Битва президентов Сергей Георгиевич Донской
        Спецназ. Группа Антитеррор # Закон бизнеса: если есть спрос, то будет и товар. Генерал ФСБ Луконин решил заработать на неудержимом желании влиятельного польского чиновника опорочить Россию. С этой целью генерал состряпал видеофальшивку, на которой группа людей напускает искусственный туман на посадочную полосу военного смоленского аэродрома. Первоначальная цена записи - миллион долларов. Торги начались. Торгуются президенты Украины, Грузии, Польши… По мере того как эта фальшивка переходит из одних высочайших рук в другие, ее цена стремительно растет. В итоге хозяином видеоматериалов оказывается польский лидер, но заплатить ему пришлось уже двадцать миллионов. Впрочем, это мелочь в сравнении с тем, какой мощный эффект вызовет эта запись в случае ее обнародования. Авторитету России - конец! И, казалось бы, ничто уже не помешает польскому чиновнику прокрутить запись на сенсационной пресс-конференции. Российскому президенту остались считаные часы на то, чтобы найти спасительное решение…
        Сергей Донской
        Битва президентов 
        Принято считать, что короля играет свита. Мы видим лидера страны именно таким, каким его нам «подают». Облик первой фигуры государства - это предмет искусства, рукотворный контент, над которым без устали трудятся имиджмейкеры, помощники, пресс-секретари, референты, лидеры пропрезидентских партий, «придворные» СМИ, обласканные властью пиарщики, деятели культуры, художники, кинематографисты, писатели и т. д. и т. п. На самом же деле за монументальной иконой стоит, как правило, вполне земной, не чуждый человеческих слабостей и пороков человек, который так же, как и миллионы его подданных, тревожится о личном благополучии, болеет, сопереживает, злится, боится, нервничает и искушается. И у него своя,
«королевская» игра. Она не столь заметна, как игра свиты, а подчас и вовсе незаметна; подобно шахматным королям, президенты делают осторожные и вроде бы мелкие шажки, не выпускают друг друга из поля зрения, общаются один на один, спорят, убеждают, торгуются, лукавят, блефуют - в общем, как простые смертные на рынке. Но от этой «королевской» игры зачастую переворачиваются судьбы миллионов граждан, стираются и вновь появляются государственные границы, развязываются войны - и не только экономические, гибнут целые народы и поколения…
        В этой серии все, от первого и до последнего слова, художественный вымысел. Никто и никогда не узнает, о чем на самом деле говорят президенты наедине друг с другом, о чем они говорят со своими женами, о чем думают, глядя в темные пуленепробиваемые окна Белого дома, Дворца Радзивиллов в Кракове, Елисейского дворца в Париже, Бундесканцлерамта в Берлине, мадридского дворца Сарсуэла, резиденции в Ново-Огареве, римского дворца Квиринал… Мы можем только предположить и нафантазировать. Что мы и делаем.
        И всё же, и всё же, и всё же…
        От автора
        Персонажи книги, такие как братья Корчиньские, Михаил Шахашвили, Виктор Андреевич Мищенко, Анатолий Астафьев или Владлен Вадимович Силин, вымышлены автором. События необязательно происходят в наше время. Например, нигде в тексте нет указаний на то, что описанная авиакатастрофа под Смоленском случилась именно в 2010 году. Книга является плодом творческого воображения, а не историческим документом.
        Не ставя перед собой целью оскорбить чьи-то чувства или очернить кого бы то ни было, автор лишь попробовал домыслить то, что сокрыто от общественности. Если же кому-то покажется, что он узнал себя в одном из персонажей данной книги, то это может означать лишь одно: человек этот действительно говорил, думал и делал то же самое, что и литературный герой. Это лишь случайное совпадение, за которое автор ответственности не несет.
        И еще. Многие ученые склонны считать, что наш мир - всего одна из возможных реальностей, которых может быть бесконечное множество. Придерживаясь этой теории, автор описал лишь один из возможных параллельных миров. Это не фантастика. Это способ защиты от государственных деятелей, которые могут почувствовать себя задетыми.
        Пролог. Туман, туман
        Пасмурным весенним утром, когда никто не подозревал о том, что Россия, а возможно, и весь мир стоят на пороге войны, произошел один пустяковый на первый взгляд случай, который в действительности породил целую лавину неотвратимых событий.
        Ну что особенного было в том, что черный джип «Ниссан», мчавшийся по Минскому шоссе со стороны Москвы, неожиданно замедлил ход и свернул на юг? И кого могло насторожить то, что за ним последовал видавший виды микроавтобус «Мерседес-Бенц»?
        Ни джип, ни белый автобус ничем не выделялись в общем потоке машин. Относительно чистые, с блестящими тонированными стеклами, они держались в первом ряду, позволяя обгонять себя всем, кто спешил по каким-то неотложным делам. На въезде в поселок Печорск оба автомобиля сбросили скорость до шестидесяти километров в час, а затем одновременно поднажали и некоторое время двигались в направлении Смоленска, соблюдая неизменную двадцатиметровую дистанцию. Когда же «Ниссан» трижды мигнул задними фарами и прижался к обочине, микроавтобус, не сбавляя скорости, устремился дальше. Вскоре он притормозил, включил правый указатель поворота и запрыгал по пустынной грунтовой дороге, уходящей в безымянный лесок. Некоторое время его кабина мелькала среди зеленеющих деревьев, а потом пропала из виду.
        Всего в автобусе находилось шесть человек, включая водителя, седого, коренастого, плечистого мужчину с водянистыми глазами и мощным раздвоенным подбородком, придававшим ему сходство с голливудским актером, играющим роль сурового, но справедливого шерифа. Однако одет он был как заправский российский вояка - в серый камуфляж с бурыми, зелеными и желтыми пятнами, а законченный вид наряду придавали тяжелые армейские ботинки, уверенно касающиеся педалей управления.
        Спутники седого водителя тоже носили камуфляжную форму, но не были похожи ни на военных, ни даже на бойцов какой-нибудь охранной фирмы. Тем не менее, если верить удостоверениям, хранившимся в нагрудных карманах, все они являлись сотрудниками частного охранного агентства «Легион», зарегистрированного в подмосковном Краснознаменске. Разрешения на ношение оружия у них не было, как не было при себе какого-либо оружия, если не считать пистолета, спрятанного под камуфляжной курткой водителя. Военная выправка у пятерых пассажиров отсутствовала, дисциплина явно хромала, атлетическим телосложением никто из них не отличался. Вязаные шапочки смотрелись на их головах довольно нелепо, поскольку из-под них топорщились давно не стриженные и не мытые волосы. Зато порядком помятые физиономии пятерки выглядели умытыми и гладко выбритыми, причем выбритыми совсем недавно и не слишком умело, судя по многочисленным порезам на щеках и подбородках. Возраст пассажиров колебался от тридцати до пятидесяти, разговаривали они чуть ли не шепотом и обращались друг к другу по кличкам и прозвищам, хотя можно было заметить, что
знакомы эти пятеро едва-едва, а объединяет их пристрастие к выпивке да предвкушение какого-то сказочного вознаграждения.
        - Как только получу башли, - мечтательно говорил один, - так сразу переселюсь в деревню к шурину. А что, куплю какую-нибудь хибару, картоху посажу, редиску, лучок. Закуси хватит, а остальное приложится.
        - Первым делом не хибару ты купишь, Колян, а ящик водки, - рассудительно возразил другой. - И пойдешь вразнос, пока под ближайшим забором не очухаешься с пустыми карманами. Такова твоя жизненная планида. Предначертание, иначе говоря.
        - А ты не каркай, не каркай, - зашипел Колян, возмущенно раздувая ноздри. - Нажраться я, конечно, нажрусь, но не раньше, чем из Москвы слиняю.
        - Я тоже слиняю, - подал голос мужик с набрякшими фиолетовыми мешками под глазами. - Опостылели мне подвалы столичные, хочу на юг податься, к морю.
        - Только тебя там и не хватало, - засмеялся скептик. - Заждались Сашу Моченого у синего моря. Куда бы нам, думают, московского бомжа определить, чтоб зажилось ему легко и беззаботно?
        - Олимпиада же скоро, - напомнил четвертый пассажир, скорбно морща высокий лоб мыслителя, однажды решившего, на свою беду, что истина кроется в вине. - Нашего брата к Сочи теперь на пушечный выстрел не подпускают.
        - А ты там был? - окрысился пятый. - Все-то ты знаешь, Стократ, везде-то ты побывал. И откуда только такие берутся?
        - Известно откуда, - парировал умный Стократ. - Все там были, да только обратно никого не пускают.
        Пассажиры загоготали, но водитель, не оборачиваясь, прикрикнул:
        - Заткнулись, живо! Мы почти на месте. Патлы заправить под головные уборы, голоса не повышать, пасти лишний раз не разевать. Кто назовет кличку или вякнет что-то лишнее, пусть пеняет на себя.
        За спиной водителя воцарилась почтительная тишина. Стало окончательно ясно, что он действительно человек военный и облеченный властью, тогда как прочие - бесправный сброд, беспрекословно повинующийся приказам. Причиной тому было не только обещанное вознаграждение. Вторая причина - пистолет. Он был извлечен из-под камуфляжа и небрежно продемонстрирован компании стволом вверх.
        - Знакомьтесь, - предложил водитель, держа руль одной рукой, - «Гюрза», экспортный вариант. Со ста метров пробивает железный лист толщиной полсантиметра. У кого череп прочнее, тот, конечно, может на мое предупреждение наплевать, но остальным советую соблюдать дисциплину. Этот пистолет бьет исключительно точно, несмотря на мощный патрон.
        - Ух ты! - восхитился скептически настроенный пассажир, которого приятели называли Угрем. - Вот это вещь! Дай подержать.
        Привстав с сиденья, он сделал шаг к кабине, но тут же попятился и плюхнулся на место, держась за ушибленную голову. На лбу его, чуть пониже шапочки и точно между бровями алел круглый отпечаток пистолетного ствола, похожий на почтовый штамп. Каким образом водитель умудрился нанести удар, не повернув головы и даже не сменив позы, было непонятно, но выяснять это никому не хотелось. Тем более что, раскачиваясь на рессорах, микроавтобус покатил по бездорожью. Вверх-вниз, слева направо, то ухаб, то промоина.
        Некоторое время сидящие внутри инстинктивно увертывались от веток, хлещущих по стеклам, да держались за спинки сидений, благоразумно придерживая языки за зубами. Наконец белый «Мерседес» остановился, и стало слышно, как снаружи стрекочет недовольная вторжением людей сорока.
        Свежий воздух ударил в головы, заполнил легкие, привыкшие дышать столичным смогом. Пахло прелой листвой и первой травкой, а еще почему-то - парниковыми огурцами, отчего всем одновременно захотелось немедленно перекусить на природе. Но загадочные мужчины в камуфляже прибыли в этот безлюдный лесок не на пикник. Выбравшись из автобуса, они принялись потягиваться и разминать затекшие ноги, а потом, не сговариваясь, закурили дешевые сигареты и, дымя, стали пристраиваться кто к кустику, кто к дереву.
        Пока они опорожняли мочевые пузыри, водитель отошел в сторонку, тихо переговорил с кем-то по мобильному телефону и, возвратившись, неожиданно задал вопрос:
        - Кто из вас знает, что такое туман, товарищи вольноопределяющиеся?
        Не совсем понимая, почему они вольноопределяющиеся и как следует отвечать на странный вопрос, мужики завертели головами, мямля что-то невразумительное.
        - Отставить, - усмехнулся водитель, выглядевший в своем пятнистом наряде именно так, как должен выглядеть командир на месте боевых действий. - Ни хрена вы не знаете, головоногие. И чему только вас в школе учили? Туман есть мельчайшие капли влаги, находящиеся во взвешенном состоянии. Образуется обычно по ночам и рано утром в низинах и над водоемами. Вызывает туман соприкосновение холодного воздуха с теплыми поверхностями. Туманы чаще бывают осенью, когда воздух охлаждается быстрее, чем земля или вода. А у нас сейчас что?
        - С утра была весна, командир, - отрапортовал сообразительный Стократ.
        - Верно, весна. И много ли мы тумана наблюдаем?
        - Не очень, - рассудил безымянный мужик с пористым носом и неестественно румяными щеками.
        - Так, дымка небольшая, - поделился наблюдениями Колян.
        - Вот это нам и предстоит исправить, - загадочно произнес водитель. - Ну, братва, выгружай аппаратуру и ящики.
        Пока разношерстная команда выполняла приказ, водитель взобрался на пригорок, поросший молодой травой, и принялся осматривать окрестности. Почки на ветвях лишь недавно сменились листвой, так что деревья не мешали обзору. По левую руку от водителя угадывалось шоссе, выдающее себя далеким шумом автомобилей. Справа виднелся высокий бетонный забор, почти скрытый древесными стволами. Впереди над зеленеющими кронами возвышалась крыша голубого здания. Аркадий Барвин, доставивший переодетых бомжей в этот безлюдный лесок, знал, что в голубом здании размещается автосалон. Знал он также, что бетонной оградой обнесен военный аэродром и что ровно через сорок пять минут на нем приземлится самолет. Чтобы не пропустить этот важный момент, следовало поторапливаться.
        - Все ко мне, - скомандовал Барвин, спускаясь в низину. - Приступаем к съемкам.
        - К съемкам? - изумился безымянный бомж.
        - Так нас в кино снимать станут? - восхитился Моченый.
        - Именно, - подтвердил Барвин. - В качестве статистов. А заодно пиротехников.
        - Что это еще за пиротехника такая? - буркнул Колян, беспрестанно ощупывая подбородок, все еще поражающий его своей гладкостью. - Опасно небось. Может, надбавка нам полагается, а? За вредность.
        - Или хотя бы аванс, - предположил Стократ, благоразумно держась за спинами товарищей.
        - Каждый получит ровно пять тысяч рублей и ни копейкой больше, - отрезал Барвин. - Недовольные могут сваливать обратно. Желающие есть? - Демонстративно нащупывая рукоять пистолета, он обвел взглядом примолкших бомжей. - Желающих нет. Тогда слушайте последний инструктаж и не перебивайте, потому что бестолковые получат не деньги, а пулю в башку.
        - Да мы слушаем, слушаем, - занервничал Угорь.
        Барвин пнул ботинком один из трех привезенных агрегатов.
        - Перед вами, - отчетливо заговорил он, - находятся суперфоггеры «Антари Зет». Это так называемые дым-машины, или генераторы тумана, именуемые в армии средствами аэрозольной маскировки. В ящиках бесшумные дымовые шашки. О них чуть позже. Сперва займемся генераторами. Принцип их действия предельно прост. Аппаратура заправлена специальными растворами, которые распыляются с помощью насосов.
        - Спирт? - быстро спросил румяный бомж.
        - Глицерин, гликоль, минеральные масла и кое-какие реагенты, - успокоил его Барвин. - Химический состав абсолютно безвреден. Вас это не касается. Вам нужно знать лишь, как включать генераторы, куда их направлять и как себя вести. Посему мотайте на ус. Регулировка подачи дыма производится вот этим тумблером. Включаем… - Он утопил кнопку. - Выставляем максимум… - Он повернул колесико по часовой стрелке. - Направляем раструб так, чтобы дым шел как раз между забором и тем голубым зданием, видите?
        - Видим, ага, угу, - подтвердил нестройный хор голосов.
        - Жидкость начала испаряться, - продолжал Барвин, склонившись над агрегатом
«Антари Зет». - На выходе она конденсируется, приобретая вид дыма. Насос выдувает ее наружу, ветер разносит по сторонам, и она все больше напоминает самый обычный туман. Когда будут включены все генераторы, двое из вас добавят копоти дымовыми шашками. Через пятнадцать минут вокруг поднимется такая завеса, что видимость сократится до десяти метров. - Выключив фоггер, Барвин обвел взглядом притихших слушателей. - Но это не означает, что вы превратитесь в невидимок. Я буду не только наблюдать за вами, но и снимать на камеру. Так что сачковать не рекомендую. Настоятельно не рекомендую. Усвоили, граждане маргиналы?
        - Да, - откликнулись бомжи, - усвоили… конечно…
        Удовлетворенно кивнув, Барвин показал, как бросают дымовые шашки. Предупредил, что по окончании съемок все желтые банки должны быть собраны, поэтому слишком далеко швырять их не следует. Напомнил о недопустимости обращения друг к другу по именам. Велел ограничиваться междометиями и короткими репликами. Взглянув на часы, заговорил командным, властным тоном:
        - Приступаем. Всем натянуть колпаки на морды, до самого подбородка. Задохнуться не бойтесь, там есть дырки для глаз и рта. Ты и ты, - Барвин указал на Моченого и Коляна, - берете эту штуковину и волочете ее туда, в лощину. Эти двое, - слова адресовались Угрю и Стократу, - несут второй генератор вон к тем березам, потом возвращаются за третьим… Ну а ты, румяный, - взгляд переместился на безымянного бомжа, - поднимаешься с ящиком на пригорок и ждешь там команды. Бегом, бегом! - Барвин требовательно хлопнул в ладоши. - Шевелитесь, господа артисты! Массовка начинается!
        Они управились вовремя. Когда вдали послышалось гудение снижающегося самолета, лесополоса была затянута слоистым дымом, колышущимся на ветру. Поднимаясь к небу, дым редел и рассеивался, напоминая по виду самую настоящую туманную мглу.
        Самолета видно не было. Подлетев с запада, он ушел на разворот. Некоторое время шум его моторов едва угадывался в тумане, а потом стих, и бомжи переглянулись.
        - Улетел, - растерянно произнес кто-то.
        - Вернется, - сказал Барвин, вооружаясь цифровой видеокамерой. - У нас есть две-три минуты. Работаем, работаем! Переставляйте аппаратуру, делайте вид, будто что-то регулируете, не забывайте про шашки. Когда самолет появится в небе, проводите его взглядами. И пусть самый сообразительный из вас… ты, лобастый… слышишь меня?
        - Да, - глухо отозвался Стократ, выглядевший весьма зловеще в своей черной маске. - Что я должен сделать?
        - Негромко, но внятно произнеси: «Вот они, голубчики, прилетели».
        - Вот они, голубчики, прилетели. Так?
        - Отлично, - одобрил Барвин. - Теперь ты, румяный.
        - А? - повернулся безымянный бомж.
        - Как только услышишь про голубчиков, скажешь, что, мол, конец им.
        - Кому? Голубчикам?
        - Именно. А ты, оказывается, не все мозги пропил.
        - Кой-чего осталось, - приосанился бомж. - А почему им конец?
        - Неважно, - отмахнулся Барвин. - Кончай базар. Дубль первый, он же последний, мотор, снимаю!
        Он действительно включил видеокамеру и присел за кустом, стараясь, чтобы вместе с пятнистыми фигурами в кадр попадали ветки. Это создавало иллюзию съемки скрытой камерой, чего Барвин и добивался. При этом он нашептывал короткие комментарии, придающие фильму дополнительный реализм: «Вот они… кажется, их пятеро… меня не замечают… рассеивают дым…»
        Вскоре самолет, описавший круг над аэродромом, приблизился снова, заходя на посадку, и тогда объектив прицелился в небо, как бы отыскивая его там. На самом деле Барвин прекрасно понимал, что дымовая завеса мешает съемке, да и не слишком стремился поймать самолет в кадр. Ему было достаточно мимолетно запечатлеть смутный крылатый силуэт с сигнальными огнями под фюзеляжем, после чего он поспешил направить объектив на человеческие фигуры, перемещающиеся внизу. Затем он сдавленно выругался и побежал прочь, с хрустом ломая ветки. Это должно было изображать погоню. Сделав несколько размашистых шагов, Барвин выключил камеру, повернулся и пошел обратно, отдавая на ходу распоряжения:
        - Маски можно снять. Грузим аппаратуру, собираем дымовые шашки и отваливаем. На сборы пять минут. Время пошло.
        Пока запыхавшиеся бомжи сносили генераторы к микроавтобусу, Барвин просмотрел отснятый ролик и остался весьма доволен увиденным. Настоящее реалити-шоу. Все получилось так, как требовал заказчик, а может, даже лучше. Шестиминутный фильм удался на славу. Барвин честно заработал причитающиеся ему пятьдесят тысяч долларов. Для уволенного в запас старшего прапорщика пограничных войск России это был крупный куш. За время службы на границах с Грузией и Туркменией он получил тяжелое ранение, несколько наград, но капитала так и не нажил. Сегодняшняя операция исправила это досадное недоразумение.
        Мурлыча под нос романс про «утро туманное, утро седое», Барвин включил зажигание, ловко развернулся на маленькой поляне и погнал микроавтобус в обратном направлении, размышляя о том, как распорядится неожиданно свалившимся на него богатством. Планы были грандиозные: от приобретения личного автотранспорта до предложения руки и сердца молочнице Даше из дачного поселка, где Барвин подрабатывал сторожем, когда не имел других источников дохода.
        Даша приезжала в поселок на разболтанном мужском велосипеде с горизонтальной рамой и крутила педали столь энергично, что делалось страшно за ее трущиеся друг о друга ляжки. Барвин не сильно увлекался молочными продуктами, но любил крупных, полных женщин деревенской наружности. Вертя баранку, он видел перед собой призрачный образ Даши на велосипеде; она работала ногами еще шибче прежнего, и ее ягодицы переваливались прямо перед глазами замечтавшегося Барвина. «Хороша Даша, - прикидывал он. - Была ваша, стала наша».
        Головы его пятерых спутников, по-видимому, были заняты столь же приятными мыслями, потому что голоса их звучали расслабленно и томно. Одним словом, ухабистая дорога до трассы пролетела незаметно, а там перед «Мерседесом» пристроился знакомый джип
«Ниссан», мигнул габаритными огнями, подавая условный тройной сигнал, и доставил
«съемочную бригаду» до Минского шоссе, где, прижавшись к обочине, стоял небольшой мебельный фургон с рекламными слоганами на бортах. «Мягкий мир кресел и диванов», - машинально прочитал Барвин и поежился, представив себе, каково это - очутиться среди кресел и диванов, которые, возможно, обладают разумом и вовсе не считают человека венцом творения.
        Ни из джипа, ни из кабины фургона никто не вышел, зато призывно запиликал мобильник Барвина, выводя мелодию «Коней привередливых». На дисплее высветился знакомый номер.
        - Да, - сказал Барвин, подозрительно обозревая окрестности.
        Доверяй, но проверяй, а еще лучше - не доверяй полностью никому и никогда, так гласил лозунг, которым руководствовался бывший прапорщик в своей богатой событиями жизни. Намеревался он дотянуть лет до ста, а потому, берясь за рискованное поручение, соблюдал предельную осторожность и не позволял себе расслабляться раньше времени.
        - Как успехи? - поинтересовался заказчик, который, не мудрствуя лукаво, величал себя Иван Иванычем.
        Барвину было ясно, что на самом деле этого человека зовут иначе, однако докапываться до истины он не стал. Иван Иваныч так Иван Иваныч. Лишь бы деньги были настоящие.
        - Все в порядке, - сказал Барвин.
        Машины с фырканьем проносились мимо, не задерживаясь возле джипа, микроавтобуса и фургона, стоящих на обочине. Все действительно было в порядке. Если не считать внутреннего голоса, который советовал Барвину держаться начеку.
        - Сейчас подойдет человек, - сообщил Иван Иваныч, - посмотрит, что там у тебя получилось.

«Внимание!» - предупредил внутренний голос. Барвин сделал глотательное движение, стараясь смочить стремительно пересохшую гортань.
        - Из моих рук, - предупредил он.
        - Это как? - удивился Иван Иваныч.
        - Камеру отдам в обмен на деньги, - заявил Барвин, трогая пальцами ребристую пистолетную рукоять.
        Заметив движение в зеркале заднего обзора, он стремительно обернулся и, направив
«Гюрзу» на бомжей, процедил:
        - Ну вы, жертвы рыночных реформ. Отсели на задние сиденья, и чтобы пальцем никто не смел пошевелить без моего разрешения. Сейчас вы восковые фигуры или манекены, это уж как вам больше нравится.
        - Не доверяешь своим гопникам? - хмыкнул Иван Иваныч.
        - Они такие же мои, как ваши, - отрезал Барвин. - Не доверяю ни им, ни вам.
        Бомжи, сгрудившиеся в дальнем конце салона, молча слушали, по-обезьяньи мигая глазами. Сейчас, когда они были напуганы и сбиты с толку, сходства с нормальными людьми у них осталось совсем чуть-чуть. В сером свете они казались Барвину стаей человекообразных существ, однако боялся он не их, а заказчика, с которым говорил по телефону.
        - Вам в особенности, - брякнул он, злясь на себя за излишнюю прямолинейность.
        Иван Иваныч не обиделся.
        - Тут ты прав, прапорщик, - примирительно произнес он. - В наше время ни брату, ни свату доверять нельзя. Так что и ты меня пойми. Должен я убедиться, что заказ выполнен? Должен.
        - Берите деньги и приходите, - предложил Барвин. - Я кручу ролик, вы смотрите.
        - Нет, мы поступим немного иначе. Я подошлю своего человека, вот пусть он и смотрит. Камера пока что при тебе остается, а деньги при мне. Устраивает?
        Иван Иваныч выжидательно умолк.
        - Ладно, устраивает, - мрачно согласился Барвин.
        Связь прервалась. Из джипа вышел молодой человек в мятом костюме с галстуком, забрался на переднее сиденье, вопросительно приподнял брови, тонкие и изящные, как у девушки.
        - На, любуйся, - сказал Барвин, включая просмотр на дисплее. Камеру, висящую на ремешке поверх куртки, он не выпускал из рук. Его глаза то бегали по сторонам, то изучали лицо визави, ища признаки, говорившие о подвохе.
        Опасения оказались напрасны.
        Все шесть минут, пока длился ролик, молодой человек сохранял полную неподвижность и воздерживался от комментариев, а досмотрев, молча отправился восвояси. Провожая его взглядом, Барвин вытер взмокшие ладони о штанины.
        - Проблемы, командир? - опасливо спросили за его спиной.
        - Еще раз возникнете, - предупредил Барвин, - будут проблемы. У вас.
        Зазвонил мобильник.
        - Ну что же, - произнес невидимый Иван Иваныч, - похоже, фильм удался.
        - Сам знаю, что удался. Но камеру получите только в обмен на деньги.
        - Да кто ж с тобой спорит, прапорщик? Пусть твои орлы переодеваются. Потом выходите по одному и забирайтесь в мебельный фургон. Дверь открыта.
        - «Мир диванов и кресел»?
        - Он самый.
        - А расчет? - уперся Барвин.
        Иван Иваныч вздохнул:
        - Вас отвезут в Москву, там получите обещанное.
        - Почему не своим ходом? - насторожился Барвин.
        - Посты ДПС на каждом повороте, - пояснил Иван Иваныч. - Да и что значит: своим ходом? Автобус возвращать пора. Отсюда он поедет в другую сторону.
        Это звучало убедительно. Настолько убедительно, что внутренний голос Барвина не нашел что возразить Иван Иванычу, тот не торопился завладеть драгоценной видеокамерой, не хитрил, не стращал, не науськивал на Барвина своих людей. И все же вероятность ловушки исключать было нельзя. Кому охота добровольно расставаться с пятьюдесятью тысячами долларов?
        - Пушку не сдам, пока не получу бабки, - твердо произнес Барвин. - Камеру тоже.
        Расстаться с пистолетом в этой глуши означало поставить на кон собственную жизнь. Слишком высокая ставка. Слишком неравные шансы.
        - Никто тебя не торопит, прапорщик, - сказал Иван Иваныч. - Пушку и камеру оставь при себе, народу скажи, что деньги будут розданы по прибытии на место. Ты где команду набирал? Возле Павелецкого вокзала, если не ошибаюсь? Вот там и поговорим. Конец связи.
        Барвин нахмурился и отнял от уха умолкший телефон.
        - Всем переодеваться, - велел он. - Нас отвезут в Москву, там получите бабки. Шевелитесь, тля, шевелитесь!
        Пока бомжи, галдя, переодевались в свои потрепанные одежки, Барвин сидел неподвижно, обдумывая ситуацию. Подозрения оставались, но, когда занимаешься темными делами, без риска не обойтись. Что касается Барвина, то он рисковать привык, хотя не сильно любил это дело. Многолетний боевой опыт научил его не только смотреть опасности в лицо, но и выживать всем смертям назло. Он был уверен в себе. У него имелся пистолет, заряженный боевыми патронами, и драгоценный видеоролик. Отобрать то и другое будет непросто. Если кто-то думает иначе, то его ждет большое разочарование.
        - За мной, - скомандовал Барвин, спрыгнул на землю и зашагал к мебельному фургону той бесшумной, пружинистой поступью, которой ходил когда-то в разведку.
        В джип заглядывать он не стал, понимая, что это будет нарушением правил предложенной ему игры. Потянул на себя створки фургона и на всякий случай присел, готовый к любым неожиданностям. Их не последовало. Внутри мебельного фургона было пусто, если не считать шести литровых бутылок водки и пары палок копченой колбасы для закуски.
        Набрав номер Ивана Иваныча, Барвин предупредил:
        - В темноте не поеду. И если почую неладное, если вздумаете завезти нас в ближайшую рощу…
        - Насчет освещения можешь не беспокоиться, прапорщик, - послышалось в ответ. - А повезут вас по шоссе, не сомневайся. И вообще, я со своими людьми отчаливаю. До встречи в Москве.
        В подтверждение слов Ивана Иваныча джип фыркнул, сорвался с места и помчался прочь.
        - У меня с собой граната, - соврал Барвин, провожая удаляющийся автомобиль взглядом. - Вы ведь не хотите, чтобы отснятый материал разлетелся на мелкие пикселы?
        - Еще одна угроза, прапорщик, и я отменю нашу сделку. Ты не в горах с бандитами общаешься. За кого ты меня принимаешь? И кем возомнил себя? Рэмбо какой выискался! Граната у него, как же! Думаешь, я не знаю, что у тебя есть, а чего нету? - Посопев, Иван Иваныч завершил тираду слегка смягчившимся тоном: - Ладно, Рэмбо, хватит переливать из пустого в порожнее. Полезай в фургон и потерпи пару часиков. Не один ты здесь нервный. Я, знаешь ли, тоже денег за свою работу хочу, но гранатами никому не угрожаю и ультиматумов не выдвигаю.
        Тут Иван Иваныч отключил связь, и успокоившийся Барвин полез в фургон. За ним последовали остальные, окончательно перевоплотившиеся в тех, кем являлись изначально, - бездомных бродяг и пропойц, неряшливых, оборванных и вонючих. При виде дармового угощения все они необычайно оживились и принялись откупоривать бутылки еще до того, как фургон завелся. Пили из горлышка, колбасу рвали прямо зубами.
        Барвин к водке не прикоснулся, а к закуске тем более. Он решил быть трезвым, чтобы не утратить бдительности. Короче говоря, пытался контролировать обстановку, насколько это было возможно в его положении.
        Когда Стократ захлопнул за собой створки двери, снаружи их закрыли на засов, так что Барвин невольно почувствовал себя загнанным в ловушку. Лампочка внутри имелась, но свет от нее лился тусклый, мертвенный, навевающий тоску. Стены и пол фургона были обшиты оцинкованным железом, гладкий пол тоже блестел и лоснился, но в центре была приварена решетка размером метр на полтора, и, как догадался Барвин, предназначалась она для вентиляции, поскольку окон в металлическом коробе не было, а между дверными створками невозможно было просунуть даже ноготь.
        - Курить вредно для здоровья, - угрожающе процедил Барвин, заметив, что приложившиеся к бутылкам бомжи потянулись за сигаретами и зажигалками.
        Побурчав, они отказались от затеи. Усевшись в дальнем углу, Барвин уставился в пол между согнутых в коленях ног.
        Никакой гранаты у него не было - он блефовал. Зато заряженный пистолет остался при нем, и это внушало уверенность. Кроме того, плохо верилось в то, что заказчики окажутся настолько прижимистыми, что предпочтут расстрелять исполнителей, лишь бы не расставаться с деньгами. Слишком много шума и крови, да и сумма, по столичным меркам, не так уж велика.
        Косясь на хлебающих водку попутчиков, Барвин не прислушивался к их бестолковой хмельной болтовне. Его мысли были заняты другим. Зачем таинственному Ивану Иванычу понадобился этот фильм, снятый возле военного аэродрома? Почему он потребовал, чтобы в кадр попал садящийся самолет? Каким образом этот тип вышел на Барвина в полной уверенности, что тот справится с поставленной задачей? Ознакомился с его личным делом? В таком случае Иван Иваныч имеет доступ к архивам ФСБ, а может, и служит там. Тогда вероятно, что Барвин был задействован в некой секретной операции, последствия которой могут оказаться самыми неожиданными. Значит, получив деньги, нужно сматываться - как можно быстрее и дальше. Месяц, а то и два провести где-нибудь у черта на куличках, не привлекая к себе внимания, а там видно будет.
        Аркадий вздрогнул, когда свет внезапно погас. Бомжи встревоженно загомонили, да и Барвину стало не по себе. Темнота была непроглядная, хоть глаз выколи. Ни дырочки, ни щелочки, пропускающей дневной свет, - только сплошной непроницаемый мрак, порождающий инстинктивный страх. Барвин развернулся, готовясь начать колотить ботинками в стену, но тут лампочка включилась снова. Казалось, она горит чуть ярче, чем прежде, а рокот мотора изменился, сделавшись громче и, может быть, веселее. Это свидетельствовало о том, что фургон увеличил скорость.
        Почему?
        Барвин прислушался. Фургон по-прежнему катил по ровному асфальту, не раскачивался на рытвинах, а снаружи доносилось фырканье проносящихся мимо машин. Никаких резких поворотов, никаких подозрительных звуков не было. Взглянув на часы, Барвин уселся поудобнее, оперся спиной на стену и сунул ладони под мышки, упершись подбородком в грудь. Крепко спать он не собирался, а вздремнуть - почему бы и нет? Дорога в наглухо закрытом кузове обещала быть долгой и утомительной. Сон мог скрасить ее немного, и Барвин сомкнул веки.
        Некоторое время до него долетали обрывки пьяных разговоров, а потом в мозгу начали проплывать некие красочные образы, и, наконец, дремота сменилась сном. Привиделась Барвину какая-то живописная деревенька у реки, подернутой вечерней дымкой. Из дымки той вышла пышная бабенка, прикрывающая срам березовым веником, поманила за собой и скрылась в бревенчатой бане на берегу. Не мешкая, Барвин устремился за ней и, раздвигая руками густой, горячий пар, принялся искать соблазнительницу, зовя ее по имени: «Даша, Даша». Пятерни его никак не могли нащупать упругую теплую кожу, все время натыкались на гладкие стены. Тогда он решил позвать Дашу погромче, напряг голосовые связки, что-то промычал и проснулся.
        Чугунная голова болталась на слабой шее, как неживая. Отяжелевшие веки упорно отказывались открываться полностью, а распухший язык не умещался во рту. Перебарывая сонную одурь, Барвин ударил себя по одной щеке, по другой и часто заморгал, не понимая, где находится и что с ним происходит.
        По полу, задевая друг друга, катались бутылки с недопитой водкой. Пятеро спутников сидели и лежали в причудливых, расслабленных позах, никак не реагируя на сиплые оклики Барвина. У растянувшегося на полу Стократа дико закатились зрачки, его ноги судорожно подергивались, а изо рта стекала то ли пенистая слюна, то ли желчь. Глаза были открыты и у привалившегося к нему безымянного бомжа, ставшего не просто румяным, а розовым, как спящий младенец. Лиц остальных Барвин не видел, но ему стало ясно, что происходит нечто страшное.
        Происходит или произошло?
        Вторично отхлестав себя по щекам, он не почувствовал ударов, но начал приходить в себя. Его спасло то, что он не пил водку. Пьяные бомжи забылись мертвецким сном, так и не заподозрив подвоха. Кое-кто из них обмочился, а кто-то, судя по запаху, и вовсе обделался. Но вонь мало беспокоила Барвина. Главное было выжить, выжить во что бы то ни стало.
        Постанывая, он расстегнул куртку, задрал свитер и оторвал кусок от футболки. В военном училище, где он проходил подготовку, рассказывали о множестве способов убийства человека, и ему были отлично известны признаки отравления угарным газом. Сперва вялость, апатия, затем галлюцинации и потеря сознания, сопровождаемые ослаблением дыхания, покраснением кожи и расширением зрачков. Все эти симптомы были налицо у пятерки бомжей, а кроме того, Барвин ощущал их у себя. В висках стучали тяжелые молоты, к горлу подступала рвота, пальцы дрожали, взгляд то и дело застилало темной пеленой.
        - Суки, - сказал Барвин и не услышал ни собственного голоса, ни последовавшего приступа кашля.
        Еще пару минут, и он так и не заметил бы, как перенесся из привидевшейся баньки прямиком в мир иной. Мебельный фургон оказался душегубкой, или газенваненом, как называли подобные машины в фашистской Германии. Камера смерти на колесах. Невидимая, коварная погибель проникала внутрь вместе с выхлопным газом, вырабатываемым автомобильным двигателем. Окись углерода, та самая, которую в народе называют угаром. Он поступает в кровь в 200 раз быстрее кислорода и буквально врывается в мозг, легкие, сердце. Наступает кислородное голодание и удушье…
        Дотянувшись до бутылки, Барвин полил ею обрывок ткани и стал дышать сквозь нее, но водочные пары дурманили его, мешая мыслить связно. Тогда он еще раз рванул футболку и поспешно помочился на тряпку, как это рекомендовал когда-то инструктор в учебке, рассказывая про средства спасения во время пожара в задымленном помещении. Фокус с тряпкой изобрели во время войны евреи, умудрявшиеся выживать в немецких душегубках.
        Мысленно благодаря их, Барвин экономно дышал сквозь мокрую ткань, не обращая внимания на удушливый смрад и резь в слезящихся глазах. В какой-то момент он подумал, что неплохо бы продырявить борт фургона пистолетными пулями, чтобы получить доступ к свежему воздуху, но отказался от этой затеи, опасаясь привлечь к себе внимание выстрелами. Приказав себе не паниковать, он опять окропил тряпку мочой и лег на спину, покусывая себя и щипая, чтобы не отключиться.
        Когда душегубка замедлила ход и поехала по какой-то плохой, тряской дороге, он достал пистолет, снял его с предохранителя, осторожно сунул под свитер и прикрыл полой куртки. Через пять минут фургон остановился. Заскрежетал запор, дверь распахнулась, внутрь ворвался поток восхитительно чистого воздуха. Барвин, отбросивший тряпку, неподвижно лежал на полу, касаясь кончиками пальцев рукоятки пистолета.
        - Ну и вонища, - пожаловался чей-то голос.
        - А ты как думал? - рассудительно отозвался второй. - Не голландские тюльпаны привезли.
        - Они обоссались, блин. Да еще и обгадились в придачу.
        - Так всегда бывает. Это у меня третий маршрут. Ты тоже привыкнешь. Шеф не любит пальбы.
        - Лично я не люблю разгребать дерьмо… Звать, что ли, землекопов?
        - Погоди-ка.
        Услышав характерный щелчок передернутого затвора, Барвин внутренне напрягся. Его тело приготовилось принять в себя автоматную очередь, но обошлось. Вместо того чтобы стрелять, неизвестный забрался в фургон, тяжело топая, приблизился, склонился над Барвиным, снял с него видеокамеру и выбрался наружу, удовлетворенно крякнув:
        - Порядок.
        Послышались голоса других мужчин, подошедших к фургону. Их ругали за то, что яма вырыта неглубокая, а они оправдывались: мол, все равно скоро подъедут мусоровозки и завалят могилу.
        - Будет покруче скифского кургана, - обещали они. - Не то что люди не найдут, крысы не унюхают.
        Барвин понял, что его привезли на одну из исполинских подмосковных свалок, и только теперь почувствовал, что воздух, которым он дышит, не такой уж свежий, а до ушей его доносится неумолчное карканье тысяч ворон, орущих в предвкушении добычи. Это было так жутко, что он едва не вскочил на ноги, чтобы ринуться наутек, но, слава богу, удержался. «Нельзя, нельзя, - твердил он себе. - Тебя считают мертвым, так не выдавай же себя, затаись среди покойников… Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие как часовые…»
        Некстати пришедшие на ум строки Высоцкого все крутились и крутились в голове Барвина, звуча до того отчетливо, что голоса реальных людей доносились до него словно бы издалека.
        - Ладно, - решил человек, конфисковавший у него камеру. - Вытаскивайте жмуров и закапывайте. Вот деньги, по пять штук на рыло…

«Расценки стандартные, - подумал Барвин. - Мои гаврики тоже должны были получить по пять тысяч, но просчитались. Эти хотя бы рубли в руках подержат перед смертью».
        Аркадий знал, что и как будет делать. Сброшенный на землю с полутораметровой высоты, он не пикнул, не поморщился и не моргнул глазом. Голова трупа, последовавшего за Барвиным, врезалась ему в солнечное сплетение, но и тут он сумел сохранить полную неподвижность. Остальные тела, к счастью, сбросили поодаль. Барвин слышал, как они падают, и с необычайной остротой ощущал, что сам-то он жив, что он не превратился в труп, с которым можно обращаться как с бревном или мешком картошки.
        Жив! Жив! Жив! Наши мертвые нас не оставят в беде!
        А потом его поволокли за ноги и столкнули в яму. В нос ударил запах сырой земли. Пока могильщики возились с остальными телами, Барвин услышал шум отъезжающей машины и позволил себе слегка приоткрыть веки. Сперва он увидел лишь небо, затянутое облаками, затем в поле зрения возник человеческий силуэт с лопатой. Прошуршала земля, комья посыпались на Барвина, и он едва не чихнул от пыли, попавшей в ноздри. Зажмурившись, он выжидал, не обращая внимания на порции рыхлой земли, снова и снова летящие сверху. А когда гудение двигателя стихло вдали, нащупал рукоять пистолета и сел, протирая свободной рукой глаза.
        Пауза длилась какие-то доли секунды, однако, должно быть, показалась двум могильщикам невероятно долгой. Замерев с лопатами наперевес, они глядели на Барвина, и физиономии их серели прямо на глазах.
        - «Воскресшие мертвецы», третья серия, - пробормотал Аркадий, сам не понимая, для чего понадобилось ему зубоскалить в столь ответственный момент. Наверное, ему просто надоело изображать из себя покойника, и его радовало, что он вновь может разговаривать и голосовые связки по-прежнему подчиняются ему.
        - Что? - глупо спросил один из могильщиков, зацепился ногами за кучу земли и с размаху сел на нее. Его выпученные глаза увеличились до размера теннисных шариков, и, казалось, они вот-вот вывалятся из глазниц и покатятся в яму.
        - Ничего, - сказал Барвин и нажал на спусковой крючок.
        Сидящая перед ним фигура упала как кукла, которую дернули за невидимую ниточку.
        Хлесткий выстрел переполошил воронью стаю, отозвавшуюся тысячеголосым хриплым хором. Но еще прежде, чем черные птицы дружно поднялись в небо, Барвин послал пулю во второго могильщика, замахнувшегося лопатой. Тот осел на колени, пытаясь что-то сказать, однако второй выстрел опрокинул его на спину.
        Барвин медленно поднялся из ямы, едва не сделавшейся его могилой.
        - Вот и все, - выдохнул он и ошибся.
        Это был не конец истории, а только ее начало.
        Часть первая. Прах и пепел

1
        Утром в субботу, 10 апреля, президент Польши Стас Корчиньский поднялся на трап правительственного самолета с женой Марией под руку. Оба маленькие, подвижные, чуть застенчивые с виду, они походили друг на друга, как это бывает с супругами после долгих лет счастливого брака. Но если Мария казалась подавленной и чем-то опечаленной, то на круглом лице ее мужа сияла торжествующая улыбка.
        Это был день не только его личного, но и национального триумфа. Через каких-нибудь три часа Польше предстояло поквитаться с Россией за все свои былые поражения и унижения. Символично, что реванш должен был состояться в Катыни, где в 1940 году погибли тысячи пленных офицеров Войска польского. Долгое время Кремль пытался переложить ответственность за массовые расстрелы на гитлеровцев, но Евросоюз наконец надавил как следует, и пару дней назад российский премьер-министр, спасая проект газопровода «Северный поток», был вынужден признать виновными в катынской трагедии НКВД, Берию, а также лично товарища Сталина.
        Правда, хитрый Силин и здесь не обошелся без оговорок. Помянул тридцать две тысячи красноармейцев, погибших в тридцатые годы в польском плену, намекнул, что расстрел в Катыни мог быть кровавой местью Сталина. А потом и вовсе сменил тон, заявив:
        - Может быть, это что-то может объяснить, мы не знаем. В документах этого нет. И вообще большой вопрос: почему часть людей сослали в Сибирь, а часть взяли и расстреляли? - Выразительно подняв брови, Силин покачал головой: - Нет этому рационального объяснения, и в документах этого нет.
        Братьев Корчиньских словно холодным душем окатили, когда они услышали силинскую тираду, и тогда один пообещал другому:
        - Вот увидишь, Мирек, я ему это припомню!
        Миреком был Мирослав Корчиньский, бывший премьер Польши, отодвинутый на задний план вечным оппонентом Дональдом Тусеком. Что касается брата-близнеца Мирослава, Стаса, то он свое президентское кресло не собирался уступать никому и ни при каких обстоятельствах. Правда, в последнее время кресло опасно пошатнулось, однако Стас Корчиньский намеревался не только усидеть на нем, но и упрочить свое положение. Произойти это должно было в ходе мероприятий в память о жертвах катынского расстрела, приуроченных к семидесятилетию этого ужасающего злодеяния. Вот почему в Россию Корчиньский летел не в скорбном, а в приподнятом настроении. Там, под Смоленском, возле траурного мемориала, в присутствии множества соотечественников и зарубежных журналистов президент Польши собирался произнести самую значительную речь в своей жизни. Она готовилась лучшими спичрайтерами, тогда как каждый шаг Стаса Корчиньского, каждый его жест, тон и мимика репетировались под руководством команды опытнейших имиджмейкеров. И теперь, вступая на борт авиалайнера, он ощущал себя актером, появившимся на сцене в лучах прожекторов.
        - Приветствую вас, пане и панове, - воскликнул Стас Корчиньский, прежде чем проследовать в свой отсек люкс. - Рад видеть вас здесь в этот знаменательный для всех нас день. Приношу извинения за тесноту и временные неудобства, но вините в этом не своего президента, а сейм, и только сейм. Там считают каждый злотый, потраченный мною, так что о «Боингах» остается пока только мечтать.
        Полушутливый спич Корчиньского был встречен одобрительными аплодисментами. Все, кто видел и слышал президента, понимали, что он имеет в виду. Дискуссия о приобретении новых самолетов для польских руководителей велась давно и безуспешно. Ссылаясь на экономический кризис, премьер-министр Польши Дональд Тусек наотрез отказывался выделять средства на обновление правительственного авиафлота. В результате президент был вынужден летать на допотопном «Ту-154», единственной модели советских самолетов, допускаемой в воздушное пространство Евросоюза. Самолету было двадцать с лишним лет, и, хотя он только что прошел капитальный ремонт и был начинен современной авионикой, комфортабельности внутри от этого не прибавилось.
        Вместе с президентской четой этим «Ту-154» летела почти вся государственная знать Польши: высокопоставленные чиновники, секретари канцелярии президента, главы нацбезопасности, министры и их заместители, главкомы, начальники штабов, командующие гарнизонами, капелланы и епископы, а также видные общественные деятели. Помимо официальной делегации в тесных салонах ютились журналисты и телерепортеры, не внесенные в списки по той простой причине, что приземляться предстояло на военном аэродроме «Северный», где запрещалось вести видео- и фотосъемки. Корчиньскому же хотелось попасть в прямой эфир телемарафона сразу по прибытии в Смоленск, чтобы объективы запечатлели его, сходящего по трапу, с головой, низко склоненной в память о тысячах безвинно казненных соотечественниках. Остальное доделает команда польских и зарубежных СМИ, уже вылетевшая на место событий под присмотром посла Ежи Бара. И тогда уже ни господину Силину, ни господину Астафьеву не отделаться общими фразами, поскольку в своем обращении Корчиньский потребует не только признания геноцида против польского народа, но и публичных извинений, после
чего начнется масштабный пересмотр итогов Второй мировой войны. Скоро, очень скоро Россия станет платить по счетам СССР, и тогда никакого газа, никакой нефти не хватит ей для выплаты репараций!
        - Что же ты приуныла, Мария? - ласково спросил Корчиньский, располагаясь у окна за столом, заваленным свежими журналами и газетами. - Плохо себя чувствуешь?
        - Мне страшно, Стасик, - тихо ответила жена, тревожно прислушиваясь к свисту включившихся двигателей. - Никогда еще так страшно не было, веришь?
        - Странно. Прежде ты никогда не боялась летать.
        - Просто я давно не летала с тобой.
        - Вот так новость! - В смехе Корчиньского не прорезалось ни единой нарочитой нотки, заявление жены действительно рассмешило его. - И чем же это я такой страшный, дорогая?
        - Ты не страшный, Стасик, - произнесла пани Мария, понижая голос до шепота, - ты добрый и очень хороший, но…
        Сорвавшийся с места «Ту-154» побежал по бетону, выруливая на взлетную полосу. Лица многих пассажиров окаменели, как будто их готовились запустить по меньшей мере в космос.
        - Договаривай, - предложил Корчиньский, приветливо улыбаясь приблизившемуся Ардановскому, своему ближайшему другу и советнику со времен пресловутого «мясного эмбарго». - Присаживайся, Кшиштоф. Тебе выпала честь узнать государственную тайну из уст первой леди страны. Моя женушка собирается поведать что-то чрезвычайно секретное.
        Фыркнув, Стас перевел взгляд на супругу.
        - Никакого секрета тут нет, - возразила она, не принимая шутливого тона. - Все газеты только и пишут о том, как тебе не везет с полетами в последнее время. Вот, полюбуйся, - она ткнула пальцем в «Трибуну». - Небеса предупреждают президента… Тут перечислены последние случаи, когда ломались твои самолеты. Это и чрезвычайное происшествие в Монголии, и злополучный рейс в Нью-Йорк, и обледенение самолета над Украиной… А Корея, помнишь? - Пани Мария прижала маленькие кулачки к груди. - Вас тогда едва не опрокинуло ветром при посадке… Сидя у телевизора, я думала, что сойду с ума. Ах!..
        Она непроизвольно вскрикнула, когда притормозивший самолет ринулся вперед с такой скоростью, что напрягшихся пассажиров вдавило в спинки сидений. Мягкий толчок, и вот уже земля, оставшаяся внизу, стала удаляться с каждой секундой. Ардановский нервно сглотнул, избавляясь от пробок в ушах.
        - За все надо благодарить нашего премьера, - включился он в беседу. - В прошлом месяце пан Тусек опять заявил, что не собирается раскошеливаться на приобретение шикарного, как он выразился, аэробуса. Мол, стране достаточно самолетов, которые гарантировали бы президенту элементарную безопасность.
        - Тусек, Тусек, Тусек! - проговорил Корчиньский, кривясь, как от зубной боли. - Куда ни ткнись, за что ни возьмись, всюду этот Тусек ставит барьеры на пути. Он прямо-таки лез из кожи, чтобы очутиться сегодня на моем месте. - Похлопав по подлокотнику рукою, Корчиньский рассмеялся, и злорадный смех его прозвучал на фоне гудения самолета, подобно визгу циркулярной пилы. - Да и русские предпочли бы встретиться сегодня не со мной, а с премьер-министром. С ним всегда можно договориться.
        Это было равносильно обвинению в предательстве национальных интересов. Кто-кто, а Стас Корчиньский не собирался уступать Москве даже в мелочах. Астафьеву он не доверял так же, как Силину, и с обоими первыми лицами Кремля у него сложились крайне натянутые отношения. Что ж, на этом и строилась политика Корчиньского. Это по его инициативе одна из варшавских площадей была названа именем Джохара Дудаева. Это он предложил Евросоюзу ввести санкции против Москвы за эмбарго на ввоз польского мяса. С его же подачи Польша наложила вето на начало переговоров по новому двустороннему соглашению между Брюсселем и Москвой. Став президентом, он ни разу не встретился с российскими руководителями с глазу на глаз, а в России побывал лишь однажды, в 2007 году, все в той же злополучной Катыни, куда летел снова. «Надеюсь, визу мне дадут», - съязвил он, объявляя о своем решении в начале марта.
        Виза, понятное дело, выдана была, однако первым прорвался в Катынь вездесущий Дональд Тусек, побывавший там вместе со своим российским коллегой Владленом Силиным не далее как седьмого апреля. В ходе поминальной церемонии оба премьера, как обычно, неплохо спелись и исполнили дуэтом свою любимую песню о взаимопонимании и добрососедских отношениях. Как будто можно дружить с медведем, не посаженным на цепь!
        При мысли о соглашательской политике Тусека настроение у Корчиньского слегка испортилось, и, обращаясь к соратнику, он озабоченно произнес:
        - Как бы наши телевизионщики не устроили саботаж в Катыни. Ты же знаешь, что все они едят из кормушки правительства.
        - Слишком поздно, - успокоил друга Ардановский. - Визит расписан по минутам, а, кроме того, в Катыни тебя ожидают репортеры со всего мира. Прямой эфир, Стас, это великая сила.
        - Да, но эта телеведущая из ТВП… как ее? Ага, Иоанна, она способна на любую провокацию. В ее программе меня, законного польского президента, называют консерватором и националистом. - Корчиньский негодующе всплеснул руками. - Это я националист, Кшиштоф, я?! Человек, посвятивший жизнь служению родине?
        - Ты же сам сказал, что Тусек контролирует телевизионщиков. Вот они и отрабатывают свои злотые.
        - Сребреники, Кшиштоф, сребреники, - прошипел Корчиньский. - Это иудины деньги. Но сегодня…
        Пока они, сблизив головы, шушукались о чем-то, в салон заглянула стюардесса, предложившая завтрак и напитки. Покосившись на ее длинные ноги, пани Мария выпроводила девушку раздраженным взмахом руки:
        - Свободна, милая. Мы уже завтракали.
        - Пригласите ко мне секретаря канцелярии, - попросил стюардессу Корчиньский, тоже не оставивший без внимания ее ноги. - И пусть захватит с собой регламент.
        Явившийся на вызов пан Выпих принялся зачитывать расписание предстоящих церемоний. Когда дело дошло до вручения Корчиньскому урны с землей из Катынского леса, Стас зевнул, деликатно прикрыв рот ладошкой. Когда же секретарь принялся излагать порядок награждения членов российского «Мемориала», Корчиньский уже мирно дремал, измотанный подготовкой к визиту в Россию.
        Тем временем шестидесятитонный самолет, подобно крылатой торпеде, мчался над облачной равниной с крейсерской скоростью девятьсот километров в час. В прозрачном разреженном воздухе была отчетливо видна каждая заклепка на его фюзеляже. Сверкающий на солнце, он казался игрушечной моделью, запущенной в небо.
        Сидящим внутри, конечно же, самолет виделся иначе: тесная длинная капсула с рядами окошек, сквозь которые можно полюбоваться разве что скошенным крылом. Желающих разглядывать его не было. Многие пассажиры, убаюканные монотонным гудением двигателей, уснули, остальные негромко беседовали, листали документы или что-то просматривали на экранах своих ноутбуков. Стюардессы, разносившие соки, чай и воду, заученно улыбались каждому, кто удостаивал их взгляда. Ничто не предвещало беды, приближающейся с каждой минутой, за которую «Ту-154» успевал пролететь пятнадцать километров. Скорость не ощущалась. Время растягивалось, как резиновое.
        Разлепив веки, Корчиньский недоумевающе уставился на мобильный телефон, протянутый ему шефом президентской канцелярии. Звонил брат, спрашивал, как у Стаса дела.
        - Все отлично, - ответил тот хриплым спросонья голосом. - Лучше быть не может, Мирек.
        - Ты простудился? - обеспокоился брат.
        Он всегда считал себя старшим, поскольку родился на сорок пять минут раньше. Иногда это бесило, но сегодня Стас Корчиньский испытал нечто вроде умиления.
        - Я совершенно здоров, - сказал он, - просто задремал немного.
        - Обычно ты не спишь днем, - произнес Мирослав недоверчиво.
        Стас сел прямо, помотал головой, прогоняя сонную одурь, и признался:
        - Устал я, Мирек. Сам знаешь, сколько проблем навалилось. Жаль, что тебя нет рядом.
        - Маму нельзя оставлять одну, - напомнил Мирослав. - Ее здоровье очень пошатнулось в последнее время. - Он вздохнул: - Совсем старенькая наша мамочка. Переживаю за нее. Очень.
        - Я тоже, - сказал Стас жалобным, как у маленького мальчика, голосом. - Спасибо, что ты заботишься о маме. Передавай ей привет.
        - Лучше бы ты почаще ее навещал.
        - Обязательно навещу. Вот вернусь из России, и сразу к вам. Отметим нашу очередную победу в семейном кругу.
        - Ты поосторожней там с русскими, - предупредил Мирослав. - Сам знаешь, что это за народ. С виду стали почти цивилизованными, но в душе остались прежними. Дикари. От них можно ожидать любой подлости. Нож в спину, пулю в затылок… Сам знаешь их излюбленные методы.
        - Ну, на этот случай со мной летят все наши главные силовики, - усмехнулся Стас Корчиньский. - Обязательно посмотри по телевизору, как прижмет хвост пан Астафьев, когда окажется лицом к лицу с цветом польской нации. Мы не украинцы, перед которыми можно безнаказанно играть мускулами.
        - Желаю вам удачи, и знайте, что душой я с вами. - Помолчав, брат президента поинтересовался: - Вы уже приземляетесь?
        - Пока нет, но, думаю, скоро сядем, - ответил Стас Корчиньский и ошибся так, как не ошибался еще ни разу в жизни.
        Злой рок незримо витал в воздухе, готовясь внести свою лепту в большую политику.
        В то самое время, когда близнецы Корчиньские разговаривали по телефону, с пилотами президентского самолета связался белорусский диспетчер, сообщил, что над Смоленском собирается густой туман, и настоятельно посоветовал садиться в Минске. Через несколько минут на связь вышел руководитель полетами военного аэродрома
«Северный» и, зачитав сводку Гидрометцентра, предложил совершить посадку на любом из близлежащих аэродромов - в Минске, Витебске, Липецке или Москве.
        Сняв наушники, командир экипажа Аркадиуш Протасюк покачал головой и отправился с докладом к президенту. Выслушав прогноз, тот состроил недовольную мину.
        - Какой туман, пан летчик? Погляди туда. - Он ткнул пальцем в иллюминатор, за которым разливалась слепящая голубизна. - Прекрасная солнечная погода.
        - Мы летим на десятикилометровой высоте, пан президент, - сказал Протасюк.
        - Ну и что?
        - Внизу все выглядит иначе. В Смоленске нелетная погода. Видимость ниже допустимого минимума.
        - Вы ничего не путаете?
        - Я прекрасно знаю русский язык, пан президент. Мне сообщили, что десять минут назад «Ил-76», сделав два круга над «Северным», поостерегся садиться в густом тумане и ушел на посадку в Москву. А ведь это были здешние летчики, хорошо знающие местность.
        Прикинув, сколько времени займет автопробег из Москвы в Смоленск, Корчиньский почувствовал, что начинает закипать от злобы.
        - Кое-кто хочет, чтобы я опоздал в Катынь, где меня ждут тысячи людей и десятки телекамер, - произнес он, с трудом сдерживая раздражение. - Не знаю, что там приключилось у русских, а наш самолет с журналистами благополучно приземлился, о чем меня недавно известили по телефону. Как же это возможно?
        - Не знаю, - нахмурился Протасюк.
        - Зато я кое-что знаю, - заявил Корчиньский с кислой миной. - Если я сяду в Москве и не попаду на церемонию, то это будет политическое унижение. - Он прищурился. - Может быть, русские диспетчеры намеренно сгущают краски? Может, это они нагоняют туман? Воображаемый туман! В таком случае, мы не должны поддаваться на провокации. - Заметив, что летчик нахмурился, президент сменил тон. - Впрочем, вы здесь, конечно, главный, и решение остается за вами. Я всего лишь пассажир. - Корчиньский развел руками. - Мне остается лишь подчиниться… как тогда в Тбилиси.
        У Протасюка дернулся кадык. Намек был более чем прозрачный. Полтора года назад, в разгар российско-грузинского конфликта, пилот президента отказался сажать самолет в столице Грузии, ссылаясь на маршрут полета, утвержденный канцелярией. Он заявил, что в такой сложной политической обстановке не имеет права рисковать жизнями президентов Польши, Латвии, Литвы, Эстонии и Украины, спешивших выразить поддержку своему другу Михаилу Шахашвили. Стас Корчиньский тогда впал в настоящую истерику, и все же непокорный летчик приземлился в Азербайджане, за что был уволен из воздушного флота без права восстановления в должности.
        Протасюку вовсе не хотелось поплатиться собственной карьерой и лишиться престижной работы. Положение у него было безвыходное, и все же он предпринял еще одну попытку.
        - Итак, - произнес он, - если я правильно понял вас, пан президент, то, несмотря ни на что, вы приказываете мне садиться в Смоленске?
        - Приказываю? - возмутился Корчиньский. - Предлагаю, пан летчик, всего лишь предлагаю. - Он обвел салон взглядом, призывая присутствующих в свидетели. - В мои полномочия не входит командование самолетами, хотя полномочия президента простираются далеко, очень далеко. - Его взгляд, устремленный на Протасюка, был чист и ясен, как у ребенка, сваливающего вину на другого. - Повторяю, решение за вами. Идите и выполняйте свой долг. Надеюсь, вы его правильно понимаете?
        - Да, пан президент, - вздохнул Протасюк, кивнул и покинул салон.
        В кабину он вошел с потемневшим лицом, на расспросы товарищей отвечал коротко, с их взглядами старался не встречаться.
        - Значит, все же будем садиться в Смоленске, - озабоченно пробормотал второй пилот. - Не нравится мне это.
        - А уж мне как не нравится! - воскликнул бортинженер, не снимая рук с рычагов управления двигателями. - Лучше бы мы обычных пассажиров возили, честное слово. С этими шишками сплошные проблемы. И вообще польской элите противопоказано путешествовать по воздуху, кто-то на нее порчу навел. Помните, как премьер Миллер до Варшавы недотянул? А наш командующий ВВС, самолет которого вошел в штопор на учениях? А потом все его подчиненные, что в 2008-м всмятку разбились под Щецином?
        - Хватит болтать, и без тебя тошно, - оборвал бортинженера Протасюк. - Готовимся к посадке. - Он положил руки на штурвал. - Управление беру на себя. Следи за интерцепторами, инженер. Штурману поддерживать постоянную связь с землей. - Протасюк набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком с парашютом, и закончил: - Передай диспетчеру, что мы заходим на посадку.
        - Но…
        - Мы заходим на посадку, черт подери!
        Повинуясь штурвалу, «Ту-154» совершил плавный разворот и начал снижаться, стремительно проваливаясь сквозь слои облаков. Солнце исчезло. В просветах появилась земля, затянутая серой дымкой. Ландшафт был окрашен в унылые серые и бурые краски, словно желая усилить и без того тревожное состояние экипажа.
        - Полагаю, вертикальная видимость внизу менее ста метров, - доложил второй пилот, вглядываясь в туманную кисею. - Горизонтальная менее тысячи или что-то около того. Молоко, сплошное молоко.
        - Сообщи диспетчеру, что мы ориентируемся на радиокомпасы, - велел Протасюк штурману. - Пусть ведет. Вся надежда на него и на Господа Бога.
        - На связь вышел руководитель полетами аэродрома «Северный» Павел Плюснин, - сообщил штурман. - Говорит, что, по данным Гидрометцентра, видимость от двухсот до пятисот метров. Требует личной связи с вами, пан командир.
        Протасюк неохотно включил наушники. Плюснин тут же застрекотал кузнечиком:
        - Ситуация чрезвычайная! Вы подвергаете опасности лиц государственного значения!
        - Это они меня подвергают, пся крев! - рявкнул Протасюк, мешая польские и русские слова. - Сажусь по глиссаде. Полоса чистая?
        - Чистая, - угрюмо подтвердил Плюснин. - А ты ее хоть видишь?
        - Тут сам дьявол не разберет, что я вижу, а чего нет.
        Мокрый, как мышь, командир экипажа взялся за рукоятку на левом пульте. Послышалось сипение гидравлических механизмов. Из носового люка и гондол на крыльях вывалились шасси, придавая самолету сходство с гигантским насекомым, растопырившим лапы на лету. Трижды он проносился над аэродромом, всякий раз заходя на новый круг. При четвертом развороте лица пилотов в кабине блестели, словно окаченные водой.
        - Почему не докладываете наземной службе параметры приземления самолета? - надрывался Плюснин на далекой земле.
        - Не до цифр мне! - проорал Протасюк в ответ, облизывая соленые от пота губы.
        - Вы же сейчас угробитесь, мать вашу! Переводите машину в горизонтальный полет и уходите, уходите!
        В этот момент в кабину ввалился главком ВВС Анджей Бласик.
        - Они настаивают, чтобы мы улетели, - сказал ему второй пилот, утирая лицо рукавом.
        - Русские всегда на чем-то настаивают, - отмахнулся Бласик. - Да только не то время, чтобы диктовать условия великой Польше.
        Потянув носом, Протасюк уловил запах коньяка и мысленно обругал главнокомандующего последними словами. Вслух попросил:
        - Постарались бы вы переубедить президента, пан Бласик. Приземляться в тумане все равно что по крыше ходить с завязанными глазами. Я ни за что не ручаюсь.
        - А радиомаяки? - удивился главком.
        - Это военный аэродром, а не гражданский. Ближний привод размещен в километре от полосы, и заходить на него приходится на опасной высоте. Руководство аэродрома приказывает нам следовать на запасной аэродром.
        - Очень настоятельно приказывают, - поддержал командира бортинженер.
        - Согласно нормам международного права, - отчеканил главком, - окончательное решение о посадке принимает экипаж, а указания военных диспетчеров для гражданских летчиков носят рекомендательный характер. Вы ведь гражданские летчики, верно?
        Это была ирония. Как полагается, пилотировали президентский самолет военные летчики из элитного 36-го полка польских ВВС. Протасюк носил чин полковника, дорожил им и не собирался лишаться погон.
        - Конечно, - буркнул он, заходя на посадку в четвертый раз.
        С первой попытки минуло ровно одиннадцать минут, но командиру экипажа казалось, что он провел над русским аэродромом целую вечность. Включив систему «Катет», выводящую самолет на глиссадные маяки, он забыл, что они расположены вдали от посадочной полосы, и слишком рано сбросил высоту, а затем совершил еще одну ошибку. Последнюю. Роковую. Вглядываясь в туман, Протасюк принял боковые ограничительные огни за так называемый «световой ковер», отклонился влево и ахнул, сообразив, что происходит.
        - Земля! - завопил второй пилот. - Вверх, командир, вверх!
        - Преждевременное снижение! - выкрикнул голос в наушниках. - Преждевременное…
        Попятившийся главком тоже что-то закричал и стал валиться на пол, лихорадочно хватаясь за что попало. Стряхнув его руку с плеча, Протасюк врубил форсаж и качнул самолет вправо, надеясь набрать высоту с разворота. Но было поздно. Зацепившись крылом за верхушку дерева, «Ту-154» врезался в лесополосу, круша ветки и теряя на лету листы сорванной обшивки. Сквозь хруст, треск и скрежет доносился многоголосый вой пассажиров, понявших, что самолет терпит крушение.
        Поврежденное крыло отвалилось и, срезая по пути стволы, упало на проселочную дорогу. Но и без крыла многотонный дюралевый снаряд пролетел по инерции не одну сотню метров, а потом, врезавшись носом в землю, еще некоторое время то подпрыгивал, то скользил на брюхе, вспахивая ковер прелой листвы. До болота он докувыркался разорванный пополам, искореженный и смятый, как пивная банка, побывавшая в мясорубке. Чудовищные пылесосы двигателей заглохли не раньше, чем сорвали с людей одежду вместе с кожей и скальпами. От самих людей мало что осталось. Лишь внутренности и ошметки мяса, отделившегося от костей, вылетали в окна и дыры в корпусе, смешиваясь с грязью, в которую сыпался град металлических обломков. Они кромсали теплую еще человеческую плоть, разбрасывая ее по всей округе.
        Когда пожарные, поднятые по тревоге, прорвались к остаткам самолета сквозь заболоченный лес, некоторые из них падали в обморок, а остальные даже не пытались перебороть тошноту.
        - Там было месиво, - скажет один из них позже журналистам. - Люди как грибы, раздавленные в корзинке. Гробы-то подвезли, больше ста гробов, да только пассажиров по кусочкам собирали в полотна из полиэтилена. Хорошо еще, что баки не рванули, успели потушить…
        - Такого ужаса я даже в Чечне не видел, - признавался другой. - Целых тел не осталось. Даже охранников в бронежилетах по земле размазало. Человеческие кости позастревали в деревьях, а под ногами все красное… Бр-р, я теперь долго еще уснуть не смогу, боюсь. Мерещатся они мне. Закрываю глаза - и всюду кровь, кровь…
        Телерепортеры, примчавшиеся из Катыни, будут бродить по колено в непролазной красной грязи, снимая искореженные фрагменты самолета: задранные к небу шасси, турбины, лохмотья фюзеляжа, зарывшуюся в землю кабину пилотов. Трупы в кадр не попадут - трупов там не останется. Подгонят самосвалы с песком, технику, милицию, войска, команды следователей и экспертов, оцепят место трагедии, и сводки с него заполнят мировой телеэфир, озвученные скороговорками дикторов, вещающих на всех языках:
        - Катастрофа века! В результате крушения самолета «Ту-154» под Смоленском Польша лишилась президента, его ближайших соратников и военного командования страны. Погибли все девяносто шесть человек, находившихся на борту: восемь членов экипажа и восемьдесят восемь пассажиров - официальная делегация из Польши во главе со Стасом Корчиньским.
        Корчиньский, Корчиньский, Корчиньский… С утра до вечера, всю ночь напролет и в последующие дни, наполненные тревогой и скорбью, эта фамилия будет повторяться на все лады по всей планете.
        Какой мощный, какой масштабный пиар! И какой черный…
        Польша зажжет свечи и склонит головы в костелах, забыв о политических распрях на целую неделю, объявленную траурной. А над Европой поплывет облако черного пепла из исландского вулкана, который многим будет казаться дымом погребального костра.
        И грозный призрак новой мировой войны поднимется вместе с этим дымом, хотя разглядят его лишь самые прозорливые.

2
        Прежде чем траурный кортеж с гробами польского президента и его супруги проехал по главным улицам Варшавы, десятки тысяч поляков собрались на площади Пилсудского, украшенной цветами. Их запах показался Мирославу Корчиньскому кладбищенским. Пожалуй, это была первая связная мысль, возникшая в его одурманенном лекарствами мозгу за всю неделю после кошмарной авиакатастрофы. Медики не отходили от него ни на минуту. У него не было сил прогнать их к чертовой матери.
        Траурная месса промелькнула для Корчиньского как короткий тягостный сон, почти не оставив о себе воспоминаний. Затем он вдруг оказался на площади, среди царившей вокруг тишины. Ему не сразу удалось сообразить, что объявлена минута молчания, и он не разобрал ни единого слова из прощальной речи спикера сейма Бронислава Коморовского. Зато в голове появилась еще одна конкретная, связная мысль:
«Бронислав взял слово первым, потому что исполняет обязанности президента. Следовательно, он считает себя преемником Стаса. А я? Разве не я должен занять место покойного брата? Мы ведь одно целое… Мы были одним целым».
        После этого сознание Корчиньского прояснилось окончательно, и он заставил себя слушать внимательно.
        - Немного моментов в истории нашего народа, когда мы вместе, - говорил Коморовский, и для подтверждения своих слов соединил ладони. - И вот мы вместе. И все мы испытываем одинаковое ощущение пустоты.

«А ты, конечно, - продолжил Корчиньский мысленно, - намерен эту пустоту заполнить».
        С таким же мрачным сарказмом выслушал он главу правительства Дональда Тусека, который выступил следом за спикером.
        - Масштабы этой трагедии, - произнес Тусек, склоняясь к микрофону, - выходят за границы человеческого понимания. Для всех нас это огромное испытание. Мы будем об этом помнить.

«Да, - мысленно подтвердил Корчиньский. - Мы будем об этом помнить, обязательно. Во всяком случае, я. И я не забуду, что ты, пан премьер-министр, пожалел денег на нормальный самолет для моего брата. И припомню тебе, как ты обнимался с Силиным, будто тот тебе самый родной и близкий человек. От меня ты отделался официальным рукопожатием».
        С этой минуты горечь, скопившаяся в его душе, сменилась жгучим мстительным чувством, заглушившим собой все остальное. По пути домой он сидел в автомобиле нахохлившись, словно от холода, а когда шофер почтительно доложил, что они прибыли, спросил:
        - Скажи мне, ты видел тот репортаж, в котором Тусек ищет утешение в объятиях Силина? Что ты об этом думаешь?
        - Мне показалось, что наш премьер-министр плохо соображает, что делает, - уклончиво ответил шофер.
        - Зато их премьер-министр отлично понимал, что происходит, - произнес Корчиньский. - Он позаботился, чтобы весь мир стал свидетелем его благородства, тогда как Польша предстала на экранах жалкой и беспомощной. Нас прижали к себе и поощрительно похлопали по плечу. Красивый жест. Но полякам не стоит верить в искренность Москвы.
        Силина, Астафьева и иже с ними Корчиньский в отличие от Тусека считал своими заклятыми врагами. Самым же родным и близким для него человеком был Стас, Стасик, любимый младший братишка, родившийся на сорок пять минут позднее.
        Как и положено близнецам, они всегда были неразлучны, а в шестидесятые годы их даже звали Болеком и Лелеком. О, они уже тогда купались в лучах славы! Вся детвора узнавала шестилетних Мирека и Стасика Корчиньских, снявшихся в фильме-сказке «Те двое, которые украли луну». Там они были сельскими озорниками и воришками, и однажды намучившийся с ними учитель решил сосчитать волосы у них на головах, чтобы отличать одного от другого. Оказалось, что у Стасика на триста волосинок меньше, чем у Мирека. В то время никто не предполагал, насколько пророческой окажется эта шутка. Спустя десятилетия Стас Корчиньский действительно облысел, тогда как Мирослав сохранил некое подобие прежней шевелюры, хотя и изрядно поредевшей.
        Вспомнив об этом, он машинально провел ладонью по волосам, выбрался из машины и стал подниматься по лестнице, переставляя ноги с таким трудом, словно совершал подъем на Голгофу. В прихожей он достал из стенного шкафа вязаную кепку, напялил ее на голову и придирчиво осмотрел себя в зеркале. С волосами, скрытыми кепкой, его почти невозможно было отличить от брата. На мгновение Мирославу даже почудилось, будто перед ним стоит Стас, чудесным образом воскресший после авиакатастрофы. В этом видении было что-то пророческое. Пальцы Мирослава сами собой растопырились, образовав букву «V» - символ победы. Полюбовавшись своим изображением, он сунул руки в карманы плаща и поднялся в спальню матери.
        Несколько недель она провела в кардиологическом отделении госпиталя при Военном институте медицины, но, когда кризис прошел, ее перевезли домой.
        Несчастной пани Корчиньской было восемьдесят три года, и в последнее время она страдала всеми старческими недугами, которые только существуют в природе. Но сегодня Мирослав впервые поймал себя на мысли, что ослабление зрения и памяти маме послал сам Господь, желая уберечь ее от ужасного потрясения. Она до сих пор не знала о гибели младшего сына. Телевизор из ее комнаты вынесли под каким-то благовидным предлогом, а прислуге было строго-настрого запрещено рассказывать о случившемся.
        Войдя в полутемную спальню, Мирослав жестом выпроводил сиделку и, приблизившись к кровати на цыпочках, склонился над матерью. «Бедная мама, - мысленно произнес он. - Я знаю, как тебе трудно, но, умоляю тебя, не умирай, продержись хотя бы еще немного. Если не ради себя, то хотя бы ради своего сына. Он теперь у тебя единственный».
        Почувствовав взгляд Мирослава, мать открыла глаза. Словно вор, застигнутый на месте преступления, сын стремительно попятился. Кепка надежно скрывала его седые волосы, однако существовали другие приметы, по которым мать способна различать своих сыновей, пусть даже похожих как две капли воды. Например, родинка на щеке Мирослава. Или отсутствие обручального кольца на левой руке.
        - Мирек? - спросила мать, силясь оторвать голову от подушки. - Почему ты явился одетым? И почему не хочешь присесть рядом?
        - Опять ты нас перепутала, мамочка, - улыбнулся Мирослав, отчего на его круглых щеках появились фирменные ямочки братьев Корчиньских. - Я Стасик. Внизу ждет машина. Дела вынуждают меня срочно отправиться в Краков. Не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой.
        - Спасибо, Стасик, - прошелестел материнский голос. - Ты такой заботливый мальчик.
        Инсценировка удалась. Неудивительно. Уже будучи взрослыми политическими мужами, Мирослав и Стас нередко выдавали себя друг за друга, вводя в заблуждение соратников по партии и Службу безопасности сейма. Они так преуспели в своих семейных инсценировках, что внучка Стаса, маленькая Ева, постоянно путала родного дедушку с его близнецом, дядей Мирославом. Одеваться они старались одинаково, отдавая предпочтение стандартным серым костюмам и сорочкам с устаревшими воротничками. Галстуки братья носили либо однотонные, либо в горошек, но ни в коем случае не полосатые. К сожалению, то, что осталось от Стаса после крушения самолета, уже не нуждалось ни в костюмах, ни в рубашках, ни в галстуках.
        Сглотнув соленый комок в горле, Мирослав произнес:
        - До свиданья, мама. Целовать тебя не стану, боюсь заразить какой-нибудь простудой. Мирек едет со мной. Завтра вечером он вернется, а я… я… гм… - Мирославу пришлось откашляться. - А я отправляюсь в длительную поездку.
        - Куда? - спросила мать, щуря подслеповатые глаза.
        - Далеко. Большой тур по Европе, Азии и Америке.
        - Как? В последнее время тебя никуда не приглашали.
        - Пригласили, - солгал сын. Пятясь, Мирослав машинально погладил левую руку, ноющую после того, как он сломал ее на ступенях правительственного костела.
        - Погоди-ка, - окликнула мать.
        - Что? - Мирослав замер.
        Неужели он выдал себя характерным жестом? Если правда раскроется, то последствия даже страшно себе представить! Уж лучше бы тогда Мирослав разбился вместе со Стасом.
        - Ч-что? - повторил он, ощущая, как ледяной кулак сжимает его сердце.
        - Помнишь тот фильм про луну? - тихо спросила мать.
        От облегчения Мирослав почувствовал себя невесомым, как воздушный шарик.
        - Только сегодня вспоминал, - сказал он.
        Пока мать в тысячный раз пересказывала ему историю о том, как протолкнула сыновей в кинематограф, Мирослав, чтобы убить время, разглядывал белоснежного кота Алика, развалившегося посреди персидского ковра. Коту перевалило за десять лет, но он все еще любил порезвиться. Никогда не проходил мимо цветов в вазе, обязательно забирался на стол и терзал букет, пока с него не осыпались все лепестки. В доме Корчиньских Алика никогда не наказывали, любили, холили и уважали за преклонный кошачий возраст. Мирослав прощал ему даже лужи в углах, не говоря уже о таких мелочах, как ободранные обои и занавески. Сейчас Алик укоризненно смотрел на него, обиженный непривычно равнодушным поведением хозяина. Кот привык, что Мирослав ласкает его, приговаривая всякие уменьшительные прозвища. Покойный Стас его вниманием не баловал. Изображая брата, Мирослав не знал, имеет ли он право погладить четвероногого любимца.
        - Вы были в кино такие веселые, такие хорошенькие, - закончила рассказ мать. - И оба во всем оранжевом.
        - Может быть, может быть, - пробормотал Мирослав, решившись наконец оказать коту внимание.
        Когда он присел, чтобы почесать Алику живот, его колени издали неприятный хруст.
        - Это было символично, - сказала мать, едва шевеля морщинистыми губами. - Очень символично.
        - Обычный ревматизм, - дернул плечами Мирослав. - Ведь мы уже давно не мальчики, мама. Какая может быть символика в хрусте суставов?
        - При чем тут суставы, когда я говорю об оранжевом цвете?
        - Ах, вот оно что…
        Мирослав состроил понимающую мину, хотя, по правде говоря, давно потерял нить разговора.
        - Ну да, - кивнула мать, не отрывая головы от подушки. - Сначала замечательные оранжевые костюмчики, которые были вам так к лицу. А потом оранжевые ленточки в ваших петлицах на этой огромной холодной площади в Москве под оранжевыми знаменами демократии… Кстати, как она называлась, Стасик? Червоный плац?
        Выпрямляясь, Мирослав поморщился, но на этот раз не от хруста суставов, а от запахов лекарств, пропитавших душную, никогда не проветривающуюся спальню.
        - Она называлась Майдан, мама, - сказал он, подошел к двери, открыл ее и уточнил с порога: - Только это было в Киеве, а не в Москве.
        - Жаль. А я думала, вы наконец обуздали эту ужасную Россию…
        Губы Мирослава тронула слабая улыбка.
        - Все впереди, мама, - пообещал он. - Не сомневайся.
        Мать протянула руку, мало чем отличающуюся от желтой, высохшей конечности мумии.
        - Стасик, - тихо окликнула она.
        Мирослав, стоя одной ногой на лестничной площадке, демонстративно взглянул на часы. Он никогда не позволил бы себе подобного жеста, если бы не роль Стаса, в которую он вжился. Сам по себе Мирослав никогда не перечил матери, боготворил ее, а все заработанные деньги переводил на ее счет, даже не помышляя о том, чтобы потратить лишний злотый без материнского согласия. Безмозглые журналисты писали, что пани Корчиньская не доверяет сыну распоряжаться финансами самостоятельно, опасаясь, что его непременно облапошат, и задавались вопросом, как может заниматься политикой столь безвольный человек. В действительности Мирослав был не безвольным, он был мягким, любящим, заботливым сыном, и ему пришлось пересилить себя, чтобы пробормотать:
        - Извини, мама, я опаздываю.
        Знай пани Корчиньская, что ей перечит Мирослав, она бы высказала ему все, что думает о его поведении. Но она пребывала в полной уверенности, что видит перед собой Стаса, а потому позволила себе просительные интонации:
        - Не беспокойся, я не задержу тебя надолго. Всего одна минута, Стасик… Полминуты.
        Мать показала сыну кончик мизинца, похожего на обглоданную куриную косточку.
        - Я слушаю тебя, мама, - произнес Мирослав смиренно.
        - Тебе и Миреку было девять лет, когда я прочла вам вслух трилогию Сенкевича.
«Огнем и мечом», «Потоп»…
        - «Пан Володыевский», - перебил Мирослав. - Можешь быть спокойна, мама. Мы все помним. Это хранится здесь… - он прикоснулся пальцем ко лбу, - и здесь… - Он похлопал себя по груди. - Мы благодарны тебе за твои уроки и знаем, как нужно любить свою родину.
        Глаза Мирослава непроизвольно увлажнились. Сказывалось то невыносимое напряжение, в котором он провел последние дни. Никогда не думал он, что взрослый мужчина способен проливать так много слез.
        - Мы твои сыновья, мама, - сказал Мирослав, - но мы также сыновья великой Польши.
        - Это я и хотела услышать от тебя, Стасик, - прошептала мать, сомкнув коричневые веки. - Передай мои слова Миреку, прошу тебя. Иногда он бывает таким легкомысленным.
        - За последние дни он очень изменился, мама. Не сомневайся.
        С этими словами Мирослав Корчиньский прикрыл за собой дверь и немного постоял в одиночестве, по-детски утирая глаза кулаком. Никого, никого не осталось у него, кроме старенькой мамы. Кто защитит его от большого жестокого мира теперь, когда Стас бросил его на произвол судьбы? Опять начнется травля в прессе, опять журналисты станут безнаказанно называть Мирослава маменькиным сынком. Кроме того, они постоянно перемывают Мирославу косточки и роются в его грязном белье. А вдруг опять посыплются обвинения в гомосексуализме? Пресса никак не желает позабыть тот отвратительный случай во время выборов, когда первый президент Польши Лех Валенса предложил Мирославу Корчиньскому явиться на дебаты «со своим мужем». Это был болезненный удар, и нанесен он был ниже пояса. Трудно тогда пришлось братьям, построившим свою предвыборную программу на борьбе с геями и лесбиянками. Они справились, и они победили, но ведь их было двое. Теперь же Мирослав остался в полном одиночестве. Рядом ни одного человека, на которого можно положиться. Всюду измена, интриги, мышиная возня.
        - Ах, Стасик мой, Стасик, - проговорил Мирослав, тяжело спускаясь по ступеням, - подвел ты меня, братик. Вместе бы мы опять украли луну, а без тебя…
        Он осекся, увидев в холле секретаря, подтянутого молодого человека с породистым, слегка обрюзгшим лицом. Секретарь был непривычно бледен, а руки его, держащие конверт из белой бумаги, подрагивали.
        Мирослав похолодел. Он хорошо знал, что могут таить в себе подобные конверты без обратного адреса.
        - Опять? - спросил тоскливо Корчиньский.
        В знак согласия секретарь наклонил голову.
        - Они хотят добить меня окончательно, - воскликнул Мирослав Корчиньский, потрясая кулаком, будто был способен поколотить хоть кого-то. - Подлецы, негодяи, подонки! Они пытаются запугать меня. Рассчитывают на то, что я отрекусь от своих убеждений. Не бывать этому! - Не помня себя, Корчиньский порывисто сорвал с головы кепку и швырнул ее на пол, словно намереваясь растоптать ее. - Пусть подавятся своими пулями. - Смертельно побледневший, он заставил себя замереть на месте, снова и снова вонзая ногти в ладони. - Пуль сколько? Три?
        - Как и в прошлый раз. - Секретарь, соглашаясь, наклонил голову. - Одна от автомата Калашникова, вторая - от спортивной винтовки, третья - от пистолета. Ну и письмо. Зачитать?
        Корчиньский отмахнулся.
        - Да знаю я, знаю. «Для твоей кошки, для твоей мамы, для тебя». Так?
        - Да, - виновато подтвердил секретарь. - Но слегка в иной последовательности. На этот раз первой значится не кошка, а… э-э, пани Ядвига. - Помявшись, он спросил: - Передать конверт Службе безопасности?
        - Чтобы завтра об этом опять раструбили все масс-медиа?
        - И как же я должен поступить?
        Корчиньский поднес к глазам ладони, на которых остались красные отметины ногтей.
        - Уничтожь всю эту дрянь, Адам, - решил он, нервно потирая руки. - Письмо сожги. Только не вздумай бросать в камин патроны. Маме нужен покой, полный покой.
        - В таком случае, - сказал секретарь, - я сегодня же утоплю их в Висле. И еще…
        - Да? - поднял брови Корчиньский.
        - На вашем месте я все же не стал бы игнорировать угрозы.
        - А я на твоем месте не стал бы давать советы хозяину. Особенно когда тебя об этом никто не просит, Адам.
        С этими словами Корчиньский покинул отчий дом.
        По пути в Краков он взвешивал свои шансы поквитаться с шантажистами, с премьером, со спикером и, наконец, с русскими, которые при жизни боялись и ненавидели Стаса Корчиньского, а теперь рассыпались в любезностях перед его останками. Шансов было маловато, и это огорчало Мирослава. Еще больнее ранило его поведение краковцев, собравшихся возле Вавельского замка. Они, видите ли, протестовали против того, чтобы их президент был захоронен рядом с прахом польских королей, великих поэтов и славных воевод. Усевшись перед телевизором в гостиничном номере, Мирослав смотрел, как эти подонки скандируют свои оскорбительные лозунги и размахивают транспарантом с надписью «Братья Корчиньские, вы действительно достойны королевских почестей?»

«А разве нет? - раздраженно размышлял Мирослав. - Разве не мы возвеличили Польшу во всем мире и заставили считаться с нами всех остальных? Не мы ли сделали страну главным союзником Америки в Европе? Не наша ли партия решительно и последовательно пресекает претензии России на мировое господство? Если бы не мы, то система ПРО так и не была бы установлена в Польше. А что предлагают народу все эти подпевалы Кремля? Простить советскую агрессию в тридцать девятом? Забыть про Катынь? Позволить русским строить газопровод в обход нашей страны? Этого вы добиваетесь, неблагодарные собаки? Вот же действительно, пся крев, она и есть пся крев!»
        Последней каплей, переполнившей чашу терпения Корчиньского, стало известие о том, что лидеры большинства стран отказались присутствовать на похоронах, ссылаясь на отмену авиарейсов из-за извержения исландского вулкана. Никто из них не счел нужным почтить память президента Польши. Даже изгой Михаил Шахашвили позволил себе отделаться письменными соболезнованиями, выставив вместо себя посла. Это было не просто унижение, это был откровенный плевок на могилу бывшего покровителя и благодетеля.
        Кипя от злости, Корчиньский связался со своим советником Мареком Мышкевичем, ушедшим из большой политики после фиаско в Белоруссии. Там Марек негласно руководил операцией по свержению Лукашенко, но народного восстания в стиле оранжевой революции не получилось, а получился жалкий фарс, после чего карьера бывшего посла бесславно завершилась. Корчиньские не отказались от его услуг, однако не афишировали связи с Мышкевичем, используя его в качестве консультанта.
        Мирославу нравился этот умный, напористый мужчина с красивыми, сильными руками и порывистыми жестами, выдающими его пылкий темперамент. Мирослав часто прибегал к его услугам в трудные минуты и никогда не жалел об этом. Марек умел успокоить, предостеречь, внушить надежду, дать правильный совет. Вот и сейчас, вспомнив о его существовании, Мирослав Корчиньский поспешил набрать его номер.
        - Да, - послышался в трубке голос, - я слушаю.
        - Ты смотрел сегодня телевизор? - спросил Корчиньский, извинившись за поздний звонок.
        - Конечно, - томно ответил Мышкевич. - В последние дни я его вообще не выключаю. Как ты? Как мама?
        - Ты еще про кота спроси. Есть дела поважнее.
        - Слушаю, пан Корчиньский.
        - Прекрати эти церемонии, пожалуйста. Даже в должности премьер-министра я всегда был для тебя просто Мирославом. А сейчас тем более. Кто я теперь? - Корчиньский горько усмехнулся. - Брат погибшего президента, и только. Самое время уходить на покой и писать мемуары. Начну, естественно, с фильма про то, как двое близнецов украли луну. Ну а закончу тем, как один из них нашел погибель в русском самолете на русской земле. Что касается выжившего, то его похоронили заживо. Вот такая печальная история, Марек.
        Уловив настроение опекуна, Мышкевич сменил тон.
        - Не падай духом, Мирослав, - с чувством произнес он. - Испытания посылаются нам свыше для того, чтобы преодолевать их и двигаться дальше. У тебя все впереди. И то, что тебе сейчас кажется провалом, может обернуться в твою пользу.
        - Но каким образом, Марек? - воскликнул Корчиньский, в душе которого загорелась искра надежды на чудо. - От меня все отвернулись. Все, на кого я рассчитывал, отказались прилететь на похороны. Прикажешь мне дружить с президентами Болгарии или Румынии? Опираться на авторитет хорватов? Сомневаюсь, что нынешнюю ситуацию можно обернуть в свою пользу. Это невозможно.
        - Насколько я понимаю, - вкрадчиво заговорил Мышкевич, - ты решил баллотироваться в президенты?
        Застигнутый вопросом врасплох, Корчиньский переложил мобильный телефон из одной руки в другую, сделал глубокий вдох-выдох и лишь потом уклончиво произнес:
        - Пока не закончится траур, мне не до политики, Марек. В каком свете я предстану перед народом, если начну агитацию у гроба любимого брата?
        - Ну, агитация разная бывает, Мирослав. Не сочти меня циником, но горе, обрушившееся на тебя, приносит тебе дополнительные очки. Люди сочувствуют тебе, и грех не воспользоваться этим.
        - Значит, ты рекомендуешь…
        Корчиньский умолк, предлагая собеседнику продолжить фразу за него. Глупо было перекладывать ответственность на запятнавшего себя дипломата, однако иногда так трудно нести свой крест в одиночку. Мышкевич понял, что от него требуется, подумал о своих шансах вернуться в большую политику и заговорил, стараясь внушить Корчиньскому ту уверенность, которую сам он не испытывал:
        - Битвы проигрывает тот, кто признает свое поражение, Мирослав. Тот, кто сдается, вместо того чтобы продолжать сражаться. Стоит опустить руки, стоит лишь смириться, и все, тебе конец.
        - Да, - пробормотал Корчиньский, невольно припоминая истерику, которую закатил Мышкевич, когда его выдворили из Белоруссии, продержав для острастки в тюремной камере.
        - Но нас сломить не так-то просто, - продолжал бывший посол. - По своей натуре мы бойцы, готовые умереть во имя своих идеалов. И ты, Мирослав, обязан, просто обязан высоко поднять знамя, выроненное твоим братом… Кстати, о знамени, - произнес он после недолгой паузы. - Ты видел карикатуру в этой бельгийской газете, как ее? - В трубке послышалось шуршание бумаги. - Ага, «Газет ван Антверпен».
        - Разумеется, там изображен я, - предположил Корчиньский с горечью. - Маленький, толстенький, курносый и…
        - Нет, - перебил Мышкевич, - карикатура не на тебя, Мирослав. Бельгийцы надругались над авиакатастрофой.
        - Но это же кощунство!
        - Кощунство, невероятное кощунство. В газете нарисован упавший польский орел, изображенный как бы на фоне нашего флага. Небо белое, земля красная, как кровь, и надпись: «Орел приземлился». Каково?
        - Я подам на них в суд! - завопил Корчиньский, подскочив в кресле, будто подброшенный катапультой. - Кто главный редактор этой проклятой газеты?
        - Некий Паскаль Керкове, - ответил Мышкевич. - Он уже принес свои извинения.
        - Этого мало!
        - Пусть с ним юристы разбираются, Мирослав. И пусть таких карикатур будет как можно больше. А мы с тобой будем коллекционировать их и радоваться.
        - Что? - вскричал Корчиньский, потрясенный до глубины души. - Радоваться? Ты сказал: радоваться? Я ослышался? Или ты сошел с ума, Марек?
        - Я в своем уме, Мирослав. И я рассуждаю холодно и трезво, как компьютер. Пойми, твои потенциальные избиратели сейчас подавлены катастрофой. У них обострено чувство национального единства. И чем сильнее будет задета их гордость, тем охотнее они сплотятся вокруг того, кто даст отпор обидчикам. - Мышкевич понизил голос: - Бедняга Стас всегда отстаивал национальные интересы Польши. Ты был рядом и провозглашал те же самые идеи. Мол, мы - великая нация, и никто не смеет унижать нас безнаказанно. Брось этот клич в толпу сегодня и опять станешь всеобщим любимцем. Людям нужны герои. Будь им.
        - Полагаешь, мне удастся обойти Тусека и этого выскочку, спикера Коморовского? Сейчас они у руля, а не я.
        - Все изменится, - заверил Корчиньского Мышкевич. - Я даже набросал текст твоего заявления об участии в выборах. Вот, слушай… «Трагическая смерть моего брата, гибель патриотической элиты Польши означают одно: кто-то обязан завершить их миссию. Несмотря на личные страдания, считаю нужным взять на себя эту работу. Я решил баллотироваться на пост президента. Сплотимся ради Польши. Польша превыше всего…»
        - Польша превыше всего, - повторил Корчиньский. - Мне нравится. Скажи, а опросы общественного мнения уже проводились?
        - Проводились, Мирослав. Перевес пока на стороне Коморовского, у него около пятидесяти процентов. Затем идет…
        - Тусек, опять этот Тусек!
        - Ошибаешься, Мирослав. Сразу за Коморовским стоит твое имя. Разрыв минимальный. И если судьба подбросит тебе козырь, то карта соперников бита.
        - О каком козыре ты говоришь, Марек? - насторожился Корчиньский.
        - Накал политических страстей, Мирослав. Какое-нибудь событие, которое заставит людей искать сильного лидера. Лидера, способного повести за собой. Сегодня поляки скорбят, а русские утирают им слезы. Завтра им станет стыдно, и они захотят поквитаться. Кому, как не тебе, вести их за собой? Ну а потом, - Мышкевич хихикнул, - ТКМ.
        Корчиньский машинально кивнул, хотя собеседник не мог его видеть. Популярную в Польше аббревиатуру ТКМ придумал он самолично. Расшифровывалась она как «теперь, курва, мы». Это было что-то вроде лозунга победителей, которые, придя к власти, обещают все переделать по-своему и отомстить врагам. Термин не сходил со страниц таких авторитетных газет, как «Речь Посполита» и «Политика», чем Корчиньский очень гордился.
        - ТКМ, - пробормотал он, - вот именно. Я согласен участвовать в президентской гонке, Марек. Но публичное заявление об этом делать рановато.
        - Правильно, Мирек. Пусть сперва закончится траур.
        - Он закончится, - сказал Корчиньский, глаза которого остекленели, словно он видел перед собой не гостиничный номер, а красочную картину инаугурации.
        - Тогда доброй ночи, Мирек, - пожелал Мышкевич.
        - Что? Ах да. И тебе доброй ночи, Марек. На днях я с тобой свяжусь. Никуда не отлучайся из Варшавы.
        Отключив телефон, Корчиньский подошел к окну, раздвинул шторы и уставился на ночные огни Кракова. Город, который оскорбил память покойного президента, спал как ни в чем не бывало. Брат Стаса Корчиньского долго смотрел на него, а потом подышал на стекло и вывел пальцем три буквы. ТКМ. Еще до того, как они испарились, Мирослав разделся, взбил подушку и юркнул под одеяло. Это была первая ночь после катастрофы, когда он уснул не с несчастным лицом, а со счастливой улыбкой на губах.

3
        Первый помощник заместителя директора ФСБ Луконин поднес к губам стакан в серебряном подстаканнике и собрался сделать первый глоток, когда рука его предательски дрогнула. Пришлось поставить стакан на стол, прежде чем внимательно прочитать сообщение. Сделав это не один раз, а трижды, Луконин негромко выругался.
        По долгу службы он ежедневно знакомился с милицейскими сводками, отыскивая в них то, что могло заинтересовать Департамент по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом. Прежде чем попасть на стол к Луконину, сводки просеивались в трех отделах, а потом уж он лично выискивал в них те крупицы, на которые следовало обратить внимание начальства. Он привык к этой кропотливой, но необременительной работе, затрачивая на нее по полчаса служебного времени. Происходило это, как правило, утром. Но уже давненько Луконину не доводилось обнаруживать в сводках нечто такое, отчего он не мог сделать глоток чаю.
        Приученный не болтать лишнего в кабинете, он ругаться больше не стал, а аккуратно закрыл папку, спрятал ее в стол и некоторое время сидел молча, беззвучно шевеля губами. Сутулый, с покатыми плечами и припущенными вялыми веками, он походил на большую нахохлившуюся птицу, каким-то чудом залетевшую в кабинет на третьем этаже знаменитого здания на Лубянке.
        Луконин носил чин генерала и был известен далеко за пределами Главного управления ФСБ. К нему обращались за помощью и банкиры, и руководители крупнейших нефтяных компаний, и политики, и многие другие, никак не афишировавшие свои связи с Лукониным. Его бескровное, невыразительное лицо порой мелькало на телеэкране, где он многословно и невнятно вещал то ли о борьбе с коррупцией, то ли об искоренении терроризма. Но основная его деятельность не ограничивалась рамками служебных полномочий. В девяностые годы, когда, подобно грибам, стали плодиться концерны, корпорации и банки, поднимающиеся на руинах СССР, Луконин помогал бизнесменам проглатывать фирмы конкурентов, захватывать трубопроводы, заводы и нефтехранилища, устранять соперников, добывать компромат и многое другое, в результате чего обогащались и заказчики, и он сам. Имелись в биографии Луконина также эпизоды, которым самое место в обвинительных приговорах, но под судом и следствием он никогда не находился, а уголовные дела против него до сих пор не возбуждались.
        Ближайшим его соратником (или подельником, в зависимости от точки зрения) являлся начальник оперативного отдела, носивший громкую фамилию Разин и - исключительно по праздникам - полковничьи погоны. Это был крепкий круглоголовый мужчина сорока пяти лет, которого подчиненные звали Филином. За глаза. Вот именно, что за глаза - большие, немигающие, желтоватые. Дополнительное сходство с вышеупомянутой птицей придавал ему маленький острый нос, будто клюв опускающийся ко рту. Стоило Луконину представить себе этот характерный нос подчиненного, как ему неудержимо захотелось врезать по нему кулаком, а еще лучше - чем-нибудь более увесистым и накричать на подчиненного, однако голос, которым генерал заговорил в телефонную трубку, был невыразителен и тих.
        - Утро доброе, Алексей Анатольевич, - размеренно произнес он, болтая ложечкой в остывшем чае. - Надо бы нам с вами проехаться кой-куда для проверки оперативной информации. У вас на утро не запланировано ничего важного?
        - Никак нет, - четко, по-военному отрапортовал Разин. - Оружие прихватить?
        - Это лишнее, - сказал Луконин. - Спускайтесь вниз, Алексей Анатольевич. Поедем на моей машине.
        Несколько минут спустя они обменялись рукопожатиями, одновременно распахнули чмокающие дверцы просторного генеральского «Мерседеса» и забрались на задние сиденья. Водитель, спортивного вида молодой человек с обширными залысинами, обернулся и вопросительно посмотрел.
        - Четвертый маршрут, - молвил Луконин, погружаясь в глубокое мягкое сиденье.
        - Есть, четвертый маршрут, товарищ генерал.

«Мерседес» тронулся с места и влился в шумный уличный поток. Из салона, пахнущего кожей и дорогим одеколоном, Москва выглядела нереальной, как фильм, прокручивающийся исключительно для пассажиров. Они не ехали, а рывками переносились с перекрестка на перекресток, где вновь застревали между автомобилями.
        Наконец «Мерседес» вырвался из пробок на простор набережной. Ветер гнал по свинцовой глади Москвы-реки рябь, она ничего не отражала, а пароходики на ней казались ненастоящими и лишними.
        Добежав до середины Крымского моста, «Мерседес» остановился. Луконин, не сделав приглашающего жеста, выбрался из салона, и Разин безропотно последовал за ним. Колоссальное сооружение моста слегка подрагивало под их ногами, а синусоиды тросов еле слышно вибрировали, подобно до предела натянутым струнам рояля. Здесь, на виду у проносящихся машин, генерал и полковник могли спокойно говорить о чем угодно, не опасаясь прослушивания. Они всегда выбирались на оперативный простор, когда требовалось обсудить нечто важное, и Разин понимал, что им предстоит не просто дышать относительно свежим воздухом. Тем не менее его ввел в заблуждение обманчиво-расслабленный голос генерала.
        - Красота, - протянул тот. - Жаль, что нечасто удается вырваться на природу. А что, если я приглашу тебя на рыбалку, Алеша?
        - Сейчас? - изумился Разин, сделавшись еще больше похожим на филина.
        Отставной прапорщик Барвин, едва не задохнувшийся в душегубке, и многие другие, знавшие этого человека под оперативным псевдонимом Иван Иваныч, вряд ли опознали бы его здесь, посреди Москвы, без фальшивых усов, затемненных очков и в деловом костюме цвета мокрого асфальта. И все же это был тот самый человек. Полковник ФСБ Разин Алексей Анатольевич. Глядя на генерала, он лихорадочно соображал, что означает это неожиданное приглашение.
        - Сейчас, - подтвердил Луконин, непринужденно опираясь на перила. - Махнем куда-нибудь подальше от столицы, закинем удочки, откроем пивко. А обратно я вернусь один. И хочешь знать, почему? Потому что мои люди утопят тебя, как котенка. Для этого даже необязательно выезжать за черту города. Тебя могут утопить прямо в ванной… или даже в дождевой луже. Как тебе такая перспектива?
        - Если от моего мнения что-то зависит, - криво улыбнулся Разин, - то я, пожалуй, отказался бы.
        Он умел держать удар и не запаниковал, услышав неприкрытую угрозу. Это Луконину понравилось. Возмущало его иное.
        - Помнишь, как демократы рылись в наших архивах, сбрасывали с пьедестала Феликса Эдмундовича и грабили наши кабинеты на Лубянке? - спросил он, глядя не на Разина, а на свинцовую реку. - Тогда я пообещал тебе, что мы вернемся, и мы вернулись. Наша организация снова набрала прежнюю силу. Мы сохранили свою агентуру в армии, в милиции, во всех силовых структурах. - Продолжая говорить, Луконин двинулся по тротуару, вынуждая побледневшего Разина следовать за собой. - Мы незримо присутствуем в банках, министерствах и средствах массовой информации. Наши люди в церкви, в Кремле, во всех политических партиях. За каждым олигархом и журналистом стоит наш человек. Сам президент во многом зависит от таких, как мы с тобой. Согласен?
        - Да, - коротко подтвердил Разин, не решаясь дать более развернутый ответ.
        - Но государство не желает оплачивать наши услуги в полном объеме, - развивал мысль Луконин. - Поэтому мы вынуждены искать способы обеспечить себе достойное существование. Рыночная экономика, закон джунглей. А раз джунгли, то выть по-волчьи приходится, так?
        - Совершенно верно, - повторил Разин, силясь понять, с какой целью генералу вздумалось читать ему эту лекцию.
        Еще в звании капитана он начал выполнять особые поручения Луконина, который тогда ходил в подполковниках. На первых порах занимались они примитивным шантажом и вымогательством, потом сливали за деньги кое-какую информацию, позже крышевали бизнесменов и даже брались за организацию заказных убийств. Когда же эра всеобщего беспредела завершилась, оба сосредоточились на служебных карьерах, а «левую» работу стали выполнять лишь в исключительных случаях, когда степень риска многократно перекрывалась размерами прибыли. По заверениям Луконина, никем не санкционированная операция «Туман» должна была принести им никак не меньше двадцати миллионов долларов одним махом. Даже при неравном распределении суммы полковник Разин мгновенно превращался в мультимиллионера, что его вполне устраивало. Однако сегодня он не испытывал прежнего оптимизма. До дележа денег дело еще не дошло, а ему уже пригрозили расправой. Не слишком ли долго и безнаказанно господин генерал катается на шее Разина? Может быть, дать ему понять, что полковник ФСБ способен собирать компромат не только на людей посторонних, но и на свое
непосредственное начальство?
        Не подозревая о том, какие мысли бродят в голове Филина, Луконин грузно развернулся и закончил тираду следующими словами:
        - Если уж ты прибился к волчьей стае, то веди себя соответственно. Что же ты, Алексей, брюхо легавым подставляешь? Жить надоело?
        - Не понял, товарищ генерал, - честно признался Разин.
        - Сейчас поймешь, - пообещал Луконин. - Я объясню. В первый и последний раз, потому что второго не будет. Еще раз допустишь подобный прокол, лучше сразу вешайся. Или стреляйся из табельного оружия, чтобы другим о тебя руки марать не пришлось.
        - Да в чем дело?! - воскликнул Филин, забывший о субординации.
        - Дело в том, - процедил Луконин, понижая голос, - что менты побывали на той свалке, где похоронили съемочную бригаду. Семь трупов и заготовленная братская могила, как тебе это нравится? Возбуждено уголовное дело, и, думаю, параллельное расследование возьмет на себя наша контора. Ты понимаешь, что ты натворил, Алексей? Фильм еще не продан, а тут возня эта с мертвяками. Шум, гам, вонь на всю страну. Нам такая реклама не нужна.
        - Не нужна, - рассеянно подтвердил Разин. - Почему семь трупов, товарищ генерал? Их же шесть должно быть!
        - Математик из тебя, может, и неплохой, а сотрудник службы государственной безопасности хреновый. Шесть трупов у него! Сосчитал он! - Луконин воровато оглянулся, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь этот более чем подозрительный разговор. - А известно ли тебе, что на месте преступления обнаружено пять тел в бомжовской рванине и два трупа, принадлежащих разнорабочим городской свалки? Последние скончались от огнестрельных ранений, тогда как пятеро умерли в результате отравления газом, предположительно окисью углерода. Теперь считай, математик, как следует считай! - Луконин сердито засопел. - Куда делось еще одно тело - в камуфляжной форме - и кто застрелил тех двоих? Где его теперь искать?
        - Барвин, - прошептал потрясенный Разин. - Барвин, падла.
        - Это кто? - быстро спросил Луконин.
        На его висках хорошо просматривались набухшие под кожей вены.
        - Тот отставной прапорщик, которому я поручил акцию возле аэродрома, - ответил Разин. - Он один был вооружен. Но я ума не приложу, как он умудрился выжить в фургоне.
        - Это тебя сейчас должно заботить в первую очередь, - произнес Луконин. - Тебе ведь тоже нужно умудриться выжить. Где ты откопал этого чертового прапорщика?
        - Нашел его в нашей компьютерной базе данных. Бывший пограничник с хорошей военной и физической подготовкой. Умом не блещет, но…
        - Ты зато, как я погляжу, умом сильно блещешь. Ладно, продолжай.
        - Опытный, исполнительный, ответственный, - принялся перечислять Разин. - Службу проходил в подразделении специальной разведки, в должности старшего разведчика-инструктора. Грузия, Туркмения, Дагестан. За боевые заслуги получил коленом под зад и пенсию в размере пяти тысяч рублей. Уговорить его поработать на нас было несложно.
        - Он поработал, - кивнул Луконин. - Выполнил то, что от него требовалось. А ты? Тоже выполнил то, что от тебя требовалось? Я так не считаю. - Он поморщился. - Как ты мог его упустить, полковник? Почему лично не проконтролировал?
        Разин виновато ответил:
        - Не хотел светиться при посторонних. Кроме того, к вам спешил, товарищ генерал. Хотел новости поскорее сообщить.
        - Кто спешит, тот… Короче. - Луконин прищурил один глаз, глядя на подчиненного, как петух на червяка. - Насколько я понимаю, ситуация такова. Когда нашу великолепную шестерку выгружали из фургона, один из них притворился мертвым, но на самом деле был как тот Ленин, что и теперь живее всех живых. Я говорю о твоем опытном, исполнительном и ответственном прапорщике Барвине. Ушлый, зараза! Выбрав подходящий момент, достал пистолет и положил ту парочку, которая должна была закопать трупы. Возникает вопрос. Где находились водитель фургона и его напарник? Тоже куда-то спешили?
        - Степанцеву и Белоброву было приказано лично проследить за… гм, окончанием процедуры, - доложил Разин, не решившись назвать вещи своими именами. - Они ответят.
        - Для начала, - заговорил Луконин, шагая по тротуару в обратном направлении, - пусть они найдут беглеца. С ними разбираться потом будем.
        - И со мной?
        Этот вопрос, заданный напрямик, заставил генерала задуматься. Он не знал, как быть с Разиным. Мертвый, полковник никак не мог выболтать большие и маленькие секреты своего начальства. Живой, он как нельзя лучше годился для выполнения различных поручений. Случай с воскресшим мертвецом был случайностью. Прежде Разин всегда успешно справлялся с поставленными задачами. Без такого помощника Луконин чувствовал бы себя как без рук.
        - На первый раз прощаю, - произнес он, остановившись в метре от «Мерседеса». - Но при условии, что прапорщик Барвин будет ликвидирован в ближайшее время.
        - Сроки? - деловито осведомился Разин.
        - Сутки.
        - Не уложусь.
        - Двое суток, - согласился готовый к такому ответу Луконин. - Учти, это максимальный срок.
        - Я попробую, - проговорил Разин, - но ничего не обещаю. Сами знаете, сколько времени и сил уходит на поиски человека. Это даже при том условии, что его ищут официально. В нашем случае…
        - В твоем случае, - перебил Луконин, доставая из кармана зазвонивший телефон.
        Разин деликатно отвернулся, давая понять, что не намерен совать нос в дела начальства, но, разумеется, ловил каждое доносившееся до его ушей слово. Шестое чувство подсказывало ему, что телефонный разговор напрямую касается истории с обнаружением мертвецов на свалке. Он не ошибся. Выслушав собеседника, Луконин словно постарел сразу на несколько лет. Он по-прежнему походил на большую птицу, но теперь это был дряхлый, понурый стервятник, доживающий свои последние дни. «Не дотянет до пенсии, - решил Филин. - Схватит инсульт или инфаркт. Чем же это его так огорошили?»
        Любопытство полковника Разина было удовлетворено очень скоро и в полной мере. Спрятав телефон, Луконин заговорил голосом усталого трагика, вынужденного играть давно опостылевшую ему роль.
        - Поздравляю, - произнес он тоном, который можно было назвать каким угодно, только не радостным. - Звонили из конторы. Сам… - Луконин мимолетно возвел глаза к небу, более чем прозрачно намекая на директора Федеральной службы безопасности. - Мне поручено расследование группового убийства, предположительно совершенного в районе аэродрома «Северный». Аналитики убеждены, что преступление прямо или косвенно связано с крушением польского самолета. Понимаешь, что это значит?
        - Как? - опешил Разин. - Откуда…
        Неожиданно скопившаяся во рту слюна мешала ему говорить, но Луконин понимал, что хочет спросить подчиненный.
        - От верблюда, - очень по-детски процедил он. - На месте падения «Ту-154» до сих пор толчется много народа. Кто-то увидел белый микроавтобус, кто-то засек подозрительный дым. Хорошо еще, что звонок поступил в управление слишком поздно - не успели твою команду со спутника снять. - Луконин ударил кулаком по капоту
«Мерседеса». - Зато на место событий послали оперов из контрразведки, и они обнаружили там использованную дымовую шашку.
        - Как это можно увязать с трупами на свалке? - осведомился Разин, пытаясь подавить охватившую его панику.
        - Очень просто, - ответил Луконин, отворачиваясь от напрягшегося за стеклом водителя. - Точно такая же шашка была у одного из мертвых бомжей.
        - Но зачем она ему понадобилась?
        - Да украл он ее! Спер! Слямзил! Думал, небось, загнать за полтинник, а может, просто хотел перед дружками похвастаться. Какое это теперь имеет значение?
        Разин повертел головой, точно его шее сделалось тесно в петле галстука.
        - Это все Степанцев и Белобров, - пробормотал он. - Я им русским языком велел обыскать трупы.
        - Вот что, - принял решение Луконин. - Стрелочников искать некогда. Действовать надо.
        - Я готов, - встрепенулся Разин.
        - Поиски Барвина поручишь своим ротозеям. На мое имя напишешь докладную. Мол, так и так, по непроверенной информации, он является опасным преступником, представляющим угрозу для национальной безопасности. С таким прикрытием Барвина можно смело объявлять в федеральный розыск, так что прятаться ему недолго. - Луконин задумчиво почесал кончик носа. - Ну а при обнаружении пусть этого умника пристрелят. При попытке к бегству…
        - Или при оказании сопротивления, - подхватил Филин. - Не беспокойтесь, товарищ генерал. На этот раз от меня не уйдет. Я его собственными руками прикончу, больше не воскреснет.
        - Перед тобой ставится другая задача, - тихо сказал Луконин, поглядывая по сторонам. - Первым делом ты отправишься в Киев к братьям-славянам.
        - Зачем?
        - Об этом вечером поговорим, после работы. А сейчас пора в контору возвращаться. Аврал у нас. Чрезвычайное происшествие, если ты еще не понял. - Рванув на себя автомобильную дверцу так, словно перед ним находился не «Мерседес», а какой-нибудь допотопный «Москвич» с плохо работающим замком, Луконин забрался внутрь и скомандовал: - Поехали!
        Последовавший за ним Разин некстати вспомнил Юрия Гагарина, произнесшего то же самое слово перед полетом в космос. Только голос генерала Луконина прозвучал не задорно, а глухо и мрачно. Такой голос обычно называют замогильным.

«Господи, сохрани и помилуй», - подумал Разин, садясь в автомобиль. Перекреститься он не отважился. Не было у него уверенности в том, что на небесах с одобрением наблюдают за его деятельностью.

4
        Поездка в дачный поселок электричкой заняла полтора часа. Все это время Барвин пялился в окно, давая понять, что не намерен вести разговоры с попутчиками. Они и не рвались завести с ним знакомство. Одинокий угрюмый мужчина в камуфляжной форме не располагал к общению. На него косились, и только. Он же ни на кого не смотрел прямо, чтобы его образ не врезался в память сидящим в вагоне.
        Мобильник Барвин из предосторожности выбросил, денег на первое время ему хватало. Тысяч пятнадцать он прихватил перед выездом в Смоленскую область, а еще десять позаимствовал у тех двоих, которых пристрелил с лопатами в руках. Но сколько можно протянуть с такой суммой, не появляясь дома и не обращаясь к знакомым? Барвин не задумывался об этом. Он знал, что интенсивные поиски ведутся обычно в течение первых двух-трех недель, а потом страсти утихают и внимание сыщиков переключается на другие объекты. Значит, нужно как-то продержаться месяц, а лучше - два. Летом, как бы ни усердствовал Иван Иваныч, чекисты о существовании Барвина забудут. Это при условии, что его вовлекла в операцию Федеральная служба безопасности, а не частные лица. Тогда вообще все не так страшно. И все же лучше перестраховаться…
        Занятый этими размышлениями, Барвин едва не проехал свою станцию и, спохватившись, ринулся к выходу, оттесняя плечами входящих пассажиров. Когда, спрыгнув на платформу, он перевел дух, вслед ему неслись проклятия.
        - Чтоб ты сдох, ирод окаянный! - визгливо кричала тетка с ноздреватым, кирпичным лицом.

«А что, - подумал с мрачной иронией Барвин, - очень может быть, и сдохну. Теперь мне прямая дорога на тот свет. Больше-то деваться, похоже, некуда».
        Строго-настрого приказав себе не распускать сопли, он проверил, надежно ли спрятан пистолет под курткой за поясом, и зашагал по дороге, ведущей в рощу. Солнце, спрятавшееся за низкими облаками, клонилось к горизонту. Вечерело. Летом в такое время автомобили ехали по направлению к дачному поселку один за другим, но в апреле, да еще в будний день дорога была почти пустынна, если не считать самого Барвина и какой-то пожилой супружеской пары, пристроившейся сзади.
        Выйдя из рощи, он увидел за забором крыши дачного поселка. Из трубы дома у ворот валил густой черный дым, колыхаясь на ветру, как кошачий хвост. Словно охранникам, посменно живущим в сторожке у ворот, вздумалось топить печь не дровами, а старыми автомобильными покрышками. Что ж, все может быть, особенно по пьяни. Дисциплина у охранников отсутствовала напрочь. Барвин, сам периодически работавший здесь, знал это наверняка.
        Подойдя к воротам, он нажал кнопку звонка, назвался в мембрану переговорного устройства и подождал, пока створки ворот раздвинутся в разные стороны. Когда Барвин вступил на территорию поселка и за его спиной заработал моторчик, приводящий в движение ворота, из сторожки вышел Валера, молодой амбал с почти детским улыбчивым лицом и взрослыми глазами.
        - О! - воскликнул он, ежась в своей линялой боксерской майке на голое тело. - Дядя Аркадий! Какими судьбами?
        - Я насчет работы, - не стал ходить вокруг да около Барвин. - Как у вас с подменой? Возьмете четвертым?
        - Так и без тебя полный боекомплект, дядя Аркадий, - сказал Валера, перетаптываясь на ступенях. Было заметно, что ему не терпится поскорее отделаться от незваного гостя и вернуться в натопленную сторожку.
        - Что за дрянь вы жжете? - спросил Барвин. - И на кой хрен вам печку топить понадобилось?
        - Электричество отрубили, - ответил Валера, обнимая себя за татуированные плечи. - Угля нет, дров нет, а по ночам холодно.
        - Нарубили бы дров.
        - Топора нет, дядя Аркадий. Ты через месяцок загляни, может, место и освободится. Борода на север собрался, нефтепровод прокладывать. Правда, у него семь пятниц на неделе. Помнишь Бороду?
        - Угу, - кивнул Барвин, соображая, куда ему деваться. - Слушай, Валер, а где эта, как ее?.. - Он наморщил лоб и пошевелил пальцами. - Молочница, помнишь? На велосипеде. Даша ее зовут.
        - Хватился. - Валера рассмеялся. - Какое сейчас молоко, дядя Аркадий? Во-первых, коровы еще не пасутся, а прошлогоднее сено доедают. Во-вторых, кто молоко покупать будет? Я, что ли? Так мне бы другого молочка, покрепче. - Он подмигнул. - Из-под бешеной коровки.
        - И все же, - настаивал Барвин. - Откуда она? Из Выселок или из Семихаток?
        - Из Выселок, - уверенно ответил Валера. - До Семихаток десять кэмэ по прямой, молоко в масло собьется, пока доедешь. А зачем тебе Даша? - Он снова подмигнул, на этот раз игриво. - Ты, как я погляжу, еще тот котяра, дядя Аркадий. Что, на жирненькое потянуло?
        Раздраженный панибратским поведением молодого оболтуса, Барвин решил, что тот дармоед, наглец и недоумок, которого не мешало бы проучить. Вместо этого он широко улыбнулся и спросил:
        - Тачку на денек одолжишь, Валера? Смотаюсь в Выселки, а завтра верну в лучшем виде.
        - Нет, дядя Аркадий, - покачал головой охранник. - Слыхал поговорку? Трубку, коня и жену не отдам никому.
        - Трубку и жену оставь себе, - сказал Барвин с нажимом, - а тачку одолжи. Ты мне десять тысяч с прошлого года должен, помнишь? В карты продул.
        Судя по кислой мине, Валера про карточный должок прекрасно помнил. Потирая ладонями озябшие плечи, он оглянулся, словно бы ожидая подсказки от ангела, стоящего за спиной. Но ангела там не было. И Барвин, уставившийся на Валеру, никуда не делся.
        - Ладно, - неохотно процедил Валера, - сейчас ключи вынесу. Но за прокат долг списываем, договорились?
        Барвин кивнул.
        - Списываем. За трое суток.
        - Э! Э! Мы так не договаривались!
        - Так давай договариваться, - предложил Барвин, усмехаясь.
        Валера однажды видел, как бывший пограничник расправился с компанией пьяных дебоширов, и не испытывал желания испробовать силу его кулаков на собственной физиономии. Прикрыв большим пальцем ноздрю, он высморкался и отправился в дом за ключами.
        Оставшись один, Барвин мысленно поздравил себя с успехом. Первые дни на нелегальном положении были самыми опасными, и обзавестись автомобильными колесами было большой удачей. Теперь бы еще с Дашей повезло. Если она замужем или живет с родителями, то придется искать какое-нибудь другое пристанище. Где?
        Решив, что на крайний случай можно будет переночевать в машине, Барвин взял принесенные Валерой ключи, поболтал с ним еще минуту-другую и отбыл на поиски молочницы. Раздолбанный «Фольксваген» нес его сначала по разбитой асфальтовой дороге, а потом запрыгал по грунтовке с глубокими, залитыми водой колеями. Чертыхаясь, Барвин снизил скорость, но бездорожье быстро кончилось, машина снова выбралась на асфальт.
        Увидев нужный указатель, Барвин свернул налево. Навстречу попался трактор с прицепом. Дорога сделалась такой узкой, что пришлось съехать на обочину, чтобы пропустить трактор с вихляющимся прицепом. Деревня Выселки встретила Барвина полным запустением. Темные дома казались вымершими, людей почти не было видно. Первой на глаза Барвину попалась сгорбленная старуха в цветастом платке, плетущаяся к колодцу с пустыми ведрами на коромысле. Плохая примета? Плевать!
«Плохая примета, - подумал Барвин, - это когда тебя запирают в душегубке и травят газом, а все остальное в сравнении с этим пустяки».
        Догнав старуху, он расспросил ее, а потом медленно поехал дальше. Деревенские дворы были обнесены самыми разнообразными заборами, начиная от прочных, дощатых, и заканчивая хилыми плетнями. Собак, готовых облаять проезжий автомобиль, нашлось всего три или четыре, а еще Барвин приметил коз, гусей и кур, отчего у него на душе вдруг сделалось хорошо и спокойно. В этой пасторальной атмосфере плохо верилось в то, что где-то существует Москва и связанные с ней бесчисленные проблемы. Облик Иван Иваныча поблек в сознании Барвина, а недавнее покушение перестало восприниматься как вселенская трагедия. Вот только пятидесяти тысяч долларов было жаль. Так жаль, что аж кишки в желудке узлами скручивались.
        Отыскав нужный дом, Барвин выбрался из машины. Калитка отворилась без скрипа, ничем не выражая протеста против проникновения во двор чужака. Собаки не было. Задремавший на крыше веранды кот открыл один глаз и тут же утратил интерес к происходящему.
        Пройдя по узкой бетонной дорожке, Барвин поднялся на крылечко, постучал и подал голос:
        - Эй, дома есть кто-нибудь?
        В приоткрывшуюся дверь выглянул мальчонка лет шести, звонко крикнул: «Ма-ам!» - и скрылся. На его месте появилась Даша, оказавшаяся даже пышнее, чем представлял Барвин. Выяснив, что муж ее не заругает, поскольку давным-давно сменил деревенское житье-бытье на городское, Барвин без запинки выдал заготовленную легенду. Мол, вернулся из горячей точки, сунулся домой, а там жена с хахалем. Чтобы не брать грех на душу, уехал. Работы в дачном поселке пока нет, а ночевать негде.
        - Пустишь? - спросил Барвин, глядя прямо в глаза прищурившейся Даше. - Я жених завидный. При себе сейчас денег немного, но через месяц мне за два года по контракту выплатят. Что-то около пятидесяти тысяч.
        - Негусто, - хмыкнула Даша.
        - Долларов, - уточнил Барвин.
        Дверь распахнулась шире.
        - Жених, говоришь? Это когда же мы с тобой жениться надумали, что-то я не припомню.
        - Сейчас. - Барвин ткнул большим пальцем через плечо. - Я на машине. Загнать во двор можно?
        - Можно, - решилась Даша и поспешно добавила: - Учти, я не из-за денег. И не из-за машины твоей.
        - Я тоже не из-за молока твоего.
        - Кончилось молоко. Корова сдохла.
        - Новую купим, - пообещал Барвин и пошел открывать ворота.
        Когда Даша, спровадившая сынишку к бабушке, вернулась, сумерки за окнами начали превращаться в ночной мрак. Тикали ходики, отсчитывая секунды и минуты. В доме было просторно, чисто и уютно. Угли в печи переливались бордовым и оранжевым цветами.
        Пока Даша возилась у печки и накрывала на стол, Барвин бесцельно прохаживался по комнатам, заглядывая то в зеркала, то в многочисленные тумбочки и комоды.
        - Хватит тебе бродить из угла в угол, - прикрикнула Даша, очень скоро вошедшая в роль законной хозяйки. - Если заняться нечем, телевизор посмотри. А то в глазах рябит от твоего мельтешения.
        Развалившись на диване, Барвин щелкнул пультом. На включившемся канале транслировалось ток-шоу, дающее возможность участникам высказать свою точку зрения на экономический кризис в мире и в отдельно взятой России.
        Выступала какая-то гламурная актрисочка с лакированной желтой гривой и хищно очерченными ноздрями, делающими ее похожей на принюхивающуюся к чему-то выхухоль. Поминутно заправляя мячики грудей в вырез декольте, она призывала население не впадать в панику, не ссориться по пустякам, не поддаваться на провокации и оставаться стильными штучками, несмотря на гиперинфляцию. Чтобы подбодрить телезрителей, актриса привела пример из собственной жизни - вчера, когда ее везли со съемок в клипе Гарика Жемчужного на презентацию весенней коллекции модельера Эдика Дедье, ее лимузин постоянно застревал в пробках, а на презентации у актрисы подломился каблук…
        - И это, друзья мои, была реальная катастрофа! Но я же не пала духом, верно? Немедленно отправила шофера за парой новых туфель, он смотался в ближайший бутик и вскоре примчался с покупкой. - Актриса всплеснула руками, как белая лебедь крыльями. - Это были красные туфли, представляете? А я явилась на презентацию в изумрудном платье от Арно. Тем не менее мне хватило силы духа выйти в таком виде на публику, и, смею вас заверить, я была блистательна, как всегда! Так мы учимся преодолевать трудности.
        Аплодировали ей бурно. Видать, у зрителей имелись схожие проблемы, и теперь они уяснили, как с ними бороться.
        Затем микрофон передали лысому народному целителю, предложившему согражданам снимать стресс путем поедания серы из ушных раковин. Он вызвался тут же продемонстрировать, как это делается и насколько после этого поднимается жизненный тонус. Скривившись, Барвин переключил канал. Кислая мина на его лице тотчас сменилась заинтересованным выражением.
        Шла аналитическая передача «Частное мнение», в которой обсуждалось крушение польского самолета под Смоленском 10 апреля. Сидящие в студии ведущая и ее визави поминали незлыми тихими словами президента Стаса Корчиньского, а также его соратников и соотечественников, погибших вместе с ним. Затем тональность передачи резко изменилась. Ведущая зачитала отрывок из польской «Газета Выборча», где говорилось, что экипаж разбившегося президентского «Ту-154» не пытался посадить машину в условиях сильного тумана, а лишь проверялвозможности посадки.

«Это меняет дело, не так ли?» - многозначительно спросила ведущая, интересная брюнетка с капризно оттопыренной нижней губой.

«В корне меняет, - согласился гость передачи, похожий на сердитого растрепанного домового, испортившего зубы постоянным поеданием сладкого из буфета. - Это принципиальная разница. Я читал интервью с польским пилотом Артуром Воштилом, который посадил свой самолет «Як-40» в Смоленске за 79 минут до трагедии. По его словам, лайнер Корчиньского не шел на посадку, а только подходил к ней. Улавливаете?»

«Не совсем», - честно призналась ведущая.

«Но это же элементарно! Из-за сильного тумана экипаж самолета Корчиньского даже не пытался приземлиться под Смоленском. Сесть их убедил российский диспетчер. Фактически они доверили ему свои жизни».

«Но почему? Разве на борту самолета не было… э-э, соответствующих приборов?»

«Приборы-то, вероятно, были, - заявил лохматый гость студии, - да что толку? Если диспетчер передал ошибочные данные, экипаж был введен в заблуждение и…»
        Имитируя полет самолета, гость провел ладонью над столом, а потом резко опустил ее и воскликнул: «Паф-ф-ф!» - отчего вздрогнувшая ведущая издала нервный смешок.

«Как сообщает источник в польских ВВС, близкий к расследованию, - оживленно продолжал информированный гость, - речевой самописец зафиксировал слова одного из пилотов. Он сказал, что садиться в этой ситуации невозможно».

«Разве расшифровка черных ящиков не завершена? - несколько наигранно удивилась ведущая. - Я читала доклад межгосударственного комитета. Там сказано, что в кабине
«Ту-154» находились два посторонних человека. Непосредственно перед крушением».
        Ответная реакция была столь бурной, словно собеседник ведущей был ужален пчелой.

«Да какая разница, кто там находился! - воскликнул он, порывисто налегая грудью на стол. - Подобная информация распространяется специально для того, чтобы отвлечь наше внимание от главного».

«Вот как? И что же, по-вашему, главное в этой истории?»

«Ну хотя бы показания летчика Воштила, на которого я уже ссылался. Он утверждает, что имел возможность слушать разговоры диспетчера с экипажем президентского самолета и что не помнит данных об атмосферном давлении, которые передали летчикам с земли. Но почему?»

«Почему?» - эхом откликнулась ведущая, округляя глаза.

«Потому, - значительно произнес гость, - что без подобных данных экипаж «Ту» не мог правильно оценить ситуацию. Да и вообще команды с земли запаздывали. Польские специалисты отмечают, что фраза диспетчера «Сто первый, горизонт!» прозвучала уже в тот момент, когда самолет опустился ниже стометровой высоты и менять что-либо было поздно. - Гость осуждающе покачал лохматой головой. - И вообще возникают бо-ольшие сомнения насчет тумана над аэродромом «Северный». Некоторые свидетели, пожелавшие остаться неизвестными, рассказывали журналистам, что туман был не таким уж густым».
        Ведущая отшатнулась, откинувшись на спинку кресла.

«Вы серьезно? Вы тоже так считаете?»

«Я ничего не утверждаю! - Возглас сопровождался энергичным жестом, как бы отводящим возможные обвинения в клевете. - Пусть в этом разбираются компетентные органы. Правда, я не удивлюсь, если история с туманом уже проясняется для поляков».

«Почему же они молчат об этом?» - спросила заинтригованная ведущая.

«Подобные козыри выкладываются в нужный момент, - тонко улыбнулся гость передачи. - Например, во время предвыборной кампании. Вы же знаете, у кого больше сенсационных разоблачений, тот и имеет электорат».
        В том, как было произнесено слово «имеет», Барвину почудился грязный намек, но он лишь бегло зафиксировал этот факт, а сам сосредоточился на совершенно других мыслях. Как бывший пограничник, он проходил службу в ФСБ и получил кое-какое представление о методах работы современных чекистов. Фээсбэшники обожали допускать якобы случайные утечки информации, формируя таким образом сначала противоречивые слухи, а потом и стойкое общественное мнение. Не являются ли разглагольствования лохматого политолога арией из этой оперы? Что ему в действительности известно про туман? Блефует он или же на самом деле знает что-то определенное?
        Желание смотреть передачу пропало. Выключив телевизор, Барвин впервые осознал по-настоящему, в какое темное дело впутался и насколько заинтересованы заказчики в устранении всех исполнителей. История с туманом поблизости от аэродрома «Северный» явно предполагала продолжение. И Барвин мог только догадываться, кто и зачем стоит за этим.
        - Ужин скоро? - спросил он, войдя то ли в кухню, то ли в столовую, где хозяйничала Даша.
        - Скоро, - коротко ответила она.
        Баба не из разговорчивых. Впрочем, это даже хорошо, что она молчунья, гораздо хуже иметь дело с женщинами, у которых рот не закрывается ни на минуту. Такое, бывает, ляпнут, хоть стой хоть падай.
        - Дождь зарядил, - сказал Барвин, глядя в окно. - Надолго?
        - Как синоптики порешат, так и будет, - философски рассудила Даша. - Присаживайся. Угощайся, чем бог послал.
        Бог послал много чего. Основательно устроившись на табурете, Барвин вооружился ложкой и принялся накладывать на тарелку все, что попадалось ему на глаза. Утолив первый голод, он принялся расспрашивать Дашу про житье-бытье, словно и в самом деле намеревался повести ее под венец. Она отвечала немногословно, но охотно, особенно когда выпили по две стопки, дружно закусив хрустящими огурчиками. Но после третьей дозы Даша, вместо того чтобы расслабиться и сделаться более раскрепощенной, наоборот, посуровела и заявила:
        - Спать тебе отдельно постелю, предупреждаю сразу. У меня под кроватью колун лежит, так что даже не суйся.
        Жуя картошку, Барвин пожал плечами и уставился в черное окно, всем своим видом показывая, что готов предаваться этому занятию до тех пор, пока не увидит собственными глазами посадку НЛО. Мол, с космическими пришельцами ему общаться интереснее, чем с некоторыми земными женщинами.
        - Наелся? - спросила Даша несвойственным ей заискивающим тоном, когда трапеза была закончена.
        - Во как, - ответил Барвин, проведя по горлу ребром ладони с таким видом, будто это был нож. - Теперь остается только выспаться на славу. Стели. И топор себе под кровать положить не забудь.
        Изображая всем своим видом обиду, он вышел во двор. Когда, перекурив на крыльце, Аркадий вернулся, Даша указала ему на комнату за ситцевой занавеской. Там его ожидала узкая девичья кровать с никелированными шарами. Прежде чем расположиться на ней, Барвин осмотрелся. На стенах комнаты висели черно-белые фотографии незнакомых людей. Застывшие взгляды, ни тени улыбки на серых лицах. Общество Даши привлекало Барвина сильнее безмолвного присутствия этих унылых портретов. Но она все еще толклась на кухне, бряцая посудой. Ждала, пока Барвин уснет.
        Позвать ее? Признаться, что мужчинам бывает одиноко на узких кроватях с дурацкими шарами?
        Барвин разделся и улегся на спину, заложив руки за голову. В комнате было холодно, как в склепе. В углу таинственно мерцали кустарные оклады дешевых иконок. Христос выглядел пугающе. Темный лик, пронзительный взгляд, маленький рот, не умеющий складываться в улыбку. От такого Спасителя - сурового и отчужденного - не очень-то дождешься помощи и защиты. Оставалось уповать только на себя самого.
        Закрыв глаза, Барвин принялся складывать в уме фрагменты событий сегодняшнего дня. Картинка получилась впечатляющая. Особенно когда в мебельном фургоне, откуда ни возьмись, возник здоровенный черный кот, молвивший человеческим голосом:
        - Спишь?
        Барвин открыл глаза, и кот сменился белым женским силуэтом в проеме двери. В мешковатой ночной рубахе до пят Даша смахивала на бледное привидение.
        - Сплю, - буркнул Барвин. - Когда не будят.
        - Ты правда на мне женишься? - спросила Даша.
        - Теперь не знаю. А вдруг ты и на первую брачную ночь топор захватишь.
        - Вот же дурак!
        Бесшумно переступая ногами, Даша приблизилась к кровати. От нее пахло цветочными духами и нафталином. От этого смешения запахов у Барвина голова пошла кругом. Он стиснул зубы так, что они скрипнули, зажмурился и процедил:
        - Или уходи, или ложись рядом.
        Даша выбрала второй вариант. Но легла она не там, где для нее освободилось место, а просто упала поверх охнувшего Барвина. Как только она задрала рубаху до шеи, давая почувствовать жар своего тела, он понял, что на ближайшее время квартирный вопрос решен.
        Часть вторая. Независимые и непримиримые 

1
        Было слишком рано для цветения знаменитых киевских каштанов, и Киев не радовал глаз постороннего наблюдателя. Всю зиму снег не убирался с городских улиц, и в апреле, когда он, наконец, растаял сам по себе, в центре и на окраинах обнажились невероятно загаженные газоны и дворы. Экскурсоводы и просто патриоты украинской столицы могли сколько угодно расписывать красоты Лавры, Ботанического сада, Гидропарка и Владимирской горки, но слушатели невольно косились на груды неубранного мусора вдоль Крещатика и восторгаться не спешили.
        Лишенный зелени, Киев не таил в себе ничего волшебного или хотя бы просто романтического. Вопреки уверению Гоголя, любая птица, за исключением разве что курицы или домашнего гуся, могла запросто долететь не только до середины Днепра, но и дальше, а потом вернуться обратно без малейших признаков усталости. Что касается древнего духа, якобы витающего над «матерью городов русских», то он, этот дух, давно выветрился, сменившись запахами кофеен, бутиков и новостроек. Так же стремительно, как вырастают небоскребы на месте зеленых скверов, Киев менял свой облик, не становясь от этого ни хуже, ни лучше, а просто становясь другим, современным, частично «оевропеизированным», абсолютно непохожим на тот, прежний Киев, воспетый Булгаковым в «Белой гвардии».
        Разумеется, персонажи тут действовали тоже иные.
        Взять хотя бы молодого человека по имени Андрей, старшего сына своих родителей, который поздней апрельской ночью на всех парах промчался по пустынной улице Лютеранской, резко затормозил и остановился чуть ли не впритык к фонарному столбу. Делал он это настолько регулярно, что обитатели близлежащих домов давно узнавали Андрея, несмотря на то что машины он менял куда чаще, чем его сверстники - мышки для компьютеров.
        Так, одно время парня видели за рулем кубического «мерседесовского» джипа, а затем он неожиданно пересел в изящный спортивный «Мерседес», приобретенный за 90 тысяч долларов. Той же ночью, о которой идет речь, Андрей пронесся по Лютеранской улице на черном «БМВ М-6» с государственным номером 2022, нажал на тормоза секундой позже, чем обычно, и, проехавшись по мостовой юзом, остановился у заветного дома
№ 24.

«Фа-фа-а! - заныл клаксон. - Фа-фа-на-на-а!!!»
        Страстный призыв адресовался некой Ане, о которой Андрей все чаще вспоминал в момент подпития. Аня долгое время считалась его невестой, но потом, увлекшись другой девушкой по имени Лиза, он и сам не заметил, как очутился с ней в загсе Печерского района Киева, дорога в который была устелена свадебными рушниками с петухами. Лиза, отбитая Андреем у одесского миллионера Ромы по прозвищу Гурыч, была чудо как хороша собой. Андрей, только-только окончивший Киевский институт международных отношений, сфокусировал на себе восхищенные взгляды всех особ женского пола. Было их не много. Бракосочетание проходило в узком кругу родственников, как настоял на том папа молодожена, Виктор Андреевич, тогда еще президент Украины. На протяжении всей церемонии он с ужасом ожидал, что его старший отпрыск выкинет какой-нибудь фортель, но его плохие предчувствия не оправдались. Совершенно трезвый, вменяемый и тихий Мищенко-младший вел себя на удивление сдержанно, никого не оскорбил, ни с кем не поругался, а просто объявил, что берет Лизу в жены, взял ее под руку и увез в свадебное путешествие на Сейшельские острова.
        Однако по истечении медового месяца молодая жена заодно с семейной жизнью потеряла для Андрея Мищенко всяческий интерес. Его опять потянуло к очаровательным девушкам из группы «69», с которыми он скоротал немало долгих ослепительных ночей. Опять стал Андрей ночевать то у распутницы Виолетты, то у шалуньи Дианы, не в силах решить, какая из солисток ему больше нравится. А когда сердце подсказало парню, что ни та, ни другая девушка, ни даже сразу обе не способны подарить ему настоящую большую любовь, он вдруг вспомнил про преданную Аню из дома двадцать четыре по улице Лютеранской.
        С тех пор приезды сюда несчастного Андрея сделались хоть и не доброй, а традицией. Погуляв в клубе «Декаденс», где рекой лилось французское шампанское «Кристалл», парень мог заглянуть в ресторан «Феллини» или в элитные ложи «Ибицы», но потом его неудержимо, как магнитом, влекла улица, где проживала прежняя любовь. Аня, оскорбленная в лучших чувствах, видеть изменника не желала, а может, и вовсе проживала по новому адресу, но хмельной Андрей был не в состоянии делать даже самые простые логические умозаключения. С упорством, которому позавидовал бы любой муравей или жук-скарабей, он наведывался к двадцать четвертому дому, жал на клаксон, включал во всю мощь динамиков песню «Аня, Анечка, не плачь» или просто рвал голосовые связки, призывая любимую.
        - Он когда-нибудь допросится, - мрачно предположил мужчина, сидящий за рулем неприметного «Пежо», припаркованного таким образом, чтобы было удобно наблюдать за представлением одного актера, устроенным молодым Мищенко на ночной улице. - Папаня-то Андрюшин уже не президент и даже не главный пчеловод всея Украины. Нарвется сынок на кого-нибудь крутого, тут ему и кранты. Гонору у парнишки больше, чем реальной силы. Понты сплошные.
        - Не скажи, - возразил второй мужчина, расположившийся рядом с пакетиком леденцов в руке. - Понты, они тоже, знаешь, не дырка от бублика. Вот хотя бы телефон Андрюши. Не «Нокиа», не «Моторола», а «Верту», как записано черным по белому в его досье.
        - «Верту»? Впервые слышу.
        - А эта фирма не на нас с тобой в качестве клиентов ориентируется. Эксклюзив.
        - Сколько трубка стоит?
        - Дешевую можно на малолитражку сменять, - ответил информированный мужчина. - А дорогую - на приличный авто. Она на сорок пять штук тянет.
        - Гривен? - спросил собеседник.
        - Евро, друг мой, евро. Вот и прикинь себе, какое впечатление Андрюша на окружающих производит, когда платиновый мобильник из кармана вынимает. А в другой руке у него ключи от «БМВ» за двести тысяч. Плюс одежда, плюс обувь. Попробуй тронь такого. А ты говоришь, понты. Без них сейчас никуда. Наше время такое, понтовое.
        Умолкнув, мужчины стали наблюдать, как Андрей, не теряя надежды вызвать Аню, стал посреди проезжей части, сунул пальцы в рот и издал залихватский свист, после которого в доме зажегся свет еще окнах в десяти.
        - Почему бы ему просто к ней домой не наведаться? - поинтересовался сидящий за рулем «Пежо».
        - Входная дверь на замке, - ответил сосед, аппетитно хрустя леденцом. - Нового кода Андрюша не знает, а навести справки с утра, на трезвую голову, не догадывается. Вот и буянит.
        Это был уже знакомый нам полковник ФСБ Алексей Анатольевич Разин, прибывший на Украину по поручению генерала Луконина. Сопровождал его сотрудник той же организации, правда, прописанный в Киеве на протяжении последних пяти лет. Слежка за сыном бывшего украинского президента в его обязанности не входила, поэтому об Андрее Мищенко он знал гораздо меньше, чем Филин. Фамилия резидента была Бибилов. К тридцати шести годам он успел дослужиться до звания майора и мечтал о генеральских звездах лишь перед сном или в сильном подпитии. Честно говоря, они ему не светили, звезды. И все же личное знакомство с приближенным самого генерала Луконина могло придать бибиловской карьере неожиданное ускорение. Тем более что еще в начале ночи они перешли на «ты».
        - Если не секрет, - произнес Бибилов, - то почему ты все время конфеты грызешь? Для зубов ведь вредно.
        - Курить бросил, - пояснил Разин, шурша пакетиком, - вот и маюсь. Ты сам-то как бросал?
        - А я и не начинал.
        - Ну, тогда у тебя все впереди, Игорь Игоревич.
        Оставалось только гадать, с намеком это было произнесено или в шутку. Бибилову было приятнее считать, что фраза столичного гостя преисполнена потаенного смысла. Мол, чем черт не шутит. Может, и дослужишься до генерала, Игорь Игоревич. Только веди себя правильно и не подведи начальство.
        Бибилов поморгал глазами, прогоняя сон. «БМВ М-6» продолжал стоять посреди узкой дороги, прямо на разделительной полосе, вынуждая проезжающие машины прижиматься к тротуарам. Из машины выбрались два здоровенных хлопца и, страхуя Андрея, заняли позиции справа и слева. Как было известно сидящим в «Пежо», охранники не представляли собой ничего серьезного. Обычные вышибалы из киевского клуба
«Чайковский». Кроме грозной внешности, предъявить им было нечего. При желании отогнать их можно было с помощью одних лишь ругательств да фальшивых удостоверений сотрудников СБУ, но Разин не торопил события.
        С Андреем Мищенко следовало обращаться деликатнее, чем с капризной барышней во время менструаций. Парень обладал скверным характером, был вспыльчив и гонорист. В досье старшего сынка экс-президента Украины хранилось много материалов, свидетельствующих об этом. Прикидываясь директором какой-то коммерческой фирмы, Андрей на деле проматывал отцовские денежки, которые тоже достались семье отнюдь не в результате многолетнего упорного труда. Миллиончик туда, миллиончик сюда, фьють-фьють, тут денежки пропали, там появились, как по мановению волшебной палочки. Неудивительно, что выросший в подобных условиях парень знал реальную жизнь не лучше, чем какой-нибудь патиссон, созревший в парнике. При этом себя он считал особенным, а к остальным относился еще пренебрежительнее, чем отец.
        Изучая материалы, собранные на Мищенко-младшего, Разин натолкнулся, например, на историю, произошедшую в элитном ресторане «Казачок», что в районе осокорковских дач неподалеку от станции метро «Славутич». Там собирался весь так называемый киевский свет - народные депутаты, бизнесмены, высокопоставленные милицейские начальники и уголовные авторитеты. Однажды веселой субботней ночкой, когда в ресторане праздновали день рождения заместителя министра чрезвычайных ситуаций, без чрезвычайной ситуации не обошлось, так как в том же ресторане гулял некий полубизнесмен Вали Багиров с тридцатью друзьями.
        К половине одиннадцатого обе компании уже изрядно «приняли на грудь» и, собравшись разъезжаться по домам, вышли на улицу, где начались выяснения отношений. Доказывая свое право выехать со стоянки первыми, гости министра и приятели Багирова затеяли стрельбу резиновыми пулями, к счастью, не покалечив друг друга. Вызванный наряд милиции сунулся было на парковку и тут же ретировался, опознав в одном из дебоширов сына Виктора Мищенко, который в ту пору еще находился у власти. Андрей даже вроде бы палил милиционерам вслед из настоящего боевого пистолета, хотя, как водится, желающих дать свидетельские показания не нашлось. Дело замяли, как вскоре погасили другой скандал того же рода.
        На этот раз тоже не обошлось без пистолета. Случилось как-то прокурору Бориспольской межрайонной прокуратуры Александру Кузовкину проезжать по улице Льва Толстого в Киеве. Там-то его подрезал и обогнал «БМВ», нарушивший сразу несколько правил дорожного движения. Прокурору на правила было глубоко начхать, однако неуважение к собственной персоне показалось ему обидным. Кипя от возмущения, он несколько раз посигналил нарушителю.
        Против ожидания автомобиль «БМВ» остановился. Из него вышли два человека. Один из них оказался свирепо ухмыляющимся президентским сынком, а второй был кем-то вроде опекуна с накачанными мышцами и пистолетом в наплечной кобуре.
        Перепуганный насмерть прокурор представился и, скрывая испуг, сделал молодому Мищенко замечание по поводу нарушения правил дорожного движения и создания аварийной ситуации на дороге. В ответ на замечание парень в грубой форме пообещал оппоненту, что завтра тот будет сидеть в тюрьме, где его опустит лично заместитель генерального прокурора Украины.
        Бедный господин Кузовкин позволил себе не согласиться с такой постановкой вопроса. Это он зря. Андрей Мищенко дважды ударил его кулаком в лицо, а мищенковский спутник выстрелил в Кузовкина из пистолета, прострелив ему бедро. После этого, оставив жертву визжать от боли, Андрей Мищенко и его спутник сели в автомобиль и покинули место происшествия.
        Пересказав этот эпизод Бибилову, Разин проговорил:
        - Полагаю, через пару минут этому охламону надоест петь серенады и он поедет веселиться дальше. Ты должен встретить его на пути к машине и произнести буквально следующее: «Очень уважающий вас человек хотел бы лично засвидетельствовать вам почтение, если вы не возражаете». Скорее всего, поганец обложит тебя матом. Как бы он ни отреагировал, твоя задача, Игорь Игоревич, намекнуть, что почтение я собираюсь засвидетельствовать не даром. Иными словами, сегодняшняя ночь может сделать его богаче на кругленькую сумму денег. Так и передай.
        - О какой сумме идет речь? - деловито поинтересовался Бибилов.
        - Это я решу в ходе переговоров, - ответил Разин. - Каждый человек знает себе цену, и эта цена у него на лбу написана.
        - И сколько же стою я?
        - Пока что не больше своего служебного оклада, Игорь Игоревич. Поэтому, если хочешь изменить положение к лучшему, не теряй времени даром.
        Выбравшись из машины, Бибилов направился к покачивающемуся посреди мостовой Мищенко. Увидев незнакомого человека, он набычился, а бодигарды поспешили загородить его своими раскормленными телами. Дальнейшее развитие событий происходило по сценарию, примерно намеченному Разиным. Андрей Мищенко действительно обматерил парламентера. Услышав про энную сумму денег, сбавил обороты. Предупредил только, что за тысячу баксов он и чихать не станет.
        Затем настал черед Филина.
        Представившись Андрею Иван Иванычем, он предложил ему пройтись пешком, подышать воздухом и обсудить некое важное для обоих дельце.
        - У меня с вами никаких дел нету, - возразил Андрей.
        - Так будут! - заверил его Разин.
        После чего мищенковские телохранители были отправлены к автомобилю, а Филин и экс-президентский сынок остались с глазу на глаз.
        - Валяй, - предложил Андрей. - Но учти, у меня в кармане пушка, а стреляю я хорошо.
        Это напоминало реплику из какого-то дешевого вестерна. По закону жанра Разину тоже следовало похвастаться оружием и меткостью, однако он решил обойтись без этого.
        - Вот что, Андрей, - заговорил он тоном доверительным и значительным, как если бы являлся старшим другом Мищенко-младшего, а тот, в свою очередь, был вменяемым юношей, способным делать логические умозаключения и совершать адекватные поступки. - Мне необходимо встретиться с твоим отцом. Совершенно необходимо.
        - Встречайся, - пожал плечами Андрей, - я-то здесь при чем? Мой папа (он произнес это слово на французский манер, с ударением на последний слог) пока что не мумия египетская, к нему доступ свободный.
        - Это я знаю, - ответил Разин. - Но мне хотелось бы пообщаться с Виктором Андреевичем на короткой ноге.
        - Какая еще короткая нога? У кого?
        - Ни у кого. Это просто выражение такое. Означает приятельские отношения.
        - Так бы и говорил, - буркнул Андрей, красивое лицо которого исказила недовольная гримаса. - Но откуда у тебя могут быть приятельские отношения с моим фазером? Я тебя в первый раз вижу.
        - Об этом, - произнес Филин вкрадчиво, - я и хочу с тобой договориться.
        - Не понял. Ни хрена не понял.
        Андрей был совершенно искренен в своем признании. Возможно, еще никогда он не произносил эту фразу с такой подкупающей откровенностью. Даже в бытность студентом института международных отношений.
        - Ты должен составить мне протекцию, - пояснил Разин. - Позвонить отцу и сказать, что с ним желает переговорить один хороший человек, которого ты давно знаешь. Одно дело явиться к кому-то с улицы, и совсем другое - по протекции.
        - По протекции? Хм. Это как?
        - По рекомендации.
        - А! - понимающе воскликнул Мищенко-младший. - Вот теперь врубаюсь.
        - С тобой легко и приятно иметь дело, - сказал Разин с фальшивой улыбкой, словно бы скопированной у одного из бывших преподавателей президентского отпрыска.
        - Со мной еще никому не было легко и приятно, - напрямик заявил Андрей. - И тебе тоже не будет. Пока не забачишь.
        Настал черед Филина недоуменно морщить лоб:
        - Забачу? Или побачу?
        - Бачить - то же самое, что башлять, - снисходительно объяснил Андрей.
        - Я заплачу.
        - Сколько?
        В карманах Разина лежало несколько пачек долларов: по три, пять и десять тысяч. Он успел оценить Андрея Мищенко и решил, что красная цена тому будет пять штук
«зелени». Отец парня уже не являлся гарантом Конституции, и авторитет семьи сильно пошатнулся.
        Вместо ответа Филин запустил руку в правый боковой карман плаща и протянул деньги. Проведя пальцем по срезу купюр, Андрей надул губы:
        - Пять? Маловато будет!
        - Только за то, что ты сведешь меня со своим папашей? - не поверил ушам Разин.
        - А я тебя не знаю, - фыркнул Андрей. - Может, ты враг нашей семьи. Может, ты киллер наемный. И что же? За пять штук тебя к фазеру подпустить? Мне этих денег на неделю хватит. С натяжкой.
        - Как знаешь, - сказал Разин и неуловимым движением выхватил деньги из пальцев парня.
        - Эй! - опешил тот. - Погоди, погоди. Мы что, даже не поторгуемся для порядка?
        - Нет.
        С этими словами Филин заменил пачку долларов на десятитысячную. Луконин велел ему не скупиться, и он не скупился. В сравнении с будущей прибылью это были сущие крохи.
        - О! - приятно удивился Андрей. - Совсем другое дело. Как тебя представить? Когда ты к папа наведаться собираешься? Он сейчас под Обуховом. Знаешь, где это?
        - Знаю, - кивнул Разин, тщательно изучивший все, что касалось будничной жизни семейства Мищенко. - Я готов подъехать к Виктору Андреевичу в любое назначенное мне время. Сообщи ему, что один твой надежный товарищ имеет информацию, которая способна изменить политический расклад в Европе.
        - Это действительно так?
        - Минуту назад я вручил тебе десять тысяч долларов. Не для того, чтобы с твоим папой про трипольскую культуру поговорить, верно?
        Андрей состроил серьезную мину.
        - На завтра устроит? - спросил он.
        - Лучше быть не может, - ответил Разин.
        - Оставь координаты.
        После того как они обменялись телефонными номерами, Андрей полюбопытствовал:
        - А ты, случаем, не из спецслужбы какой-нибудь?
        Чтобы не отвечать прямо, Филин предпочел задать встречный вопрос:
        - Боишься, что папика опять отравят?
        Предположение вызвало у Андрея приступ истеричного смеха:
        - Отравят? Да кто его травил, ты что, с луны свалился?
        - Примерно, - кивнул Разин. - Не обращай внимания. Я вообще не очень разбираюсь в том, что у вас тут на Украине происходит.
        - А все, что происходило, то и происходит, - просто сказал Андрей. - Бабло пилится, вопросы решаются. Большая политика, как у всех. Демократия по-европейски.

«По-украински», - мысленно поправил Разин, а вслух произнес:
        - Рад, что у нас возникло взаимопонимание, Андрей. Когда ждать звонка?
        - А никогда, - неожиданно заявил сын Мищенко. - Решил я тебя кинуть, москаль. Ты ведь москаль, я угадал?
        - Угадал, - согласился Филин. - Я из России, прямиком из Москвы.
        - Привет Москве.
        Издевательски пошевелив пальцами вскинутой руки, Андрей повернулся на каблуках и пошел прочь.
        - На пятом шаге из тебя мозги вышибут, - негромко сказал Разин. - Видишь «Пежо» справа? Второй стрелок на крыше соседнего дома. Так что иди, парень, иди. Можешь даже своих бугаев кликнуть. Нам, москалям, на вас пуль не жалко.
        Блеф сработал. Когда молодой Мищенко обернулся, его лицо было таким белым, что казалось напудренным, как у Пьеро.
        - Я пошутил, - сказал он, остановившись.
        - Я тоже, - улыбнулся Разин. - Так когда ждать звонка?
        - Не раньше девяти часов утра.
        - А не позже?
        - Не позже одиннадцати, - выдавил из себя Андрей.
        - Договорились, - улыбнулся Разин еще шире. - Теперь иди и ничего не бойся. Правда, если папа твой заартачится, то денежки придется вернуть.
        - Ко мне министр внутренних дел в кумовья набивается, - процедил Андрей, в котором взыграло непомерное, как у польских шляхтичей, самолюбие. - А шеф Службы безопасности Украины мой хороший знакомый.
        - Папин знакомый, - поправил Филин безмятежно. - А папа твой уже не первое лицо государства, а неизвестно какое по счету. И шеф СБУ сменился. И шеф МВД. И ты, Андрюша, должен прожить свою жизнь так, чтобы не было мучительно больно. Как классик сказал. Любишь классическую литературу, Андрюша?
        - Пошла она в… - Сын президента назвал место. - И ты тоже.
        - Это значит, что сделка отменяется?
        - Это значит, что я ненавижу москалей, - сказал Андрей. - Но звонка все равно жди. Москаль, который платит, не самый поганый москаль.
        Сделав такое философское умозаключение, сын экс-президента Украины повернулся к Разину спиной. Походка у него была нетвердая, но уверенная, голову он нес высоко поднятой, плечи держал широко расправленными. Чувство собственного достоинства у парня, несомненно, имелось. Про какие-либо иные достоинства говорить не приходилось. При близком общении с Андреем Мищенко полковник Разин их попросту не увидел. Ни одного.

2
        Прочитав в какой-то газете, что он-де выброшен на свалку истории, Виктор Андреевич Мищенко приуныл. Не то чтобы он согласился с автором статьи. Но в бытность свою президентом он мог бы повелеть так потрясти редакцию этой газетенки, что редактор на всю жизнь зарекся бы трогать самого Мищенко и его семью. Ведь была же разогнана однажды вся дорожная автоинспекция за то, что начальство не оказало президенту должного уважения. И получили свое журналюги, осмелившиеся копаться в грязном белье старшего мищенковского сына.
        О, при власти Виктор Андреевич был полон задора и огня. Часами разглагольствовал на всевозможные темы перед телекамерами, выезжал в гости, сам принимал гостей, карал, миловал, одаривал наградами, продвигал семейный бизнес…
        А весной карусель остановилась. Остановилась так резко, что многие президентские соратники попадали со своих мест и поразбивали носы. Сам Виктор Андреевич тоже слетел с трона, за который так отчаянно цеплялся.
        Все вроде осталось по-старому. За годы своего правления Мищенко обогатился настолько, чтобы больше никогда не тревожиться об источниках доходов. То есть материальное благосостояние его вполне устраивало. У него было все, о чем может только мечтать среднестатистический гражданин Европы. Не хватало ему только власти. Лишенный ее, приунывший Виктор Андреевич был вынужден направлять свои нерастраченные силы и талант руководителя на благоустройство семейного поместья.
        Обосновался он в селе Новые Безрадичи Обуховского района Киевской области. Безрадостное название села нисколько не мешало жителям с оптимизмом смотреть в будущее. Во-первых, бывший президент затеял здесь грандиозное строительство, что давало занятие жадным до работы мужским рукам. Во-вторых, вся многоротая орава, окружающая Мищенко, постоянно нуждалась в здоровой пище, так что молоко, картошечка, зелень и курятинка поставлялись в барское поместье сразу со многих дворов и за немалые для селян деньги.
        Тем не менее кто-то остался недоволен, а может, просто какой-то строитель перепил после работы, но факт остается фактом: в один прекрасный (для семейства Мищенко не такой уж прекрасный) день во владениях экс-президента вспыхнул пожар. Гасить его примчались несколько пожарных подразделений, дружно направивших брандспойты на горящую крышу сарая. Огонь сбили в два счета, после чего добровольцы разобрали крышу во избежание повторного возгорания и побежали к пану Мищенко за вознаграждением.
        Их ожидало большое разочарование. Виктор Андреевич находился в Сирии, где совершал торжественный вояж по святым местам. Об этом известила украинскую общественность пресс-секретарь Мищенко Ирина Ванникова, подчеркнув, что после отставки он второй раз ушел в отпуск на две недели.
        Кого могло заинтересовать, в какой по счету отпуск ушел бывший президент и по сколько недель он отдыхает, неясно. Зато все украинские СМИ дружно дали репортажи о пожаре, преувеличив его масштабы и последствия. А один влиятельный киевский телеканал заявил, будто столб дыма, поднявшийся над усадьбой, ничем не уступал тому, что клубился над исландским вулканом.
        Заодно журналисты заинтересовались непосредственно территорией, на которой возник пожар. Пока Виктор Андреевич Мищенко приобщался к духовным ценностям, в телеэфире замелькали кадры огромного имения с мельницами и церквами. Журналисты стали задавать вопросы. Мол, зачем возводить храмы в частных владениях, куда все равно не пускают посторонних? Или: на какие средства все это строится и содержится? Уж не на государственные ли?
        На защиту расстроенного Виктора Андреевича снова встала верная Ирина Ванникова. Встала грудью, решительно и отважно. Недоброжелатели получили достойный отпор. Ванникова сообщила, что дом Мищенко в Новых Безрадичах всего лишь проходит
«необходимую реконструкцию», а приобретен он вместе с земельным участком на личные средства.
        Ну а сам Мищенко, демонстрируя полную открытость, пригласил журналистов посетить свою «дачу».
        Утром в понедельник желающих усадили в комфортабельный автобус и повезли в пригород Киева. Глядя в окна, журналисты восхищались новой дорогой, проложенной в село, и гадали, сколько миллионов она стоит и за чей счет строилась.
        Справа от дороги виднелась какая-то техника, осушающая болото. Слева тянулись голые равнины, пересеченные каналами неизвестного назначения. Все вытянули шеи, когда за селом показались горы гравия, кучи песка и штабеля красного кирпича. Рядом высились дубовые ворота, у которых журналистов поджидала пресс-секретарь с парой неразговорчивых мордоворотов в солнцезащитных очках. Любопытные взгляды были направлены не на них, а на деревянную скульптурку какого-то лесовика, на которой было начертано «Бог, береги этот дом и всех, кто сюда входит и заходит».
        Дорожка, ведущая в глубь двора, была посыпана мелкой галькой. Шагая по ней, журналисты жалели, что фотографировать здесь почему-то запрещено. На глаза им попадались объекты один живописнее другого: плетеные заборы с глиняными кувшинами на колышках, ветряные мельницы, что-то вроде просторных деревянных беседок под камышовыми крышами, детские качели и горки. Но наибольшее любопытство вызывали мельницы и пасека.
        Журналисты стали задавать вопросы о любимых пчелах президента, но пресс-секретарь предложила подождать, пока Виктор Андреевич лично удостоит прессу вниманием. С этими словами они вошли в одну из «беседок», в которой из динамиков лилась украинская песня: «Куплю тобі хатку, а ще сіножатку, і ставок, і млинок, і вишневенький садок». Все расселись на лавках вокруг стола. Кто-то откупорил зеленую стеклянную бутылочку «Моршанской», кто-то предпочел утолить жажду пивом
«Славутич», явно неместного происхождения.
        Часы на декоративной печи показывали половину десятого утра, когда в беседку заглянула жена Виктора Мищенко, Кэтрин, предложила называть ее Екатериной и сообщила, что супруг появится с минуты на минуту. И действительно, через каких-нибудь полчаса экс-президент предстал перед прессой, чтобы объявить о том, как долго и страстно мечтал он о собственном саде.
        - Я уже сказала журналистам, что на наиболее затратной части строительства - интерьере - вы сэкономили, так как проект был ваш, - вмешалась пресс-секретарь.
        - И на материалах мы тоже экономим, - поправил Мищенко. - Берем то, что остается после сноса домов на Крещатике. Например, кирпич, выжженный на соломе. Из такого строили в Киеве где-то в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Он там лежит грязный, весь в извести, но когда сделаешь скол, то он приобретает декоративный вид. - Тут Мищенко сделал некий жест, каким, по его мнению, надкалывают кирпич. - А это дуб, - сказал он, пиная столб беседки. - Труху сняли, а внутри дерево твердое, как кость.
        Пояснив, таким образом, откуда берутся стройматериалы, хозяин повел гостей осматривать свои владения. По пути он несколько раз подпрыгнул на плоском камне, датировав его то ли десятым, то ли девятым тысячелетием до нашей эры. Затем пригласил экскурсию в баню, и все поочередно заглянули в комнату отдыха, где стоял диван, накрытый шкурой, висели пучки сушеных трав и старинные иконы. Не моргнув глазом, Мищенко сказал, что покупает иконы на базаре долларов по пять, после чего поспешил увести гостей на пасеку с полусотней ульев, старинных, из дерева, и новехоньких, пластмассовых. Наибольший интерес вызвал французский улей в виде торса обнаженной женщины, однако появление Кэтрин-Екатерины Мищенко заставило всех переместиться на птичий двор с гусями и павлинами. Рядом бродили куры и раскормленные коты с оранжевыми ленточками вместо ошейников.
        - Смешные они, не от мира сего, - обронил экс-президент, подразумевая неизвестно кого.
        - В какую сумму обошлось вам возведение мельниц? - осведомился какой-то настырный журналист.
        - Копейки, сущие копейки, - отмахнулся Мищенко. - Зато как красиво. Жена Михо три часа не могла отойти, все просила такую же.
        Взгляды собравшихся переместились на ветряк, украшенный подковой с оранжевым восклицательным знаком.
        - Виктор Андреевич имеет в виду супругу Михаила Шахашвили, - пояснила пресс-секретарь.
        - Скажите, - последовал вопрос, - а когда в последний раз президент Грузии…
        Мищенко взглянул на зазвонивший телефон, нажал кнопку соединения и побрел прочь, говоря на ходу с кем-то.
        - Да, Андрей, - донесся до журналистов голос экс-президента, - ага, угу… Кто? Хороший знакомый? Надежный? И чего он хочет? Встретиться? Зачем, сынку? Политический расклад в Европе? Так и передал?
        Присутствующие навострили уши, но Мищенко предусмотрительно удалился, ответил еще на один звонок и вернулся в приподнятом настроении, заявив, что ему необходимо поработать.
        - Дальше экскурсию поведу я, - поспешила провозгласить пресс-секретарь и потащила журналистов на двор, заваленный железными плугами и боронами.
        Единственной тамошней достопримечательностью, на которую было не жаль потратить кадры, оказалась старинная чумацкая телега, украшенная бумажными цветами.
        Здесь экскурсионный маршрут и завершился. Пресс-секретарь каким-то непостижимым образом растворилась среди ржавого хлама, а вместо нее возникли неразговорчивые мордовороты, пригласившие гостей в автобус.
        Не отказался пройти за ними никто. Под пиджаками мордоворотов явственно проступали очертания пистолетов, а добродушия в их взглядах было не больше, чем в глазах бугаев, норовящих сорваться с привязи.
        Как всегда после встречи с Виктором Андреевичем Мищенко, журналисты почувствовали себя обманутыми. Те из них, которые читали в детстве сказку про Волшебника Изумрудного города, невольно вспомнили Гудвина, Великого и Ужасного. Если кто не знает, то Гудвин на поверку оказался изобретательным прохиндеем, морочившим людям головы с помощью масок, зеркал или трубы, искажающей голос. Мищенко, конечно же, сказочным персонажем никогда не являлся, а потому в этой книге подобные параллели проводиться не будут.
        А за мысли журналистов автор ответственности не несет.

3
        Дождавшись звонка Мищенко-младшего, Разин коротко переговорил по телефону с его отцом, запрыгнул в машину и помчался в Новые Безрадичи. Аудиенция была назначена на одиннадцать часов утра, времени на все про все отводилось пятнадцать минут, но, успев изучить привычки Мищенко-старшего, Филин догадывался, что пятнадцать минут могут с одинаковым успехом сократиться до считаных секунд или растянуться на несколько часов.
        Он успел вовремя и был препровожден в имение, где его встретил Виктор Андреевич Мищенко собственной персоной. Его роскошная шевелюра, разделенная безукоризненно ровным пробором, плохо гармонировала с обезображенным, ноздреватым лицом. Не лучше сочетались модные джинсы Мищенко с его сорочкой-вышиванкой. Но в общем и целом он производил приятное впечатление. Особенно когда молодо улыбнулся и, проведя рукой вдоль нагромождений стройматериалов, пошутил:
        - В моей новой резиденции можно «Свадьбу в Малиновке-2» снимать. Такое впечатление, что белые уже вышли, а красные еще не зашли… Я правильно сделал, что заговорил по-русски? Вы ведь приезжий?
        - Я из России, - подтвердил Разин, постукивая сложенным ноутбуком по колену.
        - Москаль? - Мищенко скорчил грозную физиономию и подкрутил воображаемый ус. - Жаль, мой младшенький сейчас на море загорает. Он бы тебе зачитал стих про москалей. А как он Тараса Шевченко изображает, бог ты мой! - Мищенко всплеснул руками и внезапно сменил интонацию, остро взглянув на Разина. - У вас есть дети?
        - Да, - ответил Филин, - но Пушкина и Некрасова они изображать не умеют.
        - А к нам, к хохлам, как относятся?
        - Примерно так же, как вы к нам.
        - В таком случае, - воскликнул Мищенко лукаво, - мой президентский срок прошел не напрасно!
        Разин рассмеялся, попав под обаяние этого человека. Ярый национализм Мищенко, его лютая русофобия, пресмыкание перед НАТО, дремучие представления о прогрессе и истории, зазнайство, манерность - все это отошло на задний план. Улыбка бывшего украинского президента, его крепкое рукопожатие и дружеское похлопывание по плечу заставили Филина отбросить предвзятость. Он решил, что ему приятно находиться в обществе Виктора Андреевича, и не скрывал этого. Тот со своей стороны сделал все, чтобы очаровать гостя еще сильнее.
        - Милости прошу в дом, Иван Иванович, - молвил он, делая гостеприимный жест.
        По-русски он говорил свободно, хоть и с акцентом.
        Кивнув в знак благодарности, Разин перешагнул порог и почувствовал себя так, словно очутился в музее, набитом разнообразными ухватами, коромыслами, лопатами, пастушьими рогами, кувшинами, свистульками, рушниками, вышитыми сорочками, хоругвями.
        Наслаждаясь изумлением гостя, Мищенко положил руку на громадную книгу в бархатном переплете и похвастался:
        - Тут расписываются все мои гости. Братья Кличко, певица Руслана, Владлен Силин, наш спикер Литвиненко и многие другие… Вот, Юля Тимощенко тоже здесь наследила. - Он неожиданно насупился. - Ох и попила же она моей крови.
        - Сочувствую, - обронил Разин.
        Мищенко бросил на него быстрый проницательный взгляд.
        - А вы свой автограф на память оставить не хотите?
        - Извините, Виктор Андреевич, но из соображений секретности…
        - Понимаю. Можете не продолжать. Сын рекомендовал вас как человека надежного, а я ему верю.

«И совершенно напрасно», - подумал Филин, перекладывая ноутбук из правой руки в левую.
        - И очень правильно, - произнес он вслух. - Андрей сообразительный парень и прекрасно разбирается в людях.
        - И все же, - сказал Мищенко, - вы должны хотя бы намекнуть, кого представляете. Поймите меня правильно, мой статус не позволяет мне общаться со всеми желающими. Мне компромат ни к чему.

«На тебя, милый мой, столько компромата собрано, что уже на гигабайты счет идет», - сочувственно подумал Разин.
        - Справедливо, - сказал он. - Буду с вами откровенен, Виктор Андреевич. Зовут меня на самом деле не Иваном Ивановичем. Служу я в Управлении внешней разведки России. В мои руки случайно попали видеодокументы, которые я хочу передать брату польского президента.
        - Мирославу Корчиньскому? - спросил Мищенко. - Почему не лично?
        - Потому что рекомендации вашего сына для этого маловато. Понимаете?
        - Нет.
        - У меня нет выхода на Корчиньского, - пояснил Филин, - и я прошу вас выступить в качестве моего протеже.
        - Идемте-ка к столу, - сказал Мищенко, выкраивая время для размышлений. - Позавтракаем, чем бог послал.
        В то утро бог послал ему вареную картошку с селедкой, всевозможные соления, домашнюю колбасу, зразы и вареники с творогом. Водки выпили чуть-чуть, налегая на молоко. Разин, кроме того, отдал должное квасу, о чем пожалел, поднимаясь из-за стола. В животе бурчало. Но, отправившись справлять нужду, Разин рисковал утратить контакт с хозяином дома. Приказав себе не поддаваться на провокации кишечника, он послушно проследовал в кабинет, опустился в предложенное кресло и стал слушать пространные рассуждения Мищенко на разные темы, не имеющие никакого отношения к предмету прерванного разговора.
        - Простите, Виктор Андреевич, - произнес Разин, деликатно покашливая, - но я хотел бы получить ответ на свой вопрос.
        - Сначала откройте свои карты, а потом услышите мое слово, - предложил Мищенко, и стало ясно, что он не прочь перекинуться в картишки, причем не без материальной выгоды для себя.
        В соответствии с инструкциями, полученными в Москве, Филин, мешая правду с ложью, изложил удобную ему версию событий. По его словам, спецслужбы России подстроили крушение самолета Стаса Корчиньского, рассеивая искусственный туман в районе аэродрома «Северный». Некто, пожелавший остаться неизвестным, заснял это на видео и продал одному сотруднику разведки за сто тысяч долларов.
        - Мне и моему шефу, - уточнил Разин. - Мы понесли определенные затраты, но намерены перепродать фильм Мирославу Корчиньскому за миллион долларов. Двадцать процентов ваши, Виктор Андреевич. Что скажете?
        - Могу я посмотреть фильм? - осведомился Мищенко.
        - Хоть сейчас.
        - Сейчас.
        Радушно улыбнувшись, Разин раскрыл ноутбук, включил, запустил нужный видеофайл и развернул экран к Мищенко. Изуродованное лицо того даже просветлело, с таким интересом он смотрел короткий фильм, снятый прапорщиком Барвиным. Когда на экране появился смутный силуэт садящегося самолета, Мищенко, нахмурив брови, коротко спросил:
        - Самолет тот самый?
        - Тот самый, - кивнул Филин.
        - Странно.
        - Что кажется вам странным, Виктор Андреевич?
        - А то, - развил свою мысль Мищенко, - что подобный фильм вы оценили всего в один миллион.
        Разин, намеревавшийся содрать с поляков в двадцать раз больше, состроил скорбную мину.
        - Дело не в деньгах, а в принципе, - произнес он, восхищаясь собственной торжественной интонацией. - Не на всем можно зарабатывать. Существуют ведь какие-то принципы.
        - Вот как? - удивился Мищенко, не выказывая особого энтузиазма. - В таком случае нам не по пути. Поищите себе другого компаньона.
        - Уговорили, - пошел на попятную Разин. - Мы попросим за товар два миллиона. Вы получите четверть стоимости.
        - У меня высшее экономическое образование, уважаемый. Я начинал бухгалтером, потом возглавлял нацбанк, потом был президентом. Как вы думаете, я умею считать?
        - Думаю, вполне.
        - Так оно и есть, - поощрительно кивнул Мищенко. - И вот вам мои подсчеты. По моим прикидкам, товар - если, конечно, это подлинный товар, а не подделка, - стоит минимум десять миллионов. Один из них вы заплатите мне. Второй пойдет моему партнеру.
        - Что еще за партнер? - подозрительно спросил Разин. В Москве генерал Луконин разрешил ему заплатить за услуги как раз те два миллиона, которые затребовал Мищенко. Но ни о каких дополнительных участниках сделки речи не было.
        - Еще несколько месяцев назад, - заговорил Виктор Андреевич, развалившись в кресле, - я бы обошелся без посторонних лиц. Но тогда я являлся президентом Украины, а теперь? - Он горько улыбнулся, отчего его ноздреватое лицо с большим носом и ушами на мгновение стало почти привлекательным. - Я не могу оградить себя от прослушивания и слежки. Служба безопасности Украины и другие силовые структуры работают на других. Каждый мой шаг, каждый поступок на виду. Я весь как на ладони. - Мищенко проиллюстрировал сказанное жестом. - Стоит мне связаться с Мирославом Корчиньским, как об этом станет известно кому попало. К тому же… - Помявшись, он продолжил: - К тому же, несмотря на рекомендации Андрея, я вас совсем не знаю и не могу довериться вам полностью. А вдруг это подстава? Вдруг это классический развод? - Мищенко перешел на полублатной жаргон столь естественно, словно изучал его параллельно с поэзией Тараса Шевченко. - Я просто хочу себя обезопасить, передав полномочия своему доверенному лицу.
        - За наш счет, - с укором произнес Разин.
        - Ну не за мой же, - поднял брови Мищенко.
        - И кто этот человек?
        - Этот человек - Михаил Шахашвили, президент Грузии.
        Ошеломленный Филин покрутил головой.
        - Почему именно Шахашвили? - спросил он.
        - Михо мой друг, это раз, - принялся загибать пальцы Мищенко. - Он все еще у власти, что исключает малейший риск, это два. В-третьих, Мирослав Корчиньский охотнее пойдет на контакт с официальным государственным деятелем, чем со мной. - Тут Мищенко продублировал уже знакомую Разину печальную улыбку. - В-четвертых, обмануть меня - это одно, а действующего президента - совсем другое. Вам приходилось что-нибудь слышать о грузинских спецслужбах?
        - Вы хотели сказать, об американских? - предположил Разин.
        Он знал, о чем говорил. Пресловутая «революция роз» обернулась для Грузии железными тисками долговых обязательств. Разоренную «демократическими» преобразованиями страну лишили права голоса в ООН, однако Запад, закармливавший Тбилиси кредитами и траншами, внакладе не остался. Страна фактически очутилась в полной зависимости у «спонсоров», среди которых лидировал Госдеп США с его многомиллионными займами в рамках программы «Содействие в борьбе с терроризмом». Усердствовал также фонд господина Сороса, на тайном содержании которого состояли многие видные чиновники администрации президента Грузии. Суммы, которыми ворочали на самом верху, не подлежали никакому учету, поскольку деньги поступали с частных счетов, через цепочки подставных лиц.
        Вот почему господа из Лэнгли наезжали в Тбилиси, как к себе домой, покровительственно похлопывая по плечам грузинских силовиков. Государственный департамент разведки и Министерство госбезопасности Грузии являлись, по существу, местными филиалами ЦРУ. Их деятельность жестко контролировалась иностранными специалистами. Оружие, оборудование и техника спецслужб принадлежали американцам. Ссориться с ними не рвался никто из здравомыслящих людей. Во многом можно было отказать Виктору Андреевичу Мищенко, но только не в логике.
        И все же Разин попробовал переубедить его.
        - Нельзя терять ни дня, - сказал он. - А вдруг не только мы одни имеем на руках фильм про дымовые генераторы на аэродроме? В таком случае мы рискуем остаться с носом.
        - Вот с носом-то я остаться не хочу, - заявил Мищенко, - а потому выдвинул свои требования. Вы ничего не теряете.
        - Ну да. Кроме двух миллионов!
        - Обычные издержки, - пожал плечами Мищенко. - Какая без них прибыль?
        - Большая, - отрезал Разин.
        - Что ж, если вас что-то не устраивает…
        Тут экс-президент Украины подался вперед, намереваясь подняться из кресла, и Разину не оставалось ничего другого, как поспешно воскликнуть:
        - Устраивает!
        - В таком случае сегодня вы вылетаете в Тбилиси, - сказал Мищенко, не скрывая удовлетворения от своей победы. - Там вас встретят, проверят и доставят к президенту Грузии. Я свяжусь с ним сразу же по окончании нашего разговора.

«Эти два парня, Шахашвили и Мищенко, прямо неразлейвода», - с неудовольствием подумал Разин.
        Во время известных событий на майдане Незалежности, когда Мищенко, превратившийся благодаря кожной болезни в национального героя, бросал в массы один провокационный лозунг за другим, делиться революционным опытом с оранжевым Киевом прибыл сам Михаил Шахашвили. Оба лидера, одинаково опекаемые Вашингтоном, стали закадычными друзьями. Президент Грузии неоднократно появлялся на берегах Днепра, вкушая прелести украинской кухни, горилки и гарных дивчат. Причем аппетиты молодого тбилисского вождя росли изо дня в день. А на все его развлечения Киев списывал немалые суммы из государственного бюджета.
        Со своей стороны, неутомимый в застольях и общении с любвеобильными кареокими киевлянками Шахашвили не забывал разражаться пылкими речами в поддержку «оранжевой революции», честно отрабатывая каждую тарелку борща, каждую стопку горилки и чесночную пампушку. Но в казне денег от этого не прибавлялось, и сподвижники Мищенко стали упрашивать грузинского гостя уехать восвояси. Тот согласился лишь при условии, что за ним последует целый гарем украинских девчат.
        Украинцам не оставалось ничего другого, как отправить в Грузию больше десятка лучших представительниц модельного бизнеса, тех, о которых, как правило, говорят:
«ноги от зубов растут». Делегация стильных и сексапильных дивчин, кутающихся в элегантные полушубки, была встречена на ура и отправлена на высокогорный курорт Гудаури, где уже глотал слюнки Шахашвили. Не захотели остаться без женской ласки и его телохранители. Когда манекенщицы, покрытые синяками от щипков и укусов, возвратились на родину, по Киеву поползли слухи о странностях и, мягко говоря, неадекватности президента самой суверенной и демократической кавказской республики. Несмотря на это, а может, и благодаря этому, другой демократический и независимый президент не оборвал с ним дружеских отношений.
        И вот теперь оба - Мищенко и Шахашвили - намеревались на пару отхватить солидный кусок чужого пирога.
        - И что дальше? - осведомился Разин, поджимая губы.
        Мищенко одарил его взглядом учителя, объясняющего классу, почему дважды два всегда будет четыре.
        - А дальше, - сказал он, - все зависит от качества фильма.
        - Вы его видели.
        - Я не специалист, - возразил Мищенко.

«И не такой кретин, каким иногда кажешься», - мысленно закончил за него фразу Филин.
        - Сколько все это займет времени? - спросил он.
        - Сутки, двое, - пожал плечами Мищенко. - Зато потом из Польши прибудет представитель Корчиньского или даже он сам лично. Ваш товар попадет по назначению, вы обогатитесь, мы с Михо тоже внакладе не останемся, ну а Корчиньский получит пост президента. Все довольны, все имеют свои преференции.
        Последнее словечко было произнесено с особым удовольствием. Как будто бывший украинский президент специально разучил его, чтобы радовать себя и окружающих замысловатыми терминами.
        - Мне нужно позвонить, - сказал Разин и был милостиво оставлен в полном одиночестве.
        Вернувшись, Мищенко вопросительно вскинул поредевшие после болезни брови:
        - Ну что?
        - Мы готовы, - ответил Филин. - Звоните в Грузию.
        - Непременно, - улыбнулся Мищенко. - Как только на двух указанных вам банковских счетах появятся оговоренные суммы.
        - Диктуйте…
        Потом Разин снова созванивался с Лукониным, потом Мищенко связывался с нью-йоркским банком, потом долго разговаривал со своим другом Михо. Когда все было улажено, Филин чувствовал себя так, будто целый день провел в театре одного актера, причем в самом захудалом театре. Расположение, возникшее по отношению к Мищенко, бесследно испарилось, сменившись глухим раздражением.

«И как только народ терпел его столько лет?» - дивился Разин по дороге в бориспольский аэропорт.
        Ответа на этот вопрос не знали даже сами украинцы.

4
        Вылетел Разин ближе к вечеру.
        Один за другим заревели двигатели «Аэробуса», и крылатая махина начала выруливать на взлетную полосу, сотрясаясь от избытка собственной мощи.

«Не думать о катастрофе под Смоленском, не думать, не думать, не думать», - твердил про себя Разин.
        Постепенно развивая силу двигателей, самолет катился по бетону. В иллюминаторы было видно, как двигаются проверяемые пилотом подкрылки. Пожухлая трава по обе стороны от самолета заволновалась от ветра. Все быстрее и быстрее он мчался по полосе, пока не подпрыгнул в воздух и будто завис над землей. Доли секунды, и аэродром остался далеко внизу. Как только уши перестало закладывать от перепада давления, Разин забросил в рот пригоршню разноцветных леденцов, раскрыл ноутбук, подключился к Интернету и занялся изучением личности Михаила Шахашвили.
        Двукратный президент Грузии, председатель партии «Единое национальное движение», один из зачинщиков «революции роз», в результате которой был отрешен от власти Эдуард Шеварднадзе. Ранее возглавлял Законодательное собрание Тбилиси, занимал пост министра юстиции Грузии и был членом грузинского парламента.
        Родился 21 декабря 1967 года, рос без отца, окончил школу с золотой медалью, а институт - с отличием. В 1993 году как стипендиат Конгресса США был направлен на обучение в Колумбийский университет, где получил степень магистра права и первую агентурную кличку. В 1993 году защитил докторскую диссертацию в Университете имени Джорджа Вашингтона и приступил к выполнению первого задания. Прикрываясь легендой юриста, он побывал в Гааге, Осло, Нью-Йорке и многих других городах, где зарекомендовал себя энергичным, честолюбивым и перспективным специалистом самого широкого профиля.
        В Грузию был направлен в 1995 году. Тут он близко сошелся с Зурабом Жванией, Эдуардом Шеварднадзе и стал помаленьку врастать в шкуру молодого политика. Спустя восемь лет Шахашвили, вместе с Жванией и спикером парламента Нино Бурджанадзе, возглавил государственный переворот и вскоре занял место свергнутого президента Шеварднадзе. Таким образом, он стал самым молодым действующим главой государства в Европе на тот момент.
        Одной из главных задач своего президентства Шахашвили объявил возвращение под юрисдикцию Тбилиси Южной Осетии и Абхазии, непризнанных республик, объявивших в
1992 году о своей независимости. С этой целью он неоднократно предпринимал попытки давления на Сухуми и Цхинвали, но безуспешно. В своем провале Шахашвили громогласно обвинял Москву, которая, по его мнению, поддерживала сепаратистов. В своей внешней политике он открыто взял курс на Запад и объявил Россию чуть ли не врагом номер один. В результате произошел досрочный вывод российских военных баз с территории Грузии, а местные силовые ведомства стали препятствовать свободному перемещению российских миротворцев в зонах грузино-абхазского и грузино-осетинского конфликтов. Москва, в свою очередь, стала налагать запреты на ввоз грузинских товаров и ввела транспортную блокаду Грузии.
        В 2008 году Шахашвили начал многоходовую операцию по укрощению непризнанных республик Абхазия и Южная Осетия. Весной абхазские ВВС сбили пяток грузинских беспилотных летательных аппаратов, однако в их уничтожении Шахашвили обвинил Россию. В июле обострилась ситуация в Южной Осетии. 7 августа 2008 года грузинские войска нанесли массированный артиллерийский удар по Цхинвали и российским миротворцам и вошли на территорию Южной Осетии. Шахашвили назвал эти действия восстановлением конституционного порядка на мятежной территории и предложил сепаратистам сложить оружие, пригрозив им в противном случае полным уничтожением. Но на следующий день в Южную Осетию вошли российские войска, взяли под свой контроль Цхинвали и погнали грузин прочь. Уже 10 августа перепуганный Шахашвили объявил о выводе войск из Южной Осетии и попросил Россию о перемирии. А через несколько недель, обретя прежний апломб, разорвал с Россией дипломатические отношения.
        В качестве политического деятеля для Разина он был понятен, как облупленное яйцо. Что касается его личной жизни, то она тоже была на виду, подобно плохо прикрытой сточной канаве. Главной новостью на семейном фронте Шахашвили стало исчезновение первой леди Грузии, некоей Сандры Рулофс, гражданки Голландии. По слухам, прихватив обоих сыновей, Эдуарда и Николоза, супруга Михаила Шахашвили тайно бежала из страны. Поговаривали, что она попросту не вынесла бесконечных оргий супруга. Местная газета «Джорджиан таймс» предположила, что Михо и Сандра находятся на грани развода. А официальные грузинские пресс-службы распространили сообщение, что госпожа Рулофс просто «находится на родине в Голландии, где проводит встречи с королевой и представителями деловых кругов».
        Разин ее отлично понимал. Любая женщина, очутись она на месте бедняжки, предпочла бы встречаться с голландской королевой, лишь бы быть подальше от такого мужа.
        Войдя в электронный почтовый ящик, Филин обнаружил там письмо, которого ждал. Генерал Луконин распорядился выслать рекомендации по общению с президентом Грузии, составленные лучшими психологами ФСБ. Это могло сыграть хорошую службу при переговорах. По правде говоря, Разин весьма смутно представлял себе, как вести себя с человеком, способным жевать собственный галстук перед объективами телекамер. Рекомендации должны были облегчить эту задачу.
        Вначале шел психологический портрет Михаила Шахашвили.
        Он воспитывался в неполной семье и испытывал сильную привязанность к матери. К родному отцу, бросившему семью, у него выработалось крайне негативное отношение. Взаимоотношения с отчимом также были довольно натянутыми и напряженными. Кроме того, Михаил с трудом налаживал контакты со сверстниками и зачастую воспринимался как изгой и одиночка. Положение частично исправилось, когда в старших классах он поступил в школьную театральную труппу и стал принимать участие в постановках.
        В то же время вместе с одноклассниками он увлекся съемками любительских порнографических фильмов. Когда об этом стало известно и в школе разразился скандал, мать увезла сына в Киев. Там, лишенный родительского присмотра, он сделался по-настоящему сексуально одержимым. Его исключили из комсомола и собирались наказать еще строже за половую распущенность, но тут Михаил добровольно пошел в армию и отслужил два года.
        Демобилизовался он уже полностью сформировавшимся мужчиной, способным порадовать любого психолога, специализирующегося на скрытых фобиях, маниях и отклонениях.
        То и дело забрасывая в рот леденцы, Разин читал и лишь качал головой, открывая для себя темный внутренний мир президента Грузии. Строчка за строчкой, абзац за абзацем, текст настраивал Разина на все более серьезный лад:

«Несмотря на то что внешне Ш. подчеркнуто демонстрирует искренность, экспрессивность и коммуникабельность, налицо все признаки внутренней напряженности, повышенной нервной возбудимости, подозрительности и эмоциональной уязвимости.
        Ему бывает трудно собраться с мыслями и выразить их, когда затрагиваются неожиданные или сложные темы. Несмотря на все свое красноречие, в подобных ситуациях он теряется и прибегает к бессмысленной и пространной риторике, позволяющей не давать четкого ответа по существу и таким образом подавить собеседника.
        По-настоящему оживляется он лишь тогда, когда в центре внимания оказывается его персона, ее исключительность и значимость. Однажды, позируя перед своей машиной и показывая пулевые отверстия в лобовом стекле, он почти сиял от счастья, ибо, как ему казалось, что, став объектом покушения, он сравнялся с мировыми лидерами и высокопоставленными лицами.
        Из-за зацикленности на собственной персоне Ш. адекватно воспринимает только ту информацию, которая соответствует его представлениям, и полностью исключает все остальное, не вписывающееся в эти представления. Доведенная до крайности, эта склонность может трансформироваться в мегаломанию, навязчивый или маниакальный синдром, характеризующийся его убежденностью в том, что он призван стать
«избранным».
        Склонность Ш. изобретать сверхидеи особенно характерна для параноидного расстройства. Сверхидеи полностью порабощают личность и всецело обуславливают модель поведения. Одна из таких сверхидей, которой одержим Ш., - это стремление к власти и саморекламе.
        Его хронический, истерический нарциссизм порождает патологическое честолюбие, высокомерие, чувство превосходства и безмерное самомнение. Он твердо убежден в собственной исключительности, не терпит критику в любом ее проявлении и склонен давать завышенную оценку своим достижениям.
        Принимая во внимание все вышесказанное, мы предлагаем следующие рекомендации при общении с Ш.:

1. Собеседнику следует постоянно проявлять искренний интерес к личности Ш., оказывая ему надлежащие знаки внимания.

2. Одобрив его реальные или вымышленные достижения, собеседник должен высказать сомнение в том, что они вообще возможны. Мы полагаем, что в этом случае Ш. захочет подтвердить свою «суперрепутацию» и расскажет значительно больше, чем изначально предполагалось.

3. Демонстрируя скуку или потерю интереса к личности Ш., можно заставить его сделать самые неожиданные признания, лишь бы сохранить внимание к себе «публики».

4. Обладая качествами человека, который уверен, что он «осведомлен лучше всех», Ш. склонен резко отстаивать свою точку зрения. Чтобы побудить его действовать желательным образом, необходимо убедить его, что в данной ситуации успех или поражение зависят исключительно от его воли.
        Общаясь с Ш., учитывайте, что:
        - ни при каких обстоятельствах не следует допускать повелительного тона или давать ему основания думать, что его унижают или выказывают ему неуважение, в особенности при посторонних. Если в споре он зайдет в тупик, целесообразнее предоставить ему возможность самому найти выход и таким образом сохранить лицо, а при необходимости - тактично подсказать подходящий способ с честью выйти из положения;
        - вместе с тем не рекомендуется все время уступать Ш. Он уважает силу, и любой авторитет вызывает в нем чувство уважения, желание быть причастным к этой силе и использовать ее в своих интересах».
        Когда Разин закончил читать, самолет начал снижение. Зажглось табло «Не курить. Пристегнуть ремни». Под крылом раскинулись горы, похожие сверху на скомканное серое одеяло, над которым неведомый великан пускал клубы белого дыма. Тбилиси, рассеченный надвое узкой лентой реки, казался беспорядочной грудой мусора, оставленной тем же великаном. Плавно развернувшись над городом, самолет зашел на посадку.
        Когда шасси упруго коснулись бетонной полосы, Разин взглянул на часы. Было 13.35 по местному времени. Ни киевское, ни тем более московское время тут не действовало. В силу вступили иные законы, иные правила.
        Чужеродность обстановки ощущалась на каждом шагу, но особенно остро Разин почувствовал себя не слишком желанным гостем, когда ему дали заполнить
«Учетно-регистрационный сертификат иностранца, желающего временно иммигрировать в Грузию», состоящий из двенадцати пунктов. Филин, не собиравшийся иммигрировать ни в эту, ни в какую-либо другую страну, нахмурился. Не улучшилось настроение и во время процедуры скрупулезного изучения его фальшивого паспорта гражданина Украины и затянувшегося просвечивания сумки на остановленной ленте транспортера.
        Таможенники напоминали Разину торговцев мимозами или мандаринами, обрядившихся для пущей важности в одинаковую форму. Все как один прекрасно понимали по-русски, но все как один безбожно коверкали язык, на котором свободно изъяснялись их отцы и деды. После недавней войны с Россией от немедленной расправы спасало Разина лишь то обстоятельство, что он якобы являлся уроженцем Киева.
        Очутившись под неправдоподобно голубым небом, на свежем воздухе, благоухающем розами, пиниями и кипарисами, Филин распечатал новый пакетик леденцов и решил, что, несмотря ни на что, ему здесь нравится. Как бы предлагая не спешить с выводами, к нему приблизился расхлябанный полицейский с засаленным воротником и стал настойчиво предлагать обменять доллары на лари. Разин предпочел проделать это в обменном пункте и вскоре стал обладателем грузинских купюр, которых прежде в глаза не видел. На сотне красовался какой-то подозрительный Давид Строитель, на пятидесятке - царица Тамара, а самую мелкую купюру достоинством в один лари отвели под портрет Пиросманишвили.
        Ознакомившись с бумажными деньгами, Филин не поленился разменять трех «Пиросмани» на монетки, именовавшиеся здесь «тетри», то есть «серебро». Правда, по дороге к стоянке такси добрая половина мелочи перекочевала в грязные лапки тбилисских гаврошей, не дававших проходу приезжим. Один из маленьких попрошаек едва не влез за Разиным в такси, а второй безуспешно попытался стибрить ноутбук. Наградив его беззлобным подзатыльником, Разин велел ехать к гостинице «Иверия», где порекомендовал остановиться Луконин.
        - Давно не бывал в Тбилиси, дорогой? - спросил таксист, скосив глаз.
        - А что? - насторожился Филин.
        - Почему выбрал «Иверию», а не какую-нибудь другую гостиницу?
        - Один хороший человек порекомендовал.
        - Хороший человек, понятно…
        Из-за терпкого грузинского акцента реплика прозвучала особенно саркастично.
        - Это дешевая гостиница? - предположил Разин.
        - Зачем дешевая? Дорогая, даже очень дорогая, - пожал плечами таксист, уверенно ведя «Ланос» по узкому серпантину, где поминутно приходилось разминаться со встречными машинами.
        Подивившись тому, что здешние автомобили до сих пор не лишились почти соприкасающихся друг с другом боковых зеркал, Филин сунул в рот леденец и поинтересовался:
        - Сколько же стоит одноместный номер в «Иверии»?
        - От семидесяти до ста лари в сутки, - последовал ответ. - В частных гостиницах немного дешевле, но они всегда забиты постояльцами.
        - Красиво живете, - обронил Разин, прикуривая.
        - Еще бы, - согласился таксист. - Буханка белого хлеба - доллар. Бутылка пива - полтора. Европейский уровень жизни, говорит наш дорогой президент. В следующем году обещает догнать американцев.
        - В общем, времени не теряет…
        - Не теряет, нет. Молодой, бодрый, полный сил. Вон он, на каждом углу любимым соотечественникам улыбается.
        Проследив за жестом таксиста, Разин обратил внимание на множество идентичных плакатов, изображавших Шахашвили с маниакально-счастливым выражением лоснящейся физиономии. Было очевидно, что рост цен этого упитанного и хорошо одетого человека абсолютно не пугает, а может быть, даже вдохновляет на новые свершения. Его вскинутая вверх рука то ли имитировала, то ли пародировала нацистское приветствие.
        Разин перевел взгляд на город, раскинувшийся за окнами. Подобная панорама могла привести в восторг любого безумца, одержимого страстью разрушения. Склоны гор представляли собой невообразимое скопище трущоб, а центральные улицы Тбилиси напоминали полки гигантской этажерки, на которых каждый мостил все, что взбредет в голову. Из окон каменных скворечников торчали уродливые трубы, что свидетельствовало об отсутствии центрального отопления. Женщин было мало, и все они изнемогали под тяжестью набитых кошелок. Мужчины чинно сидели на корточках, беседуя о том о сем, или же отчаянно жестикулировали, крича друг на друга. Вооружись они автоматами, и Тбилиси превратился бы в точную копию любого города Ближнего Востока, пережившего если не миротворческие бомбардировки, то оккупацию.
        Автомобилей на улицах хватало с лихвой, но на восемьдесят процентов это были разболтанные «Жигули» или дряхлые иномарки с притороченными к крышам багажниками. После Москвы с ее «Ягуарами», «Линкольнами» и «Бентли» зрелище было довольно-таки убогим. Не вдохновил Разина и проспект Руставели. Площадь перед гостиницей казалась созданной по проекту Минотавра, представляя собой дичайшее нагромождение нелепых эстакад, пандусов, подземных туннелей и фонарей, выполненных почему-то в виде иудейских семисвечников. Что касается самого здания «Иверии», то оно походило на Ноев ковчег, поднятый со дна морского. Весь фасад был увешан байковыми одеялами, нижним бельем и простынями, помеченными желтоватыми разводами. В лоджиях, отделенных друг от друга металлическими сетками, визгливо переругивались носатые матроны в попугаистых халатах. Даже не приближаясь к гостинице, можно было с уверенностью сказать, что она кишмя кишит опасным людом, крысами и тараканами.
        - Беженцы из Абхазии, - пояснил таксист, зевая. - Привыкли здесь. Вот только мы к ним никак привыкнуть не можем.
        - Какие тут у вас еще имеются гостиницы? - спросил Разин, скривившись. - Чтобы без подштанников на балконах и без беженцев.
        - «Метехи», - ответил таксист. - Одноместный номер там стоит около двухсот лари.
        - Вези-ка меня туда.
        Они поехали.
        Когда оставивший вещи в номере Филин спустился в холл гостиницы, неприметный человек, листавший газету за журнальным столиком, сделал два контрольных снимка посредством камеры «Миниай», вмонтированной в корпус зажигалки. Объект фиксировался в профиль, пока стремительно шагал к выходу. Из-за того, что короткая куртка, свитер и даже брюки были на нем черные, снимки получились не слишком удачные. В холле было темновато. Идущий Разин почти сливался с общим фоном.
        Выйдя на улицу, он стал выяснять у прохожих, как добраться до площади Горгасали. Это было на руку второму фотографу, следившему за Разиным из небольшого продуктового фургона с рекламой окорочков, порхающих вокруг нью-йоркской статуи Свободы. На этот раз снимки делались с помощью телевика «Кэнон-флекс», так что качество было идеальным. Дождавшись, когда Разин удалится, водитель фургона опросил тбилисцев, с которыми он беседовал. Проинформировав начальство о том, куда направляется объект, неизвестный немедленно поспешил туда же.
        Не подозревая обо всей этой суете, Разин пересек проспект Руставели, прогулялся вдоль набережной и нырнул в лабиринт улочек Старого города.
        Тбилиси, вытянувшийся вдоль Куры, размещался в естественном амфитеатре, стиснутом каменными ладонями гор. Жилые кварталы ярусами карабкались по близлежащим склонам, теснясь на террасах и скалистых утесах. Над всем этим хаосом возвышалась святая вершина Мтацминда.
        Разин, бегло изучивший путеводитель по городу, знал, что грузинское слово «тбили» означает теплый. Название происходило от множества теплых лечебных источников, бьющих со дна котловины. В первом веке нашей эры царь Вахтанг Горгасали, охотившийся в здешних местах, ранил стрелой фазана. Упавшая в серный источник птица исцелилась, а царь повелел возвести здесь свой дворец.
        С тех пор в районе площади Горгасали один за другим вырастали купола серных бань. Отдаленно напоминая мечети, украшенные цветными изразцами, они таили под собой подземные помещения, на полукруглых сводах которых никогда не просыхали капли испаряющейся воды. Несмотря на серный смрад, в Средние века бани являлись для тбилисцев чем-то вроде клубов, где с утра и до нового рассвета обсуждались сделки, устраивались смотрины или проходили шумные пирушки с песнями и плясками. Теперь из семидесяти куполов уцелели двадцать, и вокруг них не наблюдалось желающих оздоровиться.
        Миновав площадь, Филин остановился перед симпатичным особнячком из темно-красного кирпича. Увитый виноградом и розами, он выглядел как жилище процветающего буржуа средней руки. Впечатление портило обилие припаркованных рядом автомобилей, решетки на окнах и очень уж официальная дверь с медной табличкой компании «Эско».
        Протиснувшись между изумрудной малолитражкой «Рено» и продуктовым фургоном с рекламой окорочков, Разин легко взбежал по ступеням и проник в офис, понятия не имея, что здание возведено на месте снесенной бани, и мраморный пол, по которому он шагает, нависает над подвалом, поражающим масштабами и толщиной стен. Там, внизу, имелось все, что могло понадобиться сотрудникам спецслужб, вплоть до лаборатории и прекрасно оборудованной пыточной камеры. Внешне же все выглядело пристойно. Вставший навстречу посетителю привратник вежливо откликнулся на приветствие.
        Разин представился.
        - Да-да, - кивнул привратник. - Вас ждут. Предъявите, пожалуйста, паспорт и распишитесь в регистрационном журнале.
        После небольшой задержки Разин поднялся на второй этаж, а ручка, побывавшая в его руках, отправилась вниз, чтобы подвергнуться анализу на предмет отпечатков пальцев и микрочастиц кожи.
        Наверху его ждал приторно-вежливый человек, не поленившийся трижды извиниться лишь ради того, чтобы сообщить на чистейшем русском языке, что господину Разину для проформы предстоит подвергнуться тестированию на детекторе лжи, проще говоря, на полиграфе.
        - Зачем? - нахмурился Филин.
        - Таков порядок, - развел руками приторный.
        - А если я откажусь?
        Ответом был новый взмах руками, сопровождавшийся ясной улыбкой прирожденного дипломата или шулера. Оставалось лишь подчиниться необходимости. Что Разин и сделал.
        Ему было отлично известно, что детектор лжи призван контролировать всевозможные параметры жизнедеятельности человека: произвольные и непроизвольные мышечные сокращения, сердцебиение, слюноотделение, потовыделение, тембр и частоту голоса, дыхание, верхнее и нижнее давление. Тем временем компьютер тщательно анализирует данные и выдает беспристрастное заключение, зачастую неутешительное для неопытного разведчика. Что касается Разина, то он знал, как обманывать подобные детекторы. Более того, готовясь к тестированию, он решил слегка повалять дурака, дабы не выдать своего профессионализма. Пусть грузины считают, что имеют дело с недотепой. Береженого бог бережет.
        Через несколько секунд приторный провожатый исчез, а Разин оказался в просторной светлой комнате, от пола до потолка заставленной приборами непонятного назначения. Посередине находилось медицинское кресло, какие можно увидеть в частных зубоврачебных клиниках. Возле кресла стояла миниатюрная носатая брюнетка, излучающая скуку и холод. Представившись Тамарой, она приказала Филину раздеться до пояса и сесть в кресло.
        - Терпеть не могу всю эту гинекологию, - буркнул он, скидывая одежду.
        - К гинекологии это не имеет ни малейшего отношения, - заверила Тамара, проворно прикрепляя к телу испытуемого присоски датчиков.
        Ее пальцы, холодные, как эти присоски, прошлись по груди Разина, как бы оценивая ее прочность.
        - Готовы? - спросила она.
        Получив утвердительный ответ, она села рядом, взяла папку с вопросами, перелистнула страницу и обратилась к сидящему в кресле Разину, облепленному датчиками и проводами, как новогодняя елка - игрушками.
        - Начнем с разминки, - строго сказала женщина. - Отвечайте только «да» или «нет». Постарайтесь быть максимально искренним. Долго над вопросом не раздумывайте, отвечайте сразу. Итак, приступим. - Тамара впилась взглядом в волосяную дорожку, протянувшуюся через середину живота Филина. - Случаются ли у вас приступы агрессии?
        - У меня не бывает приступов, - ответил он.
        Женщина раздраженно постучала ручкой по бумаге:
        - Только «да» или «нет»!
        - Нет.
        - Преследуют ли вас неотвязные мысли?
        - О чем?
        - «Да» или «нет», пожалуйста.
        - Нет, - буркнул Разин.
        - Замышляете ли вы какую-нибудь провокацию?
        - Нет.
        Темп опроса постепенно ускорялся.
        - У вас есть оружие?
        - Нет.
        - Вы женаты?
        - Да.
        Тамара задала еще пару десятков вопросов и умолкла, анализируя показания компьютерной программы. Разин, расслабившись, полулежал в кресле, смотрел в потолок и лениво размышлял о том, что перехитрить детектор лжи не труднее, чем человека. Например, подвергаясь допросу, ты представляешь себе, что человек, задающий вопросы, разговаривает не с тобой, а с кем-то посторонним. Тогда, выслушав вопрос, на который нужно ответить утвердительно или отрицательно, остается лишь выждать мгновение, задав самому себе другой вопрос. Вопрос с заведомо однозначным ответом.
        Так Филин и поступал. Теперь, нисколько не переживая о результатах тестирования, он подождал, пока Тамара куда-то позвонит и вновь передаст его в распоряжение приторно-вежливого человека. Тот вывел Разина из здания и указал рукой на огромный черный «ЗИЛ», стоящий у крыльца.
        - Вам туда, - сказал он, дружелюбно улыбаясь.
        Но во взгляде провожатого Филин прочитал нечто вроде тщательно скрываемого сочувствия. И он внезапно понял, что напрасно связался с этим делом. Потому что Грузия - не та страна, где чужаку позволено диктовать свои условия. Потому что его заманили в ловушку. Потому что все кончено.

5
        - Смелей, кацо, смелей! - подбодрил Разина Тутахашвили. Он сидел на заднем сиденье трехтонного лимузина «ЗИЛ», конфискованного в правительственном гараже через пару часов после свержения Шеварднадзе. Спохватись Тутахашвили немного раньше, он успел бы обзавестись современной специномаркой дипломатического класса, но соратники по борьбе оказались более расторопными. Лучшие кабинеты, квартиры и дачи тоже расхватали всякие чересчур шустрые министры без портфелей, однако Сосо Тутахашвили не подавал виду, как это его задевает. Он знал, что скоро настанет его время. Главное, дожить до своего звездного часа, а с этой точки зрения бронированный
«ЗИЛ» был предпочтительней, чем шикарные с виду, но вполне пулепробиваемые
«Мерседес» или «БМВ».
        Кроме того, цвет антикварного автомобиля удачно гармонировал с новехонькой униформой шефа тайной жандармерии. Черное с серебром - красиво и со вкусом. Портные, готовившие эскизы и выкройки, не зря просмотрели все серии фильма
«Семнадцать мгновений весны». Это было сделано по настоянию Тутахашвили, и он остался доволен результатом. Новая форма воодушевляла его на подвиги, а прозвище Черный Полковник вовсе не представлялось ему обидным.
        Наоборот, Тутахашвили, бывший телохранитель Михаила Шахашвили и его верный соратник, чрезвычайно гордился тем, что возглавляет недавно созданную жандармерию. Знали о ее существовании лишь немногие, а служили в ней бывшие сотрудники Министерства внутренних дел. Полномочиями они были наделены самыми широкими, начиная от слежки за неблагонадежными гражданами и заканчивая контролем над судебными процессами. Кроме того, жандармерия претендовала на передачу ей функций охраны нефтепроводов и газопроводов, аэропортов, грузов специального назначения, государственных учреждений, правительственных и дипломатических резиденций, высокопоставленных лиц, в том числе представителей иностранных государств.
        Разин был как раз таким представителем, хотя и невысокопоставленным. Глядя на него, Тутахашвили чувствовал себя кошкой, вздумавшей поиграть с мышью. Не слишком долго. Пока не надоест.
        - Гамарджоба, - поздоровался Тутахашвили, когда Филин, преодолевая страх, робко забрался в «ЗИЛ».
        Кроме них двоих в салоне, рассчитанном на семь пассажиров, помещались два жандарма с автоматами на коленях. За рулем сидел парень в точно такой же черной форме. Завидев приметный «ЗИЛ», прохожие спешили перейти на другую сторону улицы или же ускоряли шаг. Разин их отлично понимал. Вот только деваться ему было некуда.
        - Здравствуйте, - сказал он хрипло.
        - Время близится к вечеру, а вы, наверное, не ужинали, - поцокал языком Тутахашвили.
        Был он узкоплеч, подвижен, а его усатое лицо с остекленевшими глазами постоянно подергивалось от избытка энергии. В его обществе Разин почувствовал себя так, будто его оставили в серпентарии, наполненном злобными, ядовитыми гадами.
        - Я не голоден, - выдавил из себя он.
        Ответ был шокирующим:
        - Это хорошо. Потому что кормить тебя, собака, некогда.
        Погладив двумя пальцами свои щегольские усики, Тутахашвили вытащил из кармана кителя золотой портсигар, выбрал длинную мятую папиросу и прикурил от спички, которую небрежно швырнул на пол. Струйка дыма, вырвавшаяся сквозь его стиснутые зубы, была втянута раздувшимися ноздрями. Проделав эту процедуру несколько раз, Тутахашвили набрал полную грудь дыма, посидел так, прикрыв глаза, и медленно выдохнул. Машину заполнило сизое облако, до предела насыщенное анашой. Остановив Разина, повернувшегося, чтобы открыть окно, Тутахашвили глухо произнес:
        - Сиди смирно. В этой стране ничего не делается без моего разрешения.
        - Я приехал к Михаилу Шахашвили, - заявил Филин, сорвавшись на фальцет.
        - А он тебя не примет, - усмехнулся Тутахашвили. - Ты будешь иметь дело со мной. - После серии сухих покашливаний последовало уточнение: - Вернее, это я буду иметь дело с тобой.
        - Не много ли на себя берете? - спросил Разин, скрывая нарастающую панику. - В конце концов я не мальчик, чтобы меня прессовать.
        - Хочешь, я докажу тебе обратное? - предложил Тутахашвили. - Прямо сейчас.
        В повадках этого человека, в его покатых плечах и узкой талии, в его холодных неподвижных глазах чудилось что-то змеиное. Как будто он был сотворен не по образу и подобию Всевышнего и даже не в соответствии с теорией Дарвина, а произошел непосредственно от древних рептилий.
        - Говорите, зачем вы меня позвали, и будем прощаться, - проблеял Разин, отчаянно стараясь сохранить достоинство.
        - Боишься меня? - поинтересовался Тутахашвили, делая короткие затяжки, после каждой из которых улыбка на его тонких губах расширялась, миллиметр за миллиметром. - Правильно делаешь, что боишься, - заявил он, не дождавшись ответа. - Это удел всех, кто вступает на тропу предательства и измены.
        - Ни на какую тропу я не вступал, - возразил Филин самым решительным тоном, на который был способен. - И прекратите действовать мне на нервы. Я вам не преступник и не шпион, чтобы обращаться со мной подобным образом.
        Минуту-другую Тутахашвили молча покуривал, струйки дыма исчезали, втянутые его ноздрями. Казалось, это действовало на него успокаивающе. В жесте, которым он затушил папиросу, было что-то наигранное, театральное, но траурная форма постоянно напоминала: если это и представление, то никак не комическое.
        - Американцы помогли мне выяснить, кто ты такой и откуда явился, - сказал, покашливая, Тутахашвили. - Ты с Лубянки, верно? Фамилия Разин. Зачитывать вслух твое личное дело не буду, оно мне неинтересно. А вот истинную причину твоего визита в Тбилиси я бы узнать не прочь. Назовешь ее добровольно или предпочитаешь, чтобы тебе помогли?
        - Я прибыл встретиться с господином Шахашвили! - пискнул Филин, ужасаясь тому, каким тоненьким, каким слабым и дрожащим сделался его голос. - Меня уполномочили большие люди… От моего визита зависит политический расклад в Европе…
        - От тебя уже ничего не зависит, засранец, - отрезал Тутахашвили. - Это ты зависишь. Ты мой, засранец. С потрохами.
        Презрительно усмехнувшись, он перевел взгляд на шофера и что-то произнес по-грузински. Тяжелый «ЗИЛ» тронулся с места и покатил куда-то, постепенно набирая скорость. Со своего места Разин видел, как поворачиваются головы автомобилистов и прохожих при виде приметного черного автомобиля. Ему вдруг вспомнилась библейская сказка про Иону, проглоченного морским чудищем. Филин хорошо представлял себе, что должен был испытывать Иона, увлекаемый на дно океана. Примерно так же чувствовал себя он сам. Ни на помощь позвать, ни освободиться, ни очнуться подальше от этого кошмара.

«Конец, - печально и торжественно пело в голове. - Конец, конец…»
        Миновав ворота, автомобиль остановился во внутреннем дворе Национальной жандармерии, представлявшем собой каменный колодец с единственной проходной. Он был заполнен терпеливо ожидавшими своей участи людьми. Женщины держались отдельно, сбившись в настороженную стайку. Юноши и мужчины помоложе прохаживались туда-сюда, не слишком удачно изображая независимость. Те, кто постарше, сидели на корточках или прямо на земле. Разин, которого толчками и окриками погнали в здание, невольно вспомнил лубянскую тюрьму, посещаемую им время от времени по долгу службы. Но он еще ни разу не подвергался аресту и не находился по другую сторону решетки.
        Что ж, от тюрьмы и сумы не зарекайся, как говорят на Руси. Выходит, эта поговорка и в Грузии действует?
        Разин оглянулся, пытаясь сообразить, куда подевался Черный Полковник, и сориентироваться на местности. Наградив Филина подзатыльником, жандармы погнали его по длинному коридору вдоль бесконечной людской очереди, заставили чуть ли не бегом спуститься по лестнице, затем втолкнули в пустое подвальное помещение. Единственным украшением комнаты был плакат, изображавший маниакально оскалившегося Шахашвили с перепуганной девочкой на руках. Что означала надпись под фотографией, Разин не сумел бы понять, даже если бы владел грузинским языком. У него раскалывалась голова. Он покорно опустился на стул и обмяк, уронив руки между колен. Жандармы встали по обе стороны от него.
        Ножки стула, на котором сидел Филин, намертво крепились к полу, словно вот-вот должна была начаться качка или землетрясение. Словно у Разина остались силы для того, чтобы схватить стул и наброситься на своих мучителей.
        В низкой комнате было сыро и прохладно. Напротив Филина стоял письменный деревянный стол с покореженной столешницей. Было слышно, как за полуприкрытой дверью журчит вода. Разину это отчего-то не понравилось. Ему определенно не нравилось место, в котором он очутился.
        - Чего полковник от меня добивается, парни? - заискивающе спросил он. - Попугать решил? Так я пуганый.
        - Нэт, - возразил один из жандармов. - Ты эсчо нэпуганый. Ты не знаэшь, что такое настоящий страх.
        Разин мысленно с этим утверждением не согласился.
        - Но в чем я провинился? - промямлил он, словно это могло как-то облегчить его участь.
        - Ты сам нам расскажешь, в чем провинился, - пообещал жандарм.
        - А если ни в чем?
        - Тогда придумаешь.
        Переглянувшись, жандармы обменялись многозначительными усмешками.
        Несколько секунд спустя вошел Тутахашвили. То, что он скалился в довольной, чуть ли не доброжелательной улыбке, ничего не меняло. Он явился сюда не для того, чтобы рассыпаться в любезностях или извиняться перед незаконно задержанным Разиным. Он пришел, чтобы завершить начатое. Добить арестованного. Морально или физически.
        Для начала Тутахашвили со всеми удобствами расположился за столом напротив Разина и принялся изучать его паспорт, оставленный жандармами.
        - Фальшивый, - произнес он, - пощупывая усики. - Уже за одно это тебя можно упрятать в тюрьму лет на десять. Я, как начальник жандармерии, могу сделать это хоть сейчас. Не будет волокиты ни с прокуратурой, ни с судебными разбирательствами. - Тутахашвили выдвинул ящик стола и заглянул туда, что-то выискивая. - Со шпионами и провокаторами у нас разговор короткий.
        - Повторяю, - заговорил Филин, - меня вызвал в Грузию ваш президент. По договоренности с бывшим украинским президентом. Я не провокатор, не заговорщик и не шпион. Я один из тех, кто делает большую политику.
        - А я, - заявил Тутахашвили, - один из тех, кто сбивает спесь с таких, как ты.
        В его руке появился резной молоток из полированного дерева.
        За мгновение до того, как молоток обрушился на крышку стола, Разин вспомнил, где впервые увидел Черного Полковника. Это случилось в тот день, когда по телевизору без конца передавали репортажи о революционном перевороте в Грузии. В здание грузинского парламента ворвалась толпа осатаневших людей, буквально на руках внесших туда самопровозглашенного президента. Самые пьяные или обкурившиеся анаши полезли на возвышение, где сидели перетрусившие парламентарии. Когда те начали спасаться бегством, один из нападавших завладел молотком спикера и с пеной у рта принялся крушить им все, что попадалось на глаза. Это и был нынешний шеф тбилисской жандармерии Сосо Тутахашвили. И теперь, перекосившись от ярости, он точно так же колотил трофейным молотком по столу, злобно выкрикивая:
        - Этим молотком я раскроил уже четырнадцать черепов. Собственноручно. А знаешь, как хрустят человеческие пальцы, когда по ним лупишь со всей силы? А ребра? А коленные чашечки?
        В похолодевших висках Разина застучали молоточки, отбивающие все убыстряющийся и убыстряющийся тревожный ритм. В животе заурчало, а в груди образовалась сосущая пустота, словно при падении в пропасть. Разин разлепил губы, но не сумел выдавить из себя ни звука. А Черный Полковник, наблюдающий за ним, действительно был весь черный, превратившись в смутный силуэт на фоне бетонной стены.
        - Выкладывай, - велел Сосо Тутахашвили, - поигрывая молотком, как игрок в крикет. - Зачем тебя в действительности прислали? О чем у тебя уговор с Мищенко? Почему вы решили втянуть в свою аферу нашего уважаемого президента?
        Филин услышал собственный голос, тараторящий сумбурные фразы:
        - Скажу, я все скажу! Уберите молоток! Давайте поговорим по-хорошему… Мне нечего скрывать. Я к вам с открытой душой… Я к вам с лучшими намерениями…
        Не дослушав эту бессвязную болтовню, Тутахашвили коротко осведомился:
        - Где видеокамера?
        Ответить Разин не успел. Приблизившийся жандарм грубо обыскал его, достал из куртки цифровую камеру и протянул Тутахашвили. Пока тот смотрел ролик, Филин успел успокоиться. Если Черный Полковник знал, что существует эта видеозапись, значит, он действовал по указанию самого Михаила Шахашвили. А раз так, то беспокоиться не о чем. Это просто психологическая обработка, не более того. Сейчас грузин рассмеется, скажет, что Разина слегка разыграли, и принесет свои извинения. Затем гостя доставят к президенту, и недоразумение будет предано забвению.
        Досмотревший видеофильм Тутахашвили уставился на Филина и поманил его к себе:
        - Встань и подойди сюда. Ближе… ближе… Положи руку на стол. Не так. Ладонь вниз. Пальцы растопырь.
        - З-зачем? - спросил обмерший Разин.
        - Я объясню, - пообещал Тутахашвили. - Сейчас я стану задавать тебе вопросы, а ты будешь на них отвечать. Всякий раз, когда ты будешь говорить неправду, я буду бить тебя по пальцу. - Он замахнулся и врезал молотком рядом с пятерней вздрогнувшего Филина. - Если пальцев на одной руке окажется мало, ты положишь передо мной вторую. После этого ты даже мочиться не сможешь самостоятельно. Я не просто переломаю тебе кости, я превращу их в крошево.
        - А вдруг вы ошибетесь? - воскликнул готовый разрыдаться Разин. - Вдруг я скажу правду, а вы решите, что я вру?
        - А ты говори так, чтобы у меня не было сомнений, - предложил Тутахашвили, оглаживая усы. - Говори убедительно. Думаю, у тебя получится. Ты не любишь, когда тебе причиняют боль, верно?
        Он угадал. Разин заговорил, тщательно взвешивая каждое слово. Он отделался относительно легко. Молоток соприкоснулся с его пальцами лишь дважды. Первым пострадал мизинец - им Филин поплатился за нежелание рассказывать подробности ликвидации «съемочной группы». Следующим на очереди был безымянный палец. Поливая его слезами, подвывающий Разин признался, что он и Луконин намеревались продать ролик не за десять, а за двадцать миллионов.
        Выслушав его, Тутахашвили связался с президентом и вкратце пересказал ему, что удалось выяснить у арестованного.
        - Хитрые шакалы, - заключил он по-грузински. - Такие деньги хотят за фальшивку выручить.
        Услышав русское слово «фальшивка», Разин поднял слезящиеся глаза на своего мучителя и часто закивал, уподобившись механическому божку, приводящемуся в действие простым потряхиванием. Искалеченную руку он прижимал к груди, не обращая внимания на то, что кровь, сочащаяся из-под треснувших ногтей, пачкает куртку.
        - Не имеет значения, фальшивка это или подлинник, - послышался в трубке голос. - Насколько я понял, фильм снимался там же, где упал польский самолет?
        Тутахашвили зыркнул на Филина:
        - Эй, где велись съемки?
        - Возле аэродрома «Северный», - торопливо ответил Разин, радуясь, что ему не приходится держать растопыренную ладонь на столе. - Всего в двухстах метрах от места крушения. Вид тот же. Если вы обратили внимание, то в объектив попали забор и здание автоцентра. Это верные ориентиры. Их ни с чем не спутаешь. Кроме того, в кадр захвачен садящийся самолет. Издалека, мельком и в тумане, чтобы нельзя было определить модель. Сойдет за польский «Ту-154».
        Когда Тутахашвили перевел сказанное президенту, тот задал еще один вопрос:
        - Когда был сделан ролик?
        - Когда был сделан ролик? - спросил Тутахашвили.
        - Двадцатого апреля, - ответил Разин без запинки. - Через полторы недели после настоящего крушения.
        Выслушав своего верного служаку, Шахашвили тихо произнес:
        - Этот чекист нам больше ни к чему. Мы с моим украинским побратимом решили, что обойдемся без московских посредников. Я сам проведу переговоры с Корчиньским.
        - Понял, - произнес Тутахашвили, скользнув равнодушным взглядом по сгорбленной фигуре пленника.
        - А с этим Разиным, боюсь, может приключиться несчастье, - продолжал Шахашвили. - Нынешней весной Кура очень бурная. Люди в ней все тонут и тонут. Одним больше, одним меньше…
        - Понял, - повторил Тутахашвили.
        - Как только закончишь там, немедленно ко мне. С видеокамерой.
        Не попрощавшись, Шахашвили оборвал разговор. Филин, тщетно пытаясь угадать, о чем идет речь, умоляюще смотрел на Тутахашвили.
        - Тебе повезло, - сказал он. - Президент тебе поверил и простил за то, что ты пытался его обмануть. - Отвернувшись, Тутахашвили выразительно подмигнул жандармам и распорядился по-русски, специально, чтобы его смог понять Разин: - Отведите нашего дорогого гостя в душевую и помогите ему привести себя в порядок. Кажется, он обмочился.
        - Я не…
        Не дав Филину договорить, Тутахашвили закончил тираду:
        - Вымойте его с ног до головы… вернее, с головы до ног, хе-хе. Как того журналиста из аджарской газеты, помните? Он еще позволил себе намекнуть, что убийство Жвании - дело рук нашего президента.
        - Мерзавец… Грязная свинья без чести и совести… - загомонили жандармы.
        - Ну, он пересмотрел свою точку зрения, - оборвал их Тутахашвили. - Я так думаю.
        Пересмеиваясь, жандармы подхватили Разина под руки и повели к двери, за которой слышалось так не понравившееся ему журчание воды. Приготовившись к новым неприятностям, он расслабился, переступив порог. Это была самая обычная душевая с четырьмя кабинками и длинными деревянными лавками. Головка одного душа была сорвана, из трубы лилась вода. Еще Филин увидел черный змеящийся шланг, опущенный в ржавую железную бочку, стоящую посреди помещения.

«Зачем тут эта дурацкая бочка?» - подумал он.
        - Мне раздеваться? - спросил Разин и посмотрел на мокрый, грязный кафельный пол, на который абсолютно не хотелось ступать босыми ногами. Кроме того, он понятия не имел, как станет раздеваться с помощью одной руки. Пальцы на второй ужасно распухли и посинели. Наверное, там не осталось ни одной целой косточки.
        Как бы предупреждая жандармов о том, что действовать быстро у него не получится, Разин выставил перед собой искалеченную руку.
        - Раздеваться не надо, - сказал первый жандарм. - Так даже лучше.
        - Иди сюда, - окликнул второй и потащил Филина к бочке.
        Один ловко расстегнул на нем «молнию» куртки, но не до самого низу. Второй так же ловко стащил куртку с плеч Разина, отчего тот очутился в неком подобии смирительной рубашки. Затем, действуя очень слаженно, оба приподняли его над полом, перевернули в воздухе вниз головой и сунули в бочку.
        Вода была холодной. От неожиданности Филин не успел набрать полную грудь воздуха, а половину имевшегося запаса выпустил вместе с пузырями. Его макушка упиралась в металлическое днище. Для того чтобы не свернуть себе шею, он изо всех сил напрягал шейные мышцы и одновременно дергался всем телом, стараясь высвободить руки. Но в тесной бочке сделать это было невозможно, как Разин ни старался. Тогда, не раскрывая рта, он замычал и принялся болтать ногами, давая понять, что вот-вот захлебнется.
        Филин не понимал, что его топят, как щенка, и что никто не собирается вытаскивать его из воды. Привыкший считать себя неуязвимым и бессмертным, Разин отказывался верить в это. Отправивший на тот свет немало народу, он почему-то не допускал мысли, что однажды подобным образом поступят и с ним.
        Филин все дергался, мычал и дрыгал ногами, пока в легких сохранялся кислород. Затем появилось непреодолимое желание избавиться от накопившегося в груди углекислого газа, и Разин выдохнул.
        После этого последовал такой же инстинктивный вдох, и полковник захлебнулся…
        Часть третья. Туз в рукаве

1
        Следующее утро в Грузии выдалось солнечным и жарким. В четырехстах километрах западнее Тбилиси, близ аджарского поселка Бобоквати, собралась внушительная толпа людей, прибывших на автобусах. Встретивший их руководитель Аджарской региональной организации оппозиционной республиканской партии Мурман Думбадзе объявил:
        - Вчера Михо видели в Батуми, когда он обедал в своей любимой хинкальной
«Генацвале». Наши люди проследили за ним и прибыли сюда. Сейчас Михо находится здесь, можете быть уверены. Президент Грузии не мышь, чтобы незаметно ускользнуть из дома.
        - Он заяц, - выкрикнули в толпе.
        Все захохотали и заулюлюкали.
        - Он видит нашу акцию протеста, - провозгласил известный оппозиционер Цикаришвили, взобравшийся на капот автомобиля. - Видит и прячется, потому что наш президент трус! Нравится вам видеть трясущегося трусишку в президентском кресле?
        - Нет! Нет! - откликнулись в толпе.
        - А помните вы, как герой Михо Шахашвили бросился наутек, услышав карканье вороны?
        - Да! Да!
        Люди зашумели, пересказывая друг другу тот случай, когда президент принял птиц за русские истребители и упал на землю, всхлипывая от ужаса.
        - Мы гордый, отважный народ, - продолжал Цикаришвили, - и мы не потерпим, чтобы нами руководил человек без чести и совести. Да здравствует новое коалиционное правительство, которое сметет преступный режим Шахашвили, как ветер сметает мусор с горных вершин. Пусть этот человек, потерявший совесть, уходит в отставку добровольно, пока его не выволокли из кресла за шиворот. Никаких поблажек, никакой пощады!
        Митингующие загомонили, вразнобой повторяя последнюю фразу. По грузинским меркам, им платили немало, чтобы они в полном составе переезжали из одного населенного пункта в другой. Оппозиция буквально преследовала затравленного Шахашвили по пятам. Акции, начавшиеся в Тбилиси 9 апреля, продолжались уже несколько недель, и конца им видно не было.
        Однако преследователи постепенно выдыхались и теряли запал, тогда как президент имел достаточно загородных домов и конспиративных квартир, чтобы сбивать преследователей со следа. Прежде Шахашвили использовал все эти адреса для тайных встреч с чиновниками, игры в нарды с ближайшими соратниками и постельных утех. Теперь резиденции превратились в неприступные крепости, где Шахашвили отсиживался, опасаясь выглянуть в окно. В разговорах с приятелями он обещал, что, когда оппозиционеры угомонятся, он непременно построит себе пару бункеров по типу и подобию «волчьего логова» Адольфа Гитлера. При этом его голос срывался на истерический визг, изо рта летела слюна, а слипшаяся челка косо падала на потный лоб. Причина нервозности Шахашвили была легко объяснима. Митингующие пикетировали не только президентские жилища, но даже рестораны и кафе, где он питался.
        Вот и сейчас толпа сгрудилась у ворот очередного прибежища Шахашвили. Взоры собравшихся были устремлены сквозь чугунные прутья ограды, туда, где на зеленой лужайке вытянулось приземистое двухэтажное здание под замшелой черепичной крышей. Каждому в толпе хотелось увидеть президента или хотя бы кого-нибудь из его близких, но все окна резиденции были плотно зашторены, а если кто-то и появлялся на многочисленных верандах и балкончиках, то это были охранники в однотипных черных костюмах.
        Чтобы как следует распалить толпу, Цикаришвили ловко перебрался с капота на крышу автомобиля, простер руку в направлении притихшего дома и повысил голос до крика:
        - Смотрите, смотрите! Может быть, ваш президент покраснеет от стыда и лопнет, как перезревший помидор! А ему есть чего стыдиться! Он хорошо знает, почему боится встречаться глазами со своими соотечественниками. - Тут оратор подбоченился, наклонившись вперед. - Пресса недавно опубликовала информацию о том, сколько народных денег тратит бесстыжий Шахашвили на содержание своей семьи. Например, когда его жена с детьми решила отпраздновать Новый год в Америке, каждый день, проведенный ими во Флориде, обошелся казне в пятнадцать тысяч долларов!
        - У-у-у!!! - завыли в толпе, услышав эту баснословную цифру. Люди, ухитряющиеся жить на десять-двадцать долларов в месяц, были готовы разорвать своего президента вместе с его домочадцами.
        - И это не все! - воскликнул Цикаришвили, потрясая волосатым кулаком. - Любимый министр обороны нашего Михо тоже недавно прокатился в Соединенные Штаты. Он за ночь просаживал по двадцать тысяч в казино Лас-Вегаса.
        Негодованию собравшихся не было предела. Подливая масла в огонь, оратор сравнил Михаила Шахашвили с Лаврентием Берией, который тоже не пропускал мимо своего носа ни одной юбки. Митингующие услышали о том, как во время прошлогоднего визита в Великобританию грузинский президент воспылал страстью к косметологу своей законной супруги. Затем Цикаришвили напомнил, как опозорился Шахашвили в Азербайджане, где полез с объятиями к жене президента Алиева. Под конец речи упреки в сексуальной распущенности сменились куда более серьезными обвинениями.
        - Мы до сих пор не знаем, почему и как отравился Зураб Жвания, - провозгласил Цикаришвили сипло. - Пока наш грузинский Калигула устраивает одну оргию за другой, преступность захлестнула страну. А кто обеспечивает законность и порядок? Не кто иной, как Черный Полковник, Сосо Тутахашвили, у которого руки по локоть в крови. Уж не эти ли руки убрали неугодного президенту Жванию?
        - Вот бы вы и спросили об этом Михо во время переговоров.
        Из толпы вынырнула опальная министр иностранных дел, попятилась, чтобы ее было лучше видно, и ответила вместо охрипшего Цикаришвили:
        - Это был цирк, а не переговоры, - заговорила она, помогая себе размашистыми жестами. - Шахашвили нахально смеялся нам в лицо, паясничал, как шут, а через двадцать минут выступил по телевидению и заявил, что в Грузии нет ни оппозиции, ни политического кризиса. Вот почему мы начали акции протеста и призываем народ на борьбу вместе с нами.
        - Она не будет долгой, борьба! - весело проорал Цикаришвили, спрыгивая со своей импровизированной трибуны. - Ведь с кем мы имеем дело? Может быть, с тигром? Со львом? Нет, люди. Мы имеем дело совсем с другим зверем…
        В тот же миг, по мановению его руки, из автобуса была извлечена клетка, а из клетки той - белый пушистый кролик. Под восторженную овацию приверженцев Цикаришвили повязал на шею зверьку красный галстук и запустил его на территорию резиденции.
        Послышались крики:
        - Наш президент заяц!.. Давайте его кормить!..
        Идея пришлась собравшимся по душе. Вслед за кроликом на лужайку полетели заранее заготовленные морковки и капустные кочерыжки. Обмирая от ужаса, белый зверек ринулся наутек и заметался между кустами, ища укрытия от непривычного скопления людей. Длилось это недолго. Веселью положил конец охранник Шахашвили, вышедший на крыльцо со снайперской винтовкой. Ему хватило одного выстрела. Бедному кролику тоже. Пуля разнесла его в клочья, и возмущенные зрелищем митингующие разразились проклятиями.
        - Ну сколько можно орать? - недовольно спросила двадцатилетняя шатенка, находившаяся внутри резиденции.
        У нее были голубые глаза, накладные ресницы и чересчур густые для девушки брови. Ее звали Лариса.
        - А мне даже нравится, - призналась молоденькая брюнетка с жесткой курчавой шевелюрой и вялым подбородком, делающим ее - при обозрении в профиль - похожей на умственно отсталую. Имя ее было Жанна.
        - Лишь бы сюда не ворвались, - поделилась опасениями блондинка Ольга с волосиками мягкими и шелковистыми, как тополиный пух.
        - А чем они хуже охранников? - зло сказала Лариса. - Их тут не меньше двадцати, я специально считала. Все как на подбор, здоровенные, мордатые, тяжеленные. Звери. Через них пропустят - будешь по-чапаевски до скончания века ходить.
        - Это как? - спросила Ольга.
        - Походка кавалериста. Вот такая.
        Кривляясь, Лариса проковыляла по ковру враскорячку. Как и подруги, она была голой, если не считать черных чулок на липучках. Жанна и Оля тоже носили чулки. У Оли они порвались, и большой палец с розовым ногтем торчал наружу.
        - Миша не такой, - неуверенно сказала она. - Мы ему понравились. Он нас не отдаст.
        Она сидела по-турецки на широченной кровати под балдахином, тогда как Жанна лежала на животе, уткнувшись подбородком в подушку, а Лариса ходила по спальне из угла в угол, явно нервничая. У всех троих на плечах, бедрах, животах и ягодицах виднелись следы щипков и укусов. Подобными отметинами были покрыты также груди девушек, а у Оли губы распухли и были такого цвета, словно она наелась черники. Девушки провели в резиденции более двух суток и были сыты кавказской любовью по горло. Если бы не расчет по окончании работы, они бы давно сбежали. Хотя куда сбежишь от вооруженных до зубов телохранителей?
        - Зачем они… кролика? - тоскливо спросила Жанна, грызя наволочку. - Такой беленький, такой хорошенький…
        - Нас бы кто пожалел, - буркнула Оля.
        - Да хватит вам ныть, девки! - прикрикнула Лариса. - Без вас тошно.
        Всех троих вывезли с Украины по договоренности на самом высоком уровне. При этом девушкам пообещали фантастическую оплату и гарантированное возвращение на родину. Но в Грузию их переправили без всяких виз и прочих формальностей. По сути, они являлись нелегалками. Что это означает, стало доходить до них только сейчас. Без телефонов, паспортов, не зная грузинского языка и завезенные к кавказскому черту на кулички, девушки находились в весьма затруднительном положении.
        Понятно, что они переживали. Но с ними приключилась бы настоящая истерика, знай они, что участь их уже решена и что участь эта очень незавидная.
        Через пару минут после того, как пуля сразила кролика, в кабинет Шахашвили постучал начальник Службы безопасности и, услышав невнятный отклик, открыл дверь. Президент в банном халате на голое тело сидел на диване перед телевизором и смотрел запись своего очередного обращения к народу.
        Реальный Шахашвили был небрит, нечесан, от него исходил запах перегара, и он имел такой вид, что его появлению не слишком удивились бы в клинике среди пациентов, находящихся на излечении от нервного истощения. Виртуальный же Шахашвили, вещающий с телевизионного экрана, смотрелся более чем респектабельно и мог бы расположить к себе не один десяток женских сердец. Сурово и уверенно он утверждал, что в стране нет никакого политического кризиса, что правительство работает консолидированно и что экономической катастрофы не произошло. Сменив строгое выражение лица на улыбчивое, он призвал все политические силы вступить в конструктивный диалог.
        - Господин Шахашвили, - подал голос начальник Службы безопасности.
        - Погоди!
        Отмахнувшись, президент предпочел любоваться собственной персоной.
        - Но предупреждаю сразу, - угрожающе произнес телевизионный двойник, - по всем вопросам мы не договоримся. Есть радикалы, с которыми у меня есть фундаментальные разногласия.
        - Кролика я пристрелил, - буркнул начальник Службы безопасности, - а другого им взять негде. Скоро угомонятся.
        - Это хорошо, - кивнул Шахашвили. - А то совсем разболтались.
        - У нас есть государство, - сказал его двойник, - и это не безвольное правительство экс-президента Эдуарда Шеварднадзе. Пять лет назад мы были на уровне Нигерии, сейчас мы на уровне Голландии и Дании, мы не банановая республика, чтобы проводить каждый год выборы. Кому могла взбрести в голову такая безрассудная идея? Проведение внеочередных выборов в условиях экономического кризиса непозволительно.
        Начальник Службы безопасности, выслушавший на своем веку немало напыщенных президентских речей, кашлянул в кулак.
        - Гм! Я насчет девочек пришел.
        - Каких девочек? - рассеянно поинтересовался Шахашвили.
        - Украинских.
        - А… И что они?
        - Отдать бы их надо, господин президент.
        - Кому? - удивился Шахашвили, не отрывая налитых кровью глаз от экрана.
        - Моим джигитам, - ответил начальник Службы безопасности.
        - С какой стати?
        - Им два месяца зарплату не выдавали. Волнуются парни. Надо бы их задобрить. Побалуются с девочками, сразу обо всем забудут.
        - Да, девочки - это… - Недоговорив, Шахашвили причмокнул.
        - Так как? - спросил начальник Службы безопасности.
        - Что как?
        - Отдавать девочек?
        - Что ты ко мне привязался? - заорал Шахашвили, спрыгивая с дивана так порывисто, что халат едва удержался на его круглых, покатых плечах. - Не знаю я никаких девочек, ясно? В глаза их никогда не видел. Ни украинских, ни польских, ни латвийских. Я женатый человек. - Он ударил себя кулаком в мягкую грудь. - Если у моих людей какие-то шашни на стороне, то это их личное дело, а меня в это впутывать не надо.
        Сообразительный начальник Службы безопасности просиял.
        - Понял, - сказал он. - Спасибо, господин президент. Разрешите идти?
        - Разрешаю, - царственно махнул рукавом Шахашвили. - И пришли сюда Тутахашвили. Он уже проснулся?
        - С шести часов утра на ногах, господин президент. Ждет аудиенции.
        - Приглашай. И распорядись, чтобы стол накрыли. Так, легкий завтрак. Крепких напитков не подавать, а вот вина… - Шахашвили зевнул. - А вот вина я, пожалуй, выпью.
        Ничуть не удивившись этому, начальник Службы безопасности кивнул. Вина в солнечной Грузии всегда хватало. Дефицитом были девицы славянской наружности, но благодаря президенту и их стало гораздо больше. Предвкушая тысячу и одно удовольствие, начальник Службы безопасности покинул кабинет.

2
        Тем же утром, за тысячи километров от Тбилиси, в польском городе Варшаве проснулся Мирослав Корчиньский. Он протер глаза, сделал несколько глотательных движений и понял, что простудился.
        Накануне он долго гулял по городу в сопровождении двух телохранителей, следовавших за ним на почтительном расстоянии. Если бы кому-нибудь взбрело в голову напасть на Корчиньского, то он не имел ни малейших шансов остаться в живых, однако никто и ничто не помешало бывшему премьер-министру пройтись пешком по Старому городу.
        Обходя стороной кафе и ресторанчики, Корчиньский постоял на Замковой площади у колонны короля Сигизмунда III, а затем почтил своим вниманием спонтанную художественную галерею под открытым небом. Особенно понравились ему портреты Коперника и Шопена, а вот собственного изображения Корчиньский, как всегда, не обнаружил. Соотечественники по-прежнему не видели в нем личность исторического масштаба. Ни один из художников не бросил на него восхищенного взгляда, не сказал доброго слова, не встал при его появлении. Оскорбленный таким равнодушием лидер ведущей оппозиционной партии «Право и справедливость» Мирослав Корчиньский еще долго ходил пешком, но уже быстрой, порывистой походкой, а потому вспотел и расстегнул пальто, подставляя тело апрельскому ветерку.
        Результат не замедлил сказаться. Этим утром, приблизившись к окну, Корчиньский не ощутил запахов цветущей черемухи и сирени. Нос был заложен, гортань саднило, словно по ней провели наждаком. Вызвав горничную и велев ей принести градусник, Корчиньский отправился в ванную комнату.
        Полчаса спустя, когда, напичканный всевозможными лекарствами, Корчиньский зашел проведать маму, она все еще спала, желтая, как восковая кукла из музея. Кот Алик, устроившийся у нее в ногах, взглянул на вошедшего холодно и презрительно, как бы давая понять, что в этой комнате настоящим любимцем является он, а не человек. Погрозив коту пальцем, Корчиньский на цыпочках приблизился к телевизору и выключил DVD-плеер. Как всегда, мама до поздней ночи смотрела какой-то фильм, а потом ее сморил сон, и она уснула с пультом в сухонькой руке.
        По-прежнему ступая на цыпочках, Корчиньский направился к двери, но был застигнут тихим окликом:
        - Стасик?
        Спина Корчиньского похолодела от разбежавшихся по ней мурашек.
        - Нет, мама, - отозвался он, оглядываясь через плечо. - Стас все еще продолжает свое турне по Европе и Америке. Это я, Мирослав.
        - Доброе утро, Мирек. Ты уже завтракал?
        - Да, - соврал Корчиньский, которому вовсе не хотелось получить свой завтрак в этой затхлой, пропахшей лекарствами комнате. - Я завтракал, и очень плотно. А теперь мне пора работать. - Он пошевелил пальцами поднятой руки. - Пока, мамочка. Загляну к тебе позже.
        - Ты видел этот фильм Анджея Вайды? - спросила мать, никогда не считавшая работу сыновей важной до такой степени, чтобы не отвлекать их по пустякам.
        - Вайда? - переспросил Корчиньский, заставляя себя не морщиться. - О каком фильме ты говоришь? У Вайды много фильмов.
        Выяснилось, что ночью мать пересматривала «Катынь». Что касается самого Мирослава Корчиньского, то он, разумеется, побывал на премьере «Катыни» в 2007 году, однако с трудом досидел до конца сеанса. По правде говоря, фильм показался ему скучным, затянутым, а четыре сюжетные линии были запутаны настолько, что на середине Корчиньский уже перестал понимать, кого из героев видит на экране.
        - Это гениальное кино, - молвил он, глядя в глаза матери. - Шедевр. Меня потрясли все четыре истории польских офицеров и их родственников.
        - Позвони Стасу и скажи, что фильм Вайды должен быть обязательно показан в России. Обязательно, слышишь? После этого русские уже не будут верить сталинской пропаганде.
        Корчиньскому сделалось грустно. Его покойный брат находился там, куда не дозвонишься ни по мобильнику, ни по телефону правительственной связи.
        - «Катынь» уже показали по российскому телевидению, - сказал он.
        - Неужели? - восхитилась мать. - И что? Русские ужаснулись? Кинулись в церкви замаливать свои грехи?
        - Не все так быстро, мама, - произнес Корчиньский. - Ты же знаешь эту страну. Россия позиционирует себя как наследницу великих империй, а потому не может так просто осудить собственную историю.
        - Но немцы сделали это, Мирек! Они отреклись от Гитлера. Почему же русские до сих пор не втоптали в грязь своего Сталина? Почему они упорно отказываются признавать расстрел в Катыни геноцидом польского народа?
        - Да потому что они не любят польский народ, мама. Не любят они поляков, понимаешь?
        Корчиньский и сам не заметил, как перешел на крик. По неизвестной причине неприязнь русских к полякам представлялась ему возмутительной, хотя Варшава на протяжении всей истории только и старалась вызвать к себе лютую ненависть соседей.
        - Как можно нас не любить? - огорчилась старенькая пани Ядвига. - За что, ну за что?
        Не найдясь с ответом, Корчиньский быстро приблизился к матери, обнял, поцеловал в сморщенную щеку и покинул полутемную спальню, снова пообещав зайти позже. Белый кот Алик проводил его недоверчивым полупрезрительным взглядом.
        Покашливая, Корчиньский спустился в свой кабинет и собирался уже заняться делами, когда позвонил Марек Мышкевич и скороговоркой изложил последние новости:
        - Расшифровка черных ящиков закончена, Мирек. Она проводилась под надзором наших специалистов государственным авиационным комитетом России. Следствие лично контролировал наш главный военный прокурор, полковник Кшистоф Парульский.
        - Я лично знаком с ним, - сказал Корчиньский. - Прекрасный человек, этот пан Парульский. Настоящий польский патриот. Надеюсь, он откопал нечто такое, после чего гибель моего брата нельзя будет списать на несчастный случай.
        - Вынужден тебя огорчить, Мирек, - пробормотал удрученный Мышкевич.
        - Как? Парульский не нашел, к чему прицепиться?
        - К сожалению, нет.
        - Но это полное фиаско для нас, поляков, - взревел Корчиньский, подразумевая в первую очередь самого себя. - Помнишь, как ты уговаривал меня баллотироваться в президенты, Марек? Я согласился… согласился лишь в расчете на то, что у меня появится какой-то выигрышный козырь. Понимаешь, о чем я толкую?
        - Понимаю, Мирек. Отлично понимаю.
        В подтверждение своих слов Мышкевич испустил горестный вздох.
        - Нет, - быстро возразил Корчиньский, стискивая телефонную трубку своей маленькой пухлой ладошкой. - Я вижу, ты не понимаешь всей серьезности ситуации, Марек. Я сбил ноги, обхаживая всех членов нашей комиссии. Я подарил кузену Парульского новенькую «Ауди». - Вспомнив о возможном прослушивании, Корчиньский осекся, но потом заговорил вновь, не в состоянии контролировать усиливающееся раздражение: - Выходит, все это было зря? Не такой уж я богатый человек, чтобы разбрасываться автомобилями.
        - Конечно, - подтвердил Мышкевич, хотя был неплохо осведомлен о состоянии банковских счетов своего босса и отнюдь не считал его нуждающимся в деньгах.
        - Тогда в чем дело, Марек? Как мог пан прокурор подвести меня в столь трудный для всех нас час?
        - Не мог же он услышать на записях самописцев того, чего там на самом деле не было. Ему и так пришлось попотеть, когда он отказывался озвучивать журналистам последние слова экипажа перед падением самолета. Сказал лишь, что они были драматическими, эти слова.
        - Они действительно были драматическими? - оживился Корчиньский. - Может быть, их как-то можно использовать в моей президентской кампании.
        - Вряд ли, - ответил Мышкевич. - Вернее, слова пилотов определенно нам не помогут. Они ругали последними словами, э-э… покойного президента.
        - Ругали моего брата? За что?
        - Стас заставил их садиться в Смоленске. Летчики отказывались это делать. - Выдержав паузу, Мышкевич добавил: - Якобы. Это все домыслы. Теперь уже никто не узнает, в чем там было дело, сколько ни расшифровывай записи. Хотя возня с ними действует мне на нервы.
        - Мне тоже, - сказал Корчиньский. - Поэтому я попрошу разобраться с этим пана Шеремета.
        Упоминание Анджея Шеремета, занимающего пост генерального прокурора Польши, вызвало невеселый смешок Мышкевича.
        - Бесполезно, - сказал он. - Генеральный прокурор уже выступил на специальной пресс-конференции и попрекнул коллег за то, что исследование черных ящиков затягивается на неопределенно долгое время. При этом он подчеркнул, что не видит причин для недоверия российской стороне.
        - И что?
        - Этим он фактически сообщил о своем нейтралитете. Пан Шеремет не намерен выдвигать какие-либо обвинения против русских.
        - Еще один пособник Кремля, - с ненавистью процедил Корчиньский.
        - Все они получат свое, - успокоил его Мышкевич. - Как только ты займешь место брата.
        - Но каким образом? У меня нет ни одного козыря на руках. Ты же знаешь, что мои противники разыгрывают карту сближения с Москвой. Что я могу им противопоставить? Ругань пилотов перед катастрофой? Вот если бы они проклинали не Стаса, а русского диспетчера…
        - Будь он неладен, - поддержал босса Мышкевич, - этот проклятый самолет вместе с его черными ящиками.
        Можно было сколько угодно распространяться на печальную тему, но проку в этом было мало, и, резко оборвав собеседника, Корчиньский распрощался с ним, чтобы наконец поработать над предвыборной программой и речами. Готовые документы представляли собой лишь разрозненные наброски, не объединенные общей линией. Мирослав Корчиньский понятия не имел, какие лозунги бросать в толпы избирателей. Чем пронять поляков, чтобы они поддержали антироссийский курс братьев Корчиньских? Где взять ту волшебную дудочку, с помощью которой можно повести электорат за собой? Какую мелодию наигрывать на ней? Катынских мотивов катастрофически мало, и они уже не так ласкают слух, как прежде. Тогда каким должен быть новый политический шлягер?
        Занятый этими размышлениями, Корчиньский не сразу отреагировал на призывные звонки телефонного аппарата на приставном столике. Всего там было установлено пять телефонов правительственной связи. Они оставались в кабинете и после смещения Корчиньского с поста премьер-министра, поскольку его брат являлся президентом и время от времени наведывался в гости к матери. Но уже давно ни один из этих телефонов не подавал признаков жизни. Снять или не снять трубку?
        Поколебавшись, Корчиньский решил ответить.
        - Алло, - настороженно произнес он в трубку.
        - Хелло, Яри, - послышалось в ответ. - Ты как?
        Это был голос Михаила Шахашвили, в совершенстве владевшего английским языком. Мирослав Корчиньский говорил по-английски с чудовищным акцентом, но его словарный запас был обширен и пополнялся при каждом удобном случае.
        - Я в порядке, - ответил он.
        - Уделишь мне несколько минут?
        - Конечно, - сказал Корчиньский, сердце которого вдруг забилось быстрее в предвкушении какого-то радостного известия.
        Михась был лучшим другом братьев и не раз приходил к ним на помощь в щекотливых ситуациях. Они платили ему той же монетой. Стас даже рискнул собственной репутацией, когда принял участие в имитации покушения на жизнь Михаила Шахашвили. Тогда он снялся в репортаже с места мнимого нападения, утверждая, что слышал крики русских снайперов, обстрелявших лимузин грузинского президента. Выглядело это не слишком убедительно, и все же президент Польши не отказал своему кавказскому коллеге. Стас Корчиньский, Михаил Шахашвили и Виктор Мищенко были как три мушкетера, исповедовавшие лозунг «один за всех, все за одного». Однако теперь Стас покоился в краковском склепе, а Мищенко превратился в заурядного пасечника. Что в таком случае понадобилось от Мирослава уцелевшему в передрягах Михаилу Шахашвили?
        Открывать карты тот не торопился, начав разговор с соболезнований и общих фраз. Затем Корчиньский услышал, что его брату присвоено звание Национального героя Грузии.
        - Посмертно, - печально уточнил Шахашвили.
        - Спасибо, - в тон ему ответил Корчиньский. - Я очень тронут, Майкл.
        - В лице Стаса мы утратили большого друга и великого политика. Он всегда заботился о Грузии, был нашим соратником, болельщиком и советником. Знаешь, Яри, я всегда подозревал, что в груди твоего брата бьется грузинское сердце.
        - М-м… да, Майкл. Но вообще-то он был поляком. До кончиков ногтей.
        - Выдающаяся была личность, - вздохнул Шахашвили. - Эх, сколько великолепного молодого вина выпили мы вместе, сколько красивых девушек перевидали…
        - Стас был прекрасным семьянином, - произнес Корчиньский, который терпеть не мог разговоров о женщинах. - Ты это знаешь, Майкл.
        - Лучше, чем кто-либо, Яри. Ведь мы со Стасом…
        Дальше началась обычная восточная трескотня, в которой похвальба сочеталась с лестью в адрес братьев Корчиньских. Шахашвили характеризовал обоих как надежных мужчин, отважных борцов за свободу, героев и мучеников. Корчиньский, не стремившийся примеривать на себя роль мученика, не выдержал и предложил:
        - Переходи к делу, Майкл. Говори смело, этот телефон не прослушивается.
        При этом перед его мысленным взором возникло лицо Збигнева Сементковского, директора Агентства разведки, из-за плеча которого тут же выглянул шеф Агентства внутренней безопасности, Анджей Барчиковский. Опасался он также российских шпионов, рыскающих по стране. Чаще всего они действовали под прикрытием коммерческих фирм, зарегистрированных где-нибудь на Кипре. Никто не знал наверняка, располагают ли они аппаратурой, способной прослушивать правительственную спецсвязь. Каждому, кто хотел пользоваться телефоном, оставалось лишь верить в свою неуязвимость, и Мирослав Корчиньский верил, иначе ему пришлось бы отказаться от телефонных разговоров или вообще молчать, подобно рыбе.
        - Этот телефон не прослушивается, - сказал он и весь обратился в слух.
        - Знаю, Яри, - произнес Шахашвили с ноткой превосходства в голосе. - Об этом заботятся парни из Лэнгли. Все мои резиденции напичканы их аппаратурой.

«И церэушники слушают тебя, когда хотят», - мысленно закончил Корчиньский. - Черт подери, а стоит ли рваться в президенты? Может, махнуть на все рукой и уйти из большой политики? Возиться с кошками, заботиться о маме, проводить свободное время с порядочными, симпатичными мужчинами, которые не предадут, не обманут…»
        - Так что же ты мне собирался сообщить, Майкл? - поторопил он Шахашвили.
        Тот не был бы грузином, если бы обошелся без пышных вступительных фраз.
        - Я ценю нашу дружбу, Яри, - заговорил Шахашвили с таким чувством, словно читал поэму про витязя в тигровой шкуре. - Я помню, как во время войны с Россией твой брат прибыл в Тбилиси, чтобы поддержать мою демократию…
        Словосочетание «моя демократия» до такой степени озадачило Корчиньского, что на некоторое время он впал в прострацию, а когда вновь стал внимать голосу в телефонной трубке, то услышал:
        - Я был молодым политиком, когда впервые встретился с твоим братом, и после того мы стали близкими друзьями. Я никогда не называл его президентом, я его звал Стасом. - Шахашвили сделал паузу, после которой речь его зазвучала еще более напыщенно: - Если бы мне предложили назвать, кто из мировых лидеров сыграл самую важную роль в борьбе за свободу Грузии, в этом списке на самом первом месте я поставил бы Стаса. Мы видели его смелость, мы видели его личную преданность…
        Заявление про личную преданность польского президента Михаилу Шахашвили покоробило Мирослава Корчиньского. Это было уже чересчур. Решив, что Шахашвили попросту перебрал вина или коньяка, Корчиньский попытался завершить затянувшийся разговор. Однако, сославшись на неотложные дела, он был заинтригован фразой, произнесенной в ответ:
        - Ты знаешь, Мирек, что я не стал бы беспокоить тебя по пустякам. У меня для тебя потрясающие новости. Настолько потрясающие, что если ты стоишь, то лучше сядь, прежде чем их услышишь.
        - Я сижу, - сказал Корчиньский, перекладывая телефонную трубку из правой руки в левую. - Что за новости?
        - Они касаются твоего брата, - загадочно произнес Шахашвили.
        Таким тоном он мог бы сообщить о том, что покойный президент Польши чудесным образом воскрес и приступил к исполнению своих обязанностей.
        - Говори, Майкл, говори же! - заволновался Мирослав Корчиньский.
        - Стас погиб не случайно, - нагнетал обстановку Шахашвили. - Тут имеет место злой умысел. Я даже намекнул об этом на недавней пресс-конференции.
        Собрав кожу на лбу в скорбную гармошку, Корчиньский попытался вспомнить, что именно заявил президент Грузии на встрече с прессой. Кажется, его спросили, что он подразумевает под злым умыслом. Ответ, данный Шахашвили, ничего не прояснял, а, наоборот, запутывал. «Я имею в виду ту форму, в какой погиб руководитель Польши. Естественно, в этом есть определенный символизм. Не стану делать комментариев в связи с этим».

«Если Шахашвили позвонил лишь для того, чтобы снова нести эту ахинею, - подумал Корчиньский, - то не стоило отвечать на звонок. Хорошо ему там, в Грузии. Пьет, ест, развлекается с красотками в свое удовольствие. Вот пусть и развлекался бы, а не морочил голову занятым людям…»
        И все же он не удержался от вопроса, вертевшегося на кончике языка:
        - Какой злой умысел?
        - Ты действительно хочешь знать это? - тянул время Шахашвили.
        - Да! - рявкнул Корчиньский, не в силах более сдерживать возбуждение. - Говори скорее, Майкл! Мы не в театре, так что вполне можно обойтись без этих драматических пауз.
        - Хорошо, Яри. Сейчас ты услышишь правду. Но обещай не перебивать и не задавать лишних вопросов.
        - Обещаю, - нетерпеливо воскликнул Корчиньский.
        - Начну с того, - заговорил Шахашвили, - что в моем самолете установлена новая система катапультирования стоимостью семь миллионов долларов. Видел фильм «Блок номер один»? Там показана аналогичная капсула. Теперь, если что-то произойдет с моим «Челленджером», я нажму на кнопку и… хоп! - Шахашвили торжествующе хохотнул. - Только меня и видели.

«Сейчас я скажу ему, что он пьян, - пообещал себе Корчиньский. - Пусть идет и проспится. Хам. Трус и хвастун, проваливший все возложенные на него надежды».
        Воспитание и привычка контролировать каждое свое слово не позволили Корчиньскому произнести это вслух. Посопев в две дырочки своего покрасневшего от негодования носа, он спросил:
        - Это и есть твоя сногсшибательная новость, Майкл?
        - Только одна из них, - небрежно бросил Шахашвили. - Вторая заключается в том, что твоего брата убили. Катастрофа под Смоленском была подстроена, Яри. Вот почему я приказал установить на своем самолете эту чертову катапульту. Советую тебе поступить точно так же. Подсказать тебе, где можно приобрести эти штуковины?

«Ну вот, - пронеслось в мозгу Корчиньского. - Похоже, я следующий президент. Если этот болтливый кавказец не лжет, то, похоже, мне больше не придется ломать голову над предвыборной программой».
        - Ты сказал, катастрофу подстроили? - осторожно переспросил он, не слишком доверяя своим ушам.
        - Вот именно, - произнес Шахашвили. - Русские убили Стаса. В этом нет ни малейшего сомнения.
        - Я с самого начала думал так, - признался Корчиньский, отыскивая похолодевшей рукой сердце. - Но доказательства! Где взять доказательства?
        - Взять? Это говорит человек, живущий в двадцать первом веке?
        - Э-э… Я не совсем понимаю…
        - Все ты понимаешь, хитрец, - весело произнес Шахашвили. - Сейчас ничего ниоткуда не берется, сейчас все покупается. Если тебе нужны доказательства, заплати деньги и получишь их с доставкой на дом. - Тон Михаила изменился, словно он внезапно опечалился. - Я бы сам приобрел этот видеоролик и подарил тебе, Яри, но двадцать миллионов!.. Ты не представляешь, во что обходятся мне ежедневные подавления беспорядков. У меня, президента великой Грузии, даже лишней тысячи лари нет, не говоря уже о долларах. Все идет на защиту демократии, каждый цент, каждый тетри.
        - Погоди, погоди, - замотал головой Корчиньский, сделавшийся похожим на человека, отгоняющего назойливых мух. - Двадцать миллионов? Ты сказал, двадцать миллионов?
        - Да, - безмятежно подтвердил Шахашвили. - Сущие пустяки при нынешней инфляции. Три катапульты или ремонт летней резиденции в Поти.
        - Я не могу позволить себе и одной катапульты! - высказавшись таким образом, Корчиньский подобрал до того убедительную интонацию, что моментально поверил самому себе. - Да и резиденции у меня нет.
        - Появится, и не одна, как только станешь президентом.
        Шахашвили знал, о чем говорил. Корчиньский тоже прекрасно понимал это. Однако цена показалась ему чрезмерной.
        - Двадцать миллионов долларов за какой-то паршивый видеоролик? - возмутился он.
        - Видеоролик вовсе не паршивый, - вкрадчиво возразил Шахашвили. - Я видел его собственными глазами и могу сказать одно: это бомба, которая способна взорвать всю Европу! Ты даже не представляешь, какой скандал разразится, когда этот материал будет обнародован. России крышка. - В голосе Шахашвили послышались истерические нотки. - Она больше никогда не сможет претендовать на роль цивилизованного государства. Весь мир объявит ей бойкот, и она окончательно протухнет и разложится в блокаде.
        - Правда? - Глаза Корчиньского заблестели, как у ребенка, которому пообещали подарить на день рождения духовое ружье для стрельбы по воробьям.
        - Клянусь всем самым дорогим, что есть у меня в мире.
        Клятва была слишком расплывчата, чтобы принять ее всерьез. К тому же Корчиньский знал цену обещаниям и словам грузинского лидера.
        - Пока я не увижу фильм, - заявил он, - я даже торговаться с тобой не стану, Майкл. У русских есть поговорка про то, что не стоит покупать кота в мешке. Так вот, этого кота в мешке ты мне сейчас и предлагаешь.
        - Другая русская поговорка звучит так: куй железо, пока горячо.
        - Что это значит?
        - Это значит, что нельзя мешкать, когда выпадает такая редкая удача, - сказал Шахашвили. - Стоит российским разведчикам пронюхать про фильм, и они сами выкупят его. Уже не за двадцать миллионов. За тридцать. А то и за пятьдесят.
        Корчиньский почувствовал, что от подскочившего давления у него закладывает уши.
        - Да что такого особенного в этом твоем фильме, дьявол тебя побери? - пронзительно воскликнул он. - В нем показаны русские истребители? Ракеты, нацеленные в
«Ту-154»? Или, может быть, там заснята установка взрывного механизма.
        - Все гораздо проще, - молвил Шахашвили. - Проще и страшнее.
        - Ну? - Корчиньский стиснул трубку с такой силой, что пластмассовый корпус едва не треснул в его вспотевших пальцах.
        - Туман.
        - Туман?
        - Туман был не настоящий, Мирек. Вернее, не совсем настоящий. Кое-кто позаботился о том, чтобы он стал гуще.
        - Не говори загадками, - взмолился Корчиньский. - Сколько еще ты будешь испытывать мое терпение, Майкл?
        - Есть такие приспособления, - сказал Шахашвили, - которые называются «дымовые машины», или «генераторы тумана». Несколько таких было использовано возле посадочной полосы аэродрома «Северный». Вот почему видимость упала так резко при появлении самолета с польским правительством. Русские пустили туман. Это было массовое политическое убийство.
        - Как тогда, в Катыни, - прошептал потрясенный Корчиньский.
        - Чего еще ожидать от тоталитарного государства! - саркастически воскликнул Шахашвили, которого на родине все чаще называли деспотом и тираном. - Методы всегда одни и те же.
        - Я их уничтожу…
        - Что?
        - Я их уничтожу, - повторил Корчиньский, уставившись невидящим взглядом в стену. - России конец. И гибель этой империи зла всегда будут связывать с именем президента Польши, с моим именем… - Он помотал головой, собираясь с мыслями, которые норовили разбежаться, как тараканы, выпущенные из банки. - Майкл, я хочу увидеть этот фильм.
        - Без проблем, - сказал Шахашвили. - Мой человек готов вылететь к тебе в любую минуту. Это полковник Тутахашвили, которому ты можешь доверять точно так же, как мне.

«То есть, - перевел для себя Корчиньский, - с этим полковником нужно быть настороже».
        - Я встречусь с ним в своем загородном доме, - сказал он. - Записывай адрес.
        Каждое произнесенное по телефону слово фиксировалось компьютером Службы безопасности, но Шахашвили сделал вид, будто ищет ручку и бумагу. Когда адрес был продиктован, он пробормотал: «Готово» - и предложил поляку записать реквизиты счета, открытого в багамском банке.
        - С этим можно не спешить, - возразил рассудительный Корчиньский. - Сперва я хочу взглянуть на товар и убедиться в его подлинности.
        - Боишься, что Михо подсунет тебе какую-то тухлятину? - Шахашвили расхохотался как человек, которому обвинения в нечистоплотности представляются не обидными, а абсурдными. - Напрасно, Яри, напрасно. Мы, грузины, всегда ведем честный бизнес.
        Вспомнив, как отрекомендованные президентом коммерсанты поставили в Польшу несколько составов отвратительнейшего вина, оказавшегося не марочным, а поддельным, Корчиньский предпочел сменить тему.
        - Я знаю, - сказал он, - но дело не в твоей порядочности, Майкл. Просто сумма для меня астрономическая, и ее не так-то просто собрать. Не могу же я занимать деньги под проект, который пока что представляется мне весьма туманным.
        - Туманный, - откликнулся эхом Шахашвили, - ха-ха! Отлично сказано, Яри. Я всегда ценил твое уникальное остроумие.
        Корчиньский кисло улыбнулся:
        - Может быть, тогда ты уступишь мне пару миллионов?
        Веселое настроение Михаила Шахашвили моментально прошло.
        - Товар не мой, - сказал он грустно. - Будь моя воля, я вообще отдал бы его тебе даром. Но в данном случае я обычный посредник.
        - Между мной и… кем?
        Рассчитывая, что неожиданный вопрос застанет собеседника врасплох, Корчиньский ошибся.
        - Товар не мой, - повторил Шахашвили, - и тайна не моя. Если грузин дал слово хранить чужой секрет, то он скорее умрет, чем нарушит клятву.
        Недоброжелатели обязательно ухватились бы за эту фразу, предложив сосчитать, сколько раз грузинский президент нарушал свои обещания и сколько раз он должен был умереть в расцвете сил, весь пышущий здоровьем и скалящий зубы по любому поводу. Однако Корчиньский не стал придираться к словам. Пообещав связаться с Шахашвили, как только в Варшаву прибудет его доверенное лицо, он попрощался и тяжело поднялся из кресла.
        Ноги его мелко дрожали, ладони были такими влажными и липкими, словно, уединившись в кабинете, он занимался чем-то непристойным. Вытерев их о штаны, Корчиньский отправился в кухню, где хранились лекарства от простуды. Он хотел быть в форме. В отличной бойцовской форме, которая позволит ему быстро принимать решения и действовать энергично. Фортуна наконец улыбнулась ему. В воображении Корчиньского, зубы у нее были большими, как у Шахашвили, а глаза сверкали безумным блеском.

3
        Директор Федеральной службы безопасности России Александр Воротников провел следующее утро в размышлениях о том, докладывать президенту о случившемся или нет. Обычно обходилось без долгих колебаний. В начале его службы на Лубянке, когда Воротникову поступила информация о намерении террористов устроить серию взрывов в Сочи, чтобы сорвать подготовку к Олимпиаде 2014 года, он немедленно отправился к Анатолию Астафьеву и доложил:
        - Господин президент, возникла угроза террористических актов. Прошу выслушать меня для принятия совместного решения.
        - Для совместного? - переспросил тогда Астафьев, устремив взгляд больших выпуклых глаз на визитера. - Уж не ответственности ли вы боитесь, Александр Васильевич?
        Генерал-лейтенант, ранее возглавлявший службу экономической разведки, позволил себе намек на улыбку. Он привык к ответственности - и к той, которую возлагал на себя сам, и к той, которую перекладывали на него другие. Пожалуй, наиболее щедрым на испытания стал для него 2007 год, когда в мировых СМИ возникла настоящая истерика в связи с громкими политическими убийствами полковника ФСБ Александра Литвиненко и журналиста «Новой газеты» Анны Политковской. На страницах издания
«Нью Таймс» была опубликована версия, согласно которой не кто иной, как Воротников руководил обеими операциями, задуманными специально для того, чтобы окончательно подорвать авторитет руководства России за рубежом и сменить политический курс со ставкой только на силовиков. Тогда генерал, преследуемый взбудораженными репортерами, тоже улыбался.
        Без выдержки и самодисциплины он никогда бы не удостоился генеральских звезд на плечах. Более открытый, более эмоциональный человек не вынес бы колоссального давления, постоянно ощущающегося на высоких постах, занимаемых Воротниковым. Многие олигархи пытались раздавить его, но отступились, как это было с Ходорковским во время следствия по делу ЮКОСа. Недолюбливал его и бывший директор ФСБ Патрушев, представлявший конкурирующий клан силовиков. Трижды на Воротникова готовились покушения, и жизнь его висела на волоске, но он не любил распространяться об этом, и масс-медиа так ничего и не пронюхали об этом.
        Боялся ли генерал ответственности?
        Спокойно выдержав испытующий взгляд президентских глаз, он сделал трехсекундную паузу, а потом произнес:
        - Меня учили, Анатолий Дмитриевич, что совместные решения принимают единомышленники. Ответственность, разумеется, они разделяют между собой. Не из страха. Просто потому, что общее дело подразумевает совместные риски.
        Президент Астафьев тогда некоторое время молчал, а потом наклонил свою большую, лобастую голову в знак согласия. Воротников был назначен директором ФСБ по его инициативе. Она была встречена в штыки всеми теми, кто окружал предыдущего президента. Немало прямых выпадов и коварных ударов исподтишка пришлось отразить Астафьеву с тех пор, но благодаря своему ставленнику он получил контроль над мощнейшей организацией, именовавшейся в не столь отдаленном прошлом КГБ.
        С тех пор отношения между президентом и директором ФСБ установились самые доверительные. Воротников еженедельно являлся к Астафьеву с официальным докладом, а кроме того, мог наведаться в Кремль или позвонить туда по телефону в любое удобное для себя время. Порой он так и поступал, желая предупредить президента о чем-нибудь из ряда вон выходящем. Но теперь, располагая сведениями чрезвычайной важности, он колебался.
        Как воспримет Астафьев известие о том, что его авторитет грозит не просто пошатнуться, а рухнуть буквально со дня на день? Сумеет ли он выдержать удар хладнокровно или запаникует, раздавая бессмысленные, противоречащие друг другу приказы? Как поступит он с генералом Воротниковым, который по долгу службы обязан был держать ситуацию под контролем и вовремя устранить угрозу, нависшую не только над президентом, но и над всей Россией?
        Не зная ответа на этот и многие другие вопросы, Воротников медленно протянул руку к белому телефонному аппарату без наборной панели, снял трубку, приложил ее к уху и попросил соединить с президентом. Астафьев откликнулся почти мгновенно, словно чувствовал что-то неладное и с раннего утра дожидался этого звонка.
        - Здравствуйте, Александр Васильевич, - сказал он. - Слушаю вас.
        - Срочное дело, Анатолий Дмитриевич, - произнес Воротников.
        Некоторое время на телефонной линии, защищенной всеми мыслимыми и немыслимыми приспособлениями, царила тишина, нарушаемая лишь дыханием обоих мужчин, а потом Астафьев поинтересовался:
        - Насколько срочное?
        - Неотложное, - ответил Воротников, поглаживая ладонью рано облысевший лоб.
        - Но до вечера-то оно терпит?
        - Никак нет, Анатолий Дмитриевич. Ни до вечера, ни до полудня.
        Астафьев издал непроизвольный смешок, в котором не было ни намека на веселье.
        - Уж не войну ли нам объявили?
        - Пока нет, - ответил Воротников голосом, лишенным каких-либо эмоций, - но все идет к тому.
        - Все настолько серьезно, Александр Васильевич?
        - Серьезней не бывает. Разрешите доложить с глазу на глаз.
        - Вечером, генерал. У меня высокий гость. Через пять минут я должен выйти к завтраку, а затем весь день расписан по минутам, если не по секундам. Ожидаю вас в девятнадцать тридцать.
        - Нет! - неожиданно для обоих выкрикнул Воротников. - Простите, - пробормотал он, спохватившись. - Это все нервы. Мы выследили и готовы накрыть их, но слишком поздно. Видеозапись перекочевала из Грузии в Польшу. Никто не знает, когда, где и кому она будет продемонстрирована…
        - Не так быстро, - попросил Астафьев, и по голосу его было слышно, что он досадливо морщится. - Кого выследили? Почему поздно? Что за видеозапись?
        - Если не можете принять меня, - произнес Воротников, - то выслушайте хотя бы по телефону.
        - В четыре… в три минуты уложитесь?
        - Никак нет, товарищ президент. Десять. И ни минутой меньше.
        - Но не могу же я… А, черт с вами…
        Хотя Астафьев прикрыл трубку ладонью, было слышно, как он отдает распоряжение задержать завтрак на несколько минут. Кто-то попытался протестовать. Астафьев повысил голос. Находящийся на другом конце телефонного провода Воротников отчетливо представил себе его фигуру. Гневаясь, президент наверняка топал ногой в маленькой изящной туфле, а его большие глаза увеличивались в размерах. Вряд ли в его окружении находились смельчаки, готовые поплатиться карьерой за соблюдение регламента. Во всяком случае, очень скоро Воротников снова услышал голос Астафьева, предложившего перейти к делу.
        - Без отступлений и по существу, - добавил он.
        - Есть без отступлений и по существу, - сказал Воротников. - Итак, десятого апреля сего года вблизи смоленского аэропорта «Северный» потерпел крушение самолет
«Ту-154» с польским президентом и членами его правительства на борту. Все они погибли.
        - Генерал, - произнес Астафьев, - если вы думаете, что я до сих пор не знаю об этом, то вы глубоко ошибаетесь. Мне эта катастрофа уже по ночам снится. Зачем вы толчете воду в ступе?
        - Дело в том, - невозмутимо ответил Воротников, - что метрах в ста от места падения польского самолета был снят фильм о том, как неизвестные в военной форме распыляют дымовую завесу. Делают они это с помощью так называемых генераторов тумана, или дыммашин. Учитывая характер местности, узнаваемые ориентиры и возможные шумы авиационных двигателей, можно предположить, что фильм является фальшивкой, снятой с целью дискредитировать Россию вместе с ее руководством…
        - Предположить? - прошипел Астафьев. - С каких пор директор ФСБ строит свои выводы на предположениях?
        Смутить Воротникова или сбить с толку не удалось.
        - К сожалению, Анатолий Дмитриевич, разведка и контрразведка зачастую вынуждены полагаться на предположения и интуицию. Выводы о том, что в районе аэродрома
«Северный» готовится провокация, были сделаны на основании следственных мероприятий, произведенных после того, как поступил сигнал о подозрительном задымлении местности. - Воротников мельком сверился с кратким конспектом своего доклада. - Прибывшая туда оперативная группа обнаружила использованную дымовую шашку. Вскоре после этого милиция нашла на подмосковной свалке трупы семерых мужчин. При одном из них находилась аналогичная дымовая шашка. Основываясь на так называемых предположениях, - преувеличенно отчетливо выговорил Воротников, - мы попытались вычислить исполнителей данного преступления.
        - Вычислили? - быстро спросил Астафьев.
        Обладая острым, живым умом, он уже успел оценить степень угрозы и, как боец по натуре, испытал некоторое облегчение, поскольку примерно знал, чего ожидать от противников.
        - Пока нет, - сказал Воротников. - Зато очертили круг предполагаемых заказчиков.
        - Польша, - стал перечислять Астафьев, - Прибалтика, Грузия, Украина, вот где следует искать их в первую очередь. Хотя нет, Украина исключается. После смены руководства тамошние националисты попритихли.
        - Но они остались.
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Мы использовали самую совершенную спутниковую аппаратуру для того, чтобы прослушивать телефонные разговоры первых лиц именно тех государств, которые вы перечислили, - пояснил Воротников. - В той же последовательности, между прочим.
        - И что удалось выяснить? - строго осведомился Астафьев, тщательно скрывая то, как польстила его самолюбию последняя реплика собеседника.
        - Удалось выяснить, что к афере причастны наши спецслужбы, - ответил Воротников. - Конкретно: некто Разин Алексей Анатольевич. Полковник… - помявшись, Воротников заставил себя выговорить: - Полковник ФСБ.
        - Что?!
        - Полковник ФСБ, начальник оперативного отдела Департамента по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом.
        - Докатились, - произнес Астафьев с угрозой в голосе.
        - Этот самый Разин, - продолжал Воротников, состязаясь в бесстрастности с роботом, - недавно побывал в Киеве, где встретился с сыном бывшего президента Украины…
        - Мищенко! Опять Мищенко! Куда же без него!
        - За умеренное вознаграждение Андрей Мищенко свел Разина с отцом, а тот направил его в Тбилиси к Шахашвили.
        - Ну да, - саркастически хмыкнул Астафьев. - Рука руку моет… только никак не отмоет от налипшей грязи.
        Воротников никак не отреагировал на едкое замечание.
        - В Грузии следы полковника Разина теряются, - сказал он. - По всей видимости, где-то в подвалах недавно созданной политической жандармерии. Ну а Михаил Шахашвили связался вчера с Мирославом Корчиньским и предложил ему купить фильм за двадцать миллионов долларов. Естественно, утверждая, что это подлинные съемки, сделанные скрытой камерой. Корчиньский, как вы знаете, борется за пост президента, и подобная сенсация способна обеспечить ему победу. Нет никаких сомнений в том, что он обнародует фильм в польских средствах массовой информации, после чего Запад раскрутит его на всю катушку. - Голос Воротникова упал, он заговорил медленно, с трудом подбирая слова: - Анатолий Дмитриевич, мы на краю пропасти. Никто не станет подвергать видеоролик серьезной экспертизе. Фальшивку будут выдавать за подлинник. Вы помните, что творилось во время вооруженного конфликта в Цхинвали. Британские и американские СМИ видели только то, что хотели видеть, а наши доводы отметали как несущественные.
        - Теперь у них появится материал погорячее, - тоскливо пробормотал Астафьев. - Еще бы! Российские спецслужбы использовали искусственный туман для устранения политической верхушки Польши. Это будет уже не холодная война. Это… - Президент умолк.
        - Вот почему я настаивал на аудиенции, - сказал Воротников.
        - Полковник Разин действовал по собственной инициативе или…
        Настала очередь Воротникова утратить дар речи. Чего он меньше всего хотел в этой жизни, так это расписываться в своей несостоятельности в качестве шефа ФСБ. И все же, превозмогая себя, он произнес:
        - Или, Анатолий Дмитриевич. Насколько мне удалось выяснить, Разин не только проходил службу под командованием генерала Луконина, но и поддерживал с ним внеслужебные отношения. Это длилось давно и… - Прежде чем продолжать, Воротников был вынужден хорошенько откашляться. - И не без выгоды для обоих. Короче говоря… - Он снова кашлянул. - Эта парочка занималась преступной деятельностью примерно с конца восьмидесятых. Неопровержимых доказательств у меня пока нет, но негласный опрос сотрудников подтверждает, что Луконин и Разин не только крышевали бизнесменов, но и выполняли заказы преступных группировок. Что касается акции под Смоленском, то она почти наверняка была спланирована и осуществлена под непосредственным руководством Луконина.
        Сделав это признание, директор ФСБ провел ладонью по лбу и обнаружил, что она совершенно мокрая. В довершение к этому мутная капля пота сорвалась с его носа и упала на полированную крышку стола. «Вот так и я, - промелькнуло в его мозгу. - Был и нету».
        - Луконин, Луконин… - задумчиво пробормотал голос Астафьева в телефонной трубке. - Да это же…
        Воротников вытер стол размашистым взмахом руки и сказал:
        - Так точно, господин президент. - Он так редко обращался к Астафьеву столь официально, а потому слово «президент» резануло слух обоим. - Генерал Луконин является первым помощником моего заместителя. Заявление об отставке мною написано. Готов вручить его вам лично или же через секретариат.
        Астафьев, ошеломленный свалившимися на него известиями, запустил пальцы в курчавые волосы на голове и несколько раз потянул на себя, стремясь во что бы то ни стало сохранить самообладание. Частично это помогло, но когда Астафьев заговорил, стало ясно, что его распирает самое настоящее бешенство. Очень редко и очень немногие люди видели своего президента в подобном состоянии. Обычно уравновешенный, выдержанный, умеющий взвесить каждое слово, он сорвался на крик, еще более страшный оттого, что звучал он не в полную силу, а приглушенно, сдавленно:
        - Ты что это себе возомнил, Александр Васильевич? Отставка? Ха-ха-ха! - Наигранный смех прозвучал как хрип висельника. - Нагадил, значит, а дерьмо за тебя пусть другие разгребают?
        - Виноват, - выдавил из себя Воротников. - Я…
        - Виноват, генерал. О-очень виноват. Передо мной, перед коллегами своими, перед родиной. И вину свою искупать придется, слышишь меня?

«Кровью?»
        Вероятно, эта глупая мысль пришла в голову не только Воротникову, но и Астафьеву, потому что последовала секундная заминка, после которой телефонный монолог продолжился.
        - Любой, э-э… ценой, - нашелся Астафьев. - Об отставке до тех пор даже не мечтай. Вот исправишь свою ошибку, тогда и поговорим. - Постепенно беря эмоции под контроль, Астафьев говорил все более спокойным, все более ледяным тоном: - Ты понимаешь своей головой, в каком положении мы очутились из-за твоего ротозейства? Фильм в руках Мищенко, Шахашвили или Корчиньского - это бомба. Стоит репортерам растрезвонить, что русские угробили польского президента, как в мире начнется черт знает что! А Польша, между прочим, в НАТО состоит. И американских ракет там неизвестно сколько понатыкано.
        - Анатолий Дмитриевич, - попытался взять слово Воротников.
        - Прощения станешь просить? И не пытайся.
        - Но…
        - Помолчи, - прикрикнул Астафьев, но не злобно, а устало, как человек, который просит дать ему возможность сосредоточиться.
        И действительно, не прошло и минуты, как он заговорил снова, и на этот раз Воротников слышал голос прежнего президента Российской Федерации - решительного, властного, уверенного в себе.
        - Так, - произнес Астафьев. - Выход видится мне всего лишь один. Пану Корчиньскому необходимо предоставить живых свидетелей, которые убедят его в том, что съемки на аэродроме велись не десятого апреля, а позже…
        - Двадцатого, - подсказал Воротников. - Двадцатого апреля.
        - Полковника Разина нам с Кавказа не вытащить. Неужели исполнители погибли, все до одного?
        Астафьев умолк, надеясь услышать что-то обнадеживающее.
        - Прослушивая запись разговора Шахашвили с его ближайшим помощником, - заговорил Воротников, - я узнал все, что рассказал на допросе этот Разин. По его словам, непосредственный исполнитель, организовавший съемки под Смоленском, не был ликвидирован. Ему удалось скрыться.
        - Кто он?
        - Отставной прапорщик пограничных войск, Аркадий Барвин, - отрапортовал Воротников.
        - И опять человек из твоего ведомства, - упрекнул Астафьев. - Где искать твоего прапорщика?
        - Уже ищем. За пять минут до того, как я позвонил вам, мне доложили, что Барвин может прятаться в деревне Выселки, у своей зазнобы. Туда направлена группа захвата.
        - Отлично. Берите Барвина, и на Лубянку. Генерала Луконина арестовать и туда же. - Говоря, Астафьев похлопывал по столу ладонью в такт своим словам, как делал всегда, когда находил единственно верное решение и излагал его подчиненным. - Как только это будет сделано, я немедленно свяжусь с Корчиньским и попробую убедить его не совершать опрометчивых шагов. Барвин и Луконин нужны мне живыми. Сейчас вся надежда на их правдивые показания.
        - Так точно, господин президент, - четко, по-военному откликнулся Воротников. - Разрешите приступать?
        - Попробуй только не приступить, - пошутил Астафьев.
        Это был добрый знак. Окрыленный, Воротников положил телефонную трубку и снял другую. Он еще не знал, что президентский приказ не будет выполнен, а ситуация вскоре накалится еще сильнее. Он был деловит и собран, не подозревая, что звонить куда-либо уже поздно.

4
        Утреннее совещание в кабинете у генерала Луконина затянулось до полудня. Делая вид, что внимательно слушает доклады, он смотрел в стол перед собой, изредка кивал или каким-то иным образом выражал свое отношение к сказанному. На самом же деле слова и целые фразы подчиненных пролетали мимо генеральских ушей, не достигая его сознания.
        Мысли Луконина вращались вокруг одной-единственной темы, не дававшей ему покоя. Куда подевался Разин? Почему не выходит на связь? Что приключилось с ним в солнечной Грузии?
        Сколько ни успокаивал себя Луконин, тревога на душе только усиливалась, отравляя существование. В конце концов, не дослушав жалкий лепет начальника информационного отдела о состоянии компьютерной базы данных на конец первого квартала, Луконин оборвал его, сослался на неотложные дела и выпроводил сотрудников из кабинета.
        Несмотря на открытое окно, ему было душно. А еще ему нестерпимо хотелось выпить водки и закурить, чего он не делал уже несколько лет. «Нервы стали ни к черту», - невесело подумал Луконин.
        Когда он, выдвигая один ящик письменного стола за другим, искал сигареты, зазвонил служебный мобильный телефон. Звонил тот самый Степанцев, который на пару с Белобровом бездарно провалил операцию по уничтожению «съемочной группы». Перед отъездом в командировку полковник Разин оставил майора Степанцева исполняющим свои обязанности и поручил ему поиски беглого прапорщика. Тот исправно докладывал Луконину о результатах, и всякий раз они были неутешительными. Вот и сейчас он снова звонил, чтобы рассказать, как трудно искать иголку в стоге сена.

«Будь сейчас советская власть, - раздраженно подумал Луконин, - я бы объяснил тебе, как ищут иголки. Одну прячут, остальные втыкают под ногти для того, чтобы человек не расслаблялся, а действовал».
        - Да, - бросил он в трубку. - Что нового?
        - Кажется, мы его обнаружили, - прозвучал ответ.
        Это меняло дело.
        - Кажется или обнаружили? - сварливо осведомился Луконин.
        Степанцев доложил, что он с напарником наведался в дачный поселок, где время от времени работал сторожем отставной прапорщик Барвин. Удалось выяснить, что Барвин искал жительницу соседней деревни, Дарью. Степанцев и Белобров находились в нескольких минутах езды оттуда.
        - Судя по всему, - сказал Степанцев, - Барвин по-прежнему находится у своей любовницы. Я приказал оперативным работникам деревню окружить, единственную дорогу перекрыть, ждать дальнейших указаний. В доме, где, как я предполагаю, обосновался Барвин, слышна музыка.
        Это упоминание музыки подействовало на Луконина как раздражающий фактор на гуся.
        - Музыка слыш-шна, говориш-шь? - прошипел он. - Какая?
        - Не могу знать, товарищ генерал.
        - А раз не можешь знать, - рявкнул Луконин, - то и не болтай попусту! Музыка там у них, видите ли, играет…
        - Прошу простить, товарищ генерал, - заторопился Степанцев. - Больше не повторится.
        Это он верно подметил: не повторится. Участь бестолковых подчиненных полковника Разина была предрешена. Как только они ликвидируют Барвина, то настанет и их черед. Вспомнив об этом, Луконин решил не нервничать по пустякам.
        - Что собираетесь предпринять? - спросил он.
        - Я считаю, что откладывать задержание Барвина нет смысла, - заговорил Степанцев после недолгого колебания.
        - Правильно считаешь, - одобрил Луконин. - Действуйте стремительно и слаженно, так, чтобы у Барвина ни одного шанса не осталось… Я имею в виду шансы уйти живым. Задержание мне на хрен не нужно. Мне нужна попытка к бегству и пара метких выстрелов вдогонку.
        - А если Барвин не побежит? - пожелал знать Степанцев. - Если он руки поднимет и сдастся? Как я ему при всех в спину стрелять стану?
        - Ты тупой или прикидываешься?
        - Я…
        - Головка от буя! - оборвал подчиненного генерал Луконин. - Или попытка к бегству, или сопротивление при аресте. Куда стрелять, выбирайте сами. По обстоятельствам.
        - Есть, товарищ генерал, - произнес Степанцев.
        - Есть на морде шерсть, - ответил солдафонской прибауткой генерал. - Если Барвин уйдет, то искать будут не его, а тебя с Белобоком.
        - Белобровом, товарищ генерал.
        - Без разницы. Туда, где вы окажетесь, фамилии роли не играют. - Не улыбнувшись своей шутке, Луконин спросил: - Как думаешь, майор, сколько времени вам понадобится?
        - От часа до двух, - прикинул Степанцев.
        - Все в оцеплении знают, как действовать при появлении преступника?
        - Проинструктированы.
        - Не будет таких, которые откажутся открывать огонь на поражение?
        - Барвин для них не только опасный преступник, но также сексуальный маньяк, педофил и растлитель малолетних, - похвастался Степанцев. - Брать живым его никто не рвется. Считайте, он уже труп.

«Ты тоже», - отметил про себя Луконин.
        Напольные часы в корпусе красного дерева начали отбивать полдень. Бросив взгляд на циферблат наручных часов, генерал коротко скомандовал:
        - Приступайте.
        - Есть приступать! - отозвался Степанцев.
        Отключив телефон, Луконин удовлетворенно щелкнул пальцами. Звук вышел смачным, будто выстрелили из детского пугача. Повторив щелчок, Луконин направился к бару, когда новый телефонный звонок остановил его на середине пути.
        Отвечать или не отвечать? Покосившись на бар, генерал вернулся к столу и взял трубку. В окошке высветился номер водителя Володи. Что ему нужно?
        - Ну? - грубо спросил Луконин.
        Вместо внятного ответа в трубке послышалась какая-то возня, а потом искаженный голос Володи выкрикнул:
        - Не имеете права! Предъявите ордер! Руке больно, черт! Я буду жаловаться генералу…
        Связь оборвалась. Луконин несколько раз подбросил мобильник на ладони, а потом со всего размаху хрястнул его об пол. Вряд ли телефон понадобится ему в обозримом будущем. Когда арестовывают личного водителя генерала, то не за горами и арест самого генерала.

«Вот и весь секрет исчезновения Разина, - подумал Луконин, не зная, чем занять сделавшиеся вдруг непослушными и суетливыми руки. - Заложил меня полковник. Сдал с потрохами. Что же делать? Как быть? Бежать? Куда?»
        Подкравшись на цыпочках к двери, Луконин резко распахнул ее и заглянул в приемную. Бледная секретарша Ольга Никаноровна посмотрела на него и тут же отвела взгляд, воровато покосившись на незнакомого молодого человека, скромно расположившегося в углу. Молодой человек притворялся, что поглощен чтением журнала, но поза выдавала его напряжение. Он ждал - ждал, когда подоспеют остальные, с ордерами, пистолетами, наручниками.
        Сколько веревочке ни виться…
        Луконина будто спицей в сердце укололи. Зачем-то одарив молодого человека кривой улыбкой, он попятился и заперся в своем кабинете на замок. Оглянувшись, подбежал к бару, открыл его, спешно свинтил с бутылки крышечку и стал пить, почти не замечая крепости и вкуса жидкости, льющейся в глотку. Кажется, это был джин. Или виски?
        В дверь робко постучали.
        - Да! - крикнул Луконин, словно находился очень далеко отсюда и уносился все дальше и дальше.
        - К вам пришли, - пропищала секретарша.
        - Кто?
        - Это очень срочно, так они говорят.
        - Откройте, Борис Игнатьевич, - предложил как бы скучающий мужской голос.
        Был он не одинок. Прислушавшись, Луконин различил приглушенные реплики нескольких человек, собравшихся за дверью. Станут ли они ее ломать? Почему бы и нет? Кто теперь для них генерал Луконин? Ноль без палочки. Пустое место. Плюнуть и растереть.
        - Сейчас, - крикнул Луконин, бесшумно открывая сейф.
        - Без глупостей, Борис Игнатьевич, - посоветовали за дверью.
        - Сейчас, сейчас…
        Вытащив из сейфа пистолет, Луконин отвел затвор и сдвинул флажок предохранителя. Из черного дула остро пахнуло смазкой и холодом. Подбежав к бару, Луконин торопливо схватил бутылку и стал пить, проливая алкоголь на рубашку. Зубы его то и дело ударялись о стекло, ноги тряслись, как в разгоняющемся трамвае.

«Когда я в последний раз ездил трамваем? - спросил себя он. - А троллейбусом? А в метро?»
        - Борис Игнатьевич! - В дверь заколотили кулаками. - Не заставляйте нас прибегать к крайним мерам.
        - Почему? - звонко спросил Луконин. - Вы ведь вынуждаете меня прибегать к крайним мерам!
        - Эй? Что вы задумали? С вами просто хочет побеседовать директор управления…
        Мужские голоса за дверью звучали разрозненно и фальшиво. Луконин увидел себя в отражении книжного шкафа, подошел ближе и громко предложил:
        - Передайте Александру Васильевичу, что я его жду. Чем скорее он появится, тем лучше.
        - Где? - спросили Луконина.
        Он не ответил. Приставив пистолет к виску, Борис Игнатьевич влил в себя последние капли спиртного и скривился, словно собираясь заплакать. Выстрел разом вышиб все тревожные мысли, которые беспрестанно вертелись в его голове. Луконину стало легко и спокойно.
        Оттолкнувшись ногами от пола, он взмыл в воздух, спеша покинуть кабинет, забрызганный окровавленными ошметками. Его подхватило и, словно перышко, понесло по темному туннелю, в конце которого брезжил свет. В тот миг, когда Луконин собирался захохотать от распирающего его чувства освобождения, свет погас, выход захлопнулся.

5
        Солнце все сильнее нагревало влажный хвойный лес, вплотную подступивший к деревне Выселки. Машина майора Степанцева, командовавшего специальной группой ФСБ, задействованной в операции, остановилась за деревьями на проселочной дороге, не доехав до околицы полкилометра. Подчиняясь приказу майора, старший лейтенант Белобров съехал на обочину и заглушил двигатель.
        Одетые одинаково, Степанцев и Белобров казались похожими друг на друга, как близнецы. Высокие, молодые, в пятнистых бушлатах и штанах, заправленных в высокие голенища армейских ботинок на шнуровке, они недавно умяли тормозки, прихваченные из дому, и были слегка вялыми.
        Связавшись с подчиненными, Степанцев выяснил, что в окруженном доме по-прежнему играет музыка, но во двор никто не выходит. Похоже, что беглый прапорщик Барвин вовсю развлекается с молочницей. Иначе с какой стати ему торчать в четырех стенах?
        Выслушав ответ по телефону, Степанцев произнес в телефонную трубку:
        - Он с молочницей только водку жрать способен да хвастаться. Его же нормальные бабы не привлекают, ему малолеток подавай.
        Версия про извращенную натуру Барвина высказывалась не впервые и вызвала обычную гневную реакцию:
        - Подонок! Еще бы гомосек был, ну педераст какой, ну ладно. А то педофил. Я бы его собственными руками на ближайшей осине…
        - Суд Линча нам здесь никто устраивать не разрешит. Вот если наш подопечный вздумает деру дать или набросится на нас, как зверь, вот тогда можно применять оружие. После предупредительного выстрела.
        Степанцеву так понравилась собственная шутка, что он засмеялся.
        - Когда начинаем? - спросил офицер в засаде.
        - Пусть из берлоги выберется, - решил Степанцев, понимая, что свидетельница им ни к чему. - Без команды никаких действий не предпринимать, сидеть тихо, не высовываться. Если вдруг Барвин направится в нашу сторону, то его продвижению не препятствовать, себя не обнаруживать. Мы его сами возьмем. Хоп! - Он ударил кулаком по ладони, словно давя комара или муху. - Вспомним боевую молодость, а? - Ухмыляясь, Степанцев подмигнул точно так же ухмыляющемуся Белоброву. - Тряхнем стариной?
        - Тряхнем, - поддакнул напарник.
        - Может, скрытно сопровождать Барвина? - спросил по телефону офицер в засаде. - Ну, если он на вас попрет, товарищ майор. Так, на всякий случай.
        - Никаких всяких случаев быть не может!
        Оперативный сотрудник хмыкнул. Видимо, полной уверенности, что все пройдет как по писаному, у него не было.
        - А давайте используем эффект неожиданности, - сказал он. - Ворвемся в дом с четырех сторон, положим этого сучьего сына… Виноват, возьмем его тепленьким.
        - Лишний шум нам ни к чему, - покачал головой Степанцев. - Зачем пугать мирных жителей? Они, понимаешь, с утра до ночи на трудовой вахте, а мы военные действия у них разворачивать будем?
        Не слишком удачно подражая Ельцину, Степанцев тем не менее снова расхохотался. Он был здоровым, сытым, веселым мужчиной, не расположенным к меланхолии, вот и смеялся любой удачной или не самой удачной шутке.
        - Тогда такой вариант, - не унимался голос в телефонной трубке. - Допустим, я переодеваюсь в местного жителя. Открыто захожу через калитку во двор, поднимаюсь на крыльцо, стучу в дверь.
        - И что дальше? - кисло поинтересовался Степанцев, переключая мобильник на громкую связь, чтобы дать Белоброву возможность услышать всю эту ахинею собственными ушами.
        - А дальше скажу, допустим, что в доме музыка играет слишком громко. Жена, мол, не может уснуть, жалуется.
        - Какая жена? - спросил Степанцев с подковыркой.
        - Больная, - ответил оперативный работник, совсем заскучавший на наблюдательном посту.
        - На стук молочница выйдет. Она всех соседей в лицо знает. Ничего умнее не придумал?
        - Придумал. Шумнуть во дворе надо. Барвин в окно высунется, а мы его из снайперской винтовки снимем.
        - Был приказ ликвидировать человека или все-таки арестовать его? - осведомился Степанцев. - И куда мы потом денем его труп с винтовочной пулей в башке? Не знаешь? Тогда не возникай, а делай, что старшие говорят.
        Отключив телефон, он взглянул на Белоброва, ища у того сочувствия:
        - Нет, ну ты слыхал? Как дети малые, честное слово. Не взвод оперативников, а пионеры.
        - Бойскауты, - поправил Белобров. - Пионеров повывели.
        Это прозвучало так, как если бы речь шла о тараканах или колорадских жуках. Усмехаясь, Степанцев посмотрел на часы. Без четверти два. Солнце висит в небе, как приклеенное, и кажется, вечер никогда не наступит.
        - Хорошо, что в тени стоим, - сказал майор, обмахиваясь сложенной дорожной картой. - Плохо, что долго. Скорей бы этот прапорщик натрахался до посинения. Чтоб захотелось ему удрать от своей доярки.
        - Хорошо бы, - согласился Белобров.
        - Давай-ка поднимем боевой дух. - Степанцев вытащил из-под сиденья плоскую фляжку и поболтал ею возле уха. - По глоточку. У меня всегда с собой запас имеется.
        Он отвинтил колпачок и, приложившись к горлышку, сделал большой глоток кубинского рома. Белобров, следивший за командиром завистливым взглядом, принял фляжку и, запрокинув голову, влил спиртное в глотку, словно в бездонную воронку, и зажмурился от удовольствия. Через минуту оба были румяные, как мальчишки, явившиеся с мороза.
        - Может, еще по глоточку? - предложил осмелевший Белобров.
        Степанцев смерил его осуждающим взглядом. Наверное, так он мог бы посмотреть на последнего труса или дезертира, задумавшего сбежать с передовой во время решающего боя. Хотя в боях Степанцев участия не принимал. В кругу близких он любил называть себя рыцарем плаща и шпаги или бойцом невидимого фронта, а на деле являлся заурядным оперативным сотрудником, нюхавшим порох чаще всего в тире управления. Карьера его строилась на участии в темных махинациях начальства и убийствах всяких неугодных и неудобных людей.
        - Мы на задании, - напомнил он. - Сходи-ка на разведку. Только не корчи из себя следопыта на тропе войны. Обычный дачник, забредший сюда из поселка. Если встретишь кого, поинтересуйся, не продается ли в деревне хороший недорогой дом.
        Пожав плечами, Белобров отправился выполнять бессмысленное, по его мнению, поручение. Оставшись один, Степанцев достал из кармана фляжку и в один глоток прикончил плескавшиеся на дне остатки. Алкоголь ударил по мозгам, но Степанцев принял его за азарт охотника, который видит близкую дичь и уже не может ее упустить.
        Он вылез из машины и принялся разминать затекшие ноги, а также вертеть шеей и делать наклоны вправо и влево. Зарядку прервал пронзительный вороний крик. Птица, видимо, потревоженная приближением людей, сорвалась с вершины сосны, взмахнув крыльями, взлетела высоко вверх и пропала.
        Вернулся запыхавшийся Белобров.
        - Наш клиент собирается ехать куда-то, - протараторил он. - Положил какие-то вещи в машину, потом вернулся в дом. Я так думаю, с зазнобой прощается.
        - Ему с жизнью прощаться надо, - хмыкнул Степанцев.
        Прежде чем взять в руку пистолет, он старательно подергал за все пальцы поочередно, с видимым удовольствием прислушиваясь к пощелкиванию суставов. Эта привычка всегда раздражала Белоброва, и он, насупившись, отвернулся. Хмель, едва позволив полюбоваться миром сквозь радужные очки, бесследно испарился. Продолжались трудовые будни. С минуты на минуту предстояло убить незнакомого человека, а потом опять тащиться в Москву и до конца дня заниматься бумажной рутиной.
        Готовя пистолет к бою, Белобров тяжело вздохнул.

6
        Натянув ветровку, подаренную Дашей, Барвин критически осмотрел свой наряд. Под ветровкой на нем был свитер с чужого плеча, воняющий лежалым тряпьем. Джинсы Даша ему тоже выделила не первой свежести, широкие и старомодные, но это было лучше, чем расхаживать в приметном пятнистом камуфляже.
        - Я поехал, - сказал он, зайдя в дом и перетаптываясь у порога.
        Даша провожать не вышла. За несколько дней она сильно усомнилась, что Барвин на ней женится и осыплет деньгами.
        - Когда вернешься? - крикнула она из-за стены.
        - Отгоню тачку на ремонт и обратно, - соврал Барвин.
        На самом деле пришло время возвращать «Фольксваген» владельцу. Барвину вовсе не хотелось, чтобы обеспокоенный пропажей автомобиля Валера накатал заявление в милицию. Только этого ему для полного счастья не хватало.
        - Ворота закроешь, - велел он, прежде чем выйти.
        Даша промолчала. Оживлялась она лишь по ночам, жадно получая скупые мужские ласки. Утром ходила надутая, без конца спрашивала, когда же наконец Барвин получит свои мифические пятьдесят тысяч долларов. Ему это смертельно надоело, но деваться было некуда. В буквальном смысле.
        Выехав из деревни, Аркадий осторожно повел «Фольксваген» по разбитой дороге, насвистывая песенку про скалолазку. Возле небольшой рощицы пришлось притормозить, потому что проезд перегородила синяя «Нива», высоко сидящая на колесах. Радиатор, бампер и номерной знак были забрызганы грязью.
        - Ну, чего вы тут торчите? - крикнул он, высунувшись из окна.
        - Забуксовали, - откликнулся мужчина средних лет, тоже выглянувший наружу.
        Увидев пятнистый офицерский бушлат, Барвин похолодел. Он хотел дать задний ход, но, глянув в зеркало, заметил, что со стороны деревни приближается еще одна
«Нива», но зеленая.
        - Помоги толкнуть, - попросил мужчина, выбираясь из машины.
        Его спутник точно в таком же бушлате смотрел на Барвина поверх распахнутой дверцы и улыбался. Зубы у него были желтые и корявые. Даже с расстояния пятьдесят метров было видно, что этот тип много курит и глушит крепкий чай или кофе.
        - Сейчас, - сказал Барвин, покидая водительское сиденье.

«Фольксваген» Валеры не был предназначен для гонок по пересеченной местности. Решись Барвин съехать с дороги, он неминуемо застрял бы, тогда как «Нивы» при кажущейся неказистости обладали всеми качествами вездеходов.
        Выпрямляясь, Барвин достал пистолет. Защелка магазина зацепилась за ткань ветровки. Дернув оружие, он услышал треск рвущейся материи. В тот же миг со стороны синей «Нивы» раздался сухой выстрел, похожий на хруст переломанной ветки. Лобовое стекло вмялось и украсилось белым пятном, напоминающим паутину. Барвин послал пулю в ответ. Это был не самый удачный выстрел в его жизни. Целые и невредимые мужчины в бушлатах присели возле машины и открыли беглый огонь.
        - Не стреляйте! - заорал Барвин, делая вид, что собирается бросить пистолет и поднять руки. - Я сдаюсь, сдаюсь!
        Сзади тоже захлопали выстрелы. Аркадий, решив не отстреливаться, бросился наутек, петляя, как заяц.
        - Стоять! - закричали преследователи. - Стоять, гнида.
        Барвина толкнуло в плечо, он упал и, пробежав пару метров на карачках, вновь вскочил на ноги. Вторая пуля впилась ему в ягодицу, после чего джинсы моментально сделались мокрыми и тяжелыми. Кое-как доковыляв до кустов, Аркадий повалился на траву, благодаря бога за то, что не выронил в суматохе пистолет.
        - Подходите, гады! - истерически завопил он. - У меня для каждого пуля заготовлена.
        Сквозь ветки было видно, как пятеро или шестеро мужчин рассыпались редкой цепью, намереваясь окружить жертву в роще. Чуть не застонав от бессилия, Барвин выстрелил в одну из зеленых фигур. В ответ по кустам ударили из автомата, да так, что листья посыпались на землю, словно сшибленные градом. Упираясь локтями в землю, Аркадий выстрелил еще раз. Ближний к нему мужчина с желтыми зубами схватился за лицо и замычал, шатаясь из стороны в сторону. Падая, он отнял ладони от лица, и Барвин увидел кровавое месиво. Осколки зубов, торчащие оттуда, показались ему уже не желтыми, а неправдоподобно белыми.
        Но тут пули настигли и его, с шипением прожигая ветровку. Сотрясаясь, как от ударов лома, Аркадий приник к земле, а когда поднял голову, ничего не увидел. Все было красным, абсолютно все. Руки с пистолетом Барвин не чувствовал, как не чувствовал остальных конечностей.
        - Сдаюсь, - прохрипел он. - Не надо, не надо, не надо.
        - Надо, Федя, надо, - донеслось до него откуда-то издалека.
        Шутка была встречена смехом.
        - Не надо, - повторил Барвин, заплакал и пополз куда-то, неуклюжий, как раздавленное насекомое.
        Ему представлялось, что он двигает локтями с невероятной быстротой, удаляясь от преследователей. Ведь он не мог погибнуть. Кто угодно другой, только не он. Осознав эту простую, прекрасную истину, он заплакал уже не от боли, а от счастья. Пуля проломила ему затылок, свет померк, будто в голове выключили какой-то волшебный фонарь. В навалившемся мраке бешено закружились яркие искры и исчезли. Вместе с ними исчез отставной прапорщик Аркадий Барвин.
        Часть четвертая. Удар отсроченной смерти

1
        Уединившись с Мышкевичем в кабинете, Мирослав Корчиньский в который уже раз просмотрел видеоролик, проливающий свет на тайну крушения польского «Ту-154». Обмениваясь короткими репликами, состоящими в основном из междометий и восклицаний, они смотрели, как безобидные внешне машины выдувают дым. Ветер разносил его по округе, придавая ему вид тумана. Еще более реалистичным и густым он делался от разбрасываемых вокруг дымовых шашек.
        Люди, швыряющие шашки и управляющие генераторами тумана, были одеты по-военному, а их лица надежно укрывали матерчатые маски с прорезями для глаз и ртов. Когда в молочном тумане появилось размытое изображение самолета, злоумышленники одновременно подняли головы, проводили его взглядами и перекинулись фразами, не оставляющими сомнений в преступности их намерений.
        Съемки велись из кустов, отчего в кадр то и дело попадали расплывчатые ветки и листья. Неизвестный оператор комментировал происходящее по ходу дела, но, разумеется, комментарии его были отрывочны и лишены какой-либо конкретики. Сколько Корчиньский ни прислушивался, сколько ни листал русско-польский словарь, разобрать ему удалось лишь четыре реплики:

«Вот они… кажется, их пятеро… меня не замечают… рассеивают дым»…
        Ловя снижающийся самолет в кадр, оператор неожиданно выругался и побежал прочь, с хрустом ломая ветки. Потом изображение пропало.
        - Как считаешь, его поймали? - осведомился Мышкевич, отрывая взгляд от монитора.
        - Вряд ли, - ответил Корчиньский. - В противном случае у меня в руках никогда бы не оказалась эта видеозапись.
        - Ею мог воспользоваться кто-то из спецслужб…
        - Знаешь, Марек, плевать мне, кто снимал ролик и кто передал его Шахашвили. - Тут Корчиньский хотел добавить, что ему плевать также на потраченные двадцать миллионов, но у него язык не повернулся произнести такое. - Главное, что теперь у меня в руках несомненное доказательство злого умысла россиян. Фактически они убили моего брата под Смоленском. Вместе с десятками других поляков.
        Мышкевич встал, заложил руки за спину и подошел к открытому окну, за которым открывался вид на узкую, зеленую варшавскую улицу. Было совершенно непонятно, чем пахнет сильнее - первым майским цветением или бензином и выхлопными газами. Втянув воздух ноздрями, Мышкевич зажмурился, постоял немного в напряженной позе и вдруг чихнул, да так оглушительно, что Корчиньский обмер в своем кресле.
        - Будь здоров, Марек, - сказал он не слишком дружелюбным тоном.
        - Спасибо, Мирек… - Мышкевич деликатно высморкался. - Это все весенние сквозняки. Закрыть окно?
        - Нет, - ответил бледный, как поганка, Корчиньский. - Я и так почти не дышу свежим воздухом, а ведь президенту необходимо иметь железное здоровье…
        Он не сказал «будущему». После встречи с посланником Михаила Шахашвили сомнения в собственном успехе почти исчезли.
        К сожалению, не совсем, а почти. О, это коротенькое слово, мешающее насладиться почти достигнутым успехом, почти одержанной победой, почти сбывшимися мечтами!
        Стараясь не подавать виду, Мирослав Корчиньский был полон сомнений, неуверенности и потаенного страха. Сильные мужчины, вроде Марека Мышкевича, были нужны ему, чтобы не чувствовать себя таким одиноким в это трудное время…
        До первого тура выборов оставалось менее двух месяцев. Счетчик бесстрастно отсчитывал дни, часы и минуты, которые Корчиньскому предстояло прожить в заботах, треволнениях и бесконечных стрессах. Он до сих пор не знал, кого выдвинет Союз левых демократов, потерявший своего кандидата в той ужасной авиакатастрофе, которая оборвала жизнь Стаса Корчиньского. Он до скрежета зубовного ненавидел своего главного конкурента, Бронислава Коморовского, за которого были готовы проголосовать более пятидесяти процентов соотечественников. Еще бы! Будучи спикером сейма, Коморовский научился болтать языком с утра до вечера, завоевывая симпатии легковерных слушателей. А вот у не слишком красноречивого Корчиньского, являющегося истинным патриотом Польши, насчитывалось лишь 29 процентов потенциальных голосов.
        Почти треть поляков…
        Опять это проклятое слово «почти»!
        - Что скажешь? - раздраженно спросил Корчиньский у стоящего к нему спиной Мышкевича.
        Не торопясь с ответом, тот сел за стол, придвинул к себе пепельницу и принялся набивать трубку. Обычно Корчиньскому нравилось, когда мужчины курили в его присутствии, особенно хорошие сигары или ароматный трубочный табак, но сегодня ему было не до дыма. Вернее, волновал его не табачный дым, а совсем другой, похожий на туман.
        - Я жду, - напомнил Мирослав, наблюдая, как советник раскуривает трубку. - Я пригласил тебя для того, чтобы услышать твое мнение.
        Мышкевич с удовольствием затянулся и откинулся на спинку кресла.
        - Мое мнение таково, - молвил он, скосив глаза на тлеющий табак, - что твоя президентская кампания закончена. Финиш, Мирек.
        Корчиньский задохнулся. Выходит, он выложил деньги зря? Хитрый грузин его обманул? Просто беда с этим Шахашвили. Не зря, ох не зря все партнеры по Евросоюзу предупреждали братьев Корчиньских, чтобы они не имели дела с грузинским президентом.
        - Ты так спокойно об этом говоришь, - жалобно проговорил Корчиньский, на глазах которого выступили слезы.
        Он вспомнил, что его партия «Право и справедливость» за пару лет пребывания у власти растеряла добрую половину своего электората, вспомнил обвинения в коррупции, русофобии, инфантильности, нетрадиционной сексуальной ориентации. Сам-то он полагал, что вместе с покойным братом сумел вернуть поляков к извечным национальным ценностям, повысить их религиозность, укрепить боевой дух. Однако далеко не все соотечественники разделяли эту точку зрения.
        Больше всего Корчиньский боялся, что в случае поражения он превратится в посмешище, политического шута. На него начнут рисовать обидные карикатуры, его будут передразнивать комики и пародисты, кто-нибудь запустит в свет мемуары о его личной жизни…
        - Финиш, - повторил он, как бы пробуя на вкус это беспощадное в своей однозначности слово. - Итак, ты решил, что мне конец. Позволь же узнать, почему?
        Глаза Мышкевича сделались почти такими же большими, как круглые стекла его очков, а трубка едва не вывалилась из разинутого рта.
        - Я решил, что тебе конец?
        - Ну да, - подтвердил Корчиньский. - Ты сам это сказал. А еще ты сказал, что моя карьера завершена.
        - Я говорил о предвыборной кампании, Мирек!
        - По-моему, Марек, это одно и то же.
        Мышкевич расхохотался, и дым клубами вырывался из его глотки, придавая ему сходство с огнедышащим драконом.
        - Иисус Христос и Пресвятая Божья Матерь! - воскликнул он. - Ты превратно меня понял. Я хотел сказать, что ты можешь больше не оплачивать услуги пиарщиков, не рваться в телестудии и не придумывать лозунги. Дело сделано. Ты завтрашний президент!
        - Ты так думаешь? - Корчиньский скромно потупился. - Правда?
        - Правда, - закивал Мышкевич. - Стоит прокрутить ролик в телеэфире, и Польша твоя. Как только люди узнают, что русские укокошили всю нашу элиту, - он красноречиво провел мундштуком трубки по кадыку, - они наперегонки побегут голосовать за того, кто достаточно дерзок, чтобы показывать фигу Москве.
        - Я никогда не прятал ее в кармане, Марек.
        - И отлично. Теперь это тебе зачтется.
        - Значит, - спросил Корчиньский, - ты считаешь, что мне продали подлинник?
        Мышкевич пренебрежительно скривился:
        - Подлинник, копия, фальшивка… Это не имеет ни малейшего значения. Пресса падка на сенсации. Кто же откажется от ее опубликования? А раскручивая сенсацию, масс-медиа будут раскручивать одновременно и тебя. - Подмигнув, Мышкевич покрутил в воздухе погасшей трубкой. - Единственный мой совет: почаще бывай в костелах, когда поднимется шумиха.
        - Ты хочешь, чтобы я молился за упокой души Стаса? - предположил Корчиньский.
        - Абсолютно неважно, о чем ты будешь молиться. Может быть, о несчастном брате. Может быть, о том, чтобы Господь покарал его убийц. А может, вообще о милосердии… - Мышкевич снова подмигнул. - Видя тебя коленопреклоненным, каждый додумает остальное. Ну а поддержка Церкви тебе необходима, так же как нимб святого.
        - Шутишь? - смутился Корчиньский. - Какой у меня нимб? Разве я его достоин? Вот разве что терновый венец…
        - Не торопись в мученики, Мирек. Твои недруги только этого и ждут. И они набросятся на тебя, если ты не победишь на выборах.
        Это были не пустые слова. Врагов у братьев Корчиньских было много, а наиболее опасными из них являлись арестованные однажды министр внутренних дел Януш Качмарик и шеф польской полиции Конрад Корнатовский. Мог отомстить также влиятельный бизнесмен Яромир Нетзель, побывавший за решеткой благодаря стараниям братьев-близнецов.
        Многие влиятельные политики мира тоже были настроены против Корчиньского. Среди них были Астафьев и Силин, а также все немцы поголовно, которых Стас и Мирослав постоянно заставляли платить по разнообразным счетам вековой давности. Даже в Вашингтоне, для которого Польша долгое время была основным союзником в Европе, охладели к Корчиньским. И когда один из них погиб, второму сделалось вдвойне тяжелее нести свой крест по жизни.
        - Я обязан победить, - прошептал Корчиньский, уставившись остекленевшими глазами на языки пламени, пляшущие в камине. - Или со щитом, или на щите.
        - Я верю в тебя, - проникновенно произнес Мышкевич. - Больно говорить об этом, но авиакатастрофа под Смоленском превратила тебя в общенациональный символ. Сочувствие Польши на твоей стороне. Твоим же соперникам придется критиковать тебя, несчастного человека, пережившего страшное горе…
        - И раскрывшего чудовищный заговор России против нашей страны! - напомнил вскочивший с кресла Корчиньский.
        Возбуждение переполняло его. Он снова казался себе мессией, для которого не существует ничего невозможного. Польша, Россия, да и весь остальной мир расстилались под воспарившим на седьмое небо Корчиньским, когда требовательный телефонный звонок вернул его на землю.
        - Кремль, - прошептал он, указывая пальцем на красный телефонный аппарат без клавиш или диска для набора номера. - Что им от меня понадобилось?
        - Узнаешь, когда возьмешь трубку, - резонно заметил Мышкевич. - Смелее, Мирек, смелее. Сейчас ты хозяин положения.
        - Да, - пробормотал Корчиньский, - хозяин.
        На негнущихся ногах он приблизился к столу и поднес к уху телефонную трубку. На связи был Астафьев. Голос российского президента звучал на втором плане, заглушаемый приятным баритоном переводчика, но на Корчиньского он подействовал как гром среди ясного неба.
        Потому что Астафьев знал о существовании разоблачительного фильма. Потому что он предлагал поговорить об этом откровенно и открыто, как подобает добрым соседям.
        Соседям - да.
        Но добрым ли?
        Обретя утраченное самообладание, Корчиньский ухмыльнулся, отчего его маленький нос приобрел сходство с хищно очерченным клювом.

2
        По долгу службы президенту полагается знать так много, что даже удивительно, как все эти второстепенные, а порой и вовсе бесполезные сведения умещаются в одной голове. Тем не менее в голове Астафьева умещались все необходимые президенту сведения.
        Например, когда подали машину, Астафьев, знающий точное расстояние от гаража особого назначения до порога своего дома, строго отчитал водителя за шестнадцатисекундное опоздание. Водитель, работавший в Федеральной службе охраны России, побледнел, как первоклассник, застигнутый с дымящейся сигаретой в руках. По инструкции ему полагалось не только сидеть за баранкой, а также выполнять функции телохранителя, но в эту минуту он позабыл все, чему его учили, лепеча всякие дурацкие оправдания.
        - Я сделал вам замечание не для того, чтобы выслушивать всю эту чепуху про отвинтившийся штандарт на капоте, - сухо произнес Астафьев. - Следовало проверить, надежно ли укреплен президентский штандарт, еще накануне. А если у вас нет времени или желания заниматься этим, то поищите себе какое-нибудь другое занятие.
        - Больше не повторится, - клятвенно заверил несчастный водитель.
        - Разумеется, не повторится. Потому что с завтрашнего дня за рулем моего автомобиля будет сидеть другой человек.
        - Анатолий Дмитриевич! Я…
        - Поехали, - распорядился Астафьев, со всеми удобствами располагаясь в просторном салоне новехонького «Мерседеса-600 Пульман». - И мой вам совет, молодой человек, умейте признавать свои ошибки. Только так вы научитесь их не совершать.
        Причина астафьевского раздражения крылась не столько в факте небольшой задержки, сколько в оправданиях проштрафившегося водителя. Бедняга понятия не имел, что у нынешнего президента и его предшественника были абсолютно одинаковые служебные автомобили. Одно лишь наличие президентского штандарта отличало «Мерседес» Астафьева от «Мерседеса» Силина. И, услышав, что водитель, оказывается, уделяет недостаточное внимание этому атрибуту власти, Анатолий Дмитриевич решил от него избавиться. Не от флажка на капоте. От нерадивого водителя.
        Тот, все еще надеясь на прощение, включил зажигание и нажал на газ. Плавно, словно лодка по зеркальной воде, «Мерседес» поплыл по дороге. Был он на девяносто восемь сантиметров длиннее иных автомобилей аналогичного класса, да и чуточку выше. Сидевший за спиной водителя Астафьев придирчиво осмотрел свой темно-синий костюм. Несмотря на старания камердинеров, на костюме часто оставались шерстинки от домашних питомцев - невского кота Дорофея, английского сеттера или золотистого ретривера, заведенного сыном Ильей.
        Случалось, оставляла на пиджаке свои волосинки и Светлана Астафьева, собственноручно повязывавшая супругу фиолетовый галстук в мелкую крапинку. Галстуки она выбирала сама или заказывала вместе с костюмами в одном безымянном ателье на Кутузовском проспекте. Миловидная, элегантная и женственная, Светлана делала все, чтобы ее супруг выглядел лучше всех, и преуспевала в этом. Когда, затмив остальных первых леди на приеме в Японии, она появилась в стилизованном под кимоно платье, расписанном ромашками, на ее муже красовался удивительный алый галстук, выделявший его на фоне прочих государственных мужей. И ее влияние не ограничивалось сферой высокой моды. Убедившись, что мужа никакими коврижками не заманишь на показы моделей Юдашкина, Светлана заразила его своим увлечением йогой. Астафьев обнаружил, что древняя индийская традиция помогает ему расслабиться и снять напряжение, накопившееся в течение рабочего дня. Кроме того, йога давала возможность выделиться на фоне двух предыдущих российских президентов, которые, как известно, увлекались теннисом и дзюдо.
        Когда газета «Москоу таймс» пообещала, что благодаря Астафьеву скоро вся страна встанет на голову, он не обиделся, а заявил, что эта поза, именуемая на санскрите ширшасаной, оказывает на него позитивное влияние.
        Судя по цветущему виду президента, так оно и было. Для своего возраста Астафьев смотрелся удивительно молодо, по утрам так и лучился энергией, и даже досадные мелочи вроде задержки автотранспорта не могли надолго испортить ему настроение.
        Обычно по пути в Кремль он включал дивиди-проигрыватель, запуская на полную громкость тяжелый рок своих любимых групп «Блэк Саббат» и «Дип Перпл», однако на этот раз он решил прокатиться в тишине и даже не прикоснулся к пульту, чтобы посмотреть выпуск новостей на суперплоском телевизоре, выдвигающемся прямо из потолка «Мерседеса». Вместо этого Астафьев углубился в изучение аналитической записки о ходе президентской гонки в Польше. На текущий момент не было проблемы острее и важнее, чем эта. Накануне вечером Астафьеву позвонил удрученный директор ФСБ и вновь попросил отставку.
        Выслушав его, президент России не сказал ни «да» ни «нет». Ситуация вышла из-под контроля. Генерал Луконин застрелился в своем кабинете. Второй важный свидетель по делу о сфабрикованном фильме про катастрофу польского самолета погиб при задержании. Таким образом у Астафьева не было на руках ни одного весомого аргумента в предстоящих переговорах с Мирославом Корчиньским. Это означало, что сфальсифицированный видеоролик в любой момент может попасть в распоряжение телевизионщиков. Последствия было трудно себе представить, да и не очень-то хотелось.
        Листая электронные страницы, Астафьев пытался угадать, согласится ли Корчиньский замять скандал или, напротив, постарается раздуть его в средствах массовой информации.
        Президентские выборы в Польше вовсе не являлись каким-то второстепенным событием в мировой политике. Покойный Стас Корчиньский, надо отдать ему должное, сумел занять весьма активную позицию, позволяющую ему влиять на расстановку сил в Европе. Пожалуй, со времен Пилсудского Польша никогда не была так близка к возвращению себе статуса великой европейской державы. С другой стороны, Стас Корчиньский ратовал за усиление Евросоюза в целом, последовательно разрабатывая экономическую стратегию по оттеснению России на задворки истории. Прежде всего это были поиски альтернативных источников энергии, поставляемых на европейский рынок. Для России, влияние которой напрямую зависело от объемов газа и нефти, перекачиваемых за границу, такая политика являлась принципиальной угрозой.
        Самое обидное, что Польшу невозможно было приструнить посредством повышения цен на энергоносители, как привыкла делать Россия, имея дело с Украиной и Белоруссией. Польша была сильнее, независимее, решительнее, активнее.
        Ее потенциальная мощь проистекала из национального духа, выгодного географического положения и религиозного опыта, прочно опирающегося на католическую церковь. Во время Второй мировой войны Польша оказалась единственной страной в мире, которая противостояла одновременно гитлеровскому нацизму и советскому тоталитаризму. Цена, которую заплатили за это поляки, была велика, но именно она давала им право претендовать на достойное место в мировой истории. И было поднято знамя антикоммунизма, перекрашенное после развала СССР в знамя откровенно антироссийское.
        За те неполные пять лет, пока Польшу возглавлял Стас Корчиньский, отношения между Варшавой и Москвой неумолимо ухудшались. Правда, сразу после победы на выборах пан Корчиньский заявил о стремлении развивать отношения с Россией, но в Кремле помнили, что, еще будучи мэром Варшавы, он назвал одну из площадей города именем ненавистного всем россиянам Джохара Дудаева. Затем в августе 2008 года этот человек поддержал грузинского президента Михаила Шахашвили после его агрессии против Южной Осетии. Кроме того, он всегда афишировал свои симпатии к «оранжевым» на Украине и демонстрировал свою солидарность с режимом Виктора Мищенко. При этом Корчиньский стремился к стратегическому партнерству с прибалтийскими государствами, которые в той же мере страдали русофобией.
        Он никогда не называл себя врагом России публично, однако, если верить не словам, а делам, являлся им на протяжении всего своего правления. Кто, как не Корчиньский, заблокировал переговоры о партнерстве РФ - ЕС из-за запрета на импорт польского мяса в Россию? Разве не он являлся ярым противником строительства газопровода
«Северный поток», маршрут которого прокладывался в обход «оранжевой» Украины? Опираясь на него, Вашингтон получил шанс разместить американские системы ПРО чуть ли не на границе с Россией, а НАТО напичкало своими военными базами всю Восточную Европу.
        Положа руку на сердце, никто из российского руководства не печалился по тому поводу, что Стас Корчиньский выбыл из игры туманным утром 10 апреля. Да, как человека его было жалко, но если бы политики руководствовались лишь человеческими чувствами, то они никогда бы не вскарабкались на вершину власти. Исчезновение Корчиньского с политической арены сулило России сплошные выгоды, и до вчерашнего дня Астафьев не сомневался в том, что антироссийскому курсу братьев-близнецов пришел конец.
        Ставку в Кремле делали на Бронислава Марию Коморовского, аристократа и дворянина, в жилах которого текли капельки бельгийской королевской крови. Астафьеву он импонировал даже внешне - солидный, вальяжный, при очках и усах, делающих его похожим на политического шоумена Евгения Киселева.
        В досье на Коморовского утверждалось, что мировоззрение этого фаворита в борьбе за пост президента Польши складывалось в соответствии с идеологией харчеров. Так называлось польское скаутское движение, в советский период максимально приближенное к пионерскому. Будучи «полупионером», Коморовский познакомился со своей будущей женой Анной.
        Как примерный семьянин, Астафьев одобрял почти идеальный брак кандидата от
«Гражданской платформы». Коморовский являлся отцом пятерых детей, а значит, был уравновешенным, разумным человеком, с которым иметь дело было бы приятнее, чем с холостым Мирославом Корчиньским, о котором ходили разные грязные сплетни. Недаром сторонники Коморовского все чаще называли его Отцом с большой буквы, подразумевая, что он вполне может стать отцом для всей страны.
        Почему бы и нет?
        В позднесоветский период он был активным оппозиционером, принимал участие в антиправительственных выступлениях, подвергался арестам и являлся членом
«Солидарности». Иными словами, Коморовский никоим образом не запятнал себя сотрудничеством с «московскими оккупантами», что создавало ему привлекательный для поляков имидж. И все же, как у любого политика, у него имелась ахиллесова пята. Противники открыто называли Коморовского пророссийским кандидатом. Стоит разразиться скандалу с «туманными» обстоятельствами авиакатастрофы под Смоленском, как на Коморовском будет поставлен жирный крест, а Корчиньский заработает дополнительные очки. Потом, конечно, удастся доказать непричастность российских спецслужб к трагедии, но будет поздно.
        Слишком поздно.
        - Что вы сказали, Анатолий Дмитриевич? - спросил водитель.
        Сообразив, что он разговаривал вслух, Астафьев выключил компьютер, взглянул на часы и сказал:
        - По твоей милости, я опоздал на работу на целых три минуты.
        - Простите, Анатолий Дмитриевич! Я же пообещал: больше не повторится.
        - Вот и я сказал, что больше не повторится.
        С этими словами Астафьев покинул «Мерседес» и, кивнув охранникам, встречающим его у входа в первый корпус Кремля, поднялся в свою резиденцию. Помимо рабочего кабинета здесь размещались залы для различных совещаний и торжеств, но на сегодня у президента не было запланировано важных встреч. Энергичной спортивной походкой он прошел по коридору, приветствуя взмахом руки всех тех, кто обеспечивал его безопасность на каждом метре этого короткого маршрута. Когда-то его встречали здесь без почестей и звали за глаза Визирем, полагая, что он так и останется на вторых ролях, недотягивая до «султанского» титула. В принципе прозвище Астафьеву нравилось, и звучало гораздо лучше, чем ВВП, Примус или Зюзя. Однако постом визиря он не ограничился. Не такой характер был у Астафьева Анатолия Дмитриевича, чтобы всю жизнь ходить в помощниках у других. Он и сам любил власть и умело пользовался ею.
        Переступив порог, Астафьев пересек помещение, обогнул стол и опустился в кресло, из которого руководил огромным государством. К его услугам были совершеннейшие телекоммуникационные системы и электронное оборудование, чутко реагирующее на малейшее шевеление пальца. Отлаженные кондиционеры поддерживали в кабинете оптимальную температуру и влажность, хитроумная аппаратура обеспечивала секретность всего, что произносилось или будет произнесено в этих стенах. Но, помимо всех этих ультрасовременных приспособлений, Астафьева окружали антикварные предметы старины, такие, как светильники из чешского хрусталя или украшения из уральских самоцветов.
        Ему нравилось созерцать все это, он любил ощущать себя одним из вершителей мировых судеб. Тем более Астафьеву было неприятно сознавать, что однажды ему придется покинуть этот кабинет с президентским штандартом и спецсвязью. Он уже не представлял себя в иной должности, отлученным от компьютера, подключенного к ситуационному центру, куда стекалась вся информация о том, что происходило на планете, в ее недрах и в окружающем ее космосе. Скользнув взглядом по застекленным книжным шкафам, президент связался с референтом и произнес:
        - Если я не ошибаюсь, то еще в прошлом месяце я распорядился убрать все книги, оставшиеся после Владлена Вадимовича, и заменить их другими.
        - Но не сказали какими, - напомнил референт.
        - Любыми. Подберите сами. Мне не нужны в кабинете чужие вещи.
        - Будет исполнено, Анатолий Дмитриевич.
        - Не сомневаюсь.
        Встав из-за стола, Астафьев приблизился к окну, но не для того, чтобы полюбоваться видом на Горбатый мост, а для того, чтобы покормить обитателей заветного аквариума. Никому другому это делать не разрешалось. Астафьев обожал своих рыбок и даже тайком беседовал с ними. В одностороннем порядке. Рыбки не умели разговаривать, чем и нравились президенту.
        Понаблюдав, как они мечутся в подсвеченной зеленоватой воде, Астафьев побарабанил пальцами по стеклу, прощаясь, вернулся в кресло и велел соединить его с Мирославом Корчиньским. Один из нескольких десятков переводчиков, круглосуточно дежурящих специально для подобных случаев, доложил о своей готовности приступить к работе.
        - Приступайте, - разрешил Астафьев.
        Трубку он держал в левой руке, а правую, сжатую в кулак, положил на стол, что позволяло ему чувствовать себя увереннее. Его покатые плечи тяжелоатлета были расправлены, шейные позвонки удерживали массивную курчавую голову в горделивом положении. Услышав ответ на другом конце провода, Анатолий Дмитриевич поздоровался:
        - Доброе утро, господин Корчиньский. Надеюсь, вы не против моего неожиданного звонка? Я хотел бы переговорить с вами неофициально, по-свойски, как подобает добрым соседям.
        - О чем вы хотите побеседовать, господин Астафьев? - осведомился Корчиньский настороженным тоном. - Я ведь пока не президент и уже не премьер-министр, так что даже не знаю, чем могу быть вам полезен.
        Переводчик исправно перевел слова Корчиньского. Дождавшись, пока он умолкнет, Астафьев сказал:
        - Для начала позвольте мне еще раз выразить свои глубочайшие соболезнования, Мирослав. Я, как и все граждане России, до сих пор потрясен страшной трагедией - гибелью вашего брата, его супруги и всех польских политиков, находившихся на борту самолета в тот злополучный день. - Произнеся эту дежурную фразу, Астафьев велел себе перейти на нормальный человеческий язык, однако инерция оказалась сильнее, и он продолжал в том же духе: - Не так давно мы вместе проводили поминальные мероприятия в Катыни, вместе скорбели по жертвам тоталитарных времен, вместе разделяли печаль и траур.
        - Траур закончился, - проговорил Корчиньский, - а тоталитарные времена, похоже, продолжаются. Я имею в виду Россию.
        Глядя на свой кулак, Астафьев покачал головой.
        - Это преувеличение, Мирослав.
        - Крушение «Ту-154» показало, что нет, Анатолий.
        - Весь мир был свидетелем тому, как открыто и тщательно проводилось расследование всех обстоятельств трагедии. Мною были даны соответствующие указания всем правоохранительным органам России.
        - Ага, - загадочно молвил Корчиньский, - соответствующие указания.
        Это прозвучало как тонкий, но оскорбительный намек. Астафьев осознал, что переубедить этого упрямца будет еще труднее, чем он предполагал вначале. И все же бойцовский характер не позволил ему показать свою растерянность.
        - Именно так, - подтвердил он, словно не заметив шпильки. - Кстати, польская сторона высказала полное удовлетворение ходом и результатами расследования.
        - Но не я, - перешел в наступление Корчиньский.
        - Как это понимать, Мирослав? - прикинулся удивленным Астафьев.
        - Вы прекрасно знаете, как это понимать, Анатолий.
        Далее можно было продолжать изображать непонимание, но это могло быть воспринято как трусость или коварство, поэтому Астафьев решил предпринять контрнаступление.
        - Что ж, - заговорил он изменившимся тоном, - мне известно, какой фильм имеется в вашем распоряжении. Догадываюсь также, каким образом вы собираетесь им распорядиться. И звоню специально для того, чтобы убедить вас отказаться от этой затеи.
        - Но почему? - воскликнул Корчиньский.
        - Потому что вам продали фальшивку. Потому что видео не имеет никакого отношения к реальным событиям.
        - С какой стати я должен вам верить?
        - А вы отдайте видеозапись экспертам, - предложил Астафьев. - Уверен, что, проведя скрупулезные исследования, они выявят подделку.
        - И это займет несколько недель, - произнес Корчиньский насмешливо. - Тем временем выборы завершатся, и я опоздаю на отходящий поезд. Нет, господин президент, позвольте мне самому решать, как поступить с принадлежащей мне вещью. Для начала я распространю копии фильма среди тележурналистов. Они запустят их в эфир, а потом уже пусть публика и эксперты оценивают, подлинную запись им показывают или нет.
        Рука Астафьева, стиснутая в кулак, резко приподнялась и плавно опустилась обратно. Удара по столу не последовало, но костяшки пальцев побелели, словно на морозе. То, что предложил поляк, являлось наихудшим вариантом для России. Когда ролик начнут прокручивать по телевидению, взбудораженной публике будет не до официальных заявлений Кремля. Даже если западные специалисты усмотрят в фильме фальшивку, они придержат свое мнение при себе, а то и нагло соврут, радуясь возможности утопить Россию в болоте. Оправданий же России и аргументов в ее пользу никто попросту не услышит. Кому нужна правда, когда ложь позволит одержать сокрушительную победу на новом этапе холодной войны? А там и горячая, огненная, настоящая не за горами. Вопреки либеральным и христианским ценностям, лежачих бьют, еще как бьют. Сами же либералы и так называемые христиане.
        - Мне кажется, - произнес Астафьев настолько мягко, насколько позволяло пересохшее горло, - что не стоит накалять страсти.
        - Что? - сорвался на фальцет Корчиньский. - Страсти? Вы сказали, накалять страсти? И это после того, что произошло в вашей стране? После гибели десятков невинных поляков?
        - Исходя из расшифровки черных ящиков, пилоты…
        - К черту ящики! К черту пилотов! У меня на руках неопровержимое доказательство того, что это был не несчастный случай, а умышленное убийство. Массовое убийство. Такое же коварное и жестокое, как тогда в Катыни.
        При упоминании Катыни у Астафьева застучало в висках, а окружающая обстановка слегка расплылась перед глазами. Давление резко подскочило. Вот и надейся сохранить здоровье с помощью йоги, когда тебе, президенту великой империи, мотает нервы то какой-то шофер, то поляк.
        - Параллель представляется мне неуместной, - рассудительно возразил Астафьев. - Расстрел, согласитесь, это совсем не то, что падение самолета из-за погодных условий.
        - Я видел, как создавались эти погодные условия! - выкрикнул Корчиньский, нарушая все писаные и неписаные правила этикета. - Какие-то люди в военной форме вплотную приблизились к охраняемому аэропорту и напустили туману прямо перед носом садящегося самолета.
        - А если я скажу вам, что все было не так? Что эту инсценировку устроили уже после крушения?
        - Я отвечу вам словами великого Станиславского. Не верю! Не ве-рю!

«А ведь Станиславский, наверное, имел польское происхождение, - пронеслось в мозгу Астафьева. - Черт, какая разница? Что за чушь лезет мне в голову! Не о Станиславском сейчас думать надо, а о Корчиньском. Как переубедить его? Как заставить отказаться от затеи?»
        - Почему так категорично, Мирослав? - упрекнул Астафьев. - В наше время нельзя верить ни документам, ни фотографиям, ни видеокадрам, вы знаете это лучше меня. Подделывают телеобращения Бен Ладена, монтируют кинохронику, фабрикуют указы Сталина и так далее. Когда Грузия напала на российских миротворцев в Южной Осетии…
        Астафьев допустил промашку, забыв, с кем имеет дело. Услыхав про Грузию, напавшую на российских миротворцев, Корчиньский совсем взбеленился. Утихомирить его стоило немалых трудов, терпения и такта. Анатолий Дмитриевич справился с этой задачей, но когда, наконец, собеседник перестал угрожать, что бросит трубку, почувствовал себя таким усталым, будто занимался йогой сутки без перерыва.
        - Вернемся к изначальной теме нашего разговора, - предложил Астафьев, сжимая и разжимая кулак, лежащий на столе. - Вам передали некий видеофильм, в котором якобы заснято покушение на польского президента и его свиту. Вы утверждаете, что фильм подлинный, я убежден в обратном. Как две главные заинтересованные стороны, мы должны детально обсудить этот вопрос, прежде чем выносить его на рассмотрение третьих стран.
        - Ошибаетесь, господин президент, - произнес Корчиньский. - Я ничего вам не должен. Это Россия задолжала Польше. И пришло время платить по счетам.

«Это он снова про Катынь, - зло подумал Астафьев. - То, что поляки без конца у России и Украины земли отхватывали и резню там устраивали, так это ничего, это нормально. А когда их самих - они компенсации требуют».
        - Давайте не будем углубляться в историю, Мирослав, - дружелюбно предложил президент, упорно продолжая именовать собеседника по имени, хотя тот давно уже перестал произносить имя Анатолий. - Давайте сосредоточимся на современности.
        - Я и так на ней сосредоточен, - желчно сказал Корчиньский. - У меня погиб брат, родной брат. Моя мать лежит при смерти. Моя страна обезглавлена. И вот у меня появляется возможность поквитаться за это. Мне в руки попадает фильм, проливающий свет на самое ужасающее преступление двадцать первого века. Как, по-вашему, я должен отреагировать? Передать фильм экспертам и хранить молчание, пока не закончатся выборы?
        - Даю вам честное слово президента, - медленно и торжественно заговорил Астафьев, - что никто из официального руководства России не причастен к гибели вашего брата.
        - Ваше честное… - Какое-то время Корчиньский колебался, и переводчик с ужасом готовился услышать предложение засунуть президентское слово куда-нибудь подальше, но, к его облегчению, обошлось без откровенной грубости. - Ваше честное слово для меня ничего не значит. Мы живем в соседних странах, но порой мне кажется, что мы обитаем на разных планетах. Не думаю, что между нами возможно взаимопонимание и доверие. Прошу извинить за прямоту, но лучше такая правда, чем никакой.
        - Это означает…
        Астафьев не договорил. Корчиньский перебил его:
        - Это означает, что ваши уговоры не помогут. Сразу по окончании нашего разговора я созываю пресс-конференцию и объявляю, что располагаю фильмом о том, что произошло на самом деле под Смоленском 10 апреля.
        - Фильм был снят десять дней спустя. - Отбросив осторожность, Астафьев пошел напролом, торопясь успеть высказаться до того, как связь оборвется. - Мне известны заказчики и исполнители. Это чистая правда.
        - И кто же они? - полюбопытствовал Корчиньский.
        - Руководил операцией генерал Федеральной службы безопасности Луконин. По собственной инициативе. Цель его пряма и меркантильна. Он хотел получить за ролик деньги, много денег.
        - Сумма известна?
        Задав этот важный для себя вопрос, Корчиньский обратился в слух. Его тщеславная душа ликовала, но рациональная часть рассудка страдала и мучилась, сознавая, какую огромную цену пришлось уплатить за товар сомнительного происхождения.
        - Нет, - неохотно ответил Астафьев. - Сумма неизвестна. Вчера генерал застрелился. Его не успели арестовать.
        - Так я и думал. А кого удалось арестовать? Какого-нибудь обезумевшего от пыток беднягу, готового оклеветать себя, лишь бы не вернуться в подвалы Лубянки?
        - По подвалам Лубянки давно экскурсии водят.
        - Но сохранились же в огромной России другие укромные, хи-хи, уголки, верно?
        - Мирослав, - сказал Астафьев, - я с вами предельно откровенен. Погибли или исчезли все известные мне исполнители чудовищного замысла. Одних отравили газом, другой без вести пропал в Грузии, третий был застрелен в ходе задержания. Но это не значит, что дело будет закрыто. Остальные будут найдены, чтобы предстать перед следствием. Я лично прослежу за этим.
        - Желаю удачи. - Тон Корчиньского был сух и нейтрален. Он принял решение. Он не собирался идти на уступки.
        - Неделя, - выдавил из себя Астафьев. - Мне нужна хотя бы неделя, чтобы найти и предоставить вам неоспоримые доказательства.
        - Нет. Неделя это слишком много.
        - Пять дней.
        - И снова нет.
        - В таком случае, - сказал Астафьев, - я готов сделать вам предложение, от которого вы не сумеете отказаться.
        - Господин президент недавно перечитывал «Крестного отца»? - съязвил Корчиньский.
        - Вы заплатили за фильм двадцать миллионов долларов. Я компенсирую вам затраты и позабочусь о том, чтобы вам выплатили в два раза больше за понимание и терпение. Всего три дня. Не спешите отказываться, Мирослав. Вы ничего не теряете. Я только прошу подождать немного.
        Перед зажмуренными глазами Корчиньского засияла восьмизначная цифра, пылающая, как божественные письмена. Его голосовые связки напряглись, чтобы выразить согласие. Тогда, массируя горло, Корчиньский открыл глаза и посмотрел на маленький красно-белый флажок, стоящий на углу стола. Как только увеличенная копия этого флага появится в кабинете Корчиньского, двадцать и даже сорок миллионов долларов перестанут ему казаться такой уж внушительной суммой. Не придется ни воровать, ни жульничать, ни брать взяток… Деньги появятся сами собой и к концу президентского срока их будет на различных счетах столько, что всех не сосчитать. В минуты откровенности Стас много рассуждал на эту тему. Всевозможные фонды и организации прямо-таки горели желанием перечислить польскому президенту миллиончик-другой. Просто так, без всяких конкретных обязательств, за хорошее расположение и пустяковые знаки внимания.
        - У вас, у русских, - заговорил Корчиньский, облизывая пересохшие губы, - есть одна поговорка, которая мне нравится. Лучше журавль в руках, чем синица в небе.
        - Наоборот, - поправил Астафьев. - Журавль в небе, а синица в руках.
        - Пусть так. Смысл от этого не меняется?
        - Назовите сумму сами, Мирослав. Я уверен, что мы изыщем возможности отблагодарить вас по достоинству.
        - Поскольку это для вас столь важно, - сказал Корчиньский, - то я обещаю отложить пресс-конференцию до завтра. Если вы успеете найти виновных и экстрадировать их в Польшу, что ж, так тому и быть. Таким образом, у вас в распоряжении сутки. Причем совершенно бесплатно, заметьте. Я дарю вам эти двадцать четыре часа, Анатолий. Просто так, даром, из симпатии к вам. Кроме того, по-моему, в небольшой компенсации сейчас нуждаетесь вы, а не я.
        Из горла Астафьева вырвался невнятный протестующий звук. Страдая от того, что приходится обращаться к Корчиньскому с новой просьбой, он спросил, возможно ли срочно получить копию фильма.
        - Возможно, - ответил Мирослав. - Присылайте кого-нибудь из посольства, хотя… - Выдержав паузу, Корчиньский невинно осведомился: - Неужели у президента России нет фильма, из-за которого ему и его стране грозят крупные неприятности?
        Издав смешок, он положил трубку.
        - Связь закончена, товарищ президент, - промямлил переводчик. - Он с вами даже не попрощался.
        - Как ваша фамилия? - холодно спросил Астафьев, на щеках которого расцветали красные пятна, похожие на следы от пощечин.
        - Стрижевский, - назвался переводчик.
        - Вы не суфлером в театре работаете, Стрижевский. Ваши реплики здесь никого не интересуют. Зарубите это себе на носу и еще раз прочтите свои должностные обязанности. - Морщась, Астафьев разжал будто судорогой сведенный кулак. - Времени для этого у вас предостаточно. В ближайшие двадцать четыре часа попрошу вас не отлучаться с рабочего места дальше, чем в туалет.
        Не дожидаясь реакции переводчика, Астафьев аккуратно положил телефонную трубку. Он не случайно намеревался использовать для переговоров с поляком одного и того же человека. Меньше будет свидетелей унижения президента Российской Федерации.
        Застыв в кресле, с руками, раскинутыми на подлокотниках и опущенной головой, Астафьев закрыл глаза и вдруг увидел под сомкнутыми веками картинку из полузабытой детской книжки про Колобка. Подбоченившись, Колобок пел свою песенку про то, как он от деда ушел и как он от бабки ушел, а одураченный медведь внимал ему с разинутым ртом. Первый был маленький, кругленький, нахальный и почему-то напоминал Мирослава Корчиньского. Второй нисколько не походил на российского президента внешне, однако тот увидел в большом глупом медведе себя. Картинка была обидной. Рассердившись пуще прежнего, Астафьев позвонил директору ФСБ, надеясь утешиться какими-нибудь обнадеживающими новостями.
        Таковых не было. Катастрофа, приключившаяся 10 апреля, продолжала разрастаться.

3
        Вечером домой Астафьева вез другой водитель.
        Расслабленно покачиваясь на заднем сиденье, президент слушал альбом «Мэшин Хед» и старался думать о хорошем.
        Например, про то, как тот же альбом той же группы «Дип Перпл» звучал в жалкой ленинградской квартирке на окраине Купчина. Как радовались Астафьевы, перебравшись оттуда в четырехкомнатные хоромы в сталинской семиэтажке на улице Фрунзе. Между прочим, квартира до сих пор числилась за ними. И вообще с этими квартирами была сплошная путаница.
        Некоторые газеты, ссылаясь на данные в Едином реестре собственников жилья, утверждали, что в Москве семье президента принадлежат две квартиры: одна в элитном жилом комплексе «Золотые ключи», а вторая - на улице Тихвинской. Первая, площадью
365 квадратных метров, имела четыре спальни, три туалета, кабинет, столовую и громадную гостиную с литыми колоннами из горного хрусталя и мраморными полами. Журналисты, сующие свои носы куда не следует, пронюхали также, что месячная квартплата в этих апартаментах доходит до пяти тысяч долларов.
        Прочитав репортаж, Астафьев немедленно созвонился с управляющим делами Владимиром Кожиным, и тот, вызвав к себе репортера «Ведомостей», дал ему пространное интервью, в котором опроверг все приписываемые Анатолию Астафьеву дома и квартиры, заявив, что тот проживает исключительно в официальных резиденциях. Перечисляя их, Кожин забыл упомянуть о недавно возведенном приморском комплексе на полуострове Гамова, как забыл и о существовании других президентских приютов.
        А насчитывалось их немало. Один, возведенный на берегу озера Валдай, обошелся государству в 7,7 миллиарда рублей, занимал более тысячи гектаров и имел на своей территории личную церковь, два ресторана и кинозал. Резиденция обычно простаивала без дела. Астафьев редко туда наведывался, предпочитая летний отдых в «Бочаровом Ручье» близ Черного моря. Раньше на этой даче, обнесенной двумя рядами заборов и охраняемой всем Черноморским флотом, проживал сам товарищ Сталин, и обстановка первого этажа сохранилась в прежнем виде. Гостей же приглашали на второй этаж с современной итальянской мебелью или водили по саду, угощая персиками, фейхоа и киви. Поплавать тут можно было в бассейнах с морской и пресной водой, а при желании посетить пляж с пограничными катерами у причалов.
        Куда более помпезно выглядел Константиновский дворец в Стрельне под Санкт-Петербургом, реконструкция которого обошлась в двести миллионов долларов, а еще двадцать миллионов ушло на приобретение картин из частных коллекций. Формально Астафьев имел во дворце лишь скромный кабинет, однако сведущие люди поговаривали, что он там отдыхает и даже проводит официальные встречи.
        Анатолий Дмитриевич терпеть не мог подобные сплетни. Кому какое дело до того, где он бывает и работает? Что с того, что он ни разу не наведался в карельскую резиденцию «Шуйская Чупа», «съевшую» полтора миллиарда казенных рублей? Кого это колышет? Разве президент обязан ездить туда, куда ему не хочется? Точно так же он не посещал «Волжский утес» на берегу Куйбышевского водохранилища, саратовский
«Тантал», «Ангарские хутора» под Иркутском, «Малый исток» в Екатеринбурге или
«Сосны» в Красноярском крае. Зато все эти резиденции были готовы к приему высокопоставленных гостей и обеспечивали рабочими местами народ попроще, не имеющий доступа к рычагам власти.
        Только в одних «Горках-9», где постоянно обитал Астафьев, насчитывалось семь сотен охранников, не говоря уже об остальной прислуге. На этой подмосковной резиденции было где развернуться. Тут имелась гостиница для VIP-персон, два теннисных корта, два бассейна, долговременное бомбоубежище, два искусственных озера, в одном из которых разводили форель, а в другом - стерлядь.
        Выбравшись из «Мерседеса», Анатолий Дмитриевич даже не посмотрел в сторону озер, чтобы не поддаться искушению забросить все дела и отправиться на рыбалку. Шагая по дорожке к крыльцу, он глубоко дышал чистым, напоенным хвойным ароматом воздухом Подмосковья. При этом он не мог отделаться от неприятного ощущения, что за ним наблюдает одновременно несколько пар бдительных глаз, следящих за тем, чтобы ни один волосок не упал с головы российского президента. Один наблюдатель безвылазно торчал на каланче, ради которой близ резиденции была сооружена пожарная станция.
        Машинально глянув в ту сторону, Астафьев медленно поднялся по ступеням. До его ушей доносились привычные и милые сердцу звуки: далекое ржание лошадей, плеск детворы в плавательном бассейне, зудение ранних вечерних комаров, мычание коровы, кудахтанье кур, несущих яйца для всей семьи Астафьевых.
        Светланы дома не было, в холле президента встретили горничная, шеф-повар и домашний секретарь. Отдав каждому из них короткие распоряжения, он принял душ, переоделся и уединился в кабинете с окнами, выходящими в сад. Секретаря, заглянувшего, чтобы отрапортовать о том, что нужный человек прибудет ровно через тридцать пять минут, Астафьев выпроводил рассеянным взмахом руки.
        Чем дольше он находился на посту президента, тем сильнее ценил минуты полного одиночества. Порой они представлялись ему непозволительной роскошью.
        В распоряжении президентов имеется масса служивого люда, готового с утра до ночи решать различного рода проблемы, угождать, советовать, докладывать, наводить справки и заниматься прочими столь же важными или не столь важными делами.
        Одно перечисление людей, так или иначе занятых обслуживанием президента, заняло бы не один десяток страниц. Ведь это не только силовики, министры, референты и прочие важные персоны. Есть еще повара, шоферы, сиделки, медсестры, врачи, консультанты по самым разным вопросам, собаководы, садовники, гримеры, парикмахеры, портные, архитекторы, дизайнеры. В результате президент любой страны крайне редко остается наедине с собой. Кроме того, он теряет индивидуальность. Он представляет собой продукт коллективного труда и постепенно теряет способность обходиться без имиджмейкеров, психоаналитиков и спичрайтеров, которые точно знают, какой должна быть походка у главы государства, какие жесты, какое выражение лица, что он произнесет перед телекамерами и с какой интонацией.
        В театре короля играет свита.
        В жизни эта свита создает короля, лепя его каждый на свой вкус, кто во что горазд. В результате получается ходячий муляж, манекен, биоробот.
        Скептики могут сравнить Силина и Астафьева, разговаривающих почти одинаковыми голосами, употребляющих очень похожие выражения и делающих идентичные жесты. Их плащи, костюмы, галстуки, расстегнутые рубашки, демократические водолазки, джинсы и куртки словно взяты из одного гардероба, где будет во что одеться и следующему президенту.
        Сознавал ли это когда-нибудь Астафьев? Вряд ли. Ему показали, как решительно распахивать дверь при входе в помещение, заполненное прессой, он заученно распахивает и входит. Его ставят в лыжном костюме у подножия гор и фотографируют, а он только улыбается, не думая, что несколько лет назад на том же месте в той же одежде красовался Владлен Вадимович. Он употребляет в разговоре с журналистами словечко «кошмарить», не отдавая себе отчета в том, что это не пошлая хохма для электората, а просто банальный плагиат. Он поднимает указательный палец, копируя предшественника. Все это не его вина и не его заслуга. Над ним работали и работали специалисты, опекавшие предыдущего президента. Им показалось, что они нашли образ, популярный в народе, и они решили тиражировать до тех пор, пока будут увиваться вокруг Кремля.
        Между тем образ начал приедаться, и, чувствуя это, Астафьев инстинктивно стремился поменять что-то в себе и вокруг себя. Однако всякий раз его успокаивали те, кому как раз менять ничего не хотелось. Ведь огромный аппарат, обслуживающий российского президента, обновился лишь на какие-то пятнадцать процентов.
«Старички» предпочитали катиться по наезженной колее. «Новичкам» не оставалось ничего другого, как присоединяться к большой шумной компании.
        И все же имелся в распоряжении Астафьева один человек, стоявший особняком. Человек, к мнению которого он прислушивался и которому доверял. Человек, о существовании которого не подозревали даже те, кто мнил себя приближенным к президенту.

4
        Он был родом из Санкт-Петербурга, и в жилах его текла кровь холодная и водянистая, как осенняя Нева. Если верить документам, то звали его Глебом Георгиевичем Грином, во всяком случае, на данном этапе карьеры. Когда его спрашивали, а не приходится ли он родственником тому Грину, который сочинил «Алые паруса», он обычно отвечал отрицательно, но уточнял, что, вполне возможно, является прямым потомком Гринева из «Капитанской дочки».
        Такая же путаница происходила с биографией Глеба Грина.
        До появления в окружении президента он числился в разведке, но не в Службе внешней разведки РФ, не в войсковой разведке и не в контрразведке ФСБ. Как удалось выяснить после тройной проверки, Грин проходил службу в самой засекреченной структуре Российской Федерации, превосходящей в таинственности даже пресловутый спецназ ГРУ. Сокращенно называлась она УФО, что расшифровывалось как «Управление федеральной охраны» и не говорило несведущему человеку ровным счетом ничего.
        Астафьев, которому напрямую подчинялось управление, прибегал к его услугам лишь дважды. В первый раз во время российско-грузинской войны, когда возникла необходимость запугать Михаила Шахашвили и заставить его отказаться от дальнейшей агрессии. Судя по его невменяемому поведению перед телекамерами, это невидимкам из УФО удалось в полной мере. До прекращения боевых действий Шахашвили не решался ходить в одиночку даже по малой нужде, а во время выступления в прямом эфире увидел в студии российского разведчика, впал в прострацию и стал задумчиво жевать собственный галстук.
        Во второй раз Управление федеральной охраны было задействовано Астафьевым в день празднования Военно-морского флота в славном городе Севастополе. Ему стало известно о провокации, готовящейся там для дестабилизации обстановки и разрыва договора между Россией и Украиной. Несколько украинских спецназовцев, переодетых российскими моряками, должны были затеять массовую драку, сопровождаемую убийствами мирных жителей. К счастью, ребята из УФО вовремя нейтрализовали этих лжеморячков и не допустили кровопролития.
        Находился ли тогда среди них Глеб Грин, президент не знал. Этот человек был приставлен к нему в качестве то ли консультанта по щекотливым вопросам, то ли личного телохранителя, то ли специалиста по особым поручениям. Порекомендовал его предшественник Астафьева, сказавший в доверительной беседе:
        - Ты, конечно, можешь отказаться от его услуг, Анатолий Дмитриевич, но я бы не советовал. Майора Грина я оставляю тебе не для подвоха и не для того, чтобы он тайно следил за тобой. Этот человек незаменим.
        - В ситуациях какого рода? - поинтересовался тогда Астафьев.
        - Во-первых, в ситуациях того рода, которые не разрешишь посредством легальных методов. Во-вторых, когда больше просто не к кому обратиться. Он был для меня кем-то вроде ангела-хранителя.
        - Могу ли я уточнить, как именно ты использовал его, Владлен Вадимович?
        Силин покачал головой, улыбаясь:
        - Не спрашивай, Анатолий Дмитриевич, все равно не отвечу. Слишком личный вопрос.
        Грина при себе Астафьев оставил, однако доверяться ему не спешил. Пожалуй, отношение к этому человеку переменилось одним зимним вечером, когда Астафьеву, блаженствующему у камина, захотелось вдруг поболтать с кем-то за бокалом доброго шотландского виски, и он вызвал к себе Грина.
        Тот явился без тени смущения и совершенно не заспанный, хотя время было не просто позднее, а давно перевалило за полночь. Его узкое, резко очерченное лицо выглядело в отблесках пламени абсолютно незнакомым, и Астафьев машинально отметил, что, если бы Грину вздумалось отрастить бородку клинышком, он запросто мог бы сыграть Мефистофеля на театральной сцене. Еще Анатолий Дмитриевич отметил, как непринужденно Грин держится, как свободно сидит и насколько уверен его взгляд, хотя очень многие видные политики в подобной ситуации начинали вести себя скованно и принимать деревянные позы.
        Предложение выпить было воспринято без удивления. Грин поблагодарил, плеснул в бокал немного «Хэнки Баннистер», пригубил и уставился на огонь в распахнутом зеве камина. Астафьев, последовав его примеру, стал задавать вопросы на самые разные темы, пытаясь поймать собеседника на противоречиях или раскусить его натуру.
        Выяснить удалось не слишком много.
        Грин свободно говорил на разных европейских языках, великолепно разбирался в компьютерах, знал толк в основных мужских видах спорта, мог поддержать разговор о тенденциях в науке и искусстве, обладал своеобразным чувством юмора, цитировал по памяти стихи и изречения великих, со знанием дела рассуждал о политике, с легкостью менял тему беседы, но вместе со всем этим выглядел не болтуном, а человеком, умеющим слушать и, главное, слышать собеседника. По истечении получаса Астафьев испытывал к нему все возрастающий интерес, через час проникся к нему симпатией, а через два почувствовал, что может доверять Грину как самому себе.
        Виски ли тому было причиной, интимная ли обстановка у пылающего камина, но Астафьев, расслабленно раскинувшийся в кресле, неожиданно для себя попросил:
        - Расскажите-ка мне, Глеб Георгиевич, что вы думаете о моих перспективах на политическом олимпе? И как насчет нашего с Силиным тандема? Кто в нем лидирует?
        Грин едва заметно улыбнулся, глядя на жидкость, золотящуюся в бокале.
        - В детстве, - заговорил он, - я постоянно спрашивал взрослых, кто сильнее: кит или слон, тигр или лев, буйвол или носорог. Никто не мог дать мне удовлетворительного ответа, пока я не обратился к деду. Он объяснил мне, что все зависит от условий. Иными словами, в воде кит, несомненно, превосходит слона, но, выброшенный на берег, он проигрывает ему по всем статьям.
        Астафьев тоже улыбнулся:
        - Кто из нас кит, а кто слон?
        - Иными словами, вы хотите знать, кто в большей мере правит страной, то есть кто главнее?
        - Звучит по-детски, но суть схвачена верно.
        - Что ж, - произнес Грин, - всевозможные социологические опросы показывают, что россияне по-прежнему считают Владлена Силина фигурой номер один. Политическая элита относится к ситуации более дипломатично. Кабинеты чиновников украшены, как правило, портретами вас обоих.
        - Вы бываете в кабинетах чиновников? - удивился Астафьев.
        - Я много времени провожу в Интернете. И готов поделиться с вами результатами своих собственных исследований.
        - Слушаю вас.
        - Итак, вы являетесь всенародно избранным президентом России, что подразумевает ваши огромные полномочия. Вы гарант Конституции, Верховный главнокомандующий, главный дипломат страны, вы определяете основные направления внешней и внутренней политики, назначаете главу правительства, его заместителей и министров, военачальников, судей, полпредов, генерального прокурора, главу Центробанка, сотрудников своей администрации и так далее. - Грин перевел дух. - Своим указом вы можете отправить всех высших чиновников в отставку. Можете назначать выборы и распускать парламент, награждать и наказывать, выступать с законодательной инициативой и приостанавливать действие законов. Все это записано на бумаге. Но так ли в жизни? - Покачав бокал, Грин влил в себя глоток виски. - В состоянии ли президент Астафьев вдруг взять и уволить премьера Силина вместе с его правительством? Может ли заменить действующих силовиков новыми, своими? Кардинально изменить политический курс?
        - И каков будет ответ? - прищурил один глаз Астафьев.
        - Теоретически - да.
        - А практически?
        - А практически - нет.
        - Почему?
        - Потому что для осуществления власти необходимо обладать не только формальным правом, но и возможностями, то есть некими инструментами, рычагами, ресурсами, группами сторонников. - Отставив бокал, Грин достал из коробки сигару, поводил ею перед носом, но не закурил, а положил обратно. - Каждый политик, прежде чем решиться на коренные изменения, должен заручиться поддержкой окружения. Мало издать постановление, надо, чтобы его кто-то выполнил, верно?
        - Да, - подтвердил Астафьев, по лицу которого пробежала легкая тень.
        - Из этого следует, что в первую очередь новый президент должен сформировать собственную команду.
        - По-вашему, это длительный процесс?
        - Наблюдения показывают, что на расстановку кадров уходит около двух лет. Так было при Брежневе, при Горбачеве и при Ельцине. Силин же формировал свою команду даже дольше и окружил себя верными сторонниками лишь к 2003 году. Это было уже опасно. Его в любой момент могли сковырнуть, сколько бы ни летал он в военных истребителях на потеху публики.
        Слово «потеха» неприятно покоробило Астафьева, но, зная, как и для чего создаются все эти трогательные видеосюжеты, он отметил про себя правоту собеседника. И спросил, не поднимая глаз:
        - Как насчет моей команды?
        - В настоящий момент, - медленно произнес Грин, - у вас менее двадцати процентов назначенцев от общего числа ключевиков. Надеюсь, вы простите меня за откровенность и за этот политический жаргон?
        - Почему же так вышло? - поинтересовался Астафьев, быстро покосившись на Грина.
        Тот пожал плечами:
        - Думаю, ответ вам и без меня известен. Позиционируя себя как преемник дорогого Владлена Вадимовича, вы с самого начала сковали себя обязательствами по рукам и ногам. Чтобы назначать своих людей, нужно было сбрасывать с шахматной доски чужие фигуры. Если бы, передав вам власть, Силин ушел на пенсию выращивать клубнику, это прошло бы безнаказанно. Но в условиях близкого взаимодействия, - Грин свел вместе два указательных пальца и слегка потер их друг о друга, - подобные действия были бы неизбежно восприняты как бунт на корабле. Вы не захотели или не сумели пойти на это.
        - Вы демонстрируете завидную осведомленность, Глеб Георгиевич, - процедил Астафьев, уязвленный тем, что посторонний человек так точно угадал его главную проблему.
        - Помилуйте, все это лежит на поверхности и видно невооруженным глазом. Достаточно проявить любопытство и немного смекалки, чтобы оценить ваш сегодняшний статус. - Грин растопырил пятерню. - Мне хватит пальцев на одной руке, чтобы перечислить ваших ставленников, Анатолий Дмитриевич. Бывший сокурсник Коновалов, сделанный министром юстиции… - Пальцы пятерни начали последовательно загибаться. - Сокурсник Чуйченко, попавший в помощники президента… Еще один сокурсник Николай Винниченко, направленный соблюдать ваши интересы на Урале…
        - Можете не продолжать, - обронил Астафьев, решив, что все это слишком напоминает перелистывание старого альбома со студенческими фотографиями. - У вас блестящая память, Глеб Георгиевич.
        - Ну не так уж сложно запомнить три-четыре фамилии, Анатолий Дмитриевич. Ведь, помимо перечисленных, остальные ваши сторонники стоят на нижних ступенях государственной пирамиды. Главу Высшего арбитражного суда в расчет не беру, поскольку, несмотря на расположение к вам, он появился еще при Силине.
        - Как и вы, - заметил Астафьев.
        - Как и я, - согласился Грин.
        - Послушать вас, так я ничего не значу! Но это я, а не Силин, встречается с глазу на глаз с президентами других стран!
        - Это когда эти страны возглавляются президентами. Но в значительной части государств лидерами являются премьер-министры, как это заведено в Великобритании, Италии, Германии. С ними как раз встречается премьер Силин, а не президент Астафьев.
        - Ладно! Давайте возьмем Совет безопасности Федерации. Кто его возглавляет? Может быть, Силин?
        - Вы, Анатолий Дмитриевич, вы. А теперь ответьте на встречный вопрос. Кому в действительности подчиняются силовики?
        - А что, - поднял тяжелый взгляд Астафьев, - в Интернете выложены сведения и о том, на чьей стороне играют силовые министры и члены Совбеза?
        Грин рассмеялся, без злорадства или чувства превосходства, а как-то даже не очень весело.
        - Господи, достаточно прочитать, кто какие заседания проводит, кто на них присутствует и как часто. Стратегические решения принимаются узким кругом чиновников. Если не считать президента и премьера, то это глава кремлевской администрации, министр обороны, министр внутренних дел, главы разведки и контрразведки, пара спикеров обеих палат парламента. Такое вот «политбюро». - Грин усмехнулся своей шутке и снова сделался серьезным. - И подчиняется оно по-прежнему не вам. Если Владлен Вадимович собирал свое «политбюро» еженедельно, то вы делаете это в два, а то и в три раза реже. Плюс еще один важный нюанс…
        - Так? - вскинул брови Астафьев.
        - Не хотелось бы обидеть вас своей прямотой, - сказал Грин, глаза которого азартно сверкнули.
        - Я не барышня, чтобы обижаться.
        - В таком случае я скажу то, что вам и без меня известно. Когда президентом был Силин, премьер-министр присутствовал на всех заседаниях Совета безопасности. На заседания же, проводимые вами, он ходит в лучшем случае через раз. И располагаетесь вы не за прямоугольным столом, где сразу заметно, кто сидит во главе. Столы для заседаний у вас теперь все больше овальные, обтекаемые.
        - Ну и наблюдательность у вас, - не удержался от восклицания Астафьев. - Я начинаю вас опасаться.
        - Вы мне льстите. Не дьявол же я, в самом деле.
        - Кто вас знает… Но продолжайте, продолжайте. Ваши рассуждения кажутся мне очень интересными.
        - Боюсь, дальше начинается сплошная рутина, - произнес Грин. - Скучная и однообразная, как телевизионный выпуск новостей на государственном канале.
        - Хитрец! - Астафьев погрозил собеседнику пальцем. - Вы ведь нарочно на телевидение разговор перевели, я это сразу почувствовал.
        - Что ж, - признал Грин, - в проницательности вам не откажешь. Я и впрямь не случайно вспомнил про телевидение.
        - И что оно?
        - По телевизору пытаются навязать людям пасторальную, сусальную, елейную картинку. Президент Астафьев вызывает к себе на ковер премьера Силина, тот почтительно выслушивает указания, отчитывается, дает справки…
        - А вы не допускаете мысли, что так оно и есть на самом деле?
        - Я вас умоляю, Анатолий Дмитриевич! Достаточно сравнить ваши позы на телеэкране, прислушаться к вашим интонациям…
        - Сравнение не в мою пользу?
        - Увы, - развел руками Грин. - Я уж не говорю о чисто экономической сфере, где премьер-министр и вовсе заправляет всем единолично. Кого-то кризис подкосил, а его усилил. Так всегда бывает с изначально сильными личностями. Трудности их только закаляют и заставляют лучше концентрироваться на поставленных целях.
        Астафьев неспешно наполнил оба бокала на треть, сделал глоток, посмаковал непередаваемый вкус виски во рту и, глядя на огонь сквозь мокрое стекло, спросил:
        - И какие же цели у Владлена Вадимовича?
        - Не обогащение. Зачем оно человеку, которому негласно подчиняются такие компании, как «Газпром», «Роснефть», «Аэрофлот», «Алмаз-Антей», «Ростехнологии»…
        - Власть?
        - Назовем это стремлением контролировать ситуацию. Любую.
        - Я, - хмыкнул Астафьев, - тоже не из тех людей, которые охотнее подчиняются чужой воле и приспосабливаются к обстоятельствам.
        - Но у вас нет полноты власти, - сказал Грин, глядя ему в глаза. - Госдума не ваша, как не ваша партия «Единая Россия», которая сегодня чуть ли не ум, честь и совесть нашей эпохи. Не вы контролируете такие важнейшие посты в государстве, как председатель Центробанка, генеральный прокурор, судьи высших судов.
        - Теперь сравните меня с английской королевой, и отправимся спать, - предложил Астафьев, прекрасно понимая, что если Грин позволит себе что-нибудь в этом роде, то завтра же его духу поблизости не будет.
        Астафьев ошибся. Как, впрочем, часто случалось впоследствии, когда общение президента с консультантом вошло в привычку. Грин не стал сравнивать Астафьева с английской королевой. Вместо этого он сказал:
        - Прежде чем пойти спать, я позволю себе напомнить вам одну древнюю мудрость. Разумный человек способен обратить свои недостатки в достоинства.
        - Красивые слова, - поморщился Астафьев.
        - Не согласен с вами, Анатолий Дмитриевич. У Силина есть все, чтобы считать себя сильным, и это мешает ему быть по-настоящему сильным. Вы же зачастую вынуждены проявлять слабость, но эта слабость делает вас сильным. Понимаете? - Грин склонил голову к плечу. - У вас есть стимул, которого нет у вашего предшественника. Вы мечтаете превзойти его, а он уверен в своей победе над вами. При этом Россия представляет собой того самого двуглавого орла, который изображен на нашем гербе. Двоевластие. Однако длиться ему недолго. Скоро все переменится. Уже меняется.
        - В мою пользу? - не поверил ушам Астафьев.
        - Именно, - подтвердил Грин. - За Силиным остались силовики, экономика, парламент, регионы, партия. За вами - формальное исполнение конституционных обязанностей плюс суды, борьба с коррупцией, выращивание кадрового резерва. Силин, наверное, самый могущественный из наших премьеров за всю историю существования страны. Если бы его полномочия были закреплены законодательно, мы жили бы в парламентской республике. Всего-то и осталось: отменить назначение президентом главы правительства и сделать автоматическим премьерство лидера победившей партии. Вот вам и германская модель! Почему же этого не происходит?
        - Почему? - тихо спросил Астафьев.
        - Потому что, повторяю, Владлен Вадимович и без того уверен в своем полном превосходстве. Это-то его и погубит. Вы ведь не собираетесь мириться с настоящим положением дел?
        - Если я отвечу утвердительно, вы удивитесь?
        - Нисколько, - усмехнулся Грин. - И вы тоже не удивляйтесь, если найдется человек, готовый изо всех сил содействовать вашей победе.
        - Но почему?
        - Да потому что двоевластие всегда предшествует смутному времени, а я терпеть не могу всяческой смуты. Я люблю, когда все четко и ясно. Есть президент. По Конституции он является первым лицом государства. Это автоматически делает меня его приверженцем. Точка.
        Давая понять, что прибавить к сказанному ему нечего, Грин пожал плечами. Астафьев тогда смерил его испытующим взглядом, а потом притворно зевнул и заявил, что смертельно хочет спать. С той памятной ночи они виделись не раз, но никогда еще президент Российской Федерации не нуждался столь отчаянно если не в помощи, то хотя бы в дельном совете.
        По неизвестной причине свои надежды на благополучное разрешение конфликта с Польшей он возлагал на майора Грина Глеба Георгиевича. И, ожидая его, тщетно гнал из головы детскую задачку про то, кто сильнее, кит или слон.
        Абсолютно идиотская постановка вопроса…
        И все же, кто победит? Кит? Слон?

5
        Плоский настенный телевизор послушно запустил короткий фильм, просмотренный Астафьевым уже раз десять. И все же он вновь впился взглядом в плазменный экран. Будто надеялся разглядеть там нечто такое, что позволило бы ему сорвать планы Мирослава Корчиньского.
        На самом деле он не надеялся.
        Интуиция, здравый рассудок и логика подсказывали Астафьеву, что он видит грубо состряпанную фальшивку. Однако доказать это без долгих международных экспертиз не представлялось возможным. Пока специалисты будут препарировать видеоролик на своих компьютерах, обычные люди будут смотреть его на телеэкранах, слушая бойкие комментарии обозревателей. Не было ни тени сомнений в том, как воспримут
«кинопремьеру» поляки. Девятьсот девяносто девять шансов из тысячи, что они отдадут свои голоса за Мирослава Корчиньского, но и это не самое страшное. Хуже всего то, что этот маленький, озлобленный на весь свет политик втянет мир в очередную холодную войну.
        Много ли надо, чтобы она переросла в полноценную, горячую? Сущие пустяки. Громкие заявления официальных лиц. Отзыв дипломатов, обмен оскорбительными колкостями в ООН. Затем пара провокаций на границе или нарушение самолетами воздушного пространства соседней державы. Запуск ракеты, экстренное заседание генералов НАТО, ультиматум, совещание членов Совета безопасности России, отклонение ультиматума и пошло-поехало…
        Поглощенный этими невеселыми мыслями, Астафьев не заметил, как короткий фильм подошел к концу.
        - Еще раз? - спросил он.
        Очень прямо сидящий на стуле Грин медленно повернул голову и так же медленно повел ею из стороны в сторону.
        - Достаточно, - сказал он.
        - Быстро же вы сдались, Глеб Георгиевич, - упрекнул Астафьев. - Я все же попросил бы вас присмотреться внимательнее. Нужна хоть какая-то мелочь, зацепка, которая позволит разоблачить фальсификаторов.
        - Подделка видна невооруженным глазом, - произнес Грин.
        - Смотря чьим глазом. Если смотреть станет очень независимый журналист очень независимой компании Си-эн-эн или Би-би-си, то он ничего подозрительного не увидит, будьте уверены. И до тех пор, пока эксперты не докажут обратное, он будет ужасаться преступлению русских варваров. И Мирослав Корчиньский будет посыпать голову пеплом, требуя отмщения.
        - Ничего он посыпать не будет.
        Не сразу уловивший смысл реплики, Анатолий Дмитриевич сел так, чтобы лучше видеть консультанта.
        - Так. Значит, вы нашли выход.
        - Мне ничего не пришлось искать, - возразил Грин. - Я обнаружил дефект сразу. Он лежит на поверхности.
        - Поясните! - потребовал Астафьев.
        - Вы хорошо помните реальные съемки с места трагедии?
        - Слишком хорошо. Они мне снятся.
        - Отлично, - поощрительно кивнул Грин. - В таком случае скажите, чем отличаются те ролики от этого? - Он указал на экран с застывшим изображением. - Сосредоточьтесь. Говорю же, ответ лежит на поверхности.
        Астафьев подался вперед, посидел так некоторое время, а потом откинулся на спинку кресла с разочарованным выражением лица.
        - Не вижу.
        - Может быть, это даже хорошо, - задумчиво заговорил Грин. - На вашем месте, я бы не стал спешить с опровержением. Пусть пан Корчиньский запускает свой ролик в телепрокат. Пусть негодует с пеной у рта, пусть потрясает своими кулачками и топает своими ножками. Вы скажете свое слово позже. И это будет убийственный удар. Вам приходилось что-нибудь слышать о прикосновении отсроченной смерти?
        Анатолий Дмитриевич неуверенно кивнул. Да, он был наслышан об этой чертовщине. Термин из восточных единоборств, о котором туманно сообщают различные корейские, японские и китайские источники. Астафьеву же «прикосновение отсроченной смерти» всегда казалось красивым вымыслом, легендой, мифом. Он не сомневался, что хорошо сконцентрированный и нанесенный в нужное место удар может отправить человека на тот свет. Но как поверить в то, что легкое прикосновение, почти незаметное для жертвы, может привести через час (или через год) к повреждению внутренних органов, и человек умрет? Это не кирпичи о голову крушить, не руку в песок по локоть вгонять, это уже что-то из области сверхъестественного.
        - Касание отсроченной смерти, - повторил Астафьев, - да, в мои студенческие годы об этом много говорили. Кажется, прием практиковался мастерами Шаолиня. Они отлично знали анатомию человека и безошибочно поражали любую смертельную точку противника.
        - Ну не совсем так, - улыбнулся Грин. - Поражается не любая абстрактная «точка смерти», а совершенно определенная, в зависимости от времени суток. Кровь подходит близко к поверхности тела в разное время дня по-разному, и нужно отлично знать законы ее циркуляции, чтобы нанести удар именно туда, куда нужно. Не зря на Востоке говорят: «Наша смерть рассчитывается не только по звездам над головой, но и по росе под нашими ногами».
        - Вы занимались восточными единоборствами? - полюбопытствовал Астафьев. - И что же, вас тренировал настоящий японец или китаец?
        - Мой инструктор был наполовину русским, наполовину казахом. Однажды его пригласили помериться силами китайские мастера ушу, объявившие его шарлатаном. Их было четверо, и все они после схватки слегли в больницу, хотя видимых повреждений ни у кого из них не было. Провели на больничных койках ровно месяц, день в день. Он их не убил, не покалечил, а просто вывел из строя на заранее определенный срок, понимаете? - Глаза Грина стали грустными. - Сам я на такое не способен. Но нанести удар отсроченной смерти могу. Это делается так называемым «кулаком демона», когда вперед выдвигается второй сустав среднего пальца…
        Астафьеву стало вдруг неуютно, настолько неуютно, что ему захотелось вызвать охрану, чтобы не оставаться в комнате наедине с человеком, чересчур много знающим о смерти и способах убивать.
        - Мы отвлеклись, - сухо напомнил он. - Господин Корчиньский дал мне не так уж много времени, чтобы терять его попусту.
        - Забудьте об этом, - сказал Грин. - И позвольте господину Корчиньскому угодить в яму, которую он выкопал для вас.
        - Но при чем тут удар отсроченной смерти?
        - Стоит вашему польскому другу решиться на эту политическую авантюру - и он труп. Политический труп. А убьет его короткое, но емкое заявление Министерства иностранных дел или администрации президента…
        Астафьев нетерпеливо стиснул подлокотники кресла.
        - Какое заявление?
        - Запустите, пожалуйста, фильм сначала, - вежливо попросил Грин. - Угу, спасибо. Звук можно отключить. Теперь следите не за людьми, а за пейзажем. Как вы его находите?
        - Черт! - Прикусив язык, чтобы с него не сорвалось более грубое ругательство, Астафьев покрутил шеей, одновременно расстегивая верхнюю пуговицу рубахи.
        Ему было тесно и душно. Он не понимал, как столь очевидный факт ускользнул от его внимания. Действительно, Мирослав Корчиньский мог блефовать сколько угодно. Достаточно будет нескольких слов, чтобы прикончить поляка. Удар отсроченной смерти. После него господин Корчиньский протянет недолго. Для политика нет ничего страшнее, чем превратиться во всеобщее посмешище. Каково это, испытал на собственной шкуре Виктор Мищенко, талдычивший о том, что его будто бы отравили слоновьей дозой диоксида. Следующим был Михаил Шахашвили в пожеванном красном галстуке. И вот настал черед их польского друга.
        Голос Грина вывел Астафьева из задумчивости:
        - Итак? Вы видите?
        - Вижу.
        Анатолий Дмитриевич медленно наклонил голову, исподлобья глядя на плазменный экран.
        - Десятого апреля, когда упал польский самолет, - продолжал Грин, - почки на деревьях еще не распустились, они стояли голые. А полторы недели спустя на ветках появилась зеленая листва, что прекрасно видно при просмотре видеоролика. Трава тоже заметно поднялась. Остальное докажут эксперты, проанализировав, например, шум авиадвигателей самолета, снижающегося в тумане. Боюсь ошибиться, но, по-моему, это
«Ил», а не «Ту». Аэродром-то военный?
        - Военный, - сказал Астафьев, вставая.
        Грин тоже поднялся со стула.
        - Насколько я понимаю, - промолвил он, - вы намереваетесь немедленно позвонить господину Корчиньскому?
        - Кажется, я уже делал комплимент вашей наблюдательности?
        - Не делайте этого.
        Но, подумав, Астафьев произнес:
        - Пожалуй. Но я не могу позволить, чтобы на Россию был вылит очередной ушат помоев. Их и так было много. Я не хочу, чтобы люди увидели этот проклятый ролик. Что бы мы потом ни говорили, осадок-то все равно останется…
        - А ведь верно, - расплылся в улыбке Грин. - Вы меня приятно удивили, Анатолий Дмитриевич. Не надо никакого удара отсроченной смерти.
        - Ну почему же? - улыбнулся в ответ Астафьев. - Именно его я и собираюсь нанести прямо сейчас и в вашем присутствии. После этого звонка господин Корчиньский уже никогда не оправится. Он не из тех, кто умеет проигрывать. И он не из тех, кто смирится с потерей двадцати миллионов долларов. С ним покончено. Его отравит собственная желчь, и это произойдет, даже если поляки выберут его своим президентом.
        Продолжая улыбаться, Астафьев приблизился к столу, чтобы снять телефонную трубку. Его осанка была горделивой, а в голосе звучали металлические нотки, когда он попросил соединить его с Варшавой.
        Наблюдающий за ним Грин покачал головой, сделавшись похожим на учителя, радующегося за своего лучшего ученика. Хотя, конечно, их отношения были совсем другими.
        Президенты и мысли не допускают о том, что существуют люди умнее или опытнее их. Они принимают решения самостоятельно и совершенно не нуждаются в чьих-то подсказках.

6
        На протяжении недель, оставшихся до выборов в Польше, Грин внимательно следил за польской прессой, выуживал интересующие его статьи в Интернете и просматривал ролики на сайте «Your Tube».
        Надо полагать, несмотря на обещание, данное российскому президенту, Мирослав Корчиньский все же проболтался в своем окружении, потому что с середины июня в Сети поползли слухи, будоражащие обывательское воображения.

«В Смоленске было покушение, - писали завсегдатаи форумов и авторы блогов. - У Тусека и Астафьева кровь на руках. Продажные СМИ исказили правду. Настоящие поляки должны разгромить русское посольство и единогласно избрать президентом брата покойного Стаса Корчиньского».
        Искрой, от которой занялся этот пожар негодования, послужил фильмик неизвестного автора, продолжающийся минуту и двадцать четыре секунды, помещенный на портале
«Your Tube». Снятый мобильником, плохого качества, он изображал якобы расстрел несчастных жертв, выживших во время падения «Ту-154». Валяясь среди каких-то горящих обломков, они молили о пощаде, а русские коммандос, прибывшие на место трагедии, безжалостно добивали их из огнестрельного оружия. Выглядела эта провокация не так убедительно, как та, которую состряпали продажные офицеры ФСБ, и все же привлекала к себе внимание десятков тысяч людей, падких на сенсации. Телевизионщики же, ознакомившись с этой самодеятельной постановкой, моментально теряли к ней интерес. Слишком ненатурально смотрелись обломки самолета и
«вывалившиеся из него пассажиры». Совсем уж нелепым казалась надрывающаяся сирена, включенная для того, чтобы заглушить выстрелы.
        Позже выяснилось, что автором ролика якобы является некий киевлянин Андрей Мендерей, зарезанный ножом за свое правдоискательство. Окровавленного, его привезли в больницу, где вездесущие палачи-чекисты отключили его от аппаратуры жизнеобеспечения.
        Когда выяснилось, что никакого Андрея Мендерея в природе не существует, сторонники теории заговора не смутились, а завалили «Мировую паутину» новыми свидетельствами преступления «силинско-астафьевского режима».
        Кто-то спешно сочинил корявое пророчество под Нострадамуса: «И тогда большая металлическая птица упадет, а на ней будут находиться важные лица непобежденной страны, а на страну, охваченную хаосом и скорбью, ударит враждебный агрессор с Востока». Кто-то раскрыл страшную тайну о том, что в далекой Чечне были ликвидированы террористы, выполнившие под Смоленском заказ ФСБ: «Как сообщается на сайте кавказских партизан, в день катастрофы бронированный автомобиль министра Сергея Шойгу протаранил микроавтобус и убил более 20 пассажиров».
        Внимая этому бреду, Глеб Грин лишь посмеивался, но многие принимали подобные инсинуации за чистую монету. Один из таких впечатлительных и легковерных затесался в сплоченные ряды сотрудников российского телеканала НТВ. Озвучивая неизвестно какой по счету репортаж с места катастрофы, автор сюжета показал заходящее над Смоленском солнце, небо оранжевого цвета, немногочисленные белые облачка и перекрещивающиеся реверсионные следы, оставленные самолетами. «Вы видите этот крест? - торжественно произнес он голосом глашатая, зачитывающего божественное послание. - А рядом с ним Господь, я четко вижу в облаках белоснежную бороду и печальный лик. Это знак, посланный нам с небес, знак свыше над проклятой катынской землей».
        Телевизионного оракула из российского эфира быстренько убрали, но в Польше тухлые
«утки» размножались с невероятной скоростью. Один радиоведущий провозгласил, что Владлен Силин и Дональд Тусек вместе наблюдали за падением самолета, а потом бросились туда, чтобы изобразить скорбь на месте трагедии. Малоизвестный бойкий журналист написал в своей газете, что «все свидетельские показания, касающиеся падения «Ту-154», были изъяты спустя два часа после катастрофы». Где хранились эти показания, кто их изымал, в статье указано не было, но зловещий тон воздействовал на неуравновешенную психику самым серьезным образом. Поляки откликнулись на статью письмами, похожими на вопли отчаяния:

«Дело о массовом убийстве никогда не будет раскрыто…»

«Идет плановое уничтожение всех случайных свидетелей преступления…»

«В такой серьезной организации, как Ка-Джи-Би, утечек информации не бывает…»

«Россияне скрывают правду и злорадствуют…»

«У них всегда виноват то генерал-мороз, то генерал-туман…»

«Русские ненавидят поляков…»
        И, наконец, кто-то из этих паникеров раскрыл цель преступления, столь же безумную, сколь и он сам: «Нас хотят деморализовать, уничтожить морально, а потом и физически, ликвидировав Польшу как независимое государство».
        Конечно, все это было забавно, но быстро надоедало, поэтому Глеб Грин предпочитал черпать сведения не из бульварной прессы. Ему было любопытно выяснить, справедлив ли окажется его прогноз насчет выборов в Польше и политической смерти Мирослава Корчиньского.
        Предвыборная гонка проходила довольно бурно. После того как премьер-министр отказался баллотироваться в президенты, основных претендентов осталось двое: Бронислав Коморовский и Мирослав Корчиньский.
        Коморовскому приходилось нелегко. Вынужденный избегать воинственной риторики в адрес соперника, он осторожно бросал камешки в огород партии «Право и справедливость», отделывался общими фразами и говорил до того сладким голосом, словно перед каждым выступлением съедал банку меда.
        Мирослав Корчиньский до телефонных переговоров с Астафьевым очень отличался от Мирослава Корчиньского после этих переговоров. После того как выяснилось, что его карта бита, беднягу словно подменили. В его взгляде сквозила растерянность, он мог ни с того ни с сего разразиться речью, похожей на проповедь христианской любви. Одежда его, состоящая из неизменного траурного костюма и черного галстука, в сочетании с седыми волосами придавала Корчиньскому сходство с унылым пастором. Его задор пропал, его энергии едва хватало на пару невыразительных жестов во время речи, после чего руки его обвисали, плечи поникали, а сам он вызывал не столько сочувствие, сколько жалость.
        Недавний урок не прошел ему даром. Если прежде Корчиньский был готов поливать грязью Россию с утра до вечера, то теперь его приверженцы с изумлением слышали то благодарности в адрес «друзей-россиян», то призывы к примирению с Москвой. Наблюдая за этой метаморфозой, поляки дивились, а Грин понимал, что Корчиньский не слишком надеется на победу и опасается, что, оставшись не удел, превратится в беззащитную жертву. Его лепет про мир и взаимопонимание с Россией адресовался непосредственно Анатолию Астафьеву. Он сложил оружие. Сдался. Отказался от борьбы и претензий.
        Все-таки удар отсроченной политической смерти был нанесен. Чтобы удостовериться в его эффективности, достаточно было посмотреть на выражение лица Корчиньского. Он был убит. От прежнего задиры и бойца не осталось ничего, кроме пары заученных фраз и жестов.
        - Зомби, - заключил Грин накануне выборов. - Политический труп. Еще не все это понимают и будут голосовать за тебя, пан, по инерции. Но потом твой электорат прозреет. Голоса разделятся примерно пополам. Следовательно, в любом случае власть придется делить, а разделенная власть - это как половина короны на голове. Долго ли удержится?
        Он не ошибся. Предварительные результаты выборов, состоявшихся в Польше в воскресенье, 20 июня, подтвердили его диагноз. Как сообщили СМИ, за исполняющего обязанности президента, спикера сейма Бронислава Коморовского проголосовали 41 % избирателей. Лидеру оппозиционной партии «Право и справедливость» Мирославу Корчиньскому отдали свои голоса 37 % избирателей. Ни тому, ни другому не удалось преодолеть пятидесятипроцентную планку. Исход кампании должен был решиться во время второго тура в воскресенье, 4 июля.
        Включив телевизор в понедельник, когда в масс-медиа начали просачиваться данные предварительного подсчета голосов, Грин не без злорадства отметил, что Корчиньский и Коморовский идут к финишу бок о бок, то опережая один другого на пару процентов, то отставая. Не дожидаясь окончательного результата, Грин стал собираться в давно запланированный и долго откладывавшийся отпуск. В отличие от политических обозревателей он не усматривал никакой интриги в дальнейшей гонке. Для него все было ясно. Судьба человека, так долго и последовательно ненавидевшего Россию, была предрешена. Корчиньский и Коморовский представляли собой некоторое подобие Тянитолкая из старой сказки про доктора Айболита. Одна голова тянула вперед, другая назад. В результате Тянитолкай был способен лишь перетаптываться на месте.
        - Эксперимент закончен, - сообщил Грин президенту России, позвонившему ему, чтобы поздравить с благополучным завершением истории, стоившей кому жизни, кому здоровья, а кому нескольких преждевременных седых волосков.
        - Эксперимент? - переспросил президент. - Какой эксперимент?
        - Уникальный для современной Европы, - ответил Грин, смеясь. - Больше не осталось ни одной демократической страны, которой бы управляли близкие родственники. Мир их праху.
        - Ну-ну, не злорадствуйте.
        - Я всего лишь констатирую факт.
        - Что ж, до сих пор это у вас неплохо получалось, Глеб Георгиевич, - заметил Астафьев. - Посмотрим, как пойдут дела дальше.
        - Надеюсь, после отпуска еще лучше, - пробормотал заподозривший неладное Грин. - Завтра я улетаю в Испанию.
        - Сейчас мы проверим, насколько точным будет ваш прогноз насчет вашего собственного будущего. Ближайшего. - Помолчав, Астафьев осведомился: - Итак, где вы проведете завтрашний день? На морском побережье или в Подмосковье, где, говорят, воздух намного чище и полезнее?
        - Со скольких раз? - уныло спросил Грин.
        - С трех, - милостиво разрешил Астафьев.
        Ответом ему был тяжелый вздох, похожий на порыв ветра, прозвучавший в телефонной трубке.
        Грин оглянулся, с печалью разглядывая чемодан, наполовину заполненный вещами. Не нужно было обладать дьявольской проницательностью, чтобы понять, что чемодан в ближайшее время не понадобится. Если только после визита в резиденцию президента Грину не придется срочно выехать еще куда-то, кроме Испании.
        Куда на сей раз? В разомлевшую от сытости и безделья Европу? В знойную Азию с ее минаретами, напоминающими крылатые ракеты, готовые взлететь в небо? На Дальний Восток, где узкие глаза жителей заставляют тебя чувствовать себя так, словно к тебе постоянно присматриваются или в тебя целятся со всех сторон? В нервозную Америку, которая шарахается от собственной тени и готова подать в суд на саму себя? В удивительную Австралию, жители которой преспокойно расхаживают вниз головами?
        Стремительно испортившееся настроение так же стремительно исправилось. По правде говоря, Грин понятия не имел, чем займет себя во время десятидневного отдыха на побережье Испании. Крутить курортные романы? Предаваться бесконечному чревоугодию в ресторанах? Безуспешно перебарывать сонную одурь на пляже? Все это могло осточертеть Грину уже на третий или четвертый день, а потому, невольно усмехнувшись углом рта, он сказал:
        - Сдаюсь.
        - И это правильно, - одобрил Астафьев. - Иногда полезно сдаваться на милость победителя. Завтра в десять часов утра жду вас у себя. Прямо оттуда вы отбываете в командировку. В длительную или нет, это зависит лишь от вас, Глеб Георгиевич.
        Попрощавшись, Грин подошел к чемодану, присел на корточки и приподнял кончик дивного серебристо-голубого галстука, приобретенного специально для отпуска. Стоит ли брать его с собой в командировку?
        - В длительную или нет, это зависит лишь от вас, Глеб Георгиевич, - пробормотал он по старой своей холостяцкой привычке болтать с самим собой, когда болтать больше не с кем. - А вот то, вернетесь ли вы домой из этой командировки, зависит уже не только от вас. Обычно разные люди делают все, чтобы вы остались в их стране навсегда. В специально отведенных для этого местах с трогательными надписями на каменных плитах. Хотя вам, Глеб Георгиевич, эпитафию вряд ли напишут. А посему задерживаться на чужбине вам незачем.
        Ерничая таким образом, Грин не улыбался, а сохранял полную серьезность, как человек, которому не до шуток. Так оно и было. Завтрашний вызов к президенту России вряд ли сулил что-нибудь веселое. Отбросив светлый галстук, Грин полез в шкаф и извлек оттуда другой, темно-синий, в тон костюму, который намеревался надеть завтра. Он любил быть готовым заранее.
        Ко всему и всегда.