Зацаринный Сергей, Венгерская Вода- библиотека РусЛит

Венгерская вода Сергей Зацаринный
        Мастера исторического детектива
        1355 год. Торговец благовониями из Египта бесследно исчезает во время поездки в Золотую Орду. На поиски отправляется его брат. Идя по следу, он все далее углубляется в просторы Великой Степи, пока не оказывается в городе Мохши, затерянном в глухих лесах у самой окраины таинственной Страны Мрака. Ему и его новым друзьям предстоит распутать клубок старинной тайны, завязанный вокруг гробницы некогда могущественной царицы Баялунь, супруги хана Узбека.
        Ожившая сказка оказывается смертельно опасной.
        Сергей Зацаринный
        Венгерская вода

* * *
        Настанет день, когда все скрытое окажется явным,
        и не найдется у человека помощника,
        способного изменить участь, уготованную ему.
        Коран. Сура 86, «Ат-Тарик»
        I. Ночь над Каиром
        «Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи». Давным-давно этими словами старый сказочник прерывал свой неспешный рассказ. На самом интересном месте. Как и сейчас, тогда до рассвета было далеко. Царила ночь, и наступало время ложиться спать.
        На улицах Каира сейчас меняется вторая ночная стража. Самое глухое время. Ни огонька, ни души. Только шум ветра в листве и ленивая перекличка караульщиков. Величайший из городов, украшение вселенной, спит сейчас там за горизонтом, у подножия усыпанного звездами ночного свода. Далеко во тьме мерцает цепочка огоньков - факелы всадников освещают путь свите султана Захира Баркука, который возвращается в свой дворец.
        Я не видел его много лет. Хоть и жили мы в одном городе, но что за дело могущественному повелителю страны Миср, защитнику ислама, до торговца, пусть даже очень богатого? Наши пути проходят по разным местам и никогда не пересекаются. Почти никогда.
        Сегодня он вдруг навестил меня. Неожиданно и без всякого предупреждения. Когда я увидел султана, идущего по обсаженной розами дорожке к моему дому, радость смешалась в моем сердце с грустью. Его борода была белой как снег, и я сразу понял, почему он приехал. Он приехал попрощаться. Сразу вспомнилось, что и моя борода такая же седая. Оба мы подошли к тому порогу, когда человеку больше хочется смотреть назад, чем вперед. Потому что почти все позади.
        Баркук приехал, чтобы вспомнить прошлое. Хоть и не сказал об этом. Сегодня правоверные третий день отмечают праздник жертвоприношения Ид аль-Адха. За это время они уже угостили соседей и родных, друзей и нуждающихся. Возвращаются будни с их обыденностью и постоянством. Мне посчастливилось принять угощение от самого султана.
        Повелитель приехал не один. Он прихватил с собой ходжу Мехмеддина Исмаила. Этот преисполненный всяческих достоинств муж неделю назад вернулся из далеких северных стран, куда он был направлен с посольством эмира Тулумена Алишаха. Ходжа побывал у самого золотого престола великого хана Улуса Джучи Тохтамыша и своими глазами видел его падение.
        Мы сидели втроем за дастарханом под яркими звездами и слушали страшный рассказ ходжи. Про невиданную в кровопролитии и упорстве трехдневную битву на реке Терек, где сошлось войско Золотой Орды с армией Железного Хромца из Самарканда, когда удача клонилась то в одну, то в другую сторону и солнце победы светило то Тимуру, то Тохтамышу. Как закатилась счастливая звезда надменного хана и рухнуло под копыта врага его злосчастное царство.
        Египетские послы едва унесли ноги. С большим трудом они сумели добраться до Каффы. Порт Тана в устье Дона уже стал пепелищем и обителью мертвецов, откуда можно теперь отплыть только в царство теней. Заняв огромные деньги у ростовщиков, посольство сумело попасть на корабль, унесший из этого горнила бед.
        Спасавшиеся в Каффе от победоносного войска безжалостного Тимура рассказывали, что Тохтамыш с остатками приближенных бежал куда-то в северные леса, а неприятель гнался за ним по пятам, обращая земли на своем пути в пустыни, усеянные костями. Последним известием было, что железный эмир достиг земель русов, откуда повернул к стоящей на великой реке Итиль столице Золотой Орды Сараю.
        Ночь была теплой, в листве перекликались ночные птицы, легкий ветерок доносил аромат цветов из сада. Было тихо и хорошо. Страшной сказкой, какими щекочут воображение скучающих завсегдатаев уютных базарных харчевен, казался рассказ ходжи.
        - От русских к Сараю две дороги, - после недолгого молчания сказал султан, - одна через Укек, вторая через Бельджамен.
        - Обе они идут через Мохши, - добавил я.
        Мне все стало ясно. Почему султан вдруг приехал меня поздравить, зачем привез ходжу Исмаила. Он хотел вспомнить прошлое. Плевать, что тогда он не был султаном и у него не было даже халата, только ношеный тулуп из овечьей шкуры зимой и летом. Перед ним не расстилали вышитую шелками скатерть, не уставляли ее изысканными лакомствами. Все равно за прошедшие сорок лет Баркук так и не полюбил сладости, отдавая предпочтение жареному мясу, как в бедняцкой юности.
        Мне было уже понятно, что он попросит дальше.
        - У тебя есть венгерская вода?
        Я засмеялся:
        - Сейчас ее везде называют «вода венгерской королевы».
        На лице султана не дрогнула ни одна жилка. Он так и не промолвил ни единого слова, даже не пошевелившись, пока по моему приказу слуга нес флакон с эликсиром. Баркук капнул себе немного на ладонь и поднес ее к лицу, закрыв глаза. Ничто так не оживляет память, как запах. Я понимал, что сейчас он унесся на сорок лет назад, в далекий северный город, затерявшийся в глухих лесах бескрайнего улуса Джучи.
        Потом он сунул флакон за пазуху, быстро поднялся и стал прощаться. Путь до Каира неблизкий. Глядя на его ссутулившуюся под гнетом прожитых лет спину, я подумал, что, может быть, больше его не увижу. По крайней мере в этой жизни. Он султан, я купец. У каждого из нас своя дорога.
        Приказав перенести кушанья на крышу, я поднялся следом и долго смотрел, как в темноте удаляются огни факелов. Теперь они едва мерцали, словно упавшие на землю звездочки.
        Вот тогда мне и вспомнились слова из моего детства.
        До рассвета еще далеко, а значит, не закончилось пока время сказочника.
        Все земные судьбы изначально начертаны огненным каламом. Неспроста именно сейчас мне была прислана весточка из минувшего далека. Зачем? Когда рухнуло в прах великое царство и стали тенями его обитатели, руинами его города, почему эта весть через моря настигла меня в моем далеком уединении и пробудила воспоминания?
        Может, для того, чтобы я не дал им уйти вместе со мной, а оставил грядущим поколениям? Если так, то сейчас самое время. До рассвета еще далеко. Нужно позвать писца с чернильницей и бумагой, и когда над пустыней начнет восходить солнце, на листы ляжет еще одна сказка, которую, возможно, рассказчик когда-нибудь прибавит к тем, что составляют драгоценное ожерелье Тысячи ночей.
        Память моя ослабла. Давно минувшие события перемешались с недавними, былое с услышанным, прочитанным и приснившимся. Что с того? Ведь это будет сказка. Пройдет совсем немного времени, и уже никто не сможет разделить, что в ней правда, а что вымысел. Даже сейчас я не знаю, кто из участников этой истории жив, кроме нас с Баркуком. Да и нам осталось недолго.
        Сорок лет назад в дремучих лесах у самых дверей Страны Мрака в царстве могучего хана Джанибека мне рассказали о мудреце, который много лет искал истину, иссушая свой разум науками, а закончил век простым сказочником, скрывая даже свое настоящее имя.
        Да и что такое истина?
        Вот я говорю, что история эта случилась сорок лет назад. Но сейчас на дворе 797 год от переселения Пророка нашего в Медину. А тогда был 756-й. Сорок лет я считаю по летоисчислению христиан. Так удобнее. Они меряют жизнь по солнцу, и март у них всегда весна, а январь - зима. Сейчас у них октябрь. Октябрь 1395 года. А тогда был март. Я точно помню, когда началась история, которую я собираюсь рассказывать. Третьего марта 1355 года. У нас это был месяц сафар. Она началась на этом самом месте, где я сижу сейчас. На крыше старого родового дома, куда меня позвал мой дед.
        Тогда тоже была ночь. Здесь на крыше вообще мало что переменилось. Даже кресло, где сидел дед, старинное тяжелое широкое кресло из драгоценного черного дерева, стоит там же, где и тогда.
        Мои предки всегда любили дорогие прочные и надежные вещи, которые пережили времена и поколения. Сам этот дом построен больше двух веков назад к югу от Каира, где мой прапрадедушка присмотрел красивое место, куда в пору разлива доходят воды Нила. О том, почему он не захотел жить в городе, а поселился в усадьбе на довольно приличном расстоянии от него, говорили разное.
        Одно из семейных преданий гласило, что прапрадедушка часто проводил время среди безмолвных древних развалин, что лежат у самого края пустыни в паре фарсахов от нашей усадьбы. Искал не то сокровища, не то тайные свитки. Только что может найти маленький слабый человек среди этих поражающих воображение руин? Не для того древние мудрецы воздвигли эти горы из камня до самых небес, чтобы до их содержимого мог добраться простой смертный.
        Хотя часто приходилось слышать рассказы о счастливчиках, которые попадали там в таинственные подземелья, полные несметных сокровищ. Некоторым даже удалось выбраться на свет божий с мешком золота. А сколько их сгинуло безвестно в подземных лабиринтах, знают только злые духи пустыни, что прячутся среди мертвых камней.
        Странная тяга к неизвестному вообще была у нас в роду. Может, она пошла от имени? Тарик. Меня наше родовое прозвище волновало с самого детства. Особенно то, что так называется одна из сур Корана. В ней говорится о звезде, манящей своим светом, и о пути, предначертанном каждому от рождения до дня Суда.
        Мне все время казалось, что в нашем имени кроется некий тайный смысл. Хотя мой дед, который, несмотря на свой великий ум, рассудительность и деловую хватку, был человеком веселого нрава и любил давать всему простые объяснения, часто говорил, что оно просто означает «ночной странник». Предки наши жили в Йемене и часто ходили с караванами. Иногда из-за сильной жары в пустыне идти приходилось по ночам. Отсюда и прозвище.
        В детстве мне нравились рассказы о караванщиках, которые идут ночами, глядя на путеводную звезду. Часто, выходя ночью в сад или забираясь на крышу, я смотрел на бездонное небо, сияющее таинственными письменами, смысл которых способны познать лишь посвященные. Одни читают по ним пути караванов и кораблей, другие - судьбы людей и царств. Путешествующие по южным морям и пустыням всегда чтили звезду Сухейль. Ее еще называют Йеменской. Она указывает направление на юг.
        Мои предки тоже жили на юге, в Йемене. В благословенной Счастливой Аравии. С незапамятных времен они торговали ладаном - драгоценной благоуханной смолой, которую собирают с деревьев в тамошних горах. Несколько веков купцы из рода Тарик везли его караванами в города Сирии и Египта. Может, и само имя их - это искаженное «тарин» - благовония? Кто знает.
        Опять бесплодная любовь к мудрствованию уводит меня в сторону от прямого пути. Хотя так ли он хорош, этот самый прямой путь? Если идти по нему, то и в имени нашего рода тоже нет ни тайны, ни загадки. Звали Тариком далекого предка - чего проще? Где тут сияющая звезда, указывающая путь каравану в бескрайней ночи? Сказочные благовония, нагруженные на спины неторопливых верблюдов? Утоптанные веками караванные тропы? Ладанный путь - само название как волшебная сказка. Случайно ли он проходит через священную Мекку, Город Пророка и Иерусалим? До тех пор, пока в здешних краях не появились франки, мои предки каждый год проходили этот путь, словно совершая паломничество.
        Потом времена поменялись. Армии рыцарей с крестами на плащах захватили святой город Иерусалим. Купцы, пилигримы, просто странники из закатных стран и раньше не были редкостью в сирийских портах, а теперь они стали хозяевами.
        В соборах и церквях франков при богослужении курили ладан.
        Один из моих предков сразу сообразил, что теперь можно торговать напрямую, и перебрался поближе к тамошним портам, в Египет. Дела сразу пошли в гору. Да и сама жизнь в Каире открывала невиданные доселе возможности.
        Мудрейший ибн-Хальдун, часто удостаивающий меня своей беседой, вспоминал, что, когда он еще жил в Магрибе, один путешественник сказал ему: «Воображение обычно превосходит увиденное воочию, ибо воображение безгранично, вот только Каир превосходит всякое воображение». Ведь это не только город чудес и богатств, это еще город знаний и наук.
        Торговцы благовониями окунулись здесь в мир алхимиков и москательщиков. Этот мир, мало понятный непосвященным, изобиловал тайными тропами, которые нередко уводили в самые неожиданные места. Ароматы и снадобья, загадочные эликсиры и чудодейственные бальзамы. Теперь помимо ладана на складах рода Тарик появились мускус и амбра, диковинные травы, а число служащих пополнили москательщики и аптекари. Покупателями теперь часто были евнухи, управляющие гаремами, дипломаты и иностранные гости.
        Мой дед был очень богатым и влиятельным человеком. В ту пору, о которой пойдет речь, ему выпала нелегкая участь поднимать из руин вековое дело предков. За несколько лет до этого страшная эпидемия чумы оборвала нити бесчисленного количества человеческих жизней, смешав судьбы целых царств.
        Я был еще мал, но хорошо помню тот ужас, который объял тогда всех. Обезлюдели города, тела валялись на улицах, и уже ни во что не ставились старые меры и ценности. Все думали, что настал конец света, и готовились только к худшему.
        Всевышний милостив. Страшный мор ушел, мертвых похоронили, живые вернулись к своим заботам.
        Торговле был нанесен огромный урон. Покупателей стало мало, мало товаров. Что-то сильно выросло в цене, что-то упало.
        Я плохо представляю дела деда в это время. В меня, видимо, вселился дух моего любознательного прапрадедушки, и я с самого детства тянулся к знаниям и наукам. Заметив это, дед не стал требовать, чтобы я обучался наследственному ремеслу торговца, и отослал меня в медресе при мечети Аль-Азхар в Каире, где я и блаженствовал вдали от мирской суеты, среди мудрых книг и собеседников. Родителей моих унесла чума, но были другие внуки, которые со всем рвением готовились взять в свои руки семейную торговлю благовониями.
        Поэтому, когда весной 756 года за мной прибыл посланец от деда с требованием немедленно приехать к нему, я удивился.
        Тогда жизнь в Каире только-только вошла в прежнее однообразное русло после беспорядков осенью прошлого года, когда эмиры свергли султана Салиха и посадили на его место султана Хасана. В государстве всем стал заправлять главнокомандующий-атабек Шайчун. Нас, простых смертных, это мало касалось. Власть делили постоянно, на троне и возле трона все время что-то менялось. Мне и в голову не приходило, что срочный вызов как-то связан с придворными делами.
        Отсюда начнется мой рассказ. Но перед этим я по старой привычке взгляну на звезды.
        Как и тогда, светит на юге путеводная Сухейль, через весь небесный свод протянулся Соломенный Путь. Он уходит туда, где за утонувшим во тьме краем земли лежит холодная Страна Мрака, над которой царит неподвижная Альрукаба. О чем меня предупреждали в то время и что говорят теперь эти прекрасные вечные письмена?
        Тогда была весна и не было видно одну из звезд, которая сейчас зловеще мигает мне с вышины. Имя ее Алголь. Злой дух. Блеск ее переменчив, и сегодня она сияет особенно ярко. Значит ли это, что сейчас в подлунном мире торжествуют силы зла? Звездочеты знают, что пройдет всего пара дней, и блеск ее уменьшится. А зла не станет меньше.
        Светила не правят нашими судьбами. Они лишь помогают нам не заблудиться на этой грешной земле. Сказано: «Он поставил звезды для вас для того, чтобы по ним вы во время темноты на суше и на море узнавали прямой путь».
        Мои предки в своих ночных странствиях по знойным южным пустыням всегда обращались к звезде Сухейль со словами: «Укажи нам путь!» Эти слова запали мне в душу с самого детства. Каждый раз в часы сомнений или при начале нового дела я повторял их как заклинание. Сорок лет назад я так же произнес их, хотя дорога моя лежала в противоположную сторону, в Страну Мрака, над которой царит недвижимая Альрукаба.
        Вот и сейчас, обратив свой взор на север и устремившись туда мыслью и душой, прежде чем на бумагу лягут первые строки моего рассказа, я говорю: «Звезда Сухейль! Укажи мне путь!»
        II. Ветер не всегда дует, куда хочется кораблю
        Посланцы от деда прибыли на исходе дня. Я вышел после предвечернего намаза и сразу увидел их со ступеней мечети. Солнце уже приобрело медный оттенок, а его лучи, заливающие площадь, стали тусклыми. Высокая мрачная фигура с лицом, закрытым куском ткани, бросалась в глаза даже в сутолоке каирской толпы. Это был Симба - чернокожий невольник моего деда.
        Мальчиком его купили на рынке Адена у торговцев, привозивших рабов, слоновую кость и эбеновое дерево из таинственной страны зинджей. Они дали ему имя Симба, ибо он происходил из племени бесстрашных охотников, живущих в самом сердце Земли Черных. Отважные воины, не имевшие иного имущества, кроме скота, и не знавшие другого богатства, кроме отваги, держали в страхе купцов, ищущих тропы к сокровищам этого сказочного края. Говорили, что ни один юноша у них не может называться мужчиной, пока не убьет льва одним только ножом.
        Никто не отваживался проникнуть в их края, а пленники из этого племени были чрезвычайно редки и столь же чрезвычайно дороги. Имя Симба означало «лев» на языке зинджей. Так и назвали невольника, продаваемого как особый редкий товар, чтобы набить цену. Несколько лет его обучали боевому искусству где-то в Сирии, поговаривали даже, что в одном из исмаилитских замков. Там Симба приобрел привычку закрывать лицо платком. Дед держал его всегда при себе. Возможно, именно потому, что тот хорошо изучил все приемы тайных убийц.
        За все эти годы Симба не стал хорошим наездником, так и не полюбив верховую езду. Сейчас он, спешившись при первой же возможности, держал коней под уздцы.
        Его спутник остался в седле. Здесь, на площади возле мечети, он привлекал всеобщее внимание своей заморской суконной шляпой, надетой поверх чепца-бегуина. Человек в одежде франка был нечастым гостем возле Аль-Азхара, и если все остальное скрывал дорожный плащ, то головной убор бросался в глаза издали.
        Это был человек, положение которого я не смогу описать даже сейчас, когда знаю о нем намного больше, чем тогда. Вряд ли его можно было назвать работником или компаньоном, хотя отчасти он был и тем и другим. Я знал, что он занимается алхимией, таинственнейшей из наук. Одно это предавало его фигуре в моих глазах едва ли не более зловещий ореол, чем угрюмая мрачность Симбы. Звали его Самит. Молчальник. Кто очарован дивными сказками прекрасной Шахерезады, сразу вспомнит, что это имя болтливого цирюльника, рассказывавшего о себе и своих многочисленных незадачливых братьях.
        Нашего Самита на самом деле звали Мисаилом. Самит было прозвищем, которое подходило к нему лучше любого другого. Может ли быть более подобающее имя для алхимика? «Храни тайну от непосвященных!» всегда было девизом этого ремесла.
        Кроме того, Самит хорошо знал язык кипчаков. В стране, где кипчаками были сам султан, его эмиры, любимые жены и самые доверенные лица, где из кипчаков состояли лучшие отряды, решавшие, кому править, а кому быть в опале, это знание открывало многие пути.
        Дед часто брал его с собой переводчиком на встречи с важными людьми.
        Несколько лет назад, когда впал в немилость проклятый ибн Зунбур - христианин, вкравшийся в доверие к султану и прибравший к рукам едва не весь Египет, по Каиру пошла волна избиения его единоверцев. Тогда толпа набросилась на бедного Самита прямо на улице, привлеченная его нездешним платьем. К счастью, он увидел проезжавших невдалеке мамлюков и закричал им по-кипчакски. Этого было достаточно, чтобы те, выхватив сабли, устремились на выручку.
        Смутное время осталось в прошлом, но Самит по сей день не любил покидать надежные стены дома, принадлежащего моему деду.
        Едва я приблизился, он сказал:
        - Тебя срочно требует к себе твой дед. Меня тоже. Симба только сейчас прискакал.
        Мой дед был мудрым человеком. Очень предусмотрительным. А для предусмотрительного, как известно, не бывает неожиданностей, как для запасливого - черных дней. Никогда он не тревожил меня вот так внезапно, да еще на ночь глядя. Значит, что-то случилось. Что-то из ряда вон выходящее.
        Уже садясь на подведенную Симбой лошадь, я подумал: что может связать меня с молчальником-алхимиком, проводившим дни в вызывании духов веществ и стихий? Знания, к которым стремился я в медресе, лежали совсем в ином мире. В мире людей и идей.
        Когда мы выехали за городские ворота, уже совсем стемнело, из пустыни за Нилом потянуло холодным мраком. От полнолуния прошло совсем немного времени, и ночное светило залило окрестности призрачным сиянием. Можно было скакать быстрее.
        Ежась от холода и лая шакалов, раздававшегося во тьме за придорожными кустами, я силился угадать причину этого внезапного вызова. Совершенно ясно, что с этим как-то связан Самит. Что могло одновременно коснуться меня и его?
        Я вспомнил, что отец Самита некогда служил в какой-то конторе у венецианцев в Александрии захудалым приказчиком на побегушках. Потом его судьба в одночасье переменилась. Он разбогател.
        Откуда бедолаге, неведомо почему мыкавшемуся за морем, вдали от родных краев, привалило богатство, я не знал. Только распорядился он им в высшей степени неожиданно. Вместо того чтобы завести свое дело в Александрии, где было много соплеменников, он убрался оттуда подальше. В Каир. Где стал компаньоном моего деда, передав ему свои деньги. Ходили слухи, будто причиной тому была его жена, ставшая вхожей к самой царице Тогай, супруге великого султана Насира. Потом страной завладели эмиры-кипчаки, а мать Самита принадлежала к знатному кипчакскому роду. Вроде даже приходилась самой царице дальней родней.
        Отец отвез тогда Мисаила за море, в землю франков, в учение. Там он прожил почти десять лет. Потом, когда в Великую чуму умерли его родители и младшие братья, дед, узнав место пребывания юноши, отправил ему письмо с этой горестной вестью. Предложил выкупить долю отца и отослать деньги. Но Самит приехал сам.
        Тогда у него еще не было этого прозвища и все завали его Мисаилом. Дела у деда после чумы только-только шли на поправку. Проживший много лет в чужих странах юноша оказался совсем непригодным к торговле, зато хорошо разбирался в таинствах и особенностях превращений и скрытых свойствах веществ. Воистину бесценное умение для тех, кто имеет дело с волшебным миром благовоний.
        Поселившись в одном из наших каирских домов, юноша с головой ушел в постижение законов и тайн царства ароматов. Он обзавелся целой лабораторией необычных сосудов, замысловатых печей, диковинных склянок и трубок всех размеров и форм, надежно укрытой в задних комнатах от посторонних глаз. Я даже побывал там однажды с одним из учителей нашего медресе, подобно Самиту занимавшемуся великим искусством алхимии. Таких тоже было немало под стенами Аль-Азхара, особенно среди изучавших врачевание. Самит общался с ними, бывало заглядывал в медресе, навещал меня, передавая весточки от деда, с которым часто виделся.
        Помню, какое неизгладимое впечатление произвела на меня тогда его лаборатория. Блеск потускневших медных шаров, соединенных друг с другом, стеклянные сосуды, наполненные разноцветными жидкостями, очаг, верх которого был окован металлическими листами. Коробочки, ящички, мешочки, пучки трав под потолком. Но самым необычным и зачаровывающим был запах. Это была ни на что не похожая смесь ароматов и зловоний, сразу переносившая посетителей в какой-то иной мир, где царят совсем другие законы, которые нельзя выразить словами.
        Едва вдохнув этот запах, ты начинал неумолимо ощущать присутствие невидимой, но могущественной силы, заточенной опытной рукой в плен всех этих баночек, коробочек, в медные темницы блестящих кубов и сосудов, за прозрачные стенки бутылок и склянок. Запечатанные силой тайного знания яды, приворотные зелья и одурманивающие снадобья, вселяющие силу или навевающие печаль ароматы затаились до поры до времени в своих убежищах, как джинны, ожидающие желанного часа свободы.
        Особенно меня поразило количество ламп. Больших и малых, металлических и стеклянных. Почему-то сразу вспомнилась сказка про Ала ад-Дина.
        Нередко потом, уловив где-нибудь аромат необычных благовоний, я ловил себя на мысли, что они, быть может, родились вот в такой лаборатории, силой покорных джиннов, выпущенных из запечатанных волшебными заклинаниями сосудов. Кто знает, как далеко заходит их власть, незаметно проникающая в человеческое тело и ласкающая душу? Тех моих учителей, что увлекались врачеванием, этот вопрос занимал очень сильно.
        Только какое отношение все эти алхимические тайны могли иметь ко мне? Я никогда не занимался наукой превращений.
        Самит знал много языков. Особенно часто в делах деда ему пригождался кипчакский. За десять лет учения за морем выучил тамошние наречия и латынь - язык мудрости франков. Ничто из этого не имело никакого отношения ко мне.
        К тому времени, когда мы подъехали к воротам дедовского дома, в мою голову так и не пришло ни одной мысли, которую я мог хотя бы отвергнуть, что наполняло душу неуверенностью и трепетом. Самит всю дорогу тоже молчал. Впрочем, что с него взять? Молчальник - он и есть молчальник.
        Было уже за полночь, и ущербная луна переместилась далеко к северу. Зато путеводная Сухейль засияла на юге со всей силой. Стало совсем холодно. Со дня на день из пустыни подует горячий хамсин, который на два месяца наполнит воздух смесью зноя и песка, но сейчас ночью даже в дорожном плаще было зябко. Когда мы добрались до цели, тревожные думы из моей головы уже совсем вытеснили мысли о покинутой в Каире уютной комнате, где пышет теплом жаровня с углями и сытно пахнет приготовленная на ужин курица с рисом.
        Поэтому первое, что уловил мой замерзший нос у ворот, был запах кебаба, долетавший из дома.
        Дед ждал нас на крыше. Он сидел в старинном кресле из черного дерева между двумя жаровнями, полными раскаленных углей. Светильники не горели, только в стороне курилось какое-то благовоние. Пахло мятой. Дед всегда вдыхал этот аромат, когда много думал перед принятием важного решения.
        Едва ступив с лестницы, я ощутил сильный запах корицы от чашки на столе. Значит, дед пил гешир - напиток из абиссинских ягод, которые ему привозили из Йемена. Они прогоняли сон и вызывали прилив бодрости.
        - Ты, наверное, привык видеть этот напиток в руках дервишей, собирающихся молиться всю ночь до утра? - усмехнулся дед, в свойственной ему манере говорить так, как будто он шутит. - Только дело не терпит отлагательства. Я уже сделал необходимые распоряжения, и теперь мне нужно только ваше согласие. Пропал Омар.
        Омар был мой двоюродный брат, в отличие от меня избравший стезю торговца. Именно он готовился взять в свои руки наши семейные дела после деда. В прошлом году он отправился в Константинополь, но до сих пор от него не было никаких известий. Собственно, он должен был вернуться прошлой осенью. Весть о его исчезновении уж никак не требовала спешки и срочной беседы среди ночи.
        Дед указал нам с Самитом на стол с блюдом ароматного кебаба и отхлебнул из чашки.
        - Я пригласил вас обоих для того, чтобы вы отправились на его поиски.
        Дед выдержал долгую паузу, давая нам оправиться от изумления, и ласково продолжил:
        - Вы ешьте, ешьте. А я пока расскажу всю эту историю с самого начала. В прошлом году один знакомый купец отправился за рабами в улус Джучи. Дорога дальняя, морем. Сначала до Константинополя, потом до Каффы или Таны. Торговля эта нешуточная, ибо рабы идут на пополнение армии. Главный покупатель - казна. Деньги здесь ворочаются немалые. Вот Омар и позарился. Заодно меня, старого дурака, с пути сбил. Для покупки рабов нужны деньги, поэтому торговцы обычно берут с собой товары для продажи, чтобы с выручки все и купить.
        Омар придумал взять на продажу благовония. Обычно мы их сдаем посредникам в здешних портах. Ладан, например, идет к франкам, нам туда хода нет. К грекам тоже. Вот Омару и пришла в голову мысль попробовать добраться до Сугдейского моря. Там властвует хан Джанибек, они с нашим султаном друзья. До христианских земель рукой подать. Это же золотое дно! В каждом храме ладан курят. Дела сейчас после чумы плохо идут, покупателей мало. А купец тот поедет с султанской дорожной грамотой, кто его тронет? Вот так отправил я Омара с грузом ладана. Ровно год назад. Но вернулся тот купец осенью один.
        Дед задумался, печально глядя на бесстрастную луну. Это была только присказка.
        - Все было в порядке. Рабов купец привез, взял хорошую цену, со мной расплатился по полной. Передал привет от Омара. Сказал, что тот остался там еще по каким-то делам. По каким, неведомо. Торговый промысел таков, что здесь никто никого не выспрашивает - только если сами рассказывают. Что-то очень выгодное наклюнулось. Страна дальняя, неведомая. Всяко бывает. Зимой через море пути нет. Я думал, летом Омар вернется. А сегодня пришло письмо из Трапезунда. С караваном привезли. Заемное, на имя Омара. Прислали здешнему меняле.
        Дед снова замолчал. По мере рассказа голос его становился все более суровым, и от былой шутливой манеры не осталось и следа. Настоящий купец не может шутить с деньгами. Возможно, опытный делец уже все понял бы из этого рассказа, но мы с Самитом были далеки от всех торговых тонкостей. Это понимал и дед. Тяжело вздохнув, он продолжил:
        - По этому письму я должен выплатить почти тридцать тысяч иперперов. Сумма огромная. Кредитор не стал дожидаться оплаты, перепродав долг тамошнему меняле. По какой причине тот не попытался получить долг с самог? Омара там, в улусе Джанибека? Ведь это было бы намного проще, да и выгоднее. Раз меняла переслал письмо сюда в Каир, значит, никакой возможности решить все на месте у него не было.
        Выразительно помолчав, он закончил:
        - А раз сам Омар не приложил своего письма, то значит, и его судьба неизвестна. Он пропал.
        Ветры часто дуют не туда, куда хочется кораблю. Эти слова деда, сказанные той ночью, я запомнил лучше всего. На всю жизнь. Он сказал их, когда я стал отказываться. Тогда мне все это казалось каким-то безумием.
        Ехать куда-то за тридевять земель, на край света. В страну, языка и обычаев которой я не знаю. Зачем? Если с Омаром что-нибудь случилось, то уж я точно не смогу ему помочь. Он старше и намного опытнее меня в жизни и в делах. Разве не лучше нанять знающего человека, умеющего распутывать зловещие тайны?
        - Что бы там ни случилось, никто не в силах помочь, кроме правителя той страны. Это земля ислама. Хан Джанибек имеет мусульманское имя Махмуд. На своих монетах он пишет «султан правосудный Джелал эд-Дин», что означает «величие веры». Кто знает, что за узел там запутан? Может, его можно только разрезать? Тогда придется просить защиты и помощи у хана. Кому пристало это делать, как не родственнику? Ты несколько лет изучал законы, поэтому сможешь достойно выступить перед тамошними кади.
        Кроме того, тебе придется действовать там от моего имени, с моей печатью. Это слишком большая ответственность и великий риск, чтобы я мог положиться на чужого человека. Что может взбрести ему в голову, когда он окажется за три моря отсюда, вне досягаемости здешних властей и законов?
        Тем более все, чего я хочу, - это чтобы ты достиг пределов царства Джанибека и подал заявление о пропаже Омара. Больше ничего. Тебе не нужно никуда совать нос. Мало того, я это тебе строжайше запрещаю!
        Голос деда дрогнул, и он заговорил тише и проникновенней:
        - Мне самому не хочется тебя туда посылать. Но другого выхода нет. Если Омар не найдется, тебе все равно придется принимать мои торговые дела. Моих детей унесла чума. Остались только вы - два внука. Конечно, есть еще зятья, но мне хотелось, чтобы наше семейное дело и дальше носило имя Тариков. Кроме того… Не буду тебя обманывать. Дела мои не так уж хороши. Мне сейчас нечем платить этот долг. Вряд ли удастся и занять нужную сумму для его погашения. Выход один - отказаться платить под предлогом, что сделка была заключена незаконно. Я уже сказал об этом меняле, сообщив, что послал своего внука выяснять обстоятельства дела.
        Слов нет - дед был настоящий делец. Уж если он раскинул сеть, то не оставалось ни малейшей лазейки.
        Вот тогда, похлопав меня по плечу, он произнес те самые слова, врезавшиеся в мою память на всю жизнь. Эта бесхитростная поговорка подействовала на меня сильней, чем мудрые речи о неизбежности судьбы и превратности предначертаний.
        Словно в подтверждение неожиданный порыв ветра вздул пламя на углях жаровен.
        Я почувствовал, что корабль моей жизни понесло куда-то в неизвестность.
        III. В Страну Мрака
        Древние говорили: человек может быть живым, может быть мертвым и может плыть по морю. То есть он еще не умер, но и живым его считать неблагоразумно. Плывущий по морю идет по грани между жизнью и смертью. Лучше всего справедливость этих слов чувствуешь в ветреную ночь на борту корабля, ушедшего вдаль от берега. Когда качаются стены и пол под ногами, скрипят снасти и ты всеми поджилками ощущаешь, что от бездны тебя отделяет только обыкновенная доска.
        Я лежал в трюме, закутавшись в плотный плащ из грубой шерсти, и думал.
        Рядом со мной спали Самит и Симба, за зыбкой перегородкой ворочали тяжелыми веслами гребцы, а прямо над головой слышались шаги кормчего, управлявшегося с рулем. Палубы у нашего корабля были только на носу и корме, остальную часть прикрывал лишь навес из циновок. Кают тоже не было. Путники, доверившие себя воле волн, ютились посреди грузов, укрытых в трюмах от превратностей непогоды. В этот раз нас, пассажиров, было всего трое.
        Корабль шел в порт Лимасол на Кипре. Это был шейти, принадлежавший александрийскому патриарху. Ему предстояло взять там на борт ценный груз: кувшины какого-то особенного вина, которое делали рыцари ордена святого Иоанна Иерусалимского в своем замке, в паре фарсахов от гавани. Самит сказал, что оно называется королевским с тех самых пор, как его по достоинству оценил французский король Филипп, прибывший сто лет назад в наши края освобождать Гроб Господень. Вино отличалось сладостью, крепостью и особенным вкусом, а самое главное, переносило долгую перевозку и хранение. То, что оно долго не закисало и не портилось, будучи откупоренным, делало его очень удобным для причастия в христианских храмах.
        Самит, которому были не впервой морские путешествия, едва ступив на палубу, сразу неодобрительно буркнул, что этот корабль больше похож на пиратский. Места для груза мало, зато большая команда, попеременно сидящая на веслах. Это позволяло двигаться с большой скоростью и не зависеть от ветра, а еще при нужде легко превращало гребцов в абордажную команду или десант. Благо осадка у судна тоже была низкая и давала возможность подходить близко к берегу, не опасаясь мелей. Еще это позволяло тайком принять или выгрузить товар вдали от гаваней и таможен, не платя положенных пошлин. Скорее всего, с драгоценным кипрским вином на обратном пути так и поступят.
        Нам до всего этого дела не было. В Лимасоле мы покидали корабль вместе с несколькими ящиками белого оманского ладана, предназначенного для того самого командорства ордена Иоанна Иерусалимского. Продавцом значился управляющий александрийского патриарха, который должен был закупить столь необходимое для причастия королевское вино.
        Запрет папы римского на торговлю с Египтом создавал купцам некоторые трудности. И если здесь на Востоке коммерсанты попросту плевали на все эти церковные условности - в Александрии было множество франкских контор и даже целый укрепленный фондук для хранения их товаров, - то кастелянам рыцарских замков, которые принадлежали католическому ордену, приходилось соблюдать условности, торгуя через греческих или армянских посредников.
        Впервые после того самого разговора с дедом, который так резко переменил мою жизнь, у меня появилось время спокойно подумать. До этого все крутилось и менялось в страшной спешке и суматохе.
        Дед не зря говорил, что все подготовил. Оказалось, что распоряжения уже отправлены голубиной почтой нашему управляющему в Александрии, и там нас ждали все необходимые бумаги и вещи. В путь отправились немедленно, в ночь, прихватив с собой по паре самых лучших лошадей на смену. Так и скакали без отдыха. Немудрено, что мои спутники сразу заснули, едва оказавшись на судне.
        Я же наконец, радуясь покою, предался размышлениям.
        В голове потихоньку начинал раскладываться весь план деда. Прежде всего я задумался о причине такой странной спешки. Старый опытный лис сразу заподозрил неладное. Заемное письмо было выписано неким купцом Авахавом из Солхата. Кто был этот загадочный торговец, рискнувший огромной суммой, да еще в делах с пришельцем из-за тридевяти земель? Почему Омар не обратился к меняле? Ведь, судя по тому, что этот самый Авахав без проблем перепродал потом долг, у тамошних кредиторов не было сомнений в платежеспособности заморского гостя.
        Франки торгуют по всему Востоку, у них конторы и в Крыму, и в Египте. Очень может быть, во всем этом замешаны те, кто сидит здесь, в Александрии. Что у них на уме и что кроется за всем этим?
        - Кто знает? - печально сказал дед, пока мы разделывались с остатками кебаба на крыше его усадьбы. - Может, весь расчет как раз на удаленность Крыма от Египта?
        Он помолчал и сказал жестко, с видимым усилием и каким-то чужим голосом. Так говорят, когда не хотят, но приходится.
        - Заставили купца подписать заемное письмо, самого убили, а долг перепродали еврейскому меняле, который спокойно сможет его взыскать через своих соплеменников в наших краях. Обычное дело. Я так и сказал меняле, который пытался получить с меня деньги. Он сразу все понял. Если я пойду в суд и изложу там свои сомнения, ему легко оказаться под подозрением в соучастии. Дальше все уже зависит от судьи. Ты ведь много лет изучал право - знаешь, как оно может причудливо изгибаться. Если судья заподозрит соучастие всерьез, можно надолго оказаться за решеткой и близко познакомиться с палачом. Поэтому умный меняла не стал спешить вешать это дело на ворот своего халата. Он согласился подождать, пока придут известия о судьбе Омара, и даже со своей стороны помочь узнать правду. Вот возьми, - дед протянул сложенную и прошитую шнуром с печатью бумагу. - Это письмо к тому самому меняле, который перекупил письмо. В нем просьба оказать тебе содействие.
        После этого можно было бы уже ничего не говорить. Я сам все понял. Если кто-то не хочет, чтобы правда в этом деле выплыла наружу, то сделает все, чтобы я не добрался до Крыма. Дальше - просто. Чтобы не попасть в засаду, нужно бежать быстрее охотника.
        Легче всего доплыть отсюда до улуса Джучи на генуэзских или венецианских кораблях. С пересадкой в Константинополе, а то и прямиком от Александрии до самого Крыма - ходили и такие. Но это как раз тот случай, когда самый привычный путь одновременно и самый опасный. Если кто пойдет по моему следу, он как раз и будет искать меня на этой дороге. Тем более, что время работает на него. Генуэзским кораблям их закон не разрешает выходить в море зимой. Только с пятнадцатого марта. Значит, почти через две недели.
        Вот с этого места старый хитрец и начал путать следы. Он отправил своего управляющего к генуэзцам, зимовавшим в Александрии, чтобы договориться о моей поездке в Константинополь или Каффу, но в то же время тайно переговорил с верным человеком из окружения патриарха, предложив быстро и без лишней огласки отправить партию ладана на Кипр, в обмен на вино.
        Привычные к секретам монахи умели хранить тайны, но дед даже здесь принял меры предосторожности. Мое имя даже не прозвучало. На Кипр отправлялся поверенный Мисаил из Пальмы. С двумя слугами. Все выглядело очень пристойно и не вызывало подозрений. Кого же еще посылать к франкам, как не их соплеменника? Благо он имел наследственные дела с домом Тарик.
        В тот же день ладан был погружен на борт быстроходной шейти вместе с нашими дорожными вещами, а вечером прибыли и мы.
        Помня о предостережении деда, я внимательно осмотрел гавань, когда мы ее покидали. На ночь глядя, да еще при усиливавшемся ветре, в море, кроме нас, не вышел ни один корабль.
        Мисаил, к которому теперь надлежало обращаться только по имени и с надлежащей почтительностью, как к хозяину, спросил у капитана, когда мы доберемся до Кипра. Тот сердито пробурчал, что не надо раздражать шайтана и строить планы, отправляясь в плавание. Однако один из матросов, не столь суеверный, как его начальник, шепнул нам, что, если все будет в порядке, нам придется просидеть в тесном трюме всего две ночи.
        Был еще виден удалявшийся берег, залитый медными лучами заходящего солнца, темнели высокие деревья, и совсем рядом безразлично дремали в вековой пыли развалины древнего маяка. Корабль уверенно резал волны, мерно подрагивая в такт гребкам весел.
        Мысль о том, что человек в море ни живой, ни мертвый, полезла в голову, только когда стемнело. Мрак обступил корабль со всех сторон, небо покрыли тучи, и лишь звуки царили во тьме, заполнившей мир. Страшные и непонятные звуки, которые даже не замечаешь при свете дня. Зловещий скрип мачты, ровный плеск весел и ветер. Нечеловеческий грозный посвист из непроглядной бездны.
        Сразу пришли на ум слова из десятой суры: «Когда они плывут при благоприятном ветре, тогда радуются этому; а когда застигнет их буйный ветер, когда со всех сторон настигнут их волны и представится им, что они поглощены будут; тогда они призывают Аллаха».
        Я вдруг ощутил себя песчинкой на ветру судьбы.
        «В Его власти корабли с поднятыми парусами, плавающие в море, как горы».
        Разве это только про море? Вчера вечером я не торопясь шел на предвечерний намаз в мечеть нашего медресе, дома меня ждала жареная курица и недочитанный свиток с мудрыми мыслями. С кем-то я благодушно попрощался до завтра на ступенях. А через мгновение увидел Симбу и Самита. Съел ли хоть кто-нибудь мой остывший нетронутый ужин сегодня утром?
        Как приятно было вспоминать свою теплую мягкую постель, лампу с добавленной в нее благовонной смолой, так уютно освещавшую мою уединенную келью! Шелест огромных платанов в ночной тишине. Теперь это в одночасье стало прошлым. Милым, дорогим и ушедшим. Вернусь ли я туда? Может, потому так приятно думать о нем, что будущее мое неясно и полно неожиданностей. Только Всевышний знает, что ждет меня впереди.
        Я поправил под головой сумку, которую дал дед. Все остальные вещи ждали нас на корабле, и только ее он вручил лично. Там было его любимое снадобье из тех самых абиссинских ягод, дающих бодрость и снимающих усталость. Их варили в жире и, добавив сахар, скатывали в застывшие шарики. Весьма полезная вещь в дальней дороге.
        Еще там лежал пакет с бумагами. Кроме запечатанного послания менялы к своему соплеменнику-единоверцу в Каффе, здесь была точная копия самого заемного письма. На отдельных листках опытный резчик печатей срисовал подписи. В кошельке, висевшем на шее, хранилось самое ценное: перстень с печатью и подписанный кади документ, в котором говорилось, что я уполномочен действовать от имени деда.
        Мне предстояло добраться до Константинополя, где я должен был обратиться к тамошнему патриарху Филофею. Давным-давно, еще молодым монахом, он бывал в наших краях, направляясь в монастырь святой Екатерины на Синае. Тогда и познакомился с дедом в караване, следующем в сторону Дамаска. Потом, когда странствующий монах сделался у себя в Романии сначала настоятелем большого монастыря, а потом и митрополитом где-то во Фракии, это обернулось выгодными торговыми связями. Церковь испокон века была самым крупным покупателем ладана. Теперь старый знакомый деда сидел на самом Патриаршем престоле. Часть ладана в наших ящиках предназначалась ему в дар, вместе с просьбой дать проезжую грамоту в Крым. Это было самое большее, что дед мог для меня сделать. Дальше я уже должен был действовать сам.
        Только теперь, на склоне лет, я понимаю, с каким тяжелым сердцем он отпускал меня тогда. Привыкший все держать в своих крепких руках и предусматривать всякую неожиданность, дед вынужден был положиться на желторотого юнца, не сведущего в делах и не имеющего опыта в жизни.
        - Все, чем я могу тебе помочь, - сказал он на прощание, - это сделать твой путь до улуса Джучи безопасным. Если будешь делать все, как я велел, доберешься туда без особого риска. Дальше тебе придется действовать самому. Поэтому крепко запомни мое наставление - будь осторожен! Царство Джанибека считается землей ислама, но само оно лежит у самого края Страны Мрака, о которой рассказывают столько небылиц. Поэтому будь готов к любым неожиданностям. И помни - ничто не сгубило столько людей, сколько самонадеянность. Я простой купец, пытающийся узнать судьбу своего внука, пропавшего в тех краях. Чтобы ты хорошо представлял, как сложна эта задача, расскажу тебе, что это некогда оказалось не по зубам самому великому султану Насиру.
        Лет сорок назад жил в наших краях генуэзец Сигурано Салваиго. У нас его звали Шакран. Вот зовут же Мисаила Самитом. Был он очень большой человек. И страшно богатый. Сам султан Бейбарс именовал его братом. В великой милости он остался и при Насире. Однажды Шакран отправился в улус Джучи с кораблем, полным всякого товара. Больше его никто не видел. Ханом там тогда был Узбек. У нас с ним была великая дружба, незадолго до этого его племянница стала женой нашего султана. Поэтому первое же посольство ко двору хана попыталось выяснить, что случилось с купцом. Ответом было, что он стал жертвой пиратов, укрывающихся на островах. Однако ходили и другие слухи. Многие облеченные доверием люди говорили, что это сам Узбек велел казнить Шакрана и забрать его товары. То ли обидевшись за то, что султан развелся с его родственницей и отдал ее в жены своему подданному, то ли из-за наветов своего любимца и наставника шейха эн-Номана, крепко повздорившего с султанскими эмирами во время своего приезда в Египет. Истина так и осталась сокрытой. Судьба Сигурано Салваиго неизвестна и по сей день. Одно можно сказать
наверняка - генуэзца погубила самонадеянность. Он привык считать опасности уделом маленьких людей, дрожащих перед городскими кади и придорожными разбойниками, а себя считал избранником и баловнем судьбы. Она жестоко посмеялась над ним.
        Пусть эта история послужит тебе уроком. Всегда помни о судьбе несчастного Шакрана, пока твоя нога будет ступать по земле хана Джанибека. Опасность там может исходить как от преступников, так и от власти.
        Дед был очень мудрым человеком. Он пережил многих султанов, всех своих детей и даже всех внуков, кроме меня. Теперь я понимаю, что и из этого своего путешествия к самому порогу Страны Мрака я вернулся живым только потому, что мой дед все предусмотрел. Тогда я еще не обо всем догадывался. Лишь потом мне вспомнились его любимые слова: у предусмотрительного не бывает неожиданностей.
        Впрочем, не буду забегать вперед, как это обычно делают плохие рассказчики.
        IV. Перстень княгини Ахейской
        Плыть по морю скучно. Куда ни кинь взгляд - только ровная морская гладь. В трюме тесно - не походишь. Только и остается есть да спать. Благо верный Симба прихватил с собой целый мешок съестных припасов: лепешек, жареных цыплят, соленых маслин, козьего сыра и даже целый бурдюк с кислым молоком. У него был еще приличный запас бастурмы, но ее мы оставляли на потом, стараясь разделаться с теми продуктами, что быстро портятся.
        Если не спишь или не ешь, главным образом приходится лежать на ящиках, заложив руки за голову, и смотреть на лучи света, пробивающиеся сквозь щели в палубе. Выспавшись за день, потом не можешь уснуть ночью, и тогда во мраке тебя одолевает страх и сознание своей ничтожности и беспомощности. Хорошо хоть, спутникам моим тоже не спалось и можно было прогонять дурные мысли разговорами.
        Древние говорили: «Имя есть знак». Сменишь имя - сменишь судьбу. Вместе с прозвищем Самит у Мисаила стала уходить привычка постоянно молчать. Или его тоже давил этот ночной полог неизвестности? За долгое плавание к берегам далекой страны хана Джанибека мы с ним о чем только не говорили. Он даже потихоньку учил меня кипчакским словам.
        Избрав стезю искателя знаний, я приложил немало усилий к изучению языков. Вот только, будучи человеком книжным, уделял больше внимания чтению, чем разговору. Отдавая должное мудрости франков, учил латынь, которая была для них языком познания и власти. Но без особого усердия. Зато греческий знал хорошо, благо в Каире всегда можно было найти собеседника, тоже владеющего этим языком.
        Мисаил же был наполовину кипчаком.
        Наш первый ночной разговор начался еще по пути на Кипр. Меня беспокоила мысль, как наш кормчий находит путь в этом беспросветном мраке, когда не видно звезд. Да и вообще ничего не видно.
        - Хитрость невелика, - засмеялся Мисаил. - У него наверняка есть путеводная стрелка, которая всегда указывает на звезду Альрукаба. Такие стрелки закрепляют на хорошо отполированную ось, в надежно закрытом корпусе. Главное, чтобы ничего не мешало им свободно вращаться. Иначе будет сильная погрешность. Никогда не видел? У вас в медресе они в ходу у звездочетов и рисовальщиков карт.
        Пришлось признаться, что все эти годы я уделял больше внимания богословию, истории и праву, чем познанию тайн бренного мира. Хотя меня всегда привлекало искусство исчислений. Которое я относил к философии.
        - Наука о числах есть царица всех наук, - отвечал на это Мисаил.
        И добавил:
        - Мой отец любил так говорить. Он был в молодости рисовальщиком карт. У меня дома остался очень хороший дорогой компас, принадлежавший ему. Жаль, я не смог забрать его в дорогу, - кто же мог предвидеть, что так получится. Глядишь, пригодился бы.
        Мне приходилось видеть Мисаилова отца. Его звали Санчо. Санчо из Пальмы. Он жил в Каире и часто заходил к нам по делам. Это был красивый и веселый мужчина, который всегда дружелюбно улыбался. Мне он нравился. Загадочная история о внезапном богатстве придавала этому всегда изысканно и со вкусом одетому человеку привлекательной таинственности.
        Я сказал об этом Мисаилу. Тот засмеялся:
        - Тень часто бывает намного больше самого предмета. Неизвестность всегда порождает таинственность. На самом деле все куда проще. Деньги ему дал мой дед. Отец матери. Он прибыл из-за моря, из того самого улуса Джучи, куда мы сейчас направляемся. Хорошо помню, что его тогда почему-то называли улус Берке. Кажется, так звали первого тамошнего хана-мусульманина. Я очень хорошо запомнил эти дни, потому что моя жизнь тогда резко переменилась.
        Был самый конец лета. Помню, отец прибежал домой страшно взволнованный и закричал матери: «Сегодня прибыл посол к нашему султану от хана Узбека! Знаешь, кто это?» Потом они шептались вполголоса. А на следующий день меня повели к деду. Это был уже очень старый человек, который едва сумел подняться, когда мы вошли. Помню, как он заплакал, увидев меня, и сказал: «Как ты похож на свою бабку!» Рядом с ним стоял суровый немолодой мужчина - брат моей матери. Он ничего не говорил.
        Потом родители сказали, что дед звал их с собой, в далекую Золотую Орду, где он - могущественный вельможа, начальник ханской охоты. И у меня замирало сердце от страха и сладостного предвкушения. Еще через три недели мне сообщили, что дед умер в Каире. Его похоронили в усыпальнице эмира Сусуна. Тот ведь был тоже родом из Золотой Орды и в молодости даже был знаком с моим дедом.
        Плавание наше до Крыма было долгим, и мы много о чем наговорились, прогоняя корабельную скуку. Грядущее не пугало Мисаила, как меня. Для него это во многом было возращением, ведь он плыл на родину своих предков. Где-то там жили родственники матери. Может, еще жив и тот самый суровый дядя, которого Мисаил видел в детстве? Кто знает? Ведь в тех краях тоже свирепствовала чума, выкашивая целые семьи.
        Дед Мисаила был ханского рода. Потомком самого Чингисхана. Только какой-то младшей ветви. Был в большой силе и почете у Узбека. Звали его Урук-Тимур. Мать Мисаила была его любимой дочерью. Самой младшей. Ее мать умерла рано, и всю свою любовь старый эмир перенес на осиротевшую Райхон. Баловал, исполнял любые желания. Потом вышла история, чем-то напоминающая сказку, какие любят рассказывать вечерами скучающим обитательницам гаремов.
        Когда хан Узбек со всем своим двором и приближенными летом кочевал в степи, в лагере объявился прекрасный чужестранец. Он приходил в гости к старому эмиру, рассказывал его женам веселые истории о неведомых дальних странах. Потом, когда все уже вернулись на зиму в столицу, раскинувшуюся на берегах великой реки, он пришел снова.
        Отец Мисаила служил тогда торговому дому Барди. Это те самые банкиры, разорение которых за несколько лет до Великой чумы заставило содрогнуться весь христианский мир. Во времена, когда ветреный Санчо оказался в царстве Узбека, они стояли возле самого папского престола, и под их дудку плясали короли. Бывший школяр, изучивший на Мальорке и в Монпелье искусство рисования карт, был отправлен на край света, как раз чтобы тайно собрать для арагонских картографов сведения об этой загадочной стране.
        Рассказывая, Мисаил смеялся, вспоминал, что и ему самому все это поведал отец вот так же, в скуке корабельной каюты, во время плавания из Александрии в страну франков. До этого о прошлом родителей он не знал почти ничего. Мал был. Возможно, если бы не долгий путь морем от берегов Египта до Мальорки, может, так никогда ничего и не узнал бы. Тогда отец предавался воспоминаниям всю дорогу. Словно чувствовал, что они больше никогда не увидятся.
        Мисаилу было едва семь лет, когда его оставили в городе Пальма на Мальорке на попечении ученого человека, призванного подготовить его к поступлению в университет в Монпелье. Для чего предстояло изучить не только латынь, но и местное наречие, ибо мальчик совсем не знал языка франков. Дома родители говорили на кипчакском - мать понимала только его. На улице был в ходу арабский. Это оказалось к лучшему. Лишенный общения со сверстниками, мальчик на новом месте с головой ушел в науки и весьма в них преуспел. Вот только в Монпелье он так и не попал. В тот год, когда юноша собрался туда, на Мальорку пришла чума. Она унесла не только старого наставника, но и едва не половину жителей города. Мисаил остался без крыши над головой, покровителя и средств к существованию. В этом отчаянном положении его и застал посланец моего деда. Не колеблясь ни мгновения, юноша решил отправиться в Египет.
        Теперь ветер судьбы снова подхватил его и понес в дальние края. Уже на родину матери.
        Мисаил нисколько не жалел о родных краях отца, где и сам провел всю свою юность. Близких у него там не осталось, друзей он не завел. Это были годы упорной учебы, когда пестрая и крикливая Александрия казалась потерянным раем. Скучал по отцу, матери, младшим братьям. А когда вернулся, не застал ничего. Только семейный склеп на христианском кладбище, устроенный заботами моего деда. В александрийском доме, где прошло счастливое беззаботное детство, жили чужие люди.
        - Вернулся с чужбины на чужбину, - грустно пошутил Мисаил. - Ни семьи, ни родины, ни отчего дома. Хотя вроде грех жаловаться. Был достаток, возможность заниматься науками. Есть ли еще город на земле, где они процветают более, чем в Каире? Со временем мне даже стало нравиться быть чужаком. Мудрец-одиночка, как колдун из сказки. Даже о женитьбе не помышлял. Часто вспоминал, как отец всю дорогу, в долгих корабельных разговорах повторял, что все зло в жизни идет от женщин. Они искушают и сбивают с пути. Это еще в Библии сказано, причем в самом начале. Не внемлем…
        История женитьбы родителей Мисаила была и впрямь необычной. Его отец, познакомившись с дочкой эмира Урук-Тимура, который в ту пору был ханским сокольничим, развел с ней самые настоящие амуры в духе рыцарских романов. Даже устроил тайную переписку с помощью голубей. Вот только за любовной игрой двух юных сердец следили другие люди. Опытные интриганы, ловившие золотых рыбок в мутных водах интриг и злодейств. Они хитростью и обманом выманили доверчивую девушку и похитили ее. А к самому Санчо подослали убийц. Спасло его чудо. Точнее, роскошный плащ, который, надо же такому случиться, был украден у незадачливого влюбленного прямо перед тем, как злодеи должны были повстречаться с ним на темной улице. В результате юноша не только уцелел, но и, сумев найти похищенную возлюбленную, бежал с ней из царства Узбека.
        Рассказывая об этом, отец Мисаила смеялся:
        - Самое смешное, что плащ этот, который меня спас, подарила другая баба. Из-за которой меня и упекли за тридевять земель в Золотую Орду.
        Эта история тоже походила на сказку. Или на рыцарский роман. Однако отец ее не рассказывал Мисаилу. Только прихвастнул как-то мельком - любил-де я, бывало, и королев. Да тут же прикусил язык. Даже в уединенной каюте, вдали от посторонних ушей, на корабле, затерянном среди моря, испугался.
        Сам мальчик и не заметил тогда этой отцовской оговорки. Вспомнил о ней уже годы спустя.
        - Мой наставник был известным в тех краях алхимиком, - рассказывал Мисаил. - Он изучал в молодости медицину в Салерно и много времени уделял составлению разных снадобий. Года за два до чумы он засобирался в Неаполь. Пообщаться со старыми знакомцами, посмотреть новые книги. Заодно съездить в Салерно. Такие поездки обычно длились месяца два. Меня он взял с собой. Вот там, в Неаполе, нас и пригласили к одной заболевшей даме. Наставник мой сразу засуетился, и я понял, что персона очень важная. «К ней нужно обращаться „Ваше величество“, - предупредил он. И, подняв уважительно палец, добавил: - Родная сестра французского короля, да и сама - княгиня Ахейская. Еще и императрица Константинопольская, помимо всего прочего. Только это пока один титул. Константинополь еще у схизматиков отвоевать нужно». Надо сказать, был он человеком весьма злоязыким и любил подпустить острое словцо. Но - умен. Да простит ему Всевышний дерзновение разума.
        Спутник мой замолчал, а я его не торопил. Спешить было некуда, а все это походило на начало красивой сказки. Мисаил тем временем вытащил что-то из-за пазухи и долго держал перед лицом в сумраке трюма.
        - Больная была красивой женщиной лет сорока. Годы мало состарили ее, но болезнь покрыла ввалившиеся щеки бледностью. Видно было, что дела ее плохи и она не встает с постели уже не первый день. Наставнику моему она обрадовалась и, улыбнувшись, приветствовала его как старого знакомого. «Когда-то ты стоял у ложа моей матери при моем рождении и вот теперь пришел проводить». Голос ее был совсем слаб, и слова эти не казались кокетством. Они еще о чем-то переговаривались, пока наставник щупал ей пульс и задавал обычные врачебные вопросы. Потом он указал на меня и произнес: «Это сын Санчо из Монпелье». Слова произвели на больную сильное воздействие. Она даже с усилием приподнялась на подушках.
        «Подойди», - приказала она и долго, внимательно вглядывалась в мое лицо. Потом протянула руку и погладила по голове. «Ты совсем не похож на своего отца. Наверное, пошел в мать. Как тебя зовут?» Я ответил. «А кто твоя мать? Санчо ведь отправили тогда в страну татар». Я сказал, что моя мать татарка. Женщина засмеялась и сказала: «Я в какой-то мере твоя крестная. Если бы не я, твои родители никогда бы не встретились». Она опять откинулась на подушки и спросила: «Где сейчас Санчо?» За меня ответил мой наставник: «Он живет в Каире. Торгует благовониями. Его жена - принцесса из рода самого Чингисхана». «Вот как, - засмеялась женщина, - везет ему на принцесс. Нужно было родиться рыцарем».
        Она неожиданно попросила вина. Не торопясь, смакуя, выпила целый бокал. «Твое искусство бессильно. От смерти нет лекарства, а я чувствую, что ко мне пришла именно она. Но я рада, что увидела тебя. Ты смог принести мне весточку из молодости». «Какая же это была молодость? - возразил мой наставник. - Тебе тогда было тридцать лет».
        «Твой отец был моим секретарем, мальчик, - обратилась она ко мне. - Я тогда только овдовела и была еще не такой старой, как представляется твоему наставнику. Мне был нужен мужчина. Красавец-секретарь - чего проще. Правда, длилось это совсем недолго. Власть - страшное бремя. Она сама выбирает нам мужей и даже любовников. Любовь в этом мире лишь часть политических интриг. Мне тогда подобрали любовника по государственной необходимости. Банкира из Флоренции. Когда увидишь отца, передай ему привет от Екатерины. Просто Екатерины - не княгини, не императрицы. К тому времени я уже буду там, где титулы не имеют никакого значения».
        Я уже подумал, что история закончилась, но Мисаил продолжал:
        - Потом она вдруг стала говорить о своей матери. Тоже Екатерине и тоже императрице, которую она почти не помнила. Та умерла, когда нашей Екатерине было всего лет пять. «Когда я уже стала девушкой, одна из придворных дам, близких к матери, поведала мне ее сердечную тайну. Оказывается, она с юных лет была влюблена в пажа арагонского принца, который приезжал к ним с посольством. Потом этот юноша уехал на Восток и стал там рыцарем ордена тамплиеров. Ей хотелось думать, что он тоже любил ее, но не признался, потому что ему не позволила честь. Матери он казался Тристаном, а она себе Изольдой. Она всегда хотела узнать, что с ним случилось. Странная судьба матери и дочери. Наши возлюбленные уехали на Восток. Правда, мой возлюбленный был настоящий, а мать свою любовь придумала. Такая любовь всегда сильней. Мать до самой смерти хранила перстень, который ей привезло в подарок то арагонское посольство. Когда вручали дары, его передал тот самый юный паж. Потом перстень достался мне. Я не хочу, чтобы он, хранящий любовь моей матери, попал в чужие бесчувственные руки. Передай его своему отцу. На память от меня».
Она засмеялась: «Или подари его любимой девушке. Я буду рада. - Екатерина немного помолчала и добавила: - Жаль. Мне всегда так хотелось знать, что стало с тем арагонским рыцарем. Его звали Хайме».
        Уже потом в гостинице я стал расспрашивать у моего наставника об этой истории. Он отмахнулся - давно было, быльем поросло. Был Санчо секретарем у царственной вдовы. Дело житейское. Ему бы знать свое место да ворковать потихоньку, а он стал щеголять в плаще, золотом шитом. Вот дальновидные люди и услали его куда подальше. От греха. Чтобы под ногами не путался. Вокруг ахейской княгини тогда флорентийцы вились. Один из них, из семейства самих Аччайоли, и метил в сердечные друзья к Екатерине. Дела у них были большие на Востоке. Санчо пристроили в дом Барди. Те тогда вообще королями вертели, как своими вассалами.
        На следующий день посыльный принес мне тот самый обещанный перстень. Когда наставник рассмотрел его, то сразу сурово приказал: «Спрячь и никому не показывай. Никому про эту историю ни гугу. Перстню этому цены нет. Это рубин стоимостью не в одну сотню флоринов. Смотри, чтобы он не стал для тебя тем, чем шитый золотом плащ для твоего отца». Вот с тех пор я и ношу этот перстень на ленточке на шее. Ты первый, кому я про него рассказал.
        С этими словами Мисаил протянул мне предмет, который держал перед глазами. Это был тяжелый золотой перстень, с камнем, напоминавшим в сумраке трюма загустевшую кровь. Когда на него сквозь щель в палубе упал луч света, самоцвет вдруг вспыхнул, как угасающий уголь на ветру. Таинственно и зловеще.
        - Ее звали Екатерина де Валуа-Куртене.
        V. Священное миро
        Лимасола мы достигли только на третий день пути. Помог крепкий попутный ветер, давший отдых гребцам и прибавивший хода нашему кораблю. В гавань вошли, когда уже начинало темнеть, поэтому пришлось провести еще одну ночь, лежа на ящиках в трюме. Едва взошло солнце, на корабль прибыл портовый чиновник со стражниками. С капитаном он говорил по-гречески, а с Мисаилом перебросился несколькими фразами на непонятном мне наречии. А потом мы наконец сошли на берег.
        Еще в Александрии мы не только распределили роли, но и сменили платье. Я надел обычную тунику, чтобы походить на грека, а Симба избавился от своей чалмы, закрывающей лицо. Походить в королевстве крестоносцев на исмаилитских федаев было по меньшей мере неразумно. Тем не менее он сохранил свое арабское одеяние с просторными шароварами. Кстати, я заметил, что его черная кожа не вызвала на кипрских улицах никакого интереса. Видимо, уроженцы Африки не были здесь такой уж редкостью.
        Собственно дел у нас в Лимасоле не было. Мы собирались добраться до Фамагусты на восточном побережье острова, чтобы найти там корабль до Константинополя. После того как полстолетия назад крестоносцев изгнали из Сирии, тамошний порт стал одним из крупнейших на Востоке. Туда перебрались генуэзцы, венецианцы, армяне, каталонцы и множество всякого народа, чье благосостояние ковалось морской торговлей. Там можно было встретить купцов и банкиров, паломников и рыцарей, монахов, посланников из самых дальних стран. И все они прибывали на остров и покидали его на кораблях. От Лимасола дотуда было два дня пути.
        Принять вино и отдать партию ладана должен был капитан, после чего у нас оставалась еще часть груза для Константинополя. Поэтому нам были нужны вьючные лошади, которых требовалось найти побыстрее, чтобы двинуться в путь в тот же день. Легче всего было нанять их прямо в порту, но рачительный Мисаил сказал, что здесь обычно бывают самые грабительские цены, и решил отправиться на какой-нибудь постоялый двор за городом. Заодно и размяться хорошенько после трехдневного сидения в тесном трюме. Я с радостью поддержал эту идею.
        Однако, едва мы вышли за ворота порта, нам преградил путь высокий человек в широкой дорожной шляпе. Он почтительно поклонился и спросил по-гречески:
        - Это вы привезли сегодня груз ладана от александрийского патриарха?
        Незнакомец был одет в длинный кафтан, довольно теплый, хоть и без рукавов, а на ногах его красовались сапоги, которые сразу навевали мысль о дальней дороге.
        - Меня зовут Савва, я прибыл сюда с Афона. - Он улыбнулся еще шире и с явным удовольствием добавил: - За вином. Рад встретить единоверца и собрата по торговле.
        Человека явно не смущало латинское платье собеседника.
        Мисаил сразу обратил на это внимание:
        - По одежде ты больше похож на православного.
        Чем несказанно повеселил нового знакомого:
        - Так и есть. Но я не зря добавил про собрата по торговле. Мы оба торгуем тем, что нужно для христианского богослужения. Независимо от конфессии. Мне сказали, что ты представляешь старую добрую контору Тарик, которая поставляет ладан и благовония. Вино для патриарха только сопутствующий товар. Я тоже прибыл сюда за вином, и тоже для патриарха. - Он подмигнул. - Я как раз закончил сделку, и у меня в гостинице есть прекрасный образец товара, который я и предлагаю попробовать. Вы ведь только с корабля, и наверняка ваши желудки устали от сухоядения. Это в двух шагах отсюда. Мне удалось договориться об очень выгодной цене и хочется отметить удачу. Угощаю! Окажите честь.
        Мне вдруг стало не по себе. Я вспомнил предостережение деда о грозящей опасности, о засаде, которая может ждать в пути. Мы ведь только-только сошли на берег! Неужели нас уже поджидали? Я покосился на Симбу. Наша безопасность была на его попечении. Но его лицо было бесстрастно, как у истукана из древних развалин. Похоже, Мисаила обуревали те же мысли:
        - У тебя какое-то дело ко мне? - поинтересовался он.
        - Конечно! - расхохотался Савва. - Ты, я вижу, сразу догадался об этом, услышав про угощение. Хочу с тобой поговорить, и разговор этот действительно очень важен. Уверяю тебя, лучше вести его за блюдом нежной баранины, чем на пыльной улице, среди любопытных глаз. - Он осекся. - Я совсем забыл, что сегодня пятница. Но ведь мы с тобой в пути. А на странствующих пост не распространяется.
        Тут он уже совершенно бесцеремонно ухватил моего товарища за рукав:
        - Пойдем, пойдем. Слуг я тоже угощаю. Здесь всего два шага.
        И он указал рукой, куда нужно идти.
        В конце концов, поесть было нужно. Вот только не хватало из-за христианского благочестия жевать какие-нибудь вареные бобы или тушеную капусту вместо жареной баранины.
        Харчевня действительно оказалась в двух шагах. Мы с Симбой сели за отдельный стол, причем Симба расположился лицом к входу и не стал снимать плащ, скрывающий фигуру. Скорее всего, под ним пряталось что-то еще. Новый знакомый сразу своей рукой налил нам в стаканы вина из кувшина. Я не вызвал у него подозрения, а вот арабское одеяние Симбы, напротив, заставило немного поколебаться. Потом он, видимо, решил, что если чернокожему пить не позволяет вера, то его долю выпьет сотрапезник.
        Оба стакана тут же с удовольствием осушил Симба, привыкший к запретному питью у исмаилитов.
        От усыпанной зеленью баранины исходил возбуждающий аромат чеснока. За моей спиной новый знакомый беседовал с Мисаилом.
        - Ты ведь торговец благовониями? Мне нужен твой совет. Я приехал с Афона. Слышал про такое монашеское царство? Вот-вот. Святая гора. Со времен Василия Македонянина обиталище одних монахов. Эдакое царство не от мира сего. Туда и повезу вино из Колосси для причастия.
        - Откуда? - не понял Мисаил.
        - Ты, видно, впервые здесь? Колосси, так замок называется, в котором вино делают, за которым ты приехал. Вот его мы сейчас с тобой пробуем. Отменный напиток, надо признать. Не зря его королевским называют. Только не о нем сейчас. А про то самое царство, что не от мира сего. Трудно, понимаешь, от него уйти, от этого мира-то. В миру свои земные владыки. А у них свои царства и порядки. Про раздрай среди православных слышал? Если коротко, то был у нас некогда один патриарх - константинопольский. Все бы ничего - знай молись, так нет. Крепко он сидит под рукой ромейского императора. Значит, хочешь не хочешь, гнет его политику. Не всем владыкам земным это нравится. Особенно тем, кто уже давно посильнее будет этого самого императора. Болгарскому царю, сербскому. Вот они и завели в своих царствах отдельных патриархов. И то сказать, с самим титулом уже накладки выходят. Сербский король Стефан недавно себя императором объявил. Пока согласился, чтобы на молитвах его поминали после Царьградского, так ведь - дай срок.
        - Совет мой тебе в чем нужен?
        - Ты ведь не грек. Не то сразу бы заметил, что я по-гречески говорю не чисто. Серб я. Да и то сказать, что сама Святая гора сейчас хоть и обитель монашествующих и не от мира сего, а находится под рукой короля Стефана. Теперь уже императора. Со всех сторон этой горы его владения. В монашеские дела он, конечно, не лезет, даже всячески монастырю покровительствует. Вот это самое вино для причастия на его деньги куплено. Только ведь и своего патриарха он не зря ставил.
        Савва отодвинул блюдо с бараниной и старательно вытер руки о платок. Разговор заходил о деле.
        - Так вот в этих самых церковных делах есть такая важная вещь, как миро. Благоухающее масло, которое применяют в очень важных таинствах. Кроме всего прочего, нужно оно при рукопожатии священников, во время освящения храмов и алтарей. Варят его в присутствии самого патриарха и рассылают по епархиям и приходам. Раньше всегда это делалось в Царьграде. Теперь своих патриархов завели. - Савва сделал паузу и со значением провозгласил, воздев указательный палец: - А мира-то нету!
        Помолчав немного и дав собеседнику прочувствовать всю важность положения, он продолжил:
        - Кое у кого в храмах и епархиях от прежних времен еще осталось в мирницах миро из Константинополя. Болгары пытаются использовать масло, истекающее от чудотворных реликвий. Только все понимают - долго так продолжаться не может. Кто хочет свою церковь с патриархом, должен варить свое миро. А дело это непростое.
        - Теперь я, кажется, понимаю, зачем здесь нужен торговец благовониями.
        - Чего уж не понять? Миро есть благовонная смола. Всякие там канонические вопросы, кому можно варить, кому освящать, - не нашего ума дело. Пусть святые отцы со своими канонами и правилами сами разбираются. Наше дело - именно благовонная смола. Дело это тайное, трудное и важное. Самое главное - благоухать должно. Чем дольше, тем лучше. Некоторые обряды ведь вообще раз в жизни проводятся.
        - Проще говоря, нужно масло, которое будет не только благоухать, но и обладать большой стойкостью.
        - В том все и дело. У ромеев обширный опыт по этой части. Они в благовониях большие доки. Только держат все в страшном секрете. Вот и нужно найти человека, сведущего во всех этих эссенциях и субстанциях. Хорошего алхимика. Но не только искушенного в науке превращений, но и понимающего толк в благовониях. Говорят, такие есть у арабов, в Каире. Ты ведь из тех краев прибыл. Благовониями занимаешься. Я как услышал вчера вечером, что в гавань пришел корабль александрийского патриарха с грузом ладана, так с самого рассвета тебя у портовых ворот караулю.
        - Вряд ли я смогу тебе чем помочь. Сам я в Каире окажусь не скоро.
        - Ты разве не отплываешь обратно с этим кораблем?
        - Нет. Я уезжаю в Фамагусту, чтобы найти корабль до Константинополя.
        Я спиной почувствовал, как Савва насторожился:
        - В Константинополь? Есть еще товар?
        - Да.
        - Времена сейчас плохие. Там сейчас ветер по кошелькам гуляет. У самого императора, не только у подданных. Можно прогореть. Да и опасно. Плыть-то, поди, хочешь с генуэзцами или венецианцами?
        Мисаил молча кивнул.
        - А у них сейчас между собой война. Бьются не на жизнь, а на смерть. Без пощады. Захватывают корабли друг у друга. Купцам сплошной убыток. Недавно шли торговцы отсюда с Кипра в Крым. Плыли на генуэзском корабле. Так их по пути венецианцы захватили. До сих пор в плену сидят и товаров лишились. А ведь совсем сторонние люди - подданные татарского хана Джанибека. Он, говорят, в гневе велел венецианцев у себя в царстве хватать со всем имуществом.
        - Как же лучше до Константинополя добираться?
        Савва торжествующе засмеялся:
        - Вот и выходит, что лучше меня тебе попутчика не найти. Корабль мой из порта Фессалоники, это уже Романия, но вокруг сейчас владения сербского короля. Венецианцам он союзник. А плыть по большей части вдоль их берегов. Отсюда на Крит, потом на Негропонт, оттуда на Афон. Со Святой горы до Царьграда уже рукой подать. Опять же помогу. Мне тебя прямо бог послал. - Он понизил голос, приняв заговорщицкий вид. - Ты пойми. В деле этом прямой интерес короля Стефана. Если ты ему поможешь, его люди в долгу не останутся. Да и твои торговые дела внакладе не будут. Свой ладан сербскому патриарху куда вернее продашь. Да еще знакомство заведешь на будущее. Ладан ведь и дальше нужен будет. Будешь возить его прямо в Фессалоники.
        - Мне нужно в Константинополь.
        - Никуда не денется твой Константинополь! Поможешь мне - помогу тебе. У меня верных людей там полно. От тебя ведь ничего и не потребуется. Посмотришь те рецепты, что у сербских варщиков есть, подскажешь, что из этого можно где покупать или чем заменить. Посоветуешь, к кому обратиться в Каире, если что. Может, и сам возьмешься переговоры с тамошними людьми вести - не бесплатно же. Дело государственное, важное - денег не пожалеют. Ты думаешь, я сюда за вином приплыл? Это для отвода глаз. По этому самому делу и прибыл.
        Савва в сердцах хлопнул ладонью по столу:
        - Соглашайся! Тебе же все равно в те края плыть. Я тебя бесплатно доставлю, да еще за безопасность поручусь. Да что я! За мной сам король Стефан.
        Действительно, никакой серьезной причины отказываться от столь выгодного предложения у нас не было. Это сразу понял и Мисаил.
        - Ты когда отплываешь? - поинтересовался он.
        - Вот это дело! - обрадовался Савва. - У меня вино уже погружено. Грузи свой ладан - и в море. Если не собираешься отдохнуть на берегу после плавания, то сегодня же после обеда отправимся.
        Савва задумался о чем-то и неожиданно спросил:
        - А почему корабль до Константинополя ты хотел искать именно в Фамагусте? Чем тебе не подошел Лимасол? Здесь ведь тоже полно корабельных контор? Лишний расход на лошадей и два дня пути?
        Мисаил растерялся от такого неожиданного вопроса, однако Савва, по всей видимости, и не рассчитывал на ответ.
        - Просто я подумал вот о чем. За вашим кораблем с того самого времени, как стало известно, что он привез ладан из Александрии, наблюдал один мой человек. Должен был дать мне знак, когда вы сойдете на берег, чтобы я мог повстречать вас вдали от лишних глаз. Так вот. Едва вы отошли, капитан послал одного из матросов с каким-то поручением в контору к генуэзцам. Дело обычное, мало ли что. Только теперь мне показалось странным, почему вы не пошли туда же, а отправляетесь на другой конец острова, чтобы там обратиться в такую же самую контору. Что-то здесь не так. Если вам это не показалось странным - забудем про все. Я не имею привычки совать нос в чужие дела.
        Судя по всему, такой привычки у Саввы действительно не было. Это было его сущностью. Меня эти слова поразили, словно внезапный удар под ребра. Снова всплыли слова деда о преследователях и засаде. Он всеми силами путал следы и отводил глаза, ведя ложные переговоры с генуэзцами, рассчитывая дать нам время оторваться от возможных неприятелей. Кто-то перехитрил его самого. Тщательно проследив за самим дедом, этот человек воспользовался тем же способом, чтобы дать кому нужно знать о нашем отправлении. Только и заботы было, что тайно передать нужное письмо с капитаном того самого корабля, на котором мы так спешно уходили от преследования. В результате мы оказались в положении собаки, которая изо всех сил убегает от привязанной к ее хвосту погремушки.
        Кто-то здесь в Лимасоле уже прочитал письмо с известием о нашем прибытии. Судя по всему, оно было написано совсем не для того, чтобы утолить чье-то праздное любопытство. Там наверняка были инструкции. От ужаса у меня закружилась голова.
        Тайна моя раскрыта, а сам я нахожусь на земле христиан, вдали от мудрого деда и защиты сурового мусульманского права. Нужно было срочно что-то решать. Я резко повернулся к Савве:
        - Это не только показалось странным, это говорит о том, что нам грозит опасность. Открою тебе тайну - я внук хозяина дома Тарик.
        Купец даже не повернулся ко мне, сделав едва заметный предостерегающий жест. Голос его зазвучал совсем тихо:
        - Можешь больше ничего не говорить. У тебя еще будет для этого время. Теперь слушайте меня внимательно. Сейчас вы пойдете в кошачий монастырь. Вам нужно где-то прослоняться полдня, а лучшего места просто не придумать. Туда все ходят, кто приезжает в Лимасол. Отсюда два часа ходьбы. На обратной дороге зайдете на постоялый двор, у ворот которого стоит киотик с иконой святого Николая. Там вас будет ждать мой человек. Он сам к вам подойдет и спросит, не угодно ли господам нанять мулов. Срядитесь с ним до Фамагусты. Дальше он скажет, что делать. Погрузите в порту свой ладан и отправитесь в путь. Ночью в укромном месте за городом я заберу вас на корабль.
        После чего добавил угрожающе:
        - С генуэзцами шутки плохи. Они хуже турок.
        VI. Торговец тайнами
        До Фессалоник мы плыли почти три недели. Корабль наш несколько раз резко менял курс, то устремляясь прямо на неподвижную Альрукабу, то поворачивая на закат. Мы долго шли вдоль берега Кипра, потом по бескрайнему морю, где ни единое облачко не намекало на ближнюю сушу. Затем снова появилась земля. Путеводная звезда Сухейль оставалась у нас за кормой и уже едва показывалась над горизонтом.
        - После Афин ее не будет видно совсем, - предсказал Савва, заметив мой тоскующий взгляд.
        Он вообще был очень наблюдательным. А еще очень разговорчивым. Это незаменимое искусство в долгом морском путешествии.
        Корабль наш был на первый взгляд невелик и больше напоминал большую лодку. Однако на корме была устроена маленькая, но удобная каюта, а на носу - запирающийся трюм для груза. С парусами двух мачт управлялись всего четверо матросов, зато судно мчалось по волнам с удивительной скоростью.
        Наш спутник всю дорогу с неизбывным усердием пробовал свой драгоценный товар, не забывая, правда, сильно разводить его водой. При этом щедрой рукой угощал и Мисаила. Первое время наливал и мне, убеждая, что это лучший способ сделать безопасной пищевую воду, застоявшуюся в кувшинах, но, увидев мою непреклонность, посоветовал выдавливать в питье лимон. Честно говоря, я поначалу думал, что Савва хочет с помощью хмельного развязать нам язык, но вскоре убедился в удивительном искусстве этого человека говорить не рассказывая и узнавать не выспрашивая.
        Он часами напролет, при свете солнца и мерцании звезд, вел нескончаемые беседы обо всем на свете, нанизывая истории, как жемчужины на нить. О том, почему монастырь Святого Николая, который мы посетили на Кипре, называется кошачьим, а вино, которое он везет, - королевским. О том, как опасно стало сейчас плавать в здешних морях, как уже много лет подряд смуты и войны терзают злосчастную империю ромеев. Мы узнали, что чума, обрушившаяся несколько лет назад на Константинополь, была карой небесной за захват власти Иоанном Кантакузиным, а недавнее землетрясение - наказанием за то, что церковные деньги потратили на жалование неверным турецким наемникам.
        - Деньги были немалые, - с удовольствием щурился на закат Савва, делая очередной добрый глоток сладкого вина, - говорят, очень много прислал на восстановление собора Святой Софии русский князь. Но тут вдруг возьми и поднимись на Кантакузина его соправитель император Иоанн. Он и найми турок. На церковное серебро. Только недобрым был советчик, который это присоветовал. Не зря ведь говорят, что бывает час, когда деньги обращаются в черепки. Не к добру трогать церковную казну. Так и вышло. Пока турки ждали обещанных денег на нашем берегу, грянуло землетрясение. Да такое, что не приведи Господь. Прямо недалеко от турецкого войска разрушило город Галлипополь. Стража разбежалась, стены кое-где упали. Турки, не будь дураками, тут же заняли его, стены починили, да и послали к своим за подмогой. Выкури их теперь оттуда! Вот и получилось: избыв одну беду, накликали другую - еще горше. А почему? Не святотатствуй!
        Страшную тайну этого землетрясения Савве поведали армянские купцы, рассказавшие, что главный удар стихии пришелся на таинственный языческий город Иераполь. То есть Город богов. Он с незапамятных времен сокрыт где-то в горах Каппадокии, и там было множество тайных кумирен, еще со времен дохристианских. Так вот Иераполь этим землетрясением был стерт с лица земли и обезлюдел. Не иначе в его тайных убежищах и скрывался корень зла. Мы только краешек увидели божьего гнева.
        Знакомства у Саввы водились не только среди армянских купцов. Сразу чувствовалось, что он человек бывалый и знает входы-выходы во многие двери. Торгуя уже лет двадцать на Кипре сладким рыцарским вином, ловкий купец давно усвоил, что самый ходовой товар - это тайны. Правда, и самый опасный. Упомянул он об этом, как обычно, вскользь. Но так, чтобы на это нельзя было не обратить внимания.
        Рассказывая об армянских купцах, турецких пиратах, рыцарских замках и генуэзско-венецианских распрях, он неустанно внушал главную мысль об опасностях путешествий в этих краях.
        - В прошлом году сам наш Фессалоникийский архиепископ Григорий Палама к туркам угодил. Поплыл в Константинополь мирить двух императоров Иоаннов - Палеолога с Кантакузиным, да забыл, что теперь турки на обоих берегах сидят. Вот и попал к пиратам вместо Царьграда. Хорошо, что сейчас Фессалия под рукой у сербского короля, тот дал денег на выкуп. Я сам ездил договариваться через старых знакомцев. Скоро должны отпустить святителя. Так что вам повезло. Со мной будете как у Христа за пазухой.
        Савва не сказал: «Если поможете», но это и так было ясно.
        Вскоре я понял, почему он не пытается ничего выпытать или разузнать. Опытный торговец тайнами прекрасно понимал, что самое главное - втереться в доверие. Времени у него для этого было предостаточно.
        Савва ни разу не спросил, куда и зачем мы едем, почему опасаемся преследования. Лишь только один раз одобрительно отозвался о том самом погонщике мулов, что доставил нас лунной ночью к условленному месту на кипрском берегу:
        - Старый разбойник. Дело свое знает. Умеет язык держать за зубами.
        Не зря сказано: если хочешь узнать человека, не слушай, что о нем говорят другие, слушай, что он говорит о других. За этими словами Саввы так и читалось: «Мы с ним одного поля ягоды».
        - Настали такие времена, - вздыхал он, - что брата родного, бывает, нужно больше бояться, чем чужого человека, - и, понизив зачем-то голос, продолжал: - Фессалия сейчас принадлежат королю Стефану. А правит там его младший брат Симеон. Матери у них разные. Отец женился второй раз на ромейской царевне, так что Симеон наполовину грек. Вот его и поставил Стефан княжить над Эпиром и Фессалией. Думал, наверное, что тому будет проще ладить с греческими подданными. А на деле получилось, что он завязал узелок, ниточка от которого еще неизвестно куда потянется. Я это к тому говорю, что нашего дела все это тоже касается. Ведь хотя Стефан в Сербии король и вроде даже император, а в Фессалии все же Симеон князь. А как он смотрит на все эти дела с автокефальной церковью, еще неведомо. На словах он, конечно, за то же, за что и король, только что у него на уме? Материнская ромейская натура свое берет. Греки без интриг и хитростей не могут. Стефан не вечен, а соблазн стать самостоятельным государем Эпира и Фессалоник велик. Если со временем Симеон задумает отложиться от Сербии, то ему поддержка патриарха
Константинопольского не помешает. Следовательно, сербский станет врагом. Это я вам для чего толкую?
        - Догадаться несложно, - ответил Мисаил. - То, что сербскому королю нужно, его младшему брату может не по нраву прийтись. Боишься, станет мешать?
        - Явно, конечно, нет. Тем и хуже. Не знаешь, где осторожиться. Потому мы и едем на Афон. В монастырском царстве свои порядки. Хоть рука владык земных и туда достает, а все безопаснее. Однако всякое может случиться. Мы с вами теперь не только на одном корабле, но и в одной лодке. На Афоне крепко держитесь за меня и лишних разговоров не ведите. Приехали покупателей на ладан найти, и весь сказ. Дело наше будем делать втайне.
        Откровенность нашего попутчика мне понравилась. Тем более, что он заботился не только о своей, но и о нашей безопасности. Осторожность и предусмотрительность вообще были частью натуры Саввы. Скорее всего, частые смены нашего курса тоже происходили от них. Корабль наш не заходил в порты, приставая к берегу, чтобы пополнить запасы, в каких-то укромных местах или на уединенных островах. Малейшие ухудшения погоды мы пережидали в защищенных бухтах, избегая риска. Да и сам наш отъезд с Кипра был им устроен с такой восхитительной ловкостью, запутавшей все следы для преследователей, что нельзя было не подивиться уму и изворотливости этого человека.
        Оставалось только положиться на него, тем более что выбора у нас теперь не осталось - мы оказались в полной его власти.
        Савва умел добиваться своего и прокладывать путь к чужим душам. В разговорах он ловко перемешивал рассказы о политике со сказками, пустую болтовню с серьезными предостережениями, а смешные случаи с древними историями. От него я узнал, что звезда Сухейль в их краях зовется Канопусом, в честь кормчего какого-то древнего царя. Что другой древний царь потратил целых десять лет, чтобы переплыть то самое море, по которому путешествовали мы. Стоило вырасти на нашем пути из вод морских очередному острову, как наш спутник немедленно рассказывал про него какую-нибудь историю. Древнюю или недавнюю.
        Это было словно странствие среди неведомых сказочных земель, когда в загадочной дымке проплывавшего берега таился то замок крестоносцев, то логово пиратов, а то и убежище какого-нибудь языческого бога.
        - Вот на этом острове жил знаменитый врач Гиппократ, - махал он рукой, заодно, кажется, втайне проверяя нашу образованность. Не может же хороший знаток благовоний и ароматов не знать великого грека.
        Когда звезда Сухейль уже окончательно исчезла за горизонтом, а следовательно, до конца пути оставалось совсем немного, Савва снова вернулся к разговору о деле. Как обычно, словно невзначай во время болтовни под ночными звездами.
        - Король Стефан спит и видит себя ромейским басилевсом. Тем более ему и остался всего последний шаг - сесть на престол в Константинополе. Для этого он готов хоть с чертом шашни водить. Недавно совсем уже было сговорился с турками. Они его перед тем крепко побили, вот он и предложил им тайно договориться, чтобы помогли. Турок ведь греки нанимают, у них есть возможность неожиданно ударить в тыл. Я был среди тех, кто эти тайные поездки к туркам организовывал. Скажу вам по большому секрету - дело было улажено. Было даже определено время совместного выступления.
        Савва долго молчал, давая нашему нетерпению накалиться, и будничным голосом скучно поведал:
        - Не вышло. Послов перехватили ромеи, - в его голосе зазвенели стальные нотки, - и убили. Кто-то их предупредил. Кто-то очень близкий к королю и имеющий доступ к самым сокровенным государственным тайнам.
        Потом голос купца стал снова скучным и даже каким-то ленивым:
        - Это я к тому, что сторонники ромеев могут тайно помешать любому начинанию короля Стефана.
        Он больше ничего не сказал и после долгого молчания снова стал рассказывать какую-то интересную историю. Но понять смысл предупреждения было несложно. Нам угрожала нешуточная опасность. Она могла исходить из окружения константинопольского патриарха, враждебного сербской автокефалии, или от самого князя Симеона, брата сербского короля, правившего в Фессалии.
        Смысл предупреждения сводился к старой доброй истине: «Молчание - золото».
        Если честно - напугал он нас порядочно. Однако деваться было некуда. Мы были в одной лодке.
        Мисаил целыми днями предавался размышлениям о том, какой основой лучше закреплять запах, Савва снова беспечно рассуждал, как варят миро в разных церквях. Он был человеком основательным и старательно изучил вопрос. Оказывается, католики вообще просто смешивают готовый бальзам с оливковым маслом. А армяне варят миро раз в семь лет. Купец даже показывал Мисаилу какой-то рецепт, насчитывающий целых сорок составных частей. Так что, когда перед нами наконец выросли вершины Святой горы, в голове у того было немало самых прекрасных идей варки благовонного масла. Сейчас я даже жалею, что тогда не поинтересовался хоть одним из них. Мисаил говорил, что нужно кое-что попробовать и проверить, а его глаза уже горели в предвкушении часа, когда он снова окажется перед милыми его сердцу загадочными сосудами и лампами.
        Ветер не всегда дует туда, куда хочется кораблю.
        В который уже раз судьбе было угодно переменить наши планы.
        VII. Нечаянный попутчик
        Святая гора выросла перед нами из моря через три недели пути. После очередного долгого перехода Савва указал на появившийся вдали берег и сказал:
        - Афон!
        Только к берегу мы пристали не скоро. Сначала корабль долго продолжал идти на север, оставляя гору в стороне, и лишь когда она оказалась почти за кормой, повернул на запад. Так мы и плыли, едва не до самого вечера, вдали от едва угадывавшейся за бортом земли. Самым странным показалось, что после того, как мы, наконец, повернули на юг и подошли совсем близко к берегу, корабль снова двинулся назад, на восток. Вряд ли наш опытный кормчий, чувствовавший себя подобно рыбе в лабиринте далеких островов, заблудился в знакомых водах.
        Уловив мое недоумение, Савва немедленно пояснил:
        - Нарочно ушли к сербскому берегу, подальше от любопытных глаз. С этой стороны и подойдем к монастырю. Это уединенная обитель со своей пристанью. Хиландар. Его основал когда-то сербский король.
        Пристань была безлюдной. Нас встречал лишь одинокий сторож. Оказалось, что мы прибыли как раз во время большого христианского праздника. Богомольцы отмечали Вход Господень в Иерусалим.
        - Хороший человек всегда прибывает вовремя, - весело пошутил купец. - Еще и с вином.
        Оставив груз на корабле, мы двинулись пешком в монастырь, до которого оказалось около получаса неспешной ходьбы от берега. Не скрою, наша тесная каюта на преданном воле волн утлом суденышке показалась мне теперь куда более надежной, чем твердая земля под ногами. Неизвестность всегда пугает сильнее, чем опасность. Большой крюк по морю, который сделал наш корабль, чтобы подойти сюда с другой стороны, наводил на грустные мысли и ничего хорошего не сулил. С безжалостной очевидностью я ощутил, что нахожусь на чужой земле, где царят неведомые мне порядки.
        Правда, странноприимный дом, куда нас привел Савва, стоял немного на отшибе, отгородившись от церковной суеты высокой стеной. Нам постелили хорошую удобную постель с подушками, на стол в трапезной поставили блюдо с жареной рыбой, пшеничные лепешки с медом.
        - Хорошо, что все в церкви. Выспимся и поедим как следует. Да и стол нынче праздничный. Завтра, кроме пустой каши, ничего не будет. Великий пост. С утра уберемся на корабль. Здесь свои порядки. Иноверцам не всегда рады.
        Мне стало совсем неуютно. Будь моя воля, я убрался бы на корабль прямо сейчас. Хоть и одет я был в греческое платье, но чувствовал себя вором, пробравшимся в чужой дом. Чего уж говорить про Симбу, который своим африканским лицом сразу привлекал внимание.
        Словно угадав мои мысли, Савва ободрительно произнес:
        - Здешние монахи - народ бывалый. Многие в паломничество ходили в Иерусалим и на Синай, видали христиан из Эфиопии. Они скорей обрадуются гостю из таких дальних стран.
        Уложив нас спать, он отправился по своим делам.
        Когда мы проснулись утром, Савва уже дожидался, усевшись на лавке у входа. Вид у него был радостный и веселый:
        - Отправляемся обратно на свой утлый челн. Здесь в монастыре все равно поесть дадут только в обед, да и то сказать, снова строгий пост. Пустая каша. Я у келаря сыров набрал из-под замка. Хлебов свежих. На корабле ребята, поди, уже рыбы наловили. - Он блаженно потянулся. - Там хоть умоемся. А то у этих постников и баня в году положена только всего пару раз. Потому как умерщвление плоти. Мы же люди простые, мирские, нам жить надобно.
        Во всем его поведении чувствовалось некое облегчение.
        - До полудня сгрузят вино. Ваш ладан тоже отец эконом берет весь. О цене я уже сговорился - в обиде не будете. На деньги даст заемное письмо к меняле в Константинополь. Я ведь вас обещал туда доставить. Сегодня и отплываем.
        Мы с Мисаилом только переглянулись. О мире ни слова. Купец, заметив это, захохотал:
        - Повезло нам. Решилось дело само собой. Ибо, пока я там сапоги мял в чужих краях, здесь сотворились перемены великие.
        Рассказывал он все уже по дороге к морю:
        - В декабре император Иоанн Кантакузин отрекся. Теперь он смиренный монах и вкушает такую же пустую кашу, от которой мы бежим сломя голову этим прекрасным утром. Война, конечно, не кончилась, как же царственным людям без войны? Теперь с императором Палеологом будет биться сын Кантакузина Матфей. Нам до этого дела нет. Только вослед за императором на постную кашу отправили и патриарха Филофея. На его место посадили Каллиста. А от него сразу и болгарам, и сербам отеческое благословение. Признание автокефалии. При условии, конечно, что его будут в первое место чтить, как отца родного. Самое главное, чтобы сербский и болгарский государи ромеям бед не чинили. Так что миро теперь к ним повезут, как встарь - из Константинополя. Уже на этой неделе будут варить. Меня вот за ним и послали. Так что нам снова по пути. Чего нахмурился? Иль не рад? Товар продал с выгодой и без хлопот. В Царьград я тебя доставлю. С миром всех этих хлопот теперь не будет. Или думаешь про недругов, от которых на Кипре ушел? Коли они знают, куда ты путь держишь, то станут тебя поджидать. Может, помочь чем? Я ведь, как ни крути,
твой должник. Таиться не буду - мое усердие высоко оценили.
        Помочь. Если бы я знал, чем мне теперь нужно помогать. Что теперь было делать с письмом к патриарху Филофею, которого лишили сана? Дед надеялся, что он поможет мне добраться до царства Джанибека.
        - У меня письмо к Филофею.
        - Так ладан ты уже продал. Или хочешь договориться на будущее? Могу пособить. Хотя и Филофей может купить. Он ведь сейчас здесь на Афоне. В Афанасьевской лавре. Самый знатный в этом краю монастырь. Недалече отсюда.
        Странно, но уверенность вернулась ко мне только на борту корабля. Качающаяся палуба, отданная во власть коварной пучины, казалась теперь куда более надежным местом, чем земная твердь. Словно полоса воды, отделявшая корабль от берега, была границей с миром, где западня могла таиться за каждым поворотом. Море открыто, и все в нем видно от горизонта до горизонта, его опасности ничто по сравнению с человеческим коварством. Дорога на суше скрывается уже за ближайшим поворотом, и никто не может сказать, что ожидает за ним. Я посмотрел на высоченные кипарисы, закрывающие вид на монастырь. Кто знает, чьи недобрые глаза сейчас, может быть, смотрят на нас из тени его густых ветвей?
        Захотелось снова уйти в море. На простор, где только звездам и ветру ведомо, куда ты плывешь.
        Заметив наше тревожное настроение, Савва поспешил успокоить:
        - Даже если ваши друзья и будут ждать в Константинополе, им неизвестно ни время прибытия, ни, самое главное, на каком вы корабле. Могу смело заверить, что ни одна весточка с Кипра не могла достичь берегов Босфора раньше, чем мы. Если, конечно, их не предупредили заранее, из Египта. Тогда ваши дела плохи, один из вас слишком уж приметен, - он кивнул на Симбу. - Хотя, если его спрятать на корабле, то затеряться в Царьграде проще простого. Город огромный.
        Не получив ответа и подождав немного, купец продолжил:
        - Заемное письмо меняле я выписал на свое имя. Так что деньги заберу сам и отдам вам все звонкой монетой. Могу помочь и с укромным местечком в Царьграде.
        Похоже, он действительно был полон решимости нам помочь. В конце концов, если Савва хотел бы нам зла, ничто не могло ему помешать - мы были полностью в его руках. Так был ли смысл играть в прятки?
        - У нас нет никаких дел в Константинополе, - решился я, - патриарх Филофей должен был помочь нам добраться до Крыма в царстве хана Джанибека.
        Обычно невозмутимый Савва на этот раз даже присвистнул от удивления:
        - Для людей, за которыми почему-то охотятся генуэзцы, лучше пути просто трудно придумать. В те края сейчас, по-моему, кроме них никто и не плавает. Только венецианцы, да и те в последнее время больше ходят на Трапезунд.
        Он задумался ненадолго, и к нему вернулась привычная решимость:
        - Раз обещал - помогу. Есть один знакомый в Царьграде. Тертый калач. Занимается морскими грузами. Может, что подскажет.
        Не унывающий ни при каких обстоятельствах Савва буквально заражал своей уверенностью:
        - Если бы дело в здешних краях было, я бы все сам в наилучшем виде обстряпал. Думаешь, почему именно меня в Царьград за миром послали? Знают, что у меня все с турками схвачено. А с ними шутки сейчас плохи. Вон архиепископ Григорий поплыл, знающих людей не спросясь, - сидит теперь в плену. Хорошо, сербы за него согласились выкуп заплатить, а то мог так и остаться там надолго. Хоть здесь и плыть всего ничего, а запросто можно оказаться без груза и корабля. Или вообще без головы. Груз ведь бесценный. В Болгарии уже много лет младенцев крестят без помазания, вернее, мажут миром с мощей Дмитрия Солунского. Там теперь этих мирниц с маслом ждут как манны небесной. Я с Афона еще одного монаха заберу, болгарина. Он как раз по этому делу в Царьград торопится. Так что немного потеснимся.
        Ночь мы встречали в открытом море. Взятый на одной из афонских пристаней монах усердно молился на корме, Мисаил и Симба, плотно поужинав, заснули прямо на свежем воздухе, а я смотрел на звезды и думал. Мы держали путь прямо туда, где над горизонтом вставала неподвижная Альрукаба.
        Монаха звали Киприан. Это был молодой человек с умным лицом, прекрасно говоривший по-гречески. В его манере держаться чувствовалось воспитание, которое он получил явно не в простой семье. В отличие от нашего корабельщика он оказался человеком не только разговорчивым, но и любопытным. С самого появления на борту он взирал на нашу троицу с явным подозрением, а теперь, оставшись со мной наедине, сразу спросил, какое у нас дело в Константинополе. Мне показалось, что сказать правду - лучший способ избежать лишних расспросов, и я ответил, что путь наш лежит дальше, в царство хана Джанибека. Эти слова опечалили Киприана:
        - Едете за рабами, - качнул он головой. И, кротко улыбнувшись, пояснил: - Вы ведь из Египта. Только не думай, что это Савва мне сказал. Просто я заметил, что ты не пьешь вина. Корабль прибыл с Кипра, куда его посылали на поиски мастера, умеющего варить благовонное масло. Вот я и подумал, что это ты и есть. Мусульманин, переодетый в греческое платье. Теперь понимаю, что ошибся.
        Он рассмеялся.
        - В чем? - поинтересовался я.
        - В том, что ты варишь благовонные бальзамы. Зато угадал, кто ты и откуда. Ну, а зачем ваши купцы плавают за Сурожское море, знают все.
        Мне вспомнилась старинная карта, нарисованная несколько веков назад где-то за тридевять земель, индийскими мудрецами. Там Египет был обозначен как «страна похитителей детей». Наша армия всегда пополнялась за счет рабов, которых мальчиками покупали на невольничьих рынках и потом обучали военному ремеслу в специальных школах. В последнее время их везли из Крыма и страны черкесов.
        Мой образованный собеседник явно изучал логику в одной из прославленных греческих школ, и в стройности мышления ему было не отказать.
        - Ты наблюдателен и прекрасно увязываешь факты в цепочку, - похвалил я. - Но достаточно было всего одного неверного предположения, чтобы привести к ошибочному выводу. Я действительно торговец благовониями. Все остальное истинно.
        - Вот что значит доверяться общепризнанному мнению! - Похоже, его больше обрадовала собственная догадливость. - Мы уже привыкли, что из Египта плывут в те края за рабами, и даже не допускаем других вариантов. Кто-кто, а уж я должен был предусмотреть иную возможность. Ведь не далее как в прошлом году я встречал другого торговца благовониями из Египта, который плыл в Крым.
        От неожиданности я даже потерял всякую осторожность:
        - Омар! - вырвалось у меня.
        - Кажется, его звали именно так. Значит, вы плывете вслед за ним? Ему удалось завести в тех краях хорошее дело?
        - Не знаю. Мы не получили от него известий.
        - Так вот почему с вами нет никакого товара. Я еще подумал - какие купцы странные.
        Несмотря на драматичность момента, я не смог сдержать сочувственной улыбки:
        - Опять неверный вывод. Товар был. Просто его продали на Афоне. Дали хорошую цену, зачем тащить за море.
        - Это не вывод - это предположение, - парировал инок. - А вывод такой: вы едете на поиски этого самого Омара. Кстати, какой вывод из нашей беседы сделал ты?
        Он замолчал, давая мне подумать. На мгновение я душой перенесся в уютный дворик каирского медресе, где под сенью огромных платанов мы с другими учениками часто предавались подобным играм в логические цепочки. Может, Киприан ощутил то же самое?
        - Ты можешь нам помочь?
        - Вывод почти верный. Только не я. В Константинополе есть человек, который в прошлом году плыл с этим Омаром до Сугдеи. Думаю, тебе стоит с ним поговорить.
        Мы стояли на носу корабля. Все давно уже спали, только на корме беззвучно покачивался бесплотной тенью рулевой. Ночь стояла безлунная, и фонарь за его спиной был единственным огоньком в бескрайней тьме. Зато над головой сиял усыпанный звездами полог неба.
        Киприан сел, подоткнув под себя просторный дорожный плащ, и протянул мне небольшой холщовый мешок:
        - Финики, - пояснил он, давая знак угощаться.
        Я не ел фиников уже целый месяц.
        - В прошлом году посланец патриарха ездил на Русь. До Сугдеи он добрался вместе с египетскими купцами. Помнится, они шли с каким-то генуэзским кораблем и очень боялись встречи с венецианцами. Промеж них война уже который год. Мы выбрали этот корабль, потому что знали, что венецианцы не захотят ссориться с египетским султаном, а генуэзский капитан охотно взял патриаршего посланника, чтобы получить дополнительную защиту от ромейских властей. Хотя какая теперь защита от наших императоров? - вздохнул он.
        - Савва сказал, что ты болгарин. А ты грек?
        - Потому что называю императоров нашими? Я монах. Мой повелитель - Царь Небесный. Земные владыки временны и преходящи. Сказано: не уповай на их власть. - Он усмехнулся в темноте. - Но ведь и сказано: нет власти, кроме от Бога. Я родом из Болгарии. Наши цари в земных делах куда сильнее ромейских императоров. Вот и заела гордыня - не хотят подчиняться и константинопольскому патриарху. Своего посадили в Тырново. Потом и сербы им поревновали. Разделили церковь православную. А ведь сказано: «Если царство разделится, то не устоит». Врагов много. Они сильны и с каждым годом становятся сильнее. С одной стороны папа, с другой - мусульмане. Турки вон уже на эту сторону пролива в прошлом году перебрались. Можно ли им всем противостоять поодиночке? Патриарх Филофей был за единство православия. Мой учитель Феодосий Тырновский тоже.
        - Мне сказали, что ты за миром для отделившейся церкви едешь.
        - Не может быть никакой отделившейся церкви! - возвысил голос инок. - Могут быть неразумные пастыри, которые увлекают свою паству на погибель. Наше дело противостоять этому. Тот же король Стефан предлагал папе возглавить крестовый поход против турок. Поклонился. Хотел власть получить. В то же время с турками сговаривался, чтобы Константинополь захватить. А патриарх Каллист, что будет миро благословлять для болгар и сербов, три года назад эту же самую сербскую церковь анафемствовал.
        Мне была непонятна почти половина из того, о чем говорил Киприан. Где сербы, где болгары, я имел самое смутное представление. Но я не мешал ему выговориться. Кто знает, представится ли ему еще такая возможность? Наедине со случайным встречным из такого далека, что и помыслить страшно? Еще подумалось, что с Мисаилом он не стал бы так откровенничать, хотя тот вроде и единоверец. Только папежник для него все равно что отступник. Еретик, хуже иноверца.
        Инок между тем замолчал, думая о своем. Потом сказал, ни к кому не обращаясь:
        - Мыслимо ли победить рознь мира сего?
        Пришлось осторожно вернуть его к началу разговора:
        - Ты как с Омаром встретился?
        - Пришел на корабль провожать патриаршего посланца. Тот, помимо всего прочего, вез целый сундук с миром для северной епархии. Этот Омар и учуял запах. Спросил, что это. Так вот я и узнал, что он торговец благовониями.
        VIII. На Золотом Роге
        Человека, выросшего в Каире, трудно удивить величием иного города. Сказано: «Кто не видел Каира - тот не видел мира». Мы привыкли, что гости, приехавшие из самых дальних мест, восхищались его размерами и процветанием. Однако не зря люди называли Константинополь Царьградом. Этот город был воистину прекрасен и огромен.
        Теперь здесь повсюду лежали следы разрушения и упадка, но они лишь подчеркивали былое великолепие. Хотя многие здания пустовали и разрушались, площади использовались под огороды, а улицы заросли травой и служили пастбищами для коз - древняя мощь лишь уснула под вековой пылью забвения и словно ждала пробуждения.
        В длинной бухте, именуемой Золотым Рогом, теснилось такое множество кораблей, что наша Александрия показалась мне захолустьем.
        Однако самое неизгладимое впечатление произвел на меня храм Святой Софии. Состязаться с ним в величии могли лишь наши древние пирамиды, но то были лишь горы из камня, пусть и возвысившиеся до небес. Здесь же я увидел здание, полное людей и великолепных украшений, покрытое куполом, вознесенным на такую высоту, что даже снизу захватывало дух.
        Киприан рассказал мне, что некогда русские послы из той страны, куда я сейчас направляюсь, приехали сюда в поисках истинной веры. Перед этим они уже почти склонились к исламу, ибо прельстились нашим обычаем иметь много жен. Но, очутившись здесь, они перестали понимать, где находятся - на небе или на земле.
        - С тех пор там на севере существует большое православное царство. Только оно разделилось в себе и подчинено иноверцам. Часть под рукой хана Джанибека, который называет себя мусульманином, часть под властью Литвы, где правят язычники, поклоняющиеся огню.
        Я не мог не обратить внимания на слова инока, назвавшего Джанибека не мусульманином, а считающего себя им.
        - Ты же сам называешь его языческим именем Джанибек, а не мусульманским Махмуд, - рассмеялся на мой вопрос Киприан. - Конечно, сам хан именует себя мусульманином, строит медресе и всячески подчеркивает свою приверженность исламу, но в его окружении царят самые разные настроения. Верховный суд в государстве и по сей день вершится по древнему языческому закону, именуемому Ясой. Этот закон властвует в степях и кочевьях, а там находится вся военная сила Джанибека. Переписываясь с вашим султаном, он и себя именует султаном, а у себя дома следует языческим обрядам. У вас в Египте женщины закрывают свое лицо?
        Я кивнул.
        - В Золотой Орде ты вряд ли увидишь такое. Если тебе попадется женщина с закрытым лицом, можешь быть точно уверен - она издалека.
        Мне вспомнилось упование деда на помощь султана и защитника веры Джанибека. Он еще считал, что мне пригодятся познания в мусульманском праве. Теперь у меня не осталось в этом никакой уверенности. Киприан, словно угадав мои мысли, продолжал:
        - В то же время с правосудием там все в порядке. Человек любой веры может получить защиту у властей и не тревожиться за свою безопасность. А нашей церкви там живется даже лучше, чем в царстве христианских государей. Она налогов не платит, и в дела ее никто не встревает. Правда, Джанибек в последнее время стал потихоньку ограничивать старинные льготы, но только по денежной части. Здесь не столько мусульманская вера виновата, сколько оскудение мошны после чумы.
        Сколько раз приходилось это слышать! В разговорах о вере, политике государств, придворных интригах и любовных шашнях. В конечном итоге все сводится к деньгам. Как у купцов на базаре. Словно в подтверждение этой мысли монах продолжил:
        - Там на севере собралась большая сила. До нас им дела мало, да и мы всегда думали, что все это от нас далеко. Только несколько лет назад они нежданно-негаданно вмешались в нашу жизнь. Император Кантакузин заратился со своим тезкой-соправителем Палеологом. Было бы его дело совсем плохо, да тут прислали от русского князя много серебра. Сказали, на ремонт Святой Софии. На самом деле московскому князю Симеону попритчилось жениться в третий раз. Да еще от живой жены. Не по канонам. Митрополит его от церкви отлучил, так он теми же ногами послов к императору. Заметь: не к патриарху - к императору, прекрасно знает, кто здесь главный. С пожертвованием. Ну как не дать благословение такому хорошему, а главное благочестивому человеку? Он императора почитай что спас. А митрополиту с его канонами утереться пришлось.
        Видно, история эта была здесь очень популярной. Мне ее рассказывали уже во второй раз. Только теперь не все свелось к деньгам.
        - После всего этого у нас на русскую митрополию другими глазами посмотрели. Вот где сила! Вот где искать спасения от врагов и неурядиц. За последние годы послы туда-сюда каждое лето так и шастают. Не только наши. За генуэзскими и венецианскими купцами шныряют папские посланцы. В тамошних землях епархии учредили, монастырь за монастырем открывают. Они там на западе быстрее нас сообразили, что к чему, и всеми силами стараются склонить хана на свою сторону. Это я к тем самым словам про Джанибека, которого считают мусульманином. Известно от верных людей, что его вовсю в католическую веру окручивают, - Киприан сделал многозначительную паузу и предупреждающе поднял палец, - и небезуспешно!
        Признаюсь, я тогда не придавал значения всем этим рассказам. Они только усиливали мое тревожное ощущение, что я все больше углубляюсь в мир мне неведомый и непонятный.
        За неделю, что мы добирались с Афона до Константинополя, Киприан только и делал, что рассказывал мне о здешней политике. Это лишь немногое, что я запомнил. Меня больше интересовали его рассказы о царстве Джанибека, куда мы направлялись.
        Например, я узнал, почему его называют «Золотая Орда». Это название пришло от самих татар, которые зовут ставку хана «Золотой Престол», потому что хан проводит торжественные приемы в особом походном дворце, представляющем собой преогромный шатер, который опирается на столбы, обитые тонким золотом. Сам хан предпочитает кочевой образ жизни, и вся его огромная ставка вместе с приближенными, отборным войском и государственными учреждениями все лето проводит в степи, раскинувшись огромным лагерем, превосходящим по величине любой город. Могущество и богатство его державы сильно пошатнулось после недавней чумы, и сама столица сейчас - лишь бледная тень некогда процветающего великолепия. Даже сам Джанибек очень редко посещает свой дворец, предпочитая недавно устроенную резиденцию, названую Гюлистаном - городом цветов, где вертит закулисными делами ханша Тайдула, женщина столь же могущественная, сколь таинственная. Она была женой Узбека, отца нынешнего правителя, а теперь забрала в свои нежные, но цепкие руки едва не все скрытые нити, которые держат в повиновении это великое царство. Говорят, она
благоволит христианам. Во всяком случае, поставленный в прошлом году новый митрополит Руси Алексий получил от нее милостивые пожалования и покровительство.
        Разговоров с Мисаилом монах избегал и все время смотрел на него с подозрением. Мои слова, что тот занимается алхимией и изучением бальзамических составов, только усилили недоверие. Кажется, после этого Киприан заподозрил моего спутника еще и в чернокнижии. Симбу, которого он неизменно называл эфиопом, монах и вовсе явно побаивался.
        Только когда мы проходили пролив, отделяющий, как сказал Савва, Европу от Азии, мне стали понятны его слова об опасности плавания в здешних водах. До обоих берегов было буквально рукой подать, а у выхода из пролива виднелась та самая крепость Галлипополь, недавно захваченная турками. Неудивительно, что сунувшийся по этому пути архиепископ Фессалоник угодил к ним в плен.
        За наше долгое плавание от Кипра до Афона корабль очень часто приставал к земле. Стоило появиться на горизонте пусть даже небольшому островку, как Савва неизменно находил укромное местечко, где можно было ненадолго встать на якорь и отправиться за водой и свежими припасами. В полной мере я ощутил это, только когда мы плыли к Константинополю. Мы ни разу не подошли к берегу, хоть он часто оказывался едва не на расстоянии вытянутой руки. К концу пути мне стало понятно и все благо добавления вина в начавшую протухать воду. Сам я уже никак не мог пить, не выжав в чашку едва не половину лимона. Оставалось лишь удивляться, вспоминая, как удавалось изворотливому Савве во время трехнедельного пути с Кипра кормить нас не только свежим мясом, но даже частенько горячим хлебом и зеленью.
        Берега Романии веяли опасностью и враждебностью.
        Ощущение это усилилось после того, как Мисаил, улучив момент, осторожно предупредил:
        - Савва просил передать, чтобы ты держал ухо востро с этим монахом. Что-то вы уж больно спелись. Говорит, что монах из той породы, что мягко стелет, да будет жестко спать.
        Сам Мисаил за время путешествия сильно сблизился с нашим корабельщиком и проникся к нему доверием. Месяц разговоров за чашей славного королевского вина, пусть и разбавленного водой, дал свои плоды. Он даже предложил посвятить этого многоопытного интригана и охотника за тайнами в подробности нашей миссии. В конце концов, чем мы рискуем? Савва и так знал о нас слишком много, да и возможностей навредить у него и без того было предостаточно.
        Выслушав подробности нашего дела, купец только развел руками:
        - В Сурожское море мне ходить не приходилось. Раз-другой до болгарской Варны, и все. Тамошние дела для меня темный лес. Но в Царьграде полно всякого ушлого народа, которые таскают чертей даже из эфиопской задницы. - Я заметил, что посмотрел он при этом на Киприана, а не на Симбу. - Нужно будет у них поспрашивать. - Увидев наши встревоженные лица, Савва успокоил: - Да вы не бойтесь! Сделаю все - комар носу не подточит. Дело уж больно странное. Сразу и не поймешь, откуда ноги торчат. То ли из вашего Египта, то ли из Золотой Орды. И генуэзцы посередине.
        Судя по всему, именно мысль о генуэзцах посередине особенно его тревожила. Даже в гавани он строго-настрого велел нашему Симбе сидеть в каюте и не высовываться.
        - Уж очень вы приметные. Легко обнаружить в случае чего. Тот, кто по вашему следу идет, наверняка будет искать именно по высокому эфиопу. Сейчас бояться нечего. Руку даю на отсечение, никто раньше нас с Кипра сюда не добрался. Так ведь потом будут след брать. Тогда ваш чернокожий истукан очень даже им пригодится.
        Даже когда Киприан позвал нас на встречу с тем самым человеком, что в прошлом году плыл с Омаром в Крым, Савва не посчитал излишними дополнительные предосторожности.
        Монах покинул корабль, как только мы причалили к одной из царьградских пристаней. Она находилась ближе всего к высившемуся над заливом огромному храму. Почему-то здесь оказалось совсем мало судов и все они были небольшими, вроде нашего. Большие корабли стояли на противоположной стороне.
        - Галата, - с недоброжелательным почтением указал туда Савва, - генуэзская крепость. Настоящие хозяева здешних краев - там.
        Сам он, едва Киприан скрылся за поворотом дороги, которая вела к одной из башен стены, отгораживавшей город от моря, немедленно отправился следом. Нам же строго-настрого запретил покидать корабль до своего возвращения. Вернулся ближе к полудню изрядно навеселе. Одновременно с посланцем Киприана, сообщившим, что тот ждет нас возле храма Святой Софии. Выслушав его, Савва предложил отправляться немедленно, чтобы успеть вернуться до того, как ворота закроют на ночь. Но сначала попросил забрать у него деньги за ладан, которые он получил по заемному письму. Мне не терпелось скорее поговорить с человеком, который расскажет про Омара, но купец настойчиво потребовал уединиться с ним в каморке на корме немедленно. Плотно прикрыв дверь, он даже не потянулся за кошелем.
        - Говорил я сейчас с одним знающим человеком по вашему делу. Знаешь, что ему сразу показалось странным? Почему это заемное письмо написано по-арабски? В Золотой Орде этот язык не в ходу. В тех краях все пользуются кипчакским. На нем и говорят, и пишут. Государственные бумаги на монгольском. Ну, на то они и государственные - для государевых дел. Смекаешь? Письмо сразу писали не для того, чтобы по нему в Орде деньги получать. С ним там к любому судье пойдешь - перевод затребуют. Значит, с самого начала собирались деньги в Египте взыскивать.
        Вспомнились опасения деда, что все это сильно походит на мошенничество:
        - Похоже на то, что Омара заставили подписать это письмо, в надежде, что Крым далеко и концов не найдут?
        - Похоже на то, - кивнул Савва, - вот только в землях хана Джанибека такие шутки плохи. Допустим, все так и было, тогда, если все откроется, тому, кто это затеял, не поздоровится. Достаточно подать жалобу властям. Татары в таких делах спуску не дают, сразу проведут расследование по всей строгости и шкуру живьем спустят. Получается, перехватить тебя - для них вопрос жизни и смерти. Или загодя бежать подальше от татарских судей. Сам понимаешь, чтобы голову спасти, они на все пойдут. Ты на генуэзцев думаешь?
        - Им же человек в Лимасоле весточку передавал.
        - Верно. Только ведь письмо могло предназначаться кому-то другому. Просто передали через генуэзцев. Ну да об этом потом поговорим. Сейчас другое. Срочное. Этот самый Авахав из Сурожа, на которого письмо дано, человек известный. Большими делами ворочает и с большими людьми знакомство водит. Из армян. Тех, что перебрались в те края из Сирии. По разным темным делам большой дока.
        «Вроде тебя», - подумалось мне. Угадать эту мысль было несложно, и Савва рассмеялся:
        - Вряд ли такой человек стал путаться в простое мошенничество, да еще с убийством. Всякий, кто имеет дело с тайнами, знает одну непреложную истину: шила в мешке не утаить. Особенно когда мешок через много рук идет. Где-нибудь да проколется, кто-нибудь да сболтнет. Для таких людей разные торговые дела больше прикрытие, чем доход.
        Савва оглянулся на плотно закрытую дверь и со значением понизил голос. Скорее, чтобы подчеркнуть важность сказанного, чем из боязни быть подслушанным:
        - Почему я тебе это говорю сейчас и наспех? Что там было с этим заемным письмом, неизвестно. Дело не в деньгах - это точно. Потому держи ухо востро. Особенно с этим твоим монахом, к которому ты сейчас пойдешь. Он ведь того же поля ягода, что и тот Авахав. Думаешь, правда сюда за миром приехал? Черта с два! Такая же сказка для отвода глаз, что у меня с вином на Кипре, - он похлопал меня по плечу, - или твой ладан.
        Почему-то это одобрительное подмигивание - мы-де одного поля ягоды, - придало мне уверенности.
        - Этот Киприан на самом деле привез патриарху тайное послание от своего учителя Феодосия, - продолжил купец, - какие-то там осуждения болгарской церкви. Я тебе это по большому секрету говорю. Не в пронос. Эти письма, что смиренные иноки друг другу посылают, целым царствам судьбы путают. А простые людишки для них и вовсе - тьфу. Чего ему от тебя нужно, одному Богу известно. Но ведь ясно же - что-то нужно! Он хочет тебя свести с человеком, с которым твой пропавший Омар плыл в Крым. А в тех краях ему повстречался этот самый Авахав со своим странным заемным письмом. Не одного ли это клубка ниточки?
        - Но ведь Киприан не мог знать, что я приеду на Афон?
        - Не мог. Но теперь знает. А самое главное, это сейчас уже знает и тот, кто, возможно, понимает во всем этом деле намного больше нашего. Вот к нему тебя и поведут. Один Господь ведает, чем все это может обернуться.
        IX. Авахав из Сугдеи
        Для Саввы, кажется, совсем не существовало положений, из которых он не мог найти выход. Не успел я открыть рот, чтобы вопросить: «Что же мне теперь делать?», как он уже скомандовал:
        - Таиться для вас теперь куда опаснее, чем быть на виду. Ты купец, у тебя есть письмо к патриарху, да и в Царьграде ты проездом. Чего же тебе не воспользоваться статусом гостя? Этот посланец на воротах подтвердит страже, что у тебя приглашение посетить храм Святой Софии. Потом ты, как и любой путник, захочешь осмотреть местные диковинки. Вполне разумно взять с собой слуг и проводника. Здесь это дело обычное. Даже присказка есть, что в Константинополе как в лесу - без проводника заблудишься. Вот я и стану вашим проводником. Останусь вас дожидаться, пока вы будете с этими церковными крысами разговоры водить. Если не вернетесь, подам жалобу кому следует. Ну а с собой возьмете своего эфиопа. На него достаточно одним глазом глянуть, сразу поймешь - с ним шутки плохи. Пусть охолонит горячие головы. А теперь быстрее переодевайтесь во все лучшее! Вас ждет величайший город мира!
        Все-таки я счел за благо надеть греческое платье. Тунику, плащ. Мисаил воткнул в свою франкскую шляпу блестящее воронье перо, зато Симба облачился в расшитую куртку и пестрый тюрбан, замотав шею и подбородок синим платком. Помня слова Саввы, я прихватил и письмо к патриарху. Оно было написано по-гречески, да еще на пергаменте, а не на бумаге, и скреплено на концах шелковым шнуром с печатью. Даже самый вид его внушал почтение.
        На удивление даже броская внешность Симбы не вызвала у стражи в крепостных воротах ни малейшего удивления. Достаточно было слова провожатого, которого они знали, чтобы нас пропустили, спросив лишь имена. На улицах, правда, на Симбу косились, но было видно, что подобное зрелище здесь не в великую диковинку.
        Когда мы уже подошли к самому храму, Савва показал рукой в сторону:
        - Там находится рынок благовоний.
        Сопровождающий нас монах удивленно вскинул брови, а вот я даже не обратил внимания на эти слова. Оно было полностью поглощено великолепным зрелищем, представшим моему взору, - храмом Святой Софии. Не буду описывать вам его. Сотни путешественников и паломников сделали это, и вряд ли у меня получится лучше. Но сладостный восторг, испытанный мною при виде этого чуда человеческих рук и божественного промысла, и теперь стесняет мою душу. Я даже не заметил, как подошел Киприан и, увидев мое восхищение, рассказал ту самую историю про русских послов, которые не могли понять, на небе они или на земле.
        Уже потом я возблагодарил свою предусмотрительность, благодаря которой надел греческое платье. Это позволило мне без помех осмотреть чудный храм изнутри. Пока же наш путь лежал в здание, примыкающее к нему сбоку. Там находился патриарший дворец, но мы прошли в какие-то пристройки, где ютились всякие службы для сошки помельче. В маленькой комнате нас ожидал невысокий человек с пронзительным взглядом и рыжей, словно выкрашенной хной, бородою. На нем было дорогое одеяние, вышитое шелками. Оно было столь неуместно в маленькой комнатушке и так бросалось в глаза, что Киприан сразу после традиционного приветствия счел нужным пояснить:
        - Брат сейчас уходит на торжественную службу в собор. Сейчас у нас пасхальные торжества всю неделю, - и сразу посуровел голосом, - поэтому не будем тянуть время. Я уже рассказал, что вас интересует.
        Рыжебородый важно кивнул, покосившись на монументально возвышавшегося в дверях Симбу:
        - Мне сказали, что вы ищете того самого торговца, который в прошлом году плыл вместе со мной в Крым? Вряд ли я смогу быть полезным. Мы расстались с ним в Сугдее, которую генуэзцы именуют Солдайей, а брат Киприан Сурожью (его губы тронула едва заметная улыбка, и я понял, что в маленьком мирке, ограниченном этими стенами, игра со словами и названиями имеет немалый скрытый смысл). Единственное, что я знаю: он собирался отправиться дальше в Тану. Туда поехали и остальные египетские купцы.
        Он даже не предложил нам сесть. Это явно не понравилось Киприану:
        - Купцы вернулись, а он нет, - напомнил монах мягким голосом, в котором угадывалась настойчивость, и дал нам знак присаживаться, указав на скамью. Этот властный жест слишком явно показывал, что с церемониями покончено.
        Голос Киприана стал совсем елейным:
        - Будет лучше, брат, если ты обойдешься греческими названиями, не утруждая гостей понапрасну. Да и времени мало. И у тебя, и у них.
        С этими словами монах, увидев, что мы колеблемся, еще раз повторил жест, приглашающий садиться. Похоже, он сознательно давал понять, кто здесь главный. Мне вспомнились слова Саввы. Важная птица.
        - Думаю, мои друзья уже поговорили с теми купцами, которые вернулись в Египет. От тебя мы ждем чего-нибудь более интересного. Ты умный и опытный человек. Ничего тебе не показалось странным в этой истории? У тебя было время подумать. Мы должны им помочь. У них письмо к патриарху Филофею. Хоть он и оставил кафедру, сама она никуда не делась.
        - Разумеется, - послушно закивал рыжебородый, - Патриархи приходят и уходят, а церковь остается. Как любит повторять твой учитель Феодосий Тырновский: «Мое отечество - Град Небесный!».
        - Вернемся к делу! - теперь в голосе Киприана не было даже следа прежнего елея и мягкости.
        - У меня нет ни единого предположения или намека, которые могли бы пролить свет на эту историю. Я бы еще понял, если какие неприятности случились с теми купцами, которые плыли за рабами. Им ведь непременно были нужны кипчаки. А генуэзцы в последние годы торгуют больше черкесами. Уже несколько лет, как хан Джанибек изгнал их из своего царства и не дает хода к их факториям. В прошлом году разрушил генуэзскую крепость в Чембало. Рабов теперь везут с Кавказа. Из Матреги и других крепостей по другую сторону Киммерийского Босфора. Потому и плыли мы в Сугдею, а не в генуэзскую Феодосию, как обычно. Оттуда мой путь лежал на Киев и дальше. Мы расстались.
        - Об этом мы уже слышали, - Киприан явно не собирался уходить ни с чем. Меня это ободрило, и я посмотрел на него с благодарностью.
        - Свято место пусто не бывает. После того, как хан погнал франкских купцов, их место стали занимать армянские. В Сугдее их много. Они сразу взялись помочь египтянам с кипчакскими рабами. Среди них оказался и человек, заинтересовавшийся благовониями. Он тоже отправился в Тану.
        - Ты помнишь его имя?
        - Конечно. Авахав.
        Услышав это имя, я сразу вспомнил слова Саввы, произнесенные им несколько часов назад. Человек, для которого звание купца только прикрытие. Торговец тайнами. Того же поля ягода, что и Киприан. Я уже было собрался открыть рот, но меня неожиданно опередил Мисаил:
        - Этот человек занимался благовониями?
        Вне всякого сомнения, он тоже сразу вспомнил, на чье имя выписано заемное письмо.
        - Этот человек вхож к Джанибековым вельможам. Он обещал помочь и с рабами.
        - Ты его знаешь? - вмешался Киприан.
        - Волей-неволей, - усмехнулся рыжебородый. - С тех пор как меня с дьяконом Георгием посадили на русские дела, мне приходится часто про него слышать. Он в них торчит отовсюду. А сейчас и дьякон уехал, - вздохнул он. - Теперь этот Авахав сядет на мою шею всей задницей. Думаю, очень скоро придется с ним повстречаться.
        - Может, поможешь сделать это и моим друзьям?
        Рыжебородый как-то нехорошо рассмеялся:
        - Нет ничего проще. На днях я снова поеду на Русь. Повезу грамоты от нового патриарха, новое миро. Нужно пригласить всех пастырей в Константинополь на поклон к новому владыке. Как раз по части Авахава.
        - Теперь уже и мне стало интересно, - нахмурился Киприан. - Какое дело этому армянскому купцу до нашего патриарха?
        Увидев, что рыжебородый покосился на нас, монах сердито махнул рукой:
        - Рассказывай. Думаю, им тоже будет интересно.
        Мы действительно навострили уши.
        - Наш патриарх назначает на Русь митрополита. Я же тебе говорил, что этот Авахав русскими делами занимается. А ты сам знаешь, что там сейчас творится.
        Я уже было пожалел, что невнимательно слушал рассказы Киприана о политике, но тот, словно услышав мои мысли, стал пояснять:
        - Русские земли подчинены двум государям. Часть - Джанибеку, часть - литовскому князю Ольгерду. А митрополит один. Вот Ольгерд уже давно и хочет своего отдельного митрополита. Не раз уже послов в Царьград присылал. И не с пустыми руками.
        Видно было, что слово «Царьград» резануло рыжебородого. Однако он внимательно слушал, явно ожидая, что будет дальше. Киприан продолжал:
        - Три года назад появился у нас человек по имени Феодорит. Вроде как и не от Ольгерда, а сам по себе. Но с немалыми деньгами. Привез весточку с Руси, что тамошний митрополит Феогност почил в Бозе. Дело житейское. Владыка уже старый был, весть эта никого не удивила. Как и то, что тамошние князья земные сразу засуетились и стали на его место своих людей проталкивать. За этим Феодоритом, как ослиные уши, сразу выглядывали литовцы и Новгород - богатый город на самом севере Руси. Может, они и деньги на это дали - кто знает? Не прошло. Здесь тоже не дураки сидят. Быстро узнали, что Феогност жив. Кто знает, на что они надеялись? Может, были у них сообщники, которые в случае удачи быстро старого митрополита на тот свет бы спровадили. И дело сделано. Ну, а как не выгорело, так, видно, решили, не пропадать же деньгам? Скорее всего, кто-то из здешних и подучил. (При этих словах рыжебородый печально кивнул.) Отправились к болгарскому патриарху, тот этого Феодорита русским митрополитом и поставил. Осталось только пастве его признать. Вместо назначенного Константинополем. Откололись же от нас Болгария и Сербия.
Чего бы и Руси вослед не уйти? Тем более она по языку к ним ближе. До нас уже слух дошел, что и в Литве, и в Новгороде Феодорита примут. Только не попустил Господь. Не поспело это дело до конца решиться, как и в самом деле помер Феогност.
        - Давай-ка я эту всю историю с другого конца расскажу, - встрял вдруг рыжебородый, - чтобы друзьям твоим интересно было. Они, поди, так и не поняли, при чем здесь этот Авахав? Ты ведь все про Литву говоришь да про Болгарию. А Авахав в Золотой Орде сидит. Как и его хозяева.
        - А кто его хозяева? - стало интересно мне.
        - Хороший вопрос, - одобрил рыжебородый, - сразу видно умного человека. Только у таких, как Авахав, обычно бывает много хозяев. Явные - это, конечно, татарские эмиры, что в Крыму сидят. Улус у них богатый, от столицы ханской далеко. Потому тамошние правители немалую силу имеют. Хотя стараются ее и не показывать. До поры до времени. Доходят ведь слухи, что и сам весь этот погром франкам в Крыму Джанибек устроил, чтобы этим эмирам руки укоротить да спеси поубавить. А ведь от этого сугдейские армяне сильно выиграли. Вся торговля по тамошним портам теперь идет через них да через греков.
        Рыжебородый внушительно поднял палец, словно отделяя один абзац от другого:
        - Вся эта буча с Феодоритом, она ведь и ордынские дела задевала. Митрополит получает ярлык у хана. Дело это нешуточное. За ним большие деньги и власть. От татар церкви большие послабления. Свой суд, а самое главное, освобождение от всех даней и податей. Да и кафедру свою русский митрополит держит в Москве, где сидит князь, которого хан поставил главным над своим русским улусом. Эта должность тоже денежная - князь дань для Орды собирает. Потому на его место много желающих имеется. А где интерес, там интриги, подкуп, деньги. В таком деле без посредников никак. Вот там и плавают хитрые щуки вроде нашего Авахава. От воли татарского хана много зависит. В том числе и в наших делах.
        Он повернулся к Киприану:
        - Помнишь, как этот самый московский князь Кантакузину денег прислал? Почитай ведь, спас его тогда. Кого же император будет поддерживать, как не московского митрополита? Когда Феодорит получил поставление от болгарского патриарха, Кантакузин сразу послал меня в Сарай, ханскую столицу, к тамошнему епископу. Чтобы тот, как смог, постарался втолковать Джанибеку, что все это дело на руку литовскому князю. Если еще не хуже. В церковные дрязги хану не с руки лезть, а вот мысль, что у него под шумок хотят утянуть Волынь, Галич, а там, глядишь, и Киев, вряд ли придется ему по сердцу. Да и к болгарам Джанибек настороженно относится. Всем в Орде памятно, как полвека назад хан Ногай крепко в тамошних делах завяз. Так что на ярлык у Феодорита надежды не было никакой. А без него он кто? Шпынь ненадобный.
        Рыжебородый помолчал, давая всем осмыслить сказанное, и снова провел пальцем черту в воздухе:
        - Так вот этот самый Авахав в ханской ставке всеми силами хлопотал за Феодорита.
        - Значит, на литовского князя работал? - кивнул Киприан.
        - Где Авахав, и где литовский князь, - отмахнулся рыжебородый. - Он хлопочет для тех эмиров, что в Крыму сидят. А вот куда они смотрят? Литовская граница у них под боком. Но ведь и до Болгарии рукой подать. А главная сила в Крыму - франки. Пусть сейчас они от хана в утеснении и осаде, да и промеж собой передрались, но ведь торговля идет! Через порты на Кавказе, в Болгарии, у Дуная. Деньги крутятся. Ты вот спрашиваешь, каким боком этот Авахав в наши церковные дела замешан? А кто этому Феодориту, когда ему в Константинополе от ворот поворот сделали, поддержку оказал? Своим умом он, что ли, дошел, что нужно к болгарскому патриарху подаваться? Да и в самом Тырново без благословения царя Ивана-Александра разве на такое решились бы? Без Палеолога здесь не обошлось. Ясно же, кто враги Кантакузину, те ему друзья.
        - Теперь Кантакузина больше нет, - холодно напомнил Киприан.
        - И что? - рассмеялся рыжебородый. - Небо на землю упало? Дунай вспять потек? Или пустое брюхо урчать перестало? Ты же ведь сам привез Каллисту письмо от Феодосия про неправды болгарской церкви. Для чего? На досуге почитать? Ни для кого не секрет, что дочку болгарского царя за сына Палеолога сватают. А уж тырновского патриарха тем более теперь заставят плясать под ромейскую дудку. Так что про Феодорита теперь и не вспомнят. Литовские дела снова будут решаться в Константинополе. Думаю, Ольгерд постарается использовать смену власти и выступит против митрополита Алексия, поставленного Кантакузиным и Филофеем. Скоро объявятся послы с большими деньгами.
        - Думаешь, получится? - помрачнел Киприан.
        - Палеолог стоит за унию с Римом. Думаю, постараются задобрить Ольгерда. Бросить ему кость. А то ведь еще отец его грозил уйти со всем царством в католики. Меня ведь снова в те края посылают. Вызвать русского митрополита к новому патриарху, а заодно переговорить с отцом Георгием о тамошних делах.
        - Пердикой?
        - С ним. Он к новому русскому митрополиту был в экзархи определен.
        - В прошлом году ты на Русь зачем ездил?
        - Все по тем же делам. Уговаривать, чтобы Феодорита не признавали. Только на тот раз в Новгород. К тамошнему архиепископу. Не с пустыми руками ездил. От патриарха Филофея вез почетные крестчатые ризы, а от императора грамоту с золотой печатью. Это все блеск, конечно. Самое главное, давалось новгородскому архиепископу право вести дела напрямую с Константинополем, минуя митрополита. Так что подчинение Москве или Литве становилось условной формальностью. Ему сейчас и весточку особую о новом патриархе посылать не будут. Известят через митрополита Алексия, а на самом деле - через экзарха Георгия. Только, что бы здесь ни решили, а без ярлыка Джанибека на Руси делать нечего. Кому-то ведь нужно и об этом хлопотать? Как раз этот Авахав по таким делам большой дока. Вот только каким боком здесь египетские благовония, ума не приложу.
        - Ты не рассказал про других его хозяев, - напомнил я.
        - Авахав служит крымским эмирам. А по вере он принадлежит к армянской церкви. Армян в тех краях много. Держатся дружно, друг другу помогают. В каждом городе у них своя диаспора. Торгуют по всей Орде и на Кавказе, в Трапезунде, в наших краях. На Волыни и в Литве. После того как турки захватили сирийские порты, много армян в те края подалось. В Золотой Орде всех привечают, гонений на веру там нет. Главное, плати хану налоги. В политику не лезут - не по силам. Но интерес общий блюдут крепко. У вас в Египте армянские купцы есть? Сирия ведь под рукой вашего султана. Не потому ли Авахав сразу бросился египетским купцам помогать, что есть там у кого-то дела в ваших краях?
        X. У страха глаза велики
        Наш собеседник торопился на праздничное богослужение, и на этом наш разговор закончился. Рыжебородый убежал в храм по проходу, ведущему туда прямо из пристройки, а мы вышли на площадь, где толпился народ, устремлявшийся в Святую Софию через распахнутые двери. В такой сутолоке мы ни за что не нашли бы Савву, но он сам вынырнул из толпы. Указывая на пестрый праздничный поток, утекавший в сумрачную глубину церкви, как вода в воронку, купец старательно посочувствовал:
        - Теперь, чтобы посмотреть изнутри, придется ждать окончания богослужения.
        Предназначалось это явно Киприану, которого Савва, наверное, не ожидал увидеть выходящим с нами и теперь старался оправдать перед ним свое присутствие. Заметив озабоченность на наших лицах, он поинтересовался:
        - Узнали что серьезное?
        - Скорее еще больше запутались, - ответил я. - Про Омара ничего нового. Только про того Авахава, что ему денег дал. Он еще обещал египетским послам помочь с приобретением рабов. Кроме того, он много занимается русскими делами.
        - Ничего необычного, - беспечно отозвался Савва, - армяне - христиане. Поэтому всегда легко находят понимание у единоверцев. В Сирии и на Кипре то же самое. Им зачастую даже легче влезть туда, где католики с православными враждуют и никак договориться не могут. Неудивительно, что ушлый армянский купец сразу учуял выгоду, которая может выгореть на продаже благовоний для тамошних храмов.
        - Тогда его заемное письмо может быть лишь способом завязать более тесную связь с торговым домом Тарик? - предположил Мисаил. - Получить долю с торговли ладаном?
        - Сейчас армянская церковь все больше сближается с Римом, - завел свою песню Киприан. - Созвали даже особый собор, который должен был убрать все разногласия и привести к признанию власти папы. Такой же политики придерживается нынешний император Палеолог и его мать Анна Савойская.
        Судя по тому, с каким ударением было произнесено имя Савойская, это имело некий особый и очень важный смысл. Уловив это, Мисаил сразу попытался повернуть разговор от церковных дрязг к обычной политике:
        - В прошлом году, когда пропал Омар, был другой император и другой патриарх.
        - Не нужно думать, что с переменой имен придет другая политика, - вздохнул Киприан, - все эти союзы непрочны и переменчивы. Православные легко объединяются с мусульманами, враждуют друг с другом. Те же сербы, болгары, греки. Католики-генуэзцы не на жизнь, а на смерть сейчас сцепились с католиками-венецианцами. Враждуют между собой и турки, точно так же отыскивая себе союзников среди христиан. Мне кажется, этот Авахав почему-то сильно заинтересовался Египтом. А это значит только одно - Египтом заинтересовался кто-то в тех краях. Для меня это темный лес. Что может быть общего между Золотой Ордой и Египтом?
        Эти слова почему-то страшно развеселили Мисаила. Он даже громко рассмеялся:
        - Что может сделать друзьями людей, у которых нет ничего общего, почтенный Киприан? - Слово «почтенный» было явно предназначено подчеркнуть образованность весьма молодого человека. - Враг! Общий враг! Враг моего врага всегда лучший друг!
        - Похоже, ты прав, брат, - поддержал его Савва, - Египет издавна бьется с Персией, которая, как я слышал, сильно не ладит с улусом Берке. Так ведь называют в Египте царство Джанибека? Только мы зря торчим посреди площади и привлекаем к себе внимание. Мы же в величайшем городе мира! Предлагаю воспользоваться этим и подкрепиться в одной из здешних харчевен, где можно заказать любые яства, достойные стола вельмож. Пусть при этом нас обдерут не хуже разбойников с большой дороги, но оно того стоит.
        Потом он дал нам знак следовать за ним и решительно двинулся в ближайший переулок.
        Мы отошли довольно далеко от Святой Софии и очутились в безлюдном месте, где в очень уютном дворике, увитом со всех сторон цветами, смогли насладиться спокойствием и превосходным обедом. Правда, ничего особенного обещанные королевские яства собой не представляли. Изысканность им пытались придать немыслимым количеством дорогих пряностей, а роскошью должны были послужить разнообразные сладости с обилием меда. Лучше бы я ограничился только ими!
        Разве могло все это сравниться в моих глазах, глазах человека, выросшего в Каире, с высоким искусством наших непревзойденных поваров! Увы, моим главным впечатлением от константинопольских яств остались ощущения совершенно не кулинарного свойства. Когда мы, пообедав и наговорившись, посетили, наконец, храм Святой Софии, в котором уже не было богослужения, в тот самый священный миг, когда душа моя воспарила ввысь от созерцания прекрасного купола и я уже не знал, подобно древним русам, на небе я или на земле, мой желудок придал моим мыслям самое низменное направление. Он явно и недвусмысленно протестовал против съеденного накануне. Мне стало не до красот горнего мира. Даже не взглянув на великолепные росписи и неземное сияние мозаик, я почти бегом устремился к выходу. На беду, я ничего не сказал своим спутникам о причине столь стремительного отступления, что помешало мне выбрать нужное направление. Когда живот прихватило окончательно, я оказался слишком далеко от спасительной общественной уборной.
        На мое счастье, Савва немедленно распознал причину моего неуважения к божественной красоте. Он сразу схватил меня за рукав и потащил к величественному зданию, возвышавшемуся напротив собора. Так я, сам того не желая, осмотрел еще и древний дворец императоров ромеев. Увы! Здание, где некогда жили могущественные повелители полумира, где принимали послов и решали судьбы царств, теперь стояло заброшенным и служило отхожим местом для тех, кого, как и меня, прихватила сугубо земная нужда.
        - Sic transit gloria mundi, - только и изрек по этому поводу на латыни Мисаил. И перевел: - Так проходит земная слава.
        Как истинный ученый он без труда сразу определил причину постигшего меня несчастья. Кухня больших городов имеет тот недостаток, что здесь трудно раздобыть свежие продукты. Скот, бойни, рыбаки с уловом, огороды зеленщиков зачастую оказываются сильно удалены от лавок, где продается их продукт. Нередко его везут, хранят и перекладывают не один день, прежде чем он оказывается на столе. Несвежесть, а то и прямую порчу искусно скрывают пряностями, уксусом, нередко обрабатывая известью. Искусный повар легко придаст с помощью маринада приятный вкус даже тухлому мясу, но обмануть желудок бывает труднее, чем обоняние. Кроме того, в отличие от своих сотрапезников, я не запивал кушанье обильным количеством вина.
        Судьба подчас довольно безжалостно смеется над людьми. Так вот получилось, что именно это происшествие осталось моим самым запомнившимся из пережитого в одном из величайших и прекраснейших городов подлунного мира. Хотя, как знать - хорошо это или плохо? Если бы не испорченная говядина, разве провел бы я целых полчаса в уединении и размышлении в закоулке таинственного заброшенного дворца земных владык?
        Обдумывать было что. Ведь едва мы уселись за стол в харчевне и приступили к трапезе, заговорил Симба. Мне показалось, что он сделал это впервые с тех самых пор, как мы оставили дом моего деда в Каире. Этот безмолвный истукан мог не произносить ни слова неделями. Словно тень, он всегда оставался где-то за спиной, быстро и незаметно делая свое дело. Что-нибудь подавал или забирал, поддерживал или подавал руку в нужное время, не привлекая внимания и не мозоля глаза. Он соглашался со сказанным кивком головы, не издавая ни звука и умудряясь быть невидимым, всегда оставаясь на глазах. Говорил он так же, как делал, - спокойно, уверенно и весомо.
        Симба рассказал про то, что было известно всем, но на что никто не обращал внимания. Про то, на чем держалась сила и могущество египетских султанов. Кто не знал, что это грозные мамлюки, воины-рабы, покупаемые на невольничьих рынках и выученные в специальных военных школах? Из них состояло войско, они были дворцовой стражей, становились эмирами и вельможами, свергая и возводя на престол султанов и правителей. Наш слуга сам провел несколько лет в отдаленном сирийском замке, обучаясь боевому искусству, и хорошо знал закрытый мир мамлюков и гулямов. Некоторые его товарищи тех времен теперь служили в гвардии самого султана.
        Кому, как не ему, было напомнить нам, на чем держалась мамлюкская сила.
        Невольники, пополняющие ряды учеников военных школ, попадали туда из тех самых краев, в которые мы направлялись.
        Ислам запрещает держать в рабстве единоверцев, поэтому с давних пор владыки правоверных окружали себя бывшими язычниками, привозимыми издалека. Самыми лучшими воинами всегда считались тюрки и черкесы. В суровых северных краях трудно прокормить много людей, и родители часто сами продавали мальчиков работорговцам, чтобы спасти их от голодной смерти.
        Вот так со временем и получилось, что вся армия правителей Египта стала состоять из черкесов и кипчаков. Они жили в отдельных казармах, держались друг за друга, имели своих командиров и поддерживали эмиров, вышедших из их среды. Черкесы жили в городской цитадели, по наименованию башен которой их называли бурджитами. Казармы кипчаков стояли на острове, отчего получили прозвище речных. Бахритов.
        От того, как привозят рабов с берегов Сугдейского моря, зависело само существование египетской армии. Об этом знали все. Как и о том, что между бахритами и бурджитами нередко случались трения.
        Хотя Египтом уже давным-давно правили кипчаки. Еще с тех пор, когда славный султан Бейбарс, привезенный мальчиком на невольничий рынок, вознесся к самым вершинам власти. На то были свои причины.
        После войны в Великой Степи, когда орды Потрясателя Вселенной сминали копытами своих коней царства и народы, невольничьи рынки были переполнены кипчакскими рабами. Тогдашние владыки Египта воспользовались этим, чтобы укрепить свою армию.
        Кипчаки отразили нашествие казавшихся непобедимыми монголов, сбросили в море крестоносных рыцарей. Потом настал черед самих султанов, прятавшихся от своих подданных за спинами чужеземных рабов. Власть всегда у того, у кого сила.
        Сто лет Египтом правят султаны, вышедшие из мамлюков-кипчаков.
        Только плох тот правитель, что соглашается оставаться игрушкой в руках своих приближенных. «Разделяй и властвуй» - так с древних времен говорит наука управлять. Уже первые султаны из мамлюков, хоть и были сами кипчаками, стали закупать черкесских рабов, быстро создав в дворцовой цитадели другую гвардию. Все было хорошо, пока в дело не вмешались события на далеких торговых путях.
        Хан Тохта изгнал франков из своего царства и запретил им покупать рабов. На невольничьих рынках теперь стали продавать только черкесов, привезенных с Кавказа, который не подчинялся владыке улуса Джучи. Год за годом росли и крепли отряды бурджитов на берегах Нила.
        У кого сила - у того власть. Одно дело, когда черкесские мамлюки помогали держать в узде своих кипчаков. Другое, когда они все крепче стали забирать в руку саму узду. Кто знает, чем бы все закончилось, не смени хана Тохту его племянник Узбек, восстановивший прежнюю торговлю. Правивший тогда султан Насир быстро восстановил бахритское войско, а число черкесов сократил до самого малого количества. Однако память об этом осталась.
        Древний мудрец сказал: «Все возвращается». Лет пятнадцать назад хан Джанибек снова поссорился с франками. Изгнал их из своих городов и осадил их крепости. Снова год за годом в военные школы стали поступать только невольники с Кавказа. На беду, в то же самое время после смерти султана Насира началась борьба за власть между его многочисленными сыновьями от разных жен. Снова зазвучало веское слово усилившихся бурджитов.
        Дело дошло до того, что черкес Гурлу совсем прибрал власть при султане Хаджи. Правителю было всего четырнадцать лет, и он, хоть и принял звучный титул аль-Малик аль-Музаффар, предпочитал проводить время, сидя на голубятне или развлекаясь созерцанием пыток, благодаря чему казна оказалась в руках доверенного эмира. Тот не стал тратить время даром и принялся, не жалея средств, закупать черкесских рабов. Оставалось только ждать, когда яблочко само упадет в руки. Когда знатные эмиры попробовали воззвать к разуму несмышленого султана, тот оторвал голову голубю и сказал: «Так будет с каждым, кто посмеет мне перечить».
        Он был молод и глуп. Ему было невдомек, что не только власть рождает силу, но и сила - власть. Времени понять эту истину у юноши не оказалось. Почуяв угрозу, эмиры убили Гурлу. Прямо на молитве. Когда идет речь о власти, не до щепетильности. Вскоре вослед за ним отправился и любивший голубей султан. Сменивший его брат аль-Хасан первым делом продал купленных предшественником черкесов.
        Пришедшая вслед за этим чума окончательно выкосила новое войско, оказавшееся в западне в своих запертых казармах.
        Теперь нужно было восстанавливать армию. Для этого требовались новые рабы, а франки везли только черкесов. Вот почему прошлогодняя поездка в царство Джанибека была такой важной. Армия нуждалась именно в рабах-кипчаках. Не надо быть великим мудрецом, чтобы понять - закупка рабов в Золотой Орде, минуя франков, наносит последним невосполнимый ущерб. Кто в выигрыше? Перевозки могут забрать себе греческие корабли, да и среди мусульманских мореходов полно таких, кто охотно начнет ходить к далеким крымским берегам.
        Может, эту торговлю хотят оседлать вездесущие армянские купцы? Не зря же в дело встрял этот Авахав?
        Мне вспомнилось, как дед не хотел участвовать в закупке рабов. Только настойчивость Омара и трудное финансовое положение заставили его согласиться на это предприятие. Рабы для армии - это не просто торговля. Это политика, где так легко наступить ненароком на мозоль сильным мира сего. «Тебе не нужно никуда совать нос! Я тебе это строжайше запрещаю!» - всплыли в памяти слова деда. Но как не нарушить запрет, если все эти путаные дела сами буквально хватают тебя за нос?
        Вот обо всем этом я и думал, сидя в своем невольном месте отдохновения, под суровыми взглядами древних мужей, взиравших на меня с расписного потолка.
        Слушавший этот рассказ Савва только покачивал головой. Видно было, что в ней тоже не было ясности. Когда Симба замолчал, он развел руками:
        - Рабы из Золотой Орды укрепляют египетскую армию. Египет - первый враг армянского царства. А этот Авахав ведь помогал купцам.
        - Они благополучно вернулись прошлой осенью с товаром и большой выгодой, - подтвердил я.
        - Армяне тоже не все заодно, - вздохнул Савва. - Некоторым не нравится дружба их правителя с франками и объединение с католиками. Особенно тем, кто живет там, куда не достают руки их царя Константина. Так ведь часто бывает: «Враг моего врага - мой друг».
        - Тогда вполне логично предположить, что этот самый Авахав, коль он помог египетским купцам купить рабов, также помог и Омару, - сделал вывод Мисаил. - Мы все время исходим из предположения, что с Омаром случилось что-то, связанное с этим заемным письмом. Ведь сама наша поездка вызвана им. А разве не может быть, что его исчезновение и письмо никак не связаны между собой? Если так, то все наши опасения и домыслы беспочвенны.
        - Хочешь сказать, что я только зря напугал вас и запутал с этим письмом, которое корабельщик отослал генуэзцам в Лимасоле? - почесал затылок Савва.
        - Проверить это нет никакой возможности, - улыбнулся Мисаил. Потом помрачнел и добавил: - Это как раз тот случай, когда бритвой Оккама можно порезаться.
        - Чем? - встрепенулся купец при слове «бритва».
        - Есть такой философский принцип, названый по имени одного ученого с Запада. Он гласит: «Не умножай сущности без необходимости». Проще говоря - не выдумывай лишнего. В данном случае все можно объяснить страхом, вызванным нашими ложными домыслами. Но, если домыслы окажутся верными, это грозит смертельной опасностью.
        - Тем более, что мы даже не представляем, откуда она может исходить, - согласился я.
        Тогда снова разомкнул уста Симба:
        - Лучше таскать кинжал, когда он не нужен, чем если его не окажется, когда он необходим.
        XI. Рынок благовоний
        Савва ждал меня в одном из переходов заброшенного дворца, дабы я ненароком не заплутал в глубине величественных руин. Он уже явно притомился и даже немного озаботился длительностью моего вынужденного отсутствия. Мне же уединение пошло на пользу. Пока мы снова не выбрались на улицу, где нас дожидались наши спутники, я, воспользовавшись случаем, спросил:
        - Почему Киприан так упорно следует за нами? Он довольно пристрастно расспрашивал того монаха, похоже, его эта история действительно заинтересовала?
        - Не забывай, что все это произошло уже после того, как он доложил о вас кому-то наверху. Скорее всего это их интерес, а не его. Тому может быть много причин, взять хоть то же письмо Филофею. Ты же понимаешь, что твой дед с патриархом не закадычные друзья. Их объединяет вполне обычный интерес. Выгода, говоря по-купечески. Тут и торговля ладаном, который всегда нужен, и нужные влиятельные знакомые в Египте. Под рукой вашего султана и Святая земля с Иерусалимом, и гора Синай со знаменитым на весь христианский мир монастырем. Туда постоянно ездят и паломники, и посланники от всех церквей. Да и ордынские дела патриарха и его людей очень и очень интересуют. Почему, ты теперь уже и сам знаешь. Тебе Киприан все уши прожужжал.
        Савва осторожно остановил меня уже у самого выхода на улицу и со значением понизил голос:
        - Думаю, те люди, что стоят за Киприаном, уже почуяли, что здесь могут быть замешаны именно дела церковные. Ведь твой брат направлялся в те края, чтобы продать ладан. А кто на него главный покупатель? Не татарским же пастухам или тамошним рыбакам он собирался его продавать! И пропал именно он, а не торговцы рабами. Думаю, тебя не зря водили к этому богомольцу. Ты же слышал, что он как раз на днях отправляется в те края? Лучшего попутчика тебе не найти. Да, заодно попроси охранную грамоту у патриарха. Пригодится. Сошлись на письмо к Филофею.
        Сказанные под пустынными сводами древнего дворца, видевшего столько интриг и предательств, слова эти прозвучали как-то особенно значимо. Мне подумалось, сколько гонцов получало наставления в этих сумрачных переходах, сколько запутанных путей в самые дальние страны пролегло из этих таинственных чертогов. Всё это замели ветра забвения, и в бывшую обитель избранных теперь ходят справлять нужду торговцы с ближнего базара. Только тени прошлого не умерли. Они и сейчас затаились где-то здесь, нашептывая исподтишка свои едва слышимые предостережения, которым не достигнуть твоих ушей на оживленной улице.
        Возможно, та же мысль пришла на ум и Савве, потому что он замер в задумчивости. Я не стал его отвлекать, молча рассматривая расписные потолки.
        - Знаешь, о чем я сейчас подумал? - сказал купец после долгих размышлений. - Здесь рядом рынок благовоний. Я его тебе показывал, когда мы к собору подходили. Сейчас как раз собирался туда с вами идти. Вам ведь это непременно интересно будет?
        Я кивнул.
        - Так ведь и твоему брату это интересно было! Тем более что он был настоящий опытный торговец. Неужто пропустил бы один из величайших рынков благовоний в мире? Думаю, многие тамошние купцы слышали про твоего деда. Отсюда многие ходят и в Сирию, и на Кипр, и в Александрию. Может, твой брат и повстречал там каких-нибудь знакомцев? Поспрашиваем?
        Однако, прежде чем мы отправились на рынок, Мисаил с серьезным лицом отвел меня в сторонку и решительно протянул небольшую бутыль, оплетенную лозой. Судя по опоясывающему бока шнуру, он носил ее на поясе под плащом.
        - Вот, глотни как следует. Это от живота. Оно горькое, но не останавливайся.
        Питье оказалось не только горьким, но и обжигающим как огонь. В нос сильно ударил запах имбиря. Превозмогая себя, я сделал несколько больших глотков.
        - Вот и хорошо, - одобрил Мисаил, затыкая горлышко, - теперь все как рукой снимет.
        Вместе с приятным жжением в желудке я ощутил теплую волну, расходившуюся по телу, и странное затуманивание мыслей. Внимательно заглянув мне в глаза, Мисаил негромко произнес:
        - Теперь постарайся некоторое время ничего не говорить. Это зелье врачует тело, но похищает разум. Правда, ненадолго.
        Голова моя между тем начала кружиться. Показалось, что и ноги тоже перестают слушаться. Заметив мое замешательство, Симба крепко взял меня под руку. Однако уже вскоре, как и предсказывал Мисаил, голова моя посвежела, поступь потвердела и по телу разлилось легкое блаженство.
        Что рассказать о рынке благовоний? Он прекрасен и изобилен. Его воздух пропитан ароматом благовоний и бальзамов, утонченных притираний и благоуханных трав, привезенных из самых дальних уголков подлунного мира, и таинственных субстанций, выпущенных на свободу из сосудов местных алхимиков. Только пристало ли говорить об этом под небом Каира, величайшего из городов? Давным-давно, в минувших веках, когда слава города Константина сияла во всей красе, а империя ромеев владычествовала над полумиром и над самим Египтом, рынку этому, наверное, не было равных на свете. Был город царем городов, а его рынки - царями рынков.
        Теперь земной юдолью правят другие повелители. От великой империи осталось только имя. И огромный город, потерявший над ней власть.
        Может, оно и к лучшему, что наше внимание не отвлекалось на разные диковинки и ничто не мешало заниматься делом. Тем более что у наших провожатых оказалось здесь немало хороших знакомых.
        Как и предполагал Савва, имя моего деда было хорошо известно в этом благоуханном царстве. Быстро выискались желающие помочь. Меня приглашали то в одно место, то в другое, но Савва, сразу взявший на себя все разговоры, решительно уклонялся от посещений и бесед. Не моргнув глазом, этот прохиндей объявлял, что я не понимаю по-гречески, и нагло вещал от моего имени. Кто знает, как бы я отнесся к этому в ином случае, но разум мой еще находился под волшебным воздействием Мисаилова снадобья, и происходящее казалось мне забавным.
        - Почуяли выгоду, вороны! - беззлобно бурчал Савва, отшивая очередного благожелателя. - Они тебе сейчас наплетут чего угодно, лишь бы знакомство завести с самим Тариком.
        Однако дело свое матерый торговец тайнами знал и ловко мотал на клубочек нить, которая год назад вела здесь Омара. Так мы и очутились вскоре в лавке старого толстого грека, который оказался хорошим знакомцем Киприана. Именно к нему после недолгого совета решили идти оба наших провожатых.
        Выбор объяснялся просто. Нужен был кто-то сведущий в делах крымских. Опытный торговец Омар наверняка не упустил возможность получить совет у знающего человека.
        Старый грек хорошо помнил моего брата. Сам он уже давно не путешествовал с товаром, сидя в своей богатой лавке неподалеку от стен Святой Софии и пробавляясь больше посредническими сделками. Благо обширные знакомства, приобретенные за годы торговли, позволяли торить тропки ко многим важным и богатым клиентам.
        Правда, русская митрополия его интересовала мало. Далеко, да и язык греческий в тех краях мало кто знает.
        - Страна неведомая, загадочная. Другие люди, другие порядки, - с легкой улыбкой попенял он. Лукаво покосившись на Киприана, добавил: - Там болгарам сподручнее дела вести. Они с русскими хорошо друг друга понимают.
        Сам грек вел дела с Крымом. Там под рукой константинопольского патриарха было целых две митрополии: Сугдейская и Готская. Из этих мест было легко достать до Кавказа, где тоже полно христиан, хоть и не всегда православных. Хорошо шли благовония и в Орде.
        - Крым ведь как раз Сугдейская митрополия. Вплоть до Таны. За ней русские епархии. Сама ханская столица Сарай тоже к Москве относится.
        - К Киеву, - поморщившись, поправил Киприан.
        - Титулы в нашем купеческом деле мало что значат, - отмахнулся грек. - Покойный Феогност в Москве сидел, а теперь и вовсе на кафедру поставлен московский уроженец, да еще русского рода.
        - К нему экзарха приставили. Чтобы не подумал, что теперь Дом Богородицы - московская вотчина.
        - Знаю, слышал. Дьякон Пердика. Только вот что я тебе скажу. Он, твой дьякон, по-русски разумеет? То-то и оно. Значит, будет делать то, что скажут толмачи. Знаешь старую историю про толмачей? Пришли латиняне к одному греку, взяли переводчиком соседа, который их язык знал. Говорят, а он переводит. «Куда девал золото?» - «Нет у меня никакого золота». - «Если не скажешь - мы тебя зарежем!» - «В саду оно закопано под розовым кустом. Черт с вами, забирайте». - «Нет у меня никакого золота», - переводит сосед. Вот так.
        - Отец Георгий муж опытный, во всяких премудростях и плутнях сведущ, - возразил Киприан.
        Грек не стал спорить. Он умел говорить о деле.
        - Я предлагал этому Омару помощь. Тогда еще нового митрополита не поставили, но знающие люди уже знали, кто будет. И что Пердику к нему в экзархи определят. Можно было уже заранее прямо здесь в Константинополе обо многом договориться. Да и с крымскими делами хотел пособить. У меня и в Готской, и в Сугдейской митрополии немало хороших знакомцев имеется. Долю запросил умеренную. Отказался.
        - Видно, доля была не такая уж умеренная, - не удержался Савва.
        Грек даже бровью не повел:
        - Ты меня совсем за дурака не держи. Я же понимал, что человек сам в те края едет. Зачем ему посредник, коли он может все дела там напрямую решить? Ясное дело, он ни о чем договариваться не будет, пока сам тамошних дел не разведает, цен и условий не узнает. Вот на обратном пути и оценит мое предложение. Оно было довольно выгодным. Лучше, чем самому мотаться с товаром туда-сюда из Египта в Крым. Особенно в наше неспокойное время.
        - Так, выходит, он не совсем отказался, а только отложил разговор до возвращения?
        - Думаю, это его не сильно заинтересовало. Знаешь старую присказку про то, что на базаре два дурака: один продает, другой покупает? Там она к месту. Можно и всучить негодный товар втридорога недотепе. В серьезной торговле с такой хваткой делать нечего. Здесь народ тертый, прожженный, считать умеет. Обмануть можно разве что какого новичка. Потому правила игры хорошо известны. Я сделал твоему брату самое лучшее предложение, какое он мог получить здесь в Константинополе. Может, он и принял бы его на обратном пути. Только выгоды от него особой для вас не было.
        - Выгодное предложение, от которого не было выгоды? - улыбнулся я.
        - Ты пропустил слово «особой». В торговле не бывает чудес. Это не поиск сокровищ. Там, где давно проторены торговые пути, все устоялось. Известны и продавцы, и покупатели, караванщики и корабельщики. Цена на каждом рынке. Пошлины и размеры кредита, который можно получить у менялы. Здесь у каждого свое место и своя доля. Все определилось за годы. Все друг с другом знакомы и связаны. Увеличить чью-то долю можно, лишь чью-то уменьшив. Новый человек всегда ущемляет интерес старого. Хорошие деньги можно делать, только найдя новый рынок. Куда ты проделаешь более удобный ход. Думаю, твой брат за этим и ехал.
        Вспомнились замыслы Омара оплачивать поставки рабов ладаном. Это позволяло получать долю с работорговцев.
        - Понятно, почему ваши купцы поехали за рабами в Тану, - продолжал грек. - Там они дешевле, да и выбор больше. А зачем туда поехал твой брат? Церквей там сейчас нет. В ближней округе тоже. Кому он там собирался продавать благовония? Выгодней, чем в Сугдее, их в тех краях нигде не продать. Значит, с самого начала собирался дальше. Нетрудно догадаться куда. Я ведь ему сразу сказал, что на Великой реке, где стоят главные города царства Джанибека, торговлей заправляют мусульманские купцы. Которые ведут торг на Востоке, на севере, на Бакинском море. Думаю, к ним он и направился. Вполне разумное решение. Почему не поискать там товаров, которые будут нужны в Египте, а заодно не посмотреть, нельзя ли туда возить чего своего? Царство Джанибека очень велико. Вполне можно провести в пути месяца два в одну сторону. Кроме того, там очень суровые зимы. Твой брат мог забраться в такие края, откуда зимой просто не выбраться.
        - Ну и как торговать из Египта с такой далью?
        - Все зависит от товара, от прибыли. Коли тебя занесла нелегкая на край света, не упускай такую возможность. Закупи выгодного товара на обратный путь. Все равно ведь ехать. А если получишь хороший доход, можно будет подумать, что дальше. Цены ты узнал, с продавцами знакомство свел, дорогу разведал. Можно и поручить дело хорошим посредникам, которые будут поставлять тебе нужный товар за приемлемую плату. Зачастую нанять опытного человека, хорошо знающего местные условия, гораздо выгоднее, чем самому тащиться за тридевять земель или держать собственный склад с управляющим, которого ты все равно не сможешь проверять.
        - К нам в Египет из Венеции привозят северные меха, - вставил Мисаил. - Говорят, их доставляют через третьи руки через Венгрию и Янтарное море из русских лесов. Омар в последнее время много думал о том, чем бы еще приторговывать помимо благовоний. Не зря встрял в работорговлю против воли деда.
        - Торговля требует хорошего знания товара, - покачал головой грек, - иначе можно легко сделаться добычей мошенников. Кому, как не нам, знать, что можно продать обычную смолу вместо ладана, примешав к ней благовонную добавку. Или придать запах обычному очищенному маслу, выдав его за изысканные благовония. Точно так же барышники продадут мне негодного жеребца, а работорговцы - больного раба. В мехах тоже нужно разбираться. Омара поманило то, что он хорошо знал. Благовония.
        - Он тебе это говорил?
        - Это ему говорил я. Страна Мрака - край неслыханных богатств, о которых ходят легенды. Оттуда везут драгоценные меха, рабов огромного роста и невероятной силы, белокурых рабынь, чья красота отнимает разум, чудодейственные рога единорога. Есть лакомый кусочек и для нашего брата, торговца благовониями. Мускус. В северных лесах изобилие особых маленьких оленей, из которых его добывают. Кроме того, на тамошних реках полно бобров, которые дают не только дорогой мех, но и особую струю, столь же ценимую в нашем деле. Только добраться до всего этого так же трудно, как до луны. Царство Джанибека велико, а северные леса дремучи и непроходимы. Говорят, даже рука самого хана не всегда достает до дремучих урочищ.
        - Мускус и бобровая струя - достаточно заманчивая приманка, чтобы ради нее рискнуть забраться к черту на рога, - согласился Мисаил.
        - Боюсь, вашему Омару придала самонадеянности уверенность, что улус Берке - царство ислама, а хан Джанибек - султан, защита правоверных. С одной стороны, это дает защиту мусульманского суда, с другой - везде можно найти единоверцев, знающих арабский язык. Я же говорил, что греки и армяне туда не суются, дела там больше ведут кипчаки. Даже франки, которые торгуют в тамошних факториях, обязательно учат кипчакский язык. В таких рассуждениях есть известный резон. Путешествовать и торговать в Золотой Орде довольно безопасно. Власть там следит за порядком, не то что в наших краях. Разбои на дорогах не в ходу. А уж в городах тем более не забалуешь.
        Нетрудно было представить, как загорелись глаза Омара, когда он услышал подобные речи про драгоценный мускус и бобровую струю. Думаю, его еще подогревали попутчики из Египта, которые вот так же уверили, что в государстве защитника веры султана Махмуда Джелал эд-Дина, как именовал себя Джанибек, общаясь с мусульманскими государями, царят законы шариата. Как было не соблазниться заманчивой мыслью о том, что недоступное неверным грекам и франкам легко достижимо правоверным?
        Когда уже на улице я высказал эту мысль, Симба мрачно изрек:
        - Голод часто манит птицу туда, где ее съедят.
        XII. Где обрывается нить
        Мне никогда больше не удалось побывать в Константинополе. Еще тогда, когда сорок лет назад наш корабль отчаливал от берега Золотого Рога, я со всей отчетливостью ощутил, что покидаю его навсегда. Обратно из улуса Берке я плыл в Трапезунд, откуда сушей добрался с караваном до Дамаска.
        В моей жизни было немало мест, куда я никогда не возвращался, но почему-то именно этот великий город на перекрестке дорог и времен всегда вспоминал с теплотой и тоской. Что-то особенное было в его сонном уходящем величии. Он сам будто заблудился между прошлым и настоящим, и, бродя по его улицам, ты точно ступаешь по какой-то нездешней земле, а уехав в иные края, словно оставляешь в нем частичку себя.
        Никакое место на земле я не вспоминал так часто, как этот диковинный город. «То ли на небе, то ли на земле» - так, кажется, говорил Киприан.
        Вот и тогда, стоя на крутой палубе большого корабля, уходившего к неведомым берегам далекого Крыма, я смотрел на строгую прямую фигуру монаха, поднявшего руку в прощальном приветствии, на высокие башни и стены, купол Святой Софии и крыши дворцов, освещенные восходящим солнцем, и понимал, что буду всю жизнь скучать по этому городу.
        Когда мы проходили мимо кораблика Саввы, стоявшего у самого выхода из залива, торговец тайнами тоже помахал нам с кормы на прощание. Больше месяца тесная каюта на этом суденышке была для меня домом и крепостью, где я чувствовал себя в безопасности. Даже за время пребывания в Константинополе мы не стали перебираться на берег, довольствуясь немудреным корабельным житьем и похлебкой из свежей рыбы, которую покупали прямо из подплывающих по утрам лодок.
        Памятуя о приключившихся со мной после употребления константинопольских яств неприятностей, я избегал городских харчевен.
        Пытался я выведать у Мисаила и загадку чудодейственного зелья, которым он излечил мою нежданную хворь. Как истинный алхимик, он отвечал уклончиво и только напустил тумана:
        - Это некая субстанция, которая обладает свойством выделять и поглощать субстанции из других веществ. Франки именуют ее по-латыни «спирит», что означает «дух». Арабы - «алькоголь», по названию сильно измельченного порошка, размолотого до такой степени, что он теряет свою первоначальную форму и обретает свойства мази. Это очень сильное средство, которое позволяет извлекать сокрытые свойства из многих веществ и сохранять их долгое время. Но, как и любое сильное средство, требует большой осторожности в применении. В этой бутылочке выделено и сохранено действие нескольких лекарственных препаратов.
        Мне сразу вспомнилось странное чувство опьянения и блаженства после приема зелья, и я подумал, что с его применением действительно нужно быть осторожным.
        После разговора со старым греком с рынка благовоний я совершенно успокоился и избавился от преследовавшего меня все это время чувства опасности. Завет далекого мудреца Оккама, про которого рассказывал Мисаил, сразу нашел отклик в моей душе. Действительно, зачем выдумывать?
        Оказавшись в царстве Джанибека, Омар решил добраться до краев, где добывают мускус и бобровую струю. Денег у него с собой не было, их он должен был получить только в Египте, когда с ним рассчитаются работорговцы. Не с пустыми же руками ему ехать туда, где он рассчитывал приобрести очень выгодный товар? Вот он и занял денег. Рассчитываться по заемному письму с самого начала предполагал в Египте, потому и составил его сразу на арабском языке. Ну, а письма деду не прислал, потому что рассчитывал вернуться до того, как кредиторы доберутся до Египта. Видимо, зима спутала его планы.
        Эти мысли вселяли в меня уверенность и добавляли бодрости. Я и думать забыл про сугдейского купца Авахава и про письмо, отправленное генуэзцам в Лимасоле капитаном нашего корабля. Мне уже казалось совсем очевидным, что в Крыму я встречу самого Омара, вернувшегося из Страны Мрака и собирающегося в обратный путь.
        Рыжебородый знакомец Киприана вскоре должен был поехать с посланием к русскому митрополиту Алексию. Путь его до Москвы лежал как раз через Тану, куда направлялись и мы. Лучшего попутчика просто невозможно было сыскать. Греки плыли на большом корабле, принадлежавшем подданному императора ромеев. Он шел под парусами прямо через море, вдали от опасных берегов, служивших пристанищем для морских разбойников. Кроме того, помимо команды на его борту находилась довольно многочисленная вооруженная стража, набранная по большей части из суровых черкесов.
        Такие корабли обычно везли в своих бездонных трюмах зерно из плодородных северных степей, которое свозилось в Тану со всей ближней и дальней округи. Кроме того, на них были просторные и удобные каюты, одну из которых мы и заняли.
        Пока шли сборы посланника, мы, в ожидании отправления, каждый день сходили на берег и бродили по улицам Константинополя. По правде сказать, мне больше нравится название Царьград, которое любил Савва, бывший нашим неизменным спутником и проводником. Он имел кучу знакомцев в самых неожиданных местах, знал бесчисленное множество историй и всегда оставался практичным человеком, неизменно думающим о деле.
        Он даже предлагал тайком вскрыть и прочитать письмо к меняле в Тане, которое передал деду его каирский кредитор:
        - Сделаем все чисто, комар носа не подточит, - уверял Савва. - Распечатаем и запечатаем все, как было. Вдруг там указание отправить вас на дно с камнем на шее?
        На возражение Мисаила, что меняла тоже не дурак и наверняка предвидел, что его письмо могут вскрыть по дороге, а то и в Каире, после чего передать его прямо в руки тамошнему судье вместе с автором, купец ухмылялся:
        - А тайнопись на что? Или особые невидимые чернила?
        Но я уже совершенно уверовал в ту версию, которая нравилась мне больше всего. Правда, совету выпросить через Киприана охранную грамоту от патриарха я все-таки внял.
        - Это в наших краях от такой грамоты, почитай, проку нет, - одобрил это решение Савва, - а вот в царстве Джанибека, как говорят знающие люди, вас будут считать людьми церкви и вы будете находиться под особой защитой.
        В ожидании отплытия мы целыми днями слонялись по улицам огромного прекрасного города, созерцая его диковины. Как рассказывал Савва, величие Царьграда рухнуло после того, как полтора столетия назад его захватили франки, которые направлялись на освобождение Гроба Господня, но кровавым битвам в знойных пустынях с бесстрашными мусульманскими воинами предпочли легкую добычу в виде единоверцев-христиан, давно позабывших, в какой руке держать меч.
        - В Царьграде тогда было раз в тридцать больше народа, чем в войске франков, приплывшем под его стены. Но, как говорится: «Людей много, да мужей мало». Город подвергся неслыханному разграблению, а его жители - избиению. Сама империя после этого стала латинскою. Подмога пришла, откуда не ждали. Уже через год православные болгары, у которых с мужами было все в порядке, разбили в пух и прах привыкших к легким победам франков и убили их новоявленного императора. А через полвека и сами греки сумели вернуть себе Константинополь.
        Савва показал нам Золотые ворота, через которые в освобожденный от латинян город въехал возвратившийся басилевс. Теперь подступы к ним защищали несколько огромных башен, указав на которые наш проводник неодобрительно произнес:
        - Это уже нынешний император построил. Палеолог. Спешил от своего соперника укрепиться - Кантакузина. Два Иоанна - Пятый и Шестой. У них много лет свара была не на жизнь, а на смерть. Кого только они не привели себе на помощь! Выиграли в конечном счете иноверцы-турки. А смута все продолжается. Только вместо Кантакузина-старшего теперь его сын Матфей. Вот эти башни и возвели. Только недоброе дело недобро и делается. Для этого разобрали несколько церквей. Из полученного камня и строили. Забыли, что не будет стоять воздвигнутое на неправде.
        Мне сразу вспомнилось твердое убеждение Саввы, что причиной всех неудач Кантакузина были церковные деньги, собранные на ремонт Святой Софии, которые тот пустил на свои нужды.
        Случившийся при разговоре Киприан лишь грустно улыбался:
        - В Писании сказано: «Может ли устоять царство, если оно разделится?» Раздоры среди греков привели тогда сюда рыцарей. Сейчас эти же раздоры привели турок. Мать Палеолога Анна Савойская, да и он сам, стоят за подчинение папе, Кантакузину казалось, что турки будут меньшим злом. А ведь если бы греки не грызлись между собой и объединились с православными братьями, то нам никто бы не был страшен.
        Киприан - болгарин. А Савва - серб. Нынешний король Стефан именует себя императором сербов и греков. «Мое отечество - Царствие Небесное», - говорит учитель Киприана. Кому из земных повелителей они оба служат? Не втягиваюсь ли и я, ненароком, в эту чужую мне игру? Такие игры часто бывают очень запутаны и заходят слишком далеко.
        Киприан рассказывал, что последний латинский император Константинополя Балдуин де Куртене бежал за море и до конца жизни пытался вернуть себе престол. После смерти оставил свой титул сыну Филиппу, от которого он перешел к дочери Екатерине. Та вышла замуж за брата французского короля. Титул латинского императора и по сей день в цене в закатных странах. Не так давно в Неаполе умерла его обладательница Екатерина де Валуа-Куртене.
        Уже второй раз за путешествие я услышал это имя. Мой попутчик прятал у себя под одеждой ее перстень. Меня вдруг как молния пронзила ужасная мысль - не слишком ли много совпадений? Вдруг, как по мановению волшебной палочки, появляются в нужное время и в нужном месте люди, так или иначе связанные между собой и причастные к событиям, разделенным пространством и временем. Заемное письмо приводит меня к священному миро, потом затягивает в греческие церковные дела, и вот я уже плыву на корабле вместе с патриаршим посланником. А в сердце моего спутника стучит перстень наследницы Латинской империи.
        Если бы эти мысли полезли мне в голову ночной порой, когда так легко верится в тайны и заговоры, и даже свет рождает тени, они могли бы завести меня в область самых нелепых и страшных предположений. Но ярким весенним днем, когда среди заброшенных развалин пробуждается жизнь, они лишь промелькнули, как сумрачный призрак, затаившийся в сыром проходе темного коридора. На рынках кипела торговля, сквозь камень древних мостовых пробивалась молодая зелень, выросшие на пустырях у старых стен дикие акации покрывались цветами. Жизнь брала свое на каждом шагу, и сердце мое переполняла надежда на лучшее.
        За кормой медленно уплывали стены, крыши и купола древнего города, а сам он словно на глазах превращался в уходящую сказку. Вот уже корабль миновал башни у входа в Золотой Рог, между которыми протягивают огромную цепь, перегораживающую залив. Савва говорил, что лишь одному кораблю за много веков удалось преодолеть ее. Норманн, служивший наемником, впал в немилость и угодил в застенок. Бежав из тюрьмы, он с товарищами захватил свой корабль и, налегая на весла, устремился прямо на цепь. Когда нос ладьи уже почти коснулся ее, норманны дружно бросились на корму и судно, накренившись, легло всем корпусом на преграду. Тогда они перебежали на нос.
        Этот норманн стал потом королем где-то на берегах Янтарного моря. Говорили, что в трюме корабля было очень много серебра, что и позволило задрать его нос на нужную высоту. Больше перескочить эту цепь не удавалось никому.
        Вскоре мы вышли в открытое море, и берег стал скрываться из глаз.
        В этом плавании не было ничего интересного. Ни островов, ни чужих кораблей на горизонте. Только вода со всех сторон, куда только достает глаз, и небо над головами. Лишь все выше и выше поднимающаяся каждой ночью над горизонтом путеводная Альрукаба говорила, что мы движемся к царству мрака.
        Даже опытному кормчему нелегко находить верный путь в этой пустыне без единого следа. Мисаил рассказал, что на Мальорке тамошние составители портоланов, опытные в искусстве навигации, считали плавание через Сурожское море делом очень рискованным. Слишком уж оно большое и бурное. Издревле мореходы старались здесь не удаляться от берегов. Ветра переменчивы, солнце и звезды в любое время могут скрыться за тучами. Даже курс, проложенный по компасу, на таких больших расстояниях дает слишком сильные отклонения.
        Мы провели в открытом море, вдали от суши, целых пять дней, и когда наконец показался желанный берег, капитан не спешил приближаться к нему. Он даже не скрывал своей досады и беспокойства. Оказалось, что нас сильно снесло к востоку и мы оказались у берегов Кавказа. Эти места населены зикхами и черкесами, которые не подчиняются ни хану Джанибеку, ни какому-то другому властителю. Разбои здесь самое обычное явление. Нередко жители побережья на лодках захватывают проходящие мимо суда. Если это делается с ведома местных князей, то путешественники рискуют в лучшем случае быть ограбленными начисто, а в худшем - оказаться в плену, откуда придется освобождаться за выкуп.
        Самое же неприятное, если попадешься шайке грабителей, промышляющих на свой страх и риск. Местные князья их, по мере сил, преследуют, поэтому разбойники стремятся сохранять свои дела в тайне. Для попавших к ним в руки это означает неминуемую гибель.
        Зато теперь было совершенно ясно, куда плыть. Боспор Киммерийский, через который лежал путь к Тане, располагался к западу от нас и, хоть ветер был неблагоприятный, корабль, потихоньку лавируя, стал двигаться на закат. А немного погодя и вовсе направился к берегу.
        - Это Мапа, - пояснил капитан, указывая вперед, - здесь хорошая бухта и генуэзское укрепление.
        Слово «укрепление» означало какую-никакую власть. Как пояснили плывшие с нами греки, за порядком здесь следили сами хозяева этих краев - зикхские князья. Они имели с морской торговли неплохой доход, поэтому о безопасности путников пеклись со всей строгостью. Несмотря на эти заверения, на берег мы сходить не рискнули.
        Фактория генуэзцев и небольшое поселение возле нее даже отдаленно не напоминала город, но купцы с нашего судна говорили, что впечатления обманчивы. Отсюда начиналась дорога, которая вела к реке Кубань, откуда лежал путь по другую сторону гор к самой столице Золотой Орды. А у самой реки, в нескольких днях пути отсюда, был городок Копа, где тоже плотно обосновались генуэзцы. С одной стороны он был ближе всего к летней кочевке хана, с другой - к нему выходили горные дороги из самого сердца Зикхии. Это было главное место торговли черкесскими рабами. Оттуда они шли сюда в Мапу или в Матрегу, и далее в Каффу - столицу генуэзских владений Сурожского моря.
        За время путешествия греческие купцы, торговавшие в здешних краях много лет, немало рассказали мне о городах и путях Хазарии. Так они называли эти места. У этой страны было столько же имен, сколько сменилось хозяев за долгие века. Она побывала и Киммерией, и Тавридой, Скифией и Понтом. Тана, куда лежал мой путь, лежала где-то за Боспором Киммерийским, по берегам которого с обеих сторон располагались города Матрега и Воспоро. Там хозяйничали генуэзцы. В саму Тану ход им был закрыт уже двенадцать лет, после изгнания оттуда франков. Матрегу от подобной участи спасло то, что она лежала в землях зикхов.
        Главным же портом в этих краях оставалась генуэзская Каффа, защищенная мощными стенами, преодолеть которые так и не удалось армиям хана Джанибека. Омару для возвращения из Золотой Орды лучше всего искать попутный корабль именно там. Но миновать Тану ему на обратном пути не удастся. Коли его след обрывается там, то и иного пути для возвращения не будет.
        XIII. Горы Каф
        Корабль наш плыл в Тану за грузом зерна. На мое недоумение, почему это происходит весной, а не осенью, когда собирают урожай, купцы снисходительно пояснили, что осенью только жнут спелые колосья. Увязанные в снопы, их еще нужно хорошенько просушить, потом обмолотить. Свозить зерно к перевалочным местам тоже проще зимой, на санях - повозках с полозьями, скользящими по снегу. Дальнейший путь лежал по руслам рек. Зерно - товар недорогой, его невыгодно возить в тюках на спинах животных. Зато спрос на него не исчезает никогда. От торговли зерном зависит жизнь людей и судьба царств.
        Когда двенадцать лет назад Джанибек изгнал франков из Таны, в Константинополе начался голод, а цены на зерно взлетели даже в далекой Генуе. Потом чума выкосила, подобно незрелым колосьям, великое множество хлеборобов. Теперь зерно продается по сорок сольди за мину. В два с половиной раза дороже, чем совсем недавно.
        Некоторые плывшие с нами купцы были потомственными торговцами зерном. Этим промышляли еще их деды и прадеды. Северные берега с незапамятных времен кормили скалистую, малопригодную для хлебопашества Грецию. Житницей Константинополя всегда был Крым.
        Когда я однажды в разговоре коснулся истории про Святую Софию, где русские послы, искавшие веры, не могли понять, на небе они или на земле, один из купцов довольно буднично пробурчал, что тогда русские захватили Херсонес и перекрыли поставки зерна из Крыма. После этого ромейский император действительно запел ангельским голоском, как райский херувим или кастрат в храмовой капелле.
        Эта способность купцов в любом, даже самом возвышенном духовном деле или великом государственном свершении видеть только изнанку торговых дел, всегда меня поражала.
        Желаете услышать историю улуса Берке, поведанную греческим хлеботорговцем долгим скучным вечером на борту корабля, плывущего в открытом море? В устах старого купца она звучит совсем иначе, чем под пером ученого монаха или придворного хрониста.
        Это степь. Бескрайняя степь на десятки дней пути, что на север, что на восток. Великое пастбище, изобилующее сочными густыми травами выше роста человека. Реки для водопоя. Нет лучше земли для кочевника, чье достояние, существование и слава заключаются в количестве скота. Потому и была она испокон века вотчиной кочевников. Еще Геродот две тысячи лет назад рассказывал о скифах, вся жизнь которых проходила в шатрах и скитаниях со стадами. Шли века, менялись языки и народы, но одно оставалось по-прежнему: над степью царили кочевники.
        Когда сюда пришли откуда-то из самого сердца Азии орды Потрясателя Вселенной, ничего не переменилось. Те же стада, те же пастухи.
        Какая жизнь у пастуха? Он охраняет скот. От хищников, а по большей части от грабителей - таких же пастухов, как он сам. Степь ведь только на первый взгляд кажется бескрайней.
        У всего в подлунном мире есть граница, и границу эту прокладывает пропитание, то, сколько нужно земли, чтобы не помереть с голоду. Кочевнику, к примеру, требуется пастбище, достаточное для стада, которое прокормит одного человека.
        Вроде степь велика, места хватит всем. Только уберечь скот тяжело. Всегда найдутся желающие им поживиться. В одиночку пастух беззащитен перед любой шайкой, рыскающей по степи. Там можно выжить лишь ордой. Если на твое добро не позарятся чужаки, придет время, вырастут сыновья, настанет черед внуков - появятся новые рты, которых уже не прокормит прежнее пастбище. Даже если хватит еды им самим - не достанет на жен и детей. Дорога им одна - отбивать кус у соседа. А там такие же молодые и голодные волки ищут лучшей доли.
        Выживает тот, чья стая больше. Вот так и сбиваются кочевники в орды, чтобы охранять свои пастбища да отнимать чужие. Ханы собирают лишних молодцов в отряды, дают им оружие и коней, кормят и одевают, награждают за службу. В этих, ненужных на родных пастбищах батырах, вся их сила.
        Только сила эта служит до тех пор, пока есть, чем ее кормить. Пока хватает у хана пастбищ и скота ее содержать. Иначе рассыплется это воинство по степи шайками вольных казаков, не подчиняющихся никому и не имеющих иного пропитания, кроме грабежа.
        Потому в этих краях всегда процветала работорговля. От лишних ртов избавлялись.
        Так было, пока при хане Тохте не воцарился в степи мир. После многих лет неурядиц, когда ханы и их батыры нещадно резали друг друга, война прекратилась и отпала нужда держать отряды для охраны скота. В степи стало спокойно, и туда пришли другие люди, которые стали брать у владельцев небольшие участки земли под пашню.
        А какая земля в степи! Черная, жирная, хоть сам ешь. Урожаи на целине такие, что даже не верится. На клочке, где еле-еле кормился со своего стада один пастух, теперь спокойно могла прожить целая дюжина хлебопашцев. Не просто содержать себя и свои семьи, а вдобавок делиться урожаем с хозяином земли, да еще оставалось зерно на продажу.
        Для эмиров и ханов это была просто манна небесная. Теперь они могли кормить и содержать куда больше воинов, чем раньше. Да к тому же не гонять их все время в набеги за добычей.
        Хлебопашество стало, как вешняя вода, растекаться по всей степи. Поначалу исконные земледельцы выбрались со своих тощих делянок в лесах на тучный чернозем. Выезжали весной, иной раз за много дней пути, на арендованные участки. Засевали. А осенью приезжали убирать урожай. Даже охранять не нужно. Хозяин земли, имевший долю в урожае, сам стерег поля почище степной овчарки. Потом в хлебопашцы подались и бывшие пастухи, которым не нашлось места и пропитания возле гуртов и отар.
        Скоро то тут, то там стали появляться уже постоянные поселки. Владельцы земель это всячески приветствовали и следили за порядком, благо их военные отряды стали увеличиваться. Вослед пахарям потянулись кузнецы, плотники, шорники, прочий ремесленный люд. И, конечно, купцы. Появились местные перекупщики, свозившие зерно на перевалочные пункты, где перепродавали его уже более крупным торговцам. То тут, то там стали возникать базары, куда собирался народ с ближней округи и возле которых старались селиться ремесленники и купцы.
        У самих степных властителей от продажи полученного зерна завелись деньжонки, а вместе с ними охота ко всяким покупкам. На базары повезли ткани, благовония, специи, зеркала и оружие. Уже никто не желал довольствоваться изделиями домашних мастеров, все хотели привозного.
        Прошло всего несколько лет, а уже по всему улусу стали появляться небольшие города. В Золотой Орде запрещено возводить укрепления и стены, безопасность и порядок обеспечивала ханская власть, потому у новоявленных горожан не было лишних расходов, да и земли под строения получалось сколько хочешь.
        Обилие зерна шло на пользу не только торговле. То, что не удавалось продать, можно было засыпать скоту. Конь, выкормленный ячменем, не чета лошадке, щипавшей траву. Он может нести не только легкого лучника-казака, но и тяжеловооруженного латника, закованного в броню.
        Зерно привело деньги и силу. А где деньги, там и торговля. Пошли караваны на юг, в Персию, на восток - в Маверннахр, в царство великого хана. Привезенные из тех земель товары стали продавать франкам.
        Все, как по мановению руки выпущенного из кувшина джинна, изменилось за несколько лет.
        Вот тогда Тохта и запретил работорговлю, ведь ему самому стали нужны люди. А когда ушлые генуэзцы решили, что хан им не указ, вышиб их одним махом из своего царства. Они тогда уже совсем поверили, что поймали удачу за хвост. Соперникам своим венецианцам запретили на тридцать лет плавать в Сугдейском море. Думали, им сам черт не сват. После размолвки с татарами начали было торговать рабами с Кавказа, да в Египте дело не пошло - там стали набирать силу черкесы.
        Без франков в Золотой Орде торговлю быстро прибрали к рукам мусульманские купцы. Известное дело: у кого конь, тот и едет. Пришедший за Тохтой Узбек и вовсе объявил себя мусульманином и защитником веры Магомеда. Если бы не чума, не было бы сейчас царства более могучего, чем Золотая Орда.
        Теперь от нее осталась только тень былого величия. Черная смерть выкосила целые города. Пахло смутой и неопределенностью. Знающие люди говорили, что после чумы восточная торговля совсем захирела, караваны уже не приходят через степь. Значит, настает час франков.
        Растет спрос на рабов - нужны рабочие руки. Подорожал хлеб. Все это есть на здешних берегах. Значит, придут купцы, привезут деньги. Деньги родят власть.
        Кто плывет на нашем корабле? Хлеботорговцы и работорговцы. А еще посланники патриарха. Тоже торговцы еще те. Там, куда они добираются, рождается новая сила, каждому охота накинуть на нее свою узду.
        Думаю, этот рассказ очень пришелся бы по нраву моему деду. Будучи потомком выходцев из Йемена и торговцем, ведущим дела в тех краях, он держался в Каире кучки земляков, которых все именовали «карими». Они, в отличие от деда, занимались больше морской торговлей и везли через порт в Адене пряности и специи из Индии. О богатстве купцов-карими ходили легенды. Дела их очень сильно зависели от торговли с франками. Поэтому они не жалели денег на придворные и международные дела, нередко полностью финансируя военные кампании султанов.
        Меня всегда завораживала эта таинственная связь между каким-нибудь намечавшимся крестовым походом и ценами на перец за тремя морями на Малабарском берегу.
        Корабль встал на якорь в большой удобной бухте, способной вместить целый флот. Правда, сейчас здесь жалась к берегу всего пара совсем маленьких суденышек. Навигация еще только начиналась, большие генуэзские корабли доберутся сюда еще нескоро.
        Сошедшие на берег купцы привезли местные новости. Зима в Золотой Орде прошла тихо, без смут, мора и прочих бедствий. В горах тоже было все спокойно. Прошлогодний урожай зерна уже свезли на рынки. Зерна много, боятся падения цен. Хлеботорговцы сразу радостно оживились. Война на море между Генуей и Венецией все не кончается, выходит, венецианских кораблей можно у этих берегов не ждать. Зерна много, покупателей мало. Повеяло хорошим барышом.
        Торговцы рабами чесали затылки. Раз хороший урожай в степи, значит, татарских рабов на рынке будет мало - мальчиков у кипчаков продают только при крайней нужде. Получается, в Тану лучше и не ехать, а покупать черкесов, которых привозят с гор. Там всегда полно лишних ртов.
        Те, кто плыл за рабами, должны были причалить в Матреге, на берегу Боспора Киммерийского. Занесенные волей ветров в Мапу, они восприняли это как дар небес. Именно отсюда лежал самый удобный путь в Копу, где черкесские рабы стоили дешевле всего. Большинство решило сойти на берег именно здесь. После того как войска Джанибека закрыли подходы к Каффе, многие корабли стали приходить сюда, поэтому отправиться с товаром в обратный путь будет несложно. Тем более, что не обязательно ехать в Копу, умножая расходы платой за повозки и неизбежную в торговле рабами охрану. Зря, что ли, в бухте уже стояли маленькие здешние суденышки? Сюда везли морем рабов с кавказского берега.
        Первые партии уже ждали покупателей. Один из купцов, побывавших на берегу, успел прицениться и теперь сердито рассказывал товарищам:
        - Дорого просят! Знают, сволочи, что на рабов сейчас спрос, а в Тане - пусто. Да и спешить им некуда. Кораблей на Константинополь и Трапезунд пока нет, кормежка здесь недорогая. Можно и подождать месяц-другой с большими партиями. А тем временем, глядишь, и поодиночке кое-кого продадут.
        Уже к вечеру все торговцы рабами покинули корабль, чтобы наступающей ночью высыпаться на мягких постелях здешних постоялых дворов.
        Помощник капитана, ездивший платить за стоянку, привез с собой свежей зелени, прекрасного сыра и даже еще не остывших лепешек, купленных прямо на причале. В его лодке лежали и две живые овцы, которые вскоре стали нашим ужином. Он был доволен. На место съехавших купцов утром должны были погрузиться новые попутчики: какой-то торговец рабами из здешних решил воспользоваться случаем и перевезти свой товар в Матрегу. Там он ожидал лучших цен. Партия была немаленькая, и капитан с вечера стал готовить трюм.
        Купец был суровый и мрачный человек, словно созданный для торговли живым товаром. Он и походил больше на разбойника с большой дороги. Под стать ему оказались слуги: крепкие молчаливые люди, изредка перекрикивающиеся между собой на незнакомом хрипящем наречии. Рабов погрузили рано утром, перекрыв, чтобы никому не мешать, на это время выход на палубу. После этого слуги тоже исчезли в трюме.
        Капитан на мой вопрос охотно сообщил, что это зикх. Мы их именуем черкесами, но в здешних горах полно всяких племен, которые зовутся так же, хотя даже не понимают языки друг друга. Он приплыл недавно морем из поселения, лежащего в нескольких днях пути к востоку.
        - В тех краях мало хороших бухт. Горы выходят к самому морю, и плавать опасно. Рабов ведут горными тропами и грузят на небольшие плоскодонные суденышки, - он показал на кораблики, стоящие на якоре неподалеку. - На них очень удобно подходить к берегу, но не дай бог попасть в шторм в открытом море.
        Разговор между тем перешел на фазанов. Оказалось, что в Мапу, помимо всего прочего, привозят из недальних гор этих красивых птиц и продают недорого на местных базарах. Где-нибудь в Константинополе за такую птицу любители изысканных блюд могут отвалить целый кошелек серебра. Здесь можно полакомиться царским кушаньем за смешную цену.
        Мысль попробовать изысканное царьградское лакомство, хоть и за несколько дней пути от самой империи, пришлась мне по душе. Обидно, если единственным воспоминанием о кухне ромеев останется несвежее мясо в харчевне. Тем более что представлялся случай угостить патриарших посланников, с которыми нам предстоял еще долгий совместный путь.
        Пересыпая серебро в ладонь капитана, я с ужасом подумал, сколько же эти фазаны стоят в Константинополе, если эта сумма считается маленькой.
        Корабль вышел из гавани и взял курс на запад. В Матрегу он должен был прийти на следующий день. Берегом на путь ушло бы три дня пути, да и места там ненадежные. Море близко отовсюду. Мало ли кто может наскочить по этой дороге, на которой не остается следов? Рука хана Джанибека сюда не дотягивается.
        За вином и жареными фазанами один из греков вспомнил, что где-то в этих краях некогда бесследно пропал и генуэзец Сигурано Салваиго, прозванный Шакраном. Пропал вместе с кораблем, экипажем и товаром. Сгинул бесследно, словно и не было его. Одни грешили на хана Узбека, другие - на здешних разбойников.
        Солнце клонилось к закату, и берег за бортом становился все более темным и мрачным. Разговоры о генуэзцах и скрытых опасностях разбудили в глубинах души забытые страхи. Снова полезли в голову мысли об интригах и кознях. Чтобы отогнать их, я ушел на нос корабля, который был устремлен на опускающееся в море солнце. Светило уже совсем уходило за горизонт, залитый закатным золотом, и я подумал: вдруг мне посчастливится увидеть последний зеленый луч, приносящий удачу.
        Сзади, за кормой, во мраке наступающей ночи уже утонули горы. Мы видели только их край, но бывалые путешественники рассказали, что дальше на восход они вздымаются до самого неба и покрыты вечными снегами. Те самые горы Каф, про которые рассказывают сказочники. Туда на зиму уходит царица змей со своим змеиным народом. Пристанище джиннов.
        Где-то за ними лежит гора из снега и льда, преодолеть которую можно лишь за пятьсот лет. Она загораживает дорогу в ад. Так говорилось в сказке. Сказки всегда рассказывают о неведомом. Только они плохие советчики в час сомнений.
        Сура «Каф» есть в Коране. Может, там я найду совет? Мысленно повторяемые аяты о вечной жизни и неверии в воскрешение, об ангелах, записывающих деяния, и истине, открывающейся только со смертью, внезапно остановились на словах: «Я не сбивал его с пути! Он сам находился в глубоком заблуждении!»
        XIV. Мальчик, объевшийся слив
        Меня отвлек шум за спиной.
        - Это ромейский корабль! - зло выговаривал капитан. - Здесь действуют законы империи и никому не позволено своевольничать!
        - Если эта болезнь заразная, уже к утру на твоем корабле будут действовать только законы царства мертвых! - отвечал другой голос с сильным чужеземным выговором. Это был купец-работорговец.
        - Я не могу позволить выбросить за борт живого человека! - упорствовал капитан.
        - Я хозяин товара. Я говорю тебе, что он умер. Мои люди выбросят тело за борт. - Купец не скрывал нетерпения и досады. - Мы теряем время. Он загадит весь трюм и заразит других. Ты забыл, что отвечаешь за жизнь всех находящихся на корабле.
        С этими словами работорговец сделал безмолвный жест рукой, и двое его угрюмых подручных вытащили на палубу скорчившегося человека. Даже на морском ветру ощущался сильный запах нечистот.
        Вход в трюм был совсем рядом с местом, на котором я стоял, и мне хорошо было видно лицо несчастного. Это был подросток, почти еще мальчик.
        Увидев меня, капитан пояснил:
        - Его скрутило внезапно. Сильный понос. Нельзя держать его в трюме с остальными.
        Услышав эти слова, мальчик вдруг сказал по-гречески:
        - Я ел сливы. Это от слив.
        Великая вещь - слово. Только что я видел перед собой всего лишь безмолвного раба, без судьбы и имени, а стоило ему заговорить на понятном мне языке, как он превратился в человека. Меня охватила жалость. Однако в голову пришел лишь глупый вопрос:
        - Где ты взял сливы весной?
        - На земле, - тихо ответил больной. - У кого-то порвался мешок с сушеными сливами, и я их поднял.
        С этими словами он снова скорчился и схватился за живот.
        - Если он просто наелся слив, то не заразен, - сказал я.
        Работорговец впился в меня злобным взглядом:
        - Да? А если он врет?
        - В трюм ему в любом случае нельзя, - вмешался капитан. - Положите его на палубе.
        - Все равно сдохнет к утру! Да еще всю палубу загадит! - Купец шагнул к мальчику и пнул его. Тот застонал.
        - Продайте его мне! - вмешался я. За мгновение до того подобная мысль даже не приходила в голову.
        Слова эти оказались неожиданностью не только для меня. Купец даже растерялся. Он ведь уже мысленно распрощался с этим товаром. Деловая хватка сработала сразу:
        - Пятьсот аспров.
        - Ты с ума сошел! - встрял капитан. - Это цена здорового раба в Каффе. Ты еще доберись туда и довези этого раба! Тем более что ему потребуется отдельное место. Даже сотня аспров будет царской ценой! Всевышний послал тебе истинного расточителя!
        Раздавшийся стон разрешил сомнения работорговца.
        Не скрою, услышав про съеденные сливы, я сразу вспомнил про чудодейственный бальзам Мисаила, выручивший меня в подобной ситуации. Мое добросердечие оборачивалось довольно выгодной сделкой. Ведь я покупал раба почти в пять раз дешевле, чем он стоил на здешних рынках. Мы направились в каюту капитана, чтобы составить договор. Туда же Симба принес деньги. Мне хотелось как-то отблагодарить капитана, пришедшего мне на выручку и сбившего цену, однако вряд ли это было уместно делать при продавце. Но и откладывать на потом не следовало. Поэтому я попросил его выделить каюту для больного и дать новую одежду. Даже по весу кошелька, не заглядывая в него, капитан сразу все понял. Он почтительно поклонился, и по губам его пробежала довольная улыбка. Мне еще плыть с ним до Таны, пусть знает, что, благодаря за помощь, я не поскуплюсь. В кошельке было сто аспров. Ровно столько, сколько я заплатил за раба.
        Когда составляли договор, неожиданно выяснилось, что купец не знает, как зовут мальчика:
        - Я купил сразу несколько человек, их пригнали с гор. Там после зимы жрать совсем нечего. Я и языка их не знаю. Там что ущелье - то норов, что гора - то наречие.
        Наверное, он брал рабов совсем задешево: видно было, что даже сто аспров его сейчас обрадовали.
        - Тогда назови его как-нибудь ты, - обратился ко мне капитан, который должен был заверить сделку, - ты же новый хозяин.
        Он сидел за столиком, пододвинув лист бумаги ближе к лампе.
        Как можно назвать язычника?
        - Баркук! - неожиданно пришло мне на ум. - Баркук!
        По-арабски это значит «слива».
        Когда я вышел на палубу, мои спутники уже взяли парня в оборот. Мисаил стоял рядом со стаканом своего зелья, а Симба - с принесенной одеждой. Моряки окатывали морской водой больного. Коварное действие огненного бальзама мне было известно, поэтому, когда палуба зашаталась у мальчика под ногами, я поспешил его успокоить:
        - Поспишь, и все пройдет.
        - А сейчас поторопись, - с улыбкой добавил Мисаил, - иначе не сможешь дойти до каюты своими ногами. Ты молодец! Мало кому удается выпить стакан этого зелья одним духом.
        Когда с парня стащили грязную одежду, чтобы окатить его водой, я заметил, что он довольно крепок и жилист.
        Наутро он уже совсем поправился. От вчерашнего недомогания не осталось и следа. Видимо, его причиной действительно были грязные сливы, съеденные на пустой желудок.
        Мне не терпелось расспросить своего нового невольника, откуда он знает греческий язык, но случай для этого представился только ближе к полудню. Наш корабль подошел к Матреге, и сразу на берег стали свозить партию рабов, взятых в Мапе. Я не велел выпускать Баркука, пока не уберется его бывший хозяин. Мисаил, торчавший в это время на палубе, со смехом заметил, что я поспешил с покупкой - там были такие красивые невольницы.
        Черкешенки славились и на наших египетских базарах. Только стоили безумно дорого. Не было ли таких мыслей и у Омара? Разница в ценах вполне могла ударить в его купеческую голову. Ведь даже я, став неожиданным покупателем живого товара, уже отметил в уме, что смогу продать юношу в Каире раз в десять дороже.
        Теперь мы занимали две каюты, необходимости тесниться больше не было, и Симба перебрался к Баркуку. Он заранее разжился у матросов сухарями, чтобы покормить подопечного, пока тот не совсем оправился после вчерашнего. Мисаил посоветовал прибавить к этому кувшинчик разведенного вина.
        - Наверное, тебя плохо кормили, коли ты стал хватать сушеные сливы из грязи? - улыбнулся он, когда парнишку утром выпустили на палубу.
        Тот почтительно ответил на очень скверном греческом. Оказалось, что кормили действительно плохо, а в пути он уже больше трех недель. Пока шли по горам, рабы получали раз в день пустую похлебку из муки. На берегу давали немного хлеба, а на судне вообще ничего. В Мапе уже кормили кашей из вареного зерна - хозяин жалел денег на размол. О приварке можно было и не мечтать. Рабы в этих краях дешевы, торговцу они, видно, достались совсем за бесценок, вот тот и не хотел тратиться на еду. Не зря даже заболевшего невольника собрался без малейшего колебания выбросить за борт.
        Продал юношу его собственный отец. Зимой погибла часть овец, стало понятно, что до лета еды не хватит. От одного рта нужно избавляться. «Пусть лучше мы разлучимся и останемся живы, чем погибнем все вместе», - говорят у них в таких случаях. Мальчик рассказывал об этом без сожаления, и я понял, что там, в горах, это совершенно обыденная вещь. Тем более что он уже почти взрослый - встретил шестнадцатую весну. Что ждало его в родном селении? Горные пастбища могут прокормить лишь определенное число людей. Он и сам уже собирался подаваться искать доли в чужих краях. Думал направиться на север в большой город Маджар, куда из его округи перебрались многие. Говорили, что там людно и богато. Можно найти поденную работу на базарах, а то и пристроиться к одному из караванов.
        Судьбе было угодно отправить его в противоположную сторону, да еще и невольником. Нет худа без добра - вырученного за него зерна семье хватит, чтобы дотянуть до лета.
        Мне вспомнился рассказ купца о доле кочевников, которых не может прокормить степь. Они стали заниматься хлебопашеством. А что делать в горах, где не хватает самой земли?
        Вино подействовало на юношу благотворно. Он разрумянился, воспрял духом и разговорился.
        Оказалось, что он не черкес. Просто греки и франки привыкли называть черкесами или зикхами всех жителей гор. Там действительно много разных племен и народов - горы есть горы. Легко затеряться в укромном ущелье или за неприступным хребтом. Кого-то загнали туда враги, кого-то - лютый мор, а кто-то отбился от своих на путях истории. Нередко путешественники из неведомых и далеких стран с удивлением слышали здесь в ущельях родную речь. И даже старики-сказители не могли упомнить, сколько веков назад разбрелись по разным дорогам былые братья.
        Баркук был асом. Это великий народ, который с незапамятных времен живет в здешних краях. Хранители преданий говорят, что некогда асы были полными хозяевами Великой Степи, ныне именуемой Дешт-и-Кипчак. Теперь они обитают больше по ее окраинам. Многие поселились в лесах на севере, те, кто кочевал со стадами, по большей части ушли на закат. Другие остались возле гор. Великий город Маджар всегда был их столицей. Сто лет назад его захватил хан Менгу-Тимур.
        Было видно, что парень смышлен и любознателен. Греческий язык он выучил у священника, который жил в соседнем селении. Оказалось, что здешние асы издавна склоняются к христианству и даже подчинялись константинопольскому патриарху. Многие и до сих пор держатся православия.
        Хотя в последнее время в горах все больше становится проповедников, прибывших из закатных стран, от франков. Те пробираются через море с купцами, легко находят путь к сердцу местной знати, и многие правители зикхов уже принимают их веру. Асы живут дальше от берега и пока по старинке держатся древних обычаев.
        На мой вопрос, знает ли он кипчакский язык, мальчик засмеялся:
        - В этих краях трудно найти человека, который его не знает!
        Нужно сказать, что я и сам во время путешествия уделял много внимания кипчакскому. У нас в Египте это был язык власти - на нем говорили султан, эмиры, придворные. Поэтому он там в ходу. Мой дед его тоже знал - торговые дела того требовали. А вот я не проявлял к нему ни малейшего интереса. Избрав своей стезей учение и науку, я выучил греческий и персидский, еврейский и сирийский. Даже латынь немного. Наречие солдат и вельмож меня не заинтересовало. Теперь, в путешествии, я понемногу наверстывал упущенное. Особенно дело пошло после Константинополя. Я старался даже говорить с Мисаилом по-кипчакски. Язык был непривычным, но красивым.
        - Нужно купить в Тане невольницу-татарку, - посмеивался Мисаил, - она тебя куда быстрее научит.
        Ветерок с берега доносил запах весенней свежести и цветущих деревьев. Вскоре к кораблю подплыли рыбаки, предлагавшие свой улов - огромных диковинных рыб с острыми носами и зубатыми хребтами, похожими на пилы. Наши бывалые попутчики сразу оживились и собрались устроить совместную трапезу в благодарность за жареных фазанов.
        - Рыба - одно из благословений этого края, - улыбаясь, поведал патриарший посланец. - До наших рынков она добирается только соленой и вяленой. Разве это может сравниться со вкусом только что пойманной?
        Рыбы тяжело били колючими хвостами по палубе.
        - Из них добывают черную икру необыкновенного вкуса, по виду напоминающую мелкий жемчуг, - добавил один из купцов.
        В их поведении сразу показалась перемена. Все повеселели, расслабились. Словно цветочный аромат с Матреги наполнил их своей свежестью. Оказалось, тому была причина.
        - Конец сухоядению, - пояснил один из спутников, - теперь наш путь будет пролегать через края, где всегда в изобилии свежая рыба и мясо. По ценам, которые на константинопольском базаре показались бы совсем смешными.
        Радовались не только наполнению утробы. Рыжий монах, слышавший эти слова, без тени улыбки продолжил:
        - Дальше уже пойдут владения хана Джанибека. А значит, путь будет совершенно безопасным. Там крепкая власть и железный порядок. - И, оглянувшись через плечо на бескрайний водный простор, добавил: - Это тебе не море, где никогда не знаешь, чего ждать.
        За время путешествия я уже изрядно наслушался рассказов и жалоб про опасности морского плавания в Сугдейском море. Венецианцы и генуэзцы воюют уже не первый год и охотятся за кораблями друг друга. Вдоль берегов шныряют мелкие суда, готовые поживиться любой добычей. Кого только нет в этих водах! Было время, когда синопские пираты держали в страхе весь путь на Трапезунд. Насилу бывшие враги, замирившись ненадолго, покончили с ними совместными усилиями.
        Теперь стало и того хуже. Как началась большая война на море, всякий побережный сброд почуял волю. Непонятно стало, кого остерегаться. На любой встречной лодке могла оказаться шайка разбойников, бояться которым было некого. Зато у купцов поджилки тряслись.
        - Иной раз и пожалеешь, что у хана флота нет, - посетовал купец, - уж он бы навел порядок.
        Такая святая вера в способность Джанибека обеспечить порядок и правосудие возвращала надежду на то, что с Омаром ничего не случилось.
        Правда, вернувшийся с берега капитан немного охладил мой пыл. Оказалось, он искал лоцмана-проводника до Таны. Море дальше мелководное, у берегов полно мелей. Да и караулы Золотой Орды не везде достают. У входа в Боспор Киммерийский верховодят зикхи. Они никому не подчиняются. Под их крылом даже здешние генуэзцы не всегда оглядываются на своего консула из Каффы. Случись чего - концов не сыщешь.
        Потому лоцман должен быть опытный и знающий не только береговые мели.
        - До самой Таны нужно держать ухо востро, - строго предупредил капитан.
        Со мной он теперь обращался с подчеркнутой почтительностью и всячески старался оказывать внимание. Сотня полновесных аспров в кошельке сделала свое дело.
        Оказалось, что на берегу он тоже не забывал обо мне. Нашел какого-то коновала, который искусно делал кастрацию. Недорого.
        - Его все хвалят, - поведал капитан, - он делает свое дело чисто и легко. У него рабы почти не умирают.
        Увидев, что я не проявил радости по этому случаю, капитан даже заволновался:
        - Здесь цены совсем другие, чем в той же Каффе. Поэтому без работы он не сидит. Потом же еще время нужно, чтобы все зажило. Можно оставить ему невольника, а на обратном пути забрать.
        Вечером за ужином купцы разъяснили мне всю суть этого предложения. Оказывается, кастрированный невольник стоит в четыре раза дороже обычного. Их покупают самые важные люди для гаремов. Вот только с самим этим охолащиванием беда. Часто его не переносят и умирают. Поэтому хорошие мастера этого дела высоко ценятся. Кому охота, чтобы невольник, за которого уплачено сотен пять аспров, отдал концы? Вдесятеро обиднее, если это случится уже там, где за него можно выручить сотню дукатов или динаров. Потому дело это рискованное, да и желающих заниматься им мало. В тех краях, где спрос на евнухов, стоит такая работа немалых денег. Проще сделать все здесь. Убытка меньше, если не повезет.
        Этот коновал потому так и зовется, что в Матрегу наезжает только летом, когда приходят из-за моря корабли за рабами. Осенью он перебирается в степь и пользует там скотину: бычков, жеребят. Рука у него набита очень хорошо. Да и нужное снаряжение имеется. Там ведь от остроты инструмента многое зависит. Здесь и уход проще устроить - еда летом в Матреге дешева.
        Поблагодарив капитана, я заверил, что продавать Баркука не собираюсь, а самому мне евнухи ни к чему.
        Когда я рассказал про это своим спутникам, Симба улыбнулся:
        - Меня тоже когда-то едва не постигла подобная участь. Чернокожие евнухи, да еще большого роста, в очень большой цене. Особенно умелые в боевом деле.
        Мне вдруг подумалось, до чего же хорошо торговать благовониями.
        XV. Ворота Великой Степи
        Что может быть прекраснее вымысла, рожденного пылким воображением? Сладостнее сна, навеянного диковинными сказаниями и мечтами? Тем безрадостнее пробуждение и столкновение с обыденностью, скучным однообразием будней. Когда громкий крик осла на улице и ругань погонщиков возвращают тебя из сказочного сада, полного роз и волшебства, в твою земную обитель.
        За долгие дни пути я наслушался рассказов о Тане. Мои спутники, умудренные жизнью купцы и бывалые путешественники, знатоки земных путей, неизменно называли этот город вратами в иной мир. Отсюда начинались дороги в полную ужасов и богатств Страну Мрака, сюда приходили караваны из дальних стран, полных шелков и чудес. Многие помнили времена, когда из Таны можно было быстро и безопасно добраться до столицы великого хана в Китае, невзирая на поражающие воображение смертного расстояния.
        Сюда стекались все богатства бескрайнего и непостижимого Востока, чтобы разойтись по рынкам и базарам Леванта и закатных стран.
        Воображение щекотала мысль, что этот город - врата в страны, лежащие за легендарными горами Каф.
        Как мог представлять себе эти полусказочные врата я - домосед и книжный мечтатель? Я видел врата в Египет - древнюю Александрию. Огромный шумный порт, переполненный людьми, товарами и великолепными зданиями. Видел Константинополь - перекресток мировых путей, поражающий воображение. Когда я услышал известие о прибытии в Тану, суету, сопровождавшую спускание парусов и отдачу якорей, то сразу поспешил на палубу.
        Мне не терпелось увидеть город, о котором я столько слышал и который волновал мое воображение. Те самые врата в сказочные страны и начало величайших торговых путей в подлунном мире. Я был готов к любым чудесам и неожиданностям. Железным башням, воротам из кости, свирепым всадникам и горам золота. Меня не удивили бы крылатые кони, горы черепов и летающие ковры. Диковинные звери и пиршества людоедов.
        Взору моему предстал пустынный берег.
        Корабль встал на якорь недалеко от устья большой реки, опасаясь подплыть ближе из-за мелководья. Совсем рядом с бортом виднелись поплавки рыбацких сетей, у берега качались лодки да несколько небольших суденышек, не имевших даже мачт и управлявшихся шестами. На берегу кое-где ютились убогие строения, которые вряд ли могли служить даже складами товаров - скорее всего, это были убежища рыбаков с их нехитрым снаряжением.
        Дальше начиналась степь. Бесконечная и пугающая. Почему-то именно эта бесконечность ощущалась сразу. Манила и обдавала холодом неизвестности.
        Все было правдой. Про дальние страны, сказочные богатства и чудеса. Просто ворот в них не было. Не существовало порога, через который можно перешагнуть. Было лишь начало пути. Берег бескрайнего моря, куда нужно сделать первый шаг, чтобы, возможно, уже никогда не вернуться.
        Оказалось, что Тана, или, как ее называли местные, Азак, лежит на некотором расстоянии от моря, у берега большой реки, которая зовется Дон. Воды ее намывают обширные мели, поэтому морские корабли не рискуют приближаться близко к устью. Товар с них разгружают на небольшие суденышки, которые идут уже вверх по реке к городским пристаням и складам.
        Навигация еще только начиналась, поэтому наше судно было одним из первых, прибывших в эти края. Мои спутники говорили, что раньше, когда сюда плавали генуэзцы и венецианцы, здесь в эту пору было уже не протолкнуться и место для хорошей стоянки находили с трудом. Теперь у побережника почти совсем не было работы.
        Этот важный насупленный татарин в коричневом халате поднялся к нам на борт в сопровождении писца-переводчика, не имевшего при себе даже прибора для письма.
        Таможня и все прочие хлопоты ждали нас в Тане, в обязанности побережника входило лишь взять с капитана плату за якорную стоянку да присмотреть, чтобы никто тайком не сошел на берег или, чего доброго, не сгрузил товар до того, как он предстанет пред бдительным оком ханских тамгачи.
        Настал черед поблагодарить моих друзей за настоятельный совет обзавестись путевой грамотой от патриарха. Она вызывала неизменное уважение у ханских слуг. Побережник, едва увидав ее, сразу прекратил расспросы, а в Тане тамгачи немедленно потеряли к нам интерес, отправив вместе с нашими спутниками-греками к какому-то важному начальнику.
        Путь по реке занял довольно много времени. В Тану прибыли, когда солнце уже перевалило за полдень. Речные берега выглядели столь же неприветливыми и малолюдными, сколь морские. Их главными обитателями были рыбаки. То тут, то там торчали небольшие деревянные пристани, куда выгружают улов. Выше на берегу виднелись места, где его перерабатывают. На многочисленных длинных шестах вялилось огромное количество рыбы.
        Сама Тана и вовсе оказалась больше похожа на деревню. Даже стен не было, что мешало сразу определить ее величину. Некоторые дома стояли на отшибе. Кое-где виднелись времянки или вообще шатры. Потом я узнал, что там обитают огородники, пастухи, мясники и прочие обыватели, чье ремесло побуждает держаться чуть в стороне от жилья. В иных краях, где города обнесены стенами, у них часто бывают лишние заботы из-за близости с соседями. Здесь всем хватало места по окрестностям.
        Я с удивлением узнал, что в Золотой Орде строго запрещено возводить городские стены. Их нет даже в самой ханской столице Сарае. Безопасность своим подданным обеспечивал правитель, сберегая им таким образом немалые средства.
        Мои спутники указали на развалины двух небольших кварталов, которые, судя по всему, все-таки были обнесены небольшой стеной. Это оказались бывшие фактории венецианцев и генуэзцев. Те вели здесь большие дела и жили довольно многочисленной колонией, пока двенадцать лет назад не поссорились с местными жителями. Все началось, как это часто бывает, с пустяка. Кто-то кого-то оскорбил. За каждого вступились соплеменники.
        Кончилось тем, что франкам, без разбора, кто чей, пришлось спасаться на первых подвернувшихся кораблях.
        Поначалу они намеревались отсидеться за высокими стенами Каффы. Хан воспринял это как желание навязать ему свою волю. Взять неприступную крепость он так и не смог, зато выгнал генуэзцев и венецианцев изо всех своих городов. Их место теперь быстро занимают греки и армяне. Венецианцам приходится торговать больше в Трапезунде, генуэзцам - по захудалым гаваням у побережья Кавказа. Отрезанная от караванных троп Каффа стала просто перевалочным пунктом, где товары перегружают на большие морские суда.
        Купцы, которые как всегда судили о происходящем со спины вьючного верблюда или из трюма торгового корабля, рассказывали, что оскудение здешних рынков произошло не только по причине ссоры хана с франками.
        Уже много лет, как из глубины Азии перестали доходить караваны. Одни говорили, что там целые страны выкосила чума, другие - что в тех краях повсюду начались смуты. Хотя, скорее всего, правы и те и другие. Где чума, там и смута.
        Ветры задувают старые караванные тропы.
        Меньше стало драгоценных шелков, не везут звонкий полупрозрачный фарфор, пряности. Дальние дороги, по которым грузы доставляются вьюками на спинах верблюдов, жили дорогими товарами. Соль или зерно не повезешь туда, куда шесть месяцев пути.
        Потом весь улус выкосила чума. Вот и ушли в былое величие и богатство Таны.
        Однако трудные времена уже позади. Соль и зерно нужны всегда. Как и рыба, кожи, воск. Хороший груз для больших кораблей.
        Еще, конечно, рабы. После чумы везде сильно не хватало рабочих рук. Даже гребцов на суда стало трудно набрать. В помощниках нуждались ремесленники, недоставало грузчиков, поденщиков. Некому оказывалось чинить крепостные укрепления. Рабы сильно вздорожали.
        Генуэзцы с венецианцами сами тяготятся войной, от которой все несут огромные убытки. Ходят слухи, что у ханского престола вовсю вьются тайные посланцы, стремящиеся восстановить былую торговлю. Все понимают - свято место пусто не бывает. Одних хозяев морей легко могут сменить другие. Давно к богатствам здешнего края стремятся каталонцы, а ромеи спят и видят вернуть великое прошлое. Кантакузин уже пытался возродить флот. На сей раз не вышло. А если помогут каталонцы? Сербы, болгары, да те же турки, чем черт не шутит? Сейчас иной раз заключаются такие союзы, что раньше и представить было нельзя.
        Была сильна и славна Пиза. Где она теперь? Ни папа не помог, ни богатая Флоренция. Нынче в ее бывших угодьях хозяйничают генуэзцы.
        На пристани мы узнали, что здешний эмир отлучился из города, так что придется несколько дней подождать. Патриаршие посланники восприняли эту весть с радостью. Дальнейший путь лежал по реке, а их уже утомил непритязательный корабельный быт. Тем более что плыть предстояло на совсем маленьких суденышках, напоминавших скорее большие лодки. Лучше, конечно, чем верхом, но о прежних удобных каютах и просторной палубе отныне придется вспоминать как об утерянном блаженстве.
        Мое дело о судьбе Омара тоже предназначалось для подачи отлучившемуся эмиру.
        Спутники мои были в Тане не в первый раз. Они наотрез отказались от предложения смотрителя пристани дать им провожатого до постоялого двора, лишь уведомили, где остановятся. Совсем недалеко от пристани. Хотя, после Константинополя, где чужому человеку легко заблудиться, понятия «далеко» и «близко» здесь оказывались весьма условными. Постоялый двор располагался всего в нескольких сотнях шагов от пристани. Оказалось, это была уже окраина. За ним виднелся пустырь, служивший выпасом.
        К моему удивлению, ромеи выбрали двор, не принадлежащий их соотечественнику. У ворот нас встретил человек в кипчакском колпаке. Он радостно приветствовал греков, как старых знакомых, настороженно покосился на Симбу. Еще на корабле тот облачился в свою привычную чалму с платком, плотно заматывавшим лицо. Одеяние, служившее для защиты от летящего песка в пустыне, оставляло лишь узкую прореху для глаз и полностью скрывало черную кожу моего слуги. Мы здраво решили, что не стоит привлекать к себе излишнее внимание. Хотя это вряд ли удалось. Прятать лицо здесь было не принято. Даже у женщин.
        Однако Тана не зря слыла перекрестком земных путей. К странным гостям здесь, похоже, привыкли. Меня даже не удивило, что хозяин постоялого двора заговорил по-гречески.
        Уже когда мы разместились по комнатам, греки объяснили причину, по которой отказались от провожатого. Будучи посланцами патриарха, мы могли даром поселиться в караван-сарае, да еще и кормиться там за счет хана. Нередко содержание важных путников вменяли в повинность и обязанность хозяевам постоялых дворов. Однако цены здесь таковы, что подобной экономией вполне можно пренебречь. Зато кормежка будет лучше, не говоря об удобстве жилья.
        Комнаты показались мне тесноватыми. Оказалось, это влияние суровых зим. Здесь бывает очень холодно, а топлива в степях мало, и оно дорогое. Летом можно ночевать в амбарах без печей, где тоже устроены пышные постели из соломы, но мы об этом узнали, лишь когда уже поселились в доме.
        Мы с Мисаилом сразу решили завоевать расположение хозяина, поэтому не скупились. Кто мог лучше рассказать нам о здешних делах и порядках? Я, не торгуясь, выдал ему плату за комнаты на неделю вперед, добавив, что хочу угостить своих спутников хорошим обедом в ознаменование окончания морского плавания. Хозяин понимающе кивнул и явно повеселел, а я попросил ромеев высказать пожелания насчет кушанья.
        - О-о! Симпозиум! - обрадовались те и немедленно предложили отправиться в баню.
        За несколько недель пути я совсем позабыл об этом благе, довольствуясь скудными омовениями в стесненных условиях корабельного быта. Даже в Константинополе меня отговорили от посещения бани. Пугали, что, славные в прежнее время, римские термы давно пришли в упадок и запустение, а нынешние заведения оставляют желать лучшего. Жители города моются дома, а общественные бани часто служат скорее гнездами порока. Храмами чистоты их тоже назвать нельзя.
        В Тане, по уверению греков, есть прекрасная баня, в которой кроме свежей речной воды нет недостатка ни в мыле, ни в ароматных травах, ни в разных притираниях и освежающих напитках. При этих словах мое тело, истосковавшееся за долгий путь по горячей воде, сразу стало чесаться.
        - У Саф ад-Дина сегодня как раз мужской день, - поддержал наше намерение хозяин постоялого двора. - Это совсем недалеко.
        Можно было не уточнять. Хотя я вскоре убедился, что слово «далеко» тоже в ходу у жителей Таны: они совершенно серьезно говорили так, если нужно было идти более трех сотен шагов. У каждого своя мера. Каково было слышать это «далеко» караванщикам или жителям степей, где «недалеко» часто означало несколько дней пути?
        Еще меня сразу подкупило имя банщика. Судя по всему, он был мусульманином, а мои единоверцы всегда следуют строгим предписаниям о чистоте.
        Симба остался сторожить вещи. Мне показалось, что он твердо решил скрывать свою внешность. Может, вспомнил слова осторожного Саввы про то, как легко проследить путь двух странников с чернокожим слугой? Не лишенные смысла опасения, когда ты оказываешься в краю, где Симбу совершенно не с кем перепутать. Вот только маленькая Тана вовсе не представлялась мне местом, где можно спрятаться.
        Здесь все дышало простором и пахло степными травами. За рекой раскинулась даль, подобная морю, а разговор было слышно на другой стороне улицы.
        Баня тоже оказалась выше всяких похвал. Просторная, чистая, с высокими потолками. Настоящий хамам. Прекрасное мыло сделало бы честь лучшим каирским мыловарам, а вода была мягкой, как шелк. В воздухе витал аромат каких-то местных трав. Стоило лишь заикнуться, как явился костоправ, умело размявший мои разомлевшие от пара суставы. Если эта услада души и тела произвела такое действия на меня, завсегдатая сказочных каирских хамамов, то можно себе представить, как она поразила Баркука. Наверное, этот бывший обитатель суровых горных селений вообразил, что оказался в преддверии рая.
        Мисаил, разговорившийся с хозяином, узнал, что тот, хоть и кипчак, приехал сюда с отцом из далекого Хорезма много лет назад, еще при прежнем хане. Тогда многие перебирались сюда из тех краев. Купцы, ремесленники, дервиши. Отец был банщиком в Ургенче. Здесь построил хамам по тамошнему подобию. Дело пошло. Раньше каждое лето приходило много караванов из Хорезма и Мавераннахра - от посетителей отбоя не было. Гости из Сарая или Булгара тоже знали толк в банных удовольствиях. Потом здешние кипчаки стали захаживать. Теперь уже они - основные посетители.
        - В былые годы франки тоже все сюда ходили, - косясь на одежду Мисаила, поведал хозяин, - как раз за моей баней жили. Где пустырь сейчас. Там был венецианский квартал.
        Я с удовлетворением отметил, что уроки во время пути дали свои плоды - я стал немного понимать кипчакскую речь. Однако говорить здесь можно было на греческом. Бывалый хозяин отлично знал и его.
        Как полагается в хамаме, здесь был свой цирюльник с великолепными бритвами. Я не мог отказать в удовольствии срезать застарелые мозоли на пятках, заодно попросив обрить Баркука, впервые в жизни почувствовавшего, каким нежным бывает стальное лезвие в искусных руках.
        Цирюльники всегда отличаются отменной разговорчивостью, но этот, в отличие от Саф ад-Дина, не знал греческого языка. Поэтому, колдуя над моими пятками, он без умолку болтал с Мисаилом, который, завернувшись в большую льняную простыню, неторопливо отхлебывал шербет, сделанный из каких-то здешних ягод. Разговор шел быстро, и его суть от меня ускользала. Я понял лишь, что Мисаил не терял времени понапрасну, искусно подогревая словесный пыл собеседника осторожными вопросами.
        Скорее всего, Омар год назад тоже побывал в этой бане, вот так же болтая здесь с цирюльником. Опытный торговец, часто имевший дело с придворными и знатью, он хорошо знал кипчакский.
        Первое впечатление от Таны оказалось обманчивым. В этом маленьком городе за год побывало столько купцов, моряков, караванщиков, корабельщиков и просто путников, гонимых судьбой по лику земли, что упомнить одного из них было очень трудно.
        XVI. Ночное происшествие
        Мы пробыли в бане еще довольно долго. Думаю, Мисаил нарочно дождался, пока уйдут греки, чтобы немного поговорить с хозяином в стороне от чужих ушей. Я слышал, как он о чем-то спрашивал банщика на непонятном мне языке. Видимо, многолетнее соседство с кварталом франков не прошло для Саф ад-Дина даром. Поживешь на перекрестке торговых путей, поневоле станешь многоязыким.
        Зачем вот только Мисаилу понадобилось выходить для этого в другую комнату? Греки ушли, я все равно ничего не понимал.
        Когда вернулись на постоялый двор, стол уже стоял накрытый. Бросалось в глаза, что здесь не тратились на дорогого повара - все было сытно, но просто. Без затей. Жареное мясо, запеченная рыба, румяные лепешки. Все громоздилось горами на больших блюдах. Даже тарелок для гостей не поставили. Лепешки напекли большие, с углублением посередине - спокойно накладывай себе туда еду с блюда. Подали и дорогое вино с Кипра. То самое, королевское, которым торговал наш веселый друг Савва.
        Меня удивило, что стоило оно здесь столько же, сколько в Константинополе. Оказалось, ничего необычного. Его доставляли прямо с Кипра, без посредников. Туда каждый год отправлялось немало местных купцов, привозя обратно сахар, которым славился этот остров.
        Хозяин жаловался, что сейчас стало хуже из-за войны. Мне снова пришлось выслушивать историю про ордынских купцов, плывших на генуэзском судне и попавших в плен к венецианцам. Оказалось, что среди них были знакомые нашего хозяина. Несмотря на это, к венецианцам он относился с сочувствием. Даже взгрустнул немного, вспоминая времена, когда они ворочали делами в Тане:
        - Как погнали их двенадцать лет назад, так торговля в разы просела, - вздыхал он. - Раньше каждый год целый караван судов прямо из Венеции сюда приходил. Весь город был в их чепцах. Разговор слышался едва не чаще кипчакского. Корабли вставали на причал в море, там неподалеку от устья реки есть специальная пристань для больших судов - Паластра. Кораблям хорошо, а людям не очень. Коса в море, для жилья не очень удобно. А на самих кораблях сами знаете какое житье. Потому все, кто мог, съезжал в Тану, в местные постоялые дворы. Благо жизнь здесь недорога.
        Прелести жизни постоялых дворов Таны красовались на столе: жареные бараньи ноги, запеченные говяжьи лопатки. Изыск всему этому придавало обилие перца. Кажется, самым утонченным кушаньем хозяин считал почки на вертеле. Их принесли отдельно, с особой значительностью. Я же был совершенно покорен здешней рыбой еще с тех пор, как впервые попробовал ее в Матреге. Огромные, нежные куски без малейшего намека на кости, которые обычно досаждают любителям рыбных блюд, они едва помещались на лепешках и таяли во рту словно сахарные.
        - Чего же вы их прогнали? - прервал Мисаил сладкие воспоминания хозяина.
        - Не я ведь гнал, - сердито вздохнул тот, - нашему брату, простому смертному, такое не под силу. Здесь тогда целая война была. Не базарные же стражники штурмовали стены. Войско из степи пришло. Дело нешуточное - большого человека тогда убили. Самого старого Омара-Ходжу. Он еще у хана Узбека в большой чести был. А кто убил? Самый негодный проходимец. Андреоло. Из Венеции. Он у меня на дворе часто околачивался. Любил хвост распускать, что твой павлин, да прижимист был. Говорили потом, что попался на каком-то мошенничестве. Омар-Ходжа его пристыдить решил. За свою доброту и поплатился. Разве с такими людьми разговоры разговаривают? Нужно было сразу нукеров звать - и под замок. А так - вон чего вышло…
        - Сильно тогда франков побили? - поинтересовался я.
        - Больше пограбили. У них ведь по складам добра было - на сотню кораблей. Как раз осенью все приключилось, все собирались отплывать с товаром в обратный путь. Потому, как в их кварталы ворвались, сразу грабить бросились, до самих франков уже и дела не было. Кое-кого, правда, похватали, человек с полсотни. Но их сразу стража взяла под охрану. Большинство сбежало. Убитых мало было. Да за ними и не гнался никто. Все бросились грабить. Потом жечь, чтобы концы попрятать.
        - Андреоло этого поймали?
        - Да он удрал сразу. Знал, что головы ему не сносить.
        Мне вспомнился заросший бурьяном пустырь за баней Саф ад-Дина. Там, значит, и кипели страсти. Развалившаяся стена вокруг бывшего квартала явно строилась не для долговременной обороны, а просто чтобы посторонние не шатались. Склады все-таки, дорогие товары.
        Хозяин замолчал, видно, вспоминая прежнее золотое времечко. Мои греки тоже притихли. Я заметил, что они с самого начала нашей беседы ловят каждое слово. Опытные соглядатаи, ничего не скажешь. Всегда нос по ветру. Даром, что ли, так славятся ромейские дипломаты? Их, говорят, годами учат в специальных школах, так что тягаться с ними в интригах не может никто. Хотя главное достоинство в таких делах известно со времен незапамятных: «Держи рот закрытым, а уши открытыми».
        Один из греков щедрой рукой налил полный стакан драгоценного кипрского и протянул хозяину:
        - Выпьем за доброе старое время!
        Мне стало интересно. Эти люди ничего не делали просто так. Чего ему надо?
        - Не слышно ли, когда франки вернутся в Тану?
        Вон оно что! Постоялый двор - такое место, куда слетаются сплетни со всей степи. Нужно только развязать язык хозяину. Да и то сказать, сами же греки говорили, что других ворот в Орду, кроме Таны, нет.
        - Лет восемь назад вроде все стало налаживаться. Даже консул венецианский приехал. На моем дворе и жил, не в караван-сарай же ему заселяться. Уже и грамоту от хана получили. А тут чума!
        Хозяин с досады стукнул по лавке:
        - Потом, только первые купцы стали прибывать, так эта беда с уртакчи, которых на генуэзском корабле пограбили. У них ведь не только свой товар был. Все, кто большими деньгами здесь ворочает, всегда в доле с эмирами, а то и с самим ханом. Без хорошего покровителя в наших краях заморскую торговлю не потянуть. Потому хан сразу так рьяно и вступился за этих купцов. Приказал хватать всех венецианцев с их товарами.
        - Значит, в последнее время никакие послы к хану не проезжали?
        - Рано еще, навигация только началась. Может, немного погодя кто прибудет.
        Похоже, хозяин уже догадался, почему его расспрашивают, и стал держать ухо востро. Тоже не лыком шит.
        После бани и сытного обеда меня разморило. Я вспомнил про свою комнату, где меня впервые за два месяца ожидала удобная постель на широкой лежанке, где не будет качать, а над головой не будут топать матросы. Тем более что почивать мне там предстояло в тишине и одиночестве. Пока мы блаженствовали в бане, Симба перебрался в летний амбар во дворе. Там было проще не мозолить глаза, да и спать вольготнее. Вместо жестких лежанок солома, застеленная войлоком. Прохлада и свежесть.
        Вторая комната, снятая мной, теперь освободилась, и туда перебрался Мисаил. Баркук уже побывал на кухне, где набрал для себя и Симбы провизии. Он оказался юношей очень смышленым и расторопным. На посылках неизменно летел бегом, старательно таскал все наши мешки и сумки, почти совсем разгрузив Симбу. Африканцу он явно пришелся по душе. Хотя оба они очень плохо говорили по-гречески. Симба, правда, немного знал кипчакский - годы пребывания в школе, где обучались будущие мамлюки, не прошли даром.
        За обедом меня напоили медом. Узнав, что я мусульманин, хозяин сразу предложил мне его вместо вина, заверив, что мои местные единоверцы относят его к дозволенному. Уже потом я узнал, что он немного покривил душой - насчет дозволенности медового напитка у здешних мусульман существуют немалые разногласия, разрешить которые не удается по причине того, что питье это приготовляют по разным рецептам. В зависимости от чего он бывает хмельным или нет.
        Крепкий сон этот напиток обеспечивал в любом случае. Размякший в бане, объевшийся и напившийся дремотным медом, я заснул, едва растянулся в своей комнате на целой охапке мягчайших войлоков. Клянусь, по качеству выделки они не уступали лучшим верблюжьим коврам моего родного Каира.
        Спал я так крепко, что даже не услышал шума снаружи. Меня разбудил Симба. Известным только ему способом он отодвинул запор, которым моя дверь была закрыта изнутри, и потряс меня за плечо:
        - Мисаила забрали! - понизив голос, сказал он, едва я открыл глаза, слипшиеся от глубокого сна.
        Симбу я узнал по голосу. В комнате и проходе за его спиной был плотный мрак.
        От неожиданности я оцепенел. Единственное, что до меня дошло, - это то, что на нас напали. Симба пояснил, что во двор пришло несколько человек, потом он видел, как они вывели Мисаила и увели с собой. За воротами их ждало несколько всадников.
        - Они говорили о чем-то с хозяином. Он им светил фонарем.
        Немного помолчав, Симба добавил:
        - Они явно не хотели шуметь. Тебе нужно поговорить с хозяином, - произнес он, заметив, что я продолжаю сидеть не шевелясь, и настойчиво потянул меня за руку. Я так и выскочил во двор полураздетым вслед за ним.
        Хозяина мы увидели сразу - он все еще держал в руке горящий фонарь. Стояла глубокая ночь. Мир спал, и единственным светом во тьме были молчаливые звезды. Хозяин выглядел ошарашенным не меньше нашего:
        - Стража. С повелением от начальника таможни Ак-ходжи. Он командует, пока эмира нет. Спросили меня, где франк, который прибыл с ромеями. Велели ему следовать за ними. Вы же после полудня были у них на пристани. Зачем им понадобилось среди ночи вламываться на постоялый двор и будить людей? До утра даже не подождали.
        Похоже, его недоумение было искренним.
        Мы прошли в комнату Мисаила. Там была только разбросанная постель. Все его вещи собрали и унесли.
        - Хорошо, что сумку со снадобьями и прочим добром мы забрали к себе, - шепнул Симба. - Не перепрятать ли ее на всякий случай?
        Было заметно, что он в такой же растерянности, как и я. Как поступить? Ночью, в незнакомом городе, среди неизвестности. Мне сразу вспомнились слова деда: «Не суй свой нос никуда. Твое дело - подать жалобу местной власти». Боюсь, это единственный разумный совет, который мне сейчас нужен. Оставалось дождаться утра.
        О том, чтобы уснуть, нечего было даже думать. Усевшись на скамью у ворот, я поднял глаза к небу. Оно было чужим. Где-то там за горизонтом скрылась моя путеводная Сухейль, зато суровая Альрукаба все выше поднималась над Страной Мрака. Какую подсказку я могу найти в этих таинственных письменах? Может, надо мной насмехается двуличная Звезда Дьявола? Но ее не было на небе. В эту пору она уходит куда-то за горизонт, чтобы появиться вместе с осенними звездопадами. Почему-то эта мысль меня успокоила.
        Скоро взойдет солнце, я отправлюсь к здешнему правителю и потребую объяснений. Ведь слава о правосудии в царстве Джанибека достигает даже Египта.
        Рядом бесшумно выросла темная фигура Симбы. Его голос был печален:
        - Баркук сбежал.
        - Может, просто испугался стражи? Или куда отлучился?
        - Он прихватил с собой мешок с едой. Там были лепешки, баранья нога, бутыль с вином. Видно, решил, что подвернулся очень удобный случай.
        - Разве он неправ? - Меня это почему-то развеселило. - Действительно, ловить его - это самое последнее, что мы сейчас будем делать.
        - Мы его не обижали.
        - Птичка упорхнула, едва дверца ее клетки осталась открытой. Значит, ей свобода милей.
        «Плохой из тебя вышел работорговец», - сказал бы сейчас дед в той свойственной ему манере, когда нельзя было понять, говорит он серьезно или шутит.
        Так и сидели мы с Симбой молча, слушая тишину и редкую перекличку ночных сторожей. Сидели недолго. Скоро начали блекнуть звезды на востоке и по всей округе в предутренних сумерках запели петухи. Однако не успели муэдзины прокричать утренний призыв на молитву, как в воротах появился Баркук.
        На плече у него красовалась та самая сумка, а ноги, несмотря на утренний холод, были босы.
        Оказалось, он был единственным, кто не растерялся от неожиданности. Едва увидев, как стража уводит Мисаила, парень немедленно устремился вслед за ними. Чтобы двигаться бесшумно, бывалый горный охотник снял обувь. Да еще предусмотрительно прихватил мешок с едой на случай, если путешествие окажется долгим. Так и следовал за стражей, таясь во тьме.
        Ночь стояла тихая, разговор было слышно за сотню шагов, поэтому Баркук сразу разобрал, что некоторые нукеры говорят на его родном языке.
        Двор, в который привели Мисаила, как потом выяснилось, был местопребыванием здешнего эмира по имени Хаджи-Черкес. Окна прятались за ставнями, но сквозь них изнутри пробивался свет. Кто-то дожидался прихода Мисаила. Ворота не заперли, и через них просматривался двор.
        Вскоре свет в доме погас, началась недолгая суета, а затем все всадники уехали, оставив одного скучающего караульного. Вот тут в голове у Баркука и созрел замысел. Он подошел к караульному и заявил, что принес еду своему задержанному хозяину. Заявил на своем родном языке и не ошибся. Караульный оказался земляком. Сначала он посмеялся над тем, какой преданный слуга у задержанного, велев приходить, когда рассветет и прибудет начальство. Потом, как водится, разговорились про родные края. Общих знакомых не нашлось, но стражник не раз слыхал про село Баркука. Сам он уже лет десять не бывал в тех местах: еще до чумы подался на службу к Хаджи-Черкесу и вот теперь оказался вместе с ним в Тане. Сам эмир тоже с Кавказа, франки называют его Зикх-бей. Поэтому в свои отряды он набирает по большей части земляков. Сейчас к нему сильно благоволит сам хан Джанибек, намеревающийся поумерить пыл своих монгольских эмиров, в войске которых служат кипчаки.
        В этом месте рассказа мне сразу подумалось, как тесен мир и как похожи все его беды и проблемы. Совсем недавно мне рассказывали о противостоянии кипчакских и черкесских мамлюков в Египте, лежащем за много недель пути отсюда. Истину говорят мудрецы: что вверху, то и внизу.
        Между тем Баркук, немного поболтав с земляком, посетовал, что холодная баранина не самое вкусное блюдо и, коль еду господину нельзя передать до утра, лучше и принести ему что-нибудь свежеприготовленное. Тепленькое. А баранью ногу с лепешками нужно съесть сейчас. Оказалось, что сослуживцы стражника отправились на ночной объезд застав и вернутся не скоро, так что предложение было принято с восторгом. Кстати оказалось и вино. Разговор сразу пошел веселее.
        Стражники вообще люди осведомленные. На них обычно не обращают внимания, их не замечают, привыкнув к их присутствию, как к наличию воздуха или неба. Они же все слышат и все видят, зачастую примечая даже то, что, может быть, укрылось от глаз и ушей постороннего непосвященного наблюдателя.
        Оказалось, что Мисаила схватили вовсе не по приказу Ак-ходжи, как сказали на постоялом дворе. «Кто он такой, этот надутый ишак, чье дело взимать плату с купцов и следить, чтобы они не утаивали товар?». Здесь власть и рука хана - эмир Хаджи-Черкес. Сейчас его замещает наиб. Он и отдал приказ об аресте. Явился среди ночи. Потом дожидался, пока приведут Мисаила, чтобы побеседовать с ним. Велел держать его под замком и строго-настрого запретил кого-либо к нему допускать.
        Краем уха стражник слышал, что пленником интересуется эмир Алибек. Его людей наиб не велел в свое отсутствие даже пускать во двор. Заявил, что делом будет заниматься сам Ходжа-Черкес, к которому уже послан гонец. Это было сказано, еще когда стража только отправлялась на постоялый двор за Мисаилом. И про Алибека тоже. Как будто наиб опасался, как бы его люди не отбили пленника.
        Пронырливый Баркук не мог не спросить, кто такой Алибек и что за дело ему может быть до Мисаила. Оказалось, очень могущественный эмир из знатного и старого монгольского рода. А вот что за дело - неведомо. Алибек всегда вел дела с франками. Но, по всему видать, дело нешуточное. Стражник слышал, как после беседы с Мисаилом наиб велел немедленно привести к нему начальника почты. Это посреди ночи! Значит, кому-то нужно срочно отправить очень важное письмо.
        XVII. Утро вечера мудренее
        Сообразительность и находчивость Баркука меня не только поразила, но и пристыдила. Неграмотный пастух, ничего не видевший и не знавший, кроме своих овец на горном лугу, проявил ум и решительность, добившись при этом немалого успеха. Его глаза и сейчас горели желанием действовать.
        В то же время знаток коварных ухищрений и злодейских приемов, воспитанник грозных исмаилитских фидаев Симба в растерянности сидел на скамье рядом с человеком, не один год изучавшим несущие мудрость науки под руководством величайших ученых подлунного мира, и ощущал, наверное, себя таким же олухом, как я.
        - Этот парень далеко пойдет, - только и сумел он промолвить.
        Меня же охватил жгучий стыд. Чему и зачем я учился столько лет, если все мои знания не дают никакого преимущества в этой жизни? Нужно было срочно что-то делать, чтобы спасти авторитет науки и славной школы Аль-Азхар хотя бы в собственных глазах. Но в голову ничего не приходило.
        Мысль о том, что для действий мне просто недостаточно сведений, показалась вполне разумной. Прежде всего нужно было побольше узнать у нашего хозяина, кто таков этот таинственный эмир Алибек. Кроме того, мне очень пригодится добрый совет такого опытного и умудренного в запутанных делах человека, как патриарший посланник. Он ведь не впервые в здешних краях.
        Хозяина я отыскал скоро. Как и всякий торговый человек, он не привык спать долго и появился во дворе с первым призывом муэдзина. Про Алибека сказал, что тот в здешних краях важный человек, дед которого при Узбеке был наместником Крыма, но сейчас его родню потеснили природные Чингисиды, принадлежащие к Золотому роду. У них издавна было много дел с купцами Сугдеи, Каффы и Таны. Тану он назвал Азак, на здешний манер. Немного подумав, добавил, что Алибек вроде как водит шашни с генуэзцами. Добавил, думаю, не зря. Это имело какое-то значение, мне пока непонятное.
        «Ищи противоречия! - вспомнилось поучение моего учителя философии, верного поклонника диалектики. - Именно они являются источником перемен и путем обретения истины». Помощник эмира не велел допускать людей Алибека к Мисаилу.
        - А Хаджи-Черкес тоже водит шашни с генуэзцами?
        - Эмир - человек военный и мало интересуется торговыми делами. Поэтому его сюда и поставили. Чтобы не держал ничью сторону.
        Пробуждения моих греческих спутников пришлось ждать довольно долго. Хоть они и не пили вчера снотворный мед, однако обилие вина имело, видимо, не менее сильные последствия. К моему рассказу ромей отнесся со всей серьезностью:
        - Для того чтобы взять под стражу иностранца, имеющего грамоту патриарха, должны быть очень серьезные причины. Тот, кто это делает, сильно рискует. - Он с любопытством посмотрел на меня. - Интересно, чем мог привлечь подобное внимание твой спутник?
        Потом успокоил:
        - В любом случае, ему ничего не грозит до прибытия эмира. Ты думаешь нанести визит его помощнику?
        Я кивнул.
        - Тогда обязательно возьми с собой грамоту патриарха. Если потребуется, можешь послать за мной. Я подтвержу, что ты выполняешь его поручение. - Он вздохнул: - Плохо, что вы не священники и не монахи. Тогда вас вообще не осмелились бы тронуть, не обратившись к местному епископу. При Узбеке иммунитет распространялся и на церковных слуг, но при Джанибеке стало строже.
        Грек так и сказал «иммунитет». По-латыни.
        - Думаю, с приездом эмира все разъяснится, - закончил он.
        Пора было собираться к наибу.
        Вспомнив слова хитроумного Баркука, я запасся целой корзиной самой свежей провизии, заботливо приготовленной нашим хозяином. Тот даже положил побольше орехов, пояснив, что грызть их - самое лучшее развлечение при бесцельном сидении. Иметь дело со столь знающим и предусмотрительным человеком было приятно.
        Для самого наиба я прихватил изящный стеклянный флакон с изысканным благовонием, которое мой дед использовал обычно для подарков самым знатным дамам.
        Надев вышитый серебром драгоценный халат, я отправился на встречу в сопровождении Баркука, которого тоже нарядил в собственный дорогой кафтан, придавший бывшему пастуху совершенно ослепительный вид. Мальчик сразу заважничал и выпятил грудь. Даже корзинку он теперь нес, как будто это были по меньшей мере императорские регалии.
        Наиб встретил меня с наивысшим почтением. Едва ему доложили о визите, он выбежал навстречу и сам проводил нас в комнату. Выставив писца, помощник эмира предложил мне сесть на низенькую скамью, застеленную разноцветным войлочным ковром, а сам остался стоять. Это был невысокий человек с молодым лицом, седой бородой и хитрыми глазами. Несмотря на всю его выдержку, сразу было заметно, что он чего-то боится. Не зря ромей сказал, что схвативший Мисаила человек сильно рискует.
        На протянутую мной патриаршую грамоту он даже не взглянул, сделав протестующий жест:
        - Я прекрасно знаю, кто передо мной. Поверь, меня очень огорчает, что так вышло.
        - Почему схватили моего клиента? Он достойный человек, который не делал ничего дурного.
        - Донос, - развел руками наиб, словно оправдываясь. - Разумеется, я не стал бы хватать человека, да еще и находящегося под защитой церкви, среди ночи, если бы не серьезные обстоятельства, заставившие меня это сделать. Я просто принял меры. Что делать, будет решать эмир, которого уже уведомили.
        - В чем обвиняют моего клиента?
        - В том, что он прибыл сюда совсем не для того, что сказано в сопровождающей грамоте. Он ведь франк. Сторонник папы. Как он может служить константинопольскому патриарху? Честно говоря, я плохо разбираюсь во всех этих тонкостях и никогда бы не заподозрил неладное. Но от меня потребовали его ареста очень уважаемые люди.
        Меня так и подмывало спросить про Алибека, но я сдержался. Незачем показывать лишний раз свою осведомленность. Не хватало еще вызвать лишние подозрения. Гораздо лучше оставаться простаком, случайно попавшим в переделку. Я постарался как можно искреннее выразить свое недоумение:
        - Я ведь тоже не отношусь к пастве константинопольского патриарха. Я даже не христианин. У меня со святейшим торговые дела. Вот он и снабдил меня грамотой, чтобы настоятели храмов и монастырей оказывали мне всяческое содействие. Мои предки издавна торгуют благовониями. Мы подданные султана Египта.
        - Султан Египта - верный союзник нашего хана. Его подданным нет никакой необходимости тайно проникать в наш улус. Им здесь всегда рады. А вот венецианцев приказано брать под стражу.
        Испугавшись, что мне сейчас снова начнут рассказывать про злодейский захват татарских купцов на генуэзском корабле, я поспешил возразить:
        - Мисаил не венецианец. Он каталонец.
        - Он называет себя Мисаил из Пальмы. Этот город находится во владении короля Арагона. Сейчас идет война. Арагон воюет против Генуи в союзе с Венецией. Вы знаете про это?
        У меня появилось неприятное ощущение, что я ступаю на подпиленную доску.
        - У нас в Египте торгуют и генуэзцы, и венецианцы, и множество других купцов со всего света. Сам я вообще по пути сюда посетил Кипр, король которого воюет с нашим султаном. Торговцев царские дела не касаются. И почему ты говоришь «вы», кого имеешь в виду?
        - Этот человек давно служит у вас?
        - Еще его отец был компаньоном моего деда. Он родился и вырос в Египте. Мисаилом из Пальмы его называют в наших краях, потому что он учился в этом городе. Уехал оттуда шесть лет назад, после чумы. Его родители умерли, а сам он не захотел наследовать долю своего отца в торговом деле.
        Наиб долго молчал, словно ожидая, не скажу ли я что-нибудь еще. Потом испытующе вперил в меня взгляд. Было видно, что он колеблется. Даже заговорил с заметным усилием:
        - А кто была его мать?
        Только теперь до меня дошло. Ну конечно! Мисаил уже наверняка сказал ему про своих знатных родственников в Золотой Орде.
        - Его мать была из знатной семьи, родом из ваших краев. Ее звали Райхон. Она тоже умерла в чуму. Дед Мисаила приезжал с посольством в Каир и там скончался. Его похоронили недалеко от усыпальницы любимой жены великого султана Насира. Она ведь тоже была из здешних краев.
        По лицу наиба пробежала улыбка облегчения. Похоже, он услышал то, что хотел. Это хорошо. Ведь решение эмира, когда тот вернется, будет во многом зависеть от доклада этого человека. Самое время завоевывать его расположение.
        - Мой дед много лет поставляет благовония женам самого султана. Вот этот аромат особенно любила великая царица Тогай. Думаю, твоя супруга тоже оценит его по достоинству.
        Я протянул флакон. Однако реакция наиба оказалась неожиданной. Он сразу насторожился, внимательно уставившись на подарок. Осторожно, словно опасную вещь, взял флакон и спросил, поднеся его к лицу:
        - Наверное, это редкость, которую нельзя просто купить в лавке на базаре?
        Пришлось изобразить насмешливое негодование:
        - Такую вещь вообще нельзя купить. В свое время это благовоние покупала лишь царица Тогай. После ее кончины мой дед только дарит его. Избранным. Женщины ревнивы и ценят исключительность.
        - В прошлом году мне рассказывала про это благовоние моя жена. Им хвасталась в бане жена одного эмира.
        Мне не было нужды скрывать волнение. Вскочив, я воскликнул:
        - Значит, его подарил мой брат! Брат, которого я ищу!
        Наиб, мягко улыбаясь, бережно взял меня за руку. От былой настороженности не осталось и следа:
        - Теперь все встало на свои места. Что ты собираешься предпринять?
        - Прежде всего подать эмиру просьбу выяснить судьбу моего брата.
        Наиб удовлетворенно кивнул:
        - Можешь рассчитывать на его всемерную поддержку. Но сразу могу сказать, вряд ли он сможет чем-то помочь. Купец Омар из Каира (так ведь звали твоего брата?) уехал из Таны осенью, и больше ничего о его судьбе мы не знаем. Подорожная грамота ему была выписана в город Мохши.
        Он наклонился ко мне и зачем-то таинственно понизил голос:
        - Дошли известия, что он пропал.
        - Пропал? По пути?
        - Он благополучно добрался до Мохши и пробыл там некоторое время, а потом исчез. Что с ним стало, неизвестно. Я ведь уже говорил, что Хаджи-Черкес вряд ли сможет тебе помочь. И совсем не потому, что мы безучастно относимся к судьбе твоего брата. Исчезновение иноземного купца - очень важное происшествие. Особенно когда у него нет здесь родственников или земляков, которые могут подать жалобу. В таком случае защитником интересов человека, вполне вероятно, ставшего жертвой преступления, становится сам хан. Насколько я знаю, об исчезновении египетского купца Омара эмир Мохши докладывал самому Джанибеку и тот присылал специального посланника с золотой пайцзой расследовать это дело. Знаешь, что такое золотая пайцза? Это доверенность самого хана, перед которой даже эмиры склоняются в знак послушания.
        - Выходит, мне нет смысла подавать прошение? Коли расследование уже проводилось.
        - Это решать тебе. О судьбе своего брата ты вряд ли узнаешь больше, чем я сейчас сказал. Но ведь тебя, наверное, интересует и судьба его имущества. Помнится, он привез с собой очень большой груз ладана. Запись есть у Ак-ходжи на таможне. Если мне не изменяет память, этот товар был оценен в пятьсот сумов. Я хорошо это запомнил, потому что тогда возникли проблемы с оценкой. Были разные мнения. Кое-кто говорил, что этот ладан в Царьграде стоит в два раза дороже. В конце концов решили брать пошлину весом. Потом полученную долю мне приказали отправить в Гюлистан. Ко двору.
        Значит, о том, что Омар занял большую сумму денег, наиб не знал. Как не знал и того, что выручку за ладан он отдал приехавшим с ним купцам. Тем не менее мысль поинтересоваться судьбой его имущества показалась мне здравой.
        - В любом случае, решать будет хан, - подытожил собеседник, - Хаджи-Черкес просто перешлет ему твое прошение. Скорее всего, Джанибек велит разобрать твое дело эмиру Мохши.
        - Это далеко? - сразу тоскливо засосало у меня под ложечкой.
        - Недели две-три пути, как повезет. Сейчас на реке большая вода, идти против течения тяжело.
        После этого он велел привести Мисаила. Меня это несколько удивило, я ведь даже не просил ни о чем подобном.
        Тот был бодр, свеж и совсем не выглядел испуганным или подавленным. Наиб не мешал нам общаться, не вмешавшись в разговор ни единым словом. Но из комнаты не вышел. И корзинку с провизией осмотрел.
        Мисаил сказал, что у него все в порядке. Как только он сказал про свою татарскую родню, с ним стали обращаться с величайшим почтением.
        - Как дедушку твоего звали? - вспомнил я. - Здесь это, по всему видно, очень важно. А я припомнить не мог. Сказал только, что важный вельможа.
        - Урук-Тимур. А сына его звали Мохаммед-ходжа.
        Когда Мисаила увели, наиб осторожно пояснил:
        - Мохаммед-ходжа был здесь эмиром. Как теперь Хаджи-Черкес. А Урук-Тимур был начальником ханской охоты. Третий человек после беклярибека и визиря.
        Про нынешних родственников Мисаила он почему-то не обмолвился. Нетрудно было заметить, что он чего-то опасается.
        - У меня к тебе просьба, - вымолвил он наконец. - Не выходи пока с постоялого двора. Не нравится мне вся эта история.
        - А уж как мне она не нравится! - не удержался я.
        Наиб не принял шутливого тона. Он остался серьезным и даже посуровел:
        - Мне донесли, что к нам прибыл подозрительный чужеземец. Франк, родом из Арагона. Вполне возможно, что венецианский соглядатай. Дело житейское. Проследить за таким не мешает. А прямо следом за тем ко мне пришли и рассказали, что в его вещах видели драгоценный перстень, по виду огромной цены. Зачем соглядатаю таскать с собой такую вещь? По всему выходит, здесь замешано что-то важное, - он усмехнулся, - или кто-то важный. Послал я людей за ним присмотреть. И вдруг меня среди ночи будят. Оказалось, в город приехал сын одного здешнего важного эмира. У них здесь двор, ничего вроде особенного. Только почему так поздно? После полуночи. Стража сказала, приезжие неслись во весь опор, издалека топот было слышно. Значит, полночи скакали. Что за спешка? И то сказать - никогда такого не было. Вот и решили на всякий случай мне доложить. Мало ли… Собрался, поехал к нему на двор, спросил, не случилось ли чего? Нет, говорит, все хорошо. Смотрю: лошадей не расседлали, тетива на луках натянута. Значит, еще куда-то собираются, а пока чего-то ждут. Поехал я обратно, и тут мои стражники на улице нос к носу столкнулись
с несколькими здешними лихими парнями. Из тех, что не упускают, если что плохо лежит. По всему видать, ехали они на эмирский двор. Значит, позвали их. Этих ребят на хорошее дело не позовут. Вот тут мне и вспомнился твой спутник с его перстнем. Уж не по его ли душу?
        - Почему сразу он?
        - Потому что каталонец. А этот эмир с генуэзцами дружбу водит. Ты купец, тебе все эти чужие дрязги непонятны, только генуэзцы с венецианцами здесь издавна враждуют. В Тане у них даже кварталы разные были. Война ведь не только на море идет. По разным темным углам не меньше битв происходит, про которые никому не ведомо. И крови там льется ненамного меньше. Кого только в эти тайные распри не втягивают. Наши тоже в стороне не остаются. У всех франков есть свои сторонники.
        Он махнул рукой:
        - Разбираться с этим долго. Здесь столько узлов напутано, что резать замучишься, не то что развязывать. Да и не нашего это ума дело. Только пусть они своими грязными делами занимаются где-нибудь в другом месте. Вот я и решил твоего друга под стражу взять. Пусть до приезда эмира у меня под охраной посидит. А уж эмир, как прибудет, сможет охладить слишком горячие головы. Не ошибся я. Дело-то оно видишь куда повернуло. Как он мне сказал, что его дедом был Урук-Тимур, я среди ночи начальника почты поднял, чтобы он ни свет ни заря отправил весточку. Об этом пока ни одна живая душа не знает, кроме меня да вас обоих. Потому как нет в наших краях человека могущественнее, чем родной дядя твоего товарища.
        XVIII. Старый меняла
        Прав оказался мой каирский наставник в диалектике. Противоречия есть главная причина перемен, а вражда - неизменный двигатель действия. Идущая за морями война Венеции и Генуи докатывалась и сюда. Во всяком случае, помощник здешнего эмира относился к ней очень серьезно. Он даже лично проводил меня до постоялого двора.
        Внешне это выглядело вполне благопристойно - он посетил Патриарших посланников, поинтересовавшись, хорошо ли они устроились и не терпят ли в чем нужды. Заверил, что эмир будет уже совсем скоро. Пообещал прислать баранов и лучшей муки. А едва он выехал со двора, в воротах появились новые постояльцы. Два рослых и угрюмых черкесских купца, похожих больше на разбойников с большой дороги. С ними была дюжина слуг такого же грозного вида, вооруженных словно в военный поход. Они заселились в большой амбар во дворе, причем двое сразу уселись на скамью возле ворот и принялись молча грызть каленые орехи.
        Прошло совсем немного времени, и все вокруг погрузилось в сладкую весеннюю дремоту. Греки отправились в церковь, заселившиеся черкесы ничем не выдавали своего присутствия, улица за воротами была пустынна. Отдаленный шум доносился сюда, на окраину, откуда-то с реки, от пристаней, вся остальная здешняя жизнь попряталась по дворам. Даже повар, хлопотавший за амбарами у печи под навесом, выдавал свое присутствие только запахом лепешек и жареного мяса.
        В бескрайнем небе парил коршун.
        Если тебе нечем заняться в такую пору, то ты неизменно попадаешь в сладкие объятия лени. Лучшего места для этого, чем прохладный полумрак амбара, через щели которого прорезаются солнечные лучи, просто трудно придумать. Я расположился на толстом войлочном ковре, куда расторопный Баркук притащил горячих лепешек и кувшин простокваши. Спешить было некуда, и мы с Симбой неторопливо обсуждали произошедшее.
        - Доносчики были, скорее всего, из бани, - сделал вывод мой искушенный во всяких тайных хитростях слуга. - Где еще можно было увидеть перстень? Только покопавшись в вещах. Да еще ты говоришь, что Мисаил беседовал там с хозяином по-своему. Кто еще мог догадаться, что он каталонец?
        - Подслушать могли, - встрял неугомонный Баркук. - Когда ты с этим помощником эмира говорил, вас тоже подслушивал человек из соседней каморки. Там специальное отверстие для этого.
        Воистину пронырливости этого юнца нельзя было не удивляться.
        - Какой он был из себя?
        - Немолодой такой. Благообразный. В чалме.
        - Думаю, вряд ли он мог очутиться там без ведома наиба, - почесал нос Симба. В полумраке амбара он отвернул платок, закрывавший лицо. - Наверняка это был толмач, знающий арабский язык. Ты же ведь не просил свидания с Мисаилом? Наиб сам велел его привести. И человека на всякий случай посадил, чтобы тот подслушал разговор, если бы вы вдруг перешли на арабский, понадеявшись, что наиб его не понимает.
        Если кто сейчас подслушивал этот наш разговор, то он ум себе сломал. Я говорил по-арабски, Симба отвечал мне по-кипчакски, а Баркук, из уважения ко мне, изо всех сил коверкал греческий. Наверное, мне тоже нужно стараться больше говорить на кипчакском. Чувствуется, в этих краях я надолго.
        - Для всякого рода соглядатаев баня - самое лучшее место, - продолжал между тем Симба, - даже лучше, чем постоялые дворы. Редко кто не посетит ее хотя бы разок. А там и цирюльники-болтуны, и веселые девицы. Человек как раз расслабляется, от забот отрешается. Опасность перестает чувствовать и осторожность теряет. Кроме того, одежду и вещи можно перетрясти.
        - Но ведь весточку наибу и тому самому эмиру из степи подали разные люди.
        - Думаю, он знает, кто это сделал. Скорее всего, доносчик из бани торгует сплетнями и горячими новостями направо и налево. Эта весть была интересна тем, кто хочет знать, что в Тану прибыл венецианский лазутчик. А ты сам говорил, мол, хозяин нашего двора особо отметил, что некий эмир Алибек водит дружбу с генуэзцами.
        Грозный голос снаружи прервал нашу беседу:
        - Ты не меня, случаем, ищешь?
        Прямо посередине двора один из приехавших черкесских купцов невежливо преградил путь какому-то крепкому мужчине в сером кипчакском кафтане. Рука вопрошавшего угрожающе лежала на рукояти сабли.
        - Я ищу каирского купца из дома Тарик, - как можно почтительнее отозвался пришедший, - который приехал вчера с посольством из Царьграда. Его хочет видеть мой хозяин, почтенный Касриэль бен Хаим.
        Кивком головы он указал на ворота, за которыми виднелись красивые крытые носилки, возле которых стояли еще трое таких же крепких парней, как он, в точно таких же кафтанах. Я разглядел плотные занавески, скрывавшие сидевшего внутри. Они тоже были серого цвета.
        Наиб просил никуда не отлучаться со двора и никого не принимать. Однако прозвучавшее только что имя показалось мне знакомым. Где я мог его слышать? Симба решительно отстранил меня рукой от входа в амбар и шагнул наружу. Платок уже снова надежно укрывал его лицо.
        - Твой хозяин ищет моего господина? Он отдыхает после визита к помощнику эмира.
        Эти слова достигли слуха сидевшего в носилках. Занавески раздвинулись, и наружу медленно вылез невысокий плотный старик в длинном просторном кафтане. Что это старик, было видно сразу. Едва он коснулся земли, один из сопровождающих поддержал его под локоть. Другой подал небольшой легкий посох. Однако, размяв затекшие ноги, старик довольно бодро зашагал навстречу Симбе, дружелюбно улыбаясь:
        - Думаю, твой хозяин слышал мое имя. Он легко его вспомнит, если перенесется мыслями в Каир на пару месяцев назад. В тот момент, когда беседовал со своим дедом.
        Гром, ударивший прямо сейчас с ясного неба, не ошеломил бы меня сильнее, чем эти слова. Кто здесь, в двух месяцах пути от Каира, мог знать о нашей беседе? Джинн? Но передо мной стоял насмешливо улыбающийся старичок в серой забавной шапочке, покрывавшей совершенно лысую голову. Таким же серым был его кафтан. Только коротко постриженная борода была ослепительно белой. Старик подал знак сопровождающим ожидать его за воротами и уверенно направился ко мне.
        - Принеси какую-нибудь скамью, - не терпящим возражения тоном обратился он к Симбе, - мне тяжело сидеть на земле.
        Пребывание в царстве Джанибека уже приучило меня обращать внимание, на каком языке говорит человек. Старик говорил на кипчакском. Однако, усевшись на скамью посреди амбара, он сразу перешел на арабский.
        - Это язык моего детства и юности, - словно оправдываясь, произнес старик, - язык моей родины. Сам я из Багдада. Безусым юнцом, намного моложе тебя, я сменил его беспокойную роскошь на правосудие и процветание улуса Джучи. Скоро уже шестьдесят пять лет, как моя жизнь проходит под сенью могущества Золотой Орды. Хотя в те времена и слов таких не знали.
        Сколько же лет этому старцу? По всему выходит, никак не меньше восьмидесяти.
        - У тебя нет какой-нибудь весточки для меня? Я приехал сам, подумав, что помощник эмира запретит тебе покидать постоялый двор. Вижу, он всерьез обеспокоен твоей безопасностью. Думаю, у него для этого есть серьезные основания.
        Только теперь я вспомнил, где слышал его имя. Это был тот самый меняла, который переслал заемное письмо Омара в Каир! Для него у меня действительно имелось послание.
        - Мне следовало навестить тебя еще вчера, - вдруг засмеялся старик, указывая рукой на Симбу и Баркука. - Меня попутали эти двое. Я ждал трех путников, один из которых чернокожий. Поэтому мои люди не обратили внимания на четверых, один из которых замотал лицо платком. Только сегодня, когда мне рассказали о ночном переполохе, я понял, кто вы.
        В Каире еврея всегда легко узнать по желтой чалме или колпаку. Говорят, раньше и штаны требовали носить этого цвета, но сейчас строгости стало меньше. Больше всего от таких порядков страдали христиане. Им полагалась синяя чалма или шляпа. А синяя краска самая дорогая.
        - Пока твой слуга ходит за письмом, - продолжал улыбаться старик, - раскрою тебе секрет моей проницательности. Хотя, если честно, даже не хочется тебя разочаровывать. Так приятно порой ощущать себя таинственным волшебником, для которого нет преград и которому ведомо скрытое и отделенное целыми странами и месяцами пути. Помню, как я расстроился, когда узнал, что маг, достававший на багдадском базаре деньги из пустой шапки, просто прятал их предварительно в потайном мешке.
        Мне этот старик сразу напомнил деда. Прежде всего манерой разговаривать. Всегда казалось, что он шутит и говорит о чем-то несущественном. Однако я давно усвоил, что подобное легкомыслие обманчиво.
        - Разгадка в весточке, которую я получил до твоего приезда. Твой дед не на шутку перепугал каирского менялу, купившего заемное письмо Омара. Попасть под суд в качестве соучастника мошенничества, да еще и с возможным убийством - не самая большая удача. Когда стало известно, что в наши края отправляешься ты, чтобы выяснить истину, бедный еврей заподозрил худшее и задумался, как отвести от своей горемычной задницы грядущие неприятности. Прежде всего он решил предупредить меня.
        - Дед всеми силами старался, чтобы весть о поездке не опередила меня.
        - Думаю, он принял все необходимые меры предосторожности. Это понимал и меняла. Только, когда твоя голова висит на волоске, начинаешь искать самые необычные пути. Главное, найти калитку, которая открывает к ним доступ. Ты же слыхал про почтовую службу султана?
        Еще бы. Слухов об этой службе, подчас весьма зловещих, много ходило по каирским базарам и харчевням. В ее таинственные дела были посвящены многие преподаватели моего медресе. Под пристальный взгляд султанской почты неизменно попадали шакирды, прибывшие для обучения издалека, путешественники, побывавшие в чужих краях. И, конечно, купцы, ведущие дела с иноземцами. Доброжелательные писцы, умевшие много говорить, при этом ничего не сказав, старательно выспрашивали сведения о путях, обычаях, происшествиях, тщательно записывали каждую мелочь, вычисляя и безжалостно отметая всякие сказки и выдумки.
        Желанными гостями там были ученые мужи, искавшие разгадки тайнописи, любившие головоломки и умение скрывать очевидное. Этот мир голубятен и прекрасных птиц, круживших каждый день в голубом каирском небе, хранил за своими невзрачными глиняными стенами самые заветные тайны государства, доступ к которым имели лишь избранные. Нередкими гостями там были визири, эмиры, а порой и султаны. Видимо, менялы тоже проделали туда свою укромную калиточку.
        - Знатоки утверждают, что египетской почте нет равных, - осторожно подтвердил я.
        - Это они еще не все знают, - добродушно рассмеялся старик, - хотя любого спроси, скажет: лучшие почтовые голуби - египетские. Сам понимаешь, правителю всегда важно знать, что делают и замышляют враги. Надежные соглядатаи сидят везде, и голубк? для них самое верное подспорье. Дело это, само собой, тайное, и даже имена этих людей известны немногим. Главное, что они есть. Есть в Персии, есть в Трапезунде. В случае нужды письмо из Каира может быть доставлено туда всего за неделю. Если хорошо заплатишь. А от Трапезунда искусный лодочник за несколько дней доберется до Матреги.
        Выходит, весть обо мне достигла Таны, когда я еще плыл в Константинополь. Там было сказано, что прибудут трое, среди которых один чернокожий. Предусмотрительный Симба многих запутал своим платком на лице. Да и Баркук очень кстати появился, поменяв счет.
        Таиться теперь не было никакого смысла:
        - Здесь я всем чужой. Не знаю ни людей, ни обычаев. Мне не у кого попросить совета и помощи. Дед велел только подать прошение властям и больше ничего не предпринимать. Даже запретил совать куда-либо нос. Но мне уже говорят, что придется ехать куда-то в Мохшу.
        - Твой дед умный человек, ибо учит тебя осторожности. Можешь положиться на меня. Если мои слова и седины не внушают тебе доверия, то корысть не может обманывать. Кому, как не мне, выгодно, чтобы ты вернулся к своему деду живым и здоровым? Только это отведет от меня подозрение в мошенничестве.
        Он весело рассмеялся. Его слова показались мне очень здравыми.
        Тем временем Симба принес письмо от менялы из Каира и копии, сделанные по приказанию деда. Больше всего старику понравился рисунок дедовой подписи:
        - Я бы поручился, что это написано моей собственной рукой, - восхитился он, - даже сомнения не возникло бы. Такой искусный резчик - большая редкость. В наших краях за всю свою жизнь я встречал лишь одного, кто мог бы поспорить с ним в искусстве. - После чего решительно заявил: - Зови меня дядюшка Касриэль. Прежде чем я расскажу тебе начало всей этой истории, удовлетвори мое любопытство. За что схватили твоего товарища? Я знаю, это вызвало большой переполох, но даже не могу выдумать причину, по которой наиб решил задержать человека, имеющего церковную охранную грамоту.
        У меня не было иного выбора, кроме как полностью довериться этому человеку. В конце концов, мой дед дал письмо с просьбой о помощи именно к нему. Значит, мысль о корысти пришла не только в голову старого еврея. Утаивать я ничего не стал и подробно описал все свое путешествие. Как дед опасался почему-то генуэзцев, как я встретил на Кипре Савву, а потом познакомился с Киприаном, который помог получить патриаршую грамоту. Подробно описал посещение бани и беседу с помощником эмира. Дядюшка Касриэль остался доволен. Похоже, он оценил мою искренность.
        - Хан Джанибек, да продлится его царствование, очень мудро поступил, когда поставил сюда эмиром Хаджи-Черкеса. В этом городишке, где всегда всем заправляли торговцы, нужен именно такой правитель. Суровый и больше всего ценящий справедливость. У него нет родни ни в одном из правящих родов, он опирается исключительно на своих земляков с гор. Ты сам видишь, как они ревностно относятся к службе, - кивнул он во двор, где два черкеса у ворот лениво грызли орехи. - Будь уверен, в обиду тебя не дадут.
        - А Мисаил?
        - Думаю, с ним действительно произошло недоразумение. Его приняли за венецианского лазутчика. Просто всех взбудоражил его перстень. Наверное, он действительно очень ценный?
        - Когда-то королевский сын подарил его своей невесте, которая была наследницей императорской короны.
        - Тогда понятно, почему Алибек так переполошился. Такая драгоценность могла предназначаться только одному человеку. Самой Тайдуле. Слышал, кто такая Тайдула?
        Я осторожно кивнул.
        - Мудрено не слышать. Вот все и решили, что тайный посланец пробирается к ней. Потому и гнал коней Алибек полночи, хотя он уже староват для таких скачек. Только теперь у него руки коротки. Даже не потому, что Хаджи-Черкес ему не по зубам. Ему, по-хорошему, нужно наиба благодарить и отдариваться. Представляю, что с ним будет, когда узнает, во что чуть не ввязался. Дядя твоего Мисаила - сам великий эмир Кутлу-Буга. Наместник Крыма и хозяин всего этого края от Литвы и Венгрии до самого Итиля. Думаю, именно ему заслал наиб почтового голубка.
        XIX. Все дальше на север
        Мне так и не довелось увидеть воочию Хаджи-Черкеса. Судьбе было угодно, чтобы наши пути не пересеклись, скользнув совсем близко друг от друга по соседним улицам невеликой Таны. Однако образ этого человека запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Он запомнился мне своей решительностью, распорядительностью и умением резать запутанные узлы.
        Сколько царств рухнуло и судеб омрачилось из-за того, что в тяжелый час не нашлось такого человека!
        Хаджи-Черкес въехал в город уже после начала ночной стражи. С большим отрядом всадников, освещавших путь факелами. Топот копыт без единого человеческого возгласа был далеко слышен в засыпающей степи, отозвавшись глухой дрожью на притихших улицах. Его услышал даже я, лежа в запертой комнате без окон. А едва взошло солнце, как в нашем дворе появился посланец эмира с подорожной грамотой для патриаршего посольства. Не ожидавшему столь раннего гостя заспанному греку объявили, что Хаджи-Черкес не только желает счастливого пути, но и предоставляет корабль до города Бельджамена с необходимыми припасами, который уже ждет у пристани.
        - Похоже, нас спешно выпроваживают, - только и смог пробурчать посланник, приказав принести рукомойник, - мы ведь даже еще не посетили его и не предъявили свои грамоты.
        Покосившись на меня с подозрением, он добавил:
        - Никогда такого не бывало. Обычно приходится ждать пару дней. А чтобы корабль дали, да еще с припасами… В любом случае нужно поспешать. Эмир хочет, чтобы мы побыстрее убрались - пожалование нужно отрабатывать.
        Не успел я опечалиться, что придется распрощаться со своими попутчиками-ромеями, как в воротах появился Мисаил. Верхом, в сопровождении полудюжины всадников. Оказалось, ночь он провел в доме эмира в качестве почетного гостя. Поверх кафтана на нем был надет шелковый татарский халат.
        - Эмир подарил, - пояснил Мисаил, поймав мой недоуменный взгляд, - а тебе выдал проезжую грамоту до города Мохши, куда в прошлом году уехал Омар. Я сказал, что поеду с тобой, чем его здорово порадовал. Оказывается, родственник мой сейчас где-то очень далеко. В степи у венгерской границы. Раньше чем через месяц здесь не появится. И, по правде говоря, еще неведомо, захочет ли он со мной встречаться. Такой большой вельможа, что шапка валится, если сблизи смотреть. Мне же от щедрот Хаджи-Черкеса даны дорожные припасы для себя и спутников да почетный караул во главе аж с сотником. Вижу, ромеи уже собираются?
        Собираться нам было легко. Немногие вещи, что мы вчера вынули из дорожных мешков и сумок, во мгновение ока поместили обратно, а за носильщиками так вовсе дело не стало: нас вызвались проводить до пристани те самые черкесы, что старательно выдавали себя за купеческих слуг.
        Сам я не хотел уезжать, не попрощавшись со старым менялой. Пока идут сборы, пока все добираются до пристани, успею.
        - Садись на моего коня, - распорядился Мисаил, - а сотник даст провожатого, который покажет дорогу. Вот только час больно ранний.
        Караульные выполнили его просьбу без малейшего промедления. Один из них даже спешился, чтобы помочь мне влезть на коня.
        - Без нас не уплывут! - услышал я за спиной ободряющий голос. - Так что не суетись.
        Ехать оказалось совсем недалеко. В Тане евреи жили отдельным кварталом, который лежал прямо за пустырем у бани Саф ад-Дина. Тем самым, на котором некогда обитали венецианцы. Караульщик, слонявшийся у входа, испуганно убрал жердь, перегораживающую въезд, и почтительно поклонился нукерам, не издав не единого звука.
        Опасения Мисаила не подтвердились. Было видно, что здесь встают рано. Со дворов доносились голоса, а на улицах пахло свежим хлебом. Старый меняла встретил меня у входа в дом.
        Вчера мы расстались поздно. Дядюшка Касриэль пожелал угостить меня ужином, который доставили на наш постоялый двор специально посланные люди. Было видно, что в Тане нет недостатка в хороших поварах, которые знают толк в самых изысканных кушаньях. Меня решили побаловать кухней родного Каира. Фаршированные голуби, сласти из орехов, утка с финиками. Сидели во дворе, на прохладе. Здесь вообще были очень длинные дни, и вечер тянулся долго, медленно сгущая над землею призрачные сумерки. Оказывается, в этих краях зимние ночи были настолько длиннее летних, что даже летом всего две ночные стражи.
        Узнав о моем внезапном отъезде, дядюшка Касриэль, как обычно, заулыбался:
        - Самое главное, зайди и поешь как следует перед дорогой. Сорок гонцов не настигнут человека, который вышел в путь, плотно позавтракав.
        Сам он, видимо, всегда следовал этому правилу - стол у него был уже накрыт.
        - Хаджи-Черкес умный человек. Он хочет поскорее спровадить вас подальше.
        Все, что хотел сказать мне этот умудренный жизнью старый меняла, было поведано еще вчера. Теперь он только повторял и напутствовал. Чем дальше уходил путь, тем гуще становился туман, окутывавший его. Чем больше я узнавал, тем загадочнее и непонятнее казалась мне эта история.
        Не зря предупреждал один древний мудрец: увеличение знаний удлиняет границу с неизвестным.
        - Ты идешь по пути, на котором сгинул твой брат. Будь осторожен и внимателен. Ни на миг не забывай, куда привела его эта дорога. Главное - суметь остановиться там, где он свернул не туда. Помни, глупость и самонадеянность погубили больше людей, чем разбойники и палачи.
        Когда муэдзин прокричал призыв правоверным Таны к полуденному намазу, его звук уже не доносился до нас. Город еще был виден в полуденной дымке за кормой, но он стал теперь лишь уплывающей безмолвной картинкой. Люди Хаджи-Черкеса знали свое дело. На нашем корабле были очень крепкие гребцы, которых подменяли сопровождавшие его по берегу всадники. Капитан только потряхивал головой, хитро поглядывая на нас.
        - Большая вода уже ушла, а мелей еще нет. Можно спокойно плыть даже ночью,
        Корабль был длинный, узкий, словно рыба, и очень быстроходный. Зато места для путников и грузов на нем было мало. Мне сразу вспомнился хищный шейти, на котором мы плыли через непроницаемый мрак моря к Кипру. Там было попросторнее. Пищу нам предстояло готовить на берегу, а пока мои спутники трапезничали тем, что прислал Хаджи-Черкес. Проводить нас явился наиб, который уделял больше внимания Мисаилу, принеся ему особые гостинцы: лепешки, сушеные фрукты, соленую рыбу и орехи. Посланникам передали в основном жареное мясо и лучшую пшеничную муку. Сопровождавший нас сотник сказал, что мяса и по дороге будет много, незачем тащить с собой.
        Меняла не только накормил меня перед дорогой, но и дал с собой целый мешок великолепных пирогов, которыми теперь угощались мои спутники. Мисаил спал, завернувшись в плащ. Подаренный халат он спрятал в сумку, едва мы отчалили.
        Я смотрел на темную воду за бортом, вспоминал рассказанное дядюшкой Касриэлем и думал.
        Старый меняла был тертым калачом, почти всю жизнь занимавшимся торговлей с иноземцами. Деньги в этом деле крутились немалые - это ведь не лавка на базаре. Товар продается сразу большими партиями. Купцов поджимают сроки. Приплывшим весной нужно отплыть назад осенью, с октября навигация на море уже закрывается. Караваны тоже идут через степь, пока она покрыта травой. Зимой в ее бескрайних просторах можно заблудиться не хуже, чем в море. Все приметы укроют глубокие снега, а степные бураны хоронят замерзших путников не хуже морских штормов.
        Поэтому товар нужно быстро продать и быстро купить. Время становится деньгами. Многие остаются здесь до весны, так можно выгоднее распродать товар небольшими партиями и, не спеша, присмотреть что-нибудь на обратный путь. Только сделать это можно не всегда. Соленая рыба, зерно, кожи - такой груз не хранится долго, да и амбары арендовать дорого. Большая партия такого товара за несколько месяцев хранения станет золотой. Да еще того гляди испортится.
        А рабы? Если они не работают у тебя, а ты их только продаешь? Их ведь поить-кормить нужно, причем хорошо. Кто тебе даст хорошую цену за отощавших заморышей? Да и сторожить нужно.
        Так и начинает время становиться деньгами. Нельзя торговать временем - оно не принадлежит человеку, и люди над ним не властны. Однако на помощь купцу, у которого на руках немалый груз дорогого товара, всегда придет оборотистый меняла. Пока гость ищет покупателя на свое добро, он уже присматривает что-нибудь на обратную дорогу. Бывает, что и купит еще до того, как свое продаст. Меняла выручит. Его товар - деньги.
        Меняла, который работает с иноземными гостями, редко бренчит звонкой монетой. У него не лавка с весами, а контора с чернилами. Он шуршит бумагами. Заемными письмами, в которых нередко указаны суммы, едва умещающиеся в несколько сундуков. По такому письму другой меняла, часто находящийся за морями, за горами, за месяцами пути, не моргнув глазом выдаст вам мешки с серебром и золотом.
        Называют это латинским словом «кредит». Доверие. Ценится оно в этом мире, закрытом от непосвященных, выше золота и самоцветов. Ошибки и промахи здесь стоят дорого. Оплошал - и сундук с деньгами превратился в простую бумажку, с которой и до ветру не сходишь.
        Касриэль бен Хаим жил в этом мире более полувека. В юности он, подобно мне, изучал науки, увлекался свойствами веществ и металлов. Было это в славном Багдаде. Потом, когда там начали бить и грабить евреев, он сбежал в улус Джучи. Тогда много его единоверцев перебралось на берег Итиля, как называли татары великую реку, делившую это царство на правую и левую половины. Белую и Синюю Орду. Умение определять примеси и чистоту металлов пригодилось в денежных делах. Так и остался при деньгах на всю жизнь. Контору держал в Сарае - старой столице. Когда Узбек перенес ее в другое место, не отправился следом за ханом. Выгнала Касриэля с насиженного места чума.
        Спасаясь от смерти, он сбежал с семьей в горы. Там еще со времен Хазарского царства живет много евреев. Вернувшись в Сарай, обнаружил немалый упадок в делах. Торговля по реке еще шла неплохо, а вот караваны уже проходили мимо. Да и мало их стало.
        Сначала Касриэль перебрался в Маджары, на старую караванную тропу вдоль гор. Потом в Тану, где ворота в Великую Степь открывались на древнюю морскую дорогу в полуденные и закатные страны.
        Прежних оборотов теперь не было, но и время затягивать пояс пока не пришло.
        Ремесло менялы требовало всегда держать нос по ветру. Кредит, он ведь держится не только на доверии, но и на знании. Дела торговые сильно зависят от случая. Штормов и мора, разбойников и засух. А особенно от сильных мира сего.
        Сейчас в эти самые сильные кто только не лезет. И каждому нужны деньги. Особенно много их нужно тем, у кого они не задерживаются. Потому и приходится держать ухо востро. Славные гербы все чаще чеканятся на монетах, в которых меди больше, чем серебра, а королевские и княжеские печати на заемных письмах нередко не стоят и ломаного гроша.
        Нет человека более сведущего в политике, чем меняла. Ибо деньги притягивают ее, словно таинственный магнитный камень железные опилки.
        В заемном письме Омара на первый взгляд не было ничего загадочного. Во всяком случае такого, что таило бы опасность. Оно было выдано под обеспечение сделки.
        Наши купцы приобрели большую партию рабов. Часть оплаты они с самого начала должны были получить с Омара, а потому ему пришлось одалживать деньги. Почему он не обратился к менялам? Взаймы дать согласился сам продавец. Обычно в таких случаях предоставляют выгодные условия, продавцу же хочется быстрее сбыть товар с рук. Особенно такой хлопотный товар, как рабы. Рассчитаться Омар должен был после того, как получит деньги за свои благовония.
        Никаких сомнений в том, что ему это удастся, у него возникнуть не могло. Нюх не подвел моего деда. На ладан в этих краях был большой спрос.
        Здесь Касриэль тоже проявил осведомленность, делавшую честь любому купцу. Для него не составляло тайны, что груз Омара на таможне оценивали в тысячу сумов. В реальности, если с умом и не спешить, за эти благовония можно выручить почти в два раза больше.
        - Ваши женщины привыкли обрызгиваться розовой водой, - мурлыкал меняла, словно видел сейчас наяву луноликих гурий. - Что за забота, когда нет недостатка в лепестках знаменитых дамасских роз? В юности я бывал в Дамаске, - вздохнул он. - Здесь настаивают воду на ладане. Его можно хранить годами и перевозить за месяцы пути. Ладан дорог.
        Касриэль говорил, что его возят из персидского Тавриза через Бакинское море. А еще из Константинополя. Ведь ладан курят во время богослужения в христианских храмах. Нужно его много. Особенно на Руси, где все христиане.
        Сказав эти слова, меняла поднял вверх палец, призывая меня к вниманию.
        - Тот человек, который одолжил деньги, ведет большую торговлю на Руси, и у него там хорошие связи. Для него было бы немалой удачей приобрести этот ладан по сходной цене, а потом продать своим православным друзьям. Именно такая мысль сразу мелькнула в моей голове, когда этот Авахав принес мне заемное письмо. Я даже спросил его, почему он не купил у своего должника ладан? Тот в ответ буркнул, что не сошлись в цене. Когда же я узнал, что деньги ему срочно понадобились именно для поездки на Русь, то подивился еще больше. Ему ведь куда выгоднее было ехать туда с грузом ладана. А так я сторговал это письмо у него всего за половину цены. Плательщик надежный, но уж больно далекий. Хорошо, что у меня в Каире есть давнишний хороший партнер.
        Видно было, что подобная непонятная расточительность сильно озадачила менялу. Мне пришлось выслушать небольшую лекцию о меняльном деле, из которой я узнал, что половина долга обычно взимается с полного банкрота. Когда десяток лет назад один за другим рухнули известные банкирские дома Перуцци и Барди, то долги первого шли по тридцать семь монет с сотни, а второго по сорок шесть. А у должника имелся первоклассный товар на сумму, превышающую размер долга. И не сошлись в цене? Хотя всякое бывает. Касриэль подумал тогда, что, может, изначально Авахав собирался дождаться возвращения Омара, но ему срочно пришлось ехать на Русь.
        - Там сейчас такие дела творятся, - вздохнул меняла, - не зря ведь твои греки туда спешат.
        Я не удержался и спросил дядюшку Касриэля, а почему он сам так мало дал за письмо? Ведь нужно было всего лишь дождаться возвращения Омара и получить с него сполна весь долг.
        - Я навел справки, - не смутился тот, - Омар поехал в Мохши искать новый товар. Мускус и бобровую струю. Этого добра полно в северных лесах, но мало кто им занимается. Чтобы набрать нужное количество, нужно сильно постараться. Возможно, это не удастся сделать в Мохши и придется ехать в Булгар. А вернуться оттуда Омар уже мог по реке. Тем более что по пути можно заехать в два Сарая и даже ко двору в Гюлистан. Не там ли он изначально и собирался сбыть свой ладан, не продавая его Авахаву?
        С Омара станется. Отыскивать выгоду он умел.
        - Вот я и назначил сразу цену из расчета на Каир.
        Вообще-то Касриэль собирался подождать до весны и отправить письмо с попутным кораблем в Египет, если Омар не вернется с первыми речными караванами. Однако вскоре в Тану прибыл посланец от хана Джанибека. Это был старый знакомец менялы еще по Сараю, который сразу навестил приятеля. От него Касриэль и услышал, что Омар исчез.
        Объявление об этом подал хозяин постоялого двора в Мохши, где жил Омар. Мой брат часто отлучался, ездил по округе, не ночуя по нескольку дней. Поэтому хватились его не сразу.
        Тамошний эмир тоже поначалу не придал этому значения. Только когда Омар не появился еще неделю, послал людей на поиски. Опросили жителей окрестных деревень, караульщиков на больших дорогах. Ничего. Поняв, что дело принимает нешуточный оборот, эмир сообщил в диван визирю. Тот доложил самому хану.
        Что можно отыскать в Мохшинских краях среди зимы? Все под снегом. Вот касриэлевский знакомец и приехал в Тану, в надежде ухватить хоть какой след. Попросил менялу хорошенько подумать, что может быть не так с этим заемным письмом.
        Здесь и выяснилось, что чутье не подвело матерого ханского лиса.
        XX. Тени Белой крепости
        Выяснилось, что египетские купцы так и не купили тогда в Тане никаких рабов. Они отбыли отсюда с пустыми руками. Но ведь деньги им понадобились срочно для совершения сделки? Самый большой рынок невольников на этих берегах был в Каффе. Только зачем в таком случае понадобились деньги в Тане? Можно, конечно, легко объяснить все тем, что Омар не поехал с египетскими купцами, а потому и отдал деньги сразу. Вот только почему так спешили сами купцы? Они ведь прибыли сначала в Сугдею и лишь оттуда двинулись в Тану.
        Особенно заинтересовало сыщика, что в этом деле замешан Авахав. Большой мастер на темные дела, он был частым гостем в ханской ставке. Черная кошка пробежала между ним и касриэлевским приятелем еще больше двадцати лет назад, когда последний служил в Сарае Богохранимом - Старом Дворце. Один и тогда уже ловил рыбку в мутной воде, другой был наибом сарайского эмира. Поэтому, едва заслышав знакомое имя, ханский посланец сразу стал вынюхивать след вокруг Авахава. Однако ничего, указывающего на его причастность к исчезновению Омара, так и не нашел.
        Зато сделка с египетскими купцами становилась все подозрительнее. Особенно после того, как выяснилось, что и в Каффе они не появлялись. Их корабль заметили в Чембало, небольшой крепости на западе Крыма. Видел его не кто-нибудь, а ханские лазутчики, и произошло это буквально за пару недель до того, как к ее стенам подошло татарское войско. Десять лет назад, когда началось розмирье Джанибека с франками, генуэзцы построили там небольшое укрепление. Теперь хан, обломав зубы о неприступные стены Каффы, решил отыграться на Чембало.
        Не в этом ли была причина поспешности, с которой Авахав отправился туда с египетскими купцами? Видимо, там находилась большая партия рабов. Но тогда зачем до этого он поплыл в Тану с ними, куда добираться целую неделю? Ведь встретились они в Сугдее, совсем недалеко от Чембало? Как ни крути, а ключ к этой загадке, судя по всему, находился в Тане.
        С того самого мгновения, когда мне на кипрском берегу преградил путь улыбающийся торговец тайнами, я не мог отделаться от ощущения, что с каждым шагом погружаюсь в глубь какой-то загадочной паутины, нити которой уходят за пределы моего понимания. Или это началось, когда я увидел завораживающий и зловещий блеск княжеского перстня? Говорят, что большие самоцветы притягивают опасность и могут изменить судьбу. Когда-то любовь обладательницы этого камня забросила отца Мисаила за тридевять земель, в царство хана Узбека. Теперь этот камень влечет туда же его сына. Какая роль отведена мне в этом предначертании судеб? Почему моя поездка, целью которой было всего-навсего подача объявления о пропаже моего брата, уже завела меня на Святую гору христианских монахов, впутала в канонические споры о тайнах священного мира, поставила на пути у могущественных татарских эмиров?
        Куда влечет меня сейчас эта дорога, уходящая по реке в безбрежную степь, туда, где под неизменной и вечной Альрукабой лежит таинственная Страна Мрака?
        Мне вспомнился рассказ одного мудрого человека про то, что крупные самоцветы обладают властью. Власть эта таинственна и непостижима. Она может возвеличить или погубить. Неужели и нас чарующее могущество камня влечет к какой-то одной ему ведомой цели?
        «Ты идешь по дороге, на которой сгинул твой брат», - предостерегал меня старый еврей. Но ведь на этой дороге он повстречал того самого Авахава, который хорошо известен моему спутнику-ромею. Самое время спросить у него совета.
        Не было смысла ничего утаивать, и я подробно рассказал патриаршему посланнику все, что узнал от дядюшки Касриэля. Время для этого выдалось у меня только после захода солнца.
        Несмотря на упорное желание кормчего, возможно подогреваемое тайным приказом Хаджи-Черкеса плыть и ночью, мои спутники настояли на том, чтобы ночевать на берегу. Все-таки на корабле тесновато, даже по нужде нормально не сходишь, огонь как следует не разведешь. На море, вдали от берега, волей-неволей приходится терпеть. Река - совсем другое дело. Это всего лишь дорога для корабля, бегущая по земле: вроде плывешь, а вроде и едешь. Зачем стремиться сквозь обступающую тьму, когда совсем рядом ждет желанный отдых на обочине?
        Как раз было время полной луны, и ее призрачный свет дрожал на воде серебряной дорожкой, сгущая непроницаемую тень у прибрежных кустов. В такую ночь степь кажется особенно таинственной и безбрежной.
        Видно было, что ночлег на берегу пришелся по душе и всадникам, сопровождавшим нас. Не придется грести всю ночь, подменяя корабельную команду.
        Для нас поставили небольшой шатер, развели костер, а все остальные просто укладывались спать на земле, завернувшись в плащи. Нескольких всадников сотник отправил в дозор в степь. Уже когда мы собирались укладываться спать, Симба вдруг предложил перейти на корабль. Теперь там было много места, так что нечего стеснять тех, кто расположится в шатре. И потихоньку добавил:
        - Сотник после захода солнца велел стражникам натянуть тетиву на луки. Неспроста это. Чего-то он всерьез опасается.
        Я посмотрел в бездонную степную тьму и согласился. Теплый уголок света возле яркого костра делал ее еще темнее.
        Патриаршего посланника я подстерег, когда тот отлучился от костра за ближние кусты. Грек от души отдал должное содержимому кувшина, пребывая теперь в настроении благодушном и располагающем к общению. Меня он выслушал, не перебив ни разу. Даже когда я умолк, ответа не было очень долго. Я даже в лицо заглянул - не задремал ли он?
        Глаза моего собеседника светились хищным огнем пса, учуявшего неприятеля. На лице не осталось даже тени былого благодушия.
        - Значит, старый ворон Авахав куда-то поспешал? И ему до зарезу были нужны деньги? - Ромей скрипнул зубами. - Серебро нужно купцу, чтобы купить товар. А товар этого сына собаки - интриги и коварство.
        После долгого раздумья он хлопнул меня по плечу и заговорил, словно избавляясь от наваждения. Бодро, весело и быстро:
        - Спасибо тебе, что рассказал мне эту историю. Этот Авахав по уши сидит в русских делах. А я ведь к русским и еду. Кто знает, не по мою ли душу готовятся ковы на те деньги, что ему срочно понадобились? - Он беззвучно рассмеялся. - Не буду тебе забивать голову своими делами. Думаю, ты и так всего этого наслушался на две жизни, пока плыл с Киприаном с Афона. Он болгарин. Эти русские, сербские, болгарские, валашские дела для него - вся жизнь. Может, он и прав. Хоть его учитель и говорит: «Мое отечество - Град Небесный», в грешной земной юдоли всегда легче понять друг друга тем, кто говорит на похожем языке. Сейчас у славян сила. А вера у нас с ними одна. Кто, как не они, спасет восточный Рим, когда сам он уже стоит на краю пропасти? Значит, про это самое заемное письмо…
        Грек недаром учился в прославленных на весь мир константинопольских школах, которые ведут свое начало от древних философов и академий. Тайнами логики и диалектики он овладел в совершенстве. От его изощренного разума не ускользала ни малейшая связь между событиями и фактами, даже если их разделяли века и месяцы пути. Все имеет причины и следствия. Нужно только цепко держаться за путеводную нить, которая связывает между собой не связанные на первый взгляд факты. Тогда она приведет туда, где тайное станет явным.
        Обернувшись назад и озирая пройденный путь, ты подчас даже удивляешься: а почему столь очевидные вещи не бросились тебе в глаза с самого начала? Поневоле вспомнились слова одного мудрого человека, учившего, как отличить просто хорошего танцора от искуснейшего: «Если ты восхищен его танцем, восторгаешься и говоришь, что подобное умение для тебя недосягаемо, хоть всю жизнь учись, - ты видишь обычного умельца. А вот когда тебе кажется, что ты легко можешь повторить за танцовщиком все его телодвижения - перед тобой великий мастер. Который делает легко очень трудные вещи».
        Мой собеседник летал по путям истины с непринужденностью ночного мотылька.
        Что было нужно купцам из Египта? Рабы. Не просто рабы, а обязательно кипчаки. Черкесы им никак не годились. Вот тут сразу и возникают трудности. Кипчакских невольников можно найти только в царстве Джанибека, куда вход франкам сейчас заказан. Генуэзцы сидят за каменными стенами Каффы. Откуда рукой подать до гаваней на берегу Кавказа. Туда рука Золотой Орды не достает. Там нет недостатка в рабах, но все они черкесы. Горы мало пострадали от недавней чумы, а пропитания там больше не стало. В тех краях сейчас много лишних людей. А в остальных местах их как раз не хватает.
        Дело даже не только в рабах. Почему сейчас эмиром в Тане назначен Хаджи-Черкес? У него сила - многочисленные отряды соплеменников, набранные в горных аулах. Они легко обеспечивают порядок на степных путях и в окрестных селениях. Дружные, связанные круговой порукой, а зачастую и родством, эти отряды легко смогут противостоять самоуправству старых кипчакских и монгольских орд, сильно поредевших после мора. Они сейчас верховодят по всему краю, прилегающему к горам. В той же Матреге или Воспоро по берегам Киммерийского Босфора.
        А вот татарских рабов на невольничьих рынках стало меньше. Сейчас и в степи нужны пастухи и воины, благо зерна там столько, что излишки вывозят через Тану десятки кораблей. Да и то сказать, что кипчакские рабы и в прежние благодатные времена ценились выше.
        Ворота в царство Джанибека сейчас одни - это Тана. Есть, конечно, обходные пути: через Матрегу или Крым. Только по ту сторону Киммерийского Босфора вряд ли можно найти кипчакских рабов, а в Крыму сейчас торговля плоха. Это вообще скорее остров, связанный со степью узким перешейком. Попасть морем туда гораздо проще, чем сушей. Тем более сейчас, когда войска хана перекрыли все подходы.
        Значит что? Значит, большая партия кипчакских рабов прибыла морем. Откуда? Мы ведь знаем, что это могут быть только земли, подвластные Золотой Орде.
        Теперь посмотрим внимательно, что такое Чембало. Укромная закрытая бухта, словно созданная для того, чтобы прятаться. Рядом Херсонес, который многие века был столицей греческих владений в Крыму. Греки там со времен незапамятных. Еще Одиссея чуть не съели листригоны в тамошней бухте. После захвата франками Константинополя Крым отошел трапезундским императорам. Тогда все побережье принадлежало им до самой Керчи. Крым так и именовался у них - заморскими владениями, Заморьем. Ператией. Трапезундский император еще совсем недавно именовал себя императором Востока, Иверии и Заморья. Хотя уже давно реальными хозяевами здесь стали татары.
        В местные дела они не лезли. Получай ярлык, плати дань и живи как знаешь. Правда, дань они брали не за просто так. Вместе с ханским ярлыком на эти земли пришел давно не виданный здесь порядок. А до татар кто только не пытался стать хозяином на этих берегах!
        Куш того стоил. Потому как в Крым сходятся все морские дороги. Зря, что ли, само море называется Сугдейским? Пытались и турки здесь похозяйничать. Особенно после того, как отобрали у Трапезунда Синоп. Они тогда и Сугдею к рукам прибрали, уже и мечеть там построили. Только их самих скоро татары к ногтю прижали. Да что турки? Тогда татары до Константинополя доходили, сам ромейский император перед ними заискивал и отдаривался.
        Так вот, про Чембало. Уже сказано было, что место это укромное. Рядом горы, где свои князья. При ярлыке, конечно, вроде как даже трапезундское Заморье, а на деле - давно сами себе хозяева. Горы есть горы. Кто там не засел со времен незапамятных! Готы, иудеи, греки, аланы. Не зря ведь сами франки зовут те места Готией.
        Воротами туда всегда был Херсонес. В те времена и море называлось Русским. Почему? Сразу видно, кто тогда был в этом море хозяин. Шел к нему большой путь по реке Днепру из Русских земель. По нему и сейчас много народа ходит. Через Киев. Можно на Москву свернуть, можно на север, до самого Новгорода пойти, в Литву. Можно на Волынь. За которой Польша и Венгрия. Только Херсонес, после того как его полвека назад Ногай пожег, совсем захирел. Однако не один Ногай тому виной. Торговля стала уходить в Сугдею. На восток. Причин этому много, но главная - именно с востока теперь шли главные товары. А ворота туда - Тана. Одно плохо: порт там неудобный. Товар приходится перегружать на малые суда, чтобы поднять по реке. Морские корабли бросают якоря далеко от города, у пристаней на косе. Да и плавание от Крыма по Азакскому морю не всегда безопасно: рядом Кавказ, а там свои порядки.
        Потому морские ворота в улус Джучи по-прежнему в Крыму.
        Прочнее всего там сейчас встали генуэзцы. Место им выделил еще Менгу-Тимур почти сто лет назад. Несколько раз потом их изгоняли то Ногай, то Тохта, пока они не укрепили Каффу каменными стенами. После того как Джанибек о них зубы обломал, стало ясно, что надежнее места для морской торговли нет.
        Вот только рабов забирали из Чембало. Почему? Чембало - это Херсонес, а стало быть, старый путь на Русь. Выходит, по нему эти рабы и прибыли. Осталось найти откуда. Привезти их могли только на корабле. Значит, или на реке где-то в степи погрузили, или в морском порту на тамошнем побережье.
        Если на реке, то это уже земли Джанибека. Коли кто там без ханского ведома рабами торгует, то это уже дело нешуточное - изменой попахивает. Немудрено, что концы хоронят подальше, в Чембало. Если этим занимается кто из степных эмиров, тогда и немудрено, что нити тянутся в Тану. Здесь главный степной перекресток.
        Когда эти ниточки в один клубочек сведешь, очень ладно все складывается. Набрал некий эмир живого товара, да и отправил его потихоньку на продажу генуэзцам. Возможно, и хану кто-то донес. Не зря же тот спешно в Чембало войско отправил? Хотя из-за одной лишь незаконной торговли вряд ли поднялось бы столько шума. Похоже, здесь что-то другое. Не зря в дело замешался Авахав - бывалый любитель понырять в мутной воде.
        Он ведь из Сугдеи, а тамошним купцам генуэзцы со своей Каффой изначально как кость поперек горла. В степи говорят: «В одном котле две бараньи головы не уварятся». В морской торговле двум большим портам рядом друг с другом не ужиться. Ханская опала и изгнание франков сугдейцам весьма на руку. Там полно греков, армян, турок, кого только нет. Русские по старому пути добираются.
        Авахав из армян. Их много перебралось в здешние края, после того как мусульмане погнали франков из сирийских портов полвека назад. Потом стали прибывать те, кому не нравилось подчинение армянской церкви римскому папе. Под властной рукой ханов любая вера находилась под защитой Ясы - древнего закона самого Чингисхана.
        Немало армян поселилось в Сугдее. Но с самого начала облюбовали они место на самой окраине Орды. Там, где было рукой подать до христианских земель: Венгрии, Болгарии, Руси. Татары называли это поселение Ак-Либо. Белая крепость. Верховная власть оттуда далеко. Граница близко. Умному человеку очень удобно. Тем более, что и власть здесь всегда была своя, на Сарай мало оглядывалась. Когда-то хан Ногай в этих местах был полным хозяином, соседних царей и правителей судил и миловал. Корабли из Константинополя в Ак-Либо ходили чаще, чем в Крым. Потому и до Руси армянские купцы добрались отсюда раньше генуэзцев и венецианцев. Под татарской рукой.
        Только франки их все равно стали теснить. Кто хозяин на морских дорогах, тот и устанавливает свои законы. Добрались генуэзцы и до Белой крепости. Купили ярлык у хана, поставили свой замок. На свой лад называют - Монкастро.
        Так вот, в последнее время там не только торговые дела вершатся. По другую сторону границы сгустились тучи. Соседи издавна с вожделением поглядывали на этот благодатный край. Место привольное. Опять же, дорога в дунайские края. Сейчас венгерский король большую силу набирает. Как покончили венгры свою давнюю вражду с Чехией, так и устремили взор на юг да на восток.
        В прошлом году ходили в большой поход на сербов. Не в добрый час. Не сербские мечи выкосили венгерское войско, а царица-чума. Едва ноги унесли. Даже королевский брат, который войско вел, не избежал смертной участи. С Венецией сцепились не на шутку. Благо те завязли в войне с Генуей. Однако самый сладкий кус усмотрели они на востоке.
        Здесь у западной границы земель Золотой Орды исстари кочевали кипчаки, асы, которые то и дело уходили на службу к венгерским, сербским, болгарским королям. Даже ромейским базилевсам, бывало, служили. Не зря еще Ногай под Константинополь ходил и на царских дочках своих детей женил. Было время, свои порядки устанавливали и в Венгрии, и в Болгарии. Себя государями объявляли. У всех еще на памяти, как двадцать лет назад разбили короля Карла Роберта в здешних краях. Он едва ноги унес.
        У восточной границы Венгрии возникло сильное Валашское княжество. А несколько лет назад у западной границы Орды объявил себя молдавским князем правитель Драгаш. Забрал земли до самого Днестра. А у его устья как раз Белая крепость и стоит. Рукой теперь подать.
        Сам Драгаш против Золотой Орды никогда бы не пошел - за ним венгерский король. Старый и непримиримый враг монголов еще со времен Батыя. Венгры сейчас с Венецией воюют, выходит, генуэзцы им союзники.
        Такой вот клубочек начинает завязываться, если проследить путь татарских рабов в Чембало. Не из Белой ли крепости их привезли? И не из венгерской земли ли они туда попали? Совсем недавно в тех краях шла война, были пленные. Кто здесь в Тане тайно продавал их египетским купцам?
        Ответы на эти вопросы могут завести ох как далеко. Тайные тропы судеб бывают очень извилисты.
        XXI. Древний путь
        Путь наш лежал вверх по реке в глубь степи. На ночлег приставали к берегу, разжигали костры, ставили для посольства шатер. День походил на день, ибо степь, обступавшая нас, не менялась. Она была подобна морю. Такая же безграничная, уходящая куда-то за горизонт. Сейчас ее, на сколько хватало глаз, покрывала молодая трава.
        Чем дальше мы с каждым днем углублялись в сердце этой неведомой страны, тем сильнее становился в моем сердце страх. Это был страх перед неизвестностью. Не та дрожь души, которая возникала на корабле при мысли о бездне, отделяющей смерть от жизни тонкой корабельной доской, не ужас непроглядной штормовой ночи, когда человек ощущает себя ничтожной песчинкой на весах судеб. Это было давящее сердце чувство неумолимо надвигающейся темноты, которое охватывает уходящего в подземный ход, когда за спиной меркнет свет от входа, а впереди только сгущающийся мрак.
        Остающаяся все дальше за кормой Тана теперь казалась именно таким входом. Входом из другого мира. Полного трудностей, порой опасного, но понятного и привычного. Бурное море с его штормами, шумные города с их диковинками, друзья и неприятели, загадки и интриги - все это будто осталось в ином пространстве, уступив место этому безмолвному, как пустыня, но полному скрытой жизни царству.
        Свежий ветер благоухал дивными запахами, высоко в бездонном небе разливались звонкие трели невидимых птиц, а вдали, над подобной драгоценному изумруду гладью, вставало марево, похожее на миражи пустынь. К берегам реки, как к обочине дороги, все время выходили огромные табуны лошадей, сопровождаемые всего парой погонщиков, попадались отары овец, пригоняемые на водопой, однажды мы видели людей с повозкой, наполнявших большие кувшины. Все они выныривали из этого степного моря и снова исчезали в нем. Навстречу попадались небольшие корабли, плоты, связанные из бревен, лодки, груженные всяким добром. Они стремились в Тану, к воротам Великой Степи, за которыми лежит большой и чужой для этой сонной вечности мир.
        Нам не встретилось ни одного селения. Даже рыбаков не было. Капитан корабля на мой вопрос только посмеялся: рыбы здесь полно, только кому она нужна? В Тане своей навалом, не зря тамошнее море по-татарски так и называется Балык-денгиз. Рыбное море. Да и соли сколько хочешь - возят ее лодками с крымских лиманов.
        А здесь улов куда девать? Соль нужно покупать, а свежую рыбу продать некому. Степь - не город. Торговля тут не та. Здешние пастухи даже мясом не торгуют. Кому продашь? Каждый при своей отаре или табуне. Заколет человек овцу, мясо нужно быстро есть, иначе испортится. Хорошо, если семья большая или пастухов несколько человек. А если их всего двое? Или зарезали не овцу, а целую лошадь? Везут мясо соседям, угощают. Потом те, когда скот режут, им привозят.
        Обилие коней в этих краях меня поразило. У нас в Египте собственная лошадь - признак человека состоятельного. Всадник - это уже господин. Даже если он восседает всего-навсего на тощем муле. Каково видеть табуны в тысячу голов, которые стерегут несколько голодранцев, пересаживающихся с коня на коня просто ради забавы? Конина - главная пища в здешних степях, молоко кобыл - самый распространенный напиток. Как базарная байка, рассчитанная на доверчивого олуха, звучали слова про то, что в степи можно купить лошадь всего за несколько серебряных дирхемов. Словно сказка про Синдбада, собиравшего алмазы, валявшиеся на земле в горном ущелье.
        Сопровождавшие корабль стражники каждый день кормили нас до отвала свежей бараниной, которую привозили откуда-то из степи.
        Время тянулось скучно. Как на море. Только суденышко совсем маленькое и тесное. Даже поговорить так, чтобы тебя не слышали, негде. Временем таких разговоров были сумерки на берегу. Днем оставалось только чесать языки о чем-нибудь.
        Патриарший посланник, будучи человеком ученым и начитанным, делился историями, почерпнутыми из умных книг:
        - В этих степях не меняется ничего. Только названия. Уходят одни народы, приходят другие - становится другим только имя. Две тысячи лет назад Геродот побывал в этих краях. Думаешь, с тех пор что-то изменилось? Если бы ты прочитал его рассказ, то решил, что он написан недели две назад. Кони, овцы, шатры, кобылье молоко. Только по названию и поймешь, что речь идет о седой древности. Тогда эта степь называлась Скифией. Скифы здесь жили. Потом были сарматы, гунны, хазары, печенеги, кипчаки. Сейчас кипчаков все больше зовут татарами. А по сути своей те же скифы, что и тысячелетия назад.
        Самым преданным и усердным слушателем грека был Баркук. Он ловил буквально каждое слово, порой открывая от напряженного внимания рот.
        - От некоторых народов и имени не осталось, - задумчиво тянул ромей, колупая ногтем орех, - хотя старые названия кое-где живы. Теперь никто уже не знает, что они означают. Вот великую реку, на которой стоит ханская столица, так и зовут Итиль. По-татарски просто река. В древних книгах она звалась Ра. Что это означало? Забыли. Река, по которой мы плывем - Дон. В книгах он зовется Танаис, но мне кажется, что это то же самое слово. Только искаженное.
        - «Дон» на языке ясов означает «река». Как Итиль у татар, - не утерпел Баркук.
        - Вон оно что, - одобрительно отозвался грек. - Если прислушаться, то здесь все реки так называются. Днепр, Днестр, Дунай. Везде слышится Дон. Значит, было время, когда вся здешняя степь до Карпат и Венгрии говорила по-ясски. Теперь другие времена, другие в степи хозяева.
        Он бросил взгляд на уходящий к закату берег, и в голосе зазвучала печаль.
        - Лишь на первый взгляд кажется, что в степи на всех места хватит. Простор. Глазу не за что зацепиться. Только это все обман, - он зло хмыкнул, - морок. В степи не спрятаться. А потому тесно. Зато в горах, в дремучем лесу места всем хватает. Всегда можно найти укромный уголок, чтобы укрыться. Каких только неведомых племен там не бывает. Асы, говоришь? Они сейчас на Кавказе живут, в Венгрии. В лесах на севере, откуда эта река течет. Развеялась в веках их древняя слава, они уже и сами про нее забыли. Только язык и остался в память о былых временах.
        - Сказки, чтобы детям у очага рассказывать, - засмеялся один из греков.
        Патриарший посланник нахмурился. Было видно, что смех этот ему не по душе:
        - Прошлое не уходит бесследно. Оно меняет обличия, затаивается и часто возвращается в блеске и славе. Сказано: «Если царство разделится, то не устоит». Эти слова можно и на иной лад повернуть. А если соединится? Если заблудшие братья вспомнят забытое родство и встанут плечом к плечу? Киприан ведь не зря уповает на единение славян. Не на пустом месте его вера. Сам язык славянский некогда собрал разные племена письменами, что принесли им православные учителя Кирилл и Мефодий. По сей день вся грамота болгарская, русская, сербская их буквами ведется. А ведь не напрасно говорит русская пословица: «Что написано пером - не вырубишь топором». У славян сейчас сила. И сила эта православная. Как бы только ее собрать воедино… Франки же смогли когда-то собраться под тиару к римскому папе.
        - Чего же Киприан сам на Русь не едет? Отца Георгия туда отослали.
        - Киприан молод еще. Дай срок, поднаберется опыта. Мы еще увидим его дела, попомни мои слова. Тем более сейчас хлопот и в Болгарии хватает. Не от тамошнего ли патриарха и идет сейчас главный раскол среди православных? Уже и до Руси дотянулись. Слыхано ли, своего митрополита туда ставить пытались. А кому это на руку? Папежникам! Они и так сейчас спят и видят, как Волынщину и Галичину под Рим увести. Руками польского да венгерского королей.
        - Нынешний император болгарскому патриарху всегда поддержку давал.
        - Пока союзник нужен был. Правда, для него церковные нужды - дело десятое. Главное - болгарский царь. С ним сейчас будет союз и любовь. Уже императорского сына за болгарку сватают.
        - Болгарку! Мать-то ее - еврейка из Тырнова. Говорят, из-за нее иудеи в Болгарии все к рукам прибрали. И в церквях ересь пошла, иконы святые хулят. Воистину новая Иезавель!
        Патриарший посланец не был склонен обсуждать ереси в болгарской церкви. Он объелся жареной баранины, хорошо запил ее вином и пребывал в настроении благодушном. Поискав глазами в небесной вышине заливавшуюся трелями птичку, он мечтательно вздохнул:
        - Говорят, красавица редкостная.
        Дальше разговор перешел на женщин, и мне стало неинтересно. Говорили о каких-то своих знакомых, а еще - о помехах, что чинило женолюбие на жизненном пути. Досталось и дьякону Георгию Пердике, к которому они держали путь и который управлял сейчас делами Русской митрополии. По его уму и заслугам ему самому уже давно надо бы митрополитом быть. И не в захолустной Руси, а у патриарха под боком. Но - женат. А мирянину в архиереи путь заказан.
        Баркуку тоже стало неинтересно. Его одолевали иные мысли.
        - А те асы, что в Венгрии живут и на севере, они какой веры? - наконец не утерпел он.
        Посланник прищурился и внимательно посмотрел на мальчишку:
        - А ты непрост. Не зря я говорю, что старинное братство легче всего находит дорогу к сердцу. - Он рассмеялся. - Только единения среди твоих соплеменников не видно. Те, что к Дунаю ушли, служат тамошним королям. Кто к Венгрии клонится, кто к Болгарии или Сербии. Так и с верой. Первые к папе, вторые - в православие. Те, что на севере, многие обасурманились. В Магомедову веру ушли. Которые на Кавказе, исстари православными были. Ты же вот неспроста по-гречески разумеешь. Хотя и к вашим селениям сейчас папежники длань свою протягивают. Правда, уходят к ним, я слышал, больше черкесы, а не ясы. Сейчас и епископа поставили из зикхов. По имени Иоанн. Слышно, дела у него хорошо идут.
        Мне стало любопытно, много ли там, куда мы плывем, мусульман.
        - Мохши не Тана, там по большей части твои единоверцы. Хан Узбек ведь именно в тех местах сорок лет назад объявил себя султаном, защитником ислама. А еще до Руси оттуда рукой подать. Потому православных много. Из-за тех краев даже спор старинный вышел, какому из епископов там распоряжаться, Сарайскому или Рязанскому. Думаю, не зря. Обычно свары начинаются, где паствы много. А значит, и денег.
        Так за разговорами мы уплывали все дальше в Великую Степь.
        Это был древний путь, по которому прошло много народов. Время от времени на берегу виднелись заросшие травой забвения земляные валы давно исчезнувших городов. Однажды нашему взору предстали довольно внушительные развалины каменных стен. Что стерегли они в этом Богом забытом краю?
        - Это Саркел, - охотно удовлетворил мое любопытство грек, - хазарская крепость. Было время, здесь лежало Хазарское царство.
        Про это царство я слышал не раз от своих учителей. С хазарами воевал Марван по прозвищу Глухой. Прозвище это он получил потому, что никогда не слушал ничьих советов. Такие люди обычно плохо заканчивают свой земной путь. Марвана казнили в Каире. Он был последним халифом из династии Омейядов.
        Еще про Хазарское царство любили рассказывать евреи. По их словам, его правителями были иудеи. Было оно обширным и могучим, но пало под ударами многочисленных и воинственных соседей. Глядя на мощные стены Саркела, в это легко было поверить. Ловкие торговцы и менялы, искусные лекари и хранители древней мудрости действительно создали на краю земли за горами Каф могучее государство, оставившее после себя эти величественные развалины. Помнится, дядюшка Касриэль рассказывал, что много евреев теперь живет в горах. Наверное, они совсем не похожи на своих ловких и оборотистых единоверцев, которых мы привыкли видеть в городах. Горцы обычно отважны и суровы.
        - Эту крепость построил спафарокандидат Петрона Каматир по повелению базилевса Филофея, - прервал мои раздумья грек, - пять столетий назад. К императору обратился хазарский царь, который тогда был его союзником. Крепость должна была прикрывать речные дороги с севера, от тех мест, куда мы теперь плывем.
        Я посмотрел на остатки мощных стен и подумал, что опасность, которая приходила по этим рекам, была, наверное, нешуточной.
        - Кто ее разрушил?
        - Время, - печально усмехнулся грек. - Хазарское царство погибло, а хозяевами этих краев стали кочевники, от которых их соседи начали сами защищаться крепостями. Ты знаешь, что в улусе Джучи издавна запрещено строить вокруг городов стены? Я сам слышал, как в Тане татары смеялись над венецианцами, которые огораживали свой квартал. «Стены нужны трусам!» - говорили они. Интересно, что татары думают теперь, когда обломали зубы об укрепления Каффы?
        Отсюда, по его словам, оставалось рукой подать до Бельджамена, куда нас должен был доставить корабль. К своему удивлению, я узнал, что в город этот мы не попадем. Он лежит на берегах другой реки - того самого Итиля. Просто здесь две великие реки почти смыкаются, и небольшие корабли перетаскивают из одной в другую по земле. Или чаще просто перегружают товары.
        Капитан рассказывал об этом подробнее:
        - Там выше по течению в Дон впадает река. Она совсем близко подходит к другой речушке, которая впадает в Итиль. Сейчас, когда с верховьев идет вешняя вода, по этим речушкам вполне могут пройти корабли. Поэтому, если кто хочет проскочить из Итиля в Дон или наоборот, нынче спешат.
        По его словам, желающих добраться из верховьев Итиля в Тану сейчас хоть отбавляй. Они спешат из Булгара с рабами, мехами и другим северным товаром. Те, кто идет с Дона, направляется по Итилю на юг. В Сарай, куда скоро придут караваны из степи, или к Бакинскому морю, за которым лежит Персия и путь в Хорасан и Индию. Сам капитан доставит нас только до волока, где находятся пристани, подчиненные даруге Бельджамена. Там он возьмет обратный груз на Тану.
        - Выше по реке сподручнее плыть на корабле поменьше, - пояснил он. - Скоро вода спадет, появятся мели. Да и послам лучше плыть до самой русской границы, куда проходят только малые суденышки.
        Бельджаменские пристани действительно появились скоро. Товары с севера, видимо, еще не начали прибывать, поэтому здесь не было большого оживления.
        Было видно, что край этот гораздо более обитаем, чем степь, через которую мы плыли. За пристанями виднелись строения, а выше по течению темнели заросли деревьев.
        - Дальше степь будет перемежаться с лесом, - показал на них рукой один из моих спутников. - Само название «Бельджамен» означает «дубрава».
        На пристани нас ждали. Едва корабль причалил и на него перекинули сходни, важный тамгачи, сопровождаемый парой стражников, задал вопрос, где посланники патриарха. Видно было, что он уже пообщался с сотником, командовавшим нашим караулом.
        Оказалось, что для нас приготовлен другой корабль и съестные припасы. Про ночлег на берегу не было сказано ни слова. Нам оставалось лишь вздохнуть, устремляя взор на свой новый ковчег, который был уже просто большой лодкой без малейшего намека на какое-либо помещение, укрытый от непогоды лишь холщовым навесом. Между гребцами оставалось совсем немного пространства, куда можно было поместить груз и водрузиться поверх него самому. Ночевать теперь точно придется на берегу.
        Однако не успели мы ступить на доски причала, как прямо к сходням подъехали три всадника. Места там было совсем мало даже для пеших, но они и не подумали спешиться. Важный тамгачи со стражниками только испуганно шарахнулись из-под копыт. Всадники даже не обратили на него внимания. На них были одинаковые коричневые халаты и шапки, а у того, кто, видимо, командовал ими, имелся еще и пестрый шелковый пояс.
        Старший привстал на стременах и зычно крикнул по-кипчакски:
        - Кто здесь египетский купец по прозвищу Ат-Тарик?
        XXII. Повелитель псов
        Помню, как резануло мой слух это арабское «Ат-Тарик», вставленное в кипчакскую речь и выкрикнутое грозным голосом на бревенчатом причале, затерянном в глубинах Великой Степи. Одно дело говорить на языке Корана с дядюшкой Касриэлем, так же, как и я, занесенным за горы Каф из дальних стран, или уловить его в призыве муэдзина из мечети, совсем другое - услышать из уст суровых всадников, олицетворяющих власть.
        Здесь земля султана, повелителя правоверных и охранителя веры. Было понятно, что это имя назвал человек, который вычитал его из письма, написанного по-арабски. Приказы этого человека беспрекословно исполняют опоясанные шелковыми поясами начальники конной стражи, перед которыми трепещут даже надменные тамгачи.
        - Тебя хочет видеть доезжачий великого хана Джанибека, - объявил всадник, едва я назвал себя.
        При этих словах он спешился, взял коня за узду и дал знак следовать за ним. Два его подчиненных остались в седлах, но отъехали от нас на расстояние, которое можно было назвать почтительным. Один в одну сторону, другой - в другую.
        Только теперь я заметил приближавшийся к пристани небольшой конный отряд, который и опередили мои встречающие. Мы успели сделать едва пару десятков шагов, когда всадники оказались перед нами. Они тоже разъехались в стороны, остановившись на небольшом отдалении и оставив передо мной только троих. Двое с быстротой молнии спешились, и один схватил под уздцы коня того, кого назвали ханским доезжачим.
        Это был крепкий старик с ослепительно белой бородой, одетый в коричневый монгольский халат без всяких украшений. Плечи его покрывал простой дорожный плащ серого цвета, но не холщовый, а дорогого сукна. Седую голову венчал отороченный темным мехом колпак, из которого торчало два черных пера. Он подождал, пока я приближусь, и не спеша слез с коня. Сопровождавший тут же подал ему изящный посох, украшенный резной рукоятью.
        Опершись на него, как будто пробуя на прочность, старик сказал с усмешкой, обращаясь ко мне:
        - Вроде подпорки пока не требуется, но ко всему нужно привыкать заранее. Как говорил один умный человек: для предусмотрительного не бывает неожиданностей.
        Сказал он это еще до того, как я склонился в почтительном приветствии. Сказал по-гречески.
        Так возник на моем жизненном пути Хрисанф ибн Мисаил, как именовали его на арабский манер мусульманские кади. Сам он называл себя Златом. Так переводится его имя с греческого на славянские языки. Так звали его и все знакомые, с которыми меня свела в дальнейшем судьба. Был он русским. Сын православного священника, не захотевший следовать по стопам отца, Хрисанф смолоду подался на ханскую службу. Изучив квадратное уйгурское письмо, дававшее доступ к важнейшим документам, он так и не стал писцом. Служил при почте, выполняя разные поручения, требовавшие смекалки и расторопности, потом попал в помощники к сарайскому эмиру. Много лет следил за порядком в старой ханской столице.
        Все это он поведал мне потом, по дороге в Мохши. Времени было много.
        Злат сказал, что теперь меня будет сопровождать он. По ханскому распоряжению. Ведь именно ему пришлось зимой расследовать исчезновение моего злосчастного брата, так и не отыскав тогда концы в этой загадочной истории. Когда голубиная почта от Хаджи-Черкеса принесла весть о моем появлении, сам хан повелел снова заняться этим.
        Даже если ничего нового выяснить не удастся, все должны знать: правосудный султан сделал все от него зависящее, чтобы восторжествовала справедливость. Кроме того, хан распорядился возместить мне убытки, которые возникли в результате этого прискорбного происшествия. Излишне было напоминать, что меня самого хан считает своим гостем и все расходы по пребыванию в его владениях берет на себя. Что подтверждалось привезенной Златом дорожной грамотой.
        Сейчас в ней не было особенной нужды - я путешествовал в сопровождении ханского доезжачего, перед которым падали ниц все смотрители придорожных ямов и начальники караулов, но рано или поздно мы расстанемся, и тогда эта грамота очень пригодится.
        Вообще-то от Бельджамена на Мохшу вела хорошая сухопутная дорога, но Злат решил сделать небольшой крюк, проплыв часть пути по реке вместе с патриаршим посольством.
        - Моим старым костям уже тяжело трястись по многу дней в седле, - кряхтел он, - а на корабле можно спокойно отлеживаться, глядя, как твоя задница потихоньку перемещается куда надо. Да и болтать сподручнее. Старики ведь болтливы.
        С собой на корабль он не взял никого. Свита так и следовала берегом. Даже пожитки с вьючных лошадей не сняли. «Скоро опять пересаживаться». Плыли медленно. Сменных гребцов больше не было, поэтому останавливались часто. Разводили костры.
        Степь теперь все чаще перемежалась лесом: то тут, то там, в оврагах или на пригорке темнели кучки деревьев. Мне это казалось очень красивым.
        - Подожди, доберемся до Мохши, увидишь, что значит настоящий лес, - посмеивался Злат.
        Патриарший посланник в первый же день, потихоньку отведя меня на берегу в сторонку, предупредил, чтобы я держал с ханским слугой ухо востро. Еще несколько лет назад был он помощником у самого визиря Хисамутдина Махмута. По всяким путаным делам. Всю жизнь ими занимался. Еще смолоду разбойников ловил.
        - Видишь два пера на шапке? - свистящим шепотом дышал мне в ухо ромей. - Не всякий эмир или темник их может носить. Большая честь. И знак власти. Сейчас он доезжачий - начальник псарни. Звание невеликое, однако при дворе. У самого хана под рукой. Тоже ведь и почет, и пожалование. Опять же и служба по сей день для него находится. Вот как теперь.
        - Он вроде твой единоверец?
        - Что с того? Верный ханский слуга. Монгольский халат может носить только монгол. Это право жалуется самим ханом. Помни - перед тобой монгол! Хоть и говорит по-гречески. Смолоду в священники готовился, выучился.
        Шушуканье не укрылось от зоркого глаза Злата.
        - Что там он тебе в кустах нашептывает? - посмеялся он, когда мы уже сидели у костра, ужиная жареным мясом. - Говорит, чтобы держал со мной ухо востро? Ты его слушай! Он знает, что говорит. В целом свете нет людей хитрее греков. Никто с ними сравниться в этом не может. А коли я по-ихнему говорю, да еще одной веры… Опасаться нужно. Вдруг кроме языка еще чему научился! У них самое первое дело: никогда никому не верь! В кои веки на Русь митрополита из русских поставили, так к нему сразу надзирателя - дьякона Георгия.
        - Не в надзиратели, а в помощь, - с достоинством поправил ромей.
        - Едете Алексия в Царьград звать? Мошну трясти? Слышно, патриарх теперь новый.
        Легко было заметить, что вопрос этот Злата интересовал мало, просто хотел немного подразнить посланника.
        Сам он не таился и вел разговоры прямо в лодке, не боясь быть услышанным. Развалясь на скамье и глядя на плещущуюся под веслами воду, ханский доезжачий словно рассказывал старую сказку. Не спеша, с ленивым удовольствием.
        - Не знаю, что за птица этот ваш дьякон, но, думаю, не зря на Русь именно его послали. Лопуху там делать нечего. С Алексием будут два сапога пара. Только один левый, другой правый. Этого Алексия я уже больше двадцати лет знаю. В Орде он не раз бывал. Без этого никак. Всякая власть от Бога. Потому хоть сто раз будь поставлен патриархом, а без ханского ярлыка будешь ты как шпынь ненадобный. И на Волыни обзаводились своими митрополитами, Ольгерд сейчас спит и видит своих православных к рукам прибрать. Все пустое. Белый клобук, он только до тех пор и ценен, пока один.
        - Для этого патриарх, - поджал губы грек.
        Злат махнул рукой, как на муху:
        - Ваш патриарх из-под руки императора смотрит. А у вашего императора много ли войска или денег? Вот то-то и оно. Тот же митрополичий клобук у вас кто покупает? Как на торжище - кто больше даст? Князья. А ваш император разве папе не кланяется? Денег не просит, войска не просит? Чем расплатиться обещает? Вот то-то и оно.
        Ромей не ответил. Лицо его стало мрачным.
        - Чего скис? - рассмеялся Злат. - Скоро доберешься до Москвы, тебя утешат. Потому как там митрополит - сам князь. Начальники у него далеко: один в Царьграде, другой в Орде. А с татарами Алексий умеет ладить. К самой Тайдуле вхож и милостями пользуется. Да что зря воду в ступе толочь? Тебе Пердика все это лучше моего расскажет. А я добавлю от себя, чего и он может не знать. Думаешь, только у вас в Царьграде папежники торят дорожку к царскому сердцу? В Орде то же самое. И многие там ухо к ним клонят.
        Ромей настороженно вытянул шею, боясь пропустить хоть слово. Доезжачий тоже уже не улыбался. Глаза его сузились, голос стал жестким:
        - Я ведь не зря при ханском дворе числюсь, знаю, какие ветры дуют. Разговоры по углам еще с Узбековых времен идут про то, чтобы в христианскую веру податься. Сам понимаешь, кому это выгодно. Крестился - и в одночасье только одна жена осталась законная. Остальные так - полюбовницы досужие. А дети незаконнорожденные. Читай - уже не наследники. Когда такие кости на игральную доску бросают, сам понимаешь, какие ставки на кону. Сотни голов. И каких голов! - Он выдержал паузу и продолжил со значением: - Только ведь у этой монеты две стороны. Христиане тоже делятся. Так что будет тебе о чем поговорить с Алексием и Пердикой. Дунет ветер не туда, и признает хан верховенство папы. Монголам ведь наплевать. Они верят, что над всем одно Великое небо, а на земле власть - у кого сила. Мусульмане вон тоже именуют Джанибека султаном правосудным, защитником веры, только сам он превыше ставит древний закон Чингисхана. Последнее слово всегда будет за яргучи, который судит по Ясе.
        Мне вспомнился рассказ дядюшки Касриэля, который некогда отправился в неведомую Орду, где правит этот поразивший его древний закон. А еще я подумал, что приближенный самого хана занимается сейчас моим делом вовсе не потому, что султан защищает права единоверца. Надо мной простер крылья покровительства этот неведомый древний закон, охраняющий чужеземного гостя.
        Эта мысль диковинным образом сразу сняла тяжесть, лежавшую на моей душе все эти дни. Чувство, что я удаляюсь от привычного мира, в котором меня стерегли хорошо известные законы, в неведомый край, где я превращаюсь в беззащитную песчинку, подверженную суровым незнаемым ветрам, сменилось ощущением сопровождающей меня властной силы. Могущественной и справедливой. С которой было холодно, но спокойно.
        - Алексий в Орде, как рыба в воде. Но и франки дело свое знают. Они ведь там тоже давно ошиваются. Божьи люди в тех местах гораздо раньше купцов объявились. И то сказать: купцов, всех этих генуэзцев или венецианцев, только на моей памяти уже два раза изгоняли. А монахов не трогали. Яса их охраняет. Трудно найти сейчас место, где их миссий нету. Да и хан к ним с уважением относится. Православные что? Великая мощь константинопольского императора ему известна - еще Ногаю ромеи кланялись и принцесс в жены слали.
        - Внебрачных дочерей, - огрызнулся грек, - незаконнорожденных.
        - А монголам все едино. У них нет законных или незаконных. Императорская дочь, значит императорская дочь. Я тебе зря, что ли, толковал про то, кому принятие христианства на руку? К чему это я тебе все говорю? Знаю, куда ты едешь и зачем. Знаю и что у твоих хозяев на уме - митрополитство во второй раз продать. Да подороже. Знаю и то, что торги будут нешуточные: уже от Ольгерда человек едет. Вижу, ты меня уже понял.
        - Как не понять? Думаешь, нашим блеск серебра глаза застит? Я тоже этого боюсь. Не я один. Многие в Царьграде понимают, что митрополит должен в Москве сидеть. Или на крайний случай в Киеве, под татарской рукой. Только ты прав. Многие у нас сейчас смотрят на закат. На подножье папского престола. Им литовские дела ближе. Ольгерд ведь тоже не с пустыми руками своих людей присылает. Речь не только о серебре. Его тоже клонят к папе.
        - Сейчас вам повезло. После чумы Тайдула сидит в Гюлистане. Место для посторонних малодоступное. Дворец вдали от городов. Его еще до чумы заложили на манер тех, что были у верховного хана и в Персии. Как мор пришел, оказалось хорошим местом, чтобы отсидеться от беды подальше. Да так там и остались. Туда папским монахам попасть трудно. А в Сарае они большую силу имеют. И ходы в Золотую Орду имели хорошие.
        Было видно, что Злат не любил политики, потому что он снова ударился в воспоминания. Ромей не зря называл его монголом. Доезжачий хоть и был русским, но всю жизнь прожил в Орде. Родился в городке Укек, где в старые времена ханы держали монетный двор. Потом еще мальчишкой переехал с отцом, православным священником, в Сарай. Сейчас есть два Сарая, новый и старый. Старый стал расти, когда туда перебрался хан Тохта, чтобы быть поближе к Персии, с которой он тогда начал было дружить.
        Дружба эта пошла на пользу торговле, а торговля наполнила город людьми и товарами. Как раз перед этим в персидских землях были смуты и гонения, то на буддистов, то на христиан, то на иудеев. Много их бежало за Бакинское море, к милостивым ханам улуса Джучи. Дядюшка Касриэль - один из них.
        Город разросся за десятилетие, как опара на дрожжах. Даже когда потом Узбек построил себе новый дворец в нескольких днях пути выше по реке и перебрался туда, старый Сарай не захирел. Не зря его называли ал-Махруса. Богохранимый. Там и прошла почти вся жизнь Злата.
        Служил он трем ханам. Начинал еще при Тохте. Благодаря сметливости и умению распутывать мудреные узлы дошел от простого писца-битакчи до помощника самого визиря. Потому, когда пришло время отправляться на покой, ему нашли почетную, но непыльную службу начальника ханской псарни. Чем не место для старого верного пса? Пусть и не цепного, а скорее охотничьего?
        Псовая охота хороша в лесах. На кабана, лося, медведя. Охота эта нелегкая и, чего греха таить, опасная. Зверь не признает чинов, и немало знатных особ неудачно окончило свой век на лесной тропе. Даже просто скакать сквозь чащу опасно. На иной сук можно налететь, почище вражеского копья выйдет.
        Можно, конечно, охотиться и в степи, с борзыми, но здесь больше в почете забава соколиная.
        Есть еще и другая охота. Главная. Когда выходит сам хан с войском на большую облаву. Каждый год собирают всадников под началом командиров со всей степи. Только охота эта иного рода. Это смотр войска, проверка его готовности. Здесь нужна не добыча, а умение держать строй, передавать команды, слушать сигналы. Это проба силы для войны. После такой охоты, как после похода, награждают отличившихся, повышают и понижают в звании. Начальник ее - второй человек в войске после беклярибека.
        Псарям на такой охоте делать нечего. Теперь ханская псарня пребывала в загородном дворце.
        Узбек любил подражать верховным ханам. Поэтому он завел себе Золотую Орду, как у них, - шатер, покрытый драгоценными шелками и опиравшийся на обитые золотом столбы. С троном. С тех самых пор и повелось так именовать его ставку, а порой и само царство.
        Хану всегда нравились северные леса, где, вдали от интриг полного иноземных пришельцев Сарая, он провел первые годы своего царствования. Потому он вскоре перебрался в новый дворец. Сарай ал-Джадид. Но туда следом переехал весь двор, там поселились купцы, ремесленники. Вскоре Новый Сарай превратился в город побольше старого. Тогда жена Узбека Тайдула решила построить себе на манер великого хана летний дворец. Ближе к северным лесам. Место выбрала, чтобы и леса были рядом, и степь, а самое главное - Итиль. Пристань, переправа на другой берег. На персидский манер повелела заложить там большой сад, для чего нашли искусных в этом деле людей из Персии и Хорезма.
        Когда уже при Джанибеке сам хан убрался туда со двором, построили и зимний дворец. Появились службы, помещения для канцелярий, а затем и монетный двор. Где хан - там и казна. Где казна - там и деньги.
        Вот туда после чумы и перебрался бывший помощник визиря, у которого во время мора погибла в Сарае вся родня. Там и доживал век в нехлопотной должности доезжачего. Повелителя псов. Оттуда он и был пущен властной рукой по следу исчезнувшего Омара.
        XXIII. Мазь императрицы Зои
        Мне поначалу казалось странным, что ханский посланец ничего меня не спрашивал про Омара. Не обмолвился ни единым словом. Прошел день, другой - он все так же беспечно предавался воспоминаниям, рассказывал истории, в основном уделяя внимание нашим спутникам-ромеям. Мне уже стало казаться, что он решил проплыть часть пути рекой, чтобы потихоньку у них что-то выведать. Только один раз, уже вечером второго дня, когда я умывался у реки перед сном, старик, стоя рядом и любуясь закатом, негромко сказал:
        - Ты умный юноша. Главное, почтительный. Ничего не спрашиваешь, а ждешь, когда старшие обратятся. Правильно. Вопросы выдают намерения.
        Разговор о моем деле он завел только на третий день. Будто невзначай. И не со мной, а с патриаршим посланником. Я даже вздрогнул от неожиданности, когда Злат вдруг спросил его:
        - Думаешь на Москве с Авахавом повстречаться?
        - Все зависит от того, кому он сейчас служит.
        - То-то и оно. Последний раз его видели на волынской дороге. Там он показал проезжую грамоту на Киев.
        Видимо, в этих словах был некий намек, которого ромей не понял, потому что доезжачий продолжил:
        - Если он ехал из Таны в Киев, то чего его занесло на волынскую дорогу? Это большой крюк по степи.
        Теперь грек задумался.
        - Если бы он собирался в Москву, то из Таны ему совсем было близко через Червленый Яр. А через Киев ему туда никак мимо литовских караулов не проскочить. Так что не свидитесь, - усмехнулся Злат. - Человек он торговый. Коли поспешает, значит, торги намечаются. Как думаешь, кто торговать будет? И чем?
        - Коли Ольгерд своего человека пошлет к патриарху, чтобы для него клобук просить, то ему ведь потом еще нужно будет в Орде ярлык получать. По этой части Авахав ловкий ходок. Только рановато. Ольгердов человек назад раньше осени никак не вернется. Получается, спешил он к цареградскому посольству.
        - Да еще по волынской дороге, - поддакнул Злат.
        - Из-за Волыни сейчас у Литвы с поляками и венграми пря. Не зря, выходит, наш торговый человек ездил к венгерской границе.
        - А прошлой осенью помог продать в Чембало татарских невольников. Не из тех ли, кто недавно на Волыни или в Молдавии в плен угодил? К венграм или полякам. Самим-то им эти пленные ни к чему. За знатных можно выкуп взять, а черную кость куда девать? Белая крепость под боком. А оттуда морем куда хочешь. Вот только продавец сидит в Тане. Ты человек ученый, тебя думать философы учили. Думай!
        С этими словами доезжачий повернулся ко мне, прервав, подобно сказочной Шахерезаде, рассказ на самом интересном месте.
        - Я с Авахавом познакомился лет тому двадцать назад в Сарае, одновременно с нынешним митрополитом Алексием. Тот тогда еще простым иноком был. А приехали они в Орду по одному и тому же делу. Я у тамошнего эмира наибом был - так и скрестились наши пути-дорожки. Авахав тогда хлопотал по делам эмира Алибека. Как видишь, прав старик Соломон - ничто не ново под небесами. Столько лет прошло, а опять те же имена. Зимой ведь Алибек как раз был в кочевьях недалеко от Белой крепости, - снова повернулся он к греку. - А летом в Крыму. Так что к продаже чембальских невольников никаким боком не причастен. Зачем тогда было для этого в Тану ехать?
        - Получается, что есть кто-то, у кого дела с этим Алибеком? И сидит он в Тане?
        - Вот видишь. Я у философов не обучался, а мне тоже эта мысль в голову пришла. Тана, Литва, Алибек, Белая крепость. Есть между всем этим какая-то связь. Ну да это не моего ума дело. Просто мне показалось, что этот египетский купец тоже неспроста в этот клубок угодил. А вот как - не пойму. Торговал ладаном. Товар самый что ни на есть мирный. Не рабы, не железо. Главные покупатели - попы и бабы.
        Доезжачий замолчал и долго о чем-то думал, глядя на пустынный берег. Молчал и его собеседник, тоже погрузившись в свои мысли. Среди раскинувшегося, на сколько хватало глаз, степного простора словно и не было места тайнам. Где-то в вышине заливалась птица, ветерок доносил свежий запах диких трав. Даже весла скрипели однообразно и медленно, будто попадая в такт некой неслышной музыке. Потом Злат сказал, точно обращаясь к кому-то, затаившемуся в прибрежных кустах:
        - Вот только почему этим делом о пропаже купца так озабочен сам хан? Я сейчас уже на покое, разбойников не ловлю. Мое дело - собачки. Вдруг среди зимы меня погнали в буртасские леса. В самые морозы. Дороги заметены: в степи бураны, в лесах - снега по пояс. Несколько раз приходилось в поле ночевать. Совсем не для старых костей. А дело на поверку яйца выеденного не стоило. Разбоя нет. Имущество купца все цело, по приказу местного эмира опечатано и взято под охрану. Да и с самим купцом еще неведомо что случилось. Тело не найдено, значит, и об убийстве речь вести рано. В этих лесах и самому можно без всякой злой воли сгинуть: заблудиться или в болото угодить. Чего Джанибек так обеспокоился, что меня старого с печи среди зимы стащил и по зимнему следу пустил? Зачем ему был этот купец? Ведь мне особую грамоту дали с ханской печатью и пайцзу, чтобы все мне помогали. А личного отчета так и не потребовали. Передал я через писца, что да как, тем и кончилось. Вот теперь опять все сызнова: ханский приказ, грамота, пайцза. И снова я никак не пойму, в чем дело.
        Он повернулся ко мне и хитро подмигнул:
        - Видать, дело все-таки в вашем товаре. Не зря главные покупатели - попы да бабы. Даже примета такая есть, коли того или другую встретишь - к неудаче.
        Была какая-то скрытая угроза в этих словах. Ведь все сходилось. Я ехал вместе с патриаршими посланниками, едва не угодив перед этим в историю с миром. Всю дорогу от самого Кипра только и слушал разговоры о церковных делах, ссорах между папежниками и православными, распрях меж патриархами. Неужели все это из-за загадочной власти ароматов, про которую любил говорить мой дед и тайну которой пытался постичь молчальник Мисаил в своей скрытой от чужих глаз лаборатории? Священники и женщины, сказал проницательный урус в одежде монгола. Почему он у меня ничего так и не спросил? Вообще ничего?
        Когда мы вечером остановились на ночлег и слуги уже разожгли костер, Злат сказал, что завтра мы покинем своих спутников и дальше отправимся верхом. На прощание он решил устроить небольшую пирушку. Оказалось, что для такого случая у него с собой пара немаленьких кувшинов настоящего греческого смоленого вина, чтобы угодить ромеям.
        - Это вино способен оценить только настоящий знаток благовоний, - подмигнул он мне, - его так и называют: любовь с третьего глотка. Первый глоток несет вкус смолы, второй - вкус вина, и только третий смешивает эти два вкуса. Жаль, что ты его не попробуешь.
        После чего он начал очередную историю. Про то, как Русь приняла христианскую веру. Ту самую, что я слышал еще в Царьграде у Святой Софии, но уже с другими подробностями. Оказывается, они уже совсем было решили стать мусульманами. Однако в последний момент их князь узнал, что эта вера запрещает пить вино. «Веселие Руси есть пити, не можем без него быти», - сказал он.
        Греки оценили вино по достоинству. Судя по всему, понравилось оно и Мисаилу. Но и без вина хорошо было сидеть у костра, смотреть на искры, улетающие в ночное небо и мешающиеся там с неподвижными звездами, слушать далекие крики во тьме - не то зверей, не то птиц. Объевшись жаренной на углях баранины, я отошел в сторону, оставив своих бражничающих веселых спутников, и скоро уснул. Усвоив еще со времен похождений со своими беспечными каирскими друзьями древнюю поговорку: «Пей или уходи», я давно зарубил себе на носу, что трезвому не место среди пьяных. Хотя один из моих мудрых учителей придавал этим словам более возвышенный смысл, утверждая, что они призывают человека мужественно переносить превратности судьбы. Каждый находит то, что ищет.
        Зато утром мои спутники не смогли подняться с первыми лучами солнца. Уже давно дымили костры, на которых варилась в котлах густая похлебка из проса. Она была хорошей заменой хлебу, который было невозможно испечь в походных условиях. Слуги перенесли на берег вещи доезжачего и увязали их во вьюки.
        В степи было так тихо, что даже негромкий разговор разносился на сотню шагов.
        Я слонялся вдоль берега, любуясь нежным рассветом, медленно разгоравшимся на востоке. Где-то в далеких городах сейчас с минаретов раздается крик муэдзина. Только насладиться в уединении благими мыслями мне не удалось. К своему удивлению, я увидел идущего в мою сторону Мисаила. Он вчера оставался бражничать до самого конца, но теперь почему-то вскочил ни свет ни заря. То ли его накануне нещадно обносили, то ли он сам проявил воздержанность, но вид его был довольно свежим и не говорил о вчерашних излишествах. Более того, он был серьезен и выражал озабоченность.
        Мисаил молча ухватил меня за рукав и повел в сторону от нашего небольшого лагеря.
        - Помнишь бальзам, которым я лечил тебя в Константинополе? - спросил он, когда мы отошли на почтительное расстояние. - Как он действует на человека? Открою секрет. Его выделяют из вина, и он содержит в себе силу вина, только многократно увеличенную. Вчера я ощутил его вкус. Честно скажу, не ожидал на этих дальних берегах.
        Мисаил вместе со своими собутыльниками беспечно бражничал, с удовольствием вкушая славное смоляное вино. В общей беседе он участия не принимал, уютно расположившись немного в сторонке от костра. Вот тогда и заметил, как в вино что-то добавляют. Мисаил даже не мог вспомнить, что произошло сначала: то ли он почуял новый вкус, то ли увидел, как слуга доезжачего что-то подливает в чаши. Однако очень быстро определил, что это и есть такое же самое зелье, какое он носит у себя в потайной бутыли. Его вкус похож на вкус вина, и несведущему человеку невозможно их отличить. А опьяняет оно в несколько раз сильней. Значит, коварный ханский псарь зачем-то хочет подпоить ничего не подозревающих греков? Для того и было выбрано именно смоляное вино, чтобы заглушить привкус.
        Мисаил немедленно перешел на воду, притворившись тем не менее пьяным. Улегшись у костра, поближе к Злату, он завернулся в плащ, изобразив спящего. Однако разговор так и остался ничего не значащей болтовней. Весь обратившись в слух, Мисаил ловил каждое слово, исходившее из хмельных уст, но сотрапезники так и проболтали весь вечер о пустяках, рассказывая друг другу старые истории. Только потом, лежа один в тишине и вспоминая весь разговор, мой товарищ обратил внимание, что к одной теме Злат возвращался несколько раз.
        Он стремился выпытать у грека, что тот знает про мазь императрицы Зои.
        Ромей рассказывал охотно и был многословен, как всякий знающий человек, получивший возможность излить на окружающих свою ученость. Он с удовольствием заводил речь о временах далеких и недавних, углублялся в подробности, удалялся в сторону. Но доезжачий упорно раз за разом возвращал его к загадочной мази. По словам грека, она давала человеку вечную молодость.
        Про эту мазь мне уже приходилось слышать еще в Каире. Мисаилу тоже. Слух о ней доходил и до Майорки, и до Неаполя. Сказка не сказка, быль не быль. Императрица Зоя жила в Константинополе три века назад. Тогда империя ромеев еще не влачила такое жалкое существование, как сейчас, и хранила остатки былого величия и роскоши.
        Рожденная во дворце, в императорской семье, Зоя прославилась красотой, сменила трех мужей, пережила много переворотов и превратностей судьбы. Среди длинной череды венценосных интриганов она выделялась разве что своим долголетием. Императрица прожила больше семидесяти лет.
        Вот здесь и начинается легенда. Зоя не старела. Описывавшие ее хронисты в один голос утверждали, что она до самой смерти выглядела молодой. На лице ее не было морщин, а кожа сохраняла свежесть и нежный белый цвет.
        Никакого колдовства или волшебства в этом не было. Императрица окружала себя алхимиками, искавшими рецепт вечной молодости. Современники вспоминали, что ее дом всегда был полон ретортами и колбами, перегонными аппаратами, где ученые растворяли и очищали, смешивали и разделяли всевозможные вещества. Зоя не жалела средств, чтобы отыскивать какие-нибудь редкие снадобья и древние рукописи с тайными рецептами, при этом оставаясь женщиной весьма практичной. Ее алхимики не только стремились постичь глубины бытия, но и занимались изготовлением благовоний, пудр и притираний. Сохранилось немало алхимических и медицинских трактатов, описывающих различные рецепты, приписываемые именно им. Мой дед собрал таких целый сундук.
        Слышал я в детстве и о легендарной мази, сохранявшей молодость. Возможно, именно связанное с ней разочарование и отвратило некогда меня от занятий ремеслом предков. Вообразите себе впечатлительного мальчика, наслушавшегося сказок о чудесах мира и могуществе древних магов, который с трепетом сердца берет в руки старинную рукопись под названием «Мази», чтобы прочитать там о волшебном снадобье румийской царицы. И читает: «Возьми финики, сливы, изюм, инжир, луковицы лилий, измельчи, свари с медом». Увидевший на месте загадочного призрака, наводившего ужас в ночи, рваный халат, уныло болтающийся на бельевой веревке при свете дня, поймет мои чувства.
        Кто любит смотреть чудеса фокусников на базаре, не должен пытаться разгадывать их секреты.
        Правда, под названием мази императрицы Зои попадалось много разных рецептов. Например, из смеси воска со спермой кашалота. В нее еще добавляли миндальное масло. Рецепт этот был известен еще со времен Рима и приписывался тогда знаменитому врачу Галену, но на жаждущих красоты и вечной молодости женщин имя распутной императрицы действовало куда лучше, чем имя великого ученого.
        Зачем эта мазь понадобилась хитрому повелителю псов в здешней забытой богом глуши? Попы и бабы.
        Вряд ли Злата интересовал сам рецепт. Судя по всему, он хотел узнать что-то о тех, кто им торгует. Ведь для того, чтобы продавать, не обязательно обладать товаром. А мошенники как раз по части нашего спутника. Вот только почему он так тщательно скрывает свой интерес к этому? Постарался напоить грека, чтобы выведать все незаметно? Подозревает в чем-то ромеев? Попы и бабы. Попы как раз и есть греки. А бабы? И каким боком сюда затесался Омар? Он ловкий торговец, хорошо чующий выгоду, но древние тайны и загадочные рецепты не по его части.
        Мисаил вспоминал, как он сам в своей каирской келье занимался когда-то этой легендарной мазью. Изучал старинные рецепты из дедовского сундука, пытался что-то поменять в них, добавить. Даже испытывал результаты на стареющих купчихах, пытавшихся вернуть былую молодость. Мой дед несколько раз заказывал ему что-нибудь, что могло сойти за мазь императрицы Зои. Как все люди насмешливые, старик был откровенен среди своих и не делал секрета из того, что считает все это невинным надувательством. Однако строго соблюдал правила игры, неизменно заказывая баночки для чудодейственного снадобья у лучших каирских ювелиров. «Такую мазь когда-то просила у меня сама прекрасная Тогай, любимая жена великого султана Насира», - как-то обмолвился он. Веру в чудодейственные свойства мази Тогай привезла со своей родины, из кипчакской степи.
        - Этот доезжачий все время вспоминал ромейских царевен, которых отправляли в прежние времена в Орду, - перебирал в уме Мисаил вчерашние разговоры. - Одна вроде стала женой отца хана Узбека, дедушки нынешнего правителя.
        Снадобье императрицы, умершей три века назад, царевны, некогда променявшие константинопольские чертоги на золотые шатры скифских степей. Что эти истории, похожие больше на красивые сказки, значили теперь в нашем суровом мире?
        Над степью вставало солнце, и в свои права вступал новый день. Ночные тени таяли в последних прибрежных кустах и овражках, уступая место свету. Никому не ведомо, куда они прячутся. Но они не исчезают. Наступит ночь, и они вернутся.
        XXIV. Секрет вечной молодости
        С тех самых пор, как я покинул Александрийскую гавань, меня не оставляло чувство, будто я погружаюсь все время в какой-то неведомый мир.
        Сначала я обратился в того самого плывущего по морю, которого нельзя уже считать живым, но еще рано причислять к мертвым. Среди бескрайней водной пустыни между небом и пучиной, от которой отделяла лишь хлипкая деревянная доска, не ощущались расстояния. Даже само время стиралось, превращаясь в один бесконечный день, когда всегда одно и то же. Из-за горизонта поднимались далекие острова и чужие берега, выплывали горы, города и другие корабли. Реальный же мир был постоянно ограничен палубой под ногами. Все остальное казалось сказкой, некогда рассказанной мореходом Синдбадом, а теперь воплотившейся из давних снов.
        Этот мир был един, и в нем было рукой подать до самых волшебных островов и до родного дома. Казалось, вот так же внезапно может выплыть из моря разрушенная башня древнего маяка, мутное устье ленивого Нила и пестрый шум александрийского базара.
        Когда я покинул палубу корабля и ступил на твердую землю, море сразу показалось бескрайней преградой, отделившей меня от далекого Египта. Тяжелым грузом легла на душу мысль о многих днях плавания, опасностях и страхах пути, которые нужно было преодолеть, чтобы вернуться. Я почувствовал, что сошел с дороги, что ведет домой. Степь была новым чужим и незнакомым миром, в который углубляешься день за днем словно в бездну. Однако и здесь была своя маленькая крепость, отделявшая от окружающей неизвестности. Корабль. Уютный и надежный, как дом, ковчег, в котором ничего не менялось, кроме вида за бортом.
        Теперь нам предстояло путешествовать верхом. Погрузиться в мир, который до сих пор мы только рассматривали с корабля или осторожно обживали во время ночных стоянок. Река снова показалась дорогой, связывающей меня с бесконечно далеким домом. И с этой дороги я опять сходил.
        Когда мы уже выехали на высокий бугор, я оглянулся назад. Корабль, ставший теперь совсем маленьким, медленно взмахивая веслами, плыл по реке, которая отсюда уже совсем казалась просто дорогой, зажатой зелеными берегами.
        - Не оглядывайся, а то пути не будет, - окликнул меня ханский доезжачий. Он придержал коня и поехал рядом со мной. - Нужно смотреть вперед, куда тебя ведет судьба. А прошлое нужно удерживать в памяти, - и, усмехнувшись, добавил: - Особенно когда оно еще может встретиться снова.
        Путь наш все так же лежал через степь. Но это была уже другая степь. Прежний бескрайний простор закрывал лес, то тут, то там покрывавший пригорок или, наоборот, сбегавший в лощину. Дорога наша все время шла открытым полем, но оно теперь редко уходило за горизонт. Лесные островки обступали со всех сторон, словно закрытые от посторонних глаз загадочные крепости.
        Привалы мы делали часто. Старый ханский слуга быстро уставал в седле и явно не спешил проявлять чрезмерное усердие к службе. Ехали больше шагом. После полудня непременно разводили костер, варили в котле похлебку из проса, куда добавляли вяленого мяса.
        В первый же день Злат, размяв ноги после долгого сидения в седле и усевшись на толстый войлочный коврик, поманил к себе Мисаила:
        - Покажешь мне свой перстень? - И засмеялся, увидев настороженность в его глазах: - Вы что же, думаете, наиб Хаджи-Черкеса не описал в мельчайших подробностях всю эту историю, когда докладывал самому хану? Да и приятель мой Касриэль поведал обо всех новостях. Только перстень твой теперь все запутал. Ясно же было, что если кто причастен к исчезновению купца, то он непременно обеспокоится вашим приездом. Теперь непонятно, вы Алибека привлекли или перстень. Пока что вами заинтересовался только Джанибек.
        Злат долго любовался перстнем, поднимая его вверх и глядя, как сквозь камень проходят солнечные лучи.
        - Дорогая вещь, - сказал он задумчиво, - царская. Простому человеку она скорее принесет несчастье. Узнал что вчера, пока подслушивал? - неожиданно спросил он без всякого перехода. - Смотрю, ночь теплая, а наш франк ближе к костру улегся. Да и вино пить перестал.
        - Увидел, как в вино что-то добавляют, вот и перестал, - не стал увиливать Мисаил. - Я в стороне сидел, в темноте. Мне было видно то, чего не видели те, кто положился возле костра.
        - Молодец, - не моргнул глазом доезжачий, - только в зелье том, что вчера добавляли, ничего плохого нет. Просто оно пьянит сильнее. Так и называется «дух вина». Язык я хотел развязать этому ромею.
        - Чтобы выведать, что он знает про мазь императрицы Зои?
        - А что? Вещь хорошая, - ухмыльнулся Злат. В глазах его заиграл хитрый огонек. - Какая-нибудь стареющая карга душу отдаст за снадобье, которое может сохранить былую красоту. Как думаешь, а если мне самому омолодиться, тоже буду парень хоть куда? Побегаю на старости лет за красными девками?
        Просмеявшись, он заговорил совсем другим голосом:
        - Про эту мазь этот самый купец Омар выспрашивал, перед тем как проп?сть. В Мохши. Я ведь там со многими переговорил, с кем он дело имел. Да и не я один. В Тане купец таких разговоров не вел. Собирался ехать в Мохши за бобровой струей и мускусом.
        - У его деда в Каире целый сундук рецептов этой мази! - не выдержал я. - Он еще один хотел прикупить?
        - Омар рецептами никогда не интересовался, - добавил Мисаил, - уж я-то знаю.
        - Мохши не всегда был захолустьем. - У Злата вообще, видимо, имелась привычка неожиданно перескакивать в разговоре с одного на другое. - Было время, когда именно там обретался хан Узбек со своим двором. Давно уже. Лет сорок тому. Он после того, как к власти пришел, заговоров боялся. Вот и забился в северные леса, как медведь в берлогу. Так и просидел там десять лет. Мохши тогда расстроился. Мечети, дворец, богатых дворов знать понастроила. Опять же купцы, ремесленные люди. Послы чужеземные. Одного из них я как-то сопровождал по крымской дороге. Как раз вот этими местами и ехали. Так он все спрашивал: «А чего это хан в такую глушь забрался?» Тоже, как ты, на чащу все озирался. Видно, леса никогда не видел.
        Псарь дружески засмеялся и хлопнул меня по плечу. Глазастый, все приметил.
        - Ну и что ты ему ответил? - спросил я из вежливости.
        - Что велели, то и ответил. Дескать, очень любит хан лесную охоту. На медведей там, на оленей. Неудобную истину послам знать не положено. Иначе лазутчики без хлеба останутся. Так вот, была тогда у хана Узбека жена. Баялунь звали. Некогда еще за его отцом замужем была. Тот молодым сгиб, а она потом долго по гаремам моталась. К пасынку своему попала уже от тогдашнего хана Тохты. Да не просто попала, во многом благодаря ей он сам и ханом стал. Долгая история. Темная и кровавая. Больше сорока лет прошло. После того, как Узбек ханом стал, он на этой Баялуни женился. Потом, когда ислам принимал, ушлые люди под нее подкопаться хотели. Дескать, незаконно мусульманину жениться на мачехе. - Злат даже хохотнул для выразительности деревянным смехом. - Только она такую тухлую рыбу вязанками ела. Хоть с головы, хоть с хвоста. Мигом собрала улемов, которые в один голос объявили, что коли отец Узбека был немусульманином, то брак его считается недействительным. Значит, никакая ему Баялунь была не жена. Под конец жизни уже пробежала между ней и ханом черная кошка. Стали ссориться. И то сказать, трудно мужика
удержать без постели. А годы свое берут. Тогда слухи ходили, что водилась она с колдунами, которые приворотные зелья варят. Ну и всякие алхимики и аптекари, что вечной молодостью занимаются, тоже в Мохши потянулись. Одного я сам знавал. Он в Сарае жил на Черной улице.
        Злат снова прервал свое повествование, как обычно неожиданно и на самом интересном месте. Наверное, в его душе умер великий сказочник, обреченный судьбой быть искателем истины. Я уже знал, что он непременно вернется к этому повествованию, когда посчитает нужным. Это случилось уже вечером, на первой же ночевке.
        Ехали мы медленно, поэтому несколько всадников из свиты доезжачего давно ускакали вперед и, выбрав место для ночлега, к нашему приезду уже поставили шатер и нажарили на углях мяса.
        После долгого пути и обильной трапезы клонило в сон. Где-то во мраке кричали ночные птицы. Со всех сторон нас обступили звезды, к которым улетали мерцающие искры от нашего костра. В эту пору, когда пребываешь между светом и тьмой, а душа - между явью и сном, рождаются самые диковинные сказки. Страшные и манящие.
        - С твоим отцом мне так и не довелось познакомиться, - рассказывал старый псарь Мисаилу, - он уплыл за море, прямо у меня из-под носа. Зато много довелось про него узнать. Был он, видать, счастливым человеком. Женщины его любили. Даже к нам, за тридевять земель, его услали из-за той красавицы, что тебе этот перстень подарила, а самому Санчо - драгоценный плащ. Знатный плащ. Второго такого в Сарае не было, даже у самого хана. Из-за него парня чуть не убили. Да, видно, любила его та, кто плащ дарила. Он же его и спас. Так приключилось, что убить Санчо собрались сразу двое. Вот их этот плащ и попутал. Один нарядился в него, а второй и обознался. А сам Санчо в чем мать родила ноги унес. И смех и грех.
        - Отец рассказывал, - кивнул Мисаил.
        - Потом отец твоей матери долго ее след искал за морем. Был он большим человеком, начальником ханской охоты. Вторым человеком после беклярибека. Это потом уже вторым человеком стал визирь. А тогда войско и было государством. Не зря оттуда и имя повелось - Орда.
        - Он приезжал к нам в Египет.
        - Знаю. Старый он уже был, Урук-Тимур. Когда уезжал, звал меня попрощаться. Одарил щедро как никогда. Видно, чуял, что не вернется. Он ведь твою мать искал много лет. Помогал ему в этом тот самый Касриэль, что с вами в Тане познакомился. Тогда он еще в Сарае жил. До чумы это был не тот город, что сейчас. Да и сам Касриэль был богаче. Через своих партнеров на Кипре добрался до того самого дома Барди, где служил этот Санчо, только тот уже получил полный расчет. Отыскали его лишь через несколько лет в Александрии. Вот тогда и попросился старый эмир в посольство. Дальше ты знаешь. Дядя твой Мохаммед-ходжа после возвращения перебрался в Хорезм, а там и смута приключилась. Узбек умер. Его сыновья промеж собой за власть сцепились. За Тинибека встали хорезмские, за Джанибека - крымские. Раньше хорезмские всегда верх брали. Только на сей раз у крымских мошна толще оказалась. Да еще и булгарские на их сторону встали. Прежде они с хорезмскими всегда заодно были, торговали-то по большей части с ними. А тут торговля вдруг стала захиревать. Караваны степью шли маленькие да небогатые. Это уже потом стало
известно, что причиной тому чума. Она по восточным странам раньше нашего пошла, оттуда и к нам докатилась. После гибели Тинибека Джанибек в Хорезм послал верных людей. Из
        Крыма. Тем более, что сам Улуг-Тимур был родом из тех краев. Как оказалось, на смерть. Вскоре туда добралась чума. Не дано человеку знать своей судьбы. Никогда не ведаешь, где найдешь, где потеряешь.
        Доезжачий взял свой посох, который всегда носил с собой, хоть почти на него не опирался, и поворошил угли в костре.
        - Кутлу-Буга не твой родной дядя. Он сын младшего брата Улуг-Тимура. После его смерти жена перешла к старшему брату. По монгольскому обычаю, он и стал считаться отцом ее детей. Сейчас он у Джанибека в большой чести. Наместник правого крыла. Был даже беклярибеком, да способностей больших не проявил. А теперь война большая намечается с Персией, там умение нужно. Заменили.
        Было видно, что этот старый матерый пес, всю жизнь раскрывавший чужие тайны, прекрасно все понимает. Перед ним никто не исповедовался, но он научился читать в душах, как в книге. Мисаила здесь не ждали, не были ему рады. Он появился, как призрак с того света, никому не желанный. Надеялся ли он, что будет иначе? Мисаил ни разу не обмолвился об этом. Но даже такому неискушенному в жизни человеку, как я, было понятно - надеялся.
        Даже в ночи я заметил, как по его лицу пробежала мрачная тень. В отблесках костра предо мной опять сидел Самит. Угрюмый, одинокий и всем чужой молчальник.
        - Дай мне еще разок взглянуть на твой перстень, - вдруг сказал старый повелитель псов.
        Он долго любовался на камень, рассматривая его теперь уже в свете костра, а потом сжал в кулаке, словно пытаясь ощутить неведомую силу.
        - Женщина, подарившая его тебе, подарила некогда твоему отцу плащ, спасший ему жизнь и переменивший судьбу.
        Потом протянул раскрытую ладонь Мисаилу, больше ничего не добавив. И по своему обыкновению сразу перевел разговор на другую тему:
        - Значит, ты много слышал про мазь императрицы Зои?
        Он сказал это, глядя в пламя костра и обращаясь неизвестно к кому. Поэтому кивнули мы оба.
        - Помните, я вам рассказывал про царицу Баялунь? Под старость она мечтала обрести секрет вечной молодости и привечала разных волшебников и алхимиков. Дела это тайные и толком про них никто ничего не знал. Мне известно только, что она посылала верных людей с купцами и послами в самые дальние края. Даже к великому хану в Ханбалык. В ту пору оттуда прибыл к Узбеку посланник, большой учености и ума человек. Звали его Кун. Даже в поездку за тридевять земель он привез с собой два сундука книг, написанных мудреными письменами. Меня тогда определили к нему приставом. Он тоже не раз встречался с глазу на глаз с Баялунью. Правда, искателей вечной молодости он считал шарлатанами, о чем и поведал царице. А еще предупредил ее, что стремление к молодости может сократить старость. В этом был намек, который Баялунь, видимо, поняла. Кун предупредил ее, что в состав снадобий, призванных обеспечить вечную жизнь, тамошние ученые часто включают ртуть, которая, при неумелом обращении, может стать ядом. Мало того, сами слова «обрести вечную молодость» аллегорически означают «умереть молодым», и нередко ими зашифровывают
рецепты самой обычной отравы. Горе, если подобный рецепт попадет в руки непосвященного профана.
        - Это правда, - подтвердил Мисаил. - В свое время много средств на поиски рецепта вечной жизни потратили персидские ильханы. Там даже произошло серьезное противостояние между мусульманскими и буддийскими учеными. Первые предупреждали об опасности ртути, которую применяли вторые. Утверждают, что от этих снадобий умер ильхан Аргун.
        Доезжачий покачал головой и продолжил:
        - Вокруг Баялуни всегда крутилось много темных людей. Особенно под конец ее жизни. По сей день неизвестно, и кто она сама. Поговаривали, что она - простая наложница, некогда прибывшая к Тогрылче, отцу Узбека, в свите ромейской царевны. Бывало, Баялунь намекала, что и сама царского рода. Правда, позволяла себе такое лишь перед чужими, кто уж совсем ничего о ней не знал. Однако язык греческий и грамоту хорошо разумела. Хотя когда она была женой Тохты, то считалась сестрой Байтемира, который был вроде как Чингизова рода. Она ему даже выхлопотала улус в Хорезме. Только был ли этот Байтемир доподлинно ее братом или просто назвался таковым корысти ради - неведомо. С кем только дружбу она не водила, и с православными, и с мусульманами. Наставник Узбека шейх эн-Номан с ней много лет по закоулкам шушукался. Да под конец и сам решил ноги унести подальше, аж в ваши края, в Иерусалим. Вернулся только, когда узнал, что Баялунь померла. А она померла-таки. Не нашла, видать, лекарство от смерти.
        Злат снова надолго замолчал, отлетев в призрачное царство воспоминаний. Мы ждали, понимая, что на этот раз он самое интересное приберег напоследок.
        - Вот только все в один голос утверждают, что перед смертью она вдруг сильно помолодела.
        XXV. Старая столица
        На следующий день нам на пути встретилось жилье. Совсем убогая хижина, сплетенная из прутьев и крытая соломой. Возле нее под жиденьким навесом курилась глиняная печь. Позади чернел участок вспаханной земли. Видимо, тут и обитали те самые хлебопашцы, про которых мне рассказывали купцы на корабле. Весной они выезжают к своему полю, засевают его, а осенью, собрав урожай, уходят восвояси.
        Я спросил Злата, почему они не встречались нам раньше.
        - Далеко было. А отсюда уже рукой подать до старых хлебопашенных мест, вот и идут люди на целину. Те, кто толк знает в этих делах, говорят, что землица здесь не чета лесной. Черная да жирная. Урожаи на ней куда выше, чем на севере. Здесь хорошо родит просо и пшеница. Там ведь у себя они все больше рожь сеют. Под зиму.
        Оказалось, в тех суровых краях люди сеют зерно с таким расчетом, чтобы его на зиму занесло глубоким снегом. Весной он растает, обильно насытив землю влагой, и уже в середине лета можно собирать урожай. Здесь в полях сеют весной, чтобы убрать зерно к осени.
        - В степи народ к хлебопашеству необычный, кипчаки редко на землю садятся, да и то ближе к старым местам. Где можно и кузнеца найти, и дерево для хозяйства. Хотя, где места удобные или к городу поближе, сейчас многие хлеб растят. Но в степи больше наездами, как эти. Скоро уже пойдут обжитые места, там народ деревнями живет.
        Действительно, пашни и дальше стали чернеть то здесь, то там.
        - Я еще помню, как ехал этими местами тридцать лет назад. Ни единой души не встретил. Только возле одной дубравы бортники попались. Сборщики меда. Да и те случайно. Их угодья в чаще. Старая дорога от Таны немного в стороне идет. Там людней. Караван-сараи стоят, ямские дворы с лошадями. Но на нее нужно от самого Бельджамена идти. А мне было еще нужно с ромеями потолковать.
        Потом дорога углубилась в лес. Перед этим мы заночевали на его опушке, и ночью я с ужасом заметил, что не вижу на небе путеводную Альрукабу. Ее скрыли высокие деревья, вставшие непроницаемой стеной прямо возле нашего маленького лагеря. Ночь была звездная. Соломенный Путь сиял над головой, уходя туда, где далеко за морями лежал родной Каир. А небо над Страной Мрака загораживала стена, черная, как адская бездна.
        Когда на следующий день мы вступили в это зеленое царство, мне сразу стало не по себе. Лесная дорога была лишь узкой тропой, пробивавшейся между деревьями. Ветви местами задевали за плечи, а небо чуть проглядывало где-то в вышине. На тропе едва хватало места одному человеку, и мы ехали вослед друг другу. Мне сразу вспомнились узкие каирские улицы, зажатые между высокими домами. Кто-то сравнивал их с горными ущельями. Здесь не было каменных стен. Ласково шелестела листва, пестрели цветы, и можно было подумать, что ты попал в зачарованный запущенный сад. Но одна только мысль о том, чтобы свернуть с тропы в эти непроглядные заросли, наполняла душу дрожью. Там была неизвестность. Такая же бездонная пучина, как в морской бездне. Только совсем уютная и нестрашная, а потому особенно пугающая.
        Мне вспомнилась черная стена, закрывавшая путеводную звезду, и я зябко поежился, представив, какой мрак царит здесь ночью. Когда мы снова выехали в поле, я почувствовал, что мне даже дышится легче. Сопровождавшие нас всадники тоже явно повеселели.
        - Степному человеку в лесу не по себе, - посмеивался доезжачий. - И то сказать, место опасное. Здесь сгинуть - только с тропы сойти. Враз заплутаешь. Деревья все одинаковые, в чаще даже солнца не видно. Это еще не лес - лесок. Поплутаешь с полдня и выберешься. Вот дальше к северу настоящие леса. На несколько дней пути тянутся без просвета. Вот уж в них заблудишься, как корабль в море-океане. Там местами не то что на коне - пешим не пройти. Кругом буреломы. В прежние годы в те края был один путь - по рекам.
        Я смотрел на раскинувшееся предо мной поле и недоумевал. Как мне совсем еще недавно могла не нравиться и казаться опасной степь? Злат, как обычно, угадал мои мысли:
        - А есть в чаще места совсем гиблые. Болота. Ни вода, ни суша. Топь. На вид полянка. Цветики растут. Ступишь ногой, а земля под тобой поплывет и начнет засасывать. Внизу бездна.
        Наверное, человеку, вырвавшемуся из такого болота, лес кажется райским садом.
        - Здешние леса лучше любых крепостей. Ни с каким войском сюда лучше не соваться, - продолжал между тем доезжачий, - перегородят путь поваленным деревом и перебьют стрелами из укрытия. И ничего не поделаешь: ни строем встать, ни на подмогу прийти. Потому в этих краях испокон веку кто только не ховался. Да и по сей день много кто прячется. Покойный хан Узбек не зря здесь укрывался столько лет. Место выбрал - лучше не придумаешь. На реке Мокше. По здешним меркам большая река. От нее и имя городу, только на арабский лад немного писаное. Хорошие дороги и в степь, и на Русь. Если с небольшим караваном. А вот большому войску уже не пройти. Опасно. Загородят путь засеками - ни влево, ни вправо. Только зимой если - по реке, по льду. Правда, теперь со стороны степи поселяне лес сильно рубят. А порой и жгут под пашню. Чтобы далеко от обжитых мест не ехать. Войны в этих краях сейчас даже старики не помнят.
        Во время одного из привалов я потихоньку зашел в лес, прихватив с собой для верности Баркука. Совсем недалеко, шагов на сотню. Действительно, заплутать здесь проще простого. Даже обратно мы вышли шагах в десяти от того места, где заходили. А шли ведь вроде точно назад. Самое главное - опасность здесь совсем не чувствуется. Травы цветут, птицы на ветках перекликаются. А Злат говорит, что это еще лесочки.
        Если Омар заплутал где-то в страшных лесах, про которые рассказывал псарь, немудрено, что даже следов его не нашли. Когда я сказал об этом Злату, он согласно кивнул:
        - Ну, если он по грибы пошел или по ягоды, то точно. Можно и не искать - без толку. Только внутренний голос мне подсказывает, будто он что-то другое искал.
        Такая же манера говорить была у моего деда. Не поймешь, то ли шутит, то ли всерьез.
        - Твой брат много языков знал? - вдруг поинтересовался доезжачий. - Кроме кипчакского и греческого. Какое-нибудь наречие франков разумел?
        - Омар много дел имел с венецианцами. Поэтому их языком хорошо владел.
        - Я это к чему спрашиваю. Там за лесами люди живут не как в степи или в Тане. Кипчакский знают только в городе, да и то не все. А по округе все больше по-своему разговаривают. Мордва, буртасы, русские, венгры. По-венгерски понимал?
        - Нет. В наших краях и венгров не бывало. Из франков больше венецианцы.
        - Вот я и думаю. Тяжко ему в Мохши приходилось. Приедем, сам поймешь. Знающих греческий там по пальцам пересчитать. Даже кипчакский многие не понимают. А уж коли по округе ездил, то там без провожатых делать нечего. Так что не один он был. Значит, должна остаться ниточка. Твой арап по-гречески разумеет?
        За всю дорогу Симба не проронил ни слова и ни разу не открыл лицо. Но от старого охотника на людей, похоже, ничего нельзя было утаить. А его привычка задавать неожиданные вопросы всегда заставала врасплох. Впрочем, здесь скрывать было нечего:
        - И по-гречески, и по-кипчакски.
        - Да ты не думай, я сквозь платок не вижу. Касриэль написал.
        Между тем мы въехали уже в местность довольно населенную. Со всех сторон дорогу теперь обступали пашни, то тут, то там встречались деревни. Дикое поле сменили пастбища со стадами коров и овец. Потом стали попадаться груженые телеги. Чувствовалось приближение города.
        После того как меня разочаровала Тана - морские ворота в Великую Степь и царство Джанибека, - столь же сильно меня поразил Мохши. Я ожидал увидеть небольшой городишко, затерянный в лесах, предо мной же открылся огромный город. Он простирался вдоль реки едва ли не на половину фарсаха. Издалека проглядывали минареты, крыши каких-то больших зданий. Возможно, он просто казался больше, чем на самом деле, из-за того, что его не окружали крепостные стены, и трудно было усмотреть, где он кончается.
        Тана была всего лишь торговым городом. А это была столица. Пусть бывшая, уже растерявшая державный блеск, но до сих пор величественная. Ореол прежней силы и славы еще не совсем померк над ее потускневшей красотой.
        Доезжачий сразу направил коня к большому зданию, окруженному многочисленными постройками и огороженному невысокой кирпичной стеной.
        - Загородный дворец, - пояснил он. - Здесь сейчас никто не живет. Вот мы и поселимся. В главном дворце теперь обитает эмир, не будем его стеснять. Благо хороших домов здесь с прежних времен много пустует. Однако содержат их в порядке. Судьба переменчива.
        У ворот нас встречали всадники, уехавшие вперед загодя. Здесь все было уже готово. В отведенных нам покоях постелили войлоки и одеяла, со стороны летней кухни долетал запах жареного мяса. Смотритель дворца, невысокий крепкий мужчина в коричневом монгольском халате, поприветствовав Злата низким поклоном, объявил, что баня готова.
        - Это и есть дворец Баялуни, - бросил мне на ходу доезжачий, отдавая повод конюху. - Сейчас помоемся в ее купальне.
        Двор оказался широким и просторным. Видно, когда-то здесь бывало много гостей, оставлявших своих лошадей и слуг дожидаться хозяев. Над одной из крыш виднелась голубятня. Теперь она пустовала, хотя, судя по размерам, в ней некогда кипела очень бурная жизнь. У бани цвел разросшийся шиповник.
        - Хозяйка всегда требовала себе воду с розовыми лепестками, - указал на кусты Злат, - за забором его полно. Не продерешься. Заодно и охрана. Колючки же.
        Баня меня поразила. Это был настоящий хамам с подогретыми лежаками, застеленными льняными простынями. Посередине находился бассейн с горячей водой, но больше всего меня поразило убранство. Стены и потолки были облицованы ярко-синей плиткой, отражавшей свет. Они словно играли, переливаясь, лучами волшебного небесного огня. Такого я не встречал даже в Каире.
        - Видал? - развел руками Злат. - Мастеров специально привозили из Самарканда. Денег не жалели. - Он вздохнул. - Многое повидали эти стены. Хозяйка их уже больше тридцати лет спит в мавзолее на другом конце города. Загодя себе построила.
        Ночью, развалившись после сытного ужина на мягких пуховых подушках, я никак не мог предаться полностью неге и покою. Мысль о том, что в этой самой комнате когда-то вот так же нежилась на драгоценных коврах таинственная женщина, искавшая тайну вечной молодости, не давала уснуть. Сквозь прикрытое ставнями узенькое окошко веяло прохладой, приносившей аромат цветущего шиповника. В ночной тишине лениво перелаивались собаки, доносилась далекая перекличка сторожей.
        Наступала пора коротких летних ночей, когда вечерний намаз у правоверных совсем сближался с утренним, и вместо трех страж темное время делилось на две.
        Путь в неизведанную и пугающую Страну Мрака закончился для меня роскошным дворцом, подобным сказке, в котором жили таинственные тени прошлого. Загадочная царица, снова ставшая перед смертью молодой и красивой. Одно дело услышать эту историю в базарной харчевне от бродячего сказочника, совсем иное - от старого матерого охотничьего пса, всю жизнь выворачивавшего наизнанку человеческие судьбы. Такие люди никогда не примут в ночной темноте простую тряпку за таинственный призрак. Чародей им видится всего лишь ловким фокусником и шарлатаном, а предсказатель судьбы и заклинатель - прожженным мошенником, дурачащим доверчивых простаков.
        Злат усматривает какую-то неясную связь между легендарной мазью императрицы Зои, помолодевшей татарской царицей и исчезновением моего брата. Но ведь Омар зачем-то интересовался этой мазью. Трудно представить более странное занятие для моего брата, который великолепно разбирался в сортах ладана, ценах на мускус и не хуже любого менялы знал, сколько безантов нужно отдать за магрибский динар, но искренне считал ученых напыщенными и непрактичными ослами.
        Как выяснилось уже на следующий день, дела свои Омар вплоть до самого исчезновения держал в полном порядке. Утром мы отправились в канцелярию здешнего эмира, где его писцы передали мне имущество брата. Все было старательно упаковано в мешки и опечатано. Пришлось потратить немало времени, чтобы просмотреть его вещи, сверяясь с описью, составленной добросовестными чиновниками.
        Злата это занятие не заинтересовало. Все достояние Омара он осматривал еще зимой, когда расследовал его исчезновение. Обычное имущество купца. Непроданный ладан, купленный мускус. Денег не было. Видимо, Омар опасался оставлять их на постоялом дворе и возил с собой. Зато сохранилась шкатулка с бумагами. Оставив ее разбор на потом, я старательно осмотрел мешок с одеждой.
        Здесь была пара дорогих халатов, вышитый шелком кафтан, сафьяновые сапоги. Даже дорогой плащ с серебряной застежкой. Все говорило о том, что в свое последнее путешествие брат отправился, одевшись как можно скромнее. Я утвердился в этой мысли, обнаружив две пары сапог, одни побогаче, вторые - попроще. Раз Омар не надел даже вторые, то во что же он обулся? И куда направился? В то же время деньги он все взял с собой. Судя по количеству купленного и проданного товара, сумма была немалая. Впервые в своей жизни мне предстояло погрузиться в хитросплетение купеческого дела.
        Вернувшись в свое жилище, мы с Мисаилом приступили к изучению бумаг брата. Здесь была и проезжая грамота, выданная в Тане, и расписка тамошнего тамгачи о взысканной пошлине. Кроме того - договоры о продаже ладана, покупках мускуса. Мисаил сверил их с описью, составленной ханскими писцами. Выходила большая разница. Видно, Омар много сделок провел без письменных договоров. Обычно купцы ведут свою собственную запись сделок, но здесь ее почему-то не оказалось.
        После того как мы с Мисаилом закончили, за дело взялся Симба. Он тщательно перетряхивал все вещи, выворачивал их наизнанку, нюхал, смотрел на свет, вертел и рассматривал каждую бумагу в поисках подозрительных пятен. Баркук не сводил с него восхищенных глаз, пытаясь помогать по мере сил. Наконец Симба удовлетворенно хмыкнул. Его внимание привлек небольшой платок. Совсем небольшой - в три ладошки. Из тонкого льна. На нем красовался вышитый шелком зверь.
        - Старая вещь. Вышивка уж больно диковинная. В наших местах такие не делают.
        Действительно, на платке виднелись полосы от сгибов, как будто он очень долго пролежал в свернутом виде. Было даже заметно, какие части оказались внутри, а какие снаружи. Но самой интересной, конечно, казалась вышивка. Она изображала диковинного зверя.
        - Это единорог. Скорее всего, франкская работа, - предположил Мисаил. - Интересно, откуда он у Омара?
        Мы принялись усердно изучать платок. Ничего. Ни метки, ни значка. Вышитый зверь и строгая кайма из каких-то ветвистых крестиков.
        - Похоже, этот платок был ему очень дорог, - предположил я, - ведь он хранил его в своем лучшем халате.
        - Или получил его, когда был одет в этот халат, - предположил Симба.
        Мисаил стал тщательно обнюхивать и платок, и халат.
        - Когда-то платок был сильно пропитан благовониями. Хорошими благовониями, долговечными, запах которых сохраняется много лет. Они были растворены в жировой основе, в нее же погрузили на некоторое время и платок, поэтому жир впитался равномерно и на ткани не видно пятен. Но за долгое время, пока платок лежал свернутым, ткань, соприкасавшаяся с воздухом, немного потемнела. Этим платком не пользовались много лет.
        - На подарок любвеобильной красавицы непохоже, - усмехнулся я, вспомнив жадноватого и всегда деловитого Омара. Вот уж кто не был похож на влюбленного, хранящего у сердца вышитый любовницей платочек. Но ведь хранил же!
        Я попытался представить Омара, произносящего срывающимся голосом страстное признание в любви, и подумал: возникни такая необходимость, он загодя заказал бы текст базарному сочинителю и старательно выучил его. Занудой он был редкостным. Хотя в торговом деле это служило хорошую службу. Дела он всегда держал в полном порядке. Вспомнив об этом, я еще раз перебрал бумаги в шкатулке. Как же я сразу не заметил! Копия заемного письма среди них отсутствовала! А ведь расчет еще не был произведен. Омар бы такого никогда не допустил.
        XXVI. Многоученый муЖ
        Злат приехал только к обеду в сопровождении немолодого мужчины с длинной и узкой бородой. Именно борода бросалась в глаза в первую очередь. Узкая с обильной проседью. Все остальное было в госте незаметным. Холщовая чалма, небрежно повязанная вокруг некрашеного войлочного колпака, полосатый халат, уже изрядно поношенный, шелковый пояс, некогда пестрый и красивый, а теперь довольно выцветший. Сам человек, несмотря на и без того невысокий рост, сильно сутулился. Угадать возраст его было сложно. По бороде так уже старик. А глаза молодые и умные.
        - Это Илгизар, - представил его доезжачий. - Пятнадцать лет он был в Сарае Илгизаром из Мохши, но вот уже восемь лет пребывает в звании Илгизара из Сарая. Он помогал мне зимой в расследовании исчезновения твоего брата.
        За обедом познакомились получше. После многих дней питания просяной похлебкой и жаренным на костре мясом я с наслаждением разломил свежеиспеченную румяную лепешку. Угощение было незатейливым: мелко накрошенная вареная говядина и тонкая лапша из хорошей пшеницы. Все это полагалось есть руками. Еще перед каждым поставили по большой пиале горячего мясного отвара, заправленного драгоценным перцем. Отлучившись ненадолго в место отдохновения, я проходил мимо обедавших слуг. Их пища не сильно отличалась от нашей, только вместо говядины у них была баранина и лапша потолще из простой муки с отрубями. Да отвар заправили чесноком, а не перцем.
        После еды подали мед - сладкий напиток, сваренный на ароматных здешних травах и ягодах, в котором я сразу угадал вкус имбиря и корицы. К нему принесли уже других лепешек, явно замешенных на молоке. Их макали в растопленное коровье масло.
        Меня одолевали некоторые сомнения, не является ли этот напиток хмельным, но Илгизар, который явно был правоверным, пил его без малейшего колебания, и я успокоился.
        Гость наш был уроженцем здешних краев, в молодости отправившимся добывать мед мудрости в медресе Сарая, которое построил хан Узбек, решивший насаждать в своей державе веру Пророка. Много лет выходец из северных лесов изучал право, философию и другие науки, потом даже преподавал некоторое время, был переписчиком книг и служил секретарем у Злата, бывшего сначала помощником сарайского эмира, а затем и самого визиря. Обзавелся семьей и домом. Потом пришла чума. Жена Илгизара умерла в один день, а сам он, забрав маленькую дочь, бежал в родные края. В леса чума тогда не добралась.
        На родине бывшего столичного ученого назначили кадием в местный суд, но разбирать дрязги и чужие грехи оказалось ему не по душе. Теперь он учил детишек в мектебе при одной из мечетей. На хлеб хватало.
        Когда Злат зимой попросил по старой памяти помочь в поиске Омара, Илгизар с радостью откликнулся.
        Тогда дело закончилось ничем, и, узнав, что расследование возобновлено, бывший судья немного удивлялся:
        - Наверное, хан думает, что с вашей помощью все-таки удастся установить истину.
        Узнав, что я учился в знаменитом на весь мир ислама медресе Аль-Азхар, Илгизар посмотрел на меня с почтением. Он ни разу не видел человека, получавшего знания в этих стенах.
        - Надеюсь, теперь наше совместное расследование пойдет быстрее.
        - Илгизар верит в то, что наука может помочь решить любую проблему, - встрял доезжачий, - он даже пытается применять при этом учение какого-то хорезмийца.
        - Науку вычислений великого аль-Хорезми, - почтительным голосом ответил Илгизар на мое удивление. - Мир чисел является всего лишь отражением мира вещей, и его законы универсальны. Нужно просто собирать факты, а потом выражать неизвестное через известное.
        Пришлось сознаться, что математика не была предметом моих увлечений. Мир чисел всегда пугал своей отвлеченной сухостью.
        - Нужно признать, что у него хорошо получается, - поддержал гостя Злат. - Иной раз даже диву даешься, как он вычисляет истину.
        - Это несложно, если имеешь факты и знаешь связь между ними, - скромно опустил глаза Илгизар.
        - Вот давай с фактов и начинай, - перешел к делу псарь.
        Омар приехал сюда в начале лета. Поселился на постоялом дворе, нанял себе слугу из местных. Нашел его сам, на базаре, где тот подрабатывал носильщиком. Не амбалом, а так, с корзинкой, кому нужно что-нибудь до дома донести. Свел знакомство с местным священником. Дело понятное - ладан в первую голову в церквях нужен. Ну и с москательщиками, конечно, на базаре познакомился, кто ладанной водой торгует. Слугу держал больше для поездок по округе. Оно и понятно, языков он здешних не знал. Правда, в этих поездках мало что покупал. Местные люди ни мускусом, ни бобровой струей почти не занимаются. Для здешнего рынка товар мало подходящий. Это там дальше, в булгарских лесах, его хорошо берут. Только дотуда от наших мест далеко.
        Когда Злат после исчезновения Омара стал опрашивать его знакомых, то выяснил, что за несколько месяцев пребывания в Мохши он так ни с кем здесь близко не сошелся. Это было несколько странно для купца, собирающегося вести дела в здешних краях. Омар ни разу не посетил местную мечеть. Не только в пятницу, но даже на праздник. Имам соборной мечети сам навестил единоверца, приехавшего из далекого Египта, выразить ему свое почтение. Поговорили о ничего не значащих вещах, и впоследствии Омар не счел нужным нанести ответный визит хотя бы из вежливости. Его даже не обрадовала возможность поговорить на родном арабском языке. На это Илгизару еще до исчезновения Омара пожаловался сам имам. Бывший сарайский выученик мусульманских шейхов и сам собирался посетить араба, прибывшего из-за моря, чтобы хоть просто услышать язык священного Корана, который постигал в медресе, из уст того, для кого он был родным. После этого передумал.
        Я не был удивлен. Омар любил торговлю, и ничто, кроме нее, брата не интересовало. Не отличался он и благочестием. Дома он даже на пятничную молитву ходил неисправно, а уж оказавшись за много дней пути от ока мухтасиба и приходского имама, вовсе махнул рукой на показное благочестие.
        Злат предполагал, что торговец ладаном должен был постараться завязать нужные связи среди церковных людей. Ревностно опросив священнослужителей и приходских старост, он выяснил, что Омар проявил в этом деле завидную практичность и проницательность. Он совсем не имел дел со священниками, хотя многие из них знали греческий язык, а значит, толмач для переговоров не требовался. Как истинный купец, он старался знакомиться с теми, кто ведал хозяйственными делами, считал деньги и заправлял в христианской общине. По большей части все они были православными, хотя немало нашлось и тех, кто держался учения патриарха Нестория. В большинстве своем все здешние христиане были людьми пришлыми, поэтому знали кипчакский.
        Ничего подозрительного или наводящего на след ханскому слуге тогда так и не удалось выяснить. Имам припомнил, что Омар собирался возвращаться в Тану до осени, чтобы успеть на корабль, пока не закрылась навигация. Однако почему-то задержался до октября, когда уже было ясно, что к отплытию за море он не успевает.
        Его исчезновение обнаружил слуга. Сначала он не обеспокоился, не застав хозяина. Такое бывало часто. Омар уходил куда-то с утра, всегда, как истинный каирец, вставая очень рано. Убедившись, что нужды в нем нет, слуга отправлялся домой или на базар, где хозяин мог его легко отыскать, если что. Нужда в нем возникала обычно, когда требовалось толмачить. Это чаще случалось при поездках по округе. В городе по-кипчакски худо-бедно понимали почти все. Так повторялось несколько дней, а затем слуга поинтересовался у владельца постоялого двора, давно ли тот видел хозяина? Потом стал расспрашивать о нем на базаре. Заподозрив неладное, поделился беспокойством со старостой квартала. Хозяин никогда не отправлялся за город без него. А когда Омар не появился еще несколько дней, староста стал уже сам расспрашивать окрестных жителей и базарных завсегдатаев. Узнав об этом, владелец постоялого двора подал объявление о пропаже постояльца в канцелярию эмира. Решил упредить официальное расследование, дабы отвести от себя возможные подозрения.
        Комнату и вещи опечатали. Сначала расследованием занимался староста, потом ни шатко ни валко подключился помощник эмира. Никто ничего подозрительного не видел. Вещи забрали к эмиру под замок. Преступления никакого нет, жалоб тоже. Одно плохо - чужестранец, да еще богатый купец. По прошествии времени могут родственники объявиться или земляки, подать жалобу. На всякий случай уведомили Хисамутдина Махмута - верховного визиря в Сарае. Так что к тому времени, когда Злат добрался до Мохши по занесенным снегом дорогам, с исчезновения Омара прошло уже два месяца.
        Теперь расследование пошло на другой манер. Пришлось отвечать уже на вопросы ханского посланника, на груди у которого хищно поблескивала золотая пайцза с надписью: «Кто не повинуется - умрет». И не важно, что по-монгольски уйгурскими буквами, которые мало кто разумеет. Все знают, что там написано. Свидетели бледнели, заикались, хватались за сердце, но так и не смогли вспомнить ничего, наводящего на след. Призванный на подмогу Илгизар перечитал несколько раз из конца в конец все бумаги из шкатулки Омара, а потом, вооружившись абаком и самыми точными весами, измерил весь товар, найденный на постоялом дворе. Злат собрал на тайный совет городских менял, включая тех, кто промышляет тайком, укрываясь от налогов, но все они в один голос утверждали: никто в последнее время с большой суммой денег не засветился. Да и москательщики клялись, что незаметно сбыть в этих краях большую партию ладана вряд ли возможно.
        Доезжачий зашел с другой стороны. Вытряс душу из всех работников постоялого двора. Ничего. К постояльцу, кроме слуги, никто не приходил. Мало того, работники вспомнили, что в момент приезда купца мешки с ладаном весили ненамного больше, чем теперь. Убыль вполне согласовывалась с подсчетами Илгизара. Если Омар не привез денег с собой, нельзя было даже предположить, что его убили при ограблении.
        Что с ним могло случиться? Если бы он уехал из города, то мог забрести в лес, упасть в реку или ненароком нарваться на бродяг, которые и на одежду польститься способны. Но в поездки по округе он всегда брал с собой слугу.
        Однако в жизни никогда ничего не случается просто так. Все имеет свои причины. И таятся они в прошлом.
        Не найдя ничего в Мохши, Злат решил двинуться вспять по пути исчезнувшего купца, попытавшись отыскать концы в Тане. Секрет другой загадки оставался в Мохши. Почему Омар задержался? Это предстояло выяснить Илгизару, хотя надежды на то, что это удастся сделать без помощи блеска ханской пайцзы, оставалось мало.
        Злат в Мохши уже не вернулся. Из Таны он уехал в Сарай, а потом в Гюлистан. Отчет ему велели передать придворному битакчи. Хан, судя по всему, потерял интерес к этому делу.
        Теперь все завертелось снова.
        - Мне уже показалось, будто я нашел, что искал, - рассказывал Злат. - Деньги, за которые купца могли убить. Я ведь узнал, что он занял перед отъездом целую тысячу сумов. Однако и здесь удача выпорхнула из моих рук, оставив лишь облезлый хвост. Омар взял в долг не деньгами, а товаром. А как бы все было прекрасно! Тысяча сумов - это груз серебра в полторы ноши верблюда. Такой куш не утаить. Хотя теперь я знал, что по дороге от Таны до постоялого двора в Мохши где-то утрясся груз ладана, который тоже не утаить за пазухой. Причем спрятать его гораздо тяжелей, чем серебро, которое не пахнет.
        Больше зацепиться было не за что. Правда, среди тех, с кем имел дело Омар, появился старый знакомый Злата Авахав, большой дока по темным делам. Но и он, как выяснилось, вскоре отбыл в прямо противоположную сторону. Так что доезжачий испытал облегчение, когда хан не проявил больше интереса к этому делу и стало можно вернуться к своим приятным обязанностям при псарне.
        Получив приказ возобновить расследование, Злат снова погрузился в раздумья. Теперь его заинтересовала иная загадка - почему хана так волнует это дело? Вот тогда и вспомнилась мазь императрицы Зои.
        Про нее обмолвился один из москательщиков, торговавший в Мохши благовониями уже лет сорок. Он потянулся туда некогда вослед за ханским двором и не пожалел. Так вот, в разговоре с ним Омар поинтересовался былыми годами, а самое главное, греческими снадобьями. Хорошо ли торговали ими в те времена? Были ли покупатели из дворца? И не слышал ли он, чтобы кто-нибудь предлагал мазь императрицы Зои?
        Во время расследования эти слова не привлекли внимания Злата. Дела давно минувших дней, все сгинуло и быльем поросло. Теперь он вспомнил, что сам слышал некогда про эту мазь. О той поре, когда стареющая Баялунь отчаянно сорила деньгами в тщетной попытке вернуть былую молодость. С красотой уходила власть. Возле Узбека расцветал новый цветок - юная Тайдула.
        Помнится, кто-то древний сказал: «Все народы поклоняются восходящему солнцу, и никто - заходящему». Каково это слышать тому, чья звезда закатывается?
        Сейчас вечер наступает в судьбе самой Тайдулы. Сердцем хана завладела новая звезда гарема, и власть старой царицы начинает слабеть. Чтобы бороться, нужны силы, нужна молодость. Правда, никто не слышал, чтобы ханша интересовалась секретом вечной жизни. Уже несколько лет, как она укрылась в садах Гюлистана, вдали от чужих глаз, и оттуда цепко держит в своих тонких пальчиках нити, управляющие судьбами царства. Сколько бы ни говорили, что стареющий Джанибек подпал под влияние своей новой красавицы жены, пока это только слухи, едва выходящие за стены гарема. Но уже всем ясно, что власть Тайдулы над гаремом ослабевает.
        - Старая история с мазью ромейской императрицы навела меня на мысль, что в этом как-то замешана Тайдула. Никакой другой причины странного интереса Джанибека к исчезновению торговца благовониями я придумать не могу.
        К его словам я мог добавить лишь то, что сам никак не мог объяснить интерес Омара к этой мази, а уж тем более к историям тридцатилетней давности. Ничего, кроме настоящего, его никогда не интересовало. Даже будущее.
        Злат в задумчивости разгладил седые волосы на голове:
        - Интересно. Что еще вы нам поведаете нового?
        - Меня удивило, что он не надел простые сапоги.
        Увидев недоумение на лицах собеседников, я пояснил:
        - Омар не надел ни сапоги для торжественных случаев, ни те, в которых ходил каждый день. Может, здесь он приобрел какую другую обувь?
        Злат быстро повернулся к Илгизару:
        - Нужно расспросить слугу.
        - А еще за куском ткани, пришитым к праздничному халату, мы нашли вот этот платок. Вряд ли Омар привез его с собой из Каира.
        Я положил перед доезжачим и его спутником тот самый платок. С единорогом.
        Илгизар, выслушав рассказ про благовония, которыми пропитали ткань, осторожно взял платок и вышел на свет, чтобы рассмотреть его получше. На его лице появилось вопросительное выражение, и Мисаил объяснил:
        - Мне приходилось на своем веку смешивать много благовоний с жиром и пропитывать им разные вещи.
        - Старая вещь, - отозвался псарь. - И зверь диковинный. О чем задумался, Илгизар?
        - Хочу показать платок своей дочери. Она увлекается вышиванием, может, что заметит. Заодно попробую определить, чем пропитывали ткань.
        - У тебя есть лаборатория? - оживился Мисаил.
        - Кое-какие приспособления и препараты для работы с веществом. Почел бы за честь показать их тебе.
        Только сейчас я понял, как тоскует Мисаил по своей заветной лаборатории. Едва услышав эти слова, он вскочил с места, собираясь немедленно бежать туда, где, вдали от суеты этого мира, смешивают и выпаривают, разлагают и соединяют.
        - Думаю, они найдут общий язык, - подмигнул мне Злат. - Значит, твой брат не был любителем старинных диковинок? Может, этот зверь знает ответ на вопрос, почему он отложил свой отъезд? Вот только на каком языке с ним разговаривать?
        Он внимательно рассмотрел вышивку и повернулся к Мисаилу:
        - Видел таких зверей в закатных странах? Или тебя, подобно Илгизару, интересовали только тайны мироздания? Страсть, сжигающая душу сильнее любви?
        - Это тоже любовь, - возразил Илгизар. - Любовь к истине.
        Злат кивнул. Так кивают глупым людям, чтобы прекратить бесполезный спор:
        - Только я ни разу не видал, чтобы эта любовь сделала кого-то счастливым. Поиграйтесь с вашими алхимическими склянками. Завтра поедем к одному моему приятелю. Покажем ему этот платочек. Он много чего знает о франкских делах. - Злат помолчал и добавил с улыбкой, обращаясь почему-то к Мисаилу: - Он будет рад тебя видеть.
        XXVII. Смертельный поворот
        После обеда Мисаил с Илгизаром, завладев загадочным платком, оставили нас. Злат вздохнул:
        - Сейчас бы самое время вздремнуть по-стариковски, но я как хозяин обязан развлечь гостя. Пойдем разомнем немного ноги.
        Мы отправились на базар.
        Доезжачий надел серый суконный кафтан без всяких украшений и вышитую шелком шапочку, похожую на нашу тюбетейку, только на здешний манер. Даже пояс повязал простой, хоть и вышитый шерстью, но без кистей.
        - Нечего людей пугать, - прокряхтел он.
        Однако пайзцу старательно повесил на грудь, прикрыв ее серым плащом тонкого сукна. Стражникам велел дожидаться.
        Так и пошли мы с ним по тихим улицам города, погружавшегося уже в послеполуденную дрему. Даже на базаре было малолюдно.
        - Народ здесь лесной, - пояснял мне Злат, - привык больше сидеть по усадьбам. Каждый держится за своих. За свой род, за земляков из своей деревни, за единоверцев. За свой интерес. Чужаков не любят.
        Я заметил, что он совсем не опирается на свой посох, а больше вертит его в руках.
        - Норовливый город. Здесь как в лесу. Вроде все вместе, а каждый на своей полянке, - вздохнул он. - Есть и свои чащи. И свои болота.
        На базаре Злат отыскал старосту и велел найти того самого носильщика, что был слугой у Омара, - пусть послезавтра с утра явится во дворец за городом. Злат даже пайцзу показывать не стал. Староста и так знал, с кем имеет дело.
        Потом мы пошли на другой конец города, на кладбище, посреди которого возвышался великолепный мавзолей. Я был поражен. У нас в Каире был огромный город мертвых, застроенный бесчисленными улицами прекрасных мечетей, роскошных мавзолеев и семейных склепов, служащих для последнего упокоения целым родам. Величественным сном казалась мне в детстве усыпальница Тогай, любимой супруги великого султана Насира. Меня часто приводил к ней дед. Он хорошо знал покойную царицу и при жизни видел от нее немало благодеяний. Это был настоящий дворец. Для чего его построили? В Египте это повелось издревле. Вся его земля покрыта величественными гробницами. Наверное, так у нас пытались победить смерть. Тщетные потуги. Гробницы пережили память о своих хозяевах. Они не сохранили в нашем мире даже имен.
        Здешнее кладбище нельзя было назвать городом мертвых. Тут тоже виднелись склепы, вокруг, среди молодой травы, теснились надгробные камни. Мавзолей стоял посреди всего этого, огромный и прекрасный в своем непостижимом величии. Он был облицован такой же сияющей разноцветной плиткой, как та, что я видел вчера в бане. При свете послеполуденного солнца она сияла, как драгоценные камни. Особенно много было синего цвета - темного, местами переходящего в пурпур. Это царственный цвет величия и власти. Во всем большом городе, лежащем за нашей спиной, не было здания, способного сравниться по красоте с этой гробницей.
        К ней не вела ни одна тропинка. Молодая трава вокруг мавзолея не была примята ничьей ногой.
        - Один мой знакомый франк любил повторять: «Так проходит земная слава», - сказал Злат. - Он говорил это по-латыни, но я уже не помню тех слов.
        Он сказал это без улыбки, без грусти и без осуждения.
        - Это мавзолей Баялуни. Она строила его еще при жизни.
        Злат устал от долгой ходьбы и предложил передохнуть прямо на травке, посреди этого тихого и уютного прибежища вечности. В небе пели птицы.
        Выпитый за обедом мед не опьянял, но зато как-то необычно отяжелял ноги. Мне казалось, что они перестают слушаться. Поэтому, отправляясь гулять, я прихватил у Симбы пару горстей бодрящего снадобья из абиссинских ягод. Их варят в жире с сахаром и потом слепляют в шарики. Угостил Злата.
        Он сразу порозовел, ободрился, в его глазах появился азартный блеск. Не зря эти ягоды любили использовать дервиши при многодневных молитвах. Они не только прогоняли усталость, но и возвышали дух.
        Доезжачий начал вспоминать былое. Он прожил долгую жизнь, полную приключений и событий. Видел грозных царей и прекрасных цариц, коварных интриганов и благородных рыцарей. Мудрецов, подлецов, шарлатанов, предателей, путешественников, проповедников, мастеров самых разных искусств.
        Наверное, ему было некому обо всем этом рассказывать. Пришелец из-за моря, из далекой-далекой страны оказался самым подходящим слушателем. Тем более что не нашлось бы места лучше, чтобы оживлять ушедшие тени, чем пустынное кладбище, полное могил. Посреди него, словно вход в нездешнее царство, возвышался этот прекрасный и зловещий дворец смерти.
        Давным-давно юный писец-битакчи знал ту, которая уснула вечным сном за его узорчатыми дверями. Он вспомнил, как сорок лет назад она посылала его на встречу с некстати прибывшими египетскими послами после внезапной смерти хана Тохты.
        - Как и не было тех лет. Словно живая стоит перед глазами. Было в ней что-то колдовское, зачаровывающее. Не зря и по сей день не отпускает. Опять ее тень появилась в моей жизни.
        Нет ничего хуже, чем запутаться в сетях власти, говорил Злат. В этом мире свои законы, подчас непонятные обычному человеку. Почему в деле о пропаже простого купца все так непонятно? Потому что впутались сюда сильные мира сего со своими зловещими загадками. Неспроста хан Джанибек так заинтересовался этим исчезновением. Неспроста в истории появился изворотливый Авахав с чембальскими невольниками. Концов теперь не найти. Невольники за тридевять земель, в Египте, Чембало в прошлом году сожгли. Неспроста здесь и эмир Алибек.
        Коль уж речь зашла о гареме - Алибек совсем недавно женил сына Мамая на дочке Джанибека. Большая удача. Будет носить титул гурген - ханский зять. Да и дочка не просто дочка - единоутробная сестра наследника Бердибека. Тут тоже не все просто. Говорят, хан теперь совсем голову потерял от новой жены, красавицы откуда-то из царства Шемаха. Как это часто бывает с влюбленными стариками, ловит каждое ее слово, угождает во всем. А родится у нее сын? Останется Бердибек наследником? Раньше проще было, собирали курултай, выносили на суд эмиров. Сейчас наступают новые времена. Хан все больше смотрит на восток, клонит ухо к мусульманским улемам и перенимает тамошние порядки. Где был гарем Узбека? Каждая жена жила своим двором, на пирах сидела возле мужа. Сейчас на людях одна Тайдула появляется. В гарем чужим хода нет. Скоро, глядишь, и евнухов заведут, по ромейскому да арабскому обычаю. У Ногая были. Но их с собой из Царьграда царевны привозили. Сам Ногай над этим, говорят, публично потешался.
        Ох, неспроста появилась здесь тень Баялуни, которая ханов и эмиров щелкала, как косточки на четках.
        В этом мире власти и коварства трудно понять, кто прав, кто виноват, где верх, а где низ. Здесь черное выдают за белое, кислое за сладкое, а в самом изысканном лакомстве таится отрава.
        - Помнишь историю про то, как хотели убить отца твоего друга Мисаила? Плащ у него был очень приметный. Не было второго такого. Так вот, украли у него этот плащ и в темноте, переодевшись, оскорбили мусульман во время их великого праздника. Да еще бросили им во двор свиную ногу. Зачем? Санчо этот служил в Сарае при генуэзской конторе. Понятное дело, после такого мусульмане кинутся виновников бить. А как раз перед этим венецианцы с ханом договор заключили, и он им путь открыл на Восток. Чуешь, к чему все клонится? Генуя с Венецией и посейчас насмерть режутся по всем морям. Сейчас в Тане ни тех ни других нет. Зато генуэзцы свою крепость в Каффе отстояли. За море бьются франки, как за свою вотчину.
        Доезжачий надолго замолчал, задумавшись. Мне вспомнились рассказы о колдунах, в которых входят души умерших и начинают говорить их устами. Словно дух пифии, срывающей покровы тайны, вселился в Злата. Его глаза вспыхивали огнем. Хотя, может, это всего лишь виноваты абиссинские ягоды.
        - Слышал, как венецианская торговля в наших краях закончилась? Десять лет назад?
        Я кивнул.
        - Венецианец зарезал эмира Омар-Ходжу в Тане. Старого вельможу, который еще при Узбеке был в большой силе и уважении. Кто сомневался, что после этого венецианцам в этих краях не торговать? Жалко, расследования никакого не было. Темная это история. В суматохе зачинщик ноги унес. Будто готовился. А ведь говорили, все само собой получилось. Ссора. Омар-Ходжа дал пощечину, веницианец не стерпел. Что получилось? Правильно. Вся венецианская торговля через Тану шла, и ее прикрыли. А генуэзская за крепкими стенами в Каффе как была, так и осталась. Пусть мне сколько угодно твердят, будто само собой так вышло, что виноват венецианец, и генуэзцев в Тане тоже побили и пограбили, не поверю, уж больно все гладко срослось. Но не пойман - не вор. Касриэль считает, что Мисаила за венецианского тайного посланника приняли, который пробирается в ханскую ставку. А ведь им всегда была первой заступницей Тайдула. Вот и думай теперь, куда по дороге ладан чуть не на тысячу сумов делся и почему твой Омар про древнюю мазь выспрашивал.
        Злат решительно поднялся с мягкой травы и отряхнул штаны:
        - Вот ведь какое чудное у тебя снадобье. Словно помолодел лет на двадцать. Так бы и пустился вскачь, как молодой жеребец. Однако пора возвращаться. Нам еще через весь город идти. Надо сегодня пораньше лечь, чтобы завтра спозаранку выехать.
        Он повернулся к мавзолею и молитвенно воздел руки:
        - Тень женщины, по уму и хитрости равной тысяче лис! Помоги ее старому слуге развязать этот узелок интриг и коварства!
        Ответом был только шелест листвы. Злат печально улыбнулся и, наклонившись, сорвал несколько желтых цветочков, похожих на маленькие солнышки.
        - Одуванчики. Самый простой и слабенький цветок. Пусть он будет моим подношением.
        Старик подошел к массивной двери и стал втыкать стебельки в щель. Внезапно он замер и начал пристально рассматривать что-то. Потрогал замок, петли, скобы. Присев на корточки, поколупал пальцем запекшуюся корочкой пыль.
        - Похоже, эту дверь не так давно открывали. В замке нет пыли. Значит, ее счистили не раньше, чем прошлой осенью. Зимой пыли нет, а новая еще не накопилась. А здесь дверь скребанула осеннюю грязь. Тоже еще не покрылось пылью как следует. Лето только начинается.
        Одуванчики, воткнутые в щель, молчали. Они не знали ответа. Прошлой осенью их не было.
        Мисаил так и не пришел ночевать в этот день. Я, выпив полкувшина снотворного пряного меда, уснул как убитый, даже не пошевелившись до самого утра.
        Выехали на заре. Перекусывать не стали, чтобы не тратить зря время. Однако изрядный запас снеди прихватили с собой.
        - Там поедим, - сказал Злат. - К старому товарищу еду, давно не виделись.
        Город уже проснулся, и улицы наполнялись людьми. Со дворов тянуло дымом, пахло свежим хлебом, а у заставы на въезде уже скопилось несколько телег. Попался навстречу зеленщик с полной корзиной, женщины возле колодца наполняли водой деревянные бадейки.
        В поле было хорошо и свежо.
        Злат взял с собой нескольких стражников и запасных лошадей. Сразу за заставой перешли на рысь, и скоро Мохши скрылся из глаз. Илгизар остался дома, а нам с Мисаилом доезжачий ничего не сказал о цели предстоящего пути.
        - Ну что вам рассказали духи огня и призраки металлов? - смеялся псарь.
        Похвастать нашим алхимикам было нечем.
        - Лучше бы попросил Илгизарову дочку сказку рассказать. Она на это большая мастерица. Ее покойная мать была первая в Сарае сказочница. Померла в чуму. А ее учил ремеслу сам старый Бахрам. Она была его воспитанницей. Вот уж был сказочник! От него у Илгизара книга осталась. Персидская. «Тысяча ночей» называется. Бывало, в Сарае я сам частенько к ним захаживал сказки послушать.
        Вскоре на дороге оборвался тележный след и остался только конский, выбитый копытами. Потом она и вовсе нырнула в лес.
        - Туртас - старый охотник, - пояснил Злат, - соколятник. В молодые годы служил еще хану Тохте по этой части.
        Жилье старого соколятника больше походило на крепость. Или на медвежью берлогу. На большой поляне за высоким тыном из заостренных кольев скрывался низкий бревенчатый дом без окон. Навстречу нам молча двинулись две огромные лохматые собаки. За домом, словно дозорная башня, возвышалась голубятня.
        У ворот стоял седой невысокий человек в рубахе без пояса. Злату он обрадовался. Развязали наши мешки со снедью, уселись за стол, напротив открытой двери, чтобы светлее. Когда кончились обычные приветствия, неизбежные для людей, не видевшихся давно, Злат представил нас:
        - Купцы из Египта.
        Хозяин сразу внимательно посмотрел на Мисаила. Наверное, ему показалось странным, почему из Египта приехал франк.
        - Что смотришь? - усмехнулся Злат. - Или похож на кого? По-моему, вылитый дед.
        - Сын Райхон!
        Услышав имя матери, Мисаил вздрогнул. Но Туртас уже сжал его в своих железных объятьях.
        Потом нам долго было не до дел. Мы слушали рассказ Туртаса про то, как его красавица сестра стала женой ханского сокольничего Урук-Тимура, как родила дочку, названную Райхон. Потом судьба занесла Туртаса на много лет на чужбину. Когда вернулся, сестры уже не было в живых. Не удалось повидать и племянницу. Как раз перед возвращением Туртаса ее похитили с отцовского двора. Затем он встретил в придорожных кустах совершенно голого мужчину, оказавшегося каталонцем Санчо, помог ему выбраться из передряги и бежать за море. С собою тот увез и вызволенную из неволи Райхон. Ее отец, могущественный вельможа Урук-Тимур, ставший к тому времени начальником ханской охоты, не жалел сил, чтобы найти дочь. Помог вездесущий сарайский меняла Касриэль. У него были знакомые по всему Средиземному морю. Сначала след Санчо отыскали на Кипре, а потом пришла весточка, что он живет в Александрии.
        Обо всем этом Туртас узнал лишь годы спустя. Вскоре после бегства племянницы он снова уехал из Орды, став покровителем сиротке, дочери хана Тохты. Она вышла замуж за литовского князя Наримунта. Семь лет назад князь погиб в битве с тевтонскими рыцарями, и его детей взяли под опеку суровые литовские дядья. А Туртас вернулся в родные края, откуда почти полвека назад уехал безусым юнцом искать счастья при дворе хана.
        К делу перешли только после обеда. Злат рассказал, что его снова привело в мордовские леса, и достал загадочный платочек:
        - Ты среди франков пятнадцать лет прожил. Может, углядишь, что в этой вещице?
        - Не жил я среди франков, - поморщился Туртас. - Литовцы не франки. Это люди нашей лесной веры. Перуну поклоняются. По старине.
        Однако платочек взял и вышел с ним к двери. На свет.
        - Тем более вещь эта не франкская. Точно скажу. Это китайская работа. А я в Китае двадцать лет прожил, кое-что в этом понимаю.
        Эти слова внезапно привели Злата в сильнейшее возбуждение. Он хлопнул себя ладонью по лбу и порывисто вскочил:
        - Вспомнил! Вспомнил, где я видел этот платочек! Что-то свербело в памяти, а на ум ничего не шло.
        А как ты про Китай сказал - вспомнил! Этот платок Баялуни Кун подарил. Посланец великого хана из Ханбалыка. Меня тогда к нему в приставы определили. Он еще, когда вернулся от нее, рассказывал, как она пошутила, принимая дар: «Единорог покоряется только невинной деве». На что Кун ответил: «Пусть он напоминает тебе о поре, когда еще ничто не замутило твою душу». Мудрый был человек. Значит, неспроста мазь императрицы Зои появилась в этой истории. Вчера мы ходили на кладбище, смотрели мавзолей Баялуни. Так вот. Дверь в него кто-то открывал. Не раньше прошлой осени.
        Туртас теперь никак не хотел расставаться с объявившимся внуком сестры. Он вернулся в город с нами. «Может, еще пригожусь».
        Когда въезжали в Мохши, уже стемнело. Въезд перегородили бревном, уложенным на врытые в землю рогатки. На улицы уже вышла первая ночная стража. Мы не взяли с собой факелы, поэтому ехать под конец пришлось неспешно. Хорошо, что сбиться с широко наезженной телегами дороги было трудно. Стража, заслышав в ночной тишине приближение всадников, встретила нас у рогаток во всеоружии. Однако было достаточно грозного окрика: «Дорогу доезжачему великого хана Джанибека!», чтобы караульщики принялись убирать бревно.
        Утром, сразу после пробуждения, Злат послал стражника к базарному старосте, чтобы тот поспешил с присылкой носильщика, служившего Омару. Однако тот, судя по всему, не спешил. Вместо него появился
        Илгизар. Он и сказал, что носильщика можно не дожидаться. Ночью его нашли убитым.
        Мне вспомнились слова старого Касриэля. «Ты идешь по пути, на котором сгинул твой брат. Будь осторожен и внимателен. Ни на миг не забывай, куда эта дорога привела его. Главное - суметь остановиться там, где он свернул не туда».
        Кажется, мы подошли к этому самому повороту.
        XXVIII. Дующие на узлы
        К убийствам жители тихого Мохши не привыкли, потому слух о нем сразу облетел весь город. Илгизару его принес прямо домой ни свет ни заря разносчик молока. Он уже побывал на базаре, где и услышал ужасную новость. Тело нашли на окраине, в узком проходе между дровяными амбарами. Илгизар сразу устремился туда.
        Несколько лет он был кади в здешнем суде, поэтому начальник стражи по старой памяти провел его к месту преступления. Это была тихая улица. Не проходная. Здесь ходили только местные жители, которые утром отправлялись по делам и возвращались только к обеду, а то и к вечеру. Оставшиеся дома женщины сидели по дворам и за калитку носа не высовывали. Никто ничего не видел и не слышал. Зато редкие прохожие не затоптали следы. Тело, возможно, не обнаружили бы еще долго, но хозяина соседнего двора привлекли слетавшиеся к нему вороны.
        Носильщика задушили веревкой, набросив ее сзади на шею, и оттащили в узкий проход, куда редко кто заглядывает. Рядом валялась пустая корзина, в которую он обычно складывал свою ношу. По всему получалось, что он подрядился помочь донести кому-то покупки до дома, а на обратном пути на него напали. Однако никто из жителей окрестных дворов вчера носильщика не нанимал. В то же время просто проходить мимо он не мог никак - окраина.
        Илгизар старательно осмотрел участок возле тела. Не обнаружив ничего, стал буквально ползать вокруг, едва не утыкаясь носом в землю. И упорство его было вознаграждено. Он обнаружил едва заметные следы белой пыли, которые вполне могли оказаться мукой. Такие же едва заметные следы были в корзинке. Конечно, базарный носильщик каждый день переносил немалое количество поклажи, и мука могла попасть в корзину когда угодно. А еще в пыли оказалось несколько жирных пятен. Илгизар колупнул одно из них и нашел совсем крошечный комок грязи, оказавшийся пропитанным землей сливочным маслом. Это уже можно было считать удачей. Масло никак не могло попасть в переулок иначе, как выпав из корзины. А это значило, что во время убийства она была полной.
        - Кто-то послал носильщика отнести муку и масло в один из домов на этой улице. А здесь его убили. Догнали или уже стерегли. Место выбрали заранее, чтобы никто не увидел, чтобы тело подольше не нашли. Скорее всего, дело было до полудня. После обеда некоторые уже начинают возвращаться домой - можно наткнуться на свидетеля. А на улице, где чужие не ходят, на постороннего сразу обратят внимание.
        Воистину поклонник великого аль-Хорезми был искусным мастером отыскивать следы и увязывать их цепочкой логики. Однако неведомый злодей тоже преуспел в своем гибельном умении. Чтобы убить человека посреди дня на городской улице, оставшись при этом незамеченным, нужна немалая изобретательность.
        - След ведет с базара. Надо попытаться взять его, пока он не остыл. - Злат был человеком действия. - Придется потрясти этого старосту, не поднимая при этом лишнего шума. Лучше сделать это у мохшинского эмира.
        Он облачился в роскошный шелковый халат с золотым поясом, увенчал голову шапкой с двумя перьями и отбыл в сопровождении едва ли не всего своего отряда, пустив лошадь самым медленным шагом. Нужно признать, что даже мы оробели, увидев его во главе всей этой процессии, в ореоле могущества и власти. Услышав голос всадников: «Дорогу!», я затылком ощутил холодок. Такой же наверняка пробежит по спине здешнего эмира, когда в его дверь постучат древком копья с криком: «Именем великого хана!»
        Привыкшему чувствовать себя полным хозяином в этом далеком лесном углу вельможе напомнят, кто здесь настоящий владыка. Хан - солнце, его посланник - луч.
        Ожидая Злата, мы в нетерпении стали обсуждать случившееся. Нужно признать, что мне пришлось нелегко. С нами был Туртас, не знавший греческого языка, и беседа шла на кипчакском, который я понимал гораздо хуже.
        Не было ни малейшего сомнения, что носильщика убили, потому что он знал что-то, не предназначавшееся для наших ушей. Однако его не тронули раньше. Именно он первым заметил исчезновение хозяина, потом его допрашивал квартальный староста, люди мохшинского эмира, приехавший из столицы Злат. Почему именно сейчас ему решили заткнуть рот, даже прекрасно понимая, что именно убийство привлечет к бывшему слуге Омара повышенное внимание? Чтобы снизить риск попасться кому-то на глаза, его прикончили вне дома. В многолюдном городе очень трудно быть невидимым.
        - Когда одно и то же действие с одними и теми же участниками повторяется, то должен повторяться результат, - чертил перед собой на столе воображаемые знаки и линии погруженный в размышления Илгизар. - Если он изменился, нужно посмотреть, что изменилось в условии задачи.
        - Появились новые участники, - подсказал я. Догадаться было несложно.
        - Вот именно, - поднял глаза Илгизар. - Преступник испугался именно вас. Почему?
        Я сразу вспомнил, что передо мной школьный учитель, и вновь почувствовал себя шакирдом на уроке логики. Наставник не толкал меня в спину и не тянул за рукав. Он даже не указывал дорогу. Он просто светил, чтобы я сам легко увидел нужное направление.
        - Преступник испугался не нас, а нашей встречи с убитым. Тот знал нечто такое, что могли понять только мы.
        - Подумайте, о чем вы бы стали расспрашивать слугу брата. Может, это наведет вас на какую-то мысль.
        Вернувшийся Злат тоже не привез ничего обнадеживающего. Перепуганный базарный староста, доставленный стражниками эмира, рассказал, что передал носильщику приказ явиться к доезжачему еще вчера, рано утром, едва тот появился на рынке. Вдобавок староста клятвенно заверил, что не сообщал об этом ни одной живой душе. У него просто времени не было поболтать. До обеда на базаре самая горячая пора, нужно следить за порядком. Неровен час, за место подерутся или кто придет жаловаться на купленный накануне испорченный товар. На месте сидеть некогда.
        Носильщика видел потом несколько раз, и вот у него время поболтать как раз было. В ожидании работы он слонялся вдоль рядов, болтая с торговцами и покупателями, или стоял у входа на рынок вместе с такими же искателями случайного заработка. Последний раз староста видел его незадолго до полуденного намаза.
        Цепь событий теперь вырисовывалась следующая: новостью о том, что его назавтра вызывают к приехавшему из столицы начальнику, носильщик наверняка делился с каждым встречным и поперечным, ведь такое случается не каждый день. Ему даже не нужно было самому говорить об этом убийцам - новости на базаре распространяются с быстротой степного пожара. В скором времени благодаря покупателям и разносчикам она расползлась по всему городу.
        Преступники действовали быстро и продуманно. Заманить ничего не подозревающую жертву в засаду не составляло труда. Носильщика просто попросили доставить с базара груз в нужное место. Убийцы старательно замели следы, унеся с собой содержимое корзины. Они прекрасно понимали, что оно может привести к заказчику. Благодаря настойчивости и наблюдательности Илгизара мы знали, что там были сливочное масло и мука. Самый обыкновенный и не вызывающий подозрение груз для утренней поры. С утра хозяйки по всему городу затевают тесто, чтобы печь хлеб.
        Зерно для этого мелют на домашних жерновах, но занятие это тяжелое, и многие все чаще покупают уже готовую муку. Благо на рынке всегда есть большой выбор на любой вкус и достаток. Молоть зерно - это только на первый взгляд дело немудреное. Здесь много зависит и от зерна, и от жернова, а больше всего от умения. Все имеет значение: с какой скоростью молоть, по сколько подсыпать. В деревнях, конечно, мукой торговать, что снегом зимой, - там все сами мелют. А в городе спрос на нее немалый. В округе уже появились умельцы, которые ставили мельницы, где жернова вертели вода или ветер. Дело это доходное. Многие держали лавки на мохшинском базаре. Да и желающих смолоть у них свое зерно находилось хоть отбавляй.
        С маслом все еще проще. Улица небольшая, на самой окраине. Разносчики молока туда обычно не доходят. Что может быть обыденнее, чем отослать утром хозяйке муки и масла? Только обычно делают это пораньше. Чтобы испечь хлеб к обеду. А нашего носильщика видели на базаре незадолго до полудня. Значит, покупателя можно было поискать в мучных лавках или у молочников.
        Заняться этим должен был Илгизар. Был он человеком местным, известным и уважаемым. Об этом Злат уведомил здешнего эмира и велел, чтобы Илгизару оказывали всяческое содействие. А вот опрос непосредственно продавцов предстояло провести базарному старосте. Все слышали про убийство и понимали: власти начнут расследование. Нужно было успокоить преступника и убедить его, что убийство не привлекло внимания столичного сыщика. Кто знает, как он поступит, почуяв, что ему садятся на хвост?
        Уделом остальных было думать. Мы с Мисаилом изо всех сил пытались угадать, что за опасность углядел преступник в нашем прибытии. Я даже попытался воспроизвести вероятную беседу, задавая вопросы, которые мне приходили в голову. Все слушали, почесывали затылки, но так ни до чего и не додумались.
        Илгизар отправился обедать домой. Он собирался еще сходить в мечеть: дать ученикам задание и отпустить их на неделю.
        Между тем Злат с Туртасом ударились в воспоминания о старых временах. Разговор сам собой перешел на Баялунь и ее платок. Как он оказался у Омара? Мисаил предположил, что раз его пропитали благовонным маслом, то им не пользовались. Где он пролежал все это время? Жутковатый ответ напрашивался сам собой - в гробу. Не иначе как царица перед смертью высказала пожелание пропитать ткань бальзамом, сохраняющим благоухание многие годы, и его исполнили. Может, платок похитили те самые люди, что проникали прошлой осенью в мавзолей? Многое сходилось в таком предположении.
        Лежавший на столе платок сразу стал казаться зловещим, словно артефакт загробного мира.
        Неужели Омар причастен к ограблению могилы? От него многого можно было ожидать, но на такое он вряд ли был способен.
        Не вынесший бездействия Злат съездил еще раз на постоялый двор, где жил брат, и снова допросил владельца и его слуг. На этот раз он больше интересовался отлучками Омара за город, ведь именно в них его непременно сопровождал убитый носильщик.
        - Нужно тянуть за все ниточки, - сказал Злат.
        Омар отлучался довольно часто, иногда на день-два, но вот на длительный срок уезжал лишь однажды. Причем это была дальняя поездка. Он загодя прикупил припасов на дорогу и нанял пару дополнительных вьючных лошадей, которые перед отъездом ночевали на постоялом дворе - в путь предстояло отправляться очень рано. Видимо, поездка оказалась неудачной, потому что из нее купец не привез ничего. Даже нанятых лошадей отвел сразу хозяевам, на постоялом дворе они не появлялись. Знакомый одного из слуг видел, как они выезжали из города через заставу на Рязанской дороге.
        - Если Омар искал бобровую струю, то направление выбрал самое верное. В тех краях самые бобровые места, - рассудил Злат. - Вот только зверя там добывают на мех. Струя - товар хлопотный, сбывать его там некому, вот и не держат.
        Между тем вернулся Илгизар с приглашением посетить его дом. Оказалось, что дочка, помнившая Злата еще по Сараю, очень обижалась, что тот ее не проведал. Она даже напекла его любимых пирогов с говяжьей требухой. Старый псарь прослезился от умиления:
        - Помнит! - И велел нам собираться.
        Пошли пешком. Дом Илгизара был недалеко от главной мечети, где располагалось его мектебе. Рубленный из крепких бревен, он отапливался низенькой печью, устроенной под лежанкой возле стены, и был разделен на две половины перегородкой. Ставни на окне были распахнуты, поэтому в комнате было светло.
        Нас встретила совсем юная девушка, показавшаяся мне невероятно красивой. Одета она была на местный манер в просторную белую рубаху, вышитую красными узорами по вороту, рукавам и подолу. На голове красовалась небольшая шапочка из синего бархата.
        - Чем дальше, тем сильнее становишься на отца похожей, - улыбнулся Злат, поцеловав девушку в щеку, - а вот глаза Ферузины. Персидские. - Он повернулся к Илгизару: - Чего она у тебя бледная такая? Ты бы ей хоть румяна купил. В этих краях тощих не любят. Смотри, засидится в девках, - и девушке: - Ты не серчай, Магинур, что я без подарка. Из Гюлистана отъезжал впопыхах, да и здесь закрутился. Ну да за мной не станет. Где мои любимые пироги, что Илгизар обещал?
        Пироги действительно оказались отменными.
        Магинур хотела сыграть нам на каком-то инструменте, но Злат ее остановил:
        - Давай лучше поговорим. Когда еще свидимся? Да и гости у нас заморские. Мисаила ты уже знаешь, а вот этот молодец - купец из самого Каира. Когда еще такая редкая птица в ваши леса залетит?
        Девушка смущалась, мы с Мисаилом тоже, Злат добродушно смеялся. Даже суровый Туртас обмяк и улыбался в бороду.
        - Ты, Магинур, к нам приходи, в загородный дворец. Чего тебя отец не берет? У нас там есть арап, черный яко смоль. Из самой Африки. Только мы его прячем. Чтобы народ не пугать, - заговорщицки шептал доезжачий. - Будет потом чем подружек стращать зимними вечерами. Сказки-то по людям сказываешь? Матушка твоя, покойница, большая мастерица была.
        - Отец рассказывал, вы на кладбище ходили? Будто там кто-то мавзолей Баялуни открывал? Да вы не бойтесь, я никому не расскажу. Говорят, могила ее зачарована.
        - Кто говорит? - насторожился Злат.
        - Да кто только не говорит, - засмеялся Илгизар. - Баек таких по Мохши ходит - не пересказать. Особенно зимними вечерами, когда страшных сказок хочется.
        Девушка надула тонкие губки:
        - Будто наложено на могилу крепкое заклятие. Кто нарушит покой царицы - умрет злою смертью. Потому народ даже близко к этой гробнице боится подходить.
        Мне вспомнилась трава возле мавзолея, не примятая ни единым следом. Впрямь ли платочек, оказавшийся в халате моего бесследно исчезнувшего брата, был из этой могилы? Поневоле поверишь во всякую жуть. Однако Злат, по всей видимости, в страшные сказки не верил.
        - А кто же это заклятие на нее наложил? Она же вроде по мусульманскому обычаю похоронена.
        - Говорят, сильные колдуны из лесов. Она их перед смертью призвала и повелела. Большое богатство за это дала.
        - Ты про это ничего не рассказывал, - с укоризной повернулся доезжачий к Илгизару.
        - А чего рассказывать? Сказки - не по моей части. У христиан поговаривают, что она душу дьяволу продала. А уж видавшим всякие огни и призраки на кладбище просто числа нет.
        - Всяких темных людей вокруг покойной царицы полно крутилось. Были и колдуны, из здешних.
        Когда мы уже вернулись домой, неожиданно подал голос Туртас:
        - Думаю, слух такой не зря ходит. Неспроста народ этой гробницы боится. Может, и правда заклятие накладывали.
        - Хочешь сказать, наш купец не убоялся лесных колдунов, в могилу залез да платок украл? За что и унесен злыми духами?
        - Вполне могло статься. Он человек пришлый, здешних порядков не знает. А за нарушение заклятия не только злые духи покарать могут.
        - Носильщик был местный, про заклятье знал.
        - Вот то-то и оно. Старая вера в этих краях еще очень сильна. В городе ее прячут, а в лесах она еще во всем могуществе. Уж ты мне поверь. У лесных колдунов руки действительно длинные. И уши у них везде.
        - Думаешь, могли убить из-за старого проклятья?
        Туртас не ответил. Он долго молчал, что-то обдумывая, потом мотнул головой, стряхивая наваждение:
        - Есть в лесах, в паре дней отсюда, потайная обитель. По древней вере. Там мой дядька живет. По матери. Колдует. По наследству. Такие колдуны считаются самыми сильными. Вот его бы и выспросить про всю эту чертовщину. Он, еще когда Баялунь умерла, уже старый был.
        - В те времена было проще, - задумчиво сказал Злат. - Сейчас колдунов уже прямо бесовскими слугами называют. Что мусульманские улемы, что священники.
        - В этих краях у них по-прежнему немалая власть.
        Мисаилу нужно было ехать обязательно. Старику будет приятно увидеть родную кровь. Мисаил отказался пускаться в путь без меня, а меня не отпустил без себя Симба. Баркука было просто не на кого оставить.
        На следующий день ранним утром мы выехали из Мохши. Вставало солнце, с полей веял свежий ветер, а наш путь снова лежал на север в обитель колдовства и чародейства.
        Я вспомнил суру священной книги, которая называется «Рассвет»: «Ищу прибежища у Господа рассвета от зла дующих на узлы».
        Дующими на узлы называли колдунов.
        XXIX. Река исседонов
        Давно, еще в детстве, я читал книгу про дальние страны с волшебным названием «Золотые копи и россыпи самоцветов». С той поры полюбились мне истории о чудесах мира. К сказкам я почему-то всегда был равнодушен, похождения Синдбада-морехода, которые любил слушать дед, пригласив в предвечерних сумерках базарного сказочника, меня совсем не занимали. То ли дело покрытые пылью мудрости книги ученых, собиравших крупицы знаний! Те самые сокровища из копей и россыпей чудес мира.
        Слаще и страшнее любых сказок захватывали воображение рассказы о загадочных странах, где царит мрак и люди ездят по замерзшей воде, как по суше. Где в дремучих лесах живут великаны, а из тьмы выходят таинственные люди, которых никто никогда не видел, и оставляют для обмена на месте торжища клыки рыб и искрящиеся меха, белые, как снег. Почему-то особенно меня очаровывала загадочная страна буртасов, из которой привозили драгоценных черных лис. Эти необыкновенные, почти волшебные черные лисы так мне полюбились, что я попросил деда купить такую шкуру. Как это часто бывает, воплощенная мечта перестает быть мечтой. Реальность всегда оказывается беднее воображения. Или почти всегда.
        Пробираясь со своими спутниками по лесной тропе все дальше на север по стране буртасов, я вдруг вспомнил эту шкуру и свои детские мечты. Что это было? Предчувствие? Или та самая тень, которую, по утверждению мудрецов, грядущее отбрасывает на сегодняшний день?
        Вспомнилась мне не только страна буртасов. Об этих краях я читал еще у грека Геродота. Ромей, с которым мы много дней делили палубу корабля, был прав - с тех пор здесь ничего не изменилось. Только название. Да и то на каждом шагу проглядывают былые имена.
        Как далеко я забрался! Древняя Скифия - Великая Степь уже осталась за спиной, отделенная лесами. Как называлась эта земля тысячу лет назад? По Геродоту здесь жили исседоны. На языке асов «дон» означает «река». Значит, исседоны - это речные асы? Наблюдательный Баркук, побывав на здешних базарах, уже рассказал, что слышал речь, очень похожую на язык его горной родины. «Коверкают, конечно, слова почем зря, но все понятно».
        Про все это я подумал, когда услышал название места, куда мы направлялись. Река Исса. Значит, на языке асов это будет Исседон. Из каких немыслимо древних веков пришло это имя? Именно в ее верховьях и пряталась та самая обитель колдунов, куда мы держали путь.
        Туртас говорил, что дотуда два дня пути. Однако это оказалось совсем недалеко. Просто мы очень скоро свернули с большой дороги в дремучий лес, где пришлось пробираться сквозь заросли по узкой тропе. Часто приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Время от времени мы снова выходили в поле и тогда делали привал, чтобы, немного погодя, опять углубиться в чащу.
        Трудно передать всю беспомощность, охватывающую тебя при погружении в эти зеленые дебри. Даже неба не видно над головами, а иногда деревья так плотно смыкают вершины, что становится темно, словно в вечерний час. Неудивительно, что именно здесь укрылись древние боги и старые тайны.
        Геродота я вспомнил, услышав разговор Злата и Туртаса на привале. Речь шла о какой-то давней истории.
        - Это та самая обитель, в которой жила Юксудыр, - сказал хмурый охотник. - Отсюда она в Сарай приехала.
        Разговор шел о какой-то девушке, которая, как я понял, в Сарае вышла замуж за литовского князя. Ее мать была некогда близкой подругой сестры Туртаса, а никакой родни у нее к тому времени не осталось. Вот он и решил сопровождать сироту на чужбину. Услышав, что речь зашла о подруге его матери, к беседе присоединился Мисаил.
        - Эта подруга важной птицей была, - похоже, доезжачий с удовольствием вспоминал времена молодости, - женой самого хана Тохты. Любимой женой. Самой Баялуни дорожку перебежала. Такие люди обычно долго не жили. После смерти хана она пропала. Вместе с дочкой. Думали, убили. Тогда смута была: народа побили - несть числа. Только через много лет узнали, что укрылась она в лесах. Не здесь, а еще дальше - за Итилем. Дочку сюда привезли уже после ее смерти.
        Дальше была история, как эта дочка приехала в Сарай, где ее судьбой озаботилась сама Тайдула, могущественная супруга тогдашнего хана Узбека. На ту пору в ордынский плен угодил литовский князь Наримунт, вот его и женили на объявившейся дочке бывшего хана. Приданым тогда стал Господин Великий Новгород. Узбек помог жениху сесть туда князем. Большая была удача - никогда допрежде литовские князья в Новгороде не княжили.
        Вокруг брачного ложа много было тогда политических плясок и игрищ. Это было первой большой удачей нынешнего митрополита Алексия. Сейчас его уже не знаешь, как и называть: то ли Киевским, то ли Владимирским, а то ли уже и Московским. Тогда он простым иноком был. Из московского монастыря. Сумел через ордынских сватов устроить свадьбу дочки литовского Гедимина и сына Ивана Калиты. А еще самого Наримунта окрестить в православие. Вместе с ханской дочкой.
        - Меня еще в крестные отцы тогда звали. Не вышло, - Злат лениво хохотнул, - а то был бы хану Тохте кумом. Помнится, Юксудыр еще и имя христианское хотели дать - Василиса. Царица, значит, по-гречески. Потом на Марию передумали.
        Ханское родство крепко пригодилось молодому литовскому князю. Когда через десять лет, уже после смерти отца, он рассорился с братьями и лишился стола, то бежал в Орду за помощью. Узбек был уже в могиле, но Тайдула оставалась все так же могущественна. Она помогла Наримунту помириться с братьями. А через несколько лет он погиб в жестокой битве с тевтонскими рыцарями.
        В этой истории меня больше всего заинтриговал рассказ про обитель, в которую мы теперь ехали. Оказывается, там раньше жили молодые незамужние девушки. Причем обучали их в этом, закрытом от чужих глаз месте, не рукоделию и домоводству, а военному делу. Стрелять из лука, бросать нож, биться кистенем и саблей. В старые времена таких обителей много было. В этих краях то здесь, то там непременно найдется какое-нибудь урочище или гора «сорока дев», что жили там некогда, сражаясь с супостатами.
        Злат рассказал, что у берегов Итиля есть даже горы, которые зовутся Девьими. У их подножия и сейчас можно видеть развалины неведомого города. Ходит молва, что когда-то его сожгло войско самого Потрясателя Вселенной. Последними защитниками был отряд девушек во главе с прекрасной царевной. Когда монголы ворвались в город, воительницы укрылись в каменной мечети. Захватчики обложили ее бревнами и подожгли. И вот, когда пламя уже поднялось к самым верхушкам стен, распахнулись двери и девушки ринулись на монголов. Дальше рассказывают разное. Одни, что все они полегли в неравной схватке. Другие, что некоторым вместе с предводительницей удалось прорваться сквозь кольцо врагов и укрыться в тайном лесном замке.
        Геродот писал, что за страной скифов живет народ дев-воительниц. Мой путь лежал в одно из их последних убежищ. Словно оживали старые сказки. В этом заповедном краю их было трудно отличить от яви.
        Мисаил, все время пытавшийся по невнятным теням и изредка проглядывавшему солнцу определить направление, в конце концов сбился и шепотом сообщил мне, что, по его мнению, наш вожатый слишком часто сворачивает то туда, то сюда. Нас успокоил улыбающийся Симба:
        - Он намеренно выбирает путь через лес, даже когда можно проехать полем. Наверняка есть гораздо более короткий и удобный путь, но убежище тайное, и дорога туда должна остаться для нас неизвестной.
        Туртас не позволял сходить с лесной тропы даже по нужде. На мой вопрос почему, ведь заблудиться поблизости невозможно, покричишь, и тебя найдут, он только покачал головой:
        - Лес - место опасное. Бывают медведи, что на людей нападают, а еще есть зверь, тоже почти с медведя, что сверху иной раз напрыгивает. Росомаха. Такой может прямо на тропе напасть. И не увидишь его никак. - Немного поколебавшись, добавил: - Люди в лесу тоже есть, только не всегда их заметишь. Они и ловчие ямы на зверя устраивают. Травой закрыто, а внизу колья. Еще самострелы ставят. Заденешь ненароком неприметный прутик или веревочку - и получишь стрелу. Да и просто напасть могут в зарослях. Почище росомахи. Пикнуть не успеешь. Ищи-свищи в этих дебрях.
        Заночевали тоже в лесу. Вышли к какой-то большущей землянке посреди поляны: на вид вроде большого шалаша, а под ним деревянный сруб, вкопанный в землю. Спускаешься туда по лестнице, а там нары на всю длину, человек сорок можно уложить, длинный стол и большой очаг из дикого камня.
        - Зимница, - пояснил Туртас, - в ней живут те, кто в лес только зимой приходит. Охотники большей частью. Летом она пустует. Бортники, смолокуры, углежоги те шалаши строят.
        Мне показалось странным, что в одном месте собирается сразу так много охотников, но спрашивать ничего я не стал. Туртас куда-то отлучился и отсутствовал довольно долго. Вернулся он только ночью.
        Дорога заняла ровно столько, сколько было обещано, - два дня. После полудня Туртас велел сопровождавшим нас стражникам оставаться на краю леса у берега небольшой речушки, которая, как я понял, и была той самой Иссой, а сами мы, покинув лошадей, устремились по неприметной тропке в чащу. Идти пришлось довольно долго, прежде чем мы вышли к высокому тыну из заостренных кольев, начинавшемуся сразу у края большой поляны, окруженной высоченными деревьями. На ограде белело несколько огромных клыкастых черепов.
        - Медвежьи, - вскользь бросил Туртас, - злых духов отпугивать.
        Страшные пустые глазницы действительно пугали.
        - Когда я еще мальчонкой здесь был, - добавил он, понизив голос, - на этих кольях еще человеческие черепа можно было видеть. От старины оставались. Говорят, некогда этим лесным девам замуж было не выйти, коли отрубленную голову не принесет.
        В чаще ухнула какая-то птица. Как ночью.
        За воротами залаяли собаки, а потом из них вышел мужчина богатырского роста и сложения. Видно было, что гостей здесь встречают не часто. Туртаса он сразу узнал. Мы прошли в дом с высокой крышей, увенчанной каким-то деревянным украшением, и очутились в просторном, но сумрачном помещении, куда свет едва пробивался сквозь крохотное оконце. Вдоль стен, сложенных из исполинских бревен, тянулись простые, не покрытые ничем деревянные лавки, а всю середину занимал длинный пустой стол. В углу красовался огромный очаг из диких камней. Над ним не было никакого свода, а уж тем более трубы. Видимо, дым уходил через отверстие в крыше.
        Когда-то здесь, наверное, собиралось много людей. Теперь нас встречал один совершенно седой старик с непокрытой головой, повязанной узкой лентой. Руки его опирались на резной посох. Это и был дядя Туртаса.
        Они поприветствовали друг друга на непонятном языке, потом наш друг представил каждого по очередности, после чего я услышал, как прозвучало слово «Райхон». Старик обнял Мисаила, и было видно, что он очень обрадовался. Туртас перевел нам его слова: мол, не может быть и речи, чтобы мы уехали, не пообедав. Отказ от угощения он посчитает обидой для себя. Затем он сказал что-то женщине, стоявшей в темном углу, которую мы сперва даже не заметили.
        - Он говорит, что со мной и Мисаилом сможет наговориться за обедом, а пока готовится кушанье, будем беседовать о деле, - перевел Туртас.
        Старый колдун хорошо помнил Баялунь. Помнил, как она просила у лесных кудесников приворотные зелья, как завещала наложить на свою могилу заклятие, хоть и говорила, смеясь, что лучшим заклятием будут похороны по мусульманскому обряду, когда в могилу не кладут никаких вещей. Ни серебра, ни золота. Так и поступили. Но стоило уйти мусульманским улемам, в мавзолей был тайно допущен языческий колдун с помощником. Помощником этим и был наш старик. Хана Узбека тогда не случилось в Мохши, а царицу похоронили, как того требовал обычай правоверных - до захода солнца. Ближние люди не посмели ослушаться посмертной воли царицы. Да и сами они были из здешних, в новой вере не тверды.
        Оживился старик, только когда увидел тот самый платок, потому что помнил его. Ведь именно он закрывал гроб царицы в ту темную ночь при свете факелов, когда лесной колдун произносил над телом свое заклятие. Платок лежал у нее на груди.
        - Кто потревожил покой царицы? - Этот вопрос мы поняли даже без перевода.
        Потом старик долго рассказывал, а Туртас переводил. Старая история - быльем поросло.
        Хан Узбек после смерти Баялуни окончательно перебрался в Сарай. Больше его здесь не видели. Дворцы опустели, вельможи уехали вослед правителю. Остались только легенды о прошлом. Про заклятие было известно многим. Все друг друга знают - ничего не утаишь. Вот и затеяли как-то спор о колдовстве. Такое часто случается, где много вер разных. Чья вера сильнее? Ладно бы имам или мулла, а то христиане. Занесло тогда в леса какого-то проповедника из Крыма. Не поймешь даже, то ли франк, то ли из своих крестившихся и научившихся всякой всячине в дальних краях. Хитрый был. К мусульманам не лез, а все больше язычников охмурял, благо здесь их большинство. Вот и затеял спор о лживости и бессилии лесных колдунов.
        Послышав про заклятие, наложенное на гробницу Баялуни, сказал, что может туда проникнуть и колдовские бредни посрамить. Сказать легко, а как сделать? Баялунь ведь не зря повелела себя по мусульманскому обряду схоронить. За осквернение могилы отведут к кади, а коли ты немусульманин, то в диван-яргу, где судят по Ясе Чингисхана. Как раз поругание веры. Проще сразу повеситься - меньше мучиться будешь.
        Так вот и нанял этот проповедник троих приезжих. Из местных вряд ли кто бы согласился. Всех троих нашли утром мертвыми в мавзолее. Только и успели они крышку со склепа сдвинуть. Ни ран, ни следов удушения, лишь лица черные и страшные.
        Проповедник, конечно, отрекся, что их посылал. Доказать-то ничего невозможно. Однако тогдашний эмир от греха подальше выслал его из здешних краев. Давно это было.
        Больше прах царицы никто не тревожил.
        Потому, когда в прошлом году старика стали снова расспрашивать про заклятие на старой гробнице, он удивился и насторожился. А задавал вопросы ловчий самого эмира Тагая.
        Спрашивал он про печать того колдуна, что заклятие накладывал; тот ее ставил на смолу, которой гроб запечатывал. А еще все хотел знать, что с царицей положили в могилу. Старик посоветовал ему не соваться в гробницу, напомнив, чем это может закончиться. Злат поинтересовался, когда приезжал посланец Тагая. Оказалось, летом. Еще сенокос не закончился.
        - Скажи, а он не спрашивал про сосуд, который спрятан в могиле?
        - Ничего там не было. И ему сказал, и тебе повторю. Ничего царица не взяла с собой. Один этот платок лежал.
        - А печать ты ему показал?
        - Показал. Хочешь посмотреть?
        Старик ушел и вскоре вернулся с перстнем в руке. Простенький такой перстенек, по всему видно, из бронзы. Старый уже, позеленевший. Колдун подошел к очагу, послюнявил палец и провел им по закопченным камням, потом потер кольцо и приложил его к рукаву своей белой рубахи. Туртас переводил:
        - Видишь? Это медвежья лапа. Оберег. Это не проклятие. Наоборот, защита от злых чар. Понял? Вот и ловчий Тагаев тоже не сообразил. Да и я только тогда догадался, когда хорошенько подумал. На могилу действительно наложено заклятие. Но не от тех, кто ее потревожит. Колдун закрыл царице обратную дорогу в наш мир. Тот, кто сломает печать, выпустит ее дух на волю.
        Туртас перевел эти слова и добавил, криво улыбнувшись:
        - Думаю, парень не сильно испугался. Он ведь ее не знал.
        Повисла гнетущая тишина. Потом за окошком снова ухнул зловещий голос птицы. Как ночью. Злат повернулся к оконцу и сказал, словно отвечая:
        - Помоги мне, повелительница.
        XXX. Медвежья лапа
        Эта дальняя лесная обитель запомнилась мне еще и тем, что там я единственный раз в жизни попробовал свинину. Невелик грех для правоверного, по сравнению с многими другими проступками, совершенными им на долгом жизненном пути. Тем более, что я сделал это по неведению.
        Когда в горницу стали вносить кушанья, сомнений в том, чем нас будут кормить, не оставалось никаких. На большом блюде красовалась голова лесного кабана с огромными клыками. По здешнему обычаю ее поставили перед самым почетным гостем - доезжачим великого хана. Остальным разнесли жареное мясо. Только мне одному красивая девушка в высокой красной шапке, позвякивая монистами, поставила, с поклоном, блюдо, на котором блестело жиром что-то особенное.
        - Я знаю, твоя вера не позволяет тебе есть мясо свиней, - обратился ко мне старый колдун. - Поэтому я велел приготовить для тебя блюдо, в котором заключена тайная сила медведя. Пусть она защитит тебя от коварства злых духов и козней врагов.
        На блюде передо мной, во всю его величину, красовался тот самый знак, что я совсем недавно видел на белом рукаве старика. Медвежья лапа. Поклонившись в знак признательности и благодарности, я отломил кусочек. Это была лепешка из мелко нарубленного мяса. Только хищные когти, вставленные в нее, были настоящими. Кроме того, я ощутил вкус печени, но все перебивал вкус грибов, перемешанных с жареным луком и репой. Туртас потом рассказывал мне, что грибы очень часто применяются лесными чародеями во всяческих обрядах и таинствах. Кроме того, печень животного считается самым почетным угощением у охотников. Так что мне оказали честь почти такую же, как ханскому посланнику.
        То, что все эти угощения изготовлены из туши одного животного, догадаться было несложно.
        Между тем старик продолжал беседовать со мной. Туртас долго не переводил, поэтому я только почтительно кивал, глупо улыбаясь. А вот сам переводчик вслушивался в речь хозяина очень напряженно, становясь все более серьезным.
        - Он говорит, что с Тагаевым ловчим приезжал человек из твоей страны. Он ел свинину наравне со всеми.
        Эти слова поразили нас, словно гром среди ясного неба. Однако Туртас сделал нам знак рукой, призывая прекратить расспросы. Они с Мисаилом сели возле старика и не хотели, чтобы кто-то мешал их семейной беседе. Украдкой наблюдая за ними, я заметил, что колдун сильно растроган. Несколько раз он смахивал слезу с глаз и отечески гладил моего товарища по голове.
        Когда мы отправлялись назад, старик проводил нас до края поляны. Было видно, что посох для него уже скорее точка опоры, чем символ тайной власти. На прощанье он еще раз обнял Мисаила и повесил ему на грудь какую-то вещицу на кожаном ремешке.
        - С ней ты можешь безбоязненно идти в заклятую гробницу, - перевел Туртас его слова.
        Уже через десять шагов его скрыл от нас непроницаемый полог леса.
        Когда мы вышли, наконец, к лошадям, я взглянул на подарок старого колдуна, красовавшийся на груди Мисаила. Это был небольшой мешочек, к которому снизу были пришиты уже хорошо знакомые мне медвежьи когти.
        После, на ночлеге в той самой зимнице, где мы останавливались по пути в обитель, мы обсудили все, что нам удалось узнать.
        Несмотря на летнюю пору, пришлось разжечь огонь в очаге. Не чтобы согреться, а чтобы дымом ароматных трав выкурить из нашего убежища комаров. Нужно сказать, что по обилию этого зловредного гнуса тамошние леса оставляют далеко позади даже болотистые заросли на берегах Нила. Меня полчища комаров доводили до исступления. Некоторое время я с завистью взирал на Симбу, закрывавшего лицо платком, а там и сам уподобился бедуину, спасающемуся от песчаной бури. Мисаил корил себя, что не прихватил мази, отпугивающей насекомых, а я с каждым шагом убеждался в обилии опасностей, подстерегающих под покровом леса случайного путника. Для этого оказалось даже не нужно углубляться в чащу. Прямо на поляне, забежав за угол зимницы по нужде, я угодил в заросли невероятно жгучего растения, отчего мои руки и другие, неосторожно прикоснувшиеся к нему части тела покрылись волдырями.
        Рассказ колдуна не оставлял ни малейшего сомнения, что у него побывал Омар. Судите сами: по-буртасски гость старика не говорил, но слуга не сопровождал его, переводил ему ловчий. Одет он был на кипчакский манер. Про него сказали, что он прибыл из-за моря, из далекой-далекой страны. А самое главное - в подарок он привез мешочек с самым лучшим ладаном. Старику гость не понравился. Ему вообще не понравились все эти разговоры про гробницу, старинное заклятие и прочие дела, в которые не положено совать нос людям непосвященным. Особенно насторожили вопросы про вещи, положенные в могилу. Не нужно быть великим прорицателем, чтобы догадаться - его посетитель хочет что-то найти. Интересуется двумя вещами: сосудом и платком.
        Всю свою жизнь старик имел дело с тайнами. Он умел читать в душах и ходить по сокрытым тропам душ и судеб. Никакого сосуда в могиле царицы не было. Ему ли не знать? Незваные гости поверили в какую-то сказку. Однако платок был! Об этом знали всего несколько людей. Их можно пересчитать по пальцам одной руки, да и кто из них сейчас жив? Прошло больше тридцати лет.
        Он предостерег гостей от попытки потревожить покой уснувшей сном вечности женщины, душа которой отягощена множеством злодейств. А теперь увидел, что они его не послушали.
        - Душа царицы вернулась в мир, - почти прошептал Злат и притих, словно прислушиваясь, не ухнет ли опять страшная птица.
        Лес молчал. Только потрескивали щепки в очаге, пожирая зеленую траву, чадившую едким дымом. Туртас потянул к себе дорожный мешок, который лежал у него под боком.
        - Ты прямо в один голос с дядей говоришь, - засмеялся он, - чуть не слово в слово.
        Он вытянул руку и разжал ладонь:
        - Вот. Тот самый перстень, которым запечатывали гроб. С медвежьей лапой. Дядя велел вернуть туда то, что взяли, и поставить печать.
        Воцарилось гнетущее молчание.
        - Полезешь? - чужим голосом прохрипел Злат.
        - Мне нельзя, - спокойно ответил Туртас, - это должна сделать невинная девушка.
        - Но колдун же дал оберег Мисаилу?
        - Чтобы защитить его от злых сил. В таких местах они всегда находят себе пристанище. Кроме того, Баялунь была не из тех, кто надеется на что-то одно. Думаю, свой покой она обезопасила не только этим волшебством.
        Снаружи во мраке леса раздался дьявольский хохот.
        - Не произноси ее имя! - зашипел псарь.
        - Боишься? - в голосе Туртаса не было ни капли страха. - Обычная птица кричит. Неопасная. Дядя сказал, что все дело в звере, который на платке. Он непростой. Его может укротить только девственница.
        Было непонятно, то ли он верит во все эти сказки, то ли насмехается над ними.
        - Только додумался до этого не сам дядя. Ему про это рассказывал еще при жизни Баялуни один франк.
        У меня теперь у самого сердце сжалось, когда я услышал это имя. Но птица промолчала.
        - Там, где этот платок был вышит, единорог олицетворяет счастье. Но это существо иного мира. У франков он символ мужской мощи и неукротимой силы. Это я не только от дяди слышал. Нам сейчас интересно то, что этот сказочник был в числе людей, которые знали про платок в усыпальнице. А вот про сосуд не знал даже дядя.
        Я спросил Злата, кто такой Тагай, присылавший своего ловчего в обитель? Судя по всему, он был замешан во всей этой истории.
        Оказалось, Тагай был одно время эмиром в Бельджамене. Он происходил из старого рода, предки его служили еще Сартаку, сыну Батыя. Род их кочевал всегда в правом крыле Орды, по эту сторону Итиля, возле Дона и буртасских лесов. Возможно, и сами они не были из буртасов, но уже давно считались монголами. Один из предков Тагая некогда женился на дочке хана Менгу-Тимура, что давало титул гургена, но место их улуса было не самым удачным. После смерти Менгу-Тимура и до самого воцарения Тохты в Орде была смута и нестроение, а земли по Дону как раз и попали на линию противостояния Ногая и его противников. Выручали буртасские леса под боком. Здесь род имел немало ясаков, дававших и мед, и меха, и зерно. В лесах от смуты тогда укрывалось немало народа. Кроме того, много смелых буртасских юношей искало удачи в службе.
        Было в здешних лесах и еще одно богатство. Древние легенды говорят, что некогда жил здесь народ великанов. Правда или нет, неизвестно. Только и по сей день в этих лесах время от времени рождаются люди неимоверной силы. Такие, что палицу делают из целого дерева или поднимают на спине три верблюжьи ноши. Заполучить такого богатыря в свою свиту - большая удача. Не раз и не два именно здешние темники выставляли на поле непобедимых поединщиков.
        А еще славились эти края своими красавицами. До самого Каира и Багдада доходила слава о белокурых девах с кожей белой, словно молоко, и глазами, превосходящими блеском сапфиры. Говорят, сама Тогай, любимая жена великого султана Насира, тоже была из здешних краев. Хан Тохта женился на красавице из здешних краев. Кто знает, не помри хан в одночасье в расцвете сил, удержалась бы у вершины власти сама Баялунь?
        Женщины порой могут больше, чем самые могучие богатыри. Звездный час рода, жавшегося к лесам на окраине Великой Степи, наступил, когда новый хан Узбек перебрался в мордовские леса. Столицей его стал старый городишко Наручадь. Его теперь назвали Мохши, по реке, на которой он стоит, и во мгновение ока он стал одним из красивейших и величайших городов.
        Вельможи и знать потянулись за ханом из степи, а вот дворцовые задворки быстро стали заполнять люди из местных. Мамки, няньки, истопники, носильщики, прачки сновали невидимыми тенями, которых никто не замечает, и постепенно прибирали к рукам обширное хозяйство наехавших господ.
        Комнатные девушки нашептывали госпожам базарные сплетни, банщики передавали господам нужные слухи.
        Потихоньку Тагай породнился не только со знатнейшими вельможами, но и с самим ханом. Сестра его попала в жены самому Джанибеку. В добрый час попала. Ее сын Бердибек сейчас наследник.
        Между тем царство процветало. Под сенью славной Золотой Орды вставали города, росла торговля. Тагай из простых темников смог выбиться в эмиры города Бельджамена. Некогда эти земли были дорогами враждующих войск, теперь они стали тропами богатых караванов. Через улус Тагая лежали пути на Русь, в Литву, в Тану и Крым. Отсюда было рукой подать до Нового Сарая и сказочного Гюлистана. Кроме того, эмир больше других преуспел в насаждении хлебопашества. Его улус ближе всего лежал к старым хлебным местам. Оттуда и потянулся народ на привольную степную целину. Уртакчи Тагая теперь стали крупнейшими поставщиками зерна на пристани Таны.
        Где деньги, там и сила. К богатому темнику начали стекаться отовсюду удальцы. Теперь его тумен превратился в один из лучших в войске Джанибека. Запасов, коней и оружия хватит, чтобы в любое время еще столько же войска набрать. Тагай нынче частый гость в Гюлистане. На подарки денег не жалеет.
        - Только выше задницы все равно не прыгнуть, - безжалостно подытожил доезжачий, хорошо знавший столичные порядки. - Родишко у него худоват. Так что быть ему вечно на подхвате у старых эмиров. Тут уже ничего не поделаешь. Недавно племянницу его, Бердибекову сестру, выдали за Мамая, сына Алибека. У того род древний, хвастают, что древнее Золотого Чингизова. Кияты.
        - Но ведь Тагай, получается, наследнику Бердибеку родной дядя?
        - Получается. Бывали случаи, когда ханские дядья высоко взлетали. Только для этого одного родства мало. У Тагая кишка тонка. Так ему и быть эмиром и темником. К тому же у Бердибека ведь своя жена есть. А у жены отец. Тоглубай. Это человек не Тагаю чета. Умен и решителен. Да и рода хорошего. Не из первых, но и не из последних. Бахрины. Вроде он Тайдуле какой сродник. По матери. У Узбека в большой чести был, но после его смерти за Тинибека встал. Хорошо еще, головы не лишился. Теперь вот опять ко двору прибился. Тесть - он ведь второй отец. Вот уж он спит и видит себя беклярибеком, когда зять ханом станет. Только до этого еще дожить надо.
        - У Тоглубая мать была из наших краев, - отозвался из темноты Туртас, - я ее хорошо помню. Мордовка, из простых. Но красива. Точно как ты и описывал: глаза синие, волосы пшеничные. И крепка была, богатырской породы. Тоглубай в нее пошел.
        - Тоже ведь у Узбека при дворе была в мохшинские времена. Тоглубай тогда и выбился в первые ряды. Золотой пояс получил. Рать немалую на Смоленск водил. Потом, когда Джанибек со сторонниками Тинибека разбирался, в здешних лесах прятался несколько лет. Женился на мордовке, говорят, недавно, как и отец. Тайдула ему сродни приходится, на свадьбу гонца посылала. С подарком и поздравлением. Сама не поехала, а только попеняла, что ему бы нужно было жену из старых родов искать, а то так и просидит всю жизнь у леса. Говорят, Тоглубай, когда ему эти слова передали, сказал: «Славу нужно искать на поле брани, а не в женской постели». Тайдула посмеялась и просватала его дочку за Бердибека. Далеко смотрит. Джанибек не вечен. Да и на него теперь надежды нет.
        Затем Злат опять пустился в рассказы про страсти ханского гарема. Вспомнил про молодую жену, от которой Джанибек потерял голову. Действительно ли та была красива, он не знал - не видел ни разу. Она происходила из невольниц, еврейские купцы ее подарили. Только знающий человек по большому секрету проболтался, что не все в этом деле чисто. Купцы так и не представили купчую на девушку, сославшись, что привезли ее из Баку. Вполне могло быть, что она и не была невольницей. Может, армянка, может, еврейка. Знали только, что из Шемахи. Вполне ведь могла оказаться и мусульманкой, по доброй воле согласившейся отправиться в подарок хану. Мусульманка рабыней быть не может - потому и купчей нет.
        Хану про все это не докладывали, да его это и не интересовало. Он души не чаял в молодой жене.
        Поначалу это никого не тревожило. Что за беда может быть от одинокой красавицы? Опасны те, за кем стоит могущественная родня. За место возле хана испокон века боролись кунграты, кияты, другие древние роды. А кого куда сможет пропихнуть смазливая девчонка с базара? Однако стали замечать, что не все так просто. Через новую жену ко двору начали проникать купцы. Больше те, кто исстари торговал на Красной пристани в старом Сарае, кто приплывал из-за Бакинского моря. А там разные попадались люди. В немалой силе и деньгах были армянские купцы, торговавшие шелком, еврейские работорговцы, поставлявшие живой товар для гаремов и военных отрядов. Были и генуэзцы, уже давно построившие корабли на персидском берегу и развернувшие обширное мореплавание к далеким берегам.
        Это были люди, чьи конторы располагались в Баку, Тавризе, Трапезунде. Они ловко перехватывали торговлю, которая еще совсем недавно шла по караванным путям через степь, а сейчас, после чумы, совсем заглохла. Приходили не с пустыми руками. Они говорили, что теперь восточные специи текут другими реками: через моря, в арабский порт Басра, откуда доставляются в Трапезунд и Тавриз. Там теперь кипит торговая жизнь, шумят базары и звенят монеты в сумах сборщиков налогов.
        Слова падали на подготовленную почву. Казна уже давно опустела. После того как перестали приходить караваны из Великой Степи через Хорезм, доходы упали. Некогда могущественные хорезмийцы, привыкшие вертеть всей ордынской политикой, оставались не у дел. Булгарские купцы все больше и больше смотрели на Крым, в портах которого, как в старое время, не было недостатка ни в товарах, ни в покупателях.
        Теперь наушники, подкупленные серебром с Красной пристани, все чаще нашептывали хану, что и Тавриз, и Баку, и новые дороги, по которым текут в закатные страны драгоценные специи - это ведь его законная вотчина. Ее должен был получить по справедливости еще хан Берке за участие в походе против багдадского халифа. Тогда персидский правитель Хулагу вероломно присвоил эти земли себе.
        Не раз властители улуса Джучи пытались вернуть свою законную добычу. Сейчас небеса благоприятствуют этому, как никогда. Держава ильханов давно распалась, улус оказался во власти слабых и беззаконных правителей.
        Мне вспомнилось, что про это, бывало, говорил и мой дед. Наш султан тоже был не прочь стать наследником богатых торговых путей. Сетовал, что путь на Тавриз мешает старой морской торговле через Йемен и египетские порты.
        Так уж повелось. Одни ищут свою удачу на поле брани, другие на торжище. А кто-то находит ее в постели. На базарах Каира ходило много рассказов о людях, нашедших ее в могиле.
        XXXI. Симон из Львова
        Первым делом по возвращении сразу отправились в баню. Ее было велено натопить к нашему приезду. Мы не задержались, потому получилось в самый раз. Горячая вода в одно мгновение уняла зуд расчесанных комариных укусов, а душа сразу воспарила ввысь, сбросив тяжесть треволнений последних дней. После мрачной зелени глухих лесов все казалось милым и прекрасным.
        В прошлый раз я ведь даже не заметил, какие в Мохши искусные мыловары. Теперь, растирая свои усталые члены жесткой мочалкой из луба, я с наслаждением вдохнул благоухание нежной пены.
        - Ладан, - засмеялся, заметив это, Злат, - здесь его любят добавлять в воду. Так и продают в москательных лавках - росный ладан. Вроде росы, значит.
        Он уже послал человека к Илгизару, чтобы уведомить того о нашем возвращении, и собирался за ужином выслушать отчет о поиске убийц несчастного носильщика. Мне же не терпелось узнать, что неизвестного сможет вычислить этот мастер логических размышлений из привезенного нами известного.
        Однако, едва я успел переодеться после бани в чистую одежду, как доложили, что меня спрашивает какой-то человек. По словам привратника, это был священник, который уже приходил вчера. Услышавший это доезжачий успокоил меня:
        - Скорее всего по ладан. В городе ведь уже знают, что у египетского товара, который хранился у эмира под замком, объявился хозяин. И то дело! А то ты совсем ремеслу купецкому не радеешь. Того и гляди повезешь потом свой ладан обратно. Дед у тебя суровый? Осерчает и высечет.
        Он поднялся:
        - Не буду вашему купеческому делу мешать, - и, повернувшись к Мисаилу, добавил: - А ты останься. Не ровен час, облапошат.
        В комнату вошел высокий благообразный человек с приветливой улыбкой на устах. Простое черное одеяние говорило о его принадлежности к духовному званию. Степенно поклонившись, он представился на безукоризненном греческом языке:
        - Симон из Львова. Не чаял вас застать. Гнал лошадей от самой Москвы.
        Искушенный в чтении судеб доезжачий снова угадал. Иеромонах хотел купить ладан. По его словам, едва услышав от патриарших посланцев, что в Мохши приехал торговец благовониями из самого Египта, он немедленно устремился сюда. На Руси ладан дорог. Везут из Орды, а в Новгород вообще от немцев из-за Янтарного моря.
        Сам Симон состоял при митрополичьем доме больше по разной практической части - деньги, хозяйство, переписка, - поэтому, узнав о возможности выгодной покупки, немедленно доложил об этом экзарху. Правда, денег ему с собой не дали: места глухие, зачем искушать недобрых людей. Да и сделка намечалась немалая, столько серебра изрядно отяготило бы лошадей при быстрой езде. При нем есть чистый лист с печатью и подписью митрополита Алексия. Для заемного письма. Такое письмо любой меняла без колебаний возьмет. А коли деньги срочно нужны, то он у здешних менял получит. Цену назвал сам. Она была очень высокая. За тот ладан, что остался в Омаровых пожитках, получалось больше трехсот сумов. На радостях я округлил сумму, к явному удовольствию монаха и неудовольствию Мисаила, и согласился на заемное письмо.
        Доезжачий ведь был прав. Не везти же ладан обратно в Египет? А так я избавлялся от лишних хлопот и получал возможность заслужить одобрение деда. Совершить сделку условились завтра. Однако гость не торопился уходить.
        - Вы знакомы с Киприаном? - вдруг спросил он.
        От неожиданности мы с Мисаилом переглянулись.
        - Я знаю его по Афону. Мы жили в одном монастыре некоторое время. - Он грустно улыбнулся и добавил: - Вот как далеко занесла меня судьба.
        Он ведь назывался Симоном из Львова.
        - Я из Галиции, - словно в такт моим мыслям промолвил инок, - в Москву попал несколько лет назад с епископом Афанасием Волынским. Тот сейчас в Переяславле. Когда Алексий в Царьград уезжал за поставлением, Афанасий его замещал. Сейчас для этого дьякона Пердику прислали. А я вот так и застрял в Москве при митрополичьем доме.
        Воистину тесен этот мир.
        Монах между тем погладил пальцами бородку и осторожно спросил:
        - Могу я увидеть ханского слугу Хрисанфа сына Михайлова? Его обычно зовут Златом, - и зачем-то пояснил: - Хрисанф на греческом означает «златоцветный». Вот его и переиначивают на русский лад.
        Все, кажется, вставало на свои места. Теперь я действительно видел, что предо мной хороший знакомый моего попутчика Киприана. Иначе поверить, будто он прискакал сломя голову за тридевять земель в глухие леса только для того, чтобы купить ладан, было выше моих сил.
        Мы передали почтенному Хрисанфу ибн Мисаилу просьбу инока и отправились туда, где уже раскладывали на скатерти румяные лепешки и плотные ломти местного сыра.
        Вскоре пришел Илгизар, а немного погодя к нам присоединился и Злат.
        Поиск убийцы носильщика не дал никаких результатов. Очень скоро выяснили, что масло и муку погибший покупал сам. Старательный староста нашел тех, кто незадолго до полудня продал все это будущей жертве преступления. Обычное дело. Кто-то попросил носильщика отнести муку и масло в указанное место. Дал денег. Так многие делают. Может, хозяйка собиралась печь хлеб к ужину? Найти же всех, с кем базарный носильщик общался за полдня пребывания на людном рынке, не было никакой возможности.
        Теперь оставался лишь след, который тянулся из лесной обители.
        - Давайте попробуем собрать все, что мы уже знаем, - начал Илгизар.
        Он наклонился вперед и стал чертить на скатерти воображаемые пути:
        - Человек едет за тридевять земель, впервые оказывается в совершенно незнакомом городе, в чужой стране, и вдруг начинает интересоваться древней легендой. Ведь никто воочию не видел эту самую мазь. Человек это практичный, раз заинтересовался, значит, увидел вполне реальную выгоду. Может, он хотел продать рецепт? Или саму мазь? Сколько они могут стоить?
        - Таких рецептов только у моего деда целый сундук, - ответил я. - Думаю, он не сильно разорился, покупая их.
        - В любой москательной лавке Каира, - поддержал меня Мисаил, гораздо лучше разбиравшийся в практической стороне вопроса, - можно купить несколько видов омолаживающих снадобий. По весьма сходной цене. Правда, здесь многое зависит от покупателя и продавца. Иногда ловкие люди вытягивают из стареющих дур огромные деньги.
        - Почему обязательно дур? - вступился за жаждущих вечной молодости Туртас. - Продается ведь не баночка со снадобьем. Продается имя, легенда, чудо. Мы же не считаем дураками паломников и богомольцев, ищущих исцеления?
        - Вот именно! - поднял палец в знак согласия Илгизар. - В том-то все и дело! Имя! Чье имя в данном случае пытались продать? Не будете же вы утверждать, что это имя императрицы, умершей три века назад в Царьграде, название которого звучит в здешних краях скорее как тридевятое царство? Продавалось другое имя. Которое будущий продавец вообще услышал первый раз в жизни. Значит, кто-то вовлек его в это дело.
        Илгизар положил перед собой кусок лепешки и указал на него пальцем:
        - У нас появился неизвестный. Давайте поищем еще. Ведь в нашей истории возник другой человек. Которому как раз очень хорошо известны все местные имена и легенды. И особенно важно, что ему известно, кому их можно выгодно продать. Секрет царицы, которую многие знали, боялись и уважали. Можем мы увидеть такой след?
        - Кажется, по нему прискакал я, - невесело усмехнулся доезжачий. - Интерес Джанибека - самое верное тому подтверждение.
        Илгизар прочертил по скатерти еще одну, видимую только ему, линию:
        - Еще раньше по нему прискакал ловчий эмира Тагая. Он мог и легенду про древнюю мазь рассказать.
        - Именно это сразу приходит в голову, - согласился Злат. - Едва только я услышал про ловчего, то вздохнул с облегчением. Мне казалось, что теперь нужно лишь поехать к Тагаю. А потом меня посетила очень простая мысль. Зачем Тагаю понадобился этот самый египетский купец? Если он верил в старую легенду и думал ее выгодно продать, почему не сделал это давным-давно? В Мохши он как у себя дома, здесь у него двор есть, и ясаков в округе немало. Его люди отлично знали, у кого нужно выспрашивать про то, что лежит в могиле. Они ведь сразу поехали в эту тайную обитель. Больше похоже, что Тагай и сам угодил в эту историю ненароком. Кроме того, он не такой уж великий вельможа, чтобы к нему клонил ухо Джанибек. Здесь явно замешан кто-то еще. Куда более могущественный и близкий к хану. Тайдула. Или мать Бердибека. Вот она как раз Тагаева сестра.
        Он указал на кусок, лежащий перед Илгизаром, и подвел итог:
        - Так что твоей лепешки вполне может не оказаться в халате Тагая. И в моих руках опять останется кусок оборванной нити. Кроме того, в твоих рассуждениях я ничего не услышал о Баялуни. Или хотя бы о ее гробнице. А ведь этот таинственный кусок лепешки прекрасно знал, что было туда положено тридцать лет назад.
        Илгизар задумался:
        - Выходит, что именно этот неизвестный сначала вовлек в это дело Омара, а потом Тагая. Скорее всего, эмир ему не сразу поверил. Для того и послал человека в лесную обитель, чтобы проверить правдивость сказанного. Явно не хотел предстать во дворце в роли легковерного сказочника, доверившегося байкам мошенников. Человеку, который знал, что положили в могилу тридцать лет назад, он поверил. Да и любой бы поверил на его месте.
        - Человека этого должен знать Тагай, - не утерпел я.
        - Если этим человеком не был твой брат. Ты не задумывался, зачем он вообще был нужен в этой истории? Таинственный незнакомец вполне мог обделать все напрямую с Тагаем. Боюсь, он привлек чужого всем заморского купца, чтобы у того, кто пойдет по его следу, остался в руках только очередной оборванный конец. Однако никакого другого пути я не вижу. Придется ехать к Тагаю. Хотя спешить с этим не стоит. Нужно еще и еще хорошенько подумать. Тем более, у меня здесь появилось еще одно небольшое дело. Нужно помочь этому Симону, приехавшему из Москвы.
        Мне уже показалось было, что разговоры о делах на сегодняшний вечер закончились, однако после ужина Злат отозвал меня во двор для беседы с глазу на глаз:
        - Этот монах прибыл сюда с тайной миссией. Он передал мне письмо митрополита Алексия, а тот - мой старый приятель, уже лет двадцать как знакомы, еще по Сараю. Просит помочь.
        Перед моим взором сразу предстал смиренный инок Киприан и всплыли в памяти рассказы Саввы о хитросплетениях на путях веры.
        - Ну, а я прошу помочь тебя, - продолжал между тем доезжачий. - Что поделаешь? Уж больно твое ремесло касается до церковных дел. Тебе можно потихоньку сунуть туда нос так, что ничего не заподозрят. Придется всего лишь поболтать с парой монахов. Спросить, не нужно ли им ладана. Делов-то…
        Все представлялось настолько невинным, что насторожило меня не на шутку. Оказалось, не зря.
        - С собой возьмешь слугу, - продолжил Злат. - Того самого, что с лицом замотанным всегда ходит. Про него уже весь город знает. Вот вместо него и пойдет Симон. Роста он такого же, лица не видно. А еще Мисаила. Мне это, если честно, самому не нравится, но помочь нужно. Завтра Симон тебе все сам обстоятельно расскажет, если захочешь, конечно. Ему нужно посмотреть один монастырь здесь, недалеко от города. До него с полфарсаха, однако стоит он в лесу, и место глухое. Там еще со старых времен понарыты пещеры. Вот в них и селятся всякие отшельники. Никто их не трогает. Они вроде как христианские монахи, люди духовного звания. А значит, по ханским ярлыкам, подсудны только церковной власти. Епископу, значит. Эмиру они не мешают, и ему до них дела нет. Сидят себе в лесу, даже в городе редко появляются. А, как выясняется, зря. К здешним священникам они на службу не ходят. Значит, в приходе не состоят. Монастыря там тоже не значится. Вот церковные власти и решили разобраться, что это за люди. Если православные, то нужен за ними догляд приходских священников, если монахи, то про них должен знать правящий
архиерей. Всякое дело по чьему-нито благословению делаться должно.
        Симон на следующий день объяснил нам все более подробно. Места здесь были глухие и от церковной власти удаленные. Епископ, которому подчинялись здешние края, сидел в Сарае, люди его сюда заглядывали редко. Потому весть, что в лесах завелся монастырь, про который в епархии ничего не знают, тревожила митрополичий дом уже давно. Однако руки до поры до времени не доходили.
        Земли за Окой еще со времен митрополита Кирилла числились за епископами Сарайскими. Они ведали тогда больше степью и ее украинами, а потому и сидели в Переяславле. От Ногаевых гонений вослед Киевскому митрополиту бежали за леса, во Владимир. Сарский епископ Анфим тогда от рук нечестивых язычников смертную чашу приял. После перебрались уже под бок к самому хану, в столицу.
        В державе наступил порядок и благоденствие, жизнь и имущество божьих слуг охранялись грозными ханскими ярлыками.
        Между тем жизнь стала вносить свои перемены. Множество людей с русских краев стало уходить в степь. Хлебопашествовать. По ту сторону Оки земли бедные, лесные, без навоза так и совсем плохо родят. А на степных украинах чернозем. Такой жирный, хоть ешь. Здесь и урожай сам-двадцать не в диковинку. А у проса и того больше. Только поломаться над степной целиной. Кроме того, в здешних краях вызревала дорогая пшеница, цена которой на базаре не та, что на северную рожь.
        Сначала пахали наездами, потом стали селиться насовсем, деревнями. Все чаще стала слышаться за Окой и в степи русская речь. За паствой потянулись и пастыри. Стали рубить церкви, обустраивать приходы. Священники были по большей части из тех же краев, что и другие крестьяне. Весь Червленый Яр, что в верховьях Дона, был заселен выходцами из рязанских земель. Получалось, что и священники принимали поставление от рязанского епископа. А епархия-то сарайская. За устройство прихода епископу немалые деньги полагаются. Вот и началась между рязанским и сарайским архиереями многолетняя пря. К великому соблазну паствы. Ибо сребролюбие никогда не почиталось в числе великих пастырских добродетелей.
        Спор из-за Червленого Яра длился не один десяток лет, пока в прошлом году новый митрополит Алексий не покончил с ним жесткой рукой. Отныне эти земли окончательно отошли к рязанской епархии. Вот только докуда они тянутся, еще было не совсем ясно. Мохшинский улус вроде остался под Сараем, но в его лесах рязанская история грозила повториться на тот же лад. Только теперь за делами церковными все сильнее проступала хорошо продуманная политика.
        Суздальский князь Константин Васильевич, человек умный и прозорливый, стал всемерно поощрять своих крестьян к переселению за Оку. Те брали в аренду участки земли, расчищали делянки в лесу, а налог платили суздальскому князю. Бывало, и покупали участки у здешних хозяев. Константин Васильевич умел ладить с мордовскими князьями. Наложив потихоньку руку на богатый Нижний Новгород, стоявший у слияния Оки и Итиля, он быстро обустраивал огромный край, оказавшийся под его властью.
        Всячески привечал переселенцев, купцов. Нижний под его рукой рос как на дрожжах, богатея на речной торговле. С богатством приходила сила.
        После смерти великого князя Симеона Гордого Константин Васильевич попытался увести у Москвы Владимирский ярлык. На этот раз московские доброхоты в Орде пересилили, но что будет дальше? А еще ходили слухи, что положил суздальский князь глаз и на митрополичий клобук. Еще когда восемь лет назад престарелый Феогност рассорился с московским князем из-за неправедного развода и третьей женитьбы, суздальские послы стали в Орде сыпать серебро, дабы получить добро на это место для своего епископа. Уже и грамоту получили от Тайдулы. Только московский князь умнее оказался и расторопней. Он послал послов с серебром на берега далекого Босфора. На восстановление Святой Софии.
        Император Иоанн Кантакузин как раз сильно в деньгах нуждался, чтобы рассчитаться с турками. Да и Феогност пока не собирался умирать. Так и осталась ханская грамота пустой бумажкой на память о напрасно потраченных деньгах.
        Когда умер Феогност, а в одночасье с ним и великий князь Симеон Иванович, Алексий уже сам взял дело в свои руки. В Орде у него была сильная рука, в Царьграде тоже уже заранее все приготовил. Вернулся в прошлом году в Москву в силе и славе митрополитом. Да еще с грамотой, по которой местом его пребывания официально указан Владимир, а не Киев, как доселе.
        Только ни он, ни нынешний московский князь Иван Иванович не забывали суздальских намерений. Было ясно, что Константин Васильевич их не оставит. Тем более что он стал искать союзников. Три года назад женил сына Бориса на дочери литовского князя Ольгерда Аграфене. А тот ведь тоже спит и видит поставить над Русью своего митрополита.
        Вслед за княжеством росла и богатела суздальская епархия. Строились храмы, появлялись монастыри. Не могло не насторожить москвичей и ее растущее влияние в мордовских землях. Потому, когда стали крепнуть слухи о якобы появившемся возле Мохши неизвестном монастыре, было решено разобраться, откуда там ноги растут.
        XXXII. Князья и митрополиты
        У Симона была с собой грамота митрополита. С ней он мог спокойно обратиться за помощью к эмиру в случае обнаружения какого церковного нестроения, требовавшего вмешательства светских властей. Об этом мне сказал Злат. Зачем понадобилась вся эта затея с переодеванием и тайным проникновением в обитель? Я так прямо и спросил.
        Инок задумался. Видно было, что он колеблется и не решается посвятить меня во всю подоплеку своего замысла. Заметив это, Злат решительно спустил его на грешную землю:
        - Если хочешь, чтобы они тебе помогли, то расскажи им все. Это будет на пользу дела.
        Меньше всего я ожидал услышать в этих далеких лесах, полных колдунов и страшных сказок, те самые истории, что мне рассказывал по пути в Константинополь Киприан. Что могло связывать чудесный город над Золотым Рогом, священную гору монахов Афон, хитрого Савву с его священным миром, сербским королем и самозваными патриархами с этим затерянным в глуши городом, над крышами которого раздавался призыв муэдзинов, а в окрестных урочищах язычники молились древним богам?
        Патриарший посланник, в свите которого я приехал в царство Золотой Орды, привез на Русь известие о вступлении на кафедру нового патриарха Каллиста. Поставленный в русские митрополиты в прошлом году Алексий вызывался в Царьград, где многое для него теперь могло сложиться по-иному.
        Только в далеком Константинополе все зависело не от патриарха. Там дела вершил император.
        Первым, кто это понял, а самое главное, сумел использовать к своей выгоде, был покойный князь Симеон Гордый. Его и прозвали так во многом потому, что сумел он стать на Руси выше митрополита.
        Раньше кто был князь, а кто митрополит? Владыка стоял над всей Русью, над всеми князьями. Над теми, кто получал ярлыки в Орде, и теми, кто владел землями там, куда не дотягивалась ее железная длань. Митрополитов назначали в далеком Царьграде, ярлыки им давали в Сарае. Не такие, как князьям. Православная церковь была под защитой древнего закона великого Чингисхана - Ясы. Освобожденные от даней и повинности, не подчинявшиеся никакой власти, кроме ханской, митрополиты имели право суда в своих владениях, как князья. Право это охранялось особой грамотой, выданной ханом. Любой эмир вставал на колени, когда брал ее в руки.
        Кто был по сравнению с митрополитом князь? Пусть даже великий? Обычный ордынский улусник, рискующий в один миг лишиться всего по одному ханскому желанию?
        Власть есть власть. Как не бывать на небе двух солнц, так на земле трудно ужиться двум правителям. Земная власть духовных владык всегда искушала оказавшихся в ее тени князей. Не раз они пытались использовать ее в своих целях.
        Когда после Ногаева погрома митрополит с двором перебрался из разоренного древнего Киева в залесский Владимир, вошедший здесь в силу князь Михаил Тверской замыслил, пользуясь случаем, прибрать церковную власть к своим рукам. Для чего попытался провести в митрополиты своего верного человека. Не вышло. Из Константинополя прислали своего кандидата. Петра из Галиции.
        Михаилу бы смириться, а он затеял смуту среди архиереев, попытался пришлого митрополита сместить, обвинив в симонии и прочих грехах. Чем только нажил себе недоброжелателей. Недруг моего недруга - мой друг. В начавшейся вскоре схватке за великокняжеский ярлык Петр поддержал московского князя Юрия.
        Что не удалось Михаилу Тверскому, удалось Симеону Гордому.
        Тот рассорился с митрополитом Феогностом из-за своих брачных дел. Развелся со второй женой, женился на третьей. Дело его княжеское - не на небесах вяжутся брачные узы правителей. Сплетаются они на грешной земле. Не по любви, а из политического расчета. Брак с тверской княжной мыслился как прекращение извечной борьбы Москвы с Тверью, ради такого многим можно поступиться. А тут митрополит со своими канонами. Уперся, и ни в какую. Ему и императоров ромейских в пример приводили, и так и эдак уговаривали.
        Как это бывает в таких случаях, ссору великого князя с митрополитом сразу попытались использовать враги Москвы. Почуяли поживу и в Литве, где жило много православных, недосягаемых для ханских ярлыков, и в Суздале, где князь Константин Васильевич уже набрал немалую силу. Литовцы стали зазывать Феогноста вернуться на покинутое место, в древний Киев. Суздальский князь повез подарки в Орду - хлопотать за назначение в преемники престарелому греку своего епископа.
        Вот тогда ушлые люди и надоумили Симеона Ивановича, откуда ноги растут. Деньги и послов он отправил самому ромейскому императору. Большие деньги. Императорский суд не воды морские - золото там не вниз, а вверх тянет. Сразу Феогност свое неисправимое рвение к канонам утратил. А сарайский епископ, вызванный в Константинополь, воротился на берега Итиля самым первым печальником и доброхотом московского князя пред лицом хана. Нужно ли к этому добавлять, что своим преемником Феогност назначил того, на кого показал князь Симеон Иванович. Алексия Бяконта. Крестника Ивана Калиты из московского боярского рода.
        Так бы тому и быть, но свершилось все по евангельскому предзнаменованию. Горе царству, которое разделится внутри себя. Все дело в том, что в империи тогда было два императора. Уварятся в одном котле две бараньи головы?
        Иоанн Кантакузин стоял за ромейскую старину, Иоанн Палеолог - за латинские порядки. Мать его Анна Савойская жила здесь на Востоке, как привыкла сызмальства. Двор ее был всегда на франкский манер. Потому и в церковных делах она всегда клонила к папе. Сторонников было много и у того и у другого. Грызлись не на шутку. Союзников искали, где только можно. Сербы, болгары, турки, венецианцы, генуэзцы, арагонцы - с кем только не вступали в краткосрочные альянсы, кому только не платили деньгами, посулами и политическими уступками. У союзников этих были свои враги, тоже бегавшие из стана в стан и готовые помогать хоть самому черту, лишь бы он пособил против недругов.
        Вот тут и начинается наша история. Потому как у границ империи в царстве болгарском началось свое нестроение. Царь Иван Александр развелся с женой и взял новую. Дети от старой сразу почуяли для себя угрозу. А была она дочерью валашского князя Басараба. Сын ее получил в удел княжество Видин, после чего учинился силен, объявил себя царем и стал искать поддержки у всех недругов своего отца. А прежде всего - у родственников матери.
        Новая царица принялась искать союзников для своих малолетних детей. Разделилось в себе еще одно царство.
        В Болгарии издавна имелись свои патриархи. Церковь там была старая, уже не одно столетие. Православие в Болгарии цвело еще с той поры, когда на Руси деревьям молились. Сидели тамошние патриархи в Тырново. Много было оттуда народа на Афоне, да и в самом Константинополе болгарские книжники были в почете. Хоть тот же Киприанов наставник Феодосий Тырновский. Он стоял за единство православия под главенством константинопольского патриарха. Были и такие, что хотели независимости болгарской церкви.
        Когда начался раздрай в царском доме, он не мог не затронуть жизнь церковную. Тем более когда дело касалось развода и новой женитьбы. Масла в огонь подливало и то, что новая жена была еврейкой. Взял ее Иван Александр за красоту. Стала вчерашняя дочь торговца Сара царицей Феодорой. Пошли разговоры, что она потакает бывшим единоверцам, которые и впрямь стали набирать силу. Однако вся ее надежда на собственное благополучие и будущее детей опиралась только на мужа. А значит, на сильное государство. Церковь в таком деле хорошая опора.
        Патриарх как раз сам искал союзников. Ибо не было порядка в его царстве, которое не от мира сего. Без сильной власти стали в нем плодиться ереси. В Болгарии они угнездились исстари. Одни богомилы чего стоили. Их отреченные книги, писанные на славянском языке, и на Русь попадали в немалом количестве. Теперь поднялась новая ересь. Умствующие миряне стали осуждать пастырей. Обвинять их в грехах, неправедной жизни, а самое главное, в сребролюбии и стяжательстве. И то сказать, богатства у церкви скопились немалые.
        Говорят, ересь эта пришла от франков. Были такие люди и в Константинополе, большие споры вели. Добирались и до Руси. Да не просто добирались, залетали в самые высокие хоромы. Когда князь Михаил Тверской хотел сместить митрополита Петра, его люди на соборе те же самые слова говорили, что болгарские еретики. Иван Калита, доброхот Петров, потом их, конечно, поприжал. Однако корни остались. Сейчас в Новгороде они объявились. Стригольниками зовутся.
        Говорят, ересь эта многое берет из еврейских книг. Потому в Болгарии стали кивать потихоньку в сторону новой царицы. Учуяв, что это может окончательно рассорить ее с патриархом, вчерашняя Сара бросилась бороться с ересями лютой львицей, всячески понуждая к этому своего супруга. Многих еретиков вынудили бежать. Куда сподручнее всего податься? Лучше всего на Русь. И язык славянский, и вера православная. Можно, конечно, в Сербию, совсем рядом. Но там свой патриарх, да и порядка у короля Стефана больше. Как раз угодишь из огня да в полымя. Не потому ли стали ереси в Новгороде множиться? Из Болгарии туда дорожка через Литву.
        Однако дорожка эта привела не только неведомых стригольников.
        Потерпев неудачу с переманиванием Феогноста в Киев, литовский князь Ольгерд затеял устроить у себя отдельную митрополию. На тех землях, что были в его власти. Он прекрасно понял, что под рукой Золотой Орды всегда будет в чести московский князь, который полностью во власти и воле хана. Потому решил учредить у себя отдельного митрополита.
        Поначалу, конечно, он ни о чем таком не помышлял. Не мытьем, так катаньем, хотел коварством и хитростью провести своего человека в преемники Феогносту. Чтобы вернуть кафедру в Киев. Неожиданно в Царьграде объявился некий Феодорит с известием, что русский митрополит умер. Не с пустыми руками объявился, с немалыми деньгами, но уехал, ничего не добившись. Греки только посмеялись над такой нелепой попыткой неискушенных простаков обмануть испытанных мастеров интриг и ухищрений.
        Однако в Константинополе было два императора. Потерпев неудачу у одного, литовские посланники немедленно отправились ко второму. Серебро всем надобно. Одна беда: императоров двое, а патриарх-то один. И держит он руку Кантакузина. Вот тут и пришло на ум ушлым грекам поставить на Русь митрополита руками Тырновского патриарха. Вскоре Феодорит с его грамотой появился в землях литовского князя.
        Места, куда доставала рука ордынских ханов, он благоразумно объехал и теперь занялся устройством дел. За литовские епархии можно было не опасаться - тамошние архиереи, как один, выполнили волю Ольгерда. Киевский князь, хоть числился улусником хана, имея ярлык, уже давно свои отношения с Золотой Ордой ограничивал выплатой выхода. Поэтому тоже ссориться с Литвой не стал. Пустил новоявленного митрополита в древнюю столицу русского православия. Главным предметом вожделения Феодорита стал Господин Великий Новгород. Там у Литвы было немало сторонников. И много недоброжелателей Москвы.
        Уже совсем было сладилось там дело у Ольгерда с Феодоритом. Помешала чума. Не иначе как сами небеса не допустили Новгород под руку чужого патриарха. Страшная гостья унесла и новгородского владыку. В этот трудный для паствы час вышел из затвора старый архиепископ Моисей. Соратник еще митрополита Петра, миривший Ивана Калиту и Александра Тверского, он давно покинул кафедру, удрученный злобой и неправдами мира сего. И вот теперь настал час снова взять в свои руки пастырский посох, чтобы спасти блуждающее стадо. Моисея хорошо знали в Константинополе. Архиепископ колебался долго. С одной стороны, он не ладил с Феогностом и не любил московского князя. С другой - разрыв с Царьградом, откуда издревле сияло для Русской земли благочестие, представлялся делом неслыханным. И это в то самое время, когда с небес пала на землю новгородскую кара египетская - черная чума, а за спиной поднимала голову другая страшная напасть последних времен - ереси. Все решила почти одновременная смерть Феогноста и Симеона Гордого. Моисею теперь можно было не спешить в ожидании решения Константинополя.
        Весть о назначении московского ставленника Алексия привезли в Новгород прошлым летом патриаршие послы. Со строжайшим предупреждением об отлучении, буде Новгород подчинится Феодориту. Самому Моисею прислали пожалование: грамоту с золотой печатью от самого императора, крестчатые ризы, а самое главное, прямое подчинение патриарху, минуя митрополита. Получив его, архиепископ уже не стал сильно печаловаться по поводу того, кто сейчас сидит на митрополичьей кафедре.
        Не заладились дела у Феодорита и в другом углу Русских земель: в Галиции и на Волыни. Там издавна были свои митрополиты, независимые от Киева. Еще со времен князя Льва. Был он силен и славен, папа ему корону королевскую слал. Подмял под свою железную длань и церковь. И то сказать, киевские митрополиты в те времена, сидючи в разоренной матери городов Русских, сами тряслись в страхе на каждый татарский чих. Пока и вовсе не сбежали за леса, во Владимир. Галиция завела собственных митрополитов.
        Однако ничто не вечно под небесами. Прошло время, и наследники князя Льва лишились прежней силы. Утратив былое единство, оказались бессильными перед хищными соседями. К старым врагам, Польше и Венгрии, прибавилась крепнувшая Литва. Только и держались, что помощью Орды, присылавшей отряды в помощь своим улусникам.
        Тут на беду пресекся княжеский род. На древний стол короля Даниила сел родственник по женской линии князь Мазовецкий Болеслав. Вокняжившись над православным народом, он и сам принял его веру, окрестившись именем Юрий, однако усердия к ней не проявлял. Тянуло его больше к католикам. Грезилась королевская корона из рук папы. Нашлись и сторонники, которым и ханские ярлыки, и ордынский выход были не по душе.
        Кончилось это смутой. Юрия-Болеслава не то зельем извели, не то сам уж больно ко времени умер, только снова опустел княжеский стол и ринулись на Галицию и Волынь соседи, жаждущие добычи. Война теперь пошла не только за власть, но и за веру. Так получилось, что против католических союзников Венгрии и Польши встала Литва.
        Ольгерд, конечно, рассчитывал, что и Орда не останется в стороне. Ханы исстари вступались за своих улусников. Тем более что Венгрия уже не первый год теснила татар за Днестром. Лет десять назад разгромили и полонили самого Джанибекова зятя. Невзирая на предложенный огромный выкуп, пленника казнили и голову отослали королю. Хан даже отомстить за родича не смог. Сначала завяз в Крыму на войне с генуэзцами, потом чума выкосила его улусы так, что самому пришлось бежать из столицы в загородный Гюлистан.
        В это время и литовцев тоже постигла большая неудача. Разбили их в битве на реке Страве тевтонские рыцари. Да так разбили, что подкосили под корень всю мощь Литвы. В этой битве и погиб князь Наримунт, у которого Туртас в дядьках служил.
        Потому ли или еще почему, но посольство Ольгерда в Золотую Орду отклика у Джанибека не нашло. Больше того, впал он в немалую ярость и выдал послов во главе с Ольгердовым братом Кориатом московскому князю.
        Поговаривали, что сам Симеон Иванович литовцев перед ханом и оговорил. Что именно он сумел нашептать в ханское ухо через верных людей, неведомо. Не поучаствовала ли в этом и могущественная ночная кукушка Тайдула, всегда благоволившая московскому князю? Только помощи Ольгерд против католиков не получил. Мало того, вскоре стало известно о деле неслыханном. Хан согласился отдать Галицию польскому королю. При условии, что тот будет по старине выплачивать ордынский выход.
        Оставшись наедине с литовским князем, поляки и венгры быстро выбили того и с Волыни. Не остался в стороне от пирога и князь Московский. Он быстро привел под свою руку Смоленск, до сих пор весьма ловко пользовавшийся покровительством Литвы.
        Вот тогда опытный волк Ольгерд, поняв, что его обложили со всех сторон, решил выскочить из хитро устроенной облавы. Его брат Кориат, вырвавшись из московского плена, отправился к венгерскому королю и пожелал принять католическую веру. Отныне в этой истории появилась невидимая, но мощная рука Авиньонского престола.
        XXXIII. Запечатанные следы
        Феодорит стал никому не нужен. После того как его не принял Новгород, а новым митрополитом утвердили московского кандидата, ему оставалось надеяться только на литовского князя, из-под руки которого ушли Галиция, Волынь, Смоленск. Да и киевский князь мог в любой миг, убоясь Орды, выдать незадачливого святителя татарам.
        Пастырь не стал ждать развязки. Воспользовавшись заминкой, неизбежной в то время, пока посланники и гонцы везли новости по долгим русским дорогам, он исчез. Съехал в одночасье со своего киевского подворья, к великой радости и облегчению тамошнего князя, и больше нигде не появился. Как в воду канул. Исчезла и его многочисленная свита.
        Часть ее состояла из тех людей, что сопровождали будущего искателя белого клобука в Царьград. В основном это были люди с Волыни, посланные князем Любартом, братом Ольгерда. Он и Кориат были главными претендентами на наследие короля Даниила, в борьбе за которое они хотели найти поддержку у православных священников и населения. Другие сподвижники Феодорита прибыли с ним из Болгарии. Про них никто ничего не знал. Даже неизвестно, сколько их было. Приехали с митрополитом в Киев, исчезли вместе с ним бесследно. Кто-то, конечно, домой вернулся, вот только все ли?
        Уже когда архиепископ Моисей, много лет пробывший в затворе, вернулся на осиротевшую новгородскую кафедру и обнаружил в городе еретиков-стригольников, забравших к тому времени немалую силу, вспомнили про то, что ересь такая уже много лет цвела буйным цветом в Болгарии. Кто другой, может, и не сразу бы сообразил. Однако Моисей был человеком мудрым, знающим и книжным, а самое главное, бывалым. Он в прежние времена поездил по разным краям, пообщался с разными людьми. Немало знал и про болгарских еретиков. Не в Феодоритовой ли свите занесло эти злокозненные семена? У себя в Болгарии с подачи новой царицы сейчас, слышно, за них крепко взялся сам Иван Александр. Многие бежали. Свита русского митрополита для этого самое удачное место. Куда им теперь? Путь назад заказан.
        Кое-кто из ездивших с Феодоритом из Литвы в Царьград подались после его бегства в Москву. Это были по большей части волынцы и галичане. Теперь, когда их земли оказались под католическими государями, они не хотели туда возвращаться. В Москве было немало народа, переселившегося туда с Волыни и Галиции после начала войны и смуты. Тот же переяславский епископ Афанасий, который был местоблюстителем во время отъезда митрополита, был оттуда. Да и наш Симон тоже. Книжные и ученые мужи пришлись весьма ко двору на новом месте.
        Люди из бывшей свиты Феодорита говорили, что с ним из Болгарии прибыли книгописцы, весьма искушенные в ремесле скрипторном: рисовальщики, пергаментщики, переплетчики. У иных было с собой немалое число книг и тетрадей. Обычное дело для духовной особы - книжная премудрость всегда была под рукой пастырей. Вот только у одного из этих людей видели книгу, называемую «Власфимия». Тут уже было отчего встревожиться.
        На Руси книгу эту хорошо знали. Еще со времен Петрова нестроения, когда доброхоты тверского князя пытались обвинить владыку в стяжательстве и симонии, она была в ходу. Именно из нее брали обвинители слова о недопустимости поставления священников «по мзде» - за плату. Нужно сказать, что плату взимали порой действительно немалую. Особенно когда речь шла о поставлении священника в какой-нибудь богатый городской приход. Задержка в таком деле приводила к большому отягощению для паствы. Это же ни обвенчаться, ни усопшего отпеть. Кряхтели, но платили.
        Однако если по сельским погостам платеж воспринимали как неизбежную тягость, правомочность которой ведома архиерею, представлявшемуся в глуши чем-то вроде князя небесного, то в городах народ был книжный и грамотный. Здесь обреталось немало приезжих, да и свои купцы много что видали. Книжная премудрость была в почете, переписчики не сидели без работы, а в многой мудрости, как известно, много печали. Очень скоро грамотеи стали отыскивать в писаниях мысли о неправедности поставления священников за плату. Про это твердили и некоторые монахи, легко доказывавшие свои слова ссылками на святых отцов.
        Сказанное улетает. А вот написанное остается. Очень скоро разговоры и споры были собраны вместе в одну книгу. Она называлась «Власфимия».
        Книгу составляли далеко не простецы. Чувствовалась рука людей весьма искушенных в богословских премудростях. Видно было, что готовилась она для серьезной при, за которой легко угадывался заказчик: книга была нацелена против архиереев и неправедных пастырей. В ней собрали все то, что сейчас находило отклик в душах последователей нынешних ересиархов.
        Вот только как книга, чье разящее жало направлено против князей церкви, оказалась у людей из архиерейской свиты? Не направлялось ли его острие в спину соперника по митрополичьему званию? Не водили ли этой рукой земные правители, жаждущие завладеть властью над душами в этой земной юдоли?
        Книгописцы - народ тихий и непритязательный. Они могут, укрывшись в дальней келье, годами корпеть над листами, довольствуясь лишь скудным пропитанием. А вот пергамент, краски и многое другое, потребное в скрипторском ремесле, стоит дорого. Содержать скрипторий стоит немалых денег. Кому на такое хватит средств? Здесь нужен богатый заказчик. Переписчиком может быть одинокий отшельник, но скрипторий под силу лишь монастырю. Вот только скрыть его, в отличие от одиночки-книгописца, очень тяжело.
        Вот на ум и пришел давний слух об иноческой общине, которая вроде как уже много лет находится у города Наручадь. Который, после переселения сюда хана Узбека, стал зваться Мохши.
        - Тебя послушать, так ты собрался скрипторий здесь искать, - вдруг прервал монаха Злат, - или самого беглого митрополита Феодорита. Так и будешь ходить вокруг да около. Расскажи им все, что мне рассказал.
        - Что Феодорит? - скривился Симон. - Змея с вырванным жалом. Кому он сейчас нужен? Не для того я проскакал путь от Москвы в пять дней, пересаживаясь с лошади на лошадь.
        - Если сейчас начнешь рассказывать, что хотел купить повыгоднее ладан, то, боюсь, совсем утратишь доверие моих друзей.
        Монах поднял перед собой руки, словно защищаясь, и примирительно улыбнулся:
        - Думаю, они и так уже догадались, что меня погнала новость, привезенная патриаршими посланцами.
        - Новый патриарх? - догадался я.
        Симон кивнул:
        - Главное - победа Иоанна Палеолога. Ведь именно по его указке Феодорит получил поставление от Тырновского патриарха. Кантакузин, который безоговорочно поддерживал московского князя, теперь в монастыре. Вы, наверное, уже слышали от Киприана, что в Болгарию из Константинополя отправлено посольство. Обе стороны ищут союза. Будут договариваться. А что это значит? Будут торговаться. Так вот, одним из пирожков на этом столе будет русская епархия. Та ее часть, что отводилась Феодориту. Хотят довести это дело до конца и передать ее в подчинение болгарской церкви с образованием отдельной митрополии. Взамен Тырновский патриарх признает главенство Константинопольского. Но и это не все. Палеологу нужно показать Авиньону, что он всеми силами стремится к выполнению Лионской унии. О подчинении Константинопольской церкви папе. В самой империи эту унию никак не удается насадить уже почти сто лет. Слишком много противников. Зато теперь можно сделать это в Галиции, Волыни и Литве.
        Мне вспомнился Киприан. Он много говорил о том же самом. О вражде между православными и католиками, об унии, о том, как предают, торгуют верой и идут на сделки с самыми злейшими врагами. Киприан умел говорить и убеждать. В его устах все эти рассказы звучали, как предшествие конца света. Представляю, как эти слова разжигали пламя в сердцах единоверцев и соплеменников. Но на меня они не производили ни малейшего впечатления. Что было мне, правоверному мусульманину, до дрязг между христианскими прелатами? Это было неинтересно даже христианину Мисаилу.
        - Ты прости меня, уважаемый Симон, но я так и не понял, зачем тебе переодеваться и идти в это место, будучи неузнанным.
        - Помнишь, я упоминал про то, что Джанибек договорился с польским королем о передаче ему ярлыка на Галицию? Я тогда еще жил во Львове, и у нас много про это говорили. Так вот. Я и мои очень осведомленные друзья выяснили, что ни через одну заставу на границе не проезжало посольство из Золотой Орды. Не видели его и на дорогах, ведущих в Краков. Таких дорог мало, и скрыть столь заметное дело, как посольство Джанибека, было невозможно. Тем не менее переговоры состоялись, ярлык был получен. Кто все это сделал? Посольство было тайным. Однако даже в этом случае оно не могло проехать через Львов так, чтобы мы не заметили. Значит, ехали через Венгрию. Причем ездили несколько раз, ведь нужно было везти ответ. Два года назад в Орду уже открыто ездил польский посол. Про это все знают. Его звали Ян Пакослав. Кто доставил ему дорожную грамоту, без которой его никто не пропустил бы через границу? Значит, есть у них нужные люди в Золотой Орде. Легче всего этим заниматься католическим монахам. Их как священнослужителей защищает древний татарский закон Яса. Всего за год до посольства Пакослава в Сарае учредили
отдельную епархию францисканского ордена. Вот только Сарай от Польши и от Венгрии далеко. Между ним и границей есть только одно место, где можно встретить католических монахов, - Тана. Да и оттуда до Польши и Венгрии добираться долго. Кроме того, невозможно сделать это незаметно. Ехать много дней через степь, где весть далеко опережает путника. Зато легко можно пробраться незаметным через леса.
        Теперь становилось понятно, почему Симон хочет нанести визит в обитель тайно.
        Места здесь глухие, а самое главное, можно сказать, ничьи. Рязанский и сарайский епископы много лет спорили за Червленый Яр, который лежал у Дона. С севера из-за Оки сюда подбиралась паства суздальской епархии. Но сюда никто из них не добрался. В этих краях с древних времен народ жил по-своему. Сидел в лесах, молился своим богам. Когда за ханским двором сорок лет назад стали приезжать мусульмане, было их немного, да и селились они исключительно в Мохши. Со временем настроили мечети, учредили школы, а когда Узбек объявил себя султаном и защитником веры, так и многие из его окружения перешли в ислам. Да и торговцам было куда сподручнее разбирать дела у местного кади. Мусульманское право для этого подходило лучше всего. Опять же бумагу какую составить - в лесах народ бесписьменный.
        Христиане здесь были больше из кипчаков и монголов, которые с ханом пришли. Правда, не православные, а чаще из последователей патриарха Нестория. Русских здесь было мало, да и те приезжие. Потому и не попали эти края ни в одну епархию.
        А вот для монастыря это не помеха. Отшельников обычно уважают даже иноверцы. Не искушенные в тонкостях религии, они часто не делают различия между святыми людьми. Кочевники исправно подкармливают их творогом и мясом, которые у них все равно некуда девать, осторожные лесовики тоже на всякий случай задабривают непонятных колдунов приношениями. В общем, с голода умереть не дадут.
        По Дону, в Червленом Яре, еще во времена Феогноста были монастыри и со своим крепким хозяйством. Доход имели изрядный. Неспроста архиереи за те края грызлись. Только когда хан Джанибек обложил налогами церковных людей, оставив освобождение лишь для священнослужителей, многие из тех, кто укрывался под монастырской сенью от податей, ушли на собственный кошт. Доходы сразу сильно упали. Потом чума весь Червленый Яр выкосила. Сейчас там не осталось ни одного монастыря.
        Получалось, что по пути из Польши или Венгрии к Итилю через леса для тайного убежища нет другого места, кроме как в этой обители возле Мохши. Если, конечно, она на самом деле существует. Какие-то отшельники, конечно, там жили. В горе среди леса еще с неведомых прежних времен понарыто всяких пещер, вот их и облюбовали искатели иноческого подвига. Так уж повелось со времен отцов монашества, что для истинного отшельника нет места лучше, чем пустыня или пещера. На Руси ведь первые иноки, еще от крещения равноапостольным князем Владимиром, тоже в пещерах спасались. Обитель их так и зовется по сей день: Киево-Печерская. Сейчас возле Нижнего Новгорода свой монастырь в пещерах образовался. Да и в Червленом Яру многие рыли себе убежища от греховного мира в земле. В иных краях то же самое. Сербский патриарх и вообще именуется Печский. Пещерный значит.
        - Илгизар про этих отшельников знает, - добавил к рассказу инока доезжачий, - говорит, их там немало. Только в городе они почти не появляются. Еще с давних пор по базарам слухи ходили, что туда от этого самого дворца, где мы сидим, ход прорыт. По приказу Баялуни. То ли колдовством она в этих подземельях занималась, то ли сокровища спрятала. Каждый свое толкует.
        - Так, может, и сосуд тот самый не в могиле спрятан, а в этом подземелье? - вдруг пришло мне в голову.
        - Вот завтра сам и посмотришь, - засмеялся старый псарь. - Ты будешь божьим людям ладан предлагать. Они навряд ли его купят, хотя кто их знает. Твоя задача - получше их разговорить. Беседу веди по-гречески. Если никто не поймет, скажи, что по-кипчакски плохо разумеешь, и попроси помочь Мисаила. Думаю, кто вы такие, они прекрасно знают. Знают и то, что вы по-русски не понимаете. Потому опасаться не будут. А он (псарь кивнул на Симона) будет слушать. Он понимает. Ну и ты, Мисаил, держи ухо востро. Слыхал, что говорено про монахов или королевских посланцев? Они тоже могут промеж собой что чирикнуть. Ты же латынь знаешь, если что?
        Мисаил кивнул.
        - Вот и хорошо. Главное, вида не подавай, что знаешь.
        Злат немного подумал и неожиданно подмигнул мне:
        - Знаю я человека, который и в Львове, и в Сарае часто бывает. Догадался, о ком я?
        - Об Авахаве?
        - О нем с?мом. Теперь понял, почему я тебя к этому делу подвязал? Помнишь, откуда те невольники в Чембало приплыли? Продавец которых почему-то в Тане сидел? Авахава в последний раз видели на волынской дороге. Он ведь не зря спешил. Что-то затевается. Про Царьградские дела он знать не мог. Что может искать этот прохиндей в Галиции? Ты ведь из этих краев?
        - Там сейчас все вертится вокруг принятия католичества Корибутом, - подумав, ответил Симон. - Ведь с некоторых пор он оказывается под покровительством папы, а это уже все ставит с ног на голову, потому как венгры, поляки, рыцари - все они воевали Литву с благословения Святого престола. Тут тебе и призыв к защите веры, к крестовому походу, и отпущение грехов. Теперь всё. Литовский князь - примерный сын матери-церкви. Тевтонским рыцарям еще есть к чему придраться: Ольгерд католичества не принимал. А вот польский король нынче оказывается, как рак на мели. Он же у поганого царя ярлык взял, получается, едва не подданным его себя признал. Как там в Писании: поклонился, чтобы царство получить? Да еще дань платит. Думаю, Корибут в первом же послании не преминул об этом его святейшеству донести. А уж коли папе посулили всю Литву под его руку привести…
        - Только вряд ли Авахаву до этого дело есть, - покачал головой Злат. - Он купец сурожский, его рынок в Орде. А вот ежели между польским Казимиром и татарами был против Литвы союз, то он теперь дымит и искры сыпет. Если Авахав ко всему этому был причастен, то ему самое время лететь во Львов, загня хвост. Я вот что думаю. Этот самый Пакослав, что к хану ездил, по дороге со многими эмирами встречался. И кто их знает, о чем они договаривались. Там ведь у границы многие недовольны. Их в последнее время не раз били в венгерских землях, а от хана помощи так и не пришло. Теперь все края за Днестром Людовику Венгерскому присягнули. Кто в наши степи отошел, а ведь кто и молдавскому князю служить остался. Улуснику венгерскому. Продали же в Чембало без ведома хана татарских невольников. Скорее всего тех самых пленных, что к венграм недавно попали.
        Доезжачий долго молча думал и вдруг спросил монаха:
        - Ты на венгерском разумеешь?
        Тот в некотором недоумении кивнул.
        - Слушай завтра внимательно. В этих лесах ведь полно венгров живет. Издревле.
        Когда мы уже собирались спать, ко мне подошел Туртас.
        - Ты завтра будешь забирать ладан из вещей брата? Я хочу на его сапоги глянуть. Когда он в обители был, дядя его след вынул. Что-то там по-своему заговорить хотел, чтобы дорогу обратно к нему не нашел. Воском залил. Оказалось, слепок так и лежал до сих пор в укромном месте. Я его выпросил. Хочу завтра сравнить с теми сапогами, что остались.
        Услышав наш разговор, доезжачий усмехнулся:
        - Вот так у нас все. Следов полно, да все запечатанные.
        XXXIV. Печа наручадская
        Гора, к которой мы направлялись, была хорошо видна из Мохши. До нее вполне можно было успеть дойти пешком туда и обратно между утренним и полуденным намазами. Конечно, солидному заморскому купцу даже на такое недальнее расстояние пристало ездить верхом, поэтому доезжачий подобрал нам подходящих лошадок. Две получше, для меня и Мисаила, и мерина попроще для Симона, изображавшего слугу.
        Хоть монах и был ростом с Симбу, но ему недоставало крепости и стати, потому одеяние оказалось немного великовато. Злат, придирчиво осмотрев его со всех сторон, махнул рукой: «Сойдет».
        Уже когда выехали из ворот, с нами навязался и Баркук. Он с самого начала просился, чтобы его взяли посмотреть пещеры, согласен был даже бежать всю дорогу, держась за стремя. Вот я, увидев его огорченное лицо, и сжалился.
        Когда накладывали в мешочек ладан из вещей Омара, Туртас примерил восковой слепок к сапогам. Тот не совпал ни с одной подошвой.
        - Видно, твой брат берег хорошую обувь и для ходьбы по округе надевал что поплоше. Лишний раз подтверждается, что в последний раз он отправился за город.
        Стоявший рядом Злат еще раз внимательно осмотрел сапоги Омара.
        - Твой брат знал толк в обуви. Понятно, что сапожника он выбирал самого искусного. По мерке шил. Потому и берег эту пару. А вот сапоги, которые здесь за город надевал, явно уже готовыми купил. Видишь, насколько они больше? Твоему брату приходилось не меньше двух локтей онучей наматывать, чтобы на ноге не болтались. Попрел знатно по летней жаре.
        Слепок действительно был значительно шире, чем сапоги Омара. И длиннее больше чем на палец.
        Брат был жадноват, но эта черта никогда не переходила у него в бережливость. Особенно в одежде. Хотя по отношению к ней и Омару вернее было слово «наряды». Он любил красоваться. Шелковые халаты, шитые золотом кушаки с кистями, шапки, отороченные драгоценным мехом, и сапоги из лучшего сафьяна были предметом его самой искренней любви. Здесь он не знал чувства меры. Даже отправляясь в путь или на отдаленный склад у какой-нибудь затерянной в камыше пристани, брат наряжался как для визита в султанский дворец и скрепя сердце прикрывал все это великолепие дорожным плащом от грязи и пыли. Но и сам этот плащ непременно был из тонкой крашеной шерсти с затейливой вышивкой по краям.
        Весть о том, что в этих далеких северных лесах даже Омар изменил своим привычкам, меня позабавила. Хотя достаточно лишь раз сунуться в шелковом халате в здешние заросли, чтобы понять: главное достоинство одежды для этих мест - ее прочность. Я даже пожалел, что не расспросил в лесной обители, как был одет брат. Хотя теперь мне точно известно, что сапоги он выбрал попроще.
        Этими мыслями я поделился с доезжачим. Он сдержанно улыбнулся, вежливо давая понять, что оценил мою насмешку, и неожиданно посочувствовал:
        - В еде твой брат был столь же привередлив? Тогда ему было нелегко привыкать к здешней пище.
        До сих пор я не уделал много внимания описанию еды. В этом просто не было необходимости. И вот настал час, когда потребовалось наверстать упущение. Потому что, как говаривал многоученый Илгизар из Мохши, великий мастер выражать неизвестное через известное: «Не нужно пренебрегать ни одной, даже самой на первый взгляд незначительной вещью. На дороге жизни можно найти ответ на любой вопрос - нужно только внимательно смотреть под ноги». Кто знает, не случись разговоров о еде, писал бы я сейчас эти строки?
        Пища жителей улуса Берке действительно несколько непривычна для обитателя изнеженного Каира. В этом нет ничего удивительного. Многое из того, что наполняет прилавки наших базаров, здесь просто не произрастает. Зато здесь в изобилии имеется то, что в других местах является лакомством. Скажите кому-нибудь на каирском базаре, что мясо - это пища бедняков, и над вами в лучшем случае посмеются. А пастухи огромных стад на просторе Великой Степи, бывает, месяцами не видят ничего, кроме баранины или конины, и радуются как лакомству хлебной лепешке.
        Когда я только ступил на землю улуса Берке (я называю его так на наш лад, хотя тамошние жители говорят «улус Джучи»), то моим первым открытием стала великолепная здешняя рыба. Когда появлялась возможность, я непременно заказывал рыбные блюда и обращал мало внимания на остальное. Меня даже не порадовали арабские кушания, которыми меня потчевал добросердечный дядюшка Касриэль.
        Уже по пути через Великую Степь я волей-неволей познакомился с пищей ее обитателей. Она не отличалась разнообразием и могла удручить самого непритязательного человека, ибо состояла повсеместно из проса и мяса. Причем не поровну. Там, где было больше проса - ели в основном просо. Где мяса - мясо. Одинаково и богатые и бедные. Мясо варили или жарили на углях. Из проса варили мутную похлебку или густую кашу. Конечно, у обладателей стад не было недостатка в молоке и твороге. Мне рассказывали, что здесь даже делают из молока кобылиц хмельной напиток, но мне так и не довелось его попробовать.
        Однако я буду несправедлив к пище Великой Степи, если не расскажу о кушанье, которое действительно меня удивило и запомнилось. Однажды, когда мы уже оставили корабль и пробирались в сторону Мохши в?домыми только нашему спутнику тропами, то замешкались на одном из привалов и решили остаться там до ночи. Костер, на котором готовился наш немудреный обед, был обложен дикими камнями, которые сильно раскалились. Вот тогда сотник, узнав, что мы никуда не трогаемся, приказал резать барана. Меня тогда удивила подобная поспешность. Мы ведь только пообедали, ужин еще нескоро, а мясо жарится быстро. Что, мы будем вечером холодную баранину есть?
        Между тем тушу освежевали, порубили, промыли внутренности. Я заметил, что все это время нукеры старательно жгли костер, подвинув камни в его середину. Потом мясо сложили в баранью шкуру вместе с раскаленными камнями и старательно ее завязали. Когда вечером мы попробовали, что получилось, то восхищению моему не было предела. Это мясо свело бы с ума самого требовательного завсегдатая лучших каирских харчевен. Да что харчевен! Гости на пышном пиру у любой знатной особы позабыли бы о других изысканных лакомствах и утонченной беседе с сотрапезниками. А всего-то обычная баранина.
        По приезде в Мохши все переменилось. После суровой и простой пищи Великой Степи здесь нас встретил совсем другой мир. Я прожил долгую жизнь, много где побывал, многое повидал. Однако, положив руку на сердце и ни на миг не покривив душой, скажу: никогда, ни до ни после, я не ел такого вкусного хлеба, как в Мохши. Видимо, тамошняя земля придает злакам особенный вкус. Кроме великолепных пшеничных лепешек, были ржаные с необычным вкусом. А еще местные мастера пекли удивительные хлебы из теста, которое они выстаивали на дрожжах.
        Привыкший докапываться до глубинной сути вещей и так же, как я, покоренный вкусом этих пышных и упругих, как юная дева, булок, Мисаил пытался узнать у одного пекаря секрет этой волшебной выпечки. «Знаешь, что он мне сказал? - жаловался потом незадачливый алхимик. - Что нужно тесто сильнее колотить и мять».
        Труднее всего объяснять очевидное. Сам я до сих пор придерживаюсь мнения, что весь секрет в земле, на которой произрастает злак. Иначе чем объяснить столь же великолепный вкус каш, которые варили из тамошних круп. До сих пор перед глазами стоит та, которую варили из очищенного ячменя, именуемого жемчужным. Перловым. Тающая во рту, обильно заправленная маслом, сбитым из свежих сливок. Или та, которую делали из проса. Белого, так же тщательно очищенного от малейшей шелухи и заправленного таким же коровьим маслом и великолепным медом.
        Мед! Подобный сказочному нектару мед колдовских лесов! Собранный с цветков удивительного дерева, которое покрывается ими словно золотой благоухающей пеной, он сам подобен светлому золоту, и попробовавший его один раз уже не сможет забыть никогда.
        Здешних людей кормил лес. Уже в самые первые дни любознательный Баркук, сбегав на базар, с удивлением рассказывал, что в местной мясной лавке продают больше дичь. Вскоре мы и сами смогли убедиться в этом. Кроме обычной на всех рынках мира баранины тут было мясо оленя, лося, зайцы, разные птицы. Охотники приносили его каждый день. Чтобы оно не портилось, его прячут в глубокие погреба, которые зимой набивают льдом, сохраняя так холод до самой осени. Многие из этих птиц по вкусу превосходили фазанов, которыми я угощал своих спутников по прибытии к здешним берегам. Достойные украсить пир самого искушенного ромейского ценителя яств, здесь они были пищей простолюдинов.
        Обо всем этом я сказал Злату, добавив, что Омар как раз вряд ли оценил это великолепие. Как все люди, больше всего увлеченные внешним блеском, он очень любил сладкое, никогда не уделяя внимания тонкости вкуса. Хотя не сомневаюсь, что прелесть, а самое главное, цена здешнего меда ему несомненно должны были понравиться.
        Между тем приготовления закончились, и мы тронулись в путь.
        Дорога очень скоро нырнула в лес, обратившись широкой тропой, несомненно видавшей время от времени не только пешеходов. Баркуку теперь не нужно было бежать, и он весело вышагивал в конце процессии. Заросли расступились, и перед нами предстал склон горы, в котором чернел вход в ее глубину. На поляне сидели несколько человек. Здесь был вырыт в земле небольшой очаг, прикрытый от непогоды деревянным навесом, из которого курился дымок. Там что-то варилось в большом горшке. Судя по запаху, каша из проса. На здешнем рынке оно стоило дороже ячменя.
        Увидев нас, люди вскочили. Спешившись, я обратился к ним на греческом языке. Они переглянулись и замотали головами. Не понимают. Тогда слово взял Мисаил. Однако на просьбу встретиться с настоятелем все дружно развели руками. Такого нет. Здесь не монастырь, каждый сам по себе. Отшельники. Никто никому не указ.
        Я внимательно прислушивался к тому, что они говорили между собой, но этот язык был мне непонятен.
        Мисаил между тем посетовал, что, услышав в городе про находившийся неподалеку монастырь, хотел попробовать продать здесь ладан, который остался от прежнего хозяина. Отшельники снова развели руками: у них и храма нет, каждый молится отдельно.
        - Ну ладан-то вы курите? - спросил Мисаил. - Вот немного оставлю. В дар. Коли старшего у вас нет, возьмите каждый понемногу. Помолитесь за раба Божьего Мисаила. Я ведь тоже христианин.
        Он подал мне знак. Я развязал мешочек и стал давать каждому по кусочку драгоценной смолы. Отшельники сразу повеселели и оживились.
        - Позови остальных, - кивнул я на вход в пещеру, изо всех сил коверкая кипчакскую речь, чтобы ни у кого не осталось сомнений насчет причины, по которой я уступил слово своему спутнику. Но в то же время было понятно, кто здесь главный. Двое сразу исчезли в глубине горы.
        Мисаил изо всех сил старался завести беседу. Рассказал, что мы приехали издалека искать пропавшего неведомо куда Омара, похвалил порядок на дорогах, а еще спросил, можно ли посмотреть пещеры.
        - А кто вам может запретить? - удивились отшельники. - Хоть совсем оставайтесь. Там под землей места хватит. А не хватит, так можно новую келью вырыть. Порода здесь мягкая.
        Между тем из пещеры вышло еще несколько человек. Они подошли и, поклонившись, получили ладан. Один из них, узнав про мое желание войти внутрь, зажег облитую смолой палку и пригласил посмотреть его келью. Мы двинулись во мрак подземелья.
        Только теперь мне стало понятно, почему отшельники так часто избирают для своего уединения именно пещеры. Где еще можно уйти от мира столь ощутимо и бесповоротно? Остаться наедине с собой там, куда не проникает даже свет.
        Узкий ход словно уводил в иной мир. Через несколько шагов он повернул, и последние проблески солнечного дня померкли. Теперь нас окружала только тьма и тишина, озаряемая колеблющимся пламенем факела. Меня сдавил безотчетный звериный ужас. Захотелось немедленно повернуться и бежать назад. Туда, где жизнь, где свет, где сияет солнце, поют птицы и колышутся листья на деревьях. Сколько еще тянется этот ход? Мы опускались вниз, в стене показался вход в тесное помещение, едва освещенное маленькой свечкой. Оттуда на нас молча глянул человек, показавшийся мне страшным демоном. Он не приветствовал нас ни словом, ни движением. Потом мы прошли еще мимо нескольких келий, но в них не было света, лишь непроглядная, как смола, тьма дыхнула на нас оттуда. Прошли мимо поворота, уходящего куда-то вниз. Туда, где из мрака не доносилось ни звука, ни дуновения.
        Келья нашего спутника оказалась крохотной пещеркой, где не было даже лежанки: подстилка, грубый плащ, глиняный кувшин. Я попытался представить, что чувствует человек, оставшийся здесь один в полном мраке и безмолвии. Не зря монашество именуют подвигом.
        - Не страшно? - спросил я.
        - Страшно, когда бесы приходят, - ровным, бесстрастным голосом отвечал отшельник, - и искушают.
        Когда мы, наконец, выбрались наружу, у меня было одно желание: поскорей убраться подальше от этого места. Все то, зачем я шел сюда - интриги, козни, лазутчики, тайные посланцы, - показалось теперь таким мелочным и незначительным, что даже не хотелось об этом думать. Меня коснулось нечто вечное и непостижимое. Страшное и непонятное для слабого человека. Отдав проделавшему с нами это путешествие в преисподнюю мешочек с остатками ладана, я направился к лошадям.
        Вот тут и обнаружилось, что нет Баркука. Он вошел вместе с нами в пещеру, а обратно не вышел.
        - Не пропадет, - успокоил нас один из отшельников, - проплутать здесь можно долго, но совсем не заблудишься. Пещеры не так уж велики.
        Несколько человек устремились на поиски. Нам же волей-неволей пришлось болтать с остальными. Напряжение и недоверчивость прошли, и разговор пошел бойко.
        Оказалось, что пещеры уходят вглубь горы на несколько уровней. Кто их вырыл, неизвестно. Еще от прежних времен остались, когда был здесь древний город Наручадь. Его Батый разорил. Окрестные ведуны рассказывают предания, что это дело рук неведомого народа - чуди. Были они великими колдунами и знахарями, а потом исчезли. Ушли под землю, затворившись в тайных пещерах. Сказок много рассказывают: про призраки, про сокровища.
        Отшельники это место облюбовали, когда здесь Узбек жил. Много всякого народа тогда сюда потянулось, среди них - немало приверженцев христианской веры. Архиереи часто бывали со свитой. Жили подолгу. Добирались сюди из Киева, даже с самого Афона и Царьграда. Старые люди помнили грека, который искал иноческого подвига в северных лесах, желая уподобиться первым фиваидским отшельникам. Насельники те к прежним чудским пещерам немало своих келий и ходов добавили. Совсем уже было монастырь здесь образовался, мало не успели получить устав и игумена.
        Потом хан уехал. С ним пропали сильные и богатые. Последние тридцать лет сюда не то что архиереи, священники редко заглядывали. Когда в Червленом Яру монастыри были, часто иеромонахи наезжали. Теперь там запустение. Бывают изредка, наездами, разные пастыри из безместных. Но не задерживаются. Отслужат общую службу несколько раз, отпоют усопших, а к причастию приходится ездить далеко. Оттуда и святую воду везут.
        Года два назад появлялся один архиерей, но был он папской веры. Предлагал и устав, и священника, и поставление в игумены. Не соблазнились. Однако он не огорчился. Сказал, что, если надумаете, найдете его в городе Сарае. Только дело это несподручное. Здесь каждый сам по себе. Нет никакой общины. Многие даже не знают, кто в соседней келье спасается. Сам человек общения не ищет, и к нему никто не лезет. Отшельники. Есть такие, что без пострига. Просто беглецы от мира.
        - Эдак у вас здесь и разбойники могут прятаться, - заметил Мисаил.
        - Всякое может быть, - без улыбки ответили ему. - Места под землей много.
        Наконец из входа показался Баркук. Судя по его довольному виду, он нимало не смущался и был доволен случившимся приключением.
        XXXV. Как известное превращается в неизвестное
        На обратном пути мы нещадно бранили Баркука за легкомыслие. Оказывается, он решил заглянуть в один из проходов, уходящих вниз. На вопрос, что он там собирался увидеть в полном мраке, не имея с собой даже маленькой свечки, мальчик, не моргнув глазом, ответил, что все у него было. Собираясь еще накануне в подземелье, он сунул за пазуху и огниво, и свечу, и даже небольшой пучок сухих лучин. Правда, зажигал огонь под землей всего несколько раз, да и то ненадолго, чтобы осмотреться. Понимая, что свет издали привлечет внимание, Баркук старался двигаться в темноте, держась за стену. Заблудиться он тоже не боялся. В горах на родине ему не раз приходилось попадать в лабиринты среди скал, и он знал верное правило, как не потерять дорогу, - нужно всегда идти вдоль одной стены.
        Баркуку удалось забраться довольно глубоко, спустившись на две подземные галереи вниз, но ничего особенно интересного он не обнаружил. Кельи в глубине были пустыми. Отшельники старались держаться ближе к выходу. Нашли его сразу. Никакого запутанного лабиринта под землей нет, всего несколько ходов с кельями по бокам, поэтому спрятаться в пещерах трудно. Разве что затаиться в одной из камор.
        На краю леса нас поджидал Злат с несколькими стражниками. Оказывается, он потихоньку проследовал вслед за нами и сидел в засаде неподалеку. Симон вытащил из-за пазухи небольшой охотничий рог и протянул доезжачему.
        - Это я на всякий случай дал, - пояснил тот, заметив мое недоумение. - Сигнал подать, если что.
        Нам о всех этих мерах предосторожности не говорили, чтобы зря не пугать.
        Уже во дворце, вернув Симбе его наряд, Симон поделился своими размышлениями. Прислушиваясь к разговорам обитателей пещер, он слышал русскую речь, но ничего особо интересного эти люди не сказали. Судя по всему, здесь не было пришельцев издалека, как не было священников и даже образованных людей, знающих греческий язык. Плохо, что ничего нельзя сказать наверняка. Если даже все обитатели пещер не знают друг друга, то там может скрываться кто угодно. Особенно если вспомнить известие о приезде католического епископа из Сарая. Значит, где надо про это пещерное убежище знают и имеют на него виды.
        Вряд ли они оставили его без присмотра. А такие люди не выбегают легкомысленно из своих укрытий, подобно другим простодушным отшельникам, прельстившись дармовым ладаном.
        А вот былым Феодоритовым приспешникам здесь точно делать нечего. Русь далеко, православных приходов поблизости нет. Из этих краев сподручней мутить воду в Орде или хоронить в лесах концы каких-нибудь темных дел. Вынюхивать тайно здесь больше было нечего.
        Симон собирался завтра пойти к мохшинскому эмиру и уведомить его от имени митрополичьего дома, что поселение в лесу не является монастырем, а следовательно, не находится под управлением православной церкви. Получается, оно не под защитой ханского ярлыка, а полностью подчинено улусным властям.
        - В Писании это называется «умыть руки», - засмеялся Злат. - Я ведь смолоду в священники готовился, поповский сын.
        Однако едва монах, отобедав с нами, удалился, Баркук снова попросил его выслушать. Он не хотел говорить об этом при постороннем. Оказалось, что в своих блужданиях во мраке подземелья юноша наткнулся не только на пустые кельи. Опасаясь, что его увидят и выгонят, он не зажигал огня, а чтобы не поскользнуться на неровных ступенях, разулся и в результате двигался совершенно бесшумно. Под землей звук разносится хорошо, поэтому разговор двух людей Баркук услышал издали. И сразу понял, что говорят на его родном языке. Причем не на буртасском, который сильно похож, так что все можно понять, а именно по-ясски. Как будто из соседней деревни.
        Голоса шли снизу. Спустившись и заглянув в проход, мальчик увидел, что разговор доносится из кельи, где горит свет. Ему было прекрасно видно, что происходит там, в то время как сам он оставался в темноте незаметным. Осторожно приблизившись, Баркук навострил уши. Разговор шел о нас. Видимо, уже давно. Таинственные собеседники гадали, находится ли у нас некий сосуд из имущества Омара. Они то предполагали, что брат мог куда-то отдать или спрятать его до своего исчезновения, то сходились к мысли, что теперь он попал к нам. Один из собеседников предложил попробовать его у нас купить. Мы ведь не знаем, что в нем.
        Услышав шум, Баркук быстро вернулся наверх, чтобы не быть обнаруженным, так и не узнав, чем закончился этот разговор.
        Снова этот таинственный сосуд! Значит, его искал не только мой брат с ловчим Тагая.
        - Похоже, куда девался твой брат, эти ребята тоже не знают, - задумчиво почесал нос старый псарь. - Зато знают про сосуд, про который не знал даже всеведущий лесной колдун. А ты смышленый малый! - обратился он к Баркуку. - И заслуживаешь награды. Что ты хотел бы иметь?
        - Кинжал, - не колеблясь, ответил тот.
        - У меня есть очень хорошей работы. С кожаными ножнами. Он твой. Хочешь поехать со мной? Я заплачу твоему хозяину в три раза больше того, за что он тебя купил. Будешь ханским псарем в Гюлистане Богохранимом?
        - Я подумаю, - важно ответствовал Баркук.
        Присутствующие не смогли сдержать улыбку.
        - Думаю, мне стоит наведаться к эмиру вместе с Симоном, - продолжал Злат. - Самое разумное для него сейчас - прихлопнуть это осиное гнездо. Проверить, что за народишко собрался в этих подземельях, прикрывшись монашеским одеянием. Вот и посмотрим, что это за охотники за таинственным сосудом.
        После этого он отправился дать указания повару. К ужину Илгизар должен был прийти с дочкой, и Злат на правах хозяина хотел угостить их на славу. Задержавшись у выхода, он повернулся ко мне:
        - Ты слуг своих наряди как следует. Они с нами ужинать сядут. И платок арап на лицо пусть не надевает - есть же будет. Никто его чужой не увидит, будут только свои, по-семейному. Очень уж девчонке хочется увидеть настоящего арапа. А ты, - Злат повернулся к Баркуку и, сделав торжественное лицо, величественно поднял ладонь, - на сегодняшнем ужине будешь сидеть возле меня по правую руку.
        Перед ужином доезжачий выполнил свое обещание - вручил Баркуку длинный узкий кинжал с легкой деревянной рукояткой. Он покоился в мягких ножнах, к которым был приложен кожаный пояс с тисненым узором.
        Видно было, что Симба чувствовал себя неловко, впервые в жизни оказавшись за одним столом со своим хозяином. Зато Баркук, облачившись в мой шелковый халат, буквально напыжился от удовольствия и важности. Несмотря на все эти вольности, женщине за столом с мужчинами было не место, и дочку Илгизара угощали отдельно. Лишь когда все насытились, она села болтать с Симбой и Баркуком, а мы продолжили разговор у накрытой скатерти.
        Илгизар выглядел усталым. Оказалось, что после утреннего разговора со Туртасом он буквально сбился с ног, не присев за весь день.
        - Когда он мне рассказал про сапоги, я никак не мог отделаться от ощущения, будто мне это что-то напоминает. Пока не осенило. Помнишь ту старую историю со свиной ногой? Когда ее подбросили во двор к мусульманам, переодевшись в одежду Санчо? Это та самая история, Мисаил, про которую мы тебе рассказывали. Все тогда думали, что убитый в одежде Санчо - это он и есть. Пока не нашли его сапоги. Диковинные такие сапожки, вторых таких в Сарае нет. Приметные. Так вот их не надели, потому что сшиты были они по мерке. Точно по ноге. Злоумышленнику не налезли, вот он и забрал всю одежду, а сапоги оставил. Обувь твоего брата тоже была сшита по мерке. По ноге. Другому человеку ее никак не надеть, если ступня больше. А тот сапог, в котором приезжал человек, назвавшийся египетским купцом, был бы твоему брату сильно велик. Но это не беда, можно портянку побольше намотать. Только ведь неудобно. Да и жарко летом в толстых портянках. В Мохши сапожников полно. За один день могут сшить сапог по ноге. И недорого. Деньги у твоего брата были.
        Илгизар поделился своими мыслями с Туртасом, а тот передал ему весь слышанный им разговор между мною и Златом. О любви Омара к нарядам, о его пристрастии к сладкому. После чего наш служитель наук, по его собственному выражению, взял ноги в руки.
        Первым делом он без малейшего смущения перерыл мои вещи, взял ключ, отправился в амбар, где было сложено имущество брата, и бесцеремонно изъял оттуда пару дорогих халатов, шапку и пояс. Стражники настороженно наблюдали за его действиями, но их успокоил Туртас. Потом вчерашний учитель несмышленых отроков, как взявший след охотничий пес, побежал к местному имаму, навещавшему Омара, посетил москательщиков, к которым тот приходил, и отправился на постоялый двор, где брат жил все время своего пребывания в Мохши. Везде разговор шел о том, как выглядел Омар, во что был одет. Никто не сказал, что купец поражал своим нарядом. Ничего не запечатлелось в памяти, не бросилось в глаза. Народ в Мохши не избалованный, роскошную шапку, искусно вышитый халат или драгоценный пояс должны были заметить и запомнить. Однако не запомнили. Значит, мой брат оделся так, что сливался с городской толпой. Предъявленные вещи ни один из собеседников Илгизара не видел.
        Затем Илгизар взялся за повара с постоялого двора. Тот тоже не вспомнил ничего особенного, но одно утверждал точно. Постоялец никогда не требовал меду. Ни разу! Ни к пшеничным лепешкам, ни к каше из лучшего очищенного проса. К себе в комнату тоже вряд ли таскал. Там и посуды никакой не было. Орехи лесные, было дело, грыз во дворе.
        Получалось, что брат здесь в Мохши совершенно не следовал своим привычкам.
        Теперь Илгизар спрашивал меня про рост и сложение брата. Омар был чуть ниже меня и немного плотнее. Все поняли его мысль, а потому отыскали среди стражников человека, статью похожего на Омара, которому даже его сапоги оказались впору. Прихватив еще несколько человек: повыше, пониже, потолще, отправились на постоялый двор и поставили всех в ряд лицом к ограде. А потом по одному звали хозяина и слуг, требуя показать того, кто, на их взгляд, больше всего похож на Омара. Когда мы вернулись, не осталось почти никаких сомнений. В Мохши мой брат подрос и раздался в плечах.
        В трапезной мы застали Симбу, с увлечением рассказывавшего Магинур и Баркуку про дальние страны. Про огромных слонов с бивнями в руку человека, бегемотов, шкуру которых не пробивает копье, львов, диковинных жирафов с шеей в два человеческих роста. Девушка взирала на него с восхищением, как на сказочного джинна.
        - А ты видел птицу Рух? - вдруг спросила она. - Которая уносит слонов?
        - Это сказка, - улыбнулся Симба. - Ее знают даже в этих краях?
        - У меня есть книга. Она называется «Тысяча ночей». Персидская. Ее привез из-за моря воспитатель моей матери. Он был сказочником. Я его никогда не видела, мне мать с отцом про него рассказывали. В ней много картинок.
        - Покажешь? - сразу встрепенулся Баркук.
        - Конечно. Хоть сегодня отпрашивайся к нам ночевать. Посмотришь.
        - Что же ты мне не показала, когда я у вас ночевал? - присоединился к их разговору Мисаил.
        - Ты не просил. Ты все время обсуждал что-то с отцом, и всю ночь вы чем-то дымили в его лаборатории. Приятели отца обычно не любят сказок. Зато моя мама была сказочницей.
        Дальше я не слышал их болтовни. Нам не терпелось обсудить, что мы узнали.
        - Что ты можешь сказать после всего услышанного? - обратился ко мне Злат. - Только ты можешь знать, похож ли описанный человек на твоего брата?
        - Орехи, - сказал я. - Готов поклясться самой страшной клятвой, что это был не Омар. Он грыз орехи. У брата были слабые зубы. Зубная боль - частая спутница любителей сластей, поэтому Омар никогда ничего не грыз. Даже жесткого старался не жевать. Если ему в халве попадались плохо размолотые орехи, он всегда сердился и переставал есть.
        - Вот так известное в одночасье превращается в неизвестное, - грустно улыбнулся Илгизар. - Только что мы имели египетского купца, как вдруг он исчез, оставив в наших руках туманный призрак. Еще одного неизвестного. Однако он не был призраком. Он был живым человеком. Жил на постоялом дворе, разговаривал с людьми, ездил со слугой Тагая в лесную обитель.
        - Зато теперь мы почти наверняка можем сказать, почему убили носильщика, который служил этому человеку, - напомнил я. - Мы и раньше догадывались, что убийца испугался его встречи со мной. Теперь понятно почему. В разговоре с ним я мог заподозрить, что исчезнувший человек не был моим братом. Тем не менее он выдавал себя за него, у него оказались вещи и товары Омара.
        - Он знал арабский, - продолжил Злат, - ведь имам разговаривал с ним на этом языке.
        Илгизар наклонился и стал чертить пальцем по скатерти перед собой:
        - Давайте начнем с начала. В Мохши приехал человек, назвавшийся египетским торговцем благовониями. Ничего подозрительного в нем никто не заметил. У него была дорожная грамота, выданная Азакским эмиром (Илгизар назвал Тану на здешний манер), товары. Через какое-то время он посетил старого колдуна, чтобы узнать про вещи, положенные в могилу умершей тридцать лет назад царицы. С ним был ловчий эмира Тагая.
        Он немного поколебался и решительно провел черту от себя к тому месту, где рисовал:
        - Мы не можем сказать, откуда приехал этот человек. Но груз и грамота Хаджи-Черкеса несомненно прибыли из Азака. - После чего решительно ткнул пальцем в середину. - А путь оттуда сюда лежит через улус Тагая.
        - Значит, веревочка тянется туда, - сделал вывод доезжачий.
        Я увидел, как ноздри его раздулись, как у пса, учуявшего след. В глазах вспыхнул охотничий азарт.
        - Только куда приведет эта веревочка? - тусклым голосом продолжал Илгизар. Он даже перестал чертить и выпрямился, сунув руки в рукава халата. - У пропавшего был сообщник, который доныне сидит в Мохши и следит за всем происходящим. Зорко следит. Несчастный носильщик не дожил до полудня, едва по базару разошелся слух, что его вызвали к приехавшему из столицы сыщику. Этот человек сидит здесь не просто так - стережет какую-то тайну. Какую? Помните, один москательщик рассказал, что этот самозванец выспрашивал про мазь императрицы Зои? Потом он выпытывал у колдуна про сосуд и платок. И в результате платок оказался в его вещах.
        Илгизар выпростал руки из рукавов и наставительно поднял палец:
        - А потом двое неизвестных в подземелье гадают, куда он дел сосуд.
        - Похоже, у нас действительно остались одни неизвестные, - зло пошутил Злат.
        - Зато у нас теперь есть узел, к которому тянутся все нити, - торжественно провозгласил Илгизар. - Это таинственный сосуд. Про него спрашивали приезжавшие к лесному колдуну. Про него говорили двое из подземелья. Но старик уверен, что сосуда не было в гробнице. Знаете, что мне кажется самым непонятным в этой истории? Зачем этот купец, или как его там еще, выспрашивал у москательщика про мазь императрицы Зои.
        Только теперь я заметил, что с нами нет Мисаила. Он так и остался болтать о чем-то с Магинур, Симбой и Баркуком. Молчаливому искателю сути вещей, годами торчавшему в своей уединенной лаборатории, оказались милее простые сказки. Или он предпочел общество прекрасной девушки? Она сказочница, как и ее мать. Я посмотрел на Илгизара. Он, поклонник строгой мудрости, верящий во всесилие мысли и таинство вычислений, женился на сказочнице. Может, это неспроста? Может, суровая строгость логических построений, основанных на твердых фактах, и должна соединяться с безграничной страной вымысла, где нет ничего невозможного? Мне вспомнился один из моих учителей, который на вопрос, что сильнее всего отличает человека от животного, неизменно отвечал: «Воображение».
        Я представил себе таинственный сосуд, к которому, по утверждению нашего поклонника учения аль-Хорезми, тянутся все нити этой истории. Потом вспомнил про дух коварной и жестокой царицы, выпущенный из заточения. Страшный крик ночной птицы в лесу. Отблески пламени на стенах мрачного подземелья. И перстень, которым нужно было запечатать гроб, после того как туда вернут похищенный платок.
        Но едва мое сердце замерло в сладком ужасе, в голове стали появляться иные мысли. Про сосуд колдун не сказал ничего. Значит, тот не представлял опасности? Или не был связан с потревоженным духом царицы?
        Похоже, мне никогда не стать сказочником.
        XXXVI. Страна Леведия
        В тот вечер Мисаил так и ушел ночевать к Илгизару. С ним, конечно, увязался обрадованный Баркук, охваченный желанием увидеть заветную книгу сказок с картинками. Признаюсь, мне и самому хотелось ее посмотреть. Персидские книжники не так строго соблюдают предписание, запрещающее изображать людей и животных, поэтому их манускрипты часто украшены красочными миниатюрами, подобными россыпи затейливых самоцветов. Можно представить, как роскошно изобразил искусный художник мир волшебных сказаний.
        Утром Баркук вернулся один. Сказал, что Мисаил с хозяином чем-то занимаются в лаборатории. Похоже, мой спутник уже начал скучать по Каиру. Наверное, пора было собираться в обратный путь. Поручение деда я выполнил - жалобу о пропаже брата подал. Кроме того, забрал его имущество и даже смог выгодно продать оставшийся ладан. Утром как раз приезжал Симон, чтобы получить его, вручив мне заемное письмо с подписью и печатью митрополита Киевского и всея Руси Алексия. Злат заверил меня, что старый Касриэль на обратном пути с радостью обменяет его на звонкую монету.
        Он вернулся от эмира, к которому ездил вместе с Симоном. Доезжачий предстал по этому случаю во всем великолепии. Облачившись в красный шелковый халат, шитый по вороту и подолу мелким жемчугом, с золотым поясом, пожалованным за заслуги самим ханом и дававшим его обладателю наивысший почет, он даже посох не взял, чтобы разговаривать, положив ладонь на рукоять сабли. Несмотря на всю эту грозу и великолепие, Злат не надел на грудь ту самую золотую пайцзу. Видно, хотел подчеркнуть, что посещает эмира не по службе, а по дружбе.
        По делам к нему ходил Симон. Предъявив грамоту митрополита, он уведомил главу улуса Мохши, что до Москвы долетели слухи, будто в этих краях имеется христианский монастырь, никаких прошений о котором в епархии не было. Грамот ему тоже не выдавалось, вот и выходило, что православного монастыря, находящегося под рукой митрополита (и, следовательно, под охраной ярлыка, пожалованного церкви ханом Джанибеком, да продлится его царствование), не существует. Заодно Симон попросил светлейшего эмира проверить, не скрываются ли там люди, которые находятся под судом и в ведении православных архиереев, но бежали с мест, им указанных: монахи, священники и иные слуги.
        После этого озадаченный правитель попросил совета у гораздо более умудренного в таких щекотливых делах столичного гостя Злата.
        Привычный больше к загонной охоте в степи вояка был склонен и здесь поступить так же. Нагрянуть с отрядом в пещеры, взять под стражу всех обитателей, подвергнуть каждого строгому допросу. Злат посоветовал проявить осторожность: послать к подземным обитателям приказ прибыть к эмиру для переписи, пригрозив за неявку строгой карой. А в лесу устроить засады, чтобы переловить тех, кто попытается удрать. План эмиру понравился, нужно только было сохранить все в тайне.
        Чтобы не привлекать внимания, решили отправить отряд стражи с сотником на Рязанскую дорогу для осмотра мостов и караулов. Через два дня этот же отряд, не заезжая в город, должен был потихоньку вернуться в лес и скрытно обложить подступы к пещерам.
        Узнав про это, Туртас сразу засобирался домой:
        - За два дня как раз успею, не спеша. Прихвачу своих собачек для такого дела. Помогу стражникам ночью тропки караулить.
        - Старый охотник, - одобрительно молвил ему вослед доезжачий, когда Туртас выехал на дорогу. - Какую только дичь не переловил на своем веку. Даже тигров в стране великого хана в Ханбалыке. Когда-то был у хана Тохты любимым соколятником. Вот такой же золотой пояс имел: не всякий темник может похвастать.
        За обедом, на который остался и Симон, Злат рассказал, что наш слуга слышал в пещерах ясскую речь. Инок сразу оживился:
        - Из Молдавии. Туда лет пятьдесят назад много ясов из степей ушло. Служили ромеям, потом за Дунай вернулись. Сейчас под рукой у венгерского короля. Здешние лесные ясы свой особый говор имеют, а вот те, что в Молдавии сейчас, они совсем недавно жили недалече от Кавказа. Так что не ошибся я - дотянулась сюда рука Людовика Венгерского. Старая история.
        Мне вспомнились слова патриаршего посланника про асов, рассеявшихся по окраинам Великой Степи и забывших свою прежнюю славу. Он еще говорил, что прошлое не умирает и рассеянные народы можно собрать воедино. Я спросил, а при чем здесь Людовик Венгерский? Оказалось, история действительно старая.
        Много лет назад, еще до крещения Руси, венгры тоже жили в здешних краях. Их помнят русские летописи, про это говорят венгерские предания и хроники. По сей день сохранилась легенда о блаженной стране Леведии, где некогда жили венгры. Под натиском орд воинственных печенегов они бежали оттуда и после долгих скитаний обрели новую, не менее прекрасную родину на берегах голубого Дуная. Но память о Леведии не умерла.
        Прошли годы. Целые века. В Великой Степи уже давно дули другие ветры, сметая народы и царства. Некогда грозные печенеги сами искали убежища и покровительства у венгерских королей, стала прахом и дымом грозная Хазария, развеялась былая слава империи ромеев. После того как франки захватили сначала Иерусалим и Антиохию, основав в самых вратах Востока свои королевства, а потом и в самом Константинополе посадили своего императора, венгерские короли тоже обратили свои взоры на восход. В то время закатные страны сплотились под цепкой рукой римских пап и, осенившись крестами, вовсю отхватывали под знаменами веры куски подлунного мира.
        От южных соседей Венгрии не отставали северные. Германские рыцари захватили побережье Янтарного моря, в устье Двины вырос город Рига. А венгерским королям даже не нужно было плыть за море. Земли язычников и схизматиков лежали прямо у их границ. Вот только откусить от этого пирога было нелегко. Властвовавшие в Великой Степи кипчаки не были легкой добычей. Правильнее сказать, они вообще были не добычей, а добытчиками, которые сами взирали на прекрасные пастбища Венгрии как на лакомый кусок. Болгарию они и вовсе прибрали к рукам, основав там свое царство.
        Что касается православных схизматиков, то в закатных странах уже давно гуляла поговорка: «Идти на Русь», означавшая безнадежное предприятие.
        Пытались, конечно, венгерские правители привлечь крестоносных рыцарей - приглашали к себе на границу Тевтонский орден, но быстро одумались, сообразив, что у кого сила, у того и власть. Суровых иноземных вояк сплавили в Польшу, подальше от греха. И от своих краев. Хотя прибыток от них был немалый: отхватили изрядный кус возле Карпат.
        Захотелось еще.
        Вскоре умные головы в королевском дворце и додумались, что воины Христовы бывают не только с мечом и копьем. В степь потянулись проповедники.
        Среди кипчаков издавна было немало христиан, последователей древних восточных патриархов, осужденных былыми соборами. Встречались и такие, кто крестился у православных священников на Руси или в Болгарии, но давно потерял своих пастырей. Они не видели большой разницы между католиками, ортодоксами, монофизитами и богомилами, простодушно считая их всех просто христианами, и охотно становились прихожанами появившихся в степи монахов. Тем более что те окормляли новую паству на совесть. Вскоре появилась кипчакская католическая епархия со своим епископом, священники которой уходили все дальше и дальше в степь.
        Тогда и вспомнили снова про заветную страну Леведию, оставленную предками несколько веков назад. Мысль о том, что где-то за кипчакскими землями могут жить единоплеменники, заронило в голову венгерских королей дерзкую мечту. Перед их взором встал могучий призрак Великой Венгрии. Огромной державы, раскинувшейся от берегов Дуная и Адриатики до неведомых Рифейских гор и царства легендарных исседонов, затерянного во временах и легендах. Нужно только найти своих потерянных братьев и сомкнуть родственные объятья.
        По занесенным ветрами времени старым караванным тропам снова побрели смиренные иноки. Только стремились они уже не за новой паствой для римского престола. Они искали потерянные колена венгров для венгерского короля.
        Сказано: «Кто спрашивает, тому отвечают, кто стучит, тому отворяют, кто ищет, тот находит». Вскоре возвратившийся из неведомых стран брат Юлиан принес весть: за Великой Степью в лесах у большой реки живут племена венгров. Они сильны и многочисленны, но нет у них ни единого правителя, ни общего закона. Как раз то, что надо. Было бы стадо, а закон и пастух всегда найдутся. Нужно только греть железо и ковать его, пока горячо. Посылать к обретенным братьям проповедников, говорящих на родном языке, прокладывать пути, множить сторонников. Искать честолюбивых вождей, согласных в обмен на крещение и признание подданства далекого венгерского короля получать помощь в укреплении собственной власти.
        Теперь было с чем предстать и перед папским престолом. Поманить мнящего себя наместником Бога на земле понтифика далеким христианским царством, лежащим за спинами неверных народов.
        Так или не так думал венгерский король, получив известия о единоплеменниках, живущих за Великой Степью, только мысли эти так и остались мечтами. На скрижалях вечности, записанных огненным каламом, были начертаны совсем иные судьбы. Вместе с рассказом о венграх у великой реки путники принесли весть о страшном и многочисленном народе, надвигавшемся на их земли с востока. Это были монголы.
        Пройдет всего несколько лет, и под их ударом запылают русские города, кипчакские орды устремятся в ужасе в Венгрию, умоляя об убежище. А затем на их спинах на берега Дуная ворвутся безжалостные и непобедимые орды, предавая все огню и мечу. Тогда стало не до Великой Венгрии. Чудом удалось спастись самой Венгрии Дунайской. Потянулись годы.
        В Великой Степи теперь правила могущественная и непобедимая Золотая Орда. Под ее властным крылом укрылась от вожделеющих взглядов католических правителей и православная Русь. Венгерский король пытался первое время прибрать к рукам разгромленные татарами русские земли, однако тогдашний галицкий князь Даниил оказался ему не по зубам. Силен он был и в рати, и на скользких тропинках дипломатических интриг. Пил кумыс с Батыем, от папы получил королевский титул. Посмотреть, так вылитый нынешний князь Ольгерд. И то сказать, враги у них одни и те же. Хотя у Даниила еще Тевтонского ордена не было.
        Время шло. Золотая Орда с Венгрией так и оставались непримиримыми врагами. Под руку короля неизменно уходили враги степных ханов: кипчаки, ясы. Особенно много их переметнулось после Ногаевой смуты. На новом месте они встречали самый лучший прием. Однако дорогу в степь не забыли.
        А по караванным тропам все шли и шли смиренные монахи. Яса Чингисхана защищала их от расправы, ханы разрешали открывать миссии в своих городах и проповедовать в своих улусах. Все они считались подданными папы - наместника Бога на земле. Лишь в далеких от постороннего взора кельях знали, что служат они не только распространению веры Христовой. В портах Сугдейского моря все больше появлялось выходцев из Каталонии, в лесах за степью - из Венгрии.
        Папа, конечно, понимал, откуда ветер дует. А самое главное - куда. Его люди всячески старались посылать в Орду с проповедями больше англичан и немцев. Однако и против того, чтобы католические короли преследовали свои интересы под пологом матери-церкви, папа тоже не возражал. Рука руку моет.
        В Орде все это мало кого беспокоило. Царей занимали заботы царские, что им за дело до нищей монашеской братии? Да и кто здесь слышал о сказочной Леведии или вымечтанной кем-то Великой Венгрии?
        С папой римским ханы старались ладить, посланников его встречали неизменно с большой честью и щедро одаривали. Католических проповедников строго стерегла древняя Яса. Стерегла в том числе и от мусульманских имамов и мухтасибов, слишком ревностно уверовавших в принятый ханом титул султана - защитника веры.
        Симон был родом из Львова. Венгрия там совсем рядом, а теперь Галиция и Волынь почитай что совсем под рукой польского и венгерского королей. Поэтому тамошние дела он знал хорошо.
        За последние десять лет венгры нанесли татарам несколько серьезных поражений в пограничных сражениях. Хан был занят войной с генуэзцами, потом его владения выкосила чума. Сейчас его вовсе прогнали из-за Днестра. Все понимают, что если Джанибек решит вернуть свое, Венгрии вряд ли удастся отбиться в одиночку. Пособить ей некому, разве что поляки на помощь придут. Кроме того, у венгерского короля полно своих врагов, которые только рады будут воспользоваться случаем и поддержать татар. Те же венецианцы сейчас с Венгрией воюют. Им бы союз с Ордой пришелся очень кстати.
        Только хан туда вряд ли пойдет. Что ему за корысть гонять своих беглых улусников по дунайской степи? А города воевать тяжело. Вон даже с Каффой справиться не смогли. Ни славы, ни добычи. Взоры Джанибека сейчас устремлены за Бакинское море, на сказочно богатый Тавриз, куда стекаются товары едва не со всего Востока. Там в одном караван-сарае добра больше, чем во всей Молдавии. Тем более его к этому сейчас всеми силами подталкивают новые советники с молодой женой.
        В это самое время не все в порядке у него дома. Дав свободу католическим проповедникам, ханы впустили в свой дом змею.
        - Как говорят мыши: «Страшнее кошки зверя нет», - рассмеялся Злат. - Для вашего брата церковника оно, конечно, плохо, только для хана что за беда?
        - К тому и веду. Думаешь, зря сюда приезжал францисканский епископ из Сарая, которого всего пару лет как поставили? Орда велика, а он именно сюда первым делом поспешил. Здесь и христиан-то нет! Зато есть венгры. Есть ясы. Дальше в лесах у Итиля и за рекой их тоже полно. Страна Леведия. Значит, в чьих-то головах снова ожила Великая Венгрия.
        - Все они сидят по лесам, каждый в своей деревне. Про венгерского короля слыхом не слыхивали.
        Симон кивнул:
        - Верно. А вот если завтра в Мохши сядет эмир с венгерскими и ясскими отрядами? Джанибек с самого начала царствования к мусульманам голову клонит. У них деньги, у них сила. Нас, православных, прижал, церковные пожитки мздой обложил. С франками, вон, поссорился, повоевал. А держится он на чем? Где его сила? В степи. Войско все там. И многие эмиры недовольны. Те, которые в Крыму и возле Таны, - тем, что торговли не стало. Те, которые у западных границ, - что их бросили один на один с венгерскими улусниками. Когда Узбек заставлял эмиров мусульманскую веру принимать, многие не рады были. Кто смирился, кто затаился, кого лишили улусов, кто ушел в иные земли.
        - Не пойму, к чему ты клонишь.
        - Мы там у себя в Галиции больше знаем про это, чем вы у себя в Сарае да Гюлистане. Посланцы королевские ведь ищут не только соплеменников и желающих принять католическую веру. Они ищут недовольных ханом. А таких сейчас немало. Ищут прежде всего среди поборников старых степных порядков, древней Ясы. Обещают помощь. Деньги, войско. Говорят, что у них общий враг - мусульмане. Враг моего врага - мой друг. Взамен даже не требуют много, всего лишь мусульман прижать слегка. Хотя все прекрасно понимают, какие возможности у Золотой Орды. Митрополит ярлык у них получает. Из Сарая можно и самого патриарха Константинопольского в бараний рог скрутить.
        Монах помолчал и жестко подвел итог:
        - Недовольных полно, помощь им готова. Нужен только князь из Чингисова рода, чтобы можно было на Золотой Престол усадить. И такой уже есть. Это Кульпа. Из тех, кого еще при Узбеке за сопротивление мусульманству на окраину отжали. Стоит за старые порядки, но и новыми друзьями не пренебрегает. Одного сына окрестил у болгарского патриарха, другого у венгерского епископа. Который ясами ведает.
        Повисло долгое молчание.
        - Ясами, говоришь? - задумчиво сказал Злат.
        - Ясами. Которых сейчас занесло, неведомо зачем, в край древней Леведии.
        Снисходительная ухмылка на губах ханского доезжачего ясно свидетельствовала о том, что он на своем веку выслушал немало подобных историй.
        - Может, откуда-нибудь из Львова все это и выглядит серьезно. Только в Сарае что о Галиции, что о Молдавии вспоминают раз в два месяца. А про то, что где-то там есть славный город Львов, и вовсе мало кто слышал. Потому и пляшут мыши, что коту до них дела нет. Все верно. И недовольных полно, и за старые обычаи в степи многие могут встать. Только куда там какому-то Кульпе? Кто его близко подпустит к Золотому Престолу? Вокруг него стоят старые монгольские рода: кунграты, кияты. Полно родов поплоше, но тоже сильных. Они не только здесь в правом крыле кочуют, их полно и за Итилем, в Хорезме. Там они крепко связаны с мусульманскими купцами, духовенством. Орда не Венгрия, которую из конца в конец можно в три дня проскакать. Вот этого и не понимают те, кто такие планы строит. Если кто и точит зуб на Джанибека и новые порядки, то он найдет себе союзников посильнее и поближе. Из окружения ханских сыновей.
        Когда Симон, с навьюченной ладаном лошадью, вышел за ворота, Злат задумчиво промолвил:
        - Сказано: «Ничто не ново под небесами. Все уже было во времена прошедшие». Я как будто на полвека назад перенесся. Я ведь из поповских детей, отец мой был священником. В Укеке родился и вырос. Там тогда спокойнее было, во время Ногаевой смуты. Хан Тохта тоже там отсиживался - к переправе поближе. Все эти разговоры про митрополичьи дела хорошо помню. У нас дома их часто вели. Тогда как раз Максим из Киева во Владимир бежал от Ногаевых насилий. Так там и помер. А на его место Петра поставили. С Волыни. Я его знал. Уже потом в Сарае часто видел, когда он к хану приезжал. Точно так же тогда митрополия русская делилась. Галицкие князья, как сейчас Литва, хотели митрополитов под свою руку взять. Когда не вышло, своего посадили. И Петра ведь тогда поставили им в угоду. Волынец. Очень это не по нраву здешнему великому князю пришлось. Сейчас опять то же самое. Только вместо галицкого князя литовский. Уходит ветер, и возвращается ветер.
        XXXVII. Тайна заброшенного колодца
        Мне пришло в голову посмотреть, когда Омар сделал последнюю запись в книге расходов. Теперь, когда я узнал, что он исчез по дороге, это могло подсказать, где это произошло. Я с особым пристрастием изучил все записи. Сомнений не было - это рука Омара. Две последние записи были сделаны в городе Бельджамене. Брат продал приличное количество ладана и на эти деньги купил мускус. Он исправно отметил время и место сделки.
        Уже закрыв книгу, я почувствовал: меня что-то беспокоит. Что-то в этих записях не сходилось. Ну, конечно! Между сделками была разница в два дня! Сначала Омар продал ладан, а потом купил мускус. Но ведь он держал путь в Мохши. Значит, сделал остановку в Бельджамене и пробыл там некоторое время.
        Еще когда мы догадались, что Омар пропал по дороге в эти края, Злат заметил, что провернуть такое было очень непросто. Исчезновение путника с корабля сразу заметит кормчий и немедленно сообщит об этом побережнику на первой же пристани, а тот передаст весть начальнику ближайшего караула. Точно так же бывает, когда кто-то отстанет от каравана. Пробыв некоторое время в Бельджамене, брат мог незаметно скрыться, только покинув постоялый двор. А к отправлению каравана вместо него прибыл уже другой человек.
        Я немедленно бросился к Злату, чтобы сообщить ему эту новость.
        Он беседовал во дворе с двумя только прибывшими путниками, запыленные плащи которых свидетельствовали, что они проделали долгий путь. Один был высокий, стройный человек, возраст которого я не взялся бы определить. Коротко постриженная бородка его оказалась совершенно седой, но на лице не было морщин. Только несколько глубоких складок придавали ему странное выражение, которое можно было принять за надменность, если бы не сквозившая во всем облике мягкая доброжелательность. Такой же была и его осанка: прямая спина, расправленные плечи, уверенные, несуетливые движения. Больше всего меня поразили его слова, обращенные к Злату:
        - В мои восемьдесят лет было нелегко проделать такой путь.
        Восемьдесят! Я бы поклялся, что этот человек не старше пятидесяти! А он, оказывается, глубокий старец.
        Второй был ничем не примечателен. Его возраст читался во всем облике. Старый, уставший и согбенный годами человек. Хотя еще крепкий. Одеты оба были не по-здешнему, высокий - в длинную тунику на франкский манер, второй - в одеяние католического монаха. Мне пришлось снова удивляться, когда я узнал, что гости прибыли из Гюлистана.
        Оказалось, они оба садовники. Высокого звали Хайме, низкого - брат Иоганн.
        - Что-то от тебя долго не было вестей, - попенял высокий, обращаясь к Злату, - вот я и решил выбраться в эти края. Заодно Илгизара с Магинур повидать напоследок. Я ведь когда-то обещал ее матери, что, пока я жив, с ней ничего не случится. Оказалось, не говорить пустых слов не во власти человека.
        - Твоей вины в том нет, - возразил Злат. - Чума - кара Господня. Люди против нее бессильны. Сейчас я пошлю за ними.
        - Не нужно, я сам к ним пойду. Привез Магинур целый мешок ее любимого розмарина из Гюлистанских садов. Здесь его не найти.
        Видно было, что этот человек редко меняет свои намерения. Он тут же отвязал от конских вьюков мешок и решительно двинулся со двора. Доезжачий поспешил за ним. Я остался с братом Иоганном, который, разгрузив нехитрую поклажу и отдав лошадей конюху, столь же целеустремленно, как его товарищ, поспешил на задний двор, где попросил отворить ему безнадежно заросшую бурьяном калитку в ограде. Любопытство погнало меня вслед за ним.
        Мы разговорились. Оказалось, позади ограды, окружавшей дворец, в котором мы остановились, был сад. Давно запущенный, заросший и заброшенный, он уже ничем не напоминал дело рук человеческих. Заросли и заросли. Да и располагался как-то странно. Не вокруг дворца, чтобы услаждать взоры и служить местом приятных прогулок, а позади, отделенный глухой стеной. Теперь он весь зарос непроходимым кустарником, на который бросали густую тень тесно стоящие деревья. Было тихо и сумрачно, как в лесу. Мой наученный опытом глаз сразу заметил неслыханное изобилие в этом зачарованном царстве той самой жгучей травы, с которой я познакомился некогда возле зимницы.
        Брат Иоганн только печально развел руками:
        - Лучше сюда не соваться. Нужна рубаха поплотнее из конопли и рукавицы.
        Мы проболтали с ним до самого ужина, когда вернулся его спутник со Златом и Баркуком. Мисаил с Илгизаром так и остались в лаборатории.
        Мальчишка, от которого не могло утаиться ничто, представляющее хоть какой интерес, немедленно доложил мне, что они торчали там весь вчерашний день, да и ночи изрядно прихватили. Оказывается, Мисаил решил изготовить то самое зелье, которым пользовалась Баялунь. По рецепту, полученному от лесного колдуна. Только Мисаил решил подойти к этому со всей силой своих алхимических познаний. Выделить основные субстанции, получив, э-э-э… Баркук запнулся, но потом, не моргнув глазом, выговорил: «Квинтэссенцию». Илгизар тоже с ним. Похож на старого развратника в женской бане. Глаза горят!
        Мой любознательный рассказчик, конечно же, успел сунуть нос и в саму лабораторию. Даже обжечься ухитрился. Ничего интересного. Она у Илгизара во дворе, в небольшом амбаре. Там печь у него маленькая, горелки, склянок-банок полно. И чем-то здорово воняет. Илгизар и половину травы, что тот высокий принес, который с псарем пришел, сразу туда отправил. Мисаил сказал, что будет здорово ее тоже добавить. Хотя вообще-то это любимый запах Магинур. Эту траву специально для нее привезли из самого Гюлистана.
        К этому времени я уже сам многое знал о наших гостях от словоохотливого брата Иоганна.
        Хайме в молодости был рыцарем. Отправившись освобождать Гроб Господень, он вступил в славный некогда орден тамплиеров, потом попал в плен в Египет, был выкуплен великодушным послом Золотой Орды и отпущен на свободу. Тем временем его орден впал в немилость. Тамплиеров обвинили в ереси и всевозможных преступлениях, подвергли пыткам, многих казнили. На свое счастье, Хайме был тогда далеко от тех мест и решил уехать в Золотую Орду, где жил его избавитель. Здесь поселился в миссии монахов, потому что, вступая в тамплиеры, дал некогда обет безбрачия, посвятив остаток дней взращиванию земных садов, которые, как известно, являются в этой грешной юдоли воплощением Сада небесного.
        Неведомо какими путями там его нашла лет десять назад могущественная ханша Тайдула. Она как раз задумала завести загородный дворец с садами, вроде того что, по рассказам, был у великого хана в Ханбалыке. Именно тогда началась война с франками, и искать садовников в тех краях стало не с руки. Жители же Персии и Хорезма плохо приспосабливались к здешнему климату. Вот и позвала царица Хайме и брата Иоганна. Почитай, жизнь ему спасла. Через год всю их миссию до единого человека выкосила чума.
        Здесь в Мохши брат Иоганн, бывший тогда совсем молодым человеком, много лет назад взращивал тот самый сад, что представляет ныне столь удручающее зрелище. Отданный в раннем детстве в монастырь, он вырос, помогая садовнику, у которого многому научился. Когда его определили в число проповедников, призванных нести слово Божие диким язычникам в царстве татар, брат Иоганн был послан в Мохши. Причиной такой перемены в судьбе стал венгерский язык, которым владел молодой монах. Знай он только немецкий или чешский, может, и доныне блаженствовал бы под небом своей родины.
        Когда выяснилась полная непригодность незадачливого проповедника к этому делу, его определили в помощь более опытному человеку, подвизавшемуся у самого порога ордынской власти. Возле могущественной царицы Баялуни. Тогда и пригодилось его искусство садовника.
        Сад этот растили не для того, чтобы отдыхать или любоваться красотой. Любившая выгоду во всем царица завела его для взращивания плодов к своему столу. Яблок, малины, смородины. Но больше всего она любила ягоду, которую по-латыни именуют бородатой, а русские зовут берсенем, но чаще просто крыжовником, потому что рисунок на ней напоминает крест. За саженцами посылали людей в Болгарию. Ягоды заливали медом, пересыпали драгоценным сахаром, складывали в глубокие ледяные подвалы, набитые снегом с зимы. Еще один премудрый грек растил здесь вишни.
        Вот теперь Хайме и надумал съездить в этот сад, посмотреть, что еще осталось. Чем можно покорыствоваться для Гюлистанских вертоградов. За тридцать лет вряд ли что осталось, но ему просто захотелось побывать в Мохши, повидаться с Илгизаром и Магинур. Годы такие, что, может, больше и не придется свидеться. Взял с собой брата Иоганна. Сейчас, летом, конечно, ничего пересаживать нельзя, зато самое время высмотреть, что сохранилось. Чтобы пометить, а потом осенью вернуться и выкопать.
        - Завтра с утра, - не спешил садовник, - оденусь получше и полезу смотреть.
        За ужином стали вспоминать былое. Было нескучно, потому что пришли наконец Илгизар с Мисаилом, а с ними Магинур. Когда покончили с трапезой, Хайме принес небольшой сверток.
        - Двадцать два года назад наиб сарайского эмира передал эту вещь мне на хранение, пока не вернется ее хозяин. Настало время вернуть.
        Он развернул сверток, и нашим взорам предстал великолепный синий плащ, вышитый серебром и золотом.
        - Он принадлежал Санчо из Монпелье. Так он себя здесь называл.
        Это был тот самый плащ, про который мне рассказывал Мисаил. Подаренный его отцу не то императрицей, не то княгиней и по счастливой случайности спасший ему жизнь.
        - Я хранил его в память о женщине, которую когда-то любил. Ее дочь подарила этот плащ твоему отцу.
        - Она тоже любила тебя. Всю жизнь. Вспоминала перед смертью.
        Хайме горько усмехнулся:
        - Откуда тебе знать? Она умерла за четверть века до твоего рождения.
        - Мне рассказала ее дочь. Перед смертью в Неаполе мы посетили ее с моим учителем, и она вспоминала моего отца. Потом свою мать. Потом подарила мне перстень, который ей остался от матери, сказав, что та хранила его всю жизнь, потому что получила из рук юноши, которого тайно любила. Он уехал на Восток освобождать Гроб Господень, и больше о нем ничего не было известно. Конечно, ты мне не веришь. Мало ли что можно наболтать.
        Мисаил сунул руку за пазуху и протянул Хайме перстень:
        - Не думал, что встречу человека, о котором все это говорилось.
        Камень сверкнул огненными искрами. Только теперь в них не было ничего зловещего.
        - Тот самый, - улыбнулся Хайме. - Подарок арагонского принца, который я нес на бархатной подушечке.
        В тот вечер еще долго вспоминали былое. Мы только слушали молча. Узнав, что Хайме жил некогда на Кипре, я принес оставшееся у меня королевское вино. Старый рыцарь растрогался:
        - Ты был в замке Колосси? Там еще неподалеку монастырь, который все называют кошачьим. В нем живет неимоверное количество кошек, завезенных какой-то императрицей.
        В тот вечер я так и не рассказал Злату о своем открытии, сделанном благодаря бумагам брата.
        На следующий день ни свет ни заря брат Иоганн уже направился в сад. С ним явно нехотя шел Хайме, и, конечно, такое дело не могло обойтись без нашего Баркука, пусть для него даже не нашлось одежды, защищающей от колючек и жгучей травы. Хайме предлагал дождаться полудня, чтобы хоть роса обсохла, но старому садовнику не терпелось обозреть свои былые владения.
        Илгизар с Мисаилом снова устремились в заветную лабораторию варить колдовское снадобье, а мы с доезжачим смогли, наконец, спокойно обсудить последние записи Омара. За этим занятием нас и застал возбужденный Баркук. Оказалось, едва они начали продираться сквозь мокрые от росы заросли, брат Иоганн рассказал, что в глубине сада есть колодец, из которого, по слухам, подземный ход ведет в какие-то тайные подземелья. Мальчишке, конечно, сразу захотелось на него взглянуть. А когда Баркук продрался туда сквозь разросшиеся кусты, его внимание немедленно привлекла веревка. Она была привязана к дереву и уходила вглубь колодца. Значит, туда кто-то спускался. Мальчик вытащил веревку и обнаружил, что она оборвана. Выходит, тот, кто там побывал, так и не выбрался обратно. Теперь Баркук горел желанием спуститься в колодец.
        Злат отнесся к этой затее настороженно. Старые колодцы таят опасность. Говорят, там селятся джинны, и нередко спустившихся легкомысленных смельчаков поднимают обратно мертвыми, но без малейших следов насилия. Поэтому Баркука решили обвязать вокруг пояса веревкой и сразу вытащить, едва он коснется дна. Для этого Злат послал двух стражников поздоровее. Ни ему, ни мне не захотелось лезть сквозь сырые заросли, чтобы посмотреть, чем все это кончится.
        Однако продолжить неспешную беседу на ласковом утреннем солнышке нам не удалось. Вскоре появился Баркук с найденным на дне колодца мешком в руках. Этот мешок лежал рядом с телом человека, которого погубила та самая оборвавшаяся веревка. Кем был этот человек, гадать не пришлось - на мешке красовалась печать моего брата Омара. В нем был ладан.
        От тихого утреннего благодушия не осталось и следа. Дюжие стражники устремились рубить проход сквозь кустарник топорами и саблями. Принесли факелы, веревки. Вскоре тело несчастной жертвы колодца было извлечено на свет. Видимо, оно пролежало там с осени, поэтому являло собой зрелище крайне неприглядное. Опознать его теперь можно было разве что по остаткам одежды. Хотя проще было это сделать по перстню, красовавшемуся на пальце. Это была печатка моего брата.
        Кончина этого человека была ужасной. Веревка, по которой он спустился, оборвалась, и колодец стал его могилой. В этом пустынном месте услышать крики из-под земли было некому. Умереть от жажды на дне колодца - есть что-то жутковатое и назидательное в такой смерти.
        Здесь же обнаружился и ладан, которого не хватало по расчетам среди вещей Омара. Человек, похитивший имя и имущество брата, зачем-то спрятал часть ладана на дне заброшенного колодца. Что он замышлял, можно только догадываться, однако место для тайника он выбрал довольно удачное. К саду можно было подъехать со стороны поля, не попадая в поле зрения городской стражи, народу вокруг никого. Кроме того, сбросить мешки - дело недолгое. Похоже, погибший намеревался таким образом обмануть своих сообщников.
        Когда все закончилось, Баркук слазил на дно колодца еще раз и тщательно обследовал стены. К его великому разочарованию, никакого хода к тайным подземельям там не оказалось. Мне же не давала покоя другая мысль. Самозванец спрятал здесь ладан до того, как прибыл на постоялый двор. Значит, он заранее знал о существовании колодца в заброшенном саду. Но ведь он был в Мохши чужаком, прожил здесь все лето, и его никто ни разу не узнал.
        Злат лично обыскал тело, обнаружив туго набитый серебром кошелек. Видно, погибший носил все деньги с собой. Посмотрев зубы, доезжачий сказал:
        - Молодой был, а знал, что творилось здесь тридцать лет назад. Про платок в могиле, про колодец в саду.
        Подумав немного, он обратился к брату Иоганну:
        - В этом саду много народа бывало?
        Тот отрицательно покачал головой:
        - Сюда никого не пускали. Яблоки же… Ну и другие плоды. Ограда крепкая была, замок на калитке. Со стороны поля стража всегда объезжала. В основном я один здесь копался. Наставник мой лишь изредка ко мне заглядывал. Он с садом возиться не любил. Его увлечением была алхимия.
        Оказалось, что слово «алхимия» для брата Иоганна означало не тягу к тайнам сущего, а любовь ко всякого рода шарлатанству. Чего греха таить, в глазах простых обывателей адепты тайных знаний чаще выглядели именно шарлатанами. Поиски таинственного философского камня на деле оборачивалось превращением свинца в золото, вызыванием и укрощением духов или поиском рецептов вечной молодости.
        Наставник брата Иоганна был вхож к царице. Знал толк в магических ритуалах и алхимических превращениях. А еще он знал про колодец в запертом саду.
        - А куда потом делся этот знаток могильных тайн и уединенных колодцев?
        - Сразу после смерти царицы он уехал в Тану. Больше я о нем никогда ничего не слышал.
        XXXVIII. Сурожский гость
        Оставив тело в саду, Злат тщательно обошел ограду со стороны поля. В одном месте она была частично разрушена. Не до основания, а так, чтобы можно было легко перелезть. Наверное, это сделали, когда дворец опустел, оставшись на попечении лишь нескольких слуг. Кто-то лазил за яблоками со стороны поля. Потом деревья одичали, прекратилось и разрушение ограды. Через пролом явно никто не перебирался с прошлой осени: в свежей траве не был сломан или примят ни один стебелек.
        Между тем настало время обеда. Пришел Илгизар. Пришел один, оставив Мисаила в своей лаборатории присматривать за каким-то процессом, который нельзя было прерывать.
        - Его Магинур покормит. Заодно и послушает историю перстня. А то вся прямо извелась со вчерашнего дня. Вы же знаете, как любят молодые девушки такие рассказы о вечной любви.
        Меня больше интересовала история снадобья вечной молодости, и я спросил, что получилось из рецепта лесного колдуна. Оказалось, Мисаил придумал способ, как усилить действие этого средства, растворяя его состав в том самом «духе вина», с которым мне уже не раз довелось повстречаться.
        - Он использовал способ, именуемый арабами алькоголь. Тщательное измельчение, которое позволяет извлечь из вещества наибольшее количество свойств. Так что полученное снадобье будет обладать гораздо более сильным действием, чем то, которое использовала Баялунь. Некоторые из этих трав знахари часто применяют для сохранения свежести лица.
        Весть о находке в заброшенном колодце было решено пока скрыть. Прежде всего Злат не хотел, чтобы слух дошел до неведомого сообщника убитого, который так не желал, чтобы мы раскрыли его тайну.
        - Теперь у нас есть начало этой истории, - удовлетворенно щипал свою длинную бороду Илгизар. - Она идет от того самого монаха, что некогда был наставником брата Иоганна. Именно он рассказал ее этому лжекупцу. Хотя, кто знает, может, он и был купцом? Довольно ловко торговал ладаном, купил кое-что, а часть товара припрятал явно для последующей продажи. Что нам еще про него известно? Он знал арабский язык. В этом нет никаких сомнений - ведь с ним беседовал местный имам. Знал кипчакский, но не знал буртасского, мордовского и венгерского. Таскал с собой толмача. Значит, был в Орде человек не чужой, а вот в здешние края его раньше не заносило. Зато мы можем точно сказать, что он приехал не из Венгрии, откуда, по словам брата Иоганна, был его наставник.
        - Зато оттуда прибыли два его сообщника, которые скрываются в пещерах, - напомнил Злат.
        - Мы слишком доверились предположениям Симона, - покачал головой Илгизар, - а он смотрит на все со своей колокольни. Из Львова. Там действительно венгерские дела ближе всего. Но ведь асы вполне могли прибыть и с Кавказа. У того же Хаджи-Черкеса их полно на службе в Азаке. Ведь ноги нашей истории растут именно оттуда. А вот знающих арабский язык там как раз немного.
        - Раньше было больше, а теперь, когда заглохла караванная торговля с Востоком, действительно, арабский почти не в ходу.
        Илгизар ткнул пальцем перед собой, словно устанавливая ось мироздания:
        - В прошлый раз я сказал, что у нас теперь есть узел, к которому тянутся все нити. Таинственный сосуд из гробницы. Теперь у нас появилось и начало. И не одно, - он посмотрел на меня. - Мы знаем, что путь настоящего купца прервался в Бельджамене и именно там начался путь его двойника. Давайте внимательно посмотрим на Бельджамен. Случайно ли все произошло именно там?
        - За Бельджаменом начинается улус Тагая, - загнул палец доезжачий. - Кроме того, оттуда рукой подать до Гюлистана, куда уходит еще одна ниточка нашего узелка.
        Он уже собрался опустить руку с двумя зажатыми пальцами, как его осенило:
        - А еще в Бельджамене и Сарае полно людей, знающих арабский!
        Илгизар выпрямился и вложил ладони в рукава, как обычно делал, переходя от размышлений к рассказу:
        - Я много лет был мужем сказочницы, поэтому кое-что понимаю в этом ремесле. Давайте попробую сочинить историю. Некий старый шарлатан рассказывает про далекий город Мохши, коварную царицу Баялунь, подземные ходы и эликсир вечной молодости. Как положено в хорошей сказке, здесь есть заколдованная гробница и спрятанные сокровища. Например, тот самый эликсир, который царица велела положить с собой в могилу. Историю слышит другой шарлатан, который понимает, что этот эликсир можно выгодно продать какой-нибудь легковерной богатой женщине.
        - Почему только женщине? - возразил Злат. - Вспомни, как еще Узбек пытался овладеть секретом бессмертия. Да и разве один Узбек? Товар ходовой. Очень. Хотя и опасный. Водить за нос царей - ремесло рискованное.
        Новоявленный сказочник не повел бровью. Видимо, это ничего не меняло в его рассуждениях. Не сгоняя с губ легкой улыбки, он продолжал:
        - Мы не знаем, кому в конце концов предназначался этот товар, но совершенно ясно, что его предложили Тагаю. Эмира история заинтересовала. Скорее всего, он и сам слышал раньше похожие рассказы. Однако опытный царедворец меньше всего хотел выставить себя олухом, поверившим бабушкиным сказкам, тем более что он хорошо знал здешние места и мог проверить правдивость рассказа. Его ловчий отправился к колдуну, который некогда был приближен к Баялуни. Что было дальше, нам неведомо. Колдун ничего не сказал о сосуде со снадобьем, зато подтвердил существование платка, который был похищен из гробницы. После этого главное действующее лицо всей этой истории бесследно исчезает. Мы знаем, что произошла трагическая случайность, но его сообщники так и остались в неведении. Видимо, у них сохранилась договоренность с покупателями, потому что они до сих пор сидят в Мохши и отслеживают любую новость, связанную с пропавшим купцом.
        - А искать эти новости Джанибек послал меня, - засмеялся Злат. - Получается, он и есть покупатель. Пример отца его ничему не научил.
        - Похоже, что так, - кивнул рассказчик. - Теперь в этой истории мне непонятны только две вещи. Зачем понадобилось выдавать себя за арабского купца? Разве было недостаточно просто предложить эту историю Тагаю? И вторая. Зачем этот самозванец расспрашивал москательщика про мазь императрицы Зои?
        - Думаю, уже завтра ты получишь ответы. Рано утром люди эмира, скрытно заехав от Рязанской дороги, обложат подходы к этой пещерной богадельне, и все ее обитатели окажутся в западне.
        Вечером приехал Туртас. С ним были два пса устрашающего вида. Здоровенные, крепкие, с не по-собачьи умными глазами.
        - Охотничьи? - спросил я.
        - Можно сказать и так, - как-то недобро ухмыльнулся Туртас, - они хорошо идут по следу. Однако больше приучены сторожить.
        Он ушел ночью, чтобы залечь в лесу неподалеку от пещеры. А с утра посланец эмира прибыл ко входу в подземелье и объявил приказ.
        Как и предполагалось, едва глашатай скрылся на лесной тропе, многие отшельники бросились наутек, даже не дожидаясь ночи. Впрочем, часть пещерных обитателей добросовестно явилась к эмиру. Как рассказал Злат, они сразу прибавили Симону хлопот, ибо, честно записавшись во все бумаги, изъявили желание учредить монастырь и для этого отослать просителей к епископу в Сарай. А пока суд да дело, они принесли в казну эмира все положенные за проживание здесь платежи и пени за нарушение закона.
        Вот только некоторые из них собирались отправиться к православному епископу, а остальные - к тому самому, что приезжал недавно, к католику. Это могло привести к образованию сразу двух монастырей. Доезжачий, смеясь, рассказывал, как рвал и метал Симон, щедро рассыпая русские ругательства, которые смиренному иноку и в мыслях держать не пристало. Было отчего. Появление католического монастыря в шаге от исконных православных земель, да еще в самом сердце языческого края, открывало папским проповедникам дороги во все стороны.
        - Помоги, Хрисанф Михайлович! - умолял посланец Алексия, напоминая про письмо митрополита. - Скажи там в Гюлистане кому надо, что сие есть самое зловредное гнездо доброхотов и соглядатаев венгерского короля. Знаю, хан ведь его не любит. А без ханского ярлыка все их намерения просто тьфу! Плюнуть и растереть.
        Однако доезжачий, в первую руку, занимался своим делом. Искал тех самых собеседников, подслушанных Баркуком.
        Мохшинский эмир был в делах охоты человеком сноровистым. Ни один из обитателей пещер от него не ускользнул. После того как на его дворе собрали всех пойманных в лесу и явившихся добровольно, он послал стражников хорошенько обыскать подземелья. С собаками.
        Вся наша надежда была на Баркука. Сначала он терпеливо сидел в комнате, где допрашивали задержанных и добровольно явившихся, пока один голос не показался ему знакомым. Потом затесался на дворе в толпу ожидавших решения своей участи, пробрался поближе к этому человеку и навострил уши. К тому через некоторое время обратился другой. На ясском. В результате обоих доставили к Злату.
        Было видно, что доезжачий большой дока в подобных делах. К моему удивлению, он не стал допрашивать задержанных сразу, а велел отвезти их в загородный дворец. Там и состоялся разговор. Илгизар исполнял обязанности писца, мы с Туртасом молча стояли возле Злата, который говорил странным, удивительно ласковым и тихим голосом:
        - На каком языке будем разговаривать? Если желаете на венгерском, то у меня и такой толмач есть. Позвать? Мне тут добрые люди подсказали, что вы вроде как прибыли из владений венгерского короля, а дорожной грамоты при вас не нашлось. Уж не лазутчики ли вы часом?
        - Мы слуги царевича Кульпы, - смело ответил один, - подданные хана Джанибека, да продлит аллах его царствование. Так что дорожная грамота нам ни к чему. А перстень с тамгой Кульпы имеем.
        - Так это еще лучше, - замурлыкал Злат, словно кот, блаженствующий от чесания за ухом, - значит, вы здесь по поручению царевича. Что же он вам поручил искать в лесных пещерах?
        Ответить задержанные не успели, потому что доезжачий вдруг вскочил и ударил ладонью по стене. Теперь он стал уже совсем иным человеком. Я привык видеть его во время дружеского разговора, за столом или в вежливой деловой беседе, и не догадывался, что этот старик может быть таким страшным. Он пригнулся, словно зверь, готовый к прыжку, и, вперив в перепуганных узников горящий взгляд, стал говорить отчетливо и чеканно, словно забивая гвозди:
        - Меня сюда прислал хан Джанибек! Прислал со своей грамотой! Знаете, что такое ханская грамота, щенки?! Сам эмир должен ее принимать, встав на колени. Вы думаете, вас защитит тамга царевича? Думаете, он выплатит пеню за два убийства и вы выйдете сухими из воды? Почему вы сделали испуганные лица, мне понятно. А вот почему на них удивление?
        С этими словами он направился к выходу, сделав знак следовать за ним. Задержанных подвели к телу, вытащенному из колодца.
        - Видели его когда-нибудь?
        Они молчали. Злат на это даже не обратил внимания. Он продолжал:
        - Найти свидетелей, которые видели вас с ним, не составит труда. Как и с его недавно зарезанным слугой. Конечно, царевич заплатит пеню за кровь, вот только убитый - заморский гость. Да еще подданный султана Египта. Придется его уведомлять. Вдруг он не удовлетворится деньгами? Так что будете ждать. Год-другой. Пока ваши головы не покажут послам.
        Мы вернулись в комнату, и доезжачий внезапно снова переменился. Он сел на лавку и добродушно заулыбался:
        - Да не переживайте! За два убийства Кульпа как-нибудь откупится. Зачем вы лазите по мордовским лесам и почему селитесь не в караван-сарае или постоялом дворе, тоже как-нибудь объяснит. Все имеет свое объяснение, конец и начало. Но вот то, чего нет, сосчитать невозможно. Это из Писания. Может, читали? Люди благочестивые, среди отшельников живете. Вот только с вечной молодостью вас бес попутал. Нечистое это дело. Да не хлопайте вы глазами. Я-то ведь знаю, что у вас этого снадобья нет, а вот хан - нет. Он думает, что оно у вас. А значит, палачи будут вам в задницы каленые иглы засаживать, пока не отдадите. Мне вами заниматься несподручно. Да и палачей в Мохши хороших нет. Какие здесь палачи? У хана - другое дело. Так что спасение у вас одно - если я смогу хана убедить, что у вас нет этого самого пр?клятого сосуда. Или вы еще сомневаетесь, что он проклятый?
        Допрашиваемые молчали.
        - Так что смотрите сами. Поможете мне доказать, что не прячете где-то снадобье, - поможете себе. Откуда вы про него узнали? И где?
        Воистину Злат умел убеждать. Сначала они заговорили осторожно, переглядываясь, потом потихоньку разошлись, стали перебивать друг друга. Доезжачий только улыбался благожелательно и подбадривал, иногда задавая вопросы.
        История началась в Тане. Они именно так назвали город - на франкский манер. Там в прошлом году был сам Кульпа. Вот он и прознал, что египетский купец хочет поехать в Мохши, чтобы похитить из царской могилы сосуд со снадобьем. Снадобье не простое - секрет продления молодости. Та царица, в могиле которой тот сосуд схоронен, говорят, перед смертью помолодела. Про гробницу эту много всего страшного рассказывают, потому лезть туда никто не решался. Нашим пленникам велено было тот сосуд забрать, причем не у самого купца, а у того, кому он этот сосуд вручит. Чтобы не ошибиться. Кульпа знал, что заказчик - темник Мамай-гурген, сын эмира Алибека. Сам он, вестимо, за сосудом в Мохши не приедет. Пришлет кого-нибудь. Или купец поедет к нему. По лесным дорогам, дело понятное. За купцом здесь и не следили особо. Зачем? Главное - не прозевать было, когда уезжать соберется или когда к нему какой знатный гость пожалует. Один такой у него побывал, явился от эмира Тагая. Думали, снадобье у них в рукаве. Устроили засаду на постоялом дворе по бельджаменской дороге. Посадили там красную девку с зельем. Опоили. Все
сумки перетрясли - пусто. Стали дальше следить. А купец этот возьми и пропади, как в воду канул.
        - Кульпа в Тане где жил? В городе?
        - Чего летом за глиняные стены лезть? В шатре жил, в степи.
        - Значит, тот, кто ему про этот сосуд рассказывал, сам к нему приезжал. Кто?
        - Да, почитай, и ездил к нему один только сурожский гость. Авахав зовут.
        Злат даже бровью не повел, промолвив, как о само собой разумеющемся:
        - Чембальских невольников торговал? Откуда они были? Из Белой крепости?
        Пленники промолчали, однако было видно, что они удивлены Златовой осведомленности.
        - Одного не пойму. Зачем самому Кульпе это снадобье? Видать, за тем же самым, зачем и Мамаю. Какой-нибудь старой бабе подарить.
        Когда допрашиваемых увели, доезжачий повернулся к Илгизару:
        - Вот и оборвалась веревочка. Она, оказывается, сбоку была привязана. Одно хорошо: ребята, сразу видно, ушлые. Таким палец в рот не клади. Значит, тагаевский ловчий уехал с пустыми руками. Почему? Просто повез хозяину какое-то сообщение?
        - Так, может, тем все дело и закончилось? - предположил Илгизар. - Ловчий доложил Тагаю, что колдун не видел в гробнице никакого сосуда. Только платок. Вот тот и передумал с этим связываться?
        - Этот платок многие видели в свое время. Баялунь его часто в руках держала. А что его в могилу положили, немногие знали. Если бы на этом дело закончилось, меня бы сюда не гоняли. Да еще два раза. Скорее наоборот. Только поверили, что все это правда, а продавец пропал.
        - Значит, его сообщник сидит и ждет, когда за товаром явится покупатель.
        Илгизар вдруг замер, как будто чего-то испугался. Уставившись в одну точку перед собой, он отчаянно теребил бороду, что, как я уже заметил, являлось у него признаком крайнего душевного напряжения. Злат незаметно сделал нам знак - не мешайте. Мы уже хотели даже выйти из комнаты, как наш мыслитель радостно рассмеялся:
        - Ничего этот покупатель брать не будет! Без платка. Платок и есть подтверждение того, что сосуд взят из могилы. Иначе можно любой кувшин продать. С конским кизяком. Платок-то многие видели! Вот потому наш самозванец его так берег, прятал отдельно в потайном месте. Да еще в одежде, которую никогда не надевал.
        - Значит, за платком придут, - кивнул Злат, - тайно или явно. Причем в самое ближайшее время. На эту приманку и будем ловить.
        Я спросил Илгизара, ждать ли нам к ужину Мисаила, или процесс, за которым он остался следить, будет идти еще долго. Процесс пока не закончится, ответил Илгизар, но он сменит нашего ученого друга. Потом Хайме предложил всем отправиться к Илгизару, прихватив с собой кушанья, чтобы взглянуть, наконец, на волшебное снадобье, хотя было ясно, что старый рыцарь хочет лишний раз поболтать с милой его сердцу сказочницей.
        Однако, когда я уже умылся, переоделся в чистое и вылил на себя немного благовоний, ко мне вошел стражник:
        - Там посыльный тебя спрашивает. Он передает приглашение на ужин к купцу Некомату из Сурожа. Ждет ответа.
        Когда я вышел во двор, там меня поджидал Злат:
        - Страже дан приказ уведомлять меня обо всех, кто будет тебя спрашивать, - пояснил он. И добавил: - Это сын Авахава. Бьюсь об заклад, что он и есть покупатель на наш платочек. Не заставил долго себя ждать.
        XXXIX. Сахар Сатурна
        Хайме ушел ужинать с Магинур и Мисаилом. Я отпустил с ним и Симбу с Баркуком. Мы остались дожидаться Некомата. Злат передал ему с посыльным приказ немедленно явиться. Купец прибыл быстро.
        Это был совсем молодой человек. Почтительно, но с достоинством поклонившись, он представился.
        - Ты совсем не похож на своего отца, - доброжелательно поприветствовал его Злат. - Я помню его еще совсем нестарым человеком. Мы познакомились в Сарае. Во времена Узбека.
        - Отец часто рассказывал про тебя, - улыбнулся купец, - он всегда восхищался твоим умом.
        Некомат был одет в простой, без вышивки и украшений кафтан, сшитый тем не менее из тонкого, хоть и некрашеного сукна. На ногах красовались сапоги из дорогой кожи, которую персы называли «булгари». Ее делали в улусе Джучи. Пояс у него тоже был под стать остальной одежде: шелковый, но без шитья и кистей. Купец приветливо улыбался, чем сразу располагал к себе.
        - Мне сказали, что ты хотел видеть купца из Египта, - продолжал Злат. - Попробую угадать зачем. Может, ты хотел увидеть вот этот платочек? Если ты суеверен и боишься проклятий, то лучше не бери его в руки. Он из заколдованной могилы. Кроме того, ты напрасно хочешь купить его. Платок украден и должен быть возвращен туда, откуда взят.
        Купец осторожно взял протянутый платок и развернул его:
        - Я лишь выполняю поручение. Мне сказали, что от тебя долго нет вестей, а это верный знак, что матерый лис напал на след. Это не мои слова. Думаю, тот, кто их мне сказал, тоже пел с чужого голоса.
        - Может, расскажешь мне эту историю?
        - Почту за честь. Хотя я уже вижу, что ты знаешь намного больше меня. Если от меня может быть какая-то польза, можешь располагать мною, как собственным слугой. Можешь мне доверять. К сожалению, у меня нет с собой никакого письма, но ты поинтересуйся у московского монаха Симона - митрополит Алексий дал бы мне свою грамоту, если бы я у него попросил. Поэтому я не только предлагаю любую посильную помощь, но и прошу помочь мне.
        Было видно, что эти слова удивили даже привычного ко всему доезжачего.
        - Алексий, насколько я помню, с младых ногтей не любил твоего отца.
        - Он и сейчас его не любит. Что с того? Отец всегда искал выгоду возле морской торговли. В наших краях ею издавна заправляют Венеция и Генуя. Сурожским купцам здесь отводилась участь даже не уртакчи, а скорее приказчиков. Подбирающих объедки со стола хозяев. Конечно, отец имел много дел с земляками-армянами, которые торгуют с Востоком, но в наших краях они не ведут большой торговли. Греки тоже сейчас обеднели. После того как двенадцать лет назад франков изгнали из Золотой Орды, дела отца стали идти намного хуже.
        - Приходится даже потихоньку торговать пленными в Чембало, - посочувствовал Злат.
        Некомат грустно развел руками, давая понять, что ничего не может поделать с этим бесспорно печальным событием:
        - Дело это незаконное и рискованное. И, следовательно, прибыльное. Невольников продавали за бесценок, а покупали за очень хорошие деньги. Причем всех сразу. Но и здесь отцу отводилась лишь участь приказчика - главная выгода досталась купцам из Белой крепости. В последнее время дела у них идут все лучше и лучше.
        - Ты хотел рассказать о твоих делах с митрополитом.
        - С самого начала своей деятельности, еще с тех пор, когда я был всего лишь писцом при отце, я смотрю в другую сторону. На север. Отец тоже имел дела с Москвой, но и там был лишь приказчиком у генуэзцев. Они искали путь к таинственному закамскому серебру. Отец говорил, что именно тогда вы и познакомились. Вот он и рассказал мне про то, что тогда в Орду пытались добраться купцы с Янтарного моря. Я и подумал: если гора не дошла до Магомета, почему бы Магомету не дойти к горе? Морская торговля в наших портах в упадке и неизвестно, когда наладится. Зато есть старая, наезженная и безопасная дорога на Львов. Есть и еще одна - на Краков. Сейчас она, как говорят русские, заколдобила, но виной тому княжеские и королевские нестроения. Оттуда рукой подать до венгерских и чешских серебряных рудников, железа, фламандских сукон, Янтарного моря, откуда прямая дорога во все закатные страны. Уверяю тебя, этот путь куда ближе и удобней, чем через Константинополь, где за господство уже много лет грызутся Генуя и Венеция.
        Некомат повернулся ко мне:
        - Знаешь, откуда везут сейчас ладан в Новгород? Из портов Янтарного моря. Представляешь, через сколько рук он проходит и сколько людей наживается на перепродаже? Поэтому я и собираюсь купить у тебя весь товар без остатка. За очень хорошую цену.
        - Ты так и не сказал, каким боком здесь митрополит? - напомнил ему Злат.
        - Ты невнимательно слушал, - с безграничным почтением отозвался Некомат. - Я ведь говорил, что торговле на этих путях мешает вражда правителей. Кому, как не князьям церкви, обуздать их? Для этого они должны быть сильнее. Мне приходилось не раз беседовать с католическими прелатами. Они рассказывали, что раньше, когда власть пап была выше королевской, можно было призвать к порядку зарвавшихся правителей. На Руси митрополиты стоят выше князей. Кроме того, за ними сила Орды. Я начинал еще во времена покойного Феогноста. Его власть простиралась от Галиции до самых глухих заволжских лесов. Что это значит для купца? Что с грамотой митрополита можно было ездить от Львова до Нижнего Новгорода через земли десяти князей. Я часто привозил Симону весточки от его друзей с Волыни. Сейчас Русскую митрополию пытаются расколоть.
        - То-то я гляжу, ты говоришь «Сурож», на русский манер. Отец твой говорил - Сугдея. На греческий. Он служил Алибеку. Ты - его сыну Мамаю?
        - Между Мамаем и Алибеком столько же разницы, сколько между мной и моим отцом. Мы другие.
        - Алибек всегда крепко сидел в своем улусе, поближе к морским городам и русской границе. А Мамай, еще не оперившись, уже отирается у Золотого Престола. Гургеном стал.
        - А еще он друг Бердибека, - негромко сказал Некомат. И добавил, словно невзначай: - Наследника.
        Не знаю почему, но у меня вдруг вырвалось услышанное некогда:
        - Все народы поклоняются восходящему солнцу, и никто - заходящему.
        Некомат посмотрел на меня с одобрением и приязнью:
        - Мамай понимает силу купцов. Силу торговли и денег. Его отец верит лишь в сабли нукеров и тумены союзников.
        - У кого сила, у того и власть, - усмехнулся доезжачий.
        Улыбка сбежала с губ Некомата. Его благожелательное лицо на мгновение стало жестким:
        - А в чем сила? Я как-то встретил во Львове купца из города Любек, что на берегах Янтарного моря. Он рассказал, что за год в его порту отгружается товаров на двести десять тысяч марок. Это ордынская дань с Руси за тридцать лет. Караван из трехсот верблюдов, груженых серебром. И эти люди ищут путь в наши края.
        Злат неожиданно расхохотался. В ответ на наше недоумение он пояснил:
        - Да я о своем. Вспомнил посланца от этих самых купцов с Янтарного моря, который двадцать лет назад тайно приезжал в Сарай. Его одна баба, воспылав страстью, заперла в бане и удерживала там насильно, отобрав одежду. Хорошо, мы с Могул-Бугой его тогда вызволили, а то никакое серебро бы не спасло. Из твоего рассказа я уже понял, что за этим сосудом с эликсиром вечной молодости охотится Мамай. Ему про эликсир нашептал твой отец, вот только он-то откуда узнал? Он же отродясь в Мохши не бывал и про Баялунь только в сказках слышал.
        - Генуэзец знакомый рассказал. Будто египетский купец, торговец благовониями, на самом деле охотится за снадобьем, спрятанным в могиле царицы Баялунь. Что само это снадобье не что иное, как легендарная мазь императрицы Зои, позволяющая сохранить красоту на долгие годы. Рецепт ее попал к Баялуни от ромейских царевен, что жили при Ногае, ведь его сын женился на дочке императора. Вот сосуд с этим снадобьем царица и велела положить с ней в могилу вместе с волшебным платком, на котором изображен единорог. Этот зверь всегда считался олицетворением мужской мощи. Потому этот платок вызывает прилив желания у мужчины. Вроде как Баялунь, уже будучи немолодой, так привлекала к себе хана Узбека. Такой товар всегда пользуется спросом при царских дворах. Я как раз ехал в Сарай, к Мамаю. Он сразу загорелся, отправился к Тагаю. Дальше ты все и без меня знаешь.
        - Мамай твой далеко пойдет, коли шею себе не свернет. А что это за генуэзец? Купец?
        - Нет. Приказчик или слуга чей-то. Отец его давно знает. Скорее всего, какой-нибудь мастер по тайным делам.
        - Так какая тебе помощь от меня нужна?
        - Платок. Можешь его мне не отдавать. Только доставь в Гюлистан. И отдай вместе с отчетом о расследовании.
        - В чем твоя корысть, догадаться несложно. Платочек приметный, его многие видели и многие помнят. Самое главное, его хорошо знает Тайдула. Ты ведь не знаешь, кому все это приготовил в подарок Мамай? Тайдула всегда завидовала Баялуни и боялась ее. Не могла понять, почему она, такая молодая, красивая и хитрая, проигрывает старухе. Лишь после смерти Баялуни она смогла стать тем, чем стала. Могущественной ночной кукушкой, в чьи руки сходятся нити власти. Всю жизнь эта женщина любила только одно - власть. Зачем ей сейчас это зелье, этот волшебный платок, будто бы возбуждающий мужчин? Любви захотелось на старости лет? Власти! Любой. Над царством, над слугами и эмирами, над мужчинами. Чтобы заглядывали в глаза и ждали милости. А еще хочется превзойти ту, которой всегда завидовала. Она и организовала эту охоту, где загонщиками мы с тобой. Меня прислал Джанибек, тебя - Мамай. Раз тебе так нужен платок, значит, сосуд с зельем уже у тебя? Без платка ведь он простой горшок. Неведомо с чем. Я тебе платок показал. Теперь твоя очередь.
        Некомат не успел ответить. Илгизар, который до этого внимательно слушал, теребя свою бороду и боясь пропустить хоть слово, вдруг выпрямился и вложил ладони в рукава:
        - Тебе не нужно спешить. Ради встречи с нами ты пожертвовал ужином, да и я уже проголодался. Давайте поедим. Все равно я знаю, что находится в этом сосуде. Там отрава.
        - Думаешь, нам кусок в горло полезет, пока мы не узнаем, что ты нам собрался рассказать? - только и вымолвил Злат.
        Илгизар важно кивнул:
        - Помнишь, я говорил, что мне в этом деле непонятны две вещи. Зачем злоумышленнику понадобилось завладеть именем египетского купца, и для чего он выспрашивал у москательщика про мазь императрицы Зои. Этот достойный юноша дал мне ответы. Целью вдохновителя этой дьявольской затеи было вовсе не похищение таинственных реликвий из гробницы Баялуни. Его целью было отправить в царство мертвых живую царицу. Он не собирался спешить. Наверняка яд в этом сосуде очень долго действующий, настолько, что никто ничего не заподозрит. А на случай всяких подозрений и нужна магия. Которая, как известно, недоступна разуму и перед которой бессильны ученые мужи. Ведь здесь место знания заступает вера. Преклонение Тайдулы перед старой царицей и должно было стать той силой, которая затуманит разум. Тем более что лучше всего человека может обмануть только он сам. Тайдула не раз видела у покойной царицы платок с единорогом. Возможно, слышала что-то о его магических свойствах. Кроме того, она наверняка видела в свое время помолодевшую Баялунь и, подобно другим, гадала о причине этого. Среди прочих тогда ходили и слухи о
легендарной мази императрицы Зои, и они очень походили на правду. Ромейские царевны жили при дворе Ногая, который Баялунь хорошо знала. Поэтому она сразу поверила в сказку об унесенных в могилу магических сокровищах. К тому же охотился за ними не какой-нибудь легковерный лопух или обычный мошенник. Это был богатый купец, специально приехавший из-за моря из далекой и таинственной страны. Магрибский колдун из сказки. Как не поверить? Понятно, что сам купец в таком деле мог только помешать. А чтобы оживить старую сказку и придать правдоподобие всей этой истории, самозванец стал расспрашивать в Мохши про мазь императрицы Зои.
        Мы слушали его как громом пораженные. Некомат от изумления открыл рот. Так бывает, когда на глазах базарной толпы, долго пытавшейся распутать мудреный узел, фокусник делает это легким движением. Всего лишь дернув за веревочку. Илгизар торжествующе улыбнулся, наслаждаясь произведенным впечатлением, и повернулся к купцу:
        - Я рассказал, как было дело. Думаю, лучше тебя никто не сможет догадаться о причинах. Чем Тайдула могла помешать генуэзцам?
        Некомат не ответил. Он так и сидел, ошарашенный, с открытым ртом. За него сказал доезжачий:
        - Что Тайдула помогает венецианцам, знают все. Еще двадцать лет назад она им спроворила договор заключить. Тогда большие дела творились, даже хан переехал в Новый Сарай. Поговаривали, что в угоду Венеции. Они через те места новую караванную тропу на Восток торили.
        - Сейчас у Генуи с Венецией война, - очнулся Некомат. - Вроде генуэзцы верх берут, а значит, дорогу через Тану закроют. Только что Тана без восточных караванов? Товары с Востока теперь идут через Тавриз. Оттуда - или в сирийские порты, или в Трапезунд. Из Трапезунда до Сурожа или Белой крепости рукой подать. После их на Львов везут или вообще по древней дороге через Русь к Янтарному морю. А Джанибек Тавриз собирается воевать. Что после этого будет Тана? Тогда, кто с ханом поладит, получит всю восточную торговлю.
        Илгизару потребовалось совсем недолго порисовать пальцем перед собой, чтобы снова сунуть ладони в рукава:
        - Скорее всего, план родился у злоумышленника, когда он плыл на корабле вместе с египетским купцом. Возможно, среди разговоров кто-то коснулся истории про мазь императрицы Зои, и его осенило. Оставалось только убедить купца поехать в Мохши. Сделать это оказалось несложно, рассказывая о невероятной дешевизне мускуса и бобровой струи в тех краях. Потом он предложил эту историю Авахаву. Теперь нужно было найти человека, знающего арабский язык, и приготовить отраву. Возможно, этот генуэзец сам и был таким человеком. А вот с отравой так быстро не могло получиться. Здесь ошибиться было нельзя, но и ждать тоже не следовало. Поэтому один человек устремился за Омаром, чтобы заменить его в Бельджамене (в ином месте осуществить этот план незаметно было бы трудно), а второй должен был потом привезти яд. Видно, на это им потребовалось довольно много времени, потому дело так надолго и затянулось. А когда покупатель вернулся, продавец уже пропал.
        - Посланцу Тагая тогда предложили один только сосуд, но он отказался, заявив, что ему велели привезти сосуд обязательно вместе с платком, - подтвердил сурожанин.
        О том, что Авахав проболтался об этой истории Кульпе, Злат промолчал.
        - Сегодня ко мне приходил человек, который принес этот сосуд, - сообщил Некомат, - и я напомнил, что без платка он ничего не стоит. Человек сказал, что приехал наследник пропавшего купца, и я могу попробовать купить у него платок, если тот обнаружится в вещах. Я послал приглашение на встречу. Сосуд он оставил. Я даже дал ему небольшой задаток.
        - Значит, будем ждать, когда он придет снова, или ловить его на этот платок. Хотя, скорее всего, он больше у тебя не появится. Деньги ему неинтересны. Ему нужно, чтобы отрава ушла по назначению. Если ты уедешь, значит, платок у тебя. Если нет - ему придется добывать платок самому, - задумчиво подвел итоги Злат. - А зелье ты отдай нашим умникам. Тут из Египта приехал один франк, весьма сведущий в алхимии. Пусть посмотрят, что это такое. На словах-то ведь гладко вышло.
        Когда Некомат удалился, доезжачий сказал:
        - Надо будет нашего зверя немного потревожить. Да и с мертвым телом разделаться. Завтра проведем его опознание. Пусть весь город толкует, что пропавшего купца нашли.
        Опознание решено было устроить на кладбище. Ни к чему всем знать, где и как нашли тело. Его с вечера его завернули в рогожу и вытащили через пролом в ограде. Стражники тайно отвезли труп полем на кладбище на другом конце Мохши. Там он и остался дожидаться завтрашнего дня.
        Ночь выдалась для Илгизара и Мисаила бессонной. Утром они подтвердили, что в сосуде была отрава. Именно отрава, а не яд. Действующая, как и предполагал наш мастер вычислений, очень постепенно. Мисаил сказал, что снадобье готовил хороший знаток своего дела: за основу действительно взяли древний рецепт римского врача Галена, который часто выдают за мазь императрицы Зои. Его основой является сперма кита, которая довольно полезна для кожи. В снадобье даже не добавили никакого яда из тех, что убивают быстро. Медленно и верно жизнь должен был забирать свинец.
        - Свинец ведь металл Сатурна. Металл смерти, - невесело философствовал усталый Мисаил. - Есть его соединение, которое убивает очень долго, но неумолимо. Его открыли еще римляне, когда выпаривали прокисшее вино в старых свинцовых котлах. На вкус он сладкий, поэтому его называли «сахар Сатурна». Сейчас его получают с помощью уксуса. Он бесцветный, приятный на вкус. На это и был дьявольский расчет. Смазывая лицо, человек неизбежно будет слизывать какое-то количество сладкой мази. И вряд ли протянет больше года. Самое главное, ухудшение здоровья будет медленным и похожим на другие заболевания. В то же время свинец действительно улучшает вид кожи. Убирает прыщи, угри. В общем, то, что надо, да еще и в сочетании со спермацетом и маслами, которые очень полезны… Добавили этого «сахара» много. Чтобы слаще было и действовало сильнее. И измельчили его как следует, даром что он бесцветный. Интересно, кто готовил снадобье?
        Мне было неинтересно. В Мисаиле говорил исследователь и искатель истины, а я видел в этом зелье только смерть. Коварную, скрытую, притворившуюся радостью и победой жизни. Я даже не стал смотреть на мазь, лишь бросив взгляд на сосуд. Горшок как горшок. Если бы не страшная история, я на него и внимания бы не обратил. Ни рисунка, ни печатей. Действительно, что он стоит без волшебного платка?
        XL. Ночь уходит с рассветом
        С утра на кладбище проводили опознание. К телу, лежащему возле ограды, подводили хозяина постоялого двора со слугами, москательщиков, имама. Слух мгновенно облетел весь город, и к кладбищу стали собираться зеваки. Доезжачий с важным видом стоявший рядом, не велел никого прогонять. Напротив, заправлявший всем Илгизар, обращаясь к собравшимся, призывал всех подойти и вспомнить, где они видели этого человека.
        Явился даже эмир с наибом и слугами. Злат охотно рассказал ему, что дело наконец закончено. Пропавший купец найден без каких-либо следов насилия, так что убийц искать не придется. От чего он помер? Мало ли. Затем эмиру был показан платок с единорогом и рассказана страшная история о том, что он украден из могилы Баялуни.
        - Я этот платок хорошо помню, - благодушно предавался воспоминаниям Злат, - его царице Кун подарил, посланник великого хана из Ханбалыка.
        Потом, сделав загадочное лицо и понизив голос, он поведал, что тело нашли в заброшенном саду позади дворца. Про колодец Злат умолчал.
        - Я, знамо дело, во всякую чертовщину не верю, - разглагольствовал он, - только купец после того, как потревожил покой царицы, протянул недолго. И загнулся каким-то непонятным образом. Видно, не все пустое, что народ болтает. Ведуны говорят, что нужно вернуть в могилу то, что из нее взято. Только тогда дух умершей успокоится. Да и по закону так будет правильно.
        Замысел был прост. Уже к полудню весь Мохши обсуждал, что тело найдено, что при нем был платок, украденный из могилы, и что лесные колдуны велели вернуть его обратно. После этого неизвестный злоумышленник должен был понять, что купить платок не получится. Кроме того, эмир после такого досадного происшествия решил выставлять на кладбище особую стражу. Чтобы завладеть платком, оставалось одно - похитить его, пока он не возвращен в гробницу.
        Особенно надеяться на то, что преступник попытается обокрасть, а тем более ограбить ханского посланца, не приходилось, хотя совсем исключать этого не следовало. Как проницательно заметил Илгизар, нужен ведь не сам платок, нужно подтверждение, что он найден вместе с сосудом.
        Меня, если честно, все это повергало в недоумение. Разве могущественная Тайдула не может просто приказать, чтобы платок забрали из гробницы?
        - Если она не сделала этого сразу, когда услышала всю историю, значит, уже не посмеет. Ханша суеверна и боится Баялунь даже мертвую. Думаешь, всех этих проклятий и заклятий только глупые купчихи боятся? Отдать приказ - значит принять на себя ответственность за того, кто его исполнит. Таков непреложный закон власти. Тайдуле он известен лучше, чем кому бы то ни было. Так что здесь нужен тот, кто возьмет все на себя по доброй воле. - Злат читал в душе правительницы, как на самаркандской бумаге. - Конечно, это должен был сделать я: доставить платок хану вместе с отчетом. Но меня об этом никто не предупредил, а значит, я сделаю лишь то, что велели. Мне велели найти пропавшего купца? Я его нашел. Моя миссия закончена. Да и после того, как Тайдула узнает всю эту историю, думаю, она не будет сильно гневаться.
        Эмиру он еще на кладбище во всеуслышание заявил, что платок в гробницу вернут завтра. Колдуны велели, чтобы это сделала невинная дева? Так тому и быть. Дочка Илгизара вполне подходит. Самой Магинур было велено навестить кого-нибудь из самых болтливых подружек и похвастаться перед ними, однако сделать этого ей не удалось. Вернувшись с кладбища, мы не застали девушку дома: ее пригласили на обед к жене какого-то здешнего купца.
        - Будет теперь у моей сказочницы работа до следующей весны, - улыбнулся Илгизар.
        Вечером Магинур рассказала, что желающих хоть одним глазком взглянуть на платок было хоть отбавляй. Даже от жены самого эмира приходили. Сам-то он попросить Злата не догадался. Девушка сказала, что платка у нее нет, но это только возбудило страждущих. Каких только подарков ей не сулили! Про деньги и говорить нечего. Тогда Магинур, как было заранее условлено, пообещала зайти с платком в баню, что стоит совсем рядом с кладбищем.
        Все должно было выглядеть как можно более естественно. Уже перед самым входом в мавзолей она попросится отлучиться по нужде, для чего выйдет с кладбища и зайдет в баню, где есть и место отдохновения, и все для омовения. Там она и покажет платок.
        У преступника будет только одна-единственная возможность завладеть им: по дороге от бани до кладбища.
        Хайме, услышав этот план, недовольно изрек:
        - Недостойно использовать девушку в качестве приманки.
        Туртас молча насупился. Было видно, что затея ему тоже не по душе. Однако Злат с Симбой, сходив на место предполагаемой засады, уверяли, что опасности для Магинур не ожидается никакой. Баня очень удачно расположена на огороженном дворе, с которого только два выхода: на дорогу и сзади, на тропинку к реке. Тропинка с двух сторон заросла непролазными колючими кустами, обвитыми ползучими травами, - человеку продраться через них невозможно. Если преступник изберет этот путь для отступления, его легко можно будет схватить на берегу. Если он перепрыгнет через ограду, там его тоже будет ждать засада. Проникнуть в баню заранее он не сможет - в женский день мужчину просто не пустят во двор. Значит, ему придется напасть или у ворот на кладбище, затесавшись между зеваками, или, что еще лучше, прямо возле входа в банный двор. Магинур придет туда одна, ведь ее отлучка будет выглядеть как неожиданная.
        Симба настоял, что проводит девушку до ворот бани и обратно. Так что, если преступник не решится напасть в его присутствии, людям доезжачего придется просто хватать всех подозрительных, оказавшихся неподалеку. Нам казалось, что мы предусмотрели все.
        Что нас обвели вокруг пальца, мы поняли, только когда услышали женский визг в бане.
        Сначала мы вовсе ничего не услышали. Мы стояли у входа на кладбище и смотрели на дорогу. Потом увидели, как Симба стремительно бросился в банный двор. Стало ясно, что там происходит нечто непредвиденное. С одной стороны туда уже со всех ног мчался проворный Баркук, а с другой - Туртас, держа за загривки своих страшных псов. Что случилось дальше, я узнал только по рассказу Злата.
        Когда он со стражниками вбежал во двор, то увидел замершего неподвижно Симбу, делавшего всем знак не двигаться. А от входа в баню к калитке медленно пятилась высокая женщина, прижимавшая к себе Магинур. К горлу девушки был приставлен кинжал. Двигалась злодейка очень умело, прикрывшись своей жертвой. На узкой тропе, заросшей непроходимыми кустами, она становилась неуязвимой. Нетрудно было догадаться, что у воды ее ждет лодка, в которой она, прячась за заложницей, легко уплывет вниз по течению. Берега тут топкие и непролазные, а буквально в двух шагах начинается большая река, за которой тянутся бескрайние леса.
        - Послушай меня, несчастная! - закричал Злат. - Я - доезжачий хана Джанибека, и я даю тебе слово! Если ты отпустишь девушку, то я дам тебе возможность уйти вместе с этим проклятым платком.
        Ответа не последовало. Женщина и Магинур, медленно пятясь, исчезли за калиткой. Теперь уже самого Злата оттеснили Симба с Туртасом. Выученик исмаилитских федаев шел впереди, следя за каждым движением постепенно отступающего врага, а ему в спину дышали псы, которых охотник крепко держал за загривки. Позади них Злат пытался уговорить злодейку кончить дело по-хорошему, то обещая милость, то грозя неслыханными карами.
        В это время на тропинке неожиданно появились две девушки. Они шли от реки, и у одной на плече красовалась корзина с бельем. Злодейка что-то им крикнула, но они, видимо, не понимали по-кипчакски. Одеты они были в мордовские наряды и спокойно продолжали идти, не замечая кинжала. Симба уже напрягся, готовясь к тому моменту, когда девушкам неизбежно придется расходиться с преступницей на узкой тропе, как вдруг узнал в одной из девушек Баркука. Мальчик, украсив голову красной мордовской шапкой, неторопливо вышагивал с полной белья корзиной.
        Поравнявшись с преступницей, он стремительно схватил ее за руку с кинжалом и оттолкнул Магинур.
        - Беги! - завопил он. - Беги!
        Но девушка от неожиданности растерялась. Баркук толкнул ее не в нашу строну, а назад, к реке.
        Симба бросился вперед, издав такой клич, что от него шарахнулись кони на дороге у кладбища. Туртас, наоборот, замер и, вскинув руки, что-то гортанно выкрикнул.
        В это время преступница, отшвырнув Баркука, бросилась к Магинур. Однако девушка успела опомниться и бросилась бежать. С головы похитительницы слетел платок, и стало видно, что это мужчина, сбривший бороду. Поняв, что проиграл, он размахнулся и метнул кинжал в убегавшую девушку. Словно дикая кошка прыгнул Баркук, прикрывая Магинур грудью. Удар достался ему. В тот же миг волкодавы Туртаса сшибли злодея с ног. Когда к нему подбежал Симба, все было уже кончено. Псы знали свое дело.
        Рана Баркука оказалась очень опасной, но рядом были такие люди, как Хайме и Туртас. Они не раз на своем веку сталкивались с подобным. Потом за дело взялся Илгизар, изучавший некогда в Сарае, помимо всего прочего, искусство врачевания и знавший толк во всевозможных снадобьях. Туртас приводил и каких-то лесных ведуний с отварами и целебными травами. Через некоторое время наш отважный юноша пришел в себя. Тогда мы и узнали, что произошло.
        Едва вбежав во двор, Баркук понял, что случилось. Злодей, сбрив бороду и переодевшись в женское платье, легко проник в предбанник, никем не заподозренный. Вспомнив, что клин вышибают клином, мальчик схватил в предбаннике женскую одежду и, перескочив через ограду, побежал к реке по другой тропинке. Там нашел девушку, полоскавшую белье, которая согласилась помочь. Так он и оказался позади преступника в женском платье.
        Платок мы вернули в гробницу на следующий день. Весть о неудачном нападении накануне разнеслась по всей округе и заставила страсти до того накалиться, что вокруг кладбища собрались тысячи желающих посмотреть на происходящее.
        - Баялунь была бы довольна, - усмехнулся Злат.
        Сам он наотрез отказался накладывать печать, данную колдуном, на гроб царицы. Неожиданно отказался от этого и Мисаил. Он не захотел даже входить в мавзолей, несмотря на медвежью лапу, оберегавшую его от всяческих козней, и согласился лишь отпереть дверь. Печать наложил Туртас.
        - Я не боялся эту змею живую, что она мне может сделать мертвая? - зло промолвил он. И неожиданно крикнул в темноту: - Слышишь, ты! Завтра я закрою твоему духу путь из царства мертвых! Скоро я и сам прибуду туда! И тебе придется рассказать, сколько детей пришлось убить, чтобы приучить беркута охотиться на человека!
        Темнота молчала.
        Самое страшное заклятие на зачарованный мавзолей Баялуни наложил Симба. Я упустил, когда именно он поведал Злату, что знает способ надолго отвадить людей от гробницы. Потом они долго шушукались, и доезжачий спрашивал у Илгизара, много ли у того в школе имеется чернил. Все стало ясно на следующий день.
        Когда Мисаил с трудом отомкнул замок и отворил дверь мавзолея, мы увидели стоявшего внутри одетого во все черное Симбу без привычного платка на лице. Только чалма на нем была белая, чтобы оттенять африканское лицо. Даже я от неожиданности оторопел, что уж говорить о людях, которые никогда не видели чернокожих и даже не слышали об их существовании. Крик ужаса раздался над толпой. Многие бросились бежать.
        Однако Туртас и Магинур бестрепетно вошли в гробницу, и народ замер, ожидая, что будет дальше. Все тряслись от страха. Многие плакали. Когда Туртас и Магинур вышли и заперли дверь, все взирали на них, как на выходцев с того света. Думаю, этой историей и по сей день в Мохши пугают детей. Хотя, кто знает, какая судьба уготована сейчас этому чудному городу, укрывшемуся в лесах у самой границы Страны Мрака? Туда направилось войско Железного Хромца, не знающего пощады.
        Я прожил там еще больше месяца. Нужно было дождаться выздоровления Баркука. Мальчик шел на поправку быстро, но требовалось, чтобы он достаточно окреп перед трудной обратной дорогой. Оставаться в Золотой Орде он не пожелал, сколько его ни уговаривал ханский доезжачий. Даже обещание хорошей службы при дворе Джанибека Баркука не прельстили. Уже потом он как-то признался мне, что выбрать Египет его заставил рассказ о том, что там даже простой невольник может стать султаном. А в Золотой Орде человек незнатного рода не сможет подняться выше темника. Тогда я посмеялся над его словами.
        Злат провел все это время с нами. Свой отчет он отправил в Гюлистан с Некоматом, сославшись, что занемог, и предавался праздности, объедаясь поспевшими лесными ягодами и свежим медом. Я не зря повторял, что доезжачий всегда напоминал мне моего насмешливого деда. Он точно так же очень серьезно отнесся к мысли, что за мной с самого отъезда охотились генуэзцы.
        - Кто знает, может, именно дедова предусмотрительность позволила тебе уйти от преследования и не угодить в ловушку? - говорил он. - Как видишь, в этом деле козни генуэзцев были с самого начала. Тебе лучше не возвращаться через Тану и Царьград, где тебя запросто могут поджидать.
        Поэтому обратно из царства Джанибека я уплыл по Бакинскому морю. Мы добрались до Бельджамена, переправились через могучий Итиль, превосходящий по полноводности даже Нил, и доехали до Сарая, старой ханской столицы. Туда по реке поднимались большие морские корабли. На одном из них нашлось место и для нас.
        Некомат, как и обещал, купил у меня весь ладан, поднятый со дна того самого колодца, и даже уговорил взять в качестве оплаты самый надежный товар в этих краях - меха. Он прислал их мне в Сарай уже надежно упакованными в крепкие бочки, где им были не страшны никакие превратности пути. Получил я и щедрый подарок от его покровителя Мамая, который в благодарность за то, что мы уберегли его от участия в коварных замыслах, прислал мне диковинную шкуру белого медведя.
        Признаюсь, я с тяжелым сердцем покидал Мохши, где мне довелось пережить столько страшных и столько приятных событий. Прощаясь с мудрым Илгизаром, прекрасной Магинур и молчаливым Туртасом, я не смог сдержать невольную слезу. Даже бестрепетный Баркук заморгал и отвернулся. Только Мисаил, вопреки обычаю, обернулся, когда мы отъезжали. Он сказал, что Магинур махала рукой, а Туртас с Илгизаром молча смотрели нам вслед.
        Древняя примета сбылась. Когда мы в Сарае уже отправлялись на корабль, Мисаил объявил, что он остается.
        - Вернусь в Мохши, - сказал он, - там у меня родня.
        Хайме, который вместе со Златом провожал нас до Сарая, чтобы потом уехать с ним в Гюлистан, услышав это, одобрительно улыбнулся:
        - Я знал, что перстень Екатерины принесет тебе счастье. Подари его любимой девушке, как тебе и велели.
        Мы прощались на пристани, которая в Сарае называется Красной. Получив напутствие от Злата и дружеское рукопожатие Хайме, мы отчалили. Они и сейчас стоят у меня перед глазами, словно я видел их вчера: высокий и несгибаемый старый рыцарь, ссутулившийся вдруг повелитель псов и мой верный Самит, с которым судьба разлучала меня навсегда.
        Больше я их никогда не видел. Даже весточки не долетело от них из тех дальних краев. Теперь я держал путь вдоль Соломенного Пути, повернувшись к вечной Альрукабе спиной. Когда караван, к которому мы пристали в Тавризе, уже подходил к Сирии, я вдруг увидел на небосклоне сияющую Сухейль. Мое путешествие заканчивалось.
        В Сирии я расстался с Баркуком. Когда мы находились недалеко от того самого исмаилитского замка, где Симба некогда обучался премудростям ратного дела и тайного коварства лазутчиков, он уговорил оставить там мальчика вместе с изрядной платой за обучение. Несколько лет спустя мой дед устроил его, уже возмужалого, воспитателем к одному из молодых принцев. Что с ним было дальше, вы можете прочитать в любом жизнеописании славного султана Захира Баркука.
        На этом подошло к концу мое повествование. Прошло сорок лет, поэтому многие события стерлись из памяти. Забылись имена. Я не помню, как звали мохшинского эмира, наиба Хаджи-Черкеса, патриаршего посланника, с которым делил палубу и кров многие недели. Даже сами люди словно размылись, превратившись в подобие теней. Лишь некоторые характерные черты отпечатались в памяти, оживляя образы тех, кто остался в минувшем.
        Рыжие волосы патриаршего посланника, привычка Илгизара теребить в задумчивости свою длинную бороду и совать ладони в рукава, неуловимая переменчивость Злата и его привычка говорить так, что не поймешь, серьезен он или шутит.
        Год за годом все таяло, расплывалось в памяти и тонуло в забвении. Я все реже и реже вспоминал это путешествие. Пока однажды мне не принесли бутылку венгерской воды.
        Это было чудодейственное средство, недавно прославившееся в закатных странах. Знатные и богатые дамы буквально сходили с ума, не жалея средств на его приобретение. Его еще называли водой венгерской королевы. Говорили, что Елизавета, мать короля Людовика, которого льстецы уже вовсю именовали Великим, получила рецепт от некого таинственного алхимика. Благодаря ему она вернула молодость, сохранив на долгие годы свежесть лица. Я откупорил крышку и вдохнул запах.
        Это было то самое снадобье, которое Илгизар некогда давал мне в далеком Мохши. Именно его рецепт Мисаил получил от старого колдуна из обители, укрывшейся в лесах у берегов реки исседонов. Это его они готовили в то самое время, когда мы извлекали мертвое тело из заброшенного колодца, шли по следу таинственного убийцы и возвращали похищенный платок в зачарованную гробницу. Мисаил еще тогда добавил в него розмарина - любимого запаха сказочницы Магинур. В один миг все минувшее ожило и встало у меня перед глазами.
        Неисповедимы пути, начертанные огненным каламом на скрижалях судеб. Как это снадобье из буртасских лесов попало ко двору венгерской королевы? Мне сразу вспомнились посланцы царевича Кульпы из мохшинских подземелий. Они ведь искали для кого-то омолаживающее зелье. А сын Кульпы принял крещение у венгерского епископа. Бесспорно, мудрейший Илгизар сумел бы выстроить из всего этого цепь предположений и догадок, выразив неизвестное через известное, а прекрасная Магинур - сложить волшебную сказку. Сказку о том, как таинственное снадобье коварной царицы Баялунь вырвалось из плена небытия и разлетелось по всему свету под названием венгерской воды.
        Но это уже будет не моя сказка. И другая ночь. Моя сказка закончилось. Небо на востоке розовеет, и рассвет прогоняет ночные тени.
        «Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи».