярией, и ризничий, который ведает церковным помещением. Ему помогает младший ризничий, а ему, в свою очередь, - тот, кто следит за алтарем, и сторож.
        - Но никто из них не имеет отношения к снабжению продуктами.
        - Никто, кроме аббата и приоров. Любой из них мог купить или продать, не вызывая ни малейших подозрений. Непосредственно торговлей занимаются казначей, отвечающий за имущество и снабжение; эконом, отвечающий за продукты и приготовление пищи; человек, отвечающий за обработку земли, и еще один, отвечающий за жилые помещения. Те, кто занимается одеждой, трапезной или распределением среди монахов вещей, в которых почему-то возникла необходимость, не могут быть замешаны в этом деле.
        - А аптекарь и тот, что работает в больнице?
        - Насколько тебе известно, аптекарь умер от отравления, а за остальных, включая огородника, конюшего, сборщика милостыни и учителя в школе для бедных, я могу поручиться.
        Тереза пометила что-то на вощеной табличке, и Алкуина это очень порадовало.
        - Можно записать их имена.
        - Я знаю лишь имя аббата - Беоций и двух приоров - Людовик и Агриппин. Что касается остальных, мне известны только их должности.
        - И что вы предлагаете?
        - У нас есть пара дней, прежде чем приговор приведут в исполнение, есть подозреваемые: Коль - хозяин мельницы, Ротхарт - его рыжий работник, епископ Лотарий и уже названные мной Беоций, Людовик и Агриппин, а еще есть Боров, который, несомненно, является ключевой фигурой в этой запутанной истории.
        - Если бы мы могли поговорить с ним…
        - После всего случившегося нам вряд ли позволят снова навестить его, но мы можем попросить жену Коля рассказать, как она нашла Борова возле трупа дочери.
        Они договорились, что Алкуин побеседует с женщиной, а Тереза еще раз просмотрит полиптихи. Девушке не очень хотелось возвращаться к ним, но вновь идти на мельницу хотелось еще меньше. Немного полистав записи, она решила, что лучше навестит Борова.
        По лабиринту освещенных солнцем улочек Тереза добралась до места. Пользуясь хорошей погодой, мужчины гнали скот на ближайшие пастбища, а женщины гуляли с бледными, словно обсыпанными мукой, детьми. Одна из них поздоровалась с девушкой, которую уже знала в лицо, немного поговорила с ней о погоде, и Тереза пошла дальше в хорошем настроении, чувствуя себя одной из жительниц этого чудесного города.
        У скотобойни она увидела уже знакомого караульного, опять сидевшего у входа, с палкой в одной руке и куском сала в другой. По причине малочисленности зубов насладиться лакомством сполна ему никак не удавалось. От него по-прежнему пахло вином, и он, по-видимому, не признал девушку, поскольку, быстро взглянув на нее, продолжал грызть сало, будто от этого зависела его жизнь. После минутного колебания Тереза вытащила кусок яблочного пирога и показала караульному.
        - Получите, если пропустите меня к Борову, - сказала она.
        У караульного загорелись глаза, он схватил пирог, с жадностью откусил и быстро сжевал весь, не обращая внимания на девушку, а когда закончил, велел ей убираться. Тереза разозлилась.
        - Уходи, а то палки отведаешь, - пригрозил он.
        Тереза поняла, что он ее не пропустит, и решила подождать, пока его сменят, но, прохаживаясь неподалеку, вспомнила об окошке, которое Алкуин открыл в прошлый раз. Если оно не заперто, можно попробовать пробраться внутрь.
        В поисках окна она обогнула здание.
        Позади громоздилась дюжина небольших построек, теснивших друг друга. Когда-то в них жили мясники, теперь большинство было занято столярными и плотницкими мастерскими, бочарнями и мастерскими по починке телег и повозок. Тереза зашла в одну, наполовину разрушенную, однако помещение было довольно длинным и уходило куда-то в глубь скотобойни. Ее встретил одноглазый мужчина в кожаном фартуке, оказавшийся хозяином кузницы. Она попросила наточить скрамасакс, а сама сделала вид, будто заинтересовалась предметами, находившимися во внутреннем дворе, и с разрешения хозяина направилась туда, по дороге разглядывая стены с развешанными на них кувалдами, клиньями, молотками и зубилами, напоминавшими свиные колбасы. Пахло раскаленным металлом, и в холодный день это было приятно. Сбоку Тереза заметила дверь, которая соединяла мастерскую с помещением, вероятно, принадлежащим скотобойне. Вдруг кузнец взял ее за плечо.
        - В чем дело? - спросила она, застигнутая врасплох.
        - Интересуешься, что это? Загон, куда запирали животных, прежде чем перерезать им глотку, - рассмеялся хозяин. - Забирай свой скрамасакс.
        Он ничего не взял с нее за работу, но предупредил, чтобы в следующий раз приходила с деньгами.
        Выйдя из кузницы, девушка чуть не подпрыгнула от радости - она-таки нашла окно, и оно оказалось открыто! Теперь нужно отвлечь хозяина.
        Только Тереза собралась подкрепиться оставшимся яблочным пирогом, как перед ней возник мальчуган со сморщенным, словно у старичка, личиком, в рваной одежде, свисавшей с костлявого тела.
        - Хочешь кусочек? - спросила она.
        Паренек был рад помочь богатой даме, путешествующей тайком и потому вынужденной переодеться в простое платье. С важным видом взяв пирог, он побежал в кузницу и повел хозяина туда, где, по словам Терезы, остались ее сломанная повозка и слуги. Когда они скрылись из вида, девушка бросилась во внутренний двор, но возле окна остановилась, не уверенная, что поступает правильно.
        А вдруг Алкуин ошибается, и Боров действительно убийца? А вдруг он не привязан и набросится на нее? Тем не менее внутренний голос подсказывал ей, что если она хочет принести пользу и установить, кто же на самом деле виновен, то нужно действовать. Главное, чтобы кузнец не вернулся раньше времени.
        Оглядев висевшие на стене инструменты, Тереза остановилась на кувалде, которую не смогла даже снять, а потому взяла небольшую кочергу и привязала ее к поясу. Затем сложила несколько поленьев, вскарабкалась на них и только дотянулась до нижней части окна, как услышала чьи-то шаги. Тогда она подпрыгнула, развалив поленницу, просунула в проем сначала голову, потом, изловчившись, пролезла сама и оказалась в душной темноте скотобойни. Поднявшись на ноги, девушка почувствовала, что у нее болят все кости, словно она целую ночь проспала на камнях. Сильнее всего пострадал левый локоть, которым она едва могла пошевелить. Тут со стороны окна раздался какой-то шум, и вскоре показалось лицо кузнеца. Тереза метнулась в самую темную часть помещения, скрючилась там и в страхе замерла, однако мужчина не заметил ее и слез с окна. Она надеялась, что кузнец вернется к себе, но по донесшимся до нее ударам поняла, что он заколачивает окно. Когда удары стихли, наступила полная тишина, нарушаемая лишь стуком ее сердца, а темень была такая, что ей показалось, будто она ослепла.
        Ни один самый последний дурак не попал бы в столь бессмысленную ситуацию, ругала себя Тереза. Она оказалась одна, в темноте, запертая с умственно отсталым человеком, а возможно, еще и убийцей. Как можно быть такой легкомысленной? К тому же у нее не было ни кремня, ни огнива, чтобы зажечь факел.
        Так она и сидела в мертвой тишине, слыша лишь собственное дыхание - тяжелое, прерывистое, словно у старика, с трудом проталкивающего воздух сквозь гортань. Удостоверившись, что кузнец ушел, она встала и начала ощупывать стену, пытаясь сориентироваться. Вдруг рука попала во что-то скользкое, и Терезу чуть не вырвало от отвращения. Наконец она добралась до окна, заколоченного досками.
        Она попала в ловушку.
        Тереза схватила кочергу и начала размахивать ею перед собой, потихоньку продвигаясь вперед. Свободная рука по-прежнему скользила по стене, то и дело натыкаясь на железные кольца и цепи. Вдруг мрак в конце коридора немного рассеялся, и девушка различила сначала какую-то тень, потом из полутьмы выступила чья-то съежившаяся на полу фигура, и наконец она ее узнала. В слабом свете, сочившемся сквозь крышу, Тереза разглядела Борова, обхватившего собственные колени и напоминавшего огромный зародыш.
        Казалось, он спал, но девушка все равно испугалась, так как не сразу заметила привязанные к ногам цепи. Глядя на него, она подумала, что еще не поздно уйти, кликнуть караульного и честно признаться в содеянном. Конечно, ей достанется, возможно, даже палкой, но по крайней мере она останется жива. Вдруг Боров резко всхрапнул, и Тереза чуть не закричала, но вовремя сдержалась.
        А Боров продолжал спать.
        Когда он пошевелился, на лодыжках у него что-то блеснуло, и девушка, поняв, что это цепи, с облегчением возблагодарила Господа.
        Прежде чем подойти поближе, она глубоко вздохнула, сделала несколько шагов и остановилась возле треснувшей миски с остатками еды. Дальше двигаться было опасно - Боров мог до нее дотянуться, поэтому она слегка наклонилась, чтобы получше рассмотреть его. Спутанные грязные волосы, разодранная одежда, на лице - засохшая кровь. Даже во сне веки его были приоткрыты и сквозь них виднелись застывшие, как у зарезанной свиньи, зрачки. Он тяжело дышал и иногда хрипло кашлял, каждый раз пугая девушку.
        Наконец она решилась - дотронулась кочергой до его ноги, и Боров тут же поджал ее, словно от укуса насекомого. Тереза вздрогнула, но продолжала тихонько толкать его, пока он не очнулся. Сначала Боров не понимал, что происходит, но мало-помалу пришел в себя, а увидев девушку, испугался и попытался отодвинуться, насколько позволяли цепи. Его страх воодушевил Терезу, однако на всякий случай она держала кочергу наготове, чтобы пробить ему голову, если он попытается напасть.
        Спустя несколько минут Боров приблизился, волоча одну ногу, и взгляд его не предвещал никакой опасности.
        Они молча смотрели друг на друга, потом Тереза полезла в карман.
        - Это все, что у меня есть, - и она показала ему остатки яблочного пирога.
        Боров протянул дрожащие руки, но девушка предпочла положить еду в миску и отойти. Парень и так, и этак старался взять хотя бы кусочек, а когда ему это не удалось, опустил лицо и стал есть прямо из посудины, будто зверь. Покончив с едой, он издал какой-то нечленораздельный звук, который Тереза приняла за благодарность.
        - Мы вытащим тебя отсюда, - пообещала она, не зная, как выполнить такое обещание. - Но мне потребуется твоя помощь, понимаешь?
        Боров опять что-то булькнул в ответ.
        Тереза до изнеможения задавала ему вопросы, пока не убедилась, что парень действительно ничего не смыслит: он кривлялся, изуродованными руками двигал туда-сюда миску или просто смотрел в сторону. Однако, услышав имя Ротхарт, начал бить себя по голове, словно окончательно сошел с ума, а когда Тереза повторила его, показал остатки еще кровоточащего языка. В этот момент в коридоре раздался скрежет замка, и только Тереза успела спрятаться, как появился караульный с факелом. Она затаилась, пока тот не ушел, потом со всех ног бросилась к выходу и бежала до самого аббатства.
        Даже встретившись с Алкуином, Тереза не сразу смогла говорить - так запыхалась, а когда немного отдышалась, попыталась вывалить на него все сразу, сбиваясь и отчаянно жестикулируя, поэтому Алкуин, как ни старался, ничего не мог понять. Наконец, девушка перевела дух.
        - Я знаю, кто виноват, - заявила она с улыбкой триумфатора.
        Затем, уже спокойнее, рассказала о своем походе на скотобойню, не упустив ни одного душераздирающего эпизода, но сюрприз оставив на потом. Алкуин слушал ее очень внимательно.
        - Ты не должна была ходить туда одна, - упрекнул он Терезу.
        - И вот тут, - продолжила она, не обращая внимания на его слова, - услышав имя рыжего, он стал с такой силой лупить себя по голове, что я испугалась, как бы он не расшиб ее, а потом показал, что этот человек сделал с его языком. Это ужасно.
        - Он дал понять, что его изуродовал именно Ротхарт?
        - Нет, но я уверена, это сделал он.
        - Я бы не был так в этом уверен.
        - Я вас не понимаю. В чем дело?
        - Сегодня утром Ротхарта нашли мертвым на мельнице. Он умер от отравления спорыньей.
        Тереза сразу сникла. Вот тебе и раз! Она рисковала жизнью ради открытия, которое, как выяснилось, яйца выеденного не стоит. Только она собиралась произнести это вслух, как Алкуин заговорил снова.
        - Есть кое-что еще. Похоже, на мельнице очень стараются поскорее продать всю муку, так как болезнь уже распространилась повсюду. Церковь Сан-Иоанн переполнена, больница тоже.
        - Но в таком случае нам будет проще задержать виновного.
        - Каким образом? Он не дурак и смешивает зараженную муку с хорошей. Кроме того, люди ведь не знают, откуда берется болезнь.
        - Можно поспрашивать больных и даже их родственников, если нужно.
        - Думаешь, я этого не делал? Однако муку ведь приобретают не только на мельницах, но и на рынке, и на фермах, и просто в домах, ее обменивают на другие товары, например на мясо или вино. Кроме того, есть еще готовый хлеб, который едят в тавернах, покупают у пекарей или бродячих торговцев. Иногда пшеничную муку смешивают с ржаной, чтобы хлеб дольше не черствел. - Алкуин задумался. - Каждый больной рассказал мне свою историю, отличную от остальных, будто заражен уже весь город.
        - Все это очень странно. Если этот человек так умен, как вы говорите…
        - Очень, я в этом не сомневаюсь.
        - …тогда он должен быть связан с разными продавцами муки, и они ему доверяют.
        - Вполне вероятно.
        - Возможно, он передал кому-то из них часть зараженной муки, чтобы расширить круг подозреваемых.
        - Ты имеешь в виду соучастников?
        - Не обязательно. - Тереза чувствовала, что ей в голову пришла неплохая мысль. - Он мог хранить муку в разных амбарах, даже не зная их хозяев, которые потом продавали ее повсюду, что объясняет появление новых больных.
        - Может быть, - признал Алкуин, удивляясь ее сообразительности.
        - Что же касается Борова…
        - Да?
        - …то язык ему отрезал все-таки рыжий.

*****
        «Язык ему отрезал все-таки рыжий».
        По дороге к больнице Алкуин обдумывал слова Терезы. А вдруг он поспешил с выводами? Ведь он видел тело Ротхарта только издали, и хотя ему показалось, что он различил на ногах следы гангрены, но причиной его смерти могла стать вовсе не спорынья. Трудно поверить, что такого здорового и упитанного человека болезнь могла поразить чуть ли не в одночасье.
        - Я должен пойти на мельницу, - неожиданно заявил Алкуин, - а ты иди в больницу, запиши имена последних больных, узнай, где они живут, что ели, когда почувствовали себя плохо, - в общем, все, что, на твой взгляд, может нам помочь. После этого возвращайся в город. Встретимся в соборе после сексты, - добавил он и, не дожидаясь ответа, развернулся и чуть не бегом бросился назад.
        Придя в монастырь, Тереза увидела, что народ валом валит сквозь открытые ворота. Видимо, наплыв пострадавших был такой, что свечника и других монахов послали в больницу на помощь. Благодаря кольцу Терезе не пришлось стоять в длинной веренице родственников, ожидавших известий, и она быстро попала внутрь. Узнав ее, больничный служитель только попросил ее не мешать монахам, которые сновали туда-сюда, словно пчелы в улье.
        Девушка не знала, с чего начать. Более тяжелые больные чуть не вповалку лежали внутри на наспех сооруженных постелях, остальные в ожидании хоть какой-нибудь помощи теснились во дворе. Некоторые страдали от сильных болей в конечностях или галлюцинаций, однако большинство были просто перепуганы. Оказалось, епископ и аббат решают, стоит ли сжечь зараженные дома и закрыть городские ворота. Это удивило девушку. Конечно, она слышала о подобных мерах, но они применялись в других случаях, а здесь речь шла всего-навсего о спорынье в муке. Все-таки нужно убедить Алкуина рассказать о причине болезни, хотя он и против этого.
        По прошествии двух часов Тереза уже знала многое, например, то, что по крайней мере одиннадцать больных никогда не ели пшеничный хлеб. Покончив с расспросами, она собрала свои пожитки и вернулась на епископскую кухню, где застала Хельгу Чернушку за чисткой котелков, которые, похоже, использовали не для приготовления пищи, а в качестве молотков. Увидев ее, женщина бросила свое занятие и сообщила, что весь город в страхе из-за неизвестной болезни.
        - Не вздумай есть пшеничный хлеб, - ответила на это Тереза и лишь в следующую секунду сообразила, что Алкуин рассердится на нее за эти слова. Впрочем, теперь никакой хлеб нельзя есть.
        Еще Хельга Чернушка сообщила, что Алкуин оставил в амбаре мешок пшеницы с мельницы Коля и никому не велел прикасаться к нему. Тереза тут же пошла к мешку, отсыпала в тряпочку горсть и одно за другим просмотрела все зерна. Спорынья нашлась лишь в четвертой горсти. Видимо, Алкуин все-таки что-то выяснил.
        Он вернулся незадолго до сексты с целым ворохом новостей. Оказывается, труп рыжего увезли подальше от города, в котловину, где сжигают тела умерших от проказы, но, к счастью, Алкуину удалось увидеть его еще до сожжения.
        - Он умер не от спорыньи, а ноги ему просто разрисовали, - заявил он, очень довольный расследованием. - Однако его наверняка чем-то отравили, поскольку свидетели рассказывают о жуткой предсмертной агонии, которая и ввела меня в заблуждение.
        «Разрисовали». Тереза вспомнила, как хитро Алтар изображал из себя прокаженного.
        - Но кто это сделал?
        - Пока не знаю. С уверенностью могу сказать одно - тот, кто его убил, хотел, чтобы об этой смерти знали как можно меньше людей. Но кое-что интересное я все-таки выяснил. Во-первых, не жена Коля застала Борова возле его жертвы, а Лорена, их служанка. Я поговорил с ней, и она это подтвердила, однако утверждать, что убил ее именно Боров, не берется. Кроме того, она упомянула еще одну, возможно ключевую, деталь: смертельный разрез шел от левого уха до кадыка. Она это запомнила, так как обряжала покойницу.
        - А что это значит?
        - Это значит, удар был нанесен левшой.
        - Рыжий Ротхарт - левша.
        Алкуин кивнул. Вторая новость заключалась в том, что Коль дал ему на пробу мешок пшеницы, хотя и не мог сказать точно, где он его приобрел.
        - Извинившись за свое поведение в день казни, я попросил как можно скорее продать мне пшеницу, о которой мы договаривались, и он сказал, что готов, но, к моему удивлению, попросил пару дней отсрочки. А пока вручил один мешок, чтобы я удостоверился в хорошем качестве зерна.
        - Я видела его. Он заражен спорыньей, - сказала Тереза.
        - Не надо было его трогать, - рассердился Алкуин.
        Тереза вытащила тряпочку и показала завернутые в нее крошечные черные рожки. Алкуин покачал головой.
        - В любом случае наш круг подозреваемых сужается, - сказал он. - Остались Коль, аббат Беоций и приоры Людовик и Агриппин.
        - А Лотарий?
        - Его я исключил какое-то время назад. Если ты помнишь, исправленный полиптих мы нашли в аббатстве, к тому же Лотарий не чинил нам препятствий при проверке документов в епископстве, поэтому он, несомненно, невиновен. Да и Агриппина нужно вычеркнуть, поскольку он тоже заболел и, думаю, не выжил.
        - Глядишь, все подозреваемые умрут.
        - Это был бы выход, - горько пошутил Алкуин.
        Тереза была недовольна: всписке подозреваемых осталось всего трое, и она не понимала, чего Алкуин ждет.
        - Нужно рассказать о причине заболевания. Пострадавших уже десятки, в том числе женщины и дети, скоро все кладбища будут переполнены, - посетовала она.
        - Мы уже обсуждали это, - сказал Алкуин, и лицо его сразу посуровело. - Как только станет известно, что все дело в спорынье, виновный смелет зерно, спрячет его, и мы никогда его не найдем.
        - Зато спасем людей.
        - Спасем ради чего? Ради того, чтобы они умерли с голода? Чем, ты думаешь, они будут питаться, если нельзя есть ни рожь, ни пшеницу?
        - По крайней мере, они сами смогут выбрать, от чего умереть, - с возмущением ответила Тереза.
        Алкуин сжал зубы и глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Эта девушка - самое упрямое существо из всех, с кем ему доводилось встречаться. Она не понимает, что, даже закрыв все мельницы, они не помешают преступнику молоть зерно вручную, или продавать его тем, кому все равно, или отвезти его в другой город и продолжать торговлю там. Все попытки убедить ее оказались напрасны.
        - Люди ведь умирают сейчас. Зачем же думать, что может случиться завтра или через месяц, если это происходит сегодня? - настаивала Тереза.
        - Все умершие равны в глазах Господа. Или ты думаешь, жизнь тех, кто погибает сегодня, дороже жизни тех, кто может погибнуть через несколько месяцев?
        - Я знаю только, что аббатство переполнено больными, непонимающими, в чем их вина, - сказала Тереза, плача от бессильной ярости. - Да, они считают, что согрешили и Бог наказывает их.
        - Ты еще слишком молода и кое-чего пока не в состоянии понять. Если хочешь помочь, возвращайся в скрипторий и продолжай копировать тексты из Hypotyposeis[50 - «Ипотипосы» - сочинение Климента Александрийского (ок. 150 - ок. 215), христианского апологета и проповедника Священного писания.], ты ведь еще не все сделала.
        - Но, святой отец…
        - Возвращайся в скрипторий.
        - Но…
        - Или ты хочешь вернуться в таверну?
        Тереза прикусила язык и подумала, что, если бы не беременность Хельги Чернушки, она послала бы Алкуина с его текстами на конюшню нюхать навоз. Однако вслух она не произнесла ни слова и удалилась.

*****
        Переписав несколько параграфов, Тереза нечаянно смяла пергамент. Почему бы не попросить о помощи? Если епископ ни в чем не замешан, почему не рассказать ему о происходящем? Он наверняка помог бы разобраться, поскольку знаком с подозреваемыми, знает о делах аббатства да и о мельнице наслышан. Нет, она совершенно не понимала Алкуина, но ей ничего не оставалось, кроме как следовать его решениям.
        Тереза взяла новый пергамент и работала, пока перо не треснуло. Она отправилась за другим, но в сундуке, где Алкуин хранил принадлежности для письма, ни одного не оказалось, поэтому пришлось идти на кухню, где она застала расстроенную Фавилу. Девушка спросила насчет Хельги Чернушки, но женщина будто не слышала ее - она с остервенением расчесывала руки и ноги.
        - Что с тобой? - спросила Тереза.
        - Да все эта проклятая зараза, не иначе как твоя подруга принесла, - ответила Фавила, не переставая чесаться.
        - Хельга? - Тереза в ужасе закрыла руками рот.
        - Смотри не ходи к ней.
        Фавила кивнула на соседнюю комнату и опустила руки в глиняный таз с холодной водой. Не слушая ее, Тереза ринулась туда и увидела распростертую на полу Хельгу Чернушку. Та дрожала, словно раненый олень, а ноги уже отливали фиолетовым.
        - Пресвятой Боже! Хельга, что случилось?
        Женщина не ответила, только всхлипывала.
        - Вставай, нужно пойти в аббатство, там тебе помогут, - сказала Тереза и попыталась поднять подругу, но не смогла.
        - Мне сказали, чтобы я не ходила, они не пустят проститутку.
        - Кто тебе такое сказал?
        - Твой друг монах, этот чертов Алкуин. Велел оставаться здесь, пока он не найдет, куда меня поместить.
        Тереза вернулась на кухню и попросила помощи у Фавилы, но та отказалась, по-прежнему поливая руки водой. Тогда девушка схватила таз и швырнула его о стену, разбив на мелкие кусочки.
        - Но Алкуин сказал…
        - Мне все равно, что сказал Алкуин, я устала от него, - плача, произнесла Тереза, повернулась и вышла.
        Направляясь к дворцовым постройкам, девушка на чем свет стоит проклинала британского монаха. Теперь она понимала, почему Хоос Ларссон предостерегал ее насчет этого бесчувственного человека, которого не интересует ничего, кроме его книг. Кстати, он и Хельге помог только после ее угрозы перестать работать на него. Но скоро все это кончится, и Лотарий узнает, что на самом деле представляет собой брат Алкуин.
        Старик секретарь пытался удержать ее, но она отстранила его, с силой толкнула дверь и вошла в покои епископа.
        Лотарий, стоя вполоборота к двери, опорожнял мочевой пузырь. Тереза отвернулась, но из комнаты не вышла. Когда характерный звук прекратился, она сосчитала до трех и взглянула на епископа, который тоже смотрел на нее, одновременно удивленно и возмущенно.
        - Можно узнать, чему обязан таким вторжением?
        - Простите, ваше преосвященство, но мне необходимо было вас видеть.
        - Кто ты? Не та ли девушка, что повсюду сопровождает Алкуина? Сейчас же выйди отсюда!
        - Ваше преосвященство, вы должны выслушать меня.
        Секретарь хотел выпроводить Терезу, но та оттолкнула его.
        - Я хочу поговорить с вами об этой заразе.
        Услышав слово «зараза», Лотарий немного успокоился. Он поправил штаны, надел мантию и, скептически приподняв брови, спросил:
        - О какой заразе ты говоришь?
        - О той, что охватила город. Алкуин установил причину и знает, как остановить ее распространение.
        - Причина болезни - наши грехи, а единственное средство - вот оно, - и епископ указал на распятие.
        - Вы ошибаетесь. Причина - в пшенице.
        - В пшенице? - Лотарий знаком велел секретарю удалиться. - Как это в пшенице?
        - Согласно полиптихам, два года назад, во время эпидемии в Магдебурге, какая-то часть зараженной пшеницы была переправлена в Фульду. Недавно ее начали понемногу продавать на разных рынках, чтобы никто не мог связать распространение болезни с пшеницей, но в последние дни преступник совсем распоясался и рынков ему уже не хватает. В результате число больных и умерших непрерывно растет, и никто ничего не делает для предотвращения этого кошмара.
        - То, что ты рассказываешь… Ты уверена?
        - Мы нашли на мельнице Коля ядовитое вещество, из-за которого зерно становится отравленным.
        - То есть виноват Коль?
        - Не знаю. Алкуин подозревает троих - аббата Беоция, приора Людовика и Коля.
        - О небо! Почему же он не пришел ко мне?
        - Я пыталась уговорить его, но, возможно, он вам не доверяет. Он одержим идеей схватить виновного, но пока он выжидает, люди гибнут! - И Тереза заплакала. - Моя подруга Хельга Чернушка тоже заболела.
        - Я немедленно поговорю с ним, - заявил епископ, обуваясь.
        - Пожалуйста, не надо. Если он узнает, что я вам все рассказала, не представляю, что он со мной сделает.
        - Но надо же что-то предпринять. Ты говоришь, Беоций, Коль и Людовик? Но почему именно эти трое?
        Тереза изложила все, что ей было известно. Отвечая на вопросы Лотария, она почувствовала облегчение, поскольку епископ, судя по всему, был готов вмешаться и предотвратить распространение болезни.
        - Я прикажу задержать подозреваемых. Что касается твоей подруги… Как, ты говоришь, ее зовут?
        - Хельга Чернушка.
        - Значит, Хельга. Я велю перевезти ее в больницу епископата, там ей помогут, чем смогут.
        Они договорились, что Тереза вернется в скрипторий, но по первому зову Лотария явится во дворец. Когда она вышла из епископских покоев, секретарь, казалось, готов был ее выпороть.
        Прежде чем идти в скрипторий, Тереза решила проведать Чернушку. Девушка не знала, найдут ли какое-нибудь средство от этой болезни, но обещание епископа хоть немного ее утешит. Однако ни в кухне, ни в соседнем помещении Хельги не оказалось, и сколько она ни спрашивала, никто ничего не смог ей сказать.

*****
        Весь день Тереза ничего не слышала ни о Лотарии, ни об Алкуине, с которым ей и не хотелось встречаться, а вот исчезновение подруги сильно ее беспокоило. Вечером она решила немного пройтись. Девушка не обедала и понимала, что вряд ли будет ужинать, но из-за переживаний аппетит все равно пропал. Она не была уверена, правильно ли поступила, однако надеялась, что Лотарий закроет мельницы и зараза исчезнет навсегда.
        По дороге Тереза все время думала о Хельге. Она искала ее на кухнях, в амбаре, в больнице, побывала возле таверны и дома соседки, которая приютила Чернушку в тот страшный день, когда Видукинд разрезал ей щеку, расспрашивала проституток на улицах, но женщина бесследно исчезла, будто сквозь землю провалилась.
        Вдруг она подумала об Алкуине, и внутри все сжалось. Непонятно, как она могла, будучи в здравом уме, так долго подчиняться ему, и почему теперь его образ вселял в нее такую тревогу.
        Тут же на ум пришел Хоос Ларссон - его улыбка, небесно-голубые глаза, шуточки по поводу ее бедер и занимательные рассказы об Аквисгрануме. Он был единственным, с кем ей было хорошо и кому она доверяла. Желание было настолько сильным, что она все бы отдала ради нескольких минут, проведенных в его объятиях.
        Ее прогулка закончилась у главных городских ворот, представлявших собой деревянную решетку с железными шипами, поперечными железными балками и острыми кольями наверху. Однако в красноватом свете факелов Тереза заметила подпорки, выдававшие ненадежность сооружения.
        В городе были и другие ворота, еще менее прочные. От этих же в обе стороны шла каменная стена, некогда защищавшая старый город. С внутренней стороны к ней лепилось множество лачуг, чьи жители таким образом экономили на возведении у себя четвертой стены, но мешали проходу караульных. Прежнее оборонительное ограждение охватывало лишь часть города, поскольку было возведено при строительстве аббатства, в которое входил только монастырь с его садами и огородами. Затем город стал расти, поля отступали под натиском жилищ и других сооружений, и новая ограда призвана была защитить обширные предместья от вторжений саксов, имевших обыкновение налетать словно осиный рой.
        Каждый вечер все ворота, кроме главных, запирались, но сегодня и главные оказались закрыты, и город превратился в неприступную крепость. Возможно, это сделано по приказу епископа, чтобы преступник не убежал, подумала Тереза, однако стражник сообщил, что недавно крестьяне заметили поблизости нескольких саксов, и даже если это были охотники, предосторожность никогда не помешает.
        Тем временем снаружи собралась целая толпа, и самые нетерпеливые начали барабанить в ворота, требуя впустить их в город. Поговорив с командиром гарнизона, один из караульных спустился со сторожевой башни и пошел открывать. Другой обливал водой из ведер тех, кто пытался пролезть раньше времени, а еще двое стояли наготове с ореховыми прутами. Только когда стражник пригрозил, что вообще никого не впустит, люди немного приутихли, но стоило ему отодвинуть засовы, как толпа бросилась вперед, заставив караульных отступить.
        Тереза благоразумно отошла, чтобы ее не снесло человеческим потоком, который прокладывал себе путь среди стражников, неспособных его сдержать. Мужчины, женщины, дети, нагруженные разными пожитками, тянущие за собой скот, вламывались в город, словно за ними гнался дьявол. Пропустив последнего, караульные опять заперли ворота и поднялись на башни. Какой-то местный житель подошел к Терезе поговорить.
        - Многие остались снаружи, думают, на них не нападут, но меня-то они больше врасплох не застанут, - сказал он, демонстрируя старый шрам на животе.
        Тереза не знала, что и думать. Пришедшие, казалось, чудом избежали конца света, но за городскими стенами оставалось раз в десять больше народа. Она поделилась своими сомнениями с неизвестным, и он повторил, что большинство не верит в неизбежность нападения.
        Подгоняемая страхом, Тереза вернулась в центр города. Она еще раз подошла к таверне в надежде, что Хельга Чернушка там, но дом по-прежнему стоял пустой, и девушка направилась к жилищу епископа. Прежде чем лечь спать, она наведалась на кухню, где ей попало от Фавилы за то, что притащила сюда проститутку.
        - Я так и знала, что она нас облапошит, - заявила кухарка, не дав Терезе и слова сказать, и девушке пришлось уйти.
        Уже на конюшне она еще раз перебрала в уме все произошедшее: убийство дочери Коля, десятки заболевших, таинственное исчезновение единственной подруги, да еще этот Алкуин, которому то ли можно верить, то ли нет. Помолившись за всю свою семью, Хооса и Хельгу Чернушку, Тереза устроилась среди охапок соломы и стала дожидаться рассвета.
        Посреди ночи ее разбудил какой-то гвалт. Отовсюду слышались крики, чьи-то торопливые шаги и беготня. Несколько церковников пришли на конюшню и оседлали пару лошадей. Тереза в испуге вскочила и побежала к Фавиле, которая в простой рубашке бродила по комнате, и телеса ее колыхались в такт движениям. Девушка не успела ничего спросить, как раздался бой барабанов. Обе бросились по лестнице на плоскую крышу, откуда был виден весь город, и их глазам предстала поразительная картина: по основной улице во главе вереницы всадников ехал закованный в стальные доспехи человек, сопровождаемый барабанщиками. Несмотря на глубокую ночь, десятки людей приветствовали их громкими возгласами, будто в город пожаловал сам Господь со своей свитой. Фавила перекрестилась и засеменила вниз, тоже что-то радостно выкрикивая, а Тереза, ничего не понимая, последовала за ней.
        Уже на кухне, разжигая очаг, Фавила наконец заговорила:
        - Неужели ты не знаешь, кто это? Самый знаменитый из всех людей, наш король Карл Великий.
        17
        Тереза даже не представляла, что прибытие монарха может вызвать такой переполох. Ей пришлось покинуть конюшни, где разместили челядь и сложили упряжь, и перебраться к Фавиле в одну из дворцовых кладовых. Но только они улеглись, как королевские повара притащили на кухню клетки с фазанами и утками, которые кричали и крякали весь остаток ночи.
        Наутро епископат бурлил как кипящий котел. Церковнослужители украшали собор к торжественной мессе, на кухне жарили мясо, готовили изысканные овощные и сладкие блюда, служанки мыли все вплоть до последнего уголка, а помощники Лотария перетаскивали его вещи, так как покои епископа должен был занять сам Карл Великий.
        Терезе так и не удалось убедить Фавилу, что она подчиняется лишь Алкуину. Кухарка сделала вид, будто ничего не слышит, и отправила ее вместе с другими служанками помогать в трапезной, украшенной гобеленами с религиозными изображениями в красно-голубых тонах. Центральный стол был заменен тремя длинными, сбитыми из досок и поставленными на козлы в форме буквы «U» вдоль торцевой и двух боковых стен. Тереза разложила рядами на нарядных скатертях, украшенных цикламенами, химонантами и фиалками - цветами, которые тут выращивали и зимой, зеленые яблоки. По обе стороны столов стояли табуреты, а в центре должны были поставить трон и кресла для короля и его приближенных.
        Повара приготовили такой пир, словно им предстояло накормить целый легион голодающих. Здесь были украшенные перьями каплуны и утки, взбитые поджаренные яйца фазанов, запеченная говядина, бараньи лопатки, свиные ребрышки и филе, жаркое из почек, потроха, капуста, репа и редька, приправленные перцем и чесноком, артишоки, колбасы всех сортов, овощной салат, жареные кролики, маринованные перепелки, слоеные пироги и разнообразные сладости с добавлением меда и ржаной муки.
        Возвратившись на кухню, Тереза услышала, как самый главный повар спросил Фавилу, есть ли у нее гарум, но та отрицательно покачала головой. Оказывается, монарх очень любит эту приправу, а ее забыли в Аквисгрануме.
        - Но ее ведь можно приготовить, - вмешалась Тереза.
        Повар ответил, что единственного человека, который умеет делать гарум, сейчас с ними нет. Тереза вспомнила, что жена Алтара научила ее этому, и предложила свои услуги.
        - Конечно, если вы разрешите.
        Однако разрешения дожидаться она не стала, а сразу бросилась в кладовую за необходимыми ингредиентами. Затем положила масло, соль и высушенные рыбьи потроха на скамью, достала флакон, налила из него в ложку немного жидкости и дала попробовать повару.
        - Я приготовила это пару дней назад, - сказала она и, пристыженная, взглянула на Фавилу, так как уверяла ее, что это дело рук Хельги Чернушки. Повар попробовал и с удивлением посмотрел на Терезу.
        - Черт побери! Карл Великий будет доволен! Эй, вы, - обратился он к двум слугам, - оставьте свои приправы и помогите девушке приготовить побольше гарума. Если ты всё так хорошо стряпаешь, то непременно найдешь себе богатого мужа.
        Тереза надеялась, что этим мужем будет Хоос Ларссон. Она не знала, насколько он богат, но красивее него точно никого не было.
        Когда повар сообщил Фавиле, что Карл Великий хочет поблагодарить за приправу, та задрожала, словно это ей нужно было предстать перед королем. Она причесала Терезу, пощипала ее за щеки, чтобы те порозовели, как у младенца, надела на нее чистый фартук, назвала на прощание плутовкой и велела отправляться, однако девушка вцепилась ей в руку и умолила пойти вместе с ней.
        Возле трапезной они остановились, пораженные огромным количеством слуг, толпившихся у входа. Повару даже пришлось отогнать нескольких зевак, чтобы женщины могли подойти к двери, где он попросил их подождать, пока псаломщик закончит чтение.
        Тереза не могла отвести глаз от огромной фигуры Карла Великого, стоявшего посреди зала с какой-то девушкой, которая рядом с ним казалась карлицей. Монарх был одет в короткую накидку, казавшуюся наброшенной на мощную спину салфеткой, длинный шерстяной плащ, шаровары и кожаные сапоги. На фоне выбритого по франкской моде лица и гладко зачесанных, заплетенных в длинную косичку волос его усы казались особенно пышными. Позади короля стояли Алкуин и Лотарий, а за ними - остальная свита, среди которой особенно выделялись нарядные прелаты. Когда чтение завершилось и все приступили к завтраку, повар попросил Терезу следовать за ним. Они пересекли залу, и повар представил ее королю, перед которым Тереза присела в несколько неуклюжем реверансе. Карл Великий, казалось, ничего не понимал.
        - Эта девушка приготовила гарум, - разъяснил повар.
        Карл Великий, пораженный молодостью кухарки, поблагодарил ее и вернулся к завтраку.
        Тереза не знала, что сказать, но в это время повар взял ее за руку и повел к выходу.
        Она собиралась вернуться на кухню, но Фавила попросила помочь унести из трапезной грязную посуду. Женщины встали в конце залы и наблюдали за гостями, которые поглощали еду с такой жадностью, словно делали это впервые в жизни. Пока они завтракали, десятки церковнослужителей, вассалов, сеньоров и ремесленников подходили к монарху засвидетельствовать свое почтение.
        Вдруг Тереза заметила у входа изящного господина, в котором признала покупателя медвежьего чучела. Румяный слуга нес за ним на подносе, будто некое изысканное кушанье, голову зверя, некогда убитого ею. Вновь пришедший прошествовал по зале и склонился перед королем. Дав какие-то короткие пояснения, он отступил, и слуга водрузил поднос среди прочих блюд. Карл Великий даже встал, любуясь подарком, и сказал что-то насчет глаз медведя, после чего гость, не переставая кланяться, опять заговорил. Король поблагодарил его, велел поставить поднос на край стола, простился, и мужчина, по-прежнему согнувшись, стал пятиться к двери.
        Поскольку поднос оказался возле Терезы, она решила посмотреть, что привлекло внимание Карла Великого. Оказалось, один глаз слегка сместился, и зверь уже не выглядел таким свирепым. Девушка подумала, что это несложно исправить, и, не спрашивая разрешения, взяла нож и принялась распарывать шов. Она уже почти закончила, когда кто-то схватил ее за плечо.
        - Можно узнать, какого черта ты это делаешь? - Бывший хозяин головы крикнул как можно громче, чтобы все услышали.
        Тереза объяснила, что хотела поправить глаз, и тут же полетела на пол, получив оплеуху. Один из поваров подбежал, собираясь вытащить ее волоком, но тут король встал и попросил поднять девушку.
        - Подойди сюда, - приказал он, и Тереза, дрожа, повиновалась.
        - Я только собиралась… - Она смущенно замолчала.
        - Собиралась испортить мою голову, - встрял изящный господин.
        - Вы хотели сказать, мою голову, - поправил его Карл Великий. - Это правда? Ты собиралась ее испортить? - обратился он к Терезе.
        Девушка ответила не сразу, да и то едва слышно:
        - Я только собиралась вставить на место глаз.
        - И для этого разрезала морду? - удивился король.
        - Я не разрезала, ваше величество, я просто распорола шов.
        - Она еще и врет! - снова выкрикнул господин.
        В этот момент Алкуин что-то прошептал королю, и тот согласно кивнул.
        - Распорола шов, - вслед за ней повторил Карл Великий и внимательно осмотрел голову. - Как ты могла его распороть, если его даже не видно?
        - Я знаю, где он, потому что сама его делала.
        Услышав такой ответ, все, кроме Алкуина, расхохотались.
        - Вижу, придется признать, что ты прав, - сказал король человеку, который назвал Терезу лгуньей.
        - Уверяю вас, я не вру. Сначала я убила медведя, а потом сделала из его головы чучело, - не сдавалась девушка.
        Смешки стихли, и все замерли. Даже приближенные не могли позволить себе такую шутку. Выражение ироничной снисходительности исчезло с лица Карла Великого.
        - И могу это доказать, - добавила Тереза.
        Монарх приподнял бровь. Сначала девушка показалась ему симпатичной, но теперь ее дерзость граничила с глупостью. Он размышлял, приказать ли ее выпороть или просто выгнать, однако что-то в ее взгляде остановило его.
        - Ну что ж, давайте посмотрим, - сказал король, требуя тишины. Слышно было только, как кто-то продолжал жевать.
        Тереза отважно взглянула Карлу Великому прямо в глаза и пересказала изумленной публике все подробности той охоты с Алтаром. Когда она закончила, в зале воцарилась гробовая тишина.
        - Значит, ты убила его из арбалета? Должен признать, фантазируешь ты ловко, - сказал наконец Карл Великий.
        Тереза поняла, что, если сейчас же не убедит короля, ее в лучшем случае прогонят отсюда пинками. Поэтому она взяла голову в руки и спросила:
        - Если мой рассказ - выдумка, откуда я могу знать, что в ней?
        - Внутри? - Карл Великий был заинтригован.
        - Да, внутри головы. Там шкура бобра.
        Не дожидаясь разрешения, она разорвала шов, бросила на стол какой-то клубок, а когда развернула его, это оказалась поврежденная шкура бобра. Карл Великий внимательно посмотрел на нее.
        - Но если действительно ты его убила…
        Тереза закусила губу и оглянулась посмотреть, куда стража положила оружие, а обнаружив, молча подошла и взяла арбалет. Один из караульных схватился за меч, но Карл Великий жестом остановил его. Девушка понимала, что другой возможности у нее не будет, и надеялась, что, благодаря занятиям с Алтаром, все-таки научилась управляться с арбалетом, хотя меткого выстрела у нее ни разу не получилось. Она уперла конец арбалета в пол, прижала его ногой и изо всех сил натянула тетиву. Осталось совсем чуть-чуть, чтобы закрепить ее, но тут тетива соскользнула. Собравшиеся вскрикнули, однако девушка не дала им времени одуматься и снова натянула ее, чувствуя, как волокна впиваются в кожу. Она думала о пожаре в мастерской, о своем отце Горгиасе, об Алтаре, Хельге Чернушке и Хоосе Ларссоне. Слишком много потерь для такой короткой жизни. Тереза сжала зубы, потянула еще сильнее, и вдруг тетива одним щелчком встала на место.
        Девушка удовлетворенно улыбнулась, взяла стрелу и взглянула на короля, ожидая его разрешения, а получив, подняла оружие, тщательно прицелилась и нажала на спуск. Стрела просвистела через всю залу и вонзилась в пол как раз между сапог изящного господина. Удивленный шепот пробежал по всей трапезной. Карл Великий встал и подозвал Терезу.
        - Весьма впечатляюще. Алкуин не зря говорил, что тебе можно верить. - И он взглянул на сидевшую справа девушку. - После завтрака приходи в мои покои, я с удовольствием познакомлю тебя со своей дочерью.
        Тут встал Лотарий, попросил тишины, надел митру, поднял бокал и торжественно произнес:
        - Полагаю, пришло время провозгласить тост.
        Остальные тоже подняли бокалы.
        - Всегда большая честь принимать здесь нашего обожаемого монарха Карла Великого, с которым, как известно, меня связывают узы крови и дружбы. Не менее почетно приветствовать прибывшую с ним римскую миссию во главе с его высокопреосвященством папским прелатом Флавием. В связи с этим считаю уместным объявить, что сегодня вечером, в знак уважения и верности земной власти, - он поклонился Карлу Великому, - а также безусловного подчинения божественной справедливости, - он отвесил поклон римской курии, - состоится публичная казнь некоего Борова. Этот человек, с рождения отмеченный грехом, вместо того чтобы найти прибежище в молитве, потакал своим преступным наклонностям, которые привели его к нарушению священной заповеди «не убий».
        По окончании речи все присутствующие выпили, не чокаясь. Терезу это заинтересовало, и Фавила объяснила, что древняя германская традиция чокаться происходила из взаимного недоверия.
        - В старые времена, если один король хотел заполучить земли другого, он женил своего сына на его дочери и приглашал отца невесты на пир, где предлагал ему отравленное вино. Гость чокался с хозяином в надежде, что вино из обоих бокалов выплеснется и перемешается, и тогда, если ему и суждено умереть, он умрет не в одиночестве. Поэтому здесь никто не чокается, выказывая доверие друг другу.
        Тереза посмотрела в сторону Алкуина. Ей было стыдно, в глубине души она знала, что предала его. А тут он как раз извинился перед Лотарием и, подойдя к ней, привычно поздоровался.
        - Не подозревал, что ты так искусна в приготовлении приправ. О чем еще ты умолчала?
        Тереза застыла, понимая, что Алкуин читает ее мысли. Он отозвал ее, чтобы поговорить наедине.
        - Мне кажется, сегодня не самый подходящий день для работы в скриптории, - поторопилась сказать Тереза, пока они шли по коридору. - Я имею в виду казнь.
        Алкуин молча кивнул. Они миновали скрипторий, вошли в собор и направились в ризницу. Там Алкуин достал из ниши ключ и отпер решетку, за которой находилось сырое помещение с огромным распятием. Он сел на единственную скамью, предложил девушке последовать его примеру и подождал, пока та успокоится.
        - Когда ты последний раз исповедовалась? - тихо спросил Алкуин. - Месяц назад? Два месяца? Давно, особенно если с тобой что-то случилось.
        Тереза испугалась. Она взглянула на дверь, но поняла, что убежать не удастся.
        - Естественно, я не сомневаюсь, что ты сдержишь свое обещание, - продолжил Алкуин. - Я имею в виду те секреты, которые я тебе доверил. Знаешь, что бывает с теми, кто нарушает клятву?
        Тереза покачала головой, а потом расплакалась. Старик предложил ей платок, но она не взяла.
        - Может быть, ты все же хочешь исповедаться…
        В конце концов девушка все-таки приняла платок и стала тереть им веки, пока те не покраснели. Собравшись с духом, она заговорила. Подробности пожара в Вюрцбурге она опустила, но в греховной связи с Хоосом призналась, за что Алкуин ее укорил, а узнав о встрече с епископом, по-настоящему разозлился.
        - Я вас умоляю простить меня, но было столько больных, столько умерших! - Тереза снова разрыдалась. - А тут еще Хельга Чернушка. Я знаю, она проститутка, но она меня любила, а когда она заболела и пропала… Я не хотела обманывать вас, но и бездействовать тоже не могла.
        - Поэтому пошла к Лотарию и рассказала о том, что мне удалось установить.
        Девушка продолжала плакать, как показалось Алкуину, искренне раскаиваясь.
        - Тереза, послушай меня и постарайся дать точный ответ, это очень важно. Ты говорила Лотарию, кого я подозреваю?
        - Да, аббата Беоция, приора Людовика и мельника Коля.
        Алкуин скрипнул зубами.
        - А какова причина заболевания? Ты упоминала спорынью?
        Тереза отрицательно покачала головой. Она сказала епископу о наличии яда, но забыла, как называется гриб.
        - Ты уверена?
        Девушка опять кивнула, на сей раз утвердительно.
        - А теперь закрой глаза, я отпущу тебе грехи.
        Открыв их, Тереза успела лишь увидеть, как Алкуин вышел, заперев ее в ризнице.

*****
        Вскоре Тереза поняла, что выпускать ее пока никто не собирается. Она попыталась открыть замок с помощью огнива, но лишь исцарапала и его, и пальцы и отказалась от этой затеи. Тогда она вернулась на скамью и огляделась. Ризница размещалась в небольшой боковой апсиде, соединенной с трансептом коридором, где находилась еще одна дверь, тоже запертая. Круглое окно, заложенное алебастром, видимо, выходило на улицу, так как она заметила окно такой формы с площади. Часть алебастра была отбита, скорее всего камнем, поэтому Тереза подвинула скамью, влезла на нее и заглянула в дыру. Действительно, ризница выходила на центральную площадь, и отсюда открывался прекрасный обзор. Спустившись, девушка опять уселась в ожидании, что ее все-таки освободят из неожиданного заточения.
        Поведение Алкуина не давало ей покоя. По мнению Хооса, ему не стоит доверять, и то, что он ее запер или отказался открыть Лотарию причину заболевания, лишь подтверждало подозрения юноши.
        И все-таки полностью согласиться с ним она не могла.
        Алкуин помог не только ей, но и, пусть без особого удовольствия, Хельге Чернушке, устроив ее на кухню. Но что это дало несчастной женщине? Сначала она заболела, а потом вообще куда-то исчезла.
        А зачем он запер ее?
        В этот момент зазвонили колокола, возвещая о приближающейся казни. Сквозь дыру в окне Тереза увидела, как десятки людей начали собираться около ямы, куда на прошлой неделе пытались живьем закопать Борова. В основном это были старики, которые запаслись провизией и пришли пораньше, чтобы занять лучшие места, но хватало и молодых бездельников, и нищих, обычно промышлявших на площади и возле нее. В нескольких шагах от ризницы, почти под окном, на возвышении поставили стулья и табуреты для почетных гостей, среди которых Тереза надеялась увидеть членов римской миссии, Карла Великого, Лотария и Алкуина.
        По ее подсчетам, до казни оставалось примерно три часа.
        От нечего делать Тереза начала перебирать находившиеся в ризнице предметы, предназначенные для богослужения. Она обнаружила вышитые алтарные покрывала, свечи для клироса, коврики, шелковые пелерины и накидки, аналои и катафалки, саваны, плащи, туники, праздничные облачения для Пасхи и Троицы и еще много всякой одежды, которой с лихвой хватило бы на всех служителей собора.
        Положив все на место, девушка стала ждать возвращения Алкуина. Однако время шло, и взгляд ее упал на пурпурную сутану, расшитую золотом. С удовольствием вдыхая запах ладана, Тереза надела ее, но тут же сняла - она оказалась такой тяжелой, словно ее целиком окунули в воду и не отжали. Отказавшись от новых примерок, девушка растянулась на скамье и представила рядом Хооса, целующего ее в губы. Она закрыла глаза и предалась сладким грезам.
        Тереза не заметила, как заснула. Ее разбудил бой барабанов, извещавший, что представление вот-вот начнется.
        Она подбежала к окну. Среди запрудившей площадь толпы девушка различила осужденного, который на краю ямы ждал своего смертного часа. Внизу, на расстоянии брошенного камня, Карл Великий и его свита занимали свои места. Тереза увидела Алкуина и Лотария, но Коля с ними не было.
        Девушка уже собиралась отойти, но вдруг Алкуин поднялся и направился к толпе, среди которой, опустив голову, стояла какая-то женщина. Он коротко поговорил с ней и возвратился, а когда женщина подняла голову, Тереза узнала в ней Хельгу Чернушку. Двигалась она так легко, словно никогда и не болела.
        Не успела девушка оправиться от удивления, как услышала приближающиеся голоса и, подбежав к решетке, увидела двух послушников, наводивших чистоту в трансепте. Тереза резко подалась назад и налетела на скамью, которая загрохотала на всю церковь. Послушники, встревоженные, направились к ризнице.
        Девушка хотела спрятаться, но не нашла где. Тогда она схватила пурпурную сутану, закуталась в нее, легла на пол лицом вниз и накинула капюшон, поэтому подошедшие к решетке послушники решили, что перед ними - потерявший сознание священник. Еще более обеспокоенные, они стали звать его, но Тереза не шевелилась, и тогда произошло то, на что она и рассчитывала: один из послушников достал из ниши ключ и открыл дверь. Девушка подождала, пока он наклонится к ней, затем одним прыжком вскочила, оттолкнула его, проскользнула мимо другого и была такова, оставив послушников в недоумении, не дьявол ли наведался в их церковь.
        Тереза без препятствий вышла наружу, так как, кроме двух послушников, все остальные служители были на площади, и довольно легко пробралась сквозь толпу благодаря своей необычной и яркой одежде, однако возле ограды, за которой находился эшафот, стражник остановил ее. Девушка испугалась. Если ее схватят в одежде священника, то непременно обвинят в ереси, поэтому она не раздумывая сбросила сутану, и несколько женщин сразу набросились на нее, яростно вырывая друг у друга. Тереза воспользовалась неразберихой и спряталась за каким-то крестьянином в два раза толще нее, а когда стражнику удалось разогнать спорщиц, девушки уже и след простыл.
        Вскоре Тереза добралась до возвышения для избранных, но, к ее удивлению, оно оказалось пустым.
        - Они вдруг все встали и ушли, - сообщил продавец сосисок, гордый своей осведомленностью.
        Девушка купила у него полсосиски, и торговец рассказал, что Лотарий и высокий монах начали спорить, и если бы не король, неизвестно, чем дело бы кончилось.
        - Монарх рассердился и велел им разбираться где-нибудь в другом месте, а потом встал и ушел, и все покорно, как овечки, побрели за ним.
        - А куда они пошли?
        - Наверное, в собор. Проклятье! Если они вскорости не вернутся, не знаю, смогу ли я продать эти чертовы сосиски, - проворчал торговец, повернулся и снова начал зазывать покупателей.
        Взглянув на собор, Тереза опять увидела Хельгу Чернушку. На этот раз женщина тоже увидела ее, но сделала вид, что не замечает, опустила голову и быстро направилась ко входу во дворец. Тереза, подбежав, увидела лишь, что Хельга закрывает дверь на засов.
        Вместо того чтобы подождать снаружи, девушка, повинуясь какому-то импульсу, влезла в окно и услышала удаляющиеся шаги Чернушки. Она решила, что догонит ее, если пройдет через хоры, а потому открыла дверь на балкон и увидела возле алтаря целую толпу церковнослужителей, которые что-то горячо обсуждали. Напротив стояли Лотарий и Алкуин, а слева от них - Коль, с кляпом во рту и следами пыток на теле.
        Терезу это так удивило, что она забыла про Хельгу и, забившись в угол, стала прислушиваться. Алкуин явно защищал мельника, но Лотарий резко оборвал его.
        - Хватит нести галиматью. С соизволения короля и святого престола и с благословения Господа. - Он сделал шаг вперед и оказался перед Алкуином. - Нам достоверно известно только то, что десятки людей по непонятной причине умерли и что ни врачи, ни наши молитвы не смогли спасти их. И самое примечательное в этой истории не то, что виновником болезни, коим сначала считали дьявола, на самом деле является отвратительное человеческое существо, - он указал пальцем на Коля, - а то, что этого мерзавца защищает ни много ни мало как Алкуин Йоркский, на которого возложена защита нашей церкви.
        Шепот пробежал по храму. Епископ продолжил:
        - Как я уже сообщал, сегодня утром наш посланник, ведающий всеми съестными припасами, обнаружил спрятанную во владениях Коля пшеницу, которая, видимо, и является источником заболевания. Он не мог дать никаких объяснений насчет этого зерна, пока телесные истязания не заставили раскаяться его заблудшую душу. Но теперь, когда мельник признался в своем гнусном преступлении, я спрашиваю себя, так ли уж он виноват? Коль - простой человек, привыкший к богатству, обученный лишь тому, чему можно научиться на поле, и потому жадный, ибо жадности сильнее всего подвержены те, кто духовно беден. Принимая во внимание все это, а также его регулярные щедрые пожертвования на нашу общину, которые он, несомненно, будет делать и впредь, его, возможно, даже освободят. Тут все более-менее понятно. Но почему Алкуин Йоркский, ученый и высокочтимый муж, пользуясь своим влиянием, знаниями и положением, выступает против разумных и очевидных фактов, мне непонятно.
        Тереза удивилась, что Лотарий больше нападает на Алкуина, чем на Коля, но, по крайней мере, наконец-то нашли виновного.
        - Итак, досточтимые братья, - продолжил епископ, - как видите, Коль - убийца, Алкуин - его защитник. И если верно то, что торговля зерном дала Колю возможность не только разбогатеть, но и распространить заразу, не менее верно и то, что Алкуин, зная истинную причину всех смертей, утаил ее, а теперь, отчаянно пытаясь скрыть свое участие в этом деле, изо всех сил выгораживает признавшегося в содеянном преступника.
        Алкуин кипел от возмущения.
        - Ну что ж, если вы кончили нести ерунду…
        - Ерунду, говорите? Несколько членов общины слышали, как задержанный признал свою вину.
        Два священнослужителя утвердительно кивнули.
        - По-вашему, они тоже лгут?
        - Насколько я знаю, признание было вырвано под пыткой.
        - А вы что предлагаете? Кормить его пирожками?
        Алкуин скривился.
        - Уже не первый раз невинный признается в совершении преступления, трепеща перед инструментами палача, - бросил он.
        - Вы думаете, здесь произошло именно это? - задумчиво произнес Лотарий. - Ну что ж, предположим, кого-то обвинят в совершении самых жутких преступлений, о которых даже говорить страшно, например в адюльтере или убийстве. Предположим далее, он их не совершал, но, чтобы избежать пыток, признал свою вину, то есть оговорил себя. Пусть при этом он не произнес клятвы, все равно он совершил ужасный грех, даже худший, чем если бы оговорил ближнего. А разве из этого не вытекает, что тот, кто раз солгал, променяв добродетель на грех, навсегда погрязнет во лжи?
        Алкуин отрицательно покачал головой. Вдруг Карл Великий поднялся, сразу превратив двух спорщиков в коротышек.
        - Досточтимый Лотарий, я не сомневаюсь в виновности мельника, равно как и в том, что его арест положит конец жуткой череде смертей. Но не забывайте, с кем вы разговариваете, - обвинения, выдвинутые вами против Алкуина, столь серьезны, что нужно или их доказать, или извиниться перед ним так, как того требуют его должность и положение.
        - Наш обожаемый монарх, - тут Лотарий подчеркнуто низко поклонился, - всем известно ваше расположение к этому британцу, которому вы доверили воспитание ваших детей. Именно поэтому я призываю вас обратить особое внимание на мои доказательства, которые, надеюсь, заставят вас прозреть.
        Карл Великий сел и предложил Лотарию продолжать.
        - Алкуин Йоркский… До недавнего времени я сам почтительно склонялся перед этим именем, символизировавшим мудрость и порядочность. Однако за серьезным, бесстрастным, непроницаемым лицом скрывается душа эгоиста, одержимого завистью и тщеславием. Я спрашиваю себя, скольких еще он обманет и сколько еще преступлений совершит.
        Карл Великий нетерпеливо кашлянул, и Лотарий перешел к делу.
        - Вам нужны доказательства? Я предоставлю их столько, что вы будете недоумевать, как могли доверять этому орудию дьявола. Но прежде позвольте моим людям увести отсюда Коля.
        Лотарий хлопнул в ладоши, и трое слуг тут же вывели Коля из собора, однако вскоре вернулись с одетой в траур женщиной, которая оказалась женой мельника. Она выглядела встревоженной, но Лотарий попытался успокоить ее:
        - Если вы нам поможете, ничего плохого не произойдет. А теперь поклянитесь на Библии.
        Женщина принесла клятву, поклонилась монарху и села на предложенный Лотарием табурет. Из своего убежища Тереза видела, что она растерянна и даже слегка дрожит. Девушка вспомнила, что видела ее на мельнице, когда ходила туда с Алкуином.
        - Не забывайте, вы поклялись на Библии. А теперь напрягите вашу память и скажите, узнаете вы этого человека? - Лотарий указал на Алкуина.
        Женщина нерешительно подняла голову и кивнула.
        - Был ли он неделю назад на мельнице?
        - Да, ваше преосвященство, был… - И женщина безутешно расплакалась.
        - Знаете ли вы, зачем он приходил?
        Женщина вытерла слезы:
        - Вряд ли. Муж попросил приготовить что-нибудь поесть, пока они будут говорить о делах.
        - О каких делах?
        - Точно не помню. Думаю, о покупке зерна. Умоляю вас, ваше преосвященство, мой муж добрый человек, всегда хорошо со мной обращался, никогда не бил, это любой вам скажет. Смерть дочери - и так достаточное для нас наказание, позвольте нам уйти.
        - Сначала потрудитесь ответить, и, если скажете правду, возможно, Господь и смилостивится над вами.
        Женщина кивнула, судорожно сглотнула и продолжила.
        - Монах попросил мужа продать ему пшеницу, но муж сказал, что торгует только рожью. Я это услышала, так как они заговорили о деньгах, и я заинтересовалась.
        - Выходит, Алкуин предлагал вашему мужу сделку.
        - Да, ваше преосвященство. Он сказал, что в аббатстве ему поручили купить много пшеницы. Но я вас уверяю, мой муж никогда не делал ничего плохого.
        - Хорошо, можете идти.
        Женщина поцеловала кольцо епископа, поклонилась Карлу Великому, искоса взглянула на Алкуина и пошла за теми же слугами, которые привели ее сюда. Когда женщина покинула собор, Лотарий повернулся к Карлу Великому:
        - Итак, ваш монах занимается покупкой пшеницы. Вы знали об этом?
        Король сурово посмотрел на Алкуина.
        - Ваше величество, - Алкуин выступил вперед, - я понимаю, это кажется странным, но я всего лишь хотел обнаружить причину заболевания.
        - А заодно провернуть выгодное дельце, - встрял Лотарий.
        - Ради Бога, конечно же нет! Мне нужно было завоевать доверие Коля, чтобы добраться до пшеницы.
        - О, добраться до пшеницы! Что же это получается? Коль преступник или нет? Вы его обвиняете или защищаете? Тогда, на мельнице, вы обманывали его или сейчас обманываете нас? - Лотарий повернулся к Карлу Великому. - И этому человеку, который сделал ложь своим образом жизни, вы доверяете?
        Алкуин скрипнул зубами.
        - Conscientia mille testes, то есть в глазах Господа моя совесть - не хуже тысячи свидетелей, а если кто-то мне не верит, по правде говоря, меня это не беспокоит.
        - А должно бы беспокоить. - поскольку ни ваше красноречие, ни ваше пренебрежение не избавят вас от бесчестья, которого вы заслуживаете. Скажите, Алкуин, узнаете ли вы вот это? - Лотарий показал исписанный и измятый пергаментный лист.
        - Дайте-ка взглянуть, - Алкуин внимательно рассмотрел его. - Проклятье, где вы это взяли?
        - У вас в келье, естественно. - Епископ забрал у него пергамент. - Это вы писали?
        - Кто вам позволил?
        - У себя в епископате я не должен ни у кого спрашивать разрешения. Отвечайте, вы автор этого письма?
        Алкуин нехотя кивнул.
        - Вы помните его содержание? - не отставал Лотарий.
        - Нет, вернее, не очень хорошо, - поправился Алкуин.
        - Тогда попрошу вашего внимания, - сказал Лотарий, обращаясь прежде всего к Карлу Великому. - «С Божьей помощью составлено в третий день января и двадцать четвертый день нашего пребывания в аббатстве. Всё указывает на мельницу. Вечером Тереза нашла несколько черных рожков в зерне, хранящемся в амбарах Коля. Несомненно, мельник виновен. Боюсь, как бы зараза не распространилась по всей Фульде, однако еще не время пытаться предотвратить ее». - Лотарий с довольным видом спрятал пергамент в складках одежды. - По-моему, это не похоже на молитву монаха-бенедиктинца. А вы что думаете, ваше величество? - обратился он к королю. - Разве это не доказывает яснее ясного желание скрыть преступление?
        - Похоже, это так, - с грустью признал Карл Великий. - Вы хотите что-нибудь добавить, Алкуин?
        Монах ответил не сразу, но потом все-таки сказал, что имеет обыкновение записывать свои мысли для дальнейших размышлений, что никто не имеет права рыться в его вещах и что он никогда не причинил вреда ни одному христианину, однако насчет самого текста не добавил ничего.
        - Но если вы подозревали Коля, почему теперь вы его защищаете? - спросил Карл Великий.
        - Потому что позже я установил еще кое-что. В действительности я подозреваю его рыжего помощника, который…
        - Вы имеете в виду умершего Ротхарта? - вмешался Лотарий. - Но это же случайность! А вообще вам не кажется странным, что человек, отравивший весь город, сам умер от отравления?
        - Возможно, это не такая уж случайность, - с вызовом бросил монах.
        Между тем Тереза, укрывшись на хорах, не знала, кому верить - Алкуину или Лотарию. Она помнила, что Хоос давно предостерегал ее насчет монаха, а теперь, похоже, сам король начинает сомневаться в своем посланнике, убежденный доводами Лотария. Ей очень хотелось верить в его невиновность, но опять же, зачем он запер ее в ризнице?
        - Вы знакомы с некоей Терезой? - снова услышала она голос епископа.
        - К чему этот вопрос? Вы знаете ее не хуже меня, - ответил Алкуин.
        - Да. А правда ли, что вы не один час провели вместе с ней за работой?
        - Я по-прежнему вас не понимаю.
        - Если вы не понимаете, то мы тем более. Разве не странно, что молодая и привлекательная, насколько я помню, девушка по вечерам помогает монаху выполнять работу, к которой она, будучи женщиной, не способна? Признайтесь же, Алкуин, что вы интересуетесь не только торговлей, но и дочерьми Евы.
        - Придержите ваш язык, это непозволительно…
        - А теперь велите мне замолчать! - Епископ натужно рассмеялся. - Ради Бога, сознавайтесь. Разве вы не заставили ее поклясться, что она будет молчать о том, что вы ей рассказали, не угрожали ей? Не собирались, злоупотребив своим положением, знаниями и слабостью женского ума, скрыть свои отвратительные планы?
        Алкуин вплотную придвинулся к Лотарию:
        - Какие планы вы имеете в виду? Видит Бог, я всегда говорю правду.
        - Не сомневаюсь и полагаю, Бог также знает о вашей попытке совершить отравление, да? - как бы между прочим произнес епископ.
        - Ради всех святых, не смешите меня.
        - Ах, значит, это я смешон! Ну что ж, посмотрим, что скажет наш король Карл Великий. Людовик, идите сюда!
        Приор медленно подошел, презрительно глядя на Алкуина.
        - Дорогой Людовик, не соблаговолите ли вы рассказать, что видели на прошлой неделе во время казни Борова? - попросил Лотарий.
        Проходя мимо Карла Великого, приор поклонился, затем выпрямился, будто жердь проглотил, и заговорил так важно, словно от его свидетельства зависело решение этого запутанного дела.
        - В тот день мы все были в большом возбуждении, - начал он. - Я имею в виду монахов, присутствовавших на казни. К сожалению, я издалека плохо вижу, поэтому воздавал должное всякой еде и рассматривал приглашенных. Вот тут-то я его и заметил, - сказал приор, указывая на Алкуина. - Меня удивило, что он поднял бокал, поскольку этот британец обычно не пьет, но еще больше меня удивило то, что вместо своего он взял бокал Лотария. Потом я увидел, как он отвернул на кольце крышечку и что-то всыпал в бокал, а Лотарий, как только выпил из него, сразу упал. К счастью, нам удалось помочь ему, прежде чем яд оказал свое смертельное действие.
        - Это правда? - спросил Карл Великий Алкуина.
        - Конечно нет, - резко ответил тот.
        Вдруг Лотарий схватил Алкуина за правую руку и дернул за сверкавшее на ней кольцо. Алкуин пытался вырваться, но в этот момент крышка открылась, и белый порошок посыпался на плащ Карла Великого.
        - А это что? - Монарх поднялся.
        Алкуин, не предвидевший такую ситуацию, не смог произнести ничего членораздельного, но Лотарий ответил за него:
        - Это то, что скрывается в темной душе человека, который призван нести слово Господне, а вместо этого брызжет ядом зла. Аббадон, Асмодей, Белиал, Левиафан - любой из них гордился бы таким другом. Алкуин Йоркский… Человек, способный лгать ради собственной выгоды, замалчивать правду, позволять умирать другим, чтобы оградить себя, способный убивать, - он стряхнул с плаща Карла Великого порошок, - чтобы не быть разоблаченным. Но я открою вам истинное лицо этого чудовища. Он первым уличил Коля, однако не задержал его, а стал шантажировать в надежде отобрать часть богатства. Он солгал ему с целью завоевать доверие и продолжает лгать сейчас, якобы защищая его, а на самом деле - себя. Тереза, его помощница, устыдившись тяжести греха или не пожелав участвовать во второй попытке убийства, во всем мне призналась. - Епископ победоносно взглянул на Алкуина. - А теперь можете выдумывать сколько хотите, ибо никто из рожденных с благословения Господа больше не станет слушать ваше жалкое тявканье.
        Алкуин молча обводил взглядом лица, на которых читалось осуждение, затем взял Библию и положил на нее правую руку:
        - Перед Всемогущим Богом клянусь спасением моей души, что ни в чем из предъявленного мне не виноват, и если вы дадите мне немного времени…
        - Времени, чтобы продолжать убивать? - перебил его Лотарий.
        - Я поклялся на Библии. Поклянитесь теперь вы, - с вызовом бросил Алкуин.
        - Ваша клятва значит не больше, чем клятва той девушки, которая вам помогала, а то и меньше. Катулл утверждал, что женские клятвы - это дыхание ветра и пена волны, а ваши испаряются еще до того, как вы их произнесете.
        - Прекратите болтовню и поклянитесь! - воскликнул Алкуин. - Или боитесь, что Карл Великий лишит вас должности?
        - Как же быстро вы забыли наши законы! - Лотарий снисходительно улыбнулся. - Мы, епископы, не из тех подданных, которым даруют должности, и клятвы приносить мы тоже не обязаны. Да будет вам известно, сместить нас уполномочены только церковные власти, а церковь не является собственностью короля, и он по своей прихоти не может ни предоставить нам место, ни лишить его. Все, что связано с церковью, освящено Господом. Но даже если бы я мог поклясться… Как вы осмеливаетесь требовать этого от меня? Если вы считаете, что моя клятва будет истинна, зачем она вам, а если думаете, что ложна, то, требуя ее, вы заставляете меня согрешить, усугубляя свой собственный грех.
        Алкуин хотел возразить, но, к несчастью, Карла Великого убедили доводы Лотария.
        - Вполне очевидно, что мельник виновен, - заявил монарх. - Неопровержимо установлено, что в его зерне найдено, судя по всему, ядовитое семя, и я не вижу причин защищать его, Алкуин. К тому же, по словам Лотария, вы тоже в этом замешаны.
        Алкуин строго посмотрел на него:
        - С каких это пор невиновный должен сам себя защищать? И где те двенадцать человек, которые должны доказать его вину? Все сказанное Лотарием - глупость, чепуха и вздор. Если вы дадите мне несколько часов, я вам покажу…
        Тут сзади раздался страшный грохот, и все в испуге обернулись.
        Тереза спряталась за балюстрадой. Оказывается, стараясь получше расслышать, о чем говорят, она оперлась на канделябр и тот рухнул вниз. Один из присутствующих заметил на хорах чью-то тень, и по его приказу двое служек бросились туда, а обнаружив там девушку, пригнали ее вниз. Лотарий велел Терезе встать на колени и попросить прощения за свое поведение.
        - Да это же охотница на медведей, - удивился монарх. - Можно узнать, зачем ты пряталась там, наверху?
        Девушка поцеловала королевское кольцо и стала умолять смилостивиться над ней, а потом, запинаясь, рассказала, что искала пропавшую подругу, которую считала умершей, но та оказалась живой; что она не подслушивала, а всего лишь хотела узнать, почему Хельга Чернушка убежала от нее.
        Когда Тереза закончила свой сбивчивый рассказ, Карл Великий взглянул на нее сверху вниз и подумал, не сошла ли она с ума, однако потом решил, что, несмотря на сумбурность изложения, скорее всего это не выдумки.
        - Неужели ты надеялась найти свою подругу на хорах?
        Тереза покраснела.
        - Это помощница Алкуина, мой господин, - по обыкновению вмешался Лотарий. - Не желаете ли ее допросить?
        - Сейчас нет. Хотелось бы ненадолго прерваться. Возможно, с помощью молитвы удастся найти какое-то решение.
        - Но, ваше величество, как же так… Этот человек заслуживает немедленного наказания, - не сдавался епископ.
        - После молитвы, - отрезал монарх. - А пока пусть находится под стражей в своей келье. - Он махнул рукой, чтобы Алкуина увели, и сам вышел через боковую дверь, оставив Лотария с раскрытым ртом.
        Придя в себя, епископ подошел к караульному, который должен был сопровождать Алкуина, и велел убедиться, что тот не сможет покинуть келью. О Терезе он на время забыл.
        - Если захотите выйти, пожалуйста, через окно, - съязвил Лотарий.
        В сопровождении двух караульных Алкуин направился в свое жилище. Тереза пошла за ним, то и дело бормоча извинения, однако в ответ монах лишь ускорил шаг.
        - Я не хотела, чтобы вас обвинили, - в очередной раз произнесла девушка.
        - Однако, если верить Лотарию, получается именно так, - ответил Алкуин, не поворачивая головы.
        Они уже почти дошли до кельи, а Тереза все продолжала извиняться, сама не понимая почему - ведь, в конце концов, он использовал ее в своих целях, зачем-то запер в ризнице, и вообще, если бы он один занимался этим делом, то до сих пор не установил бы, что причина всех смертей кроется в пшенице. Да еще этот пергамент, где его рукой написано, будто Коль виновен, хотя ей он никогда ничего подобного не говорил. Пока она размышляла, Алкуин вошел в келью, но успел сказать по-гречески:
        - Возвращайся в скрипторий и еще раз просмотри полиптихи.
        Потом он протянул ей руки, и Тереза молча сжала их. Когда Алкуин скрылся внутри и стражник запер дверь, девушка побежала на кухню, прижимая к груди незаметно врученный ей ключ.
        18
        Когда Тереза пришла, Фавила сражалась с курицей, и девушка поняла, что, поскольку казнь опять отложили, ей приходится торопиться с едой.
        - Ты уже знаешь? Не понимаю, чего они никак не казнят этого убийцу, - вместо приветствия сказала кухарка, с остервенением ощипывая перья.
        Тереза кивнула. Как ни печально это сознавать, но Фавила нисколько не сомневалась, что именно Боров убил дочь мельника.
        - Ты не видела Хельгу? - на всякий случай спросила девушка.
        Фавила, разрубая курицу на куски, покачала головой.
        - Я так и думала, - сказала Тереза, взяла кусок черствого хлеба, попрощалась с кухаркой и ушла.
        Нужно было подождать, пока все соберутся в трапезной, и тогда тайком проникнуть в скрипторий. Наконец момент настал, и хотя девушка бывала там много раз, от страха теснило в груди и сжимало горло. Она вставила ключ в замочную скважину, повернула, быстро вошла и заперла за собой дверь. Камин еще горел, и приятное тепло охватило ее, заставив порадоваться, что епископу пришло в голову соорудить его в этом холодном помещении.
        На столе лежали раскрытые документы, над которыми, видимо, недавно работали. Тереза приложила палец и почувствовала, что чернила еще не до конца высохли. Значит, минут десять назад, прикинула она. Ничего интересного она не обнаружила, лишь несколько эпистол за подписью Лотария, в которых он призывал других епископов строго следовать установлениям святого Бенедикта.
        Девушка быстро нашла уже знакомый полиптих, но он оказался прикован к полке, поэтому она вытащила его, насколько смогла, и начала листать. Очень мешали соседние тома, однако она все-таки нашла лист, откуда соскребли запись двухлетней давности о торговле зерном с соседним Магдебургом, которую она с помощью золы в свое время все-таки прочитала.
        Сколько она ни смотрела на текст, ничего нового не находила - знакомые буквы, знакомые фразы… Что она тут делает, зачем опять помогает Алкуину? Ведь она даже не знает, виновен монах или нет. Если ее тут застанут, решат, что они в сговоре, что она - сообщница убийцы, и жизнь ее, вполне вероятно, закончится на костре. Нет, нужно уходить и как можно быстрее забыть об этом деле.
        Тереза уже собиралась закрыть книгу, и вдруг в голове словно что-то вспыхнуло, и она увидела «In nomine Pater»[51 - Во имя Отца (лат.).]. Девушка внимательно рассмотрела буквы, несколько раз медленно прочитала три коротких слова.
        «In nomine Pater». Почему они привлекли ее внимание? Ведь это обычная формула, с которой принято начинать письма.
        И тут ее осенило. Пресвятой Боже, вот оно! Предвкушая долгожданную находку, Тереза подбежала к разложенным на столе документам, быстро отыскала подписанные Лотарием эпистолы, дрожащими руками разгладила их и сравнила почерк.
        «In nomine Pater».
        Тот же наклон… те же линии… те же буквы!
        Записи о продаже зерна были сделаны рукой Лотария. Она перекрестилась и вдруг, пронзенная страшной догадкой, отступила.
        Но если Лотарий - автор сделанных в полиптихе исправлений… возможно, он и убийца.
        Нужно показать королю найденные в скриптории доказательства.
        Тереза постаралась разложить документы, как раньше, но вот полиптих, несмотря на все усилия, снять с полки не удавалось.
        Девушка раздумывала, что же делать, когда услышала скрип двери. Перепугавшись, она едва успела притаиться среди книг, когда в скриптории появилась грузная фигура Лотария. Тереза бросила полиптих, прокралась в глубь помещения и спряталась за массивным креслом. Лотарий мимоходом взглянул на документы, прошествовал к полиптиху, снял его с цепи, подошел к камину, огляделся, будто кто-то мог его увидеть, и бросил книгу в огонь, где она с треском вспыхнула, словно охапка соломы.
        Едва Лотарий вышел, Тереза выскочила из скриптория. Нужно было срочно рассказать Алкуину о случившемся, однако в келье его не оказалось - вероятно, его опять увели в собор. По дороге туда девушка заглянула на кухню и, к своему изумлению, застала там Хельгу Чернушку.
        Женщина сделала ей знак молчать и повела в кладовую, чтобы спокойно поговорить.
        - Я думала, ты умерла, - с упреком произнесла Тереза и тут же крепко обняла подругу.
        - Извини, я не хотела расстраивать тебя, но так велел Алкуин.
        - Велел? Что велел? А твои ноги, как они? - Тереза вспомнила ужасный фиолетовый оттенок ее кожи.
        - Никакой болезни не было, - призналась Хельга. - Алкуин заставил меня их раскрасить, пригрозив отобрать ребенка, как только тот родится.
        - Но зачем?
        - Не знаю. Он хотел, чтобы ты меня такой увидела и чтобы потом я исчезла. Это не человек, а дьявол, я тебя предупреждала.
        Тереза села, мысли у нее разбегались. Почему Алкуин принудил Хельгу к столь странным поступкам? Несомненно, он хотел заставить Терезу поверить в ее болезнь, но зачем? Алкуин не из тех, кто делает что-то с бухты-барахты, у него должна была быть какая-то разумная причина. Но ведь когда она решила, будто Хельга больна, то ужасно возмутилась и отправилась прямиком к Лотарию. Может быть, Алкуин на это и рассчитывал? А если так, почему он хотел, чтобы епископ узнал о его действиях?
        Наконец девушка встала, по-прежнему в некотором замешательстве, но настроенная узнать правду. Она поцеловала Хельгу, что-то пошептала ей на ухо, попросила быть осторожной и направилась к собору. Стражник у входа подтвердил, что все опять собрались там, но, как она его ни уговаривала, впустить ее отказался. Вдруг на плечо легла чья-то рука, и, обернувшись, Тереза оказалась лицом к лицу с Лотарием. Девушка испугалась, не заметил ли он ее присутствие в скриптории, но, как ни странно, епископ ласково улыбнулся.
        - Не желаешь к нам присоединиться? - спросил он.
        Тереза почувствовала в этом предложении скрытую опасность, но решила воспользоваться возможностью и сообщить Алкуину о том, что автором исправлений в полиптихе, оказывается, был Лотарий.
        Епископ предложил ей сесть. Собравшиеся тоже расселись - точно так же, как раньше, и Терезе показалось, будто она смотрит на давно знакомое живописное полотно. Все перешептывались между собой, только Алкуин в одиночестве ходил туда-сюда, словно зверь в клетке. Увидев девушку, монах занервничал, однако поприветствовал ее и продолжил свои метания, то и дело заглядывая в вощеную табличку. Несколько мгновений спустя появился Карл Великий в блестящих доспехах, которые обычно надевал на самые короткие судебные заседания. Все стоя ждали, пока монарх займет свое место и разрешит им сделать то же самое. Затем король попросил Алкуина продолжать, однако тот, занятый табличкой, ничего не слышал, и лишь нетерпеливое покашливание монарха вывело его из задумчивости.
        - Простите, ваше величество, я перечитывал свои записи.
        Карл Великий сделал знак рукой, и в соборе воцарилась тишина. Наконец Алкуин заговорил.
        - Ну что ж, настал момент открыть правду - тяжелую и нелицеприятную, ради которой иногда приходилось ступать на путь лжи и иных грехов. - Алкуин внимательно обвел взглядом присутствующих. - Всем известно, что в Фульде стали происходить странные события. Каждый из вас потерял брата, отца или друга. Мой помощник, Ромуальд, здоровый и сильный юноша, умер, и я ничем не смог ему помочь. Возможно, толчком послужил мой эгоизм, но именно после этого я решил выяснить, в чем же дело. Я проанализировал каждую смерть, поговорил с каждым больным, выяснил, как он живет, к чему привык, что ест. Безрезультатно. Казалось, ничто не связывает между собой эти внезапные и обидные смерти. И вот тогда я вспомнил об одной эпидемии, поразившей Йорк, когда я трудился в соборной школе. Но там причиной была рожь, а умершие в Фульде этот злак не употребляли, поэтому я решил заняться пшеницей, предположив, что при сходных симптомах и причины болезни должны быть похожи. - Алкуин заглянул в табличку. - Опять же всем известно, что в Фульде три мельницы - в аббатстве, в епископате и та, которой владеет Коль. На двух первых я
ничего не обнаружил и отправился на третью в надежде каким-то образом добыть там образцы пшеницы. Да, я предложил Колю сделку, но только с целью выяснить, есть ли у него зараженная пшеница.
        - Все это очень хорошо, - сказал монарх, - но ни в коей мере не доказывает, будто версия Лотария неверна.
        - Если вы позволите мне продолжить…
        - Пожалуйста.
        - К моему удивлению, в зерне, которое достала Тереза, я обнаружил ядовитые частицы, вызывающие болезнь, и сразу обвинил Коля. Однако, поразмыслив, я понял, что сами частицы и их местонахождение еще не указывают на преступника.
        - Простите, - перебил его Лотарий, - но какое отношение все это имеет к вашим лживым измышлениям, к попытке отравить меня, к вашему письменному признанию вины Коля и нежеланию остановить распространение заболевания?
        - Ради Бога, дайте же мне договорить! - Алкуин обратился за поддержкой к Карлу Великому, и тот нетерпеливым жестом велел ему продолжать. - Нам известно, что зараженное зерно проходило через мельницу Коля…
        - Оно было на мельнице Коля! - поспешил уточнить Лотарий. - Или вы сомневаетесь, что наш посланник обнаружил все спрятанное там зерно?
        - Ах, да, ваш посланник, я и забыл… Это он, не правда ли? - Алкуин указал на стоящего перед ними смущенного человечка. - Будьте добры, скажите, как вас зовут.
        - Ма… Мар… тин, - произнес он, заикаясь.
        - Мартин. Знаменитое имя. Не можете ли вы подойти поближе?
        Человечек несмело шагнул вперед.
        - Скажите, Мартин, вы давно занимаете должность управляющего съестными припасами?
        - Не о… очень, господин.
        - Сколько времени? Год? Два? Может быть, три?
        - М-е-е-е ньше, гос… господин.
        - Меньше? Ну так сколько же?
        - Два ме… месяца, гос… подин.
        - Да, действительно немного.
        - Его брат умер от этой самой болезни, и он занял его место, - пояснил Лотарий.
        - Ну что ж, повод вполне подходящий. И назначили его, естественно, вы.
        - Как обычно.
        - Хорошо, позвольте мне продолжить. Скажите… - Алкуин сунул руку в карман, вытащил горсть пшеницы, пересыпал ее на другую ладонь, сжал руки в кулаки и показал их Мартину. -
        …В какой руке у меня зерно?
        Мартин улыбнулся щербатым ртом.
        - В э… той, - указал он.
        Алкуин разжал пустую руку.
        - В э… э… той, - указал он на другую.
        В этой тоже не оказалось ни зернышка. Глаза и рот Мартина широко открылись. Он был похож на ребенка, у которого украли яблоко.
        - Вы… вы… дья… вол.
        Алкуин опустил руки, и на пол посыпалось спрятанное в рукавах зерно. Мартин опять улыбнулся.
        - Можно узнать, к чему это представление? - раздраженно спросил Лотарий.
        - Простите, - извинился Алкуин, - простите, ваше величество. Это всего лишь шутка. Разрешите, я продолжу.
        Карл Великий нехотя кивнул. Алкуин поклонился и снова обратился к невзрачному человечку:
        - Скажите, Мартин, вы действительно нашли на мельнице зерно?
        - Да, гос… господин.
        - Но насколько я помню, Лотарий говорил, оно было очень хорошо спрятано… так хорошо, что никто никогда не смог бы его найти.
        - Так и есть, гос… господин, о… очень хо… рошо. Я ис… искал все… у… тро.
        - Но все-таки нашли.
        - Да, гос… подин. - И он улыбнулся, словно ребенок, которому удалось поймать прыткого кота.
        - Скажите, Мартин, как же вы нашли столь надежно спрятанное зерно, если не смогли найти пшеницу у меня в кулаках?
        Все, включая самого Мартина, расхохотались. Не смеялся только Лотарий, да и у Мартина, когда он взглянул на него, смех застрял в горле.
        - Это… он, он мне по… помог, - сказал Мартин, указывая на епископа.
        - Ну и ну! Эта подробность мне не известна. - Алкуин повернулся к Лотарию. - Значит, епископ указал вам, где искать пшеницу?
        - А чего вы хотите? - не удержался Лотарий. - Разве вы не видите, он туповат? Важно не то, что я ему помог, а то, что пшеницу все-таки нашли.
        - Ну конечно, конечно. Скажите-ка, мой любезный Лотарий, как вы узнали, что пшеница заражена?
        Несколько секунд епископ колебался, но все-таки ответил:
        - По семенам, о которых говорила Тереза.
        - По таким? - Алкуин опять запустил руку в карман и вытащил горсть зерен с вкрапленными в них крошечными темными частицами.
        Лотарий неохотно взглянул и поднял на Алкуина неподвижные, словно стеклянные, глаза.
        - По таким самым, - подтвердил он.
        Алкуин удивленно поднял брови.
        - Очень странно, поскольку это перец, - сказал он и убрал назад чистые пшеничные зерна с добавленными в них крошками ароматной приправы.
        - Не торопитесь, - язвительно произнес епископ, - вы еще должны объяснить, почему пытались отравить меня и почему, даже все выяснив, решили хранить молчание.
        - Вы действительно хотите это знать? - не уступал ему в иронии Алкуин. - Во-первых, и любому из присутствующих это должно быть ясно, у меня и в мыслях не было вас отравить. Да, я добавил вам в вино этот порошок, - он открыл крышечку на кольце и слегка потряс его, чтобы собрать остатки, - но это вовсе не яд, а безвредное снотворное. - С этими словами Алкуин высыпал содержимое кольца на ладонь, слизнул и, поморщившись, проглотил. - «Lactuca virosa» - вещь неприятная, но не более того. Если бы я хотел отравить вас, я бы своего добился, не сомневайтесь, но я, дорогой Лотарий, подсыпал вам этот порошок, дабы предотвратить убийство несчастного, который виноват лишь в том, что родился слабоумным.
        - Вы имеете в виду Борова, этого идиота, зарезавшего дочку мельника?
        - Да, я имею в виду Борова, которого вы собирались казнить, зная о его невиновности и заставив его отвечать за преступление, совершенное другим человеком - рыжим Ротхартом, работником Коля, но вашим соучастником.
        - О Боже! Вы сошли с ума, - прорычал Лотарий.
        - Именно он навел меня на вас, - сказал Алкуин, тоже повышая голос, однако после нескольких глубоких вздохов успокоился. - Девушку зарезали, и сначала я, должен признаться, тоже обвинял дурачка: страшное лицо, низкий лоб, свиные глазки… Но когда я увидел его изуродованные с рождения руки, то понял, что он не сможет даже удержать серп или нож, не важно.
        - Да откуда вы знаете!
        - Я знаю, что дочь Коля убили ударом в шею, точнее, в ее левую часть, разрезав сверху вниз. Удар, несомненно, нанес левша. Служанка, нашедшая тело, очень подробно все описала, вплоть до того, что у жертвы был отрезан кусочек уха.
        - Но это еще не основание для обвинения Ротхарта… - заметил Карл Великий.
        - Этот миляга Ротхарт был левшой и по вечерам в таверне очень ловко орудовал ножом, зарабатывая кучу денег. В тот день, когда я с ним познакомился, он задирал своего дружка Гуса, который вскоре после его смерти охотно рассказал, как на следующий день после убийства Ротхарт демонстрировал ему царапины на лице.
        - Что опять же не доказывает, будто убийца - он, - сказал монарх.
        - Повторяю: убийца - левша, прекрасно владеющий ножом. Ротхарт хорошо знал свою жертву. В ночь убийства он был на мельнице. По словам жены Коля, ее дочь проснулась от боли в животе, вышла облегчить желудок и не вернулась. Итак, с одной стороны, Боров, не способный удержать никакой инструмент, с другой - левша Ротхарт со своим ножом…
        - Но что вынудило рыжего убить ее?
        - Естественно, страх перед Лотарием, - не моргнув глазом ответил Алкуин.
        - Объясните, - приказал Карл Великий.
        - Ротхарт много пил, бочонок с вином был для него все равно что грудь для младенца. В ту ночь он должен был перетащить зараженную пшеницу из амбара на мельницу, но явился пьяный и столкнулся во дворе с дочерью Коля, которая, наверное, удивилась, почему он работает в столь неурочное время. Будь Ротхарт трезв, он придумал бы тысячи объяснений, но от aqua ardens[52 - Огненная вода (лат.).] рассудок его помутился, и он поступил так, как привык поступать в таверне: вытащил нож и зарезал ее.
        - Не знал, что вы такой мастер рассказывать сказки, - с издевкой произнес епископ. - Или у вас только сейчас открылись эти способности?
        Алкуин ответил вопросом на вопрос:
        - Скажите, Лотарий, часто ли Ротхарт посещал вас в ваших покоях? Например, для обсуждения дел на мельнице…
        - Я встречаюсь со столькими людьми, что если буду держать их всех в голове, в ней не останется места ни для чего другого.
        - А вот ваш служка хорошо его помнит. Он-то мне и рассказал, что вы подолгу беседовали с Ротхартом о деньгах.
        Лотарий бросил на служку гневный взгляд и опять повернулся к Алкуину:
        - Даже если беседовали, что из того? У епископата одна мельница, Ротхарт трудился на другой. Иногда они нам мололи зерно, иногда мы им.
        - Но логичнее было бы обсуждать эти дела с хозяином мельницы, а не с его работником.
        - И на основании всего этого вы приписываете ему убийство? Послушайте, Алкуин, бросьте нести чепуху. Что бы там Ротхарт ни сотворил, зерно продавал именно Коль, согласитесь.
        - Если вы не против, я все-таки продолжу со своей чепухой… - Алкуин снова заглянул в записи. - Как я уже говорил, у рыжего Ротхарта было много денег: он носил роскошную одежду, башмаки из тонкой кожи и золотые украшения, которых хватило бы на покупку земли вместе с крестьянами, что несколько странно для помощника мельника. Очевидно, у него были и другие источники обогащения, например те делишки, которые они с Гусом обделывали по воскресеньям.
        - Что вы имеете в виду? - спросил монарх.
        - Я беседовал с Гусом после смерти Ротхарта. Пара кувшинов пива, и он признался, что очень сожалеет о потере дружка. Оказывается, Ротхарт где-то доставал пшеницу и по воскресеньям, пока Коль ходил на мессу, пользовался его мельницей. Муку перевозили в потайной амбар, смешивали с ржаной и продавали.
        - И он все это вот так взял да и рассказал? - удивился Карл Великий.
        - Во-первых, я убедил его, что мне уже известны их махинации, а во-вторых, неожиданная смерть Ротхарта, которую я, естественно, расценил как кару Господню, плюс немалое количество пива, и он признался в содеянном, хотя и не считал свое поведение греховным. Гуса просто-напросто обманули, он ведь работал за вино и четыре медяка, да и те не всегда платили.
        - Пьяница Гус и убийца Ротхарт… Ну что ж, возможно, всё так и есть, но при чем тут я? - с возмущением спросил Лотарий.
        - Потерпите немного… я уже заканчиваю. Как я говорил, я решил, что причину нужно искать в зерне, поскольку симптомы болезни, поразившей Фульду, а несколько лет назад, во время голода, - мой родной Йорк, очень похожи. Я попросил у Лотария полиптихи епископата, чтобы поискать там какие-нибудь сведения о зараженном зерне. К нашему удивлению, ни Тереза, ни я ничего подобного не нашли, зато обнаружили на одном листе счищенный текст, по которому позже сделали другую запись, однако нам удалось восстановить первоначальный. В нем-то и скрыта тайна этого дела. Там указывается, что из аббатства в Магдебург был отправлен груз зерна, как теперь известно, зараженного смертельным недугом. По моему мнению, когда голод в Магдебурге кончился, оставшееся зерно было приобретено прежним аббатом по очень низкой цене, и груз вернулся в Фульду.
        - Так о чем же речь? Ступайте на кладбище и предъявите обвинение покоящемуся там аббату.
        - Я бы так и поступил, если бы не подозревал живых, особенно когда узнал, что вы, Лотарий, в январе приказали распахать невозделанные земли. С каких это пор пшеницу сеют зимой?
        - Какая чушь! Это мои земли, и я могу делать с ними все, что мне заблагорассудится. Скажу больше. Я по горло сыт вашими необоснованными обвинениями и вашим хваленым всезнайством. Вы городите ерунду, не приводя ни единого доказательства: обвиняете Ротхарта, но он мертв; защищаете Борова, а он не только туп, но и нем; вспоминаете прежнего аббата, но его тело уже несколько лет покоится на кладбище; и, наконец, ссылаетесь на полиптих, чьи секреты вам удалось раскрыть не иначе как с помощью колдовства, но упомянутый вами лист никто не видел и тем более не изучал. Есть у вас этот полиптих? Так покажите его или заберите свои слова назад.
        Алкуин прикусил губу. Он рассчитывал своими доводами положить Лотария на обе лопатки, а вышло едва ли не наоборот. Теперь без весомых доказательств Карл Великий вряд ли встанет на его сторону. Алкуин взглянул на монарха, и тот, будто в подтверждение его опасений, отрицательно покачал головой.
        Тем не менее Алкуин собирался ответить, как вдруг Тереза встала и направилась к королю.
        - У меня есть доказательства, - твердо заявила она.
        Все молчали.
        Девушка достала из мешка измятый пергамент и развернула его перед Карлом Великим. Алкуин с изумлением взирал на него - это был лист из полиптиха, который Тереза успела вырвать спустя несколько секунд после прихода Лотария в скрипторий и за несколько секунд до того, как епископ бросил толстый том в огонь. Король взял лист, внимательно рассмотрел и показал Лотарию, который не верил своим глазам.
        - Проклятая дьяволица! Откуда он у тебя?
        Карл Великий забрал пергамент, пока епископ не завладел им, и передал Алкуину, который повторил всю процедуру прочтения отпечатавшегося на следующем листе текста. Когда буквы стали видны, сам король вслух прочитал его.
        Однако Лотарий не сдавался.
        - А почему вы считаете, что я в этом замешан? Текст был написан два года назад прежним аббатом, который ведал всеми полиптихами, можете кого угодно спросить.
        Несколько монахов подтвердили слова Лотария.
        - Да, текст, прочитанный с помощью золы, действительно был написан аббатом, но соскребли его и сделали новую запись вы, своей рукой, надеясь скрыть единственное доказательство того, что причину болезни нужно искать в пшенице, - заявила Тереза.
        - Но я никогда не делал этой записи! - гневно вскричал епископ.
        - Нет, делали! - Тереза была настроена решительно. - Я сравнила ее с вашими письмами. «In nomine Pater».
        - Какими еще письмами, мерзкая лгунья? - Звонкая пощечина, которой он наградил девушку, эхом разнеслась по всей церкви. - Нет никаких писем и вообще никаких документов.
        Тереза в отчаянии взглянула на Алкуина, понимая, что у Лотария было время для уничтожения всех записей, которые могли бы уличить его. Но тут поднялся Карл Великий.
        - Давайте-ка проверим, - сказал он, достал из запазухи запечатанный сургучом свиток и осторожно развернул его. - Помните эту эпистолу, Лотарий? Вы прислали мне ее вчера, предварительно разослав такую же всем епископам. Вероятно, в надежде на более высокую должность, вам хотелось убедить меня, какой вы верный и добрый христианин.
        Карл Великий сосредоточился на упомянутых Терезой словах - «In nomine Pater». В обоих текстах почерк совпадал до мельчайших деталей.
        - Хотите что-нибудь сказать? - обратился к Лотарию король.
        Епископ онемел от ярости. Вдруг он повернулся к Терезе и попытался по-настоящему ударить ее, но Алкуин преградил ему дорогу. Лотарий рванулся еще раз, и сам получил удар кулаком, сваливший его на пол.
        - Давно я мечтал это сделать… - пробормотал монах, потирая ушибленную руку.
        Четыре дня спустя Алкуин рассказал Терезе, что Лотария арестовали и заключили под стражу в келью, где он и пробудет до суда. Алкуин так и не выяснил, когда же епископ узнал, что пшеница является причиной болезни, но, даже узнав это, продолжал торговать ею как ни в чем не бывало. Коля освободили, поскольку он не имел к этим темным делам никакого отношения. Освободили и Борова, но, к сожалению, он окончательно повредился умом и напоминал побитую испуганную собаку.
        - А епископа не казнят? - спросила Тереза, разбирая манускрипты.
        - Честно говоря, не думаю. Учитывая, что Лотарий - родственник короля и по-прежнему является епископом, скорее всего он вообще избежит наказания.
        Тереза продолжала складывать кодексы. После разоблачения Лотария сегодня она впервые пришла в скрипторий.
        - Это несправедливо, - наконец произнесла она.
        - Иногда и божественное правосудие понять трудно, что уж говорить о земном.
        - Но погибло столько народу…
        - Смерть нельзя оплачивать смертью. В мире, где жизнь может оборваться по прихоти болезней, голода, войны, жестокой природы, казнь одного человека, даже преступника, ничего не даст. Нередко за жизнь убитого назначается определенный штраф, и чем его состояние больше, тем штраф выше.
        - Но ведь многие умершие были далеко не богачами…
        - Например, убийство молодой женщины, способной рожать детей, карается штрафом в шестьсот сольдо, равно как и убийство мальчика моложе двенадцати лет, а если такая же участь постигла девочку, штраф составит всего двести сольдо.
        - И как это понимать?
        - Перед Господом мужчина и женщина равны, а перед людьми - нет: мужчина приносит деньги и прочие блага, женщина - детей и всякие неприятности.
        - Детей, которые своим трудом тоже принесут богатство. К тому же, если Господь создал мужчину по своему образу и подобию, почему он не смотрит на все так, как его Создатель?
        Алкуин задумался, стараясь поточнее ответить.
        - Я уже говорил, что иногда убийство карается штрафом, а преступление, приведшее к большим потерям, например пожар или разбой - казнью.
        - Выходит, убийцу штрафуют, а вора убивают.
        - Примерно так, закон есть закон.
        Тереза вновь занялась Евангелием, с которым возилась с раннего утра. Она окунула перо в чернильницу и начала новый стих, чтобы как можно быстрее закончить свой ежедневный урок - одну страницу. На каждой было тридцать шесть строк, над которыми она трудилась примерно шесть часов - вдвое меньше, чем любой опытный писец. Алкуин научил ее новому минускульному письму - с более мелкими буквами, чем в маюскульном, более понятному для чтеца и простому и быстрому для переписчика, - которое значительно облегчало копирование священного текста. Тереза успешно им пользовалась, и Алкуин гордился тем, как быстро она работает.
        Каждый день, когда обязательная страница была готова, Алкуин обучал девушку разным наукам, обращая особое внимание на Ars Dictaminis - искусство составления эпистол.
        - Ты должна уметь не только копировать, но и писать сама, - говорил он.
        Кроме Библии, Тереза читала Liber glossarum[53 - Книга глосс (лат.).] - увлекательное и единственное в своем роде собрание всех накопленных познаний. По словам Алкуина, эта рукопись была скопирована в аббатстве Корби с вестготского оригинала, в основе которого лежал труд святого Исидора «Этимологии». Правда, монах неоднократно предостерегал ее насчет параграфов, где между строк угадывались языческие мысли Вергилия, Эросия, Цицерона или Этропия, однако Тереза приводила ему переводы этих авторов, сделанные Иеронимом, Амброзием, Августином и Григорием Великим, и Алкуин разрешал ей читать дальше. Чудесная книга была окном в неизвестный мир знаний, более обширных, чем религия.
        - Есть вещи, которых я не понимаю, - однажды сказала девушка, на минуту закрывая толстый том.
        - Если бы вместо этого ты с бoльшим прилежанием читала Библию…
        - Я говорю не о Liber glossarum, а о зараженной пшенице. Сколько я ни думала, так и не поняла, почему вы заперли меня в той комнате.
        - Ах, это… Я беспокоился, как бы с тобой чего не случилось, и, честно говоря, не хотел, чтобы ты снова беседовала с Лотарием. В первый раз я сам подтолкнул тебя к встрече с ним, но потом положение стало гораздо более опасным.
        - Вы? Тогда я тем более не понимаю…
        - Когда ты прочитала счищенный текст, все мои подозрения сосредоточились на Лотарии. Он единственный имел доступ к полиптиху, а новая запись была сделана недавно. К сожалению, он тоже что-то заподозрил, поэтому нужно было убедить его, будто мы думаем на кого-то другого. Я попросил Хельгу Чернушку раскрасить ноги и изобразить из себя больную, чтобы ты встревожилась и побежала к Лотарию. Я знал, ты расскажешь ему о моих подозрениях насчет Коля и тем самым развяжешь мне руки для дальнейшего расследования. Даже письмо, которое он нашел у меня в келье, я написал нарочно, зная, что нахожусь под наблюдением.
        - Но почему вы не поделились со мной своим планом?
        - Боялся, ты случайно проговоришься, упомянешь какую-нибудь мелочь, и Лотарий насторожится, а мне нужно было, чтобы он поверил в твою версию происходящего. Кстати, идею насчет раскрашенных ног я позаимствовал у него.
        - Как это?
        - Именно так он поступил с Ротхартом. Я это понял, когда осматривал труп. Он ведь умер не от болезни, а был убит Лотарием, поскольку только он мог выдать его. После смерти рыжего Коль остался единственным подозреваемым.
        - А почему вы не рассказали обо всем этом Карлу Великому? Даже я сомневалась в вашей невиновности.
        - Мне нужно было время. Если ты помнишь, я узнал, что Лотарий приказал вспахать земли за пределами епископата. Посеяв там пшеницу, он надеялся избавиться от уличающего его доказательства и при этом не потерять зерно. А поскольку спорынья сохраняется от урожая к урожаю, со временем она могла заразить весь город. Я не знал, где спрятано предназначенное для посева зерно и представляет ли собой пшеница, подброшенная Лотарием на мельницу Коля, все епископские запасы, а потому попросил двух служек последить за вспаханными полями. Я не хотел разоблачать его, не убедившись, что они еще не засеяны. Однако сейчас меня больше всего беспокоит другое - часть зараженной пшеницы я так и не нашел.
        Тереза устыдилась своего недоверия к Алкуину. Она положила на место книгу, собрала письменные принадлежности и попросила разрешения уйти, поскольку уже наступил вечер.
        19
        Проснувшись, Горгиас взмолился, чтобы это был лишь страшный сон, однако он по-прежнему находился в заточении, в котором провел уже целый месяц. Каждое утро Генсерик приходил в крипту проверить, как продвигается работа над документом, оставлял ему горшок с едой и выносил испражнения. Горгиас старался писать так аккуратно, как только умел, однако вскоре заметил, что коадъютор смотрит только на объем переписанного текста, не обращая внимания ни на точность воспроизведения, ни на почерк. Сначала он объяснял это плохим зрением старика, но потом вспомнил, что Генсерик не знает греческого.
        Горгиаса удивляло, что при этом Уилфред ни разу сам не потребовал текст для проверки. Одна мелочь натолкнула его на неожиданную мысль.
        Когда коадъютор ушел, он отодвинул в сторону пергаменты, поставил на стол горшок и принялся есть, не переставая думать о Генсерике и его светло-голубых глазах. Спустя какое-то время он поднялся.
        «Его светло-голубых глазах…» А вдруг это был он? Вдруг человек, ранивший его в день пожара, был Генсерик? Конечно, коадъютор не из тех, кто станет нападать на более молодого противника, но тогда чуть брезжил рассвет, и нападение было внезапным. Ведь он включил его в список подозреваемых наряду с карликом монахом и регентом. Возможно, Генсерик знал о пергаменте, поскольку ведал всеми документами, да и существовавшие в крепости тайные проходы были ему хорошо известны.
        Горгиас кружил по келье. Уилфред не уставал повторять, что речь идет о секретном тексте, но если это так, зачем он поделился тайной с Генсериком? Рука болела, однако он старался не обращать на нее внимания. И зачем граф запер его здесь? И почему, если этот документ так важен, он не интересуется, как идут дела?
        Нет, все это полная бессмыслица, и единственное объяснение заключается в том, что Генсерик действует на свой страх и риск. Он украл у него пергамент только с латинским текстом, а теперь хочет перевести его на греческий.
        К концу дня Горгиас решил, что Генсерику известно об огромной власти, которой обладает пергамент, - ведь даже Уилфред говорил о нем со страхом, хотя и не объяснял причину. Видимо, Генсерик хочет обладать этой властью и ради ее достижения не остановится даже перед убийством.
        Горгиас еще раз внимательно просмотрел текст, который переписывал, сравнил его с латинским оригиналом и подсчитал, что при таком ритме закончит работу дней через десять. За это время он должен попытаться спасти свою жизнь.
        Вскоре у него был готов план, как выбраться из застенков.
        Генсерик обычно появлялся здесь после терции, проводил несколько минут в крипте, после чего через вращающийся механизм в двери передавал ему еду. Иногда, в ожидании очередной порции текста, коадъютор оставлял механизм открытым, и это можно было использовать. Механизм представлял собой вертикально расположенный бочонок с заслонками, за которыми находилось пустое пространство, куда мог бы пролезть поросенок, но никак не человек. Тем не менее, если отвлечь Генсерика, через эту дыру можно схватить его за руку и заставить открыть задвижку.
        Была среда. Горгиас решил осуществить свой хитроумный план в воскресенье, чтобы успеть вытащить четыре винта, с помощью которых крепились заслонки.
        В четверг вечером он вытащил первый, залепив поврежденное место хлебом, вымоченным в черных чернилах, в пятницу - второй и третий, но четвертый в субботу никак не поддавался. Горгиас трудился без устали, пока раненая рука не заставила его закончить. Спал он плохо.
        Когда на следующее утро пришел Генсерик, он быстро снял одну заслонку и стал возиться со второй. В какой-то момент он даже подумал, не отказаться ли от своей затеи, но потом решил попытаться изо всех сил надавить на заслонку и оторвать ее. По скрежету замка Горгиас понял, что коадъютор уже в часовне, в отчаянии уперся в заслонку ногой и толкнул. Заслонка устояла. Тогда он с размаху ударил по ней, и железка отскочила. Он даже успел кое-как прикрепить ее на прежнее место заранее приготовленной замазкой. Генсерик поинтересовался, откуда шум, и Горгиас ответил, что случайно налетел на стул.
        Только бы коадъютор не заметил повреждений! Вскоре раздался скрип вращающегося механизма.
        Генсерик принес горох - значит, сегодня действительно воскресенье. Горгиас торопливо забрал еду, а вместо нее положил старый ненужный пергамент, чтобы посмотреть, отличит ли коадъютор черновик от набело переписанного текста. Старик забрал пергамент и, как и надеялся Горгиас, оставил механизм в том же положении.
        Он притаился, готовясь к решительным действиям. Теперь нужно только дождаться, когда Генсерик опять повернет механизм, возвращая текст, выбить заслонку и схватить его за руку. Как бы только старик не насторожился раньше времени, услышав его тяжелое, прерывистое дыхание. Однако коадъютор спокойно водил скрюченными пальцами по пергаменту и вдруг быстро глянул на вращающийся бочонок.
        - Я должен получше просмотреть текст, - сказал он.
        Горгиас чертыхнулся. Если дать Генсерику время, он наверняка раскроет его замысел. Вдруг с внешней стороны раздался скрежет какого-то инструмента по металлу, затем кто-то выругался и с такой силой ударил по механизму, что тот чуть не вылетел из двери. Горгиас отступил, опасаясь, не тронулся ли Генсерик умом. Ругань тем временем становилась все тише, пока буря окончательно не улеглась. Затем где-то вдалеке с силой захлопнулась дверь.
        Вечером Генсерик пришел не один. Горгиас слышал, как два человека спорили, иногда срываясь на крик. Второй, похоже, пребывал в сильном раздражении, и вскоре за криками последовали удары. Несколько мгновений спустя механизм повернулся и две сильные руки сняли поврежденные заслонки. Прежде чем в страхе спрятаться в углу, Горгиас разглядел на одной из них вытатуированную змею. Однако ничего ужасного не произошло. Рука с татуировкой всунула в келью пергамент, который он утром передал Генсерику, и исчезла, а потом заслонки вернули на место. В течение следующих трех дней он ничего не слышал о Генсерике.

*****
        - Вставай! - приказал коадъютор из-за двери.
        Горгиас повиновался, не очень понимая, что делает. За окном было еще темно. Спотыкаясь, он подошел к двери и помолился, чтобы Генсерик забыл о произошедшем, однако скорее стены рухнут и проломят ему голову, чем старик забудет. Механизм повернулся, впустив луч света, и резко захлопнулся. Горгиас нащупал горшок с едой и с жадностью на нее набросился. Вкуса он не чувствовал, так как не ел три дня.
        Когда он проглотил последнюю ложку, Генсерик велел приготовить пергамент. Горгиас закашлялся. В голове был туман.
        - Я… я не мог работать, - признался он. - Рука… Я болен.
        Генсерик выругался и пригрозил пытками Рутгарде.
        - Клянусь, я не вру, можете посмотреть сами.
        Не дожидаясь ответа, Горгиас отодвинул одну из заслонок, пока Генсерик возился с задвижкой. В отверстии показалось пламя свечи, но даже от этого слабого света у Горгиаса заболели глаза, и он прикрыл веки. Затем медленно протянул вперед больную руку, и вдруг что-то надавило на нее, заставив его вскрикнуть.
        - Без выдумок, а не то сломаю, - пообещал коадъютор.
        Горгиас кивнул, и вскоре пальцам стало тепло от свечи, которой Генсерик водил вдоль его руки. Коадъютор был поражен: если бы рука не шевелилась, он бы поклялся, что она принадлежит трупу.
        Вечером коадъютор сообщил, что Ценон, врач, готов осмотреть его, однако Горгиас метался в лихорадке и ничего не понял. Немного придя в себя, он услышал, как Генсерик с шумом вынул заслонки, впустив в келью свет. Затем он велел Горгиасу опереться спиной о дверь и просунуть в образовавшиеся проемы обе руки. Тот, в полубессознательном состоянии, повиновался и, когда запястья сковала цепь, даже не застонал. Затем Генсерик всунул ему между предплечьями палку, пригвоздив таким образом к двери, а спустя несколько секунд открыл ее, заставив больного двигаться вслед за ней.
        Горгиас не успел поднять взгляд, как коадъютор накинул на него капюшон и затянул завязки на затылке, а прежде чем убрать палку, предупредил, что при попытке к бегству тут же его убьет. Горгиас еле держался на ногах, но Генсерик сразу потянул его за цепь вперед.
        Он не знал, сколько времени они шли, но путь показался ему бесконечным. Наконец остановились в каком-то укрытии, и вскоре кто-то поздоровался с Генсериком. По голосу Горгиас предположил, что это Ценон, но вполне мог быть и человек с татуировкой. Оказался все-таки врач. Коадъютор настаивал, чтобы тот не снимал с Горгиаса капюшон, но Ценон его не послушал.
        - Он может умереть, а я даже не узнаю.
        Когда капюшон откинули, Горгиас решил, что находится в заброшенном амбаре, куда зачем-то поставили стол. Два факела освещали неприглядное помещение. Ценон попросил Генсерика снять цепь.
        - Разве вы не видите, в каком он состоянии? Никуда он не убежит, - попытался убедить старика врач.
        Генсерик не согласился. Он освободил больную руку, а здоровую приковал к железному кольцу на столе.
        Поднеся к Горгиасу факел, Ценон не смог сдержать гримасу отвращения, а запах заставил его резко отпрянуть. Он надавил на рану какой-то дощечкой, но Горгиас даже не пошевелился. Врач покачал головой.
        - Рука уже мертва, - сказал он на ухо Генсерику. - Если гной проник в лимфу, можно рыть могилу.
        - Делайте, что хотите, но руку он потерять не должен.
        - Он ее уже потерял. Не знаю, удастся ли спасти жизнь.
        - Вы хотите получить деньги или нет? Мне все равно, что будет с ним, меня интересует рука, способная писать.
        Ценон выругался, передал факел Генсерику и попросил посветить. Затем положил сумку с инструментами на стол, достал узкий нож и поднес его к ране.
        - Возможно, будет больно, - предупредил он Горгиаса. - Я должен вскрыть руку.
        Только он начал, как Генсерик зашатался, однако врач успел подхватить его.
        - Вам плохо? - спросил он.
        - Нет, нет, все хорошо, продолжайте, - приказал коадъютор.
        Ценон удивленно взглянул на него и опять склонился над раной. Он налил на нее немного жидкости и сделал разрез, параллельный шраму. Кожа снялась, как у змеи, и из-под нее потек гной. Вонь была такая, что Генсерик отступил. Ценон отыскал иглу и попытался вдеть в нее нитку.
        - Черт возьми! - воскликнул врач, когда игла выскользнула из пальцев, и сколько он ни искал ее, та словно сквозь землю провалилась.
        - Да бросьте вы и возьмите другую, - посоветовал Генсерик.
        - Здесь другой нет, вам придется пойти за ней.
        - Почему мне? Сами идите.
        - Я должен остаться, иначе он истечет кровью. - Ценон отпустил локоть Горгиаса, и кровь тут же залила стол. Врач снова сдавил артерию.
        Генсерик уступил, и хотя Горгиас был совершенно беспомощен, наказал Ценону не спускать с него глаз. Перед уходом он проверил надежность цепи и уточнил, где хранятся иглы, но уже в дверях опять зашатался.
        - Вы действительно хорошо себя чувствуете? - обеспокоенно спросил Ценон.
        - К моему возвращению разберитесь с рукой! - вместо ответа велел Генсерик и ушел, часто-часто мигая, будто что-то застилало ему глаза.
        Ценон наложил Горгиасу ниже плеча жгут, чтобы остановить кровотечение, после чего опять осмотрел рану, и темно-фиолетовый цвет кожи ему явно не понравился. Генсерик может требовать что угодно, но рука все равно потеряна. В этот момент Горгиас проснулся и, увидев врача, попытался сесть, однако цепь и жгут мешали ему. Ценон поторопился успокоить больного.
        - Где вы пропадали? Рутгарда уже считает вас мертвым, - сказал врач и, заметив блеск пропавшей иглы, нагнулся.
        Горгиас хотел заговорить, но лихорадка лишила его сил. Когда Ценон сообщил, что руку придется ампутировать, иначе он погибнет, больной лишь со страхом взглянул на него.
        - Но даже в этом случае вы можете умереть, - добавил он таким тоном, словно речь шла о заклании свиньи, а не о гибели человека.
        Горгиас все понимал. Правда, он старался не обращать на это внимания, но вот уже несколько дней он не чувствовал собственных пальцев, да и вся рука ниже локтя была безжизненна. Если он потеряет ее, то потеряет и работу, зато, оставшись в живых, всегда сможет защитить Рутгарду. Он обреченно взглянул на покрытую гнойниками руку - ее дергало, но боли не было. Ничего не поделаешь, врач прав. Однако когда Ценон сказал, что Генсерик против ампутации, Горгиас не понял, о чем речь.
        - Сожалею, но он платит.
        Тогда Горгиас попытался снять что-то с шеи. Ценон его остановил.
        - Снимите сами, - прохрипел больной. - Оно рубиновое. Вам за всю жизнь столько не заработать.
        Ценон осмотрел ожерелье, потом схватился за него и дернул.
        - Генсерик меня убьет, - после некоторого раздумья произнес он.
        Сплюнув, он велел Горгиасу вцепиться зубами в сухую палку, а сам взял пилу и начал резать, как мясник, разделывающий тушу.
        Когда Генсерик вернулся, он увидел лишь лежащего в луже крови Горгиаса. Ценон исчез. На полу валялась ампутированная рука, а на ее месте болталась аккуратно зашитая культя.
        Правда, вскоре врач вернулся и попытался объяснить, что без этого нельзя было обойтись, однако коадъютор не желал его слушать. Он сыпал проклятиями, ругал его, грозил адским огнем и даже попытался ударить, как вдруг успокоился, словно смирился с неизбежным, а спустя мгновение в очередной раз зашатался. Он казался потерянным, взгляд его бессмысленно блуждал, и Ценон еле успел подхватить старика. Вдруг Генсерик закашлялся, лицо его страшно побледнело, превратившись в подобие мраморной маски. Врач дал ему глотнуть какой-то жидкости, и коадъютор немного ожил.
        - Мне кажется, вы больны. Разрешите проводить вас?
        Генсерик неуверенно кивнул.
        Ценон помог коадъютору забраться на повозку, забросил туда же Горгиаса, словно куль с мукой, потом залез сам и погнал лошадь через лес, следуя путаным указаниям Генсерика. По пути Ценон заметил, что старик все время чешет ладонь правой руки, словно обожженную крапивой. Врач спросил, что с ним, но коадъютор ничего не смог ответить.
        Они остановились в дубраве недалеко от крепостной стены. Генсерик спустился с повозки и пошел вперед, еле волоча ноги, как сомнамбула; Ценон с Горгиасом на спине последовал за ним. У стены коадъютор пошарил рукой среди плюща и нашел маленькую дверцу, которую с трудом открыл вытащенным из сутаны ключом. Прежде чем войти, он немного передохнул, а переступив порог, рухнул на пол.
        Когда на следующий день Горгиас проснулся, рядом с ним лежал труп Генсерика.
        Прошло немало времени, прежде чем Горгиас сумел подняться. Затуманенным взором взглянул он на культю, которую Ценон забинтовал куском собственной рясы. Боль была ужасная, но кровотечение прекратилось. Затем он посмотрел на Генсерика. Лицо его было искажено, руки прижаты к животу, причем правая - какого-то странного пурпурного цвета. Горгиас хотел пнуть ее ногой, но сдержался. Оглядевшись, он понял, что это та крипта, где он в последнее время находился. Он толкнул дверь в келью, и та со скрипом открылась. Несколько секунд он колебался, но потом все-таки вошел и стал рыться среди документов. К счастью, самые важные - латинский оригинал и греческий перевод - лежали там, где он их спрятал. Горгиас забрал пергаменты, а остальные, какие успел, разодрал на куски. Еще он прихватил оставшийся хлеб и направился к заброшенной шахте.
        Было еще утро, когда Горгиас добрался до похожих на соты ям, где раньше добывали железную руду. Он пробирался по заросшим тропинкам среди гор песчаника, сломанных колес, светильников и сгнившей кожаной упряжи, которые после того, как руда кончилась и работы прекратились, никто не потрудился убрать. Вскоре показались старые хижины для рабов.
        В этих полуразрушенных жилищах иногда селились разбойники и дикие звери, и Горгиас молился, чтобы сейчас они оказались пустыми. Пошедший недавно дождь усиливался, поэтому он забрался в единственную постройку, частично сохранившую крышу, и стал искать укрытие среди больших кувшинов и сломанных инструментов. Наконец нашел подходящий закуток за бочками с застоявшейся водой, с облегчением сел, прислонился спиной к их деревянным бокам и закрыл глаза, пытаясь справиться с режущей болью. Ему хотелось сорвать с культи повязку, но он вовремя понял, что это безумие.
        И опять, в который раз, подумал о Рутгарде.
        Ему нужно убедиться, что с ней все хорошо, поэтому сегодня ночью он навестит ее. Подождет, пока сядет солнце, и проберется в Вюрцбург через сточную канаву, которой всегда пользовался, когда городские ворота бывали закрыты.
        Горгиас попытался уснуть, но сон не шел. И тут он вспомнил Терезу. До чего же он тосковал по ней!
        Пытаясь как-то убить время, он съел немного хлеба, а потом стал размышлять, что же приключилось с Генсериком. На своем веку он повидал немало покойников, но ни один не захлебнулся собственной рвотой, и ни у кого не было такого перекошенного лица. По-видимому, его отравили, возможно, тот человек с татуировкой.
        Вдруг перед глазами промелькнула картина давнего нападения: человек со светлыми глазами, рука, наносящая удар, которую он пытался схватить, и вытатуированная змея. Да, сомнений нет. Его ранил человек с татуировкой, приходивший в крипту.
        Ночью, под покровом темноты, он благополучно дошел до Вюрцбурга, однако дом его оказался пуст. Вероятно, Рутгарда по-прежнему живет у сестры, на склоне холма, и он отправился туда. Почти добравшись до места, он услышал голос жены, напевавшей одну из своих любимых песенок. Боль в плече мгновенно исчезла, и он уже собирался подойти к ней, но вдруг заметил за углом нескольких мужчин.
        - Проклятая работа! Не понимаю, какого черта мы тут делаем. Этого писца наверняка давно волки съели, - в сердцах сказал один, пытаясь укрыться от ливня.
        Горгиас ругнулся про себя. Если люди Уилфреда поджидают его, значит, граф действительно замешан во всей этой истории. Как это ни тяжело, но придется возвращаться, рисковать ни в коем случае нельзя.
        Назад он пошел вдоль крепостной стены, глядя на мерцающие от пламени свечей окошки дворца и гадая, где могут находиться покои Уилфреда. Свечи, казалось, то гасли, то загорались вновь, словно играли с дождем в какую-то таинственную игру. Горгиас раздумывал, не подойти ли поближе, но тут за стеной раздалось кудахтанье, да и запах выдавал наличие птичьего двора, и он решил украсть курицу. В конце концов, ему нужно что-то есть, а так каждый день будут свежие яйца.
        Он оглянулся, где бы лучше перелезть, но скоро понял, что с одной рукой ничего у него не выйдет. Тогда он направился к воротам, хотя и не сомневался, что их наверняка охраняют, и не ошибся - за изгородью маячил Бернардино, испанский монах карликового роста.
        Не зная, что предпринять, Горгиас укрылся за деревом. Сначала он подумал заговорить с монахом, но тут же отбросил эту дурацкую мысль и уже решил уходить, однако петушиный крик остановил его, а спустя несколько секунд послышался скрип приближающейся повозки. Это оказались караульные, поджидавшие его у дома сестры Рутгарды. Подъехав к воротам, они позвали Бернардино, и коротышка немедленно открыл, по очереди осветив лица прибывших факелом.
        - Проклятый дождь! Уже сменились? - спросил карлик, тщетно пытаясь укрыться от потоков воды.
        Мужчины молча кивнули и стали понукать неторопливую клячу.
        Горгиас воспользовался задержкой, схватился за повозку, под покровом ночной темноты въехал во двор и спрятался за кустами, а когда стражники ушли и карлик закрыл ворота, перебежал в какую-то развалюху.
        Услышав храп Бернардино, он пробрался к птичнику, присмотрел себе самую упитанную курочку, подождал, пока пернатые обитатели успокоятся, крадучись, словно лис, проник внутрь и схватил свою жертву за шею, однако она раскудахталась так, словно ее уже ощипывают. Вслед за ней все ее товарки устроили такой переполох, что и мертвые проснулись бы.
        Горгиас пинками разогнал их, выскочил из птичника, подождал появления Бернардино, чтобы в темноте случайно не столкнуться с ним, и пока сонный коротышка соображал, в чем дело, подхватил свою курицу и скрылся.
        Когда он добрался до шахты, была еще ночь. Горгиас опять устроился среди бочек, приспособив одну из них под клетку для Белянки, и, несмотря на боль в плече, уснул до утра, а когда проснулся, получил от своей новой подружки подарок в виде тепленького яичка.
        Он попотчевал Белянку найденными поблизости дождевыми червями и еще несколько оставил про запас в деревянной миске, прикрыв ее камнем, а сам попил свежей дождевой воды. Затем, хоть и со страхом, все-таки снял с культи повязку и обнаружил, что дело обстоит не так уж плохо. Ценон отпилил руку выше локтя, пришил к ране лоскут кожи и прижег его. Конечно, на культе были волдыри от ожога, но это лучше, чем нагноение. Аккуратно вернув повязку на место, Горгиас принялся размышлять о своем незавидном положении.
        Он вспомнил все, начиная с того утра, когда неизвестный со светлыми глазами напал на него и украл пергамент. Затем на пожаре он потерял Терезу. Горгиас опять расплакался. После похорон Уилфред потребовал от него документ императора Константина - тот, который у него украли и который еще не был закончен. Потом Генсерик, видимо с согласия Уилфреда, заточил его в крипту, чтобы он в срок выполнил важную работу. Спустя месяц, в течение которого от папского посланника не было никаких вестей, Горгиас попытался бежать, и благодаря странной смерти Генсерика ему это удалось. Историю дополняли неизвестный с татуировкой и ампутация его злосчастной руки.
        Он задумался, какую же роль играл во всем этом Генсерик. Сначала он предполагал, что коадъютор действовал по собственному усмотрению и что именно он напал на него, однако странные обстоятельства его смерти и люди Уилфреда у дома, где жила Рутгарда, заставили Горгиаса усомниться в этом. И кто такой человек со змеей? Он точно в курсе происходящего и, очевидно, выше Генсерика по положению, поскольку обращался со стариком более чем непочтительно.
        Тут Горгиас заметил, что глупая птица с любопытством смотрит на его завязанную культю, и горько усмехнулся. Из-за какого-то жалкого документа он потерял правую руку и больше не сможет писать. Горгиас достал из мешка пергамент и в очередной раз внимательно осмотрел его. Мелькнула шальная мысль порвать мерзкую кожу и использовать ее для Белянки вместо подстилки, однако он отогнал ее. В конце концов, если документ имеет такую ценность, возможно, за него хорошо заплатят.
        Дождь кончился, и Горгиас решил пройтись, а заодно составить в уме список самых необходимых на сегодняшний день вещей. Прежде всего, он нуждается в еде, и одной готовности курицы ему помочь явно недостаточно. По дороге на шахту он проходил орешник, и это в сочетании с яйцами и ягодами, конечно, может быть подспорьем, но все равно маловато. Он подумал, не использовать ли Белянку как наживку для поимки какой-нибудь добычи покрупнее, но вынужден был признать, что скорее всего никого не поймает, а курицу потеряет.
        Да, с одной рукой, без силков и капканов даже на утку не стоит охотиться, а вот рыбу половить можно попробовать. На шахте найдутся и палки для удилища, и тонкая веревка, и материал для крючков, а уж червяков тут столько, что настоящий пир можно устроить. Река близко, главное, чтобы рыба клевала.
        Такое решение обрадовало его, и тут же опять нахлынули мысли о Рутгарде.
        Он не представлял, сколько еще за домом будут наблюдать, но желание повидаться с женой временами пересиливало осторожность. Если бы кто-нибудь мог ему помочь, рассказать, как она поживает, и передать, что он ни на минуту не забывает о ней, ему стало бы легче. Нет, все-таки риск слишком велик, лучше подождать более подходящего момента. Он ведь ее видел, и, судя по всему, у нее все хорошо, а это самое главное.
        Горгиас опять достал документ и перечитал еще пару раз, останавливаясь на тех местах, которые при копировании вызывали у него недоумение. Пергамент что-то скрывал, хотя, возможно, даже Уилфред этого не заметил. В задумчивости он убрал документ обратно в мешок и стал искать, куда бы его спрятать. Тогда, если его схватят, он сможет поторговаться. Наконец взгляд его упал на одну подходящую балку, куда он по бочкам и забрался, а потом расшвырял их, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. Довольный, он выпустил Белянку на улицу полакомиться червяками, а сам сел мастерить крючки.
        Целую неделю его мучили страшные боли и лихорадка, которая то накатывала, не давая подняться, то отпускала. Немного отвлекала только Белянка - по утрам он привязывал ее снаружи, чтобы она собирала червяков и гусениц, а вечером забирал в хижину, чтобы еда была под рукой. Наконец ему немного полегчало, он даже нашел в соседних хижинах старые одеяла и устроил себе более удобную постель. Иногда он поднимался на вершину холма и смотрел оттуда на город или любовался горами, на которых уже начинал таять снег. Когда по перевалам можно будет пройти, говорил он себе, мы с Рутгардой убежим в другой город.
        Дни шли, рука заживала - мало-помалу он начал двигать плечом, нитки выпали, и шов приобрел нормальный цвет кожи. В одно прекрасное утро культя совсем перестала болеть и больше его не беспокоила.
        На третью неделю Горгиас решил обследовать подземные галереи шахты. У входа в первую же из них он нашел огниво и достаточно трута, чтобы зажечь факелы, прикрепленные на стенах туннеля. Чуть дальше он обнаружил железные обручи, скорее всего от бочек. За время этих походов он изучил все находившиеся в галереях пещеры, переходы и шахты. Два туннеля, по которым, видимо, перевозили грузы, были вполне пригодны как укрытие; остальные, сильно разрушенные, годились только на случай опасности.
        Однако мысль о возвращении в Вюрцбург не покидала его. На такой пище он долго не протянет, и все равно рано или поздно его отыщут. Он убеждал себя, что сумеет договориться с Уилфредом. В конце концов граф - калека, и, если они встретятся один на один, можно будет на него надавить. Вполне вероятно, в обмен на документ Уилфред согласится гарантировать безопасность ему и его семье. Нужно только изучить его передвижения, чтобы выбрать наиболее удобное время и место.
        В день, когда исполнилось четыре месяца со смерти дочери, Горгиас окончательно решил вернуться домой. Накануне он соорудил себе наряд нищего, что было нетрудно, поскольку одежда его превратилась в лохмотья, а в туннеле он нашел изъеденную мышами шапку и дырявый шерстяной плащ. Он уже собирался облачиться в него, как услышал вдали колокола, бившие тревогу. После пожара в мастерской они впервые звонили так отчаянно, и Горгиас решил дождаться темноты, чтобы лишний раз не рисковать.
        Спускаясь к городу, он опасался, не подвергся ли тот нападению саксов, однако ворота оказались закрыты. Прикинувшись бродягой, он поговорил с караульным, который посоветовал ему возвращаться туда, откуда пришел. Расстроенный, Горгиас побрел по непривычно пустынным улочкам предместья и вдруг в одном из домишек заметил старика, выглядывавшего сквозь оконную решетку. Вместо ответа на вопрос, что происходит, хозяин захлопнул окно, но Горгиас не отставал, и старик наконец сообщил, что зарезали нескольких парней.
        - Наверное, дело рук некоего Горгиаса, который недавно убил Генсерика.
        Горгиас окаменел, а потом еще сильнее надвинул на глаза шапку и, даже не поблагодарив старика, отправился назад в горы.
        Февраль
        20
        Живот у Хельги Чернушки рос с той же быстротой, что и тыквы в епископском огороде, а съедала она все, что попадалось на пути, даже пресное и безвкусное. Тереза никогда не видела такого пуза и, дотрагиваясь до него, ловила себя на мысли, что хочет ребенка от Хооса Ларссона. Однако это несет с собой столько сложностей, лучше пока подождать.
        Хельга изменилась не только внешне - беременность превратила распутницу в неутомимую труженицу. Она перебралась из таверны в большой дом рядом с епископатом, перестала красить губы и носила обычную одежду, как все порядочные женщины. Но больше всего Терезу изумляло то, насколько ловко управлялась Хельга с горшками и кастрюлями. Фавила, считавшая, что ее помощница - прирожденная кухарка, сама перестала готовить многие блюда, передоверив их Чернушке.
        Единственное, что осталось от прежней Хельги, - шрам на лице, память о старом любовнике.
        Хельгу же, похоже, заботила лишь ее дочка - она не сомневалась, что родится девочка. Женщина слегка покачивала огромным животом, убаюкивая ее, разговаривала с ней, придумывала какие-то песенки, шила крохотные чепчики, молилась за нее и часто навещала старого плотника Николауса, который за сладости в свободное время делал прелестную колыбельку.
        Однако о своих обязанностях по кухне Хельга не забывала. В тот вечер предстоял торжественный ужин в честь Алкуина Йоркского, на котором ожидались король со всей свитой. По этому поводу Хельга готовила каплунов и голубей, жареного фазана и недавно убитого оленя, что вместе со сделанными Фавилой тушеной говядиной и сырным пирогом должно было удовлетворить любым вкусам. Обычно такие ужины начинались после сексты и проходили в трапезной, но на сей раз, ввиду малого числа приглашенных, помощник Лотария Людовик распорядился накрыть столы в небольшом, но теплом помещении.
        Для Терезы этот ужин не представлял бы собой ничего интересного, если бы она не была на него приглашена.
        - Король настаивает, - предупредил ее Алкуин.
        С тех пор девушка очень волновалась, вспоминая эпические стихи Вергилия из «Appendix Vergiliana»[54 - Собрание различных латинских поэтических произведений, приписываемых молодому Вергилию.], которые Алкуин посоветовал ей прочитать во время ужина.
        - Тебе не нужно учить их наизусть, - успокаивал ее монах, - просто прочти заранее несколько раз, чтобы найти верную интонацию.
        Однако больше всего Терезу беспокоило, подойдет ли ей одежда, купленная Хельгой Чернушкой.
        После работы в скриптории она побежала к подруге, дрожа как осиновый лист, и немного успокоилась, только когда увидела, что выглядит как настоящая дама. Ей не терпелось показаться гостям, но пришлось подождать, пока Хельга сделает последние стежки. Наконец женщина отошла, с пристрастием оглядела Терезу и нежно обняла ее.
        - Слишком узко, тебе не кажется? - стыдливо спросила девушка.
        - Ты прелестна, - ответила Хельга и велела ей поторопиться.
        Когда она пришла, гости уже расселись. Алкуин попенял ей за опоздание, затем она поклонилась монарху и прошла на отведенное ей место рядом с элегантно одетой девушкой, которая приветливо улыбнулась, показав мелкие белые зубки. На вид ей было лет двадцать, но оказалось, лишь недавно исполнилось пятнадцать. Один из слуг сообщил Терезе, что это Дезидерия, старшая дочь Карла Великого. Она не первый раз посещает Фульду, так как, за исключением военных походов, повсюду сопровождает отца. Тереза насчитала человек двадцать приглашенных, в основном из свиты монарха, за исключением пяти-шести духовных лиц, вероятно из епископата. Карл Великий сидел во главе длинного прямоугольного стола, накрытого тонкими льняными скатертями и украшенного неброскими зимними цветами. Он был заставлен блюдами с дичью, колбасами, сырами и фруктами, между которыми возвышались десятки кувшинов с вином, - пир был поистине королевский. По приказанию монарха все, не чокаясь, подняли бокалы и с жадностью набросились на еду.
        Спустя какое-то время Тереза заметила, что у некоторых гостей, насытившихся изысканными блюдами, проснулся аппетит иного рода, и они стали посматривать на ее обтянутую тканью фигуру. Смущенная, девушка слегка ослабила пояс, сделав одежду более свободной, и поставила между собой и сладострастниками вазу с цветами. Дезидерия заметила это и добавила еще несколько цветов, чтобы получше скрыть Терезу.
        - Не волнуйся, - улыбнулась девушка, - все мужчины одинаковы, а когда выпьют, становятся вообще невыносимы.
        Во время десерта Алкуин попросил Терезу приступить к чтению, и некоторые гости с шумом приветствовали это. Один совершенно пьяный церковнослужитель даже встал и попытался что-то сказать, но лишь громко рыгнул и рухнул на стол.
        Когда его унесли, Карл Великий поднялся и предложил Терезе начинать. Глотнув для храбрости вина, она направилась к приготовленному Алкуином пюпитру, открыла рукопись и глубоко вздохнула. Как только она произнесла первые слова, наступила полная тишина. Тереза читала медленно, спокойно, то понижая голос, то повышая его. Когда она закончила, все по-прежнему молчали; Карл Великий, стоя, с изумлением взирал на нее. Девушка подумала, ему не понравилось, однако неожиданно монарх наполнил бокал и в знак восхищения предложил ей. Она приняла, но, услышав, что король хочет видеть ее в своих личных покоях, задрожала, и вино пролилось на ее новый наряд…
        После ужина Тереза рассказала все Хельге Чернушке.
        - Ты для него лакомый кусочек, - без тени сомнения заявила она.
        Девушка уже раскаивалась, что так нарядно оделась. Она была напугана, но все-таки не верила, будто монарх хочет принудить ее к чему-то постыдному. Ей хотелось поговорить с Алкуином, но сколько Тереза его ни искала, так и не нашла.
        К счастью, первый, кого Тереза встретила в покоях Карла Великого, был именно Алкуин. Он улыбнулся ей, предложил войти и вместе с ней подождал, пока король закончит туалет.
        - А, ты уже здесь! Проходи, - пригласил Карл Великий.
        Пока он вытирался, Тереза во все глаза смотрела на него - это был самый большой человек из всех, кого она когда-либо видела, крупнее самого мощного сакса.
        - Алкуин уже сообщил, зачем я позвал тебя?
        - Нет, ваше величество, - пролепетала девушка.
        - Он сказал, что ты очень умная и сообразительная и что именно ты нашла зараженное зерно.
        Тереза, покраснев, взглянула на Алкуина, но тот утвердительно кивнул головой.
        - Это получилось случайно, - будто оправдываясь, произнесла она.
        - А скрытый в полиптихе текст ты тоже нашла случайно?
        Тереза опять посмотрела на Алкуина. Ей показалось, монарх над ней подтрунивает, но Алкуин подбодрил ее.
        - Я действительно несколько раз просмотрела полиптих, но заслуга принадлежит Алкуину, это он заставлял меня снова и снова обращаться к нему.
        - Ты не только скромная, но и отчаянная. Если бы не ты, мы бы так и не добыли решающее доказательство.
        Девушка залилась румянцем. Да, она отважилась вырвать страницу из полиптиха, но никак не ожидала, что получит за это благодарность от короля. И вообще непонятно, к чему все эти похвалы?
        -Спасибо, ваше величество, - тем не менее ответила она.
        Карл Великий что-то проворчал, кончил вытираться и накинул шерстяной плащ.
        - Я бы хотел, чтобы мои подданные брали с тебя пример. Я поговорил с Алкуином, и он согласился, что тебя следует наградить, например землями, которые принадлежали епископу…
        Тереза застыла от изумления. Вероятно, это шутка.
        - В конце концов, они наполовину вспаханы, - продолжил монарх, - и если никто ими не займется, они опять зарастут.
        - Но я… я ничего не понимаю в обработке земли…
        - Тогда я попрошу моего инженера помочь тебе. И кроме того, - добавил он, - одни прочитанные тобою стихи уже заслуживают награды.
        Когда Тереза покинула королевские покои, голова у нее шла кругом: водин миг из бесправной чужестранки она превратилась в землевладелицу, да еще Карл Великий пообещал ей зерна для посева. Все это казалось столь невероятным, что Хельга Чернушка ей не поверила.
        - Представляешь, я тоже, - сказала Тереза, и обе расхохотались как сумасшедшие.
        Потом, сидя у огня, они долго обсуждали, что это за земли, где они находятся и много ли богатства принесут. По словам Хельги, сама по себе земля ничего не стоит, а чтобы она приносила доход, нужны рабочие руки, волы, семена, плуги, вода, но и тогда чаще всего урожая хватает лишь на прокорм тех, кто ее обрабатывает. Однако Тереза предпочитала об этом не думать, представляя себя женой Хооса и богатой хозяйкой обширных угодий. Спать они легли вместе, согревая друг друга. Хельга быстро уснула, а Тереза не спала всю ночь, воображая, что будет, если слова короля окажутся правдой.
        На следующее утро, придя в скрипторий, девушка застала там Алкуина, погруженного в свои записи. Он поздоровался, не поднимая головы, однако потом оторвался от работы и поздравил ее с удачей.
        - Не думаю, что он говорил серьезно, - поделилась своими опасениями Тереза.
        - Можешь не сомневаться, - заверил ее монах, - король не из тех, кто бросает слова на ветер.
        - Но я ничего не понимаю в землях, что я буду с ними делать? - Девушка в нетерпении ждала ответа.
        - Не знаю, наверное, обрабатывать. Чтение и письмо - не те занятия, на которые можно содержать семью. Полагаю, ты должна быть довольна.
        - Я довольна, но я не умею…
        - Не умеешь - научишься! - И Алкуин вновь погрузился в ворох рукописей. Больше на эту тему они не разговаривали.
        Через некоторое время за Терезой пришел слуга и сообщил, что инженер Карла Великого ждет девушку на главной площади, готовый ехать в ее владения. Она попросила Алкуина сопровождать их, но тот отказался, сославшись на большое количество работы. Тереза отправилась за слугой, который привел ее к молодому человеку на лошади.
        Тереза с любопытством взирала на юного знатока земельных вопросов. Волнистые волосы, зеленые глаза на загорелом лице - необычная и привлекательная внешность. Чем-то он напомнил ей Хооса Ларссона, хотя и не был на него похож. Звали его Исам из Падовы.
        - Умеешь ездить верхом? - спросил он. Рядом паслась еще одна лошадь.
        Тереза взяла поводья и легко вскочила в седло. Молодой человек улыбнулся, развернул лошадь и медленно двинулся по улочкам Фульды.
        Они ехали вдоль русла реки, через густой буковый лес на север. Пахло мокрой землей, но солнечные лучи уже начали пригревать ее, и влага испарялась, наполняя утренний воздух свежестью. Сначала оба молчали, но потом Тереза спросила, что означает слово «инженер».
        - Его редко употребляют, - улыбнулся ее спутник. - Так называют тех, кто, вроде меня, изобретает всякие военные машины[55 - По-испански «машина, механизм» - ingenio, однако на самом деле слово «инженер» произошло от латинского «ingenium» - способности, ум; образованность, знания.].
        Видимо, позабыв, с кем разговаривает, Исам начал объяснять значение катапульты и разницу между тем или иным видом баллисты, а девушка с удивлением слушала его. Когда он наконец очнулся, оказалось, он успел рассказать почти все, что знал.
        - Извини, я тебе надоел.
        - Дело не в этом, - уклончиво сказала Тереза, - просто я не разделяю твою страсть к оружию. А еще я не понимаю, какое отношение твоя профессия имеет к моим землям.
        Исам хотел ответить, но потом решил не тратить слов на девицу, столь непочтительную к его знаниям. Через пару миль они достигли большой прогалины, обнесенной колючей изгородью, которая терялась в ближайшем лесу. На части ее деревья были срублены и убраны, земля вспахана, остальное оставалось невозделанным. Юноша спрыгнул, открыл что-то похожее на дверцу и вошел внутрь ограды.
        - Судя по всему, этот епископ знал, что делать. Подожди тут немножко.
        Пока Тереза слезала с лошади, Исам пошел по полю преувеличенно большими шагами, однако с полпути вернулся. На лице его было написано удивление. Он снова сел в седло и велел Терезе ждать. Приехал он очень воодушевленный.
        - Ты даже не представляешь, как тебе повезло. Во-первых, по твоим владениям проходит приток большой реки, которую мы видели по пути. Во-вторых, и это главное, здесь около десяти бонье земли для посева, половина которой уже вспахана, за холмом - около шести актов виноградников и три или четыре акта пастбищ.
        Тереза недоуменно смотрела на него.
        - Сейчас объясню. Знаешь, что такое аллод?
        - Конечно. Это земли, принадлежащие одной семье, - с обидой ответила Тереза.
        - Но ты, вероятно, не знаешь, что площадь этих земель зависит от того, сколько данная семья может обработать.
        - Вот как? - Девушка по-прежнему ничего не понимала.
        - Площадь аллода обычно составляет четыре-пять бонье и примерно столько же актов. Бонье равен четырем югерам, акт - примерно половине югера.
        - А югер…
        - Это участок, который можно вспахать за день на паре волов.
        - Тогда почему ты все время твердишь о бонье и актах, а не о югерах?
        - По привычке, наверное. Пахотные земли обычно измеряют в бонье, а виноградники и пастбища - в актах.
        Девушка неуверенно кивнула, опасаясь, что ей никогда не осилить эту премудрость.
        Так они и шли, беседуя о землях, аллодах, актах и других мерах площади. Тереза не уставала восхищаться проделанной епископом работой: уже были построены загоны для скота, хижина пастуха и деревянный фундамент для будущего прекрасного жилища. Еще ее занимало, откуда Исам столько знает о землях, но молодой человек пояснил, что занимается не только созданием всяких механизмов. Любые военные действия обычно оканчиваются длительной осадой, которая требует досконального знания местности. Нередко приходится перекрывать пути подвоза продуктов и снаряжения, отводить воду, изучать расположение защитных сооружений, выбирать самое подходящее место для стоянки, а иногда даже рыть туннели и разрушать стены. Те же знания нужны и для выбора наиболее выгодной наступательной позиции.
        - Иногда осада растягивается на годы, поэтому нужно представлять, какие поля подойдут для посева, чтобы было чем кормить воинов, а какие - для скота. - Исам нагнулся и поднял камень. - Вот, например, видишь тот холм? - Брошенный им камень затерялся в вершинах елей. - Он находится на севере и будет защищать посевы от северного ветра. Взгляни-ка на эту землю, - юноша слегка притопнул ногой. - Легкая и влажная, как вымоченный в воде черный хлеб.
        Тереза тоже взяла камешек.
        - А там другая? - спросила она, указывая на пригорок, и вдруг, повинуясь какому-то безотчетному порыву, попыталась попасть в Исама камнем.
        Тот вовремя увернулся, и камень пролетел мимо его головы. Сначала он удивился, а потом расхохотался, как мальчишка.
        - Чтобы не задавался, - сказала девушка.
        - А, так ты обиделась? - И он снова от души рассмеялся.
        Они сели перекусить на деревянные сваи фундамента и под журчание воды в речке сполна насладились сыром и еще теплым хлебом. Прошло уже два часа, как они покинули город, но, оказывается, находились совсем близко от него.
        - На лошади примерно полчаса, - сказал Исам.
        - Почему же мы так долго ехали?
        - Я хотел осмотреть русло реки. Судя по всему, она судоходная, так что, если достанешь барку, сможешь перевозить зерно. Кстати, меня кое-что беспокоит. - Молодой человек достал из переметной сумы арбалет. - Узнаешь?
        - Нет, - не глядя, ответила Тереза.
        - Ты показывала, как стреляешь, тогда, за ужином.
        - Ах, это он? Я их не различаю.
        - В том-то и дело, что он один такой во всей Саксонии.
        Оказалось, арбалет - очень редкое оружие, во всяком случае, второго Исам в этих краях ни разу не видел.
        - Этот я сделал по описаниям Вегеция из его трактата «De re militari»[56 - О военном деле (лат.).]. Рукопись относится к IV веку, мне дал ее Карл Великий. Вот я и удивился, где ты научилась с ним обращаться.
        Тереза рассказала, что у человека, спасшего ее в горах, было похожее оружие, которое, по его словам, он приобрел у одного воина. Исам с сомнением покачал головой.
        - Мой первый арбалет у меня украли, возможно, как раз тот самый воин или твой знакомый.
        Они еще немного поболтали, а потом Тереза сказала, что пора возвращаться. Исам не спорил - последний раз взглянул на угодья и повел лошадей к речке на водопой. На обратном пути девушка гнала во весь опор - ей не терпелось обо всем рассказать Хельге Чернушке.
        На прощание Тереза от души поблагодарила молодого человека. Тот улыбнулся, но переадресовал благодарность Карлу Великому, мол, он всего лишь выполнял поручение монарха. Когда они наконец расстались, Исам долго смотрел ей вслед.
        Тереза застала подругу за ощипыванием курицы. По-видимому, Хельга была очень занята, но, увидев девушку, обо всем забыла и бросилась к ней. Тереза предложила пойти к колодцу за водой, а по дороге посидеть на лавочке и немного поболтать. Хельга выспросила все до последней мелочи и была в таком восторге, словно земли достались ей.
        - Неужели это все твое? - несколько раз с недоверием спрашивала она, и Терезе каждый раз приходилось это подтверждать.
        Она подробно рассказала об обширных пахотных землях, виноградниках, пастбищах, реке, доме, а в самом конце - об Исаме.
        - Он был очень мил, - призналась девушка.
        - И красив, - добавила, подмигнув, Хельга, которая видела юношу из окна.
        Тереза улыбнулась. Нет слов, молодой человек очень привлекателен, но до Хооса ему далеко. Они бы болтали и дальше, если бы Фавила не явилась за ними с кочергой. Смеясь, они вернулись на кухню, но стоило кухарке отойти, и болтовня возобновилась вновь. Тереза беспокоилась, что у нее нет средств для занятий земледелием, и Хельга, как могла, успокаивала ее.
        - Ты не представляешь, сколько там всего нужно сделать! Земли вспаханы лишь наполовину, значит, мне понадобятся плуг, вол, кто-то в помощь… Всего и не перечислишь!
        - Да брось ты! Если бы вместо земель у тебя были одни долги, тогда действительно стоило бы волноваться.
        Тереза замолчала, размышляя, к кому бы обратиться за помощью или хотя бы за советом, но пришла к выводу, что единственный человек, на которого она может рассчитывать, стоит перед ней. Заметив удрученность подруги, Хельга обняла ее.
        - Эй, выше нос! У меня осталась часть денег, которые ты мне заплатила, когда продала медвежью голову. На них можно купить молодого вола.
        - Но я ведь у тебя жила и ела.
        - Не говори глупости, детка. Ты нашла для меня работу, поэтому не беспокойся. К тому же такая удача выпадает раз в жизни, а когда земля начнет приносить доход, ты вернешь мне все с лихвой - И Хельга ласково потрепала ее по щеке.
        Потом она объяснила, что годовалый вол стоит двенадцать динариев, взрослый - от сорока восьми до семидесяти двух, то есть столько, сколько Тереза сможет заработать за три месяца. Девушке это показалось недорого, но Хельга спустила ее с небес на землю, сказав, что тогда ей придется три месяца голодать.
        Когда с приготовлением курицы было покончено, Тереза возобновила разговор.
        - Исам пообещал завтра опять поехать со мной. Как ты думаешь, нужно придумать какое-нибудь имя?
        - Кому? Инженеру?
        - Не глупи… Землям.
        - Можно назвать их… Дай-ка подумать… Прекрасные земли Терезы! - Она рассмеялась.
        Тереза слегка шлепнула ее по спине, Хельга в долгу не осталась, и обе расхохотались, как девчонки.
        Когда ближе к вечеру Тереза вернулась в скрипторий, Алкуин по-прежнему сосредоточенно работал. Ей не терпелось задать ему сотни вопросов, но только она открыла рот, монах поднялся.
        - Я видел этого Исама, и он рассказал мне какие-то фантастические истории о твоих владениях.
        - Не знаю, останутся ли они фантастическими, если я не смогу эти земли обрабатывать, - пожаловалась Тереза.
        - Но у тебя есть две очень ловкие руки.
        - И больше ничего - ни волов, ни орудий… Тогда и земли тоже ни к чему.
        - Ты можешь сдать их в аренду и получать за это деньги.
        - Исам посоветовал то же самое, но кому? У тех, кто в состоянии за них платить, земли уже и так достаточно.
        - Найди кого-нибудь, кто будет расплачиваться с тобой частью урожая.
        - Об этом Исам тоже говорил, но, по его словам, у таких людей обычно не бывает ни плугов, ни волов, то есть они, как и я, не смогут обрабатывать землю.
        - Ну хорошо, тогда завтра после терции пойдем на рынок и купим тебе раба. Их там очень много, думаю, удастся найти по хорошей цене.
        Тереза не верила своим ушам. С каждым днем жизнь, помимо ее воли, становилась все более сложной и непонятной. У нее ведь самой ничего нет, как же она может иметь раба?
        Алкуин признался, что предложение исходит от Карла Великого, и уверил ее, что содержать раба не так уж дорого.

*****
        На следующий день рано утром они отправились в лагерь, разбитый людьми короля в окрестностях города. По словам Алкуина, торговцы рабами нередко следовали за монархом, чтобы купить новый живой товар среди пленных врагов или выгодно продать уже имеющийся. Однако спустя несколько дней после начала торгов цены обычно снижали в надежде избавиться от неподходящих экземпляров.
        - Двенадцать сольдо? - Тереза непроизвольно закрыла рот рукой. - Да за эти деньги можно купить трех взрослых волов!
        Алкуин пояснил, что молодые и обученные разным работам рабы всегда столько стоят, однако если поискать, можно найти и подешевле, а когда Тереза сказала, сколько у нее денег, он показал небольшой, но туго набитый мешок.
        - Я готов тебе одолжить.
        Пока они медленно продвигались к городским стенам, Алкуин рассказывал, какое это ответственное дело - иметь рабов.
        - Повелевать ими - это еще не всё. Возможно, ты не задумывалась, но ведь рабы - тоже дети Божьи, а потому мы должны заботиться об их благополучии: кормить, одевать и учить быть добрыми христианами.
        Терезас удивлениемсмотрелананего. В Константинополе она росла в окружении рабов и привыкла считать их Божьими творениями, но никогда не думала, что, становясь их владельцем, берешь на себя столько обязанностей. А когда Алкуин сказал, что собственник отвечает за совершенные рабами преступления, девушка совсем перепугалась.
        - Именно поэтому молодых лучше не покупать. Конечно, они сильные и ловкие, но в то же время легкомысленные и непокорные. Ты ведь не собираешься воспитывать их кнутом, а потому лучше приобретать женатых, с детьми - они не станут убегать и творить всякие бесчинства. Давай-ка поищем работящую семью, которая будет приносить тебе доход.
        Но даже за такими, добавил Алкуин, нужен глаз да глаз, поскольку рабы, как известно, не слишком сообразительны.
        - Не знаю, стоит ли мне иметь раба, - после довольно продолжительного раздумья сказала Тереза. - И вообще не уверена, что кто-то должен их иметь.
        - О чем ты?
        - Не понимаю, почему один человек должен распоряжаться жизнью другого. Разве эти несчастные некрещеные?
        - Полагаю, большинство - нет, но даже если бы и были и благодаря этому освободились от первородного греха, все равно Господь повелел одним быть рабами, а другим - господами. Естественно, рабы тяготеют ко злу, и долг господ - сдерживать эти стремления или наказывать за них. Если раб не будет знать страха, что помешает ему быть жестоким и вероломным?
        Тереза уже хотела ответить, но решила не продолжать спор, поскольку ни соответствующих знаний, ни доказательств у нее не было.
        Стоило им немного отойти от города, и застарелый запах пота возвестил о близости рынка с живым товаром. В выстроившихся вдоль реки потрепанных шатрах и палатках, словно скот, теснились рабы. Молодые были прикованы к вбитым в землю толстым столбам, те, что постарше, копошились, убирая лагерь и выполняя другие грязные работы. Несколько торговцев сразу обступили Алкуина.
        - Взгляните на этого, - предложил один, весь в каких-то волдырях. - Силен как бык, будет таскать поклажу и защищать во время путешествий. А может, предпочитаете молоденького? - зашептал он, не дождавшись ответа. - Сладкий, словно мед, и послушный, как собачонка.
        Алкуин бросил на него такой взгляд, что торговец немедленно ретировался, а они пошли дальше вдоль лавчонок, где продавали не только рабов, но и всякую всячину.
        - Кому оружие? Острее не бывает! - кричал продавец мечей и кинжалов. - Один удар - и прямиком в ад!
        - Мази от гнойников, повязки для ран! - выкликал другой, похоже, сам больше всех нуждавшийся в своем товаре.
        Миновав первые ряды, Алкуин и Тереза направились к торговцам скотом. Лошади, волы и козы бродили здесь свободнее, чем рабы возле палаток. Алкуин заинтересовался огромным, с гору, волом, который пасся за оградой с развешанными на ней сырами. Хозяин великана не замедлил явиться.
        - Сразу видно, глаз у вас наметанный, редкостного вола присмотрели!
        Алкуин искоса взглянул на него. Продавец наверняка шарлатан, но животное и впрямь мощное. Он спросил о цене, и мужчина призадумался.
        - Ну, если для церкви… пятьдесят сольдо.
        Алкуин так сверкнул на него глазами, что цена тут же опустилась до сорока пяти.
        - Все равно очень дорого, хотя зверь впечатляющий.
        - Козу могу предложить за тридцать пять. - Пыл у торговца явно иссяк.
        Алкуин пообещал подумать, и они опять вернулись к рабам. Монах попросил оставить его одного, так он быстрее все осмотрит, и девушка согласилась. Договорились встретиться на том же месте, когда солнце будет в зените.
        Пока Алкуин бродил по рядам, Тереза решила еще раз сходить на рынок скота. По дороге какой-то торговец предложил несколько монет, если она разрешит попользоваться своим телом, и девушка ускорила шаг. У загона с уже знакомым волом к ней сзади подошел какой-то человек.
        - Я бы не дал за него больше десяти сольдо, - будто между прочим произнес он.
        Тереза обернулась и увидела небрежно одетого светловолосого мужчину средних лет, который, привалившись к ограде, нахально смотрел на нее холодными голубыми глазами. У мужчины была всего одна нога, вторую заменял костыль.
        - Другую потерял во время работы, но еще могу кое на что сгодиться, - сказал он, заметив удивление на лице девушки.
        - Ты что, разбираешься в волах? - презрительно спросила Тереза. Человек наверняка был рабом, а если у нее когда-нибудь будут свои, нужно учиться с ними обращаться.
        - Я родился во Фризии, а там скота больше, чем пастбищ, даже слепой отличит больного вола от здорового.
        Воспользовавшись тем, что хозяин отошел, одноногий ткнул вола палкой. Тот даже не пошевелился.
        - Видите? То же самое будет, когда вы впряжете его в плуг. Он и с места не тронется.
        Тереза была поражена. Она взглянула туда, куда палкой указывал хромой, и увидела над копытами животного засохшую кровь.
        - Если хотите купить хорошего вола, ступайте к моему хозяину Фьору, он не обманет.
        В этот момент вернулся владелец больной скотины, и одноногий на удивление быстро скрылся. Девушка бросилась за ним - узнать, где найти этого самого Фьора, и мужчина велел следовать за ним.
        По пути он рассказал, что Фьор продает только небольших волов.
        - Сил у них, конечно, меньше, но для легкого плуга достаточно. Зато они очень выносливые, мало едят и стоят дешевле. Для этих земель в самый раз.
        Они долго пробирались среди повозок, обходя каменистые русла ручьев, зигзагами сбегающих к речке, и наконец из какой-то палатки им навстречу вышли женщина и два мальчугана. Женщина обняла одноногого, мальчишки повисли на нем. Тереза обратила внимание на их худобу - на истощенных лицах глаза казались огромными.
        - Что-нибудь достал? - спросила женщина.
        Мужчина вытащил из пустой штанины какой-то сверток, и женщина, понюхав его, чуть не заплакала от радости, а затем увела детей за палатку и дала каждому по куску свалившегося с небес сыра. Одноногий отправился к Фьору спросить, есть ли у него что-нибудь подходящее для Терезы, и тут появился Алкуин с хозяином гигантского вола. Лицо монаха не предвещало ничего хорошего.
        - Этот человек говорит, что одноногий раб украл у него сыр и что он был с тобой. Это правда? - обратился Алкуин к Терезе.
        Значит, одноногий нарочно подошел к загородке, чтобы украсть сыр, который сейчас доедали двое его сыновей. Если все выяснится, его сурово накажут.
        - Не совсем, - уклончиво сказала Тереза. - Это я велела ему взять сыр, поскольку у меня не оказалось денег, но я как раз пошла разыскивать вас, чтобы заплатить.
        - Это и называется кража! - закричал хозяин вола.
        - А продавать больного вола - это как называется? - парировала девушка. - Возьмите. - Под удивленным взглядом Алкуина она достала из его сутаны мешочек с деньгами и протянула торговцу пару монет. - А теперь проваливайте, пока я не обратилась к судье.
        Не переставая ругаться, хозяин вола исчез. Алкуин строго посмотрел на Терезу.
        - Он хотел нас обмануть, - извиняющимся тоном сказала она.
        Выражение лица Алкуина не изменилось.
        - Этот одноногий взял сыр для своих детей. Взгляните на них, они умирают от голода!
        - Он вор, и ты поступила глупо, пытаясь помочь ему.
        - Ну что ж, тогда ступайте к этому праведнику и заплатите ему за никуда не годного вола. А меня предупредили, что он мошенник, и сколько бы вы ни сердились, дети все равно голодные, неделю, наверное, не ели.
        Алкуин лишь покачал головой и пошел вместе с Терезой к Фьору.
        Фьор оказался пузатым норманном, который все дела обделывал исключительно за стаканом вина. Не успев познакомиться, он предложил им выпить, а потом показал несколько здоровых и сильных животных. Остановились на среднего размера пятнистом воле, который, по словам хозяина, с первого дня будет работать как проклятый. Торговец запросил двадцать динариев, то есть отдал почти даром, если учесть, что волу было больше трех лет.
        - Я тоже ростом не вышел, а каждый день тружусь не покладая рук, - пошутил Фьор, открывая в улыбке рот с несколькими деревянными зубами.
        Он также показал им разную кожаную упряжь и орудия для обработки земли. Некоторые требовали починки, но продавались очень дешево, и Тереза с Алкуином решили их приобрести. Покончив с волом, они спросили Фьора насчет недорогих рабов, но тот, узнав, какой суммой они располагают, лишь покачал головой и сказал, что за такие деньги им вряд ли удастся купить даже свинью.
        - Правда, я могу продать вам Олафа. Он хороший работник, но с тех пор как потерял ногу, от него одни неприятности. Если он вам подходит, хоть сейчас забирайте.
        Заметив, что Тереза заинтересовалась, Алкуин отвел ее в сторону.
        - Боже мой, он же одноногий, получишь нахлебника, да и только! Иначе с чего бы он отдавал его за бесценок, можно сказать, дарил? - пытался он вразумить девушку.
        Однако Тереза проявила упрямство. Если она - владелица рабов, ей и решать, сколько у каждого должно быть ног.
        - Его жена и дети тоже могут работать, - добавила она.
        - Их он продавать не собирается или попросит еще денег, которых у нас нет. К тому же тебе нужен раб, а не целая семья.
        - Не вы ли говорили, что лучше покупать женатых, мол, тогда они не убегут?
        - Черт возьми, как он убежит, с одной-то ногой?
        Тереза подошла к Фьору, по обыкновению смакующему вино.
        - Хорошо, мы их забираем, - сказала она, показывая на женщину и ребятишек, которые, стоя за повозкой, ловили каждое их слово.
        - О жене и детях речь не идет, или платите еще пятьдесят динариев.
        - Пятьдесят динариев за этих скелетов? - с возмущением воскликнула девушка.
        - Нет, по пятьдесят за каждого, итого сто пятьдесят.
        Тереза в упор взглянула на Фьора. Может, он и считает себя опытным торговцем, но явно не понимает, с кем имеет дело. Девушка вытащила скрамасакс и одним ударом перерубила веревки, которыми к спине вола был привязан груз, и тот с грохотом упал на землю. Мужчина в изумлении воззрился на нее.
        - Сорок динариев за всю семью, или останетесь со своим одноногим, коротышкой волом и сломанными инструментами.
        В первое мгновение мужчина напрягся, но, взглянув на черепки, от души расхохотался.
        - Вот чертовка! Хоть бы всех женщин дьявол забрал!
        Все еще смеясь, он взял протянутый Терезой мешочек с деньгами, потом они выпили, и Алкуин с девушкой отправились в обратный путь. За ними хромал Олаф, его жена тянула за собой вола, а на нем восседали двое ребятишек, криками помогая матери.
        Как и следовало ожидать, ходок из Олафа был никудышный, а вот собеседник он оказался любопытный. Пока дошли до города, он успел рассказать всю свою тяжелую жизнь, впрочем, не более тяжелую, чем у любого, рожденного в рабстве. Для него это состояние было естественным, он не тосковал по свободе, поскольку не знал ее, и не терпел жестокостей от хозяев, так как всегда трудился на совесть, и с ним обращались хорошо.
        Единственное, о чем горевал Олаф, так это о потерянной ноге. Беда приключилась два года назад - огромная ель, которую он рубил, упала раньше, чем он ожидал, и придавила ногу, раздробив кости. К счастью, мясник ампутировал ее, прежде чем началось заражение, и Олаф чудом избежал смерти, однако с тех пор жизнь его семьи неуклонно ухудшалась, пока не превратилась в ад.
        Сначала Фьор надеялся, что Олаф сможет работать по-прежнему, но когда стало ясно, что это не так, он превратился в обузу. Пока нога заживала, он старался быть полезен благодаря хорошему знанию окрестностей и умелым рукам, но как только Фьор обучил нового надсмотрщика, Олафу пришлось собирать отбросы, чтобы не дать умереть детям и Лусилии.
        - Я еще могу работать, - настаивал он, пытаясь ускорить шаг. - Я умею ездить верхом, и в пастбищах я дока.
        - Не вздумай покупать лошадей, он сбежит на первой же, - прошептал Алкуин на ухо Терезе.
        Алкуин предложил семье Олафа эту ночь провести в аббатстве, а завтра уже переезжать в свою хижину в лесу. Поставив вола на конюшню, все отправились на монастырскую кухню и поужинали луковым супом, ржаным хлебом и яблоками, которые для ребятишек были невиданным лакомством. Всему семейству разрешили переночевать у огня, и мать с детьми, устав от волнений и впечатлений, моментально уснули, а Олаф еще долго ворочался на непривычно мягком тюфяке.
        На следующее утро Тереза пришла за ними. На повозку погрузили зерно, немного еды и старые земледельческие орудия, которые через неделю нужно будет вернуть. Достать их помог Алкуин, он же отпустил девушку на этот день из скриптория, за что она была очень ему благодарна. До места добрались нескоро, хотя отправились самой короткой дорогой, так как детишки несколько раз останавливались пописать, а Олаф пытался идти пешком, демонстрируя Терезе свою пригодность в хозяйстве.
        Мальчишки пришли от хижины в восторг: прыгали по крыше, словно белки, и до изнеможения носились вокруг по полю. По именам Олаф их не называл, только «коротышки», «крикуны» или «озорники», а вот жену всегда величал «дорогая Лусилия».
        Муж с женой наскоро построили вокруг хижины ограду, подмели двор, сложили камни горкой, чтобы ветер не задувал огонь, и приготовили первое блюдо - репу с салом, которое сынишки слопали прямо из котелка. Затем Олаф смастерил простенькие ловушки для кроликов и мышей и расставил их поблизости - до весны это мясо и овощи будут единственной пищей всей семьи.
        Днем ребята в один голос возвестили о прибытии человека на лошади. Это оказался Исам, присланный Карлом Великим.
        Олаф подошел помочь ему, однако молодой человек не стал слезать, а наоборот, велел Терезе садиться в седло. Девушка удивилась, но повиновалась, и Исам так пришпорил лошадь, что та копытом повредила хижину.
        - Алкуин рассказал мне об этой глупости, но дело обстоит даже хуже, чем я ожидал. Что это тебе взбрело в голову купить калеку? Хочешь сразу пустить все по ветру?
        - По-моему, он не так уж плох, - ответила Тереза, указывая на Олафа, который уже успел поймать кролика.
        - Этой земле нужно отдать себя целиком, здесь милостыню не подают. Здесь бывает дождь, град, снег, здесь нужно пахать, рубить деревья, ухаживать за волами, строить дом, косить, убирать и делать тысячи разных других дел. Кто всем этим будет заниматься? Одноногий и три скелета?
        Тереза попросила остановить лошадь, слезла и пошла назад к хижине. Исам поехал за ней.
        - Не упрямься! От того, что ты не будешь меня слушать, ничего не изменится. Надо их продавать.
        Тереза обернулась:
        - С какой стати ты взялся учить меня? Земли мои, и я буду поступать так, как захочу.
        - Ну-ну… А долг как собираешься отдавать?
        Девушка неожиданно остановилась. Забывшись, она вообразила, будто земли по праву принадлежат ей, но на самом деле это не так. Кроме того, она должна заботиться о рабах, а если они будут недостаточно работать, эти благодатные земли станут для них могилой.
        Тереза спросила, как же ей быть, и Исам ответил, что единственный путь - избавиться от своего приобретения, других возможностей нет.
        - Может быть, для чего-нибудь они и годятся, только не для этих земель. Давай съездим на рынок, вдруг удастся вернуть их.
        Тереза сознавала, что Исам прав, но стоило ей увидеть двух играющих в хижине малышей, как решимость ее пропала.
        - Давай подождем недельку, - предложила она. - Если я увижу, что от них нет никакой пользы, сама отведу их на рынок.
        Исам нехотя согласился. Конечно, неделя будет потеряна, но по крайней мере эта ненормальная убедится в своей ошибке. Он спешился и зашел в хижину погреться. Каково же было его удивление, когда он оказался в чисто прибранном, уютном жилище, в котором, казалось, уже давно жили люди.
        - Кто починил стены? - недоверчиво спросил он.
        - Тот, кого ты считаешь беспомощным калекой, - ответила Тереза и слегка отодвинула его, чтобы закрепить болтающуюся доску. Олаф тут же поспешил ей на помощь.
        - На-ка, попробуй вот этим, - сквозь зубы процедил Исам, протягивая ему нож.
        - Спасибо, - поблагодарил Олаф, быстро справившись с починкой.
        - На улице холодно, скажи жене, пусть заходит сюда. Есть у вас инструменты? - спросил Исам.
        Олаф показал полученные в аббатстве топор, мотыгу и тесло и сказал, что вечером сделает деревянную кувалду и, возможно, грабли. Больше пока ничего не успеет, так как придется заняться купленным Терезой плугом.
        - Он деревянный, - пояснил Олаф. - Хорошо бы поменять лемех.
        Исам согласился, что без железного лемеха и хорошего отвала вспахать ничего не удастся, и взглянул на костыль Олафа.
        - Можно посмотреть?
        Это была грубо вырезанная вишневая палка, сверху обтянутая кожей. Исам попробовал ее на прочность и вернул.
        - Ну ладно, мне надо ехать.
        Он поднялся и вместе с Терезой вышел из хижины. Девушка поблагодарила его за проявленное терпение.
        - Я по-прежнему считаю это безумием… Но если у меня найдется время, попробую сделать ему деревянную ногу.
        Молодой человек вскочил на коня и попрощался, но уже на скаку обернулся и взглянул на девушку.
        21
        Следующую неделю Тереза то работала в скриптории, то ездила на свои земли. Олаф прорыл небольшую канаву к хижине, чтобы не ходить за водой на реку, сделал калитку в ограде и табуретки для всей семьи. Кроме того, они с женой полностью обустроили жилище. Хельга Чернушка дала им маленький столик и старые куски ткани, которыми Лусилия занавесила окна от холода, а Олаф соорудил посреди хижины очаг и положил рядом два мешка с соломой вместо постелей. Плуг он починил, но сам пахать не мог, а Лусилия за три дня работы натерла руки до кровавых мозолей.
        - Всё эта треклятая нога, - жаловался он Терезе, с остервенением ударяя по костылю. - Раньше я бы вспахал такое поле за два дня, а женщина что… Видит Бог, не женское это дело.
        Тереза глубоко вздохнула и с грустью взглянула на ребятишек, которые со смехом возились под ногами у вола - грязные, как головешки, однако уже не скелетики. Как ни жаль, но если Олаф все-таки не справится, придется их продавать.
        Девушка рассеянно водила рукой по хомуту, пытаясь его отчистить, и Олаф словно угадал ее мысли.
        - Я переделаю хомут, чтобы он сильнее давил на холку, тогда вол будет сильнее давить на плуг.
        Тереза молча покачала головой, и Олаф совсем сник.
        Вдруг раздался топот копыт, и, выйдя из хижины, они увидели Исама, за которым шел осел с горой деревяшек. Даже не поздоровавшись, он измерил веревкой культю, с решительным видом куда-то ушел и вернулся, нагруженный по самую макушку.
        - Мужчина без ноги - все равно что женщина без груди, - заявил он.
        Сравнение Терезу огорчило, однако она внимательно наблюдала, как Исам осторожно разорвал пустую штанину, обнажив грубо зашитую культю.
        - В Пуатье мне довелось увидеть замечательную деревянную ногу, не чета тем палкам, которые привязывают к культям, чтобы люди ползали, как улитки. - Он измерил диаметр культи и перенес размер на кусок дерева. - Нога, о которой я толкую, - это чудесное изобретение, состоящее из нескольких сочлененных частей; говорят, она принадлежала арабскому военачальнику, погибшему в жестокой битве. К счастью, один монах снял ее с трупа и спрятал в аббатстве. - Теперь он измерил здоровую ногу и продолжал переносить мерки, а затем достал какую-то странную деревянную штуку, похожую на человеческую коленку. - Я делал это два дня, но, надеюсь, подойдет.
        Олаф покорно давал себя обмерять, Лусилия пыталась утихомирить мальчишек, которые сражались за каждый попадавший в их руки предмет, а Тереза с любопытством наблюдала за манипуляциями Исама.
        Он взял деревяшку цилиндрической формы, приладил к ней изготовленный им сустав, приложил к ноге Олафа и подрезал, чтобы она была такой же длины.
        - Теперь бедро.
        Исам достал что-то вроде деревянного колпака и надел на культю. Приспособление тотчас же упало, но он вновь спокойно надел его и, повозившись немного, закрепил. Потом опять снял, еще немного выдолбил и положил внутрь кусок ткани и кожу.
        - Ну всё, готово. - Исам вставил культю в колпак и привязал его к бедру специально принесенными ремнями. Затем подсчитал длину деревяшки между колпаком и искусственной коленкой.
        - Как это будет действовать? - спросил Олаф.
        - Не знаю, будет ли.
        Исам поднял его, и тот зашатался.
        - Ступни пока нет, но сначала нужно посмотреть, выдержит ли все остальное. Попробуй пройтись.
        Олаф, качаясь и не отпуская руку Исама, двинулся вперед. К его удивлению, деревянная нога согнулась в колене, а когда он сделал шаг, словно по волшебству выпрямилась.
        - Я использовал тис, из которого делают самые хорошие луки. Под нагрузкой он пружинит, обеспечивая сгибание при ходьбе, а когда упирается в край, возвращается в прежнюю позицию, и так с каждым шагом. Взгляни-ка на эти отверстия, - указал Исам на четыре просверленные в колене дырки. - С их помощью ты можешь крепить его более или менее жестко. Можешь вообще отсоединить, - он продемонстрировал, как, - а чтобы ездить верхом, можешь закрепить в согнутом положении.
        Олаф все-таки не слишком доверял странному механизму и не отваживался отбросить костыль, однако Исам подбодрил его, и после нескольких осторожных шагов он пересек всю хижину. Лусилия ждала его с распростертыми объятиями и даже заплакала от радости, будто у него действительно выросла новая нога.
        Некоторое время они занимались налаживанием механизмов, восхищаясь простотой их действия. Исам объяснил, как сделать сустав более или менее подвижным, а потом все вышли испробовать деревянную ногу на улице. По каменистой почве Олаф передвигался без труда, а вот в бороздах нога вязла.
        - Приладим ступню, и все будет хорошо, - пообещал Исам.
        По возвращении в хижину Лусилия предложила молодому человеку кролика, которого приготовила для своей семьи, но поскольку больше есть им было нечего, Исам отказался. Занимаясь ступней, он вынужден был в глубине души признаться, что взял на себя эти лишние хлопоты исключительно из-за Терезы. Теперь-то он понимал, что с первой минуты стремился быть рядом и во всем помогать этой красивой удивительной девушке, не побоявшейся взвалить на себя такое бремя.
        Исам окончательно подправил ступню, приладил ее к ноге и несколько раз повернул туда-сюда, проверяя, не заедает ли. Потом сказал Олафу, что если ступня будет мешать, ее можно снять.
        Покончив с ногой, занялись плугом.
        Исам объяснил, чем хорош железный лемех и зачем нужен отвал. Железный, в отличие от деревянного, служит долго и вспахивает глубоко, а благодаря отвалу борозда не засыпается землей, остается открытой, хорошо проветривается, и семена лучше прорастают. Весенний сев уже не за горами, поэтому нужно побыстрее пройтись разок плугом по вспаханным участкам и переходить к еще не возделанным.
        Похвалив Лусилию за чистоту в доме, а Олафа - за прекрасный водопроводный канал, Исам распрощался. Он не сказал, приедет ли еще, но Терезе очень хотелось, чтобы приехал.
        Следующая неделя ушла на то, чтобы убедить Олафа в преимуществах новой ноги перед старым костылем. В конце концов, она так ему понравилась, что несколько дней он носил ее, не снимая, несмотря на натертую культю. Он научился пахать, опираясь на настоящую ногу, а деревянную используя для равновесия. Если работа предстояла особенно тяжелая, он для прочности вставлял в коленку специальный штырь.
        Лусилия и дети были счастливы, Олаф тем более.
        На рассвете они принимались за пахоту. Олаф шел за плугом, Лусилия следом сеяла рожь, а дети гоняли птиц, которые норовили ее склевать. Размельчив большие комья земли, все вместе засыпали засеянные борозды. По вечерам, покончив с делами, Тереза и Хельга Чернушка приносили им то инструменты, то еду, то какую-нибудь материю на одежду ребятишкам.
        Скоро Лусилия и Хельга стали близкими подругами. Они болтали о детях, беременностях, приготовлении разных блюд и без устали обсуждали городские сплетни. Иногда Хельга на правах более опытной хозяйки учила Лусилию, как сделать дом более нарядным и удобным.
        Хотя теперь времени у нее было меньше, Тереза по-прежнему помогала Алкуину переписывать и переводить тексты, занимаясь этим с раннего утра до полудня. Правда, сам он постепенно переключился на теологию, в чем девушка почти не разбиралась и опасалась, как бы однажды он не отказался от ее услуг.
        Иногда в скрипторий приходили священники из папской миссии, повсюду сопровождавшей Карла Великого. Они являлись без предупреждения и с высокомерным видом усаживались возле Алкуина, а Тереза должна была покинуть помещение. Из-за черных одежд, которые они никогда не снимали, девушка прозвала их грифами.
        Однажды Алкуин сообщил, что папская миссия скоро отправится в Аквисгранум, а оттуда в Вюрцбург. Карл Великий собирается послать с ней реликвии, предназначенные для вюрцбургского собора, с помощью которых монарх надеется прекратить постоянные саксонские мятежи. Когда Алкуин сказал, что тоже поедет с ними и просит Терезу сопровождать его, она посадила жуткую кляксу и окончательно испортила пергамент.
        Вечером по дороге на конюшни девушка встретилась с Исамом, но, погруженная в мысли о Вюрцбурге, почти не поговорила с ним, и лишь когда он простился, упрекнула себя в невежливости.
        В ту ночь Тереза почти не спала.
        Она думала о своем униженном, обесчещенном отце - с момента бегства она каждый вечер молила Бога, чтобы тот простил ее. Девушка очень тосковала по нему и мачехе, по их объятиям, улыбкам, упрекам… Как ей хотелось опять услышать его рассказы о Константинополе, ощутить его страсть к чтению, что-нибудь переписывать вместе при свечах… Сколько раз она пыталась представить, как они поживают, и сколько раз у нее ничего не получалось!
        Иногда ей хотелось вернуться и доказать свою невиновность. С течением времени Тереза все больше размышляла о роли Корне в этом пожаре, вспоминала его издевки, то, как он толкнул ее на раму, и та свалилась в очаг.
        Да, хорошо бы вернуться и дать Корне бой, но проклятая трусость мешала ей, вынуждая лишь плакать от бессилия. К тому же она боялась лишиться того, что неожиданно приобрела в Фульде: любви Хооса Ларссона, дружбы Хельги Чернушки, покровительства мудрого Алкуина, своих земель. Если в Вюрцбурге ей вынесут обвинительный приговор, ее новая чудесная жизнь кончится.
        Она убежала из Вюрцбурга примерно три месяца назад и никогда туда не вернется, решила Тереза, засыпая.
        На следующее утро она получила от Алкуина взбучку за то, что взяла не те чернила.
        - Простите, я сегодня плохо спала, - извинилась Тереза.
        - Какие-нибудь трудности с землями?
        - Да нет… Вернее, да, - быстро поправилась девушка. - Помните, вы мне вчера говорили о предполагаемом путешествии в Вюрцбург и о том, чтобы я отправилась с вами. Так вот, я боюсь оставлять рабов одних, как бы они не убежали.
        - При покупке ты об этом не думала. Однако, по словам Исама, они работают хорошо.
        Тереза кивнула. Она не представляла, как сказать об истинных причинах ее нежелания ехать в Вюрцбург.
        - Ты можешь взять их с собой, - продолжил Алкуин, - а можешь вообще не ехать, никто тебя не заставляет.
        - Но вы вернетесь в Фульду?
        - Вернусь, но не скоро. А ты можешь работать вместе с Хельгой, и потом, у тебя же есть земли, я все время об этом забываю.
        Тереза покачала головой. Пусть у нее есть и земли, и рабы, но она по-прежнему больше всего хочет читать книги, а это возможно лишь с Алкуином.
        - Эти священники, которые иногда приходят в скрипторий, - монахи? - спросила девушка, чтобы продолжить разговор.
        - Нет, возможно, когда-то были, но теперь они относятся к римскому капитулу.
        - Монастыри, капитулы… Разве это не одно и то же?
        - Конечно, нет. В монастыри, или аббатства монахи уходят, чтобы молиться за спасение всех живущих. Обычно это закрытое, удаленное от городов место, со своим уставом и своими землями, управляемое приором или аббатом. Капитул - это собрание священников во главе с епископом, который управляет церковным округом и всеми входящими в него церквями. В Фульде есть и аббатство с монахами, уставом и возведенными вокруг стенами, и капитул с епископом и священниками. Монахи молятся, не покидая аббатства, а священники несут прихожанам слово Божье в церквях.
        - Я всегда путалась в церковнослужителях, монахах, епископах, дьяконах… Разве не все они - священники?
        - Ну что ты, - рассмеялся Алкуин. - Взять, например, меня: ярукоположен в дьяконы, но я не священник.
        - А разве так бывает?
        - Человеку несведущему это, возможно, и покажется странным, но я попробую тебе объяснить. - Он взял у Терезы вощеную табличку и нарисовал наверху крест. - Насколько тебе известно, во главе церкви стоит Святой Римский Понтифик, или папа, или патриарх, или викарий Христа.
        - В Византии тоже есть папа, - решила блеснуть своими скромными познаниями девушка.
        - Естественно - И Алкуин нарисовал еще четыре креста. - Папа римский руководит западным патриархатом, но есть еще четыре восточных: константинопольский, антиохийский, александрийский и иерусалимский. Каждый патриарх управляет соответствующим королевством через главного архиепископа, или примаса, которым является самый старый граф данного королевства.
        - Вроде духовного правителя?
        - Я бы сказал, наставника. - Алкуин нарисовал под первым крестом круг, обозначающий примаса. - Ему подчиняются другие архиепископы, - и он нарисовал под кругом несколько небольших квадратов.
        - Папа, примас, архиепископы…
        - Вижу, ты уже поняла, - улыбнулся Алкуин. - А теперь самое трудное. Каждый архиепископ надзирает над несколькими церковными округами, иначе называемыми епископатами или епархиями, во главе которых стоят епископы, или прелаты.
        - Значит, папа, примас, архиепископы и епископы. Ну что ж, не так уж сложно.
        - Я еще не закончил. - Деревянной лопаточкой Алкуин стер прежние значки и стал рисовать новые. - Знаки епископского достоинства - кольцо, посох, печать и митра; епископ живет при храме, обладает высшей судебной властью и ведает вопросами возведения в сан и образования.
        - Ясно.
        - Вот мы и добрались до соборного капитула, куда входят епископ и подчиненные ему священнослужители: прелат коадъютор; судебный служащий; главный викарий, помогающий управлять округом; мажордом, занимающийся пошлинами, и личный капеллан прелата, ведающий его духовным здоровьем. Кроме того, есть слуга, цирюльник, иногда врач, повар…
        - Мне кажется, я поняла, - выдохнула Тереза.
        - Приятно слышать, так как это еще не всё.
        - Неужели вы не всех назвали? - Девушка сделала испуганное лицо в надежде, что Алкуин прекратит свои бесконечные перечисления.
        - Я назвал только тех, кто непосредственно участвует в управлении церковным округом. Следует добавить также диакона, который обычно является помощником пресвитера, а в капитуле - епископа; графа, приора, архидиакона, регента, учителя, казначея, старшего капеллана… Да, я еще забыл канонический капитул, состоящий из специалистов по теологии, каноническому праву и Библии, а также исповедника.
        - Боже мой!
        - И это не считая ризничего, привратника, звонаря, могильщика, хормейстера, органиста, мальчиков из хора, служек, ходатая по делам капитула, работника больницы…
        - Если вы хотели утомить меня, уверяю, вам это удалось.
        - Прости, - виновато улыбнулся Алкуин. - Иногда я впадаю в грех самодовольства и говорю больше, чем нужно.
        - Выходит, эти римские священнослужители посланы папой…
        - Да, но это не значит, что раньше они были епископами. При назначении на должность основную роль обычно играют родственные и дружеские связи.
        Произнеся это, Алкуин подозрительно взглянул на Терезу.
        - Скажи, чем объясняется твой внезапный интерес к священникам? - спросил он.
        Тереза покраснела и отвернулась. Она волновалась, что работа в скриптории скоро закончится, и надеялась, что знание церковных дел поможет ее сохранить. Алкуин, как всегда, прочитал ее мысли.
        - Полагаю, тебе нужно подумать о моем предложении насчет путешествия в Вюрцбург. Мне нужен помощник, а ты хорошо работаешь и питаешь настоящую страсть к книгам. Иногда богатство - не самое важное, ведь ты сама говорила, что твои рабы ничего не имеют и тем не менее счастливы. Прислушайся к своему сердцу, возможно, ответ именно там.
        Вскоре явился прислужник с сообщением, что папская миссия решила отправиться пораньше - в воскресенье утром, так как только что прибывший из Вюрцбурга человек привез плохие новости. Когда слуга вышел, Алкуин закрыл дверь и повернулся к Терезе:
        - Догадайся, о ком он говорил.
        - О каком-нибудь воине?
        - О твоем пропавшем друге Хоосе Ларссоне.

*****
        До позднего вечера Тереза не могла встретиться с Хоосом. По словам Алкуина, сначала его проводили к членам папской миссии, чтобы он рассказал им о положении в Вюрцбурге, а затем - к воинам Карла Великого, с которыми он долго о чем-то беседовал. Наконец молодой человек вышел; на лице его была написана досада. Окоченевшая от холода Тереза, едва завидев любимого, пошла ему навстречу. Девушка нашла его побледневшим и осунувшимся, однако при густых волосах и пронзительных голубых глазах это делало его даже более привлекательным. Узнав Терезу, Хоос бросился к ней и с жаром припал к ее губам.
        Ночь они провели в доме Хельги Чернушки, которая без слов ушла ночевать на кухню. Тереза решила приготовить мясо, но оно сгорело, поэтому поужинали они скромно и почти молча, зато целовались без устали. Уже в постели девушка подумала, что ни одна книга в мире не сможет наполнить ее такой радостью, как тело лежащего рядом Хооса.
        Утром молодой человек сообщил ей ужасную новость:
        - Наверное, не стоило тебе говорить, но Горгиас, твой отец… Он исчез.
        Тереза не верила своим ушам и даже инстинктивно отодвинулась от него.
        Сколько Тереза ни спрашивала, Хоос ничего не мог объяснить, и она рассердилась, что он утаил это вчера вечером.
        Граф Уилфред поведал ему о пожаре, а догадаться, что девушка, которую все считают мертвой, и девушка, в которую он влюбился, - одно лицо, было проще простого.
        - Когда мы познакомились, ты сама рассказала, что была ученицей в пергаментной мастерской, что убежала из Вюрцбурга и родилась в Византии. Все сходится…
        - И ты ему об этом сообщил?
        - Конечно нет, Уилфред сам сказал, что отец этой девушки, то есть твой отец, пропал. Он ни о чем другом и не говорил, так ему хотелось его найти.
        - Но что значит пропал? - Тереза не могла сдержать слезы. - Как это случилось? Искал его кто-нибудь?
        - Я не знаю, и никто ничего не знает, как это ни печально. Его нигде не видели, хотя, конечно же, искали - Уилфред даже издал указ, чтобы осмотрели каждый дом и прочесали все окрестности. Думаю, тебе нужно вернуться, ты можешь помочь в поисках.
        Тереза тут же вспомнила о нападении на отца. Тогда его только ранили, но вдруг неизвестный предпринял еще одну попытку? Она снова разразилась плачем. Хоос пытался ее успокоить, и хотя до конца ему это не удалось, жаркие объятия немного согрели растревоженную душу девушки.
        Чуть позже Тереза отправилась к Хельге Чернушке и нашла ее среди мешков с рожью, которые та подсчитывала. Когда с работой было покончено, они смогли немного поговорить. Сначала Тереза болтала о пустяках, но покрасневшие глаза выдали ее, и в конце концов она во всем призналась, однако Хельга не могла поверить, что ее подруга находится в бегах.
        Женщина предложила ей стакан горячего молока, и Тереза маленькими глотками выпила его, чтобы немного успокоиться и согреться. Потом Хельга спросила, что она собирается делать.
        - Если бы я знала, - всхлипнула девушка.
        - Послушайся моего совета и забудь о своей семье. - Женщина осторожно вытерла ей слезы. - У тебя теперь новая жизнь, кавалер, земли… Да я и мои подруги даже мечтать о таком не могли! А если вернешься в Вюрцбург, наверняка все потеряешь. Этот Корне, о котором ты говорила, похоже, тот еще ублюдок.
        Тереза кивнула. На самом деле она плакала из-за того, что ее отец мертв, а это, если верить Хоосу, было вполне вероятно.
        Девушка обняла Хельгу Чернушку, поцеловала ее, и они договорились вместе пойти к городским стенам на встречу с Олафом, которому она обещала кое-какие инструменты. Потом женщины занялись пирожками для детей Лусилии, а после еды, убрав посуду, попросили у Фавилы разрешения ненадолго отлучиться.
        По пути они заметили какого-то мужчину, который, похоже, преследовал их. Тереза и Хельга решили не обращать на него внимания, однако на одной из улочек он преградил им дорогу. Это оказался Видукинд, который сделал Хельге ребенка, а потом сильно ранил ее.
        Уже вблизи они поняли, что мужчина пьян и ничего не соображает - он тупо смотрел на них и без конца улыбался, однако вдруг протянул руку к животу Хельги. Та отступила, и Тереза загородила ее.
        - А ну отойди, шлюха! - прорычал он и попытался оттолкнуть девушку, но оступился, дав Терезе возможность вытащить скрамасакс и приставить его к шее пьянчуги. Запах дешевого вина заставил девушку поморщиться.
        - Клянусь Богом, если не уберешься, прирежу, как свинью.
        Видимо, мужчина почувствовал, что так и будет, а потому сплюнул, еще раз глупо улыбнулся и ушел, ругаясь и спотыкаясь. Когда он исчез из вида, Хельга Чернушка от отчаяния заплакала.
        - Я давно его не видела, но этот козел не отвяжется, пока не убьет меня.
        Тереза стала утешать ее, однако все было напрасно. Тогда она проводила подругу назад в город, а когда явилась на условленное место, Олаф уже ушел. Девушка немного подождала, не вернется ли он, и решила сама отправиться в хижину, чтобы порадовать ребятишек теплыми пирожками.
        По дороге она размышляла, не рассказать ли о случившемся Хоосу. Он сильный и с оружием ловко обращается, вполне может утихомирить Видукинда. Еще она вспоминала прошедшую ночь и думала, что лучше мужа ей никогда не найти.
        И все-таки она сомневалась. Была суббота, а, по словам Хооса, миссия должна была отправиться утром в воскресенье. С одной стороны, ей хотелось последовать за Алкуином, у которого еще многому можно научиться; сдругой - хотелось остаться в Фульде, заниматься своими владениями и завести семью. Хельга Чернушка права: если она возвратится в Вюрцбург, рано или поздно придется за это расплачиваться. Возможно, когда-нибудь она попадет в Аквисгранум и снова встретится с Алкуином - у Хооса ведь там земли, и ей удастся сочетать семейную жизнь с учебой.
        Тереза шла вдоль широкой и спокойной реки, которая местами уже освободилась ото льда, и мечтала, что весной купит гвозди и велит Олафу построить барку.
        Вскоре девушка дошла до букового леса, граничившего с ее владениями. Из этих деревьев она построит красивый дом, а Олаф с сыновьями будут охотиться тут на оленей.
        Она любовалась снежными шапками на холмах, когда услышала какой-то шум, однако, обернувшись, ничего не увидела.
        Тереза продолжила путь, но снова услышала треск и остановилась. Наверное, зверь, подумала она, сжала в одной руке скрамасакс, а другой подняла валявшийся под ногами камень.
        Вдруг среди деревьев появился человек, и девушка узнала Видукинда. Хотя он по-прежнему выглядел пьяным, сразу было ясно, что он в ярости. В правой руке он держал кинжал, в левой - мех с вином. Тереза испугалась, но виду не подала и быстро огляделась. Слева - река, справа - лес. Если он действительно еще не протрезвел, то вряд ли ее догонит.
        Не дожидаясь нападения, она метнулась к лесу и услышала, как Видукинд бросился за ней. Хоть бы он поскользнулся, молилась она.
        Тропинка становилась все более узкой и неровной, теперь он наверняка ее схватит. Оглянувшись и не увидев своего преследователя, Тереза спряталась в кусты. И тут появился он - Видукинд несся, размахивая кинжалом и вопя во все горло, словно в него бес вселился.
        На несколько секунд он остановился и, запрокинув мех, начал пить, пока вино не потекло по подбородку, затем снова вскрикнул и стал наносить удары по ближайшим кустам.
        Девушка понимала, что рано или поздно он ее найдет, а потому приготовилась к бою. Видукинд был уже почти рядом, когда вдруг развернулся и побежал в противоположную сторону. Воспользовавшись этим, Тереза покинула свое укрытие в надежде, что он ее не заметит, однако Видукинд, выругавшись, опять устремился за ней. Теперь он казался почти трезвым, бежал быстрее и неумолимо приближался. Девушка неслась, продираясь сквозь колючие кусты. Свернуть было некуда, так как по обе стороны тропинки плотными рядами росли деревья. Ей казалось, затылком она чувствует дыхание Видукинда. Тереза прыгнула через пень, но поскользнулась, и Видукинд навис над ней. Мужчина попытался обогнуть препятствие, споткнулся о корень, и Тереза моментально вскочила и бросилась дальше. Справа она заметила откос и покатилась по нему, царапая руки и ноги, потом побежала в надежде добраться до реки. Видукинд последовал за ней, их разделяло всего несколько шагов. Она хорошо плавает и, возможно, ей удастся перебраться на другой берег. Только бы успеть, молилась девушка.
        Оставалось совсем немного, как вдруг кто-то налетел на нее, и оба упали, заставив Видукинда застыть от изумления. Когда девушка пришла в себя, то поняла, что это Олаф - он лежал на земле, деревянная нога валялась в стороне. Она хотела помочь ему подняться, но Видукинд оттолкнул ее. Понимая, что они в опасности, Олаф велел Терезе встать позади него. Видукинд с улыбкой наблюдал за этими перемещениями, даже отошел немного, чтобы издали полюбоваться представлением.
        - Калека и шлюшка… Я с удовольствием отрежу тебе и вторую ногу, а девицу поимею до самых печенок.
        - Тереза! Скрамасакс!
        Девушка не поняла его.
        - Скрамасакс! - отчаянно выкрикнул Олаф.
        Девушка протянула ему оружие.
        Видукинд потешался над происходящим, но тут Олаф метнул скрамасакс, и он вонзился противнику в горло. Видукинд почувствовал струящуюся по шее теплую кровь и провалился в пустоту.
        Приладив потерянную ногу, Олаф первым делом убедился, что враг не дышит, а потом предупредил Терезу, что во избежание неприятностей лучше держать рот на замке. Девушка согласилась. Слава Богу, Олаф услышал вопли Видукинда и пришел ей на помощь. Да и Хельга Чернушка может теперь не беспокоиться и спокойно рожать ребенка.
        Олаф раздел Видукинда, собираясь сжечь одежду.
        - Если мы его закопаем и потом тело найдут, сразу станет ясно, что это убийство, а так его съедят волки, и никаких следов.
        Нанеся еще несколько ножевых ударов, чтобы привлечь животных, Олаф столкнул тело в ложбину и забрал обувь и одежду убитого. По дороге они почти не разговаривали, но уже у хижины Тереза поблагодарила его.
        - Любой раб сделал бы то же самое для своего хозяина, - скромно сказал он.
        Прежде чем бросить одежду в огонь, Олаф осмотрел ее. Себе он оставил башмаки, которые собирался перекрасить, а Терезе предложил кинжал, так как рабу не полагается иметь оружие, однако девушка отказалась.
        - Затупи немного конец и пользуйся, никакой вины тут нет.
        Кинжал был грубоват, но из хорошей стали, а после небольшой переделки никто его и не узнает. В знак признательности он поклонился Терезе, жена тоже. Поскольку близился вечер, Лусилия приготовила ужин.
        Когда с ногой косули было покончено, уже светила луна, и Тереза решила остаться ночевать. Лусилия устроила ее между ребятишками, сама легла на полу, а Олаф - на улице, под шерстяным плащом.
        Однако тоскливые мысли опять не давали девушке уснуть. Она гадала, где может быть ее отец, и хотя смерть его представлялась весьма вероятной, ей не хотелось в это верить. Еще она вспоминала те дни, когда Алкуин занимался с ней, вспоминала его мудрые слова и обширные познания. Потом стала перебирать, сколько человек погибли по ее вине: та девушка на пожаре, двое саксов в жилище Хооса, теперь вот Видукинд… После всего содеянного заслуживает ли она столь щедрого подарка, как земельные владения?
        Волчий вой вызвал в памяти тело Видукинда, и она разрыдалась, представив на его месте своего отца.
        Вдруг девушка вскочила, будто подброшенная какой-то силой. Лусилия тоже проснулась, но Тереза ее успокоила, оделась и вышла из хижины. Олаф, протирая глаза, вылез из-под вола, служившего ему укрытием, и с удивлением уставился на нее, поскольку была еще глубокая ночь. Тереза взглянула на луну - через несколько часов рассветет, и Алкуин отправится в Вюрцбург. Она глубоко вздохнула и велела Олафу подниматься.
        - Я уезжаю в Фульду, но прежде нужно уладить кое-какие дела.

*****
        В то раннее утро в конюшнях аббатства царила страшная суматоха. Десятки монахов бегали туда-сюда с провизией, оружием и упряжью под зоркими взглядами людей Карла Великого. Погонщики кончали запрягать волов, которые недовольно мычали и норовили поддеть их рогами, служанки подносили последние корзинки с соленым салом, военачальники отдавали приказания подчиненным.
        Тереза увидела, как Алкуин кладет на повозку свои вещи. Сама она взяла лишь смену белья и вощеные таблички, остальное оставила Хельге Чернушке, которой несколько минут назад сообщила о своем отъезде. Хельга пообещала присмотреть за землями, а Тереза - обязательно вернуться, хотя бы для того, чтобы возместить подруге ее труды. Алкуин, заметив девушку, удовлетворенно улыбнулся и признался, что не сомневался в ее согласии сопровождать его.
        Когда совсем рассвело, появился Исам в блестящей кольчуге поверх какого-то ярко-красного одеяния в сопровождении верных ему людей, и вскоре все они присоединились к свите. Увидев Терезу, он хотел подойти поздороваться, но другой молодой человек его опередил: Хоос Ларссон обнял девушку и крепко поцеловал ее. Исам в замешательстве наблюдал эту сцену, что не укрылось от Хооса.
        - Откуда ты его знаешь? - спросил он, когда Исам отошел.
        - Того, в кольчуге? - Тереза напустила на себя равнодушный вид. - Это человек Карла Великого. Он помог мне с тем рабом, о котором я тебе говорила, помнишь, с деревянной ногой.
        - Похоже, он очень тобой интересуется, - рассмеялся Хоос и, убедившись, что Исам на них смотрит, принялся еще жарче целовать девушку.
        Странно, подумала Тереза, что Хоос не удивился, увидев ее, ведь она не говорила о намерении ехать в Вюрцбург, наоборот, мечтала строить с ним жизнь здесь, в Фульде. Да и он никуда не собирался, и вот теперь они случайно встретились, чтобы вместе отправиться навстречу неизвестности. Оказалось, Исам нанял его в качестве проводника.
        - Видела бы ты этих священников, когда я сказал, что перевалы еще завалены снегом, - завопили, как сумасшедшие. Тогда я предложил добраться до Франкфурта и идти вверх по реке. Там лед уже начал таять, и если нам хоть немного повезет, мы сможем доплыть до Вюрцбурга.
        - И ты собирался уехать, не предупредив меня?
        - Я был уверен, что ты придешь, - улыбнулся Хоос, - даже поспорил с Алкуином, что до отъезда ты обязательно появишься. И кроме того…
        - Что - кроме того?
        - Если бы понадобилось, я бы силком тебя утащил, - засмеялся он и подхватил девушку на руки.
        Тереза тоже рассмеялась и подумала, что, пока он рядом, ничего плохого не случится.
        Тереза насчитала примерно семьдесят человек собравшихся, из них десять-двенадцать членов папской миссии и около двадцати воинов, остальные - погонщики волов и прочие слуги. Она была единственной женщиной, но ее это ничуть не волновало. В караван входило также восемь повозок, запряженных волами, и несколько более легких - мулами.
        По приказу Исама защелкали кнуты, животные заголосили на разные голоса и медленно тронулись по направлению к городским стенам. Алкуин с папскими посланниками двигались за первой повозкой, Тереза ехала на второй, стараясь не потерять из вида Хооса, которого Исам поставил во главе процессии. Замыкали шествие воины и слуги.
        Фульда осталась позади, теперь их целью был Франкфурт.
        По пути Терезе и Хоосу несколько раз удалось поговорить, и девушка узнала, что в Вюрцбурге люди гибнут от голода, поэтому на двенадцати повозках везут зерно. Во Франкфурте закупят еще провизии, которую можно будет погрузить на суда.
        - Когда в Вюрцбурге со мной расплатятся, мы вернемся в Фульду, но уже пешком. К тому времени снег в ущельях растает, наймем в городе побольше людей, чтобы несли еду и поклажу, и спокойно доберемся.
        Тереза без всякого воодушевления кивнула и сказала, что самое важное для нее - найти отца, и не мертвого, а живого. Когда же Хоос усомнился в благоприятном исходе подобных поисков, она не пожелала его слушать и с головой накрылась одеялом.
        Все утро караван медленно двигался вперед. Впереди скакали два всадника с факелами, освещая путь. За ними четыре парня убирали с дороги камни, мешавшие проезду, а возницы кнутами и руганью пытались удержать животных подальше от оврагов. Еще пара до зубов вооруженных всадников ехали в самом конце процессии, зорко глядя по сторонам.
        После трудного глинистого участка, когда мужчинам приходилось впрягаться в повозки вместе с животными, Исам объявил привал. По его мнению, место для лагеря было надежное, поэтому мужчины быстро поставили повозки в ряд вдоль ручья, привязали лошадей к первой из них и достали сено, чтобы покормить животных. Кто-то разжег огонь и положил жарить куски оленя, а Исам расставлял караулы. Потом все собрались вокруг временного очага и пили вино, пока еда не была готова. Тереза помогала слугам, чем они были очень довольны. Двое караульных принесли кроликов, и члены папской миссии получили изысканный ужин. Остальным, кроме небольших кусочков оленины, пришлось довольствоваться жидкой овсяной кашей и соленой свининой, однако кувшины с вином переходили из рук в руки, и языки постепенно развязались.
        Тереза собирала посуду, когда сзади незаметно подошел Исам.
        - Хочешь вина? - предложил он. Девушка от неожиданности вздрогнула и обернулась.
        - Нет, спасибо, я больше люблю воду, - она сделала глоток.
        Исам удивился. Во время путешествия люди обычно пьют разбавленное вино, в крайнем случае - пиво, так как они безопаснее встречающейся в пути воды, поэтому он не отступился.
        - Из ручья лучше не пить, потому что дно у него не каменистое и течет он с запада на восток. К тому же пару миль назад мы проходили поселение колонов, и все их нечистоты наверняка попадают сюда.
        Тереза вылила воду и взяла у Исама стакан. Вино оказалось крепким и горячим.
        - Утром я хотел поздороваться с тобой, но ты была занята.
        Тереза слегка улыбнулась, не зная, что делать, - Хоос вместе с остальными ел оленя, и она боялась, как бы он ее не заметил.
        - Это твой жених? - спросил Исам.
        - Не совсем, - и она покраснела, сама не понимая, почему.
        - Жаль, что у меня уже есть невеста, - соврал он.
        И опять непонятно почему, но это ее огорчило.
        Они немного поговорили о тяготах пути, и в конце концов Тереза все-таки решилась.
        - Знаешь, мне почему-то кажется, что ты не обручен, - выпалила она и тут же устыдилась собственной дерзости.
        Исам расхохотался. В этот момент Алкуин подошел поблагодарить их.
        - Тебя - за ужин, а тебя - за то, что путешествие протекает без приключений, - сказал он.
        Исам раскланялся и сразу отошел, так как пара караульных зачем-то искала его. Тереза воспользовалась этим и пристала с расспросами к Алкуину.
        - Не знаю, есть ли у него возлюбленная, - ответил он, удивившись любопытству девушки.
        На рассвете следующего дня караван прибыл во Франкфурт. Исам и Хоос все утро провели в порту, где стояли мощные парусники, широкие датские и устойчивые фризские суда, выбирая среди них наиболее подходящие. Исам настаивал на прочности, Хоос - на легкости и подвижности.
        - Если мы столкнемся со льдами, нам придется буксировать их, - сказал суженый Терезы.
        Наконец остановились на двух тяжелых весельных судах и одном легком, которое можно в случае необходимости протащить волоком.
        В полдень начали погрузку, затем все вместе поели в ближайшем амбаре и два часа спустя уже плыли по Майну с животными, воинами и священниками на борту.
        22
        Алкуин Йоркский даже не предполагал, что уста прелата могут извергать такие ругательства, и тем не менее Павел Диакон выругался, и не раз, когда услышал, как льдины стучат в борта остановившегося судна.
        - Не нужно было пускаться в это путешествие! - заявил Павел, сходя на лед; он сгибался под тяжестью пожиток. - Чего хочет этот грешник? Погубить нас?
        Исам презрительно взглянул на него и выплюнул непрожеванный кусочек мяса. Он и так достаточно натерпелся, пытаясь освободить судно, чтобы еще обращать внимание на каких-то изнеженных священников. Он глянул вперед и содрогнулся - перед ним простиралась замерзшая река.
        После отплытия из Франкфурта никаких происшествий не было, лишь изредка попадались небольшие куски льда, но, к счастью, всем трем судам удалось избежать столкновения с ними, и вот теперь одно из них застряло. После остановки Исам сразу послал двух караульных осмотреть ледяную пустыню впереди, велел освободить трюм и убедился, что запасы провизии и животные находятся там, где лед наиболее прочный. Хоос с несколькими людьми отправился к берегу.
        - Пусть мне отрежут руки, если я понимаю, что происходит! Чем занимается этот человек? - возопил Павел.
        - Не знаю, наверное, пытается вытащить нас отсюда, на то он и главный, - ответил Алкуин, перебирая книги. - Будьте добры, передайте мне ту Библию, только осторожно, это очень ценный экземпляр.
        Павел схватил Библию и бросил на какие-то тюки. Спокойствие Алкуина выводило его из себя.
        - Возможно, мы повернем назад, - предположил он.
        - Не думаю, более того, я уверен, Исам хочет вытащить судно из воды и дальше везти его по льду.
        - Вы что, с ума все посходили? Разве можно дотащить его отсюда до Вюрцбурга?
        - Дорогой Павел, оглянитесь по сторонам, - сказал Алкуин, не поднимая головы. - Если бы он хотел вернуться, то воспользовался бы другим судном, а он прицепил канаты, причем к носу, не к корме, и впряг волов, что может означать лишь одно - он хочет его вытащить.
        - Чушь какая-то! Разве могут тридцать или сколько там человек вытащить судно?
        - Тридцать один, ваше преосвященство, - поправил Алкуин, указывая на себя.
        - И вы собираетесь участвовать в этом безумии?
        - Если мы все хотим попасть в Вюрцбург, конечно собираюсь, - сказал он, пытаясь спасти какие-то пузырьки. - А вы, если не собираетесь, по крайней мере помогите мне с перьями. Положите их сюда, рядом с чернильницами.
        - Но ведь это невозможно, - повторял Павел, выполняя указание Алкуина. - Тридцать человек тянут судно… пусть даже тридцать один, если вы хотите погибнуть за этим занятием… но вы только взгляните на его размеры - больше двадцати шагов. А провизия? Что станет с ней?
        - Я бы мог вам ответить, но лучше спросите у Исама.
        - У Исама из Падовы? Возможно, с вами этот спесивец и разговаривает, а со мной после отплытия из Франкфурта не сказал ни слова. - Павел перестал перебирать письменные принадлежности и уставился на Алкуина. - Знаете, что я думаю? Что ваши слова - бред старого монаха, воображающего себя умнее прелата. Нужно идти пешком вдоль реки, ведь у нас есть и волы, и хорошо вооруженные люди.
        - А я думаю, если бы вы меньше болтали и больше работали, мы бы уже давно разгрузили эти вещи.
        - Алкуин, не забывайтесь и относитесь ко мне с уважением, которого я заслуживаю.
        - А вот я заслуживаю отдыха. Как вы верно подметили, я уже не мальчик, и прежде чем толкать судно, должен передохнуть.
        - Так вы не отказались от этой мысли? Но тридцать один человек…
        - Возможно, и больше. Пока вы тут разглагольствовали, со второго судна спустили трап и десять человек пытаются добраться сюда.
        - Значит, вы не единственный, кто понимает, что делать дальше. Если судно не удастся освободить ото льда, мы перенесем свой багаж на другое, вернемся во Франкфурт и подождем конца ледохода. Эти люди, по-видимому, хотят помочь нам перенести вещи.
        - И потому направляются сюда со своими? Конечно, они помогут, но совсем в другом деле, а если вам такое развитие событий не нравится, можете перебираться на второе судно.
        - Вы не хуже меня знаете, что я должен попасть в Вюрцбург.
        - Тогда кончайте спорить и снимайте ваш багаж. Смотрите-ка, - указал он на берег, - двое пошли вверх по реке, наверняка хотят посмотреть, далеко ли простирается лед, а остальные уже начали рубить деревья и обтесывать их.
        - Хотят починить судно?
        - Скорее, делают жерди, которые будут служить рычагами при его перетаскивании. Обратите внимание, течение здесь очень медленное, что вкупе с тенью, отбрасываемой этой огромной горой, и является наиболее вероятной причиной внезапного оледенения. Однако выше, где таких гор нет и берег более пологий, река наверняка уже освободилась ото льда.
        В это время вернулся Хоос, судя по выражению лица, с хорошими новостями. Он оставил оружие на льду и направился к Исаму.
        - Как вы и предполагали, нам придется протащить его всего пару миль. Дальше лед уже ломается, и можно продолжать плавание.
        - А берега? - спросил Исам.
        - В двух или трех местах сужаются, но в остальных трудностей быть не должно.
        - Хорошо. Где дозорный?
        - Наверху, как вы и велели.
        - Значит, осталось только вытащить эту чертову деревяшку и доволочь ее до открытой воды.
        Члены команды, сжав зубы, одновременными рывками тащили судно из воды. После первой попытки оно заскрипело, потом застонало, наконец киль с трудом вполз на лед и судно начало потихоньку продвигаться вперед, похожее на умирающее животное. За волами шли двенадцать гребцов, которые тянули за носовые канаты, еще восемь, по бортам, удерживали его в равновесии. Остальным четырем было приказано вместе с командой второго судна охранять провизию и багаж.
        После каждого выкрика, когда люди, чертыхаясь, изо всех сил натягивали канаты, судно содрогалось и перемещалось на едва заметное расстояние. Однако по мере того как корпус вытаскивали из воды, действия становились все более слаженными, и вот уже судно заскользило по льду, оставляя за собой белый матовый шрам.
        Ближе к вечеру, сквозь непрекращающиеся ругательства измученных людей, раздался громкий треск ломающегося льда.
        - Остановитесь, да остановитесь же, иначе мы все утонем!
        Несчастные побросали канаты и отбежали. Лед здесь был уже тоньше, а чуть дальше между льдин вообще виднелась чистая вода.
        - Заберите канаты и животных. Проделайте во льду дырку, пусть немного попьют, а потом вы двое отправляйтесь за провизией, - приказал Исам.
        Павел, не помогавший тащить судно, отошел немного в сторону. Вскоре появился Алкуин с налитым кровью лицом. Он хотел что-то сказать, но лишь тихо застонал, лег и, закрыв глаза, попытался отдышаться.
        - Зря вы им помогали, - упрекнул его Павел. - Теперь на меня смотрят как на какое-то мерзкое насекомое.
        - В небольших количествах физические упражнения успокаивают душу, - сказал Алкуин, все еще прерывисто дыша.
        - Вот тут вы ошибаетесь. Пусть физическим трудом занимаются те, кому положено им заниматься, а мы, oratores[57 - Ораторы (лат.).], должны молиться, ибо именно это повелел нам Господь. - И Павел помог Алкуину передвинуть самый легкий мешок.
        - Ах, да… законы, по которым живет весь мир: oratores молятся о спасении людей, bellatores[58 - Воины (лат.).] сражаются за святую церковь, а operarius[59 - Работники, поденщики (лат.).] должны за всех за них трудиться. Простите, я об этом позабыл. - И Алкуин криво усмехнулся.
        - Но вы не обязаны работать, - повысил голос Павел.
        - Однако крестьяне тоже иногда молятся, думаю, вы не будете это отрицать. Подайте мне, пожалуйста, воды.
        - Конечно, и даже не иногда.
        - И вы также не будете отрицать, что у bellatores есть не только воинские, но и духовные обязанности. - Алкуин сделал глоток.
        - Несомненно…
        - Тогда почему мы не можем иногда поработать? - спросил он уже более твердым голосом.
        - Вы, наверное, забыли, что я не монах вроде вас, а начальник папской канцелярии и регент церкви Святого Иоанна Латеранского.
        - Но с двумя ногами и двумя руками, - сказал Алкуин, поднимаясь. - А теперь простите, но дело еще не закончено.
        Он взглянул на берег, потом на Исама, прислонившегося к борту судна.
        - Его наверняка беспокоит дозорный, - сказал он Павлу, указывая на Исама. - Он должен быть там, но его нигде не видно.
        - Ради Бога, Алкуин, прекратите. Где-нибудь облегчается или осматривает окрестности.
        - Хотелось бы так думать, но Исам не сводит глаз с леса и очень взволнован.
        Павел вынужден был признать его правоту. Молодой человек метался, словно зверь в клетке, без конца отдавал приказания и держал наготове лук. Алкуин подошел к нему.
        - Нам осталось примерно полтора дня пути, я не ошибаюсь? - осторожно спросил он.
        Исам искоса взглянул на него.
        - Простите, но сейчас я не склонен к исповеди, - сказал он и слегка отодвинулся.
        - Понимаю, я бы тоже беспокоился, куда подевался этот дозорный.
        Исам бросил на него удивленный взгляд. Он ни с кем не делился своими опасениями, но этот монах, похоже, прочитал его мысли. Задумчиво поглаживая подбородок, молодой человек в который раз посмотрел в сторону леса.
        - Не понимаю, почему они не нападают. Может быть, ждут темноты, - наконец произнес он без всяких объяснений, так как оба знали, о чем речь.
        - Я тоже так думаю, - присоединился к разговору Хоос. - Наверное, их немного, иначе они уже были бы здесь.
        Исам и Алкуин одновременно обернулись к нему.
        - Когда мне потребуется ваше мнение, я вас спрошу, а пока занимайтесь своим делом, - отрезал Исам.
        - Хорошо. - Хоос ушел.
        - Вы с ним знакомы? - спросил Алкуин.
        - Встречались в Аквисгрануме, но известно мне только то, что он знает саксов лучше всех собравшихся тут воинов. А теперь простите, я должен подготовить своих людей.
        Алкуин кивнул и направился к волам. Сейчас у него была одна забота - защитить свой груз, и возле животных сделать это будет проще. Он заметил, что Исам разделил всю команду на две группы. Хоос и Тереза тоже были там.
        - Слушайте меня внимательно, - сказал Исам. - Возможно, за теми деревьями спрятались саксы, поэтому нужно торопиться. Глядите в оба и идите по середине реки. Вы трое займетесь поклажей, остальные - провизией. Если через час не вернетесь, уйдем без вас.
        Алкуин и Павел отправились с ними, оставшиеся начали сталкивать судно на воду, однако после нескольких попыток оно сдвинулось едва ли на четверть вары. Исам обеспечил его защиту, установив по обе стороны утыканные шипами бочки, а сам встал на носу; Терезе он велел спрятаться за мешками и не высовываться.
        Исам надеялся, что если все успеют подняться на борт, возможно, им удастся спастись.
        Он стоял в задумчивости и вдруг увидел впереди, среди льдин, какой-то темный предмет размером с арбуз. Ему не удалось рассмотреть, что это, поскольку течением его унесло под плоскую ледяную глыбу. Когда глыба достигла судна, Исам схватил гарпун, спрыгнул на лед и подобрался к зияющей в нем дыре. Когда предмет показался в воде, он зацепил его гарпуном, с силой дернул и вскрикнул от ужаса - на острие болталась изуродованная голова дозорного.
        Отпущенный им час подходил к концу, когда вдали, примерно в полумиле, показались несколько человек. За ними волы тащили на повозках груз. Процессия медленно продвигалась вперед, как вдруг один из волов, взревев от боли, рухнул на лед. Исам понял, что атака началась, и тут же отдал воинам приказ готовить луки к бою, а остальным спрятаться за повозками. Стрелы лучников Исама сталкивались в воздухе с теми, что были пущены с берега. Два человека бросились бежать к судну, однако уже через несколько шагов были повержены. Алкуин и Павел притаились за последней повозкой. К ним подошел Хоос.
        - Оставайтесь тут, пока я не скажу, - приказал он.
        Алкуин и Павел повиновались. Хоос спрятался за раненым волом и обрезал упряжь, которая соединяла его с другим, не пострадавшим, после чего позвал мужчин.
        - Вставайте сзади, и когда я хлестну его, бегите за ним, как за прикрытием.
        - Павел не сможет, - возразил Алкуин.
        Только тут Хоос заметил, что прелату стрелой зацепило бедро.
        - Ладно, я позабочусь о нем, - сказал Хоос, передавая Алкуину веревку от вола. - Давайте быстрее.
        - А вещи?
        Хоос укрылся за мешками от града летящих стрел.
        - Я постараюсь притащить их, а теперь бегите! - И он хлестнул вола.
        Животное в испуге рванулось вперед, таща за собой уцепившегося за хвост Алкуина. Хоос крикнул, чтобы тот пригнулся, и монах скрючился, насколько мог. Один из гребцов присоединился к нему, но тут же был сражен дротиком. Тем временем Хоос позвал кого-то на помощь. Вдвоем они взгромоздили Павла на повозку, загородили его досками и потащили к судну.
        А шагах в трехстах вверх по реке команда продолжала отстреливаться. Исам видел, что Алкуин скоро доберется до судна, но вол двигался все медленнее. Внезапно он приказал людям спуститься на лед и толкать судно, а четверым - сопровождать его. Двое, выйдя из-за укрытия, сразу погибли, но остальные добрались до вола, у которого уже подгибались ноги, однако пара ударов заставила его двигаться живее. Два члена команды остались помочь Алкуину, а Исам направился дальше - к Хоосу, Павлу и защищавшим их людям. Хотя они двигались так быстро, насколько позволяли летевшие со всех сторон стрелы, все равно они сильно отстали. Подойдя к повозке, Исам поздоровался с ними.
        - Эти ублюдки хотят нас совсем изрешетить, - прорычал Хоос.
        - Вижу. Как Павел?
        - Более-менее, царапина на бедре.
        - А провизия?
        - Там, - он указал на повозки, за которыми прятались еще две группы людей.
        - Хорошо, тогда пошли.
        Алкуин благополучно добрался до судна и, хотя был чрезвычайно изнурен, присоединился к тем, кто, стоя по левому борту, толкал судно. Вскоре прибыли Хоос, Павел и все остальные.
        - Поднимите Павла, мне не нравится его рана, - велел Исам.
        Несколько гребцов погрузили на борт вещи и провизию и устроили Павла на палубе, тогда как прочие по-прежнему пытались столкнуть судно.
        - Черт вас всех побери! Толкайте же, лентяи проклятые!
        Люди предприняли очередную попытку, и судно наконец сдвинулось.
        - Еще раз, сильнее, навались!
        Вдруг лед оглушающее треснул, все в страхе отпрянули, и судно начало погружаться в реку, словно в пасть дьявола.
        - Назад, быстрее! Прочь!
        В этот миг льды расступились, и судно плавно опустилось на воду. Несколько гребцов, запутавшись в веревках, упали в реку.
        - Поднимайтесь наверх, скорее! - прокричал Исам под ливнем стрел.
        Хоос вскарабкался первым, остальные, побросав луки, тоже лезли, цепляясь за борт. Алкуин барахтался среди них, наполовину погрузившись в воду.
        - Здесь есть раненые, - сказал он, поддерживая одного из них.
        - Некогда ими заниматься, поднимайтесь! - Хоос протянул ему руку.
        - Но мы не можем их бросить, - не унимался Алкуин, по-прежнему держа на плаву раненого.
        - Поднимайтесь же, черт возьми, или я вас заставлю!
        Алкуин не послушался.
        Хоос прыгнул за борт и упал на льдину рядом с Алкуином, затем вытащил меч и проткнул того, кого монах пытался спасти. Так же он поступил еще с одним, пытавшимся вылезти из ледяной воды.
        - Ждать больше нельзя, забирайтесь! - приказал Хоос.
        Алкуин, оцепенев, смотрел на Хооса, и двое гребцов втащили его на борт, словно сомнамбулу.
        Они плыли вверх по реке, а когда солнце скрылось за горами, остановились в небольшой заводи.
        - Переночуем здесь, - решил Исам.
        Алкуин занялся пострадавшими, но поскольку нужных инструментов и снадобий у него не было, он просто промыл раны от стрел и перевязал ушибы и вывихи. Вдруг сзади раздался слабый голосок:
        - Могу я помочь вам?
        Алкуин с беспокойством взглянул на Терезу, потом кивнул, и девушка вместе с ним склонилась над очередным несчастным. Когда работа была закончена, Тереза отошла в угол помолиться за погибших, а к Алкуину, хромая, приблизился Павел.
        - Возьмите, поешьте немного, - предложил он.
        - Спасибо, я не голоден.
        - Алкуин, ради Бога, вы же видели все своими глазами. Эти бедняги не могли сами взобраться на судно, а нужно было скорее отплывать, другого выхода не было.
        - Если бы вы были там, внизу, вы бы так не говорили, - с гневом произнес Алкуин, затем глубоко вздохнул и поднял голову. - Возможно, вы и правы, но вы не знаете, как смотрел на них Хоос Ларссон. Он убил их, даже глазом не моргнув.
        - Будьте же благоразумны. Конечно, он не тот человек, который способен наслаждаться красотами поэзии, но он спас нам жизнь.
        Алкуин кивнул. Вероятно, так и есть, но его беспокоила невозмутимость Хооса.
        Едва рассвело, один из гребцов обследовал нанесенные судну повреждения и вернулся весьма опечаленный.
        - Корпус разбит, - сказал он, - и я сомневаюсь, что мы сможет тут его починить.
        Исам покачал головой. Нужно было решить, плыть ли дальше или пристать к берегу и запастись деревом для починки, однако из-за опасности нападения второй вариант он счел неприемлемым.
        - Поплывем дальше, пока судно выдержит.
        Алкуин проснулся от ударов весел по воде. Рядом с ним, наполовину укрытый одеялом, спал Павел. Тереза дремала, свернувшись в клубочек и надеясь таким образом укрыться от откровенных взглядов гребцов. Алкуин решил разбудить Павла, пока тот не замерз, и принес ему вина и ломоть ржаного хлеба. Увидев это, Тереза подошла к ним.
        - Еду теперь будут выдавать понемногу, - сообщила девушка, - так как во время нападения мы лишились почти всех припасов.
        - У меня нога болит, - пожаловался Павел.
        Алкуин поднял его сутану. К счастью, прелат был толстым человеком, и стрела застряла в жировой прослойке.
        - Хорошо бы ее выдернуть.
        - Что, ногу? - спросил перепуганный Павел.
        - Бог мой, конечно нет, - стрелу.
        - Давайте лучше подождем до Вюрцбурга.
        - Хорошо, подождем, а пока попробуйте этот сыр.
        Павел впился зубами в предложенный кусок, а Алкуин тем временем рывком вытащил стрелу. Павел взвыл, и горы эхом откликнулись на его крик. Алкуин полил на рану немного вина и завязал ее заранее приготовленными чистыми тряпками.
        - Проклятый ученик лекаря…
        - Это даже любопытно: действия Хооса вы оправдываете, а меня ругаете. Но если серьезно, ваша рана могла бы принести вам много неприятностей. А теперь вставайте и попробуйте пройтись.
        Павел нехотя подчинился и вскоре уже неуклюже бродил среди своих вещей, переставляя ноги так, будто они закованы в цепи. Вдруг он заметил струящуюся по палубе воду, а затем обнаружил, что один из его тюков намок, и поднял крик не хуже женщины. С помощью Алкуина тюк перенесли на корму, на более высокое место, и только убедившись, что он в безопасности, Павел вздохнул с некоторым облегчением.
        - Судя по вашему лицу, там хранится что-то очень важное, - заметил Алкуин, ощупывая тюк.
        - Lignum cruсis… одна старинная реликвия, - недовольно пояснил Павел.
        - Lignum cruсis? Часть креста с Голгофы? Реликвия, перевезенная из иерусалимского храма Гроба Господня в Рим и хранившаяся там в Сессорианской базилике?
        - Вижу, вы знаете, о чем идет речь.
        - Конечно, хотя отношусь к этому скептически.
        - Как? Неужели вы полагаете…
        - Нет, ради Бога, простите, - вовремя сдержался Алкуин. - Конечно же я верю в подлинность и lignum crucis, и мощей Гервасия и Протасия, и мантии святого Мартина Турского, но согласитесь, что слишком уж во многих аббатствах и епископатах находили разные священные останки.
        - Breve confinium veratis et falsi[60 - Между истиной и ложью расстояние невелико (лат.).]. Я не собираюсь обсуждать подлинность реликвий, если благодаря им все новые и новые души начинают верить в Царствие Небесное.
        - Не знаю, но возможно, в деле привлечения душ все-таки важнее заповеди Господни.
        - Вижу, вы склонны к пререканиям, - заметил Павел, пытаясь высушить тюк с помощью сырой тряпки. - Обычно люди, обладающие подобной наклонностью, зря тратят свой пыл, не понимая сути спора. Разве вам известна истинная сила реликвии? Известна разница между копьем Лонгина, священным саваном и кровью мученика?
        - Да, эти различия мне известны, но в любом случае я еще раз приношу вам свои извинения. Я не собирался оспаривать…
        - А не собирались, так и не оспаривайте! - Павел сорвался на крик.
        - Простите, ваше преосвященство. - Алкуин был немного обескуражен. - Но, если позволите, последний вопрос.
        Павел с сомнением посмотрел на него.
        - Задавайте, - наконец разрешил он.
        - Зачем вы везете реликвию в Вюрцбург?
        Прелат, похоже, задумался, отвечать или нет, но все-таки снизошел до ответа.
        - Насколько вам известно, Карл Великий уже много лет пытается обратить в истинную веру язычников Абодрии, Паннонии и Баварии, но, несмотря на постоянные военные кампании и показательные наказания, их души остаются глухи к слову Господню. Саксы - народ грубый, приверженный политеизму, погрязший в ереси и греховных связях… С такими людьми без оружия не обойтись, но этого не всегда бывает достаточно.
        - Пожалуйста, продолжайте. - Алкуин не во всем был согласен с прелатом.
        - Проклятая рана! - Павел поправил повязку. - Восемь лет назад Карл Великий и его войско по просьбе святого понтифика прибыли в Италию. Вероятно, вам известно, что лангобарды, которым показалось мало старых византийских герцогств, захватили города Фаэнцу и Комаччио, осадили Равенну и покорили Урбино, Монтефельтро и Синигалию.
        - Вы имеете в виду Дезидерия, короля лангобардов?
        - Короля? Ради Бога, не смешите меня. Да, он действительно так себя величает, но если он и король, то коварный король-змея, вот его истинное прозвище.
        - Разве одна из его дочерей не вышла замуж за самого Карла Великого?
        - Да, это так, и трудно представить себе большее вероломство. Он породнился с Карлом Великим, чтобы потом, чувствуя себя неуязвимым, напасть на владения Ватикана. Однако папа Адриан убедил Карла Великого в необходимости его вмешательства, и тот, преодолев со своим войском перевал Гранд Сан-Бернар, окружил предателя в его логове в Павии.
        - Поистине христианский поступок.
        - Конечно, но я бы не торопился с выводами, поскольку Карл Великий не меньше папы был заинтересован в том, чтобы сдержать агрессивные устремления Дезидерия. В случае победы не только папа восстановил бы власть над захваченными территориями в соответствии с liber pontificalis[61 - Книга пап (лат.).], но и Карл Великий приобрел бы лангобардские герцогства Сполето и Беневенто.
        - Очень интересно. Прошу вас, продолжайте.
        - Остальное вам, наверное, известно. Дезидерий укрылся в Павии, принудив Карла Великого к осаде. Спустя девять месяцев осаждавшие стали волноваться, возможно, опасаясь за свои урожаи, а тут еще пришло известие о новом мятеже в саксонских землях. И пока Дезидерий спокойно ждал дальнейшего развития событий, Карл Великий решил снять осаду.
        - Однако он все-таки победил.
        - Да, но не военным путем. Узнав о положении дел, папа Адриан повелел доставить в лагерь Карла Великого lignum crucis, и через неделю после прибытия реликвии среди лангобардов началась страшная эпидемия. Дезидерий сдался, и Карл Великий захватил крепость без единой капли крови.
        - И теперь Карл Великий хочет использовать lignum cru-cis в борьбе против саксов.
        - Именно так. Монарх попросил помощи у папы, и тот без колебаний отправил ему реликвию.
        - Странно. Простите меня за возможную бестактность, но если вам доверили такую ценную реликвию, зачем вы отправились в столь опасное, а главное - ненужное путешествие? Разве нельзя было хранить ее в Аквисгрануме до следующей военной кампании Карла Великого?
        - И отдать жителей Вюрцбурга на милость саксам? Не знаю, как по-вашему, а по-моему, это не соответствует христианскому милосердию.
        - С этой точки зрения вы, вероятно, правы. Кстати, не хотите ли проверить, не пострадала ли реликвия? - И Алкуин начал поднимать крышку сундука, в котором она хранилась.
        Павел бросился к нему и с силой захлопнул крышку.
        - Думаю, в этом нет необходимости, - быстро произнес он. - Изнутри сундук обшит промасленной кожей, а сама реликвия находится в свинцовой шкатулке.
        - Ну что ж, значит, беспокоиться не о чем, особенно если упомянутая вами шкатулка достаточно просторная и с прочными стенками.
        - Так и есть, а теперь, с вашего позволения, я бы немного отдохнул.
        Алкуин смотрел, как Павел устраивается рядом с сундуком. Возможно, странное поведение прелата объясняется усталостью и недостатком сна, но все равно это не объясняет, почему при наличии внутри свинцовой шкатулки сундук такой легкий.
        К середине дня вода уже так быстро наполняла трюм, что гребцы не успевали ее вычерпывать, и Исам приказал немедленно бросать якорь. Расставив дозорных, он разделил гребцов на две группы: одна должна была остаться на судне, другая - высадиться. Потом он пошел проведать Павла.
        - Мы простоим примерно четыре часа, пока немного залатаем дыры, - сообщил Исам. - Как рана?
        - Еще болит, - ответил Павел.
        - Если хотите, можете побыть здесь, а нам придется сойти на берег.
        - Я тоже сойду, и вам советую последовать моему примеру, ногой нужно двигать, - сказал Алкуин, обращаясь к прелату.
        - Я лучше подожду, - жалобно произнес Павел.
        Тереза присоединилась к остальным, так как ей нужно было без посторонних глаз привести себя в порядок, а на судне это не получалось. По приказу Исама одни сразу занялись починкой, другие встали в караул. Первые заделывали пробоины досками, оторванными от палубы, и конопатили прихваченным из Фульды дегтем, вторые оберегали их от возможного нападения. Тереза отошла подальше и спокойно занялась туалетом, чего не делала с самого отплытия. Она еще сидела на корточках, когда внезапно появился Хоос, заставив ее в смущении вскочить. Молодой человек попытался обнять ее, но Тереза увернулась, и он, глупо смеясь, предпринял вторую попытку, а когда и эта не удалась, неосторожно толкнул девушку. И тут перед ними возник Исам.
        - Дозорные тебя ждут, - сухо сказал он Хоосу.
        Тот неприязненно взглянул на него и нехотя повиновался, но перед уходом все-таки сорвал у Терезы поцелуй и хлопнул ее по мягкому месту. Тереза, очень сердитая, оправляла юбку, когда Исам поднял с земли заколку и подал ей. Девушка поблагодарила и извинилась за Хооса, будто была виновата в его поведении. Некоторое время они шли молча, и Тереза заметила, что Исам чем-то встревожен.
        - Мы никогда об этом не говорили, но ты ведь родом не отсюда, - наконец произнесла она.
        - Нет, не отсюда. Я родился в Падове, в Италии, - сказал он, обрадовавшись, что девушка заговорила.
        - Не знаю, поверишь ты или нет, но я так и думала, - рассмеялась Тереза. - Я была знакома с несколькими римскими монахинями-паломницами в Константинополе. Их латинский был похож на твой, но я хуже их понимала. Я ведь родилась в Константинополе, представляешь?
        - В Константинополе? Ну и ну! Прекрасный город, клянусь святым Януарием!
        - Не могу поверить! Ты там бывал? - Тереза была поражена.
        - Да, я прожил там несколько лет. Родители послали меня туда изучать военное искусство. Замечательный город для торговли и любви, но не для размышлений - нигде больше не встречал таких болтунов.
        - Ты прав, - рассмеялась девушка. - Считается, что византиец даже после смерти способен проговорить еще несколько часов. А тебе разве не нравятся интересные беседы?
        - Даже не знаю, что тебе ответить. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать, когда подобные беседы оказывались для меня полезными.
        - В таком случае извини за беспокойство. - Тереза покраснела.
        - Да нет, я не тебя имел в виду, - поторопился загладить свою оплошность Исам. - А ты что делаешь здесь - в Саксонии вообще и на этом судне?
        Тереза взглянула на Исама - волосы убраны под бобровую шапку, удачно оттеняющую его зеленые глаза, - и сама себе удивилась: разглядывает его, вместо того чтобы отвечать, а потому быстро-быстро заговорила. О том, как она оказалась в Вюрцбурге и на судне, девушка умолчала, рассказала лишь о детстве и бегстве из Константинополя. Да Исам ее особенно и не слушал, беспрестанно оглядываясь по сторонам, точно загнанный зверь.
        - Беспокойная у тебя жизнь, - рассеянно произнес он, когда Тереза закончила.
        И вдруг Исам бросился к ней и резко толкнул на землю - девушка не успела даже вскрикнуть, лишь услышала свист стрел и почувствовала удар в висок. Исам подал сигнал тревоги, но несколько человек уже были сражены. Он поднялся, насколько мог, и приготовил лук, однако новый смертоносный шквал заставил его пригнуться. Юноша видел, что, падая, Тереза ударилась головой, - теперь она была без сознания. Вокруг раздавались крики раненых.
        Исам попросил прикрыть его, и, когда все одновременно выстрелили, схватил Терезу на руки и со всех ног бросился к судну. Павел и Алкуин подняли ее на борт, остальные карабкались, кто как мог. Потом все дружно налегли на весла, и судно, похожее на огромное решето, медленно стронулось с места, но постепенно набрало ход и под градом стрел двинулось вверх по реке.
        23
        Благодаря неимоверным усилиям гребцов, злосчастное судно все-таки добралось до порта Вюрцбург, неуклюже обогнуло пирс и, пару раз сильно качнувшись, проскребло брюхом по дну неподалеку от пристани. Сразу же целая толпа крестьян бросилась в воду, чтобы помочь снять его с мели.
        Исам, стоя на носу, руководил действиями команды и добровольных помощников, которые толкали судно сзади. Когда же оно наконец пришвартовалось, ликующие крики заглушили приветственный звон колоколов.
        Мало-помалу ручеек стекавшихся к причалу оголодавших людей, готовых убить любого за кусок хлеба, превратился в бушующую реку. Люди скапливались на берегу, стараясь занять место повыше, мальчишки залезали на деревья, а старики ругали тех, кто бесцеремонно сгонял их. Кое-кто пел от радости, и все благодарили Господа. Казалось, горестные и голодные дни наконец-то ушли в прошлое.
        Какой-то парень слишком близко подошел к выгруженной провизии, но один из гребцов тут же оттолкнул его; другой паренек засмеялся над приятелем и немедленно получил от него камнем в бок. Вскоре прибыли воины Уилфреда. Люди расступались, давая им пройти, лишь кто-то громко выругался, но, будучи замечен, спешно ретировался.
        Люди графа, грубо расталкивая собравшихся, освободили дорогу от причала до телег, охраняемых лучниками. Вскоре появился Уилфред в своей повозке, запряженной собаками.
        - Слушайте меня внимательно, свора голодающих! - крикнул он. - Кто дотронется до зерна, будет немедленно казнен. Зерно отвезут в королевские амбары, проверят и только потом начнут раздавать, а потому отойдите и не мешайте людям делать свое дело.
        Кое-кому из присутствующих слова графа не понравились, однако после первого же выгруженного на берег мешка с зерном страсти потихоньку улеглись.
        Уилфред стегнул собак, повозка двинулась, и люди отошли еще дальше, словно этот получеловек одним взглядом мог решить судьбу каждого из них.
        У мостков Уилфред приказал двум своим людям перенести себя на борт и в мгновение ока буквально взлетел на палубу. Слушая рассказ о путешествии и осматривая провизию, он заметил в стороне двух священников, которые хлопотали вокруг какой-то девушки. Затем он поинтересовался ранеными и велел слугам заняться ими. Исам подошел к нему чуть ли не последним. Он и не подозревал, что граф Вюрцбурга - калека.
        - Наконец-то мы в Вюрцбурге, Deum gratia[62 - Благодарение Господу (лат.).], - сказал Алкуин и положил руку на лоб Терезе - после удара головой она так и не приходила в сознание.
        - Без изменений? - спросил Павел Диакон.
        - Боюсь, что да. Давайте снесем ее на берег, наверное, семья уже ждет ее.
        - Она из Вюрцбурга?
        - Тереза - девушка скрытная и никогда мне об этом не говорила, но я уверен, что она была ученицей в здешней пергаментной мастерской.
        - Если она ничего не говорила, как вы можете быть уверены?
        Алкуин снисходительно взглянул на собеседника и указал на висевший на плече девушки мешок.
        - Думаю, вы тоже заметили, что он несколько необычен - сделан из обрезков тонкой, светлой и мягкой кожи. На ощупь это пергамент, слегка испорченный, но, без сомнения, пергамент. Да и сшит он так, как обычно сшивают друг с другом тетради кодексов.
        - Ну и что? - Павел ничего не понимал.
        - Мешки, которые продают на рынках, больше по размеру и сделаны из грубой, более прочной кожи, а такой изящный может быть лишь у человека, работающего в пергаментной мастерской, и Вюрцбург - единственное во всей области место, где такая мастерская есть.
        - Но это ничего не доказывает - мешок мог принадлежать ее отцу или быть подарен ей кавалером, она могла его найти или того хуже - украсть, - возразил Павел.
        В этот момент мимо них прошли Исам и люди, которые несли Уилфреда.
        - Я тоже об этом думал, однако согласитесь, она не похожа на воровку. У нее хорошая обувь, и на руках нет мозолей, как у крестьянок, но вряд ли она из богатой семьи, тогда у нее были бы кольца и броши.
        - А вдруг на нее напали? Это объяснило бы отсутствие украшений. Вы ведь сами говорили, что, появившись в Фульде, она просила о помощи.
        - Тогда она потеряла бы и мешок, и скорее всего жизнь, - ответил Алкуин.
        Он рассказал прелату все, что ему было известно о девушке: как он познакомился с ней, когда та пришла за помощью в аббатство Фульды; как удивился, узнав, что она читает по-латыни и по-гречески, и как взял ее в секретари. Павел кивал, все более и более изумляясь.
        Один из гребцов, занимаясь разгрузкой, ненадолго прервал их беседу, но как только их оставили в покое, Алкуин возобновил ее.
        - Не принимайте меня за дьявола, - рассмеялся он в ответ на недоуменный взгляд Павла. - Как я уже говорил, меня заинтересовал ее необычный мешок, и, когда она куда-то отошла, я заглянул внутрь - мне хотелось не только проверить правильность своих умозаключений, но и узнать, кто же все-таки эта девушка. Там я обнаружил, среди прочего, вощеную табличку, бронзовую палочку для письма, пузырек с жидкостью, какую аквитанцы обычно используют для придания пергаменту приятного аромата, и моток тонкой бечевки для сшивания тетрадей. Если мешок вместе со всем содержимым подарил ей кавалер, то подарок несколько странный, вы не находите?
        - Да, но…
        - Сейчас я покажу вам палочку для письма.
        Алкуин достал маленькую палочку.
        - Что вы думаете насчет ее размера?
        - Очень маленькая, - признал Павел.
        - А насчет надписи?
        Прелат поднес палочку к глазам, а потом резко отодвинул ее.
        - Я плохо вижу. Похоже на какие-то символы.
        - Точнее, на греческие буквы. Thaeresia Thetholpphoulu, или Тереза Теолопулос, если вам угодно. То же имя вы найдете на внутренней части ремня, на котором висит мешок. Что же касается размера палочки, я уже несколько лет не видел ничего подобного - с тех пор, как управлял в Йорке соборной школой. Тогда один состоятельный отец подарил такую же своему младшему сыну, когда тот стал нашим учеником. Ручки маленькие, и палочка маленькая.
        - И это заставляет вас предполагать…
        - Не предполагать, Павел, а утверждать… На палочке, несомненно, написано имя ее владелицы - Thaeresia, что указывает на греческое происхождение девушки, а тонкий, нарядный орнамент - на то, что она из богатой семьи.
        - Поразительно! И последний вопрос…
        - Да?
        - Что делала эта девушка в Фульде? Вы ведь говорили, она пришла за помощью.
        - Об этом она мне тоже не рассказала, но, вероятно, она убежала после какого-то сильного пожара, произошедшего в пергаментной мастерской.
        Павел перекрестился и недоверчиво посмотрел на Алкуина.
        - Если бы вы ее видели, пришли бы к такому же заключению. Она вся была в мелких ожогах, вероятно, от крохотных угольков, разлетающихся во все стороны при пожаре, и, судя по ранкам, получены они были недавно. Я заметил подобные ожоги у некоторых из здешних крестьян, поднимавшихся к нам на судно, значит, пожар был очень крупный. А то, что после него она убежала отсюда, лишь догадка, но вполне вероятная.
        - Если бы я не знал вас, действительно решил бы, что передо мной сам дьявол. А пергаментная мастерская? Почему вы считаете, что пожар произошел именно там? Это тоже было написано на мешке? - не унимался Павел.
        - Ну, это самое простое, - улыбнулся Алкуин. - Достаточно посмотреть вон туда. - И он указал на почерневшую кровлю бывшей мастерской возле собора.
        Вдруг один из крестьян, помогавших при разгрузке, ошалело уставился на них, задрожал и выронил тюк, и так неудачно, что тот упал за борт и утонул.
        - Вот безрукий! - закричал Уилфред. - Да это зерно дороже всей твоей семьи!
        Крестьянин упал на колени и перекрестился, а затем с перекошенным от ужаса лицом указал на монахов.
        - Да защитит нас Господь! Дочь переписчика! Она воскресла!

*****
        Даже когда у коровы госпожи Вольц родился теленок о двух головах, жители Вюрцбурга так не переполошились. Тогда поговаривали, что без нечистого не обошлось, и кто-то пытался сжечь хлев вместе с новорожденным уродцем, но воскресение из мертвых - это и ревностным верующим было трудно представить, не говоря уже обо всех остальных.
        Новость о чуде распространялась, как чума, - сначала ее передавали шепотом, потом вполголоса и, наконец, едва ли не кричали о ней на всех углах. Самые храбрые толпились возле судна в надежде увидеть всё своими глазами, другие боролись за лучшие места на берегу.
        Алкуина подобные слухи удивили.
        Он как раз размышлял о происходящем, когда возбужденные толпы, желая дотронуться до воскресшей, позабыли о привезенном зерне и полезли на борт. Уилфред приказал воинам остановить их, но безрезультатно. Казалось, какое-то всеобщее помешательство овладело людьми, превратив их в свору одержимых. Тогда граф отдал приказ лучнику, и один из крестьян, сраженный стрелой, упал в реку. Остальные отступили, а после второго выстрела всех словно ветром сдуло с палубы.
        Уилфред сам был несколько обескуражен, а когда приблизился к девушке, глаза у него вообще раскрылись от изумления, словно он увидел дьявола, - перед ним была Тереза, дочь переписчика.
        Граф попытался перекреститься, но руки не слушались его. Когда же он немного успокоился, Алкуин предложил перенести Терезу на берег, и Уилфред согласился. Хоос и Алкуин сплели руки, на них положили девушку, и граф приказал очистить проход. По мере их продвижения люди падали на колени и возносили Господу хвалы за совершенное чудо. Одни пытались прикоснуться к воскресшей, другие молились, чтобы это не было делом рук сатаны. Когда по узким улочкам процессия добралась наконец до замка Уилфреда, толпы зевак облепили стены.
        Корне вместе с несколькими скептиками отправились на кладбище, чтобы эксгумировать тело Терезы, однако, не зная точного места погребения, принялись разрывать подряд все более-менее свежие могилы и ничего не нашли. Тогда они явились в крепость с требованием допустить их до обсуждения, в котором участвовали Исам, Павел, Алкуин и граф. Уилфред подробно рассказал Алкуину о пожаре и страстном желании Корне отомстить за случайную смерть сына. Монах тут же придумал, как защитить Терезу, однако пока никого в свои планы не посвятил.
        Не в силах терпеть доносившийся снаружи гвалт, Уилфред разрешил Корне войти. Мастер захотел взглянуть на воскресшую, однако Алкуин воспротивился этому, сообщив, что Тереза без сознания, но он готов ответить на все вопросы. Затем он рассказал, что связывает его с Терезой, и возблагодарил Господа за то, что помог разобраться в свершившемся чуде.
        Все это время Уилфред нервно трещал пальцами, затем взмахнул кнутом, и собаки подвезли его к одному из окон. Граф высунулся и взглянул на толпу, Алкуин - на графа. Его удивляло, как легко калека управляется при помощи животных. Вдруг он понял, что все ждут от него каких-то слов.
        - Прежде всего, нужно убедиться, что эта девушка - именно та, кем кажется, - неожиданно подал голос Корне. - Конечно, присутствующие здесь ее опознали, но видели ли ее родственники? Да и сама она подтвердила это или нет?
        - Ради Бога, думайте, о чем говорите! - не выдержал Уилфред. - Как она может что-то подтвердить, если она без сознания? Ее мачеха Рутгарда ждет в соседнем зале, но новость так поразила ее, что она должна немного успокоиться. А отца ее мы уже сами давно ищем.
        - Вы имеете в виду Горгиаса, писца? - поинтересовался Алкуин.
        - Да. Он исчез пару месяцев назад, и с тех пор никто его не видел.
        - Как она? - спросил Исам врача, пришедшего осмотреть девушку.
        - Холодная, будто сосулька, но огонь скоро оживит ее.
        Исам взглянул на очаг. Во франкских домах огонь разводили в яме, вырытой в земляном полу, а в этом замке очаг был сделан в стене.
        Корне кашлянул. Похоже, здесь никто не собирался обсуждать вопрос о воскрешении.
        - Ну что ж, - подал голос мастер, - по-видимому, девушка не погибла во время пожара.
        Алкуин поднялся, и его длинная тень скользнула по направлению к Корне.
        - Пожалуйста, не торопитесь. Пока доподлинно известно только одно - она жива, а кто именно погиб во время пожара, нам еще предстоит выяснить. Если вы помните, ее родители опознали тело.
        - Его нельзя было опознать, Ценон может подтвердить.
        Алкуин обратился к врачу, но тот лишь отхлебнул вина и отвернулся. Тогда Алкуин извлек из своих вещей Библию, не спеша раскрыл ее и стал перелистывать, время от времени останавливаясь и читая, а закрыв книгу, устремил взгляд на Корне.
        - Я только что молился о душе Терезы в крепостной часовне, куда доставили реликвию из Сессорианской базилики, и мне было видение. Предо мной в облаках возник ангел со сверкающей короной на длинных волосах. Он медленно плыл по воздуху, словно лебедь по озеру, и глаза его излучали вечный покой Всемогущего. Божественный вестник явил мне тело Терезы, объятое пламенем, а рядом, в ослепительном световом вихре, возникла другая Тереза - новая, живая, прекрасная и безгрешная.
        - Другая Тереза? Вы хотите сказать, что эта и прежняя - не одна и та же девушка? - с испугом спросил Уилфред.
        - И да, и нет. Представьте себе гусеницу, которая сбрасывает несовершенную оболочку и превращается в изумительную бабочку. Гусеница и бабочка - одно и то же существо, но первая ползает, а вторая, родившаяся из первой, взмывает в небеса. Конечно, Тереза умерла, поскольку совершила грех, и тело ее сгорело. Но иногда премудрый Господь, являя чудо своей доброты и милосердия, тем самым указывает нам путь к возрождению и раскаянию. - Алкуин сурово посмотрел на Уилфреда. - Творец мог бы отвернуться от нас и заставить душу Терезы страдать в преисподней, возле мрачных рек Ахерон, Флегетон и Кокит, как называли их греки, искупая свои грехи там, где порочные дочери Сиона пытаются очистить себя перед Господом. Да и зачем Ему быть милосердным, если Его страдания ничему нас не учат?
        Уилфред и Павел были так заворожены речью Алкуина, что не сразу очнулись, когда он закончил. Корне же в недоумении хлопал глазами. Хотя он и не понял, приложил Господь к этому руку или нет, но чуда признавать ни в какую не желал.
        - Ну и что это доказывает? Может, ее дьявол воскресил, - пробормотал он.
        Алкуин с облегчением вздохнул. Теперь ничего не стоит обвинить Корне в ереси и тем самым отвлечь его внимание.
        - Значит, вы отвергаете божественное вмешательство? - возвысил голос Алкуин. - Осмеливаетесь отвергать Господа, сравнивать Его безграничную власть с презренной властью дьявола? На колени, богохульник! Немедленно покайтесь и смиритесь с любыми помыслами Господними, или вас ждут неминуемые мучения.
        Алкуин выдернул из ножен Исама меч и приставил его к шее Корне.
        - Клянитесь перед Богом! - Он протянул мастеру Библию. - Клянитесь, что отрекаетесь от дьявола!
        Пока Корне произносил клятву, на лбу у него выступил пот. Затем он поднялся и, стиснув зубы, покинул помещение.
        После его ухода Павел подступил к Алкуину с упреками. Ведь это он - папский посланник, следовательно, только он вправе судить, имело место божественное вмешательство или нет.
        - Мне неприятно об этом говорить, но, возможно, вы поторопились. Иногда причинами удивительных событий являются всякие незначительные обстоятельства. Ценон ведь утверждает, что тело невозможно было опознать.
        - Послушайте, Павел, Ценон и собственную мать не узнает! - И Алкуин указал на врача, осушающего уже шестой стакан вина.
        - Но можно было по крайней мере подождать, пока Тереза очнется и сама все расскажет. Уверяю вас, если чудо действительно произошло, я первый буду им восхищаться.
        - Вы слышали слова Уилфреда о том, что этот Корне - пренеприятный тип и хотел отомстить Терезе. Девушка находится в опасности, и если чудо может спасти ее, почему бы его не придумать?
        - О чем вы говорите? Неужели это ваша фантазия и никакого видения не было?
        - Нет, не было.
        - Пресвятой Боже! А ничего другого, кроме как выдумать чудо, вам в голову не пришло?
        - Послушайте, Павел, после случившегося на пожаре тот факт, что она жива, - почти такое же чудо, как воскрешение. Кроме того, помощь Господа проявляется в разных формах: увас - через реликвии, у меня - через видения, - заключил Алкуин.
        В этот момент в зал вбежала растрепанная и перепуганная служанка.
        - Девушка просыпается, - сообщила она.
        Все поспешили к Терезе. Лицо ее было покрыто бисеринками пота. Алкуин откинул одеяла, попросил поднести поближе свечу, смочил тряпку в теплой воде и осторожно отер пот. Затем, как он обычно поступал с учениками, заснувшими зимой под открытым небом, растер ей руки, обращая особое внимание на суставы. Мало-помалу щеки девушки порозовели, веки затрепетали и приоткрылись - сквозь щелки стали видны покрасневшие белки глаз, но зрачки по-прежнему были изумительного янтарного цвета. Алкуин улыбнулся, поздоровался, перекрестил ей лоб и помог сесть, подсунув под голову подушку.
        - Тереза… - прошептал он.
        Девушка еле заметно кивнула. Теперь она разглядела стоящего перед ней худого человека.
        - Добро пожаловать домой, - сказал Алкуин.

*****
        Как Алкуин ни пытался ей объяснить, Тереза ничего не понимала. Голова болела так, будто по ней ударили копытом, а вся эта история с чудом была настолько запутанной, что казалась бредом сумасшедшего. Наконец девушка села как следует и попросила воды. Выслушав в очередной раз рассказ Алкуина, она взглянула на него, как на незнакомца. Тут Вошел Уилфред, и Алкуин шепотом попросил подыгрывать ему.
        - Тереза, ты меня узнаешь? - Граф был доволен, что девушка пришла в себя.
        Тереза посмотрела на собак и кивнула.
        - Господь очень рад твоему возвращению, и мы, конечно, тоже. У всех у нас были тяжелые дни, но ты больше не должна волноваться, скоро все станет, как раньше.
        Девушка слабо улыбнулась, Уилфред тоже.
        - Мне хотелось бы, чтобы ты кое-что вспомнила. Помнишь, что произошло на пожаре?
        Тереза взглянула на Алкуина, словно спрашивая разрешения, но тот сделал вид, будто не замечает ее взгляда, и девушка, слегка запинаясь, ответила положительно.
        - Тогда, надеюсь, ты нам расскажешь. - Граф склонился к ней. - Видела ли ты Спасителя? Рассмотрела ли Его? Не бойся, отвечай. Ведь это Он возвратил тебя сюда.
        Терезу удивили эти вопросы. Алкуин выступил вперед.
        - Наверное, ей нужно отдохнуть, она растерянна. Она ведь ударилась головой и почти ничего не помнит, - сказал он.
        Уилфред холодно попрощался. Пока он направлялся к выходу, Алкуин с любопытством разглядывал его необычную повозку. Граф управлял собачьей упряжкой, как заправский возница, легко объезжая попадавшиеся на пути препятствия, из чего Алкуин сделал вывод, что калекой он стал уже давно.
        Когда Уилфред отбыл, Алкуин повернулся к Терезе и увидел ее удивленное лицо.
        - Послушай, - он сел рядом с девушкой. - Пути Господни неисповедимы, что порой смущает невежд, но не тех, кто всю жизнь старательно вникал в Его учение. Твой час еще не настал, и ты пока не достойна попасть в Царствие Небесное, но это не значит, что ты никогда туда не попадешь.
        Смятение все больше овладевало Терезой. Она не понимала, что происходит и почему все твердят о ее воскрешении.
        - А где мои родители?
        - Твоя мачеха здесь, рядом, скоро ты ее увидишь.
        Тереза медленно приподнялась. В голове стучало.
        Она узнала покои Уилфреда. Однажды она приходила сюда встретиться с отцом, но тогда этот зал не показался ей таким холодным и пустынным. Алкуин помог ей сесть поудобнее.
        Тереза дотронулась до головы и нащупала большую шишку. Алкуин объяснил, что во время стычки с саксами она ударилась о камень. Вспомнив об этом, девушка поинтересовалась, где Исам и Хоос, и получила ответ, что они заняты разгрузкой судна.
        - Я хочу повидаться с родителями, - настаивала Тереза.
        Алкуин велел ей успокоиться и немного подождать. Рутгарда сама чересчур взволнованна, чтобы встречаться с ней, а Горгиаса до сих пор не нашли, но он пообещал расспросить Уилфреда о произошедшем. Пожалев девушку, Алкуин наконец признался, что чудо ему пришлось выдумать.
        - Ни во что другое Корне не поверил бы. Знаю, это богохульство, однако в тот момент ничего более подходящего мне в голову не пришло.
        - Но почему чудо?
        - Потому что, по словам Уилфреда, после пожара нашли твое обгоревшее тело.
        - Мое тело?
        - По крайней мере, чье-то, которое перепутали с твоим, поскольку на нем были обрывки голубого платья, а, по словам Горгиаса, в тот день ты была именно в нем.
        - Боже мой! Та нищенка! - воскликнула Тереза. - Я пыталась защитить ее от огня и отдала свое платье, оно было влажное… - объяснила девушка и рассказала о страшных событиях того дня.
        - Я предполагал, что подобное могло произойти, причем не со знаменитой в здешних краях личностью, а с каким-нибудь мало кому известным человеком. Потому и решил, что местные «знаменитости» должны увидеть в твоем возвращении руку Божью, это всем принесет пользу. А еще я поступил так из-за Корне, который мечтал отомстить тебе за смерть сына. Правда, хотя он и поклялся не причинять тебе вреда, вряд ли его это остановит.
        Прежде чем позвать Рутгарду, Алкуин строго взглянул на Терезу и сказал:
        - Если хочешь жить, ни с кем не говори о чуде.
        24
        Алкуина разместили в келье в южном крыле крепости, рядом с Павлом и Исамом. Из его окна была видна долина Майна, вдали возвышались отроги Рёна. На равнинах снег уже начал таять, на вершинах еще лежал сверкающими шапками, словно нарисованными каким-то гигантским художником. Алкуин обратил внимание на странные бурые холмы в тех местах, где леса были не очень густые, а обнаружив рядом с ними множество отверстий, понял, что это входы в шахты, только непонятно, действующие или нет.
        После ноны Алкуин спустился поужинать в надежде встретиться с Уилфредом и нашел его в оружейном зале вместе с громадным Теодором, которого граф использовал как тягловую силу, когда собак запирали на ночь. Уилфред был рад его приходу и с нетерпением ждал подробного рассказа о произошедшем чуде, однако у Алкуина был другой интерес - документ Константина, но заговорить о нем он мог только в отсутствие Теодора. Гигант же, по-видимому, не собирался уходить к себе и с невозмутимым видом стоял за стулом Уилфреда, пока тот наконец не отослал его.
        - Настоящая гора в штанах! Никогда не видел такого великана.
        - И верный, как пес, только что хвостом не виляет. Но скажите, удобно ли вы устроились?
        - Да, и вид прекрасный.
        - Бокал вина?
        Алкуин отказался и сел напротив в ожидании подходящего момента.
        - А собак вы закрываете на ночь? - спросил он.
        Уилфред объяснил, что использует их только днем и только там, где нет лестниц, а еще любит ездить с ними по разным улочкам, особенно если они ровные и гладкие.
        - Но иногда отваживаюсь прокатиться и по окрестностям, - улыбнулся граф. - Видели бы вы, как они меня понимают! Достаточно взгляда, и они набросятся на того, на кого я укажу.
        - Даже будучи запряженными в повозку?
        - Открою вам один секрет, - снова улыбнулся граф.
        Уилфред за что-то дернул, пружина щелкнула, и кольца, к которым крепилась упряжь, отскочили.
        - Умно придумано.
        - Да, - признал граф, явно довольный. - Это я приказал установить такой механизм. Самое трудное было заставить действовать пружину, но нашему кузнецу это удалось, - и он вернул кольца на место. - Однако оставим в покое собак и перейдем к Терезе. Думаю, сейчас это самый важный вопрос.
        Алкуин повторил свой рассказ о видении, добавив еще кое-какие детали, и Уилфред глубоко задумался, но в конце концов признал, что чудо действительно имело место. Затем он еще раз предложил вина, и на сей раз Алкуин принял бокал, а, осушив его, спросил о пергаменте.
        - Он почти готов, скоро я вам его представлю, - пообещал граф.
        - Если не возражаете, мне бы хотелось увидеть его сейчас.
        Уилфред кашлянул и повел из стороны в сторону головой.
        - Пожалуйста, помогите мне.
        Алкуин повез графа в указанном направлении и по его просьбе достал с высокого бюро шкатулку примерно в локоть длиной и пол-локтя шириной. Уилфред открыл ее, поднял дно, достал из потайного отделения документ и дрожащей рукой протянул Алкуину. Тот поднес его к пламени свечи.
        - А остальное?
        - Я ведь сказал, он не закончен.
        - Я слышал, что вы сказали, но Карл Великий таким ответом не удовлетворится. Прошло уже несколько месяцев, почему он не доделан до конца?
        - Нам не хватило пергамента, это ведь велень, ее делают из кожи еще не родившихся телят.
        - Всем известно, что такое велень, - пробормотал Алкуин.
        - Но эта - особого сорта, ее привезли из Византии. Ну ладно, первая копия погибла при пожаре, Горгиас начал вторую, но уже несколько недель, как он исчез.
        - Я вас не понимаю.
        - Примерно месяц назад мы с ним встречались здесь, в моих покоях, и он заверил меня, что через несколько дней документ будет готов, но в то же утро исчез, словно по волшебству.
        - И что было дальше?
        - Никто его больше не видел, - сокрушенно произнес Уилфред. - Последним, насколько я знаю, был Генсерик, который проводил его в скрипторий за необходимыми для работы принадлежностями.
        Когда Алкуин предложил поговорить с Генсериком, граф молча допил вино и посмотрел на него невидящим взглядом.
        - Боюсь, это невозможно. Генсерик умер на прошлой неделе. Его нашли в лесу заколотым железной палочкой для письма.
        От неожиданности Алкуин поперхнулся, но каково же было его изумление, когда Уилфред сказал, что убийца его, судя по всему, и есть Горгиас!
        Рано утром Алкуин явился на кухню, которая, как и в остальных крепостях, находилась в отдельном здании, чтобы в случае пожара другие постройки не пострадали. Войдя, он сразу обратил внимание на почерневшие стены - верный признак того, что пожары тут случались неоднократно. Распоряжался на кухне Бернардино - толстый монах высотой не больше винной бочки. Он поздоровался с Алкуином, продолжая с неожиданной для своих размеров ловкостью раскладывать и расставлять прибывшую на судне провизию, и лишь когда с этим было покончено, обратился к нему с должным вниманием.
        - Простите за суету, но съестные припасы нужны нам, как дождь в мае, - он подвинул Алкуину кружку горячего молока. - Для меня большая честь познакомиться с вами, все только о вас и говорят.
        Алкуин с удовольствием принял угощение. Со времени отъезда из Фульды он не пил ничего, кроме разбавленного вина. Сделав несколько глотков, он спросил о Генсерике, так как, по словам Уилфреда, именно Бернардино нашел труп коадъютора.
        - Да, это так, - толстяк с трудом взгромоздился на стул. - Я нашел старика в лесу - он лежал на спине, на лице пена. Вероятно, умер он незадолго до этого, поскольку звери до него еще не добрались.
        Бернардино сообщил, что глубоко в живот была воткнута железная палочка, какими пишут на вощеных табличках.
        - Думаете, его убил Горгиас?
        Коротышка пожал плечами.
        - Палочка принадлежит Горгиасу, но я бы никогда на него не подумал, мы все знаем его как хорошего человека, - сказал он. - Правда, в последнее время происходят странные вещи: кроме Генсерика, еще нескольких молодых людей нашли заколотыми, и поговаривают, это дело рук писца.
        Бернардино также рассказал, где похоронили коадъютора, а на вопрос об одежде убитого ответил, что обычно, если вещи умершего в хорошем состоянии, их стирают и продолжают носить.
        - Но его одежда ужасно пахла мочой, поэтому ее зарыли вместе с телом.
        Допив молоко, Алкуин спросил, были ли другие погибшие заколоты такими же палочками для письма.
        - Да, и это очень странно…
        Алкуин рассеянно кивнул, вытер губы и поблагодарил за рассказ. Затем он спросил, можно ли осмотреть место, где был найден Генсерик, и Бернардино пообещал сводить его туда после сексты. Алкуин попрощался и отправился к себе, по дороге решив попросить у графа разрешения эксгумировать труп коадъютора, так как кое-что в рассказе карлика показалось ему подозрительным.
        В коридоре Алкуин столкнулся с заспанным и растрепанным Павлом Диаконом. Хотя встать ему полагалось уже давно, прелат вел себя так, будто ранние подъемы - не для него. Вообще, судя по его рыхлому телу и надушенной одежде, Павел был из тех священников, которые больше пекутся об удовлетворении своих желаний, чем о соблюдении заповедей. Однажды, в сильном подпитии, он даже признался, что в Риме проводил время в обществе юных девиц, и предлагал Алкуину последовать его примеру, но тот был верен целомудренному образу жизни. Церковь, естественно, осуждала внебрачные любовные связи, однако некоторые ее служители не отказывали себе в этом удовольствии, покупая женщин или принуждая их к сожительству под страхом вечного наказания.
        Алкуин и Павел обменялись приветствиями и вместе отправились завтракать. Не ему судить прелата, хотя, как указывал святой Августин в Civitas Dei[63 - «Божье государство» (лат.). - произведение святого Августина.], у некоторых предоставленная им с рождения свобода выбора ограничивается тем, чтобы выбрать между грешной и очень грешной жизнью.
        Во время завтрака собравшиеся обсуждали произошедшее с Терезой чудо, только Исам молчал.
        Некоторые предлагали воздвигнуть на пепелище алтарь, а кто-то - даже построить часовню. Уилфред был не против, но все-таки прислушался к мнению Алкуина о том, что следует подождать решения по этому поводу вселенского собора.
        Все интересовались девушкой и ее местонахождением, и граф сообщил, что она ночевала в крепостном амбаре, а накануне Ценон пользовал ее настойкой из белой ивы и мелиссы. Рутгарда неотлучно находилась при падчерице, ожидая, пока та проснется. Сама бедная женщина почти не спала, то занимаясь Терезой, то плача, то умоляя Господа вслед за чудесным возвращением Терезы вернуть ей мужа.
        Завтрак еще не закончился, когда в зал ворвались маленькие дочери Уилфреда. Девчушки хохотали, приставали к кормилице и, не слушая ее увещеваний, резвились под ногами у приглашенных. В конце концов они повалили ее на пол, и та пригрозила им поркой, но малышки показали ей язык и спрятались за сутанами Павла и Алкуина.
        Граф с притворной строгостью отшлепал расшалившихся дочек, но тут же обнял их и целовал до тех пор, пока совсем не растрепал им волосы. Малышки смеялись, сверкая глазенками, и извивались, когда отец щекотал их пухлые животики. Уилфред тоже смеялся от души - два ангелочка со спутанными волосами и раскрасневшимися щечками наполняли его радостью. Наконец, напоследок расцеловав их и наказав вести себя как подобает воспитанным девочкам, граф вернул их смущенной кормилице.
        - Настоящие бесенята, все в мать, - улыбнулся он, взял забытую у него на коленях тряпичную куклу и положил ее на стол.
        Большинство присутствующих знали, что жена Уилфреда в прошлом году умерла от жестокой лихорадки. Кое-кто советовал ему жениться снова, но граф не был большим любителем женщин и лишь иногда позволял себе развлечься.
        - Освежите-ка мою память, - заговорил Павел. - Юная Тереза погибла во время пожара, да?
        - Именно так, - ответил Уилфред. - Похоже, она на что-то разгневалась и подожгла мастерскую, в которой работала. Кроме нее, погибли еще несколько человек.
        - И тем не менее вчера вы говорили, что эта девушка неспособна совершить зло.
        - Да, говорил, - подтвердил граф. - Один из пострадавших признал, что это Корне толкнул девушку, из-за чего и возник пожар. Однако тот же человек отзывался о ее отце Горгиасе как честном и благородном человеке, а теперь его разыскивают за убийство.

*****
        После завтрака Алкуин отправился на конюшню, где его ждал Бернардино верхом на осле. Карлик предложил занять его место, однако Алкуин предпочел пойти пешком. По дороге он попросил поподробнее рассказать о внешнем виде убитого, и Бернардино повторил, что Генсерик лежал на спине, с открытыми глазами и пеной на лице.
        - Вы имеете в виду - на губах?
        - Да почем я знаю! Он ведь был уже стылый, как все покойники.
        До места они добрались по проторенной тропинке, петлявшей среди дубов. Солнце уже пригревало, и в снегу появились прогалины. Алкуин обратил внимание на оставшиеся на тропинке следы.
        - Вот тут, - сказал Бернардино, останавливая осла.
        Карлик легко соскочил на землю и, словно мальчишка, побежал к каменистым холмам, за которыми и оказалось нужное место.
        - Вы помните, в какой день вы его нашли?
        - Конечно. Я пошел за орехами для пирога, для дочек Уилфреда. Там внизу есть орешник, и, когда я проходил здесь, осел остановился, и…
        - Это было?..
        - Ах да, извините… Это было в прошлую пятницу, аккурат в день святого Бенедикта.
        Алкуин склонился над указанным местом - там, где лежало тело, трава была примята. Затем он внимательно осмотрел окрестности.
        - Что вы сделали с покойником? Я имею в виду… Вы его тащили или погрузили на осла?
        - Я-то понимаю, что вы имеете в виду, - рассмеялся Бернардино. - Думаете, если я карлик, то не мог поднять его.
        - Вы угадали.
        Бернардино ударил осла палкой, и тот, недовольно закричав, лег на землю. Коротышка ловко вскочил на него, уцепился за загривок, стукнул еще раз, а когда осел поднялся, победно рассмеялся, показывая желтые зубы.
        Возвратившись, Алкуин зашел проведать Терезу. Рутгарда рассыпалась перед ним в благодарностях, поскольку уже знала от девушки, как он был добр к ней. Алкуин умерил ее пыл и попросил разрешения поговорить с Терезой.
        - Если можно, наедине.
        Рутгарда и Хоос, также находившийся в амбаре, покинули их. Алкуин подошел к Терезе:
        - Здесь холодно. Как ты себя чувствуешь?
        - Плохо, - ответила девушка. - Никто не знает, где мой отец. - Глаза ее наполнились слезами.
        Алкуин молчал. Что бы он ни сказал, вряд ли ему удастся ее успокоить.
        Интересно, знает ли Тереза, что ее отца обвиняют в убийстве, подумал он.
        - Говорила ты с кем-нибудь о чуде?
        Девушка покачала головой и вдруг заявила, что ее отец никогда не совершил бы того, о чем рассказала служанка. Алкуин согласился с ней.
        - Все это ложь, - горячо продолжала Тереза, - он никогда… - Рыдания помешали ей закончить фразу.
        - Я тоже убежден в этом, но сейчас самое главное - отыскать его. Мы даже не знаем, почему он исчез, но я обещаю тебе раскрыть эту тайну.
        Алкуин подождал, пока Тереза вытрет лицо и оденется, позвал Рутгарду и вышел вместе с женщинами через заднюю дверь во внутреннюю часть крепости. Затем он попросил Уилфреда разместить их в главном здании, более теплом и надежном, а Терезу - несколько дней не покидать крепость. Она сказала, что попробует, но ничего не обещала.
        Ближе к вечеру Алкуин пришел к Уилфреду в скрипторий. Едва завидев его, собаки зарычали, однако граф успокоил их и подъехал прямиком к гостю, чем Алкуин и воспользовался, предложив животным украденное на кухне соленое мясо. Собаки мигом проглотили угощение, будто несколько месяцев ничего не ели.
        Граф вертел в руках забытую дочками куклу с выпученными глазами из белых камешков, на которых кто-то неумело нарисовал голубые зрачки.
        - Как вы открываете двери? - поинтересовался Алкуин.
        - Или с помощью этого крюка, - он показал гарпун, приделанный к толстому ореховому пруту, - или животные меня подвозят так, чтобы можно было открыть. Зачем вы пришли?
        - По одному деликатному делу. Вы говорили, Генсерика закололи.
        - Да, палочкой для письма. - Граф прикрикнул на собак, которые крутились на месте, и те подвезли его к одной из ниш. Там он открыл ящик, достал палочку и показал Алкуину. - Вот этой.
        Монах внимательно изучил ее.
        - Прекрасно, - наконец изрек он. - Палочка принадлежала Горгиасу?
        Уилфред кивнул, забрал ее и положил на прежнее место.
        Затем Алкуин осмотрел стол, за которым обычно писали, и спросил, здесь ли работал Горгиас. Граф опять кивнул. На столе лежало еще несколько палочек, стояли чернильницы и баночка с порошком для просушивания текста. Все было покрыто толстым слоем пыли, кроме двух маленьких продолговатых следов, выглядевших более чистыми. Не давая воли подозрениям, Алкуин продолжал скрупулезный осмотр. Его удивило отсутствие греческих текстов, которые, несомненно, нужны были Горгиасу для работы над рукописью. Когда же он спросил Уилфреда, можно ли эксгумировать труп Генсерика, тот удивленно поднял брови:
        - Выкопать тело? Но зачем?
        - Мне хотелось бы причастить его священным реликвиям, - солгал Алкуин. - Павел является хранителем lignum cru-cis - части креста Христова.
        - Хорошо, но я не понимаю…
        - Генсерик умер неожиданно, возможно, с каким-нибудь грехом на душе, и с нашей стороны было бы немилосердно не воспользоваться чудодейственной реликвией, чтобы освятить его тело.
        - И для этого обязательно вынимать его из могилы?
        Алкуин заверил его, что это необходимо.
        Несколько минут Уилфред пребывал в нерешительности, но потом все-таки дал согласие и велел Теодору отвести Алкуина к месту захоронения коадъютора.
        Теодор был не только в полтора раза выше любого человека, но и в десятки раз молчаливее. Без устали махая лопатой, он процедил лишь, что могила воняет навозом. Алкуин подумал, что покривил бы душой, если бы сказал, что Теодор пахнет лучше. Наконец лопата стукнулась о деревянный гроб. Алкуин порадовался, что Генсерика похоронили в гробу, так как в противном случае земля могла бы повредить и даже уничтожить оставленные убийцей следы. Он выгреб остатки грунта и попросил Теодора помочь вытащить гроб, но крышку открывать великан отказался, заявив, что это не его работа, и отошел, оставив Алкуина наедине с останками. С четвертой попытки крышка поддалась.
        Стоило открыть ее, и от жуткой вони их тут же вырвало. Теодор отошел еще дальше, а Алкуин пытался справиться с насекомыми, облепившими труп Генсерика. Закрыв нос тряпкой, он стал сбрасывать копошащихся на полусгнившем лице червей и, одержав победу, принялся искать место ранения. Маленькая дырочка, как и говорил Бернардино, обнаружилась на животе. Возле нее было пятно засохшей крови диаметром примерно с большую свечу. Никаких следов упомянутой карликом пены Алкуин на лице, вернее, на том, что от него осталось, не обнаружил, зато нашел такие следы на одежде, отрезал этот лоскут и спрятал в мешок. Кроме того, на правой ладони убитого оказались две странные отметины. Закончив осмотр, Алкуин для видимости положил внутрь кусочек дерева и прочитал молитву, после чего закрыл крышку и попросил Теодора помочь закопать гроб.
        На ужин была предложена рыба, что Павла, похоже, чуть ли не оскорбило, и Уилфреду пришлось объяснять, что полученные припасы не предназначены для угощения, а от его собственных почти ничего не осталось.
        - Жаль, что часть провизии ушла под лед, - посетовал граф, - людям она бы очень пригодилась.
        - Разве того, что доставили, недостаточно? - спросил Павел.
        - Увы! - горько усмехнулся Уилфред. - Разве шести селеминов пшеницы и трех мешков овса может быть достаточно? Так, на один зуб.
        - Ниже по реке стоят еще два судна. Если нужно, мы можем починить это и сплавать туда, - предложил Исам.
        - А чем же вы до сих пор питались? - спросил Алкуин. - Говорят, тут был голод.
        Уилфред объяснил, что пытались продержаться на его запасах, но, когда стало умирать все больше народа, пришлось открыть королевские амбары.
        - Как вам известно, хранящееся там зерно предназначено для участников военных кампаний, но положение было невыносимым, люди гибли, и я решил воспользоваться им.
        - Не похоже, однако, чтобы вы сами сильно нуждались, - заметил Павел. - Мычание ваших коров и квохтанье ваших кур здорового может оглушить, а глухого - вылечить, - сказал он, указывая на птичники и скотные дворы.
        От подобных слов Уилфред подался назад, словно от удара.
        - Так-то римский посланник благодарит меня за щедрость? И с каких это пор священники пекутся о крестьянских невзгодах? - воскликнул он, оскорбленный до глубины души. - Живете, затворившись в соборах, и дела вам нет до нужд ваших прихожан. У вас есть и огороды, и скот, и птица, и земли, с которых вы получаете ренту, и слуги, которые за одно лишь пропитание обрабатывают поля и чинят изгороди. Со всех жителей епархии вы взимаете десятину и плату за пользование дорогами, а сами в королевскую казну ничего не платите. И вы еще осмеливаетесь говорить мне такое? Конечно, я не голодаю, я не настолько глуп, однако я не только священнослужитель, но и правитель. А вы представляете, что будет, если люди не смогут больше терпеть, если голод и отчаяние заставят их вооружиться и пойти приступом на кладовые?
        Алкуин поспешил вмешаться.
        - Пожалуйста, примите наши извинения. Мы впервые оказались в подобном положении, но конечно же благодарны вам за щедрость и гостеприимство. А теперь скажите: вы действительно считаете доставленные припасы недостаточными?
        Павел остался недоволен словами Алкуина, однако не мог не признать, что вмешательство было вполне своевременным.
        - Сами подумайте, - проворчал Уилфред. - Не считая священников и монахов, в Вюрцбурге проживают триста семей, но если так и дальше пойдет, в следующем месяце может не остаться ни одной.
        - А огороды? - напомнил Алкуин. - Там ведь есть и чеснок, и лук, и капуста, и редька, и репа…
        - Мороз погубил даже репейник. Разве вы не видели этих несчастных? - Он указал вниз, на толпу. - Для них сейчас луковица - все равно что яблоко.
        - А ваши запасы…
        - В амбарах осталось около ста модиев пшеницы и около трехсот - полбы, но она для людей не годится, мы кормим ею оставшийся скот. Да еще нашлись умники, которые - не от хорошей жизни, конечно, - стащили пару мешков. На следующий день их нашли у дома Ценона с выпущенными кишками. А жаль, с удовольствием бы их повесил.
        Алкуин покачал головой. Если опасения Уилфреда оправданны, найти выход будет сложно.
        - А эти реликвии не помогут нам раздобыть еще припасов? - спросил граф.
        - Несомненно, помогут, Уилфред, несомненно.
        МАРт
        25
        Со времени приезда в Вюрцбург у Хооса Ларссона не было ни минуты отдыха. Уилфред определил его в отряд Исама, который, во избежание новых атак саксов, каждый день проверял окрестности. Утром и днем они несли караул внутри крепостных стен, а в сумерки совершали объезд от восточной окраины до западной, заканчивая его на вершине скалистой горы, на которой стояла крепость. Все жители - мужчины, женщины и дети - должны были следить за ручьями и дорогами и чинить заграждения.
        На вторую неделю пребывания в Вюрцбурге Хоос с отрядом отправились к заброшенным шахтам. Какой-то не слишком обремененный работой пастух заметил там костер, и Уилфред решил обследовать место, чтобы потом превратить подземные галереи в ловушку.
        Рано утром двенадцать одетых в кожу мужчин, вооруженных мечами и луками, выехали из города. Исам поблескивал привезенной с собой чешуйчатой кольчугой. Хоос никогда таких не видел, но Исам убедил его, что в сражении это незаменимая вещь.
        - Конечно, если упадешь в воду, она потянет тебя на дно, зато на земле ты будто под железным колоколом.
        Хоос презрительно взглянул на него, потом прикинул, сколько осталось до шахты, и подумал, что в случае нападения саксов Исам с его дырявой защитой устанет считать раны от стрел.
        - Вдруг Горгиаса встретим, - вывел его из задумчивости Исам. - Шахта - не самое плохое убежище.
        - Слышал, что сказал Уилфред? «Если встретите, изрешетите его». Он ведь своей палочкой не только Генсерика проткнул, но и еще нескольких человек.
        - Похоже, калеку сильно задела смерть коадъютора, а вот Алкуин так не думает. Не знаю, но мне кажется, если мы его увидим, нужно взять его живым.
        Хоос ничего не ответил, но подумал, что в нужный момент у него рука не дрогнет.
        До шахты добрались ближе к полудню. Посланные вперед дозорные сообщили, что место выглядит пустынным, однако на всякий случай Исам разделил людей на две группы. Первая отправилась в бывшие жилища для рабов, вторая - в галереи. В одной из построек Хоос нашел рыбьи кости и яичную скорлупу. Похоже, ели недавно, но вместо того чтобы сообщить о находке Исаму, он разбросал остатки пиршества и присыпал их землей. Заглянув во все углы и ничего подозрительного не обнаружив, группа Исама присоединилась к той, что осматривала шахту.
        В первой галерее темнота была такая, словно они попали в бочку с дегтем. По мере продвижения проходы все больше сужались, так что идти приходилось пригнувшись, в затылок друг другу. Кто-то оступился, и земля тут же поглотила его - слышны было лишь удары тела при падении. Они раздумывали, продолжать ли путь или выбираться из этой ловушки, как страшный обвал чуть не погубил их всех. К счастью, они остались живы, но пыль грозила забить легкие, поэтому, когда один бросился к выходу, остальные, задыхаясь, последовали за ним. Подавленные, напуганные, в синяках и шишках, они выбрались наружу и решили немедленно возвращаться в крепость.
        Когда в галерее вновь воцарилась тишина, Горгиас вылез из-за сломанных тележек, за которыми прятался, и, кашляя и отплевываясь, возблагодарил Господа за помощь. Затем он с трудом покинул свое убежище и разгреб остатки завала, им же самим и устроенного.
        Слава Богу, он предвидел подобную ситуацию.
        Несколько дней назад, во время одной из своих вылазок, он обнаружил в этой галерее плохо закрепленную балку. Сначала он испугался, но потом придумал, как в случае необходимости сломать поддерживавший ее столб. Он заменил землю вокруг его основания небольшими камнями, причем последний, на котором, собственно, столб и должен был держаться, был длинный и небольшого диаметра. Очень аккуратно он поставил его вертикально между основанием столба и оставшейся выемкой, а остальные камни убрал, так что столб всей своей тяжестью лег на этот продолговатый камень. Затем он привязал к нему веревку, присыпал ее песком, отступил в ближайшую нишу и удостоверился, что, если дернуть за веревку, камень сдвинется и вызовет падение столба, балки и вообще всех перекрытий.
        Горгиас мысленно вернулся к событиям этого дня.
        Утром, сидя в хижине, он услышал лошадиное ржание. Он быстренько расправился с рыбой, вышел наружу и сразу увидел приближающихся к шахте людей. Схватив Белянку, он со всех ног бросился к галерее и спрятался там, умоляя Господа не дать пришельцам войти внутрь. Однако вскоре показался первый факел, и ему пришлось перебраться к ловушке, спрятаться за тележкой и ждать, пока незваные гости подойдут достаточно близко. Спустя несколько минут он их увидел. Если бы они продвинулись еще немного, они бы его обнаружили - один чуть не наткнулся на тележку, служившую ему прикрытием. Горгиас приготовился - пора! Он намотал веревку на руку, что было сил дернул, камень сдвинулся, столб рухнул, и произошел обвал.
        Когда он добрался до выхода, незнакомцев и след простыл. Горгиас порадовался удачному исходу дела, жаль только Белянке пришлось свернуть шею, чтобы в неподходящий момент не закудахтала.

*****
        По возвращении в Вюрцбург от одной из служанок Хоос узнал, что Тереза вышла вместе с мачехой: женщина хотела забрать из дома кое-какую одежду, а девушка - немного прогуляться. Хоос тут же оставил оружие, умылся и пошел повидаться с Терезой.
        Он нашел ее сидящей на пне в одном из огородов, подошел сзади и слегка коснулся волос. Девушка обернулась - лицо у нее было грустное, хотя она и силилась улыбнуться, - и сразу заговорила об отце; Хоос пообещал помочь ей в поисках.
        Укрывшись от порывов ветра в колоннаде, они обогнули внутренний двор собора. По пути Хоос сорвал несколько цветков и неумело украсил ими голову девушки - ее волосы пахли свежестью и влажной травой. Потом он обнял ее за талию и начал шептать о своей любви. Тереза даже закрыла глаза в надежде, что так эти слова запомнятся на всю жизнь.
        Наконец они дошли до предоставленной девушке комнаты, никого не встретив по пути, и Тереза закрыла за собой дверь.
        Хоос припал к ней долгим поцелуем и принялся гладить шею, лицо, затылок, а потом обнял так крепко, словно хотел удержать навсегда. Тереза чувствовала жар его тела, прерывистое дыхание, дерзкие губы, достигавшие самых потаенных уголков. От его бесстыдных ласк и слов она тоже распалялась: пальцами он ощущал ее затвердевшие соски, а языком - ее мягкий и влажный рот. Она позволила раздеть себя и покрыть поцелуями; скаждым мгновением она желала его все сильнее, после каждой ласки ей требовалась другая, еще более страстная и запретная.
        Когда его член скользнул ей между ног, она затрепетала от наслаждения.
        Сгорая от стыда и постанывая, она умоляла войти в нее, и он сделал это - медленно, но с напором сладострастия. Она обвила его ногами, чувствуя его тугую плоть, каждую клеточку его кожи и двигая бедрами в такт учащающемуся ритму. Еще быстрее, еще сильнее - она просила его продолжать, не останавливаться, щеки ее разгорались, и наконец жаркая волна затопила ее, доведя до исступления.
        Он любил ее, и она отвечала ему тем же. Когда все закончилось, она еще долго ласкала его плечи, его сильные руки и вытатуированную на запястье змею.
        Проснувшись, Тереза получила в подарок его улыбку. Хоос был уже одет, и она подумала, что в куртке из кожи и шерстяных штанах он похож на принца. Молодой человек сообщил, что должен отправляться в королевские амбары помогать в раздаче зерна, но, как только освободится, зацелует ее до смерти. Девушка, разнежившись, потянулась и попросила обнять ее, но Хоос объятием не ограничился и прильнул к ее губам, потом нежно провел пальцами по лицу и ушел.
        Вскоре кто-то постучал в дверь. Тереза, думая, что это Хоос, полураздетая побежала открывать и нос к носу столкнулась с Алкуином. Тот попросил разрешения войти, и она, второпях одеваясь, кивнула. Монах довольно долго слонялся по комнате, а когда остановился, отвесил ей пощечину.
        - Можно узнать, о чем ты думаешь? - гневно спросил он. - Разве кто-нибудь поверит в произошедшее с тобой чудо, если ты забавляешься с первым, кто попадется на пути?
        Тереза, красная от стыда, со страхом смотрела на него. Она никогда не видела Алкуина в такой ярости.
        - А если тебя кто-нибудь видел? А если Хоос начнет повсюду трубить об этом?
        - Я… Я не…
        - Ради всего святого, Тереза! Твоя мачеха видела, как он выходил отсюда, так что не притворяйся невинной овечкой.
        - Простите меня… - Девушка разрыдалась. - Я люблю его.
        - Ах, значит, любишь? Так выходи за него замуж и рожай детей! Или пойди на рынок и объяви во всеуслышание, что спишь с Хоосом, что недавно воскрешенная нашла себе более подходящего ангела и что часовня, которую собираются воздвигнуть, будет воздвигнута в честь шлюхи.
        От волнения Алкуин даже не мог стоять и сел. Тереза не знала, что сказать, а ее собеседник постукивал пальцами по стулу, сурово глядя на нее. Наконец он поднялся.
        - Ты должна прекратить видеться с ним, по крайней мере на какое-то время, пока страсти не улягутся и все не позабудут о пожаре.
        Тереза потерянно кивнула.
        Алкуин укоризненно покачал головой, благословил ее и, не сказав больше ни слова, вышел.
        Через несколько минут явилась Рутгарда. Она переночевала в доме своей сестры и дожидалась, когда Алкуин уйдет. Хотя женщина была гораздо ниже падчерицы, она схватила ее за плечи, с силой тряхнула и сказала, что у нее нет головы на плечах, поскольку своим поведением она не только себя подвергает опасности, но и подыгрывает тем, кто обвиняет Горгиаса в убийстве. Рутгарда наговорила ей столько обидных слов, что Терезе хотелось оглохнуть. Она любила отца, но всему есть предел, и сейчас она предпочла бы, чтобы Вюрцбург испарился, все жители до последнего исчезли, и она осталась наедине с Хоосом. Ей было все равно, что о ней будут говорить или думать, что ее ждет, - она хотела быть рядом с ним. Нужно умолить любимого покинуть это ужасное место, вернуться в Фульду и жить припеваючи на своих землях со своими рабами до самой старости, без всяких козней и страхов.
        Долго не раздумывая, она бросила Рутгарду, накинула на себя старую сутану и выбежала на улицу, где смешалась с толпой слуг, вместе с ними вышла за ворота крепости и поспешила к королевским амбарам.
        Амбары находились на высоком холме на северной окраине города. Они были обнесены толстой стеной и соединялись с крепостью подземным ходом. Обычно в них можно было попасть только по туннелю, и лишь в случае крайней необходимости открывали ворота, которые вели прямо в крепость. Добравшись до места, Тереза увидела у входа огромную толпу, ожидавшую раздачи зерна. Делать нечего, придется ждать, пока откроют ворота, так как Хоос наверняка находится там. Незаметно для себя девушка оказалась внутри потока, который понес ее вперед. Люди, предусмотрительно запасшиеся мешками и котомками, свистели, толкались и напирали так, что грозили снести ворота. Иногда от самых сильных тычков среди сутолоки образовывались небольшие островки свободного пространства, однако толпа вновь затапливала их. Терезу швыряло так, будто она не человек, а тряпичная кукла. Она испугалась, что ее затопчут, но тут у нее оторвался капюшон, и кто-то узнал ее.
        Словно подчиняясь какой-то сверхъестественной силе, толпа моментально отступила, люди перестали толкаться и с изумлением взирали на Терезу. Она не знала, что делать, и вдруг услышала чей-то голос.
        Выкрикивая обращенные к ней угрозы, Корне заставил собравшихся расступиться и подошел к Терезе, которая стояла, не в силах пошевелиться, словно загипнотизированная змеей мышь. Он сделал движение, будто собирался отвесить поклон, но вместо этого поднял камень и ударил девушку по голове. К счастью, стоявшие рядом не позволили ему нанести удар еще раз и отнесли Терезу к амбарным воротам, где передали караульным.
        Вскоре появились Хоос и Ценон, которого известили о случившемся, поскольку кровотечение не прекращалось. Врач достал из мешка грязные ножницы и хотел отрезать волосы, но девушка не разрешила - пришлось отодвинуть волосы расческой, после чего стала видна небольшая рана. По словам Ценона, она была не опасной, тем не менее врач смазал ее какой-то жидкостью, так что Тереза вскрикнула от боли, и наложил компресс.
        Пока Ценон держал у ее головы смоченную в холодной воде тряпку, перед глазами девушки сверкнуло рубиновое ожерелье, которое она тут же опознала как отцовское. Тереза надеялась, врач немного отдвинется, чтобы получше рассмотреть его, однако тот стоял в одном положении, загораживая драгоценность руками. Наконец, когда он нагнулся за мешком, рубины снова сверкнули. Сомнений больше не было.
        Тереза подождала, пока Хоос уйдет, и поспешила за Ценоном. Она нагнала его в полутемном коридоре, освещенном редкими факелами, который соединял амбар с крепостью. Врач шел нога за ногу, то ли подвыпивший, то ли чем-то подавленный, что, впрочем, было его обычным состоянием. Увидев девушку, Ценон удивился, а когда она схватила его за отворот рубахи, вообще потерял дар речи.
        - Где ты это взял? - без всяких объяснений спросила Тереза.
        - Да что с тобой, черт возьми? - Ценон оттолкнул ее, и она упала, однако тут же вскочила и напустилась на него с угрозами.
        - Сумасшедшая! У тебя что, от удара в голове помутилось?
        - Где ты взял ожерелье? - не отставала девушка.
        - Оно мое. А теперь убирайся, не то будешь зубы с земли подбирать.
        Тереза не сводила с него гневного взгляда.
        - Ты ведь знаешь моего жениха, Хооса Ларссона, правда? Он здесь, на другом конце туннеля. - Тереза с силой рванула на себе платье, обнажив одну грудь. - Отвечай сейчас же, или я крикну, и он убьет тебя.
        - Ради Бога, прикройся, не то нас обоих сожгут на костре.
        Тереза попыталась закричать, но Ценон зажал ей рот. Он дрожал, словно побитая собака, и умоляюще смотрел на девушку, призывая ее молчать. Только когда она взглядом дала понять, что согласна, врач отпустил ее.
        - Мне дал его твой отец, - наконец признался он. - А теперь оставь меня в покое, бесстыдница.
        Однако Тереза заставила его рассказать, как все было, и Ценон нехотя поведал, что по приказу Генсерика пользовал Горгиаса в каком-то заброшенном амбаре. Он убеждал девушку, что просто хотел помочь, и получил ожерелье в качестве платы за свои услуги, однако об ампутации руки умолчал. На вопрос о том, где сейчас скрывается Горгиас, врач ничего не мог ответить, и тогда она потребовала отвести ее в тот амбар.
        Ценон попытался ускользнуть, однако Тереза не пустила его, и он решил действовать иначе.
        - Какие красивые грудки, - глупо ухмыляясь, сказал врач и попытался дотронуться до них. - Дай подержаться, и я тебя, так и быть, отведу.
        Тереза отступила и быстро прикрылась. Если бы она могла, то отвесила бы ему пощечину.
        - Слушай, ты, распутник поганый! Ты сейчас же меня туда отведешь и только попробуй прикоснуться - сгоришь как миленький.
        Девушка не была уверена в действенности своих угроз, однако стоило ей сказать, что она обвинит его в краже ожерелья, как глупая ухмылка тут же исчезла с лица Ценона, он вытянулся, словно ему палку в зад воткнули, и согласился показать ей то место.
        Поправив одежду, Тереза отобрала у врача мешок, чтобы сойти за его помощника, и они незамеченными покинули крепость через боковой выход.
        Следуя за Ценоном, девушка видела, что он очень волнуется, будто ему не терпится побыстрее добраться до того амбара и покончить с этой комедией. Когда они почти дошли, врач остановился, махнул рукой в сторону нужной постройки и повернул было назад, но Тереза велела ему подождать, и Ценон повиновался, в сердцах пнув валявшийся на дороге камень.
        Девушка приблизилась к наполовину заросшему бурьяном зданию, до которого, казалось, дотронься - и оно развалится. Тем не менее она осторожно приоткрыла дверь, вошла и чуть не задохнулась от жуткой вони. Отбиваясь от туч насекомых, она пыталась сдержать тошноту, но безуспешно. Через несколько минут она снова двинулась вперед в полутьме, надеясь отыскать хоть какой-нибудь признак присутствия отца. Вдруг она на что-то наткнулась, взглянула вниз, и сердце у нее заколотилось - среди сухой листвы торчала наполовину сгнившая рука, будто взывая о мести.
        В ужасе Тереза выскочила на воздух, и ее опять вырвало. Боль и гнев душили ее.
        - Ты убил его, подлец? - Она с кулаками набросилась на врача. - Убил, чтобы украсть ожерелье? - И Тереза безутешно разрыдалась.
        Ценон попытался успокоить ее. Он и забыл, что оставил на земле ампутированную руку, поэтому теперь пришлось рассказать правду. Тереза в недоумении смотрела на него.
        - Что произошло потом, я не знаю, - признался врач. - Генсерик попросил отвести их в одно место, где я их и оставил, а сам вернулся в город.
        - Куда ты их отвел?
        Ценон сплюнул и пристально взглянул на девушку.
        - Я тебе покажу и уйду.
        Вдоль крепостных стен они добрались до того места, где начинались скалы, и Ценон показал Терезе скрытый плющом вход. По другую сторону стены угадывались очертания какой-то постройки, видимо крепости. Врач тут же развернулся и исчез, оставив девушку одну у двери.
        Терезе пришлось потрудиться, чтобы открыть ее, так как от сырости дерево разбухло и вдавилось в каменный косяк. Однако с третьей попытки дверь все-таки поддалась, и девушка очутилась в часовне, где, похоже, в свое время состоялось небольшое сражение. В проникавшем через дверной проем свете была видна разбросанная по полу мебель, а слабый ветерок шевелил обрывки пергамента, похожие на сухие листья. Тереза обследовала все до последнего уголка, но не нашла ничего, что могло бы помочь ей. Вдруг она заметила дверцу, которая вела в келью, - ту самую, где держали взаперти Горгиаса. Девушка осторожно вошла и обнаружила сваленные в беспорядке письменные принадлежности, без сомнения, отцовские.
        С замиранием сердца она подбежала к Библии в изумрудном переплете, где ее отец обычно хранил самые важные документы. «Если со мной что-нибудь случится, ищи в ней», - неоднократно наставлял он дочь.
        Тереза схватила Библию, даже не заглянув внутрь, и собрала все попавшиеся на глаза кусочки пергамента. Также она взяла палочку для письма, перья и вощеную табличку. Последний раз оглядев помещение, она сломя голову бросилась оттуда, словно дьявол гнался за ней в надежде похитить душу.
        По возвращении в крепость Тереза столкнулась с Алкуином. Она попыталась уйти от ответа на вопрос, где была, однако монах цепко взял ее за руку и отвел в укромное место.
        - Ходила искать отца, - ответила Тереза, вырывая руку.
        Алкуин поверил ей. В конце концов, не может же он бесконечно удерживать ее внутри крепостных стен.
        - Удалось ли тебе что-нибудь выяснить?
        Девушка печально покачала головой. Тут Алкуин заметил рану от удара камнем, и ей пришлось рассказать о столкновении с Корне. Затем монах попросил следовать за ним.
        В скриптории, когда она села, Алкуин еще некоторое время в молчании ходил из угла в угол, словно сомневаясь, стоит ли ей рассказывать о случившемся.
        - Ну ладно, - наконец решился он. - Однажды я заставил тебя кое-что пообещать, но ты не сдержала слово, поэтому теперь мне нужно быть уверенным, что эту чрезвычайно важную тайну ты сохранишь.
        - Еще одно чудо? Простите, но я по горло сыта вашими выдумками.
        - Послушай меня, - Алкуин сел. - Есть вещи, которых ты пока не понимаешь. Любовь не бывает ни абсолютно чистой, как ты ее себе воображаешь, ни абсолютно порочной, что бы я тебе ни говорил. Точно так же и люди не могут быть только недобрыми и грешными или праведными и милосердными. Их поступки зависят от их устремлений и желаний, а иногда - и гораздо чаще, чем может показаться, - от присутствия злого начала. - Алкуин поднялся и вновь принялся бродить по скрипторию. - Настроения людей так же переменчивы, как погода: то она теплая, солнечная, урожайная, а то ветреная, студеная и лютая, будто враг. Что есть истина, а что - ложь? Обвинения, которые выдвигает против тебя Корне, подтвержденные его родственниками и друзьями, или версия событий, которую защищаешь ты, считая ее единственно верной, а себя - невиновной? Скажи, Тереза, не кроется ли в твоей душе злоба или обида?
        Девушка прекрасно знала, кто виноват, однако предпочла промолчать.
        - Что касается чудес, - продолжил Алкуин, - то я пока не видел ни одного. По крайней мере такого, которое полные невежды сочли бы чудом. Однако подумай: как доказать, что ты действительно не воскресла? Ведь что-то вытащило тебя из огненного ада, и направило в горы, и заставило повстречаться с Хоосом и тем охотником, которые тебя спасли, с проституткой, которая тебя приютила, и со мной, когда ты искала врача? Неужели ты полагаешь, что тут обошлось без Божественного вмешательства? - Алкуин внимательно посмотрел на девушку. - В конце концов, я лишь пытался защитить тебя, сочинив историю про чудо, но, уверяю тебя, мной руководил Всевышний. Он предначертал твою судьбу, о которой ты даже не подозревала, которая открылась тебе только сейчас и в которой твой отец всегда играл большую роль.
        Тереза глубоко задумалась. Кое-чего она не понимала, но слова Алкуина показались ей искренними. Монах подошел к столу, где обычно работал Горгиас, оперся о него обеими руками, а когда убрал, на пыли остались четкие следы.
        - Твой отец сидел на этом самом месте, здесь провел он последние месяцы, трудясь над документом, важность которого для христианства трудно переоценить. А теперь ответь - готова ты принести клятву?
        Тереза, немного напуганная, кивнула и повторила вслед за Алкуином, что никогда, даже под страхом вечной муки, не расскажет того, что узнает об этом документе, после чего благоговейно поцеловала Библию, на которой клялась. Хоос, естественно, тоже ничего не должен знать. Затем Алкуин положил Библию туда, где остались следы его рук, и стал рассматривать следы, оставленные палочками для письма Горгиаса. Спустя несколько минут он попросил Терезу тоже взглянуть на них.
        - По словам Уилфреда, твой отец исчез около месяца назад, а Генсерик погиб примерно две недели спустя. Что ты можешь сказать об этих отпечатках?
        Тереза внимательно их рассмотрела - вот следы от рук Алкуина, вот от палочек, а вот еще два, маленьких и продолговатых.
        - Не знаю… просто следы на пыли.
        - Взгляни еще раз: следы моих рук совершенно чистые, а эти два, - он указал на продолговатые, - по форме похожие на следы от палочек, уже начали покрываться тонким слоем пыли…
        - И что?
        - Эти следы разные - не по форме, а по количеству собранной пыли. На левом, более длинном, ее больше, чем на правом, более коротком. - Алкуин взял ящичек, где Уилфред хранил палочку, извлеченную из тела Генсерика, достал ее и приложил к маленькому следу. - Здесь слой пыли более тонкий, следовательно, короткую палочку, которую я держу в руке и которой был умерщвлен Генсерик, взяли со стола позже, чем длинную. - Он подошел к столу, где обычно лежали книги. - А на следах от книг пыли столько же, сколько на следе от длинной палочки. Уилфред уверял меня, что кодексы и палочки исчезли отсюда вместе с твоим отцом, однако теперь мы знаем, что короткую, послужившую орудием убийства, отсюда забрали спустя несколько дней.
        - А это значит…
        - Обрати внимание: из скриптория пропали не только книги, но и чернильницы, перья, порошок для просушивания, то есть все то, что требовалось твоему отцу для работы над документом. Причем на всех следах пыли столько же, сколько на оставшемся от длинной палочки, из чего напрашивается вывод, что и ее, и все остальные принадлежности, кроме короткой палочки, взяли отсюда одновременно. И тем не менее позже короткая палочка тоже пропала, хотя сразу после исчезновения твоего отца Уилфред запер скрипторий. Кто-то, но не Горгиас, забрал ее, чтобы воткнуть в Генсерика.
        - Но почему ему понадобилась именно палочка?
        - Естественно, чтобы обвинить твоего отца. Более того, я уверен, что коадъютора сначала убили и только потом проткнули.
        - Но как вы можете это утверждать?
        - Под предлогом причащения тела Генсерика священным реликвиям я извлек из земли гроб и осмотрел одежду покойного. Если бы от всех его вещей не разило мочой, перед похоронами одежду наверняка сменили бы, но мне повезло, и я обнаружил на животе отверстие от палочки. При таком ранении он должен был умереть, истекая кровью, но, как ни странно, на одежде было лишь небольшое пятно.
        - Ничего не понимаю…
        - По-моему, все ясно. Сердце гонит кровь, та вытекает из раны, и человек погибает от кровотечения, однако у мертвеца ничего подобного не происходит.
        - Вы хотите сказать, Генсерик умер как-то иначе, а потом кто-то попытался представить это как убийство?
        - Не умер как-то иначе, а был убит как-то иначе, - уточнил Алкуин.
        Оказывается, монах исследовал также остатки рвоты на одежде коадъютора, однако установить, что это за яд, ему не удалось.
        - Его отравили, это несомненно.
        Тереза с облегчением вздохнула. Она даже думала рассказать об открытиях, сделанных во время путешествия с Ценоном, но почему-то решила немного подождать. Тем временем Алкуин, собирая кодексы и приводя в порядок скрипторий, продолжал обдумывать свою теорию, время от времени что-то бормоча.
        - Тот, кто проник сюда, и является убийцей Генсерика, - неожиданно заявил он.
        - Вы имеете в виду Уилфреда?
        - Бедняга Уилфред - калека, к тому же ключи были не только у него, но и у того же Генсерика.
        - И?
        - Пока я только пытаюсь понять, что к чему… А теперь, когда ты все знаешь, я хочу тебе кое-что предложить.
        Алкуин повторил, что до своего исчезновения Горгиас работал над документом IV века, имеющим жизненно важное значение для папства и Карла Великого. В нем император Константин признавал превосходство римской церкви над другими патриархатами, тем самым предоставляя папе возможность управлять всем христианским миром.
        - Твой отец делал копию этого документа, в свое время сильно поврежденного, но закончить не успел. Однако документ нам очень нужен, а уверенности в том, что твой отец скоро появится, у нас нет.
        - Что вы имеете в виду? - не вытерпела Тереза.
        - Не пойми меня превратно. Я имею в виду только то, что документ должен быть отправлен в Рим и вечно ждать мы не можем. Ты умеешь писать по-гречески и в состоянии закончить работу за него. А я за это обещаю заняться поисками твоего отца и не прекращать их, пока не найду.
        - Но почему я, а не кто-то другой?
        - Потому что никто не должен знать об этом деле, а найти кого-то еще, кто без ошибок писал бы по-гречески и кому можно доверять, чрезвычайно трудно.
        Алкуин объяснил, в чем будет состоять ее работа, и в который раз подчеркнул, насколько важно ни с кем о ней не говорить.
        - Даже с Уилфредом?
        - Ни с ним, ни с другими. Ты будешь находиться здесь одна, а если спросят, чем ты занимаешься, скажешь, что переписываешь Псалтырь. Приходить будешь утром, уходить вечером, жить будешь в крепости. Я позабочусь, чтобы тебя не беспокоили, и попытаюсь отыскать твоего отца. Не мог же он исчезнуть бесследно.
        Тереза согласилась и, несмотря на сомнения, все-таки поведала о своей прогулке с Ценоном, об ампутированной руке и расположенной в стене часовне.
        - Говоришь, ее ампутировали? Боже мой, Тереза, почему же ты мне раньше не сказала?
        Девушка пожала плечами.
        Алкуин решил немедленно поговорить с Ценоном, а Терезу попросил прибраться в скриптории и подготовить список необходимых вещей, после чего она может вернуться в отведенное ей помещение. Документ он обещал принести сегодня же.
        Ценона Алкуин нашел в таверне на главной площади - тот уже сильно набрался и почти лежал на груди у какой-то тощей женщины. Завидев вошедшего, она порылась в карманах лекаря и молча скрылась. Место для разговора было не совсем подходящее, поэтому Алкуин убедил Ценона покинуть заведение, а на улице вылил на него кувшин холодной воды, чтобы тот немного пришел в себя и смог поподробнее рассказать о случившемся.
        - Клянусь, с Генсериком у меня нет никаких дел, я только отрезал руку Горгиасу, и всё, - оправдывался Ценон.
        Алкуин помрачнел. Он надеялся, что Тереза ошиблась, однако если руку действительно ампутировали, без врачебной помощи Горгиасу грозила гибель. Ценон подтвердил, что именно Генсерик велел ему заняться писцом.
        - А самого Генсерика на следующий день нашли мертвым, - подытожил Алкуин.
        Однако Ценон сомневался, что убийцей мог стать Горгиас.
        - Он потерял слишком много крови, - покачал головой врач.
        Алкуин согласился с ним.
        - Не заметили ли вы чего-нибудь странного в поведении коадъютора? Может быть, он плохо себя чувствовал, у него кружилась голова? - Алкуин очень рассчитывал, что вино развяжет Ценону язык.
        - Теперь я вспомнил, что он был будто пьяный, хотя никогда не пил. А еще у него было что-то с рукой - она покраснела, словно была чем-то обожжена или исколота.
        Больше Ценон ничего не мог добавить, сказал только, где находятся амбар и вход в часовню, и нетвердыми шагами направился назад в таверну.
        Алкуин без труда нашел оба места. В часовне не оказалось ничего интересного, зато в амбаре, благодаря разным мелочам, он сумел восстановить картину произошедшего. Вернувшись в крепость, он обнаружил у входа толпу возбужденных людей и на вопрос, в чем дело, получил ответ, что караульные закрыли ворота и никого не пускают.
        - Я Алкуин Йоркский, - заявил он, однако стражник обратил на него не больше внимания, чем на какого-нибудь старьевщика.
        - Сколько ни возмущайся, все равно не откроют, - заявил стоявший рядом парень, который так и норовил всех растолкать.
        - Ни войти, ни выйти, даже собственных вояк не пускают, - добавил другой, похоже, давно находящийся здесь и потому более осведомленный.
        Алкуин вскарабкался на пригорок, где стоял караульный, но тот, заметив его, пустил в ход палку. Спускаясь, Алкуин не смог сдержаться и принялся ругать обидчика, чем вызвал смех толпившихся вокруг крестьян.
        Догадки высказывались разные, но точно никто не знал, что случилось. Одни говорили, что началась чума, другие - что саксы напали, а кто-то утверждал даже, что опять нашли заколотых парней. Алкуин уже собирался отправиться в ближайшую церковь, когда на стене появился Исам. Монах быстренько забрался на бочку и начал махать руками. Исам узнал его и приказал немедленно пропустить.
        - Можно узнать, что происходит? - набросился на молодого человека Алкуин. - Этот невежда меня ударил, - и он указал на стражника.
        Исам взял его под руку и попросил пройти с ним в оружейный зал, а по дороге поведал, что в крепость проник дьявол.
        - Ничего не понимаю. Дочери Уилфреда? Что с ними?
        - Они пропали сегодня утром.
        - О Боже! И из-за этого такой переполох? Сидят где-нибудь в углу со своими куклами. Вы спрашивали у кормилицы?
        - Ее тоже не могут найти, - мрачно произнес Исам.
        В зале слуги, воины и монахи роем вились вокруг Уилфреда. Большинство шепотом обсуждали последние сплетни, кое-кто пребывал в полной растерянности. Исам и Алкуин направились прямиком к графу, сидящему в своем кресле на колесах.
        - Есть новости? - с нетерпением спросил он Исама.
        Тот сообщил, что его люди стоят на всех ведущих в город и из города дорогах, что организованы поиски на конюшнях и огородах, в амбарах и отхожих местах… Если девочки в крепости, их обязательно отыщут. Уилфред горестно кивнул и с надеждой посмотрел на Алкуина.
        - Я только что узнал, - будто оправдываясь, сказал он. - Вы осмотрели все комнаты?
        - Даже стены простукали. Всемогущий Боже! Вечером они выглядели такими довольными, такими спокойными…
        Граф объяснил, что малышки всегда спали с кормилицей, одинокой женщиной, от которой никогда не было никакого беспокойства.
        - До сегодняшнего дня, - добавил Уилфред и запустил стаканом в очаг.
        Исам приказал опросить всех находящихся в крепости людей, особенно слуг, а также родственников и знакомых кормилицы. Алкуин решил еще раз проверить все помещения, и Уилфред велел слуге сопровождать его.
        В комнате, куда вошел Алкуин, все было перевернуто вверх дном, и слуга подтвердил, что беспорядок связан с недавними поисками, а вообще-то кормилица - женщина очень аккуратная.
        - Ты был тут, когда осматривали комнату?
        - Да, стоял у этой самой двери.
        - А какой комната была до осмотра?
        - Чистая и прибранная, как всегда.
        Алкуин попросил слугу помочь ему собрать вещи, которые люди Уилфреда, надеясь непонятно что обнаружить, выкинули из двух сундуков. Тот, что побольше, принадлежал девочкам, поменьше - кормилице. Мужчины рассортировали детские и взрослые чулки, обувь и одежду и положили их на место. Затем Алкуин подошел к грубо сколоченному столику, на котором обнаружил начищенную металлическую тарелку, служившую зеркалом, костяную гребенку, несколько шнурков, пару застежек для одежды, два пузырька с маслами, один поменьше с душистой розовой водой, кусок мыла и таз для умывания. В соседнем зале стояли две квадратные кровати внушительных размеров: кормилицына - у окна, девочек - у противоположной стены. Алкуин остановился возле первой и обнюхал ее, будто охотничья собака.
        - Не знаешь, у кормилицы был какой-нибудь мужчина? - спросил он, снимая с одеял волосы.
        - Откуда мне знать. - Слуга был явно удивлен.
        - И то верно. - Алкуин поблагодарил его. - Можешь запирать дверь.
        По дороге к скрипторию он столкнулся с Терезой, такой испуганной, что она не сразу узнала его. По-видимому, ее комнату тоже осматривали, учинив там страшный беспорядок. Алкуин сообщил, что девочки-близнецы исчезли и поэтому крепость закрыта.
        - Значит, моя мачеха не может попасть внутрь.
        - Надеюсь, как только девочки появятся, всё наладится. А теперь пойдем в скрипторий, мне нужна твоя помощь.
        Оказалось, в скриптории тоже побывали.
        Алкуин стал собирать разбросанные кодексы, а Тереза - расставлять мебель. Покончив с этим, он сел, попросил девушку принести свечу, вытащил из кармана какую-то тряпку и положил на стол.
        - Волосы? - в изумлении спросила Тереза.
        - Да, но при таком свете я не могу как следует разглядеть их, - посетовал Алкуин. - Мне кажется, они разные.
        Девушка придвинула свечу так близко, что воск капнул на волосы, и Алкуин велел ей быть осторожнее. Пришлось извиниться.
        Тереза различила волосы трех типов: тонкие коричневатые; слегка волнистые, более короткие и темные; похожие на вторые, но светлее.
        - Короткие - это… - девушка покраснела.
        - Да, я тоже так думаю, - согласился Алкуин.
        Ей даже пришлось умыться, но на лице все равно было написано отвращение. Пока она вытирала руки, Алкуин поделился с ней своими умозаключениями.
        По-видимому, кормилица считалась женщиной чистоплотной, аккуратной, заботливой по отношению к дочерям Уилфреда и без любовных связей; во всяком случае, никто о них не знал. Об этом свидетельствовали ее скромная одежда, чистое, без краски, лицо и то, с каким удовольствием она занималась девочками. Однако в комнате, которую она делила с малышками, нашлись украшения, благовонные масла, духи и дорогие наряды, что больше пристало богатым девушкам на выданье. Кормилица же была взрослой женщиной и не имела возможности покупать подобные товары, если только для их приобретения не прибегала к какому-то незаконному заработку.
        - Возможно, и так, а возможно, это подарки, - заметила Тереза.
        В любом случае, сказал Алкуин, она не так внимательна к девочкам, как кажется, особенно если учесть, что она делила ложе с еще не старым лысым мужчиной, относящимся к лицам духовного звания.
        - Но как вы это узнали?
        - По волосам, конечно. Темные принадлежат кормилице: длинные - с головы, короткие волнистые - сама понимаешь, откуда. Седоватые - мужские, но поскольку более длинных седых мы не нашли, значит, он лысый. А не старый потому, что в противном случае вряд ли так кувыркался бы в постели.
        - А то, что он - лицо духовное?
        - По запаху ладана на одеялах, который передался от его сутаны.
        Тереза, как всегда, смотрела на Алкуина с изумлением, но он не обратил на это внимания и стал рассказывать о встрече с Ценоном. Часовня, куда отвели Горгиаса, должна обязательно соединяться с внутренней частью крепости. Несомненно также, что его держали там взаперти, судя по мискам с остатками еды.
        В этот момент кто-то постучал в дверь. Оказалось, стражник пришел за Алкуином.
        - Зачем я понадобился?
        - Нашли кормилицу - она утонула в колодце во внутреннем дворе собора.
        Когда Алкуин подошел к колодцу, несколько мужчин как раз вытаскивали разбухшее тело с помощью копий, и оно, перевалившись через край, рухнуло на камни, словно мешок с салом. Одежда была расстегнута, являя взору большие груди, дряблые от долгого кормления девочек. Отодвинув труп, Исам заглянул в колодец и успокоил Уилфреда, что его дочерей там нет. Затем тело отнесли на кухню, где после тщательного осмотра Алкуин установил, что женщину сначала задушили и лишь потом бросили в колодец. Ногти у нее были обломаны, но следов от них на коже не было, следовательно, она могла сломать их при падении. Волосы на лобке были идентичны найденным в постели. Ничего интересного в ее темной одежде и переднике Алкуину обнаружить не удалось. Лицо ее было опухшим, но чистым - ни мазей, ни масел. Закончив, он велел накрыть покойную и попросил у Уилфреда разрешения поговорить с ним наедине.
        Когда они остались вдвоем, Алкуин сообщил графу, что, по-видимому, кто-то из духовных лиц соблазнил кормилицу с целью похищения детей, но она, судя по всему, о намерениях своего возлюбленного не знала.
        - Почему вы так уверены?
        - Потому что в противном случае она подготовилась бы к бегству, а все ее вещи на месте.
        - Возможно, на нее напали. Боже мой, я ничего не понимаю! А этот человек, о котором вы говорите, вы уже кого-нибудь подозреваете?
        Алкуин сказал, что он не стар, но и не молод, лыс и имеет доступ в церковь.
        - Одеяла пахли ладаном, - пояснил он.
        - Я прикажу задержать всех священников, и если найду этого мерзавца, задушу его же собственными кишками.
        - Успокойтесь, ваше сиятельство. Если бы он собирался их убить, то уже убил бы, а ваши дочери живы. Никаких порочных желаний у него тоже нет, так как их можно удовлетворить с помощью любой девчонки, вон их сколько на каждом углу.
        - Как я могу успокоиться, если мои малышки в руках этого бессердечного чудовища?
        - Повторяю, если бы им хотели причинить вред, вы бы уже об этом узнали.
        - Хотели? Но почему вы говорите во множественном числе?
        Алкуин объяснил, что одному человеку вряд ли под силу похитить и спрятать двух девочек. Что же касается мотива, то если исключить развратные наклонности и месть, остается только одно. - Предлагаете мне угадать?
        - Шантаж, мой дорогой Уилфред. В обмен на их жизни от вас хотят получить или деньги, или земли, или власть…
        - Я сделаю так, что эти ублюдки подавятся собственными причиндалами, - прорычал граф. Собаки вскочили и качнули повозку.
        - Вполне вероятно, - задумчиво проговорил Алкуин, - этот человек лишь совратил кормилицу, а в похищении не участвовал.
        - И что вы мне посоветуете? Сидеть сложа руки? - в раздражении спросил Уилфред.
        - Ждите и продолжайте поиски; внимательно следите за всеми священниками и прикажите им принести клятву; запретите передвижение людей и товаров; попросите о помощи тех, кому вы полностью доверяете, и наблюдайте за теми, кто, на ваш взгляд, ненадежен. Как только похитители сообщат, что им нужно, время побежит гораздо быстрее. Уилфред согласно кивнул.
        Они договорились обмениваться новостями, после чего граф хлестнул собак и покинул кухню. Оставшись один, Алкуин взглянул на несчастную обнаженную женщину, накрыл ее мешком, перекрестил и с горечью подумал, что она погибла из-за собственных плотских желаний.
        26
        Для Уилфреда день тянулся еле-еле.
        Исам со своими людьми обследовали амбары, птичники, башни, колодцы, туннели, канавы, коридоры, чердаки, подвалы, повозки, тюки, бочки, сундуки и шкафы - ничто не ускользнуло от их внимания. Всех жителей опросили и осмотрели с ног до головы. Уилфред пообещал пятьдесят актов виноградников тому, кто сообщит, где спрятаны его дочери, и еще тридцать за головы их похитителей. Сам он закрылся к оружейном зале, куда каждый час должны были являться с докладом о продвижении поисков, и с помощью Теодора составил список друзей и врагов. В первом было четыре человека, которых граф постепенно вычеркивал, во втором - столько, что он устал перечислять их Алкуину.
        После захода солнца Уилфред приказал своим людям попробовать добиться результата другими способами, и всю ночь в крепости раздавались крики. Нескольких священников подвергли пыткам, но так ничего и не узнали.
        Следующий день ничем не отличался от предыдущего.
        Рано утром Уилфред повелел прекратить раздачу зерна, пока похитители не будут найдены, и закрыть ворота, чтобы никто не мог покинуть город без его ведома. Алкуин советовал ему отказаться от таких необоснованно жестких мер, однако граф был уверен, что голодные простолюдины быстрее выдадут преступников, чем сытые.
        Хоос с самого начала участвовал в поисках как помощник Исама, а пользуясь особым доверием Уилфреда, надзирал также за королевскими амбарами и близлежащими подземными ходами. Граф исключил всех вновь прибывших из числа подозреваемых, так как считал, что похищение было спланировано заранее. По совету Алкуина он привлек к поискам, кроме своих людей, команду судна, которую возглавлял Хоос.
        Тереза тосковала по нему - его поцелуям, его запаху. Иногда она, сама себе удивляясь, крепко сжимала ноги, словно пытаясь удержать любимого. После той встречи девушка почти его не видела - он все время был занят, а она с раннего утра трудилась в скриптории, покидая его только чтобы поесть.
        Тереза даже стала думать, нет ли у него другой женщины, и последняя короткая встреча только усилила ее подозрения, так как Хоос быстро распрощался, даже не поцеловав ее.
        Пока девушка трудилась в скриптории, Алкуин анализировал ходившие по крепости слухи: кто-то видел погибшую кормилицу в образе колдуньи, кто-то уверял, что малышек съели волки. Некоторые жители действительно хотели помочь, большинство же без зазрения совести плели небылицы в надежде на вознаграждение, за что кое-кого даже побили. Распространился также слух, что из портомойни пропали вязаные детские башмачки.
        Алкуин расспросил монаха-коротышку, и тот подтвердил пропажу.
        - Иногда кое-что из одежды теряется, однако за вещами девочек мы следим строго.
        Карлик уточнил, что пропали четыре башмачка и пара тряпок, какими пользуются на кухне. Алкуин поблагодарил его и вернулся в скрипторий в уверенности, что близнецы до сих пор в крепости. Встретившись с Исамом, он предложил еще раз проверить амбары и кухни.
        - Если, как я предполагаю, девочки по-прежнему тут, их похитителям нужно что-то есть.
        - Но это невозможно, мы обшарили все до последнего камня.
        - Я не сомневаюсь, но в этой крепости камней больше, чем в каменоломне.
        Еще Алкуин попросил, чтобы у двери в скрипторий день и ночь стоял караульный. Исам пообещал, равно как и последить за кухнями, а утром явиться с докладом к Уилфреду.
        В ту безлунную ночь несколько местных жителей перелезли через стену, защищавшую королевские амбары, и хотя их прогнали, стало ясно, что предпринятые Уилфредом меры скоро принесут плоды.
        Утром за завтраком граф почти ничего не ел. Он не обратил должного внимания ни на последние выводы Алкуина, ни на сообщение о нападении на амбары. Взгляд его был затуманен, он будто отсутствовал, однако приказал возобновить распределение провизии и торговлю. Исам порадовался такому решению, поскольку оно позволяло избежать происшествий, подобных ночному, однако, как и многие другие, недоумевал, что заставило графа его принять. Алкуин пытался задавать Уилфреду разные вопросы, однако тот уклонялся от ответов и в конце концов посоветовал сосредоточиться на документе, а не на расследовании. И вообще теперь поисками своих девочек он будет заниматься сам.
        В течение дня жизнь в крепости потихоньку входила в обычную колею. Слуги вернулись к повседневным делам, возобновилась раздача зерна и начались приготовления к первой весенней охоте. Исам со своими людьми продолжили починку судна, а караульные вернулись на крепостные стены.
        Священнослужители, пришедшие на сексту, вошли в церковь святого Иоанна Златоуста, словно стадо покорных овечек. Возглавлял процессию Павел Диакон в четырехугольной фиолетовой шапочке, похожей на папскую. За ним в иерархическом порядке следовали разряженные, как павлины, духовные лица и мальчики из хора. Замыкали шествие простые верующие и зеваки, которым было любопытно поприсутствовать на службе, где будут возносить молитвы о возвращении девочек.
        Вскоре в храме уже яблоку негде было упасть. Когда двери закрылись, Касиан, регент, заставил мальчиков немного распеться, затем, испросив разрешения у Павла, взмахнул руками, будто ангел - крыльями, и зазвучал чудесный григорианский напев. Присутствующие, в основном духовного звания, склонили головы, когда первый антифон превратился в целую симфонию небесных звуков, к которым, казалось, не остались равнодушны даже церковные камни. Послушные движениям Касиана голоса то взмывали под своды, то опускались вниз, оплетая колонны и перекликаясь, так что волосы шевелились от восторга. Музыка плыла, словно в медленном танце, и, подвластная лишь херувимам, представала то торжественным песнопением, то нежным перезвоном.
        Вдруг один из голосов резко оборвался, и вслед за этим раздался крик ужаса. Остальные дети тоже замолчали, и присутствующие, обернувшись к хорам, увидели, как они отшатнулись, будто от прокаженного. Перед ними на полу хрипел и корчился в рвотных судорогах Корне. Алкуин поспешил к нему на помощь, но старый мастер уже умер.
        Тело перенесли в ризницу, где Павел соборовал его в надежде вернуть к жизни, однако Корне остался недвижим. Алкуин не мог не отметить его обритую голову, седые волосы на лобке и исходивший от него запах ладана. Глаза мастера были выпучены, изо рта до сих пор сочилась белая пена. На правой ладони Алкуин обнаружил два укола.
        Когда он сообщил Уилфреду о случившемся, тот как грыз куриную ногу, так и продолжал грызть ее. Бросив кость собакам, он скользнул по Алкуину равнодушным взглядом и утер рот рукавом. Монах добавил, что на правой руке покойного увидел змеиный укус.
        - Пусть его не хоронят во внутреннем дворе собора, - только и произнес граф.
        - Вы, наверное, не знаете, - не отступал Алкуин, - но в это время года змей не бывает.
        - В Вюрцбурге полно змей, - ответил Уилфред и отвернулся.
        Алкуин ничего не понимал. Он ведь упомянул не только то, что признаки смерти у Генсерика и Корне очень похожи, но и седые волосы, и лысую голову, а главное - что каждое утро после завтрака Корне сопровождал девочек на урок пения. Любой на его месте, даже будучи калекой, начал бы прыгать от радости, а Уилфред оставался совершенно бесстрастным, словно его судьба уже была ему известна. Как Алкуин ни доказывал, что скорее всего Корне и похитил близнецов, ему не удалось расшевелить графа, который простился с ним, даже не подняв головы.
        Однако когда Алкуин обернулся, то заметил на глазах Уилфреда слезы.
        По пути в свои покои он размышлял о непонятном поведении графа. По-видимому, его меланхолия объяснялась временным помрачением рассудка, вызванным пропажей дочерей, хотя ни на чем другом, кроме душевного состояния, умственное расстройство не отразилось. Это выглядело очень странно и заставляло предположить, что Уилфред вел себя так намеренно, поскольку заранее знал о связи, существующей между смертью Генсерика и Корне.
        Чуть позже Алкуин наведался в помещение, которое занимал Корне, после пожара перебравшийся в крепость. Оно не сильно отличалось от его собственного: кровать, у окна - грубый стол и скамья, полки с инструментами для работы, несколько шкур и ведро для испражнений, куда он заглянул и тут же с отвращением отпрянул. Затем Алкуин наклонился и стал внимательно рассматривать пол, где вскоре и нашел нечто, похожее на бусинку от ожерелья. Однако, поднеся предмет к свету, он понял, что белый камешек с нарисованным на нем голубым кружком - никакая не бусинка, а кукольный глаз. С огорчением пришлось признать, что запах ладана навел его на ложный след.
        Тогда Алкуин направился в скрипторий, где застал Терезу тоже в весьма странном состоянии. Обычно, работая над документом, она сначала переписывала текст на старый пергамент и лишь потом - начисто, поэтому получалось очень красиво, однако сегодня буквы выглядели так, словно она работала не пером, а кистью. Алкуин пожурил ее, хотя и понимал, что причина - не в лени или невнимательности, а во внутреннем состоянии девушки, и спросил, в чем дело.
        - Это всё из-за Хооса, - наконец призналась она. - Не знаю, отчитали ли вы его, но с той ночи… - Тереза покраснела. - В общем, он переменился.
        - Нет, я с ним не разговаривал. Что значит - переменился?
        У девушки потекли слезы, и она сказала, что Хоос избегает ее. Сегодня утром они случайно столкнулись, и он был довольно груб.
        - Я даже боялась, он меня ударит, - всхлипнула Тереза.
        - Иногда мы, мужчины, ведем себя, мягко говоря, невежливо, - попытался Алкуин успокоить девушку. - Такова наша природа. Бывает, и спокойные выходят из себя, и воспитанные теряют рассудок, поддаваясь самым низменным побуждениям.
        - Да нет, дело не в этом. - Терезу раздражало, что Алкуин ее не понимает. - Взгляд у него был какой-то необычный.
        Алкуин снисходительно похлопал ее по спине - у него хватает забот с пропавшими девочками, чтобы еще вникать в переживания влюбленной дурочки, - и спросил, как продвигается работа.
        - Я почти закончила, - ответила Тереза, - но меня кое-что беспокоит.
        - Я слушаю.
        Девушка отошла и вернулась с книгой в изумрудном переплете, которую положила перед Алкуином.
        - А, Библия, - сказал он, перелистывая рукопись.
        - Это Библия моего отца. - Тереза нежно погладила страницу. - Я нашла ее в подземной часовне, где его заперли.
        - Прекрасный экземпляр, и к тому же на греческом.
        - Не это важно. - Тереза взяла Библию и открыла ее примерно посередине. - Еще до пожара отец говорил мне: если с ним что-нибудь случится, нужно искать здесь. Тогда я не понимала, о чем он, да и не верила, что с ним когда-нибудь что-нибудь случится. Но теперь я понимаю: работая на Уилфреда, он начал опасаться за свою жизнь.
        - Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
        Тереза взяла Библию, отогнула переплет, просунула пальцы в отверстие между ним и сшитыми тетрадями, вытащила кусочек пергамента и развернула его.
        - Ad Thessalonicenses epistula i Sancti Pauli Apostoli. 5.21. «Omnia autem probate, quod bonum est tenete»[64 - Первое послание к Фессалоникийцам святого апостола Павла. 5:21. «Всё испытывайте, хорошего держитесь» (лат.).].
        - И что это значит? - удивленно спросил Алкуин.
        - Похоже, ничего, но я взяла Библию и нашла эту цитату, взгляните. - Девушка указала на нужное место.
        - Но я ничего тут не вижу.
        - Да, отец разбавил чернила водой, сделав их почти бесцветными, и тем не менее между строк есть текст.
        Алкуин носом ткнулся в пергамент, но слов так и не разглядел.
        - Интересно. И что же тут написано?
        - Вот это меня и смущает. Здесь всего-навсего приводятся сведения о пожертвованиях Константина, но, видимо, почему-то отец ими заинтересовался.
        Алкуин откашлялся и непонимающе уставился на Терезу.
        - Наверное, лучше мне заняться этим делом, - наконец решил он, - а ты заканчивай свою работу, весна уже на носу.
        Когда Алкуин попрощался и ушел, девушка ощутила себя очень одинокой - ей нужен был надежный и верный человек, на которого можно опереться.
        Почему-то она вспомнила об Исаме, кстати, уже не первый раз, хотя потом неизменно чувствовала себя виноватой. Он совсем не похож на Хооса - всегда такой вежливый, внимательный, готовый помочь. Неторопливая речь, приятный голос, ласковый взгляд… Но она ведь любит Хооса, откуда же эти воспоминания, которые беспокоят и смущают ее?
        Мыслями она опять вернулась к своему возлюбленному, пытаясь понять причину его непонятного поведения. Она ведь действительно любит его и доверяет ему. Сколько она мечтала о том, как они уедут в Фульду и у них будут сильные, здоровые дети, которых она станет воспитывать и учить. Возможно, им удастся приобрести каменный дом с конюшнями, и она украсит его занавесями, чтобы Хоос чувствовал себя уютно, и в комнатах будет стоять тонкий аромат розмарина и лаванды. Интересно, мечтал ли он тоже о чем-то подобном, или у него появилась другая женщина, и он забыл о ее любви? Наконец Тереза вернулась к своим пергаментам, но уже на второй строчке поняла, что, пока не поговорит с Хоосом, работать дальше не сможет.
        Поэтому она помыла и почистила письменные принадлежности и покинула скрипторий с твердым намерением вернуть любимого.
        Охранявший скрипторий караульный сообщил, что видел Хооса в туннеле, который соединял амбары с крепостью. И действительно, он перевозил на тележке мешки с пшеницей и поначалу не был расположен к разговору, но, когда Тереза настояла, он уступил.
        Девушка рассказала ему о своих мечтах и желаниях: отом, что хочет каждое утро просыпаться с ним рядом, шить ему одежду, убирать дом и двор, готовить такую вкусную еду, какой он заслуживает… Она даже попросила прощения за глупость, которую, возможно, когда-нибудь совершила. Однако Хоос слушал невнимательно, словно только и ждал, как бы побыстрее распрощаться. Когда же девушка захотела услышать его мнение на этот счет, он отговорился тем, что очень мало спал, занятый поисками ее отца, и сообщил, что опросил полгорода и заглянул в каждый уголок, но Горгиас будто сквозь землю провалился. Его слова взволновали Терезу.
        - Значит, ты меня еще любишь?
        Вместо ответа Хоос крепко поцеловал девушку, и все ее страхи моментально развеялись - она вновь почувствовала себя счастливой. Не разжимая объятий, она поведала ему о путешествии с Ценоном и подземной часовне, куда он ее отвел.
        - Но почему ты раньше мне об этом не рассказала? - Хоос отстранился и с удивлением посмотрел на Терезу.
        Девушка объяснила это его постоянной занятостью и боязнью, вдруг кто-нибудь их услышит и схватит отца.
        - Его ведь обвиняют в убийстве, - добавила она, будто в оправдание.
        Хоос сказал, что ему это известно, однако Тереза пыталась убедить его в невиновности Горгиаса - ведь Ценон ампутировал ему руку и готов это подтвердить. Затем девушка горько заплакала, и Хоос нежно обнял ее, стал гладить по волосам, уверять, что отныне все изменится, и просить прощения за свое недостойное поведение. Столько всего навалилось, но он по-прежнему безумно любит ее и поможет отыскать отца.
        - Я непременно схожу в часовню, о которой ты говорила. Кто-нибудь еще знает о ней?
        Тереза ответила, что, насколько ей известно, только Алкуин.
        Хоос попросил ее вернуться к работе и пообещал сразу, как только что-нибудь выяснит, прийти за ней.
        По пути в скрипторий Тереза вспомнила, что, по словам Алкуина, Генсерик был уже мертв, когда его закололи, и решила, что Хоос должен об этом знать. Правда, она поклялась хранить молчание, но это касалось лишь документа, а не фактов, которые могут оказаться чрезвычайно важными для поисков ее отца. Поэтому девушка сразу вернулась на то место, где рассталась с Хоосом, однако ничего, кроме мешков с зерном, не обнаружила. Не успела она удивиться, как услышала из-за дверцы в стене голоса. Тереза толкнула ее и очутилась в узком коридоре, в конце которого в колеблющемся свете факела различила два силуэта - какого-то церковнослужителя и Хооса. Она осторожно двинулась вперед, но, не дойдя до собеседников нескольких шагов, поняла, что разговор идет о ней, а потому остановилась и прислушалась.
        - Повторяю тебе, эта девушка опасна. Если ей известно местонахождение часовни, она может рассказать об этом кому угодно. От нее нужно избавиться, - утверждал человек в сутане.
        Сердце у Терезы заколотилось.
        - И от остальных тоже? Девушка мне доверяет и сделает так, как я скажу. Ни о девочках, ни об отце, ни о шахте она ничего не знает, - заявил Хоос. - Когда она закончит с документом, мы покончим с ней.
        Церковник покачал головой, но согласился, и Хоос, не попрощавшись, направился к двери. Заметив его, Тереза тоже бросилась к выходу, но уже в туннеле налетела на мешок и упала. Когда она попыталась подняться и обернулась, то увидела, что Хоос Ларссон протягивает ей руку.
        - Зачем ты вернулась? - спросил он, не отпуская ее.
        - Вернулась сказать, как я тебя люблю, - дрожа, солгала Тереза.
        - И поэтому лежишь на полу? - Хоос заметил, что дверь, которую он оставил прикрытой, теперь распахнута настежь, однако ничего не сказал.
        - Тут темно, вот я и упала.
        - Понятно. Ну а теперь говори.
        - Что говорить?
        - Как ты меня любишь. Разве ты не за этим пришла?
        - Да, за этим. - Тереза попыталась выдавить из себя улыбку.
        Хоос, по-прежнему держа девушку за руку, притянул ее и поцеловал в губы. Она не противилась.
        - А теперь возвращайся в скрипторий.
        Когда он наконец отпустил ее, Тереза уже всей душой ненавидела вытатуированную у него на руке змею.
        Поверить в это было невозможно. От одной мысли о том, что Хоос Ларссон, которому она так доверчиво отдалась, собирается убить ее, в голове у нее помутилось. Не разбирая дороги, она бежала в скрипторий, словно изгнанница, преследуемая целой стаей диких зверей. Как ни пыталась она найти оправдание произошедшему, ничего не получалось. В воспаленном мозгу возникали то образы отца в заброшенной шахте, то любовные сцены с Хоосом. Слезы застилали глаза. Кто тот человек в сутане, которого она видела со спины? Может быть, сам Алкуин?
        Когда Тереза добралась до скриптория, там никого не было, но караульный позволил ей войти, так как она успела завоевать его доверие. Документа, над которым она работала, тоже не было, и девушка предположила, что Алкуин или Уилфред забрали его. Однако Библия в изумрудном переплете лежала под какими-то пергаментами - Тереза схватила ее и пару перьев и торопливо вышла с намерением покинуть крепость.
        Она шла по коридорам, избегая темных углов, откуда в любой момент мог кто-нибудь выскочить и схватить ее. И действительно, возле оружейного зала какой-то человек в сутане преградил ей путь. У Терезы кровь застыла в жилах, но оказалось, она уронила перо, и незнакомец просто указал ей на это. Девушка поблагодарила его и двинулась дальше, все убыстряя и убыстряя шаг. Она спустилась по лестнице и свернула в галерею, соединяющую вестибюль с внутренним двором собора, откуда можно выйти к крепостным стенам.
        Тереза шла с опущенной головой, завернувшись в плащ, и вдруг увидела Хооса и Алкуина, беседующих на противоположной стороне двора. Хоос тоже заметил ее. Она отвела взгляд и продолжила путь, однако Хоос попрощался с собеседником и направился прямиком к ней. Покинув двор, девушка побежала, но, добравшись до стены, с ужасом увидела, что ворота закрыты. Хоос был уже близко - он шел не торопясь, однако вид имел весьма решительный. Сердце у Терезы забилось, она начала метаться в поисках выхода и вдруг возле конюшен увидела Исама верхом на лошади. Девушка тут же бросилась к нему и попросила подсадить ее. Ничего не понимая, Исам протянул ей руку, и она, плача, стала умолять вывезти ее из крепости. Молодой человек не стал задавать вопросов - пришпорил лошадь и крикнул, чтобы открыли ворота. Несколько секунд спустя они уже были за крепостными стенами, а вслед им летели проклятия Хооса.
        По лабиринту узких улочек они добрались до заброшенных хижин на окраине и остановились около пустующего хлева. Исам завел лошадь внутрь, привязал, собрал охапку соломы и предложил Терезе сесть. Когда девушка немного успокоилась, он спросил, что стряслось, но только она начала говорить, как опять разрыдалась, и тут уже молодой человек оказался бессилен. Через некоторое время слезы сменились глубокой печалью, и тогда Исам порывисто обнял ее, сам испугавшись собственной смелости. Однако Терезу это приободрило, и она впервые за долгое время почувствовала себя защищенной.
        Наконец девушка смогла поведать о происшествии в туннеле - о том, что Хоос собирается убить ее и что он знает, где скрывается Горгиас. Она начала убеждать Исама, что ее отец - не убийца и что нужно как можно быстрее отыскать его, поскольку ему наверняка грозит опасность, но молодой человек попросил ее не отвлекаться и продолжать рассказ. Тереза выложила все, что знала, не упомянув только о документе Константина. Исам слушал очень внимательно, спросил, какова роль в этом деле Алкуина, на что девушка не смогла ответить ничего определенного, после чего немного поразмыслил и наконец пообещал помочь.
        - Но на шахту мы отправимся завтра - сейчас уже вечер, и наше появление может стать подарком для саксов.
        Тереза на чем свет стоит проклинала ненавистных язычников. Она вспомнила, как ее чуть не изнасиловали после бегства из Вюрцбурга, как от жестокого нападения пострадало их судно, а в тот единственный раз, когда можно было совершить доброе дело, они его не совершили, сохранив жизнь этому мерзавцу Хоосу Ларссону. К ее удивлению, Исам встал на их защиту.
        - Не пойми меня превратно, - сказал он. - Я сражаюсь с ними изо всех сил, но ненависти к ним никогда не испытывал. В конце концов, эти люди защищают свои земли, своих детей, свои верования. Конечно, они грубые и жестокие, а как бы ты себя повела, если бы однажды утром увидела, что всё, чем ты владеешь, уничтожено? Они сражаются за то, что впитали с молоком матери, за тот образ жизни, которого чужестранцы пытаются их лишить. Должен признаться, порой я восхищаюсь их храбростью и завидую их энергии, а иногда действительно начинаю верить в их ненависть к Богу, поскольку бьются они, как дьяволы. Но уверяю тебя, они виноваты лишь в том, что родились не там, где нужно.
        Тереза в замешательстве смотрела на Исама. Хотя саксы, как и все люди на земле, - дети Божьи, можно ли приобщить их к Истине, если они не желают принимать ее? И вообще, какое ей до них дело? Вот Хоос - действительно дьявол, худший из всех, с кем ей доводилось встречаться. Единственный мужчина, заставлявший ее дрожать от наслаждения, оказался обманщиком, и теперь она ненавидела его так, что готова была голыми руками разорвать на мелкие части. И надо же было быть такой наивной, мечтать выйти замуж за это ничтожество и посвятить ему свою жизнь!
        Однако холод оказался сильнее ярости, и вскоре Тереза, выбросив из головы Хооса, устроилась на груди у Исама. Тепло его тела придало ей сил. На вопрос о том, где они будут ночевать, Исам ответил, что здесь, так как в крепости он никому не доверяет. Молодой человек укрыл Терезу своим плащом, вынул из мешка немного сыра и предложил ей, а когда она отказалась, разделил кусок пополам и заставил съесть. При этом губы девушки слегка коснулись его пальцев, и Исам пожалел, что у него больше нет еды и он не сможет еще раз ощутить ее прикосновение.
        Потом он вспомнил, как они познакомились. Ему сразу понравились ее достойный вид, янтарные глаза и пышные волосы, благодаря чему она выгодно отличалась от толстых и румяных жительниц Фульды, но окончательно покорили его храбрость девушки, ее порывистый, горячий нрав. В отличие от любого нормального мужчины то, что Тереза умела читать, не отталкивало его, а привлекало. Ему нравилось, как внимательно она слушает, да он и сам с удовольствием слушал ее рассказы о родном Константинополе.
        И вот теперь он тут, рядом с ней, готовый помочь в этом странном деле, где непонятно, что - правда, а что - ложь.
        27
        Когда голоса разбудили Горгиаса, уже стемнело. Ему хватило времени лишь что-то на себя набросить и спрятаться. Второпях он ударился культей и чуть не вскрикнул от боли. Скрючившись, как мог, он молил Господа о защите. Вскоре голоса приблизились, и он понял, что пришельцев двое, а затем, в колеблющемся свете факелов, разглядел их: один был высокий и белокурый, второй по виду похож на священника. Войдя в хижину, они стали заглядывать во все углы, отбрасывая попадавшиеся под ноги предметы. В какой-то момент светловолосый подошел к Горгиасу почти вплотную, и тот уже думал, его вот-вот обнаружат, но неизвестный неожиданно повернулся, сделал знак священнику, оба скинули с плеч мешки, поставили их в нескольких шагах от его укрытия и растворились в ночи.
        Подождав и убедившись, что возвращаться никто не собирается, Горгиас высунул голову и уставился на едва различимые в темноте мешки. Вдруг один из них зашевелился, и Горгиас, вздрогнув, снова спрятался. А вдруг там какой-нибудь раненый зверь, подумал он и, решив проверить, осторожно приблизился к ним.
        Двигался он с трудом. За последнюю неделю с рукой стало так плохо, что несколько дней он пролежал без еды, не в силах подняться, в ожидании скорой смерти. Если бы силы позволили, он возвратился бы в Вюрцбург, но лихорадка вконец измотала его.
        Добравшись до мешков, он потрогал один сначала палкой, затем рукой - внутри опять кто-то зашевелился и раздался слабый жалобный звук. Горгиас отступил, но звук, похожий на стон, повторился. Перепуганный, он раскрыл мешки, и глаза у него чуть не вылезли из орбит - перед ним, с кляпами во рту, лежали дочери Уилфреда.
        Горгиас тут же освободил их от веревок, приподнял ту, у которой глаза были открыты, и похлопал по щекам ту, которая, похоже, спала, однако никакой реакции не последовало. Он подумал, что девочка мертва, и слегка приподнял ее за подбородок, как вдруг малышка закашлялась, расплакалась и, всхлипывая, стала звать отца. Горгиас понял, что если те двое их услышат, то непременно вернутся и убьют всех троих, поэтому схватил девочек в охапку и укрылся в одной из подземных галерей в надежде, что каменные своды заглушат детский плач. Однако успокаивать их не пришлось - они погрузились в какой-то необычно глубокий сон и проспали до самого утра.
        Горгиас же, как и в предыдущие дни, почти не спал, и хотя лихорадка по-прежнему трепала его, присутствие девочек давало слабую надежду, которой он долгое время был лишен. На рассвете он встал и долго смотрел на них. Лица у них были мертвенно бледные, даже синеватые, поэтому он решил разбудить их и начал слегка встряхивать, боясь причинить боль. Когда девочки наконец открыли глаза, он приподнял ту, что выглядела менее вялой, пригладил ей локоны и посадил, словно тряпичную куклу, прислонив к тележке. Девочка зашаталась, но все-таки сохранила равновесие, хотя и ударилась головой о свою опору. Горгиасу показалось, малышка не в себе, так как она не издала при этом ни звука. Вторая вообще была словно в дурмане, и пульс у нее почти не прощупывался. Горгиас полил ей на голову воды, хранившейся в галерее, но она даже не шелохнулась. Он не знал, почему их тут бросили, но понимал, что им нужна помощь, значит, их следует доставить в Вюрцбург.
        Когда встало солнце, он вынес девочек наружу. Стоявший там холод предвещал непогоду. Как ему поступить с малышками, если он сам еле держится на ногах? Бродя по окрестностям, он нашел деревянный ящик, привязал к нему веревку, вторым ее концом обвязал себя за пояс, дотащился до девочек и посадил их внутрь, приговаривая, что сейчас они поедут в этой чудесной маленькой повозке, однако девочки оставались глухи и немы. Горгиас погладил их по головкам и дернул за веревку. Ящик не двинулся с места. Тогда он разгреб лежавшие на пути камни, дернул еще раз, и ящик с глухим скрежетом тронулся вслед за Горгиасом в Вюрцбург.
        Горгиас не прошел и половины мили, как камни сменились глиной, и, сделав пару шагов, он без сил рухнул на землю.
        Он лежал ничком, и даже плач одной из малышек не смог заставить его подняться - лишь хриплое дыхание вырывалось из груди. Кое-как он отполз в сторону от дороги и, пытаясь отдышаться, понял, что не сможет осуществить задуманное. Боль в культе иглой впивалась в легкие, но он уже не обращал на это внимания. Привалившись к каменистому откосу, Горгиас разрыдался от отчаяния. До себя ему дела не было, но нужно было спасать девочек.
        С того места, где он сидел, вдали был виден Вюрцбург: нагромождение построек за стенами, возвышающиеся над ними крепостные башни, дым из труб, поднимающийся в чистое небо, первая легкая зелень на полях… Никогда ему туда не добраться! Горгиасу вспомнилась лежащая в этой земле дочь, с которой он скоро воссоединится.
        Вдруг, глядя на расщелины, он кое-что придумал. Вынул девочек из ящика, из последних сил ногами расколотил его, сгреб щепки в кучу, накрыл их шерстяной тряпкой, вокруг обложил камнями, чтобы искры не разлетались понапрасну, достал огниво и ударил по кремню. Горгиас молил Бога, чтобы тряпка занялась, но Всевышний был глух к его мольбам. Даже заметив, что материя влажная, он не отступился, пока силы не покинули его. Тогда, вконец измотанный, он швырнул огниво на землю, проклиная эту чертову тряпку.
        Спустя несколько минут он вспомнил о спрятанном за балкой в хижине пергаменте, который прекрасно можно использовать в качестве трута, но стоило ему подняться, как все вокруг завертелось.
        Горгиас понял: ему отсюда не выбраться. Девочки по-прежнему молчали, будто одурманенные. И все-таки он снова схватил огниво и что было мочи ударил по кремню. Каково же было его изумление, когда искры огненным дождем посыпались на материю, а после еще нескольких ударов в месте падения одной из них появилась золотистая точка. Горгиас начал раздувать ее, и вот уже рядом возникла другая, сразу ставшая алой. Он без остановки бил и бил по кремню, и пылающих точек становилось все больше. Потом появились тоненькие струйки дыма, вскоре сгустившегося, и наконец дрожащий огонек пополз по тряпке, постепенно разгораясь.
        Горгиас молился, чтобы кто-нибудь в Вюрцбурге заметил костер и пришел сюда, а как только он удостоверится, что девочек нашли, сразу уйдет обратно в горы. Вдруг огонь начал ослабевать, и хотя он подбросил валявшиеся вокруг дощечки и щепки, те сгорали слишком быстро, и скоро от костра осталась лишь кучка тлеющих угольков.
        Когда последний из них погас, Горгиасом овладело уныние. Одержимый глупой идеей, он уничтожил единственное средство передвижения, и теперь оставалось только ждать, пока все они погибнут от холода или станут жертвой диких зверей. Горгиас снял плащ и укрыл им девочек. На мгновение ему почудилось, будто более подвижная малышка улыбнулась. Он устроился рядом с ними, надеясь согреть их своим телом, и незаметно уснул. Во сне он видел Терезу.
        Горгиас решил, что уже умер, так как, проснувшись, обнаружил рядом свою дочь - окруженную светлым ореолом, радостную, с сияющими глазами цвета меда и по обыкновению растрепанными волосами. Она говорила какие-то ласковые, ободряющие слова и нежно обнимала его. С ней был ангельского вида молодой человек с темными волосами.
        Горгиас попытался что-то сказать, но лишь всхлипнул. Вдруг он почувствовал, что его поднимают, сквозь туман увидел рядом малышек и остатки костра, снова взглянул на Терезу, которая по-прежнему обнимала его, и потерял сознание.

*****
        Как Исам ни старался, ему не удалось успокоить Терезу.
        Девушке так хотелось отыскать отца, что, заметив в то утро в окрестностях шахты костер, она не смогла сдержать слез - значит, он жив. А потом, когда они действительно нашли его, спящего возле девочек, Тереза опять расплакалась и без конца обнимала Горгиаса, пока Исам не напомнил, что пора возвращаться.
        На обратном пути молодой человек нес девочек, а Тереза вела под уздцы лошадь, на которой, словно куль, лежал так и не пришедший в себя Горгиас. Поначалу она от радости не замечала, что отец не слышит ее, и рассказывала, где побывала, что случилось в Фульде, как она по нему тосковала, однако в конце концов поняла, что он без сознания, а культя пахнет мертвечиной. Когда она сказала об этом Исаму, тот нахмурился и покачал головой.
        - Я хочу сказать… Нужно показать его врачу. - Он боялся напугать девушку. - Уверен, его вылечат.
        Однако Тереза все-таки встревожилась, и Исам попытался отвлечь ее разговором о близнецах.
        - Кто-то ведь оставил их в шахте, - заметил он.
        Тереза ничего не ответила, так как ее отец точно был ни при чем - он не смог бы принести туда даже курицу.
        Они уже преодолели примерно половину пути, когда за одним из холмов увидели группу крестьян, которые направлялись к ним, размахивая серпами и косами. Шедшие во главе стражники приказали им остановиться. Исам подумал, они хотят получить вознаграждение от Уилфреда; непонятно только, как они их нашли. К счастью, Исам увидел среди стражников Граца, одного из своих доверенных людей, и через него попросил лучников опустить оружие. Однако несколько человек, ослепленных алчностью, решительно направились к ним. Исам, положив девочек на землю, обнажил меч, но не успел взмахнуть им, а один из крестьян уже был поражен стрелой. Исам взглянул на Граца - тот еще не успел опустить лук. Остальные нападавшие резко остановились, словно споткнулись о невидимую преграду, и стоило кому-то бросить оружие, как все последовали его примеру. Увидев, что ситуация изменилась, стражники отогнали разгоряченных крестьян и предложили Исаму лошадь.
        По дороге Грац сообщил Исаму, что некий неизвестный в капюшоне узнал, где спрятаны девочки.
        - Вероятно, он сказал какому-то священнику, а тот - Уилфреду, и сегодня утром нам приказали устроить облаву.
        Исам подивился такому совпадению, особенно когда выяснилось, что неизвестный обвинил Горгиаса в похищении близнецов. Он поблагодарил Граца за помощь, и они вместе добрались до крепостных ворот, где их уже ждала возбужденная толпа. По-видимому, прискакавшие ранее стражники предупредили людей об их скором прибытии.
        Вдруг ворота открылись и вдали появился Уилфред. Он хлестнул собак, и повозка, кренясь и подпрыгивая, покатила по дороге. Алкуин, Ценон и Рутгарда, не совсем понимая, что происходит, заторопились за ним. Когда граф выехал из крепости, Исам поднес ему близнецов. Уилфред обнял их, и царивший в городе кошмар закончился.
        Пока Ценон осматривал девочек, Тереза не могла совладать с собой от волнения, даже ногти начала грызть. И врач, и Алкуин сошлись во мнении, что девочек опоили каким-то сонным снадобьем, однако разошлись в том, сколько времени потребуется для их восстановления. Когда же, наконец, дошла очередь до Горгиаса, Уилфред вместо осмотра велел отнести его в подземную темницу.
        Сколько Тереза ни умоляла оказать отцу помощь, граф остался непреклонен, даже пригрозил отправить и ее туда же, если не отстанет со своими просьбами. Девушка сказала, ей все равно, однако Исам насильно увел ее.
        - Пусти меня, - сквозь всхлипывания произнесла Тереза, пытаясь вырваться.
        Исам только крепче обнял ее и велел успокоиться.
        - Разве ты не понимаешь, что так ничего не добьешься? Его осмотрят, но попозже, - пообещал он.
        Переживания утомили девушку, и она перестала сопротивляться. В зале капитула она увидела Хооса, беседующего с Алкуином, и инстинктивно отпрянула, прижавшись к Исаму. Молодой человек направился к Хоосу, но тот развернулся и вышел.
        Исам и Тереза вместе поели, расположившись на конюшне. Девушка предпочла бы кухню, но ее спутник решил, что среди сена и соломы будет спокойнее. За едой Исам разоткровенничался и сказал, что за исключением двух-трех своих людей никому не доверяет.
        - Даже этому Алкуину. Я познакомился с ним при дворе, он человек умный и уважаемый, и тем не менее… После всего, что ты рассказала…
        Тереза рассеянно кивнула, поскольку в тот момент ее волновало лишь одно - как можно быстрее помочь отцу. Она напомнила Исаму о его обещании, и тот заверил ее, что сразу после еды непременно разыщет Ценона. Он уже с ним договорился, нужно только как следует ему заплатить.
        - Скажу, мне необходимо побеседовать с твоим отцом. Вряд ли мне станут чинить препятствия.
        Тереза хотела пойти с ним, но Исам резонно возразил, что это может вызвать подозрения.
        - Тогда подкупи тех, кто его охраняет, или скажи, что без меня он не заговорит.
        - Ну конечно! Ты, я, Ценон… Кого еще ты хочешь пригласить? Мы ведь не на пир собираемся.
        Тереза гневно посмотрела на него, отшвырнула тарелку и ринулась к выходу, однако Исам тут же догнал ее и извинился за грубость. Он нервничает, признался он, так как не понимает, с кем ему приходится бороться.
        - Разве ты не видела Уилфреда? Была бы его воля, он бы одним взглядом испепелил твоего отца, - сказал молодой человек.
        - Если дело в деньгах, ради Бога, заплати, а в Фульде я тебе верну, у меня ведь там земли. - Девушка и забыла, что Исам знает о ее владениях.
        - Да не в деньгах дело… Черт возьми, Тереза! Этот неизвестный убил двоих или даже троих, если считать Корне, а с девочками творится что-то непонятное, возможно, они больны. Нужно постоянно быть настороже, иначе мы станем следующими.
        Тереза примолкла, но Исам понял, что никакие угрозы не заставят ее отказаться от встречи с отцом. Тогда он попросил девушку все время быть рядом с ним, пока ситуация не прояснится.
        - А как же скрипторий? Я обещала Алкуину помочь ему.
        - Ради всего святого, забудь ты о скриптории, Хоосе и этом проклятом Алкуине! А теперь пойдем поищем Ценона, пока он не опустошил все винные погреба.
        Врача они отыскали на одной из улочек, где он пользовал какого-то местного жителя, потерявшего в драке три зуба. Ценон поинтересовался, зачем они пришли, однако Исам сделал вид, будто не слышит, и спросил о состоянии девочек. Только когда мужчина удалился, Исам открыл цель их визита.
        - Сожалею, но Уилфред запретил мне навещать его, - сказал врач, вытирая испачканные в крови руки. - Хотя и не понимаю, почему - в конце концов, он все равно умрет.
        Услышав такое умозаключение, Исам порадовался, что Тереза отошла в сторону и ничего не слышит.
        - Если ему предстоит умереть, значит, ты вполне можешь с ним повидаться, - Исам позвенел монетами.
        Наконец, он уговорил Ценона, пообещав заменить графского караульного одним из своих доверенных людей. Врач попросил плату вперед, но Исам дал ему всего пару монет, и когда Ценон протянул за ними руку, крепко схватил его за запястье.
        - Смотри, не усердствуй с выпивкой, а то придется самому себе зубы вставлять.
        Ценон лишь ухмыльнулся в ответ. Они договорились встретиться после сексты - к тому времени Исам собирался убедить Уилфреда усилить охрану подземной темницы. Затем молодой человек проводил Терезу в ее комнату, чтобы она захватила все необходимое и больше туда не возвращалась. Девушка взяла кое-что из одежды, восковые таблички и палочку для письма. Затем они отправились к Исаму.
        - Что ты собираешься делать? - спросила Тереза, как только он закрыл за ними дверь.
        Исам вынул из ножен меч и положил его на стол. Он собирается предложить Уилфреду для усиления охраны темницы своего человека, и если граф согласится, прежнего караульного под каким-нибудь предлогом нужно будет ненадолго убрать.
        - Постараюсь, чтобы камеру твоего отца охранял Грац.
        Исам попросил Терезу ждать его тут и ни в коем случае не отлучаться. Затем он спрятал под плащ кинжал и уже собрался уходить, однако девушка остановила его - ей страшно, вдруг Хоос нападет на нее, но молодой человек заверил, что ничего подобного не произойдет. Уже в коридоре он кликнул стражника - безбородого прыщавого юнца - и приказал никого сюда не впускать; тот с готовностью кивнул. После ухода Исама Тереза, свернувшись калачиком на постели, стала ждать его возвращения.
        Какое-то время она смотрела в потолок, размышляя, зачем Уилфред заточил ее отца в темницу, однако от подобных размышлений снова начала кипятиться, а потому решила еще раз пролистать Библию, лежащую у нее в мешке. Поднеся книгу к окну и отыскав Первое послание к Фессалоникийцам, она стала внимательно рассматривать то, что ее отец написал разведенными чернилами. Всего она насчитала шестьдесят четыре предложения, вернее, шестьдесят четыре строки, поскольку это были не цельные фразы, а не связанные друг с другом, однако по смыслу связанные с документом Константина слова. В них, несомненно, скрыт какой-то смысл, поэтому Тереза аккуратно переписала все слова на вощеные таблички и разложила их на постели, после чего кинжалом, который оставил ей Исам, соскребла написанный отцом текст.
        Не прошло и нескольких минут, как раздался стук в дверь. Тереза вздрогнула и вжалась спиной в стену так, что холодные камни впились в лопатки. Вдруг тишину прорезал жуткий вопль, и девушка похолодела от страха. Она зажала рот рукой, чтобы не выдать себя, и попыталась влезть на подоконник, а из-под двери уже показалась струйка крови и кто-то пытался открыть щеколду. Тереза выглянула наружу - под окном зиял ров, где ее ждала неминуемая гибель. В этот момент щеколда с грохотом отскочила - Тереза перекрестилась, выбралась за окно и уцепилась за какие-то выступы. Пальцы скользили, ногти царапали камень… Неожиданно ладонь пронзила боль, и она потеряла одну из опор, но тут же схватилась за другую. Она висела над пустотой, умоляя Бога помочь ей, а тем временем внутри кто-то громил комнату. Руки начали дрожать, и она поняла, что долго не выдержит. В отчаянии девушка огляделась и увидела под окном гвоздь, на который обычно вешают провизию, предохраняя от порчи. Чтобы дотянуться до него, придется отпустить одну руку, зато она сможет зацепить за него одежду. Тереза пыталась и так, и этак, однако рука
постоянно соскальзывала, но в тот момент, когда и вторая рука потеряла опору, передняя часть сутаны наконец-то зацепилась за гвоздь. На мгновение возникло ощущение полета, сменившееся резким рывком. Девушка взглянула на грудь и удостоверилась в прочности сутаны. Отдышавшись, она постаралась опять схватиться за выступ, и тут кто-то сжал ей запястье. Тереза закричала и попыталась вырваться, но ее уже втянули в окно, и она ждала, что с минуты на минуту полетит вниз. Каково же было ее изумление, когда перед ней возникло перепуганное лицо Исама. Он крепко обнял ее и постарался успокоить.
        Сконфуженная, она собирала разбросанные по полу вещи, в то время как Исам занялся лежащим у порога стражником. Тереза думала, он ранен, но достаточно было взглянуть на лужу крови, чтобы понять, что он мертв. От пережитых волнений девушка расплакалась. На вопрос Исама, кто тут был, она ничего не смогла ответить. Обшарив всю комнату, девушка поняла, что Библию украли.
        Двое слуг занялись телом, а Исам и Тереза решили перебраться в какое-нибудь более надежное место. Конечно, девушке было жаль Библию, но, благодарение Господу, грабители не обратили внимания на таблички, куда она переписала бессмысленный на первый взгляд набор слов. По пути она высказала предположение, что за нападением стоит Алкуин, поскольку только ему она показывала скрытые в Библии надписи.
        - Это наверняка он, - убеждала она Исама.
        Было решено потребовать объяснений у него самого, однако дверь в скрипторий оказалась заперта.
        Они долго просидели в одном из внутренних двориков, пытаясь проникнуть в тайный смысл послания, но в конце концов Тереза призналась, что ничего не понимает.
        - Отец поможет нам, я уверена, - произнесла она.
        Исам согласился. Во время разговора он заметил, что сквозь прорехи в сутане просвечивают груди, и сказал ей об этом. Девушка покраснела, будто он взглядом раздел ее, и молодой человек поспешил перевести разговор на другое. Он посмотрел на небо, определяя, который час, и сообщил, что скоро должен появиться врач, и они попытаются проникнуть к Горгиасу.
        Спустя несколько минут после назначенного времени Ценон действительно появился. От него пахло вином, но не сильнее, чем утром, когда Исам договаривался с ним. Молодой человек заплатил ему обещанное, и все вместе они направились к темнице.
        Терезу удивило, что заключенных содержат в ямах, выдолбленных в скале, которые обычно набивают снегом, и летом хранят в них продукты. Зимой же, когда в этом нет необходимости, их используют как амбары, а в случае надобности - и как тюремные камеры.
        - В других местах в них обычно сажают воров, а у нас - убийц и разбойников, - объяснял Ценон, словно был тут главным. - Кидают их в яму, и они сидят там, пока не подохнут как последние твари. Иногда, в зависимости от преступления, им бросают хлеб, и тогда одно удовольствие смотреть, как они дерутся из-за каждой крошки.
        Исам попросил его не вдаваться в подробности, но Ценон продолжал болтать, будто Терезы тут и не было, и только когда молодой человек схватил его за грудки, умолк.
        Темница находилась в подвале, расположенном под кухней, и попасть туда можно было или из винных погребов, или через вход рядом с конюшней. Они воспользовались первым проходом, так как второй, по которому на лошадях подвозили снег, был слишком неудобен.
        Уже на месте они встретились с Грацем, и тот велел им поторопиться, так как второй стражник, забавляющийся с проституткой, может в любой момент вернуться. Ценон и Исам спустились в камеру по принесенной Грацем деревянной лестнице, а Терезу оставили наверху, чтобы, по выражению врача, не путалась под ногами. Оттуда она видела, как Ценон, осмотрев культю, покачал головой. Отец еле ворочал языком, лишь громко застонал, когда Исам приподнял его перед осмотром. Врач дал ему чего-то выпить для бодрости, однако Горгиаса моментально вырвало. Выругавшись, Ценон вылез из ямы.
        - Иди, если хочешь, - буркнул он Терезе.
        - Как он? - спросила девушка.
        Врач сплюнул, глотнул той же жидкости, которую предлагал больному, и молча ушел. Девушка в сердцах пожелала ему того же, что минуту назад произошло с отцом. Исам поторопил ее, и она спустилась.
        Отец с изумлением взглянул на нее.
        - Это ты? - выдохнул он.
        Тереза обняла его, пряча залитое слезами лицо.
        - Неужели это ты, малышка?
        - Да, отец, это я, Тереза. - Не в силах сдерживаться, она поцеловала его, и лицо Горгиаса тоже стало мокрым. Однако отец почему-то почти не смотрел на нее, будто глаза ему не повиновались.
        - Я вытащу тебя отсюда, все будет хорошо, - пообещала девушка, покрывая его щеки и лоб поцелуями.
        - Документ…
        - Что ты сказал, отец?
        - Пергамент… - прошептал он, и глаза его закатились, превратившись в два мутных пятна.
        Тереза забилась в рыданиях.
        - Я слышу какой-то шум, - сказал Исам, однако девушка не обратила на него внимания, а когда он взял ее за руку, вырвалась.
        - Sic erunt novissimi primi, et primi novissimi[65 - «Так будут последние первыми, и первые последними…» (лат.). Евангелие от Матфея. 20:16.]… - еле слышно просипел Горгиас.
        - Пойдем, или нас поймают! - выкрикнул Исам.
        - Но я не могу оставить его здесь! - всхлипнула Тереза.
        Исам заставил ее встать и вылезти наружу, пообещав, что обязательно вернется за отцом, а сейчас им пора уходить. Грац вытянул лестницу как раз в тот момент, когда, мурлыча себе под нос и почесывая причинное место, вернулся прежний караульный. Он удивился незваным гостям, однако несколько монет заставили его поверить, будто Исам и Тереза случайно забрели сюда с кухни. Покидая темницу, девушка понимала, что живым отец отсюда не выйдет.
        Они решили укрыться на одном из судов, пришвартованных у пристани, где можно было рассчитывать на защиту верных Исаму людей. Поужинав вместе с ними, они ушли ночевать на корму. Девушка устроилась на лавке, Исам укрыл ее, дал глоток крепкого вина, чтобы согрелась, и нежно обнял. В его объятиях Тереза немного успокоилась и, сама не заметив как, склонила голову ему на грудь.
        Тереза рассказывала Исаму об отце: оего преданности своему делу; оночах, когда она вставала и разогревала ему еду, а он писал при свете свечи; оего стараниях привить дочери любовь к чтению, научить не только латинскому, но и греческому, познакомить с заповедями и Священным писанием; отом, как часто он вспоминал Константинополь, чтобы дочь тоже не забывала родной город.
        Девушка опять заплакала и стала умолять Исама освободить отца, поскольку в темнице его ждет неминуемая гибель. Молодой человек ответил, что должен поговорить с Алкуином, чем немало удивил Терезу.
        - С Алкуином? А он-то здесь при чем?
        Оказывается, Уилфред сказал Исаму, что, была бы его воля, он бы уже казнил Горгиаса.
        - По-видимому, именно Алкуин воспрепятствовал этому, пока загадка не будет разгадана.
        - Какая загадка? - Девушка опять устроилась у него на груди.
        - Я задал тот же вопрос, однако граф пробормотал что-то невразумительное и сменил тему разговора. Самое главное, твой отец жив, и это настоящее чудо, если учесть, что пропавшие девочки были с ним.
        - Но ты ведь понимаешь…
        - Дело не в том, что понимаем мы с тобой, а в том, что думает по этому поводу Алкуин, так как распоряжается он, и убедить вытащить Горгиаса из темницы нужно тоже его.
        Тереза даже не представляла, насколько велико могущество этого человека, но Исам открыл ей глаза.
        - Выше него стоит только монарх, - объяснил он. - Простой в обращении худой и нескладный монах с утонченными манерами - это лишь образ, за которым скрывается человек, железной рукой управляющий всей церковью. А кто управляет церковью, контролирует и империю. Он руководит Карлом Великим, он - его светоч, его опора. Кто, если не он, подвиг короля на создание Admonitio Generalis[66 - Всеобщее увещание (лат.).] - программного капитулярия, которому подчиняется любой подданный, неважно - священник или крестьянин? Именно он запретил кровную месть, не велел в воскресенье работать и торговать, а также устраивать охоты и даже казни, приказал кающимся грешникам прекратить свои безумства. Алкуин Йоркский - надежный союзник, но опасный враг.
        Нарисованный Исамом портрет поразил Терезу, поскольку, несмотря на свою проницательность, она всегда считала Алкуина чуть выше обычного священника. Теперь девушка поняла, почему так легко получила приют, работу, а потом и земли в Фульде.
        Когда Исам ушел расставлять ночных дозорных, Тереза свернулась калачиком под одеялом и сделала большой глоток вина, чтобы лучше думалось, но вместо этого у нее слегка закружилась голова. С момента знакомства с Алкуином ее мнение о нем менялось так же резко и часто, как меняет курс попавший в водопад орех. Иногда он ей помогал, гораздо чаще - смущал и запутывал, а в последнее время - пугал не хуже исчадия ада, уродливого олицетворения зла. Девушка была убеждена, что это он ради обладания Библией в изумрудном переплете убил юного стражника, ведь только ему она показала то место с таинственной записью.
        Хоос - предатель, Алкуин - убийца… Или наоборот, это ничего не меняет.
        Вернувшийся после обхода постов Исам показался ей как никогда привлекательным. Тереза допила вино и доверчиво взяла его за руку, сама не понимая, почему ей так хорошо рядом с ним. Молодой человек обнял ее, и она закрыла глаза, надеясь, что он справится со всеми ее трудностями, развеет все сомнения и страхи… Так, у него на груди, она и уснула, раскрасневшись от приятного тепла.
        Утром Тереза проснулась с сильной головной болью, а от легкого покачивания судна ее затошнило, однако она сдержалась и, пробираясь между разными пожитками, отправилась на поиски Исама. На носу она встретилась с Грацем, и тот сообщил, что Исам пошел посмотреть, как обстоят дела на других судах.
        - А мне наказал проследить, чтобы до его возвращения вы оставались тут.
        Ничего не поделаешь, пришлось подчиниться. Тереза вернулась на корму и, жуя данный Грацем черствый хлеб, немного полюбовалась крепостью, а потом решила еще раз взглянуть на свои восковые таблички.
        Даже когда встало солнце и занятые работой люди стали ходить мимо, случайно задевая и толкая ее, она продолжала сосредоточенно всматриваться в переписанные из Библии странные строки. Слова обрывались, путались, казались бессмысленными, как скороговорка, но все так или иначе были связаны с документом Константина, в этом она была уверена.
        Она разложила четыре таблички на крышке бочки в надежде, что созерцание их всех вместе поможет проникнуть в тайну. И вдруг ей на память пришли слова отца.
        «Sic erunt novissimi primi, et primi novissimi».
        Что он хотел этим сказать? Тереза попросила у Граца Библию, хранившуюся на судне для защиты от разных напастей во время плавания, и нашла двадцатую главу в Евангелии от Матфея: «Sic erunt novissimi primi, et primi novissimi» - «Так будут последние первыми, и первые последними». Девушка прочитала предыдущую и последующую главы, но не обнаружила ничего, что могло ей помочь. Она снова взглянула на таблички, потом - на библейский стих «Так будут последние первыми, и первые последними», повторила то же самое еще раз и провела пальцами по выступам на воске.
        И вдруг Тереза все поняла. Она попробовала читать наоборот, от последнего слова к первому, и, будто по волшебству, слова сложились в ясные предложения, а те - в четкие параграфы. Теперь она знала, что удалось выяснить ее отцу. Торопливо спрятав таблички под скамью, она побежала к Грацу узнать, когда все-таки вернется Исам.
        - Да уже должен был вернуться, - безмятежно ответил тот.
        Прогуливаясь по судну, Тереза выучила наизусть содержание табличек, после чего опять отправилась к Грацу с просьбой проводить ее на берег, однако он напомнил ей о приказании Исама.
        - А если он не вернется?
        - Вернется. Он всегда возвращается.
        Такой ответ Терезу не удовлетворил, и она решила: если к полудню Исам не придет, она одна отправится в крепость.
        28
        Когда полдень миновал, Тереза решилась. Она закуталась в плащ, какие носят на судне, надвинула на глаза шерстяную шапку, взяла в качестве прикрытия мешок, воспользовалась тем, что Грац занялся починкой паруса, спустилась на берег и направилась к крепостным стенам. Первый караульный не обратил на нее внимания, но у самых ворот пришлось подождать, пока дотошный стражник отвлечется на проезжающие повозки.
        Уже в крепости Тереза постаралась избежать открытых внешних дворов, намереваясь проникнуть в здание через кухонные лабиринты. Две собаки начали было лаять, но успокоились, стоило погладить их по голове. Она пересекла галерею и направилась к коридору, ведущему в покои Алкуина. Дверь оказалась заперта, и девушка поспешила в скрипторий, где и застала монаха за чтением украденной Библии. Увидев ее, Алкуин поднялся.
        - Где тебя носит? Я все утро тебя ищу. - Он аккуратно закрыл книгу и отодвинул ее.
        Тереза глубоко вздохнула и подошла поближе. Несмотря на страх, она решила во что бы то ни стало заставить этого монаха-убийцу вытащить ее отца из подземной камеры. Алкуин предложил ей сесть, после чего достал документ, над которым девушка работала, и как ни в чем не бывало положил перед ней на стол.
        - Ты опаздываешь, нужно поторопиться, - сказал он и вернулся к Библии.
        - Вы не хотите спросить меня об отце?
        Алкуин смущенно кашлянул.
        - Прости, но со всеми этими событиями я стал немного рассеянным. Не знаю, известно ли тебе, но вчера в крепости перерезали горло еще одному юноше.
        Такой цинизм поразил Терезу. Она сглотнула и отодвинула от себя документ.
        - Я не буду его переписывать, - заявила она.
        Алкуин приподнял брови:
        - Ты взволнованна, я понимаю, но…
        - Я больше не притронусь к вашему проклятому документу! - закричала она и в ярости вскочила.
        Алкуин с недоумением смотрел на нее.
        - Да что с тобой происходит? - Он попытался взять ее за руку.
        - Думаете, мне неизвестны ваши козни? Мой отец, девочки… этот несчастный стражник.
        Алкуин окаменел, словно с ним заговорил призрак, затем, пошатываясь, подошел к двери, закрыл ее на засов, рухнул на стул и попросил Терезу продолжать. Девушка сунула руку в карман и вытащила палочку для письма.
        - Я слышала, как вы разговаривали с Хоосом пару дней назад, в туннеле, и как предложили ему меня убить. Еще я слышала все о своем отце, шахте, подземной часовне и близнецах.
        - Пресвятой Боже, Тереза! Что за чепуху ты несешь!
        - Ах, значит, вы всё отрицаете? И насчет этой Библии тоже? - спросила она, поднимая книгу.
        - Что именно? Что стряслось с этой Библией?
        Тереза в ярости скрипнула зубами и объяснила, что из-за нее погиб стражник. Алкуин усмехнулся.
        - Выходит, мы с Хоосом договорились, что, как только ты закончишь документ, тебя убьют…
        - Да, - подтвердила девушка.
        - Ах, вот в чем дело. - Алкуин медленно встал. - Но если всё так, как ты говоришь, почему бы не убить тебя прямо сейчас? - Он подошел к девушке, положил руку ей на плечо около шеи и почувствовал, что она дрожит.
        - Предупреждаю: если со мной что-нибудь случится, вы не получите вовремя свой документ.
        - Почему ты так в этом уверена? - Алкуин окунул перо в чернильницу, написал что-то на пергаменте и протянул его Терезе.
        - Вы умеете писать по-гречески! - удивленно воскликнула она.
        - Да, а еще по-арабски, на коптском и еврейском языках.
        - Но тогда…
        - Зачем я использовал тебя, если мог сам заняться документом? Это сложный вопрос, и ответ на него требует времени, которым мы, похоже, не располагаем. - Алкуин подошел к двери и отодвинул засов. - Если хочешь узнать правду, то должна мне доверять, а в противном случае можешь покинуть скрипторий.
        Тереза сжала спрятанную под одеждой железную палочку. Она не верила Алкуину, но если ради спасения отца придется рисковать жизнью, она сделает это не задумываясь. Поэтому Тереза согласно кивнула и снова села. Алкуин, явно довольный, расположился по другую сторону стола и стал перебирать какие-то документы.
        - Хочешь лепешку? - наконец спросил он.
        Тереза отказалась. Тогда он сам торопливо сжевал ее, даже пальцы облизал, после чего передал Терезе документ, над которым она работала.
        - Как ты знаешь, это копия пергамента с печатью Константина, к сожалению, потерянного, в котором говорится о передаче части земель и прав папе римскому.
        Девушка кивнула, продолжая крепко сжимать палочку.
        - Этот пергамент утверждал власть Рима над Византийской империей. Возможно, тебе неизвестно нынешнее положение папства, но сорок лет назад, когда лангобарды захватили Равенну, папа Стефан II попросил у Византии помощи в борьбе с этими язычниками. - Алкуин налил себе немного молока. - Однако, не получив ответа, он переправился через Альпы и явился к Пипину, тогдашнему королю франков, отцу Карла Великого. Стефан II совершил помазание Пипина и его сыновей, сделав их римскими патрициями, а взамен обратился к ним с той же просьбой. Ты точно не хочешь лепешку?
        Тереза опять отказалась. Хотя она и не понимала, какая связь существует между этой историей и произошедшими убийствами, но все-таки решила дождаться конца.
        - Пипин согласился, отправился с войском в Италию и разбил лангобардов, - продолжил Алкуин. - Благодаря этой победе папа получил Равеннский экзархат, который включал, в частности, города Болонью и Феррару; область Анкону, Пентаполис и собственно Рим, а также вернул захваченную лангобардами часть герцогства. Итак: лангобарды напали на Рим, который попросил помощи у Византии, а не получив ее, адресовал свою просьбу Пипину, тот победил лангобардов и возвратил Риму потерянные им территории. - Алкуин взглянул на Терезу, проверяя, следит ли она за его изложением. - И все было бы хорошо, если бы Византия не потребовала у папы Равеннский экзархат, до вторжения лангобардов принадлежавший ей. Рим предъявил документ Константина, согласно которому эти земли переходили к папству, однако Византия не обратила на него внимания и продолжала предъявлять свои требования. Более того, Константинополь поддерживал варваров в надежде, что те вновь захватят завоеванные королем франков территории.
        - Неужели Византия помогала лангобардам, чтобы те победили римлян?
        - Христиане против христиан… Нелепость, верно? Но что движет политикой, если не жажда власти, не зависть, из-за которой Каин убил своего брата? С помощью греков лангобарды нанесли папе поражение, оставив ему всего четыре акта земли. Но у Рима был пергамент, узаконивавший его права, и только что избранный папа Адриан I прибыл с ним во Францию к Карлу Великому.
        Алкуин отошел и вернулся еще с двумя лепешками. Одну он начал есть сам, вторую опять предложил Терезе, и девушка наконец согласилась.
        - Карл Великий двинул свое войско в Италию, наголову разбил лангобардов, вернул все захваченные земли и напомнил Византии о ее обязательствах по отношению к папе. Возвращенные территории включали Болонью, Феррару, города в нижнем течении реки По и на севере Тосканы - Парму, Реджо и Мантую, еще севернее - Венецию и полуостров Истрию, а также герцогства Сполето и Беневенто. Практически он отдал папе всю Южную Италию, кроме Апулии, Калабрии, Сицилии, Неаполя, Гаэты и Амальфи, находившихся под властью Византии, плюс острова Корсику и Сабину. Несколько лет спустя Карл добавил к папским владениям города Орвието и Витебро к югу от Тосканы и Акуино, Арпино и Капуа в Кампании. Все это, конечно, было совсем не по нраву Византии.
        Тереза молчала, но по ее лицу Алкуин видел, что она еле сдерживается.
        - Извини, - произнес он и сделал вид, будто просматривает какие-то записи. - Самое главное в этой истории то, что Карл Великий восстановил границы, указанные Константином, заслужив тем самым вечную благодарность папы.
        Тереза в нетерпении постукивала пальцами по столу, и Алкуин прекрасно понимал ее состояние.
        - Позволь мне закончить, и тогда, возможно, тебе станет ясно, что происходит. - Прежде чем продолжить, Алкуин глубоко вздохнул и зачем-то подергал себя за волосы. - Византия весьма неохотно, но все-таки смирилась с потерями - отчасти по причине бездействия своего императора Константина IV, отчасти из-за страха перед войсками Карла Великого. Однако примерно пару лет назад положение изменилось. Ирина, мать Константина IV, афинянка по рождению и настоящая дьяволица, приказала арестовать собственного сына и ослепить его, чтобы стать византийской императрицей.
        - Она убила собственного сына?
        - О нет! Всего лишь выколола глаза и посадила в темницу. Любящая мать, не правда ли? Ясно, что эта гарпия чуть не сразу стала плести интриги против папы. Вскоре после воцарения на троне она послала своего человека в Рим с наказом изъять документ, закреплявший владение территориями.
        - Документ Константина.
        - Именно так.
        Тереза взглянула на пергамент, чувствуя, что разгадка тайны близка, но по-прежнему не понимая, какова роль в этом деле Алкуина. А он тем временем продолжал.
        - С помощью подкупа посланный Ириной человек добрался до документа и уничтожил его за несколько мгновений до того, как был схвачен одним из папских стражников. Вора казнили, но документ сгорел в подвалах Ватикана. С тех пор Ирина не раз присылала миссии с целью оспорить документ, особенно после того, как узнала, что папа Леон III хочет сделать императором самого Карла Великого.
        Тереза не могла скрыть удивления - всем известно, что императором всегда был византийский монарх.
        - А вот папа хочет это изменить, - сказал Алкуин. - Рим желает видеть императором человека энергичного и лояльного, уже доказавшего свою храбрость и щедрость. Ирина усматривает в таком решении попытку лишить Византию власти и, естественно, хочет воспрепятствовать этому. Уничтожив документ, она уничтожила материальное доказательство того, что владения папы законны, и теперь ничто не помешает ей напасть на Рим и не допустить восхождения Карла Великого на императорский трон.
        - И все-таки я не понимаю - неужели этот документ имеет такое вселенское значение? Ведь это всего лишь пергамент, - раздраженно заметила Тереза, которой были невыносимы подобные рассуждения, когда ее отец умирал в темнице.
        - Тебе только так кажется. Рано или поздно Ирина умрет, и все мы умрем, и нам на смену придут другие, с теми же желаниями и устремлениями. На кону - не женский каприз, а будущее всего человечества. Выиграть эту битву значит обеспечить законную власть папы, а это, в свою очередь, обеспечит коронацию Карла Великого в качестве императора Священной христианской империи. Он поведет западный мир по пути, начертанному Господом, станет развивать культуру, бороться с еретиками, язычниками и неверными, распространять Истину, объединять верующих и наказывать богохульников. Вот почему необходимо закончить документ. В противном случае мы станем свидетелями бесконечных сражений, которые будут длиться веками, пока не уничтожат христианство.
        Алкуин умолк, очень гордый собой, видимо, считая, что такая речь способна убедить любого упрямца, однако Терезу его порыв оставил равнодушной.
        - Поэтому необходимо закончить копию до собора, который папа хочет созвать в середине июня, понимаешь?
        - Я понимаю только одно - Рим не хочет отдавать Византии власть, а вы мечтаете видеть императором Карла Великого. А теперь скажите, почему я должна верить человеку, удерживающему моего отца в темнице? Человеку, который изворачивается, врет и убивает? Почему я должна помогать вам? - Тереза перевела дыхание. - Но если вы освободите моего отца, я закончу документ. И не думайте, будто вы напугали меня своими каракулями - рука у вас дрожит, и буквы получаются неровные, некрасивые. Никто не поверит, что документ с печатью императора доверили такому неумелому писаке.
        Алкуин подошел к окну, выглянул наружу и с удовольствием вдохнул смолистый запах недалекого леса.
        - Какой хороший день, - сказал он. - Конечно, я выбрал тебя сознательно. Ты знаешь столько же, сколько я, но не забывай о своей клятве, потому что, если ты осмелишься ее нарушить, я сотворю с тобой такое, что не приснится в самых жутких кошмарах.
        Тереза осталась невозмутимой - спрятанное под одеждой острие, казалось, придавало ей душевных сил.
        - Мой отец умирает… - напомнила она.
        - Да, да… - Алкуин отошел от окна и начал медленно бродить по комнате, погруженный в свои мысли. - Прежде всего, ты должна знать, что мы с Горгиасом давно знакомы, - наконец произнес он, - и я испытываю к нему искреннее уважение и восхищение. Мы познакомились в Павии, когда ты была еще девочкой. Вы убежали из Константинополя, и твой отец обратился за помощью в аббатство, где я остановился по дороге из Рима. Твой отец - человек образованный, с обширными познаниями и очень далек от интриг двора или Ватикана. Он в совершенстве владел греческим и латынью, читал классиков, казался добрым христианином, и я - признаюсь, не без корысти - предложил ему сопровождать меня в Аквисгранум. Мне нужен был переводчик с греческого, ему нужна была работа, и мы отправились вместе. В ожидании, пока в Аквисгрануме закончится строительство придворных школ, он остановился в Вюрцбурге, где и познакомился с Рутгардой, твоей мачехой. Вскоре, видимо заботясь о твоем будущем, он предложил ей выйти за него замуж. Я бы предпочел, чтобы он жил при дворе, но у Рутгарды тут была семья, поэтому мы договорились, что он станет
работать на Уилфреда - переводить и переписывать полученные от меня кодексы.
        Теперь Тереза слушала с интересом, хотя по-прежнему не видела связи между рассказами Алкуина и произошедшими убийствами, а когда спросила об этом, монах попросил ее набраться терпения.
        - Ну хорошо, перейдем к убийствам, - наконец сказал он. - Во-первых, Генсерик, потом кормилица и ее предполагаемый любовник и убийца Корне.
        - Еще юный стражник, - добавила Тереза.
        - Ах да, этот несчастный парень! - Алкуин неодобрительно покачал головой. - И это не считая заколотых молодых людей. О стражнике мы поговорим позже, а что касается Генсерика, то если исключить удар металлической палочкой как причину смерти, я склоняюсь к отравлению, к какому-нибудь смертельному яду, прописанному в качестве лекарства знающим человеком. Ценон говорил, его шатало, и руку жгло, что похоже на симптомы, которые мы наблюдали у пергаментного мастера, - насколько я помню, у него на руке тоже были непонятные следы. Я даже зарисовал их… - Алкуин вытащил пергамент с нарисованной на нем ладонью, в центре которой виднелись две маленькие круглые отметины. - Я сделал это сразу после его смерти, - уточнил он. - Взгляни, тебе это ничего не напоминает?
        - Не знаю. Может быть, укол?
        - С двумя дырочками? Вряд ли. Скорее, укус змеи.
        - Змеи? Значит, их не убили?
        - Я не стал бы этого утверждать. Ценон считает, по виду дырочек и расстоянию между ними можно считать это змеиным укусом, но обрати внимание, где эти дырочки расположены. - Алкуин заставил девушку еще раз внимательно рассмотреть рисунок. - Вряд ли змея укусит в ладонь, если только человек не будет настолько глуп, чтобы попытаться схватить ее. Скорее она укусит в тыльную сторону руки или в палец, но в ладонь… Дай-ка мне твою руку, - попросил он. - Представь, что твои пальцы - змеиные зубы, и попробуй схватить меня.
        Алкуин протянул свою кисть, и Тереза нажала указательным и средним пальцами на ее тыльную сторону, а большим - на ладонь, однако он потребовал сжать сильнее, и девушка впилась ногтями в кожу, монах даже застонал. На коже остались два следа: один ближе к запястью, другой - к пальцам. Затем Алкуин сравнил их с рисунком - следы на ладони были оставлены по горизонтали, а не по вертикали.
        - Змея укусила бы так, как сделала ты. Не важно, на тыльной стороне или на ладони, но вертикально, словно в продолжение руки. А у Корне отметины, во-первых, на ладони, и во-вторых, перпендикулярны оставленным тобой.
        - И что это значит?
        - Что убийца - человек опытный и знает, как убить не сразу, а постепенно, чтобы никто его с убийством не связал. Возможно даже, его жертв происходящее ничуть не обеспокоило. А еще он должен иметь хоть какое-то представление о ядах.
        - Ценон?
        - Этот пьянчужка? Зачем ему кого-то убивать? Нет, дорогая Тереза. Ad poenitendum properat, citi qui iudicat[67 - Поспешное решение таит в себе быстрое раскаяние (лат.).]. Для обнаружения преступника нужно понять мотив преступления. Что связывало Генсерика и Корне?
        - Они оба - мужчины, оба жили в Вюрцбурге…
        - У обоих были ноги и голова… Ради Бога, подумай получше!
        Однако на сей раз прозорливость изменила Терезе, о чем она и сообщила Алкуину.
        - Ну ладно, - уступил он. - Оба работали на Уилфреда. Я знаю, в Вюрцбурге все работают на Уилфреда, однако Генсерик был его коадъютором, правой рукой и доверенным лицом, а Корне - близким другом Генсерика. Возможно, эта связь не так уж значительна, чтобы ради нее идти на убийство, но давай рассуждать дальше… Мы установили, что мотивом похищения девочек был шантаж, а похитителем - Корне…
        - По тем волосам, которые мы нашли? - догадалась Тереза.
        - И по кукольному глазу, найденному мной в помещении, где Корне жил после пожара. - Алкуин достал из шкатулки камешек и торжественно продемонстрировал его. - Этой куклой близнецы играли как раз в день исчезновения.
        Тереза с интересом рассмотрела его - голубая краска, намалеванная на белом фоне, казалась неестественно яркой.
        - Итак, - Алкуин забрал у нее камень, - Корне очень хотел чего-то, что мог получить только таким образом, поскольку в противном случае, прежде чем пойти на похищение, обязательно испробовал бы какой-то другой способ. И получить это было для него столь важно, что он не задумываясь рискнул собственной жизнью и лишил жизни свою несчастную любовницу.
        - Документ Константина?
        - Да, снова все тот же документ. И поскольку Генсерик и Корне были умерщвлены одинаково, а именно - отравлены, логично предположить, что их убил один и тот же человек.
        - Вы кого-нибудь подозреваете?
        - О, я всегда кого-нибудь подозреваю, но сейчас всё указывает на Хооса Ларссона.
        - Тогда какого черта мой отец сидит в этой подземной дыре?
        - Я не говорю, что Хоос единственный замешан в этом преступлении.
        Тереза схватила чернильницу и с размаху швырнула ее на пол, обрызгав Алкуина и даже не подумав извиниться.
        - Знаете, что я думаю? На самом деле виновный - вы: вы понимаете все значение этого пергамента; знаете, как были убиты Генсерик и Корне; только вам я показала скрытые в Библии строки, и вскоре вы убили стражника, чтобы похитить ее, - девушка указала на книгу в изумрудном переплете. - И именно вас я видела беседующим с Хоосом Ларссоном.
        - С Хоосом? Когда? В туннеле? Уверяю, это был не я.
        - А потом еще во внутреннем дворе собора.
        - Говорю тебе, ты ошибаешься. - Алкуин хотел дотронуться до плеча девушки, но та резко отстранилась.
        - Не принимайте меня за дурочку, - заявила она.
        - Повторяю, я не встречался с Хоосом в туннеле, забудь об этом. Вот во дворе собора я с ним виделся, как и с Уилфредом, парой слуг и двумя прелатами. Но делать из этого вывод, будто я замешан… Побойся Бога, девочка! Когда Генсерик умер, мы еще находились в плавании. Кроме того, зачем бы я стал тебе рассказывать, как их убили?
        - А почему вы не освобождаете моего отца? - Тереза сорвалась на крик. - Или вы что-то скрываете?
        Алкуин печально взглянул на нее, нахмурился и попросил сесть таким тоном, какого она у него никогда не слышала. Девушка повиновалась, ожидая, что сейчас наконец-то всё откроется.
        - Вот так, вот так, - приговаривал он, усаживая ее и платком вытирая пот со лба. Потом он еще немного помолчал. - Думаю, я могу утверждать, что Корне и Генсерика убил Уилфред.
        - Я вам не верю. Уилфред - калека.
        - Я знаю, но в данном случае беда - лучший союзник. Никто не заподозрит его… или его приспособления.
        - Что вы имеете в виду?
        - Дня четыре назад Уилфред продемонстрировал мне действие одного из них, с помощью которого упряжь крепится к его необычной повозке. Он нажал какой-то рычаг, и поводья в мгновение ока отскочили. Еще раньше я обратил внимание на сосуд для испражнений, также снабженный хитроумным механизмом, а потому отправился к кузнецу, который, по словам графа, ими занимался. Сначала тот отказывался говорить, но, получив несколько монет, рассказал, что установил на задней рукоятке повозки странное приспособление - два изогнутых железных острия, утопленных в рукоятке. Человек, сидящий на повозке, может легко привести их в движение, и тогда они поднимаются, как маленькие дротики. Кузнец поклялся, что никогда не понимал назначение механизма, и это не удивительно, если знать, для чего он действительно нужен.
        - И Уилфред использовал его…
        - Для отравления. Острия, вероятно, были смочены каким-то смертоносным веществом, возможно, змеиным ядом. Думаю, именно так он убил и Генсерика, и Корне.
        - Но зачем Уилфреду это понадобилось? У него ведь был доступ к документу. А заколотые юноши, в убийстве которых обвиняют моего отца?
        - Пока мне неизвестны ответы на все вопросы, но, надеюсь, скоро я их найду. А теперь, когда ты знаешь правду и знаешь, что твой отец не убийца, пожалуйста, возвращайся к работе.
        Тереза посмотрела на оставшиеся три параграфа, потом на Алкуина.
        - Я закончу, когда вы освободите моего отца.
        Алкуин не выдержал ее взгляда и отвернулся.
        - Твоего отца, твоего отца! Есть вещи поважнее твоего отца! - вдруг взорвался он. - Неужели ты не понимаешь - те, кто охотится за пергаментом, еще вполне могут добиться своей цели, и чтобы схватить их, мне нужен виновный? Да, твой бедный отец безгрешен, а Иисус разве не был безгрешен и тем не менее отдал жизнь ради нашего спасения? Ты думаешь, Горгиас лучше Иисуса, да, так ты считаешь? Ты ведь не спрашивала его, согласен ли он принести себя в жертву, а если бы он мог говорить, наверняка поблагодарил бы меня. И вообще, пора кончать болтовню. Мы оба знаем, что без помощи он умрет. Сколько ему осталось? Два дня? Три? Так какая разница, умрет он в постели или в тюремной камере?
        Тереза вскочила, словно подброшенная пружиной, и отвесила Алкуину пощечину.
        Тот замер на несколько секунд, потом встал, словно во сне, и подошел к окну, приложив руку к покрасневшей щеке.
        - Прости, я не должен был так говорить, - тихо произнес он. - Я понимаю, с этим тяжело смириться, но твой отец все равно умрет, так сказал Ценон, и что бы мы ни делали, изменить ничего нельзя. Подумай, от нас зависит будущее этого документа, и я требую, чтобы ты выполнила наш уговор.
        Тереза с трудом сдерживала слезы.
        - Знаете что? - Она все-таки расплакалась. - Мне все равно, что вы станете делать, все равно, украдут у вас пергамент или мы все очутимся в аду, но я не допущу, чтобы мой отец умер в этих застенках.
        - Ты не поняла, Тереза, я готов…
        - Готовы убить его и рано или поздно сделаете то же самое со мной. Неужели вы думаете, я настолько глупа? Ни отец, ни я никогда ничего для вас не значили.
        - Ты ошибаешься.
        - Да? Тогда скажите, откуда у вас эта Библия? Она что, прилетела сюда?
        Алкуин досадливо поморщился.
        - Павел Диакон нашел ее брошенной во внутреннем дворе собора. - Он закрыл ее и протянул девушке. - Если не веришь, пойди и спроси его.
        - Тогда почему вы не освобождаете моего отца?
        - О черт, я ведь тебе уже объяснил! Я должен найти тех, кто хочет завладеть документом.
        - Фальшивым документом. У Иуды научились лгать? - Тереза не собиралась сдаваться.
        - Фальшивым? Что ты хочешь сказать? - уже другим тоном спросил Алкуин.
        - Я прекрасно понимаю, что вы задумали - вы, Уилфред, папа… вся ваша свора лжецов и лицемеров. Мне все известно, брат Алкуин. Документ, который вы так расхваливаете, на который возлагаете столько надежд, насквозь фальшив, и мой отец раскрыл это. Потому вы и хотите, чтобы он умер, а с ним - ваша тайна.
        - Ты сама не понимаешь, о чем говоришь, - пробормотал Алкуин.
        - Вы так считаете? - Тереза вытащила из мешка восковые таблички и разложила перед ним на столе. - Я скопировала то, что было написано между строк Библии, а в самом тексте надписи соскоблила, поэтому не трудитесь искать их.
        - И что же там написано? - сурово спросил Алкуин.
        - Вам это известно не хуже меня.
        - Что там написано? - повторил он, с трудом сдерживая гнев.
        Тереза подвинула к нему таблички, он посмотрел сначала на них, потом на нее.
        - Мой отец был хорошо знаком с византийской дипломатией, со всеми этими эпистолами, предисловиями и панегириками. Возможно, потому вы его и наняли, а еще потому, что он настоящий христианин. А как настоящий христианин он установил, что Константин никогда не составлял этот документ, что никаких пожертвований не было и территории принадлежат Византии.
        - Замолчи! - прорычал Алкуин.
        - Если это не так, скажите, почему в документе Византия названа провинцией, хотя в четвертом веке она была всего лишь городом? Почему в нем упоминается Иудея, хотя в то время она уже прекратила свое существование? И это не считая использования слова synclitus вместо senatus, banda вместо vexillum, censura вместо diploma, constitutum вместо decretum, largitas вместо possessio, consul вместо patricius[68 - … «синклит» вместо «сенат», «перевязь» вместо «штандарт», «список» вместо «письмо», «постановление» вместо «решение», «одаривание» вместо «обладание», «консул» вместо «патриций» (лат.).]…
        - Прекрати, несчастная! Что доказывают эти мелочи?
        - Я еще не закончила, - предупредила Тереза. - Во вступлении и заключении, правда, делаются неуклюжие попытки написать текст так, как это делали в период империи, с использованием словесных формул тех времен. Но как вы объясните, почему в документе четвертого века рассказ об обращении Константина основывается на Деяниях, или Подвигах святого Сильвестра? Почему в нем упоминаются решения иконоборческого константинопольского синода, который, как известно, собирался несколько веков спустя?
        - Если в документе есть ошибки, это еще не означает, что он не обладает законной силой, - произнес Алкуин и хлопнул ладонью по столу. - Разница между настоящим и подлинным столь же неопределенна, как между фальшивым и ложным. Как смеешь ты, дочь прародительницы Евы, осуждать тех, кто прибег к pia fraus cum pietate[69 - Ложь во спасение из благочестивых побуждений (лат.).], кто совершил это instinctu Spiritus Sancti[70 - По внушению Святого Духа (лат.).]?
        - Думаете, в Византии рассуждают подобным же образом?
        - Ты играешь с огнем… - пригрозил Алкуин. - Я никогда не причиню тебе вреда, но многие настроены иначе. Вспомни хотя бы Корне.
        Тревожный звон колоколов прервал их разговор.
        - Освободите моего отца, и я закончу документ. Придумайте, что хотите, например еще одно чудо, вы ведь на выдумки мастер.
        Больше Тереза ничего не желала слушать. Она собрала таблички, сказала, что будет ждать ответа на судне Исама, и вышла, не дав Алкуину возможности ни возразить, ни согласиться.
        По дороге к причалу ее окружила целая толпа местных жителей, которые кричали «еда, еда», скакали и плясали от радости. Удивленная, она последовала за ними и вскоре поняла, что ликование объяснялось присутствием четырех судов, которые как раз швартовались. Один из них - красного цвета, обитый для защиты металлическими пластинами, - был такой большой, что рядом с ним все остальные казались шлюпками. Тереза поискала глазами Исама и обнаружила его на последнем из судов, но подняться на борт ей не разрешили. Однако, увидев ее, он сам сразу спустился.
        Пока он подходил, девушка заметила, что он хромает.
        - В чем дело? - с беспокойством спросила она и неожиданно бросилась в его объятия.
        Исам погладил ее по волосам и попытался успокоить.
        Они отошли подальше, к одиноко торчащей скале, и Исам объяснил, что ему сообщили о прибытии missus dominicus[71 - Королевский посланник (лат.).] и он отправился навстречу.
        - К сожалению, об этом сообщили также хозяину этой стрелы, - пошутил он, указывая на ногу.
        Тереза увидела торчащий там кусочек стрелы, большую часть которой уже отломали. Она спросила, серьезна ли рана, и Исам ответил, что вряд ли.
        - Если стрела не убивает тебя с первого раза, больше стрел можно не бояться, а вот с мечом всё наоборот, странно, правда? Кстати, откуда ты идешь? Я ведь наказал Грацу до моего прихода никуда тебя не отпускать.
        Тереза коротко рассказала ему о встрече с Алкуином, но Исам слушал не очень внимательно, поскольку как раз в это время щипцами вытаскивал окровавленную стрелу и затыкал рану какими-то травами.
        - Я всегда вожу их с собой, лучше всякой повязки.
        Приминая траву пальцами, он спросил, почему она не послушалась его и ушла. Боялась, что он не вернется, призналась девушка.
        - Твои опасения оказались не напрасны, - рассмеялся Исам и бросил обломок стрелы в воду. Однако, узнав подробности разговора с Алкуином, он сразу стал серьезным и встревожился. Ведь английский монах в большой чести у Карла Великого, и враждовать с ним равносильно самоубийству.
        Когда возбужденная толпа немного рассеялась, они вернулись на судно, чтобы Исаму прижгли рану. Он слегка хромал, и Тереза помогла ему подняться на борт, подставив плечо. Пока калили железо, молодой человек сообщил, что разговаривал о ней с королевским посланником.
        - Вернее, не о тебе, а о твоем отце и его состоянии. Он ничего не обещал, кроме того, что поговорит с Алкуином и узнает, в чем обвиняют Горгиаса.
        Исам объяснил, что missi dominici - своего рода судьи, которых Карл Великий посылает в разные земли вершить правосудие. Обычно они путешествуют по двое, но сюда прибыл лишь один, по имени Дрого, похоже, достойный и порядочный человек.
        - Он наверняка нам поможет.
        29
        Тот, кто раскаливал прут, предупредил, что готов. Исам зажал в зубах твердую, как камень, палку, и конец прута засунули в рану, а когда вытащили, наложили какую-то темную мазь и новую повязку.
        Пока Исам с Терезой закусывали свежей рыбой и свиными сосисками, члены команды разгружали трюм, откуда извлекли четырех волов, несколько коз и кур, десятки убитых диких зверей, рыбу, мешки с пшеницей, рожью, горохом и чечевицей. Все это погрузили на повозки и повезли в крепость. После этого туда же по извилистым улочкам отправился Дрого со своими людьми в сопровождении целой толпы любопытных.
        Исам остался на борту, поскольку у него болела нога; ктому же ему было спокойнее, когда Тереза находилась здесь, а не где-то на берегу в окружении чужеземцев. Он размышлял, как ей помочь, когда на пристани появился присланный Алкуином слуга. Оказывается, он долго искал ее, прежде чем добрался до судна Исама, однако сходни были убраны, и он попросил Терезу спуститься. Молодой человек посоветовал не делать этого, однако она пропустила его слова мимо ушей, чмокнула в щеку и ушла. Уже на земле слуга сообщил, что Алкуин согласен на ее условия и просит прийти в крепость. Девушка подумала, не обсудить ли это с Исамом, но не стала, боясь, что он ее не отпустит.
        Слуга провел девушку через кухню, где все бурлило - готовился пир по случаю прибытия missus dominicus. Терезе показалось, она очутилась в каком-то неизвестном месте, так как мимо нее сновали совершенно незнакомые люди. Они миновали кладовые и направились к подземной темнице, где слуга шепнул что-то стражнику, тот со знанием дела кивнул и поставил лестницу, по которой Тереза осторожно спустилась в камеру. Горгиаса, лежащего на протертом шерстяном одеяле, бил жестокий озноб. Девушка заметила, что стражник убрал лестницу, но не придала этому значения. Она склонилась над отцом и нежно поцеловала. Его изможденное лицо пылало.
        - Ты слышишь меня? Это я, Тереза.
        Горгиас приоткрыл гноящиеся глаза, но было ясно, что он ничего не видит. Затем он поднял дрожащую руку, дотронулся до лица склонившегося над ним плачущего ангела и тогда, похоже, узнал.
        - Дочка? - пробормотал он.
        Девушка почувствовала, что его единственная рука тоже горит.
        Она протерла ему лоб грязной водой из кувшина, он что-то прошептал и попытался улыбнуться.
        Тереза поклялась, что скоро его освободят; рассказала о Рутгарде и племянниках - четырех шалунах, которых он обожал; выдумала, будто Алкуин пообещал со всеми почестями вернуть его на работу, а Ценон - вылечить раны. Понимая, что жизнь покидает его, девушка разрыдалась.
        - Маленькая моя, - еле слышно произнес Горгиас.
        Тереза сжала его руку, пригладила разлохмаченные волосы, и отец слабым пожатием поблагодарил ее. Вдруг он страшно закашлялся и в момент просветления вспомнил о документе Константина, спрятанном за балкой в бывшем бараке для рабов на шахте. Он столько трудился над ним… Нужно рассказать о нем дочери, но слова застревали в горле. Взгляд его затуманился.
        - Где мои книги? Почему ты не принесла чернила? - неожиданно воскликнул он.
        Девушка поняла, что началась агония.
        - Они здесь, всё, как ты любишь, - сказала она, гладя его по морщинистым щекам.
        Горгиас оглянулся, и вдруг лицо его просветлело, словно он действительно их увидел. Потом он сжал дочери руку.
        - Писать - это прекрасно, правда?
        - Конечно, отец.
        Тут кисть его ослабела, он последний раз вздохнул и умер.
        Терезе помогли вылезти двое мужчин, поскольку сама она была не в состоянии. Затем с помощью веревки подняли тело Горгиаса и, словно мешок с фасолью, перетащили на кухню. Пока его обряжали, одна из служанок приготовила для девушки отвар шалфея, но она, не успев попробовать, тут же всё разлила. Вокруг нее собирались какие-то люди, которые беззастенчиво шушукались, не обращая внимания на ее страдания. Вскоре собачий лай возвестил о прибытии Уилфреда. Тереза быстро утерла слезы и, почувствовав на своем лице горячее дыхание животных, встала.
        - Он умер? - без тени сострадания спросил граф.
        Поджав губы, девушка ненавидящим взглядом смерила этого уродца, который, казалось, наслаждался переполнявшей ее горечью. Из уважения к отцу она предпочла бы сносить все молча, однако один из псов ткнулся мордой в труп и начал облизывать его. Этого Тереза стерпеть не могла - она повернулась и ударила пса ногой, так что звук разнесся по всей кухне. Пес оскалился, но Уилфред, ухмыляясь, удержал его.
        - Осторожнее, девочка, жизнь этих четвероногих я ценю больше, чем многих двуногих.
        Тереза вскипела, но сдержалась. Она бы с удовольствием отвесила ему пощечину, если бы не была уверена, что псы растерзают ее. Граф только посмеялся над ее негодованием.
        - Отведите-ка ее в темницу, - приказал он, мгновенно изменившись в лице.
        Не успела Тереза опомниться, как двое стражников уже волокли ее к подземным камерам. Девушка пыталась добиться объяснений, однако они не только не слушали ее, но еще и палкой ударили, чтобы она быстрее спускалась. Когда лестницу убрали, Тереза огляделась. Помещение было высотой примерно с трех мужчин, вставших на плечи друг друга, поэтому о побеге нечего было и думать. Вскоре наверху показались собачьи морды, а потом и лицо их хозяина.
        - Вот что я тебе скажу, девочка. Мне искренне жаль твоего отца, но не нужно было угрожать Алкуину и тем более похищать у него пергамент.
        - Какой пергамент? Я ничего у него не похищала, - в изумлении ответила Тереза.
        - Ладно, как хочешь, но предупреждаю: если к утру не сознаешься, тебя обвинят в краже и богохульстве, будут пытать и сожгут на костре.
        - Калека проклятый! Повторяю, я ничего у него не брала! - закричала она и запустила в отверстие пустой миской, которая, ударившись о стену, упала обратно.
        Уилфред ничего не ответил, хлестнул собак и исчез из вида.
        Убедившись, что он не собирается возвращаться, Тереза легла на то место, где совсем недавно умирал ее отец. Мысли путались, но ей было не важно, обвинят ли ее и в чем именно. Она ведь вернулась в Вюрцбург из-за Горгиаса, она боролась за него, даже осмелилась бросить вызов самому Алкуину, однако теперь, после его смерти, ей было на всё наплевать. Девушка вытянулась на соломе, которая впилась в нее сотнями холодных иголок, и горько заплакала. Всхлипывая, она думала, на каком кладбище ее похоронят.
        Будь проклят этот документ! Из-за него погибли Генсерик, Корне, юный стражник, чье имя было ей неизвестно, кормилица… И наконец, Горгиас - отец, за которого любая дочь, не задумываясь, отдала бы жизнь. Горе ее было безутешно, а тут еще холод, быстро превративший ее в ледышку.
        Примерно посреди ночи в щеку ей попал камешек. Тереза подумала, он отвалился от края ямы, однако второй, угодивший в ногу, заставил ее стряхнуть остатки сна. Девушка подняла голову, но никого не увидела. Наконец она заметила, что камешки летят сквозь зарешеченное отверстие со стороны конюшен, через которое яму набивают снегом. Тереза прислушалась - кто-то звал ее.
        - Да? - тихонько откликнулась она.
        - Это я, Исам, - раздалось издалека. - Как ты там?
        Появившееся наверху лицо караульного заставило ее броситься на солому и закрыть глаза. Слава Богу, он быстро отошел, и Тереза снова встала, подняла камешек и бросила в отверстие.
        - Послушай, - снова раздался голос Исама, - тут много стражи, но я все равно вытащу тебя оттуда, не сомневайся.
        Она думала, Исам еще что-нибудь скажет, но он, по-видимому, ушел.
        Больше Тереза не смогла уснуть и лежала с открытыми глазами, пока петухи не возвестили начало нового дня. Слабый свет стал сочиться через отверстие для снега, словно напоминая, что за ним - ее единственная надежда, и девушка долго смотрела туда в ожидании, вдруг появится Исам, однако чуда не произошло. Тут она заметила на скалистой стене какие-то значки, напоминающие здания, и вспомнила, что в тот день, когда сюда приходил Ценон, их не было. Ей показалось, изображения не случайно выстроены в горизонтальную линию, напоминающую балку под крышей. Вскоре в камеру спустили деревянную лестницу, и двое стражников велели ей выходить. Наверху ей вставили кляп, завязали глаза, связали руки и повели через кухню, которую Тереза опознала по запаху свежеиспеченного хлеба и яблочного пирога, и внутренний двор с его пронзительным утренним холодом туда, где ее ждал Уилфред. Она поняла это по рычанию собак, готовых разорвать ее. Вдруг по спине с силой ударили гибким прутом и затем принялись хлестать без устали, спрашивая, где пергамент, хотя она на каждый вопрос отвечала, что не знает. Наконец ее мучителям, видимо,
это надоело.
        - Теперь без одежды, - услышала Тереза.
        Чьи-то руки разорвали платье, обнажив груди, и она почувствовала, как соски напряглись от страха. Девушка попыталась прикрыться, однако удары возобновились и следовали один за другим, а потом она перестала понимать, где находится.
        Тереза очнулась вся в крови, но уже без повязки на глазах. Осмотревшись, она узнала скрипторий; стражник, глупо ухмыляясь, не сводил с нее глаз. Руки ей освободили, зато ноги сковали цепью. Спина горела, однако больше всего ее беспокоила нагота, и она старалась натянуть на себя остатки рваного плаща. Стражник, не отводя взгляда, сплюнул. В этот момент вошел Хоос Ларссон и склонился над ней. Лицо его выражало глубокое презрение, будто между ними никогда ничего не было.
        - От побоев ты стала еще краше, - прошептал он ей на ухо, лизнув мочку.
        Тереза плюнула ему в лицо, а он, не желая оставаться в долгу, отвесил ей пощечину, от чего щека сразу стала пунцовой.
        - Ну же, будь паинькой, - вновь заговорил Хоос. - Разве ты не помнишь, как нам было хорошо?
        Тереза опять почувствовала на коже его липкий язык. Затем он связал ей руки, всунул кляп и прошептал:
        - Говорят, ты украла пергамент, это правда? - и улыбнулся. - Вот как бывает: несколько месяцев назад мне пришлось пырнуть твоего отца, чтобы добыть документ, а теперь являешься ты и запросто его уносишь.
        Тереза дернулась, будто укушенная змеей, но Хоос продолжал посмеиваться и делать вид, будто ласкает ее.
        -Говорят, тебя даже судить не будут, - сообщил он. - Видно, ты здорово им насолила, уже эшафот готовят.
        Дверь приоткрылась, и Хоос немедленно отпрянул. В скрипторий вошли Алкуин, Уилфред и Дрого - missus dominicus.
        Увидев Хооса, граф удивился.
        - Хотелось попрощаться… - стал оправдываться Хоос. - Мы с ней…
        Алкуин объяснил, что молодые люди состояли в греховной связи. Уилфред кивнул и велел Хоосу удалиться. Затем дал команду собакам, и те приблизились к Терезе.
        - Во имя Господа Бога и сына его Иисуса Христа в последний раз призываю тебя открыть, где находится документ. Мы знаем, что тебе известно его значение, и если ты сознаешься, наше милосердие поможет тебе избежать мучений, но если будешь упорствовать, твое тело станет жертвой огненной бури, - пригрозил граф.
        Ему показалось, Тереза хочет что-то сказать, и он попросил вынуть кляп, однако Алкуин воспротивился.
        - Если бы она хотела, то уже созналась бы, - и монах показал исполосованную спину девушки. - Подождем, пока огонь начнет лизать ей ноги, тогда и посмотрим, хватит ли у нее разума заговорить.
        Дрого согласно кивнул. Алкуин рассказал ему о произошедшем, и они решили отправить девушку на костер после ужина и вечерни. Затем все вышли, наказав стражнику никого к Терезе не подпускать.
        Исам узнал о случившемся от Ургинды - похожей на бочку кухарки, которая сблизилась с Грацем, когда тот помогал ей на кухне. Кроме еды для судовой команды, женщина вручила Исаму тыквенный пирог для Граца и сообщила, что казнь состоится в крепости, а не в городе, поскольку, по мнению Алкуина, местные жители не поймут, как можно казнить девушку, воскресшую несколько дней назад.
        - Я спряталась за занавеску и все слышала, - похвасталась кухарка и добавила к пирогу еще яблоко. - Правда, я тоже не понимаю, как после произошедшего с ней чуда она могла превратиться в ведьму? Мне эта девушка нравится, хотя я, конечно, кроме разных кушаний ни в чем не разбираюсь. Попробуйте-ка пирог. - И она рассмеялась, очень довольная собой.
        Исам откусил и нашел лакомство черствым и безвкусным. Он заплатил за провизию, прикинул, который час, и помолился, чтобы задуманное удалось ему лучше, чем кухарке - пирог.
        Оставив продукты в кладовой, Исам направился к башне, где, по словам Ургинды, должны были сжечь девушку. Это внушительное каменное строение возвышалось на скале на самом верху крепости, то есть являлось ее последним оплотом. Оттуда были видны не только Вюрцбург, но и подходы к нему, и долина Майна, и ущелья между скалами. Уже у подножия Исам обнаружил, что годы и небрежное содержание сделали свое дело - верхнюю часть башни пришлось подпереть огромным стволом, который другим концом упирался в стену.
        Увидев во дворе возле башни костер, Исам нахмурился. Попасть сюда было трудно, так как башня стояла на обрыве, а вокруг стены шел ров. Он спрятался за грудой дров и стал ждать, пока соберутся все действующие лица.
        Пошел дождь. Исам накрылся плащом, радуясь, что в такую погоду разжечь костер будет гораздо труднее. Вскоре зазвонили колокола. От нечего делать молодой человек принялся разглядывать подпиравший башню ствол и сообразил, что по нему можно перебраться через пропасть между башней и стеной.
        Через несколько минут появилась повозка Уилфреда, за ней следовали Дрого, Алкуин и пышно разодетый Павел Диакон. Дальше в сопровождении двух стражников шла Тереза. Когда собаки подвезли хозяина к самому костру, Исам забился еще дальше. Сопровождавшие Уилфреда слуги воткнули факелы в землю и покинули двор. Дождь усиливался. По приказу Уилфреда стражники схватили Терезу, находившуюся будто в полусне, и уже собирались возвести ее на костер, когда Исам покинул свое убежище.
        - Какого черта! - сквозь зубы процедил Уилфред.
        Стражники взялись за оружие, но Дрого их остановил.
        - Зачем вы тут? - удивленно спросил он.
        Исам поклонился:
        - Господин судья, эта девушка невиновна. Вы не должны допустить несправедливость.
        Молодой человек попытался подойти к Терезе, но стражники преградили ему дорогу. Уилфред что-то скомандовал собакам, и те залаяли как одержимые. Затем он приказал стражникам поджигать костер, однако Исам выхватил кинжал и бросил его - оружие просвистело в воздухе и вонзилось в повозку прямо под причинным местом Уилфреда.
        - Если у вас есть сердце, я легко попаду в него, не сомневайтесь, - пригрозил он, доставая еще один кинжал.
        - Исам, не глупите, - предупредил его missus. - Эта девушка похитила жизненно важный документ. Я не знаю, что движет вами, но она заплатит за это жизнью, таково мое решение.
        - Она ничего не похищала, поскольку с тех пор, как покинула скрипторий, все время была со мной, - сказал Исам, держа оружие наготове.
        - Алкуин рассказывал мне иначе.
        - Алкуин лжет, - резко заявил молодой человек.
        - Еретик! - прорычал монах.
        На мгновение все замолчали, слышался только шум дождя. Исам глубоко вздохнул - ему предстояло сделать последний ход. Он подошел чуть ближе, сжал свисающее с шеи распятие и упал перед Дрого на колени.
        - Я требую Божьего суда!
        Все в изумлении замерли - за Божий суд можно было поплатиться жизнью.
        - Если вы хотите спасти ее… - проговорил Уилфред.
        - Я требую! - Исам сорвал распятие и воздел его к небесам.
        Дрого кашлянул и взглянул сначала на Уилфреда, затем на Павла и, наконец, на Алкуина. Первые двое отрицательно покачали головами, однако Алкуин заявил, что в ордалии[72 - Ордалия, или Божий суд - испытание огнем, водой и т. п.] отказать нельзя.
        - Значит, Божий суд?.. Ну что же, подойдите, - приказал Дрого. - Вы знаете, чему вы себя подвергаете?
        Исам кивнул. Обычно обвиняемого заставляют пройти босиком по раскаленной докрасна решетке: если его ноги сгорят до кости, значит, он виноват; если же Господь убережет его от этого, значит, невиновен. Иногда человека бросают связанным по рукам и ногам в реку, и, если он выплывет, обвинение с него опять же снимается. Однако Исаму нужно было испытание открытым боем, что допускается, если есть противник, и он бросил вызов Алкуину.
        - Но ведь обвиняют не его, - попытался воспротивиться Уилфред.
        - Алкуин обвиняет Терезу в краже, а я его - во лжи. В этом случае только Господь может распознать заблудшую овцу.
        - Что за чушь! Или вы забыли, что Алкуин - пастырь, а Тереза - овца?
        В этот момент Алкуин подошел к Исаму, пристально посмотрел на него и взял у него из рук распятие.
        - Я принимаю ордалию.
        Они вернулись в город, договорившись на рассвете встретиться у костра. Исам отправился на судно, заставив Дрого пообещать, что с Терезой ничего не случится. Уилфред, Павел и Алкуин собрались обсудить предстоящее испытание.
        - Вы не должны были соглашаться, - в возмущении повторял граф. - Нет никакой причины…
        - Поверьте, я знаю, что делаю. То, что вы считаете безумием, на самом деле является лучшим способом оправдания казни, кажущейся народу неоправданной.
        - О чем вы?
        - Толпа боготворит Терезу, веря в ее воскрешение. Казнить ее сейчас бессмысленно, тем более за преступление, о котором мы не можем говорить. А если ее вина будет доказана Божьим судом, тогда другое дело.
        - Но вы не владеете оружием, Исам быстро отправит вас в ад.
        - Да, такое возможно, но Господь пребудет со мной.
        - Не глупите, Алкуин, - вмешался Павел Диакон. - Исам - опытный воин, он с первого же удара выпустит вам кишки и сбросит их в пропасть.
        - Я верю в Господа.
        - Зря верите!
        Алкуин, похоже, о чем-то размышлял, а спустя несколько секунд поднялся, весьма воодушевленный.
        - Нам нужен настоящий боец, - провозгласил он и напомнил, что тот, кого вызвали, может призвать на свою защиту другого человека. - Может быть, позвать Теодора? - предложил монах. - Он силен как бык и запросто свернет Исаму шею.
        - Теодор не годится, он страшно неловок и неуклюж. Даже если бы он чистил лук, и то остался бы без пальцев, - заявил Уилфред. - Давайте подумаем о ком-нибудь другом.
        - А Хоос Ларссон? - вспомнил Павел Диакон.
        - Хоос? - удивился Уилфред. - Он, конечно, подходит, но с чего бы ему помогать нам?
        - За деньги, разумеется, - добавил Павел.
        Алкуин согласился, что у Хооса есть нужные для поединка мастерство и характер, однако сомневался, захочет ли молодой человек рисковать. Павел, наоборот, ни капли не сомневался и предложил поговорить с ним. Уилфред и Алкуин не возражали.
        Пришедший еще до рассвета слуга сообщил Исаму, что тот должен явиться к крепостной стене, и показал табличку с печатью Дрого. Исам взял арбалет и несколько дротиков, прикрепил к поясу скрамасакс, надел куртку от дождя и направился к проходу, ведущему к стенам. Уже внутри крепости гонец провел его по рву к подножию обрыва, откуда до костра было ближе всего. Остатки помоста, который использовали, когда укрепляли башню, громоздились здесь самым причудливым образом, упираясь в ствол между башней и стеной. Когда слуга сказал, что нужно влезть на помост, Исам не поверил своим ушам.
        - Зачем мне туда лезть?
        Гонец пожал плечами и махнул куда-то вверх. Исам взглянул в указанном направлении и довольно высоко, на том самом дворе с костром, увидел Дрого. Судья жестами велел ему подниматься по прислоненному к стене помосту, однако прежде гонец попросил отдать ему арбалет. Исам повиновался, перекрестился и начал подъем.
        Поначалу помост из скрепленных веревками досок показался ему прочным, однако по мере продвижения он начал скрипеть, словно вот-вот обвалится, поэтому Исам старался выбирать наиболее надежные на вид места. Раненая нога мешала, зато руки действовали как когтистые лапы хищника, однако хлипкое сооружение, чем выше, тем шаталось все сильнее. Преодолев примерно две трети, Исам остановился перевести дух. Дождь и ветер хлестали его по лицу, а каменистый ров внизу, казалось, только и ждал, когда силы покинут его. Тем не менее он глубоко вздохнул и все-таки добрался до верха - как раз там, где ствол упирался в башню.
        Передышки ему не дали - Уилфред, Павел Диакон, Дрого и Алкуин уже ждали его на другом конце двора. Чуть дальше стояла Тереза под охраной двух стражников, по-прежнему с кляпом во рту, а рядом - высокий человек с топором. В глазах девушки плескался ужас. Сердце у Исама сжалось. В этот момент Дрого выступил вперед и велел ему принести клятву.
        - Во имя Господа нашего, перекреститесь и приготовьтесь к поединку. Алкуин выставляет вместо себя бойца! - прокричал он, указывая на человека с топором. - Поскольку вы его вызвали, он имеет на это право. А теперь поклянитесь в верности Богу, и пусть Он направляет ваше оружие.
        Исам поклялся. Затем Дрого повернулся к человеку с топором и велел тому приготовиться.
        - Победителю - почет, побежденному - ад.
        Исам понял, что поединок будет проходить над пропастью, и пока его противник приближался, внимательно осмотрел древесный ствол, на котором им предстояло сражаться. Сверху он был грубо отесан - наверное, когда-то его использовали как мост между башней и стеной, - однако удержать равновесие все равно будет трудно, поскольку дождь не прекращался. Еще Исам заметил, что примерно посередине, на более ровной поверхности, было расставлено несколько небольших бурдючков, но зачем и что в них налито, он даже предположить не мог.
        Подняв глаза, Исам увидел, что его соперник уже преодолел башенный парапет и ступил на ствол, балансируя при помощи топора. Торс его был облачен в кожу, на ногах - подбитые гвоздями сапоги. По татуировкам он понял, что это Хоос Ларссон.
        Исам вынул кинжал и приготовился к бою. Дрого приказал Хоосу оставить топор - тот воткнул его в ствол, достал скрамасакс и, не глядя под ноги, двинулся навстречу противнику. Исам тоже пошел вперед, с беспокойством ощутив довольно сильную боль в ноге.
        Они приближались друг к другу, как два готовых к прыжку зверя. Лицо Исама, всё в бисеринках дождя, было бледно; Хоос выглядел невозмутимым, словно собрался на охоту. Когда соперники сошлись на середине ствола, дерево заскрипело. Хоос первым сделал выпад, однако Исам выдержал натиск, не сдвинувшись ни на шаг, и тоже попытался нанести удар, который Хоос легко отразил.
        Ларссон улыбнулся - ведь он мастерски обращался с кинжалом, а его сапоги с гвоздями цеплялись за дерево, будто когти. Он снова бросился на Исама, заставив того отступить. Исам приготовился к следующей атаке, однако Хоос неожиданно тоже сделал несколько шагов назад, словно оттягивая момент торжества. Тут Дрого отдал приказ лучникам, и целая туча стрел вонзилась в бурдючки, разделявшие противников.
        - Ну как? - рассмеялся Хоос. - Думаешь, камни там, внизу, почувствуют, когда ты на них свалишься?
        Теперь уже Хоос ступал осторожно, поскольку вылившееся из сосудов масло сделало ствол смертельно опасным. Вдруг он опять кинулся в атаку, и хотя Исаму удалось уклониться, он поскользнулся и выронил оружие. К счастью, ему удалось выпрямиться, прежде чем Хоос ударил его кинжалом. Исам быстро снял пояс и стал действовать им, как кнутом, не давая Хоосу приблизиться.
        В это мгновение у него за спиной раздался треск, и он со страхом увидел, что помост рушится и деревяшки дождем сыплются в пропасть, а ствол начинает сползать со стены. Времени на раздумья не было - оба противника поняли, что он вот-вот рухнет, и перебрались на противоположный конец. Несмотря на наклон ствола, Хоос довольно быстро добрался до башни, а Исам поскользнулся на масляном пятне и чуть не свалился, однако вовремя уцепился за остаток некогда отрубленного сука.
        Тереза закричала, и ее крик долетел до Исама, который в отчаянии искал, за что бы еще схватиться. К счастью, пальцы нащупали стрелу, глубоко вошедшую в ствол, и у него появилась вторая точка опоры. Хоос, с топором на плече, наблюдал за происходящим. Увидев, что Исам бьется, как птица в силках, он расхохотался.
        - Может, помочь? - В голосе его слышалась издевка.
        Исам не оставлял попыток вскарабкаться на ствол. Хоос снял топор с плеча и начал размахивать им.
        - Знаешь, мне нравится втыкать его! - крикнул он. - Тереза была в восторге от этого, - добавил он, поглаживая причинное место.
        Он собирался метнуть топор, как вдруг ствол сдвинулся с того места на башне, где лежал, Хооса отбросило назад, ударило о камень и швырнуло вперед, примерно туда, где болтался Исам. К счастью, вскоре дерево вернулось в прежнее положение, что позволило ему уцепиться еще за один сучок.
        Хоос улыбнулся. В потоках дождя его лицо было похоже на морду зверя, чующего, что жертва обречена.
        Он направился к барахтающемуся над бездной сопернику и, подойдя достаточно близко, наконец пустил в ход топор, однако Исам избежал удара, вовремя убрав ногу, но потерял опору и снова повис над пропастью. Однако, пока Хоос вытаскивал застрявший топор, он опять вскарабкался на ствол. Несколько мгновений противники смотрели друг на друга: Хоос - пригнувшись, с оружием в руке, наслаждаясь охотой; Исам - безоружный, но готовый защищаться. Вдруг топор, просвистев по воздуху, воткнулся в дерево совсем рядом с ним, и Исам понял, что другой возможности у него не будет. Он выдернул страшное оружие и, не раздумывая, метнул его, но Хоос с кошачьей ловкостью увернулся. Вдруг непрекращающийся скрип перешел в грохот, что означало только одно - неминуемый скорый обвал. И действительно, конец ствола, лежавший на стене, начал падать. Другой конец еще держался. Хоос и Исам цеплялись за дерево, как могли, однако от нового толчка Хоос потерял точку опоры и рухнул вниз, однако Исам в последний момент подхватил его. Ствол опять задрожал и наклонился еще сильнее. Хоос умолял спасти его, и Исам старался изо всех сил -
сбросил в ров мешавший ему топор, уцепился за ближайшие ветки и нечеловеческим усилием все-таки втащил своего недавнего соперника наверх.
        Теперь Хоос был позади него. Им нужно было во что бы то ни стало доползти до башни, иначе они полетят в пропасть, как только камень, удерживающий ствол, обломится. Исам начал осторожно продвигаться вперед, Хоос последовал за ним. Однако по пути он выдернул одну из стрел, торчавших в дереве, и, когда Исам уже почти достиг цели, вонзил острие ему в спину.
        Тереза отчаянно закричала. Она попыталась сбросить путы, но безуспешно. Правда, от дождя запястья стали более скользкими, намокшие веревки - более слабыми, а стражники, увлеченно наблюдавшие за схваткой, - менее внимательными, и, дернув изо всех сил, девушке удалось освободить сначала одну руку, потом вторую. Она быстро растерла запястья, которых почти не чувствовала, вытащила из костра палку побольше и направилась к стражникам. Прямо за ними она наткнулась на арбалет Исама и уже нагнулась, чтобы поднять его, как один из стражников обернулся, - Тереза пустила в ход палку, и тот упал без сознания. Девушка схватила стрелу и бросилась к башне. Второй попытался остановить ее, но она уже вбежала в дверь, заперла ее за собой и с колотящимся сердцем понеслась наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Добравшись до окна и выглянув наружу, она увидела, что Хоос наносит Исаму удар за ударом и уже близок к тому, чтобы столкнуть его в пропасть.
        Арбалет был заряжен, Тереза прицелилась и выстрелила, но стрела прорезала воздух и скрылась вдали. В сердцах девушка выругала себя за поспешность. Хоос продолжал бить Исама, а тот вцепился в ствол мертвой хваткой, не желая расставаться с жизнью. Тереза попыталась еще раз: потянула за ручку, которая натягивает тетиву, но та соскочила и больно ударила по пальцам. Тут она заметила, что Исам вот-вот сорвется, и, глядя на Хооса, попробовала натянуть опять. Она думала об отце и тянула, думала о притворных ласках своего бывшего возлюбленного и тянула, думала об Исаме и тянула и все-таки добилась своего - арбалет был готов к бою. Девушка вложила стрелу в паз и прицелилась, сознавая, что в случае промаха Хоос покончит с Исамом. Она сжала арбалет и подождала, пока руки перестанут дрожать, затем прищурилась и хладнокровно выстрелила. Хоос как раз собирался пустить в ход кинжал, когда что-то ударило ему в спину. Он недоуменно опустил глаза и сквозь пелену разглядел торчащую из груди окровавленную стрелу. Последнее, что он увидел перед падением, было лицо Терезы, искаженное мстительной усмешкой.
        Исам даже не взглянул на поверженного противника - он успел добраться до верхушки башни, где находилась девушка, как раз в тот момент, когда ствол обломился, словно срезанный гигантским ножом, увлекая за собой часть парапета.
        Едва встав на ноги, Исам обнял безутешно плачущую Терезу и, не раздумывая, поцеловал ее. Дождь нещадно поливал их, но они ничего не замечали. Медленно, в полном молчании они спустились вниз. Снаружи изо всех сил колотили в дверь, но та не поддавалась - и сама она, и служивший засовом брус были из прочного дерева. Когда Исам отодвинул засов, то увидел Дрого, Алкуина, Павла Диакона и двух стражников. Уилфред расположился чуть дальше, возле рухнувшего парапета.
        - Спасибо, - произнес Алкуин, обращаясь к Исаму.
        Тереза ничего не понимала - Исам только что победил выставленного им защитника, какая уж тут благодарность! Но девушка пришла в еще большее недоумение, когда Алкуин повернулся к ней и укрыл своей сутаной. Дрого приказал стражникам покинуть двор.
        - Наконец-то все прояснилось, - спокойно произнес Алкуин.
        Дождь затихал. Алкуин направился к Павлу, который почему-то стал отступать к развалинам парапета.
        - Должен признать, мне это стоило немалых трудов, - сказал он. - Кто бы мог подумать, что Павел Диакон, папский посланник, является виновником стольких несчастий?
        Тереза хотела вмешаться, но Исам удержал ее.
        - Нападение на Горгиаса, - продолжил Алкуин, - смерть коадъютора Генсерика, тщеславного пергаментного мастера Корне и несчастной кормилицы, похищение девочек, убийство юного стражника… Скажите, Павел, до чего еще вы собирались дойти?
        - Вы бредите, - римский нунций выдавил из себя улыбку. - Божий суд всё прояснил. Поражение выставленного вами бойца компрометирует вас.
        - Моего бойца? Но ведь это вы предложили Хооса Ларссона.
        - Чтобы защитить вас, - заявил Павел.
        - А я полагаю, чтобы спасти себя. Если бы Хоос победил, на что вы и рассчитывали, девушку сожгли бы. А если бы погиб, что и произошло, вы избавились бы от своего соглядатая - единственного оставшегося в живых человека, способного выдать вас, поскольку он всегда действовал по вашим указаниям. И ему, и Генсерику, еще одному вашему сообщнику, вы заплатили золотыми монетами, отчеканенными в Византии. - Алкуин вытащил мешок и показал ему. - Всем известно, что их обращение на франкской территории запрещено. Откуда вы их взяли?
        - Я заплатил их Хоосу за участие в поединке, между прочим, с вашего разрешения, - язвительно произнес папский нунций.
        - Павел, Павел… Ради Бога! Эти монеты я нашел раньше, чем Исам бросил мне вызов. А если точнее, в тот день, когда Тереза застала вас беседующим в туннеле с Хоосом Ларссоном.
        Павел застыл, но мгновение спустя бросился к Уилфреду, схватил его и пригрозил столкнуть в пропасть.
        - По мне так можете толкать, - бесстрастно сказал Алкуин. - Он ведь тоже виновен.
        Глаза Уилфреда, и так округлившиеся от ужаса, после этих слов чуть не вылезли из орбит.
        - Потому что не Павел, а Уилфред покончил с Генсериком, - продолжил Алкуин. - Когда Уилфред узнал, что коадъютор предал его, заточив в часовню Горгиаса с намерением завладеть пергаментом, он без колебаний убил его. А потом сделал то же самое с Корне, - сказал он и указал на рукоятку повозки.
        Решение пришло к Уилфреду мгновенно: стоило Павлу Диакону взяться за рукоятку, как он привел механизм в действие, раздался металлический скрежет, и Павел почувствовал укол в ладонь, но не придал этому значения.
        - Забыли, с кем разговариваете? Я - папский посланник, - приободрясь, заявил он.
        - И сторонник византийской императрицы Ирины, этой предательницы, которая ослепила собственного сына и ненавидит папу. Она подкупила вас, и вы собирались передать ей документ, чтобы предотвратить коронацию Карла Великого. А теперь оставьте Уилфреда в покое и скажите, где находится документ, похищенный вами из скриптория.
        Павел пошатнулся - яд начал действовать. Справившись с собой, он вынул из-под одежды сложенный вдвое пергамент.
        - Это вы ищете? Этот поддельный документ? Скажите, Алкуин, кто больше… - Голова у него задергалась, словно что-то сотрясало его изнутри. - Кто больше виноват? Я, всегда боровшийся за торжество истины, или вы, использовавший для достижения своих целей гнусную ложь?
        - Единственная истина - это Бог, и он желает, чтобы папство продолжало существовать.
        - Византийское или римское? - Павел стал нервно тереть глаза, будто в них что-то попало.
        Алкуин хотел подойти, однако Павел произнес с угрозой:
        - Еще шаг, и я разорву пергамент.
        Алкуин остановился, понимая, что, как только яд подействует окончательно, документ окажется у него в руках, однако Уилфред ждать не стал. Стоило Павлу зашататься, он спустил собак, и те, словно повинуясь его желаниям, бросились вперед с намерением вцепиться римскому посланнику в глотку, но тот успел рукой защититься от первого пса, тогда как второй схватил его за сутану. Во время этой неравной схватки пергамент вылетел, и одна из собак начала трепать его, пока не порвала на мелкие кусочки. Павел попытался спасти документ, но другая собака налетела на него и чуть не сбила с ног. Несколько секунд он балансировал на краю бездны, недоуменно глядя на Алкуина, а затем вместе с собакой полетел вниз.
        Алкуин приблизился к разрушенному парапету - на дне рва лежали тела Павла Диакона и Хооса Ларссона.
        Собрав остатки пергамента, Алкуин понял, что никогда не сможет его восстановить. Он медленно перекрестился и повернулся к Дрого, причем Терезе показалось, на щеках его блестят слезы.
        30
        На похоронах Горгиаса в главном соборе присутствовали Дрого, оставшиеся члены папской миссии и детский хор. Исполнявшиеся ими антифоны казались Терезе музыкой небесных сфер. Рутгарда, в сопровождении сестры с мужем и детьми, безутешно плакала. Чуть позади стоял Исам, держа наготове табурет для Терезы, однако девушка им так и не воспользовалась - всю проповедь она простояла на ногах, испытывая гордость за своего отца, которая оказалась даже сильнее боли, чего нельзя было сказать о ее мачехе, выплакавшей, казалось, все слезы. После службы траурная процессия тронулась на кладбище. По настоянию Алкуина Горгиаса похоронили рядом с самыми прославленными людьми, которые благодаря благочестию или храбрости считались защитниками Вюрцбурга и христианских ценностей.
        Эта мартовская суббота была самой печальной в жизни девушки.
        В воскресенье утром Алкуин попросил Терезу прийти. Ей не хотелось видеться с монахом, однако Исам настоял на встрече, и когда она явилась в скрипторий, молодой человек тоже ожидал ее там. Тереза приветливо поздоровалась с обоими, села, и Алкуин предложил ей горячие булочки, но она отказалась. После этого наступило молчание, которое, откашлявшись, прервал Алкуин.
        - Ты правда не хочешь? - на всякий случай спросил он, после чего убрал угощение и разложил на столе остатки пергамента. - Столько труда пропало впустую, - посетовал он.
        О своем труде Тереза не думала - только о напрасных усилиях отца и его гибели.
        - Как ты себя чувствуешь? - спросил Исам.
        Девушка еле слышно ответила, что хорошо, но он не поверил, так как глаза ее влажно поблескивали. Алкуин прикусил губу, глубоко вздохнул и взял Терезу за руку, однако она отняла ее. Тогда Исам взял ее руки в свои. Тем временем Алкуин собрал клочки документа и сдвинул их в сторону, как никому не нужную вещь.
        - Даже не знаю, с чего начать, - наконец произнес он. - Прежде всего, я молю Бога простить меня как за мои успехи, так и за мои ошибки. Первых я добился лишь потому, что служил Ему, и почитаю это за честь; во вторых раскаиваюсь, хотя и совершил их тоже во имя Него. Он знает об этом, и я себя Ему вручаю. - Алкуин замолчал и взглянул на молодых людей. - Теперь легко судить. Возможно, я и заблуждался, прибегая ко лжи, но в глубине души я руководствовался лишь тем, что считал по-христиански справедливым, и это утешает меня. «Accidere ex una cintilla incendia passim» - иногда маленькая искра вызывает большой пожар. Я в ответе за то, что произошло здесь и имело столь горькие последствия, и потому приношу вам свои извинения. А сейчас я должен изложить вам события, которые свели твоего отца в могилу.
        Тереза доверчиво взглянула на Исама, и он еще крепче сжал ее руки. Затем она повернулась к Алкуину и приготовилась слушать.
        - Как я уже говорил, мы познакомились с твоим отцом в Италии, и я убедил его отправиться со мной в Вюрцбург, где он и работал на меня несколько лет. Его познания в латыни и греческом оказались весьма кстати при переводе кодексов и эпистол. Он всегда говорил, что процесс письма доставляет ему такое же, если не большее, удовольствие, как хорошо прожаренное мясо. - И Алкуин грустно усмехнулся. - Наверное, поэтому, когда в начале зимы я предложил Горгиасу скопировать пергамент, он сразу же согласился. Он знал, насколько этот документ важен, но не знал, что это подделка, в чем я, повторяю еще раз, ничуть не раскаиваюсь. - Алкуин встал и продолжил рассказ, расхаживая по скрипторию. - О его работе знали Уилфред, его святейшество папа и, конечно, Карл Великий. К сожалению, узнал об этом и Павел. По-видимому, византийская императрица Ирина деньгами и обманом переманила его на свою сторону, и Павел разработал план, достойный сына дьявола. Он убедил папу послать его в Аквисгранум с реликвией, а через своего посланца убедил Генсерика, с которым был знаком, поскольку тот раньше жил в Риме, сообщать ему о
происходящем в Вюрцбурге, и отправился в путь с lignum crucis. Реликвия хранилась в металлической шкатулке, которую позже он собирался использовать для переправки в Византию пергамента Константина. Генсерик, в свою очередь, нанял Хооса Ларссона, человека без чести и совести, чтобы тот раздобыл документ.
        Тереза сама не понимала, почему слушает Алкуина. Этот монах, изображающий из себя святого, ложно обвинил ее в краже пергамента, и если бы не победа Исама, настоял бы на ее сожжении. Только присутствие Исама удерживало ее тут.
        - Генсерик пользовался расположением Уилфреда, - говорил между тем Алкуин. - Ему было разрешено посещать скрипторий, и он знал, как идут дела у твоего отца. Думаю, он прикинул по датам, предположил, что документ уже закончен, и приказал Хоосу украсть его. Хоос напал на Горгиаса, ранил его и забрал пергамент, но, к счастью для твоего отца, он успел сделать лишь начало текста.
        «К счастью для твоего отца…». Тереза про себя выругалась.
        - И тут на первый план выходит печать Константина. - Алкуин вынул из шкафа богато украшенный кинжал, который Тереза тут же узнала. Это был кинжал Хооса Ларссона. - Мы нашли его на теле Хооса, - пояснил он. Затем со скрежетом отвернул ручку, достал оттуда цилиндр с изображенным на одном из концов лицом, обмакнул его в чернила и приложил к пергаменту. - Печать Константина, - провозгласил он. - Генсерик похитил ее у Уилфреда и велел Хоосу Ларссону спрятать.
        - Печать была у Уилфреда? - спросил Исам.
        - Да. Для изготовления документа нужны были три составляющие: собственно пергамент, сделанный из тончайшей кожи еще не родившегося теленка; греческий текст, который должен был написать Горгиас, и печать Константина, иначе ничего не получилось бы. Когда Генсерик обнаружил, что документ не закончен, он решил похитить печать.
        - Но что было нужно Павлу? Печать или пергамент? - вмешалась Тереза.
        - Прости, если я не очень четко изъясняюсь, - извинился Алкуин. - Основной целью Павла было не допустить, чтобы документ попал на созываемый папой собор. Они собирались или украсть документ, или завладеть печатью, или уничтожить Горгиаса. Во всяком случае, действовали они именно в таком порядке. Имей в виду, что, раздобыв оригинал, они могли бы доказать, что любой другой пергамент - подделка.
        - Поэтому они не убивали отца.
        - Если бы документ был закончен, они, несомненно, избавились бы от него. Но вернемся к Хоосу и печати Константина. - Алкуин остановился, отломил кусок булки и в один присест проглотил его. Потом вытер печать и засунул ее назад в кинжал. - В поисках укромного места, где ее можно было бы спрятать, он пришел в свой дом и, как ты мне рассказывала, застал тебя там в весьма неприятной ситуации.
        - Не хочется этого признавать, но он спас меня от двух саксов.
        - А ты отблагодарила его, сбежав с кинжалом.
        Тереза кивнула. Теперь она понимала, почему Хоосу так важно было ее найти.
        - Когда вы появились в Фульде, я тебя, конечно же, сразу узнал. Лица твоего я не помнил, но другой девушки, которая могла бы прочитать сделанную по-гречески надпись на банке, кроме дочери Горгиаса, в Саксонии не было.
        Тереза вспомнила тот день в аптеке - именно после этого Алкуин предложил ей работу.
        - Да, поскольку я знал, что ты - его дочь, - признал он. - Затем Хоос поправился, забрал свой кинжал с печатью и был таков, только его и видели. - Алкуин сел напротив Терезы и доел наконец свою булку. - Он вернулся в Вюрцбург, и они с Генсериком решили похитить твоего отца и заставить его закончить работу над пергаментом. К счастью, Горгиасу удалось сбежать. После смерти Генсерика Хоос растерялся и вернулся в Фульду посоветоваться с Павлом Диаконом, который, несомненно, предложил ему использовать тебя как заложницу, чтобы отыскать твоего отца, или, на худой конец, - вместо него как переписчицу.
        - Генсерика убил Уилфред?
        - Граф давно подозревал его, поскольку письменные принадлежности Горгиаса странным образом исчезли лишь два дня спустя после исчезновения их хозяина. Тогда он поручил Теодору наблюдать за скрипторием, и великан установил, что вор и похититель - Генсерик.
        - Но почему Теодор не проследил за ним или не заставил открыть, где спрятан мой отец?
        - А кто тебе сказал, что он этого не сделал? Наверняка пытался, но Теодора может обмануть даже ребенок. Уилфред был в бешенстве и, в очередной раз встретившись с Генсериком, при помощи своего механизма ввел ему в руку яд. Затем Теодор все-таки выследил его, обнаружил убежище и рассказал обо всем Уилфреду. Тот приказал немедленно вернуться в подземную часовню и схватить Генсерика, но Теодор опоздал: коадъютор умер, а Горгиас исчез.
        - Значит, это Теодор забрал оттуда труп Генсерика и всадил в него металлическую палочку.
        - Да, Уилфред велел взять палочку Горгиаса и представить всё как убийство. Остальное вы знаете: путешествие на судне, твое «воскрешение» иисчезновение девочек.
        - Последнего я не понимаю.
        - Ну, это несложно объяснить. После смерти Генсерика Павлу нужен был кто-нибудь, готовый с легкостью преступить моральные устои, и он поймал в свои сети Корне, имевшего любовную связь с кормилицей. Благодаря Хоосу Павел знал его слабые стороны, а потому, пообещав ему титулы и твое убийство, он убедил его похитить дочерей Уилфреда.
        - С намерением затем шантажировать его, чтобы отобрать пергамент.
        - Мне представляется именно так. Павел рассудил, что, надавив на Уилфреда, он получит документ, над которым ты работала, поскольку текст, написанный твоим отцом, считался пропавшим. Однако в любом случае он ошибся, так как Уилфред и Корне отравил при помощи своего механизма.
        - Но в этом не было никакого смысла. Чего он хотел добиться, убивая его?
        - Наверное, выяснить, где спрятаны его девочки, в обмен на противоядие. Однако Корне этого не знал, в страхе убежал и скоро умер во время церковной службы.
        - Но почему девочек оставили в шахте?
        - Этого я тоже не понимаю. Возможно, преступников напугала загадочная смерть Корне или они боялись, что их обнаружат, не знаю. К тому же одному человеку не так-то просто уследить за двумя маленькими девочками, а когда Корне не стало, заменить его было попросту некем. Ни Хоос, ни Павел для этого не подходили, так как их отсутствие было бы сразу замечено. Но девочек нужно было прятать, кормить и тому подобное, поэтому, во избежание еще больших трудностей, их чем-то одурманили.
        - И отнесли на шахту не для того, чтобы бросить, а чтобы потом якобы найти.
        - Вероятно, так. Ведь на следующий день они устроили облаву, которая должна была превратить их из бандитов в героев.
        - А между делом обвинили в похищении моего отца…
        Алкуин кивнул, затем подошел к двери и попросил принести еще еды.
        - Не знаю, почему, но этот разговор пробудил во мне зверский аппетит, - признался он. - На чем мы остановились? Ах да, на твоем отце. Они всегда пытались в чем-нибудь обвинить его. Кстати, Хоос работал не только на Павла, но и на себя в надежде получить выгоду везде, где только возможно. Помнишь заколотых юношей? Мне удалось поговорить с их родственниками, и те сказали, что у покойных были почерневшие руки и ноги. Тебе это ни о чем не напоминает?
        - Неужели зараженное зерно? - недоверчиво спросила Тереза.
        - Да, зараженное зерно. Лотарий это утаил, но после повторных подсчетов я установил, что немного зерна ему все же удалось где-то припрятать. Хоос ведь исчез из Фульды верхом на лошади, так? - Тереза кивнула. - Мне сказала Хельга Чернушка, - продолжил Алкуин, - однако, по словам Уилфреда, он прибыл в Вюрцбург на телеге. Следовательно, в Фульде ему помогал кто-то еще, кроме вас, - или рыжий Ротхарт, или сам Лотарий.
        - Ну и что?
        Алкуин сунул руку в карман и вытащил пригоршню зерна.
        - А то, что в амбаре, где ампутировали руку твоему отцу, я нашел зараженное зерно.
        Он объяснил, что Хоос, несомненно, хотел нажиться на терзавшем жителей Вюрцбурга голоде и нанял для выполнения разных поручений погибших позже юношей. По-видимому, он расплачивался с ними зерном, которое сам, будучи предупрежден Лотарием, в пищу не употреблял. Возможно, он не знал о столь быстром действии яда, и когда юноши неожиданно заболели и возникла угроза того, что о его поступках станет известно, он не задумываясь покончил с ними.
        - И опять же обвинил моего отца.
        - Конечно, Хоосу ведь нужно было найти его, а после обвинения в нескольких убийствах весь Вюрцбург бросился помогать ему в поисках. Не знаю, удалось ли Хоосу установить, что твой отец скрывается на шахте. Возможно, он это подозревал, возможно, ему помог случай. Как бы то ни было, Горгиас уже никому не был нужен. Павел и Хоос боялись, что в случае выздоровления он сможет написать еще один пергамент; Уилфред хотел свалить на него смерть Генсерика, а останься твой отец в живых, он смог бы доказать свою невиновность.
        - Вы тоже желали его смерти, чтобы никто не узнал о его открытии.
        - Каком открытии? - удивленно спросил Алкуин.
        - Он ведь обнаружил, что документ поддельный.
        Алкуин нахмурился. В этот момент явился слуга с кушаньями, однако монах с видом капризного ребенка отослал его назад.
        - Повторяю, я очень высоко ценил твоего отца, и давай оставим эту тему. Что бы я для него ни сделал, он все равно умер бы.
        - Но не как собака.
        Алкуин, будто не слыша ее, взял Библию, открыл Книгу Иова и прочитал вслух несколько отрывков, видимо, надеясь тем самым оправдать свое поведение.
        - Господь требует от нас жертв, - добавил он, - и насылает несчастья, хотя мы зачастую даже не понимаем, за что. Твой отец отдал свою жизнь, и ты должна быть ему за это благодарна.
        Тереза взглянула ему прямо в глаза.
        - Он успел научить меня, что нельзя быть похожим на таких, как вы, и за это я ему действительно благодарна, - решительно заявила она и вышла, оставив Алкуина в гордом одиночестве.
        По пути на судно Исам объяснил девушке, почему Алкуин обвинил ее в краже пергамента.
        - Он хотел защитить тебя, - заявил молодой человек. - Если бы он этого не сделал, Павел расправился бы с тобой.
        Именно Павла ты видела тогда в туннеле, а юного стражника убил Хоос, но искал-то он тебя. Он нашел Библию в изумрудном переплете и стащил ее в надежде отыскать внутри пергамент, а когда его там не оказалось, бросил ее во внутреннем дворе собора, чтобы никто не заподозрил его в краже.
        - И поэтому он заключил меня в подземную темницу? Позволил сечь меня? Хотел сжечь заживо?
        - Пожалуйста, успокойся, - попросил Исам. - Он думал, в темнице, в ожидании казни, ты какое-то время будешь в безопасности. Высечь тебя приказал Уилфред, не знакомый с планом Алкуина.
        - С планом? С каким планом? - в недоумении спросила Тереза.
        - Он хотел, чтобы ему бросили вызов.
        Девушка ничего не понимала, и Исам продолжил:
        - Алкуин не знал, как защитить тебя и одновременно изобличить убийц, и потому предложил мне вызвать его на поединок. Когда я это сделал и Алкуин попросил выставить вместо себя другого, Павел выдал себя, предложив Хооса Ларссона.
        - И ты ему поверил? Ради Бога, Исам, подумай хорошенько! Если бы Хоос победил, меня казнили бы.
        - Нет, Дрого был в курсе происходящего, и даже если бы я погиб, тебя все равно освободили бы.
        - Но тогда… за что ты сражался?
        - За тебя, Тереза. Хоос убил твоего отца и должен был понести наказание.
        - Тебя тоже могли убить! - И она заплакала.
        - Это был Божий суд, а Господь такого не допустил бы.

*****
        На заседании капитула, созванном через три дня после похорон, Уилфреда простили за совершенные им преступления. Дрого как верховный судья постановил, что Корне и Генсерик за свои злодеяния заслужили смерть, и все собравшиеся с радостью приветствовали такое решение. Тем не менее Алкуин обвинил Уилфреда в чрезмерном тщеславии: граф действовал из христианских побуждений, но побуждения эти оказались смертоносными, сказал он.
        Выйдя на улицу, Алкуин увидел Терезу, окруженную тюками с одеждой и книгами, и подошел попрощаться.
        - Ты действительно хочешь уехать? - спросил он.
        Девушка пребывала в сомнениях. Прошлым вечером Исам попросил поехать с ним в Аквисгранум, но она еще не дала окончательного ответа. С одной стороны, ей хотелось обо всем забыть, уплыть отсюда и начать новую жизнь, с другой - какие-то неясные чувства побуждали остаться с Рутгардой и ее племянниками: осесть в Вюрцбурге, выйти замуж и завести детей. Неужели всё, чему учил отец, в том числе и его стремление сделать из нее образованную и независимую женщину, погибло вместе с ним?
        - Ты можешь остаться и работать со мной, - продолжил Алкуин. - Я еще побуду в крепости, чтобы привести в порядок скрипторий и уладить кое-какие дела. Уилфред отправляется в монастырь, поэтому ты сможешь спокойно помогать мне, а потом мы решим, как быть дальше.
        Тереза задумалась. Она всегда мечтала работать с пергаментами, однако сейчас ее влек к себе иной мир, о котором рассказывал Исам и который она тоже хотела для себя открыть, и Алкуин это заметил. Помогая ей с тюками, он спросил о документе Константина.
        - Я имею в виду первый текст, - пояснил он. - Твой отец должен был его закончить.
        - Я никогда его не видела.
        - Это жизненно важно. Если он отыщется, мы еще сможем представить его на собор, - не отступал Алкуин.
        - Повторяю вам, я ничего не знаю. - Тереза немного помолчала, размышляя. - Но даже если бы и знала, никогда бы вам его не отдала. По-моему, он не заслуживает того, чтобы ради него лгали, убивали, завидовали, лезли из кожи вон, какими бы христианскими ценностями вы это ни оправдывали. Так что оставайтесь со своим Богом, а я останусь со своим.
        Тереза вежливо простилась с Алкуином и тут же забыла о пергаменте, он ее не интересовал.
        Однако по дороге к пристани она вспомнила о странных значках, похожих на балки под крышей, которые ее отец нацарапал на стене темницы.
        Девушка нашла Исама на берегу - он помогал своим людям конопатить судно. Заметив ее, он бросил ведро с дегтем и побежал навстречу, чтобы помочь с поклажей. Тереза рассмеялась, увидев его измазанные черным лицо и руки, и поцеловала, пачкая дегтем свои темные блестящие волосы.
        Апрель
        31
        Плавание прошло без происшествий. На всем пути их сопровождали стаи уток, которые своим кряканьем словно желали им доброго пути, и цветущие луга, похожие на огромные ковры, словно раскинутые кем-то к их прибытию. Они высадились в Браце, где простились с Дрого и присоединились к каравану, который скоро должен был отправиться в Фульду. Там они первым делом отыскали Хельгу Чернушку, чей живот успел вырасти до неимоверных размеров, превратив ее фигуру в подобие пузатого кувшина. Увидев их, женщина уронила лежавший на плече мешок с сеном и, переваливаясь, засеменила к Терезе. Она так крепко сжала девушку в объятиях, что та испугалась за свои внутренности, а когда Тереза и Исам сообщили о намерении обосноваться в Фульде, принялась так подпрыгивать от радости, что Тереза испугалась еще больше, как бы она не родила прямо тут.
        Когда по дороге к владениям Терезы Хельга спросила, собирается ли она за Исама замуж, девушка натянуто рассмеялась. Пока он не просил ее об этом, но когда-нибудь наверняка решится, ответила она и стала рассказывать о своих планах - распахать побольше земель и построить прочный, просторный дом, как в Византии, с несколькими комнатами и отдельно расположенной уборной. Исам - человек решительный, к тому же у него есть кое-какие средства, так что у них все должно получиться.
        Увидев Терезу и Исама, Олаф бросился им навстречу, словно мальчишка. Исам удивился, насколько ловко тот управляется с деревянной ногой, и поинтересовался, как действует сделанный им сустав. Пока мужчины увлеченно беседовали обо всяких инструментах, землях и лошадях, Тереза и Хельга Чернушка направились в хижину, которую Олаф с женой превратили в прекрасное жилище. Детишки потолстели, на столе стояла разнообразная еда.
        Правда, места было мало, и хотя Олаф ночевал на улице, спать пришлось в тесноте, поэтому до рассвета все промаялись. Утром осмотрели засеянные поля, где уже появились всходы, а также необработанные земли, и вернулись в Фульду за материалами и инструментами; на следующий же день строительство дома было начато.
        Однажды, когда Олаф и Хельга ушли в город, Исам решил поговорить с Терезой. Он положил на землю принесенные дрова, подошел к ней сзади и нежно обнял. Девушка повернулась и поцеловала его в губы. Исам стал гладить ее руки, теперь мозолистые и загрубевшие.
        - Раньше они были как шелковые, - с сожалением произнес он.
        - Зато раньше у меня не было тебя. - Тереза снова поцеловала его.
        Исам оглянулся, вытирая пот со лба. Строительство шло медленно, и дом получался не такой просторный, как мечтала Тереза. Кроме того, нераспаханные земли требовали больших усилий, чем они рассчитывали, особенно если учесть предполагаемый доход. Но его восхищало, как умело и толково бралась Тереза за любую работу.
        Они молча шли вдоль ручья. Исам отбросил ногой камешек, а когда Тереза спросила, в чем дело, признался, что хотел для нее совсем другой жизни.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ты заслуживаешь лучшего, - ответил он.
        Тереза, недоумевая, сказала, что ей достаточно его любви.
        - А твои книги? Я же вижу, ты каждый вечер перечитываешь свои таблички.
        Девушка попыталась подавить слезы, но они уже тихо заструились по щекам.
        - Мы могли бы перебраться в Нант, - предложил Исам. - Мне от одного родственника достались в тех краях плодородные земли. Климат там мягкий, летом на пляжах полно чаек. Я знаком с тамошним епископом, он простой и хороший человек и наверняка позволит тебе пользоваться книгами, ты даже сможешь что-нибудь писать.
        Лицо Терезы озарилось радостью, но она тут же спросила, что станет с Олафом и его семьей. К ее удивлению, Исам обдумал и это - они поедут с ними и станут прислуживать в доме.
        За несколько дней все приготовления были закончены. Они продали свои владения, часть вырученных денег отправили Рутгарде, несколько актов земли отдали Хельге Чернушке и в первое воскресенье мая присоединились к направлявшимся в Париж торговцам. Чем ближе к Нанту, тем выше и чище становилось небо. Прижимаясь к любимому и со светлой грустью вспоминая отца, Тереза возблагодарила Господа за то, что Он уберег ее от всех ловушек, расставленных судьбой на жизненном пути.
        Эпилог
        Хотя Грязнуле Бради в последней драке вышибли зуб, все равно плевался он дальше всех мальчишек в Вюрцбурге, и кулаками лучше всех работал, потому и был предводителем целого предместья. И вот сейчас он вел свою армию в новое убежище.
        Подойдя к старым жилищам для рабов, ребята удивились, как сильно они разрушились за зиму. Затем мальчики проникли в туннели и стали собирать всякие штучки, которые могли пригодиться для игр. Бради решил обосноваться в хижине, которая сохранилась лучше всего, назначил маленького Томаса караульным, заставил его забраться на балки под крышу и пригрозил оставить там, если он не прекратит плакать. Через несколько мгновений малыш перестал всхлипывать и принялся ловко, словно кошка, лазить туда-сюда.
        - Здесь что-то спрятано, - вдруг сообщил он и вытащил завернутый в кожу и аккуратно перевязанный сверток. Бради отобрал у него находку, а когда все столпились вокруг, велел вести себя тихо.
        - Что это? - спросил один из ребят и тут же получил подзатыльник.
        Бради осторожно, будто внутри было сокровище, развязал веревку, но, увидев всего-навсего несколько пергаментов, скривился и бросил сверток в угол. Мальчишки расхохотались над его неудачей, однако после нескольких точных ударов ногами горько пожалели о своем неуместном веселье. Бради тем временем опять подошел к пергаментам, поднял их и внимательно рассмотрел.
        - Думаете, почему я ваш вожак? - заносчиво спросил он. - Потому что никому из вас не пришло в голову пойти в крепость и обменять эти штуки на сладкий пирог с айвой.
        У крепостных ворот Бради попытался прошмыгнуть мимо стражника, однако тот дал ему тычка и отправил играть с другими ребятами. Он уже собирался порвать листы, как вдруг к нему подошел высокий монах. Он назвался Алкуином и попросил показать, что у него в руках. Сначала Бради смутился, но быстро пришел в себя - не зря же он был вожаком! Поплевав на руки и пригладив волосы, паренек протянул монаху пергаменты. Стоило тому взглянуть на листы, как он упал на колени, покрыл мальчика поцелуями и благословил его, а потом бросился прямиком в скрипторий и возблагодарил Господа за наконец-то возвращенный ему документ Константина.
        В тот вечер вся шайка громко превозносила лучшего в мире вожака Грязнулю Бради, потому что за свою находку они получили не только пироги с айвой, но и четыре кувшина вина.
        КОНЕЦ
        notes
        1
        Латинское название г. Ахен. (Здесь и далее - прим. перев.)
        2
        Древняя мера объема жидкостей и сыпучих тел, равная в древнеримской системе мер приблизительно 9 литрам
        3
        Спорыш (птичий горец) - лекарственное растение, которое, в частности, улучшает свертываемость крови, ускоряет заживление ран, обладает противовоспалительным действием.
        4
        Гален (ок. 130 - ок. 200) - древнеримский врач. Дал первое анатомо-физиологическое описание целостного организма. Учение Галена было канонизировано церковью и господствовало в медицине в течение многих веков.
        5
        Иногда и Бог дремлет (лат.).
        6
        Наместник (лат.).
        7
        Поперечный неф, пересекающий под прямым углом основные (продольные) нефы.
        8
        «Нет ничего столь быстрого, как хула, ничто так легко не слетает с языка, ничто так быстро люди не подхватывают, ничто так широко не распространяется» (лат.). Цицерон. Речь в защиту Планция.
        9
        «(Ибо) нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано» (лат.). Мф., Х, 26.
        10
        Капитулярия - закон, распоряжение франкских королей из династии Каролингов.
        11
        Майские собрания - проходившие в мае ежегодные собрания всех мужчин королевства Каролингов, которые имели оружие.
        12
        Капитулярия Вилиса. Пуатье, 768 год. Карл, король франков (лат.).
        13
        Равеннский экзархат - византийская провинция, образованная в конце VI в. н. э. на северо-востоке Италии. Управлялась наместником - экзархом.
        14
        Теодосий III (715 - 717) - византийский император.
        15
        Люциан (125 - 192) - древнегреческий писатель.
        16
        Аквитания - герцогство в средневековой Франции; Неустрия - область в средневековой Франции.
        17
        Квадратный акт - римская мера площади, равная 1470,72 м^2^.
        18
        Антрустион - вассал из свиты короля, королевский дружинник.
        19
        Видимо, имеются в виду дубовые чернильные орешки, из сока которых изготавливали чернила.
        20
        Помощник и заместитель епископа в римско-католической церкви.
        21
        Антифоны - вид церковных песнопений.
        22
        В унциальном, или маюскульном письме все буквы одинаковой высоты, поставлены обособленно, словно размещаются между двух мысленных линеек. Слова унциального текста не разделены, надстрочные знаки отсутствуют.
        23
        Рипуарии - один из франкских народов.
        24
        Во имя Пресвятой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа Император Цезарь Флавий Константин (лат.).
        25
        Югер - древнеримская мера площади, равная примерно 2518 м^2^.
        26
        Гарум - излюбленная приправа древних римлян из полуразложившейся рыбьей требухи с солью.
        27
        Белая ива (лат.).
        28
        Здоровье (лат.).
        29
        Состояние крови (лат.).
        30
        Целительное средство само тебя выбирает (лат.).
        31
        «Эти занятия нашу юность питают, в старости нас утешают, в счастье нас украшают, в несчастьях убежищем и утешением служат, восхищают нас дома, не мешают в пути, ночи с нами проводят, переселяются с нами, с нами едут в деревню» (лат.). - Цицерон. Речь в защиту поэта Архия. VII, 16. Пер. С. П. Кондратьева.
        32
        «О молитве» (лат.).
        33
        Институт каноников (лат.).
        34
        Иверния, или Гиберния - древнее название Ирландии.
        35
        Тривий (лат.).
        36
        Квадривий (лат.).
        37
        «Светские и языческие учения философов» (лат.).
        38
        Григорий I Великий - папа римский с 590 по 604 г.
        39
        Естественная история (лат.).
        40
        «Этимологии» (краткое название), или «Двадцать книг этимологий или происхождений» - полное название сочинения святого Исидора Севильского (лат.).
        41
        «О святой церкви Эвборейской» (лат.).
        42
        «Трактат об истинной философии» (лат.).
        43
        Право на личную жалобу умирает вместе с личностью (лат.).
        44
        «Всякое примерное наказание, распространяемое на многих, заключает в себе долю несправедливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой» (лат.). - Тацит. Анналы. XIV, 44. Пер. А. С. Бобовича.
        45
        Августин Блаженный.
        46
        Королевские посланцы (лат.).
        47
        Латук дикий (лат.).
        48
        Сиглатон - вид шелковой ткани; бокаран - шерстяная ткань.
        49
        Пенула - древнеримский плащ без рукавов.
        50
        «Ипотипосы» - сочинение Климента Александрийского (ок. 150 - ок. 215), христианского апологета и проповедника Священного писания.
        51
        Во имя Отца (лат.).
        52
        Огненная вода (лат.).
        53
        Книга глосс (лат.).
        54
        Собрание различных латинских поэтических произведений, приписываемых молодому Вергилию.
        55
        По-испански «машина, механизм» - ingenio, однако на самом деле слово «инженер» произошло от латинского «ingenium» - способности, ум; образованность, знания.
        56
        О военном деле (лат.).
        57
        Ораторы (лат.).
        58
        Воины (лат.).
        59
        Работники, поденщики (лат.).
        60
        Между истиной и ложью расстояние невелико (лат.).
        61
        Книга пап (лат.).
        62
        Благодарение Господу (лат.).
        63
        «Божье государство» (лат.). - произведение святого Августина.
        64
        Первое послание к Фессалоникийцам святого апостола Павла. 5:21. «Всё испытывайте, хорошего держитесь» (лат.).
        65
        «Так будут последние первыми, и первые последними…» (лат.). Евангелие от Матфея. 20:16.
        66
        Всеобщее увещание (лат.).
        67
        Поспешное решение таит в себе быстрое раскаяние (лат.).
        68
        … «синклит» вместо «сенат», «перевязь» вместо «штандарт», «список» вместо «письмо», «постановление» вместо «решение», «одаривание» вместо «обладание», «консул» вместо «патриций» (лат.).
        69
        Ложь во спасение из благочестивых побуждений (лат.).
        70
        По внушению Святого Духа (лат.).
        71
        Королевский посланник (лат.).
        72
        Ордалия, или Божий суд - испытание огнем, водой и т. п.